Еврейская рубашка Тимур Иванович Литовченко
        #
        Литовченко Тимур
        Еврейская рубашка
        Тимур ЛИТОВЧЕНКО
        Еврейская рубашка
        Я вертелся на сидении электрички и так, и сяк. Но дело было не только в его жёсткости и в душной жаре, несмотря открытые окна стоявшей в вагоне. Просто-напросто позади меня сидели две старушонки, яростно обсуждавшие положение на Ближнем Востоке. Из-за похвал, расточаемых израильскому премьеру Ариэлю Шарону, и нелицеприятных эпитетов, которыми они награждали и слишком мягкого, по их мнению, экс-премьера Шимона Переса, и слишком зарвавшихся арабов, начиная от террористов движения "Хамаз" вообще вплоть до лидера ООП Ясера Арафата в частности, а также судя по произношению "эр", то были еврейки.
        По сути своей я в достаточной степени космополит, как все нормальные интеллигентные люди, и национализм в любой форме мне претит. Так что когда вздорные бабульки направились к выходу, поддерживая друг дружку и хватаясь за спинки сидений, я облегчённо вздохнул и сказал в пространство, ни к кому, собственно, не обращаясь:
        - Ф-ф-фу-у-у, слава те, Господи! Убрались наконец-то, дуры старые, чтоб вас разорвало с вашим Израилем вместе!
        Ну, устал я от этой специфической политинформации! Понимаете: устал до изнеможения...
        - Вы что-нибудь имеете против Израиля? - тотчас же раздалось справа. Я подскочил как ужаленный и обернулся в сторону говорившего. При самом горячем желании в этом благообразном седом старичке нельзя было заподозрить еврея по причине его типично славянской внешности. Но почему тогда тон его голоса так категоричен? Какого лешего ему надо?
        - Ну, знаете, уважаемый! От них, от этих евреев вечно одни неприятности! - словно выражая мои мысли, заметила сидевшая напротив тётка с округлыми, словно караваи, формами. От волнения она поправила горловину цветастого платья, стащила с головы соломенную шляпу и принялась обмахиваться ею, словно веером.
        - Это точно! - подтвердили с сидения, расположенного по диагонали через проход. Тут возмущённо загалдел весь вагон, причём говорили все сразу. В общем, пошло, поехало! Оно понятно: летний зной, мухи, цены опережают рост курса доллара, в стране который год порядка навести не можем - а тут нашли, на какую тему языки почесать.
        Минут через двадцать, когда самые ярые крикуны начали постепенно выдыхаться, а у записных острословов кончился запас плоских шуточек насчёт обрезания и ребе, невозмутимый старичок обратился с пышной даме:
        - Так. Интересно. Очень интересно. Поскольку вы ответили вместо молодого человека (кивок в мою сторону), не скажете ли, какие же неприятности евреи причинили конкретно вам?
        - Какие?! Что за вопрос! Нас же нагло ограбили все эти Суркисы и Бродские, разве вы не знаете?! - выпалила дама и ещё интенсивнее замахала шляпой.
        - Во-во, они на твоих харчах жируют, дедуля, - сидевший рядом с дамой длинношеий небритый тип ткнул в старичка пальцем, чтобы тот ни в чём не сомневался.
        - Это они-то жируют, женщины эти, которые вышли? Бросьте! - усмехнулся старичок. - Судя по внешнему виду, у них пенсия сорок одна гривня, как и у меня.
        Почувствовав, что сказал явную нелепицу, длинношеий безуспешно попытался втянуть голову в плечи.
        - Им есть куда ехать, а нам здесь загибаться, - прозвучало из дальнего конца вагона, - вот пусть и убираются отсюда, в Израиль свой горячо любимый.
