Когда был Ленин мумией Дмитрий Лычковский
        Ирена Полторак
        # Подвергнутый бальзамированию В.И.Ленин, вождь мирового пролетариата, семьдесят лет лежит в мавзолее, скучая, наблюдая за посетителями и развлекая себя умственными упражнениями. Но вот однажды, на стыке ХХ и XXI веков, он вдруг переносится чудесным образом в одну из пирамид Египта, где на свой очередной съезд собрались все мумии планеты…
        Повесть «Когда был Ленин мумией» вошла в лонг-лист премии «Большая книга»-2010.
        Дмитрий Лычковский
        Ирена Полторак
        Когда был Ленин мумией
        Повесть
        Глава 1. Ближе к телу, товарищи!
        Муха гуляла по стеклу, словно курсистка по бульвару: с видом искусного безразличия к окружающему миру. Но Ильич, следивший исподтишка, преотлично знал - нет у ничтожного насекомого большей мечты, чем оседлать заострившийся нос вождя мирового пролетариата. «Шалишь, - злорадно думал он, - лапки коротки!».
        Обманно поменяв пару раз траекторию, муха остановилась аккурат против его лица. Уж потопчусь я по долинам и по взгорьям, - без труда угадывал Ильич затаенные мушиные мысли. Расправив слюдяные крылышки, насекомое пошло на взлет. Набор высоты, резкое пике вниз, удар брюшком о стекло - вз-з-зззз! - с последующей типично дамской истерикой. Ильич ликовал. И вдруг - хрясь! Что-то хлестко стегануло по крышке саркофага. Свет на мгновенье сменился тьмой, а когда Ильич осмелился вновь глянуть через приспущенные веки, увидел только удаляющуся спину в докторском халате. Скрипнула дверь слева, ведущая из Траурного зала в обитую кафелем лабораторию. От мухи осталось влажное пятнышко не поймешь чего c торчащими из него перекрученными лапками.
«Архидурак! - мысленно бушевал Ильич. - Я всегда говорил: упаси боже от врачей-товарищей, в девяносто девяти случаях из ста это ослы». В груди прерывисто забухало фантомное сердце. Ленин хорошо знал, что биться там нечему. Сердце, равно как легкие и прочие внутренние органы, проворные руки анатомов выскребли из него еще в марте 1924-го, после чего промыли грудную клетку дистиллированной водой, залили смесью из какой-то едкой химической дряни. Но вот поди ж ты - стоило Ильичу разволноваться, как он отчетливо слышал глухие сердечные удары; так больные с ампутированной конечностью с удивлением ощущают боль в несуществующей ноге.
        А как не волноваться? Немного радостей у него осталось, и терзания мухи, мечтавшей добраться до ленинского носа, - одна из них.
        Раньше впечатлений хватало. Была пора, когда люди мимо Ильича двигались нескончаемым потоком, а он внимательно слушал их реплики, составляя из мозаики единую картину того, что происходит за пределами мавзолея в так не вовремя оставленной им стране. Народ не молчал, хотя часовые у саркофага то и дело покрикивали «проходить!» и «разговаривать запрещено!». Ильич караульных ненавидел и был убежден, что они приставлены Кобой.

«…ить ведь, как живой, ровнехонько заснул ненадолго…»

«… не плачь, товарищ, мы отомстим за Ильича этой контре…»

«…грят, бывшего мово барина видали у Парижу. Улицы мететь…»
        Лежать в ту пору было, в общем, покойно. Мучили лишь сны-воспоминания. О том, как его, воспарившего уже было в неведомую даль, похожую на молочный туман, на 52-й день вдруг грубым шлепком вернули обратно в тело. Ильич не страдал излишней брезгливостью, но оглядев себя, лежащего на мраморном столе, содрогнулся от омерзения. Руки и ноги покрыты бурыми пятнами, левая рука пожухла и позеленела, правая, которую последние несколько лет параличом намертво сжало в кулак, пугала фиолетовыми ногтями. Кожа аж шелестит от прикосновений врачей, так суха и сморщена. Рот не закрыть: губы сами раздвинулись, точно у дохлого карася. А над ним стоит консилиум и бешено спорит.
        - Замораживать! - захлебывался в слюне неистовый Красин. - Чтобы потомки могли разморозить и оживить тот же час, как изобретут лекарство от всех болезней.
        - Бальзамировать! - мягко, но твердо возражал дипломатичный Збарский. - Ткани уже сильно затронуты гниением. Холод ненадолго сдержит, но не остановит этот процесс.
        - Расстрелять! - чеканил Дзержинский. - Товарища Леонида Красина как наркома внешней торговли расстрелять: за то, что не обеспечил вовремя поставки криогенных установок из Германии и позволил гнить телу товарища Ленина.
        - Похоронить! Что ж вы из него мощи делаете, Володенька вам бы этого не простил, - шептала заплаканная Наденька, но ее никто не слышал.
        Другой сон-воспоминание, после которого Ильич всегда просыпался с формалиновым потом на лбу, был лишен картинки и состоял только из звуков чудовищного смысла.
«Хрумк-хрумк» - взрезали то там, то сям его тело. «Шмяк-шмяк» - шлепали в таз на полу ненужные более органы. Сухо вгрызался в череп трепан, с чавканьем откачивались кровь, плазма и другие телесные жидкости. И постоянным фоном бубнили два голоса. Один с вечным упреком: «Ах, профессор, зачем вы втянули меня в эту опасную историю! У красных расправа недолгая. Не понравится им вид вождя - и пустят нас, как они говорят, в расход». «Да не волнуйтесь вы так, коллега, - успокоительно журчал второй голос, - я абсолютно верю в ваш метод. Лучше посмотрите, какой любопытный вид имеет мозг покойного: одно полушарие нормальное, тогда как второе сморщилось до размеров персиковой косточки. А теперь постучите-ка скальпелем по этим сосудикам! Ну-с? Каково? Обезызвестились до состояния камня - преинтереснейший атеросклероз!».
        В июле 1924-го выпотрошенный, словно дичь для фаршировки, вымоченный в химикалиях, припудренный и подретушированный Ильич в новеньком френче был предъявлен комиссии. Мимоходом отразившись в блестящем колпаке лампы, он с удивлением признал, что при жизни никогда не выглядел так бодро. Глицериновые ванны вернули мышцам эластичность, примочки уксусной кислоты сделали кожу сияющей и упругой, а обертывания салфетками с перекисью водорода придали ей естественный оттенок.
        Даже Наденька согласилась, что он выглядит хорошо. Хотя глядела при этом с испугом и виновато. Пока профессор Воробьев, в котором Ильич по голосу опознал боязливого потрошителя, читал доклад, виновник торжества из саркофага через полоску меж веками разглядывал бывших товарищей по партии. Кто же из них та притаившаяся идейная сволочь, что подбила остальных на провокацию: превратить вождя - в божка? Енукидзе? Молотов? Ворошилов?.. Кобы среди членов комиссии не было видно, и это о многом говорило.
        В конце мероприятия, после бурных аплодисментов, верная Надюша все-таки попробовала за него вступиться:
        - Товарищи! Как член партии, я не могу молчать. Кто позволил делать из Ленина культ? Вы же превратили останки вождя в религиозные мощи! Это недопустимо, это какая-то поповщина, отрыжка египетского мракобесия. Ильич бы никогда не одобрил…

«Архиверно, Надюшенька, - хотел закричать Ильич. - Архиверное и весьма своевременное замечание!». Но обнаружил, что у него зашит рот.
        - Что касается мощей, Надежда Константиновна, то ведь раньше это было связано с чудом, у нас никакого чуда нет, следовательно, о мощах не приходится говорить, - раздраженно отрезал Дзержинский.
        Надя промолчала, только пошла, бедная, некрасивыми багровыми пятнами по опухшему лицу. Наркомы повалили из мавзолея деловитой гомонящей толпой. В опустевшем зале к саркофагу боязливо приблизился брат Митя. Стоял бледно-серый, как застиранное полотно, молчал, часто-часто моргая. Вспомнилось, как точно так же пытался он ресницами удержать слезы в детстве, когда Володя озорно откручивал ноги тройке коней из папье-маше, рождественскому подарку брату от няни. Ильич хотел Мите подмигнуть, но вовремя спохватился, что глаза у него теперь стеклянные. Кто знает, какой цвет придали им врачи-мучители - желтый, красный или вообще обделили цветом. А у Мити психика слабенькая.
        Коба пришел через несколько дней. Долго высился над саркофагом, ритмично попыхивая трубкой и пуская дым сквозь прокуренные желтые усы, затем поморщился и недовольно спросил:
        - Почэму без кэпки? Кэпка гдэ?
        Честно говоря, Ильич даже обрадовался. В деревянном Мавзолее было прохладно и у него фантомно мерзли уши. И вообще, кепка создала бы в гробу ощущение некоторого домашнего уюта. Но из разговоров растерянных порученцев он понял, что Надюша отказалась отдавать ленинскую кепку наотрез. Сталин бранился на грузинском, угрожал, что она за эту кепку ответит по-большевистски перед всей партией, однако сделать ничего не смог.
        Глава 2. Вождя на мыло
        И потянулись дни, похожие один на другой. Люди из толпы, мерно шагающей мимо саркофага, тянули шеи Ильичу навстречу, а потом поворачивали головы, пожирая его глазами до последнего, так что временами Ленину казалось - это не они движутся мимо, все наоборот: это он едет в гробу на колесиках вдоль нескончаемой шеренги, принимая парад мирового пролетариата. Лишь смена караула обрывала эту оптическую иллюзию.
        Товарищи по партии наведывались большей частью по вечерам, когда двери мавзолея наглухо запирались и зал пустел. Не забывала Ильича и Наденька, в глазах которой, похоже, навечно поселилось чувство вины. Она еще не сдавалась, строила какие-то планы борьбы. Однажды шепотом зачитала перед саркофагом обращение, которое намеревалась опубликовать в газетах: «Товарищи рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки. Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память - всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим…» Однако судя по тому, что в положении Ильича ровно ничего не менялось, обращение опубликовать не удалось.
        Однажды вместе с Крупской у саркофага появился Михаил Степанович Ольминский, глава комиссии по истории Октябрьской революции и РКП(б), которого Ильич при жизни весьма ценил за критическое и на редкость язвительное перо. Цепко оглядев былого соратника из-под кустистых бровей, Ольминский задумчиво поскреб окладистую бородку и неожиданно предложил организовать среди старых большевиков движение «Ленина на мыло!».
        - А что? - воодушевляясь, развивал он свою мысль. - Намного полезней, если бы трупы использовались рационально. Убежден, любой из нас был бы рад и после смерти делом послужить народу. Я вот намерен послать в адрес ЦК завещание: чтобы мой труп был отправлен на утилизационный завод без всяких обрядностей, на заводе жир пускай пойдет для технических целей, а прочее для удобрения.
        Наденька беззвучно ахнула и поспешно повела Ольминского прочь.
        Через шесть лет деревянный мавзолей заменили на мраморный. Ленин ожидал перемены жилья, отмокая в стеклянной ванне, заполненной глицерином, формалином, ацетатом калия, спиртом, хинином и чем-то еще, столь секретным, что об этом знали только Воробьев и его коллега Збарский. Такие длительные, протяженностью в месяц ванны Ильич принимал каждые полтора года и, хотя вначале считал их мелкобуржуазным чистоплюйством, после даже полюбил. В конце концов, это была хоть какая-то смена впечатлений.
        В новом мавзолее народная река, огибающая саркофаг с трех сторон, стала еще шире, еще полноводней. Школьников приводили сюда целыми экскурсиями, рабочих - делегациями. Характер реплик менялся, смысл их Ильич уже не всегда мог угадать:

«…на Украине мать сына съела…»

«…был Бухарин да весь вышел. Снят со всех постов как правый уклонист…»

«…я себя под Лениным чищу…»

«…на селе голодают, а жидам указом Политбюро мацу из-за границы присылать разрешили….»
        Слово «правый уклонист» Ленину решительно ничего не говорило. И вообще, как можно удалить от революционных дел Бухарина? Николай Иванович - светлая голова, член РСДРП с 1906 г. На его руках Ильич, между прочим, умер. В партии царил какой-то бедлам, и Ленин мучился, не понимая его причины.
        Хранители его тела, Воробьев и Збарский, изъяснялись немногим ясней. «Груня, домработница моя, - говорил Збарский, накладывая на лицо Ильича салфетку, пропитанную формальдегидом, - сказала, что на рынке цены опять подскочили. Стакан подсолнечника, вообразите, коллега, уже стоит столько, сколько раньше ведро!» «И все-таки грех жаловаться, Борис Ильич! - отзывался Воробьев, тщательно протирая ленинскую лысину тампоном, смоченном в уксусе. - К нашим услугам спецраспределитель. И потом стоящие вещи всегда можно купить в Торгсине. Вот я там на днях приобрел костюм и весьма доволен: настоящее немецкое качество».
        Ильич был возмущен до глубины души. «За то, что ты превратил меня в чучело, - мысленно обличал он Збарского, - партия отвалила тебе 25 тысяч рублей. Это при месячной зарплате рабочего в 50 рублей! И что же? Пожертвовал ли ты хоть копейку на борьбу с контрреволюцией? Нет, нет и нет! Все потратил на обывательские нужды, на дурацкие котиковые шапки и сочные бараньи котлетки».
        Странное дело: Воробьев, получивший гонорар вдвое больше, в Ильиче такой неприязни не вызывал. Возможно, потому что никогда не позволял себе с пациентом вольницы и панибратства. Тогда как Збарский обходился с Ильичом вопиюще бесцеремонно. Однажды в присутствии западных журналистов, отвечая на вопрос «А не восковая ли это кукла? , он преспокойно открыл стеклянную крышку, нагло ухватил вождя мировой революции за нос и начал мотать его голову вправо-влево. Ах, как остро жалел Ильич, что не мог в тот момент высморкаться в его мягкие, теплые, пропахшие йодом пальцы.
        В знак протеста Ленин даже решился на пролетарскую забастовку. Силой мысли он вынудил свое тело отторгать формальдегид - и, к великому замешательству медиков, введенная ими посредством спринцовок и инъекций жидкость внезапно давала задний ход, выливаясь наружу через телесные отверстия. Коих у Ильича, к слову, теперь имелось больше, чем у других людей. Дело в том, что Воробьев и Збарский, заручившись письменным разрешением партии, понаделали в туловище вождя микроскопические ходы, дабы оно впитывало бальзамовые ванны, как губка.
        В ходе другой забастовки Ильич, сам изумившись нежданному успеху, заставил свою кожу покрыться белой плесенью. Но неутомимые Воробьев со Збарским каждый раз в ответ изобретали что-нибудь новенькое - так что даже ленинской воле пришлось в конце концов отступить перед мощью советской науки.
        В 34-м случилось вот что. Из человеческой реки, текущей мимо гроба, вдруг выступил кудлатый сивогривый мужик, выудил из-за пазухи руку с браунингом и с криком «Так получи за все!» нацелился в Ильича. Однако выстрелить злодей не успел: на руке у него, громко визжа, повисла товарищ в красной косынке. Часовые, выйдя из секундного оцепенения, ринулись ей на помощь. Поняв, что затея не удалась, мужик стряхнул с локтя ленинскую спасительницу, ткнул браунингом себе под колючий подбородок и выстрелил, забрызгав кровью пополам с мозгами подбежавших караульных.
        - Некий Митрофан Никитин, беспартийный, из крестьян! - докладывал тонким от испуга голосом комендант мавзолея спешно прибывшему начальству, среди которого Ильич с трудом распознал разъевшегося Ежова.
        Ленин расценил происшествие однозначно: стрелявшим был кулак, противник продразверстки. Таких, как он, надо немедля приносить в жертву классовым интересам. Куда, хотелось бы знать, смотрят комбеды? Почему все кулаки еще не расстреляны или не сосланы в Сибирь? А если это не кулак, а середняк, значит пришла пора хорошенько пощипать и середняков! Только в союзе с беднейшим крестьянством (и это обязательное условие) пролетариат способен построить крепкое социалистическое государство.
        Видимо, в партии сделали те же выводы - потому что вскоре людская река у гроба вся подобралась, почернела и посуровела. Реплики пошли совсем загадочные:

«…кабы теща моя шпионила только на Японию, полбеды…»

«…могилу открыли, а там Гоголь шевелится…»

«…какой толк что карточки отменили, коли аборты запретили…»
        В 37-м неожиданно пропал Воробьев. Ленин аж расстроился: сколько лет вместе. Принимая свои глицериновые ванны, он ловил каждое слово персонала, пытаясь вызнать, в чем дело. Но Збарский больше ни с кем ничего не обсуждал. Только как-то однажды, пристально разглядывая шов, разошедшийся на глянцевитом ленинском черепе, тихо сказал сыну, работавшему здесь же ассистентом: «Его убрали, несомненно. В дело вредителей вовлечь не решились из-за этого, - подбородком указал на Ильича. - Придумали операцию на почку и зарезали на столе». «Но за что?» - спросил Збарский-младший. «Тс-с-сс! - цыкнул на него отец. - Даже у саркофага есть уши».
        Намек Ильич понял и чрезвычайно обиделся. Но выбирать не приходилось: отныне все нерабочие в мавзолее часы он пребывал в компании обоих Збарских. Сына Ильич недолюбливал не меньше, чем отца. Малец начал крутиться в лаборатории при мавзолее еще школьником. Иногда пристраивал на крышке саркофага задачники и зубрил уроки. Когда Ильич отмокал в ванне, пускал исподтишка по ее зеленоватой глади кораблики, сложенные из страниц, вырванных из школьного дневника. А однажды долго с холодным любопытством разглядывал тело в гробу, после чего положил на стеклянную крышку листок бумаги и стал бойко водить по нему чернильным карандашом, то и дело его подслюнявливая. «Мимуары», - без труда прочитал снизу зеркальные буквы Ильич. И далее: «Он напоминал странное морское животное, погруженное в тягучую жидкость…».
        Глава 3. Плюс эвакуация всей страны
        Время в мавзолее текло монотонно. Оживление вносили демонстрации на 1 мая и парады на 7 ноября. В эти дни Ильич уже с рассвета был на взводе, ожидая, когда снаружи донесутся ликующие крики толпы «Ы-ы-ы! У-у-у-у!», знаменующие начало праздника. Едва голос диктора возвещал, что «на трибуну поднимаются…», Ленин до предела навострял чуткое сухое ухо, пытаясь различить знакомые фамилии партийных товарищей. Таковых набиралось все меньше и меньше. Редеют, редеют ряды старых большевиков, горестно думал Ильич. Голод, холод, болезни, непосильный труд на износ во имя торжества коммунизма косят соратников… Он не понимал только одного - почему косят так много и так часто. Но успокаивал себя тем, что во всем виновата эпидемия испанки.
        Сразу после окончания парада оживлялась комната, расположенная от Траурного зала справа. В ней раздавались смех, звон бокалов, звяканье посуды, возбужденный гомон. Туда имелся прямой спуск с трибун мавзолея. Раньше члены ЦК партии и правительства, даже не передохнув, выходили через эту комнату в Траурный зал к вождю. И хотя он был все еще зол, что выставлен в ящике напоказ, словно урод в кунст-камере, в груди теплело. Не забыт. Уважаем. Даже любим.
        Однако с каждым годом к нему спешили все меньше. Чаще члены правительства, нырнув с холодной трибуны в теплое нутро мавзолея, надолго застревали в правой комнате. До обратившегося в слух Ильича доносились длинные пышные тосты, славословившие Кобу так, что начинал от негодования дергаться ленинский глаз и трещали нитки под зашитым веком. Потом функционеры тщательно закусывали. Подобострастно смеялись едва слышным сталинским шуткам и вновь пили за его здоровье. Наконец дело доходило до дежурных коротеньких тостов за Ильича. Только после этого распахивалась дверь и вместе с запахом деликатесов и дорогих вин в Траурный зал вываливали незнакомые люди, чтобы обступить саркофаг и пару минут взирать на тело вождя с демонстративным трепетом и плохо скрытым отвращением. Выполнив ритуал, они облегченно пятились обратно в сияющую хрустальными лампами и фарфоровой посудой правительственную комнату.
        Коба иногда выходил к нему, иногда нет. Ильич все ждал от него какой-нибудь мерзопакости - и таки дождался.
        - Ну хорошо - бэз кэпки так бэз кэпки. А почэму он в военной форме лэжит? - под нос, будто самому себе произнес однажды Сталин.
        - Иосиф Виссарионович, тут ведь дело какое: в чем товарищ Ленин в Горках ходил, в том и похоронили, - трясясь на всякий случай, доложил комендант мавзолея, подобострастно поедая Сталина глазами.
        - Нэправильно, - сказал Сталин. - Во-пэрвых, Ленин в Горках не ходил, Ленин в Горках лэжал. - И сделал паузу, давая возможность присутствующим оценить шутку. - А во-вторых, давайте подумаем, товарищи: что символизирует военная форма товарища Ленина? Воинственную политику СССР? Но мы не воинственная держава! У нас миролюбивый строй! И никто нэ должен в этом сомнэваться…
        Комендант, как зачарованный, глядел на верхнюю пуговицу сталинского военного френча и мелко кивал головой.
        Кончилось тем, что Ленина из удобного привычного френча переодели в сугубо цивильную черную пиджачную пару. И почти сразу по закону подлости началась война.
«Вся страна надела военную форму, только ее вождь возлежит в буржуйском костюмчике с галстуком в горошек, точно у одесского сутенера», - негодовал Ильич. Ему мнилось, что пиджак жмет под левой мышкой. Но больше всего возмущал факт, что ширинка в брюках - ложная. Ильич своими ушами слышал, как пошло зубоскалили на этот счет молодые ассистенты.
        В общем, Ленин пребывал в прескверном настроении, когда распахнулись двери мавзолея и вошел вооруженный до зубов многочисленный конвой. «Грузите, только весьма осторожно! - раздался голос Збарского-старшего. - Илья, проследи, чтобы запаковали все реактивы». Куда? - всполошился Ленин. Словно услышав его, над саркофагом склонилось очкастое лицо Калинина со своей нелепой козлиной бородкой.
«Ваш пункт назначения - Тюмень, - сказал всесоюзный староста, зорко обшаривая тело Ильича глазом опытного хозяйственника. - Сибирь, стало быть. Отвечаете за сохранность головой, товарищ Збарский!».
        Эвакуацию в Сибирь Ильич первоначально расценил как ссылку. Хорохорился: «Не вам меня Шушенским пугать! У меня там во глубине сибирских руд до сих пор шалашик стоит. Или он в Разливе?..»
        Но после Ильич вспоминал эти неполных четыре года - с июля 1941 по март 1945 - как лучшее время в гробу. Ведь промчал тогда в легком походном саркофаге с ветерком через всю страну! И не в запломбированном, как некогда бывало, вагоне, а в сопровождении непрерывно болтающих сорока караульных. За тонкой дощатой стенкой вагона орали и ругались люди. На всех полустанках из огромных черных тарелок на столбах диктор зачитывал свежие новости. Ильич просто купался в информации от советского Информбюро! Настроение было преотличное. Если профессор Збарский, подавленный ответственностью, за время пути буквально на глазах превратился в дряхлого старика, то Старик наоборот встряхнулся и даже будто помолодел в гробу.
        За судьбу страны он нисколько не волновался. Единственное - очень удивился, узнав, что на СССР напала именно Германия. А как же Брестские соглашения? Ну да не беда. С немцами всегда можно договориться, уж это Ильич знал наверняка. И потом - разве по-прежнему не начеку красные командиры: Тухачевский, Блюхер, Киров, Орджоникидзе, Фрунзе…
        В Тюмени гроб Ильича установили в актовом здании сельскохозяйственного техникума. Первое, что в сумерках увидел Ленин, когда его вносили в новое жилье, это гигантский транспарант с надписью «Учиться, учиться и учиться!». Чему учиться? - недоумевал Ильич. - Кому учиться? У кого учиться? Один дурак брякнул, а другой дурак и рад писать. Гроб понесли было влево, потом вправо, наконец, повинуясь указаниям Збарского-старшего, приткнули под самым транспарантом - и высветились буквы помельче: «В.И.Ленин». Но как ни ломал Ильич голову, пытаясь вспомнить, по какому случаю он выдвинул сей лозунг, а, главное, что хотел им сказать, так ничего на ум и не пришло.
        Транспарант этот мозолил глаза Ильичу всю эвакуацию. Особенно злило, когда старшина караула, лысоватый, с усами «под Ленина», начинал растолковывать смысл лозунга молоденькому красногвардейцу.
        - Ты, Сироткин, вместо того, чтобы опосля дежурства в кине с девками обжиматься, - назидательно говорил он, - лучше б в библиотеку пошел. Книжки умные читать. Вон, глянь, что наверху написано: «Учиться, учиться и учиться». Вождь наш, Владимир Ильич, завещал, чтобы каждый человек, даже самый что ни на есть простой крестьянин, знал грамоту, в науке понимал, в музыке или другом каком исскустве.
        - Так я ж, Степаныч, можно сказать, по Ленину и живу, - с поганой ухмылочкой отбивался караульный. - В кино плакат висит, на нем другие слова Ленина писаны:
«Из всех искусств для нас важнейшим является кино»…
        Ильича просто распирало во время этих разговоров. Скверно! Совсем скверно!!! Как же чудовищно неверно поняты народом его слова! Какое, к черту, искусство? Сколько раз он при жизни повторял, что искусство - это что-то вроде интеллектуальной слепой кишки, когда его пропагандистская роль будет сыграна, все искусство надо - дзык, дзык! - вырезать. За ненужностью. А лозунг - «ликвидировать неграмотность» - отнюдь не следует трактовать как стремление к нарождению новой интеллигенции. Ликвидировать безграмотность надо лишь для того, чтобы каждый крестьянин, каждый рабочий мог самостоятельно, без чужой помощи читать декреты, приказы, воззвания. Цель вполне практическая. Только и всего!
        Чтобы не слышать бестолковых диспутов, Ленин опять приноровился вызывать у себя белую плесень. Оба Збарских немедленно переместили его из гроба в любимую ванночку Ильича. Дрожа за сохранность вверенного тела, они умащивали его бальзами в Тюмени даже активней, чем в Москве. Тяготы войны ленинской свиты не касались: недостатка не было ни в чем. За дистиллированной водой в случае нужды тут же отправляли самолет в Омск. В итоге Ильич в эвакуации даже располнел на несколько килограммов, что было незамедлительно расписано медиками в довольно хвастливом докладе к правительственной комиссии.
        Но все хорошее проходит быстро. Весной 45-го Ленин вернулся в Москву. По дороге его неприятно поразили висящие на добром десятке станций и даже полустанков гигантские плакаты с портретами Кобы и одинаковой подписью: «Сталин - это Ленин сегодня».
        После гомонящих вокзалов, полных ликующих от очевидной уже близкой победы людей, Траурный зал показался особенно мрачным, тихим, гулким. Но главное - Ильич оказался резко отрезан от информационного потока, к которому так привык в эвакуации. Это было сравнимо только с его прижизненной изоляцией в Горках.
        Глава 4. Замечательный сосед
        Вот тогда он впал в депрессию. Даже когда в мавзолей запустили - впервые после войны - полноводную людскую реку, Ильич наглухо смежил веки, не пожелав никого видеть и слышать. Радостные голоса, смех, восклицания лишь раздражали его. Погрузившись в полудремотное состояние, он вскоре перестал различать - рабочий день в мавзолее или выходной, день или ночь, лежит он в саркофаге или отмокает в профилактической ванне. Реплики, которые река по-прежнему исправно выплескивала на него, не задерживались в сонном сознании ни на миг:

«… соседке муж из Берлина трофейные меха чемоданами шлет, а мой дурак с одними медалями явился…»

«…на бездетных налог ввели…»

«…вот теперь пускай Русланова в лагерях и попоет…»

«…а теща мне и орет: выселю из квартиры, как Сталин - калмыков…»
        Время стало синонимом вечности. Каждые три года ему зачем-то меняли костюм: надевали новую рубашку, брюки и пиджак, повязывали новый галстук. Как будто у него имелась возможность износить старый! Цвет и покрой костюма, фасон и расцветка галстука оставались неизменными. Смысла в этих переодеваниях Ильич не видел ровно никакого, но вел с их помощью вялый подсчет уходящим годам.
        Погруженный в бездны черной меланхолии, он не сразу уловил, что из лаборатории пропали оба Збарских: и старший, и младший. Только когда стало сильно досаждать то, что в докладах медиков в ЦК звучало как «шелушение в области кожи головы», а сам Ильич считал обычной перхотью, Ленин вдруг понял, что медики в растерянности. Но где же Збарский, который справлялся с этой неприятностью в два счета?
        Нехотя порывшись в глубинах памяти, Ленин подсчитал, что после войны ему уже дважды переодели костюм. Стало быть, сейчас на дворе 1952 год. Глянув в полоску меж веками, он с некоторым удивлением обнаружил, что в лаборатории сменился почти весь персонал. Вместо прежних балагуристых ассистентов его окружали угрюмые молчуны, изъясняющиеся на сугубо медицинские темы. С легким беспокойством Ильич следил, как они безуспешно перебирают один дезинфектор за другим в поиске средства против ленинской перхоти.
        Шелушение в конце концов изничтожили своими силами, ажиотаж в лаборатории улегся и Ильич вернулся к привычной послевоенной дреме. Он автоматически подставлял трижды в неделю лицо и руки для протирки «воробьевским бальзамом», а через год равнодушно дал себя перенести в наполненную косметическим раствором ванну.
        Но то ли новый глава лаборатории слегка изменил состав и подбавил туда какой-то бодрящий активный компонент, то ли деятельный ленинский ум устал бездействовать - да только как-то вечером Ильич внезапно очнулся от дремоты. Сначала вернулись запахи. Слева нежно потянуло йодом. Справа по ноздрям резануло острым спиртовым душком и - странный для лаборатории аромат - пахнуло забористым чесночком. Потом сознание стало различать шумы. Дребезжащий металлический лязг в углу, какой бывают, когда перебирают инструменты. Бумажный шелест, точно рядом разворачивают свертки. Уютное бульканье. Ильич размежил как мог веки. Разложив на углу операционного стола хлеб с салом, ассистенты лили в стаканы с заваркой крутой кипяток из никелированного стерилизатора. Хотя сам Ильич сало не любил, предпочитая ему шоколад с калеными орешками, какой покупал для пикников в Цюрихе, или простые волжские продукты, вроде икры или балыка, тем не менее он с радостью ощутил, что в рот набежала фантомная слюна. Значит, дурацкой мерлихлюндии, которой он имел в последнее время слабость поддаться, - конец!
        Оглядев привычную до последней пробирки лабораторию, Ленин задержался на календаре и с удовольствием отметил, что завтра рабочий день. При мысли о встрече с людской рекой по телу побежали бодрящие мурашки. «Жуй расторопней, товарищ! - подгонял он мысленно ближнего к нему ассистента. - Пора мне в гроб, к людям».
        Дожевав, медики выловили вождя из ванны, ловко обсушили салфетками, одели. Когда один из них спросил: «Может в зал утром вынесем?», Ильич чуть не подпрыгнул на столе. Но второй уже ухватил вождя за ногу в казенном черном носке. Зевая, они завязали шнурки черных туфель, перевалили тело на носилки, вынесли в Траурный зал и уложили в саркофаг.
        Дождавшись, пока шаги замрут вдали, Ильич начал мелким дрожанием век сгонять с глаз остатки глицерина. Поглощенный этим занятием, он не сразу понял, что рядом кто-то есть. Вдруг в тишине раздался до боли знакомый голос:
        - Как ты тут лэжишь, нэ понимаю! Тэмно, будто в пэщерах Кавказа.
        - Коба? - изумился Ильич. - Что ты тут делаешь? Ты же после войны ко мне ни разу не зашел!..
        И осекся, сообразив: раз Сталин может с ним разговаривать, значит он тоже теперь того… Как минимум, умер и, как максимум, забальзамирован. Ленин не знал, чего в нем больше, злорадства или огорчения. Все-таки до сих пор мавзолей был исключительно его обителью.
        - Да вот, уплотнить тэбя рэшил, - угадал Коба его мысли. - А то лежишь тут как фон-барон.
        С этого дня они стали позировать публике вместе. В первое же утро Ильича неприятно поразила реакция посетителей. Проходя мимо ленинского саркофага, они бросали на тело жалостливые, а то и просто любопытные взгляды. Тогда как при виде Кобы в гробу начинали рыдать в голос и тянуть к нему руки.
        Сталин наслаждался этим перевесом и не уставал обращать на него внимание Ленина. После смерти его характер нисколько не изменился: те же бесконечные подначки, то же стремление унизить собеседника. Ильич, как старожил Траурного зала, не оставался в долгу. Тем более что после поездки в Сибирь у него накопилось к Кобе великое множество вопросов. Мирно текущая мимо двух саркофагов толпа и представить не могла, какие словесные баталии разыгрываются сей момент между двумя недвижимыми телами.
        - Думаешь, я не знаю, почему ты в мавзолей двенадцать лет не заглядывал? Ты в это время моим именем суд вершил! - гневно обличал Ленин. - Зачем старых большевиков отстрелял?
        - Это была рэволюционная нэобходимость, - доносился из соседнего саркофага издевательский голос Сталина. - Я все делал, как ты завэщал. «Как же можно совершить рэволюцию без расстрелов» - разве не твои слова? Или вот еще цитата из товарища Ленина: «Если важна цель - нэ важны средства для ее достижения».
        - А Троцкого за что порешил? Чем он тебе мешал! Раздувал бы себе по миру огонь мировой революции. Коминтерн зачем разогнал?
        - Этот дурак грэзил о мировом пожаре, отводя России роль охапки хвороста. А Коминтерн жрал слишком много денег. Одни бэздэльники собрались. 300 тысяч иждэвенцев. Осэдлали наш коммунистический хрэбет и думали, что так будэт всэгда.
        Покоя не было и ночью. Зачинщиком скандала выступал обычно Коба. Большой любитель бодрствовать до рассвета, он перенес свою привычку и в загробную жизнь.
        - Когда мне хотэлось посмеяться, я всегда пэрэчитывал твои работы, - начинал он раздумчиво. - Вот прямо наугад открывал любую страницу и обязательно находил что-нибудь комическое.
        - Неудивительно! - сходу заводился Ильич. - Про таких, как ты, мудрый русский мужик говорит: смотрит в книгу - видит фигу.
        - Нэ скажи. Фигу русскому мужику ты из книги показывал. Могу даже название этой книги сказать: «О значении золота теперь и после полной победы социализма». Каждое слово помню: «Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира». В двадцать пэрвом году ты золотые сортиры народу пообещал - и оставил после смерти нищую разграбленную страну. А я народу мыльные пузыри никогда нэ предлагал. Я дэло дэлал. 600 тонн золота из Испании - вклад товарища Сталина в социалистическую казну.
        Ильича эта манера Сталина говорить о себе в третьем лице невероятно раздражала.
        Не придумав удачного ответа, он переводил разговор в другую плоскость.
        - Тебе ли, Коба, про любовь к народу заикаться? Кто из себя государика сделал? Кто свое имя городам присвоил - Сталинград, Сталинобад, Сталинск…
        - Это народ просил. А я народу ни в чем нэ отказывал, - развлекался Коба.
        - Народ! При чем тут народ? Твоя работа. Я эту манию величия давно разглядел. Я тебя очень хорошо знаю!
        - Спать рядом с вождем и знать вождя - это разные вещи, - веско ответствовал Сталин.
        Ленину эти слова показались странно знакомыми.
        Не гнушался Сталин и чисто трамвайными сварами. Однажды, например, долго демонстративно принюхивался, затем сказал:
        - Володя, ты, конэчно, извини, но от тэбя, по-моему, попахиваэт!..
        - Запашок - это ничего, - находчиво отвечал из своего гроба Ильич - Тебе, Коба, давно пора пропитаться ленинским духом. Кроме того, ты тоже пахнешь не лучшим образом. Попроси, чтобы обработали дезинфектором.
        - Мнэ дэзинфектор нэ нужен. Я еще три века лэжать могу. Микроб на Сталине нэ живет, - самодовольно заявлял генералиссимус.
        И долго смеялся в темноте.
        Как-то Ленин не выдержал и спросил у Кобы о судьбе Збарских. Мол, не знаешь, куда подевались Борис Ильич с Ильей Борисовичем?
        - Старший шпионом нэмэцким оказался, но мы его разоблачили и в лагерь на перевоспитание отправили. А младшего уволили. Не могли жэ мы сыну шпиона довэрить тэло вождя рэволюции, - с подозрительной готовностью пояснил Сталин.
        - Что за чушь! - воскликнул Ильич в сердцах. - Какой из Збарского шпион? Он же день и ночь торчал около меня в лаборатории.
        - Почэму чушь? Нэмэцких шпионов вокруг пруд пруди, - с нажимом отвечал Сталин. - Я лично знаю одного, - он сделал многозначительную паузу, - который нэ гнушался брать дэньги у Вильгельма Второго. Кстати, как твой нэмэцкий, нэ забыл еще?
        Ленина любой намек в эту сторону выводил из себя так, что он срывался на крик:
        - Бандит! Ворюга! Налетчик! Ты-то что сделал для революции? Народ на восстание поднять - это тебе не банки грабить.
        - Э-ээ, - тянул Коба, - Смотри, как он все повэрнул. А кто ратовал за «эксы»? Я для кого грабил? Я для себя грабил? Нэт. Для партии. В горах на бурке спал, на хлэбе и воде сидел, пока ты по Брюсселям и Мюнхенам бизэ трэскал и «карусель» с Арманд и Крупской крутил…
        Тишина в Траурном зале теперь наступала лишь когда одного из обитателей саркофага уносили на профилактику. Стоило же им оказаться по соседству, как опять начиналось.
        - Ты что думаешь, я твои письма к съэзду нэ читал? - заводил Коба очередную склоку. - «Сталин слишком груб для Генсека», так ты, кажется, там накорябал… Так вот, грубый Сталин своих соратников жопой не называл. И в научных трудах, ругая оппонентов, слово «говно» не писал.
        - Потому что у тебя нет научных трудов! Впрочем, я и забыл, ты же у нас великий языковед, - язвил Ильич. - Автор труда «Марксизм и вопросы языкознания». Так вот, батенька, с работкой вашей в этой сфере я не знаком, но уверен, что - говно.
        - Ах ты, падаль лысэлобая. Тэорэтик великий… А кто у Гильфердинга для статьи
«Империализм как высшая стадия капитализма» все списал? И нэ постэснялся подписать своим именем? Плагиатор! Что ты для народа сделал? С бронэвичка картавил? Брэвно на субботнике носил? Это ты тэорэтик, а я практик. Ты ломал, а я строил. Я вэликий строитель коммунизма, а ты вэликий разрушитель. Поэтому я тут лэжать останусь, а тэбя скоро вынесут и закопают.
        - Оппортунист! Сволочь! - отругивался Ленин, но в груди у него поселилось некоторое беспокойство. Он привык к своему саркофагу. Регулярные ванны, заботливый медицинский уход: что еще нужно человеку после смерти? В рай, ад и прочую поповщину Ильич не верил, а потому знал: если закопают - это все. И он замолкал, перебирая горестные мысли, какие могут прийти в голову только закоренелому атеисту.
        Однако Сталину лежать молча было скучно. И вскоре в Траурном зале вновь раздавался его хрипловатый голос:
        - Эй, Володя!.. Генацвале. Ну что нам дэлить, слушай? Вождь вождю глаз не выклюет. Что, молчишь? Ну молчи. Цаца какая! Эх, как же курить хочэтся… Почэму они не дали мнэ в руку трубку?
        В марте 1959 года на Ленина опять попытались напасть. Один из посетителей вдруг резко выхватил из рукава пальто молоток, подбежал к саркофагу и со всей дури саданул по стеклу. Оно треснуло, но не разбилось. Караул опомнился, злоумышленника заломали и куда-то увели.
        Вокруг еще царила неразбериха, а математический ум Ильича уже лихорадочно работал, перебирая версии. Покушение он воспринял однозначно: Дзержинский повторил операцию
«Каплан». Значит партия опять нуждается в терроре. Но почему? Вот в чем главный вопрос! Неужели большевистские позиции вновь так шатки, что без этого никуда. Неужели Дзержинский с товарищами из ВЧК мало перестрелял тогда этой контрреволюционной сволочи.
        Ильич даже зарумянился от удовольствия (приятно, что партия прибегала к его помощи и после смерти) и выложил свои соображения Кобе. «Отлично задумано, - восклицал Ильич, - Поскольку задумано верно». Сталин аж зашелся от смеха в своем гробу:
        - Вот что значит слишком долго лежать под стеклом. Пора тэбя, Старик, сдать - как там у тебя было в твоей работке? А, вот… вспомнил - «сдать в архив большевистских дореволюционных редкостей»… У тэбя же понимание момэнта отстает от этого момэнта лэт на пятьдесят.
        Но сам никаких версий выкладывать не стал. Ему нравилось подчеркивать, что он обладает большей, чем другие, информацией - свойство, доводившее Ленина до белого каления еще при жизни.
        Поэтому когда через год, в июле 1960-го, случилось новое покушение, в Ильиче зароились глухие подозрения: уж не Коба ли это подстроил? Слишком подозрительно были схожи оба сценария: опять средь бела дня из потока людей выпрыгнул мужчина, только не низенький и пузатый, а наоборот длинный, жилистый и худой, вскочил на барьер, отделяющий саркофаг от людей, и сильным ударом ноги стукнул по стеклу. Оно разбилось. Ильича осыпало дождем осколков. Крупные скользнули по костюму без вреда, а вот мелкие впились в лицо и кисти рук.
        Мавзолей немедленно закрыли, саркофаг Ленина окружили сотрудники лаборатории и милиционеры. «Над правой бровью разрыв кожи длиной в 1 см, глубиной в 3 мм, - диктовал эксперт следователю. - В ране застряли 2 осколка стекла. Еще несколько поверхностных повреждений кожи находятся…»
        - Ничэго, нэмного остроты твоэй головэ нэ помэшает, - издевался Сталин из соседнего саркофага. - А потом, у нас на Кавказе говорят: шрамы украшают мужчину. Так что ты у нас красавэц! Спящий красавэц. Как в сказкэ.
        Ленин делал вид, что не слышит. Коба не успокаивался:
        - Эй, Ильич! У тебя осколок над какой бровью, над правой или над лэвой? Над правой? Ну так это у тебя детская болезнь правизни… Вылэчат! Ты бы загримировался на всякий случай, как тогда, в Смольном. Зубы платком подвяжи, как будто болят, очки огромные надень. Чтобы в следующий раз тебя нэ узнали…
        Удалив осколки и замазав чем-то порезы, анатомы ушли. За ними, тщательно зарисовав место происшествия, удалились криминалисты.
        - Интэрэсно, как пояснит следователям свое поведение товарищ Минибаев К.Н, - проронил им вслед Коба.
        Подозрения Ильича здорово усилились. Но на вопрос, откуда Сталину известна фамилия злоумышленника, послышалось обычное: «Много будэшь знать, скоро состаришься!». После чего Коба загадочно добавил, что «и молотков, и ледорубов у нас на всэх хватит».
        Ленин даже стал обдумывать, а не объявить ли ему Сталину товарищеский бойкот.
        Глава 5. Коба, встань из гроба
        Сталина приехали брать ночью. Увлеченные традиционной перебранкой, вожди не услышали, как открылась дальняя, не парадная дверь Траурного зала, и озадаченно замолчали только когда среди мраморных стен раздались хриплые матюги. Это кто-то из вошедших споткнулся на лестнице.
        - Кто посмэл? - загремел Коба. - Где комендант Кремля?!
        - Да, товарищи, извольте-ка объяснить! - поддакнул Ильич, тоже совершенно забывшись.
        На шум прибежал заспанный и всклокоченный дежурный лаборант в криво застегнутом наспех белом халате и тут же исчез куда-то звонить. Вооруженные люди в кожанках вольно побродили по залу, бесцеремонно поглазели на Ильича, затем сгрудились вокруг сталинского саркофага.
        - Коба, - позвал Ильич. - Что ты молчишь? Не падай духом, товарищ! Я думаю, тут какое-то недоразумение.
        - Нэт, - донеслось из соседнего гроба. - Все намного сэрьезней. Попомни мое слово, Володя, налицо заговор и государственная измэна.
        Люди в кожанках начали открывать саркофаг. Сталин опять замолчал.
        В зале появлялись все новые и новые лица. Явился перепуганный комендант мавзолея. Один из тех, что в кожанке, сунул ему бумагу и объявил:
        - Постановлением ХХII съезда КПСС от 30 октября 1961 года дальнейшее хранение саркофага с телом Сталина признано нецелесообразным, так как серьезные нарушения ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее имени Ленина. Поэтому тело Сталина мы у вас изымаем. Распишитесь здесь и здесь.
        - Да-да, - лепетал комендант. - Нас предупреждали.
        - Коба! - опять позвал ошеломленный Ильич.
        Сталин не отзывался. Ильич изо всех сил вытягивал шею, пытаясь разглядеть, что происходит возле его саркофага, но видел только склоненные спины.
        - А что, пуговицы на мундире и вправду золотые? - свистящим шепотом спросила одна кожаная спина у другой.
        - Ну!
        - Дык надо их срезать! Зачем они ему в могиле?
        Ильич, свидетель готовящегося мародерства, скосил глаза в сторону коменданта и главного в кожанке, ломая голову, как дать им знак, что готовится самоуправство. Главный словно услышал немой призыв. Он сунул бумаги в папку, приблизился к сталинскому саркофагу и сурово спросил подопечных:
        - Пуговицы сосчитали?
        - Так точно, товарищ генерал-майор! Пять крупных и три мелких.
        - Срезать!
        - Есть!
        Ильича затрясло от негодования. Тем временем в Траурный зал, горланя «кто здесь будет товарищ Захаров?» вломились несколько человек в измазанных рабочих спецовках. Главный в кожанке устремил на них холодный взгляд.
        - СУ-63 из Главмосстроя, - сказал один из рабочих, ничуть не робея. - Дно и стены могилы мы бетоном, стало быть, залили. Как заказывали. Машину с бетономешалкой можно отпускать? А то у нас другой объект в простое…
        - Машину не отпускать. - отрывисто скомандовал генерал. - Гроб землей засыпать не будем. Бетоном зальем.
        И спрятал в карман носовой платок, куда завернул пуговицы со сталинского мундира. Сбоку от Ильича послышалось кряхтение: рабочие поднимали сталинский гроб. Ильич зажмурился, чтобы не видеть этого тягостного зрелища.
        - А тело товарища Ленина?.. - раздался совсем поблизости угодливый голос коменданта.
        - Остается на вашем балансе! - строго сказал человек в кожанке.
        Ильич приоткрыл веки и увидел только спины, уносящие Кобу. То ли из гордости, то ли от шока Сталин так и не сказал последнего «прощай».
        Никогда Ленин не ощущал себя таким одиноким, как в эту ночь. Чувства его были в полнейшем смятении. Он то злорадствовал, вспоминая сталинские подначки, то сочувствовал былому соратнику, оживляя в памяти все, что им вместе когда-то пришлось пережить. Как теперь коротать тягучие предрассветные часы? Ильич со стыдом вспомнил, как в позапрошлую ночь, победив Сталина в дискуссии, дразнил его скверным стишком «Коба, Коба, встань из гроба!». Мысли его метались и комкались. Эх, с каким бы удовольствием он сейчас поработал с имеющимися документами, детально изучил постановление, где сказано про «серьезные нарушения ленинских заветов».
        Наутро мавзолей был закрыт. Несколько дней, пока в Траурном зале устраняли все следы пребывания второго саркофага, посетителей не пускали. Когда же двери, наконец, распахнулись и внутрь ввалилась возбужденная толпа, Ленин с обидой понял, что они не на него пришли поглядеть, а на пустое место, оставшееся от Сталина. Реплики гомонящей реки дышали новыми веяниями:

