Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Курков Андрей : " Не Приведи Меня В Кенгаракс " - читать онлайн

Сохранить .
Не приведи меня в Кенгаракс Андрей Курков
        #
        Курков Андрей
        Не приведи меня в Кенгаракс
        Андрей КУРКОВ
        НЕ ПРИВЕДИ МЕНЯ В КЕНГАРАКС
        Состав несколько раз дернулся и пошел. Колеса не спеша отсчитывали стыки рельсов.
        - Вот и тронулись.
        - Да, уже едем, - поправил очки Турусов.
        - Плетемся! - буркнул Радецкий. - Накладная у тебя, образованный?
        - Да.
        - Так что же мы все-таки тянем, и куда?
        - Груз "ТПСБ-1785" и др.", - медленно и внятно прочел Турусов.
        - Эта галиматья мне известна, я тебя как человека знающего спросил! Без сокращения как оно называется?
        Турусов пожал плечами.
        - Тьфу! Тоже мне профессор! А куда?
        - Говорили, что конечный пункт известен машинисту.
        - Машинисту?! Так сходи спроси его!
        - Но вы же понимаете, что к нему не пройти. - Турусов снова поправил съехавшие на нос очки в роговой оправе.
        Радецкий скривил губы и отвернулся к окну. Достал папиросу, размял ее толстыми когтистыми пальцами и загнал в уголок рта под унылые горьковские усы. Чиркнул спичкой и затянулся.
        - Ну, если ты, студент, ни хрена не знаешь, то, видать, никто этого не знает тоже. А это к лучшему. Ты-то сам чего в сопровождающие поперся?
        - Да так... с друзьями старыми разошелся во взглядах...
        - Бежишь?
        - В общем, да.
        - А что, могут поймать и пришить?
        - Что вы, нет!
        - Странно. Тогда зачем драпать? Вот я - понятное дело. За мной хвосты тянутся, хоть я и не украл, и не завалил никого. А ведь уже двенадцать лет на маршрутах! А какая у меня любовь была!!! У тебя новой сотенной нет?
        - Что?
        - Сторублевки новенькой, чтоб хрустела, нет у тебя?
        - А... нет...
        - Жаль. Моя старая истерлась вся, вот-вот рассыплется. Ладно, покажу.
        Радецкий вытянул из кармана ватника блокнот, достал свернутую сторублевку, которая действительно была ветхой и протертой, развернул ее и вытащил оттуда фотографию три на четыре белобрысой девчонки.
        - Вот какой она тогда была! Ни разу сотку не менял. Самая дорогая мне память. Только надо, видать, новую раздобыть, чтоб Валюху в нее заворачивать. Эх, я б на такую девку и тыщерублевки не пожалел, если б была такая деньжища!
        - Да, любовь это прекрасно... - почти шепотом проговорил Турусов.
        - Ох, не люблю я эти сюсюканья интеллигентские! Извини, конечно, но любовь - это не только ночи в шалашах и зажиманья при луне! Это и по морде, если заслужила. А они все этого заслуживают, все подряд! Я Валюху чем чаще лупил, помню, тем любил больше. И она не обижалась, сама говорила, что любая баба этого заслуживает. Эх, и умница была, а всего-то семнадцать ей тогда стукнуло. Мужики так рано не умнеют.
        Турусов хотел спать, но первым заговорить об этом было как-то неудобно. Кроме того, он не хотел перебивать несущиеся как горные реки размышления Радецкого. Слушать его тоже не хотелось, поэтому приходилось смотреть в окно и ждать, когда же придет время расстилания коек, когда же несколько протяжных зевков закроют родник жизненного опыта, обильно бьющий из прошлого Радецкого.
        Ждать пришлось около часа. Радецкий вдруг замолчал и почесал затылок.
        - Где у нас аптечка?! - словно сам себя спросил он. - Надо бы стрептоцида пожевать, а то каждое утро горло саднит.
        Исполнив свое желание, он спокойно устроился на нижней койке купе для сопровождающих. Турусов забрался на верхнюю.
        - Эй, студент, высоты не боишься? Голова не кружится? - негромко, улыбаясь сквозь зевоту, спросил Радецкий.
        Турусов так долго искал что ответить, что, в конце концов, отвечать было уже поздно: снизу донесся самоуверенный храп напарника.
        Разбудило их утром ржание. Открыв глаза, Турусов обомлел и поднял голову - вместо ящиков в грузовой части вагона стояли кони - три крепких скакуна. В углу было навалено сено. Пахло скотным двором, но запах не раздражал. Турусов глянул вниз на Радецкого. Тот сидел в ватных штанах и майке на своей полке, молча уставившись на лошадей.
        - Кто отвечать будет? - наконец как-то заторможено произнес он. Первый раз такое. Издевается что ли кто?! Ящики сняли, понятно. Но это зачем?
        - Это не наш вагон... - удивленно прошептал Турусов, его глаза прищурились за очками. - У нас на выходе сто двенадцатый номер стоял, а тут ноль тринадцать нарисовано. И занавески розовые, а там белые были.
        - Ну и черт с ним! - Радецкий встал и сплюнул на грязный пол. Вонища! А если сдохнут, то вообще задохнемся. И чего они мне так в моем голубом и безоблачном нравились?!
        - Лошадь - символ свободы, - сказал Турусов.
        - Чушь! - зевнул Радецкий. - Цыганщина. Лошадь - это скачки и хорошая колбаса сырого копчения. Это я уже понял. Кстати, студент, историю могу про лошадей рассказать, занятная история. С батей моим произошла.
        Турусов спрыгнул с верхней полки и сел рядом с напарником, напустив на себя внимательный вид.
        - Это после войны, в пятидесятых было. Батя мой, сокол сталинской закалки, приехал прокурором в один шахтерский городок неподалеку от Донецка. Бродил, изучал вверенное ему хозяйство, во всем копался и вдруг бах!!! - узнает, что в наше время, в век технической революции на одной шахте при вывозе угля из штолен используются лошади. Представь себе: двадцать лошадей или как ты там брякнул - двадцать символов свободы пашут под землей. Ну, батя огорчился, даже не то слово - возмутился сразу. По начальству шахты шорох навел. Говорит - убирайте коней из шахты, нечего животных мучать, не для того они созданы. А те не соглашаются. Далеко тогда батя добрался, до ЦК республики дошел и добился-таки своего. Привез в городок бумагу с распоряжением в трехдневный срок лошадей поднять на поверхность. А тут ему как раз путевку. Мол, приехал на новое место, не отдохнув от старого. Дело в общем было сделано, оставил он все под контроль заместителю и на отдых. Возвращается через месяц загорелый, довольный. Сразу про лошадей спрашивает, мол, куда их пристроили. А ему отвечают: как подняли, так и на мясокомбинат увезли,
колбасу из них вкусную делать. Нельзя было их наверх поднимать. А так, после долгих лет темноты яркое солнце увидели и ослепли враз. Человек, если из долгой темноты резко на свет выйдет, тоже сразу ослепнет. Ох и ругался тогда батя, я от него раньше и слов таких не слыхал. Ругался дня три, а потом молчал месяц. Мрачным ходил. Ясное дело - не боролся бы он за то, чтобы лошади ясный свет увидели, жили бы еще клячи, хоть в темноте, да сытые. Ладно, жрать пора нам.
        Турусов полез под полку за мешком с консервами, но тут вспомнил, что они в другом вагоне. Однако мешок был здесь. Съели они на завтрак по банке тушенки. Потом долго молчали.
        Турусов думал о лошадях, "спасенных" отцом Радецкого, а тот приучил себя временами ни о чем не думать, чтобы голову чепухой не забивать, и сидел, молча уставясь в пол. Лишь лошади нарушали тишину, дергались, стучали копытами, хвостами гоняли назойливых мух.
        Вскоре, однако, Радецкий не выдержал и подумал о чем-то, после чего выматерился, сплюнул на пол и подошел к окну. Время шло невыносимо медленно, минуты бесконечными проводами тянулись от одного километрового столба к другому.
        Поезд, как человек на жизненном пути, размеренно тарахтел по рельсам, не зная, исправны ли семафоры, не подстерегает ли какая-нибудь опасность, оползень, полуразрушенный мост. Если бы поезд был живым, не избавиться бы ему в жизнь от депрессий и астенических состояний. Кто знает, может, тогда бы он, взяв от человека не лучшее, добровольно сошел бы с рельсов. Кто знает...
        Лошади жевали сено, тряся гривами и громко чмокая. Лоснящиеся крупы их, усеянные черными точками мух, подергивались. Смотреть на них и впрямь было не очень-то приятно.
        Турусов приподнял очки и почесал переносицу, "укатанную" до красноты роговым ободком. Безразличие к запаху скотного двора прошло. Во рту горчило, то ли голова слегка кружилась, то ли тошнило. Такое же состояние было у него в самом начале прошлой весны, когда хоронил он бабушку, последнего представителя своего прапрапоколения. Теперь груз этого ушедшего поколения должен был постепенно лечь на плечи родителей, а их заботы - перейти к нему, к Турусову, к йогу-расстриге, из всей восточной философии уяснившему одну-единственную мудрость: "для полноценной жизни необходимо одиночество, супружество - уже раздвоение личности, а раздвоенная личность - суть продукт, биологически подготовленный к распаду".
        Однако кое-что Турусова и радовало в этой ситуации - сугубая ее конкретность: конкретные запахи, конкретные лошади.
        Почти физиологическое влечение к конкретности возникло у Турусова после того, как он пресытился общением с бывшими со-йогами, со-буддистами и со-даосистами, к которым его тянуло прежде невероятно сильно, так же, как сейчас влекло к конкретности. Даже не влекло, а гнало, хлестая нагайками желаний по голой спине и оставляя на ней алые полосы, гнало от абстрактного к конкретному, от нирваны к сансаре. И он был доволен: пусть тошнит, пусть запах противен, пусть конкретность далеко не во всем утоляет эстетическую жажду. Велика ли это беда для человека, получившего огромный выбор жизненных реалий, на которые можно смотреть из поезда, которые можно потрогать и ощутить прямо в вагоне.
        Да, он не ошибся в своем выборе: именно эта работа несла ему многочисленные столкновения с реальным миром, даже, иногда казалось, с некоей гиперреальностью, невидимой для большинства и отражающейся прежде в разуме, а уж после на сетчатке глаз, как бы в подтверждение.
        Он закашлялся: уж не запах ли вызвал такой сухой, трещащий, как щепки в огне, кашель?! Нет, вряд ли. С детства его горло довольно бурно реагировало на климатические явления, невидимые порой и глазам. Закашлялся снова, как бы вторично оказался в этом вагоне с лошадьми. По-новому неприятен был запах.
        Турусов оглянулся и заметил спящего Радецкого. Прорезался сквозь туман мыслей стук колес. Начал убаюкивать. На часах обе стрелки двигались к четверке.
