Москва 2066. Сектор Андрей Лестер
        А.Н.О.М.А.Л.И.Я.
        Москва. 2066 год. Из-за случившегося апокалипсиса мир полностью изменился. Люди разделились на два разных вида. Избранные, или «тихие», в результате Переворота фактически правят миром, другие - отверженные - живут на окраине Москвы в так называемом Секторе.
        Главный герой Чагин попадает в Сектор, где ему надо не только спасти жену и сына, оказавшегося в лапах настоящих отморозков, но и разгадать тайну жутковатого гетто.
        Один из лучших романов жанра, абсолютно достоверно показывающий наше возможное будущее…
        Андрей Лестер
        Москва 2066. Сектор
        
        
        
        Взгляд, перебегающий с одного на другое, теряет из вида Господа Антуан де Сент-Экзюпери
        Солнечный лучик постели коснется, Звук смс-ки нарушит покой…. Популярный статус
        Часть первая
        Начало
        Анжела
        Нет ничего лучше маленького щенка.
        Чагин
        Старший садовник Никита Чагин, высокий мужчина тридцати пяти лет, в прекрасном настроении возвращался домой из питомника вечнозеленых. На нем был рабочий комбинезон цвета хаки, грубые черные ботинки с толстой подошвой. Длинные светлые волосы развевались на теплом апрельском ветру. Как и всегда, он ехал на велосипеде.
        Во дворе невероятно длинной панельной девятиэтажки, в которой жил с семьей Чагин, шла обычная московская жизнь. На скамейках, под цветущими молоденькими абрикосами, сидели старики. Женщины развешивали на веревках белье. Школьники играли в волейбол на песочной площадке. Малыши носились веселой стайкой, преследуя большого рыжего кролика. Кролик, подкидывая зад, пытался уйти от преследования по длинной полосе асфальта, когда-то служившей проезжей частью. «Здравствуйте, дядя Никита!» - закричали дети Чагину. «Здравствуйте, дети!» - ответил Чагин и внезапно нажал на оба тормоза.
        Сердце старшего садовника сделало прыжок, которому кролик, спасающийся от детей, мог бы от всей души позавидовать.
        В дальнем конце двора, у подъезда Чагина, стоял большой белый автомобиль.
        Никите сразу же стало ясно, что приехали к нему.
        Таких автомобилей он не видел уже много лет. Во дворе иногда появлялись машины: крошечная коробочка управдома, «Скорая», трактор ремонтной бригады. Но это случалось так редко, и въезжали они так осторожно, даже робко, что родители могли не опасаться за детей, играющих на бывшей дороге.
        Этот стоял уверенно и зло. Весь сиял в косых лучах заходящего весеннего солнца. Кузов был большой, дутый, колеса громадные, окна непрозрачные, темные. «Джип. Такие автомобили раньше называли джипами», - думал Никита, упираясь ногой в асфальт и не слезая с велосипеда. Вертелось еще какое-то слово, связанное с такими вот большими угрожающими машинами, но Чагин никак не мог вспомнить его. «Как же их называли?» - спрашивал зачем-то себя Никита, чувствуя неприятные мурашки, поднимающиеся по спине.
        Соседи возвращались на велосипедах с работы, ставили их у специальных стоек, выгнутых из красивых никелированных труб, подзывали детей, перекликались с женами, вынимали из багажников авоськи с продуктами. Они видели автомобиль. Но никому не приходило в голову подойти и рассматривать диковину.
        Даже дети игнорировали чужака, и в этом, конечно, тоже было что-то жутковатое.
        «Они не любопытны», - успокаивал себя Чагин. - Не зеваки».
        Наконец он оттолкнулся ногой и покатил к своему подъезду.
        Полковник Адамов
        К сорока пяти годам я повидал много страшных вещей. Даже слишком. Отравленные колодцы, взорванные подъезды, осколочные ранения в живот, целые деревни, умирающие от голода.
        Но, кажется, не было ничего страшнее, чем то, что я увидел ранним утром 10 марта 201… года у метро «Кропоткинская», в начале Бульварного кольца.
        Это была огромная, дикая, паническая очередь к телефонам-автоматам.
        Чагин
        Войдя в подъезд, Чагин взбежал к лифту, на табло горела красная цифра «9», именно на девятом и жил Чагин. Он нажал на кнопку, лифт долго, очень долго спускался.
        Наконец двери шахты открылись, и ударило тяжелым запахом мочи. Стенки были мокрые, на полу поблескивала вонючая лужа. Чагин остолбенел. «Внедорожник!» - вдруг возникло в голове слово. Внедорожник! Вот как назывались раньше такие машины с большими колесами.
        Мочи в лифте Чагин не видел лет пять, не меньше. Он просто забыл, что это возможно. Поколебавшись с мгновение, Никита прошел мимо лифта и через две ступени побежал вверх по лестнице. Ступеньки лестницы были веселые, яркие: пролет салатовый, пролет светло-оранжевый. Салатовый, светло-оранжевый. Салатовый, светло-оранжевый. Интересно, Вика уже дома? Одна?
        На площадке пятого этажа жужжала машинка для чистки обуви. Сосед Витя надраивал черные туфли. Несколько пар обуви других цветов, среди них женские и детские, стояли рядом на стеклянной полке.
        - Привет! - бросил Никита, пробегая.
        - Эй! - позвал вслед Витя. - Что с тобой? Помощь нужна?
        - Нет. Утюг забыл выключить, - крикнул Чагин в просвет между перилами.
        На девятом этаже Чагин оглядел свою лестничную площадку, салатовую. Все было в порядке, на месте: тюлевые занавески на окне ниже пролетом, апельсиновое дерево в большом керамическом горшке, никелированная лестница на стене и над ней - люк на чердак из свежей некрашеной сосны.
        Он открыл дверь в квартиру своими ключами и вошел. Из гостиной доносился смех жены и негромкий грубоватый мужской голос. Никита не разуваясь прошел по коридору в гостиную. На низком диване, далеко выставив длинные ноги в ослепительных черных туфлях (которые по своему отчаянному блеску вполне могли бы потягаться с туфлями сседа Вити), сидел, развалившись, высокий мужчина в очень хорошем темно-синем костюме. У мужчины был седой ежик и стальной взгляд серо-голубых глаз. На столике из небьющегося стекла стояла откупоренная бутылка вина, два полупустых бокала и нетронутая чашечка кофе. По правую руку от незнакомца, спиной к Чагину, сидела в кресле жена Чагина, Вика, темноволосая, аккуратная и казавшаяся совсем миниатюрной рядом с рослым незнакомцем. Когда Чагин вошел, Вика повернулась к нему, и Никита в глазах ее, в лице, во всем развороте ее небольшого аккуратного тела, увидел то почти чрезмерное возбуждение, которое так притягивало его когда-то и которого позже он стал бояться, зная, что за ним следует темная вспышка депрессии, обиды и скандалы.
        - Заходи! Скорее! - сказала Вика своим звонким возбужденным голосом. - Виталий к нам из Сектора приехал. Представляешь?
        Незваный гость приподнялся и протянул Никите руку, оголив белоснежный манжет и запонку, блеснувшую металлом и голубым стеклом (или камнем, Чагин не очень разбирался).
        - Виталий.
        - Никита. - Чагин пожал протянутую руку, очень крепкую, холодную и уверенную.
        Лицо незнакомца было в оспинах, левый глаз из-за шрама над бровью казался меньше правого. Он явно был намного старше Чагина, может быть лет пятидесяти, но при этом подтянут, шире Никиты в плечах и даже, кажется, выше ростом. «В одиночку такого из квартиры не вышвырнешь», - подумал Чагин.
        - Виталий… А по отчеству? - спросил он.
        - Виталий и всё. Вы же знаете, у нас по отчеству не принято.
        - Сейчас я принесу бокал. Будешь вино? - Вика поднялась с грацией нарастающего возбуждения.
        - Буду, - сказал Чагин и сел на краешек кресла. - Чем обязан? - спросил он незнакомца.
        - У меня к вам есть очень интересное предложение, - ответил Виталий, и зрачки его странно сузились.
        У Чагина внутри все почему-то натянулось и задрожало. Он вспомнил мочу в лифте.
        - Кто вы? - зачем-то еще раз спросил он. - И почему приехали именно ко мне?
        Зрачки незнакомца вернули свой обычный размер. Он неторопливо и с иронией оглядел Чагина. В этот момент в дверях появилась Вика с бокалом.
        - Да я вот уже рассказывал в общих чертах вашей жене. - Гость улыбнулся Вике с видом заговорщика. - Я представляю правительство Сектора. У меня есть самые высокие полномочия, почти абсолютные. И мне нужен специалист вашего уровня. Можно сказать, любой ценой. Поэтому уверен, что наша встреча - удача и для вас, и для меня.
        Всё было слишком внезапным. Видеть, как радуется Вика, было противно. Оставлять ее наедине с громилой из Сектора тоже не хотелось. Даже ненадолго. Но Чагин понимал, что ему нужна пауза, время, чтобы прийти в себя.
        - Я только руки помою, - сказал он глухо и встал.
        - Мы не возражаем, да, Вика? - улыбнулся Виталий.
        Если он и хотел завоевать доверие Чагина, то как-то криво, неправильно. Несмотря на улыбки и фамильярный тон, проступала затаенная озлобленность и какая-то неудовлетворенность. Слишком заметная озлобленность и неудовлетворенность для такого большого сильного мужчины, к тому же чиновника, наделенного «почти абсолютными полномочиями».
        Но, возможно, они все такие, думал Никита.
        В ванной он умылся холодной водой и внимательно посмотрел на себя в зеркало. Глаза были встревоженные и растерянные, а на лице как будто остывало теплое выражение покоя и привычного счастья. Этого тепла было еще много, оно копилось несколько лет. Нет, с таким лицом нельзя идти в бой. Но Чагин забыл, совсем забыл, как нужно смотреть на врага.
        Сняв куртку, Никита остался в серой футболке - худой, жилистый и загорелый. Когда он вернулся в гостиную, незнакомец первым делом похвалил его загар. «Какая наглость!» - подумал Чагин, и ему как-то легче стало дышать, словно тело его воспользовалось этой подсказкой и начало припоминать, как держать себя в такой ситуации.
        - И для чего вам специалист? - спросил он незнакомца. - Вы решили развести сады?
        - Нет, уважаемый, не сады. Нас интересует ваша настоящая специальность. Настоящая… - незнакомец сделал паузу, подбирая слово, - а не хобби. Нам интересен журналист высокого класса. Человек опытный, неординарно мыслящий. Инженер человеческих душ.
        - Человеческих пороков, - поправил Никита. - Человеческими душами занимались писатели в девятнадцатом веке.
        - Хорошо сказано! - похвалил незнакомец. - Мы в вас не ошиблись.
        - Думаю, что все-таки ошиблись. Я садовник. Это и есть моя настоящая профессия. Хотя вам, пожалуй, это нелегко понять.
        Вика сделала Никите страшные глаза и попыталась дотянуться до него под столом ногой, но Чагин предусмотрительно отодвинул свою ногу.
        - Вот за этим вы нам и нужны. Чтобы помочь нам понять то, что нам, в нашем положении, понять нелегко. - Виталий подобрал ноги и наклонился к Чагину.
        Чагин заметил, что одна из пуговиц на роскошном пиджаке высокого правительственного чиновника пришита светло-голубыми нитками, совершенно не подходящими по цвету. «У них и нитки в дефиците», - подумал Никита.
        - Короче, к делу, - сказал незнакомец, опустив громадные руки между коленями и сцепив пальцы. - Уверен, что это важно и для тебя, дружище, и для всей твоей семьи. Просто послушай. Можешь выслушать? Пару минут.
        «Валяй», - хотел ответить Чагин незнакомцу, который перешел на «ты» стремительно и привычно. Но вместо этого отвалился на спинку кресла, откинул со лба челку и сделал глоток вина.
        - Так что? Выслушаешь?
        - Ладно, - сказал Чагин. Ему показалось, что Вика вздохнула с облегчением. Но сам он расслабиться не мог.
        - Не знаю, что вам известно о жизни в Секторе… - начал Виталий.
        - Мы не любопытны, - сказал Чагин.
        - Никита! Не перебивай! Дай человеку рассказать, - вспыхнула Вика.
        - Так вот. - Зрачки незнакомца снова проделали тот же фокус: сузились и спустя мгновение расширились. - Что бы вы там ни думали, у нас есть правительство, организация, государство. Даже официальная церковь. Мы выжили и мы растем. Но последнее время у нас большие проблемы. Я бы назвал их проблемами роста. Первое - экономика. Рынок маленький, и мы задыхаемся. Второе - оппозиция. Как это ни смешно, она появилась и у нас. Две этих проблемы переплетены очень плотно. Понятно, что оппозиция использует неудачи в экономике. Для борьбы нам нужны идеи. Нам их не хватает. Работает группа интеллектуалов, но нужен взгляд со стороны, нужен человек, который не варится в нашей каше. Это раз. Чтобы расширить рынок, тоже необходим такой человек. Это два.
        - И этот человек я?
        - Так точно! - сказал незнакомец, холодным взглядом буквально впиваясь в лицо Никиты. - Ты. И мы готовы заплатить хорошо. Очень и очень хорошо. Я знаю, несмотря ни на что, у вас здесь ходят деньги. Денег будет много. Работу, я думаю, завершим за два-три месяца. На время работы предоставим дом в лучшем месте Сектора. Восемь спален с прислугой и охраной. По окончании дом перейдет в собственность вашей семьи. Дети, надеюсь, есть?
        - Есть, - сказал Чагин и поерзал на кресле.
        - Отлично. Сможете переехать в новый дом. Я так понял, Вика давно мечтала о жизни в Секторе.
        - Да, но…
        - Но принимать решение нужно быстро. У нас не остается времени. Положение серьезное. Все висит на волоске. Ты был нужен уже вчера. Подумай! Если у нас произойдет катастрофа, вы не останетесь в стороне, процесс выплеснется за пределы Сектора, вам всем здесь придется иметь дело с непредсказуемыми последствиями хаоса.
        Вика порозовела и с мольбой смотрела на Чагина. Никита старался не встречаться с ней взглядом.
        - Я все-таки как-то не пойму, что во мне такого особенного, - сказал он. - И прямо скажем, я не хочу ехать в Сектор.
        - Подумай о жене. Я знаю, как она поддерживала тебя, когда все отвернулись. Да, да, знаю. ТОГДА сюжеты о вашей семье показывали по телевизору на всю страну. Приходит время отдавать долги. Не так ли?
        - Что будет, если я не справлюсь? Я не гуру какой-нибудь. И как я могу повлиять на кризис в вашей экономике и на расширение рынка?
        - Это очень просто. Мы хотим наращивать экспортные отрасли. Поэтому нам нужен профессионал, который знает, как устроены мозги кретина…
        Кровь бросилась Чагину в лицо.
        - Слышишь ты! - само собой выскочило у него.
        - Хорошо, хорошо… Извини. - Незнакомец поднял громадные лапы в примирительном жесте.
        - У меня сын… - задыхался от ярости Никита.
        - Да я же говорю, извини. Откуда я мог знать, - оправдывался Виталий. - Вика мне ничего про сына не говорила. Он «тихий»? Так вы их называете? Ну и прекрасно. Где он, кстати? Сынишка?
        - Твое какое дело? - Чагин начинал испытывать наслаждение от затопляющей его злобы.
        - Никита! - взмолилась Вика. - Успокойся, прошу тебя! В чем он виноват? Мы же сами иногда…
        - Ничего, - сказал Вике незнакомец. - Никита в чем-то прав. И реакция хорошая, здоровая. Я еще раз вижу, что мы в нем не ошиблись.
        Он подмигнул Чагину:
        - Нравится? Нравится быть таким? Это настоящая жизнь, дружище.
        Адамов
        Возможно (я допускаю это) все случилось только потому, что с самого начала послали не того человека.
        Когда меня вызвал Изюмов и, оглянувшись на мрачные лица офицеров, сказал, что есть некоторые проблемы в Орехово-Зуево, я едва сдержался. «Ошибка! - хотелось мне крикнуть. - Большая ошибка! Не ту лошадь седлаете!»
        Ведь это я, именно я, хотел когда-то взорвать Орехово-Зуево. Со всеми предместьями. Оставить вместо громадный котлован, и дело с концом.
        Чагин
        Сосед Чагина по лестничной клетке не захотел жить в Москве, уехал. Трехкомнатную квартиру оставил Чагину. Чагин присоединил ее к своей двухкомнатной: прорубил пару стен, замуровал лишнюю входную дверь, и получилось довольно просторное жилье для трех человек - не больше, но и не меньше, чем у других. Еще одна квартира на девятом этаже, третья, опустела два года назад и тоже досталась Чагину. В ней Никита хранил байдарки, лыжи, тяжелый арбалет со стрелами, палатки, инструменты и различный спортивный инвентарь.
        Вещей в комнатах было немного, но все они были новые, основательные и добротные, сделанные руками. В столовой стоял большой овальный стол на массивных резных ножках, на кухне - широкая удобная плита и двойная мойка с тяжелыми бронзовыми кранами, вырезанная из настоящего камня. Такими же крепкими, надежными были стулья, полки, шкафы для одежды и комоды - шкафов было всего два, потому что Чагины не держали в доме лишней одежды, подражая в этом всем другим жителям своего района. В гостиной, кроме большого дивана и широких кресел, вырезанных из ореха и обтянутых настоящим гобеленом, а также низкого длинного столика, крытого толстым, в палец, стеклом, стоял черный кабинетный рояль; по стенам висели полки, уставленные книгами, в основном руководствами по садоводству; в углах размещались большие звуковые колонки, а на специальном стеллаже - проигрыватель пластинок с серым резиновым диском и звукоснимателем, оснащенным сияющими металлическими штангами и равновесами.
        - Это все хорошо, - продолжал уговаривать Виталий, стоя у проигрывателя и перебирая пластинки в потрепанных бумажных конвертах. - Бетховен, Петр Лещенко, ручной работы мебель, салфетки, вязанные крючком, и вино с тульских виноградников. (Хотя, например, кофе ваш не пью, воняет какой-то краской…) Но это ведь не все, что нужно человеку. Согласись. Господь дал тебе талант, дар слова, нельзя зарывать его в землю, грешно…
        - Это искушение, а не талант. Сказано: избавь нас от искушения.
        - «И не введи нас во искушение», - поправил Виталий. - Ты тут с ними и Священное писание забудешь!.. Что бы ты ни говорил, что бы ты себе ни надумал, ты никогда не будешь таким, как они. Вот маленький пример. Вы двери закрываете на замок. Зачем? Я знаю, что никто из ваших соседей не запирает двери.
        - Пожалуйста, не хватайте пластинку руками, - сказал Чагин.
        - Потом, когда с заданием справишься, вас никто насильно в Секторе держать не будет. Захотите - уедете, захотите - останетесь. Опять же, если уедете, вернуться сможете, когда угодно. Я же сказал, дом будет ваш. Навсегда. И прислуга. Раньше такие условия предлагали только президентам… Но сейчас - во время выполнения работы - ты должен находиться в Секторе и не покидать его до завершения работ. Это условие, надеюсь понятное.
        Вика по просьбе Чагина уже минут двадцать как оставила их одних, ушла в спальню или в детскую. Никита оглянулся и прислушался: ему показалось, что в коридоре скрипнула дверь.
        - Не пойму только, зачем ехать всей семьей? Что, если я поеду один? - спросил Никита, на всякий случай понизив голос.
        - А не боишься оставлять семью?
        - Здесь? - улыбнулся Чагин. - Здесь? Шутите?
        - Ну а сам не боишься один оказаться? У НАС?
        Последние два слова Виталий произнес с таким нажимом и такой многозначительно-блудливой улыбкой, что Чагин сразу же вспомнил лужу в лифте.
        - И не в таких местах бывал, - ответил он.
        - Ты уверен?
        - Уверен.
        - А зря, - сказал Виталий и, приблизившись, сверху вниз посмотрел на высокого Чагина. - Зря, - повторил он.
        Чагин выдержал тяжелый взгляд голубовато-стальных глаз. Он не отступил и молча ждал продолжения. От нависшего над ним незнакомца пахло чужим запахом сильного хищного тела и какими-то старинными духами.
        Виталий вдруг взялся за пуговицу своего роскошного пиджака и, наклонившись к самому лицу Никиты, спросил:
        - А ниток случайно нет?
        - Каких ниток? - переспросил Никита.
        - Под цвет костюма. Ты же сразу заметил, что у меня пуговицы чем попало пришиты.
        - А, вы об этом. Нет, таких нет.
        - Ну и ладно, - ответил Виталий, сузив и снова расширив зрачки.
        - Так вот. - Он отошел к стеллажу и положил на место пластинку Slade 1977 года, фирма Polydor. - Резюме. Мне пора ехать. Буду здесь послезавтра в десять ноль-ноль. Посоветуюсь тем временем с президентом. Может быть, тебе и разрешат поначалу приехать одному, обжиться и осмотреться несколько дней.
        - Я пока что не сказал «да» и на этот вариант, - напомнил Чагин.
        - Подумать у тебя время будет. Поговори с женой, взвесь. И помни: другого шанса ни для тебя, ни для твоей семьи, ни для Москвы не будет.
        Виталий направился к выходу. Под его тяжелыми шагами гнулись и скрипели половицы. Вика с заискивающим и напуганным выражением лица вышла проводить.
        - До послезавтра! - помахал ей рукой Виталий.
        Чагин молча закрыл за ним дверь.
        Спустя минуту он вышел на кухню, вылил в раковину вино из бокалов и открыл окно. Ему показалось, что дома душно.
        Было слышно, как внизу громыхнула дверь в подъезд, посаженная на мощную пружину: вышедший к машине Виталий широко распахнул ее, а потом отпустил. Никто из местных так не делал.
        И сразу же послышался топот маленьких ног и детские голоса.
        - Дерганый! Дерганый! - по-весеннему весело кричали сбежавшиеся на чужака дети.
        - Мальчишки! - шепнул Никита и улыбнулся от мгновенного счастья.
        Анжела
        В начале была музыка. Это точно.
        Адамов
        Мужчины утаивают, женщины - лгут.
        Так сказал мне один латинос в Гватемале. Он был женат четыре раза. Все мои жены, говорил он, были лгуньи. А до свадьбы казались прямодушными ангелами. Это брак на них влияет. Так он хотел успокоить меня, когда я рассказал ему о Регине.
        Тогда, в Гватемале, я еще был на ней женат. Вернее, это я был в Гватемале, а она ждала меня в Москве. Была без ума от этого города.
        Регина, как и я, была из военной семьи. Ее мать, гарнизонная гранд-дама, врала всегда и во всем, даже по поводу цены на сливочное масло в соседнем магазине или насчет погоды. Спросишь, как погода в Москве, ответит - проливной дождь и холод. А там плюс двадцать и ясное небо. Это должно было меня насторожить, ведь я собирался жениться на ее дочери, но почему-то не насторожило. Регина выглядела правдивой, я думал, что пошла в отца. Единственное, что меня с самого начала немного коробило, - это ее увлеченность гороскопами. Она даже на суде во время развода сказала, что наш брак не имеет перспектив, потому что она родилась под знаком Льва, а я - Овена, причем не просто Овена, а на рубеже то ли Тельца, то ли еще какой-то твари, не запомнил. И стала по этому поводу распространяться, так что судье пришлось ее принудительно затыкать. Я слышал, как он потом в коридоре говорил, что впервые сталкивается с такой тяжелой формой зодиакального идиотизма. Хорошее выражение - «зодиакальный идиотизм». Теперь такого юмора не сыскать. Зато исчезло и само явление. Конечно, если не считать дерганых.
        Все называют те дни Переворотом. Некоторые Потеплением. А я бы назвал Ответом. Большим Ответом.
        Как-то упустил тот момент, когда Регина стала меня ненавидеть. Наверное, это произошло одновременно с ее первым предательством. Ненавидеть она умела со вкусом, не торопясь. Она как будто специально уделяла время ненависти. Странно, я так не умел, тут она превосходила меня по всем статьям, а я ведь убивал и пытал людей без счета. И шантажировал. Всякое приходилось.
        Вечером накануне того дня, когда нас вызвали в Центр по тревоге (код «7» - более высокий уровень только при массированной ядерной атаке), я встретился с Региной по дороге домой из аэропорта. Хотелось спать, и, во всяком случае, не хотелось видеть людей. Но Регина настояла. На улице было холодно, морозно и грязно. «Мерзко» - так говорили раньше. Мне это слово не нравилось. Я в свое время заметил, что с мужчинами, которые говорят о погоде «мерзкая», следует держать ухо востро, зачастую они и сами мерзавцы.
        Мы зашли в кафе. Регина стала требовать денег. Я за два часа до этого прилетел из Дагестана, и мне было странно видеть еще довольно красивую женщину, хорошо одетую, сытую, сидящую в тепле, которая тратила бесценное время своей жизни на ложь и вымогательство, и все для того, чтобы в результате получить какие-то совсем необязательные для жизни вещи. Вначале она долго жаловалась, что им с Сережей (это был ее новый муж) нечем заплатить за газ и электричество, потому что учеба Кати (нашей с Региной дочери) на юридическом высасывает финансы.
        - Как так? - сказал я. - Я же даю деньги на учебу.
        - Ненавижу, когда ты так шепчешь, - сказала она. - Ты что, не можешь по-настоящему разозлиться?
        Мне не хотелось отвечать.
        - Я с тобой даже ни разу не была за границей. Ты-то везде побывал! - Она попробовала нанести удар из-за угла.
        Я действительно много где побывал: в Афганистане, Сомали, Чечне.
        - Ну а при новом муже? - спросил я.
        - Побывала! - ответила она. - На Новый год были в Париже.
        А за электричество заплатить нечем. Что тут скажешь?
        - С Катей? - спросил я, чтобы как-то поддержать беседу.
        - Нет, ей с нами неинтересно. Да ей и поехать-то не в чем.
        - Я давал на это деньги, - сказал я.
        - Опять ты шепчешь? Как кобра какая-то. Ты из-за своей службы родине семью разрушил, значит, тебе родина за это заплатила, за наше разрушенное счастье. Значит, это наши общие деньги.
        Я промолчал. Логика была потрясающей.
        - И ты теперь счет ведешь, на что дал, на что не дал? Может, тебе квитанции из магазинов приносить для отчета?
        - Чего ты хочешь, Регина? - спросил я. - Ты сказала, дело срочное, а говоришь о деньгах. О них ты и без этого всегда говоришь. Так в чем срочность?
        - Твоя дочь, - выпалила она, - требует машину. Мини-Купер.
        - Да ты с ума сошла, - улыбнулся я. - У меня нет таких денег.
        - Хотя бы подержанную, двух-трехлетнюю…
        - Это всё?
        - Сказала, из дома уйдет!
        - Пусть уходит! - Я встал, рассчитался с официантом и направился к выходу.
        Регина побежала за мной.
        Ночью мне снился красивый и тревожный сон, который, с небольшими изменениями, снился мне уже несколько лет. Время от времени.
        Но вначале я долго не мог уснуть. В глазах мелькали отрывки из событий последних дней в Дагестане. Болело колено, давило и покалывало в правом боку. Я чувствовал себя старым, изношенным. Сколько времени у меня еще осталось? Я не мог вообразить себя стариком. Жизнь чего-то да стоила, пока в ней были опасность, риск и возможность бросаться опасности навстречу.
        С годами я понял, что служение стране, вообще, не является для меня основной побудительной причиной. Я действовал, потому что не мог жить без смертельной опасности, как некоторые не могут жить без секса, телевизора или ежедневных походов по магазинам. И если опасности поблизости не было, я делал все, чтобы ее найти.
        Но я все же был еще и человеком, не только агрессивным животным, поэтому старался максимально разумно использовать свои разрушительные инстинкты. Я понимал, что наша страна (или родина, не знаю, как правильнее) зашла в тупик. Конечно, я видел и другие страны, и не могу сказать, что мне нравилась дорога, по которой они шагали. Абсолютно все человечество казалось в той или иной мере заблудившимся. Исходя из этого понимания, думал я, есть ли у меня еще время что-то изменить? Остались ли силы сделать бросок навстречу, может быть, самой большой опасности? Опасности для всего мира. Всех людей.
        Или я так и состарюсь, как исправный бультерьер, которого лишь изредка спускают с поводка?
        Такие мысли разрушали меня, подтачивали здоровье и характер. Я чувствовал всеобщую опасность, она пропитывала почву и небеса. Но я не понимал, где ее источник. Где враг? Куда бросаться?
        Было много людей, которые боролись с «системой». Одни с коррупционной системой, другие с капиталистической, третьи с коммунистической, четвертые, вообще, с государством как таковым. Среди этих людей были отважные, самоотверженные бойцы. И все же мне казалось порой, что даже эти герои боятся смотреть в корень, в суть проблемы.
        Постепенно я пришел к убеждению, что системы не имеют значения.
        Значение имела глобальная Регина, вертлявая бабенка, зажавшая Землю в своем жадном кулачке.
        …Эти мысли делали меня еще более одиноким.
        Я встал, налил в чайную чашку водки и выпил.
        И ночью мне приснился сон.
        Бобслейная площадка с узкими ледяными дорожками. Я держусь за край темно-красных ультрасовременных саней, в которых сидит какой-то саночник. Он в шлеме, я не вижу его лица, но мне кажется, что это человек, которого мы все должны не то чтобы охранять, а оберегать, сдувать пылинки, но вместо этого мы (а с другой стороны держит сани майор Бур, мой сослуживец) начинаем разгонять сани, они несутся все быстрее вниз, мы уже не успеваем бежать рядом, нужно отпустить, но я знаю, что если мы отпустим, то произойдет крушение, катастрофа, и в то же время я знаю, что ведь это именно мы с Буром разогнали сани вниз, старались изо всех сил, чтобы пустить их по наклонной плоскости как можно быстрее. А значит, мы и будем виноваты в катастрофе. И так хочется увидеть лицо саночника, но он не поворачивается, и улетает с ледяным визгом в узкую, падающую круто вниз, сияющую канаву. Я просыпаюсь, вытираю пот, потом засыпаю - и все начинается сначала: зная, что сани будет не остановить, я все-таки бегу и толкаю их вниз, а затем отпускаю, останавливаюсь, поднимаю пустые руки, а человек в санях улетает, чтобы разбиться.
        И когда по тревоге я мчался с включенной мигалкой улицами Москвы, я думал почему-то, что сани из моего сна были нашей Родиной, что бы это слово ни значило. Мы ее вроде бы хотели спасти, удержать, а на самом деле сталкивали, разгоняли по наклонной плоскости. И я еще подумал, чтобы развеселить себя, а вот здорово было бы вырыть громаднейший котлован, собрать по периметру все другие родины. И чтобы все другие соответствующие спецслужбы растолкали бы каждая свои сани и отпустили, а потом, у дна, они врезались бы все друг в друга: вот был бы грохот! И что-то мне подсказывало, что как раз и наступает такой момент. Момент столкновения и грохота. Во всяком случае, теперь я могу признаться, что в те минуты я желал катастрофы.
        Это было утро второго марта 201… года. Мы собрались в четвертом корпусе, на Юго-Западной. Изюмов злился. Он торопился, очевидно было, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Тем не менее, ожидая, пока соберутся все, говорить не начинал. Потирал свои толстые генеральские щеки, выдвигал ящики, листал бумаги, входил и выходил из своего громадного кабинета, в котором мы все расселись и негромко переговаривались, делясь мелкими новостями и немножко расслабляясь, настраиваясь, как перед любой хорошей дракой.
        Некоторые были одеты в форму, некоторые нет. Виталий Бур сидел, как всегда, в великолепном костюме, он умел одеваться, словно в Голливуде. Посматривал на остальных с улыбкой. Двухметровый наглец. Он у нас числился по особым делам, хотя это и звучало несколько чрезмерно: «Шатуны», наше подразделение, и так было особым, да еще и в составе особого корпуса.
        Впрочем, по особым-особым-особым был и я, и еще Мураховский, и Семиглазов, и Саша Попов. Мураховский, мрачный, толстенький, сидел, потирая рукою лоб. У него на погоду болела голова. А вот Саши Попова не было. Это было немного странно, он был очень быстр и пунктуален, всегда появлялся раньше всех. Вчера вечером, после встречи с Региной, я разговаривал с ним по телефону. Так, о всякой ерунде. Просто хотелось после зодиакального помешательства услышать голос друга. Настроение у него было прекрасное; понимая, почему я расстроен, он пробовал развеселить меня, и это ему удавалось.
        Когда-то мы втроем, Саша, Изюмов и я, бывшие однокурсники, после службы в комитете были по одному переведены сначала в разведку, потом в Корпус, а затем уже и выделены в «Шатунов».
        Название «Шатуны» придумал я. Как раз в тот момент и происходил развод с женой, дочка оставалась с ней, а я-то считал, что все лишения, службу и т. д. терплю ради дочки - и вот такой поворот. Поэтому я был тогда не в себе, даже думал, а не кончить ли с этим со всем, с этой службой «неведомой стране», как мы с Сашей Поповым позволяли себе шутить, оставаясь с глазу на глаз. Вот когда нам объявили, что собирают подразделение «особое в особом», и предложили подумать над названием, я и ляпнул: «Шатуны». Думал, что горькую иронию мою сразу же раскусят, и даже испугался. Такой шутки могли не простить. Шатун ведь бродит без цели, ни семьи у него, ни дочки, ни хрена, одно бешенство, и лучший выход для него - чтобы его пристрелили.
        Однако название почему-то одобрили. Оно сразу прилипло. «Отлично! - воскликнул тогда Изюмов. - Отлично! И на других не похоже, и смысл ясен: “Лучше нас не трогать. Разбудили - сами виноваты, прячьтесь, крушить будем без разбора!”»
        …«Внимание!» - сказал Изюмов, стоя у своего стола. «А где же Попов?» - шепотом спросил я у Виталия Бура. «Адамов! - Генерал, казалось, глядя на меня, едва сдерживал глухую, нарастающую ярость. - Повторяю последний раз. Внимание!»
        Изюмов всегда начинал важные, да и неважные тоже, да в общем все свои заявления с этого слова: «Внимание!» Иногда я даже думал, может в этом и заключается секрет его столь быстрого, по сравнению с нами, продвижения по служебной лестнице.
        - Вчера около 21.00 неустановленными лицами в неизвестном направлении вывезены все боеприпасы и оружие со складов 3114 и 3117 в районе Орехово-Зуево. Повторяю. Все боеприпасы и всё оружие.
        Мы пошевелились. Бур поправил отвороты пиджака.
        - Некоторые из вас должны быть знакомы со спецификой этих складов. Остальным сейчас будут предоставлены материалы для ознакомления, - продолжал Изюмов. - Второе. Ночью на место ЧП был направлена группа во главе с подполковником Поповым.
        Тут я несколько напрягся. «Почему ночью? Почему не сразу же? Саша! Что с ним?» Тон Изюмова не предвещал ничего хорошего.
        - Спустя десять минут после прибытия группы на место мы потеряли с ними связь. Телефоны и радиопередатчики были либо уничтожены, либо повреждены. Поначалу была принята версия, что мобильную связь кто-то глушит, однако… Короче, вышли из строя все, подчеркиваю, все телефоны и радиопередатчики. Связавшись с нашим агентом в Орехово-Зуево, мы вскоре получили информацию, что группа находится на территории складов. Агент наблюдал, как члены группы свободно перемещались по территории. Никаких признаков вооруженного противостояния не было. Затем агент сообщил, что группа рассеивается. - Изюмов словно захлебнулся от злости и сделал паузу в две-три секунды. - На вопрос, что значит «рассеивается», агент ответил «расходятся по одному кто куда».
        Изюмов налил стакан воды и выпил его весь. Все зашевелелись и переглянулись. «Кто куда»! Такое нечасто услышишь.
        - Сразу же после этого связь с агентом тоже прервалась. - Изюмов сжал кулаки и опустил их на стол. - Полтора часа назад подполковник Попов был задержан у станции Железнодорожная. Ехал на велосипеде. А сейчас вы сами все увидите. И услышите.
        Изюмов сделал знак рукой, и адъютант встал и раздвинул шторки на правой стене.
        За бронированным стеклом, посреди квадратной серой комнаты на привинченном к полу стуле сидел мой друг Саша Попов. Руки его были в наручниках, а лодыжки пристегнуты блестящими цепями к металлическим ножкам стула. Лицо Саши странно изменилось. Именно странно, потому что эти перемены скорее всего не были напрямую связаны с тем, что его прикрутили к стулу цепями. Да, Саша был другим. Каким-то тихим, что ли. Как на первом курсе, когда мы с ним в стройотряде сидели ночью у костра и мечтали, как заработаем денег и вернемся к нашим любимым девушкам.
        Перед Сашей стояли два небольших человека в сером. Один был постарше, с залысинами, левую руку держал в кармане брюк.
        - Подполковник, я повторяю вопрос, - сказал человек с залысинами. - Что вы установили? Где оружие? Где ящики с «керамикой»?
        Несколько человек с нашей стороны стекла тут же заглянули в листки, которые, тихо передвигаясь по кабинету, раздавал офицерам адъютант. Я взял листок, не глядя. Значение слова «керамика» не интересовало в тот момент нисколько. Я ждал реакции Саши.
        - Где они? Вы понимаете, что это в данный момент самое главное? С членами вашей группы мы разберемся потом. Я обещаю вам, что мы досконально выясним, почему вы прекратили выполнение задания и разошлись. И кто стоит за этим. А сейчас - где ящики? У кого они?
        Саша поднял голову и улыбнулся серым людям. Затем улыбнулся бронированному и непрозрачному с его стороны стеклу. Он прекрасно знал, что за ним наблюдают, сколько раз видел это одностороннее окошко и так и сяк, и с изнанки, и из генеральского кабинета.
        - Не могу понять, - ответил Саша спокойным и почти счастливым голосом, - почему вас всех это так волнует? Ведь это прекрасно, что оружие исчезло! Что же в этом плохого? Чем вы так обеспокоены?
        Человек с залысинами вынул левую руку из кармана (для равновесия) и правой, размахнувшись, с силой ударил Сашу в лицо. Я вскочил.
        Чагин
        Леша Чагин был очень похож на отца: светловолосый и кареглазый, с темными бровями, худой и высокий, выше почти всех своих ровесников. Ему было шесть, а ростом он был с восьмилетнего.
        С тренировки, как и всегда, он вернулся в радостном возбуждении.
        - Папа! - крикнул он Никите, снимая с ног кроссовки и вешая на специальный крючок зачехленную теннисную ракетку. - У нас во дворе был дерганый!
        - Тише, - сказал Никита. - У мамы голова болит.
        - Да? - В глазах мальчика промелькнула тревога, но он внимательно всмотрелся в лицо отца и расплылся в улыбке. - Папа! Я вижу, что ты шутишь.
        Сердце Никиты сжалось от любви, нежности и стыда. Он не шутил, он банально врал, но мальчик прощал все.
        - Ну да, шучу, - сказал он. - Кушать будешь?
        - Нет, папа, пожалуйста… Можно я выйду на улицу? - Леша рукой вытер пот на лбу и на висках, и от руки остались грязные разводы. - Дай мне кусок хлеба с солью и все. Черного. У нас есть черный хлеб?
        - Ну, ты и грязнуля! - засмеялся Чагин. - Иди, руки помой. И переодень майку. Наверное, мокрый насквозь.
        Дом снова становился домом.
        - Папа, а чем у нас так пахнет? - кричал Леша уже из ванной. - Этот дерганый, он правда у нас был?
        «Это не так легко исправить», - подумал Чагин. - Нельзя сделать вид, что ничего не произошло».
        - Правда, сынок, - ответил он, отрезая толстый, влажный ломоть черного хлеба и посыпая его крупной солью.
        - А зачем? - Леша появился из ванной в свежей майке и с полотенцем в руках.
        - Ну, я специалист, ты же знаешь. Вот я ему и понадобился.
        - Они деревья будут сажать?
        - Вроде того, малыш, - сказал Чагин. - Ну, беги. Курточку не забудь надеть. Со двора не уходите. Я позову.
        - А мама дома?
        - Дома, дома, малыш.
        Мальчик надел курточку и взял кусок хлеба.
        - Папа, а почему мы двери на замок закрываем?
        - Это привычка.
        - А у других нет такой привычки?
        - У других нет. Беги.
        - И все-таки у нас очень странно пахнет, - сказал Леша и через секунду уже мчался вниз по лестнице к своим друзьям.
        В коридоре появилась Вика.
        - Пошел гулять? - спросила она.
        - Да.
        - С хлебом?
        - С хлебом.
        - Не давал бы ты ему ничего с собой на улицу. Пусть дома ест.
        - Вика, это ребенок. Мальчишка. Они все так делают.
        - Микробов никто не отменял, - сказала Вика, и в ее голосе Чагину почудилось злорадство.
        Как будто она была на стороне микробов.
        - Поговорим? - предложил он.
        Они сели в столовой. Чагин с длинной стороны большого стола, Вика рядом - у овального закругления. На трех ярусах красивой фаянсовой вазы лежали яблоки, киви и апельсины. Все из оранжереи, в которой работал Никита. Он взял в руку большое желто-розовое яблоко, пахнувшее одновременно яблочным садом и свежими бананами.
        - Хочешь? - спросил он жену.
        - Нет, спасибо.
        Вика была напряжена, и больше всего Никита боялся, что она сорвется в истерику. Тогда поговорить не удастся.
        Чагин и боялся перепадов настроения у жены, и жалел ее. Она была как бы еще одним ребенком в их семье, только ладить с ней было сложнее, чем с сыном.
        Вика и выглядела значительно моложе своих тридцати лет.
        Ниже Чагина на голову, с хорошей фигурой, ладная, вымытая до блеска, Вика сидела за столом в старинных джинсах в обтяжку и белой блузке с расстегнутым воротом. Темные волосы были коротко пострижены, и видно было, как напряженно бьется жилка на шее. Чагину хотелось взять ее за плечи под тонкой тканью блузки и прижать к себе, погладить по волосам, успокоить, поцеловать. Он любил жену, хоть она и мучила его временами изрядно.
        Но Чагин знал, что успокоить ее нежностью сейчас нельзя. Ей нужны ответы.
        - Так что ты скажешь? - спросила Вика, вглядываясь в него почерневшими блестящими глазами.
        - Скажу, что нам нужно крепко подумать.
        - Не надо прятаться за словом «мы». Я уже подумала. Я хочу уехать. Я хочу в Сектор. А что скажешь ты?
        Чагин откинул со лба светлую челку. Одна из программ пятиканальной радиоточки, установленной на кухне, транслировала фортепианный концерт Грига.
        - Выключить радио? Тебе не мешает? - спросил Никита.
        - Нет.
        Вика сложила руки на груди. Чагин знал, что такая решительная поза несвойственна Вике, что она ей просто не по силам, а значит, нужно отвечать быстро, иначе она вот-вот сорвется.
        - Хорошо, - сказал он. - В принципе мы могли бы съездить туда на какое-то время, но давай порассуждаем.
        - Тут и рассуждать нечего. Едем или не едем?
        - Вика, пожалуйста… Я не говорю «нет». Но нельзя и броситься по первому зову очертя голову.
        - Да может быть это первый и последний случай! Единственный шанс! Я и мечтать о таком не могла. Если не говоришь «нет», то, значит, «да»? Не пойму… Что ты имеешь в виду? Ты мужчина или нет? Ответь понятно. Я не могу здесь больше жить. Все эти постные рожи…
        - Они не постные.
        - Постные! Я задолбалась вязать коврики и салфетки и вешать белье на улице с этими колхозницами!
        - Они не колхозницы, ты прекрасно знаешь.
        - Да они даже сплетничать не умеют. Мне поговорить с ними не о чем. Я хочу в ночной клуб! Чтобы там было так громко, чтобы не слышать друг друга, чтобы было накурено, чтобы девки полуголые к тебе цеплялись, а я бы им в морду когтями, как раньше - помнишь? Чтобы утром похмелье, чтобы хреново было! Понимаешь?
        - Мы можем съездить туда и сходить в ночной клуб.
        - Нет, я хочу жить там. Я хочу общаться с нормальными людьми. Мы здесь чужие, чужие. Понимаешь? Вокруг инопланетяне! Они ВООБЩЕ не понимают, о чем я говорю. У меня ни одной подружки. Ни одной!.. И эта симфоническая музыка по радио! Выключи ее! Я же просила!
        - Вика, я предлагал выключить, ты сказала…
        - Ничего ты не предлагал! Меньше всего ты думаешь обо мне. Я понимаю, тебе здесь удобно: я под контролем, никуда не дернусь. Никаких забот.
        Чагин встал и выключил радио.
        - Вика, а как же наш мальчик? - тихим голосом спросил он. - Как же…
        - А как же я? - не дала договорить она. - Я понимаю, ты делаешь вид, что не замечаешь, как он меня мучает. Если я злюсь, он ВОТ ТАК смотрит на меня. Как инопланетянин. Я рассказываю о своем детстве, он смотрит на меня ВОТ ТАК. Он спросит что-нибудь: почему люди женятся или зачем в школе ставят отметки, я начинаю объяснять, и через минуту он опять смотрит на меня ВОТ ТАК! ВОТ ТАК, понял?
        - Вика, я же говорил тебе, не вдавайся в долгие объяснения. Тебе только кажется, что ты объясняешь. А ему понятно, что ты сама толком не разобралась. Вот он и улыбается.
        - Да что ж мне, совсем заткнуться?
        - Могла бы и потерпеть, он все-таки главный человек в нашей семье.
        - А с какой это стати он главный? Видишь, ты какой, когда тебе удобно, ты ложишься под кретинов, а когда нет… У кретинов дети небось не главные в семье. У них семья другая, как в восемнадцатом веке, патриархат какой-то… Будь последовательным. Раз уж ты с них пример берешь…
        Чагин покраснел от ярости.
        - Вика, - еле сдерживаясь, сказал он, - у нас дома мы будем называть их тихими.
        - Как хочу, так и называю! Кретины! - вдруг крикнула она. - Кретины!
        В следующую секунду Вика сорвалась со своего места, опрокинув стул, и подбежала к открытому окну.
        - Кретины! - успела крикнуть она в окно, прежде чем Чагин схватил ее, поднял на руки и потащил в спальню.
        Она отбивалась, а Чагин крепко прижимал ее, целовал искаженное лицо.
        - Хорошо, мы поедем. Поедем, - говорил он.
        - Как могло так получиться? - говорила, всхлипывая, Вика, лежа поверх покрывала. Чагин сидел рядом с ней и держал ее за руку. - Почему наш мальчик мутировал, а мы - нет?
        - Это не мутации.
        - Какая разница! Он не такой. - Вика повернулась, спрятала лицо, уткнувшись в бедро Никиты, и снова заплакала. - Какая разница?..
        - Ну а как же мы будем с ним в Секторе? - спрашивал тихо Чагин. - Леша не сможет там жить. Здесь он среди своих. А там он не выживет.
        - Ну, мы же об этом ничего не знаем, - глухо, в ногу Чагина, проговорила Вика, - какая там жизнь. Давай попробуем. Виталий говорил, что мы сможем взять прислугу из тихих и даже каких-нибудь друзей для Леши.
        Она подняла лицо, и на нем сквозь слезы всплыла лукавая улыбка:
        - Там восемь спален! Ты представляешь? Спален, а не комнат.
        Чагин ничего не сказал на это, хотя по окраинам Москвы несложно было найти неплохой дом для семьи из трех человек, и он даже когда-то предлагал Вике переехать из панельного дома, но она не захотела, потому что это была квартира ее родителей, и это хоть как-то связывало ее со старым, допереворотным миром. «Где они сейчас? - подумал о родителях Вики Никита. - И где мои старики? Живы ли?»
        - Давай только, я поеду вначале один, осмотрюсь, приготовлю все, - сказал он. - А дня через три-четыре и вас заберу. Согласна?
        - Хорошо, - сказала Вика, постепенно успокаиваясь.
        Она села, спустила ноги на пол.
        - Пора ужин готовить, - сказала она. - Как я? Страшная? Все поразмазывалось, да?
        - Терпимо, - улыбнулся Чагин, поднимаясь. - Пойду, приведу дела в порядок.
        - А ты заметил? - остановила его в дверях Вика.
        - Что?
        - Ты заметил, какие замечательные у него духи? - сказала она, вытирая слезы тыльной стороной ладони.
        Адамов
        Еще ночью воинские части, расположенные в данном районе, были приведены в состояние боевой готовности. По окончании допроса Саши Попова прошло короткое совещание, и сразу после него тщательно отфильтрованная информация была передана в разведуправление, руководству страны и совсем уже в усеченном виде - в МВД. Улей зажужжал. Неясно было, как долго мы сможем скрывать произошедшее от населения, но пока решили на подъездах к складам с «керамикой» выставить простые милицейские посты, а на объект отправить небольшую ударную группу.
        В десять пятьдесят две, проехав Орехово-Зуево насквозь, мы подъезжали к восточной окраине этого разросшегося поселения ткачей. Было холодно, минус десять, не меньше. Падал редкий и мелкий снег.
        То, что я увидел еще издалека, мне не понравилось. Дорога была перегорожена специальными пластиковыми конусами оранжевого цвета. Перед этой полосой заграждения, с нашей стороны, стояли: рейсовый автобус, бортовой ЗИЛ, маршрутка номер 215, и за ними несколько легковушек. Несмотря на мороз, двигатели всех автомобилей почему-то были заглушены. Приехавшие люди покинули свои транспортные средства, толпились на дороге и явно волновались. Хотя это не совсем точно сказано. На самом деле, мне еще никогда не доводилось видеть такую реакцию толпы. Приблизительно половина мужчин, женщин и детей бегали туда-сюда и кричали, в то время как другая половина, наоборот, стояла как вкопанная и молча глядела куда-то выше голов, на восток.
        В этом направлении, на переднем плане, метрах в тридцати с той стороны оранжевых конусов, видны были зеленый милицейский УАЗик и бело-синие «Жигули» ДПСников. Менты, в отличие от высыпавших на дорогу гражданских, почему-то плотно засели в машинах, вокруг бегал только одинокий толстый сержант в милицейском бушлате и в шапке с отвернутыми ушами.
        Метров за сто от скопления людей и техники наш «Лексус» внезапно дернулся, что-то словно ударило в днище, в коробку передач, колеса заклинило, и нас понесло. К счастью, асфальт еще не успело как следует присыпать снежком, и мы, немного покрутившись, остановились поперек дороги почти у ног толпившихся. Стоило нам справиться с заносом и замереть на месте, как толпа разразилась ликующим криком. Они показывали на нас, подпрыгивали, поворачивались друг к другу, и мне показалось, что смысл их подпрыгиваний можно было перевести как: «Я же вам говорил!» Сержант с толстой харей бежал к нам.
        - Он смеется? - спросил Бур, сидевший на заднем сиденье, и снял автомат с предохранителя.
        Похоже, сержант действительно смеялся на бегу. Ноги в сапогах разлетались в стороны, болтались уши зимней шапки, руки тянулись к нам, а рот кривился. Мы опустили стекла и воочию, если можно так выразиться, услышали этот немного жуткий смех. Это не был смех российского милиционера. Это был смех Галилео Галилея, которому инквизиция поверила, что Земля вертится.
        - Стоять! - крикнул я, и сержант споткнулся, взмахнул руками и упал на одно колено.
        Мы с Буром вышли из машины. Двое остались внутри прикрывать нас. Сержант встал, на коленке у него расплывалось пятно снега с грязью.
        - У вас двигатель нае…улся? Так? Нае…улся? - В лице его испуг замечательным образом сочетался с восторгом.
        Толпа у автобуса шумела.
        - Ко мне! - скомандовал я сержанту. - Быстро. Отвечай, в чем дело. Пять секунд.
        Бур тем временем рыскал глазами вокруг.
        - Фенька! Фенька нае…улась! - выдохнул запыхавшийся сержант.
        - Какая еще Фенька? - возмутился Бур.
        - Это они завод «Фенолит» так называют, - не спуская глаз с сержанта, сказал я.
        В этот момент из милицейского УАЗика вылезли трое в форме, и один из них, в офицерских погонах со звездами, крикнул, перекрывая шум гражданских на дороге.
        - Валим! На хер! - И махнул рукой.
        И немедленно все повалили. Естественно, в нашу сторону. Утешало разве, что с той же стороны была и Москва. В общем, я так понял, им важно было оказаться подальше от «Фенолита». Однако они не побежали, а просто пошли, все вместе. На всякий случай мы отступили под прикрытие нашего «Лексуса». С нами за джипом оказался и сержант, которого я крепко держал левой рукой за воротник бушлата.
        Когда толпа провалила мимо нас в указанном им направлении, приблизились трое ментов. Этих мы не могли пропустить. Мы их остановили и объяснили, кто мы такие, и что им придется немедленно ввести нас в курс дела. Надо сказать, что глаза у этих трех, в отличие от сержанта, были обыкновенные, милицейские, но при этом очень и очень озабоченные, если не сказать напуганные.
        Вот так, посреди русского поля, в десятиградусный мороз, у «Лексуса» европейской сборки, развернутого поперек дороги, я услышал от капитана российской милиции, что за десять минут до нашего приезда трубы завода «Фенолит», дымившие на расстоянии примерно в километр от поста, в одну секунду исчезли, растворились в воздухе.
        - Что значит исчезли? - спросил Бур. - Взрыв был? Звук, толчок, вспышка, дым, пламя?
        - Да просто нае…улись! - начал сержант, и мы попросили закрыть ему рот.
        Капитан выполнил нашу просьбу, но тут же горестно сказал:
        - А ведь он в чем-то прав!.. Не знаю, как вам объяснить. Ну вот, посмотрите туда, видите?
        - Ничего не видим, - сказал Бур.
        - Вот и мы так. Вначале стояли, спорили с пассажирами автобуса, они хотели проехать, вдруг, смотрю, баба одна уставилась в небеса, я тоже повернулся - глядь: трубы как бы тают. Вначале дым исчез. А потом и трубы стали таять. Ну, продолжалось это с полминуты, не больше. Они вначале стали как бы прозрачные, а потом и растаяли, исчезли. Короче…
        Я понял, что капитану очень хочется продолжить, и помог ему:
        - Нае…улись?
        - Да-да, - с недоверием ответил он. - Так. Да. Растаяли окончательно. И как только они растаяли, стуканул наш движок в УАЗике. И тут же в «Жигуле». И в автобусе, и у мужиков, и в ЗИЛу! Одновременно.
        Наш водитель открыл капот «Лексуса», поковырял там-сям и сказал, что ума не приложит, все на месте, все в порядке, но двигатель мертвый.
        Мы с Буром переглянулись. Не хотелось верить во все это, но чего-то подобного мы ожидали, ведь мы слышали час назад рассказ Саши Попова. И тут мы как по команде достали наши мобильники. Так и есть! Дисплеи были не живее двигателя.
        - А у вас? - спросили мы ментов. - Что с мобильниками?
        - Не фурычат.
        - Рации?
        - Тоже, - ответил капитан.
        - Оставайтесь здесь, - сказал я ментам. - Никого не пропускать. Пост не покидать. А мы - туда, посмотрим, что там, с Фенькой.
        - Мы же замерзнем, - сказал капитан.
        - Не замерзнете. Если через час мы не отрапортуем в штаб, здесь будет достаточно людей, чтобы сменить вас. Приказ выполнять! Будет холодно, жгите костры. Разрешаю снять резину с УАЗика. Под мою ответственность.
        Капитан покосился на наш автомобиль. Я знал, что на языке у него вертится: «А почему бы не с “Лексуса”?» Однако было не до капитана. Мы вчетвером двинулись рысью в сторону «Фенолита», в четырехстах метрах северо-восточнее которого раньше находились склады 3114 и 3117.
        Минуты через две стало жарко. Понятное дело, на бегу разогреваешься. Но не настолько. С каждым шагом окружающая температура повышалась и еще через некоторое время явно перевалила на плюсовую. Впереди стала видна довольно четкая граница между белым полем снега и голой коричневой землей.
        - Вот ОНО! - крикнул загадочно Бур и махнул рукой лейтенанту Федорову по кличке Химик.
        Федоров остановился, стал на колено, снял рюкзак и сделал заборы воздуха.
        - Порядок! Чисто, - сказал он.
        Счетчики Гейгера тоже молчали. Расстегнув воротники, мы двинулись дальше. Еще через несколько десятков шагов я снял шерстяную шапочку и вдруг услышал пение птиц. Громкое и отчетливое, как в солнечный майский день у меня на даче. Бур, наверно, тоже услышал. Он странно посмотрел на меня и повернулся к Федорову.
        - Плюс одиннадцать, - сказал Федоров. - И, кажется, растет.
        Мы перешли на шаг. Теперь следовало быть особенно осторожными. Слева от нас тянулся высокий бетонный забор. Справа, в глубине редкого леса, я знал, должна была быть колючая проволока, ограждающая военный объект. Почему-то ее не было видно, я объяснил это поднимающейся от земли дымкой. За забором располагался завод «Фенолит». Должен был располагаться.
        - Где завод, Адамов? - спросил Бур.
        - За забором, - ответил я.
        - Но его там… - хором сказали водитель и Химик.
