Сохранить .
Сердце ворона Анастасия Александровна Логинова
        Те, кто присматривают за порядком #1
        Он не такой как все. Он закрывает глаза и видит события, которым не был свидетелем. Он читает прошлое людей, как открытую книгу. Он помнит то, чего не может знать. Дар? Волшебство? Если это волшебство, то чье-то очень злое волшебство. Есть лишь одна причина, по которой он все еще мирится с ним - его дар приносит пользу людям. Он сыщик Российской Империи и распутывает самые безнадежные дела.Но есть и отрада для него - девушка, чей образ является в видениях особенно часто. Он знает о ней все. Не знает только, существует ли она на самом деле.
        Пролог
        Каменный Ворон встрепенулся. Облаком взмыла вверх черная с серебряной искрой пыль, что прежде крепким панцирем укрывала иссиня-черные перья, голову и мощные когтистые лапы. Ворон медленно, не торопясь переступил с одной ноги на другую. Наклонил в бок маленькую голову, ничем уже не отличаясь от живой птицы.
        Тысячу раз Лара слышала эту историю от няньки-Акулины, и ведь верила - всем сердцем верила каждому ее слову! Но все равно не чаяла глядеть на то собственными глазами.
        - Ты видишь это? Видишь, Конни? - не выдержав, зашептала девочка и судорожно вцепилась пальцами в холодную ладошку друга.
        - Чшш! - прозвучало строгим ответом.
        И то правда… Лара запоздало выругала себя: Ворон их заметил. Быстро повернул головенку, и его правый глаз поймал лунный свет. Замер, уставившись точно на детей.
        Ей-богу, он изучал их в этот самый миг и о чем-то думал - Лара могла бы поклясться в этом собственной жизнью!
        Но мальчик крепче сжал ее ладонь, и Лара подумала, что, не будь его рядом, она бы тотчас умерла от страха. Впрочем, если бы не Конни, то Лары и вовсе не было бы на Ордынцевском кладбище в такой час…
        А потом Ворон взмахнул крыльями и плавно сорвался с насиженного места. Он двигался бесшумно и зловещим карканьем не собирался нарушать тишину. Словно до сих пор был неживым.
        Полетел, конечно, к Замку. Замком на побережье называли Ордынцевскую усадьбу - за зубчатые стены и высокую круглую башню, сплошь увитую плющом. В той башне жил и скончался старый граф - последний из рода Ордынцевых. А еще колдун, как рассказывала о нем нянька-Акулина.
        Акулина тоже старая. Прежде служила экономкой в усадьбе и видела графа еще живым - высоким, чернобровым красавцем с таким взглядом, что… в этом месте рассказа нянька всегда залихватски говорила: «Ух!». Улыбалась, и ее морщинистые, иссушенные морским ветром щеки покрывались легким румянцем.
        «Это ж сколько было бы нынче старому графу лет?..» - задумалась вдруг Лара и, тихонько шевеля губами, принялась подсчитывать.
        Да не досчитала: Конни с решительностью, перед которой девочка благоговела всей душой, скомандовал:
        - Идем.
        Бесшумно он спрыгнул с ветки могучего дуба, где дети устроили выжидательный пункт. Чуть пригнув голову и не разгибая колен, побежал прямиком к склепу - старинной графской усыпальнице, на верхушке которой прежде и восседал каменный Ворон, сделавшийся нынче живым.
        Лара тоже прыгнула, почти не колеблясь. Раньше надо было раздумывать, когда Кон объявил ей, что поспорил с мальчишками с Болота, будто влезет в графскую усыпальницу. А теперь-то толку?
        Правда, девочка запуталась в юбках и пребольно ударилась коленкой о выступающий корень дуба. Но не ойкнула даже - сцепив зубы, прихрамывая, засеменила следом.
        - Учти, вздумаешь реветь - живо домой отправлю. К мамочкиной юбке! - строго-настрого предупредил Кон перед их вылазкой.
        Девочке тогда стало страсть как обидно. Она и сама знала про себя, что плакса - но зачем лишний раз попрекать? И если уж приспичит, то, скорее, она побежала б к няньке-Акулине, чем к маме-Юле. Матушка-то ей реветь тоже запрещает, еще построже Кона.
        Потому и решила девочка, что, как бы ни было страшно там, в склепе, как бы ни тряслись ее коленки, и чего б она ни увидела - не вскрикнет. И уж точно не расплачется. Ей-богу, лучше умрет на месте!
        …Дверь старинной усыпальницы поддалась на удивление легко: всего трижды Кон ударил по навесному замку булыжником. Пахнуло могильным духом и сырой землей. Кон и тот замешкался. Но упрямо свел брови и опять скомандовал:
        - Идем.
        Внутри, не размыкая рук, помогая друг другу, дети долго спускались по щербатой каменной лестнице. Пока не осознали - пришли. Внизу было темно, хоть глаз выколи. В проем распахнутой двери усыпальницы немного проникал бледный свет луны, но он освещал только лестницу, а стоило сойти с нее, как детские фигуры погрузились во тьму.
        - Эх, лампу бы сюда!..
        - У меня спички есть, Конни! - Лара нащупала в кармане юбки коробок.
        - Толку здесь от спичек… - проворчал тот. - Ладно, давай, управлюсь как-нибудь. А ты постой на лестнице, не мельтеши.
        Лара восхитилась догадливостью друга, когда тот поджег сразу три спички, соорудив маленький факел - и тогда свет всполохами озарил часть каменной кладки стены, на которой даже можно было разглядеть паутину и то, ради чего дети явились сюда. Громоздкие каменные надгробия, числом не менее десяти.
        - Как же мы найдем нужный, Конни?..
        - Здесь таблички с датами. Старик ровно восемь лет назад помер, в тысяча восемьсот девяносто первом. Не боись, я сам искать буду - а ты на лестнице постой, сказано ж тебе!
        Разумеется, мальчишки с Болота потребовали добыть доказательство, что Конни и впрямь побывал в усыпальнице. А точнее - он должен был сдвинуть крышку с гроба старого колдуна, а после сказать им, какого цвета сюртук на мертвеце. Федька, заводила и самый старший из них, хвастался, что бывал на похоронах колдуна да видел, в какого цвета сюртук его обрядили. Соврать не удастся. А значит Лара, как верный друг, обязана Кона поддержать…
        Вот и сейчас, оставленная в безопасном месте подальше от гробниц, Лара взмолилась:
        - Конни, но я помочь хочу, отчего ты мне запрещаешь?
        - Трусишка, - по-своему растолковал ее порыв Конни. Но возражать более не стал.
        Да и не слишком он грешил против истины: Ларе и впрямь страшно было стоять в одиночку. Со второй попытки она тоже подожгла три спички разом и, затаив дыхание, стараясь меньше думать о том, что делает и где находится, глазами отыскала строчки на ближайшем к ней надгробии.
        И сперва отказалась себе верить.
        «Николай Григорьевичъ Ордынцевъ. Родился въ 1860 г., скончался въ 1891 г.»
        Неужто вот так? Сразу?
        - Конни, я нашла, нашла… - горячо зашептала девочка.
        Лара потянулась туда, где мгновение назад еще стоял ее друг, но - пальцы рассекли лишь холодную тьму подземелья. Рядом никого не было.
        Сколько это продлилось - мгновение? Больше? Ларе показалось, что она вечность стоит одна возле гробницы.
        А потом чей-то шумный выдох затушил ее спички.
        У Лары дробно застучали зубы. Собственным обещанием не кричать она уж готова была поступиться - да только голос будто пропал. Девочка не могла вымолвить ни звука.
        И слава богу. Поскольку ее глаза, начавшие привыкать к темноте, вдруг ясно угадали очертания лица Кона совсем рядом с нею. Он приложил палец к губам и прошипел:
        - Чшш!
        А потом указал кивком на лунную дорожку, бледно освещающую лестницу.
        Бледно - но этого хватило, чтобы сперва углядеть две человеческие тени, а потом, подняв глаза на дверной проем, увидеть и парочку незнакомцев.
        - …не бреши, ничего там не светится! - четко произнес один из них, заглядывая внутрь усыпальницы с лампою в руках. - А дверь, видать, сроду не запирают.
        - Ежель не запирается, то и брать там нечего! - заметно волнуясь, ответил второй.
        - А ты почем знаешь? - хмыкнул первый. И, подняв руку с лампою над головой, начал спускаться в усыпальницу. - Местное дурачье, что с них взять…
        И второй, помедлив, все же присоединился к нему. Спускались они медленно, но неотвратимо, с каждой ступенькой приближаясь детям. Они уже были внизу и по-свойски оглядывались в темноте, когда девочка осознала, что Кон грубо дергает ее за локоть, приказывая нагнуться. Бежать куда-то не было смысла: дети присели на корточки здесь же, возле гроба колдуна - притаились в его тени и замерли.
        «Увидят… как пить дать увидят…» - не сомневалась Лара.
        Незнакомцы шумно и без трепета, не теряя времени на чтение надписей, сдвигали громоздкие крышки со всех подряд гробниц. Те падали, иногда раскалываясь. Искали ценности. Усыпальница графская, богатая - разумеется, здесь было чем поживиться, это даже Лара понимала. Дети мало что видели из своего укрытия, но слышали каждое слово. Слышали, как радовались вероломные незнакомцы, находя фамильные кольца или нитку жемчуга. Слышали, как скабрезно комментировали, снимая их с тел мертвецов…
        И, рыская, кажется, в той самой гробнице последнего из графов, они нашли что-то невероятно ценное - ежели судить по радостным возгласам. Сундук, набитый золотом, не иначе - Ларе не было видно, но она воображала именно сундук…
        - Гляди, что за чудная вещица! - Слышала она голос над самой головой. - Медальон, никак!
        - А ну дай сюда…
        - Я первый увидал, верни!
        Воры загалдели: вот-вот начнется драка…
        А Лара, сидя на каменном полу и обхватив собственные коленки, вдруг почувствовала дуновение легкого ветерка. Не сырого, могильного - а самого что ни на есть свежего. Будто с моря. Что-то изменилось, без сомнений. Набравшись храбрости, Лара ухватилась пальцами за холодный камень гробницы и чуть-чуть выглянула из-за укрытия.
        И тогда девочка увидела Ворона. Того самого, бывшего некогда каменным. Важно вскинув голову, он стоял на верхней ступеньке освещенной луною лестницы и сердито глядел на воров. Те, на беду свою, его не замечали.
        Ворон снова вспорхнул бесшумно, будто бабочка. И, иссиня-черный, тотчас потерялся во тьме подземелья. Ненадолго. Чтобы через миг рассыпаться серебряной пылью, собраться в угрожающую тучу аккурат над головами воров и - обрушиться на них, будто тяжелая морская волна.
        Горе тому, кого застанет Ворон за недобрым делом…
        Лара тысячу раз слышала легенду о Вороне, охраняющем свои владения, но нынче видела все воочию.
        Одного швырнуло на стену с каменной кладкой - точно возле перепуганных детей. Умер ли он сразу? Лара видела кровь, струйкой вытекающую из уха и безжизненные глаза, которым уж ни до чего не было дела.
        А что случилось со вторым? Этого Лара не знала. Мир ее - звуки, запахи, все устремления - сузились вдруг до круглого золоченого медальона с диковинным узором по ободу. Тот самый медальон, что покоился в расслабленной руке убитого вора.
        Не помня себя, не зная, зачем ей это, девочка потянулась к украшению, мучимая одним желанием - завладеть им и никогда не выпускать из рук. Лишь на миг она подняла глаза на лицо мертвеца и успела заметить - мальчишка. Едва ли много старше их с Коном.
        А после все-таки схватила украшение. Прижала к груди, как величайшую ценность.
        - Пойдем же, пойдем! - тянул ее за локоть Кон.
        Он уже не шептал, кричал - по-видимому, путь был свободен. Лара не сопротивлялась ему, но будто обессилела. Ноги не слушались, а глаза не видели ничего, кроме добытого украшения.
        Только на лестнице девочка опомнилась. Снова почувствовала страх, снова ее коленки начали подгибаться.
        - Вдруг он жив, надо вернуться… - оглянулась она на темное подземелье.
        Тела мальчишки, скрытого графской гробницей, она теперь не видела - зато на крышке той самой гробницы сидел Ворон. Черные глаза отражали лунный свет, и он отвечал девочке прямым серьезным взглядом. Осмысленным взглядом.
        «Ведь он именно что медальон не пожелал им отдавать… - осознала она, - только медальон. До прочего ему не было дела. А мне отдал…».
        Еще минута - и дети выбрались наружу. Но Лара так и не поняла в тот день, отчего Ворон позволил ей унести медальон. Почему не наказал за кражу, как того вора?
        Она поняла это только много лет спустя, став уже взрослой девушкой. Когда, резко очнувшись ото сна, все еще слышала голос, бывший ничем иным, как голосом последнего графа Ордынцева:
        - Не отдавай. Не отдавай. Не отдавай…
        Она часто за эти годы слышала сей голос. Во сне. Не всегда он говорил о медальоне, но сегодня именно о нем, Лара это знала.
        Потому-то, резко откинув одеяло и, не обув даже туфель, она первым делом бросилась к зеркалу, в ящике возле которого хранились немногочисленные ее украшения. Там, завернутым в шелковый платок, она уже десять лет хранила тот самый медальон.
        Лара осторожно погладила подушечкой пальца замысловатый узор, что шел по окружности. Завороженная тем узором, она не всегда могла разглядеть рисунок, выбитый на крышке - он становился виден лишь под определенным углом. Это была расправившая крылья вольная ласточка, что устремилась ввысь на золотом круге медальона.
        А ежели повернуть украшение еще чуть-чуть, то ласточка волшебным образом обращалась в ворона, чинно сложившего крылья.
        В детстве Лара могла часами играть, и так, и эдак, поворачивая медальон к свету и сама для себя решая - какой из рисунков ей нравится больше. Она и сейчас едва верила, что владеет этой красотой всецело: столько лет прошло, а желание обладать им ничуть не стало меньше.
        Разумеется, она никому не собиралась отдавать медальон. Он ее, только ее! Ведь не случайно же она носит эту фамилию - Ласточкина.
        Ей было суждено его найти, не иначе.
        Глава 1. Жертва
        Этот был уже шестым.
        Рахманов, незаметно отстав от группы полицейских, вдруг и вовсе остановился. Прикрыл глаза и растопырил ладонь, чуть касаясь пальцами выросшей по пояс южной травы. Глубоко втянул носом еще прохладный поутру воздух. Медленно выдохнул. Видения, сменяя друг друга, как картинки в калейдоскопе, помчались, не давая, как всегда, толком ни на чем сосредоточиться.
        Но главное Рахманов уяснил: этот действительно был шестым, но лишь с начала года. Были и другие жертвы - прежде.
        Он скорее нагнал своих, опередил их и первым подошел к границе круга, очерченного золой. Круг не малый, шагов десять поперек будет. Рахманов без сомнений сей круг видел прежде; видел и пять костров внутри него, равноудаленных друг от друга. Видел не на карточках, потому как в сыскном отделении полиции Тихоморска до сих пор не имелось ни фотографического аппарата, ни человека, умеющего с ним справиться. Сыскному отделению всего-то было без малого год.
        Рахманов даже выставил руку, вполне серьезно опасаясь, что местные сыщики по незнанию могут затопать следы.
        А затоптать здесь было что: по ободу круга отлично читалась вязь из замысловатых символов. Это был до того знакомый и часто мелькающий в воспоминаниях рисунок, что вид его тотчас отозвался вспышкой головной боли. Так бывало, Рахманов давно привык, не придав значения. Опустился на колено, набрав полную пригоршню золы. Мигрень тотчас усилилась, но вместе с нею поплыли видения одно за другим - теперь уж медленные, тягучие, в которые Рахманов падал, словно в яму. И вот он уже ясно, своими глазами видел, что произошло здесь ночью… нет, прошлой ночью.
        Видел с высоты птичьего полета круг, очерченный золой, вязь по ободу и пять еще горящих тогда костров, а в центре на траве - мужчина в белой сорочке, распахнутой на груди. Молод, с черной щегольской бородкой, модно остриженный. Одет богато, даже со столичным шиком - хотя костюм и выглядел нынче не лучшим образом. Не из-за убийцы, нет. Мужчина кутил всю ночь в кабаке с ворами и прохвостами - а пил он из-за женщины, что часто и с удовольствием давала поводы себя ревновать.
        Как его привели сюда, покамест оставалось скрытым.
        Но он видел лицо - еще живое, хоть и искаженное ужасом. И глаза, что не замечали ничего, кроме занесенного кинжала. Диковинное оружие, не простое. И рука, что сжимает его, тверда и уверенна…
        - Ваше благородие, дозволите к осмотрам приступать?
        - Что?..
        Рахманов очнулся. Окинул рассеянным взглядом того, кто его потревожил. Это был Горихвостов Прохор Павлович, начальник местного сыскного отделения.
        - К осмотрам, говорю, дозволите приступать? - повторил тот. - Али красотами нашими залюбовались?
        «Молод очень для начальника, оттого, видать, и дерзок», - вскользь подумал о нем Рахманов и тут же забыл. Снова попытался сосредоточиться на руке, заносившей кинжал. Без толку на сей раз.
        - У вас, ваше благородие, кровь носом пошла, - не дождавшись ответа, снова заговорил Горихвостов. - Непривычны, видать, к нашему пеклу.
        Говорил он свысока, скрывая насмешку лишь из вежливости и не очень-то в том преуспевая. К свалившемуся как снег на голову сыщику из Петербурга Горихвостов, конечно, относился с раздражением.
        - А… благодарю, - Рахманов, чувствуя неловкость, принялся наскоро утирать кровь, запрокинул голову. Это тоже не было редкостью, потому в кармане всегда имелся свежий платок.
        Знакомый рисунок, очень знакомый… однако при попытке сосредоточиться на нем еще раз, вспышка головной боли оказалась столь сильной, что Рахманов не сдержался. Шумно, через зубы втянул воздух. Разумнее поберечь силы для осмотра самого тела. А пока что, уняв кровь, он вынул блокнот с карандашом и быстрыми уверенными линиями принялся зарисовывать вязь с обода круга. Вслух же распорядился:
        - К опросам очевидцев можете приступать, а место происшествия пускай не топчут покамест.
        - Опросили уж. Вон те трое, - Горихвостов кивком указал на группу зевак в стороне, - поутру, в половине пятого, как на сенокос явились, увидали. Да не признали, кто таков. Не местный тип: загару нет, ежели на кожу со внутренней стороны рук поглядеть. И это первое отличие от прочих пяти случаев.
        Рахманов отвлекся от рисунка и снова поглядел на Горихвостова - теперь более внимательно. Не сами добытые сведения его заинтересовали, а то, что начальник сыскного отделения обнаружил некоторую компетентность.
        - Есть и второе отличие? - спросил он, буровя начальника сыскного отделения изучающим взглядом - пытаясь проникнуть в самую душу и понять, что он есть за человек.
        Обычно это получалось - вышло и на сей раз.
        Рахманов увидел ночное небо и маленький Тихоморск под ним, домишко, принадлежащий Горихвостому и его самого. Жены нет, детей тоже. Именно Горихвостов первым, еще в марте, обнаружил, что три убийства, свершенные близь Тихоморска, чрезвычайно схожи меж собой и имеют явно оккультный толк. Большой резонанс в итоге дело получило, аж до Петербурга дошло. Тогда-то Рахманову и велели ехать сюда, на юг - мол, как раз его профиль.
        - Есть, - ровно ответил Горихвостов на его вопрос, - прочие пятеро из окрестной голытьбы, а этот из господ. Вы на одежу посмотрите.
        Рахманов спорить не стал, поглядел на распростертое тело мужчины. Приблизился.
        Убитый был тот самый, из видения. Лежал в центре круга на бурой от высохшей крови траве с развороченною грудной клеткой. Не мудрено, что столько крови: не только кожа и мышцы были вспороты, но и ребра торчали обломками наружу, обнажая искромсанные внутренности.
        Он умер от адской, невыносимой боли, пока ему, еще не испустившему дух, вырезали сердце.
        Рахманов понял это, даже не касаясь трупа: тьма, густая, непроглядная, кричала об этом столь громко, что на миг почудилось, будто ее слышат все, кто стоял внутри круга с примятой травой. Находиться здесь было физически невыносимо: Рахманов за годы в полиции повидал множество мест, где свершались злодеяния - но это выделялось даже среди них.
        Недаром ни птицы, ни звери за истекшие сутки не тронули трупа, воронья и близко не наблюдалось. Хотя ощипанных вороньих перьев хватало с лихвой…
        По-видимому, и прочим полицейским чинам было здесь неловко. Даже бойкий Горихвостов заметил вполголоса:
        - Чертовщина, ей-богу… Ручаюсь, что и сердце ему вложили воронье. Как тем пятерым, - он перекрестился.
        - Пускай сердце ищут, - распорядился Рахманов. - Не воронье - его. Быть может, в кострах, или закопано где поблизости.
        Он знал, что в грудь трупа убийца и впрямь вложил воронье сердце. Однако куда он при этом дел человечье - не видел.
        Рахманов обошел распростертое тело и встал туда, где некогда был убийца. Рядом толпились полицейские, так что глаза Рахманов не прикрывал - здесь, внутри круга, все чувствовалось куда острее.
        На сей раз он разглядел, что той ночью была полная луна - пять костров горели едва ли ярче нее. Видел спину нагой женщины, верхом сидевшей на распростертом на траве мужчине. Ее волосы цвета пшеницы казались огненными в красных отсветах костров, они плащом укрывали плечи и чуть взлетали вверх каждый раз, когда ее ягодицы опускались на бедра мужчины.
        Рахманов не видел ее лица.
        Однако не упустил момент, когда хрупкая, по-девичьи нежная рука нашарила в траве то, что поймало сияние луны и ярко блеснуло стальным цветом. Диковинный нож с трехгранным лезвием и рукояткой, увенчанной звериной головой.
        Мужчина был еще жив. Видел ли он, как женщина, ускоряя свои волнующие движения вверх и вниз, медленно заносит руку с лезвием над своею головой? Если и видел, то сделать ничего не мог…
        К правой ее руке присоединилась левая, и обе ладони сжимали рукоять так судорожно и сильно, что белели костяшки пальцев. Размеренные вздохи женщины стали наполняться голосом, узкая спина прогибалась в пояснице, а лицо уже в истоме было обращено к ночному небу.
        - Приди… - услышал он ее голос. Сперва похожий на судорожный шепот, который все нарастал и нарастал, пока Рахманов не осознал, что она уже кричит в ночное небо, требует и ни за что не потерпит отказа: - Приди! Приди!
        Рахманов по-прежнему не видел ее лица, но знал как будто - кого она зовет, кого ищет.
        - Приди… - последний звук ее голоса был похож на мольбу.
        А потом занесенные над головой руки налились новой силой, и кинжал с яростью вошел в плоть мужчины…
        * * *
        - Одно можно сказать наверняка - сие свершил мужик недюжинной силы. Так ребра искромсать. Кузнец, быть может…
        Рахманов не сразу сообразил, что видение ушло, что светит теперь солнце, а не луна, и что рядом бубнит никто иной как Горихвостов. Притом сыщик вещал не в пустоту, он говорил что-то именно Рахманову и, кажется, уж притомился ждать ответа.
        Конечно, Горихвостов ошибался, не было здесь никакого кузнеца. Однако переубеждать его сейчас не было сил.
        - Убитый - сын промышленника Стаховского, - только и счел нужным сказать Рахманов. - Младший, кажется, сын. Железорудные заводы на Урале, слышали?
        - Слышал, но… Отчего вы так уверены? Вы знали его лично?
        - Нет, не знал. Видел фотокарточку в газетах. Стаховский полторы недели назад приехал - на премьеру своей любовницы. Она актриса.
        Горихвостов в свою очередь буравил Рахманова взглядом, будто тоже мог проникнуть в его душу. Едва ли он поверил ему, но не было времени выдумывать что-то разумнее фото в газете.
        - Вы толковый сыщик, Прохор Павлович, - неловко похвалил он, - первым обратили внимание на одежду - оттого я и вспомнил про Стаховского. А теперь простите, мне надобно ехать в город и отыскать эту актрису… пока не знаю ее фамилии, но их труппа остановилась в гостинице на Раевской, кажется, улице… В Тихоморске есть Раевская улица?
        Рахманов все-таки смешался под тяжелым взглядом: Горихвостов смотрел на него недоуменно, как на бредившего, словно вопроса и не слышал.
        - Вы заканчивайте здесь, - распорядился он под конец, - отыщите сердце и выясните, где именно пребывал Стаховский перед смертью.
        Откланялся неловко и поспешил к своей коляске.
        * * *
        Свою особенность Рахманов не считал ни даром, ни волшебством. Все было до обыденного просто: он видел то, что не видели другие. Видел людей, с которыми никогда не был знаком и знал подробности их жизни - знал все то, что они сами о себе уже забыли. Знания эти копились и копились в его голове, отчего-то никогда не забываясь, мучая его, изводя мигренью и не давая покоя.
        Если это и волшебство, то чье-то очень злое волшебство. Единственная причина, по которой Рахманов мирился с ним, до сих пор не сойдя с ума - оно приносило пользу людям, ежели его использовать верно. А Рахманов, к счастью, научился это делать.
        Он служил в полиции восемь лет из своих двадцати шести и обычно, еще на подъезде к месту преступления знал, кто его совершил.
        Не должно было быть сбоя и в этот раз. Та женщина - молодая, светловолосая и, вероятно, очень привлекательная - она ведь просто сумасшедшая, оттого и убивает своих любовников…
        По крайней мере, в этом Рахманов убеждал себя, но странное ощущение, что в этот раз все не так, все наперекосяк - не давало ему покоя. Однако покамест он решил отринуть то, что сыщики называют интуицией и действовать по обычной схеме.
        Чувств и мыслей людей Рахманов, как ни старался, знать не мог - он лишь видел свершенные действия. А все что делал Стаховский, говорило о том, что он отлично знал ту женщину, которая его убила; она несколько лет была его любовницей и, быть может, даже более того… Потому Рахманов и мчался сейчас, поторапливая кучера, назад, в Тихоморск, на Раевскую улицу. И знал заранее, что опоздает.
        Увы, не ошибся.
        - Madame двое суток как съехали. Но комнату за собой оставили, потому не заселяли никого…
        - Как же так съехали? Разве премьера состоялась уже?
        - Никак нет, ваше благородие - не состоялась. Не могу знать, отчего так поспешно собрались…
        Рахманов въедливо изучил гостиничного слугу, но тот и правда ничего не знал. Был напуган внезапным визитом полиции, но исключительно из-за своих каких-то грешков, к сбежавшей актрисе Щукиной не относящихся.
        Ираида Митрофановна Щукина - так звали актрису и любовницу Стаховского - отбыла с личной горничной и наспех собранным багажом позапрошлым утром, в восемь сорок пять.
        За семнадцать часов до того, как ритуальным ножом посреди поля будет убит ее любовник.
        Кажется, самое время счесть госпожу Щукину первой подозреваемой… Но Рахманов не торопился. Медленно, не обращая внимания на слугу, он прохаживался вдоль стен плохонького гостиничного номера (впрочем, этот был лучший в городе), и пытался понять, что чувствовал актриса перед отъездом?
        Однако ответ был скрыт.
        - Куда она уехала? Неужто и адреса главе труппы не оставила?
        - Никак нет, ваше благородие… ежели оставила бы, то я непременно…
        Но Рахманов велел замолчать ему легким движением руки. Не то чтобы он узнал вдруг о месте нынешнего пребывания актрисы, но, коснувшись невзначай письменного стола, понял, что двое суток назад на этом самом месте лежал номер местной ежедневной газеты - с некой рекламной заметкой, обведенной карандашом. Настолько эта заметка заинтересовала хозяйку комнаты, что сперва она даже думала взять газету с собою, но…
        Рахманов очнулся. Огляделся по сторонам и тотчас приметил корзину для мусора, которую, не долго думая, здесь же опрокинул на бок. Смятый номер газеты был именно здесь.
        Нашлась и заметка.
        - «Пансионат «Ласточка»… - прочел он вслух.
        Название отозвалось очередной вспышкой мигрени, и Рахманов, прикрыв веки, с полминуты переживал боль, никого и ничего не слыша.
        Одно лишь упоминание это - «Ласточка» - вызывало в нем бурю чувств и тысячу самых разных видений. Столь ярких, что голова гудела не переставая. А что будет, когда он окажется в этом месте?
        Глава 2. Американец
        Всякий раз, как приходилось топить самовар, Лара дивилась, отчего вскипевшая вода имеет запах дерева, коим его заправляли. Положишь черешневые ветки - чай станет сладко-кислым и пахнуть будет молодым вином; положишь орешник - и вязкий маслянистый вкус сохранится, сколько бы ни клали туда лимона после. Но Лара более всего любила добавлять к углям свежий сосновый щеп, тогда над самоваром поднимался густой и теплый хвойный дух - вовек им, кажется, не надышишься! Ларина воля, она одной сосной топила бы и печь, и камины, и самовар - да мама-Юля не велит. Мол, сухие черешневые ветки и так складывать некуда. Не выбрасывать же?
        И то правда.
        Готовили завтрак для постояльцев. В кухне Матрена уже обсыпала круассаны сахарной пудрой, а Лара на веранде учила новенькую горничную Стаську управляться с самоваром, когда туда с горящими новой сплетней глазами вбежала Галка.
        - Ни в жисть не догадаетесь, Лара Николаевна, что нонешней ночью приключилось!
        Галка была старшей из двух горничных в «Ласточке», девицей во всех смыслах примечательной. Волоокой красавицей с толстыми русыми косами, разложенными по плечам, и со столь выдающимися формами, что редкий их постоялец мог хотя бы приблизительно сказать, какого цвета у Галки глаза.
        Сплетницей Галка была каких поискать. Каждый день у нее приключалось нечто вселенского масштаба, потому у Лары не имелось никакого желания гадать. Да и возможности такой Галка не дала, объявив без предисловий:
        - Господа Ордынцевы приехали и к нам в пятый, шестой да девятый нумер заселились!
        Хорошо, что Лара уже поставила самовар, иначе непременно обварилась бы. Новость и впрямь была всем новостям новость.
        - Как же?.. - изумилась она, - говорили ж, не осталось никого из графов Ордынцевых…
        - Вот так, - развела руками Галка, - из графьев не осталось, зато родня какая-то дальняя объявилась. Да не просто так погостить приехали. В усадьбе-то Ордынцевской неспроста, видать, молотками стучали с утра до ночи. Жить там господа собираются!
        Лара, обтирая руки полотенцем, невольно устремила взор на Ордынцевскую усадьбу, отлично видимую с веранды. Все мысли ее были - не о той ли «родне» предупреждал ее Ворон? Не медальон ли им на самом деле нужен, а не плохонький, прогнивший насквозь дом?
        - А что за Ордынцевы-то? - в который уже раз спросила Стаська, но услышали девочку только сейчас.
        Стаська это младшая из двух горничных - было ей всего тринадцать, и поступила в «Ласточку» она меньше недели назад. Характер имела несмелый и покладистый, чем без зазрения совести пользовалась коварная Галка, свалив на девочку всю черную работу да вдобавок и подшучивая при каждом удобном случае.
        Никто толком не знал, откуда взялась девочка, но совершенно точно она была не из их краев - даже знаменитых Ордынцевых не знала. Галка на том и сыграла:
        - Неужто и про старика Ордынцева, старого колдуна, не слышала никогда? - делано изумилась она.
        - Галка, прекрати, ей-богу! - не выдержала, наконец, Лара. - Уши вянут слушать тебя! Какой же он старик, ежели ему всего-то тридцать один год был, когда помер?
        Галка хмыкнула и подбоченилась, не собираясь сдаваться так скоро:
        - Уж не знаю, Лара Николаевна, кого там похоронили, только люди зря болтать не станут. Колдун он, ваш Ордынцев распрекрасный, колдун и нежить! А по ночам еще в Ворона оборачивается и летает по округе, и горе тому, кого застанет он за недобрым делом! Али, скажите, тоже неправда?
        Лара смолчала в этот раз. До сих пор перед ее глазами стояло то, что она видела десять лет назад в компании Кона. Что каменный Ворон сперва обернулся живым, а после рассыпался искрами и убил мальчишку-вора. И заключена была в каменном Вороне душа Ордынцева - в этом Лара была уверена так же, как и в том, что луна сменяет солнце.
        - Это всего лишь легенда, Стася, - вслух ответила она. - Но с покойным господином Ордынцевым да с его усадьбой и впрямь не все ладно. Мне Акулина сказывала, что после погромов в Крымскую войну много домов по всему побережью порушенных да пожженных тогда стояло - почитай каждый. Усадьбу, что на месте нашей «Ласточки» была, тоже погромили - тогда-то, лет через десять после войны, папенька Кона… Константина Алексеевича, выкупил землю да и выстроил здесь пансионат. Архитектора из самого Петербурга выписывал - знаешь, сколько денег сюда вложено? Прорва! Он из дворян был, Алексей Иванович наш, настоящий русский барин. Добрый и щедрый. Жаль, ты его не застала. Так вот, все дома в округе порушены, лишь одна Ордынцевская усадьба стоит целехонька. Волшебство да и только…
        Три девицы вдруг разом обернулись, поскольку снаружи веранды раздалось негромкое покашливание: молодой русоголовый господин, коротко стриженый, синеглазый, в дорожном песочного цвета костюме явно пытался привлечь их внимание.
        Лара даже отругала себя: в пылу спора она совсем позабыла о постояльцах, а ведь мама-Юля строго-настрого наказывала не болтать при них лишнего!
        И еще сильнее ее сердце забилось, когда она осознала, что никогда не видела этого постояльца прежде. Значит, он прибыл ночью. Значит, он и есть Ордынцев.
        Господин же тем временем несмело им улыбнулся:
        - Прошу прощения, милые барышни, ежели напугал… Могу я попросить у вас чашечку кофе?
        Скользнув взглядом по лицам всех трех девушек, он остановился, однако, на Ларином и улыбнулся еще раз, показывая, кому именно адресует просьбу. На крупном тяжелом подбородке у него заиграла ямка - на редкость обаятельное лицо, в ответ которому хотелось тоже немедленно улыбнуться. Впрочем, Галка не терпела, когда одинокие мужчины так невежливо игнорировали ее формы - тотчас она заявила, как отрезала:
        - Нынче чай подаем. Насчет кофею с вечера распоряжаться надо было…
        - Я сделаю, - перебила ее Лара. Не из-за ямочки на подбородке, конечно, а лишь потому, что мама-Юля велела постояльцам во всем угождать. - А вы со Стаськой заканчивайте с завтраком скоро да без разговоров. - И уже господину в песочном костюме куда любезней, чем ее подруга, сказала: - Обождите здесь.
        Но господин не послушался. Обошел веранду, дабы быть ближе к горелке, где прежде кипятили самовар, и где теперь на медленном огне Лара разогревала молотые кофейные зерна в турке. Туда же бросила две ложки сахару под молчаливым заинтересованным взглядом.
        - Как ловко у вас выходит… - восхитился незнакомец. - Значит, вы и есть хозяйка пансионата?
        Лара посмотрела на него коротко: он все еще улыбался, не сводя глаз с ее лица.
        - Я дочь хозяйки, - поправила она. - Вы кофе со сливками изволите?
        - Нет, благодарю. Ах, дочь! Мог бы и догадаться. Впрочем, вы так умело управляетесь с прислугой, что вскорости непременно станете здесь хозяйкой.
        Лара снова бросила на него взгляд - неодобрительный. Лесть она не любила. Однако мучиться в неведении не любила еще больше, потому решилась выяснить, кто он таков, немедля.
        Турка с добавленной в зерна водой покоилась на огне, и у Лары была пара минут, чтобы поглядеть на незнакомца открыто да приветливо ему улыбнуться. Что-что, а приветливо улыбаться вне зависимости от настроения Лара за годы в пансионате научилась.
        - Лариса, - она первой протянула руку. - Ведь вы наш постоялец, не так ли?
        Незнакомец охотно пожал ее ладонь, несколько задержав в своей. Что же касается имени, то он явно замешкался, прежде чем его назвать. Будто раздумывал.
        - Джейкоб Харди. Я и впрямь ваш постоялец с нынешней ночи.
        - Вы из Европы? - изумилась Лара, позабыв о кофе. Иноземцы не были у них частыми гостями. - Никогда бы не подумала… вы очень складно говорите по-русски.
        - Из Америки, - поправил тот. - Но моя матушка была русской, и вот уж она порадовалась бы, узнав, что ее уроки не прошли даром. Она умерла.
        - Мне жаль…
        - Мне тоже. Это случилось четыре года назад, с тех пор я оставил Нью-Йорк, где прежде мы жили с отцом… Вы слышали о Нью-Йорке?
        - Конечно! - тотчас подхватила Лара, опасаясь прослыть невежей.
        Сей город ни раз упоминался в произведениях ее любимого Марка Твена, однако до сего дня Лара сомневалась, не является ли он сказочным, навроде Страны чудес. А уж вот так запросто болтать с настоящим живым нью-йоркцем…
        - О, это невероятный город, - продолжал он тем временем, по-детски сложив локти на бортике веранды и устроив на них голову, - вам бы там понравилось, Лариса. Я и сам намереваюсь еще вернуться на родину… когда-нибудь. Мой отец занимается экспортом кофе из Бразилии в Америку, и, подозреваю, что как только я вернусь, отлынуть от семейного бизнеса мне уже не удастся. И все-таки я рад, что нынче попал сюда.
        Под его взглядом Лара неожиданно для себя смутилась. Благо, пенная шапка над кофе как раз подступала к горлышку турки, а значит, можно было с чистой совестью отвлечься от разговора.
        Она ловко перелила напиток в тонкую фарфоровую чашку и, подавая ее с блюдцем, салфеткой и Матрениным круассаном, снова поймала улыбчивый взгляд американца на своем лице. В этот раз не удержалась и улыбнулась в ответ.
        - Ваш кофе - без сливок, но с сахаром. Так что же привело вас в наши края, господин Харди? Вы приехали по делам?
        - О, нет, что вы - я здесь по воле случая. После смерти матушки всерьез решил заняться изучением русской словесности - собираю народный фольклор, легенды и сказки. Потому и… простите, я невольно подслушал ваш разговор с подругами - о каменном Вороне. По-моему прелестная сказка, мне бы как раз подошла. Расскажете мне ее, Лариса?
        Лара смешалась окончательно. Потому даже обрадовалась, когда услышала из кухни тяжелые шаги мамы-Юли.
        - Простите, господин Харди, я должна идти, - наспех распрощалась она и не посмела даже обернуться лишний раз - мама-Юля не выносила, ежели Лара беседовала с постояльцами без крайней на то нужды.
        Тем более что матушка и впрямь разыскивала ее.
        - Ну вот где ты опять носишься? По всем комнатам тебя разыскивать прикажешь? Снова с прислугою лясы точишь, работать не даешь?
        - Что вы, матушка! Стаське помогала самовар ставить.
        Мама-Юля уперла руки в бока:
        - Это что ж - она так и не научилась с самоваром управляться?
        - Научилась… - прикусила язык Лара. - Я лишь помогала, дите ж совсем…
        Матушка на расправу была скора - ей-богу выгонит Стаську, с нее станется. А девчонка сирота, некуда и пойти более.
        - Дите… - передразнила мама-Юля, - иные в ее возрасте уж мужние жены, и все хозяйство на них. И ты такая ж неумеха растешь, одни развлечения на уме - ох, грехи мои тяжкие…
        Лара стояла пред нею, повинно опустив голову. Все так, она и половины не умела из того, что ежедневно делала мама-Юля. Да и что уж там - гораздо охотнее проводила бы время в своем укромном уголке на берегу моря, чем помогала с хозяйством, так что маменька была права во всем.
        Разговор сей был не нов казалось бы, однако он принял неожиданный поворот.
        - Сядь, - вдруг велела мама-Юля. - А ты, Матрена, выйди на минуту - мне с дочерью поговорить надобно.
        И когда кухарка, поворочав под нос, вышла, маменька повела разговор о новоприбывших господах Ордынцевых. Кажется, не только Лару взбудоражил их приезд.
        - Небось в буфете завтракают, - решила она и заговорила вдруг с Ларой неожиданно ласково, даже коснулась ее волос и заправила за ухо выбившуюся кудряшку. - Ты пошла б, дочка, причесалась поаккуратней да и заглянула бы к господам. Вдруг нужно им чего? Поглядеть надо, что за люди они такие, и надолго ли к нам. Соседи будущие, как-никак.
        - Вы меня шпионить отправляете? - прямо спросила Лара.
        Мама-Юля нахмурилась, снова посуровела:
        - Боже ж ты мой, где ты слов таких только понабралась, наказание мое! Сказано тебе - причешись и ступай! Да полюбезней с ними будь. А после тотчас ко мне приходи. Ясно?
        Хоть для Лары и осталось загадкой, отчего мама-Юля не идет к Ордынцевым сама, она проявила покорность как всегда.
        * * *
        Пансионат «Ласточка» расположение имел не самое удачное: до ближайшей железнодорожной станции, что в губернском Тихоморске, дорога неблизкая, ухабистая и тяжелая. Оттого-то путешественников редко заносило в эти края, ведь всегда можно найти гостиницу и рядом с городом, и поудобней.
        Ежели знали бы туристы, что после трудной дороги их встретит добротная и вполне современная гостиница, где даже ватерклозеты были устроены - наверняка переменили бы мнение. Добавить сюда прекрасный персиковый сад под самыми окнами, завораживающие виды на Черное море и удобный спуск на пляж. Не удивительно, что те, кто побывали здесь единожды, всенепременно хотели вернуться.
        Из окон же пансионата можно было разглядеть и немногочисленные домишки станицы с непривлекательным название «Болото». Лара понятия не имела, откуда взялось такое название: ни единого даже самого захудалого болотца в округе не имелось. С болотной ребятней Лара провела все свое детство, из Болота же была родом и Галка, и старая нянька-Акулина, и Федька - тот самый, что подбил когда-то Кона влезть в усыпальницу Ордынцевых…
        Нынче та ребятня давно разъехалась, кроме разве что Федьки да Галки, что нынче служат в «Ласточке» - на Болоте жили все больше старики. Впрочем, была причина, по которой станица не считалась забытой богом: здесь, в виду отдаленности от Тихоморска, имелось собственное почтовое отделение с телеграфом, которыми постояльцы «Ласточки» и пользовались в свое удовольствие.
        Словом, «Ласточка» насчитывала девять номеров, и редкое лето они все не были заняты постояльцами.
        Впрочем, лето 1909 года и было тем самым - редким. Еще в марте маме-Юле написал некий популярный художник, отдыхавший здесь в прошлом году и пришедший в восторг от местных красот. Он упросил придержать все девять номеров для него и его многочисленного семейства, но что получил охотное согласие. Юлия Николаевна даже на рекламные заметки решила в этот год не тратиться. Однако в апреле художник не приехал. Не приехал и в мае. Только в июне от него пришло короткое письмецо, задержанное, оказывается на почте: художник сообщил, что нашел другое место для отдыха, а у них, мол, дороговато для такой глуши…
        Оттого в разгар сезона «Ласточка» и пустовала. Лишь два дня назад приехала сюда совершенно внезапно и без письменного уведомления некая состоятельная дама, назвавшаяся madame Щукиной. Дама эта заняла роскошный седьмой номер для себя и восьмой, поскромнее, для своей компаньонки. Успела с тех пор madame сперва очаровать весь немногочисленный персонал своей щедростью, а потом его же и замучить бесконечными капризами и придирками.
        Нынешней же ночью - снова внезапно - в пансионат явились господа Ордынцевы. Сняли три номера, самых лучших в пансионате, и платили за все не скупясь.
        Оставалось, однако, загадкой, какое отношения давешний Ларин знакомец, господин Харди, имеет к тем Ордынцевым…
        * * *
        С прической Лара не мудрила: переплела потуже светло-русую косу, подколола шпильками пряди у висков, что постоянно норовили выбиться, и, не взглянув напоследок в зеркало, бросилась за дверь, пока мама-Юля снова не послала за нею.
        Для ужинов и обедов в пансионате имелась столовая, занимавшая изрядную часть первого этажа и соседствующая с большой гостиной да музыкальным салоном. Украшала столовую огромная люстра богемского стекла, выписанная из Европы еще папенькой Кона, а витражные окна во всю стену высотой выходили на персиковый сад, среди которого тянулась мощеная камнем дорожка и уводила к пляжу.
        Но столовая - для ужинов, а завтракали да перекусывали господа по обыкновению в буфете на втором этаже, расположенном точно над столовой. Стаська, обрядившись теперь в нежно-голубое форменное платье с крахмальным передником, как раз накрывала чайный столик, когда, сдерживая сбитое бегом дыхание, туда степенно вошла Лара.
        Буфет в этот совсем уже не ранний час пустовал - лишь компаньонка madame Щукиной, скромно встав у стены, явно кого-то дожидалась. Видимо свою беспокойную хозяйку.
        - Входите-входите, Лариса, - тотчас обрадовалась она Ларе и даже подалась навстречу. - Присоединитесь к нам? Я как раз завтракать собиралась - Ираиду Митрофановну только надобно дождаться. Госпожа поспать любят подольше, - она, стесняясь как будто, наклонила голову.
        - Благодарю, madame, - в тон ей невольно расплылась в улыбке Лара, - я завтракала уж. Маменька послали спросить, не нужно ль вам чего?
        - Что вы, что вы, Лариса, и так всего вдоволь. Ах, как я сегодня спала хорошо… у вас здесь рано светает: представьте только, милая, я проснулась в пятом часу ночи - а за окном солнце светит будто днем! Такая благодать!
        Пели цикады за распахнутым ввиду жары окном, ароматный чай дымился на столике, остывали круассаны - отменные круассаны, надо сказать, Матрена других не печет.
        Пока глядела на женщину, Лара все время улыбалась нежнейшей из своих улыбок.
        Компаньонку беспокойной госпожи Щукиной звали Анною Григорьевной. Ларе она понравилась сразу и безоговорочно, во всем хотелось угодить столь приветливой даме. Лара даже спину выпрямила, лишь бы чуточку походить на нее. Была Анна Григорьевна уже немолода: светлые тщательно собранные в пучок волосы ее слегка проредила седина, но глаза горели как у юной девушки, стан был гибким, а талия такой тонкой, что вполне могла соперничать с Лариной. Платье она носила светло-серое, простое, а из украшений признавала только круглые золотые часики в виде кулона на цепочке. Наряд ее был до того простым, что у Лары в голове не укладывалось - как можно в нем выглядеть столь благородно и изящно?
        И разговаривать с Анной Григорьевной было приятно, будто знакомы они тысячу лет. Лара, все так же улыбаясь, без умолку рассказывала, что после завтрака, покуда не слишком жарко, им следует обязательно пойти на пляж - только зонтики непременно нужно захватить. А к полудню, когда солнце станет совсем уж немилосердным, надо бы воротиться в пансионат и провести несколько часов персиковом саду, его окружающем. В саду у них имела беседка, увитая плетистыми розами и так ловко устроенная, что даже в самые губительные часы в ней свежо и прохладно, а Стася… да что там Стася - она сама принесет им с госпожой Щукиной спелой черешни и абрикосов. А на обед…
        Лара как раз собралась спросить, что предпочла бы Анна Григорьевна на обед, когда - в столовую вошел новый их постоялец.
        Признаться, Лару вот уже десять лет как страшно манила к себе личность последнего хозяина Ордынцевской усадьбы. Каких только баек не травили про него на Болоте, и настоящей мукой было выудить из тех баек толику правды. Однако Лара в этом преуспела.
        Она разыскала даже его портрет - старую газету с фотокарточкой, если точнее. Спасла ее от участи быть пущенной на растопку и с тех пор хранила у себя.
        Граф Николай Ордынцев был весьма выдающейся внешности мужчина. В профиле его, гордом и благородном, будто срисованном со старинных монет, и впрямь было что-то от благородного Ворона. Такое лицо, увидав один раз, не забудешь никогда.
        Еще и потому Лара не признала в господине Харди потомка Ордынцева - они были совершенно не похожи. Господин Харди, вне сомнений, хорош собою, его яркие синие глаза и ямочка на подбородке уж точно не оставляют девушек равнодушными. Но он более походил на парней с Болота, чем на потомка благородного Ворона.
        Совершенно иное дело мужчина, только что вошедший в двери буфета.
        Ему нынче было, наверное, не меньше пятидесяти; волосы серебряные от седины, узкие плечи и крайне невысокий рост. Однако этот точеный профиль именно их - Ордынцевский. Ошибиться невозможно.
        Еще до того, как пожилой мужчина представился, Лара почтительно опустилась перед ним в реверансе. Назвалась.
        - Мое почтение, Лариса Николаевна, - поклонился Ордынцев в ответ, и после поклонился и Анне Григорьевне - с большим, нужно сказать, вниманием.
        И обе они ахнули с восхищением, когда Ордынцев показал из-за спины букетик полевых цветов - маргариток и алых душистых маков, который разделил надвое и подарил обеим дамам.
        Господин сей представился Александром Наумовичем, и он и впрямь намерен был надолго задержаться на побережье. Юность и молодость провел он во Франции, отдалившись от родственников, там и женился, родилась дочь - единственная, увы, потому как жена вскорости умерла.
        Оказалось, что Ордынцев проснулся еще на рассвете, успел познакомиться с Анною Григорьевной и, подобно Ларе, был очарован благородной красотой этой женщины. А может даже и поболе Лары…
        Девушка не знала уж, куда деть свои глаза - настолько лишней она себя здесь чувствовала. И, в то же время, была счастлива, что знакома теперь с этими людьми и даже может с ними разговаривать.
        Отца своего Лара никогда не знала, но всем сердцем, каждой клеточкой существа, надеялась нынче, что он хоть чуточку похож на Ордынцева. Хоть самую малость… Впрочем, конечно же, мечты были наивными: ежели бы Ларин отец имел хоть что-то общее с Ордынцевым, разве ж он бросил бы ее?
        У Лары, правда, был Алексей Иванович, но он - папенька Кона, и Лара сроду не думала о нем, как об отце. Да он бы и не позволил. Алексей Иванович хорошо к ней относился, дарил игрушки, красивые платья и нанимал учителей. А синьору Марроне, бедному художнику из Венеции, невесть как попавшему в их края, даже все лето позволил жить у них без платы, лишь бы он ее, Лару, выучил обращаться с красками. Однако отцом он ей стать не пожелал даже когда женился на маме-Юле.
        От мыслей Лару отвлекла вновь отворившаяся дверь - на сей раз без стука. Дверь распахнулась, и, наконец, миру явилась Даночка - единственная дочь Ордынцева и единственная же его наследница.
        «Ах, и повезло же родиться такой красавицей!» - вздохнула Лара, едва ее увидела.
        Даночка - по рождению Богдана Александровна - барышня несколькими годами старше Лары. Или же так чудилось оттого, что была она выше и имела куда более женственные формы. Наряженная в утреннее шифоновое платье, она казалась настолько модной, что здесь, в их глуши, многие сочли бы ее экстравагантной. Ажурный лиф с розовым атласным пояском плотно охватывали стан; юбка, расшитая бисером, свободно струилась по бедрам, заметно повторяя их очертание, а позади волочился шлейф, украшенный розами из того же атласа, что и поясок. Рукав, такой же свободный, выше локтя оголял алебастровую кожу рук. Для Лары величайшей загадкою было, как сохраняет она эту волшебную белизну - ведь не первый день она в их краях! Должна она была как-то сюда добраться?
        Впрочем, Лара не удивилась бы, узнав, что сошла эта красавица не с пыльной почтовой кареты, а прямо с обложки «Paris modes», который выписывала мама-Юля, и который Лара иногда листала.
        Войдя же - точнее грациозно вплыв - Даночка усталым, равнодушным взглядом обвела столовую залу и томно, с французским прононсом, пропела:
        - Papa, не видали ли вы Жако?
        Догадавшись, что Жако это ее домашний питомец, Лара даже обрадовалась, ведь у нее с этой неземной Даночкой есть хоть что-то общее! Лара сама держала собачку - Бэтси.
        - Не видал, Даночка, - расстроившись, покачал головой Ордынцев. - Должно быть, гуляет… позавтракай со мною, девочка моя: Лариса, дочь Юлии Николаевны, говорит, что круассаны просто изумительны - с клубникой и сливками, как ты любишь.
        - Я не голодна, papa, - равнодушно ответила Даночка и на стол даже не взглянула.
        - Как пожелаешь, солнышко, - Ордынцев нежно поцеловал дочку в щеку и, задорно блестя глазами, вынул из-за спины новый дар: бережно завернутый в платок огромный абрикос. - Скушай, доченька, - попросил он. - Только что сорвал в саду - сок аж по рукам течет!.. Вы не против, Лариса, что я тут похозяйничал?
        - Что вы, что вы! - горячо поддержала Лара, глядя все с той же умиленной улыбкой. - На здоровье, Богдана Александровна!
        - Не хочу! - та брезгливо посмотрела на фрукт. - Papa, уберите, вы мне юбку перепачкаете… у меня совершенно нет аппетита, - призналась она плаксиво. - И спала я дурно… почитай с пяти утра, как рассвело, глаз не могла сомкнуть. Еще и птицы эти кричат.
        - Они не кричат, они поют - это соловьи, Богдана Александровна, - заметила Лара немного с негодованием.
        - Ох, да все равно! - отмахнулась та.
        Лару так и подмывало сказать этой балованной девице что-нибудь дерзкое - она сдерживалась из последних сил. Более всего было обидно за Александра Наумовича: Лара, выросшая на юге, правда и сама к абрикосам была равнодушна, но, ежели бы ей его папенька поднес - сам, да с такими сердечными словами… она бы съела этот абрикос тут же! Вместе с черешком и косточкой!
        «Вот же зараза какая неблагодарная!» - неласково думала Лара.
        Даночка же, сперва отмахнувшись от Лары, после вдруг посмотрела на нее как будто даже с интересом. А Лара и язык прикусила, испугавшись: не вслух ли она сказала про заразу?
        - У меня роза на подоле едва держится, пришить бы надо, - молвила та куда менее томно.
        Они вместе с папенькой Ордынцевым долго глядели на Лару: Даночка выжидающе, а ее отец как будто извиняясь:
        - Вы не могли бы, Лариса… позвать кого-нибудь - платье починить? - неловко попросил, наконец, он.
        - О, конечно, сейчас же пошлю Стасю.
        - Зачем же, думаю, вы и сами справитесь, - холодно перебила ее Даночка и, подхватила на руку свой шлейф с несчастной розой. - Пойдемте-ка прямо сейчас. Лариса, да?
        И не успела Лара одуматься, как уже шла по коридору: Даночка молча и уверенно плыла впереди и лишь дорогу спрашивала. Вообще-то Лара была не горничной здесь, чтобы платья зашивать - такого бы и мама-Юля не одобрила. Однако отказать столь самоуверенной особе Лара не сумела.
        Глава 3. Новая подруга
        Комнаты персонала находились в цоколе главного здания, но Ларе мама-Юля отвела лучшую из всех имеющихся в доме спален - на верхнем мансардном этаже, под самой крышей. Здесь не постелили шелковых покрывал и не развесили французских гобеленов на стены, зато комната была просторной, тихой и необыкновенно уютной. Маленькое окно (чтобы не слишком много солнца проникало в и без того раскаленный дом) снаружи сплошь увито виноградными порослями: в сентябре виноград можно рвать прямо сидя на подоконнике! Обыкновенно окно было затянуто сеткой от москитов, но иногда Лара поднимала ее и с высоты птичьего полета - третий этаж, как-никак - глядела на плавящийся в знойном мареве персиковый сад. За садом же растелилось кладбище, которое ничуть не смущало Лару, так как она давно к нему привыкла, и Ордынцевская усадьба с высокой круглой башней. Всякий раз взгляд Лары невольно задерживался на той усадьбе и отдавался глухой тоской, оттого что ей, кажется, так и не суждено хоть раз побывать внутри.
        Левее же, если по пояс высунуться из окна, можно было увидеть кусочек шумного Черного моря. Его залив точнее, до пляжа которого от пансионата десять минут ходьбы скорым шагом.
        Каждое утро Лара начинала с того, что выглядывала из своего окна на море и гадала, какое нынче настроение у Морского царя. Бушует ли? Или покоен и зовет присоединиться? Сегодняшнее море было заманчиво тихим с редкими всколыхами волн - будто само прислушивалось и не торопилось дать совет. Или ждало чего-то.
        - Мило… - оглядевшись в комнате, заметила Даночка.
        Ларе показалось, что с усмешкою. Брошенный шлейф платья оборачивался вокруг Даночкиных ног, давно забытый. Потом m-lle Ордынцева без приглашения плюхнулась на мягкую Ларину кровать, любовно заправленную, полезла в свой ридикюльчик и вынула маленький серебряный портсигар.
        - Хотите? - спросила, увидев, как глядит на нее Лара.
        Та испуганно затрясла головой: мама-Юля прибьет, ежели запах учует!
        Но взяла себя в руки, не желая показаться бестолковым ребенком. С деланной непринужденностью отыскала блюдце и подала Даночке, чтобы та хоть пепел не сорила.
        Вспомнила, что Даночке родилась и большую часть жизни провела в Европе, во Франции, где так процветает сейчас это движение - emancipe, и где женщина с папиросой вовсе не вызывает такого переполоха, как в их глуши.
        Для Лары было совершенно в новинку прикоснуться к этому миру. И все-таки он больше манил ее, чем пугал. Как и сама Даночка.
        - Он невыносим… - сказала совсем уже не томным голосом новая Даночка, выдыхая струйку терпкого папиросного дыма. - Отец. Даночка то, Даночка сё… не выношу, когда меня называют Даночкой. Это так пошло, вы не находите?
        Лара неловко пожала плечами, гадая, куда подевался весь ее пыл.
        - Он просто очень вас любит.
        - Да, вы правы… - невесело протянула Дана. - Он хороший. Право, я не заслуживаю такого отношения.
        - Как странно вы говорите, Богдана Александровна: будто бы родители любят детей за что-то, а не просто так. Да и разве можно заслужить родительскую любовь?!
        Та как-то очень внимательно разглядывала Лару, а потом улыбнулась:
        - А вы славная. Зовите меня Даной. - Она раздавила недокуренную папиросу в Ларином блюдце: - Ну? Где тут у вас нитки?
        - Что? Ага, сию минуту…
        Лара спохватилась и принялась искать швейные принадлежности. Однако не успела и открыть коробку, как Дана твердой рукою отобрала у нее набор. Закинула ногу на ногу и, разложив шлейф на колене, сама приступила к работе.
        Шила она весьма ловко - у Лары бы так не получилось. Нитку перекусывала зубами, как делала всегда старая нянька-Акулина, точным движением заправляла ее в игольное ушко и выводила ровные красивые стежки. Ни слова она при этом не произносила - только поглядывала иногда на Лару янтарными, как у дикой кошки, глазами.
        - Совершенно глупая роза, - заметила Дана, разглядывая законченную работу. - Надо было вовсе ее спороть. Ну, а как вы здесь развлекаетесь? Есть в округе хоть что-то интересное: мне все-таки здесь жить придется.
        Лара задумалась. Ей-то никогда не бывало скучно в «Ласточке» - мама-Юля не из тех родительниц, которые позволяли скучать да бездельничать. Но ведь Даночка барышня настоящая, ей и впрямь развлечения нужны.
        - В город можно съездить, - нашлась она. - Вы только скажите, мама-Юля мигом велит заложить экипаж.
        - Это Тихоморск-то город? - Дана презрительно хмыкнула. - Да мы только что оттуда - провинциальная дыра. Лермонтов писал, что Тамань из всех приморских городов самый скверный, но это он, должно быть, не бывал в Тихоморске.
        «Ах, ты ж… и город наш ей не по нраву!» - обиделась за Тихоморск Лара.
        И, уже злясь, начала перечислять все подряд:
        - На первом этаже библиотека имеется - Алексей Иванович, прежний хозяин, собирал. И танцевальная зала, и музыкальный салон. Видя, проснувшийся на последней фразе интерес Даночки, она остановилась на музыкальном салоне подробнее: - Там у нас рояль стоит немецкий, лакированный, гитара и два баяна. А еще помост для спектаклей…
        - Здесь что же - и театр есть? - наконец-то изумилась Дана.
        - Нет… театр здесь имеется только в соседней губернии. Но в Тихоморск каждый сезон оттуда приезжает театральная труппа и дает представления.
        Дана, впрочем, оставила это замечание без внимания. Спросила:
        - Ну, а вы, Лариса, чем любите заниматься? Книжки, наверное, читаете?
        Лара смутилась:
        - Да. Я больше всего приключенческие романы люблю, про пиратов. Сейчас как раз «Остров сокровищ» Стивенсона привезли. Но вы-то читали уж, наверное.
        - Читала. Но, право, чтению я предпочитаю театральные постановки.
        - Вот как? А еще я немного рисую. У вас необыкновенно красивое лицо - могу написать ваш портрет, ежели хотите.
        Лара не лукавила ничуть: к благородным чертам Ордынцевых у Даны примешивалось что-то, что позволяло безошибочно угадать в ней иноземку - лицо ее и впрямь было необыкновенным. Должно быть, дело в этих янтарных глазах, самую малость раскосых, внешние уголки которых стремились коснуться безукоризненно четких черных бровей. Что у Николая Ордынцева, каменного Ворона, что у Даночкиного отца глаза были жгуче-карими, почти черными - Дане же глаза, вероятно, достались от матери-француженки.
        Новая подруга же в ответ на Ларино предложение повела плечом:
        - Это было бы мило. Я тоже люблю живопись.
        Обрадованная, что несносной Даночке интересно хоть что-то из того, что она могла предложить, Лара подскочила и бросилась искать свои альбомы с эскизами, коих в комнате имелось великое множество.
        Более всего Лара любила писать морские пейзажи - по обыкновению акварельными красками. Масляными, на холстине, она тоже работала, но реже: масло требовало много времени и много усидчивости, а усидчивость - это не про Лару. Она любила выхватить суть и запечатлеть ее быстро, в четверть часа. Сутками же выжидать, когда просохнет очередной слой… она искренне не понимала, как у великих мастеров, вроде Айвазовского, хватает на это терпения.
        Писала Лара и портреты, хотя чаще они являли собою лишь наброски лиц карандашом или углем. Вообще-то Лара не очень любила показывать выполненные портреты посторонним людям, но, помедлив, начала складывать перед Даною пухлые альбомы. Новая знакомая определенно была Ларе симпатична - казалась непонятной и немного странной. Необыкновенной, одним словом. И, главное, совсем не похоже, что ей нужен Ларин медальон…
        Хотя Ларину душу и подтачивали сомнения, ведь Дана, кажется, имеет на тот медальон куда больше прав, ибо она прямая родственница каменному Ворону.
        Альбомы же Дана листала с искренним безразличием, только время от времени полунасмешливо комментировала: «Неплохо». Или еще хуже: «Мило». Лара уж отчаялась дождаться от нее иных эмоций - как вдруг отметила, что та напряженно, почти в упор разглядывает один из портретов.
        Какой именно - Ларе было не видно. Она хотела сама заглянуть да спросить, что так удивило новую знакомую, но Дана вдруг прервала свое занятие, будто что-то ее кольнуло. Смешала все листы и с непонятной суетливостью начала собирать их в стопку. Вид при этом у Даны был даже испуганный.
        - У вас получается весьма недурно, Лариса, - только и сказала она.
        И очень быстро вернула на лицо привычную маску равнодушия.
        Через полминуты Лара даже сомневалась, не почудилось ли ей все? Может, Дана просто вспомнила что-то важное? Или у нее голова разболелась от жары?
        Правда чуть позже, как бы невзначай, Дана еще раз вернулась к рисункам, но теперь она не брала их в руки, а только спросила:
        - Лариса, там, в папке - это все портреты ваших друзей?
        До тех пор, покуда не задала она этот вопрос, Лара так и не притронулась к пресловутой папке, боясь показаться излишне любопытной. Но сейчас пролистнула ее, иначе не смогла бы ответить: за свою жизнь она написала уж сотню портретов.
        Этот альбом был со старыми ее работами, которые она делала года четыре назад. И, наугад перевернув страницу, Лара тотчас увидела красивое с упрямым подбородком и насмешливым взглядом лицо Кона. Портрет этот рисовался по памяти, потому что друг ее детства давно уж отбыл от них к тому времени. Интересно, каков Конни сейчас?
        - Да, друзей… - украдкой вздохнув, сказала Лара. И попыталась улыбнуться. - Это мой лучший друг, сын Алексея Ивановича, прежнего хозяина. Конни.
        Дана тоже выдавила натянутую улыбку и отвернулась от альбома.
        - Забудьте, - сказала она и поднялась на ноги. Кажется, Дана преодолевала порыв сбежать сейчас же, потому вежливо сказала: - Пожалуй, я достаточно отняла вашего времени. Спасибо, что приютили, но мне пора вернуться к отцу - Жак, верно, меня заждался.
        - Жак - это ваша собачка? - порывисто спросила Лара - ей отчего-то расхотелось, чтобы Дана уходила.
        А та вспыхнула, будто ее оскорбили:
        - Жак - это мой жених! Господин Джейкоб Харди.
        Потом еще раз бросила взгляд на альбом и вышла за дверь.
        А Лара, прижав тот альбом к сердцу, отругала себя за недогадливость. Господин Харди - жених Даны?.. Следовало бы понять это раньше: ведь те, кто заселился ночью, сняли три номера. Для отца, дочери и ее жениха, как теперь стало очевидно.
        Но Лара все еще была растеряна и озадачена, потому как ей показалось - всего лишь на мгновение и, как теперь уж очевидно, что ошибочно… и все же Лара была уверена еще минуту назад, что господин Харди проявил к ней интерес.
        Теперь же, узнав все обстоятельства, она чувствовала досаду - и не могла найти причину ее…
        * * *
        Перед мамой-Юлей отчитаться удалось на удивление быстро. Никаких уточняющих вопросов: матушка лишь хмурилась и с каждым Лариным словом становилась все мрачнее. Отчего? Лара расспрашивать не решилась.
        Чувствуя, что задыхается в своей уютной девичьей комнатке, Лара захотела сбежать отсюда тотчас - куда угодно! Хоть и станет ее мама-Юля ругать, но то после. Она спешно переоделась в любимое ситцевое платье и опрометью, даже не предупредив никого, помчалась через персиковый сад к калитке, что вела на узкую извилистую тропку - к морю.
        Море, шелестя бархатной пеной о прибрежный ракушечник, ласкало горящие после бега ступни Лары. Она постояла немного, привыкая к его прохладе, а потом стянула через голову ситцевое свое платье - бросила не глядя за спину и осталась в нижней рубахе, едва прикрывающей колени. Сделала несколько шагов, оттолкнулась и с головою бросилась холодные воды, чувствуя, как заходится от восторга сердце. В такие минуты ничего не существовало для Лары кроме нее самой и всемогущей стихии, которая с легкостью могла поглотить Лару, не оставив и следа, но отчего не делала этого. Позволяла быть с собою на равных. Играла, может?
        Непременно она вспоминала тогда Русалочку датского сказочника Андерсена, и нет-нет, да и мелькало в ее мыслях, что, ежели был бы у нее рыбий хвост, Лара уплыла бы далеко-далеко отсюда. Впрочем, она не успевала и закончить мысль, как одергивала себя. Ей ведь и здесь неплохо живется, к чему же куда-то плыть или ехать?
        И все-таки с каждым новым днем заходя в воду, она старалась заплыть чуть дальше, чем вчера. Как будто желая поглядеть, что же там, за той длинной насыпью, где кончаются владения мамы-Юли? Заплыть за насыпь было невозможно: на карте Лара видела, что тянется она на несколько верст, а за ней уж открытое море. И все-таки, все-таки…
        На берег Лара не оглядывалась и никогда не боялась, что ее кто-то увидит: это все еще была территория пансионата, и чужих здесь не могло быть просто по определению. Сторож бы не пустил. Постояльцы отдыхали на главном пляже, где ракушечник, дабы не колоть их нежные ступни, был засыпан морским песком; где специально построили беседку, дабы защитить их кожу от солнца, и где расставили шезлонги, дабы не утомились они стоять на жаре. И море там было значительно мельче - приезжие редко умели толком плавать и отчаянно боялись утонуть. Если вообще заходили в воду. В Ларину бухточку, облюбованную ею еще в детстве, они не пошли бы даже если б она их калачом манила.
        Лара не сразу поняла, что сегодня она забралась дальше, чем обычно - намного дальше. А вода в июне ледяная, толком не прогретая. Едва Лара прекратила грести, чтобы отдышаться, тотчас кожа ее покрылась мурашками. И тихо вокруг. Так тихо, что даже страшно: ни единого звука, кроме сбитого Лариного дыхания да редких всплесков волн.
        - Не надо заплывать так далеко… - шепотом сказала она, чтобы хоть немного нарушить эту мертвую тишину. - Мама-Юля узнает - несдобровать тогда. Хотя откуда она узнает?
        Но мысль эта внезапно напугала Лару - по-настоящему - взялось откуда-то чувство, что кто-то, быть может, и впрямь мама-Юля, смотрит сейчас на нее.
        Она резко обернулась к берегу - никого.
        Однако не случайно Лара почувствовала на себе посторонний взгляд: на утесе, что тучей нависает на Лариной бухтою, стоял кто-то и, козырьком приложив руку ко лбу, наблюдал за Ларой. Недолго, впрочем. Отшатнулся и попятился, едва его обнаружили.
        Ларе же стало и впрямь не по себе. Настолько, что резвиться в воде уж не было никакого настроения. Позвать на помощь? Так не услышит никто - она за это и любила свою бухту, что нет никогошеньки рядом. Подождать? Да ноги уж сводит от холода - так и потонуть недолго. Все еще с опаской посматривая на утес (не подглядывает ли?), она поплыла к берегу.
        И все-таки, едва вышла из воды, скорее оправила прилипшую к телу рубашку, стыдливо скрестила на груди руки и почти бегом добралась до лодочного сарая, примостившегося на самом берегу. Сарай еще при Алексее Ивановиче был ремонтной мастерской для прохудившихся лодок, позже мама-Юля все, что невозможно починить, пустила на дрова или же свезла на свалку, и сейчас здесь стояла, привязанная к брусу, одна-единственная лодка - Ларина. Выкрашенная в лазурно-голубой цвет и хорошо промасленная.
        «Ласточка», - было любовно выведено белой краской на борту ее рукою.
        Внутри сарая Лариными стараниями теперь было светло и просторно. Посреди, там где побольше света стояла кособокая софа с подушкой и пуховой шалью вместо покрывала, низенький столик с запасом свечей и стопкой книг да журналов, которые Лара все забывала вернуть в дом. А еще здесь хранилась главная Ларина ценность - мольберт, подаренный синьором Марроне, ее учителем. Именно за мольбертом, выставив его на берегу, Лара проводила почти все свое свободно время - как наплавается вдоволь.
        Но сейчас мольберт ее не интересовал: не глядя по сторонам, Лара уединилась в затемненном углу и принялась спешно натягивать на мокрую рубаху ситцевое платье. Через пять минут и его можно будет выжимать, но Лара все равно торопилась.
        «Трусиха несчастная! - крыла она себя, справляясь с рядом мелких пуговиц на лифе. - Ну и чего ты испугалась? Ни единой живой души здесь нет и быть не может! Даже ребятня с Болота сюда не лазит, потому как у них своя такая же бухта есть - ничуть не хуже…»
        Она не закончила мысль, потому что дверной проем лодочного сарая внезапно загородила плечистая мужская фигура. Лара вздрогнула и подняла глаза. И страх ушел сей же миг.
        Она не видела его много лет и все же, за миг того, как разглядеть в полутьме лицо, узнала:
        - Конни… - на выдохе догадалась Лара.
        В мыслях ее успело мелькнуть, что у настоящей барышни тотчас должны подкоситься коленки, и она непременно обязана лишиться чувств. Но Лара полагала себя не барышней, а деревенской девчонкой, простой и искренней. Против воли губы ее растянулись в улыбке, и она радостно взвизгнула:
        - Конни!
        И, не помня себя, бросилась к нему, с разбегу повиснув на шее:
        - Поверить, не могу, что это ты! Как? Откуда?
        Он встретил ее смехом:
        - Ларка… ты все такая же!
        Смех у него, пожалуй, изменился, и голос был теперь не такой мальчишески-звонкий. И каким же он стал сильным и высоким: у Лары даже в голове загудело, когда он, подхватив ее за талию, закружил над полом.
        А когда поставил наземь, она, наконец, сумела рассмотреть его лучше.
        Главное, что изменилось в нем, так это глаза: не было уж той нахальной самоуверенной усмешки. Он стал серьезнее, меж бровей залегла морщинка, а взгляд был полон мучительных раздумий, будто он решал и не мог решить арифметическое упражнение. И стричься он начал по-новому. А уж как лихо зачесывал волосы!.. Именно такие мужчины сопровождали красивых дам на страницах «Paris modes». И одет так, что Лара, спохватившись, скорее отступила назад, чтобы не запачкать его легкую тройку своим вымокшим платьем.
        И тогда-то ясно поняла, что он приехал не один. Такой великолепный господин, каким стал Кон, просто обязан сопровождать столь же блистательную даму. Похожую на Даночку. И ведь Дана именно его узнала на рисунке, именно его!
        Правда, был еще господин Харди, Данин жених, который совершенно не вписывался в собранную Ларой картину…
        Одно она ясно понимала: Кон неспроста явился именно сегодня. В один день с Ордынцевыми. Да еще и после того, как Ворон предупредил о беде.
        - Какой же ты стал, Конни… - то ли восхищаясь, то ли сожалея, произнесла Лара вслух.
        Но он ее упавшего настроения не заметил, искренне радуясь встрече:
        - А вот ты ничуть не изменилась. Ну, ни капли! - Как в детстве он тронул указательным пальцем чуть вздернутый Ларин нос. - Даже привычек своих не забыла: так и знал, что в этот час застану тебя у лодочного сарая!
        Надо сказать, Лару это замечание несколько задело: в последний раз они виделись, когда она была подростком - тощим, с острыми локтями и разбитыми коленками. Да еще и обритой наголо, потому как тем летом подхватила где-то вшей, и маменька, разозлившись, просто остригла ей косы. Без лишней скромности Лара считала, что за прошедшие годы она значительно похорошела.
        - Я вот тоже теперь вижу, что и ты не очень-то изменился. Вымахал только, как каланча, - ответила она, дерзко прищурившись. И расправила плечи, остро жалея, что не затянута под платьем в корсет, который хоть и мешает дышать да жить, зато показывает, что у нее, как и у прочих девушек, есть грудь. Не такая, конечно, как у Галки, но есть.
        Кон же в ответ усмехнулся, но взгляд его оставались по-прежнему сосредоточенным. Как ни надеялась Лара, тот мальчишка из ее детства не показался даже на минуту. Она лгала ему - изменился он очень сильно.
        А потом Кон заговорил, и сразу стало понятно, что явился он сюда не только потому, что соскучился.
        - Лара, послушай, я чемоданы на вокзале оставил и с Юлией еще не говорил… потому как хотел прежде увидеться с тобою. - Он взял ее за плечи, не позволяя теперь даже взгляда отвести. - У меня к тебе просьба, Лара. Ты помнишь ту ночь, когда мы влезли в усыпальницу Ордынцевых?
        - Такое не забывается, Конни, - Лара поежилась и все-таки отвела взгляд. - Я до конца дней буду ее помнить.
        - А медальон? - Конни сжал ее плечи сильнее. - Он все еще у тебя?
        Наверное, Лара с самого начала знала, что он попросит ее именно об этом. И знала, что в миг, когда она ответит - их дружба кончится.
        - Нет, Конни, я его потеряла. Прости.
        Глава 4. Старый друг
        Шесть лет, целых шесть лет Лара не видела Кона.
        И все же это не означило, что он ни разу с последней их встречи не навестил «Ласточку». Кон был здесь три года назад, зимою, вскоре после похорон отца, Алексея Ивановича Несвицкого. Мама-Юля твердит, что приезжал он только лишь оспорить завещание да заявить свои права на пансионат, но Лара догадывалась, что она наговаривает. С маменьки станется наврать. Но Лара-то знала Кона!
        Зима в тот год была лютой: вслед за Алексеем Ивановичем тяжело заболела и слегла старая нянька-Акулина, и Лара поехала в Болото ухаживать да скрасить последние дни. Благодаря ее ли заботе, но нянюшке удалось все-таки побороть хворь - а вот с Коном Лара разминулась. Лишь гораздо позже узнала о его визите. Он мог бы, конечно, сам отыскать ее на Болоте… Да и Акулина ему не чужая: прежде чем ей поручили Лару, та второй год уже нянчила Кона, матушка которого умерла вскорости после родов.
        Мог бы, да не заехал. Лара не бралась гадать о причинах. Но последние робкие надежды, будто она для него нечто большее, чем босоногая девчонка из южного детства, Лара отринула с тех пор. Не написала более ни одного его портрета и запретила себе вспоминать. Последнее, правда, давалось с трудом, потому Лара приобрела привычку щипать себя за руку всякий раз, как мысли отправляли ее к Кону - это помогло. По крайней мере, на сегодня образ его появлялся в голове раза два в день, не чаще. Да и то мельком, без прежней жгучей боли.