        Турусов полез на свою верхнюю, уткнулся в угол и задремал. Первые кадры цветного сна о чужом детстве сопровождались звуком медленно идущего поезда.
        В семь утра Радецкий стоял в трясущемся тамбуре и пытался побриться станком. Шея уже кровоточила, когда в тамбур заглянул Турусов.
        - Что ты делаешь?! У нас же аптечка со спичечный коробок!
        - Тебе что, моей крови жалко? Могу поделиться. У меня когда из пальца берут, струя врачихе в глаз бьет! Да! Ты заметил, что мы дома?
        Турусов недоумевающе заморгал глазами, потом оглянулся.
        - Да, наш вагон... - оторопело проговорил он.
        - Наш-наш, с ящичками.
        С горем пополам побрившись, Радецкий облил свое исполосованное лицо одеколоном и зашипел, как утюг, на который попала вода.
        - Студент, хохму разгадаешь? Что такое "тройной полет Арамиса для мужчин"?
        Турусов пожал плечами.
        - Образованный! В народ ходить надо, а не в университеты! Это пролетарский коктейль, состоящий из лучших одеколонов нашего времени. А ты знаешь, как отразилась наша история на бутылочной маркировке?
        - Нет.
        - Чекушка водки зовется "меньшевик", а ноль-восемь - "большевик".
        - Это где так зовется?
        - Где? В Москве белокаменной, там такого фольклора пруд пруди! Постой-ка, а что это там за ящик прибавился?! - Радецкий подался вперед всем телом, вглядываясь в угол вагона.
        Ящик небольшого размера отличался от других синей краской трафаретов и какой-то внутренней сбитостью, крепостью. За досками на расстоянии чувствовалась монолитная масса содержимого.
        Турусов осторожно, как к мине, приблизился. Наклонился, читая надписи-предупреждения.
        - Похоже, что его место действительно здесь, - сказал он успокоенно.
        - С чего это ты взял?
        - Цифровой шифр груза "1758", и то же самое "ТПСБ".
        - Вот так радость! Наши ящички родственничка заимели! Сам пришел, разыскал их, как агент Израиля, и решил остаться. Слушай, профессор, ты в магии не разбираешься случайно? Языка ящиков не знаешь? Объяснить хоть что-нибудь толком можешь?
        Турусов отрицательно замотал головой, все еще разглядывая необъясненное явление в правом углу вагона.
        - Ладно, черт с ним. Мне он не мешает. А что ты на нем вычитал?
        - "Не распаковывать", "не выгружать", "не перемещать".
        - Нормально, пойдет. Люблю вещи, с которыми ничего делать не надо. Пусть живет! - Радецкий заговорщицки ухмыльнулся.
        Все в природе, думал Турусов, состояло и сейчас состоит из "вещей", с которыми ничего делать не надо. Но разве человек может пройти мимо, разве может он, заметив незнакомый предмет, камень или нечто, не подумать о возможной пользе его? Разве может он не примерить камень к ладони своей?! Человек придумал "порядок" и всю свою жизнь наводит этот порядок среди вещей, предметов и всего, к чему можно прикоснуться. Среди всего, что извечно занимало свое место и еще ни разу не нуждалось в перемещении.
        За окошком шел дождь, цеплял дрожащие капли на стекло, а поезд их струшивал вниз. Капли полосовали окно параллельными линиями. Окно, приподнятое на метр над полом, бросало свет на нижнюю полку, где дремал Радецкий. Турусов еще не научился спать просто от безделья, его все еще влекли пейзажи в оконной рамке, он мог часами смотреть на бесконечные леса, поля, на мелькающие диагональные балки железнодорожных мостов.
        Ночью темное нутро вагона прорезал луч фонаря. Пробежался по стенам, по ящикам и задержался на спящих сопровождающих. Радецкий отвернулся к стене, Турусов заворочался на верхней полке и приоткрыл глаза. Шорох, шум шагов, фонарь - все это озадачило его, мгновенно прогнало сон, но в то же время словно отняло язык. Пятно света от фонаря сползло вниз на Радецкого, а потом снова вскарабкалось вверх, остановившись на Турусове, как раз надевавшем очки, чтобы разобраться в происходящем.
        - Спускайтесь сюда, - Турусов услышал негромкий властный голос.
        Стараясь не разбудить напарника, он аккуратно спрыгнул с полки и увидел трех человек в одинаковых темных плащах. Глаза их взирали на него с вопросом, на который он и рад был бы ответить, если бы, конечно, знал, что это за вопрос.
        - Не беспокойтесь! - сказал один из пришельцев. - Нам нужно кое-что проверить. Стойте и смотрите!
        И он отправился в противоположный угол. Минут пятнадцать луч фонарика скользил по грузу, задерживаясь на надписях и шифрах, и вдруг замер.
        - Ага! - вздохнул над новым ящиком человек с фонариком. - Нашелся!
        Он выпрямился, схватившись правой рукой за поясницу, словно был болен радикулитом. Турусов заметил, что из кармана его плаща торчит свернутая трубочкой газета.
        Человек еще раз внимательно осмотрел ящик со всех сторон и вернулся к своим коллегам.
        - Порядок! - сказал он. - Я как чувствовал, что он здесь окажется! Какой номер вашего вагона? - он повернулся к Турусову.
        Турусов ответил, а спросивший записал номер в блокнот.
        - На Осадчего похож! - кивнул один из пришедших в сторону спящего Радецкого.
        - Это уже не имеет значения. Осадчий списан. Был профессор и нет профессора! - человек с фонариком четко произносил каждое слово, четко, но не громко.
        - Этот ящик у вас в накладной значится? - снова спросил он у Турусова.
        - Нет, он только сегодня утр...
        - Ясно! - оборвал его человек с фонариком. - Мы его забираем. Расписку написать?
        - Он не значится... - взволнованно начал было Турусов.
        - Ладно! Если что случится, ставьте нас в известность!
        - Хорошо, - пообещал Турусов.
        Двое подняли ящик, третий, тот, что командовал, освещал им путь к выходу из вагона. Задвижная дверь была открыта, луч фонаря тонул в проеме двери, как в пропасти, словно и земли под вагоном не было.
        Один из несших ящик споткнулся. Турусов подскочил, поддержал его.
        Они вышли на ходу. Их поглотила ночь.
        Турусов подумал о несправедливости, подумал о том, что не смотря на все предупредительные надписи на ящике, все равно есть люди, которые имеют право поднять его, вынести и где-то вскрыть. Поразмышляв недолго, он закрыл дверь вагона, задвинул ее - только ролики сверху и снизу жалобно скрипнули.
        Проснулся Турусов рано, только светало. Проснулся и заметил на полу свернутую трубочкой газету. Поднял, развернул. Оказалось, что это номер "Стальной магистрали" за 1936 год. Пробежался взглядом по заголовкам показалось неинтересным. Кинул ее на пол возле окна. Газета снова свернулась трубочкой.
        Подошел к ящикам, уселся на один из них и забылся. Забылся не сном, просто нырнул в себя, даже глаза закрыл, чтоб сквозь них внутрь свет не бил.
        Радецкий, услышав о ночных гостях, долго чертыхался.
        - А ты им показался на какого-то Осадчего похожим! - вспомнил Турусов.
        - Первый раз в жизни на покойника похожим оказался!
        - А что, он умер, этот Осадчий?!
        - Не то, чтобы сам. Может, слышал что-нибудь про Промпартию? Шахтинское дело? Профессор Осадчий был одним из руководителей, пока в двадцать восьмом их не накрыли. Историю, студент, любить надо!
        - Истории нет! - твердо заявил Турусов.
        Радецкий удивленно выпучил глаза.
        - От человека в очках я таких заявлений не ожидал!
        - История не наука, - нравоучительно объяснял Турусов. - Это сборник закономерностей развития общества. Закономерности свойственны любой формации, они только меняют форму и названия в зависимости от строя и идеологии. Суть их остается неизменной.
        - Вредные ты мысли выдаешь! - покачал головой Радецкий.
        - Жалко, ящик унесли, - вдруг грустно проговорил Турусов.
        - Всех нас ждет по ящику в конце! - с улыбочкой успокоил его напарник. - Главное, не волноваться: еще неизвестно, от чего нас избавили эти гости в плащах. Может, там бомба была!
        Турусов неожиданно быстро сник, побледнел.
        - Не переживай ты, студент. В твоей жизни впереди еще много ящиков! Может, скормить тебе лишнюю банку тушенки для поднятия духа?!
        - Спасибо, не надо. Я лучше спать лягу. - Турусов покарабкался на свою полку.
        Как бы медленно время ни шло, оно обязано строго следить за сменой одного дня другим, за круговоротом луны и солнца, за более мелкими, а с высоты Времени даже мельчайшими событиями, заполняющими жизнь каждого человека неким, не всегда существующим смыслом. Иногда кажется, что Время, словно обычный работяга, пришедший на завод с похмелья, то и дело гонит брак, срывает график. То ночь получается слишком светлой, то день выходит излишне темен. Может, это и не Времени вина, но на него свернуть легче, так как Время куда более управляемо, чем луна или солнце.
        Когда Время не захватывает вас, не сбивает с ног и не гонит в шею, вы теряете ощущение жизненного ритма, вы становитесь вялым и ватным, вот-вот превратитесь в неуправляемый дирижабль или воздушный пузырь, наполненный подогретым, но уже остывающим газом.
        Три дня, целых три дня прошло с ночи приема нежданных гостей. Турусов хандрил, ворочаясь на верхней полке. Радецкий валялся спокойно, со знанием дела или, вернее сказать, с полным осознанием своего безделья. Редкие слова, звучавшие на фоне стука колес, выплевывались как шелуха от семечек. Они ничего не значили, никому ничего не говорили.
        Турусов в дреме сожалел об унесенном ящике, а его напарник изредка чертыхался оттого, что никак не мог разогнать назойливые, как навозные мухи, мысли.
        - Какой день едем? - спросил он.
        - Шестой... - ответил Турусов.
        - А сколько еще?
        Турусов от неожиданного вопроса приподнялся на локте и заглянул вниз.
        - Как это "сколько"?!
        - Ну, я имею в виду, когда назад?
        - Да не знаю я!
        - А ты в накладной посмотри, может, там нацарапано.
        Турусов развернул серую бумагу, пробежался взглядом.
        - Ну что? - нетерпеливо задрал голову вверх Радецкий.
        - "Груз должен быть доставлен получателю не ранее 15.12.92 и не позднее 10.07.97 г.".
        Радецкий опустил ноги на пол.
        - Это говорит об одном! - безразличным тоном произнес он. - В этих ящиках нет ничего скоропортящегося!