«…а мы на Рязанщине и не знали, что деньги уже новые…»

«…и в честь этих двух космических сучек сестра назвала дочек Белка и Стрелка…»

«…отправляю посылку в Сталинград, а говорят - нету больше такого города…»
        Опять потянулись пустые, ничем не заполненные годы. Правда, больше Ильич в депрессию себе впадать не позволял. Вспомнив опыт царской тюрьмы, по утрам непременно делал гимнастику. Конечно, наклоны и приседания были невозможны, но зато он вращал глазами под веками, тренировал задержку дыхания, задавал сам себе математические задачки, чтобы активизировать мозг.
        В лаборатории менялось руководство, однако приемы, которыми поддерживалось тело Ильича, оставались неизменными. Ему, бывшему бунтарю, это даже нравилось: с возрастом начинаешь ценить свои привычки.
        А вот чужие традиции его безмерно раздражали. Например, у каждого нового Генерального секретаря объявилась мода: при вхождении в должность трижды незаметно стучать о ленинский саркофаг ногой. Ильич досадовал, что не может при этом громко сказать «Войдите!» и внести некоторое разнообразие в скучный официоз мавзолейных мероприятий.
        Глава 6. Истинно святой
        Осенью 1973 года Ленин со стыдом понял, что зря подозревал Кобу в провокациях покушение повторилось. Дело было 1 сентября, что было ясно даже без календаря - большую часть посетителей мавзолея составляли нарядно одетые школьники и учителя с букетами лохматых астр. Охрана расслабленно зевала по сторонам - и вовсе не обратила внимания на человека с пухлым портфелем в руках. А вот скучающий Ильич сразу насторожился, увидев, как бегают его глаза, как блестят от пота крупный нос и широкий лоб под низко надвинутой шляпой. Но что он мог сделать?
        Поравнявшись с саркофагом, человек сунул руку в портфель и, видимо, на что-то нажал или соединил. Раздался страшнейшей силы взрыв. Людскую реку возле Ильича приподняло в воздух и разметало по залу. Крики и стоны поднимались к потолку, эхом отражались от гранитных стен. Обезумевшие от ужаса посетители топтали тела упавших и погибших. Ворвавшаяся милиция передавила для порядка еще немного народу, прежде чем рассортировала всех на живых и мертвых, на здоровых и раненых, на свидетелей и посторонних.
        Ильич жадно наблюдал за этой суматохой. На этот раз милиции удалось подвести итоги лишь через несколько часов. Погибло три человека - сам террорист и следовавшая за ним вплотную супружеская пара из Астрахани. Ранено четверо детей. Несмотря на то, что основная сила взрывной волны пришлась на саркофаг, бронированный гроб остался неповрежден. «Это потому что он святой, истинно святой!» - с негодованием вспоминал Ильич заполошные вопли какой-то дуры бабки.
        Все, что удалось найти под ногами толпы и идентифицировать как останки террориста,
        - это одна рука и часть головы. Обрывки документов указывали на то, что их обладатель отсидел 10 лет за уголовное преступление и на днях освободился из тюрьмы. Однако какой личный счет имел бывший зэка к вождю мирового пролетариата, осталось загадкой.
        Ильич ждал репрессий, но они не последовали. Охрана лишь стала следить, чтобы все, кто входил в мавзолей, не держали в руках никаких увесистых предметов - вот и весь резонанс покушения. Видимо, опять встрял товарищ Зиновьев и не дал широким массам излить народный гнев, как это уже было однажды после убийства Володарского, - возмущался Ленин.
        А нескончаемый людской поток двигался мимо вождя из ниоткуда в никуда, выплескивая на тело в саркофаге реплики уже совсем непонятного содержания:

«…так плотно на дефиците сидит, что даже за хлебом в магазин с заднего крыльца ходит…»

«…по сравнению с 1913 годом добыча угля у нас увеличилась может не на один, но на
0,8 процентов уж точно…»

«…нехилые шузы чувак толкал, а у моей герлы мани кончились…»

«…дочь замуж выдавал, так из Эрмитажа посуду взял - ему можно, он ведь Романов…»
        Если ссылка на 1913 год Ильича только обескуражила (он долго пытался вспомнить, что же такого особенного случилось в 1913 году, но на ум так ничего и не пришло), то фраза про Эрмитаж привела в полнейший шок. Как? В Питере опять Романовы?!! Разве большевики не ликвидировали всех в Ипатьевском подвале? Куда смотрит ЦК?! Все террористы мира сочтут большевиков тряпками.
        Руководство страны к саркофагу наведывалось исправно, речи произносило гладкие, но столь невразумительные, что ответа на свои вопросы Ильич не находил. Одутловатые физиономии функционеров с каждым годом вызывали в нем все большее отвращение.
«Все-таки я выгляжу лучше», - самодовольно думал Ленин, разглядывая свое многоликое отражение в начищенных орденах наиболее обрюзглого партийца - с воловьими глазами и нечесаными бровями.
        Этот человек дряхлел стремительней всех и, навалившись на саркофаг, норовил прикорнуть даже во время собственной речи. Однажды, протянув к Ильичу дрожащую морщинистую руку, с чувством выговорил: «Дарахой таварыщч Леонид Ильич!». «Вот дурака поставили, - раздражаясь, думал Ленин. - Имя мое не в состоянии запомнить». Когда вся компания старцев окружала его саркофаг, он с беспокойством думал, выдержит ли бронированное стекло, если они рассыпятся над ним разом.
        Персонал лаборатории говорил исключительно о материальном. Хотя по лицам было видно - никто не голодает. О том же болтала и текущая мимо гроба равнодушная толпа. От нечего делать Ильич как-то подсчитал, что за день до него 243 раза донеслось слово «колбаса» и только 2 раза - слово «социализм», да и то в возмутительно неподобающем аккомпанементе. Однажды Ильичу показалось, что в череде посетителей мелькнуло постаревшее лицо младшего Збарского - он глядел на саркофаг с грустноватой теплотой, словно на комод из родительского дома. Впрочем, Ильич мог и обознаться.
        Вот в этот самый период Ленин и приохотился от скуки дразнить мух. Их в мавзолее было немного, они прилетали к саркофагу со стороны правительственной комнаты, где подъедались в дни праздников. Особенно Ильичу импонировала одна из них, с деликатной узкой талией, блестящим антрацитовым брюшком и шаловливыми лапками. Когда она застывала напротив ленинского носа, глядя куда-то в неопределенность своими выпуклыми близорукими глазами, у Ленина теплело в душе. За женскую скрытность и кокетство Ильич прозвал эту муху Шансоньеткой.
        День, когда прихлопнули Шансоньетку, Ильич запомнил надолго. Убийца - заведующий лаборатории по фамилии Мордашов… или это был уже Усков? нет, Ускова тоже уже сняли и, кажется, это был Дебов, - явился в мавзолей взвинченный и посоветовал сотрудникам готовиться к худшему. «Что-что, финансирование нам отменили, вот что!»
        - зло бросил он на ходу персоналу. «Да кто отменил?» - растерянно спросил один из ассистентов. «Ельцин, кто ж еще!» - пожал плечами второй.
        Ельцина Ильич уже знал. Он ввалился в мавзолей как-то ночью, подпираемый мощными плечами охраны - осипший, пьяный, с расстегнутой ширинкой - ну в точности крепко поддавший ямщик. Все вырывался из рук своих помощников и пытался открыть крышку саркофага, крича, что желает выпить с Лениным на брудершафт. Но в итоге самостоятельно употребил целый штоф водки с надписью «Беспохмельная», при этом нес какую-то ахинею, «шта, понимашь, Вовка, просрали ведь эти падлы страну!», бранил некоего Зюганова, который «вот у меня где, понимашь», и приплясывал, дирижируя бутылкой. Его насилу увели… В общем, Ельцин показался Ильичу типичнейшим вредителем - таких он в свое время иронично предлагал вешать на вонючих веревках, чтоб раз и навсегда остановить распространение истерики.
        Лаборантки рыдали, профессора пили капли, но - обошлось. Правда, в мавзолее случились некоторые изменения. Караул возле тела исчез. Ну так необходимость в нем и без того отпала: некогда полноводная людская река давно превратилась в до неприличия скудную струйку. На стене около двери в лабораторию приколотили табличку «Коммерческое предприятие „Ритуал“». А в мавзолей - причем все больше по ночам - стали являться личности с такой наружностью, что Ильич не без раскаяния вспомнил собственные слова, что партия - не пансион для благородных девиц и иной мерзавец может быть для нее именно тем и полезен, что он мерзавец.

«На баррикаде взломщик-рецидивист необходимее Плеханова» - ах как он аплодировал когда-то этой богдановской фразе. Но теперь, наблюдая через полоску век за очередным ночным посетителем, отворившим дверь в лабораторию хамским пинком, Ильич признал, что предпочел бы Плеханова.
        - Сюда, сюда, пожалуйста! - послышался голос дежурного лаборанта, причем голос этот приближался. Ленин понял, что мерзкого посетителя ведут зачем-то к саркофагу.
        - Вот, можете взглянуть на этот объект. Ваш будет точно такой же.
        - За базар отвечаешь, лепила? - сипло спросил его собеседник, приникнув своей гнусною рожей вплотную к стеклу и разглядывая вождя мирового пролетариата внимательно, как солдат - вошь. - У нашего ведь башку из волыны насквозь пробили, кулак сунуть можно.
        - Ничего страшного, - журчал лаборант. - Опытный персонал, замечательные разработки… Будет как при жизни, даже лучше. Мы таких людей бальзамировали - Георгия Димитрова, лидера болгарских коммунистов, Чойбалсана и Сухэ-Батора лидеров социалистической Монголии, Клемента Готвальда, президента Чехословакии, Агостиньо Нето, лидера Анголы. Не хотите посмотреть каталог?
        - Что ты мне коммунягами тычешь? - и рожа бесстыже выругалась. - Коля Шайба с самим Сильвестром работал и должен выглядеть так, чтоб пацанам перед другими бригадами не западло было.
        - Двенадцать тысяч долларов в неделю, - быстро проговорил лаборант. - Четыре месяца работы, предоплата пятьдесят процентов.
        - Не проблема!
        И, послюнявив палец с гигантским перстнем-печаткой, соратник Коли Шайбы отсчитал разноцветные банкноты прямо на прозрачную крышку саркофага. Ильич, обмирая, понял, что в страну вернулся нэп.
        Зато персонал лаборатории повеселел и перестал делать в присутствии тела мрачные прогнозы. Так что Ленин, проведя в уме несколько диспутов насчет уступок мировому капиталу, в конце концов убедил самого себя, что эту временную меру вполне целесообразно иногда повторять.
        Ну а после того как лаборатория получила миллион от правительства Северной Кореи за бальзамирование какого-то тамошнего начальника с незапоминаемым именем, Ильич и вовсе перестал занимать мозг лишними рассуждениями и вернулся к обычному безмятежному состоянию.

«Старею, наверное», - однажды подумал он.
        Глава 7. Дети подземелья
        Зима выдалась тихой. Кремлевский завхоз - явный ворюга и замаскировавшаяся контрреволюционная сволочь, распорядился провести внеплановую дератизацию помещений. После чего в мавзолее, к величайшему сожалению Ильича, пропали не только тараканы, но и мухи. Весь декабрь Ильич маялся, решительно не зная, чем себя занять. То пытался от нечего делать, скосив глаза к переносице, рассмотреть свой заострившийся нос, то восстанавливал по памяти апрельские тезисы, то взялся самому себе сочинять письмо от имени ренегата Каутского. Выходило порой презабавно…
        В канун Нового года произошло нечто странное. Очнувшись поутру, Ильич ощутил смутное беспокойство. Вскоре оно настолько усилилось, что даже перешло в зуд весьма материального свойства. Поначалу Ильич предположил, что в саркофаг пробралась чудом уцелевшая блоха. Однако хорошенько поразмыслив, отверг эту мысль как заведомо ложную. Во-первых, блохе нужно чем-то питаться, и в этом смысле тело Ленина не представляло для нее никакого интереса. Ну и потом, даже пробравшись невесть как в гереметичный гроб, она бы просто издохла от паров химикалий, насквозь пропитавших ленинскую усыпальницу.
        Беспричинная тревога не проходила. Сосало под ложечкой и что-то внутри подсказывало близость перемен. А ведь интуиция никогда не обманывала вождя: именно благодаря ей Ильичу в свое время удавалось мастерски обрубать хвосты, а однажды даже выбраться из Питера в Хельсинки, прыгая со льдины на льдину по Финскому заливу.
        Не соврало предчувствие и на сей раз. Ровно в полночь, когда кремлевские куранты начали отсчитывать последнюю минуту уходящего года, по телу побежали холодные, колкие мурашки. Ленин понял - началось! Окинув свое недвижимое туловище сквозь щели из-под пристроченных век, Ильич обнаружил, что по костюму и даже по пошлому галстуку в горох пробегают голубые шарообразные искры. Такие электроразряды ему доводилось видеть в прошлой своей жизни, в гимназии, на уроке естествознания. Их выдавала динамомашина, которую, к восторгу гимназистов, крутил своей толстой холеной рукой папа Керенского.
        Искр становилось все больше, а сияние - все ярче. «Да это шаровая молния», - успел было подумать Ленин, как его тело потряс грандиозный по своей мощности электроразряд, и он лишился фантомных чувств.
        В себя пришел в конусообразном гигантском помещении. В отполированных глыбах отражались отблески тысяч воткнутых по периметру факелов. Зал поражал размерами. Даже Нотр Дам де Пари, в который Ленин как-то наведался от скуки, когда ему пришлось эмигрантом прозябать в скверной дыре - Париже, не мог сравниться масштабом. И зал этот был полон народу. На Ильича со всех сторон тек звук, по которому, чего греха таить - изнылось, истосковалось, истомилось его ухо. Гул многотысячной толпы.
        Что это - стачка? забастовка? митинг? А быть может (чем черт не шутит) - даже и съезд! Ленин оживился. И только тут понял, что в данном случае слово «оживился» не было преувеличением. Он стоял! Пусть на высохших почти до кости, но на своих ногах. И мог смотреть вокруг не так, как привык - лежа, из-под щелки между веками, а нормально, широко раскрыв глаза. Какое счастье было ощущать себя вертикально - совсем как в ту пору, когда его ноги вышагивали по свинцово-серой брусчатке Питера.
        Пестрая разноязыкая толпа тянула к себе, словно новогодняя игрушка. Посмотрев вниз, на свои начищенные до зеркального блеска ботинки, Ильич решился и сделал осторожный шаг. Суставы противно захрустели, но выдержали. Он шагнул шире, почти как встарь - и едва не упал.
        - Что ж вы, батенька! - раздался сзади негромкий басок, сопровождаемый деликатным покашливаньем. - Новенький? Куда так разбежались? Аккуратней надо, шажок за шажком, как в детстве. Иначе травмы неизбежны. Пока обвыкнетесь, лучше идти по стеночке. Или же извольте - возьмите мою трость…
        Ильич обернулся. Перед ним стояло тело изрядной сохранности с пышными бакенбардами, облаченное в черный парадный мундир тайного советника.
        - Пирогов Николай Иванович, - представился незнакомец.
        - Уж не тот ли самый прославленный хирург? - изумился Ленин. - И, ухватив руку эскулапа, радостно затряс ее так, словно перед ним был революционный матрос.
        - Аккуратней, - поморщился Пирогов и, отняв кисть с красивыми, необыкновенно длинными и тонкими пальцами, внимательно ее осмотрел. - Все же эластичность тканей давно не та. На будущее попрошу учесть.
        - Извините, - смутился Ильич. - Просто так приятно встретить соотечественника в этой, в этом…
        - Некрополисе, - подсказал Пирогов.
        - Некрополисе?
        - Да-да. Видите ли, дорогой земляк, простите, не знаю, как вас величать…
        - Ульянов. Владимир Ильич Ульянов.
        - Видите ли, дорогой Владимир Ильич, - продолжил профессор, - мы с вами находимся в одной из тайных гробниц, сокрытых от глаз смертных песками Сахары.
        - То есть, в Египте? - уточнил Ленин, во всем любящий предельную ясность.
        - Именно.
        Ильич переваривал эту информацию не больше секунды, после чего высыпал на собеседника ворох вопросов.
        - И кто же здесь собирается? Какова цель собраний? Как часто они проходят? Каков кворум?
        - Ба-ба-ба! Ну зачастили, - улыбнулся восковыми губами Пирогов, и принялся отвечать обстоятельно и неспешно. - Собираются здесь только те, кто подвергся процессу мумификации и бальзамирования. Что характерно - не суть важно, стало ли тело мумией по воле создателя или является рукотворным произведением человека.
        Пирогов неожиданно замолчал, пристально глядя на руки Ильича.
        - Простите, милейший, только не обижайтесь - сугубо профессиональное любопытство. Вас когда набальзамировали?
        - В 1924-м, - не обиделся Ильич.
        - Поразительно. Насколько могу судить по великолепной сохранности кожи, работали специалисты экстра-класса.
        - Профессоры Воробьев и Збарский, - сухо ответил Ильич.
        - Жаль, не имел чести. Но сохранность, повторюсь, изумительная. - Пирогов погладил Ленина по руке и очнулся. - Извините. Так вот, собираемся мы примерно раз в сто лет. Цель наших собраний… - он замялся - ну, в общем, благая. Поставить живых смертных на путь истинный и коллегиально решить, куда и какими средствами вести человечество дальше.
        - Архиинтересно! И что? - Ленин встрепенулся и устремил на Пирогова свой фирменный взгляд с хитринкой. - Много ли мнений? Случаются ли прения?
        - Ну, естественно, не без этого. Бывают и прения, и кое-что похуже… - Пирогов явно недоговаривал.
        - Но как забальзамированные оказывают влияние на исторические процессы? - не унимался Ильич. - Каким образом манипулируют массами?
        - Сами все, батенька мой, увидите, - прервал его хирург, печально улыбнувшись. - Пойдемте. Если позволите, буду вашим провожатым, этаким Хароном в царстве мертвых.
        - Да-да, пойдемте! - с воодушевлением сказал Ильич, сдирая с шеи ненавистный галстук в горох и засовывая его в карман брюк. - Познакомите меня с товарищами.
        Глянув на Ленина с некоторым недоумением, Пирогов пожал плечами и повел его по залу.
        Глава 8. Пласти, господи!
        Некоторые личности казались странными до чрезвычайности. «Гадость какая», - брезгливо подумал Ильич, разглядывая фигуру, распиленную надвое и напрочь лишенную кожи. Бугрясь клубками красных мышц и лупоглазо таращась на присутствующих глазными яблоками, обе ее половинки бродили по залу, то разъединяясь, то снова соединяясь и даже пытаясь идти в ногу. Разъединившись, они принимались игриво скакать по залу от одной группы шушукающихся мумий к другой, к явному неудовольствию присутствующих.
        - Это кто же такие будут? - поинтересовался у Пирогова Ильич. И шарахнулся, потому что за спиной раздалось оглушительное ржанье и его едва не растоптал ободранный конь, на котором гордо восседал оскалившийся и такой же ободранный всадник. Неужто Буденный? - Ленин с надеждой всмотрелся в оскаленное красное лицо. Всадник ему подмигнул. Нет, все таки обознался. Не похож. Хотя может просто без усов не узнал?
        - Пластиноиды, - ответил Пирогов.
        - Пласти… что?
        - Пластиноиды, - терпеливо повторил Пирогов. - Противно?
        - Есть немного - признался Ильич.
        - Можно понять, - успокоительно сказал хирург. - Сколько я за годы работы в действующей армии в Болгарии и на Кавказе навидался истерзанной плоти, но и то, признаюсь, немного коробит.
        - Это их в ЧК так отделали?
        - Где?
        - Ну, на допросах…
        - Пытошных дел мастера, вы имеете в виду? - догадался Пирогов. - Что вы, что вы! Мы с вами имеем удовольствие лицезреть экспонаты выставки «Миры тела». Автор - профессор Гейдельбергского университета Гюнтер фон Хагенс. Гений препарирования, что и говорить… Разработал, шельмец, новый метод бальзамирования. И какой! - Пирогов прищелкнул языком. - 50 000 лет сохранности гарантировано. Плюс совершенная идентичность цвета, формы и даже морфологической структуры тела. И ведь как просто! Замещаешь жидкость и жир в организмах умерших искусственным веществом - и все, готова куколка. Никакой вони, полная стерильность.
        - Ужас! - вырвалось у Ильича.
        - Отчасти согласен, сударь. И как православный человек не могу не ужаснуться вместе с вами. Тем более что Хагенс творит сие, руководствуясь не благими а сугубо меркантильными интересами. Но, - Пирогов назидательно поднял палец, - как медик не могу не оценить гениальность способа. Ничего не попишешь. О таких наглядных пособиях я и мои коллеги могли лишь мечтать. Мы ведь дальше распила замороженного тела не пошли, техника-с не позволила. А тут вы только посмотрите - он указал на гордо вышагивающего ободрыша, мышцы которого алыми пучками развивались вокруг обнаженных костей. - Все видно преотлично. Вот сокращается rectus femoris.
        - Что? - переспросил Ильич.
        - Прямая мышца бедра - охотно пояснил врач. - Вот вступила в действие quadriceps femoris - передняя поверхность. А вот, смотрите, смотрите, заиграла semi membranosus. Ну а про то, как хорош у него tibialis anterior, я вообще молчу!
        Ильич восторгов доктора не разделял, но предпочел смолчать. Возможно, зря, потому что Пирогов тут же повел Ленина к фигуре со спиленной черепной коробкой, открывавшей взгляду извилины мозга (к счастью, фигура сидела, задумавшись над шахматной доской, и от знакомства с Ильичем невежливо отмахнулась), затем остановился у другого пластиноида и с возгласом «Ах, мне бы сейчас ланцет!» полез в его внутренности. Пластиноид при этом тепло смотрел на Ленина и делал приглашающие жесты руками. Ильича затошнило, он отошел в сторону и прижался спиной к колонне, стараясь дышать глубже. Уж на что Дзержинский был мясник, но чтоб такое!
        И только ему полегчало, как мимо, развязно вихляя бедрами, прошествовало разрезанное тело беременной женщины, внутри которой калачиком свернулся младенец. Громко икнув, Ленин скрючился и его стошнило прямо на ноги какому-то чучелу с полуистлевшим черепом, прикрученным к плохо сохранившемуся телу, набитому травой. Чучело выругалось на непонятном языке, плюнуло на Ильича и пошло дальше, оставляя по дороге изрядные пучки сена, которые с довольным ржанием подмела с пола языком ободранная лошадь. «Этот трупный реализм надо категорически запретить!» - возмущенно подумал Ленин.
        - Вам дурно? - озабоченно сунулся к нему Пирогов. - Извините старого дурака, увлекся. Ну пойдемте, с другими познакомлю. Не все же на пластиноидов смотреть. - И, взяв Ильича под руку, он повел его куда-то влево.
        - А много их? - Ленин все еще был под впечатлением.
        - Ну что вы. Это же штучная работа. Десятка два, не более. Вот этих, например, куда больше. Узнаете?
        До Ильича донеслась любимая им втайне от Крупской «Аве Мария», которую высокими голосами негромко выводила шеренга монахов в полуистлевших рясах. Количество их поражало - шеренга начиналась у исписанного непонятными знаками столба и уходила в темноту, периодически выхватываемую чадящими всполохами факелов.
        - Прямохонько из катакомб Палермо, - сообщил Пирогов. - Их там погребали аж с 16 века. И что любопытно - никого не бальзамировали, составами не пропитывали. В катакомбах Палермо царит особый микроклимат, который и сделал плоть погребенных нетленной.
        - Выходит, никакой мистики - сущий материализм, - резюмировал Ильич.
        - В этом случае - да, - признал хирург. Но, с другой стороны, мне довелось повидать при жизни и мощи святых старцев, сохранность которых наука не в силах объяснить. Выглядят поразительно естественно, мягкая кожа не теряет цвета и даже источает цветочный аромат. Подлинное чудо!
        - А разрешите полюбопытствовать, Николай Иванович, как вы здесь оказались? - не удержался Ленин. - Тоже - из святых? Или вас, извините за выражение, мать-природа так преобразила?
        Пирогов грустно покачал головой.
        - Я, сударь, как и вы, деяние рук человеческих. На бальзамирование моего тела дал высочайшее разрешение Святейший Синод Санкт-Петербурга. Случай в истории христианства уникальный, - не без гордости добавил врач, извлекая из внутреннего кармана сюртука изрядно потрепанный номер «Русского Вестника» за 1881 год.

«Церковь, учтя заслуги Пирогова как примерного христианина и всемирно известного ученого, разрешила не предавать тело земле и оставить его нетленным, дабы ученики и продолжатели благородных и богоугодных дел раба божьего Н.И.Пирогова могли лицезреть его светлый облик» - прочел Ленин отчеркнутые карандашом строки.
        - С тех пор и покоюсь без разложения в склепе в родной усадьбе Вишня под Винницей. Так пожелала жена Сашенька, а я был только рад. Рассчитывал, что наши души после смерти соединятся. Не вышло… - Пирогов поспешно отворотил голову, но Ильич успел разглядеть блеснувшую в глазах хирурга предательскую слезу.
        - Ну что же вы расклеились, батенька - быстро заговорил он. - Обещали быть моим Хароном, а сами страдаете, словно прикованный к скале Прометей. Идемте же дальше!
        Извиняюще тряхнув седой бородой, окаймляющей его лицо от уха до уха, Пирогов повел Ильича вдоль палермской шеренги, представляя на ходу: «полковник Эне ди Джулиано»,
«господин Веласкес, прославленный живописец», «писатель Джузеппе Томммази ди Лампедуза, автор жемчужины сицилианской литературы - романа „Леопард“. Не читали?» Ильич промычал что-то неопределенное. Как он понял, в катакомбах Палермо хоронили всех подряд: рясы сменялись мундиры, мундиры - цивильной одеждой.
        Художник Веласкес, взглянув на Ильича, пришел в жуткое возбуждение и разразился длинной тирадой.
        - Его поразили ваши монгольские скулы, - любезно перевел Пирогов. - Он хотел бы писать ваш портрет в виде Чингизхана или Атиллы, потому что узрел на вашем лице следы великих свершений, способных потрясти вселенную.
        - Переведите ему, товарищ Пирогов, непременно буду позировать. Непременно. - И Ленин нетерпеливо потащил было спутника дальше, но врезался в полутьме в здоровенную дубовую бочку: изрядно подгнившую, однако чертовски твердую. Какой дурак ее здесь поставил?! Потирая лоб, Ильич с досадой стукнул по бочке ногой. Неожиданно оттуда раздался недовольный гулкий голос. Говорили на древнегреческом, точней - бранились, причем весьма вульгарным образом. Ильич учил язык эллинов еще в гимназии, и, как оказалось, помнил все преотлично.
        - Кто там? - опешив, спросил он Пирогова.
        - Александр Великий! - невозмутимо проронил тот. - Завоеватель Вселенной. Был отравлен своей супругой и после смерти забальзамирован в бочке с медом, препятствующим разложению тела. Хотя лично я сомневаюсь, что мед способен сдержать разложение на столь длительный строк. Не зря великий полководец из бочки никогда не вылезает.
        За бочкой стоял азиат противного вида во френче, с надменным видом ковырявший пальцем в носу. Ильич удивленно отметил, что на груди его красуется до боли знакомая пятиконечная красная звезда. Но что интересно - азиат при виде Ленина изумился еще сильней: глаза его округлились, рот ошеломленно распахнулся, демонстрируя неожиданно зеленые, как лягушка по весне, зубы.
        - Кажется, китаец, - бросил Пирогов, не замечая этого замешательства и увлекая Ильича дальше, - Хотя не уверен. Новичок, как и вы. Общается только с парой таких же монголоидов.
        И впрямь, в тот же момент к азиату придвинулись еще две узкоглазые мумии - в таких же потертых пыльно-зеленого цвета полувоенных костюмах и резиновых тапочках. Беспрестанно озираясь на Ленина с Пироговым, они возбужденно о чем-то заспорили, и было непонятно, обрадовала их эта встреча или наоборот огорчила.
        - Неудобно такое говорить, но у китайца запах изо рта - отхожее место так не пахнет, - добавил Пирогов, ускоряя шаг. - Даже чинчорро шарахаются.
        Ильич хотел было спросить, кто такие чинчорро, однако в этот момент сверху внезапно грянул звук гонга - настолько пронзительный, что он инстинктивно схватился за уши.
        Глава 9. Хнумом сделан, Птахом сотворен
        Факелы на стенах, прощально вспыхнув, погасли - зато в центре зала мощно высветился непонятным источником пьедестал, на котором кичливо растопырился массивный золотой трон (пудов пятнадцать не меньше - автоматически прикинул Ильич). На троне гордо восседал тощий, копченого цвета старик в треугольном переднике. На его гладко выбритой голове скособочилась похабного вида красная тиара, очень похожая формой на ватную «бабу», под которой обычно настаивают заварочные чайники. С подбородка старика свисала нетуго привязанная, переплетенная позолоченными нитями, тонкая накладная бородка, смахивающая на крысиный хвост.
        Справа от трона Ильич разглядел антропоморфное существо с головой барана, которое ритмично, как маятник в Исакии, обмахивало крысинобородого пальмовым опахалом. С левой стороны, сложившись чуть ли не вдвое в почтительном полупоклоне, блеклый, как поганка, человечек жарко нашептывал что-то старцу в его копченое ухо. Тот внимательно слушал, время от времени мстительно щурился, облизывал сизо-коричневые губы и мелко кивал, от чего его бородка начинала трястись так, что старик приобретал законченное сходство с говорящим сказочным козлом. Над головой наветника Ильич с некоторым испугом рассмотрел парящие в воздухе наподобие нимба согнутые в локтях две руки.
        - Узнаете? - приглушенно подал голос Пирогов.
        - А как же, это трибунал святой инквизиции - попытался сострить Ильич, теряясь в смутных догадках. - Вот тому крысинобородому только что поступил сигнал снизу от товарища слева. И таких сигналов, видимо, много: он аж перегрелся от кипучей работы. Ну да ничего, - Ильич вновь хохотнул, - Товарищ-вентилятор справа справится. Охладит до нужной консистенции.
        - Ваше ерничество здесь неуместно, - Пирогов явно занервничал. - Да, надо сказать, и небезопасно. Если хотите знать…
        Но слова эскулапа потонули во втором гулком ударе гонга. Разговоры вокруг окончательно смолкли. Тысячи мумий дружно и, как показалось Ильичу, с рабским трепетом воззрились на залитый светом пьедестал.
        А там появился худосочный тип в набедренном платке на полуистлевших бедрах, торжественно простер руки к толпе и начал произносить абракадабру. Пирогов взялся было шепотом переводить, но на него со всех сторон зашикали. Тогда эскулап извлек откуда-то из кармана затейливую зеленую склянку в золотой оправе, нашарил в темноте ленинскую руку и жестом дал понять, что нужно отпить. Ильич послушно хлебнул из бутылочки тягучей, отдающей лакрицей жидкости. И - странное дело! Заковыристый язык докладчика в набедренной повязке тут же стал ему совершенно понятен:
        - … так возрадуйтесь, сыны и дочери Нижнего Египта. Сам сын Солнца, божественноликий Хуфу будет говорить сегодня с вами в царстве Анубиса. Возблагодарим же Вечного властителя Египта. Того, с ног которого, обутых в лотосоносные сандалии, недостоен сдувать прах даже ветер пустыни. Того, чьи невидимые деяния обгоняют его светозарную тень. Того, кто именем Ра ведет нас сквозь мрак Вселенной навстречу Вечности.
        Говоривший скрестил руки перед собой и мягко отступил спиной в тень, дав тем самым понять, что закончил. Зал тотчас же взорвался аплодисментами, скандируя «Вышли люди из его глаз, стали боги из его уст» и совсем уж непонятное «Хнумом сделан, Птахом сотворен!».
        Ильич остро пожалел, что не может конспектировать - информация была так нова и изобиловала столь непривычными терминами, что это все следовало бы обдумать на досуге.
        А крысинобородый, не вставая с трона, величественно обратил ладонь к залу и аплодисменты с криками смолкли. Из какой-то щели выскочил маленький, похожий на хорошо зажаренного таракана, жрец, с натугой водрузил перед крысинобородым золотую подставку, суетливо раскатал по ней пожелтевший папирусный свиток и, пятясь задом, юркнул обратно за трон.
        Хуфу мельком оглядел зал пустыми глазницами, нацепил на нос пенсне в тонкой золотой оправе и заговорил, заглядывая в свиток, по которому для верности водил перебинтованными кистями с пальцами в напалечниках. Ильичу он неприятно напомнил бухгалтера лепрозория.
        - Внимайте, жители царства Анубиса! - неслось над залом. - Ибо век сей принес нам благую весть. Зерна, брошенные дланью моей, взошли, избежав пожирающего жара пустыни. Границы царства моего раздвинулись, посрамив воинство Сета…
        От голосового напряжения крысинобородый закашлялся. Отпив из золотого сосуда, поднесенного чьей-то верной рукой, он склонился к папирусу и окрепшим голосом уже деловито сообщил:
        - За отчетный период для усиления понимания смертными роли и места божественного фараона в мироустройстве и решения геополитических проблем планетарного масштаба жрецами под руководством Всемудрого и Всесильного проделано следующее. Группе британских черных археологов телепатически подсказано место захоронения части золотого запаса Древнего Египта в количестве тысячи мискалей золотом. В момент находки все участники были подвергнуты массированной психологической обработке с помощью гипноустановки «Птах», благодаря чему найденное золото добровольно конвертировано копателями в доллары и оперативно переведено на счета культурного фонда «Сфинкс», зарегистрированного с целью минимизации налогообложения в офшорной зоне острова Мэн.
        На этом месте Хуфу сделал паузу для аплодисментов - и они не заставили себя ждать. Докладчик опять зашуршал папирусом:
        - В свою очередь, руководство фонда «Сфинкс» инспирировало и спонсировало создание трех блокбастеров - «Мумия», «Мумия возвращается» и «Царь Скорпионов», должным образом отразивших роль, значение и возможности фараона и жрецов, а также оказавших неоценимое значение в формировании имиджа Древнего Египта как интеллектуального, мистического и культурного центра планеты. Хотелось бы особенно отметить, что средства фонда, пошедшие на покупку ведущих голивудских актеров, режиссеров, а также создание декораций и спецэффектов, были не только возвращены, но и преумножены на 2 тысячи мискалей золотом за счет кассовых сборов. Сами фильмы оказали сильнейшее воздействие на умы смертных на территории всех континентов.
        Зал снова взорвался аплодисментами. Кто-то даже, как показалось Ильичу, прокричал
«Даешь!»
        Фараон поднял руку, призывая собравшихся к тишине, и заключил:
        - Подпитав угасший интерес к культуре и истории Древнего Египта, блокбастеры увеличили туристический поток в страну на 37,8 % по сравнению с 1900 годом, а также вынудили египетские власти принять решение о масштабных раскопках в Долине Царей и реставрации пяти пирамид. Все это, по прогнозам верховного жреца Ханописа, приведет к тому, что не позднее 2016 года критическая людская масса, скопившаяся на территории Египта и обеспеченная развитием туристической отрасли, позволит успешно завершить операцию «Поиск». Используя часть отреставрированных смертными пирамид как космические резонаторы, а часть - как гипноизлучатели, группа жрецов под моим руководством подключится к информационному полю Земли, сдвинет торсионные поля со своих орбит и навсегда внушит смертным идею воскрешения, воцарения и расширения власти Древнего египетского царства с целью установления на всей планете рабовладельческого строя как наиболее прогрессивного мирового порядка. Возврат к вере предков - не за горами! Победа будет за нами! Да будет на то воля Ра! Спасибо за внимание. Вопросы есть?
        И Хуфу уже было откинулся с облегчением на троне, повернув крысиную бородку к помощнику, как в зале вдруг раздалось: «Есть вопросы! Есть». Толпа мумий удивленно загалдела, зашикала, а одна, безрукая и потому особенно противная, попыталась даже удержать выкрикнувшего, вцепившись челюстями в рукав ленинского пиджака. Ильич дал негоднице по губам, рванулся так, что затрещала ткань, и принялся ожесточенно пробиваться сквозь плотные ряды к президиуму, расталкивая локтями особо стойкие экземляры.
        Уже на подходе он был остановлен рельефно высушенными негроидными качками с огромными клювастыми ножами в руках. «Позвольте, товарищи». Но те не позволили, грубо ухватив Ильича за руки. И тогда он еще громче прокричал в сторону трибуны:
«Уберите жандармов! У меня масса вопросов! Это я вам, вам, эй!»
        Услыхав столь фамильярное обращение, Хуфу недоуменно обратил пустые глазницы в сторону возмутителя спокойствия. Бараноголовый склонился к уху своего господина и услужливо зашептал, то и дело тыкая в Ильича пальцем. До ленинских ушей донеслось лишь «…дь», «…ого», «…а», что он перевел для себя как вожДЬ мировОГО пролетариатА и удовлетворенно подумал: «Понимают, с кем связались, мозгляки». Но тут бараноголовый в полный голос отчетливо произнес: «ЗабуДЬ этОГО мудакА, он недостоин твоего внимания, о владыка!».
        Однако Ильич чем-то все же заинтересовал фараона, потому что тот поднял вверх забинтованную кисть (негры тут же убрали свои ручищи) и велел новичку приблизиться. Растирая онемевшие от объятий стражи конечности, Ильич бодро вскарабкался на постамент и энергично сунул фараону свою суховатую ладонь.
        - Ленин! - представился он. - Владимир Ильич.
        - Слишком много букв, - молвил крысинобородый, оставив протянутую руку без внимания. - Я буду звать тебя Ич. Говори, Ич. Не бойся. Что ты хотел спросить?
        Убрав обе руки за спину, Ленин настойчиво повторил:
        - У меня масса вопросов. О какой операции «Поиск» идет речь - во-первых. С какой стати вы объявили рабовладельческий строй прогрессивным, - во-вторых: это совершенно ошибочное заблуждение! И, наконец, в-третьих: на каком основании вы заняли председательское кресло? Если в нашу закрытую организацию принимают исключительно мумий, то лично я мумию Хуфу решительно не припомню. Науке известна мумия Тутанхамона, но это юнец, мальчишка!
        Ильич нарывался на диспут, однако фараон неожиданно задрал бородку к потолку и затрясся в дребезжащем смехе. За ним облегченно захихикали собравшиеся: их деликатный смех, отраженный от стен гигантской гробницы, походил на одновременное шуршание крыльев многих тысяч летучих мышей.
        - Ты мне понравился, Ич, - отсмеявшись, сказал фараон. - Несмотря на то, что в твоей голове поселился хаос. Пойдем со мной.
        Фараон встал и на негнущихся ногах направился к стене с нарисованными воротами. При его приближении ворота налились багровым, вспыхнули, и вдруг растаяли, обнажив вход, откуда ощутимо прохладно задуло.
        - Перерыв! - громко огласил бараноголовый, и стадо мумий послушно разбрелось по залу.
        Глава 10. Ликбез от фараона
        - Ложись, Ич, - фараон гостеприимно указал Ильичу на открытый саркофаг из красного полированного гранита. Рядом на полу валялись несколько гробов, по принципу мал-мала-меньше: чистая матрешка. Расписная крышка самого большого из них, сделанная в форме запеленутого тела, была небрежно прислонена к стене. В районе головы на ней имелись грубо намалеванные большие глаза и полосатая, как тельняшка, борода. «Похоже на столетие Одессы», - подумал Ленин.
        - Ложись - повторил Хуфу. - Расслабься.
        - Спасибо, еще належусь - отклонил это предложение гость. Однако торчать, вытянувшись по струнке перед крысинобородым, было для ленинского самолюбия унизительно и он присел на краешек саркофага.
        Фараон осторожно опустился на трон - точную копию трона в президиуме, только уменьшенную до размера табуретки, и, устало потирая продавленную веками переносицу, подбодрил новенького:
        - Спрашивай, Ич. Я буду отвечать, дабы в уши твои, коих числом два, вошла истина и проникла в сердце твое, угнездившись в ней навечно.
        - Где это мы? - дал волю своему любопытству Ленин. - На конспиративной квартире?
        - Приветствую твой вопрос! - оживился фараон. - Потому как еще Птах завещал нам идти от песчинки к камню, от простого к сложному, от мелкого к большому, от микробов к… ну и так далее. Мы находимся в моей погребальной камере. Вот, скажи, что видят глаза твои, коих числом три?
        - Почему три? - подумал Ильич, но, повинуясь жесту Хуфу, невольно окинул взглядом помещение.
        У саркофага и вдоль стен высились каменные истуканы с горшками в руках. Ленин отлично помнил, что вместе с фараонами в Древнем Египте хоронили и их бесправных слуг, даже в загробном мире обязанных служить своим эксплуататорам. Вывод напрашивался сам собой - крысинобородый для демонстрации могущества прихватил на тот свет фамильных ассенизаторов.
        - Узри, Ич, детей Гора, хранящих то, что не должно видеть око смертного. Открой то, что сжимают в руках своих дети Гора!
        - Но это же… ночные горшки, - заметил Ильич. - У нас в России, знаете ли, как-то не принято по навозным кучам шарить.
        - Канопам, - строго поправил фараон. Он с кряхтением встал, поклонился одному из каменных болванов и сам принял у него горшок, на крышке которого была не слишком искусно запечатлена голова шакала. - Смотри, это мои легкие, - фараон извлек изнутри нечто, похожее на запыленного вяленого леща, - Они охраняются Хапи, стерегущим меня с севера. Вот там у восточной стены - в канопе с головой павиана лежит мой желудок, его хранит Дуамутеф. Амсет у южной стены хранит мою печень. А в канопе с головой сокола, которую сторожит Кебексенуф, лежат на стороне запада мои кишки.

