Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ЛМНОПР / Леднев Юрий : " Странный Остров " - читать онлайн

Сохранить .
Странный остров Юрий Макарович Леднев
        Генрих Васильевич Окуневич
        #
        Юрий Леднев, Генрих Окуневич
        СТРАННЫЙ ОСТРОВ
        Фантастическая хроника
        Глава первая
        АВАРИЯ
        Пронзительная синева неба звенела неаполитанской песней. Солнце сияло ослепительно. Его горячие, расточительной щедрости лучи летели сверху вниз почти отвесно, и все, что попадало под их струящийся поток, оставалось без тени, словно тень еще на полпути к земле истаивала от такого жаркого усердия. Величественная равнина вод уходила за горбатый горизонт, в космическую бесконечность, которая начиналась где-то там, на стыке моря и неба.
        На берегу, у самой воды, молчаливым контрастом к морскому пейзажу в отрешенных позах сидели на песке три согбенных мужских фигуры. По их трагическому облику было ясно: попали они сюда по какой-то странной случайности.
        - Да. Положение наше аховое! В этом нет сомнения, - на распеве, словно читающий со сцены поэт, произнес один и повел широким жестом руки по скалистому берегу и пляшущим на волне обломкам дельтаплана. Потом потрогал пальцем разбитую припухшую губу.
        - Туманно и загадочно, как великая тайна сотворения мира, - резюмировал философски другой, поглаживая поцарапанный лоб.
        - Надо думать, как выбраться отсюда, а не выражать свои поэтические и философские сентенции! - сердито заметил третий. Потерев ладонью ушибленный локоть, он проворчал: - И надо же было этому проклятому дермоттовскому смерчу выбрать именно нас! Занести в это проклятое место! - Он с прищуром вгляделся в росший недалеко жиденький кустик, словно хотел увидеть там старенький рояль, и чисто по-композиторски выразился: - Веселенькая вокруг нас партитурка! До самой коды сплошная пауза, ни единой живой ноты! - Он издевательски пропел на мотив известной песни беспризорных: «И никто-о не узнает, где погибнем все мы-ы-ы!»
        Судя по тону и лексике высказываний, первый обладал поэтическим даром, второй - философским, а третий - композиторским.
        После пессимистического монолога третьего все замолчали.
        А кругом царила курортная благодать! Но ни один из троих и не подумал ею воспользоваться: позагорать, искупаться, поблаженствовать! Видимо, они не представляли себе отдых на море без профсоюзной путевки, а может, просто паниковали, попав в чуждую их интеллигентскому духу обстановку.

… Подумать только, два часа назад жена Юрия Ольга со свойственной ей страстностью отговаривала друзей от сегодняшних полетов на их новом дельтаплане. Георгий и Орест чуть было уж не согласились с ней, попав под напор женской логики, но, как назло, в этот критический момент Ольга необдуманно поставила в пример мужчинам своего сослуживца и соседа, которого они звали за глаза «подкаблучником», Костю Притчина, являющимся, по мнению женщин, идеальным мужем. Костя, говорят они, не таскается в воскресные дни по всяким мужским делам, а сидит дома, чистит картошку, моет полы, посуду и играет с детьми, а жену отпускает в кино и на вернисажи. Из-за этого аргумента в пользу Кости Притчина повисшая было на «волоске» затея друзей сразу дала полный ход! Приводить в пример мужу Притчина, сравнивать с ним считалось оскорблением для каждого мужчины! Вот так из-за невинного укора женщины и мужского самолюбия и началась вся эта странная история. Тут и подумаешь, кто правит случаем: судьбы веление или наш каприз?!
        Ольга, естественно, обиделась на мужчин, особенно на своего мужа Юрия. Но ее тут же успокоила Людмила, жена Георгия, вступив в разговор супругов со своей неистребимой инженерно-технической иронией:
        - Да что ты, Оля! Пусть мужчины полетают! Им просто полезно поглядеть на жизнь с высоты. Надо же когда-нибудь расширять кругозор! А то они дальше сигареты в прокопченных зубах никого и ничего не видят. Пусть, пусть полетают птенчики небесные! А мы с тобой, Оленька, на аэробику пойдем! Сегодня при нашем ЖЭКе как раз занятие! Там… - И она заговорщицки зашептала что-то подруге в самое ухо.
        Чем только не увлечены люди в своем стремлении усовершенствовать тело и дух! Хатха-йога, лечебное голодание, бег, массажи и… теперь вот властно явилась в мир чудо-аэробика! Мгновенно она захватила, увлекла, взяла в плен всех женщин, сразу воспылавших безудержным желанием производить энергичные телодвижения под ритмическую музыку. Днем и ночью теперь мечтают женщины заниматься только и только аэробикой, как когда-то бегом, сыроедением, прыжками с парашютом. Во всех учреждениях, всех заведениях, а также на фабриках, заводах, стройках, в НИИ, ЖЭКах, - всюду (кроме, пожалуй, армейских подразделений) целыми днями идут разговоры о чудесах аэробики, этих вызывающих в теле сладкий зуд «скачках без коня».
        Аэробический аргумент Людмилы пришелся кстати. Не успевший разгореться конфликт-пожар быстренько погас. Друзья, обрадованные неожиданным исходом в споре с женами, тут же принялись упаковывать трехместное чудо НТМ - дельтаплан и умчались за город испытывать свое великое изобретение. Вот как просто и обыденно начинаются трагедии! Вот как развертываются драмы!
        Скажем несколько слов про наших героев. Все трое жили в одном городе, на одной улице, но в разных домах. Но что больше всего объединяло их: все они были не от мира сего! Принадлежали они к категории эмоциональных мечтателей, что и породило в них неистребимую страсть к полетам в небе. Конечно, не к таким, как перелёт через океаны и континенты в герметически закупоренном салоне современного лайнера, а к полётам истинным, когда паришь в воздухе и телом, и душой, а сердце наполняется радостью от обозреваемого с высоты мира. Согласитесь: такое ощущение можно получить только при парении на дельтаплане. А поэтому естественно, что наши друзья были членами городского клуба дельтапланеристов «Чайка».
        Разве могли они два часа назад предположить, что на самом волнующем месте полёта, когда стрелка высотомера подобралась к рекордной отметке, вдруг при ясной погоде появится сумасшедший вихрь и всё смешается для них в этом мире? А их детище, трёхместный красавец-дельтаплан «Богатырь», мгновенно станет похожим на изуродованную стрекозу? Разве ожидали Юрий, Георгий и Орест, что стихия закрутит их, понесет в воздушном волчке с такой скоростью, что они очутятся на пустынном морском берегу, не успев даже опомниться и что-либо сообразить?
        Глава вторая
        ПАТ И МАССИ
        Тягостное раздумье тянулось бы еще долго, но течение тишины прервал какой-то звук, похожий на междометие. Оно приблизительно выражало нечто среднее между «гжхыг» и
«жыгыг». Впечатление было такое, что звук этот вылетел из перерезанного петушиного горла.
        Звук скатился сверху и прозвучал совершенно неожиданно. Друзья вздрогнули и обернулись в ту сторону, откуда он исходил. На гребне кручи, прямо над ними, стояли два человека.
        Если бы природа задалась целью создать двух ярчайших антиподов, то для образцов она непременно выбрала бы этих двоих, - такую разительную противоположность они собой являли.
        Первый был кряжист и невысок. Второй - худосочен и долговяз. Весь облик первого, кряжистого, - от грибной лысины по всей голове и сурикового цвета лица со сливоватым носом до светло-рыжих волосатых рук с сарделеобразными, мясистыми, слегка подрагивающими пальцами - говорил о натуре грубой и пристрастной к частому употреблению спиртного. Настороженный прищур маленьких глазок, постоянно и невпопад меняющееся выражение лица, словно у провинциального актера-ремесленника, выдавали в нем еще и хитрую продувную бестию. Костюм и ботинки на толстяке были настолько потрепаны и избиты, будто их жевал в своей пасти бегемот, а потом, выплюнув, еще и потоптал малость.
        У худосочного сразу, с первого взгляда, выделялись руки. Хотя они болтались, как подвешенные за хвосты змеи, но пальцы рук были необыкновенно выразительны. Длинные, цепкие, как у скрипача или пианиста, они отличались какой-то особенной цепкостью, настороженностью, будто готовились коснуться струн или клавишей. Черные густые волосы долговязого струились до плеч. В этих волосах, право, было что-то паганиниевское. Пышная шевелюра обрамляла нездоровое, желтоватого оттенка лицо с выкатившимися на нем крупными, темными, почти печальными глазами и округлым лбом. И, как нарочно, будто вылепленный из гуммозы, торчал некрасивый нос, цвета детского обмаранного задка. Вся его фигура под поношенным, но опрятным свитером и до дыр вытертыми джинсами была хищно напружинена и одновременно выражала заячью готовность отскочить и сбежать при малейшей опасности.
        Обе стороны: и аборигены, и пришельцы - выжидающе, молча изучали друг друга. Может быть, так вот лесные наши предки в незапамятные времена, встречаясь впервые в дебрях с иноплеменными существами, безмолвно вопрошали друг друга взглядами: «Кто ты? Будущий друг? Или будущий враг?»
        Первым нарушил натужное молчание кряжистый. Он прищурился, будто глянул на незнакомцев через прицел винтовки, и с надсадным сипом выдавил:
        - Хорошая сегодня погодка! - И сразу выложил на физиономию такую самодовольную улыбку, будто славную погоду обеспечил он самолично и все на свете люди для него ни кто иные, как самые дорогие гости.
        - Для кого как! - тяжко и неопределенно уронил Орест.
        - Это уж верно: хорошая погода не для каждого, - согласился кряжистый, и хитрая бестия на его лице вдруг спряталась под маску искренней печали.
        - Во всяком хорошем заключено плохое, а в плохом - хорошее, - развил мысль Георгий, никогда не упускавший возможности поумничать.
        - Это уж как водится! - подхватил кряжистый и, ловко сотворив на физиономии непринужденность, неожиданно задал лобовой вопрос:
        - Вы к нам на остров Благоденствия пожаловали? Ай-ай!
        - К вам, к вам, - сердито подтвердил Орест, которого явно раздражал этот тип. - На ваш… проклятый остров.
        - Ай-ай! Давайте выкладывайте зачем? - тон был назойливым и бестактным. - Что вас дернуло? Надоело жить? Ай-ай!
        - Может, рассказать вам автобиографию и заполнить анкету? - вконец рассердился Орест. Лицо его полыхнуло гневом. Он угрожающе привстал.
        - Не надо сердиться, - подобострастно задышал вдруг толстяк и на всякий случай сменил назойливую мину на угодливую. - В этом мире все так сложно…
        - «Мы все приходим в этот мир на праздник человеческих общений», - стараясь выправить линию общения, но никак не прояснить запутавшуюся ситуацию, продекламировал Юрий, цитируя строку из совсем недавно написанного им стихотворения.
        - Так… понимаю… понимаю… - недоуменно пробормотал толстяк. Потом он почесал за ухом, хитровато подмигнул долговязому и многозначительно буркнул: «Пароль что ли опять сменили?»
        - «Каков пароль»? - спросил король, - подхватил отличавшийся необыкновенным слухом Орест.
        И тогда, не выдержав словесной эквилибристики, кряжистый вдруг взмолился:
        - Не издевайтесь, ребята! Вы к нам с инспекцией, что ли?
        И тут наши герои расхохотались. А за ними засмеялись и хозяева. Напряженная ситуация сразу разрядилась, веселье размыло и неопределенность, и настороженность, и недоверие. Барьер, который делает людей чужими, легче всего размыть смехом! Воцарилась добрая габровская атмосфера. Таков уж смех! Божий дар! Бальзам души! Он плавит отчужденность, несет с собой доверие. О, как не хватает нам его в делах серьезных! Этой музыки детства! Создающей гармонию общения!
        Но веселая атмосфера была все же нарушена. Долговязый брюнет, который первым перестал смеяться, нагнувшись к кряжистому, что-то шепнул ему, и тот сразу тоже посерьезнел.
        - Так, - сказал он, затирая улыбку на лице рукавом. - Значит, вы к нам с инспекцией? Давненько не были! Мы уж и соскучились! - И, крутнув в воздухе растопыренными пальцами, словно ввинчивая штопор в пробку невидимой бутылки, с ухмылкой спросил: - А где у вас… я что-то не вижу… Не слышу… А? Где? Это есть у вас?
        Вопрос прозвучал зловеще. Ухмылка была нагловатой. От габровской атмосферы почти ничего не осталось. На лицах друзей появилась растерянность. Они понимали: надо что-то отвечать, а что отвечать конкретно, они не знали.
        - Ну? Ну? - настоятельно сипел толстяк, и во взгляде его сверкнул недобрый огонек. Ситуация становилась фронтовой.
        И тогда Орест превзошел сам себя.
        - Что? - заорал он. - Что ты не видишь? Скотина! Ты, может, этого не видишь? - рявкнул он, показав на обломки дельтаплана. И, сжав кулаки, двинулся на противную сторону. От его вскрика худощавый отскочил за куст, а пролетевшая мимо чайка суматошно взвилась ввысь.
        - Хорошо! Хорошо! - замахал сардельками толстяк. - Я вижу, что у вас авария… Понимаю… понимаю… - и он провел несколько раз ладонями по воздуху, словно приглаживая вздыбившуюся шерсть у рассерженного зверя. - Начинайте тогда инспектировать…
        Друзья переглянулись. Если их принимали за инспекцию, надо было входить в роль. И первым это сделал опять-таки Орест. Он погладил пальцами подбородок и с начальственным добродушием укорил:
        - Разве так принимают начальство? Э-эх! Ты бы сначала нас хоть покормил… Чему только вас учили?
        Кряжистый извинительно вздохнул и посмотрел на часы.
        - Немножко рановато… хотя у нас здесь не того… но для вас я устрою. - И подобострастно спросил: - Вы не против, если мы с вами заодно… за компанию?.. Отобедаем?!
        - Разумеется! - дружно ответила троица. Все заулыбались вновь, и обстановка опять потеплела.
        Чувство голода близко и понятно всякому: царю и нищему, академику и швейцару, гению и бездарности, генералу и солдату, верующему и атеисту, редактору и писателю, критику и читателю, - всем, кто живет и дышит. От предвкушения вкусного обеда разделительный рубеж между пришельцами и аборигенами окончательно рухнул.
        Поскольку поэтическую натуру всегда побуждает к интимности, Юрий первым предложил:
        - Давайте познакомимся! А то даже не знаем, как к кому обращаться…
        Толстяк протянул ему руку и представился:
        - Патрик. Можно - Пат. Это ближе, - потом, дернув за руку долговязого, который упирался, представил того: - А это Массимо. Масси… - Долговязый так и сжался под взглядами. - Мы с Масси - технические клерки острова Благоденствия.
        Мнимые инспектора тоже представились по именам, и вновь испеченная голодная компания дружно зашагала по узенькой тропинке вверх.
        Город вырос неожиданно, как в сказочном сне, лишь только наши герои поднялись на береговую кручу. За кустарниковыми зарослями сразу потянулась вереница зеленых коттеджей. Далее шел ярус экзотических деревьев с большими цветами, издающими резкий дурманящий запах, еще выше - опять постройки большим полукругом, затем - снова растительная полоса. И так до самой вершины, где миражем царил дворец из темно-серого камня. Вокруг него стояло несколько урбанистских коробок XX века из бетона и темного солнцезащитного стекла.
        Городская улица начиналась без автомобильного шума, без многоголосой суматошной спешки и даже без трехцветно мигающих светофоров. Прохожие бродили вдоль и поперек, неорганизованно и вроде бы бесцельно. Вид у них был какой-то странный, необычный. На груди и на спине у каждого, как большие ярлыки, пестрели надписи: «Я хороший!», «Я счастливый», «Я умный», «Я свободный!». У одной дамы было даже три разных надписи. На левой груди - «Брен - душка!», на правой груди - «Я люблю Брена», а на спине: «Отдамся Брену без остатка!» Видимо, обладательница столь оригинальных заявлений рассчитывала на успех. И она не ошиблась. Наши герои видели, как два дюжих молодца в штатском взяли даму под руки и вежливо повели наверх. Видимо, прямо к предмету ее обожания.
        Горожане кучками толпились у витрин магазинов, хотя, несмотря на дневной час, магазины были закрыты: на дверях висели огромные замки. Судя по слою пыли на замках, они не отпирались несколько дней.
        Пат остановил процессию у дверей, на которых было нарисовано куриное яйцо, а под ним - банка горчицы. Над дверью горела зазывно неоновая реклама - «Здесь самый лучший в мире ресторан». Буквы светились не все, и потому можно было прочесть что-то наподобие «с-са-лу-ми-сто». Пат с гостеприимной щедростью открыл дверь и широким жестом пригласил войти всех в милое желудку заведение.
        Поднявшись по широкой лестнице, компания очутилась в большом зале. Зеркала - от пола до потолка. Большие картины - в багетных рамах. Роспись. Лепнина. Позолота.
        Посетителей в ресторане не было. Новоиспеченная компания уселась за один стол, придвинув к нему пятый стул. Трое друзей, притихнув, стали рассматривать ресторанную роскошь, которая внушала робость. И это понятно: очутиться в богатом ресторане с пустыми карманами - есть от чего оробеть!
        Однако, первое впечатление от фешенебельного интерьера вскоре стало меняться. Друзья, внимательно приглядевшись, поняли, что вся тутошняя роскошь - ловкая подделка. Вдобавок еще и изрядно запущенная. Лепнина потрескалась. Позолота облезла. Зеркала были столь густо засижены мухами, что почти ничего не отражали. На столах, покрытых грязными скатертями, валялись объедки от трапез минувших дней. Из специй на столах в обилии была только горчица.
        В дальнем углу зала за спецстолом сидела группа официанток в униформе и вела разговоры о чем-то веселеньком, то и дело взрываясь звонким дружным хохотом. Они даже не удостоили взглядом вошедших клиентов.
        Пат постучал по столу, требуя внимания. А Массимо ехидно хихикнул. Услышав стук, официантки повернулись к мужчинам и стали строить глазки. Словом, повели себя фривольно. Однако сердца наших героев ничуть не встревожились, не заиграли ответной страстью, ибо известно: голодный мужчина - увы, не кавалер.
        Пат встал (а Массимо опять хихикнул) и, подойдя к официанткам), стал им что-то объяснять. Те выслушали его и вдруг гурьбой повалили из зала через дверь. Когда клерк вернулся, на его физиономии полыхала ярость. Смачно ругнувшись, он развел руками и произнес загадочную фразу.
        - Черт бы побрал Брена. И у этих, кроме эротической программы, никакой другой не заложено…
        И тут трое наших гостей, движимые голодом, наплевали на древний завет: «в чужой монастырь со своим уставом не ходят» - и стали требовать жалобную книгу. При этом они грозились, что «этого дела так не оставят».
        К удивлению, требование жалобной книги напугало не обслугу ресторана, которой попросту не было видно, а самого Пата. Он стал уговаривать «инспекторов» не поднимать шума, «иначе будет плохо всем-всем…»
        - Программу бездействия выдумал сам Брен. Он может обидеться, если его причуда кому-нибудь не понравится. Понимаете?
        Друзья-гости, по совести говоря, опять ничего не поняли, но, поразмыслив, кивнули головами, так как знали из собственного опыта: справедливое требование не всегда приводит к торжеству истины.
        Неожиданно Пат предложил:
        - Я приглашаю всех ко мне! Тут недалеко. У меня кое-что найдется! - Пат выразительно щелкнул себя по горлу.
        Орест углубленно улыбнулся, будто в нем зазвучали только что родившиеся аккорды необыкновенного концерта с небывалыми секвенциями, инвенциями, модуляциями, каких еще не было ни у Моцарта, ни у Рахманинова, ни у Шенберга, ни даже у Родиона Щедрина.
        Георгий наморщил лоб, будто увидел в своем философском представлении полную гармонию мира.
        Юрий просто-напросто потер ладонью о ладонь. Он всегда делал так, когда находил удачную рифму или гриб боровик.
        Патрик жил действительно недалеко от ресторана, и через несколько минут голодная группа очутилась у двери одноэтажного, симпатичного на вид зеленого коттеджа. Отперев замок, Пат пригласил гостей в дом. Когда те вошли внутрь, то увидели грязь и беспорядок. Чертыхаясь и расшвыривая по сторонам бумаги и мусор, Пат поднял тучу пыли.
        - Опять не убрано! Видал я в гробу этого Брена! Смех, а не президент!
        Массимо дернул Пата за руку, и тот, спохватившись, с испугом глянул на гостей. Испуг его был понятен: говорить непочтительно о правителе (вы уже догадались, читатель, что Брен - правитель острова) да еще при инспекторах, у которых черт-те что на уме, опасно. И, как бы оправдываясь за невольно высказанные им слова непочтения к власти, Пат, исправляя положение, сказал:
        - Брен - хороший президент! Только помощники у него из синтетики! Хороших людей нельзя пригласить в дом!
        И с этими словами Пат повел гостей на кухню. Быстро разложив на столе хлеб, огурцы, селедку, бананы и поставив перед каждым по банке горчицы и по звонкому захватанному хрустальному фужеру, Пат вытащил из жерла камина канистру. Когда он водрузил канистру на стол, в ней выразительно булькнуло. Подмигнув гостям, хозяин отвинтил крышку и начал наполнять фужеры. И сразу кухня наполнилась острым запахом какой-то смеси: то ли антифриза с автолом, то ли ацетона с машинным маслом.
        Заметив, что по лицам гостей пробежала судорога отвращения, Пат нежным сипом пресек их привередливость:
        - Надеюсь, ребятки, вы не гнилая интеллигенция, - и предложил: - Пейте с богом. Это ликер «Шасси». За встречу! - Он с каждым чокнулся, неуловимым движением отправил содержимое фужера в глотку, будто у него внутри был не орган пищеварения, а туалетная раковина, и, сотворив из банана, селедки и горчицы пиратский бутерброд, стал его жевать.
        Поэт, считающий, что все сюжеты для творческих тем берутся из жизни, решил повторить опыт хозяина. Но в нос ему шибануло такой едкой вонью, что он на минутку поперхнулся. Однако Юрий пересилил себя и опрокинул смесь в горло. И сразу же его прожгло по всему пищеводу и кишечнику аж до стула. Поэт чуть не погиб от наступившего удушья. Глотая открытым ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, он закатил глаза и, растопырив руки, запрокинулся на спинку стула. Пат быстро влил ему в рот воды и, постучав по спине, упрекнул:
        - Молоко вам пить, сэр, а не «Шасси». Так и загнуться можно… Опыт надо в этом деле иметь!
        Пат не знал, что два товарища Юрия, два его сокурсника по Литературному, «имевших в этом деле большой опыт», мирно спят теперь на кладбище. Поэтому Юрий на совет клерка зло чертыхнулся:
        - Пошел ты к лешему со своими рекомендациями!..
        Пат не обиделся. Он только загоготал.
        После инцидента с поэтом Орест и Георгий, побуждаемые гостеприимством Пата, отправили мерзкое пойло в свое интеллигентское нутро, сильно разбавив его из водопроводного крана. Пат на это только укоризненно цокал, как белка.
        Ничто так не развязывает мужского языка, как питейный градус. В кухне стало шумно.
        Глава третья
        НУ И ХАРАКТЕРЫ!
        Говорили все сразу, и никто никого не слушал. Шумели о групповом и о личном, вперемежку и кучно. Патрик старался перекричать всех. Внутри у него сипело, хрипело, булькало, как будто у него там располагалась старая фисгармония, у которой порваны меха и обломаны голосовые язычки. Он с надсадой выдавливал из себя звуки, отдаленно похожие на слова, лез к гостям целоваться, чмокая каждого жирными селедочными губами, облапывая масляными руками за щеки, за уши, выкрикивая при этом жутко и протяжно: «Мы-и-л-лыи!» От его хозяйского усердия было противно и больно. Но наша троица терпеливо сносила испытание. Мало того, поддавшись воле хозяина, они сами вступили в пьяную «игрульку», когда мужчины начинают пытать друг друга: «А ты м-ме-ня-а ув-важашш-шшш..?» В общем, шло обычное милое свинство.
        Только Масси был угрюм и молчалив. По его глазам было видно: внутри Масси шла какая-то работа, а скорее - борьба. После каждого выпитого бокала он все дальше и дальше отодвигался от стола, пока не уперся стулом в стену. На гостей он смотрел с подозрением, будто это была банда, которая пришла его прирезать. Он несколько раз пытался улизнуть, но Пат зорко следил за движениями коллеги и всегда успевал ухватить его за шиворот.
        Расходившийся Патрик парил злым духом над компанией.
        - Ребятки! Мыил-лый! - орал он так, что дрожала канистра. - Я в диком ракурсе от вас. Вы сразу точно легли в мой прицел! - И в сотый раз лез с поцелуями.
        Неожиданно всхлипнув, он спросил:
        - А как там, на материке? Расскажите!..
        - Вы давно там не были? - участливо спросил Георгий.
        - «Вы?» И-их! - укорил Пат, хватая философа за грудки. - Мы ж договорились: без этого гнилого «вы», - и он растер кулаком слезу. - Я, ребятки, не был там годков пять, а может, и более! Тут время летит одинаковое, серое, мутное… тьфу! Совсем не замечаешь, сколько прошло - пять лет али сто. Вкалывай, вкалывай, - и ничего веселенького!
        - А разве ва… тебе не положен отпуск? - искренне удивился поэт, уклоняясь от сальных объятий Пата. - Можно взять отпуск и поехать домой…
        Пат нервно расхохотался.
        - Да разве мне можно туда? Ни-ни! Ни за что!
        Друзья непонимающе посмотрели на клерка.
        И тут Патрик разоткровенничался. Да как! Его прорвало, понесло, как даму, которая слишком долго носила в себе уйму секретов и неожиданно получила возможность избавиться от тяжкого бремени.
        - Ребятки! Мыил-лыи! Хотя здесь и противная жисть, но отсюда меня и арканом туда ни-ни! Почему? Да появись я там, в любой стране, - меня сразу - цап! И тю-тю!.. У…
        - Пат сделал жест повешения. И доверительно, с ужасом зашептал, закатывая глаза: - Я, мыи-ллыи, был приговорен к смертной казни шесть разиков: и петля, и электрический стулик, и чик-чик… Ой! - Он хихикнул. - Интерпол все подошвы стер, все меня ищет. Да не находит! - И, горделиво вскидывая голову, стал выкладывать, как будто рапортуя на военной поверке: - Кровавый Дик? - Это я! Майор Маноло? - Это я! Ужасный Билл? - Это опять я! Жестокий Санди? - Я! Потом еще… А, черт с ними, я уже позабыл, сколько у меня было ласковых имен! Они наводили панику на людишек. Сколько я крупных дел провернул! Ха-ха! Хо-хо! Хи-хи!.. Азия, Европа, Америка, Африка! Везде меня знают! Везде от меня вздрагивают!..
        Масси с ехидной улыбкой прогнусавил:
        - Уй, террорист поганый!..
        Но Пат как бы и не услышал издевки.
        - А теперь я - технический клерк! Смех! Кровожадный Пат - клерк! Засмеются. Вот она - судьба! - Пат обвел налившимися кровью глазами компанию и остановил взгляд на Массимо, как будто только что его увидел. - Вот Массик, желторотый Масси,
«музыкант», как называет его родненькая мафия. Сядь! - Он пригвоздил к стулу попытавшегося сбежать Массимо. - Масси работал в приличной конторе, в хорошем городе. Чикаго - слыхали? Шикарная фирма там у них! Парни ходят в кофейно-молочных костюмах с бабочками! Ездят в дорогих машинах! Жрут в лучших ресторанах, не таких, как наш, конечно, ха-ха! Денег уйма! Интеллигентишки, мотай им кишки! Не то, что наш брат! В джунглях по колено в грязи с автоматами, - тьфу! Жил этот Масси, как шах, которого мы однажды кокнули. Нет, захотелось ему славы! Вытянул из него интервью какой-то макредер журнальный, да и напечатал его откровения. Тоже дурак был. На том свете теперь. А Масси - здесеньки! Ушел! Эх, Массик, зачем ты устроил парням подлость? По глупости, конечно, или, как говоришь, со зла на них? Теперь прощай светлый костюм с бабочкой, шикарный автомобиль, рестораны и город Чикаго! Как он спасся от своей мафии, - уму непостижимо!?
        - А чем занимался Масси в своей фирме? Какая у него была профессия? - спросил поэт, с сочувствием глядя на Массимо.
        - Профессия? - Пат хихикнул от души. - Профессия у него была самая веселая: задушить, зарезать, отравить. Но у них там был порядок. Все делалось по прейскуранту.
        - Как по прейскуранту?
        - Очень просто. Получает фирма заказ - надо убрать наследника. Плати две тысячи! Убить политического соперника - пять тысяч. У них там порядок. Вплоть - до президента!
        - Президента тоже убивают по прейскуранту?
        - А как же? Даром руки марать? Никто не согласится. Бизнес есть бизнес.
        - А сколько стоит президент?
        - Пятьдесят тысяч, кажется. Масси, я не ошибся - пятьдесят?
        Масси молча кивнул.
        Друзья были поражены рассказом Пата. Они и раньше слыхали о мафии, ужасались ее делами в телесериалах, но одно дело прочитать о ее делах в газете, увидеть в кино, где тебе ничто не грозит, и совсем другое - услыхать о ее деяниях из уст специалиста.
        А Пат продолжал увлеченно сыпать свои откровения, словно хотел выхвалиться перед новыми людьми да заодно и поднять в их глазах авторитет коллеги.
        - Масси тоже туда не поедет. Зачем ему Чикаго? Да его там сразу зарежут! Жиг-жиг! И нет Массика, бедного «музыкантика»! - Пат всхлипнул от сочувствия.
        - А кто его зарежет? - удивился Орест.
        - Да его же дружки по мафии! Они друг друга запросто режут. Для них - это плевое дело. Но они не знают, что Масси, желтенький цыпленочек, здесь, а то бы они его и здесь достали. Примчались бы сюда обязательно и выпустили бы ему потроха!
        Массимо сжался на стуле, его трясло. А Пат продолжал безжалостно:
        - Зарежут его как пить дать! Жиг-жиг! Жаль его! Хоть он и сам народу много извел, сотни, а может, тысячи… собственными ручками. А все равно жаль его! - Пат взял руку Масси и поднял ее, как рефери на ринге. - Вот она, кровавая рука мафиозика Массимо! Смотрите, какие нежные пальчики у этого головореза! Не приведи бог, чтобы они поиграли на вашем горлышке! - И Пат с отвращением отбросил руку Массимо, который был бледен, как при смерти. Он вскочил и уже почти убежал, но Пат ловко подставил ему ножку и опять пригвоздил к стулу. - Не надо бояться этих людей. Сиди, убью! Эти не продадут! Я за целую милю своим носом чую человека… - И оптимистически закончил: - Ничего, мафиозик, мы еще поживем! Мы еще будем нужны! Нас с тобой здесь не зря берегут. Такие, как мы, нужны тем, кто правит миром. Да и ребятки мои из Разведывательного давно скучают без меня. Я тебя с собой заберу! Любая мафия заткнется! Выпьем за наше возвращение!..
        Он еще раз наполнил фужеры и, хотя безграмотно, но зато величественно, провозгласил:
        - Я поднимаю тост за то, чтобы у нас с вами, милые инспектора, было тихо-тихо и ни-ни, и без этого… - И с многозначительным видом он отправил порцию вонючей смеси в глотку. Заметив, что Массимо не допил, он рявкнул: - За хороших людей пьешь, дурак! Убью!
        Друзьям пить не хотелось, но они не устояли перед нажимом Пата и, разбавив смесь водой, вогнали ее в себя.
        Языки снова развязались! Орест стучал кулаком и селедкой по столу, ругал на чем свет стоит своего соперника, композитора-плагиатора, который был страшно плодовит на песни, таская мотивы из произведений других творцов музыки. Он не обидел вниманием и Ореста, стащив у него целую строку из «Голубой мелодии». Георгий кричал что-то о творениях Канта, Фалеса, ругал Маркузе и с ним бунтарей новой мысли: Клавеля, Леви, Блескина, Глюксмана и еще с дюжину никому не известных
«творцов идей разочарования и иллюзорных мифов в стиле потерянного поколения». Юрий выкрикивал что-то о полной бесталанности нашего века на поэтической ниве. Потом он обругал почему-то Нестора Кукольника за то, что тот осмелился при великом Пушкине быть салонным душкой-поэтиком. И в угаре вдохновения, встав на стул, он, перекрывая пьяный шум, продекламировал:
        Гении Пушкины вечно живут!
        А Кукольники, как куклы, уходят!
        Сделав пушкинский жест, точно такой, какой юный Александр сделал в лицее перед Державиным, Юрий чуть не свалился со стула. Хорошо, что Пат поддержал. Все зааплодировали. А Пат спросил:
        - Ты, значит, не только инспектор, а еще и поэт!? - И пощупал пиджак Юрия осторожно, будто это была шкура живого тигра.
        - Да, я - поэт! - заявил гордо Юрий, выпятив грудь. В этот момент он ощутил щипок выше локтя. Это Орест в пьяном состоянии трезво намекал на осторожность. И, поправляясь, поэт пробормотал недовольно: - Мечтал в юности стать поэтом… Да… - С горечью махнув рукой, он сел и закрыл ладонями глаза.
        Пат участливо оторвал руки Юрия от лица и проговорил:
        - Ты не плачь. Я запомнил, что ты поэт. Я тебя ко двору представлю…
        Это был последний проблеск реального сознания перед окончательным пьяным провалом. Дальше все покатилось без осознания реальности, без тормозов, как в старом анекдоте про автомобиль, спущенный с горы Арарат. Когда половина канистры опустела, на гостей вдруг стал наваливаться сон. Увидав это, Пат со всей силы грохнул по столу кулаком и громко просипел:
        - Айда за мной! Я вам сейчас устрою баиньки, как королям!
        Следуя за Патом, все перешли улицу и остановились у особняка, такого же, как и у Пата. В окнах горел свет. Сделав жест «тихо», Пат подкрался к окну и вдруг отчаянно, со всей силы затопал ногами, засвистел, заулюлюкал, словно выгонял из норы загнанного барсука:
        - Улю-лю! Ай-ай-ай! Тью-тью! Кышья! Кышья! Фью! Фью! - и еще абсолютно непереводимый для печати набор восклицаний и междометий.
        Из двери выскочили три фигуры, как тени, и в панике метнулись в темноту. Пат дико захохотал и несколько раз выстрелил из пистолета вдогонку убегавшим.
        - Прошу гостей к королевскому ложе! - Распахнул дверь и шикарным жестом пригласил Пат друзей в дом.
        Нутром своим друзья почуяли: Пат ради них совершил сейчас нехороший поступок, но им так сильно хотелось спать, что привередничать они не стали и без церемоний вошли в дом.
        Посреди ярко освещенной комнаты стоял стол, а на нем большая миска, доверху наполненная черепашьими яйцами.
        - Жрали черепашьи яйца, инженеришки несчастные. Запрограммированы на интеллигентов, на людей хотят быть похожими. От черепашьих яиц не поумнеешь! Ха-ха
        - И добавил из французского юмора: - Сколько голову ослу не мой, мысли у него не станут чище!
        В комнате по углам стояли три кровати и Пат, указав на них, пропел:
        - Баю-бай-баюсеньки! - И этим доказал: в какую бы профессию ни ушел человек из детства, детские привычки и способность к игре останутся в нем навсегда.
        И закончился бы этот вечер благополучно: гости легли спать, а хозяева ушли бы на покой, кабы не совесть поэта, неизвестно какими путями пробравшаяся в его сознание, где она и засверлила, и заверещала, то есть заставила говорить.
        - Надо сначала выяснить, а потом и - бай! - заявил вдруг заплетающимся языком Юрий.
        - Что выяснить? - встревожился Пат.
        - Может, ты ранил человека, и он сейчас истекает кровью на дороге.
        - Какого человека? - удивился Пат.
        - В какого сейчас стрелял, - пояснил поэт. В подсознании его, как и у многих поэтов, жила злая мысль: каждая вторая пуля летит в поэта, поэтому он ненавидел выпущенных на волю пуль. - Мы тут собрались баиньки, а он кровью истекает…
        Пат захохотал.
        - Какой человек? Это же декорация! Интеллектуальная фикция! - и Пат обматерился.
        Непочтение к интеллектуалам задело Юрия. Еле справляясь со своим артикуляционным аппаратом, он категорически заявил:
        - А мы не ляжем, пока не убедимся, что он живой! - И поглядел на своих друзей, ища у них поддержки.
        - Ага… угу, - промычали в подтверждение те, хотя и не поняли: зачем среди ночи разбирать эту историю, если завтра вновь будет день.
        - Да вы что, ребята? Это же декорация! - попытался вразумить их Пат. - Баю-бай!
        - Инженер - декорация! - еще более возмутился поэт. - Да как ты смеешь говорить такое! - Губы поэта затряслись от гнева. Он встал и хотел было направиться к выходу, но тут «на сцену» явился Масси. Он ехидно глянул на Пата и, словно жестоко мстя ему за что-то кровное, злорадно и мерзко пропел тонюсеньким голоском, как комар-кровосос:
        - Он про-о-омахну-у-улся-а…
        Пата словно ужалила змея! Он подскочил к Массимо и свирепо заорал:
        - Я промахнулся? Я?!
        - Да, промахнулся, - тихо прогнусавил Масси.
        - Дерьмо! Ты знаешь, что я самый меткий стрелок во всей Азии, на Ближнем Востоке, в Америке, Африке и даже в твоей Сицилии? Как ты мог про меня сказать: промахнулся! - И Пат, возбужденный от возмущения, забегал вокруг сжавшегося в комочек Массимо, потрясая пистолетом. Потом его взгляд неожиданно остановился на миске с черепашьими яйцами. - Я тебе сейчас докажу, что я не промахнулся! - Схватив за плечи Массимо, он припечатал его к стенке: - Стой, не двигайся! Потом взял из миски яйцо и установил его на голове Массимо. Яйцо, утонув в пышной копне массимовских волос, выглядывало из них, как серп месяца на темном небе.
        Отмерив несколько шагов от цели, Пат поднял пистолет в намерении выстрелить в яйцо, вздрагивающее на голове Массимо, но поскольку тот дрожал, как лист на ветру, яйцо скатилось с головы на пол. Тогда Пат поставил на голову приятеля новую цель, но и на этот раз яйцо свалилось до выстрела. Эта операция повторялась до тех пор, пока не кончились в миске яйца. Тогда Пат схватил пустую миску и нахлобучил ее на голову Массимо, она легла плотно и крепко, как каска пехотинца.
        Кто знает, промахнулся бы тогда Пат или нет, но вероятность собственной гибели Массимо ощутил явно! Он побелел от страха и сбросил с головы миску, которая с грохотом покатилась по полу под кровать. Пат, кряхтя и матерясь, достал миску из-под кровати и хотел было снова напялить ее на голову Масси, но тот буквально взбунтовался:
        - Не надо! Не буду! - истерично верещал он, подпрыгивая на месте, как лягушка.
        - Что!!! Не будешь?! - Лицо Пата налилось кровью. Он сжал пистолет так, что хрустнули пальцы, и угрожающе двинулся на Масси: - Паскудный мафиози! Ты хочешь, чтобы я дал знать твоей мафии, что ты здесь? Они тебе сразу перережут глотку! Хочешь?
        Масси еще больше побледнел и, как лань, отскочил от стены к столу. Схватив нож, он пошел на Пата. Пат поднял на него пистолет…
        Если бы гости не знали кое-каких приемов карате, то и мафия, и ЦРУ потеряли бы из своих рядов двух достойных членов.
        В мгновение молниеносным броском Орест выбил ногой из рук Масси нож, а Юрий с Георгием схватили Пата за руки, который брыкался, как мерин, и орал, как бык:
        - Все равно убью эту мразь! - И поливал неподвижно лежавшего на кровати Масси и заодно своих дорогих гостей скверными ругательствами. Друзья хотели его связать, но веревки в доме не оказалось, а держать долго здоровенного Пата за руки не хватило бы сил. Выход из положения нашел философ. Увидев на потолке муху, он указал на нее Пату и, явно подзадоривая его, сказал:
        - А вот в глаз мухи из пистолета еще никто не попадал, даже Робин Гуд!
        Пат замолк, перестал брыкаться и стал глазеть на муху. Даже «убитый» Массимо в любопытстве приподнял голову.
        - Мне? Не попасть мухе в глаз? - с обидой вопросил Пат. - А ну, отпустите меня и дайте мне пистолет! - потребовал он.
        - Не попадет, - ехидно прогнусавил Массимо. - Не давайте ему револьвер, - попросил он.
        Пат с ненавистью и презрением глянул на младшего клерка.
        - Дайте пистолет!
        - В людей стрелять не будешь? - спросили Пата друзья.
        - Нет, клянусь бедной мамой! Я попаду этой мухе в глаз, вот увидите!
        Его отпустили из объятий и дали пистолет.
        С десятого выстрела спящая и ни в чем не повинная муха брякнулась на пол с куском лепнины. Пат торжествующе поднял руку, и друзья согласились с ним, что он попал мухе точно в левый глаз. И тогда на радостях, к изумлению гостей, он проделал следующий номер: взял со стола один из хрустальных фужеров и, хрустя зубами, сжевал его, словно огурец.
        Тогда Массимо проделал несколько удивительных фокусов с ножом.
        Друзья тоже не отстали и продемонстрировали несколько приемов карате, чем заслужили восторг и уважение у клерков.
        Сколько еще времени продолжалось это веселье, трудно сказать. Пьяные, как и влюбленные, часов не замечают. Но в конце концов сон развел всех по местам, то есть по постелям.
        Глава четвертая
        ПРОБУЖДЕНИЕ
        Ужас пробуждения с большого похмелья в чужом незнакомом месте хорошо известен тем, кто хоть раз напивался до потери памяти. Случаи эти подробно описаны в литературе.
        Просыпаешься. Открываешь, нет, с трудом раздираешь тяжелые веки сначала одного глаза, затем другого и, хотя не сразу, видишь: все чужое, незнакомое - и стены, и потолок, да не только вся обстановка, но и твое самочувствие тоже чужое! И в нахлынувшем страхе никак не можешь вспомнить, каким образом попал в этот каменный мешок: то ли тебя бесчувственного, полумертвого приволокли сюда бандиты, то ли сам забрел? И что здесь: склеп, вытрезвитель, камера пыток, притон бродяг, а может, и дом приличных людей? Но с перепугу почему-то думаешь о самом худшем варианте.
        Примерно таким было утреннее пробуждение и у Юрия, с теми же воображениями, представлениями и симптомами. Сначала он с нарастающим страхом долго глядел на изуродованный пулями потолок и стены, потом разглядывал спящих друзей, вслушиваясь в их дыхание - живы ли они, не связаны ли веревками, нет ли на них следов пыток? А когда неповоротливое, забитое похмельем сознание постепенно, с трудом, по обрывкам восстанавливало в памяти вчерашнюю картину кутежа, терзающий стыд и угрызение совести восстали в нем жестоким самобичеванием. И, как бывает в подобные моменты, последовало мужское твердое: больше никогда! Ни с кем! Ни рюмочки! Ни птичьего глотка!