        - И, похоже, что их содержимое сейчас никому не нужно! - добавил Турусов. - Послушай, кажется, они просто хотели избавиться от этого груза, потому и заслали его в такой маршрут.
        - Еще бы! - Радецкий сделал шаг к окну. - Чего бы тогда им понадобилось заманивать тебя тыщерублевой зарплатой... А какой конечный пункт и кто там получатель?
        Турусов снова вытащил из кармана накладную.
        - "Получатель груза... - забубнил он себе под нос, - не обязан предъявлять каких-либо требований и претензий. В дозволенных случаях он имеет право вообще отказаться от получения груза. Тогда груз следует везти дальше, к следующему возможному получателю".
        - Полнейшая шизуха! - констатировал Радецкий, кривя губы от монотонности заоконных пейзажей. - Может, ломануть эти ящики, а еще проще, на ходу их скинуть, ночью...
        - Ты что! - Турусов испуганно выпучил глаза за стеклами очков.
        - Испугался, студент! Ну-ну. Тебя эти ящички еще порадуют!
        - А ты что, решил на ходу выпрыгивать?
        - Не-е-ет, - растянул Радецкий. - С меня как с гуся вода: отключу голову и глазами собаки на все это дело смотреть буду. А вот ты нервишек не напасешься, это я точно знаю!
        Радецкий прошелся пару раз к ящикам и обратно, держа руки за спиной. Остановился возле свернутой газеты, валявшейся на полу.
        - Так, что там на воле? - он поднял номер "Стальной магистрали", оброненный одним из ночных гостей. - Так-так... что?!
        Это "что" вырвалось у Радецкого с криком то ли удивления, то ли отчаяния.
        - Чего кричишь? - неестественно спокойно спросил Турусов, решивший экономить свои "нервишки".
        - Послушай! Здесь объявление: "Требуются два сопровождающих, желательно одинокие мужчины, для сопровождения груза "ТПСБ-1735" указанным маршрутом. Оплата сдельно-премиальная, повышенная. Предоставляется место в теплушке на весь маршрут, независимо от того, сколько времени он займет. С предложениями обращаться гор. Талдом, ул. Самуила Рысса 7, кв. 3".
        - Можно обратиться! - голос Турусова задрожал. - Кстати, эти ящики уже стояли в вагоне, когда мы прибыли...
        Турусов подошел к грузу, может быть, уже раз в тридцатый склонился над деревянными кубами, внутри которых находилось нечто запакованное и запрещенное для вскрытия.
        - Так и есть! - вздохнул Турусов. - Цифры шифра на нескольких ящиках исправлены, две последние...
        - Интересно, кто с ними до нас катался?! Наверняка, они уже приехали.
        - Кто знает, может, они сейчас в соседнем вагоне чай пьют!
        - Да, конечно. Там, где лошадки твои любимые! - ухмыльнулся Радецкий.
        У каждого человека есть свои слова, способные отвлечь, увести от мыслей, разговоров. Стоит только произнести одно такое слово и ваш собеседник уже не помнит, о чем вы спорили, что защищали, что опровергали. Он уже не в состоянии продолжить разговор, хотя вам и кажется, что он вас слушает, смотрит вам в глаза. Да, его взгляд направлен на вас, но смотрит он внутрь себя. Вы для него более не существуете. Не потому, что он вас вдруг перестал уважать. Просто, вы произнесли слово, которое, как красная кнопка, способно отключить человека от вас, от ваших проблем, заставить его вернуться к собственным вопросам, к старым нерешенным загадкам.
        Наступило молчание. Только шелестела газета в руках у Радецкого. Радецкий так близко подносил ее к глазам, что, казалось, будто он хочет высмотреть какие-то водяные знаки между строк.
        Он тоже отключился, но ему не понадобилось слово, вполне хватило одного номера "Стальной магистрали" за 1936 год.
        Поезд замедлил ход и остановился. Остановка была настолько неожиданной, что у Радецкого на лбу выступил холодный пот.
        - Что-то не то... - задрожал мягкий голос, такой непривычный в его устах. - Не помню, чтобы когда-нибудь на маршрутах вдруг так тормозили посреди тайги!
        В стену словно палкой заколотили. Турусов отодвинул дверь и в вагон вскарабкалась бабка лет семидесяти, крепкая, плотная, с румяным лицом и в шерстяном платке.
        - Ну все! - вздохнула она. - Поехали!
        И состав действительно дернулся и покатился, набирая скорость.
        - Вы куда, бабушка? - коровьим взглядом Радецкий впился в гостью.
        - А мне до "Факела". Тут недалечко.
        - До какого факела?
        - Гостиница "Факел", сын мой там живет. Он у меня деньгодобытчик.
        - А на какой станции эта гостиница?
        - А бог ее знает! Нет там никакой станции. Машинисту место известно, он остановится - я и спрыгну, а там рядом...
        Турусов с интересом слушал разговор Радецкого с бабусей. Как-то теплее, душевнее стало в вагоне, и Турусову подумалось, что хорошо бы, если б бабка эта с ними осталась. Варила бы им каши, надоедала бы своей болтовней.
        - А сколько туда ехать? - спросил Турусов.
        - Да, милок, сутки две-три.
        Все равно, хоть два-три дня отдохнуть можно, подумал Турусов.
        - Занятно, - протянул Радецкий, ни к кому не обращаясь. - Станции нет, а гостиница есть.
        - А чего, у нас тут по Сибирьке таких гостиниц много. Они ж бесплатные, правда, и удобств никаких.
        - А что ваш сын там делает?
        - Я ж сказала, деньгодобытчик он.
        - Хо-о-орошая специальность... - лицо Радецкого приняло задумчивое выражение.
        - Конечно, милок, хорошая. Не чета всяким там инженеришкам. Как не приеду к нему - тыщенку-другую всегда дает на пропитание. А мне, старухе, больше и не надо. Аппетит у меня не тот.
        - Да, недурно ему, видать, живется.
        - Не жалуется он, это точно, - бабушка вытащила из кармана ватника, обшитого черным бархатом, бумажный сверток и разложила его на откидном столике служебного купе.
        - Угощайтесь, голубчики!
        На бумаге лежало грубо нарезанное мясо.
        Сопровождающие взяли по кусочку.
        - Я чай поставлю! - Турусов вскочил и вышел в тамбур за чайником.
        Стал в тамбуре у окна. По спине пробежали мурашки. Окно с внешней стороны было замерзшим, лишь в верхней его части оставалось прозрачное пятно, сквозь которое проглядывался морозный лес.
        - Зима, что ли?! - подумал Турусов.
        Мысли как-то сами перескочили на эту крепкую бабку, ехавшую к сыну в какую-то странную гостиницу. "Факел"?! Хорошее название для этих суровых сибирских мест. А когда это они в Сибирь заехали?! Ехали, стучали колесами по рельсам и даже не задумывались о том, где они, собственно, находятся, а тут тебе Сибирь! А какая Сибирь: Западная или Восточная, пойди разберись! Одна она на весь Союз, одна и огромна. И куда бы ты ни ехал, но если долго едешь, обязательно в нее попадешь. Такая уж наука география; не просто география, а можно сказать, динамическая география тела, прямо зависящая от динамики духа и мысли. Горячие мысли охлаждать нужно, холодные подогревать, но не часто, да и до кипения ни в коем случае не доводить.
        - Эй, профессор, а чай?! - прорвался сквозь тамбурную дверь голос напарника.
        Турусов налил воды в коротконосое чугунное детище какого-то уральского заводика и поставил его на примус.
        - Слышь, профессор, как ты насчет остановки в пути?
        - Какой остановки? - не понял Турусов.
        - А вот Клавдия Николаевна обещает нам на пару дней место в этом факеле. И говорит, кстати, что с машинистом договорится. У него тоже в том районе какие-то дела. Отдохнем на твердой почве и дальше покатим.
        Турусов не понимал: шутит его напарник или говорит серьезно. Оставить груз на два дня, уйти от поезда, который может тронуться в любой момент, оставив их посреди сибирской зимы, холода и снегов?! Как же подписанный договор, где одним из условий значилось "ни в коем случае не оставлять груз без надзора"?
        - Ты чего окаменел? Что, не хочешь жизнь за вагоном посмотреть?
        - А груз?
        - Никуда не денется. Не бойся. Такой случай представился, а ты дрейфишь! Если хочешь - оставайся, посторожишь свои ящички, пока я прогуляюсь.
        - Нет, я пойду!
        - Трудно тебя уговаривать, профессор. Излишне серьезно ты на нашу жизнь и на работу глядишь. Исправляйся, пока не поздно!
        - Да, милок, - поддакнула Клавдия Николаевна. - Серьезным быть не надо, а то беды не оберешься! Серьезные, они всегда за все в ответе, а вот если так просто ко всему подходить - никто с тебя и не спросит. Вот сынок мой тоже поначалу серьезным был, студентов даже обучал, а как понял, что весь вред ему от его серьезности, так и бросил это дело. Вот поглядишь, как он нынче живет, побеседуешь... Может, и остаться там захочешь. Там многие остаются из тех, что в гости приезжают.
        Бабка попила чайку, встала и прошлась по вагону.
        - А что это у вас за ящички? Не продовольствие?
        - Нет, - ответил Радецкий.
        - Может, из одежи что?
        - Да нет, там такое, чего не употребишь.
        - Это плохо, - мудро покачала головой Клавдия Николаевна. - Такой груз никому не нужен. Везли бы валенки - совсем другое дело. Меня бы, старуху, парой-другой порадовали, а то мои поизносились.
        - Да, - согласился Радецкий. - И вас бы порадовали, и сына вашего.
        Два дня пролетели быстро. Клавдия Николаевна рассказывала о сыне, крутилась вокруг примуса, варя сопровождающим то гречку, то рис, то горох. Словно и не в вагоне они ехали, а жили в какой-то сельской хате, где и на печи поваляться можно, и пирожков испечь.
        Было так уютно, что Турусов забыл, что он сопровождающий, забыл о том, что в вагоне - груз. О многом другом он забыл тоже, согреваясь от забот Клавдии Николаевны, которая называла их уже не "милками", а "сынками" и спешила сварить чего-нибудь еще и еще. Пусть они хоть шесть, хоть десять раз в день кушают, лишь бы сготовить все их крупяные запасы, до которых у них самих руки не доходили, да и навряд ли дойдут когда-нибудь.
        Поезд мягко и почти бесшумно остановился. Клавдия Николаевна легко отодвинула дверь и спрыгнула на снег.
        - Я сейчас, сынки! - сказала и засеменила в сторону тепловоза.
        Минут через пятнадцать вернулась.
        - Ну и длиннючий у вас состав! Ни разу на таком не ездила, - задышала часто-часто, красная с мороза. - Ну, вылазьте! Уговорила машиниста денька два-три подождать. Он-то, оказывается, и не знал, что в его составе люди есть. Глаза выпучил - во как удивился! Но когда я сказала ему, что вы работаете здесь и живете, он поуспокоился. Вылазьте, голубчики!
