Война, которой не было Николай Иванович Липницкий
        Этот небольшой сборник сформировался из рассказов, основанных на воспоминаниях о командировке в Нагорно-Карабахскую область в самый разгар межнационального конфликта, вылившегося в страшную войну. Он был издан небольшим тиражом в 500 экземпляров в 2007 году. Позже многие рассказы вошли в мою книгу «На грани жизни», а те, которые не вошли, так и остались в этом, уже похудевшем сборнике. Представляю на ваш суд рассказы об обыденной жизни на войне. Рассказы без прикрас. Как было, так и описал.
        Николай Липницкий
        Война, которой не было
        За что?
        Каждый, кто прошел кошмар войны, хоть раз задавал себе этот вопрос. Кто-то, поминая погибших товарищей, за кружкой разбавленного спирта в тесных модулях, кто-то, вжимаясь всем телом в неласковую землю под шквальным огнём всего того, что придумало человечество для истребления себе подобных. Это даже не вопрос, это вопль в никуда, это крик мятущегося сознания и истерическое желание жить. Никто никогда не сможет ответить на этот вопрос до конца честно, какие бы идеологические платформы не подводились под этот ответ.
        Бесполезно искать, кто виноват в том, что гибнет так много крепких, здоровых парней. Виновных не назовёт даже история, которая пишется в интересах и с точки зрения сил, стоящих у власти. Пример тому - история России, которая только в течение XX века переписывалась несколько раз. Я не ставлю перед собой таких глобальных задач. Я вижу свою задачу в другом. Миллионы наших парней прошли через горнила войны, тысячи пали на полях сражений. И это в наше мирное время, а не в годы мировых и отечественных войн. Никто не покушался на священные границы нашего государства, никто не покушался на наш суверенитет и не осуществлял свои агрессивные планы в отношении нашей Родины - а люди гибли. Бог судья тем, кто бросал наших ребят в мясорубки войн, тем, кто развязывал эти войны… Я надеюсь, что они всё же ответят за всё, я верю, что они получат сполна за каждую каплю нашей крови. Я верю…
        Война - она всегда война, всегда это грязь, пот и кровь. Поэтому, рассказывая об одной - я рассказываю обо всех. И не надо искать среди моих героев суперменов. Их здесь нет. Здесь обычные парни, мальчики с соседней улицы, дома или квартиры, волею судьбы, брошенные в пекло НЕ НАШЕЙ гражданской войны. И далеко не заслуга власть предержащих, что они не уронили чести русского солдата и с достоинством выстояли.
        Эта война так и не вошла в ежевечерние новости и не вписана заглавными буквами в скрижали истории нашего государства. Там, где она вскользь всё-таки упоминалась, её прятали под стыдливыми названиями: межнациональный конфликт, локальные боевые действия, миротворческие операции, да, как только не обзывали, лишь бы не употреблять это страшное, но единственно верное слово ВОЙНА, после которого просто необходимо было бы признать и всё остальное. Этой войны не было для официальной прессы, а значит и для всего населения нашей необъятной Родины. Следовательно, не было и тысяч раненых, изувеченных, погибших, не было матерей, поседевших от горя, обезумевших жён, бросавшихся на крышку цинковых гробов, осиротевших детей… Они были - но их не было! Нам не вручали перед строем медалей и орденов, мы не возвращались домой, осыпанные цветами и не носили в карманах ветеранские книжки, потому, что её не было. Со временем кого-то признали, а те, кто был в «длительных командировках» в составе сводных подразделений так и не получили официального признания. Да и бог с ним, с признанием этим. Мы получили самую большую
награду, самую большую льготу, какую можно было бы пожелать и представить - мы выжили в этой войне.В ВОЙНЕ, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО.
        Там, в горах, после тяжелейшего боя, сидя со своими однополчанами на рельсах, грязные, закопченные и вонючие, мы мечтали о жизни после войны. Пусть, мягко говоря, далеко не всё сбылось из тех, уже так далёких и наивных мечтаний, тогда я вдруг совсем по - другому осознал свою жизнь. Эти рельсы резкой границей прошли через мою судьбу и навсегда запечатлелись в моей памяти. В тесном, обшарпанном модуле, поминая наших друзей, в минуты, когда ком в горле мешал не только говорить, но и дышать, я сказал: «Если выживу, я напишу об этом». И я выполняю своё обещание. Об одном прошу: не надо подходить к ним с позиций мирного времени. Не надо пытаться осмыслить или осудить их, сидя в тёплых тапочках у телевизора. Это поступки людей, балансирующих на очень тонкой грани между жизнью и смертью, людей, живущих за пределами возможностей человеческого сознания в условиях, когда страх преследует тебя всегда, когда мозг почти ощутимо болит от постоянного ощущения бренности своего тела и ожидания смерти. Я просто хочу показать войну безо всякой романтики и людей, живущих на этой войне. Это мой долг перед теми, кто не
вернулся с этой войны и перед тысячами выживших, обозлённых, разбросанных по всему, уже бывшему СССР. Эти строчки для вас, Серёги, Витали и комбаты Ивановы, которых было много на этой войне. НА ВОЙНЕ, КОТОРОЙ НЕ БЫЛО.
        Два Игоря
        Война обнажает в человеке те качества, о которых он, зачастую, и сам не знает. Всё наносное слетает на той грани, на которой балансирует человек, оказавшись на войне. И тогда проявляется такое, что потом живёт в веках, обрастая всё новыми и новыми легендами. Или за внешним лоском вдруг лакмусовая бумажка войны проявляет малодушие…Бывает и такое. Я часто вспоминаю о двух Игорях, с которыми меня столкнула война. И с каждым из этих людей у меня связаны свои воспоминания, вызывающие противоречивые чувства.
        Замполит
        Из последнего боя моя рота вышла практически «безлошадной». Машины остались догорать в одном из негостеприимных ущелий, а нас вывезли спецназовцы, после того, как, буквально, вырвали из рук горячих горных джигитов, с оружием в руках, отстаивающих то ли независимость, то ли суверенитет, то ли что-то там ещё. Короче говоря, получили мы передышку, а, чтобы нам «служба мёдом не казалась», сунули нас во временное подчинение пехоте. И стали ходить мои бойцы в боевое охранение на блокпосты, что, как небольшие крепости, стоят вдоль основных дорог. Машины обещали дать чуть попозже. Мол, придёт с колонных новеньких КамАЗов новый зампотех роты взамен подорвавшегося на мине Толяна, а пока бери, мол, товарищ старший лейтенант Юрцев, молодого замполита роты и повышай идейный уровень своих бойцов. Посмотрел я на этого лейтенантика, и чуть плохо мне не стало. Высокий, нескладный, худой, будто состоящий из одних углов, в очках с толстенными линзами, он меньше всего походил на кадрового офицера.