«Ах, что бы сейчас сказала об этом противном кутеже милая женушка!»
        Сердце поэта сразу заныло тоской по дому, семье, супруге. Выяснив, что он находится сейчас не в склепе, не в камере пыток и даже не в вытрезвителе, Юрий загорелся решимостью выбраться скорее домой с этого проклятого неизвестного острова. С этими мыслями поэт поднялся с постели и сразу же ощутил в голове адскую боль, будто из полушарий его мозга кто-то вытряс серое вещество, а вместо него голову набили железными опилками. Посидев немного на краю постели, превозмогая боль, он встал и вышел на улицу.
        Утро было прекрасным!
        Небо чистое, певуче звонкое, как детская песня. Утренний воздух ласкал лицо приятной свежестью. Природа дышала полнотой чудесной жизни!
        В такое утро только бы и творить гениальные произведения! Из глубин души поэта рванулось было творческое вдохновение, но, отброшенное хмельной болью, оно робко уползло обратно, забившись от страха в неприметные тайники, понимая, что хозяину сейчас не до творчества, дай бог, как следует прогулять больную головушку на свежем морском воздухе. Начинался восход солнца, и золотая заря потянула Юрия к морю.
        Момент восхода солнца над морем. Этот момент величия и красоты природы подвластен только кисти Айвазовского и перу Пушкина, но никак не нашей шариковой ручке; поэтому мы благоразумно поступим: не станем расписывать, как проснувшееся солнце подарило заре золотой румянец, как торжественно и величественно выкатывался из-за горизонта на небосклон солнечный диск, как он заливал природу теплым лучистым ливнем, как птичий хор шумно приветствовал его восход… Ах, если бы мы были гениальными!
        Разумеется, картину восхода солнца мог отобразить сам поэт, но! Чудесный момент не отразился поэтической картиной в его, как мы уже сказали, пришибленной алкоголем душе, и муза Эрато, покровительница поэтов, сейчас горько рыдала, скорбно присев возле расседланного, печально понурившего голову Пегаса.
        Зато вовсю ликовала богиня боли и страданий! Видимо, она-то и наслала в душу Юрия чувство тоски и одиночества вместо восторгов. А поскольку тоске необходима конкретная пища, то есть тема, поэтому Юрий опять затосковал о доме, дочери, супруге. Известно, что любовь сильней на расстоянии. Какая-то странная истина спрятана в этом: живут два родных близких человека рядом, ссорятся, сердятся друг на друга, а разлучи их - затоскуют, заплачут! Видимо, что далеко от человека, то и желаннее; что недоступнее, того и хочется. Еще Тютчев подметил это.
        Так, размышляя о своем житье-бытье в родных пенатах, Юрий пришел к горестной мысли, что вел он себя в семье совсем не так, как должен себя вести ее глава, добрый отец, любящий муж. Как часто он был неправ перед Олей! Иногда грубо отвечал на ее справедливые упреки, бывал нечуток, когда она ждала от него нежностей, не хотел понимать ее вкусов и привязанностей. А дочь! Он, можно сказать, совсем мало занимался ее воспитанием, переложив эти заботы на мать и бабушку. Боже, какой же он, оказывается, глупец, дуб, бессердечное бревно!.. И Юрий почувствовал, как он покраснел. Пчелы раскаяния жгли его самолюбие…
        Так дошел он до самой кручи и… остановился. Под кручей что-то шумело, поскрипывало, стучало. Казалось, там работает цех фабрики или портальный кран. Подойдя к кромке обрыва, он заглянул вниз. То, что Юрий увидел, заставило его отпрянуть. Сердце застучало в страхе. Даже хмельная боль и рассуждения о доме выскочили из головы.
        Зрелище, открывшееся ему, было и впрямь ужасным. На всякий случай Юрий протер глаза: не мерещится ли это ему с похмелья. С похмелья, как известно, может привидеться и стая чертей, и кое-что похуже.
        А увидел он вот что. Вдоль берега тянулась большая гряда. Она состояла из голых человеческих тел. Тела были расчленены, как туши на бойне. Отделенные от туловищей руки, ноги, головы, кровавые от лучей восходящего солнца, - такое зрелище могло свести с ума кого угодно. Но это еще не все. Возле кровавой груды работал кран. Он захватывал куски человечины и кидал их на широкую ленту транспортера. А та с жутким скрипом тащила страшную поклажу в чрево горного туннеля.
        Юрия от такого вида замутило. Он кинулся бежать прочь от ужасного места. Ворвавшись в дом, где безмятежно спали его товарищи, он принялся их расталкивать:
        - Вставайте! Вставайте! Там ужасные вещи! Там творится такое… такое…
        Поэт впервые в жизни не нашел слова, чтобы определить, что все-таки творится там, на берегу. Вид его был настолько страшен, что два друга, несмотря на жесточайшее похмелье и желание поспать, вскочили с постелей. Через несколько минут они все вместе стояли на берегу и, глядя на адский конвейер, чувствовали, как у них от страха шевелятся волосы на голове.
        Придя в себя от первого потрясения, друзья стали обсуждать открывшееся им ужасное явление, строить догадки. Было построено много разных версий.
        Может, здесь, на удаленном от путей-дорог острове, правит «Синяя борода» XX века? И у него на службе состоит целая дивизия головорезов, таких, как Пат и Масси? Заманивают, вылавливают в океане терпящих бедствие людей, а потом их убивают. Съедают или пускают в продажу вместо говядины. Статистика говорит: 230 тысяч в год пропадает людей в океанах и морях бесследно. Ищут пропавших и не находят. Потом сваливают на Бермудский треугольник. Возможно, такая участь ожидает их самих? А может, здесь специально выводят сорт людей для питания кошечкам и собачкам богачей?
        А может? Может? Много еще было построено друзьями версий, одна другой ужасней, пока они стояли над кручей.
        Что ж, XX век приучил человека верить в фантастические ужасы, в извергов человечества. В этом веке были и душегубки, и печи для массового сожжения людей, и ужасы Хатыни, Сонгми, Дахау, и атомный смерч над Хиросимой и Нагасаки, и кое-что еще, что можно увидеть сегодня по телевидению, кино, прочитать в книгах…
        Друзья решили немедленно сообщить людям о кровавом острове! Но как? Они не знают, как отсюда можно выбраться? И есть ли какая-то связь отсюда с материком? Сообщить по радио? А есть ли здесь радиопередатчик? И можно ли добраться до него? И вообще, полная неизвестность во всем. Знают они только Пата и Масси, технических клерков. Что делать?!
        - Эврика! - вдруг стукнул себя по лбу Георгий и предложил план. - Ни Пат, ни Масси не подозревают о том, что им, то есть гостям-инспекторам, известно о каких-то тайнах острова. Притворившись в неведении, пойти сейчас к клеркам, все у них выведать и тогда решать, что делать. А пока: молчать, молчать и слушать!
        Мысль философа понравилась: она была логичной для данной обстановки и ситуации.
        И только друзья хотели пойти к двум бандитам выяснять суть и назначение острова-людоеда с его дьявольским мясным конвейером, как вдруг раздался голос Пата:
        - Куда вы пропали? Нельзя же в такую рань начинать инспекцию! Надо сначала опохмелиться! Из-за его плеча вытягивал шею Масси.
        - Как поспали? Понравилось ли вчера? Надо бы поправить вам здоровье? - Пат заискивающе сипел с надсадой.
        - Нет уж! - строго сказал Орест. - Хватит с нас и вчерашней глупости! Показывайте ваше хозяйство. И начнем вот с чего, - Орест кивнул в сторону конвейера. - Объясните нам, что все это значит?
        - Вы уже там были? - удивился невозмутимо Пат. - Там все в порядке. Подача работает, как часы…
        - Это вы называете порядком? - закипел в негодовании Юрий.
        Пат прислушался к звуку поскрипывающего транспортера.
        - Конечно, транспортер немного поскрипывает, - сознался Пат и с хитрой миной объяснил: - Вы сами теперь понимаете, куда идет ликер «Шасси» - для встречи дорогих гостей!
        - Как можно, все это открыто, на виду? Если узнают люди? - возмущался Георгий.
        - Тут была кирпичная стенка, но ее разобрали подданные на второй день правления Брена. Такая уж у него программа; по ней все позволено, черт бы ему лягнул в печенку! Теперь туда ходят все, кому не лень.
        Друзей поразила откровенная наглость и невозмутимость Пата, тон, которым говорилось так спокойно о делах жутких и кровавых. Мало того, Пат приглашающим жестом позвал их за собой к адскому сооружению. Еле сдерживаясь от взрыва гнева, Юрий, Георгий и Орест спустились вслед за техническими клерками вниз. Пат, подойдя к движущейся ленте, взял в руки человеческую голову. Юрий в отвращении зажмурился, Орест сжал кулаки, а Георгий с ужасом отвернулся.
        - Вот, полюбуйтесь! Товар что надо. Теперь все идет из нового биополиместерина. Он прочнее старого в 25 раз. А главное - его надежность и эластичность выше, чем у человеческих тканей, как по конспекту читал свою лекцию Пат. Потом постучал по голове пальцем - она отдалась пустотой, затем постучал по своей и по голове сотоварища и с юмором заметил: - Слышите, звучит одинаково! Все мы - манекены!
        И тут друзья поняли свое заблуждение насчет кровавой сути конвейера. Сразу же улетучились муки терзаний, стало ясно: перед ними на ленте проплывали разобранные части манекенов. До чего же схож этот новый биополиместерин с натуральной человеческой кожей!

«Остров убийц»! «Компания пиратов»! «Кровавая империя»!..
        На берегу раздался дружный хохот! Орест повалился на песок, рядом приседал Георгий, а Юрий, захлебываясь в спазмах, крутился на месте. Друзей внезапно охватил безудержный приступ смеха.
        Пат и Массимо сначала с удивлением глядели на хохочущих инспекторов, которые только что были грознее бури, и вдруг их настроение резко переменилось. Решив, что бурное веселье вызвал остроумный жест Пата, а может, желая подыграть «начальству», клерки тоже рассмеялись. Первым пришел в себя Массимо. Перестав смеяться, он сразу ушел в свое обычное состояние, стал настороженным, серьезным и отошел в сторону от веселящейся компании.
        Закончив смеяться, Пат сказал:
        - Люблю веселых людей! Кто умеет так смеяться - хороший человек! С ним и в джунглях не пропадешь!
        Так неожиданно раскрылась тайна адского конвейера. Но впереди у друзей было еще много нераскрытых тайн, связанных с островом.
        Глава пятая
        ГОРОД МАНЕКЕНОВ
        Попав впросак с транспортером, друзья наши решили побольше разузнать о тайне острова, которым правит президент Брен. Вскоре выяснилось, что остров расположен в Тихом океане, что он законспирирован, что отсюда нет никакой связи с миром. Островом правят поочередно президенты. Должность президента покупается за большие суммы на двухнедельный срок. Всеми этими делами заправляет фирма «Новая цивилизация», контора которой находится на материке. А руководит фирмой военный промышленник, мультимиллионер Дик Хант. Все эти сведения друзья выпытали у словоохотливого Пата, соблюдая осторожность: обжегшийся молоком, дует на воду. Они, как бы невзначай, задавали Пату вопросы, а тот охотно и пространно отвечал.
        - Зачем здесь столько манекенов? - спросил Георгий.
        И после того, что они увидели и услышали, друзья оказались настолько заинтригованными, что даже желание скорее попасть домой отошло на второй план.
        После веселой сценки у транспортера и ответов на вопросы «инспекторов» Патрик и Массимо повели их в туннель, куда двигалась лента транспортера с частями манекенов. Там, под землей, оказался целый завод. Он состоял из двух помещений. В первом, куда они вначале вошли, был сборочный цех.
        Бог мой! Что это был за цех! Ярким рассеянным светом горели ксеноновые лампы дневного света, высвечивая каждый миллиметр площади. Кругом царила стерильная чистота. Быстро и ловко роботы-автоматы подхватывали с транспортера части и собирали из них биополиместериновых кукол в человеческий рост. Сборка проходила проворно, и каждую секунду готовый манекен направлялся в другое помещение, над которым красовалась вывеска странного названия: «Биогенная лаборатория».
        То, что увидел в этой лаборатории Юрий, сразу напомнило ему волшебную сказку про Буратино. Манекены, проплывающие на транспортере через лабораторию, вели себя ни дать ни взять, как то самое полено в ловких руках папы Карло. Пока лента проходила через зал биогенной лаборатории, к неподвижным телам манекенов прикасались десятки различных манипуляторов. Раз - и манекен заморгал глазами. Два - и завертел головой. Три - и манекен-женщина поправляла прическу, наводила туалет. Если это был усатый мужчина, то он разглаживал усы и одновременно пялил глаза на очаровательную соседку, которая пока еще была к тому же и неодетой.
        К концу путешествия манекены получали тесты в соответствии с заданной программой поведения и, помахав рукой своим недоделанным коллегам, соскакивали с ленты и сами бежали одеваться в костюмерную.
        - Ну как? - торжествующе спросил Пат. Он видел, с каким интересом, горящими восторгом глазами смотрели «инспектора» за процессом изготовления манекенов.
        - Невероятно! - в ошеломлении произнес Орест.
        - Если б рассказали, не поверил бы! - очнувшись, словно от наваждения, сказал Георгий.
        - Фантастично! - восторженно произнес Юрий. - Что там электронная бабушка Рея Бредбери! Здесь целый комплекс невероятного!
        Технические клерки, довольные эффектом, только улыбались.

«Так вот в чем дело! - подумал Юрий, когда первое впечатление прошло, а оно было ошеломляющим. - Теперь понятно, почему на острове нет детей. Значит, и те официантки, и те ночные инженеры, и вообще все жители города - не настоящие люди, а совершенные биороботы, искусственные люди, с определенной программой действий…»
        Юрий взглянул на Георгия, потом на Ореста. Друзья поняли его без слов: надо удивляться в меру, держать свою марку представителей инспекции и выяснять до конца тайны острова. Они еще не представляли себе - во имя какой же главной цели все это делается?
        Юрий задал чисто инспекторский вопрос Пату:
        - Что будет, если у вас получится брак?
        В глазах Пата загорелась хитринка: дескать, давай, давай, копайся, ищи, все равно у тебя не выйдет! Мы не таких видали! И Пат твердо, как на экзамене, ответил:
        - Брак исключается! Зачем мы будем папаше Дику некачественную продукцию выпускать? Для нас честь фирмы - превыше всего!
        - Ну, а вдруг? Разве у вас не бывало?
        Пат обиженно развел руками и поглядел на Массимо, как бы выискивая в нем поддержку:
        - Вы, ребята, инспектировать - инспектируйте, а провоцировать нас не надо! Верно, Масси?
        Масси поморщился, как от боли, и промямлил в поддержку Пата:
        - Да… м… не надо… м…
        - Вы нас не так поняли, - успокоил их волнение Юрий. - Мы хотим узнать: что вы будете делать, если произойдет экстренный случай?
        Вопросы надо уметь задавать - это старая истина. Тем более, если задаешь их с целью познания, а не простого любопытства.
        - А, понял! - воскликнул Пат. - Массимо, продемонстрируй!
        Массимо, словно обрадовался приказу. Он кинулся к изготовленным манекенам и с ловкостью садиста оторвал двум женщинам уши, а двум мужчинам носы. И сразу же на пульте управления тревожно засигналили красные лампочки, загудела сирена. Транспортер остановился. Стало тихо. Робот-контролер быстро протянул металлические щупальца, подхватил изуродованных манекенов и сбросил их в контейнер, который умчал жертвы садизма куда-то вниз, видимо, на переделку.
        Вся эта короткая сцена ненужной жестокости, хотя это и были манекены, неприятно подействовала на человеческие чувства наших друзей. Примерно так же дети, которые могут обижать друг друга и даже взрослого, способны пожалеть куклу, одушевленную ими же. В этом кроется какая-то непостижимая тайна человеческой души, приверженность к форме всего живого в природе. Ведь даже только что вылупившийся птенец, послушно шествует за двигающимся чучелом курицы… Но это вопрос философский, а Георгий пока не философствует, а переживает.
        - А если дефект обнаружится на улице? - спросил Орест (Ему захотелось выйти скорее отсюда на улицу).
        - Их сразу же размонтируют! Если они не соответствуют программе, нельзя им быть на улице! - объяснил Пат.
        - Кто размонтирует? - насторожился Юрий.
        - Манекены-контролеры. Они запрограммированы на неприятие тех, кто оригинальничает, и ходят незаметно в толпе, - пояснил Пат.
        Эти откровения Пата, навели друзей на тревожную мысль, а Юрий с беспокойством спросил:
        - А нас они не могут размонтировать? Вдруг им покажется, что наше поведение не соответствует программе?
        - Нет! Такого быть не может, - успокоил друзей клерк. - По отношению к людям у манекенов в программе полная покорность, как у дельфинов.
        - Видели мы вчера, как покорялись людям официантки! - напомнил Георгий.
        - Тут виновата сама программа правителя. Такую им задал президент. Этот Брен… что-нибудь да придумает! Каждый день одно хуже другого! Запрограммировал вчера
«демократию без пределов» - кто во что горазд! Воруй, тащи, ничего не делай! Первый раз в жизни такое правление встретил. Чудак! Думает таким манером авторитет у манекенов завоевать.
        - А до Брена были на острове другие правители?
        - Были всякие!
        - Расскажи, чем они отличались?
        И Пат с удовольствием стал рассказывать.
        - Всякие бывали у нас президенты! Один приехал и сразу невзлюбил птиц. «Птичник», как мы его прозвали с Массимо. Уничтожить всех птиц на острове! - скомандовал он. Манекены целыми днями лазали по деревьям и крышам, пичуг ловили! Другой: на всех надеть наручники! Видимо, когда-то в полиции служил. После его отъезда целую кучу наручников два дня в море сбрасывали. А еще был чудак: на всех женщин паранджи велел напялить, причем из натурального конского волоса. На острове пахло, как в конюшне! А один, наверное, генерал был, войну устроил! Манекены воевали друг с другом, а он командовал! Спать нельзя было, всю ночь стрельба! Убежищ накопали! Потом зарывать пришлось. Эх, достается нам с Массимо! Манекенам что, они не люди, не задумываются! - И Пат огорченно махнул рукой.
        - Скажи, Пат, - спросил Георгий. - А как вы даете манекенам имена? По какому происхождению? Народ, нация, раса?
        - Никаких имен! - заявил категорически Пат. - Зачем манекенам имена?
        - А если надо к нему обратиться, поговорить?
        - Это просто! Видите у них надписи спереди и сзади на майках? - И он сразу продемонстрировал: - Эй ты, глиняшка «Счастливый»! - окликнул Пат, и в ответ на окрик обернулась целая группа манекенов с надписями «Счастливый». Пат, довольный, сказал: - Пожалуйста, выбирай любого или любую! - И, обругав ни за что ни про что соображающих биополиместериновых жителей острова, он закричал на них: - Ну, что уставились на нас, глиняные головы? Марш отсюда! - И манекены, послушно повернувшись, ушли.
        А друзья невольно подумали, каждый про себя:

«Вот так примерно выглядят со стороны наши действия, когда мы, обращаясь друг к другу, кричим: «Эй, чувак!», «Эй, чувиха!», «Эй, женщина!», «Эй, мужчина!» или просто «Эй!..» В очереди, на улице, в транспорте…
        Представив себе это, друзья покраснели.
        - Давайте-ка выйдем отсюда на свежий воздух, на улицу, - предложил Георгий. И вся компания с удовольствием выбралась из цехов странного производства.
        Глава шестая
        ВИЗИТ К БРЕНУ
        - Ну, а теперь, - просипел с непонятной радостью Пат, - айда к Брену!
        - К президенту! - удивился Орест.
        - Да!
        Побывать у самого правителя острова - мысль эта друзьям понравилась. Но такой шаг сейчас был слишком смелым, непродуманным. Кто знает, он может быть и последним с трагическим окончанием. Поэтому Юрий ответил на предложение Пата:
        - Как-нибудь в другой раз, не сегодня, - и пояснил: - Нам надо осмотреть остров, ознакомиться с объемом предстоящей работы…
        - Да, в другой раз, - подтвердили Орест и Георгий.
        Пат, хитро прищурившись на Юрия, заявил ему:
        - А как же обещание, которое ты вчера дал?
        - Какое обещание? - удивился Юрий.
        - Ну, ну! Вспомни, вспомни!
        - То есть…
        - Сразу и «то есть»! Интеллигентские штучки: ничего не знаем, ничего не понимаем!
        - с игривой шуткой упрекнул клерк поэта.
        - Я, действительно, не понимаю: о чем ты! - честно признался Юрий.
        - А стихи! - припомнил Пат. - Ты читал вчера стихи!
        - Ну, и что?
        - Надо сочинить стихи!
        - Давай тему, сочиню.
        - Так сразу и сплетешь? - удивился Пат.
        - Конечно!
        Пат почесал в недоумении затылок, потом разумно предложил:
        - Сначала надо поесть. Поправить голову. А так не получится!
        Пата, видимо, еще в детстве научили: «Голодный - не работник!»
        - Поесть - это здорово! А выпить - ни-ни! - заявили друзья и на упорство Пата аргументировали отказ: - Хант узнает - шкуру с нас снимет за то, что мы с вами пили! Здесь - сухой закон!
        Аргумент сразу подействовал.
        - А чем же ты нас собираешься кормить? Опять селедкой с горчицей? - спросил Орест. По натуре своей он был немножечко, в меру возможностей, гурман. Вопрос качества пищи его волновал больше всех. Тут была еще одна причина: Орест страдал холециститом. Поэтому селедка с горчицей подействовали на его орган пищеварения очень скверно, и, пока друзья спали, он с проклятиями бегал на улицу несколько раз.
        - Сегодня мы будем питаться со стола президентской кухни, - заявил Пат. - У меня там есть одна знакомая кухарка, она сегодня дежурит!
        В скромном, уютном подвальчике под президентской кухней, куда привел всю голодную компанию Пат, его знакомая кухарка, которая была раза в три толще Пата и на столько же гостеприимнее, досыта накормила всех разными деликатесами.
        После сытного завтрака друзья с робостью в душе под предводительством довольного Пата направились в президентские апартаменты.
        Пат был явно горд тем, что это он ведет к президенту такую представительную компанию. Дорогой он с удовольствием рассказывал:
        - У Брена очередное награждение, - Пат хихикнул. Для друзей было удивительным, что он так смело выражал непочтительность к правителю острова. - Смех на него! Все награждения он сам себе устраивает. Сам пишет на себя указы, сам же и вешает на себя свою восьмиконечную звезду. Никому не доверяет это! Видимо, боится: как бы у него не сперли звезду! И каждый раз ему ода нужна. Манекена на поэтическую программу не настроить, так он меня и Массимо произвел в придворные поэты, чтобы мы готовили ему оды к каждому награждению. А у нас они, проклятые, не получаются. Ночь не спишь, а ему что! Не наше это дело - мозги крутить. Если бы пулеметом или ножичком, то мы бы такую оду устроили! Сколько угодно! Подавись гранатой этот Брен со своими одами! Не выходит у нас, а он «давай!».
        - А вы откажитесь, - посоветовал Георгий.
        - Фью-ю… - свистнул Пат. - Он нажалуется Ханту - нас отсюда метлой. А нам пока надо здесь пыхтеть и не высовываться!
        - Значит, тяжело быть придворными поэтами, - засмеялся Юрий, вспомнив при этом, как сам мучился, выполняя стихи по заказу.
        - Ужасное дело - быть поэтом при дворе! - согласился Пат. - Я вчера так обрадовался, когда услыхал, что ты умеешь сочинять стихи! Вчера, как пришел, на стенке зарубку сделал, чтобы не забыть.
        - Значит, вы писали оды… Интересно послушать, как звучит придворная поэзия? - проговорил Георгий.
        - Порадуйте нас своими опусами? - попросил клерков Орест. Хотя в его просьбе и было достаточно иронии, клерки с серьезным видом слушали его.
        - Ребята, мы вас просим: почитайте нам ваши придворные оды. Очень интересно, как они звучат? - стал упрашивать клерков Юрий.
        Поломавшись немного, для приличия что ли, клерки согласились.
        Всякий мало-мальский творец, а особенно графоман или бездарь любит выносить свои опусы «на публику». Вам, дорогие читатели, конечно, приходилось испытывать муки терпения от подобных «творцов»; их сейчас развелось так много, что, как говорится,
«из-за кустов и леса не видно». Наверное, поэтому - гениев открывают и признают часто после их смерти.
        В данном случае просьба наших друзей была вызвана только предвкушением забавы. Но!
        Компания остановилась у ступеней высокого крыльца.
        Пат, забравшись на самую высокую ступеньку, сжав на груди кулаки, закрыв в наваждении глаза, и, утопив свой голос куда-то в желудок, отчего он стал утробным, стал декламировать:
        Схватил я цветы, как связку гранат.
        Тащу их туда, где Брен и парад.
        О, как он велик! О, как он богат!
        О, как удивительно радостен он!
        А сердце стучит, как ударник в патрон!
        И Бреном народ довольён!
        Друзья, забыв, где они находятся, откровенно грохнули хохотом и дружно устроили придворному поэту овацию. Смущенный таким приемом, Пат кланялся, как холоп, почти касаясь лбом ступени крыльца. Потом он триумфально сошел с пьедестала и сердито сказал Массимо:
        - Давай ты!
        Но, к удивлению, Масси стал ломаться, как барышня. Тогда Пат сказал:
        - Пошли. Ну его! Он бездарный…
        И Массимо, испугавшись, что его выступление сорвется, ловко вбежал на крыльцо и, проворчав: «сам бездарный!», стал читать свою оду. Его высокий дискант с гнусавым тембром, манера, размахивание руками, завывание выгодно отличались от Патовского выступления, напоминая своим поведением кое-кого из признанных поэтов.
        А море имеет чудесный цвет.
        А небо шлет Брену синий привет!
        За то, что при Брене мафии нет!
        За это и я, придворный поэт,
        Брена прославлю, что мафии нет!
        Великий! Великий! Славный наш Брен!
        Прими ты от нас…
        - Ну хватит! - прервал чтение Масси Пат из чувства соперничества. И это было явно, да и естественно: поэты, особенно графоманствующие, терпеть не могут присутствия соперника, читающего свои опусы.
        - Я еще не закончил! - взмолился Масси.
        - Слезай! - бесцеремонно скомандовал Пат. - Противно слушать твои бездарные стишки про мафию! - И проворчал: - Нас ждет президент, а ты отнимаешь у хороших людей время!
        Масси обиженно надулся и слез с «трибуны».
        А Пат, глядя на Юрия, предложил ему:
        - Давай! Читай ты!
        Юрий не стал отнекиваться и решил поэтически порезвиться. Он прыгнул на верх импровизированной трибуны и выдал:
        Суть в том, что цветы ожидают дождя.
        Суть в том, что народ уважает вождя.
        Суть в том, что вожди награждают поэтов,
        Суть в том, что поэты их славят за это!
        Суть в том, что на море - ряды кораблей,
        А в небе летит караван журавлей!
        Под ними ликует людская толпа!
        И к Брену ведет нас большая тропа…
        Поэт сделал паузу.
        Смелей, господа, пойдем мы туда!
        Юрий вытянул руку к окнам Дворца и спрыгнул со ступенек.
        - Ты - гений! - с восторгом прошептал Пат.
        У Массимо скатилась по правой щеке слеза: то ли от восторга, то ли от зависти, то ли от обиды.
        - Скорее к президенту! - Пат потянул за руку поэта.
        Отказываться сейчас было бесполезно, и друзья двинулись за Патом ко Дворцу. Позади понуро плелся Масси.
        Хотя Дворец казался совсем рядом, путь к нему был неблизким. Когда шли, дорога петляла серпантином, захватывая улицы и переулки. Казалось: вот-вот пришли, но дорога опять поворачивала, завиваясь спиралью. По мысли проектировщиков каждый, желающий пройти во Дворец, неизбежно должен был долго скитаться по этому преддворцовому лабиринту. А незнакомый вообще мог запросто заблудиться. Названия улиц, которые проходили, напоминали о роскоши: Долларовая, Большого Бизнеса, Платиновая, Миллионера, Золотая и тому подобные. Попались два странных тупиковых переулка: Сделок и Взяток. Все улицы никуда не вели и заканчивались тупиком.
        Поражало множество каналов, туннелей и арок. Над входами этих сооружений буквально лезли в глаза всевозможные транспаранты; они красовались и на каждой стене тупика. Лозунги должны были производить впечатление на чувства. Например: «Тут - все свои, все родные!», «У нас прекрасно, а где нас нет - скверно!», «Каждого ждет впереди лучшее!», «Жизнь хороша, а здесь рай!». Попадались и библейские изречения вроде:
«Не убий!», «Не укради!». Досчитав до ста названий, Георгий бросил это занятие.
        Наконец все вышли неожиданно к дворцовой площади. Перед оградой толпилась большая группа манекенов. Они были в большом возбуждении и что-то обсуждали.
        - Это подданные, - пояснил Пат. - Они будут завтра присутствовать при награждении президента. Гордятся! Рожи так и светятся от радости. Честь оказана!
        Проворчав, Пат окликнул манекенов:
        - Эй вы, как звать вас?
        В ответ послышалось, как на перекличке:
        - Я свободный!
        - Я радостный!
        - Я довольный!
        - Я сомневающийся!
        - Что?! - рявкнул Пат. - Опять эти штучки? Где ты взял это название?
        Толпа замерла.
        - Снять с него! - скомандовал Пат.
        Толпа набросилась на манекена, повалила его на землю и содрала с него майку с недостойным названием.
        Манекен отбивался и орал:
        - Я не виноват! Это мне в лаборатории дали.
        Подбежали с опозданием два дюжих громилы-полицейских и, без слов размонтировав сомневающегося манекена, отвинтили ему голову, руки, ноги и забросили в кусты.
        Толпа возбужденно ревела. Друзья были потрясены этой сценой суда над манекеном. А Пат с чувством вины пояснил «инспекторам»:
        - Не в первый раз такое. Ученые говорят: это в них первородный инстинкт играет!
        Эту фразу: «в них первородный инстинкт играет» друзья уже слышали от Пата.
        На площади ветер гонял красивые бумажки, похожие на конфетные обертки; их было много, и Юрий поднял одну из них. На бумажке был изображен улыбающийся джентльмен и под ним подпись: «Брен сказал: - Деньги - каждому!» И обозначение номинала -
«Один нью-доллар равен ста долларам. Золотом и другими драгоценностями не обеспечивается».
        Патрик, увидевший удивление на лице Юрия, пояснил:
        - Брен напечатал столько денег, что ими можно оклеить все стены домов в городе. Мы с Массимо называем их - «бренки». На эти деньги ничего купить нельзя. - Пат вытащил из кармана пачку и похвастал: - Во их сколько у меня! Дома полный матрац набит ими! У Массика - тоже!
        Друзья весело рассмеялись, подивившись страсти клерков к деньгам, которые ничего не стоили. А Орест спросил:
        - Какой смысл таскать в кармане деньги, которые ни на что не годятся?
        Пат улыбнулся:
        - Пусть на них ничего нельзя купить, но приятно сознавать, что у тебя полный карман денег да еще в матраце зашито.
        Дальнейшую дискуссию пришлось отменить, потому что подошли незаметно за разговором к двери президентского кабинета. Она была массивна, обита шкурами леопардов, скорее всего искусственными, и на ней красовалась позолоченная табличка с надписью: «Замри и поклонись! Отсюда правит Добрый Брен!» Возле двери стояла охрана из дюжих молодцов. Они тупо и молча смотрели на пришедших сонными маслянистыми глазами. Пат что-то им сказал, и они с почтением расступились. Потом он нажал в стене невидимую кнопку, и дверь стала сама отворяться с мелодичным приятным звоном. За открывающейся дверью послышалась возня, женский визг. И, когда дверь раскрылась полностью, друзья увидели такую картину: посреди комнаты на подиуме, покрытом мягким пушистым ковром, полулежа на подушках, блаженствовал президент. На его тело был накинут халат. Вокруг него резвились обнаженные манекенки. Рядом стоял стол, уставленный напитками и закусками. Толк в развлечениях Брен знал! И это чувствовалось во всей окружающей его обстановке.
        Небрежно повернув голову и запахнувшись в халат, он спросил:
        - А, это вы! Что случилось, ребята?
        - Вот, - проговорил Пат. - Настоящего поэта вам привел. Он обещал написать оду на ваше награждение.
        Брен заинтересованно поднялся и жестом руки удалил голых манекенок. Те спрятались с визгом за портьерой.
        Друзья с вниманием разглядывали президента острова манекенов.
        Впечатления правителя он не производил. Внешне он был скорее похож на мелкого лавочника, торговца овощами на рынке. За веселой маской расположенности и снисходительности из-под кустистых бровей так и выпирал взгляд пройдохи, мелкого афериста. Кроме того, Брен был навеселе, и по всей его физиономии плавала хмельная улыбка.
        - Поэт? Настоящий? - Он соскочил с подиума и, зацепившись за ковер, чуть не упал.
        - Мне очень нужен поэт! Я буду писать о своем правлении большую толстую книгу. И лучше это сделать в стихах. В стихах о своем правлении еще ни один президент не писал! А я напишу! Ты мне и напишешь, а я поставлю свою подпись. Я хорошо тебе заплачу! У меня денег много! Я - настоящий президент! - И он заискивающе обвел каждого из друзей настырным взглядом, словно насильно вытягивая из них заранее ожидаемый ответ: - Верно: я - настоящий президент? А?
        Потянулась неловкая пауза. Пат постарался исправить положение:
        - Они… он, - Пат указал на Юрия, - написал целую поэму про ваше самое распрекрасное и необыкновенное президентство! Экстра! Прима! Шедевр! Слушаешь - слезу вышибает! - В подтверждение своих слов Пат потер кулаком глаза, на которых якобы выступили от волнения слезы.
        Правители любят лесть, и ложь подобострастия Пата была принята мычанием одобрения президента. Брен засуетился, забегал по кабинету, будто что-то искал. Халат его неприлично распахивался, но он этого не замечал. Потом он подскочил к креслу и крикнул Юрию, приказывая:
        - Вставай на стул и читай! Только громче читай! - И он открыл окно, чтобы было слышно и на улице.
        Юрий встал на кресло и прочитал свою оду с завыванием, размахиванием руками, как и положено читать поэту при дворе.
        Когда Юрий закончил чтение, Брен громко зааплодировал, снова суетливо забегал и, успокоившись, сказал:
        - Я теперь тебя отсюда никуда не отпущу! Все пусть уходят, а ты останешься возле меня! Ты будешь утром и вечером читать мне эту оду и сочинять поэму о моем самом лучшем правлении. Мне осталось править два дня, и за эти дни ты должен сочинить всю поэму до самой точки! Ты будешь жить рядом со мной!
        Увидев, что Юрий помрачнел и побледнел сразу от такого предложения, да и друзья были в состоянии шока, Брен надавил на кнопку вызова. Мгновенно вошли два амбального вида охранника с двумя, туго набитыми мешками. По знаку Брена они развязали мешки и высыпали из них под ноги Юрия целую гору пачек нью-долларов.
        - Вот! Это все тебе! - произнес Брен, с важностью показывая на ничего не стоящие деньги. - Ты теперь - миллионер! Это тебе за оду! За поэму о моем необыкновенном президентстве ты получишь больше! Миллионер! - Брен в возбуждении похлопал по плечу поэта. - Все! Если хочешь, деньги тебе сейчас же отнесут домой! Потом ты их спрячешь! Я тебя оставлю, а друзья пусть уходят!
        Ситуация получалась критической. Она никак не устраивала друзей. Возражать Брену было рискованно. Коварство так и перло из него. Несмотря на примитивность повадок, в нем чувствовался хищник.
        Выход из создавшегося положения неожиданно нашел философ. Георгий вышел вперед, поклонился Брену и, стараясь, чтобы слова звучали мудро, убедительно и подобострастно, он заговорил с восточной учтивостью:
        - О великий президент Брен! У вас действительно доброе и мудрое сердце… Выслушайте, умоляю вас…
        Брен внимательно глянул на Георгия. В его взгляде мелькнуло что-то злорадное вроде: «давай, давай, заливай! Я выслушаю, но будет по-моему»…
        - Говори, да поскорее, - недовольно подтолкнул он Георгия. - Если ты хочешь сказать, что вам будет скучно без друга, то я вам пришлю пару чудных девочек и хорошего вина. Так?
        - Нет! - возразил Георгий. - Мы не о себе! Мы о вашем предложении - как лучше написать поэму! Дело в том, что мы, - он указал на Ореста и себя, - все трое - соавторы!
        - Как! - не понял Брен.
        - Соавторы - значит, сочиняем все вместе, втроем. Эту оду, которую сейчас читал Юрий, мы сочиняли втроем. Без нас он ничего не напишет. Не получится у него!
        - Это верно? - Брен посмотрел на Юрия.
        - Верно, - подтвердил Юрий. - Без них мне ничего не создать. Пробовал я один - ничего не получается! Надо втроем…
        Как опытный плут и мошенник, Брен сразу уловил в словах Юрия скрытую ложь, но опровергать ее не мог.
        - Не врете? - С лукавой хитринкой он посмотрел на друзей, но те выдержали испытывающий взгляд.
        - Нет.
        - Что-то мне не верится, - и Брен вопросительно глянул на клерков, ища у них поддержки.
        И тут Массимо или, не выдержав плутовского взгляда Брена, или ему захотелось выслужиться перед правителем, громко прогнусавил:
        - Они врут!
        - Врут? Мне! - Атмосфера в кабинете сразу стала грозовой. - Ты уверен, Массимо, что они врут?
        - Этот, - он указал на Юрия, - при нас сочинял один. И вчера он сочинял один, без ихней помощи.
        Друзья растерянно молчали.
        - Ай, ай! - сокрушенно покачал головой Брен. В его глазах сверкал зловещий огонек.
        - Значит, решили мне врать, думаете, что я не узнаю…
        Известно: каждый лгун и мошенник при власти, который беззастенчиво врет направо и налево, страшно не выносит, когда лгут ему, и никогда не прощает лжи другим.
        Как лавочник, поймавший вора в собственной лавке, президент Брен с угрожающим видом двинулся на Георгия:
        - За вранье я сейчас тебя накажу! Чтобы другим не повадно было!
        Неизвестно, во что бы вылилось наказание разгневанного Брена, но беду от друга своего отвела находчивая фантазия поэта. Он смело шагнул и встал между философом и президентом.
        - Мудрый Брен, вы же образованный! И должны знать, что такое телепатия, то есть передача мысли на расстояние.
        - Слыхал. А что?
        - Мы соавторствуем при помощи телепатии. Нам не надо словами подсказывать друг другу рифму или содержание: мы обмениваемся ими по каналу экстрасенции. Это быстро, научно и современно! У меня есть два знакомых соавтора, которые живут в двух разных городах и творят свои совместные произведения на расстоянии. Сначала в их способ тоже не верили, но, когда они предъявили свои фантастические творения, созданные при помощи телепатии, в крупное столичное издательство, сомнения в их телепатическом содружестве отпали сами собой! - Юрий с презрением посмотрел на предателя Массимо. - Он провинциал и поэтому не смыслит ни черта в психотехнике! Поэтому и не смог он почувствовать или увидеть, как мы передаем свои творческие мысли по биополю. Наука сегодня прогрессирует быстро, и простому смертному, как Массимо, да еще сильно занятому, за ее открытиями не угнаться. Он - не то, что вы!
        Научный аргумент Юрия убедил Брена, но сомнение в том, что его не обманывают, полностью так и не исчезло. Президент вернулся на свое место и задумался, иногда взглядывая с усмешкой на друзей. Потом вдруг заявил восторженно, будто нашел клад:
        - А что! Поэма, написанная при помощи телепатии, будет иметь успех у читателя! Это великолепная реклама для моей книги! Я сделаю вот что: запру вас в разных комнатах, и вы с помощью телепатии будете втроем писать мне поэму! - От восторга перед собственной идеей Брен весь так и засиял! На его физиономии торжествующе горело: «Что съели! Как я вас! Попробуйте-ка теперь меня обмануть?»
        И тогда наступила очередь Ореста! Без вступительного словоблудного чинопоклонения он смело пошел в атаку на правителя. В этой смелости чувствовалось: «У меня нет семьи, и потому мне терять нечего!» Он панибратским тоном начал:
        - Послушай, Брен! На кой черт тебе надо, чтобы твою поэму писали мы при помощи телепатии? Тебе о ней придется тогда молчать, а не хвастать на весь мир! Любой школьник в наше время поймет, что поэму писал не ты! Ведь телепатия - это посыл сигнала и его прием. Значит, для этого нужны не менее, чем двое. Все теперь знают: с помощью телепатии воруют идеи, как это делает мой соперник, один мошенник-композитор! С помощью экстрасенции он выуживает из моей головы мелодии, которые я выдумываю. А потом сразу бежит в какой-нибудь журнальчик, выдает эту мелодию за свою, и ее публикуют. Я приношу туда свое произведение, а мне показывают: вот эта мелодия! Она уже была опубликована. И смотрят на меня, как на вора! Нет, с телепатией лучше не связываться. По-дружески тебе говорю!
        Выслушав рассказ Ореста про телепатическую кражу, Брен откровенно расхохотался.
        - Так, значит, и у вас воруют мысли с помощью телепатии! А я-то думал: этим занимаются только военные конторы!
        - Да, и у нас! - с горечью признался композитор.
        Брен задумался. При такой ситуации ему, видно, не хотелось оставлять при Дворце сразу трех поэтов, но тщеславное чувство взяло верх.
        - Ладно, - решил он. - Останетесь втроем! Сейчас я распоряжусь, чтобы вам принесли побольше бумаги и ручек, пишущие машинки. Вас запрут вместе в одной комнате, там вы будете сочинять мою поэму! Втроем даже лучше, больше напишете, книга будет толще! - Он, довольный своим рвением, мило улыбнулся.
        Сидеть взаперти в комнате Дворца, даже втроем, двое суток подряд, сочиняя для Брена придворную поэму, - такая «благодать» никак не устраивала наших друзей. Они стали объяснять президенту, что творить поэму лучше у моря. А, чтобы поэма получилась правдивой и сильной, им надо походить по городу, по острову, понаблюдать жизнь подчиненных, набраться впечатлений.
        - Птичка в клетке поет хуже, чем на воле! - объяснил поэт.
        - Я попробую переложить поэму на музыку, - пообещал Орест. - Если вы нас отпустите. Тогда ее можно будет не только читать, но и петь!
        И Брен после таких объяснений отпустил пташек на волю, с условием, конечно, что они за два дня сотворят ему великую поэму и еще положат ее на музыку.
        - Завтра быть на моем награждении! - приказал на прощание Брен.
        Когда друзья вырвались из Дворца, они не сразу пошли в свой коттедж, а отправились на берег моря, на то место, куда их забросил смерч, и долго, молча глядели в голубое небо и в морскую даль.
        И невольно заговорили о том, как выбраться теперь отсюда.