        - То есть, будь ваша воля, вы бы прогнали двух старых женщин под пули и бомбы террористов? Неплохо, неплохо, - ничуть не смутился старичок. В дальнем конце вагона не нашлись с ответом, зато с другой стороны прохода привстал плечистый пузатый дядька и заглушая стук колёс, заорал:
        - Да они Бога распяли, ты что, папаша, не знаешь?! - и в распахнутой рубашке на косматой груди возмущённо блеснул немаленький золотой крест.
        - Неужели! - развеселился старичок. - А я думал, это сделали римские солдаты по приказу Понтия Пилата - слыхали про такого?
        Видя, сколь успешно он отбивает атаки, пассажиры растерялись и уныло приумолкли. Но когда всем казалось, что в словесной дуэли старик вышел победителем, кто-то зловещее вопросил:
        - Послушайте, а вы-то сами не еврей случайно?
        Всю весёлость словно бы сдуло со старичка, и он ответил размеренно и торжественно, словно клятву давал:
        - Нет, к глубокому сожалению, я не еврей. Ни случайно, ни намеренно.
        Всех так и покоробило от этого "к сожалению".
        - Тогда почему ты их так защищаешь? А, плесень водяная? полюбопытствовали слева.
        - А что, может быть, он и видел от них добро, - дама презрительно усмехнулась.
        - Да-да, ему сам Суркис на прошлые выборы мэра аж полкило гречки подарил, наверное, - воспрянул духом длинношеий.
        - Или путёвка в Израиль заготовлена. От "Моссада"...
        Вопреки этим одиночным стараниям, на этот раз вагон не поддержал нападения. Все ожидали, что ещё скажет старик. И он сказал:
        - Нет, не на выборах от Суркиса, но от других евреев я видел очень много добра, - тут голос старика словно бы треснул, и он сказал гораздо тише: - Они мне, можно сказать, жизнь сохранили.
        - Чего-чего? - не поняли в дальнем конце вагона.
        - Жизнь ему оставили, вот чего, - загалдели те, кто поближе.
        - Не оставили, а сохранили, - строго и гораздо громче уточнил старик.
        - Ну, знаете, уважаемый, вы уж тут не сочиняйте, понимаешь ли, - вновь возмутилась округлая тётка. - Что некоторые идиоты во время войны головой рисковали, спасая этих от Бабьего Яра - такое я слышала. Но чтоб кого-то спасали евреи!..
        - Жизнь сохранили...
        - А, всё равно! Это уж слишком! Не выдумывайте.
        - Не верите? Хотите, расскажу? - спросил старик.
        - А что, это идея! Ладно, давай, заливай! Расскажи, как тебя облагодетельствовали. Поделитесь, будем знать, - зашумели пассажиры, но быстро смолкли и приготовились слушать. Старичок обвёл их внимательным взглядом и поведал следующую историю:
        - Дело было в начале войны. Не здесь было, в Кизляре.
        - Это где ж такая дыра? - усмехнулся кто-то, но на него зашикали.
        - На Кавказе это, в Дагестане. Сиротствовал я: мать моя умерла весной сорок первого, отца в первый же день войны на фронт забрали - так я его больше и не видел никогда. Ну, по тем временам дело обычное. Жил с бабушкой, с маминой матерью то есть, и было мне на тот момент лет девять, ей восемьдесят. В общем, если на двоих разделить, по сорок каждому получается. Нормально. Как война началась, пришлось мне оставить школу и заняться заготовкой дров.
        - И вы в том возрасте работали на лесоповале? - отозвался всё тот же шутник, но его опять утихомирили. Непонятно почему, однако совсем недавно столь шумные пассажиры электрички слушали молча и очень внимательно. Некоторые из дальнего конца вагона даже подошли поближе и сгрудились около старого рассказчика.
        - Не на лесоповале совсем. Просто самые слабые горемыки, которые нигде не могли работать, собирали в лесу сушняк и затем продавали его на базаре. На вырученные таким образом гроши да на бабушкину пенсию мы и жили. Опять же, пополам хватало.