        И вот теперь он вернулся. Вернулся снова не к ней.
        Услышав ответ касательно медальона, Кон не сразу нашелся что сказать. Некоторое время просто глядел на Лару с недоверием.
        - Как потеряла? Ведь ты хранила его как зеницу ока! - голос его зазвенел от напряжения. - Ты не лжешь мне, Лара?!
        - Не кричи, - она повела плечами, освобождаясь от его рук. - И не смей обвинять меня во лжи. Много воды утекло с тех пор, как ты уехал, Конни: я научилась расставаться с тем, что люблю. Медальон… это давно произошло. Я была с ним в море, а когда вышла на берег, оказалось, что его нет. Море забрало.
        Кон вздохнул тяжело и обессилено. Кажется, поверил. Грузно осел на софу, запустив пятерню в густые каштановые волосы. Право, Лара ждала, что он разозлится за ее глупость, обвинит во всех грехах - и уж готовилась проститься с ним окончательно. Однако Конни, к ее удивлению, сказал:
        - Что ж, может, и к лучшему.
        Потом поднял на нее глаза и, совсем как встарь, ей улыбнулся.
        Удивительно, но разговор меж ними с того мига побежал свободно, будто не было этих шести лет. Лара, и впрямь обрадовавшись, что Кон не злится и не заговаривает о медальоне вновь, порхала вокруг и взахлеб рассказывала про общих их знакомых и про то, как не повезло им этим летом с постояльцами. Неизбежно разговор коснулся и тем, явно неприятных Кону. И Лара, отметив это, решилась предложить:
        - Конни, может, тебе все же помириться с мамой-Юлей?
        Он резко, будто его укололи, дернулся:
        - Никакая она не мама! Ни тебе, ни мне, никому! Поверить не могу, что ты все еще так ее называешь!
        - Не сердись. - Лара присела к нему на краешек софы. - Все же она воспитала меня с младенчества, заботилась… я и впрямь считаю ее матушкой, если хочешь знать! Другой у меня нет.
        Кон продолжал смотреть на нее хмуро и внимательно:
        - Ну, тебя она, по крайней мере, не обижает. Не обижает ведь?
        - Нет, Конни, что ты! - искренне заверила Лара. - Ругает, конечно, временами - но ведь все за дело. Да и привыкла я давно.
        - И то хорошо. - И внезапно, к полной Лариной неожиданности, признался. - Знаешь, по правде сказать, я и приехал как раз, чтобы с нею помириться. Да-да.
        - Правда? Ты не шутишь? - не поверила Лара.
        Кон с самого детства, сколько Лара его помнила, не любил маму-Юлю. А та отвечала ему взаимностью, убеждая всех, что он лживый и испорченный мальчишка. Однако Лара считала его не лживым, а просто с богатым воображением. И не таким уж испорченным. Ну да, пару раз он валил на Лару вину за свои проделки, и ох, как ей досталось однажды за ужасно дорогую вазу, разбитую вовсе не ею… Но Кона можно понять. Мама-Юля никогда не давала ему спуску и, единственная из всего персонала, заставая хозяйского сына за очередной проказой, позволяла себе схватить его за ухо и отвести на ковер к отцу. Уже тогда, в детстве, Кон ненавидел ее, о чем легко признавался вслух. Что говорить о поздних временах, когда его отец женился на Лариной матушке, заблаговременно отослав Кона учиться в Петербург…
        В тех редких письмах, что писал Ларе, Кон раз за разом повторял, что отец его предал, что он этого не простит и домой более не вернется.
        А потом еще завещание…
        - Вы правда помиритесь? - не могла нынче поверить Лара.
        - Если тебя это порадует, то да. - Кон нехорошо усмехнулся. - Твоя мама-Юля сочтет, наверное, что я, наконец, поумнел. Но я просто подумал: что толку дуться, сидя в холодном Петербурге, когда я вполне могу провести лето здесь? Сто лет не плавал в море!
        «Всего лишь шесть, - поправила в мыслях Лара. - Всего шесть бесконечных лет».
        А Кон продолжал ерничать:
        - Хотя бы комнату, надеюсь, Юлия Николаевна выделит любимому сыну?
        - Разумеется, Конни, самую лучшую! Твою детскую, правда, она обустроила в буфет… но обещаю, самый лучший номер из оставшихся, будет твоим! Как-никак это и твой дом!
        - И мой дом? - горько усмехнулся Кон. - Боюсь, твоя матушка подобных мыслей не придерживается.
        - Совершенно напрасно ты так считаешь! - не задумываясь, выпалила Лара. - Мама-Юля управляет пансионатом лишь до той поры, покуда тебе ни исполнится тридцать один, или ты ни женишься. А покамест она исправно выплачивает тебе содержание. Но хозяин здесь ты! В завещании Алексея Иванович так и было написано черным по белому!
        Но Конни покачал головой:
        - Может и так, да только твоя мама-Юля считает себя здесь единственною хозяйкой. Да я и не собираюсь это оспаривать - пускай считает, коли ее это тешит. И содержание мне ее не нужно - ежели совесть она имеет, то хоть тебя на эти деньги лишний раз порадует.
        - Ты к ней несправедлив, - стояла на своем Лара, - мама-Юля не станет оспаривать твои права и будет тебе рада, вот увидишь. Немедля приведу тебя к ней!
        И, скорее ухватив его за ладонь, потащила к дверям, покуда не передумал мириться с маменькой. Только Кон не торопился. Будучи теперь куда сильнее, притянул за руку так, что они снова оказалась лицом к лицу. Близко-близко. Заглянул в Ларины глаза.
        - Какая все же красивая ты стала, Лара, - сказал, будто бы про себя, и заправил за ухо ее выбившуюся из косы кудряшку.
        Этот новый Кон был совершенно не похож на прежнего. Однако Лара, которой вовсе не впервой было слышать комплименты от парней, отчего-то смешалась и почувствовала, как горячо стало ее щекам.
        - Скажешь тоже… - пробормотала она неловко. - И через силу посмотрела Кону в глаза. - Я рада, что ты дома.
        - И я рад, - улыбнулся он, и складка меж бровей немного, но расслабилась.
        * * *
        Тайком, той же извилистой тропкой мимо с кладбища, Лара провела Кона в дом и, как обещала, отдала в его распоряжение четвертый номер, лучший из оставшихся. Единственное окно здесь располагалось над парадным крыльцом и выходило на подъездную дорогу с воротами, но, ежели опустить шторы и принести больше свечей, то комната становилась вполне уютной… Галка тотчас прибежала готовить номер, и Лара с чистой совестью распрощалась с Коном.
        Его она уверила, что все будет хорошо. Однако за дверьми, в тиши коридора, поняла, что совершенно не знает, что сказать матери…
        Лара солгала Кону - она точно знала, что мама-Юля ему не обрадуется. Но не говорить же такого прямо? Это невежливо, в конце концов. Кроме того, что бы там ни думала мама-Юля, Кон и правда хозяин «Ласточки»! Будет… когда ему исполнится тридцать один. И, хотя до того времени еще почти десять лет, что казалось Ларе вечностью, она полагала, что принять его маменька должна по-человечески.
        Не давало Ларе покоя и другое. Сам Кон, который проделал такой путь из Петербурга чтобы просто отдохнуть на море. И даже с Юлией (горячо ненавидимой им, между прочим) готов ради этого помириться. Ох, о чем-то он все же умалчивал…
        И ведь самым первым делом спросил о медальоне. Не просто случаем упомянул в разговоре! Хоть Конни достаточно спокойно принял весть, что украшения больше нет, Лара не могла отделаться от мысли, что приехал он сюда все-таки за медальоном.
        * * *
        Вновь и вновь припоминая разговор с Коном, Лара поднялась к себе с четким намерением - спрятать медальон понадежнее. Разумеется, не удержалась, чтобы не развернуть шелковый платок, где он был укрыт, и еще раз полюбоваться, как игра света показывает на гладком золоте сперва устремившуюся ввысь ласточку, а потом строгого ворона…
        Обдумывая давешний разговор, Лара нарочито медленно спускалась на первый этаж, к стойке метрдотеля, где, завешанная тяжелой вишневого бархата шторой с золотыми кистями, притаилась дверь маменькиного кабинета. Однако кабинет был заперт, а Стаська, что неслась мимо с грудой постельного белья, пояснила:
        - В город Юлия Николаевна поехали, в Тихоморск. Вас искали по всем комнатам, да не нашли - так и уехали. Торопились очень уж.
        - А вернется-то когда? Что сказала?
        - Не знаю, - отмахнулась от нее Стаська, - ничего не знаю! Бежать мне надо, Лара Николаевна, умотала меня госпожа Щукина, сил нет!
        Лара от волнения закусила губу: неужто повезло, и судьба подарила ей нечаянную отсрочку? Однако ж радоваться отсутствию мамы-Юли Лара не спешила, потому как на ближайшие часы (а то и сутки) она одна оставалась в ответе за все мелкие и большие неприятности, что могли произойти в «Ласточке».
        И по закону подлости они непременно произойдут…
        Первая неприятность как раз спускалась сейчас со второго этажа, подметая лестницу шлейфом великолепного платья: madame Щукина почтила своим присутствием вестибюль пансионата. Под руку ее поддерживал почему-то господин Харди, давешний знакомец.
        - Лариса, чудесно, что вы здесь! - обрадовался он ей сию же минуту. - Присоединитесь ли к нам? Я как раз намеревался показать Ираиде Митрофановне прекрасные виды. Вы знакомы?.. - уточнил он, наверное отметив, с какой опаской Лара поглядывает на вышеозначенную Ираиду Митрофановну.
        Признаться, Лара, хоть и была наслышана о несносном характере этой дамы, прежде видела ее лишь издали и мельком. Сейчас же с удивлением обнаружила, что Ираида Митрофановна куда более молода, чем казалось ей прежде. Ее даже можно было счесть за девицу, ежели она сама не назвала бы себя «madame».
        Это была высокая, статная, с точеной фигурой женщина, одетая куда более броско, чем господин Харди. Ярко-рыжие, будто бы даже выкрашенные химическим раствором волосы, были уложены в пышную замысловатую прическу, которую с правого бока накрывала огромная шляпа с перьями, сухими цветами и кусочками тюля. В общем, шляпа могла служить прекраснейшим гнездом, по мнению Лары. Боа из ярких перьев, выщипанных у какого-то несчастного попугая, нежно окутывало ее плечи и тоже волочилось по полу, споря по длине со шлейфом…
        Об руку с господином Харди они смотрелись на удивление ладно - ни дать ни взять, молодые супруги. Ларе даже стало обидно за Дану, невесту господина Харди, им, очевидно, сейчас позабытую. Вероятно, ради Даны Лара и выискивала, над чем бы в образе madame еще посмеяться. Разумеется, посмеяться мысленно - вслух она бы ни за что не решилась.
        - Ох, Жако, дружочек, впредь зовите меня просто лишь Ираидой, иначе я на вас обижусь!
        Madame надула губки и крайне игриво хлопнула господина Харди по плечу сложенным веером. А после окинула взглядом Лару, тотчас опустившуюся в услужливом книксене. Заметила веско:
        - Лариса - неподходящее имя для девицы вашего сословия. Лично я всех своих горничных всегда звала Дуньками. Весьма удобно.
        Она тоненько рассмеялась, и, если бы не господин Харди, Лара, наверное, так и не решилась бы поднять глаза от пола.
        - Простите, madame, - холодновато заметил он, - мне совершенно точно известно, что Лариса Николаевна не горничная, а дочь хозяйки.
        - Да? - изумилась madame как будто в самом деле. Но извиняться не собиралась: - Меня ввело в заблуждение ваше… платье. И цвет лица - ваш загар ужасен, милочка. Вам следует носить шляпки.
        И Лара снова присела в книксене, еще и неловко пробормотала слова благодарности за совет, которые madame все равно не услышала - она отвернулась, еще сильнее вцепившись в плечо господина Харди.
        Никогда в жизни Лара не решилась бы возразить столь великолепной особе. Да и так ли далека madame Щукина от истины? Она и есть горничная, безродная девка… это madame еще не знает, что она приемыш, а вовсе не законная дочь. И загар ее действительно ужасен - мама-Юля постоянно об этом говорит.
        Досадно только было, что слова madame и Ларино жалкое блеянье прозвучали в присутствии господина Харди. Не так давно он пророчил ей стать отличной хозяйкой пансионата - а нынче, должно быть, в ней разочаровался.
        Оттого и удивилась она, когда американец решительно вытянул свою руку из цепких коготков madame Щукиной и снова обернулся к Ларе.
        - Так я могу рассчитывать, что вы составите нам компанию, Лариса Николаевна?
        Нарочно ли он начал обращаться к ней по имени-отчеству? И, главное, откуда узнал отчество - его она совершенно точно не называла в их разговоре. Выходит, расспрашивал о ней…
        Лара чувствовала себя одинокой здесь, совсем чужой им, этим красивым, великолепно одетым и образованным господам. Маленькой и ничтожной. И хоть бы эти господа оставили ее в покое - так нет же…
        И выдумать причины для отказа она не сумела. Как отказать, видя столь добрую улыбку господина Харди, его милую ямку на подбородке? Лара и сама улыбнулась. Зная, что пожалеет об этом, она все-таки выбралась из-за стойки метрдотеля, чтобы присоединиться к господам. Искоса бросила взгляд на madame - та гордо держала голову и как-то слишком нервно обмахивалась веером. Компания Лары явно была ей не по душе.
        - Здесь у нас главный вход, а калиткою вон там пройдете - сад персиковый, - не очень охотно Лара спустилась с крыльца, надеясь, что на этом экскурсия и кончится.
        Однако господин Харди, такой чуткий минуту назад, нынче ее настроя видеть не желал.
        - Проводите нас, Лариса Николаевна? - он выдвинул локоть, предлагая ей опереться.
        А Лара едва ли не кожей почувствовала, как вспыхнула при том madame Щукина. Негоже злить гостей. Лара сделала вид, будто не заметила его руки - послушно повела гостей за собою к калитке.
        Сад она любила в любое время года. В апреле над персиковыми деревьями поднимались пышные розовые шапки - всего на несколько дней, однако, стоило целый год ждать, чтобы на те несколько дней калитка в их сад стала бы дверцей в волшебную сказочную страну.
        Ежели вдруг начинался ветер, Лара запрокидывала голову и по четверти часа могла смотреть, как танцуют в воздухе розовые лепестки. Они метались суетно и беспокойно, оседали на волосах и платье. А когда ветер стихал, то ковром укрывали черную южную землю - и волшебство уходило. Только Лара все равно помнила - сказка рядом, нужно лишь увидеть.
        - Ну и где же ваши персики? - вдребезги разбивая остатки сказки, усмехнулся голос madame Щукиной. - Здесь что нет персиков? Ужасно…
        - Персики еще не созрели, - извинилась Лара, - они у нас к августу ближе. Поздний сорт.
        - Ужасно! - снова упрекнула madame.
        Пришлось уговаривать, что у них не так уж плохо:
        - …Зато абрикосов и черешни сколь душе угодно - и красная, и желтая, и розовая. А аромат здесь какой - неужто не чувствуете? - madamе повела носом и скривилась, принялась снова обмахиваться веером. - А коли вглубь сада пройти, там беседки с тенью - с книжками посидеть можно…
        Она нашла господина Харди, надеясь, что хотя бы он поддержит ее - но тот, козырьком сложив руки, смотрел вовсе не на них, а в даль. На чернеющую в синем небе башню Ордынцевской усадьбы.
        - Выходит, это и есть тот самый замок? - спросил он. - Так ведь у вас усадьбу зовут - Ордынцевским замком?
        - Верно, - ответила Лара. - А вы что же так и не побывали там?
        Усадьба отныне принадлежала отцу его невесты, и Лара отчего-то думала, что новые хозяева первым же делом посетят родовое гнездо.
        Господин Харди пожал плечами, Ларе показалось, что он излишне напряжен. Но ответил бодро:
        - Нет покамест. И Дана не ездила, лишь Александр Наумович с утра уже совершил путешествие - говорит, дом вполне пригоден для жилья. - А потом он с хитрецою в глазах взглянул на Лару: - А сами вы бывали там, Лариса? Столько лет усадьба без хозяина стояла - наверняка бывали!
        - По правде сказать, нет, - призналась Лара. - Мечтала я там побывать еще с детства, но… - она живо вспомнила, как Кона отослали, порушив все их детские, но такие важные планы. - Но не сложилось.
        - Из-за Ворона?
        Лара вздрогнула - вопрос застал ее врасплох. Должно быть, Галка разболтала уж все на свете! Только Лара не могла понять, всерьез ли интересуется американец или смеется над нею, мнительной провинциалкой.
        - Ворона? Какого ворона? - немедленно вмешалась madame Щукина. - Вы что, милочка, боитесь ворон?
        - О, это не простой ворон, дорогая Ириаида. Это каменный Ворон, который ночами оборачивается живым и зорко следит, дабы на побережье не вздумал никто сотворить зла. Как у вас говорят, Лариса Николаевна - «горе тому, кого застанет он за лихим делом»?
        Но ясные синие глаза господина Харди отнюдь не смеялись - он по-прежнему был насторожен и в самом деле жаждал услышать ее ответ.
        - Да… именно так говорят, - пробормотала Лара. - Но это лишь легенда… у нас, право, множество легенд…
        Невооруженным взглядом было видно, что Лара недоговаривает, но ответить увереннее она не могла. Никогда не могла проявить решительность, когда то было необходимо. Знала только, что нельзя - ни в коем случае нельзя говорить правды. Ей попросту не поверят! Еще и сочтут дурочкой.
        Впрочем, madame Щукина посмеивалась вовсе не таясь и, должно быть, и так уже считала Лару дурочкой. А господин Харди упорно пытался вывести на откровенный разговор:
        - А как же те несчастные? Ведь на побережье то том, то здесь находят зверски убитых молодчиков. Да-да, Лариса Николаевна, даже в Петербурге газеты о том пишут. Как вы полагаете - не Ворон ли их наказал за «лихие дела»?
        - Я не знаю, право… ничего об этом не слышала, - вконец смешалась Лара. - Простите, господин Харди, madame, мне надобно идти - негоже мне так долго отсутствовать на месте - вдруг придет кто?
        Американец хотел, было, остановить ее, говорил что-то, но Лара торопилась уйти. Потешался он над нею или нет, но она более не могла этого слышать: слова, будто Ворон и впрямь совершил эти зверства, казались ей кощунственными.
        И, надо сказать, очень вовремя Лара поспешила назад - у самой калитки стоял высокий худощавый господин в клетчатой тройке совсем не дорожного вида и почти не запыленной. На сгиб локтя был наброшен дорожный плащ. Неужто новый постоялец? Господин явно пребывал в замешательстве и высматривал что-то или кого-то в глубине сада. Когда же (далеко не сразу) заприметил ее, то и вдруг отшатнулся, будто призрака увидал:
        - Могу я вам помочь? - спросила Лара, уж не зная, стоит ли подходить.
        Ей показалось, что господин, застигнутый врасплох, сейчас сбежит. Но нет.
        - Можете… - Он оправил полы и так безупречного сюртука, отчего-то мешкая. Потом все же поклонился ей весьма галантно, сцепил руки за спиною и сказал: - Мне хотелось бы поговорить с хозяином сего заведения.
        - Это пансионат, - поправила Лара. - А хозяйствует здесь Ласточкина Юлия Николаевна, моя матушка. Однако нынче она в отъезде, потому за нее - я. Вы номер желаете снять?
        Господин снова повел себя странно: бросил взгляд за ее плечо, потом уставился себе под ноги. Будто нарочно избегал смотреть Ларе в глаза. Наконец, мученически потер висок и решился:
        - Да, желаю.
        Ответил на сей раз твердо. И откинул для Лары створку калитки, через которую они разговаривали, сделал приглашающий жест рукой.
        Идти по узкой тропинке вперед него было страсть как неуютно: незнакомец ни слова не сказал более, но смотрел ей в спину - Лара кожей это чувствовала. А потом ее словно холодной водой окатили: ведь она помнила подобный взгляд! Сегодня на море тот человек с утеса смотрел на нее так же тяжело и неприятно!
        Уже в дверях Лара оглянулась тайком - господин тотчас пристыжено отвел взгляд. Глаза у него были серые и холодные, лицо бледным, без намека на загар, а губы жесткие, будто никогда не знали улыбки. Неприятный тип.
        - Позвольте узнать ваше имя, я должна записать по нашим правилам, - попросила она, с удовольствием спрятавшись за стойку метрдотеля.
        - Дмитрий Михайлович.
        Фамилии не назвал. Но маменька и не требовала никогда с постояльцев всей подноготной, поучая Лару, что люди, мол, на отдых приехали, так не нужно их мучить расспросами. А Ларе и боязно было обращаться к нему лишний раз.
        - Моя фамилия Рахманов, - добавил он, когда Лара этого уже не ждала.
        На каждый вопрос новый гость отвечал с заминкой, будто подбирал слова. Лара подумала, что имя он в любом случае назвал бы чужое - их постояльцы часто так делали, а этот… очень уж странный во всем. Даже багажа у него нет, только папка кожаная с бумагами.
        - Вы надолго в наши края, Дмитрий Михайлович? По делам?
        - Да, - снова с заминкой. Смотреть ей в глаза он по-прежнему избегал. - Я писатель.
        - Правда? - оживилась Лара. - У нас частенько бывают писатели! Непременно передам горничным, чтоб вас не беспокоили по пустякам. А про что вы пишите?
        - Про разное… про жизнь…
        Показалось ли ей, но лицо нового постояльца, кажется, порозовело, будто ему стыдно. Оттого Лара и подумала, что, скорее всего, он врет. Здесь, вдали от привычного круга общения, их гости любили почему-то выдавать себя за тех, кем они не являются.
        Лара тихонько вздохнула, раздумывая теперь, в какой бы из оставшихся трех номеров его заселить: мама-Юля по обыкновению с первого взгляда знала, способен ли гость оплатить дорогие апартаменты или станет кричать и жаловаться, что его обирают. Лара тоже иногда угадывала, но в этот раз. У нового постояльца даже багажа не было - как тут угадаешь?
        - Мои вещи привезут к вечеру, - сказал вдруг он, будто прочел ее мысли. - Скажите, могу я сам выбрать номер?
        - Разумеется! - обрадовалась Лара.
        И не успела она предложить свободные, как странный господин распорядился:
        - Прошу вас подготовить тот, где окна выходят на башню, увитую плющом. У вас есть такой?
        - Да… только из окон вид не очень хорош - ограда кладбища в каких-то десяти шагах. Зато все прочие номера выходят окнами на прекрасный персиковый сад и ворота, быть может…
        - Мне хотелось бы получить именно этот номер.
        На этот раз он был решителен.
        - Как угодно… - вконец смешалась Лара. - Обождите минуту.
        С огромной радостью она скрылась от его глаз в коридоре, чтобы позвать Галку.
        Странный господин, невыразимо странный. Не считая служебных помещений, вот таких комнат с видом на кладбище да башню Ордынцевской усадьбы, в пансионате имелось лишь две - номер, что он выбрал, и Ларина мансарда, которая, к слову, находится точно над ним.
        Глава 5. Знакомая незнакомка
        Уходя, девушка еще раз оглянулась - незаметно, как показалось ей. Рахманов дождался, покуда стихнут ее шаги, и сквозь зубы выругался. Совсем не полегчало. Он привык к чертовщине, что творится вокруг него. Да что там, он и сам порождение черта! Но то, что происходило сейчас, было уж ни в какие ворота. Откуда она здесь? Откуда он здесь? Отчего то, что Рахманов привык считать небылью, снами, иллюзией, явилось нынче перед ним воплоти. Чтобы доконать его?
        Что же, он связан с этим местом, с этой девушкой? Бывал в пансионате прежде? Рахманов, жадно ища глазами, прошелся от стойки метрдотеля к лестнице и обратно; заглянул за высокие двойные двери, за которыми пряталась просторная столовая - пустая нынче. Нет, он определенно здесь не был. Не в привычной всем реальности, по крайней мере. Вероятно, он бывал здесь все-таки в видениях. Но в видениях много всего случалось и, порой, упорядочить все, увязать воедино было задачей не из легких.
        Рахманов неслышно скользнул за стойку, где только что стояла она. Девушка была совсем неопытной, наивной и, конечно, не ожидала подвоха, потому даже не пыталась убрать с глаз подальше учетные книги, ключи от сейфа и номеров да прочее. Рахманов, конечно, не собирался доставлять ей неприятности, он лишь прошелся взглядом по журналу со списком постояльцев. Актриса Щукина занимала седьмой номер. Ему самому выделили первый - тот самый, с видом на увитую плющом башню. Более ни одна фамилия из списка не была Рахманову знакомой.
        Зато, прислушавшись к чему-то ему одному слышному, он вдруг нащупал картонный прямоугольник, спрятанный за тряпичной обложкой журнала. Поспешил вынуть.
        Это была фотокарточка. С ее лицом - нежным овалом, обрамленным светлыми волнистыми прядями, что выпали из зачесанных «короной» волос, по-детски вздернутом носом и едва заметной родинкой над правой бровью. Ребенок… Сколько ей? Двадцать? Восемнадцать? Ребенок… А глаза у нее зеленые, что море в бурю.
        Фотокарточка не показывала всех красок, да и в глаза ей он ни разу так и не посмотрел, однако Рахманов видел эту девушку прежде. Даже не так - он знал ее. Знал, как знают, как родную сестру или хорошую подругу. Знал, что напугал ее до смерти, застав сегодня за купанием, и знал, что, отдав распоряжение горничной, она поднялась к себе и стоит теперь возле распахнутого окна. Смотрит на ту самую башню. Знал не потому, что вторгся в ее мысли - просто она всегда стояла у окна, когда ей бывало плохо. А он будто бы в такие минуты был подле. Это было даже не видением, это нечто другое, чему он найти объяснения пока не мог…
        На фотографии девушка стояла, чинно положив ладошку на плечо женщины постарше. Матери? Должно быть, матери - очень уж похожи. Не сразу он догадался просто поглядеть на оборот фотографии - а там был текст, написанный скорым неаккуратным почерком, норовящим сползти в нижний край. «Мамочке от Лары» - вот и вся надпись.
        - Ее зовут Лара… - только сейчас понял Рахманов и подушечкой пальца погладил глянец карточки, будто бы даже ощущая мягкость ее кожи.
        А после Рахманов поддался какому-то порыву и убрал фото в нагрудный карман сюртука. Будто вор. Тотчас испытал к себе отвращение, но в намерении был стоек: «Это не из слабости, это для дела, - твердо сказал себе. - Происходят убийства, а концы ведут в сей пансионат. Да и не то что-то с этой «мамочкой». Отчего дочь называет ее «мама-Юля»? Глупость какая. Непременно нужно с той мамой-Юлей увидеться и выспросить, отчего прячет фото, а не держит в узорной рамке на столе, как следовало бы».
        Доводы были вескими, но Рахманов все равно чувствовала себя вором, и, подобно всякому вору, торопился покинуть место преступления.
        Той же лестницей, что ушла девушка, он поднялся на этаж выше. Хоть и было велено ждать, сам отыскал выделенный ему номер и без стука отворил дверь.
        Он знал, что Лару здесь не застанет, но и никак не ожидал увидеть на будущей своей кровати девицу на четвереньках. Ничего неприличного: девица всего лишь пыталась дотянуться до уголка матраса, чтоб заправить простыню, но Рахманов все равно поначалу растерялся из-за открывшихся ему живописных видов. А после почувствовал себя в глупейшем положении. Извиниться и выйти, что ли?
        Горничная же была сама невозмутимость: сдула с разгоряченного лица растрепанную челку, изучила его коротким взглядом от макушки до ботинок, молча заправила уголок простыни и потом только слезла с кровати.
        - Извините, - молвила с явной насмешкой и сделала книксен. - Я закончила уж. А вы без багажа али как?
        - Багаж позже привезут…
        Горничная и стоя сбивала его с мыслей, потому Рахманов счел за лучшее отвлечься от созерцания ее и оглядеться в номере. Комната и впрямь была далеко не лучшей, не зря Лара его отговаривала - узкая да темная. На низеньком столике у самой двери совершенно пустой подсвечник, одинокий стул, дверь, ведущая в умывальню, а под окном с жидкими шторками комод. Посредине стены, как венец всего убранства, та самая кровать. У изголовья тоже был столик с подсвечником, и тоже пустым. А электричество в «Ласточку», разумеется, не провели.
        Стены были выкрашены светлым, а из всех украшений в комнате имелись только акварели в простеньких рамках.
        - Ну, так я пойду? Или чаю изволите? - позади до сих пор стояла горничная, уперев руку в бок, и совсем неподобострастно его разглядывала.
        «Занятная девица», - подумал о ней Рахманов и решил вдруг, что девица еще более занятная, чем ему показалось сперва.
        Рахманов улыбнулся ей, сам не ведая, как преображает улыбка его лицо:
        - А и впрямь, не выпить ли чаю? - спросил почти что задорно. - Пирожные у вас делают, скажи-ка… Галина, верно?
        - Верно… - Заметно было, что, поразившись догадливости постояльца, Галина даже подрастеряла свою уверенность. - Пирожные есть… эти, как их… французские…
        Она вдруг сбилась, пальцами принялась теребить передник, а глаза, не выдержав взгляда Рахманова, отвела в сторону.
        - Круасанны? - подсказал он.
        - Ага. Есть с клубникой, есть с абрикосами, а есть просто с кремом с брюлле. Вам каких?..
        - А ты что посоветуешь, красавица?
        - Не знаю, не велят нам советовать. - На него она зыркнула теперь совсем робко. Как загипнотизированная, добавила тихо: - С кремом самые вкусные.
        - Вот и принеси парочку к чаю.
        Не подняв головы, Галина коротко кивнула и вышла.
        Улыбка, как только закрылась дверь, сползла с лица Рахманова. Это не он сейчас был, не он так ловко усмирил и покорил девчонку - он сам бы не сумел ни за что. Да и противно ему было подобное. Что, если эта его личина вылезет вдруг при ней, при Ларе? Нет уж… лучше сразу в петлю.
        Рахманов только теперь вспомнил про вид из окна, который столь невежливо вытребовал, подошел и одернул штору. Усадьба и впрямь походила на замок: выстроена была из камня, и эта башня… С дороги ее не видать, лишь черное пятно на фоне неба. Отсюда вид куда лучше.
        А под окнами, сразу за редкими персиковыми деревьями и решетчатой оградой, расстелилось кладбище. От неожиданности Рахманов отпрянул. Плотнее задернул шторы - пусть в комнате оттого стало еще темнее, но вид из окна не вызывал никакого желания на него любоваться.
        К тому же, постучав и дождавшись ответа, в номер вернулась Галина. Руки ее были заняты подносом, потому дверь она захлопнула ударом пышного своего бедра. Стрельнула в Рахманова взглядом, теперь уж не таким робким. Успела все позабыть, или решила взять реванш?
        Пока расставляла на столике чайную пару, вазочку с вареньем, пока подливала кипятку да сливок, снова нет-нет, да ловил на себе Рахманов этот ее взгляд. Прислонившись к комоду, наблюдал за девицей со вновь вернувшейся улыбкой. Верхние пуговки ее голубого форменного платья были расстегнуты - случайно или нет.
        - Много ли нынче здесь постояльцев, милая? - не дожидаясь, пока она закончит, спросил Рахманов.
        Галина повела полным плечом:
        - Меньше все-таки, чем в прошлые годы. Уж думали вовсе останемся без постояльцев, а тут дама богатая приехала, сразу два нумера наняла - на себя и на горничную. А нонешней ночью еще и господин Ордынцев с дочкою и будущим зятем разом три нумера взяли.
        - Ордынцев? - Рахманов, припомнив название усадьбы, кивком головы указал на окно, где за шторой пряталась усадьба.
        - Ага, - вкрадчиво кивнула Галина и облизнула палец с упавшей на него капелькой варенья. Глаза ее блестели - она очень любила делиться сплетнями. Особенно делиться с теми, кто сии сплетни оценит: - Он самый. Какой-то родственник прежнего хозяина-старика. Скитался, говорят, двадцать лет по европам без гроша в кармане, а тут счастье привалило - и усадьба, и зятек-богач. Вы чай-то чего не пьете? Остынет.
        - А ты сама выпей, красавица.
        - Не положено нам… - помялась Галина. - Юлия Николаевна узнает - ругаться станет.
        - Так нет ведь Юлии Николаевны - не узнает никто. Кушай, милая, кушай.
        Мягко, но настойчиво Рахманов надавил на ее плечо, принуждая сесть. Девушка хоть и противилась, но лишь для вида. Хмыкнула, в конце концов, и по привычке своей перелила чай в блюдце, охотно пригубила.
        - А к вам-то, барин, как изволите обращаться? - то ли сказала, то ли промурлыкала Галина и снова стрельянула глазами.
        - Я не барин, - поправил Рахманов. - Дмитрием Михайловичем зови.
        - А маменька вас как в детстве звала? Митенькой, небось? - она снова, уже нарочно, обмакнула палец в варенье и кончиком языка сняла каплю. - Был у меня раньше дружок - Митькой звали. Ладный такой парень. Я в него влюблённая была.
        - А потом твой Митька куда делся? Сбежал?
        - Сбежал, - пожав плечами, Галина с аппетитом принялась за круассан.
        - И не вернулся?
        - Ясно дело, не вернулся - у нас из Болота кто уезжает, никогда больше не возвращается. Гиблое место. Я б тоже сбежала, ежели было б куда.
        - А Ордынцев этот что ж вернулся? Наследства, никак, получил?
        - Куда там! - фыркнула Галина. - Говорю же - дочка замуж выходит, вот зять-то в подарок и выкупил им эту усадьбу.
        - А зять?..
        - Господин Харди, - старательно выговорила чужеземную фамилию Галина. - Мериканец. О-о-очень состоятельный, я слышала.
        - Да ты что… и он женится на дочери Ордынцева?
        - Женится. Только она его не любит.
        Рахманов лицом изобразил удивление, а Галина, до шепота понизив голос, призналась:
        - Утром нонешним своими глазами видала, как с пляжу она возвращалась. Да не одна, а с молодым пригожим господином - не женихом своим. Об ручку так держится нежно-нежно. Меня приметила и сразу ручку-то свою вытянула и вперед побежала, вроде как и не было ничего. Но меня-то не обманешь!
        - А жених что же, лопух совсем?
        - Лопух не лопух… Да он сам, скажу я вам, по сторонам заглядывается.
        - Это на кого же заглядывается? На тебя, небось.
        - И на меня, - не смущаясь, подтвердила Галина. - А все больше на хозяйкину дочку, Лару Николаевну.
        Рахманов почувствовал, как сердце сжалось - и ухнуло вниз. Улыбка дрогнула. Заметила ли это Галина? Девка глазастая - наверняка заметила.
        - А что же Лара Николаевна? - через силу придерживаясь игривого тона, спросил Рахманов.
        - А что - Лара Николаевна? Лара Николаевна барышня приличная, воспитанная, по-французски знает. - Прищурилась, глядя точно в глаза Рахманову, и добавила: - Маленькая она еще, Дмитрий Михайлович. Все картинки свои рисует да сказки про русалок читает. Мне призналась однажды, что уплыть куда-то там хочет.
        - Куда же? - удивился Рахманов.
        - Бог ее знает. Говорю же - маленькая она еще. Выдумщица.
        Пока разговаривала, Галина успела, однако, съесть оба пирожных, выпила залпом остатки чая и теперь снова обтирала руки о передник.
        - Ну, я пойду? - спросила, поднявшись. - Или еще чего вам порассказать?
        - Иди, - отпустил Рахманов. Одарил ассигнацией. - Держи вот, на ленты тебе или обновы какие.
        Было там куда больше положенных чаевых, но Галина отнекиваться не стала. Спрятала бумажку за расстегнутыми пуговками и принялась собирать посуду на поднос.
        - Вечером заглянешь, - скорее велел, чем попросил, прежде чем отворить для нее дверь.
        - Вот еще! - фыркнула девица, ничуть не смутившись.
        - Не о том думаешь, глупая: свечей принесешь. Темно здесь.
        Галина повела плечом, не ответив, но оба они знали - непременно придет.
        * * *
        Когда горничная вышла, Рахманов уже из последних сил повернул ключ, запираясь изнутри, и, как дед шаркая ногами, добрался до кровати. Осторожно, боясь лишний раз мотнуть головой, изводимой острым приступом мигрени, опустился на подушки.
        Боль сопровождала его столько, сколько он себя помнил. Временами затихала и становилась почти незаметной, а временами и вовсе не возвращалась по целой неделе. Но здесь же, в пансионате, боль только нарастала и нарастала, давая понять, что однажды станет невыносимой…
        И все-таки его губы тронула кривая улыбка, когда он припоминал разговор с дерзкой горничной.
        Митенька… в самом деле, как же звала его мать? Рахманов припомнить уже не мог, слишком давно все было, будто в иной жизни. Но отец всегда звал его только Дмитрием. Человек он суровый, жесткий, нежностей не признает. Рахманов-старший родился и вырос в Петербурге, всю свою жизнь служил в городской полиции, хоть в чинах продвинулся и не слишком высоко. Как стал околоточным в середине карьеры - с тем и кончил четыре года назад. Зато в родном околотке отца знает каждая собака. Ничего не случается без ведома Рахманова-старшего даже сейчас, когда он службу уже оставил.
        Отец не хотел, чтобы Дмитрий пошел по его стопам.
        - Ты, Дмитрий, парень с головой - и языки тебе даются, и экзамены в гимназии на «отлично» выдержал. Неча тебе в полиции делать. Учись дальше - может, и на доктора выучишься. У меня средства-то есть, я деньгами всегда подсоблю.
        Докторов Рахманов-старший уважал безмерно - быть отцом доктора и впрямь полагал величайшей честью. Дмитрий внимал ему всегда молча, не переча, но и не соглашаясь. Им с отцом вообще редко требовались слова: Дмитрий, который людей читал по одним лишь глазам, уж точно не нуждался в разговорах, да и отец за прошедшие годы знал сына как облупленного.
        Знал, к примеру, что за кажущейся рассеянностью, за тихим нравом и показной покорностью сына прячется характер столь жесткий и несгибаемый, что нет никакого смысла ни просить, ни умолять, коли Дмитрий что-то вбил себе в голову.
        Дмитрий же к моменту того разговора действительно все досконально продумал и давно уж составил план того, что ему следует делать для поступления в Школу полицейской стражи, откуда всем прямая дорога в Сыскную часть.
        Он знал, во-первых, что «злое волшебство», что мучило и изводило его, никоим образом не найдет себе применения в медицинском деле; а, во-вторых, хоть и хорохорился отец насчет «средств» - взяток он никогда не брал и состояния не скопил. На то, что было, мечтал прикупить домишко с участком на Ладожском озере среди лесов и гор да жить себе тихонько с той женщиной, тридцатипятилетней вдовой, с которой они уж давно тайком виделись.
        Для сына Рахманов-старший отдал бы последнее. Дмитрий это знал, но принять не мог. А для службы в полиции требовались лишь ясная голова и выносливое тело. Со вторым, к слову - выносливостью - едва не случился казус на медицинском освидетельствовании. Роста Дмитрий всегда был высокого, но худой, как жердь, с торчащими ребрами и запавшими щеками, к тому же вовсе не широк в плечах.
        Еще и мигрени эти, и кровь из носа, которая иной раз начинала течь сама по себе, без всяких видимых нагрузок.
        «Хилый», - написали ему в медицинской книжке и едва не перекрыли дорогу в Школу полицейской стражи. Однако когда «хиляк» принялся подтягиваться на турнике - три подхода по пятнадцать раз - мнение переменили, приняли. А позже Дмитрий освоил боксирование, успешно дополнив его приемами, не описанными ни в одной методичке. Один лишь Дмитрий да, может, еще отец знал, откуда они взялись, эти приемы, в арсенале обычного мальчишки, который не только воинской службы не нюхал, но и не выезжал никуда сроду из родного Петербурга.
        В сыскной части его заметили и стали выделять меньше чем через год. Ведь там, где коллеги бились, что рыба о лед и могли ломать голову неделями - Рахманов вычислял злодея как будто между делом. Разумеется, нажить друзей это ему не помогло. За излишнюю осведомленность его даже в соучастиях нет-нет, да пытаются обвинить - без толку пока что.
        Не только с друзьями, но и с женщинами у него не ладилось. Рано поняв, что может получить практически любую одной лишь силою внушения, Рахманов вскоре пресытился. И до сего дня не подозревал, что та, которая приходит к нему лишь в грезах - ангел со светлыми локонами и глазами цвета мутного моря, та единственная, что могла рассмешить его, удивить или растрогать - что она живая девушка из плоти и крови и живет где-то на берегу Чёрного моря.
        И которая, судя по всему, знать его не знает. И мечтает стать русалкой, чтобы куда-то уплыть. Рахманов невольно улыбнулся. И даже боль как будто отступила. Надолго ли? Надо бы, пока получается мыслить связанно, подняться и написать в Тихоморск, Горихвостову - чем Рахманов и занялся.
        Однако прежде чем взяться за бумагу, задержался у окна ненадолго. Ордынцевский замок с башней, увитой плющом, манил, звал взглянуть на себя хотя бы разок.
        Глава 6. Разговоры за ужином
        Лара стояла возле окна очень тихо, вся обратившись в слух. Потолки в «Ласточке» невысокие: если поднапрячься, выходило даже разобрать голоса. Лара поклясться была готова, что слышит сейчас Галку снизу, из номера этого странного постояльца. О чем бы им беседовать, интересно? Ей лишь бы языком трепать, болтушка!
        У Лары смешанные чувства были по поводу этого господина. Отчего-то он вызывал у нее жалость и, тем не менее, она боялась его… В волнении Лара пересекла комнату, а после, как подстегнутая, бросилась к своему тайнику: в углу, у плинтуса, немного отходила половая доска - под нею-то Лара и спрятала завернутый в шелковый платок медальон.
        Он был здесь, слава богу. Расправившая крылья ласточка и сидящий на жерди ворон. Лара вдруг почувствовала острую необходимость надеть цепочку с медальоном, тогда он точно не пропадет! Ей почти физических усилий стоило этого не сделать. Вдруг Конни увидит? Нет, нельзя. Она спрятала украшение обратно.
        «Напрасно я солгала Кону, - подумала с острым сожалением Лара. - Он, кажется, единственный во всем пансионате, кому можно довериться. А я ему солгала».
        Желание же рассказать, поделиться, спросить совета хоть у кого-то мучило ее весь день. Она просто не справится в одиночку, силы уже были на исходе.
        «Сейчас же пойду к Кону и признаюсь, - решила она твердо. - Кому мне верить еще, ежели не ему?».
        Однако по душам поговорить с Коном в тот день так и не удалось.
        - Вы?.. - Лара ахнула, едва не столкнувшись с господином Джейкобом Харди у самых дверей своей комнаты.
        Здесь, на третьем этаже, не было ничего, кроме чулана и Лариной спальни - без сомнений, он направлялся именно к ней. Зачем, интересно?
        - Я узнал, Лариса, что вы ужинаете отдельно, не с нами, постояльцами…
        Харди улыбнулся обезоруживающе и смущенно. Лара же изо всех пыталась выглядеть непреступно.
        - Да, это так. Юлия Николаевна, моя матушка, полагает, что обслуге не место за одним столом с господами.
        - Напрасно, - заметил господин Харди. - Во-первых, я не считаю вас обслугой и никому другому не позволю считать, а во-вторых, никто как вы не украсите общество, которое соберется сегодня вечером.
        - Даже ваша невеста?
        Лара сказала это и почувствовала, как все внутри сжалось от страха. Неужели она сказала это вслух? Подобную дерзость!
        А господин Харди как будто помрачнел. Неужто полагал, Лара не знает, что он обручен? Тем неожиданнее было для Лары внезапное его признание:
        - Даже моя невеста, - сказал он твердо, так и не отведя глаз. Лишь потом шумно вздохнул, и даже плечи его чуточку опустились. - Это все сложно, Лариса… у меня и впрямь есть обязательства перед Богданой Александровной, но… - он снова шумно вздохнул, и Лара так и не поняла, что означает его «но». - В конце концов, я прошу вас лишь поужинать с нами. Ничего большего. Кроме того, за ужином я сделаю одно объявление, которое, думаю, вас заинтересует.
        Брови Лары взлетели вверх. А Джейкоб заговорщически улыбнулся:
        - Непременно заинтересует, если я хоть чуточку разгадал вас. Жду в восемь, в гостиной, и отказа ни за что не приму.
        А потом он взял Ларины похолодевшие от испуга пальчики в свою большую теплую руку и поднес к губам. Ларе еще сроду не целовали рук. Никогда. И, хотя не было в этом жесте ничего особенного (по светским меркам), сердце Лары загнанной птицей билось сейчас в груди. Ответить ему ничего она так и не смогла.
        * * *
        До последней минуты Лара сомневалась, но природное любопытство - о чем же собирается объявить господин Харди? - все-таки победило.
        Перед ужином, придирчиво разглядывая вечерний наряд в зеркале, Лара поняла, что не лишним было бы надеть и драгоценности. Тем более у нее имелся невероятный по красоте и богатству (так Ларе казалось) изумрудный гарнитур из колье, серег и перстенька - матушкин подарок на Ларины именины. Матушка тогда готовилась к свадьбе с Алексеем Ивановичем, была счастлива как никогда, любила всех вокруг и от души желала, чтобы Лара выглядела как настоящая барышня. Кто же знал, что не пройдет и двух лет, как матушка овдовеет…
        Лара любила те изумруды, а перстенек с крохотной зеленой искоркой и вовсе носила не снимая. Но, вот беда - яркие зеленые камни никак не шли к нежному цвету платья, которое она выбрала. Пришлось от них отказаться.
        Лара даже вынула из тайника свою главную драгоценность - медальон с ласточкой. Примерила… до чего же ладно он смотрелся на ее шее - будто для Лары и создан. Будто греет металл изнутри. Но надеть не решилась. Скрепя сердце сняла украшение, снова замотала в платок и убрала подальше.
        Что ж, вечернее платье от Чарльза Уорта[1 - Известный французский кутюрье тех лет (прим.)] оттенка слоновой кости маменька считала лучшим в Ларином гардеробе. По правде сказать, от Уорта там был лишь приблизительный фасон, а пошито оно вообще-то руками известной тихоморской портнихи Матрены Силантьевны. Дорогущий кисей из экономии нашили на подкладку из простого ситца, а «английское» кружево Ларе помогала сплести Галка. Но вот что портнихе удалось, так это шелковое шитье на юбке - все болотинские девушки замирали от этой красоты.
        Впрочем, Лара не была настолько наивной, чтобы рассчитывать поразить тем шитьем madame Щукину. Сопровождаемая Коном, Ираида Митрофановна спустилась в гостиную на первом этаже, где собирались обычно гости перед тем, как пройти в столовую. В том, что ее Чарльз Уорт самый что ни на есть настоящий и так никто не сомневался, но она не была бы собой, если б не заметила:
        - О, какая прелесть ваш наряд. Коллекция «Vogue» за март 1905 года? Сами шили, милочка моя?
        - Нет, портниха… - Лара покраснела и не знала, куда себя деть под насмешливым ее взглядом.
        - Милочка, напомните, - сказала тогда madame, веером легонько коснувшись Лариного подбородка, - чтоб я подарила вам номера «Vogue» посвежее, прошлогодние. Дадите своей портнихе. И запомните, Ларочка, к Чарльзу Уорту непременно нужно одевать бриллианты - их отсутствием вы окончательно убиваете замысел маэстро.
        Лара не могла осмелиться даже головой мотнуть, чтобы противные перья мертвого павлина из веера madame не касались ее лица.
        И что же Кон? Тот единственный, кому она совсем еще недавно хотела доверить свою тайну, которого считала самым близким из присутствующих - своим главным защитником! Он и слова не сказал madame. Молча глядел в сторону и делал вид, будто ничего не происходит.
        Кроме них троих в гостиной были только господин Ордынцев, папенька Даны, и Анна Григорьевна, компаньонка madame. Они пришли вместе и прежде с увлечением рассматривали коллекцию морских кораллов, расставленную на полках, но на голоса обернулись. В добрых глазах Анны Григорьевны ясно читалась сочувствие… но вмешаться она, конечно, не посмела.
        Не зря Лара так не хотела идти, ох не зря…
        Лишь когда madame, уже всласть поиздевавшись, отвлеклась на Галку, внесшую канапе и шампанское - лишь тогда Конни извинился перед своей спутницей и шагнул к Ларе.
        - Зачем ты явилась! - зашипел он ей на ухо с явным недовольством. Будто в чем-то обвинял. Схватил за руку выше локтя и больно сжал, уводя в сторону. - Разоделась еще… Он пригласил?!
        - А что, если и пригласил? - тоже зашептала Лара. Ей уже хотелось расплакаться. - Или я права не имею?..
        - Не имеешь!
        - Почему?!
        - Потому! - Конни опасливо оглянулся. - Не верь ему! Ни единому слову не верь, ты не знаешь, что это за человек!
        - Да почему же?! - уже в голос спросила Лара, но Кон не ответил - резко повернулся к лестнице, по которой как раз спускались Дана и господин Харди.
        Они даже об руку не держались - будто чужие. Дана со сдержанной вежливостью улыбалась гостям и чуть-чуть, будто по-дружески, качнула головой Ларе. От господина Харди же, напуганная Коном, Лара старательно отводила глаза, потому и не знала - посмотрел ли он на нее хоть разок?
        Удивительно, но стоило Дане Ордынцевой появиться в гостиной, как бриллианты madame Щукиной несколько померкли. Хотя ювелирных украшений, даже тоненькой золотой цепочки, она не носила. На Дане было платье из струящегося шелка оттенка пыльной розы, отделанное по лифу кисеем и кружевом, а темные волосы она собрала в высокую, украшенную живыми цветами прическу. Но самым удивительным в ее наряде было умопомрачительное декольте - на грани дозволенного. Еще чуть-чуть, и оно было б уже неприличным. Кон - и тот едва шею не свернул, оборачиваясь, когда пара прошла мимо них к столу с закусками.
        Ларе тем временем немало удовольствия доставило видеть, как зеленеет в присутствии Даны madame Щукина, оскорбленная столь откровенным нарядом и не имеющая возможности выплеснуть свой яд.
        Впрочем, на том удовольствия Лары и кончились: на лестнице тихо, как тень, появился последний из гостей - господин Рахманов. Отчего этот человек пугал Лару даже более чем madame Щукина со всеми ее издевательствами вместе взятыми?
        Выглядел он неважно. Вместо смокинга все та же клетчатая тройка, хоть и была она словно с иголочки. И волосы он тщательно причесал, и выбрился. Но вот лицо, болезненно бледное еще утром, теперь вовсе отдавало землистой серостью. Он крепко держался за перила лестницы и переставлял ноги тяжело, будто старик.
        А на последней ступени и вовсе споткнулся, рискуя упасть.
        - Простите… - пробормотал, сам себя стесняясь.
        Медленно обвел взглядом присутствующих и задержался отчего-то на Коне, который все еще сжимал Ларино плечо. Этот ли взгляд подействовал? Но Кон тотчас Лару отпустил и даже отошел на полшага.
        Притихли и прочие гости.
        Лишь madame Щукина, ничем невозмутимая, поедала канапе и негромко причавкивала…
        Слава богу, как раз настало время перебраться в столовую: следовало бы Ларе, как хозяйке, войти первой, но она эту честь уступила Ордынцеву и Анне Григорьевне, не пожелавшим расстаться и теперь.
        Когда Федька-лакей, распахнула двери, Ларе показалось, что господин Харди качнулся в ее сторону. Кто знает, может, чтобы предложить сопроводить в столовую? Но его намерений не суждено было узнать: Дана на правах невесты положила руку на его предплечье.
        А madame Щукина, оставив канапе, спрятав веер, бросилась через гостиную к Кону. Побоялась, видимо, что всех приличных мужчин разберут, и ей достанется кто-то вроде неуклюжего Рахманова.
        А так - он достался Ларе…
        Лара уж и смирилась со своей участью, но Рахманов все стоял у лестницы, мялся и будто бы боялся подойти. В конце концов, потеряв терпение, Лара хмыкнула и вошла в столовую в гордом одиночестве.
        Усесться ей помог господин Харди, а его невесту весьма галантно обихаживал почему-то Кон. Причем, столь по-свойски Дана его поблагодарила при этом, что от Лары не укрылась простая истина:
        - Так вы знакомы? - удивилась она.
        Удивилась, потому что Ларе казалось, Кон не покидал своего номера с того часа, как она его туда привела.
        - О, еще в Петербурге имели честь, - ответил на ее любопытство Ордынцев, папенька Даны. - Это удивительная история, Лариса Николаевна, тотчас вам ее расскажу!
        Ордынцев поблагодарил Галку, положившую ему карпа в сметанном соусе, покосился на вырез ее платья с расстегнутой пуговкой - но все-таки вернулся к обещанной истории:
        - Представьте себе, Константин Алексеевич служит в той самой стряпчей конторе, куда обратился господин Харди для покупки нашей усадьбы!
        - Ничего удивительного, Александр Наумович, учитывая, что в Петербурге не так много стряпчих контор столь респектабельных, - ответил на это Кон и сделался почему-то еще мрачнее, чем прежде.
        А Лара живо встрепенулась:
        - Так ты и впрямь выучился на адвоката, Конни?! Как мечтал Алексей Иванович?
        - Я служу в той конторе клерком, Лара, не адвокатом… - неохотя пояснил тот.
        А Лара прикусила язык. Вспомнила, что одной из причин, по которой Алексей Иванович слег той зимой, было письмо от Конни, где он сообщал, что его отчислили из университета за неуспеваемость…
        Неловкость сгладил Ордынцев, пылко заверив всех:
        - Константин Алексеевич прекрасный юрист, самый лучший! Ежели бы не его связи, ей-богу, мы до сих пор бы возились с купчей и в Тихоморск поспели бы не раньше зимы.
        - Контора наша велика, но слухи разносятся быстро, - добавил Конни. - Когда я узнал, что некто желает выкупить знаменитую Ордынцевскую усадьбу - сей же час захотел увидеть будущего нашего соседа. А господин Харди позже оказал мне честь, пригласив на обед.
        Улыбка Кона была теперь не просто мрачной, но и фальшивой до безобразия. Нет, ему совершенно не нравится господин Харди. Но отчего же тогда Конни завел с ним дружбу?
        Американец сидел по правую руку от Лары. Скосив глаза, она попыталась найти подсказку на его лице, но и тот был мрачен нынче и до крайности не разговорчив. Ларе даже показалось в какой-то момент, будто ему нездоровится, и он хочет уйти.
        И что за объявление он намеревался сделать?
        Господин же Ордынцев, то ли не чувствуя неловкости за столом, то ли, напротив, чувствуя остро и желая ее развеять, все рассказывал и рассказывал, как рад он вернуть родовое гнездо.
        - Это была воля Николая Григорьевича, моего несчастного кузена, - сказал он под конец речи, - я обещал кузену, что не брошу усадьбу - и, благодаря вам, дорогой Джейкоб, сие обещание исполнил.
        Господин Харди и на это лишь натянуто улыбнулся, но не ответил. А Лара не могла сдержать удивления и любопытства:
        - Неужто вы были знакомы с Николаем Григорьевичем, прежним хозяином? Видели его… живым…
        - О да! - подтвердил Ордынцев. - Наши отцы родные братья, а сам я всего на год младше Николая - разумеется, мы росли вместе и крепко дружили. А в юные годы Николай столь весомо помог мне, что вовек не расплатиться… Видите ли, мой собственный батюшка был человеком тяжелого нрава, он ни в какую не хотел допустить моей женитьбы на матушке Даночки - лишил поддержки и состояния. А Николай тогда уж унаследовал графский титул и сам распоряжался капиталами. Если бы не он, вовсе не знаю, что с нами приключилось бы…
        - Papa, не стоит… - мягко прервала его Дана и положила ладошку на руку отца. Извиняясь, улыбнулась гостям. - Едва ли, право, нашим друзьям это интересно.
        Холено-белое лицо ее чуточку раскраснелось. Лара поняла, что Дана вовсе не хочет, чтобы о подробностях их жизни в Европе знало местное общество. Лара тогда поспешила перевести тему, тем более что Ордынцев и впрямь мог поведать кое-что куда более интересное.
        - Александр Наумович, прошу, - взмолилась она, - расскажите побольше о вашем кузене. О нем и об усадьбе.
        - Я бы с удовольствием, Лариса Николаевна, да только об усадьбе я как раз почти ничего не знаю, - развел руками тот. - Росли мы в Петербурге, а вовсе не здесь: на Черное море Николай уж позже перебрался. И жить здесь, представьте себе, вовсе не собирался - поехал ненадолго, лишь дела поправить. Да только остался сперва на зиму, потом на вторую… да так больше в Петербург и не вернулся.
        Ларин вопрос, что же именно задержало здесь Николая Ордынцева, так и не сорвался с ее губ. Тем более что в обычной для нее бестактной манере в разговор вмешалась Ираида:
        - Прислуга местная трепет, будто увлекся ваш кузен черной магией - оттого, видать, и не вернулся. Уединения искал.
        «Галка разболтала, - поняла Лара. - Ох, я зык бы ей оторвать…»
        - Увы, и я слышал об этом… - подтвердил Ордынцев, старательно пряча недовольство бестактностью madame. - Однако уверен, все это досужие сплетни. Повторюсь, я знал Николая с детства, он как брат мне - и, смею вас уверить, с роду ни к какой магии он интереса не проявлял. Он был душою любого общества! Прекрасно пел! Писал! Он собирался жениться на чудесной девушке, в конце концов!
        Лара слушала его, внимая каждому слову. Все это было словно о другом человеке, не о том Николае Ордынцеве, про которого ходили ужасные слухи на побережье.
        Ведь ей достоверно было известно, что жил Ордынцев в усадьбе совершенно один. Не принимал никого и даже прислугу разогнал. Какая уж тут душа общества?
        И про невесту из Петербурга Лара никогда не слышала. Выходит, он так и не женился на той девушке.
        Удивило, что внимала Ордынцеву не одна только Лара: сидевший по правую руку господин Харди давно уже оставил карпа и, чуть прищурившись, не мигая смотрел на рассказчика.
        И американец сразу почувствовал Ларин короткий взгляд:
        - Отчего он умер? Ведь он был достаточно молод, не так ли?
        Харди спросил это и повернулся к Ларе - будто точно знал, что она интересовалась сим вопросом. Взгляд его стал сейчас неожиданно тяжелым, будто бы даже потемнел, а от прежней небесной сини не осталось и следа.
        - Я, право, не знаю… - пробормотала Лара, - никто не знает, что произошло на самом деле в той башне… а пересказывать слухи мне совсем не хочется…
        - Его убили, если вам любопытно, my dear friend Джейкоб.
        Произнес это Кон - громко и не конфузясь. Видимо решил прийти Ларе на выручку. Или же просто устал слушать ее блеяние. Скорее, что второе.
        Продолжил неторопливо и даже с ленцою:
        - По-варварски разворошили грудь и вырезали сердце, а вместо него вложили вороньи потроха. - Потом Кон медленно оглядел каждое лицо за столом и сказал самое главное. - Словом, свершили все то же самое, что происходит и нынче: ведь все знают, что на побережье то тут, то там находят зверски убитых молодчиков.
        - Это ужасно… - ахнули у Лары над ухом. То был голос Анны Григорьевны, сидевшей по левую руку от нее. - Прошу вас, не продолжайте…
        - Да уж, жуть, - даже madame Щукина оказалась под большим впечатлением. Рука ее почему-то подрагивала, когда тянулась к бокалу с шампанским. - Наверняка некий черный ритуал - недаром граф Ордынцев увлекался подобным. Конни, и впрямь, довольно нагонять на нас тоску!
        - Как скажете, madame, - тот поклонился ей с кривой улыбкой.
        Странное дело, но нынче он стал похожим на того, прежнего Конни - дерзкого лихого мальчишку, которым была очарована Лара. Только куда более злым мальчишкой. Не стоило ему рассказывать такого за столом. Да еще и в присутствии ближайших родных покойного графа. Лара подняла на Александра Наумовича короткий взгляд: тот действительно негодовал.
        - Все это только сплетни, я ничуть не сомневаюсь, - наконец, заметил он. Тихо и сдержанно, но все равно сурово. - Ежели все это было бы правой, господа, убийцу непременно давно уж нашли бы. Николай погиб без малого двадцать лет назад, как-никак!
        - Да зачем же искать, Александр Наумыч? - пожал плечами Кон и еще раз усмехнулся. - Спросите на Болоте - вам любой скажет, кто сие творит. И двадцать лет назад тоже знали.
        - Кон, прошу… - прошептала Лара, но ее никто не услышал.
        Тем более что сей же миг прозвучал голос, незнакомый никому за столом:
        - И кто сие творит?
        Спросил это господин Рахманов. Но не в обычной своей мямлящей манере, а неожиданно твердо. Спросил - и въедливо смотрел на Кона. Холод в серых глазах, казалось, замораживает все вокруг.
        Но Кон лишь легкомысленно пожал плечами:
        - Ираида велела мне не нагонять тоску. Вы спросите лучше Ларису Николаевну - это она теперь молчит, глазенки в пол, сама скромность…
        - Конни… - уже умоляла его Лара.
        - …а было время, она так донимала всех вокруг расспросами, что и в самом деле тошно становилось от подробностей.
        Кон Лару не слышал, он уже откровенно веселился.
        Это ли злое веселье подстегнуло Лару, или же тихие всхлипы впечатлительной Анны Григорьевны, - но она почувствовала вдруг, как в глубине ее души поднимается что-то до сих пор незнакомое ей. Непонятное и чужое. Ей даже дышать вдруг стало трудно, а нарастающий гнев жег сильнее огня - смолчать теперь не было никакой возможности.
        - Что же здесь смешного, Кон? - очень спокойно спросила вдруг она.
        Столь неожиданно спокойно - что сама удивилась.
        - Ничего, Лара. Разве ж я смеюсь? - открыто издевался он. - Просто у меня хорошее настроение.
        Лара бы, наверное, сейчас не удержалась и высказала ему все что думает. Но ее опередил господин Харди.
        - Нет, Константин Алексеевич, вы именно смеетесь. А причин для вашего веселья я тоже не вижу.
        Говорил он спокойно и даже легко, однако Конни под его потемневшими глазами мигом сдулся да притих.
        Несколько минут за столом было слышно лишь позвякивание приборов: карп в сметане был великолепен, но Лара и вкуса не чувствовала.
        А потом снова заговорил господин Харди:
        - Господа, я теперь чувствую вину, что вовсе затронул эту тему и испортил всем настроение - мое проклятое любопытство. Простите, я не должен был… Однако же попробую все исправить. Нынче Александр Наумович бывал в Ордынцевской усадьбе и сообщил мне, что дом уже вполне пригоден для жилья. В самой-то усадьбе, понимаю, веселого мало, - ямка на его подбородке звала немедленно улыбнуться шутке, - однако, ежели добавить свечей, позвать музыкантов и, конечно же, пригласить гостей - станет куда более весело. Что вы думаете, господа, насчет званого ужина? Скажем, через две недели, в пятницу?
        - Ничего нет лучше званых ужинов - конечно же мы будем! - за всех ответила madame Щукина.
        Впрочем, едва ли кто-то собирался отказаться. У Лары так и вовсе душа замерла от радости.
        Ведь лишь сегодня утром она обронила в разговоре, как хотела бы посетить усадьбу. Неужто он запомнил? И делает это для нее? Или просто счастливое совпадение?
        Лара, как завороженная глядела на Харди, а тот с поклоном веско добавил:
        - Благодарить за идею надобно мою очаровательную невесту, - он со значением поцеловал Данину руку.
        Однако по замешательству Даны Лара тотчас поняла: та сама удивлена внезапным объявлением. Значит, все-таки…
        На своем лице она поймала в этот момент взгляд чудесных глаз господина Харди: он улыбался как будто тайком. И ей одной.
        Глава 7. Безликая
        Рахманов заранее знал, кого застанет в номере. Телеграфировать Горихвостову, чтобы тот прислал чемодан, он так и не успел, потому любопытной Галине разгуляться было особо негде. Девица только вывернула карманы его плаща и потом, досадливо хмыкнув, даже принялась ощупывать подкладку…
        Но то минуту назад. А нынче, когда Рахманов отворил дверь, она в своем голубом форменном, слишком тесном в груди платье делала вид, будто начищает подсвечник.
        - Вижу, свечи принесла. Умница, - похвалил Рахманов.
        Горничная, сдув со лба челку, заманчиво ему улыбнулась:
        - Еще чего изволите?
        Глаза у нее были дерзкие, а голос смелый - и не скажешь, что прислуга. Рахманов вдруг остро пожалел, что не может знать, о чем думает Галина в эту самую минуту. Был ли у ее обыска какой умысел, или же это обычное девчоночье любопытство? Дар его позволял видеть лишь прошлое - свершенные человеком действия и сказанные им слова. О помыслах же всегда оставалось только догадываться.
        Лишь Лара совсем иное дело: ее мысли он знал, как свои. Но то Лара.
        Вспомнив о ней, Рахманов неосмысленно приблизился окну. Замер у занавески, прислушался. Грустит, рассматривая это свое платье. Лара необычайно хороша в нем (она во всем хороша, хоть в мешковине), но, конечно, не понимает этого. И, с досадой убирая в шкаф, начинает воображать, что, когда вырастет, то станет известной художницей и купит себе десять платьев у настоящего Чарльза Уорта. И тогда-то эта Щукина… а нет, уже не воображает. Вспомнила, что мать ни за что не отпустит ее учиться, и теперь глотает слезы, обнявшись со старым плюшевым зайцем.
        А ведь правду о ней Галина сказала - маленькая совсем. Ребенок. Слишком чиста мыслями и телом для чудовища вроде него. Этот мальчишка, Конни, как она его называет, - она ведь в него влюблена до сих пор. Конни этот дурак, конечно, и тысячу ошибок успел наделать. Но его слова, по крайней мере, не расходятся с делом; он искренен с нею - и в этом уже лучше Рахманова.
        И, главное, нынче перед ужином он вполне однозначно выразил готовность защитить Лару. Но она этого, конечно, не поняла…
        Рахманов же отвлекся на ту, что сейчас ласково зарывалась пальцами в его волосы. Он упустил момент, когда Галина подошла столь близко, и теперь (не гнать же ее?) отстраненно ждал, что она станет делать дальше. А горничная оказалась даже смелее, чем он думал: поняв его молчание по-своему, она потянулась к его губам.
        Губы ее пахли спелыми яблоками, а поцелуй вышел горячим; лукавством было бы сказать, что он совсем не был интересен Рахманову. Но Лара этажом выше глотала слезы, не позволяя ни о чем другом думать. Кроме того, Галина была ему нужна для иного.
        Мягко коснувшись пальцами ее подбородка, он отвел ее лицо. Прежде чем девица успела открыть сомкнутые в истоме глаза, спросил:
        - Так зачем ты по карманам шаришь, умница-красавица? Что искала-то?
        «Умница-красавица», отпрыгнув, как ошпаренная, теперь смотрела на него во все глаза и даже чудесные мягкие губы приоткрыла в немом вопросе. Она сопротивлялась ему изо всех сил, хотела выдумать ложь, но силы, конечно, были не равны.
        - Юлия Николаевна велит… хозяйка. На всякий случай. Сами слышали, небось, какая чертовщина тут творится.
        - И ты решила, что я к той чертовщине причастность имею?
        - Вы странный… - ответила на то Галина и, сбившись, начала смотреть в пол. - Я девка прожженная, сроду ничего и никого не боялась. А вас вот боюсь.
        - Правильно делаешь, что боишься.
        С полминуты он молча изучал Галину, сжавшуюся, притихшую. А после решился. Вынул блокнот для служебных записей, который носил в нагрудном кармане сюртука. На последней странице здесь имелась его рукою сделанная зарисовка с места убийства Стаховского. Вязь из символов, один лишь взгляд на которые заставлял кровь в его голове болезненно пульсировать.
        Он вырвал тот лист из блокнота, смял и протянул девице:
        - Отдашь хозяйке, скажешь, что в кармане плаща нашла. Ясно?
        Горничная помедлила, но листок взяла.
        - Ясно?! - переспросил Рахманов.
        - Да, - шепнула она.
        После, так и не подняв взгляда, захотела скорее выскользнуть вон из комнаты, и Рахманов ее удерживать не стал. И так напугал девку до смерти.
        Не мешало б еще поглядеть, как отреагирует Галина, увидев символы, но она бумажку разворачивать не стала. При нем, по крайней мере. Передаст ли ее хозяйке? Наверняка передаст. И наверняка доложит, при каких именно обстоятельствах эту бумажку получила. Рахманов не был уверен в последнем, но допускал и это. И тогда-то останется внимательно следить, что станет делать хозяйка пансионата. Узнает ли эту вязь? Или же не поймет ровным счетом ничего?
        Факты все указывали на актрису Ираиду Щукину, однако, наблюдая нынче за сей вульгарной особой, все мысли которой читались на ее лице и даже не думали прятаться, Рахманов серьезно усомнился в достоверности тех фактов. Поговорить с Щукиной Рахманов намеревался завтра же днем… но перед тем ему следует разузнать кое-что.
        Схватив со спинки стула плащ (ночи здесь холодные), он запер номер и поспешил вниз, а после через узкую, не всем заметную дверь, вышел на задний двор - туда, где, по его расчетам, должна была быть конюшня.
        * * *
        На юге после восьми вечера тьма стоит, хоть глаз выколи. Дверь же оказалась не заперта, и сторожа не видно. Но Рахманов не успел подивиться такой безалаберности - его слух тотчас уловил звериный рык, не предвещающий ворам ничего хорошего.
        В темноте удавалось разглядеть только смутные очертания будки да два отблеска в собачьих глазах.
        - Бэтси!.. - быстро сообразил Рахманов.
        Это была собака Лары - английский мастифф, который за шесть лет сумел вырасти до размеров не самого мелкого пони. Разумнее было вернуться к дверям и оттуда позвать сторожа, но… это была собака Лары. Рахманов знал и помнил, как ее подарили Ларе щенком - этот мальчишка, Конни, и подарил. И знал, как после его отъезда она плакала о нем каждую ночь, насквозь промочив мягкую абрикосовую шерсть слезами. Это была собака Лары, и Рахманов, не помня сейчас ничего больше, приближался, протягивая ей раскрытую ладонь.
        - Тише, девочка, тише, малышка… Это ж надо было додуматься назвать тебя Бэтси… ну и выдумщица она, наша Лара, да?
        Рахманов заговаривал собаке зубы, тянул к ней руку и чувствовал, как ему страшно. Чувство это - чувство страха - было почти позабытым, Рахманова оно неизменно возвращало куда-то очень далеко, в детство. Он мало помнил о своем детстве, но, кажется, тогда он боялся собак. И все же чувствовать страх - да хоть что-то чувствовать! - было невыразимо приятно. Это напоминало Рахманову, что он все еще живой. Даже опасение быть укушенным не умаляло радости от понимания, что он все еще живой.
        Тем более что собака не укусила. Настороженный ее рык совершенно неожиданно сменился вдруг восторженным возгласом, будто Бэтси стала ручной болонкой. А раскрытой ладони Рахманова коснулся влажный прохладный язык и принялся вылизывать ее с усердием, которое тотчас отозвалось непонятной нежностью в сердце.
        А потом его окликнули.
        - Эй, барин, заблудились? Али ищите чего?..
        Голос звучал не очень уверенно: видать, не часто приходилось видеть, как цепной пес лижет руки кому-то, кроме хозяйки.
        Рахманова же будто врасплох застали и прочли все его потаенные мысли. Неприятное ощущение. Не ровен час, что расслышали и это его заигрывание с собакой…
        Окликнул его Федька, двадцатипятилетний рослый парень - веселый, улыбчивый, однако с притаившейся в глазах хитринкой. Единственный из подручных хозяйки пансионата, кто был мужского полу. Он же здесь был за сторожа и держал в своей комнатенке за лестницей тульский пехотный «штуцер». Благо, в дело его пустить не пришлось еще ни разу. Федька же перед ужином облачался в голубую, в тон платьям горничных, ливрею и становился лакеем, дабы с пышностью отворить перед гостями двери в столовую.
        Он же ухаживал за Лариной Бэтси да небольшой конюшней с двумя лошадьми и, ежели хозяйке или гостям требовалось ехать куда-то, обычно именно Федька обращался в кучера, усаживал их в ландо с алой непромокаемой крышей да и вез.
        В настоящее время, что любопытно, ландо стояло нетронутым, несмотря на отъезд Юлии Николаевны. Это была вторая причина, по которой Рахманову был интересен Федька.
        - Тебя и ищу, мил человек, - добродушно, изображая неловкую улыбку, отозвался он. - Горничная ваша сказала, будто ты свезти можешь куда нужно.
        - Галка, что ль?
        - Да-да, Галка.
        - Ну, коли нужно, так свезу. А куда везти-то?
        Рахманов кашлянул сконфуженно и значительно понизил голос:
        - Туда, где повеселее. И, главное, чтоб… словом, чтоб там барышни были.
        Федька ухмыльнулся, хоть и попытался ту ухмылку спрятать. Подсвечивая дорогу фонарем, махнул рукой, подзывая Рахманова, а после принялся вытягивать из закутка подле конюшни крытое ландо.
        - Можно и туда, где барышни, - оповестил, не понижая голоса. - Только, барин, что ж вам Галка-то? Али не нравится?
        Рахманов снова конфузливо закашлялся:
        - Галка, право, это немного чересчур… немного слишком…
        Федька на то не ответил, но по очередной его ухмылке было ясно: сам-то он никакого «слишком» в Галке не видит - всего в ней ровно столько, сколько и нужно.
        - Есть тут кабачок один - хороший кабачок, веселый, - сообщил Федька много позже, уже когда запряг лошадь, сам уселся на козлах, а Рахманов, игнорируя коляску, подле него, - часа полтора езды будет. «Последний причал» называется. Едем?
        Название это ничего не говорило Рахманову. Он не знал точно, где кутил в свою последнюю ночь убитый Стаховский, но, кажется, это был не «Последний причал». Да и от Тихоморска далеко.
        Он покачал головой и поморщился:
        - Странное название, не по душе мне… и так настроение ни к черту.
        - Хех, так кабаков-то не на каждой версте! Не столица, чай! Еще один подальше есть, но дотудова ажно два часа добираться. «Париж». Устроит вас, барин?
        «Париж»… Рахманов задумался. Название слишком пафосное для заштатного кабака. Впрочем, оно как раз могло заинтересовать франта, вроде Стаховского. Находится же он, судя по всему, на полпути из Тихоморска в пансионат.
        - А барышни там бывают? - спросил у Федьки.
        - Бывают, барин, бывают! - уже открыто посмеивался тот.
        Путь неблизкий. В дороге сам собою завязался разговор, и Рахманову лишь оставалось подталкивать его в нужное русло.
        - Хозяйка-то, Юлия Николаевна, никак сама коляской правит? - спросил он, постаравшись, чтобы замечание пришлось к слову. - Отчего ж ты ее не отвез?
        - Хозяйка верхом поехала, - зевая, отозвался Федька. - Недалече, видать. В Болото, что ль, не знаю…
        - Хм, а в пансионате говорят, будто в Тихоморск хозяйка уехала. Странно.
        Рахманов ждал, что Федька поддержит, но тот ничего не ответил. Наоборот, взглянул отчего-то искоса и зевать прекратил. Лучше было бы повременить покамест с разговором, и Рахманов замолчал. Откинулся на жестком сидении и прикрыл глаза. В темноте сложно было разглядеть его напряженно сведенные брови, дрожащие веки, глаза под которыми беспокойно метались, наблюдая то те, то иные картины из жизни молодого кучера Федьки.
        А когда Рахманов распахнул глаза, вопросов стало даже больше. Он удивленно уставился на Федьку. Помнит ли сам он те события? Ответа, увы, не было: кучер хмурился и смотрел на черную в ночи дорогу. Хоть и умудрился заметить:
        - Кровь у вас, барин, носом пошла. Болеете, что ль?
        - Да нет… на солнце, видно, перегрелся.
        Рахманов чертыхнулся и полез за платком. Уже не свежим, перепачканным бурыми пятнами, однако, выбирать не приходилось: чемодан с его вещами все еще пребывал в гостинице Тихоморска.
        - Не здешний ведь я, с севера, - продолжил Рахманов уже веселее. - А вот Ордынцев-то, Александр Наумыч, сразу видать - приживется у вас на юге. Суток не прошло, а уж всю округу исходил. И жара ему нипочем.
        - Это да - вот неугомонный человечище, - поддержал Федька на сей раз куда охотнее. - Я же его и возил в усадьбу еще поутру.
        - Первым делом, значит, в усадьбу отправился? - удивился Рахманов. И вполголоса, будто про себя, добавил: - Из самой Европы ведь сюда, на край света, приехал. Неужто, только ради наследства?
        - А ради чего ж еще, барин, им сюда ехать, ежели не за ради наследства? В этакую глушь.
        - Ну не скажи, мил человек. К вам-то кто только не ездит. Вот даже из Америки - и то. Американец-то точнее не ради наследства сюда заявился.
        Снова этот косой недобрый взгляд был ему ответом.