«Эх, если бы тот смерч унес нас обратно!»
        Но грустить долго не пришлось! Прибежал запыхавшийся Пат с Массимо.
        - Где вы пропадали? Вас срочно требует к себе Брен!
        - Зачем мы ему опять понадобились?
        - Скорее! Скорее! Все узнаете у него!
        И друзья нехотя снова отправились во Дворец, сопровождаемые клерками.
        Поднимаясь по знакомой уже лестнице Дворца к кабинету Брена, друзья услыхали какие-то странные звуки, доносившиеся из комнаты президента. Похожие то на бессильное мычание, то на разгневанный рык, то на стоны умирающего, они путали и звали на помощь, словно там творилось чудовищное преступление. Встревоженные друзья побежали быстрее по ступенькам и, не дождавшись отставших от них клерков, застучали в дверь. Истеричные крики и стоны замолкли, но дверь не отворилась, пока подоспевший Пат не надавил на потайную кнопку.
        Створки входа в президентскую комнату разошлись с мелодичным звоном, и друзьям представилась такая картина: посреди кабинета на трибуне стоял Брен и, размахивая руками, кривляясь, как шимпанзе, произносил речь перед группой манекенов.
        Увидев вошедших, Брен соскочил с трибуны и стал жаловаться:
        - Черт побери эту полимистериновую толпу! Никак не могут понять всей прелести минуты! Посмотрите на их рожи: стоят, как чурбаны! Никакого понятия о верноподданических эмоциях! Где надо зарыдать - они хохочут, где надо улыбаться - они хмурятся. - Он с гневом ткнул пальцем в сторону манекенов, и те выученно, как клоуны на уроке циркового училища, заулыбались во всю широту физиономии. - Ну, рыдайте! - закричал на них Брен. - От вас уезжает самый лучший президент, самый демократичный правитель, самый любимый вами вождь! Ну! - Манекены заморгали глазами и тупо посмотрели на неиствовавшего Брена. - Вот и все, что я смог добиться от них за час. От такой дрессировки никакого толка! Без вас у меня ничего не получится. Давайте, ребята, помогайте мне готовиться к президентским проводам.
        - А что вы хотите из них выжать? - спросил Юрий.
        Брен объяснил:
        - Завтра я буду произносить свою прощальную речь. Народ, прощаясь со мной, должен плакать, рыдать, умолять, чтобы я остался! Народ! Понимаете, народ должен жалеть меня! А я не могу выжать каплю поклонения у этих бестолковых болванов! - Брен в безнадежности всплеснул руками.
        - Зачем вам надо добиваться поклонения и авторитета у манекенов? - спросил президента Георгий.
        Брен с укоризной глянул на философа и разъяснил:
        - Авторитет у собаки не дороже, но мы его добиваемся! - Потом, что-то вспомнив, он вздохнул и продолжал: - Я буду выставлять свою кандидатуру в президенты там, дома. И мне это пригодится. Меня могут выбрать! Я теперь знаю, как править народом, а как оставить след в его душе, когда кончится срок президентства, я еще не знаю. Люди могут не понять прощальных слов и забудут меня…
        - Вам надо умереть! - неожиданно выпалил Орест. Его слова грянули, как выстрел убийцы, покушавшегося на папу римского.
        Брен от такого неожиданного предложения вытаращил в испуге глаза, будто и впрямь увидел летящую в него пулю.
        Друзья глянули на Ореста с упреком и жалостью, как на сотворившего внезапную непростительную глупость.
        - Ка… ка… как… умереть? - заикаясь, еле выговорил Брен.
        - Очень даже просто! - спокойно продолжал Орест. - Вы умрете, вас понесут хоронить, и все будут рыдать от жалости, как бывает на похоронах…
        - Я хочу жить! Я не хочу умирать! Я не позволю себя хоронить! - истерично закричал Брен.
        - А вы живите. Зачем же умирать раньше положенного срока? - спокойно отреагировал Орест, хотя так и не внес разъяснения в суть своей идеи.
        - Я не хочу умирать! - орал Брен, бегая в панике по кабинету.
        - Вам надо умереть фиктивно. Понарошку, - пояснил Орест.
        - Как это умереть понарошку? - насторожился Брен, остановившись.
        - Вместо вас в гроб положат манекена, похожего на вас, вот и все! - разъяснил Орест суть своего предложения.
        Ситуация наконец прояснилась. Друзья, с восхищением поглядев на друга, поаплодировали ему. Брен стал с заинтересованностью суетиться вокруг Ореста и засыпать его вопросами:
        - Надо устроить на меня липовое покушение? Да? Или объявить, что я тяжело заболел? Может, я попал в катастрофу? Или меня зарезала от ревности моя массажистка? А? Спасал на пожаре ребенка и сгорел?..
        Брен так и сыпал версии о своей чудесной гибели, как из рога изобилия, как из торбы овес.
        Но Орест остановил его словоблудие.
        - Нет, нет! - возразил он. - Так не пойдет. Все это мелко и не на века. Надо объяснить народу, что вы умерли внезапно. Тайная, загадочная смерть правителя! Она останется неразгаданной. И это на века! - Орест поднял значительно палец. - Тайну загадочной смерти будут стараться открыть историки, искусствоведы, криминалисты, а она будет ускользать. К ней возникнет вековой интерес, как к тайне смерти Моцарта, Тутанхамона, Македонского, Кеннеди и других. Она загадочна и потому будет будоражить умы многих и многих поколений!
        Все с восхищением слушали Ореста. А Юрий подумал: «Как он прав! Вот путь к бессмертию! В Оресте умер великий поэт!» А Георгий: «Вот где тайна долголетней памяти поколений! Орест - величайший мыслитель, которого как раз не хватает миру сегодня!»
        Брен был в восторге от предложения Ореста. Он обнял его два раза и обещал щедро вознаградить.
        - Только не вздумайте опять пытаться дать мне три мешка ваших нью-долларов! - попросил Орест и вовремя: Брен приготовился хлопнуть над головой ладонями, вызывая казначеев.
        - Жаль, что вы - бессребреники и не любите деньги, - проговорил с сожалением он, опуская ладони.
        А Орест возвратил разговор к своей идее.
        - Вы будете сами с удовольствием наблюдать собственные похороны и наслаждаться картиной, как скорбит народ по поводу кончины своего любимого вождя, мудрого правителя, непревзойденного демократа.
        А поэт, потирая руки в предвкушении грандиозного зрелища, сказал:
        - И мы вместе с вами порадуемся народной скорби вот из этого окна.
        - Верно! Вместе с вами! Отсюда будет хорошо все видно! - предвкушенно произнес Георгий и поглядел в окно.
        Брен хитро поглядел на друзей и вдруг сказал:
        - Вы не будете наблюдать из окна эту чудесную картину!
        - Почему???
        - Вы понесете гроб и крышку!
        - Как??? - Друзья даже поперхнулись от неожиданности такого поворота.
        - Да, да! Я свое тело, даже фиктивное, не могу доверить никому, кроме вас! Даже им! - Он указал на молчаливо наблюдавших всю эту сцену клерков. - Вам я оказываю великую честь! Гордитесь!
        Но друзья гордиться не хотели: их такая «великая» честь явно не устраивала.
        - А как же ваша поэма? - попытался выкрутиться поэт. - Мы не успеем дописать вашу поэму. Мы ее уже начали! - И в подтверждение Юрий выдал экспромт:
        Правит великий Брен!
        Правит достойный Брен!
        Правит добрый…
        - Нет, нет! Не надо! Поэму потом! - прервал поэта Брен. - Похороны на века для меня важнее!
        - Вы же приказывали! - нажимал поэт. - Вы сами произвели нас в придворные поэты! Мы должны написать вашу поэму!
        Брен с минуту подумал, потом, махнув рукой, сказал:
        - Я вас освобождаю от звания придворных поэтов! Вы назначаетесь теперь почетными членами комиссии по организации и проведению моих бессмертных похорон! Это гораздо выше, чем звание придворного поэта! Помощниками у вас будут вот они! - И Брен показал на Пата и Массимо. К удивлению друзей, клерки с восторгом приняли это предложение, и на их физиономиях зацвела верноподданическая улыбка от оказанной президентской чести.
        В душе своей друзья кляли себя за ретивость и усердие. Особенно ругал себя Орест за предложение, которое теперь обернулось против них.
        - Так! Слушать меня! - И Брен стал давать распоряжения.
        - Ты понесешь впереди гроба крышку, - он ткнул в Ореста. - Ты и ты понесете гроб,
        - он указал на Юрия и Георгия. А вы, - Брен ткнул в Пата и Массимо, - будете неутешно рыдать и заставлять плакать манекенов! Вся ответственность за похороны ложится на вас! Идите, готовьтесь! О моей внезапной смерти объявить сейчас же! Вместо речи - похороны! Начали! Живо! Ну! Манекенов к черту отсюда! Все будут исполнять люди! Люди, за дела!
        Георгий предложил было нести гроб закрытым, но Брен категорически отверг его предложение:
        - Нет и нет! Все должны видеть мое лицо! Это прибавит скорби и печали! И станет еще загадочнее!
        Когда друзья шли домой, Орест плелся сзади виноватый на почтительном расстоянии. В душах и сердцах поэта и философа кипел великий гнев на композитора. Всю дорогу до дома они то и дело оборачивались и кричали ему:
        - Как в твою обыкновенную музыкальную башку могла придти такая великая по своей глупости идея?
        - Чем ты думал, когда родил мысль о похоронах Брена?
        - Чтоб ты обожрался на поминках!
        - Хорош мыслитель, бемоль тебе в зуб!
        - Тебе в похоронном бюро работать, а не сочинять свои оратории!
        И все в таком духе. В общем, друзья с остервенением изливали на Ореста свою злость, изощряясь в различных оскорблениях, а тот молча все это сносил, понимая вину свою и принимая их выпады как должное.
        Весь остаток дня и часть ночи друзья занимались подготовкой к фиктивным похоронам президента, выполняя взваленную на них «великую» честь.
        Похороны получились пышными, зрелище было просто необыкновенным. За гробом, который тащили, обливаясь потом Юрий и Георгий, шла скорбная толпа манекенов с рыданиями, которыми управляли Пат и Массимо. Было забавно слушать, как органно сипел плачем Пат и тонюсенько выл Массимо. В другой обстановке это позабавило бы друзей, но сейчас им было не до смеха. На плечах - тяжесть, в душе - обида, в сердцах - ущемленное достоинство. Оресту было легче: крышка, которую он нес, закрывала его от палящих лучей солнца. Единственное, что облегчило участь могильщиков - гроб и крышка были сделаны из самого легкого полиместерина. И в том была главная заслуга Пата. Клерки с плачем везли еще на ажурной тележке огромный портрет Брена. Группы, особо назначенные, тащили изречения Доброго Брена.
        На могиле произошел маленький инцидент. Не дождавшись выстрела траурной пушки, Орест опустил комель гроба в углубление, а Юрий не удержался и чуть не свалился в яму сам, при этом страшно ругнулся и от досады кинул гроб на дно. Раздался стук, который заглушил хлопок пушечного выстрела.
        Когда похороны закончились, друзья помчались домой. Но их дорогой перехватил Пат и сказал, что всех троих срочно требует к себе Брен. Пришлось подчиниться, хотя им страшно не хотелось видеть ненавистного Брена.
        - Я все видел! Великолепно! - заорал сияющий Брен, встретив их на лестнице. - Хотя могло быть и лучше! Такие же проводы я устрою там, на материке, когда у меня кончится президентский срок! Вы также будете нести крышку и гроб! - Он засмеялся от предвкушаемого удовольствия.
        - Вас еще могут и не выбрать! - в сердцах добавил в мед ликования Брена ложку дегтя Орест, а поэт и философ про себя сказали: «Нет, Брен, больше у тебя не выйдет! Хватит!»
        А Брен, не замечая досады друзей, с довольством разглагольствовал о моментах похорон.
        - Я видел, как вы над могилой вытирали слезы! - с сочувствием похвалил друзей Брен. Видимо, пот, лившийся ручьями с их лиц, он принял за слезы, или ему страшно хотелось, чтобы так и было на самом деле. - За эти слезы я вас сейчас отблагодарю!
        - И он уже поднял руки для известного друзьям жеста.
        Но Орест холодно остановил Брена:
        - Может, лучше сначала пойдем на поминки? А награда потом!
        - Идем на поминки, - согласился Брен.
        И это было очень кстати: у друзей от голода и усталости начинались головные боли.
        Поминки получились веселыми. Во-первых, покойник был фиктивным. Во-вторых, Брен не пожалел деликатесов - и было что поесть, что попить.
        Глава седьмая
        ОТЪЕЗД БРЕНА
        Правление президента Брена на острове Благоденствия закончилось. Наступил день его отъезда.
        Брен захотел, чтобы в часы отлета на аэродром пришли проводить его Юрий, Георгий и Орест.
        Специальный рейс самолета был назначен на семь часов утра. Накануне, поздно вечером, технические клерки принесли каждому из друзей по пригласительному билету на проводы Доброго Брена. За вежливым текстом приглашения сразу следовала приписка: «Строго обязательно! За невыполнение приглашения будете строго наказаны!
        Друзья только свистнули от удивления. Такой формы приглашения им еще не приходилось встречать. Одно дело увидеть подобную приписочку на объявлении об отчетно-выборной профсоюзной конференции в институте или в ЖЭКе и совсем иное - в пригласительном билете на проводы.
        В то прощальное утро, на рассвете, прошел сильный ливень. Он остервенело хлестал с небес по земле водяными струями почти два часа, будто старался отмыть остров от всяких следов правления Брена.
        Океан с тугим гулом накатывал огромные, высотой с многоэтажный дом валы на берег, которые раскатывались по песку пенящимся ковром, доставая языком волны до скалистого выступа, на котором когда-то явились нашим героям Пат и Массимо.
        Ливень закончился внезапно и унесся с косматыми тучами в водные степи океана. На очищенном от туч небе появилось веселое солнце. От его лучистой жаровни небо постепенно становилось из синего белесо-голубым. На земле все оживало и радовалось.
        Друзья шли к аэродрому по улицам города, отмытым небесной дождевальной системой. Трава, листва, цветы - весь растительный мир так и сиял чистотой. Солнце играло мириадами смеющихся зайчиков в каждой капле, каждой лужице.
        Когда друзья в назначенный час подошли к зданию аэропорта, Брена еще не было. В ожидании с пристрастной завистью друзья рассматривали то заветное место острова, откуда можно было улететь и попасть домой. Через большие стеклянные окна здания аэропорта просматривалось поле аэродрома со взлетно-посадочной полосой. На ней виднелся готовый к отлету серебристый «Боинг».
        Поле аэродрома было обнесено двойной проволочной сеткой метров пяти высотой. Судя по изоляторам, сетка была под током. По верху опор натянуты узкие ряды колючей проволоки. По периметру ограждения стояли сторожевые вышки. Аэродром охранялся надежно. Вход в здание аэропорта начинался застекленным коридором, а тот начинался домиком с островерхой крышей. На фасаде домика было написано: «Особая таможня». Возле стены таможни стоял с автоматами взвод молодых солдат в форме десантников.
        Рядом, на плацу, в полной готовности выстроился почетный караул. Личный состав его, похоже, был из манекенов. Музыканты оркестра с их блестящими инструментами отдавали манекенщиной.
        Опоздав на десять минут, Брен явился в сопровождении массажистки и двух манекенов, которые тащили за ним два больших чемодана.
        К удивлению друзей, технических клерков с ним не было. Видимо, президент Брен не захотел взять их на свои проводы.
        Поздоровавшись, Брен сказал:
        - Кончилось мое правление. А жаль! Вы остаетесь? Счастливые! Завидую.
        Брен был в парадной форме. Обе стороны мундира по всей груди закрывали массивные восьмиконечные звезды. Сразу бросилось в глаза: у Брена появилась еще одна, пятая по счету звезда. Это самонаграждение, видимо, произошло или вчера поздно вечером, или сегодня ранним утром.
        - А неплохо я правил островом! Правда? - спросил Брен, любуясь золотым блеском звезд.
        Друзья из деликатности промолчали.
        И тогда Брен стал громко выражать свое сожаление, что не смог достойно наградить всех троих за безупречную службу. Но, сказал он, даст бог они еще встретятся, и тогда он не забудет их заслуги. Еще Брен обещал доложить об их славных делах Ханту. А сейчас он очень опечален расставанием с островом, с ними и особенно - он повернулся к десантникам - вот с этими честными настоящими служаками.
        Брен говорил возбужденно, нарочито громко. Но в его голосе не слышалось печали расставания. Сквозила в нем какая-то непонятная нервозность, беспокойство, даже внутренний страх.
        Друзья приняли его нервное состояние за боязнь, которая бывает у людей, которые страшатся летать на самолетах и нервничают от одного только их вида. В душе они сочувствовали Брену, учитывая тот факт, что людская молва давно окрестила «Боинги»
«летающими гробами» за их частые аварии с огромным количеством жертв.
        В ожидании процедуры проводов томились оркестранты с поднесенными к губам инструментами, почетный караул с изготовленным к церемонии оружием. Ждала проводов таможенная служба с работающими мониторами рентгенов и другой просвечивающей, прослушивающей, улавливающей аппаратурой. Оружие десантников накалилось от солнца; они обливались потом в своей солдатской амуниции и с неприязненным нетерпением глядели на Брена, который тянул свой отъезд, и на сопровождавшую его троицу. Майор натянул козырек своей фуражки на самые глаза, и в этом был знак отвращения, а не защита от солнечных лучей.
        Стояло то нудное, раздражающее своей затянутостью состояние, когда событие, надоевшее всем, затягивается. Но сам виновник, похоже, не обращал на все это нетерпение никакого внимания и, кажется, не спешил улетать с острова по какой-то загадочной, непонятной причине. Он словно ждал какого-то чуда и загадочно, с вороватой улыбкой поглядывал по сторонам.
        Вдруг Брен, ухватив за руки друзей, с решимостью подошел с ними совсем близко к десантникам таможни. Потрогав свои награды и почтительно поиграв их золотым блеском, и, очнувшись как бы от какого-то гипнотического сна, он вдруг громко, обращаясь к солдатам и друзьям, спросил, но не отрывая глаз от милых сердцу раритетов:
        - Вы были на войне? Участвовали в боях?
        В ответ десантники по-мальчишески хихикнули, а друзья только усмехнулись. Было ясно и без вопросов по одному только виду: во времена второй мировой они еще и не родились на белый свет.
        С серьезным петушиным видом глянув на солдат, он хвастливо заявил:
        - А я вот воевал! - Брен строго поглядел на майора, тот от неожиданности даже икнул. - Да! Мне пришлось воевать с целой дивизией! - И Брен с почтением поглядел на свои самонаграды, будто призывая их в свидетели.
        Кто-то из десантников хохотнул, майор от удивления поднял пальцем козырек фуражки выше лба, чтобы лучше видеть необычного героя. Друзья невольно улыбнулись, но Брен не обратил внимания на реакцию слушателей и со слезливым умилением, с углубленной задумчивостью, будто вспоминая что-то далекое, родное сердцу, стал глядеть на звезды.
        Всякая боевая награда: медаль, орден, крест, звезда - через зрительное восприятие ассоциируется в сознании нашем с героическим подвигом их хозяина. И чем выше значимость награды, тем значительнее представляется бесстрашие ее хозяина. Но наградной знак - это доказательство подвига, а не описание его подробностей. Потому-то, как решили друзья, Брену и захотелось обосновать нахождение звезд на его мундире какой-нибудь захватывающей историей, пусть даже неправдоподобной, чтобы вызвать со стороны слушающих преклонение перед его личностью. Всем было ясно одно: во времена Второй мировой Брен мог только разве густо и часто марать пеленки. Но тем не менее все с вниманием выслушали его фантастический по своей версии рассказ.
        Люди - есть люди! Они с удовольствием внимают приключениям барона Мюнхаузена, хотя знают заранее, что это всего-навсего отменное вранье.
        - Мне было тогда, - начал Брен, - всего четыре, даже три с половиной года, когда в наш сожженный варварами город, ворвалась эсэсовская дивизия. Впереди на сверкающей машине с важным видом победителя ехал генерал. И представьте: его наглая рожа мне сразу же не понравилась. Я почуял нутром - это враг! Тогда я еще не очень разбирался в чинах, но значение наград знал хорошо. В петлице у него был Железный крест с лаврами, а его давали высшим чинам рейха. Я сидел у бедной матушки на руках и с грустью наблюдал ужасную картину нашествия врагов на нашу бедную землю! Но! Увидев генерала в машине, я мигом соскочил с рук моей матушки и..! - Брен широко размахнулся, будто собирался бросить гранату. - Что вы думаете, я сделал с этим противным генералом? - Он обвел всех таким торжествующим взглядом, будто он выиграл мировую войну один. - Ну? Что сделал с генералом? - продолжал вопрошать Брен, глядя на приумолкнувших слушателей.
        - Кинул в него обмаранной пеленкой, - густо прогудел майор.
        Солдаты дружно загоготали.
        - Ай, ай! - укоризненно покачал головой Брен. И ответил: - Не угадали! Я кинул в него грана… нет, я взял с дороги огромный камень и запустил им в эсэсовского генерала! «Партизан! Это партизан!» - закричали враги. И что тут началось! В нас с матушкой стреляла целая дивизия. Из автоматов, пулеметов, минометов, танков и даже из пушек. Моя бедная матушка, вся простреленная пулями и снарядами, упала на меня, закрыв от верной гибели, и прошептала мне в ухо свои предсмертные слова: «Мой сын, ты - национальный герой! Я горжусь тобою!» И она была права! Я никогда не забуду ее слов! - Брен вытащил из кармана носовой платок и приложил его к глазам. Плечи его трагично подрагивали. Потом он отнял платок от глаз и с вымученным драматизмом прошептал:
        - Бедная моя мама, как она была права!
        Майор хватался от хохота за бока, солдаты садились от смеха на землю, друзья от неловкости опускали глаза, боясь встретиться с Бреном взглядом.
        Но Брен и не подумал обижаться или возмущаться реакцией солдат. Он поднял глаза к небу, словно призывая его в свидетели, и хвастливо продолжал врать: - Когда о моем подвиге доложили наверх, там сначала не поверили. А потом разобрались! Многие об этом еще не знают, поэтому я хочу написать о своем подвиге книгу. Он повернулся к Георгию и спросил: - Если я напишу, поверят? Я очень хочу, чтобы поверили!
        Георгий только махнул рукой:
        - Пишите! Сейчас о той войне пишут такое - уши вянут! - И посоветовал: - Только не вздумайте написать, что атомную бомбу на Хиросиму сбросили русские!
        - А почему? - на полном серьезе спросил Брен.
        - Некоторые сегодня так и думают! - раздраженно ответил за философа Орест.
        Майор снова захохотал.
        Брен понимающе подмигнул и сказал:
        - Понял!
        Прощание затягивалось, утопая в болтовне, закрученной Бреном. Оно могло бы тянуться еще; Брен хотел подбросить новый сюжет, но в динамиках раздался резкий сигнал зуммера, и чей-то властный голос недовольно прокричал:
        - Что там у вас? Почему задерживаете вылет? Марш на поле!
        Майор жестом показал Брену на вход.
        Брен, словно очнувшись, пожал руки друзьям. Потом вынул из кармана небольшой пакетик. Надорвав его, вытащил из него бумажку и подал ее майору, а пакетик бросил на землю.
        Майор вложил бумажный квадратик в щель пропускного устройства, и дверь таможни раскрылась. Сразу же загремел марш; почетный караул картинно зашагал, удивляя синхронностью движений. Церемония прощания с президентом, бывшим правителем острова, началась.
        Через несколько минут друзья увидели, как из таможни по стеклянному коридору в здание аэропорта вышел Брен. В его руках вместо двух больших был один небольшой чемоданчик. Он бодро и одиноко шагал к чреву «Боинга». Самонаграды на его груди отблескивали веселыми золотыми зайчиками.
        Когда самолет, рявкнув турбинами, покатил по взлетной полосе и, разбежавшись по ней, взмыл в небо, друзья с грустью помахали ему вслед и отправились домой, в свой коттедж.
        Увидев на земле валявшийся пакетик, Орест поднял его и положил в карман. Сделал он это так, на всякий случай, инстинктивно, без всякой цели.
        Всю дорогу от аэропорта друзья шли молча. Каждый думал о своем доме, о возвращении в родные пенаты, которое неизвестно когда состоится.
        Остаток дня друзья строили планы побега с острова, один другого нереальнее. Орест предлагал устроить на острове крупный пожар, чтобы пролетающий спутник или самолет увидел их с воздуха и прислал десант пожарников. Георгий настаивал на постройке плота, на котором можно переплыть океан. Юрий видел выход в морской почте. По его мысли, надо было бросить в воду океана штук сто бутылок с записками о своем бедственном положении. Но варианты были отвергнуты на совете друзей: лесных пожаров на планете случается много, плот незаметно построить нельзя, а бутылки могут плавать в океане много лет без пользы.
        После ужина стало скучно, как на необитаемом острове. Не хватало радио, магнитофона, телевизора, свежих газет.
        Только теперь оторванные от благ цивилизации друзья поняли, как трудно жить без них. Мир полон свежих новостей, бурно протекающих событий, свершающихся больших и малых политических коллизий, а они живут в полном неведении, как дикари два или три века назад. Удивительно! Люди всегда встречали в штыки всякие нововведения научно-технической революции: станок, паровоз, самолет, радио, телевизор. С опаской привыкали к детищам прогресса. А, привыкнув, уже не представляли жизни своей без них и скучали, если привычных атрибутов цивилизации не было рядом.
        Вечером к друзьям пришли чем-то расстроенные, в сильном возбуждении Пат и Массимо. Как обычно, от них несло технической смесью, а глаза у обоих сверкали огнем внутренних распаленных страстей.
        - Ребята, можно с вами решить один вопросик? - с ходу спросил Пат и сел на постель к Георгию, не дожидаясь приглашения. - Вот ты, - начал он, обращаясь к философу, - мыслитель, скажи: если бы ты стал президентом этого острова, что бы ты сделал с островом?
        - Я бы сразу закрыл его! - откровенно признался Георгий. - Навсегда! Насовсем! С манекенами!
        От такого ответа у Пата расширились глаза и задрожали губы, будто его стукнули чем-то тяжелым по голове.
        Массимо ехидно хмыкнул из угла.
        - Вот как ты нехорошо думаешь! - неодобрительно отозвался на философский вывод Георгия Пат. - А нас с Массимо куда? А?! - На философа уставились две пары глаз технических клерков новой цивилизации, наполненных кровавой ненавистью.
        - А куда хотите! На все четыре стороны! - равнодушно отмахнулся Георгий.
        Пат стал наступать на философа:
        - Нет! Так не пойдет! Нам надо точно знать, куда ты нас денешь? Ты, правитель острова! Президент! Скажи, куда ты нас денешь?
        - Ну что ты пристал ко мне с пустым вопросом!? Не до тебя…
        - Нет, вопрос не пустой! - горячился не на шутку Пат. - Скажи?
        - Да не собираюсь я править этим проклятым островом! Никаким! - попытался отделаться от настырного Пата Георгий.
        - А если бы собрался? - не отступал Пат.
        Георгий начал сердиться, и его стало покидать философское самообладание:
        - Если бы, да если! Если бы бабушка была дедушкой! - рассердился Георгий. - Ну, что ты прилип ко мне с дурацким вопросом? Сказал тебе: не собираюсь я править ни манекенами, ни такими, как ты!
        Орест и Юрий в это время мирно резались в балду, не обращая внимания на содержание разговора клерка и философа. Но, когда интонации стали накаляться, они во избежание драчки, во имя истины подозвали к себе Пата и попросили его объяснить, чем он так взволнован.
        Пат отошел от Георгия к игрокам и, потоптавшись на месте, издав при этом несколько своих великолепных междометий, сел рядом на стул, закрыв в отчаянии лицо руками.
        - Никто не хочет сказать нам точно: может манекен заменить человека или нет?
        Вопрос был чисто философским. Георгия, как ветром сдуло с постели, и он вмиг оказался рядом с Патом. С заинтересованной улыбкой глядя на Пата, как коллекционер на редкую реликвию, философ нежно проворковал:
        - Дорогой Пат, ты бы так сразу и сказал! Давай, давай разберемся. Так, значит, тебе интересно знать, может ли манекен заменить человека? - Философ выпрямился, как на поединке. - Это тема большой философской дискуссии, Пат. И мы ее с тобой сейчас не спеша решим!
        Пат открыл лицо и с вниманием глядел на философа.
        - Ну, а как ты считаешь, может или не может заменить манекен человека? И почему это вдруг пришло такое в твою голову? - Подбираясь к первопричине зарождения идеи, крутился вокруг клерка заинтригованный философ.
        Увидев к себе внезапно возникшую заинтересованность, Пат заважничал, приосанился и стал солидно излагать:
        - Вот идем мы с Массимо и думаем: а ведь эти чертовы глиняшки бывают умнее нас. Не всегда, но бывают! Массимо их за это ломает, корежит, а я его за это луплю. Врезал, значит, я ему в ухо, а он мне: вот заменят нас с тобой манекенами, тогда узнаешь! Я подумал: а может, он прав? Вот мы и пошли к вам.
        Друзья откровенно грохнули от хохота: слишком уж необычно зародилась у клерков великая философская проблема.
        - Значит, вы боитесь безработицы?
        - Беспокоитесь, что Хант может заменить вас манекенами?
        - На острове обойдутся без вас?
        - А что, разве нельзя? - Из-за плеча Пата тянулась вопрошающая физиономия Массимо.
        - Отвечаю вам сразу и категорично: манекены никогда не заменят человека! - заявил Георгий.
        Массимо облегченно, на высоком тоне, будто скинул с себя валун, простонал, а Пат радостно прогудел. И, чтобы окончательно утвердиться в выводе доброго философа, Пат спросил:
        - А ты точно уверен?
        - Точно! - без тени сомнения подтвердил Георгий. - Такой вопрос задавали самому отцу кибернетики!
        - И что он ответил?
        - Ответил мудро и просто. Все зависит от того, каков человек и каков робот. И пошутил: «Я знаю людей, которые не умнее мясорубки!» Значит, если человек будет мыслить, как мясорубка, то его обязательно заменят роботом, - популярно разъяснил Георгий.
        - Ну слава богу, мы с Массимо не мясорубки! - радостно хохотнул Пат. - Значит, нас манекены не заменят!
        Орест на это назидательно ответил:
        - Если будете каждый день глотать вашу техническую смесь, то превратитесь в кофемолки. Хотя они и умнее мясорубки, но не умнее роботов! Понятно?
        - Понял, - ответил Пат и погрозил пальцем Массимо: - Ты больше не обижай глиняшек! Они глупые, а ты умный! Ты должен понимать, что такое человек и что есть робот! - Так неожиданно Пат вывел новый плод на философском древе. Он, как грейпфрут, хотя и отличался по вкусу от лимона и апельсина, но был куда тяжелее их по весу.
        Глава восьмая
        УБОРКА
        После правления очередного президента в городе наступал «День чистки». Так называл этот день Пат.
        - Чистка - это самый тяжелый день для нас! - признался старший клерк.
        И, действительно! Друзья ходили по улицам города и видели, какая напряженная работа кипела вокруг.
        Манекены-работники, чистильщики, как муравьи-трудяги, и днем и ночью без устали были заняты грандиозным делом очищения. Они вставляли разбитые стекла в витринах, заменяли негодные светильники, красили, ремонтировали, меняли фасады домов, ограды, заборы, асфальтировали дороги - все, что пришло в упадок, что было разрушено в результате бесхозяйственной программы Брена. Причем вся работа производилась почти без механизмов, вручную.
        По улице Большого Бизнеса катили огромный рулон. Юрий поинтересовался у манекена, что это такое.
        - Это полотнища с бывшими истинами президента Брена, - ответил манекен.
        - Хитрого, доброго Брена, - поправил Орест.
        Манекен посмотрел непонимающе на Ореста, потом встряхнувшись, покатил рулон дальше, видимо, так и не понял смысла слов, высказанных Орестом.
        С десяток манекенов везли тележки, доверху наполненные пачками никому теперь не нужных нью-долларов.
        - Куда везете дровишки? - шутливо спросил Юрий.
        - В топку! - хором ответили манекены.
        - Может, и наши миллионы туда же? - намекнул Юрий про щедрость Брена, которая стояла в углу коттеджа тремя туго набитыми мешками.
        - Зачем себя разорять? - отшутился Георгий. - Останемся миллионерами, как Пат и Масси. С гордым сознанием, что у нас много денег!
        В центре, на площади, манекены разбирали монумент президента. Рядом в пыли валялся его бюст с отбитым носом.
        - Все в этом мире не вечно! - философски вздохнул Георгий.
        Друзья внезапно обернулись на раздавшийся сзади них треск и раскатистый хлопок, будто стрельнули из пушки. Это работяги-чистильщики сбросили с высоких опор огромный портрет Брена, весь продырявленный от брошенных в него камней.
        Насмотревшись на чистку, друзья пошли домой.
        - Представьте, если бы на острове вместо манекенов были люди! И такую программу бесхозяйственности им задал Брен? Сколько бы им, бедным, пришлось поработать, чтобы восстановить все после его разрушительного правления? - размышлял Георгий.
        - Для людей такое невозможно! - возразил Орест.
        - Люди могут сделать все не хуже манекенов! - продолжил свою мысль Георгий. - Но надо для того перевоспитать человеческое сознание, его привычки. С манекенами проще: вложил в него программу новенькую, он и заработал по ней. А человек? Его надо переубедить, доказать необходимость перестройки. С ним сложнее!
        Так с разговорами и рассуждениями друзья пришли домой и хотели отдохнуть, но только они завалились в постели, как вбежал Пат и бесцеремонно гаркнул:
        - А ну, встать всем!
        Вид у него был зловещим и ничего хорошего не сулил. Похаживая между кроватями и поигрывая револьвером, он неожиданно заявил:
        - Если взяли подсвечники, скорее отдайте! Или всем будет худо!
        - Какие подсвечники? - изумились друзья.
        - Какие? Не знаете? Из чистого золота! Забыли? Они стояли во Дворце, в кабинете президента. Вы их свистнули, когда писали Брену свои стишки. Ну!? - Он с ненавистью и угрозой цинично потребовал: - Отдайте подсвечники! Быстро! Все равно их у вас найдут и тогда расстреляют. Видя, что угрозы не действуют, он стал просить: - Ребята, отдайте подсвечники? Я потихонечку поставлю их на место. Без шума, ни-ни! Никто не узнает, где они были. Даже, - он огляделся вокруг, - Массимо не узнает. Я понимаю вас: золото есть золото. Но жизнь дороже! Давайте скорее! Не надо со мной шутить! Я не люблю!
        Что Пат не шутит, было ясно и без его заверений. Один глаз у него был злобно прищурен, другой налился кровью. В правой руке зловеще поблескивало дуло револьвера. И явное, а скорее, опасное недоразумение надо было быстрее рассеять.
        - Пат, а на кой нам сдались эти чертовы подсвечники? - попробовал улыбнуться поэт.
        - Они золотые? Ну и плевать нам на это!
        - Ты же сам сейчас сказал: жизнь дороже золота. И мы хотим жить, вкушая гармонию мироздания без проклятого золота. От него только неприятности на этом свете! - произнес убежденно Орест.
        - На золоте ума не приобретешь, Пат, поэтому мы к нему равнодушны. Мы ценим разум и презираем золото! - заявил приверженец философского мышления и с презрением добавил (и это было в данный момент искренне): - Если ты у меня найдешь хоть какую-то золотую безделушку, можешь презирать меня всю жизнь и даже убить! - Георгий не носил даже обручального кольца. Презирать золото и славить разум - это было его жизненное кредо.
        После таких заверений глаза у Пата заметно посветлели, он опустил револьвер и, подумав, сказал:
        - Допустим, вы не брали, но кто-то должен ответить за пропажу.
        - Кто украл, тот пусть и отвечает, - мудро и наивно пояснил Георгий.
        - А если вора не найдем?
        Но не нам же отвечать за какого-то мошенника! - справедливо рассудил поэт.
        - Пат, объясни нам толково, что произошло с этими подсвечниками? - спросил Орест.
        - Чего объяснять? Сперли их из Дворца. В них чистого золота по два с половиной кило. Чудненькие подсвечники! Такие, - И Пат покрутил пальцами, вырисовывая в воздухе золотой ажур.
        - А! Я их, кажется, видел! Действительно, чудное произведение эти подсвечники… - воскликнул Орест и сразу осекся, увидев, как глаз у Пата сразу побагровел, в руках зловеще сверкнул револьвер.
        - Значит, видел! - прорычал с сипом Пат.
        - Пат, но мы не брали эти подсвечники! - убеждали клерка друзья.
        - Ладно, ребята, поверю вам только до завтра. Если до завтра подсвечники не найдутся, будете отвечать за них вы! Хант шутить не любит. Он сдерет шкуру за эти подсвечники! Видели! Значит… С острова все равно их не увезти! Запомните это, ребята! Думайте до завтра! - предупредил Пат и выскочил на улицу, оставив друзей в сильном смятении.
        Когда тебя подозревают зазря в воровстве пусть даже пуговицы, а не только золотых подсвечников, все равно неприятно. Друзья поэтому в ту ночь долго не могли уснуть, размышляя о неприятной для них истории.
        А когда наговорились, как говорят мужики, «до упора» и ложились спать, и Юрий, щелкнув выключателем, погасил свет, он увидел, как за окном отскочила в кусты тень Массимо.
        На утро следующего дня друзья встали рано с невыспавшимися физиономиями. Всю ночь они беспокойно ворочались и невольно думали о злополучных подсвечниках. Умывшись и наскоро перекусив, они стали ждать прихода Пата.
        - Как заложники, - прокомментировал положение друзей поэт.
        И он был прав. Подозреваемые в краже все равно, что заложники. Время тянулось тяжко, изнурительно медленно в грозовой неизвестности. В ожидании Пата, явление которого сейчас было равнозначно второму пришествию Христа, друзья беспокойно вышагивали по комнате, с тревогой поглядывая в окно.
        Напряжение достигло критического момента. Вдруг Орест заявил, что он не хочет быть подопытным кроликом в этом пустом подозрении и лучше погибнет в океане, спасаясь вплавь. Он направился к двери, но его разумно остановил поэт:
        - Теперь тем более бежать нельзя! Даже если не поймают беглецов, что мало вероятно, то тень подозрения в краже подсвечников падет на нас! А это хуже, чем утонуть в океане! - рассудил Юрий.
        И Орест остался.
        Наконец часу в одиннадцатом в прихожей раздались гулкие шаги, и в комнату влетел сияющий Пат, а за ним - светлой тенью Масси.
        - Ребятки, подсвечники нашлись! Это не вы их взяли! - заорал с ходу Пат. - Их спёр Брен! - И, дыша антифризным перегаром, стал рассказывать: - Ну и хитрая стерва, этот Брен! Сукин сын! Демократика из себя разыгрывал! Героя! Капиталист - он и на острове капиталист. И тут он для себя выгодную аферу сотворит! Хант орал на нас с Масси. Обещал расстрелять, утопить, повесить, если подсвечники не найдутся! На нас поклеп возвел. А зачем мы будем их брать, если знаем: нам их отсюда не вывезти!
        Друзья слушали Пата, и в сердца их постепенно приходило чувство облегчения - подозрение в краже с них сняли. Но нарастало в душе чувство обиды и мерзкого ощущения от того, что в краже подозревали их.
        - Где нашли подсвечники? - не выдержав патовских рассуждений «вокруг да около», спросил Орест.
        - О! Это целая хитрая операция, которую сотворил Брен! Такое и мне не пришло в голову! Но Брен! Это чистый подлец! Он знает, как украсть золото с острова Благоденствия, откуда и песчинку не вывезешь! Не зря он мультимиллионер!
        - Пат, короче?
        Но Пат не спешил с подробностями. Пока не счистит с нутра своего накипь злости, он будет ругаться и материться по адресу Брена.
        - Брен! Эта подлая скотина! Вор и хитрюга! Жуткая стерва! Он переплавил подсвечники на ордена, звезды и кресты. И сам себя ими награждал! На последний Орден прощания ушло полкило золота!
        Друзья так и ахнули. Это, действительно, было ловко придумано Бреном.
        Пат продолжал:
        - А как провёз? В контракте не было обусловлено, что нельзя отсюда вывозить награды! Но он предусмотрительно поставил в таможенной декларации количество штук, но не вес! По штукам все сходилось, а вес!