        Два заводских корпуса, как мне было известно, достигали двадцати семи метров в высоту. Объяснить их отсутствие загораживающей обозрение бетонной стенкой я не мог. Но все же. По моему знаку водитель крепко уперся в забор руками и наклонился. Разбежавшись, я вскочил ему на плечи и заглянул на заводскую территорию.
        - Ни хера! - сказал я, чувствуя, как мороз прошел по спине, и зашевелилась кожа на затылке.
        За забором действительно ничего не было. То есть было, конечно, но именно то, что и принято отмечать вырвавшимся у меня словосочетанием. Ровная площадка земли с кое-где пробивающейся зеленой травкой. Никаких следов зданий, складов, подъездных путей, кранов, автомобилей и каких бы то ни было механизмов.
        - Что значит… - начал Бур.
        - Трава, Витася, - ответил я. - Одна трава. На это стоит посмотреть.
        И в этот момент, когда я цеплялся руками за грязный край забора и балансировал на плечах водителя-спецназовца, я ненадолго впал в какое-то странное состояние. Проще всего было бы описать это как ощущение сильного счастья. Но это было бы неточно и приблизительно. Просто этот теплый воздух, эти запахи травы и не знаю чего еще, эти птицы (одна из них сидела метрах в пятнадцати от меня на срезе бетонной стенки и блестела бусинкой глаза)… В них было столько покоя…
        И тут я увидел людей.
        Они шли, как ходили много лет назад с майской демонстрации: весело, очень оживленно, немного устало и так, как будто там, куда они шли, их ждал какой-то небывалый отдых и какое-то особенное грандиозное веселье.
        Я понял, что эти люди уходят с завода. И вспомнил слова Саши Попова. «Они просто ушли», - говорил он. Допрашивающие не понимали. «Что значит просто?» Саша уже весь был в крови, но находил в себе силы улыбаться. «Просто - это просто, - отвечал он. - Неужели не понимаете?»
        Вот эти люди, они просто уходили. Не забастовка, не выходной, не прогул, даже не праздник. Они просто шли домой и, казалось, были счастливы от того, что идут.
        От этого зрелища невозможно было оторваться. Оно завораживало. Но я еще помнил, что хранилось на складах 3114 и 3117 под кодовым названием «керамика». Тут было не до счастливых переживаний.
        - Давайте через территорию, - скомандовал я.
        Все перелезли через забор и за несколько минут пробежали поросшую молоденькой травкой, довольно обширную территорию огороженной земли. Вышли мы с другой стороны через распахнутые настежь ворота. Впереди, за дорожной развилкой, в лесу, находились нужные нам склады. На пятачке перед воротами стояли пустые автобусы, в одном даже были открыты двери. Слева по дороге за пригорок уходили, исчезая из виду, последние из веселой толпы работников завода «Фенолит».
        - Вперед! - сказал я.
        Через три минуты мы стояли перед корпусами военных складов. Ворота были раскрыты, боеприпасы отсутствовали, - всё было так, как описывал Саша Попов. Ничего неожиданного. Тем не менее впечатление было сильным. Во-первых, я знал, что исчезнувшей «керамикой» можно легко стереть с лица земли всю европейскую часть России с Прибалтикой и Украиной в придачу. А во-вторых. Во-вторых, с этими пустыми складами что-то было не так, неправильно. Но в чем заключалась эта неправильность, я никак не мог уловить. Однако это сильно беспокоило. Даже на фоне исчезнувшего в одночасье завода со всеми сооружениями и техникой в придачу.
        - Бур! - позвал я.
        - А? - ответил Виталий.
        - Что тут не так?
        - Да всё.
        - Нет, кроме того, что всё.
        - Еще раз всё, - зло ответил Бур, оглядываясь и не находя с кем сразиться. - Я так понимаю, охрана снова «рассеялась». Изюмов сказал, что нас будут встречать. А где они?
        Охраны действительно не было. Но все-таки не ее исчезновение, само по себе странное и неприятное, пугало и тревожило меня.
        Я вошел в помещение 3114. Наверху, на балках, сидели птицы и оживленно перекликались. Дул легкий ветер, сквозняк. Под ногами прошелестел прошлогодний лист. И тут я понял. На складе было чисто! Идеально чисто. Кроме этого коричневого влажного листа, занесенного ветром, в помещении не было абсолютно ничего. Ни щепок, ни соринок, ни окурков. Никаких кусочков ветоши, или обрывков бумаги, или картонных ящиков, - ничего из того, что остается, когда экстренно выгружаются склады. Не видно было даже комков грязи, которую неизбежно занесли бы на обуви похитители, или охранники, или любые человеческие существа, по тем или иным причинам оказавшиеся внутри.
        - Здесь чисто! Вот в чем дело. Кто-то убрал за собой, - сказал я и увидел, как глаза Бура расширились и сразу же сузились.
        Я знал, что такая последовательность эмоций у моего товарища - волнение и решимость - очень опасны, и предупредил:
        - Витася, спокойно.
        Хотя у меня самого от этой «уборки складов» холодные мурашки бежали по спине.
        - Так ведь это хорошо, что чисто! - сказал вдруг Федоров-Химик.
        - Конечно, хорошо, - согласился с ним водитель. - Чисто, и прекрасно, что чисто.
        Они улыбнулись вначале друг другу, потом нам с Буром, положили на бетонный пол склада автоматы, повернулись и пошли.
        «Рассеиваются!» - подумал я и похолодел. Не думал, что это заурядное, в общем-то, зрелище вызовет во мне такой мистический ужас. Я стоял в оцепенении и смотрел, как они весело шагают по бетону, выходят за ворота, поворачивают…
        - Стоять! - крикнул Бур и направил на них дуло автомата.
        Водитель и Химик оглянулись на его окрик, широко улыбнулись и продолжили движение в выбранном направлении.
        - Стоять! Пристрелю! - крикнул Бур, выбегая за ними.
        Я бросился за Буром, но не успел ничего предпринять. Он упер приклад в бедро и, не целясь - до спецназовцев было не более пятнадцати метров, - нажал на курок.
        От мгновенного напряжения внутри я пригнул голову. Однако выстрела не последовало.
        - Твою мать! - заорал Бур, передернул затвор и еще раз нажал на спусковой крючок. С тем же результатом.
        - А, суки! - Он швырнул автомат на траву и бросился вдогонку.
        Я рванул за ним. Бур догнал уходивших, подсечкой свалил водителя, рывком сзади - пальцами за глазницы - опрокинул на землю Федорова-Химика и, прежде чем я успел навалиться на него, присел на колено и нанес Федорову сокрушительный удар кулаком в висок.
        - Витася, прекрати! - захрипел я, отрывая его от Химика, и мы покатились по траве.
        - Не трогайте их, - вдруг раздался над нами девчоночий голосок.
        Бур ослабил хватку. Я оттолкнул его подбородок ладонью, взглянул вверх и застыл от изумления. В двух шагах от нас стояла девочка лет двенадцати в красной курточке и шапочке с бомбончиками, розовощекая и голубоглазая.
        - Я вам говорю, - строго сказала девочка Буру, лежащему на спине. - Не трогайте их.
        - Кого «их»? - грубо переспросил Бур, садясь и отирая грязь с щеки.
        - Вот их, - сказала девочка, указывая на Федорова и на водителя, который пытался привести Федорова-химика в сознание.
        - Анжела! Что ты тут делаешь? - переведя дыхание, воскликнул я.
        Чагин
        На следующий день, после визита человека из Сектора, Никита встал за полчаса до рассвета. Еще ночью он решил съездить к Борису Лебедеву.
        Он не мог принять решение, ему необходимо было поговорить с кем-нибудь, и Лебедев был, пожалуй, единственным человеком, способным понять Чагина. Так Никита, во всяком случае, считал.
        Лебедев был православным священником и жил при церкви километрах в десяти от дома Чагиных. Но Чагин нуждался в нем не из-за его рода занятий. Или не только из-за этого. И даже совсем наоборот.
        Никита мог бы поговорить с любым из своих соседей, да хоть с Витей с пятого этажа, тем самым, который был одержим чисткой обуви. Тихие умели слушать. Но серьезный разговор с обыкновенным тихим сильно напоминал беседу с частным представителем какого-то всеобщего Монаха, необъятного потустороннего лица без особых пороков и изъянов, а Чагину нужно было что-то попроще, с червоточинкой, поэтому он выбрал Лебедева.
        «Хочешь простого и грешного собеседника - ищи священника, не иди к соседу». - Чагин, стоя в трусах на кухне, варил кофе и улыбался своим мыслям. Кофейные зерна были из оранжереи, в которой он работал, но пахли довольно хорошо и натурально, Никита не чувствовал никакого запаха краски: скорее всего, жутковатый визитер из Сектора придумал это специально, чтобы уязвить.
        Полночи Никита проворочался, ожидая рассвета, но теперь немного успокоился и решил подождать, чтобы приехать к Лебедеву в более приличное время. Он не был у священника уже месяца два и слышал, что у него появилась женщина.
        Кофе был готов. Никита налил его в любимую итальянскую чашку, сохранившуюся со старых времен, и пока кофе остывал, пошел одеваться. Надев рабочие штаны, он оттянул большими пальцами подтяжки и, щелкнув ими по груди, подошел с чашкой к окну.
        Слева, на востоке, поднималось Солнце. Чагин отметил это как хороший знак. Со времени Переворота он не уставал ожидать какого-либо подвоха даже от небесных тел. В принципе, учитывая то, что произошло на Земле, и Солнце могло в один прекрасный момент взойти не вовремя или не с той стороны, по меньшей мере, где-нибудь сбоку. Слава Богу, пока что обходилось.
        В большом церковном дворе Лебедев развел красивый фруктовый сад: яблони, абрикосы, миндаль, а в этом году говорил, что хочет высадить белый инжир, вдруг приживется. Никита подумал, что завезти Лебедеву саженцы - неплохой повод для встречи. Он заехал в оранжерею, под которую была перестроена расположенная неподалеку и давно брошенная жителями пятиэтажная хрущевка, объяснил работникам, что его не будет, скорее всего, до обеда, на верхнем этаже выкопал пять инжирят, завернул в мешковину, спустился и привязал сверток к велосипеду.
        Обогнув большую аккумуляторную станцию, занявшую место бывшей бензозаправки «Лукойл», Никита, по сути, выехал из Москвы. Раньше здесь была четырехполосная автострада, но нигде вокруг не сохранилось ничего, что могло бы напоминать о ней. Теперь под колесами бежала грунтовка, приятно желтеющая под утренним солнцем среди невысоких елей и берез. Велосипед мягко подбрасывало, апрельский ветер шумел в ушах и трепал широкие листья привязанных к раме саженцев, пахло влажной землей, лесом, кожей сиденья, по-хорошему, едва ощутимо, постукивало под ногами в педалях, в цепи, и Чагину хотелось ехать так долго-долго, и забыть о неприятном визите, о разногласиях с женой, о Секторе и о мучительной необходимости выбирать.
        За леском был поворот, и дальше открывался вид на зеленые купола невысокой церкви с белыми стенами, на роскошный свежий сад и старую каменную оградку с зеленой деревянной калиткой, в которую Чагин минутой позже и вкатил свой велосипед.
        В саду и вокруг церкви не видно было никого, зато откуда-то с заднего двора слышалась довольно громкая музыка и всхрап лошадей. Там, на заднем дворе, Лебедевым была устроена конюшня, в которой он проводил времени чуть ли не больше, чем в саду. Никита прислонил велосипед к ступеням входа и обошел церковь. Здесь музыка звучала намного громче. «Fantasy, return to the fantasy», - пел неестественно высокий, но нельзя сказать, чтобы особенно неприятный голос. Мелодия показалась Чагину очень знакомой, хотя он и не слишком хорошо разбирался в рок-музыке шестидесятых или семидесятых годов прошлого века, - всё это было задолго до его рождения. Двор был залит солнцем, колонки, откуда звучала музыка, стояли у стены. Ворота в конюшню были распахнуты, в проеме было как-то таинственно темно, тянуло запахами сена и лошадей.
        - Борис! - позвал Чагин, и вскоре из недр конюшни показался священник.
        Это был среднего роста мужчина лет пятидесяти-пятидесяти пяти, одетый в джинсы и клетчатую байковую рубашку с подвернутыми до локтей рукавами. В расстегнутом вороте рубашки виднелась белая футболка ослепительной чистоты. Такой же чистоты и сухости, словно только что прожаренное в специальном медицинском шкафу, было и все в этом худом, поджаром человеке, - сухое загорелое лицо, внимательный взгляд голубых глаз, короткие не по сану волосы с сильной проседью и абсолютно седая, аккуратно подстриженная бородка. Чагин всегда считал, что больше всего Лебедев похож на инструктора по альпинизму, закалившегося в горных походах. Но, конечно, он знал, что при ближайшем рассмотрении становится заметна особая монашеская прозрачность взгляда и не только взгляда, а словно и всего тела Лебедева, и такой, конечно, уже не бывает у туристических инструкторов.
        - Никита! - обрадовался Лебедев, вытирая руки. - Привез?
        - Привез, - сказал Чагин, невольно улыбаясь.
        - Секунду. - Лебедев сделал тише музыку. - Это я ее дразню такой музыкой, говорю, чтобы запомнила и включала после моей смерти. Сейчас познакомлю.
        - Регина! - позвал он, зачем-то обеспокоенно оглянувшись на одноэтажный флигель, расположенный чуть поодаль.
        В темном, резко пахнущем, проеме конюшни возникла привлекательная голубоглазая женщина с гладко стянутыми в пучок, густыми темными волосами, на вид лет тридцати пяти. На самом деле ей могло быть и сорок, и даже больше:
        «тихие» часто выглядят моложе своих лет, а в том, что она была именно «тихой», Чагин почти не сомневался.
        - Никита. - Чагин пожал протянутую ему ладошку с налипшей травинкой.
        Поздоровавшись, женщина ткнула Лебедева кулаком в плечо:
        - Издевается надо мной, видите? После смерти! Да он весь, как кизил, не знаю, или саксаул какой-нибудь, жилистый, скрученный. Нас всех переживет.
        Улыбка этой женщины, любовь, которая светилась в ее взгляде, когда она смотрела на священника, озаряли еще больше весь этот и без того светлый двор. «Moonlight night after moonlight night side by side they will see us ride», - вкрадчиво лилось из приглушенных колонок, и Чагину, хорошо понимавшему английскую речь, стало жаль себя. Невозможно было променять этот мир на восемь спален Сектора.
        - Ну что, посмотрим на инжир, и пить чай? - сказал Лебедев. - Регина…
        Женщина ушла во флигель, а священник с Чагиным пошли к велосипеду отвязывать саженцы. Чагин заметил, что, входя в дом, Регина оглянулась направо-налево, с опаской, как ребенок, переходящий улицу, по которой едут автомобили.
        Через несколько минут они уже сидели в саду за длинным деревянным столом. Регина, повязав волосы светлой косынкой и вымыв руки, принесла и расставила чашки и снова удалилась во флигель. Походка у нее была молодая и красивая. Мужчины посмотрели ей вслед.
        - Что, Никита, плохи дела? - спросил Лебедев, отмахнувшись от пчелы.
        - Откуда вы знаете? - спросил в ответ Никита, впрочем, тут же вспомнив, что Лебедев никогда не отвечает на такие вопросы. - Да. Плохи. И даже хуже.
        - Опять рушится мироздание?
        - Вроде того.
        - Ну, рассказывай.
        - У меня не так много времени. - Никита посмотрел на часы. - А поговорить хотелось о многом. Начну с главного. Как вы думаете, как они живут в Секторе? Там очень плохо? В смысле, они еще хуже, чем мы были ДО ТОГО? Или такие же?
        - Это главное? - спросил Лебедев.
        - Не совсем, - ответил Чагин, опять смирившись с тем, что Лебедев не будет отвечать на вопрос. - Но прежде чем перейду… Хочу спросить в лоб.
        Чагин откинул челку и пошевелил плечами. Лебедев ждал с выражением внимания и покоя на лице.
        - Борис, - выдохнул Чагин. - Вы для меня загадка. Я знаю вас несколько лет, и за эти годы я хорошо, можно сказать, безошибочно, научился отличать тихих от дерганых.
        - И ты хочешь спросить, кто я?
        Чагин покраснел:
        - Да. Это важно для меня. Не могу объяснить почему (даже самому себе), но сейчас это стало даже особенно важно. Возможно, меня мучит вопрос, насколько мы можем приспосабливаться…
        Регина подошла и стала снимать с подноса заварной чайник, вазочки с медом и вареньями, печенье, серебряные ложечки, белоснежные накрахмаленные салфетки. Чагин замолчал.
        - Никита. - Чагину показалось, что Лебедев стал строже. - Ты можешь говорить все при ней, при Регине.
        - Хорошо. Все эти годы… Я всегда сомневался, как вы прошли через Потепление. То мне казалось, что вы такой же, как я, то…
        - Ты хочешь знать, кретин я или дерганый? - спокойно спросил священник.
        - Да. - Чагин, бросив мимолетный взгляд на Регину, стал заливаться краской.
        - А если я скажу, что я дерганый кретин?
        Лебедев засмеялся. Посмотрел на Регину с широкой, открытой улыбкой, откинулся назад, а кулаки положил далеко перед собой на стол (в правом была зажата чайная ложечка, сверкающая на солнце).
        - Я… не понимаю, - ответил Никита.
        Лебедев захохотал. Теперь смеялась и Регина.
        Смех у нее был грудной, красивый, с теми особенными теплыми оттенками, которые бывают только у тихих.
        Через некоторое время засмеялся и Чагин. Ему было хорошо и просто с этими людьми.
        - Извините, - сказал он священнику.
        - Нет, это ты извини, - ответил Лебедев. - Дурацкая шутка. Конечно, я такой же, как ты. Ничего со мной не сталось. Ни в чем я не изменился. Ни на йоту.
        - А мне иногда казалось…
        - Ерунда, - сказал священник. - Дерганый, он и в Африке дерганый.
        - Вы жалеете об этом?
        - Не скажу, - все еще улыбаясь, ответил Лебедев.
        - Хорошо, спрошу по-другому. Вот скажите, у нас есть шанс стать такими, как они? Моя жена может стать такой, как Регина?
        - А зачем ей становиться такой?
        - А затем, - резко ответил Чагин, - что у меня сын тихий. И если я знаю безусловно хорошего человека, то это мой сын, Леша. В момент Переворота он был совсем крошечным. Почему он изменился, а мы нет? Конечно же вы тоже думали об этом. Почему мы с вами остались прежними? Это наказание? И если да, то почему ребенок должен отвечать за нас с Викой? Ведь ему тяжело с такими, как мы. Какой смысл в его «потеплении», если его оставили с такими родителями? Которые даже толком не понимают его.
        Лебедев продолжал молчать. Это была его обычная тактика в беседах с шибко умными. Чагин об этом знал, и, выговариваясь, сам худо-бедно отвечал на свои же вопросы.
        - Каков критерий отбора? - не мог успокоиться Чагин. - Абсолютное большинство людей стали тихими. Среди них чиновники районных управ, гаишники, педофилы, даже президент! А я, всегда мечтавший о тишине, сосредоточенности, о простоте, просидевший несколько лет в медитациях, остался дерганым. Раз людей разделили (кто бы это ни сделал), а не переделали сразу всех, значит преследовали какую-то цель. Какую? Или, может быть, это ошибка, просчет, и я просто попал в отбраковку? Но если остался такой большой процент необъяснимого, ненужного брака, то значит это сделал… - Чагин замялся.
        - Ну-ну, говори, - подбодрил его священник.
        - Значит, это сделал не Бог?
        - А ты уверен, что инжир приживется в открытом грунте? - спросил вдруг Лебедев.
        - Уверен, - сказал Чагин после паузы. - Но сажать следует под углом, а верхушку направлять к Солнцу, как я показывал.
        - На зиму прикапывать?
        - Не знаю. Сейчас рано говорить. Посмотрим, какая еще будет эта зима.
        Вопросы священника вернули Никиту в ту область, где он мог быть уверен в своих мыслях и поступках. Это успокоило его.
        - Послушайте, Борис, - сказал Чагин, наконец. - Тут такое дело. Ко мне вчера приехал один человек и сделал странное предложение…
        Регина грызла сухарики. Гудели пчелы. На стол падали белые лепестки абрикосовых цветков. Все это плохо вязалось с рассказом Чагина.
        - И ты не можешь отказать жене? - спросил священник, выслушав Чагина.
        - Не могу. Она не бросила меня, когда я попал в тюрьму. Все бросили, а она нет. Хотя именно у нее были все основания подозревать меня, не верить мне, а она пошла за мной. Беременная. И потеряла бы всё, если бы не Переворот.
        - А чиновнику из Сектора мог бы отказать? Если бы не жена? - Лебедев стал скрести седую бородку, но скоро отдернул руку, как это делает человек, который борется с плохой привычкой.
        - Чиновнику могу. Он, кстати, мало похож на чиновника. Больше на наемного убийцу из старого кино.
        - Не боишься его?
        - Не до такой степени.
        - Тогда делай, как тебе велит совесть.
        - Совесть-то, извините, надвое сказала. Не могу отказать Вике, но не могу и тащить в Сектор Лешу.
        - Никита, - сказал Лебедев строго. - Ты не собираешься спросить у меня, что тебе следует делать: принимать предложение из Сектора или нет?
        Чагин выпрямился и откинул челку:
        - Нет, не собираюсь.
        - Тогда поступай, как ты решил. А я знаю, что ты уже принял решение. Если это будет в моих силах, я тебе помогу. А больше я ничего тебе не скажу. Справишься?
        - Справлюсь, - ответил Чагин.
        - Тогда идем, я кое-что тебе покажу. - Лебедев поднял из-за стола свое ловкое поджарое тело. - Региночка, ты подожди нас здесь, - сказал он женщине.
        Следуя за священником, Чагин обогнул церковь и вошел в маленькую пристройку с зелеными дверями из старого мятого железа. Внутри хранились лопаты, грабли, мотки проволоки, банки с удобрениями, какие-то рамы, старые доски со следами росписи. Посреди стоял поломанный стол, покрытый пылью, а в углу старинная желтая этажерка.
        - Вот, есть у меня такая штука. - Лебедев пробрался к этажерке и снял с полки тяжелый черный телефонный аппарат с дисковым набором.
        - Вот такая штука, - повторил Лебедев. - Работает.
        - Ну и что?
        - Запиши номер и спрячь. Если понадобится помощь, сможешь мне из Сектора позвонить.
        - Из Сектора? - Никита, кажется, был поражен не менее, чем вчера, когда увидел лужу мочи в лифте. - У вас есть связь с Сектором? Но это же невозможно! Все кабели были перерублены.
        - Получается, не все. Записывай номер.
        - И я так понимаю, о телефоне никому ни слова?
        - С тобой приятно иметь дело, - сказал Лебедев.
        Записав номер и спрятав бумажку в потайной карман комбинезона, Чагин собрался уезжать. Он покатил свой велосипед к воротам. Лебедев и Регина вышли провожать.
        - Спасибо! - сказал Чагин. - И вам, Регина, спасибо за угощение. Мне стыдно, я даже не спросил, как у вас дела. Зациклился на своих проблемах.
        - У нас все хорошо, - ответил Лебедев, обнимая Регину за плечи.
        - На исповедь, наверное, по полгода не приходят?
        - И не по полгода, Никита, а совсем не приходят.
        Чагин подергал пальцем велосипедный звонок.
        - Разве это хорошо?
        - Хорошо.
        - И детей не крестят?
        - Не крестят.
        - И это хорошо?
        - И это хорошо, - улыбался Лебедев.
        - И не отличают православных от католиков?
        - Даже от иудеев, Никита.
        - И это, вы считаете, хорошо?
        - Хорошо.
        Никита глубоко вздохнул и посмотрел поверх голов Лебедева и Регины на купола и на цветущие верхушки деревьев:
        - Может быть, вы и правы.
        - Давай-ка благословлю тебя по-старинному. - Лебедев снял руку с плеча Регины и перекрестил Чагина. - Благослови тебя Господь!
        - Поеду, - сказал Никита, усаживаясь на седло. При упоминании Господа ему стало жутковато.
        С первых дней Потепления его не покидало ощущение, что Господь приблизился и скрывается теперь где-то совсем рядом, как бы за тюлевой занавесочкой. Он не знал, хорошо это или плохо, и не знал, хочет ли он, чтобы занавесочка была отдернута.
        «Хорошо тихим, они не зацикливаются на таких вещах», - думал Никита, выезжая к повороту на лесную дорогу.
        Регина махала ему вслед рукой.
        Анжела
        Кто-нибудь может сказать, куда подевались карлики?
        Адамов
        Тридцать лет назад мы с будущим генералом Изюмовым приехали в Москву из Владивостока на поезде «Россия». В школе мы сидели за одной партой. Моя мать неоднократно пыталась нас разлучить, уверяла, что дружба с Юрой разрушит мою жизнь. И оказалась, возможно, не так далека от истины.
        Я был из простой семьи: отец мичман на флоте, мать - работник гарнизонного клуба. И мы жили в бараке на верхушке сопки.
        Изюмов с матерью, Ираидой Викторовной, жил в центре, на улице Ленина, в обкомовском доме, и в одной из комнат на стене у них висел портрет Ираиды Викторовны в полный рост, исполненный каким-то заезжим московским художником. Мать Изюмова была придворной журналисткой, Золотое перо Приморья 1979 года. Зато у Изюмова не было отца. Класса до восьмого Юра считал, что отец был летчиком-испытателем и погиб во время полетов, пока не выяснилось, что тот страдал банальным алкоголизмом, причем в тяжелой форме (управлять, естественно, никакими летательными аппаратами не мог), из-за чего Ираида Викторовна и развелась с ним, едва успев обзавестись сыном.
        А вот бабушка Изюмова - внимание! - жила в Подмосковье, в городе Орехово-Зуево.
        Я занимался борьбой и хорошо учился. Юра по большей части шнырял по дворам с ножом и велосипедной цепью в кармане. Иногда его заносило в спортзал, так же как и меня - в дворовые разборки. При этом мы много читали, ходили на закрытые просмотры фильмов Тарковского и слушали не только рок, но и симфоническую музыку.
        Потом мы поехали в Москву поступать и поступили в один институт, и даже оказались в одной группе. Спустя некоторое время, как и предупреждала моя мать, влипли в одну нехорошую историю, нас погнали из общежития, и мы на какое-то время оказались у бабушки Изюмова в городе Орехово-Зуево.
        Там я пережил самое сильное мировоззренческое потрясение моей юности. В чем оно выражалось? Ну, во-первых, я понял, что русский народ - это понятие, а не реальный объект, и реальные люди из Приморья отличаются от таких же из Орехово-Зуево или Петушков намного сильнее, чем жители Ленинграда от жителей Лондона. Во-вторых, я растерялся и не знал, где искать образец, мерило русскости: в Москве, Ставрополе, Архангельске, Новосибирске или все-таки в Орехово-Зуево? В-третьих, я понял, что можно не только не понимать русских, но и не любить их, причем искренне, от всего сердца. В-четвертых, я сделал некоторые, пока еще смутные выводы о природе человека вообще.
        Пьяные здесь лежали на улицах и никого не удивляли и не заботили. Однажды я увидел женщину лет тридцати, в субботний день уснувшую в грязи у входа в большой универмаг. На ней был светлый плащ, дело было в сентябре, покупатели (многие шли в магазин семьями, с детьми) протискивались в двери бочком или просто переступали через нее, причем лежавшая не вызывала у них абсолютно никаких эмоций, кроме тех, что может вызвать препятствие, мешающее проходу. Я попытался поднять ее, но ко мне тут же приблизился милиционер, который до этого стоял с друзьями у пивной будки в нескольких шагах. Фуражка милиционера висела на затылке, вверх торчал белесый чуб, ремень был распущен, китель выбился, рубашка вылезла из штанов, кобура была расстегнута. В руке он держал бокал пива с желтой неопадающей пеной. «Ёптыть! - сказал милиционер. - Ебёныть!» И добавил еще несколько похожих слов, из которых я понял, что он не советует связываться, и что пусть дама лежит, где лежала, он ее знает, и с ней все в порядке.
        Я видел, как пятилетние дети спокойно играли во дворе вокруг соседа, спящего в собственной блевотине, и в ужасе отшатывались от человека с книгой в руке.
        Я также понял, что за книги в этом городе могут и будут бить. Могли избить за чтение газеты на остановке. И самое ужасное было в том, что это не был осознанный протест против грамотности, это была мутная, сермяжная реакция на чужака и связанное с чуждостью неправильное поведение. И поднималась она из таких глубин, о которых даже задуматься в те времена для меня было страшно. Сейчас, спустя несколько десятилетий, я бы сравнил состояние психики орехово-зуевцев тех лет с редкими, особо выгодными, месторождениями угля или нефти. Чтобы добыть самые древние и самые жуткие содержания, не было необходимости забуриваться на километры. Нефтяные лужи их подсознания плескались прямо на поверхности, открытые непосредственному наблюдению. И кроме этих луж я не мог разглядеть ничего.
        Хотя было и что-то вроде христианства. Если в автобус вваливался пьяный в дупль молодой парень, отборно матерился и падал на пассажиров, то обязательно находилась старушка, уступающая ему место. При этом, как правило, старушки произносили следующие слова: «Садись, милок! Устал, сердешный!» Автобус, и это меня еще более бесило, одобрял старушку. То ли старушки действительно считали пьянство тяжелым трудом, то ли исповедовали христианство такого толка, которое могли бы исповедовать собаки, если бы у них была религия: лизать бьющую тебя руку.
        Однажды соседка по коммуналке, соскучившаяся в декретном отпуске, вышла на кухню с бутылкой портвейна и, придерживая руками свой огромный живот, предложила нам с Изюмовым выпить на троих, а после - отыметь ее прямо здесь, у подоконника. «За угощение», - как она выразилась, поморщившись от громкого крика своего трехлетнего сына, который в это время ездил на четырехколесном велосипеде по коридору и тренировался в матерщине.
        В те месяцы я впервые понял, сколь благодатным может быть воздействие ядерной бомбы, если суметь применить ее точечно, в данном случае - для ликвидации одного конкретного подмосковного города. Будучи студентом, не чуждым новым веяниям в искусстве, я разрабатывал эту идею уничтожения Орехово-Зуева в разговорах с другими студентами. Интересно, что необходимость локального взрыва я обосновывал не столько потребностью уничтожить пьяниц и откровенных дебилов, сколько необходимостью избавить Советский Союз, да и весь мир, от мистической опасности, исходящей от слов «ёптыть» и «ебёныть». То, как произносились орехово-зуевцами эти слова, и каким образом с их помощью мгновенно устанавливалась прочная связь между местными жителями, наталкивало на мысль об их магическом характере. Я видел, и не раз, как в пустых тоскливых глазах после произнесения вслух этой магической формулы мгновенно появлялась жизнь, какой-то особенный свет уверенности («мы стоим на своей земле и делаем свое дело») и даже (что опаснее всего) какое-то религиозное воодушевление.
        Этих людей нужно было уничтожить, говорил я, пока они с помощью своей магии не уничтожили остатки русской культуры, экономики и даже экологии, а потом не принялись и за сопредельные территории.
        Однажды меня вызвали в комитет комсомола нашего института. За кабинетом комсорга оказалась еще одна комнатка, в которой меня ждал блеклый человек с упрямо сжатыми губами, назвавший мои теории касательно Подмосковья остроумными, хотя и жестоковатыми, и предложил проявить свои способности на более полезном для Родины поприще. Так начался мой долгий и непростой путь в «Шатуны».
        Похожим маршрутом проследовали и Попов с Изюмовым.
        Юра Изюмов, с детства впитавший основы поведенческой психологии обкомовских работников и городской шпаны, быстро продвигался по карьерной лестнице. Вскоре он не только обогнал в этом смысле нас с Поповым (мы стали всего лишь полевыми офицерами), но и перестал признавать в нас бывших друзей.
        Юра женился, родил дочку Анжелу. Бабушка его умерла. Ираида Викторовна переехала из Владивостока в Орехово-Зуево, и теперь уже не Изюмов, а его дочь ездила в гости к своей бабушке.
        Встретив Анжелу Изюмову на территории военных складов в марте 2066 года, я в долю мгновения прокрутил в голове все связанное с Орехово-Зуевом и подумал, что это не могло быть простым совпадением. Именно здесь, именно я, именно она! Не говоря уже о том, что первое задание, связанное с Событиями, руководство поручило «Шатунам», а значит, Изюмову, который, в свою очередь, будто специально, направил туда Сашу Попова (!) и спустя несколько часов - меня.
        Я и сейчас думаю, что все могло бы пойти по-другому, вспомни Изюмов в решающий момент о наших студенческих годах и моем восприятии Орехово-Зуева, как черного и маслянистого тектонического разлома русской жизни. Что, если бы туда отправился Мураховский или Семиглазов? Уверен, что навстречу им не вышла бы девочка в лыжной шапочке с бомбончиками, и вся история пошла бы, скорее всего, иным путем.
        В прошлый раз я остановился на том, как мы попали на склады, с которых невероятным, не поддающимся объяснению образом, исчезли боеприпасы, достаточные, чтобы убить все живое как минимум на одной четверти суши. Двое из нашей команды, закаленные, проверенные люди, внезапно бросили оружие и снаряжение и пошли. Бур догнал одного из них, Федорова, и едва не выбил ему мозги, я бросился на Бура, мы покатились по жухлой траве, еще мокрой от недавно сошедшего снега. И тут над нами раздался девчоночий голос. Мы остановились, я сел в грязи, - передо мной стояла Анжела, единственная дочь генерала Изюмова.
        После всего, что случилось в этот день, я, пожалуй, не должен был удивляться ничему.
        Тем не менее я был очень и очень удивлен.
        Анжеле было двенадцать лет. Изюмов и его жена Лиля сдували с нее пылинки и никуда не отпускали одну. Бабушка, у которой, в принципе, девочка могла быть в гостях, была одержима соображениями безопасности еще больше, чем родители. Я мысленно прикинул расстояние до дома Ираиды Викторовны. Получалось километров восемнадцать-двадцать. То есть девочка просто не могла находиться здесь. Но вот она стояла на расстоянии вытянутой руки на территории закрытых военных складов. В красной лыжной курточке и шапочке с бомбончиками.
        Кроме того, Анжела возникла так внезапно, так тихо, словно спустилась откуда-то сверху или вообще соткалась из воздуха. Я прокрутил в голове все наши действия за последние полчаса. Да, мы достаточно хорошо осмотрели все вокруг. Когда мы пришли, здесь никого не было.
        - Не трогайте их! - повторила девочка специально для Бура и показала на лежащего без сознания Федорова и водителя-спецназовца, склонившегося над ним.
        - Анжела, а ты что здесь делаешь? - еще раз спросил я, все еще сидя на земле.
        - Я на лыжах каталась, - спокойно ответила она и прошла мимо нас к Федорову.
        - Какие лыжи? - спросил Бур, поднимаясь и отряхивая грязь. - Это кто? Что за Анжела?
        Я объяснил. Это произвело впечатление.
        Девочка тем временем присела на корточки рядом с Федоровым, сняла рукавичку и похлопала Химика ладошкой по щекам. Федоров открыл глаза, застонал и схватился рукой за голову.
        - Нужно увести ее отсюда. Немедленно, - сказал Бур. - Сделай это, будь другом, а я разберусь с этими козлами.
        - Команды, майор, здесь буду отдавать я, - ответил я Виталию, останавливая его рукой.
        Анжела подошла к нам.
        - Их не нужно трогать, - сказала она. - Пусть уходят. Они перевернулись.
        - Что?! - спросили мы хором.
        - Они перевернулись, - повторила девочка. - Стали тихие.
        Так в первый раз я услышал это слово. Тихие.
        - Что значит «перевернулись»? - спросил Бур, хотя по выражению лица его было видно, что какие-то страшные догадки уже роятся у него в голове. Ведь мы оба присутствовали на допросе Попова и вдобавок совсем недавно видели, как рабочие исчезнувшего завода «Фенолит» уходят домой со счастливыми лицами буддистских монахов.
        - Вы это чуть позже сами поймете, - сказала Анжела. - Надо потерпеть.
        - Нужно немедленно доложить Изюмову, - сказал Бур.
        - Подожди, давай разберемся, - ответил я. - Анжела, как ты тут могла на лыжах кататься? Снега-то нет.
        - Ну и что, дядя Игорь. Он был.
        - Когда, Анжела?
        Девочка задумалась. Лицо ее стало сосредоточенным, как будто она внимательно вслушивалась во что-то важное внутри себя.
        - Я не помню, - наконец ответила она и сняла свою шерстяную шапочку.
        Волосы у нее на висках потемнели от пота. Да, было слишком тепло. Мне даже показалось, что трава под ногами прямо на глазах наливается зеленью.
        Оглядевшись, в стороне, у трансформаторной будки я и в самом деле увидел поставленные торчком лыжи с аккуратно навешенными на носки кругами лыжных палок.
        Я тянул время, потому что не знал, о чем докладывать генералу. Растаявшие на глазах у милиционеров заводские трубы, аккуратный газон на месте корпусов «Фенолита», дикая, невероятная чистота на пустых складах, какие-то «перевернутые» и «тихие», - что все это могло означать, как такое могло произойти, - у меня не было (и не могло быть) никаких объяснений. После допроса Саши Попова мы отрабатывали версию применения психотронного оружия. Но тогда почему не работают двигатели автомобилей? Почему погасли дисплеи мобильников? А что, если психотронная атака нанесла сокрушительный удар и по моей голове, и все это мне только кажется? Что, если после доклада и меня прикрутят цепями к металлическому стулу и попытаются выбить дурь из головы?
        Удивления больше не было, невероятность происходящего наконец-то вызвала своеобразную анестезию, но от этого не становилось легче, потому что не было ни одного ответа на вопрос «что делать?».
        - Анжела, но почему здесь? Почему ты каталась на лыжах так далеко от бабушкиного дома? Кто тебя отпустил одну?
        Анжела пожала плечами. Точно так же пожимала плечами Лиля, ее мать, в которую я даже был одно время немножко влюблен, как, впрочем, бывал влюблен практически во всех рыжеволосых и зеленоглазых молодых женщин.
        - Дядя Игорь, - сказала Анжела. - Я сама не пойму. Я рядом с домом каталась, а потом как-то шла, шла…
        «Шла, шла, - думал я, - и прошла двадцать километров. Незаметно для самой себя. Пересекла между делом несколько шоссе и парочку воинских частей, огражденных по периметру заборами и колючей проволокой».
        - Анжела, послушай, - как можно более ласково сказал я, - скажи еще раз, как ты называешь этих людей…
        - Которые перевернулись?
        - Да, которые перевернулись. - Слово далось мне почему-то не без труда.
        - Я их вначале называла про себя «мутики», а теперь думаю, что лучше называть их «тихими». Да, они «тихие».
        - Анжела, а что ты думаешь о себе? Кто ты? - совсем вкрадчиво спросил я и замер.
        - А я не знаю, - ответила она просто. - Я про себя не очень-то много знаю.
        - Как это? - влез Бур.
        - А вы про себя много знаете? - спросила его Анжела.
        - Я всё про себя знаю! - ответил Виталий.
        - Какой интересный дядя! - сказала задумчиво Анжела.
        «Надо уходить отсюда, - подумал я. - Как можно быстрее. Пока и мы с Буром не перевернулись тем или иным образом. И уводить отсюда девочку».
        Тем временем Федоров встал и, помахав прощально рукой, нетвердой походкой пошел к западным воротам складской территории. Водитель шагал рядом, сочувственно на него поглядывая. Бур посмотрел им вслед с выражением человека, жалеющего, что не может ударить каждого из предателей прикладом в затылок, но быстро очнулся, поднял брошенные автоматы, снял один с предохранителя и попробовал произвести выстрел в воздух. Ничего, только щелчок. Бросил его на землю и попробовал то же с другим. Щелчок, щелчок и еще щелчок.
        - Адамов, ты что-нибудь понимаешь? - в ярости потряс он бесполезным оружием.
        - Нет, - ответил я, приняв решение действовать по уставу.
        Ответов нет. Но разбираться будем потом, а сейчас территорию необходимо изолировать. Нужно немедленно подвести войска и оцепить участок в радиусе не менее пяти километров. А нам уходить. Я достал передатчик спецсвязи, нажал на кнопки, вытащил антенну, - связи не было.
        - Бур! Рацию!
        Майор протянул мне свою. Результат тот же. Мы снова достали отказавшие мобильники, понажимали на кнопки, включили-выключили, постучали по корпусу, потом вынули и вложили аккумуляторы. Дисплеи светились ровным светом ночника, но никаких значков на них по-прежнему не было.
        - Попробую взобраться на крышу, - сказал Бур, направляясь к пожарной лестнице.
        - Подождите, - сказала вдруг Анжела. - Это бесполезно. Звоните лучше с моего.
        Она достала из кармана складной дамский телефон «Nokia» в перламутровом красном корпусе и протянула мне. Какое-то нехорошее предчувствие холодком прошлось у меня в груди. Я как завороженный взял телефончик и медленно открыл его. «Nokia» показывала полную антенну. Тогда я снова достал свой аппарат и положил его на ладонь рядом с мобильником Анжелы. Держал их на одной ладони и смотрел. Мой не работал. С девчоночьим все было в порядке. Ладно. Я набрал на перламутровом телефончике защищенный номер Изюмова и, когда он поднял трубку, коротко доложил обстановку. Сказал, что оцепление нужно немедленно и что с нами его дочь.
        - Боже мой! - сказал Изюмов. - Сейчас же убирайтесь оттуда! Двигайтесь на запад. Высылаем за вами вертолет.
        - Нет! - крикнул я, с внезапной ясностью вспомнив наш «Лексус», летящий по дороге подобно мертвой железной коробке. - Только не вертолет! Ни в коем случае! Слышишь! Не надо вертолета!
        Чагин
        Вечером, перед отъездом в Сектор, Чагин предложил Леше расписать темперой стену в детской. Это была давняя мечта мальчика.
        - А мама не будет против? - спросил Леша. - Помнишь, она нам не разрешала.
        - Не будет, - сказал Чагин. - Мама, не будешь против, если мы распишем стену? Мы хотим нарисовать море и пальмы.
        - Не возражаю! - откликнулась Вика.
        Она с того момента, как Чагин окончательно определился с поездкой, находилась в приподнятом настроении: напевала старинные песенки, перебирала шкатулки с украшениями и примеряла перед зеркалом серьги, брошки, бусы и цепочки всех видов, зачесывала волосы то так, то эдак, подкрашивала глаза и со словами «ну как вам?» хлопала ресницами. Достала из каких-то своих тайников старые глянцевые журналы и озабоченно листала их: «Интересно, что они там сейчас носят?» В общем, была занята приятным делом и соглашалась на все.
        - А мы точно потом поедем на море? - спрашивал перепачканный синей краской Леша, стоя на табуретке и закрашивая кистью линию морского горизонта. - В Крым?
        - Конечно, - отвечал Никита, возившийся внизу с травой и цветами. - Это будет большое и серьезное путешествие. Пока меня не будет, обдумай, что тебе нужно взять с собой. Приготовься. Помнишь, как мы ходили осенью в поход? Тогда мы уходили на два дня. А в этот раз только дорога в одну сторону займет у нас не меньше недели. Вот и прикинь, что может понадобиться.
        - Я могу посоветоваться. Одна девочка из нашей школы в прошлом году ездила в Крым.
        - Маша Нечипоренко?
        - Да, она привезла оттуда камушки и ракушки, забыл, как называются.
        - Рапаны, - сказал Чагин, с удовольствием подержав на языке это слово.
        Чагин знал Льва Нечипоренко, отца Маши. Это был маленький мужественный человечек, как камешек, - крепкий, надежный, улыбчивый. Чагин слышал, что в Крыму уже побывали многие, но лично знал только одного человека. Один раз ему удалось поговорить об этом с Нечипоренко, и он понял, что Крым стал еще прекраснее, хотя чудес там и не больше, чем в Москве. Большего он добиться не мог, так как Лев Нечипоренко был тихим, а у тихих предубеждение к чудесам.
        - Но вначале, - крикнула Вика из ванной, - мы съездим к папе на новое место работы!
        - Папа, а ты совсем бросишь свои сады и оранжерею? - спросил Леша.
        - Нет, Леша, не брошу. Это, как бы тебе сказать, спецзадание. Я быстро справлюсь, мы вернемся, и я снова буду разводить сады и выращивать фрукты.
        - Папа, знаешь. - Леша, стоя на табуретке, повернулся к стене спиной и застыл с кистью в руке. - Я не хочу, чтобы ты уезжал один, без нас. Но ехать в Сектор я тоже не хочу.
        На глаза Никиты так быстро навернулись слезы, что он просто не успел взять себя в руки.
        - Это важное задание, Леша. Я профессионал, там тоже живут люди, и они без меня не справятся. А вы, когда приедете, поможете мне. Вместе мы сделаем все быстро-быстро, потом домой, соберем вещички, возьмем у дяди Вити двух прекрасных лошадок - и в Крым!
        - А чего же ты тогда плачешь?
        - Да я радуюсь, сынок. Крым - это не шутка. Я там десять лет не был.
        - Маша говорит, там очень красиво, - сказал Леша.
        - Да, очень, - ответил Чагин и прижал Лешу к себе.
        - Ну, давай закончим нашу картину и спать, - сказал он через секунду. - Нам всем нужно набираться сил.
        Еще с вечера Чагин собрал вещи в старую, потрепанную сумку NIKE. Белье, бритву, тапочки, полотенце, фонарик (он слышал, что в Секторе плохо освещаются улицы и подъезды). Утром, умывшись и сделав зарядку, добавил к вещам бледно-коричневый резиновый бинт для силовых упражнений, блокнот, ручку и карандаши и задумался у книжных шкафов.
        Ему показалось уместным взять с собой «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря, но это чтобы нагрузить голову, а вот что взять для отдыха? Он долго ходил вдоль полок, пока не нашел книгу, которую никогда не читал. «Остров сокровищ». Прекрасно! Раз в пять лет Чагин вспоминал, что не читал самую известную из книг Стивенсона, после чего откладывал чтение назавтра или на неопределенный срок, а потом забывал. Отлично! Вот и повод. Чагин бережно положил Стивенсона поверх полотенца, и вдруг ему пришло в голову, что и эта книга уместна в сегодняшних обстоятельствах. Он, как и все, кто вырос в эпоху кино и телевидения, знал содержание. Пираты, сокровища, сражения, взаимный обман и кто кого перехитрит.
        «Очень кстати», - подумал Никита.
        Без пяти десять внизу в открытое окно стал слышен нарастающий гул мощного автомобильного электродвигателя. Затем шум прекратился, хлопнула дверца автомобиля, и спустя минуту раздался звонок в дверь.
        На пороге, возвышаясь на несколько сантиметров над дверным проемом, стоял Виталий в сером костюме с отливом. Чагин машинально осмотрел пуговицы - на этот раз все были пришиты как надо. Пахло все теми же духами.
        Чагин впустил гиганта в прихожую, но пройти в дом не пригласил.
        - Еду один, - сказал он. - Это вас устраивает? Поговорили с президентом?
        - Поговорил, - ответил Виталий своим низким хрипловатым голосом. - Она согласилась.
        - «Она»? - спросил Чагин.
        - А что?
        - Да так, ничего.
        В коридоре появилась Вика и поздоровалась с Виталием, залившись счастливой краской.
        - Зря жену сразу с собой не берешь, - сказал Виталий. - А вы не боитесь его одного к нам отпускать? - улыбнулся он Вике.
        - Но это же ненадолго. - Вика вопросительно посмотрела на мужа. - Он скоро нас заберет. Обживется и заберет.
        - А где сынок? - спросил Виталий сладеньким голосом.
        - В школе, - быстро ответил Никита. - Вопрос. Если все действительно окажется, как вы рассказывали, как я сообщу жене, что она может ехать ко мне?
        - Да мы сами заедем за ними, и всё.
        - Нет, так не пойдет. Она поедет только после того, как я лично сообщу ей, что ехать можно. Кроме того, им нужно будет собраться, так что предупредить придется заранее.
        - Хорошо. - Виталий улыбнулся, но зло. - Напишешь письмо. У нас каждый день экспедиторы ездят к вам за продуктами, попрошу, чтобы заскочили.
        - Ладно, договорились. Вы не возражаете, я тут с женой попрощаюсь, - сказал Чагин, подталкивая гиганта к двери.
        - Конечно, конечно, - ответил Виталий и, пригнув голову, вышел.
        Как только за ним закрылась дверь, Чагин схватил Вику за руку и потащил ее подальше от прихожей.
        - Слушай, - сказал он быстрым шепотом, когда они оказались в гостиной. - Слушай внимательно. Вы поедете в Сектор только тогда, когда тебе передадут письмо, написанное моей рукой. Поняла?
        - Ладно. А что может быть?
        - Тише, прошу тебя. Просто слушай. Помнишь, как мы с тобой переписывались, когда я был в СИЗО? Помнишь?
        - Ну, помню.
        - В самом начале письма должно быть «Викуля». Поняла? Если этого слова не будет, значит что-то не так, и ты никуда не едешь. Повтори.
        - Если не будет «Викули», я никуда не еду. А что делать-то?
        - Не будем загадывать. Думаю, что все будет хорошо. Береги Лешу.
        Чагин обнял Вику и, попрощавшись, с сумкой через плечо пошел догонять Виталия.
        Внутри белый «Range Rover» был обшит светлой кожей. Чагин бросил свою старую сумку с эмблемой «NIKE» на заднее сиденье и сел справа от Виталия.
        - Попрощался? - спросил верзила, устраиваясь за рулем.
        - Попрощался.
        - Можешь ручкой помахать. - Виталий опустил стекло со стороны Чагина. - Они наверняка с балкона смотрят.
        - Поехали, - сказал Чагин.
        - Ну как хочешь.
        Джип тронулся и очень хорошо принял с места, а когда обогнули дом и выехали на дорогу, помчался просто с невероятной скоростью, километров под сто двадцать. У Никиты с непривычки даже засосало под ложечкой. Он не встречал еще таких быстрых электромобилей.
        - Нравится? - спросил Виталий. - Спецзаказ. Гудит, правда, как троллейбус. Помнишь, как троллейбусы гудели? А? На Садовом. Зимним утром. Вокруг темно, все синее, снег, троллейбус светится изнутри, как цветочный павильон на колесах. И гудит, даже подвывает. Где теперь Садовое кольцо? На куски порезали… Какую страну потеряли! Козлы.
        - Почему «козлы»? И кто? Разве кто-то виноват в том, что случилось?
        - Всегда кто-то виноват, дружище. Всегда.
        После этих слов Виталий замолчал с таким видом, словно перебирал в памяти вероятных виновников произошедшего, и, судя по его сопению и суженным зрачкам, этим гипотетическим врагам лучше было держаться от него как можно дальше.
        Автомобиль двигался по-прежнему быстро, очень быстро. Вскоре подъехали к Северной Просеке и повернули вправо, чтобы объехать Просеку с внешней стороны, с той, где раньше был МКАД. Объездная дорога была гладкая, крытая бледно-фиолетовым свежим асфальтом, и Чагин подумал о том, как быстро люди привыкают к новым значениям слов. Еще не так давно «просека» означала полосу вырубленного леса, а теперь наоборот - прорубили широкую полосу в теле города, снесли дома и высадили густой лес.
        В Просеке, то есть в лесу, который с необычной скоростью поднялся на месте бывшей городской застройки, никаких дорог не было, и, чтобы попасть в следующую городскую Часть, нужно было сделать немалый крюк. Чагину, когда объезжали вокруг, показалось, что за те несколько месяцев, что он не покидал пределов Северо-Восточной Части, лес разросся в стороны, и Просека стала даже еще шире. Возможно, снесли еще ряд домов вдоль ее края, а возможно, он просто забыл, каким был лес.
        Изредка на дороге попадались электромобили, «Range Rover» легко обходил их всех. В обе стороны ехали многочисленные велосипедисты. Девушка в мини-юбке, которая катила на велосипеде с большим багажником-корзиной, помахала высунувшемуся в окно Чагину рукой. В металлической корзине ее багажника лежали тяжелые стопки свежих газет. Проскочили повозку, которую довольно резво катили две серые лошадки с красиво заплетенными гривами. На облучке повозки мужчина в черной джинсовой куртке держал на коленях мальчика лет восьми, который с серьезным лицом учился править лошадьми.
        Северная и Северо-Западная Части почти ничем не отличались от Северо-Восточной, в которой жил Чагин. Те же просторные весенние улицы, широкие площади и многочисленные скверы. Много ярко одетых детей, играющих без всякого надзора. Разноцветные секции домов. Велосипедисты в костюмах и в рабочих комбинезонах, упряжки. Красивые женщины. Блеск вымытых окон. Цветущие фруктовые деревья. Чистые троллейбусы.
        - Вот и троллейбусы, - сказал Никита. - Чем они вам не нравятся?
        - Это не те троллейбусы, дружище. От этих меня тошнит, - ответил Виталий. - Леденцы какие-то. Я люблю лязг, грохот, запах машинного масла…
        - И бензина, - вставил Чагин.
        Седая голова повернулась, и на Никиту посмотрела пара холодных глаз. У Никиты возникло неприятное ощущение, будто он засланный агент и прокололся, дал понять, что знает секретный пароль, и теперь вражеский главарь раздумывает, не придушить ли его за это струной от рояля.
        - И бензина, - произнес, наконец, Виталий, отворачиваясь. - Ты что-то имеешь против бензина?
        Чагин промолчал.
        - Знаешь, дружище, - сказал через минуту Виталий, - я тебе как-то не очень верю. Вот в это твое опрощение. Тихие - понятно, у них мозги промыты чем-то очень крепким. И, похоже, навсегда. А вот ты… Жилистый мужик, журналист, огонь и воду прошел: бомонд, богема, телки, тачки, пепси, фанта… В тюрьме побывал. Ты должен жизнь любить.
        - Это смотря как жизнь понимать, - ответил Чагин. - И любовь.
        - Да как ее ни понимай, а жизнь - всегда борьба, движение вперед, развитие. Ну и удовольствия, конечно, не без этого. А свалиться в каменный век и говорить, что тебе нравится греться на солнышке, как старухе из мордовской деревни… В это я не поверю никогда. Вот, например, твоя ситуация. Разве хорошо, что вы в каменном веке живете? Ни Интернета, ни телевизора, ни мобильников, ничего. А не уничтожили бы цивилизацию, ты бы не переживал, не спрашивал меня - «как мне связаться с моей дорогой женой?» - Виталий сделал неудачную попытку передразнить Чагина. - Взял бы мобилу и позвонил. И не надо тебе никаких гонцов, никаких писем, никаких переживаний: доедут - не доедут, привезут - не привезут, прочтет - не прочтет. Согласен?
        - И да, и нет.
        - А это что еще значит?
        - А то, что письмо (настоящее, не компьютерное) - его можно держать в руке. Можно ощутить его вес, смять, понюхать. Можно по почерку угадать настроение. На нем могут быть следы от слез или от чашки с кофе. Из него можно узнать такие недоступные словам вещи, какие никогда не вычитаешь из сообщения в компьютере. Его можно сложить вчетверо и носить с собой в кармане или положить в любимую книгу и доставать иногда. Или спрятать в потайное место и никогда никому не показывать, но знать, что оно есть - тот самый листок бумаги, который держала в руках она, или он, или, может быть, твой отец, которого ты не любил и не понимал, а потом понял, но было поздно; или твой сын; или друг, какого больше никогда не будет… Учитель, читатель, даже какой-то совсем чужой человек, неожиданно оказавшийся близким… Он сидел, склонясь, над этим самым листком, оставил на нем свой пот, свои вибрации…
        - Хорошо излагаешь, - сказал Виталий, переключая передачу. Под зеркалом заднего вида закачался амулет в виде игрушечного пластикового мобильничка. - Ход мыслей тебе немного подправить, и будешь незаменим. Мы с тобой горы свернем.
        - А можно узнать поконкретнее, чем мне придется заниматься? - спросил Чагин.
        - Поконкретнее тебе расскажет Хозяйка, когда приедем. Потерпи, дружище. Еще вопросы есть?
        - Есть. Не возражаешь, если я тоже перейду на «ты»?
        Виталий хрипловато засмеялся, откинув седой затылок на подголовник сиденья.
        - А ты мне нравишься. Жалко будет, если с тобой что-нибудь не то случится.
        - Ну что? На «ты»?
        - Давай, дружище, не возражаю. Только когда приедем, при подчиненных будешь меня называть «господин полковник». Понял? Забавный ты парень. И как ты уживался с кретинами?
        Вскоре показалась Главная Просека, самая широкая и непролазная. За ней, в ржавой дымке лежал, пока еще смутно различимый, Сектор.
        - Вот мы почти и дома, - расслабленно улыбнувшись, сказал полковник. - Вот она, Россия!
        Сердце Никиты сделало длинный прыжок.
        Часть вторая
        Прыгающий человек
        Анжела
        Просто исправили ошибку.
        Регина
        Даже лень сказать, что жизнь прекрасна.
        Анжела
        Хотя на этом нельзя успокаиваться.