        Но потом Федька поглядел на него прямо, с прищуром и затаенным вопросом, из чего Рахманов сделал немудреный вывод, что Федька все помнит. Прекрасно помнит. Кучер этот был далеко не прост.
        - Все-то вы, барин, вопросы свои спрашиваете и спрашиваете, - с напускной небрежностью заметил Федька. - Прям как сыщик какой али жандарм.
        И в глазах снова вопрос. Теперь уж Рахманов ухмыльнулся, снова откидываясь на сидении. Про кучера он понял достаточно, чтобы не беспокоиться на его счет. Пусть знает, что он из полиции, этот болтать не станет. На вопрос он так и не ответил, вместо этого закурил и предложил папиросу Федьке.
        - Я вашего брата за версту чую, - радовался Федька нечаянной догадке и дорогому табаку. - Да и в «Париж»-то вам надо не к барышням, а потому, как там этот франт из Екатеринодара отдыхать изволил. А как оттудова ушел, так сразу, видать, его и того… прибили горемычного.
        Рахманов молча курил да слушал, а Федька, довольный собой, распалялся все больше:
        - Да-да, барин, был я там - той ночью как раз и был. Отпускает ведь меня хозяйка по пятницам. И франта вашего видал. Он меня даже вином угостил. Хороший человек… земля ему пухом.
        - Что он делал-то там, этот франт?
        - А что в кабаках делают? Пил, знамо дело, по-черному. Сперва в одиночку, потом всех угощать принялся. А под конец барышень двух к себе позвал - на бабу свою им жалился и звал в эти… в полюбовницы к нему пойти.
        - А они что?
        - Они хохочут да и все. Одна беленькая, другая черненькая. Да опосля ушел он все равно с другой барышнею. С третьей.
        - С рыжей?
        Рахманов спросил это как будто шуткой, однако прекрасно помнил, что актриса Щукина, вполне официальная любовница и содержанка Стаховского, была именно рыжей. Сей яркий цвет волос не заметить просто невозможно.
        Однако кучер Федька определенно ответить, была ли та барышня рыжей, почему-то не смог.
        - Темно там барин было… и накурено - дым коромыслом… - хмурясь и припоминая, отвечал Федька. - Да вроде не рыжая… косы у нее тяжелые, толстые, в мою руку толщиной каждая. Красииивая барышня, скажу я вам, с формами. И это… волос со лба все время сдувает. Привычка у нее, что ль…
        Рахманов, давно перестав курить, с прищуром глядел точно в глаза Федьке, ловил каждое его движение. Да нет, вроде не врет.
        - На Галку, что ли, похожа? - спросил, наконец.
        Федька нахмурился. Сделанный им самим вывод ему точно не нравился. Но признался нехотя:
        - Вроде как и впрямь похожа… а я-то и не подумал сперва.
        * * *
        Обратно в пансионат вернулись в четвертом часу ночи - допросив каждого из завсегдатаев кабака «Париж» и взяв письменное объяснение с хозяина. Результаты тех допросов удивили Рахманова не на шутку. Федька же, невольно сделавшийся подручным Рахманова в эту ночь, и вовсе глубоко задумался - за всю дорогу до пансионата и двух слов не сказал.
        Поднявшись в свой номер, Рахманов долго стоял у распахнутого окна. Даже комод, бывший здесь прежде, пришлось подвинуть, чтобы ничего не мешало. Вид открывался унылый: клочок персикового сада под самыми окнами, дальше, за решетчатым забором, кладбище, нагоняющее небывалую тоску - такую тоску, что, ей-богу, хотелось выть. И пресловутая Ордынцевская усадьба с круглой башней, увитой плющом.
        Прислушался к звукам этажом выше. Спит? Конечно, спит, она легла еще в девять. Рахманов даже мог разобрать, что сны Ларе нынче снились тяжелые, беспокойные - о чем-то своем, Рахманову неведомом.
        Раньше - довольно часто, впрочем - Ларе снились сны о нем самом. Они разговаривали о разном, как добрые друзья. Из-за тех снов Рахманов даже надеялся иной раз, что она вспомнит его. Они так близки были в тех снах, что непременно должна бы вспомнить… но нет. Страх - это единственное, что Лара чувствует к нему. Как и все прочие в этом чертовом пансионате.
        И тут в дверь постучали.
        Сонная мечтательность разом выветрилась из мыслей Рахманова. Кто? Лара? Да нет же, она спит.
        Долго гадать не пришлось: на пороге стояла Галина. Толстые русые косы нынче были распущены и шелковым водопадом прикрывали грудь и спускались почти до середины бедра. В руках она неловко держала пару свежих выглаженных рубах.
        - Дмитрий Михалыч, я вам вот… чистое принесла. Ваш чемодан-то так и не доставили…
        В глазах - робость и смущение. Наверное, так смотрела бы Лара, если б вдруг пришла к нему ночью. Но Лара не такова, она никогда не придет. И о белье чистом уж точно не догадается - слишком она для этого неземная.
        Рахманов знал, отлично знал, что утром будет ненавидеть себя за все… но сдался - отбросил в сторону рубашки и захлопнул за ее спиной дверь. Галина не противилась. Тихонько ахнула, когда он притянул ее пышное тело к себе, а после устроила руки на его плечах и сама увлекла к кровати.
        Галина, конечно, не Лара. Отдаленно похожа на нее разве что пшеничным цветом волос. Зато она здесь, рядом - живая, из плоти и крови, охотно отвечающая каждой его ласке. С Галиной все просто. Галина не станет плакать из-за наряда и не хочет стать русалкой. Она не мечта из сна, которая никогда не сбудется.
        Слышать рядом со своим ухом судорожное женское дыхание - это ли не счастье? Право, тогда Рахманову уже казалось, что в его увлечении Ларой есть что-то противоестественное, стыдное. Это как влюбиться в ребенка, что ли… Бог с ней. Пусть будет счастлива с этим своим Конни и прекратит, наконец, ему сниться!
        - Митенька… можно я буду вас звать Митенькой, Дмитрий Михайлович? - сонно пробормотала Галина.
        В полудреме она обвила его шею руками. Непривыкший засыпать с кем-то в одной постели Рахманов сделал робкую попытку освободиться.
        - Зови как хочешь, - ответил он. Сон как рукой сняло.
        - Я сейчас-сейчас… сейчас уйду. Нехорошо будет, ежели меня утром увидят… хозяйка ругать станет.
        С полминуты Рахманов и впрямь ждал, что она уйдет. Но потом услышал, что дыхание ее стало совсем ровным, а веки уж оказались плотно закрытыми. Галина крепко спала.
        Рахманов, осторожно выбравшись из кольца ее рук, тоже попытался, было: не дело вторую ночь подряд бодрствовать. Потом понял, что это бесполезно - не уснет он рядом с нею ни за что.
        Встал тихо, закутался в сорочку и уселся в кресле, отсюда наблюдая за умиротворенным лицом Галины на своих подушках.
        …Та женщина, что увела Стаховского в роковую ночь, ни от кого не таилась. Ее все видели. Все описывали ее лицо, рост, волосы и стать довольно точно. А один, спившийся художник, даже портрет набросал в блокноте Рахманова: изобразил красивую молодую цыганку.
        Второй же утверждал, что Стаховского увела дородная баба лет сорока; третий - что это была чернобровая тощая татарка; четвертый - что русоволосая красавица с венком из васильков. Да так подробно рассказывал про этот ее венок, но невозможно было не поверить, что он и впрямь его видел. Федька и вовсе описал кого-то до крайности похожего на Галину.
        А сам убитый Стаховский, как знал уже Рахманов, видел перед собой лицо его любовницы - актрисы Щукиной.
        А ведь это была одна и та же женщина. Чудеса да и только… чудеса или чей-то морок. Колдовство. Все видели эту женщину - и, все описывают ее по-разному.
        Любопытно было б узнать, как ту женщину опишут другие «барышни» из сего заведения - но «барышни» только удивленно задирали брови. Все как одна отвечали, что Стаховский ушел один.
        Морок. Как есть морок.
        За окнами уж было утро и, поняв, что выспаться все равно не успеет, Рахманов решился снова погрузиться в то видение, что посетило его на месте убийства Стаховского.
        Рахманов - не остальные. Его-то обмануть посложнее будет, чем завсегдатаев кабака. Вдруг удастся разглядеть ее лицо в этот раз? Рахманов прикрыл глаза и откинулся головой на спинку кресла.
        Черное и беззвездное небо появилось над ним не сразу. Полная луна. Пять костров посреди степи. Вязь из символов, которая и морщиться заставляла от болезненных воспоминаний, и манила к себе - звала, и у Рахманова не было никаких сил противиться. И он летел, мчался вместе с южным ветром туда, где горят так ярко костры. Где распростертый на траве Стаховский шепчет имя той, которую любит, целует ее тело и полагает, будто с ним - Ираида Щукина.
        Он не знает, что скоро умрет. Он не видит, занесенного над ним кинжала.
        Рахманов, кружа над ними, помешать не может; он лишь понимает теперь, что женщина - не Ираида. Она совсем хрупкая, тонкая, как подросток, с небольшой девичьей грудью и острыми ключицами. Волосы никак не рыжие - светлые, цвета пшеницы, спадают вперед и не дают разглядеть лицо. Да Рахманов как будто и не хочет то лицо видеть - он уже знает, кто она…
        Он противится ей и хочет теперь умчаться прочь - но нет, вязь из страшных, черных, как бездна ада, символов, не пускает его. Заставляет смотреть, как она, с неведомой для хрупкого тела силой, вонзает кинжал в грудь Стаховского и - запрокидывает голову в ночное небо. К нему, к Рахманову. Она знает, что он там. И ему одному она шепчет через ночь, время и пространство:
        - Приди… - зовет она, и Рахманов видит слезы в зеленых глазах. - Приди, не оставляй меня…
        Рахманов не выдержал - подскочил в кресле, будто его ошпарили. И потом еще долго не мог отдышаться и сообразить где он, пытаясь отмахнуться от лица женщины перед ним.
        - Митенька… Дмитрий Михайлович, да что с вами?! Вам страшное приснилось?
        Очень медленно он понял, что перед ним Галина. Галина - а не она, не та, что была в видении. Не Лара.
        Глава 8. Призраки прошлого
        Огонь был всюду. Плавился воздух, дым щипал глаза и саднил горло, а оранжевые языки уже лизали каменные плиты, почти касаясь ступней. Вот вспыхнул яркой свечкой подол ее ночной рубашки, и Лара, потеряв всякое самообладание, истошно закричала.
        И она пришла. Она всегда приходила, чтобы спасти ее. Та женщина, что, ничуть не жалея себя, голыми руками сбивала огонь с Лариной сорочки. Горели рукава ее простого серого платья, и вот под ними уже страшно пузырилась кожа… но женщина словно не чувствовала боли.
        - Я тебя не брошу, крошка, никогда не брошу! - горячо зашептала она, когда взяла маленькую Лару на руки.
        И все шла, шла вперед, сквозь пламя.
        Жаль, что Лара уже не помнила ее лица… Помнила лишь крепкие сильные руки, что прижимали ее к груди, и ту уверенность, с которой она шептала: «Никогда не брошу тебя».
        Она обманула, она ее оставила.
        На смену той теплой и сильной руке пришла другая, с жесткими, твердыми, как металл, пальцами. Огня не становилось меньше - он был всюду, отчего Лара заходилась в истерике и все рвалась, рвалась прочь, к той другой…
        Ее не слушали. Эта женщина крепко держала Ларину руку и неумолимо тащила ее дальше - туда, где огонь уже сожрал все живое. Зачем она идет вперед? Разве не видит, что там нет выхода, только огонь и смерть? Понимая эту простую истину, Лара визжала и отбивалась. Она знала как будто, куда следует идти, где найти спасение, но - неизменно была слабее той женщины, и вырваться никогда не удавалось…
        А заканчивалось все одним и тем же: женщина, устав бороться, оборачивалась к ней. И тогда размытые, невнятные прежде черты превращались вдруг в до того знакомое лицо, что у Лары обмирало сердце… Глаза этой женщины, такие же мутно-зеленые, как у самой Лары, были полны гнева, а искаженные злобой губы произносили всегда одну и ту же фразу:
        - Если не прекратишь, то оставлю тебя здесь! Хочешь этого?!
        На какой-то миг время замирало. Пальцы вокруг ее запястья тогда слабели, и Ларе как будто предстояло решить: пойти ли ей с этой женщиной дальше? Или поспешить туда, где, как она думала, есть спасение? Но Лара не успевала решить. Никогда не успевала.
        …Проснувшись - в поту, часто дыша, как после бега, - она резко села в постели, будто и сейчас готовая спасаться. Но ей повезло, это только сон. Пожара не было. Более всего Лара боялась, что однажды ее сон просто не кончится. Что она не успеет проснуться, и оранжевые языки пламени дотянутся до нее.
        Откинув одеяло, она опустила ноги на пол и прошлепала босыми ступнями до журнального столика с графином воды. Пока пила, жадно глотая воду, зубы дробно стучали по хрусталю - Лару все еще трясло.
        А искаженное злобой лицо, такое знакомое лицо, до сих пор стояло перед глазами.
        Оставив стакан, Лара, как была босая, в тоненькой ночной рубашке, бросилась к секретеру, чтобы отыскать альбом для рисования. Привычными и ловкими движениями заточила карандаш, сдвинула занавеску, позволив утреннему солнцу ворваться на свою мансарду, и, устроившись здесь же, на подоконнике, принялась уверенными штрихами набрасывать черты этого лица.
        Давненько она этого делала. Да и сон ведь не повторялся уж несколько месяцев - отчего вдруг сегодня?
        Лара почти закончила. Она видела, что следует тщательнее проработать волосы, светло-русые с волной локоны; и еще выделить ту родинку над правой бровью. Маленькую, почти незаметную. Кажется, одна Лара и знала, что родинка все-таки есть. Но ей некогда было заниматься мелкими чертами - хотелось скорее увидеть полный образ, прорисовать глаза, чтобы понять. Понять, действительно ли она так похожа? Или это ее дикое воображение?
        Но, отведя карандаш, Лара в этот раз совершенно точно признала - похожа. Безумно похожа. Для верности она даже спрыгнула с подоконника и подошла к зеркалу.
        Когда-то давно, еще в детстве, ей казалось, что женщина - вторая женщина, та, что с жесткими грубыми пальцами, чье лицо заняло прочное место в памяти - и есть ее мать. Что Лара сама во всем виновата: неуемным плачем вынудила маму превратиться в злобную фурию. С годами пришло понимание, что все куда сложнее. Нет, мама - это та, первая, с волдырями на руках и горячим шепотом. Та, чьего лица она никак не может вспомнить.
        А вторая… Лара смотрела на себя в зеркало и, чем старше становилась, тем отчетливей понимала - она и есть фурия из собственного сна. Ни сегодня, так завтра окончательно сойдут припухшие Ларины щеки - последний признак «детскости», - и тогда она станет точной ее копией.
        Это она заставляет маленькую девочку делать сложный не по годам выбор. Это она тащит ее в пропасть, полную огня.
        Мысли эти и мистическая, невозможная схожесть наводили на Лару такой ужас, что у нее снова начали стучать зубы. Слава богу, вскорости заглянула Стаська, и пришлось отвлечься на дневные заботы.
        - Лара Николаевна, проснулись уже? - затараторила девчонка сходу, втаскивая в комнату таз, полный воды. - Одевайтесь скорее - Юлия Николаевна приехали, вас кличут!
        - Уже приехала?.. Так скоро?!
        Только теперь Лара и поняла, предвестником чего был сегодняшний ее кошмар. Вчера, как снег на голову, свалился Конни, а Лара выделила ему номер и платы за то не взяла. Достанется же ей теперь от мамы-Юли, у которой каждая копейка учтена, и которая стакана чаю постояльцам без платы не подаст, не то что выделит задарма комнату с обслугой и столом.
        Но Лара была ко всему готова. Конни ее лучший и единственный друг - она все снесет ради него!
        Умывшись, одевшись, Лара отворила оконные рамы и, повторяя ежедневный ритуал, выглянула наружу, ловя кожей свежую утреннюю прохладу. Море бушевало, пуская по поверхности своей белых барашков, билось о берег и норовило вырваться.
        А Лара тяжко вздохнула и отправилась «на ковер».
        В тот миг она еще думала, что ругань матушки - это самое большое потрясение, которое ей предстоит сегодня вынести. Однако минутой позже Лара вприпрыжку спустилась на второй этаж, чтобы отсюда, пройдя коридор меж номерами, добрать до широкой парадной лестницы. И - случайно ли - но она бросила взгляд именно на комнату под номером «1», ту самую, в которую вчера поселила странного, неуклюжего, но нагоняющего на нее непонятный страх господина Рахманова.
        Именно в этот момент дверь его номера ожила. Почти неслышно отворилась, и из него тихонько, на цыпочках, выбралась старшая горничная Галка…
        Она задумчиво улыбалась чему-то своему и наскоро переплетала одну из кос. Вторая половина волос, всклокоченная, не расчесанная толком, свисала вдоль спины, еще нетронутая.
        Лара охнула без голоса и спиной приросла к стене, испугавшись отчего-то, что Галка ее заметит. Как ни была наивна Лара, но и она сей же миг догадалась, отчего Галка выходит ранним утром из номера одинокого господина. Вспомнились и слухи о ней, что ходили по Болоту - Лара им прежде не верила, она и подумать не могла!
        Так выходит, все правда… а ведь Галка всего-то на два года старше самой Лары.
        Галка ее пока что не видела, занятая своими косами. Но вот-вот повернет голову - а говорить с нею сейчас совсем не хотелось. Сперва надо переварить и усвоить новость, что совсем рядом есть другая жизнь - взрослая и, наверное, куда более серьезная, чем Ларина. Потому, не глядя, она толкнула первую же попавшуюся дверь - дверь в буфет - и решила переждать там.
        Не тут-то было. День сегодня точно обещал быть непростым.
        Конни, ее первый и единственный друг, тот, кого она все еще, наверное, любила детской чистой и искренней любовью - он держал в объятиях Дану Ордынцеву и осыпал поцелуями ее лицо и шею.
        На Дане было то же розовое декольтированное платье, что и вчера за ужином. Она первой и заметила Лару - глухо вскрикнула, тотчас оттолкнув Кона:
        - Лара, нет-нет, вы не то подумали…
        Кажется, она еще что-то хотела сказать, но Лара не слушала. Загнанная в угол всеми обрушившимися за утро новостями, она испуганно попятилась - а потом и вовсе бросилась прочь. Не оглядываясь и напрочь забыв, куда торопилась до этого. Лара бежала в единственное место, где ей было по-настоящему хорошо и спокойно.
        * * *
        Белый ракушечный берег, по которому важно прогуливались чайки, сарай с соломенной крышей, старая голубая лодка и море - бесконечное и ярко-синее. Живописный и столь привычный для Лары вид портило лишь одно: по тропинке меж скалами сюда торопилась спуститься Дана Ордынцева. Вечернее платье она все-таки сменила на скромное прогулочное.
        В своем укрытии Лара и четверти часа не провела в одиночестве - наверняка Кон ее выдал. Предатель! Интересно, отчего сам не явился? Трус несчастный!
        За четверть часа Лара ничего толком обдумать не успела, только лишь начала злиться на всех и каждого, кто был в этом пансионате.
        - За вами не угонишься… - упрекнула Дана, подходя к самой кромке воды, где Лара, разувшись и подоткнув юбки, мочила ноги.
        На замечание она решила не отвечать и даже свела брови, давая понять, как сердита. M-lle же Ордынцева этого всего словно не видела: не спеша она сняла легкие туфли, стянула чулки и, тоже подобрав юбки, вошла в воду.
        - Какое дно каменистое… Ох!
        Дана, конечно, тут же поскользнулась на илистых булыжниках, а Лара совершенно неосознанно подхватила ее за локоть, не дав упасть. И запоздало подумала, что было б забавно, шлепнись эта грациозная красавица в воду. Вот было бы брызг! Подумала и ту же отругала себя за злые мысли.
        - Благодарю вас, - Дана посмотрела на нее теплыми янтарными глазами. - Я лишь хотела сказать, что понимаю вас - я сам настолько ревнива, что, честное слово, наверное утопила бы соперницу на вашем месте. Но я знаю, что вы не такая, Лара, вы куда великодушнее и добрее меня.
        «Да ты понятия не имеешь, какая я! И на что способна!» - так и хотелось крикнуть ей в лицо Ларе.
        Но она, конечно, этого не сказала. Лишь, смутившись такому взрослому и не вполне понятному ей слову «ревность», поспешила заверить:
        - Я вовсе никого не ревную, с чего вы взяли?.. - Впрочем, Лара сама услышала, насколько жалко и неправдоподобно звучат ее оправдания. Потому решилась добавить в голос язвительных ноток: - Это Константин Алексеевич сказал вам, где меня искать? А сам пойти побоялся, надо думать?
        До того дерзкой была эта фраза в воображении Лары, что она обмерла душой, как только произнесла ее. Даже лицо, кажется, вспыхнуло от стыда и страха - что за эдакую дерзость с нею сделает Дана?!
        Оттого непонятнее было, почему Дана словно бы ничего не заметила. Может, не расслышала? Не поняла? Видать, неважно знает русский.
        - Да нет же, он хотел пойти к вам, - вздохнула лишь она, - я его отговорила. Вы же знаете Константина Алексеевича куда лучше: он не самый великий дипломат. Кроме того, мне хотелось рассказать вам все - как есть, без утайки. А вы уж, Лара, решайте, докладывать господину Харди о том, что видели, или нет.
        Не могла Лару не заинтриговать такая постановка вопроса. Но Дана и не стала дожидаться ответа. Глядя на свои маленькие изящные ступни в прозрачной воде, она начала издалека.
        - Мои родители вынуждены были покинуть Россию, едва обвенчались. Видите ли, маменька не ровня отцу - аристократу с весьма суровыми, консервативно настроенными родственниками. Она была француженкой и актрисой, кажется. Так говорят. Еще говорят, она была необычайно красива, но счастья ей это не принесло: маменька жила в бедности и умерла в первых же родах. А семья отца и тогда не простила его, запретив возвращаться. Точнее, он мог вернуться - если бы отказался от меня, своей дочери. Но он не отказался. За что был лишен состояния, поддержки и права называться их сыном.
        Лара не утерпела, перебила ее:
        - А как же Николай Ордынцев, его кузен? - воскликнула она. - Ведь он поддерживал вашего отца?
        - Да, он поддерживал, - согласилась та. - Недолго, потому как вскорости сам погиб при весьма печальных обстоятельствах. Детей он не оставил, и его состояние, весьма немалое, как говорят, поделили прочие родственники - но ни мне, ни отцу, как вы понимаете, ничего не досталось, - она печально улыбнулась, снова найдя Ларины глаза.
        Если Лара и сердилась на m-lle Ордынцеву только что, то уже забыла об этом, теперь жалея ее всем сердцем. Это было несправедливо - то, как обошлись с нею и с ее отцом, благородным и добрым Александром Наумовичем. Чем-то схожа их история была с историей Кона, которого тоже несправедливо обделили - Ларина матушка и обделила. Возможно, именно поэтому Лара так отчаянно искала выход.
        - Но как же… - не могла успокоиться она, - если Николай Ордынцев любил вашего отца, то должен был, обязан был о нем позаботиться! Неужто, он даже завещания не оставил?!
        Дана поглядела на нее странно - с удивлением:
        - Забавно, что вы сказали о завещании. Я слышала, оно и впрямь было - только не в пользу моего отца. Кажется, он кому-то другому намеревался передать все свое состояние вместе с Ордынцевской усадьбой. По тому завещанию - если оно было - и отец кое-что получал. Но, то ли бумаги составили не верно, то ли еще что-то - завещание законной силы не получило. Я не знаю подробностей, Лара, а отец о том вспоминать не любит. Да и значение имеет лишь то, что никакого наследства папенька не получил. Всю жизнь он жил на подачки наших добрых друзей, за их счет и милость. Вы представить себе не можете, Лара, до чего это унизительно для человека с его гордостью и воспитанием. Что касается меня, то я и на приличную партию не особенно могла рассчитывать, - она сконфуженно отвела взгляд. - Злые языки распускали слухи, будто родители и вовсе не были повенчаны… Мне необычайно повезло встретить господина Харди. Он с первого же дня знакомства проявил ко мне интерес, а я, разумеется, его поощряла - глупо было бы не поощрять. А я не дура. - Она сурово поджала губы. - Тем более что господин Харди на все ради меня пошел, и
все мои условия выполнил.
        - Какие условия? - полюбопытствовала Лара.
        Дана в этот раз молчала долго, будто подбирала слова, чтобы лучше объяснить:
        - Видите ли, Лара, когда мы с отцом бывали на приемах в домах европейской знати, нас неизменно представляли с пышностью и фанфарами: «Русский граф, знаменитый представитель фамилии Ордынцевых, с дочерью», - пафосно процитировала Дана. - Папенька вынужден был поддерживать те слухи о титулах и знаменитой фамилии, иначе бы, ей-богу, нам пришлось голодать, всеми позабытыми. А на деле - что? Я бог знает из каких обрезков шила себе наряды, раз двадцать латала и перелицовывала папенькин сюртук, чтобы выглядеть хоть сколько-нибудь прилично. Вчерашнее платье, если хотите знать, я смастерила два года назад из украденной в столовой скатерти и лишь по-новому каждый раз пришивала кружева, дабы оно казалось модным. Потому, уж кто-кто, а я знаю цену громким титулам и пускаемой в глаза пыли! Я не поверила господину Харди. Я подумала сперва, что он такой же нищий аферист, как мы с отцом.
        - Но после вы передумали?
        - Передумала. Поскольку он сделал то, что нищий аферист сделать никак не мог. Я поставила господину Харди условие - выйду за него, ежели он вернет папеньке Ордынцевскую усадьбу. Это только на словах кажется просто, Лара. Усадьба принадлежала тогда тем самым родственникам отца, а они ни за что бы с нею не расстались. Если бы и расстались, то за баснословную сумму - тысячи… миллионы, может быть… мне даже представить сложно, сколько она стоит. Выкупить ее мог только сказочно богатый человек или волшебник какой - а господин Харди это сделал. Он для меня совершил невозможное.
        «Выходит, господин Харди и правда ее любит… - сделала немудреный вывод Лара. - Зачем тратить такую прорву денег, чтобы получить руку девицы, которую не любишь?»
        Пока Лара размышляла, как бы свести воедино и все рассказанное Даной, и совсем недвусмысленные взгляды господина Харди вчера за ужином, она как будто со стороны услышала свой задумчивый голос:
        - Бедный господин Харди. Он сделал для вас невозможное - а вы изменяете ему с его другом…
        На сей раз ее дерзость Дана не пропустила. Сердито свела аккуратные черные брови, но ответила достаточно ровно и рассудительно:
        - Мне известно, что они ничуть не друзья. И я не изменяла жениху: с Константином Алексеевичем мы наедине-то впервые побыли лишь здесь, в пансионате, нынешней ночью. Гуляли вдоль берега и говорили о разном. Нам надо было поговорить, Лара, не осуждайте меня. А то, что вы видели в буфете… это случилось лишь раз. И этого больше не повторится - я все решила. Я выйду за Джейкоба Харди! Если, разумеется, вы, Лара, не вмешаетесь.
        Голос ее звучал строго и решительно. Однако в глазах Лара угадывала бездну смятения, страх и мольбу. Ничего она не решила. Дана Ордынцева считала себя взрослой барышней, курила папиросы и целовалась с мужчинами. Но на самом деле она, похоже, не очень-то далеко ушла от Лары: точно так же боялась принимать важные для собственной жизни решения.
        О чем была ее невысказанная мольба? Чтобы Лара не говорила ничего Харди? Или наоборот - сказала? И тем самым расстроила бы вынужденную помолвку.
        - А если я расскажу ему? - смелее спросила тогда Лара.
        - Вероятно, свадьба расстроится, - с заминкой ответила Дана.
        - И вы выйдете за Константина Алексеевича?
        Вопрос вовсе не испугал Дану - она об этом, конечно, думала. Но в ответ печально покачала головой:
        - Вероятно, что нет. Он служит мелким клерком в той конторе и получает жалкое жалование, которого едва хватает, чтобы прокормится самому. А еще карты… он проигрывает огромные суммы, он весь в долгах. Какая уж тут женитьба?
        Лара успела даже воздух в легкие набрать, чтобы скорее ей возразить - ведь есть же завещание! Кон получит пансионат в полное свое распоряжение, как только ему исполнится тридцать один, или когда женится. Тут даже мама-Юля ему не помешает!
        Но Лара не смогла этого сказать почему-то. Будто ком в горле застрял. Сказать - означало предать матушку, встав на сторону ее врага. А что будет с пансионатом, родным Лариным домом, под руководством такого дельца, который и выучиться-то не сумел? А что станет с самой Ларой и матушкой?..
        Лара промолчала. В конце концов, все еще может разрешиться миром - а сказать она всегда успеет.
        И, все-таки чувствуя стыд за утаенную правду, Лара поспешила скорее скрыться с глаз.
        - Не волнуйтесь, Дана, я не стану ничего рассказывать господину Харди о вас, - уже набегу заверила она.
        Тем более что и впрямь следовало поторопиться: вспомнив о матушке, Лара вспомнила и то, что она звала ее, дабы обругать. Не обсушив платья, зажав туфли подмышкой, Лара, как была босиком, побежала прочь.
        Лара торопилась. Подниматься наверх следовало по узкой тропинке среди валунов, которые и отделяли ее бухту от пляжа; а потом еще пришлось пролезть между прутьев решетки - Лара всегда возвращалась так. За этим-то своеобразным занятием - лазаньем сквозь забор - ее и застала madame Щукина. Разумеется, столь ярко начавшееся утро могло закончиться только так…
        Глава 9. Хозяйка пансионата
        Madame Щукина устроилась на площадке перед самым спуском к морю. Разложила на скамейке шифоновую юбку, не оставив и клочка свободного места, а подле нее, как верный раб, стоял Конни и обмахивал Щукину, будто опахалом, ее же шляпкой. Благо размеры шляпки это вполне позволяли. Madame, довольная тем, что подловила очередную Ларину неловкость, улыбалась и походила сейчас на кошку, наевшуюся сметаны.
        - Ларочка, вот так чудная встреча! - с ядом заметила она, пока Лара лезла сквозь решетку. - Вы еще и босиком… Что ж, буду знать, милочка, что это модно в ваших краях? Ох, Богдана Александровна, и вы тут как тут?
        Дана, оказывается, поспевала следом. Она тоже была без обуви и чулок, и тоже пролезла через прутья. Только стыдиться этого вовсе не собиралась, и теперь надевала свои туфельки, как ни в чем не бывало. На madame с Коном она бросила всего один короткий взгляд - кажется, одна Лара и заметила, как черны в этот момент стали ее глаза.
        «Интересно, она и впрямь способна утопить соперницу?» - подумала тогда Лара.
        Возможно, что-то почувствовала и Щукина: задеть Дану она ни разу больше не попыталась. Благо, ее девочка для битья никуда отойти с глаз до сих пор не посмела.
        - Ларочка, - продолжила она, - право, если б я знала, что вам нечего одеть, то я еще вчера подарила бы вам несколько пар отличных кожаных ботинков, почти новых.
        - Спасибо, madame, не стоит… - Лара не знала, куда себя деть от стыда и мялась, разглядывая свои до сих пор босые ноги.
        - Ах, не скромничайте, милочка!..
        - Лара, Богдана Александровна, рад встрече! - Кон, видимо, подумал, что она закончила, или же и ему наскучило слушать Щукину. - А мы остановились видом полюбоваться. Здесь ведь не было прежде этих деревьев, Лара, что-то я не припомню?
        - Не было, - охотно переменила тему Лара, - да и скамейки не было, и забора над пропастью. И каменной плитки на земле тоже не было - Юлия Николаевна приказала место облагородить.
        - Верно, - вспомнил Кон, со сладкой грустью глядя на море внизу, - при батюшке здесь какие-то бочки были свалены - на них и сидели.
        - Да… - без голоса согласилась Лара, и у нее защемило сердце от тех воспоминаний.
        Смотровая площадка возвышалась над морем. Отсюда прямо на пляж вела крутая каменная лестница - бог знает, кто ее строил, но она стояла здесь задолго до того, как Алексей Иванович выкупил пансионат. С двух других сторон площадку ограждала решетка каслинского литья, меж прутьями которой Лара и выбиралась на тропку к своей бухте. Впрочем, безопасным спуск был лишь слева, а справа начинался самый настоящий обрыв. Обрыв желтел глинистой землей с редкими каменными выступами да колючими кустами репейника, а кончался глубоко внизу серыми скалистыми валунами, щедро омываемыми морем. Свалишься - костей не соберешь.
        - Это очень правильно, Ларочка, что ваша маменька занялась, наконец, делом, - снова влезла Щукина, - но следовало бы еще и тропинку камнем замостить, а то неудобно.
        «Тебе дай волю - так все здесь камнем выложишь, не единой травинки не оставишь… - с тоскою подумала Лара».
        Но она только улыбнулась, как всегда. Улыбка вышла жалкой, и Щукина, воодушевившись, продолжила:
        - Вы все-таки, Ларочка, непременно загляните к Анне Григорьевне - я ее, голубушку, предупрежу, чтоб она все ненужное вам отдала.
        - Спасибо, право, не надо… - блеяла Лара.
        - Да не тушуйтесь, Ларочка, мне, слава богу, есть что одеть.
        - Надеть.
        - Что?.. - не поняла Щукина.
        - Надеть, а не одеть, - повторил Конни чуть громче. - И уверяю вас, Ираида, Лариса в ваших подарках не нуждается!
        Невероятно, но он, кажется, заступился за Лару. Она видела, как пылает его лицо, и как крепко стиснуты зубы - но все же не ожидала, что Конни скажет хоть что-то. Дана, кажется, удивилась не меньше.
        Так и не сумев скрыть раздражения, он уронил шляпку Щукиной на скамью и отошел.
        Впрочем, неловкой заминки не последовало, потому как и madame тотчас вскочила на ноги, с ужасом глядя куда-то вдаль:
        - О, Боже… что это… это чудовище!
        Все живо обернулись.
        «Чудовище», свесив на бок розовый язык, яростным галопом мчалось по персиковому саду прямо навстречу компании. Не мудрено, что madame Щукина сделалась белее мела, можно было даже предположить, что она нынче прощалась с жизнью. Да что там Щукина, когда и Лара в тот миг сомневалась - уж не для того ли вырвалась ее любимица из вольера, что растерзать обидчицу хозяйки? Иначе, кто ж ее выпустил?
        Ответ, впрочем, нашелся скоро.
        - Стоять! - Окрик был негромким, но таким внушительным, что по стойке «смирно» вытянулась даже Щукина. Замерла в метре от растерявшейся Лары и собака: села у Лариных ног и радостно завиляла хвостом.
        А принадлежал окрик господину Рахманову, который, чуть запыхавшись, бежал следом. В руках его был толстый кожаный ремень, служивший поводком для Бэтси.
        Вот тут-то Лара сполна почувствовала, что значит ревновать. Ее прежде забавляло, что Бэтси не слушается никого, кроме нее; даже на Федьку, что кормил ее, собака огрызалась иной раз. И тут - какой-то неуклюжий мямля, недотепа в клетчатом чистеньком костюме - а эта предательница так охотно выполняет его команды?!
        Впрочем, в тот миг, когда он велел собаке стоять, Рахманов вовсе не был похож на мямлю. Ведь даже Лара растерялась - а он, выходит, что нет. Но метаморфоза та была минутной, почти неуловимой, и вот уже Рахманов снова пристыжено прятал взгляд и заикался, как нерадивый школьник.
        - Я… я… простите, хотел лишь прогуляться с вашей собакой, Лара… никак не думал, что она сорвется с поводка… простите, мне не стоило…
        Лара тогда решила, что перемена эта ей лишь почудилась.
        - Да, вам не стоило, - сердито ответила она, присев на корточки возле собаки, и принялась настойчиво гладить ее меж ушей. - Бэтси не кусается и первой не нападает никогда - ежели ее не трогать. Но все же это сторожевая собака! Отдайте поводок!
        Она протянула ему раскрытую ладонь. И когда его ледяные, грубоватые, совсем не господские пальцы вложили ей в руку ремень - не выдержала. Подняла голову, чтобы заглянуть ему в лицо - и сей же миг впервые встретилась с его глазами.
        Нет, ей не показалось тогда. В нем и правда была сила - столь мощная, давящая, беспощадная… немудрено, что он все время прячет взгляд. Можно сколько угодно изображать недотепу и заикаться, но прямой открытый взгляд всегда выдаст с головой истинную натуру. У Лары от ощущения это неведомой силы замерло сердце. Ни вздохнуть, ни шелохнуться она не смела - не смела и отвести глаз. Он сделал это сам, резко отвернувшись.
        И вот уж чего Лара не ожидала - ей стало еще тяжелее и муторней. Кажется, жизнь бы отдала, лишь бы еще раз заглянуть ему в глаза. Сердце, отмерев, оглушительно билось теперь, отдаваясь где-то в висках, а щеки и уши пылали.
        Когда она чуть опомнилась, то не знала, куда себя деть от стыда… но нет, никто из компании ничего не заметил: внимание было приковано только к собаке.
        - Это не чудовище. Да это же… это Бэтси, да? Тот щенок? - услышала она голос Кона.
        - Да, только щенок немножко вырос, - попыталась улыбнуться Лара.
        Ей захотелось подняться, потому как она все еще сидела на корточках подле собаки, и сей же миг, предупредив желание, Рахманов подхватил ее под локоть. Лару удивило, что не было в его движении ни галантности, ни желания понравиться, ни рисовки - он словно бы машинально это сделал. Словно уже тысячу раз делал это прежде. Словно у них была тайна.
        - Немножко! Да она с тебя ростом!
        Кон и остальные по-прежнему ничего не замечали. Да и Лара не могла не порадоваться тому, как расцвело мрачное и изможденное лицо Кона, пока он трепал собаку за уши - сперва робко, потом все смелее и смелее. Бэтси позволила. Он и сам тогда рассмеялся, а в глазах как будто вспыхнул прежний, мальчишеский огонь.
        - Ты помнишь, как качала ее в своей старой колыбели? Поверить не могу, что она там умещалась. Я рассказывал тебе, как выменял ее на рынке - за серебряные часы, что дарил отец? О, это целая история!
        - Тысячу раз рассказывал, - отмахнулась Лара.
        - Серебряные часы за это чудовище? - недоверчиво переспросила Щукинаа.
        - Я и вам расскажу ту историю, Ираида, вы умрете со смеху! - воскликнул Кон и, окончательно забывшись, попытался ухватить ее за руку, чтобы и она погладила Бэтси.
        Madame боязливо подчинилась.
        А у Лары уже и сил улыбаться не было - у нее подкашивались ноги, будто она весь день провела за работой. Ей жаль было отойти от Рахманова и разрушить ту непонятную связь, что возникла меж ними. Но она все-таки сделала пару шагов и опустилась на скамью, где прежде сидела Щукина.
        Щенка подарил Кон, это было как раз на Ларины именины, перед самым его отъездом. Собаку Лара сразу полюбила всем сердцем, учила, ухаживала, кормила с рук. И, теребя короткую абрикосового окраса шерсть, вполголоса рассказывала, как скучает она по Кону. Даже в постель с собою брала - до тех пор, по крайней мере, пока Бэтси не перестала в той постели помещаться.
        Матушка зло называла Бэтси «чудовищем» и «лошадью», и Кон, наверное, икал без продыху в своем Петербурге, поскольку всякий раз, когда мама-Юля видела собаку, она не уставала ругать его, что, дескать, и тут он удружил.
        Но Ларе все было нипочем - она так и продолжала бы тайком водить Бэтси на свою мансарду, если бы однажды в сумрачном коридоре с нею не столкнулась их постоялица, пожилая женщина слабая здоровьем…
        Старушка выжила.
        После того, как очнулась, она даже не грешила на Бэтси: рассказывала всем, про какого-то Цербера, который бросился на нее и хотел утащить в преисподнюю. Да ничего подобного - Бэтси на нее поглядела только! И разве похожа она на Цербера? Совсем не похожа: у нее карие добрые глаза, большие черные уши, которыми она смешно трясет, когда одолевают комары, и прохладный розовый язык.
        И все же после той истории Лара сама отвела любимицу во внутренний двор. Скрепя сердце посадила на цепь и попросила Федьку огородить для нее вольер.
        - Какое странное имя для такой большой собаки - Бэтси… - негромко сообщила Дана, присевшая рядом на скамью. А потом столь же негромко добавила: - Если ваша Бэтси сожрет эту змею, то, клянусь, я полюблю ее всем сердцем.
        Лара повернулась, чтобы нехотя ей возразить, но вместо этого ахнула:
        - Что вы делаете?!
        А Дана, пользуясь тем, что все заняты собакой, подняла со скамейки забытую шляпку Щукиной и легким движением запустила ее в небо над обрывом. С замиранием сердца Лара следила, как та вращается в воздухе, теряя свои страусовые перья.
        - Madame Щукина будет недовольна… - покачала головою Лара. - Так нельзя.
        - Можно, если никто не видит.
        Глаза Даны были теперь столь черны и безжалостны, что Ларе сделалось не по себе. Стараясь ни на кого больше не смотреть, она поднялась и поспешила уйти в дом. Неизбежная ругань мамы-Юли теперь уж, кажется, совсем ее не пугала.
        А зря.
        * * *
        Всю свою жизнь Юлия Николаевна Ласточкина просыпалась раньше всех в пансионате, порой опережая и петухов. Лишь последние год-полтора начала изменять своему принципу, позволяя будить себя кому-то из горничных.
        - Мне, Ларочка, ничего в жизни легко не давалось - всю жизнь я с кем-то да воевала за место потеплей, - рассказывала маменька когда-то давно. - Сперва лучшей горничной стать - а штат-то в те года Алексей Иваныч держал аж из семи девиц. Ну, куда столько, скажи на милость, ежели и двое управиться могут? Вот… а как стала лучшей, тут уж сам бог велел за место старшей бороться. Ей на два рубля больше платили, а работа та же! Со старшей я, конечно, долго воевала… - хмыкнула она, вспоминая, - бой-баба была, никому спуску не давала. Пакостничала ей, конечно, чего уж греха таить. А как иначе? Ну, да совесть моя чиста: она в итоге замуж за купца какого-то выскочила да и уехала с ним в Царицын. А уж экономку-то сместить труда особливого не составило: я и так, почитай, всю ее работу делала - и сообразительней была, и попроворней. Да и помоложе. Потом уж Алексей Иваныч, царствие ему небесное, всему меня научил, как дела большие вести: с какими людьми знакомство держать, кому на лапу давать, чтоб проверками не мордовали, да и прочую бухгалтерию соблюдать. А вставала я всегда первой в пансионате - чтоб наперед
всех все знать. И никому ж я никогда не доверяла… Никому! Даже Алексею Ивановичу не до конца верила. Мужчинам, Ларочка, вовсе верить нельзя. Хоть Алексей Иванович и не чета многим был. - Она вздохнула горько и сказала, под конец: - Тебе только и могу верить, девочка моя. И научу тебя тоже всему - ты, главное, меня слушайся, не перечь.
        Это были нечастые минуты нежности, когда маменька жестом поманила Лару к себе, поцеловала в лоб, а потом прижала к своей груди:
        - Одна ты у меня, девочка, и никого нам больше не надо.
        Но сегодня нежностей ждать не стоило…
        Мама-Юля завтракала. Не ответив на Ларино приветствие, кивком головы велела сесть к столу. Сама налила ей чаю крепкого, добавила с полкружки жирных сливок и бросила туда же два куска рафинаду. Придвинула блюдо с булками.
        - Маслом мажь, - велела настрого, - да пожирнее. Тощая, как черт знает что, одни кости!
        Лара не любила масло. И чай сладкий не любила - но не спорить же из-за такой ерунды? Она послушно принялась мазать булку.
        - Мне Галка поутру рассказала, что вчерась Константин Алексеич к нам заявился.
        Лара, разволновавшись, подавилась куском бутерброда и долго не могла прокашляться. Матушка взирала на нее спокойно и внимательно.
        - И в книгу учетную вписывать-то его не стала… - продолжила она, когда Лара уняла кашель. - Думала, голуба моя, я без книг не узнаю, что ль, правды? Коль взялась уж мать обманывать, так хоть делала б это проворнее. Горе мое… ни украсть, ни покараулить.
        - Что вы, матушка, вовсе не собиралась я вас обманывать! Забыла вписать - вот и все…
        - Забыла… - передразнила мама-Юля. - О чем тебе помнить-то еще, живешь - ни горя, ни хлопот не знаешь. Комнаты для гостей Галка готовила, об обеде с ужином тоже она распоряжалась - а ты, видать, весь день наряды свои перебирала, чтобы и вечером с господами побездельничать?! Тебе сколько раз говорено было, что б к господам близко не подходила! «Здрасти», «до свидания», да «чего изволите» - вот и весь твой разговор с господами-то должен быть!
        - Я поняла, матушка, не гневайтесь.
        Она отложила надкусанный бутерброд, который теперь уж точно горло не полезет, и решилась сказать:
        - Матушка, Конни приехал, чтобы с вами помириться. - И решилась даже на ложь: - Он переживал очень все эти годы, скучал по нам… простите его, матушка.
        Та поморщилась раздраженно:
        - Что ты с ним нянчишься! Или он немой, твой Конни? Или ноги отнимутся да спина перегнется, ежели он сам на поклон к мачехе пойдет?
        Лара смолчала, ниже склоняя голову.
        Но мама-Юля, которая нервничать начинала быстро и успокаивалась потом долго, только разошлась:
        - И следовало б ему знать, что предупреждать надобно заранее о визите. А то свалился, как снег на голову! Ты передай Константину-то своему Алексеевичу, что, когда надумает в следующий раз нас осчастливить, то пускай другую гостиницу ищет. Или на Болоте, вон, дом нанимает. У нас места нету!
        - Полно ведь места, матушка… одна комната так до сих пор пустует. - Горячая обида за Кона добавляла Ларе смелости. - А он здесь хозяин! Не гоже ему в родном доме приюта не дать.
        - Хозяин?! - мама-Юля демонстративно и очень обидно расхохоталась. - Да какой он, к чертям собачьим, хозяин? И жизни-то своей никудышной устроить не может, не то, чтоб о пансионате позаботиться! Алексей Иваныч не для того хозяйство подымал, я не для того здесь горбатилась, чтобы он все коту под хвост спустил!
        - Матушка, зачем вы так говорите?
        - Ты на мать голоса не повышай! А Кона твоего я довольно знаю, чтоб судить: когда отец его кровный помер, так он и на похороны не явился! К стряпчему прямиком - да права свои качать. Тебя-то здесь не было тогда, вот и помолчи! Защищаешь его, а он спит и видит, чтобы пансионат заграбастать, продать все подчистую да нас тобою по миру пустить!
        - Вам не хуже меня известно, матушка, - разошлась Лара, - что Кон в любой момент может «Ласточку», как вы выразились, заграбастать: по закону ему для этого не обязательно тридцати лет дожидаться - можно и жениться просто-напросто!
        Лара не ожидала, но отчего-то сей аргумент подействовал на маму-Юлю. Та резко замолчала - только глаза ее, льдисто-голубые и холодные, гневно сверкали. А Лара победно закончила:
        - Однако ж три года прошло после смерти Алексея Ивановича. Да Кон уж тыщу раз женился бы, ежели б хотел! Матушка, ведь Кон как раз и не женится лишь потому, чтобы нас с вами по миру, как вы сказали, не пустить…
        И Лара, набрав в легкие побольше воздуху, решилась:
        - Матушка, мне достоверно известно, что Конни влюблен в одну девицу. Барышню хорошего рода. И девица та его любит - да только обещалась выйти за другого, за богатого. - Лара молитвенно сложила руки на груди, - Матушка, Христом Богом вас молю - проявите милосердие, отдайте Кону во владение хоть не весь пансионат, хоть часть… или содержание назначьте достаточное. Она тогда наверняка передумает за другого замуж идти!
        Мама-Юля смотрела на нее недоуменно. Ничуть ее не растрогал ни рассказ Ларин о несчастных влюбленных, ни молитвенно сложенные руки.
        - Ну и дура, - заключила она, выслушав и не перебив Лару.
        - Кто?.. Я?..
        - Да не ты, а барышня твоя. Та самая, которая хорошего роду. Будет дурой, если передумает да за нашего Кона и впрямь пойдет. Жалко мне ее, твою барышню, так что не видать Кону никакого содержания как своих ушей. А ты булку-то ешь-ешь! А то других сватаешь, а сама до смерти в девках просидишь, такая тощая. - И вдруг прищурилась и ухмыльнулась. - Али на бал намылилась в Ордынцевскую усадьбу, американца нашего охмурять?
        - Откуда вы знаете?! - ахнула Лара.
        И тотчас поняла - опять Галка. Язык бы ей вырвать!
        - Оттуда! - гаркнула мама-Юля. - Я, голуба моя, все знаю. И про ужин с господами, и про то как ты с американцем кокотничала, ни хуже мымры этой рыжей! И что на бал намылилась, тоже знаю.
        - А если и намылилась!
        Сердечко Лары прыгало в груди, и страшно было так, что тряслись коленки. Но она все равно поднялась из-за стола, уперла руки в бока (излюбленная поза самой же Юлии Николаевны) да вздернула подбородок, всем своим видом изображая решимость.
        Мама-Юла взирала на нее по-прежнему спокойно, лишь по чуть вздернутым бровям можно было опознать ее удивление. Этот бунт был первым открытым бунтом в жизни Лары.
        - Вот что, голуба моя, - матушка не спеша закончила завтрак и откинулась на спинку богатого кресла, - бала никакого тебе, конечно, не видать. Удумала тоже - неизвестно куда неизвестно с кем на ночь глядя переться. А чтобы уму-разуму тебя научить… сию же минуту пойдешь к Константину Алексеичу своему драгоценному и скажешь ему: так и так, друг любезный, раз платы за комнату до сих пор не внес - выметайся-ка отсюда куды хочешь. Чтоб к вечеру духу его здесь не было.
        - Вы не выгоните Кона… - помертвевшими губами произнесла Лара.
        - Правильно, - согласилась матушка. - Его ты выгонишь. Сама впустила - сама и выгонишь. Вот тебе мое родительское наказание за дерзость твою. Заодно, может, и научишься обещания попусту не давать.
        - А если Кон внесет плату за комнату?
        - Не только за комнату - но и за стол, и за обслугу, и за…
        Лара не дослушала. Дрожа от сжигающего изнутри гнева, она стянула с пальца перстенек с изумрудом и положила на стол перед матерью. Бросила даже, точнее - так что кольцо, скользнув по лакированной столешнице, звонко ударилось о блюдце и, отскочив, улетело в угол маменькиного кабинета.
        - Этого достаточно?! - Голос Лары звенел, как то блюдце. Следовало быть сдержанней, но ее словно черти надирали.
        Мама-Юля проследила за улетающим в угол кольцом, высоко подняв брови.
        - Вот как ты материны подарки ценишь, да? - Она сама поднялась из кресла, нагнулась и в гробовой тишине подняла золотой ободок с изумрудом. Что ж, ежели за все платить собираешься, то и остальные цацки тащи, и платья, и альбомы твои с красками не забудь. На мои же деньги все купленное!
        - Как скажете! - с деланной покорностью, но клокоча от злости, ответила Лара и теперь, наконец, бросилась к дверям.
        * * *
        «Уеду, ей-богу уеду! Никому я здесь не нужна - для мамы-Юли Галка - свет в окошке; Конни, предатель, с Ордынцевой целуется; и даже Бэтси… мигом найдет мне замену. Вот денег бы на билет в Петербург насобирать - сей же миг и уеду! Все упирается в проклятые деньги!»
        Удивительно, но ни в кабинете, ни после, как покинула его, Лара так и не расплакалась. В другой раз хватило бы и половины выслушанных за сегодня обидных слов, чтобы пуститься в слезы. Поплакала бы часа полтора, потом успокоилась и решила б, как обычно, что все не так уж плохо; и что матушка где-то в глубине души все равно, наверное, ее любит.
        Лара не могла понять причину - утренний ли серьезный разговор с Даной на нее повлиял, обида за Конни или же магический взгляд этого странного господина Рахманова… Но нынче ей не хотелось ни плакать, ни, тем более, успокаиваться. Она только и могла думать о том, где бы добыть денег на билет.
        И, как известно, «ищущий да обрящет»: точнее, это Лару, сбежавшую с территории пансионата, разыскал господин Харди и сам обратился к ней с весьма интересным предложением.
        Глава 10. Мистер Харди и господин Рахманов
        Местные редко заглядывали в эту часть Ордынцевского кладбища - она считалась господской, где покоились только члены семьи и ближайшие их слуги. Главным сооружением здесь была старинная усыпальница, выстроенная еще в позапрошлом веке. Квадратная, белокаменная, с пилястрами и резными полуколоннами по сторонам от входа. Стены ее богато украшены барельефами на библейские темы, а четырехскатная крыша венчалась каменными Вороном, что грозно и неласково взирал на каждого, рискнувшего подойти.
        Лара бывала здесь время от времени: она чувствовала ответственность за покойного Николая Григорьевича и считала себя обязанной убирать сухую траву вокруг, сажать цветы по весне и менять масло в лампадках внутри самого склепа. Много воды утекло с тех пор, как они с Конни потревожили покой сей усыпальницы…
        Впрочем, Лара догадывалась, что сюда ходит еще кто-то. Частенько, когда она прибегала, в лампадки уже было залито новое масло, а цветы оказывались политыми - но за минувшие десять лет она ни разу с тем человеком не столкнулась.
        Не то чтобы ей доставляло удовольствие бывать среди крестов, но и ничего ужасающего она в этом не находила. Днем, при свете солнца, так и вовсе не было здесь ничего мрачного: задорно трещали кузнечики, насвистывали трели южные птицы, порхали диковинные бабочки. Пожалуй, здесь по-настоящему было спокойно.
        Вот и теперь, в пух и прах разругавшись с матушкой, Лара сидела в траве у самого входа в усыпальницу и безотчетно обрывала лепестки у ромашки. Но гадала не о любви, а о том, где бы раздобыть денег на билет до Петербурга.
        Она сама себе удивлялась: как раньше не приходил ей в голову такой простой выход - уехать! Уехать в Петербург и поступить в Академию художеств - Лара в газетах читала, что туда нынче и девиц принимать стали. Конкурс, конечно, велик, но чем Лара хуже прочих? Картины ее диво как хороши, это даже мама-Юля признает. И сеньор Марроне нахваливал ее еще пять лет назад - а он настоящий художник, из Венеции. Уж он-то толк в акварелях знает.
        Лучшие из своих работ Лара отбирала и складывала в отдельную папку, сделавшуюся уже довольно пухлой - их-то она и намеревалась показать мастерам в Академии художеств.
        Как бы там ни было, главное - до той академии добраться. Но Лара не представляла, где ей добыть денег: все ее хоть сколько-нибудь ценные вещи принадлежали, по сути, маме-Юле. А тайком продавать что-то было для Лары решительно невозможно. Нет, никогда она до того не опустится!
        Конечно, всегда можно продать медальон…
        Тотчас после ссоры с матушкой Лара даже забрала его из тайника. Надеть на шею не решилась - спрятала в карман юбки. Но, достав теперь и любуясь, как играет солнце на диковинном орнаменте, как золотит крылья ласточки и как сверкает на кончике клюва ворона - она не представляла, где найти силы, чтобы расстаться с этой красотой.
        - Лариса!.. - окликнули ее, и Лара вздрогнула. Поспешно засунула украшение поглубже в карман платья.
        По тропинке кладбища к ней шагал господин Харди. Он улыбался, как всегда, но задора в ярко-синих глазах было куда меньше чем обычно. По всему видно, что чувствовал он себя здесь неуютно.
        - Наконец-то я вас нашел, Лариса! Горничная сказала, что следует поискать на кладбище - а я еще подумал, что она шутит. Забавная она, ваша Галка.
        «Все-то она знает, эта Галка!» - зло подумала Лара. И еще почувствовала досаду, что о ее похождениях домашние все-таки осведомлены.
        Господин Харди прибавил шаг и протянул Ларе руку, помогая встать. Ладонь его была жесткой и теплой, такой человеческой, в отличие от ледышки господина Рахманова. И глядеть в синие глаза можно было сколько угодно, без страха, что забудешь, как дышать.
        Но Лара все же не смогла смотреть в его глаза долго: она пообещала Дане не выдавать ее и теперь чувствовала горячий стыд, что придется лгать в ответ на его заботу.
        Одно хорошо - лгать придется недолго. Лара уже знала, что господа Ордынцевы нынче перебираются в собственную их усадьбу, они уже и из номеров выписались. Вероятно, примеру их последует и Данин жених - странно, что он до сих пор здесь.
        Она догадалась:
        - Вероятно, вы пришли попрощаться, господин Харди?
        - Зовите меня Джейкобом, по имени, - поправил он и смущенно добавил: - Только, умоляю, не Жаком: это имя уже занято моей невестой.
        - Хорошо… Джейкоб, - Лара тоже не смогла удержаться от смущенной улыбки. - С удовольствием буду вас так называть.
        Он все еще не отпустил Ларину руку, а она и не торопилась ее отнимать.
        - И - нет, я пришел не прощаться, а совсем даже напротив… у меня к вам предложение, Лариса.
        - Какое?!
        - Я прошу вас написать мой портрет. Масляными красками - большой настоящий портрет. Карандашный набросок меня не устроит.
        И, отвечая на вопросительный Ларин взгляд, поспешил добавить:
        - Не по дружбе, разумеется: предложение деловое, я отниму ваше время, потому я вам заплачу. Рублей пятьдесят - это хорошие деньги. На них можно, к примеру, с удобствами добраться до Петербурга.
        Лара поежилась, на миг показалось, что он умеет читать мысли. Ей-то до того и в голову не приходило, что деньги можно заработать вот так просто. Но соглашаться она не спешила: согласиться - означало видеться с господином Харди по несколько часов ежедневно и, вероятно, наедине. Зачем ему это? Действительно ли ему нужен портрет ее авторства? Или что-то другое?
        - Я… я не самый хороший портретист. Кто вам сказал, что я рисую? M-lle Ордынцева?
        - Она. И m-lle Ордынцева отметила, что вы изумительный портретист. Кроме того, Лариса, - добавил Джейкоб, взяв и вторую ее руку в свою теплую ладонь, - мне хочется иметь что-то от вас на память. Вы необыкновенная девушка и, верно, эти несколько дней с вами, покуда вы будете писать портрет, тоже станут особенными.
        Лара не знала, что ей отвечать на такие слова. Они смущали ее, отдавались теплом в сердце, но, тем не менее, что-то мешало целиком попасть под их чарующую власть.
        Вздрогнули они синхронно. Будто неведомая сила заставила Лару снова посмотреть на кладбищенскую дорожку - а по ней тяжелым размашистым шагом летел к ним господин Рахманов. Ей-богу, таким Лара его еще не видела. Он собирался сходу наброситься на Джейкоба, она не сомневалась!
        Тотчас перевела взгляд на лицо американца - да, он опасался Рахманова. По крайней мере, на одно мгновение Лара так подумала, а потом на его лицо легла маска холодной решимости. Словно он готов был биться до конца. Джейкоб сильнее сжал ее руку, Рахманову же предупредительно велел:
        - Не тронь ее.
        - Прочь! - Рахманов говорил тихо, но умудрялся делать это так, что кровь застыла в жилах.
        Как ни было решительно лицо Джейкоба, Лара почувствовала, что его ладонь слабеет. Он выпустил ее руку. Безвольно отвел взгляд в сторону и отошел, едва ли не кланяясь, как лакей перед лицом господина.
        Рахманов же, еще давя, добивая его своим невыносимым взглядом, сам протянул Ларе руку:
        - Идемте, - велел голосом так, что не подчиниться было невозможно.
        И Лара, как завороженная, почти что подчинилась. Только в последний момент опомнилась:
        - Да что здесь происходит?! Вы знакомы?
        Она глупо крутила головой, оборачиваясь от одного лица к другому. О да, они знакомы, здесь и гадать не приходилось. И, судя по всему, друзьями не были.
        - Лариса, не ходите … - слабо попросил Джейкоб - и тут же осекся под очередным брошенным стрелою взглядом.
        - Лара, у меня к вам срочное дело - прошу, идемте, - сказал Рахманов совершенно спокойно, будто его не слышал.
        И снова он смотрел ей в глаза, а у Лары подкашивались коленки от этого взгляда. Она в тот миг и на край света готова была пойти с ним, и в огонь, и в воду. Только и успела подумать напоследок, что, должно быть, он и правда, маг, волшебник или колдун. Но послушно взяла его за руку и пошла следом, ни разу больше не оглянувшись.
        Лара едва поспевала за размашистым шагом Рахманова. Минув кладбище, они вошли на территорию ставшего Ларе ненавистным пансионата, потом через сад, по гравиевым дорожкам, уже подобрались к дверям, и только тут Лара взбунтовалась:
        - Куда вы ведете меня! Вам матушка велела?.. - но договорить Лара не смогла, ахнула, когда он повернулся: - Да у вас кровь! Боже, это из-за пекла…
        Все-таки Рахманов удивительный человек. Мгновение - и того, от которого у Лары подкашивались коленки, уже не было. Он смутился, как мальчишка, ладонью попытался вытереть кровь, да только все размазал, конечно.
        Он не смотрел уже на нее своим пронизывающим взглядом, но все-таки Лару что-то побудило сейчас же, без раздумий помочь ему - она сама начала аккуратно вытирать платком кровь с его лица. При этом жадно глядела на его опущенные дрожащие веки и чувствовала жалость к нему. И еще почему-то нежность.
        «Да нет же, он совсем не страшный, - думала она. - И дыхание у него обычное, человеческое. Зачем я его боялась?».
        Она даже, собрав все свое мужество, решилась спросить:
        - Вы знакомы с господином Харди? Мне показалось, что знакомы.
        Рахманов в ответ поморщился и ответил странно:
        - Он такой же Харди, какой и я Рахманов!
        Лара тогда подумала, что он не просто недолюбливает Джейкоба - он его ненавидит. За что?! Но этого спросить она не решилась. Спросила другое.
        - Не понимаю… Полагаете, он вовсе не американец? И не миллионер?
        «Вот Дана расстроится!» - подумала про себя.
        И еще неожиданно испытала досаду оттого, что Джейкоб, выходит, так много лгал.
        «Впрочем, стоит ли самому господину Рахманову верить безоговорочно? - мелькнула в ее голове еще одна мысль, совсем не безосновательная. - Когда он был настоящим? Теперь или с Харди на кладбище?»
        Тем более что на прямой вопрос Рахманов так и не ответил. Он, чуть запрокинув голову, чтобы кровь не шла, предложил сесть. По всему было видно, что ему очень хотелось переменить тему.
        - Лара, у меня к вам и впрямь дело, весьма важное, - он убрал платок от лица и с раздумьем смотрел на собственную кровь. - О вчерашнем разговоре за ужином, помните? Ваш друг Константин Алексеевич сказал, будто вы знаете, чьих рук убийства тех мужчин.
        - Мало ли что он сказал! - разволновалась вдруг Лара. Ворошить эту тему не хотелось, совершенно не хотелось. - Если я что-то и знаю, то никак не больше, чем он сам! Да и все остальные.
        - А что знают остальные?
        - Вот у них и спросите! - неожиданно для себя огрызнулась Лара.
        Рахманов усмехнулся, будто Лара его развеселила. Заметил:
        - Странно у вас тут. Все всё знают - а как начнешь расспрашивать, так кивают на «остальных». Будто все вместе, скопом, что страшное совершили, и никто не хочет сознаваться первым. Лара, кто такой Николай Ордынцев?
        Лара вздрогнула. Она снова почувствовала на себе его убивающий волю взгляд. Но знала теперь его силу и старалась не отводить глаз от гравиевой дорожки под ногами. Подняла их лишь раз, чтобы посмотреть на башню Ордынцевской усадьбы.
        Рахманов поглядел туда же.
        - Николай Ордынцев - прежний хозяин этих земель, - призналась она нехотя. - И дядюшка m-lle Ордынцевой, как вы могли догадаться.
        - У Богданы Александровны весьма примечательное лицо. Она похожа на него?
        Снова Лара чувствовала его взгляд. Солгать не смогла:
        - Да, очень похожа. Я видела его портреты в газетах - о нем много писали, когда…
        Она осеклась. Договаривать не хотелось.
        - Что с ним случилось, Лара?
        - Вы же сами слышали за ужином, что он погиб давным-давно.
        Рахманов будто не замечал, как неприятно Ларе об этом говорить. С дотошностью полицейского сыщика продолжал напирать.
        - Погиб? - делано удивился он. - Или все-таки его убили? Закололи и вырезали сердце, вложив вместо человеческого - воронье. Как и всем тем убитым.
        - Вы и так все знаете, выходит, - зло заключила Лара.
        - Вам совсем не жаль убитых?
        Лара призадумалась. Сколько она себя помнила, в округе то и дело находили убитых мужчин. Никто толком расследованием не занимался: пару раз на ее памяти приезжали урядники, задавали Федьке и матушке вопросы да и уезжали ни с чем. С годами все к тому привыкли, изувеченные трупы в степи стали делом обыденным…
        Ни с кем из убитых Лара знакома не была даже отчасти. Только и слышала, что все они забулдыги из окружных трактиров, пьяницы и бездельники - так Федька говорит. Даже матери о них не плакали. Хоронили их всех без креста, за оградами кладбищ и ни словом, ни делом старались не вспоминать.
        - Они все были плохими людьми, - сведя брови, через силу сказала Лара. Бросила на Рахманова короткий взгляд - тот смотрел на нее задумчиво и почти не страшно. - Они были пьяницами, ворами, грабителями… осквернителями могил. Они сами выбрали такую судьбу. Рано или поздно, все равно закончили бы так.
        - Иногда судьба выбирает нас, а не мы судьбу. Где родились те воры и грабители? Кто их воспитывал и воспитывал ли вовсе? И был ли шанс у них пойти по иному пути - стать, к примеру, учеными или художниками?
        Отчего-то эта тема его задела, - поняла Лара.
        Она даже впервые за все время почувствовала, что Рахманов зол на нее. Захотелось смягчить сказанное, тем более что думать и говорить именно так ее научила мама-Юля. Но… Лара поняла вдруг, что эти мысли, выученные когда-то, стали уже ее собственными. Отчего она должна говорить другое, если и впрямь думает так?!
        - Шанс есть всегда, - ответила она неожиданно жестко и даже набралась смелости снова посмотреть в глаза Рахманову.
        Тот был серьезен и задумчив.
        - Шанс - да, есть, - признал он.
        Но отчего-то не было похоже, что он с нею согласился. И вновь прищурился:
        - Выходит, и Николай Ордынцев был забулдыгой, вором и грабителем?
        - Нет! - спичкой вспыхнула Лара. - Он был вовсе не таким!
        - Но ведь его убили точно так же - вырезали сердце. Он самый первый из убитых, верно?
        Лара, загнанная в угол, смешалась, не нашла, что ответить. И почувствовала, что Рахманов вновь смотрит на нее - требует, чтобы она подняла взгляд.
        Противиться тому долго она не могла… и тотчас почувствовала, что падает в бездонную пропасть, подчиненная чужой воле.
        - Кто убил Николая Ордынцева, Лара? - услышала она голос Рахманова. - Ведь вы знаете. Кто?
        - Я слышала… будто это сделала одна женщина. Она раньше жила на Болоте, ее многие там помнят. Но это только слухи… только слухи. Акулина много страшных сказок рассказывала…
        - Вы познакомите меня с Акулиной?
        - Да… с радостью.
        Лара смогла перевести дух, лишь когда призналась во всем. Призналась - но, как ни странно, не пожалела об этом. Напротив, стало легче. Почему-то ее совсем не удивило, что Рахманов не стал уточнять, кто такая Акулина и где ее найти. Он знает все это, - понимала Лара.
        - Мы не встречались прежде, Дмитрий Михайлович? - Лара впервые в жизни назвала его по имени. - Откуда вы родом?
        - Из Петербурга, - он почему-то улыбнулся. - Но кто знает - быть может, и встречались.
        Ни одного слова он не может сказать просто, все загадками. Лара ничего не поняла, но поднялась со скамейки и потянула его за руку:
        - Идемте, я немедля попрошу Федьку заложить коляску - пешком-то на Болото только к вечеру дойдем.
        Она не подумала о его мотивах, но Ларе очень захотелось познакомить этого странного человека со своей нянькой-Акулиной. Нянюшка - не чета маме-Юле. Няня ее точно поймет и поддержит во всем. И до невозможности любопытно было, что она скажет о господине Рахманове.
        - Нет, Лара, на Болото мы отправимся немного погодя. Прежде мне нужно сделать кое-что.
        Господин Рахманов нехотя отпустил Ларину руку и чуть-чуть коснулся ее подбородка, чтобы в этот раз она не смогла отвести взгляд.
        - А вы, Лара, покамест поднимитесь к себе на мансарду, запрете дверь изнутри и хорошенько выспитесь. Ночью вам снились кошмары, а нынче приснится то, что вы сами пожелаете.
        - А что я пожелаю? - спросила Лара, будто завороженная. - Я и сама не знаю, чего мне желать…
        - Что-то же вы хотите увидеть? - удивился такому ответу Рахманов.
        - Я бы хотела увидеть Петербург…
        - Петербург так Петербург. Все, что пожелаете, - Рахманов улыбнулся, и Лара подумала, что краше лица не видела никогда в жизни, даже артисты на картинках ему в подметки не годятся, не то что Джейкоб с его простецким носом-картошкой.
        * * *
        Когда Лара поднялась к себе, наваждение, несколько спало. Она вспомнила, как не желала больше никогда входить в эту комнату, как отчаянно искала денег, чтобы сбежать. Как поддержал ее в этом намерении Джейкоб, такой добрый, славный и хороший. Конечно, Джейкобу не портрет нужен - он просто догадался, что ей нужна помощь с деньгами. И все так ладно складывалось!..
        А нынче? Нынче Лара вновь сомневалась во всем… благодаря Рахманову.
        Но у Лары не осталось сил злиться на Рахманова, который ни словом, ни делом, а одним только взглядом зародил в ее душе эти сомнения. Лару ужасно клонило в сон, она решила, что после непременно решит все окончательно - а нынче она должна поспать.
        Только перед тем как лечь, Лара взяла в руки плюшевого зайца - подарок мамы-Юли - без интереса покрутила его в руках. А потом так же без интереса бросила в нутро кладовки для старых вещей. Подальше с глаз.
        Ларе и впрямь снился Петербург.
        Глава 11. Актриса и её компаньонка
        У Рахманова действительно было неотложное дело.
        Актриса Щукина никогда не отличалась обязательностью и четким распорядком дня. Не было ни одной встречи, на которую она опоздала бы меньше, чем на час, а срыв спектаклей для нее совершенно обычное дело. Пожалуй, она имела на то права - ведущая актриса и звезда Екатеринодарского театра. Тем более что театр, выстроенный совсем недавно, существовал, по большей части, на деньги последнего из ее любовников - покойного ныне сына промышленника Стаховского.
        Здесь, в пансионате, поймать Щукину для разговора было делом совершенно невозможным: одной Ларе то и дело везло встретить ее на своем пути. Но никак не Рахманову.
        Он не мог понять, прячется ли Щукина нарочно, или просто каждую минуту своей жизни она проводит так, как велит ей ее рыжая безрассудная головушка? Ответа не было…
        Однако у madame Щукиной имелась слабость: что бы ни случилось, - генеральная ли репетиция, наводнение или пожар - каждый день ровно в два пополудни ее компаньонка вносила обед, и Щукина усаживалась его вкушать.
        О, в этом деле она была серьезна и обстоятельна - вкушала не менее часа. Благо, пищеварением обладала отменным, и на фигуре то никак не сказывалось. А ведь Щукиной недавно исполнилось ни много ни мало тридцать семь лет. Правда, цифры этой не знала ни одна живая душа, да и сама актриса ее почти уже забыла… Хотя, надо отдать должное, на свой возраст она совершенно точно не выглядела.
        За аппетиты Рахманов актрису не винил: детство у Щукиной было голодным и вовсе не радужным. А звали звезду театра вообще-то Аринкой - звучный псевдоним «Ираида» она выбрала себе сама и бесконечно им гордилась.
        Шел четвертый час, а значит, Щукина как раз должна успеть насытиться и пребывать теперь в благостном расположении духа. Рахманов на это рассчитывал, по крайней мере.
        Madame он нашел на пляже - сытая, всем довольная, она лежала на шезлонге в летнем шифоновом платье с открытыми плечами и, прикрыв веки, смотрела куда-то за горизонт.
        Верная Анна Григорьевна, то ли горничная ее, то ли гримерша, то ли компаньонка, сидела подле и монотонно читала что-то вслух.
        Как ни странно, Щукина окликнула его первой:
        - Дмитрий Михайлович! - крикнула она еще издали, а Рахманов подивился, что она запомнила его имя. - Голубчик, не видали ли вы по дороге моей шляпки?
        - Весьма сожалею, madame, но нет…
        Рахманов знал, что шляпка нынче покоится в водах Черного моря, но все равно предложил:
        - Ежели хотите, то я поищу.
        Он как всегда неловко улыбался и отводил глаза в сторону. Это оказалось непросто: Щукина была женщиной красивой и необычайно яркой. Одни волосы, пышным рыжим факелом украшавшие ее головку, чего стоят. А нынче, в смелом платье, раскрасневшаяся от солнца и без ее дурацких шляпок с перьями, Щукина казалась еще интересней.
        Компаньонка - ее полная противоположность. Блеклая выцветшая блондинка, невысокая и слишком худая. Она совершенно терялась на фоне яркой госпожи. Анна Григорьевна была ровесницей Щукиной, но глухое серое платье, надетое даже сюда, на пляж, порядком добавляло ей возраста. Впрочем, если внимательно вглядеться в ее лицо со спокойными умными глазами, можно было увидеть черты настоящей благородной и еще не увядшей красоты. Рахманов знал, что господин Ордынцев, папенька Даны, увлекся этой женщиной не на шутку. И, пожалуй, понимал почему.
        Что-то даже подтолкнуло его первым делом поклониться именно компаньонке. Та, уже прекратив читать, радушно улыбнулась в ответ и тоже качнула головкой.
        Ираида не заметила или сделала вид, что не заметила.
        - Не надо искать. Ветер, должно быть, унес… - вздохнула она о шляпке. - Посидите лучше со мною. А ты, Аннушка, поди прогуляйся. Надоело мне твое чтение.
        Когда компаньонка ушла (кажется, даже с радостью), Рахманов не стал занимать ее шезлонг, а остался стоять в подобострастном поклоне перед Щукиной. Но о чтении полюбопытствовал.
        - Ах, милый Дмитрий Михайлович, это новая пьеса. - Щукина уже не лежала расслабленно на шезлонге, а села, приняв позу соблазнительную, но вычурную, будто этот самый шезлонг стоял на сцене перед сотней зрителей. О пьесе с томною леностью пояснила: - Про то, как один граф добивается любви служанки, а она сомневается - предпочесть его или барона из соседнего замка. Барон, разумеется, тоже от служанки без ума.
        - И кого же, в конце концов, выберет служанка?
        - О, это главная интрига пьесы, - ответила Щукина и закатила зеленые, как у кошки, глаза.
        - Не сомневаюсь, - улыбнулся Рахманов. - А служанку будете играть, вы, не так ли?
        Щукина хлопнула ресницами, будто не понимала.
        - Разумеется, я узнал вас, едва увидел, милая Ираида - вы украшение Екатеринодарского театра, - Рахманов поднес к губам ее ручку, нежную и тонкую, как у девушки.
        Щукина от тех слов, разумеется, не растаяла лужицей у его ног, но интерес ее к Рахманову проявился куда ярче. Не нужно было быть волшебником, чтобы это понять.
        - В таком случае, прошу сохранить мою тайну - я путешествую инкогнито, - кокетничая, заметила она. - Сперва даже думала назваться чужим именем, да скоро поняла, что в захолустье этом о моем театре и не слыхали. Небось, и про Екатеринодар-то не знают. Эх, темнота… А вы, Дмитрий Михайлович, сразу видать, что из столицы - и обходительный, и образованный, и весьма интересный мужчина.
        Рахманов невольно улыбался. Актриса мурлыкала до того сладко, что даже жаль было сворачивать разговор на интересующую его тему. Но без этого никак.
        - Вот уж чего не ожидал, так это встретить в сем скромном пристанище звезду, подобную вам, милая Ираида. Вы дружны, вероятно, с хозяйкой? Оттого почтили пансионат своим присутствием?
        - О нет, - легко отмахнулась Щукина. - Уверяю вас, я оказалась здесь случайно.
        Рахманов наклонил голову вбок и некоторое время размышлял - что, если ее приезд это и впрямь чудесное совпадение? Но тотчас мысль отмел: пансионатов на побережье не меньше дюжины, а «Ласточка» отличается от череды прочих только тем, что в десяти верстах отсюда убили любовника Щукиной. Не бывает таких совпадений.