        - Ты откуда такой? - спросил я, глядя на его криво подшитый подворотничок.
        - После института дали лейтенанта и в армию забрали.
        - «Пиджак», значит. Они, что там, вообще офигели? Здесь только «пиджаков» не хватает! - начал было распаляться я. но быстро остыл, увидев его несчастное лицо. Он то в чём виноват?
        - Ты, хоть, стрелять умеешь?
        - Да. Нас водили на стрельбище несколько раз. И на кафедре мы автомат изучали.
        - Понятно. Как зовут?
        - Лейтенант Василенко.
        - Я говорю, зовут как? Имя твоё, значит.
        - А, Игорь…
        - Ну, давай, лейтенант Игорь Василенко, иди в модуль, располагайся, а когда построение на обед будет, я тебя роте представлю. - поспешил отделаться от него я, заметив в стороне Виталю, удивлённо глядевшего на нового замполита. Я подошёл к нему.
        - Ты хотел что-то?
        - Да нет. Так, проходил мимо. А это что за чудо?
        - Новый замполит. Кошмар. «Пиджак» непроходимый. Мне только его здесь не хватает. Я здесь ещё за детей не отвечал. А с ним. похоже, возни будет, как с ребёнком малым.
        - И что ты с ним будешь делать? Нянчиться?
        - Пусть походит старшим на блокпосты, поспокойнее. Там и няньку ему приставлю в виде сержанта. А потом видно будет. Глядишь - может и толк какой выйдет.
        - Смотри. Тебе виднее. Только бы он сам себя не пристрелил. - Я не уверен, что он знает, откуда автомат стреляет.
        - Ничего, научится.
        Виталя, конечно, не разделял моего оптимизма, да и я сам не очень-то верил в то, что говорил. В роте появился новый офицер. И спрос за него будет, как за боевого офицера. А какой из него офицер? Хорошо хоть в колонне пока ходить не надо.
        Так и стал ходить мой замполит старшим на блокпосты под неусыпным оком моих опытных и обстрелянных сержантов. Всё было хорошо, пока меня в один из дней не вызвал дежурный по полку.
        - Юрцев, езжай на первый блокпост. Там ночью стрельба была - попытка нападения. Они отстрелялись. Обошлось без жертв. Просили, что бы ты подъехал. Бери дежурный БТР. Приедешь, доложишь.
        Что там ещё? На этом посту старшим - мой замполит. Ох, чует моё сердце: этот внезапный вызов как-то связан с ним. Этого мне ещё не хватало.
        Блокпост представлял собой естественное углубление в скале, дополненное сложенными в забор валунами и перекрытием из досок с натянутым сверху брезентом от осадков. Всё это было затянуто маскировочной сетью. В бойницу выглядывало тупое бульдожье рыло автоматического станкового гранатомёта АГС-17. Остальные были приспособлены для стрельбы из стрелкового оружия. Возле них аккуратными стопками лежали магазины, связанные изолентой, попарно «валетом» для удобства перезаряжания. Рядом потрескивала рация, а стоящая в углу «буржуйка» скупо обогревала всё помещение. Когда я вошёл, бойцы встали, приветствуя меня.
        Сержант Мангазиев подошёл ко мне с докладом, но я, нетерпеливо отмахнувшись, приступил к тому, что меня мучило всю дорогу сюда.
        - Зачем вызывали? Почему не вижу замполита?
        - ЧП у нас, товарищ командир. Мы докладывать не стали. Решили, что вы сами разберётесь.
        Только тут я заметил у дальней стены что-то копошащееся. Трудно было узнать в этом, потерявшем человеческий облик существе, моего замполита. Он тихонько подвывал, размазывая грязной рукой по лицу слёзы и сопли. Очков на нём не было, на «афганке» не хватало пуговиц и было видно грязное нательное бельё.
        Я вывел сержанта на свежий воздух и стал слушать сбивчивый рассказ о «подвигах» лейтенанта Василенко в прошлом бою. С первыми выстрелами все бросились на свои позиции. Сержант сразу взял руководство боем на себя, совершенно справедливо не надеясь на молодого офицера. Да, тут, собственно говоря, и руководить особенно не надо было. Бойцы привычно действовали, согласно боевого расчета. Так, только слегка огонь корректируй и всё. Бой только начинался, когда нечеловеческий вой перекрыл звуки выстрелов. Солдаты оглянулись и увидели, как по блокпосту, крича, воя, брызгая слюной, и, щёлкая зубами, метался в паническом безумии замполит. Мангазиев схватил его за отворот бушлата, но тот рванулся с бешеной силой. На пол посыпались пуговицы, и бушлат остался в руках у сержанта.
        - Вы поймите - оправдывался сержант - мне ничего другого не оставалось.
        Да я и сам видел, что сержант действовал совершенно правильно. Каждая секунда была на счету. На блокпост обрушилась лавина огня, а за спиной мечется бешеный лейтенант, от которого, сам бог не знает, чего ожидать. Мангазиев с Атембаевым навалились на Василенко и связали ему руки и ноги брючными солдатскими ремнями.
        Замполита я забрал с собой и, влив в него стакан разбавленного спирта, уложил в модуле спать. Этот бой что-то изменил в душе Игоря. Сломался он, что ли. Сейчас, анализируя всё прошедшее, я не могу сказать однозначно: сломался он или нет. Но тогда, от греха подальше я, видя подозрительную апатию и молчаливость молодого офицера, приказал отобрать у него личное оружие и ни на минуту не упускать из виду. Солдаты с презрением глядели на Игоря, а Виталя вообще хотел вдоволь наиздеваться над ним, «зачморить», как он выражался. Однако трогать замполита я запретил. А Василенко всё это, похоже, нисколько не волновало. Он поселился в каком - то своём мире, отгородившись от всех нас непроницаемой стеной. Это не могло не тревожить, так как всё больше напоминало тихое помешательство. Я сейчас прекрасно понимаю, что должен был каким - то образом встряхнуть Игоря, поддержать его. Ведь в первом бою каждый может повести себя неадекватно. Тем более юноша из тихой интеллигентной семьи, готовящий себя к спокойной жизни школьного учителя истории и, даже, в кошмарном сне не предполагавшего, что окажется на войне. Кто
это сказал: «Лицом к лицу - лица не увидать. Большое видится на расстоянии». Да, на расстоянии мы ясно видим свои ошибки.