        Адамов
        До Переворота (Потепления, Большого Ответа), думая о смерти, я хотел, чтобы обо мне забыли, как только я умру. Забыли навсегда и так основательно, как будто меня и не было никогда. Забыли все, кого я знал, и все, кто знали меня. Забыли те, мимо кого я случайно проходил, и те, кто, бросив свои дела, вслушивались в далекие звуки моих выстрелов где-нибудь в джунглях или в горах. Чтобы после меня не осталось ничего - чистый снег памяти. Как будто я вообще никогда не проходил этими улицами, не поднимался по лестнице, не касался перил и кнопки электрического звонка. Забыл мой отец, смеявшийся однажды над моим дневником, забыла мать, кокетничавшая в клубе с офицерами, забыла Регина. Забыла Катя. Дочь. Забыли Бур и Мураховский. Даже Саша Попов.
        Иногда было так плохо, что только мысли об абсолютном исчезновении приносили временное облегчение.
        А теперь пишу. Наверно, хочу оставить память. О чем?
        В полуподвале явочной квартиры нашлось несколько старых общих тетрадей с Микки-Маусами на обложках. Одна исписана уже наполовину. Если проживу достаточно долго и если боль не сломает окончательно, надеюсь, меня хватит еще на парочку.
        Я оказался стар для подвигов. Да, несколько человек я все-таки убил. За этим и пришел сюда. Но получил две ножевые раны… И, самое плохое, сорвался с крыши. Дерганые заслуживают смерти хотя бы за то, что не ремонтируют крыш.
        Правое колено, как назло, именно то, которое тревожило меня уже несколько лет, теперь изуродовано навсегда. Я думаю, что порваны связки, разрушены суставы и расщеплена какая-то кость - внутри чувствуются мелкие осколки.
        Рука порезана не сильно. Зато в боку приличная дырка. Но я все равно смог бы выбраться отсюда, если бы не колено. Громадная черно-фиолетовая опухоль. Сгусток боли размером с арбуз.
        При падении вдребезги разлетелся мобильник, с помощью которого я мог связаться с Анжелой. Других средств связи нет. Я здесь один. Никто в Москве не знал, куда я направляюсь. Анжеле сказал, что еду на Север, посмотреть, приходят ли корабли. Поэтому меня еще долго не будут искать. Здесь, в явочной квартире, наши агенты будут не раньше, чем через десять дней: я сам отдал такой приказ, не хотел, чтобы мне помешали.
        Лекарств на десять дней не хватит. Дня через три закончатся обезболивающие. Потом антибиотики. Об этом лучше не думать.
        Единственный выход - выбраться на улицу, к телефонам-автоматам. Ближайшие - в соседнем переулке, метрах в двухстах. Я мог бы доползти до них, но улицы полны народа. Они никогда не пустеют. В этом районе, похоже, вообще никто не ходит на работу. Даже ночью на улице почти столько же людей, сколько и днем: стараются развлекаться.
        И везде расклеены мои портреты. В зарешеченное окно вижу несколько штук на стенах домов с той стороны улицы. Один совсем рядом, на столбе. «Разыскивается». И такая сумма, за которую любой дерганый продаст на органы всех своих родственников, не то что раненого врага.
        Удивительно, как много людей мечтает написать книгу о своей жизни. При этом подавляющее большинство не писало никогда ничего. Даже писем. Многие никогда ничего не читали. А книгу о своей жизни тем не менее хотели бы написать. Или хотя бы продиктовать. Или чтобы кто-нибудь за них написал. С их слов. Парадокс.
        Хорошо, что мечты - такой слабый мотив. Какой процент людей способен преследовать свою мечту или бороться за нее?
        Иначе нас завалило бы книжным мусором посильнее, чем перед Потеплением.
        Другой парадокс. Люди хотели оставить книгу о своей жизни даже в те времена, когда еще работали компьютеры. Почему не блог, а именно книгу? Ведь не стыдно же было рекомендоваться блогерами, хотя это было все равно, что дать визитку, где под твоим именем было бы написано «болтун».
        Может быть, они хотели обеспечить себе какую-никакую Вечность? И верили почему-то, что книга может в этом помочь. Именно книга, а не блог. Не слышал, чтобы кто-нибудь, желая остаться в памяти навечно, завел себе соответствующий блог.
        Но мне кажется, что я пишу не для вечности. Кажется, что у меня более простые, практические цели…
        У генерала Изюмова хватило ума не прислать за нами вертолет.
        Не столь сообразительным оказался заместитель министра обороны, который, решив, что «Шатуны» деморализованы и не справились с заданием, выслал в район «Фенолита» несколько бортов с десантом и разведкой. Двигатели отказали, как только воздушная техника пересекла линию, отделявшую внизу под ними заснеженную мерзлую территорию от раскисшей, теплой земли, с невероятной скоростью зарастающей зеленой травой. Погибли почти все. Это были первые, но не единственные жертвы Переворота.
        Анжелу я передал отцу с рук на руки. Доложил. Провели летучку.
        Отсчет пошел на часы и даже на минуты. Понятно было, что в окрестностях Орехово-Зуево люди очень скоро узнают о происходящем, слухи полетят к Москве со скоростью верхового пожара, начнется паника. Больше нельзя было прятать информацию в недрах одного-двух ведомств. На Старой площади собрали большое экстренное совещание.
        На нем присутствовали: первые лица министерства обороны, администрации президента, ГРУ, ФСБ, МЧС, милиции, ученые из центра ядерных исследований, специалисты по космосу, какие-то политики, зачем-то патриарх, несколько губернаторов. Президент и премьер-министр принимали участие заочно, по видеосвязи из бункера, каждый из своего: решили, что не стоит в таком угрожающем положении класть все яйца в одну корзину, то есть в один бункер.
        Премьер на экране выглядел абсолютно растерянным. Игра желваками на этот раз никак не помогала, а нам с Буром, видевшим, что на самом деле происходит в Орехово-Зуево, казалась попросту неумной. Президент же просто круглил глаза и лепетал, что он понимает серьезность вызова, и мы все должны объединиться перед лицом, и, конечно, мы преодолеем, как и всегда раньше преодолевали…
        А суть-то была как раз в том, что никто не знал, перед лицом чего «мы» оказались. И, может быть, совсем не стоило перед лицом «этого» объединяться. Может быть, как раз совсем наоборот, нам всем (пока не поздно) стоило разбежаться подальше. Рассеяться, разойтись «кто куда», как это сделала группа Попова, и Химик с водителем, и, в конце концов, сам президент с премьером, благоразумно засевшие глубоко под землей, хотя и по совершенно другой, чем наши офицеры, причине.
        Конечно, самой первой версией была террористическая атака или нападение недружественного государства. Но кто именно напал, какие цели ставил перед собой, почему не добивался человеческих жертв (падение вертолетов оказалось только следствием, почти случайностью)? И каким инструментом пользовался нападающий? Как это все было сделано? При помощи чего?
        Что мы имели на тот момент? Во-первых, исчезновение секретных и очень мощных боеприпасов. Во-вторых, бесследно растаявший в воздухе завод «Фенолит» (причем по лицам присутствовавших было видно, что никто не верит в это событие). В-третьих, тотальный отказ связи (хотя мне и удалось сделать один звонок с мобильника Анжелы Изюмовой, но, ни я, ни Бур не сказали об этом никому). В-четвертых, заглохшие двигатели автомобилей. В-пятых, невозможность произвести выстрел из огнестрельного оружия. И еще - сильное локальное потепление. И странное поведение людей. Посредством чего можно было добиться такого результата?
        Каждое из этих аномальных событий, взятое в отдельности, в принципе, могло быть достаточно удовлетворительно объяснено. Так, боеприпасы (чисто теоретически) могли быть уничтожены специальными бактериями. Связь могла быть прервана импульсной бомбой. Еще проще воздействовать на людей. Способы известны. Пока, правда, никому не доводилось слышать о психотронном оружии, наводящем счастливые улыбки на лица граждан, но все же.
        Однако как объяснить все в совокупности? И куда делись кирпичные здания и стальные конструкции завода «Фенолит»? И почему мощнейшая, судя по всему, импульсная бомба не смогла совладать с крошечным перламутровым мобильничком Анжелы Изюмовой?
        А главное - зачем? Зачем это было проделано?
        Губернатор Хабаров, один из немногих, кто вообще не оглядывался на экранные изображения первых лиц государства, предложил следующий план. Первое - постараться определить источник угрозы и получить информацию о нем. Если есть возможность - связаться с представителем источника, узнать цели и требования. Второе - понять, будут ли еще атаки или, точнее, зоны воздействия, и не может ли зона расширяться сама по себе, без дополнительной поддержки извне. Третье, и самое важное, - немедленно выработать тактику первоочередных действий: эвакуацию, изолирование, меры предосторожности.
        - Десантные атаки, во всяком случае, следует прекратить, - сказал Хабаров, обращаясь к министру обороны. - И немедленно, кстати, проверить, не напортачили ли чего-нибудь наши собственные модернизаторы в Сколково.
        Лицо президента на экране мгновенно приняло выражение мальчишки, застигнутого за воровством мелочи из отцовского кармана.
        Тему инженерной ошибки подхватил министр по чрезвычайным ситуациям.
        - Действительно, почему мы не рассматриваем сценарий катастрофы? - спросил он. - Мы можем иметь дело с последствиями разрушительных непреднамеренных событий.
        - Интересно, каких? - спросил представитель министерства обороны.
        - Например, эксперимент с новым видом вооружения. - Министр исподлобья пристально посмотрел на военного, тот, нагло ухмыляясь, легко выдержал взгляд. - Или, действительно, Сколково. Адронный коллайдер какой-нибудь, ядерные исследования, космические программы. Не знаю. Много чего. Всем ведомствам нужно выложить карты на стол, и немедленно.
        - Мы против, - выступил директор ФСБ. - По надуманной причине вы хотите вывести из зоны секретности все, что находилось под грифом десятки лет. «Выложить карты» - это значит разрушить институт государственной и военной тайны. Причем надолго. Если не навсегда.
        - Мы выкладываем карты не перед случайной публикой, - возразил министр. - Здесь собрались серьезные государственные люди.
        - Не настолько серьезные, уверяю вас, - ответил фээсбэшник. - А что, если катастрофа в результате сбоя систем или, как вы говорите, инженерной ошибки случилась на объектах других государств? Например, на американском военном спутнике? А ударило по нам?
        «Порвалась цепь великая», - вдруг выскочил из моей памяти школьный отрывок из Некрасова. - «Одним концом по барину, другим по мужику».
        - Я уже говорил с президентом Америки, - вступило в беседу экранное изображение премьера. - Они проверяют у себя. Они обеспокоены, но не очень верят нашей информации.
        - Есть важная информация! - попросил слова худой человек в очках с айфоном в руке. - Центр исследований «Молот». Только что пришло сообщение. Совместно с силами министерства обороны мы замерили… Ну, чтобы было понятнее, скажем так, радиацию и электромагнитное излучение по периметру зоны потепления. Так вот, ни одно из известных нам излучений не дает показатели, на любую заметную величину отличающиеся от таких же показателей вне зоны. То есть, если переводить на язык обывателя, извините, в зоне не происходит ничего. И в то же время нам известно, что там все-таки кое-что происходит.
        - Невероятный логический аналог черной дыры! - воскликнул академик Небоженко, всемирное светило, руководитель проектов из института ядерных исследований, и непонятно было, шутит он или серьезно.
        Спустя две минуты присутствующие втянулись в обсуждение возможности инопланетной атаки, вероятно даже разумной. И тут по микрофону постучал патриарх.
        - Дайте слово патриарху, - сказал с экрана премьер.
        - Да, конечно, - согласился министр обороны. - Давайте дадим слово патриарху.
        Гул в аудитории не умолкал, но в общем-то никто не возражал, пусть выступает представитель конфессии. Один только Хабаров попытался воспротивиться.
        - У нас нет времени выслушивать патриарха, - бесстрашно сказал этот крупный мужчина с широким лицом и густыми седыми бровями. - По крайней мере, не сейчас.
        Однако слово дали. Понятно, что за инопланетянами в списке предполагаемых причин должно было следовать божественное воздействие, и все приготовились отдать дань традиции, но патриарх сумел поразить всех присутствующих, кратчайшим путем вернувшись к тому, с чего начинали почти час назад.
        - В условиях продолжающегося экономического кризиса, - своим резонирующим актерским голосом заговорил местоблюститель, - наши соперники, определенные силы на Западе, несомненно, ищут способы выйти из тупика за счет других народов и стран. В первую очередь за счет России, последнего оплота сопротивления и здравомыслия…
        - Конкретно что вы предлагаете? - перебил его Хабаров с нескрываемым раздражением, и всем стало ясно, что, если все закончится хорошо, смельчаку больше никогда не видать губернаторского кресла.
        - Я предлагаю, - все тем же надменным резонирующим голосом выговаривал патриарх, - добиваться от властей Америки и других Западных стран передачи нам полной информации относительно совершенной ими диверсии…
        Патриарх говорил еще около пяти минут, в течение которых премьер несколько раз смотрел на часы на своей правой руке. Я сидел далеко сзади, на возвышении, и в определенный момент мне показалось, что экранное изображение премьера подмигнуло экранному изображению президента. Не знаю, насколько эффективен такой способ общения, но буквально через мгновение президент произнес:
        - Я еще раз хочу услышать, что может предложить МЧС.
        Патриарх шумно сел. Министр по чрезвычайным ситуациям пожевал губами и оглядел всех исподлобья.
        - Важно определить, - сказал он, - имеет ли зона тенденцию к расширению. И если мы столкнулись с разного рода негативными проявлениями, как то - отказ связи и аппаратуры, изменения в психике людей, то не могут ли они, эти явления, приобрести характер эпидемии? Пока что это один сравнительно небольшой город, даже, мне подсказывают, пока только район… Затронет ли это другие города? Как узнать это? Как предотвратить? Какая профилактика может быть предпринята, какие профилактические действия, короче, вы все меня поняли… Оцепить мы можем силами военных, разгрести завалы силами нашего министерства, но как предпринять профилактические меры против того, чего мы не понимаем? Вопрос к ученым.
        - Я вот что хочу сказать, - поднялся со своего места академик Небоженко.
        Он повернулся во все стороны и посмотрел на присутствующих, сидевших в разных местах зала, словно, чтобы убедиться, что это похожие на него существа, с таким же приблизительно мыслительным аппаратом. Если не по мощности, то хотя бы по принципу устройства.
        - Я вот что хочу сказать, господа, - повторил академик. - Вы знаете, что это напоминает больше всего? Помните фильм «Земля Санникова»? Такое ощущение, что кто-то хочет принудительно построить на нашей территории что-то вроде рая. Да. Маленький рай в Орехово-Зуевском районе.
        Поднялся шум. Некоторые вскочили со своих мест. Я смотрел на мельтешение мужчин в сверхдорогих костюмах и вспоминал то небывалое чувство счастья, которое испытал, стоя на плечах водителя и глядя через забор «Фенолита» на ровную площадку травы внизу и на птицу с круглым блестящим глазом, сидящую неподалеку от меня на бетоне забора. «Рай? Почему нет», - думал я, пронизываемый холодом неизвестности.
        - Какой же это рай! - воскликнул с места возмущенный директор ФСБ. - Автомобили остановились, связи нет, заводы исчезают, словно их стирают ластиком, люди покидают места работы. Это вы называете раем?..
        В конце концов сошлись на утверждении первоочередных мер и действий и разлетелись по Москве. Связывались с агентами, руководителями государств, производили замеры, изолировали, рисовали планы эвакуации, останавливали выход газет и телепередач. Думали, как обуздать Интернет. И это (как стало понятно вскоре) было, пожалуй, самое смешное.
        В эту ночь я десятки раз повторил свой доклад о том, что видел в районе «Фенолита» и складов.
        И ни разу не упомянул об Анжеле и ее телефончике.
        Молчал и Бур. А Изюмов был настолько растерян, что, казалось, забыл о том, что я ЗВОНИЛ ему с докладом.
        Я помню, что это была ночь какого-то всеобщего воодушевления. Как будто где-то били огромные небесные куранты, которые никто не слышал, но все чувствовали, как глубоко вибрируют внутренности под их страшным боем.
        С каждым часом я все больше задумывался о семье. Катя вспоминалась почему-то не алчной девятнадцатилетней студенткой, а совсем маленькой, с красным пластилином под ногтями. Она смотрела на меня снизу вверх большими круглыми глазами и дергала ручонкой за брючину.
        Где она сейчас? Что будет с ней?
        Я также обнаружил, что судьба Регины, напротив, абсолютно не волнует меня. Я даже с некоторым удовольствием представлял себе, как бывшую жену, по меткому выражению директора ФСБ, «стирают ластиком» со страницы, на которой обитает человечество. Решение проблем. Чисто и безболезненно. Согласитесь, это совсем не то же самое, что изуродованный труп у подъезда.
        Каждые десять-пятнадцать минут мы проверяли поступающую с периметра зоны информацию. Никаких изменений. Участок с аномальным потеплением оставался в своих границах, связь повсеместно (за исключением оцепленной территории) работала, военные и промышленные объекты не исчезали. Понемногу мы начали успокаиваться. В пять утра Изюмов дал мне автомобиль с водителем и отправил домой отсыпаться. Когда я выходил, он задержал меня на секунду, произнес: «Спасибо за дочку» и так быстро отвернулся, что толстые щеки его затряслись, а у меня возникло ощущение, что бывший друг побоялся испачкаться о собственную благодарность.
        В машине я заснул. Открыл глаза, когда стали двигаться толчками, и где-то рядом раздался сигнал автомобильного клаксона. Еще горели фонари, но восток уже серел. Справа громоздился Храм Христа Спасителя, мы приближались к Гоголевскому бульвару. Площадь и прилегающие улицы, вся проезжая часть, были запружены людьми. Десятки автомобилей стояли перед толпой, делая попытки проехать. Мой водитель, заметив, что я проснулся, тоже посигналил толпе, но реакции не последовало, тысячи людей были заняты чем-то неизмеримо более важным, чем несколько жалких железных коробок, которым они мешали проехать. Я открыл дверцу, вышел и оглядел площадь.
        Глубокий и ни с чем, испытанным ранее, не сравнимый ужас охватил меня: наверху слева, у выхода из метро «Кропоткинская» змеилась огромная паническая очередь к телефонам-автоматам. Из метро выдавливались все новые и новые порции людей. Некоторые из них бросались с криками или расспросами к тем, кто уже толпился наверху, другие же (в точности как это было вчера на выезде из Орехово-Зуево) замирали на месте и стояли молча, как вкопанные, глядя куда-то поверх голов.
        Я понял, что мир, каким я его знал, обрушился в одну секунду - весь, без остатка, без надежды, раз и навсегда. Эпидемия началась.
        Рыкова
        Елена Сергеевна Рыкова, в прошлом «королева ЖКХ», а ныне президент Сектора, ловкая зеленоглазая женщина, давно перешагнувшая рубеж бальзаковского возраста, с озабоченным видом ходила по комнатам большого особняка на Воронцовских прудах.
        Она проверяла, как идут приготовления к приезду «журналиста».
        По дому еще сновали грузчики, электрики, мебельщики, но почти все уже было закончено.
        Задача стояла непростая - дом должен был понравиться семье Чагиных. А семья, судя по информации, собранной людьми Рыковой и агентами Бура, попалась необыкновенная даже по нынешним временам. Лебедь, рак да щука. Так, во всяком случае, думала Рыкова.
        Сам журналист - дерганый с уклоном в кретинизм. С женой легче всего - дерганая на всю голову. А сын - типичный тихий. «Хотя, - поправилась Елена Сергеевна, - вся надежда именно на то, что не совсем типичный. Боже, помоги! - подняла она глаза к потолку. - Пусть это будет тот ребенок, который нам нужен».
        С расчетом на вкусы разных членов семьи и оформлялись комнаты. В основных помещениях со стен поснимали неработающие плазменные телеэкраны, служившие украшением интерьера. Вынесли все пластиковое, кричащее, вызывающее. С полок убрали интернет-книги (новейшее веяние), отпечатанные в Секторе. Обрезали местное радио. Оставили минимум телефонных аппаратов, да и те отключили от общей сети Сектора, так чтобы жильцы могли звонить только прислуге или друг другу. Рыкова считала эту предосторожность излишней: все равно телефонной связи между Сектором и Внешним миром не существовало. Но Бур настоял. «И палка, - сказал он, - раз в год стреляет».
        Елена Сергеевна считала, что Виталий вообще в последнее время стал опасно замкнутым и подозрительным. Она опасалась, что причина этого в их разногласиях. С тех пор как они узнали, что Анжеле можно подыскать замену, и нашли нужную семью, Елена Сергеевна и Виталий не переставали спорить относительно тактики поведения с необходимым им Ребенком. Люди из-за границы говорили, что от Ребенка ничего нельзя добиться силой. Соответственно Елена Сергеевна построила операцию на хитрости, ласке, подкупе и увещевании. Бур считал советы американцев трусливой ерундой и уверял, что силой он добьется всего, что они запланировали, гораздо быстрее. Обходные маневры, ласки да экивоки, приведут только к потере времени. «Хорошо, - возражала на это Елена Сергеевна, - что ж ты тогда с помощью силы за столько лет не добрался до девчонки Изюмова?»
        На этот раз ей удалось одержать верх над почти всесильным полковником. Но надолго ли это?
        Рыкова прошла в комнаты, приготовленные для жены журналиста. Здесь все было в полном порядке. Выносить ничего не пришлось. Оставили и нерабочие плазмы на стенах, так неожиданно воплотившие старинную идею «Черного квадрата», и зеркало на потолке в спальне, и кресло с подлокотниками в виде женских ног, согнутых в коленях (на спинке был сделаны пупок и намечена грудь, не слишком большая, чтобы не давила на спину), и подставку для цветов - двух целующихся роботов из яркой пластмассы.
        Более того, учитывая запросы изголодавшейся по изнанке цивилизации женщины, еще и добавили всего понемножку. Трельяж с боковыми створками, оформленными как крышки от ноутбука: на изнанке левой был нанесен логотип «Аpple», на правой - «Microsoft». Стеклянный шкафчик с большим количеством достаточно тошнотворных дезодорантов и освежителей воздуха. Невероятной конструкции тренажер с синими ручками, на котором (Елена Сергеевна проверяла) нельзя было подкачать ни одну из существующих мышц. Косметички в виде человеческих сердец с торчащими из них обрезками артерий. Пудреницы в виде мобильников. Несколько десятков блестящих красочных журналов на столах и полках, из которых жена журналиста сможет узнать, как далеко ушла мода. Дополнительный журнальный столик с глянцевыми секс-гороскопами на неделю, месяц и год.
        Елена Сергеевна открыла самый толстый. Жена журналиста, кажется, по гороскопу лев, как и сама Рыкова, запомнить было несложно. Льву обещали ролевые игры и духовное единение сердец. Елена Сергеевна улыбнулась. Ей нравилось дурачить людей.
        Сама Рыкова (и это отчасти составляло ее тайну) была равнодушна ко всем подобным вещам. В отличие от подавляющего большинства дерганых ее не волновали ни разноцветные побрякушки, ни модные показы трансвеститов, ни грезы об Интернете и турпоездках в Таиланд. Она вполне могла бы жить среди тихих - в здоровой атмосфере, среди простых вещей. Если бы не страсть всей ее жизни. Откаты.
        Они доставляли ей почти физиологическое удовольствие. Построение схемы грамотного освоения бюджетных средств было искусством, которому она предавалась всем сердцем, со всею своей энергией и всеми талантами. Елена Сергеевна очень любила деньги и не скрывала этого, но даже наедине с собой, в минуты наибольшей откровенности, она не могла ответить на вопрос, что важнее для нее - сумма украденных денег или весь тот комплекс переживаний, который сопутствовал процессу их извлечения. Обман, интрига, лесть, подкуп, угрозы, совращение невинного, нарастание алчности, лицемерие, щекочущее чувство опасности и, наконец, - вдохновение.
        Да, вдохновение! Даже в добрые старые времена, когда нищую страну затапливали потоки нефтяных денег, и работы по обналичке и взяткам было просто невпроворот, Елена Сергеевна умела почувствовать своеобразную поэзию, скрытую в любимом занятии. Так, однажды она ради чистого искусства отказалась подписать документы на возведение пентхаусов в доме на Остоженке, в котором и сама недавно купила квартиру. И это несмотря на то, что один из трех проектируемых пентхаусов строился лично для нее. Сколько упоительных минут пережила она, наблюдая за растерянностью и бессильной злобой соседей, пока водитель одного из них, простой сельский парень, не подсказал хозяину, что «надо бы занести».
        Теперь, после Переворота, поэзия откатов окончательно взяла верх над низменным расчетом. В Секторе Рыкова и так могла взять столько денег, сколько хотела, начальства над ней не было, и построение схем стало для нее искусством ради искусства.
        Это были ее шахматы. Как набоковский Лужин воображал людей шахматными фигурами, так и Елене Сергеевне иногда весь мир представал в образе плательщика, потребителя и обналичивающей конторы. Для придания остроты она включала в свои теперешние схемы обязательное участие надзорных органов и силовых структур и проводила некоторые операции анонимно, наслаждаясь поэзией опасности.
        Конечно, это было немножко искусственно, но что поделать, если в Секторе так много искусственного: ненастоящий Интернет, поддельные турпоездки, симуляция мобильных переговоров.
        Елена Сергеевна вздохнула, взяла из стеклянного шкафчика бирюзовый баллончик с надписью «Морская свежесть» и брызнула из него в воздух. Спустя секунду в комнате распространился едкий химический запах. Елена Сергеевна чихнула и помахала перед собой рукой с большим рубином на указательном пальце.
        В длинном коридоре с дубовыми панелями Елене Сергеевне пришлось посторониться. В кабинет журналиста четыре грузчика, отставив зады, тащили цветущий апельсин в громадной керамической кадке. Верхушка дерева зацепилась за притолоку, кадка накренилась, и один из грузчиков громко крикнул: «Ёптыть!» Елена Сергеевна засмеялась и пошла в детскую.
        Комнату Леши обставили мебелью, купленной в Тихом мире, повесили льняные занавески, на полках и этажерках разложили мячи, теннисные ракетки, шахматы, шашки, металлические конструкторы с настоящими инструментами; на специальном столе установили фотоувеличитель и приспособления для печати фотографий, а рядом положили пленочный фотоаппарат ФЭД. Все это должно было заинтересовать мальчика. А вот с игрушками была проблема. Во что играют тихие дети? Этой информации Елене Сергеевне почему-то не предоставили. Упустили. «Долбофаки!» - выругалась она. Ну, ясно, что он не будет играть с трансформерами и картонными симуляторами компьютерных игр. А вот что насчет машинок? Солдатиков? Как у него там устроено все в голове?
        На всякий случай положили большого мягкого тигра и механическую юлу.
        «Ладно, - решила Елена Сергеевна, - ничего страшного, если про игрушки спросим у папы. Журналиста».
        Успокоившись, она улыбнулась задуманному плану.
        В сущности, сами по себе ни журналист, ни тем более его жена Рыковой были абсолютно не нужны. И это осознание интриги и обмана вызывало у Елены Сергеевны чувство удовлетворения и правильно начатого дела. Сравнимого с подготовкой подставных фирм для участия в тендере госзакупок.
        Чагин
        Над Главной Просекой, поверх какого-то особенно кромешного леса, поднималась на громадных бетонных колоннах неширокая, но очень длинная, эстакада, единственная дорога в Сектор.
        Въезд никем не охранялся, зато приблизительно посередине дорогу перекрывал шлагбаум, с левой стороны которого располагалась полосатая будка с узкими окошками. Начиная от этого, по всей видимости, пограничного пункта вдоль эстакады бежали в сторону Сектора столбы с большими рекламными щитами.
        Когда джип притормозил у шлагбаума, из будки появились двое мужчин, одетых в форму российских гаишников 2000-х годов. На поясах у них висели резиновые дубинки, а справа, там, где раньше полагалась кобура, болтались странные округлые футляры, похожие на укороченные чертежные тубы, из-за чего сами охранники напоминали конструкторов прошлого века или студентов архитектурного института. Вид этих футляров, а в особенности то, что могло быть внутри, настолько заинтересовал Никиту, что он не обратил внимания на саму процедуру пропуска. Ему показалось, что «гаишники» просто подняли шлагбаум и обменялись с Виталием каким-то странноватым салютом: сложили ладонь лодочкой и приложили ее к уху.
        «Господин полковник» заметно оживился. Чагин, напротив, чувствовал себя, словно переправлялся через Стикс. Ему даже пришло в голову, что он выступает в роли какого-то Орфея навыворот. Он отправлялся в Аид не для того, чтобы вывести оттуда свою Эвридику, а совсем наоборот - чтобы найти ей там местечко и подготовить теплое гнездышко. Впрочем, по настоятельному требованию самой Эвридики.
        Как-то неправдоподобно быстро набежали тучи и заметно похолодало.
        Никите стало тоскливо и страшно. Он уже пожалел, что согласился на этот эксперимент. Ему захотелось высунуться в открытое окно и поглядеть прощально на исчезающий за выпуклостью эстакады Тихий мир, но Чагин пересилил себя и не сделал этого, хотя бы для того, чтобы не доставить удовольствия Виталию.
        Он решил отвлечься и рассмотреть рекламу на щитах. Щитов было всего два вида, они чередовались попеременно.
        На одних пожилая женщина расчесывала щеткой длинные волосы маленькой девочки, а из-за спины женщины выглядывали веселые лица молодой пары, очевидно родителей девочки. У молодого человека в ушах висели разноцветные серьги длиною почти до плеч, а лица трех поколений женщин, включая малышку, были покрыты косметикой так жирно, словно это были лица танцоров балета или даже клоунов. Надпись на плакате гласила: «В ночной клуб всей семъей!» (Так и было написано, через твердый знак.) Под этой орфографически неправильной надписью стоял логотип в виде стилизованной головы льва. Ни адреса, ни названия клуба, в который приглашались дружные семьи, на плакате не было. Чагин подумал, что объяснений может быть несколько. Либо все жители Сектора прекрасно понимают, о каком клубе речь, либо плакаты приглашали в клубы вообще, то есть относились к так называемой социальной рекламе, пропагандируя образ жизни. Никита напрягся, чтобы вспомнить аналоги из прошлого, но ничего, кроме «Позвоните родителям», не приходило в голову.
        На щитах другого типа изображался пластмассовый игрушечный ноутбук на батарейках с подписью: «Готов ли ты к будущему?» Внизу был такой же профиль льва. И снова ни адреса, ни телефона.
        За эстакадой открывалась перспектива Сектора - плотное коричнево-серое скопление зданий почти без вкраплений зелени.
        У съезда был еще один шлагбаум. Здесь стояли уже не гаишники, а люди в камуфляжке. Они отсалютовали Виталию тем же странным жестом: сложенной в лодочку ладонью.
        По ответному приветствию Виталия заметно было, что он стоял гораздо выше в иерархии Сектора. Жест его отличался небрежностью, но вместе с тем и подчеркнутым военным шиком.
        Совсем недалеко от второго шлагбаума Чагин увидел довольно красивую часовню, по углам которой, вокруг купола, успел разглядеть гипсовые фигурки, изображавшие женщину или скорее даже девочку с распущенными волосами и поднятой к уху левой рукой.
        У часовни толпилось десятка два плохо одетых людей. Заметив белый «Rover», они все повернулись к машине лицом и приложили левую руку к уху.
        - Что это они делают? - не выдержал Никита.
        - Приветствуют, - сказал Виталий, самодовольно щурясь.
        - Они знают вас в лицо? И как они разглядели, кто в машине?
        - У нас такая машина одна. Они знают, кто в ней ездит. И меня знают, конечно. Я у них вроде апостола, - сказал Виталий.
        - Апостола! - изумился Чагин. - Какого еще апостола?
        - Обыкновенного, - ответил полковник. - Вроде я Бога живого видел.
        Адамов
        Меня разбудил звонок в дверь.
        Очнувшись, я в одно мгновение вспомнил все, что произошло утром. Паника у метро «Кропоткинская». Брошенная машина. Дорога домой. Пешком по улицам, залитым ревущими толпами. Попытка успокоиться и проверить, что именно выползло за пределы аномальной зоны. Мобильной связи не было. Телевизор не работал. Компьютер загрузился с каким-то зловещим скрипом. Но лучше бы он не включался вообще. На дисплее появилась невиданная жуткая заставка - громадные, во весь экран, буквы WORD. «СЛОВО»! Предупреждение, угроза, или благая весть? Кто? Кто хотел нам его сказать? Я нажимал «пробел», escape и enter, проводил по клавиатуре ладонью, стучал кулаком, но буквы никак не реагировали на нажатие клавиш. Они переливались на абсолютно черном фоне всеми цветами радуги, пока я не вытащил аккумулятор. На кухню! Газовая плита работала. Батареи отопления были горячими. Из кранов бежала вода. Это немного успокоило. Стиснув зубы и оскалившись зверской ухмылкой, я достал мой Зиг-Зауэр. «Проверим!» - сказал я вслух в полной уверенности, что меня слышит тот, кто вывесил на дисплее моего компьютера «СЛОВО». Я навернул глушитель,
направил пистолет на диван и нажал курок. Раздался характерный звук приглушенного выстрела, сопровождаемый звоном пули, ударившейся в какие-то металлические детали внутри. Диван дрогнул. Поднялось облачко пыли. Оружие работало. Я подошел к окну. На улице были видны фары медленно ползущих сквозь толпу автомобилей. Значит, двигатели тоже в порядке. Все знакомые здания стояли на своих местах и не делали попыток раствориться в воздухе. «Что? Тяжело сожрать мегаполис?» - сказал я кому-то, глядя в верхнюю треть окна, где не было видно ничего, кроме тусклого городского неба, затем почувствовал смертельную усталость, прилег на простреленный диван и заснул так быстро и глубоко, словно потерял сознание.
        …Звонили настойчиво. С пистолетом в руке я подошел к двери. Камера видеонаблюдения не работала, и я заглянул в глазок. С той стороны, упираясь ручищей в стену, над глазком нависал Бур. Лицо его было страшным в своей неподвижности. Я открыл дверь.
        - Собирайся! - сказал Бур, войдя. - Поедем к Изюмову. Я только что из конторы. Все сбежали.
        Такие конторы, как наша, не сразу разбегаются даже после вооруженного государственного переворота. Однако я немедленно и безоговорочно поверил Буру, просто потому, что говорил он со мной необыкновенно грубо и даже нагло. Люди подобные Витасе всегда резко меняют тон, как только убеждаются, что иерархия рухнула.
        - Попов? - спросил я, не выпуская пистолета из руки.
        - Нет и Попова. Вообще никого. Ни в кабинетах, ни в камерах. Есть информация, что все руководство - президент, премьер - уехали два часа назад во Внуково.
        - Аэропорт? Так ведь самолеты…
        - Да и хрен с ними, - сказал Бур, глядя на мой Зиг-Зауэр. - А это можешь выбросить. Лучше бейсбольную биту с собой возьми. Или сковородку.
        - Да? - спросил я и посмотрел на часы на стене.
        Часы показывали половину двенадцатого.
        - Да, - ответил Бур с ухмылкой и кивнул на часы. - Реакция правильная. Ты, конечно, проверял оружие, я понимаю. Но время-то идет. И все очень быстро меняется.
        Зрачки Витаси сузились.
        - Ну что, едешь со мной? - спросил он. - Быстрее. Пока мой «Ровер» еще на ходу.
        - «Еще»? - переспросил я. - Ты думаешь…
        - Я уверен.
        Я знал, что Бур относится к той поразительной породе людей, которые, не обладая особо развитым интеллектом, тем не менее умеют в критических ситуациях вычленять главное, и если уж пришла пора хватать жирные куски, то, будь уверен, схватят самый жирный. И этот жирный кусок, по его мнению, находился в руках генерала Изюмова.
        - А зачем нам сейчас Изюмов? - спросил я, внимательно глядя ему в глаза и желая уточнить.
        - Спросить кое-что хочу, - прошипел в ответ Бур. - А у тебя нет вопросов? Ствол-то брось. Говорю же, не пригодится.
        Но я не бросил, а в каком-то восторге освобождения направил дуло в зеркало, на свое опухшее усталое отражение, и нажал курок. Бур был прав. Ничего не случилось. Пустой щелчок - и отражение осталось на месте.
        Однако, одеваясь, по привычке сунул Зиг-Зауэр за ремень.
        Я начинал догадываться, зачем Витасе генерал. И именно поэтому согласился ехать.
        Изюмов обычно жил в Жуковке, но кроме этого у него была квартира в Москве, и еще небольшой дом в Балашихе, о существовании которого знали только самые близкие люди.
        - Рублевку будут громить, - уверенным голосом говорил Витася, сбегая по лестнице. - Он это дело сообразит. Поэтому в Жуковку не поедет. У него есть где-то еще один домишко. Ты знаешь адрес?
        Так вот зачем я оказался нужен Буру. Я не сомневался, что иначе он бы поехал один.
        - Хочешь, чтобы я сдал тебе Изюмова?
        - Нет, хочу, чтобы, пока есть возможность, мы оседлали правильную лошадь.
        - Боливара?
        - Какого еще Боливара? - спросил Бур, усаживаясь в свой громадный белый джип.
        - Простого. Который не выдержит двоих.
        - Не заморачивайся, Адамов, - сказал Бур. - Сейчас куда?
        Он понимал, что в лучшем случае я не сразу скажу ему адрес, но не хотел терять времени.
        - Прямо. На светофоре налево, - сказал я.
        - Мы, Адамов, друг друга знаем давно, - вращая руль огромными костистыми лапами, сказал Бур. - Я тебе в открытую скажу, чего я хочу. Это меня раньше Изюмов мог интересовать. Его положение, связи, секреты гребаные государственные, деньги, продвижение по службе… Все кончено, Адамов. Теперь он никто. Меня, брат, интересует Анжела, его дочка, которая на склады приперлась. Хочешь знать, что в данный момент самое важное?
        - Будет ли ядерная атака?
        - Ядерная атака ерунда. Да и не будет ее. Самое важное сейчас - это узнать, работает ли у девчонки мобильник.
        - И всё?
        - И всё.
        - А дальше?
        - Что дальше?
        - Ну, узнал. А дальше что? Какие у тебя планы?
        - А зачем об этом сейчас думать? Никто не знает, что будет дальше. Мы даже не знаем, доедем ли до ближайшего поворота, или заглохнем. А может быть, нае…немся, как трубы завода «Фенолит». Растаем, как сигаретный дымок. А, Адамов?
        - Хорошо, едем к Изюмову. Но девочку не трогать, - сказал я.
        - Даю слово, - сказа Бур. - Только узнаем про мобильник.
        - Я спрошу с тебя, если что, - сказал я.
        Бур повернулся ко мне и несколько секунд смотрел мне прямо в глаза, потом отвел взгляд, ему нужно было смотреть на дорогу.
        - Ты понял? - спросил я.
        - Понял, - ответил Витася.
        - Тогда давай в Балашиху.
        Прозорливость и цепкость Бура в очередной раз поразили меня. Я хорошо понимал, зачем ему Анжела. А он понимал, что я прекрасно это понимаю. Ведь мы, не сговариваясь, зачем-то скрыли вчера ото всех, что девчонка легко включала мобильную связь прямо в эпицентре страшной аномалии. И если кто-то (или что-то) кроме мобильников уничтожил еще и двигатели внутреннего сгорания и вывел из строя огнестрельное оружие, то можно предположить, что Анжела….
        Мы ехали непривычно, не по-московски, быстро. Машин почему-то было очень мало, и проезжая часть почти везде была свободна.
        По-прежнему на улицах стоял гул тысяч, десятков тысяч, сотен тысяч голосов. Взрослых и детей, стариков и женщин, бомжей и военных, таджиков и славян, офисных работников и милиционеров, в спортивных куртках и норковых шубах, штанах с пузырями и новеньких джинсах, в лыжных шапочках и кепках, с бантами и в галстуках, с детскими колясками и на костылях, больших и маленьких, толстых и худых, решительных и вялых, быстрых и медленных, наверное, умных и, пожалуй, дураков. Однако эти тысячи разрозненных людей больше не производили впечатления напуганной толпы. Они шли по улицам так, как будто им вдруг открылись какие-то простые и ясные цели, как будто они вспомнили, как много хороших дел и приятных встреч их ждут впереди. Чем-то они напоминали тех счастливых рабочих исчезнувшего завода «Фенолит», которые вчера уходили домой по влажной от сошедшего снега обочине.
        Куда идут все эти люди, домой или на работу, в магазин или к друзьям, понять было невозможно, но над тротуарами измученного города, над машинами и головами людей словно бежали густые волны радости, возбуждения, и вместе с тем силы и покоя.
        - Не думаю, что будут громить Рублевку, - сказал я.
        - Зато так думает Изюмов, - ответил Бур, и мне показалось, что он недоволен тем, что видит за стеклами автомобиля.
        Чем дальше мы продвигались к востоку, тем больше он нервничал. Я внимательно всматривался в знакомые очертания кварталов и микрорайонов. Дома, заводские сооружения и офисные здания в основном оставались на своих местах. Хотя кое-где уже появились проплешины: не видно было складов у Электрозаводского моста; там, где еще вчера на высоком берегу Яузы стояли корпуса больницы им. Ганнушкина, зеленели девственные холмы; без следа растворились охладители ТЭЦ в Гольяново, в свое время раскрашенные мудрыми руководителями города в синие и красные треугольники.
        Нигде не видно было вчерашних грязных сугробов. Вдоль домов пробивалась травка. Дворники, опираясь на ненужные деревянные лопаты, смотрели на пугающе чистые, придомовые территории, как одинокие отдыхающие смотрят на осеннее море.
        Сильно потеплело.
        - Потеплело, - сказал я.
        Бур дико поглядел на меня и ударил громадной ладонью по панели автомобиля.
        - Давай, родимый! - попросил он. - Давай! Продержись еще немного.
        Мы подъехали к Кольцевой.
        - Деньги дерьмо, - вдруг сказал Бур. - Денег я и так, если захочу, возьму, сколько мне надо… Я знаю, ты думаешь, что я хочу ухватить жирный кусок. - Потрясающе! Он буквально читал мои мысли. - Да, я хочу ухватить жирный кусок. Но он имеет для меня значение только в России. А Россия имеет значение, только если она правильно устроена. Для этого нужны такие люди, как мы. Которым не все равно, какой будет страна. Что касается меня, я все силы на это положу. Не веришь?
        Я промолчал.
        Мне не хотелось отвечать. Мне вообще не хотелось говорить.
        В эти минуты я не знал, во что выльется катастрофа, сколько несчастий, разрухи и горя может она принести, кому она нужна и для чего, выдержит ли ее страна, о которой говорит Бур, буду ли я завтра жив, и будут ли живы Бур, Катя, Анжела, Саша Попов, не исчезнет ли через полчаса Кремль, Эрмитаж, Кельнский собор и Египетские пирамиды, встречу ли я снова рыжеволосую (везет на рыжеволосых!) девушку Лену, которую неделю назад защитил от подонков на ночной автобусной остановке у МХАТа, - всего этого я не знал и знать не мог.
        Но я знал, что много-много лет, целую вечность, я не испытывал такого ощущения свободы, которое пронизывало меня сейчас - до ногтей, до кончиков волос, до самого дна глубоких внутренних штолен, заполненных неудачами, ошибками и забытыми детскими обидами, до последнего сантиметра той длинной дороги подозрений, злобы и расчетливости, по которой я шагал так одиноко, так устало и так бесконечно давно.
        Было ощущение, что полковник Адамов умер, и теперь я (кто я?) мог говорить и делать, все, что захочу. Тогда, когда захочу. И так, как захочу. И если кому-то угодно, пусть спросят с мертвеца.
        Нам повезло. «Ровер» заглох, когда до дома генерала Изюмова оставалось всего метров пятьсот.
        Мы вышли из машины и огляделись с той особенной, въевшейся в кровь, быстрой осторожностью, с которой раньше приходилось оглядываться, разве что выпрыгивая из вертолета где-нибудь в Чечне или саваннах Центральной Африки.
        Однако не заметно было ничего опасного, - никаких признаков разрушений, паники, агрессивной толпы или неадекватных действий военных.
        Справа и слева от трассы тянулся лес. Вдали виднелось несколько заглохших автомобилей. По противоположной обочине к автобусной остановке учительница как ни в чем не бывало вела малышей с большими цветными ранцами за плечами. На остановке стояло человек пять молодых парней в военной форме, но почему-то без головных уборов. Это смотрелось странно.
        Казалось, никто еще не успел понять, что автобусы больше ходить не будут. Ни школьники, ни военные, ни учителя.
        «Домишко» Изюмова располагался на территории воинской части. В начале девяностых с помощью каких-то хитрых манипуляций его воткнул среди военных построек отец Лили, жены Изюмова, в то время служивший командиром части.
        Дорога к КПП проходила через редкий, всегда загаженный, лесок, за которым в светлое время суток хорошо просматривалось ограждение из колючей проволоки, которого (конечно же!) теперь заметно не было.
        Нужно было идти. Теперь и я торопился. Что, если до Анжелы доберется кто-либо раньше нас?
        Но Бур не мог оторваться от своего автомобиля. Автомобиль, можно сказать, умер. Не работали не только двигатель и GPRS c бортовым компьютером, но даже сигнализация и центральный замок.
        - Как я его оставлю? - сокрушался Бур, задрав капот и пытаясь соединить какие-то проводки.
        А я в тот момент, глядя на омертвелые проводки, вспоминал о сложных системах слежения за спутниками, о регулируемых железнодорожных переездах, к которым несутся нескончаемые цистерны с горючим и разными страшными ядами, о ракетных шахтах, об атомных электростанциях, в конце концов! Я даже начал прикидывать, какая волна радиации накроет нас раньше: с Калининской АЭС или с Нововоронежской. А может быть, на жителей столицы хватит и взрыва реактора «Ангара-5» или термоядерных установок в Дубне?
        Весь мир накренился и пополз в пропасть. И расставание Бура с автомобилем на краю этой пропасти напомнило мне хрестоматийного казачьего есаула, который на севастопольском пирсе прощался с конем под ураганным огнем наступающих красных. Но там было живое существо, а здесь - кусок металла с бесполезными проводами и резинками. Кроме того, в отличие от гражданской войны, было совершенно непонятно, кто за кого и чего хочет враг.
        - Бросай его! - Я ударил Витасю по плечу, и он очнулся.
        Земля в лесу была теплой. Кое-где виднелись уже подснежники и какие-то мелкие фиолетовые цветочки, а рядом - желтые головки одуванчиков, как в мае. И везде - поразительная, небывалая чистота. Ни одной пивной бутылки, никаких полиэтиленовых пакетов, смятых сигаретных пачек, окурков, упаковок из-под чипсов, шприцев, тампаксов.
        Я решил еще раз испытать звериное чутье Бура.
        - Витася, - спросил я, уже не холодея, как поначалу, при виде необъяснимой чистоты. - Как ты думаешь, кто мог здесь убрать?
        - Мы это обязательно выясним, - ответил Бур мрачно. Звериное чутье не помогло.
        Он шел левее и несколько сзади, и я виском и затылком чувствовал опасность и думал: «А не убить ли мне его самому, до того, как он попытается избавиться от меня?»
        Мне казалось, что Бур стал еще выше, еще тяжелее, еще опаснее, чем всегда. Он шел по лесу как зверь, как хозяин, становилось ясно, что теперь удержать его будет нелегко. Я видел раньше, как во время переворотов в Африке такие вот здоровенные парни из дисциплинированных бойцов мгновенно превращались в жестоких кровавых властителей.
        Я прикинул, справлюсь ли с ним, и ответил себе - да, должен. Он был на полголовы выше, крупнее, злее, но я был опытнее и быстрее.
        У меня еще оставалось в запасе несколько минут. Теперь я думаю, что, возможно, я использовал их не так, как следовало.
        - Витася, - спросил я, - у тебя есть дети?
        Оказавшись у дома Изюмова, я позвонил в дверь. Бур тем временем обошел дом с тыла и заглянул за углы.
        Внутри раздался какой-то шорох, но никто не открывал.
        - Это я, Адамов! - крикнул я. - Все спокойно. Открывайте!
        Наконец двери отворились. На пороге стояла Лиля с опухшим от слез лицом и неприбранными рыжими волосами.
        - Гарри! - воскликнула она, вспомнив мое студенческое прозвище.
        Меня не называли так уже лет двадцать. Плохи дела, подумал я. У людей того типа, к которому относились Изюмов и его жена, романтические пласты сознания обнажаются только под воздействием очень большой беды.
        - Скорее! - Лиля бросила затравленный взгляд в сторону улицы (в просвет между мной и Буром) и, как только мы оказались внутри, заперла двери на все засовы.
        Мы прошли в гостиную. Изюмов, руководитель одного из самых засекреченных спецподразделений России, сидел в кресле со стаканом в руке. На нем был серый спортивный костюм PUMA и вязаные шерстяные носки коричневого цвета. Толстое лицо его покраснело, редеющие белесые волосы стояли торчком, одна нога была закинута на другую и на подошве вязаного носка отчетливо видна была большая дырка, которую генерал теребил пальцем свободной руки.
        - Садитесь. - Пьяный Изюмов показал стаканом на диван, не переставая при этом теребить рваный носок.
        Это зрелище, как и вырвавшееся у Лили «Гарри!», отнесло меня на много-много лет назад. В те далекие годы рваные носки у Юры Изюмова скорее были правилом, чем исключением.
        «Нам приходится экономить. Мы не можем позволить себе то, что покупаете вы», - говорил мне, жителю барака, обладатель огромной квартиры в обкомовском доме.
        И Юра экономил. Мясо ел только в гостях, а дома питался морковными котлетами. Когда собирали деньги на студенческую попойку, давал рубль («у меня больше нет»), а по ходу пьянки еще и пытался подзаработать: однажды за десять рублей съел личинку майского жука - склизкое желтое существо размером с крупную гусеницу. Зато осенью, когда мы надевали свои поношенные курточки, у Юры появлялся новый овчинный тулуп, пыжиковая шапка или даже настоящий кожаный плащ. Сэкономив на друзьях, а также на носках и трусах, он вкладывал деньги в своего рода недвижимость в царстве одежды.
        Боги всегда будут смеяться над нами, подумал я. Громадные заводы из бетона и стали таяли на глазах как дымок дамской сигареты, а рваные носки оставались навсегда.
        Я сел в кресло рядом с большой пальмой, а Бур сказал: «Как-то не время рассиживаться» и остался стоять.
        - Ну, тогда выпейте! - сказал Изюмов и потянулся к столику, на котором стояла бутылка водки, томатный сок и несколько стаканов (как будто он знал, что мы приедем!).
        Нога его в рваном носке соскочила при этом с коленки и с сильным стуком ударилась об пол. Изюмов выругался и, с кряхтением перегибаясь через свой огромный живот, стал разливать водку. Потом, расплескивая, толкнул стаканы.
        - Пейте!
        - Спасибо, - отказался я.
        - Пей, говорю!
        - Юра, - сказал я. - Ты на нас не кричи! Мы тебе помочь хотим.
        - Юра?! Я превратился в Юру. Понятно. А как же «товарищ генерал, разрешите обратиться»? - заварнякал Изюмов. - Когда это я стал Юрой? А? Для него я тоже теперь Юра?
        Стаканом он ткнул в сторону Бура, скрестившего руки на груди.
        - Говно ты, а не генерал, - спокойно сказал Бур, сузив глаза, и Изюмов как-то сразу сник.
        - Нет, никто мне не сможет помочь. Все кончено, - заныл он. - Мы отрезаны от всего мира. Ничего не работает. Мобильники, телевизор, даже видеоплеер… Высшее руководство страны…
        Заговорив о руководстве, этот подлец мгновенно поменял тон с ноющего на трагически-официальный.
        - Высшее руководство страны, которое пыталось сохранить… Ценой собственной жизни… Их самолет… - Изюмов красочно покрутил стаканом с водкой. - Все акции в жопе! - неожиданно закончил он.
        - Какие акции, дружище? О чем ты?
        Несокрушимость веры в денежный расчет и сила жадности, не ослабевающая даже перед лицом гибели, всегда казались мне чем-то из разряда невероятных чудес. В принципе, этих явлений не могло быть, но они были. А раз так, то почему тогда в начале марта не могут цвести одуванчики?
        - Все оффшорные деньги вложил. В мобильную связь, коммуникации, энергетику. Эта дура нудила, давай, бери побольше, кризис заканчивается, все будет дорожать.
        - Да ты сам говорил, что нет ничего надежней энергетических компаний и связи! - огрызнулась Лиля.
        «Неужели я мог быть когда-то хоть немного, но влюблен в эту базарную торговку, увешанную дорогостоящими побрякушками?» - подумал я.
        - Акции, господа, вам больше не понадобятся, - сказал я коротко, не желая терять времени. - Подумайте лучше о ребенке. Анжела дома?
        - Дома, - всхлипнула Лиля, поправляя несвежую рыжую прядь.
        - Нам надо с ней поговорить. - Я встал с кресла.
        - Нет! Гарри! Нет, не надо. - Лиля вцепилась мне в грудь. - Нет, не пущу! Не трогайте ее!
        - Лиля! Ты что? Все в порядке.
        - Нет! Нет! - Она колотила меня кулачками.
        Похоже, ей нравилось то, что она делает. Какой-никакой, а выход эмоциям. Игра в самоотверженность.
        Тем не менее это не очень удачное подражание драматическим сценам из кинофильмов начинало мне надоедать. Я испытывал большое искушение отвесить ей пощечину.
        - Успокойся, говорю. Это в ваших же интересах. Помочь хочу. Она в своей комнате?
        - Не пущу!
        - Слушай, Лиля, внимательно. Если бы мы хотели плохого, я б с тобой не говорил. Мы бы просто свернули вам шеи, и дело с концом… Анжела нам нужна. Она была с нами на объекте, хочу задать ей пару вопросов.
        - На каком объекте? - произнесла озадаченно женщина и бросилась к мужу.
        - На каком объекте, ты, урод? - Лиля схватила Изюмова за ворот спортивной куртки и стала трясти. - Во что ты втянул нашу дочь?
        Изюмов к этому времени, расплескивая и проливая, но все же успел выпить еще стакан и теперь покорно болтал щеками.
        - Ладно, я пойду, поговорю с Анжелой, а ты подержи ее пока, - сказал я Буру.
        - Да нет уж, - ответил Бур. - Лучше наоборот.
        Мы были похожи на двух грабителей, взломавших сейф с бриллиантами и опасающихся оставить один другого наедине с драгоценностями.
        - Хорошо, пошли вместе.
        - Тогда эту тварь придется связать, - кивнул Бур на Лилю.
        Лиля дернулась, как от удара по спине, повернулась к Буру, широко открыла рот и громко прошептала: «Што-о-о?»
        - Ничего, - ответил Бур. - У кого-нибудь есть скотч?
        Лиля опустилась у ног Изюмова на колени и почему-то на коленях поползла к соседнему креслу. Кое-как взгромоздившись на него, она с ужасом поглядела на нас с Буром и повторила своим потусторонним шепотом:
        - Што-о?
        - Клейкая лента, в рулончиках таких аккуратненьких, есть у вас? - сказал Бур.
        Анжела сидела в наушниках, задрав ноги на стол с тетрадками, и слушала музыку. Наушники были подключены к ноутбуку, на мониторе вспыхивали и опадали какие-то электронные загогулины. За окном, в которое девочка смотрела, покачивая музыке в такт головой, человек двадцать военных в кителях и несколько женщин в расстегнутых куртках и пальто спокойно и деловито обсуждали что-то.
        Когда мы вошли, Анжела сказала «Ой!», сняла ноги со стола и поздоровалась.
        - Как дела? - спросил я ее.
        - Хорошо, - улыбнулась девочка, сдвинув наушники, но не снимая их.
        Она, по-видимому, не собиралась долго разговаривать с нами.
        - А вы чего такие злые? - спросила она.
        - Мы не злые, мы сосредоточенные, - сказал я в некоторой растерянности.
        Такие двенадцатилетние девочки даже в лучшие времена приводили меня в замешательство. Всегда казалось, что они знают обо мне нечто такое, чего никогда не знал о себе я сам.
        - Особенно Виталий Иванович, - сказала Анжела.
        - Можешь называть меня «дядя Витася», - сказал Бур.
        - Нет, - покачала головой девочка. - Я только дядю Игоря называю дядей. А вы - Виталий Иванович. Я помню. Очень интересный человек. Который все о себе знает.
        - У тебя что, ноутбук работает? - спросил я. - Можно попробовать?
        Я шагнул вперед. Но стоило мне нажать на клавиши, как экран погас, и на черном фоне выскочило уже знакомое мне слово «WORD». Сколько я ни пытался убрать заставку, ничего не выходило; жутковатые буквы спокойно переливались всеми цветами радуги, никак не реагируя на мои потуги. Компьютер висел, как мертвый.
        - Адамов, не ломай технику! - вылез вперед Бур и своим огромным твердым пальцем нажал на кнопку питания.
        Экран погас, а через секунду Бур нажал на кнопку еще раз. Почти мгновенно экран густо почернел, и на нем снова издевательски переливались неуничтожимые буквы.