«Эк его раскидало, - подумал Ленин, которого после пластиноидов трудно уже было чем-то удивить. - Однако к чему этот анатомический театр? Рассчитывает таким манером свою подлинность доказать?»
        - Ты нетерпелив, чужеземец, - угадал его мысли фараон. - И глуп. Несмотря на то, что стар, о чем говорит твоя голова, лысая, как кожа гиппопотама. Я показал тебе сокрытое, чтобы начать с простого и перейти к сложному. Но для вместилища твоего ка, - он постучал себя костяшками пальцев по голове, - и это кажется сложным. Ладно, начнем с элементарного. Внимай.
        Фараон щелкнул пальцами - и на серой стене гробницы резко очертился большой голубой прямоугольник в рамке из бегущих друг за другом скарабеев. Ильич понял, что сейчас будут показывать кино, и постарался устроиться на каменном краю поудобней.
        А в мерцающем прямоугольнике расцвела желтым величественная пирамида, в которой прорезался гигантский глаз. Глаз моргнул, подмигнул и был стремительно подбит надписью In God The Trust, которая через пару секунд сменилась на Novus Ordo Seclorum. «Любопытно, - подумал Ильич, - Новый мировой порядок… Нуте-с, нуте-с…»
        Одноглазая пирамида, завертевшись на манер волчка вокруг собственной оси, вдруг рванула вниз, став видимой с высоты птичьего полета. И сразу стало понятно, что она не настоящая, а просто искусно нарисована на зеленой бумажке, в центре которой Ленин узрел портрет Ломоносова и надпись «one dollar». «Парамаунт пикчерс представляет», - забубнил невесть откуда голос, такой гундосый, словно доносился из недр глубочайшей могилы. Пирамида превратилась в точку и вместо нее возникло изображение звездного неба, с акцентом на маленьком, крутящемся, третьем от солнца голубом шарике. Он нарастал, набухали очертания континентов. Там, где располагалась Африка, золотом выделился Египет, по нему побежала голубая артерия. Она тоже неудержимо росла, превращаясь на глазах в полноводную реку.

«Третье тысячелетие до нашей эры. Великий Египет. Обитель богов и смертных. Место упокоения и воскрешения изначальных, - загундосил опять невидимка. По экрану понеслись пустыни, дворцы, пирамиды, шаруфы, деревни, зеленые поля, на которых махали мотыгами крохотные человечки. - Чьими руками создан ты, о Египет? Кто вдохнул в тебя жизнь и красоту?»

«И действительно, - согласился с голосом Ильич, - Любопытно было бы узнать, сколько беднейшего крестьянства полегло на рабовладельческих стройках».

«Птах, - гаркнул голос так, что Ильича подбросило. По голубому экрану среди низко несущихся облаков пронесся чирикающий воробей. - Это он создал первых восемь богов, своих ипостасий птахов». Воробей размножился и превратился в стаю. «А также мир и все в нем существующее, языком и сердцем, задумав творение в своем сердце и назвав задуманное языком».
        Дурацкая тавтология озадачила ленинский ум, но голос не дал времени ее осмыслить, пуская события вскачь. «Верным помощником Птаха стал Хнум, - на экране появилось изображение страшилы с головой барана в фас и профиль, в котором Ильич мигом опознал уже виденного товарища-вентилятора. - Это он, Хнум всесильный, по приказу Птаха создал из глины человека на гончарном круге». Двуногий баран уже в полный рост крутил на экране копытом круг и шлепал унизанными перстнями руками по лежащему бесформенной грудой куску тошнотворно красной, как мясо, глины. «Это он, властитель судеб, слепил для человека его духовного двойника - ка». Бараноголовый поймал севшую на глину бабочку, спрятал в ладошки и приложил к настороженному уху, как бы прислушиваясь, что она там вытворяет.

«Десять тысяч лет процветал счастливый Египет волею Птаха, - гнусавил голос, - Под царствием бога земли Геба и богини неба Нут, которые зачали Исиду и Осириса, ставших друг другу сестрой и братом, мужей и женой». На экране возникла помпезная скульптура, поразительно напоминающая творение Мухиной, с той лишь разницей, что вместо серпа в руках у Исиды было что-то вроде початка кукурузы, а у Осириса вместо молота - жезл с головой змеи.

«Осирис, поддерживаемый Исидой, отучил людей от людоедства, - не унимался голос, - Научил сеять злаки, печь хлеб, делать пиво и вино, врачевать, обрабатывать металлы. Но их счастью и власти над смертными позавидовал младший брат его - коварный Сет, бог пустыни и чужеземцев. Захотев править всем, он убил Осириса, изрубил его тело на 14 частей и разбросал их по всей земле. И нашла на Египет тьма. И сомкнулось, скорбя по Осирису, небо с землею и земля с небом. И гибли люди, и…»
        Однако Ильичу так и не удалось узнать, что за страсти скрывались за последним «и»: голос неожиданно поперхнулся и умолк, а вместо пирамиды на экране возникла девица легкого поведения в туго облегающих ляжки розовых панталонах. Она повернулась спиной, покрутила бедрами, хлопнула себя по упругому заду и произнесла: «Теперь с крылышками - Олвис думает о вас». «Проститутка!» - восхищенно подумал Ильич, всегда питавший слабость к этому сочному словцу. Вслед за девицей по экрану пополз пухлый младенец с перебинтованным, как у мумии, задом. «Ваш ребенок ссытся? - бойко вопросил голос. - Так пускай он делает это с удовольствием! Памперс - доставь своему малышу недетское наслаждение!»
        Хуфу досадливо пробормотал загадочное слово «концепт» и нетерпеливо защелкал пальцами. Щелк, щелк. Щелк… Изображение побежало быстрее, еще быстрее. В прямоугольник вернулись пирамиды и загробный голос мгновенно утратил игривые нотки: «Долго омытая слезами скорби, незримо бродила Исида по городам и весям Египта, отыскивая части тела мужа. И собрала их числом 13, а потом…, - голос почему-то замялся, - и 14, зачав от тела мертвого мужа сына. И, родив извечного, нарекла его Гором, спрятав от гнева Сета в благодатных болотах».
        По экрану снова пролетела птица. Но на сей раз не воробей а какой-то стервятник, который прямо на лету трансформировался в солнечный диск с крыльями. «Гор - божество, воплощенное в соколе, - радостно доложил голос. - Имя его означает
„высота неба“. Возмужав, Гор решил отомстить за смерть отца. Он вступил в битву с Сетом и посрамил его, лишив Сета мужского начала. Но сам Гор лишился в бою своего чудесного ока, которое затем он поднял с земли и дал проглотить отцу своему Осирису, оживив его для жизни вечной в мире подземном».

«Однако интересные теорийки они тут задвигают, - подумал Ильич. - Инцест, некрофилия, членовредительство. А теперь уже и каннибализм! Дурят голову народу - и ведь как успешно дурят».

«С тех пор Осирис стал судьей загробного мира, уйдя в земные глубины, где на плечи свои возложил Вселенную, отчего из пота его рук вытек Нил, дарующий жизнь в виде воды и плодородного ила. В подземном царстве и восседает он, верша суд над смертными, неустанно взвешивая их сердца», - льстиво умилялся голос. На экране появился человек в папирусном фартуке с лицом проворовавшегося заведующего магазином. Он бойко бросал на бронзовые весы дымящиеся сердца, уравновешивая их на другой чаше затейливо вырезанной женской фигуркой.
        - А я, знаете ли, все равно решительно не понимаю! - подал голос Ильич. - Ну разрезали вашего Осириса, потом снова собрали. Сказочка занятная, хотя исторически спорная. Но я не встретил пока ни одного ясного ответа на свои вопросы…
        Это миролюбивое замечание почему-то вызвало у фараона неадекватную реакцию. Он глухо ударил в забинтованные ладони - и экран погас. Хлопнул еще раз - в погребальную камеру ворвались черные телохранители и застыли подле Ильича в ожидании команды.
        - Я снизошел до беседы с тобой только потому, - медленно сказал Хуфу, вперив пустые глазницы куда-то поверх ленинской лысины, - что над тобой парят пять ибисов. Странно! Лишь единицы могут похвастать тем же, и все они понимают и поддерживают наш великий замысел. Ты же оказался не в состоянии оценить грандиозность задуманного. Возвращаю тебя к черни, Ич. Прав был Хнум, давший совет: «Забудь, о владыка, этого мудака!»
        Черные руки скрутили Ленина легко, как дитя, в доли секунды протащили коридорами обратно в зал и швырнули в самую гущу взвизгнувших мумий. Пролетев метров десять, Ильич ракетой врезался в расступившуюся толпу, стукнулся головой об уже знакомую бочку и провалился сознанием в темноту.
        Глава 11. Взять ах - вот наша задача
        - А ведь я предупреждал, сударь, не связывайтесь - это небезопасно, - таковы были первые слова, услышанные Лениным, едва он пришел в чувство.
        Открыв глаза, он нашел себя лежащим на полу, на каких-то ветхих тряпках с наполовину выкрошившейся позолотой. Рядом на коленях стоял Пирогов и энергично обмахивал Ильича кружевным платком с вышитым гербом и монограммой. С другой стороны высился Веласкес, которому явно и принадлежало импровизированное опахало: бросая на Ленина частые сочувственные взгляды, он что-то быстро набрасывал на обрывке бумаги куском грифеля.
        - Ничего, ничего, - слабым голосом, но живо отвечал Ильич, которому было крайне неприятно, что его застигли в таком беспомощном состоянии. - Я-то как раз в норме. А вот этот старорежимный царек явно умом тронулся. Такую ахинею нес. То кишками своими хвастал, потом и вовсе птиц надо мной узрел. Если бы, говорит, не эти птицы, коих числом пять, мы бы с тобой и вовсе не разговаривали.
        - Ах вот оно что, - вырвалось у Пирогова. - Пять ибисов! Тогда понятно, почему фараон удостоил вас аудиенции.
        Приподнявшись на локте, Ленин устремил на Пирогова озабоченный взгляд:
        - Эге, батенька, никак и вам нездоровится? Или вы с самого начала что-то скрываете? Я ведь все подмечаю. «Бывают и прения, и кое-что похуже». Ну-ка рассказывайте, о чем вы тут все время умалчивали. Как этому болванчику египетскому удалось вас запугать? Тем более что, на мой взгляд, это никакой не фараон, а заурядный самозванец.
        Автоматически продолжая махать платком, хотя пострадавший в том больше не нуждался, Пирогов ответил:
        - Да нет, Хуфу не самозванец. Он действительно фараон. Просто среди просвещенной европейской интеллигенции больше распространено другое его имя - Хеопс. Пирамиду Хеопса, самую крупную в мире, знаете? Его.
        - Но мумии Хеопса, помнится, внутри не нашли.
        - Это не значит, что ее нет, - возразил хирург. - Еще Геродот упоминал, что она спрятана под самой пирамидой. Многие из присутствующих в этом зале до сих пор не обнаружены. Однако раз им дано право на загробное существование, значит где-то в мире сохранились их неразложившиеся тела. Ведь мы с вами - то, что египтяне называют ба: духовный двойник мумии, способный покидать ее на время, чтобы посетить другие места вне гробницы.
        Ленин чуть было не отрезал, что все это поповская болтовня, но прикусил язык, сообразив, что он сам находится рядом с Пироговым в полном соответствии со сказанным.
        - Что касается хохлатых ибисов над вашей головой, то фараону действительно дана такая возможность - видеть их, - буднично, словно о симптомах насморка, сказал Пирогов. - Ибо это ах. Загробное воплощение человека, обитающее в небе. У обычного человека только один ах. У фараонов - семь. А у Осириса так и вовсе четырнадцать. Пять ах у нефараона - уникальный случай, они указывают, что вам дано намного больше, чем другим. Вон Веласкес метким глазом художника сразу это уловил. Кстати, ничего, что он вас рисует?
        - Ничего, - рассеянно отозвался Ленин, думая о другом. - А вы мне вот что разъясните-ка. Зачем они эту агитацию разводят? Деньги у них есть - докладчик публично признался. Влияние на массы есть - хотя бы через упомянутую гипнотическую установку. Отчего же они еще не совершили переворот, которым грозят? Коротки ручонки - это очевидно. Но по какой причине?
        Тут Веласкес нагнулся и повернул ленинский подбородок так, чтобы натурщик получился к живописцу несколько в полупрофиль. Ильич поморщился, но стерпел.
        - Есть причина, - сдался припертый к стенке Пирогов. - Отменно работает у вас голова, сударь, несмотря на падение. Жрецы народу врут. Не нашла Исида четырнадцатый кусок Осириса - его божественный фаллос. В этом, собственно, и состоит причина захирения страны. Утратив свою андрогенную составляющую, древнее египетское царство навсегда потеряло былое могущество.
        - Иначе говоря, Египет стал страной без яиц, - с прямотой коммуниста беспощадно сформулировал Ленин.
        - Именно! Оскопленный Египет постепенно превратился в задворки цивилизованного мира - а ведь когда-то он был его центром. Представьте, как обидно это наблюдать мумиям, столько сил и интриг когда-то вложившим в его процветание. Вот потому жрецы и разработали секретный план, часть которого прозвучала во время выступления Хеопса - операция «Поиск». Нам не говорят, для чего из людей уже сегодня под видом любви к истории формируют поисковые отряды - дабы никто из нас не вздумал этому помешать. Но отдельные, мыслящие мумии и сами догадались - отряды целенаправленно ищут утерянный фаллос Осириса. Только он, размещенный между пирамидами в определенной оси координат, сможет вернуть этим пирамидам былую силу и заставит их работать в качестве мощных гипноизлучателей Земли - как это было когда-то.
        Тихонько засмеявшись, Ильич радостно потер ладони. Вот такие задачки он любил щелкать с юности.
        - Но то, что вы узнали, сударь, не должно подвигнуть вас на опрометчивые шаги! - добавил Пирогов, нервно теребя в руках платок с вензелями. - Поверьте, были тут у нас задиристые личности. Георгий Димитров - не изволили слыхать?
        - Нет, - сказал Ильич.
        - Смелый человек. Сильный оратор, - почти прошептал Пирогов и оглянулся. - А как рассуждал: мол, сколько можно терпеть фараонское иго, долой египетское самодержавие!.. - он замолк и рассеянно обтер чужим платком свой лоб.
        - И что же? - азартно торопил его Ильич.
        Еще раз посмотрев за спину, Пирогов выдохнул ему в ухо:
        - Закопали! Нажали через свои каналы в реальном мире - и там было официально принято решение мавзолей в Софии, где покоилась мумия Димитрова, взорвать, а его самого - похоронить. Даже памятника не осталось: теперь на том месте ровная площадка. Поверьте, фараон и его жрецы умеют мстить.
        Ленин, которого пироговские увещевания нисколько не впечатлили, поднялся с пола, в несколько взмахов отряхнул костюм и, подойдя со спины к художнику, заглянул в незаконченный набросок. С бумаги на него в упор уставилось собственное лицо, подпертое пышным стоячим кружевным жабо и украшенное незнакомой фатовской бородкой. Раскосые глаза над монгольскими скулами вельможно смотрели куда-то вбок. Следов великих свершений на портрете рассмотреть не удалось, зато следы десятка-другого великих пороков были налицо.
        - Родригес Диего де Сильва-и-Веласкес и прославился в веках умением мастерски отразить в парадном портрете внутренний мир человека, - похвалил не видавший эскиза Пирогов, складывая тряпки с пола в аккуратную стопку.
        - Гм-гм, - неопределенно отозвался Ильич, в уме которого уже складывался план, в котором товарищу Веласкесу отводилось должное место. - На сегодня, я думаю, мы прервем сеанс. Продолжим завтра, в то же время.
        И он быстренько спровадил художника к его сицилийским друзьям. После чего повернулся к Пирогову и, картавя от легкого возбуждения, вопросил:
        - А что, батенька, не разогнать ли нам с вами это Учредительное собрание к чертовой матери?..
        Глава 12. Ходоки с Тибета
        Дня и ночи в гробнице не существовало: границу между ними символически провели факелы, переведенные на экономный режим. Сейчас зал освещала сотня-другая пламенников, не больше - выхваченные их мятущимся огнем углы через несколько шагов сменялись тьмой египетской.
        Ленин топтался возле знакомой, пахнущей дубом и смолой, бочки с Александром Македонским, и судорожно вспоминал нужные слова на древнегреческом. Так удачно вышло, что Пирогову пришлось отвлечься на перевязку незнакомой мумии, припрыгавшей к великому хирургу с выпавшей коленной чашечкой в руках. Со словами «эх, мне бы сюда алебастра!» врач склонился над пострадавшим. Ильич воспользовался этим и быстренько отлучился.
        Найдя в уме последнюю рифму, он тихонько поскребся пальцем в пузатую стенку и произнес то, что в переводе на язык родных осин звучало бы примерно так:
        Ленин, народа слуга, спустился в глубины Аида,
        Чтобы приветствовать сына богов, Александра.
        Встреча вождей двух великих случилась удачно
        Судьбы душ многих она переменит вокруг.
        В густом меду что-то булькнуло, на поверхности надулся и лопнул здоровенный пузырь, но, к великому сожалению Ильича, из бочки никто не вынырнул. Он поскреб в глубинах памяти и закинул второй пробный шар:
        Арес, коварной войны бог, Маркс и Афина Паллада
        Помощь даруют, едва их об этом попросим.
        Слава твоя не померкла в веках, победа за нами пребудет!
        По венценосному заду тоскует спиной Буцефал.
        И опять молчание было ему ответом. Очевидно, полководец думал. Или древнегреческий Ильича был не настолько хорош. Можно было, конечно, и не переводить сей призыв, но Ленин допускал, что Македонский, держащийся отшельником, не пил из такого пузырька, как он.
        В любом случае, лучше пока не форсировать события. В качестве прощания, наклонившись над бочкой, Ильич сообщил в ее гулкое нутро еще строфу для информации:
        Думай быстрей, о былой победитель Египта
        Гнусно интриги плетет лицемерный Хеопс - фараон.
        Ты лишь способен поднять боевые фаланги
        Штурмом взять почту жрецов, телеграф, телефон.
        Сделав это нужное дело, Ильич пошел прочь, обдумывая следующие шаги. Зал уже заметно опустел. Навстречу ему попалась только группа совсем древних старцев в ярких оранжевых простынях и смешных вязаных шапочках с ушками. Бросив на эти шапочки мимолетный взгляд, Ильич тут же о старцах забыл. Но вскоре пришлось вспомнить! Заворачивая за колонну, он обнаружил, что деды, шустро семеня, прилепились следом. «А Пирогов ведь предупреждал, - пронеслось в ленинской голове,
        - у Хеопса всюду шныряют шпики. Ну как засекли мою вербовку Македонского. Надо было загримироваться!»
        Ильич резко остановился и повернулся к врагам лицом. Старцы, несмотря на невероятную дряхлость, не дрогнули: они медленно приближались, окружая его почти кольцом. Отступать было некуда, позади - стена. Бросившись к ней, Ленин выдернул из держателя пылающий факел и, вжавшись спиной в холодный камень, приготовился встретить конец достойно, как и подобает революционеру. Он даже открыл рот, чтобы спеть напоследок любимое «Нас венчали не в церкви».
        Но тут деды, словно по неслышной команде, дружно хлопнулись на колени и униженно поползли к ногам Ильича. А один из них, похожий на высушенного богомола, заголосил на манер деревенской плакальщицы, все чаще по мере приближения целуя грязный пол:
        - Привет тебе, великий махатма, ищущий всеобщего блага! Привет тебе, упразднивший церковь, рассадник лжи и суеверий. Привет тебе, разрушивший тюрьму воспитания и уничтоживший семью лицемерия. Привет тебе, испепеливший войско рабов и раздавивший пауков жизни. Привет тебе, признавший ничтожность личной собственности. Да сияет солнце и луна над увидевшим неотложность построения домов общего блага!
        При этом старикашка протягивал Ильичу обшарпанный ящик слоновой кости. На полинявшем шелке, устилавшем его нутро, лежало нечто, напоминающее собачье дерьмо по весне. На ящике Ильич с удивлением прочел надпись «На могилу брата нашего, махатмы Ленина».
        Чисто механически приняв сундучок, он попытался лихорадочно собраться с мыслями. Было решительно непонятно, какую линию поведения избрать с этими странными товарищами.
        - Здорово, ходоки, - начал Ильич наугад. - Откуда будете?
        - С Тибета, о великий махатма! - нестройным хором ответили старцы.
        Ленин растерялся. О Тибете он знал лишь то, что это где-то на границе Индии и Китая, и еще смутно помнил, что Наркоминдел выделял 20 тысяч рублей серебром для следовавшей туда ученой экспедиции. Но чем та экспедиция кончилась, он совершенно не представлял. Тем не менее, Ильич искусно скрыл свое смущение и, наклонившись к делегации, стал допытываться с темпераментом истинного вождя:
        - И что же, товарищи? Тучны ли тибетские яки? Много ли дают молока? Крепки ли ноги ваших шерпов? Прочно ли стоят ваши сакли? Какова, наконец, революционная ситуация? Не могут ли уже верхи Тибета и не хотят ли низы в той же мере?
        - Благодарим тебя за заботу, о великий махатма, - возопили старцы. - Ситуация в Азии под нашим контролем. Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным. Но твое движение своевременно и потому мы, махатмы и адепты агни-йоги, просим - располагай нашей помощью на свое усмотрение.
        Ильич такого предложения никак не ожидал.
        - А в чем эта помощь может заключаться? - поинтересовался он. - Какими силами располагаете, товарищи махатмы?
        Старцы переглянулись между собой.
        - Мы можем неожиданно исчезать и появляться, - ответил за всех главный и задумчиво пожевал губами. - Можем перемещаться в любое место как в тонком мире, так и в реальном, и общаться со смертными, будучи услышанными. М-м-м… еще можем силой мысли двигать предметы. Э-э-э… можем видеть сущность всех вещей.

«Базарные факиры, вероятно. Смогут ли они стать нам хорошими попутчиками?», - размышлял Ильич, тепло улыбаясь махатмам.
        - Сомнения твои, о знак чуткости Космоса, понятны, но неверны, - с нажимом продолжил предводитель старцев, - Не поддавайся ложному порыву. Не отвергай нашу помощь!.. Окровавленная община движется на белом слоне, - добавил он без всякой видимой связи.
        Мятежная красота последней фразы так заворожила Ильича. что он пообещал подумать.
        Глава 13. Красное и черное
        - Где вы были? - встретил его встревоженный Пирогов. - Я уже просто потерялся в догадках.
        - Так, прогулялся, - уклончиво отвечал Ленин. Не то чтобы он не доверял хирургу, но и открывать все свои намерения тоже не хотел. Интеллигенция - девка продажная, сегодня с вами, завтра против вас.
        - Пойдемте, а то все лучшие камеры займут.
        - Какие камеры?
        - Обыкновенные, погребальные. Мы же с вами не чинчорро, чтобы на полу ночь коротать. Вздремнем как культурные люди, в саркофагах.
        И Пирогов повел Ленина вглубь зала, привычно лавируя между каменными вазами и статуями полулюдей-полузверей, установленными бог весть в каком порядке.
        - Да что ж это за чинчорро такие, - спросил в спину хирурга Ильич, - что вы их через слово поминаете?
        - Самые здесь старожилы. На несколько тысяч лет постарше египетских мумий будут, - на ходу громко отвечал Пирогов. И вдруг, резко притормозив, дернул Ильича за рукав и свистящим шепотом скомандовал, - Не вздумайте здороваться! Быстро идем мимо. Делаем вид, что не замечаем.
        Заинтригованный Ленин внял его совету и с каменным лицом прошел мимо учтиво поклонившейся мумии в германском камзоле образца семнадцатого века. «Гутен таг! - произносила при этом фигура. - Эс ист вундершонес веттер, одер?»

«Доннерветер!» - шептал Пирогов, ускоряя шаг. «Геен зи нихт! Коммен зи цурюк»… - взывал позади немец, но Пирогов неудержимо влек Ильича вперед и вперед. Еще минут десять они семенили мелким шагом, прежде чем остановились.
        - Уф! - выдохнул Пирогов. - Кажется, отвязался, мокрица.
        - Но кто это?
        - Прусский помещик Кристиан Фридрих фон Кульбуц. Негодяй и мерзавец. Убийца, насильник и растлитель.
        - И кого он растлил? - живо заинтересовался Ильич, любивший со времен революционной молодости истории с клубничкой.
        - Имя несчастной я, к сожалению, запамятовал. Но суть дела сие не меняет. Эта тварь в 1690 году заколола одного пастуха за то, что тот не выдал ей свою невесту, чьим цветком невинности Кальбуц мечтал насладиться по праву первой ночи. На суде он поклялся, что не убивал, и если он убийца, то не познать его плоти тления. С тех пор и лежит больше трехсот лет в церквушке Кампель в Бранденбурге. И, оказавшись здесь, всякий раз пытается завести разговор, выдавая себя за порядочного человека.
        - Значит плоть и впрямь не истлела? - с удовлетворением констатировал Ильич, которому в революционной буре приходилось давать ложные клятвы и похлеще.
        Пирогов только плечами пожал да рукой махнул.
        - А вот и чинчорро, которые вас так заинтересовали, - он обратил внимание Ильича вправо. Там на полу табором расположились нищенствующие личности, похожие на выросших беспризорников. - На первый взгляд, примитивный народец. Заря цивилизации. Дикари-с! Только с дерева слезли, друг дружку ели, головы дубинами пробивали - однако уже верили в идею спасения. В жизнь вечную. Понимали, стало быть, что без веры никак нельзя.
        - С чего вы так решили? - спросил Ильич.
        - Ну как же. Если бы не верили, к чему тогда останки соплеменников консервировать. Пусть даже самым примитивным способом. Хотите - подойдем! Да вы не бойтесь, они только с виду страшные, а так добрые и доверчивые, словно дети.
        Ильич двинулся в сторону чинчорро, про себя ужасаясь, до чего же безобразны: из спутанных волос, перевязанных пучками и присыпанных золой, торчат перья, иссохшие, обмазанные глиной тела, густо выкрашены охрой. Одно из ближайших страшил с бусинами вместо глаз и постоянно разинутым круглым ртом полезло в потрепанную сумку, сшитую из растительных волокон, и протянуло Ильичу охапку сухих листьев.
        - Что это? Зачем? - отбивался Ильич. - Я не корова!
        - Возьмите, возьмите, - принялся увещевать Пирогов. - Не надо обижать. Это он вам в знак уважения предлагает священное растение коку. Не отказывайтесь, лучше выбросите потом потихоньку.
        Ленин принял листья и сунул в карман. Чудище растянуло рот в гнилозубой улыбке и залопотало:
        - Сидеть с нами. Говорить о мертвых.
        - Спасибо, спасибо… В следующий раз - непременно…. А сейчас, извините, товарищ, время поджимает, - и Ильич поспешно отступил к Пирогову.
        - Я ошибся, это не чинчорро, а чапочоя, или чирибайя из Перу. Право, их легко спутать, - склонив голову к плечу, раздумчиво проговорил врач. - А чинчорро - они из Чили. Видимо, куда-то отлучились. Но сделаны по тому же принципу. Видите, насколько примитивная работа? В голове дырку пробили и сено затолкали. Нижняя челюсть тростниковой веревкой прикручена. К позвоночнику - палка, кости ног тоже палками пришпандорены. Им половые органы из глины лепили и красили в красный цвет.
        - В красный - это хорошо, - одобрил Ильич. - Только никаких органов не вижу.
        - Так отвалились, сударь мой! Им же страшно подумать - больше пяти тысяч лет. За такое время даже стальной уд ржой в пыль изойдет.
        - Я так понимаю, это беднейшие слои среди присутствующих? И, очевидно, самые угнетенные? - уточнил Ленин.
        Пожав плечами, Пирогов повел его дальше, говоря на ходу:
        - Беднейшие - возможно, хотя все мы тут обитаем по принципу «оmnia meum mecum porto»: все свое ношу с собой. А вот насчет угнетенных, не скажите. Вообразите - и у чинчорро, и у чирибайя был свой первобытный социализм. Тот самый, что упомянут в известных сочинениях господ Фурье и Оуэна. В каждое захоронение клали равное количество утвари. Без богачей жили, да-с.
        Ильич жадно впитывал каждое слово.
        - Впрочем, все это уже философия, - спохватился Пирогов. - Давайте все-таки сделаем маленький крюк, я вам настоящее чудо покажу.
        И он затащил Ленина в левый угол зала, где на каменной плите, вытянувшись во весь рост, лежало завернутое в тяжелый саван тело и сладко дрыхло. Рядом, сложив ноги витиеватым кренделем, торчала маленькая, размером с русскую борзую, серебряная статуя. Спящий в саване умудрился удобно притулить голову на ее острую светящуюся коленку.
        - Извольте взглянуть на прелюбопытный феномен: Пандита Хамбо-лама Даши-Доржо Интигилов 12-й. Бурятский хамбо-лама, - возвестил Пирогов. - Заснул однажды и просыпаться не пожелал. Однако разлагаться вот уже полвека тоже не спешит, хотя бальзамированию тело подвергнуто не было. Впрочем, это частое явление среди буддистов. Видите рядом серебряную статую? И не статуя это вовсе, а настоятель вьетнамского монастыря Ву Кхак Минь. Как и его коллега, однажды погрузился в молитву - и вот уже триста лет так сидит. Во Вьетнаме стопроцентная влажность, казалось бы, тело должно набухнуть и сгнить. А оно вопреки всем законам природы наоборот усохло. Мумия весит 7 кило: я сам проверял.
        - Неужели это не статуя? - не поверил Ильич. - А почему тогда такой странный цвет?
        - Ученики покрасили серебряной краской - чтоб мухи не беспокоили.
        Нетленные буддисты Ильичу активно не понравились. Аморфная равнодушная, удовлетворенная своим растительным существованием, масса. Таких не спросишь: с кем вы, товарищи? Им, должно быть, совершенно все равно, чья власть нынче на дворе.
        И он шагнул было прочь, но тут же подскочил на месте, как ошпаренный. Из ниши, скребя по каменному полу когтями, выползло что-то черное, изможденное, с длиннющими, проступившими сквозь кожу, зубами. Тело существа напоминало панцирь черного омара, густо покрытый лаком.
        - Испугались? - усмехнулся Пирогов. - Я тоже в первый раз шарахнулся, как лошадь перед запаленным фитилем. А сейчас ничего, привык. Это фанатики религиозные.
        - Из Африки, очевидно? - спросил Ильич, с опаской подбирая ноги.
        - Нет, нет, из Азии - японцы, школа сингон. Монах Кукай основал. У них, представьте, такая навязчивая идея - сделать из себя мумию еще при жизни, своими же руками. Для этого монахи сингон едят крайне мало и только пищу, исключающую крахмал, а пьют исключительно сок смолистого дерева. Изможденному организму ничего не остается, как перейти на потребление собственных тканей. Уже полумумиями они берутся медитировать - и незаметно переходят в мир иной.
        - Отчего ж так черны?
        - Смола-с. И еще лак, которым их покрывали после смерти для пущей сохранности.

«А вот такие индивидуумы нам нужны! - с облегчением подумал Ильич. - Бесценное подспорье. Если хорошенько прочистить им мозги, можно опереться на них так же спокойно, как на латышских стрелков. Надо только повернуть их фанатизм от бога в сторону революции, а уж жертвовать собой ради идеи они и так умеют».
        - А с самим Кукаем нельзя познакомиться поближе? - спросил он вслух, понимая, что если что - лучшей кандидатуры для начальника загробного ЧК и не придумать.
        В замешательстве покачав головой, Пирогов сказал, что с монахами сингон никогда не общался. И вообще им надо торопиться - мест в камерах, возможно, уже не осталось. Повинуясь его указаниям, Ильич прошел еще немного вперед, до проема в стене и пригнул голову, чтобы пролезть в чрезвычайно узкий коридор.
        - Отсчитываете ровно 23 шага, - предупредил хирург, - после чего сразу поворачиваете вправо. Умоляю, будьте предельно точны. Впереди - смертельная ловушка.
        Глава 14. Распальцовка по понятиям
        Коридор оказался скорее шахтой, круто ведущей куда-то вниз. Настороженный Ильич сначала шарил по стене рукой, потом нащупывал пол ногой - так что продвигались они довольно медленно. Тишина вокруг царила запредельная, звенящая: такой Ленин не знавал даже ночью в Траурном зале.
        - Двадцать один, двадцать два, - отсчитывал в самый его затылок Пирогов. - У вас двадцать третий шаг, дальше не ступайте, там бездонный колодец! Поворачивайте в проход.
        И опять они тащились, как два беспомощных слепца, по невидимой стенке, на этот раз куда-то вверх.
        - Понастроили ловушек и обманных ходов для расхитителей гробниц, а план, вообразите, за давностью веков утеряли, - жаловался Пирогов, учащенно дыша. - Вот и приходится брести почти наугад. По моим расчетам, за следующим поворотом погребальные камеры должны бы и начаться. А ну коли нет? Как будем выбираться из этих пирамидных недр?
        К счастью, его опасения оказались напрасными. Едва повернув, они увидели впереди широкую щель, из которой бил свет, и услышали громкий нахрапистый голос, интонации которого показались Ильичу смутно знакомыми. Через десять шагов выяснилось, что свет исходит из щели в проеме, неплотно задернутом не первой свежести занавеской, украшенной многочисленными крестами в кругах.
        - Ты на кого наехал, мудило тряпошное! - неслось из-за занавески. - Ты на папу наехал? Предъявы кидаешь, а за руку меня ловил? Играй, сявка, или на бинты расшелушу. Ходи давай…
        Уголовный, - мгновенно оценил обстановку Ильич и поморщился. Уголовных он не любил. Последний раз пересекался с этой публикой в 1895-м, на пересылке. Но вот сидеть вместе - спасибо товарищам по партии! - не довелось. Как политическому со средствами, Ленину всякий раз удавалось выбить себе уютную одиночку. Он даже подумал, не стоит ли поискать на ночь другого пристанища. Это, судя по всему, было небезопасным. Но Пирогов сзади деликатно тронул за плечо, и Ленин нехотя ступил внутрь.
        Погребальная камера оказалась немаленькой. С потолка низко свешивалась жарко пылающая жаровня, вдоль стен тянулись двухярусные нары с водруженными на них саркофагами. Мумий эдак на сорок, прикинул на глазок Ленин. В ближайшем ко входу углу стоял каменный сфинкс, которого он сперва ошибочно принял за парашу. В центре помещения красовался массивный, изъеденный временем гранитный стол, за которым азартно резалась в карты группа товарищей.
        Верховодил ею, судя по всему, наглухо обритый гражданин в синем спортивном трико, спортивных же тапочках и похабнейшего вида малиновом пиджаке, накинутом прямо на голое тело. На шее у него болталась толстая, как ошейник, золотая цепь.
        - О! Гляди, братва, это что еще за пассажиры? - заорал краснопиджачный, не дав новеньким даже рта открыть поздороваться.
        - Пассажиры в поезде, товарищ. А здесь люди, - с достоинством старого сидельца произнес Ильич. После чего прошествовал к нарам, стоявшим подальше от сфинкса, и стал поочередно заглядывать в саркофаги в надежде найти два пустых.
        - Не, ну ты понял, да! - Обладатель красного пиджака хлопнул по плечу сидящего рядом с ним чинчорро так, что из того взвился к потолку клуб пыли. - Эй, лысый, обзовись! Погоняло твое как?
        Вопроса Ильич в точности не понял, но шкурой почувствовал - сейчас все решает демагогия и быстрота реакции. А посему он обернулся, по-петушиному выгнул грудь, привычно угнездил руки подмышками, прищурился и дерзко вопросил:
        - А вы кто такой, чтобы мне вопросы задавать?
        Лицо краснопиджачного начало нехорошо меняться. Ильич с холодком в груди понял, что терять больше нечего, и от осознания этого впал в то дивное состояние совершеннейшей истерики, в которой его в былые времена боялся даже сам Лев Давидович.
        - Страх стоптали! Авторитетов не признаете? - брызгая слюной, кричал Ленин. - Да я на каторге кандалами звенел, когда гувернантка твоей прабабки еще не знала как турнюр пристегивать! За счастье всего прогресивного человечества! У меня пять ибисов за плечами! Погоняло мое хочешь знать? Ленин мое погоняло. Владимир Ильич. Вождь мирового пролетариата.
        Из саркофагов начали с шорохом и скрипом подниматься тела потревоженных обитателей камеры. Пирогов потрясенно качал головой. Группа картежников за столом застыла, как в игре «Морская фигура, замри!» Даже краснопиджачный проникся:
        - Заеба лесная! - озадаченно протянул он, - То-то я смотрю, ряха вроде знакомая. Ща мы это дело пробьем. Ну-ка, уважаемый, повернись фейсом. Да повернись, повернись, не переломишься.
        Решив не обострять и без того опасно накалившуюся ситуацию, Ильич нехотя повернулся боком. Приговаривая «вот так и стой, не дергайся», краснопиджачный порылся в карманах и извлек оттуда измятую банкноту. «Сто рублей» - успел прочесть Ильич боковым зрением. Уголовный внимательно и неспешно посмотрел ее зачем-то на свет от жаровни, потом - на ленинский профиль и удовлетворенно кивнул.
        - Базара нет, братва - Ленин! - возвестил он камере. - Ну что ж ты стоишь как неродной? Дуй сюда. А ты брысь, освободи место уважаемому человеку, - и он согнал с лавки фигуру, из которой во все стороны лезла пакля.
        Почти сожалея о том, что дивное состояние кончилось, Ильич нехотя присел к столу.
        - Шайба - представился краснопиджачный. - Коля Шайба. Не слыхал?
        - Слыхал, - скупо обронил Ильич, просто чтобы поддержать разговор. И тут же понял, что не соврал, ведь действительно слыхал. Вспомнился «Ритуал», люди с такими же золотыми цепями на шее, лебезящий лаборант, заломивший за работу 12 тысяч в неделю, и загадочная фраза «чтоб наш выглядел не хуже - с Сильвестром работал».
        - С Сильвестром работал? - блеснул Ленин своей осведомленностью.
        - Ишь ты! - искренне удивился Шайба. - А ты, я погляжу, конкретно в теме. Интересно, откуда… Ладно - об этом позже побалакаем. Ну чо, дерябнем за знакомство?
        С этими словами он нагнулся и извлек из-под стола початую бутылку водки.
«Кремлевская», - с недоумением прочел этикетку Ильич. Обескуражил его даже не тот факт, что в Кремле кто-то занялся самогоноварением, а то, как бутылка здесь оказалась.
        - Откуда? - спросил Ильич, не в силах сдержать любопытства.
        - Да так, - отмахнулся Шайба. - Братва подогрела.
        Он разлил водку по двум необожженным серым глиняным чаркам и со словами «Ну, будем!» заставил Ильича чокнуться. Машинально опрокинув водку в рот, Ленин перебирал в уме варианты, откуда в древнеегипетском некрополисе могла появиться
«Кремлевская». Самым логичным объяснением являлось самое нереальное: что у Шайбы имеются некие каналы - Туда, на тот свет, в мир живых. Этот уголовный явно непрост. С ним надо по возможности быстрей нащупать контакты.
        Захмелев, Шайба несколько утратил свою агрессивность.
        - Правду говорят, не знаешь, где найдешь, где потеряешь - задумчиво почесывая аккуратно зашпаклеванную дырку во лбу, проронил он. - Не думал, что с самим Лениным бухнуть доведется. Ты на меня, Вовчик, не обижайся. Обнюхать никогда не мешает, верно?
        Ленин не стал спорить.
        - Слушай, раз уж мы тут с тобой по душам балакаем, можно одну вещь спрошу?
        Я как-то со скуки в тюремной библиотечке про тебя книжку читал, так там втирали, что ты в крытке чернильницу из краюшки сделал и малявы на волю молоком писал. Правда - нет?
        Ильич зарделся и кивнул. Он и подумать не мог, что широким народным массам были известны даже такие мелкие факты его богатой биографии.
        - Голова у тебя варит. Да и фарт имеется. Шутка ли - с горсткой братвы страну под себя подмять. Тут не только ума палата нужна, - Шайба опять рассеянно почесал дырку, явно что-то прикидывая.
        Его раздумья прервал подошедший к столу и упавший ниц то ли чинчорро, то ли чирибайя.
        - Чего надо? - сразу посуровел лицом Шайба.
        - О великий Шайба, подобный когтелапому Ягуару - шепеляво, но страстно заговорил индеец, - Дай мне отсрочку сроком всего в две луны и я принесу тебе столько божественных листьев, сколько уместится у тебя в руках.
        - Хрена лысого, а не отсрочку, - отрезал Шайба. - Не надо гнать дешевый зехер, да у тебя только внутри коки на пять косарей захавано! Проиграл - плати. Нет - ставлю на счетчик. Ты мне сколько проиграл - три горсти? Завтра будешь должен шесть. Базар окончен.
        Жалобно взывая к своим многочисленным богам, чинчорро удалился прочь.
        - В очко слил, - пояснил Ильичу Шайба. И, понизив голос, поделился, - У этих лохов внутри, не поверишь, чистая кока. Ну я их и развожу помаленьку. С других-то вообще, кроме бинтов, взять нечего. А тут дело верное: с одного клок, с другого. Глядишь, на нормальную партию набралось.
        - Партию? - так и вскинулся Ильич.
        - Ну да, кило семь - не меньше. Интересуешься? Качество, правда, неважное - за тысячи лет малость пересушилась, однако раскумариться можно. В цене сойдемся. А поставку гарантирую: у меня тут в должниках, почитай, уже все латиносы ходят. Я их щипаю, но потихоньку, а вообще берегу - иначе кто мне в этом гадюшнике шестерить будет. Но если цену нормальную дашь, можно сотню-другую распотрошить.
        - Партию… гм-гм… Партию купить, конечно, можно. Но вот только как ее переправить?
        - решил схитрить находчивый Ильич.
        Шайба криво усмехнулся.
        - Шпанюк ты идейный, базара нет, но меня за лоха держишь. Переправим - не сомневайся. - Он опять почесал свою дырку, а потом, видимо что-то решив, махнул рукой. - Эх! Ладно, Вовчик, давай по чесноку, без пурги. Есть у меня одна замутка. Верный навар. Но работать не с кем. Людей башковитых нету. Шушера одна. А с тобой можно и попробовать. Прибыля баш на баш. Согласен?
        - Если дело верное, товарищ, то да, - поспешил согласиться Ильич, чувствуя на уровне своей дьявольской интуиции, что сейчас уголовный скажет ему нечто важное.
        - Ну тогда выйдем, браток, в коридор, - вставая, Шайба распахнул свой революционный пиджак и глазам Ильича предстало слово ЖОПА, нарисованное синим от соска до соска. Перехватив его взгляд, Шайба хохотнул. - По малолетке наколол. Знаешь, как переводится? Жду Освобождения По Амнистии. Хочешь и тебе такую регалку накатаем?
        В коридоре он притиснул Ильича к стене и жарко зашептал в самое ухо:
        - Слушай и запоминай: в камере о наших делах ни слова. Есть там кто-то ссученный, который на меня козломордому стучит. А мне этот крысюк бородатый со своими кентами во где, - Шайба энергично провел рукой по горлу.
        Это он о фараоне, - понял Ильич и внутренне возликовал.
        - Ты прикинь, я тут как только оказался, сразу поляну пробил, кто пахан. Думаю, зайду, проявлю уважуху. Сунулся - а меня его суки прямо на входе повязали, - с обидой исповедывался уголовный. - Обступили со своими свинорезами - не рыпнешься. Три часа так продержали, чуть пошевелюсь - ногами в печенку. Потом пришел пахан, пальцы веером. Посмотрел на меня как на шестерку последнюю и сказал, что мне ибис на голову только нагадил, что у меня нет даже одного нах!
        - Ах! - поправил его Ильич. - Это он ах пытался найти.
        - Да пошел он со своим ах нах..! Ну я, понятное дело, за ибиса осерчал. Говорю - слышь, дед, иди-ка ты к своей египетской маме с таким базаром. Не посмотрю, что тебе сто лет в обед - врежу промеж рогов, развалю до копыт, а дальше сам распадешься.
        - И что фараон?
        - Да он - ничего. А вот пацаны его меня с полчаса как мячик по полу валяли, а потом в пресс-хату засунули. К этим уродам, как их там, плати… пласто… На пластит похоже.
        - Пластиноидам, - подсказал Ильич.
        - Точно! Только не родилось еще той твари, которая Колю Шайбу запрессовать может. Они от меня сами на третий день съехали. Вместе с конем. Ну а меня сюда - к чинчорро на нары. Мне-то по барабану где сидеть. Я привычный. Но обидно, Ильич, понимаешь. Ведь опустил меня, сука! На том свете я бы этого крысюка в асфальт закатал.
        Ильич понял, что настал кульминационный момент:
        - Так за чем же дело, товарищ? Давайте действовать сообща.
        - Братуха, - Шайба ухватил Ильича за шею и прижал его лоб к своему. - Так об этом и базар. Прояви ленинскую смекалку. Придумай реальный план. Собьем нормальных пацанов, сковырнем тварей, а уж потом раскрутимся. Только прикинь, сколько бабла здесь поднять можно.
        - Какого бабла? - удивился Ленин.
        - Реального. Ты только прикинь - сколько все эти саркофаги, урны, канопы на
«Сотби» потянут? А сам козлорылый?! Особенно если продавать его не куском, а расчленить на лоты. Пошурупь мозгами - ты ж башковитый.
        - Владимир Ильич, - внезапно высунулся в коридор настороженный Пирогов, - с вами все в порядке? Я, знаете ли, изрядно волнуюсь.
        - Иду, иду, Николай Иванович, - успокоил его Ленин.
        - Я там наши саркофаги уже хорошенько проветрил, - продолжал хирург, демонстративно игнорируя присутствие Шайбы. - Гигиена, она и в Африке гигиена - нужно тщательно соблюдать. Особенно когда скарабеи по камерам заразу разносят.
        Видя, что уходить без него Пирогов не собирается, Ленин подмигнул стоявшему независимо уголовному - мол, договор заключен - и проследовал за врачом обратно в камеру.