        В это ясное ноябрьское утро на наш лагерь обрушилась волна разрывов и автоматной стрельбы. Стреляли из окрестных гор. Модули насквозь прошивались автоматными очередями, реактивные снаряды и мины разрывались между палатками. Сержанты уводили солдат в заранее подготовленные укрытия, однако между разрывов ещё метались, как овцы, отдельные солдаты. В палатках ещё мог кто-то находиться, поэтому я бросился в эту мешанину, попутно раздавая удары и пинки, приводя в чувство паникёров, и, направляя их к спасительным щелям. Недалеко разорвалась мина, разбрасывая вокруг камни, землю, смертоносный металл и остатки палатки. Что-то стукнуло меня по голове, и я провалился в непроглядную черноту. Мое возвращение к действительности сопровождалось тем же шумом боя, разламывающей болью в голове и ощущением, что меня куда-то тащат. Я хотел вскочить на ноги, но почувствовал, что моё тело меня почти не слушается, отзываясь на моё желание слабым шевелением. Меня подтащили к щели, вырытой рядом с палаточным городком. Солдаты, сидевшие там приняли меня на руки, и гут, опускаясь на дно траншеи, я наконец увидел своего
спасителя. Увиденное настолько меня поразило, что я даже забыл на секунду про свою бедную голову. Потное, грязное лицо, очки с толстыми стеклами, сползшие на самый кончик носа, нервные, вздрагивающие губы… Да, это был Василенко. И в ту же минуту следующий недалекий взрыв швырнул его на нас. Игоря зацепило, и очень сильно. Бойцы бросились к нему, но его близорукие глаза стали тускнеть, ртом пошла кровь, и он умер. Просто и тихо. Провожали мы его всей ротой. Даже Виталий пришел на аэродром. Мы прошли вдоль ряда запаянных цинковых ящиков и встали возле одного, в котором лежал наш боевой товарищ, и молча глядели на маленькое окошко там, где должно быть лицо. Потом, в модуле, мы напились с Виталем до чертиков, а рядом немым укором лежали разбитые очки Игоря.
        Хмелёв
        Игоря Хмелёва я не могу простить себе до сих пор. Его прислали ко мне командиром взвода вместо погибшего прапорщика Серёги Трикина. Молодой лейтенант, только первый год как с военного училища, ещё не растерявший курсантский шик, он с видимым сожалением расстался со щеголеватой повседневной формой и шитой на заказ фуражкой-аэродромом, и неохотно влез в привычную здесь афганку. Игорь представился мне в автопарке во время очередной запарки (шла подготовка колонны к выходу), и я, оглядев его ладную фигуру, быстренько представил его взводу и опять окунулся в свою рутину. Ловкий офицер, отлично управляющийся с оружием, с ходу вписавшийся в коллектив и прекрасно разбирающийся в технике, казалось, он не требовал пристального внимания с моей стороны. Но это только казалось. На войне мелочей не бывает, а я как раз забыл об одной, казалось бы, мелочи, как график выхода старших в головной машине. Этот график не менялся с самого начала, только вместо фамилий выбывших вписывались фамилии вновь прибывших, но очерёдность соблюдалась. И надо же было случиться так, что в этот рейс головным должен был идти командир
первого взвода, то есть лейтенант Хмелёв. Первый боевой выход. Да ещё какой! Надо сказать, что вся эта затея с графиком была задумана не случайно. Для организации засад в этих краях используется такая тактика: в узком месте выстрелом из гранатомёта первую машину, а потом уже ведётся массированный обстрел и захват всего остального. Короче говоря, в случае засады, головной - смертник в девяноста процентах случаев, если не больше. Естественно, что желающих добровольно сыграть в такую рулетку не было. Хорошо вписавшийся в коллектив и необременённый моим вниманием, Игорь, естественно, достаточно наслушался о судьбе головных и, узнав, что он идёт по графику в первый же свой рейс, запаниковал. Внешне он никак не проявлял страха перед рейсом, но нервное напряжение было настолько велико, что накануне выхода он напился. Колонне выходить, а я стоял в модуле над бесчувственным телом Хмелёва и тихо, про себя, матерился. Но что делать? Головным пошёл прапорщик Маркин - его очередь была следующей. Колонна вышла с опозданием на полчаса. В этот рейс мы нарвались на мощную засаду и потеряли почти все машины. Из боя
вышло только шестьдесят процентов личного состава. Прапорщик Маркин из боя не вышел. В бешенстве я ворвался в модуль к Хмелёву. Дрожащими губами Игорь пытался что - то сказать, но мне не нужны были его оправдания. Я шёл к нему с одной мыслью: бить, рвать, топтать, но, глянув в его глаза, драться мне расхотелось.
        - Мразь! Пьянь! Там пацаны… Лёха Маркин… Дать бы тебе.
        Я захлёбывался в словах, но их, по-моему, и не потребовалось. По-собачьи виновато он глядел на меня, часто-часто моргая. Я плюнул на пол и вышел из модуля. Ночью меня разбудил дневальный, доложив, что Игоря только что вытащили из петли. После этого я приставил к нему сержанта и, как оказалось, не зря. Ещё несколько раз Хмелева вытаскивали из петли, отбирали у него оружие, которым он пытался застрелиться. Наконец - то я добился его отправки на «большую землю», после чего вздохнул спокойно.
        Об этом случае я как-то старался не вспоминать: такой неприятный осадок оставило всё это в моей душе. Только через несколько лет, заново, переосмысливая свои военные годы, до меня наконец дошло, что во всей этой трагедии виноват-то всё-таки я. Именно я, как командир, не смог разглядеть за бравым лейтенантиком обыкновенного мальчишку, который так же, как все, боится войны, смерти, увечий, и которому нужно было хоть немного внимания. Прости меня, Игорь.
        Госпиталь
        Темнота… Я уже знаю, что никакой повязки на голове нет, что голову мою ничем не зацепило. И вообще, говорят, что мне ужасно повезло. Все осколки пролетели мимо. Ударной волной меня подняло, сбило мной паникующего солдата, которого я так бежал спасать, а потом потащило кувырком по дороге. Результат: вывернутые как у куклы ноги и тяжелейшая контузия со слепотой. И это называется, повезло?