        - В жизни не видел ничего подобного, - тюзовским голосом сказал Бур, явно пытаясь втянуть Анжелу в беседу. - Да, знаний у меня не хватает.
        - Виталий Иванович, тут знания ни к чему! - сказала Анжела. - Вот как это делается!
        Она легко тронула клавишу «пробел», и переливающиеся буквы мгновенно исчезли, а по экрану снова в замедленном полете поплыли бессмысленные в своей сложности фигуры из цветных электронных линий. В наушниках стала слышна музыка.
        Мы с Буром переглянулись.
        - А Интернет? - спросил я. - Можешь включить?
        - Можно было бы и Интернет, только серверы не работают, а как их запускают, я не знаю, мы это не проходили. А зачем вам?
        - Хорошо, - вдруг сузив глаза, сказал Бур и достал из кармана мобильник. - Можешь с него позвонить?
        Кажется, Анжела начала понимать, что «дядя Витася» задает не совсем бескорыстные вопросы. Она вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул.
        - Ладно. - Она взяла его телефон, поглядела на потухший экран и недолго думая просто нажала «трубку».
        В ту же секунду все девяносто восемь килограммов моего тренированного тела вздрогнули, как от удара током. В тесном кармане моих джинсов завибрировал и спустя мгновение, оглушительно, как мне показалось, зазвонил забытый мобильник. Я вытащил его и посмотрел на дисплей. Определялся номер Бура.
        - Алё! - сказал я, снимая трубку.
        - Алё, - послышался смеющийся голос Анжелы.
        Он звучал одновременно из трубки и в двух шагах от меня.
        - А ну-ка! - Бур выхватил мобильник у девочки.
        Телефоны тут же мертво замолчали, исчезли антенны и погасли экранчики.
        - Черт побери! - сказал Бур, глядя на дисплей своего коммуникатора.
        - Хотите, вам позвоню, Виталий Иванович? - Анжела порылась под тетрадками на столе, достала свою красную перламутровую «Нокию», и в руке Бура раздался «Полет валькирий» Вагнера.
        - Откуда ты знаешь мой номер? - спросил Бур.
        По его обычно неподвижному лицу пробежала рябь сменяющих друг друга чувств. Я подумал, что он увидел больше, чем ожидал.
        - А зачем мне его знать? Я и без номера могу позвонить, - сказала Анжела, задирая голову, чтобы посмотреть в лицо двухметрового громилы. - Вы так не переживайте. Все будет хорошо. Поглядите в окошко. Видите? Все хорошо. Любой вам скажет!
        Небольшая толпа за окном начинала рассасываться. Люди и в самом деле, казалось, договорились о чем-то хорошем и, пожимая друг другу руки, расходились с безмятежными и уверенными лицами чемпионов, удачно вышедших на пик формы.
        - Тихие? - вопросительно кивнул я в сторону окна. - Уже?
        - Ну, в основном, да. Хотя не все. Я пока не пойму, как это работает.
        - Кретины, - прошипел Бур.
        - Зачем вы так? - строго спросила Анжела.
        - Извини, - пошел на попятную Бур. - Понимаешь, это так все неожиданно. Понять, что происходит, любому тяжело. А я человек грубый, военный… Не сдержался. Конечно, это меня не оправдывает, но дело в том, что я просто очень и очень расстроен. Можешь представить, сколько у меня сейчас дел! А машина заглохла. Как думаешь, машину сможешь завести?
        - Вы обманываете меня, - ответила Анжела строго. - Вовсе вы не из-за машины. И заводить вам я ничего не буду.
        - А смогла бы? - настаивал Бур.
        Она снова посмотрела на меня. Я снова кивнул, хотя и не так уверенно, как в первый раз.
        - Если вас это так сильно интересует, - сказала Анжела, - то я полчаса назад каталась на скутере Кирилла. Это мой сосед. Он у него заглох, а я завела и поехала. Но потом выскочила мама, загнала меня в дом и заперла.
        И тут Бур пошел ва-банк. Медленно и осторожно, двумя пальцами, он вытащил из-под пиджака пистолет. Это был ПБ, бесшумная версия «макарова».
        - А ну! Выстрелить сможешь? - Бур протянул пистолет Анжеле.
        Не рассуждая даже малейшей доли секунды, я выхватил свой Зиг-Зауэр и максимально точно и коротко ударил им Витасю в висок.
        Чагин
        - Виталий, извини, конечно, но что это значит? - спросил Чагин. - Что значит, что ты видел живого Бога?
        То, что произошло на Земле пять лет назад, по-прежнему не имело никаких вразумительных объяснений. Никто, как говорится, не взял на себя ответственность. Причина и источник Переворота были так же неизвестны и недоступны пониманию, как и в первые дни. И каждый раз, когда Чагин имел неосторожность задуматься об этом, внутри возникало похожее жутковатое чувство.
        Как будто бы совсем рядом, за тоненькой, колеблемой сквозняком, занавесочкой присутствовал Наблюдатель, имени которого не знал никто. Зато Он видел всех и знал обо всех всё. Чагину и хотелось заглянуть за занавесочку, и было страшно даже подумать об этом.
        Неужели же полковнику удалось это сделать?
        - Надеюсь, это шутка? - Чагин почувствовал, как ослабели колени. - Это пропагандистский трюк?
        - Я тебе расскажу, но попозже, - с видом спокойного превосходства ответил Виталий. - Это закрытая информация.
        - Но не для этих людей? - Чагин кивнул назад, в сторону часовни, которую они минуту назад проехали.
        - И для них тоже. Они знают только то, что им позволено узнать.
        - «Попозже», это когда? - не сдавался Никита.
        - «Попозже» - это когда придет время, - сказал Виталий.
        - Ваше правительство хочет, чтобы я помог остановить распад, и скрывает от меня информацию, без которой я, возможно, вообще вас не пойму?
        - Повторяю. Когда придет время, - отрезал Виталий, и Никита в очередной раз удивился, как это полковнику в ярости удается удерживать лицо абсолютно неподвижным и только сужать зрачки.
        И еще Чагин подумал, стоило ли приоткрывать человеку завесу над заветной непроницаемой тайной, если после этого он с удовольствием мочится в лифте?
        Или дело обстоит еще хуже и страшнее, и Тот, кто скрывается за занавесочкой, кто так близко подошел к нам за последние пять лет, совсем не таков, как мы себе его воображаем?
        …Но вскоре то, что происходило за окнами автомобиля, отвлекло Чагина от этих бесплодных размышлений. Улицы Сектора полностью завладели его вниманием.
        Прежде всего Чагина поразили небывалый шум, странный холод и удивительно бедная растительность.
        Как только через два-три переулка въехали на широкую улицу, которую Чагин вроде помнил по старой Москве, а вроде и нет, во всяком случае не мог вспомнить ее названия, шум стал настолько сильным, что приходилось повышать голос, чтобы расслышать друг друга. Скрипели велосипеды, лязгали повозки, кричали рикши и носильщики седанов и паланкинов, гудели как пчелы многочисленные прохожие, и поверх этого всего отовсюду неслась музыка, песни, какие-то завывания и оглушительная трансляция рекламных воззваний.
        Деревьев на улицах почти не было, а те, что были, сильно отличались от посадок в Тихом мире. Почти не было видно вечнозеленых. Плодовые отсутствовали как вид. И почему-то на ветках только-только начинали набухать почки и формироваться первые листики, в то время как у Чагина во дворе уже отцветали абрикосы. Никите показалось, что здесь, в Секторе, было значительно холоднее. Этого не могло быть, учитывая, что Сектор находился всего в тридцати километрах от дома Никиты, да к тому же южнее, но это, по-видимому, было так.
        Однако были вещи гораздо удивительнее деревьев, и журналист внутри Никиты очень быстро взял верх над садовником.
        Через пару минут полковник остановил машину у шеренги красно-синих телефонных будок, предупредил Чагина, чтобы тот не выходил из машины, после чего на всякий случай закрыл ключом обе передних двери и отправился кому-то звонить. Когда он, пригнувшись, втискивался в крайнюю из будок, вся линия красно-синих ящиков, соединенных продольными металлическими полосами, вздрогнула.
        Никита, увидев телефоны, сразу же подумал о Лебедеве и о таинственном аппарате, который священник зачем-то прятал у себя в церкви. Всем хорошо было известно, что телефонной связи между Сектором и Тихим миром не существует. И вот, оказалось, что это не так. Или не совсем так. Оказалось, что в Тихом мире тоже есть тайны, секреты. Интересно, от кого? И зачем они?
        Надеясь, что полковник будет говорить хотя бы пару минут, покрутив ручку, Чагин полностью опустил стекло и стал рассматривать улицу и прохожих.
        Откуда-то неподалеку, перекрывая громкостью все другие, более отдаленные, ретрансляторы, гремела песенка. «Мяу! Ши… Мяу! Ши… Тебе мои мя-ки-ши!» - старательно мяукал женский голос.
        Чагин вспомнил, как в конце 90-х вернулся из своей первой поездки в Европу. После Парижа и замков Луары Москва поразила его хмурыми лицами, грязью и толпами людей, одетых сплошь в черное и серое. После европейской упорядоченности в глаза бросался лежавший на всем отпечаток тоски и безумия. Казалось, что никто не знал, куда и зачем направляется, а тот, кто знал, выглядел обреченным, словно корова у ворот бойни.
        Нечто подобное Чагин переживал и на этот раз. Всего час назад он видел на улицах сияющие глаза и уверенные походки. А теперь его окружали потухшие взоры, вялые или, наоборот, излишне возбужденные, тела, неестественные жесты и слишком громкие, отдающие безумием, крики толпы.
        В основном люди были одеты мрачно и скудно, но попадались и модники в ярких нарядах, с длинными пластмассовыми гирляндами сережек в ушах и носах. Эти приплясывали на ходу и даже напевали: «Мяу! Ши… Мяу! Ши…» Многие мужчины, и не только юного возраста, шли с расстегнутыми ширинками, в которые высовывались цветные уголки рубашек (как раньше носили платочки в нагрудных карманах пиджаков). Женщины были одеты еще более странно, в какие-то балахонистые юбки и платья, скрывающие талию и линию бедер. Зато груди у всех были подчеркнуты, обтянуты и даже (невзирая на погоду) оголены.
        Чагину показалось, что изменился даже физиологический тип среднего горожанина. Они не были ниже ростом или уже в плечах, однако как-то слишком сутулились и по-негритянски отклячивали зады. Другими были и лица. Очень много появилось людей с извилистой линией рта, с несобранными, расквашенными губами. Казалось, что говорили они, причмокивая. Модно было, вероятно, подчеркивать эту извилистую длину губ. Как бы в подтверждение этих мыслей у машины вдруг остановился молодой мужчина с накрашенным ртом и в оранжевой куртке с круглыми зелеными пуговицами размером с небольшое яблоко. С трусливой наглостью глядя на Чагина, он поднес левую руку к уху.
        - Привет, - сказал Чагин, подавляя из вежливости брезгливую гримасу: у мужчины (если это все-таки был мужчина) был накрашен не только длинный рот, но и глаза, и в уголках глаз скопились комочки краски.
        Мужчина (или кто бы это ни был) еще раз сложил левую руку лодочкой и еще раз поднес ее к уху.
        - Сколько литров? - спросил он, указывая другой рукой на капот «Ровера».
        - Что? - переспросил Чагин, удивляясь.
        Он, конечно, понимал, что находится на бывшей территории Москвы, но существо перед ним выглядело так дико и малопонятно, что, казалось, и говорить должно было на каком-нибудь непонятном или даже инопланетном наречии. Но оно говорило по-русски, да еще и с гипертрофированным аканьем подмосковного жителя. И это было странно и удивительно.
        - Сколько литров? - повторил человек.
        - Это электромобиль, - ответил Чагин.
        Человек посмотрел на Чагина диковато.
        - Я понимаю, - сказал он. - А литров сколько?
        - Литров чего? - Ситуация начинала немного забавлять Чагина.
        Вдруг из толпы появился мальчик лет семи с густой прической из длинных негритянских косичек и в голубой искусственной шубке. «Папа! - крикнул он раскрашенному, - трансформеры скоро закончатся! Скорее!»
        - Не переживай, - ответило существо сыну. - В этом магазине у меня все схвачено.
        В это время шеренга красно-синих телефонных будок снова вздрогнула, и из крайней вылез громадный Виталий. Собеседник Чагина оглянулся и в ужасе присел на своих тонких ногах. Он лихорадочно сложил руку лодочкой, дернулся к уху, но тут подбежал мальчишка, и ему пришлось менять диспозицию. Раскрашенный схватил сына за косички, оперативно намотал их на руку и сильным рывком опустил голову мальчишки чуть ли не до пояса.
        - Простите, господин полковник, - сказал он, кланяясь и пятясь от автомобиля. При этом не забывал хорошенько подергивать за волосы сына, который выл от боли и тоже корчился в подобии поклонов.
        Чагин не верил своим глазам. Это напоминало дурной сон или плохое советское кино на историческую тему.
        Виталий, не сказав ни слова, а только сузив зрачки, прошел и сел в машину.
        - Я бы тебе рекомендовал разговаривать только с представителями премиального класса, - сказал он глухо. - Во избежание.
        - Во избежание чего? - спросил Чагин. - И как я определю представителей премиального класса?
        - Научишься. А до той поры лучше на улицах не говори ни с кем. Во избежание.
        Чагин не рискнул второй раз спросить «во избежание чего».
        Они повернули еще раз и выехали на очень широкую уродливую улицу, в разлете которой стояли высокие грузные здания, а перед ними громоздился как бы мелкий густой подлесок каких-то трущобного вида сооружений. Чагин попытался сориентироваться. Высокие здания на заднем плане, в основном грязные, с трещинами и потертостями по фасадам (некоторые из них, однако, выглядели чище и богаче), напоминали до боли знакомую улицу.
        - Это Ленинский проспект? - неуверенно спросил Чагин.
        - Да, это он. Красавец! - сказал Виталий с таким широким восторгом, словно показывал заезжим гостям Невский проспект времен расцвета Петербурга и Российской империи.
        По мнению Чагина, хвастаться было совершенно нечем.
        Почти все пространство между дорогой и большими старыми зданиями было залеплено какими-то киосками, павильонами, хижинами и каморками, покрывающими улицу в несколько слоев и перемешанными так бессмысленно и некрасиво, что все вместе напоминало нечто среднее между старым Черкизовским рынком и выброшенным на помойку, протухшим салатом оливье.
        Местами, среди грязных, растрескавшихся фасадов сияли тонированными стеклами вычищенные богатые здания, которые смотрелись на общем убогом фоне довольно нелепо и еще сильнее сгущали окружающую нищету.
        Все щели и переулки были забиты кучами мусора.
        Все стены и столбы завешаны рекламой.
        Реклама висела на растяжках, на редких голых деревьях, покрывала двери подъездов, телефонные будки, асфальт и даже стекла окон.
        В мусоре рылись грязные озверелые люди, похожие на ухудшенную версию допереворотных московских бомжей. Мимо шли женщины с выставленными грудями и мужчины в длинных серьгах и с расстегнутыми по моде ширинками.
        Чагин попытался примерить эти улицы и этих людей на себя, на свою семью. Получалось плохо.
        «Похоже, здесь собралась вся дрянь», - подумал он и решил, что сделал ошибку, согласившись на поездку и пообещав Вике, что она с Лешей приедет к нему в Сектор. Нет, нет, ребенка сюда везти нельзя. «А чего я ждал? - укорял себя Никита. - Что я рассчитывал здесь увидеть? Разве непонятно было, почему Лебедев молчал на мои вопросы?»
        Чагин поежился, вспомнил про свои книги в потрепанной сумке NIKE, которая лежала на заднем сиденье. «Записки о галльской войне» и «Остров сокровищ». Ну, это еще не слишком нелепо. Хорошо, что не взял Тютчева и Пастернака. Он едва удерживался, чтобы не застонать от досады.
        По дороге катились совершенно невообразимые повозки. Каждый пытался изобразить роскошь в соответствии со своими представлениями о ней и своим достатком. Шестерня спряженных вместе велорикш тащила карету, обклеенную плакатами с изображением танцующей девушки с микрофоном. На девушке были высокие сапоги, розовые плавки на детских узких бедрах и татуировки на громадных голых грудях. Судя по надписи, звали танцовщицу (или певицу) «Катька - мегавспышка».
        Рядом влачились грязные и потрепанные велосипеды с устроенными на них картонными ящиками как бы автомобильных кузовов. На некоторых были приделаны эмблемы «Мерседеса» и «Тойоты». Их легко обгоняли пешие рикши, одни из которых тянули за собой красивые перламутровые кабриолетики на двух колесах, другие - дешевые повозки, подозрительно напоминавшие садовые тачки. Но даже пассажиры последних с презрением поглядывали на тех, кому приходилось добираться пешком.
        Электромобилей, в особенности таких, как белый «Ровер», было немного. Все они сигналили, разгоняя повозки, но двигались всё равно довольно медленно.
        В какой-то момент трущобы по левую сторону проспекта на время расступились и мимо поплыли чистые тротуары, красивые чугунные заборы, аллеи и уходящие вглубь, два-три прозрачных, свободных от мусора переулка. Посреди стояло несколько больших ухоженных зданий, центральное из которых подозрительно напоминало институт нефти и газа имени Губкина, так называемую «Трубу». Поблизости была оборудована довольно аккуратная стоянка, на которой вокруг электрических и конных повозок, а также велосипедных коробочек поменьше, в ожидании седоков крутились стайки рикш, велосипедных и беговых. По фасаду здания, на самом верху, шли громадные буквы, обведенные трубками ночной подсветки. Никите показалось, что на здании было написано «БЕЛЫЙ ДОМ». Он отклонился, чтобы не мешал сидевший слева Виталий, и прочел внимательно. Точно! «Белый дом!» Никита засмеялся.
        - Что смешного? - спросил полковник. - Это правительственное здание.
        - Да какой же он «белый»? Он коричневый, - всхлипывая, показал на «Трубу» Чагин.
        После этих слов его разобрало еще сильнее. Через полминуты от смеха начало тошнить.
        - Дружище, тебе, может, валерьянки дать? - спросил полковник угрожающе.
        - Нет, спасибо. Просто анекдот вспомнил. Помнишь, как Ленин говорил Максиму Горькому: «Ну, какой же вы горький? Вы сладкий!»
        Неожиданно Виталий тоже засмеялся, но выражение лица его при этом было таким, что было совершенно непонятно, смеется ли он шутке Чагина, или над тем, что Чагина ожидает в ближайшем будущем и о чем он сам еще не знает.
        Когда проехали институт имени Губкина и снова по обочинам пошли трущобы и нищие, полковник показал на группу бродяг, греющихся у вентиляционной шахты, и притормозил:
        - Посмотри! Никого не узнаешь?
        Похоже было, он снова решил похвастаться.
        - Нет, - честно ответил Чагин, вглядевшись в людей в лохмотьях и постепенно успокаиваясь.
        - Вон, с синяком под глазом.
        - Нет, не узнаю.
        - Евсей Сергеев! Знаменитый визажист.
        - Да? Странно, - ответил Чагин. - Я почему-то думал, они у вас должны быть при деле.
        - Так-то оно так, да только очень сильная конкуренция. Обскакал его Тщедушкин… Кстати, на тему… Помнишь анекдот: «А где вы видели еврея с лопатой?»
        - Помню, - сказал Никита.
        - А где вы видели визажиста на вентиляционной решетке! - пошутил Виталий и хрипло засмеялся, откинув седой ежик на подголовник.
        И хотя смех полковника больше напоминал воронье карканье, Никита по-новому посмотрел на него.
        - Виталий, - спросил он полковника немного погодя, - а у тебя есть дети?
        - А что ты хочешь узнать? - переспросил полковник, помолчав.
        - Есть ли у тебя дети, - пожал плечами Чагин.
        - Ничего больше?
        - Да нет, вроде ничего.
        - Понимаешь, каждый раз, когда задают такой вопрос, мне кажется, что человек просто чего-то боится и рассчитывает узнать, пожалею ли я его.
        Чагин еще раз пожал плечами. Немного помолчали. Впереди снова сгрудились повозки. Виталий высунулся из окна и рукой оттолкнул разрисованную картонную коробку, устроенную на велосипеде и изображавшую автомобильный кузов. Коробка перекосилась, велосипедист, скрывавшийся внутри, завилял, пытаясь удержать равновесие.
        - Мне вот почему-то показалось, что ты хочешь пойти на попятную, - сказал наконец Виталий. - Не нравится тебе наш Ленинский проспект?
        - Нет, не нравится, - сказал Чагин.
        - Хочу напомнить, что ты будешь здесь работать не столько в своих интересах, сколько в интересах своего Мира. Хотя я и сомневаюсь, что он твой. Помни, что наша проблема - ваша проблема. Не поможешь нам, пострадают тихие. Все просто.
        - Это призыв к совести или шантаж? - спросил Чагин.
        - Да какая разница? Это факт.
        Виталий выкрутил руль и свернул с проспекта. Стало немного тише, но и грязнее.
        - Скоро приедем, - сказал он. - Хочу спросить. Ты счастлив?
        «Что?» - чуть не вырвалось у Никиты. Нужно отдать должное полковнику, подумал Чагин, он умеет сразу переходить к сути вопроса. Хотя иногда это выглядит неожиданно.
        - Сейчас или вообще? - уточнил Никита.
        - Ты понимаешь, о чем я.
        - Тогда да. Да, я счастлив.
        - А какое оно, твое счастье? Что ты чувствуешь?
        - Ну, это, Виталий, очень долгий разговор.
        - А ты попробуй коротко.
        Никита задумался.
        - Коротко? - спросил он немного погодя.
        - Да, коротко. В двух словах.
        - В двух словах - я перестал гоняться за счастьем. И это чувство само по себе счастье.
        - Интересно. - Полковник откинулся на подголовник и, выпрямив руки, уперся ими в руль. - Интересно. А что ты все-таки при этом чувствуешь? Покой? Ощущение безопасности? - Полковник хмыкнул. - Сонливость?
        - Виталий, это нечестно. Я уже ответил. Причем, как просили, в двух словах, - сказал Чагин. - Теперь твоя очередь. А ты - счастлив?
        - Неужели ты меня не боишься? - тихо сказал полковник, не меняя позы и продолжая глядеть прямо перед собой.
        - Боюсь.
        - Это правильно, - похвалил полковник. - Я, дружище, бываю счастлив. Когда побеждаю. Ну, или когда опасность миновала и я могу отдохнуть.
        В этом месте полковник неожиданно вздохнул.
        - Хотя я знал одного человека. Очень хорошо знал. Который бывал счастлив только перед лицом опасности… Ладно, - встряхнулся он. - Мы приехали. Воронцово. Послушай внимательно. Небольшой инструктаж.
        «Ровер» остановился у неширокого мостика без перил, перекинутого через глубокий ров, поросший сорняками. Мостик упирался в металлические ворота метров пяти высотою, украшенные поверху чугунной вязью и двумя позолоченными львиными фигурками, напоминающими те, что Чагин видел на плакатах социальной рекламы, развешанных вдоль эстакады. Направо и налево от ворот шел грязный зеленоватый забор, еще более высокий, чем ворота. Верхняя часть забора, полоса высотою метра в полтора-два, наклонялась наружу и по самому краю была переплетена гирляндами колючей проволоки. Это было очень похоже на шумопоглощающее ограждение, вроде тех, которые в Москве устанавливали до Переворота вдоль автомобильных трасс. Присмотревшись, Чагин понял, что это и есть шумопоглощающее ограждение: забор был составлен из кусков, очевидно свезенных сюда из разных мест.
        Виталий коротко и четко объяснил Чагину, что входить и выходить на территорию поселка Воронцово он сможет только по пропуску, рассказал, как он его получит, изложил основные правила режима, сообщил, что нужно будет подписать договор о неразглашении и под конец добавил:
        - Сейчас будет встреча с президентом. У нас, как ты знаешь, отчествами не пользуются. Не принято. Но есть исключение. Президента будешь называть Елена Сергеевна. Предупреждаю, она может представиться, как Елена. А ты называй ее Елена Сергеевна. Понял?
        - Понял, чего не понять, - вздохнул Никита.
        - Ну, тогда, с богом! - сказал полковник и посигналил.
        И пока ворота разъезжались в стороны, Чагин спрашивал себя, какого бога имел в виду Виталий: того ли, что и священник Лебедев, или того, который прятался за занавесочкой, или того, которого сам полковник якобы видел лично, а может, и того, который в виде женской фигурки украшал храм при въезде в Сектор.
        Адамов
        Господи! Да ведь, в конце концов, люди тысячи лет мечтали о жизни в раю, а когда эта жизнь началась, оказалось, что для счастья не хватает Интернета.
        Рыкова
        Когда Бур позвонил, что они уже в Секторе и скоро будут, Елена Сергеевна немного засомневалась, правильно ли везти журналиста сразу в дом, в Воронцово. Не лучше ли вначале принять его по протоколу, в Белом доме? Все-таки она президент, а он - всего лишь наемный работник, ландскнехт, или как там это называется. Нужно придерживаться разработанной версии.
        Но когда Виталий попытался надавить на нее, предлагая держать журналиста в строгости и сохранять дистанцию, сомнения развеялись. Силовой вариант Елену Сергеевну не устраивал. Лаской, значит лаской.
        Даже хорошо, думала она, что Виталий последние дни так озабочен поисками своего бывшего дружка, не будет мешать ей проводить свою линию. А тот, конечно, заслуживает, чтобы Бур его нашел. «Оборзевшая скотина! Посчитал, что может делать у нас, в Секторе, все, что ему хочется».
        …Ну что ж, гостиная на втором этаже, конечно, лучшее место для первой встречи с отцом Ребенка. Здесь есть камин, два старинных шкафа с книгами (до сих пор служившими, правда, исключительно в качестве украшения интерьера), и прекрасный вид на пруд с лебедями.
        Елена Сергеевна повернулась несколько раз перед громадным зеркалом в позолоченной деревянной раме, висевшим над камином. Да, оделась она тоже правильно. Не слишком официально, но и не слишком по-домашнему. Чтобы заинтересовать приезжего из Мира кретинов, нужно немножко отличаться от их тихих теток. Но и не следует, конечно, одеваться совсем как дерганая. Можно отпугнуть.
        Поэтому она надела тесную, зауженную к коленям, светло-персиковую юбку, такого же цвета блузку с не слишком глубоким квадратным вырезом и темно-бордовый коротенький лайковый пиджачок.
        Во всем Секторе только Рыкова, да еще Наташа, ее правая рука в проекте «Прыгающий человек», могли позволить себе отступить от моды и подчеркнуть линию бедер. Только они носили старинного покроя платья, тесные юбки, обтягивающие джинсы и разные кофточки и пиджачки с бантиками над углублением поясницы.
        Елена Сергеевна осталась довольна тем, что отразило зеркало. Она попятилась, чтобы разглядеть туфли, но зацепилась за край низкого круглого стола, выругалась и потерла ушибленную ногу. Не хватало еще синяков на коленях! - подумала она, засмеявшись. - Посчитают, что я специально навела тени, как эти молодые дуры, которые рисуют себе на коленках синяки. Кто спорит, это, конечно, наводит мужчин на романтичные мысли, но я все-таки руководитель государства…
        Чагин
        - Как много значит хороший забор! - пробормотал Чагин, когда «Ровер» въехал на территорию поселка, и за ним закрылись высокие ворота с фигурками львов.
        Полковник же, зная заранее о производимом эффекте, посмотрел на Чагина с многозначительной ухмылкой, как бы говорящей: «Не стоит напрягаться, этот сюрприз не последний».
        За воротами оказался великолепный ухоженный парк, в центре которого лежало зеркало большого пруда. По сторонам блестели пруды поменьше. Один из них был едва виден из-за желтого каменного забора, за которым, на дальнем берегу, стоял большой особняк в псевдоклассическом стиле. По берегам других прудов тоже громоздились огороженные усадьбы, всего около десятка.
        Аллеи были идеальными как в Версале, росло много фигурно подстриженных вечнозеленых: туи, кипарисовики и даже тис. Видны были сливы и черешни с готовыми раскрыться бутонами цветов. Рыжий спаниель бежал по дорожке, посыпанной чистейшим песком. Стояла удивительная тишина. Слышно было, как метрах в двухстах, на берегу большого пруда, переговариваются какие-то мужчины в серых костюмах. Утки скользили по поверхности пруда как бы на огромных наконечниках водяных стрел. Нигде не видно было ни единого пятнышка рекламы.
        Полковник оставил машину у ворот псевдоклассического желто-белого особняка. Вошли и по тропинке вокруг пруда двинулись к парадному подъезду.
        На большом камне посреди водоема сидели два белых лебедя и выщипывали пух под крыльями, роняя его в темную воду.
        - Здесь будешь жить, - сказал Виталий Чагину.
        Особняк был в два с половиной этажа, с флигелями, колоннами и большим полукруглым балконом и мезонином посередине. Было красиво, но отчасти неприятно. Пафосная, помпезная составляющая красоты всегда подавляла Чагина.
        У парадного входа крутилось человек пять в серых костюмах и розовых рубашках. Двое из них под некрасиво оттопыривающимися пиджаками носили на портупеях округлые футляры, вроде тех, что Чагин видел на «гаишниках», охранявших эстакаду.
        Люди в сером приветствовали полковника сложенными в лодочку ладонями и с презрением посмотрели на рабочий комбинезон Чагина и на старую сумку NIKE в его руке.
        Полковник провел Чагина в большой прохладный холл, и по подковообразной лестнице, устланной красным ковром, они поднялись на второй этаж. Пройдя по галерее с уходящей вдаль анфиладой голубых арок, полковник постучал в высокие двери темного дерева.
        - Заходи, - раздался грудной женский голос.
        Бур толкнул двери, и Чагин оказался в просторной зале с окном от пола до потолка и длиною почти во всю стену. В правом конце залы, на диване у пылающего камина, сидела женщина с глянцевым журналом в руках.
        Она свернула журнал в трубочку и постучала им по дивану.
        - Проходите, садитесь, и давайте знакомиться.
        Чагин, ступая своими тяжелыми рабочими ботинками по темному лаковому паркету, подошел и сел на другой диван, который стоял напротив, через стол. Чрезмерная роскошь помещения неприятно давила на него.
        - Представься, - сказал мрачно полковник.
        Женщина сделала рукой умиротворяющий жест. На указательном пальце блеснул огромный красный камень, возможно рубин, Чагин никогда не умел отличать драгоценные камни. Вика бы сразу определила.
        - Никита, - сказал он, привстав.
        - Елена Сергеевна, - хрипловатым голосом курящей и властной женщины произнесла хозяйка и протянула ему руку.
        Чагин пожал ее, и женщина на несколько мгновений задержала его руку в своей.
        - Вот вы, значит, какой.
        От нее хорошо пахло духами и жевательной резинкой.
        - Бур, - сказала она возвышающемуся над диванами полковнику. - Ты, если много дел, можешь идти.
        - Елена Сергеевна, - сказал полковник, потрогав зачем-то шрам над левой бровью, - по вашим каналам, случайно, не проходило что-нибудь новенькое по моему другу?
        - Нет, - ответила женщина. - Но я бы не стала беспокоиться. Скорее всего, его уже где-нибудь на кладбище визажисты сожрали. - Шутка, конечно, - добавила она, оглянувшись на Чагина и мило ему улыбнувшись.
        Лицо полковника осталось абсолютно неподвижным. Он кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.
        - Ну что ж, расскажите о себе. - Елена Сергеевна закинула ногу на ногу и похлопала трубочкой журнала по колену.
        - Я здесь из-за жены, - сказал Чагин угрюмо.
        - Очаровательное начало, - засмеялась Елена Сергеевна. - Настоящий герой. И настоящий подкаблучник, как и все герои. Да?
        - Не знаю, что вы имеете в виду, но я просто хотел предупредить. Если бы не жена, меня бы здесь не было. Работа в Секторе меня не интересует.
        - Вот как? А мне казалось, здесь есть где развернуться. С вашим талантом, с вашей дерзостью. Я помню одну вашу статью в журнале «300 процентов».
        - Какую?
        - «Город неутоленных амбиций». Так, кажется?
        - Вроде была такая.
        - Вы о нашем городе-Москве тогда такое по-написывали! Помню, у всех был шок. Представляю, что вы могли бы теперь написать о нас. Какую книгу! Не статью, а книгу. Неужели это вам не интересно? Исследовать, препарировать.
        - Больше не интересно.
        - А что случилось? Скажите, вы, вообще, счастливы?
        Ну вот, подумал Никита, они все спрашивают о счастье. Похоже, это больное место.
        - Сейчас не особо, - буркнул он.
        - Понятно. А можно на «ты»?
        - Как угодно. У вас, похоже, с этим не церемонятся.
        - Конечно. А зачем? Вы тоже можете называть меня Леной.
        Чагин откинул челку и внимательно посмотрел на президента Сектора. Хорошо за сорок, некрасива, щербинка в передних зубах. При этом очень энергична, властна, с хорошей молодой фигурой и особенным заразительным смехом сильной женщины. Наверное, покоряла сердца. Не исключено, что и сейчас еще покоряет. Значит, Лена.
        - Лучше «Елена Сергеевна», - сказал Никита.
        - Вот подлец, предупредил. Ладно. Это я не о тебе, надеюсь, понимаешь.
        - Понимаю, конечно.
        - Так что насчет счастья? Что скажешь?
        - Согласитесь, это странный разговор.
        - Ну, так мы живем в странном мире.
        - Да, я счастлив. Там, у себя дома, среди тихих.
        - Вот и нам бы хотелось того же, - сказала Елена Сергеевна. - Рассчитываем, что ты нам поможешь. А мы тебя отблагодарим по-царски. Тебе полковник сказал, что этот дом твой?
        - Нет, он сказал, что я буду тут жить, пока буду работать. А когда закончу работу, вы мне этот дом подарите.
        - Да, таков был наш план. Но я умею менять планы. Этот дом уже твой. Так что с этой минуты я, в некотором роде, у тебя в гостях. Нравится? - Она повела рукой, описывая полукруг.
        - Нравится, - сказал Чагин, чтобы быть вежливым. - Но у меня и так все есть. Я же говорил, что я из-за жены.
        - Ну, давай тогда познакомимся поближе. Значит, ты женат?
        - Да.
        - И кто твоя жена?
        - В каком смысле?
        - Она где-то работает? У нее есть профессия, образование?
        - Она музыкант. Дочь известного композитора. Сейчас не работает.
        - Есть дети?
        - Сын. Шесть лет.
        - Ходит в школу?
        - Да.
        - Не рано для такого малыша?
        - Нет. И, как вам объяснить… У нас не совсем такие школы, как вы, вероятно, себе представляете.
        - В чем отличие?
        - Да я не старался сравнивать. Могу сказать, что в наших школах главное.
        - И что?
        - Укрепить ребенка. Дать ему опору, почву под ногами. Расширить, я бы сказал…
        - Кругозор?
        - Нет, не кругозор. Это нас не особо интересует. Расширить легкие, чтобы дети могли дышать этой жизнью как можно более глубоко.
        - Я понимаю, это поэтическая метафора.
        - Вроде того.
        - А какие предметы изучают?
        - Понимаете, это тоже не особо важно. Все подчинено главной цели. Если что-то помогает ребенку окрепнуть и расширить дыхание (это, как вы говорите метафора), это приветствуется, если что-то мешает - исключается.
        - А как можно определить, что помогает, а что мешает? Каковы критерии?
        - Критерии - сияющие глаза. Все просто.
        - Очень поэтично. Воспитываете, значит, художников. Ну, а если, например, война?
        - Можно, я не буду отвечать?
        - Хорошо, не отвечай. Это сложный вопрос, не спорю. - Елена Сергеевна улыбнулась, стараясь скрыть удовольствие от маленькой победы.
        Чагин же тем временем думал, что собеседница его слишком привыкла хитрить, и это мешает ей быть умной.
        - Хорошо. - Елена Сергеевна сняла одну ногу с другой и рукой с большим красным камнем на пальце потерла, наклонившись, икру правой ноги. - Ну, а как ваш сын ладит с другими детьми? Чувствует, что он другой?
        - Он не другой. Он такой же, как все.
        - Но семья-то у него другая.
        - Не имеет значения.
        - Не понимаю.
        Чагин отбросил челку.
        - Елена Сергеевна, вы президент государства, а я случайный человек. Учитывая это, могу ли я дать вам совет? Вы не воспримете как дерзость?
        - Я? Конечно восприму! Или восприму? Как правильно? - засмеялась она хрипло. - Ты, кстати, куришь?
        - Нет.
        - А я закурю, не возражаешь?
        Она взяла со стола пачку сигарет FACEBOOK, достала одну и прикурила, помахав перед собой рукой с красным камнем.
        - Давай свой совет, я готова.
        - Вам сложно будет понять, как все устроено у нас, в Тихом мире, если вы будете пытаться анализировать и все время усложнять умозаключения. Нужно расслабиться и принять. Осознать, что на самом деле все просто. Да, семья у нас другая, но мальчик точно такой же, как все. Несмотря на то, что у него другая семья. Тут нечего добавить.
        - И это никак на нем не отражается? - Елена Сергеевна снова закинула ногу на ногу и поставила локоть правой руки с сигаретой в левую ладонь. - То, что у него другая семья?
        Чагину показалось, что женщина насторожилась. Но ощущение было мимолетным и тут же прошло.
        - Никак.
        - Вы уверены?
        - Да.
        - И вы никогда не замечали ничего, что отличало бы его от других детей? Во время игр, или там, не знаю, конфликтов каких-нибудь?
        - А почему это вас так интересует?
        - Так ведь ему жить здесь с тобой. Хочу, чтобы у тебя было поменьше проблем, чтобы ничто тебя не отвлекало от работы. Работы будет много. Работа ответственная.
        - А вот я как раз хотел спросить. Мы не могли бы перейти к описанию вот этой работы, которую мне предстоит сделать? А то как-то странно. Обычно собеседование проходит до приема на работу, а не после. А вы меня вроде как взяли, да еще и заранее расплатились. Это как-то немного… сковывает.
        - Напрягает! Хорошее слово. Забыл?
        - Забыл.
        - Ну, вот такие мы. Напрягаем. Мы же дерганые. Забыл?
        Чагин предпочел промолчать.
        - Значит, так, Никита. - Рыкова наклонилась и потушила сигарету в продолговатой малахитовой пепельнице. Персиковая юбка ее при этом так натянулась на бедрах, что Чагин испугался, что лопнет, в лучшем случае, змейка. - Я твой главный работодатель. К тебе отношусь с доверием и уважением. И это мое личное дело, как и когда (и к кому) демонстрировать свое отношение. Хочу, рассчитываюсь заранее, хочу - потом. Не скрою, специалисты твоего уровня у нас есть. Но такое редкое сочетание профессионализма (на который я рассчитываю) и специфического опыта, в данном случае опыта проживания в Тихом мире, к счастью или к сожалению, сосредоточилось только в тебе. Ты мне нужен. Я сделала шаг первой. Тем не менее оставляю за собой право задавать вопросы и удостоверяться, что я в тебе не ошиблась. Согласен?
        - Согласен, - сказал Никита.
        - Тогда, чтобы закончить разговор о сыне, хочу напомнить, что бояться тебе здесь нечего. Я сама живу в соседнем доме. И сына с женой ты можешь привозить когда угодно, хоть сегодня вечером. Если считаешь, что нужно осмотреться, твое дело. В общем, как только созреешь, проинформируешь меня, и мы отправим за ними. Договорились?
        - Договорились.
        - А то как-то несправедливо получается. Все ради жены, но ты здесь, а жена по-прежнему там, откуда мечтала уехать. Я слышала, что у тебя с женой связана какая-то романтическая история. Расскажи, пожалуйста, поподробней, что там у вас произошло.
        - Ладно, - сказал Чагин, смирившись с тем, что еще некоторое время не узнает подробности своего задания, и рассказал о том, что случилось шесть лет назад, за полгода до Потепления.
        Чагин в то время был на подъеме. Работал в еженедельнике «300 процентов», материалы выходили в лучших и самых дорогих интернет-изданиях, вел колонку в газете «Трейдсмен», почти одновременно выпустил несколько скандальных репортажей и обзоров на небезопасные темы. Стал известен. Его старались подкупить. Угрожали.
        Никита с Викой расписались, купили квартиру, решили завести ребенка. Вика была беременна. Домой звонили с угрозами. Она боялась, плакала, и Чагин пытался разобраться, предлагал звонившим встретиться лицом к лицу, обращался в милицию, но продолжал работать. Как-то раз Вике в спину бросили камень.
        И вот однажды ночью, в конце августа, Чагин возвращался домой из гостей. В подъезде дома, в котором он был в гостях, был ремонт, меняли какие-то трубы или тянули Интернет. Обрезки труб лежали у стен, а сверху свисали мотки провода. Чагин сбегал пешком по лестнице, и когда спустился к первому этажу, вдруг погас свет. Никита стал осторожно спускаться, из темноты появились две смутные бесшумные тени. Одна забежала за спину, другая замахнулась - в руке у нее была труба, - но зацепилась трубой за моток провода, свисающий с потолка, и крикнула: «Б…!» В то же мгновение сзади обрушился удар, но Чагин пригнулся, и он пришелся вскользь. Никита бросился вперед, вырвал обрезок трубы у переднего, а дальше все смешалось. Тот, который зацепился за провода, выскользнул и убежал, а второго, нападавшего сзади, Чагин сбил с ног и несколько раз ударил трубой.
        «Возможно, вы видели фотографии, - сказал Чагин тускло, - их много было в Интернете. Я почему-то не смог остановиться после первого удара. Из-за этого так все плохо закончилось».
        Было много шуму. Заказчиков не нашли, а Чагину за превышение и убийство дали семь лет. Организовали травлю. Это было легко, потому что выходил Никита в ту ночь от любовницы.
        И как-то довольно быстро все отвернулись от него. Родители Вики Чагина прокляли. Но Вика не бросила мужа. Так же, как и все, она знала, у кого был Никита, но упрямо пыталась вытащить его из тюрьмы. Беременная, ездила с передачками в СИЗО, продала квартиру, платила адвокатам, боролась за мужа изо всех сил, наперекор всем, с остервенением, слезами и диким упрямством.
        После приговора сказала, что родит и будет обжаловать. «Дайте только две недели сроку» - эти слова молодой женщины на девятом месяце беременности тиражировали все телеканалы России, вышибая слезу из домохозяек.
        Кто знает, чем бы все закончилось, если бы не Переворот, после которого в один день опустели тюрьмы, и Чагин оказался на свободе.
        - Как вы думаете? - спросил Чагин у Елены Сергеевны. - Я мог отказать Вике, когда она захотела в Сектор?
        - Да, потрясающая история, - проговорила Елена Сергеевна, и Чагину почему-то показалось, что рассказ не встревожил, а, наоборот, успокоил ее. - Теперь мне все яснее… Значит, тебя тяжело остановить… Ладно, попробуем использовать твою энергию в мирных целях. Кофе будешь?
        - Не откажусь.
        Елена Сергеевна нажала звонок на краешке стола, и вскоре на пороге появилась очень пожилая женщина в балахонистом халате и с усиками на насупленном лице.
        - Неля! Нам два кофе и холодной водички. И пусть Наташа принесет.
        - Значит, смотри, - тем временем продолжала Елена Сергеевна, - о твоем задании. Мы тут немножко задыхаемся, варимся в собственном соку. Люди закисли, начинаются разные нежелательные движения, здоровая агрессия становится нездоровой. В том смысле, что направляется против власти. Короче, надстройка забарахлила. Ну и с базисом не все в порядке. Мы тут почти ничего не производим. Вон полковник Бур жалуется, что не может достать ниток, пришить пуговицу на старый итальянский пиджак. Продукты из Тихого мира получаем почти задаром. Внешней торговли, как таковой, нет. То есть, утрата независимости налицо. Этим пользуется оппозиция. То, что я тебе сейчас скажу, это государственная тайна. Но мы стоим на краю пропасти. Месяц-два, и все рухнет. А когда рухнет, будет плохо не только нам, но и кр… то есть тихим, извини. Это ты тоже должен учесть… Чтобы справиться с этими двумя проблемами, мы создали отдел в правительстве, в котором работают лучшие наши умы. Называется: Проект «Прыгающий человек». В рамках этого проекта мы намереваемся решить и проблему идеологической стабильности и наладить внешнюю торговлю.
Зачем нам нужен ты? Первое - у наших интеллектуалов замылился глаз, а у тебя свежее зрение, и что касается национальной идеи, ее вообще всегда привносили извне, варяги какие-нибудь. Второе - ты должен будешь подумать и подсказать нам, что бы такое мы могли производить и продавать в Тихий мир. Ты знаешь их нравы и потребности. Это твой эксклюзив. И времени на это остается в обрез.
        - А можно уточнить, - спросил Чагин, - сколько именно времени у вас осталось? Виталий говорил, что мне нужно будет завершить работу за два-три месяца.
        - Правильно говорил. Это и есть все, чем мы располагаем. Цейтнот.
        - Простите, я не специалист, но как за два-три месяца можно наладить новое производство? Идейку, я понимаю, можно подкинуть и за два дня.
        - А мы планируем особенное производство. Связанное с «идейкой», как ты говоришь. Потому и работает над этим один и тот же отдел. «Прыгающий человек». Вот сейчас придет Наташа, она от службы президента курирует этот проект, она и расскажет тебе поподробней. Сегодня она введет тебя в курс дела, а завтра утром ты должен будешь приступить к работе. Готов?
        Чагину не нравилось то, что ему предлагали. Копаться в идейных предпочтениях дерганых и продавать продукцию «Прыгающего человека» тихим, это как совмещать функции психоаналитика и предателя. «Но, может быть, - думал он, - я действительно смогу помочь своим уберечь Тихий мир от чего-то неожиданно разрушительного. Побывать в шкуре разведчика. Любой разведчик работает на два фронта, иначе ему не выжить. Да и потом, это действительно интересно. Например, почему этот человек “прыгающий”?»
        - Готов, - сказал Чагин.
        В этот момент раздался стук и спустя секунду, коленкой отталкивая тяжелую дверь, в комнату с подносом в руках вошла очень красивая молодая женщина.
        Обтягивающие джинсы, туманно-голубые глаза, густые светлые волосы и стрижка каре. Умная красавица прямиком из двухтысячных.
        Они познакомились. Наташа расставила чашки и села слева от Чагина на его диване. Елена Сергеевна, слегка прищурясь, внимательно следила за реакцией Никиты. Никита старался не выказывать ничего.
        - В общем, так, Наташа, - сказала Елена Сергеевна. - Вот это и есть тот самый молодой человек, который должен помочь нам. Завтра он приступит к работе. Сделай так, чтобы он приступил во всеоружии. Отвечай на все вопросы. Вводи в курс дела. Ну а для начала, - Елена Сергеевна качнула чашечкой кофе в сторону Чагина, - для начала своди его в магазин и переодень. Не все разделяют наши с тобой дикарские вкусы, а встречают все-таки по одежке. Брезентовый комбинезон в Белом доме не проканает.
        - Он не брезентовый, - сказал Чагин.
        - Ну вот, он обиделся. - Елена Сергеевна лукаво поглядела на Наташу и отхлебнула кофе улыбающимися губами.
        - С чего начнем? - спросила Чагина Наташа.
        - С «Прыгающего человека», - чуть резче, чем следовало, ответил Никита. Он немного разозлился на себя из-за того, что не мог смотреть на девушку прямо.
        «Пять лет в Тихом мире все же не шутка», - оправдывал себя Чагин.
        - Что именно вас интересует?
        - Прежде всего, что значит название? И какова основная цель?
        - Название, - сказала Наташа с мягкой улыбкой, - это квинтэссенция философии разрушенного мира. А цель - сохранить припрыжку цивилизации в условиях уничтоженных технологий.
        - Серьезное заявление, - не удержался Чагин.
        Он почувствовал себя самолетом-истребителем последнего поколения, набирающим высоту, чтобы оттуда пикировать и атаковать цель. Это было забытое, но от этого не менее сладостное чувство интеллектуального (или квазиинтеллектуального) сражения с красивой молодой женщиной.
        Елена Сергеевна мгновенно уловила флюиды.
        - Хотела уйти, но послушаю, - сказала она.
        - Разве у разрушенного мира была какая-то философия? Из чего квинтэссенция? - спросил Никита.
        - Философия - это не последовательное собрание формулировок. Она растворена во всем. А цивилизация как губка. Она впитывает философию, как пантеистический мир впитывает Бога.
        - Довольно упругая губка, - пошутил Чагин. - Раз она собирается отправиться вприпрыжку.
        - Точное и верное замечание, - не смутилась Наташа. - Рассказывать дальше? Или вы уже и так все знаете?
        - Конечно, рассказывайте. Я здесь, чтобы понять.
        - Так вот, нами установлено, что фрагментарность сознания, фрагментарность чувств и фрагментарность поступков, то есть своего рода прыжки, являются отличительной чертой развитого человеческого индивидуума, а также общества в целом. Современные технологии, погибшие под давлением неизвестных сил, как раз и являлись выражением всеобщего стремления к фрагментарности. Отрывочности. Восстановив человека прыгающего, мы восстановим современную цивилизацию.
        - Послушайте, - сказал Чагин. - Фрагментарность это в переводе на русский - «осколочность» или «разорванность». Если вы где-нибудь записываете свои постулаты о фрагментарности, а я, допустим, найду их и разорву на кусочки, то никто не сумеет их прочесть. Вы просто не передадите свою мысль. То же и с сознанием. И в особенности с поступками. Фрагменты не только не передают целого, но и отучают от восприятия всего цельного и по-настоящему большого.
        В этот момент внизу под балконом кто-то, очевидно охранник, довольно приятным баритоном запел: «Мяу-ши! Мяу-ши!.. Тебе мои мя-ки-ши!»
        Наташа поморщилась.
        - Хорошо, - сказала Наташа. - Возьмем любой видеоклип десятилетней давности. Э-э…
        - Вот видите, - воспарил Чагин. - Этот певец дробит ваши чувства и ваше сознание и не дает собраться с мыслями. Фрагментарность не помогает, она мешает вам.
        - Я счас ему голову раздроблю, - сказала Елена Сергеевна, поднимаясь. - А вы продолжайте, не обращайте внимания.
        Пока Наташа с Чагиным обменивались остроумными репликами, президент вышла на балкон и оттуда заорала:
        - Сервер, твою мать! Заткнись!
        - Что за долбофаки! - сказала она, возвратясь. - Продвинутых имен себе понабирали, а как были колхозниками, так и остались. Карма.
        - Понятие человека прыгающего гораздо шире, - продолжала Наташа. - К тому же, как нам всем известно, практика является критерием истины. А что говорит практика жизни в Секторе? Тихий непрерывный поток существования убивает мыслящих людей. Но стоит разорвать такой поток, позволить человеку совершать прыжки, немножко туда, немножко сюда, вверх, вниз, налево, направо, вперед, назад - человек тут же оживает и становится продуктивным. Одна из задач участников «Прыгающего человека» - создавать условия, вещи, идеи, которые позволяют людям фрагментировать сознание. Раньше эта задача решалась просто. Сверхбыстрые средства передвижения, супермаркеты с невероятным ассортиментом… Да одного Интернета было достаточно, чтобы голову через полтора часа разнесло в осколки. А как быть теперь? Когда у нас было всё, мы не до конца понимали великое благо отрывочности, анонимности, неточности, рассеянности. Всегда занят всем и ничем. Всегда везде и нигде. Это ничего вам не напоминает? Мы были равны богам. И продуктивны как боги.
        - Ну вот, вы снова о продуктивности, - снизил градус Никита. - А продуктивность-то вам для чего?
        - Хотя бы для того, чтоб не скатиться до уровня деградировавших масс, которые окружают Сектор извне.
        - Так вы же сами говорили, - повернулся Чагин к Елене Сергеевне, - что даже ниток пуговицу пришить вы не производите. А деградировавшие массы производят. И нитки, и пуговицы, и костюмы.
        - Не зря мы его пригласили, да, Наташа? - кивнула Елена Сергеевна девушке.
        Спустя несколько минут Никита сдался.
        - Ладно. Из всего, что было сказано, я пока понял, что мне придется делать что-то такое, чего нельзя будет пощупать.
        - И это говорит блестящий журналист! - Елена Сергеевна воздела глаза к люстре с висюльками из цветного стекла. - Пощупать как раз будет что. И тебе завтра покажут образцы. Но кому, как не тебе, Никита, знать - все, что можно пощупать, вначале нужно назвать. «В начале было Слово».
        - В начале была музыка, - поправил Чагин.
        Елена Сергеевна вдруг сделала какое-то неловкое, непроизвольное движение рукой, и они с Наташей очень странно переглянулись.
        Адамов
        Академик Небоженко был прав насчет рая.
        Хотя и не прав насчет Земли Санникова, то есть маленького экспериментального рая в отдельно взятом Орехово-Зуевском районе. «Эксперимент» быстро вышел вначале за пределы складов 3114, а затем и за пределы Московской области, и, скорее всего, охватил всю Землю. Связи с отдаленными странами и другими континентами у нас, правда, не было, но если пораскинуть мозгами, то что могло заставить Того, кто не остановился перед законами физики, остановиться перед государственными границами?
        (Кстати о физике. В первые дни я неоднократно поддавался искушению и проверял, какие законы действуют, а какие нет. Например, подбрасывал и ронял разные предметы, проверяя, упадут ли они на землю, или, может быть, останутся висеть в воздухе, или, чем черт не шутит, поплывут как-нибудь в сторону, или начнут делать произвольные прыжки. Но нет, старые добрые законы в основном, скажем так, работали. Предметы падали. Причем вертикально. С одинаковой скоростью. Это утешало.)
        Остальные участники последнего в истории совещания правительства ЭР-ЭФ в своих предположениях ошиблись.
        Прошла неделя, но не взорвалась ни одна ядерная станция, никто не объявил войну, трупы не усеивали улицы, а голодные бунты не сотрясали города.
        Напротив, царила атмосфера праздника и спокойного воодушевления, как будто миллионы выздоровевших одновременно вышли из больницы после операции удаления какой-то всеобщей опухоли.
        Многие рванули в деревни, загород. Бросали московские квартиры, грузились на подводы и разъезжались в разных направлениях: в Калужскую, Рязанскую губернии, в Орехово-Зуево (!), а некоторые и значительно дальше. Мои соседи по лестничной клетке, Вассергисеры, занимавшие прекрасную пятикомнатную квартиру, отправились куда-то в район Черновцов, где в какой-то позапрошлой уже жизни, еще до войны, жили бабушки и дедушки Ильи Моисеевича, главы семьи.
        - Илья Моисеевич, что делать с квартирой? - спросил я соседа, загружавшего в лифт связки книг.
        - Делайте что угодно. Мы не вернемся, - дружелюбным тоном тихого мутанта ответил Илья Моисеевич.
        Преображение было наглядным и потрясающим. Я знал соседа, как замкнутого, хитрого, алчного и, вероятно, очень жестокого человека, руководителя одного из крупнейших банков.
        Еще не ясно было, что происходит на Земле. Не сдвинулись ли континенты? Куда падали самолеты? И если свалки и химические яды, растворенные в реках, исчезли, то не вывалены ли они колоссальными грудами где-нибудь за Воронежем? И где жертвы? За годы работы в особом отделе я усвоил, что никакие радикальные перемены (даже такие чудесные) не могут обойтись без жертв.
        Я хотел предостеречь нового, инопланетного, Илью Моисеевича.
        - А вы уверены, что там так же, как здесь? - спросил я соседа.
        - Ну да, конечно, - сказал он, глядя поверх очков. - А как может быть по-другому?
        - А вдруг вообще нет никаких Черновцов?
        Илья Моисеевич засмеялся.
        - Черновцы вечны, друг мой! Поверьте, в нынешних условиях я бы не отправился искать Челябинск-19. А Черновцы… Что им будет, дорогой вы мой? В Черновцах дом, в Черновцах кладбище, в Черновцах синагога, в Черновцах вареники с вишнями! Но вы не переживайте. - Старый еврей похлопал меня по плечу. - Здесь тоже будут цвести абрикосы.
        Потом он наклонился ко мне и веселым шепотом произнес:
        - Есть Черновцы. Я знаю. И все там в порядке.
        - Да откуда же вы это знаете? Связи-то нет.
        - А я знаю. Говорю вам, абрикосы будут цвести на Тверском бульваре.
        Подавляющее большинство населения мутировало (или «перевернулось», как выражалась Анжела) и плевать хотело на исчезнувшие автомобили, компьютеры и авиаперелеты. Вместо всего этого дерьма люди бесплатно получили рай, Эдем, Золотой век.
        Я тоже, естественно, в гробу видел и мобильную связь, и многопартийную систему, но в отличие от большинства, долго не мог успокоиться.
        Я не верил в Черновцы.
        Все мне казалось, что перемены ненадолго, что старый мир в один прекрасный момент вернется или произойдет еще что-нибудь похуже этого.
        А еще, я видел, какими были тихие, и понимал, что им должно быть очень хорошо. Мне казалось, что они узнали что-то такое, что мне было совершенно недоступно. И я ждал, когда со мной произойдет то же, что и с ними. Однако ничего не происходило. Я начинал понимать, что дело не во времени, не в сроке, и скорее всего, я ничего не дождусь. Напрашивалась аналогия с физическими законами. Было ясно, что законы отменялись избирательно и направленно. Так же и с мозгами. Меня почему-то не выбрали. Или наоборот. Выбрали. Но для чего?