        - А как же, он что - три дня стоять здесь будет? - озадаченный Турусов остановился в проеме двери, глядя вниз.
        - Ты не беспокойся, сынок. Он тоже человек, у него свои заботы: по делам съездит, да и дом у него тут недалече. Поездит и сюда же вернется через пару деньков.
        Радецкий застегнул на себе ватник, нахлобучил валявшуюся на полу ушанку и грузно шагнул в снег с метровой высоты.
        - Профессор! Не заставляй старых людей ждать!
        Турусов тоже соскочил и Клавдия Николаевна повела их в тайгу по невидимой, ей одной известной тропинке.
        Железнодорожная насыпь осталась позади. Обернешься - не увидишь: кусты, бурелом сплошной.
        - Долго нам? - осторожно спросил Турусов.
        - Та не, не очень. Через полчасика выйдем.
        Навстречу медленно двигалось темное на фоне снега пятно, оказавшееся сухоньким мужичком, шедшим по той же невидимой тропинке.
        - Эй, Потапыч! - узнала его бабушка. - Куда эт ты собрался?
        - А к рельсам. Скоро поезд пройти может. Подцеплюсь и до следующего факела, а то этот мне че-то не очень.
        - Мест нет, али заелся с кем?
        - Нет, Клавуша, мест ого-сколько, оттого и хочу куда-нибудь, где полюднее. А твой Пашка там, только скурвился он...
        - Ты чего болтаешь? Сам скурвился! Ишь какой умник, ты больно правильный! Едь-едь, пень ворчливый!
        Потапыч прибавил шагу и так понесся к рельсам, словно ему могли в спину выстрелить.
        Оставшуюся часть пути прошли молча.
        Вскоре почувствовался специфический запах, а чуть позже над деревьями вспыхнули несколько огромных языков пламени.
        - Что это? - Турусов сощурился за стеклами очков.
        - Это он, голубчик, пристанище наше. "Факел", что я говорила.
        Перед ними открылась квадратная бетонная площадка метров двести на двести, а по ее краям возвышались четыре трубы, из которых в небо рвался мощный напорный огонь. На площадке стояли десятки сколоченных из дерева лежанок. Вокруг было очень тепло и даже трава в метрах пятидесяти от трубы зеленела, и одуванчики желтели.
        - Попутный газ сжигается. - Радецкий знающе осмотрел трубы.
        Все трое ступили на площадку и присели на грубо сколоченных лежанках.
        - Ох и жарища здесь нынче! - Клавдия Николаевна стянула с себя бархатный ватник. - Одно плохо - по нужде в мороз идти надо.
        Она покачала головой с таким видом, будто это было единственной и наихудшей стороной жизни.
        На площадке спал один-одинешенек мужик, накрывшись чем-то похожим на чехол для автомашины.
        Тепло, тихо и безлюдно. И просторно ко всему прочему. Турусов лег на спину и глянул на пламя, резвившееся высоко над землей.
        - Красота! - довольно проурчал Радецкий. - Хорошее место.
        - Их, сынок, таких мест, у нас столько, что всех и не отыщешь. И все они "Факелами" зовутся, гостиницы...
        Отдохнув, Турусов обошел площадку. Под некоторыми лежанками валялись вещмешки. Разные вещмешки, от тугонабитых с крутыми боками до грязных и полупустых, обмякших от своей пустотелости.
        Побродив, вернулся к Радецкому, уминавшему на пару с бабусей вареную колбасу.
        - Подкрепись, профессор! Нервы крепче будут, а то ждет тебя один ударчик неместного происхождения.
        Колбасу доели быстро. Целлофан с жирной бумагой отшвырнули на траву.
        - Ох, Пашка, мой Пашка! - вздохнула Клавдия Николаевна.
        - А где он? - Турусов еще раз окинул взглядом окрестности.
        - На работе, видать. За деньгой пошел.
        Турусов качнул головой. Мол, понял.
        Время двигалось к вечеру: солнце скатывалось за горизонт, и хозяевами неба оставались четыре ярких факела, прогревавшие небольшой кусочек тайги и лишавшие его ночной темноты. Факелы заслоняли не только луну и звезды, но и все небо; и чем темнее становилось, тем ярче они разгорались, словно над этой площадкой небесная ткань давно уже прогорела и сквозь невидимую дыру вниз в огненную четырехязыкую пасть сочилась горючая легковоспламенимая темнота, из-за которой языки пламени отрывались от своего факела и устремлялись вверх, стараясь выскочить сквозь прорванную ткань неба.
        Клавдия Николаевна и Радецкий живо беседовали на материальные темы, а Турусов не мог опустить глаза, не мог оторвать свой взгляд от огня. Он не слушал их. Его не было рядом с ними.
        Скрипнула лежанка, и мужчина, спавший на ней, сел, опустив ноги в кирзовых сапогах на теплый прогретый бетон. Он медленно скатал свое одеяло, напоминавшее чехол для автомашины, положил его с краю лежанки, вытащил метлу и занялся обычным дворницким трудом. Заметать он начал с противоположного края площадки, а когда приблизился к середине "гостиницы", на минутку остановился и, сделав пару шагов в сторону незнакомых постояльцев, громко поздоровался, после чего снова принялся за свое дело.
        - Плохо, что таких мест поближе нет, там, где теплее, - говорила Клавдия Николаевна. - Я б тогда и сама в деньгодобытчицы пошла. Очень интересная и атеистическая работа.
        - Атеистическая?! - усмехаясь, оскалился Радецкий. - Почему?
        - А потому, как дает загробную жизнь при этой жизни, то бишь плоды получаешь не сходя с рабочего места. Вот кабы где у моря так устроиться...
        - У моря не сложно, - Радецкий оглянулся на гостиничного дворника. Там и так недурно зарабатывают.
        - Так то другая работа! - с небрежением сказала бабушка. - Там люди от людей деньгу отымают, а это уже грешно. Они, как это... слово хорошее из газет есть... - наживаются. А наживательство и деньгодобыча - штуки разные. Наживаться оно везде можно, а добывать только там можно, где людей мало и честности много... Так и сынок мой думает.
        - Давайте-ка, я у вас почищу, - подошел дворник и сосредоточенно запустил метлу под лежанку, на которой сидела Клавдия Николаевна. Надолго прибыли? - не отрывая взгляда от бетонного пола, глухим голосом спросил он.
        - Одну-две сутки погостим, - ответила бабушка.
        - Токо не сорите. У нас чисто, - мужик выпрямился, гордо, свысока глянул на выметенный из-под лежанки мелкий сор, потом перевел взгляд на гостей.
        - Да, - закивала головой Клавдия Николаевна. - Тута всегда чисто. Не то, что в городах, где сплошь люди.
        - Место чистое, и люди оттого чистые здесь, - согласился мужик.
        Он присел на лежанку, потрогал рукой свою неровно обрезанную густую бороду и провел внимательным взглядом по лицам гостей.
        - А вы до кого? - спросил дворник.
        - До сынка приехала, до Пашки.
        - А-а, к Павлу... - мужик задумался. - Он здесь. Честный и не сорит. Тут нынче мало постояльцев-то осталось. Кое-кого я сам попер с гостинки. Ишь, думали, себе вечное лето устроить - пригрелись, а делать ничего не хотели. Я их в три шеи. Как там у нас всегда было: "кто не работает - тот не живет!"
        - Да не так! - перебил дворника Радецкий.
        - Ну, по словам может чуток и не так, а по смыслу именно это и говорилось. Уж я-то помню.
        - А сколько вам тут как дворнику платят? - поинтересовался Радецкий.
        - А зачем мне платить?! Я, как и обещано было, без денег живу. Мне че надо? Одежда есть, пропитание есть, а радость - от работы получаю. Ведь только здесь наконец смог заняться любимым делом.
        - Это подметательством?! - ухмыльнулась Клавдия Николаевна. - И давно подметаешь?
        - Я здесь уже больше тридцати лет, с пятьдесят пятого. А вообще дворником с тридцать третьего считался, но разве тогда давали поработать?
        - А че, не давали? Дворникам завсегда работа была. Мусора все одно всего не выметешь!
        - А! - мужик недовольно скривился и махнул рукой. - По месяцу бывало не давали метлу в руки взять. Только встать спозаранку соберешься, а тебя уже будят и будьте-тебе-любезны-понятым-к-жильцамвашего-уличного-участка! Отвоевал потом, думал: вот теперь сколько работы, война ведь только то и делает, что везде сорит, обломки и от людей, и от вещей оставляет. Так нет же. И после войны то же самое. Не выдержал я, вот и пустился подале от столицы. Сначала с какими-то выселенцами ехал, а потом сам пробирался и вот...
        Дворник опять потрогал бороду, недовольно нахмурился.
        - У вас зрячесть хорошая? - спросил он Турусова.
        - Он у нас слепой, - вставил Радецкий. - А у меня зрение что надо.
        - Ну, вот тогда сделайте доброе дельце, - дворник протянул Радецкому большие портняжьи ножницы. - Обрежьте ее ровненько, а то я там понакуролесил без зеркала.
        Мужик задрал бороду кверху, чтобы Радецкому было удобнее, и продолжил:
        - Я б тут и опосля смерти остался бы. Чем не рай?! Жаль, что нельзя...
        - После смерти нельзя? - улыбнулся Турусов.
        Неподвижно сидящий дворник только глазами покосил в сторону сказавшего.
        - Даже до смерти нельзя. Умирать здесь не положено, - пояснил он. Места для умирания нет, здесь только для жизни место.
        - Вы хотите сказать, что кладбища нет? - спросил Турусов виноватым голосом.
        - Да не, оно-то маленькое есть, там, в углу. Не совсем, конечно, кладбище... - мужик не глядя ткнул рукой в противоположный угол площадки.
        - Все, порядок! - Радецкий щелкнул ножницами и выпрямил позвоночник.
        Дворник потрогал бороду и остался доволен.
        - Молодец! Стригун, что ли?
        - Нет, я по другой специальности. А что там у вас за кладбище? после Турусова заинтересовался Радецкий.
        - Пошли! - дворник бодро поднялся, струшивая на бетон обрезанную шерсть бороды.
        - Идите, поглядите! - напутствовала Клавдия Николаевна. - Нам о смерти еще не время радеть.
        Турусов, Радецкий и дворник вышли на край площадки и склонились над выбитым неровными буквами в бетоне списком фамилий, инициалов и дат, вмещающих человеческие жизни.
        - Тут урны замурованы? - догадался Радецкий.
        - Какие урны! Здесь мертвых не бывает. Они ж сами, как поймут, что жизнь кончается, так сами себя тут запишут и уходят с факела.