        Но тут сыграла на руку неуемная болтливость Щукиной. Запрокинув голову, позволяя немилосердному южному солнцу ласкать ее и так уже раскрасневшуюся шею, она продолжила рассказ:
        - Устала, видите ли, от городской суеты. Вам, милейший Дмитрий Михайлович, как столичному жителю, уверена, тоже знакомо это чувство. Захотелось немедля бросить все дела и уехать в Ниццу или Баден… а тут, такое совпадение, Аннушке на глаза попалось объявление об этом самом пансионате.
        - Так это была идея Анны Григорьевны - приехать сюда?
        - Именно. Но я разочарована… условий никаких, обслуга слова доброго не стоит, а обществе здешнее вызывает только разочарование… Ни одного приличного человека! Ну, окромя вас, разумеется, милейший Дмитрий Михайлович. Одно благо, что близко.
        - …и что цены поскромнее, чем в Ницце, - развлекаясь, поддакнул Рахманов.
        - И это тоже, - согласилась Щукина. Впрочем, сочла нужным прояснить: - Нет, вы не подумайте, бога ради, что деньги для меня проблема. Но все же одинокой беззащитной девушке, увы, приходится быть практичной.
        Рахманов не сразу сообразил, что одинокая беззащитная девушка - это сама Ираида Митрофановна и есть. А девушка все продолжала и продолжала о наболевшем:
        - Знаю-знаю, что вы скажете, милый Дмитрий Михайлович: «Вы звезда, Ираида, вам поклоняются миллионы, сам Великий князь восхищался вашей игрой, проездом будучи в Екатеринодаре…». А я отвечу вам: да-да, все это так, но судьба актрисы подобна прекрасной розе в хрустальной вазе. Сегодня ты купаешься во всеобщем обожании, а завтра - лепестки вянут и тебя выкидывают на помойку…
        - Уж ваши-то лепестки по-прежнему свежи, милая Ираида.
        Комплимент был сомнительный, но Рахманов знал, что актрисе он понравится.
        - Благодарю, но я не о себе, разумеется. Я грущу о бренности бытия и упадке некогда великого театра. Вы себе представить не можете, Дмитрий Михайлович, кого нынче принимают в театр. Это же абсурд! Кошмар! Куда мы катимся?! Ужасно надоели эти малолетние провинциалки со свежими мордашками и делано наивными глазенками. Так и лезут, так и норовят наступить на пятки! Не верю я их наивным глазкам. И вам не советую верить. Поверишь им - тотчас обнажат зубки и перегрызут тебе хребет. С каждым годом эти паршивки все наглее и наглее!
        - Это вы о Ларисе Николаевне? - удивился Рахманов.
        - О ней, голубушке… - Красивое лицо Щукиной на миг исказилось горячей ненавистью - которую, впрочем, актриса очень быстро и умело скрыла. - Уж поверьте, Дмитрий Михайлович, знаю я таких, как эта Ларочка. Сама такой была, между прочим. Ах, как я искренне болела сценой, как мечтала вырваться, уехать в город и поступить в театр! Верила и ничуть не сомневалась, что город встретит меня с распростертыми объятьями. Я верила в это, Дмитрий Михайлович, покуда мне не пришлось впервые перегрызть чей-то хребет. Этой Ларочке следует сразу показать, как жесток мир - дабы она смирно сидела под боком у матушки и не вздумала высовываться. Целее будет.
        - Но у вас-то, Ираида, кажется, все сложилось неплохо. Вы богаты, любимы, востребованы публикой.
        Та промолчала. Щукина по-прежнему подставляла лицо и шею солнцу, но теперь глаза ее были плотно закрыты, а улыбка исчезла вовсе.
        «Неужто упоминание о Ларе столь сильно ее раздосадовало?» - гадал Рахманов.
        - Должно быть, вам ужасно неприятно было вчера слышать ту беседу за ужином? - снова спросил он.
        - Почему же? - искренне удивилась Щукина.
        - Ну как же… за ужином так хладнокровно обсуждали убийство вашего близкого друга, господина Стаховского. С трудом могу представить, как вы вынесли это. Но не обижайтесь на прочих гостей, прошу вас - они ведь не знали, кто вы.
        - Я никогда ни на кого не обижаюсь - от этого цвет лица портится.
        Щукина открыла глаза и вновь лукаво, по-кошачьи, посмотрела на него. Добавила веско:
        - Тем более что все это ложь: с господином Стаховским меня ровным счетом ничего не связывает.
        Рахманов изумился - зачем она лжет? Ведь глядел сейчас в ее глаза и читал в ее прошлом совершенно обратное. Но смолчал. Вовремя догадался, что madame снова находится в амплуа беззащитной девушки и текст читает, согласно роли.
        Тем более что продолжила актриса опять сама и весьма охотно:
        - Не стану скрывать, я уж готова была отдать господину Стаховскому свое сердце - да кто же знал, что он станет требовать невозможного? Мечтал запереть меня в золотой клетке и лишить зрительской любви! Ну, и внимания прочих поклонников тоже. Будто не понимал, что я актриса! Я принадлежу всему миру! Увы, судьба жестоко отплатила ему… Ах, Дмитрий Михайлович, право, иногда мне кажется, что в гибели несчастного господина Стаховского есть и моя вина.
        - Ну что вы… - вяло возразил Рахманов.
        - Вы так думаете? Ну что ж, мне стало легче. Ну кто ж знал, что он ревнив до безобразия: застал меня в обществе купца Жабина и устроил совершенно мерзкую, вымотавшую мои бедные нервы, сцену. А господин Жабин всего-то угощал меня шампанским после спектакля! Ну и пусть, что в моем номере. Что тут такого? Конечно, я вспылила… наговорила ему лишнего, отчего господин Стаховский тотчас в чем был и уехал бог знает куда… Ах, я так несчастна, милый Дмитрий Михайлович! Жабин - и тот оказался подлецом. Представьте себе, не стал оплачивать мою поездку в Ниццу, подлечить мои расстроенные внезапным расставанием нервы…
        Щукина, наконец, замолчала. Спектакль окончен: аплодисменты, занавес, выход на поклон.
        В затянувшейся паузе Рахманов догадался, что от него требуются горячие овации или хотя бы слова утешения. Не без труда, но он все-таки их нашел:
        - Ну что вы, милая Ираида, все образуется.
        Рахманов, в свою очередь, разыгрывать участие даже не пытался - Щукина все равно слышала лишь то, что хотела. Вместо этого поймал ее чудесный взгляд и, молчаливо требуя, чтобы она отвечала только правду, поинтересовался:
        - Так вы отправились в «Ласточку» тотчас после того, как господин Стаховский покинул гостиницу?
        - Ну что вы, стояла глубокая ночь, когда этот несносный ревнивец закатил мне сцену и умчался куда глаза глядят. А я уехала чуть свет на следующее утро.
        - К чему же такая срочность, милая Ираида? Разве у вас не было обязательств перед театром?
        - Ах, Боже мой, и вы про обязательства! Какие уж тут обязательства, когда я была так страшно расстроена? В таком стрессе играть спектакли решительно невозможно. Мне требовался отдых, потому Аннушка показала мне ту рекламную заметку и спросила, отчего бы мне не поехать к морю. К чему эти расспросы, не понимаю? - вдруг рассердилась Щукина. - Может быть, вы думаете, что я поехала следом за этим безумным ревнивцем и убила его вот своими собственными руками?
        Она, возмущаясь, протянула ему обе свои изнеженные ручки. До того тонкие и хрупкие, что невозможно и вообразить, что те ручки могут разворошить взрослому мужчине ребра.
        - Что вы, что вы… - пошел на попятную Рахманов, - я вовсе так не думаю. И, потом, если не ошибаюсь, господина Стаховского убили только следующей ночью. А ведь вы тогда уже были в пансионате, я полагаю?
        Впрочем, ответ Рахманов знал.
        - Разумеется, - предсказуемо ответила актриса. - Сидеть в номере невообразимо скучно, а прочие постояльцы еще не явились. Так что весь вечер и добрую часть ночи мы играли в бридж. Мы - это я, Аннушка и Юлия Николаевна, здешняя хозяйка. - Глаза ее вдруг опять стали лукавыми: - За них я могу поручиться. А вот спала ли в это время наша любезная Ларочка, или ж отлучалась из дому - никто из нас не видал.
        Замечание про Лару, к полной его неожиданности, задело Рахманова за живое. Против воли снова швырнуло в то видение, что посетило его под утро: когда Лара, его невинная, чистая Лара, со страстью отдавалась Стаховскому. А после убила того, вонзив кинжал в грудь.
        И тогда, и теперь Рахманов изо всех сил убеждал себя, что, как и прочие, всего лишь стал жертвой неких чар. Увидел вместо убийцы ту, которую считал красивейшей из женщин. Что истинное ее лицо скрыто ото всех - необязательно ей быть даже блондинкой.
        Он убеждал себя в этом и почти уже сам поверил - да только последние слова Щукиной опять поселили в нем тревогу.
        Однако он сделал вид, будто пропустил замечание об алиби Лары мимо ушей.
        - Полагаю, ни вы, ни Анна Григорьевна, ни Юлия Николаевна от карточного стола надолго не отлучались? - спросил Рахманов, вернувшись к теме их разговора.
        - Надолго - нет, - уверенно заявила Щукина. - Впрочем, Аннушка ушла спать раньше всех, сразу после полуночи… но вы же не станете подозревать в жестоком убийстве мою гримершу? - Она даже рассмеялась. - Никто не умеет взбивать локоны лучше Аннушки, так что не позволю вам обижать мою душечку!
        - Что вы, что вы, милая Ираида, я всего лишь писатель - и в мыслях не было кого-то подозревать.
        - Раз вы так говорите, то я вам верю. Уж вы-то не похожи на прочих мужчин, Дмитрий Михайлович. - Щукина в последний раз всхлипнула и обратила к нему лучистые зеленые глаза, прекрасно осознавая волнующую силу своего взгляда. Поинтересовалась: - К слову, вы когда в следующий раз едете в Ниццу?
        Так наивно и искренне она это спросила, что Рахманову в самом деле стало ее жаль.
        - Что вы, какая Ницца - на свои гонорары я могу позволить себе только отдых в пансионате Юлии Николаевны, увы.
        Актрису это привело в изумление. Она не поверила:
        - Как же? Господин Чехов, я слышала, то и дело ездит в Европу…
        - Жаль вас расстраивать, но я не Чехов, - развел он руками.
        Но madame Щукина все равно расстроилась и даже не пыталась этого скрыть.
        - Куда же шляпка запропастилась, ума не приложу! - проворчала она, хмуро осматриваясь. Рахманов Щукину более не интересовал, и она вполне ясно дала это понять.
        - Желаете, чтоб я позвал Анну Григорьевну?
        - Уж сделайте милость! - не собиралась скрывать раздражения актриса.
        Рахманов улыбнулся ей тогда вполне радушно и откланялся. Откланялся, уже четко понимая, что вопросов к мастерице взбивать локоны у него не меньше, чем к самой Щукиной.
        * * *
        Далеко от пляжа Анна Григорьевна уйти не успела - Рахманов нашел ее на смотровой площадке, огороженной от обрыва решеткой каслинского литья. Причем стояла женщина столь близко к краю, что на мгновение Рахманову почудилось, будто она собирается прыгнуть. Но нет: вытянув шею, Анна Григорьевна, оказывается, смотрела вниз, на Ларину бухту, пустующую сейчас. И заметив Рахманова, не устыдилась своего любопытства.
        - Наслаждаетесь видами? - подойдя, Рахманов улыбнулся, сколь мог радушно.
        Та качнула головой, но сочла вопрос риторическим и не ответила. Разговор с ней отчего-то не клеился; Рахманов чувствовал себя неуютно в ее обществе и не мог понять причины - ведь взгляда она не прятала, прошлое ее читалось легко, и было самым незамысловатым.
        Анна Григорьевна Андрошина родилась далеко отсюда, в Петербурге, в бедняцкой семье рабочих. Подобно Щукиной, с детства болела театром и в пятнадцать убежала из дому, прибившись к труппе. Была костюмершей, гримершей, редко-редко получала маленькие проходные роли. В театре ее любили за золотые умелые руки, да и с ролями справлялась она превосходно. Постепенно роли становились чуть более значимыми, даже, порою, со словами.
        По-видимому, талантом Анна и впрямь не обделена: с блеском отыграла небольшую, но яркую роль в прогремевшей на весь Петербург пьесе и единственный раз в жизни была обласкана критиками и прессой. Появились первые поклонники. Анне Григорьевне было семнадцать, когда ею не на шутку увлекся господин, принадлежащий к известной аристократической фамилии. Анна ответила не сразу - но когда ответила, то чувству отдалась сполна. Через год родила ребенка, девочку. Увы, болезненную и слабенькую, которой врачи и года жизни не давали. В театре настойчиво советовали оставить ребенка в церковном приходе - Анна Григорьевна о том и думать не хотела. Театр пришлось бросить, потому как девочка отнимала все силы и время. Аристократ-возлюбленный забыл ее и того раньше, увлекшись новой восходящей звездой…
        Девочка ее не дожила месяца до четырех лет.
        Анна Григорьевна к тому времени покинула столицу, прибилась к скромному провинциальному театру уже исключительно как костюмерша; потом ко второму, к третьему, покуда судьба ни привела ее в Екатеринодар, где столкнула с madame Щукиной. Щукина когда-то тоже потеряла ребенка - точнее, ей тоже советовали оставить его в приходе, и та убеждениям поддалась. Возможно, это обстоятельство и стало причиной их странной дружбы.
        Прочтя все это в открытом спокойном взгляде Анны Григорьевны, Рахманов сделал вторую попытку завязать разговор.
        - Нелегко, должно быть, находиться в услужении у столь… экстравагантной особы, как Ираида Митрофановна?
        - Я вполне довольна своим местом, madame добра ко мне, - охотно ответила Анна Григорьевна и больше ничего добавлять не стала.
        Рахманов не сдавался и весьма легкомысленно заметил:
        - К вам, может, и добра - а вот бедная Лариса Николаевна от вашей госпожи натерпелась.
        - Да, - не меняясь в лице, согласилась она. - Но я просила madame быть добрее к девочке - верю, однажды она прислушается.
        И снова замолчала.
        Рахманов не мог ни знать, ни видеть, что думает Анна Григорьевна о своей хозяйке на самом деле. Предана ли ей, завидует ли успеху, крепко любит или люто ненавидит? Что бы ни спросил - с губ этой женщины не сходила вежливая полуулыбка, но лицо оставалось непроницаемым. Даже брови ни разу не шелохнулись.
        Он сделал третью попытку:
        - Вы простите, что так много расспрашиваю… - Рахманов сконфуженно улыбнулся, - я ведь узнал madame Щукину, видел ее спектакли и восхищен ею, честное слово! Никак не думал встретить здесь саму Ираиду Щукину! Я даже подумал, что madame дружна со здешней хозяйкой, оттого почтила этот скромный пансионат своим присутствием.
        И в этот раз добился своего: брови Анны Григорьевны вопросительно приподнялись.
        - Отчего вы так решили? Madame выбрали этот пансионат наугад, уверяю вас.
        Madame выбрали. Любопытно, что костюмерша не собиралась признавать тот факт, что пансионат выбрала она сама, а не Щукина. Рахманову это показалось странным, но выводы делать он не спешил.
        - Выходит, я ошибся… - сконфузился он. - Madame обмолвились, что ночь напролет после приезда изволили развлекались тем, что играли в бридж - с вами и вышеозначенной Юлией Николаевной.
        - Да, это так, - согласилась костюмерша, - тем вечером мы действительно припозднились за игрой. Хотя я оставила компанию вскоре после полуночи, поскольку не привыкла поздно ложиться. И все же о дружбе madame Щукиной и хозяйки пансионата мне решительно ничего не известно.
        И тут уж удивился Рахманов. Она не лгала, судя по всему. Однако слушая, он всматривался в ее прозрачно-голубые глаза и вовсе не видел в ее прошлом никакой игры в бридж.
        Будто Анны Григорьевны не было за карточным столом в тот вечер.
        Более того, он не видел вовсе никаких свершаемых ею действий за последние дни. Словно кто-то стер ее воспоминания, заставил что-то забыть.
        По крайней мере, другого объяснения столь странному явлению Рахманов придумать не мог.
        Последнее, что было в ее памяти - весьма обыденный разговор… с Александром Наумовичем Ордынцевым. И, что еще более странно, говорили они не здесь, не в пансионате. Поднапрягшись, Рахманов даже понял, что это за место. Та гостиница в Тихоморске, где останавливалась Щукина.
        «Да ведь они и познакомились в той гостинице! - сделал немудреный вывод Рахманов. - Это за Ордынцевым тихоня-костюмерша поехала в пансионат!»
        Влюбилась ли она в импозантного аристократа, или что-то другое послужило причиной - этого Рахманов понять не мог. А спросить или увидеть более ничего ни не удалось: Анна Григорьевна вдруг ахнула, взглянув на золоченые часики, распрощалась и поторопилась к хозяйке.
        Рахманов же, проводив ее недобрым взглядом, предпочел остаться здесь, на смотровой площадке, чтобы подытожить все, что узнал за последние дни.
        Стоит ли верить собственным глазам, видевшим в женщине, убившей Стаховского - Лару? Нет. Разумеется, нет, здесь не может быть места иному мнению! Очевидно, злой дар Рахманова подвел его в этот раз.
        Женщина эта, судя по всему, владеет неким даром оккультного толка и умеет наводить на окружающих морок: кто бы ни смотрел на нее - видел чужое лицо, не ее. Видел ту, что занимала его мысли. Кучер Федька видел Галину, Стаховский - актрису Щукину, а Рахманов - Лару.
        Час от часу не легче.
        Кажется, единственная имеющаяся зацепка - это Анна Григорьевна Андрошина. Раз ее заставили что-то забыть, значит, она видела то, чего не должна была видеть - видела совсем недавно, уже после того, как заселилась в «Ласточку».
        И особенно примечательно, что последним ярким событием в ее жизни стало знакомство с Ордынцевым. Именно после него случилось нечто, чему Рахманов не находил объяснения.
        * * *
        В одном нынче сомневаться не приходилось: Рахманов не напрасно явился в пансионат. Следовало немедля разыскать третью участницу игры в бридж и послушать, что скажет она.
        Однако поговорить с Юлией Николаевной не вышло. Хоть и вернулась она в «Ласточку» чуть свет, но с утра до сего часа так и не показалась на глаза постояльцам. Намеренно скрывалась? От кого, интересно?
        Не вышло с нею познакомиться и теперь: двери кабинета перегородила своим нехрупким телом Галина.
        - Хозяйка работают нынче, - улыбаясь и наклонив голову на бок, пояснила она. - Заперлись и велят никого не пускать.
        Рахманов подумал и решил не настаивать. Скандал, что случился в этом кабинете утром, задел Юлию Николаевну куда сильнее, чем думает Лара. Не требовался и дар Рахманова, чтобы это понять: из кабинета сильно тянуло валериановыми каплями.
        Правда, Рахманов не был уверен в причине, заставившей Юлию Николаевну их пить.
        - Что-то вы все бегаете и бегаете, Дмитрий Михайлович, все разговоры разговариваете - то с Ларой Николаевной, то с мадамой нашей. Теперь вот к Юлии Николаевне явились, - Галина ненавязчиво подошла и начала разглаживать и так безупречные лацканы на его сюртуке. - Вам свечей-то на ночь еще принести, али как?
        Рахманов столь же ненавязчиво убрал ее руки.
        - Скажи лучше, красавица, ты записку, что я просил, хозяйке отдала?
        - Еще с утра отдала. Все как вы велели, так и сделала.
        Она лгала, конечно. Вязь орнамента с места убийства Стаховского Галина передала Юлии Николаевне, да только сразу призналась, что не нашла ту бумажку в кармане, а Рахманов сам ее ей отдал с напутствием. И добавила еще потом, что он странный, и что она его боится - скорее б уехал.
        Галина была самой обыкновенной девицей, и дар Рахманова действовал на нее как на прочих. Они все его боялись. И все, вопреки собственной воле, к нему тянулись.
        Будет так и с Ларой когда-то - вот что страшно. Потому и не хотел он подпускать ее близко; потому и сторонился. Но ежели б сегодня Рахманов не добился от нее согласия поехать с ним на Болото, провести целый день вдвоем - она бы целиком оказалась во власти этого Харди, или как он себя теперь называет.
        А этого допустить нельзя, совершенно точно нельзя.
        - Ну так что, Дмитрий Михайлович, мне приходить? - снова спросила Галина.
        - Не надо, - сказал и отвел глаза в сторону: - Галина, все что было - было чудесно. Но тебе больше приходить не следует.
        Под конец он бросил на ее лицо еще один взгляд, совсем короткий. Он боялся повлиять на ее решение хоть как-то, но - как будто ждал, что она не послушается.
        - Ты прости меня… - добавил совсем тихо.
        Галина без раздумий хмыкнула:
        - За что же? Я вам не Лара Николаевна, плакаться в подушку не собираюсь. Больно вы мне нужны!
        Ушла она с раздражением, это чувствовалось в каждом шаге. Однако Рахманов догадывался, что она и впрямь больше не придет. Наверное, это к лучшему.
        Глава 12. Дом на окраине леса
        Акулину Потапову на Болоте и в окрестностях знал каждый. Была она старейшей из местных, довелось и в Ордынцевской усадьбе прачкой при графе Николае Григорьевиче побыть, а после вынянчить двух господских детей из «Ласточки». К тому же умела она врачевать - помогала в родах, заговаривала зубную боль, лечила похмелье и прочие необременительные хвори. Целителем себя не считала и, ежели чувствовала серьезную болезнь, то велела ехать в Тихоморск, к земскому доктору, и даже травки свои заваривать отказывалась.
        Снимала и колики у младенцев. Конни-то плаксивым и беспокойным ребенком уродился: оттого и принял ее Алексей Иванович нянькой к маленькому сыну, что успокоить его сумела своими заварами.
        Акулину слушались и уважали, даже Юлия Николаевна к ней нет-нет, да ездила. И ходили по станице слухи, что дружба у Акулины с хозяйкой «Ласточки» старая, проверенная, хоть и не знал никто, откуда та дружба берет начало. Однако именно Акулина, будучи нянькой малолетнего Конни, упросила Алексея Ивановича взять в горничные невесть откуда взявшуюся девицу двадцати с небольшим лет - белокурую, видную и шуструю. Назвавшуюся Юлькой Ласточкиной. На Болоте ту Юльку никто до той поры не знал. И Акулина же помогала новой горничной первое время прятать от хозяйских глаз девочку трех лет - Лару.
        Кем та девочка ей приходится, сама Юлька первое время путалась. То сестрой младшей ее называла, то племянницей, то крестницей. А потом, как ума набралась, стала рассказывать сказку, будто на улице брошенную девчонку подобрала - спасла. Но Болотный народ в ту сказку не верил, все как один привыкли считать, что Лара - это кровная Юлькина дочка, невесть от кого нагулянная. Уж больно похожи. Да и звала ее Лара всегда - мама-Юля.
        * * *
        До Болота добирались в четвертом часу дня - по самому пеклу. Лара все посматривала на Рахманова и боялась, как бы снова не пошла у него носом кровь. Слабенькие они все-таки, эти городские… За здоровье его она имела все основания переживать: чем ближе подъезжали к станице, тем больше Рахманов бледнел, тем чаще прикрывал глаза и начинал тереть виски, как это делают при головной боли.
        За всю поездку и двух слов ей не сказал. Лара вообще не очень понимала, отчего он позвал ее с собою: оказалось, что Рахманов вполне знаком с Федькой, и даже знал, как добраться до Болота.
        Первое, что удивило Лару, едва вошли в дом и перекрестились на иконы - Пушок, Акулинин кот. Всегда ручной да ласковый, он вдруг ощетинился на них с Рахмановым, выгнул дугою спину и бочком-бочком ушел за хозяйские ноги.
        Косясь на него, Лара поздоровалась и сходу спросила, понизив голос:
        - Нянюшка, нет ли у тебя от мигреней отвара какого? Господин мается…
        Второе, что ее удивило, то, как сурово и из-под бровей няня поглядела на Рахманова.
        - Не поможет ему уж ничего, - бросила резко и разошлась того пуще. - Вы чего пришли-то? Чего надо?
        Нянька всегда была строгой и острой на язык, рассусоливать не любила. Она и с мамой-Юлей рассорилась потому - уж очень норовистый характер у обеих, так и не ужились они под одной крышей. Но такого обхождения даже от нее Лара не ожидала. С чего вдруг? Из-за Рахманова? Чем он ей так не глянулся?
        А Рахманов был совсем плох, того и гляди в обморок грохнется. Кажется, сам забыл, чего ради явился в станицу. Лара решилась спросить за него:
        - Нянюшка, это господин Рахманов, писатель из Петербурга. Ты можешь рассказать ему про ту женщину… ну, ту самую, что жила когда-то в станице. Он мой друг, няня. Расскажи, прошу…
        - Тебе-то это зачем, дочка? - строго перебила Акулина. Нянька, ни разу не моргнув, въедливо смотрела в Ларины глаза и требовала ответа.
        А Лара правильного ответа не знала. Под строгим взглядом она вновь почувствовала себя нашкодившим ребенком и уже готова была, кажется, ретироваться.
        - Это не Ларе нужно, а мне, - услышала она голос Рахманова, негромкий, но твердый. - Я должен знать, кто и за что убил Николая Ордынцева.
        Нянька перевела свой строгий взгляд на него, прищурилась. Так и не отведя глаз, пристально изучая Рахманова, она подняла с пола кота и принялась его, еще напуганного, наглаживать - то ли кота успокаивая, то ли себя.
        - Значит, не все знаешь? - теперь с долей лукавства спросила она. А потом кивнула на лавку, садитесь, мол.
        Лара послушно присела, а эти двое остались стоять, будто не могли наиграться в гляделки. Лара коснулась ледяных пальцев Рахманова и потянула, только тогда он «отмер». Сел тоже. Села и Акулина, устроив кота на коленях.
        - Как ее звали? Ту женщину, что жила здесь, - чуть бодрее спросил Рахманов.
        - Крещена Марией, да сама-то она себя Марой называла.
        - Странное имя… - Рахманов потер висок.
        - Так она простушкой-то и не была. И ты Ларку не слушай, сроду эта Мара на Болоте не жила. Они с матерью обитали в избенке за лесом, подальше от честного народа. Никто из здешних не хотел с ними бок о бок жить, нос воротили. А вот уменьями-то запросто пользовались: девки гадать бегали да парней привораживать, бабы постарше ходили детей от хворей заговаривать. А иные и порчу на соседей навести упрашивали. Ведовством Марьина мать промышляла, тем и жила.
        - Как ты? - ляпнула Лара, не подумав.
        Акулина бросила в нее колючий взгляд:
        - Ты меня-то с ведьмами не ровняй, дочка. Я травками лечу, а гадать да привораживать не берусь. И с черным колдовством делов не имею.
        Лара отметила, впрочем, что последнее Акулина сказала куда менее уверенно. Поджала губы и играть в гляделки с Рахмановым больше не стала. Вернулась к рассказу.
        - Уж как на Болоте Марьину мать не любили да побаивались… а дочка-то, Мара, с годами и матушку за пояс заткнула. Сильной была. Все умела, все знала. Боялись у нас ее так, что вслух и имени-то не называли. А как померла Марьина мать, так вовсе ходить в ведьмовскую избенку перестали. Себе дороже. К настоящему колдовству Мара приобщилась, - Акулина, не глядя мотнула на Рахманова головой: - вот он знает.
        - Я ничего не знаю… - смутился тот и ниже наклонил лицо.
        - Себе-то не лги! - перебила Акулина.
        Лара поспешила вмешаться - как бы не поссорились:
        - А Николай Ордынцев? Что же с ним случилось?
        Акулина вновь поджала губы. Продолжила с явной неохотой.
        - Да нужно ли былое ворошить, дочка?.. Приехал он к нам в 1887 году. Обыкновенным барином приехал и зажил, как все люди. В прислугу половину станицы нанял, и меня в прачки. До женского полу очень уж охочий был, ни одной девки не пропустил… И сам-то из себя видный - черноволосый, румяный, статный! Невеста у него в Петербурге осталась, все к свадьбе шло, оттого не собирался он здесь засиживаться: дела только в порядок привести хотел. А потом… увидал эту Мару. Красивой она была, что есть, то есть. Совсем как Ларка наша. Вот и потерял барин покой с той поры. Иссох весь, исхудал. Жениться на столичной невесте раздумал, на других девок и не смотрит. То ли в самом деле полюбил ее без ума, то ли морок она на него навела - уж она умела. Забрал он эту Мару из избенки в дом, в усадьбу, и стал жить с нею, как с женой. И все бы ладно - да только болел и болел без конца… прислугу всю разогнал - я вот только и ходила к ним белье стирать да за домом глядеть. Так и жили они вдвоем затворниками. Недолго жили. Мара[2 - В славянской мифологии Мара (Марена) - женский мифологический персонаж, связанный с сезонными
обрядами умирания природы (прим.)]-то жизнь дарить не умеет, не дано ей то. Только смерть несет. Приревновала она барина сызнова да и убила в ярости - вот и весь сказ.
        Лара заслушалась. Целиком этой истории она не знала и, к неожиданности своей, почувствовала немалый интерес к этой женщине, Маре. Отчего-то Ларе стало жаль ее.
        - А что же с нею сделалось дальше? - жадно спросила она.
        - А, бес ее знает.
        Лара не поняла короткой отговорки няни. Начала вспоминать сама, что она слышала про Мару - и осознала вдруг, что, хоть и говорят все об этой женщине «была», никто прямо не упоминал, как она умерла да отчего.
        - Так она жива до сих пор?.. - недоверчиво уточнила Лара. И то, как насупилась Акулина вместо ответа, воодушевило ее еще больше. - Нянюшка, а где же она жила прежде? Что за избенка за лесом? Мы с Конни в детстве-то всю округу как свои пять пальцев знали - и никой избы не видали сроду!
        Нянька почему-то разозлилась. Даже Пушка грубо согнала с коленок и поднялась, уперев руки в бока:
        - Довольно уж расспросов! И так я вам чего надо и чего не надо порассказала! Некогда мне! Уходите!
        - Пойдемте, Лара, - Рахманов поднялся прежде, чем она открыла рот, чтобы попытаться няньку утихомирить.
        Выходит, узнал все, что хотел. А самой Ларе вроде как и правда не зачем расспрашивать. Вот только до смерти захотелось найти ту избушку. Но не беда, найдет и без Акулининых подсказок!
        Рахманов пропустил Лару чуть вперед, в сени, а сам - минуты на две задержался отчего-то. О чем они говорили с Акулиной наедине, осталось для Лары загадкой…
        Однако когда Рахманов вышел следом, бледность как будто начала сходить с его лица. Хотя менее мрачным он все равно не стал. Лара отметила это, но, взбудораженная собственными мыслями, тотчас огорошила:
        - Дмитрий Михайлович, я понимаю, вы, вероятно, устали, и Федор немедля отвезет вас в пансионат. Я же, с вами или без вас, намерена отыскать эту избу в лесу!
        - Тогда, разумеется, со мной.
        Рахманов и не раздумывал, прежде чем это сказать. Лара ждала, что он удивится, станет отговаривать и настаивать, будто ей это не нужно. На его помощь она не надеялась - хоть и рада была невероятно, что не придется бродить по лесу в одиночестве.
        - Вы сказали няне, что я ваш друг, - пояснил Рахманов скорое согласие и чуть-чуть улыбнулся. - А друзья не бросают друзей даже в самых безрассудных их решениях.
        Лара смутилась:
        - Я сказала так, потому что иначе Акулина не стала бы вам ничего рассказывать.
        - Стала бы, - отозвался Рахманов. И Лара мысленно согласилась.
        Даже больше: ей подумалось, что Акулина и разоткровенничалась только лишь из-за него. Почему? Не понятно… Странный он, этот Рахманов. Одни загадки вокруг него.
        Лара вдруг собралась духом и спросила:
        - Разве могу я вас считать другом, Дмитрий Михайлович, если совсем ничего о вас не знаю?
        - Чего же вы не знаете? Спрашивайте, - пожал тот плечами.
        Лара задумалась. Сцепила руки за спиной и сделала пару шагов к коляске.
        - Вы правда писатель?
        - Нет.
        - Я так и знала! - упрекнула она голосом.
        Рахманов улыбнулся.
        - Так зачем вы приехали на самом деле? - снова спросила Лара и - вдруг поняла, что знает ответ. Несмело уточнила сама же: - Из-за тех убитых мужчин, вероятно…
        - Вот видите, вы и сами все знаете, - не стал отрицать Рахманов.
        А потом случилось странное. Когда она - случайно или нет - в следующий раз посмотрела в его глаза, то взгляд этот вовсе не лишил ее воли. Глаза как глаза, ничего необычного. Но удивило даже не это: Лара вдруг поняла, что ей нечего больше спрашивать. Она будто и впрямь о нем все знает.
        К коляске они вернулись вместе, и отчего-то Лару совсем не тяготило, что Дмитрий Михайлович легонько держит ее за руку.
        - Вижу, искать дом за лесом вы еще не передумали? - спросил Рахманов, наверно чувствуя, что молчание затянулось.
        - Разумеется, нет! - заверила Лара. - Не передумала - я найду его! Но я не представляю, с чего начать… быть может, стоит поспрашивать?
        - Это какой такой дом в лесу вы искать надумали, Лара Николаевна? - вмешался вдруг Федька.
        Он проверял упряжку и делал вид, что совсем не слушает разговоры. Но тут, видно, не удержался.
        Подобно Галке, Федька был парнем словоохотливым - говорить с ним всегда легко да весело. Только, давая фору той же Галке, он являл собою того еще пройдоху. Лукавый, вороватый, вечно искал, где бы и как подзаработать. А просаживал все в кабаках.
        Вспомнилось Ларе и та история, когда они с Коном влезли в усыпальницу. Ведь Федька и был заводилой в той компании мальчишек, что подбила Кона на то безрассудство! Громче всех хвастал, что бывал на похоронах Ордынцева, а потому видел цвет его сюртука. Ежели Федька не соврал, то и впрямь должен бы хоть что-то слышать о Маре…
        Лара глянула на Рахманова, ища совета, но тот мыслями был где-то далеко: все еще оглядывался на Акулинин домишко. Решать, связываться ли с Федькой, предстояло ей самой.
        Она знала лишь, что Рахманов ее поддержит, что бы ни решила.
        - За лесом, а не в лесу, - уточнила тогда Лара. - Изба Мары. Ее еще называют ведьмой. Неужто знаешь?
        - Мары… - протянул Федька, и стало понятно, что имя ему небезызвестно. Тоже глянул на Рахманова, и глаза его стали лукавыми как никогда. - Отчего же не знать! Ежели господа желают, так хоть до Москвы довезу!
        Договаривать он не стал. Рахманов все понял сам и молча полез за бумажником.
        * * *
        Пока качались на ухабистой дороге под развеселые Федькины россказни, Лара все больше уверялась, что Рахманову эта поездка не по душе. Нет, он не говорил ничего, и даже головная боль его как будто отступила. И все-таки Лара чувствовала - не по душе…
        Она знала тот лес, о котором говорила Акулина: лесов на юге вовсе не много, степь да степь кругом. В детстве с Коном да болотинской ребятней они и впрямь ни раз бегали сюда по грибы и даже в глубь его забирались частенько, несмотря на запреты взрослых. Шептались, что лес и правда нехороший. И все-таки никакой избы за ним совершенно точно не было…
        - Дальше пёхом идти надо, - оповестил Федька, остановив лошаденку возле раскидистого дуба. - Слазьте, Лара Николаевна, коляска по бурелому не проедет.
        Рахманов поймал ее за талию, когда Лара попыталась спрыгнуть, и поставил наземь. А после крепко взял за руку, давая понять, чтобы держалась его.
        Впрочем, через полверсты по бурелому, по скользкой подгнивающей траве, через поваленные стволы и колючие ветки - уж сложно было понять, кто кого ведет. Рахманов будто нарочно медлил. А вот Лара, воодушевляясь с каждым шагом, все шла и шла вперед, едва ли не обгоняя самого Федьку. Жгучее любопытство подгоняло ее и еще что-то, чего Лара не могла ни понять, ни объяснить. Только чувствовала, что ей непременно нужно добраться до той избы.
        - Надо же… - озаряла лесную тишь она своим бодрым голосом, - тыщу раз слышала от няньки-Акулины про эту женщину, но и подумать не могла, что она жива!
        - Разве Акулина говорила, что она жива? - мрачно заметил Рахманов.
        - Она сказала, что не знает, где нынче Мара. По-моему и так все очевидно, Дмитрий Михайлович!
        Дмитрий с ответом помедлил, да и говорил крайне нерешительно и неопределенно:
        - Но ее считали ведьмой… и она убила графа Ордынцева…
        - Полагаете, ее арестовали за убийство? - удивилась Лара.
        И бодрое ее настроение разом потухло. И впрямь, раз все считают, что Мара убила графа, то ее должны были арестовать и судить.
        - Вероятно, ее собирались арестовать, - без охоты подтвердил Дмитрий. - Вот только… едва ли она до ареста дожила. Ее считали ведьмой, Лара. Местные наверняка устроили расправу, не дождавшись полиции. Оттого и вспоминать на Болоте о том не любят, и говорить тем более.
        Лара притихла. Сбавила шаг, чувствуя теперь, как к сердцу подбирается ледяной ужас. Об этом она не подумала. Она поглядела в спину ушедшему вперед Федьке - недаром он примолк. И впрямь, что-то тут неладно.
        И еще Лара отказывалась верить, будто Мара и впрямь убила графа Ордынцева. Она любила его! Как можно убить того, кого любишь?! Сей аргумент Лара полагала главным - и все факты, говорящие об обратном, методично отвергала.
        Оттого и было жаль ей эту женщину, оболганную всеми и жестоко убитую. До того жаль, что хотелось плакать…
        Она почувствовала, как Рахманов крепче сжал ее руку. Как же хорошо, что он рядом.
        - Акулина сказала, будто я похожа на Мару… - вспомнила она вдруг. Лара шла теперь медленнее, вровень с Дмитрием, пытливо заглядывая ему в лицо. - Как вы думаете, что это значит?
        Тот мотнул головой:
        - Право, не знаю.
        Такой ответ Лару не устраивал.
        - Юлия Николаевна мне не мать, - призналась вдруг она и тут же поправилась: - не родная мать. А ту, родную, я совсем не помню. Помню только ее руки и то, что у нее были длинные светлые волосы…
        - Как у Юлии Николаевны?
        - Нет. То есть, да… - Лара совсем загрустила, вспоминая о маме-Юле. - Моя настоящая матушка была совсем другой. Гораздо добрее. Она защищала меня всегда-всегда! Я помню кое-что из детства… был пожар - все вокруг горело! Но матушка спасла меня. Она сильно обожгла руки, вероятно, ей было очень больно - и все-таки она спасла меня. На меня-то ни одна искорка не попала. Она пообещала мне тогда, что никогда меня не оставит… Но что-то произошло, Дмитрий Михайлович: после того пожара я вовсе ничего не помню про маму. Помню только Юлию Николаевну.
        - Отчего же тогда вы называете Юлию Николаевну матушкой?
        Лара даже разозлилась на Дмитрия: будто он не слышал всех ее доводов!
        - Не помню. Так повелось, вот и все.
        - Лара послушайте…
        Рахманов вдруг вовсе остановился и, потянув за руку, остановил и ее. Она сама заглянула в его лицо, но глаза он старательно отводил. Как будто знал, какое влияние имеет его взгляд на волю других - знал и старался избежать этого с Ларой.
        - Лара, вы большая выдумщица, - сказал он. - А еще у вас доброе сердце - не мудрено, что вас так увлекла история этой женщины, Мары. Не мудрено, что вы хотели бы быть ее дочерью. И дочерью Николая Ордынцева, конечно…
        - Что? - Лара густо покраснела, не понимая, как ему удалось угадать самые потаенные ее мечты. - Да я сроду об этом не думала…
        Впрочем, она быстро стихла, безумно желая услышать, что он скажет дальше. Рахманов смотрел на ее руку и ласково перебирал пальцы. Говорил тихо, без напора - но Лара слушала, затаив дыхание.
        - Ваши мечты прекрасны, Лара, но не следует ими одними жить. Оглянитесь вокруг - разве все в вашей жизни плохо?
        Вокруг удушливо пахло гнилью, и до горизонта простилался бурелом.
        - Вы очень похожи на Юлию Николаевну, - продолжал Рахманов гнуть свое. - У вас такая же светлая кожа, светлые волосы, светлые глаза…
        - Неправда - у Юлии Николаевны глаза голубые, а у меня зеленые!
        Рахманов на это лишь покачал головой. И снова завел старую песню:
        - Если бы Николай Ордынцев и впрямь был вашим отцом, скорее всего вы родились бы смуглолицей брюнеткой, подобно Богдане Александровне. Это факты, Лара, и отмахнуться от них никак не выйдет.
        Лара совершенно не нравились его речи. О фактах как раз любила поговорить мама-Юля, а Лара полагала это безумно скучным. Она смотрела в сторону, на спину удаляющегося Федьки и, как только тот остановился, едва ли не подпрыгнула на месте:
        - Мы, кажется, пришли! - оставив Рахманова позади, она подобрала юбки и припустила вперед. Едва догнав Федьку, набросилась с расспросами: - Мы пришли? Пришли?
        Впрочем, избы никакой не было видно по-прежнему. Да и Федька нынче глупо осматривался по сторонам. Лара даже подумала, что он заблудился - но тот подбодрил:
        - Почти что пришли, барышня Лара Николаевна. Чуток заплутал я - уж лет десять, как не бывал в этих краях. - А потом уверенно мотнул головой: - Вон туда идти надо! Недалече осталось.
        - Точно?
        - Точнее некуда!
        Лара ему поверила, засеменила следом. Решилась вдруг спросить:
        - Федька, а ты сам видел когда-нибудь эту женщину?
        Тот странно улыбнулся - криво и нервно:
        - Видел. Когда графа Ордынцева хоронили - вот тогда и видел. Гроб-то из церквы вынесли, заколачивать уж собрались, тогда она и появилась. Краси-и-ивая. Прошла меж всеми, будто и дела ей нету до прочего люду. К самому гробу подошла. Наклонилась, в лоб покойника поцеловала. А опосля цепочку ему через голову надела…
        Лара вздрогнула, сердце ее ухнуло куда-то вниз.
        - …да не просто цепочку, - продолжал Федька, - с медальоном золоченым. Большим таким, круглым.
        У Лары подкосились коленки, и, наверное, она вовсе бы передумала уже идти - да Федька оповестил:
        - Все, барышня Лара Николаевна, пришли.
        Он без слов кивнул на лысую, совершенно лишенную травы да кустов поляну. Лишь серая пыль укрывала ее сплошным ковром.
        - Как пришли? - от изумления даже страх Ларин отступил. - Здесь же нет ничего, прохвост несчастный! И… постой, про Мару дальше дорасскажи: отчего же ее не остановил тогда никто, ежели знали, что она графа убила?!
        - А как ее остановишь? - глядя Ларе в глаза, хмыкнул Федька. - Поздно уж было останавливать! Вы под ноги-то поглядите, барышня. Неужто не поняли ничего?
        Лара послушно опустила глаза на землю. С полминуты и впрямь не могла понять, о чем толкует Федька. И вдруг догадалась… под ногами была не серая пыль - под ногами был перегоревший пепел.
        Лара ахнула и попятилась, не зная теперь, куда деться.
        - Как узнали, что проклятая ведьма натворила, так мужики с Болота сговорились, керосин раздобыли да и пришли всей гурьбой сюда. Ну и мы, ребятня, за ними… занятно же. Я, Лара Николаевна, и до смерти своей не забуду, как из черной избы, насквозь прогоревшей, вдруг вырвалось что-то… черной тучей. Через дымоход - в небо. Поднялась та туча высоко-высоко, выше дыма - и рассыпалась десятком черных птиц.
        Федька замолчал, глядя через усыпанную пеплом поляну вдаль, в лес.
        - Врешь ты все, Федька… - непослушными губами пролепетала Лара. - Что ж я по-твоему дурочка совсем в такое верить?..
        Сказала - и вспомнила, как той ночью в графской усыпальнице Ворон растворился черной тучей и обрушился на грабителей. Что если правду Федька говорит?
        Тот сурово смотрел через покрытую пеплом поляну в темноту леса. Не похоже было, что Федька шутит.
        - Воля ваша не верить, - только и ответил он.
        - И отчего же болотинские мужики ждали так долго! - не унималась Лара, пытаясь его обличить. - Сперва графа похоронили, потом, сам говоришь, у гроба ее никто не тронул, даже попрощаться дали. А потом вдруг вспомнили да решили поквитаться?!
        Федька смотрел на нее сурово и спорить не собирался. Сказал только:
        - Да нет, Лара Николаевна, поквитаться-то решили вовсе не «потом». Как прознали, что она натворила - так и собрались.
        - Это как же… - запнулась Лара. - Ты же сам сказал, она на похороны пришла…
        - Пришла. Мужики ее вместе с домом сожгли двое суток назад - а она пришла.
        Ужас сковал горло. Лара больше не смогла ничего спросить. Только почувствовала - будто толкнуло ее что-то, заставило посмотреть назад. Туда, где оставила она Дмитрия.
        Бледнее покойника стоял он в десяти шагах, тяжело опершись на ствол дерева. А потом покачнулся… коленки его подкосились, и Дмитрий без звука осел наземь.
        Глава 13. Чёрная магия
        Отчего так холодно? И темно, ей-богу, как в могиле. И страшно. Страшно оттого, что он не чувствует ни рук, ни ног - их словно не было. Только лишь, многократно перекрывая тот страх, разрывается от мигрени голова. И благо, что темно, потому как малейшие всполохи света усиливают ту боль десятикратно, заставляют сквозь зубы мычать в темноту, покуда остаются силы…
        - Помер? - спрашивает женщина, что склонилась над ним. Белое пятно ее лица размыто, только сплетенные в косу волосы видны отчетливо и светятся ярче солнца.
        Он снова мычит от боли и все-таки хочет разглядеть лицо…
        - Нет еще. Живучий, - скрипит в ответ старуха, чья фигура тоже размыта. Тем, что он до сих пор не помер, она недовольна. И выносит вердикт: - К утру все едино дух испустит.
        «Ну и пусть. Ну и слава богу», - смиряется он тогда.
        И сознание уж гаснет, и боль притупляется, уходит, даря долгожданный покой… Все перечеркивает острый травяной запах, что врывается через ноздри и снова выталкивает в океан, полный боли.
        На лоб ложится теплая женская рука - и отчего-то боль чуточку отступает. Даже кажется на миг, что есть силы распахнуть глаза и увидеть ту женщину… до чего же хочется ее увидеть.
        Голос шепчет над самым его лбом - не молитву шепчет, заклятие. Слов не разобрать, но страх, что вместо крови разливается по венам, сомнений не оставляет - женщина взывает не к Богу.
        Вдруг где-то хлопает дверь, и тишину взрывает голос старухи:
        - Ты что творишь, окаянная!
        Шепот прерывается - недолгая борьба. Но молодая грубо отталкивает старуху:
        - Оставь, Акулина, я уж решила все, - молвит спокойно и осмысленно.
        А после идет к изголовью и отворят окно, впуская вместе со свежим воздухом все звуки деревенской улицы.
        - Ежели ты примешь его, то приходи… - шепчет она в окно.
        Снова ложится теплая ладонь на лоб, вновь возвращается страшный шепот.
        - Дура ты, дура! - шипит из угла старуха. - Почто нежить плодишь?!
        Молодая не отвечает. Или он просто не слышит ответа, потому как сознание снова начинает гаснуть.
        Последнее, что доносится - это хлопот птичьих крыльев рядом с головою. И он летит во тьму…
        * * *
        - …Вы простите, Дмитрий Михайлович, мне правда надо идти, - горячо шептала Лара где-то на границе сна и яви. - Я должна, господин Харди ждет внизу. Вы не ругайте его, он хороший. Он мне поможет. А вы поправляйтесь. Поправляйтесь скорее и отыщите меня.
        И там же, на границе сна и яви, он почувствовал на своем лице ее губы, показавшиеся ему воспаленно-горячими. Только она поцеловала его не в лоб, как целуют больных или покойников. Отчего-то влажный след Лариных губ остался на щеке.
        А потом Рахманов открыл глаза. Он не понимал, сколько времени прошло - миг, сутки? Лары не было, но щека все еще горела ее поцелуем.
        Лары не было - она ушла с Харди. Ушла навстречу своей гибели, а он валялся без сознания и совсем ничем ей не помог…
        Лары не было, и Рахманов даже не чувствовал ее присутствия - ни в комнате наверху, нигде.
        Превозмогая мигрень, он сел на постели. Его постели в номере «Ласточки». Вокруг стояла густая мгла, и он с полминуты вглядывался в черный квадрат неба за окном, покуда глаза не начали привыкать к темноте - и только тогда осознал, что не один в комнате…
        Лара?
        Нет, она ушла с Харди.
        Женщина, что слилась с темнотою, казалась смутно знакомой. От нее исходила волна тревоги и - больше ничего. Рахманов знал лишь, что она уже давно стоит здесь, опершись спиною о стенку и не рискуя приблизиться. Высокая, статная, с белокурыми косами, уложенными на голове короной. Лицо ее скрывала тень.
        Больше ничего узнать Рахманов не успел. Поняв, что он очнулся, она захотела уйти - сказала веско напоследок:
        - Оденьтесь. Жду вас в буфете. И поторопитесь, прошу.
        Медлить Рахманов не стал. Ноющая от боли голова не помешала одеться за две минуты и выйти в ночной коридор гостиницы. Слабый свет лился только из-под одной двери - ее-то Рахманов и толкнул без лишних раздумий.
        Это и был буфет. Свечей здесь оказалось больше, чем у него, и Рахманов в этот раз без труда узнал белокурую статную женщину в темно-синей юбке и белой блузе. Руки ее заметно подрагивали, когда она разливала ароматный травяной чай в две чашки.
        Хозяйка пансионата. Она же приемная мать Лары.
        «Приемная ли?» - в который уж раз задумался он, вглядываясь в тонкие женственные черты ее лица. Но ответа не знал.
        Женщина эта любила Лару именно так, как любила бы мать. Вот только примешивалось к той любви что-то иное, лишнее и дикое. Пугающее даже Рахманова. Что-то тяжелое было у нее на сердце: Рахманов чувствовал это на расстоянии, а заглянуть себе в глаза Юлия Николаевна пока что не позволила.
        - Не спится, Дмитрий Михайлович? - Голос ее оказался хриплым, грубоватым. Совсем не похожим на голос Лары и, в то же время, необычайно знакомым. - Не стойте столбом, сядьте, в ногах правды нет. Чаю со мной попейте.
        Рахманов спорить не стал, сел за маленький круглый столик напротив хозяйки. Пригубил чай под ее тяжелым взглядом. И уж потом, чувствуя, как мутнеет сознание, понял, что чай в чашке был непростым. Лицо хозяйки пансионата начало расплываться, все чувства как будто притупились, а дар… Рахманов смотрел в ее льдисто-голубые колючие глаза и совсем ничего не видел. Пытался, было проморгаться, чтобы согнать наваждение, но она его остановила:
        - Ну-ну, будет. Скоро пройдет все, не пужайтесь, Дмитрий Михайлович. Это чтоб вы лишним себе голову не забивали, а выслушали меня со спокойствием да сделали, что требуется.
        Какое уж тут спокойствие: Рахманов все пытался очнуться от дурмана - безуспешно. Он чаю сделал-то всего глоток. Очевидно, не напиток навел сей морок, а душистый аромат травы. Рахманов, не вполне отдавая себе отчет, смахнул чашку со стола. Пользы это не принесло - тем более что в руках Юлия Николаевна держала вторую такую же.
        - Да выслушайте же! - теперь прикрикнула она. - Ларка сбежала!
        Для Рахманов это не было новостью, однако то, что взволнована хозяйка именно сим фактом, он отметил.
        - Куда сбежала?
        - А то вы не знаете! В усадьбу. К Ордынцевым, - она поставила чашку на край и через стол подалась к Рахманову. - Верните ее, Дмитрий Михайлович! Немедля пойдите туда и верните паршивку домой! Удумала тоже… совсем страх потеряла…
        Ладони ее бестолково метались по столешнице и подрагивали. А потом все-таки ухватились за руку Рахманова.
        - Скажите ей, как увидите, что я ругать не стану! Пусть только вернется - я ее мигом прощу!
        Столь горячо звучали ее слова, что Рахманов почти поверил. Да только глаза Юлии Николаевны, лихорадочно горящие, колкие, как две иглы, подсказывали, что Лару в лучшем случае запрут в комнате, ежели она вернется.
        Впрочем, в сложившихся обстоятельствах для нее это скорее обернется благом… и все же Рахманов не собирался вступать в сговор с этой женщиной.
        - Отчего же вы сами не пойдете? - Он вытянул руку, еще пытаясь вернуть ясность рассудка.
        - Я не могу… - выдавила она через силу и поджала губы, не желая давать пояснений. - Не могу пойти туда. Ежели вы мне откажете, Дмитрий Михайлович, то мне некого более просить. Только вас она и послушает.
        Да, его Лара послушает. Особенно, если он велит ей вернуться домой - велит так, как умеет. Да только хозяйке «Ласточки» откуда о его даре знать? Сознание путалось, но в одном Рахманов был уверен: эта женщина не проста, совсем не проста.
        Сон, что нынче привиделся ему - ведь это вовсе не сон.
        Рахманов не всегда был таким, как нынче. Когда-то он представлял собою самого заурядного паренька, и звали его не иначе как Митькой. Ларе бы тот Митька не понравился. Но много лет назад некто свершил над ним тот трижды клятый ритуал, разделивший жизнь на «до» и «после».
        Он не помнил лица женщины, шептавшей над ним слова заклятия, но помнил белокурые косы. И помнил голос. Ей-богу, тот голос принадлежал Юлии Николаевне!
        Осознав, Рахманов непроизвольно отшатнулся. Опрокинул стул, на котором сидел, и едва не свалился сам. Лишь отступив от круглого столика шага на три смог унять животный страх, что поднялся в нем при одном лишь воспоминании о той ночи.
        Хозяйка пансионата глядела на него спокойно и холодно. Только пальцы, судорожно вцепившиеся в край столешницы, выдавали ее беспокойство. Она и сама боялась его.
        - Юлия… - вслух подумал он совершенно некстати. - Какое диковинное имя для бывшей горничной. Откуда вы родом, Юлия Николаевна?
        Даже сквозь туман в сознании Рахманов отметил, как ей не понравился сей вопрос. Глаза ее стали похожи на две щелки, недобро суженные.
        - Приведите сюда мою дочь! - сказала она так, будто отдавала приказ. - А после поговорим.
        Она ждала его согласия. Даже с места вскочила в бессильной злобе, когда Рахманов, так согласия и не дав, вышел прочь. Его мутило, мысли путались… Вернувшись в номер он первым делом распахнул окно, заполнил легкие южным ночным воздухом - и только тогда почувствовал, что сознание начинает проясняться.
        Нет, Ларе нельзя возвращаться сюда - под крыло к этой женщине, владеющей черной магией и черт знает с какими мыслями на уме. Быть может, она верно сделала, что сбежала. Успокоиться мешало одно - сбежала она не с кем-то, а с Харди.
        Ордынцевская усадьба нынче была не той, что прошлой ночью. Окна горели желтым светом, и Рахманов даже мог разобрать нечеткие тени за ними. Одной из этих теней наверняка была Лара…
        Рахманов плотно закрыл глаза и попытался представить, как она стоит нынче у окна, как ветер легко касается рукавов ее пестрого платья и играет со светлыми завитками у висков. До того ясно он ее представил, что как будто удалось и расслышать Ларин голос:
        - Приходи за мной.
        И тотчас, не спросив позволения, сознание швырнуло его в новое видение. В ночь, такую же темную и беззвездную как теперь. Лишь половина луны слабо освещало тело, распростертое на острых камнях у самого морского побережья.
        Над ним - смотровая площадка, огороженная решеткой каслинского литья. На самом ее краю стоит девушка в легком платье и долго смотрит вниз. На мертвое тело. А когда поворачивает голову, лунный свет серебрит нежный профиль Лариного лица.
        - Приходи за мной… - шепчут Ларины губы так, что слышит лишь Рахманов.
        А после она поднимает глаза в черное небо, где Ворон кружит в долгом и беззвучном полете.
        * * *
        Вблизи Ордынцевский замок казался куда внушительнее, чем из окон «Ласточки». Воистину замок - вовсе не похожий на обычную господскую усадьбу.
        Главный дом, выстроенный из серого камня, был прямоугольным, в три этажа высотой - а над ними еще и настройка в виде аркады. Сами стены венчались зубцами, что тотчас напомнило Ларе увиденный на картинках «Русалочки» старинный европейский замок. По углам, на уровне аркады, пристроились маленькие полукруглые башенки с острыми ярко-алыми крышами и узкими окнами-бойницами.
        Крыша самого замка была не купольной, как принято в господских домах, а почти плоской, четырехскатной. Тоже ярко-алой с восседавшим в центре нее черным каменным Вороном.
        - Von den Rabenstein, - услышала Лара над ухом.
        Она не заметила, как подошел Александр Наумович, папенька Даны. А он, проследив за ее взглядом, тоже, оказывается, рассматривал Ворона.
        - На немецком это означает «из местечка Вороний камень», - пояснил он. - По семейной легенде фамилию фон ден Рабенштайн носили наши предки до того, как при государе Петре Великом приехали в Россию. А столетие спустя эта земля была пожалована моему прадеду за участие в военных походах вместе с фельдмаршалом Потёмкиным. Видите те цифры над главным входом?
        Приложив ладонь козырьком, Лара и правда разглядела неприметные, почерневшие и поросшие мхом выбитые цифры «1850».
        - Батюшка Николая, моего несчастного кузена, заложил основу дома в 1850, в честь женитьбы. А потом Крымская война, потом жена его умерла, оставив одного-единственного сына - Николая. Целых тридцать лет замок строился - можете себе представить? О, он был великолепен! Выстроен по последнему слову техники! Здесь и электричество проведено, и телефонные провода.
        - В самом деле? Настоящие телефонные провода?! - не поверила Лара.
        - Да. Хотя полноценную телефонную связь устроить батюшка Николая так и не успел. А сам мой кузен… - Александр Наумович стушевался, - видать, не до того ему было. Что ж, пройдемте в дом, Лариса, уже темнеет.
        - Да-да, я сейчас…
        Пропустив всех, Лара все-таки задержалась на мощеной камнем дорожке и, задрав голову, любовалась каждой деталью великолепного сооружения.
        А особенный интерес представляла для нее башня. Выстроенная из того же камня, что и прочие стены - но время отчего-то пощадило ее меньше. Башня была куда темнее, почти черной. А плющ, покрывающий ее со второго по третий этаж, вблизи казался ржавыми цепями, окутавшими старинный камень.
        Лара острым своим взглядом тотчас определила, что пробраться в башню можно либо через открытую галерею, соединявшую ее со вторым этажом жилой части, либо через низенькую дверь прямо со двора. Дверь располагалась совсем рядом с главным ходом, невзначай была прикрыта колючим кустом шиповника. Она так и манила подойти и распахнуть десятилетие запертые створки.
        Впрочем, Лара тотчас отругала себя за дерзкие намерения. Она гостья здесь и тайком соваться туда, куда не приглашали, не станет. По крайней мере, не в первый же день.
        Внутри дом оказался не менее примечательным: в тот вечер Лара не успела толком ничего увидеть, но ее впечатлила даже спальная комната, выделенная ей Даною. Высоченные потолки в три, а то и в четыре человеческих роста, и столько пространства, что запросто можно устраивать танцы. И это только спальня - гостевая спальня!
        И кровать с тяжелым бархатным балдахином, на которой запросто можно почувствовать себя Спящей красавицей, ждущей своего Принца.
        «Если бы Дмитрий Михайлович и правда был писателем, - подумала Лара, - он пришел бы в восторг и обязательно написал про этот замок целый роман!»
        А камин - Ларин собственный камин, прямо в спальне - изумил ее и того больше. Лара умело его затопила, и здесь теперь грела ладони Дана, явившаяся помочь с уборкой.
        - Не понимаю, зачем было строить столь огромные комнаты? - спрашивала она, глядя в огонь, и красные блики ярко сверкали в ее глазах. - Мы на одних лишь углях для растопки разоримся подчистую. А главное, теплее ничуть не становится. Я продрогла до костей.
        - Смотрите-ка, и здесь Ворон! - Лара, не скрывая трепета, провела кончиками пальцев по барельефу каменной птицы под каминной полкой.
        - Они здесь всюду эти Вороны.
        Дане дом совершенно точно не понравился. Не требовалось прямых слов - все было написано на ее лице. Лишь раз она призналась:
        - Мне здесь не по себе. Огромный холодный склеп, а не дом. Не представляю, как можно здесь жить.
        Она притянула массивное жесткое кресло поближе к огню и села, обняла себя за плечи, продолжая зябнуть.
        - Но я рада, что вам, Лариса, здесь нравится. Жаку тоже нравится. Мне иногда кажется, что ему стоило бы жениться на вас, а не на мне.
        Лара бросила на нее пытливый взгляд, но, кажется, Дана сказала это без намека на ревность. Или же тщательно скрывала эту самую ревность - угадать не вышло.
        Лара подтянула к камину второе кресло - правда, не столь близко, ей вовсе не было холодно. Села на самый край и, робея, решилась признаться.
        - Так и не успела сказать вам днем… Джекйкоб нынче заказал у меня портрет. Свой портрет.
        - Вот как? - точеные брови Даны взлетели вверх. - Вы согласились?
        - Нет, пока еще…
        Вообще-то Лара для себя уже все решила. Однако она подумала, что следует заручиться поддержкой Даны на всякий случай. Нехорошо будет, ежели та узнает о портрете от кого-то другого.
        - Я говорила вам, Дана, что намереваюсь ехать в Петербург, в Академию художеств - а для этого нужны деньги. Пятидесяти рублей, что обещал Джейкоб, мне хватило бы чтоб добраться и нанять комнату. Они бы очень выручили меня, эти пятьдесят рублей. Однако вы моя подруга, Даночка, одно ваше слово - и я откажусь.
        Вздернутые брови Даны так и не вернулись на место, но, помедлив, она ответила ровно и сдержанно:
        - Отчего же я должна быть против? Я рада, что Жак поддерживает вас, у него доброе сердце. - Она поискала глазами, потом нащупала в кармане домашнего платья портсигар и, лишь закурив, продолжила: - Однако я уже говорила по поводу вашего намерения уехать. Это не лучшая затея, Лариса. Петербург немилосерден к одиноким молоденьким девицам.
        Дана говорила об этом второй раз - и второй раз Лара на замечание не ответила. Она и сама, без советов, каждую минуту сомневалась в необходимости поездки. Но посчитала, что Дана не поймет ее доводов. Она из другого мира - потому и обсуждать сей вопрос с нею нет смысла.
        Вместо этого Лара села в кресле поудобней, расправила юбку на коленях и перевела тему на то, что действительно было интересно:
        - Даночка, вы виделись нынче с Коном?
        - Нет. - Она выпустила струйку дыма резче, чем следовало. - Я вот-вот выхожу замуж, Лариса, у меня прекрасный жених, и мне вовсе не хочется говорить о других мужчинах.
        Но, видимо, и о «прекрасном женихе» Дане сказать было особо нечего, потому, докурила она в полном молчании. Затушив окурок как обычно в блюдце, тотчас потянулась за второй попиросой - и, наверное, заметила Ларин взгляд на изысканном серебряном портсигаре.
        - Желаете? - откинула крышку и первой протянула ей.
        Первые несколько раз Дана предлагала закурить - но Лара всегда краснела и смущенно качала головой. А нынче… то ли свобода вскружила ей голову, то ли папиросный дым показался вдруг Ларе необычайно вкусным - она несмело кивнула и аккуратно вытянула одну.
        Повторяя за Даной, взяла двумя пальчиками и поднесла к губам. Но, когда Дана угостила спичкой, тотчас надсадно закашлялась от едкого противного дыма.
        - Тише-тише, не торопитесь.
        У Лары же первым порывом было выбросить немедленно эту гадость - ничего отвратительнее, кажется, она в жизни не делала! Однако ж, невесть откуда взявшееся упорство заставило тотчас, едва прокашлялась, снова затянуться едким дымом.
        Во второй раз Лара хотя бы не кашляла. Хотя все равно не поняла, зачем люди это делают.
        Дана, внимательно наблюдая за ней, в конце концов, усмехнулась:
        - Ваша маменька проклянет меня за то, что испортила ее девочку. Что ж, Лариса, раз вы стали совсем взрослой, поделитесь, что у вас на сердце?
        - О чем вы? - изумилась Лара, еще пытаясь распробовать гадкий дым.
        - О мужчинах.
        Лара снова зашлась в кашле.
        - Мне… я в последнее время непозволительно много думаю об одном господине… - нехотя призналась она.
        - О Дмитрии Михайловиче? - уточнила Дана. И охотно пояснила: - Я заметила ваш разговор и переглядывания нынче утром, на смотровой площадке. Право, мне даже показалось, что вы знакомы давным-давно.
        - Это не так, что вы! - горячо возразила Лара. - Даже не представляю, что у него на уме, и нравлюсь ли я ему хоть немного…
        - Нравитесь. Вы всем нравитесь. Однако Лариса, постарайтесь быть благоразумной. Этот господин… он странный. Называет себя писателем, но… Лара, я дочь актрисы, поверьте, я достаточно повидала людей творческих профессий. Мужчины, занимающиеся искусством - о, это нечто! Они все как один эгоистичны, свято уверены в своем гении и, ежели что-то эту уверенность подтачивает, то немедленно подвергаются сплину. Ах, Лара, ежели есть на свете что-то более унылое, чем творец, мнящий себя гением - так это творец, мнящий себя гением и впавший из-за этого в сплин! Разве ваш Дмитрий Михайлович таков?
        - Нет… кажется.
        - Оттого я и говорю, что он странный. Он что-то скрывает. Впрочем, не знаю, что хуже: то, что он вам, возможно, лжет, или то, что зарабатывает на жизнь пером. Это крайне ненадежный способ заработка, должна я отметить.
        Лара, устав слушать, неожиданно вспылила:
        - Ох, вы все на свете меряете прибылью - даже любовь!
        Сказав, она сама поняла, как смешно это звучит. Подумала, что Дана сейчас рассмеется и раз и навсегда сочтет ее наивной дурочкой, недостойной своей дружбы.
        Однако Дана и сама как будто смутилась. Но спорить не стала:
        - Жизнь научила меня быть практичной. Ежели в семье будут водиться деньги, то будет и лад, и любовь меж супругами. Пусть не сразу, но погодя обязательно будет. Вечная же нужда, Лариса, убьет всякую, даже самую сильную любовь. А впрочем… не стоит мешать брак и любовь - это разное.
        Час был поздний, за окнами давно стемнело. Когда последние угли в камине начали гаснуть, Дана стряхнула на них горку пепла из блюдца и пожелала доброй ночи.
        Наверное, Дана все-таки обиделась, потому пожелания ее прозвучали натянуто.
        - Спасибо вам, что приютили, Даночка! - тотчас вскочила и Лара. Она потянулась и порывисто поцеловала Дану в щеку. - Ежели б не вы, мне, наверное, пришлось ночевать на берегу, в лодочном сарае. И не думайте, я вовсе не считаю вас меркантильной… я это сгоряча сказала. У меня никогда не было ни сестер, ни подруг. Была Галка - но какая из нее подруга? Потому я очень дорожу вами, Даночка. Я для вас что хотите сделаю!
        - Пустое… - Взгляд Даны, холодный, как у Снежной Королевы, чуточку потеплел. - Оставайтесь сколько угодно, Лариса. Я рада, что вам понравился дом.
        Забавно, но Дана в самом деле смутилась. Лара же, закрыв за нею, прислушалась к себе и поняла, что она совершенно спокойна. «Что хотите сделаю». Нельзя давать подобных обещаний, и Лара бы этого ни за что не сказала, если бы знала, что Дана ничего не попросит. Она само благородство эта Дана - конечно, не попросит.
        Хотя Лара и впрямь была безмерно благодарна ей - и за кров, и даже за этот разговор, против воли заставивший ее задуматься.
        * * *
        Несмотря на поздний час, Лара настежь отворила окно, дабы выветрить из комнаты папиросный дым. Сама с удовольствием вдохнула свежий ночной воздух - и только сейчас поняла, что окна ее смотрят аккурат на «Ласточку».
        Забавно. Прошлой ночью она заливалась слезами, с тоской смотрела на усадьбу и знать не знала, что будущую ночь проведет уже здесь. Спохватившись, Лара рукою нырнула в карман юбки - за медальоном. Вот оно, ее сокровище. Ворон в свете луны был особенно хорош - это он принес ей удачу, несомненно.
        Убрав медальон, Лара снова нашла глазами свой старый дом. Интересно, тоскует ли по ней матушка хоть немного? Да нет, если и тоскует, то напоказ - а в глубине души рада, что, наконец, избавилась от лишнего рта.
        А вот Дмитрий Михайлович наверняка тоскует. Жаль, что Джейкоб не позволил дождаться, пока он придет в себя. Не позволил даже записки оставить, все торопился.
        Лара хотела, чтобы господин Рахманов приехал сюда, за ней. Очень хотела. И, жадно выискивая глазами то самое окно - его окно - беззвучно звала.
        - Приходи за мной…
        Глава 14. Сказка про Ворона и Ласточку
        В усадьбе господ Ордынцевых Лара проснулась куда раньше обычного. Всю ночь ворочалась и не могла успокоиться, а когда, наконец, забылась - ей снова приснился пожар, из которого ее спасла женщина с крепкими и сильными руками.
        Лара опять не сумела разглядеть ее лицо.
        Хотя, казалось, как никогда была близка к этому. Всего лишь поднять голову, всего лишь заглянуть в глаза…
        Отчего-то Лара надеялась, что сей навязчивый сон оставит ее, как только она вырвется из-под тиранической опеки мамы-Юли. Но нет. Ничего не изменилось… и едва ли изменится.
        После Лара долго глядела в окно на «Ласточку» и ей-богу едва удержалась, чтобы тотчас, без промедлений, бежать туда, домой. Покаяться во всем перед матушкой и надеяться, что она не станет наказывать ее слишком строго.
        В конце концов, дом это дом. Дома все привычно, знакомо и есть хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне. А то, что затеяла Лара, было безумством чистой воды! Сегодня она поняла это особенно четко.
        Но потом взгляд ее упал на медальон с ласточкой, оставленный на ночь на прикроватном столике. Лара взяла его в руки, привычно спрятала в карман юбки и… решила повременить с возвращением хотя бы несколько дней.
        А покамест найти перо и бумагу, дабы написать матушке обстоятельное письмо с запоздалой просьбой позволить ей погостить у Ордынцевых.
        * * *
        Дом еще спал, разумеется. Господа Ордынцевы - настоящие аристократы и вставать раньше полудня не привыкли, потому Лара чувствовала себя неловко, путешествуя по темным коридорам в одиночку. Будто вор, который обманом проник в жилище к честным людям.
        Большинство дверей, впрочем, оказалось заперто. В том числе и проход в галерею, соединяющую с вожделенной для Лары башней.
        «Это чтобы любопытные девицы, вроде меня, не шастали», - подумала Лара и смирилась на некоторое время.
        Письменные принадлежности она отыскала в библиотеке. А закончив с письмом, не удержалась, чтобы не оглядеться здесь. Дело в том, что у стены, рядом со связками не разобранных книг, стояло нечто завернутое в холстину и по виду напоминающее портрет. Лара даже догадывалась, чей именно портрет…
        Она не ошиблась. Неизвестный художник запечатлел Николая Ордынцева, когда ему было не более тридцати. Одетый по моде восьмидесятых годов, с темными кудрями, смуглой кожей и тонким орлиным носом.
        «Такой взгляд, что «Ух!..» - Лара тепло улыбнулась, вспомнив рассказы няньки-Акулины о покойном графе.
        Глаза у него и правда были чудесные - жгуче-карие, как у Александра Наумовича, в обрамлении длинных черных ресниц. Увы, совсем непохожие на Ларины собственные глаза, мутно-зеленые и вечно удивленно распахнутые.
        Однако… - Лара задумчиво наклонила голову вбок, - Александр Наумович вовсе не умеет смотреть столь пронизывающе. Так, что сердце замирает на миг, а потом начинает бешено колотиться в груди.
        Лара не сдержала шумного вздоха: так умеет смотреть лишь один из ее знакомцев. Дмитрий Михайлович.
        Она села прямо на пол и развернула портрет поудобнее - не почудилось ли? И вскоре уговорила себя, что все же почудилось. У Дмитрия глаза холодные, серые, а кожа бледная, как у тяжело больного. Они ничуть не похожи внешне. Похожи лишь этим вымораживающим всю волю взглядом.
        Или же Лара окончательно помешалась на персоне Дмитрия Михайловича, и его глаза мерещатся ей всюду…
        * * *
        Вчера за ужином, скромным и собранным абы как, Александр Наумович успел рассказать, что рабочие покамест успели привести в божеский вид только главное здание усадьбы. В пристрое же, где располагались хозяйственные помещения и огромная кухня до сих пор стучали молотками, грозя разбудить господ. Пристрой был двухэтажным, куда более классического вида. С главным домом он соединялся посредством перехода из маленькой летней кухни на первом этаже, где наспех нанятая кухарка нынче стряпала завтрак.
        Женщина оказалась занятой и неразговорчивой - Лара даже не посмела стащить свежую булочку с ее противня. Поскорее ретировалась, решив скоротать время до завтрака прогулкой. И с горечью вспоминала, как Матрена, кухарка из «Ласточки», сама выбирала ей круассан порумянее, называла ее птичкой и все старалась подкормить… Теперь уж это в прошлом.
        Снаружи дома, правда, делать тоже особенно было нечего. Парк, давно по пояс заросший травой, с сухими кустарниками и почерневшими от старости абрикосовыми деревьями, совсем не манил прогуляться по аллеям. Едва удалось найти на ветках пару второсортных абрикосов с подпорченными бочками - в «Ласточке» такие сбрасывали в компостные ямы для перегноя. Однако нынче, порядком проголодавшаяся, Лара обрадовалась и им.
        А скамейка, на которой Лара с теми абрикосами расположилась, смотрела аккурат на башню Ордынцевской усадьбы. Ну как здесь устоять? Низенькая дверь у подножия башни манила к себе необыкновенно.
        Покончив с легким своим завтраком, Лара заложила руки за спину и раза два прогулялось вокруг. Как будто просто так, не имея в виду ничего такого. Изредка быстрыми опасливыми взглядами осматривалась - нет ли кого? Кажется, нет. Только в пристрое стучали молотками рабочие, но часть двора близь башни была пуста и безлюдна.
        «Одним лишь глазочком посмотрю, - решилась она подойти к заветной дверце. - Я мечтала о том с детства! Сама себе не прощу, ежели упущу возможность!»
        Лара еще раз осмотрелась и как будто невзначай взялась за проржавевшую ручку. Потянула сперва легонько - дверь не поддавалась. Потом напряглась и потянула сильнее - с тем же успехом. Тогда Лара наклонилась к замочной скважине и, как и задумала, одним глазом заглянула в замочную скважину.
        И тотчас вздрогнула, услышав смех прямо над головой.
        Мистер Джейкоб Харди, собственной персоной, облокотился на перила и глядел на нее из галереи второго этажа. Как раз оттуда, где, по расчетам Лары, должен был быть второй вход в башню.
        - Право, Лариса, я знал, что вы ни за что не упустите возможность попасть в башню, - смеялся он.
        Смеялся без издевок - столь добро и искренне, что Лара тоже смущенно улыбнулась.
        - Открою вам секрет: я и сам сгораю от любопытства, - крикнул он вниз. - Поднимайтесь скорее - глядишь, вместе да справимся.
        Джейкоб не шутил на этот раз, и Лара, подумав лишь мгновение, кивнула и поспешила к лестнице.
        Оказалось, что дверь из галереи тоже запрета, однако подготовился Джейкоб куда основательнее Лары. Расчистил пыль и строительный мусор возле двери, принес табуретку для себя и стул с мягкой обшивкой для Лары. А также низенький столик, на который поставил светильник и целую сумку рабочих инструментов.
        В настоящее же время он занят был тем, что поочередно вставлял в замочную скважину ключи из здоровенной связки.
        - Нашел в сарае, - пояснил он. - Хоть один-то подойти должен, верно?
        Лара ответила благосклонной улыбкой и чинно села краешек предложенного стула. От нее требовалось только наблюдать - а наблюдать за Джейкобом, признаться, было страсть, как приятно.
        Ростом он не ниже Дмитрия Михайловича, а в плечах куда шире - сейчас, когда он снял сюртук и остался в тонкой шелковой сорочке, это было особенно заметно. А еще Ларе нравились его синие, как лазурное небо, глаза, и слова, простые и понятные. Даром, что американец - понимала его Лара куда лучше, чем этого загадочного Рахманова.
        Ключи в огромной связке, меж тем, заканчивались - а замок до сих пор не поддался…
        - Это ничего, - утешил ее Джейкоб, - раз уж я взялся за дело, то не отступлю. К тому же у нас осталось непревзойденное орудие - лом. О, это великое орудие, Лариса, ей-богу, оно переживет нас с вами. Говорят, с помощью лома и какой-то матушки русские могут сделать что угодно - я же утверждаю, что американец справится и без матушки! Посветите-ка мне, Лара.