        Это мучило.
        Зато и позволяло смотреть на все как бы со стороны. Если тихие плавали в новом мире как рыба в воде, то я не переставал ощущать, что вода мокрая. И сильно мокрая.
        Отвлечь меня от подобных переживаний и успокоить могла только Анжела. Причем она не делала ничего особенного. Просто пожимала плечами и говорила какую-нибудь ерунду, вроде того, что «все люди разные, и что в этом такого?». Но мне тут же становилось хорошо. И слова ее казались проникнутыми каким-то очень глубоким смыслом, который я вот-вот должен был уловить, но, к сожалению, не улавливал.
        Стоило, однако, уйти, отдалиться от Анжелы, как очарование таяло, и мучительные бесплодные мысли снова завладевали мной.
        Конечно, я видел, что я такой не один.
        Несколько позже всех непеределанных стали называть дергаными. Считалось, что таким, как я, все не по нутру, а в особенности - райская жизнь.
        Как тесно связаны оказались внешне не связанные явления!
        Кто сможет объяснить, почему с исчезновением химических свалок исчезли туристические бюро? В какой зависимости находилось использование в двигателях продуктов переработки нефти и существование рекламного бизнеса? Почему, когда не стало телевидения, исчезли бомжи? И куда делись километры разноцветных упаковок в супермаркетах? И бесконечные сообщения о политических сражениях никчемных подлецов?
        Куда, в конце концов, подевались карлики?
        Болеутоляющие приходится экономить. Записки становятся все более отрывочными. В моем подвале становится очень холодно. Возможно, это просто от того, что я теряю силы.
        Тихие только на первый взгляд казались инфантильными идиотами.
        В считаные дни они сумели организоваться и проделать титаническую работу по разделению Москвы на сектора.
        Из одного внешне блестящего, а на самом деле давно уже изъеденного смертельными метастазами города нарезали, как из торта, восемь кусков. По какому-то странному плану эти куски отделили друг от друга широкими километровыми просеками.
        На улицы вышли сотни тысяч строителей, рабочих и просто добровольцев, которые за несколько недель снесли тысячи зданий и сооружений. Они повалили миллионы столбов и заборов, они рубили кабели и безжалостно отсекали коммуникации, тут же протягивая вместо них новые; они сажали деревья и переселяли людей.
        И все это - при полном отсутствии властей.
        Интересно, что некоторые дерганые присоединились к этому невероятному кипению тихих миллионов. И даже более того.
        В один из дней на куче строительного мусора высотой с трехэтажный дом я увидел губернатора Хабарова, того самого, который не боялся смеяться над патриархом в присутствии ханжи-президента. Рукава белой рубашки были закатаны до локтей, а косматые брови покрывал слой цементной пыли. Он размахивал руками, кричал зычным голосом, и, похоже, руководил.
        «Вот увидишь, - сказал он мне в этот день, - такие, как мы, здесь тоже будут нужны. Не бойсь! Без нас не обойдутся».
        Зная, что Бур здоровый парень и, скорее всего, очухается, все эти дни я прятал Анжелу. Я нашел Сашу Попова, один день мы провели у него, но остаться подольше я не рискнул: Бур, не найдя меня, будет конечно же искать и Попова.
        К счастью, мне удалось разыскать Лену, рыжую девчонку, которую я зимой отбил у отморозков на Тверском бульваре. Она стала тихой, и я думал, что поэтому не узнает меня. Но она узнала (тихие помнили многое из своей прошлой жизни, хотя и не всё), и Анжела на какое-то время поселилась у нее.
        И Попову, и Лене я объяснял, что Анжела очень важна для меня и что она в большой опасности. Но почему это так, я решил не говорить никому.
        Я не понимал, конечно, каково предназначение Анжелы. Да и сейчас не понимаю. Но всегда твердо верил, что оно есть. Это невозможно объяснить, но я чувствовал, что в ней наше прошлое, и вместе с тем - наше будущее. Она хранитель. Она - наш шанс. На что? Так же, как и сейчас, я не способен был ответить.
        Но я знал, что на меня возложена ответственность за нее, и был готов защищать ее ценой собственной жизни. И не только.
        Именно поэтому я не сразу отправился на поиски дочери. Я понимаю, что даже если бы я нашел Катю в самый первый день, ничего бы не изменилось. Но чувство вины гложет меня, и жестокий червячок внутри ввинчивает свой вопрос. А вдруг? А вдруг я смог бы что-нибудь изменить? Спасти?
        Катю я нашел только на пятый или шестой день от начала Переворота в квартире Сережи, нового мужа Регины.
        Он был дома и сам открыл мне дверь. Раньше мне приходилось пару раз с ним встречаться. Это был невероятно скучный человек, ведущий невероятно подвижную жизнь. Типичный московский менеджер среднего звена. Член безликого скучного сообщества, которое, чем больше активности проявляло, тем скучнее становилось. Они стояли в очередях на паспортном контроле аэропортов, влетали и вылетали, пили чилийское вино в одном сезоне, и австралийское - в другом, занимались фитнесом и дайвингом, портили дорогие костюмы в давке за бесплатным пивом «Бочкарев» на выставках и премьерах 3-D фильмов. Кроме этого, они ничего не умели, но везде были нужны, так как нанимали на работу друг друга. Саша Попов, читавший философские книжки, называл эту породу людей «менеджерами-в-себе».
        Впустив меня, этот, неприятный в прошлом, человек вдруг улыбнулся симпатичной улыбкой, пожал плечами, в точности как мой сосед Илья Моисеевич, и сказал тихо: «Какая-то глупая ситуация, да?» («Вот и он тоже», - подумал я не без зависти и недоумения.)
        Насчет глупой ситуации, это было слабо сказано.
        Дочка сидела в дальней комнате перед мертвым ящиком компьютера и остервенело нажимала на кнопки клавиатуры. На полу рядом с ней возился с какими-то платами и проводами худой белобрысый юноша, в бровях у которого переливались блестящие бусинки, по три штуки с каждой стороны.
        Стол, стулья, диван и пол были усеяны DVD-дисками, разобранными модемами, деталями мобильников, винтиками, отвертками, штекерами и кучей запчастей от ноутбуков.
        Когда я вошел и позвал Катю, она оторвала от компьютера лицо с черными синяками под глазами и сказала:
        - А! Явился, спецназовец сраный! Что вы сделали, суки? Про. бали страну! Убирайся! Пошел на….!
        Мальчик с бусинками посмотрел на меня и побледнел от испуга. Он не знал, кто я, и справедливо рассудил, что реакция человека с моей внешностью на такое приветствие может быть небезопасной.
        - Простите! - вскочил он, уронив свои микросхемы и проводки. - Простите, она не в себе. Она не понимает, что говорит… Вы не знаете, что она пережила за последние несколько дней!
        - Сядь, - попросил я его и попытался заговорить с Катей.
        Но она не отвечала на мои вопросы, а беспорядочно выкрикивала самые черные ругательства, перемежаемые лексикой из социальных сетей. Я не понял и половины, но приблизительный смысл был таков.
        - Аськи не доходят! Ни хера не работает! Закосячил «ВКонтакте»! Меня люди ждут! Я зафренженна по полной! Люди ждут, вам говорю. Это все ты виноват! Что натворили? Сначала ГЛОНАСС свой…баный ввели вместо GPS… Лучше бы мы Америке сдались! Лучше бы мы Гитлеру сдались!
        Я никогда не думал, что эти слова (в основном пропущенные мною здесь), которые я не единожды слышал в бою и во время допросов, может знать моя дочь. Я вспомнил почему-то, как однажды, много лет назад, вернувшись с какого-то задания в Москву, нашел ее с Региной в парке. Я стоял за деревом и смотрел. Регина шла по аллее, разговаривая с подругой, а трехлетняя Катя в фиолетовой курточке вытягивала вперед ручки, как бы сжимая невидимый руль, и отталкивалась одной ногой от асфальта, а другой пыталась как бы скользить. Что это она делает? - остолбенел я и на всякий случай проследил за ее взглядом. По соседней аллейке двое мальчишек катились на самокатах. Регина и Катя еще не успели заметить меня, и я бросился бежать к выходу из парка, и схватил за руку первого попавшегося мне мужика подходящего возраста, и спросил у него: «Где здесь продаются самокаты?», и поехал туда, и купил, и через пятнадцать минут она обнимала меня ручонками за шею, и я целовал ее пальчики, и опять у нее под ногтями был пластилин…
        - Уйди! - крикнула Катя еще раз и впилась в мертвый компьютер с уже знакомыми мне буквами WORD на дисплее.
        Я протянул к ней руку, и она завизжала.
        Спустя полчаса, после того как Сережа нашел ампулы с реланиумом и мы успокоили Катю и она заснула, мальчик с бусинами рассказал, что в первый день она целые сутки бегала по Москве и снимала на камеру таявшие в воздухе фабричные трубы, заторы из автомобилей и толпы на улицах, а потом попыталась загрузить это всё в фейсбук и ютуб…
        - Это еще ничего, - сказал мальчик. - Один наш однокурсник вчера бросился с двадцать четвертого этажа. Всмятку! Я бы так делать не стал, но я его понимаю. Остаться без будущего в девятнадцать лет!
        - Без компьютеров, - поправил я его.
        - Компьютеры, то есть технологии, это и есть будущее, - он посмотрел на меня, как на идиота. - Представьте, что вас эволюция за несколько часов отбросила в положение червяка, и у вас больше нет ни рук, ни ног, вы не разговариваете с друзьями и не ходите в кино, а ползете в темной вонючей жиже, глотаете ее и пропускаете ее сквозь себя.
        - Это не одно и то же, дружище, - сказал я.
        - Нет, это совершенно одно и то же, просто некоторые это понимают лучше других. И таких людей много. Мы были вчера в одном клубе на Профсоюзной, часа три добирались туда, столько же обратно, нас там было много, мы решили держаться вместе. Борис Французов, оппозиционер, визажист Евсей Сергеев, Алла Пугалашко с Максимом Палкиным, директор ММВБ-РТС, ректор МГИМО, - серьезные люди там были. Хозяйка клуба, королева ЖКХ, тоже, между прочим, не на помойке найдена, пообещала миллион долларов тому, кто первый запустит любой гаджет: мобильник, айпод, цифровой плеер…
        - Не хочу тебя огорчать, - сказал я, - но доллары, кажется, не особо будут цениться в ближайшее время.
        В этот момент Катя пошевелилась и открыла глаза.
        - Ну что ты шепчешь! - сказала она мне. - Что ты шепчешь! Ты можешь говорить чуть-чуть погромче? Ты можешь наорать на него, как нормальный мужик? Что за манера говорить как с больными. Я всегда ее ненавидела.
        Я подошел и положил руку ей на плечо. На этот раз она не завизжала, а просто заплакала.
        - И тебя я всегда ненавидела. Я не тогда начала тебя ненавидеть, когда ты нас бросил.
        «Это не я вас бросил, - подумал я. - Это сделала мама». Но ничего не сказал.
        - Я начала ненавидеть тебя тогда, когда поняла, что это из-за тебя я такая некрасивая. - Она подняла руки. - Эти мужицкие руки, эти скулы, косматые брови. Тебе надо было родить мальчика и отправить его… - Она всхлипнула.
        - Куда, Катюша? - спросил я тихо, не снимая руки с ее плеча.
        - В жопу, вот куда! - сказала она и рывком отвернулась к стене и закрыла руками лицо. - В жопу!
        Рыкова
        Чагин понравился Рыковой. «Образованный дикарь», - думала она, в сопровождении охраны шагая вдоль большого пруда.
        Он был слишком другим. Это даже волновало не по программе.
        «А еще лучше - приставить к нему Наташу». Бур говорит, что он предан жене. Ну и что? Интрижка необязательна. Беседы о высоком, кокетство, платоническая связь, желание защитить слабого - все эти вещи иногда привязывают сильнее постели.
        Больше романтики. Больше желания что-то такое доказать. Таковы мужчины. Лучшие из них. Глупцы.
        Губернатор Хабаров
        Здесь нет убийц. Но там они есть. И много. И оттуда они придут к нам.
        Чагин
        «Бараны! Вы слышали когда-нибудь, как оркестр десятилетних скрипачей из мытищинской школы № 4 играет Полонез Огинского?»
        Часть третья
        Мега вспышка
        Чагин
        Вечером было решено, что завтра на работу в Белый дом Никиту отвезет Наташа. Но в половине девятого утра почему-то явился полковник.
        Чагин в это время в одной из спален второго этажа застегивал пуговицы клетчатой рубашки, которую вчера купил в магазине «Клитор», по словам Наташи, самом модном из местных магазинов одежды, единственным конкурентом которого выступал торговый центр «Точка G». Рубашка была хорошая, старого производства, из толстой, приятной на ощупь, фланели.
        Форточка была открыта, и Чагин слышал, как внизу полковник с полминуты раздраженно говорил о чем-то с охранниками, затем внезапно скомандовал: «Смирно! Руки по швам!» - после чего раздался чмокающий звук, сильно напоминающий звук пощечины. Чагин прислушался.
        - Сервер и Хард в этом месяце без премиальных, - чеканил полковник. - Остальные - на две недели лишены доступа к и-мейлу!
        Никита как раз протянул руку к рыжей кожаной куртке и так и замер с протянутой рукой. «И-мейл?»
        Через минуту полковник появился в дверях.
        - А постучать нельзя было? - спросил Никита, поворачиваясь, и осекся.
        Таким он полковника еще не видел. Да, он был в костюме с иголочки, черном, в тоненькую голубую полоску, чисто выбрит, надушен и в свежей рубашке. Но на каменной маске его лица как две дыры зияли черные провалы подглазий. Кожа была серой, мертвой, под нею ходили желваки. Зрачки сузились до размеров булавочных уколов, а седой ежик волос был так беспорядочно измят, словно Виталий спал на цементном полу тюремного карцера.
        - Что-то случилось? - спросил Чагин. - А где Наташа?
        - Поехали, - пролаял полковник, явно не расположенный к разговорам.
        Всю дорогу до Трубы Чагин и полковник молчали. Чагину показалось, что Виталий придавлен чем-то страшным, и даже начал было сочувствовать ему. Но у тревоги и боли полковника был явный металлический привкус зла, и Никита, которому уже пять лет не доводилось видеть людей в отчаянии такого рода, понимал, что причина подавленности и бешенства, в конечном счете, это желания и мысли самого полковника.
        «Что бы такое могло случиться? - думал Никита. - Что-то с Наташей? Оппозиция? Может быть, они не врали? Может быть, то самое, та самая катастрофа? Что, если мы опоздали?» Через минуту Никита вспомнил, что и вчера полковник был не в духе, что было особенно заметно, когда он интересовался каким-то своим другом, которого никак не мог разыскать, и про которого Рыкова сказала, что его, вероятно, на кладбище сожрали визажисты. Не тот ли это мужчина с широким грозным лицом и бычьей шеей, портреты которого, с обещанием больших денег за любую информацию, были расклеены по всему Сектору?
        Происходившее на улицах сегодня не очень волновало Чагина, он почти не смотрел по сторонам. Достаточно насмотрелся вчера и, кроме того, эту ночь провел очень плохо, заснул только под утро, и голова была тяжелая, все виделось как бы в легком тумане.
        Вчера, после довольно неплохого обеда, которым его накормила говорившая басом старуха Неля, за Чагиным на открытой повозке с двумя параллельно расположенными велорикшами заехала Наташа, и они отправились в магазин одежды.
        Тучи к этому времени разошлись, и равнодушное солнце заливало улицы Сектора: горы вонючего мусора, тысячи толкающихся людей, рекламу, рекламу, рекламу. Чагин вынул из нагрудного кармана комбинезона солнцезащитные очки и надел их. Теперь он заметил то, что не сразу отложилось в сознании, когда он ехал по Сектору первый раз, несколько часов назад. Было очень много людей в форме, то ли военных, то ли полиции. У некоторых на ремнях висели загадочные округлые футляры.
        И было очень много сумасшедших. Они кричали, размахивали руками, цеплялись к прохожим, ходили по двое, по трое, держась за руки или обнявшись. Один из них, в оборванной одежде и весь в язвах, бросился прямо под колеса повозки, в которой ехали Наташа и Чагин. Его ударило велосипедным колесом и отбросило на пару метров, но он успел подхватить с потрескавшегося асфальта мятую сигаретную пачку и, вскочив, прижал ее к уху и закричал: «Алло! Зая! Всё путем!»
        От удара Наташу едва не выбросило из коляски, Чагин схватил ее за руку, и девушку бросило на него. Она засмеялась, глядя в глаза ему так близко, что черты лица ее расплывались, и прижала горячую ладошку к его груди. На секунду это взволновало Чагина, но при этом почему-то заставило вспомнить стрип-бар «Dolls» образца 2010 года.
        Велорикши разразились таким избыточным количеством матерных слов, каких в прошлом веке хватило бы на десять минут штыковой атаки.
        - Хватит! - грубо оборвал их Чагин. - Оставьте его в покое.
        Наташа вернулась на свое сиденье и погладила Чагина по руке.
        - Ну что вы? Это жизнь. Инджойте!
        - Ин… что? - спросил, было, Никита. - Ах да! Конечно. Инджойте. Наслаждайтесь. Понятно.
        Издалека было видно, что все пространство перед магазином забито повозками. Поэтому Наташа предложила оставить коляску и пройтись пешком. Прохожие презрительно фыркали, глядя на странно одетую пару, причем рабочий комбинезон Чагина явно возмущал их меньше, чем обтягивающие джинсы и подчеркнутая талия Наташи. Все женщины скрывали линию бедер и старались сделать их как можно более узкими на вид, вероятно, чтобы быть похожими на плакаты с изображениями местных эстрадных звезд - Ленки-инетчицы и Катьки-мегавспышки. Полным женщинам этот фокус, конечно, не удавался, и (из-за отсутствия талии) они были похожи на толстые цилиндрические обрубки с двумя курьезными выступами наверху.
        Раз или два Чагина сильно толкнули. Извинений не последовало. Чагин посмотрел вслед толкающимся: похоже было, они не придавали столкновениям никакого значения.
        - В тринадцатом веке, - сказал Чагин, - за такой толчок на улице Лондона можно было разрубить человека пополам.
        - Да уж прямо! - сказала Наташа. - В тринадцатом веке… Какой вы чувствительный! А что, в Москве до Переворота не так толкались?
        Подойдя ближе и увидев название магазина, Чагин засмеялся.
        - Не пойму, какова символика? «Клитор». Это что, сугубо женский магазин? Или, наоборот, сугубо мужской?
        - Это магазин для всех, - ответила Наташа.
        - Тогда почему бы не назвать его «Клитор и Пенис»? Или еще как-нибудь в этом роде?
        - Что же тут непонятного? - спросила Наташа, улыбнувшись и ущипнув Чагина за руку. - Символ в том, что вы, попадая в этот магазин, попадаете в точку. Возбуждение на пределе. Искать больше ничего не нужно.
        - Да к чему столько возбуждения? Это просто одежда.
        - Нет, это для того, который «Алло! Алло! Зая!» - Наташа очень похоже изобразила оборванного сумасшедшего, - это для него одежда просто одежда. А здесь магазин для премиального класса.
        У входа стоял охранник в розовом костюме и серой рубашке. Охранники в других местах, насколько успел разглядеть Чагин, одевались, наоборот, в серые костюмы и розовые рубашки. Очевидно, необходимо было подчеркнуть, что здесь, в «Клиторе», диктуют моду.
        Внутри сразу же приблизился скользкий продавец в черном трико, сильно обтягивающем гениталии, и в розовых туфлях. От него так сильно разило СПИДом, что Чагин невольно отшатнулся. В носу продавца были продеты две лакированные коричневые палочки сантиметров шести длиной, замыкавшиеся крошечными серебряными копиями допереворотных мобильников.
        Узнав, что Чагин из Внешнего мира, этот юноша с изуродованным носом и подведенными глазами испуганно отступил на несколько шагов.
        - Не бойся, - успокоила продавца Наташа. - От него нельзя заразиться. Он дерганый, как и мы.
        Если бы она всунула палец в рану на теле Чагина и поковыряла там, впечатление навряд ли было бы сильнее. «Дерганый, как и мы!»
        - А чем он боится заразиться от меня? - грубо спросил Чагин.
        - Ну, тишиной.
        - Чем?
        - Говорят, что от кретинов, то есть от тихих, можно подхватить болезнь, - нараспев проговорил продавец (палочки в носу при этом шевелились, и покачивались крошечные мобильники). - Типа как утратить вкус к жизни.
        - Ну, ты-то навряд ли утратишь вкус. Весь в пупырышках, - сказал Чагин. - Вкусовых.
        Он думал, что оскорбит продавца, но тот, напротив, польщенно засмеялся и спросил, в каком отделе Никита будет выбирать одежду.
        - А какие могут быть? - спросил Чагин. - Мужской и женский.
        - Мужской и женский? Нет, одежду так не классифицируют, - потупил глаза продавец. - Это шовинизм. Правильно делить одежду на «мужественную» и «женственную». А доступ к ней должен быть у всех, без ограничений. И женщины и мужчины могут брать такую и такую, в зависимости от настроения. А вообще у нас пять отделов: мужественный, женственный, смешанный, антикварный и рабочий. Абсолютно на все вкусы. Я покажу. Фолловьте!
        - Что? - спросил Чагин.
        - Он говорит, «следуйте за мной», - пояснила Наташа.
        - Нет, стойте. Охранники в каком отделе одеваются?
        - В ра-а-бочем, - ответил продавец, сладострастно изогнувшись.
        - Вот и пошли туда, - сказал Наташе Чагин. - Только этот пусть за нами не тащится.
        В рабочем отделе Никита купил сносные туфли из коричневой кожи и несколько рубашек. Брюки, пиджаки и костюмы были сплошь серыми и розовыми, и Чагину все-таки не очень хотелось мимикрировать под обслугу Елены Сергеевны.
        - А где продаются такие костюмы, как у полковника?
        - У Виталия? - переспросила Наташа. - Нигде. Это допереворотные костюмы. Бывают в антиквариате, но очень-очень редко. Если хотите, пойдем посмотрим.
        Антикварный отдел напоминал притон барыги. Здесь было всего понемногу: шорты, пальто, даже коньки-снегурочки.
        - Секонд-хенд? - спросил Никита.
        - Нет, это старые вещи, но не ношеные, - ответила Наташа.
        - А как проверить?
        - Никак, - вздохнула Наташа. - Но я вас потому и привела сюда, что лучше все равно нигде не найдете.
        В конце концов Чагин остановился на джинсах «Wrangler» и рыжей кожаной куртке. Осмотрев вещи с изнанки и убедившись, что они выглядят не слишком подозрительно, Никита переоделся в примерочной.
        - Можно посмотреть? - спросила Наташа.
        - Прошу.
        Девушка отодвинула занавеску и цепко оглядела Никиту.
        - Боже, боже, боже… - сказала она. - Я еще помню таких мужчин. Великолепно! Премиально! Только нужно деньги посчитать.
        - Может не хватить? - спросил Чагин.
        - Понимаете, такие джинсы стоят очень дорого. Велорикша, например, за месяц столько не зарабатывает.
        - А у нас они висят бесплатно, - сказал Чагин.
        - Вы шутите? - Наташа почему-то оглянулась и продолжила заговорщическим шепотом: - Этого не может быть.
        - Может.
        - Но ведь это премиально!
        Когда вышли с пакетами из «Клитора», Наташа взяла Чагина под руку и заговорила, старательно понижая голос, хотя в этом и не было никакой нужды: на улице стоял такой шум, так ревела музыка и реклама, что и громкой речи было не разобрать в двух шагах.
        - Вы знаете, я не всегда говорю то, что думаю. Мы сегодня в гостиной обсуждали «Прыгающего человека», и я сказала, что деградировавшие массы и все такое… Это вам не понравилось. Но что вы хотели, чтобы я говорила в присутствии Рыковой? У нас тут все очень непросто…
        Вечером, условившись наутро с Наташей, Чагин бродил по этажам, привыкал к дому. Пытался понять, кто здесь жил раньше. Задавал себе вопрос: от чего могли остаться на стенах едва заметные, прямоугольные пятна, несколько более яркие, чем краска или обои вокруг? Если это были картины, то почему их сняли?
        Чагин был уверен, что дом понравится Вике, ровно в той же степени, в какой был уверен, что и на несколько дней сюда нельзя привозить сына. Что делать? Вероятно, Вика тоже думала в свое время, что ее будущему ребенку лучше было бы не иметь в папах убийцу и изменника. Однако не уступила сомнениям и не бросила Никиту.
        Каждый раз, когда взгляд Чагина останавливался на телефоне, а телефонные аппараты были почти в каждом помещении, он едва удерживался, чтобы не схватить трубку и не набрать номер, который дал ему священник Лебедев. Хотелось дать какой-нибудь сигнал наверх, словно с подводной лодки, удостовериться, что там, за Главной Просекой, идет все та же простая, медленно расцветающая жизнь. Никите казалось, что он провел в Секторе не десять-двенадцать часов, а долгие-долгие дни, за которые все что угодно могло произойти там, дома, с женой и сыном, и с тишиной на улицах, и с цветами в волосах женщин, и с саженцами белого инжира, и даже с выставкой чищеной обуви на стеклянных полках, которую устроил в подъезде сосед Витя.
        Мысли мешались. Что за церкви у дерганых? (Он увидел на улицах еще две-три с такими же фигурками девушки с распущенными волосами.) Кому они поклоняются? Что в футлярах охранников? Всем известно, что огнестрельного оружия нет. Тогда что там? Какой катастрофой пугают Тихий мир Рыкова и полковник?
        Никита знал, что существует какой-то пакт, который защищает Тихий мир от насилия со стороны дерганых. В первое время было много случаев грабежей, изнасилований и убийств, но спустя приблизительно год жизнь стала абсолютно безопасной. И Чагин, как и все, не задумывался почему, это казалось ему столь же очевидным и в то же время необъяснимым, как и невероятная скорость, с которой в Тульской губернии поднялись и стали плодоносить кофейные деревья. Но, может быть, существуют какие-то договоренности? Человеческий фактор? Тогда безопасность и мир могут оказаться неустойчивыми, как неустойчив дерганый человек.
        Каждый раз, когда мысли его, описав круг, приближались к этой точке, Чагин слышал голос Леши: «Папа, не надо туда ехать. Там плохо», и с шумом переворачивался на постели. В конце концов он не выдержал, протянул в темноте руку и поднял трубку телефона, стоявшего у изголовья. В трубке раздался странный полузабытый звук, словно скрипел, загружаясь, компьютер. Через полминуты потрескивание закончилось удовлетворенными колокольчиками, как бы извещающими, что компьютер загружен, и спустя мгновение в трубке раздался недовольный бас старухи Нелли Семеновны. «Чего тебе? - спросила Неля. - «Время, знаешь, сколько?» «Извините», - сказал Никита и положил трубку, думая, что попытка была в любом случае глупой, - наверняка телефон прослушивается.
        Когда Чагин начал все-таки засыпать, за окном вдруг раздался шум, крики, музыка и пение. «Мяу-ши! Мяу-ши!» - горланили пьяные голоса. Никита встал и вышел на балкон. Ночь была кромешной, экономящий электричество Сектор был погружен во тьму. По аллее от главных ворот в сторону отдаленных особняков двигалась небывалая кавалькада, освещаемая факелами. Человек двадцать велорикш тянули за собой нечто вроде большой кареты с открытым помостом перед ней. На помосте стоял человек в блестевшей в свете факелов норковой шубе до пят, и несколько особей, вероятно, женского пола, прыгали на него с визгом и пытались повалить. Пение доносилось из кареты. «Стоп, б…! - заорала вдруг одна из прыгавших на норковую шубу. - Давайте Катьку-мегавспышку!» Голоса громко поспорили и через несколько секунд затянули: «Я при-и-нцесса! Тебя раз-де-ла. И ат пра-цесса я при…ела!»
        В некотором тумане входил невыспавшийся Чагин в здание Трубы-Белого дома. В большом фойе было много народу и стоял густой тяжелый запах табачного дыма, духов, дезодорантов, освежителей воздуха, лака для волос. Женщины и здесь, в правительственном здании, были в прямых, балахонистых платьях и с подчеркнутой грудью, многие с тщательно накрашенными синяками на коленях. В основном они были некрасивы, во всяком случае таких, как Наташа, Чагин не заметил. Мужчины ходили с расстегнутыми ширинками, из которых с продуманной элегантностью высовывались уголки рубашек; каждый второй носил в ушах разноцветные пластиковые серьги. Некоторую структуру разноцветной толпе придавали люди в форме и многочисленные серые пиджаки с розовыми рубашками.
        Бур провел Чагина в лифт. У лифта стояла очередь, которая словно по команде поднесла левые руки к уху и пропустила полковника вперед. Когда Чагин и полковник вошли, за ними не последовал никто.
        В пустом лифте Виталий посмотрел на себя в зеркало и попытался пригладить неровности седого ежика.
        - Ну что, Никита, не надумал жене письмо писать? - спросил он. - Через полчаса экспедитор выезжает за продуктами, может завезти.
        - Да как-то рановато, - ответил Чагин. - Я еще не обжился.
        - Да? А мне показалось, что ты уже вошел в роль домовладельца. Без стука к тебе уже не войдешь. Так что, не пора писать?
        Чагин подумал, что его подталкивают перевезти семью в Сектор, чтобы задержать тут надолго или навсегда. Но зачем? Ему слабо верилось, что он может так уж радикально помочь дерганым в их бредовых разработках.
        - А что вы на меня так жмете? - Язык как-то сам собой соскочил на «вы». - Боитесь, что мне в вашем офисе не понравится, и я передумаю?
        - Во-первых, передумывать поздно. Здесь, дружище, не детский сад. А во-вторых… Знаешь, мне эти ваши закидоны вот уже где… Я, дружище, думаю о России и о будущем. Это вы тут каждый думаете только о себе и о своей семье.
        «Каждый? Тут? Думаете? И Елена Сергеевна? А кто еще?» - подумал Чагин.
        - Ну, в общем, пока нет, - ответил он. - Еще не готов.
        В этот момент двери лифта открылись, и Никита прочел надпись на стеклянной перегородке: «Прыгающий человек».
        Они вошли в большой зал, устроенный по принципу офисов в крупных американских корпорациях. Сотни две человек сидели за низенькими перегородками, стучали на машинках, говорили по телефону, щелкали какими-то странными приборчиками, смеялись, скандалили и слушали музыку по радио. В дальнем конце зала виднелась глухая стена с тремя дверями, на которых блестели золотистые таблички, казавшиеся на таком расстоянии крошечными.
        Появилась Наташа с непроницаемым лицом, и полковник передал Чагина с рук на руки.
        - Дерзай! - сказал Виталий, тяжелым взглядом сузившихся зрачков провел по шумному залу, поманил пальцем двоих в серых пиджаках и в их сопровождении вышел.
        Чагин облегченно вздохнул.
        - Ну что, - сказал он Наташе, - показывайте своего прыгающего человека!
        Наташа многозначительно улыбнулась и приложила палец к губам, как бы намекая на вчерашний доверительный разговор.
        - Идемте! - повела она его в сторону дверей с табличками. - Кто из работников чем занимается, расскажем потом. А сейчас начнем с самого главного - с нашей программы и с образцов продукции. И познакомлю вас с нашим главным теоретиком.
        - И не топорщитесь, ладно? Если я что не по-вашему скажу. Помните наш разговор? - добавила Наташа тихо, глядя при этом в сторону от Никиты с выражением официальной строгости.
        - Помню, - сказал Чагин.
        - Вот и премиальненько!
        Она, конечно, была дерганой, но скорее нравилась Чагину, чем не нравилась. Высокая, с туманом в голубых глазах, вынужденная на каждом шагу хитрить и изворачиваться. Было в ней что-то опасное, но вместе с тем и подкупающее.
        - Вот здесь, - показала Наташа на крайнюю слева дверь с надписью на табличке «Главный теоретик», - теоретик, это понятно. Здесь я. А здесь будет ваш кабинет.
        Посередине была дверь с табличкой «Представитель президента», а правее ее - «Отдел № 1». Наташа открыла последнюю дверь и жестом пригласила Чагина:
        - Прошу.
        Никита шагнул и оказался в небольшой приемной. Из-за стола, побледнев от испуга, вскочила молоденькая девушка с полуголой грудью.
        - Это ваша секретарша, Анфиса.
        У Анфисы были полные, ярко наведенные помадой губы, слегка косящие черные глаза с блеском и завитые каштановые волосы, переброшенные на одну сторону. На ней была светлая блузка с нежно-зелеными цветами, завязанная у горла бантиком, под которым был устроен большущий каплевидный вырез, обнажающий до границы сосков довольно тяжелую грудь; а также странная темно-серая юбка, скрывающая талию и очертания бедер. «Как это им удается? Какой-то каркасик под тканью? Кринолин наоборот?» - мелькнуло в голове у Никиты.
        - Здравствуйте, - прошептала Анфиса.
        - Здравствуйте, - ответил Чагин и, желая приободрить девчонку, улыбнулся и поднес к левому уху сложенную лодочкой руку.
        На лице девушки возникла мучительная гримаса. Она бросила взгляд на Наташу и очень нерешительно подтянула руку к левой, пышной, стороне своей прически.
        - Анфиса, расслабься, - сказала Наташа, словно чему-то радуясь. - Это Никита, отныне твой начальник. Значится так, сделай три кофе, можно тульский, коньяк и три бокала в кабинет и позови сюда Теоретика… А нам сюда. - Она распахнула дверь в кабинет.
        Чагин вошел. Большая комната была абсолютно пустой, если не считать встроенного в стену шкафчика, громадного письменного стола, обтянутого зеленым кожзамом, черного офисного кресла с потертым на краях сиденьем, небольшого приставного столика и двух стульев. Не было ни часов, ни цветов по стенам, ни кондиционера, ни сертификатов о якобы победах в международных конкурсах, ни каких-либо других офисных атрибутов, знакомых Чагину по старым допереворотным конторам. Только на фронтальной стене висел большой плакат в застекленной рамке.
        Справа было окно, выходившее на ржавую крышу, слева - стена-перегородка, не доходящая сантиметров тридцать до пола и, наверное, метр до потолка. Если встать на стул, можно было заглянуть в соседний кабинет. Соседним кабинетом, как понял Чагин, был кабинет представителя президента, то есть Наташи.
        - Вот оно как, - сказал Чагин, подсунув под перегородку левую туфлю и покачав ею из стороны в сторону на территории соседнего кабинета.
        - Вот так вот, да, - сказала Наташа. - У вас, между прочим, шнурки развязались.
        - Вечная проблема с новой обувью, - вздохнул Чагин и, выдвинув стул, присел завязать шнурок.
        В это время в открытые двери послышался звонкий надтреснутый голос:
        - Секретность, паника в блогосфере! Секретность! В этом весь цимус.
        Голос приближался и через пару секунд уже слышался из приемной.
        - Вот так, Анфиса. Кто больше меня его ждал? Кто? А ведь даже имени его не сообщили! Ну что ж, тем лучше, тем вкуснее… Паника в блогосфере! Показывай-ка мне его!
        Чагин, решивший подтянуть шнурки и на правой туфле, увидел на пороге стоптанные спортивные тапочки и края черных брюк, заляпанные грязью.
        - Это главный теоретик! - сказала Наташа. - А это…
        Чагин покончил с шнурками и выпрямился. Он увидел взлохмаченную черно-седую голову с щетиной до самых глаз на бледном лице. Голова уставилась на него черными круглыми глазами, открыла рот и сказала: «Па…»
        - А это Никита Чагин, - продолжила Наташа.
        Черные глаза совершенно округлились, голова крикнула «Паника в блогосфере!» и исчезла. Послышался хлопок двери и топот убегающих спортивных тапочек.
        Наташа наморщила лоб. Похоже было, что случившееся явилось неожиданностью даже для нее.
        - Он убежал? - спросила она зачем-то у Анфисы.
        Анфиса кивнула.
        - Стой здесь, - приказала Наташа. - Я схожу за ним.
        Она вышла. Никита развел руками и поджал губы, как бы говоря Анфисе: «Что мы с вами можем поделать?». Анфиса стояла не шелохнувшись.
        Никита встал и обошел вокруг стола, приблизившись к плакату на стене. Анфиса стояла у открытых дверей и молча смотрела на него, выполняла приказ. Никите было жалко ее.
        - Ну, что тут у нас… - сказал Никита, стоя вполоборота у застекленной рамки. - Значит, мы за прогресс…
        «Мы - за прогрес!» - гласила надпись на плакате. (Слово «прогресс» было написано с одной буквой «с», и это не было похоже на случайную ошибку.) Посередине, на фоне неба, заполненного большим количеством летательных аппаратов, стоял узкий небоскреб из синего стекла, отдаленно напоминавший офис российского Газпрома, а к нему по металлической плитке с разных сторон шли две дружные группы людей. Люди смотрели вверх и смеялись от счастья. При этом они держались за руки и, похоже было, высоко раскачивали руками на ходу, как бы радуясь или танцуя.
        Слева к синему небоскребу приближался священник в черной рясе, трансвестит в красных плавках и разноцветных перьях в радужных волосах, девочка в школьной форме и седая женщина с огромной грудью и раздутыми от ботокса губами, наверное, бабушка девочки. Справа двигались, очевидно, желая сомкнуться с первой группой в хороводе вокруг небоскреба (что, конечно, было невозможно, учитывая размеры здания и рост изображенных человеческих фигур), - крепкий мужчина в форме и с округлым футляром на боку, девушка с очень большой грудью и очень узкими бедрами, малыш лет пяти на роликах и юноша в тесном черном трико мима, похожий на вчерашнего продавца из магазина «Клитор». Присмотревшись, Чагин увидел, что все фигуры составлены из крошечных мобильных телефончиков, флэшек и компьютерных чипов, и подивился трудолюбию, кропотливости и явному идиотизму художника.
        Анфиса не прерывала молчания. Чагин посмотрел на нее краем глаза и ему показалось, что ее косящие глаза увлажнились и покраснели. Он как раз хотел спросить: «А почему «прогресс» с одним «с» написано?», чтобы завязать разговор, но теперь передумал, побоялся, что девушка расплачется. Он прошел к окну и посмотрел на двух взъерошенных голубей на ржавой крыше. Странным образом голуби ему тоже показались ненормальными.
        - Анфиса, а вы давно здесь работаете? - задал Никита максимально нейтральный вопрос.
        - Полгода, - ответила девушка, не сходя с места.
        - Вам здесь интересно?
        - Да, - ответила Анфиса, по-детски нервно сцепляя внизу руки и одновременно выставляя вперед грудь, словно на конкурсе красоты.
        - Понятно, - сказал Никита.
        Как страшно отличалась девушка от своих мягких, подвижных и уверенных в себе свертниц из Тихого мира. Сцена становилась неловкой.
        - Как вы думаете, они надолго убежали? - спросил он. - Да вы присядьте.
        - Не знаю, - прошептала Анфиса, не двигаясь с места.
        Чагин подошел к ней. Щеки ее порозовели, руки сцепились еще сильнее. Девушке было лет восемнадцать-девятнадцать, не больше. На шее, под бантиком блузки, висел кулончик с золотой женской фигуркой. Фигурка показалась Чагину похожей на те, которые он уже видел на местных храмах, но рассмотреть пристальнее он не решался, чтобы не пялиться на почти полностью открытую грудь Анфисы.
        - А что у вас на кулончике? - спросил он, глядя на девушку сверху вниз и несколько в сторону - отводя глаза от ее груди. - Можно посмотреть?
        Анфиса сделала быстрый шаг вперед, вдвинула колено между ног Чагина, охватила его голову руками и поцеловала его в шею.
        Адамов
        Я не смог удержать Катю. Упустил.
        Большой Ответ намертво привязал меня к Анжеле, и я просто не в состоянии был уследить за всеми перемещениями дочери. Тем более помешать ей жить так, как ей хотелось. Через несколько месяцев она насовсем перебралась в ту часть Москвы, которую стали называть Сектором.
        Поначалу там были какие-то клубы, в которых собирались те, кто не мутировал, то есть дерганые. Дело в том, что за Большим Ответом пришла Большая Ломка. Дерганые в основном сильно мучились изменениями, произошедшими в мире, и искали для себя хоть какую-нибудь отдушину. В клубах на Ленинском и Профсоюзной они находили то, что позволяло им перетерпеть еще один день.
        После того как Москва была разрезана тихими на восемь кусков, у Сектора появились границы - просеки, как и у всех других секторов, только другие сектора получили названия, а этот так и остался - Сектор. Постепенно не поддавшиеся изменениям стали селиться в этом районе, а перевернутые, то есть тихие - уезжать отсюда. А еще спустя пару месяцев в Сектор хлынули дерганые отовсюду.
        От нового мира, тихого и солнечного, они бежали сюда, как звери от лесного пожара.
        Я посмотрел старые карты. Где-то здесь в старину находилось Свалочное шоссе. Конечно, это всего лишь совпадение, но сейчас мне хорошо думать об этом.
        Первые два года население здесь росло очень быстро. Шли и ехали на подводах (как некие антиподы Ильи Моисеевича, отправившегося в свои чудесные Черновцы) из дальних уголков бывшей России и сопредельных стран. Были дерганые из Прибалтики и даже из Польши. Почему-то удивительно мало было кавказцев. Напрашивался вывод: либо на Кавказе образовался свой Сектор, где-нибудь в Адлере или Минеральных водах, либо у них по какой-то причине не оказалось достаточного количества дерганых. Хорошо зная Чечню, Осетию и Дагестан, я склоняюсь к последнему варианту.
        Не все дерганые покинули Тихий мир.
        Например, мне рядом с тихими было как-то лучше. До Переворота я годами не ходил в гости, лучшим из наслаждений считал опасность и кровь, а в мирной жизни радовался, когда заканчивался тюбик зубной пасты или дырявилась очередная рубашка. Выбрасывая вещи, я как бы выбрасывал еще несколько дней своей жизни и получал от этого несомненное удовлетворение.
        Теперь я перестал торопить дни, много понял о себе такого, чего нельзя было понять даже в бою или под пытками.
        Мы с Леной стали ходить в гости к ее друзьям, таким же тихим, как и она, они умели по-настоящему веселиться, и мне никогда не бывало скучно и противно, как раньше.
        Лена открыла мне, какой может быть женщина. Это было нечто совершенно новое, несравнимое ни с чем в прошлом, и мне стало ясно, что все мои прошлые победы на личном фронте были на самом деле поражениями.
        Конечно, я все равно остался бы в Тихом мире. Из-за Анжелы. Даже если бы мне было там плохо. Но мне было хорошо.
        А другие… У некоторых в Тихом мире была измененная семья или родственники. Я даже слышал, что есть одна или две семьи, в которых дети тихие, а родители - дерганые.
        Некоторые, как священник Л., с детских лет мечтали о такой жизни, какая началась после Переворота, и только по какой-то непонятной мне иронии Судьбы (пишу это слово намеренно с большой буквы) сами не подверглись изменениям.
        А некоторым было все равно, где жить. Например, Мураховский и Семиглазов. Невероятная сила Большого Ответа не смогла справиться с мозгами особистов из группы «Шатуны». Однако дерганый Мураховский отправился в Сектор, а дерганый Семиглазов остался в Москве, то есть в Тихом, но сделал этот выбор по одной-единственной причине: он недолюбливал Бура.
        Бур некоторое время охотился за мной, но спустя приблизительно год губернатор Хабаров заключил с Сектором довольно жесткое соглашение, в соответствии с которым при любом акте насилия в отношении тихих (или на территории Тихого мира) прекращались поставки продовольствия и электричества.
        И тогда жизнь стала небывало безопасной.
        Надо сказать, что продукты и электроэнергия поставлялись в Сектор практически даром, как акт милосердия, хотя сами тихие никогда не говорили об этом в таких терминах. Они не любили дерганых, но рассуждали просто. Раз люди не в состоянии сами вырастить зерно или построить электростанцию, то надо дать им то, чего у них нет.
        Тем не менее года через два в Секторе выставили таможню, стали проверять всех въезжающих. Они, вероятно, усвоили, что дерганые на полях Евразии закончились, прирост населения за счет своих прекратился, а бесконтрольный въезд тихих их не устраивал. В Секторе существовало поверье, что «кретины» могут заразить их своей «отсталостью».
        Губернатор Хабаров, тоже не измененный Переворотом, довольно быстро сообразил, что тихие прекрасно обходятся без бюрократической машины, но в глубине души продолжал считать их детьми, и думал, что грязную работу за них должны делать такие, как он, как я и Семиглазов. Мы создали Комитет Защиты, в котором служило…. Но об этом не могу писать. Я не могу быть уверенным, что тетрадки не попадут…
        Уже после создания Комитета, но до подписания пакта с Сектором, в ноябре 2066 года жизнь снова несколько раз сильно встряхнула меня.
        Во второй половине месяца, в воскресенье, я был в гостях у Саши Попова. Он жил в районе Сокольников в старом деревянном доме. Попрощавшись с ним, я сел верхом на своего гнедого жеребца Свифта и успел шагом отъехать от дома Саши метров четыреста, не больше, когда меня догнал на серой лошаденке мальчишка-сосед с криком: «Дядю Сашу убили!» Я развернул жеребца и через полминуты уже стоял на коленях на асфальте, прижимая к себе окровавленное тело друга. Левая сторона лица была раздроблена чем-то тяжелым, вроде обуха топора, в груди торчал кусок заточенной арматуры. Саша был мертв.
        Напротив дома Саши была булочная. На порог высыпало несколько человек. Продавщица в белом накрахмаленном кокошнике кричала:
        «Они побежали туда!» и показывала рукой. У ступенек булочной лежало тело бойца килограммов на сто тридцать. Его стриженная под машинку голова была вывернута назад, на лице застыла страшная гримаса, изо рта текли пена и кровь: Саша сломал ему шею. Чуть дальше на асфальте корчился и пытался ползти еще один, помельче, с поломанной в плече рукой. «Сколько их убежало?» «Трое!» - крикнула продавщица. «Держите этого!» - приказал я мужчинам и бросился в погоню. Я догнал их на углу улицы Матросская тишина. Топор, наверное, они выбросили, в руках у одного был арбалет, еще двое достали ножи. Это были не просто грабители, они умели драться и, прежде чем я убил двоих, успели полоснуть меня разок по груди. Арбалетчику я сломал кисти рук и некоторое время пытался узнать у него, кто их послал. Удалось выяснить, что они хотели ограбить ювелира, жившего этажом ниже Саши, а планировал все тот, стотридцатикилограммовый, оставшийся лежать на дороге с переломанными шейными позвонками. Зачем нужно было столько оружия для простого ограбления, арбалетчик не знал. У меня не было оснований не верить ему, и несколькими
ударами в голову я убил и его.
        Когда я вернулся, последнего, которому Саша сломал плечо, мужики не дали мне. Вскоре приехал Семиглазов и забрал его.
        На ступеньках булочной сидела девушка в разорванном платье, которое она придерживала руками на груди.
        Продавщица рассказала, что эти пятеро были в булочной и ели, стоя у столика, блины, наблюдая, как я у подъезда прощаюсь с Сашей, затем вышли и направились в дом. Через несколько секунд раздался крик дочери ювелира, выбежал Саша, и случилось то, что случилось.
        Зачем они грабили днем и зачем, словно специально, поднимали шум? Было только одно вразумительное объяснение. Кто-то хотел предупредить меня, но сделать это так, чтобы я и догадывался и сомневался одновременно. Если это так, то на тот момент эти люди добились своей цели.
        В тот день, глядя на громадное мертвое тело стриженого бойца, я понял, что тихие, если это необходимо, убивают не менее эффективно, и Саша наверняка справился бы с двумя-тремя, но их было пятеро.
        Нам так и не удалось доказать, что Бур причастен к убийству моего друга, так же как нет и сейчас у меня доказательств, что он замешан в том, что случилось с Катей.
        Сашу похоронили под Волоколамском, где жила его мама, на сельском кладбище, на горочке, на которой мы с ним однажды сидели, смотрели в даль, и я сказал: «Знаешь, я наверно, женюсь на Регине». Саша промолчал. «Мне страшно», - сказал я. «А представляешь, как из-за этих взгорков выползали немецкие танки? - сказал Саша. - Нет? А я всегда, лет с четырех, не мог спокойно смотреть на тот холм. Мне всегда казалось, что они вот-вот появятся и поползут».
        Он был и остается моим самым лучшим и единственным другом.
        Я чувствую, что Наблюдатель близко. Я не могу понять, имеет ли он тело и прячется от меня, или растворен в воздухе, в предметах, и даже во мне самом. Но я вслушиваюсь, поворачиваю лицо и спрашиваю его: «Каков смысл? Зачем нужно было заводить всю эту комедию с боеприпасами и огнестрельным оружием, если все равно происходит такое?»
        Через несколько дней появился Изюмов. Я не видел его с тех пор, как забрал у него Анжелу, то есть с того самого дня, когда он оплакивал акции энергетических компаний, а Бур назвал его говном.
        Я был у Лены, на Измайловском бульваре. Анжела - в ближайшем, как говорили когда-то, Подмосковье, в одной прекрасной семье, у крепких и надежных тихих людей.
        Изюмов приехал под подъезд на крошечном гольф-каре с салатовым навесом. Это было бы смешно, если бы в ту минуту, когда я увидел его, я не думал о том, что, пожалуй, им известно обо мне слишком многое.
        Юра не похудел, но на жирном лице его появилось выражение какого-то скользкого благообразия.
        Я не пустил его в дом Лены, мы вышли во двор и сели на скамейке под голубятней. С этой точки хорошо просматривались все подходы, и никто не смог бы приблизиться неожиданно.
        Изюмов сказал, что знает о гибели Саши и сочувствует мне.
        - Юра, давай ближе к делу, - сказал я, осторожно потрогав то место в кармане куртки, где лежал мобильник.
        Мобильник был мертв, но стоило Анжеле захотеть поговорить со мной, он бы ожил. Я не хотел, чтобы это произошло в присутствии ее отца.
        - Я не прошу вернуть дочь, - сказал Изюмов. - Знаю, что с тобой договориться нельзя. Ты всегда был жестоким. Еще со школы. Помнишь, как мы закаляли волю и бегали с тобой вдоль трассы босиком? Я сбил ногу об острый камень, текла кровь, но ты не захотел остановиться.
        Я молчал.
        - А помнишь, как ты сказал Толику: «С такими, как ты, мы не дружим»? Ты никогда не был снисходителен к человеческим слабостям. В тебе не было ничего, как бы это сказать… Ничего домашнего.
        Слова о жестокости забавно звучали в устах человека, сделавшего карьеру в спецподразделении и еще недавно за безделицу пытавшего своего студенческого друга.
        - Слышал, как ты убил этих грабителей. Весь Сектор, вся наша интеллигенция ужасались этой истории.
        - Переходи к делу, - повторил я.
        - И вот этот вот шепот. Я помню, в институте мне даже нравилось, что ты никогда не кричишь, а вот так шепчешь, и умные боятся, а дураки ждут, когда ты начнешь ломать им носы. Но потом я стал этот шепот ненавидеть.
        Я встал.
        - Ладно, ладно, - заторопился Изюмов. - Сейчас перейду к делу. Просьба маленькая и очень простая. Попроси Анжелу, чтобы она позвонила матери.
        Я сел.
        - Мы все свои мобильники всегда держим в готовности. Всегда заряжены, лежат по всей квартире. Вот мой Vertu, - он достал из кармана золотой аппаратик и показал его мне (не упустил возможности порисоваться), - всегда со мной. Мы думали, что она хоть разик позвонит нам. Лиля каждый день плачет.
        - А вы зачем, кстати, уехали в Сектор? - спросил я.
        - Зачем? Разве можно здесь жить! - воскликнул он.
        «Откуда он узнал?» - подумал я. Бур не мог ему рассказать. Вспомнил, как мы звонили ему со складов? Сопоставил тот звонок с нашим визитом к нему в Балашиху? Может быть, Лиля подслушивала под дверями, когда Анжела демонстрировала нам с Буром свои способности? Как бы то ни было, это не было похоже на разводку. Он знал. Значит, теперь нас по меньшей мере четверо: я, Бур, Изюмов и Лиля. Если они не рассказали кому-то еще. И это всё очень плохо.
        Я встал. Изюмов вскочил за мной.
        - Умоляю! Хотя бы смс-ку! Хотя бы раз в неделю! Ты понимаешь, что ты отнял у нас самое дорогое? Ты отнял у нас дочь!
        - Видишь ли, Юра, - сказал я. - Мир сильно изменился. Есть вещи, о которых не знает никто, ни ты, ни я, ни Бур. Есть также вещи, о которых я не могу тебе рассказать. У Анжелы все хорошо, она здорова и по-своему счастлива. Но вы с Лилей для нее, постарайся понять, - вы для нее как инопланетяне, некие закрытые объекты, с которыми невозможен обмен информацией.
        - Ты жесток. Ты просто жесток, - сказал Изюмов. - Обмен информацией! Так ты говоришь о семье!
        Он отвернулся, и в глазах его заблестели слезы. Над нами с шумом пролетели голуби. Изюмов заметил упавшее на него перышко и брезгливо отряхнул его. И тут я понял, что он хочет, чтобы я видел его слезы и что он обманывает меня.
        Я решил, что пора навести справки, чем занимается сейчас бывший друг и бывший генерал.
        - Не приезжай больше, - сказал я ему.
        Несколько дней я обдумывал разговор с Изюмовым и в конце концов решил ехать в Сектор, найти Катю и забрать ее оттуда. Лена пыталась меня отговорить. С невероятной проницательностью, свойственной тихим, она знала, что произойдет.
        Но я поехал. Постарался изменить внешность (Лена смеялась) и, добравшись, связался с нашими людьми. Они помогли мне разыскать Катю.
        Мы встретились в кафе, обстановка которого напомнила мне притон в фавелах Рио-де-Жанейро, дочка плюнула мне в лицо, а ее друзья с серьгами в ушах и палочками в носах стали бросать в меня окурки и салфетки. Я постоял, покачиваясь с пятки на носок, затем опустил голову и ушел.
        Анжела
        Подслушивать нехорошо и нечестно.
        Дядя Игорь, наверно, выключил сигнал своего мобильника и не слышал, как я связалась с ним.
        Как теперь рассказать ему, что я знаю все, о чем он говорил с моим отцом?
        Чагин
        - Премиальненько! - послышалось неподалеку.
        Наташа и Теоретик стояли у открытой двери из общего зала в приемную.
        Анфиса отступила. Чагин потер шею и посмотрел на руку - на руке остались жирные следы бледно-вишневого цвета.
        - Так, так, - удовлетворенно говорила Наташа, входя в кабинет, - времени зря не теряем. Молодцы!
        Теоретик занес тяжелую охапку бумаг, папок и каких-то наглядных материалов и выложил их на зеленый кожзам стола.
        Чагин думал, что Анфису накажут, но никто и не думал этого делать. Напротив, она даже немножко воспряла и осмелела. Бодро вышла и через минуту внесла коньячок и кофе.
        Наташа и Теоретик заняли места у приставного столика, а Чагин сел за письменный стол. Наташа протянула ему платок.
        - Вытрите шею.
        - Спасибо.
        - У вас очень растерянный вид, Никита.
        Чагин взмахнул челкой и с вызовом посмотрел на Наташу.
        - Она всего лишь хотела добиться вашего уважения, - сказала Наташа.
        «Уважения?» - подумал Чагин.
        - А я всего лишь хотел спросить, что это за фигурка у нее на кулончике, - сказал он вслух.
        - Это символ ангелианства, - подсказал растрепанный, но, кажется, несколько пришедший в себя Теоретик.
        - Секта? - догадался Чагин.
        - Нет, почему, - обиделся Теоретик. - Официальная религия. Одна из… - поправился он, оглянувшись на Наташу. - У нас толерантное общество. Все религии равны.
        - Но некоторые равнее, - захохотала Наташа. - Вы, кстати, так и не познакомились. Это, значит, Никита, а это - Лёва, но мы все называем его Теоретиком.
        Леве, наверное, было под шестьдесят, но он был суетлив, как подросток.
        - Ну что? За знакомство! - Наташа подняла бокал с коньяком.
        Чагин поднял свой и сделал глоток. Коньяк был средней паршивости, но крепкий, и терпкое бархатное тепло внутри примиряло с действительностью. Теоретик тоже взял бокал, подержал, но пить не стал.
        - Мне нельзя, - пояснил он, - я сейчас на таблетках. Нервы и все такое. Сами видели. Вот, бывают такие приступы, паника в блогосфере!
        В глазах Левы больше не было того неприкрытого ужаса, с которым он убегал из кабинета, но у Чагина с каждой секундой крепла уверенность, что Теоретик переполнен, недоговаривает и страдает от этого.
        - С чего начнем? - спросил Лева Наташу.
        - С самого простого. Способы поддержания фрагментарности сознания. Мы как раз вчера начали это обсуждать с нашим гостем.
        - Хорошо. Вот, смотрите.