        - Так это же не кладбище! - Турусов непонимающе пожал плечами. Зачем оно?
        - Эх, профессор, - вздохнул Радецкий, - это же летопись, это история "факела", именно этого, а не другого "факела". Убери ты отсюда это кладбище, и все: будет витать "гостиница" в облаках - ни людей, ни эпохи, словно и нет ее вовсе. А тут же, читай! "Феоклистов Г.В. 1938-1982"; "Борисоглебский А.В. 1914-1967". Есть кладбище, значит, и история, и прошлое у этого места есть.
        - Так, может, кладбище и есть история? - ехидно спросил Турусов.
        - В некотором смысле. Кладбище - доказательство существования истории.
        - Да пошто вам эта история! - перебил их дворник. - Главное - память. Что она вмещает, то и было на самом деле, а остальное: хочешь верь, не хочешь - не верь. Неважно все остальное. Вот этих я всех знал, - он кивнул на выбитый в бетоне список. - А вон того, Лапкина... так я даже за него и фамилию, и даты выбивал. Он-то сам руки отморозил до мертвоты и как бы уже без них жил. Висят две жерди высохшие, а его не слушаются. Вот и решил он уйти. Сказал, что чувствует, мол, пора...
        Дворник внезапно оборвал свою речь и прислушался.
        - Звери што ли? - прошептал он.
        - Люди, - сказал Радецкий, расслышавший далекие человеческие голоса.
        Там, где кончалось тепло - начиналась темнота. Как раз по кромке снега. Как ни всматривались дворник и двое постояльцев в темноту, а ничего разглядеть не могли.
        Через несколько минут из темноты, как сквозь стенку, появились двое насупленных бородатых мужчин с обмороженными лицами и заиндевевшими усами и бровями.
        Они подошли как можно ближе к трубе и принялись растирать каждый себе подмерзшие щеки.
        - Вечер добрый! - окликнул их дворник.
        - Угу! - промычал кто-то из них.
        - Откуда такие подмерзшие? - спросил дворник.
        - С соседнего "Факела", - ответил один, борода которого при ближнем рассмотрении оказалась рыжей. - Едва дошли, сплошные сугробины по тайге.
        - В работу али так пришли? - дворник спрашивал хрипловатым голосом, будто старался выглядеть посуровее.
        - Да я же почтальон, а этот не из наших, чужой, - рыжебородый кивнул на второго, который был помельче телом и бородка у него оказалась редкой, с трудом пробившейся сквозь сухощавую кожу щек и подбородка. - Тут письмо уже третий год ношу по факелам, никак адресата не отыщу. Уже раза четыре опаздывал к нему.
        - А как твоего адресата звать-то? - дворник смягчил голос.
        - Смуров...
        - Был такой, - кивнул дворник. - Сашка Смуров. Еще недавно был и ушел.
        - Опять опоздал! - чуть не заплакал почтальон. - А куда ж он подался, на какой "Факел"?
        Дворник развел руками.
        Турусов задумчиво смотрел на "кладбищенский" список и вдруг обратил внимание на надпись "Смуров А.П. 1942-1986".
        - Так вот же он! - крикнул Турусов. - Здесь в списке!
        - А шо ж он сам то... - дворник ошарашенно выпучил глаза. - Ни мне не сказал... А ну, где он там...
        Дворник подошел к списку, склонился, изучая.
        - Так и есть. Последним уходил... Хоть бы сказал, что насовсем...
        - Значит, адресат выбыл, - вздохнул почтальон. - Что ж теперь?
        - Эй, там не Пашка? - крикнула, подходя торопливым шагом, Клавдия Николаевна.
        - Да не, - ответил ей дворник. - Это почтальон с кем-то. Письмо принес...
        - Кому? - запыхавшаяся бабуся остановилась рядом.
        - Да уже некому! - махнул рукой дворник.
        - Возвращать придется, - безрадостно покачал головой рыжебородый почтальон. - А где этого, который послал, искать? Опять по "Факелам" шастать!
        - А ты не переживай, сынок! Неча так серьезно ко всему! Сожги или выкинь его и дело в порядке.
        - Нельзя, - враз посерьезнел почтальон. - Тот-то будет думать, что получил адресат его письмо, а вдруг там что важное?
        - Так возьми и прочитай! - подсказала Клавдия Николаевна.
        - Это не по-честному! - недовольно проговорил дворник. - Так даже там, где я раньше был, редко делали. А тут и вовсе нельзя.
        - Вы же мне помочь обещали! - неожиданно зашипел на почтальона пришедший с ним хрупкий человек с редкой бородкой на утонченном лице.
        - Ну, вот и спрашивайте их! - почтальон показал взглядом на дворника.
        - Я извиняюсь... У меня тут дело... - заикаясь, заговорил хрупкий. Я из европейской части прибыл в командировку. Поможете?
        - Чем тебе помочь? Деньги, что ли, нужны? - спросил дворник.
        - Нет. Я по переписи... то есть переписчик неучтенного населения. Переписываю сколько и кого на "Факелах" живет.
        - Ну, эт я не знаю, - дворник глянул на переписчика. - Тут постоянных нет, это для приходящих гостиница. Тут только постояльцы, а так каждый день кто-то приходит, другие уходят...
        - Ну, а таких, которые более или менее постоянно разве нет?
        - Постоянно? - дворник на минутку задумался, поглаживая уже аккуратно обрезанную бороду. - Вот эти, что ли? - он показал на выбитый в бетоне список.
        Хрупкий мгновенно ожил, перестал заикаться. Он машинально стащил с плеча рюкзак, вытащил тетрадь и принялся аккуратно переписывать фамилии и даты.
        - Это уже что-то! - довольно произнес он. - Итого мною уже выяснено тридцать четыре тысячи сто две человеко-единицы. Если б еще знать, сколько всего этих "Факелов", чтобы зря не рыскать по морозу!
        - А вы, видать, из Москвы? - дворник окинул переписчика приценивающимся взглядом.
        - Это вы по акценту определили? - дружелюбно спросил хрупкий.
        - Да не, порода у вас столичная, тонкая. Я таких много встречал. Их в начальники любят брать, а на другое они не годны...
        - Для другого другие есть! - переписчик закрыл тетрадь и улыбнулся. Каждому свое! Вот закончу свое дело и сам буду других по командировкам рассылать. Может, когда-нибудь с кем-нибудь я вам приветик передам.
        - За приветик спасибо, - усмехнулся дворник. - Ладно, вы погодьте, а мне еще надобно вчерашний мусор сжечь, - и он отошел на метров пять в сторону трубы, где, сметенные в кучку, лежали обрывки каких-то бумаг.
        Дворник чиркнул спичкой и юркий огонек заплясал по мусору.
        - Это вы не документы сжигаете? - подошел хрупкий переписчик и с интересом наклонился над маленьким костром.
        - Да откуда тут документы? Слава богу, тут их и выписывать некому!
        - Э! Да это же деньги! - выкрикнул переписчик. - Что же это вы себе позволяете? Наши родные деньги в огонь?
        - Сразу видать, что оттуда прибыл! - хмыкнул дворник. - Такой бы мою работу враз запорол! О как над деньгой порченой дрожит!
        - А, порченая... - переписчик закивал, с нескрываемой жадностью глядя на костер.
        - Ну, все, отогрелся и в путь, - грустно протараторил почтальон себе под нос.
        - Остались бы на пару деньков! - дружелюбно предложил дворник. - Тут вот и постояльцы новые неплохие... Подумали бы о чем...
        - Нет, нельзя. Вот письмо это возверну, отыщу того, кто писал, тогда и отдохну. Надо ж сперва долг исполнить.
        - Да. Долг надо, - согласился дворник. - Но уж коли вернете, то ждем вас тут.
        Переписчик засуетился, опять стал заикаться.
        - А я... а мне куда лучше?.. Я с вами? - он заискивающе заглядывал в глаза почтальону. - Может, останемся, отдохнем...
        - Вы, если хотите, отдыхайте. Вы человек государственный, а мне надо письмо вернуть...
        - Так я же без вас никуда не выйду!
        - Вам решать. Я на другой "Факел" сейчас, а то вдруг опоздаю. Рыжебородый почтальон запихнул письмо за пазуху и кивнул постояльцам на прощание.
        Потом решительно зашагал прочь, в темноту.
        Переписчик съежился, стал еще меньше, забегал глазками по сторонам, вопросительно-умоляюще впился взглядом в глаза дворника, но не получив в ответ ничего, молча побежал догонять почтальона.
        - Экая рыба! - задумчиво произнес дворник вслед хрупкому. - Пескарь, а сам сомов пересчитывает. Как пастух свое стадо!
        Они молча постояли еще несколько минут. Порченные деньги уже тлели. Умирающая искорка боязливо суетилась на уже сгоревшей бумаге.
        Клавдия Николаевна с жалостью глядела на истлевшие деньги.
        Дворник все еще думал о переписчике, а Радецкий с Турусовым обменялись ничего не значащими взглядами и задумались каждый о своем.
        - Прилягу, пожалуй, - нарушил тишину дворник. - Все-таки, там ночь.
        Он подошел к своей лежанке, закинул под нее метлу и накрылся чем-то похожим на чехол для автомобиля.
        Радецкий зевнул и тоже прилег на лежанку.
        - И ты, сынок, отдохни! - обернулась к Турусову Клавдия Николаевна. Все одно Пашка поздно вернется.
        Турусова тепло разморило быстро, даже деревянная лежанка показалась мягкой и удобной.
        Вскочили от бабушкиного крика:
        - Родной ты мой, сыночек! - причитала она срывающимся голосом, протягивая руки навстречу приближавшемуся мужчине лет сорока.
        - Здравствуй, мама! - хрипловато, но нежно сказал он, подошел к ней и трижды поцеловал в щеки.
        - Много ли добыл? - спокойно спросила Клавдия Николаевна, строго глядя в глаза сыну.
        - Хватит. Хватит и тебе, мамочка, и остальным нашим. Всех накормим.
        - Вот и хорошо, сынок. А то ведь ясное дело: с голоду-то рад не будешь, а нам с тобой не десять и не сто человек прокормить надобно. Без тебя бы им и не жить.
        Мужик радостно улыбнулся. Гордость появилась в его остроносом лице и во взгляде чистых голубых глаз. Борода-щетинка делала его похожим на молодого Сталина, но верхняя часть лица и особенно глаза выдавали глубинное славянское происхождение, может быть, даже не замешанное на татаро-монгольской крови.
        Радецкий подошел, протянул руку Пашке.
        - Радецкий, - представился он.
        - Павел, - пожал руку сын Клавдии Николаевны. - А как вас по имени?
        Радецкий запнулся.