        Но я не об этом, я про евреев... Да. Так годике уже, значит, в сорок втором наш Кизляр наводнили беженцы. Особенно много было среди них москвичей. Нам, дровоносам, вроде бы и лучше: то люди городские, к жизни в горах неприспособленные, а топливо брать где-то нужно. Поэтому сушняк под видом дров стали брать охотнее. Одна беда: деньги у эвакуированных не всегда водились, иногда они вещами расплачивались. Ну, это не беда: в нашей дыре, как здесь кое-кто выразился, хорошей столичной вещи были рады...
        - Да ты давай про жи... то есть, про евреев трави, - попросил один из стоявших мужчин. И опять странность: обычно в таких случаях это вполне литературное слово не исправляют. Но вагон электрички наполняла какая-то странная атмосфера, и она странным образом воздействовала на присутствующих.
        - А я про них и говорю. Однажды ко мне на базаре подошла пожилая уже еврейка, чистенькая такая, сухонькая, словно бы из накрахмаленных салфеток слепленная, судя по манерам - москвичка. Подошла и спросила, почём продаётся вязанка моих дров. Я ответил, а она говорит, приятно этак картавя и слегка коверкая слова: "Ты знаешь, мальчик, у меня нет денег расплатиться с тобой мы эвакуированные. Но если ты таки согласный отнести твои дрова прямо к нам домой, так я тебе дам что-нибудь из вещей. Обещаю, тебе понравится". Согласен ли я?! Понравится ли мне?! Хо-хо! Да я готов был тащить за ней хворост хоть в Махачкалу и обратно!
        В общем, взвалил я вязанку на плечи, и мы отправились через весь город на самую окраину. Там был домик, на крыльце которого сидела женщина помоложе, лет двадцати пяти-тридцати. Впрочем, вполне возможно, и купившая дрова женщина не была такой уж старой, просто по малолетству такой мне показалась... Так вот, она позвала сидевшую на крыльце: "Эмма, Эмма!" Женщина встала, а моя покупательница затараторила, заговорила с ней быстро-быстро да этак непонятно. Я и разобрал-то всего одно слово: то ли "амейдл", то ли "мейделе". Это она говорила, поглаживая меня по волосам. Эмма быстренько сбегала в дом и вернулась оттуда, держа за плечики ослепительно-белую шёлковую рубашечку с короткими рукавчиками и нагрудным кармашком. Я аж рот разинул: неужели такая богатая вещь - для меня?! Да на такую рубашку мне нужно было перетаскать кто знает сколько хвороста - и то бы не заработал! Однако покупательница приняла у Эммы рубашечку и дала мне со словами: "Мальчик, спасибо тебе за дрова! Вот, бери и носи на здоровье. И пусть эта вещь бережёт тебя, что бы с тобой ни случилось. Благослови тебя Всевышний!"
        Не помня себя от радости и боясь, как бы она не передумала, я бросился бегом на Красноармейскую (мы с бабушкой жили на той улице). В тот вечер у нас царил настоящий праздник: я же получил целое богатство! Но я так торопился, что даже не поинтересовался у еврейки, откуда у неё эта замечательная рубашка, какой мальчик носил её до меня и что с ним стало.
        - И вы не сходили в тот дом ещё раз? - спросил длинношеий.
        - Во-во, эти жи... евреи то есть только и ждали, чтоб ты к ним вернулся! - криво ухмыльнулся стоявший рядом мужчина. А тот, который с крестом, поддакнул:
        - Они в свою мацу кровь христианских младенцев подмешивают, это всем известно. Вот и заманивали...