        Ноги вправили, правда передвигаюсь я на них еле - еле, голова дёргается, правая рука временами будто живёт своей жизнью. Но это меня это как-то мало волнует. К чему всё это, если я слепой. Длинная череда санчастей, санбатов, полевых госпиталей, и. наконец, стационарный госпиталь в большом городе на «большой земле». Живи и радуйся. Нет войны, нет рейсов, засад, потерь… Но нет и зрения, нет солнечного света, только темнота, звуки и запахи. Все вокруг живут, радуются, общаются и не видят, как мне плохо. Палата на восемь человек. Все офицеры, все оттуда. И все какие-то шумные. Мешают думать, спать, лежать. Да ещё рядом, положили какого-то майора. Он лежачий. Говорят, его почти разрезали автоматной очередью. Его чудом вытащили с того света врачи. Комбат из пехоты. Не могли его в другой палате положить. Вечный шум, толкотня. То ему плохо, то капельницу ставят, то ещё что-то. Да и сам хорош - всё по ночам воюет, командует. Крепко мы невзлюбили друг друга. Мне бы глаза, а ему здоровья побольше - в горло бы друг другу вцепились. А так - только на словах бьемся. А врачи всё помирить нас пытаются. Врачи! Да
разве это врачи? Неучи какие-то. Голова целая, глаза целые, а ничего не видят. Так не бывает. Я в их сказки насчёт неизученного головного мозга не верю. Не изучен, потому что плохо учились в своих мединститутах.
        - Мы ещё очень мало знаем о человеческом мозге. Вы можете начать видеть через час, а можете прожить всю жизнь слепым. Здесь мы бессильны. Остается только ждать и надеяться на лучшее.
        Тупицы. Все тупицы. Зла на них всех не хватает. Что там за шум в палате? Комбат встал? Ну и что из этого. Коли концы не отдал, должен был встать. Чего так шуметь? Как всё раздражает! И темнота кругом. Дни и ночи тянуться в этой темноте, и нет им конца.
        - Колян! Давай к нам. Петро, помоги ему.
        - Да отстаньте вы от меня. - Вот привязались! Что им надо?
        - Ладно тебе. На, вот, держи.
        В руки мне суют граненый стакан.
        - Что это?
        - Отрава. Да ты пей, не бойся. С Новым годом тебя!
        Боже! Уже Новый год. Я в своём мире и забыл про это.
        - Да ты, что, Колян. Успокойся. Всё нормально.
        По моим щекам потекли предательские слезы. Как назло, всё не вовремя.
        - С Новым годом, мужики.
        Это январское утро мне всегда представляется ярким и солнечным. Хотя, вполне возможно, что оно было холодным и пасмурным. Но не для меня. В палате началось шевеление. Все просыпались. Я открыл глаза и, вдруг, в ставшей уже привычной темноте, различил слабое светлое пятно. Внутри будто что-то оборвалось. Боясь опять жестоко разочароваться (в который раз), я покрутил головой. Сомнений нет. Сквозь мою вечную, непроглядную тьму пробивался свет.
        - Мужики! - позвал я срывающимся фальцетом.
        - Что, Коля? Тебе что - то надо?
        - Окно где?
        - Да ты на него смотришь… То есть лицо у тебя туда… Ну, ты понимаешь…
        Уже, не слушая никого, я провёл рукой перед глазами и ясно увидел, как-что - то тёмное заслонило светлое пятно.
        - Свет! Мужики! Я свет вижу! - истошно закричал я, вскочив со своей кровати, натыкаясь на чью - то тумбочку и упав на кого-то.
        В палате поднялась суматоха, меня бросились поднимать. В палату в окружении медперсонала ворвался главврач, совершенно уверенный в том, что мы с майором всё же добрались друг до друга.
        Прошло немало дней, когда тревожных, когда радостных, пока я смог рассмотреть лица соседей по палате. Майор, мой зловредный сосед, оказался вовсе не таким зловредным, а наша вражда переросла в крепкую дружбу. Это госпитальное время навсегда осталось в моей памяти, и лица друзей до сих нор стоят у меня перед глазами. Где вы сейчас? Увидеться бы сейчас с вами.
        Посёлок
        Этот посёлок ничем не отличался от сотен других, также стоящих в зоне боевых действий. Те же глинобитные дувалы, низкие хижины, та же разруха и тоже запустение вокруг. Казалось, он вымер, но, вдруг, мелькнёт чья-то тень в подслеповатом окошке, высунется взъерошенная детская головка, сверкая любопытными глазками, хлопнет где-то дверь, а из некоторых труб в морозное ясное небо тоненькой струйкой тянется серый дымок. На небольшую площадь перед полуразрушенным зданием бывшего правления выехало три БТРа, из которых стали вылезать солдаты, разминая затёкшие ноги и настороженно оглядываясь по сторонам.
        - Товарищ лейтенант, может, выскочим за посёлок и там встанем? - подошёл к лейтенанту старший сержант: - Не нравится мне этот посёлок. Да и подобраться к нам между домами можно почти вплотную. Не дай бог бой - по этим улочкам из окружения выскакивать одно мучение.
        - Да что ты ноешь? - лейтенант так возмутился, что даже вскинулся весь от негодования. - Для тебя что, разведданные игрушки, что ли? Люди проверяли, смотрели. Сказано же: посёлок безопасен. Да и воды набрать надо.