        - Да, смотрите, Никита, - встряла Наташа, - фолловьте и прикидывайте, а что бы в этом роде вы сами могли нам предложить.
        Один за другим Теоретик стал выхватывать из кипы на столе какие-то листы, журналы, учебники и наглядные пособия.
        - Вот интернет-книги. Премиальное изобретение!
        Чагин взял в руки совершенно обычную с виду книгу. Макунин. «Бриллианты для переводчика». Повертел в руках, открыл и пролистал несколько страниц.
        - Но ведь ее невозможно читать!
        - В этом и смысл. - Теоретик навалился грудью на стол Чагина и стал бледными пухлыми пальчиками, густо поросшими черными волосами, быстро указывать особо важные места. - Вот видите, в тексте ссылка… А вот еще… Переходим по этой ссылке. Попадаем на страницу 117. Никакого отношения к содержанию книги! Паника в блогосфере! Почему? А вот ссылочка, которая нам это объяснит - страница 23. Открываем. Еще хуже? Та-ак… тут у нас сразу две ссылки… Переходим, читаем: «Туалетная бумага из генно-модифицированной целлюлозы омрачила выпускной вечер в детском саду!» Зато вторая, обратите внимание, разъясняет содержание четвертой страницы…
        Лева продемонстрировал несколько видов интернет-книг и перешел к школьным учебникам. Третий класс. «Я и толерантность». Собственно текст, включая относящиеся к нему иллюстрации (страница 27 - «Ты - не пидарас, но и он - не жирный козел»), занимал по ширине приблизительно две третих страницы. Оставшаяся треть была отведена под мелкие цветные баннеры с подписями. «Чемпионат по плевкам в зеркало». «Плавочки с каркасиком». «Цыплята-извращенцы». «Выборы в муниципальный совет. Анкета». «Телесные наказания в Атлантиде». «Курс рубля и фазы Луны».
        За учебниками последовали комиксы, за комиксами - журналы секс-гороскопов, затем поляроидные фотографии рекламных растяжек: «Ассортимент - духовная основа общества», «ААА-ангелианство, автократия, ассортимент», «Четырнадцать способов написания слова ”Прогресс”. Ты вправе выбирать!»
        Был еще и календарь, где каждый месяц был проиллюстрирован изображением отдельной категории местных силовиков. Там были мужики в серых костюмах и розовых рубашках, были, наоборот, в розовых костюмах, были «гаишники», были в камуфляжке, в тельниках, в фуражках и кепках, и даже в полосатом трико. На обложке календаря красовался каллиграфический росчерк с широкими завитками: «Ассорти Мент».
        Вскоре у Чагина начала болеть голова. Он уже давно допил свой коньяк.
        - Можно еще? - попросил он Наташу. - А то как-то тяжело без подготовки.
        - Анфиса, порцию! - крикнула Наташа, и спустя несколько мгновений появилась Анфиса с полным бокалом в руке.
        Губы у нее были снова аккуратно подведены, черные глаза с косинкой блестели, но рука все-таки робко дрожала, и Чагину по-прежнему почему-то было жалко девушку.
        Он взял бокал и выпил одним махом. Ненадолго стало легче.
        - Покажи заставки и справочники, - сказала Наташа.
        - Вот, - протянул Лева книгу. - Что скажете?
        Это была «Анна Каренина» в обложке с золотым тиснением, отпечатанная хорошим академическим шрифтом. С одним «но».
        На первой же странице прямо под словами «несчастливы по-своему» была наклеена квадратная листовка с рекламой ночного клуба «Пугалашко и Co(ck)». В правом верхнем углу наклейки располагался кружок с маленьким крестиком. «Понятно», - сказал себе Чагин, смутно припоминая рекламу на интернет-сайтах. Он уверенно взялся за уголок, отмеченный крестиком, и потянул, - наклейка стала отдираться с частью текста.
        - Паника в блогосфере! - восторженно потер руки Теоретик, человек-протуберанец, как про себя уже назвал его Чагин. - Попробуйте еще раз.
        Чагин внимательно осмотрел наклейку, потянул еще, опять неудача. Теоретик подскочил и забежал Никите за спину.
        Чагин перевернул страницу. На четной стороне снова была наклейка. С таким же аккуратным кружком и крестиком. Чагин попробовал подцепить уголок ногтем - отдиралось с буквами страницы. Он стал листать, пока не заметил наклейку с заметно отставшим уголком. Потянул за него, и наклейка легко снялась.
        - Браво! - воскликнул Теоретик.
        - Премиально! - подтвердила Наташа, обращаясь к Теоретику. - Он быстро понял, что непрерывность текста не имеет большого значения, но вместе с тем догадался, что иногда нужно предоставлять читателю возможность избавляться от наклетика, иначе читатель разозлится.
        - Наташа, не забывай, что в данном случае еще очень важен элемент игры, неожиданности. Никто не сможет заранее просчитать, какие наклетики можно отлепить, не повредив страницу.
        На некоторое время Наташа и Лева погрузились в теоретический спор.
        - Стойте! А зачем это вообще? - прервал их Чагин, потрясая книгой с раскрытыми страницами.
        Теоретик оглянулся на него и в некотором замешательстве почесал черно-седую щетину у самых глаз.
        - А затем, что при населении в пятьсот сорок тысяч мы за первую неделю продали тридцать тысяч экземпляров! - сказал он.
        - Понимаю! Инджойте, и ни о чем не думайте! - сказал Чагин. - Прыгай больше и все такое. Странно, что вы забыли такое универсальное слово, как «прикол».
        - Ну вот, - сказала Наташа. - Мы уже начинаем думать, это хорошо.
        Старуха Неля накормила Чагина убойным завтраком, но все-таки он несколько опьянел. Много лет он не пил ничего крепче кефира в первой половине дня.
        - Вы знаете, - сказал Никита, - смотрю я на вас и думаю, что Горький был не прав («опять Горький» - отметил он про себя с невидимой собеседникам улыбкой). Рожденный ползать летать не может, и так далее. Глупости! Рожденный ползать может еще очень и очень многое. А вот рожденный прыгать не может уже точно ничего!
        - Никита, я знаю, вас предупредили, что работники «Прыгающего человека» не подлежат цензуре. Но давайте не доводить до абсурда, - сказала Наташа, показав указательным пальцем на потолок.
        - А вот книжки-справочники, - засуетился Теоретик. - Укрепляют уверенность человека, что все знания под рукой, не нужно ничего знать на память. Конечно, это иллюзия, как и Интернет, но это даже и не Интернет… Но соблюден главный принцип: серьезные статьи чередуются полной ахинеей и во всем приблизительность, расплывчатость и опять же - ссылки. Принцип номер два - ссылка. Великий принцип ссылки!
        - Достаточно! - остановил Чагин Теоретика. - Я понял задачу и великие принципы.
        - Все равно придется ознакомиться со всем ассортиментом, - сказал Теоретик. - Чтобы вы не повторялись, когда начнете креативить.
        - То есть, вы хотите, чтобы я подкинул что-то новенькое? Такое, чтобы мозги у ваших совсем съехали набекрень?
        - Естественно, хотим, - сказала Наташа. - В этом и есть смысл инноваций. Помните такое слово?
        - Нет, нет, - неожиданно горестно сказал Лева. - Вы оцениваете ситуацию слишком поверхностно. То есть, конечно, да, мы хотим, чтобы вы подкинули… Но, нет, в смысле набекрень. Совсем наоборот - если мы дадим гражданам сосредоточиться, их психика взорвется, они просто сойдут с ума. Фрагментарность спасает их. Мы разбиваем безумие на куски, не даем ему аккумулироваться в одном месте. Разделяй и властвуй. Разделяй безумие, властвуй над своей душой, вот в чем смысл прыжков!
        - Боже мой. - Чагин потер ладонями виски. - Разделяй душу, чтобы властвовать над безумием! Или как там вы сказали… Не вынуждайте меня использовать ненормативную лексику, я не делал этого уже года четыре…
        - Но ненормативной лексики, в сущности, нет, - сказал Теоретик. - Все пласты лексики равноценны. Иначе нарушается принцип политкорректности…
        - Хватит! - сказал Чагин. - Я хочу отдохнуть.
        - Ладно, - сказала Наташа, глядя на часы и вставая, - перерыв. Лева, отведи Никиту на второй этаж, пусть сфотографируется на пропуск, а я посмотрю пока, чем наши занимаются. Вернетесь, продолжайте. Если буду нужна, позовете. А вы Никита, на коньяк не налегайте. Не забыли, что я вам вечером обещала? Нас ждут приключения.
        Она огладила ладонями свои обтянутые джинсовой тканью бедра и вышла спортивной походкой.
        Все время, пока шли к фотографу, Теоретик вел себя еще более странно, чем в кабинете. Продолжая бормотать что-то о толерантности и политкорректности («Помните принцип разделения властей?»), он, задирая голову, по-собачьи заглядывал Чагину в глаза, словно хотел усилием воли передать ему какую-то важную для них обоих мысль, не имеющую ничего общего с тем, о чем он говорил вслух.
        Чагин тем временем думал о том, что Вика, конечно, ошибалась, полагая, что в Секторе встретит много друзей и интересных собеседников. Она, скорее всего, воображала, что найдет здесь нечто вроде московского общества образца 2010 года. Но если те были наивными идиотами, то эти идиоты вооружены специальной теорией. Прыгающие человеки. Полмиллиона прыгающих человеков. Избранных. Или отбракованных. Во всяком случае, таких, с кем Некто оказался бессилен.
        Теперь Чагин понимал, что дерганым Сектора (он все же выделял себя и таких как Лебедев, в отдельную категорию) недостаточно жить, как им нравится. Само существование Рая не дает им успокоиться. Они объявили раю войну и, если бы могли, давно разрушили бы его.
        И еще - Чагина не покидало ощущение (и Теоретик, заглядывающий в глаза, только усиливал его), что они здесь знают нечто такое, о чем неизвестно тихим.
        Вдруг это какие-то качества Божества? Такие, о которых лучше вообще ничего не знать?
        Эти рассуждения, как и всегда, вызвали у Чагина чувство холодного ужаса.
        «Может быть, не стоит отодвигать занавесочку? - думал он. - И почему все-таки я тоже оказался в отбраковке, в одной компании с дергаными? По-видимому, я не знаю о себе что-то очень важное. Но что?»
        - Послушайте, - попросил он Леву, как только они вышли из фотомастерской, - а вы можете рассказать мне об ангелианцах, что это за религия такая?
        - Конечно, - сказал Теоретик, и в глазах его появилось выражение, будто Чагин задал один из тех вопросов, на которые ему хотелось бы ответить. - Конечно, только давайте пойдем назад пешком, не поедем на лифте.
        - Помните тот момент, когда после Переворота все, кто мутировал, перестали ходить в церкви? Да? Ну, так с нами оказалось все наоборот.
        Теоретик еще больше стал похож на человека-протуберанца. Он спешил высказаться. Слова душили его. Он захлебывался и беспорядочно двигал конечностями.
        - Мы, в отличие от тихих, сохранили тягу к нематериальному, иррациональному.
        Чагин поморщился, но удержался и не стал перебивать.
        - Не зря среди нас оказалось так много священников и жрецов всех религий, какие только можно себе вообразить. Как только мы стали жить компактно, в Секторе, народ повалил в храмы и всякие молельные дома. Пошло очень много молодежи. Все хотели знать, в чем провинились, и как вернуть мир на старые пути его. Священники сориентировались довольно быстро. Мусульманам в атрибуты рая, к садам и гуриям, добавили Интернет и мобильную связь. Другие тут же подтянулись. Пошла гонка на опережение. «Да, этот мир юдоль скорби, - заявили католики. - Нас погрузили в пост-цифровое чистилище, мы больше не можем сделать тысячу фотоснимков своей семьи на фоне Египетских пирамид и сохранить их на крошечной карточке, у нас больше нет Одноклассников и ВКонтакте, зато за гробовой доской праведники смогут пользоваться смартфонами».
        С небольшим опозданием выдвинулись православные. Но зашли они в правильные коридоры и быстро получили от правительства карт-бланш.
        - На что? - спросил Чагин.
        - Да на всё. На борьбу. На право идейной поддержки Сопротивления. Ну и, конечно, на использование символов Второго пришествия.
        - Я не в курсе, что это за символы. Просветите.
        - Я и сам не в курсе, не специалист в христианской догматике, но в нашем случае это мобильник и девочка, которая умеет включать его.
        - Поклонение мобильнику?
        - А что здесь такого? Разве в доцифровых и пост-культурных обществах боялись поклоняться примитивному пыточному орудию римлян? Короче, пошли слухи, что такая девочка существует, живет где-то во Внешнем мире, скрывается ото всех, но рано или поздно придет и включит все мобильники и видеоплееры, и начнется Новая эра света и радости.
        - А вот это тоже отсюда? - Чагин сложил пальцы лодочкой и поднес руку к уху.
        - Естественно, паника в блогосфере! Главный жест ангелианца.
        - Ну а девочка-то есть? Ее кто-то видел?
        - Конечно! В том-то и дело, что видели…
        - Стойте! - сказал Чагин. - Я, кажется, знаю. Полковник Бур?
        - Да, он. Он что-то рассказывал вам?
        - Нет, ничего. Сказал только, что он вроде апостола у местных.
        - И не вроде апостола, а апостол. Он никому ничего не рассказывает про девочку, но у нас живут ее родители, отец и мать.
        - Мария и Иосиф.
        - Не совсем. Там, как известно, дух святой был, а Иосиф только номинально числился, а тут настоящий отец, родной, кровный родственник, паника в блогосфере!.. И вот родители говорят, что полковнику было явление. А отец ее сейчас епископ, второе лицо после патриарха…
        - Да что за явление? Что там было?
        - Не важно. То есть важно, но пропустим. Все равно это миф, а у нас мало времени. Если через пять минут не вернемся в офис, это будет подозрительно. Короче, в епархиальном соборе ангелианцы поместили золотой Vertu в саркофаге из пуленепробиваемого стекла (а пуль-то нету, ха-ха). Ему, конечно, поклонялись: целовали, приносили новорожденных и все такое. И вот однажды, - Теоретик задохнулся и положил руку на сердце, - однажды на него пришла смс-ка!
        - Смс-ка? - похолодел Чагин.
        - Да, смс-ка.
        - Что там было? - Никита спросил и тут же пожалел, что спросил. Не стоило, не стоило трогать занавесочку.
        - Да ничего особенного. Несколько слов. «Нет ничего лучше маленького щенка».
        - И всё?
        - И всё.
        Никита засмеялся счастливым смехом. Такие слова вполне мог бы написать его сын Леша. Если это и имело какое-то отношение к Неизвестному, то это было именно то, что Чагин уже знал о нем. Чистые реки, умные дети, тишина, цветки абрикос и черешни.
        - Это чудесно, - сказал он.
        - Да, может быть. Но вы не знаете, во что это вылилось.
        Теоретик вдруг схватил себя за растрепанные волосы и потянул их, словно желая вырвать. На лице его проступило выражение глубокого горя и отчаяния.
        - Во что?
        - Я не могу сказать, - прошептал Теоретик. - Но начало было такое. Люди теряли сознание, ползали на коленях, женщины срывали одежды и отдавались прямо на каменном полу храма. С улиц потащили щенков: отмывали, откармливали и держали дома вроде домашнего божества. Другие, напротив, ловили собачат и приносили их в жертв у, поедая их мясо. Третьи занимались с собаками любовью. Во всех клубах во время стриптиза на сцене в определенный момент обязательно появлялся щенок сенбернара или ротвейлера… Выпускались значки и брошки. Кусочки собачьей шерсти вкалывали в уши, брови и гениталии. И так было до тех пор, пока не пришло второе сообщение, за ним третье, и так пошло, приблизительно раз в неделю…
        - Подождите, - перебил Чагин. - Значит, девочка все-таки есть?
        - Есть, да. И зовут ее Анжела.
        - А где она?
        - А вот об этом лучше…. - Лева приложил палец к губам, потом помахал рукой перед собой, как бы отказываясь от слишком щедрого подарка, потом с ужасом посмотрел вверх и вниз в пролеты лестницы. - Нам пора. Быстрее.
        Чагин не стал давить. Он понимал, что у него еще есть два-три дня, чтобы открыть для себя некоторые тайны Сектора. Он шагал широко, а Теоретик почти бежал рядом с ним и очень тихо, но так, чтобы было слышно Чагину, бурчал себе под ноги:
        - Я так ждал вас. То есть человека оттуда, из Внешнего мира. То есть, конечно, вас. То, что приехали вы, именно вы, это слишком. Слишком для меня. Не знаю, какова цель… Я не знал… В общем, я очень ценю, вы не берите себе в голову…
        В большом зале «Прыгающего человека» Теоретика ждали две нестарые женщины в очках и мужчина лет сорока с извилистым ртом. Балахончики на женщинах были коротенькие, и на коленках хорошо просматривались густо наведенные синяки. Женщины выглядели изможденными, дряблыми, и Чагин подумал, что в реальности они навряд ли способны достаточно долго занимать ту позу, на которую намекали сине-зеленые пятна косметики на ногах.
        Эти люди готовили доклад президента к какому-то празднику, и им необходимо было обсудить с Теоретиком детали. Теоретик заметался в нерешительности, не зная, с кем пойти, но все же набрался мужества и удалился с сотрудниками куда-то в глубь шумного зала. Чагин в одиночестве направился в свой кабинет.
        Анфиса стояла в углу приемной лицом к большой металлической подставке, на которой размещались горшки с комнатными растениями, и что-то поправляла руками. Она вздрогнула, когда вошел Чагин, но через мгновение испуг в ее косящих глазах сменился выражением жалобного кокетства.
        - Вам принесли квазигеймы и образцы и-мейла. Наташа просила ознакомиться.
        Снова «и-мейл»! Но Чагина теперь уже не так легко было купить. «Скорее всего, какая-нибудь очередная инновационная хрень», - подумал он. Его теперь больше интересовали другие вещи, например, насколько реальна девочка, изображенная на кулончике Анфисы.
        - Что у тебя там, с цветами? - спросил он. - Проблемы?
        - Какая-то болезнь, не пойму, - горестно вздохнула Анфиса.
        Чагин подошел и увидел, что все растения, кроме одного, искусственные, однако земля почему-то была влажной во всех горшках. Единственный живой цветок действительно выглядел плохо. Листики были покрыты пятнами, желтели и сворачивались, торчало несколько голых высохших побегов.
        - Гелиотроп? - спросил Никита.
        - Может быть, да, я не разбираюсь в болезнях растений.
        - Нет, это не болезнь. Это цветок так называется.
        - А-а-а, понятно. Ну, я все равно не знаю его названия. Такой цветок был у моей мамы, когда мы жили в Перово, в цифровое время. Очень красивый. Необычный. И приятный запах. Он всегда у нее красиво цвел, а у меня с ним ничего не получается. В общежитии мне не разрешили держать натуральные цветы, и я его сюда перевезла, а здесь ему еще хуже.
        - А какие цветки на нем были? Мелкие? Крупные? Белые или фиолетовые? - Никита внимательно осмотрел больные листики.
        - Мелкие, лиловые, очень нежные.
        - Понятно, - сказал Чагин, погрузив указательный палец в мокрую землю горшка. - Флоренс Найтингейл.
        - Флоренс как? - спросила Анфиса, забывая выставить вперед грудь.
        - Флоренс Найтингейл. Вид гелиотропа. Гелиотроп Флоренс Найтингейл. Назван в честь знаменитой сестры милосердия. Наверное, за его нежность.
        - Флоренс Найтингейл, - повторила Анфиса. - Очень красиво. И подходит ему. Но он перестал цвести. Я и в церковь уже ходила, молилась и свечку Анжеле ставила, - ничего. Только хуже стало. Анжела, прости, - прошептала девушка и, взяв с голой груди своей золотую фигурку, поцеловала ее.
        - Это грибок, - сказал Чагин. - Я сейчас расскажу тебе, что делать. А еще лучше, давай-ка мы прямо сейчас этим займемся. Во-первых, - Чагин вытащил горшок с цветком из подставки, - мы поставим его на окно, на солнце. Тащи мне большую тарелку или лист бумаги, мягкую тряпочку, стакан воды. Земля сухая есть? А лимон?
        - У меня нет, но я спрошу у девчонок.
        - Отлично, - сказал Никита, осторожно вынимая цветок из горшка. - Вы его чуть-чуть подгноили. Слишком много воды, слишком мало солнца.
        - Я сейчас! - Анфиса с радостью выбежала выполнять поручение.
        Когда она вернулась с небольшим пакетиком сухой земли и двумя дольками лимона в салфетке, они вычистили и просушили салфетками горшок, заменили землю, протерли листики водой с добавлением лимонного сока, подрезали лишние побеги. Эта простая знакомая работа успокоила Чагина и, совершенно очевидно, увлекла девушку.
        - Ну вот, - сказал Никита. - Готово. Должно помочь. Если грибок не уйдет, я попрошу жену привезти одно очень хорошее средство, и все будет, как вы тут говорите, «премиальненько»! Так?
        - Так, - сказала Анфиса грустно. - А вы женаты?
        - Женат, - сказал Никита, почему-то испытывая чувство вины. - Но это не помешает Флоренс Найтингейл быть самым нежным цветком в Белом доме. Смотрите и инджойте!
        Анфиса поняла шутку и улыбнулась.
        - Знаете, - вдруг тихо сказала она, - тут многие ждали вашего приезда. И я тоже.
        - Почему? - спросил Чагин, тоже понизив голос.
        - Я хотела спросить, у вас там, в Тихом мире, много людей живет?
        - Много. Гораздо больше, чем здесь. Просто живут они не в такой тесноте.
        - А вы были в других городах? В других странах? Что там? Тоже живут люди? Какие они?
        - Я был только неподалеку. Тверь, Тула, Ярославль. Везде спокойно и чисто. Девушки, как ты, носят живые цветы в волосах.
        - А как вы думаете, можно там у вас узнать что-нибудь про моих родителей?
        - Они исчезли после Переворота? - спросил осторожно Чагин.
        - Да, а откуда вы знаете?
        - Да так. Ты не единственная.
        - Значит, можно? Вы сможете? Или кого-нибудь из ваших друзей сможете попросить, если сами заняты? Я могу заплатить.
        - Я попробую, - сказал Чагин. - А платить никому ничего не надо. Послушай, Анфиса, как ты думаешь, почему Лева убежал, когда увидел меня? Он всегда был таким странным?
        - В общем-то да, но…
        Оглянувшись на дверь, девушка подошла к Чагину и потянулась к нему губами. Чагин отшатнулся.
        - Не бойтесь, - сказала Анфиса. - Наклонитесь. Я хочу вам кое-что сказать на ухо.
        Чагин наклонился.
        - Говорят, - горячо и влажно зашептала ему в ухо Анфиса, - говорят, у него месяц назад забрали ребенка.
        - Кто? Зачем?
        - Не знаю. Я вам ничего не говорила. Хорошо?
        - Конечно, - ответил Чагин.
        Через полчаса снова появился Теоретик.
        - Вы все материалы посмотрели? - спросил он Чагина.
        - Да, пролистал.
        - А квазигеймы?
        - Не успел.
        - И-мейл?
        Чагин пожал плечами.
        - Вы знаете, что мне в конце рабочего дня нужно подавать рапортичку, какой объем работы мы с вами проделали? И если я не доведу до вас всего, что есть в плане, то…
        - Лева, извините, - остановил его Чагин. - Я понял. Я вас не подставлю, не бойтесь. Скажите мне лучше вот что. Вы говорили, родители некой Анжелы…
        Теоретик сделал страшную гримасу, засигналил руками, и Чагин замолчал.
        - Да, я говорил, что родители могут менять имя ребенка по своему усмотрению, это, кстати, в розовой папке, тоже не мешало бы ознакомиться, - затараторил Лева и вдруг бросился на пол.
        С ловкостью, удивительной для его возраста, уперся слабенькими пухлыми ручками, прижался к полу и посмотрел в щель под перегородкой. Отжался и вскочил, запачкав и не отряхнув брюки. Взял лист чистой бумаги, положил его перед Чагиным и быстро, корявым почерком, написал: «Она там. Притаилась. Вы поняли? Кивните».
        Чагин кивнул.
        «Пишите вопрос», - написал Лева.
        «Есть ли в Секторе семьи с тихими детьми?» - написал Чагин.
        «Вам что-нибудь говорили о детях-Омега?» - накорябал в ответ Лева.
        Чагин отрицательно покачал головой. Теоретик запустил пальцы в свою растрепанную шевелюру, закинул назад голову, уставив на несколько секунд пустой взгляд в верхний угол кабинета, затем снова бросился к бумаге.
        «Если вам предлагали привезти сюда семью, не привозите!!!» - Он поставил три восклицательных знака.
        Едва Чагин успел прочесть, как Теоретик схватил исписанный лист, скомкал, засунул в рот и стал быстро жевать. Пожевав, он сделал попытку проглотить и подавился. Подбородок его втянулся, надулся зоб, на лбу мгновенно выступил пот, а в глазах появилось выражение ужаса.
        - Анфиса, воды! - крикнул Чагин и сам выбежал в приемную.
        Схватил из рук секретарши стакан и поднес к губам задыхающегося Теоретика. Теоретик мучительно пытался сделать глоток. В этот момент из-за перегородки раздался голос Наташи:
        - Лева, доклад ко Дню толерантности готов?
        Лева замычал, выпучивая глаза и бешено вращая левой рукой.
        - Не поняла. Что? - строго переспросила Наташа.
        Теоретик сглотнул.
        - Да, - просипел он. - Да, почти.
        - У тебя все в порядке? - спросила Наташа.
        Анжела
        Человек по отношению к обезьяне - тоже вроде как мутант.
        Рыкова
        Елена Сергеевна любила вести серьезные разговоры у камина. Они с Буром сидели в гостиной ее дома, нависающей над Большим прудом. Дом располагался метрах в трехстах от псевдоклассического особняка, авансом подаренного Чагину. Он был построен год назад модным архитектором и весь состоял из кубов и параллелепипедов.
        Пол в гостиной был покрыт черной блестящей плиткой, за исключением той части, что нависала над прудом и была полностью стеклянной. Камин был черным, диваны черно-белыми, стены белыми, над камином висело зеркало в округлой черной раме. Слева и справа от зеркала в черных блестящих рамках были развешены вызовы в прокуратуру, постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, газетные вырезки с обличениями королевы ЖКХ в коррупции, копии банковских выписок с переводами больших сумм на оффшорные счета, листки с корявыми рукописными расчетами сумм отката и обналички, - свидетельства лучших достижений хозяйки.
        Бур сидел на диване напротив и медленно цедил красное вино из широкого бокала. У него была привычка, которая раздражала Елену Сергеевну, - цедить вино сквозь зубы тонюсенькой струйкой. Он вроде все время пил, но вино почти не убывало. Иногда, если прислушаться, можно было уловить неприятный звук всасываемого вина.
        - Мы должны успокоиться и выдержать характер, - сказала Рыкова.
        - А может быть, просто хватит ломать эту комедию? - оторвался от бокала Бур. - Сколько это продлится? Не проще ли взять журналиста за горло?
        - Каким образом?
        - Обыкновенным, - сказал Бур и, выдвинув вперед свою громадную костистую лапу, показал, как берут человека за горло.
        - И что дальше? Этот долбофак с корабля несколько раз повторил: ничего вы не добьетесь от такого ребенка, если попытаетесь заставить силой.
        - Все гениальное просто, - сказал Бур. - Никакого применения силы к ребенку. Журналист и его жена будут нежностью и лаской склонять ребенка к сотрудничеству. А от них, то есть от журналиста, да, конечно, от него мы добьемся такого поведения силой. Этот Чагин будет у нас как преобразователь тока: на входе насилие и страх, на выходе нежность и осторожность.
        - А если мальчик почувствует?
        - А если я скажу журналисту, что я убью мальчика, если он позволит ему почувствовать?
        - Все равно, слишком большой риск. Мы ждали этого пять лет. Давай подождем еще два дня, а потом, если не выгорит, пусть будет по-твоему.
        - Нельзя ждать! - Зрачки полковника сузились и спустя мгновение снова расширились.
        Под глазами у него еще не сошли глубокие утренние синяки. Бокал в руке дрожал.
        - Послушай, Виталий. - Елена Сергеевна наклонилась и положила ладонь на другую руку полковника. - Нельзя так много думать об этом Адамове. Мы все равно найдем его. Куда он денется? Все границы Сектора перекрыты самым надежным образом, у нас, кажется, даже ежики из Главной Просеки перестали забегать. Сидит где-нибудь в канализационной шахте. На улицу ему выйти нельзя. Хотя, скорее всего, он уже мертв. Ну, если не мертв, то будет мертв. Это дело даже не дней, а часов. Ты сам мне говорил, что с такими ранениями долго не живут.
        - Лена, - осторожно, но холодно снял ее руку Бур. - Ты не понимаешь. Я хочу его найти не для того, чтобы убить. Я хочу его найти, чтобы спасти. Нельзя дать ему умереть.
        Рыкова снова откинулась на спинку дивана, сделала глоток вина и внимательно посмотрела на Виталия. «Глупец! - подумала она с презрением. - Никогда не предполагала, что ты так самолюбив. Чем же он так тебя уязвил?»
        - Никогда не понимала ваших мужских игр, - сказал она вслух с легкой дурашливой интонацией.
        - Называй это как хочешь. У него будет Анжела, у меня будет мальчик. И мы посмотрим.
        В это время зазвонил телефон.
        - Алло, - сняла трубку Елена Сергеевна. Некоторое время она молча слушала, потом спросила. - Хочет выйти?.. Пропуск у него есть?.. Подожди-ка минутку…
        Она закрыла трубку рукой и спросила Бура, инструктировал ли он Чагина по поводу режимных ограничений в Белом доме.
        - Да, - негромко ответил полковник. - И по всем другим объектам, включая Воронцово и границы Сектора.
        - Он хочет выйти в город. Один.
        - А что случилось?
        - Ничего. Говорит, устал и желает увидеть все сам, без комментариев наших теоретиков. Без ансам-бля.
        - Пусть идет. Я скажу Мураховскому, чтобы проследил за ним.
        Елена Сергеевна кивнула и отняла ладонь от трубки.
        - Наташа? Хорошо, пусть идет… Нет, не надо ничего. Ты на вечер договорилась с ним куда-нибудь?.. Пугалашко? Неплохая идея… Попробуй форсировать, только осторожно… На связи. И никаких и-мейлов.
        Чагин
        Чагин отошел от Белого дома метров двести, когда увидел далеко справа, в переулке, две будочки телефонов-автоматов, возвышающиеся среди кучи мусора, доходившей приблизительно до уровня человеческого колена. В куче паслись человек пять-шесть нищих. «Визажисты», - вспомнил Никита. Он повернул в переулок, и тут у него снова развязались шнурки.
        Наклонившись, он заметил мелькнувшую далеко сзади тень. Она показалась ему знакомой. В подворотню спрятался человек, очень похожий на маленького толстяка, покупавшего утром лекарства в аптечном киоске в фойе Белого дома. Чагин тогда обратил внимание на его страдальческую гримасу и еще успел подумать, что, пожалуй, у толстяка сильно болит голова.
        Конечно, это могло быть совпадением, но когда-то ряд подобных «совпадений» привел к покушению на его жизнь, убийству, тюрьме и вечному проклятию раскаяния.
        Когда Чагин вошел в будку и набрал номер телефона, ему было достаточно, чтобы толстенький человечек с больной головой не приблизился настолько, чтобы услышать, о чем Никита говорит в трубку. Но человечка вообще не было заметно.
        - Анфиса, - сказал Чагин ответившей на том конце провода секретарше, - передай, пожалуйста, Наташе, чтобы взяла с собой фотоаппарат. Хорошо?
        Создав таким образом алиби, он прикрыл телом телефон и набрал номер, который дал ему позавчера Лебедев. Раздалось не меньше десяти гудков, пока с той стороны сняли трубку.
        - Да, - сказал спокойный и полный сил голос Лебедева.
        - Борис, это я.
        - Никита? Что случилось? Говори по возможности быстро.
        - Пока ничего. Жив, здоров. Но тут происходит нечто непонятное. Я боюсь за Лешу и Вику.
        - Что-то конкретное?
        - Нет, я бы не сказал. Всего понемножку, а в целом - появляется какое-то предчувствие.
        - Не паникуй. Пока они здесь, ничего с ними не случится.
        - Борис, тут что-то не так. Не могу всего объяснить, но мне кажется, это касается именно моей семьи. Ты не мог бы на несколько дней забрать их к себе?
        Некоторое время в трубке было слышно только потрескивание, потом ровный и какой-то тусклый голос Лебедева сказал:
        - Нет, я не смогу этого сделать.
        - Но почему? - не поверил собственным ушам Чагин.
        - Не могу объяснить. Прости.
        - Зачем тогда ты дал мне этот номер?
        - Я не должен был этого делать, но подумал, что так будет лучше.
        - Борис… Пожалуйста… Я не понимаю.
        - Никита, тебе пора класть трубку. Позвони через два часа. Звони настойчивей: звоночек выведен во двор, но до телефона еще нужно добежать.
        Чагин швырнул трубку на рычаг, ударом ноги открыл дверь телефонной будки и, оказавшись на улице, огляделся в ярости и отчаянии.
        Анжела
        Мне жаль папу и маму. Иногда очень хочется увидеть их. Но так, чтобы они не видели меня.
        Увидеть не получалось, зато я смогла услышать их. Ничего хорошего из этого не вышло.
        После того как я подключилась к телефону дяди Игоря и подслушала, я дала себе слово больше так не делать, но потом, когда я все-таки решила отправить смс-ку родителям, я не удержалась и снова при помощи их мобильников подслушала, что они говорят с той стороны.
        На этот раз я услышала такие вещи, которые не хочу слышать больше никогда. И, конечно, я больше никогда, никогда, никогда, никогда не буду подслушивать.
        А если им так нужны эти смс-ки, пусть получают их.
        Я призналась во всем дяде Игорю, и дядя Игорь сказал, что на моем месте он ни за что не отправил бы им ни слова, ни даже закорючки. Он считает, что я дразню их, и это плохо кончится.
        Но ведь они просят эти смс-ки, они радуются, значит, они им нужны. Да, конечно, ужасно неприятно, как они ими пользуются.
        Когда дядя Игорь злится, он говорит спокойно, тихо, почти шепотом. Мне это ужасно нравится.
        Адамов
        Сил остается все меньше. Пожалуй, на день-два. А шансы, что наши ребята появятся здесь раньше, чем через пять-шесть дней, ничтожны. Значит, и мои шансы близки к нулю. Потому что выбраться без посторонней помощи я не смогу, а способов позвать на помощь не осталось.
        Анжела считает, что я поехал на Север, посмотреть, приходят ли корабли. Так же думают и все остальные. Они не ждут меня раньше, чем через десять дней, значит, не начнут беспокоиться раньше этого срока.
        Я всегда носил с собой специальный телефончик, чтобы Анжела могла сообщить мне, если что не так. Телефончик разбит и раздавлен, когда я падал с крыши. Так что, даже если она не выдержит и нарушит свое обещание не тревожить меня по пустякам, то не сможет связаться со мной.
        Попытка проползти несколько сот метров до телефонов-автоматов неосуществима. В лучшем случае я попаду к людям Бура. А в худшем, это навряд ли будет похоже на бой. Я разглядываю в окно людей, живущих в этом квартале. Серьги, склизкие рты, походки шакалов. Дерганые. Любят собираться в стаи.
        И почему я отказался завести почтовых голубей? Смешно.
        Что же делать? Просто издохнуть в этом подвале? Или все-таки выйти и встретить смерть на улице?
        Не могу позволить себе ни то, ни другое. Я должен быть рядом с Анжелой. По меньшей мере, до тех пор, пока не передам ее в надежные руки.
        Почему я никому не рассказал правды о ней? Ни Хабарову, ни даже Лене.
        Даже в Секторе знают о ней больше, чем у нас.
        Немного осведомлены мои ребята, выполняющие время от времени здесь работу. Но они считают рассказы дерганых о девочке с мобильником мифом, а смс-ки, приходящие на храмовые аппараты, дешевым трюком епископа Изюмова. И они не распространяются. Не болтливые.
        Нельзя умирать.
        Нельзя поддаваться искушению выйти.
        Ждать.
        Терпеть.
        Как быстро она выросла. Семнадцать лет. Взрослая. Сознающая свою силу. Почти женщина.
        Кажется совсем, совсем недавно я притащил ей щенка лабрадора. Как долго она сидела на корточках рядом с ним! Пристально смотрела на него. Гладила. Протягивала руку, и щенок тыкался в ее ладонь своим носиком. Я все ждал, когда она не выдержит и схватит щенка и прижмет к себе (будь мне двенадцать, я бы сделал именно так), но она не делала этого. Постепенно комната наполнялась каким-то физически ощутимым теплом, мне показалось даже, что в комнате стало значительно светлее. Вскоре это тепло и этот свет сгустились настолько, что стали почти невыносимыми, и я вышел. Девочка и собака проводили меня одинаковыми взглядами.
        Только сейчас мне становится ясно, что всю жизнь, стоило мне встретиться с чем-то очень красивым, с каким-нибудь большим счастьем, как я сразу готовился за него умереть. Ну не странно ли?
        Хуже всего то, что мне абсолютно не страшно. Зато очень больно.
        Интересно, почему человек некоторых кошмарных снов боится больше, чем смерти и физических мучений?
        Чагин
        Первым решением было больше никогда не обращаться за помощью к Лебедеву. «Священник он и в Африке священник, - думал Чагин в тумане ярости. - Слова, слова, слова… А как дошли до дела - извини, Никита, не могу. Что ж, понятно… Решил свить себе семейное гнездышко. Завести тихую жену. Белый инжир, чай с медом!.. Немедленно звонить Рыковой. Пусть ответит, что это за дети-Омега!»
        Но в следующую секунду Чагин решил, что звонить Елене Сергеевне будет неправильно. Хотя бы потому, что таким образом он выдаст Теоретика, а этот человек-протуберанец, этот измученный дерганый, этот полусумасшедший карл маркс, и так уже, кажется, еле цепляется за жизнь.
        «Узнать у самого Теоретика!»
        Но что-то подсказывало Никите, что Лева больше не скажет ничего, - не зря он съел лист бумаги. Хотел показать, что поставил точку. Молчок.
        Тогда - Наташа! Пусть ответит. Нужно вернуться в Трубу и поговорить с ней!
        Нет, в здании она ничего не скажет. Тогда - звонить! Пусть выйдет сюда и, глядя мне в глаза, объяснит, в конце концов, что здесь происходит, что от меня скрывают.
        Как тяжело и неприятно с ними со всеми иметь дело. Все недоговаривают, все боятся друг друга, на людях говорят одно, а наедине другое. Да, плевать на них. Звонить! Звонить немедленно. Пусть выйдет и ответит на вопросы!
        В это время из подъезда с шумом выскочила стайка пацанов и унеслась куда-то за поворот. Через несколько секунд появилась вторая, с фанерными автоматами в руках. Предводитель этой второй группы мальчишек, с зелеными волосами, серьгами в ушах и с ширинкой, расстегнутой по-взрослому, поднес руку-лодочку к левому уху и закричал: «Кретины отступают. Дерганые, за мной!» Убежали и эти пацаны. И только сейчас Чагин заметил, что стоит лицом к телефонной будке и смотрит на свое отражение, не видя его. В мутном стекле, разделенном на три части горизонтальными металлическими полосками с облупленной синей краской, проступил высокий поджарый мужчина в короткой куртке из рыжей кожи, клетчатой фланелевой рубахе и старинных пост-индустриальных джинсах.
        Почти ковбой. Клинт Иствуд. И растекся как дерьмо.
        Чагину стало стыдно. Он вспомнил, как дети у него во дворе кричали полковнику, хлопнувшему входной дверью: «Дерганый! Дерганый!»
        Он отбросил челку, с приятным звуком застегнул стальную молнию куртки и решил ждать Наташу, как и договаривались, у казино «Инвалид», через час, а до встречи с ней не предпринимать ничего.
        Толстого человечка больше видно не было. Могло и показаться, подумал Никита. Нервы-то на пределе.
        Давно он не чувствовал себя так плохо, тревожно, несобранно. Может быть, в Секторе и воздух какой-то отравленный? А что? Все может быть.
        Казино «Инвалид» находилось недалеко от Белого дома, и Наташа пришла пешком.
        Чагин к этому времени в основном взял себя в руки, а увидев в толпе светлое каре Наташи, почувствовал, как к нему окончательно возвращается спокойная уверенность в себе. «Удивительно, - подумал он, - как некоторые женщины умеют внушать уверенность в своих силах». В толпе балахонистых женщин, мужчин с пластмассовыми серьгами в ушах и сумасшедших, говорящих по воображаемым мобильникам, Наташа показалась ему давным-давно знакомой, почти родной. Она вполне могла быть его однокурсницей, соседкой по подъезду в их доме в Лианозово, одной из девочек четырнадцатого отряда лагеря Артек, в то лето, когда он впервые влюбился, ну, или посчитал что влюбился.
        Конечно, она высказывает абсурдные предположения и дикие мысли. Но кто из дерганых не высказывает их?
        Чагин чувствовал, что с тех пор, как оказался в Секторе, никому не мог доверять так, как этой красивой молодой женщине, просто и по-человечески одетой, без лишней косметики, с уверенной спортивной походкой. Ему нравилось, что свои абсурдные воззрения она излагает прямо, без обиняков, не пытается льстить и заискивать. Она умеет слушать, не задает лишних вопросов и сохраняет достоинство в присутствии начальства. В конце концов, именно Наташа помогла ему с пропуском, и он смог позвонить Лебедеву. При воспоминании об этом звонке снова со дна души начал вздыматься мутный и горький осадок, но Чагин отбросил мысли о Лебедеве.
        Наташа подошла и внимательно, без особого кокетства, посмотрела на него туманно-голубыми глазами.
        - Ну что, где побывали? - спросила она. - Что нового для себя открыли?
        - Да так, - сказал Чагин. - Прошелся без всякой цели, просто пытался вникнуть, почувствовать жизнь ваших улиц. Когда я был журналистом, часто делал так, выезжая в незнакомые места.
        - Ну, вот вам инструмент познания! - сказала Наташа, протягивая ему фотоаппарат «Зенит» в потертом кожаном футляре. - Пользоваться умеете?
        Чагин чуть было не спросил: «А это еще зачем?», но, к счастью, успел вспомнить, что он сам попросил Наташу захватить фотоаппарат.
        - Конечно.
        - А зачем он вам?
        - Знаете… Не думаю, что я выдержу длительную экскурсию по местным достопримечательностям. Лучше заснять самое интересное, а потом внимательно рассмотреть в спокойной домашней обстановке.
        Чагин, конечно, доверял Наташе, но и не был законченным глупцом.
        - У меня в доме есть увеличитель, ванночки и все такое? - спросил он.
        - Конечно, в цокольном этаже у вас оборудована прекрасная фотолаборатория.
        - Отлично.
        - Тогда в чип-шоп? - сказала Наташа приподнятым тоном.
        - Конечно, - сказал Чагин.
        Но едва они отошли от казино метров двадцать, как он осторожно, но настойчиво спросил:
        - Наташа, а мы не могли бы внести корректировку в наш экскурсионный план?
        - Какую, если не секрет?
        - Через два дня ко мне должны приехать жена и ребенок. Ребенок у меня тихий. Конечно, меня волнует, как он будет жить здесь. Я хочу увидеть, как в Секторе живут тихие. У вас есть семьи с тихими детьми?
        - А вы не торопитесь вызывать сюда семью! - сказала неожиданно Наташа. - Я знаю, Елена Сергеевна и полковник хотят, чтобы вы привезли их поскорее. Это понятно, им так спокойнее, это гарантия, что вы никуда не денетесь. Но мало ли, что они хотят? Не думаю, что будет большим нарушением договоренностей недельку пожить у нас холостяком. А?
        Наташа улыбнулась ему искрящейся улыбкой и легонько толкнула в плечо.
        - Вы еще многого не видели. Куда торопиться?
        - Может, вы и правы, - сказал Чагин. - Но всё же. Живут у вас здесь тихие?
        - Наверное, да, - ответила Наташа как бы между прочим. - Должно быть несколько человек. Завтра могу дать вам полную информацию. Только просьба. Никому не слова.
        - Получается, вы не знаете точно, есть они у вас или нет? А Елена Сергеевна говорила, что в «Прыгающем человеке» даже о Тихом мире сведений больше, чем у самих тихих. Нет цензуры и ограничений на доступ к информации.
        - Ну да. Только я не помню все наизусть. Завтра мы с вами заберемся в каталоги и все выясним.
        «Завтра!» - подумал Чагин с досадой, но давить не стал.
        Чип-шоп не впечатлил Чагина. Как и следовало из названия, это был некий аналог секс-шопа, только вместо имитации половых органов продавались имитации гаджетов. Чагин для виду сделал несколько снимков и даже поговорил с продавцом по поводу пластиковой имитации пальмы хамедореи, стоявшей у входа.
        К семи часам подошли к обещанному бару знаменитой в допереворотном мире эстрадной певицы Галы Пугалашко.
        Над баром в тени первых сумерек горела вывеска «Пугалашко & Co(ck)». У входа шумела плотная толпа. Наташа над головами подняла какую-то красную книжечку и широкий афродерганый в розовом пиджаке и серой рубашке помог им протиснуться внутрь.
        Внутри было темно и, в общем-то, всё как и в допереворотных клубах. Столики, никелированные трубы, освещенный подиум.
        Принесли неплохую еду. Чагин отказался от коньяка и коктейлей и заказал бутылку простого вина с калужских виноградников. Удивительно, это было то самое вино, которым Вика несколько дней назад угощала полковника.
        На подиуме какое-то время крутилась стриптизерша с отсутствующими бедрами и огромной синтетической грудью, потом появился фокусник, достававший из шляпы мячики в виде желтых смайликов, за фокусником последовало еще несколько скучных номеров.
        - Что мы здесь делаем? - спросил Чагин.
        - Подождите немного, - сказала Наташа. - Сейчас начнется. Обещали сюрприз.
        Вскоре на подиум вышел скользкий ведущий с неправильным прикусом и кокетливой манерой поправлять рукой волосы.
        - По-моему, господа, самые дорогие гости уже собрались. Настроение на хаях. Как говорится, СТАРТ-АП!
        В зале зааплодировали.
        - Вынужден вас огорчить. Сегодня мне не удастся провести вечер. Мое место займет… - Он оглядел зал и поправил волосы. - Мое место займет… Актриса, соединившая в себе культуру Франции, России и Украины. Эдит Пиаф, Верка Сердючка и Надежда Бабкина в одном лице. ГА-А-АЛА…
        - Пугалашко! - заорал зал. - Пугалашко!
        - Ну что ж. - Довольный созданной интригой, ведущий поправил волосы кокетливой ручкой. - И на этот раз вы оказались самой проницательной публикой России. Встречайте! Сама! Пре-е-емиум… Донна!
        Под дикий рев публики на подиум выскочила премиум-донна Гала Пугалашко, законодатель эстрадной моды СССР и цифровой допереворотной России. За те шесть лет, что Чагин не видел ее, Гала почти не изменилась, только походка стала совсем деревянной и увеличилась по моде грудь.
        А так - на ней был все тот же коротенький балахончик на цилиндрическом старушечьем теле и те же ямочки на толстых коленях.
        Без всякого предисловия Гала запела о любви. Некоторые пары за столиками обнялись, в глазах одиноких балахонистых женщин блеснули слезы. Но вдруг Чагин вздрогнул. В зале раздался звонок мобильного телефона. Не обращая на него никакого внимания, Гала продолжала обнимать микрофон и лирически мерить подиум шагами усталого солдата. Через несколько секунд зазвучала еще трель, потом еще одна, мелодии телефонных вызовов заполнили зал.
        - Что это? - спросил Чагин.
        - Это люди приносят с собой маленькие кассетные магнитофончики, на которых записаны рингтоны, и включают, когда начинается выступление.
        - Но зачем?
        - Так принято, - сказала Наташа мечтательно. - Дань воспоминаниям. Помните, сидишь, бывало, в Большом театре и вдруг посреди представления - звонок мобильника.
        Чагину показалось, что он кое-что понял.
        - Фрагментарность? - спросил он. - Прыжки? Это вы придумали звонками разбивать выступление на кусочки? В «Прыгающем человеке»?
        - К сожалению, нет, это родилось стихийно. В народе еще не окончательно выбиты творческие силы. Зато мы, - Наташа наклонилась к уху Чагина, - мы придумали в ангелианских церквях прерывать службу рекламой чип-шопов и концертов Ленки-инетчицы. Получили за это большую премию.
        - Надо сходить, - сказал Чагин с сарказмом. - На службу.
        Гала закончила пение, расставила ноги и взяла микрофон обеими руками.
        - А теперь, - романтически прохрипела она в микрофон, - обещанный сюрприз. Новая волна, наша смена… Наша мегазвезда, наша мегавспышка! Она заста-авила-таки нас поволноваться. Исче-езла надолго, нигде не появлялась. Уж не подцепила ли случаем какой-нибудь вирус от заезжих кретинов? Или с тульским кофе? Или по сетям электрическим?
        В зале дружно захохотали. Раздались аплодисменты. Похоже, все знали, о ком идет речь.
        - Доколе, Катерина, ты будешь испытывать наше терпение? - крикнула Гала в сторону кулис. - Давайте хором. До-ко-ле! До-ко-ле!
        Это отдаленно напоминало вызов Снегурочки на детском утреннике.
        На сцену выкатилась инвалидная коляска, в которой сидел молодой, коротко стриженный, мужчина с глубокими синяками под глазами. Красная рубашка была расстегнута на три пуговицы, пожалуй, для того, чтобы всем, даже с самых дальних столиков, хорошо были видны белые бинты, опоясывающие его грудь. Ширинка черных кожаных штанов была, как и полагается, расстегнута и наружу торчал уголок красной рубашки длиною сантиметров в пятнадцать.
        - Вот она, вспышка сверхновой!
        Зал на несколько мгновений замер, потом очнулся, завизжал, засвистел и затопал.
        - Это она! - кричали самые догадливые. - Мегавспышка! Инджойте!
        - Что происходит? - спросил Чагин, наклонившись к Наташе.
        - Видели плакаты Катьки-мегавспышки?
        - Ну, видел, - ответил Чагин, вспоминая поп-звезду с узкими мальчишескими бедрами и голой грудью пятого размера.
        - Ну вот, - вздохнула Наташа, - вот она операцию сделала.
        Гала Пугалашко подбежала к инвалидному креслу и, наклонившись, игривой старческой ручкой подбросила вверх торчавший из ширинки красный рубашечный лоскут.
        - Надеюсь, твое новое приобретение не меньше! - крикнула она в микрофон, подмигнула залу, и зал бешено зааплодировал.
        - Она, что, поменяла пол? - спросил Никита, чувствуя, как волна тошноты поднимается к горлу.
        - Ну да, - ответила Наташа. - Держали в секрете. Хотели фурор произвести.
        - Что-то мне не очень хорошо, я выйду на пару минут, подышу свежим воздухом.
        - Ладно, только от клуба далеко не отходи. Я за тебя отвечаю. - Наташа взяла его за руку и с тревогой посмотрела ему в глаза.
        Когда Чагин пробирался между столиками к выходу, в спину ему неслось со сцены:
        - Господа, фанеру! ВКонтакт!
        - Есть ВКонтакт! - крикнул кокетливый ведущий, и изо всех колонок загремело: «Мяу-ши! Мяу-ши! Тебе мои мя-ки-ши!»
        «Хорошо, что телефоны бесплатные. Хорошо, что телефоны бесплатные», - как заговор, как защитную мантру, повторял про себя Чагин, пробираясь через толпу у входа в клуб.
        «Хорошо, что телефоны бесплатные, - повторял он, думая при этом, что зря он так погорячился насчет Лебедева. - Ну, захотел человек семейного счастья, ну испугался. Что за ерунда!»
        На улице уже было темно. Вход в клуб сиял, золотая молодежь светила фонариками, и от этого темнота вокруг казалась совсем кромешной, как на околице села летней безлунной ночью.
        Уже забыв, что он обещал себе никогда больше не связываться с Лебедевым, Никита вошел в ближайшую телефонную будку. Посмотрел на свои командирские часы с фосфоресцирующим циферблатом. Лебедев просил звонить часа через два. Прошло не меньше четырех. Можно сказать, выдержал характер. Вперед. Чагин снял трубку и стал набирать номер.
        Справа за стеклом переливались огни клуба, слева было черно и будто бы двигались какие-то тени.
        Чагин набрал первые две цифры, когда слева, в темноте, раздался звук тяжелого удара, крик, стон и звон стекла.
        Чагин выскочил и в углу, образованном стеной дома и телефонной будкой, увидел неловко сложившееся тело человека, над которым другой человек, как бы в раздумье, заносил «розочку» разбитой бутылки. Никита схватил занесенную руку и рывком повернул нападающего к себе. Это оказался Лева. Теоретик. Присмотревшись, он узнал в лежавшем без чувств маленького толстяка, следившего сегодня за ним.
        - Что происходит? - зверским шепотом спросил он Теоретика, не выпуская его тонкого запястья.
        - Я сделал это! - таким же шепотом воскликнул Лева и забился в истерическом смехе. - Я сделал это, паника в блогосфере!
        С большим трудом Чагин разжал пальцы Левы и заставил его бросить разбитую бутылку.
        - Он видел вас?
        - Нет, я подкрался как ниндзя! - восторженно зашептал Теоретик.
        - Тогда уходим!
        Никита потащил Теоретика за угол, в ближайший переулок. Навстречу прошла пара обнявшихся нищих, или сумасшедших, разбираться было некогда, потом какой-то модный парень с фонариком, но никто из них не остановился у лежавшего на асфальте человека. Может, и не заметили. Чагин не оглядывался. Они повернули, добрались до следующего поворота и снова повернули. Дергая конечностями и спотыкаясь, Теоретик страшным шепотом выкрикивал в темноту и хохотал над своими же словами:
        - Пустая бутылка бьёт сильнее полной! Это как теория и практика!.. Долг платежом красен!.. Я сделал это!.. Паника в блогосфере! Я хотел хоть что-нибудь сделать для вас…
        За вторым поворотом, в абсолютной темноте, Чагин взял Теоретика за шиворот, встряхнул и легонько стукнул спиной о кирпичную стену.
        - Что случилось? Быстро! Ну?
        - Он следил за вами. Вы не знаете их! Они обучены. Это Мураховский. Это он увез моего сына!.. Он прислушивался и по оборотам диска записывал номер, по которому вы звонили. Не знаю, куда вы звонили, но уверен, что это важный, необычный звонок. Они нам помогут?
        - Кто «они»?
        - Те люди, которым вы звонили?
        - Не понимаю, о чем вы.
        - Вы должны мне верить.
        - Это с какой стати?
        - Помните тот вечер, осенью 2066 года? Подъезд, два человека с обрезками труб. Они не должны были вас убить, так, повредить немного мозги, ребра поломать, на большее у них полномочий не было… Но все пошло не так. Им не повезло. Да и вам не повезло. Заказчика так и не нашли. Моя фамилия Беримбаум. Это что-нибудь говорит вам?
        Чагин напряг память. Что-то мелькало на периферии, но ничего конкретного вспомнить не мог.
        - Нет, не говорит.
        - Так и должно быть, паника в блогосфере! Заказчик-то я! Только меня никто не знал. Серый кардинал. Непубличная фигура. Делишки, то да сё, а вы полезли…
        Чагин отпустил воротник Теоретика и весь сразу обмяк. С тех пор прошли годы. Когда-то он давал себе слово найти и растерзать человека, из-за которого он стал убийцей, а теперь не знал, что делать.
        - Я, когда вас здесь увидел, - продолжал Лева, захлебываясь, - подумал, это как-то выяснилось, то, что нас связывает, и все специально организовано. Но потом понял, что это не так. То есть, хуже того. Это именно так! Специально! Организовано специально. Только не ими, а Тем, кто сделал это всё с нами пять лет назад. Наблюдателем! И Ему даже выяснять ничего не потребовалось. Он с самого начала все о нас с вами знал. Еще до того, как вы стали писать, а я задумал послать людишек.
        - Стоп! Нам нельзя тут стоять, - сказал Чагин. - Сейчас меня начнет искать Наташа. Поднимет шум. У вас есть такая красная книжечка? Вы можете войти в клуб?
        - Да, вот она. Только Наташа ничего не должна знать. Ничего!
        В клуб они вошли по отдельности. Теоретик сел у барной стойки, а Чагин вернулся за свой столик. С большим трудом высидев рядом с Наташей минут десять, он извинился и сказал, что ему нужно в туалет.
        - Смотри, там тебя могут отловить наши зажигухи! - засмеявшись, предупредила Наташа.
        «Типа как сыкухи, которые зажигают», - подумал Чагин уходя.
        В туалете Никита узнал следующее.