«Надо все хорошенько рассчитать, - думал он, ворочаясь в чужом тесноватом саркофаге. - Пороть горячку нельзя, можно наломать дров…»
        - Владимир Ильич! Вы не спите? - вдруг тихонько позвал из соседнего саркофага Пирогов.
        - Нет-нет, не сплю. Что случилось?
        - Запамятовал предупредить вас. Вы как заснете, можете случайно в свое усопшее тело вернуться - так уж не пугайтесь, батенька, это нормально.
        - То есть как? - приподнялся в гробу неприятно пораженный Ильич.
        - Ну я ж вам объяснял: то, что мы с вами в Египте оказались - это наши ба путешествие совершили, духовные двойники, способные покидать физическую оболочку человека и передвигаться где им вздумается. Однако поскольку мы с вами мумии молодые, неопытные, то с непривычки может обратно в тело выкинуть. Особенно если задремать и утерять над сознанием контроль.
        - Так я лучше вовсе спать не стану!
        - Ну-ну, - успокоительно, как неразумному дитяти, сказал Пирогов, - Тут, знаете ли, как в детстве: лежишь в постели, стережешь момент, когда сон придет. А потом выясняется, что уже утро - и ты опять проворонил и не увидел, как сон тебя свалил. Все равно задремлете, чай, день был хлопотным. Потому и предупреждаю. Отдохните, сударь мой, а завтра опять увидимся. Собрание ведь не окончено.
        Взбудораженный неприятной новостью, Ильич еще с полчаса возился в саркофаге, переворачиваясь то на один, то на другой бок. Тихо посапывал рядом врач, жалобно бормотали что-то неразборчивое во сне чинчорро, богатырски храпел на всю погребальную камеру Шайба. И только Ленин напряженно думал, брать ему в соратники уголовного или не брать, ввязываться в настоящую драку или не ввязываться.

«Ну да ничего, время есть. В конце концов, это у них не первое собрание и не последнее. А в моем распоряжении - вечность», - успокоился он, наконец, мыслью. И незаметно задремал.
        Глава 15. Враг не дремлет
        Очнулся Ленин, как и обещал Пирогов, в Траурном зале. Причем в самый пикантный момент: дурак-завхоз привел уборщицу. До сих пор пол в Траурном зале терли солдатики из Кремлевского полка, а тут на-те - женщина. Ильич даже не успел огорчиться, что опять недвижим: настолько заинтриговал его нежданный визит.

«Ты тут, Маруся, сделай генеральную уборку, - сказал завхоз. - Полы само собой, а еще стены помой, пыль протри. Для крышки гроба я выписал со склада финский стеклоочиститель. Чтоб сверкала. Охрана отключит сигнализацию - я рапоряжусь. Все запомнила?» Маруся кивнула. «Ну давай, милая, давай…» Завхоз игриво шлепнул ее по заду и вышел в подсобное помещение. Вслед за ним вышла, глупо улыбаясь, и Маруся. Но скоро вернулась.
        Она принесла с собой колченогий стул и переносной приемник. Стул поставила в углу, а на него водрузила какой-то кубик, повозилась и вытащила из кубика вверх металлическую палку. Радиоприемник! - догадался Ильич. Отличная идейка! Он с интересом наблюдал за Марусей в щелку между веками. Пугливо косясь на хрустальный гроб с телом вождя, уборщица сняла пальто и повесила его на спинку стула, затем, воровато оглянувшись, просунула руку в рукав растянутого свитера, ловко вытащила оттуда розовый лифчик и спрятала в карман пальто. Полные груди под плотно обтягивающим свитером от этого немного опустились, но, как прозорливо отметил Ильич, не потеряли своей привлекательности. Помяв их обеими руками, Маруся облегченно вздохнула, сладко потянулась и накинула зеленый в пятнах халат. Это было лишнее. Без халата она нравилась Ильичу больше.
        Уборщица достала из красного ведра с надписью «Хлорка» тряпку, отжала, бросила на пол и, наклонившись, принялась яростно тереть мраморную плитку. Груди ее ритмично покачивались под халатом. Раз-два, вправо-влево, влево-вправо. Ильич почувствовал легкое революционное возбуждение. И даже стал мысленно отдавать им команды - правой, правой…. раз-два, левой, левой… Из глубин памяти всплыло - революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг. А ведь и вправду - не дремлет. Ленин скосил глаза на свои брюки. Видно было плохо, но он чувствовал, нет, он твердо знал - враг не дремал.
        Постепенно от лицезрения Маруси, прилежно возившей по полу мокрой тряпкой, Ильич завелся - и завелся не на шутку. Такое чувство охватывало его иногда на митингах, когда он кричал, безбожно картавя и яростно размахивая кепкой поверх тысяч голов. А многотысячная толпа то замирала, вслушиваясь в его чеканные фразы, то выдыхала в едином порыве громкоголосое раскатистое «ура-а-а», переходившее в дружный звериный рев, и отдавала с каждым его раскатом всю свою любовь и энергию. Это был почти что оргазм. Ильич наслаждася. Он купался в давно забытых ощущениях животного инстикта.
        Маруся меж тем подбавила жару. Отойдя к стене и развернувшись спиной к саркофагу, она пошла на Ильича задом, вихляя в такт ритмичных движениий рук. Ильича обдало краской, совсем как от укусной кислоты, которой его протирали дважды в неделю. Зад нарастал. Все больше деталей можно было увидеть под нелепо задравшимся зеленым халатиком. Уборщица остановилась перевести дух. Утерла лоб, подняла юбку - это был почти стриптиз - подтянула обеими руками голубые байковые штаны с начесом. «Даст ист фантастиш!» - сказал про себя Ильич, всегда предпочитавший в момент плотских утех язык Гете. И понял, что увлекся.
        Решив немного успокоиться, Ильич прикрыл глаза. Но перед ними стоял все тот же зад
        - как живой. Упругий, ярко-голубой, похожий на два огромных глобуса, перетянутых по меридиану глубоко врезавшейся резинкой. Вспомнилась Кубочка, потом Арманд, Наденька, почему-то Зиновьев, несовершеннолетняя эссерка навещавшая его в Шушенском, опять Арманд. Он лежал томясь и мучительно пытался вспомнить запах женщины…
        И тут из приемника раздалось нечто такое страшное, что смысл его не сразу достиг ленинского сознания.
        - Согласно опросу, проведенному Всероссийским центром изучения общественного мнения, - бесстрастно сообщил мужской голос, - уже 48 процентов россиян полагают, что тело Владимира Ильича Ленина должно быть вынесено из мавзолея и предано земле…
        Зад исчез. Вслед за ним упорхнул куда-то и призрак Арманд. У Ильича все опустилось.
        - Еще 37 процентов респондентов, - продолжал беспощадный голос, - не видят в захоронении ничего плохого. И лишь 22 процента опрошенных считают, что тело Ленина находится по праву там, где оно хранится сейчас.
        По лицу Ильича заструился формалиновый пот. Столь обильно, что со стороны могло показаться, будто желтоватое лицо вождя залито слезами. «Не верю!» - хотел прокричать Ильич бессмертную фразу Станиславского, и прокричал бы, кабы не проклятые нитки.
        - Таким образом, за последние шесть лет число тех, кто спокойно отнесся бы к перезахоронению Ленина, выросло, а доля тех, кто против такого решения, ощутимо снизилась, - заключил голос. - Категорически против перезахоронения готовы протестовать всего 9 процентов россиян.
        Мозг Ильича лихорадочно заработал. Девять процентов. Девять! Партия большевиков в свое время не могла похвастать и этими цифрами. Нет, отчаиваться рано. Он уйдет на нелегальное положение. Он будет бороться. Он поднимет массы… Но как?!
        А из приемника неслось что-то уже совсем непотребное.
        - Возможно, вопрос о перезахоронении будет вынесен на всероссийский референдум. Число сторонников такого референдума, по данным ВЦИОМ… - Ильич определенно слышал фамилию этого товарища впервые, - растет ежегодно. Но в целом отношение к предложению о скорейшем перезахоронении тела Ленина оценивается абсолютным большинством российских граждан как умеренно-позитивное.
        - Умеренно-позитивное! - мысленно взвыл Ильич. - Не зря я предупреждал, что русский человек - рохля, тютя, что каша у нас, а не диктатура. Что делать? Как лежать дальше? Ильич был в смятении. Как сохраниться в новых реалиях, а, главное, на кого опереться? Неужели партия настолько прогнила, что позволит превратить его тело в перегной!
        - В случае попытки перезахоронения тела Ленина коммунисты намерены провести массовые акции протеста, - неожиданно успокоило его радио. - Об этом на пресс-конференции в Москве заявил лидер КПРФ Генадий Зюганов.
        Слава Марксу! - возликовал Ильич. Есть еще стойкие товарищи. Радио хрюкнуло и из него раздался трубный, как у морского льва в период спаривания, голос товарища Зюганова. Он был настроен решительно:
        - Если власть допустит такое кощунственное действие, мы организуем по всей стране акции неповиновения и не допустим этой свистопляски.
        - Правильно, товарищ! - мысленно взмычал Ильич. И не стесняйтесь в средствах! Прочь интеллигентскую щепетильность! Тело Ленина в опасности!!! Товарища ВЦИОМА повесить! Причем публично, чтоб народ видел. Остальных - к стенке. Расстрелять как бешеных собак.
        От фантомного сердца немного отлегло. И тут же снова навалилось.
        - Сначала власти отменили 7 ноября, - гундосил неведомый Зюганов. - Потом срезали серп и молот с нашего знамени. Теперь из похорон Деникина решили устроить раскопки на Красной площади…
        Ильич понял что сходит с ума. Все это не укладывалось в голове. Куда делся серп и молот, символ нерушимого союза рабочих и крестьян? И, наконец, какие похороны Деникина? Он что, все это время был жив?!!
        - Слово предоставляется внучатой племяннице вождя мирового пролетариата Ольге Ульяновой, - бодро возвестило радио.
        - Родная кровинка! - ласково подумал Ильич. Уж она не выдаст.
        - Я полагаю, что идея перезахоронения в корне неверна, - не подвела кровинка. - Ленин и так захоронен по-христиански, поскольку находится в склепе, расположенном в трех метрах под землей.
        Так их, племяша! Бей врага его же оружием. В землю меня! А вот это видели?! И Ленин попытался правой скрюченной рукой свернуть фигу ненавистному товарищу ВЦИОМУ. Но тут же весь обратился в слух, потому что голос диктора ощутимо потеплел и он предоставил слово главе Российской Федерации Владимиру Путину. Кто таков?
        - Я категорически против - голос у Путина оказался сосредоточенный, бойкий - захоронения тела Владимира Ленина. У нас страна жила в условиях монопольной власти КПСС 70 лет. Это время жизни целого поколения. Многие люди связывают с именем Ленина свою жизнь. Для них захоронение Ленина будет означать, что они поклонялись ложным ценностям, что они ставили перед собой ложные задачи, и что их жизнь прожита зря.
        - Спасибо, тезка, утешил старика, - мысленно поблагодарил Ильич. - Сразу видно - толковый товарищ. Мыслит здраво. Говорит быстро. Действует, надо полагать, так же. Вероятно, из чекистов? Нет, рано впадать в панику, рано. Хотя - а ну как все же вынесут… Вон Коба тоже не верил. И что, где он теперь?! В земле.
        Он и не заметил, как уборщица закончила уборку и принялась приводить себя в порядок. Однако даже лифчик, весьма откровенно возвращенный ею на место, не вызвал у Ильича никаких позывов. Было не до баб. Голова его пухла от мыслей, что делать и с чего начать, чтобы добраться до виноватого во всем товарища Вциома.
        Подхватив ведро, Маруся пошла к двери, загородив проем своими пышными формами, позвенела ключами и, наконец, щелкнула выключателем. Траурный зал погрузился во тьму. Лежа в этой по-домашнему привычной тишине, Ильич пытался представить, что происходит за стенами мавзолея. Заявления Хуфу, предложение Коли Шайбы, наставления Пирогова, - все это казалось призрачным, совершенно нереальным. Когда кремлевские куранты на площади пробили полночь, Ленин устало смежил набрякшие фрамальдегидом веки - и вдруг провалился в глубокий, настоящий, подлинный сон.
        Глава 16. Последний халдей Вавилона
        Ему снилась Надя. В Горках. Она сидела в кресле-качалке: толстая, седая, похожая на грозовую тучу, в платье мышиного цвета, но с пионерским галстуком на шее и томиком «Истории краткого курса ВКП(б)» на укутанных теплым пледом коленях. Смотрела на Ильича укоризненно из-под тяжелых, как у ящерицы, век и молчала, не выказывая ни малейшего намерения встать навстречу. Но когда он, уязвленный таким странным поведением жены, закричал: «Надюша, это я, я! Иди же ко мне!», Крупская лишь вскинула руку в пионерском салюте и принялась раскачиваться в кресле, весело болтая ногами-колодами. Быстрее, быстрее, быстрее, - пока кресло вместе с ней не превратилось в смазанный вихрь в виде гигантского веретена, который начал засасывать в себя ближайщие вещи, сорвал и утащил с головы Ильича кепку, а затем взялся и за него самого. Ленин сопротивлялся как мог, с ужасом понимая, что проигрывает вихрю, делая шаг вперед, два шага назад. Вот непреодолимая сила уже сбила его с ног, вот поволокла к себе по полу, на котором почему-то росли пучки травы. Ильич пытался зацепиться за них - безуспешно. И в тот самый момент, когда
ноги Ленина уже засосало в бездну, а руки еще пытались вцепиться в пустоту, в самой глубине его пустой черепной коробки прозвучало: «Эх, Вовчик, Вовчик, и дернул же тебя черт реорганизовать Рабкрин…»
        - Вовчик, Вовчик… Да очнись ты! - Ильич вздрогнул, открыл глаза, и с облегчением вынырнул из липкого кошмара. Над ним, склонившись к самому лицу, стоял Шайба и жарко шептал, - Вставай, дело есть. Жду в коридоре.
        Сообразив, наконец, на каком он свете, Ильич утер лоб, покрывшийся от пережитого кошмара тягучей испариной, и с натугой вылез из саркофага. Немного постоял, привыкая, словно моряк после качки, к вертикальному состоянию, затем проследовал за Шайбой в коридор.
        - Давай за мной, тока тихо, - обронил тот.
        Довольно долго они шли в кромешной темноте, в которой уголовный, однако, ориентировался прекрасно. Дойдя до какой-то ему одному ему понятной приметы, Шайба скомандовал стоять. Памятуя о коварных ловушках пирамиды, Ильич беспрекословно замер. Шайба погремел коробком, чиркнул спичкой и осветил стену, иссеченую барельефами и египетскими символами. «Где-то тут, - шаря рукой по стене, бормотал он. - Ага, есть!» Он вдавил чуть выдававшуюся из камня морду шакалоподобного Анубиса, и одна из плит с легким скрежетом ушла в пол, открыв узкий лаз. «Давай вперед, быстро…» Ильич встал на колени и, царапнув лысиной о низкий свод, послушно пополз. Шайба, кряхтя, двинулся за ним, не забыв предварительно дернуть за собой торчащий из стены бронзовый рычаг, отчего многотонная плита мигом встала на место.

«Шевели мослами, тут недалеко, - пыхтел он в спину Ильичу. - Метров десять прямо, потом налево, вниз и опять прямо» Ильич выполнил инструкцию, заметив, что лаз постепенно расширяется. Впереди забрезжил неровный свет. «Туда!» Он пополз еще расторопней и почти что ввалился в небольшую, практически пустую - ни статуй, ни каноп, ни саркофагов - погребальную камеру, посреди которой их ожидал, горделиво выпрямившись, маленький высохший человечек.
        Ленин уставился на него во все глаза - благо выглядел человечек диковинно. Просторный, до полу, хитон расшит сверкающими звездами. На голове у хозяина камеры красовался высоченный остроконечный колпак, а в руке он сжимал увесистый посох, украшенный сверху золотым яблоком. Похожие костюмы мастерили дети в семье Ульяновых для живых картин, когда собирались представлять старинных звездочетов.
        - Принимай гостей, Ассириец! - хохотнул Шайба, отряхивая с коленей желтую пыль. - Ну и глубоко же ты залег на дно. Насилу доползли в твою берлогу.
        - Здравствуйте, товарищ Ассириец - поздоровался и Ильич.
        - Табия, - ответил тот, огладив рукой бороду, смахивающую на новенький каракулевый воротник и совершенно не вязавшуюся с его сморщенным личиком. - Называй меня Табия.
        Выговор у него был какой-то необычный.
        - И чем тебе погоняло не нравится? Нормальный кликон - Ассириец. По мне, так Халдей звучит еще хуже, - возмутился Шайба.
        - Табия, - упрямо повторил незнакомец.
        - Ну и хер с тобой, пускай будет Табия, - миролюбиво сказал Шайба и сел на корточки, привалившись спиной к стене.
        - А отчество ваше позвольте узнать? - вежливо поинтересовался Ильич, давая понять, что ему, в отличие от уголовного, не чужд политес.
        Приложив руку к груди, Ассириец отчетливо произнес: «Таб-Цили-Мардук, сын Набу-аплу-иддина, потомка Син-или». Ильич смешался. Сходу запомнить было непросто.
        - Э-э-э, очень приятно. Рад знакомству, товарищ… Табия. Ленин, Владимир Ильич. Искренне рад!
        - Харэ расшаркиваться, - подал голос Шайба. - Времени мало. Давай по делу, Ассириец.
        Табия жестом пригласил Ильича присесть на каменную лавку - единственное убранство камеры.
        - Мой беспутный друг, - молвил он, величественно указав сухонькой ладонью на Шайбу, - сказал, что ты хотел бы узнать путь в мир живых. Так?
        Ильич кивнул, сглотнув набежавшую от волнения формальдегидовую слюну.
        - И взамен за то, что я сдерну завесу тайны, - продолжил Табия, - ты обещаешь уничтожить ненавистного Хуфу вместе с его соплеменниками, да будут стерты и навеки преданы забвению их проклятые имена. Так?
        - Всегда готов! - не раздумывая, поклялся Ленин.
        - Хорошо. Вопрошай.
        - Как я могу попасть в мир живых? Только в таком же активном виде, как сейчас - когда могу ходить, говорить, действовать!
        - Все зависит от того, кем ты там был.
        - Революционером. Вождем мирового пролетариата.
        Табия поднял седые кустистые брови домиком и посмотрел на Ленина с любопытством:
        - Ты говоришь странное. Я понял только слово «вождь». Ты был вождем? - уточнил он.
        - Да.
        - Тогда никак. Ни вождям, ни воинам, ни царям боги не даровали права возвращаться из царства теней, мрака и тлена, чтобы менять мир живых. Это удел магов. А ты не маг.
        - Ну а вы, товарищ, можете?
        - Я - могу. Ибо я последний из великих халдеев Вавилона. А для мага нет границ между мирами. Я могу быть здесь, могу быть там. И, в отличие от тех, чьи имена будут стерты, мне не нужен для этого раб и посредник.
        - Может, Вовчик, век на свободе не лежать, - подтвердил Шайба. - Этот колдун покруче фараона и его прихвостней. Если надо, грев наверху получит, маляву передаст. Такой жучара, что хочет, протащит.
        - Мой беспутный друг преувеличивает, - скромно поправил Табия. - Не все, а лишь то, что могу унести в руках.
        - Да ладно прибедняться, - начал было Шайба, но его перебил Ильич, которому не терпелось убедиться, что маг говорит правду.
        - Ну а как это выглядит технически, товарищ? Слова словами, но мы, большевики, верим делу. Не затруднит ли вас воочию продемонстрировать свои способности?

«Блага сень бога Мардука», - пробормотал маг. Он отступил назад на пару шагов и посохом провел вокруг себя круг, который тотчас же вспыхнул синим и ровным, как у газовой горелки, пламенем. Тем же манером Табия начертал на полу в круге два треугольника и оказался стоящим внутри шестиконечной звезды.
        - Что бы ты хотел получить в доказательство моего могущества из предметов, которые были дороги тебе в той жизни?
        - Ну хотя бы… - Ильич подумал. - Вот, кепку! - И провел по своей лысине.
        - Кепку? Это то, что ты носил при жизни на голове? - уточнил маг.
        - Да.
        - Узри же…
        Табия ударил в пол посохом, отчего звезда на полу, горевшая синим пламенем, внезапно полыхнула красным, и, выкрикнув «этемму ашшурбанипал элини», исчез. В воздухе запахло, как после грозы.
        - Понял, да? - подал голос Шайба. - Я когда первый раз этот цирк увидел, думал, обосрусь. А сейчас ничего - привык.
        - И долго он… - Ильич был сильно шокирован.
        - Да не, он парень быстрый, одна душа тут, другая там.
        Словно подтверждая его слова, звезда вновь вспыхнула - и в центре ее возник вспотевший и почему-то покрытый копотью Табия. В правой руке он сжимал все тот же посох, а в левой… - и тут ошибки быть не могло! - ленинскую любимую кепку.
        - Возьми, вождь.
        Табия протянул Ильичу добытое и стукнул в пол посохом. Едва тлевшая звезда тут же растаяла вместе с кругом.
        - Да, товарищ… Признаюсь, не ожидал, - выдохнул Ленин, с трудом возвращая себе присутствие духа. - А можно полюбопытствовать, чем вам фараоны не угодили? Со мной понятно, с товарищем Шайбой тоже. Но у вас к ним что за счеты?
        При слове «фараоны» лицо мага исказилось такой злобой, что даже Шайба опасливо втянул голову в плечи.
        - Не произноси имени этих шапи-кальби…
        - Шапи что?
        - Этих шапи-кальби, тех, кто вышел изо рта собаки, - прокричал Табия. - Да будут стерты их имена! Да пожрут шакалы их зловонное ба, да иссушит жар пустыни их покрытые скверной ах! Да обратятся в прах их канопы со всем содержимым! Эти шелудивые псы Египта, истребив обманом магов вавилонских, украли у народа моего священные книги. И, погрузив свой змеиные языки в сосуд мудрости халдейской, испили из него, присвоив себе то, что по праву было нашим.
        - А нельзя ли поконкретней? - попросил запутавшийся Ильич, - Что именно у вас украли эти приспешники рабовладельческого строя?
        - Знания. То, что по крупицам век за веком собирали мы - великие хашдайя, на славу всему народу вавилонскому. Это из наших таблиц, покрытых божественной клинописью, узнали египетские шакалы, как заглядывать в прошлое и предсказывать по звездам будущее, как врачевать страждущих и перемещаться меж мирами, как силой одной лишь мысли сложить из невидимых кирпичей мирозданья то, что велико и осязаемо. Без этого Египет так и остался бы тем, чем он был - пылью под ногами халдеев.
        - Ну а потом, все вынюхав, плагиаторы продемонстрировали свой звериный оскал и пустили ваших товарищей-магов в расход! - догадался Ильич, так как с его точки зрения это было логично. Конкурентов нужно уничтожать железной рукой.
        - Не всех, - прогремел маг. - Ибо уцелел я - Таб-Цили-Мардук, сын Набу-аплу-иддина. Последний из Великих бабилайя. И я отомщу! Я увижу с вершины астрального зиккурата, как разлетятся в прах их зловонные канопы. И тогда стоящая на пути луны Сипа зи Ан На узрит перед собой Сухур мас Куша и убоится Па бил Сага и…

«Хорошо ругаться можешь», - подумал Ильич, а вслух поспешил бодро заверить мага, что его мечты сбудутся.
        - Всенепременно, товарищ! А мы вам в этом обязательно поможем! Однако хотелось бы детальней узнать о противнике. Что вы там говорили про рабов и посредников?
        - Так, - кивнул Табия. - Фараон не в силах прорвать границу мира мертвых без помощи раба, того смертного, который вызывает его по всем правилам магии из мира живых. Только мы - великие хашдайя обладаем такой мощью, что не нуждаемся ни в чьем посредничестве. Мудро не доверили мы этой тайны таблицам, украденным шапи-кальби, и…
        - Ну хорошо, хорошо, свою мощь вы нам уже доказали, - вежливо, но твердо перебил его Ленин. - Давайте ближе к фараонам. Объясните, зачем рабу из мира живых вызывать себе на голову хозяина из мира мертвых. Иными словами, как фараоны отыскивают себе посредников?
        Маг презрительно рассмеялся:
        - Шапи-кальби хорошо изучили человеческую природу. Веками их жрецы, скрывая истину, внушали непосвященным, что с помощью магии любой смертный может без усилий обрести богатство, власть, женщин. Внушали, что достаточно прочесть заклинание, начертить священные знаки, возвать к душе этемму, и та, явившись из мира мертвых, будет послушна и тут же исполнит все.
        - А разве не так? - удивился Ильич, которому как-то довелось на досуге полистать Папюса.
        - Нет. Все это внушалось лишь для того, дабы фараоны и их жрецы, уйдя в царство мертвых, могли с помощью ритуальной магии возвращаться время от времени в мир живых. Для этого шапи-кальби оставили в мире живых книги-ловушки. Человек, мечтающий о власти и богатстве, читает такую книгу, верит каждому ее слову, чертит по ней пентаграмму, произносит заклинание, истинного смысла которого не знает. Книжка его убедила, что взамен он получит в свое распоряжение сущность, которая станет исполнять его желания. А на самом деле наоборот. Человек, вызывающий душу из мира мертвых, не повелитель, а раб. Фараон использует его как возницу между мирами. Никакой власти вызывающий над ним не имеет.
        - Такси это, ясно? - Включился в объяснения Ленину и Шайба. - Лох книжку прочел, душу вызвал, а сам даже чаевые не получит.
        - Но погодите, вот и в классической литературе случаи описаны - когда люди, вызывающие духов, получали взамен многое, - не уступал Ленин.
        - Самовнушение, - отмахнулся маг. - На самом деле власть имеет тот, кто является. Ведь вызывающий его живой, чтобы получить желаемое, должен сначала исполнить повеления того, кого вызвал с того света. Иначе не сбудется, - так всегда предупреждает книжка-ловушка.

«Недурно. Отличная возможность для манипуляции массами», - мельнуло в голове у Ильича. За этим последовала еще более интересная мысль.
        - Товарищ Табия, а случалось ли, что какой-нибудь архидурак нарушил бы инструкции? Взял, к примеру, и нарисовал круг со звездочкой неправильно.
        - Нет. Коварные шапи-кальби об этом позаботились. Тот, кто вызывает, очень внимательно следит, чтобы пентаграмма была в точности, как в тайной книге, ибо там написано, что ошибающийся - погибнет. Если круг начертан неправильно, угрожает книга, то человек будет незащищен, дух вырвется, накинется на него и разорвет на куски. На самом деле это ложь. С вызывающим из мира живых ничего не случится. А вот вызываемый из мира мертвых, если пентаграмма начертана неправильно, может навечно застрять между мирами.
        - Что и требовалось доказать, - констатировал Ленин довольно. - Вот это действительно шансец. И мы его, поверьте, не упустим.
        Глава 17. Великий почин
        Обратно окрыленному разговором Ильичу ползлось не в пример легче. «Какая глыбища, какой матерый человечище, - восторгался он, уворачиваясь в темноте от пяток уголовного, шустро шурующего на четвереньках впереди. - Он меня всего глубоко перепахал».
        Добравшись до входа в лаз, Ленин удовлетворенно констатировал, что ничуть не устал. Что значит - вновь обрести смысл существования. Даже когда Шайба, чиркнув спичкой, глянул на его лицо, припорошенное серой каменной пылью и сказал: «Ну и рожа у тебя, Володя! Чистый упырь», это не умерило ленинской радости ни на йоту.
        - Да и у вас, товарищ Шайба, не лучше! - почти благодушно констатировал он.
        Тем более что это было чистой правдой. Колыщащийся тусклый свет спички так хитро отбросил тень на гориллообразную физиономию Шайбы, что его надбровные дуги выросли втрое. При виде их Ильичу неожиданно вспомнился дом в Симбирске и потрепанный учебник естествознания в отцовском кабинете, где точно таким портретом с подписью Homo sapiens neanderthalensis на странице 124 обожал пугать его брат Саша. Стоило отцу уехать в очередную командировку, как Саша выуживал заветную книгу, подносил портрет к лицу брата и страшным голосом внушал, что ночью, когда Володя ляжет спать, бровастый и зубастый неандерталенсис придет с веревкой и подвесит его вниз головой. Правда, подвесили в конце концов не Володю, а самого Сашу. И не за ноги. Ильич тряхнул головой, прогоняя тревожащие душу воспоминания, шепнул: «Мы пойдем другим путем».
        - Мозгом не повредился? - забеспокоился Шайба. - Каким другим путем? Как пришли, так и уйдем! Тут у козлобородых ловушек понаставлено… На лучше - подсвети, - и сунул Ильичу порядком замусоленный коробок с буржуазным наездником на этикетке. Ленин стал поспешно чиркать спичками, пока уголовный, чертыхаясь, возился с заевшим Анубисом. «Есть!» Дождавшись, когда плита встанет на место, Шайба зачерпнул с пола горсть пыли и резко дунул на нее, припорошив потревоженную кладку.
        - Порядок. Теперь ни одна тварь не унюхает. Давай, Ильич, за мной. Быро-быро.
        Скользя вдоль стены, они минут за десять добрались до знакомого коридора. Сиганули к родной тряпице с кругами в крестах, откинули ее и обомлели.
        Рядом с ленинским саркофагом выстроился караул из четырех здоровенных мумий с серповидными мечами. На самом саркофаге, почесывая грязные бинты на острой коленке, сидел египтянин в длинном переднике цвета хаки. Лицо его неприятно поражало полным отсутствием волос: начисто были сбриты даже брови и ресницы, что придавало пришельцу сходство с марсианином. Завидев Ленина с Шайбой, египтянин чуть заметно кивнул - двое солдат тут же зашли им за спину, отрезая выход, затем неспешно поднялся и, подойдя вплотную к пленникам, со зловещим спокойствием поинтересовался:
        - Куда ходил тот, у кого пять ибисов за плечами, а также тот, - он повернул голову к Шайбе, - которому ибис на голову только…
        - Гражданин начальник, да в чем проблема? - забалагурил Шайба, изображая наивного дурачка. - Ну вышли мы с корешом в коридор покурить…
        - Покурить?
        - Не, я хотел сказать пожевать…
        - Что пожевать?
        Шайба с готовностью вынул из кармана пиджака горсть светлой трухи.
        - Обыкновенно - кокса. Но мы когда жуем, чавкаем - народ в камере просыпается. Вот и вышли в коридор, чтоб не мешать братве кемарить…
        - Ясно. Этих за мной, - обронил безбровый солдатам и, заметно приволакивая ногу, вышел в коридор. Повинуясь приказу, солдаты ловко вывернули Шайбе с Ильичом руки за спину и потащили следом за ним.