        Лейтенант Игорь Проскуров всего неделю, как оказался здесь, на этой непонятной войне. И сразу угодил во взвод, где все бойцы не раз ходили под пулями, а замкомвзвода старший сержант Мишин уже месяц, как сам командовал взводом за неимением офицеров. И, надо сказать, командовал хорошо. Понятно, что появление во взводе нового командира - зелёного необстрелянного лейтенанта, вызвало у солдат насмешку. Игорь постоянно ловил на себе взгляды, как бы говорившие: «Ну что ты из себя командира корчишь? Посмотрим, как в бою заговоришь». И это было обидно. Быстрее бы уже бой какой-нибудь. Игорь и ждал его, и боялся. Боялся опозориться, испугаться. Хотелось завоевать уважение у этих солдат, доказать им, что и он не лыком шит. А тут ещё этот Мишин со своими советами лезет. Чем ему этот посёлок не понравился? Тихий, спокойный. Небось, осталось в нём несколько старушек, которым деваться некуда. А остальные ушли от войны подальше. Чёртова война… В свои двадцать два года Игорю совсем не улыбалось погибнуть здесь неизвестно за что. Вообще возраст был ещё одним пунктом в комплексе неполноценности Проскурова. Половина
солдат в его взводе была всего на год младше, а Мишину вообще летом стукнет двадцать четыре. Чтобы как-то отвлечься от этих невесёлых мыслей, Игорь раскрыл планшет и уткнулся в карту. Солдаты отыскали колодец и неторопливо наполняли свои фляжки. Возле БТРов лениво переругивались два бойца. Одичавшие голуби грелись в неласковых лучах зимнего солнца на чудом сохранившихся ногах какого-то деятеля на постаменте перед правлением. Всё было настолько тихо и спокойно, что взрыв и пламя, взметнувшиеся из переднего БТРа, показались нереальными. Игорь на это даже никак не отреагировал. Он повернулся в сторону полыхающего пожара, изумлённо застыв на месте. Только крики бойцов и первые автоматные очереди вывели его из оцепенения. Двое солдат бросились к горящей машине, пытаясь спасти тех, кто ещё находился внутри, но через пламя пробиться не было никакой возможности. Да и спасать, судя по всему, было уже некого. Рядовой Гринько, встав на одно колено, долбил из автомата в одну, только ему ведомую точку.
        - Гриня! - прокричал младший сержант Живило, - куда долбишь?
        - Да, кажись, там гранатомётчик сидит.
        - Смирнов! Давай сюда! Гриня покажет. Убери этого гада, пока он нам все БТРы не перебил.
        Снайпер Смирнов подбежал к Гринько и, покивав, замер со своей СВДшкой в кустах. Пули позёмкой мели по площади. Солдаты под огнём влезали в два оставшихся БТРа, пока Жвакин с Харитоновым прикрывали их из-за постамента. Один БТР выскочил с площади и тут-же нарвался на гранату. Второй свернул на другую улицу и рванул на противотанковой мине. Игоря отбросило взрывной волной в кусты. Поцарапанный, он бросился в единственное укрытие, которое находилось поблизости - полуразрушенное здание правления. Солдаты, оставшиеся в живых, занимали позиции у окон. Оборванный, с окровавленной щекой, Мишин уже руководил обороной. Грохнуло ещё два взрыва, с потолка посыпалась штукатурка, и где-то в глубине здания кто-то глухо застонал. Игорь понимал, что нужно что-то делать, нужно принимать командование на себя, но в голове было пусто, мучительно хотелось жить и единственное, что он мог - это занять позицию у одного из окон. На площади замелькали фигурки, Игорь дал очередь, что-то дробью защёлкало над головой, за шиворот посыпались куски кирпича, а что-то большое со звоном упало на каску. То там, то здесь мелькали
огоньки, вокруг визжали пули, кирпичная крошка больно били по лицу и рукам. Ствол раскалился, патроны подходили к концу, и Проскуров, сбросив вещмешок, принялся набивать магазины. Только сейчас он получил возможность оглядеться. Боем уже никто не руководил. Вокруг лежали убитые и тяжелораненые. Остальные отстреливались. Живило бинтовал предплечье левой руки, нервно вздрагивая и что-то крича. Игорь опять бросился к окну и полоснул очередью почти наугад, туда, где только угадывалось какое-то движение. Рванула граната. Осколки щёлкнули по стене и ушли гулять куда-то вглубь помещения. За шиворот опять посыпалась штукатурка. Забывшись, Игорь схватился за ствол и тут-же отдёрнул руку, обжегшись. Бой продолжался. Стреляли в него, стрелял он… Прошло двадцать минут или двадцать часов, а может двадцать дней - он не знал. Всё слилось в непрерывный изматывающий марафон за жизнью. Кто-то хлопнул его по спине. Он оглянулся и увидел Смирнова.
        - Уходим! - прокричал ему на ухо снайпер.
        В проём двери уже залетали первые автоматные очереди. Игорь вскинулся и побежал дальше по коридору за чьими-то спинами. Кто-то лежал на полу, и Проскуров, переступая через тело, поскользнулся на луже крови и упал напротив какой-то двери. Над головой пронеслась очередь, другая… Игорь метнулся в дверь и оказался в небольшом кабинете, который занимал когда-то какой-то клерк из правления. На полу, привалившись спиной к покосившейся батарее, сидел Кладышев, младший сержант, командир второго отделения. Весь его правый бок был разворочен, в груди противно клокотало, а на полу растекалась кровавая лужа. Кладышев ещё цеплялся за жизнь. Временами его потускневшие глаза оживали, и он пытался схватиться за автомат без рожка. Опустевший магазин валялся рядом, но Кладышев уже не помнил, что остался без единого патрона. Где - то за стеной выстрелы становились всё реже и реже, гортанные выкрики на незнакомом языке заполнили здание и стало ясно, что надеяться на что-то не имеет смысла. Кладышев открыл глаза и прошептал Игорю: «Прошу тебя, как человека, добей. Не хочу живым к ним попасть». Проскуров приложил ствол
автомата к голове младшего сержанта и нажал курок. Автомат выстрелил и умолк. До Игоря дошло, что это был последний патрон. В панике он схватился за голову. Что такое, попасть в живым в руки духам - он наслышан. Лучше умереть. В бок упёрлось что-то твёрдое. Граната. Видимо раненый Кладышев уронил её, когда полз к стене. Игорь схватил гранату и шагнул к двери. Он боялся. Ему было настолько страшно, что волосы на голове шевелились, будто жили своей жизнью. Отброшенное в угол кольцо стало символом отброшенной от себя жизни. Он шёл, смотрел, чувствовал, но он уже был мёртв. Жизнь лежала рядом с кольцом среди кусков штукатурки и битого кирпича на грязном полу. Сжимая в кармане гранату, содрогаясь всем телом от ужаса и, ничего не видя от слёз, он шагнул в коридор. Его заметили. Несколько бородатых, самоуверенных духов, радостно гогоча, подошли к Проскурову. Один из них пнул Игоря по голеням, и Игорь упал на колени. Все загоготали ещё сильнее. И тут Проскуров разжал ладонь и выдернул руку из кармана. Раздался взрыв. То, что было совсем недавно Игорем и радостными бородачами, разлетелось по коридору и
размазалось по стенам. Несколько духов так и остались лежать, сражённые осколками. Раненые, обливаясь кровью, поползли к выходу. Но ничего этого Игорь уже не видел. Это был его первый и последний бой. Бой, которого он так ждал и так боялся. И в котором он, всё - таки победил.