        Лара, отвечая ему счастливым смехом, подняла со стола светильник, чтобы лучше рассмотреть скрытую тьмою дверь. И что-то внутри нее дрогнуло - смеяться тотчас расхотелось.
        - Дверь почернела… - севшим голосом сказала она. - Как будто копоть, вы видите, Джейкоб?
        Он отложил великое орудие лом и коснулся черноты пальцами. Нахмурился, сведя тяжелые брови, и согласился с Ларой:
        - И впрямь копоть. Видать, здесь пожар был.
        Потом взял из Лариных рук светильник и тщательно осмотрел каменные плиты под ногами: закопченными оказались и они. Будто огонь и пламя вырывались некогда оттуда, из-под двери.
        - Это не удивительно, - попытался объяснить Джейкоб, - дом столько лет простоял без хозяина. Бог знает кто здесь бывал и хулиганил.
        - Здесь никто не бывал, - покачала Лара головой. - Не зря у усадьбы дурная слава, не зря…
        Она невольно попятилась от двери. Поняла, что и та чернота на белом камне башни, отмеченная ею - тоже копоть. В башне действительно был сильный пожар.
        Может, и хорошо, что она заперта. Кто знает, что они найдут там - внутри…
        - Вы совсем скисли, Лариса, - Джейкоб как всегда точно угадал ее настроение. Поднялся, накидывая на плечи сюртук, и поманил ее за собою: - Идемте. Я знаю, что вас развеселит.
        Ларе уж было не до веселья, но, заинтригованная, она, конечно, пошла. Знакомой лестницей они спустились в просторный холл первого этажа, а после Джейкоб предложил выйти наружу и тропинкой в почерневшем парке вывел ее к высоким двустворчатым дверям одного из флигелей. Театральным жестом их распахнул.
        Первое, что ослепило Лару, это блеск зеркал, что были здесь всюду. Завороженная, она прошла в центр просторной залы, не без удовольствия разглядывая девушку в простом светлом платье, что отражалась в каждом из десятка начищенных стекол.
        То ли свет так падал, то ли зеркальная аркада давала подобный эффект - но Лара словно смотрела на другого человека. Коснулась своего лица - детских припухших щек уже вовсе не было.
        И во взгляде что-то совершенно иное, новое. Взрослое.
        Незнакомка в зеркалах была, пожалуй, красивой. Джейкоб - и тот засмотрелся на нее. Он не улыбался сейчас, глаза его были хмурыми и серьезными. Но лишь мгновение. Поймав в отражении Ларин взгляд, он тотчас преобразился - улыбнулся ей тепло и дружески.
        - Это бальная зала! - оповестил он. - Вы ведь помните, что до бала осталось всего ничего? Там столовая, там будет оркестр - а здесь, в центре, место для танцев! Вам нравится?
        - Да, конечно… - воодушевилась и Лара, теперь оглядываясь в зале более осмысленно.
        Оказалось, что зеркала были лишь на одной из стен; две других занимали картины, укрытые сейчас плотной тканью. Противоположная же стена представляла собою витражи из стекол с выложенной на них мозаикой, изображавшей ласточек. Лару это удивило - а потом она разглядела, что стекла совсем новые.
        - Здесь был иной рисунок, - пояснил Джейкоб, - сильно испорченный временем… я велел его заменить. Это сюрприз, Лара. Зала толком не готова, и я еще никому ее не показывал - вы первая. Вам правда нравится?
        - Очень! - сказала она искренне.
        Положа руку на сердце, ласточки ей и впрямь были ближе, чем вороны.
        * * *
        К полудню в усадьбу прибежала Стаська с корзиной, полной черешни и абрикосов. Джейкоб и об этом позаботился, сговорился, оказывается, с мамой-Юлей.
        - Стася, как там нынче в пансионате? - тихонько спросила Лара, пристраивая тяжелую корзину. - Как матушка?
        - Ох, дюже тоскует, Лара Николаевна, все о вас плачется. Возвращались бы…
        Хотелось бы Ларе верить, что матушка и впрямь по ней тоскует… Да все вранье, конечно, чтобы вызвать у нее жалость и чувство вины. Лара за неполные двадцать лет ни разу не видела маму-Юлю плачущей.
        Она хотела, было, передать со Стаськой письмо к матушке - да вмешался Александр Наумович.
        - Позвольте, я сам передам, Лариса - лично в руки Юлии Николаевне.
        Ордынцев нынче был в прекрасном расположении духа.
        - Вы что же собираетесь в «Ласточку»? - удивилась Лара.
        Но быстро опомнилась: ей было известно (да и не ей одной), что Александр Наумович каждый день прогуливается по пляжу в обществе Анны Григорьевны, компаньонки Щукиной.
        - Да, - охотно подтвердил тот, - надеюсь познакомиться, наконец, с Юлией Николаевной. Я рад, что вам у нас нравится, Лариса, но поймите верно, не хотелось бы, чтобы ваша маменька думала, будто мы тайком вас здесь укрываем. Я поговорю с нею, Лариса, и все улажу - обещаю!
        Лара не очень-то верила в успех задумки Ордынцева, но доверилась и отдала письмо ему.
        После же Джейкоб все-таки припомнил о Ларином обещании написать портрет - и, делать нечего, пришлось вести его на пляж, к лодочному сараю, где нынче хранились ее художественные принадлежности.
        - Что-то воронья сегодня много… - между делом заметил Джейкоб уже на месте. - Где мне встать?
        Вороны и впрямь кружили и гортанно каркали над смотровой площадкой. Лара даже хотела, было, заглянуть туда, но побоялась столкнуться с кем-то из пансионата - а то и с самой мамой-Юлей. В бухту спустились обычной тайной тропкой меж камней.
        - Станьте там, ближе к воде, - деловито распорядилась она, уже приготовив чистый холст и разложив краски.
        - А я не обгорю на солнце? Сегодня ни облачка.
        - Обгорите, - хмыкнула Лара. - Искусство требует жертв.
        Джейкоб не ответил и, кажется, готов был стоически все перенести - но Лара, конечно, сжалилась. Хоть и было это хуже для постановки света и композиции, она аккуратно взяла его за плечи и отвела левее, в тень, которую давал лодочный сарай.
        Поставив свою модель как надо, Лара за подбородок чуть отвернула лицо Джейкоба от солнца, чтобы светотени четче легли на грубые, но такие мужественные черты. Получилось неплохо. Особенно Ларе нравилось, как вспыхивают золотые искры в лазурно-синих глазах - вот бы вышло показать это на холсте!
        - Чему вы улыбаетесь?
        - Да так… у вас доброе сердце, Лариса. И очень нежные руки.
        - Скажете тоже… руки как руки. Не крутитесь.
        Она, осмелев, даже чуть взъерошила светлые волосы Джейкоба, неожиданно мягкие, как пух. Небрежная, будто бы ветром растрепанная прическа, очень ему шла. Взяв руку Джейкоба, Лара чуть задержала ее в своей и изящно устроила на набалдашник трости. Поправила отворот рукава и скользнула вверх, смахивая с его плеч несуществующие пылинки.
        - Прекратите улыбаться! - велела строго. - Вы сами просили настоящий серьезный портрет - вы видели когда-нибудь, чтобы модели на картинах Маковского или Репина улыбались, как проказливые мальчишки?
        - Все-все, ей-богу, Лариса, больше ну буду!
        Обещание он выполнил - хотя и отсутствие улыбки не сделало лицо Джейкоба более серьезным.
        Лара любила это свое увлечение. Лучшего отдыха, чем простоять весь день, до боли в спине, у мольберта, она не знала. И, по правде сказать, ей было не так уж важно, что именно рисовать, главное - создать на холсте свою, новую действительность. Похожую на окружающий мир - но все-таки другую. Насквозь пропитанную частичкой Лариной души. И Джейкоб вскоре уж превратился просто в безымянную неодушевленную модель, как дерево или камень. В золотисто-огненное пятно на лазурном фоне моря. Сумасшедшее сочетание цветов! Но дело шло, и Ларе уж не терпелось придать разлившимся пятнам форму да поглядеть, что из этого получится.
        Если она работала маслом, то - как учил синьор Марроне - кистью пользовалась совсем чуть-чуть, для прорисовки мелких деталей разве что. А больше - собственной рукою, тряпицей или мастихином. И так, и эдак перемещая по холстине золотое пятно, добавляя то блики света, то темную дымку, пока разлившаяся краска неведомым ей образом не стала напоминать грубоватое лицо Джейкоба.
        Спустя час или полтора, Лара почувствовала, что начинает уставать. Впервые заметила неприятную тишь, что зависла над побережьем: молчало море, Джейкоб примолк, наверное, боясь помешать, и даже чайки куда-то подевались, не торопясь вылавливать из стоялой воды мелкую рыбешку. Только над смотровой площадкой все громче и громче расходились вороны. Ларе от их мерзкого карканья становилось тревожней, а мысли вскоре обратились почему-то к Дмитрию.
        - Джейкоб, могу я задать вам вопрос?
        - Все что угодно, Лариса! - мигом воодушевился он.
        - Только пообещайте сказать правду.
        - Разве я лгал вам когда-то? - Джейкоб снова начал улыбаться.
        «Точнее было б сказать: попадался ли я когда-то на вранье! - мысленно поправила его Лара. И сама себе ответила: - Нет, хитрец, не попадался. Да и то, что он лгал, известно лишь со слов Дмитрия. Знать бы, кто из них больший лжец…»
        Но вопрос она все-таки задала:
        - Мне не дает покоя то, что случилось возле усыпальницы Ордынцевых. - Джейкоб помрачнел сей же миг. Ларе даже показалось, что он поежился. - Что там произошло? Вы знакомы с господином Рахмановым, не так ли?
        - Знаком, - неохотно признался он. Въедливо поглядел на Лару, будто проверяя, действительно ли она хочет услышать правду. - Точнее, был знаком много лет назад. Немалым сюрпризом стало для меня увидеть этого господина здесь живого и невредимого.
        - Что же произошло меж вами? Вы дружили и поссорились?
        Джейкобу расспросы были неприятны. Не спросив разрешения, он переступил с ноги на ноги, поворочал головой и оттянул ворот сорочки, будто тот его душил. С неподдельной тоской обратил взор в сторону моря - Ларе даже показалось, что он передумал насчет портрета. Она и сама уже не смотрела на холст.
        - Наверное, я и впрямь виноват перед ним, - через силу признал Джейкоб. - Втянул его в одно отвратительное дело, о чем сам тысячу раз пожалел.
        - Из-за этого дела вы и не ждали встретить его живым и невредимым?
        Но Джейкоб не ответил, продолжая морщиться солнцу и вглядываться за горизонт. Лара сперва подумала, что он просто не хочет смотреть ей в глаза - но потом увидела, что там, далеко над водами, беспокойно кружат птицы с длинными раздвоенными хостами. Не вороны - ласточки.
        - Отчего бы вам не поговорить с господином Рахмановым откровенно? - она обтерла руки о тряпку и решилась подойти. - Он вовсе не злой человек. Если вы и впрямь виноваты и раскаиваетесь, он простит.
        Джейкоб хмыкнул. Окончательно ушел в тень, прислонившись к стенке лодочного сарая - и Лара последовала его примеру.
        - Видите ли, Лариса, все куда сложнее, чем вы думаете. Рахманов - он не вполне человек.
        Лара вскинула брови в немом вопросе, а Джейкоб объяснил:
        - Вы и сами видели там, возле усыпальницы, что он может сделать одним лишь своим взглядом. Он подчиняет себе волю людей полностью, беспрекословно. Он может сделать с вами, Лариса, все что захочет - а вы даже не поймете, что этого хочет он, а не вы. Нет, он не человек.
        - А кто же?.. - Лара судорожно пыталась понять - не бредит ли он? Не бредит ли она сама?
        Но Джейкоб не выказывал никаких признаков сумасшествия. И Лара отлично помнила, как тогда, на кладбище, Дмитрий своим вымораживающим все живое взглядом велел ему отпустить ее руку и отойти.
        На вопрос ее Джейкоб снова не торопился отвечать - наблюдал за ласточками.
        - Милые птахи, - не к месту заметил он. - Вы знаете, кто такие ласточки, Лара?
        - Милые птахи? - неуверенно спросила она, пытаясь собрать разлетевшиеся как осколки мысли.
        - Нет, не только. Есть легенда, Лариса, что после сотворения мира ключами от Рая владел Ворон. Однако его громкое карканье тревожило души мертвых, и тогда Бог повелел Ворону отдать ключи Ласточке. Ослушаться Ворон не посмел, но один ключ все же оставил себе. Утаил. Этим ключом он и его собратья отпирают потайную дверцу в Рай. Или Ирий, как называли его славяне. Считается, что Ворон может как провести, так и вывести из райских кущ душу в мир живых.
        - А Ласточка?..
        - А Ласточка должна вернуть заблудившуюся душу туда, где ей положено быть. На то она и владеет ключами. - Джейкоб хмыкнул: - Говорят, и хвост у ласточки раздвоенный оттого, что Ворон со злости вырвал из него перья.
        - Бедная ласточка… Зачем же Ворону уводить души из райских кущ?
        - Ворону - незачем. Ворон только проводник. Хранитель и вместилище души до той поры, пока она не найдет себе новое пристанище в мире живых.
        - Что значит, найдет новое пристанище? Заберет себе чье-то тело?
        - Случается и так. Потому душа всякого умершего, Лариса, должна отправиться в мир мертвых. Обычно все так и бывает… Если кто-то, нежелающий отпускать душу, не применит чёрную магию.
        - Какой ужас… - Ларе и впрямь было не по себе. Вдвойне не по себе, оттого, что эти самые вороны огромной черной стаей кружили теперь не только над смотровой площадкой, но и над их головами. - Я одного не пойму, Джейкоб, к чему вы мне это рассказали? Ведь я спрашивала вас о Дмитрии Михайловиче, а не о ласточках или воронах. При чем здесь Дмитрий Михайлович?
        Собирался ли Джейкоб объяснить? Этого Лара не узнала: гортанное карканье ворон вдруг стрелою рассек женский вскрик, полный такого отчаяния, что она вмиг обо всем забыла.
        Насторожился и Джейкоб.
        - Это со смотровой площадки. Вот же… так и знал, что не к добру это! Лара оставайтесь здесь, не ходите! - Он бросился наверх той же тропкой, что они сюда пришли.
        Но Лара его не послушалась, конечно.
        Помедлив лишь минуту, она взбежала следом - и к ужасу своему поняла, что кричала Анна Григорьевна. Она не упала, слава богу, нет. Должно быть, господин Ордынцев подоспел вовремя и помог выбраться: нынче женщина рыдала, уткнувшись ему в плечо.
        Или же… Лара не могла взять в толк, отчего Анна Григорьевна так убивается да снова и снова пытается подойти к краю площадки. И туда же, вниз, на камни, смотрит, почернев лицом, Джейкоб…
        И вороны. Не зря они кружили, действительно не зря.
        Невесть откуда в Ларе взялась эта решительность, но она смело направилась туда, к Джейкобу. Не ожидала только, что в этот миг словно из-под земли вырастет перед ней Дмитрий Михайлович и решительно перегородит дрогу.
        Одет он нынче был не в привычную клетчатую тройку, а в темно-зеленый мундир с шашкою на боку и кобурой на поясе, в которой Лара угадала наличие самого настоящего револьвера.
        - Не надо вам туда идти, Лара, - сказал он так, что ослушаться было невозможно.
        Вслед за Дмитрием к смотровой площадке уже подтягивались и другие офицеры в зеленых мундирах.
        О своей к ним принадлежности Дмитрий пояснить ничего не стал - и без слов все было ясно. Но причину он все-таки назвал:
        - Убили человека. Госпожу Щукину.
        Глава 15. Последствие истории со шляпкой
        После того как тело Щукиной увезли, начальник сыскной полиции Тихоморска, господин Горихвостов, вынудил Александра Наумовича пригласить всех в дом под предлогом необходимого разговора.
        Еще тогда Ордынцевы вместе с Ларой, не сговариваясь, решили ни за что не отпускать Анну Григорьевну в пансионат хотя бы до следующего утра. Несчастная женщина места себе не находила и беспрестанно ударялась в самобичевания - нельзя ей нынче быть одной.
        В смерти госпожи Анна Григорьевна винила себя.
        - Еще вчера ведь следовало обеспокоиться, когда madame к ужину не вышли и в спальную меня впустить отказались. А я значения не придала - думала, госпожа обозлились на меня, да и все… - Насквозь промочив платочек слезами, Анна Григорьевна отвечала на вопросы полиции в столовой Ордынцевской усадьбы.
        - Это за что же госпожа Щукина была на вас зла? Вы ссорились? - въедливо поинтересовался Горихвостов.
        Тогда-то с негодованием вмешался Александр Наумович:
        - О покойниках худо не говорят, да уж проще отыскать, с кем госпожа Щукина не ссорилась!
        Вопросы Горихвостова и его явные подозрения ему совершенно точно не нравились. Ларе же не нравилось, что, случайно или нет, Ордынцев растирал левую половину груди под сюртуком. Неужели сердце? Дану, его дочь, однако, это не насторожило. Бледная, спокойная, занятая собственными мыслями, она очень ровно держала спину и лишь изредка бросала быстрые взгляды на жениха. Что касается Джейкоба, то он, ничего не замечая и даже, кажется, не слыша, все это время тяжело из-под бровей смотрел на одного-единственного человека. Господина Рахманова.
        Дмитрий же Михайлович направленных на него взглядов не чувствовал. Так, по крайней мере, казалось. Он проигнорировал предложение сесть и остался у дверей - откинул голову, упершись затылком в стену, и прикрыл глаза, будто дремлет.
        Лара, притаившись в противоположном углу столовой, наблюдала за всеми поочередно. То, что случилось на смотровой площадке, было ужасно и невероятно. Однако, прислушиваясь к себе, она понимала, что ничего не чувствует к несчастной глупой Щукиной. Лара даже не была уверена, что жалеет ее. В связи с произошедшим она ощущала, скорее любопытство, нежели волнение или страх.
        Только немного беспокоил Ордынцев.
        - Что вы, что вы - никаких ссор! - пылко заверила тем временем Анна Григорьевна. - Madame всегда были добры ко мне. Это моя вина, это я допустила промах. Сперва слишком долго беседовала с господином Рахмановым, чем вызвала раздражение madame, а после так и не сумела найти шляпку…
        - Шляпку? - нахмурился Горихвостов. - Какую еще шляпку?
        Краем глаза Лара отметила, как Дана вздрогнула - и снова застыла с маской безразличия на лице.
        - Madame в тот день потеряли шляпку, - Анна Григорьевна постаралась собраться. Всхлипнула в последний раз и стала рассказывать подробно и обстоятельно. - Ветром унесло, должно быть. Вот они и накричали на меня да велели идти искать - мол, покуда не найду, на глаза не появляться. Потому я не удивилась, что перед сном madame отказались меня впустить, дабы я помогла переодеться. Спохватилась уже на утро, когда madame и завтракать не вышли. Со вчерашнего дня, с четырех часов, никто madame не видел, как выяснилось. Сперва я в пансионате о ней спрашивала, потом на пляже - там и с Александром Наумовичем столкнулась. Уж потом мы вместе догадались на смотровой площадке поискать…
        Анна Григорьевна снова прижала платочек к лицу, не желая показывать слез. На сей раз господин Ордынцев не стерпел - в гневе обрушился на Горихвостова:
        - Имейте же сострадание! Позвольте даме хотя бы прийти в себя! Дмитрий Михайлович, голубчик, хоть вы скажите что-нибудь!
        Дмитрий открыл глаза, и Ларе почудилось, что он нарочно избегает встречаться с ней взглядом. Вмешиваться в разговор он и теперь не стал.
        - Полиция не имеет времени для состраданий! - веско заметил Горихвостов. - Погиб человек. По-видимому, это произошло вчера поздним вечером. У меня и к вам, любезный, имеется ряд вопросов. - Колко, так, что у Лары похолодело на сердце, он уставился на Александра Наумовича. - Настоятельно прошу вас как можно более точно припомнить, где вы были прошлым вечером с десяти часов до полуночи.
        Обращение «любезный» и Лару разозлило, а лицо Александра Наумовича тотчас пошло красными пятнами. Но Даночка по-прежнему ничего не видела, и тогда Лара, беспокоясь, как бы не наговорил Ордынцев лишнего, пересекла столовую, чтобы стать подле и с теплотой положить ладошку ему на плечо. Тот в благодарность накрыл ее руку своею и легонько погладил.
        На помощь им, слава богу, пришел Джейкоб, ответив спокойно и четко.
        - В узком семейном кругу, - начал он, обращаясь к одному Рахманову, - мы, Александр Наумович с дочерью, Лариса Николаевна и я, поужинали вчера около восьми часов. После дамы оставили нас, поднявшись на верхние этажи, мы же с господином Ордынцевым приблизительно до полуночи оставались в соседней бильярдной комнате. Заночевал я в усадьбе и, уверяю, до самого утра во двор никто из нас не выходил.
        Лара, слушая, сжимала плечо Ордынцева и переводила острый взгляд с Джейкоба на Дмитрия и обратно. Подумала, что именно так выглядят со стороны дуэлянты. Недвижимы и внешне спокойны, как вековые дубы, но собраны, напряжены, не видят никого и ничего, кроме глаз друг друга. И стоит одному совершить резкое необдуманное движение - как последует молниеносный выстрел. Пусть не выстрел, но что-то страшное точно последует…
        Джейкоб, ответив на вопрос, однако не замолчал. Прищурился, отчего его глаза сделались совсем темными, и с ядом спросил:
        - Господин Рахманов, никак на вас мундир агента сыскной полиции? Ежели память мне не изменяет, вы некогда представлялись писателем… Вы нам всем лгали, выходит?
        Невероятно, но Дмитрий смутился.
        - Писатель?! - задрал брови Горихвостов. Впрочем, быстро напустил на себя важный вид. - Нет-нет, уверяю, господин Рахманов - мой коллега из сыскной полиции Санкт-Петербурга. Оказал нам честь, так сказать, приехав сюда и возглавив расследование трагической гибели господина Стаховского.
        Отчетливо хмыкнул Джейкоб и многозначительно посмотрел на Лару, мол, я же говорил. Та сделала вид, что взгляда и намеков не заметила. Нахмурилась и выпалила неожиданно резко:
        - Вероятно, то было исключительно в интересах следствия!
        - Разумеется! - подтвердил Горихвостов.
        - Постойте-ка, - растирая левую половину груди, вмешался Ордынцев, - вы хотите сказать, что тот, кто убил господина Стаховского, нынче здесь? В пансионате? Или даже в усадьбе… Ведь вы ради этого приехали, Дмитрий Михайлович?
        Горихвостов оглянулся на Рахманова, советуясь как отвечать, но тот с несколько отсутствующим выражением лица глядел в пустой угол. Не знай его Лара прежде, сочла бы блаженным, ей-богу. Тяжко вздохнул и Горихвостов, поняв, что отдуваться ему одному.
        - Где нынче убийца Стаховского - жив ли, и находится ли среди нас - полиции и предстоит выяснить, - ответил он хмуро. - Смею надеяться, что вы, господа, препятствовать тому не собираетесь. Ведь не собираетесь?
        - Нет-нет, что вы… - за всех сумбурно ответила Лара.
        Сумбурно - оттого что плечо Александра Наумовича обмякло под ее рукой. Он начал оседать в кресле, а лицо, прежде гневно-красное, разом побледнело.
        - Желаете сказать, что госпожу Щукину намеренно столкнули? - еле шевеля губами, все-таки спросил он.
        - Увы… И велика вероятность, что сделал это тот же, кто убил господина Стаховского неделей ранее, - подтвердил Горихвостов и без паузы поинтересовался: - вы позволите осмотреть дом?
        - Да делайте, ради бога, что хотите! - воскликнула Лара, лишь бы он отвязался. - Дана, ваш папенька мучился прежде от грудной жабы?
        Ордынцев, лицо которого было уже землисто-серым, теперь закатывал глаза и хватал ртом воздух. Минута, другая, и он умрет - не сомневалась Лара. Понимали это и остальные, но все, будто окаменевшие, стояли, вытаращив глаза на Александра Наумовича. Бестолково вцепилась в отцовскую руку Дана, рассеянно застыл над ним Джейкоб, а Горихвостов глядел на зрелище как будто даже с любопытством. От Дмитрия в повседневном быте тем более никакого толку.
        - Дана! - прикрикнула Лара, чтобы та хоть обратила на нее внимание. - Так мучился или нет?!
        - Нет… я не знаю… он никогда не жаловался… - кажется, она сама готова была упасть в обморок сейчас же.
        Это была грудная жаба - она самая. Лара почему-то в этом не сомневалась.
        - Александр Наумович привез с собой аптечку, - вспомнил, наконец, Джейкоб. - Я принесу - один момент.
        Сама Лара первым делом расстегнула жесткий воротничок его сорочки, а после вскочила и начала поочередно отворять окна, впуская в залу побольше свежего воздуха.
        - Александр Наумович, миленький, ну что ж вы… не вздумайте умирать, я ни за что вам этого не позволю!
        Лара качала на сгибе руки его седую голову с прилипшими ко лбу волосами и даже думать не желала о том, что будет, если лекарство не подействует. Начнется ад, не иначе. Где она найдет второго такого человека, который бы относился к ней столь по-отечески нежно? Она не позволит ему умереть! Не сегодня!
        Сердечных капель, которые раздобыл Джейкоб, она дала наугад - прочие присутствующие в столовой вовсе не желали брать на себя ответственность. Лара смутно помнила, как грубо и не выбирая выражений она разогнала всех от распластанного на полу Ордынцева. То и дело она замирала и склонялась над его головой - слушала, как он дышит, и не могла понять, то ли дыхание стало ровнее, то ли прекратилось вовсе…
        Кажется вечность прошла до того мгновения, когда Александр Наумович слабо пошевелил потрескавшимися губами:
        - Все хорошо, дочка, все хорошо…
        И у Лары самой, кажется, на миг остановилось сердце:
        «Он назвал меня дочкой… До чего же сладко, оказывается, когда тебя зовут дочкой».
        Ответить ничего Лара не успела - сей же миг, будто ее подстегнули, к отцу бросилась Дана:
        - Папенька! Слава богу, вам лучше - как же я перепугалась, папенька! Отчего вы никогда не говорили, что у вас больное сердце?!
        Аккуратно повернувшись, она вовсе оттеснила Лару: чтобы заглянуть ему в лицо, теперь нужно было вытягивать шею. Да и вся решительность Лары разом куда-то испарилась. Она почувствовала вдруг, что ей холодно до дрожи - руки так и вовсе тряслись. Чтобы это было не столь заметно, она обняла себя за плечи и отступила еще на полшага.
        И вздрогнула от неожиданности - потому что кто-то тихонько надел ей на плечи шаль. Не Дмитрий Михайлович - Джейкоб.
        - Вы молодец, Лариса, - шепнул он на ухо и невесомо коснулся ее руки.
        Больше Джейкоб ничего не сказал, сразу отошел к невесте. Однако Лара все-таки улыбнулась. Она и правда молодец. Как бы там ни было, Александру Наумовичу теперь намного-намного лучше, и он даже, хоть и со значительной помощью, смог снова сесть в кресло.
        И того, что он назвал Лару дочкой, никто у нее отнять не сможет.
        * * *
        Еще через четверть часа Александр Наумович даже смог встать и отправиться в спальню - с поддержкой Джейкоба и Анны Григорьевны, разумеется. Горихвостов последовал за ними, а Дмитрий Михайлович давно уж под шумок скрылся. Но Ларе нынче было не до него.
        Неужто Щукину и впрямь столкнули? Столкнул тот же человек, что прежде невыразимо чудовищным способом убил Стаховского и всех тех мужчин. И теперь он прячется здесь - в их тихом пансионате, где никогда ничего не происходит…
        И в самом ли деле это свершил обычный человек - из плоти и крови?
        - Вы разве не посидите с отцом, Дана? - удивилась Лара, увидав, что подруга уже достала любимый портсигар и становится возле открытого окна.
        - Чуть позже… дайте мне минуту. Уж простите, Лара, но у меня не столь железные нервы, как у вас.
        Пальцы ее и впрямь ходили ходуном от дрожи. Если вставить папиросу в мундштук Дана все-таки смогла, то в попытках поджечь ее сломала три спички подряд.
        - Спасибо… - неохотно поблагодарила она, когда со спичкою помогла Лара, и уже привычно протянула открытый портсигар.
        - Нет, благодарю - мне не понравилось, - отказалась Лара в этот раз.
        После вчерашней папиросы и волосы, и платье, и кончики пальцев до сих пор пахли отвратительным горьким дымом. Лара обнаружила это еще утром, но тогда, наверное, не посмела бы признаться, что не все в восхитительной Даночке так уж восхитительно. И то в ней, что Лара прежде считала великосветской сдержанностью - на деле оказалось обыкновенной заторможенностью. В ответственные моменты Дана теряется, забывает все и вся от страха и совершенно ничего не делает. Ждет, когда само как-нибудь утрясется.
        «Не такая уж она красавица… - решила, наконец, Лара. - Интересно, чего она испугалась нынче? Случившегося с отцом или того, что на свет вылезет история со шляпкой?»
        - Вы полагаете, - тихонько спросила Лара, - что Щукина увидела на камнях выброшенную вами шляпку и попыталась достать? Оттого упала?
        Дана вздрогнула, уронив комок пепла себе на юбку. Прожгла отвратительную дыру в нежном шелке, но даже этого не заметила.
        - Нет, конечно, нет! - пылко заверила она, а в глазах заблестели слезы. - Я уверена, шляпка упала не на камни - ее ветром унесло в море. Щукина не могла ее увидеть! Кроме того… ведь Дмитрий Михайлович сказал, что ее убили - значит, она не тянулась ни за какой шляпкой. Ведь он не имел в виду, что это я… что это я ее убила, выбросив шляпку?
        «Она и впрямь винит себя, - поняла Лара. - Только из-за шляпки и переживает. Осознала ли Дана хотя бы, что ее отец едва не умер?»
        - Тише, тише, я не выдам вас, Даночка. Ни за что! - заверила, тем не менее, Лара.
        По холеному лицу Даны пробежала тень сомнения. На пылкое заверение Лары она так и не ответила. Напротив - даже посторонилась как будто.
        - Дана, ведь вы не обиделись на Александра Наумовича за то, что он назвал меня дочкой? - вдруг спросила Лара. - У него были прикрыты глаза - вероятно, он думал, что я это вы.
        - Разумеется, не обиделась.
        Когда Дана хмурилась, то становилась еще менее красивой. Лара же не без удовольствия скользнула взглядом по своему отражению в стекле и заговорила снова.
        - Признаться, если б не сегодняшние печальные события, то этот день стал бы самым счастливым днем в моей жизни. Меня никогда еще никто не называл дочкой, Дана. Юлия Николаевна лишь по имени всегда звала. Никогда не обнимет, не приголубит. Юлия Николаевна мне не родная мать - приемная. А отца вовсе нет и не было. Вы не знали? - спросила, увидев изумленный Данин взгляд.
        - Не знала… - Дана затушила папиросу и смотрела теперь куда более тепло. - Какой ужас. Отчего же вы мне раньше не сказали? Я плакала при вас о своей якобы несчастной жизни и понятия не имела, что творится у вас на душе. Вы совсем ничего не знаете о настоящих родителях?
        - Ничего. Но мне хотелось бы… нет, не слушайте меня! - Лара закрыла лицо ладонями. - Ни за что не признаюсь…
        Дана ласково взяла ее за плечи:
        - В чем вы хотите признаться? Лара, вы можете сказать мне что угодно.
        - Ах, нет, не просите… - но Лара все-таки отняла руки от лица и жалобно посмотрела на подругу. - Я мечтаю - только не смейтесь - чтобы мой родной папенька хоть чуточку был похож на Александра Наумовича. Как вы думаете, это возможно?
        Дана и впрямь раздумывала с четверть минуты. По ее непроницаемому лицу невозможно было догадаться, о чем именно она думает. Собирается ли поднять на смех, наговорить гадостей или вообще тотчас же выставить вон за столь дерзкие мысли. Право, Лара ко всему была готова.
        И отчего-то меньше всего ждала, что Дана после столь долгого молчания вдруг с теплом улыбнется.
        - Вот что, Лара, - вполне дружелюбно сказала она, - я вовсе не знаю, кто ваш отец, и объявится ли он когда-нибудь. Одно могу сказать совершенно точно - отныне у вас есть сестра.
        Лара глупо моргнула несколько раз и, не веря самой себе, переспросила:
        - Правда?
        - Правда. Ваша решительность нынче спасла папеньку. Даже я, родная дочь, не смогла сделать для него больше. Это самое малое, чем я могу вас отблагодарить.
        Лара, все еще не веря происходящему, порывисто обняла Даночку и прижалась к ее груди.
        - Ну, будет, будет… - та мягко высвободилась из кольца ее рук. - Идемте лучше к папеньке, негоже бросать его одного.
        - Нет, Даночка, вы идите - я вам лишь помешаю. Я позже как-нибудь загляну…
        Дана спорить не стала, ушла. Лара же, едва та отвернулась, безотчетно запустила руку в карман платья, где весь день лежал ее медальон. Сжала его в ладони.
        Что-то неладное творилось с Ларой. Последние дни она делала, говорила, мыслила о таком, что раньше бы ей и в голову не пришло. Разве посмела бы она еще неделю назад сбежать от матушки? Разве посмела бы признаться Дане, как сильно завидует ей? И уж точно не сумела бы повести себя столь решительно, как нынче с Ордынцевым!
        Лара не узнавала себя.
        И отчего-то знала, что виной тому ее медальон. Этот медальон принадлежал Маре, деревенской ведьме, заживо сгоревшей в огне. Этот медальон она собственной рукою положила в гроб к возлюбленному. И из-за этого медальона уже убили однажды человека.
        Зачем она хранит эту ужасную вещь? Отчего не выбросит тотчас?!
        На миг Ларе сделалось невыразимо страшно: ей-богу от медальона тянуло могильным холодом. Тянуло смертью и тем самым потусторонним миром, сказку о котором рассказал Джейкоб.
        Не место этой вещице в мире живых. Не принесет она никому добра.
        Желание выбросить медальон в окно - сейчас же, сию минуту - сделалось столь сильным, что Лара, наверное, поддалась бы… но услышала, как отворилась дверь за ее спиной.
        - Что у вас в руках, Лара? - она вздрогнула от нежданного голоса Дмитрия Михайловича.
        - Ничего! - ответила и еще крепче сомкнула в кармане ладонь с медальоном.
        Настаивать он не собирался, Рахманова заботило что-то другое.
        - Весьма странный у вас разговор состоялся с Богданой Александровной, - заметил он, наклонив голову вбок. - Вы не думали, что она окажется столь добра к вам, верно?
        - Я не думала, что вы бросите меня в самый ответственный момент! - парировала Лара, вдруг разозлившись на него с новой силой. - Разве друзья так поступают? Ушли искать под моей кроватью то, чем убили этого вашего Стаховского?
        - Нет. Я посылал полицейского кучера в ближайшую земскую больницу - за доктором.
        Лара смутилась. Зря она подумала о нем плохо. Обычно, напротив, Лара бывала слишком хорошего мнения о людях - и частенько из-за этого страдала в итоге. Сколько раз мама-Юля бранила ее за простоту и доверчивость. Неужто и это изменение - вина медальона?
        Дмитрий Михайлович тем временем подошел и встал туда, где только что стояла Дана.
        Глаза он сегодня не прятал, и Лара, тайком в них заглянув, почувствовала, как ей хорошо и спокойно, когда Дмитрий рядом. К черту медальон и все дурные мысли! Разве случилось с нею хоть что-то плохое, покуда она носит его в кармане? Нет. Напротив, ее жизнь налаживается, и Лара наконец-то покидает то болото, в котором чахла все эти годы.
        Она - не все прочие. Ей медальон принесет только удачу!
        Уже приносит.
        - Я рада, что вам лучше, Дмитрий Михайлович, - Лара тепло улыбнулась и теперь куда смелее смотрела ему в глаза, не боясь ни себя, ни его. - Простите, что не оставила вам даже записки, когда уезжала. Но я отчего-то верила, что вы поймете, где меня искать.
        - Ваша матушка рассказала, где вы, - хмуро ответил Дмитрий. Но, слава богу, переменил тему: - я слышал, что Александру Наумовичу лучше. Вы нынче молодец, Лара, не растерялись.
        - Я сама удивлена, что не растерялась, - призналась ему Лара. - Это совсем не в моем характере… прежняя Лара, верно, сначала упала бы в обморок, а потом плакала б от пережитого ужаса. Полагаю, Дмитрий Михайлович, это отсутствием рядом матушки заставило меня скорее повзрослеть.
        - Да уж, повзрослеть и помудреть… - Ларе почудился в его тоне некоторый сарказм. - Даже вынудили нынче Дану назвать вас сестрой.
        Лара покраснела до кончиков ушей, возмутилась:
        - Вы подслушивали?!
        - Подслушивал, но, поверьте, не нарочно. Зачем вы солгали о Юлии Николаевне - будто она никогда не звала вас дочкой?
        На Лару внезапно накатила волна злости столь сильная, столь горячая, что она и не задумалась, откуда ему такое знать. Вспыхнула сей же миг, как спичка:
        - Может, она и звала, да дело ведь совсем не в этом! Пусть, в мелочах я и солгала Дане, но не в главном. Никогда Юлия Николаевна не позволяла мне думать, что я ее дочь! На словах-то «дочка» да «деточка», а ежели я когда по малолетству ластилась к ней, мамочкой ненароком называла - так она аж каменела вся изнутри. Изо всех сил держалась, чтобы прочь меня не погнать! Потому что неприятно ей было от меня такие слова слышать - вот почему!
        Да, Ларе хотелось, чтоб он обнял ее сейчас да пожалел. И ведь эта боль была не наигранной, как с Даной - настоящей.
        Но, подобно Дане, Дмитрий Михайлович ответил совсем не то, что Лара ждала услышать.
        - И, тем не менее, вы знаете, что лишь благодаря Юлии Николаевне сегодняшний приступ обошелся Александру Наумовичу столь легко, - взвешенно сказал он.
        Лара подумала, что ему не чужда жестокость. Рахманов ведь допрашивает ее, как будто она преступница какая-то! Она прищурилась:
        - Я погляжу, вам слишком многое известно.
        - Приходится много подслушивать, - серьезно ответил Дмитрий.
        - Профессия обязывает? - съехидничала Лара.
        - И она тоже.
        Но Лару больше удивляла именно жестокость - несправедливая жестокость к ней - чем его знания об истинных отношениях Лары с матушкой.
        За что?!
        Да, Лара умолчала кое о чем. Не желала признаваться себе самой, однако, глядя в серые глаза Дмитрия, все отчетливее вспоминала тот день, когда нечто подобное приключилось в пансионате.
        Постояльцу стало плохо прямо в вестибюле, и прочие гости растерялись, не знали, как быть. Все - кроме Юлии Николаевны, которая проделала ровно то же самое, что и нынче Лара…
        - Вы были тогда совсем малы, Лара, - подсказал Дмитрий, будто вместе с нею побывав в том воспоминании. - Но память занятная штука. Швыряет нас в прошлое, когда мы меньше всего этого ждем.
        - Получается, господин Ордынцев и впрямь в каком-то смысле обязан жизнью моей приемной матери… - рассеянно согласилась Лара.
        - Именно. - Голос Дмитрия все-таки потеплел. Ларе даже показалось, что он, наконец, ее обнимет. - Прекращайте это ваше ребячество: вам нужно вернуться домой.
        - Да, наверное… - Лара послушно кивнула, готовая сделать все, что бы он ни попросил.
        Она уже шагнула к дверям, чтобы пойти и собрать свои немногие вещи. Уже взялась за дверную ручку. Да только память и впрямь занятная штука.
        - Господин Харди нынче сказал кое-что странное … - вспомнила вдруг Лара. Она обернулась и смело нашла его глаза. - Он сказал, что вы не вполне обычный человек. Что можете заставить меня сделать что угодно - а я даже не пойму, что этого хотите вы, а не я. Это правда?
        И сама же, лишь по его лицу, вновь сделавшемуся совершенно бледным и рассеянным, поняла - правда. Поторопилась договорить:
        - Нет-нет, меня вовсе не это страшит, Дмитрий Михайлович! Мне безразлично, что говорит Джейкоб. Мне отчего-то кажется, что я знаю вас намного лучше. Что дурного вы мне не сделаете даже под страхом смерти. Досадно будет, если я ошибаюсь… Но все же беспокоит меня другое. Скажите, это было ваше желание - вернуть меня? Или же вас послала за мной Юлия Николаевна?
        Пусть владеет ее мыслями и ее волей. Лара, кажется, согласна подчиняться. Она и от намерения ехать учиться в Петербург уже готова была отказаться - но ежели этого и впрямь хочет Дмитрий . Он сам, а не кто-то еще.
        Лара спокойно глядела ему в глаза. Черт его знает, как он это делает, но она поклясться была готова, что о ее мыслях ему прекрасно известно. И, тем не менее, вмиг растеряв свою уверенность, так восхищавшую Лару, он снова невнятно промямлил:
        - Она волнуется о вас, Лара. Да, это ваша матушка просила вернуть вас…
        «Трус. Несчастный трус. Еще больший трус, чем Конни!» - Лара вновь почувствовала, что закипает.
        - А вам, выходит, все равно, где и я и как провожу дни? - хмыкнула она. - Что ж, передайте Юлии Николаевне, что обо мне заботятся, живется мне здесь куда лучше, чем дома, и, главное, что возвращаться я не собираюсь.
        Даже дверью не хлопнула напоследок - закрыла ее вполне аккуратно.
        * * *
        Дмитрий Михайлович вскоре уехал. Лара исподтишка смотрела на его бессовестную спину из окна и столь яростно желала ему споткнуться на неровной брусчатой дорожке, что, в конце концов, он все-таки споткнулся. Впрочем, легче и тогда не стало. Он ушел, а Лара бесилась от отчаяния, что не может его заполучить.
        И тогда-то, в порыве отшатнувшись от окна - едва не налетела на бедную Анну Григорьевну, тихо стоявшую позади.
        А хуже всего, что ладонь с зажатым в ней медальоном она нечаянно раскрыла. Украшение выпало на пол и с металлическим звоном укатилось к самому подолу платья Анны Григорьевны.
        Глава 16. Ларин маленький секрет
        В пансионат Лара не вернулась. Впрочем, Дмитрий и сам не нашел в себе сил вновь лицом к лицу встретиться с той женщиной, которая нынче называет себя Юлией Николаевной. Да и служба требовала его присутствия в Тихоморске, где он провел несколько дней к ряду.
        Последний разговор с Ларой, столь неловкий, успел позабыться, сгладиться. Рахманов даже собрался вдруг навестить пансионат завтра - с утра пораньше, чтобы как раз застать Лару за очередным рисованием. А пока что он пребывал в Тихоморске и по главной улице города направлялся в полицейский департамент, где ждало его очередное совещание с Горихвостовым. Погрузившись в мысли, он не сразу сообразил, что кричат через всю улицу, окликая именно его:
        - Дмитрий Михайлович! Господин Рахманов! Сколько лет, сколько зим…
        Найдя взглядом крикуна, Рахманов немало удивился, что это был Константин Алексеевич Несвицкий, собственной персоной. Он стоял в дверях заштатной забегаловки и, морщась, пил кофе. Вид же имел столь потрепанный, что никакого дара не требовалось, дабы понять - гораздо больше Конни сейчас был бы рад рассолу.
        Раздумывая не дольше минуты, Дмитрий решил, что у него как раз есть в запасе четверть часа для утренней чашки кофе.
        - Вы, надо полагать, сняли комнату в этом заведении? - поинтересовался Дмитрий, пристраивая чашку на черт знает чем заляпанную столешницу.
        Кофе был гадким на вкус, и маловато имелось надежд, что разговор окажется более приятным.
        - Пока что не снял, но, видимо, придется. Ни за что не догадаетесь, что нынче произошло! - Гадать Дмитрий не собирался, поэтому Несвицкий, выждав с полминуты, рассказал сам: - Их величество Юлия Николаевна снизошла до того, чтобы просить меня об одолжении.
        Дмитрий приподнял брови.
        - Да-да, - оживился Несвицкий, - она даже употребила слово «пожалуйста». Просила, чтоб я отправился в Ордынцевскую усадьбу и вернул Ларису Николаевну домой.
        - Отправились?
        - Разумеется, - пожал плечами Несвицкий. - Мне, знаете ли, самому не по душе, что Лариса Николаевна вот так запросто взяла и сбежала из дому. Разве это дело? Тем более, моя дражайшая мачеха обещала, что, ежели удастся Ларису вернуть, то она пересмотрит вопрос о моем денежном содержании.
        - Ну и как? Удалось вернуть Ларису Николаевну?
        Тот, кажется, уловил сарказм, насупился. Сделал это столь по-детски, что Рахманов впервые задумался, сколько же лет господину Несвицкому. Не более двадцати двух-двадцати трех, очевидно. Мальчишка.
        - Нет, - мрачно ответил Несвицкий. - Лариса Николаевна надо мною посмеялась только да велела возвращаться в Петербург. Право, я не узнаю ее в последние дни. Словно подменили. Не нравится мне это все - вот что я вам скажу.
        - Не нравится, что она над вами смеется?
        - И это тоже. Я Ларису всю жизнь знаю - она не такой прежде была, а искренней, милой, очень доброй, слова поперек не скажет…
        - Понимаю-понимаю, нынешняя Лариса Николаевна уже не так вам удобна.
        Несвицкий начал злиться:
        - Не говорите о том, чего не знаете. Лариса как сестра мне! Может, я и не был образцовым братом, но другим ее обижать никогда не позволял. И впредь не позволю!
        - И, тем не менее, именно вы привезли сюда Харди.
        Несвицкий уставился на него вопросительно и долго пытался сообразить, что именно он знает о Харди. Но помогать ему Дмитрий не собирался.
        - Я из-за Харди до сих пор и не уехал в Петербург, если хотите знать, - продолжил, наконец, Несвицкий. - Не верю ему. Не верю, что он миллионер, и не верю даже, что американец. Ну какой из него, к черту, американец, а?! Да, я его привез сюда - но не успокоюсь, покуда он не уберется обратно!
        Отвечать ему Дмитрий не торопился, дал возможность обдумать сказанное и от собственных слов откреститься. Конни насуплено молчал. Дмитрий же в тишине допил гадкий кофе и сверился с карманным часами. После чего поднялся из-за стола:
        - Это славно, что я вас повстречал, Константин Алексеевич. Собирайтесь-ка, пройдем в полицейский департамент - мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
        * * *
        Горихвостов присутствию на служебном совещании гражданского господина, разумеется, не обрадовался. Больше по привычке, правда: он скептически относился ко всякому решению Рахманова.
        Не обрадовался этому по понятным причинам и сам Несвицкий. Лишь когда за несгораемым шкафом у Горихвостова совершенно случайно обнаружилась банка со свежим, хоть и теплым, огуречным рассолом, Конни немного примирился с ситуацией.
        - Вы полагаете, мне известно что-то о смерти этой Щукиной? - поинтересовался он уже практически бодро. - Знаю лишь то, что Щукина всех в пансионате настроила против себя. В глубине души ее каждый мечтал спихнуть с обрыва. Уверен, что даже та мелкая девчонка, Стаська, об этом подумывала.
        - Возможно, - согласился Рахманов. - Однако есть версия, что госпожу Щукину не столкнули. Что она сама увидала на камнях под смотровой площадкой свою потерянную шляпку и попыталась достать. Оттого и упала. А ведь вы знаете, Константин Алексеевич, как шляпка туда попала, не так ли?
        - Это домыслы! - Конни вспылил столь яростно, что Рахманов подумал, что перестарался с провокацией. - И даже если шляпка стала причиной всему, то это невинная шалость… досадное совпадение… Богдана Александровна не имела дурного умысла!
        - Ну-ну, будет, - пошел на попятную Дмитрий. - Богдане Александровне было бы полезно усвоить, что и шалость, на первый взгляд невинная, может обернуться трагедией. Но это и впрямь лишь одна из версий. Есть крайне веские доводы в пользу того, что госпожу Щукину, увы, все же столкнули. Намеренно. Расскажете, как вы на самом деле познакомились с Ордынцевыми и Харди?
        - Я говорил правду еще тогда, за ужином. Харди обратился в нашу контору, а я услышал знакомую фамилию и набрался смелости поздороваться. Позже Харди пригласил меня на обед. Это все!
        Конни твердо стоял на своем - столь твердо, что покамест Рахманов не решился напирать. Сделал вид, что поверил. Да и не было возможности развить тему: Несвицкий вновь принялся выгораживать Дану Ордынцеву:
        - Богдана Александровна и так винит себя… Она много натерпелась в жизни, не мучайте ее хотя бы теперь. Да, она поступила безрассудно, но теперь жалеет, ей-богу!
        Дмитрий же, мало вслушиваясь в слова, размышлял, что за все время в пансионате ему так и не удалось с глазу на глаз поговорить с этой девицей, Даной. Очевидно, что Несвицкий влюблен в нее и этим ослеплен. Но и сам Дмитрий до сих пор не мог понять, что она за человек, эта Дана, и действительно ли у ее поступка не было злого умысла.
        К тому же, чего скрывать, Дмитрий гораздо больше доверял чутью Лары, нежели чувствам юного господина Несвицкого - а Лара относилась к той Даночке осторожно и с опаской…
        - Насколько мне известно, - несмело продолжил Дмитрий, - m-lle Ордынцева принадлежит к хорошей семье, воспитана, образована, отец в ней души не чает. Отчего вы считаете ее несчастной?
        - Разве не очевидно?! - снова вспылил Несвицкий. - Все родные отказались от них с отцом, лишили наследства и положения в обществе! Полагаете, что от хорошей жизни они уехали в Европу?! Полагаете, по доброй воле она выходит за Харди?
        Конни стушевался, поняв, что сболтнул лишнее. Рахманов же, молча переглянувшись с Горихвостовым, ощутил что-то похожее на сочувствие. Больше к Несвицкому, правда, чем к его практичной возлюбленной.
        - Они с отцом нищенствовали, выходит?
        - Это недалеко от истины. Право, не знаю подробностей… Николай Ордынцев, прежний владелец усадьбы, поддерживал кузена какое-то время после его отъезда в Европу, но, как вы знаете, вскоре сам был убит.
        - И завещания не успел составить?
        Рахманова насторожило, что Конни ответил не сразу.
        - Я слышал от Александра Наумовича, что было некое завещание… однако, силы оно не получило. Он так говорит.
        - Отчего же завещание не получило силы?
        Конни пожал плечами - ответа он и правда не знал.
        Дмитрий же завещанием заинтересовался не на шутку. Что же за причины такие, по которым не была исполнена последняя воля столь значительного на Черноморском побережье человека, графа. Неужто Николая Ордынцева сочли душевнобольным?
        Дмитрий обернулся к начальнику сыскного отделения:
        - Господин Горихвостов, надо полагать, завещание составлялось здесь, в Тихоморске. Будьте любезны отыскать бывшего поверенного Николая Ордынцева и сам текст завещания. Быть может, в нем есть зацепки.
        Горихвостов, игнорируя субординацию, огрызнулся:
        - Зацепки по убийству актрисы в завещании двадцатилетней давности? Конечно, ваше благородие, отчего бы не поискать… Зачем обращать внимание на очевидное - что к убийству артистки самое прямое отношение имеет эта ее компаньонша - Андрошина!
        Дмитрий этого отрицать не торопился. Ежели отринуть мистику и сконцентрироваться на реальных фактах, то выходило, что столкнуть Щукину с обрыва и впрямь могли лишь несколько человек. Те, кто не имел алиби, и кто имел мотив. А Анна Григорьевна, вечно понукаемая Щукиной, уж точно должна бы быть первой подозреваемой.
        Тем более, если вспомнить, что настояла на поездке в пансионат именно компаньонка актрисы.
        - Полагаете, Андрошина столкнула хозяйку намеренно? - спросил он.
        - А кто еще, ежели не она?! Надоело ей слушать придирки, обозлилась вот и толкнула в запале! Может нечаянно, а может и нарочно. Но в бумажках-то, двадцать лет назад писаных, больше пользы копаться - вам, ваше благородие, виднее…
        - Восемнадцатилетней давности, - кашлянув, поправил Несвицкий. - Николай Ордынцев был убит в 1891. Если вы позволите, господа, поверенного могу поискать я… тем более, что я… кхм… тоже юрист. Пусть недоучившийся, но кое-что понимаю в документах.
        - Вы уж простите за прямоту, господин Несвицкий, - возразил Горихвостов, - но я наслышан, что вы и с завещанием собственного отца разобраться не в силах. Видать, вы того-с… не той компетенции.
        Конни покраснел столь густо, что Рахманову показалось, он сейчас же швырнет перчатку в лицо Горихвостову. Поспешил вмешаться:
        - Вы можете проявить себя как юрист, господин Несвицкий, и отыскать завещание - уверен, мой коллега вам препятствовать не станет.
        Коллега под тяжелым взглядом Рахманова и впрямь стих и хмуро занялся бумагами.
        - Не станет, не станет, - подтвердил Горихвостов, ворча под нос, - и без того забот полон рот…
        - К слову о заботах, - вспомнил Рахманов: - вы сделали то, о чем я просил?
        - Сделать-то сделал… - Горихвостов взглядом указал на Конни, но Рахманов кивнул, позволяя говорить при нем. - Да только ничего толкового не обнаружилось. Юлия ваша Николаевна как черт из табакерки объявилась в 1891 году, устроилась горничной в пансионат. Поспособствовала ей Акулина Потапова, бывшая на тот момент нянькой в доме Несвицкого. Где Юлия Николаевна родилась да в каком году - не известно, потому как документов при ней не было никаких вплоть до самого замужества. Звалась-то она Ласточкиной, да, скорее, по названию пансионата хозяйского фамилию взяла. Жила тихо, никто ею и не интересовался особо.
        - А Лариса Николаевна?
        - Ну, с Ларисой Николаевной чуть яснее. Родилась в том же клятом 1891…
        - Разве Юлия Николаевна приехала с новорожденной девочкой? - прервал его Рахманов. - Я слышал, что ее ребенку тогда года три было.
        - Вы «слышали», а я на слухи полагаться не привык! - отрезал Горихвостов. - В приходе, что шесть верст отсюда, в книгах черным по белому написано, что в 1891 девочка крещена и наречена Ларисою. Юлия же Николаевна там же значится, как крёстная ее мать.
        - Крещена - но не родилась, - больше про себя заметил Рахманов.
        Горихвостов хмыкнул:
        - Это ж где вы видали такое, чтоб ребенок три года некрещеным был?!
        Рахманов промолчал на сей раз. Тем более что и Конни подтвердил слова Горихвостова:
        - Когда именно они в доме появились, я уж не помню по малолетству… но всегда считалось, что Лариса Николаевна на четыре года моложе меня. То есть, родилась она в 1891.
        - Одно только странно с крещением ее… - продолжил Горихвостов несколько нерешительно. - Уж не знаю, важно это иль нет, но крестили ту девочку в день Марии Египетской. И даже нарекли по-первости Марией - да только вымарали имя прямо в приходской книге, а поверх написали «Лариса». Еле я разобрал помарки эти. Батюшка, что крестил ее, уж помер давно, а новый говорит, мол, это обычное дело, в общем-то. Не понравилось родительнице имя, она и упросила исправить на другое, что поближе к дате.
        - А ежели другую Ларису в книгах поискать? - задумчиво спросил Рахманов.
        - Смеетесь, Дмитрий Михайлович? Приход-то на селе стоит - кто ж на селе в здравом уме дочку Ларисою назовет? Только городские додуматься могут, романов всяких начитавшись. Нет больше там Ларис, на десять лет вперед нет.
        * * *
        Горихвостов был иного сорта человек, нежели Рахманов. Он привык доверять доказанным фактам, а не тратить время на опровержение смутных догадок. Тем и был он ценен для Рахманова: отсеивал совсем уж фантастические версии. К фактам же Горихвостов относился щепетильно, потому, раз даже он обратил внимание на вымаранное имя «Мария» в приходской книге - что-то в этом есть. Марией звали деревенскую ведьму, убившую Николая Ордынцева. Случайно ли, что Юлия Николаевна не хотела называть дочь этим самым именем?
        Примечательно так же, что все три события - убийство Ордынцева, появление Юлии Николаевны и рождение Лары - произошли в один год, 1891.
        Покуда Горихвостов изучал архивы, сам Рахманов тоже не бездействовал. Выяснил, что Николай Ордынцев и впрямь был убит таким же изуверским способом, как и Стаховский. Мара ли это сделала, или кто-то другой, но тридцатилетнему графу вырезали сердце, заменив его вороньим. И неопознанные символы, окружавшие тело, тоже были, и огонь. С той лишь разницей, что убили графа не в поле - а в его собственном доме. В Ордынцевской усадьбе.
        Николай Ордынцев и впрямь был первым из жертв ритуала.
        Примечательно и то, что следующие пять лет после смерти графа стали едва ли не самыми тихими в плане преступности за многие-многие годы. Очевидно, это и породило легенду, что за побережьем присматривает каменный Ворон, которым обернулся граф Ордынцев…
        Убийство же найденного в 1896 году молодчика-выпивохи списали на пьяную драку, мимо глаз пропустив тот факт, что у мертвого вырезано сердце. На каторгу тогда отправили кого-то из собутыльников погибшего. Так же было и с мужчиной, убитым еще через полгода. А после ритуальные убийства уже не прекращались, случаясь то раз в полгода, то каждый месяц. В показаниях свидетелей кое-где мелькало, что убитых видели с молодой красивой женщиной - однако женщину всегда описывали по-разному да толком и не искали.
        Обо всем этом размышлял Рахманов, покуда добирался в пансионат. Выехал в ночь. Несвицкий, услышав о поездке, увязался, было, следом - насилу Рахманов его отговорил. Однако дал ключи от служебной квартиры в Тихоморске и позволил остановиться у себя на то время, что будет искать поверенного Николая Ордынцева. С тем и расстались.
        Как и планировал, к утру следующего дня Рахманов прибыл в пансионат и тотчас направился к бухте у лодочного сарая - туда же, где впервые увидел Лару.
        Было ли безрассудством бросить ее на произвол одну в Ордынцевском замке? Пожалуй, что нет. Дмитрий из достоверных источников в лице Фёдора знал, что Харди, соблюдая приличия, жить продолжает в пансионате, а не под одной крышей со своей пока еще невестой. Хотя, разумеется, обедает и ужинает он в усадьбе. И каждое утро с восьми до одиннадцати видится с Ларой в бухте у лодочного сарая, пока она пишет этот дурацкий портрет. Портрет лишь на две трети закончен: Харди хитрец и тянет время изо всех сил. Однако Дмитрий, зная все Ларины мысли как свои собственные, отчетливо видел: она в его сети не попала. Смеется его шуткам, неплохо проводит время, но все что ей нужно от Харди - пресловутые пятьдесят рублей в качестве оплаты.
        Право, еще неизвестно, кто кого хитрее: Харди или эта новая, незнакомая Лара, от которой не знаешь, чего ждать…
        Дмитрий понятия не имел, что на нее повлияло, но, кажется, изменения эти на благо. Ему нравилась нынешняя Лара, столь уверенная в себе и смелая. Но главным образом новая Лара нравилась ему потому, что днем и ночью мысли ее занимал он сам, Дмитрий.
        Спуститься к ним он не торопился. Однако когда сделал это, и Лара его увидела - лицо ее расцвело. Тотчас, не смущаясь Харди, она широко улыбнулась и взмахнула рукой:
        - Дмитрий Михайлович, как же я рада вам!
        Харди, увидав его, тоже преобразился мгновенно. От прежнего добродушного увальня не осталось и следа - с места он бросился наперерез Ларе, а взглядом, казалось, мог испепелить Рахманова на месте. Его решительность даже заставила Дмитрия помедлить. Но вмешалась Лара, расставив все точки:
        - Джейкоб, не сходите с места, прошу! Мы ведь еще не закончили.
        Она лишь мягко коснулась его руки, назвала по имени - и вся решительность Харди испарилась. Он смешался, как самый настоящий деревенский болван, и покорно ушел туда, где она оставила его позировать.
        Его Лара больше не была беспомощной девочкой. Пожалуй, она и правда могла постоять за себя.
        Остудив пыл Харди, она, однако, не торопилась броситься к Дмитрию: осталась у мольберта и вытирала руки от краски. Только открытая ее улыбка подсказывала, что Лара действительно рада Рахманову и успела простить их последний весьма неловкий разговор. Дмитрий подошел сам и поздоровался.
        - И я рад вам, Лара. Однако приехал нынче по служебной надобности…
        - Ничуть в этом не сомневалась! Вы всегда по служебной надобности, - дерзко ответила Лара, но улыбалась по-прежнему обворожительно.
        - …приехал, дабы допросить вас в связи с произошедшим, - споткнувшись, договорил Рахманов.
        - Вот как? - изумилась Лара.
        Харди тотчас поспешил ей на помощь:
        - Хотите сказать, что подозреваете в чем-то Ларису Николаевну?
        Он снова шагнул с выделенного ему места - и снова остановился от легкого взмаха Лариной руки:
        - Не стоит, Джейкоб. За мною нет никакой вины, и господин Рахманов, без сомнений, скоро во всем разберется.
        Была за ней хоть какая-то вина или нет, но эта смелая Лара действительно ничуть его не боялась. Глаза ее откровенно смеялись.
        - Джейкоб, - вдруг позвала она и ненадолго отвернулась от Дмитрия, - вы не могли бы воротиться в пансионат и принести мне лимонаду. Безумно хочется пить. Пожалуйста.
        Это «пожалуйста» вовсе не звучало в Лариных устах просьбой. Однако ж не подчиниться было невозможно: Дмитрий сам готов был побежать за тем лимонадом. С неохотой подчинился и Харди.
        Рахманов напряженно проследил взглядом, как он поднимается по тропинке меж камнями, то и дело оглядываясь - Лару же Харди теперь не интересовал ничуть. Не дождавшись даже, пока из виду скроется его спина, она положила ладошку на плечо Дмитрия. Заговорила тепло и ласково, совсем не так, как минуту назад:
        - Прежде чем станете меня допрашивать, Дмитрий Михайлович, я хочу вам кое-что показать.
        Глаза улыбались заговорщически, а рука скользнула в его ладонь - Лара уверенно потянула Дмитрия за собой.
        - Идемте, не бойтесь, - она рассмеялась, когда тот попытался не поддаться.
        Идти пришлось недалеко - внутрь лодочного сарая. Хотя по ту сторону двери он больше был похож на ремесленную мастерскую, в которой по-недоразумению оказались и лодки, одна в другую сложенные в дальнем углу. Как во всякой мастерской, здесь настойчиво пахло художественными красками, а вдоль стен не имелось и клочка свободного места - все занимали холсты, как чистые, так и с набросками.
        Присесть было негде, однако Лара проворно сбросила лишнее с единственной старенькой софы.
        - Присядьте здесь, не уходите…
        Лара, не давая опомниться, за руку подвела его и усадила. Оставила здесь же свою соломенную шляпку, а потом то и дело оглядывалась - боялась, что уйдет. Искала Лара недолго. Выудила на свет Божий пухлую папку и, чуть робея, выбрала из нее несколько листов со своими рисунками.
        - Взгляните, Дмитрий Михайлович, мне очень хочется знать, что вы думаете.
        Она и впрямь волновалась, покуда Дмитрий перебирал рисунки. Искусала губу и, тоже присев на краешек софы, невзначай касалась коленкой его бедра. Волосы ее сегодня были убраны наверх, открывая чуть тронутую загаром шею и витую цепочку, которая держала некое тяжелое украшение. Когда Лара наклонялась, чтобы положить перед ним новый рисунок, Дмитрий думал о том, что Лара совсем не пользуется духами. Ее кожа пахла морем и солнечными полевыми цветами.
        Думать о рисунках выходило с трудом.
        Эти рисунки, яркие и светлые, как сама Ларина душа; на большинстве из них были изображены диковинные птицы неизвестной породы с радужными крыльями и искристым серебряным шлейфом, что они оставляли за собой в ночном небе или же в голубом, среди облаков.
        Город, над которым парили сказочные создания, был не близлежащим Болотом, и даже не Тихоморском. Мосты, верфи, золоченые шпили, тающие в облаках… Хоть город и был прорисован в той же сказочной манере, сложно было не узнать родной Дмитрию Петербург.
        Не открыточный - живой. Таким, каким помнил его сам Дмитрий.
        - Вам нравится?
        - Вы талантливы, Лара, это бесспорно… - не лукавя, признал Дмитрий. - Могу я взглянуть на другие?
        Лара не ответила. Только улыбнулась ему так, будто у них есть тайна. И положила ему на колени пачку рисунков с карандашными набросками лица. Его собственного лица, как сообразил Дмитрий мгновением позже.
        Дмитрий не ждал этого. Забавно, что Лара все-таки могла удивлять его. Он-то полагал прежде, что она для него открытая книга.
        - По-моему не очень похоже вышло… - Лара понизила голос почти до шепота. Подушечкой пальца медленно повела по карандашному контуру на портрете и задержалась на нарисованных губах. - Мне бы хотелось знать вас немного лучше, Дмитрий Михайлович. Чтобы впредь быть точнее.
        «Да ведь она соблазняет меня! - снова с запозданием догадался Рахманов. И подивился: - маленькая тихоня Лара…».
        Он еще не успел решить, как верно распорядиться этим открытием. Да и не мерещится ли ему? А Лара уж, отняв пальцы от бумаги, описывала контуры его настоящего лица. И точно так же теплые, пахнущие морем и красками пальца, застыли на его губах.
        Лицо Лары находилось столь близко сейчас, что можно пересчитать золотые точки на радужке ее глаз. И Дмитрий бы считал их, если бы от запаха ее кожи не шла кругом голова. Она умела дурманить не хуже ее матери-ведьмы - только безо всякого колдовства.
        Лара громко вздохнула, когда Дмитрий все же поймал ее пальцы губами. Нет, все-таки она еще дитя, юное и неискушенное, какой бы соблазнительницей не старалась выглядеть. Дмитрий чувствовал, как заходится Ларино сердце, когда она закинула руки ему на плечи и с кажущейся смелостью прижалась к нему. По-детски зажмурила глаза, прежде чем потянуться к нему губами.
        Рахманов погладил нежную щеку тыльной стороной ладони.
        - Перестаньте, Лара, это было бы неправильно, - нехотя сказал он.
        А после, сняв ее руки с плеч, попытался еще раз поцеловать Ларины пальцы - но она все равно осталась недовольна.
        И даже более того.
        - Подумать только, какой вы правильный! - вспыхнула она, мигом превратившись из нежного котенка в фурию. - Так зачем приехали? Снова просить меня вернуться к матери?
        Именно сейчас что-то в Ларином облике напомнило ту, что стояла ночью на смотровой площадке над телом актрисы Щукиной. Рахманов изо всех сил погнал прочь видение.
        - Нет, - он качнул головой. - Хотя разумнее всего вам и впрямь было бы вернуться домой. Меня удивляет, отчего Юлия Николаевна до сих пор не пришла за вами сама. Она в дурных отношениях с Ордынцевыми?
        Лара помедлила, прежде чем ответить:
        - Нет, насколько мне известно. По-правде сказать, я вовсе не видела, чтобы она хоть парой слов перекинулась с Александром Наумовичем или Даной. Но я уверена, они меня защитят, если Юлия Николаевна вдруг явится за мною!
        - Чужие люди защитят от матери? - хмыкнул Дмитрий.
        - Представьте себе, да! От этих «чужих людей» за одну неделю я увидела больше добра, чем от Юлии Николаевны за все мое детство!
        Рахманов осуждающе покачал головой.
        - Что ж, я искренне надеюсь, что вы правы, и вас нынче окружают друзья. И все же будьте благоразумны, Лара. Вы совсем ничего не знаете об Ордынцевых. И об этой женщине, Анне Григорьевне, к слову, тоже ничего не знаете. Ордынцевы убедили ее остаться в усадьбе, не так ли?
        - У Анны Григорьевны нет денег, дабы оплатить постой в «Ласточке» - а моя приемная мать, представьте себе, указала ей на дверь! - Голос Лары стал звонче от обиды и возмущения. - Разумеется, Александр Наумович сделал все, чтобы убедить ее остаться у нас.
        - У нас? - Рахманов снова хмыкнул, удивившись оговорке.
        Лара же отвечать на насмешку не стала - лишь горделивее вскинула голову. Чем снова она напомнила Рахманову ту, что стояла над телом Щукиной. Некстати подумалось, что Лара ужасной смертью актрисы ничуть не расстроена. Да и с чего бы ей расстраиваться, ведь Щукина шпыняла Лару поболе, чем свою компаньонку…
        Закончить мысль он себе не позволил.
        - О том, что ваша матушка столь жестоко выгнала Анну Григорьевну, вы знаете только со слов Анны Григорьевны, не так ли? - хмуро уточнил он.
        - Пусть так, - упрямилась Лара, - но у меня нет причин не верить ей на слово! Как и нет причин подозревать приемную матушку в альтруизме. Она вам стакана воды не подаст, не записав это позже в счет!
        Сказав так, Лара замолчала ненадолго - кажется, ей сделалось стыдно за столь злые слова о матери. Когда она заговорила вновь, то голос звучал несколько мягче:
        - Анна Григорьевна - она хорошая. Мы сблизились здесь, в усадьбе. Она очень добра ко мне и понимает меня, как никто другой. У меня и впрямь нет причин ей не верить.
        Рука Лары непроизвольно взлетела вверх и коснулась золотой цепочки на ее шее. Цепочка удерживала большой круглый медальон, который Лара прятала на груди, за лифом платья. Дмитрий не помнил, чтобы прежде Лара носила такие украшения. Однако среди сбивчивых мыслей Лары услышал, что медальон ей на шею надела именно Анна Григорьевна.
        Договорить не успели. Снаружи послышались шаги Харди, и Лара спохватилась, чтобы выйти наружу. А следом и Рахманов. Более задавать вопросов он не стал - не сейчас. С нынешней Ларой все равно невозможно договориться. Она невыносима!
        Однако провожая ее взглядом, Дмитрий впервые в жизни поймал себя на том, что любуется в это время не чистой Лариной душой, а ее ладной и вполне женственной фигуркой.
        Глава 17. Два лица в одном зеркале
        Лара вовсе не была искушенной сердцеедкой, но азы мастерства она усвоила только что: ежели уйти вовремя и эффектно, то уже не важно, о чем вообще велся спор, и кто в нем одержал победу. Господин Рахманов нынче пожирает ее взглядом, Лара это кожей чувствовала.
        Просчиталась только в одном - ее выход имел удовольствие наблюдать и Джейкоб Харди.
        Он стоял, перегородив плечистым телом тропинку меж валунами, и держал графин с лимонадом в одной руке и пустой стакан в другой. Ларе казалось, стекло сейчас же раскрошится в его побелевших от напряжения пальцах.
        Однако Джейкоб стоял и не шевелился. Не шелохнулся он и когда Рахманов решительно и небрежно подошел к нему вплотную, почти толкнув грудью. Нос к носу, глаза в глаза. Джейкоб тверже сжал челюсти, по лицу его пробежала гримаса, словно он боролся сам с собою - но все же с места не сошел.
        Дмитрий на это хмыкнул с высока, губы его исказила усмешка.
        А Лара, ни жива, ни мертва, боялась вздохнуть, глядя на них. И только твердила про себя: что-то будет, что-то будет…
        Нервы ее оборвались, когда стакан в руке Джейкоба и правда треснул - в повисшей на берегу тишине этот звук, казалось, оглушил Лару.
        - Джейкоб! - крикнула она, едва владея голосом. - Идите же скорее сюда! Мы не закончили с портретом…
        Тот моргнул, словно опомнился, и часто, глубоко задышал. А потом ниже склонил голову и поторопился освободить дорогу. Дмитрий даже головы не повернул на Ларин голос - той же небрежной походкой ушел вверх.
        «Да что ж он за человек такой? - жадно цепляясь взглядом за его спину, думала Лара. - Неужто и впрямь чудовище? Неужто это я ошиблась - а Джейкоб говорил правду?»
        Лара уже жалела, что затеяла с господином Рахмановым ту игру в лодочном сарае. Ей бежать бы от него подальше, а не рисовать тайком его портреты да мечтать о глупостях.
        Однако Лара и теперь, насмерть испуганная, признавала - с нею наедине он совершенно иной, нежели с посторонними. Так когда он настоящий? И отчего даже теперь ей хочется побежать вслед за ним?
        Но Лара, конечно, не побежала.
        - Вы поранились, - вяло отметила она кровь на руке у Джейкоба. Мысли были заняты другим, но Лара все же предложила: - Идемте, у меня была аптечка…
        - Не утруждайтесь.
        Джейкоб только сейчас выпустил из рук стакан с бурым уродливым отпечатком, а кровь безразлично растер второю рукой. На Лару он смотреть избегал. Зато, поискав взглядом, надолго остановился на недописанном портрете. Нахмурился. И судорожно начал шарить по карманам.
        Лара окончательно растерялась, когда Джейкоб чуть ли не насильно сунул ей в руки пять десятирублевых ассигнаций.
        - Как… зачем? - разволновалась она. - Ведь я не закончила! Потребуется еще два или три сеанса…
        - Не утруждайтесь, - опять повторил Джейкоб - да так, будто ударил.
        - Вам не понравился портрет? Вы обиделись, Джейкоб? - допытывалась Лара и совершенно не желала принимать незаслуженных денег. - Если вы обиделись, что я отослала вас за лимонадом, так простите тысячу раз! Я и сама о том жалею теперь!
        Тот поморщился:
        - Я вам не подружка, Лариса Николаевна, чтобы обижаться.
        Он в самом деле собирался уйти. А Лара впервые за многие дни едва не расплакалась по-настоящему: Джейкоб собирался уйти, а она понятия не имела, как его удержать. И дело было совсем не в портрете или деньгах. Тот как будто почувствовал и сжалился.
        - Я не обижен, Лариса, - чуть мягче сказал он. - Но мне жаль, что вы вовсе не слышите меня: ведь я предупреждал, что не следует вам верить этому человеку!
        - Забавно… Дмитрий Михайлович, не так давно говорил о вас ровно то же самое - что мне следует вас опасаться.
        Лара не думала, что Джейкоба эти слова так удивят. Брови его взлетели вверх, и он даже позабыл о холодном своем тоне:
        - Полагаю, что предостережения он аргументировать не смог? - заметил ехидно. Джейкоб как будто даже развеселился теперь.
        - Увы, - в его же тоне ответила Лара. - Как и вы, впрочем. Не считать же веским аргументом вашу сказку о Ласточке!
        - Тоже увы - но это не сказка, Лара.
        Объяснять своих странных слов он по-прежнему не собирался.
        «Сейчас - или никогда!», - понимала Лара, глядя на него, явно собирающегося уйти, но пока еще медлящего.
        Она решилась. Чуть сузила глаза, уперла руки в бока, на манер мамы-Юли, и задала вопрос, дав понять, что без ответа его не отпустит.
        - Джейкоб, что же вам нужно от меня на самом деле, если не портрет?
        - Мне ничего от вас не нужно, - собрался отмахнуться тот, но, видимо, Лара и впрямь нынче была убедительна. Помедлив, Джейкоб договорил: - по крайней мере, теперь. Верьте или нет, но я в самом деле хотел лишь поддержать вас - хотел, чтобы вы уехали отсюда и как можно скорее. Ежели выберете Петербург, то и слава богу! Я с удовольствием помогу вам устроиться, и деньгами помогу…
        - А ваша невеста тоже поедет с нами в Петербург? - невежливо перебила Лара.
        Джейкоб разом стал мрачнее тучи.
        - Если Богдана Александровна захочет, то разумеется. Я понимаю, как это выглядит со стороны… Но не знаю, как доказать вам, Лара, что я не мерзавец, который женится на одной и морочит голову другой девице.
        - Со стороны все именно так и выглядит, - жестоко подтвердила Лара. - Однако вы можете попытаться доказать ваши благие намерения - объяснив толком, почему мне следует опасаться Дмитрия Михайловича!
        - Я все сказал вам в прошлый раз. Он манипулирует вами, Лара. Не только вами, разумеется, - всеми! Но вас выделяет среди прочих, потому что…
        Он неловко замолчал и смешался. Лара продолжила сама, всем своим видом показывая, сколь нелепы его выводы:
        - …меня выделяет среди прочих видимо потому, что надеется через меня выведать все ваши страшные тайны?! Это смешно!
        - Вам смешно… - Джейкоб понятливо кивнул. - Потому-то, Лара, я и не могу вам довериться. Потому-то и прошу взять деньги и просто уехать.
        Лара же услышала лишь одно.
        - Это вы мне не можете довериться?! - вспыхнула она, не зная, стоит ли ей рассмеяться в самом деле. - Я должна вам верить, глядя на то, как отвратительно вы поступаете с моей подругой и вашей пока еще невестой?! Или же Дана знает о ваших планах?