«Сучары бацильные! Петухи драные», - завелся Шайба. У самого выхода он попытался пнуть ногой в пах конвоира слева, но ничего не вышло. Не ослабляя захвата, тот извлек откуда-то из-под бинтов небольшую дубинку черного дерева и огрел Шайбу по голове. Пуская слюни, уголовный бесформенным кулем повис у конвоиров на руках. Ильич, семенивший следом с поднятыми руками, мудро решил чужой ошибки не повторять.
        Каким-то хитрым путем их за считанные секунды вывели в помещение, в котором Ленин сразу опознал пышную погребальную камеру Хуфу. Хозяин камеры был на месте - восседая на домашнем троне, он медленно гладил перебинтованными руками свернувшуюся у него на коленях отвратительную мумию кошки. При виде Ильича она вскочила на лапы, выгнулась дугой так, что кости скелета с треском развернулись гармонью, и мерзко зашипела.
        - Ш-ш-ш, Бастет, тихо, - успокоил ее фараон. - Это же не змей Апоп, а всего лишь лысый Ич! Говори, Небмаатра.
        Ленин открыл было рот, но оказалось, что Небмаатра - не ругательство, а имя безбрового опричника, почтительно склонившегося к ногам фараона.
        - О божественный сын Солнца, чьи деяния обгоняют его светозарную тень, - скрипучим голосом начал доносчик. - Да будет тебе известно, что эти двое сегодня ночью покинули без разрешения свои саркофаги. В сердце мое закралось страшное подозрение, что затевают они мерзкие козни и вынашивают замыслы, дабы воспрепятствовать божественному ходу вещей, уже освященному самим Ра.
        Хуфу раздраженно согнал мумию кошки с колен и повернул глазницы к Ленину.
        - Похоже в уши твои, Ич, коих пока еще числом два, не вошли слова моей мудрости. И в силу тупоумия своего ты решил, что можешь противиться моим повелениям. Отвечай, где находился вместе с этим ободранным шакалом с…
        - С 00.15 до 3.45, - угодливо подсказал Небмаатра.
        Это «пока еще числом два» очень не понравилось Ильичу но, вопреки ожиданиям фараона и его приспешников, привело не в подавленное, а напротив - в боевое настроение. Наклонив по-птичьи голову к плечу, Ленин бессознательно сунул руки себе подмышки и отрезал:
        - Я - где находился? Я-то делом занимался! Пока некоторые товарищи убивали время вычесыванием кошачьих блох, я выяснял умонастроения масс. И обнаружил, что всюду царят разброд, шатания и полное непонимание важности момента. То, что вы тут себе воображаете как организованное собрание, на самом деле - разобщенная, политически безграмотная толпа.
        - А мне что за дело, о чем думает чернь, - высокомерно удивился фараон. - Эти ничтожные должны быть счастливы уже тем, что по милости моей не рассыпятся в прах, а обретут вечную жизнь, став подданными нового государства Египетского.
        - Опасная уверенность! - парировал Ленин, который в ходе фараоновских речей вызывающе покачивался с пятки на носок. - С психологией широких масс необходимо считаться. Вы же образованный человек, и должны быть в курсе, что у вас в Египте чуть не при каждом правителе имели место вооруженные восстания. - Он стал перечислять, демонстративно загибая пальцы, - При Аменемхете I были? Были! При Сенусерте I повторились? Повторились. При Сенусерте II продолжились? Продолжились. А знаменитое восстание 1715 до нашей эры, когда вот такая, как вы говорите, чернь, захватила и разрушила столицу, поставила к стенке фараона, экспроприировала государственные запасы зерна, уничтожила податные списки, подвергла преследованию чиновников и судей - и в конечном счете покончила со Средним царством. Уроки истории надо учитывать! Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, - назидательно добавил он.
        Возникла долгая пауза, в ходе которой безбровый смотрел на Ильича так, словно мечтал повесить его на собственных бинтах. Но Хуфу разверз уста и заговорил на удивление благосклонно.
        - Я знал, что ты не так прост, - удовлетворенно констатировал фараон. - Речь твоя хитра, как у верховного жреца бога Тота. Куда ты ведешь меня, к своей выгоде, Ич?
        - Ну какая тут выгода? - хмыкнул Ленин. - Просто хотел подсказать, как вождь вождю. Опираясь на ваш же собственный опыт, мною творчески переработанный…
        - Говори!
        - Надо занять людей, - деловито заговорил Ильич. - Чтобы дурью не маялись, надо заставить их трудиться. Это должен быть сознательный организованный бесплатный труд на благо общества, который одновременно станет победой над собственной косностью, распущенностью, эгоизмом.
        - Ты говоришь о строительстве новой пирамиды? - удивился Хеопс.
        - Ну зачем сразу - пирамиды. Стройка века в нашем случае без надобности. Достаточно субботника. Пускай займутся уборкой помещений: канопы протрут, скульптуры почистят, саркофаги подремонтируют. Дайте резолюцию - и я готов подхватить ваш великий почин и организовать работу, - дипломатично заключил Ленин, временно уступая лавры фараону.
        - Великий почин… Великий почин! - повторил Хуфу, с удовольствием обкатывая новое выражение. - Звучит достойно. Надо было начертать эти слова на моей пирамиде. Что ж, ты убедил меня, Ич. Бери мумий и заставь их работать. А я, по итогам дел твоих, подумаю, какой должности ты достоин в новом государстве.
        Ухватив обалдевшего Шайбу за локоть, Ленин потянул соратника к выходу. Однако безбровый Небмаатра, скрипнув коленкой, шагнул вперед и заступил им дорогу.
        - Только помни! - уже почтительно, но упрямо сказал он Ильичу, - Ночью, когда все ложатся в саркофаги, вы оба должны быть на своем месте. Иначе двумя жителями в новом царстве станет меньше.
        Глава 18. Наш ответ Хуфу
        - Поберегись! - кричали пластиноиды. Они с натугой толкали щербатого сфинкса с сардонической ухмылкой на капризных каменных губах. С каждым рывком с его крылатой спины срывался клуб пыли и равномерно распределялся между грузом и грузчиками. Перед пластиноидами крутился Шайба и развязно орал:
        - Левее! Правее! Нос задрался, да майнай же, майнай! Не кантуй, чучело ободранное, а то я тебя закантую по самые помидоры!
        Угол, куда пластиноиды упорно двигали сфинкса, уже был заставлен десятками скульптур. По ним карабкалась команда атлетически сложенных инков в кожаных штанах с бахромой. Их искусно высушенная кожа цвета корицы тоже посерела, припорошенная пылью, которую они рьяно смахивали с памятников своими пестрыми, поредевшими за века, но все еще пышными головными уборами из орлиных перьев.
        Над инками на бинтах висел папирусный транспарант «Мы выкопали топор войны за звание лучшего трудового коллектива!».
        Лозунг был делом рук Веласкеса, к которому Ильич подкатил сразу после разговора с Хеопсом. Он вернулся тогда в состоянии радостного возбуждения, и, прихватив Пирогова, отправился в зал искать палермских. Огромное помещение было полно пробудившихся мумий. Пришлось долго лавировать в толпе, причем Пирогов по ходу дела давал пояснения, которых Ильич вовсе не просил. Проходя мимо эскимосов, выглядевших так свежо, словно они скончались вчера, Николай Иванович удовлетворенно констатировал, что «и все ж таки хранение в вечной мерзлоте вне конкуренции!», а обогнув группу кельтов, чьи рыжие волосы странно контрастировали с бурым цветом лица, сообщил, что «это результат въевшегося торфа - бедолаги утонули в болоте, где и непроизвольно мумифицировались». Ленин досадливо морщился от этих медицинских подробностей, но терпел: у него были на Пирогова свои виды.
        - Товарищ Веласкес - можно вас на минуточку! - с облегчением закричал он, завидев знакомую фигуру среди монашеских ряс.
        Художник приветственно замахал им шляпой и, церемонно откланявшись перед капуцинами, тоже не без усилия продрался через плотную толпу.
        - Вам, товарищ Веласкес, в этот нелегкий для нашего дела час я бы хотел предложить возглавить агитпроп.
        Галантный испанец опять сорвал шляпу с пером со своих кудрей:
        - Дон Ич, как я счастлив. Это большая честь для меня! - заверил он. - Не сочтите за дерзость: что такое агитпроп?
        - Вы рисовать умеете?
        Темпераментный идальго, гордо выпрямившись, зашарил было рукой по поясу в поисках несуществующей шпаги, и Ильич поспешно продолжил.
        - Ну так вот. У нас будет субботник. На стенах должны висеть агитационные плакаты. Расплетем бинты и на них красной краской напишем: «Чинчорро всех стран, соединяйтесь!» Или вот: «Долой египетское мракобесие!» …Нет, это, пожалуй, преждевременно. Напишем пока так: «Победит тот, кто овладеет субъективным фактором!» Вы не против, товарищ Веласкес?
        И не успел тот открыть рот, как Ленин заключил:
        - Я так и думал. Всегда был уверен в сознательности испанских товарищей.
        Веласкес закрыл рот.
        Теперь, окидывая взглядом зал, где субботник уже кипел вовсю, Ленин мог сказать, что художник постарался на славу. Пошарив по многочисленным закромам пирамиды, Веласкес обнаружил среди традиционной утвари палетку в виде рельефной коровьей морды с круглым углублением для растирания красок, известняк - источник белой краски, охру и сажу, из которых быстро соорудил красную и черную краски, а также малахит, толченый порошок которого дал изумительный зеленый цвет. Так что растяжки между колоннами и плакаты на стенах радовали глаз оптимистичной пестротой.
        Даже суровый Небмаатра, явившийся с инспекцией в разгар субботника, не усмотрел причин придраться. А к гигантскому транспаранту «Книга мертвых - опиум для народа!
        он и вовсе отнесся благосклонно, заметив: «Опиум - привилегия жрецов. Черни будет лестно такое сравнение».
        Дождавшись, пока долговязая фигура инспектора исчезнет вдали, Ленин повернулся к Веласкесу и попросил:
        - А теперь нарисуйте фигу с пропеллером и подпись крупно «Наш ответ Хуфу!»
        - Не сочтите за дерзость, дон Ич, а что такое… - начал было испанец, но Ильич уже ухватил за локоть Пирогова.
        - Николай Иванович, вы мне тоже нужны! - Он повлек хирурга в сторону, говоря полушепотом, - Собирайте потихоньку перевязочный материал - в будущем возможна большая драчка. Создадим лазарет, для конспирации назовем его рабочим профилакторием.
        И опять, не дожидаясь ответа, Ленин побежал по залу в обход, раздавая на ходу указания, советуя, подбадривая, увещевая. Увидев Кристиана Фридриха фон Кульбуца, строившего куры пышногрудой сицилианской матроне, отправил его мыть канопы. Задержался на несколько минут проконтролировать, как махатмы, левитируя в позе лотоса под самым потолоком, оттирают тряпками сильно закопченные своды зала. Сказал «верной дорогой идете, товарищи!» группе чинчорро - те старательно драили пол пучками соломы, которую с готовностью выщипывали из прорех в собственных телах чирибайя.
        Затем пристроился нести колонну, которую с двух сторон тащили два могучих капуцина. Ленин ухватил ее посередине и закричал:
        - Товарищ Веласкес, вы должны запечатлеть меня так, как если бы колонна кончалась у моих рук!
        Но тут же забыл об этой идее, углядев зорким глазом трех бездельников, наплевавших на организованный труд и усевшихся за бочкой Македонского точить лясы. Это были те самые азиаты, что так странно смотрели на Ленина в первый день собрания. Подойдя к уклонистам, Ильич укоризненно покачал головой:
        - Ай-яй-яй, товарищи, как не совестно! Чем вы тут занимаетесь, пока коллектив работает не покладая рук?
        - Мух считаем, - последовал неожиданно наглый ответ. Это сказал зеленозубый, взирая на Ленина с явным подобострастием - контраст, поставивший Ильича в тупик.
        - Уже посчитали, председатель Мао, - поправил его другой азиат. В отличие от своего луноликого товарища, лицо его было узко и испещрено продольными морщинами.
        - У вас было две, дедушка Хо? - вмешался третий азиат. - И у меня две. Вместе восемь. Потому что шестнадцать я уже убил.
        - Вместо идей чучхе почитал бы лучше учебник по арифметике, Ким Ир Сен, - раздраженно заметил Мао.
        В ответ его собеседник ткнул пальцем в плакат, под которым расположилась троица.
«Больше читаешь - меньше знаешь», - гласил он. И подпись помельче: «Мао Дзедун». Плакат был явно не кисти Веласкеса.
        - Мы тоже участвуем в субботнике, о великий вождь и учитель, - раболепно обратился к Ильичу Мао. - У нас объявлен план «Четыре беды», включающий в себя борьбу против жаб, комаров, воробьев и мух. Мы взяли на себя обязанность истребить этих народных вредителей, уничтожающих посевы и пьющих кровь трудового народа.
        - Но ведь в пирамиде нет жаб, - ошеломленно сказал Ленин. - И комаров нет. И тем более воробьев.
        - Вот потому мы и взялись за мух, - логично ответил Мао. - Известно, что муха не может пробыть в воздухе больше пятнадцати минут. Поэтому мы четверть часа кричим, бьем в тазы и барабаны, размахиваем тряпками, чтобы напугать мух и не дать им укрытия. А потом сидим и ждем, когда они, лишенные сил, упадут на пол и дадут себя прикончить.
        Махнув рукой, Ленин оставил азиатов в покое. Придумали себе дело - и на том спасибо. Он опять пошел по залу, разглядывая снующих мумий. Кто из них уже сейчас готов воспринять ленинские идеи? И не просто воспринять, но и начать действовать? Ответ напрашивался неутешительный. Половина попы, половина рабы. Кому объяснять генеральную линию партии? На кого взвалить подпольную работу и работу вообще?
        Получается, что рассчитывать он может на одного бандита - Шайбу (что неплохо), двух интеллигентов - Пирогова и Веласкеса (что ни в какие ворота не лезет, потому что бесхребетность этого класса всем известна) и трех коммунистов с Дальнего Востока. Шесть человек это, конечно, маловато, - размышлял Ильич. - Да и товарищи дрянцо! Не без азиатщины. А азиты народ коварный. Можно ли посвящать их во всю полноту его плана? Ленин мучительно думал и пока не находил ответа.
        Между тем субботник потихоньку подходил к концу. Неутомимые пластиноиды возвращали на свои места до блеска надраенные скульптуры. Махатмы плавно спланировали с потолка на каменный пол и теперь отряхивали от пыли друг друга. Чинчорро запихивали использованную солому обратно в тела чирибайя. Капуцины захлопывали и уносили проветренные саркофаги.
        Посередине зала на троне фараона вальяжно развалился Шайба и тростниковой палочкой записывал на куске папируса отчеты от тех, кто завершил работу. Рот уголовного был в масляной саже, используемой заместо чернил: палочку приходилось постоянно разжевывать на конце, чтобы она мало-мальски писала. Подойдя к соратнику, Ильич негромко сказал: «Народ не распускай. Объяви, что состоится небольшой митинг».
        - Братва! - тут же заорал во всю свою луженую глотку Шайба. - Всем оставаться на местах. Ща будет сходняк. Кто из зала шаг сделает, лично распотрошу.
        Ильич показал ему глазами, чтоб исчез с трона, развернулся к медленно, но покорно сбредающейся в плотную кучу толпе и молча постоял, подыскивая самые верные для этой минуты слова. С возвышения не были заметны ни барабанная натянутость кожи на телах слушателей, ни их провалившиеся скулы, ни пустые глазницы, ни другие детали, напоминавшие, что ему внимают не люди - мумии. Сняв с головы кепку и помяв ее в руках, Ильич дождался полной тишины, поймал внутри нужную волну и с подъемом заговорил:
        - Товарищи! Сегодня мы с вами впервые испытали, что такое труд, замешанный не на дисциплине палки. Это первые ростки нового мышления, основанного не на стремлении урвать себе саркофаг получше, гробницу посуше, а на желании самим вершить свою судьбу. Пока некоторые полеживают в уютной домовине, рассчитывая чужими руками проторить себе дорогу в мифическое царствие небесное, мы строим новую жизнь прямо здесь, прямо сейчас. Пышным декларациям рабовладелия мы противопоставим деловую, будничную постановку вопроса пролетариатом. Работать будем на себя, а не на жрецов, не на фараончиков…
        Эта речь вначале мыслилась Ильичом как осторожная попытка встряхнуть спящую сознательность масс. Однако каждое слово, нацеленное слушателям, распаляло и самого оратора, и Ильич перестал сдерживаться. Он выкинул руку с кепкой вперед, к толпе:
        - И в этой связи на повестке дня остро встает следующий вопрос - о рабовладельческом чванстве. Товарищ Хуфу сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, способен ли он всегда осторожно пользоваться этой властью. Хуфу слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и общениях между рядовыми мумиями, становится нетерпимым в должности фараона. Поэтому я предлагаю обдумать способ перемещения Хуфу с его поста и назначить другую кандидатуру, которая была бы более терпима, лояльна и внимательна. Должность фараона должна стать выборной!
        Шайба заорал «браво!», «долой!» и горячо зааплодировал. Но остальные остались стоять молча и пялились на Ильича так, словно видели его впервые.
        - Историческая деятельность - не тротуар Невского проспекта, - уже с некоторой угрозой выкрикнул в воздух Ленин в полной тишине. - Мы заколотим в гроб разлагающийся труп рабовладельческого общества, чтобы он не отравлял своими миазмами новое, свежее, молодое, живое! Ура, товарищи!
        Шайба, сунув два пальца в рот, оглушительно засвистел. Толпа продолжала немо пожирать Ильича пустыми глазами. Ленин еще с полминуты постоял, прищурившись, внимательно изучая обращенные к нему лица, после чего не без сожаления покинул импровизированную трибуну.
        - Эк, батенька, и горазды вы баламутить народ, - не без укора сказал подошедший Пирогов. - Я только не понял: «новое, свежее, молодое, живое» - это вы про мумий так образно изволили выразиться? Или про беспокоящую большинство присутствующих плесень? Вот и у вас на лбу, я смотрю, пятно зеленоватое появилось… Есть у меня растворчик на такой случай - не будем запускать.
        И он решительно увел пациента на санобработку.
        Глава 19. До основанья. А затем?
        За полчаса до сна, когда Пирогов по своему обыкновению приступил к дератизации саркофагов, к Ленину подошел Шайба и, гоняя спичку из одного уголка рта в другой, шепнул, что надо потолковать. Они вышли в темный коридор. Там Шайба вынул изо рта жеванную спичку, поковырял ею в ухе, извлек скатанную в шарик бумажку и протянул Ильичу. Преодолевая брезгливость, стараясь лишний раз не касаться мерзкого комочка, тот развернул записку, приблизил к щели света, бьющего из-под входной занавески, и прочел: «Тому, кто был Вождем. Все готово. В двенадцать под Анубисом».
        - Ну - прочел?
        Ильич кивнул.
        - Тогда ешь и пошли.
        - Что есть? - не понял Ленин.
        - Маляву. Жуй и по саркофагам. Покемарим часок-другой, до полуночи еще время есть. Ну!
        Ильич скатал записку обратно в шарик. Попробовал представить, что это монпансье, открыл было рот, но понял, что проглотить гадость, побывавшую в ухе попутчика, не в силах. Глядя на его мучения, Шайба хохотнул:
        - Ишь ты… Противно, что ли? А мне случалось и дерьмо жрать, когда под психа в СИЗО косил. Или вот, помню, пошли мы с Пухлым из «Белого лебедя» на рывок, да в тайге заблудились…
        Ильич начал быстро и судорожно сглатывать.
        - Ладно, - смилостивился Шайба, оборвав свой захватывающий рассказ. - Давай сюда.
        Ленин не стал глядеть, что он сделает с запиской, и заспешил в камеру, к обжитому саркофагу. С каждым шагом его все сильней разбирало волнение: неужто Табия со своей магией и впрямь решился на конкретные действия? Нет спору, фокусы его зрелищны. Но как страшно далеки они от народа! С другой стороны, будучи прекрасным знатоком истории, Ленин нисколько не сомневался в ненависти вавилонского халдея к своим древнеегипетским завоевателям. Если Табия действительно сумеет заставить фараона застрять между мирами, то гарантированно выведет его из игры. Это будет означать, что власть буквально валяется под ногами. Останется только нагнуться и поднять ее.
        Два томительных часа до встречи надо было как-то скоротать. Прикрыв глаза, Ленин взялся по старинной методе считать овец. Насчитал дюжину, после чего овцы неожиданно сменились козами - и он сбился со счету. Ильич начал считать коз. Но и они на втором десятке подло превратились в коров. Не сдаваясь, Ленин повел учет коровам - они обернулись зайцами. Правда, зайцы эти строем уже не шли, а сбились в кучки на полузатопленных островках посреди реки. Ильич в ладных охотничьих сапогах и с ружьишком за спиной греб на долбленке в их сторону, жадно вдыхая речную прохладу и щурясь от яркости встающего солнца. Причалив к островку, он стал хватать зайчишек за задние лапы и бить со всего маха о борт, экономя патроны и сохраняя ценную шкурку. Наполнив окровавленными тушками лодку, выгреб к следующему островку.
        Потом, усталый, но довольный, устремил лодку к берегу, где в камышах его поджидала Наденька в косынке, низко повязанной на крестьянский манер. «Эгей-гей!»… - прокричал Ильич. Наденька помахала ему рукой и озорно сдернула с себя платок. Вместо родного лица под ним внезапно обнаружилась мертвая заячья голова с вырубленной на лбу красной звездой. «Ты что орешь!» - разомкнув красный зев, сказала она. Одним прыжком чудовище перемахнуло в долбленку. Ильич попытался было закричать, но ворсистая лапа крепко зажала ему губы. Ленин дернулся и проснулся…
        Над ним стоял злобный Шайба, который одной рукой в наколках залепил Ильичу рот, а второй, сжатой в кулак, показывал, чтобы тот не рыпался. «Чего разорался, - жарко зашептал он. - Сейчас повяжут обоих к едрене фене. Давай - времени в обрез». Ухватив Ильича обеими руками за лацканы пиджака, Шайба мощным рывком извлек его из саркофага и поставил на ноги. Пошатываясь, Ильич механически последовал за уголовным, стряхивая на ходу остатки гнусного кошмара.
        Через десять минут они уже были возле Анубиса. «Кажется, проскочили», - просипел Шайба и, чиркнув спичкой, надавил на нарисованные глаза. Еще пара минут и, перепачканные, словно чушки, в вековой пыли, они ввалились в знакомую камеру.
        Табия сидел к ним спиной и внимательно читал изрядно потрепанный свиток в пятнах плесени. На вторжение в камеру он не отреагировал.
        - Здорово, Ассириец! - шумно приветствовал халдея уголовный.
        Табия не шелохнулся.
        - Ты оглох? Здорово, говорю!
        - Молчите! - строго бросил через плечо вавилонянин. - Не двигайтесь и не приближайтесь. Я не один.
        Взглянув на Ильича, Шайба выразительно постучал себе в висок, но послушно присел на корточки где стоял. Достав из кармана штанов замусоленную колоду карт, он принялся тасовать ее то так, то эдак, шепотом предлагая Ильичу угадать масть. Табия продолжал молча водить по строкам темным пальцем.
        Через четверть часа он резко отчеркнул одну из строк заостренным ногтем, извлек из недр балахона кусок мела, кряхтя опустился на четвереньки и принялся чертить на полу сложную графическую фигуру. Потом выпрямился, опять покопался в складках балахона и добыл замысловатый пузырек синего цвета. Вытащив пробку зубами, маг понюхал содержимое, поморщился и вдруг выплеснул его на стену. В помещении едко запахло нашатырным спиртом. Шайба чихнул.
        А маг встал в центр начерченной фигуры, выставил ладони по направлению к стене и принялся нараспев читать какое-то заклинание. Мало-помалу в мокром пятне проявилось нечеткое изображение. Табия послал ладонями в его сторону несколько резких пасов и повысил голос. Картинка стала быстро обретать четкость. Прищурившись, Ильич разглядел в пятне чуть одутловатое бородатое лицо с крючковатым носом, а вскоре и всего его обладателя.
        Это был старик с седыми лохмами, едва прикрытыми на макушке крошечной кипой. Он стоял в помещении без окон в центре точно такой же фигуры, что красовалась под ногами Табии, и читал то же самое заклинание. Речитатив дуэта был завораживающе мелодичен. Вдруг оба разом замолчали. По пятну тут же пробежали помехи, но Табия убрал их движением руки.
        - Телемост в натуре! - вырвалось у Шайбы. - Познера не хватает.
        Ильич тоже, мягко говоря, был ошеломлен, но смолчал.
        - Шолом, Авраам! - приветствовал крючконосого Табия и дальше заговорил непонятно.
        Язык, на котором беседовали оба старика, сильно смахивал на древнееврейский. Странно, что он не входил в число языков, на которые распространялось действие микстуры, данной Ильичу Пироговым. Или это Табия так расстарался все законспирировать? Ленин не спускал глаз с собеседников, стараясь угадать тему разговора по интонации и выражениям лиц.
        Судя по всему, Табия был в диалоге главным и строго спрашивал. Человек в кипе послушно отчитывался о проделанной работе, глядя на халдея грустными верблюжьими глазами. Отвечал он, что Ильичу понравилось, четко, не мямлил. Быстро выпытав нужное, Табия хлопнул в ладоши, вышел из круга и устало опустился на пол. Пятно на стене с почтительно склонившимся стариком тут же пошло полосами, поблекло, зашипело и испарилось.
        - Что это за мечта антисемита? - ожил Шайба. - Чего он тебе втирал?
        Табия глянул так пристально, что уголовного передернуло, и усмехнулся.
        - Тебе, мой беспутный друг, я бы посоветовал прикусить язык, что намного длиннее твоего ума. Ибо Авраам, с которым я вел беседу, сведущ не только в книгах сефер Иецира, Багир Зоар и в писаниях Ари, но также владеет заклятием пульса денура и многими другими тайнами скрытых разделов каббалы. Он может испепелить тебя за непочтение одним взмахом брови.
        - Не, а я чо… Если реальный пацан, базара нет, - сразу пошел на попятную Шайба. - Да я сам почти что обрезанный! Просто хотел узнать, на кой ляд этот каббалист нам сдался.
        - Ты прав. Пришло время поговорить. Итак, вождь, - Табия повернулся у Ильичу, - Недалек час, когда шапи-кальби будут грызть от злости собственные зловонные хвосты. Авраам все сделал, как ты хотел. По моему приказу он изучил загробный гороскоп Хуфу, проверил расположение светил, нашел правильное место и вычислил правильное время, дабы вызвать дух фараона. Смердящий Хуфу отправится на зов Авраама и застрянет между мирами. Навсегда. Навсегда!!!
        - То есть вы хотите сказать, что товарищ Авраам нарисует круг со звездочками неправильно и…
        Табия кивнул.
        - Когда?
        - Завтра. Этот шапи-кальби, будучи призванным Авраамом с вершины одной башни, устремленной к небесам, что находится на другом конце света, испытает всю мощь гнева вавилонского. Как только стая лишится своего вожака, ты сможешь расправиться с остальными. Ты готов, вождь? - Табия впился глазами в Ильича.
        - Можете не сомневаться, товарищ Табия! - заверил Ленин. - Только архидурак не воспользуется такой удачной ситуацией. Если верхов не будет, с низами мы разберемся быстро. Сегодня гладить по головке никого нельзя - руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, большевики, в идеале, против всякого насилия над людьми.
        - Порвем сучар! - поддержал Ильича Шайба. - Чтоб знали, на кого наехали.
        - У меня только один вопрос по существу, - продолжил Ленин. - Вы слыхали про операцию «Поиск» и утерянный фаллос Осириса? Я так понимаю, что эта вещица может натворить много бед. Как быть, если фараоновские филеры найдут ее раньше, чем удастся обезвредить Хуфу?
        - Утерянный фаллос Осириса, - повторил Табия с насмешкой. - До тебя дошли сказки, которые распускают шапи-кальби, и ты им поверил! Неужели ты - бывший в своем мире вождем, думаешь, что фараон стал бы гоняться за куском сгнившей плоти? Что какой-то обрубок способен управлять миром? Знай, вождь, фаллоса Осириса не существует.
        - Как не существует? А что же тогда ищут поисковые отряды?
        - Нимрод.
        - Что?
        - Нимрод.
        - А это чей хрен? - встрял Шайба. - Может сам козлорылый потерял? Так я ему живо вста…
        Табия махнул в его сторону рукой и Шайба осекся на полуслове. А вавилонский мудрец опустил веки и стал повествовать таким монотонным голосом, словно повторял это уже бесчисленное число раз:
        - Все началось, когда правитель Урука Гильгамеш повстречал в странствии железное чудовище Хумбабу, сотворенное руками тех, кто жил на звезде Нергал. Прилетев на землю на серебряном диске, пришельцы с Нергала выпустили Хумбабу, дабы уничтожил всех бабилайя, но просчитались. Отважный Гильгамеш с помощью огня и воды сразил чудовище. В доказательство великой победы он вырвал у Хумбабы его нимрод и принес в дар халдеям.
        - А можно уточнить, из какого места конкретно он его вырвал? - Ленин вознамерился разобраться в щекотливой теме до конца.
        Халдей изумленно распахнул глаза.
        - Как я могу знать? Это же сказка, вождь!
        - Тогда хоть объясните, как он выглядит?
        Маг пожал узкими плечами.
        - Нимрод он и есть нимрод. Выглядит как полено. С боков два шара. Размером… - Табия обнажил сухонькую руку и второй рукой рубанул первой по локоть, - примерно вот такой. Но внутри его скрыта великая мощь. С помощью нимрода можно преобразовать реальность. Сделать мир таким, каким хочет его видеть обладатель нимрода. Эту тайну халдеи хранили в течение долгих веков, пока потомки Гильгамеша заселяли берега Тигра и Евфрата. Но однажды мощью нимрода решил воспользоваться внук Шаррумкена царь Нарам-Син. Это был великий бабилайя, он носил титул «Бог Аккада», и всякий смертный мечтал лобызать пыль под его сандалиями. Нарам-Син покорил сотни народов, забрал у них всех женщин и ослиц…
        Наступила долгая пауза. Мудрец то ли задумался, то ли заснул от звуков собственной речи.
        - …и ослиц! - подстегнул Ильич Табию.
        - А я так думаю, надо брать либо женщин, либо ослиц, - рассудительно сказал Шайба.
        - Всех даже после десяти лет на зоне не потянуть.
        - … и ослиц! - очнулся от задумчивости маг. - И дабы больше звезда Вавилона никогда не закатывалась, Нарам-Син вызвал к себе верховного халдея и велел раскрыть, как им управлять. Хранитель объяснил, что нимрод надо установить вертикально как можно выше над землей, взяться руками за шары, сконцентрироваться и представить тот мир, какой хочешь видеть.
        - И все!?
        - И все. Заклятия не нужны. Нимрод и так делает вымысел владельца реальностью. Эта реальность распространяется тем дальше, чем выше удается поместить нимрод.
        - А старый мир - что с ним происходит? - возбужденно спросил Ильич, которого аж мелко затрясло от понятного волнения.
        - Старый мир нимрод стирает до основания, ибо два мира на одном месте существовать не могут.
        - До основания! А затем?
        - А затем верховный халдей удалился. И тогда Нарам-Син решил создать мир, который принадлежит только бабилайя. Мир этот предполагался огромным, поэтому Нарам-Син приказал всем подданным забросить свои поля и строить башню до небес, чтобы установить нимрод на самом ее верху. Двадцать пять лет тысячи людей, не зная отдыха, возводили башню в том месте, где сближаются Тигр и Евфрат. И вот, когда башня уже касалась небес, коварные шапи-кальби вмешались в замыслы бабилайя. Оказалось, много веков назад они тоже побывали на том месте, где Гильгамеш сразил Хумбабу, и подобрали другие обломки чудовища. Теперь эти обломки сослужили им магическую службу: с их помощью шапи-кальби вызвали молнии и направили их на башню вавилонскую.
        - Тоже мне спецэффекты, - пробормотал Шайба.
        Табия оскорбился.
        - Мой беспутный друг верит только тому, что может пощупать своими руками, - холодно обронил он. - Идите сюда, за мной.
        Халдей направился к дальней стене и, с трудом сняв со стены факел, осветил им место в углу. Там оказался древний рисунок: он изображал египетских жрецов, держащих в руках продолговатые трубы, напоминающие гигантские электролампы. От труб в сторону уходил длинный толстый провод.
        - Вот они, обломки Хумбабы, - сказал Табия. - Зловонные шапи-кальби с их помощью, а также помощью магии, меди и кислоты научились создавать молнии. Ими они и разрушили великую башню, лишив Вавилон будущего.

«Так-так», - пробормотал Ильич, сообразив наконец, о чем говорит Табия. Аккумуляторы, батареи, трансформаторы… Стало быть, древние египтяне освоили электричество. Эх, недаром он указывал в свое время на неоспоримую важность эликтрификации всей страны.
        - И низвергли эти молнии вавилонское сооружение на строителей его. И земля содрогнулась, и окутала город тьма. И вышло море из своих берегов, - запричитал Табия, трагически тряся каракулевой бородой. - Три дня и три ночи небеса изливали воду на потревоженную твердь. И возрыдал Вавилон, ибо это стало началом его конца…
        - А нимрод куда делся? - бестактно прервал Ильич.
        Табия замолчал.
        - Этого не знает никто, - наконец молвил он. - Трое халдеев, которым удалось чудом выбраться из-под разрушенной башни, разыскали нимрод под обломками, вынесли его из-под носа египтян и спрятали. Когда шапи-кальби схватили этих халдеев, двое сразу покончили с собой, а третий не успел и был подвергнут жестоким пыткам, от которых умер, не проронив ни слова. Нимрод уцелел. Но где он, неизвестно. Так что не беспокойся, вождь. Если нимрод не обнаружили до сих пор, то вряд ли найдут за истекшие часы. Возьми вот что!
        Табия протянул Ильичу золотой диск на цепочке тонкой работы.
        - В тот момент, когда Авраам с другой части света в мире живых призовет Хуфу, эта вещь поменяет свой цвет. Так ты узнаешь, что час пробил.
        - Чистый брегет, - завистливо присвистнул Шайба. - . «Онегин едет на сходняк и там понтуется в натуре. Пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед». Слышь, Ассириец, а мне? Я тоже такой бимбар хочу!
        - Одного достаточно, - отрезал маг. - Все. Завтра нас ждут великие дела. А сейчас надо отдохнуть. Я потерял слишком много сил.
        Халдей указал гостям на выход и устало смежил веки.
        Глава 20. Шу и Сехмет
        - Что с вами, Владимир Ильич? - обеспокоенно спрашивал Пирогов, высунув голову из саркофага, - Неужто все зубы разом разболелись? Так это самовнушение, сударь мой, они вас беспокоить никак не могут!
        Ленин, сидевший в центре камеры за выщербленным гранитным столом, продолжал старательно подвязывать щеку полосатым платком. Перед ним стояло идеально круглое зеркало из полированной бронзы в рамке слоновой кости, рядом лежала палетка с красками.
        - Владимир Ильич!
        - Знаете что, товарищ Пирогов, называйте меня сегодня лучше рабочим Ивановым. Недолго, всего один день. Запомнили? Рабочий Иванов, - обернулся Ленин, и хирург с изумлением увидел, что у него начисто сбриты усы, зато густо подрисованы брови.
        Пирогов сел в саркофаге и затряс головой.
        - Ничего не понимаю, - сказал он. - Пока я спал, что-то стряслось?
        - Пока нет, - с сожалением сказал Ильич. - Но я надеюсь, что стрясется. Однако поскольку исход совершенно неясен, лучше быть готовым ко всякому. Хотите, вас тоже загримируем? Я тут разных тряпок набрал.
        - Спасибо, не надо, - с достоинством отказался эскулап. - А вам не кажется, что этой самодеятельной повязкой вы только обращаете на себя излишнее внимание?
        - Нет, - с лукавинкой отвечал Ильич. - Такая повязка мне уже сослужила однажды верную службу. Поднимайтесь, Николай Иванович! Надобно пройти в зал, посмотреть обстановку. А мне в одиночку сегодня передвигаться никак нельзя - конспирация!
        Интеллигентный Пирогов не стал допытываться, отчего ж Ильич не возьмет в спутники уголовного, с которым якшается в последнее время. Покачав головой, он спустил ноги, нашарил туфли и начал застегивать на себе мундир. А Ленин, в последний раз мазнув сажей по бровям, спрятал палетку и зеркало под саркофаг и вынул из пиджака диск на цепочке. Тот оставался незамутненным. Спрятав со вздохом его обратно в карман, Ильич увлек Пирогова в зал.
        Там было непривычно тихо. Залитый светом трон пустовал. Существо с головой барана сидело на краю пьедестала, уныло овевая опахалом собственные ноги. Черные охранники Хуфу застыли по периметру, сжимая клювообразные ножи в руках. Их лица были невозмутимы, но Ильичу показалось, что они пребывают в некоторой растерянности. Присмиревшие мумии робко бродили туда-сюда, стараясь издавать как можно меньше шума.
        Из толпы вынырнул Шайба, возбужденно зашептал: «Три раза уже объявляли начало сходняка и три раза откладывали. Может началось? Покажь бимбар!» Ильич с негодованием посмотрел на него, громко сказал: «В чем дело, товарищ? Разве мы знакомы?» и демонстративно отошел. Но в груди все возликовало. Не удержавшись, он еще раз вытащил диск. Тот вроде бы слегка помутнел. Или это освещение дало такой эффект? Ленин подышал на золото, протер концом пиджачного рукава, вгляделся опять. Увлеченный этим занятием, он и не заметил, как оказался в кольце из черных и блестящих, словно обсидиан, тел.
        - Ты - Ич? - вопрос заставил его подскочить.
        - А? Что? Но… - Ильич поправил повязку на щеке. - Видите ли, это какая-то ошиб…
        Бесцеремонные руки подхватили его под локотки и потащили сквозь толпу, словно утлый челн, взятый на буксир мощным пароходом. Ленин судорожно сжимал диск в кулаке, прикидывая, как изловчиться и спрятать его на теле. Он так и не успел ничего придумать, как оказался в погребальной камере Хуфу.
        Фараон, к превеликому сожалению, был тут, цел и невредим. Он восседал на золотой табуретке, подставив распростершемуся ниц рабу иссохшие распеленутые ноги. Раб хлопотал над ними, массируя хозину пальцы и полируя ногти пилкой, инкрустированной цветными каменьями.

«Раскрыт или не раскрыт?» - мучительно гадал Ленин.
        - Ты можешь сесть, Ич! - приветливо сказал Хуфу. - Почему перевязана твоя голова? Жрецы уту плохо закрепили тебе нижнюю челюсть при бальзамировании? Мой личный потрошитель исправит их оплошность.
        - Нет-нет, благодарю, - поспешно отказался Ленин. - Просто фантомная зубная боль. Пустяковейнейшая вещь, да и прошла уже.
        Он поспешно сорвал платок с головы, удачно скрыв в мягких складках ткани вавилонский диск.
        - Расскажи, как прошел великий почин, - тем же ласковым голосом предложил фараон.

«Не раскрыт!» - упала гора с ленинских плеч.
        - Преотлично прошел, на ура, - доложил Ильич, стараясь скрыть облегчение. - Более того, от инициативной группы поступило предложение: кроме субботников организовать еще и воскресники, чтобы коллективный сознательный труд стал нормой, а не исключением.
        - Пускай будут воскресники, - доброжелательно кивнул головой Хуфу. - Больше тебе нечего сказать?
        Вдруг лицо его исказилось, словно от боли. Ленин не удержался и скосил глаза вниз, приоткрыв диск в платке. Кажется, тот начал зеленеть…
        - Что это? - перехватил его взгляд фараон.
        - Так, медальон. Буржуйская вещица, ношу только в память матери, - торопливо сказал Ильич, честя себя на все корки за неосторожность.
        - Дай.
        Ленин и слова поперек сказать не успел, как черные руки выхватили у него платок, вытряхнули оттуда диск и услужливо поднесли фараону. Хуфу повертел его в руках, зачем-то понюхал. Усмехнулся:
        - Мы должны чтить своих предков и их деяния. Не так ли, Ич? Возьми, если это действительно твое.
        Ленин дрожащей от волнения рукой принял диск обратно, и - наконец-то! Тот явно приобрел пока еще блеклый, но все же отчетливый зеленоватый оттенок. Ильич возликовал: началось. Словно в подтверждение его мыслей фараон качнулся на золотой табуретке. Не удержавшись, Ленин коротко хохотнул. Он уже мысленно видел Хуфу бессильно барахтающимся в космическом пространстве.
        - Ты весел? Развесели и меня, - надменно предложил фараон.
        Наступила пауза. Ленин с дерзким вызовом смотрел на Хуфу, ожидая дальнейших трансформаций. Но ничего не происходило. Через пару минут томительного молчания фараон оттолкнул ногой раба и молвил:
        - Что ж, тогда я буду веселить тебя. Смотри внимательно, Ич!
        Он щелкнул пальцами - и на стене образовался уже знакомый экран в рамке из снующих друг за другом скарабеев. Какое-то время он оставался белым, затем внезапно появились движущиеся картинки. Это был неизвестный Ленину город с высоченными домами. Толпы людей на улице с ужасом глядели вверх: там большой аэроплан бесстрашно пикировал прямо на одно из зданий. Миг - и оно сложилось карточным домиком, вздымая до небес клубы пыли. Люди в панике брызнули в разные стороны. На обломках здания заплясал огонь.
        От нехорошего предчувствия ноги у Ильича стали ватными. Он не сводил глаз с экрана, на котором с жутким воем сирен объявились пожарные машины. Они шеренгой встали у руин, из машин повыскакивали спасатели в касках. Но в этот момент раздался дружный вопль: люди разом остановили свой бег от места катастрофы и опять подняли головы к небу. В нем обнаружился еще аэроплан, он двигался на здание, стоящее по соседству с уже обрушенным. Не снижая скорости, летательный аппарат врезался в верхние этажи… Рухнувшие обломки заставили взметнуться на невиданную высоту второй клуб пыли.
        - Смотри внимательно, Ич! - властно повторил фараон.
        На экране появилась перепуганная барышня с черной мохнатой грушей в руках. Приблизив к ней губы, она торопливой скороговоркой говорила, словно докладывала невидимому начальству: «Такого Америка еще не знала. Сегодня 11 сентября 2001 года группа террористов, захватив рейсовые авиаланеры, атаковала здание Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. В настоящий момент спасатели начинают извлекать из-под обломков тела пострадавших. Уже ясно, что счет погибших пойдет на тысячи…»
        И впрямь, за спиной барышни около обломков копошились люди с носилками. Вот трое из них с трудом сдвинули с места кусок обрушенной стены и вытащили неподвижное тело старика. Приставив два пальца ему сбоку под подбородком, один из спасателей на секунду замер, затем безнадежно махнул рукой - и вместе с напарниками начал бесцеремонно заталкивать мертвеца в черный мешок. Хотя лицо и борода несчастного были залиты кровью, Ильич с ужасом узнал крючконосого Авраама.