«Вот почему так нервничал Брен на аэродроме! - подумали друзья. - Значит, все это затягивание прощания было уловкой. А лживая байка о его подвиге - тоже хитрый ход, который усыплял бдительность таможенников».
        - Мы перешарили на острове все, что можно перещупать на поверхности и даже на глубине трех метров, - и никаких следов! Когда компьютеры проверили программы действий каждого манекена, нашли! По команде Брена придворные манекены выплавляли ему звезды и медали из золотых подсвечников! Ну скотина Брен! Из-за него мы и вы тоже были на подозрении! Хант теперь вряд ли получит свое золото, - Пат захохотал:
        - У вора вор денежку спёр! - И, став серьёзным, сказал: - А у меня, ребятки, до сих пор за вас вот тут, - он постучал себе в грудь, - сидит страх. Вы стояли на самом краю могилы, ребятки! - он трагически вздохнул. - Вас чуть-чуть не угрохали! Ваша жизнь висела на волоске. Вы были приговорены!
        - Почему приговорены? Мы не воровали подсвечников! Против нас не было улик! - удивленно спросил Орест.
        - На суде было бы ясно! - сказал Георгий.
        - И нас бы оправдали! - подтвердил Юрий.
        - И-их вы-ы! - сокрушенно произнес Пат и покачал пальцем перед глазами, что обозначало «непонятливый народ». - Суд! Не было улик! Смешно вас слушать. Да не раскройся эта история, кто-то должен был расплатиться за подсвечники! А кроме вас, кто? Я? Массимо? Нет! Тут у нас свои законы! Волчьи. Кто кого. А кто прав, кто виноват - это не имело значения! - туманно пояснил Пат.
        - Неужели наша жизнь могла оборваться, и мы сгинули бы ни за что ни про что? - спросил потрясенный откровением Пата поэт.
        - Это так, - честно признался Пат. - Мы с Масси были бы вынуждены чикнуть вас и заявить Ханту, что вы сбежали с подсвечниками.
        - А куда бы вы нас дели? Наши трупы? - Орест вопрошающе, с ненавистью глядел на клерков.
        - В океане места много, - сообщил Пат и весело предложил: - А теперь айда ко мне! За ваше воскрешение! Ведь вы, как заново рожденные! - И он сипло хохотнул.
        Но друзья от его предложения отказались. Очень не хотелось сидеть за одним столом со своими, хотя и несостоявшимися убийцами и пить с ними за свое благополучное воскрешение.
        Пат не обиделся.
        - Как хотите, - невинно пробормотал он. - А мы с Масси за вас выпьем! Масси, за мной! - скомандовал он. И парочка клерков ушла.
        А друзья, оставшись наедине, без свидетелей, вволю излили свое возмущение. И это, как известно, здорово помогает снять стресс с обеспокоенной и напряженной нервной системы.
        А на следующий день пришел Пат и рассказал, что после истории с подсвечниками, Хант срочно привез на остров и установил наблюдательный пункт с телекамерами и радиомикрофонами. На этот пункт каждую минуту будет поступать и записываться вся информация о том, что делается в президентском дворце; будет фиксироваться каждый шаг президента и, вообще, всё, что творится на острове, на каждом метре его площади.
        Если господа инспектора желают /а им надо обязательно поглядеть!/, то Пат принес им пропуска на контролирующий телерадиопункт.
        Пат был теперь вежлив и учтив со своими чудом уцелевшими жертвами. Насильственная смерть без вины - штука скверная, она тряхнет душу любого отъявленного убийцы. А в наше время даже военные побоища принимаются как варварство! Ах уж эта новая коммунистическая пацифистская пропаганда! Сколько веков воевали /и всё по причинам! Без причин ни-ни!/, и всё было законно и даже триумфально. Теперь из-за этих пацифистов-коммунистов придется совсем отказаться от войны! Народ их слушает! ! Мир без ядерного и химического оружия! Мир без войны! А куда деть оружие? Армии? В космос, что ли? Коммунисты говорят: для мира, для счастья народов! Хорошо они к этому готовились с 1917 года! А другим? К миру и счастью надо тоже быть готовым! Перестроиться военным? А как?
        Вообще, мы немного отвлеклись. Вернемся к нашим героям.
        Друзья поблагодарили Пата за заботу, взяли у него пропуска, но были просто убиты его новостью: при такой ситуации побег с острова стал для них просто невозможным.
        Вскоре они воочию убедились: система наблюдения была совершенна! Казалось, она может на расстоянии просвечивать внутренние органы и даже содержимое желудка. Надежда на спасение растаяла, как летом снег.
        Глава девятая
        ЖЕЛЕЗНЫЙ ДЖОН
        Нового правителя острова звали Джон. Его президентство началось без шума, но ощутимо.
        Вечером к друзьям, пребывавшим в подавленном состоянии, пришли Пат и Массимо. Бывший мафиози, как всегда, молчал, а Пат стал рассказывать о новом президенте, его программе и правилах поведения для всех без исключения жителей острова. Президента зовут Джон, почему-то Железный; его программа правления упирается всего в несколько фраз: «Счастье - порядок, а порядок - счастье. Посягатели на порядок будут караться беспощадно, как посягатели на всеобщее счастье!» Все должны постоянно улыбаться, даже во сне, иначе ему повесят на шею тяжелую чугунную медаль
«Унылый - враг». И еще Пат сообщил интересную деталь: каждодневно, к семи часам утра, каждый житель обязан быть на площади Счастья и Благоденствия для часового ритуала «очищения и повиновения» перед портретом Джона.
        - И нам тоже? - спросил поэт.
        - И вам, и нам, - подтвердил Пат. - Всем, всем! Это строгий приказ президента. Обязательно с пустым желудком. Улыбаться и целый час повторять за священником: «Мы верны тебе, Железный Джон!»
        - Это слишком смешно и противно! - отозвался Орест.
        - Я, например, на эту дурацкую утреннюю процедуру не пойду! Плевал я на все эти приказы идиотов-президентов! - вскипятился Георгий.
        Юрий молча покачал головой. Для поэзии тут не было ни смысла, ни слова.
        - Дело ваше, - сказал Пат. - Но я вам не советую лезть в бутылку. Если Хант узнает, что вы противились программе президента, вам будет скверно. Остров дает Ханту огромный доход, и он не позволит, чтобы кто-то мешал его бизнесу. Мы с Массимо научены! Здесь бывали такие президенты!
        И Пат рассказал, как они с Массимо по программе президентов ходили по неделе в наручниках, сидели в тюрьме, копали окопы, уничтожали птиц и делали еще много забавного, в чем было и смешное, и трагическое.
        - Вот какие бывали президенты! - с грустью заключил свой рассказ Пат.
        Уходя, Пат еще раз посоветовал быть утром на площади у портрета Железного Джона.
        - Будет, наверное, что-то новенькое. Интересно поглядеть! - весело сказал Пат, и клерки ушли.
        В этот раз совершить вечерний моцион и полюбоваться морским закатом не удалось: стоявший у двери коттеджа часовой не разрешил выйти из дома и приказал идти спать.
        Георгий сдержал свое слово. Когда в шесть утра часовой громко застучал в дверь прикладом автомата, приглашая на процедуру очищения и повиновения, философ сказал друзьям:
        - Идите без меня, а я еще посплю. Потом мне обо всем расскажете. Если будет интересно, я пойду завтра посмотрю.
        Но интересного в утренней процедуре было мало. Собралась к портрету президента на площадь огромная толпа народу. Все улыбались и веселились вымученно, нарочито, как клоуны. На возвышение поднялся в военной форме священник-глашатай и через микрофон кричал: «Мы верны тебе, Железный Джон!», а толпа за ним повторяла. Послушав, как звучит многотысячный хор, глашатай сказал:
        - На первый раз ничего, простительно. Завтра должно быть лучше.
        - Новый президент перед своими подданными не появился. С портрета на толпу глядело строгое, волевое смуглое лицо. Сжатые губы, пронзительный взгляд, скуластый подбородок, короткая спортивная стрижка и вся его мощная фигура - портрет был в полный рост - говорили о железной воле и суровом характере. Трудно было улыбаться, глядя на такой портрет.
        Процедура закончилась проповедью священнослужителя в военной форме о строгом порядке в обществе, который приносит счастье всем подчиненным, и это строгое счастье исходит только от правителя. Идея проповеди соответствовала строгой военной форме священника. При этом очень не хватало в его руках вместо креста новенького скорострельного автомата.
        Героически выдержав эту странную мессу, друзья пошли домой.
        Боже мой! Что они застали дома! Страшный беспорядок. Все вещи были перевернуты, перемешаны, перетряхнуты. А их верный друг, сторонник и последователь новой мысли был избит и выброшен из дома под куст.
        Оказывается, в то время, пока шла утренняя клятва на площади у портрета президента, по жилым помещениям подчиненных прошла вооруженная контрольная служба. Они произвели тщательную проверку вещей, а оставшихся дома манекенов размонтировали.
        Георгию хотели открутить голову, но узнав, что он не манекен, а философ, голову ему оставили, но крепко избили. В назидание предупредили, что завтра придут другие контролеры и без разговоров его размонтируют, как манекена.
        Философ стонал от боли и жаловался на произвол Джона. Тем не менее он заявил:
        - Пусть меня расстреляют, но я на унизительные процедуры ходить отказываюсь! Меня воспитала пионерская и комсомольская организации!
        После обеда пришли клерки.
        Узнав о беде с Георгием, Пат, покачав головой с укоризной, сказал:
        - Вот к чему приводит непослушание!
        Он сбегал домой, принес бодягу. Друзья сделали из нее настойку и обкладывали Георгия примочками, как истые братья милосердия, от чего философу стало легче.
        Но на следующее утро после того, как часовой простучал прикладом в дверь, приглашая на площадь, Георгий вновь с решимостью заявил, что не пойдет на мессу, даже если его убьют. Друзья с восторгом и жалостью поглядели на своего упрямого друга и хотели было остаться с ним, но тут в голову Ореста пришла великолепная мысль:
        - Ребята, на берегу есть грот. Мы можем в нем просидеть этот час, и никакие радары нас там не засекут. А кончится эта проклятая месса - мы придем домой как ни в чем не бывало!
        Друзья так и сделали. И номер прошел.
        С берега возвращались с улыбками истинными, с радостным настроением. Дорогой Георгий сорвал веточку и принес домой. Она была очень похожа на березовую. Налив дома в бутылку воды, он поставил бутылку с веточкой на стол. Получилась милая домашняя картинка. Друзья сидели за столом и с умилением глядели на веточку, предаваясь приятным мыслям о родном доме.
        Но невинное наслаждение чуть не стоило им жизни. Увидев через окно, что троица с грустными минами снова глядит на веточку, охранник вбежал в комнату и, крикнув
«Унылый - враг!», разрядил автомат в бутылку с веточкой. Друзья вовремя упали на пол.
        Когда охранник вышел, предварительно предупредив, что в следующий раз он обязательно выстрелит по унылым физиономиям людей и уничтожит их вместе с веточкой, Орест возмущенно заявил:
        - Так не пойдет! Я - свободный гражданин мира! Мое личное дело: улыбаться мне или грустить о доме, глядя на веточку! Я плевал на всех деспотов и на тех, кто их боится!
        Потом он взял раненую веточку и, налив воды в другую бутылку, поставил ее на стол. А поэт, сняв со стены портретик Джона, - их висело там несколько - приставил его к бутылке с веточкой. Веточка касалась усов Джона, и Юрий с ненавистью сказал:
        - Вдыхай, идиот, аромат природы, может, в тебе проявится человеческое нечто!
        В этот момент снова в комнату ворвался охранник. Он уже наставил на веточку автомат и готов был ее расстрелять, но увидел портрет Железного Джона, затрясся от страха и бухнулся на колени! Он выскочил из комнаты под дружный веселый хохот друзей.
        Как только стих кованый топот солдатских сапог, друзья с победным чувством поглядели на композицию. Им показалось, что веточка улыбалась каждым листочком. Холодный взгляд правителя только острее подчеркивал ее хрупкую нежную незащищенность.
        И странно: именно спасенная нежность веточки возродила в наших друзьях волю и надежду. Они решили не бездействовать, а искать выход к спасению. Для этой цели обследовали остров, особенно подходы к океану.
        Друзья разбрелись по разным сторонам.
        Орест пошел в сторону аэродрома. В кармане его лежал маленький пакетик с орлом из твердого картона. Он, видимо, и направил Ореста в этот безотчетный путь.
        Когда он подошел к таможенному домику, никого не было, будто вся аэродромная служба вымерла от внезапной эпидемии. Постояв у двери таможни, он услышал голоса; внутри кто-то был. В безответном велении он надавил кнопку у двери. В наблюдательном окошке показалось строгое лицо с недовольным выражением - кто-то посмел тревожить персонал. Орест вынул из кармана пакетик и показал его выглядывающему в окошечко.
        Дверь таможни растворилась, и вышел грузный знакомый майор с заспанным лицом. Он отрывисто и недовольно спросил:
        - Что тебе? - и бесцеремонно надвинул на глаза козырек.
        - Проверка, - сам себе удивляясь, ответил Орест как можно строже, глядя прямо в глаза майору.
        - Какая еще проверка? - удивился майор и уставился на пакетик, где восседал орел с повернутым вбок клювом. - А… - начал он, но Орест перебил его:
        - Я говорю: проверка пароля на завтра, - и зло, как начальник, крикнул на майора:
        - Встаньте как положено, когда с вами разговаривает старший по званию! - Орест служил в армии ефрейтором и знал толк в начальственном окрике. Майор сразу же выпрямился и поправил козырек. - Распустились здесь с манекенами! Я доложу об этом кому следует! - Орест вошел в командирский раж и грозным ефрейторским тоном приказал майору: - Пароль на завтра! Живо! Да не надо вслух! Напишите и вложите в пакетик! Не умеете хранить тайны!
        Майор засуетился, взял у Ореста из рук пакетик и стал искать у себя в карманах ручку и бумагу. Он вырвал листик из записной книжечки, а Орест небрежным движением подал ему свою шариковую ручку с позолоченным наконечником, ткнув в нетерпении в лист бумаги. Он понимал: успех предприятия, возникшего так внезапно в этой опасной ситуации, зависит от ошеломления и скорости.
        Майор на секунду замешкался.
        - Вы что, не умеете писать? Или не знаете пароль? - насмешливо проговорил Орест и отвернулся от майора, показывая этим, что ему совершенно безразлично, что там напишет майор, а его беспечный вид теперь так и говорил: «Гляди, майор, мне совершенно ни к чему знать пароль».
        Майор быстро записал на бумажке какое-то слово и, запрятав бумажку в пакетик, ткнул ручкой в плечо Оресту. Орест небрежно, вполоборота, взял из рук майора ручку и пакетик и быстро зашагал от таможни.
        Позади он услышал, как стукнула дверь таможни и густой сиплый голос произнес:
        - Чего он к тебе пристал?
        - Да ходят эти, тайные! - майор ругнулся. - Вынюхивают, проверяют, как шакалы! Шкет вонючий! - в голосе майора заплескалась запоздалая злость. - Издеваться начал, командовать. «Встань! Ты не знаешь, с кем разговариваешь!» Сопляк!
        - А ты бы прикончил его - и в море, - посоветовал пришедшему в ярость майору его сослуживец. - Я бы не дал спуску…
        Ускоряя шаг, Орест почти бегом спешил убраться быстрее от опасного места, а главное, с глаз долой от рассерженного майора, который мог сейчас со злости принять самые неожиданные меры.
        Юрий и Георгий утешительных вестей не принесли. Явились еще более расстроенные. Орест не стал рассказывать им о своем случае на аэродроме. Когда в окно заглядывал охранник, они строили ему насмешливую мину. Сатирическая улыбка или радостная - в таких тонкостях манекены не разбирались.
        Глава десятая
        ГЕОРГИЙ ПРОТИВ ДЖОНА
        Массимо обладал поразительной способностью - быть неслышимым, невидимым, незаметным. Он мог войти в комнату так тихо, словно он ступал босиком по ворсистому ковру, а не в своих жутких ботинках. Когда он сидел в компании, даже рядом его дыхания совсем не ощущалось, будто он и не дышал вообще. На какое-то время он становился абсолютно неподвижным, как восковая фигура в музее или охотничья собака в стойке над дичью.
        И на этот раз друзья не заметили, когда появился в их комнате Массимо и сел на краешек стула, молчаливый и неподвижный. Увлеченные разговором, они увидели Массимо, когда он встал со стула и, заглянув в смежные комнаты, сел к столу и стал молча глядеть на друзей.
        Удивило, что клерк № 2 пришел один, без Пата. Видно было, что явился он неспроста. Во всем его облике сквозило что-то необычное, от всей его фигуры веяло чем-то недобрым, хищным. Глазные яблоки увеличились, стали большими и готовы были выкатиться из глазниц. Мешки под глазами стали из желтых светло-коричневыми, будто он всю ночь промучился болью в печени. Губы сжаты еще сильнее, на них змеилась какая-то скверная мыслишка.
        Друзья молчали, выжидая, когда Массимо заговорит.
        Когда дуэль молчания стала невыносимой, Массимо, словно очнувшись от дурмана, встал со стула и, потоптавшись, будто его побеспокоил мочевой пузырь, заговорил. Разглагольствовал он вяло, полусонно, как мямля, с болезненной улыбкой, будто жевал эти невкусные слова. Приходилось напрягать слух, чтобы услышать и понять, что он говорит.
        - Упорство, - мямлил он, - иногда и хорошо. Но в нем есть и плохая сторона. Зачем человек упорствует? Он даже не понимает этого. А ведь человек - существо хрупкое! Если, к примеру, сравнить человека с дверью, то получается: в дверь можно выстрелить из винтовки один, два, даже десять раз… Она все равно будет открываться и закрываться с этими дырками. А человек? Ему одной ма-ма-ленькой дырочки достаточно, пух! - и нет его. - Он поморщился, как от боли, и продолжил: - Или вот с этой бутылочкой сравнить его! Из бутылки воду вылил - и хоть бы что! Она целехонька. А человек? Ему ма-а-люсенький надрезик сделал на вене бритвой - из него вытечет кровь, даже и не вся. И он тогда тю-тю! Умрет. Или вот диван! Дивану любые пилюли давай - он с ума не сойдет. Ни-ни! А человек? С одной таблетки может тронуться…
        Массимо устремил взгляд на веточку и подытожил свое разглагольствование:
        - Человек хрупкий! Примеров в жизни много, - он посмотрел на потолок и, увидев на нем ползающую муху, быстро вытащил из кармана пистолет и прицелился в нее. Видимо, он хотел, как Пат, попасть ей в глаз, но философ заметил:
        - Человек не имеет права убивать даже насекомое, тем более которое спасло ему жизнь.
        Массимо глубокомысленно поглядел на ползущую муху, убрал пистолет и вышел, оставив после себя недоумение и гадкое настроение, будто он выложил на свадебный стол болотную грязь вместе с жабой.
        - Чего он тут молол нам? - в недоумении развел руками Юрий. - И что означает сей странный визит? И почему он пришел один, без Пата?
        Но друзьям долго размышлять не пришлось. Дверь вдруг резко распахнулась от удара приклада. В комнату ворвались три синих мундира тайной гвардии. Прозвучала команда: «Встать!»
        - Именем Железного Джона! - стал приказывать старший с лентой на рукаве. - Раздевайтесь!
        Друзья, недоумевая, стянули с себя одежды.
        - В ванну живо!
        Голыми друзья залезли в ванну втроем.
        - Мыться!
        Юрий включил душ и подумал: «Вот еще комедия с трагедией…»
        Когда вылезли из ванны, старший швырнул всем свежее белье и верхнее платье:
        - Быстро одеться и вперед - марш!
        Сопровождаемые синими мундирами друзья вышли на улицу. В головах шевелились невеселые мысли: «Все ясно. Достукались. Пришли палачи. Значит, - конец. Душ, переодевание - это перед казнью. Теперь не убежишь…»
        - Не вздумайте бежать, - словно подслушав их мысли, зловеще предупредил старший. - Стрелять будем без предупреждения!
        Ощущение приближающейся смерти пробуждает в человеке самые добрые, заветные мысли и чувства. Перед смертью, прощаясь с миром, человек, словно очнувшись от повседневной суеты, вдруг понимает, как прекрасно жить на этом белом свете, какой великий был дан ему дар - жизнь! И готов он тогда всем родным, знакомым и незнакомым простить любые обиды и огорчения, которые покажутся сейчас пустой мелочью в сравнении с тем, что он жил. И все ему в этом мире станет интересным, желанным, дорогим: и грязь, и дождь, и холод. И захочется вдруг ему обнять в этом мире вся и всех, говорить при этом самые добрые, самые сердечные и теплые слова. А в мозгу постоянно будет вертеться одна главная мысль, одно страстное желание - эх, пожить бы еще! Честно, красиво, достойно, совсем не так, как жил до сих пор!
        Дружба! Перед лицом смерти она становится величавее, искреннее, задушевнее… Юрий шел и мысленно каялся перед друзьями в обидах, непочтении - во всем том, недостойном великой дружбы, что между ним и друзьями когда-то бывало. Он сказал бы все вслух, но пусть эти синие мундиры, палачи не услышат его покаяния! Вот когда они будут наедине, на самом пороге смерти, он все скажет друзьям: как он их теперь ценит и уважает, как рад умереть с ними вместе!
        Они миновали площадь. Как насмешка, мелькнула табличка: «Площадь Очищения». Прошли мимо иконного портрета Железного Джона. Он, большой и строгий, глядел прямо на них. Миновали ограду Дворца и сразу нырнули в узкий лаз туннеля.
        Их прощупали, обшарили и пропустили через первую дверь. Потом - через вторую, третью. Они сбились со счету: сколько спусков, подъемов, переходов, дверей пройдено. И везде была проверка. В сознание пришла мысль: их сначала будут допрашивать и пытать. Даже Пат, прожженный бандюга, бледнел и ужасался, когда рассказывал о том, что творится в застенках, как издеваются синие мундиры над манекенами.
        У знакомой двери, ведущей в президентский кабинет, процессия остановилась. Здесь кое-что успело поменяться. Вместо шкур дверь была отделана богатой инкрустацией. На уровне глаз была прикреплена позолоченная табличка с надписью: «Людям без сопровождающих вход запрещен!»
        Капитан синих мундиров подошел к сетчатому кругленькому глазку - видно, там был встроен микрофон - и что-то тихо произнес. Створки дверей без мелодичного звона стали медленно раздвигаться. Друзья вошли в знакомый им по посещению Брена кабинет президента.
        Обстановка в кабинете была теперь иной. Мебель, картины, камин, даже стол президентский, который стоял теперь возле двери, были массивных размеров и расставлены, развешаны по какой-то странной прихоти.
        За столом сидел Железный Джон. Он сурово поглядел на вошедших. Потом резко встал из-за стола, сделал рукой какой-то знак. Синие мундиры исчезли, а на их место встали мощные, как тяжеловесы, здоровяки-охранники, вызвав в душе друзей невольный трепет предчувствия физической расправы. В их окружении Джон показался совсем маленьким. Узкий лоб, маленькие уши, с раскосинкой глаза выделялись на скуластом лице. А когда он вышел из-за стола, друзья отметили, что он еще и коротконог. В его внешней реальности было очень сильное расхождение с портретным изображением. На портретах президент Джон выглядел высокорослым красавцем, а в реальном виде он разочаровывал.
        Президент молча, повелительным жестом усадил поэта, философа и композитора в кресла, которые стояли вокруг круглого небольшого стола, видимо, приготовленного для гостей и стоявшего посредине комнаты, а сам, возвратившись, сел на свое президентское место за массивным столом. И заговорил, обращаясь к друзьям. Голос его был резким, немного гортанным с сухим, чуть сиповатым тембром.
        - Я знаю: вы с материка. Мне подробно доложили о вашем поступке. - Джон усмехнулся, губы его змеились сдержанной иронией. - Вы - люди настоящие и, как положено им быть, верные правителю. - Президент каждого их троих прошил проницательным взглядом, будто просветил рентгеном. - Я дал приказ, чтобы по вашему примеру, в каждом доме, на каждом столе стоял мой портрет с веточкой в бутылке. - Джон встал и подошел к друзьям. - Я выношу каждому из вас свою личную благодарность, - он пожал каждому руку. Его рука была цепкой, как репей.
        Приготовившись никак не менее, чем к мучительным пыткам, друзья почувствовали сейчас себя воскрешенными. Уяснив, что смертная казнь не состоится, они шумно вдохнули в себя воздух жизни и, кивнув головой в ответ на слова благодарности Железного Джона, повернулись и хотели поскорее выйти отсюда на волю, но президент остановил их:
        - Как! Вы хотите от меня так скоро уйти? Подождите! Я хочу с вами побеседовать об одном очень важном для меня деле. Я о вас кое-что знаю. Один из вас пишет стихи, другой сочиняет музыку, а третий, что мне важно, философствует. - Президент в упор поглядел на каждого. Было видно: он любил, что называется, заглядывать в душу. В его словах, манере разговора было что-то коварное, не предвещающее ничего доброго.
        Друзья насторожились. Приподнявшееся было настроение теперь рухнуло, как у зверя, попавшего в яму-ловушку.
        И, словно в подтверждение их предчувствия, из невидимого динамика прозвучал воспроизведенный голос Георгия:

«Я на эту дурацкую процедуру не пойду! Плевал я на все приказы идиотов-президентов!»
        В наступившей гробовой тишине Джон полюбовался эффектом, который произвел на друзей его коварный прием, а у них неприятно засосало под ложечкой в ожидании расплаты за недозволенную дерзость.
        Но Железный Джон спокойно, без тени гнева сказал, глядя на Георгия:
        - Человеку нельзя быть принципиальным, это всегда приводит к неприятностям. Философ, верно я говорю?
        Георгий покраснел, как школьник, и, запинаясь, ответил:
        - Для кого-то, может быть, это и верно. Но подслушивать и записывать чужие разговоры - это нехорошо! - Слова философа грянули упреком в адрес тщеславного самолюбивого правителя. Здесь был тот случай, когда воспитание побороло инстинкт самосохранения и подобный шаг мог стоить смельчаку жизни. Из истории известно: правители не прощают тем, кто громогласно, в глаза заявляет об их неблаговидных поступках.
        - Почему нехорошо? - усмехнулся Джон. Вероятно, смелость Георгия ему понравилась.
        - Это унижает человеческое достоинство! - ответил Георгий.
        Джон нахмурился и возразил:
        - Достоинство - дурной индивидуализм! Это надо знать, философ! - и добавил: - Настоящий правитель должен знать, что думают, о чем говорят в его отсутствие подчиненные. Это для их же пользы!
        - А если мы не ваши подчиненные? - не унимался философ. - А вдруг это кому-то не понравится?