        - Нет, Дана ничего не знает, - признал Джейкоб. - Но вы правы - пока еще невестой. Разумеется, я объяснюсь с Богданой Александровной, и, уверен, с нею договориться будет проще, чем с вами. Она прекрасная девушка, но, Лара, я не собирался доводить дело до свадьбы даже в день помолвки… А уж теперь тем более.
        Ларе совершенно не нравились его намеки. Наверное, стоило убежать сейчас же. И немедля раскрыть Дане глаза на бессовестные планы ее жениха. Немыслимо, что Джейкоб надеется, будто она эти планы поддержит!
        - Дана много натерпелась в жизни, - сказала Лара вместо того, чтобы убежать. - Она не верит никому - в особенностям мужчинам. А вам доверилась. И, выходит, зря. Дело в Ордынцевской усадьбе? - стала допытываться она. - Вам нужен этот дом - что-то, что спрятано там еще со времен Николая Ордынцева? Ради этого вы наврали Дане с три короба и даже пообещали жениться?
        Тот резко мотнул головой:
        - Усадьба здесь не при чем, вы ошибаетесь. Дело в самой Богдане Александровне. В ее отце, точнее - если уж вы желаете знать все.
        И, покуда Лара пыталась осмыслить, зачем бедный и нездоровый нынче Александр Наумович понадобился Джейкобу - тот вдруг громко усмехнулся. Глаза у него снова сделались озорными и веселыми.
        - У вас имеется не только художественный талант, Лара, - сказал он и вдруг сделал шаг к ней. - Вы, оказывается, можете так извратить факты, что на миг я и впрямь почувствовал себя подлецом, обманувшим надежды наивной барышни. - Лара инстинктивно отступила и тотчас уперлась лопатками в дощатую стену сарая. Джейкоб ее пощадил и более напирать не стал. Увы, лишь могучим своим телом - но не словами. - Не делайте такое лицо, Лара, - упрекнул он, - вам прекрасно известно, что моя невеста разве что праздник не закатит, узнав о расторжении помолвки. Или все же закатит, как вы думаете?
        Лара отшатнулась, потому что ей показалось, будто Джейкоб снова хочет приблизиться - но он лишь перекинул сюртук через одно плечо и теперь уж точно направился к тропинке с пляжа.
        И, как и Дмитрий, ни разу не оглянулся на растерянную Лару.
        * * *
        Лара смутно помнила, как убирала мольберт, краски и злополучный неоконченный портрет - и убирала ли их вообще. Слишком взволнованна она была, когда возвращалась в усадьбу.
        Джейкоб в очередной раз сумел удивить. Вот так запросто признался, что к Дане (точнее, даже к ее отцу) у него исключительно корыстный интерес. А жениться он не собирается. И о романе Даны с Коном, выходит, осведомлен. Наверняка осведомлен! Наверное, стоит разыскать Даночку и все ей рассказать… Но Лара медлила отчего-то.
        Что же за интерес у Джейкоба к Дане? Чем она настолько ценна, что он даже подарил ей дорогущую усадьбу и ввязался в эту авантюру со свадьбой, лишь бы быть к ней ближе?
        Или же он просто мошенник, аферист, а никакой не миллионер… А купчая на усадьбу - липовая. Похож ли мистер Харди, якобы американский миллионер, на афериста? Вполне! В последние дни он даже американский акцент забывал изображать. Ежели он аферист - отсюда и знакомство его с Конни, между прочим, большим любителем проигрываться в карты. И взаимная их неприязнь с Дмитрием Михайловичем, агентом сыскной полиции, отлично в сию версию вписывается!
        Выводы эти, кажется, были самыми логичными и правдоподобными среди прочих - однако Лара все равно не торопилась с окончательным решением. Будь Джейкоб мошенником, Дмитрий Михайлович просто арестовал бы его и дело с концом. По крайней мере, уж точно предупредил бы Лару.
        И легенда о Ласточке опять же… Странная сказка Джейкоба никак не выходила из головы.
        Что если это все-таки не сказка? Какова тогда роль Джейкоба в возвращении заблудших душ в царство Ирия? И почему он так сторонится Рахманова?
        Думать об этом Лара боялась.
        А на смотровой площадке, там, откуда к пансионату вела ровная, вымощенная булыжником дорожка, она и вовсе замедлила шаг. Остановилась на развилке, будто забыла верную дорогу. Лара всерьез раздумывала, не вернуться ли ей домой? В «Ласточку», где все значительно проще. Где не нужно ни думать о собственном будущем, ни принимать ответственные решения за других - потому как мама-Юля давно уж все распланировала.
        Однако сомневалась недолго. Лара дала зарок поговорить с Даною сегодня же вечером, а пока что отругала себя за малодушие и поторопилась в усадьбу. В комнаты к Анне Григорьевне, если точнее, которые вот уже несколько дней были для нее самым уютном местом во всем доме. Там ее любили, там ее понимали, там ее поддерживали во всех начинаниях.
        Лара дотронулась до цепочки с медальоном на своей груди и улыбнулась, вспомнив, как она перепугалась, когда выронила украшение, и оно укатилось к ногам Анны Григорьевны.
        Лара тогда мысленно уже простилась со своей драгоценностью. Отчего-то ей казалось в тот миг, что медальон у нее сейчас же отберут. Женщина и впрямь проворно наклонилась и подняла его, прежде чем Лара успела даже ахнуть.
        Рассматривала его с явным интересом не меньше минуты - а потом шутливо заметила Ларе, что не следует разбрасываться такой красотой.
        Именно Анна Григорьевна надела медальон Ларе на шею - чтоб впредь не теряла. После они провели чудесный вечер, покуда Лара помогала женщине устроиться в новой комнате. Пришла Лара в ее уютный светлый будуар и на следующий день. И через день тоже - потому как у них появилось одно общее, чрезвычайно приятное Ларе дело.
        Да и что уж скрывать: говорить с Анною Григорьевной было куда приятней, чем с холодной, вечно осторожничающей и расчетливой Даночкой. Хотя нынче Лара надеялась попросить совета, касающегося именно Даны.
        - У меня есть подруга… - Лара решила не называть имен. Впрочем, Анна Григорьевна наверняка и так все поймет. Но Лара была в ней уверена, потому смело продолжила: - она вот-вот выходит замуж. Точнее, думает, что выходит. Мне стало известно, что у ее жениха исключительно корыстный интерес, и свадьбы не будет. Право, я не знаю, стоит ли мне вмешаться и предупредить ее?
        Лара в это время стояла на низенькой банкетке в корсете, панталонах и укутанная в великолепный, приятно холодящий кожу шелк цвета состаренного золота. Анна Григорьевна, чрезвычайно увлеченная занятием, уже подогнала новое бальное платье по узкой Лариной талии, и теперь собирала струящуюся кисею в красивые складки у пояса. Прежде чем ответить на вопрос Лары, она удивленно приподняла брови и вынула из сомкнутых губ портновские булавки.
        - Разве ж ответ не очевиден? - спросила она. Потом мягко улыбнулась Ларе и веско добавила: - если, конечно, эта барышня и впрямь вам подруга, Ларочка.
        - В том-то и дело, что я не знаю толком - подруга она мне или нет… - едва не простонала Лара. - Понятия не имею, что у нее на уме! Не уверена даже, кто жертва в этой истории - она, или этот ее жених.
        - Полагаете, что ваша подруга сама не честна с будущим мужем? - Анна Григорьевна все-таки отвлеклась от кисеи, заинтересованная разговором.
        Хотелось бы Ларе ответить иначе… но раз уж она пришла за советом, следует говорить правду.
        - Я знаю это наверняка, - ответила Лара прямо. - Она влюблена в другого, а жениха, увы, считает лишь удачной партией. Она совсем ничего о нем не знает - и не хочет даже знать. Может, и слава богу, что сей брак не удастся.
        - Вам жаль этого молодого человека?
        - Пожалуй, что да… - согласилась Лара. - Она не ценит его, совершенно не ценит. Они были бы несчастливы вместе. Без сомнений.
        Анна Григорьевна промолчала. Снова вернулась к шитью, но Лара, тайком бросив на ее лицо взгляд, увидела, что та вовсе не осуждает ее за такие мысли. Анна Григорьевна улыбалась - пожалуй, даже лукаво улыбалась. А еще через минуту решилась спросить:
        - Он, вероятно, хорош собою, этот жених вашей подруги?
        Лара почувствовала, что щеки ее наливаются румянцем: кажется, Анна Григорьевна совсем не то подумала. Но ответить опять же решила честно.
        - По-своему да… вероятно, он очень даже привлекателен внешне.
        - И правду о себе он рассказал именно вам, не кому-то другому?
        Лара снова согласилась, хотя ей совершенно точно не нравилась, к чему клонит Анна Григорьевна. Неужто хочет сказать, что Джейкоб влюблен в нее, в Лару? И, более того, она сама испытывает к нему отнюдь не дружеские чувства, раз считает его привлекательным? Но это не так!
        Анна же Григорьевна, покончив с прихваченной «на живую» кисеей поверх основной юбки, кажется, осталась довольна работой и выпрямилась во весь рост. Сперва оценила Ларин вид сама, а после взяла ее за руки и подвела к большому зеркалу.
        Платье было не просто красивым - шикарным. Поясок подчеркивал узкую талию, а складками собранная кисея добавляла объема в области лифа и бедер, делая из Лары настоящую светскую штучку. Хоть сейчас на обложку «Paris modes»! Не говоря уж о столь удачном цвете, который превращал Ларины волосы в чистое расплавленное золото.
        Права была несносная Щукина… платье, пошитое рукою самого Чарльза Уорта, не шло ни в какое сравнение с творчеством Матрены Силантьевны, лучшей портних Тихоморска.
        Да-да, это самое платье некогда принадлежало Щукиной. Однако чем-то не пришлось привередливой актрисе по душе, и та из милости отдала его своей компаньонке. Анна же Григорьевна, так ни разу и не надев великолепный наряд (ибо не нашлось подходящего случая), лишь рада была перешить его для Лары.
        По крайней мере, так она говорила, и Лара не могла не верить, глядя, как лучатся радостью и гордостью глаза Анны Григорьевны, когда та смотрела на Лару в зеркало, встав у нее за спиной.
        - Вы необыкновенно красивая барышня, Ларочка, - она аккуратно и ласково, едва касаясь, пригладила Ларины волосы. А потом подцепила цепочку с медальоном и подтянула ее так, чтобы украшение во всей своей красе лежало на Лариной груди, а не стыдливо пряталось за лифом. - Вам нужно всегда помнить, Ларочка, о том, как вы красивы. А у красивых женщин не бывает подруг, увы. Лишь завистницы и, может быть, временные союзницы. Уж поверьте мне, милая: я столько работала в театре с такими красотками, что глаз не отвести. И как никто другой знаю, что в любви красивые женщины редко бывают счастливы. Потому как красота - это оружие, и та, что неумело ею пользуется, ранит и других, и саму себя. Однако вы, Ларочка, не только красивы - вы умны. У вас все будет иначе, не так как у тех театральных профурсеток. Главное, распорядитесь своею красотой с умом.
        А после она наклонилась к самому уху Лары, так чтобы слышала лишь она:
        - Я знаю, что Джейкоб вам нравится, Ларочка - не упустите же его! Лишь с вами он будет счастлив. Не с Даной.
        Отчего-то Лара не нашла слов, чтобы ей возразить. Да и увлекло ее в этот миг другое:
        - Я не замечала прежде, как мы похожи, Анна Григорьевна… - задумчиво произнесла Лара, глядя на отражение их лиц - щека к щеке. И, не отдавая себе отчета, спросила: - скажите, у вас есть дети?
        Спросила - и лишь после подумала, что это бестактно, ведь замужем Анна Григорьевна никогда не была. Та, однако, не обиделась. Улыбка ее чуть дрогнула - но после, кажется, стала еще милее.
        - Когда-то давно у меня была дочь. Я звала ее Лизонькой, а ее отец - Бэтси.
        - Бэтси?..
        - Да. Та же Лиза, но на английский манер, - подтвердила Анна Григорьевна и почему-то поторопилась отойти от зеркала.
        А Лара, жадно проследив за ней взглядом, чувствовала, как бешено колотится в груди ее сердце. Причины она и сама не могла понять. Ну Бэтси - и Бэтси. Да, этим странным, вычурным именем Лара назвала свою собаку - ну и что?
        Однако следующий свой вопрос, о том, где нынче дочка Анны Григорьевны, Лара задать так и не посмела…
        * * *
        Она еще размышляла об именах и превратностях судьбы, пытаясь найти логичный ответ (действительно логичный, а не такой, который понравился бы ей), когда вернулась к себе и поняла, что сюрпризы на сегодня не закончены.
        В Лариной комнате, на прикроватной тумбочке - прямо поверх позаимствованной из библиотеки книги «Сказки, собранные братьями Гриммами», лежал большой медный ключ.
        Глава 18. Тайны Ордынцевской усадьбы
        Ключ был самый обыкновенный - ключ как ключ. Разве что, судя по размеру, запирали им не межкомнатную дверь, а входную.
        Лара даже догадывалась, какую именно дверь запирал сей ключ.
        Чтобы быть уверенной, она, сжимая его в руке, как величайшую ценность, обошла собственную комнату в поисках кладовки или еще чего, что можно было бы запереть - а то, быть может, ключ принесли ей исключительно из бытовых целей? Нет, никаких кладовок в комнате не имелось, а то, что ключ не подходит к комодам и шкафам, видно было невооруженным взглядом.
        К комнатной двери он тоже предсказуемо не подошел.
        Почему ключ принесли именно Ларе? Не Александру Наумовичу, хозяину, и даже не Даночке, молодой хозяйке. Да и кто вообще его принес?
        Дверь своей комнаты Лара не привыкла запирать - потому сделать это мог кто угодно.
        Лара подумала сперва, что это был Джейкоб - ведь он пытался найти ключ от башни, сам об этом и сказал Ларе! И он прекрасно осведомлен о ее интересе к башне. Версия была ладной, и Лара уж смирилась с ней… Однако, разыскав горничную, Лара выяснила, что господин Харди вовсе не посещал сегодня усадьбу - его ждали только к ужину.
        - Кто нынче заходил ко мне? Хотя бы мужчина или женщина - вы должны были видеть?! - допытывалась она у горничной, суетливой и вечно хмурой женщины нанятой, разумеется, из Болота.
        - Никого не видела, барышня, ей-богу - занятая ж цельный день была… Али пропало чего?
        - Ничего не попало. Наоборот… - Лара сверх меры была раздосадована таким ответом. И, слава богу, догадалась спросить другое: - А кроме домашних бывал кто у нас сегодня? Может, Стаська из «Ласточки» прибегала?
        Горничная пуще прежнего нахмурилась, отвела взгляд и как-то странно дернула плечом. Ответила, однако:
        - Не было Стаськи. Да и других не было, - бросила на Лару осторожный взгляд и попыталась уйти по делам.
        Но Лара уйти не позволила. Перегородила дорогу и строго, так, что мама-Юля осталась бы довольна, потребовала ответа:
        - А кто был?
        Горничная тяжко вздохнула, поджала губы. Заглянула Ларе в глаза и, уже чуть не плача, призналась:
        - Да в доме-то никого не было, ей-богу! Во дворе я ее увидала… у самого забора кладбищенского…
        Женщина начала мелко креститься.
        - Кого увидала? - насторожилась Лара.
        - А бог ее знает… В платье черном стоит - и на дом барский смотрит. И волосы белые, вроде ваших, наверх зачесаны…
        - Должно быть, вы Анну Григорьевну видели? - ни жива, ни мертва, уточнила Лара. По крайней мере, более ни у кого из обитательниц усадьбы, светлых волос не было. Кроме самой Лары.
        Однако горничная, утирая слезы, отрицательно мотала головой:
        - Да нет же! А то я Анну Григорьевну не узнала б… - Она жалостливо поглядела на Лару. - Дурное это место, как есть дурное! Не зря Акулина наказывала не ходить сюды - а я за жалованьем хорошим погналась, дура старая…
        - Слушали б вы Акулину меньше, - Лара, дабы не испугать глупую бабу еще сильнее, старалась говорить спокойно да беззаботно. - Акулина сама здесь в прачках трудилась - и ничего, жива-здорова.
        - Так то Акулина… - продолжала горничная креститься да причитать. - Не то что мы, сирые, убогие…
        Лара только хмыкнула на фразу о сирых да убогих, но спорить не стала. Снова сжала ключ в кармане платья и решилась выбраться во двор.
        Кладбищенская стена в глубине заросшего парка и правда нагоняла тоску даже в солнечный летний день. Однако это была просто стена и просто кладбище - Лара и по самому кладбищу прогуливалась ни раз и сроду не видела призраков.
        Ей хватало призраков из собственных ее снов, чтобы бояться еще и кладбищенских. Гораздо вероятнее, что там, у стены, глупая горничная увидала живого человека из плоти и крови. Светловолосую женщину, которая пробралась в усадьбу бог знает зачем. Может быть, как раз для того, чтобы оставить в Лариной комнате ключ. А живые люди всегда оставляют после себя следы - примятую траву и обломанные ветки хотя бы…
        Потому, не долго думая, Лара подобрала подол юбки и направилась вглубь колючих парковых зарослей.
        Без малого двадцать лет простоял этот парк заброшенным. Работники, толком не управившись еще с флигелем и пристройками, об уходе за парком и не задумывались. Трудно уж было разобрать, где здесь аллеи и тропинки - бурьян и алые южные маки доходили Ларе до пояса. Многолетние слои опавших листьев и вязкого перегноя неприятно холодили голые Ларины щиколотки, а репейник настырно цеплялся за юбку. Будто кто-то невидимый старался удержать, не пустить Лару вглубь.
        Но Лара решительно забиралась все дальше и дальше. Покуда не добралась до вожделенной стены. Только здесь одумалась. Жадно оглянулась по сторонам. Тишь здесь стояла такая, что Лара слышала только свое дыхание и учащенное биение сердца.
        А кусты, что огораживали высокую каменную стену от графского парка, вблизи оказались шиповником. Давно высохшим мертвым шиповником, нынче более напоминавшим колючую проволоку, через которую пробраться, не разодрав плечи до крови, невозможно.
        «Должно быть, именно здесь, на этом самом месте, стояла та женщина…» - некстати подумала Лара.
        Горничная определенно указала ей сюда, хотя ни примятой травы, ни утоптанных листьев под ногами Лара не обнаружила. Она почувствовала, как по спине поднимается холодок.
        В самом ли деле женщина из плоти и крови здесь стояла? Или все же нечто потустороннее. Призрак той, чья душа заблудилась по пути в Ирий. Как там говорил Джейкоб? Чью душу кто-то не желает отпустить…
        Ларе почудилось, будто перегной, в котором утопали ее щиколотки, сделался ледяным. Таким же ледяным, как сквозняки, взявшиеся непонятно откуда. Они свободно касались Лариной юбки, оставляли колючие мурашки на открытой коже рук и перебирали завитки у висков. Будто кто-то невидимый гладил по голове холодной невесомою рукой.
        Лара не выдержала, жадно обернулась на дом, всем сердцем надеясь, что как только увидит что-то привычное - наваждение отступит.
        Ей и правда стало как будто спокойнее, когда взору открылись знакомые каменные стены и красные башенки. И каменный Ворон на четырехскатной крыше, горделивый, всё видящий, всё понимающий.
        А потом Лара тихонько ахнула и отступила назад - упав прямо в колючие объятья шиповника. Там, в верхнем окне круглой башни, стояла женщина и смотрела на Лару.
        Именно, в башне - Лара убедилась в этом еще раз и судорожно сглотнула.
        Не Дана, нет. Отсюда плохо было видно, но женщина определенно была светловолосой.
        Наверное, Анна Григорьевна. Бог ее знает, как она забралась в башню, но… больше ведь некому.
        «Говорят, у Мары тоже были светлые волосы, - больной занозой засела в голове ненужная мысль. - Но Мара умерла. Ее заживо сожгли в доме на окраине леса… До того, как она явилась на похороны хозяина этой усадьбы и положила ему в гроб мой медальон…»
        - Мне это кажется, мне это только кажется… - вслух, как молитву, шептала Лара и еще добрые четверть часа не могла отвести взгляда от оконного стекла на верхушке башни.
        До тех самых пор, покуда силуэт женщины со светлыми волосами просто не растворился в воздухе.
        Уже начинало темнеть, когда Лара с грехом пополам, расцарапав руки и растрепав прическу, все же выбралась из зарослей шиповника.
        И, хоть и обмирала ее душа, покуда Лара глядела на низенькую дверь у основания башни, она все-таки приблизилась. Суетливо огляделась по сторонам. Нет, двор был совершенно пуст, уже и рабочие во флигеле затихли.
        Лара вынула из кармана заветный ключ и приставила к замочной скважине.
        Вошел он как по маслу. Не потребовалось ровным счетом никаких усилий, чтобы он провернулся вокруг своей оси. Башня будто ждала Лару эти неполные двадцать лет. Оставалось лишь потянуть дверь, за которой прячется столько тайн… но Лара медлила.
        «Вернусь сюда после ужина, - решила она. - Ежели мне ничего не помешает».
        Лара повернула ключ снова, заперев дверь. Зябко передернула плечами и бегом поторопилась к основному входу. Возможно, она даже надеялась в глубине души, что ей хотя бы что-нибудь помешает.
        * * *
        Отговорку, чтобы не идти в башню тем же вечером, Лара действительно для себя нашла.
        «Еще успеется, - думала она, не без опаски заглядывая в черные окна башни, - не последний же день я в усадьбе! Дождусь, покуда приедет Дмитрий Михайлович и уговорю его составить мне компанию. Или уговорю на то Джейкоба, когда помиримся».
        К слову о Джейкобе - он действительно не явился позировать для Лары на следующее утро. Сдержал слово. Но к вечеру следующего дня оттаял: за ужином в Ордынцевской усадьбе собралась их обычная компания.
        Даночка за тем ужином снова была бледна и печальна. Скучно ковырялась в восхитительном карпе в сметанном соусе, а на расспросы папеньки морщила носик и отвечала, что все хорошо. Впрочем, Лара не сумела припомнить ни единого раза, когда подруга была бы весела. В лучшие свои дни в усадьбе Дана лишь одаривала собеседников сдержанной улыбкой.
        Лара же всем сердцем радовалась тому, что Джейкоб, несмотря на давешнюю их ссору, все же заехал в гости - и даже разговаривал с Ларой в обычном тоне. Пару раз сумел и пошутить.
        «Неужто и впрямь он не равнодушен ко мне? Предпочел меня, простую девчонку, этой восхитительной Даночке?» - Лара то и дело искоса поглядывала на Джейкоба, покуда с аппетитом доедала карпа.
        Вчерашние события и пережитый ужас успели потерять остроту - нынче все это казалось Ларе забавным приключением и только. Она даже собиралась со смехом поведать Анне Григорьевне, что видела ее в окне и приняла за привидение - и поведала бы, если б пришлось к слову.
        Однако тем для разговора и без того хватало.
        - Я не рассказывал вам, Ларочка, что давеча бывал в пансионате? - поинтересовался господин Ордынцев. - Искал Дмитрия Михайловича, дабы расспросить о расследовании.
        - Ох, совершенно напрасно: господин Рахманов нынче в Тихоморске. - Лара прожевала еще один кусочек карпа и спросила как бы невзначай: - Удалось ли увидеться с Юлией Николаевной?
        - Увы. Совершенно неуловимая женщина ваша матушка! Я и в первый-то раз, когда ваше письмо доставлял, с нею не свиделся, и теперь. Все в делах да заботах.
        - Матушка много работают, - согласилась Лара и через весь стол потянулась, дабы подать Ордынцеву блюдо с картофельными пирожками. - Стаська нынче от Матрены гостинцы принесла. Ей-богу, вы таких чудесных пирожков в жизни не пробовали!
        Подтолкнула Александру Наумовичу на тарелку парочку самых пышных и румяных, а потом проворно наклонилась подобрать его упавшую салфетку.
        - Спасибо, дочка, - поблагодарил тот. - Я вашими с Матреной заботами, Ларочка, уж скоро в дверные проемы не пройду. Однако ж пирожки знатные - необыкновенно хороши!
        - Пройдете-пройдете, вы мужчина хоть куда, - в тон ему рассмеялась Лара.
        А на душе у нее сделалось необыкновенно тепло: милый Александр Наумович уже второй раз назвал ее дочкой. И теперь уж точно не оговорился, не спутал ее с Даной.
        На подругу Лара старалась не поднимать глаза, однако отметила, что та, услышав про дочку, в рыбе перестала ковыряться вовсе. Совсем потеряла аппетит.
        Ларе стало жаль ее. Захотелось хоть как-то развеселить - а то немногое, что веселило Дану, были наряды.
        - Даночка, как ваше бальное платье? - спросила тогда Лара. - Пошито ли? Мое уж почти готово: Анна Григорьевна, не устаю вас благодарить за эту неземную красоту!
        Не того эффекта ждала Лара. Даночка поглядела на нее, высоко и изумленно задрав брови. Как будто Лара предложила ей явиться на бал нагишом. А потом, справившись с чувствами, сказала:
        - Напомню вам, Лариса, ежели вы забыли, что буквально на днях в пансионате произошло убийство. У нас траур. И все увеселения, разумеется, должны быть отменены.
        В столовой сделалось очень тихо, и только тогда Дана продолжила ковыряться в рыбе. Лара же, Александр Наумович и Джейкоб недоуменно переглянулись. Даже Анна Григорьевна, самая близкая из присутствующих к покойной Щукиной, Даночку не поняла:
        - Право, мне отрадно, что вы чтите память Ираиды Митрофановны, милая Даночка, но… никто из вас, господа, не был с нею знаком достаточно близко. Траур не обязателен, по моему мнению.
        - Да уж, Даночка, траур - это слишком, - мягко заметил ее отец.
        - Вовсе не слишком! - голос Даны зазвенел от обиды. - Это элементарные правила приличия. Жак! Хотя бы вы скажите что-то! Я не желаю участвовать ни в каких увеселениях!
        Право, Лара и не думала, что в сдержанной холодной Дане может уместиться столько горячего гнева. Весь этот гнев она взглядом обрушила на жениха, за которым и осталось последнее слово - он хозяин бала.
        И Лара достоверно знала, что при полном равнодушии к невесте, Джейкоб, относительно бала, нынче с ней солидарен. Танцы это последнее, что его интересует, так что, увы…
        Смирившись, Лара постаралась облегчить ему задачу и мягко коснулась его руки:
        - Джейкоб, вероятно я и впрямь была не права… вам стоит отменить все.
        Глупо, но Лара почувствовала, как к горлу подступают слезы. Она действительно очень ждала этого бала. И еще горше было от осознания того, что Дана нарочно вспомнила Щукину. Чтобы досадить ей. А еще сестрой ее называла.
        - Вы и впрямь этого хотите, Лара? - Джейкоб настойчиво заглянул ей в глаза.
        Лара кивнула и попыталась улыбнуться.
        - А как же ваше платье? Неужто мы его не увидим?
        - Подумаешь - платье… будут и другие балы в моей жизни, - Лара изобразила беззаботность. Не очень достоверно, правда. - Конечно, было бы чудесно, если б первый бал в моей жизни прошел в этой великолепной усадьбе, но… Дана как сестра мне. Ежели она против танцев, то мне остается лишь согласиться.
        Лара словно бы дала Даночке последний шанс изменить решение - и вопросительно поглядела на нее.
        Дана шанс не использовала. А зря.
        - Так это был бы первый ваш бал, Ларочка? - заботливо спросил Александр Наумович.
        - Был бы.
        - Что за глупости! - вспыхнула Дана. - Вам уж почти двадцать, Лара, я ни за что не поверю, что вы до сих пор ни разу не танцевали на балах!
        - Напрасно вы считаете меня лгуньей. Увы, в нашей глуши нечасто устраивают балы - примерно раз в двадцать лет.
        Лара пыталась пошутить, но за столом все равно висело тяжкое молчание. Лишь горестно вздохнула Анна Григорьевна, да покачал головою Александр Наумович.
        А потом со звоном отложил вилку Джейкоб.
        - Вот что, господа. Анна Григорьевна, от всей души прошу меня простить, но я и впрямь совсем не знал госпожу Щукину. И вы простите меня, Богдана Александровна, однако балу все же быть. В тот самый день, на который он назначался прежде. Однако я понимаю вашу скорбь, Дана, и не удивлюсь, ежели вы откажетесь меня сопровождать во время танцев.
        Сказав так, Джейкоб сковано поклонился невесте - а после заглянул Ларе в глаза, будто бы ища ее одобрения. Она слабо ему улыбнулась.
        - Что ж, я вас услышала, милый Жако. - Дана подчеркнуто аккуратно положила столовые приборы на тарелку и встала. - Наслаждайтесь вечером, господа. Не стану вам его портить.
        Пока она не вышла, звонко стуча каблучками, тишины в столовой так никто и не нарушил.
        Было ли Ларе совестно, что она все же добилась своего? Пожалуй, что нет. В конце концов, окончательное решение было за Джейкобом. Да, Лара, зная его тайны и слабости, надавила на нужные точки… и все же решение принимал он. На этом и успокоилась.
        * * *
        Впрочем, нет, Ларе лишь казалось, что она спокойна. После ужина, покуда Анна Григорьевна помогала прислуге убирать в опустевшей столовой, Лара, напряженная как струна, теребила цепочку с медальоном так сильно, словно хотела сорвать ее с шеи.
        «Что же я делаю? - раз за разом спрашивала она себя.
        И сама не понимала - зачем унизила Дану? Зачем снова раздавала авансы чужому жениху?
        «Пропади он пропадом этот бал! И это треклятое платье, принадлежавшее Щукиной!» - решила Лара под конец.
        Решила в тот самый миг, когда обе створки двери в столовую распахнулись разом - да с таким грохотом, будто где-то выстрелили из ружья. Чего уж Лара точно не ожидала - вернулась Дана Ордынцева.
        Красивая, статная, грациозная даже в капоте поверх ночной рубашки. Она волочила за собою по полу что-то розовое и пышное. Чуть вздернув подбородок, Дана молча взирала на Лару некоторое время.
        Более всего Лару поразило, как изменилось лицо Даночки - всегда вежливо-безразличное, нынче его искажала гримаса такой злобы, что Лара, справедливо догадалась, по чью душу она явилась.
        - Простите, Даночка, ей-богу простите, мне жаль, что так вышло!.. - испуганно залепетала Лара и попятилась от стремительно приближающейся подруги.
        Но ее это все равно не спасло.
        Дана, разъяренная как медведица, с порога бросилась на нее и, размахнувшись, залепила такую пощечину, что у Лары зазвенело в ушах.
        - Дрянь! - услышала она о себе сквозь этот звон.
        И много еще другого услышала. После некоторых из тех слов даже Федька, бывало, суетливо крестил свой рот - а благовоспитанная аристократка Даночка распалялась как будто больше и больше.
        - Пригрела змею на груди! Вот стерва-то! - было самым печатным из того, что услышала Лара. - Зачем ты это сделала? Зачем?!
        Лара, прижав ладонь к щеке, которую будто кипятком ошпарили, приросла спиною к стенке - дальше отступать было некуда. По-прежнему Дана была для нее загадкой, по-прежнему она не знала, что от нее ждать.
        - Что сделала?.. Я не понимаю вас, Даночка…
        И сказав так, Лара не успела увернуться в очередной раз: неожиданно крепкая рука благовоспитанной девицы ухватила ее за самое основание косы:
        - Еще раз назовешь меня Даночкой - ей-богу, убью! - тихо и спокойно сказала та.
        Но, кажется, пришла в себя. Дана, будто спохватившись, только сейчас заметила, что они не одни в столовой. Анна Григорьевна с подносом в руках и горничная с открытым ртом словно приросли к месту, не зная, что и думать.
        Дана выпустила косу, и Лара проворно отпрыгнула от взбесившейся бывшей подруги на приличное расстояние.
        - Вон, - тихо и емко сказала им Дана - женщины, не посмев ослушаться, тотчас ретировались.
        А Лара, пятясь к стене, всерьез допускала, что сейчас ее будут убивать. Звать на помощь не позволяли только остатки гордости.
        - Я в самом деле не понимаю, что стряслось, - стала допытываться она, когда дверь за Анной Григорьевной закрылась. - Я…
        Лара не договорила, потому что в лицо ей полетело то самое пышное и розовое. Увернувшись, Лара поймала тряпку - и почти сразу обнаружила, что некогда она была платьем. Нынче жестоко изрезанным на лоскуты.
        Но это хотя бы пролило свет на истерику Даны.
        - Это не я сделала… - прошептала Лара. Однако особенно искренней быть не старалась - понимала, что все тщетно.
        Бывшая подруга теперь немного успокоилась. Лишь румянец во всю щеку говорил о недавней истерике да высоко вздымающаяся, как после бега, грудь.
        - А ты молодец, - наконец, изрекла Дана почти уже мирно, - крайне быстро всему научилась.
        - О чем вы, Богдана Александровна?.. - Лара держалась на расстоянии и прижимала руку к ударенной щеке. До чего же больно! - Я ничему не училась… мне жаль, что все так вышло - ежели хотите, я поговорю с Джейкобом и упрошу его отменить этот треклятый бал. Вы и впрямь мне как сестра, Дана - одно ваше слово, и я все сделаю! Хотите?!
        Дана усмехнулась.
        - Разумеется! Никакого бала не будет. И еще… пожалуй, ты у нас загостилась. Завтра же вернешься к матери.
        Лара без сил сделала несколько шагов до ближайшего стула и присела на краешек:
        - Зачем вы так, Дана?.. Впрочем, если вы этого хотите, то к утру меня здесь не будет.
        - Вот и отлично! - чуть звонче, чем следовало, закончила Дана. Однако не уходила. Еще выше вскинула подбородок и уже с вызовом крикнула: - И не смей строить из себя оскорбленную невинность - я тебя насквозь вижу! Вздумала увести у меня жениха? Так вот, заруби на носу - ничего у тебя не выйдет! Жак с ума по мне сходит. Думаешь, если разболтаешь ему про меня и Кона, то что-то изменится? - Она делано расхохоталась: - ничего не изменится! И знаешь что? Пожалуй, я лишу тебя всех козырей - я сама расскажу Жаку о Конни. Он поймет и простит меня, вот увидишь! А если не простит… - Дана запнулась, наверное представляя и такой исход событий. Но представив - только горделивее вскинула голову. - Если не простит, так пускай катится к чертовой матери вместе со своими замками. Переживу!
        Наверное, стоило окликнуть Дану прежде, чем она договорит свою пылкую необдуманную речь. Наверное, стоило хоть взглядом, хоть жестом дать ей понять, что тот самый жених, вынужденный вскорости отправиться туда, куда послала его Дана, стоит нынче за ее спиной. Стоит в компании ее отца.
        Однако Лара не окликнула.
        И отдавала себе отчет, что делает это, скорее, из мести, нежели от испуга или неожиданности.
        Лишь когда Дана замолчала, выговорившись, Лара плотнее прижала ладошку к остывающей уже щеке, всхлипнула и перевела взгляд на Джейкоба. Тогда-то Дана и сообразила, что что-то не так. Резко обернулась - и ахнула.
        - Жак… - она раскраснелась еще больше. - Право, я не то вам хотела сказать! И не так!..
        Однако жених ее, теперь уж точно бывший, сконфузился и поторопился уйти.
        Зато остались трое домашних слуг, Александр Наумович, красный как рак, испытывающий, наверное, ужасный стыд за дочку, да Анна Григорьевна. Перепуганная, что и впрямь случится смертоубийство, она-то всех и привела.
        - Девочка, моя бедная девочка… - Анна Григорьевна со всех ног бросилась к Ларе и прижала ее голову к своей груди.
        Опомнился и Александр Наумович:
        - Простите нас, Лариса, за эту сцену… Дана, что ты здесь устроила?! - голос у Ордынцева сделался столь страшным, что Лара испугалась, как бы него вновь не прихватило сердце.
        Но, слава богу, в этот раз все обошлось лишь гневом. Должно быть, в первый раз папенька был зол на Дану столь сильно. Она еще пыталась оправдаться - а тот грубо схватил ее за локоть и почти силой увел прочь.
        Лишь когда Ордынцевы вышли, Анна Григорьевна обратила внимание на истерзанное бальное платье Даны. Верно, сперва, как и Лара, она не поняла, что это - а поняв, вполне серьезно спросила:
        - Это вы сделали, Ларочка?
        Глава 19. Дела давно минувших дней
        Конни больше всего напоминал Рахманову подросшего щенка, который в углы сослепу уже не тычется, но еще не может без приключений добраться из пункта «А» в пункт «Б». Поддавшись порыву человеколюбия (что случалось с Рахмановым нечасто), он пригласил Конни остановиться у себя на служебной квартире - и уже раз двадцать успел об этом пожалеть. Высидеть спокойно юный господин Несвицкий не мог и минуты. Книги его не интересовали, учебники юриспруденции тем более, потому он бестолково слонялся по кабинету, где Рахманов пытался работать, и каждый миг то ронял что-нибудь, то со скрипом двигал мебель, то мычал под нос популярную песенку.
        Порывался, правда, отправиться в трактир, где гулял прошлой ночью, но после замечания Рахманова, что может уже не возвращаться, ежели уйдет, - передумал.
        Рахманов до сих пор не выгнал его прочь, в ту дешевую меблирашку, где и подобрал, лишь потому, что днем господин Несвицкий и впрямь отлично поработал. Умеет, когда хочет. Рахманов был очень скептически настроен к этому молодому человеку, но, выходит, Лара не напрасно в него верила.
        Нет, завещания покойного Ордынцева Конни, конечно, не нашел - не успел за одни сутки. Но выяснил фамилию поверенного в делах Ордынцева, что уже не мало. Завтра он намеревался отыскать нынешний его адрес и, ежели поверенный еще жив, навестить для обстоятельного разговора. А пока что настойчиво мешал Рахманову составлять отчет о проделанной работе для руководства…
        Когда же Конни вышел из кабинета в гостиную и вдруг затих - тут уж Рахманов насторожился сам. Все знают, что от внезапно притихшего щенка ничего хорошего ждать нельзя. Дмитрий уж собрался, было, встать да проверить - но Конни объявился на пороге снова. Поигрывая нераспечатанной колодой карт.
        - На столике журнальном у вас совершенно случайно обнаружил, - пояснил Несвицкий. И с надеждою спросил: - не желаете ли в «Фараон»?
        Дмитрий посуровел, бросил резко:
        - Я не играю.
        - А карты тогда откуда? - проявил Конни чудеса смекалки.
        - Не мои. Хозяин квартиры, должно быть, оставил. - Наклонил голову в бок и прищурился. - А вас-то, Константин Алексеич, карты уж довели до беды - и сейчас последствия расхлебываете. Неужто мало?
        Несвицкий вспыхнул:
        - Харди проболтался?! - Дмитрий отрицать не стал, а тот, не дождавшись ответа, продолжил хмуро: - Я уверен, он нечестно играл. Доказать не могу, но уверен. Я и вовсе не помню ничего - как в тумане все было! Помню лишь, что проигрался ему подчистую. Проиграл даже то, чего еще не имею… Я написал расписку, что передам права на «Ласточку» ему, едва вступлю во владение… - Конни мученически потер лицо. По всему было видно, что продолжать тему ему неприятно. Взмолился: - Дмитрий Михалыч, любезный, ну хотя бы без интереса давайте сыграем - не обязательно ж деньги ставить. Ей-богу, у вас здесь от скуки мухи дохнут!
        Дмитрий все же встал из кресла, прошелся, разминая затекшую спину. Подумал, что он настолько отвык от дружеской компании, что и впрямь, наверное, выглядит дикарем. Помедлив, взял вторую колоду, тоже запечатанную крест-накрест и - руки сами вспомнили, как эффектно и с треском сломать заклейку.
        - Без интереса-то в «Фараон» играть - совсем уж нелепица, - молвил, «переливая» колоду из правой руки в левую. - Давайте хоть в «Вист».
        - «Вист» - мудрено уж слишком. Давайте в «Фараон», - рядился Конни, - но на мелкую монету. Хоть на копейки медные. Что у вас копеек не найдется?
        - Найдется… - ответил Рахманов не очень решительно.
        Но втянулся быстро. Он ведь любил карты когда-то и был, по-правде сказать, страсть каким азартным игроком. Но забросил пагубное увлечение давно и сам подумать не мог, что соскучился. По этой простой и незамысловатой игре, которая на ровном месте заставляет кровь бурлить, а душу сладко замирать от предвкушения. Игра - самый простой способ испытать яркие эмоции, почувствовать себя на вершине мира. Главное, суметь остановиться…
        А еще игра - отличный способ разговорить партнера. Куда действенней кабинетных допросов. Когда довольный Конни сгребал на свою сторону выигранные копейки, Рахманов заговорил снова.
        - Константин Алексеич, а что ж вы мачехе не рассказали о ваших бедах? Неужто Юлия Николаевна не помогла бы откупиться от Харди?
        - Смеетесь?! - весело воскликнул Конни. - Мачеха меня еще в малолетстве люто ненавидела - а уж теперь подавно. Она уж, скорее, Харди советовать станет, как сподручнее меня по миру пустить!
        - Хм, вы не преувеличиваете? За что же взрослая женщина может ненавидеть ребенка?
        - Да за то, что я единственный из всех ее насквозь видел! И папенька, и прочие уж так ее нахваливали - и за то, что счеты с грамотой знала, и за ловкость, и за смекалку, и за трудолюбие, и за прилежность, - кривляясь, перечислял Конни. - И за то, что ребенка чужого - Ларку, то бишь - воспитывала, как родную дочь. Вечно все ее жалели да нахваливали. А кто не жалел… тот у нас в пансионате долго не задерживался. Уж она-то имела подход и к папеньке, и к экономке главной. Но меня-то не уволишь, Дмитрий Михалыч, как строптивицу какую - сын хозяйский все-таки… и то, как видите, управилась да выжила из дому.
        - Что ж, по-вашему, зря ее нахваливали?
        Конни ответил не сразу, с сомнением дернул плечом.
        - Черт ее знает… управлялась она и правда ловко. Одна за двоих горничных, а то и за троих работать могла. А потом упросила отца, что б он тех двоих неумех выгнал, а ей жалованье поднял. А уж когда экономку нашу прежнюю на воровстве поймала да место ее заняла - дела у пансионата и впрямь пошли в гору. Что есть, то есть, врать не буду. Да только… поймите вы, что мне, мальцу, противно было глядеть, как она лукавством своим из отца да прочих веревки вьет! Врала ж она на каждом своем шагу! С первого дня, как в пансионате появилась, мечтала хозяйкой здесь стать! А мне, видите ли, матушкой… поначалу-то меня тоже сластями да лаской подкупить пыталась. Уже потом поняла, что зря все.
        Конни разошелся. Даже игру забросил и гневно сверкал глазами, погрузившись в детские воспоминания. А Дмитрий постепенно переходил к главному.
        - Так что же, мачеха ваша прожила в пансионате восемнадцать лет и вовсе ничего о себе не рассказывала? Откуда родом, какого сословия. Видать, не крестьянка, раз, как говорите, грамоту и счеты знала.
        - Еще как знала! - зло усмехнулся Конни. - Позже и у отца в бумагах ошибки находила. Нет, Дмитрий Михалыч, точно она не из крестьянок, как все наши прочие горничные…
        Конни как будто впервые об этом задумался и какое-то время молча метал карты. Лишь по хмурому его виду можно было понять, что думает он не о выигрыше. А потом вдруг сказал:
        - А я ведь вспомнил, Дмитрий Михалыч, после которого случая мачеха моя будущая меня конфетами подкупать перестала… Мне в ту пору лет двенадцать было. Отец из города гувернера нанял, дабы манерам разным обучал, светскому обращению и языкам. Ну и Ларка со мной, разумеется. Она всюду за мною таскалась, как хвостик. А гувернер этот наш, болтун старый, женихом и невестой нас, представьте себе, звал. Смехом, конечно, - но злило это меня неимоверно! Вот однажды я не выдержал, да и заявил гувернеру тут же, что какая ж Ларка мне невеста - и тощая, и страшненькая, и мать у нее горничная, и, до кучи, отец непонятно кто…
        Рахманов слушал его терпеливо и молча, боясь спугнуть. Он и прежде знал, что с таким «братцем», каков был у Лары, никаких врагов не надо. От других Конни ее и впрямь защищал - как-то даже до крови подрался с мальчишкой из Болота. Но и сам мучил, будь здоров. Извиняет ли Конни тот факт, что он был ребенком? Для Дмитрия ответ однозначен - да. Право, кто в прошлом не совершал бессмысленных и глупых поступков? Всякие имеет шанс на прощение.
        К тому же, Дмитрий отметил, что Конни и сам не гордится тем своим поведением.
        - Что последнее сказал, про отца, особенно жалею. Сорванцом я был тем еще, - оправдываясь, признал он. - Понимал, что Ларка все стерпит, потому и не стеснялся никогда - частенько упрекал, что она мне неровня и вообще навязалась на мою голову. Кто ж знал, что все так обернется в жизни… теперь, надумай я вдруг к нашей Ларисе Николаевне посвататься - ее мамаша-горничная мне сей же час от ворот поворот даст. А Ларка еще и обсмеет.
        «Обсмеет, - мысленно подтвердил Рахманов, и правильно сделает».
        Но от темы решил не отвлекаться.
        - Так отчего Юлия Николаевна на вас обозлилась? Неужто при ней тот разговор был?
        Конни кивнул:
        - При ней. Она как раз пыль с полок в классной смахивала. А когда сморозил я ту глупость - таким злющим взглядом поглядела… ежели б не гувернер, наверное, тотчас бы по щекам отхлестала. Не посмотрела бы, что барский сынок.
        - Что ж, немудрено… - пробормотал Дмитрий.
        Но Конни продолжил:
        - Вы недослушали. Разговор-то тот я вел с гувернером не по-русски. По-французски!
        Конни сделал эффектную паузу. Рахманов переспросил:
        - По-французски?
        - Именно. И она меня поняла, - подтвердил тот, как будто даже гордясь ненавистной мачехой. - Впрочем, хорошо помню, что в тот момент я подумал не о том, откуда, мол, горничной понимать французскую речь, а о том - что эта Юлия самая настоящая ведьма. Вроде тех, которыми нянька-Акулина нас с Ларкой запугивала. Мальчишка был глупый - что взять… А вы недурно управляетесь с картами, Дмитрий Михалыч, - заметил Несвицкий, отвлекаясь от рассказа. - Жизни меня учили, а сами… неужто бывший игрок?
        Дмитрий криво улыбнулся. За откровенность следовало бы платить откровенностью.
        - Скажем так, у меня богатое на события прошлое, - уклончиво ответил он.
        - В Петербурге?
        Дмитрий коротко кивнул и предпочел сменить тему.
        * * *
        Назавтра с самого утра Дмитрий чувствовал неясную тревогу. Два раза порывался он ехать в «Ласточку», и оба раза служебные дела заставили его повременить с поездкой. Тревога была связана, конечно, с Ларой - однако, обращаясь к ней мыслями, Дмитрий всякий раз заставал ее в прекрасном расположении духа. То она крутилась перед зеркалом в новом платье, то щебетала с этой своей подружкой - не с Даной, с Анной Григорьевной. О Харди не вспомнила, кажется, ни разу за весь день.
        Когда же с делами было покончено, на дворе стоял поздний вечер - да и это не остановило Дмитрия от поездки. Он намеревался ехать в пансионат тотчас и уже тушил свет в кабинете здания уголовного сыска когда - ворвался, едва не вышибив дверь, Константин Несвицкий.
        - Слава богу, вы еще не ушли! Я чуть извозчика не загнал - так торопился! - с порога вскричал он. И оповестил коротко и ясно: - я нашел!
        Рахманов, слегка ему не доверяя, на всякий случай уточнил:
        - Завещание?
        Конни долго пытался отдышаться, будто на себе тащил того извозчика вместе с лошадью, и наконец выудил из папки подшивку старых пожелтевших листов. Ладонью припечатал их к столу - Рахманову под нос.
        - Черновик завещания! Старик-нотариус аккуратный был донельзя, до последних дней архив содержал в целости и сохранности. Читайте скорее. Да присядьте лучше, не то упадете.
        Рахманов покорно сел и придвинул к себе бумаги. Впрочем, Конни не утерпел и выговорил все сам:
        - Вы мне не поверите, но у старика-Ордынцева была дочь! Незаконная, конечно, от какой-то крестьянки. Да вы читайте-читайте! Однако незаконной она оставалась до поры до времени! Ордынцев подавал прошение государю… Ох, в горле пересохло, где у вас вода?
        Дмитрий кивнул на графин, покуда перебирал бумаги. Черновиков было даже несколько - все написаны вялым сбивчивым почерком. Видно, Ордынцев и впрямь был не в себе, когда сочинял это. А еще имелось письмо в плотном, так и не распечатанном за восемнадцать лет конверте. Ежели верить штампу, то письмо прибыло на почту Тихоморска 28 ноября 1891 года из Парижа. Отправителем значился Александр Наумович Ордынцев, а получателем - его кузен граф.
        - Николай Ордынцев уж пару недель в земле лежал, когда это письмо пришло, - отдышавшись и опустошив стакан, пояснил Конни. - Вот и провалялось оно у нотариуса восемнадцать лет нераспечатанным. Щепетильный был старик, родственников-наследников все ждал.
        Рахманов ощупывал и осматривал конверт очень внимательно, едва ли не обнюхал его. Даже его дара не хватило, чтобы узнать содержимое. Единственное, что сумел он угадать - автор письма искренне переживал за кузена, всем сердцем желал ему помочь.
        - Вы не знаете, что в нем? - спросил Рахманов.
        - Разумеется, нет! Верно, теперь уж письмо следует отдать Александру Наумовичу… - он помолчал. - Вы позволите вручить мне конверт лично?
        Несвицкий надеялся тем получить расположение отца своей возлюбленной.
        - Да, конечно, - помедлив, Рахманов передвинул ему конверт через стол.
        В голове не укладывалось, что Лара все-таки права. У Николая Ордынцева и Мары действительно была дочь. Нет сомнений, что права она и в остальном - она, Лара, и есть та самая дочь. Все сходится. Спросил лишь для проформы:
        - Прошение государю подавалось, но, я так понимаю, удовлетворено не было?
        - А вот это как раз и неизвестно! - мотнул головой Конни. - Нотариус резко прекратил переписку с канцелярией государя сразу после смерти Ордынцева. Но то и понятно: Николай Григорьевич назначил нового поверенного в делах и опекуна для дочери на случай своей смерти - именно этот опекун и должен был заниматься теперь перепиской.
        - Кого же он назначил опекуном?
        Конни откашлялся, поправил ворот сорочки и, кажется, собирался торжественно это провозгласить. Но в последний миг передумал:
        - Кажется, я знаю, где теперь дочь Ордынцева и под каким именем мы ее знаем. Однако боюсь, что сочинил лишнего - хочу, чтобы вы сами прочли текст завещания. Поглядим, придем ли мы к одному и тому же выводу или нет.
        Мысль была вообще-то здравой. Рахманов, передумав применить свой дар к Несвицкому, молча придвинул к себе черновики и погрузился в чтение.
        Сохранилось пять черновиков завещания графа Николая Григорьевича Ордынцева. Первый датирован маем 1891, второй июлем, и оставшиеся три - сентябрем того же года.
        По-видимому, граф Ордынцев стал плохо себя чувствовать и, хотя шел ему всего тридцать второй год - догадывался о скорой кончине. В черновиках свою дочь он называл Бэтси. Сообщал, что подал прошение признать Бэтси законной дочерью, наречь ее Елизаветой Николаевной Ордынцевой и ее же сделать наследницей всего своего состояния, имущества, а так же графского титула.
        Рахманов прежде полагал, что выше этого, но увидел, что высохший лист черновика дрожит в его руке. Он без сил уронил его на стол, и, шумно выдохнув, помассировал виски.
        Наследница графского титула и агент уголовного сыска с жалованием в триста рублей. Лара никогда не будет его. Не зря он боялся, что ее фантазии об отце-графе сбудутся. Не зря.
        Несвицкий же расценил его замешательство по-своему:
        - Да-да, - закивал он, - я тоже увидел, что первый вариант завещания составлен неверно! Малолетний ребенок не может распоряжаться деньгами - ему нужен опекун. Читайте же дальше!
        Дмитрий вновь вернулся к бумагам. Второй вариант завещания, написанный в июле, и впрямь был составлен грамотней. В нем опекуном малолетней наследницы граф Ордынцев просил назначить мать девочки и невенчанную свою жену, крестьянку Марью Потапову.
        В третьем же, четвертом и пятом вариантах, написанных практически набело, о Марье уже не говорилось ни слова. Опекуном Бэтси назначался кузен Николая Ордынцева - Александр.
        - Вы понимаете, что в этом письме?! - Конни возбужденно блестел глазами и крутил в руках нераспечатанное письмо из Парижа. - Здесь согласие Александра Наумовича стать ее опекуном и поверенным!
        Рахманов под тяжестью печальных мыслей был теперь мрачнее тучи и сам чувствовал, как туго соображает. И черт бы с ним, с наследством - Рахманов страшно боялся за Лару. Жалел и ругал себя последними словами, что оставил ее одну.
        С людьми и их мелкими страстями Лара и впрямь может теперь справиться. Однако в мире есть и другие силы. Против которых ей в одиночку не выстоять.
        - Да, - вяло согласился он, - Александр Наумович любил кузена и, конечно, откликнулся на его просьбу стать опекуном для племянницы.
        Дальше этого мысли Рахманова не шли. А Конни вскричал:
        - Вы в самом деле не понимаете, что это означает?!
        - Это ничего не означает. Александр Наумович, как мы знаем, так и не приезжал в усадьбу до последних событий…
        - С чего вы взяли, что не приезжал? - перебил Конни. - Какие такие у него могли быть причины не выполнить последнюю волю кузена?
        - Ну… - Рахманов потер лоб.
        И правда, почему все единодушно решили, что Ордынцев приехал на побережье впервые? Кажется, даже он сам никогда этого не утверждал - это подразумевалось само собою.
        А что если Александр Ордынцев все-таки приезжал? Что ему помешало взять Лару под опеку?
        - Это бессмыслица, - ответил Рахманов, в конце концов. - Если бы кузен Ордынцева приехал тогда, то он добился бы признания Лары законной дочерью графа. В крайнем случае, увез бы ее с собой в Париж - уж точно бы не бросил.
        Конни уставился на него в недоумении:
        - При чем здесь Лара? - он отмахнулся. - Вы ничего не поняли, речь вовсе не о ней. Речь о девочке, которую Ордынцев и впрямь увез с собой в Париж и воспитывал все эти годы, как родную дочь! Я говорю о Дане Ордынцевой!
        Дмитрий охнул и мучительно потер виски. То, что говорил Несвицкий, было, кажется, важно - но Дмитрий даже не сумел ухватить сути. Новый и слишком сильный приступ головной боли заставил его со свистом через зубы выдохнуть.
        Что-то неладное творилось с Ларой, он знал это. А когда крепко зажмурился и попытался вызвать в мыслях ее образ - тотчас вскочил на ноги. Тяжело оперся о стол. Нельзя было оставлять ее одну. Нельзя было оставлять ее с Харди и Даной. Дмитрия изнутри сжигала мысль, что он уже не успеет. Даже если сейчас же побежит к ней - не успеет.
        - Лара! - без сил прохрипел он. Почти умолял. - Остановись, не делай этого!
        А потом, не глядя на ошарашенного Конни, с места бросился к выходу.
        - Что с вами?.. - допытывался Несвицкийт. - Что-то с Ларой? Вы едете в пансионат? Погодите минуту, я с вами!
        Рахманов бы не сумел остановить его, даже если бы имел на это силы. Выехали тотчас - но Дмитрий был прав. Опоздали.
        Глава 20. Дочь графа Ордынцева
        Право, в какой-то момент Лара уж готова была поверить, что она сама и испортила это дурацкое платье. Черт его знает, на что медальон еще способен… Временами он превращает ее… в чудовище, ей-богу!
        По крайней мере, Лара надеялась, что это медальон, а не какие-то скрытые до поры черты ее собственного характера…
        Весь дом погрузился во тьму, притихла в соседней комнате Дана. А Лара все стояла возле раскрытого окна в своей спальне и сухими от ветра глазами смотрела на «Ласточку», чей силуэт слабо белел на фоне черного южного неба. Она, стараясь мыслить трезво и взвешенно, размышляла, кто на самом деле мог испортить Данино платье.
        Почти наверняка это сделала женщина - совершенно ведь не мужской поступок! Кто-то из горничных? Добрая Анна Григорьевна? Последнюю мысль Лара скорее погнала прочь: слишком искренне та удивилась, увидав, что осталось от наряда.
        Впрочем, Анна Григорьевна ведь была актрисой когда-то… Говорят, хороший актер может расплакаться в любой момент по велению режиссера.
        Скрепя сердце, Лара решила, что нельзя покамест сбрасывать Анну Григорьевну со счетов. Но куда симпатичнее ей была другая версия - что это сама Дана и изрезала собственное платье, чтобы выставить себя жертвой, а после отыграться за свое недавнее унижение. А главное, чтобы ее жених и папенька имели вескую причину немедля выгнать Лару вон. Лишь Анна Григорьевна помешала ее подлому плану - позвав Ордынцева и Джейкоба раньше, чем Дана успела нажаловаться.
        Как же, должно быть, ненавидит ее Дана… теперь и речи не может идти о том, чтобы рассказать ей о намерениях Джейкоба. Дана ей не поверит. Да и, кажется, все это уже не имеет смысла.
        Главный вопрос сейчас - стоит ли вообще гостить в доме, один из хозяев которого столь яростно тебя ненавидит? Ответ очевиден.
        «Мне придется вернуться в «Ласточку»… - осознала Лара.
        И, не сдержав мучительного стона, захлопнула оконную раму. А потом, спохватилась и нащупала в кармане медный ключ, о котором за всеми хлопотами успела позабыть.
        Ключ был на месте. Как и желание Лары узнать тайну Ордынцевской башни.
        «Я уйду, - решила она тогда. - Завтра же вернусь в пансионат, раз мне нигде больше не рады. Однако прежде я попаду в башню. Сегодня же. Сейчас же!»
        Решившись, Лара первым делом подвязала юбку так, чтобы не мешала; потом наведалась в галерею на втором этаже - туда, где Джейкоб пытался отпереть дверь в башню с помощью лома, и удостоверилась, что у него ничего не вышло. К сожалению. Лом валялся здесь же, как и связка отмычек. А у двери стоял, как прежде, большой масляный светильник. Подумав, Лара взяла его взамен свечи, с которой путешествовала по дому до этого.
        Уже спустившись во двор и второй раз в жизни повернув ключ в замочной скважине низенькой двери у основания башни, она подумала, что, возможно, ключ ей подбросил тот же человек, который и испортил Данино платье…
        Но это ее все равно не остановило.
        Дверь в башню оказалась тяжелой. И, хотя была предупредительно оббита медью, дабы не ржавела, за восемнадцать лет успела все же намертво пристать к дверному коробу - Ларе пришлось повозиться, чтобы приоткрыть ее на толщину пальца. Из черной щели тотчас пахнуло сыростью, старой плесенью и… гарью. Последнее, возможно, Ларе лишь показалось, но она все равно замерла на месте. Много лет изводившие ее ночные кошмары выросли во весь рост. Как наяву вспомнила она пережитый ужас, когда загорелся подол ее ночной рубашке - там, во сне.
        Лара теперь точно знала, что это был не сон. Все происходило с нею на самом деле. Когда-то очень давно.
        Однако Лара понимала, испугайся она сейчас - не узнает правды уже никогда…
        Целиком дверь так и не открылась, но открылась достаточно, чтобы Лара сумела протиснуться внутрь. С трудом заволокла за собою лампу и осмотрелась, подняв ее над головой. Лампа горела - но помогло это не слишком. Всполохи света выхватили из тьмы только белые дрожащие Ларины руки и клочок каменной кладки под ногами. Серый грубый камень отчего-то напомнил Ларе щербатую лестницу в Ордынцевской усыпальнице. Той самой усыпальнице, где они с Коном много лет назад потревожили покой мертвого графа Николая Григорьевича. И снова Лара это делала - тревожила души мертвых.
        «Если бы не медальон, я бы никогда не решилась на это. Никогда», - думала Лара, делая первые осторожные шаги.
        Она подняла лампу выше, и зрение начало уж привыкать ко тьме - свет фонаря желтой кляксой лег на каменные стены, показывая все их неровности и сколы, встревожив мелких насекомых, которые суетливо разбежались теперь в темные закоулки башни.
        А потом Лара увидела Ворона.
        Угрожающе расправив черные острые крылья, он сидел напротив и смотрел на Лару серьезно и осуждающе. Она приросла к месту - не смела вздохнуть, не смела отвести взгляд. Не смела даже ахнуть.
        Кажется, вечность Лара глядела в черные блестящие глаза - пока не осознала, наконец, что Ворон каменный. Статуя в нише стены.
        Впрочем, как и тот, возле усыпальницы Ордынцевых. Тот самый, что десять лет назад просто сбросил с перьев каменную пыль, сделался вдруг живым и напал на осквернителей…
        Лара через силу сглотнула и попятилась. Пока кто-то не толкнул ее в спину.
        - Кто тут?.. - глухо крикнула она в темноту - и не узнала собственного голоса.
        Эхо, ударяясь о стены, поплыло вверх, показывая сколь высока башня, заставляя Лару озираться и дышать тяжело и судорожно. Она метнулась к стене, прижалась спиною к холодному камню и - только сейчас поняла, что толкнуло ее столь вероломно.
        Точнее, она сама толкнулась в толстый, в два, а то и в три обхвата, каменный столб, оборачивая который, уходила вверх массивная винтовая лестница. Держа лампу над головой, Лара облизнула пересохшие губы и поднялась на нижнюю ступеньку.
        Их было много, этих ступенек. Лара нарочно считала, громко проговаривая вслух - чтобы прогнать из головы тревожные мысли о том, что ждет ее наверху. Что ждет ее в той самой комнате, в окне которой стояла женщина в черном платье и светлыми волосами.
        Однако чем выше поднимала Лара, тем меньше помогал ее счет.
        Там, высоко, кто-то выл и плакал, стонал и звал к себе. Лара шла, ступенька за ступенькой. Шла и не знала, придется ли ей спуститься обратно. Шла и поминутно теребила медальон на груди.
        Первое окно, которое она встретила на своем, пути было черным. Не от пыли - от копоти. Сбившись, Лара остановилась и осторожно провела по нему пальцем. Стекло отозвалось вымораживающим душу скрипом и оставило на подушечке пальца слой черной сажи. Лара тогда тряхнула головой, отерла руку и уверенно продолжила счет.
        Второе окно находилось напротив двери - той самой двери из галереи, которую ломал Джейкоб. Перед дверью этой была небольшая площадка, но у Лары не возникло никакого желания задержаться: дверь была черная, покрытая копотью, закопченная, не оставляющая теперь иллюзий, что в башне и правда был пожар.
        Стекло в противоположной от двери стене башни треснуло - видать, не выдержав натиска огненного жара. Через эту щель воздух со свистом проникал в башню, рождая те самые похожие на вой звуки.
        Он ли? Или там, наверху, действительно кто-то ждал Лару все эти восемнадцать лет?
        Лара уже не беспокоилась, что испачкает руки в копоти. Она открытой ладонью касалась шершавых каменных стен и в такт отсчитывала ступени:
        - Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…
        Лара плыла по волнам, как та Русалочка. Словно впала в транс или в забытье, и видела уже не черные, выхваченные лампой плиты, а другой, давно забытый мир.
        Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…
        - А я уже умею считать до тридцати! Меня мамочка научила!
        - Вот и считай. Молча, - грубо одернула ее женщина со светлыми, как у самой Лары, волосами.
        …тридцать один, тридцать два, тридцать три…
        - А почему здесь так пахнет? Фу…
        - Обыкновенно пахнет. Отвяжись.
        …тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть…
        - А куда мы идём?
        - Куда надо, туда и идём. Замолчи. Ни звука больше!
        …тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять…
        - А мамочка к нам придёт?
        - Она тебе не мамочка! - Лару с такой силой дернули за руку, что в плече что-то хрустнуло. А от ее слез разозлились и того пуще: - Прекрати! Замолчи! Угомонись! Видеть тебя больше не могу! Еще один звук, и оставлю тебя здесь навсегда! Хочешь этого? Хочешь?!
        …сорок, сорок один, сорок два.
        Сорок вторая ступень лестницы начинала собою пол единственной комнаты в башне. Комната эта была несколько светлее первого этажа и лестницы - однако Лара так и не смогла расстаться с фонарем. Сжав его ручку очень крепко, сжавшись сама под гнетом непрошенных воспоминаний, она опасливо озиралась, понятия не имея, чего ждать от этого места.
        Пропахший гарью полумрак боролся со светом из ее лампы, оставляя на грубых стенах причудливые желтые кляксы - они бесновались, играли, плясали, не успокаиваясь ни на минуту. Вой, душераздирающий, отчаянный, доносился теперь снизу.
        «Это не ветер, - точно знала Лара, - ветер не может так выть, не может…»
        Иногда ей даже удавалось разобрать, как ее зовут по имени - Лара.
        Или звали Мару…
        Лара чувствовала, что если продолжит думать об этом, то сойдет с ума. Нужно было хоть чем-то занять себя. И Лара сделала первый робкий шаг, надеясь отыскать то окно, в котором видела силуэт женщины.
        На верхнем этаже башни оказалось сразу четыре окна. Лара не была уверена точно, но, кажется, они располагались по сторонам света. Она сделала еще пару осторожных шагов, подняла фонарь, освещая стекло того, что выходило на предположительно запад. Да, именно на запад - небо над морем едва-едва розовело свалившимся за горизонт солнцем. Лара на миг забыла, где она. Залюбовалась. Она никогда не смотрела на родные места с такой высоты - и «Ласточка», и Ордынцевское кладбище, и злосчастный приусадебный парк, откуда Лара увидела женщину, - были как на ладони.
        Та женщина определенно смотрела на нее из этого самого окна. Окно это - единственное, которое было протерто от копоти во всю свою высоту. Но, осознав это, Лара отчего-то теперь не испытала ужаса.
        «Призраки не оставляют таких следов, - размышляла она. - А вот живые люди - оставляют».
        Лара решилась подойти к окну еще ближе, даже припала к нему лицом, чтобы лучше рассмотреть усадебный парк и кладбищенскую стену, к нему прилегающую. Быстро нашла место, где стояла днем. Слишком темно, чтобы рассмотреть большее, но Лара, вглядываясь долго, до рези в глазах, вдруг обнаружила кое-что любопытное…
        Снизу, из приусадебного парка не видно - загораживают кусты шиповника; но с высоты третьего этажа Лара даже в темноте совершенно точно разглядела черный провал в серой кладбищенской стене. Там была калитка, ведущая из парка на кладбище. А то и вовсе дыра, ничем не огражденная. В каких-то двух шагах от того места, где стояла белокурая женщина.
        «Призракам не нужны калитки, - понимала Лара. - Горничная увидала там не призрака, а белокурую женщину из плоти и крови!»
        А ведь Лара знала еще одну белокурую женщину, кроме нее самой и Анны Григорьевны… И, размышляя, пришла к выводу, что главный вопрос не кто испортил Данино платье, а зачем его испортили.
        Платье было не абы какое, бальное. Значит, кто-то очень не хотел, чтобы Дана Ордынцева попала на предстоящий бал? Ерунда - еще можно успеть сшить новое, или же надеть одно из прежних. Слава богу, у Даны не единственное платье, и «доброжелатель» должен это понимать.
        Значит, смысл в другом - рассорить Лару и Дану. Добиться того, чтобы они возненавидели друг дружку и, буквально, не могли ужиться в одном доме. А, раз хозяева в этом доме Ордынцевы - очевидно, уйти придется Ларе.
        И, кроме пансионата «Ласточка», податься ей некуда…
        О да, сей план, подлый, хитроумный и многоходовой, был вполне в духе мамы-Юли!
        С одним «призраком» разобрались. А что до второго…
        Лара, уже совсем не испытывая трепета, осмотрелась. Чуть поежилась, поскорее минув еще одного ворона, чья скульптура тоже утопала в нише стены. Прошлась по кругу и заглянула в остальные три она. Странно, что ни одно не треснуло от высоких температур. Здесь определенно был пожар, но не слишком сильный - больше дыма, чем огня. Да и что, собственно, могло гореть в совершенно пустой каменной башне?
        Кроме камня здесь были разве что пучки соломы - тоже опаленной и местами почерневшей. Выходит, солома загорелась? Особенно черная солома кучковалась вокруг толстого столба посреди комнаты, того самого, который служил опорой для лестницы. Тотчас Лара удостоверилась, что столб и впрямь составляет целых два с половиной охвата ее рук. А упирался столб…
        Лара задрала голову. Столб ни во что не упирался. В потолок уходил толстый металлический шест, а столб несколько выше Лариной головы оканчивался вовсе, превратившись в ровный плоский пьедестал.
        Лара ожидала и на нем увидеть каменного Ворона - но нет, он был совершенно пуст. Или же там все-таки лежало что-то очень небольшое? Лара встала на цыпочки. Даже подпрыгнула несколько раз, ругая свой невысокий рост. И с третьей или четвертой попытки все-таки увидела, что на гладкой поверхности пьедестала и правда лежит небольшой деревянный кубик. Будто небрежно забытый кем-то.
        Дотянуться до него с пола не удавалось.
        Но Лара теперь уж была настроена решительно. Подвязала юбку еще покороче, нащупала носком туфли самую большую выщербину на столбе и, ухватившись за края постамента, подтянулась.
        И сразу пожалела, что сделала это.
        Да, здесь правда лежал кубик. Настолько небольшой, что уместился бы на ладони у ребенка. Лара даже разобрала, что он, кажется, деревянный. Но ей как будто уже не было до этого дела.
        Там, наверху, сердце Лары словно тисками сковало от ужаса. Она ахнула и разом обмякла - кубарем свалилась на пол и ударилась затылком о камень. Однако боли не чувствовала. Судорожно суча ногами, отползла от постамента как могла дальше, вцепилась руками в свой фонарь и только тогда почувствовала себя в безопасности. Сумела отдышаться.
        И сама не могла взять в толк - что же ее так сильно напугало?
        Верх постамента был совершенно черным от копоти и пепла. Что бы здесь ни горело - огонь бушевал именно там. А еще… еще этот постамент как две капли воды походил на тот, что изводил Лару в ее ночных кошмарах.
        Она узнала его.
        На этом самом камне Лара уже стояла когда-то очень давно. Когда солома вокруг полыхала, а оранжевые языки пламени норовили коснуться ее босых ног. Маленькая белокурая девочка, забытая всеми, тогда оцепенела от ужаса, сжавшись в самом центре большого плоского камня. Она завизжала, когда огонь все-таки дотянулся до края ее рубашки. Она навзрыд расплакалась, когда женщина с такими же белокурыми волосами, как у нее, сбила огонь с ее подола. Та женщина до красных лопающихся волдырей обожгла плечо, пока тушила солому - но дотянулась до нее. Забрала из полыхающего ада и крепко прижала к себе.
        - Я тебя не брошу, крошка, никогда не брошу! - до сих пор слышала Лара ее шепот.
        И до сих пор помнила обиду, детское невыплаканное горе - когда поняла, что женщина обманула ее.
        Она оставила Лару на сорок второй ступеньке лестнице и подтолкнула вниз:
        - Уходи! Сейчас же!
        Она кричала и приказывала совсем не так, как та, другая. Лара слышала в ее голосе слезы, когда та отдавала приказ.
        Но Лара не сбежала. Не смогла. Плакала, звала ее и смотрела, как она уходит туда, где огонь уже сожрал все живое. Зачем она идет вперед? Разве не видит, что там нет выхода, только огонь и смерть?
        Лара до сих пор помнила, куда она ушла. Размазала по щекам накатившие слезы, оставила ненужный фонарь и поднялась на ноги, чтобы снова подойти к каменному Ворону.
        Ежели надавить на скульптуру, попытаться утопить в пол ниши каменную птицу - то в стене башни сей же миг сработает механизм. Ниша медленно и со скрежетом обернется вокруг своей оси, и в следующий оборот покажет внутри себя уже не Ворона - а лестницу, крутую и почти вертикальную.
        Об этом знала женщина, спасшая Лару, и об этом теперь знала сама Лара.
        Словно в трансе или забытье она проделала все, чтобы открыть потайную лестницу и ступила на первую ее перекладину, уже видя над головой открытое небо, полное звезд.
        Она собралась поставить и вторую ногу, когда - услышала позади шаги. И обернулась с коротким вскриком.
        Это была Дана Ордынцева - неужто проследила за ней?.. Не успела Лара об этом подумать, как Дана уже бросилась к ней. Больно вцепилась в локоть:
        - Снова ты?! Так я и знала! - зло прошипела Дана.
        - Отвяжись!
        Должно быть, от неожиданности Лара весьма ловко развернулась и пихнула Дану в плечо. Да не слабо. Та попятилась и, в конце концов, упала.
        Лара в жизни никого не била. Даже в детстве, в глупых ребяческих играх. Малейшее проявление грубости с чьей-то стороны, едва повышенный голос - и она впадала в панику, каменела на месте. На глаза накатывали слезы, и Лара тотчас бежала под защиту няньки-Акулины.
        И сейчас бы ей перепугаться, извиниться, помочь Дане встать…
        Однако Лара, хладнокровно поправив стянутый Даной рукав, вернулась к нише-лестнице, скоро и уверенно взбежала наверх. Была бы хоть какая-то дверь или крышка, Лара непременно захлопнула бы ее, спасаясь от разъяренной Даны - но о том строители дома почему-то не позаботились.
        И лишь там, на крыше, под открытым небом, Лара поняла, что сама себя загнала в ловушку. Других лестниц, дверей, переходов здесь не было - круглая открытая площадка и зубчатая стена башни, ее огораживающая. Не очень-то высокая стена. Не считая зубьев, она едва доходила Ларе до пояса.
        В центре же площадки имелось небольшое длинное возвышение, вроде каменного стола… только это был не стол. Скорее, ложе. Вся его поверхность оказалась испещрена мелкой убористой вязью - символами, перевода которым не было ни в одном известном Ларе языке. Лишь вязь по периметру, самую крупную и выщербленную особенно глубоко, Лара узнала. Этот же рисунок был начертан по кругу ее медальона.
        А в изголовье ложа имелось углубление, где находился совсем не почерневший от времени кинжал с длинным трехгранным лезвием и массивной рукояткой, увенчанной свирепой оскалившейся звериной головой.
        Это был не стол. Это алтарь.
        Лара попятилась, пока не прижалась спиною к зубьям стены. Ей казалось, что она даже видит бурые потеки крови на сером камне. Она знала, что это невозможно, дожди давно смыли бы любую кровь… но она все равно их видела.
        Замерла, в ужасе уставившись на алтарь, и Дана. Напрасно она забралась следом. Совершенно напрасно.
        - Что это? - спросила та, едва шевеля губами.
        - Алтарь. - Лара подивилась ее недогадливости. - Разве вы не знали, что вашего дядюшку, Николая Ордынцева, убили в замке. Именно здесь его и убили. На этом самом месте.
        - Кто убил?..
        - Я бы на вашем месте лучше спросила, чем его убили.
        Лара почувствовала, что снова падает в забытье - как там, на лестнице. Однако весь ее страх, тяжелыми цепями прежде сковавший тело, как будто отступил разом. Позволил вздохнуть легко, как никогда прежде, и уступил место полному безразличию к тому, что происходит вокруг. Происходить все будет так, как захочет Лара. Только это она и знала.
        Она сделала несколько шагов к алтарю - осторожных, но не робких. И взяла кинжал. Массивная рукоять уместилась в ладони удивительно уютно. Лезвие сияло, будто только что из кузницы, а острое окончание, не толще швейной иголки, искрилось, поймав отсвет полной луны.
        - Красиво… - Лара любовно провела пальцем по ребру лезвия, уже не столь острому. - Таким, наверное, и впрямь удобно разломать ребра и добраться до сердцевины. А вот резать им будет сложновато…
        Лара перевела взгляд на бывшую подругу. Дана сейчас выглядела поистине жалко - ее била крупная дрожь, и она жалась к стене. То и дело бросала взгляды на лестницу, от которой, по глупости своей, отошла достаточно далеко. Но бежать не решалась - изображала гордячку, как всегда.
        Изображала, впрочем, недолго. Она вдруг набралась смелости и - отчаянно бросилась к спасительной лестнице. Не успела, дорогу ей проворно перегородила Лара. Дана вскрикнула, показывая себя настоящей истеричкой:
        - Что ты делаешь? Не подходи!
        Лара ее почти не слышала. Мыслями она была далеко, в том счастливом будущем, где не будет этой во всем мешающей девицы. Там, где Александр Наумович зовет ее дочкой, не опасаясь, что несносная Даночка обидится; где он женится на доброй Анне Григорьевне, и у Лары появится все, чего она долгие годы была лишена - любящая семья. И не просто любящая, а состоятельная. Ведь этот американский миллионер, Джейкоб, он без ума от нее! И он сам бросит к ее ногам все возможные земные блага…
        - Лара! Остановись, не делай этого… - Лара вздрогнула, услышав окрик Рахманова.