        - Не говорите ерунды, - поморщился старичок. - Какой из меня христианский младенец был?! В те-то годы, когда кругом воинствующий атеизм, комсомол да партия! Да ещё в Дагестане... А не пришёл я потому, что мне нужно было с утра до вечера хворостом заниматься. Но подаренную еврейкой рубашку я носил с тех пор не снимая аж до сорок седьмого года. Уж и вырос я из неё, уже и изорвалась ткань - только всё равно таскал на теле вместо поддёвки. Это уже в сорок восьмом, как меня колхоз одел с головы до ног тогда только снял. И знаете, рубашка взяла да вдруг словно исчезла! Куда задевалась - кто его знает. Так жалко мне потом было, что ни клочка от неё не сохранил.
        - А чего тут жалеть! Вы что, носовые платки из неё собирались делать? спросила округлая тётка.
        - Да не рубашка это была, а настоящее чудо! - старик вздохнул. - Верите ли, не маралась она совершенно. В жару в ней было прохладно, в самый лютый мороз - тепло. Вот словно грело что-то душу, честное слово...
        - Это колдовство ихнее такое, - авторитетно заметил мужчина с крестом, но ему возразили:
        - Нет, просто такое свойство у натурального шёлка: в жару холодит, в холод согревает.
        - Рубашка не только грела, - продолжал старичок, не обращая внимания на дискуссию по поводу свойств шёлка. - Через некоторое время немцы бомбить нас начали, тогда бабушка искупала меня, накормила, в последний раз поцеловала и отдала в какой-то детдом, который собирались эвакуировать. С тех пор до конца войны я по разным приёмникам да детдомам шатался. И конечно же жутко завшивел. Вши у меня везде были: и в голове, и в трусах. Но верите или нет на той самой рубашке я ни одну никогда не видел!
        - Это их птички ночью склёвывали, потому как на белом виднее, - сострил кто-то, однако повисшее в вагоне молчание показало, насколько шутка неуместна.
        - Говорю же, вещь заколдованная, - прошептал мужчина с крестом и осенил себя знамением.
        - Но вы говорили про то, что евреи вам жизнь спасли, - робко напомнила совсем юная девушка.
        - Спасли. Вот через ту самую рубашку и спасли, - подтвердил старичок. Дело было уже в январе сорок четвёртого в Карачаево-Черкессии. Однажды глубокой ночью в наш детдом, где мы спали, ворвались бандиты, то ли черкесы, то ли карачаевцы - уж и не знаю...
        - Бандиты! - возмутился "крестоносец". - Герои они, а не бандиты! Борцы за независимость Родины, как и палестинцы из "Фатха", которых твои обожаемые еврейки ненавидят лютой ненавистью. А ты, папаша, заладил: "Злой чечен ползёт на берег... Точит свой кинжал..." Эх ты! Ты такой же точно великорусский шовинист, как и Миша Лермонтов.
        Провозгласив безапелляционный приговор, мужчина с крестом принялся пробираться к выходу: электричка подъезжала к очередной остановке. Вагон недовольно загудел: видно, остальные пассажиры не разделяли точку зрения "крестоносца".
        - Везде своих подонков предостаточно, - заметила одна из женщин.
        - По крайней мере, те были самыми настоящими бандитами, это уж точно, сказал старик. - Они схватили человек семь или восемь детей, в том числе меня, выволокли на улицу и отвели в полуразрушенную мечеть, стоявшую неподалёку. И там нас расстреляли.
        - Как это - расстреляли?! - ужаснулся весь вагон.
        - А вот так: поставили к стенке и открыли огонь! Я потерял сознание после первого же выстрела, упал. А когда очнулся, кругом стояла темень, и бандитов не было. Вытянул руку - и наткнулся прямо на лицо лежавшего рядом. Был январь, и тело уже успело остыть, но моя ладонь сразу измазалась чем-то липким...
        Кто-то взвизгнул, а длинношеий спросил:
        - Это правда? Вы ничего не выдумали?
        - Такими вещами не шутят, - старик был серьёзен, как на исповеди.
        - А за что вас... стреляли? - робко спросила округлая тётка.