        Мишка
        Тропа круто вела в гору. И в тишине глухо слышалось сиплое дыхание тридцати пересохших глоток и скрип мелкой гальки под кроссовками. Кроссовки у Мишки старые, доставшиеся в наследство от дембеля, неделю назад улетевшего домой на первом попавшемся борту. А Мишке ещё служить и служить. Вообще-то кроссовки - привилегия спецназа. Остальная пехота - мабута ходит в тяжеленных ботинках. Да и по горам в кроссовках ходить легче. Только где их взять-то? Черпаки и деды крутятся: за трофейное золотишко или шмотки меняют у летунов, которые прилетают с Большой Земли. А ге рады стараться. Привезли груз, поторговали кроссовками - и назад, в мирную жизнь. Молодым, таким как Мишка, хуже. В бою ещё не был, трофеев не приобрёл, а ходить в ботинках - мабута засмеёт. Господи! Как гудят ноги! Сейчас бы лечь на камни, отстегнуть фляжку и пить, пить, пить воду, которая так заманчиво булькает на поясе. Да только попробуй! Сержант Смирнов и так косится, а за воду вообще голову оторвёт.
        Мишку, как и других молодых, месяц назад привезли сюда прямо из карантина военно-транспортным бортом. Пока около часа толкались возле штаба, ожидая размещения, разговорились с солдатами в выцветших афганках и замызганных бушлатах, которые подходили к молодым в поисках земляков. Вот в этих разговорах и прозвучало впервые это пугающее слово «война». Все вдруг притихли, а потом как-то разом заговорили, бравируя друг перед другом, а, скорее, перед самим собой, чтобы заглушить появившееся тревожное чувство. Сразу представилось, как поедут они домой в орденах и медалях, со следами боевых ранений (только не очень тяжёлых), а потом будут сидеть среди гражданских друзей, купаясь в восхищённых взорах девчонок.
        Да когда уже этот привал?! Сердце готово выскочить из груди. Дыхания не хватает, и пот заливает глаза. А лейтенант вроде даже и не устал. И сержант следом за ним шагает, как заведённый.
        Мишку и ещё одного парня за высокий рост и широкие плечи сразу забрали в разведбат. Месяц напряжённого обучения. «Сопка наша - сопка ваша», - как говорил ротный. Короче, побегать пришлось. Думал, что уже привык, втянулся. Да и здоровье позволяет. Но такого длительного перехода с полной боевой выкладкой, да всё вверх и вверх ещё не было. А пулемётчик Рахматуллин только чуть вспотел. И ростом - то на полголовы ниже Мишки, и пулемёт ПКМ потаскать, это тебе не АКС, а марш выдерживает получше. Оно и понятно - он уже год в горах. В скольких боях он уже побывал? А у Мишки этот боевой выход первый. Страшновато. Да и опозориться под пулями не хочется. Что? Привал? Привал! Наконец-то! Не выбирая места, Мишка повалился на камни прямо там, где стоял. Вот это наслаждение! Много ли человеку надо? Всего лишь маленький отдых и чувствуешь себя как на вершине блаженства. Господи! Что эти командиры, из железа что ли? Даже не присели! Сверяют что-то по карте. Лейтенант тычет пальцем что-то куда-то в сторону, потом в карту, а сержанты кивают головой и о чём - то переговариваются. Как быстро пролетело время. Команда
«Строиться». Вроде и не отдыхал. Сержанты определяют боевую задачу отделениям. Под ложечкой противно засосало. Сейчас будет бой. Первый Мишкин бой, полный неизвестности. Мишка Напряжённо вслушивается в слова сержанта: «Справа - Смирнов, слева - Письменный. Атакуем в темпе, быстро. Противник нас не ждёт…». Пошли, на ходу разворачиваясь в цепь, передёргивая затворы автоматов, и, перевалив через хребет, лавиной обрушились вниз. Скрипела под ногами крошка, камни вылетали из-под ног и, скатываясь вниз, увлекали за собой небольшие камнепады. Но это было уже неважно. Атака началась. Прогремели взрывы первых гранат, первым, ещё не стройным огнём, огрызнулись впереди камни. Но ничто не могло остановить лавину наступающего спецназа. Мишка в общей цепи змейкой спускался по склону, когда поехала под стоптанной кроссовкой щебёнка, и понесло его на большой валун. Затормозив, он замешкался, отстал от цепи и, обогнув валун, собрался уже было догонять своих, когда увидел перед собой пригнувшуюся фигуру в рваном бушлате. Лицо, заросшее бородой почти до самых глаз, скривилось то ли в усмешке, то ли в злобном оскале.
Боже! Как медленно поднимается Мишкин автомат. Как туго подаётся курок! Мишке не хватило доли секунды, когда из бесконечно чёрного зрачка автомата брызнул огонь и закипела, взорвалась ошмётками крови и костей его грудь. Мама! Больно - то как!
        Вдоль дороги, дожидаясь прибытия группы спецназа, как три доисторических ящера, стояли пятнистые потрёпанные БТРы. Бой в горах уже давно затих и механики-водители, сбившись в кучу, из - под руки вглядывались вдаль, негромко переговариваясь.
        - Идут! Наконец - то!
        - А куда им торопиться? Бой закончился. После них одни головешки, да трупы остаются.
        - Смотри, несут что-то. Тяжёлое, наверное.
        - Да…, наверное, трофеи. Вечно им самое лучшее достаётся.
        - Да нет, не похоже. Что - то длинное. Как бы не зацепило кого…
        - Смотри, точно. Вроде, как человека несут.
        - Наверное. Только не пойму - раненый или жмурик. Больно бережно несут.
        - Может живой ещё?
        Когда разведчики привязали Мишкино тело к передку БТРа, водитель, глядя на торчащие из-под брезента рваные, стоптанные кроссовки, деловито сказал:
        - Жаль салажонка. Крепко зацепило. Не уберёгся.
        - Не салажонок, а боец спецназа Михаил Краснов, павший смертью храбрых в бою с превосходящими силами противника. Понял?! - грозно рыкнул на него двухметровый сержант Смирнов.
        - Понял, понял - испуганно отшатнулся водитель и быстро полез в кабину. Этих спецназовцев не поймёшь. Лучше не трогать, ведь они все какие-то бешеные.