«Кому-то не понравится» - любимый словооборот Георгия, и он часто употреблял его в своем разговоре.
        Джон с удивлением посмотрел на Георгия и, подумав, сказал:
        - Не понравится «кому-то»? - И умолк, что-то обдумывая. Было видно: поговорку Георгия он принял за туманный намек на «кого-то» на материке и насторожился. Потом решительно заявил: - Это неважно! Теперь подслушивают все. Не только правители, даже друзья, не говоря о соседях и знакомых. В век техники это стало простой необходимостью. Теперь через космос можно услышать, о чем говорят в соседнем доме. Не надо быть щепетильным.
        Георгий хотел ему возразить, но Юрий больно ущипнул друга за руку, призывая к благоразумной осторожности: в разговоре с деспотом нельзя забываться! Деспот всегда коварен.
        Но деспот не собирался быть коварным. Наоборот, заметив предупредительный знак Юрия, он усмехнулся и сказал:
        - Не надо его останавливать!
        И обратился к Георгию:
        - Я вас хочу вызвать на философский диспут в присутствии ваших друзей. Не испугаетесь?
        Юрий и Орест с удивлением глянули на Железного Джона: они могли ожидать от него что угодно, но только не философских побуждений.
        А Георгий с поспешностью ответил:
        - С удовольствием! Приятно провести философский диспут с самим президентом. У нас на кафедре в институте такого не бывает! Очень интересно! - И молодой философ с петушиным задором уставился на Джона.
        От этих слов у Юрия и Ореста похолодело внутри. Они-то хорошо знали характер своего друга, каким он бывает в спорах и чем заканчиваются его философские диспуты. Совсем недавно они вытащили его из философской свалки у пивного ларька на улице с синяком под глазом. А в последней праздничной компании, в которой собрались друзья с женами и близкие, он так распалил страсти своими философскими выходками, что вся компания перессорилась и разбежалась по домам досрочно, оставив на столе и деликатесы, и запас выпивки.
        - Значит, вы согласны вступить со мной в философскую дискуссию? - спросил Джон.
        - Конечно! - с боевым задором ответил Георгий.
        Философский спор! Или, как его называли древние, - диспут, а в наши дни - дискуссия! Хотя точно и давно известно: истина, как святой дух, и увидеть ее, а тем более родить совершенно невозможно. Но философы! Этот упрямый вид человечества уже несколько тысяч лет пытается, причем шумно и гамно, доказать, что это не так, что истину можно ухватить даже за хвост, если как следует изловчиться. Но бог с ними, пусть ищут! Ведь искали ученые свой флогистон и теплород, почему философам нельзя попытаться родить истину!
        Нас сейчас волнует другое - как заканчиваются философские споры. Тут всё зависит от аудитории, от ее способности удержаться от кулачных аргументов. Мы уже говорили: если затеять философствование на улице, будет драка, если в компании - компания разбежится. Философский спор, э… диспут между правителем и обыкновенным мудрецом в Древнем Востоке и в Средней Азии заканчивался обычно отсечением головы мудреца или снятием кожи с его спины.
        Поэтому мы настоятельно советуем, даже просим: не заводите философских дискуссий ни дома, ни на улице.
        А вы, милые женщины, удерживайте мужей от попыток рожать истины. И в самом деле: зачем нужна философская истина, если дома так хорошо и все здоровы. Лучше заведите кошку или собаку. На них можно смотреть, их можно даже гладить.
        Итак, мы считаем, что Георгий совершенно легкомысленно согласился на философский диспут с правителем острова Благоденствия. Упрямец! Философский синяк и развал компании в споре у него уже были, не хватало только остаться ему без головы или без кожи.
        Железный Джон с наполеоновским величием поглядел на побледневших друзей, потом перевел глаза на петушинно изготовившегося к философской драке Георгия и неожиданно сказал:
        - Сначала мы побеседуем. Узнаем друг друга поближе. А потом скрестим шпаги.
        И, чтобы сломать барьер отчужденности между ним, правителем, и гостями, он достал из шкафа бутылку французского коньяка, хрустальные стопки, нарезанный ломтиками лимон и, разлив коньяк, предложил тост:
        - Давай выпьем за нашу несчастную цивилизацию!
        Его слова грянули, как реквием на братской могиле человечества, задев самые заветные, самые тонкие чувства друзей.
        - Почему же за несчастную? - сразу пошел в бой Георгий. - Лучше за неразумную! За несчастную я пить не буду!
        Джон удивленно поглядел на Георгия и сказал:
        - Как будет вам угодно. И «кому-то» тоже, - видимо, брошенное Георгием таинственное «кому-то» не давало ему покоя. - Вы пейте за свое, а я за свое. А потом выясним, кто из нас прав. - И он выпил коньяк, отправив вслед за ним ломтик лимона.
        Друзья тоже выпили, загадав про себя поскорее возвратиться домой, и хозяин с настойчивой любезностью подал каждому по лимонной дольке.
        Расхаживая по кабинету, Железный Джон начал разглагольствовать:
        - Я, знаете, парадоксальный мыслитель. У меня собственный взгляд на мировые проблемы. И в области парадоксального мышления я уже кое-что создал. Это не Кант, не Ницше, не Маркузе и даже не Сартр. - Он остановился, заинтересованно наблюдая за удивлением гостей, которых и в самом деле смутило это перечисление имен философских светил. - Я уверен: очень скоро на развалинах старого ненужного здания мышления будет поставлен маяк моей новой парадоксальной философии! Он сейчас просто необходим для новой истории мира…
        - Новой истории? - выкрикнул в запальчивости Георгий. У него не хватило терпения выслушать до конца мысль Джона. - Новой полиместериновой цивилизации?
        Джон недовольно нахмурился.
        - Ведь судя по тому, что здесь происходит, - продолжал, перехватив инициативу в начавшейся дискуссии Георгий, - для вас человеческая история уже закончилась!
        Высказывание и тон Георгия были столь дерзкими, что друзья с тревогой посмотрели на Джона, ожидая его гнева, а Орест, дернув за рукав друга, промычал: «Жора, не забывайся!» И Георгий замолк, скорчив при этом на лице детскую обиду, будто у него отобрали, вытащив прямо изо рта, сладкий кусок пирога.
        Джон мрачнее тучи в напряженной тишине свирепо мял пальцами хрустальную стопку, будто хотел выдавить из нее яд на язык своего не в меру горячего оппонента. Еле сдерживая себя, стараясь быть спокойным и снисходительным, он жестко проговорил:
        - Юноша, запомните: история человечества - это всего-навсего беллетристика, которую написали невежды от науки! Трудно удержаться от ее осуждения, я понимаю вас. Меня одно слово «история» выводит из себя, я прихожу в ярость. История! - он произнес это с отвращением, словно на язык ему попал кусок дерьма. - Да ее вообще никогда не было!
        - А исторические события? Развитие общества по законам истории? Этого нельзя отрицать! - возразил Георгий.
        Джон сцепил зубы.
        - Исторические события, законы истории - такого не знаю! Была только игра за карточным столом, где можно было выиграть и проиграть! Крупно! Ставки высокие, как в казино Пенисулар!
        - А исторические периоды! Рабовладельческий, феодальный, капиталистический строй!
        - наступал Георгий. - И…
        Джон грубо оборвал Георгия:
        - Раб - это раб! Господин - это господин! Так было, так будет! Строй здесь ни при чем!
        - Не-е-т! - вызывающе возразил Георгий, отстаивая свои убеждения, не обращая внимания на предупредительные щипки и толчки друзей. Он был сейчас в таком азарте, что, если Железный Джон прикажет сейчас поджарить его на огне, он все равно не отступит от своих убеждений, как старец Аввакум. - Нет! Классовые различия! Борьба за свободу и независимость! Борьба против колониализма и капитализма - это история! Движение общества по ее законам!
        - Слушайте, юноша! - В голосе Джона прозвучала угроза. - Вы знаете, что свобода - это деньги? А деньги - это власть? Все хотят иметь как можно больше денег и власти, но все иметь их не могут! Вот смысл так называемых классовых различий!
        - Люди восставали против власти денег всегда! Они хотели Свободы, Равенства, Братства без власти капитала!
        Джон готов был испепелить взглядом упрямого философа. Видимо, он не ожидал, что встретит в дискуссии такое упорство и непочтение к президентской персоне. Выдержка теперь все чаще покидала его.
        - Разве люди когда-нибудь толком знали, чего они хотят?
        - Ах, опять за старое! - сокрушенно упрекнул Георгий Джона. - «Народ не знает, что он хочет!»
        Джон с удивлением глянул на Георгия.
        - Разве это кто-то уже сказал?
        - Это сказал Гегель! - засмеялся Георгий. - Философ должен это знать! У нас на первом курсе проходят! Вы разве не изучали?
        Но Джон будто не обратил на насмешки Георгия внимания.
        - Вот видите, - значительно пояснил он. - Даже до меня кто-то заметил это! Я рад!
        - И с сатанинским торжеством провозгласил: - С народом скоро будет покончено! Он так и не узнает, чего ему хотелось на этом свете!
        Наступила жуткая тишина. Друзья с тревогой оглянулись, будто угроза всеобщей гибели была уже здесь и стояла за спиной.
        - Вы… это… серьезно? - пробормотал потрясенный Георгий. - Это ваша философская концепция? Доктрина?
        - Да!
        - Вы будете довольны?
        - Доволен буду я или нет, это не меняет дела. Цивилизация изжила себя, и это ясно. Создание ее в таком виде, какой она стала, было ошибкой то ли мирового духа, то ли самого бога. Ошибка превратилась в эпидемию, цивилизация стала нежизнеспособной, одряхлела. Наступил момент развязки. Кризис! - С торжеством Вельзевула он посмотрел на друзей и цинично продолжил: - Я сочувствую вам по-человечески, но приговор вынесен! И отменить его нельзя!
        Джон просто упивался эффектом, который произвели на друзей его сатанинские выводы.
        - И вам не будет больно отказаться от общества людей, которое произвело на свет вас и вам подобных? - тихо спросил Джона поэт.
        Железный Джон издевательски рассмеялся.
        - Бывает такое: жаль выбросить на помойку старую вещь, к которой привык; она еще может пригодиться, но! Мы выбрасываем ее в мусор и заменяем ее на… - Он поднял палец к небу. Наступила зловещая пауза.
        - Манекению? - прерывая зловещее торжество паузы Джона, вопросил Георгий.
        - Да! - заявил он.
        - Ужасно! - пробормотал потрясенный поэт.
        - Манекены вместо людей! - Орест в отчаянии приложил руки к лицу.
        - Роботы вместо человеческого рода! Это жуть! Как вы могли дойти до такой страшной мысли! - ужаснулся Георгий.
        - Мы, призванные всевышними силами к власти над миром и народами, верные Большому бизнесу, думаем сейчас: а что предстоит нам после ядерного апокалипсиса? В атомных убежищах воды, пищи и воздуха нам хватит, чтобы пересидеть, пока устоится радиационная помойка. Мы останемся жить. А остальные толпы… народы погибнут. Сгорят, задохнутся, сгниют от радиации. Трагедия для нас закончилась, мы вышли на свет, к солнцу… И что? Как дальше? С кем? С этими манекенами? Они кое-что соображают по программе седьмого поколения компьютеров. Они в облике человеческом. Но с ними будет тошно! Мы будем повелевать, властвовать! Но мы не можем без бизнеса! - Он с отчаянием глянул на Георгия. - Что нам делать? Что? Вот что я хочу знать, философ!
        Георгий будто очнулся от потрясения. Теперь он был в состоянии атараксии, как мудрец, переживший и беды, и потрясения, и не боялся встать перед лицом самой смерти.
        - Так, значит, вы, считающие себя элитой рода человеческого, собираетесь, пережив катастрофу мира, войти в Будущее отдельно от всех нас? - спокойно, глядя на Джона, спросил он.
        - Да, - ответил Джон.
        - А если его тогда не будет?
        - Как? Будущего? - недоуменно усмехнулся правитель.
        - Так, - ответил со спокойной мудростью юный философ. - Оно погибнет вместе с нами. Останется мертвое время. Будут галактики, звезды, планеты, но не будет жизни. Будет мертвое время.
        - На Земле?
        - На Земле будут гулять пыльные бури, как на Марсе. Только никто их не увидит. Жизни на Земле не станет.
        - Что же делать, по-твоему?
        - Надо не спасаться, а спасать всем всё человечество! Всем, но не одному. Не будет рода человеческого - каждый из нас погибнет. Где нет главной реки, там нет маленьких рек.
        - И я должен спасать всех от ядерной катастрофы?! - удивился Джон.
        - Каждый должен спасать сейчас род человеческий, если он хочет жить и дать жизнь потомкам, - пояснил Георгий.
        - Спасать других? - Джон усмехнулся. Было видно: эта мысль казалась ему нелепой, и он был к ней просто не готов. - А если тогда… будет коммунизм? Нет! - выкрикнул он. - Пусть погибнут они!
        - Но погибните и вы! Поймите это! И на планете будет только ветер гонять пепел коммунизма и капитализма! И ваш пепел будет там, не волнуйтесь!
        Такой вывод подействовал на сознание Железного Джона умопомрачающе, как на здорового человека, который жил беспечно и собирался жить так и дальше, но вдруг увидел, что в его сердце вонзился нож убийцы, и его сознание обожгла мысль: «Я умираю!» В приступе безумия он истошно закричал на Георгия:
        - Ты врешь! Я не умру! Я убью тебя! Я убью всех! Всех! Всех! - как сумасшедший, кричал он.
        И в это мгновение Георгий очутился на полу, придавленный мощными, цепкими руками, сходными с когтистыми лапами хищного зверя или зубьями экскаваторного ковша, искусственными руками тяжеловесов-охранников, готовых раздавить, задушить, растерзать неосторожного и наивного в недозволенной откровенности своей философа, осмелившегося так дерзко и открыто разговаривать с деспотичным властителем.
        Картина этого момента была и мерзкой, и ужасной. На полу лежал поверженный правдолюб-философ Георгий, придавленный до полной неподвижности манекенами. Над ним стоял Железный Джон с вытаращенными от гнева и безумного страха глазами, с истерично трясущейся головой.
        А рядом - растерянные, ошарашенные в испуге Юрий и Орест.
        Всего один жест правителя и… осталось бы лежать на полу растерзанное бездыханное тело.
        Но неожиданно встал ангелом-спасителем Орест.
        В критические моменты у Ореста всегда появлялась неизвестно откуда берущаяся смелость. Такое бывает, когда человек не обременен заботой о своем потомстве. Орест, как мы говорили, был холост, не имел детей, в разговорах с начальством был всегда прям, держался без подобострастия. С отчаянной независимостью он шагнул к Джону и вызывающе, с угрозой заявил ему:
        - Эй, Джон, не забывайся! Ты опасно шутишь! Учти: даром тебе это не пройдет! Тебе придется отвечать за его жизнь, за каждый волосок с его головы! Ты еще не знаешь, кто мы! А распоряжаешься!
        Голос Ореста гремел, как органная труба, рокотал генерал-басом, бассо-континуо, как говорят итальянцы, и нес в себе зловещий смысл.
        От его слов Джон очнулся. Приступ дикой ярости в нем погас, и он весь как-то сник, в глазах вспыхнул испуг. Разгневанного деспота как не бывало. Видно, намек Ореста на ответственность свыше прозвучал для его сознания предупреждающим громом.
        И это было естественным: осознанность ответственности за свое содеянное перед
«кем-то», кто над тобой «свыше», порождает в душе одинаковое чувство страха как у ребенка, так и у деспота.
        Железный Джон подал рукой знак, и тяжеловесы-охранники легко, как детскую игрушку, поставили Георгия на ноги.
        Покривив в отвращении губы, словно от приступа внутренней боли, президент подобострастным движением руки смахнул с плеча «воскресшего из убиенных» невидимую пылинку, выказав этим жестом свою «демократичность».
        Почувствовав себя на ногах, Георгий выговорил своему оппоненту:
        - Подобный прием недопустим в философском диспуте! Такое не по правилам эристики. Эристика - искусство вести спор, полемику.] Если хотите аргументировать свой довод мускулом, то выражайте его без посторонней помощи! Это золотое правило знали даже древние! Иначе я могу отказаться от дискуссии! В одностороннем порядке!
        С трясущимися челюстями, взлохмаченными вихрами, ссадиной на щеке и высказанной претензией, в которой было больше трагикомизма, чем резона, Георгий был сейчас похож на Рыжего из цирка. В другой обстановке это вызвало бы бурю смеха, но теперь, увы, обстановка никак не располагала к веселью.
        Друзья хотели крикнуть ему: «Ну и откажись», но не успели, Джон опередил их:
        - А зачем отказываться? Первый раунд прошел у нас удачно. Вы почти победили! Я с удовольствием записываю очко на ваш счет! - Тут Джон показал, какой он коварный хитрец. - Давайте продолжим!
        По физиономии Георгия разлилось мальчишеское удовлетворение победителя, и он с лихостью согласился:
        - Конечно, продолжим!
        Орест подскочил к Георгию и, заслонив его от Джона, резко сказал:
        - Всё, философ! Хватит! Если ты своей башки не жалеешь, пощади головы наши!
        Георгий виновато глянул на друзей и пролепетал:
        - Хорошо, хорошо, я сейчас. Я заканчиваю. Только один вопрос президенту. Последний вопрос - и мы уйдем. Это очень важно поставить точку в споре…
        - Этот вопрос может стать для тебя последней точкой в твоей жизни, пойми это! С тебя снесут голову и сдерут кожу! - попытался остановить друга поэт.
        Но на это предупреждение философ только вызывающе заявил, показывая эзоповскую независимость духа:
        - Во имя истины я готов отдать свою голову и кожу в придачу!
        - Дурак ты! - в сердцах выругал Георгия Орест и махнул на упрямца рукой. - Нашел, где искать истину!
        Георгий с обидой поглядел на композитора, а Джон злобно заметил:
        - У нас здесь свободная дискуссия, и можно быть уверенным, что у вашего друга голова и кожа останутся в сохранности, если, конечно… - и замолк, не договорив, что там за «если».
        - Слышали! - торжествующе выкрикнул Георгий, глядя на друзей, будто ему присудили приз за победу на Олимпийских играх.
        - Как хочешь! - сердито бросил Орест и сказал поэту: - Пойдем, Юра, отсюда! - И они вдвоем направились к двери, но тяжеловесы молча преградили им путь. Орест покраснел от злости, а Юрий, вернувшись к креслу и с показной беспечностью развалившись в нем, произнес:
        - Я остаюсь! Здесь так весело! Философ наш прав: диспут надо довести до логического конца! Ибо в конце должно свершиться самое смешное! Мне не приходилось видеть, как с упрямца сдирают кожу и отрубают ему голову. Представь себе, Орест, как это забавно, даже смешно выглядит: катится по полу отрубленная голова, упрямо лопочет языком нечто философское, а в это время манекены-мясники вывешивают сушить содранную кожу со спины хозяина дурной головы. Ха-ха… - Юрий через силу хихикнул.
        - Кругом - визг! Ручьи крови! Бульк-бульк! Шикарная картина! - /Георгия передернуло, а Джон заскрипел зубами/ - Садись, композитор, и наблюдай! Потом мы с тобой на этот философский сюжетик напишем кровавую ораторию или оперетку с веселым названием «Была ли у Жоры голова». Превосходная вещь получится!
        Георгий замешкался и что-то рассеянно про себя бормотал. Видно, в нем шла отчаянная борьба.
        - Эх и устал же я от всех этих комедий! - отчаянно выдохнул Орест и бухнулся в кресло рядом с Юрием.
        В наступившей тишине раздался ехидный голос Джона:
        - Если вы устали, можно сделать перерыв исключительно для вас. До утра посидите в Крысином подвале, есть у нас такой, отдохнете. Правда, там сыровато, но зато прохладно. А утром я вас выпущу. Как, согласны? - И он издевательски поглядел на Юрия и Ореста. Потом, обращаясь к Георгию, предложил: - На секундочку прервемся, пока их уведут, а то им скучно слушать нашу философскую дискуссию?
        Юрий сразу же соскочил с кресла и возразил:
        - Зачем прерывать серьезный спор на самом интересном месте? Если нашему другу так нравится беседовать с президентами, мы с удовольствием будем слушать ваш диалог! Без нас ему станет одиноко, и острота спора потеряется! Диспут без слушателей не приносит радости спорщикам. Верно, Жора?
        - Верно, подтвердил Георгий и снова заверил друзей: - У меня остался только один вопросик к президенту, только один… - И попросил Джона: - Оставьте их здесь!
        Поэт и композитор молча отмахнулись от упрямца.
        - Хорошо, - согласился Джон и нетерпеливо выкрикнул: - Ну, давайте скорее ваш вопрос? Я жду!? Видимо, он пылал желанием поскорее победить в споре упорствующего Георгия. Но так, чтобы тот сам признал свое поражение.
        Над камином висела копия картины Караваджо «Мучение апостола Петра». Посмотрев на нее, Георгий спросил:
        - А что станет тогда с искусством? Ведь манекены не могут заниматься живописью, музыкой, литературой и философией тоже!
        Джон, видимо, не ожидал подобного вопроса и на мгновение растерялся. Он прищурился, задумавшись. Потом вдруг ответил вопросом на вопрос:
        - Разве вы не слыхали о том, что роботы сочиняют музыку, пишут романы, рисуют картины и даже играют на скрипке? В Японии, Америке, Франции?
        Георгий сразу возразил:
        - Но роботы еще не создали и никогда не создадут ценных произведений искусства. Все их, извините, творения - лишь забавные поделки, не более!
        Джон усмехнулся:
        - Тут вы абсолютно неправы, юноша! Хотя бы потому, что робототворения быстро раскупаются на аукционах за большие суммы!
        - Как курьёзные поделки, а не произведения искусства! - поправил Георгий. И подчеркнул: - Производство роботов!
        - Какая разница, как они называются: произведения робота или человека! Они пользуются спросом. За них платят большие деньги! Значит, они стоят того, чтобы их называть произведениями искусства!
        Друзья настороженно смотрели на Георгия. Спор захватил их, и они теперь не жалели, что он продолжился. Тема задевала за живое.
        Георгий, похватав кончик носа большим и указательным пальцами, будто поточил его, а это было признаком того, что он приблизился к состоянию мудрости, и заговорил с демосфеновским величием:
        - Искусство - это, по сути своей, есть сам человек! Его духовный слепок. Без человека нет и не будет искусства как такового. Роботы, с их электронной душой, лишены возможности сопереживать, а значит, - и испытывать высокие чувства от общения с искусством. Робот сможет действовать только по заданной программе, приближенно к дрессированному животному. И он категорически не может стать творцом-гением! Только человеческая душа способна одухотворять камень! Заставить дышать жизнью краски. Без человека не будет искусства! А без искусства общество начнет деградирвать! Без искусства в человеке умрет человек! Вот что такое искусство! А вы этого не хотите понять! - И Георгий с уничижительной жалостью посмотрел на президента Джона, миллионера и правителя острова манекенов.
        Друзья глянули с восторгом на своего друга: он был сейчас, действительно, великолепен!
        Железный Джон долго растерянно молчал. Потом вдруг нашелся:
        - Ну, если вы утверждаете, что искусство - это человек, то современное искусство подтверждает мою идею о том, что человек кончился, выродился. Искусство производит сегодня товар, а не продукт человеческого духа. Масскультура - вот чем занимается сегодня искусство! Музыка - танец для дискотеки. Литература - развлекательное чтиво. Живопись - реклама и поздравительная открытка. Театр - шоу. «Хлеба и зрелищ!» - вопят массы. Этот вопль был всегда, но сегодня он самый мощный во все века. Искусства сегодня нет! Оно умерло еще вчера, вместе с человеком, с его духом. Современному человеку нужна масскультура, а не искусство. И все, что осталось от искусства: шедевры живописи, ценные книги, записи корифеев музыки, скульптура, кино великих - всё, всё! скоро перейдет окончательно в коллекции тех, кто платит за них миллионы. Произведения погибшего общества будут храниться в надежных руках! У тех, кто не пожалел заплатить за них миллионы. Они будут наслаждаться ими по-человечески. А манекенам? Им не потребуется даже масскультура! У них будут программы, с них этого достаточно…
        Слушая ужасный бред Железного Джона, друзья поражались античеловеческим цинизмом его идеи. Его высказывание об искусстве возмутило и потрясло их до глубины души. Орест, не выдержав, встал и, грубо перебив словоток президента, спросил:
        - Скажите честно, Джон, что привело вас сюда, на этот остров - желание выжить или бредовая идея полиместериновой цивилизации? Или вы сильно больны какой-то манией?
        Джон замолчал и нахмурился. В кабинете нависала атмосфера удушающей тревоги, которая готова была разразиться новым, еще более сильным гневом правителя. Было видно: вопрос Ореста вызвал в душе его звериную ярость.
        - Я думал, вы умнее его, - от метнул взгляд на Георгия. - И хорошо понимаете, что тут происходит. Но я вижу: до вас никак не доходит то, о чем я сейчас говорил. А жаль! Мне так хотелось, чтобы вы перешли на сторону моей идеи. Вы устали, и я вас отправлю в Крысиный подвал. Завтра мы продолжим нашу дискуссию! - Он опять змеино покривил губы. - Будем спорить до тех пор, пока вы со мной не согласитесь! До завтра! Он хотел было подать знак своим тяжеловесам, но Юрий опередил его:
        - Погодите, сэр! Я считаю вообще бессмысленным делом продолжать нашу дискуссию! Пустая трата времени…
        - Это почему же? - удивился Джон. Рука его опустилась, манекены застыли в начале шага.
        - Раньше философы спорили: кто первым появился - курица или яйцо? А теперь ясно: манекены яиц не несут. Спор отпадает сам собой. И отправлять нас в Крысиный подвал за истиной - бесполезно. И - упрямством крыс не накормишь! - Юрий выдавил на своем лице подобие веселой улыбки.
        Совершенно неожиданно Джону шутка понравилась, и он рассмеялся.
        - Манекены яиц не несут! - хохотнул он, повторяя фразу несколько раз. - Да это же философское определение сущности! Это не просто шутка. Надо записать… - Он щелкнул пальцем, и манекены подали ему диктофон. С серьезным видом, без тени юмора он проговорил в микрофон: «Манекены яиц не несут» и, выключив его, пояснил: - Я записываю на пленку каждую удачную мысль. Это пригодится. Жаль, что у манекенов таких мыслей не бывает. Я скоро выпущу свою книгу, подарю ее вам, и тогда в вашей голове не останется никаких вопросов относительно нашей цивилизации, этой старой галоши. Будущее - за манекенами. Надо к этому привыкать. А теперь идите. Я устал.
        Когда Джон на прощание так же цепко подавал каждому руку, Орест попросил во время их отсутствия, когда они находятся на площади во время процедуры очищения, не устраивать в их доме кавардак. Железный Джон ответил:
        - А вот этого я вам разрешить не могу. Позволь вам - запросят другие.
        - Манекены?!! - удивленно разом воскликнула троица.
        - Да, манекены, - подтвердил президент. - Я заметил: они очень быстро перенимают привычки людей. Если не делать профилактику, они могут завести у себя оружие. А когда подчиненные берут в руку пистолет, им почему-то приходит в голову намерение убить президента. Нет, нет! Печальные уроки говорят: в этом мире доверять никому нельзя, даже манекенам. Бог доверил людям своего сына и зря! - Он улыбнулся надменно, самоуверенно, как истинный знаток в вопросах покушений, разлив по всей своей физиономии коктейль гнева и ласки.
        - Я-то думал: вы нам не откажете! - добродушно сказал поэт и напрасно: это невинное замечание вдруг вызвало новый, более сильный всплеск гнева Железного Джона.
        - «Думал» - заорал он на Юрия. - Ты еще позволил себе «думать»! Думаю здесь я! Я за это заплатил! Другим здесь думать и действовать не положено! Понял? Ишь, какой мыслитель выискался! Учти: я ненавижу тех, кто здесь думает без моего разрешения!
        Джон кричал, грозно надвигаясь на отступающую к двери троицу. Видимо, вскипевшая досада, накопившаяся во время спора, вдруг нашла выход и зафонтанировала. Он готов был растоптать, изничтожить этих ненавистных ему людей, в которых он нашел ярых противников своей идеи. Известно, что в этом мире главные враги, которых в первую голову хочется убить, убрать с дороги - это идейные! И Железный правитель с удовольствием сотворил бы такое злодейство, если бы знал точно, что за это ему ничего не будет от «кого-то свыше». Мысль эта все еще сдерживала в узде его действие. И было воочию видно: намек Георгия, смелость Ореста, находчивость Юрия сыграли свою спасительную роль, напустив в душонку деспота сомнения и страха, поколебав в нем самоуверенность. Но под конец Джон с лихвой отыгрался на них за свое поражение и провёл яркий сеанс силы власти: он раз десять при помощи тяжеловесов-манекенов возвращал их от самой двери, заставляя вздрагивать душой и телом перед инспирированными моментами жестокой расправы, останавливаемыми только в последний, крайний миг. Это была невыносимая пытка. Когда, наконец, доведя
гостей таким манером до крайнего изнеможения, он отпустил их за дверь с издевательскими словами: «Очень приятно было с вами познакомиться»! - троица ничего не ответила, боясь, как бы Джон опять не выкинул против них еще что-нибудь.
        Глава одиннадцатая
        ИГРА В МУНДИРАХ
        Яркое солнце на синем безоблачном небе, морская бирюзовая даль - всё теперь казалось им дорогим, новым; во всём была вселенская печать прекрасной гармонии мира. И этот, всего час назад казавшийся им ненавистным остров стал для них как бы дорогой обителью жизни, частицей белого света, в котором они существовали маленькими песчинками живого. И они почувствовали явно, до дрожи душевной, как дорог им этот бесценный дар - Жить! Жить! И как трагична и нелепа, с точки зрения разума, утрата этого дара. Они шли к своему коттеджу и восхищались окружавшей их симфонией природы. Ее невыразимой по своему богатству палитрой красок, звуков, ароматов, воздействовавших на чувство и сознание низвергающимся водопадом благостной радости жизни.
        Неужели вся эта красота мира может когда-то погибнуть для людей? И если их не останется на этом свете, то кто же будет восхищаться чудесами сказочной красоты? Манекены? Или кучка тупых, одержимых манией наживы и власти отщепенцев рода человеческого? Душевных дьявольских уродов в облике людей? Да и зачем она им? Ведь они не способны восхититься ею своей душой, сопереживать ей! Потому что в меркантильных душонках нет творца жизни, в них только жив потребитель и стяжатель. Для них прекрасное - это всего лишь источник наживы, где можно явить свое скопидомство. И эта благодать природы не откликнется в их душах желанием творить и в том роднит их натуры с манекенами - в этом и общность их сосуществования.
        Возле коттеджа, когда оставалось только открыть входную дверь, внезапно, словно заработавший гейзер, из Юрия и Ореста прорвались потоки злости и раздражения на своего друга философа.
        - И как это тебе взбрело в голову согласиться на этот дурацкий диспут с Джоном? - зловеще спросил Орест.
        - Я думал… - начал было оправдываться Георгий, но его сразу прервал поэт. Поэты страшно не любят, когда повествование, рассказ, поэма и другое словоизвержение начинают с фразы «я думал…» И здесь не ищите деспотизма, просто поэзия в основе своей, - продукт чувства, но не мысли. Тютчев по этому поводу выразился конкретно:
«Мысль изреченная - есть ложь». И в том истина: разве можно лгать чувством? Оно может обмануться, так как не думает, не размышляет, а сразу ныряет в стихию инстинкта. Человечество потому и противоречиво в своих поступках, что его путь в будущее освещен двумя светильниками - инстинктом и разумом.
        - А о чем ты мог думать? О чем? - грубо съязвил Юрий.
        - У нас была философская дискуссия, - попытался оправдаться Георгий, но эту слабую попытку сразу снес поток вырвавшегося возмущения.
        - Умничали два осла! Один хвостом, другой копытом.
        - Показали свою глупость!
        - Бабы у колодца и то лучше философствуют, чем вы!
        Друзья с каким-то исступлением оскорбляли своего закадычного единомышленника, приятеля, друга по несчастью, а тот с терпением ломовой лошади сносил оскорбительную брань, прекрасно понимая, что в ней нет цели оскорбить его, что это только выход рудимента перебродившего страха, который был посеян Железным Джоном.
        Остаток дня друзья провели лежа в постели. Закинув руки за головы, которые покоились на подушках, все трое скучно и тяжко молчали. Иногда кто-нибудь из них тихонечко высвистывал грустную мелодию. Несколько раз к ним в комнату заглядывали Пат и Массимо, но ни один из грустящих друзей не обратил на вошедших клерков никакого внимания. Пат, видя, что у троицы скверное настроение, не решился с ними заговорить, хотя ему страшно хотелось выведать, что же произошло с ними во дворце.
        На следующее утро, перед тем, как идти на площадь Очищения, в дом явились манекены-охранники и принесли каждому по подарочной коробке от президента Джона. На них было написано: «За верность и храбрость!», что позабавило друзей. Когда распечатали коробки, в них оказались шикарные парадные мундиры с адмиральскими погонами и орденами. Ярко-лимонного пронзительного цвета, с шелковыми белыми шнурами, кантами и галунами мундиры выглядели эффектно. Когда друзья напялили их на себя, то не смогли удержаться от смеха. Они стали бегать по комнате, кривляться, издеваясь друг над другом:
        - Эй! Ты - люстра!
        - А ты - подсвечник!
        - Сам самовар!
        - Синьор Лимончик!
        И в том же духе…
        Когда приступ веселья утих, друзья поняли: это хитрая уловка Джона - яркие мундиры не дадут возможности отсидеться в гроте или затеряться в толпе манекенов, и они будут теперь на виду. Это подтвердила и прилагаемая к мундирам инструкция, в которой значилось: «На площадь Очищения являться ежедневно в мундирах. Снимать только во сне». Последняя фраза особенно потешила друзей:
        - А если во сне я не смогу его снять? Что будет? - иронизировал Георгий.
        - Тогда ходи в мундире и спи, - сострил поэт.
        На следующее утро, во время сеанса очищения на площади, друзья явно чувствовали, как из окон Дворца за ними наблюдает Железный Джон с издевательскими усмешками, довольный своей выдумкой - мщением!
        Манекены, особенно женщины, поглядывали на «маршалов» с любопытным блеском в глазах. Может, в них, действительно, играл какой-то первородный компьютерный инстинкт, о котором говорил Пат.
        Клерки отнеслись к мундирам с должным уважением и чинопочитанием. Особенно пугался мундиров Пат. Он тихо умолял:
        - Ребята, да хоть дома снимите ваши страшные кителя. А то глянешь на вас - страх в душе сквозит. Сидеть рядом невозможно, так и подмывает встать «смирно», руки по швам.
        Орест, глянув начальственно, свысока, сказал Пату:
        - Чтобы тебе не было страшно, я своей маршальской волей произвожу тебя в генералы! Это, конечно, была шутка, но Пат воспринял ее почти всерьез. Встав по стойке
«смирно», он прохрипел в ответ: «Рад служить!»
        Масси, сотворив просящую мину, подошел, как под благословение, к Оресту. Тот понял его и дипломатично скомандовал:
        - Полковник, смирно!
        Масси был доволен до помутнения сознания. Закатив глаза, он застыл в военной стойке. Губы его вздрагивали, голова подергивалась.
        С этого момента друзья называли клерков Пата и Массимо генералом и полковником, к их великому удовольствию.
        О тщеславие людское! Сколько же смешного и трагичного придумано тобой, чтобы превращать людей в фигляров, клоунов, вселив в них только одно желание - выделиться в толпе, возвыситься над другими. И ради этого тщеславного зуда сколько придумано знаков отличия, которые не отличают, примет, которые не примечают, пьедесталов и возвышений, которые не возвышают. И все это внешне формально, глупо. В каждом веке, ежегодно, каждодневно, ежечасно. Только проформа, наряд и видимость. Лучше бы ты, тщеславие, дарило людям: ум, талант, добросердечие. Правда, ты подарило моду - это уже какое-то достижение, за это тебе от женщин спасибо!
        Но не надо путать себялюбие и самолюбие. В человеке должно быть чувство собственного достоинства. Это его личность. Человека ценят и уважают тогда, когда он - личность, когда в нем есть достоинство и самолюбие. Самомнение и себялюбие - от глупости, от недостатка ума. Если нет в нас ума и достоинства, значит, нет в нас яркой, самобытной личности. А есть нечто неопределенное, расплывчатое, половинчатое, с чем не принято особенно и считаться. Так себе. Серый фон. Окружение. Скучная масса. А с достоинством - личность! Человек! Даже самая сильная нация, утратив собственное достоинство, забывает свое величие, теряет сплоченность, силу духа, становится мелочной и подвержена самым скверным порокам, от которых самой ей грустно и постыло.
        Железный Джон улетел, а вернее, исчез с острова как-то внезапно без парада и прощального шума. Шум, правда, был - от улетающего самолета с Джоном на борту. Самолет пророкотал, потревожил гулом своих моторов утреннюю сонную свежесть природы и уплыл по воздуху, растворившись в пространстве небесной синевы.
        На уборку города друзья смотреть не пошли. Для них теперь эта очистительная акция не представляла никакого интереса: обычная замена декораций к очередному спектаклю правления, которое было заранее закуплено и запрограммировано. Вся эта бутафорская возня представлялась им жестокой и глупой игрой взрослых дядей с электронными куклами.
        Клерки были заняты чисткой целый день. За весь день они ни разу не заглянули в коттедж, чтобы поболтать в коротких паузах отдыха. Видимо, дел было по горло. К вечеру они все же явились. Глаза их были вытаращены от какого-то животного страха.
        - Всё! Всё пропало! - выпалил сразу Пат, как только переступил порог.
        - Чва-ах, - жалобно поддакнул Массимо.
        Вид у обоих был растерянный, будто им только что прочитали смертный приговор.
        - В чем дело, генерал? - спросил, поднимаясь с постели, Орест.
        - Будут взрывать остров, - еле проговорил Пат, а Массимо с безысходностью подтвердил «чва».
        - Зачем? - удивленно спросили друзья.
        Захлебываясь от эмоций, перебивая друг друга, клерки стали рассказывать:
        - Остров купил ядерный президент!
        - Он собирается взорвать здесь ядерную бомбу! Настоящую!
        - Он сумасшедший!
        - Маньяк!
        - От острова ничего не останется!
        - Всё пропало!
        - Мы пропали!
        - Завтра с утра всем приказано спрятаться по убежищам!
        - Сидеть в убежищах, пока не дадут отбой!
        - Ядерный президент хочет устроить на острове ядерную катастрофу, чтобы увидеть потом ее последствия…
        - Полюбоваться апокалипсисом…
        Ситуация складывалась катастрофически в полном смысле этого слова. Если и вправду здесь произойдет ядерный взрыв, то мало того, что на острове все сгорит, - он станет радиоактивным. Вылезти из убежища потом можно будет только через несколько месяцев, а может, и лет, в зависимости от того, какая будет взорвана бомба.
        - Неужели Хант на это согласился? - спросил поэт.
        - Ханту нужны деньги! Ему хоть сгори всё пропадом! Лишь бы была выгода! Ядерный дает ему за катастрофу на острове в сто раз больше, чем платили Брен, Джон и другие временные правители. На эти деньги Хант может купить в океане другой остров, если этот погибнет. - И Пат обречённо вздохнул.
        - Когда приезжает ядерщик? - спросил поэт. Но, словно в ответ на его вопрос, в этот момент тишина острова была раздавлена грохотом моторов прилетевших самолетов. Судя по звуковым волнам, накатывающимся с неба, самолетов было три.
        - Прилетели!
        - Чва…
        Итак, наступил тот самый критический момент, когда говорят: надо действовать сегодня, иначе завтра будет поздно.
        Глава двенадцатая
        ХАНТ
        Несколько минут вся компания сидела в обреченном молчании. Потом Орест сказал:
        - Я хочу посмотреть на этого ядерного президента. - Он встал и пошел к выходу. И все направились на телецентр, откуда можно было наблюдать все, что происходит на острове.
        Ткнув под нос пропуска манекенам-охранникам, они прошли в комнату, где стоял пункт наблюдения.
        - Давай дворец!
        Нажатие кнопки - и на экране засветилось изображение Дворца общим планом. На дворцовой площади застыли ряды охранников-манекенов. А возле самого входа стояли легковые автомобили и бронетранспортеры с десантниками.
        - У черви! - презрительно проворчал Пат. А Массимо скорчился, будто у него резануло в животе.
        - Давай кабинет президента, - скомандовал Орест, и Пат переключил прием. На экране возникла картина обстановки президентского кабинета. Возле стены стояли кресла. Их было ровно семь. Другой мебели в кабинете не было. Посреди комнаты манекены возводили вертикальный, как доска, пульт с единственной кнопкой и над ней циферблат секундомера. К пульту открыто тянулись провода. Видимо, пульт сооружали в спешке и провода еще не успели закрыть. Кнопка, одна-единственная, напоминавшая дно черного стакана, на светло-сером фоне пульта выглядела зловеще и чужеродно. На нее с вожделением глядел невысокий, сухонький мужчина с короткими жиденькими волосами песочного цвета, с хищным носом, с каким-то сатанинским блеском в глазах.
        - Это он, - сипло выдавил Пат, хотя и так было ясно, что это и есть ядерный президент. Видимо, причастность к ядерному оружию делает человека в какой-то мере безумным. В том есть какое-то скрытое воздействие дьявольской силы. Дьявола как такового нет, а его действие на чувство и сознание присутствует. Это, как в случае с гравитацией: ее действие ощутимо и непременно, но материальных следов вроде волн или другой материи не обнаружено.
        Рядом с ядерщиком стоял седовласый, немолодой мужчина с волевым лицом.
        - Это Хант, - тихо, словно боясь, что его услышат, пояснил Пат.
        - Президент, вы не передумали? - спросил Хант ядерщика.
        - Нет! Нет! Никогда! - Исступленно возопил ядерщик. Он даже подпрыгнул в экстазе.
        - Я хочу видеть, как всё здесь взлетит к чёрту! Как здесь останется один пепел! Пусть будет, как в апокалипсисе у Иоанна. Это будет интересное зрелище! Вы разве не согласны?
        Горящими от возбуждения глазами ядерщик глянул на Ханта в упор и выкрикнул: - Я плачу вам за это огромные деньги! Я перечислил их на ваш счет.
        - Я согласен с вами - это должно быть интересно. Хорошо, - кивнул согласно головой Хант и крикнул в сторону двери: - Билл!
        В кабинет вошел крепкого телосложения, с круглым темным лицом, окаймленным бакенбардами и бородкой, и темными большими очками, закрывающими глаза, мужчина в белом халате. По виду он был похож на восточного целителя.
        - Это - мой личный доктор! - представил его Хант.
        - Билл, - обратился к доктору Хант. - Мы сегодня вечером улетим, а ты останешься. Ты будешь следить за состоянием здоровья президента. Ты меня понял?
        Выслушав Ханта, Билл молча кивнул головой.
        - Чтобы президент остался доволен, - продолжал Хант. - А главное - был здоров! Президент, я вручаю в ваше владение моего прекрасного доктора, который будет следить за вашим драгоценным здоровьем. Здесь особый климат и потому необходим специалист - климатолог.
        Когда Билл вошел в кабинет, клерки пришли в сильное замешательство.
        - Это он, - прошептал Масси и весь затрясся, как в лихорадке.
        - Это Билл, - тихо, с трепетом, в котором был страх перед могучей силой, сказал Пат. Потом многозначительно добавил: - Пошли. Он его вылечит…
        - Куда? А остров?
        - Остров не взорвется.
        - Как?
        - Это же Билл! - убеждающе высказал Пат. - Он знает свое дело! Хант улетит, а он останется. Жутко, что здесь будет! Мелкие куски и кровь.
        - Он - садист, - вякнул Массимо.
        - Что здесь будет! - повторял Пат. - Придется где-нибудь пересидеть, пока он не уберется отсюда. Я знаю Билла. Когда он отдыхает после дела, лучше ему на глаза не попадаться… Он до смерти замучает, если попадешься. - Пат вздохнул с глубоким сипом, словно вспомнил что-то неприятное.
        - Значит, Билл… - начал было высказывать свою мысль Георгий, но его перебил Пат.
        - Да, Билл сделает! - Пат произнес это так значительно и зримо, что всем стало ясно, о чем идет речь. Наступила ситуация, когда сошлись два хищника - кто кого? И в этой схватке побеждает только самый-самый хищный. Только он без всякого здравого смысла, с логикой палача!
        - Переключи на аэродром, - вдруг попросил Орест. Пат надавил на кнопку сенсорного переключателя, и на экране появилось взлетное поле. На трех бетонных полосах замерли «Боинги», как гигантские птицы, изготовившиеся к полету.
        Орест долго и задумчиво глядел на них. Потом глянул на себя в зеркало, поправил маршальскую фуражку и быстро выскочил за дверь.
        - Ты куда? - прокричали вслед убежавшему композитору друзья, но в ответ раздался только хлопок закрывавшейся двери.
        - Что он затеял? - озадаченно проговорил поэт.
        - Не бойтесь, он не пропадет, - сказал Пат. - Он у вас смелый. Такие не пропадают…
        - И с хитринкой засмеялся.
        - Пойдем и мы отсюда набираться смелости, чтобы не пропасть, - сказал Георгий.
        Все посмотрели на него, будто в его словах был и в самом деле какой-то смысл, и молча вышли из телепункта.
        Глава тринадцатая
        ТРИ ПРОПУСКА
        Известно: во всяком секрете, в каждой тайне есть некий изъян, то есть: антисекрет, антитайна. Чем строже секрет - глубже тайна, тем шире этот изъян в них. Это как бы две стороны одной медали, и одно без другого существовать не может. Вот почему секреты постоянно раскрываются, а тайное становится явным. У каждой стороны есть и своя служба, которая оберегает их содержание: одна прячет секретное и тайное, другая их выведывает. Надо сказать: обе службы всегда действуют успешно! Бывает, что сторона медали поворачивается силой нечаянных обстоятельств, и тайное, как бы само собой, раскрывается. Точно так, как шаловливый ветер может внезапно дунуть на платье модницы и совершенно нечаянно обнажить ее белую ножку…
        Когда Орест прибежал к аэродрому, он первым делом поглядел на взлетное поле и с радостью отметил: «Боинги» стояли на взлетных полосах. У таможенного домика сердце его учащенно застучало. Он нажал знакомую кнопку вызова. Из двери выскочил знакомый майор. Увидев Ореста в маршальской форме, он отдал ему честь. Композитор снисходительно, как старому знакомому, пожал руку майору, что тому очень польстило, судя по расплывшейся улыбке, и спросил, кивнув головой в сторону самолетов:
        - Когда летит первый?
        Майор, глянув на часы, отчеканил:
        - Через тридцать две минуты и пятнадцать секунд!
        - Сейчас я приду с представителями… Нас будет трое. Понимаете?
        - Слушаюсь!
        - Оформите поскорее три пропуска. Я через десять минут их приведу… Может, через пятнадцать… Пароль у меня. - Орест говорил солидно, снисходительным тоном, как старший младшему, и, вынув из кармашка пакетик, что остался от Брена, махнул им в воздухе и сразу убрал.
        - Будет сделано! - с готовностью отрапортовал майор.
        - Я скоро! - Орест, медленно повернувшись, неторопливым шагом стал подниматься по тропинке, хотя душа у него рвалась бежать, лететь, мчаться со скоростью урагана к своим друзьям, чтобы скорее использовать подвернувшуюся возможность… Он побежал только тогда, когда заросли деревьев скрыли его от взгляда майора.
        А дальше все пошло, закрутилось, как в финале захватывающего кинобоевика. В бутафорской маршальской форме друзья беспрепятственно миновали таможню и в сопровождении подобострастно улыбающегося майора дошли до трапа, по которому забрались в салон. Он был совсем пуст, без пассажиров. Их встретила там очаровательная стюардесса и пригласила сесть в кресла, произнеся при этом нелепую фразу, вероятно, от волнения при виде сразу трех моложавых маршалов: - «Битте, синьоры!» Хотя ни немецкого, ни, тем более итальянского ни в одном из друзей не проглядывалось. Этот казус и был единственным за все время пребывания в салоне
«Боинга», который благополучно перенес нашу троицу с острова на континент…
        Когда друзья удобно расположились в креслах, Орест вынул из кармашка пакетик с изображением орла и властно бросил:
        - Взлет!
        Заработали моторы и, разбежавшись по взлетной полосе, самолет взмыл в небеса.
        За все время полета друзья из чувства осторожности молчали, памятуя, что в неизвестной чуждой обстановке молчание - не только золото, но и верный способ спасения от беды. Они улетали от злополучного острова, а в душе томилась беспокойная мысль: как бы не обнаружился обман, как бы не повернули их назад. Только их глаза не вняли осторожному рассудку; взоры всех троих с шаловливым чувством постоянно скользили по чудной фигурке молодой стюардессы, которая ловко и кокетливо порхая между креслами, пыталась удержать в равновесии поднос, на котором она носила коньяк и разные деликатесы для молодых адмиралов.
        Через несколько часов полета самолет приземлился в одном из аэропортов европейской столицы. Там, на взлетной полосе, стоял и наш красавец аэрофлота ТУ-154, работающий на международных авиалиниях. А как наши герои, перебравшись в кусочек летающей родной акватории, благополучно прилетели в Шереметьево-2 (эпизод чисто формальный), мы описывать не будем. Главное - они снова очутились дома!
        Глава четырнадцатая
        ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
        Еще пророки говорили: «Самая лучшая дорога - дорога домой». Правдивость этой библейской истины поэт испытал в полной мере, возвращаясь после долгой разлуки к родным пенатам.
        Как только Юрий вошел в подъезд своего дома, неведомая сила вдруг сделала его тело невесомым, придала ему крылатость, и поэт почти летел до пятого этажа, не чуя под ногами ступеней бетонных маршей лестницы.
        Надавив на кнопку звонка и подождав достаточно для того, чтобы убедиться - дома никого нет, он нагнулся и достал ключ, который лежал, как обычно, под ковриком, - о чем знали все воры и другие любители визитов по чужим квартирам. Через минуту он уже втянул в себя самый сладчайший аромат милого родного очага. В восторженном удивлении бродил Юрий по квартире, разглядывая, словно впервые, до боли знакомую обстановку. Стол, диван, стенка с книгами, телевизор, картины, детские игры, кровати - все стояло на прежних местах, но в новом, более приятном счете. Казалось: все вещи улыбались хозяину, как старые верные друзья, обрадованные встречей после разлуки. Все это было очевидным, но и невероятным!
        Время - послеполуденное.
        Ольга, вероятно, сейчас на работе, а дочь в детском комбинате. Он не стал звонить жене, решив, что нежданная встреча с мужем будет для нее приятнее.
        Юрий принял с дороги душ, который считал эликсиром бодрости и здоровья, потом пообедал, разогрев суп и вермишель на газовой плите. Включив сразу радио и телевизор, он, под их аккомпанемент блаженно развалившись на диване, стал просматривать газеты и журналы, накопившиеся в корзинке за время его отсутствия.
        Даже бегло пробегая по заглавиям и рубрикам, вникая в смысл публикаций, он с удивлением убеждался, что в жизнь общества нахлынула, ворвалась какая-то новая, необыкновенная волна. Газеты и журналы печатали в изобилии такие необычные откровения о незыблемых ранее устоях систем и бытия, захватывая при этом такие высоты и масштабы иерархической пирамиды административного правления, высвечивая их настолько недозволенно и критически непривычно, что Юрия взяла оторопь. Казалось, завтра же эти газеты и журналы закроют, а весь их штат редакторов и корреспондентов посадят в тюрьму и расстреляют, как врагов системы, так долго и упорно создаваемой огромным штатом государственных учреждений, где целые армии чиновников-бюрократов блюли в строгости и благоговении цифру и процент, инструкцию и параграф, заслонявшие все интимное, частное, личное.
        Время подкатило к 18-00, когда заканчивалась работа у жены. Подождав минут пятнадцать, он позвонил в деткомбинат; там ему сказали, что его дочь только что взяла из группы мать.
        Очень скоро зашуршал ключ в замке, и он услышал в коридоре дорогие, как самая лучшая музыка мира, желанные голоса:
        - У нас дома кто-то есть… - пропела божественная скрипка.
        - А кто? - отозвалась пикколо-флейта.
        В нетерпении он выскочил в коридор, и на нем сразу же повисли в объятиях два самых дорогих человека на всем свете - жена и дочь.
        Семья в твоем родном доме! Скажите, дорогие читатели, что есть для нас дороже на этом свете? Ничего! - ответите вы. И это верно! Но почему же в нашем мире процветает непонятная сила и страсть Асмодея, разрушающая семьи, эти драгоценнейшие, но такие хрупкие в наш век ячейки людского общества? Где же злые корни причин, иссушающие среду семьи, в которой - самая благодатная почва для прорастания и вызревания самых здоровых зерен человеческой жизни. Семья! Не в тебе ли смысл спасения человечества?
        Когда боги любви Венера и Эрот, исполнив свой священный долг, отлетели от супружеского ложа, Ольга крепко уснула.
        Но для поэта блаженный покой наступил не сразу. По дороге к царству сновидений, куда, по преданию древних, добрые волшебники уносят души спящих, мешала, путалась неспокойная мысль: где-то далеко в океане, на острове Благоденствия, создается полиместериновая цивилизация манекенов, которая по зловещему замыслу ее творящих должна в скором будущем заменить на Земле человеческое общество. Видимо, эта мысль и задала программу, по которой возникла картина сновидения Юрия.
        Снилось ему, что он снова на острове. Там сейчас правит ядерный президент. Взорвать остров Благоденствия - этого ему теперь мало. Он купил себе право произвести ядерный взрыв сразу на всей нашей планете. С острова, как змеи, тянутся бикфордовы шнуры к мощнейшим ядерным зарядам, подложенным под все континенты земного шара. В окружении охранников-манекенов щупленький ядерный президент со зловещим видом стоит на балконе Дворца правителей. На его физиономии играет в дьявольском торжестве улыбка, в которой проступила тупая ненависть ко всему человеческому.
        Перед дворцом, на площади, где сошлись концы бикфордовых шнуров, с обреченными лицами стоят Пат и Массимо. В руках они держат зажженные факелы и готовы по приказу президента поджечь запальные шнуры. Увидев эту картину, поэт в морозящем ознобе страха ощутил затрепетавшей душой надвинувшуюся всеобщую гибель. Этот смертельный страх пронизывал сейчас вокруг все - небо, море, деревья, умолкнувших птиц. Вот ядерный президент поднял руку, и факелы технических клерков потянулись к запальным шнурам. Тихо и скорбно зазвучала похоронная мелодия. И все замерло. И во всем проступила предсмертная жуть. И вся природа обреченно умолкла. Только где-то в вышине жалобно вскрикнула птица. Вот сейчас будут подожжены шнуры, роковой огонь помчится к зарядам, подложенным под континенты, и планета погибнет. В отчаянном порыве Юрий хотел кинуться к клеркам, чтобы успеть выхватить у них факелы, но, как это бывает во сне, ноги у него одеревенели. Он попытался крикнуть, но губы онемели. Он напрягся в невероятном усилии, чтобы побороть в себе оцепенение. И вдруг из его души вырвался отчаянный стон. Стон раскатился, полетел над
миром, срывая оцепенение. И в бессловесном стоне проявился четкий, ясный смысл содержания. Оно было понятным без всяких слов всему живущему в этом мире:
        - Остановитесь! Не убивайте планету! Мы все погибнем!
        Услышав призыв Юрия, клерки бросили факелы и убежали. В злобной ярости президент протянул руку к поэту, вцепился ему в плечо, Юрий дернулся в попытке высвободиться и… проснулся!
        Над ним склонилась Ольга. Она трясла его за плечо и со слезами спрашивала:
        - Что с тобой, Юрочка? Что с тобой, милый…
        Сон был настолько ярким, что проснувшееся сознание Юрия медленно возвращалось к реальности.
        - Ну, что с тобой, милый ты мой? - Ольга обхватила его голову руками, прижав к своей теплой, полной нежности груди.
        Юрий рассказал жене свой сон, а она, слегка пожурив его, предложила принять элениум, который был всегда в их домашней аптечке. Она хотела было принести лекарство, но Юрий остановил жену:
        - Не надо мне снотворного! Я лучше попью чайку на кухне. А ты иди спать. Бай-бай…
        - Успокоив жену, он ушел на кухню, прихватив с собой полпачки чистой бумаги и шариковую ручку.
        Поставив чайник с водой на газовую грелку, он сел за стол и приготовился творить. Он задумал создать грозную поэму, предупреждение всему человечеству. Юрий вывел на листке ее название «Остров благоденствия». Но, подумав, зачеркнул и написал другое
        - «Манекения». Еще подумав, решил, что от Манекении сильно отдает Гулливерией. Поэтому он перечеркнул название вторично.
        В отличие от многих поэтов Юрий творил с заглавия. Если к поэтической идее он находил емкое, точное заглавие, то и стихи получались выстроенные, складные, как песня. В заглавии творения, как в зерне злака, заключалась вся форма, все содержание.
        Юрий задумался, перебирая варианты точного названия поэмы. Он прошелся по кухне и нечаянно задел головой дверку кухонного шкафа, которая была открыта. И - странны повороты творческой мысли - в его мозгу вспыхнуло, как сполох: «Осторожно! Манекены!» В этих двух словах и определилось, как в семени, все древо будущей поэмы. Сразу же, как мотор, получивший приток бензина, заработало вдохновение.
        Вдохновение поэта! Какая богатая палитра чувств и дум! О, сколько умещает в себе яркой, богатой жизни только один-единственный миг твой! Ни кистью, ни словами, ни звуками выразить твой мир невозможно! Веками силится сделать это творец! Но безуспешно: все получается приблизительно.
        Вдохновение творца! Как же хрупко оно! Как пламя свечи на ветру. Зажжется, полыхнет… Но дунул ветерок житейской суеты, потянул сквознячок забот мирских, и - нет его, угас и больше не горит. Теперь сиди и жди, когда осторожная, пугливая муза снова явится к тебе с горящим факелом. Ох, не любит Эрато суету и заботу житейскую! Мирская суета и забота, как вода для любого огня, а для священного горящего факела поэтической музы особенно! А в наш неспокойный, прагматичный век Эрато очень капризной и пугливой стала! Не случайно истинные поэты, как только почуют ее огонек в своей груди, спешат сбежать подальше от домашних забот в свое заветное Болдино.
        Как жалок становится поэт, в душе которого угасает огонь вдохновения! Захиреет он духом, станет тучен телом, оглохнет сердцем, ослепнет душой…
        Итак, вернемся к нашему поэту… К нему как раз явилась Эрато. Душа его и сердце пылали вдохновением.
        Первые строчки поэмы так и обжигали сознание страстью призыва:
        Люди, очнитесь от сна
        заблуждения!
        Разумом взвесьте деянья
        свои…
        Вдруг он вздрогнул, очнувшись от чудесного бреда в нежных объятиях жены. Обхватив сзади мужа за плечи, будто складывая на его спине расправленные крылья, она тихо и вкрадчиво прокуковала ему в ухо:
        - Пойдем спать, мой милый… Тебе надо отдыхать… Смотри, чайник весь у тебя выкипел…
        - И, заглянув в полуисписанный лист, спросила: - Что это ты сочиняешь, милый?
        В поэтическом кипении мысли и чувства Юрий стал рассказывать Ольге:
        - Я пишу большую поэму. Это будет обращение, призыв к людям всей планеты! Про остров манекенов, о котором я тебе рассказывал. Теперь - это главная цель моей жизни. Я только теперь понял: вот чем должны заниматься люди искусства! Мы должны спасать человечество от ядерной, экологической, кибернетической и других катастроф, которые могут уничтожить на нашей планете человека. Мы, наделенные божьим даром влиять на разум и чувство людей, обязаны рассказать о страшных бедах, которые нависли над человеческой цивилизацией! Книги, экраны, сцены, музыка - все средства искусства должны кричать об этом да с такой силой, чтобы все поняли и ужаснулись! Только тогда станет счастливым человечество, когда поймет это опасное для него зло! Наша цель - помочь ему понять! А не разменивать свой дар на мелкие темы!
        Когда поэт в страстном экстазе излагал Ольге идею великой миссии искусства, муза Эрато горячо аплодировала ему. Но жена поэта за годы совместной супружеской жизни хорошо узнала психологию творческой братии - поэтов, музыкантов, кинодеятелей, то есть тех, кто создает произведения для духовной пищи народа, но и обремененных страстями и семейными заботами, необходимостью постоянно решать вопрос о хлебе насущном. Внимательно выслушав откровения супруга-поэта, она тихо, но очень внятно спросила его:
        - А как же твоя книга? Ты ее обещал закончить для издательства к сроку, который, кстати, вчера прошел, - и, повысив свой тон до капризного, продолжила: - Твоя рыжая Эмма /Ольга ревновала к ней беспричинно, по принципу - жена должна к кому-то ревновать!/, пока тебя не было, весь телефон оборвала! Почему ты не несешь в издательство свою книгу?
        - С книгой подождут! Она ничего не изменит в судьбе человечества! - махнул рукой в раздражении Юрий. Ему стало обидно, что жена, родственная душа, не поняла его величайшей идеи.
        - Как это подождут? - возразила Ольга. - Ты за нее получил аванс. Его потребуют вернуть!
        - Пусть требуют!
        - Как?! - В голосе жены был теперь вопль.
        - Да так, - спокойно отреагировал на этот вопль поэт. - Я же не манекен с острова Благоденствия, чтобы творить по заданной программе! Я пишу только по вдохновению! Хотя в словах поэта не все было правдой, но муза Эрато воскликнула: «Браво!»
        На глазах Ольги выступили слезы обиды.
        - Значит, ты хочешь жить, как нравится тебе, а на нас с дочерью ты наплевал? Ты пойдешь к своей рыжей Эмме, а мы с малышкой по миру? Так? - Она всхлипнула.
        - Не драматизируй, - попытался урезонить ее Юрий.
        - Как - не драматизируй? Ты отказываешься закончить книгу, за которую мы /она подчеркнула «мы»/ получили аванс, который отберут судом! От него не осталось ни копейки! «Не драматизируй!»
        - Я напишу настоящую поэму, которая потрясет умы общества! Это будет мое обращение к разуму, а не к эгоистическим страстишкам от инстинкта! К разуму! /Эрато снова крикнула поэту «браво!»/.
        Ольга хмыкнула:
        - Обращение к разуму печатают каждый день в газетах, произносят по радио и телевидению! Но горы оружия растут, и проблемы становятся еще острее! А твой призыв, если он появится напечатанным в лучшем случае лет через пять, как и все твои книги, будет никому не нужен. Тогда проблемы люди решат без тебя! И будет твой полезный труд пылиться на складах и полках магазинов. Юра, зачем ты лезешь в проповедники? Ты не Лев Толстой и не Николай Федоров! Тебе надо заниматься не проповедями, а поэзией! Люди устали от призывов, которые ничего не меняют в жизни. И без тебя все прекрасно знают, что такое ядерная угроза, экологическая катастрофа. Ты ничего нового людям не скажешь! Уверяю тебя! И твоя Манекения никого не удивит…
        - Ты не права!!!
        В глазах Ольги сверкнул злой огонек. Она взяла кипу газет и швырнула ее на стол перед носом мужа:
        - Вот, читай! Там есть все, о чем ты хочешь поведать людям!
        - Но я не могу заставить себя заняться сейчас другой темой! Я - поэт, а не работник бытового обслуживания, работающий на заказ! - защитился Юрий от напора логики жены, хотя и был почти наполовину переубежден.
        Ольга, не выдержав упрямства мужа, отчаянно зарыдала и убежала в спальню. Повалившись на кровать, она орошала слезами обиды подушку.
        А муза Эрато, в безнадежности взмахнув крыльями, улетела из дома поэта через кухонную форточку. Она сама была женщиной и хорошо знала силу соленой водички, вытекающей из глаз слабого пола. Каждая ее капелька способна размыть даже самую твердую, как скала, волю мужчины.
        Надрывные всхлипывания жены заставили поэта бросить свое творчество и пойти в спальню за умиротворением. Прижимая к себе мокрое от слез лицо дорогой супруги, он гладил ее волосы и приговаривал:
        - Ну что ты, глупенькая? Не плачь. Разве я зверь какой. Тише - разбудишь дочь. Ладно, я завтра позвоню в издательство…
        Так первый после возвращения Юрия с острова конфликт между супругами закончился, как говорится, полюбовно.
        А утром, собравшись на работу, целуя мужа, Ольга неожиданно сказала:
        - Милый, тебе надо провериться на СПИД. Это можно сделать анонимно… - И улыбнулась ясным солнышком.
        - Зачем? - опешил Юрий от предложения жены.
        - Сейчас по всему миру гуляет страшный вирус. Ты был на острове достаточно долго, чтобы… подцепить его.
        - Но там не было женщин, только манекенки! У них не может быть никакого вируса! - возразил Юрий.
        - Я тебя прошу. Вот тебе номер телефона. Позвони и договорись… - Сунув удивленному мужу бумажку с записанным на ней номером телефона, она взяла за руку дочь, чтобы по дороге на работу отвести ее в деткомбинат, и вышла.
        Глава пятнадцатая