«По непроверенным данным, ответственность за теракт готова взять на себя известная террористическая организация Аль-Каи…», - звонко тараторила девица. Щелкнув пальцами, фараон заставил ее умолкнуть, а экран - исчезнуть.
        Ленин попытался изобразить недоумение:
        - А, собственно, какое отношение… - начал он, но фараон недовольно повел головой и телохранители тряхнули Ильича за плечи так, что клацнули зубы. «Игра проиграна», - обмерев, понял он.
        - Я знаю, кто помрачил твой ум, Ич, - презрительно сказал Хуфу. - Это вавилонский халдей, что строит мне козни уже много веков подряд. Теперь он вообразил, что может заманить меня в ловушку с двух высоких башен. Ты видел, что с ними сталось. По моему указанию они только что обращены в пыль. Что касается халдея, он понесет жестокое наказание. Его родину, так страстно любимый им Вавилон сотрут с лица земли. Писец!
        Сидящий слева от подножия трона бритоголовый юнец встрепенулся, проворно расправил кусок папируса на низеньком столике и обмакнул палочку в бронзовую чернильницу.
        - Пиши. Я, божественный сын Амона Ра, великий Хуфу приказываю и повелеваю, - писец быстро завозил палочкой, высунув от усердия кончик языка. - Не позднее окончания сезона тему 2003 преданному рабу моему Джорджу собрать армию и, присовокупив к ней армии преданных вассалов моих, вторгнуться в Вавилон… Как он там сейчас именуется?
        - Ирак, о Светозарный, - угодливо подсказал юнец.
        - …в Вавилон, открой скобки, Ирак, закрой скобки. И, обратив жителей его в страх, повелеваю захватить города его, и села его, и колодцы его, и скот его, - Хуфу прокашлялся, очищая горло, - и нефть его, и вышки его, и НПЗ его, и прочее добро. Тех, кто попытается противиться воле моей, уничтожить и обратить в прах. Тех, кто покорится воле моей, миловать, даруя жизнь. Царя вавилонского, в скобках иракского, как он там… Гусейн? Хосайн? Который с усами…
        - Хусейн, о владыка, - опять поспешил с подсказкой писец.
        - …Хусейна, повелеваю схватить живым и публично казнить, дабы негодным рабам был дан урок не противиться воле фараоновой, ибо только она дарует миру истинный порядок и процветание. Операцию назвать… - фараон немного пожевал губами, - Как мы там ее планировали назвать?..
        - «Шу и Сехмет», о великий! - пискнул писец.
        - Верно, «Шок и трепет», - повторил глуховатый фараон. - И вот что. Возьмешь у хранителя мешок золотых, чтобы свиньи, едящие у меня с руки, в своих говорящих ящиках объяснили черни, что война в Вавилоне есть война за свободу и демократию. - Произнеся слово «демократия», фараон скривился, словно разжевал черного таракана.
        - Для этого следует дать им заранее заготовленные…
        - Уже все сделано, о повелитель! - поклонился писец.
        - Покажи.
        Юнец вскочил и развернул перед фараоном длинный папирус.
        - Тут для «Би-би-Си», это для «Си-Эн-Эн»… - торопливо забормотал он.
        Фараон близоруко прищурился, явно не разобрал написанное без очков и величаво махнул рукой:
        - Я доволен тобой. Можешь идти.
        Пятясь вертлявым задом, юнец поразительно быстро выскользнул из камеры. Забытый Ленин заерзал на краешке саркофага. Он бы с удовольствием последовал за писцом.
        - Ну что, Ич? - обернулся к нему фараон. - Считаешь меня исчадьем тьмы? Демоном, сеющим разрушение. Так? Отвечай - не бойся. Клянусь Ра, что твоя откровенность ничем тебе не грозит.
        Терять было нечего. Позорное разоблачение не оставляло ровно никаких надежд.
        - Да, товарищ Хуфу - считаю! - с отчаяннной храбростью нежильца выпалил Ильич.
        Фараон не удивился.
        - Я так и думал. А почему?
        - Потому что мир, который вы хотите восстановить, не имеет исторического права на существование. Потому что единственно правильный путь широких народных масс - это диктатура пролетариата.
        - Первое слово мне нравится. Что оно означает?
        - Безграничная власть.
        - Диктатура. Хорошее слово. Сильное. Надо его запомнить. А второе?
        - Неимущие, от латинского proletarius.
        Фараон улыбнулся. Улыбнулся, как с раздражением отметил Ильич, той снисходительной улыбкой, которую взрослые адресуют обгадившимся пухлоногим младенцам.
        - То есть ты, Ич, считаешь, что безграничная власть черни может привести мир к процветанию?
        - Да.
        - Тогда мне ясно, почему твоя империя превратилась в прах.
        Ленин опешил.
        - Ты не знал? - искренне изумился Хуфу, увидев его смятение. - Да, она развалилась. Твоей империи больше нет, вождь. Она просуществовала всего семьдесят смешных лет. А моя процветала - тысячи. Но какая разница: тысячелетием больше, тысячелетием меньше. Все империи на земле отличаются только сказками, которые мы рассказываем своим рабам. Рабам нужны сказки, иначе они хиреют. Вы в своей диктатуре пролетариата называли эти сказки мечтой.
        Ленин молчал, переваривая сказанное: весть о крахе СССР сразила его наповал. И потом: то, что его в свое время назвали кремлевским мечтателем - еще куда ни шло. Но кремлевским сказочником - это уже не лезло ни в какие ворота.
        - Я не понимаю, почему ты упорно пытаешься идти против меня, Ич, - продолжал фараон, пощипывая жидкий конец своей накладной бородки. - Даже последнему глупцу ясно, что твой путь - следовать за мной, положившись на проверенную временем мудрость мою. Ведь именно так ты поступал, когда был живым.
        - Я?! Следовал? Что вы имеете в виду! - взвился Ильич.
        - Твою империю. Ничего нового ты не придумал и выстроил свою власть по точному подобию моей.
        - Демагогия! - возмутился Ленин. - Мы строили социалистическое бесклассовое общество. Без рабов и господ.
        - Ты жонглируешь словами, Ич, подобно фокуснику, развлекающему толпу на рынке, - возразил Хуфу. - Но я не толпа. А суть не меняется. Как бы ты не называл свою власть, при ней тоже были рабы и господа. Рабы по указанию твоему строили нечто великое и непонятное - такое же великое и непонятное, как моя пирамида. Я при жизни стал для своего народа богом, сыном Ра - и ты стал богом, сыном Маркса. Я желал, чтобы мое правление распространилось на весь мир. И ты хотел того же. Я приносил для осуществления своих желаний жертвы без счета. И ты делал то же самое. Твою кончину, как и мою, оплакивали публично, ибо, заставив рабов возводить великое и непонятное, ты наполнил их жизнь смыслом. Твое тело, как и мое, после смерти вскрыли, очистили от внутренностей и пропитали душистым бальзамом, чтобы души наши жили вечно. Наконец, ты, как и я, помещен в саркофаг и погребен в великой пирамиде. И после этого ты осмелишься утверждать, что между нами нет сходства? Признай очевидное, Ич, мы оба с тобой - пастухи Осириса! Зачем же ты связался с вавилонским халдеем?
        - Вы неверно истолковываете… - начал было Ильич, но Хуфу бесцеремонно оборвал его.
        - Халдей - олицетворение хаоса. Он существует по своим варварским законам и даже не имеет мумии. Мы с тобой - олицетворение мирового порядка. Запомни это, Ич! Скоро, очень скоро последний вавилонский маг будет отправлен туда, где уже пребывает его друг Авраам, возомнивший в гордыне, что он Моисей и что ему доступны семь казней египетских. Неужели ты хочешь последовать за ними?
        Ленин промолчал.
        - Ты говоришь много пышных и пустых слов о счастье для всего человечества, Ич, - продолжал фараон. - Но задумывался ли ты над тем, что движет человечеством в том,
        - Хуфу ткнул пальцем в закопченый потолок, - и в этом мире. Ответь мне, обладатель пяти ах!
        - В любом мире людьми, товарищ Хуфу, движет жажда социальной справедливости, - запальчиво ответил Ильич.
        - Вздор, - раздраженно отмахнулся фараон. - Все те же пустые слова. Страх! Вот что правит миром и движет живыми и мертвыми. Страх голода заставляет их трудиться, страх кануть в небытие - творить, страх смерти - верить. Верить, что в другой жизни они избавятся от страха, а значит от необходимости трудиться, творить и верить. Это суть человеческой природы. И это суть всех религий на земле. Что есть представление смертных о рае, Элизиуме, Ирие, Валгалле, небесах? Много еды и выпивки. Отсутствие жары и холода. Вечная праздность и бесконечные совокупления с полногрудыми девственницами. И радость, бесконечная радость от того, что он попал сюда, тогда как его сосед угодил к Анубису в задницу. Зверьки, - снисходительно заключил Хуфу. - Зверьки, которыми правят нехитрые инстинкты. Но зверьки полезные, поскольку силой своей веры, вызванной страхом, они породили все, что мы видим вокруг. Даже меня.
        - В каком, позвольте, смысле?
        - Я, как и ты, их творение, Ич. Это они мумифицировали мое тело и положили его в саркофаг, они разложили мои органы по канопам и воздвигли пирамиду. И ты хочешь сказать, что они сделали все это, удовлетворяя свою жажду социальной справедливости? Они сделали это из страха - что в противном случае я вернусь из загробного мира и воздам им. Для чего эти бинты? - Хуфу воздел вверх свои кисти. - Чтобы мне было не холодно? Нет, чтобы обездвижить меня. Обычай связывать своих мертвых по рукам и ногам, Ич, так же древен, как сама смерть. Почему мой саркофаг снабжен хитрым замком, который можно отпереть только снаружи? Это тоже сделано от страха: передо мной и потусторонним миром. И сделано еще в цивилизованной форме - все-таки мы египтяне. У других народов умерших обезглавливали, отрубали им головы, ломали шеи, повернув их лицом к земле, приколачивали тело гвоздями к погребальным доскам. Вот что заставляет людей вытворять страх. К чему эти надписи на моем саркофаге, радужно расписывающие прелести потустороннего мира, о котором писавшие не имеют не малейшего представления? Не знаешь. А я знаю. Чтобы задумав
вернуться, я прочитал их дешевый пиар - и отказался от своих планов.
        - А разве вы не собираетесь возвращаться?
        - Собираюсь, Ич. Но чуть позже. Мир нужно подготовить к моему возвращению.
        Странно, - слушая фараона вполуха, размышлял Ленин, - чего он со мной так долго цацкается? Зачем столько увещевает, вместо того, чтобы просто - чик, чик! - ликвидировать? Как того болгарина…
        Фараон словно проник силой мысли сквозь высокий нахмуренный ленинский лоб.
        - Людьми с пятью ах не разбрасываются, - веско произнес Хуфу. - Их мало и каждому в новом царстве уже отведена своя роль. Вот почему ты нужен мне, Ич. Делай свой выбор! И можешь передать вавилонскому магу, что у него больше нет родины.
        Глава 21. Трава забвения
        Той же ночью взволнованный до предела Ленин решился на самостоятельную вылазку к магу. Надо было сообщить о случившемся и понять, исчерпал ли Табия все свои ресурсы или у него имелся запасной план. Восстановив в уме манипуляции Шайбы возле барельефа, Ильич без труда проник в лаз и довольно быстро одолел ползком узкий проход. За пару метров до камеры он предусмотрительно замер и прокричал в гулкую темноту: «Товарищ Табия! Это я», чтобы маг с перепугу не предпринял к незваному гостю неосмотрительных действий.
        Ответа не последовало. И это при том, что от входа камеры тянуло сладковатым ароматным дымком. Была не была, - решил Ильич, прополз последние метры и кубарем вывалился из лаза. Встав с колен, он ошарашенно оглядел помещение. Освещенное тускло чадящей лампой, оно было полно дыма, который широкими лентами плавно перемещался туда-сюда, превращая египетскую погребальную камеру в русскую баньку по-черному.
        В углу камеры, привалившись спиной к стене, испещренной корявыми письменами, с закрытыми глазами сидел Таб-Цили-Мардук, сын Набу-аплу-иддина, потомок Син-или. Вид у мага был расхристанный. Из одежды на нем имелся лишь сползший на левое ухо остроконечный колпак. Хитон в звездах, увесистый посох с яблоком и давно нестиранная набедренная повязка валялись рядом в скверно пахнущей зеленоватой луже. Ильич брезгливо повел носом. Маг вздрогнул и приоткрыл один глаз.
        - А, это ты, - пробормотал он, с трудом ворочая языком. Не испытывая ни малейшего стеснения от того, что встречает гостя в костюме Адама, Табия потянулся рукой к кальяну, жадно затянулся и опять откинулся назад. Затем разверз уста и нехотя пояснил. - Трава забвения. Помогает общаться с тенями тех, чьи имена стерты вечностью. Тебе не предлагаю. Это для живых. Да и травы у меня мало.
        - Товарищ Табия, - начал Ильич, на ходу обдумывая как бы поделикатней, не травмируя и без того расшатанную психику мага, сообщить, что судьба его страны предрешена. - Я пришел сообщить, что ваша родина в опасности. Со дня на день она будет оккупирована интервентами, подвергнется аннексии и контрибуции. Что касается товарища Авраама, то, он, к несчастью…
        - Я все знаю, - вяло оборвал его Табия. - Ты как раз прервал мою беседу с Авраамом, ушедшим в мир теней.
        И маг опять припал к мундштуку из сильно пожелтевшей слоновой кости. В колбе, стоявшей от него шагах в трех, сердито зашипело и забулькало, словно во вскипевшем самоваре, и она исторгла новый ароматный клуб дыма. Ленин почувствовал, как его повело, замахал руками, разгоняя наваждение.
        - Э-э-э, весьма сожалею об утрате вашего горячего сторонника, павшего жертвой зверской расправы фараоновских опричников, - как можно сердечней сказал он. - Но я уверен, что умирая, товарищ Авраам твердо знал: дело, которому он отдал жизнь, не умрет, это дело подхватят за ним десятки, сотни тысяч, миллионы других рук.
        Несмотря на проникновенность некролога, Табия не отреагировал. Всегда живые черные зрачки халдея были туманны и устремлены в противоположную стенку с самым отсутствующим выражением. Не дождавшись ответа, Ленин продолжил свои провокационные намеки, стараясь вышибить мага из безразличного состояния:
        - Уверен, вы, как и я, считаете, что продолжение борьбы станет лучшим ответом Хуфу. В противном случае фараон может выполнить свои бесчеловечные обещания касательно Вавилона…
        - Он их выполнил, - ровным голосом отозвался Табия. - Время в мире живых течет много быстрей, чем здесь. Войска иноземцев, явившихся из-за океана, уже вторглись на землю моей родины. Многострадальный Вавилон опять залит кровью.
        На последней фразе голос последнего вавилонского халдея предательски дрогнул и он жадно припал к кальяну, сделав три-четыре глубоких затяжки подряд. Ленин, сдерживая раздражение, терпеливо пережидал эту процедуру.
        - И что же? Вы собираетесь спустить все мерзопакости фараону с рук?
        - Мне надо подумать, - медленно сказал маг, по-прежнему глядя мимо Ильича. - А ты мельтешишь и мешаешь. Я должен вспомнить один старый рецепт, хороший, проверенный рецепт, который заставит весь мир возненавидеть тех, кто живет за океаном. Они еще пожалеют, что пошли на поводу Хуфу и вторглись в Вавилон. Их зачатые в грехе матери проклянут день, когда возлегли на ложе, дабы дать жизнь своим сыновьям, а матери их матерей и праматери их мать…
        Ильичу вдруг показалось, что вавилонянин перешел на русский. Впрочем, поскольку в ходе пространной речи Табия делал все более долгие затяжки, его последние угрозы прозвучали совсем невнятно.
        - Это все архиважно, конечно, - едко заметил Ленин. - Но вы не слишком увлеклись делами живых? Нам с фараоном бы разобраться!
        Халдей молчал, глаза его были закрыты, лишь глазные яблоки, двигаюшиеся под морщинистой кожей, показывали, что обладатель их не так спокоен, как кажется.
        - Товарищ Табия!
        Маг не шелохнулся. Ильич нагнулся и протянул было руку, чтобы тронуть его за плечо, как вдруг веки вавилонянина резко затрепетали, а его хлипкое тельце словно подбросило вверх. Схватив посох, Табия отскочил к стене. Зрачки мага расширились, на губах выступила пена. Вытянув перед собой посох вперед яблоком, он прокричал кому-то невидимому:
        - Барра! Барра! Прочь, злой бог! Ступай в пустыню!
        После чего столь же неожиданно замолк и рухнул на пол. Вот до чего доводят наркотические вещества, - подумал шокированный этим припадком Ильич. - Ну, пугало огородное! Столько времени из-за него потерял, а все без толку.
        Сокрушенно покачав головой, он отступил к лазу, однако перед тем, как скрыться в черном проеме, последний раз глянул на Табию. Тот спал сном младенца и обиженно дергал носом во сне.
        Глава 22. Сорок два на капремонте
        Напряженно вглядываясь в густо-размазанную перед носом, черную, как гуталин, темноту, Ильич возвращался знакомым коридором. Неожиданно впереди забрезжил тусклый зеленоватый свет. Ленин замер и, прилипнув спиной к шершавой стене, весь обратился в слух. В привидения он не верил, а вот напороться на фараоновских прихвостней было вполне реально.
        Минут пять ничего не происходило. Затем кто-то кашлянул и послышалось приглушенное бормотание. Разобрать слова было невозможно, но, судя по интонации, бормочущий казался чем-то сильно недоволен.
        Любопытство взяло верх над осторожностью. Шаря рукой по стене, Ильич сделал пять мелких шагов навстречу странному свечению, а потом его ладонь провалилась в пустоту. Странно! Он не раз ходил здесь с Шайбой и точно помнил, что боковых ответвлений не видел. Ситуация определенно требовала разъяснений. Готовый в любой момент отпрянуть, а если нужно, то и задать большевистского стрекача, Ильич осторожно заглянул за угол.
        Впереди, метрах в пяти он обнаружил вход, завешанный ветхим покрывалом. Через его многочисленные дыры и пробивалось то слабое неровное мерцание, которое привлекло ленинское внимание. Согнувшись, Ильич расшнуровал и снял туфли, взял их в руки и, прокравшись с грациозностью фараоновой кошки к покрывалу, прильнул к одной из дырок.
        От удивления у Ленина отпала челюсть. В центре просторной погребальной камеры, освещаемой ядовито-зеленым лампами, стоял его детский кошмар. Тот самый хомо сапиенс неандерталенсис из учебника естествознания со страницы 124. Ошибки быть не могло. Ильич сразу узнал эти оттопыренные уши, тяжелые надбровные дуги, туповатый взгляд природного дегенерата. Неандерталец что-то ритмично жевал, время от времени пуская себе на грудь, поросшую редкой седоватой шерстью, клейкую слюну. Туго затянутый на шее галстук от костюма составлял всю его одежду.
        За неандертальцем находился стол из белого известняка, над которым суетились, раскладывая медный допотопный хирургический инструментарий, двое наглухо обритых египтян в коротких прозрачных распашонках, просторных кожаных фартуках, опоясывающих их бедра до мускулистых икр, и в кожаных сандалиях в тон.
        - Готово, Эхнатон, - гулко обронил египтянин повыше и постарше. - Веди его. Пора начинать.
        Тот, кого назвали Эхнатоном, подошел к неандертальцу и настойчиво потянул его за галстук. Не тут-то было. Неандерталец зарычал и попытался тяпнуть коротышку за руку. Получив в ответ увесистую затрещину, он обиженно залопотал и смирился.
        Египтянин подвел его к столу, усадил на край и сунул в рот какие-то сухие и тонкие желтые ломтики. Испустив довольное звериное «Вау!», неандерталец громко захрустел, заталкивая ломтики подальше в рот и с чавканьем обсасывая пальцы. А Эхнатон взял со стола отполированное медное зеркальце на цепочке и принялся ритмично раскачивать из стороны в сторону перед самой физиономией сидящего. Неандерталец еще немного подвигал мощными челюстями и замер, завороженный зеркальными бликами.
        - Твои веки тяжелеют. Тело наливается усталостью, - забубнил Эхнатон. - Тебе хочется спать…
        Гипноз, - сообразил Ильич и подавил зевок, так как загробный голос Эхнатона действительно навевал дрему. На неандертальца гипнотические заклинания подействовали еще сильней: он сначала лег на стол, нелепо раскидав неуклюжие руки и ноги, затем и вовсе повернулся на бок, свернувшись калачиком.
        - Давай, Шери! Он спит.
        Высокий египтянин торопливо извлек из кармана фартука здоровенные щипцы и шагнул к уснувшему. Вдруг неандерталец встрепенулся, рывком уселся на столе и отчетливо произнес, обращаясь к стенке: «Май нэйм ис Джордж. Ай вос борн ин Тэксас».
        - Тьфу, - сплюнул в сердцах Эхнатон. - Придется по старинке.
        Не спуская глаз с подопечного, он нащупал под столом гигантский, обмотанный тряпками деревянный молот на длинной ручке, обошел неандертальца со спины и с силой обрушил снаряд ему на макушку. Бедняга крякнул и обмяк. Шери тут же подскочил, ловко надавил неандертальцу за ушами - и черепная коробка откинулась с мелодичным щелчком. К немалому удивлению Ильича внутри оказались не мозги и даже не абсолютная пустота, а золоченые пружинки, диски и шестеренки: ни дать ни взять музыкальная шкатулка его детства.
        Шери принялся деловито копаться в распахнутой голове, то и дело хмыкая.
        - Ну, конечно! - воскликнул он удовлетворенно и извлек из черепной коробки нечто, похожее на вилку. - Опять закоротило. Отсюда и накладка.
        - Что он брякнул на этот раз? - поинтересовался Эхнатон, подавая напарнику пинцет.
        - Снова перепутал инфляцию с девальвацией?
        Шери раздраженно махнул рукой.
        - Если бы!
        - АТЭС с ОПЕК?
        - Хуже! Австралию с Австрией. А потом стал у всех на глазах ломиться в закрытые двери. Главное, никто бы ничего не узнал, если бы не эти гиены папируса и свиньи говорящего ящика, которых подкармливает наш фараон, да продлится его правление еще тысячу тысяч лет!
        - И что же Божественноликий?
        - Сказал, что еще раз такое повторится - и нас с тобой скормят крокодилам. А мы-то чем виноваты? Ведь этого сорок второго жрецы собрали, когда мы с тобой еще лежали в колыбели. Неудивительно, что теперь он такое выдает, будто с колесницы свалился. Иблис! - вдруг выругался Шери. При попытке установить пружинку на место он, видимо, случайно разжал пальцы, и она с характерным «бзиньк» улетела в темноту.
        - Дерьмо гипопотама, - в сердцах сплюнул на пол и Эхнатон. - Теперь придется до утра ползать. Кажется, вон там, у входа…
        Взяв со стола зеленый светильник, он направился к занавеске. Ильич весь сжался. Отступать было поздно. Египтянин стоял так близко, что услышал бы любое движение. К счастью, он быстро обнаружил пружину и вернулся к столу со словами:
        - Ты прав, брат, сорок второго-младшего давно пора менять. Он намного глупее старшего. Вот только на кого?
        - Да хотя бы на того эфиопа, что пылится у нас без дела в хранилище. Очень качественно сработан. И выглядит хорошо: черный, блестящий, с харизмой.
        - Он не эфиоп, - возразил Эхнатон. - Он из Кении.
        - Да какая разница? Лишь бы повиновался указаниям и выполнял четко то, что нужно Великому и Светозарному.
        - Возможно, это мысль, - задумчиво сказал Эхнатон, помогая Шери закрыть черепную коробку. - Надо хорошо подумать и все просчитать. Но сорок второму все равно придется еще какое-то время поработать. Попробуем?
        - Давай.
        Шери щелкнул неандертальца по носу. Тот открыл глаза и сел.
        - Здравствуйте, мистер президент! - громко и отчетливо, как глухому, сказал ему Шери.
        Неандерталец вытянул губы трубочкой на манер удивленной макаки и обиженно залопотал.
        - Так, ясно. Открывай.
        Парочка в кожаных фартуках начала все свои манипуляции с черепной коробкой заново, даже не потрудившись погрузить ее обладателя в сон. Ильич с двойственным чувством наблюдал, как бедолага сидит, глядя немигающим взглядом в пол, а из головы у него торчат проводки и винты с пружинками. Ведь когда-то он сам был таким же покорным манекеном в руках Збарского и Воробьева.
        - Вот здесь подкрути. Видишь? И здесь, - командовал Шери. - А сюда вставим в качестве проводника полоску золота. Затянул? Ладно, сейчас проверим его по ключевым словам.
        Не захлопывая крышку, парочка опять подступилась к неандертальцу с разговорами.
        - Ирак, - произнес Шери.
        В голове у испытуемого что-то зажужжало.
        - Подожди, нагреется, - шепнул Эхнатон.
        - Ничего, если готов, то готов, - отмахнулся Шери. И повторил громче. - Ирак!
        Неандерталец выпятил подбородок, расправил плечи и, сильно сглатывая окончания, произнес по-английски:
        - Я с гордостью хочу пожать руку этого храброго иракца, чью руку отрезали во времена Саддама Хусейна!
        - Ладно - сойдет, - буркнул под нос Шери. И отчетливо, чуть ли не по слогам, произнес. - Сво-бо-да и де-мо-кра-тия!
        - Ирак испытывает сильную нужду в харизматичном народном лидере, каким был для ЮАР Нельсон Мандела. Я слышал, кто-то спросил: а где Мандела? Я отвечаю: Мандела мертв, потому что Саддам убил всех Мандел, - с готовностью отозвался сидящий.
        - Ага! - Шери ткнул неандертальцу в голову отверткой и что-то подкрутил. - Идем дальше. Исламский терроризм!
        - Наши враги изобретательны и имеют большие возможности - и мы тоже. Они ищут способы навредить нашей стране и нашему народу - и мы тоже, - загундосил сорок второй.
        - Во имя Амона да заткни этого идиота, - с досадой процедил Эхнатон. - Механизм вышел из строя, его уже не починить.
        - Я только хочу… - начал было Шери.
        - Я хочу, чтобы вы поприветствовали Кэрен, она такая же простая техасская девушка, как и я, - энергично встрял неандерталец.
        Взяв молоток, Эхнатон вторично обрушил его бедолаге на голову. Тот рухнул. Оба египтянина забегали вокруг стола, громко ругаясь, и Ленин воспользовался этим шумом, чтобы на цыпочках удалиться.
        Глава 23. Сея панику над миром
        Однако ночь сегодня явно не задалась. Едва Ленин вынырнул из бокового коридорчика и остановился, чтобы обуться, как вдали послышалась чеканная гулкая поступь - словно в движение пришел гигантский метроном. «Патруль!» - сообразил Ильич, замерев на одной ноге.
        Ах, как скверно! Что делать? Вперед было нельзя. Сбоку в любой момент могли объявиться Шери с Эхнатоном, закончившую свою возню с испорченным механизмом. Оставалось одно - отступить к камере Табии. Даже хорошо, что маг спит, можно спокойно переждать, пока обход завершится. Периодически оглядываясь и проверяя, нет ли хвоста, Ленин заспешил обратно с туфлями в руках, готовый в случае надобности пустить это самодеятельное метательное оружие в ход. В лаз он влетел уже как к себе домой и, вихрем проносясь по нему на четвереньках, мельком подумал, что благодаря этим вынужденным гимнастическим упражнениям незаметно вернул себе физическую форму времен брюссельской эмиграции.
        Странное дело: из камеры Табии больше дымком не тянуло. Зато оттуда доносился самый неожиданный для погребальных мест звук - веселое журчание. Поэтому Ильич сначала осторожно просунул голову и только потом рискнул поставить на пол ногу в посеревшем от каменной пыли носке.
        В помещении все разительно переменилось. Никакого дыма и в помине, наоборот, в комнате веяло прохладной свежестью, словно открыли невидимую форточку в незримый сад. Вавилонянин был уже на ногах, одет, опрятен, бодр и всецело поглощен странным занятием. С перекошенным от злости лицом маг стоял посреди помещения и справлял малую нужду на гигантскую - в полтора его роста - кучу зеленых банкнот, аккуратно перетянутых банковскими лентами. «Да это же доллары», - узнал Ленин.
        - Я мочусь на тебя, зловонный хаваль! - хрипло шептал Табия, яростно поводя струей. - Пусть язвы проказы пристанут к тебе и твоему потомству навек. Пусть, усевшись однажды на дырявый ковер раздумий и засунув в свой поганый рот вонючие пальцы удивления, ты подавишься ими. Пусть все узнают, что ты сын не Ра, а ибн шармута. Пусть струпья…
        Ильич демонстративно вздохнул, но Табия, занятый тем, где именно разместить ему струпья на теле врага, похоже, не услышал. «Чудит старик, - подумал Ильич. - Возраст все же сказывается. Это прескверно: хоть он и шут гороховый, но мог бы еще в нашем деле пригодиться».
        Между тем Табия, так и не определившись со струпьями, в сердцах сплюнул и с неожиданной для его хилого тела силой пнул ногой денежную кучу. Ильич, прислонившись к стене, начал надевать туфли и маг обернулся на шорох.
        - Ага, это ты, вождь! - торжествующе сказал он. - Хорошо, что ты вернулся. Я восстановил в уме старинный рецепт и собираюсь ответить главному шапи-кальби так, чтобы его перекосило в его смрадном саркофаге. Хочешь это видеть?
        Ильич кивнул.
        - Тогда садись и замри. Я буду вызывать демона паники.
        - Паники? - недоуменно переспросил Ленин.
        - Паники, - подтвердил Табия. - Власть шапи-кальби в мире живых держится на вере смертных в зеленые бумажки. Если пошатнуть эту веру, фараон не сможет больше влиять на тот мир.
        Ленину объяснение показалось сплошной бессмыслицей, но он не стал переспрашивать, благоразумно решив сначала понаблюдать. Запахнув балахон, Табия подошел к куче долларов, взял несколько пачек, сложил их в стороне шалашиком и, щелкнув пальцами, высек несколько крупных искр. Одна из них упала на шалашик - и через секунду он уже пылал, радуя глаз праздничными желтыми, красными и синими всполохами. По камере разнесся запах жженной бумаги и типографской краски.
        Вскоре процесс вызова демона прибрел неумолимую логику конвейра. Табия хватал из кучи новую пачку, срывал банковскую упаковку, прицельно плевал на долларовые купюры и с заклинаниями швырял в огонь. Заклинания эти ни разу не повторились: Табия то грассировал на европейский манер, то переходил на азиатские щебечущие звуки, то изъяснялся, словно араб, гортанно и отрывисто, то бормотал, точно скандинав, заунывно и длинно. Казалось, из уст халдея звучат фразы на всех языках мира.
        Костер становился все выше. Ильич, завороженный огнем и голосом мага, впал в некое оцепенение. Ему грезились раскаленные бочки, пылающие бревна на улицах Питера, возле которых, безбожно матерясь и бесперебойно чадя махоркой, отогревались революционные матросы и красноармейцы в буденовках.
        - Так приди же, ненасытный Доу-Джонс! - вдруг с силой выкрикнул Табия, бросив в костер щепоть чего-то на редкость едкого. - Приди, дабы я мог насытить тебя!
        Пламя колыхнулось, и, льстиво лизнув ноги мага, взметнулось под самый потолок. По комнате прошла тяжелая волна силы. Воздух завибрировал, а затем будто загустел. Оробевшему Ильичу отчетливо послышался чей-то хриплый вздох, после которого с легким шипением (похожим на то, которое издает карбид, брошенный в воду) в пламени проступила гигантская, метра на три, фигура загадочной рептилии.
        Ильича сковал многовековой, передавшийся от пращуров страх перед динозаврами. Он даже зажмурился от острого желания оказаться как можно дальше отсюда, в своем уютном московском саркофаге. Однако через пару секунд Ильич собрал волю в кулак и открыл один глаз, чтобы рассмотреть демона. Тем более что зрелище стоило того.
        Больше всего тварь, покрытая липким вонючим потом, походила на разжиревшего крокодила с холодными, как у акулы, глазами. На голове его почему-то красовался цилиндр, в треугольных зубах была зажата сигара, а в складках обвисшей пупырчатой шеи угадывалась «бабочка». Стоя на мощных задних лапах, тварь дрожала на манер студня, то выпячивая, то вбирая в себя переливающееся радужное брюхо. Неожиданно она выплюнула сигару, рыгнула, обдав Табию пенообразной слюной, и рухнула плашмя на пол, с тем чтобы через секунду с рычанием вновь подняться на дыбы. На фоне вздыбленной фигуры демона крошка-маг смотрелся и вовсе карликом.
        Ильич почувствовал, как фантомный мочевой пузырь вновь инстинктивно сжался от испуга.
        - Не бойся, - не оборачиваясь, обронил Табия, почувствовав ленинский страх. - Доу-Джонс не нападет: он в моей власти.
        Вавилонянин дружески похлопал демона по брюху и тут же принялся брезгливо вытирать ее о халат. Тварь, не вняв ласке, опять тяжело рухнула на пол.
        - Не бойся, - повторил Табия. - Доу-Джонс всегда то падает, то поднимается. Это его привычное состояние. Но мы сделаем так, чтобы он поднялся нескоро. На! - Халдей взял пачку долларов и запихал ее в пасть распластавшегося на полу чудовища.
        - Ешь! Ешь досыта, ненасытный демон!
        Тварь довольно заурчала и принялась с хрустом перемалывать купюры. Акульи глаза подернулись зеленой поволокой, а сквозь кожу проступили загадочные письмена. Прищурившись, Ильич попытался разобрать их смысл, но ничего не понял. «EUR» - отчетливо обозначилось на коже демона, за этими буквами стремительно побежал быстро меняющийся ряд цифр, «GBP» - и снова цифры, в которых было много нулей и запятых. Друг за другом проследовали таинственные надписи «RUR», «SEK», «AUD»,
«JPY», числа уже мелькали так быстро, что зрачок просто отказывался их фиксировать. И снова объявилось уже знакомое, но по-прежнему непонятное «EUR». Вавилонская чертовщина, - решил Ленин.
        - Ешь, демон! Глотай! - Табия совал руку с банкнотами в пасть чудовищу уже по локоть. - Но взамен ты исполнишь мое приказание.
        Завороженно глядящее на деньги чудовище кивнуло и уронило на пол голодную слюну. Подскользнувшись на этом плевке, Табия механически затолкнул в пасть демона порцию тысяч на тридцать. Тот довольно заурчал. Ильич беспокойно покосился на стремительно тающую груду зелени.
        - Товарищ Табия! А достаточно ли тут пищи для вашего питомца?
        - Достаточно, - беспечно отмахнулся маг. - К тому же он питается не столько деньгами, сколько страхом их потерять. И этот страх заражает всех обладателей зеленых бумажек. Но хватит разговоров, вождь! Я начинаю заклинать.
        Маг очертил вокруг безостановочно жующего демона круг со звездой и воздел обе руки вверх.
        - Внимай, Доу-Джонс! - Тварь моментально замерла в стойке гончей, готовой хоть сейчас броситься за зайцем, чтобы разорвать его на мелкие кровавые клочья. Рисуя руками перед крокодильей мордой замысловатые фигуры, маг гнусаво затянул речитативом. - Над финансовой системой кризис тучи собирает. Доу-Джонс над ними реет, сея панику над миром…
        Демон внимал, раскачиваясь в такт с вошедшим в раж Табией. Тени вавилонского халдея и подвластной ему твари суетливо метались по стенам.
        - Ввергни нечестивых приспешников шапи-кальби в инфляцию и девальвацию! - выкрикнул Табия. Тварь послушно рыкнула и маг скормил ей еще одну пачку. - Вынуди содрогнуться все биржи от Нью-Йорка до Токио! Обрушь их поганые котировки. Сотри в прах фьючерсные сделки и иссуши ипотеку. Сделай неликвидным все, до чего сможешь дотянуться! Разори всех обладателей зеленых бумажек так, чтобы Великая депрессия показалась им временами счастья и процветания. Лети, Доу-Джонс. На биржах тебя ждет много вкусной еды, гораздо больше чем здесь. Я чувствую, как рубашки менял прилипают к их спинам, потным от страха невосполнимых потерь. Заставь колотиться их жадные сердца!
        Демон заревел, оторвался от пола и, заглотнув в один присест остатки денежной кучи, исчез в бушующем пламени. В помещении сразу стало тихо, только очень душно. Халдей устало утер пот с лица.
        - Ну а теперь посмотрим, надолго ли хватит у презренного Хуфу зеленых бумажек для войны в Вавилоне.
        Ильич, несказанно довольный исчезновением Доу-Джонса и счастливым окончанием магического сеанса, собрался уходить, тем более что патруль наверняка завершил обход. Но тут в ленинскую голову пришла удачная мысль и он звонко шлепнул себя по лысине.
        - Чуть не забыл! Товарищ Табия, у меня к вам просьба.
        - Говори, вождь, - чувствовалось, что маг потерял много сил: голос его опять стал тих и шелестящ.
        - Возможно, нам понадобится использовать ваше убежище в качестве э-э-… складского помещения, - туманно сказал Ленин.
        - Зачем? - не понял маг.
        - Предположительно мы будем хранить тут предметы, которые помогут в нашей борьбе против Хуфу и его клики, - еще более неопределенно растолковал Ильич. Конкретнее вавилоняну знать было незачем.
        Но магу достаточно было услышать ненавистное имя.
        - О чем ты говоришь, вождь! Если нужно, я дам вам пять, шесть, десять таких помещений. Лишь бы шапи-кальби не оставили о себе и воспоминания на земле.
        Табия поднял с пола обслюнявленную Доу-Джонсом, случайно уцелевшую долларовую купюру, извлек из недр своего балахона толстое длинное шило и с садистским выражением лица медленно и с явным наслаждением проткнул глаз на нарисованной пирамиде. «Вот так… - мстительно шептал маг. - Вот так…»
        Глава 24. Аксиома революции
        Шайба одиноко сидел за выщербленным гранитным столом и грустил.
        - Все! Кирдык, Вован! А бизнес наш накрылся медным тазом, - он поднял на Ленин красные, словно песком засыпанные, глаза, и стало ясно, что уголовный крепко навеселе. - Ну че стоишь, загадочный как ребус. Садись, последнюю заначку пить будем.
        - Что стряслось, товарищ Шайба? - сухо осведомился Ильич. Он терпеть не мог пьяных разговоров и всей той пошлой глупости, которую они обычно тянут за собой.
        - Что стряслось, что стряслось - СССР обоссалось, - с горькой ухмылкой передразнил его уголовный. - А то ты не в курсах! План твой - не проканал. Ассириец на понтах, меряется с козлорылым, у кого длиннее. Ну а пока они будут мочить друг друга фаерболами, лавочка на тот свет закрыта. Других концов у меня нет. Так что готовься: жить будем скучно, жить будем бедно.
        Он поднял увесистую серую чарку, налитую до краев, чокнул ею с силой о вторую, стоящую на столе, опрокинул добрую половину порции в рот и опять погрузился в мрачную задумчивость. Ленин с досадой опустился на лавку напротив. То, что уголовный впал в упадочнические настроения, было решительно некстати. Именно сейчас, когда его помощь так необходима! Под ногами кувыркнулась и с глухим звоном покатилась по каменному полу пустая бутылка. Шайба опустил под стол еще одну и начал хмуро терзать татуированной рукой серебристую пробку третьей.
        - Не время предаваться унынию, товарищ Шайба, - бодро сказал Ильич и отодвинул в сторону щедро выделенное ему спиртное. - Тем паче в тот момент, когда мой план по свержению фараонизма вступил в решающую стадию.
        Шайба, который как раз отправлял в рот новую порцию водки, поперхнулся и зашелся в отрывистом злом кашле.
        - Ты че, Ильич, на ухо хромой? Я же тебе русским языком говорю: накрылась контора. Варки - не будет. Даже коротенькой малявки на волю не кинуть, пока Ассириец козлит.
        - А причем здесь, собственно говоря, Ассириец? - хитро прищурился Ленин.
        - Как причем, - опешил Шайба. - Он же наш единственный канал.
        Ленин, не в силах больше сдерживать нарастающего возбуждения, вскочил и начал мерять шагами камеру:
        - Товарищ Табия - не канал, а разменная монета. Он не более чем попутчик: нужный, полезный, но попутчик до первого поворота. А попутчиков в нашем деле жалеть не приходится.
        Шайба недовольно крутил головой, стараясь удержать его в поле зрения, но Ильич с каждой новой фразой лишь убыстрял свой ход.
        - Революция дело тяжелое, ее в беленьких перчатках, чистенькими руками не сделаешь! - скороговоркой назидательно выговаривал он. - С самого начала я отводил этому временному союзнику роль фактора, отвлекающего на себя силы Хуфу и его приспешников. Не думаете же вы, товарищ Шайба, что я всерьез собирался делать ставку на всяких вавилонских фигляров и иудействующих бундовских богоискателей?
        На последних словах Ленин остановился, выгнул грудь по-петушиному и сунул руки подмышки. Шайбе, до тошноты знакомому с этим жестом по фильмам, которыми была напичкана его пионерская юность, вдруг показалось, что Ленин тоже их смотрел и теперь копирует исполнителей собственной роли, причем копирует хреново. Он подозрительно сузил глаза и оглядел Ильича с ног до головы:
        - Я чего-то не догоняю. Ну, стравил ты Ассирийца с козлорылым. Ну, будут они глотки рвать друг другу. А нам какой с того интерес?
        Ленин этой вспышки неприязни словно бы не заметил.
        - Своей активностью товарищ Табия связывает фараону и его клике руки, - терпеливо разъяснил он. - Значение их драчки трудно переоценить. Она дает нам время собраться для окончательного и решительного удара, чтобы воткнуть штык в мягкое подбрюшье рабовладелия. И не просто воткнуть, но энергично провернуть его там мозолистой пролетарской рукою!
        Шайба откинулся на лавке назад, дернул золотую цепь на толстой шее и поглядел на Ильича с пробудившимся интересом.
        - А ты, как я погляжу, мастак в подбрюшье ножиками тыкать. Только их еще достать надо, ножики эти. А где ты их, Володя, без Ассирийца достанешь?
        - Будут и ножики, и кое-что посущественней, - заверил Ленин. - Есть товарищи, для которых мой партийный авторитет не пустой звук. И эти товарищи готовы положить свои возможности на алтарь революции.
        - Смотри, чтобы они тебе на алтарь чего другого не положили, - буркнул уголовный.
        - Вон как ты на сходняке глотку драл. И что? Потянулась к тебе братва? Да и товарищей твоих красноперых я что-то не наблюдал. Один я как мудак в ладоши хлопал.
        Резонный этот вопрос Ильича в тупик не поставил ни на секунду.
        - Прежде чем объединиться, товарищ Шайба, надо решительно размежеваться! - с энтузиазмом воскликнул он. - Это аксиома революции. Нам нужно было закинуть пробный шар, оценить степень подготовленности масс, чтобы потом переходить к агитационной работе на местах. И этот шар успешно закинут. Обозначилось предельно ясно, что следует обещать каждой, отдельно взятой группе, чтобы она поверила в наше дело и пошла за нами навстречу своей мечте.
        - Красиво излагаешь, - процедил сквозь зубы Шайба. - Ладно, с бакланами мы, допустим, разберемся. А вот что это за «товарищи» у тебя нарисовались «с возможностями». Давай колись! А то интересная шняга: Ассириец был у нас общий, а
«товарищи» - чисто твои. Не по понятиям как-то. Или ты без меня вариться решил?
        - Очень своевременный вопрос, - одобрил Ильич. - Это товарищи из Индии, которые по собственному почину протянули нам руку братской помощи. Их возможности и уровень подготовки значительно превышают возможности товарища Табии. Что касается имен, то их я пока не называю исключительно из соображений конспирации.
        И, наклонившись к сидящему Шайбе, Ильич прошептал ему в ухо однажды услышанную в той и так удачно пригодившуюся в этой жизни фразу:
        - Даже у саркофагов есть уши!
        Шайба напрягся, медленно обвел камеру тяжелым взглядом и вроде с Ильичем согласился. Только спросил отрывисто:
        - Сведешь?
        - Всенепременно! Но в нужное время и в нужном месте.
        - Лады, - немного успокоился Шайба. - Заметано. Теперь давай о бабках. Активистов твоих надо подогреть. В смысле, простимулировать материально.
        - Есть люди, для которых служение идее важнее материального, - с нажимом сказал Ильич.
        - Оно конечно, лохи всегда найдутся, - согласился уголовный. - Но даже если сами они за труды ничего не просят, без бабок не обойтись. За оружие башлять придется. Здесь Брюса Ли нет, чтобы с голыми руками на свинорезы кидаться.
        - Отчего же - с голыми? Мы эти руки вооружим самым новейшим вооружением, которое закупим в нужных количествах у капиталистов! - убежденно произнес Ленин. - И в этом проявится историческая справедливость. Оружием одной хищнической формации мы уничтожим другую, породившую ее.
        - Ау, Вовчик! С кем ты сейчас разговариваешь? Бабло на пушки, говорю, где возьмем? Я пустой.
        Ильич коротко хохотнул и сильно потер виски ладонями. В минуты борьбы, когда все складывалось, как он задумал, напряженная работа мысли всегда отзывалась некоторой головной болью, с которой, впрочем, он давно свыкся. Понизив голос, Ленин сказал:
        - Есть такой испытанный, хорошо себя зарекомендовавший большевистский прием -
«эксы». Вам ничего об этом в школе не рассказывали?
        Глава 25 Тайна глаза фараона
        Заложив руки за спину, Ленин прохаживался перед покоями фараона вдоль тяжелых портьер, украшенных прелюбопытными пикантными сценами из жизни Исиды. Сквозь плотную фактуру ткани просачивался заунывный звук, не поддающийся точной идентификации.
        Сначала Ленин этого звука не замечал, прикидывая, какие именно уступки выторговать у Хуфу взамен на согласие сотрудничать. Но вскоре тоскливые ноты ввинтились в самую глубину черепной коробки и стали мешать думать. Присев на корточки, он протянул руку, чтобы поддеть портьеру снизу - и тут за спиной раздался жуткий грохот. Нарисованные двери распахнулись и в помещение въехала грубо сбитая повозка на выщербленных каменных колесах, которую с натугой толкали перед собой трое здоровенных черных охранников. Наклонив к полу буйволиные шеи, они даже не заметили сконфуженного вождя мирового пролетариата, восседающего в позе орла.
        Портьера распахнулась сама собой, обнажив интригующую картину. У бамбукового шеста, воодруженного посреди фараонских покоев, сладострастно извивалась высокая тощая женщина в бинтах, которая из всех дамских достоинств могла похвастать лишь длинной, как у жирафы, шеей, увенчанной неприятно маленькой бритой головкой. Узкий таз ее со скрипом и треском ходил ходуном, выписывая затейливые вензеля. Рядом стояла вторая мумия женского пола и аккомпанировала танцовщице на длинной тростниковой дудке.
        Бесцеремонное вторжение не остановило артисток. Музыкантша повела дудкой вверх, издав ноту особой пронзительности и одновременно ухватила длиношеюю подругу за край бинта на высохшей ляжке. Фальшиво изобразив визгом смущение и поиграв шеей, словно цапля, заглатывающая лягушку, танцовщица начала кружиться с нарастающим ускорением, кокетливо открывая свои окаменелые прелести. Вот показался бурый изрытый живот, затем обнажилась ребристая, как радиатор, грудная клетка и две небольшие твердые кочки - очевидно, сами груди.
        Тот, кому все это безобразие предназначалось, в сторону тружениц шеста и не глядел. Расположившись по-домашнему за причудливо изогнутым столиком, Хуфу отхлебывал из дымящейся чаши и благодушно почитывал газетку, напечатанную на бумаге похабнейшего розового цвета. Охранники сдернули с повозки ткань, под которой оказались сильно потрепанные картонные коробки с надписью «Xerox», и с явным облегчением повалились на прохладные плиты.
        - Лис и Рыжий возвратили давний долг, о Светозарный! - уткнувшись носом в пол, сообщил один из них. - С процентами.
        - Хорошо. Оставьте и идите. Все уходите! - скомандовал Хуфу, отодвигая чашу. - А ты, Ич, отчего жмешься в стороне, подобно пугливому зайцу? Приблизься.
        Ленин деликатно выждал, пока обе женские мумии, подхватив с пола груды бинтов, пробегут мимо, и выступил из складок съехавшей вбок портьеры.
        - Если мы планируем работать сообща, товарищ Хуфу, - с упреком сказал он, - так уж будьте любезны, избавьте меня от формальностей, вроде прозябания в приемной.
        Оставив его слова без внимания, фараон осторожно выпрямил тощие ноги и направил их к повозке, столь нелепой среди пышного золоченого убранства камеры. Первая же картонная крышка легко поддалась, показав нутро, туго набитое зелеными банкнотами. Опять доллары! Почему не рубли, не франки, не марки, в конце концов?
        - Я хочу тебе кое-что рассказать, Ич! - сказал Хуфу. Он помолчал, подтянул к себе одну из денежных пачек, помял в забинтованных ладонях. - Операция «Птах» затягивается, но поиски будут продолжаться, пока не увенчаются успехом. Однако меня беспокоит ничтожное количество помощников, на которых я могу положиться. Те из них, кто послушны любым указаниям, глупы - а значит не способны ничего организовать. Те, кто умны, используют свой ум, чтобы воровать…
        - А где же ваши товарищи фараоны? - воспользовался моментом Ильич. - Давно хотел спросить, почему их не видно среди участников съезда? Ведь не один вы подверглись бальзамированию среди представителей многочисленных царских династий Египта.
        - Я их выдал, - неприятным голосом сказал Хуфу, пожевав сизо-коричневыми губами.
        - Кому?
        - Смертным. Ибо они не желали признавать очевидное - что восстановленное царство египетское должен возглавить именно я. Мной был начертан план, как вернуть освященное Ра мироустройство и распространить его на весь свет. Мое правление было самым благодатным и разумным из всех правлений от Раннего до Среднего царства. Наконец, главное: моя пирамида выше всех пирамид. Разве это не указывает прямо, кто из фараонов достоин взять бразды управления в свои руки? А они, словно глупые попугаи, твердили, что тоже являются сыновьями и дочерьми бога и требовали разделения власти. Но власть нельзя разделить. Как нельзя разделить само Солнце.
        - И где ваши товарищи теперь?
        - В музеях. Смертным, называющим себя археологами, было по моему указанию выдано точное местонахождение мумий фараонов и они сразу побежали их раскапывать. Теперь бунтовщики лежат в хранилищах музеев, мастерских реставраторов. Я запретил их ба покидать тела, милостиво позволив десятиминутную прогулку раз в день вокруг саркофага. Шаг в сторону - и их тела распотрошат во имя каких-нибудь исследований, мнимые цели которых внушат смертным мои жрецы. Если сыны и дочери бога в конце концов признают, что не являются равными мне, то им найдется применение в новом царстве. Если нет, имена их затеряются в веках.
        - Таким образом, бунт фараонов был подавлен в самом зародыше, но оставил вас, товарищ Хуфу, без соратников, - удовлетворенно заключил Ильич.
        - И оттого я так нуждаюсь в верных помощниках, которым благоволит сам Ра, - подтвердил Хуфу. - Ты умен и лишен корысти, и у тебя пять ах. Значит тебе нужна власть, одна только власть и никакие богатства не заменят ее. Я могу ее дать - в разумных пределах. Хоть Небмаатра и предостерегает меня…
        - Наплюйте ему в харю! - посоветовал Ленин. - Это обычное казенное пустословие, свойственное держимордам. В нем максимум беззастенчивости и минимум логики.
        - Небмаатра не склонен к пустословию, он предан мне, как кошка, - возразил фараон.
        - Просто он осторожен и бдителен. Людей у меня мало, но все они проверены на верность. Прежде было много недовольных. Оказавшись в загробном мире, кое-кто из рядов знати вообразил, что теперь можно позволить себе то, что на что они не решались при жизни - открыто высказывать недовольство деяниями фараона. У них даже вошла в обиход поговорка «Дальше пирамиды не пошлют».
        - И что вы с ними сделали? - с живым любопытством спросил Ленин.
        - А что бы ты сделал с ними, Ич?
        - Политических противников надо стирать в порошок!
        - Что ни говори, пять ах - это пять ах, - похвалил Хуфу. - Я так и поступил. После того, как мне донесли о тысячах недовольных, которые подтачивают мою власть, подобно термитам, замыслив немыслимое, мною было велено распустить слухи в мире живых, что мумии, перемолотые в пыль, - панацея от всех болезней. Едва весть о чудо-порошке пронеслась по свету, аптекари со всего света завалили Египет заказами. Они жаждали получить прах мумий, чтобы лечить с его помощью переломы и раны, нарывы и мигрени, чуму и геморрой, и эту как ее, - Хуфу раздраженно пощелкал пальцами, припоминая название, - когда лотос не поднимается…
        - Импотенцию, - подсказал Ильич название недуга, с которым был знаком не понаслышке.
        - И вот, пока мои враги в загробном мире плели интриги и вынашивали замыслы, к их телам в Долине царей направились феллахи с лопатами, кирками и мотыгами. Всех неугодных мне откопали, погрузили на пароходы и увезли прочь: в Европу и Америку. Тела их истолкли и изготовили порошки, мази, бальзамы. Праха было в таком избытке, что его добавляли в корм скоту. И теперь не будет преувеличением сказать, что всех противников я либо размазал, либо съел с потрохами, либо скормил свиньям. И, знаешь, Ич, я на этом неплохо заработал.
        Пошарив в нише, забитой ветхими папирусными свитками вперемешку с газетами, Хуфу достал порядком пожелтевший листок настоящей бумаги и торжествующе протянул Ильичу. Это оказался рекламный листок на немецком, датированный 1903 годом.
«Хотите сохранить свое здоровье и красоту? - бегло перевел Ленин. - Нет ничего проще. Фармацевтическая компания Германии F.Merck предлагает НАСТОЯЩИЕ ЕГИПЕТСКИЕ МУМИИ по цене 17,5 МАРОК ЗА КИЛОГРАММ!!!».
        Ильич припомнил цены 1903 года. Получалось действительно немало.
        - За килограмм, - повторил фараон, тыча пальцем, увенчанным золотым напалечником, в цену на бумажке. - А их вывозили десятками тонн!
        Ленин с трудом подавил приступ зависти. Он завидовал не сорванному фараоном кушу - отнюдь! Деньги для него всегда были не больше, чем средство для достижения цели. Но вот гениальность замысла и сухая рациональность исполнения действительно вызывали восторг. Подумать только - провести чужими руками грандиозную чистку рядов, расправиться одним махом со всей оппозицией, да еще пополнить благодаря этому госказну. У фараона определенно было чему поучитья.
        - Я готов взять на себя определенные участки работы, - твердо сказал Ленин. - Но для этого, товарищ Хуфу, вам придется ввести меня в курс дела поподробней.
        - Спрашивай, Ич. Я для этого и позвал тебя сюда.
        - Вот, скажем, ваше влияние в мире живых… Как далеко оно распространяется и каким способом поддерживается?
        Хуфу открыл зачем-то вторую коробку на повозке, затем третью - в них тоже оказались пачки с долларами, но все они почему-то не удовлетворили его. Лишь в пятой коробке он обнаружил нужное и, с хрустом содрав ленту, опоясывающую стопку, выудил небольшую купюру с надписью «one dollar».
        - Глупцы думают, что достаточно иметь много денег, и ты уже силен, - сказал он, протягивая бумажку Ильичу с таким величественным видом, словно предлагал ему ни в чем себе не отказывать. - Что сила денег в самих деньгах, потому что на них можно купить все или почти все, от еды до людей. Но это глупость. Сила моей власти не просто в деньгах, а именно в этих деньгах. А сила этих денег - в их тайне. Вот скажи мне, что ты видишь на бумажке перед собой?
        Ильич повертел доллар в руках, но ничего примечательного не увидел. Ну пирамида, потом что-то на латыни, но мелко - надо напрягать зрение, чтобы разглядеть.
        - Что ты видишь, Ич? - повторил фараон.
        Ленин, которого уже начинала бесить манера Хуфу задавать идиотские вопросы, чтобы потом на них умно отвечать, выразительно промолчал.
        - Ты видишь вечную пирамиду, - с ампломбом заключил фараон. - А над ней всевидящее око Гора. Вот оно! - он ткнул пальцем в парящий над пирамидой в облаке света глаз, заключенный в треугольник.
        - И что же?
        - Это мой глаз, - пояснил фараон, нежно смотря на рисунок. - Через него я могу видеть все, что происходит в мире живых. Стоит смертному взять в руки такую бумажку, и мне уже известно, где он находится, чем занят и что замышляет. Чем больше таких бумажек вращается по свету, тем шире моя картина мира. Тем больше у меня информации, а информация - это власть. Поэтому я потратил много времени, чтобы человечество на подсознательном уровне привыкло, что мой глаз сопровождает его всюду, что без этого глаза ему плохо, что чем больше этих глаз у каждого, тем лучше…
        - Но ведь доллар - всего лишь одна из валют капиталистов, - удивился Ленин. - Как же можно с его помощью контролировать всех живых?
        - Информация - это власть, - с удовольствием повторил Хуфу, - а твоя информация, Ич, устарела. Доллар давно покинул пределы государства, в котором был рожден, и это не валюта капиталистов. Это моя валюта! С ее помощью я сегодня глазаст настолько, что на планете нет места, куда бы я не мог заглянуть. Одно время, правда, были заминки с твоей страной, наблюдать за которой не давал Железный Занавес. Но он пал - и теперь я могу видеть самые затаенные его уголки. Были трудности и с Азией, однако они тоже разрешены по воле Ра. Теперь долларов на востоке так много, что я даже подумывал сделать око Гора более привычным для азиатов - раскосым. Однако через него было плохо видно и от этой мысли пришлось отказаться.
        Ильич с его богатым воображением живо представил мириады фараоновских глаз, пристально буравящих пространство, и ему стало не по себе. Возможности главы Страны Советов были не в пример скромнее. Он открыл рот, чтобы задать еще один архиважный вопрос, но не успел…
        Глава 26. Государство это кто?
        - Я не прошу милости, Светозарный! - лишенный своей извечной невозмутимости безбровый начальник стражи стремительно вошел в камеру и пал перед фараоном. - Вели развеять мой прах, вели стереть мое имя с гробницы, дабы душа моя была навеки предана забвению.
        Однако даже в таком униженно распростертом состоянии Небмаатра ухитрялся сохранять военную выправку. Казалось, что он просто прилег показать, как правильно выполнять армейскую команду: «Упал, отжался!».
        - Встань и говори кратко! - распорядился Хуфу.
        - Я принес тебе ужасную весть, - поднявшись, надтреснутым голосом доложил Небмаатра. - Потайная комната, в которой веками неприкосновенными хранились сокровища Египта, ограблена. Кто-то дерзнул ворваться туда и унести ряд ценных предметов. Похититель, к счастью, был один и не смог забрать много. Он даже выкинул на ходу кое-что ценное из награбленных сокровищ. Это свинцовый посох статуи бога Нефертума и серьги из магнитного железа, принадлежащие царице Хатшепсут.
        Ленин встрепенулся, но тут же постарался напустить на себя равнодушный вид, расстегнул пиджак и начал с великим старанием стирать с жилетки невидимое миру пятнышко
        - А что в это время делал поставленный тобой страж, Небмаатра? - с ледяным спокойствием спросил фараон. Но даже Ильичу от того спокойствия стало совсем неспокойно и он стал тереть жилетку еще усердней.
        Тоном, в котором изумление перемешивалось с некоторой долей уважения, начальник охранки ответил:
        - Стерегший сокровища лежит у распахнутой двери тайной комнаты. Кто-то пронзил его затылок остро заточенной ручкой от женского гребня с такой силой, что почти пригвоздил к полу, а потом связал, чтобы он не мог увидеть лица напавшего и помешать ему.
        - А как похититель обошел магические заклинания? - зловеще продолжал расспросы фараон. - Или, может быть, твои люди заранее просили жрецов Сета снять их, дабы облегчить задачу вору?
        Голос Небмаатры дрогнул от обиды.
        - Магические заклинания не были сняты, о Божественноликий! Прибыв проверить, как проходит охрана, и обнаружив, что стерегущий сокровища распростерт на полу лицом вниз, я сразу кинулся в раскрытую дверь, но даже не смог пересечь порог. Пришлось обратиться к жрецам Сета, чтобы они убрали заклинания. Лишь тогда я смог войти внутрь и оценить размеры утраченного.
        - Халдей? Халдей… Больше некому - раздумчиво сказал в потолок фараон. - Только он способен справиться с магией Сета, да так, чтобы этого не заметили жрецы. Но халдей не стал бы использовать нож и веревки - зачем! Вавилонский маг устранил бы стража, погрузив его в сон или заставив его забыть, кто он и зачем стережет эту дверь. Нож и веревка - деяния обычного смертного. Как этот смертный сумел снять магический запрет? Непонятно. Загадка шепсес анх!
        - У вас что-то пропало? - вежливо осведомился Ленин, подчеркивая свое бесспорное алиби на момент совершения «экса».
        Фараон обернул к нему бесстрастное лицо.
        - Это не должно беспокоить тебя, Ич, - заверил он. - Мы сейчас продолжим нашу беседу. А Небмаатра пока проведет расследование и не поздней, чем через три часа, назовет мне имя бесчестного вора, расхитителя гробниц.
        Бешено сверкнув стеклянными глазами в сторону Ильича, начальник стражи ушел, припадая на ногу сильней обычного. Было очевидно, что свое расследование он бы с удовольствием начал с пристрастного допроса собеседника Хуфу - и Ленин порадовался, что так вовремя пошел на сделку с фараоном
        - Я хотел спросить, - вернулся он к теме разговора, - а кто печатает все эти доллары? Неужели в вашем подземном царстве имеются типографские мощности, которые позволяют производить неограниченное количество столь полезных банкнот?