        Приблизительно месяц с небольшим до этого дня в один из северных портов пришел большой парусник из Америки. Первый в постцифровую эпоху. Вся команда, как и следовало ожидать, была из тихих. Но было и двое дерганых. Один из них, до того как попал на корабль, работал в какой-то исследовательской организации. В порту на Белом море он сошел на берег, добрался до Сектора, нашел полковника Бура и рассказал о детях-Омега. Это дети, которые могут включать мобильники, компьютеры и все цифровые устройства. Они также умеют запускать двигатели внутреннего сгорания и производить выстрелы из артиллерийских орудий. Все эти дети находятся под полным контролем тихих. В Америке дерганые не живут компактно. Ничего подобного Сектору у них не существует. Но этот моряк верил, что где-то должен быть Город будущего, посетил Рио, Амстердам и Лондон и, наконец, нашел в Москве.
        У всех детей-Омега, насколько было известно этому американскому дерганому, есть три общих черты. Первая - все они родились до Переворота. Вторая - родители этих детей, и мать и отец, не подверглись во время Переворота изменениям, то есть, тихий ребенок в дерганой семье. Третья - все, что они делают, они делают исключительно по своей воле, их дар теряет силу под давлением любого рода.
        Получив эту информацию, стали проверять семьи на наличие тихих детей. В Секторе быстро нашлась такая семья: главный теоретик Лева Беримбаум, его молодая жена и сын-шестилетка.
        - Но у них ничего не получилось с моим мальчиком. - Теоретик заплакал. - Наверное, не все тихие дети в дерганых семьях такие особенные. И они забрали его. Увезли. Я не знаю, куда. Мураховский увез, вон тот. - Лева показал в ту сторону, где, по его мнению, должен был лежать агент, и повторил рукой движение человека, наносящего удар бутылкой по голове.
        - Мне сказали, - продолжал он, - чтобы я оставался на месте, работал, как и раньше, и держал рот на замке. И если они узнают, что я кому-нибудь рассказал о детях-Омега и о моем сыне, они убьют Мишу. Его зовут Миша, моего сына.
        В этот момент Теоретик окончательно сломался. Он сел на корточки, запустил пальцы в волосы и завыл.
        - Я многое за этот месяц передумал, - сквозь рыдания выдавил он. - И ваш случай тоже вспоминал. И не раз. Я вроде забыл о вас, пять лет не вспоминал, а тут вспомнил. И тут зачем-то появились вы. Я не мог понять…. Никто не знал, что я связан с вами, что я сделал это с вами. Если бы они знали, не допустили бы нашей встречи. Мозгов бы хватило. Бур даже Достоевского читает. Достоевского!..
        - Тише… - Чагин сел рядом с Теоретиком на корточки и обнял его. - Тише…
        Анжела
        Я примеряла новое, не совсем законченное, платье. В конце апреля в музыкальном училище будет весенний бал, и дядя Игорь пообещал, что я пойду.
        Я стояла перед зеркалом и булавками отмечала на ткани места, когда в дверях появилась Регина и сказала:
        - Далай-лама, пойдем, батюшка зовет.
        Они с Борисом называли меня «Далай-ламой в изгнании», хотя и не знали обо мне ничего такого особенного. Просто дядя Игорь нагнал на них страху и напустил, как говорится, туману.
        Когда Борис начинал меня этим Далай-ламой дразнить, я поддевала его тем, что его тоже смешно называют. Отец Борис! Что это такое? Вы же не наш отец. А он говорил, ну, называешь же ты Адамова дядей Игорем? А он не твой дядя.
        - Ладно, - сказала я Регине и так и пошла, с булавками.
        Борис выглядел необычно. Он был немного встревожен, и у него почему-то было виноватое лицо.
        - Понимаете, - начал он, когда мы сели. - Игорь сказал мне, что нужно быть очень осторожными, пока он не приедет. И взял с меня слово. А тут…
        И он рассказал нам, что садовник Чагин, который отправился в какую-то странную командировку в Сектор, просил забрать к себе его жену и сына, а он отказал. Но сердце у него не на месте, возможно и вправду семья садовника в опасности, и он думает, что надо хотя бы поехать и поговорить с ними. Как мы считаем?
        Мы считали, что нужно ехать, мы будем в его отсутствие вести себя хорошо, и Борис пошел седлать рыжую кобылу. А я подумала, что это тот случай, когда нужно связаться с дядей Игорем.
        Мы все знали, что в церкви есть телефон с проводами, но никто не знал о моих мобильниках.
        Когда Борис уехал, я заперлась и дала сигнал дяде Игорю, что связь установлена. Но он не отвечал. Я повторила сигнал несколько раз. Ответа не было. Мне абсолютно не нужны вышки и покрытие, и я могу дозвониться даже на телефон с севшим аккумулятором, поэтому я тоже стала беспокоиться.
        Скоро Борис вернулся.
        - Черт знает что, - сказал он, слезая с лошади, и мы с Региной переглянулись. - Вика (это жена Никиты) забрала сына и уехала в Сектор. Самовольно, не предупредив никого.
        - Это точно? - спросила Регина. - А вдруг ей просто стало плохо дома одной, и она отправилась к подруге или к родителям?
        - Точно, - сказал Борис. - Родителей у нее нет, подруг, кажется, тоже. Их сосед Витя сам довез их до пограничного поста. Он сказал, что Вика торопилась, хотела попасть в Сектор до темноты, потому что там не освещаются улицы.
        «Какая дура!» - подумала я.
        - А Леша всю дорогу плакал, - сказал Борис и сел на колоду для рубки дров.
        Солнце заходило, и верхняя половина лица Бориса была освещена, а весь остальной священник уже был в тени от конюшни. У него было лицо человека, который не знал, что делать.
        Дядя Игорь по-прежнему не отвечал.
        Тогда мне в голову пришла одна мысль.
        Часть четвертая
        Война
        Рыкова
        Вика вызвала у Елены Сергеевны чувство презрительной ярости. Еще по старым московским офисам она знала эту породу людей. Дикие мечты, необоснованные претензии, бешеные приливы энергии, чередуемые апатией, патологическое стремление переделать все на свой лад в сочетании с абсолютной неспособностью предвидеть последствия своих поступков, - все это делало таких людей ни на что не годными работниками и утомительными (и даже опасными) спутниками и партнерами.
        Поначалу Вика тихо и довольно жалобно выла, потом стала огрызаться и даже пинать в ярости ножку стола.
        - Куда он мог пойти? У вас здесь есть знакомые? Какие-нибудь родственники, о которых он мог слышать дома? - спрашивала Елена Сергеевна, нервно шагая по блестящим черным плиткам.
        - Нет! Я же сказала! - крикнула Вика так оглушительно, что Елене Сергеевне показалось, будто «Акт прокурорской проверки» (в черной рамочке под стеклом) качнулся на стене.
        - А ты, дорогая, не кричи. Это, между прочим, твой ребенок. И только мы можем помочь тебе вернуть его. Иди-ка сюда.
        Вика упиралась, но Елена Сергеевна подняла ее и вывела на балкон.
        - Смотри! - сказала она.
        Под ногами, сквозь стеклянный пол, видны были отблески фонарей на черной поверхности пруда. Кое-где по гравийным дорожкам с хрустом прохаживались охранники в костюмах, сопровождаемые загорающимися при их приближении лампочками, выхватывающими на несколько мгновений из темноты кусок дорожки и ветки кустов. Все выглядело довольно мирно. Зато вдали, за едва угадывающейся черной полосой высокого забора, стояла густая и холодная, едва разбавленная редкими огоньками, ночная тьма городских трущоб.
        - Чувствуешь запах опасности? - спросила Елена Сергеевна Вику и ткнула в темноту указательным пальцем с большим рубином. - Вон там, за забором, твой сын. Один. Ночью. В чужом городе, в чужой, я бы сказала, стране. Думай! Что он любит? Чего боится? Что ему интересно? Где его искать?
        - Я не знаю, - снова заплакала Вика. - Да, я плохая мать. Я не знаю, что он любит. Я вообще не понимаю его. И что, - вскинула она голову с неожиданной агрессией, - и что, в этом тоже я виновата?
        - Ладно, Сервер, - сказала Елена Сергеевна громоздкому мужчине в серых брюках и розовой рубашке с подвернутыми на толстых руках рукавами, - отведи ее в тот дом. Пусть Неля даст ей что-нибудь выпить. Проследи, чтобы она успокоилась и никуда не выходила. И отправь кого-нибудь в бар Пугалашко за журналистом. Нет, стой, это потеря времени. Не надо. Я сама туда позвоню.
        Когда патрульные привезли жену Чагина, у которой в Секторе из-под носа исчез мальчишка, Елена Сергеевна первым делом связалась с Буром и потребовала, чтобы он отозвал всех, кто прочесывал город в поисках его бывшего дружка, и немедленно бросил их на поиски Ребенка. Не исключено, что этот мальчик - ее единственный и последний шанс стать властительницей не какого-то жалкого и до безумия перенаселенного городишки размером с Мытищи, а огромной, вероятно, очень богатой и таящей бесконечные тайны и неизведанные возможности, страны. А там недалеко и до Всемирной республики, если, конечно, правда, что в других землях нет ничего похожего на Сектор, и если удастся не выпустить из-под контроля Бура, который последнее время стал забирать слишком много власти в свои руки.
        Чтобы найти мальчишку, пока с ним не случилось какой-нибудь беды, нужен был кто-то, кто хорошо знает его. Поэтому лучшую поисковую группу должен вести журналист.
        Елена Сергеевна набрала номер бара Пугалашко и приказала позвать Чагина.
        - Он в туалете, - испуганно ответил спустя минуту бармен.
        - Мне по херу, - сказала Елена Сергеевна. - Если через десять секунд он не подойдет, я выдерну ноги тебе и твоей премиум-донне вместе с тобой. А пока давай сюда Наташу.
        Вика и Леша
        По дороге Леша старался быть мужественным и не плакать, но пару раз все же не удержался и всхлипнул. Сосед Витя, сильный мужчина с круглой стриженой головой, одетый в пахнущую свежестью белую рубашку, посадил его рядом с собой на облучок и позволил править лошадьми.
        - Держи вожжи крепко и ничего не бойся, - сказал он, погладив Лешу по спине тяжелой горячей ладонью. - Скоро увидишь папу, а там, глядишь, и назад домой.
        Когда подъехали к эстакаде, нависающей над Главной просекой, Вика попросила остановить повозку и слезла.
        - Дальше мы сами, пешком.
        - Моих лошадок стесняешься? - теплым рокочущим басом спросил Витя. - Ну, как знаешь.
        - Давай, мужичок, держись, - сказал он Леше, присев перед ним на корточки. - Ну вот, опять глаза на мокром месте! Давай обнимемся.
        Когда он обнял мальчика, Леша не выдержал и заплакал в голос.
        - Ну что тут поделаешь, - сказал Витя. - Поплакать, конечно, тоже иногда стоит. Это ничего. Держи свой рюкзак. Папке привет!
        - Хорошо, - сказал Леша, всхлипывая. - Передам.
        Вика перекинула через плечо кожаную дамскую сумочку. Она не взяла с собой никаких вещей. Виталий говорил, что у Никиты будет потрясающая зарплата, ему выплатят аванс, и Вика сможет все купить в Секторе.
        Леша с неохотой дал матери руку, и они стали подниматься по эстакаде. Одна из лошадей всхрапнула и стала нервно переступать копытами. Витя взял ее под уздцы и, придерживая, довольно долго смотрел вслед удаляющимся женщине и мальчику. Круглое и обычно веселое лицо его стало серьезным.
        С середины эстакады было видно далеко во все стороны. Сзади клонилось к закату красное солнце, и внизу, в кромешном лесу Главной просеки, начинали клубиться сумерки. Впереди виднелся мрачный серо-коричневый город. В окнах отблескивали красные огни заходящего солнца, в двух-трех местах на общем грязном фоне вспыхивали золотистые купола. Не считая трех мужчин в серо-голубой форме (знакомой Леше по старым фильмам), которые прохаживались у полосатой будки с узкими окошками, вокруг было абсолютно безлюдно. Поднимался ветер. Из грязно-коричневого города волнами катился непонятный слитный шум.
        Все вместе казалось Леше красивым и неприятным одновременно. Ему было страшно, но он решил не поддаваться страху.
        Люди в форме остановили их у шлагбаума и, пока Леша рассматривал наклеенные на стену будки объявления, о чем-то говорили с Викой.
        На одном из объявлений над номером телефона было написано: «Помни! Смерть родителей может сильно ударить по карману». Леша безуспешно пытался понять, что именно тут имелось в виду, и в то же время слышал краем уха, как мать быстро-быстро говорит о чем-то с охранниками, один из которых, вероятно, услышав слова «полковник» и «на особом счету», бегом забежал внутрь, потом выбежал, вытянулся по стойке смирно и приложил сложенную лодочкой руку к левой стороне головы.
        Охранники зачем-то подняли шлагбаум, хотя Леша с матерью и так могли спокойно пройти, и посмотрели вслед Вике с развязными улыбками.
        Вика пришла в восторг от обилия разнообразных рикш. Особенно ей понравились те, кто таскал повозки бегом.
        - Ну не чудо ли это! - восклицала она, перекрикивая шум улицы, и Леша смотрел на нее так, будто видел в первый раз.
        Вика глядела во все глаза, забывая, о чем договорилась по телефону. Люди полковника должны были подъехать за ней к церкви каких-то там ангелианцев у самого въезда в город. Однако Вика миновала церковь и зачарованно двинулась вперед, в глубь Сектора.
        Она сразу выделила ту часть толпы, которая следила за модой. Поначалу манера одеваться и накладывать макияж неприятно поразили ее, но уже спустя минуту она подумала: «Ну что ж, это прикольно!» Забытое словечко оказалось к месту, и Вика повторила еще несколько раз: «Прикольно. Да, это прикольно!» - с удовольствием перекатывая слово на языке.
        Еще через пару минут она уже начала страдать, что одета как «колхозница» - в белом трикотажном свитере, джинсовом сарафане и приталенной курточке. Встречные прохожие неодобрительно осматривали ее.
        В толпе она также заметила довольно много скользких личностей с быстрыми глазами и рефлекторно охватила сумку рукой и прижала ее к боку. От этого давно забытого движения, призванного обезопасить ее от воров, приятное тепло разлилось у нее внутри, словно она села рассматривать свои детские фотографии. «Боже мой, воры!» - думала она в восторге.
        - Мама, куда мы идем? - спросил Леша. - Ты знаешь, куда идти?
        - Сейчас, зайка, подожди минутку. Только зайдем в этот магазин, посмотрим и поедем к папе.
        - Я не зайка, - сказал Леша.
        - Да, да, да, конечно, - механически проговорила Вика, целиком погрузившись в рассматривание витрины торгового центра «Кликобель».
        Чего здесь только не было! Обувь, сумочки, косметика, аксессуары. Слева от входа почему-то размещался огромный профиль Бориса Гребенщикова с завитой в три длинных косички бородкой, а справа - двухметровое улыбающееся лицо Федора Бондарчука с ослепительно-белыми зубами, стальными кольцами в ушах и африканскими браслетами на длинной, как у Нефертити, шее. Сердце замерло. А вдруг это их магазин?
        Рассудок должен был подсказать Вике, что все богатство, которое она видела в витрине, фальшивое. Давно уже в Секторе не делались такие прочные изысканные вещи, давно уже нигде не было никаких Prada и Dolce&Gabbana. Поэтому ясно было, что в магазине продавались либо дешевые картонные подделки, либо безумно дорогой антиквариат.
        Но рассудок молчал. И Вика вошла. Внутри было немало покупателей, но как только она приблизилась к отделу косметики, из-за прилавка, вильнув гибким телом, выскользнул продавец в черном трико.
        - Вы первый раз в нашем магазине? - спросил он.
        - Да, - ответила Вика и залилась краской. Ей было стыдно, что она, дура, никогда не была здесь.
        - Премиально! - воскликнул продавец. - Я вижу, вы из Внешнего?
        - Что, извините? - робко переспросила Вика.
        - Из Внешнего мира? Из Тихого?
        - А, да! Да, да, конечно, - сказала Вика. - Только я не из Москвы. Я с Урала. Мы вообще не знали, что тут такое есть, такая прелесть. И вот, слава Богу, добрались. А если бы я была из Москвы, я бы давно уже к вам приехала. Конечно! Здесь ведь пару часов езды, и всё. Нет, я просто не знала… Вы даже не представляете, я вообще не знала о Секторе! - Она попыталась в кокетливом ужасе расширить глаза, но, кажется, скользкий продавец ей не верил, и это было мучительно. Мучительно!
        А еще хуже было то, что придется объяснять, почему она ничего не покупает. Ведь у нее нет денег. Конечно, она скажет, что ее муж на важной государственной работе и друг самого полковника, и она только отберет все, что ей понравится, а потом они вместе заедут и заберут. Но все равно, как неприятно. Но вдруг Вика почувствовала прилив злости и высокомерия. «Да я вернусь сюда завтра, может быть, даже сегодня, и скуплю тут полмагазина! Продавец будет ползать передо мной!»
        - Вы до которого часа работаете? - спросила она.
        - До последнего клика, - ответил продавец. - Давайте, я покажу вам, как выбранный товар отправить на кассу. Смотрите!
        Он подвел Вику к наклонному стенду, на котором в маленьких клеточках были изображены товары отдела косметики, обозначенные номерами. По левому и по нижнему краю стенда располагались планки с колесиками, от которых снизу вверх и слева направо были протянуты тонкие металлические прутики.
        - Крутим нижнее колесико, - показал продавец. - Видите, вертикальный курсор двигается слева направо. Находим нужную колонку. Теперь крутим левое колесико, поднимаем горизонтальный курсор. Когда курсорчики пересеклись на выбранном товаре, нажимаем вот эту кнопочку внизу. Видите?
        Вика кивнула. Внизу находилась кнопочка в виде компьютерной лапки.
        - Если мы нажмем ее (но мы не будем сейчас ее нажимать) - клик! Загорится лампочка подсветки на нужной вам клеточке, и через минуту товар на кассе. Инджойте!
        Последнее слово Вика не поняла, но не стала переспрашивать. Ей понравился оригинальный способ отбора товара. Немного напомнило аппараты для пополнения телефонных счетов. Конечно, было бы проще показать продавцу товар пальцем, как это делали в Тихой Москве. Но ведь еще проще было бы вообще ничего такого не покупать, не так ли?
        «Воистину, простота хуже воровства,» - подумала Вика и, несколько освоившись, решила показать себя требовательной покупательницей.
        - А что это у вас такой небольшой ассортимент? Здесь не так уж много клеточек.
        - Дело в том, - улыбнулся продавец, - что здесь расположены только премиальные марки. Вам ведь именно такие нужны?
        - Да, да, конечно. Только такие, - поспешила с ответом Вика.
        Леша в это время уже несколько минут находился на улице. Он решил сам найти папу.
        Весь его небольшой жизненный опыт подсказывал ему, что лучший способ - обратиться с вопросом к кому-нибудь из взрослых, они всегда помогут ребенку, по каким бы делам ни торопились. Леша знал, что в Секторе живут дерганые, и всегда умел, как и любой тихий, безошибочно определить дерганого, как бы он ни старался сойти за «кретина». Он также знал, что дерганые - другие, не такие, как жители Тихой Москвы, а теперь еще и воочию убедился, что они совсем не выглядят хорошими людьми. Однако он не мог предположить, что они могут быть настолько другими и настолько нехорошими, чтобы отказать в помощи ребенку.
        Леша выбрал старушку в опрятном сером балахончике и обратился к ней:
        - Извините, вы не знаете, как найти управление садов?
        Леша был уверен, что отца пригласили спасать какой-нибудь гибнущий сад. Иначе почему его так торопили? Может быть, вредители завелись, или болезнь, или неправильно посадили. Хотя, это мог быть, например, парк в каком-нибудь детском санатории, который нужно срочно привести в порядок, ведь скоро лето, в санаторий приедут дети, и где они тогда будут гулять?
        Старушка ничего не ответила. Она с затравленной улыбкой оглянулась по сторонам, как бы ища сообщников пацана, и поспешно удалилась.
        - А вы не знаете, как найти управление садов? - спросил он у мужчины с большим животом и веснушчатым лицом.
        - Отлезь, микрочип! - весело сказал толстяк, почти не убавляя скорости.
        Неподалеку, меряя шагами тротуар от небольшой кучи мусора до столба, обклеенного одинаковыми фотографиями голой уродливой женщины с микрофоном, прохаживался огромный человеческий язык. Снизу торчали худые ножки в розовых чулках и кедах, по бокам - ручки в длинных розовых перчатках; в одной язык сжимал толстую пачку рекламных листовок, которые пытался раздавать прохожим. «Бесплатное гедонистическое тестирование! Бесплатное гедонистическое тестирование! Курсы повышения гедонистического индекса! Первое и последнее занятие - бесплатно! Бесплатное гедонистическое тестирование!»
        Быстро смеркалось, и Леша не видел прорезей, в которые смотрели глаза человека, сидящего внутри языка, но ему показалось, что он чувствует, как эти глаза внимательно следят за ним.
        Мамы все еще не было.
        Леша остановил еще четверых. Может быть, дело в том, что он не так спрашивает? Он попробовал изменить вопрос: спросил, кто распоряжается садами и парками, потом, где живут садовники, потом, где живут люди, которые приезжают в командировку, и уже приготовился спросить, не знает ли кто-нибудь, как найти очень высокого человека на большой белой машине, как его осторожно взяли за плечо. Леша оглянулся. Сложившись пополам, к нему тянулся своим кончиком язык. Вблизи Леша хорошо разглядел прорези для глаз и для дыхания и даже увидел блеск глаз в глубине.
        - Мальчик, ты, наверное, из Москвы?
        - Да, - ответил Леша, пытаясь разглядеть выражение глаз гигантского поролонового языка.
        - Ну, так, знай, никто тебе на улице ничем не поможет. Такие у нас нравы. Но тебе со мной повезло. Я знаю, где находится управление садов и где живут командированные. Если хочешь найти своего папу, пойдем, я переоденусь и проведу тебя.
        - Хорошо, - обрадовался Леша.
        Язык взял его за руку шершавой розовой перчаткой, и они пошли сквозь толпу, быстро удаляясь от освещенных витрин магазина «Кликобель» в темноту грязных переулков.
        Чагин
        - Если они узнают, что я говорил с вами, они убьют моего сына, - сказал Теоретик, дрожа и дергая руками. - Лучше мне, наверное, вылезти через окно.
        Никита видел, что восторг от нападения на Мураховского и истерика признательной речи закончились, и теперь Левой овладели вялость и страх. Он больше не верил ни в свои силы, ни в возможность помощи извне, и только хотел убежать, спрятаться, зарыться в какую-нибудь глухую нору, и даже, возможно, жалел, что решился помочь Чагину и рассказал ему о детях-Омега.
        Окошко находилось в последней туалетной кабинке, на уровне человеческого роста. Лева уцепился за край оконной рамы, но не мог подтянуться.
        - Ты будешь утром на работе? - спросил Никита.
        - На работе? - в ужасе прошелестел Теоретик. - Какой работе?
        Похоже было, он думал, что жизнь кончилась, и, как все, поддавшиеся страху люди, не способен был посмотреть на ситуацию со стороны. На самом деле, пока что никто не знал, что именно Теоретик ударил Мураховского, и тем более никому не было известно, о чем они говорили с Чагиным. Существовала даже возможность, что вообще никто не узнает, что они встречались сегодня: и в бар, и в туалет они входили по отдельности. Что-то могла заметить Наташа, но неизвестно пока, на чьей она стороне.
        Никита подсадил Теоретика. Только теперь, когда он охватил его руками, прижал и поднял, когда кожей почувствовал нервную дрожь и влажный жар Левы Беримбаума, Чагин до конца осознал, что это был именно тот человек, что, не задумываясь, перечеркнул однажды всю его жизнь. Именно в этом измученном хилом теле, которое крепко держал Чагин, когда-то проживало существо, заказавшее нападение на Никиту.
        Кто живет в этом теле теперь? Враг или друг? Узнать это можно единственным способом - помочь телу, то есть Леве Беримбауму, пролезть в окно и убежать.
        В это время со стуком распахнулась входная дверь в туалет. Внутрь ворвалась музыка, поверх которой требовательный голос прокричал:
        - Никита Чагин! Срочно к телефону! Президент!
        В кабинке Лева в панике засучил ногами. «Тише!» - со злостью шепнул ему Чагин, проталкивая его в узкий оконный проем.
        Вошедший, приближаясь, стал поочередно открывать двери кабинок.
        - Никита Чагин! Немедленно выходите!
        - Секундочку! - крикнул Никита и, вытолкнув Теоретика, спустил воду. - Дайте штаны надеть.
        Наконец в дверь его кабинки затарабанили так, что затряслись боковые перегородки.
        Никита затворил окно и отодвинул защелку двери. Перед ним блестела широкая красная лысина бармена. Это был человек лет сорока с широкими плечами, толстым животом и лицом боксера.
        - Быстро к телефону! - скомандовал он.
        - А если я тебе на лысину надену вот эту корзину с закаканными бумажками? - спросил его Никита с расстановкой. - Как оно будет ничего?
        В Секторе Чагину ловить было больше нечего. Нужно было выбираться отсюда. Чем быстрее, тем лучше. Но при этом не следовало делать лишних движений, чтобы не встревожить раньше времени врага. Теперь Никита понимал, что имеет дело именно с врагом, умным, хитрым, абсолютно беспринципным и поставившим себе не совсем понятные, но, скорее всего, далеко идущие цели, для осуществления которых нужен был он, Чагин, и его ребенок.
        Как выбраться? Вот в чем вопрос. Никита знал, что по всему периметру Сектор наглухо изолирован от Внешнего мира. Легально выехать или выйти отсюда он сможет, только получив персональное разрешение полковника или Рыковой, а это невозможно.
        Есть ли другие пути отхода? Как предупредить Вику? Сможет ли ему помочь Лебедев? И если не Лебедев, то кто? На что может пойти полковник, если заподозрит, что Чагину известны его намерения? Как защитить Лешу?
        В сущности, это и был самый важный вопрос. Как защитить сына?
        Все эти мысли в несколько мгновений пролетели в голове Чагина за то время, что он шел к телефону, расположенному на барной стойке. «А сейчас, - подумал Никита, подойдя и успокаивая дыхание, - мне нужно взять трубку и как можно спокойней поговорить с Еленой Сергеевной».
        За плечом Чагина пыхтел от неутоленной злобы обиженный бармен. Никита помахал ему рукой, чтобы он отошел и не подслушивал. Бармен еще больше налился кровью и напряг плечи, но, подумав, отошел.
        - Да, - сказал Чагин в трубку.
        - Никита, - послышался голос Рыковой. - У нас тут твоя жена…
        Пол бара качнулся под ногами Чагина.
        - Я сейчас приеду, - сказал он.
        - Не надо, - сказала Рыкова.
        Адамов
        Произвел смотр лекарствам. Продержусь сутки. Дальше придется экономить, а экономия в моем положении будет означать сепсис, гангрену и отсроченную ненадолго мучительную смерть.
        Есть доза адреналина, достаточная, чтобы поднять в бой небольшого умирающего носорога. Главное - не пропустить тот момент, когда я еще в состоянии буду вколоть его и когда это будет оправдано хотя бы чем-нибудь кроме желания «умереть стоя». Укол даст мне силы выбраться наружу и заставит функционировать мышцы. Вопрос в том, выдержит ли сердце?
        Как бы то ни было, в моем случае не следует рассматривать эти ампулы как эффективное лекарство. Скорее это что-то вроде хорошо заточенного клинка для выполнения харакири.
        Пакет из коричневой бумаги, так называемый manila envelope, мне передали экспедиторы, приехавшие из Сектора за продуктами. В нем были два чистых листа бумаги формата А4, сложенных вдвое, и с десяток черно-белых фотографий, отпечатанных на дешевой фотобумаге и не глянцованных. Тот, кто посылал мне фотографии, очевидно торопился. Обратного адреса и подписи не было.
        На снимках была моя Катя, по какому-то дикому недоразумению (это не было новостью для меня) превратившаяся в Секторе в эстрадную певичку, дешевую, но очень популярную.
        На первом она сияла во всей славе Катьки-мегавспышки: микрофон в руках, голая грудь, эстрадный костюм, состоявший из трусиков в блестках и розовых тапочках без каблука. На втором она, с каким-то мученическим выражением лица, уже в халате, сидела в больничном кресле, у которого была ножка, как у вазочки для мороженого. Рядом стояли какие-то медицинские работники: один с тетрадкой и ручкой в руках, другой с блестящим медицинским инструментом непонятного назначения.
        На третьем Катя, стриженная под машинку, лежала на операционном столе.
        Далее следовали снимки ряда последовательных медицинских операций с омерзительными деталями надругательства над телом моей дочери. Я много чего повидал, я таскал за волосы отрубленные головы, но руки мои ослабели и дрожали, когда я добрался до шестого снимка. А дальше было хуже: крупный план глубоких надрезов и вшиваемого в них мужского члена вызвал у меня приступ головокружения и рвоты.
        На последней фотографии то, что осталось от Кати, сидело на инвалидной коляске, рядом с которой позировал человек, одетый с извращенным лоском работника шоу-бизнеса. Поза и улыбка этого человека как бы приглашали полюбоваться на содеянное. На лице человека был болезненный восторг эксгибициониста и надменное ожидание денег и славы. Вероятно, это был продюсер.
        Через десять минут я уже собирался в Сектор.
        Встретиться с теми, кто сделал это, и найти тех, кто прислал мне пакет, было моим личным делом. Делом, которое не касалось на Земле абсолютно никого. Поэтому под надуманным предлогом всем нашим ребятам я дал приказ покинуть территорию Сектора и не входить в него как минимум десять дней. Анжеле и Хабарову сказал, что еду на Север проверить, приходили ли в порт новые корабли, Лену заставил переехать к тем из ее друзей, которые дальше всех жили от ее дома, а Анжелу перевез к людям, у которых она не жила раньше никогда.
        Первым я нашел продюсера, узнал у него адреса врачей и перерезал ему горло.
        Тот, кто выманивал меня в Сектор, был уверен, что я приду.
        В клинике трансплантаций меня поджидало человек восемь бойцов. Бура среди них не было.
        Это была тяжелая, жестокая работа на пределе моих возможностей, и я только частично выполнил задачу. Я уничтожил двух врачей и нескольких бойцов, но не сумел выяснить один мучавший меня вопрос. Чья это была идея - изуродовать Катю? Были ли это сделано насильно теми же, кто убил Сашу Попова, или Катя и сама была не прочь, а они только подтолкнули?
        И если верно последнее, то как сильно должна была она меня ненавидеть.
        Сейчас, когда маленький мир моего тела стал огромным миром боли, мне приходит в голову, что…
        Не то чтобы Бога не было. Даже наоборот. Мне кажется, что их два. И второй тоже Бог, а не дьявол. Дьявола-то точно нет. Дьявол это человек.
        Да, Богов два. Не меньше. Во всяком случае, я за свою жизнь имел дело с двумя.
        Один - это бог моей боли, бог трехлетней Кати, гуляющей в парке с Региной с пластилином под ногтями, и бог человеческой крови, которой я, Игорь Адамов, несколько дней назад залил коридоры клиники пластической хирургии.
        Этот бог всегда молчал. Молчит он и теперь.
        Другой - бог Большого Ответа. Он начал разговор. Но поняли ли мы его? Должны ли мы отвечать? И как?
        Будут ли еще реплики с Его стороны?
        …Греки были ближе к истине, когда считали, что богов много и каждый отвечает за что-то свое. А тот, Большой и Непознаваемый Бог евреев, Бог Отец, Бог Единства и все такое, он ни за что не отвечает, ему ни до чего нет дела. Он занят тем, что стережет Вечность, то есть себя самого, как и я пять последних лет был занят тем, что стерег Анжелу и воображаемое будущее человечества, и мне не было никакого дела до моей дочери.
        …Анжела никогда не говорила о Боге, но только рядом с ней я понимал…
        …Под окном дерганые подростки танцуют хип-хоп. Бедные неуклюжие мальчики! Видели бы вы, как ловко это делают пацаны в Тихой Москве!
        Леша
        В подъезде стояла жуткая вонь - пахло гнилью, мочой и еще чем-то незнакомым, отдаленно напомнившим Леше запах внутри теплиц, если их долго не проветривать.
        Было темно, на ступеньках под ноги то и дело попадались шуршащие пакеты, осколки стекла и какие-то склизкие очистки.
        - А почему вы не включите свет? - спросил Леша между вторым и третьим этажами.
        Язык остановился, держась свободной рукой за перила и сипло дыша.
        - Потому что… мы экономим, - ответил он, и Леше показалось, что вопрос почему-то разозлил ряженого.
        У входа в подъезд язык вкрадчивым голосом, слегка приглушаемым костюмом, объяснил Леше, что в Секторе, к сожалению, небезопасно «шнырять ночью по панелям», и лучше они поднимутся к нему в квартиру, позвонят в гостиницу для командированных, найдут Лешиного папу и подождут его в доме.
        Они поднялись на четвертый этаж, где язык открыл ключами несколько замков тяжелой металлической двери, за которой, к большому удивлению Леши, оказалась еще одна дверь, деревянная, причем тоже запертая на два замка.
        Войдя, переодетый зачем-то снова запер все замки.
        Через абсолютно темный коридор они на ощупь прошли в комнату, в которой было немного светлее, угадывались очертания предметов, так как в окно попадал далекий тусклый свет из окон дома напротив. Язык чиркнул спичкой и зажег толстую свечу в узорном керамическом подсвечнике. Тень хозяина квартиры упала на стену, сломалась в углу между стеной и потолком и поползла к торчавшему из середины потолка голому крюку без лампочки. Язык выпрямился, и тень отскочила от крюка, закачавшись на стене в такт дрожанию пламени свечи.
        - Ты не боишься? - спросил он.
        - Нет, - ответил Леша, который уже начинал немного бояться.
        Это было странное чувство, Леше не доводилось ранее испытывать страх в незнакомых помещениях или при общении со взрослыми.
        - Правильно, здесь ты реально в сейфе, то есть, в безопасности.
        Язык, кряхтя, вылез из поролонового костюма. Внутри оказался сильно пахнущий потом худой и сутулый человек с извилистым безвольным ртом. На нем был тонкий рваный свитер, а под свитером, который человек тоже снял, оказалась красная майка с надписью «Спортивное паломничество 2066».
        Глаза человека, насколько можно было разглядеть при свете свечи, были злыми и трусливыми, хотя он и пытался придать своему лицу ласковое выражение, чтобы успокоить и приободрить Лешу.
        - Сейчас сделаем небольшой инлайтмент, - сказал человек, хихикнув, и зажег еще несколько свечей, расставленных по комнате в консервных банках и грязных блюдцах. - Кушать не хочешь?
        - Нет, - ответил Леша. - Я хочу к своему папе.
        - Хорошо, хорошо, только не переживай, я сейчас позвоню, разыщу его, а ты пока посиди здесь. А потом уже поштевкаем, то есть поедим.
        Человек вышел, и Леша услышал, как в двери комнаты щелкает закрываемый снаружи замок. Лешу зачем-то заперли. Он огляделся все еще довольно спокойно, но при этом вспомнил почему-то старый фильм про Буратино с неприятно фальшивым мальчиком в главной роли. В Секторе, конечно, все должно быть странным, но что-то в этой квартире было слишком странным даже для Сектора. Не оказаться бы в положении того неприятного мальчика с длинным носом на резиночке.
        Леша обошел комнату. В ней было очень много книг - в шкафах, на полках и просто беспорядочно сложенных кривыми стопками на полу. В углу и на холодильнике, не включенном в розетку, лежали кипы газет и журналов. На кровати, покрытой одеялом без пододеяльника, валялись листы бумаги с какими-то беспорядочными надписями карандашом.
        На стене над кроватью висела большая цветная фотография очень хорошего качества, на которой улыбались безвольными улыбками наглые сытые лица нескольких мужчин. За их спинами на стене было растянуто полотнище, покрытое стилизованными изображениями наушников, под каждым из которых располагались слова «Радиостанция «Московский ревербератор». Наверху стояла дата: 2011. В одном из мужчин Леша узнал хозяина квартиры. Рядом висела черно-белая фотография качеством похуже, вероятно сделанная уже после Потепления, на которой похудевшего хозяина обнимал за плечи широкий человек с узким лбом и поломанным носом.
        Слева от кровати, на письменном столе, стояла большая пишущая машинка с приделанной сбоку блестящей металлической пластиной, на которой было выгравировано «Гомеру от Ахиллеса». В машинку был вставлен наполовину заполненный лист бумаги. Леша взял свечку, торчавшую из консервной банки, поднес ее к листу и прочел: «Глава 9. Постцифровая братва окончательно переходит под начало Ахиллеса (Блогера Бледного). Философия милосердия и справедливости, определяемая просто и емко словом “понятия”, приносит первые плоды».
        Где-то в квартире, куда ушел хозяин, зашумела вода в унитазе и хлопнула дверь. Затем послышался звук вращения телефонного диска. Человек-язык куда-то звонил. Папе? В гостиницу? Леша поставил свечку на место и прислушался.
        - Алё! Бледный? - прошептал в трубку хозяин. - Это я, Гомер.
        Раньше Леша никогда не подслушивал никаких разговоров. Не потому, что это было нехорошо, а потому, что никогда не возникало даже мысли об этом, просто не было никакой нужды. Он и сейчас не делал ничего особенного: не подкрадывался на цыпочках и не прижимал ухо к замочной скважине.
        Однако по непонятной причине через дверь и стены Леша различал приглушенный шепот в другой комнате так ясно, как будто говорили прямо у него над ухом.
        Леша так натерпелся за сегодняшний день, так хотел найти отца и вернуться вместе с ним домой из этого пугающе отвратительного Сектора, ему было так тревожно и даже страшно, что он, сам не замечая этого за собой, сделал какое-то странное внутреннее усилие, после которого в голове у него как будто щелкнуло. Пространство внутри головы стало бесконечно огромным, озаренным мягким приятным светом, словно от тысяч далеких звезд, и прямо в середине этого уютного и одновременно бесконечного пространства грубый голос сказал:
        - Привет, писака! - и Леша вздрогнул.
        - Бледный! Срочно пришли кого-нибудь, у меня для тебя кое-что есть, - раздался в голове у Леши шепот, и мальчик понял, что он слышит чужой телефонный разговор настолько ясно и отчетливо, как если бы прижимал к уху трубку параллельного телефона… И даже лучше. Даже яснее и отчетливее, совершенно без помех.
        Чтобы проверить свои ощущения, Леша отошел в дальний конец комнаты, к окну - ничего не изменилось, звук голосов оставался предельно четким.
        - А поконкретнее? - спросил грубый голос.
        - Да есть тут мальчишка, лет семь-восемь, кретин. Искать его никто не будет. Они тут нелегалы. Ты говорил, что если я найду тебе хорошие детские почки, подаришь мне жилье в Воронцово или в Дарвиновском.
        - Насчет Дарвиновского, у тебя борзометр зашкаливает. Это личная хата полковника. Там мест больше нет. А где-нибудь рядом с Воронцовскими, можно подумать…
        - Ты обещал, - горячо зашептал человек-язык. - Мальчишка - кретин, ты понимаешь? А это значит, что почки совсем другие, не такие, на какие ты рассчитывал. Почки со знаком качества. Сто лет на них проживешь. Это не какой-нибудь бродяжка из Сектора. Мальчишка крепенький, чистенький… Я вот что еще думаю. Конечно, важнее здоровья ничего нет, но в данном случае еще и на запчастях, - раздалось неприятное хихиканье, - на запчастях можно неплохо заработать…
        - Какой ты меркантильный. А еще Гомер! А если бы твоего сына на запчасти разобрали и распродали по кусочкам? Слышал, что было в клинике? Кому-то сильно не понравилось, что его родственников разбирают на запчасти.
        - А что было? - с испугом переспросил Гомер.
        - Со временем узнаешь. Это будет полезно.
        - Так что делать, Бледный? Что делать, скажи. Если согласен, я его задержу, только поторопись. Боюсь, что не смогу долго его разводить. Почувствует неладное, поднимет шум. А ты знаешь, какие у меня соседи. Заберут пацана и сами кому-нибудь продадут. Или полковнику отвезут… Тому всегда люди нужны для обмена.
        - Это правда, - ответил грубый голос и после непродолжительного молчания сказал: - Лады, Гомер. Пацана не выпускай. Сиди тихо. Скоро приедем. Сторгуемся, не ссы.
        Последние слова Леша услышал, уже высунувшись в открытое окно и ощупывая крепление старой водосточной трубы, спускавшейся по внешней стене дома.
        Леша лазал по деревьям как белка: с трех лет объедал с друзьями черемуху и шелковицу, забираясь на самые высокие ветки. Ржавая труба это, конечно, не ветка шелковицы, но Леша вспомнил, как папа говорил: «Высота не имеет значения. Главное, держись крепко руками».
        И когда бывший сотрудник радиостанции «Московский ревербератор», а ныне придворный писатель бандита Бледного, Гомер-Свендерович начал поворачивать ключ в замке комнаты, в которой был заперт Леша, мальчик уже спускался в ночной переулок с высоты четвертого этажа.
        Анжела
        Я могу включить любой мобильник на любом расстоянии. Нужно только захотеть, и больше ничего. Мне не нужно знать, где находится человек, и совершенно ни к чему так называемый абонентский номер. Как я это делаю, я не знаю, да и не особо стремлюсь узнать. Делаю, и всё.
        А еще я могу включить телефон незаметно для его хозяина, и слушать все, что происходит вокруг. Причем определить, что я подключилась, никак нельзя. Об этом до сегодняшнего дня знали только два человека на всей Земле - я и дядя Игорь. Однажды я подслушала разговор дяди Игоря с моим отцом, а потом несколько раз подслушивала своих родителей, после чего решила больше так никогда не делать. И все потому, что услышала из уст мамы и папы такие вещи, которые ребенок, пожалуй, не должен слышать о себе от родителей.
        Я их жалела, а они пользовались мной, зарабатывали на мне деньги. Изображали из себя Марию и Иосифа. Повышали свой статус среди дерганых. Дурачили неизлечимо больных. А деньги тратили на всякие мерзости. Будучи сами неизлечимо больными.
        В общем, я давала себе слово больше не влезать в чужие мертвые мобильники и не оживлять их, и даже хотела прекратить отправку смс-ок в Сектор. Во всяком случае, я стала отправлять их редко и нерегулярно, не так, как делала это в первое время.
        Но сегодня вечером все сразу же переменилось. Мы узнали, что какая-то дура потащила в Сектор шестилетнего тихого мальчишку, а отец этого мальчишки, друг Бориса Лебедева, раскопал в Секторе какие-то важные сведения, настолько важные и настолько тревожные, что запаниковал, а он, говорят, никогда не был слабонервным. Я, естественно, решила связаться с дядей Игорем и сообщить ему об этих странных происшествиях, и спросить, что делать в такой ситуации. Такая у нас с ним была договоренность: искать его только в случае опасности или чего-нибудь экстраординарного.
        И когда я сделала попытку связаться с ним (что может быть проще для меня!), оказалось, что дядя Игорь исчез. Вернее, исчез его мобильник, все говорило о том, что его телефончика, того, который он всегда держал при себе для экстренной связи со мной, больше нет в природе. Но так как дядя Игорь не относится к тем людям, которые просто так, по неосторожности теряют или ломают такие важные вещи, я сразу поняла, что с ним что-то случилось.
        Я вспомнила его посеревшее лицо и его глаза, как бы смотревшие внутрь, когда он уезжал на Север посмотреть, как он сказал, приходят ли корабли, и подумала, а вдруг он в большой беде, один на всем белом свете, и некому прийти ему на помощь?
        И тогда я решила позвонить своему отцу.
        Я не говорила с отцом пять лет, и это было непростое решение.
        Но нам нужно было узнать, что же все-таки могло так напугать старшего садовника Чагина. Я видела его в окно, когда он приезжал на велосипеде. Это был красивый уравновешенный мужчина, не похожий на труса.
        И где сейчас его сын? Не попал ли в беду? И как можно выручить его?
        А главное - куда исчез дядя Игорь? А что, если он и не собирался ехать на Север и его отъезд как-то связан с пугающей историей садовника?
        Что, если он тоже сейчас в Секторе? Лежит связаный и избитый в каком-нибудь подвале. Что, если его пытают? Я видела его бывшего друга Виталия Ивановича. И прекрасно знала, на что эти люди могут быть способны.
        Я, конечно, не верила, что отец добровольно поможет мне. Но мне достаточно было, чтобы он согласился добыть для меня такую информацию, для получения которой ему придется поговорить с важными людьми в Секторе. И с такими людьми, которые могут знать что-либо о дяде Игоре и о всяких тайных заговорах. Ему нужно будет ездить, встречаться, звонить и разговаривать.
        В этом и заключался мой план. Он будет разговаривать, а я буду подслушивать.
        - Алло, - сказала я в трубку. - Это я.
        Отец молчал, я слышала только какое-то сопение в трубке, и почти видела, как кривятся его губы и подрагивают щеки, - мы не говорили пять лет, и он должен был волноваться.
        - Это ты? - спросил он, наконец, каким-то слабым голосом.
        - Да. Это я, - сказала я и повторила, - я.
        - Взрослый голос, - сказал он и поперхнулся. - Очень взрослый голос… И какая хорошая связь… У тебя какой телефон?
        - Nokia.
        - Красный?
        - Да, красненький. Перламутровый, - ответила я и неожиданно заплакала.
        Еще я задала несколько вопросов о маме, но потом почувствовала, что со мной говорят слишком осторожно и слишком неискренне, как с человеком, которому не доверяют, но которым тем не менее собираются хорошенько попользоваться. От семьи не осталось ничего. Отец был совершенно чужим и даже опасным человеком, который к тому же считал чужим и опасным человеком свою дочь, то есть меня. Больше всего в жизни я не люблю кого-либо в чем-либо подозревать, даже если люди заслуживают подозрений. Поэтому вскоре я перешла к делу.
        Я попросила отца узнать, где находится старший садовник Чагин (бывший, как оказалось, журналист), и дать мне о нем максимально подробные сведения: зачем его пригласили в Сектор, пересекали ли границу его жена и сын, когда они это сделали и куда направились после. Кто их встретил, где поселили. Чем они будут заниматься, где жить и когда вернутся назад. И еще задала много мелких, но конкретных вопросов, требующих наведения детальных справок.
        Отец задумался и стал упираться. Он сказал, что не все может сообщить мне, и даже не всю информацию может получить, так как для этого требуется особый доступ. Еще он сказал, что лучше бы мне самой приехать, и он на месте поможет мне навести справки.
        Я ответила, что, возможно, я и приеду (я действительно думала об этом!), но информация нужна мне немедленно и в полном объеме, и если через десять минут я не начну получать ее, никогда их дурацкая церковь больше не получит ни одной смс-ки. Тогда он засуетился и сказал: «Хорошо, хорошо, только не надо волноваться…»
        Как легко шантажировать этих людей! Попробовала бы я проделать такой же фокус с кем-нибудь из тихих! На месте отца я представила некоторых своих знакомых из Тихой Москвы. Регину. Рыжую Лену, подругу дяди Игоря. Егора Петровского, девятнадцатилетнего сына директора электростанции, его сильные не по возрасту плечи и бездонные синие глаза. Мне стало смешно.
        Как и следовало ожидать, спустя несколько минут я услышала, как отец говорит с пропускным пунктом на границе Сектора, потом с полковником Буром, потом с какой-то Рыковой, которая зло расхохоталась и послала его на три буквы, с Сервером, с Мураховским, с какими-то безымянными лейтенантами, святыми отцами и «братухами».
        То, что я узнала, потрясло меня.
        Полковник Адамов в Секторе. Ранен. На него идет облава. Мальчик потерялся. Его тоже ищут, он им нужен. Потому что этим мальчишкой они хотят ЗАМЕНИТЬ МЕНЯ!
        И еще я узнала, что они уверены, будто я способна…
        Я выбежала из своей комнаты.
        - Отец Борис! Я видела у вас охотничье ружье.
        - Это берданка, - ответил он, растерянно поглядев на меня. - Так сказать, память об отце. Мой отец с ней…
        - Патроны сохранились? - перебила я.
        Ночь была темной, а церковный двор освещался только несильным светом лампы над воротами храма. Регина и Борис стояли неподалеку, но лица их почти не были видны. Я подняла ружье дулом вверх, в ночное небо, и нажала курок.
        Удар оглушительной красно-оранжевой вспышки напугал меня и в то же время привел в какой-то странный восторг. Регина вскрикнула. Птицы взметнулись и с криками стали носиться над черными ветвями абрикосовых деревьев и над тяжелой темной массой церковного купола.
        Несколько секунд мы все молчали и не шевелились. В ушах звенело. Пахло паленым.
        Потом Регина повернулась и молча ушла. Отец Борис стоял, опустив руки, и смотрел на меня сквозь темноту.
        - Борис! - сказала я, не выдержав.
        Он шагнул ко мне, вынул из моих рук берданку и свободной рукой, сухой и крепкой, обнял меня за плечи.
        - Пойдем в дом, - сказал он. - Тебе, наверное, очень тяжело.
        И тогда я рассказала ему все.
        Адамов
        В подъезде напротив живет человек, который подрабатывает рекламой сомнительных фирм, одеваясь в костюм, изображающий большой человеческий язык. Несколько раз я видел его в компании уголовников. Тогда он был в обычной одежде, но я узнал его по манере выворачивать ноги и по-женски прижимать к бокам локти при ходьбе.
        С полчаса назад этот человекоязык провел мимо окна моего подвала мальчишку лет восьми. «Откуда у него мальчишка?» - подумал я, вгляделся и чуть не задохнулся от волнения. Мне показалось, что мальчик - тихий! Лица в темноте было не разглядеть, но то, как он оглядывался, говорило, что он чужой в этих местах, а походка мальчика, раскрепощенная, даже грациозная, и в то же время прямая и собранная, резко выделяла его из вечерней толпы. Такая звериная грация в старые времена приобреталась годами тренировок, тихим была дарована бесплатно, а у дерганых вообще не наблюдалась.
        Внутри, под сердцем, протянуло холодом, и зашевелилась кожа на затылке. Как сюда попал тихий мальчик? Зачем? Что это значит? Случайно ли это? А если нет и это знак, то кто мне его посылает? Хабаров? Анжела? Или Тот, Второй, Который заговорил с нами пять лет назад в Орехово-Зуево?
        Они вошли в подъезд, а я стиснул в руке ампулы с адреналином.
        Минуты шли, стекло ампул раскалилось в руке, но ничего не происходило.
        Потом очередной приступ боли прокатился волной по телу и затопил мозг. «Здесь не может быть тихих детей, - подумал я, стискивая зубы. - Это галлюцинации, начало разложения психики».
        Но спустя еще несколько минут я вдруг услышал свист и крики за окном. Шумела толпа подростков с фонариками. (Золотая молодежь: батарейки и аккумуляторы здесь очень дороги и доступны не всем.) Некоторые были на велосипедах, другие на роликах, и все почему-то кричали и светили фонариками куда-то на стену дома, на той стороне переулка. Часть подростков сгрудилась за окном прямо перед моими глазами, и из-за их ног и велосипедов мне ничего не было видно.
        Тогда, волоча за собой килотонны боли, я отполз в сторону, чтобы поменять ракурс, пригнул голову и в просвете увидел того самого мальчишку с прямой походкой, которого вел полчаса назад человекоязык. Мальчишка висел на стене дома, на высоте метров в двенадцать, и смотрел вниз. Внизу свистели и улюлюкали.
        В окне, рядом с водосточной трубой, которую мальчик сжимал руками и ногами, появилась тень, протянула руки, и мальчик стремительно, как обезьянка, слетел по трубе вниз, прыгнул на асфальт, испуганно посмотрел на дикую толпу подростков, окружившую его полукольцом, и вдруг отчаянно побежал прямо на них. Одни растерялись и отступили, другие пытались схватить мальчишку за куртку, но не смогли: мальчишка мужественно прорвал цепь и побежал куда-то вниз по переулку.
        С визгом и улюлюканьем вся толпа на колесах и на колесиках ринулась вслед.
        Какой я дурак! Как я мог сомневаться! Конечно, это был тихий мальчик!
        Но что могло значить его появление? Что с ним случилось? От кого он бежит?
        Куда?
        Чагин
        Рыкова сказала, что группа, с которой Чагин будет искать в ночных трущобах своего сына, появится в баре через несколько минут. Чагин медленно положил трубку и зачем-то стал прижимать ее к телефону, невидящим взглядом озирая полутемный блеск бара. Где-то на периферии мелькнула Наташа в своей настоящей женской одежде, красное лицо бармена, балахон Пугалашко и припудренные груди официантки. Потом Никита отнял руку от телефонной трубки. Трубка была мокрая. Никита поднял руку к лицу и посмотрел на ладонь. Затем откинул деревянную загородку и зашел за барную стойку. На полках стояли десятки разноцветных бутылок. Aston Martin, Gordons, Beefeater - все это были подделки. Широким движением Чагин смахнул на пол разноцветный стеклянный ряд, под звон и грохот снял с верхней полки бутылку тульского коньяка, сорвал пробку и отхлебнул из горлышка.
        Группа действительно появилась очень быстро. Складывалось впечатление, что они дежурили на улице у входа или вообще сидели где-то за столиками в закрытой зоне бара.
        В группе было шесть человек. Пять мужчин со сжатыми губами и Наташа. Двое были с таинственными футлярами, остальные вооружены ножами, телескопическими дубинками и арбалетами. Многовато, подумал Чагин, для поиска маленького ребенка. Это же не серийный убийца и не допереворотный солдат-дезертир с автоматом Калашникова и двумя запасными рожками. Не лучше ли было разделиться на несколько маленьких групп, чтобы прочесывать город быстрее?
        - Не лучше, - с нажимом ответила Наташа и многозначительно посмотрела на Чагина. - Ночью? В Секторе? Не лучше.
        И Чагину стало страшно.
        - Скорее, - сказал он. - К магазину.
        Все погрузились в длинный электрический минивэн и покатили в сторону магазина «Кликобель».
        Минивэн был зеленый, перекрашеный, с мятым капотом и разбитым бампером. Боковых стекол в окнах не было. «Это хорошо, - подумал Никита. - Легче наблюдать за улицей». Поиски решили начать с того места, где Леша потерялся. Чагин сказал, что в лесных походах учил сына, если потеряешься, оставаться на том самом месте и ждать.
        - Но там его уже искала ваша жена, - возразила Наташа.
        Чагин посмотрел на нее так, что она невольно отшатнулась.
        - Ну, хорошо, хорошо, о жене ни слова, - поспешила она успокоить Никиту, - а если там не найдем, где еще он может быть? Куда он мог пойти?
        - У вас есть управление садов и парков или какая-нибудь организация в этом роде? - громко спросил Никита, высунувшись в окно и вглядываясь в темные улицы, людей и дома.
        - Нет, Никита. Таких организаций у нас нет.
        - А гостиницы для приезжих специалистов у вас есть? Я брал сына с собой пару раз в командировки, и он может предполагать, что я остановлюсь в такой гостинице.
        - Нет у нас никаких гостиниц для специалистов, - сказала Наташа.
        - Премиальненько, - сквозь зубы прошипел Чагин.
        В этот момент они проезжали мимо церкви, над вратами которой стояла гипсовая фигура девочки с рукой, прижатой к левому уху.
        - Вот куда он может пойти, - сказал Чагин. - В церковь. Церкви есть и у нас. А все остальное слишком непохоже.
        Чагин вообще-то сомневался, стоит ли сразу сообщать членам группы всю информацию о привычках Леши, о том, как и в каких обстоятельствах он склонен себя вести. Во-первых, он опасался, что эти сведения передадут другим группам, и они найдут Лешу раньше, и тогда он может никогда больше не увидеть сына. А во-вторых, Никита решил бежать из Сектора при первой возможности, следовательно, чем меньше дерганые знают, тем лучше. Однако страх за сына, страх перед улицами Сектора - бандитами, извращенцами и «визажистами» всех родов - пересилил. Лешу нужно было найти как можно быстрее, убедиться, что он жив и здоров, и только после этого думать о бегстве от той опасности, которую представлял из себя Бур, одержимый идеей добиться мирового господства при помощи детей-Омега.
        Пока враги на его стороне, нужно рассказывать все, что может помочь им найти сына.
        Но потом. Что делать потом? Как выбраться отсюда? Как попасть назад в Москву? Что будет с ними, если не смогут бежать? Какие планы у Рыковой и Бура на его сына? Не приступят ли они к выполнению своих планов немедленно? И что они сделают? Заберут Лешу, как они сделали с сыном Теоретика? Будут мучить, ставить эксперименты? И что будет с Викой? Почему ее не выпустили из Воронцово? Ведь она тоже хотела искать Лешу. Позволят ли им теперь быть вместе, семьей?
        Вдруг словно ледяным душем окатило Никиту. «Бур! Леша может искать Бура! Это единственный человек, которого он знает в Секторе!» Сын может описать полковника, дерганые испугаются и приведут Лешу к нему.
        Полковника нужно опередить. Нужно искать быстрее, как можно быстрее.
        - Почему не объявите по радио? - развернулся Чагин к Наташе. - У вас тут везде громкоговорители расставлены. Что может быть проще?
        - Нельзя, - ответила Наташа.