        БТРы рванули вперёд по горной дороге. Разведчики поудобнее усаживались на броне, а на передке хлопающий на ветру брезент то открывал, то опять закрывал лицо простого пацана Мишки Краснова, так хотевшего приехать с войны живым, в орденах и медалях, да пусть даже и без них, но обязательно живым.
        Блокпост
        Радостно шипя, взлетела в ночное промёрзшее небо осветительная ракета. Фарид Раджапов протёр слипающиеся глаза и, пригибаясь за невысоким бруствером, сложенном из валунов, подошёл к Максиму Шестакову.
        - Ты, что ли балуешься?
        - Я. А что? Спать - то хочется. А так хоть какое - то развлечение. Может ещё и духа какого отпугну.
        - Духа, может, и отпугнёшь, а вот снайперу себя на тарелочке подаёшь, с голубой каёмочкой. Ешь - не хочу.
        - С голубой… - эти слова почему-то очень развеселили Максима, и он ещё раз их повторил: - С голубой каёмочкой, - словно смакуя.
        - А знаешь, - сказал Фарид - у моей мамы в Сызрани есть чайный сервиз с голубой каёмочкой. Она его достаёт, когда гости приходят.
        - Ладно, Фарид, давай на свою позицию. Как бы духов не проспать. Ещё двадцать минут до смены.
        Они разошлись на свои посты и снова уткнулись усталыми глазами в темноту перед собой. Ледяной ветер резкими порывами бил в лицо и пробирал до костей, по - хозяйски залезая под бушлаты. От промёрзших валунов веяло холодом, а минуты до желанного отдыха в тёплом блиндаже ползли неохотно, со скоростью улитки. Мелкий камешек прокатился где - то недалеко по склону. Фарид напрягся, пытаясь разглядеть хоть что-то в этой темноте.
        - Макс! Иди сюда!
        - Что ещё?
        - Да вроде мелькнуло что - то. Нет, не там. Ты ниже смотри.
        - Ни черта не вижу. Да ты не волнуйся. Там сержант на прошлой неделе растяжек понаставил. В такой темноте не напороться на них невозможно.
        - Если заранее их не поснимать.
        - Да приснилось тебе, наверное. Десять минут осталось. Успокойся.
        - Да я - то спокоен. Только не хочется, чтобы меня, как тех пацанов с восьмого блокпоста прирезали. Слыхал?
        - Фу ты, чёрт! Нашёл, когда про них вспоминать. И не видно ни фига.
        Макс вытащил последнюю трубку осветительной ракеты и, отвинтив колпачок, дёрнул за шнур. Ракета с шипением взмыла вверх, мгновенно осветив мертвенно бледным светом окрестности. И тут, метрах в двадцати от бруствера, ребята увидели пригнувшиеся человеческие фигуры. Макс присел от неожиданности, а Фарид с криком: «Вот тебе и приснилось!», полоснул длинной очередью в их сторону. Сразу в ответ раздалось несколько выстрелов. Фигуры упали за камни, грохнула граната, разнося вокруг себя веер смертоносных осколков. В свете догорающей ракеты Фарид успел увидеть, как под огнём Макса фигуры стали отползать, но откуда - то слева заработал ПКМ. Пули с визгом отлетали от валунов и ему пришлось сменить позицию, перебежав правее.
        Из блиндажа стали выскакивать заспанные полуодетые солдаты. Среди них, в одной тельняшке, застёгивая на ходу штаны, выскочил лейтенант. Макс бросился к нему, пытаясь сквозь шум боя что-то объяснить, ' но 'лейтенант отмахнулся от него и, двинувшись вдоль бруствера, чаще жестами, отдавал команды каждому бойцу. Тут же метался от одного к другому молодой солдат, которого ещё вчера лейтенант привёз из части на блокпост. Сержант пинками загнал его в блиндаж, что-то прокричав ему на ухо. Заработали автоматы, осветив местность стробоскопическими вспышками. «Совсем как у нас на дискотеке» - некстати подумалось Фариду. Краем глаза он заметил, как, пятясь, из блиндажа опять показался молодой, таща за собой цинк с патронами. Как раз вовремя. Эта длинная очередь, выпущенная в начале боя за один раз, съела целый рожок. Хуже нет, когда в горячке боя вдруг заканчиваются патроны. Фарид бросился к цинку, быстро набил магазин, бросив остальные молодому: «Набьёшь и подашь» - и опять на позицию. Ухнула фаната, другая. Слева хуже зубной боли доставал пулемёт… Алмас Умаров с «Мухой» притаился на левом фланге и, выследив
пулемётчика, выпустил по нему гранату. Попал или нет, но пулемёт успокоился и больше не доставал.
        Бой закончился также внезапно, как и начался. В горах ещё гуляло разбуженное эхо, а на позиции уже стояла тишина.
        - Что же это вы подпустили их так близко? - проворчал лейтенант, застёгивая, наконец, ширинку.
        - Да темно было. Ни фига не видать. - оправдывался Макс. Фарид молчал, пытаясь заглушить обиду в душе. Ведь они всё-таки заметили нападение и успели поднять тревогу!
        - В темноте зрение заменяет слух. Ладно. Как раз ваша смена. Кто вас там меняет? Сменитесь, ложитесь спать.
        Фарид глянул на часы и удивился. Бой, оказывается, длился всего около десяти минут. А показалось, что не меньше часа.
        Сменившись и добравшись наконец-то до желанных постелей, оба долго ворочались, прежде чем уснуть. А когда Фарид всё же заснул, ему приснилась дискотека в родной Сызрани, на которой лихо отплясывал лейтенант в одной тельняшке и с расстёгнутой ширинкой.
        Детдом
        Ещё вчера, когда они проходили через этот посёлок большой колонной, Шевцов чувствовал эту враждебность, которая почти осязаемо витала в воздухе. Казалось, что на него были направлены все автоматы мира, а невидимые пальцы поглаживали спусковые крючки, ожидая чьей-то команды «Огонь». Но команды не последовало и посёлок прошли без происшествий. Возвращаясь со своим взводом назад. Лёша долго изучал карту, почти бессознательно отыскивая другой маршрут. Но другого пути не было.