        - Нет у меня имени. Нельзя нам... - он покосился в сторону Турусова, словно ждал его помощи. - Мы - сопровождающие... нам и фамилии наши оставлять не хотели. Собирались чужие всучить, чтоб и в документах чужие значились. Еле-еле уговорили.
        - Как это? - спокойно спросил Павел.
        - Да вот, не хотят, чтобы мы сами собой в историю попали. Говорят, что истории случайные люди не нужны, а мы, мол, случайно были выбраны. Так и все равно, когда одна фамилия в истории, а ни имени, ни отчества нет сразу видно: случайный человек. Кто угодно мог вместо него быть...
        Первый раз за поездку Турусов услышал в голосе Радецкого столько обиды и досады. Даже не верилось, что этот великан, у которого "кровь из пальца струей бьет", вдруг заговорит на таких жалобных нотах.
        Павел кивнул, будто уже не раз слыхал про такие вещи.
        - Да, Паша, а это Турусов, самый образованный и многосторонне недоразвитый человек в нашем вагоне. - Радецкий взял себя в руки и начал шутить, что было для него делом обычным и естественным.
        Паша набрал в кастрюлю снега и за несколько секунд успел добежать до трубы, прислонить к ней кастрюлю и вернуться.
        Таким же образом он принес вскипевший снег, высыпал туда маленькую пачку чая и немного сахара. Вытащил из-под лежанки ящик и поставил его на ребро вместо столика. Сверху кастрюлю.
        - Сейчас почаюем, - улыбнулся гостям.
        Турусов побледнел и опустился на корточки.
        - А я говорил, что он сразу свалится! - усмехнулся Радецкий, обернувшись к Клавдии Николаевне.
        - Откуда он здесь? - Турусов уставился в голубые глаза Паши.
        - Нашел как-то недалеко от того места, где деньгу добывал. Роюсь себе в снегу, смотрю - ящик с какими-то цифрами на боку. Ну, думал, клад в нем, что-нибудь из ценного. Намучился, пока дотащил. Стали его открывать, а он не открывается. Со злости чуть не сжег его. Оказывается, это над нами пошутил кто-то, ящик цельным был: он весь ящик, и снутри, и снаружи. Блеф! Вот я и решил его вместо столика иметь...
        - "ТПСБ-1784", - вслух прочитал Турусов. - Это наш...
        - Как, ваш? - удивился Паша.
        - Да это он их по номерам собирает. 1785 у него уже есть, а этого номера как раз не хватает! - засмеялся Радецкий. - Расскажи лучше, как деньгу добываешь!
        - А что ее добывать? Главное, на место выйти, а там уже и трудностей почти нет. В снегу она лежит. Только плохо, когда она смерзшаяся: сколько я уже сотенных попортил! Даже подумать страшно. Передержишь их у трубы они крошатся. Бумага, видно, старая. А недодержишь - расползаются.
        - О! А у тебя хрустящей нет? Мне фотку завернуть надо.
        - Вот, выбирай.
        Радецкий взял у Паши пачку сторублевок, выбрал одну, остальные вернул. Перезавернул фотографию любимой в новую, а старую сотенную под ноги бросил.
        - Так не хорошо! - мягко сказал Паша, поднял ее и вместе с остальными протянул маме.
        Клавдия Николаевна аккуратно завернула всю пачку в платок.
        - Теперь все сытенькими будут. Тебе спасибо. Оно известно, добро добром возвращается, а зло злом.
        - Лишь бы только деньги деньгами не возвращались! - Паша провел ладонью по своей бороде-щетке.
        - Павел, ты можешь мне этот ящик дать? - голос Турусова задрожал.
        - Да ради бога. Я и без стола привык, а от него другой пользы нет и не было.
        - Только сам его потащишь! - добавил Радецкий.
        - И потащу! - упрямо буркнул Турусов.
        - Тогда у меня к вам просьба тоже будет, - немного замешкавшись, сказал Павел. - Тут надо вещи одни забрать...
        - Какие вещи? - спросил Турусов, не отрывая взгляда от ящика.
        - Там вещмешок с чем-то и, как раз в пользу вам будут, лыжи. На них можно и ящик оттащить.
        - А кому эти вещи отдать?
        - Никому. Просто увезти отсюда, а там что хотите с ними делайте. В них наверняка может быть что-нибудь интересное, может деньги...
        Турусов с недоверием покосился на Павла.
        - Да не бойтесь. Это вещи одного из наших. Он просто не вернулся оттуда, где мы работаем. Уже месяц прошел. Обычай такой - если кто-то не возвращается больше месяца - мы его вещи отдаем кому-нибудь, кто здесь случайно. Ведь если такие вещи оставлять тут, их в конце концов распотрошат и с этого может начаться воровство. Тут пока все по-честному, понимаете?
        Радецкий кивнул. Турусов, оцепенев, слушал.
        - А что, часто не возвращаются? - спросил Радецкий.
        - Бывает.
        - Сынок, чего там раздумывать, давай я заберу этот вещмешок! Может, там что пригодится потом? - заговорила молчавшая до этого момента Клавдия Николаевна.
        - Нет, мама. Ты не случайный человек. Ты сюда ехала, а они...
        - Мы возьмем! - твердо произнес Турусов.
        Радецкий удивленно оглянулся на напарника.
        Назад шли раза в три дольше. Турусов тянул ящик, укрепленный на двух, сбитых поперечными планками, лыжах, а Радецкий налегке, с одним вещмешком шагал позади. Клавдия Николаевна в последний момент решила еще на денек остаться, объяснила пальцами на снегу как им выйти к поезду и пожелала удачного пути.
        К рельсам выбрались без затруднений, но поезда не было. Приударил мороз, время от времени с кедров, потревоженный ветром, слетал снег.
        - Мы так тоже можем не вернуться, - припрыгивая, сказал Радецкий.
        Турусов уселся на ящик и отвлеченно рассматривал рельсы, двумя параллельными линиями выступавшие из снега.
        - Дождемся, наверно, - медленно произнес он.
        - Чего-нибудь да дождемся, но жрать тоже надо. Ты, профессор, даешь прикурить! Когда все просто - у тебя сложности возникают, а когда за шкуру думать время приходит - ты как вырванный зуб мудрости, на все тебе наплевать!
        - Почему наплевать? Мне не на-пле-вать! Просто ящик тяжелый, и устал я.
        - Ящик... - задумчиво выдохнул Радецкий. - Надо проверить вещмешок, может, что из жратвы имеется.
        Радецкий сунул туда руку. Что-то зашелестело, зашуршало. Он вытащил наружу пригоршню кедровых орехов и поломанную шоколадку.
        - Маловато... и консервов нет, - он с грустью развел руками.
        - Не умрем. - Турусов огляделся, остановив взгляд на вещмешке. - А вот в историю, должно быть, не попадем... как ни крути...
        - Неправильное в тебе честолюбие. Не проболтался б я - так бы и ехал ради одной дороги. Тебе что, ты уже в том, что имел, разуверился, теперь ищешь то, в чем разуверишься позже! А у меня этих проблем нет. Я очки не ношу и поэтому все в нормальном цвете вижу. Я и в историю хочу попасть только потому, что люблю ее.
        - Нет истории, - упрямо и тихо проговорил Турусов.
        - Для тебя нет, да и тебя для нее нет тоже. А Герострат был? Думаешь, он не любил историю? Еще как любил, если смог для нее пожертвовать всем... Погоди, ты еще сам Геростратом станешь, и не заметишь, как это произойдет! Как мой предок говорил: "Самое неожиданное для свидетеля - это когда за три минуты он превращается в обвиняемого"! Я прекрасно знаю, что тебе все это небезразлично. Ты просто позер, но, наверное, не понимаешь этого. Неужели ты хочешь стать Ивановым, чтобы потом где-то прогремело: "Один из Ивановых открыл потрясающую тайну!" А? Что, мало Ивановых прославилось? А хоть один Турусов вошел в историю? Вошел? А ведь есть в ней место для тебя! Понимаешь, что есть?
        - Я не все понимаю из того, что ты говоришь, - спокойно и четко сказал Турусов.
        - А-а, да, конечно. Профессор неосведомлен. Он случайно купился на тыщерублевую зарплату, а к ящикам у него просто половое влечение, новая форма патологии, и к цифрам четырехзначным... Не придуривайся, Турусов!
        - О чем ты? - Турусов приподнялся.
        - Я о том, что мы никогда не вернемся назад, и все лишь ради того, чтобы увезти подальше эти ящики, которые через много лет прославят нас. Я так и не знаю до сих пор: ты придуриваешься, будто тебе ничего не известно, или это действительно так..
        - Я ничего не понимаю, не знаю...
        - Спроси у вора: вор ли он... Ладно, у нас еще масса времени на разговоры, до самого замерзания.
        Откуда-то издалека раздался паровозный гудок и сразу стало теплее. Радецкий радостно задергал руками, стянул с головы ушанку, помял ее и снова нахлобучил.
        Состав не спеша выкатился из-за поворота. Одинаковые вагоны, выкрашенные школьной коричневой краской. Некоторые с открытыми дверьми. Зашипел, остановившись.
        - В этот давай! - Радецкий ткнул рукой на ближайшую теплушку.
        Через пару минут они сидели в совершенно пустом вагоне. Правда, вагон уже нельзя было назвать пустым: в нем находился ящик, вещмешок и сопровождающие этого груза. Если бы у них и не было этого груза - они все равно остались бы сопровождающими. Эта профессия - просто образ жизни. Они сопровождали бы друг друга, воспринимая друг друга как груз, который необходимо доставить получателю.
        - Все равно околеем! Эта теплушка вполне может заменить холодильный вагон! - Радецкий недовольно рассматривал щели в деревянных стенах.
        - Надо развести огонь, спички есть. - Турусов подошел к стене и отломал две поперечные доски, явной пользы от которых в принципе не было. Накрошив их перочинным ножом, чиркнул спичкой и присел в середине вагона, протянув руки к крошечному шепотливому язычку пламени.
        - Профессор, не узнаю я тебя! Повзрослел, что ли? Или притворяться перестал? Другой ты какой-то...
        - Нет, - отогреваясь, Турусов потирал руки. - Это у меня приступ мужественности, точнее мужицкости. Скоро пройдет. Такое уже было раз, когда я в селе впервые дрова топором колол.
        - Ты меня успокоил! - ухмыльнулся Радецкий. - Очень уж тебе не пляшет такая грубая роль, тем более, что я ее уже играю. Умный должен быть слабым. Запомни: умный должен быть слабым! И молчаливым! Ты никогда не сможешь испугать человека, зато сможешь убить его. Мне вот напугать кого-то ничего не стоит, а убивать, чувствую, будет тяжелее. Извини, что я тебя слегка препарировал: так мне легче будет с тобой дальше ехать, а то слишком уж ты непредсказуемым стал. Плохо это.