«А также листовок, прокламаций, массовых тиражей „Искры“», - мятежным вихрем пронеслось в ленинской голове.
        - Нет, - разочаровал его Хуфу. - Это делают мои слуги в мире живых, обитающие в ФРС.
        - В Федеративной Республике Советов? - оживился Ленин
        - В Федеральной резервной системе, - не понял его оживления фараон. - Видишь ли, Ич, отцы-основатели США, хотя это не предназначено разглашению, были моими младшими жрецами, посвященными лишь в первые две ступени.
        - А сколько их всего? - машинально спросил Ильич.
        - Считай: ровно столько, сколько ступеней на пирамиде.
        Ильич поднес доллар к носу и послушно пересчитал ступени. Их оказалось тринадцать.
        - Тринадцать ступеней посвящения, - подтвердил фараон. - Но отцам-основателям США больше двух ступеней для создания государства и не требовалось. Позже мы разработали набор приемов, упрощенных настолько, чтобы страной мог легко управлять даже искусственный механизм - такие в необходимом количестве изготавливаются в моих загробных мастерских. Центр истинной власти был перенесен мною в ФРС, туда и перешли младшие жрецы. Они придумали доллар, через который я наблюдаю за миром живых, и продолжают много трудиться, чтобы я мог видеть еще дальше, еще шире…
        В голове Ильича что-то щелкнуло и встало на место. Его гениальный логический ум моментально сопоставил все факты событийного калейдоскопа последних суток. Двое в кожаных фартуках, корпящих над починкой неандертальца… Табия, мстительно прокалывающий глаз на зеленой бумажке… Демон паники, сквозь кожу которого проступают цифры…
        - Но ведь известно: если долго вглядываться в бездну, бездна начинает вглядываться в тебя, - скрыл он свое озарение за спасительным Ницше. - Вы не боитесь, товарищ Хуфу, что те, за кем вы наблюдаете, в свою очередь, начнут наблюдать за вами?
        - Кто? Смертные? - с бесконечным презрением сказал Хуфу. - Эти суетные существа, занятые вечным переливанием из пустых мехов в порожние? Они не способны вглядываться - они не удосужились даже разглядеть повнимательней эту бумажку и прочесть начертанное. Хотя там без тайнописи, напрямую указано, что их ждет, все мои цели и задачи.
        Ленин завертел доллар в руках, отыскал поверх пирамиды надпись «Annuit Coeptis», под пирамидой уже знакомое «Novus Ordo Seclorum», а на ленте, зажатой в лапах орла, «E Pluribus Unum» и вслух перевел с латинского:
        - «Он одобряет наши деяния». «Новый порядок на века». «Из множества - одно»…
        - Вот именно! Из множество - одно: восстановленное Египетское Царство! - прогремел Хуфу. - И это новый порядок на века. Поэтому я, Великий Архитектор Вселенной, одобряю все деяния, связанные с долларом, как приближающие этот новый порядок.
        - Ну тогда, товарищ Хуфу, возникает резонный вопрос - а каким оно будет, это
        восстановленное Египетское Царство? Кто станет его гражданами - очевидно, участники нашего съезда? Живых, я полагаю, вы намерены шлепнуть?
        - Шлепнуть?
        - Ну, в смысле, кокнуть. Поставить к стенке. Отправить на тот свет.
        - Но они и так на том свете, - удивился Хуфу. - Ты хотел сказать - отправить на этот свет?
        - Да-да, - нетерпеливо сказал Ильич. - Расстрелять! Ликвидировать! Уничтожить, наконец…
        - Уничтожать всех живых нет смысла: нам нужны рабы. Поэтому часть живых останется, важно только правильно определить их число. Как завещал великий Птах, условием успешной работы любой системы является оптимальное соотношение господ и рабов. В разные времена их называют по-разному: феодалы и вассалы, империалисты и пролетарии, функционеры и трудящиеся, олигархы и лохи… Но формула неизменна: число хозяев и число слуг находятся в точной математической зависимости, и баланс не должен нарушаться. Слишком много рабов - это голод, теснота, грязь и эпидемии. Слишком мало рабов - это войны, дефицит, грязь и профсоюз. Поэтому поголовье смертных мы контролируем уже сейчас. Хотя способы контроля затратны и требуют много усилий.
        - Концентрационные лагеря! - кивнул головой Ленин.
        - Нет, потому что этот способ сокращает только одно поколение. Но последующее начинает рожать еще больше и преимущественно мужчин: таким сотворил человека Хнум. Мой верховный жрец Ханопис придумал другой способ - распространяющийся на следующие поколения все шире и шире, как круги по воде. Он называется «Борьба за права человека».
        - Права? А какие именно?
        - Любые. Право употреблять траву забвения, порошок, призывающий видения, и
        таблетки радости - не узкому кругу посвященных и не для общения с богами, а каждому смертному, в любое время и в любых количествах. Право женщин не рожать, не исполнять обязанности жены, не заводить семью, истреблять зародыш в чреве своем и право тратить свою жизнь, отстаивая право на эти права. Право уходить из жизни и способствовать уходу из жизни своих родственников, если сами они физически не могут принять такое решение. Право мужчин брать в жены мужчин, а женщин брать в мужья женщин и право этим семьям воспитывать детей, чтобы те росли в уверенности, что это хорошо. Борьба за права сегодня - любимое занятие смертных. Увлеченные им, они сокращают свое поголовье, как не сократила бы его ни одна война.
        - Я все равно не понимаю, как это действует, - упорствовал Ильич.
        Фараон вздохнул.
        - Ну перенеси силою мысли своей на необитаемый остров педерастов и лесбиянок, отрицающих семью феминисток и наркоманов и снабди их в достатке едой и питьем. Что получится?
        - Общество, не способное к воспроизводству, - ахнул Ильич.
        - Правильно. И даже если какой-нибудь наркоман в скуке своей изнасилует феминистку и она понесет и не успеет в нужный срок реализовать право на истребление зародыша в чреве, поскольку пишет трактат по правам женщин не быть женщинами, то размножение все равно не даст результата. На свет появится больной ребенок - от наркоманов здоровых не рожают. Впрочем, чтобы не мучиться, он сможет воспользоваться своим правом на добровольную смерть. Так что этот способ контроля очень действенный. Но и очень дорогой. Если б ты знал, Ич, во сколько мне обходится ежегодное финансирование одной только амстердамской Розовой Субботы… - фараон сокрушенно махнул рукой.
        - Но как вам удалось скрыть такую бурную деятельность в мире живых от народа?
        - Самый лучший способ скрыть что-то - рассказать об этом всему свету. Смертные знают о том, что их ждут большие перемены. Самая модная тема в их кругу в последние годы - Великий Переход, предсказанный цивилизацией майя. Ученые мужи обнаружили, что календарь майя фатально обрывается в начале третьего тысячелетия. Но когда именно? Это учеными уточняется. Поэтому сначала смертные ждали Великий переход 2002 года, потом Великий Переход 2009, за ним - Великий Переход 2012 года… На самом деле никакого календаря майя не существует. Эту фальшивую реликвию несколько веков назад изготовили и подбросили смертным мои жрецы. А дата все время отодвигается, потому что мы никак не отыщем фаллос Осириса.
        - Но что вам дала эта мистификация?
        - То, что бараны теперь с восторгом ждут своего заклания. Смертным очень понравилась мысль, что не все уцелеют после Великого перехода. Каждый уверен, что уж он-то заслуживает вечности, и каждый надеется, что соседу не повезет. Значит они сами явятся со своей веревкой к порогу восстановленного Египетского царства.
        - Ловко, - оценил Ильич. - Ну а каковой будет форма его государственного устройства?
        Хуфу кичливо поправил на голове тиару и сразу утратил свойский тон.
        - Она будет совершенна. Государство - это я. Я буду стоять во главе всего. Те, кто уже имеет мумию, смогут занимать различные чиновничьи посты, от крупных до самых мелких, в зависимости их заслуг передо мной. Обычные смертные будут рабами и только рабами. Их численность станет жестко регулироваться самым дешевым способом. Впрочем, те смертные, кто докажет свою полезность новому порядку, будут награждены бальзамированием - и смогут после смерти начать продвижение по служебной лестнице. Ну, разве это не идеальное устройство, Ич?
        Фараоновская система власти в целом пришлась Ленину по душе. Она давала уникальный шанс не только посеять, но и пожать, воочию увидев, как брошенные в землю зерна дадут ростки и превратятся в зерно, из которого можно будет заварить хорошую кашу. Она начисто устраняла опасность, что после гениального вождя на политический Олимп вскарабкается горстка жалких идиотов, которая извратит великие идеи и профукает все, что было построено с таким трудом. Вечный контроль над правильным озвучиванием своих идей! Вечное созерцание их воплощения на практике руками трудящихся масс! Да о таком можно было только мечтать. Нет, фараоновская система власти нравилась Ленину все больше и больше. Всего за одним исключением. Государством, по мнению Ильича, должен был быть он. Вот и вся поправка.
        Внезапно портьера снова распахнулась - и в зал влетел египтянин с обезумевшим лицом, странно контрастирующим с его легкомысленным, плиссированным, как у горничной, фартуком. Упав на колени и царапая себе костистые щеки, он пополз к ногам Хуфу.
        - Что случилось, Яхмос?! - на этот раз фараон не скрывал своего беспокойства.
        - Беда, о Светозарный! Горе, неслыханное и необъяснимое, обрушилось на нас. - Обладатель кокетливого фартука судорожно сглотнул. - Черная немочь объяла биржи. Акции превращаются в прах. Десять наших лучших трейдеров добровольно отправились в царство Сета, будучи не в силах примириться с потерями.
        - Не может быть! - прогремел фараон. - Откуда нанесен удар? Говори!
        - Все произошло внезапно, о Великий! Курс доллара рухнул как… как… как Вавилонская башня!
        С неподобающей для фараона прытью Хуфу ринулся к противоположной повозке стене, дернул за рычаг и одна из плит тотчас же отъехала в сторону, открыв огромный цвета аспида экран. Посередине его мерно и неторопливо вращался глобус, опутанный плотной зеленой паутиной мерцающих лампочек с символом доллара.
        - Слава Ра! - перевел дух фараон. - Ты солгал, Яхмос. Все идет как обыч…
        Будто назло его словам лампочки на глобусе принялись гаснуть одна за другой. Ленину, жадно наблюдающему за происходящим, показалось, что Земля рвет на себе цепи, освобождаясь из объятий душившего ее гигантского змея.
        - Новости - срочно! - Хуфу обернулся к стене за повозкой. Там, покорная его словам, уже возникла рамка из бегущих скарабеев. - Пикчерс ин Пикчерс, - выкрикнул Хуфу заклинание и скарабеи послушно разбили всю площадь в рамке на маленькие квадратики. - Громкость! - и камеру взорвало от сотен разноязыко галдящих голосов.
        Ильич мог выхватывать из этого гомона лишь отдельные малопонятные куски.
        - На биржах царит паника. Акции ведущих компаний упали в цене на триста…. - доносилось из одного квадратика.
        - Часть крупных банков, работавших с ипотекой, прогорит из-за массовых невозвратов долгов, судьба мелких еще более незавидна… - слышалось из другого.
        - Вслед за Lehman Brothers о своем банкротстве готовы заявить финансовая корпорация Conseco и крупнейший американский автопроизводитель General Motors, - грозили из третьего.
        А в четвертом квадратике вдруг появилось знакомое уже Ильичу лицо хомо сапиенса неандерталенсиса, причем взгляд его не стал осмысленней после починки.
        - В долгосрочной перспективе экономическая ситуация в стране наладится, - развязно заявил он и многозначительно надул щеки. - Но сейчас мы оказались в непростой ситуации.
        - Уберите эту обезьяну! - фараон в неистовстве сорвал с себя накладную бороду и швырнул ее в стену.
        Это подействовало. Квадратики мгновенно погасли, но экран тут же вспыхнул снова. На этот раз на нем красовалась всего одна движущаяся картинка - это был Табия в своем балахоне и звездном колпаке, и он сиял с видом именинника. Приветливо вытянув руку в сторону Светозарного, маг медленно сжал ее в сухонький кулак и оттопырил вверх корявый безымянный палец. Ильича этот вавилонский жест оставил в полном недоумении, но в Древнем Египте, похоже, он был хорошо известен. Булькнув горлом в бессильной злобе, Хуфу начал запрокидываться на подставленные руки подоспевшего Яхмоса.
        Откуда ни возьмись объявился Небмаатра, с ним прибежала стража. Ильича споро вытолкали из фараонских покоев - и он был только рад столь актуальному предложению.
        Глава 27. Броневичок для вождя
        - Оба-на! Рыжье, в натуре рыжье, - Шайба пробовал на зуб посмертную маску Тутанхамона.
        Вокруг прямо на пыльном сером полу грудой лежало вытряхнутое из двух мешков экспроприированное добро: похожие на георгиевские кресты золотые анкхи, украшенные кобрами диадемы фараонов, инкрустированные бирюзой и лазуритом нагрудные украшения древнеегипетской знати, серьги с эмалью и сердоликом и еще много всяких предметов, о назначении которых можно было только догадываться.
        - Отличная работа, товарищ Шайба! - заслуженно оценил деятельность соратника Ленин.
        - Да уж, подфартило! - признал тот, с любопытством рассматривая затейливое широкое
        - на всю длину шеи - колье Нефертити, застежкой которому служили две соколиные головы. - Хотя попотеть пришлось. - Он небрежно откинул ожерелье в сторону и выхватил из кучи ножной браслет, исполненный в виде ряда сцепленных друг с другом солнечных дисков, тут же пустивших по стенам веселые блики.
        - Как же вы с охраной справились? - не скрывал Ильич своего любопытства.
        Шайба, чувствуя себя героем дня, отложил браслет, не торопясь извлек из кармана окурок, чиркнул спичкой. Ленин терпеливо ждал. А уголовный глубоко затянулся, картинно выпустил колечко дыма и лишь тогда начал излагать:
        - Значит, так было дело, пацаны. Покумекал я, что без маскировки не обойтись и прихватил у одного палермского рясу. Лучше плащ-палатки, ей-богу! Капюшон на репу натянул - мама родная сына не признает. Ну вот, пру по коридоре, в правой руке заточка, в левой канопа - до третьего сфинкса, как Ассириец объяснял. Свернул направо, точно - дверь, а перед ней вертухай. Здоровый, падла, перед входом шоркается: туда-сюда, туда-сюда. Ну я дождался, пока он «туда», со спины подскочил, отоварил канопой по чайнику. И заточку в затылок - пригвоздил сцуку к полу, как бабочку. Пока не опомнился, связал веревкой от рясы, чтоб лежал носом в землю и не рыпался. Дальше дело техники. Замок скрепкой вскрыл - и порядок.
        - Но там, поговаривают, был еще один сдерживающий фактор: поповские штучки, древнеегипетская, как они утверждают, магия, - вспомнил Ильич.
        - Не было там никакой магии! - удивился Шайба. - Я когда через порог переступал, обо что-то зацепился - чуть не упал. Ну и высказался от души: «Нимрод тебе в рот! , и по матери разное. Оно сразу отцепилось и я спокойно вошел. А внутри бардак, как в Эрмитаже. От пола до потолка все забито: маски, цацки, статуи - прикинь, сколько они за века у своих же накрысятничали! В два мешка покидал чего с краю лежало - и ходу…
        - История подтвердит нашу правоту, товарищ Шайба! - с чувством сказал Ленин и, встав, пожал уголовному руку.
        - Да я че, мне не впадлу, - даже сконфузился тот. И снова по локоть закопался в экспроприированное добро. - О! А это что за мумовина? - Шайба с усилием вытащил погребальную лодку из золота, в которой сидели искусно выточенные миниатюрные гребцы из нефрита. - Моделька? Радиоуправляемая?.. А вот и хер! Ни одной кнопки. Литье. Но тяжелая, сука. Кило на шесть, не меньше. Сам удивляюсь, как допер. Ого, демократизатор! - теперь Шайба извлек из груды тускло отсвечивающего металла искусно изукрашенный жезл с головой кобры и помахал им в воздухе. - Хорошо в руке лежит! Как приклеенный. Надо бы петельку сбоку присобачить и можно под пиджаком носить. Кого отоваришь - не жилец. Вот, помню, меня однажды таким дубиналом…
        Но Ильич решительно прервал накатившие на уголовного воспоминания.
        - Весь этот золотой запас, товарищ Шайба - достояние нашей молодой и еще не сформировавшейся Загробной Республики Советов. И все это золото пойдет на закупку вооружения для окончательного решения фараоновского вопроса.
        - Базара нет! Хотя вот этот болт с собачкой я бы себе за труды оставил, - он повертел в руках перстень с головой шакала, подышал на крохотные глаза из рубина и начал полировать их рукавом пиджака. - Ишь, как играют!
        - Это не собака, это Анубис.
        - Да хоть Мухтар! Прикольно смотрится. Жаль, братва не видит - обзавидовалась бы. О, а это зачем? Фараонам в носу ковыряться? - и он зачерпнул полную пригоршню золотых напалечников, напоминающих ампутированные фаланги. - Слышь, Ильич! - не мог угомониться уголовный. - Ты у нас голован, не знаешь, может у твоих египтян якудза были?
        - Кто?
        - Ну воры в законе такие. У них знаешь как, у якудза, - оседлал Шайба любимую кровавую тему. - Если накосячил, то по понятиям обязан перед паханом себе палец свинорезом шваркнуть, иначе запарафинят. Вот эти, египетские, видать, немало накосячили.

«Надо бы опись ценностей составить, - подумал Ленин. - Так ведь поручить некому. Разве что Пирогову?» При всей интеллигентской вшивости честность медика не оставляла сомнений.
        - У тебя случайно мыла нету? - прервал его размышления Шайба, и выяснилось, что уголовный успел нацепить напалечники на свою внушительную пятерню, а теперь с красным от натуги лицом безуспешно пытается стянуть их обратно.
        - Нету, - не без злорадства отозвался Ильич. - Да вы, батенька, оставьте как есть. Чтобы все видели, что у вас, товарищ Шайба, золотые руки.
        Уголовный тонкого ленинского сарказма не уловил, но понял, что мыла не будет. Смачно плюнув себе на руку, он с ревом сорвал золотые украшения. и начал растирать распухшие пальцы.
        - Вот ведь суки, их египетскую маму! Понаделали на лилипутов, а нормальные пацаны страдают! - и, выдержав паузу, с нажимом добавил. - Слышь, Ильич, я свое дело сделал, бабла у нас теперь немеряно. Как там насчет братвы «с возможностями»? Ты свести обещал…
        - Раз обещал, товарищ Шайба, значит сделаю! - несколько нервно ответил Ленин.
        - Ну так делай, родной, чего тянешь. А то впустую базарить мы все мастера.
        Не очень понимая, что именно он должен делать для вызова махатм, Ильич вышел на середину просторного зала, выделенного им Табией для хранения сокровищ. Помявшись там немного, он выставив правую ногу вперед, как обычно поступал на митингах, и простер перед собой ребром ладонь:
        - Товарищи махатмы, - наугад начал он. - Революция в опасности! Прошу вас срочно явиться для заседа…
        Опасения, что его не услышат, оказались напрасными. Правый угол камеры с поразительной готовностью подернулся маревом - и в нем один за другим материализовались старцы в оранжевых простынях.
        - Ни хрена себе, - вырвалось у Шайбы. - Кришнаиты в натуре! Да у тебя, Вовчик, не хуже Ассирийца получается.
        Ленин был польщен, он и сам не ожидал такого эффекта. Старцы дружно опустились на колени и поползли к Ленину, выкрикивая цветистые приветствия, словно солдаты на перекличке.
        - Привет тебе, повелитель Первого Луча Божественной Воли! Привет тебе, венец Планетарной Ирерахии! Привет тебе, преуспевший в деле распространения своих работ! Привет тебе, толкователь учений других учителей мудрости! Ты звал - и мы явились на твой зов.
        - Спасибо, что не подвели, товарищи! - с трудом воскликнул Ильич, ибо к горлу его вдруг подступил благодарный комок. - Спасибо, что ради общего дела и строительства светлого завтра вы сумели пройти сквозь пространство и время. Партия этого не забудет!
        - Ради блага человечества, о Учитель, мы готовы принять и большие тяготы, - возопили махатмы. - Прими от нас дары, чтобы помыслы твои были чисты, как горный поток, а намеренья тверды, подобно алмазу.
        Махатмы расползлись и дали проход тому самому дряхлому старцу, что в прошлый раз преподносил Ильичу ларец на его могилу. Сбившаяся набок шапочка с ушками, напоминающая треух, делала его похожим на подгулявшего колхозного деда. Покопавшись у себя под простынями, под восхищенные «ом мани падми хум» старец извлек безупречно выполненный, с анатомической точки зрения, и оттого особенно пошлый бронзовый член с крыльями, как у голубицы, и вложил его в руки Ильича.
        - Возьми, о Учитель, этот лингам - символ оплодотворяющего начала! - продребезжал он.
        Шайба за спиной Ильича глухо хрюкнул и предположил, что это конец Пегаса.
        Место старика занял распираемый гордостью от возложенной на него высокой миссии самый молодой из махатм, в руках у которого красовался миниатюрный золотой ковчежец. Усевшись перед Ильичом в позе лотоса, он принялся живо разбирать подарок как матрешку, всякий раз извлекая ковчежец поменьше. На шестом матрешка кончилась, зато обнаружился чей-то нечищенный изогнутый клык размером с мизинец. Старцы опять дружно залопотали «ом мани падми хум», а молодой махатма переложил клык на полотенечко и благоговейно протянул его Ильичу.
        - Прими, о Знак чуткости космоса, священный зуб Будды!.
        - Ишь ты, а я думал - Дракулы, - опять раздалось за ленинской спиной.
        - Созерцай его ежедневно, - продолжил молодой, - ибо такое созерцание дарует человеку возможность видеть низкое и благородное, проникать в грубые и нежные уровни существования, а также предвидеть последствия мыслей и действий не только своих собственных, но и других существ вселенной…
        Бросив на Шайбу испепеляющий взгляд, Ленин обернулся к тибетцам.
        - Спасибо, ходоки! При первой же возможности я передам ваши подарки в дома культуры, музеи, школы… А теперь давайте перейдем к делу.
        - К делу, к делу, о Уничтоживший рассадник лжи и суеверий, - загомонили махатмы. - Мы выполним любое твое приказание, облачившись в кольчугу личной ответственности и не ведая сомнений.
        - Товарищи махатмы, - посуровел лицом Ленин. - Светлый час не за горами. Но чтобы приблизить его наступление, нам требуется в кратчайшие сроки наладить поставки новейшего вооружения.
        Махатмы недоуменно переглянулись.
        Шайба, посчитав, что Ильич не слишком конкретен, взял инициативу в свои руки и выступил из-за спины напарника.
        - Слушайте сюда! Нам с Вованом, мля, не нравится, что в этом мире у одних до шиша, а у других от шиша краешек. Нужны перья и стволы! Чем больше, тем лучше. Башляем по полной программе, уяснили? - и он мотнул головой в сторону сокровищ.
        - Твои чакры мутны, а аура одноцветна, - после длительной паузы ответил ему самый дряхлый махатма, пристально вглядываясь в зашпаклеванную дырку на шайбиной голове.
        - В следующей жизни ты будешь тараканом…
        - Блохой, - почтительно перебил его самый молодой махатма. И что-то показал над шайбиным левым плечом.
        - Базар фильтруйте! - вскипел Шайба. - А то я вам третий глаз обратно закрою и мандалы отобью.
        - Товарищи! Товарищи! - вклинился между ними Ильич. - Сейчас не время для беспредметных прений. Революционный момент назрел как никогда - и теперь все зависит от того, сумеем ли мы коллективными усилиями раздобыть необходимую амуницию.
        - Мы готовы, о Учитель, сделать все, что ты хочешь, - хором завопили старцы. - Но мы не знаем, что такое стволы и амуниция.
        - Нужны ножи, топоры, пики, ружья. Все, что стреляет, режет и колет. Все, что взрывается, - терпеливо пояснил Ильич. - Сгодятся даже булыжники. Это грозное оружие в руках пролетариата.
        - Но пластит лучше, - вставил свои пять копеек обиженный Шайба.
        - Мы все поняли, о Венец планетарной иерархии, - просияли махатмы. - Тебе нужны орудия разрушения. Помыслы твои высоки, как вершина Джомолунгмы - и ты можешь на нас рассчитывать. Пусть меч карающего правосудия в твоей руке рассечет вредоносные завесы! Жди тридцать ударов сердца - и мы принесем все, что сможем найти…
        И они исчезли.
        - А как же бабло? - растерянно спросил Шайба.
        Ильич не ответил: он нетерпеливо мерял помещение ногами, считая удары своего фантомного сердца. И примерно через полминуты началось…
        Первым материализовался тот самый старец, что пообещал Шайбе неудачную реинкарнацию. В руках он сжимал нечто вроде самоварной трубы, отливающей слепящей медью с приделанной к ней мехами.
        - Это для чифиря, что ли? - тупо спросил Шайба.
        - Греческий огонь, - пояснил старец. - Стоит залить вот сюда смесь нефти, серы и масла, а потом раздуть меха, как всепожирающая огненная струя Агни понесется вперед на двадцать пять шагов, испепеляя и…
        - С дуба рухнул? На хрена нам твой баян. Лучше я в бубен тебе постучу. Вот ведь приволок - ну из чего мы твой напалм мастерить будем? Где серу и масло возьмем? А нефть - у «Бритиш Петролеум» одолжим?
        Старик поджал губы и исчез вместе с самоварной трубом, но уже через пару секунду объявился вновь с увесистым бревном.
        - Баран, - сказал он Шайбе.
        - Кто баран? Я баран? Ну все, молись своему Кришне, сейчас я тебе чакры отрывать буду.
        - Возьми баран, - упрямо повторил махатма. - Ломает стены. Выбивает двери.
        Только сейчас Шайба заметил, что бревно увенчано бронзовой бараньей головой.
        - А-а-а… - протянул он, соображая. - Таран значит. Ну за это спасибо - может пригодиться. Прости, отец, погорячился…
        Еще двое махатм появились почти одновременно, притащив с собой ворох то ли аркебуз, то ли кулеврин, а может и пищалей, которые Шайба в принципе одобрил, но велел притаранить также к ним пыжей, запальных фитилей, свинца и пороху.
        - Дрянь, конечно, - покрутив в руках тяжеленное оружие, сказал он. - Но для чинчорро сойдет.
        Следующим приобретением заговорщиков стала древняя баллиста, которую даже в просторном зале, можно было уложить только набок, а также полный доспех римского центуриона. Баллисту Шайба обозвал говном, а вот от доспеха пришел в восторг. Скинув красный пиджак, он напялил панцирь прямо на голое тело, нахлобучил шлем, украшенный поперек чем-то вроде половой щетки, повесил через плечо ножны с коротким гладиусом и гоголем прошелся перед Ильичом. Особенно забавно это смотрелось в сочетании со спортивными тапочками, которые уголовный не захотел менять на ременные сандалии.
        Новый поставщик в простыне приволок два длиноствольных кольта сорок пятого калибра с широким поясом и кобурами из буйволиной кожи, украшенными бахромой. Кольты Шайба тоже присвоил. Нацепив их поверх легионерского облачения, он добрых полчаса развлекался тем, что резко выхватывал оружие из кобуры, целился в лоб Ильича, называя его Старым Джо, и пытался вертеть револьверы на пальце.
        Очередной улов не заставил себя ждать. Один из махатм не без труда возник и тяжело плюхнул на пол перед ними ваджру - увесистую булаву, торжественно возвестив, что это орудие самого Индры, символизирующее его непоколебимую твердость. Но ваджра оказалась так неподъемна, что Шайба ее забраковал. А вот бронзовый шар на цепи утыканный длинными стальными шипами, который тот же самый махатма назвал моргенштерном или утренней звездой, пришелся ему по душе.
        - Реальная вещь!
        Обнадеженный успехом старец тут же пропал и появился с сундуком, доверху полным дисками с остро заточенными краями. В них всезнающий Шайба узнал сюрикены и начал спорить с добытчиком, уверявшим, что это старинное индийское оружие чакры. В качестве последнего аргумента старец всадил пару-тройку дисков в каменную колонну. Это произвело впечатление - решили взять.
        Дальше пошло веселее. Трое махатм в течение часа приволокли двадцать автоматов
«Узи», пять штурмовых винтовок «Галиль» в заводской смазке, столько же винтовок
«Тавор» калибра 5.56 мм, присовокупив к ним пять полных цинков. А один, видимо специализируясь на Второй мировой, притащил несколько ППШ, три шмайсера и немецкие гранаты с длинной деревянной ручкой, напоминавшие толкушки для пюре. Все это Шайба одобрил, но попросил махатму поднапрячься и не в падлу доставить ему десять грантометов «Муха», полкило пластита и два ящика ребристых осколочных гранат Ф1, которые он именовал «лимонками».
        Все требуемое было послушно принесено, включая и «лимонки», которые Ильичу показались гораздо больше похожими на небольшие ананасы. В этой же партии оказалась и здоровенная хромированная Beretta 98, неожиданно навеявшая на Шайбу приступ тоски. Смахнув с наглых глаз непрошенную слезу, уголовный признался, что пуля, так рано оборвавшая его буйную молодую жизнь, была выпущена точь в точь из такой игрушки, и убрал ее подальше.
        К анансам прибавились знакомые Ильичу трехлинейки Мосина с длинными трехгранными штыками, в количестве десяти штук, и устрашающего вида штуковины кастетного хвата, которые старик уважительно назвал джамадахарами и багнакхами. За ними в количестве, не поддающемся счету, были доставлены клевцы, пики, эстоки, дротики и даже пяток арбалетов с сотней увесистых боевых болтов. Вспомнив о Македонском, Ильич хлопнул себя по лбу и высказал личную просьбу о копьях подлинее. Их он получил штук сто, а вдобавок четыре пожарных багра, которые после некоторых споров с Шайбой были все же приняты на вооружение.
        Впрочем, холодного оружия и без того уже хватало. В стремительно растущей на полу куче вперемешку со щитами всех форм и размеров, размалеванных львами и грифонами, лежали причудливо изогнутые балийские крисы, непальские кхукри, турецкие ятаганы, двуручные мечи и напоминающие молодой месяц арабские сабли дамасской стали. Была даже зазубренная казачья шашка с надписью «За царя и отечество!», но ее Ильич с негодованием забраковал как политически вредную.
        С пулеметами тоже был полный порядок. Через каких-то два часа в их арсенале имелось три «Максима», два немецких МГ-42, один советский «Дегтярев» и неуклюжий, стоящий на тележных колесах, пулемет Гатлинга, у которого сзади было приделано что-то вроде ручки от мясорубки. Этот раритет времен гражданской войны в США Шайба решил испытать лично, для чего откатил его в дальний угол камеры и принялся рьяно крутить рукоять, словно наворачивая фарш на котлеты. Выпущенная пробная пара очередей в каменного сфинкса обратили цель в пыль - и Гатлинга одобрили.
        Тут махатмы временно перестали возникать - и Шайба даже предположил, что они ушли на перекур. Но через четверть часа старцы объявились всей бригадой и стала ясна причина заминки. Обливаясь потом, они выкатили из воздуха в зал боевую колесницу, утыканную по бокам серпами для подрезания сухожилий, а за ней - реактивную систему залпового огня «Град». При виде этой мощи Шайба лично расцеловал каждого из махатм, включая бригадира, сулившего ему судьбу таракана, но ни колесницу, ни реактивную систему все же не взял, потому что протащить такую махину по узким коридорам гробницы было решительно невозможно.
        Та же судьба и по той же причине постигла танк Т-34 и пятнистый закамуфлированый БТР, хотя Ильич и устроил скандал, безуспешно пытаясь убедить уголовного, что броневичок может очень даже пригодиться.
        Но больше всех учудил самый молодой махатма, приволокший в погребальную камеру спящего человека в военной форме с прикованным к руке небольшим стальным саквояжем. Человек сладко храпел, но даже во сне изо всех сил прижимал саквояж к груди обеими руками. С секунду поковырявшись жеванной спичкой в замке, Шайба ловко отомкнул наручники и открыл металлическую крышку. Внутри оказались кнопки. Много кнопок. Озадаченно почесав подбородок, Шайба опасливо нажал одну из них и внутренняя стенка саквояжа засветилась, а по ней побежала ярко-красная надпись непонятного для Ильича содержания. «Автоматизированная система управления стратегическими ядерными силами „Казбек“ к работе готова, - прочел он. И дальше еще более непонятное, - Введите код для приведения системы в действие». Шайба присвистнул, выматерился и очень аккуратно, без резких движений, закрыл саквояж.
        - Ты это, родной, - удивительно ласково сказал он молодому махатме, - Будь другом, отнеси все туда, где взял. Вместе с этим сурком, - он кивнул на офицера. - Только не разбуди его, а главное, ничего не трогай! А то светлое завтра никогда не наступит…
        И, когда махатма растворился в воздухе, добавил севшим голосом:
        - Прикинь, этот недоумок ядерный чемоданчик спер.
        Ильичу это ничего не прояснило, но он решил поверить на слово, что такая штука в их ситуации бесполезна.
        Для себя он выбрал из кучи на полу простое, но надежное оружие, памятное еще по гражданской - маузер в деревянной кобуре, почти новый револьвер системы «наган» - и прихватил до кучи кинжал, выполненный в черно-серебристой гамме. Последний понравился Ленину двумя красивыми буковицами на рукояти SS и отполированным лезвием, на котором готическим шрифтом было выгравировано «Meine Ehre Heisst Treue».
        - «Моя честь зовется верность», - перевел Ленин и отложил в сторонку также пяток начиненных гвоздями самодельных круглых бомб с торчащими из них наподобие яблочных хвостиков запальными шнурами. Штуки эти относились ко временам его юности - именно такими эссеры-макималисты любили расправляться с генералами, сатрапами и прочими душителями свободы.
        Куча оружия на полу продолжала пополняться все новыми и новыми экземплярами орудий убийств и вскоре стало ясно, что больше в помещение ничего не влезет. Придя к выводу, что на первое время им хватит, заговорщики рассыпались перед махатмами в благодарностях и попытались наконец расплатиться. Но старцы наотрез отказались от вознаграждения и даже не взяли, как со свойственной ему грубостью выразился Шайба,
«хотя бы по золотой цепи на рыло». Еще раз пав перед Лениным на колени и выцарапав из него обещание при первой же надобности обращаться еще, махатмы отбыли в свой оранжевый туман.
        Глава 28. Землю - христианам!
        Шайба стоял на шухере и разгонял скуку, метая в шершавую стену скандинавскую финку на цепочке с рукояткой из карельской березы. Это было не самое подходящее для стрема занятие - в камень, пусть даже плохо отполированный, финка, конечно, не вонзалась и с леденящим зубы скрежетом скользила вниз, надрывно звеня цепочкой. Но Шайба торчал уже у пятой по счету камеры, пока его неутомимый напарник обрабатывал группы и коллективы, и весь изныллся от вынужденной праздности.
        Время от времени он делал пару десятков шагов вперед и совал голову за занавеску, пытаясь уловить, закругляется Ильич наконец или только входит в самый раж, но так ни разу и не сумел попасть с прогнозом в точку. Ибо ленинские речи и экспрессия, с которой они выдавались, сильно разнились в зависимости от того, перед кем выступал в настоящий момент пламенный трибун.
        Скажем, когда Ленин со словами «Начнем, пожалуй, с китайских товарищей!» нырнул в проем, из которого крепко разило ароматическими палочками, Шайба готов был поставить на кон свой новенький доспех, что раньше чем через два часа обработка азиатов не закончится. Однако не прошло и пятнадцати минут, как Ильич замаячил на выходе. «Ветер с востока победит ветер с запада! - с чувством говорил он, прощаясь с невидимыми слушателями». «Винтовка рождает власть. Хао Ле Нин!», - согласно отвечали они.
        - Коммунисты оказались, абсолютно надежные товарищи! - с живостью говорил Ильич соратнику, пока они шли к другой камере. - Фараона очень верно окрестили бумажным тигром и согласны, что неважно, какие потери мы понесем, важно, чтобы победила мировая революция. А она действительно мировая - сколько наций в ней будет участвовать! Даже в семнадцатом масштабы заварушки были мельче.
        - Матросовы желторожие, - скептически процедил уголовный. - Если им неважно, пускай в первых рядах и прут на амбразуру. А откуда эти мутные китайцы взялись, не проверил?
        - Это для нашего дела совершенно не имеет значения, - отмахнулся Ильич. - Кстати, они не все китайцы, только тот, которого зовут председатель Мао. Видимо, товарищ при жизни возглавлял колхоз. Второй коммунист - кореец и третий из Вьетнама. Представьте, все меня преотлично знают и даже цитировали наизусть кое-что из моих трудов…
        - Мао! Это тот придурок, который отобрал у нас гоп-стопом Таманский? Слушай, Вовчик, постой тут, я ему пару ласковых скажу и вернусь.
        - Ни в коем случае, товарищ Шайба! Вы сорвете все наши планы. Обещаю, у вас будет еще возможность задать китайскому товарищу самые острые вопросы и добиться на них исчерпывающие ответы. Но позже! Хм-хм, кто у нас по этой явке обитает? Палермские капуцины…
        На этот раз ждать пришлось долго, так долго, что заскучавший Шайба даже забеспокоился, а не придушили ли монахи его делового партнера своими клобуками. С бесшумностью профессионала он подобрался туда, откуда его не было видно, но ему было все слышно.
        - …и они пичкают этим варварским пантеоном широкие христианские массы, насильно внедряя своих кровавых божков, каждый из которых многократно и злостно нарушил все библейские заповеди. Но как бы ни выли в бессильной злобе их жрецы, пытаясь втравить тех, кто верен делу Христа, в свои сатанинские ритуалы…
        Поняв, что Ильич конкретно в теме, Шайба успокоился и стал забавляться с финкой, быстро тыкая ею пол между растопыренными пальцами левой руки. Он был уверен, что напарник вот-вот выйдет - но прошло еще много времени, прежде чем тот показался в проеме: распаренный, красный, зато с видом победителя.
        - Эти крепостники в рясах вовлекли меня в такую дискуссию, что пришлось на ходу менять лозунги, - пожаловался он, пока Шайба сверялся с картой в поисках следующей цели. - Думал отделаться воззванием «Церкви - единобожие!», но духовной сивухи им оказалось мало, затребовали материальных благ. Выдвинул призыв «Землю - христианам!» и пообещал ввести их представителей в грядущие советы. Ладно, нам бы только взять власть. А с богомольными советами уж разберемся… Кто следующий?
        - Да уроды эти пластилиновые. Вовчик, может мне с тобой пойти?
        Но Ленин отверг это предложение и с достоинством нырнул в очередной проем, из которого слышалось дикое фырканье и лошадиное ржание. И на этот раз его не было довольно долго. Настороженный Шайба трижды просовывал голову и обводил ободранные фигуры выразительным взглядом, и всякий раз слышал, как Ильич кардинально меняет тактику, пытаясь угадать чаяния слушателей. Первый лозунг, который он уловил, был
«Каждый пластиноид должен научиться управлять государством!» - но его встретили гробовым молчанием. Во второй раз Ленин уже сулил «Каждому пластиноиду - пластическую операцию», - но и это не нашло отклика в сердцах присутствующих. В третий раз было выдвинуто «Из всех искусств для нас важнейшим является трупный реализм». Однако и тут ни один пластиноид даже не шелохнулся, так что явный козырь на поверку оказался джокером.
        - Там бойцов с гулькин хрен - без них обойдемся, - в утешение сказал Шайба, когда Ильич наконец покинул помещение, обмахиваясь листком папируса с планом.
        Но Ленин по-птичьи наклонил голову к плечу и объявил, что пластиноиды - с ними.
        - Чего взамен хотят?
        - Представьте, товарищ Шайба, решительно ничего. Оказалось, что им просто интересно подраться, так сказать, фасции ладоней почесать, - сказал Ленин, вспомнив лекцию Пирогова.
        - А-а-а. Ну пусть чешут - главное, чтоб не об нас.
        Теперь на очереди были чинчорро и чирибайя, и Шайба, не спрашивая, шагнул с Лениным в камеру, где встал с оратором плечом к плечу. Психологическая обработка аудитории продолжалась ровно две минуты. Первую занял Ленин, который в самых доходчивых выражениях объяснил, что каждый листок кокаинового куста полит трудовым потом индейцев и провозгласил два лозунга «Коку - чинчорро!» и «Отмену включенного счетчика - для всех чирибайя!».
        Вторую минуту использовал Шайба, который в еще более доходчивых выражениях, понятых слушателями больше по интонациям, чем по смыслу, решительно снял оба лозунга как не соответствующих злобе дня и заменил их третьим, более актуальным:
«Сидеть и говорить о мертвых - неотъемлемое право всех малых народов!».
        Лишь к вечеру они вернулись в родную камеру: перевести дух и подбить итоги. А они были впечатляющими. Из всех подвергнувшихся агитации масс равнодушие к делу революции выказала только группа нетленных буддистов. Лозунг «Идеи буддизма-ленинизма - в жизнь!» не произвел на этих товарищей никакого воздействия: они сидели в своей нирване как в подполье и даже не приоткрыли глаз.
        - Ща пощекочу их, сразу оживут! - с угрозой сказал Шайба, доставая финку, но Ильич заявил, что тут нужны другие методы и пообещал напустить на нетленных буддистов политически грамотных махатм.
        - А нам с вами, товарищ Шайба, теперь предстоит самое трудное. Надо убедить возглавить нашу революционную армию Александра Македонского. А он товарищ с характером, так просто не подступиться. Важность же руководства Македонского боевыми частями красных мумий не подлежит сомнению - мало кто имеет в своем послужном списке столько побед. Но главное, что Александр Непобедимый, как называют его историки, без единого выстрела покорил Египет. Так что этот полководец отлично знает все слабости египтян!..
        Бочка стояла на месте - гигантская, с разбухшими боками цвета мокрого песка, и ничто не выдавало, что она обитаема. Приблизившись к ней влотную, Ильич настойчиво постучался и звучно продекламировал на древнегреческом:
        О благороднейший муж из мужей македонских!
        Хватит в меду возлежать, пузыри на поверхность пуская.
        Время настало восстать и, отринувши дрему,
        Смело возглавить спартаковцев смелых бойцов.
        Но, как и в прошлый раз, поверхность бочки осталась незамутненной и такой застывшей, словно внутри был не жидкий мед, а твердый янтарь. Однако Ленин упрямо продолжил:
        Первою конной достоин командовать ты, полководец,
        В бой всех вести под знаменами красными, словно пурпур.
        Тридцать фаланг для тебя подготовил и сорок щитов семикожих
        Муж добронравный и верный Ульянов Владимир Ильич.
        И опять тишина. Может, там все-таки пусто? - усомнился Ленин. Ну не мог знаменитый воин не отозваться на столь настойчивый призыв.
        - Че ты ему сказал? - спросил Шайба, неодобрительно взиравший на пафосное выступление напарника.
        Ленин перевел.
        - Так это ж пурга! - раскритиковал его речь уголовный. - Саша Македонский - реальный пацан. Он с двух рук стреляет как дышит, из «Матросской тишины» выломился. С ним нормально базарить надо.
        - И про что же мне говорить?! - окрысился Ильич.
        - Скажи ему… - наклонившись к ленинскому уху, Шайба жарко зашептал свои соображения.
        Ильич внимательно слушал. - … Вот так и скажи! Бля буду, если он после этого не вынырнет, - завершил рекомендации уголовный.
        Ильич решил попробовать. Подойдя к бочке он не без некоторого смущения произнес:
        Гнойный Хеопс, вонючий козел круторогий,
        Зная, что в бочке его ты не сможешь услышать,
        Дерзко тебя порицал, обзывая отродьем Горгоны,
        Маму твою он задел и папу предерзко обидел.
        И, не фильтруя базара, грозился тебя…э-э-э…осквернить.
        Шайба, довольно кивая в такт каждой строке, под конец не удержался и добавил еще строфу от себя. На русском - но Ильич, уже поднаторевший в синхронном переводе, тут же бойко переложил его слова на древнегреческий:
        Если реальный пацан, то выныривай смело.
        Ежели нет, оставайся ты в бочке, как чмо.
        Или на дне вместо мужа лежит солонина?
        Студнем трясется, потеет и ловит очко!
        Неожиданно для обоих пиитов бочка вдруг забурлила и из нее наконец вынырнул тот, кому некогда принадлежало полмира. Выглядел он настолько жутко, что струхнул даже Шайба. Лицо полководца являло великолепный плацдарм для разведения опарышей: на нем дрожали холодцом уцелевшие клоки кожи и красовался только один, вылезший из орбиты, левый глаз. Кудрявые его волосы, памятные Ильичу по античным скульптурам, ныне превратились в редкие кудельки, свисающие с прогнившего черепа эдакими давно не сосавшими полудохлыми пиявками. Тело, некогда поджарое и мускулистое, превратилось в одно сплошное одутловатое и синюшное трупное пятно, а на левом боку плоть и вовсе треснула, обнажив ребра, словно пружины у старого дивана. Тем не менее на широкой груди грека еще можно было распознать татуировку, на которой аппетитных форм нимфа всеми доступными ей способами удовлетворяла вставшего на дыбы бородатого кентавра.
        С ужасом глядя на обитателя бочки, Ленин вдруг вспомнил строки любимого Некрасова:
        Губы бескровные, веки упавшие,
        Язвы на тощих руках,
        Вечно в воде по колено стоявшие
        Ноги опухли; колтун в волосах…
        В целом, покрытый с головы до ног струящимся ручьями тягучего меда, Македонский смахивал на гигантскую навозную муху, чудом вышедшую победительницей в битве с вазой варенья и теперь с отяжелевшими крыльями ползущую умирать на родную помойку. Однако сохранившийся левый глаз глядел пронзительно и надменно, буравя непрошенных гостей насквозь.
        Сплюнув в бочку, завоеватель половины мира выжал обеими руками пропитанную медом куцую бороденку (та действительно сразу превратилась в колтун), перекинул ноги через борт и тяжело спрыгнул на каменные плиты. Здесь он сильно встряхнулся, отчего во все стороны полетели липкие капли, и упер изъеденный временем палец в Ильича:
        - Имя?!
        - Владимир Ильич Ульянов, - поспешил ответить Ленин.
        Македонский перевел палец на Шайбу и недобро уставился на его лоб, украшенный зашпаклеванной дыркой.
        - А это това… - хотел было представить Шайбу Ленин, но грек вдруг поразительно легко прыгнул на уголовного, охватил обеими руками его толстую шею и начал душить.
        - Помогите! - заорал Шайба, не ожидавший нападения. - Меня зомби убивают!
        - Я узнал тебя, Полифем, - рычал полководец, сжимая могучие кисти все туже и туже.
        - На лбу твоем осталась дырка от глаза, который выколол тебе отважный Одиссей.
        - Братан, сделай что-нибудь! У него крыша поехала, - хрипел Шайба Ильичу.
        Ленин попытался отодрать руки полководца от горла, но Александр, ругаясь на древнегреческом, даже не заметил его слабых стараний. И тогда, поняв, что помощи не последует, уголовный из последних сил коварно пнул носком левой ноги полководца по голени, подло ударил его правым коленом в пах, звучно хлопнул его ладонями по обоим ушам - и таки вырвался из железных объятий.
        - Уверяю вас, это не киклоп, - поспешил объяснить греку Ленин. - Это мой боевой соратник Николай Шайба, товарищ абсолютно проверенный и надежный.
        - Вот пиндос, а! - Шайба ощупывал шею, отказывающую поворачиваться в стороны.
        - А почему он говорит на греческом? - обвиняюще спросил Македонский. - И почему утверждает, что я родился за пределами Эллады? Только циклоп, не покидающий пещер Этны, не знает моей великой биографии.
        - Он не говорит по-гречески! А великой вашей биографии мой товарищ не знает, потому что всю жизнь провел за пределами Ойкумены, в стране снегов и медведей. Отверстие в его лбу, которую вы ошибочно приняли за выколотый глаз, - след ранения, от которого он скончался, - поспешно разъяснил полководцу Ильич.
        - Тогда поговори с ним на его языке, - велел Македонский. - Я завоевал Персию и Индию, Финикию и Мессопотамию, Египет и Вавилон, я слышал сотни языков и наречий, и все эти народы трепещут при одной мысли обо мне. Докажи, что он жил там, где не знают про Александра, завоевателя мира.
        - Товарищ Шайба, - демонстративно громко обратился к напарнику Ленин. - Прекратите употреблять свои бранные слова. Они имеют совершенно иное значение на греческом языке и могут быть истолкованы товарищем Македонским превратно. Например, слово, которым вы только что его назвали, обозначает жителя древнегреческой колонии. Эдак мы с вами совершенно восстановим его против себя.
        - Это я еще не ругался, это я только с ним поздоровался, - процедил уголовный, но все ж таки пообещал быть сдержанней.
        Македонский, внимательно слушавший их разговор, тряхнул головой и милостиво и признал, что этот язык ему незнаком. После чего подозрения с Шайбы в том, что он нечеловек, были сняты и переговоры наконец стали возможны. Продумавший их тщательно Ильич бегло обрисовал полководцу пестрый состав участников съезда и перешел к сути: узурпации власти со стороны Хуфу.
        - Каждому исторически и политически подкованному человеку отлично известен факт, что жрецы покоренного вами Египта официально признали вас сыном бога Амона и фараоном, - грамотно нагнетал он атмосферу. - Так по какому праву Хуфу, этот хвастливый болтун, не побежденный вами лишь потому что он предусмотрительно предпочел скончаться за три тысячелетия до вашего появления в Египте, претендует на полное и безоговорочное руководство миром? Кто вообще такой, этот Хуфу, какой след он оставил в истории человеческой цивилизации? Этот претенциозный махровый дурак квохчет над своим склепом как курица над яйцом - и это все, чем он известен…
        Темпераментного Македонского долго обрабатывать не пришлось. Выпучив в бешеной ярости единственный глаз, он поклялся Зевсом и всеми олимпийскими богами, что возглавит армию и снова повергнет египтян в трепет, возвратив себе власть и трон. Ленин поддакивал, кое-что переводя Шайбе, но чаще просто многозначительно наступая уголовному на ногу, чтобы не дай бог не брякнул чего невпопад. Велев собрать ему через несколько дней войско для смотра, Македонский, словно Ихтиандр нырнул обратно в бочку и ушел с бульканьем на дно - обдумывать тактику предстоящей битвы.
        - Что, Вовчик, торпеду из него делать будем? - без перевода угадал ленинскую стратегию уголовный.
        - Фаланги Македонского действительно должны будут принять на себя основной удар, - с достоинством сказал Ильич. - Но это не повод, товарищ Шайба, для грубых обобщений. И вообще: не о том думаете. Наше с вами дело сейчас - срочно организовать учения, чтобы подготовить полководцу боеспособные части…
        Глава 29. Товарищ рука
        После того, как демон паники выполнил все наказы вавилонского халдея, фараон и его свита пропали из некрополиса - видимо, пытались спасти уцелевшие рычаги в мире живых.
        По утрам мумии привычно сбредались в тронный зал на общий сбор - хотя их никто к тому не принуждал, и потерянно топтались меж колонн и каменных химер. Ленин использовал эти часы для агитационной работы, вербуя колеблящихся.
        Шайба уже без всякой конспирации, открыто уводил целые группы сторонников в недры пирамиды, где они учились ходить строем и змейкой, молниеносно собираться и рассыпаться, фехтовать, стрелять из аркебуз и ППШ, колоть штыком и рубить саблей, взрывать гранаты и ставить растяжки.
        Обращаться с холодным оружием лучше всего получалось у неутомимых пластиноидов - едва овладев азами фехтования, они тут же изобрели такие коварные и подлые удары, что шокировали даже своего маэстро - Веласкеса. Огнестрельное оружие, как ни странно, бойчей всего пошло у чинчорро и черебайя. Их пришитые к глазницам бусинки оказались подлинными глазами снайперов, а прикрученные веревкой к позвоночнику руки хладнокровно и точно наводили мушку на цель. Тяну к взрывчатым веществам обнаружили капуцины, чье умение устанавливать мины и маскировать растяжки с помощью пирамидной пыли можно было по праву назвать настоящим искусством. Ну а те, кто не выказал явной склонности к какому-либо занятию, под руководством Александра Великого с пиками наперевес учились ходить фалангой - и их строй с каждым днем становился все четче.
        В общем, подпольщики так расслабились, что, явившись однажды утром в зал и неожиданно обнаружив там черных охранников, вновь занявших свои места по периметру тронного возвышения, Ленин был не столько поражен, сколько возмущен. Фараон и его клика вернулись в пирамиду так архинекстати, что напрочь лишенный суеверий Ильич даже подумал: неужто сон в руку?
        Ему приснилась рука. Причем его собственная рука - это Ильич, изучивший свою кисть в мавзолейный период в мельчайших деталях, знал твердо. Она бойко скрипела пером, выводя на листе фразы следующего содержания: «Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д. Нельзя ждать!! Можно потерять все». Здесь с конца пера на лист стекла жирная клякса и рука на секунду замерла, но затем уверенно продолжила: «Правительство, - рука перечеркнула это слово и исправило его на слово
„фараон“, - колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало. Промедление в наступлении смерти подобно». И, сжав перо так, что побелели костяшки, рука поставила жирную точку.
        - Всем обладателям двух ах и выше срочно пройти в покои Светозарного, - вдруг гнусаво разнеслось над залом откуда-то с потолка. - Повторяю: всем обладателям двух ах и выше срочно пройти в покои Светозарного.
        Сразу забыв про вещий сон, Ленин вздрогнул и завертел головой. В рядах мумий началось оживление: указанные личности пробивали дорогу к нарисованным дверям позади трона.
        - Иди, Вовчик, - свистящим шепотом подстегнул его Шайба. - Тебя вызывают…
        Ильич неохотно влился в жиденькую очередь ко входу. «Что стряслось?» - гадал он, и с холодком в фантомном сердце переступил порог просторного предбанника в покоях Хуфу.
        Перед знаменательной портьерой с Исидой уже собралось несколько десятков человек. Все они были египтянами, и Ленин в своей пиджачной паре смотрелся на фоне бинтов разной степени свежести как черный кот, затесавшийся в стаю ободранных городских голубей.
        Из знакомых тут были лишь похожий на хорошо зажаренного таракана верховный жрец Ханопис, Шери, тихонько беседующий с Эхнатоном, Яхмос - обладатель плиссированного передника, и бараноголовое существо с пальмовым опахалом. Семеро египтян стояли отдельной надменной кучкой, золотые браслеты на их руках и ногах показывали, что в сложной иерархии пирамиды эти мумии занимают высокое место.
        В воздухе витало необычайное возбуждение, которое Ильич ощутил буквально кожей. Опять нас мариновать собираются! - возмущено подумал он, но портьера с Исидой уже отъезжала в сторону, являя присутствующим Хуфу, восседающего на домашнем троне, с начальником охраны, вытянувшимся по его правую руку. Все разом смолкли.
        - Сын бога Амона, Вечный властитель Египта, будет говорить с вами, - внушительно произнес Небмаатра, буравя недобро почтительную толпу, словно подозревая каждого в измене.
        - Приветствую вас, мои верные помощники в свершении великих деяний! - без традиционной паузы, с подъемом возвестил Хуфу. - Радостная весть пришла к нам с того света и я спешу поделиться с вами.
        Небмаатра глухо хлопнул в ладоши - и четверо черных стражей внесли в зал золотой стол, покрытый тончайшим покрывалом. Установив его перед троном, они вынули из ножен мечи и замерли по углам ноши угольными статуями.
        Фараон воздел руки вверх:
        - Свершилось! То, что дарует вам всем жизнь вечную в Египетском царстве, то, что поможет распространить веру предков на всю землю, находится здесь, передо мной.
        Небмаатра выступил вперед и сдернул покрывало, под которым оказался странный предмет, похожий на тупоголовый артиллерийский снаряд с приваренными к нему по бокам двумя блестящими шарами. Зал перед глазами Ильича качнулся и поплыл: он все понял…
        - Операция «Поиск» завершена, - победно гремел голос Хуфу. - Божественный фаллос Осириса - в наших руках. Слава Ра!
        Притихшая было кучка сподвижников тут же взорвалась цветистыми здравицами:
        - Да здравствует Вечный властитель Египта! Слава великому сыну Амона, поднявшему неподъемное и свершившему немыслимое. Правь нами, о Великий, тысячу тысяч лет!
        Фараон величественно переждал этот взрыв пышного славословия и махнул рукой, призывая собравшихся к тишине:
        - Завтра об этом будет объявлено всем. И завтра же, - лицо Хуфу сияло торжеством,
        - мир изменится и никогда уже не будет прежним. Подойдите к Небмаатре. он разъяснит каждому его действия на собрании и после собрания. А ко мне пусть приблизится Ич.
        Стараясь не выказывать свой интерес к столу, где покоился нимрод, Ленин подошел к трону.
        - Зная о твоем таланте в области ораторского искусства, поручаю тебе, Ич, подготовить мою речь для черни. Она должна быть величественна и наполнена мудрыми мыслями, но понятна самому последнему из моих слуг. Постарайся, Ич! Сейчас каждый должен лезть из кожи вон, доказывая свою полезность в новом царстве. Ибо Великий Переход почистит не только ряды смертных, но и наши ряды - я лично буду рассматривать каждую кандидатуру и решать ее судьбу.
        Ленин еле заставил себя промолчать в ответ на этот хамский намек - кивнув, он резко развернулся на каблуках и покинул покои фараона. Только оказавшись в опустевшем зале, Ильич позволил себе ускорить шаг. Путь до родной погребальной камеры он пробежал уже как в бреду. «Промедление смерти подобно», - дробно стучало в висках и фантомное сердце рвалось из груди. Стремительно ворвавшись внутрь, он рухнул на край саркофага.
        - Ну? - подскочил к нему Шайба.
        - Обстановка изменилась - нет времени объяснять. Надобно бежать за Александром. Потом вместе - идите к оружейному складу у Табии. Раздайте всем оружие. Начинаем сегодня. Ночью!
        Шайба озабоченно скользнул в коридор. А Ильич прилег в каменный гроб, восстанавливая силы, и попытался сложить в голове новый план, сообразуясь с внезапно возникшими обстоятельствами. Эх, как жаль, что он не успел наладить в пирамиде мало-мальский штаб с приличной связью, чтобы руководить вооруженным восстанием оттуда… Серый жесткий и холодный бок саркофага буравил ленинское плечо и вдруг напомнил ему о таком же сером жестком и холодном граните питерских набережных, таких пустынных и мрачных в день вооруженного восстания в 17-м.
        Да и нанешняя кепка на ленинской голове, засаленная от беспрестанных ползаний по лазу к Табии, сильно смахивала на ту нарочито заношенную кепку, что он надел, прикидываясь обычным рабочим, чтобы пробраться к Смольному. С надеждой цепляясь мыслями за те памятные события (ведь тогда все получилось!) Ильич представил, что он снова торопится по еле освещенной улице с разбитыми фонарями, а затем трясется в полупустом трамвае, следующем к Финляндскому вокзалу, соблазняя пухлозадую вагоновожатую своей техникой вооруженного воссстания…
        А вот он уже пьяно выписывает коленца на Шпалерной, вводя в заблуждение конный патруль. «Пропустить!» - командует один из казаков. Под его седлом нетерпеливо перебирает стройными бабками свежая мумия лошади, перебинтованная полосками белоснежного льна от копыт до ушей. Беспрестанно оглядываясь на это странное зрелище, Ленин добегает до Смольного - и вдруг оказывается, что он имеет вид пирамиды - без малейшего намека на вход. Возбужденные голоса товарищей по партии доносятся оттуда, бряцанье оружия и рапорты телефонных барышень «Смольный на проводе!» - там все готово, но решительно непонятно, как проникнуть внутрь, чтобы взять на себя руководство вооруженным восстанием. В полном отчаянии Ленин кинулся с кулаками на гладкую гранитную стенку - и очнулся от дремы.
        Приглушенное бряцание и голоса имели место в действительности: в коридоре Шайба вел очередной отряд к месту сбора.