«СУЖДЕНЫ НАМ БЛАГИЕ ПОРЫВЫ…»
        Сунув в карман халата бумажку с номером телефона консультации, Юрий убрал со стола посуду и помыл ее. Потом почистил пылесосом пол.
        Ровно в десять ноль-ноль он позвонил редактору издательства и обещал принести рукопись книги хоть сейчас.
        - А, это ты! - удивленно промычал редактор. - У нас тут получилась небольшая заминка с тобой. Ты куда-то пропал, и мы решили, что… - Он зловеще замолк.
        - Что решили? - вздрогнул Юрий.
        - Ну, срок подачи рукописи у тебя прошел. Мы думали: ты не хочешь издаваться у нас. Понимаешь, сейчас такая ситуация: у читателя неожиданно появился большой спрос на вещи, которые у нас лежали лет двадцать. И, помолчав, как-то неопределенно сказал: - Ладно, тащи свою книгу, решим, наверное…
        После посещения редактора, который безжалостно раздраконил многие его стихи и изрядно исчеркал рукопись, что было совершенно новым для Юрия во взаимоотношениях с издателем, ему пришлось целых три дня безвыходно работать над замечаниями, доводя рукопись до кондиции. Замечания и поправки редакторов в рукописях издающихся авторов - дело обычное. Но на этот раз они немало удивили его: перед строками, которые раньше редактор хвалил, теперь стояли знаки вопроса, и наоборот, те, что были им же когда-то разруганы, отмечены редакторскими «хор» с восклицательным знаком. Удивительная метаморфоза для литературы в столь короткий срок! Но дальше пошло еще удивительнее…
        - Хвалю! - сказал редактор, увидев, что все его замечания и поправки выполнены добросовестно, но посоветовал поэту поработать еще, вернув рукопись на очередную доработку. И рассказал, как на Правлении Союза писателей досталось секретарю за то, что тот купил на валюту хрустальные люстры по такой бешеной цене, что на эту сумму в Финляндии можно было приобрести несколько вагонов хорошей бумаги для печатания книг. На вопрос Юрия, что же ему за это будет, редактор сказал:
        - Придется люстры из кабинета убрать!
        Возвращаясь из издательства, Юрий еще на лестнице услышал, как у него дома надрывается телефон. Быстро отперев дверь, он кинулся к телефону.
        - Алло!
        - Привет, старина. Это я, - раздался в трубке голос Георгия. Как поживаешь?
        - В трудах и заботах. Переделываю свою книгу для издательства.
        - Переделываешь?! Почему же?
        - Редактор говорит, что у меня много в стихах инструктивного идеала и меньше художественного…
        - Так и сказал?
        - Да, именно так.
        - Подожди, я запишу это определение…
        Подождав, пока философ запишет заинтересовавшее его изречение, Юрий спросил:
        - А как твои дела?
        У Георгия было много новостей. По чьей-то подметной жалобе в институт приезжала комиссия, которая открыла странный факт: за два последних десятилетия научное учреждение не родило ни одной полезной для общества научной идеи. Институт растревожен сейчас, как муравейник. На заседаниях и советах ищут виновных и причины ученой инертности. За пребывание на острове ректор поставил Георгию приказом прогул, и теперь он бегает по юридическим инстанциям, чтобы нейтрализовать действие приказа, так как, по слухам, ожидается геркулесовская перетряска института, и факт прогула может повлиять отрицательно на судьбу Георгия. Кроме неприятного у Георгия была и отрадная новость. Еще до пребывания на острове манекенов у него родилась идея - написать трактат о древних мыслителях, которые осуждали войну и воспевали вечный мир на Земле. Это: Гомер, Эразм Роттердамский, Себастьян Франк, Эммануил Кант и директор Царскосельского лицея Василий Малиновский. Но если раньше ректор никак не поддерживал Георгия в этом деле, то сейчас он настаивает, чтобы молодой философ немедленно занялся созданием трактата, и обещал ему самую
твердую поддержку.
        - А Гегель? Ты не забыл про Гегеля? - Юрий напомнил ему о любимом мыслителе.
        - Гегель? Нет, - ответил Георгий. - Гегель считал, что войны объединяют нации, а эта концепция сегодня устарела. В наш ядерный век человечеству нужны идеи абсолютного мира без оправдания войны между классами, нациями, верованиями. Мир хрупок, а война слишком опасна! Любой, самый малый конфликт приведет сегодня к всеобщей катастрофе…
        - Послушай, а как же с островом? Ведь мы дали клятву, что расскажем о делах, которые там творятся. Обещали собрать экспедицию и разыскать остров манекенов! - напомнил другу Юрий о клятве друзей на острове.
        - Понимаешь, старик, - начал пространно рассуждать Георгий. - Остров с его электронной цивилизацией, - это обычная технология века, локальное явление вульгаризированного мышления общества, некий рудимент глобального страха перед всеобщей катастрофой… Сама по себе технология менее опасна для человечества, чем авария на АЭС.
        - А если нет?! - перебил его Юрий.
        - Подожди, не перебивай. Дослушай до конца, - спокойно осадил его философ. - Вникни в суть, что я скажу. Мы переживаем век, в котором вульгарно все: наше мышление, язык общения, отношение к природе, к памяти предков. Литература, музыка
        - все, что породил наш вульгарный век… Технология, кстати, тоже!
        - А поэзия? - не удержался поэт.
        - Увы, поэзия - не исключение, - вынес философ уничижительный приговор.
        - Ты мелешь несусветную ерунду! - обиделся Юрий.
        - Вот видишь, - заметил ему на это философ, - даже друзья в наш вульгарный век не могут поговорить без вульгаризмов! Это говорит о плохом состоянии нашей нравственности. Чтобы двигаться вперед, к всеобщему счастью, нам надо разбудить и возвысить разум! Сон разума порождает чудовищ! Ты как поэт, выражающий дух времени, должен…
        Георгий долго толковал ему что-то о новом мышлении, пересмотре концепций, которые бурлили в голове философа. Идеи философа были фантастичны по своей глобальности, слишком очевидны по вероятности, но и досталось в его суждениях таким человеческим порокам, как ложь, демагогия, страх. Юрий слушал его, не перебивая, в каком-то завороженном внимании и очнулся, когда Георгий внезапно спросил:
        - Ты знаешь: Орест женился?
        - Не-е-ет… - удивленно протянул Юрий. Работая над своей книгой, он как-то отошел от мысли о друзьях, их житейских заботах.
        - Тогда навести его! Привет! - И Георгий отключился. Юрий, словно его приморозили, несколько мгновений постоял у телефона с зажатой в руке трубкой, в которой звучали прерывистые сигналы отбоя.
        Звонить Оресту он не стал: композитор отключал звонок телефона, считая, что телефон мешает творчеству, и тот работал у него только в одном, исходящем направлении. Поэтому на следующий день, возвращаясь от редактора с новыми замечаниями для своей книги, он направился к другу визитером.
        На звонок дверь открыл Орест. Юрий сразу отметил в нем перемену как внешнюю, так и внутреннюю. Солидность в осанке, сосредоточенность во взгляде. Даже лысина блестела как-то солидно и важно, по-министерски. Но самым вопиющим контрастом тому, что в нем появилось, был джинсовый костюм. Он-то более всего и удивил Юрия, потому как Орест раньше не терпел никакой джинсовости, в чем бы она ни проявлялась, считая ее происками западных вылазок на наш быт.
        - Заходи, старик! - С еле сдерживаемой радостью пропустил друга в квартиру Орест.
        - Тут у меня большое событие в жизни…
        Сама причина «большого события» сидела в комнате за столиком перед зеркалом с лицом, обклеенным огуречными стружками. На тарелке лежали свежие огурцы, с которых новая супруга Ореста срезала кожуру и прикладывала к коже лица, забинтовывая лицо марлей, отчего вид ее смахивал на египетскую мумию.
        На приветствие Юрия она прогудела низким контральто:
        - Садитесь, Юрочка. Простите, я занята: готовлюсь к встрече с иностранцами. Я о вас знаю все, мне Орестик рассказал. - И распорядилась таким тоном, будто она прожила с Орестиком лет двадцать, не менее: - Орест, быстро настрогай мне огурца! Пойди на кухню, поставь чай! Приготовь сахар, сыр, чашки! Давай! Я через пятнадцать минут к вам приду! Живо! Поворачивайся!
        С послушной легкостью Орест умчался в кухню, Юрий - за ним. Показав пальцем в сторону необычайного события новой орестовой жизни, поэт спросил тихо:
        - Кто она? Как ты с ней?
        - Лариса? Умница! Экспедитор турбюро «Интуриста»! То, что надо! - Аттестация новой подруге жизни прозвучала из уст Ореста в генеральском значении, особенно слово
«экспедитор». И он рассказал, как судьба в лице электронной свахи послала ему новую, истинную подругу жизни.
        По возвращении с острова Орест нашел в почтовом ящике и в притворе дверей множество записок и извещений, в которых была настоятельная просьба срочно явиться в клуб знакомств. Когда Орест позвонил в клуб по телефону и сообщил, что он дома, его сразу же очень попросили никуда не отлучаться и ждать. Через несколько минут в дверь раздался длинный звонок. В дом, как сама судьба, вошла дама средних лет и, улыбаясь, подала ему направление клуба, заявив, что она и есть та самая подруга жизни, которую ищет композитор, что она неплохо «разбирается» в музыке. Орест возражать не стал. Он написал на направлении «согласен», поставил свою подпись и, отдав бумагу, определяющую его дальнейшую судьбу, вместе с ключами от квартиры новоявленной избраннице сердца и хозяйке дома, сам помчался в Союз композиторов за новостями.
        Орест рассказал, что за время их отсутствия пустили глубокие корни в молодежной среде два новых направления легкой музыки и что предстоит большая борьба.
        Надо сказать, что Орест за время своей творческой сознательной деятельности, когда его выбрали в Правление Союза композиторов, щедро отдавал свою энергию на борьбу с чуждыми течениями в музыке: джазом, панком, битом, диско, роком и другими. С группой официальных единомышленников он яростно бичевал эти приходящие извне чужие направления, призывая к их запрету, но они сразу становились еще более сладкими и желанными, как всякий запретный плод. Вскоре от потери к ней общественного интереса волна спадала, но на ее место приходила другая, и Орест снова бросался в бой.
        - А может, в новой волне есть какой-то смысл? - осторожно возразил Юрий. - Георгий утверждает: без причины ничего в этом мире не случается.
        - Но какой же может быть смысл в брейке, танце роботов? Или в тяжелом роке? - с яростной ненавистью вопрошал Орест.
        - В джазовых гармониях мы тоже не находили когда-то смысла, а потом выяснилось, что в его диссонансах было предчувствие прихода ядерного века. - Орест стал резко возражать поэту. Постепенно тон их спора перешел в крик. Их дискуссию остановил внезапный окрик:
        - Мальчики, нельзя так орать! Здесь дом, а не конюшня! - В кухню всунулась забинтованная голова Ларисы. После ее властного командного окрика сразу стало тихо. Выключив газ под чайником, она прогудела: - Идите в музыкальную комнату и сидите там тихо, пока я обработаю лицо.
        Мужчины послушно последовали в бывшую кладовку, которая стала теперь музыкальной комнатой. В нее еле-еле уместился кабинетный рояль со стулом. Орест включил настенный светильник, и в комнате воцарился свет.
        - Как твоя оратория? - спросил Юрий у друга, увидев на пюпитре нотные листки знакомой партитуры, над которой Орест трудится более пяти лет, вкладывая в нее весь творческий потенциал своей музыкальной души.
        Орест сразу оживился. Глаза его загорелись от полыхнувшего внутри вдохновенного огня. Такой огонь вспыхивает в глазах творцов, когда они выносят на суд публики свое творение, и еще - в глазах матери, рассказывающей о любимом дитяте.
        - Понимаешь, старик, оратория у меня пошла!
        - Каким образом - пошла?
        - У меня появилась новая музыкальная идея, которой так не хватало этой оратории. Первым делом я сменил название. Теперь она будет называться не «Боль народная», а
«Воля народная»! Это звучит сильнее и, главное, современнее. - Он сел на стул перед клавиатурой, хотел взять несколько аккордов, но занесенные пальцы вдруг остановились. Он глянул в сторону комнаты, где была Лариса и тихо сказал: - Я тебе в следующий раз проиграю. Тут у меня тройное форте… - И композитор стал шепотом излагать музыкальные идеи своей оратории.
        - Мальчики, о ком вы там шепчетесь? - прогудела беспокойно Лариса и укорила мужчин: - Это признак плохого воспитания - шептаться при людях, особенно при женщинах. Идите ко мне!
        Мужчины покорились без возражений. А Орест подошел к ручке жены и, галантно изогнувшись, поцеловал супруге руку, удивив своим рыцарским жестом Юрия. Орест никогда не одобрял в других мужчинах кисейных нежностей; его коробило, когда представитель сильного, вернее, мужественного пола называл при всех свою милую
«лапой», «кисой», «мулей» и другими выражающими сверхнежные чувства словами.
        - Прости нас, лапушка, - резануло слух Юрия.
        На что «лапушка» благодушно кивнула головой, улыбнувшись через марлевые амбразуры глазами.
        Заколов булавкой конец марлевой повязки, она вдруг спросила у мужчин:
        - Скажите-ка, мальчики, как вы собираетесь жить дальше?
        - То есть? - не понял суть вопроса Юрий.
        - Натурально! Что вы собираетесь делать после этой вашей островной эпопеи! Я слышу: вы говорите, говорите - и ничего конкретного!
        - Честно трудиться, - ответил Орест.
        - Бороться за лучшие идеалы человечества своим творчеством, - сказал Юрий.
        Лариса хихикнула с издевкой.
        - Быть честным и правдивым. Мыть руки перед едой. Не пить сырую воду во время эпидемий. Это все демагогия - честно трудиться, бороться за лучшие идеалы! Сегодня так нельзя! Надо конкретно: что вы хотите сделать?
        - Бороться за мир. Против ядерной угрозы человечеству. Другой жизни я себе теперь не представляю! - сказал твердо Юрий.
        - Но этим пусть занимаются политики, это их дело, - начала поучительно Лариса. - А вы - люди маленькие для этого дела…
        - Я - не я, и лошадь не моя! - оборвал ее Юрий. - Если мы все так станем рассуждать, мир действительно скоро погибнет!
        - Наивный вы человек, Юра! Я хочу сказать: если вы действительно хотите бороться за мир, значит, вы должны написать слова для песни, а Орестушка напишет на этот текст современную музыку в стиле рок. Песню надо отдать популярной молодежной группе, и пусть она поет ее в концертах. Вы сразу станете известными, вам пойдет хороший гонорар! Сегодня же займитесь этим!
        - У меня пошла оратория, лапушка, - робко возразил Орест. - Я должен закончить…
        Но лапушка рассердилась:
        - Ораторию твою, милый, петь сегодня молодежь не будет! Ее еще надо написать и издать ноты! Потом найти исполнителя! Хор, который согласился бы спеть твою ораторию. А молодежная песня в стиле рок пойдет сразу. Из темы вашего острова Невезения…
        - Благоденствия, - поправил Юрий. - Острова манекенов.
        - Ну, это не так важно, как он называется, главное - содержание! Надо сделать современную конфетку, и песня станет популярной. Прозвучит по радио, пойдет по телевидению! Тема новая. Пойдет, ручаюсь. Только без глубоких идей! Просто. В доступной манере. Сейчас пишут уйму песен даже не газетные тексты. У вас талант, ребятки! И его надо использовать с выгодой себе и обществу. Ты понял меня, Орестик?
        Орестик кивнул согласно головой, но по его гримасе Юрий понял, что в нем происходила сейчас внутренняя борьба созидающего чувства.
        - Я не собираюсь разменивать свой талант на какие-то… э… песенки! - скорее в защиту друга заявил Юрий. - Если я не понимаю новых… странных для меня молодежных вкусов, я не могу на них тратиться духовно. Это выше моих сил.
        - А как же вы собираетесь разговаривать с молодыми, если их вкусы вам непонятны? Вернее, вы не хотите их понять? Молодые - это будущее! Для кого же вы бережете свой талант?
        После этих слов Ларисы в комнате наступила тишина. А у Юрия стало как-то неловко на душе, будто ее придавили в неловкой позе силой. В такие моменты он всегда вспоминал старца Аввакума. О его трагической судьбе он написал поэму, которая была спета песней свободному упрямому духу, предпочтившему сгореть на костре, но не отступить от своих убеждений.
        - Я не могу отступать от своих идей и менять убеждения, как перчатки, - твердо возразил поэт. И добавил: - Не люблю сам таких!
        Тут Лариса показала, что она вполне может разговаривать языком дипломатов:
        - Юра, а какая польза от высоких идей, если они лежат мертвым грузом в столе ее творца? Идеи должны воевать за себя!
        Поэт не нашел слов, чтобы ответить Ларисе, и Орест виновато опустил голову. Посмотрев на часы, Юрий вдруг сказал:
        - Мне пора!
        - Постойте. А чай? Мы хотели попить чайку? - умоляюще протянула Лариса. Орест вскочил и направился в кухню. Но Юрий остановил его.
        - Нет, нет, спасибо. У меня совсем нет свободного времени. Мне надо работать над книгой, - извинительным тоном проговорил Юрий и двинулся к двери, на выход.
        - Юрочка, мы договорились: вы принесете завтра текст песни, а Орестик сделает музыку. Я помогу вам найти ансамбль. У меня кое-какие связи есть. Договорились? - В последнем слове было столько волевой просьбы, а Юрию так хотелось скорее уйти, что он ответил: «Да». - Вот и отлично! Я очень хотела бы познакомиться с вашей супругой. С женой Георгия тоже. Давайте дружить семьями! Это прекрасно, когда дружат семьями! Я люблю компании друзей…
        Лица новой супруги Ореста он так и не увидел. Красива она лицом или нет, так и не узнал. Огуречная кожура и бинт во имя женской красоты надежно скрыли от взора поэта все качества ее лика. Но странное дело: чувство и сознание Юрия были взбаламучены только одним ее голосом. Разговор с Ларисой породил в нем какое-то безотчетное чувство неприязни к ней. Особенно вызвало злость в нем то, с каким волевым нажимом она вынудила Юрия дать обещание - к следующей их встрече обязательно принести слова для современной модерновой песенки. Она буквально заставила его поступиться своим убеждением. И это теперь его злило.
        Юрий представил себе, как группа юношей-электрогитаристов, только что переваливших порог мутации, с вызывающей клоунской внешностью истошно, истерично, с нарочитой хрипотцой заверещит в микрофоны песню о мире, слова которой напишет он, вложив в нее пламень души и сердца. И ему стало не по себе. Все это может получиться из-за глупого легкомысленного обещания, которое вытащило из него Лариса! Нет, только не это! Обещал? Ну и что! Да он просто больше не пойдет к ним домой. Вот и все! Она обожает электрогитарное пение? Вот и пусть его слушает. Что это за мода, этот электронный язык общения, странное микрофонное пение, которое захватило чувства и мысли молодых? И откуда только явилась эта манера - высказывать свои чувства через микрофон? Орать, а не петь?