        - Жалко, здесь ни купе, ни окошка. Не теплушка это! Большой ящик для перевозки крупного песка... - слова Турусова звучали неуверенно, словно боялись, что в последний момент он решит не произносить их.
        - Да, - согласился Радецкий, покосившись на маленький костер. - Надо согреться.
        Он тоже присел у огня и они молча стали греть руки, колени, нос, словно им захотелось пропитаться этим огнем насквозь. Не было слышно поезда. Только попискивали, загораясь, тоненькие щепки.
        Следующим утром они проснулись в своем вагоне. Туда же перекочевали за ночь ящик и вещмешок. Поезд полз как улитка, изредка и безуспешно пытаясь разогнаться.
        Радецкий и Турусов проснулись одновременно и сразу, без единого слова взялись за приготовление завтрака. В обязанности Турусова входило заваривание чая, все остальное (обычно под "все остальное" подразумевалось открытие консервной банки) висело на Радецком.
        - У нас никакой крупы не завалялось? - пробормотал Радецкий, копаясь в мешке с продзапасом. - Нет, ничего нет... Все Клавдия Николаевна сготовила... жалко.
        - А ты что, кашу бы сварил? - удивился Турусов.
        - Почему нет?
        Турусов пожал плечами.
        - Слушай, профессор. Хотел я тебе одну вещь сказать... в том смысле, если ты действительно ничего не знаешь. Так вот, помнишь, говорил я, что двенадцать лет сопровождающим езжу?
        - Ну?
        - Все эти двенадцать лет я в этом вагоне ездил с еще одним... Его забрали: тронулся на почве ящичков. Решил как-то ночью, когда я спал, вскрыть их. Видно, часа два мучался, но не вышло ничего, а под утро его забрали. Прямо на ходу. Я только глаза продер - вижу, как его двое под руки в проем тащут. Зима была, утро темное. А те три фигуры как сейчас помню, хотя, может, даже меньше секунды видел их.
        - Зачем ты мне это говоришь?
        - Хочу, чтобы у тебя все в порядке было. Очень ты мне его напоминаешь. Это ведь только наивные думают, что человек рождается, а потом умирает. Ты-то уже знаешь, что можно не умереть, а, к примеру, пропасть, исчезнуть, уйти... Еще неизвестно, что лучше. Притом, вряд ли кого-то удивит, что ты пропал: сотни и тысячи пропадают, пропадают по-разному. И по своей воле, и по чужой. Видел же в городах объявления "Найти человека"? Вот и этот, хозяин вещмешка, тоже ушел и не вернулся. Официально день его смерти совпадает с днем его исчезновения. А ведь он еще лет сорок, а то и больше может где-нибудь жить. Просто захотел умереть, не умирая. Что-то вроде социальной смерти. Липовый труп.
        Радецкий нагнулся, подтащил к себе вещмешок и высыпал все, что в нем было, на пол. Тетради, кулек с мылом и что-то хорошо запакованное, размером с том большой советской энциклопедии, и толстый бумажник. Именно к нему, к бумажнику, первым делом потянулась крепкая рука Радецкого. Деньги, мелкие бумажки, квитанции посыпались на откидной столик. Громче шлепнулась синяя книжка-удостоверение.
        - Познакомимся... - Радецкий бросил хитрый взгляд на напарника. Симпатичный парень... Физическая лаборатория ПГП-0007, инженер-конструктор Смуров Александр Петрович, 1942 года рождения. Вот так! Постоялец "Факела", владелец люкса с ванной и цветным телевизором. Кстати, денег маловато для деньгодобытчика: двадцать шесть рублей и все в мелких купюрах. Странно. Там такие не добывают.
        - Дай-ка мне ту книгу! - Турусов указал на упаковку.
        Радецкий живо нагнулся и подал ее напарнику, лежавшему на своей верхней полке, а сам принялся изучать бумажки и квитанции из бумажника Смурова Александра Петровича.
        Сверху через минуты три раздался возглас удивления. Радецкий задрал голову, но его ожидания увидеть спешащего сообщить ему нечто напарника не оправдались. Турусова не было видно. Радецкий недовольно поднялся, залез ногами на свою полку и заглянул к напарнику.
        - Что там у тебя? Что за книга?
        - Это не книга... - почему-то извиняющимся тоном ответил Турусов.
        - А что?
        - Кажется, магнитофон...
        - Фирмовый, японский?
        - Нет, похоже на что-то самодельное.
        - А ну вруби его! Я уже забыл, что где-то есть музыка. Тут один стук колес.
        Турусов внимательно рассмотрел аппарат, пытаясь разобраться в функциях различных кнопок и тумблеров. Интуиция подсказала ему, что нажать надо на кнопку, расположенную в стороне от других. Магнитофон заработал. Из внутреннего динамика вырвался шум, шипение дошло до свиста, потом смолкло. Четкий мужской голос заявил о своем присутствии.
        "...об этом давно, с тех пор, как мне стали известны некоторые подробности. Удалось мне встретиться с двумя бывшими сопровождающими. Ни они, ни я так и не поняли по какой причине их сняли с маршрута. Официально - проводили на пенсию по состоянию здоровья. На всякий случай привожу их адреса: Чихарев Ефим Петрович, г. удак, ул.Приморская 32, Смолин Александр Николаевич г.Кемерово, ул.Заводская 11, кв.6. Их длительные рассказы принесли, к сожалению, слишком мало пользы, но я уверен, что расспрашивать их следовало методически, помогая им вспоминать забытые случаи и детали. Кроме того, возможно, отрицательную роль сыграл диктофон, находившийся на виду. Единственным своим достижением я считаю изъятие ящика 1784, но и это дело мне не удалось довести до конца. Мне не удалось вскрыть ящик. Кроме того, было неразумно с моей стороны оставаться на маршруте после похищения ящика. Возможно, меня выдал напарник. После того, как во время таежной бури мне, арестованному, удалось бежать и выйти к факелу, я слишком много времени потратил на поиски ящика, сброшенного на ходу той же ночью за час до моего ареста.
Позже, когда я нашел его, мне показалось, что ящик был подменен, но утверждать этого я не могу. Во время своего пребывания на "Факеле" мне удалось узнать много интересного, в том числе встретился я и с человеком, который, как оказалось, знал немало о существовании ящиков и маршрутов. Наряду с явной ложью и фантазированием, в его словах встречалась и правда. Расслабившись, я рассказал ему о существовании ящика
1784. Несколько дней спустя исчез этот человек, потом пропал ящик. Все мои многолетние усилия идут к полному краху. Если некому будет остановить этот состав, некому будет вскрыть груз и показать его всем - жизнь людей потеряет как минимум половину своего смысла. Говоря это, я исхожу из мысли, что в каждом человеке живут или должны жить две мудрости: одна врожденная, вторая - приобретенная. Груз, о котором я говорю, скрывает в себе вторую, наиболее важную мудрость, скрывает в себе результаты с первопричинами..."
        - Выруби! - приказал Радецкий. - Или поставь лучше кассету с другой стороны.
        - Здесь нет кассеты, - еще раз внимательно осмотрев магнитофон, сказал Турусов.
        - А как же он, черт побери, себя записал?
        - Это не твой напарник, который чем-то на меня похож? - негромко спросил Турусов.
        - Нет. У того и фамилия была другая, и голос. И ящик у нас не пропадал... - Радецкий отвечал неуверенно. - А интересный магнитофончик у него, без ленты. Сразу видно, что физик. Сам, наверное, придумал. Дай-ка взгляну!
        Турусов без видимого энтузиазма, даже скорее с недоверием протянул аппарат напарнику.
        - Неплохая штучка. Научиться бы еще пользоваться ею, путем эксперимента...
        - Не стоит! - прервал его Турусов.
        - Почему не стоит?
        - Во время эксперимента ты можешь повредить запись.
        - А что тебе пользы с этой записи?
        - Верни магнитофон! - потребовал Турусов.
        - На!
        Турусов завернул аппарат в вафельное полотенце, положил между подушкой и стеной служебного купе и задремал.
        Проснулся ночью от храпа Радецкого. Тихонько слез с полки, прихватив магнитофон, и прокрался на цыпочках в грузовую часть к ящикам. Спрятавшись за самым большим из них, он нажал кнопку.
        "...долго раздумывал о том, почему его пытаются увезти, спрятать, но поймал себя на мысли, что прежде всего надо выяснить, кто его хочет спрятать и кому этот груз так мешает. Важно было бы также узнать, откуда он поступает, где запаковывается и все прочее, связанное с отправкой и загрузкой в пути, ведь только в наш вагон во время маршрута неизвестно как попали три ящика..."
        В аппарате что-то заскрипело, возник шум, напоминавший радиопомехи. Турусов попробовал несколько раз нажать уже опробованную кнопку. Наконец шум исчез.
        "...за время следования по маршруту сделал несколько остановок, из которых лишь одна приходилась на город. Это была станция "Выборг", но ехал он к этой станции какой-то неизвестной железной дорогой. Я слишком хорошо знаю отрезок Ленинград-Зеленогорск-Выборг, много раз ездил по нему на электричке. В этот раз мы ехали целый день, но ни одной станции не минули и выехали со стороны железнодорожного тупика. Удалось мне выяснить, что и раньше составы, в которых был подобный груз, часто заезжали в Выборг. Из этого можно было бы сделать два вывода: возможно, где-то в районе Выборга находится место, где хранится или готовится к отправке этот груз, или же часть этого груза перевозится через границу, так как Выборг является чем-то вроде железнодорожного переезда между СССР и Финляндией. Во втором случае можно предположить, что отправка и все остальные процедуры, проводимые с грузом, дело рук определенной группы людей, занимавших ответственные посты в разные отрезки новейшей истории нашей страны. Однако и во втором случае мои собственные выводы не кажутся мне убедительными если это дело группы людей, то
перевозка такого груза за границу явно не в их интересах. Возможно, эта перевозка в интересах противоположной группы людей, которые также занимали различные ответственные посты, а теперь хотели бы предать огласке некоторые негативные факты деятельности своих бывших коллег. Бесспорно лишь то, что эти ящики существуют, что они постоянно находятся в дороге. Любые попытки решить эту задачу теоретически очень утомляют меня и, увы, ни один из возможных ответов не имеет преимуществ перед другими..."
        Аппарат замолчал. Турусов еще минуты три мучил кнопку, расположенную в стороне от других, но ничего не добился и лег спать.
        Проснувшись, он слез со своей полки и увидел Радецкого, внимательно изучавшего внутренний мир беспленочного магнитофона.
        - Ну что, записывает? - поинтересовался Турусов.
        - Он вообще не пашет. Я думал - батарейки сели, но в нем и батареек нет.
        - Наверно, поломался, - покачал головой Турусов.
        - Ну и черт с ним! - Радецкий разогнул спину.
        Турусов глянул в окошко.