«Все! Обратного пути нет», - сказал сам себе Ленин и вылез из саркофага навстречу вечности.
        Глава 30. И ад следовал за ним
        Шайба, уже облаченный в полюбившийся ему римский доспех, с автоматом за плечом, стоял перед разношерстным переминающимся строем и, как полагается отцу-командиру, давал последние наставления.
        - Ну что, орлы! Очко играет?! У кого играет - выдам памперс. Стрелка, братва, намечается серьезная, поэтому себя не жалеть и о папе помнить. А папа - он все видит… - и, оборотившись к подошедшему Ленину с хохотком добавил. - Ну что, Ильич, покропим себя красненьким?
        - Несерьезное выступление, товарищ Шайба, - одернул его Ленин. - Массам надо дать понимание, за что они идут в бой, за какие идеалы готовятся отдать свою загробную жизнь. Шуточки тут неуместны. И еще: не надо народу угрожать. Народ вам пустых угроз не простит. Драчка намечается серьезная - и если бы вы поставили сзади атакующих нескольких пулеметчиков, это было бы гораздо большим подтверждением нашей боеспособности, чем ваш мифический «папа».
        - Ты сам понял, чего сказал? - спросил бандит. - Я своим в спину не стреляю. Про идеалы лечи их как хочешь. А про пулеметчиков - считай, я не слышал, - и он стал хмуро засовывать за широкий пояс, украшенный бляхами с изображением римского орла, немецкие гранаты.
        Пришлось Ленину организовывать все для выступления самостоятельно. Четыре дюжих капуцина подняли его на щит и вознесли таким образом над притихшей толпой. Неумело балансируя на столь шатком пастаменте и рубя перед собой воздух рукой на манер шаолиньского монаха, колющего кирпичи, Ильич закричал:
        - Товарищи! Настал решительный час! В один кровавый комок спутано все забальзамированное человечество и выхода из него поодиночке быть не может. Вам досталась завидная роль - отстоять, отвоевать наше вечное будущее штыком и и гранатой, не жалея собственных… - Ильич замялся, но тут же нашелся, - не жалея собственных тел, товарищи! Надо путем отчаянного прыжка выскочить из-под ига рабовладелия и одним решительным пинком навсегда отправить Хуфу Кровавого на свалку истории. Пусть тотчас же организуются отряды от трех до десяти и тридцати мумий. Пусть тотчас же те, кому не досталось оружия, вооружаются сами, кто палками, кто каменными горшками. Даже и без оружия эти отряды могут сыграть серьезнейшую роль, срывая с приспешников фараона бинты, разбрасывая и топча содержимое их каноп. Ни шагу назад! Только - вперед! Вся власть - загробным советам! Ура, товарищи!
        И, вполне удовлетворенный своей речью, Ильич слез со щита. Следующим пожелал выступить Александр Македонский. Его выступление был кратким и, к немалому огорчению Ленина, совершенно аполитичным. Пройдясь перед строем, Македонский заехал одному из пластиноидов в ухо, посчитав, что тот держит щит неподобающим образом, и вернулся на середину. Стукнув себя на манер Кинг-конга в пластинчатый нагрудник и яростно вращая единственным выпученным глазом, Александр проревел:
        - Воины! Вы разуты и раздеты. Плевать! Сапоги мы снимем с убитых! Арес с нами! Помните, все, что мы делаем, отдается эхом в вечности!
        - Арес с нами! Арес с нами! - подхватила толпа, в знак одобрения громко стуча копьями о щиты. Этот грохот немедленно прокатился эхом по коридору, и наверняка достиг ушей стражи. Но таиться уже не было смысла: теперь или пан или пропал.
        - Первая фаланга, строиться! - чинчорро встали ровной шеренгой. - Вторая - строиться! Третья - строиться. Вперед, марш!
        Александр махнул мечом. Фаланга, ощетинившаяся копьями, напоминала огромного ежа, который медленно полз вперед.
        - Щиты плотнее! Держать строй, - прогремел Македонский и дал пинка флейтисту, который тут же стал выдувать монотонную мелодию, задававшую ритм древнегреческой военной машине.
        Вслед за греками Шайба в качестве вспомогательных войск отправил бойцов Веласкеса, вооруженных шпагами и дагами. А потом двинул своих аркебузеров. Стрелковое подразделение, вооруженное новейшим оружием, и конницу в количестве трех всадников-пластиноидов оставили в арьегарде в качестве резерва. С ними же двинулся и обоз - телега, груженная боеприпасами.
        - Товарищ Шайба, - зашептал уголовному Ильич. - Вы вперед не рвитесь и огня сразу не открывайте.
        - Это еще почему?
        - Пусть противник недооценивает наши силы. Пусть фаланги товарища Македонского примут на себя первый удар и вымотают силы противника. Ну а уж когда их сомнут, тогда ударим по врагам всем, что имеется в нашем распоряжении.
        Шайба неприязненно кивнул и поспешил вперед, к своим чинчорро. Ленин же ловко запрыгнул в телегу, решив обосновать временный штаб здесь. Кинжал он сунул за ремень брюк, кобуру с маузером перекинул через плечо, а бобы рассовал по карманам брюк. Это придало некоторую уверенность. Метров пятьсот армия будущей Загробной Республики Советов спокойно шествовала по коридору, не встречая ни души. Ильич, рассчитывавший на быстрое столкновение, беспрестанно тянул шею, пытаясь разглядеть что впереди, и маялся неизвестностью.
        Но уже за первым поворотом началось. Плотно сомкнув щиты, дорогу перегородила стража, число которой было невозможно подсчитать: головы в маленьких круглых шлемах с набалдашниками уходили в сумрак коридора.
        При виде противника Македонский издал торжествующий вопль и взмахом меча отдал команду о наступлении. Ощетинившаяся копьями фаланга неудержимой лавиной понеслась вперед. Шеренга египтян мигом расступилась в стороны, открыв взору атакующих стройный ряд лучников. Выпустив в противника рой стрел, лучники поспешно сделали шаг влево и назад, уступив место следующим.
        - Ускорить шаг! - проорал Македонский, ловко приняв на щит сразу пять стрел. Фаланга побежала, стремительно сокращая расстояние. Пять или шесть чинчорро, остановленные градом стрел, упали, но строй тотчас же сомкнулся и фаланга продолжила свое неумолимое движение, перемолов их тела в труху. - Держать строй! - громогласно командовал Александр. - Копья вперед!
        Египтяне сомкнулись, но успевшее набрать скорость воинство Македонского вломилось в их ряды и принялось теснить. Треск копий, крики, грохот щитов и визг надрывающейся боевой флейты заполнил коридор. Каждую минуту кто-нибудь из бойцов с одной и другой стороны падал на пол от удара копья или стрелы, и тут же превращался в пыль под ногами своей и вражеской пехоты.
        Египтяне дрогнули и стали отступать.
        - Усильте натиск, товарищи! Враг деморализован! - подбодрил Ильич атакующих, предусмотрительно пригнувшись за бортиком телеги. Но его не услышали.
        Неожиданно коридор кончился и восставшие вслед за египтянами, огрызающимися градом дротиков и стрел, ворвались в тронный зал. Ильич словно увидел его новыми глазами и подумал, что размерами он не уступает римскому Коллизею. И сразу стало жарко. Воспользовавшись открытым пространством, египтяне обтекли фалангу Александра, зайдя с флангов. Македонский отрывистыми командами попытался перестроить воинов в каре, но не успел. Строй дрогнул, смешался и вскоре в беспорядочном мельтешении клинков, копий и щитов было уже не разобрать, кто свой, кто чужой. Спасти ситуацию попытался отважный Веласкес, который с криком «Сант Яго!» бросил свой отряд на выручку. Однако численный перевес явно был на стороне противника. Да и шпаги его
«испанцев» наносили куда меньший урон, чем мечи и копья «македонцев».
        Число распотрошенных чинчорро стремительно росло, фаланга таяла на глаза. Вскоре Македонского взяли в кольцо пять здоровенных нубийцев, очевидно рассчитывая пленить целым. Дико рыча и выкрикивая грязные ругательства, полководец какое-то время сдерживал их натиск, яростно и умело отбиваясь от наседавших. Однако силы были неравны. Скоро щит полководца разлетелся в щепы, а от меча остался лишь жалкий скошенный обломок. С криком: «Тебе, Арес!» - полководец всадил его в горло ближайшего стражника, и в тот же момент огромный двойной топор в руках черного гиганта рассек великого полководца от макушки до паха. Тело осело на пол двумя несимметричными половинами, которые подоспевшие стражники с хлюпаньем иссекли в кашу серповидными лезвиями. Сладко и сильно запахло то ли медом, то ли мертвечиной. Завоевавший полмира пал…
        Ленин привстал на телеге.
        - Товарищ Шайба! - прокричал он. - Срочно подтягивайте артиллерию! - и, привлекая к себе внимание, замахал белым платком, который приберег на случай похабного мира во внутреннем крамане пиджака.
        Но Шайба все отлично понял и без Ильича. Выстроив на входе в зал сорок мумий-аркебузеров с тлеющими фитилями, он взмахнул рукой и проорал «Пли!». Грянул залп. И это было явной ошибкой, так как пороховым дымом помещение заволокло столь плотно, что Ильич полностью утратил картину происходящего. Однако Шайба, пользуясь дымом как завесой, матерясь и чертыхаясь, вкатил в зал «Гатлинга». Рукоять смертельной мясорубки загрутилась, от грохота заложило уши, и египтяне, теряя одного воина за другим, поспешили нырнуть в следующий коридор. Зал был взят!
        - Владимир Ильич, - вдруг прозвучало у Ленина над ухом, - Прошу вас, немедленно освободите санитарный обоз! Что за безобразие!
        Ленин, вскочивший в пылу битвы на телеге на ноги, обернулся, и увидел Пирогова, с усилием тащившего за плечи истерзанного чирибайя. На боку у хирурга висела импровизированная аптечка из куска занавеса с нашитым красным крестом. Ильич поспешно спрыгнул с повозки.
        - Ну-ну, потерпи, голубчик, - приговаривал Пирогов, прилаживая к туловищу раненого с помощью бинтов полуоторванную руку. - Сейчас, братец, полегчает!
        - Что же вы, Николай Иванович, под стрелы лезете, себя не бережете, - заботливо сказал Ленин. - А вдруг зацепит? Вас-то кто соберет?!
        - Я, милостивый государь, врач, - не прекращая перевязки, ответил Пирогов. - Клятву Гиппократа приносил. К тому же не одну войну прошел, и франко-прусскую, и русско-турецкую. Да и весь Кавказ с госпитальными телегами пешком исходил, так что не привыкать, - и он решительно направился в зал за новыми ранеными.
        Шайба с черным от пороховой гари лицом использовал временную передышку, чтобы раздать бойцам автоматы и гранаты. Выстроив шеренгу уцелевших македонцев со щитами, он повел своих гранатометчиков под их прикрытием в коридор. Там ждал сюрприз: мощная баррикада, сложенная из обломков статуй и гранитных колон. Из щелей полетел град стрел.
        Однако Шайба не растерялся. Выскочив перед строем, он зубами вырвал из гранаты кольцо, размахнулся и запустил ее в самый центр заграждения. Метнулся столб пламени. «Та-та-та!» - заработал в руках Шайбы «Дегтярев» и остановившиеся было чинчорро с обезумевшими лицами вновь качнулась вперед. «Даешь! Даешь, тудыть твою в душу мать! Вперед, суки! Сокрушу!» - орал Шайба, выпуская веером очередь за очередью. Однако взять баррикаду с ходу не удалось. Египтяне дрались с отчанием обреченных. Нападавшие были отброшены с помощью пик и кувшинов с горящим маслом, от которых в коридоре стало светло как днем и которые они метали поразительно метко.
        Несколько чирибайя вспыхнули факелами и своими воплями тут же внесли панику в ряды атакующих. Восставшие дрогнули и побежали. Понимая, что их не остановить, Шайба выпустил в сторону египтян еще две очереди и, отшвырнув в сторону опустевший диск, отполз за телегу.
        - Дрянь дело, Ильич, - прохрипел он. - Если сейчас бойцов не поднимем и эту хрень не возьмем - конец! Надо бы грантометом… Гранатометом! Вот я мудак! У нас же
«Мухи» в загашнике спрятаны.
        Обламывая ногти, уголовный сорвал крышку с длинного зеленого ящика и извлек из него кусок трубы. Ильич настороженно выжидал, что будет дальше. А Шайба положил трубу на плечо, направил на противника, что-то подрегулировал, куда-то прищурился
        - и и нажал на спуск. Рвануло так, что заложило уши. А Шайба уже брал следующую
«Муху». После пятого выстрела, когда пыль в коридоре осела, стало видно, что в середине баррикады образовалась широкая брешь. Стрелы, правда, еще летели, но реже гораздо, реже, - удовлетворенно отметил Ленин.
        - Вперед! - проорал Шайба и, подхватив с пола чей-то топор, врубился в строй египтян, пытавшихся загородить пролом щитами. Вслед за ним хлынули пластиноиды. Лошадь одного из них, самого ободранного, воруженного двуручным мечом, встала на дыбы. В отблесках огня, отражающегося от полированных каменных стен, это напомнило Ильичу картину «Купание красного коня», с той лишь разницей, что и конь, и всадник словно только что вышли с живодерни.
        Впереди опять рвануло. Да так сильно, что Ильич на мгновение совершенно оглох. Обернувшись, он увидел Пирогова - в одной руке его был чей-то череп, в другой позвоночник, согнутый пополам, губы врача шевелились, но звука не было, словно все происходило в немом кино. Сильно растерев уши, Ленин вернул слух, увидел прямо рядом гарцующего пластиноида, играющего связками мышц, и услышал голос эскулапа:
        - И я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли - умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными… - шептал Пирогов трясущимися губами, пока руки его, словно отдельно от разума, продолжали бинтовать и бинтовать.

«Пора!» - решил Ильич. Переложив маузер в карман, он пошел обратно по коридору, пропахшему гарью и раскаленным железом от перегревшихся стволов винтовок и автоматов. Грохот сражения, перемежавшийся криками, с каждым шагом становился ощутимо тише - видимо, бой все же шел к концу. Ускорив шаг, Ленин вступил в зал и начал осторожно пробираться к трону, за которым еле угадывались в полумраке знакомые нарисованные двери. Дело это было пренеприятнейшее: приходилось ступать по хрусткой трухе из развеянных тел, а то и по целым частям, вроде рук, ноги или обрубленных туловищ, некоторые из которых дергались, а некоторые - стонали и несли всякую чушь на самых разных языках.
        В самом центре зала по кругу механической игрушкой бродил чинчорро с оторванной головой, сослепу натыкаясь на сфинксов и павших. Распахнутся или не распахнутся, - напряженно гадал Ильич, приближаясь к заветным дверям. Распахнулись! Ильич бегом одолел расстояние до покоев фараона, прислушался - ни звука! - и скользнул под портьеру с Изидой.
        Нимрод оказался на месте. Он даже не был прикрыт тканью и на его блестящих металлических шарах играли отблески факелов со стен. Отчетливо ощущая удары фантомного пульса в висках, Ленин протянул к нему руку - и тут сзади раздались громкие шаги. Поспешно вытащив маузер и неловко выставив его перед собой, Ленин повернулся. Откинув портьеру, посреди покоев фараона в помятом римском доспехе, с немецкой гранатой за поясом и топором в руке стоял Шайба и устало улыбался.
        - Победа, Ильич! Победа! Мои последних добивают, - сообщил он - Погибших пацанов только жалко и грека, хоть он и пиндос. - Тут глаза его расширились: Шайба заметил нимрод. - Ого! Это та хрень, про которую Табия базарил? - он тоже подошел к столику вплотную и протянул руку. - Почему ты не сказал, что его наш…?
        У Ильича словно замкнуло в голове. Повернувшись к соратнику с протянутой словно для рукопожатия ладонью, он положил ее на гранату за римским поясом Шайбы, резко выдернул кольцо - и опрометью ринулся за ближайшую колонну. Жуткой силы взрыв тряханул покои, колонна шатнулась, но устояла и Ильича густо обсыпало гранитной крошкой, сильно посекшей лицо. Выждав паузу и страдальчески мигая пыльными ресницами, Ленин выглянул из своего укрытия. От Шайбы осталась лишь изуродованная голова, зато на нимроде не было ни царапины. Скинув пиджак, Ленин начал быстро упаковывать ценный аппарат.
        - Ну ты и с-с-сука! - раздалось с пола.
        Шайба смотрел на него снизу блестящими от ненависти глазами. Его некогда зашпаклеванное пулевое отверстие в голове открыло взрывом и оттуда бесцветной кровью толчками хлестал формалин. Поморщившись, Ленин сунул импровизированный пакет подмышку, аккуратно обошел то, что осталось от временного союзника, и двинулся к выходу.
        И только он шагнул за порог, как внезапно нога его, а затем и весь Ильич провалились в темноту…
        Глава 31. Вот через площадь мы идем
        - Пудры не клади столько - и так бледный как смерть! Розовым мазни тут под скулами и тут…
        - Тебя не спросил! Лучше хлам забери, который у него под мышкой, сейчас костюм принесут.
        Ильич попытался открыть глаза, но ничего не вышло. Вновь недвижимый, с плотно зашитыми веками, он лежал на жестком и холодном, и его тело крутили, будто тряпичную куклу, чьи-то бесцеремонные руки. До боли знакомые запахи химикалий и монотонные капли из плохо закрытого крана, глухо бьющие о раковину, дали понять, что Ленина выкинуло обратно в мавзолей.
        - Я не понял, они перепились тут, в предыдущей смене? Что за мумовина? Кто ему такую дуру в пиджак закатал?
        Раздался тяжелый металлический стук. У Ильича все внутри сжалось. Он напрягся, направил все силы в мышцы век - и заставил их таки разомкнуться и образовать узкую полоску. Над ним склонились два незнакомых лаборанта в мятых зеленых шапочках и в неопрятных, покрытых пятнами зеленых фартуках. Один озадаченно крутил в руках нимрод.
        - Тяжелая… Сталь. А может титан. Если в цветмет такую сдать, нормально дадут.
        - Положи обратно, - опасливо сказал второй. - Может это инструмент какой-то. На фига нам проблемы. Да и не дадут за эту железку ничего.
        - А я говорю - дадут, - упорствовал первый.
        - Куда гроб нести? - внезапно раздалось со стороны дверей - Принимайте!
        В полоску меж ленинских век медленно вползла спина, пятившаяся словно краб, а за ней показался просторный гроб, обшитый алой тканью. Следом чьи-то руки несли новый, отлично отутюженный костюм на вешалке и белоснежную рубашку. Ленин насторожился. Очевидно, предполагалась поездка. Куда? С какой целью? На каком основании? Установив гроб на соседнем столе, спины удалились. Но дверь тут же заскрипела вновь - и у стола появился высокий худой человек в хирургической маске и резиновых перчатках по локоть.
        - У вас еще ничего не готово, молодежь? - строго спросил он. - Вы на часы смотрели? Скоро начнется.
        - Осталось только переодеть, Небмат Юсуфович, - суетливо сказал первый лаборант. - Мы это мигом.
        - Ну-ну. А это что такое? Дайте-ка сюда.
        Нимрод опять всплыл перед глазами Ильича и завертелся в длинных резиновых пальцах.
        - Сами не знаем, - в два голоса доложили лаборанты. - Может предыдущая смена оставила?
        - Разберемся! Так вы поторопитесь, не доводите до скандала, - напомнил человек в маске. - На все про все у вас десять минут.
        И он ушел и унес нимрод с собой. Ленин с отчаянием следил, как захлопнулась дверь и навсегда скрыла за собой бесценную реликвию, судьба которой, скорей всего, завершится на свалке.
        - Не знаешь, почему у него лицо такое странное? - прошептал второй лаборант.
        - Потому что ты пудры перебухал.
        - Да я не про этого, а про Небмата. Почему у него ресниц и бровей нет: спалил, что ли?
        - Может в Чернобыле работал, - предположил первый. - Или на Байконуре - там тоже радиации хватает. Хватит болтать, снимай с него штаны.
        Ильича без всякой ванны быстро переодели и на «раз-два» грубо, как мешок картошки, переместили в гроб. Стол под ним дрогнул и покатился. «Аккуратненько, проходим-проходим!» - движение ускорилось и вот уже вместо обычного над ним замелькал гранитный потолок. Однако в Траурном зале гроб не остановил свой бег.
«Куда везут? Куда?» - билось обезумевшей синицей в мозгу, и голова Ильича моталась из стороны в сторону, словно отрицая единственно верное решение этой несложной загадки.
        Гроб перенесли на что-то менее шаткое и опять повезли, только уже неспешно. И сразу же в уши ворвался людской гомон. Ленин с ужасом понял, что начисто утерял грань между воспоминаниями и реальностью и поспешно сомкнул веки, одинаково страшась увидеть мавзолей, зажатый многотысячной толпой, и мрачное подземелье пирамиды, усеянное ее забальзамированными участниками. А быть может все еще хуже - и он обнаружит мумий в каракулевых шапках, стоящих на трибуне мавзолея и машущих Ильичу своими перебинтованными ладонями.

«Руки прочь от Ленина!» - раздался сбоку нестройный хор из дребезжащих голосов и он таки не удержался, глянул меж век. Там несколько десятков стариков с красными бантами и транспарантом «Ленин и сейчас живее всех живых» защищали от милиции двух старушек, зачем-то приковавшихся друг к другу наручниками.
        - Проводить тело Ленина в последний путь прибыла делегация Коммунистической партии Египта! - бодро возвестил гнусавый голос, накрывший толпу, и он опять зажмурился.
        - Ленин - это бессмертное имя стало символом и путеводной звездой сотен миллионов трудящихся, - летело из громкоговорителей ему вслед. - Как говорят у нас в Египте, человек пяти ах во лбу, пламенный борец и неутомимый деятель…
        Легкий ветерок скользнул по ленинским щекам и он дрогнул, приоткрыл полоску меж век, в которую сразу хлынула синева московского неба. Тело Ильича плыло так медленно, величаво и плавно, что он вновь засомневался, что несет его - артиллерийский лафет, сработанный руками русских оружейников, или серебрянная лодка бога Тота, следующая в потусторонний мир за горизонт.
        Но до горизонта Ильич не добрался. Гроб остановил свое движение, был сноровисто стащен вниз и установлен у разверстой, словно пасть демона паники, свежевырытой могилы. Вспышки фотокамер резали глаза - и Ленин в который раз смежил веки, впадая в спасительно забытье, но тут же открыл их, когда сверху звучно упала крышка. Вокруг была густая гуталиновая тьма - точь в точь как в погребальной камере после отбоя. Вот сейчас глаза его постепенно привыкнут к мраку, он встанет из саркофага и поспешит знакомым коридором…
        - Бабах! - раздался сверху залп.
        - Бум! Бум! Бум! - вторя ему, дробно застучали комья земли. С каждой секундой звук похоронного оркестра становился все слабее и слабее, будто музыканты обрадованно оседлали освободившийся лафет и, не прерывая игры, отправились от могилы прочь.
        Наконец стало совсем тихо. И тут Ленин услышал, нет - скорее почувствовал, как, пробуравив лазейку в еще рыхлой, не успевшей осесть земле, начал свою неторопливую работу трудолюбивый могильный червь.