        - Это у тех бандитов следовало бы спросить. Наверное, они как патриоты и борцы за Родину занимались очисткой территории от чуждого элемента в нашем лице.
        - А куда же власть смотрела?
        - Война была. За всем не углядишь...
        - Но при чём тут еврейская рубашка? - спросили сзади.
        - Так она же на мне была! А та женщина сказала: вещь будет хранить тебя. Да вот знаете, что затем случилось? Я как понял, что кругом валяются трупы моих товарищей по несчастью, на ощупь выбрался из мечети и помчался, куда глаза глядят. Через некоторое время услышал позади цокот копыт: понял, гонятся за мной. Потом грянул выстрел. Я как раз до берега речки добежал кажется, речушка та Зеленчук называлась. Так когда стрелять начали да пуля над ухом просвистела, я и прыгнул в речку. Представляете? В январе, в самую стужу - и в реку! Там, в горах и летом вода холодная, а тут просто до костей мороз прожёг. Но ничего, отплыл подальше, вылез и по дороге пошёл. В мокрой-то одёжке! Да если бы не рубашка, я бы запросто закоченел насмерть. А так добрался до жилья, постучался. Открыла какая-то женщина, добрая душа. Увидев, что у меня зуб на зуб не попадает, впустила, накормила горячим супом, вещи мои постирала и ночевать оставила. Так я и не заболел даже. Каково, а?! Нет, не зря всё это приключилось со мной, не зря! Евреи - это очень, очень особый народ. И кто к ним по-доброму относится, того и они
благословляют. А в благословении их - особая сила.
        Никто не сказал ни слова. Только откуда-то с другой стороны прохода прозвучал женский голос:
        - А я когда молодой была и с ребёнком сидела, а муж мой девяносто рублей получал, меня сосед наш Айзек Абрамович, который завмагом был, в подсобку кооперативного магазинчика меня запускал и в долг продукты давал. Да ещё про возврат денег никогда не напоминал. Как бы мы без него в начале шестидесятых протянули - просто не знаю...
        Зря эта женщина вставила свои пять копеек! Шокированные рассказом старика граждане с удовольствием переключились на неё и опять с облегчением вспомнили, что евреи всю страну разворовали, а за это мы им ещё и спасибо говорить обязаны. И в то же время никто прямо не возражал старику, который взирал на галдевших пассажиров с понимающе-мягкой улыбкой повидавшего виды человека.
        Но тут электричка подошла к конечной станции, и все ринулись в тамбуры. В сутолоке я попытался не потерять старика из виду, время от времени оглядываясь через плечо и проверяя, где он. На платформе остановился и задержался возле дверей. Мне очень хотелось расспросить обо всём старика поподробнее. Мне казалось, что в его рассказе были некоторые досадные пробелы и странности, которые не терпелось прояснить. А главное - было ли это всё правдой? Если да... то я не знал, что и думать обо всём услышанном.
        Пассажиры выходили один за другим. Вот появился длинношеий, вот на платформу ступила гружённая торбами тётка в цветастом платье... А старичка всё не было!!! Когда поток пассажиров иссяк, я заскочил обратно в вагон, убедился, что там никого нет, вновь выбежал на улицу, догнал сгибающуюся под своей ношей тётку и спросил:
        - Послушайте, вы не видели, куда делся этот дедушка? Ну, который сидел рядом со мной, напротив вас и про рубашку рассказывал.
        - А на кой вам сдался этот обожатель евреев! - зло сказала тётка, поправила торбы и шаркающей черепашьей походкой поплелась к расположенной неподалёку автостанции.
        А я остался стоять на сожжённой яростным солнцем пыльной привокзальной площади. Один на один со съедавшими меня сомнениями.
        Примечание автора. Рассказ основан на свидетельстве ныне проживающего в Харьковской области Леонида Силича, изложенного в письме руководителю представительства "Меноры" в Украине Михаилу Гринбергу.