        Обернулась на лестницу в полу - да только там никого не было. Голос как будто прозвучал в ее голове. Но еще более Лару удивляла Дана, которая пятилась от нее, как от чумной, покуда не споткнулась и не завалилась спиной на каменное ложе. Боялась она клинка, который Лара сжимала в руке.
        Лара не помнила, как взяла его в руки. Не помнила, зачем его взяла. А осознав - зачем - вскрикнула и отбросила его в сторону, как ядовитую змею.
        Диковинный ритуальный кинжал не иначе как чудом, угодил точно меж зубцов башенной стены - и тяжело упал вниз, в темноту ночи.
        - Даночка… Дана, простите, ради бога… я не знаю, что это было!
        Лара на негнущихся от страха ногах бросилась к ней, помогла подняться. Дана, бледная и вялая, не противилась - казалось, она вот-вот лишится чувств. Она даже поблагодарила Лару, совсем не отдавая себе отчета. Лара увидела, что та пришла в себя, лишь когда глаза Даны снова расширились в ужасе. Но нет, она смотрела тогда не на Лару - куда-то мимо ее плеча. А потом выше и выше…
        Лара повернула голову очень медленно: сил не осталось на бурные эмоции. И то, что она увидела в темном, усыпанном звездами небе, даже не слишком удивило ее.
        Это был дым. Черный, густой, будто отголосок пожара. Щедро перемешанный с серебряной искрой. Лара уже видела этот дым. Однажды - перед тем, как он обрушился на голову мальчишки-вора.
        Понимая, что будет дальше, Лара крепче ухватила за руку Дану, и так вцепившуюся в нее мертвой хваткой, а после - за узорчатый край каменного ложа. Лара была готова. Медальон ли был ей помощником, или же просто не осталось сил бояться - она знала, что не отпустит Дану, даже если ее станут резать по живому.
        Черный дым словно подслушал ее мысли - невероятно, но он начал рассеиваться. А потом и вовсе уплыл вниз…
        - О, Боже мой… ты видела это? Ты видела? - всхлипнула рядом Дана.
        Глупая, она думает, все закончилось.
        Когда дым тяжелой тучей повис над башней во второй раз, Лара заметила его не сразу. Она его видела - но все ее внимание было сосредоточенно теперь на том самом кинжале, который она собственной рукой выбросила за стену башни. Кинжал медленно и неотвратимо поднимался снизу, будто его подталкивали потоки воздуха, поднимался - покуда не застыл на уровне глаз обеих девушек.
        Он медленно и плавно покачивался в черно-серебряном дыму, будто на волнах. Будто был живым существом и решал, на кого из двоих обрушить свою мощь.
        Но Лара знала, кого он выберет. Не ее - Дану.
        Кинжал провернулся вокруг своей оси медленно, ловя начищенными гранями отблески полной луны и, словно выпущенная стрела, - полетел.
        За миг до этого Лара толкнула подругу в сторону. Она не рисковала собой - знала, что кого-кого, но ее он не ранит. Ни за что! Кинжал и впрямь на полпути вдруг замедлил свой ход, дернулся в сторону, ослабел… и вошел в Ларину плоть как будто на излете.
        Лара не носила корсетов, к сожалению. Несмотря на все упреки мамы-Юли.
        * * *
        Лезвие лишь царапнуло. Так Лара думала, по крайней мере, потому как даже боль была не особенно сильной. Только слабость накатила такая, что Лару буквально придавило к каменной плите алтаря. Лара пыталась подняться на ноги, опиралась на холодный камень - но руки дрожали и скользили, размазывая по витиеватым символам ее собственную кровь.
        Лара сама себе не поверила, когда почувствовала все же, что стоит на ногах… Впрочем нет, она не стояла. Больше висела на плече Даночки - той самой Даночки, которая недавно еще грозилась Лару убить. Теперь она, хрупкая и нежная, сжав зубы, тащила Лару на себе прочь с крыши. Лара не знала куда. И не интересовалась этим. Сознание то гасло, то яркими огненными вспышками возвращалось, и тогда она видела то Дану, то Джейкоба. Совсем не видела Дмитрия Михайловича, и даже не слышала его голос - от этого было горше всего.
        Не Дмитрий - Джейкоб в какой-то момент подхватил ее на руки. Именно он твердил ей, что все будет хорошо и упрекал, что одна пошла в башню.
        Джейкоб уложил ее на спину прямо на ковер в комнате. Не позволил сложиться пополам, когда это виделось единственным способом облегчить боль. Однако Джейкоб положил теплую ладонь Ларе на лоб - и это как будто чуточку помогло. Теперь уж она ясно видела его лицо.
        - Сейчас-сейчас… - шептал он, развязывая шнуровку ее платья, - сейчас станет легче.
        А потом его лицо вытянулось, будто он тоже увидел черный дым за плечом Лары.
        - Что это… откуда это у вас, Лара?
        Не сразу она поняла, в чем дело. Джейкоб глядел на медальон с ласточкой на ее груди. А в следующий миг попытался его коснуться.
        - Нет! - Лара вскрикнула, собрала оставшиеся силы и оттолкнула его руку. - Не троньте…
        Конечно, силы были не равны. Лара даже не смогла второй раз отнять руку от пола… однако больше попыток коснуться украшения Джейкоб не сделал.
        Промешкав лишь мгновение, он все-таки справился со шнуровкой. Грубо разодрал промокшую от крови сорочку и, снова помедлив, накрыл ладонью рану под самыми ребрами.
        Вот тогда-то Лара почувствовала боль. Такую боль, что закричала в голос, забыв собственное имя… и так же внезапно эта боль отступила.
        С полминуты Лара часто и глубоко дышала, шарила ладонями по ковру и ждала с ужасом, что боль вернется. Но нет. Она чувствовала себя совершенно здоровой. Осознав это, в панике начала искать рану на своем животе. Пальцы скользили в липкой крови - но кожа под ними была совершенно гладкой и ровной. Даже шрама не осталось.
        - Что вы сделали, Джейкоб? - спросила Лара без паники. Кажется, она перестала удивляться чему бы то ни было. - Джейкоб…
        Он не отвечал. Лара только сейчас заметила, как бледно его лицо, и как синюшны губы. А потом Джейкоб медленно опустился на пол рядом, тоже на спину. Со стоном закрыл глаза. Белая сорочка на его животе за считанные мгновения насквозь промокла от темной густой крови.
        Глава 21. Ворон и Ласточка
        В ту ночь по Лариной милости всполошился весь дом. Слуги помогли перенести Джейкоба в спальную, сама Лара безуспешно пыталась унять его кровь (его ли?) - да, слава богу, скоро явился доктор. А после они с Даной сидели подле кровати больного.
        О том, что произошло, не разговаривали. Да что там - Лара старалась даже не думать о прошедших событиях и ни в коем случае не искать объяснений. Не сейчас. Не то, ей-богу, она повредится в уме.
        Впрочем, Лара не была уверена, что уже не повредилась.
        - Я пойду прилягу, Дана, простите, но я с ног валюсь, - сказала она, наконец. - Да и вы пошли бы - вы ему ничем более не поможете.
        Та послушно кивнула. И не тронулась с места.
        Лара уговаривать не стала и отправилась к себе. Уснула тотчас, даже не расправив постели.
        Спала она, кажется, всего ничего - однако когда открыла глаза, в комнату нещадно бил солнечный свет из незашторенного окна. Хотела б Лара поверить, что вчерашние события ей приснились… Однако ж изодранная и окровавленная ее рубашка, брошенная вчера на спинку стула, сделать этого не позволила.
        А раны на животе по-прежнему не было.
        Она наскоро переоделась в чистое, ополоснула лицо остатками воды и покинула комнату, чтобы снова пойти к Джейкобу. Да только все позабыла, когда вышла в коридор, соединяющий комнаты, и увидала спящего на диванчике мужчину.
        - Дмитрий Михайлович… - тихонько позвала Лара, не поверив своим глазам. Боясь, что он проснется, и, в то же время, страстно этого желая, она опустилась подле. Бережно коснулась его волос. - Митенька… вы приехали, все-таки приехали.
        А он и правда проснулся сей же миг, будто вовсе не спал. Резко сел, а потом упал коленями на ковер, к Ларе - удержал ее, попытавшуюся вскочить, за талию и не отпустил.
        - Простите, Лара, - повторял он, целуя ее руки, - тысячу раз простите, что нынче меня не оказалось рядом. Никогда больше вас не оставлю!
        И затих. Нашел ее глаза, как будто сам испугался столь серьезного заверения. Замерла и Лара, хоть сердце, казалось, сейчас же выпрыгнет из груди. Оттого, что коленки подгибались, села на тот же диванчик. Потянула его за руку, вынуждая сесть рядом. Нервно облизнула губы и, стараясь, чтобы голос звучал высокомерно, спросила:
        - Обещаете?
        Лара была уверена, что он возьмет свои слова обратно. Найдет отговорку, как всегда. Даже когда Дмитрий легко и невесомо коснулся ее губ своими - Лара ждала, что сейчас он извинится и убежит по рабочим делам…
        Не убежал.
        Оставив на губах этот первый, почти целомудренный поцелуй, он только на миг отстранился. Заглянул в Ларины глаза, быть может думая, что это она захочет убежать. Глупый… Но ее Митенька, верно, и в самом деле умеет читать мысли, потому как наклонился к ее лицу сей же миг - и следующий его поцелуй был куда дольше, куда волнительней. Голова от того поцелуя кружилась пуще, чем от шампанского, а тело делалось невесомым, легким - еще чуть-чуть и вовсе улетит ввысь.
        Как тогда, в лодочном сарае, Лара закинула руки ему на плечи - не чтобы удержать. Чтобы, если и улететь - то только вместе с ним.
        - Митенька, - прошептала Лара и ласково погладила его щеку.
        Он подивился:
        - Как чудно ты меня называешь…
        - Тебе не нравится? - испугалась Лара.
        - Нравится, - заверил Дмитрий и, впервые обвив ладонями ее талию, теснее прижал к себе.
        Много позже, все-таки прервав тот чудесный поцелуй и расцепив объятия, они сидели друг напротив друга на почтительном расстоянии. Щеки Ларины горели, губы тем более. Мысли путались и слова тоже. Она бы и не пыталась говорить - но Дмитрий потребовал подробного рассказа о том, что произошло ночью.
        Лара рассказала ему, как нашла ключ, как поссорилась с Даной из-за бала и платья, и как отправилась в башню, думая, что наутро ее выгонят. Рассказала и о том, как увидела каменный алтарь, на котором убили Николая Ордынцева.
        - Отчего ты уверена, что его убили там? - недоверчиво, будто не было меж ними никакой близости и поцелуев, спросил Дмитрий.
        А Лара и сама задумалась. Как сказать то, в чем и себе-то боишься признаться?
        - А Дана как там оказалась? - снова спросил он.
        - Думаю, Дана просто пошла за мной…
        И неловко замолчала. Стоит ли рассказывать остальное? Дмитрий не спрашивал больше - но она, жадно ловя его взгляд, поняла, что действительно хочет рассказать. Не из-за дурацкого допроса: просто ей нужно разделить это с ним. Именно с ним.
        - Я… будто в забытье впала там, в башне? - стыдливо отведя взгляд, продолжила она. - Будто это не я была, а кто-то другой, отдаленно на меня похожий. Чьими глазами я видела, и чьи мысли слышала как со стороны. Слышала - но повлиять на них не могла. Принимала как собственные.
        Дмитрий молчал. Но Лара с удивлением обнаружила, что он не осуждает ее.
        - Я взяла в руки кинжал и собиралась убить им Дану, - призналась, наконец, она. - И я бы сделала это. Знаю, что сделала бы. Но я услышала твой голос - такой живой и реальный… будто на меня ушат ледяной воды вылили. Только тогда я и очнулась.
        Дмитрий захотел что-то сказать, но теперь уж Лара ему не позволила - потянулась и сжала его ладонь, заставив молчать. Продолжила, чувствуя, как дрожит от невыплаканных слез ее голос:
        - А потом я поняла, что дело не во мне - это Дану хотели убить. Нарочно заманили ее туда. Митя, я своими глазами видела, как столб черного дыма поднял в воздух кинжал! Тот самый кинжал, который я минутой раньше выбросила за стену башни! А после… - Лара тронула то место на животе, где вчера была рана. И мигом ей сделалось дурно и невыносимо стыдно за то, что она здесь - целуется и радуется жизни, в то время как Джейкоб умирает. Она вскочила на ноги. - Я пойду… мне нужно к мистеру Харди сейчас же. Боже, я ведь и не знаю, жив ли он теперь…
        - Жив, - вяло подсказал Дмитрий.
        - …ты мне не поверишь, конечно же, - не слушая его, горячилась Лара, - но я истекала кровью и умирала! В этом самом доме! А он… он забрал мою рану и боль себе. Что если его уже нет в живых?!
        - Он жив!
        - Да откуда ты знаешь?! - не поверила Лара.
        Но мгновением позже поняла - знает. Она увидела, что Дмитрий тоже хочет ей что-то сказать. Что-то личное. Такое, в чем прежде никому не признавался. Еще до того, как он попросил, Лара снова села на диван и вся обратилась в слух.
        - Я знаю, что вчера здесь произошло, Лара. Как и ты - смотрел будто чужими глазами. У меня есть дар. Я уже долгие годы с ним живу и примирился. Я вижу прошлое людей. Вижу все, что они совершали в своей жизни.
        - И… обо мне - тоже? - Почему-то Ларе в голову не пришло не поверить. Напротив, это многое объясняло.
        Дмитрий, кажется, воодушевился, видя, что она не бежит от него в ужасе.
        - О тебе я знаю все. Каждый твой шаг, каждую мысль.
        Лара нервно улыбнулась и только теперь испугалась. Неужто правда? Отчего именно ее мысли?
        - Отчего именно твои - могу лишь догадываться, - ответил Дмитрий, уже не оставляя сомнений, что говорит правду. - Но тебя, девочку с добрым сердцем и мечтательными глазами, ту, что сидит вечерами на подоконнике и подолгу смотрит на море, - я знал всегда, сколько себя помню. Я знаю причину каждой твоей слезы. Знаю о кошмарах, что мучают тебя ночами - в тех кошмарах огонь поднимается стеною, и женщина, которую ты зовешь мамой, забирает тебя оттуда. Знаю о Конни. Знаю, как ты любила его и сколько слез о нем пролила, - он коснулся ее щеки, не дав смущенно отвести глаза. - Но вот чего я не знал - так что займу однажды его место в твоем сердце.
        Лара едва не задохнулась сей же миг - от желания то ли горячо возразить ему, то ли, так же горячо, подтвердить.
        - Тебе нет нужды говорить, - Дмитрий приложил палец к ее губам. - Я знаю.
        А потом отнял руку и поцеловал ее снова. Первый поцелуй, которого Лара от него не хотела. Слишком взбудоражена была, слишком о многом хотела теперь спросить. Дмитрий это понял, отстранился.
        - Раз ты видишь прошлое и знаешь обо мне все - верно, ты знаешь, кто мои родители? И как я попала к маме… к Юлии Николаевне? - с надеждой спросила она.
        Дмитрий покачал головой:
        - Я вижу то, что человек сам о себе знает. Или знал когда-то. А ты была слишком мала, когда все случилось. Здесь я тебе не помощник, прости.
        - А мама-Юля? - допытывалась Лара. - Она знает?
        - Она - знает, - признал Дмитрий. - Но расспросить ее следует тебе самой, не мне.
        Лара не ответила. Мотнула головой - но и то неопределенно. Решила, что, возможно, и пойдет к маме-Юле, но позже.
        - Мне надо к Джейкобу, - выкрутилась она и теперь уж точно направилась к дверям.
        Дмитрий поднялся следом:
        - Я с тобой.
        - Ну уж нет! - возмутилась Лара. - Он болен, едва жив - не хватало ему только… Я видела, что ты можешь сделать, и теперь точно знаю, что ты делал это нарочно!
        Дмитрий осуждающе покачал головой:
        - Ты его недооцениваешь. Для умирающего он очень прыток, курит сейчас в форточку.
        Лара не нашлась что ответить. Не думала, что сердце ее так радостно отзовется этой новости. Торопясь удостовериться, что все так и есть, она бросилась по коридору к спальне Джейкоба. Лишь у дверей замерла, остановив и Дмитрия.
        - Один бог ведает, что меж вами произошло… - сказала она, найдя его глаза. - Но, что бы там ни было, ты ли виноват, или он - Джейкоб раскаивается…
        Лара увидела, как Дмитрий поморщился при этих словах - будто унюхал тухлятину. Но отступать не собиралась. Если уж она сумела рассорить всех вокруг, то сумеет и помирить!
        - Он жалеет, что втянул тебя в ту историю, - продолжила она настойчиво. - Так и сказал - что виноват перед тобою. Прости его. Что бы там ни было - прости! Ради меня.
        Что же за размолвка вышла меж ними, если Дмитрий и после таких Лариных слов уверять ее в прощении не собирался? В нем лишь холодная ярость клокотала - Лара и без волшебного дара это чувствовала. Лишь чтобы отвязаться от нее он все-таки выдавил не слишком убедительное:
        - Я… постараюсь.
        Впрочем, и это лучше, чем ничего. Глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, Лара постучала в дверь.
        * * *
        Ей не суждено было узнать, действительно Джейкоб уже вставал и подходил к окну, или Дмитрий сказал это для красного словца. Однако он и правда тушил окурок в блюдце, когда после его «Войдите» Лара тихонько отворила дверь. Посетовала, что в этом они с Даной удивительно похожи - пепельниц им, что ли, мало?
        Дана его комнату уже покинула, а сам Джейкоб полулежал на подушках, одетый в бархатный шлафрок, и, по всему было ясно, чувствовал себя куда лучше. Там, где смыкался ворот его халата, видна была загорелая с великолепно развитой мускулатурой грудь и белая полоска бинта. Лара отвела взгляд, скорее, из вежливости: вся стыдливость в ней улетучилась еще ночью, когда она сама же помогала доктору смастерить эту повязку.
        - Как вы? - спросила Лара.
        Толком не понимая, что произошло ночью, она чувствовала огромную вину за собой.
        - Вашими молитвами, - мрачно отозвался Джейкоб.
        Отчего-то он был ей не слишком рад. А уж когда следом вошел Дмитрий - замолчал вовсе. Побледнел пуще прежнего, сцепил зубы и начал выбираться из постели с явным намерением дать отпор и биться до конца.
        Дмитрий набычился и следил за ним тяжелым безотрывным взглядом. Два упрямых дурака! Но и Лара была настроена решительно.
        - Дмитрий Михайлович сам захотел вас проведать, - сказала она чистую правду. Снова спросила. - Что все-таки произошло ночью? Ведь это была моя рана… не ваша… Вы спасли мне жизнь, Джейкоб.
        - Не преувеличивайте. Рана, как видите, не смертельная: острие вошло едва-едва. Однако ж вы мучились, и я не мог на это смотреть.
        - Вы умеете лечить, выходит…
        - Лечить - нет. Лишь забрать себе.
        Лара тихонько ахнула. Все-таки он сделал это нарочно - страдает нынче вместо нее. До чего же тяжко, оказывается, знать, что кто-то страдает вместо тебя.
        А Джейкоб, как будто угадал ее мысли, поспешил Лару же и приободрить:
        - Не печальтесь, Лариса Николаевна, ничего со мною не случится. Покуда не закончу своего дела, по крайней мере.
        - Какого дела?..
        На этот вопрос Джейкоб не ответил. Только столь тяжело и долго глядел на Дмитрия, что Ларе сделалось не по себе. Даже Дмитрий как будто смешался.
        - Да что происходит, в конце концов?! - не выдержала она. - Что за тайны? Неужто у вас тоже есть дар, Джейкоб?
        - Тоже?
        Он зло усмехнулся - и тотчас пожалел об этом, потому как невольно потревожил рану. Скорчился от боли и согнулся пополам - а Лара через всю комнату бросила ему на помощь. С участием поддержала под локоть.
        - Никаких «тоже», - договорил тогда Джейкоб. - Мы с ним разные, как день и ночь, как свет и тьма, как жизнь и смерть. А тайны… у вас и самой есть тайны. Ведь вы маленькая лгунья, Лариса Николаевна, не так ли?
        Миг - и Джейкоб совсем уж не был похож ни на жертву, ни на умирающего. Небесно-голубые глаза потемнели, и он навис над ней грозной тучей. Лара тяжело сглотнула и лишь усилием воли устояла на месте, а не отшатнулась. Лара не шевельнулась и когда Джейкоб осторожно, боясь ее спугнуть, поднес руку к ее шее.
        Зачем?..
        Слишком поздно Лара вспомнила тот эпизод ночью. Когда Джейкоб столь явно заинтересовался медальоном.
        Вот и сейчас пальцы его молниеносно, не коснувшись даже Лариной кожи, ухватили цепочку на ее груди. Лара вскрикнула, поздно распознав подвох, но отшатнуться снова не посмела. Джейкоб крепко держал медальон в своих пальцах - витая цепочка натянулась, как струна, и, одно Ларино движение в сторону, - лопнет сей же миг. А медальон она потеряет навсегда.
        - Отпусти!
        Тогда-то Лара и порадовалась, что Дмитрий с ней. В мгновение ока он оказался подле. Словно стрелой пронзил Джейкоба своим убивающим волю взглядом. Всегда спасет ее и всегда защитит - даже от тех, кого она считала друзьями.
        Тяжело дыша, с мольбой глядя в потемневшие глаза Джейкоба, Лара пережила несколько страшнейших мгновений в жизни. Вчера лишь она всерьез раздумывала, не выбросить ли проклятый медальон в окно - а нынче не могла представить себе жизни без него.
        А потом цепкие, побелевшие от напряжения пальцы, все-таки отпустили медальон. Лара отпрыгнула в сторону, спряталась за спину Дмитрия, вцепилась в его плечо. И оттуда, все еще дрожа, смотрела на Джейкоба.
        - Ни за что не отдам! - выкрикнула она отчаянно и зло, будто черти надирали. - Он со мною, сколько я себя помню! Это мое!
        - Это вещь крайне опасна, Лара. И это не ваше. Это попало к вам по ошибке!
        Джейкоб сделал еще одну попытку подойти - и снова наткнулся на сопротивление Дмитрия. Как стена он стоял меж ними, хотя и сам не очень понимал, в чем дело.
        Не понимала и Лара - о какой ошибке он говорит? Не может здесь быть никакой ошибки!
        - И не лгите, Лара, что он с вами всю жизнь: вы украли его! Вынули из рук мертвеца!
        - Нет…
        - Не лгите! Вы прекрасно помните, что из-за него уже убивали однажды! Хотели бы забыть - да не можете. И это не последняя жертва, будут еще, если не послушаетесь…
        - Замолчи!
        Этот окрик принадлежал уже не Ларе - Дмитрию.
        Бледный, как тот самый мертвец, с испариной на лбу и дышащий столь тяжело, будто долго бежал. Из носа его снова текла кровь, заливая губы и подбородок.
        Вид его был столь страшен, что Джейкоб действительно замолчал. Или же виной тому была его рана, потревоженная резкими движениями: на белоснежных бинтах теперь медленно проступали алые пятна. Едва ли он вновь притворялся, когда, держась за бок, осторожно присел на край стула. Морщась от боли, все-таки сказал:
        - Я бы мог отобрать у вас медальон еще ночью, Лара…
        - Только попробуй! - угрожающе молвил Дмитрий. Щеки его немного порозовели, и он теперь тщательно вытирал кровь с лица.
        - …мог бы, - повторил Джейкоб, ровно его не слышал, - но вам было так больно, Лара. Я решил тогда, что помочь вам - важнее. Ну а потом, сами понимаете, мне стало не до медальона. Отдайте мне его, - теперь он просил, а не требовал. - Покончить со всем надо как можно скорее. То, что вы видели в башне - то самое, темное и потустороннее - оно преследует свои цели. И оно вернется. Вернется не за вами, за Даной. Вы в самом деле готовы рискнуть ее жизнью ради красивой безделушки?
        Лара была в замешательстве. Нет, она не хотела бы никогда в жизни видеть тот черный дым! И тем более не хотела, чтобы кто-нибудь из-за этого пострадал. Из-за ее упрямства пострадал.
        Но все-таки она покачала головой и крепко сжала медальон на своей груди.
        - Это не просто красивая безделушка, Джейкоб…
        Всем сердцем она надеялась, что он поймет.
        Не понял. Джейкоб горестно покачал головой, окончательно в Ларе разочаровавшись. Хуже всего, что Лара и сама сомневалась. Что если она ошиблась? Что если медальон вовсе не ей должен принадлежать?
        Ведь все было именно так, как говорит Джейкоб: она украла его.
        - Позвольте мне подумать немного, - попросила она, сколь могла искренне. - Если все это правда… если медальон ждал десять лет. Подождет и еще немного.
        - Немного подождать можно. Но не затягивайте, Лариса Николаевна.
        Голос у Джейкоба сделался слабым и безразличным. Что ему еще оставалось сказать? Повязка его была теперь скорее алой, чем белой, а глаза смотрели куда-то в пол и в угол. В то время как Дмитрий, заложив руки за спину, стоял над ним, в полной мере, наверное, ощущая свою власть.
        - Оставь нас ненадолго, Лара, - даже просьба его более походила на приказ.
        Она возмутилась, перепугавшись за Джейкоба:
        - Ну уж нет! Я не оставлю тебя с ним ни за что!
        Наверное из последних сил Джейкоб ухмыльнулся. Исподлобья поднял на Лару ясные небесно-голубые глаза и пообещал:
        - Не бойтесь, Лариса Николаевна, я не обижу вашего ухажера.
        Глава 22. Друг и предатель
        О чем собирались говорить Дмитрий и Джейкоб Лара не узнала. Могла лишь догадываться, что темой будет эта их пресловутая тайна. Обидно, что ее вот так выставили вон - ее, которая их помирила!
        По крайней мере, Лара надеялась, что помирила, и что они не поубивают друг дружку, оставшись наедине…
        Впрочем, размышлять об этом пришлось недолго: Лара услышала голос Кона из гостиной на втором этаже и, недоумевая, откуда он здесь, поторопилась навстречу. А ворвавшись - тотчас об этом пожалела. Следовало ей догадаться, что так пылко Конни может беседовать только с Даной.
        Нет, никаких неприличных сцен Лара в этот раз не застала: Конни говорил что-то возбужденно и горячо, а Дана… Что Дана? По ее лицу никогда не догадаешься, признаются ли ей в любви, объявляют, что кто-то умер, или перечисляют меню на обед.
        Только лишь Ларе и удавалось, кажется, вызвать у нее хоть какие-то эмоции. Вот и теперь - едва завидев Лару, она вскочила с места, а от Конни отмахнулась, как от надоедливой мухи.
        А Лара невольно ахнула. По глазам ее поняла: Дана ничего не забыла. Верно, давешняя ее истерика с тасканием за косу теперь покажется цветочками. За то, что случилось в башне, Дана ее со свету сживет.
        - Я уеду сегодня же… еще до обеда. Клянусь! - пылко заверила она, прежде чем Дана успела сделать шаг.
        И лишь сказав так, Лара поняла, как ей на самом деле хочется домой. В родную милую «Ласточку». В ее мансарду с видом на море. Хоть одним глазочком бы увидеть матушку да обнять ее крепко-крепко! И взахлеб, вперемешку со слезами, рассказать обо всем, что случилось…
        Пусть даже потом завет ее размазней и плаксой за те слезы. Пусть.
        И Лара уже шагнула назад, чтобы и впрямь поспешить к дверям - да ее окликнула Дана.
        - Лара… кажется, это ваше.
        Голос ее был почему-то смущенным. Дана все-таки подошла к ней и несмело протянула на ладони какой-то деревянный предмет. Кубик. Детский игральный кубик с истертыми от временем рисунками и литерой «Б» на верхней грани.
        «"Б", как "Бэтси"», - отчего-то подумалось Ларе.
        - Что это? - спросила она.
        - Это не ваше? - не меньше нее самой удивилась Дана. - Мне казалось, это вы обронили там… в башне. Я подобрала, когда мы спускались.
        И Лара, супротив собственной воли, действительно вспомнила, что видела нечто похожее на том страшном постаменте. Вспомнила, как она взобралась на него, как увидела детский кубик - и как свалилась на пол, не выдержав разом обрушившихся воспоминаний.
        Выходит, ей все же удалось сбросить тот кубик с высоты.
        - Так это не ваше? - переспросила Дана.
        Почему-то Лара не сумела сказать, что это не ее. Взяла кубик в руки - бережно, будто он тотчас рассыплется прахом. Теплый. Кажется, все еще пахнет паленым деревом - оттого, что на нем выжигали литеру «Б» и рисунки. На одной грани была изображена забавная белка, на другой - березка. А здесь… совсем уже стерлось, но Лара все равно помнила, что на этой грани когда-то была выжжена красивая бабочка с ажурными крыльями…
        - В этом доме когда-то давно жил ребенок, - сказала она неожиданно для самой себя. - Маленькая девочка, скорее всего.
        И вот уж чего не ожидала - ее горячо поддержал Кон:
        - Именно! Я о том и толковал Богдане Александровне только что!
        Но Лара не сочла его слова значимыми - отмахнулась и вновь заговорила с Даной: ей в голову пришла идея не менее безумная, чем тот поход в башню среди ночи.
        - Если в доме есть игрушки, то должна быть и детская! - в порыве она ухватила Дану за руку. - Дана, вы видели здесь детскую комнату?
        - Нет… если только на третьем этаже - он до сих пор не убран, насколько я знаю…
        - Да, на третьем этаже. Конечно же!
        Лара, забыв обо всем на свете, готова была бежать туда сей же миг. И побежала бы, если б не препятствия: этаж был заперт, как убедилась она на второй день пребывания в этом доме. Однако Лара и это препятствием считала недолго.
        - Дана, у вас есть ключи? Наверняка ведь есть! - воодушевленно спросила она и поторопилась к парадной лестнице, которая на высоте третьего этажа оканчивалась той самой неприступной дверью.
        Дана за ней не побежала.
        - Ключи должны быть у Жака, - сказала она вдогонку. - Но, право, я не думаю, что вам следует туда идти. Тем более, после случившегося ночью.
        Слова эти и впрямь несколько отрезвили Лару. Так и не рискнув подняться, она остановилась у подножия лестницы. С тоской посмотрела вверх. Лара и сама понимала, что это безумие идти туда - настоящее безумие! Но, кажется, за этой дверью кроются ответы на ее вопросы.
        Или ответы - или еще большие беды…
        Никогда не узнаешь, что именно кроется за запертой дверью, покуда не откроешь ее.
        Но в этот раз Лара все-таки спасовала. Убрала руку с перил, сошла с нижней ступеньки лестницы - нерешительно побрела назад в гостиную. Еще свежи были в памяти ужасы этой ночи, чтобы нырять в их пучину снова.
        Вернувшись, она нашла Дану. Только теперь удивилась, что та как будто на нее совсем не злится.
        - Я не портила вашего платья, Богдана Александровна, - сочла нужным сказать тогда она. - Чем угодно поклянусь, что не портила! А бал мы и впрямь не к добру затеяли… Слава богу, что теперь уж его не будет точно. Простите меня, что настаивала.
        - Случатся в вашей жизни и другие балы, - ровно ответила Дана.
        Снова трудно было понять, злится она или нет.
        - Вы не верите мне, что я не портила платья? - сделала вывод Лара. - И не мудрено, что не верите - после всех моих выходок. Но разве вы не видите, что нас как будто нарочно хотели поссорить! Поссорить - а потом столкнуть нос к носу на вершине башни да поглядеть, что будет. Как вы там оказались? Пошли следом за мною?
        Дана качнула головой:
        - Я нашла в своей комнате ключ. И сразу поняла, что он от двери в башню.
        - Такой же как мой? - изумилась Лара.
        - Нет. Константин Алексеевич уже разведал, что ваш от дверей в основании башни, а мой - от хода из галереи на втором этаже.
        - Неужто вы решились пойти туда в одиночку? - Лара продолжала смотреть недоверчиво, будто приоткрывала Дану с новой стороны. Кто бы мог подумать, что в глубине души она такая же авантюристка?
        - Едва ли бы я решилась пойти одна, - ответила Дана, - но я слышала, как вы ходили ночью по коридору, как взяли лампу и спустились во двор. А после увидела отсветы через щель в двери из галереи. Да, я хотела поймать вас, Лара, затем и отперла эту дверь. А после и впрямь увидела вас в самом верху лестницы. Даже окликнула - но вы меня не услышали. Не мудрено, что не услышали… я уж потом, после, поняла, что это словно не вы были. А когда взялись за нож - тем более. У вас даже голос изменился. И глаза… Господи, до чего же страшны были ваши глаза. Мне вовек их не забыть.
        За весь разговор Дана так ни разу на нее не посмотрела. И держится чуть в стороне, несмело. Она боится ее.
        - Вы, верно, считаете меня чудовищем… - поняла Лара.
        Дана упрямо мотнула головой:
        - Нет-нет, вы не поняли. Чудовище - не вы. Это не вы были, когда взялись за нож. Это был уже кто-то другой. А вы… напротив, Лара, ведь вы спасли меня, - она только теперь посмотрела ей в глаза прямым глубоким взглядом. - Я думала, что умру там, на крыше, когда тот кинжал поднялся в воздух и летел прямо на меня. Вы в самом деле меня спасли.
        А потом Дана, качнувшись, вдруг припала к Ларе и неловко обняла ее за плечи. Зашептала горячо и искренне:
        - Право, не знаю, что случилось там, и что происходит нынче с вами, Лара, но я никогда этого не забуду!
        Странное это было ощущение. В этот раз Лара ни малейших усилий не прилагала, чтобы добиться этих слов. А Дана говорила в самом деле искренне.
        Глупая Дана. Не знает, что Лара загородила ее собою, потому как думала, что в нее этот кинжал не полетит. Лара и сама глупая, еще поглупее будет. Решила отчего-то, что она на привилегированном положении у призраков этого дома. Что они ее пощадят.
        Надо отдать медальон Джейкобу.
        И надо вернуться домой.
        - Мне нужно собраться, Дана, - Лара мягко высвободилась из ее объятий. - Попрощаюсь с Джейкобом и уйду.
        Дана отговаривать не стала, попросила лишь:
        - Только зайдите и к папеньке - он спрашивал о вас.
        Лара кивнула.
        - И заглядывайте к нам в любое время - когда пожелаете! Мне хочется, Лариса, чтобы со временем мы и впрямь стали подругами. Настоящими. И еще… если сможете, простите мне мои слова. Те, сказанные после ужина. Я не должна была этого говорить.
        - Вы в самом деле больше не сердитесь на меня? - не поверила Лара. - Даже из-за Джейкоба?
        Дана помедлила с ответом. Странно и нервно улыбнулась, что было совсем на нее не похоже - а потом отвернула лицо в сторону. От Кона.
        - Жак расторг помолвку. - Голос ее дрогнул, когда она это сказала. - Свадьбы не будет.
        Увы, новостью для Лары это не стало. Но, видя, как глаза Даны, старательно спрятанные от Кона, наполняются влагой - она вновь и вновь ругала себя, что не предупредила Дану прежде. А теперь уж никак не могла помочь, только легонько гладила ее плечо да смотрела с жалостью.
        И все же Дана была слишком горда, чтобы позволить себя жалеть. Несколькими взмахами ресниц согнав с глаз слезинки, она величаво вскинула голову и куда ровнее продолжила:
        - Жак… мистер Харди поступил благородно. Он оставляет усадьбу за папенькой и пообещал, что оплатит все оставшиеся счета… если я выполню одно условие.
        Лара так и думала, что без подвоха здесь не обойдется!
        Однако вопрос задал Кон, который наблюдал за сценой, будучи мрачным и насупленным:
        - Какое еще условие?
        Дана повела плечами:
        - Он не сказал пока что. Сказал лишь, что это ничего не будет мне стоить. И, право, он так зарекомендовал себя, Константин Алексеевич, что у меня нет причин не верить.
        У Лары той же уверенности не было. Она разрывалась между горячей благодарностью к Джейкобу за ее спасенную жизнь - и недоверием к нему же.
        Зачем он спас эту ее жизнь? Зачем ему медальон? Отчего он так плохо говорит о Дмитрии?!
        Что-то здесь не так…
        Лара долго собиралась духом, но все-таки решила, что лучше поздно, чем никогда. Она попросила Дану сесть.
        - Едва ли вы поверите мне, Дана, но Джейкоб никогда не собирался на вас жениться, - на одном дыхании выпалила она. - Я не хотела прежде этого говорить, но нынче чувствую, что обязана. Есть какая-то тайна, связанная с вами, Александром Наумовичем и… - Лара помедлила, а потом вытянула из-за лифа платья медальон с ласточкой. Договорила совсем тихо: - и этим украшением…
        Лара даже не успела закончить - в один прыжок подле нее оказался Конни.
        - Это тот самый медальон? - спросил он недоверчиво.
        - Да…
        - Так зачем ты солгала, что потеряла его?! Напрасно ты солгала, Лара, совершенно напрасно!
        Лара поморщилась:
        - Неужто скажешь, что если бы отдала его тебе сразу, то ничего этого не было бы?
        - Разумеется, не было бы!
        Лара чувствовала - он сказал бы больше, если бы не Дана.
        И действительно, едва Лара попрощалась, чтобы пойти к себе и собрать вещи - ее догнал Конни. Поговорить решили в той же галерее, откуда вела дверь в башню - незапертая, а лишь плотно закрытая теперь.
        - Ты не все рассказал мне о знакомстве с Джейкобом, так? - угадала Лара.
        - Не все, - согласился Кон.
        Волей-неволей Лара принялась искать взглядом инструменты, оставленные здесь Джейкобом - помнила, что подле ящика валялась брошенной связка его ключей и отмычек. Среди них должен был и тот, что отпирал двери на третий этаж. Где же она?
        - В Петербурге мы действительно впервые увиделись с Харди в моей конторе, - начал Конни, по-ребячьи усевшись на подоконнике, - да только вышло это не случайно, как уж я потом понял. Харди черт его знает как, но выяснил, где я служу, и сам свел со мной знакомство - нарочно явился в ту контору, понимаешь? На обед к себе позвал, с Ордынцевыми познакомил, пригласил в клуб, где… словом, где проигрался я ему подчистую.
        Лара только теперь и бросила поиски ключей - будто ее укололи. Разочарованно покачала головой:
        - Конни…
        Тот охотно позволил себя жалеть.
        - В первый-то вечер мне везло: деньгами пятьсот рублей у Харди выиграл. После он перстень золотой с пальца снял и поставил - и его я выиграл. Да он, говорит, дорог мне перстень, завтра отыграюсь. А я и рад - в кои веки так везло! На следующий вечер, разумеется, позволил отыграться, дурак… и перстень пришлось отдать, и его пятьсот рублей, и своих последнюю сотню. Про то, что пансионатом владею, я ему еще в первый раз выболтал… к слову пришлось, вот и выболтал. Так он мне припомнил тот пансионат: говорит, раз денег нет больше, то ставь расписку, что, мол, обязуешься передать в дар …
        Лара тяжело сглотнула и спросила:
        - Проиграл?
        Конни кивнул да так и не поднял больше головы. Кажется, ему было стыдно встречаться с Ларой глазами.
        Лара и сама без сил привалилась спиною к стенке, смотрела на него горько и безнадежно. Подумать только, из-за этого человека она рассорилась с мамой-Юлей. Упрашивала ее, даже требовала отдать Кону его наследство. И ведь поддайся матушка ее мольбам - пансионат бы уже принадлежал Джейкобу…
        А Джейкоб-то каков!
        - Харди ведь не пансионат был нужен, так? - вдруг оживилась Лара. - Он другое у тебя потребовал в обмен на расписку?!
        Конни понуро кивнул.
        - Я захотел на следующий день отыграться, а он говорит, мол, нет у меня больше за душой ничего, чтоб отыгрываться. А вот сделать я кое-что могу…
        Поднять глаз Конни до сих пор не смел и спросил тихо, едва слышно:
        - Ты помнишь, как мы нашли этот медальон?
        Лара снова сглотнула и потянулась, чтобы сжать в ладони украшение на груди.
        Он продолжал:
        - Ты помнишь двух мальчишек, что вломились в усыпальницу следом? Одного убил Ворон, а второй… пока ты, Лара, как одержимая таращилась на этот клятый медальон, я ведь не на тебя смотрел. На того, второго, который остался цел. Я ведь узнал его тогда, Лара - видел раз или два в компании нашего Федьки.
        - А отчего же мне сразу не сказал? - растерялась Лара.
        Впрочем, Федька тот еще фрукт - и в малолетстве таким же прохвостом был. С каким только отребьем он дружбу не водит: не кончится это для него хорошо, как пить дать не кончится!
        - Мало ли, чего я тебе не говорил, - отмахнулся Конни. - И не это меня удивило, если хочешь знать. Я тогда и вовсе раздумывал, не привиделось ли мне все, да в своем ли уме я был… Да и тебя не удивило ли, Лара, что Ворон только одного вора убил - а второй уцелел?
        Лара с сомнением пожала плечами:
        - Я вовсе не помню того второго… ты прав, я лишь медальон видела и больше ничего. Но нас же с тобою Ворон не тронул? Выходит, и этого взял да и отпустил.
        Кон резко мотнул головой:
        - Он его не отпустил. Такая же туча черная собралась над его головой, и вот-вот прибила бы… да только он, Лара, этот второй, взял да и растворился в воздухе. Только пыльца золотая осела, а после птица… вроде ласточки выпорхнула наружу. А его - как не бывало…
        Лара сжимала медальон все сильней и сильней - казалось, он, будто огненный, раскалился в ее ладони. Будто был живой и чувствовал, что его вот-вот захотят отобрать.
        Лара попыталась спросить что-то, но Кон не позволил рта раскрыть:
        - Постой, я не договорил еще. Прежде чем он вот так исчез, я увидел его лицо, Лара. Много лет, конечно, прошло - он нынче и приодет, и подстрижен модно, и одет не как оборванец. Но, Лара, когда этот Харди, этот гнусный тип, обыграл меня да начал выпытывать, где нынче медальон, да как найти девчонку, что стащила его - у меня будто в мозгу что-то щелкнуло. Я узнал его. Этот вор и оборванец теперь выдает себя за американца Джейкоба Харди. - Он поднял на Лару измученный взгляд. - Вот те крест - не вру! Чем хочешь поклянусь!
        Лара долго смотрела на него, желая понять - и впрямь ли не врет? Не шутит ли над нею? Какие уж тут шутки… Да и так ли фантастически звучит рассказ Кона? Лара всегда знала, с того самого дня, как медальон попал к ней в руки знала - что за ним придут. Что потребуют отдать - силой или хитростью.
        Вот только с предательством Ларе никогда еще сталкиваться не приходилось. Не приходилось размышлять о том, как же это больно, когда врагом оказывается не какое-то мифическое зло без лица и имени - а тот, которому прежде доверял. Кого считал другом.
        - И ты выдал меня ему, Конни? - жадно найдя его глаза, спросила Лара. - Привез сюда и пообещал отдать мой медальон?
        - Он не твой, Лара… - Кон попытался тронуть Ларину руку, но та не далась. - И, потом, Харди нужен лишь медальон - не ты, не Дана, не мое наследство. Он уберется ко всем чертям, как только получит его! Если бы ты не солгала мне там, в лодочном сарае, его уже давно бы здесь не было!
        - Ты ошибаешься, - не согласилась Лара.
        Она, может быть, сказала бы что-то еще, но, когда Конни сошел с места, увидела за его пяткой ту самую связку ключей. И живо подобрала. Покрутила в руках, еще толком не зная, пойдет ли на третий этаж или нет.
        - Джейкобу нужен не только медальон - ему нужно что-то от Даны, - договорила она, убирая пока что ключи в карман юбки. - Понятия не имею что, но, возможно, это связано с ее отцом, с Александром Наумовичем.
        Конни фыркнул:
        - Скажу я тебе, что ему нужно! Все куда прозаичнее, Лара, дело в деньгах и только. Ну и в Данином отце и его наследстве, ты права. Да только ее отец не Александр Наумович, а покойный граф Ордынцев, собственной персоной!
        - Как это?.. - растерялась Лара.
        - А вот так! - развел руками Конни. - А то не знаешь, откуда дети берутся. Говорили ведь, что граф водил шашни с какой-то девкой с Болота, так что ничего удивительного. А перед тем как помереть, написал кузену, да попросил за дочкой присмотреть: вот Александр Наумович и забрал Дану к себе, удочерил.
        Признаться, Лара и не слышала его толком, зажала ладонями уши и упрямо мотала головой:
        - Ты что-то путаешь, Конни, этого не может быть!
        - Вот и Дана то же твердит, как заведенная. Но это факты, Лара, фактам нельзя не верить - как юрист тебе говорю.
        - А Александр Наумович - что же? Неужто подтвердил?
        - Он нынче болен, я слышал: Дана запретила пока что его спрашивать о таком…
        - Вот! А если спросишь, так он тебе тотчас ответит, что это неправда!
        Лара грубо толкнула Кона в грудь, потому как он мешал ей пройти. В ней снова, как бывало прежде, бушевала такая свирепая ненависть, что она и с кулаками бы кинулась на Кона, ежели бы он продолжил свои глупые речи. И больного Александра Наумовича ей теперь совсем не было жаль - она бежала разыскивать его, чтобы сейчас же потребовать однозначного ответа.
        Или вернее будет спросить Джейкоба?
        Решив так, Лара остановилась у его спальни.
        «Предатель! Подлый мерзкий предатель! - бушевала она, стоя под дверью и выдумывая, как бы ему отомстить. - Верно, и Митю он также предал когда-то! И даже этого своего подельника - там, в усыпальнице! Подельника убили - а этот подло сбежал!»
        И осеклась…
        Глава 23. Те, кто присматривают за порядком
        Закрыв за Ларой, Дмитрий расстегнул верхние пуговицы сорочки, душившей его, и только потом снова нашел глазами Харди.
        Тот следил за ним жадно, не отрываясь - хорохорился, выше задирая подбородок, но боялся его как огня. Харди, или как там его звали раньше - Яшка? Он всего лишь человек, этот Яшка, с присущими всякому человеку слабостями и вполне обычным страхом перед неизведанным, потусторонним. Яшка испугался тогда, и до смерти боится теперь. Так боится, что даже боли от своего ранения не чувствует.
        И не зря боится, нужно сказать.
        Дмитрий наклонил голову вбок. Подумал о том, что приемный сын полицейского Дмитрий Михайлович Рахманов никогда бы не стал добивать истекающего кровью человека. Будь тот человек хоть трижды негодяем.
        Зато беспризорник Митька, вор и грабитель, сделал бы это не задумываясь. Не из-за какой-то внутренней злобы, конечно. У Митьки все просто: если ему грозит опасность - он бьет первым.
        Дмитрий криво улыбнулся:
        - Вот и свиделись.
        - Убьешь меня - придут другие! - предупредительно заявил Харди. - Тебе не место на этой земле.
        - Мне не место?! - Дмитрий почувствовал, что хладнокровие ему все же изменяет. - Ты привел меня туда! Знал, чем это грозит, и все равно привел! А после бросил умирать. Одного. В подземелье, полном трупов!
        - Я пришел туда лишь за медальоном. И не силком тебя вел, не лги. Ты сам побежал, едва заслышал, что в графской усыпальнице есть чем поживиться! Тебя только золото и заботило! Хорошо еще, что им хватило ума спрятаться - не то… что бы ты сделал с двумя недорослями, что встали на твоем пути, а?!
        - Замолчи…
        Дмитрий почувствовал, что ему становится нечем дышать. Животный ужас накатывал при одной лишь мысли, что он мог причинить Ларе зло.
        Харди не слышал - продолжал давить:
        - Ведь тебе приходилось убивать!
        - Нет! - мотнул головой Дмитрий. - Никогда! Грабежи были, но…
        - А как же тот пьянчуга, которого ты огрел по затылку за ради кошелька? Он ведь так и окоченел на морозе - январь был.
        - Замолчи…
        - Ларе-то не забыл о том рассказать? И том, что ты, именно ты, надругался над усыпальницей человека, которого она боготворит!
        Дмитрий нынче чувствовал, что это он ранен и истекает кровью. Голова раскалывалась на части, и у него не было сил даже просить (куда уж там требовать), чтобы Харди замолчал.
        - За мною нет вины, что, мол, привел тебя на смерть, - давил тот. - И так бы кончил свои дни в канаве с пробитой головой - не тогда, так годом позже. А вот о том, что сбежал, не проследил, что твоя душонка отправилась туда, где ей надлежит быть - в этом да, виноват. Ты - мертвец. Все это видели! Я, Несвицкий, Лара - все, кто был там! Так отчего ты здесь?! Живой - и здесь? Кому твоя жалкая душонка понадобилась в этом мире?
        Харди и впрямь требовал ответа - а Дмитрий его не знал.
        Неужто это правда? Неужто он - мертвец, ходячий труп? Отмахнуться от слов Харди не удавалось, потому что Дмитрий всегда знал, догадывался, но боялся принять, что его жизнь оборвалась там - в графской усыпальнице.
        А после та женщина со светлыми волосами провела над ним чудовищный ритуал и вернула к жизни. Вернула к существованию его тело - но не душу.
        Зачем?
        Ответа он не знал…
        Ответа не дождался и Харди.
        - Ну ничего, - смирился тот, - отправишься в преисподнюю сей же миг, едва Лара отдаст медальон.
        - Так что же ты сразу его не отобрал? Еще там, в усыпальнице? - без сил спросил Дмитрий. И сам же понял. - Испугался?
        Тот отрицать не стал:
        - Испугался. Медальон заговорен, он под защитой, потому как в нем заключены сразу две неприкаянные души - Мары и графа Ордынцева. Но я не думал, что сила его столь велика. И те, кто меня послали, тоже не думали.
        - Кто тебя послал?
        - Те, кто присматривают за порядком вещей в этом мире.
        Паркет за спиной Дмитрия едва слышно скрипнул:
        - Это им понадобился мой медальон? Тем, кто присматривают за порядком?
        Никто не слышал, как вошла Лара - а она нынче стояла, еще не закрыв за собою. Хотел бы Дмитрий надеяться, что Лара слышала лишь пару последних фраз, но… она смотрела на него расширенными глазами, в которых было ни что иное, как ужас.
        А когда он попытался коснуться ее руки - отскочила.
        - Это правда, Митя? Правда - то, что он сказал? Про то, что ты воровал, грабил и…
        - Лара, послушай…
        - Нет - ответь, правда или нет?
        - Лара, это правда, но я тогда был другим человеком! Его больше нет, этого человека, он умер!
        Он снова потянулся к ней - и снова Лара отпрянула, убрала руки за спину, будто ей предложили коснуться грязной крысы. Пряча от него глаза, побледнев разом, не желая даже разговаривать, она попятилась. А потом развернулась и бросилась прочь - по коридору, в гостиную. Харди поторопился за нею, а следом и Дмитрий.
        Но, право, лучше б он не ходил.
        Несвицкий и Дана тоже были здесь - слышали ли они разговор? Дмитрию казалось, что слышали - столь ошалело глядели они на него, все вместе стремились защитить теперь Лару.
        Дмитрий смотрел во все глаза и сам себе не верил. Как все могло перемениться так скоро? Из-за одного лишь его признания. Он любил Лару, он бы жизнь за нее отдал и душу - а она нынче жалась к груди Харди, закрывала лицо слабыми дрожащими руками и не желала смотреть на него.
        - Это правда, Лара, он прежний давно уже мертв, - заступился за него Харди. Заступился ли? - Мертв и переродился во что-то еще более страшное и отвратительное, чему нет места в мире живых. Но об этом позже. Лара, послушайте меня!
        Харди, несильно встряхнув ее за плечи, все-таки заставил отвести ладони от лица и хоть чуточку собраться:
        - Незадолго до гибели Мара, ведьма, приворожившая Николая Ордынцева, провела ритуал - заточила его душу и свою в медальоне. Тела их мертвы, но души здесь, среди нас - по сей день не могут успокоиться и творят зло. Черный дым, ритуальные убийства мужчин, убийство Щукиной, еще бог знает что! Лара, вы должны отдать медальон и помочь прекратить это!
        - Отчего вы говорите, будто Мара приворожила графа? Он любил ее! - Кажется, Лара услышала только это.
        Харди спорить не стал:
        - Пусть так - любил. Но суть не в этом! Они творят зло, и их надо остановить!
        - Как же вы собираетесь их остановить? Уничтожив мой медальон? - Лара все еще был полна недоверия.
        - Он не ваш, - в который раз терпеливо повторил Харди. - Он попал к вам по ошибке. И да, потребуется медальон, кровь от крови Ордынцева и Мары и алтарь на вершине башни - полагаю, вы его уже видели.
        Лара рассеянно кивнула. Спросила:
        - Что значит, кровь от крови? Их ребенок?
        - Да, их ребенок. Дочь.
        С теми словами Харди поднял голову и нашел глазами Дану.
        - Это и есть та услуга, о которой собирался просить, Богдана Александровна. Ритуал должны будете провести вы - никто другой не сумеет призвать Мару в этот мир - только вы, ее дочь.
        Дана слушала, чуть приподняв брови и никак более не обозначая своего интереса к истории.
        - Это все какая-то ошибка, Жак, чудовищная ошибка, - ответила она, - я знаю, кто мои родители, и других мне не нужно.
        Харди покачал головой:
        - Мы не всегда получаем то, что нам нужно. Вы их дочь, Дана, этого не изменить. Я много лет искал вас и не думаю, что ошибся. Вероятно, господин Несвицкий уже рассказал вам о завещании Ордынцева?
        - Да, рассказал, - призналась Дана и мучительно свела над переносицей аккуратные брови. - Я попробую, Жак, сделаю все, что вы хотите, раз пообещала… Но я не верю в это. Ничуть не верю, простите. И, умоляю, не сообщайте моему отцу о ваших чудовищных догадках и планах.
        Харди понятливо кивнул:
        - Вы поверите со временем, не сможете не поверить, - пообещал он. Ежели вы согласны, то дело за малым. Лара, отдайте медальон.
        - Я не могу… - чуть слышно ответила Лара. - Я тоже не верю вам, Джейкоб. Вы говорите, что Мара приворожила графа Ордынцева, убивала людей и творила все эти ужасные вещи - но откуда вам знать, что это именно она делала? Тот же Ворон в усыпальнице графа десять лет назад - он наказал грабителей! А нас с Коном, детей, не тронул! Откуда вам знать, что это их души творят зло, а не кто-то другой?
        Харди покачал головой:
        - Вы не понимаете, что говорите, Лара. Отдайте!
        Реакция у Лары была дай бог каждому. Предупредив его желание снова отобрать медальон силой - она проворно отскочила. И мгновением позже собственным телом ее отгородил Дмитрий.
        Тягаться с ним Харди все же не посмел.
        Впрочем, защитить ему себя Лара не позволила. Неужто боится, что и он, Дмитрий, попытается его забрать?
        - Лара… - позвал он, еще пытаясь достучаться.
        Лара сжала медальон крепче и снова отошла. Да, она теперь боится его. Боится, как они все. Потом перевела взгляд на Харди и ему пообещала:
        - Я клянусь, что никуда не уйду из дома с медальоном. Буду в своей комнате… если, разумеется, Богдана Александровна позволит. Мне нужно подумать обо всем этом, Джейкоб, не давите на меня.
        И с теми словами скорее выскользнула из гостиной. Дмитрий за ней не побежал на сей раз - не видел смысла. Харди же не был слишком встревожен очередным отказом:
        - Она отдаст, - убежденно сказал он. - Лариса Николаевна умная девушка и рассудит правильно.
        Дмитрий же, глядя Ларе вслед, вдруг поймал себя на мысли, что, возможно, будет лучше, если Лара окажется не столь умна, как мечтает Харди… Он совершенно точно не хотел, чтобы медальон попал тому в руки.
        * * *
        Больше часа Лара сидела в выделенной ей спальной - стихнув, как мышь, жадно прислушиваясь к каждому звуку за дверью. Едва шаги приближались, она в панике вскакивала с места.
        Лара боялась, что явится Джейкоб и силой отберет медальон.
        Лара боялась, что явится Дмитрий, и ей придется с ним объясняться.
        И неизвестно чего она боялась больше. Хотела б она, чтобы ее утешили Конни или Дана - она ждала их, если уж говорить прямо. Но те не шли, занятые собой.
        «Предатели, кругом одни предатели! - шептала Лара, сжимая в ладони медальон на груди. - Никому нельзя верить в этом доме, я одна здесь… Только матушка и любила меня - а я променяла ее на глупца-Конни…»
        Первым же из предателей был, разумеется, Дмитрий. Вновь и вновь Лара вызывала в памяти события той ночи, когда они с Конни влезли в графскую усыпальницу, а следом вошли грабители. Лара до сих пор помнила, как она боялась и ненавидела тех двоих за то, что разгромили усыпальницу. Помнила их скабрезные комментарии, когда те снимали кольца и ожерелья с трупов. Помнила, что особенно выделялся один, тот, что побойчее. Тот, что назвал «дурачьем» всех местных и первым взял в руки медальон. И который мгновением позже лежал с разбитой головой и остекленевшими глазами. У Лары в мыслях не укладывалось, что это был Дмитрий Михайлович, ее Митя…
        Как это возможно? Как? Ведь они совсем разные, ничуть не похожи!
        Лара не могла вспомнить лица погибшего мальчишки-вора… весь он был грязным, ободранным, тощим - совершенно омерзительным! Это все, что она помнила.
        «Наверно, его нужда заставила, - то и дело уговаривала себя Лара. - Наверное, ему есть было нечего, голодал - он ведь и сейчас худющий, кожа да кости…»
        Однако всякий раз с интонациями, так похожими на матушкины, Лара себе же отвечала, что честного человека никакая нужда, никакой голод не заставили бы пойти на разбой. Ее матушка, Юлия Николаевна, немногим была старше Мити, когда устроилась горничной. Не воровать пошла, не в попрошайки и не в проститутки. А ведь ей не только себя прокормить нужно было, а еще и ребенка. Чужого ребенка.
        - Матушка… - Лара приблизилась к окну и снова принялась всматриваться туда, вдаль, на окна «Ласточки». - Я ни на что не способна без вас, матушка… даже друзей себе найти и то не могу…
        * * *
        Лишь спустя час или полтора Лара осознала, что в доме стало слишком тихо. Будто ночь за окном. Куда все делись? Ушли? Специально притихли, чтобы ее выманить?
        Допуская и такой исход, Лара все равно приоткрыла дверь из спальной. Осторожно выглянула.
        Она нащупала в кармане платья связку ключей. Подняться на третий этаж, пока никто не может запретить? В конце концов, там всего лишь комнаты, среди которых есть детская той девочки, которой принадлежит игральный кубик. Это не башня, полная призраков, и не подземелье с гробницами…
        Лара так и не успела решить, потому что увидела ее… Женщину в черном платье со светлыми волосами, зачесанными наверх. Она стояла далеко, в глубине коридора. Стояла и не двигалась.
        Сперва Лара не узнала ее - а потом поняла: Анна Григорьевна. Должно быть, она, больше некому. Окликнула - но та не ответила. Лишь молча развернулась и плавно, не покачиваясь в такт шагам, скрылась за поворотом.
        Лара не отдавала себе отчета, когда пошла следом. Не было ни страха, ни мыслей, ни опасений, чем все закончится. Важным было лишь не упустить женщину из виду.
        Но Анна Григорьевна не спешила, дождалась Лару у парадной лестницы. А потом медленно стала подниматься на третий этаж. Легко отворила дверь, будто та вовсе не была заперта. Протянула руку к Ларе, маня за собой.
        Лара пошла, будто завороженная.
        Удивительно, но просторный светлый коридор третьего этажа и комнаты вовсе не напоминали брошенные восемнадцать лет назад. Легкие шелковые занавески танцевали в потоках сквозняков, солнечный свет щедро лился на блестящий, совершенно новый паркет и яркие персидские ковры. Где-то далеко на фортепиано играли задорную французскую песенку, слова которой Лара как будто даже помнила. То и дело она слышала женский смех, похожий на мелодичные звуки колокольчика.
        - Бэтси, Бэтси… - сквозь смех звал тот же голос.
        И Лара шла. Лучи солнечного света заставляли ее щуриться, закрывать глаза ладонью, но женская фигурка в черном платье неизменно дожидалась ее у новой двери. Едва Лара приближалась к ней на пять шагов, Анна Григорьевна (она ли?) тянула к ней руки, манила - и тотчас ныряла за дверь. И снова Лара слышала мелодичный голос:
        - Бэтси! Иди сюда, моя крошка…
        И Лара шла, бежала за новую дверь.
        Покуда не забралась в самую дальнюю из комнат.
        Просторная, с высокими потолками, удивительно светлая. Детская. Из нее вела еще одна дверь, наверное, в покои няньки или гувернантки - очевидно ведь, что здесь жила не простая девочка, а настоящая маленькая госпожа, барышня. Лара с восторгом скользила взглядом по полкам, уставленным игрушками - фарфоровыми куклами в пышных платьях, плюшевыми медведями и зайцами, клоунами и скоморохами. Все яркое, красочное, сверкающее, будто елка в Рождество! Посреди же комнаты - миниатюрная железная дорога, по которой ездил, издавая презабавные звуки «чух-чух-чух», игрушечный паровозик. Ездил сам собою, будто настоящий! Даже взрослую Лару это приводило в восторг - а уж как счастлива, наверное, была маленькая хозяйка этой комнаты… Как ее звали?
        Ответ нашелся быстро. Здесь же, на мягком пестром ковре под своими ногами Лара обнаружила выложенные рядком деревянные кубики. Четыре штуки. По таким малые дети учатся буквам. Лара, даже не удивившись теперь, осторожно добавила к ним свой - пятый. Без усилий сложила в слово. В имя.
        - Бэтси… - прочитала она.
        …Лара потеряла счет времени, покуда, уже и забыв про женщину, так похожую на Анну Григорьевну, она любовалась ходом паровозика. Осмелела и освоилась здесь настолько, что подошла к полкам и легонько погладила упругие кудри красавицы-куклы. Поправила накрахмаленное платьице у другой. Коснулась взглядом неприметной двери в покои няньки и уже потянулась, было, чтобы отворить ее… когда внимание ее привлекла бронзовая рамка на одной из полок. Фотокарточка за стеклом, семейное фото.
        Лара, забыв обо всем, ахнула и скорее взяла ее в руки. Осторожно, чтобы не дай бог не уронить.
        Графа Ордынцев она узнала не сразу. С портрета, что Лара видела прежде, на нее смотрел моложавый красавец со смуглой кожей и дерзким насмешливым взглядом. А здесь, на семейной фотокарточке, был старик. Мужчина, пораженный тяжелой болезнью, и лишь отдаленно похожий на прежнего графа. Хоть это и был он, сомнений нет. Снова в который раз Лара убедилась, как похожа Дана Ордынцева на этого мужчину. Но снова и снова убеждала себя, что в этом нет ничего странного: ведь Дана его племянница, дочь кузена. Но никак не родная дочь, потому как родная - вот она! Сидит у Ордынцева на коленях! Белокурая девочка лет трех, что с любопытством распахнула огромные глазищи навстречу объективу фотокамеры. Бэтси!
        А рядом с Ордынцевым, легко уместив ладошку на его плече, стояла она сама, Лара…
        Лара почувствовала холодок меж лопаток, когда узнала себя на этом фото… и лишь минутой позже мистический ужас уступил место догадке: эта женщина так похожа на Лару, потому что она и есть ее родная мать.
        Мара. Возлюбленная Николая Ордынцева. Мать Бэтси.
        Внешне она безумно походила на Лару, но одевалась в черное, гладко зачесывала волосы наверх и смотрела так спокойно да величественно, что в ней и не признать селянку с Болота. Истинная графиня, ей-богу! Ее мать. Матушка.
        Лара, не чувствуя ног от волнения, сперва опустилась на первый попавшийся стул, потом вскочила, бросилась к окну, чтобы при свете лучше рассмотреть маму. Какая же она красивая! И добрая, конечно же - это ведь она спасла ее из огня! Она! Больше некому!
        Вторым порывом было немедля бежать к остальным - показать Кону и Джейкобу это фото, чтобы и они поняли, как ошиблись. Что это она, она Бэтси! Она дочь Николая Ордынцева и Мары - для ритуала нужна она, но никак не Даночка!
        …А потом пришло понимание, что ежели она покорится Джейкобу, отдаст медальон и позволит провести ритуал - это убьет Мару. Окончательно уничтожит ее душу.
        Лара помнила, разумеется, что матушка давно мертва. Ее убили селяне, сожгли заживо, без суда и следствия обвинив бог знает в чем. Но, если Джейкоб говорит правду - ее душа все еще здесь. Рядом с Ларой. Быть может даже, гораздо ближе, чем она думала…
        Могла ли душа ее матери поселиться в теле другой женщины, чтобы присматривать за ней и помогать? Чтобы всегда, каждую минуть быть рядом?
        А кто был ближе прочих Ларе все эти годы?..
        Юлия Николаевна. Мама-Юля.
        Вспомнила Лара, как Акулина рассказывала, что появилась Юлия Николаевна неизвестно откуда - ни родных у нее не было, ни отчего дома. Да и фамилия, вероятней всего, взята в честь пансионата. Так что, если Мара, ее родная мать, после смерти приняла облик мамы-Юли?..
        А после Лара ахнула и поежилась. Должно быть, она сходит с ума - потому что ей почудилось вдруг, что та, о ком она только что думала, мама-Юля, зовет ее нынче по имени.
        Но этого не может быть. Откуда она здесь?
        И все-таки это был ее голос, такой знакомый и родной. Совсем близко, буквально за спиною.
        - Лара?..
        Лара обернулась. Обессилившей рукой вернула рамку с фотокарточкой на полку и не знала, верить ли ей собственным глазам. Только что она думала о матушке, и мама-Юля появилась здесь. Как по волшебству!
        Но на пороге детской и впрямь стояла невесть откуда взявшаяся здесь мама-Юля. Закутанная в неприметный серый плащ, но все равно яркая и красивая - совсем непохожая на худощавую, блеклую на ее фоне Мару.
        Ну и пусть она оказалась здесь по волшебству… как угодно - пусть…
        - Мама! Мамочка…
        У Лары в груди будто оборвалось что-то: через всю комнату она бросилась матушке на шею.
        - Ну, будет, будет, - неловко бормотала та и гладила Лару по голове. - Дурочка моя, зачем же ты сбежала, а теперь ревешь? Идем отсюда, дома наплачешься.
        Едва ли Лара замечала, как та напряжена сейчас, как волнуется и как настойчиво тянет ее из комнаты.
        - Да, пойдем… - хлюпала носом Лара. Оставаться в этом доме и впрямь более не хотелось.
        Не хотелось… и все же уйти просто так она не могла. Как быть с медальоном? И с Митей, и с Джейкобом?
        - Постойте, - Лара с некоторым усилием вывернулась из крепких тесных объятий и вдруг бросилась назад - туда, где оставила фото. Схватила бронзовую рамку и настойчиво сунула матушке в руки. - Мама… матушка, не сердитесь, я прошу, но расскажите мне все как есть. Эта женщина, так похожая на меня… кто она? Моя родная мама?
        Лара не видела никогда прежде, чтобы мама-Юля бледнела. Побелели даже костяшки ее пальцев, которыми она сжимала бронзовую рамку.
        - Откуда это у тебя? - наконец спросила та. И голос ее сделался как будто чужим, незнакомым.
        - Нашла… в той комнате. В детской Бэтси.
        - Не лги! - Лара пригнула голову, защищаясь от осколков стекла, что полетели во все стороны, когда мама-Юля разбила рамку о дверной косяк. - Да я ведь своими руками сожгла его да рамку изломала! Где ты взяла его, говори?!
        - Мама… матушка, я не лгу вам, ей-богу… Что вы делаете? Прекратите!
        Изо всех сил Лара пыталась помешать, когда та высвободила фотокарточку из рамы и - сильными яростными движениями разорвала на клочки. А Лара взвыла, будто убивали сейчас ее саму. Бросилась собирать клочки - да Юлия больно ухватила ее за руку выше локтя и потащила прочь.
        - Не пойду! Пустите, не пойду!..
        Юлия была куда сильней, но и Лара сопротивлялась, вырывалась, столь отчаянно, что все-таки смогла освободиться. И, не раздумывая ни минуты, бросилась назад, в комнату Бэтси.
        Захлопнула за собою дверь, привалилась спиной - и подумала, что ошиблась комнатой…
        Не было здесь больше рождественского блеска, красавиц-кукол и пушистого ковра под ногами. Лишь серые ободранные стены и строительный мусор всюду. Один детский деревянный кубик, брошенный среди мусора, и напоминал, что комната все же та самая.
        …А дверь за Лариной спиной с немалою силой толкнула мама-Юля.
        - Лара! А ну открывай живо!
        Как же страшно она кричала… совсем как та злая женщина, что привиделась ей в башне. Та женщина так же больно хватала Лару за руку и требовала, чтобы Лара называла ее мамой. А потом она оставила Лару на постаменте в верхней комнате башни и начала поджигать солому…
        Лара не понимала теперь, куда ей бежать и зачем - но все-таки спешно пересекла комнату и отворила неприметную дверь, ведущую отсюда. Вошла и, не отдавая себе отчета, стала подбирать ключ из огромной связки, чтобы запереться изнутри.
        А когда она сделала это, то услышала шорох юбок за своей спиной. Лара была не одна в этой крохотной темной комнатке. В углу, незаметная как тень, в черном закрытом платье стояла и печально смотрела на нее Анна Григорьевна.
        - Прости, Ларочка, не хотела тебя напугать, - ласково улыбнулась та. - Не хотела ей на глаза показываться, оттого и укрылась здесь.
        Анна Григорьевна ли это была? Лара не знала. Она поежилась, будто от женщины тянуло могильным холодом. И все пристальней вглядывалась в ее лицо.
        Лара и прежде нет-нет да замечала, что они с Анной Григорьевной немного похожи. Та же светлая кожа, те же тонкие черты. А нынче лицо женщины на глазах начало преображаться - разгладились морщины, изменился разрез глаз, сгладились острые скулы. Еще миг - и Ларе начало казаться, что она смотрит в зеркало.
        Наваждение согнал требовательный стук в дверь и голос мамы-Юли:
        - Лара! А ну не дури, открой мне! Сейчас же!
        Наваждение исчезло: в шаге от Лары по-прежнему стояла Анна Григорьевна в обычном ее обличии. Если и была она чем-то похожа на Лару, то лишь отдаленно.
        Почудилось?..
        - Что это было? - чуть слышно спросила Лара. - Кто вы?
        На стук в дверь и голос мамы-Юли она решила внимания не обращать. Анна Григорьевна улыбнулась своей печальной улыбкой. И снова лицо ее преобразилось, становясь похожим на Ларино - всего на миг, неуловимо, словно рябь на воде.
        - Ты знаешь, кто я, девочка моя. Ты ведь успела разглядеть наш семейный портрет, прежде чем она его разорвала?
        Лара кивнула. И, не веря, что говорит это всерьез, спросила:
        - Вы… моя мама? Вы и есть Мара?
        - Лара! Сейчас же открывай! - Очередной окрик из-за двери заставил вздрогнуть.
        - Ты и сама все знаешь, - спокойно ответила Анна Григорьевна.
        Она протянула руку, но поняв, наверное, весь Ларин ужас, неохотно ее опустила.
        - Ларочка, милая моя, открой, дочка… - Не унимался голос из-за двери, сменив теперь угрозы на мольбу. То было еще хуже: Лара поморщилась, зная, что это притворство.
        А причин отрицать очевидное более она не находила.
        - Так это правда… - утвердительно сказала она. - Вы и есть Мара.
        - Мне пришлось принять этот облик, моя девочка, потому что злые люди казнили меня, обвинив в убийстве твоего отца. Но это ложь, моя девочка, это ложь.
        - Кто же его убил?
        - Ты хорошо знаешь, кто его убил.
        Лара действительно знала.
        - Та женщина… та самая, что привела меня в башню и подожгла солому. Когда все вокруг горело, она сдвинула каменного Ворона и поднялась на крышу. Она тогда его и убила. И думала, что убила меня…
        - Все так, - печально кивнула Мара. - Она всегда желала занять мое место. Желала стать женой моему мужу, а тебе - матерью. Первое ей не удалось, потому она просто убила твоего отца. А тебя, моя девочка, она все же вынудила называть себя мамой. Ты звала ее так все эти восемнадцать лет.
        Ответить Лара не смогла. Только всхлипнула и закрыла обеими руками рот, чтобы не закричать.
        - Вы говорите о маме-Юле? Нет! Этого не может быть!
        И, прежде чем Лара успела разрыдаться, Анна Григорьевна шагнула к ней и ласково прижала ее голову к своей груди:
        - Тебя больше никто не обидит, моя девочка, я с тобой.
        - Нет! - Лара сама не знала, где нашла силы, чтобы ее оттолкнуть. - Я вам не верю! Кто же заманил нас с Даной в башню? Кто хотел нас убить? Кто столкнул актрису Щукину с обрыва? Нет, я не верю вам…
        За дверью, будто в поддержку ей, снова прозвучал голос - знакомый и родной, которому так хотелось поверить:
        - Лара, открой, ей-богу, не трону тебя! Я расскажу тебе про ту женщину на фото… так и быть.
        Лара знала, что верить нельзя. Но поверила. Под печальным и тусклым взглядом Мары, женщины, называвшей себя ее матерью, она скорей отыскала в связке нужный ключ. И сама удивлялась, почему Мара ей не препятствует.
        - Жаль… - только и сказала она. - Очень жаль, что ты решила так, моя девочка.
        А потом Лара сунула ключ в замочную скважину и отперла дверь.
        Глава 24. Второй шанс, вторая жизнь
        Вскорости за Ларой ушла и m-lle Ордынцева - сказала, что идет к отцу, опять слегшему с сердцем после ночного переполоха. Губительной жестокостью было бы сейчас допытываться об истинном родстве его с Даной, потому никто за ней не последовал и наставлений, о чем говорить, не давал.
        Ушел к себе и Харди - однако вернулся в гостиную вскоре, успев наложить новую повязку и принеся листок бумаги. Расписку Кона, как догадался Рахманов минутой позже.
        - Забирайте, - Харди небрежно уронил ее на журнальный столик. - Делайте с ней что угодно - мне не нужно ваше наследство.
        Несвицкий жадно смотрел на листок бумаги, но подбирать не спешил, ждал подвоха. Харди, поняв это, хрипло рассмеялся:
        - Ну-ну, мне в самом деле от вас ничего не нужно более. Забирайте и лучше бы вам покинуть этот дом как можно скорее…
        - Я отсюда не уйду! - пылко перебил Кон. - То есть уйду… но только с Богданой Александровной и Ларой. С вами двумя я их не брошу!
        Харди усмехнулся, но настаивать не стал - ответил ему одобрительным кивком.
        - С барышнями ничего не случится, - пообещал он, - если сделают все так, как я сказал. И поймите уже, Константин Алексеевич, не меня вам следует опасаться.
        - А кого же? Бесплотного духа ведьмы Мары? Навей, леших и вурдалаков?
        - Насчет навей не скажу, хотя те еще твари. А Мара и впрямь опасна, Константин Алексеевич, напрасно вы иронизируете. - Он прищурился. - Я намереваюсь подняться нынче в башню… могу я попросить вас раздобыть лампы и присоединиться?
        Конни бросил опасливый взгляд на Дмитрия, а Харди тогда спросил самым невинным тоном:
        - Вы ведь не боитесь бесплотных духов?
        - Разумеется, нет! - тот бойко вскинул подбородок. - Идем тотчас, если вам угодно!
        Дмитрий, меланхолично за ними наблюдающий, покачал головой. Конни-Конни… взять его на арапа было по-прежнему просто. И все же юный господин Несвицкий нравился ему все больше: он даже завидовал Ларе, умеющей выбирать себе таких друзей. Что-то подсказывало: пойди Рахманов в ту усыпальницу с ним, а не с Харди, Конни не бросил бы его умирать в одиночестве. Наверняка, глупо погиб бы рядом, но не бросил.
        Несвицкий и Харди и впрямь решились пойти в башню сейчас же, покуда день за окном в самом разгаре. Погода стояла солнечная, обыкновенная для середины лета на южном побережье. Разве что вдалеке над морем клубились облака, да ветер дул чуть сильнее, чем вчера. Дмитрий отстраненно слушал, как они собираются: на него накатила апатия - полное безразличие к происходящему.
        Не каждый день узнаешь, что ты мертвец.
        После той ночи в усыпальнице он догадывался, что с ним что-то не так. Что-то изменилось в нем, сильно изменилось. И все же он не думал, что настолько. Верно, в том, что он до сих пор ходит по земле, дышит и существует заслуга той белокурой женщины, что ворожила над ним в избе старухи Акулины. Так ему что же - благодарить теперь ту ведьму?..
        Знать бы хоть, зачем она это сделала.
        Верно, чтоб он мучился подольше перед настоящим концом - за все прошлые грехи. Других причин Рахманов не видел. Нет-нет, да проскакивала сумасшедшая мысль, что, возможно, ему стоит сдаться, покориться Харди и самому уговорить Лару отдать медальон - дабы все вернулось на круги своя.
        Занятый теми мыслями, Дмитрий и к походу в башню присоединяться не хотел. Настоял Конни.