        Когда первый БТР пересёк границу посёлка, сердце Шевцова бешено забилось. Вот и не верь в предчувствия! Первая граната разорвалась чуть левее. Солдаты попрыгали с брони, наверное, на секунду раньше, чем свинцовый дождь сыпанул по корпусу боевой машины. Из населённого пункта нужно было выбираться во чтобы то ни стало. Прокричав по рации свои координаты, Лёша выскочил из БТРа и попал в самую гущу боя. Над головой заработал крупнокалиберный пулемёт. Шевцов инстинктивно пригнулся. Мысли работали с бешеной скоростью. Развернуться не получится. Единственный вариант - свернуть на боковую улочку и на ближайшем повороте вырваться на открытую местность. Как три мастодонта, тяжёлые машины медленно поползли к повороту, прикрывая своими тушами солдат, которые бежали рядом, огрызаясь автоматным огнём. Все три башни вращались из стороны в сторону, извергая крупнокалиберные очереди.
        Вот он, заветный поворот. Осталось совсем немного. И тут Алексей увидел такое, чему поверить поначалу просто не мог. В самом конце улочки, окруженный покорёженной и местами порванной металлической оградой, стоял дом, на дверях которого ещё сохранилась табличка на двух языках. Детский дом. И, судя по мелькавшим в окнах детским лицам, далеко не брошенный. От автоматной очереди разлетелось на осколки окно на втором этаже. Сквозь шум боя послышался детский плач. Самое разумное в этой ситуации - выскочить на открытое пространство и уйти из боя. Тем более, что уже появились первые раненые. Задерживаться в условиях посёлка было равносильно самоубийству. А как же дети? Преследуя бойцов, банда обязательно обстреляет дом на случай огневого заслона или засады. И никакие дети их не остановят. Думать было некогда.
        - Амиров! Климов! В дом. Детей, если есть подвал - туда, если пег - на пол первого этажа. Клунный! Взвод занимает оборону вокруг дома. Расставь БТРы. Радиста ко мне.
        Замкомвзвода сержант Клунный метнулся к бойцам, и зелёная масса стала растекаться вокруг дома, занимая позиции за сараюшкой, какими - то камнями или просто, окапываясь в разорённом саду. Радист подскочил к Шевцову, протягивая шипящие наушники с болтающимся под ними микрофоном.
        - Первый! Я восьмой! Наткнулся на детский дом. Занимаю оборону. Принимаю меры по спасению детей. Жду помощи.
        Только сейчас Алексей понял, что ничего не знает о противнике. Сколько их? Сто? Двести? Тысяча? Вооружение примерно понятно: автоматы, пулемёт крупнокалиберный, кажется один, снайпер…. Но это всё неточно, размыто. Так не повоюешь. А воевать придётся. Пространство вокруг детдома буквально кипело от пуль. Где-то рядом разорвалась граната. Из кустов с шипением вылетела другая и сдетонировала в обломке скалы, неведомо какой силой и когда доставленной сюда, на хозяйственный двор. Из-за скалы Гурко резанул по кустам пулемёт БТРа. «Будем надеяться, что на один гранатомёт меньше. Шутка ли, калибр в четырнадцать с половиной миллиметров?» - подумалось Лёше. Кто-то рядом вскрикнул, но оглядываться было некогда. Наверху что-то методично щёлкало. Уваров. Молодец! Сообразил, что сверху со снайперской винтовкой сподручнее. Только бы поберегся. За снайперами всегда охотятся в первую очередь. На втором этаже швейной машинкой застучал ПК. Алексей пригнулся и бросился к дому. В голове гвоздём засела одна мысль: «Как там дети?». Ткнулся в дверь. Она оказалась запертой. Над головой с противным визгом пронеслись пули,
оставив неровную строчку на двери. Щепки полетели на Алексея. Одна больно воткнулась губу. Он выдернул занозу и почувствовал солёную кровь, которая брызнула из раны. Некогда. Шевцов рванул за угол и, под аккомпанемент следующей очереди, ввалился в разбитое окно. Чёрт! Теперь порезался. Выдернул осколок стекла из ладони и огляделся. Комната. Наверное, класс. Доска на стене, парты… Он побежал по коридору, разыскивая детей, но комнаты оказались пусты. В окна смертоносными шмелями залетали пули и, рикошетируя от стен, пели свою тоскливую песню. Картина боя более-менее становилась ясной, но от этого было не легче. Нападавших оказалось не меньше шестидесяти. Прекрасно двигающиеся, отлично знающие местность и отменно стреляющие, они представляли серьёзную угрозу и более опытным бойцам, чем его пацаны. Одна надежда - на помощь. Только поспеет ли она? В дальней комнате без окон, почти чулане, очевидно предназначавшегося для хозяйственных целей, он отыскал съёжившихся испуганных детей, сбившихся вокруг немолодой уже женщины, как цыплята вокруг наседки. Амиров и Климов, заняв позиции у окон, неподалёку от этой
комнаты, лупили очередями куда - то в глубину сада. Климов только мельком обернулся на Шевцова и опять припал к автомату.
        - Только своих не зацепите. - крикнул Алексей.
        - Да там скоро уже некого будет. - мрачно отозвался Амиров и, присев под подоконник, принялся перезаряжать автомат.
        Откуда-то из-за угла опять резанул пулемёт БТРа. Алексей бросился к окну и выстрелил по мелькнувшим было в дали фигуркам. Бой продолжался.
        Рокот вертолётных двигателей показался им неземной, почти райской музыкой. Забыв о стрельбе, рикошете и осколках, Лёша выхватил из кармана картонную трубочку ракетницы и, рванув за шнур, выстрелил ракету в окно.
        - Прилетели, родимые. - Шептали его губы против воли. Хотелось смеяться. - Что, взяли?! - заорал он в окно и выпустил длинную очередь.
        Прилетевший спецназ чётко, как по писанному ударил в тыл, быстро очистил посёлок и под аккомпанемент вертолётов огневой поддержки погнал банду в горы. Санитары привычно сортировали мёртвых к мёртвым, раненых к раненым. Закончив последние формальности, лейтенант Шевцов повернулся спиной к суетящемуся начальству, переругивающимся санитарам, и пошёл к своим бойцам. Бойцы кучкой стояли возле боевых машин, ещё не остывшие после боя. Команда сержанта Клунного прервала возбуждённые разговоры, строй замер, и только лихорадочный блеск в глазах солдат выдавал их возбуждение. Последовала команда: «По машинам!», и поредевший взвод покатил дальше по дорогам войны, мерно покачиваясь на ухабах и выбоинах.