«Ничто в этом мире не происходит без причин», - вспомнил он философский постулат Георгия, который тот любит часто повторять. Но где же спрятаны эти причины? На виду - одни следствия, в которых - сомнения, сомнения, сомнения…
        Да почему же они верещат в микрофон, словно кролики, которые лезут в пасть удаву? А может, это и есть в них крик души от чувства страха перед надвинувшейся на мир угрозой всеобщей гибели? И они по-своему ее выражают? И на сцене они топчутся, как на горячей сковороде? А может, они чувствуют пятками, что Земля стала горячей от ядерных подземных взрывов? Но почему же он их не понимает, не принимает? Как Ларису, которая, собственно говоря, ничего такого плохого и не сказала ему? Но как сказала! Вот в чем суть! Странно. Мы, люди, не можем понять простых и ясных вещей. Он хотел обратиться с поэмой ко всем людям планеты… И был даже уверен, что они должны были понять его, поверить ему… Каждый миг жизни - вероятность гибели человечества!
        Люди - дети единого человечества. И все мы такие разные: по цвету кожи, разговорному языку, национальным убеждениям, социальному устройству, политике, нравам и обычаям, одежде, мелодиям песен, музыке… А сколько противоречий, проблем, пороков, разъединяющих людей! Но должно же быть что-то объединяющее!
        Дом у людей один - планета Земля! Переехать сегодня на другую планету люди не могут, как из квартиры в квартиру от скверного соседа. Для всех людей сейчас одна общая угроза - всеобщая гибель от ядерной катастрофы, от экологической… И есть общая объединяющая всех идея - ЖИЗНЬ. Это надо людям сейчас понять! Бросить вражду, уничтожить оружие во имя жизни! Сказать так, чтобы все сразу это поняли… Но где такое СЛОВО? Чтобы оно сразу стало понятным и разноверцам, и юным и старым, обозленным и довольным, великим и малым - всем! Где же это слово - этот ключ ко всем сердцам и мыслям? То, которое отвратит, повернет людей от грани пропасти? Заставит их прекратить вражду и понять друг друга. А если всеобщая гибель заложена в генетическом коде человека?
        Глава шестнадцатая

«ИНТЕЛЛИГЕНТ В ШЛЯПЕ»
        Страшный лязг тормозов, удар в бедро, от которого он чуть не упал.
        - Куда ты лезешь, дурак?! Не видишь?! - по его сознанию хлестанул возмущенный и испуганный окрик. И Юрий сразу же очнулся от поглотившей его мысли.
        Он стоял растерянный перед ткнувшейся в него машиной на проезжей части дороги, и водитель кричал на него скверными словами.
        - Интеллигент вшивый! Натянул шляпу на себя, очки и ничего не видит. А за него отвечай! Что уставился? Не понимаешь? Дать бы тебе между глаз, понял бы сразу!
        Возле них собиралась толпа.
        - Извините, - пробормотал Юрий и быстро пошел от опасного места. А вдогонку ему неслись ругательства.
        Он сел в сквере на скамейку и только сейчас осознал, что его собственная гибель только что была совсем вероятной. И почему-то подумал, что эта гибель ничего бы не изменила в мире.

«Куда лезешь, дурак?! - звенел в его ушах голос водителя. - Интеллигент вшивый!»
        А если бы кто-то сильный за рулем так и крикнул всем людям: «Куда вы лезете, дураки?! Погибнете!» Наверное, тогда все его поняли бы при условии, конечно, что все ощутили бы себя под колесами адской машины безжалостного рока судьбы.
        Юрий усмехнулся от такой внезапной идеи. Но, хотя в ней и было зерно истины, идея никак не подходила к всеобщему случаю; она несла только частный, индивидуальный оттенок.

«Сегодня каждый миг жизни несет в себе вероятность гибели всех…» - начал рассуждать он над только что происшедшим фактом, но эта вселенская мысль была разрушена прозаическим вопросом:
        - Прикурить есть? - Слова прозвучали, как голос врача над приходящим в сознание.
        На скамейку рядом с ним подсела девушка лет шестнадцати, семнадцати, в брючках
«бананах», майке с набивным портретом на груди каких-то бородачей из рок-группы. В пол-лица очки с затемненными большими стеклами и мелкой цепочкой, свисающей от заушниц, волосы короткой стрижки. На ногах - кроссовки. В общем, у девушки был самый современный, стандартизированный вид.
        Вытащив из нагрудного кармашка сигаретную пачку и губами вытянув из нее сигаретку, она вновь обратилась к Юрию:
        - Я спрашиваю: прикурить есть?
        - Я некурящий, - ответил Юрий таким тоном, будто он был виноват, что не курит.
        Девушка с сожалением цыкнула в ответ, потом, прикурив у прохожего, снова села рядом. С шумом выпуская струйку дыма, она, искоса поглядывая на Юрия, спросила:
        - Ты чем-то расстроен?
        - Да вот размечтался, под колеса машины чуть-чуть не угодил, - признался откровенно Юрий. Он был рад, что девушка с ним заговорила, и готов был излить, что называется, душу перед этой незнакомой собеседницей.
        Девушка рассмеялась.
        - То-то я вижу: на человеке лица нет! О чем же ты мечтал? О ней, что ли? О любимой…
        - Нет, не о любимой. О мире…
        - Что?!
        - Да, о мире, в котором мы живем с вами. О его проблемах: экологической, ядерной, наркомании, бессердечии, вульгаризме, непонимании людском и всяких других. - Он доверительно взглянул в лицо девушке, убежденный, что она понимает его всей душой и разделяет его заботы, что между ними сейчас установился тот момент общения, который называется редким праздником. Но праздника общения не получилось - то ли их мысли и чувства были сейчас настроены в разных тональностях, то ли обстановка для того была неподходящей.
        Доверительных бесед на серьезные темы в наш век почему-то становится все меньше и меньше. Люди привыкают к общению на высоких тонах, где толпа и эмоции.
        Лицо девушки сразу повяло, стало строгим.
        - Вы женаты? - спросила она.
        - Да.
        - Скука с вами жить. Не завидую женам, у которых мужья - мечтающие интеллигенты с зарплатой в сто сорок рэ. Сидят, мечтают о высоких материях вместо того, чтобы сделать что-нибудь полезное.
        - Вы замужем?
        - Пока нет. Но скоро должна выйти… В общем, подумаю еще.
        - А почему вы решили, что я - мечтающий интеллигент с зарплатой в сто сорок рэ???
        - Мечтатель потому что.
        - И это все?
        - Не все, конечно. Есть еще кое-какие детали…
        - Какие же?
        Но она неожиданно резко встала, бросила недокуренную сигарету на землю рядом с урной и, словно вспорхнув, легко и быстро пошла от Юрия, удаляясь по аллее.
        Юрий хотел было ее остановить, выяснить эти «кое-какие» детали в определении интеллигента, но растерялся, не посмел окликнуть. Вопрос так и остался невыясненным.

«Мечтающий интеллигент!» - усмехнулся про себя Юрий. - Да еще с зарплатой в сто сорок рэ! Откуда это она взяла?»
        Его обидел иронический тон девушки. В его памяти вдруг всплыло:
        - «Вшивый интеллигент!»
        - «Гнилая интеллигенция!»
        - «Интеллигент в шляпе!»
        - «Интеллигент - очки нацепил!»
        Сколько в жизни слышал он всяких нелицеприятных высказываний об интеллигентах. И от водителя, который чуть было не лишил его жизни. И от продавцов, уборщиц, бухгалтеров, кассиров, шоферов, проводников, буфетчиц, горничных - в общем, от того слоя общества, которое всей силой стремится вытащить своих детей в интеллигенты. Тех, кто, в основе своей, не производят материальных и духовных благ, но громко и дружно клянут общего врага, мифического интеллигента, произнося слово «интеллигент» с иронией, издевкой, даже с ненавистью. Особенно досталось интеллигентам от жестоких и тупых деспотов-правителей, разных коррумпированных бюрократов и чиновников всех рангов и мастей.
        Интеллигент. Неужели он так похож на интеллигента? Он, сын сельской учительницы и крестьянина? Да он никогда и не считал себя за интеллигента. По его убеждению, интеллигент - это вроде графа Толстого, Чернышевского, Герцена, Чичерина. Или его старая учительница, жена репрессированного.
        Юрий встал со скамейки и осмотрел себя, но ничего такого интеллигентского во внешности у себя не нашел. И как это в нем определяют интеллигента? Очки сегодня носят горничные и буфетчицы, в шляпах щеголяют шоферы и мясники, галстуки носят почти все чиновники. Сегодня вся антиинтеллигенция, если можно так ее назвать, имеет атрибуты внешности, приписываемые интеллигенции…

«Интеллигенция».
        И чем же она занимается таким, за что вызывает к себе неприязнь?
        У деспота, например, окруженного подхалимами и палачами, наслаждающегося властью? Уж не этими ли обжигающими честь и достоинство словами:
        Товарищ, верь, взойдет она,
        звезда пленительного счастья!
        И на обломках самовластья…
        Боже! Какому же деспоту это понравится?
        А обыватель, у которого пальцы только к себе гнутся? Он сыт и пьян. Свинюшник у него добротный. Не сеет, не пашет, а корыто всегда полное, в которое он из общественного котла тихо-тихо тащит сколько ему надо. Живет довольный, в достатке. А ему опять же интеллигентишка тот самый в ухо зудит:
        Все люди - братья! Пока есть в мире
        обездоленные, голодные, сироты,
        Мы не можем спокойно спать!
        Поделись с ближним…
        Ну, это слишком! Кому-то давать из своего корыта!
        А бюрократ? А взяточник? А спекулянт? А мздоимец? О, эти всегда готовы затравить интеллигента, свести со свету. Он им хуже бельма в глазу!
        Так вот отчего и почему к интеллигенту такая неприязнь! Он тревожит совесть людскую! Он не дает спокойно спать тем, у кого совесть нечиста! Вот за это они его и ненавидят!
        Интеллигент в судьбе человечества - трагический герой. Его жгли на костре, сажали в тюрьмы, сдирали с живого кожу. Изводили из века в век. А он нате жив! И такой же неисправимый. Он, как и прежде, деспоту и мошеннику - бельмо в глазу, укор - сытому и довольному. Чтобы не забывал человек, что он рожден Человеком.
        Интеллигенция! Удивительное племя рода человеческого! Просто и не верится, что она произошла на Земле. Уж не из далекой ли сверхцивилизации ее забросили к нам? Не бог ли сотворил ее в помощники себе?»
        Очнувшись от рассуждений, Юрий встал со скамейки и побрел домой. В глубинах его подсознания, как в маленькой тучке тайфун, зарождалась целая поэма об интеллигенции, которая сама спокойно не живет на этом свете, да еще и тревожит совесть людскую…
        - Ты заболел? - с тревогой спросила Юрия жена, когда он вошел в квартиру. И тут из него, словно извергающаяся лава из вулкана, вырвалось, загрохотало:
        - Я не заболел! Я просто думаю! Ду-ма-ю! Понимаешь?! Я - интеллигент! Я должен думать! За тебя! За дочь! За всех! Ясно?!
        Ольга, как мудрая жена, привыкшая к подобным странным, хотя и редким вспышкам мужа, спокойно ответила:
        - Ну что ты сердишься? Думай, ради бога, себе на здоровье. Только зачем же кричать? - Спокойный тон жены в таких случаях всегда его обезоруживал, и, Юрий, словно спохватившись, сразу же просил прощения у Ольги. А уголек, который готов был зажечь пожар семейной ссоры, был тут же погашен поцелуем.
        ЭПИЛОГ

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» - сказано давно, мудро и верно даже для сегодняшнего дня. Вероятно, и вы, дорогой читатель, не раз испытали на собственном опыте житейский смысл этого мудрого изречения.
        Вот и наши герои! Клялись они сразу же по возвращении домой рассказать всему миру об опасном для человечества грядущем явлении - Манекении, раскрыть в зародыше коварство электронного общества, его опасность для людей, но… Их благие намерения как-то сами собой откладывались со дня на день и не по их вине! Слишком уж много всяких дел и забот навалилось на них с первого дня возвращения на Большой материк. И все кричало, требовало немедленного исполнения, чтобы догнать поток, определяемый заведенным ходом жизни общества. Поэт срочно дорабатывал свой сборник для издательства. Философ читал студентам пропущенные лекции, а для этого приходилось просматривать много периодического материала в изданиях. Готовил новую книгу. Боролся вместе с юристом против неправомерности приказа ректора о его увольнении из института. Ореста целиком и полностью захватила новая семейная жизнь и новые идеи.
        Как авторам нам очень хотелось прояснить, разрешить ситуацию с Манекенией, рассказать вам, что же ожидает остров Благоденствия. Но даже в конце книги мы ничего определенного сказать вам не можем. Все зависит от наших героев. Пора бы и поставить точку в нашем повествовании, но произошел с поэтом небольшой случай, о котором стоит на прощание вам рассказать.
        Однажды Юрий вместе женой Ольгой, выходя из универмага, случайно взглянул на витрину, где за широким стеклом стояли в разных позах гипсовые вешалки, то есть манекены в облике человеческом, демонстрируя на себе разнообразные одежды. Поэт, взглянув на витрину, замедлил шаг: слишком уж знакомым отдавало в облике одного манекена, стоявшего ближе других к нему. Взмахнув рукой, как старому знакомому, Юрий шутливо подмигнул ему и сразу вздрогнул: ему показалось, что манекен на его шутку заговорщицки улыбнулся и хитро подмигнул в ответ. От неожиданности Юрий испугался. Он стоял у витрины и, как завороженный, глядел на манекен и ждал, когда тот подмигнет ему еще раз или заговорит с ним…
        - Ну что ты увидел там? - спросила Ольга своего мужа.
        - Он подмигнул мне… - заплетающимся языком проговорил поэт.
        - Кто?
        - Манекен, - шепотом ответил Юрий.
        - Дошел до ручки со своими размышлениями, - укоризненно проговорила Ольга мужу и хотела еще что-то сказать, но, глянув на витрину, замолчала. Ольге показалось, что человеческое подобие из папье-маше тоже улыбалось ей. С глубоким смыслом.
        notes
        Примечания

1
        Эристика - искусство вести спор, полемику.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к