        - Ежели у вас и впрямь есть этот дар, - говорил он, отведя Рахманова в сторону и понизив голос, - то вы своими глазами сможете увидеть, что там произошло! И кинжал! Наверняка именно им убивали всех тех мужчин! Это орудие убийства - ведь он вам необходим для следствия!
        - Следствие, - скривился Харди, прекрасно все слышавший. Поинтересовался, явно издеваясь: - собираетесь арестовать бесплотный дух Мары?
        - Арестовать или нет - но убийства нужно прекратить! - бойко воскликнул Конни.
        И с этим Дмитрий согласился. Как бы там ни было, он агент полиции, и пока еще его никто не снимал с этого дела. Даже несмотря на его прошлое. Раз уж нет возможности отдать виновных под следствие, то нужно хотя бы те убийства прекратить. Собраться, бросить на то все силы - и прекратить.
        Как ни странно, этот довод подействовал и даже чуть приободрил Дмитрия. Может, и прав был отец, когда говорил, что, покуда у человека есть дело, жизнь имеет хоть какой-то смысл…
        - Вы бумагу все же приберите, - посоветовал он Кону, кивнув на забытую всеми расписку. - Не разбрасывайтесь вот так вашим наследством.
        Конни помедлил и все-таки поднял ее со стола. Пробежался глазами по тексту, нахмурился и бережно сложил два раза. Убрал в нагрудный карман.
        - Даже не сожжете? - задрал брови Харди. - Не порвете на клочки?
        - Нет, - хмуро ответил тот. - Хочу помнить, как едва не лишился всего.
        Проходя мимо, Дмитрий не удержался и легонько потрепал Кона за плечо, желая приободрить. И даже почувствовал некоторую благодарность к Харди - за то, что дал мальчишке второй шанс. Второй шанс иногда решает все.
        * * *
        По крутой каменной лестнице внутри башни Рахманов плелся позади всех. То и дело он прикладывал ладонь к черным от копоти стенам: видел огонь, очагом которого стала солома в верхней комнате, видел густой черный дым и чувствовал присутствие смерти. Ничего конкретного. Видимо, слишком много прошло времени.
        Харди, несмотря на давешнее ранение, шел впереди их отряда из трех человек и держал лампу высоко над головой, освещая всем путь. Несвицкий следом. Войдя в башню, он притих: хмурился и явно о чем-то мучительно размышлял. Но долго держать думы в себе, разумеется, не смог:
        - Я не могу поверить, что Мара и впрямь мертва! - воскликнул он вдруг, и эхо его голоса еще долго раздавалось среди каменных стен. - Это… это в голове не укладывается! Быть может, ей удалось спастись хоть как-то? Быть может, был потайной ход из того горящего дома, или… или ее вовсе там не было? Неужто все это творит бестелесный дух?! Быть того не может!
        - И, тем не менее, это так, - отрезал Харди. - Мара мертва.
        Конни не поверил, попытался усмехнуться:
        - В детстве нам с Ларой Акулина-нянька рассказывала сказки разные - про навей. Самоубийцы, пьянчуги, утопленники, малые дети некрещеные, колдуны, ведьмы - да и просто те, кто не своей смертью померли, мол, становятся навями. Людей пугают, скот морят… а могут и еще чего похуже устроить. Выходит, Мара той же породы?
        - Отчасти, - серьезно ответил Харди. - Но Мара от рождения была сильной ведьмой и многому успела научиться при жизни: она куда опасней обычной нави. И заплатила высокую цену, чтобы после смерти не просто блуждать бесплотным духом, а иметь возможность поселиться в ином теле. Прожить вторую жизнь.
        - В ином теле? Теле другого человека? - нарочито весело подхватил Конни. - Я ставлю на то, что Мара вселилась в мою мачеху. Всегда подозревал, что она ведьма!
        Конни смеялся, разумеется. То ли он в самом деле ничуть не верил в историю с Марой, то ли хотел за шутками спрятать страх. Скорее, второе. А Харди отмел его версию вполне серьезно, будто не слышал издевок:
        - Едва ли. Юлия Николаевна ежели и владеет магией, то лишь самой примитивной: умеет обращаться с травами да, может, знает пару заговоров. Научил кто-то, видать. Но Мара не такова, Мара сильней… Неужто пришли?
        За разговорами не сразу сообразили, что лестница кончилась - все трое ступили в верхнюю комнату башни. Яркий солнечный свет из четырех окон освещал каждую плиту на полу, каждую выщерблину на округлой стене - и все равно у Рахманова начинало ломить в висках от той удушливой атмосферы смерти и ужаса, что царила здесь. Дьявольское место… Он медленно прошелся по окружности комнаты. Стал напротив окна. Он уже знал, что именно здесь стояла Лара нынешней ночью и, кажется, поэтому возле окна даже дышалось чуть легче.
        Конни, пройдясь следом, тоже заглянул в окно, но вид его совершенно не заинтересовал. Он даже не заметил женщину в плаще, что притаилась у кладбищенской стены.
        - Погода портится… - только и прокомментировал Конни, глядя больше вверх, а не вниз. - Никак, дождь будет. - А потом хмыкнул, повеселев по-настоящему. - Ну, господа, вы видите здесь что-то похожее на алтарь? Я - нет. Видать, наши впечатлительные дамы что-то напутали.
        Харди и тот был в замешательстве. Он догадывался наверняка, что из башни ведет потайной ход, но найти его не мог. И советники его, те, что присматривают за порядком, помогать не спешили.
        «Он такой же, как и все люди, - в очередной раз подумал Дмитрий, наблюдая исподтишка. - Со всеми их слабостями и пороками. Видать, и обвести его вокруг пальца можно, ежели постараться».
        - Нужно надавить на скульптуру в нише. Вжать ее в пол - тогда откроется лестница наверх, - снова отворачиваясь к окну, помог им Рахманов.
        Он опять нашел взглядом женщину внизу. Волевая и спокойная, как ледяное изваяние. Белокурая. Юлия, приемная мать Лары. Что она делает здесь?
        Харди дурак, ежели недооценивает эту женщину. Такой как она Харди на один зубок… Так прав ли Конни, что она и есть - Мара?
        А угадав направление ее взгляда, Дмитрий увидал и парочку за которой она наблюдала. Настороженно, явно таясь от них. Там, в противоположной стороне парка, подальше от главного входа, Галина, горничная из «Ласточки», настырно уводила куда-то Александра Наумовича, папеньку Даны.
        Вот так номер… неужто они знакомы?
        По крайней мере, именно такое складывалось впечатление, когда Галина усадила Ордынцева на скамейку и сама пристроилась рядом, начав что-то рассказывать ему нарочито весело.
        Несвицкий и Харди смятения Дмитрия не замечали - они занимались каменной птицей. И механизм, открывающий ход на крышу, наконец, сработал. Ниша с Вороном обернулась вокруг вертикальной оси и предстала началом лестницы, уводящей вверх, на крышу.
        Несвицкий, помедлив, первым взошел на каменные ступени. Харди за ним. Юлия, на которую глядел Дмитрий, будто почувствовала это. Резко вскинула голову, посмотрев, кажется, точно на Рахманова.
        Дмитрий невольно попятился от окна. Как не хотелось ему следовать за Харди и Коном на крышу, но он все-таки взбежал по ступеням наверх - туда, где так страшно завывал ветер. Будь, что будет.
        Даже сама природа, казалось, бунтовала против их вторжения. Ветер свистел в ушах, норовил сбить с ног и привел за собою тяжелые свинцовые тучи. Вдалеке, над морем, теперь не просто клубились облака - там сверкали острыми иглами молнии. Небо вот-вот разразится ливнем. Погода испортилась за какую-то четверть часа.
        И все же природные ненастья были ничто по сравнению с ужасом, который наводил вид каменного ложа - алтаря. Жертвенного алтаря, в чем Дмитрий уже не сомневался. А в изголовье ложа, как раз возле углубления, где недавно еще находился ритуальный кинжал, восседал очередной каменный Ворон.
        Этот отличался от прочих скульптур, виденных прежде - слишком детально вылеплен. Будто живая птица окаменела только что…
        Рахманов, как завороженный, подошел ближе.
        - Вот чертовщина-то! - выругался Кон, перекрикивая ветер. - Сейчас дождь хлынет - вымокнем до нитки! И зачем мы сюда явились, скажите на милость?
        - За этим…
        Харди, зажимая вновь потревоженную рану, наклонился, чтобы поднять с плит под ногами то, ради чего он сюда явился. Трехгранный кинжал с рукояткой, увенчанной оскалившейся звериной головой.
        Вдалеке над морем сверкнула очередная молния.
        - Это… тот самый кинжал, которым убили Ордынцева? - спросил Конни, и Рахманов явственно услышал, как дрожит его голос. - Быть того не может… Пролежал здесь восемнадцать лет, и его даже птицы не тронули? Даже от дождей не проржавел?
        - На нем столь сильная магия, Константин Алексеевич, что птицы и погода ему нипочем, уж поверьте.
        Харди, борясь с ветром, оборачивал кинжал собственным шейным платком. И Конни это совершенно точно не нравилось:
        - Что вы делаете? - он уже заметно нервничал. - Собираетесь забрать это с собой? Зачем, черт возьми?! Бросьте здесь и запрем это адское место, чтоб ни одна живая душа сюда больше не попала!
        - Не выйдет, - покачал головой Харди. - Башня уже была заперта целых восемнадцать лет - и что? Это начала Мара, на этом самом месте убив Николая Ордынцева, а закончить это должна их дочь - теперь.
        - Вы хотите привести Дану сюда? С ума сошли? Думаете, я вам позволю?
        - По счастью, Богдана Александровна может принять решение сама. Она их кровь, их продолжение, их сила. Видите ли, Константин Алексеевич, наследие - это не всегда материальные блага. Гораздо чаще это долги, которые нам приходится платить, и дурная кровь, которую невозможно очистить. Поверьте, Дана куда сильнее, чем вы думаете - не беспокойтесь о ней. Никто не пострадает, я же говорил.
        Дмитрию не нужны были глаза, чтобы увидеть, как тяжело лег взгляд Харди на его спину, когда тот обещал, что «никто не пострадает». Лжец.
        Ритуал, что должна провести Дана, убьет не только души Мары и Ордынцева. Он убьет Дмитрия.
        - Все дело в том, господин Несвицкий, - продолжил Харди, убирая нож за пазуху, - что Мара пожелала не только себя возродить, но и Николая Ордынцева. А он, что бы там ни говорили на Болоте, колдуном не был. С ним все обстояло куда сложнее - потому его душу после смерти Мара отдала на хранение Ворону. Тому самому Ворону, который утаил ключ от Ирия и мог тайком выводить души покойных…
        «Ежели Мара желала его воскресить, то убил Николая кто-то другой, не она…» - невольно подумал Дмитрий, и мысль эта казалась вполне логичной.
        Он слушал молча, не отводя взгляда от неживых глаз каменной птицы. Та расправила крылья, хищно распахнула клюв, уперла когтистые лапы в изголовье ложа - того и гляди оттолкнется и взмоет над головой. Как тогда.
        - И как долго Ворон должен хранить душу Ордынцева? - спросил Конни. - Вечно?
        - Нет, что вы. Покуда Мара не подыщет достойное вместилище для души своего возлюбленного. Подходящего человека. Убийства мужчин, что то и дело случаются в округе - Мара не нарочно их убивает. Она проводит ритуал и призывает Ворона вдохнуть душу Ордынцева в тело каждого из парней. Однако Ворон к ней не летит, и жертвы оказываются напрасными.
        - Почему же он не летит?.. Не хочет вернуться в мир живых? Не хочет быть с Марой?
        Харди замешкался - ответа он не знал. Мог только предположить:
        - Быть может и так. А скорее… ведь все предложенные Марой кандидаты были бедняками, выпивохами… тем еще отребьем. Разве они ровня графу Ордынцеву? Быть может, потому и не летит.
        Рахманов искоса поглядел на Харди. Лжет? Или в самом деле не понимает?
        А сам Рахманов знал, отчего Ворон не летит к Маре. Понял только что… или знал об этом давно? С той ночи, когда белокурая ведьма ворожила над ним в доме старухи Акулины, а вороны кричали в темном небе за окном.
        Ворон не летит, потому как уже вдохнул душу Ордынцева в мертвое человеческое тело. Давно. Десять лет назад.
        Рахманов потер виски. Он чувствовал, что упускает что-то важное - но сбивающий с ног ветер, мигрень, ругань Конни и Харди за спиной мешали сосредоточиться.
        Рахманов, не отдавая себе отчета, приблизился к краю башни - осторожно выглянул вниз. Юлии у кладбищенской стены как ни бывало… Вошла в дом? Или, напротив, вернулась в пансионат?
        И тут Дмитрия кольнуло - Лара! Он не чувствовал ее больше… Прикрыл глаза, собрался с мыслями, чтобы отыскать ее и - не смог этого сделать. Лары не было в его мыслях. И это оказалось так странно… холодно и пусто. С ней что-то случилось, не иначе. И Дмитрий изо всех сил гнал мысли о самом худшем.
        В нешуточной панике он бросился к лестнице и - дальше ступить не смог. Потому что к ним медленно и едва-едва переставляя ноги, поднималась Анна Григорьевна.
        Это была она и не она. Бледная, растрепанная, разом постаревшая на десять лет - губы ее дрожали, а глаза метались, будто не узнавая никого из трех мужчин:
        - Помогите… - Из всех трех она выбрала Рахманова, к нему и потянула руки. - Помогите, прошу вас…
        Дмитрий шагнул, было, навстречу, но Харди выставил руку:
        - В ней дух Мары, не подходи. - Он попытался Рахманова не пустить. - Чувствует, что скоро конец - оттого и идет сюда, к алтарю.
        Женщину и правда как магнитом тянуло к каменному ложу - а коснувшись его бледными высохшими руками, она начала оседать наземь. Упала бы вовсе, не подхвати ее Дмитрий.
        - Что случилось? - Он осторожно уложил ее на пол. - Кто это сделал с вами? Где Лара?
        - Помогите… - снова и снова шептала женщина. - Помогите мне… там… там…
        Сказать она так ничего и не сумела - но Рахманову и не нужны были слова. В ее глазах, широко распахнутых, глядящих с мольбой, он видел комнату, старую и ободранную; видел Лару, стоящую среди строительного мусора - но глядящую вокруг так, словно вид этот ее завораживал. И видел лестницу - парадную лестницу в доме Ордынцевых.
        Она была на третьем этаже этого дома - запертом и нежилом. И там же нынче осталась Лара.
        Женщина из последних сил еще хотела сказать что-то, но вдруг ее глаза, глядящие в глаза Дмитрия, остекленели.
        Он не сразу это понял и даже слабо встряхнул хрупкие плечи, пытаясь дозваться - покуда его не тронул за руку Харди:
        - Уходим! - велел он нервно.
        Дмитрий понял причину паники, подняв голову.
        Каменный Ворон, что минуту назад недвижимо сидел в изголовье ложа, нынче взмахнул крыльями, сбрасывая с перьев остатки серой искристой пыльцы… А над алтарем в свинцовом пасмурном небе уже сгущался столб черного дыма. Будто смерч, о котором прежде Дмитрий лишь читал в отцовских книгах. Только это был не смерч. Это было то самое, о чем говорил Харди, темное и потустороннее, от чего не убежишь и не спрячешься.
        - Идем же! Оставь ее - ей не поможешь! - настойчивее тянул его Харди.
        Рахманов только теперь и очнулся. И грубо его оттолкнул:
        - Давай, спасай свою шкуру - как всегда!
        Он подхватил тело женщины под спину и колени и поволок к лестнице. Харди, отчаянно плюнув, нырнул в проход первым. Кон помог спустить женщину вниз - и лишь там, в комнате башни, Дмитрий убедился окончательно: Анна Григорьевна мертва.
        Он вскочил и попятился, по-прежнему не понимая, что произошло. Ни видимых ран, ни даже ссадин. Она словно высохла изнутри… Да ведь он разговаривал с нею вот только - под утро! Именно Анна Григорьевна впустила их с Коном в дом, когда они явились незваными гостями, и выглядела тогда совершенно обычно.
        - Нужно найти Лару, - сказал он то, что казалось единственно важным сейчас.
        Перепрыгивая ступени, слетел вниз; через галерею второго этажа выбрался к парадной лестнице и взбежал вверх, в коридор - тот самый, где была Анна Григорьевна.
        Дмитрий без церемоний толкал все двери подряд, налегал плечом, ежели не поддавались, и в голос звал Лару. Никто ему не ответил.
        * * *
        Та комната нашлась в самом отдаленном крыле. Это была детская.
        Рахманов догадался не только благодаря игральному кубику с буквой «Б» выжженной на грани. «Б» как «Бэтси». Дмитрий видел, какова была та комната много лет назад. Видел девочку трех лет и белокурую женщину с нею. Не мать - няню. Ставшую столь близкой маленькой Бэтси няню, что иногда девочка звала ее мамой.
        С появлением няни и пошло все наперекосяк в доме графа Ордынцева: всегда охочий до женского пола, пропустить хорошенькую девицу он, конечно, не мог…
        Вниманием Рахманова завладела еще одна дверь - та, что вела из детской. Должно быть, и правда это комната няни. Однако толкнуть ту дверь Дмитрий не успел: его окликнул Конни - он тоже разыскивал Лару.
        * * *
        Лара обнаружилась в спальном крыле второго этажа: как ни в чем не бывало. Стояла у окна в просторном будуаре Даны Ордынцевой и вид имела такой, словно сама не помнила, как и зачем пришла сюда.
        Выглядела она настолько потерянной, что Харди и тот почуял, что с ней не все хорошо.
        - Лариса… - с заминкой позвал он. - Я вынужден вновь просить вас отдать медальон. Поймите, это важно как никогда!
        И тогда Лара удивила.
        Тихонько вздохнув, она откинула косу и начала расстегивать замок на цепочке с медальоном. А после не глядя отдала его Харди.
        - Слишком поздно, у вас ничего не получится, - молвила она бесцветным голосом. - Впрочем, если хотите, попытайтесь.
        Харди, пораженный не меньше Дмитрия, едва успел подставить ладонь, чтобы украшение не упало.
        - Вы проведете ритуал сейчас же? - снова спросила Лара.
        - Да, нужно поторопиться. Начнем немедля, как только разыщем Богдану Александровну.
        - Я видела ее во дворе - в окно, - охотно подсказала Лара. Запнулась, но все-таки спросила: - Анна Григорьевна… она умерла?
        - Вы знаете что-то об этом? - насторожился Харди.
        Лара помедлила с ответом, сомневалась, стоит ли говорить. А потом едва заметно кивнула:
        - Я видела ее… она хотела меня защитить. От меня одни беды, Джейкоб, одни беды… Вы ничего теперь не сможете сделать - поздно.
        - И все же мы попытаемся, - Харди стоял на своем. Он убрал медальон в нагрудный карман сюртука, а Лару упрекнул: - Не стоит вам быть нынче в одиночестве. Побудьте в гостиной или прогуляйтесь с Александром Наумовичем. А лучше бы вам вовсе вернуться домой, Лариса - к матушке.
        Едва заслышав о матушке, Лара резко мотнула головой. Но пояснять причину не стала.
        - Уж лучше я тогда побуду с вами, Джейкоб, - Лара с надеждой подняла на него глаза. - Вдруг сумею хоть чем-то помочь. Ради Анны Григорьевны. Можно?
        Надо сказать, Рахманова больно задевало, что Лара словно и не видела его: смотрела лишь на Харди и говорила с ним одним. А потом подошла к тому и ласково тронула за руку.
        - Я чувствую вину за то, что не отдала медальон раньше. Ведь все что случилось, случилось из-за меня. Быть может, тогда Анна Григорьевна была бы жива.
        - Нет, - возразил Харди, - не думаю. Это все Мара - эта кровь тоже на ее руках. Теперь уж я полагаю, что дух Мары занял это тело, тело Анны Григорьевны, давно, еще до приезда их с Щукиной в пансионат. Мара жаждала вернуться в этот дом, добраться до алтаря… И когда дух, столь сильный как Мара, занимает чужое тело, подчиняет его себе, то неизменно вытесняет из тела прежнюю душу. Анна Григорьевна давно уж была мертва. Если Анна Григорьевна теперь мертва, то, выходит, дух Мары отпустил ее.
        - Где же она теперь? - едва слышно спросила Лара.
        Харди почему-то не ответил. Свел над переносицей брови и смотрел в ее глаза столь тяжело, что Лара догадалась и ахнула:
        - Боже… вы же не хотите сказать, что она - это я?..
        А Харди именно об этом думал, без сомнений. Но решительно мотнул головой:
        - Нет. Вы сами отдали медальон - а Мара никогда бы этого не сделал. Уж она знает, как велика его сила. Ее смерть в этом медальоне - ее окончательная смерть. - А после, не дав Ларе опомниться, спросил: - Зачем вы явились в комнату Даны?
        - Я… я искала ее… - совсем растерялась Лара. Или хотела, чтобы Харди думал, будто она растерялась.
        - Зачем искали? - давил тот - и на это раз Дмитрий не спешил вмешиваться.
        - Просто… поговорить… Все не могу поверить, будто Дана в самом деле родная дочь графа Ордынцева. Неужто это правда?
        В глазах Лары, широко распахнутых, искренних, стояли слезы. Харди поверил им, разумеется: он всего лишь человек, этот Харди, и не самый жестокосердный из людей.
        А Дмитрий молча стоял в стороне и смотрел на них. Нынче он и правда чувствовал себя мертвецом, бесплотным духом, которого она не замечает. Неужто мстит ему так изощренно? Нарочно заставляет ревновать - как тогда, на пляже? Или в самом деле знать его больше не хочет?
        Он не поспешил следом, когда Джейкоб и Лара вышли. Снова идти в башню совершенно не хотелось. Разумеется, идти все равно придется: он не оставит Лару одну, какой бы жестокосердной она ни старалась показаться…
        И все-таки, что прячется за дверью в той странной комнате наверху? Ведь там было что-то, совершенно точно было! Что-то или кто-то. Однако преодолеть коридор Рахманов не успел.
        - Митя! - окликнули его.
        В глубине коридора стояла Лара. Вернулась. И бесплотным духом-невидимкой он для нее теперь не был совершенно точно.
        - Не ходи туда, - попросила она, будто дословно знала его мысли. - Не открывай дверь, не надо.
        Она приблизилась к нему осторожно, будто не зная, чего ждать. Погладила ладонями его лицо, стараясь глубже заглянуть в глаза. Противиться ей Рахманов старался изо всех сил.
        - Что за той дверью?
        Он с неохотой, но жестоко отвел ее руки.
        - Я же сказала - ничего, - удивилась Лара. - Ответы на твои вопросы не за дверью, а здесь, перед тобой.
        Рахманов покачал головой с сожалением, отвел глаза, укрываясь от ее пытливого взгляда:
        - Ведь ты не Лара, - сказал он с сожалением. Самому себе напоминая, что нужно быть жестким и решительным. - Хоть тебе и удалось обмануть Харди.
        Она удивленно вскинула брови - как делала Лара. И Ларино лицо, такое нежное и любимое, опечалилось.
        - Ты ошибаешься. Я все та же, просто знаю теперь чуть больше о себе. И о тебе тоже. Митенька, милый мой.
        По крайней мере, она знала все то, что знала Лара.
        Она снова подняла руку и слабо коснулась его щеки. На сей раз Рахманов ей противиться не посмел.
        - Так ты простила меня?
        - Конечно простила, милый мой, давно простила. Я лишь хотела, чтоб ты понял, как ошибся, когда выбрал не меня…
        - Что? - не понял Дмитрий.
        - …прошу тебя об одном: никогда более мне не лги, рассказывай обо всем, что у тебя на сердце, - нежные руки гладили его лицо, лишая разума, запрещая видеть все, кроме ее глаз. - Не предавай меня, мой милый, - молила Лара. - Ведь ты не предашь?
        - Да… - словно одурманенный согласился он. Ему пришлось тряхнуть головой, чтобы хоть чуточку согнать морок и сказать то, что собирался. - Лара, этот ритуал… то, что затеял Харди - вероятно, он затронет и меня. И все же, думаю, что бы со мною не произошло, все к лучшему. Тем более теперь, когда я знаю, что эти смерти происходили и по моей вине тоже. Вероятно, мне следовало вернуться сюда уже давно… тогда жертв было бы меньше…
        Лара договорить не позволила: пальцы ее зажали ему рот. Не позволяя отвести взгляд от своих глаз, не позволяя перевести дыхание и заставить сердце биться хоть чуточку ровнее. Она привлекла его за плечи, заставила склониться и зашептала горячо и порывисто - на ухо:
        - Не думай о ритуале, мой милый. Не думай о Харди. Не думай ни о ком, кроме нас двоих. Мы с тобою предназначены друг другу - давно. Ты помнишь свои сны? В них была я. Так какое значение имеет, как меня зовут, и каково мое лицо? Ведь и ты выглядишь иначе, чем тот, которого я любила. Но это ты, я знаю. Наши души связаны - навечно. А все прочее и даже мирские наши тела значения не имеет. Мы будем вместе, ибо иного пути у нас нет. Мы либо погибнем - вместе, либо выживем. Вместе. Мы вдвоем против них всех - тех, кто не ведает, что творит. Они все ошибаются - считают нас чудовищами. Но это не так… Ты не чудовище, милый мой, я это знаю. Ты если и делал что дурное, то лишь оттого, что не было выбора.
        - Да… - в третий раз согласился Дмитрий.
        Ларины пыльцы, что закрывали его рот, уплыли в сторону, и их сменили ее губы - горячие, жадные и неожиданно напористые. Лара прильнула всем телом, требуя и добиваясь, чтобы он ответил ей.
        Долго добиваться не пришлось: Рахманов сдался ей охотно. Перехватил инициативу, и вот уже он целовал ее, не давая перевести дух. Обвил ее талию руками и прижал к стене, заставив слабо охнуть. Совсем забыв, что перед ним невинная девица, почти дитя. Впрочем, Лара и сама об этом едва ли помнила, дразня его и распаляя. Именно она, дернув ворот его сорочки так, что посыпались пуговицы, припала нежными губами к вздувшейся вене на его шее. Дорожкой мелких поцелуев спустилась к плечу и извернулась, чтобы ладонь Дмитрия уютнее легла на ее грудь. Рахманову казалось, он умрет, если сей же миг не коснется ее шелковой кожи, еще скрытой пестрой тканью платья.
        Когда же он, забывшись, принялся осторожно расстегивать пуговицы на ее лифе - Лара неожиданно рассмеялась, словно ее щекочут. Глядела на него так же дерзко, но с силой оттолкнула, не позволив больше к себе прикасаться.
        - Погоди немного, милый, скоро мы будем вместе. Навсегда, - прошептала, накрыв ладошкой его губы, как минуту назад. - Ты ведь хочешь, чтобы мы были вместе?
        Хочет ли он? Она шутит, должно быть. Рахманов нервно усмехнулся, снова и снова целуя ее пальцы. Он бы на край света за ней пошел, если бы позвала. И сделает, разумеется, все, что она попросит.
        - Ты должен выбрать, мой милый, быть ли нам вместе - или погибнуть. И помни, всегда помни: погибнешь ты - погубишь тем и меня, ибо мы связаны навеки. Так выбирай, жить мне или умереть.
        - Жить, всегда жить!
        А Лара будто до сего мига сомневалась, каков будет его ответ.
        - Тогда не бойся ничего и слушай только меня. Выжди с полчаса и поднимайся в башню. Не думай о Дане, Конни или Харди - ничего с ними не случится. Думай о нас. Ты веришь мне?
        На сей раз Дмитрий ответил с некоторой заминкой. Но все-таки ответил:
        - Да…
        Лара улыбнулась ему нежно, как умеет только она.
        - Люблю тебя, мой милый, всегда буду любить! - жарко пообещала она и, напоследок обернувшись лишь раз, побежала прочь. По коридору - и наверх, в башню.
        А Рахманов долго еще глядел ей вслед и пытался отдышаться, прикрыть галстуком разорванный ворот сорочки… Снова оглянулся на запертую комнату, смежную с этой. Оттуда ни звука.
        Открыть не решился.
        Тупое опустошение пришло вскоре, как это часто и бывает после внезапного душевного подъема.
        Дмитрий понял, что его ждет. Понял, чего от него добивается Лара.
        Ритуал окончательно уничтожит его, Митьку - глупца, вора и беспризорника. А его место займет величественный граф Ордынцев, которого так ценит Лара.
        Но, может, это и к лучшему?
        Глава 25. Хороший день, чтобы умереть
        Лара всегда любила ветер. Встречала его смело, у самой кромки моря, лицом чувствуя колючие брызги воды. Она испытывала непонятный восторг, когда он, свистя в ушах, будто нашептывал ей сказки о дальних краях, откуда прилетел, и где она надеялась когда-то побывать.
        Больше Лара не слышала тех сказок. Не было запаха моря и теплого шелеста волн. Лара чувствовала себя запертой в тесной комнатке, принадлежавшей когда-то няне. В крохотной комнатке с единственным окном - зато каким. Через то окно, огромное, во весь Ларин рост, она смотрела на мир, на его суету, на людей, которых узнавала и помнила - но ничего к ним не чувствовала. Даже жалости.
        Лишь раз в ней колыхнулось что-то - когда Джейкоб вложил в руки Дане медальон, силы которого та не ведала. Медальон погубит Дану. И Джейкоба. И Конни, если тот не сделает хоть что-нибудь. Конни был единственным, кому не нравилось происходящее, кто чувствовал подвох - однако зарекомендовал он себя так, что никто, совершенно никто всерьез его не принимал.
        Лара тогда приложила ладони к стеклу в окне и в полной мере убедилось, как оно прочно. Захочешь - не расколешь. Да и надо ли?
        * * *
        Рахманов должен был подняться в башню позже. С обреченной усмешкой подумал, что без него все равно не начнут - он главный виновник торжества, как-никак. И все же ему мучительно не хотелось туда идти. По крайней мере, с собою наедине он мог в этом признаться.
        А пока что Рахманов спустился вниз, во двор, надеясь, что свежий воздух и холодный ветер с моря хоть немного приведут мысли в порядок. За Лару он более не переживал: его Лара и демонов из потустороннего мира сумела приручить.
        Его Лара… Его ли? Рахманов уже не знал. Это мучило его, грызло и не давало покоя.
        Громкий голос Ордынцева заставил обернуться:
        - Галочка, вы все же заходите к нам!
        Рахманов покрутил головой и нашел взглядом отца Даны, Александра Наумовича, в обществе той самой Галочки. Они стояли у ворот и прощались. А Рахманов уж и забыл о них.
        Снова подивившись столь неожиданной дружбе, он осторожно, чтобы не спугнуть, направился к ним. И все-таки спугнул: Галина, завидев его, распрощалась с Ордынцевым еще скорее - перехватила поудобней лукошко с персиками, подобрала юбки и едва ли не бегом поторопилась прочь.
        - Такая забавная девушка… - покачал Ордынцев головою ей вслед. - Сама непосредственность: с полчаса уж меня персиками угощает, а теперь даже не попрощалась. Зачем приходила, спрашивается?
        «Да ведь она нарочно его отвлекала… - сообразил Дмитрий только теперь. - Зачем? И что-то Юлии Николаевны во дворе более не видать…»
        А после он с интересом поглядел на Ордынцева и заметил как будто невзначай:
        - Вероятно, хозяйку провожала. Юлия Николаевна ведь вот только была здесь - неужто с вами не поздоровалась?
        - Юлия Николаевна? - Ордынцев оживился, расширил глаза и принялся с жадностью осматриваться. Да никого, разумеется, не увидел. Хмыкнул и покачал головою: - Жаль, снова мы разминулись. Мне, знаете ли, прямо-таки не терпится познакомиться с этой дамою - нарочно она, что ли, от меня прячется? Ей-богу, уж разное тут думать начнешь…
        - Что ж вы об этом думаете? - допытывался Дмитрий, не сводя с того пристального взгляда.
        Ордынцев отвечать как будто не хотел. Признался через силу:
        - Да ведь знавал я когда-то одну барышню по имени Юлия Николаевна, Юленька… Бедная девушка, печальная судьба. Роду знатного, но обнищавшего - у тетки воспитывалась. Юленькой ее кузен мой называл - невестой она его была. Рассказывал вам уж про нее, помните? Перед самой свадьбой Николай уехал сюда, на побережье, дела поправить - да так и не вернулся более. Запиской короткою расторг помолвку.
        - А Юленька?
        Ордынцев сам отвел глаза, будто почувствовал недоброе, и принялся безотчетно растирать левую половину груди:
        - Слухи ходили, будто отослала тетка Юленьку из Петербурга в деревню да выдала там замуж по-тихому…
        Сказано то, однако, было крайне неохотно.
        - Слухи… выходит, ни вы, ни ваши знакомцы более Юленьку не видели с той поры? - напирал Рахманов. - И за все двадцать с лишком лет бывшая невеста вашего кузена так в Петербурге и не появилась, верно?
        - Да, это так. Но… не возьму в толк, что вы хотите сказать, Дмитрий Михайлович! - Ордынцев неожиданно разозлился: - Уж не пытаетесь ли меня убедить, что его невеста вздумала поехать сюда, за Николаем? Право, все может быть - могла и поехать… Но вот уж никогда не поверю, что это нежное создание, дворянка Юленька, пошла бы работать горничной, а после умудрилась бы командовать целою гостиницей! Это немыслимо! Немыслимо… Вы еще скажите, что это Юленька, что она и убила Николая из ревности! И обвинила в том его жену, а Бэтси… Боже мой, что она тогда сделала с Бэтси?
        - Очевидно, вырастила как родную дочь, - негромко ответил Рахманов. - Она сделалась няней при Бэтси. Ума не приложу, почему ваш кузен на это пошел, но готов поклясться, что няней при его дочери была именно она.
        Александр Наумович раскраснелся лицом, тяжело дышал - и только это заставило Рахманова остановиться, не напирать более, покуда не дошло до беды.
        Впрочем, он и сам был в не меньшем смятении.
        Юленька, Юлия Николаевна, брошенная невеста графа Ордынцева. Ежели это и впрямь одна и та же женщина, и она забралась нынче в усадьбу - то в какой же из комнат она затерялась? Ведь только что всем домом искали Лару - не столкнуться с Юлией Николаевной не смогли бы!
        Искали Лару - да так и не нашли ее. Ведь та, которую он целовал четверть часа назад, была не Ларой… как ни хотелось бы в это верить, но это не она, не она!
        - Останьтесь покамест здесь, Александр Наумович, - попросил Рахманов. - Не ходите за мной.
        Впрочем, Ордынцев его не послушался - взбудораженный не меньше Дмитрия, он поторопился следом.
        * * *
        Непогода, кружа далеко в море, напоминая о себе раскатами грома, затронуть своей немилостью побережье все-таки не решалась. Лишь ветер буйствовал над башней Ордынцевского замка, грозя, повелевая, требуя, чтобы те, кто собрались на верхней ее площадке, немедля сошли вон. А им все нипочем… Ветер велик, но и ему не под силу прогнать их, да потушить костер, что Джейкоб развел в большой жаровне посреди каменного жертвенного ложа.
        Они все обречены, эти трое. Теперь уж точно. Конни просил хоть ведро воды поставить подле жаровни - на всякий случай. И даже в этом его не послушались.
        - Позвольте вашу руку, Дана.
        Джейкоб и Дана стояли по обе стороны от жертвенного алтаря, испещренного древними магическими символами. Джейкоб одну ладонь протянул Дане - требовательно, не допуская отказа с ее стороны, а второй решительно сжимал ритуальный кинжал.
        Он не подчинял ее волю - не умел. Но Дана слушалась его сама. Почему? Лара не понимала. Обеими руками упершись в стекло, что отделяло ее от них, она во все глаза смотрела на Дану и силилась понять - почему?
        А Кону происходящее не нравилось.
        - Это еще зачем?! - вскричал он, недоверчиво косясь на кинжал. Бросился меж ними, чтобы перехватить ладонь Даны. - Вы обещали, что она не пострадает, Харди!
        - Я и сейчас это утверждаю. Дана, мне понадобится лишь пару капель крови. Заклинание открыло двери в Царство Ирия, а ваша кровь - кровь от крови Мары и графа Ордынцева - призовет их души сюда. Немедля, где бы они ни находились. Без вас мне не справиться, Дана. Дайте вашу руку.
        Дана и не противилась - а Конни опять негодовал:
        - Сюда? Вы хотите призвать этот чертов черный дым? Сейчас - пока здесь Дана и Лара? Да вы с ума сошли!
        Конни злил и раздражал их всех. Злил даже ее, эту женщину так похожую на Лару, эту женщину с черной дырой вместо души. Злил ее и Джейкоб - оттого, что медлил. Ладонь Даны была в его руке, а он медлил.
        - Конни, - ласково позвала она его, улыбнувшись нежнейшей из Лариных улыбок. - Милый, ты помнишь комнату, в которой меня искал Дмитрий Михайлович? Ту комнату на третьем этаже? Поди туда и загляни в коморку, смежную с нею. Тебя там дожидается подарок - от меня.
        - Что?.. - не понял тот.
        И на него прикрикнула даже Дана:
        - Константин Алексеевич, умоляю - и впрямь пойдите куда-нибудь!
        Лара отошла от стекла. Не могла более на это смотреть. Да разве спрячешься?
        Конни - жалкий, одинокий сейчас не менее чем Лара - задержал дыхание, покуда Дана смотрела ему в глаза. Все бушевало в нем, грозило взорваться сей же миг. А Дане было все равно.
        - Вы и впрямь хотите, чтобы я ушел, Богдана Александровна?
        - Да, хочу.
        Он сник. Отошел от нее. Еще раз поднял взгляд - и опять сник.
        А она снова улыбнулась Лариными губами.
        - Обязательно загляни туда, Конни. Загляни, а потом запри - навсегда.
        Она, не отпуская его взгляда, подчиняя его волю, вложила ему в ладонь ключ.
        Кажется, он и теперь ничего не понял. Но поймет, когда заглянет в комнату. Обрадуется ли? Впрочем, уже не важно. Теперь ей уже никто не помешает.
        Однако Харди все еще медлил.
        - Вы доверитесь мне, Дана?
        - Жак… - Дана пытливо нашла его глаза. - Я говорила вам прежде и говорю теперь - я не дочь графу Ордынцеву, а племянница. Вы ошибаетесь. Но я сделаю это, если вы просите.
        Джейкоб тверже перехватил рукоять кинжала. Лара знала, что и он усомнился в этот миг: а что если и правда ошибся? И сам же себя успокоил:
        - Ежели вы ему не дочь - то тем более ничего не случится. Зова вашей крови ни он, ни Мара не услышат.
        Джейкоб не все знал, к сожалению: когда нынешней ночью кинжал вонзился в плоть Лары, настоящей дочери Ордынцева и Мары, то кровь ее щедро оросила тот самый жертвенный алтарь. Души уже были призваны.
        Об этом знала Дана - да, видно, не придала значения.
        Дана только кивнула Джейкобу и даже попыталась улыбнуться.
        Все-таки решительности ей не занимать. Дана смело держала руку и даже не морщилась, покуда заостренный наконечник ножа чертил на ее ладони тонкую алую линию. Она понятливо сжала руку в кулак, чтобы рубиновая капля ее крови ударилась о древние символы на алтаре.
        - Этого недостаточно… - Дана сжала кулак сильнее, надеясь выдавить еще хотя бы пару капель.
        - Достаточно, - Джейкоб положил кинжал рядом, а истерзанную ладонь поторопился перевязать полоской ткани. - Спасибо вам, Дана.
        Она попыталась скрыть улыбку и прижала перебинтованную руку к груди.
        - Так души графа и Мары теперь здесь? Жак, они ведь ничего не сделают нам?
        - Да… вероятно, они здесь. И они не успеют ничего сделать, ежели вы поступите как надо. Медальон при вас?
        - Конечно!
        Дана с готовностью протянула его Джейкобу - но тот не взял. Смотрел на Дану вопросительно и как будто чего-то ждал от нее. Возникла заминка. Они и впрямь не знали толком, что делать…
        - Я ведь обещала, что сумею помочь, - напомнила та, что так похожа на Лару. И подошла. - Позволите?
        Несмело потянулась к медальону, и Джейкоб одобрительным кивком позволил Дане его отдать. Ненадолго.
        Она только взяла его в руки, любовно, в самый последний раз, погладила пальцами взмывшую ввысь ласточку. Наклонила, чтобы редкие солнечные лучи позолотили острый клюв Ворона. Она невесомо нажала на нужные точки - и крышка медальона откинулась в сторону.
        Дана ахнула, совершенно к этому не готовая.
        - Здесь, разумеется, есть секрет, Даночка, - пояснила она Лариным голосом.
        Сложенные кольцом, внутри покоились две пряди волос, переплетенные в одну. Соединенные навек. Светлые и темные.
        - Я и не знала о том… - пролепетала Дана. - Боже мой, что это? Волосы?
        - Волосы, - подтвердила она. - Я и сама узнала о тайнике совсем недавно.
        - Лгунья… - прошептала Лара не в силах сделать большее.
        - Дана, это волосы вашего отца и Мары, - пояснил Джейкоб. - Мара срезала по одной пряди и соединила их, соединив тем души. Разделить их отныне невозможно: погибнет ее душа - погибнет и его…
        Кажется, он хотел сказать еще что-то, но Дана мученически потерла висок:
        - Боже мой, у меня больше нет сил, Жак. Хватит. Покончим с этим как можно скорее. Что нужно сделать с ними - уничтожить, сжечь? Что?!
        Она сама мчалась в пропасть, сама торопила погибель - глупая, но решительная Дана. А та другая, похожая на Лару, уже не таила улыбки.
        - Лгунья… - Лара почувствовала влагу на щеках. - Лгунья, лгунья!..
        - Сжечь, - согласился Джейкоб с некоторой заминкой.
        И Дана не сомневалась более. Сделала твердый шаг к жаровне, где полыхало пламя, и вытряхнула в него волосы так, словно это был мусор.
        - Все? - спросила она требовательно.
        - Да…
        Джейкоб нахмурился. Может быть, только теперь и усомнился - все ли правильно они сделали? Впрочем, это уже не важно.
        Лара стояла посреди своей тесной комнатки и смотрела на тех двоих по ту сторону стекла. Знала, что Дана нынче подбирает слова, чтобы сказать что-то. О своем, о глупом, о земном. Смотрела - и знала, что она не успеет. Смотрела - и по щекам ее текли слезы.
        Дана, еще не понимая ничего, заправила за ухо выбившуюся прядь волос, и вдруг по ее красивому лицу пробежала тень. А после его исказила гримаса боли, словно ей снова режут руку. Не позволив себе ахнуть, Дана оперлась на каменный алтарь.
        Упасть не позволил Джейкоб:
        - Дана… - Он тоже ничего не понимал. - Что? Что с вами?
        - Не знаю… давит в груди, не могу дышать. Жак…
        …а он и сам едва удержал ослабевшую Дану - сам дышал тяжело и через силу. В конце концов, опустил ее на каменный пол, уперся в плиты руками - и не сумел подняться.
        А потом встретился глазами с ней. С той другой.
        - Ты… - прохрипел Джейкоб. И снова не смог встать.
        Она молча стояла в двух шагах и даже не шелохнулась до той поры. А в кармане Лариного платья бережно были сложены две пряди волос - темные и светлые.
        Темные, как у графа Ордынцева, и светлые, как у Мары.
        Темные, как у Даны, и светлые, как у Джейкоба.
        - Лгунья, лгунья, лгунья! - вскричала Лара и, что было сил, ударила кулаками в стекло. Еще раз и еще, и еще… покуда в очередной раз ни осознала свою беспомощность.
        Плача, Лара упала на колени, сжалась в комок и закрыла руками уши, чтобы не слышать, как они умирают, чтобы ничего не слышать…
        Джейкоб еще хрипел, борясь за жизнь, когда она все-таки подошла - осторожно и не торопясь. Присела рядом.
        - Разумеется, в медальоне были не наши с Николаем волосы, а твои и твоей неудавшейся невесты, - сказала та, другая. - Забавно, оказалось, у вас обоих скверная привычка не чистить гребни для волос.
        Она дотянулась и нежно погладила его щеку тыльной стороной ладони:
        - Вот ведь как все вышло, милый Джейкоб… А ведь я сперва думала в твое тело поселить душу Николая. Ты всегда нравился мне больше. Мы были бы такой красивой парой.
        Грохот сброшенной на пол горящей жаровни заставил ее вскочить на ноги и обернуться.
        * * *
        - Кто-нибудь! Сюда! Скорее, черт возьми!
        Кричал Несвицкий - Дмитрий услышал его голос задолго до того, как добрался до детской на третьем этаже. Однако помощь требовалась не ему.
        Кон, напуганный, встревоженный, искал лакеев - да, завидев Рахманова, ухватил за рукав и повел за собою - в комнату, бывшую когда-то детской. Дверь смежного с нею помещения была нынче распахнута настежь, и в проеме ее Дмитрий еще издали увидел край пестрой женской юбки.
        Лара… Сердце зашлось в таком волнении, какого Дмитрий от себя не ожидал. Но уже через миг отлегло - нет, не Лара. Юлия.
        Она полулежала, привалившись спиною к стенке - волосы на виске слиплись от крови.
        - Мертва? - без голоса спросил Дмитрий.
        - Да нет же - жива!
        Конни видимо уже не в первый раз приложил портсигар с полированной поверхностью к губам мачехи. Но та и сама слабо шевельнула разбитой головой.
        - Откуда она здесь? - спросил Рахманов, покуда Конни помогал ей подняться. Спохватился, бросился к ним и закинул вторую руку женщины себе на шею.
        - Не знаю - в комнате была заперта. - Конни, скосив глаза на лицо мачехи, шепотом ему признался: - Дмитрий Михайлович, меня ведь Лара сюда послала. Говорит, подарок меня здесь ждет. Дмитрий Михайлович, неужто Лара хотела, чтобы я… чтобы добил ее? Чтобы скорее получил свое наследство?.. С нею что-то неладное творится, с Ларой… точно вам говорю!
        - Они нынче в башне? Наверху?
        - Да. Это нужно прекратить - то, что они делают. Немедля…
        Договорить Конни не успел: ахнул на пороге комнаты Александр Наумович.
        - Юленька… Юлия Николаевна, - позвал он. - Вы ли это? Как? Откуда?
        А та уже достаточно пришла в себя, чтобы отказаться от помощи и встать на ноги самостоятельно. Ордынцева она узнала, конечно. Давно узнала - оттого и пряталась от него с первого же дня. Боялась, что тот разгадает ее тайну. Теперь же, когда все было кончено, без сил привалилась к стене и закрыла лицо руками, будто надеясь тем скрыться ото всех.
        Один лишь Ордынцев и осмелился к ней приблизиться. Рассеянно придвинул колченогий, брошенный здесь стул - и все пытался заглянуть ей в лицо.
        - Юлия Николаевна, неужто и правда вы тогда поехали сюда, за Николаем? Но зачем же, Юленька, на что вы надеялись?
        Та отняла руки от лица. Она вовсе не плакала, как оказалось.
        - Сами уж догадались - зачем, Александр Наумович! - резко ответила Юлия. - Он был моим, моим! И никогда бы так не поступил со мною, будучи в здравом уме - оттого и поехала! Не вам меня судить!
        - Я не сужу, Юленька… вы сядьте.
        Ордынцев еще ближе придвинул стул, и Юлия Николаевна, помедлив, все-таки села. Как ни старалась она выглядеть сильной - едва держалась на ногах.
        - Так это правда? Вы устроились няней при его дочери, Юленька? - снова спросил Ордынцев. - Но как же - неужто Николай вас не узнал?
        Юлия мотнула головой:
        - Николай бы и родную мать не узнал - настолько она его поработила.
        - Она - это Мара? - спросил Дмитрий, до той поры в разговор не вмешивающийся. - Марья Потапова, его жена?
        - Она не жена ему, - Юлия дернулась так, будто ее ударили. - Николай не женился на ней и никогда бы не женился! Да, это все она, Дмитрий Михайлович. Мара родила ему дочь, но вовсе не занималась ею, рада была сбросить все обязанности на няньку - тут-то Акулина и привела к ней меня. А Николай меня не узнал… Акулина говорила, шансов нет, говорила, что он никогда не вспомнит меня - но я ей не поверила. И не зря. Три года я провела в его доме и каждый день молилась, чтобы он вспомнил. И он вспомнил, Дмитрий Михайлович. Незадолго до того, как она его погубила - но вспомнил. А она, конечно, не простила ему предательства - она считала это предательством.
        - И тогда Мара убила его?
        - Она хотела не убить его, а наказать. Проучить. Перед тем, как провести свой чудовищный ритуал, она сказала Николаю, что самое дорогое, что у него есть, его дочка, его Бэтси, горит нынче заживо в верхней комнате башни. Сказала, что сделала это во имя их любви - потому как, чтобы связать их души и подарить им обоим второй шанс, требовалась жертва. Дорогая жертва, высокая цена. Я была там… слышала все - но не могла спасти их обоих. Должна была выбрать: Николай или его дочь.
        - И вы спасли девочку?
        Юлия без сил кивнула.
        - А Акулина Потапова? - допытывался Рахманов. - Почему вы о ней упомянули? Это она выдумала остальное: сказать всем, будто Мара все-таки погубила дочь - заставить селян возненавидеть Мару и казнить ее?
        Юлия снова кивнула:
        - На обеих нас грех. Вместе мы так решили - я и Акулина. Акулина мать ей, Маре. Вы не знали? Это она жила в доме на окраине леса, это она вырастила Мару и всему ее научила. На свою беду. Акулина жалела о том - потому и мне помогала и делом, и советом.
        Рахманов слушал ее хмуро и молчал. Припомнил тут, конечно, что Акулина по батюшке Потаповой звалась - и Ордынцев в завещании свою невенчанную жену называл Марьей Потаповой. Не совпадение это было, выходит.
        - Мне Акулина все и рассказала. И тоже научила кое-чему… Пять лет Николай должен был быть бесплотным неприкаянным духом - таково его наказание за измену. А по истечению срока Мара намеревалась подарить ему новую жизнь. Новое молодое тело. Для того и убивала она этих мужчин. Вырезала сердца, проводила ритуал и звала Ворона, что хранил душу Николая. Но Николай не хотел возвращаться к ней. Ему пришлось ждать еще три года… покуда я найду умирающего беспризорного мальчишку, ограбившего его усыпальницу. Я не хотела этого делать. Сомневалась до последнего. Тешила себя, что вы, Дмитрий Михайлович, и так уж были не жилец - до утра бы не протянули. Потому я и решилась на ритуал. Спасти хотела его. Прочитала все заклинания и призвала Ворона, хранящего душу Николая. Все как Акулина учила. Оставался лишь последний шаг. Я думала это легко - убить умирающего. Другие назвали бы это милосердием. А я не сумела вонзить нож в еще живого человека. Не сумела…
        - Мара хочет завершить ритуал, начатый вами… - договорил за нее Дмитрий.
        Впрочем, он знал это и прежде - Мара таиться от него не стала. И он бы пошел на это, ей-богу пошел, чтобы прекратить все… однако лишь теперь понял, что та же участь ждет Лару.
        Мара заняла ее тело, подчинила его себе. А Ларина душа?..
        - Прежние души, жившие в теле - что же с ними? - спросил он, надеясь, что Юлия знает ответ.
        Она знала. И, прежде чем начала отвечать, из ее глаз градом покатились слезы:
        - Мара изгоняет их. В том и заключается суть ритуала. Две души в одном теле не уживутся: новая станет властвовать, только если изгнать прежнюю. Сделать то, чего я с вами проделать не сумела - провести ритуал да вырезать сердце. Ежели вдруг и случается так, что соседствуют две души, то человек будто одновременно и жив, и мертв. Грань между этим светом и тем для него стерта, размыта, потому нередко такой человек получает… дар, способности. Но сказкой такую жизнь не назовешь - платит он сполна.
        - А Лара?.. - Дмитрий чувствовал, что задыхается - будто невидимая рука его душила. - Выходит, она уже…
        Юлия, предупреждая страшные слова, отчаянно замотала головой:
        - Нет! Мара не убивала ее - пока что не убивала. Спасите ее, Дмитрий Михайлович, умоляю вас, сделайте что-нибудь!
        * * *
        Жизнь за жизнь, смерть за смерть. Высокая цена, которую Мара уплатила за бессмертие - жизнь ее собственной дочери.
        За то Акулина возненавидела дочь - за убийство внучки.
        За то селяне с Болота казнили Мару - за убийство ребенка.
        И это же Рахманов хотел простить Ларе. Нет, не Ларе… эта женщина была ему чужой и незнакомой - а он, словно одурманенный, был согласен выполнить все ее прихоти…
        * * *
        Потайной ход на крышу заперт не был: взбежав по лестнице, Дмитрий первым делом увидел жаровню, опрокинутую, но еще горящую. А после Дану и Харди на каменном полу - и Лару над ним. Ни капли сочувствия тогда не было ни в глазах ее, ни в движениях. Несвицкий прав - она сама на себя не похожа. Ведь это она с ними сделала - больше некому!
        - Прекрати это, Лара! Прекрати немедля! - Дмитрий ногами, не чувствуя жара огня, затоптал остатки углей - а что ему делать дальше не представлял.
        Живы ли еще Дана и Харди? И как ему быть с Ларой, стоявшей над ними? Мгновение назад на лице ее блуждала самодовольная ухмылка чужой, незнакомой ему женщины - а теперь это вновь была Лара. Удивленными распахнутыми глазами она смотрела на него и не понимала как будто, отчего он так зол.
        - Митя… - слабо позвала она, - что ты делаешь? Где мы?..
        Она словно и правда не помнила, как оказалась здесь, на верхушке башни - поежилась и обняла себя за плечи. Снова позвала:
        - Митенька, уведи меня отсюда…
        Притворяется…
        Или нет?
        Когда-то именно его окрик заставил Лару прийти в себя и бросить нож, которым она хотела убить Дану. Должно быть, то же самое и теперь случилось. Она тянула к нему руки, умоляя о защите - и Дмитрий не мог ей в этой защите отказать. Снял сюртук, чтобы накинуть ей на плечи и защитить от ветра.
        - Это уже не Лара.
        Харди позади нее упирался руками в каменный пол и медленно, с трудом пытался встать.
        - Это не Лара, - повторил он, - не верь ей.
        А Дмитрий ведь и сам это понимал. Понимал - но принять не мог, держался за иллюзию, изо всех сил и хотел ей поверить. Женщина, так похожая на Лару, чувствовала это очень хорошо.
        - Митенька, Митя, не слушай его - это все та же я, - молила она, жадно цепляясь за его плечи. - Он ведь хотел погубить нас - и тебя, и меня! Не слушай его, осталось совсем немного, милый мой, и мы будем вместе!
        До чего же она была похожа… и все-таки это была не Лара. Что-то изменилось в ней, что-то неуловимое. Голос? Глаза? Да, должно быть глаза. Они смотрели на мир не восхищенно, как прежде - а спокойно и уверенно, как смотрит человек, осознающий свою власть над прочими.
        - Я не знаю тебя, - пробормотал он, не решившись все-таки снять с плеч ее руки. - И я хочу быть не с тобой, а с той девочкой. Лара, ведь ты слышишь меня? Очнись, Лара…
        Он несильно встряхнул ее.
        - Той девочки больше нет, - поморщилась эта другая и теперь уж и не пыталась быть похожей на Лару хоть чем-то. Она усмехнулась: - Ты помнишь, что стало с Анной? То же будет с твоей драгоценной Ларой - высохнет изнутри за минуту и умрет на твоих руках - ежели теперь я покину это тело. Ежели ты послушаешь его и уничтожишь мой дух.
        Дмитрий ей не верил. Нашел глазами Харди, надеясь, что хотя бы тот подскажет выход - но он угрюмо молчал и до сих пор не мог подняться на ноги. И все-таки выход должен быть! Должен! Дмитрий снова встряхнул ее за плечи:
        - Лара, опомнись!
        И снова ему почудилось, что смотрят на него не чужие глаза, а родные, Ларины.
        - Ну же, милый мой, решайся… - с прежней мольбой попросила она. - И не лги, будто тебе нужна та девочка. Кому ты лжешь - себе? Ведь не она, а я была в твоих снах. Я звала тебя все эти годы и молила спасти меня. И я понимаю тебя, мой милый, понимаю куда лучше, чем она - маленькая и глупая Лара, совершенно не знающая жизни, не знающая, через что ты прошел. Осудившая тебя так легко и не желающая даже выслушать. Отпусти же ее. Ей теперь хорошо и без нас - она в лучшем мире… А у тебя нет иного выбора, кроме как стать счастливым.
        Отчего-то в этот раз Дмитрий не нашел слов, чтобы ей возразить. Она и впрямь знала все, что знала Лара. И она понимала его гораздо лучше Лары. А Дмитрий… наверное, в глубине души он всегда знал, что та наивная девочка не для него. Что если и впрямь ей сейчас лучше - без него?..
        Он не сумел ей возразить - а женщина, так похожая на Лару, заговорила еще жарче:
        - Слушай же меня, мой милый, и стань счастливым. Ворон уже выбрал тебя: ритуал начали - да не довели до конца. Спасовали, испугались. А я не испугаюсь, ей-богу! Я спасу тебя! Ежели все сделать как надо, то и боль твоя уйдет, и видения, и мигрени мучить не станут… Ну же…
        Как сладки были те речи. Как хотелось им поверить.
        - Что значит, «довести до конца»? Вырезать мне сердце? Как тем прочим?
        - Да! Но ты не умрешь, не бойся, мой милый - ты возродишься снова.
        - Возрожусь уже не собой… Николаем Ордынцевым… - закончил за нее Дмитрий.
        - Да! - согласилась Мара, и глаза ее засияли ярче. - Но что проку в тебе самом? Кем ты был прежде - вспомни! Никем. Ларе и той ты был таким не нужен. Решай же! Решай сейчас…
        И вдруг Мара в несколько скорых шагов оказалась у края башни. Легко забралась на перемычку меж каменными зубцами:
        - Помнишь, что я говорила? Мы с тобой связаны навеки: умрешь ты - умру и я. Так решай! - она раскинула руки, будто собиралась взлететь. - Умереть мне - или жить?!
        - Нет! Нет, не делай этого, я прошу… не убивай ее!
        - Я сделаю все, что ты хочешь, мой милый. - И снова ее улыбка, нежная, Ларина - а после, так и не отойдя от края, ведьма сказала: - Я сделаю все - но и ты сделай, что прошу.
        Она медленно повела рукой, и трехгранный кинжал, словно был легок, как птичье перо, поднялся с каменного алтаря. Завис в воздухе ненадолго и - скользнул ведьме в руку.
        Дмитрий тяжело перевел дух. Ведьма не говорила более ничего - лишь смотрела и ждала. Ясно чего ждала: вполне однозначно дала понять, что либо он покорится - либо Лара погибнет.
        Впрочем, был ли еще хоть малейший шанс вернуть ее?
        Шанс был…
        - Лара, - позвал он так, будто ведьмы здесь не было. Позвал, глядя в Ларины глаза, говоря лишь с нею, - я знаю, ты слышишь меня. И не только слышишь - это ты ведь ты сбросила жаровню? Ты? Более некому, кроме тебя. А раз так…
        Он сделал еще шаг - и распахнул рубаху на груди.
        - Давай же! Ну?!
        И мгновением позже понял, что проиграл. Улыбка, просиявшая тогда на любимом лице, была не Ларина - совсем не Ларина.
        * * *
        Лара давно уж колотила по стеклу и ладонями, и кулаками, звала его и не могла дозваться. Сил придавало лишь то, что она и впрямь опрокинула ту жаровню - невесть как, но опрокинула. И тем, наверное, спасла Дану и Джейкоба. Волосы их, сплетенные воедино и заговоренные ведьмой, соединили их души и, сгорев, испепелили бы их тела.
        Сила Мары велика… Лара видела это и знала нынче, как никто иной. А сделать ничего не могла.
        Сдаться?.. Да как же можно сдаться, ежели слабость твоя не только тебя погубит, но и других! Его погубит, которому не успела высказать ничего, кроме детских глупых упреков да пылких признаний, вычитанных из романтических книжек. А так много еще хочется сказать - и так страшно не успеть…
        - Да ты не туда, дочка - вокруг погляди.
        Лара ахнула, услышав знакомый голос нянюшки Акулины. Не за стеклом - рядом, за спиною. Обернулась.
        Акулина, как бывало прежде, сидела в уголочке и смотрела на нее строго, из-под бровей. И Пушок с нею - вертится у коленок. Вот только комната была не Акулинина - а другой няни, в другом доме.
        Лара помнила комнату. И помнила женщину со светлыми тугими косами и сильными заботливыми руками. И видела теперь ее лицо.
        - Мама… - без голоса позвала Лара.
        Нет, она не была ее матерью - однако Лара звала ее так с тех пор, как выучилась говорить. А той не нравилась. Она хмурила аккуратные брови, гладила Лару по голове и ворчала:
        - Какая ж я мама тебе? Юлей зови.
        - Мама-Юля! - радостно повторяла Лара.
        А та качала головою, снова ворчала что-то под нос - и улыбалась.
        Она редко улыбалась. А потом и вовсе перестала. Когда это случилось? Когда та, другая, оставила маленькую Лару на постаменте в верхней комнате башни и подожгла солому.
        …Огонь был всюду. Плавился воздух, дым щипал глаза и саднил горло, а оранжевые языки уже лизали каменные плиты, почти касаясь ступней. Вот вспыхнул яркой свечкой подол ее ночной рубашки, и Лара, потеряв всякое самообладание, истошно закричала.
        И она пришла. Она всегда приходила, чтобы спасти ее. Лара теперь хорошо видела ее лицо - оттуда, где Лара была теперь, многое видно хорошо.
        - Я тебя не брошу, крошка, никогда не брошу! - горячо шептала она маленькой Ларе…
        Она обманула. Она ее оставила, подтолкнув к лестнице из башни, а сама сдвинула с места Ворона, чтобы отворить потайной ход на крышу и спасти ее отца.
        Не спасла. Не сумела.
        - Мама…
        В этот раз Лара лишь едва-едва коснулась кончиками пальцев преграды, что отделяла ее от остальных - и стекло покрылось паутиной мелких трещин. Чтобы в следующий миг разлететься на тысячи осколков, ослепив Лару, оглушив ее и лишив возможности видеть что-то большее, чем ее Митю.
        Он, распахнув сорочку, стоял перед нею, а в грудь ему - там, где сердце - упиралось острие трехгранного кинжала. Тот кинжал Лара держала в своих руках. И еще целую вечность, казалось, не могла разжать ладоней, будто неведомая сила их сковала - а потом отступила. И с металлическим звоном кинжал упал на серые камни. Лара всхлипнула и осторожно, боясь, что он оттолкнет, положила руки Мите на плечи.
        - Это я… это правда я! - горячо зашептала она, еще не веря, что освободилась. Самой себе не веря.
        А он верил - наверное, даже умирая, верил бы, что она, его Лара, победит. Он так и не сказал ни слова, только улыбался несколько ошалело да безотрывно смотрел ей в глаза. Молчал - но Ларе казалось, она знает все его мысли до последней. Это ли не колдовство?
        - Знаю, что ты, - наконец, произнес Митя.
        Прижал ее к себе так, что Лара едва не задохнулась, коротко и горячо поцеловал в висок и тотчас отпустил - бросился к Дане и Джейкобу.
        Дана жива была, слава Богу, с помощью Джейкоба и Мити приподняться с пола. А Джейкоб и вовсе был уж на ногах. И первым же делом спросил:
        - Лара, волосы Мары и Ордынцева - они у вас?
        Лара скользнула рукой в карман платья, удостоверившись, что тугой жгутик из локонов - настоящих, вынутый Марой из медальона - все еще там.
        Но отчего-то сказать «да» не сумела. Мара ли еще была над нею властна или что-то другое - но Лара лишь с мольбой смотрела на Джейкоба и молчала.
        А он словно о ее мыслях догадался. Подошел и неласково встряхнул за плечи:
        - Еще ничего не кончено, разве не видите?!
        Да, ничего не кончено - Лара знала сама.
        Из-за зубчатой стены башни, там где Лара бросила кинжал, в серое свинцовое небо медленно поднимался столб черного дыма.
        - Сожгите волосы, Лара! - снова повысил голос Джейкоб. - Это должны сделать вы - вы сама!
        А после, чертыхаясь, бросился к жаровне. Вернул ее на место, швырнул внутрь горсть здесь же подобранных углей, еще тлеющих, и рванул рукав собственной сорочки - чтобы поджечь. Ветер неистово бушевал, сбивал с ног и, верно, не обошлось без колдовства - но пламя в умелых руках Джейкоба занялось быстро.
        Лара же, сжав в кулаке тугой жгутик из волос, собрала все свое самообладание, чтобы сказать решительно и твердо:
        - Джейкоб, не просите меня, я не сделаю этого.
        - Почему? Вам жалко Мару?
        - Нет…
        - Вашего отца? Он и впрямь лишь жертва Мары - по ее вине его дух и теперь не может успокоиться! Но вы не убиваете - вы освобождаете его, Лара. Как же вы не поймете?! Ваши родители уже мертвы!
        - Мертвы… - Лара все-таки не выдержала, и голос ее сорвался на рыдания. - Мертвы - но он жив лишь благодаря частичке души моего отца! Это вы не понимаете!
        Джейкоб и сам осекся: верно, не думал об этом прежде.
        До чего же благодарна она была Мите, что он тотчас оказался рядом - обнял за плечи, прижал ее голову к груди, а у Джейкоба потребовал:
        - Быть может, есть другой способ? Выдумайте хоть что-то!
        - Нет другого способа, - жестко отозвался Джейкоб. - Так суждено, видать…
        - Есть! Наверняка есть! - перебила Лара. И яростно пообещала: - Вам придется силой отобрать - сама не отдам!
        Митя снова ее поддержал, протянул ладонь:
        - Лучше мне отдай - вернее будет.
        И то правда. Лара, ничуть не сомневаясь, вложила жгут из волос в его раскрытую ладонь.
        Она не ждала подвоха. Совершенно не была готова к такому коварству, когда Митя, так и не коснувшись волос, отвел руку. А после, быстрым ловким движением подтолкнул Ларину ладонь так - чтобы волосы, описав небольшую дугу, угодили прямо в жаровню.
        - Нет!..
        Лара, дико, нечеловечески вскрикнув, бросилась, было, руками в пламя - да Митя живо схватил ее в охапку. Намертво прижал к себе, не дав шелохнуться. Жадно смотрел в глаза - и говорил удивительно спокойно:
        - Не надо. Не плачь - не хочу видеть твои слезы. Все что случится, случится правильно, как надо. Я теперь знаю тебя, Лара, и если для этого нужно было жить, как я жил эти десять лет, а теперь умереть - то пускай. Оно того стоит.
        А потом, сдавленно охнув, он начал оседать на пол - как прежде Дана и Джейкоб.
        - Держи меня за руку, не отпускай, - сказал он. - Пока держишь - я буду знать, что живой.
        - Нет, нет, нет…
        Лара сжалась, напряженная как струна - но отпустить не посмела. Будто и впрямь лишь от нее все зависит. Будто и впрямь, если отпустит - он умрет. Обеими руками она держала его сухую жилистую руку и сквозь пелену слез смотрела, как опускаются его веки.
        Кричала, корчась в муках, покидая навсегда этот мир, ведьма Мара - но Лара и не слышала того.
        Она смотрела, как губы Мити судорожно хватают воздух - а потом… Потом он затих. И с последним вздохом из его разомкнутых губ вырвалась слабая струйка черного дыма.
        Лара до сих пор держала его руку - держала бы вечно. И невольно следила, как дым поднимается высоко над ее головой. Смотрела, как искрится и преображается. Не сумела сдержать жалобного всхлипа, как в дыму отчетливо показалось лицо графа Ордынцева. Ее отца. Глаза его нынче были не такими как на старом фото: он смотрел не в холодный объектив - он смотрел на Лару. Он улыбался ей, тосковал с нею, радовался и гордился за нее. А потом дым бережно коснулся Лариной щеки - и рассеялся. Теперь уж навсегда.
        Когда же Лара снова наклонилась к Мите, то не смогла сдержать сдавленного крика: как тогда волосы у виска слиплись от бурой крови, а распахнутые глаза бессмысленно смотрели в небо.
        - Лара, отойдите…
        Это Джейкоб настойчиво взял ее за плечи и пытался увести.
        - Нет… - всхлипнула она и крепче стиснула Митину руку. - Нет!
        - Отойдите, я помогу!
        Не дождавшись ее согласия, Джейкоб все-таки оттеснил Лару, хотя рук их разъединить так и не сумел. Но он сел подле Мити и положил ладонь на его лоб.
        - Что вы делаете?.. - похолодела Лара.
        - То, что еще тогда следовало сделать. Я ведь и впрямь виноват перед ним. И перед вами.
        - Не надо, Джейкоб, не надо…
        Она осеклась, когда он поднял на нее взгляд, как будто спрашивая: и впрямь не надо? Договорить Лара не сумела. Каково это решать - кому жить, а кому нет. А Джейкоб все понял по-своему: залихватски улыбнулся ей и даже как будто подмигнул.
        - А как же Дана? - еще пыталась вразумить его Лара. - Ведь она… неужто вы не заметили ничего?
        - Это все колдовство, - перебил он, - происки Мары. Следствие того, что она сплела наши души и волосы. Уверяю, Дана и думать обо мне забудет, когда очнется.
        - Я не забуду…
        - Забудете, - пообещал Джейкоб.
        Лара не посмела больше ничего сказать. Сжимая руку Мити, во все глаза она смотрела - не иначе как сама жизнь голубыми всполохами света перетекала от одного мужчине другому.
        …А потом, растратив последнюю каплю жизни, Джейкоб улыбнулся ей тускло, в самый последний раз - и исчез. Растворился. И только золотая пыльца искрилась в пасмурном небе над Лариной головой. Она оседала, ласково щекоча ее лицо, оставаясь на ресницах и волосах, иссушая Ларины слезы.
        Все еще глядя вверх, в небо, Лара почувствовала, как ладонь Мити слабо сжала ее руку.
        Эпилог
        Вечер подступил незаметно.
        Дана, слава богу, понемногу приходила в себя. Лара заглянула к ней лишь раз - удостоверилась, что все хорошо, а потом поспешила к матушке. Одна, без Мити. Слишком о многом хотелось сказать, расспросить, покаяться за дурной, бесчеловечный поступок, когда сбежала. Лара ненавидела себя прежнюю. Не верила, что виною тому поведению был лишь медальон. Видно, и впрямь было что-то в ней самой, что-то темное - раз Мара едва не одержала победу.
        Кто знает, быть может, проявилось это темное куда раньше - если бы не мама-Юля. Матушка.
        - Не любила я, когда ты меня мамой звала, всякий раз тогда вспоминала, кто настоящая твоя мать. Смотрела тебе в глаза - а видела ее.
        Матушка плотнее сжала губы - но лишь для того, чтоб не было видно, как они дрожат.
        - А нынче, - договорила она, - когда ты мне фотокарточку эту показала, обозлилась… до красной пелены перед глазами обозлилась, что ты не меня мамою назвала, а эту…
        Лара не позволила ей закончить - бросилась ей на шею и обняла крепко. Всем сердцем хотела, чтобы и матушка, и сама Лара забыли бы все, что произошло за этот бесконечный день.
        Лара многое теперь видела иначе. И знала многое, чего знать была не должна. Лара знала, что Мара заняла тело несчастной Анны Григорьевны давно, еще в Тихоморске - в попытках ближе подобраться к Стаховскому. И там же, в гостинице, случайно увидела Александра Наумовича, так похожего на ее возлюбленного. За ним-то и поехала в «Ласточку». А позже, чтобы вызвать его жалость и иметь повод остановиться в усадьбе - жестоко столкнула актрису Щукину в море.
        Останутся ли после всего прочего Ордынцевы, отец и дочь, в усадьбе? Наверное. Те, кто присматривают за порядком, позаботились, стерев болезненные воспоминания…
        Исчез не только сам Джейкоб Харди, исчезли и воспоминания о нем - он не обманул.
        Впрочем, когда Конни набрался храбрости и таки попросил руки Даны - та ему отказала. Хоть причин и не нашлось: она не была более ничьей невестой. И столь часто потом Лара находила Дану Ордынцеву одну, с затаенной печалью глядящую ввысь, на ласточек, резвящихся над морем, что порой казалось, будто она помнит…
        Конни же не терял надежды добиться ее расположения. Ради одной лишь Даны, наверное, он смирил гордость и выпросил у мачехи прощения. Выпросил, чтобы та дала ему второй шанс и заново оплатила учебу в университете. Глядишь, и правда выучится. Человек на многое способен, когда у него появляется цель.
        А Митя… Лара нашла его в бухте возле лодочного сарая. Как всегда наклонив голову вбок, он стоял напротив мольберта с портретом, написанным Ларой - портретом Джейкоба. А когда увидел Лару, то как будто смутился и поспешил отойти, приблизился к самой кромке моря.
        Она подошла и положила голову ему на плечо. Спросила:
        - Как твоя голова?
        - Хорошо, - скомкано ответил он, и по голосу его было ясно, что ежели и мучает что-то, то не привычная мигрень.
        Лара тогда подняла голову и нашла его глаза. Он признался:
        - Меня порой охватывает страх, Лара: что если теперь, когда во мне нет души Ордынцева, я вдруг стану собою прежним? Негодяем Митькой. Что если… - он оглянулся на портрет, - если его жертва была напрасной? Я ведь вместо него как будто теперь живу. Чем я заслужил такую честь?!
        Лара обняла его крепче.
        - Значит, заслужил, - ответила спокойно. - Я не позволю тебе стать прежним, обещаю. И знаешь, раз ты задаешься теперь такими вопросами - это уже означает, что прежним тебе не быть.
        Лара снова нашла его глаза и дождалась, наконец, покуда их тронула ласковая улыбка. Он поверил ей. Или, по крайней мере, захотел поверить. А Лара уютно устроила голову на его груди.
        А потом вдруг встрепенулась и спросила:
        - Как же ты теперь станешь работать в полиции, ежели потерял свой дар?! - Лара и впрямь испугалась за него.
        И тем, наверное, развеселила Митю по-настоящему:
        - Как все прочие агенты, вероятно. Как-то же они справляются без волшебного дара? Иногда более чем успешно справляются, прошу заметить. Придется и мне научиться.
        Лара улыбнулась - оттого что Митя шутил. Кажется, он делал это впервые на ее памяти. А потом он коротко поцеловал ее в висок и сказал:
        - Мне не терпится познакомить тебя с отцом. Он понравится тебе, ей-богу. Необыкновенный человек! Когда… после той ночи я ушел из дома Акулины, то перепугался настолько, что бежал и бежал - как можно дальше отсюда. Решил добраться до Петербурга. А там бродяжничал, конечно… может, и прежнюю бы жизнь начал - уже близок был к этому. А он подобрал меня. Дал кров, выучил. Фамилию его я позже взял сам - по бумагам-то я ему вовсе не сын. Ты ведь уедешь со мною в Петербург?
        Митя спросил это, потому как глаза Лары нынче были полны страха - рассеянны.
        Он понял ее рассеянность по-своему и спохватился. Полез в карман сюртука и протянул Ларе на ладони кольцо. Необыкновенно красивое кольцо - тонкое и изящное, усыпанное крохотными бриллиантами. Лара даже перепугалась сперва: не вернулся ли Митя к воровским делам? Кольцо это, на ее неискушенный взгляд, едва ли мог позволить себе агент полицейского сыска.
        А тот как будто угадал ее мысли и вновь развеселился:
        - Да нет же - твоя матушка дала мне его! И строго-настрого наказала, чтобы сватался я к тебе непременно с ним. И чтобы обвенчались мы здесь, в церкви, где тебя крестили. Лара, - Митя легонько коснулся ее подбородка, чтобы заглянуть в глаза, - Лара, это кольцо Николай Ордынцев подарил в честь помолвки твоей матушке. Она сохранила его для тебя. Так ты согласна?
        Что могла ответить ему Лара? Она захлебывалась своим счастьем и, вместе с тем, испытывала за него жгучий стыд. И Джейкоб, и Анна Григорьевна… и матушка ранена, и бедная Дана так страдает, и Конни мучается… Как же можно быть счастливой, когда вокруг столько боли и несправедливости?
        Или все-таки можно?
        Митя понял ее смятение. Надел кольцо ей на палец молча, не требуя ответа. Странное дело - он ведь потерял свой дар слышать ее мысли, а у Лары так вовсе его не было никогда. И, тем не менее, она чувствовала, что они могут разговаривать совсем без слов. Магия да и только. Обыкновенная бытовая магия.
        И еще он знал, наверное, как страшно Ларе впервые покидать родные места. Как страшно ехать в чужой холодный Петербург. Страшно - даже с согласия матушки. И все-таки Лара готова была попробовать. Ведь не узнаешь, что скрыто за дверью, покуда не откроешь ее.
        К тому же, говорят, в Петербурге тоже есть море.
        июль 2018 г.
        notes
        Примечания
        1
        Известный французский кутюрье тех лет (прим.)
        2
        В славянской мифологии Мара (Марена) - женский мифологический персонаж, связанный с сезонными обрядами умирания природы (прим.)

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к