        С переднего сиденья повернулся руководитель группы, бритый наголо здоровенный мужик с поломанными ушами и темным пятном ожога на лице. Он молча, но веско покачал головой из стороны в сторону, подтверждая слова Наташи.
        - Но почему?
        - Не с нашим народом, - просипел мужик. - Хуже будет.
        - Но почему? - требовал Никита.
        Мужик посмотрел на него, как на дитя, и, не сказав ничего, отвернулся.
        - Потому что немедленно начнется охота, - ответила за него Наташа. - Травля. И битва за право найти мальчика первым. И не дай бог, если подключатся квазигеймеры. Ты бы хотел, чтобы на твоего сына охотились, как в старой компьютерной игре? Только с настоящим оружием. - Наташа подняла глаза вверх, прошептала что-то неслышное, приложила к уху левую руку и одновременно перекрестилась правой. Это могло быть смешно, но никто не рассмеялся.
        В магазине «Кликобель» Леши не оказалось. Он не вернулся к тому месту, в котором потерялся. Значит, он не потерялся. Значит, он пошел искать отца. Или полковника.
        Но было еще одно объяснение. Самое плохое. Мальчика похитили.
        - Нужно опросить людей! Что вы стоите? - закричал Чагин. - Вперед! Кто-то мог его видеть.
        - Привлекать население приказа не было!
        - Так получите такой приказ!
        Наташа бегом бросилась к телефону и через несколько секунд отрапортовала по-военному:
        - Мальчик пока ни одной из групп не найден. Разрешено опрашивать население, любые классы, без исключения. Только осторожно.
        «Все-таки на нее можно положиться, - подумал Чагин. - Но сами мы не справимся. Надо просить о помощи! Не может быть, чтобы Тихий мир нас бросил в беде. Надо звонить Лебедеву! Но как это сделать? Нельзя, чтобы они знали, что у меня есть связь с Москвой. Когда я найду Лешу, это может стать нашим единственным шансом на спасение».
        Чагин решил при первой возможности оторваться от группы, найти телефон-автомат и сделать звонок.
        Тем временем все, кроме водителя, вышли из минивэна, рассыпались цепью, проверяли дворы, подъезды. Наташа и человек с ожогом задавали вопросы населению. При этом Наташа не отходила от Никиты и не сводила с него глаз.
        Регина
        Почему Адамов не рассказал никому об Анжеле? Непонятно. Впрочем, я никогда особо не понимала его. Вернее, до Потепления я вообще не понимала, как он живет, чего добивается и почему поступает так, а не иначе.
        Зато теперь мне становилось ясно, почему он так опекал девочку, так боялся за нее, почему смотрел на нее с такой лаской и с болью, и с тревогой.
        Лично у меня все внутри просто переворачивалось от жалости к ней, и, я бы сказала, саднило от благоговения перед… Точнее я выразиться не могу. И, следовательно, не буду.
        Неужели она такая не одна?
        После выстрела Анжела и Боря долго просидели взаперти. Потом вышли и рассказали мне о детях-Омега. И еще они рассказали о том, что Игорь в большой беде, и о том, что этот мальчик, Леша, и его отец, такой странный и такой располагающий к себе человек, попали в жуткую, невозможную ситуацию, из которой можно никогда больше не выбраться. Я понимаю, что мне рассказали не все: Боря прятал глаза, а взгляд Анжелы, наоборот, пламенел от жара нераскрытой тайны, которой она, скорее всего, хотела поделиться, но не могла.
        Ну что ж. Раз так, значит, пусть будет так.
        Если бы у Адамова была такая дочь, как бы они подошли друг другу, подумала я.
        Через несколько минут Анжела заявила, что собирается «войти в Сектор». Она так и сказала - «войти», как входят в селение военные, как входил Игорь в бесчисленные городки и деревни в те годы, когда мы были мужем и женой, годы, похожие на тяжелый сон.
        - Помогите седлать жеребца! - сказала девчонка.
        - И что ты собираешься там делать? - спросил Борис.
        - Они поклоняются мне. Я заставлю их отдать дядю Игоря и мальчика, и Никиту, и его жену. И я накажу их.
        - С использованием вот этого? - Борис руками изобразил выстрел из берданки. - Но это начало войны. Кровь.
        - Нет, я найду другой способ. Я поговорю с ними.
        - Анжела, не делай этого. Они не будут слушать. Ты думаешь, раз они поклоняются твоим изображениям, они будут тебя слушать? Ерунда! На самом деле они поклоняются своим больным мозгам, а совсем не тебе. Ты им не нужна. Они прибьют тебя к доскам. Простите за кощунственное сравнение, - Борис перекрестился, - но ты читала «Легенду о Великом инквизиторе»?
        - Это Достоевский, что ли? - с презрением воскликнула Анжела. - Но ведь он во всем был не прав!
        - Все равно. Нельзя тебе туда идти, - твердо повторил Борис. - Я сейчас свяжусь с Хабаровым. Пусть губернатор надавит на Сектор. Вышлет парламентеров, отключит свет, прекратит поставки продовольствия.
        - А разве это не будет объявлением войны? - спросила Анжела. - Поймите же, несколько минут назад я слышала своими ушами, на что готов пойти полковник Бур. Он придумал план «Б». Если на него надавят, он будет брать заложников и сражаться до конца.
        «Боже мой! - воскликнула я, не разжимая губ. - Жизнь так прекрасна! Зачем? Зачем Ты оставил так много людей пребывать в кошмарных снах?»
        Леша
        Из разговора Бледного и Гомера Леша понял только то, что это очень плохие люди и они хотят сделать с ним нечто страшное.
        Папа учил его, если потеряешься, нужно ждать на том месте, где виделись последний раз.
        Поэтому Леша бежал в сторону магазина «Кликобель». Хотя город был запутан и незнаком, Леша прекрасно помнил дорогу. Как и все тихие дети, он замечательно ориентировался, был внимателен к мелочам и даже помнил количество этажей и подъездов во всех зданиях, мимо которых провел его человекоязык. А их было немало.
        Леша бежал изо всех сил. За ним с криками неслась толпа взрослых мальчиков на велосипедах и роликах, и только разбитые дороги, камни, ямы и трещины на асфальте не давали им пока что догнать его. Один из велосипедистов упал с грохотом, несколько человек наскочили на него в темноте, образовалась свалка, и преследователи немного отстали, а у Леши появилась надежда, что он сможет первым добежать до магазина. Он не знал, чего хотя от него эти подростки, но уже понял, что правильнее будет не ждать от них ничего хорошего.
        Леша пробежал уже два квартала, когда вдруг в голове у него раздался голос Гомера.
        - Бледный, он убежал. Сто пудов, к матери, в «Кликобель».
        - Там есть мои пацаны. Мы его встретим. За почки спасибо, но за грязную работу ты мне торчишь, - ответил бандит.
        Услышав этот телефонный разговор, Леша не понял почти ничего, но и того, что он понял, было достаточно. В магазин, в котором он расстался с мамой и который казался ему единственным безопасным местом в Секторе, теперь было нельзя. Тогда он немножко сбавил скорость и стал оглядываться в поисках какой-нибудь безопасной подворотни. Это было ошибкой: один из преследовавших его, худой долговязый парень лет шестнадцати на роликах, вырвался вперед, догнал его, толкнул в спину и сбил с ног.
        Через несколько мгновений Лешу крепко держали за шиворот, и в лицо его бил свет электрических фонариков, штук десяти, не меньше.
        Сервер
        Время было детское, около десяти вечера. Антон (так звали Сервера до того, как он с младшим братом переехал в Сектор подальше от кретинов с их идиотским укладом) помнил, как сиял, и сверкал, и кипел огромный город по вечерам. Теперь десять - это была уже ночь. Экономия электроэнергии сделала свое черное дело. Сервер печально улыбнулся нечаянно получившемуся каламбуру.
        Сегодняшнюю ночь он собирался провести со своей девушкой Анфисой, которая работала в премиальной организации «Прыгающий человек». Первую половину ночи в новейшем клубе «Мяу-Ши», а потом - к нему домой. Обе части обещали быть по-своему необыкновенными. Клуб «Мяу-Ши» работал по системе мультиэмьюз. Вначале бар, потом просмотр редкой копии любимого фильма «Социальная сеть» в кинотеатре на втором этаже, потом, чтобы снять напряжение от слишком серьезного кино, - бои старушек на крыше комплекса. На самом деле ивэнт правильно назывался «Бои без правил среди пожилых женщин старше семидесяти лет», но наедине с близкими друзьями (и с Анфисой) Сервер иногда мог позволить себе запретное слово «старушка».
        Вторая половина должна была начаться срыванием с Анфисы ненавистного балахона, скрывающего линию талий и бедер. Не то чтобы Сервер плохо относился к моде, совсем нет, его не слишком заботили наряды посторонних женщин, но балахоны, которые надевала его любимая, он ненавидел всей душой. Вероятно, в этом и есть их смысл и предназначение, рассуждал он. Вызывать неистовое желание сорвать их. Иначе зачем такое уродство? Но признаться в этих крамольных мыслях не мог никому, даже Анфисе.
        Анфису Сервер (а в прошлом Антон) считал самой красивой из известных ему женщин. Ее косящие глаза и завитые пряди сводили его с ума. Что говорить о той картине, которая открывалась после расправы с балахоном! Он всерьез думал о женитьбе и, будучи по природе своей латентным крестьянином, страдающим в обличье горожанина, мечтал о детях. Такие мечты в Секторе считались порочными, а осуществление их грозило погружением в тяжелые, изматывающие заботы: жизнь была такая, что до десяти лет ребенка нельзя было отпустить на улицу одного. Но и Анфиса была не без порока: любила комнатные цветы, тихую музыку и простую домашнюю работу. Хотя это не страшно. Известно, что немного порочности делает женщину еще более привлекательной. Сервер с любовью погладил карман своей розовой рубашки, оборванный неделю назад в стычке и аккуратно подшитый той же ночью руками Анфисы. Тихонько, пока он спал. Нормально ли ночью своими руками штопать рубашку? Не нормально. Но почему-то приятно вспоминать об этом.
        И вот сегодняшняя долгожданная ночь: бои старушек, титан древности Цукерберг, а главное - Анфиса, - сегодняшняя ночь была испорчена и перечеркнута появлением какой-то Вики, в первые полчаса свои в Секторе потерявшей собственного ребенка. Рыкова приказала отвести эту женщину в дом, в котором поселили ее мужа, журналиста, и не отходить от нее ни на шаг. Позже позвонил Бур (все телефоны журналисту отрезали от городской сети, но в комнате охраны, конечно, оставили необходимую связь) и сказал, чтобы ее не выпускали за порог ни при каких обстоятельствах, что бы ни случилось, и что Сервер персонально, головой своей, отвечает за эту женщину, показавшуюся Серверу во всех отношениях нелепой.
        Так что Сервер запер Вику в специально предназначенной для нее комнате, в которой стоял густой запах дезодорантов и освежителей, а посередке красовалось большое кресло с женской грудью, пупком и подлокотниками в виде коленок. У входа он поставил двоих охранников в серых костюмах. Еще несколько человек расставил в разных местах по дому, а четверых с футлярами отправил на улицу, контролировать периметр.
        И теперь он сидел недвижимо, глядя в ночной парк за окном и думая о полковнике Буре, который испортил ему сегодняшнюю ночь. Впрочем, что еще можно ожидать от человека, не единожды хлеставшего Сервера по щекам. Ночь впереди была долгая. Делать было нечего. Оставалось вызывать в памяти лицо Бура, его шикарные костюмы, шрам над левой бровью и нечеловеческую привычку сужать зрачки. Что ж, думать о полковнике, конечно, не лучшее, но и не худшее из занятий. Думать о нем и ненавидеть его.
        Зная, что впереди еще долгие часы ожидания, Сервер постарался расслабиться и поплыл по волнам ненависти.
        Чагин
        Прошел час с того момента, как Чагин в зеленом минивэне отправился на поиски сына.
        Группа прочесывала квартал за кварталом, грязные подъезды, мрачные подворотни, сомнительные ночные заведения. Леши нигде не было. Опрос населения, который, по мнению Чагина, проводился слишком осторожно, слишком невнятно, тоже ничего не дал, - никто не видел никакого необыкновенного мальчика.
        Позвонить Лебедеву не удалось, Наташа не отставала от Чагина ни на шаг.
        Утешало только то, что и другие группы не нашли Лешу. Но это же и пугало.
        Руководитель группы, бритый здоровяк с ожогом на лице, становился все мрачнее и сосредоточеннее. Чагину это не нравилось. В конце концов в отчаянии он подумал: «Может быть, Леша и вправду ребенок-Омега и у него есть сверхспособности? Может быть, он как-то обнаружит их у себя и, может быть, эти способности спасут его?»
        Чем меньше становилось надежды быстро разыскать сына, тем больше Чагин надеялся на чудо.
        Леша
        - Мы же не какие-то вшивые католики, - сказал долговязый подросток, которого остальные мальчики и девочки называли странным именем Ай-Поц. - Это у них там среди ночи в церкви обязательно кто-нибудь тусуется. А в нашей церкви, чуть стемнело, никогда никого. Тут самое место. Тут этого пацана никто не найдет.
        Они сбили ржавый висячий замок на задней двери и, освещая путь фонариками, вошли в церковь.
        Несмотря на тычки и подзатыльники, которыми подгоняли Лешу, он быстро и внимательно оглядел внутреннее убранство. Оно почти ничем не отличалось от тех церквей, которые Леша видел в Москве. Только видно было, что недавно тут делали ремонт. Часть росписи по стенам и на потолке была совсем новой и совершенно не гармонировала со старыми, более тусклыми участками. На этих новых, недавно накрашенных кусках, везде был один и тот же персонаж, которого никогда не раньше не замечал Леша ни в настоящих церквах, ни на иллюстрациях в папиных альбомах. Это была девочка лет тринадцати с распущенными светлыми, почти рыжими волосами, чаще всего зачем-то прижимавшая левую руку к голове.
        Посередине стоял то ли шкафчик то ли стол, такой, как обычно стоит в любой церкви. Эти шкафчики всегда напоминали Леше кафедру, с которой в актовом зале школы выступал директор, только они были пониже и повернуты скошенной стороной наоборот, к залу.
        Лешу подтащили к этому шкафчику и заставили встать на колени. Леша, конечно, не хотел, но его сильно ударили сзади под коленки, и когда он упал, схватили за плечи и прижимали, чтобы он не делал попыток подняться.
        На наклонной полочке шкафчика под толстым стеклом лежал какой-то маленький черненький приборчик, а на передней стенке была прикреплена табличка с надписью «И не надо бояться». Это была первая публичная надпись в Секторе, смысл которой был понятен Леше. Более того, по его мнению, эти слова как нельзя более точно описывали происходящее в церкви.
        Подростки, каждый из которых считал своим долгом ударить, ущипнуть, крикнуть что-нибудь обидное или попросту плюнуть на Лешу, казались Леше сильно напуганными. Он не мог понять, чего именно они боятся, ведь бояться, скорее, нужно было ему, но они вели себя так, как мог бы вести себя человек, который изо всех сил пытается скрыть от окружающих измучавшее его глубокое чувство страха. Они, конечно, смеялись, визжали, выкрикивали не всегда понятные ругательства, курили, плевались и разъезжали под гулкими сводами на роликах, но все равно было ясно, что они боятся. Чего?
        Один из мальчиков, с накрашенными черной краской губами и в курточке с повторяющимся рисунком приборчика, напоминающего тот, что лежал рядом под стеклом, пытался прорваться вперед и кричал, что он знает чувака, от которого убежал Леша.
        - Это Гомер, - кричал он, перекашивая лицо, как ему казалось, от ярости, а на самом деле от страха. - Это кореш Блогера. Надо вернуть пацана на место. Вы хоть понимаете, кто такой Блогер? ББ? Блогер Бледный?
        - А что мы с этого будем иметь? - спросил Ай-Поц. Он, похоже, был здесь главным. - Надо подумать. Что, просто так отдать? Мы что, лохи? А может, его можно продать в клинику? Слышали? Говорят, там покупают таких.
        - Каких таких? - спросила невысокая девчонка в кожаной куртке с блестками и оранжевом балахоне вместо юбки. - Ты много видел таких?
        - Правильно, Ай-Падла, - одобрил долговязый. - Мы таких еще не видели. Вам, кстати, не интересно, как он устроен? Давайте узнаем, чем это он от нас отличается. А, кретинчик, чем ты от нас отличаешься?
        Ай-Поц с силой ткнул Лешу под подбородок фонариком. Леша дернулся. Все захохотали.
        - Боится, значит уважает! - крикнул сзади тот, который требовал немедленно отвести Лешу назад к бандиту Блогеру Бледному.
        - Неправда, - не выдержал Леша. - Я вас не уважаю. Уважение надо заслужить.
        - Что, что, что? - Ай-Поц надавил фонариком и поднял лицо Леши кверху. - Ни хера себе! Да ты нюх потерял, глюкавый! Так, так, так, - повернулся долговязый к столпившимся подросткам. - Ладно. Возможно, продать этого глюкавого - не такая плохая идея. Скорее всего, мы так и поступим. Но для начала - предлагаю его немного помучить. Согласны?
        - Да! Да! Конечно! Сто пудов! По ходу да! - закричали подростки.
        Каждый старался выглядеть более злым и жестоким, чем другие. И Леша понял, чего они боялись. Они смертельно боялись друг друга.
        - Тогда разденьте его! - приказал долговязый, и подростки с визгом накинулись на Лешу.
        Анжела
        И не надо бояться.
        Рыкова
        Елена Сергеевна стояла у камина и разглядывала знаки своей доблести, висевшие в застекленных рамочках на стенке. Постановления об открытии уголовных дел и постановления о закрытии. Грозные предписания и фиктивные акты проверок. Запрос комиссии по противодействию коррупции и решение парламента о незамедлительной замене председателя комиссии. Сколько было всего, и никогда не было так тревожно.
        Прошло уже больше двух часов с тех пор, как стали искать Мальчишку. Елена Сергеевна хорошо знала способности своих силовиков и гнусный характер населения. Обычно подобные поиски успешно завершались, едва успев начаться. Что же случилось на этот раз? С чем приходится иметь дело?
        Вначале не смогли найти дружка Виталия, некоего Адамова. Теперь то же с Мальчишкой. Что происходит? Что делается не так?
        Елена Сергеевна кожей чувствовала, что завтрашний день не будет похож на сегодняшний. Что-то заканчивалось. В ночном воздухе Сектора сквозило леденящим воздухом перемен.
        В тяжелой задумчивости простояла Елена Сергеевна у стены минут десять, а то и пятнадцать. Потом прошла к телефону и набрала номер Бура.
        - Виталий! Ждать больше нельзя, - твердо сказала она. - Поднимай весь Сектор. Пусть включат трансляторы.
        Адамов
        Не могу думать ни о чем, кроме тихого мальчишки, убежавшего в темноту. Что он здесь делал? Кто привез его? Зачем? И какое отношение это имеет ко мне?
        А я уверен, что это как-то связано со мной, я давно убедился, что ничто не происходит просто так.
        Я должен был выйти и спасти мальчишку. Трудно представить, что с ним могут сделать здесь, в Секторе.
        Учитывая, что это была всего лишь толпа подростков, я мог бы его отбить, хотя от меня почти ничего уже не осталось. Ножевые раны не затянулись. Нога - тяжелый кусок раздробленных костей, жаркого гниющего мяса и сумасшедшей боли. Пожалуй, на протезе или даже на одной ноге было бы значительно легче. Но…
        Может быть, у меня еще есть шанс?
        Я приоткрыл створку окна и выставил в щель зеркальце, привязанное к пластиковой ручке от швабры. Вот уже час, как я борюсь с обмороком и смотрю, смотрю, смотрю в это зеркальце. Я верю, что рано или поздно в нем появятся велосипедные фонарики дерганых детей, и прямо под мое окно притащат тихого мальчишку.
        Конечно, это будет последний мой выход. Последняя операция. Ну, значит, так тому и быть. Адреналиновая смесь передо мной, на столе. Заранее набрал ее в шприц. Я могу вколоть две дозы и тогда справлюсь даже с теми двумя крепышами, что подошли только что к подъезду напротив. Они тихо говорят о чем-то и посматривают на окна на четвертом этаже. На те самые окна, из которых вылез мальчишка. На таком расстоянии не расслышать, о чем они. Когда-то я неплохо читал по губам, но сейчас темно, и я не в состоянии разобрать слов.
        Но вот один из них зажигает спичку, закуривает, и я вижу, как он говорит что-то вроде «не поймаем сбежавшие почки… вырвет…. Бледный… готовься…». Что это значит? Какая тяжелая голова! Боль и горячечный туман мешают сосредоточиться. Что же это может значить? Все плывет. Мысли не собрать. Сбежавшие почки… Это…
        Что это? На столбах заработали трансляторы! На предельной громкости. «Мальчик, по виду семи-восьми лет, светловолосый, утверждает, что прибыл с мамой из Тихой Москвы…. Немедленно сообщить… Дело государственной важности…. Полковнику Буру лично… Вознаграждение…»
        Это о нем, о мальчишке! Где же он? Какая тварь транслирует объявление? Теперь только чудо поможет пацану.
        …Я вижу в зеркальце фонарики. Они приближаются. Свист и улюлюканье. Господи, тот или другой, любой из вас, из богов… Кто-нибудь! Слышите? Сделайте так, чтобы мальчишка был с ними!
        Слышу детский крик. Зовет папу.
        Это он, тихий мальчик.
        Делаю укол.
        Бортовой журнал окончен.
        Я выхожу.
        Чагин
        Они не знали, куда идти дальше. Чагин сел на грязные ступени подъезда и попросил всех помолчать. Он закрыл глаза и попытался отключить все мысли, в особенности тревожные и те, которые кажутся полезными. От них нужно освобождаться в первую очередь. «И не введи нас во искушение». У Бура хорошая память. Помнит «Отче наш». Поправляет. Бур. Забыть Бура. Забыть об опасности, забыть всё.
        Чагин по опыту знал, что только в состоянии такой медитации способен более или менее хорошо понимать своего сына. Но медитация не очень удавалась на этот раз. Через две минуты Чагин встал, предложил вернуться в район магазина «Кликобель» и проверить изнутри все близлежащие церкви.
        - Мы уже проверяли, - сказал руководитель группы.
        - Значит, проверим еще раз.
        - Не нужно, Никита, - сказала Наташа ласковым голосом, как больному. - Только время потеряем. Лучше опросим вон тех. - Она показала на большую семью с детьми, выбиравшуюся из подворотни на ночную прогулку.
        - Как хотите, - сказал Чагин и быстро пошел в сторону «Кликобеля».
        - Вот видишь, тут закрыто, - сказала Наташа у дверей большой церкви, запертых на большие навесные замки. - И опечатано. Здесь никого не было.
        - А есть у этой церкви какой-нибудь черный ход? - спросил Чагин и пошел вокруг.
        Никто ему не ответил и никто не пошел за ним, даже Наташа.
        - Сюда! - крикнул он через несколько мгновений, увидев заднюю дверь и сорванный замок на ней.
        Суровый здоровяк с обожженным лицом сидел на корточках и трогал пальцами какие-то жирные полоски на каменном полу, блестевшие в свете фонарика.
        - Здесь кто-то был, - сказал он. - И совсем недавно.
        Чагин тем временем, задыхаясь от волнения, прошел мимо аналоя с загадочной табличкой «И не надо бояться» (где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что это, возможно, и есть смс-ки ангелианцев, но Чагину некогда было задумываться о посторонних предметах), и за широкой колонной увидел на полу какой-то темный комок. Никита посветил фонариком и бросился вперед. Это был не комок. Это была зеленая футболка. Лешина. Сомнений быть не могло. Чагин поднял и расправил ее. На груди розовело пятно гравийной пыли. Леша на теннисном корте, собирая мячики, имел обыкновение прижимать их к груди. Розовую пыль не успевали отстирывать.
        Леша был здесь, в этой уродской церкви!
        - Но почему футболка? - внезапно севшим голосом спросил Чагин, сам не зная у кого.
        Обожженный взял футболку из рук Чагина, помял ее, понюхал и вернул назад Никите.
        - Мы найдем их, - сказал он. - Они были на велосипедах. Въехали по дороге в помойку, испачкали колеса. Пойдем по следам.
        Наташа, услышав это, почему-то выключила свой фонарик, попятилась и выскользнула за дверь. Чагину, однако, было не до Наташи. Они с Обожженным бросились на улицу и пошли по следам.
        - Следы ведут туда, - через несколько мгновений крикнул Чагин. - Я побегу вперед!
        Обожженный дал знак двум своим бойцам, и они рысью двинулись вслед за Чагиным вверх по темной улице.
        В этот момент раздался пугающий треск и шум, и из динамиков, расположенных на столбах и над подъездами, загремел голос: «Мальчик семи-восьми лет… Тихой Москвы… Полковнику Буру… Немедленно… Под страхом… Вознаграждение…»
        - А вот это они зря! - крикнул один из бойцов, бежавший рядом с Никитой. - Добавим газу!
        И они побежали еще быстрее.
        Динамики гремели. Сектор зашевелился.
        Рыкова
        Елена Сергеевне хотелось бы понять, как думает журналист, что он может сделать, на что решиться. Она не сомневалась, что Никита не сможет им помешать заполучить Ребенка. Живым, как говорится, или мертвым. Но из любви к искусству, желала знать, что он сейчас чувствует.
        Как относится к жене?
        Ребенка ей заменяла Наташа. Она подобрала ее подростком, взяла в дом, научила ходить, разговаривать и думать. Научила одеваться, вести себя с мужчинами. Научила зарабатывать деньги, ненавидеть и врать. Врать как можно больше.
        Как только начали трансляцию, и Сектор за оградой Воронцова зашевелился, словно громадное, мохнатое и не очень чистоплотное животное, Наташа позвонила.
        - Почти нашли! - кричала она, торопясь и перекрикивая грохот уличных динамиков. - Чагин бежит по следам. Если Ребенок жив, через несколько минут он будет у них. Район улицы Памяти амфетаминщиков… Пусть полковник немедленно выдвигается с отрядом. Если толпа вылезет на улицу, журналист может затеряться, и мы упустим Ребенка.
        - Не бойся, - сказала Елена Сергеевна. - Догони их и будь рядом. Виталий не позволит журналисту сбежать. Его жена у нас, и Бур настроен очень решительно. Ты знаешь, что они с Мураховским умеют делать с людьми. Нужно объяснить это Чагину, и он навряд ли взбрыкнет, если будет знать, что из его жены тут же начнут нарезать длинные тонкие полоски.
        Чагин
        Улица Памяти амфетаминщиков, по которой бежал Чагин, поднималась вверх и круто, почти под прямым углом, поворачивала влево. Когда Никита выбежал из-за поворота, он увидел жуткую, небывалую картину.
        Под оглушающие звуки трансляторов («Мальчик семи-восьми лет… Полковник Бур… Под страхом…») метрах в пятидесяти от Никиты ворочалась темная каша людей. Люди набрасывались, падали, отлетали, взмывали вверх, громоздились друг на друга, беспорядочно прочерчивая темноту лучами фонариков. Некоторые фонарики уже абсолютно неподвижно лежали на земле, продолжая светить куда попало. И в этих нагромождениях беспорядочных вспышек света и темноты видна была какая-то страшная машина, ломавшая человеческие фигуры. Она была ниже обычного человеческого роста, но значительно шире и напоминала огромного раскоряченного паука.
        Когда Чагин подбежал ближе, он увидел, что эта страшная машина была человеком, только каким-то неправильным, поломанным (в голове у Никиты почему-то вспыхнули Квазимодо и кентавры с фриза Парфенона), а за нею, за этой страшной машиной вжимался в стену дома его сын Леша - в курточке на голое тело и без штанов.
        Чагин бросился к сыну. Двое бойцов из группы обожженного рванулись за ним. В этот момент клубок из тел рассыпался, и одновременно смолкли динамики. Сразу стали слышны крики и стоны из груды на асфальте и звериное рычание, исходившее от раскоряченной фигуры. Несколько человек убегали вверх по улице. Другие лежали под ногами. В стороне валялось несколько велосипедов. На некоторых из них горели электрические фонарики.
        «Папа!» - крикнул Леша из-за спины страшного человека, и Чагин бросился к сыну. Вместе с ним к Леше бросились и бойцы из группы Рыковой, но не только. Откуда-то справа, из темноты появились две быстрые крепкие фигуры и метнулись к страшному человеку. Чагин в какое-то молниеносное мгновение понял, что человек этот защищает его сына и что он, скорее всего, тяжело ранен. Он не успел удивиться и даже не успел ничего подумать - удар сзади свалил Никиту с ног. И, падая, Чагин видел, как рухнула под ноги израненному человеку одна из нападавших крепких фигур, и как другая вскинула арбалет и раздался тупой всхлипывающий звук металлического прута, пробивающего тело. Раскоряченный человек, спасавший Лешу, откинулся назад, и Чагин услышал глухой удар затылка о камни улицы.
        Никита оперся на локоть и сделал попытку встать. «Леша, беги!» - крикнул он. Но Леша не побежал, а бросился к отцу. Стрелявший из арбалета протянул руку, чтобы схватить мальчика, но один из бойцов группы направил на него свой футляр, нажал что-то, футляр открылся с электрическим треском, посыпались искры, - и арбалетчик осел на колени.
        Чагин перевернулся на четвереньки. Тупая боль разламывала спину между лопаток, руки двигались, как ватные. Тот, кто ударил Чагина сзади, бил прикладом и, вероятно, искал седьмой позвонок, но, к счастью, удар пришелся значительно ниже («хорошо быть высоким!»), и Чагин даже не потерял сознание.
        Леша обнял отца за шею, прижал к своей голой холодной груди и залил его горячими слезами.
        - Папа, вставай! Вставай, папа! - повторял он.
        Бойцы, один из которых ударил Чагина (это было понятно по тому оценивающему взгляду, который он бросил на попытки Никиты подняться), вышли вперед, отбросили ногой тело арбалетчика и склонились над тем, что еще секунду назад было страшной раскоряченной фигурой, бившейся в одиночку с толпой.
        - Джек-пот, братуха. Это Адамов! - сказал тот, который был повыше.
        В этот момент к месту побоища подкатил зеленый минивэн, из него выскочила Наташа, а за ней Обожженный и еще двое бойцов. Чагин встал и поднял сына на руки. Его еще сильно качало.
        - Что они с тобой делали? - спрашивал он сына. - Где твоя одежда?
        - Они сказали, что я мутант и надо посмотреть, как я устроен, - всхлипнул Леша. - А где мама?
        Наташа тоже посмотрела на тело человека, которого они называли Адамовым, толкнула его ногой, затем приблизилась к Чагину.
        - Садитесь в машину, - жестко сказала она.
        - Нет, - сказал Чагин, прижимая сына к груди.
        - Садитесь, - повторила Наташа.
        Чагин продолжал пятиться.
        Тогда Наташа сделала знак рукой, и бойцы с футлярами с двух сторон двинулись к Чагину и Леше.
        И тут зазвенели телефоны.
        Звуки сотен разнообразнейших рингтонов ударили одновременно и заполнили все вокруг. Звенело в минивэне, раздавалась трель в кармане у Наташи, «Владимирский централ» вырывался наружу из комбинезона Обожженного, старые забытые мелодии звучали в куче стонущих под ногами тел, звонки всех видов и родов лились из окон вокруг, из подъездов и со стороны ближайших переулков.
        Обожженный выхватил из комбинезона свой амулет-мобильник. Приборчик светился и пел: «…этапом до Твери, зла немерянно…» Обожженный вскинул мобильник к уху и вдруг детским, срывающимся голосом крикнул: «Ало-о-о!»
        «А-а-л-о-о-о!» - Тысячеголосое эхо прокатилось по улице, в домах, во дворах и в соседних переулках. «Он работает! - кричал Обожженный, вскинув мобильник высоко над головой. - Работает!»
        Еще через секунду такие же крики понеслись отовсюду, быстро нарастая и превращаясь в сплошной слитный гул, словно десятки тысяч воинов по единой команде ринулись врукопашную.
        Чагин с Лешей на руках, ничего не понимая, продолжал пятиться. Кто-то дернул его сзади за куртку, но он не обратил на это никакого внимания. «Занавесочка! - взорвалось в его голове. - Отдернули занавесочку!»
        Сзади его потянули за рукав. Но Чагин выдернул руку и стал вытирать глаза. Только сейчас он заметил, что глаза его залиты слезами. Тогда его сильно толкнули в спину. Это было очень больно, он в ярости обернулся - перед ним стоял Теоретик.
        - Паника в блогосфере! - крикнул Лева. - А вы мне не верили. Дети-Омега, паника в блогосфере! Дети-Омега!
        Вокруг царило безумие. Сотни людей вывалилось на улицы. Крики «Алло!», хохот и истерические рыдания слышались отовсюду. Некоторые катались по земле. Две женщины выскочили из подъезда, сорвали с себя одежду и побежали по переулку, держа мобильники высоко над головой, как факел с олимпийским огнем. Бойцы и Наташа, казалось, начисто забыли о Чагине и его сыне.
        - Скорее! - торопил Теоретик, который, и это было хорошо заметно, едва удерживался, чтобы не броситься плясать вместе со всеми. - Скорее, сюда!
        За углом стояла длинная рессорная повозка с двумя лошадьми в упряжке.
        - Уходим! - кричал Теоретик. - Вы умеете править лошадьми? Возница куда-то сбежал. Ах, вон он, скотина, целуется с чужими мобильниками! Так что, умеете?
        - Умею, - сказал Чагин, усаживая сына в повозку.
        - Нет, папа! Нужно вернуться! - закричал Леша. - Мы не можем бросить того человека! Он спас меня!
        - Хорошо, - сказал Чагин после нескольких секунд колебания. - Хорошо. Я сейчас.
        - Нет, - сказал Теоретик. - Он мертв. Бросьте его. Надо выбираться.
        Адамов
        ………………………………………………………………………
        .……………………………………………………………………
        …..…………………………………………………………………
        ……………………………………………………………………..
        …………………..
        Чагин
        - А как же Вика? Что нам делать с Викой? Мы не можем сбежать без нее!
        Рыкова
        В отличие от абсолютного большинства дерганых, Елена Сергеевна, хотя и сохранила для истории парочку своих мобильников (они лежали где-то в старых вещах, в подвале), никогда не носила бесполезных гаджетов с собой, тем более не использовала их в качестве амулетов.
        Поэтому, когда одновременно включились все мобильники и Сектор в течение минуты погрузился в безумие и хаос, Елена Сергеевна даже формально не смогла участвовать во всеобщем сумасшедшем ликовании. Пока еще не понимая, что происходит, она накинула шубку из голубоватой шиншиллы кордильерской и вышла на стеклянный пол балкона. Из-за забора, ограждающего территорию Воронцова, доносился многотысячный гул, музыка, сигналы клаксонов, барабанная дробь. Кто-то даже позволил себе нарушить запрет и включить рубильники в жилых кварталах: кое-где в домах горел электрический свет, и в одном месте, ближе к Профсоюзной, небо перечеркивали прожектора.
        Вначале Елена Сергеевна подумала, что шум устроил Бур, который нашел Ребенка и, вероятно, даже добился от него демонстрации способностей. На какой-то миг она обрадовалась. Но еще через мгновение она поняла, что и в самом Воронцове тоже ликуют. Со всех сторон слышны звуки, подозрительно напоминающие звонки и рингтоны мобильных телефонов, крики «Алло!», хохот и рыдания.
        Поднимался ветер. Поверхность черно-золотистого пруда внизу подернуло рябью. Ветер смял прическу Елены Сергеевны и бросил прядь волос на глаза. Придерживая одной рукой ворот шубки, другой она убрала волосы с лица и оглянулась. Справа по тропинке бежал бывший оппозиционер Французов в окружении пяти-шести молодых девчонок. Остановившись на противоположном берегу пруда, он помахал из полутьмы Елене Сергеевне и закричал: «Они работают! Мобильники включились!»
        - Слава Анжеле! - крикнул ему из-под балкона Колонтитул, личный охранник Рыковой, который почему-то самовольно оставил свой пост и сейчас удалялся куда-то в сторону соседнего пруда.
        Когда пришло понимание того, что произошло, шквал раскаленных мыслей пронесся через голову Елены Сергеевны.
        «Что случилось? То ли это, что мы ожидали? Каково развитие событий? Кто причина? Где Бур? Удастся ли ему перехватить власть в Секторе? Где журналист? Имеет ли его сын отношение к этому? Как вернуть контроль над толпами? Что делать в данную секунду?»
        - А что, если это вернулись боги? - вдруг прошептала Елена Сергеевна.
        Напоровшись на эту мысль, она уже не могла думать ни о чем другом. Ведь боги не возвращаются без причины. Вдруг это проверка? Разбор полетов. Кто тут чем занимался последние пять лет. А по результатам проверки - дело. И суд. И, возможно, страшный.
        От этих мыслей Елена Сергеевна похолодела, и длинная, до пят, шубка из шиншиллы не могла спасти ее от этого холода. Она попыталась взять себя в руки и вызвать в памяти бесчисленные проверки, наезды, обыски и даже суды, через которые ей довелось в свое время пройти. «Вывернемся как-нибудь и на этот раз!» - говорила себе Елена Сергеевна, легонько поклацывая зубами.
        Где-то в доме раздавался настойчивый звонок, но Елена Сергеевна была уверена, что это очнулся очередной мобильник у кого-нибудь из обслуги. Однако звонок продолжал греметь, и так как никто не брал трубку и не устраивал по этому поводу ликования, Елена Сергеевна в конце концов встрепенулась и поняла, что это звонит обычный проводной телефон. Она подбежала к телефону, который стоял на столике у камина, и почему-то с нежностью погладила его, прежде чем снять трубку. Этот черный эбонитовый аппарат с толстым проводом, змеящимся по полу, показался ей островком надежности и постоянства, другом и даже спасителем.
        Звонил Бур.
        - У тебя все в порядке? - кричал он. - Точно? Почему трубку не брала?
        - Все нормально, да, - ответила Елена Сергеевна, быстро приходя в себя. - А у вас? Что происходит?
        - Хаос! Абсолютная неуправляемость. Все бросили свои посты. Только Мураховский не повис на мобильнике. - В этот момент в трубке раздался одобрительный рык, словно Виталий хлопнул боевого товарища по спине. - Все остальные к службе непригодны. Наташа невменяема. Удалось выбить из нее…
        - Выбить? Ты сказал «выбить»?
        - Да, выбить. А что? Журналист с Ребенком уехали в сторону Шаболовки. Вроде бы с ними был Теоретик. Откуда они могли узнать о тоннеле? Не отвечай, сейчас это все равно. Я с Мураховским выдвигаюсь туда. Проверь, что с его женой. Запри ее в подвале. Сделай это сама, если там у вас с персоналом то же, что здесь. Поняла?
        - Так точно, - с подчеркнутой иронией ответила Елена Сергеевна, но Бур обратил на иронию еще меньше внимания, чем на проснувшуюся мобильную связь.
        Вероятно, он не боялся суда богов.
        - Вот и хорошо. Отбой, - отчеканил он и положил трубку.
        Елена Сергеевна схватилась было за голову, но, встряхнувшись, продела шубу в рукава и побежала в дом, в который отвели Вику.
        Чагин
        Транспорта на улицах не было. Зато пешеходы в огромных количествах вывалили на проезжую часть, и Чагин, подгоняя лошадей, свистел атаманским свистом и размахивал свободной рукой, чтобы не подавить дерганых в полутьме.
        Повозку встряхивало и болтало, и при каждом прыжке дергалось и подпрыгивало страшное тело человека, которого бойцы Рыковой называли Адамовым. Леша вцепился в своего спасителя ручонками и изо всех сил пытался смягчить броски и рывки. Это было нелегко. Человек по имени Адамов был тяжел и грузен. Он весь был залит кровью, чужой и своей. С огромной распухшей правой ноги, неестественно вывернутой в сторону, свисали размотавшиеся грязные и окровавленные бинты. В груди, рядом с сердцем, торчала металлическая арбалетная стрела. Когда это грузное тело с грубым, будто высеченным из камня, лицом и бычьей шеей, втроем втаскивали на повозку, сердце человека еще билось.
        Страшно было даже подумать, что может чувствовать раненый с каждым толчком повозки. Но никто не знал, стоит ли вытаскивать стрелу. В любом случае, времени на это не оставалось.
        Лева подгонял Никиту, кричал, что нужно спасать сына, а раненый все равно не жилец. Ну, протянет он еще полчаса, и что?
        - Как ты нашел нас? - спросил Никита.
        - Никто не отменял обычной телефонной прослушки, - загадочно ответил Теоретик, и Чагин решил, что не время уточнять детали.
        Он гнал лошадей куда-то в сторону Шаболовки. Теоретик сказал, что там находится вход в заброшенный тоннель метрополитена, который выводит на территорию Тихой Москвы. Вход закрыт сорокатонными воротами из железобетона, но Лева знает, как открыть их.
        - Можно было и через эстакаду рвануть, - кричал Теоретик, дрожа от волнения. - Все менты разбежались. Но мы договорились встретиться у тоннеля. Нам помогут. Разве я мог знать, что начнется такое?
        - Я без Вики отсюда не уйду, - кричал в ответ Чагин. - Ты уходи с Лешей, а я вернусь за Викой.
        - Надеюсь, сможем уйти все вместе.
        - Каким образом?
        - Долго объяснять, - крикнул Лева на ухо Чагину.
        - Тогда помоги держать раненого, - оттолкнул его Никита.
        Вскоре въехали в какие-то трудноузнаваемые, но все-таки знакомые кварталы. Далеко слева и впереди появилось громадное здание университета, с подсветкой и шпилями, отмеченными красными огнями, хотя давно уже не летали никакие самолеты. Университет был за Просекой, в Москве.
        - Смотри, Леша! - не удержался Никита. - Университет. Скоро мы будем дома.
        Еще через несколько минут они подъехали к какому-то длинному сооружению, напоминающему корпус железнодорожного депо. Неполная луна слабо освещала листы железа на стенах, оторванные и загнутые как крышки открытых консервных банок. Вокруг лежали громадные кучи мусора. Зато не видно было дерганых. Стояла относительная тишина.
        - Осторожней! - предупредил Теоретик, и Чагин осторожно направил лошадей в открытые деревянные ворота.
        Внутри путь освещали фонариками. Под колесами была рыхлая бугристая земля. Если тут и лежали когда-то рельсы, то, скорее всего, их давным-давно разобрали. Остался только древний запах креозота, которым когда-то пропитывали шпалы. По сторонам лучи фонариков падали на ржавый металл опор и перекрытий, чем заканчивалось депо, разглядеть было сложно, для этого понадобился бы прожектор.
        Но постепенно круглые пятна света на дальней стене становились все меньше и все ярче, становились видны округлые своды, утопленный вглубь проход и глухая стена грязного бетона, закрывающая его. Вдруг в свет фонариков попали человеческие тени. Они метнулись в сторону и спрятались за какими-то ящиками.
        - Была не была, - сказал Теоретик. - Анфиса! Это мы!
        Тени вылезли из-за ящиков, и под сводами депо раздался дикий хохот.
        - Они работают! - закричал грубый мужской голос. - Солнечный лучик упал на кровать, звук смс-ки нарушил покой!
        - Наоборот, - перебил его смеющийся женский голос, - вначале звук смс-ки!..
        - Леша! - закричал вдруг еще один женский голос, и к повозке подбежала Вика.
        Чагин остановил лошадей.
        - Вика! - сказал он. - Как ты здесь оказалась?
        - Потом расскажу. Леша! - Вика обняла сына. - Лешенька! - Она показала на крепкого мужичину, размахивающего мобильником со светящимся в темноте дисплеем. - Видишь, они все-таки включились! Как ты?
        К повозке подошли Сервер и Анфиса. На лицах их было странное выражение и тревоги и счастья одновременно. Они говорили наперебой и показывали свои мобильники.
        - Прыгающий человек, - сказал Лева, обращаясь к Чагину. - Прыгающий человек, паника в блогосфере! И никуда от этого не денешься!
        - Времени нет! - крикнул он Серверу. - Вперед! Открываем ворота.
        За ящиками была железная дверь в боковой стене. Теоретик открыл ее ключом, вошел внутрь и щелкнул выключателем - полоса света упала из открытой двери на ящики и грязную землю.
        Через несколько секунд раздалось гудение и скрежет.
        - Сервер! Дерни рычаг слева. Сильнее! - крикнул Лева.
        Сервер вбежал в проем с полукруглыми сводами и одной рукой потянул за какой-то рычаг. В другой у него был мобильник, на который он то и дело посматривал.
        Гудение стало сильнее, под ногами Чагин ощутил сильную вибрацию, но громадная железобетонная дверь не трогалась с места.
        - Брось мобилу, скотина! - заорал Теоретик. - Брось, или я лично пришибу тебя!
        - Как вы можете, - вмешалась Вика. - Он столько для меня сделал.
        - Никита, помоги! - крикнул Лева.
        Чагин подбежал к Серверу, и вдвоем они опустили заржавелый рычаг - бетон стены дрогнул, и метровой толщины дверь стала с визгом и скрежетом поворачиваться на металлических полозьях.
        Рыкова
        Елена Сергеевна рылась в ящиках картотеки. Она торопилась, выбрасывала на пол пачки бумаг, карточек, разрывала пакеты, отбрасывала в сторону листы.
        Вот он! Елена Сергеевна нашла номер мобильного телефона Бура.
        «Как хорошо, как правильно мы сделали, что сохранили все сведения!» - подумала она и с замиранием сердца стала нажимать кнопочки своего доисторического айфона.
        - Алло! - послышался в трубке голос Виталия.
        - Виталий! - волнуясь, сказала она. - Виталий! Вики нет. Возможно, ее вывел из Воронцова Сервер. Где ты?
        - Через минуту буду в депо. Тебя понял. Отбой.
        Связь разъединилась. Но Елена Сергеевна не выпускала мобильника из рук. Она зачарованно смотрела на него и думала: «Неужели будет суд?»
        Чагин
        - Вперед, уходите! - крикнул Теоретик, как только дверь отошла от стены на метр. - Безумие не вечно. Смотрите, - он показал на Анфису и Сервера, - они уже пришли в себя. Через минуту здесь могут быть и бойцы полковника.
        Чагин не верил своим глазам: дрожащий человек проявлял мужество и собранность, которым можно было позавидовать.
        - Скорее. - Вика схватила Лешу за руку. - Никита, скорее!
        - Подождите, - сказала вдруг Анфиса. Она подошла к Чагину и, глядя ему в глаза, спросила: - Вы узнаете там про моих родителей? Вы обещали.
        - Узнаю, Анфиса, обязательно. Спасибо тебе, - сказал Чагин. - Спасибо за Вику.
        Оглянувшись на Сервера, он робко коснулся ее плеча.
        - И тебе, Сервер, спасибо!
        - Не за что, - сказала Анфиса и вдруг быстро шагнула вперед, вставила свою коленку между ног Чагина и поцеловала его в шею.
        Сервер от неожиданности втянул в себя воздух, но в следующую секунду успокоился и подумал: «Это ничего. В этом сезоне в моде нимфомания, а моя девочка не должна отставать от моды».
        - Я умоляю вас, уходите! - почти в истерике закричал Теоретик. - Уходите, ради всего святого!
        - Мы не оставим этого человека! - твердо сказал Чагин, показав на тело раненого.
        - Адамова, - подсказал Сервер.
        - Лева, открой шире двери, чтобы повозка проехала. На руках мы его не дотащим!
        - Нет! - крикнул Лева.
        - Открой, - сказал Чагин.
        - Нет, нет и нет! Уходите! Он труп! Вы даже не знаете его!
        - Брось его. - Вика вцепилась в рукав мужа. - Бежим!
        - Нет, мама! - крикнул Леша. - Так нельзя!
        - Хорошо, не хочешь открывать, я сам открою. - Чагин оттолкнул Теоретика и вошел в освещенную комнатку, в которой располагался стол с пультом управления. - Куда нажимать? Быстрее!
        - Ладно. - Теоретик всхлипнул. - Боже мой! Что я делаю? Только ради моего сына. Боже, боже, боже мой!
        Многотонная дверь медленно поползла по полозьям. Чагин подогнал повозку к самой двери. И в это время недалеко послышался звук приближающегося электромобиля.
        - Это полковник, - сказал Сервер, снимая с пояса свой футляр.
        В следующее мгновение их ослепил свет прыгающих автомобильных фар. В ворота депо ворвался и понесся по ухабам белый «Ровер».
        Бетонная дверь тоннеля отошла ровно настолько, чтобы можно было протиснуться на повозке, Чагин загнал повозку в тоннель.
        - Уезжайте, - сказал он сыну и жене. - Уезжайте. А мы закроем за вами дверь и задержим их.
        «Ровер» остановился метрах в пятнадцати. Открылись обе двери, и на пропитанную креозотом землю шагнули Бур и Мураховский. Голова Мураховского была перебинтована и белела в темноте.
        - У них арбалеты, - глухо сказал Сервер, подталкивая Анфису к ящикам, за которыми она могла спрятаться.
        - Журналист! - крикнул Бур. - У тебя есть выбор. Отдать мне ребенка и уйти к своим кретинам. Или остаться здесь вместе с сыном. Десять секунд на размышление. Обратный отсчет. Десять! - Бур и Мураховский сделали шаг вперед.
        Лева нажал кнопки, и дверь тоннеля с визгом и скрежетом поползла теперь в обратную сторону, медленно закрываясь и отрезая от Сектора повозку с Лешей, и Викой, и телом раненого. Чагин стоял перед дверью, надеясь закрыть подход к ней своим телом, хотя от этого, пожалуй, было мало толку.
        - Девять! - сказал Бур, делая шаг.
        Сервер поднял свой футляр.
        - И ты, Сервер? - хрипло сказал Бур и захохотал. Чагин был уверен, что у него в это мгновение сузились и сразу же расширились зрачки. - Восемь!
        Дверь медленно ползла.
        Теоретик вдруг выскочил из освещенной комнатки и, прячась за ящиками, подобрался ближе к Чагину.
        - Никита! - громко зашипел он. - У нас есть шанс!
        Чагин глянул на Леву. В руках у того был пистолет. Обычный пистолет Макарова. Чагину приходилось когда-то стрелять из такого на стрельбище со знакомыми ментами.
        - Дети-Омега! - шипел Теоретик. - Леша может выстрелить!
        - Даже не думай! - сказал Чагин, продолжая следить за приближающимся Буром.
        - Семь, - сказал Бур.
        Мураховский вскинул арбалет, и в это же мгновение раздался электрический треск, из футляра Сервера посыпались искры, и Мураховский, раскинув руки, опрокинулся на спину. Бур отреагировал молниеносно - с тупым чавкающим звуком стрела проткнула насквозь шею Сервера.
        - А-а-а! - завизжала Анфиса.
        Из-за медленно ползущей бетонной двери вышел Леша.
        - Вот так-то оно будет лучше, - сказал Бур, перезаряжая арбалет.
        - Никита, ради бога! Паника в блогосфере! Мальчик может выстрелить, - шипел из-за ящиков Теоретик.
        - Папа, возьми у него это! - сказал из-за спины Чагина Леша.
        - Нет, - сказал Чагин, сидевший в прошлой жизни за убийство.
        - Возьми! - сказал Леша.
        Бетонная дверь почти закрылась.
        - Шесть, пять и четыре! - сказал Бур, приближаясь. - Журналист, давай по-хорошему.
        - А-а-а! Паника в блогосфере! - завопил вдруг Лева и, швырнув пистолет под ноги Чагину, бросился на Бура.
        Двухметровый полковник спокойно подождал, пока маленький Теоретик вцепится в него снизу, и страшным ударом ручки арбалета раздробил ему голову.
        - Стреляй, папа! - Леша подхватил пистолет и протянул Чагину: - Стреляй!
        Чагин вскинул пистолет и нажал на курок. Ничего не случилось. В тишине раздался хохот Бура.
        - Какое разочарование, да? - сказал он, переступая через тело Левы, и поманил громадной лапой. - Иди, мальчик, сюда.
        «Предохранитель!» - блеснуло в голове у Чагина. Он лихорадочно щелкнул предохранителем и еще раз нажал на курок. Выстрел ударил в упор. Зрачки Бура расширились от боли и удивления. Он упал на одно колено, прохрипел что-то неразборчивое, пытаясь удержать в руках арбалет, и завалился набок.
        Анжела
        Когда я открыла глаза, везде было солнце, много солнца. Вся комната была заполнена солнцем. В открытом окне качались ветки абрикос, медленно роняя бело-розовые лепестки цветов. Где-то недалеко фыркали лошади, и играла музыка. Странный высокий голос пел на английском языке: «Fantasy, return to the fantasy…» Эту музыку я уже слышала когда-то у отца Бориса.
        Я пошевелилась. Сильно покалывали кончики пальцев на руках и ногах. Немного кружилась голова. Но в целом я чувствовала себя неплохо.
        Я приподняла голову и оглянулась. За изголовьем постели в широкой клетчатой рубахе спал в кресле Егор Петровский, сын директора электростанции. Я подумала, что он заснул на посту сиделки, и мне стало радостно и смешно. Я засмеялась. И вспомнила все. И перестала смеяться.
        Мне удалось включить мобильную связь в целом городе. Включить и удерживать ее в течение почти сорока минут. Когда-то для этого нужны были разные операторы, антенны, частоты и всякая подобная лабуда. А я сделала это одна, без ничего.
        Я вспомнила, как тяжело мне было. Как с каждой минутой становилось все тяжелее. Мозг как будто опустили в кипяток, вокруг все плыло в ослепительном радужном свете, и мерцающие очертания Бориса и Регины всплывали передо мной и кричали, чтобы я остановилась, но я не имела права останавливаться. И я продержалась сорок минут.
        Потом я помню, мы ехали с губернатором Хабаровым встречать садовника, который вез домой своего сына, свою жену и дядю Игоря. Помню, как испуганно смотрел на меня садовник Никита Чагин, и как звонко рассмеялся его сын, когда я поздоровалась с ним, и как я успела подумать о том, что этим мальчиком собирались заменить меня, и что надо будет как-нибудь потом поговорить с мальчишкой. Помню, как я медленно подошла к повозке, и заглянула в нее, и увидела посиневшее тело в сгустках крови с куском железного прута, торчащего из груди. Больше я не помнила ничего.
        - Егор! - позвала я. - Егор!
        Егор открыл глаза, вздрогнул и, оттолкнувшись ногами, резко поднялся по спинке кресла. Он улыбнулся своей замечательной, немного застенчивой улыбкой и потер голову обеими руками.
        - Плохая из меня сиделка, - сказал он. - Прости.
        - Ничего, - сказала я. - Я рада тебя видеть.
        - И я рад, - сказал он. - Хотя мне и немного страшновато. Не знал, что ты можешь такое.
        - Надеюсь, что ты шутишь, - сказала я.
        - Шучу, - сказал он. - Но и страшновато тоже.
        Он встал, подошел и провел рукой по моим волосам. Я поймала его руку и сжала ее.
        - Егор, - сказала я.
        - Что?
        - Егор, а что с полковником Адамовым?
        Егор опустил глаза:
        - Его увезли куда-то мой отец с губернатором. А я остался здесь. Больше ничего не знаю.
        Я прикинула, насколько скромно была одета под простыней, и стала подниматься.
        - Куда ты? - спросил Егор. - Подожди. Хочешь, я позову врача?
        - Не нужно врача, - сказала я.
        Рыкова
        В бронированном экипаже двигалась Елена Сергеевна по улицам Сектора. На улицах царили холод, тревога и подавленность. Толпы людей с возбуждением надежды шумели у церквей, не помещаясь внутри. Мобильная связь проработала чуть более получаса, оставив после себя чувство тяжелого похмелья и даже отчаянья.
        «Вот для чего нам нужен был Ребенок, - думала Елена Сергеевна. - Окормляй как хочешь: то под горячий душ толпу, то под холодный».
        Экипаж остановился у большого белого здания, резиденции Бура. Елена Сергеевна вышла из экипажа и поморщилась. Из динамиков, установленных неподалеку, на пределе громкости неслось: «Мяу-ши! Мяу-ши! Тебе мои мя-ки-ши!..»
        Ее провели на второй этаж, впустили в большую светлую комнату и закрыли за ней дверь. Комната была переоборудована в больничную палату. Посреди стояла кровать, а на ней, подключенный к капельницам и проводам, лежал Виталий.
        Елена Сергеевна подошла к нему и посмотрела на его заострившееся рубленое лицо. Грудь была перевязана и прикрыта простыней. Но Елена Сергеевна помнила, как позавчера в этой груди копались окровавленными пальцами доктора, а она сидела рядом и думала: «Вот это и есть наше будущее? К этому мы идем?»
        Теперь она постояла должное время у постели раненого, демонстрируя подчиненным единство власти и вместе с тем испытывая непреодолимое желание вырвать все проводки, поддерживающие жизнь в этом громадном теле.
        Потом она вспомнила, как долго разрабатывали концепцию «прыгающего человека» и, наклонившись, прошептала на ухо полковнику: «Допрыгался?»
        И расхохоталась.
        Адамов
        Нет ничего лучше маленького щенка.