        - Кажется, Сибирь мы уже проехали, - сказал он.
        - Все может быть.
        - Послушай, Радецкий, а можно будет еще парочку остановок сделать, таких как у "Факела"?
        - Что, понравилось? Конечно, можно, если дурью больше маяться не будешь. Если Сибирь проехали, значит, скоро в Карелии будем.
        Турусов очень обрадовался приближающейся Карелии, не утруждая свой мозг попытками понять непостижимую логику их маршрута.
        - Карелия - край роскошный! - продолжал Радецкий. - А перешеек Карельский! А Выборг! Это песня! - он причмокнул губами от предвкушаемого удовольствия.
        В Выборг состав въехал как в тишину. Ни стука колес, ни скрежета вагонных буферов слышно не было.
        Ночь, спресованная густая темнота, которая, казалось, сопротивляется движению поезда.
        Ни звезд, ни уличных фонарей.
        Город выглядел покинутым, очень давно покинутым.
        Беззвучно остановились.
        Радецкий откатил дверь.
        - Красота! - он выглянул из вагона.
        - Что-нибудь видно? - удивленно спросил Турусов.
        - Ни хрена не видно!
        - А причем тогда красота?
        - Как раз при этом. Темень красивая. Вот смотри: протягиваю руку и... нет ее, не вижу! Ты где-нибудь еще такую темноту встречал?
        - Нет. Туман такой видел.
        - Туман? У каждого второго в голове такой туман, а темень такая только здесь может быть, в Выборге. Когда ветра нет, или ветер из Швеции. Так, будем выбираться?
        - А куда пойдем? - поинтересовался Турусов, подойдя к проему вагонной двери.
        - Мы пойдем не куда, а откуда: отсюда пойдем. Надо только хорошенько закрыть вагончик - здесь не Сибирь, соблазнится еще кто-нибудь нашими ящичками на свою голову...
        - Ты уже был здесь?
        - Раз десять. Но учти - город не знаю, ни магазинов, ни улиц. Я только ночью бывал.
        Они соскочили на платформу, задвинули дверь. Радецкий нацепил амбарный замок и опечатал вагон.
        Стоя рядом, они не видели друг друга. Ощущение было действительно странным. И воздух этой выборгской ночи казался тяжелым. Для того, чтобы выдохнуть его из легких, Турусову приходилось даже мышцы живота напрягать, словно он собирался запеть оперную арию.
        - Дай-ка сориентироваться... - забормотал Радецкий, оглядываясь по одинаково темным сторонам. - Нам, кажется, туда.
        Шли они медленно, не видя друг друга и не видя земли под ногами.
        - Здесь очень забавные домики есть, - сказал Радецкий. - Я помню одну светлую ночь. Я тогда был с... бывшим напарником и мы встретили пьяного таможенника. Если б он не был пьяным, нам, конечно, нельзя было б с ним говорить, а так мы представились какими-то туристами - кстати, это напарник меня тогда подбил, ведь это категорически запрещено, - и таскал нас этот таможенник по всему городу. Помню, что центральная улица здесь односторонняя, то есть, дома только с одной стороны - то ли четные, то ли наоборот, только нечетные, а с другой стороны - парк. И улица эта сразу из центра в лес уходит...
        - А куда мы сейчас идем? - воспользовался паузой Турусов.
        - Куда придем, туда придем. Главное, к шести утра вернуться к вагону. Да, тут еще крепость Свеаборга есть... Черт возьми! Я же совсем забыл о...
        - Что?
        - Так, - Радецкий затараторил взволнованным голосом. - Погуляешь сам, встретимся у вагона без пяти шесть... или я тебя раньше найду!
        Турусов услышал шаги убегающего напарника.
        Ночь. Темень. Тишь.
        И один человек в городе, которого не видно.
        Если б хоть фонарик был.
        Турусов потоптался на месте и повернул назад, боясь затеряться. По его подсчетам прошли они с Радецким не больше километра, при этом никуда не сворачивая.
        Он шел медленно, без ориентиров. Шел больше часа.
        Он уже понял, что прошел мимо поезда, если вообще в самом начале не сбился с дороги. Надо было ждать рассвета, ждать утра. Но и тогда еще неизвестно как ему найти свой состав: не на вокзале же он стоит, его дожидаясь. Может, на какой-нибудь "Выборг - сортировочная" или "Выборг-товарная".
        Часа три спустя темнота посторонилась и на небо забралась аккуратно обрезанная половинка луны.
        Турусов резко оглянулся и увидел ГОРОД. Спящий, недвижимый. Выползающий старенькими двух-трех этажными домиками к заливу, по глади которого кокетливо пролегала лунная дорожка, приглашавшая в путь, зовущая за невидимый в лунном свете горизонт.
        ГОРОД был маленьким. Он, казалось, весь собрался, столпился домами вокруг человека, словно не человек разглядывал город, а наоборот - здания подползли поближе, чтобы полюбопытствовать: кто это ночью пришел и остановился здесь, в Выборге.
        Луна быстро забиралась под купол неба, словно появилась она с опозданием и теперь пыталась нагнать время. Вот-вот она заскользит вниз по другой стороне невидимого купола и исчезнет, уступая место солнцу. И вдруг вокруг бесшумно закружился туман, будто кто-то тушью замазал все изображения. Опять зрение оказалось бесполезным даром.
        Турусов забеспокоился. Как вернуться к поезду - он не знал. В то, что Радецкий сам его разыщет - не верилось. Стали одолевать сомнения: уж не специально ли убежал его напарник, чтобы отделаться от Турусова, чтобы одному ехать навстречу истории в вагоне с этим таинственным грузом. Может, именно поэтому и пропал бывший напарник Радецкого, предшественник Турусова?
        От всего этого веяло мистикой. Турусов отмахнулся от мистических размышлений. Он вспомнил о конкретности всего сущего, он вспомнил о своих бывших сотоварищах, которым теперь сочувствовал, и которые к мистике относились куда благожелательнее, чем он. У всякой реальной истории, реальной ситуации обязательна реальная конкретная развязка, финал, который расставляет все на свои места, так, чтобы после окончания одной реальной истории могла начаться вторая. Впрочем, такая последовательность могла бы доказать реальность и самой ИСТОРИИ как науки, но в этом случае Турусов пользовался, пожалуй, единственным постулатом, на котором держится вся "логика" церкви. "Кредо квиа абсурдум" - этот "аргумент", родившийся в противовес всяким научным доводам, помогал отстаивать любую заведомо субъективную точку зрения, независимо от вопросов, которых она касалась.
        Но ночь продолжалась. Туман рвался в клочья и серожелтыми пятнами колыхался вокруг Турусова, растерявшегося и не знавшего пути. На минуту показалось, что стоит лишь разогнать руками эти туманные клочья и все прояснится, все появится наяву. Возникнет из темноты поезд, найдется убежавший Радецкий. Но минута прошла быстрее обычного и снова пришла растерянность. Протянув правую руку вперед, Турусов медленно поплыл в тумане. Ориентироваться было не на что, ни звуков, ни огоньков. Только земля под ногами, да и не земля, а булыжная мостовая, мокрая и скользкая.
        Турусов для пущей уверенности протянул вперед и вторую руку, и его десять пальцев превратились в этой кромешной тьме в голые нервные окончания, ждущие болезненного соприкосновения с неизвестностью.
        Вдруг нога уперлась в что-то мягкое и Турусов, едва удержавшись от падения, нагнулся, присел на корточки и осторожно опустил руки на плохо различимую преграду.
        Раздался стон. Турусов наклонил лицо и увидел перед собой Радецкого, правым виском прильнувшего к холодному булыжнику.
        - Что с тобой? - Турусов оцепенело уставился на напарника.
        - Идиот... - прохрипел Радецкий. - Ему уже лет десять прогулы на кладбище ставят, а он на меня с ножом...
        Турусов попробовал приподнять или посадить Радецкого, но тот грузно валился на бок. Когда он в очередной раз прильнул к булыжной мостовой, что-то звякнуло и Турусов увидел лежавший рядом кухонный нож для разделки мяса, с толстой деревянной ручкой и массивным лезвием.
        Поднатужившись, Турусов все-таки оторвал тело Радецкого от мостовой. Радецкий задышал чаще, всей грудью, словно пытался удержать вырывающийся стон. Наконец, он кое-как встал на ноги. Турусов обнял его, просунув руку под мышку, и почувствовал на ладони теплую кровь.
        Теперь надо было идти. Но куда идти? Нужен врач. А где его искать? Вокруг лишь сплошной туман и только под ногами конкретная мостовая из лысых мокрых булыжников.
        - Сволочь... - с натугой выдохнул Радецкий.
        - Куда идти? - спросил Турусов.
        Радецкий с кривой болезненной ухмылкой оглянулся по сторонам и неожиданно ткнул указательным пальцем в туман.
        - Туда! - он попытался резко развернуться, но тут же присел на корточки и, сжимая зубы, завыл.
        Несколько минут спустя, в обнимку, Турусов и Радецкий продолжили свой путь. Шли они недолго. Из тумана вынырнула деревянная стенка товарного вагона.
        - Не наш, - прошептал Турусов.
        - Без разницы, - Радецкий скривил губы. - Поезд наш.
        Турусов прислонил напарника к вагону, а сам откатил дверь. Сначала затолкал в проем Радецкого, потом забрался сам и двери с визгом закрылись. Турусов отдышался, приложил ухо к груди замолкшего Радецкого: сердце работало не спеша. Он то ли спал, то ли впал в забытье. Турусов пошарил рукой вокруг и, ничего не найдя, успокоился. В вагоне было сухо. Обессиленный Турусов растянулся рядом с раненным напарником и задремал.
        Проснулись они одновременно в своем вагоне под мерный стук колес. Радецкий пошевелился и снова застонал. Турусов осмотрел рану и, не найдя в ней ничего опасного, обработал перекисью водорода и какой-то противоинфекционной мазью, найденной в аптечке.
        - Кто это тебя? - Турусов разогнул спину, глядя на разлегшегося на нижней полке Радецкого.
        - Долгожитель один... - нехотя буркнул тот. - Из персональных пенсионеров.
        Радецкий замолчал, а Турусов не хотел задавать вопросы. Ждал, когда напарник сам все объяснит.
        Радецкий не спешил. Он задумчиво покусывал губы, шевеля пальцами правой руки, то и дело сползавшей вниз с полки.
        - Так Карелии и не увидели! - нарушил молчание Турусов.
        - Не велика беда. Зато чуть один ты не остался! - ответил Радецкий и снова замолчал.
        Турусов умел властвовать над своими чувствами. За минуту он потерял всякий интерес к происшедшему и направился в другой угол вагона проверить целостность и сохранность надежно упакованного груза.
        Все ящики были на месте, только один - "ТПСБ-1748" почему-то стоял отдельно и на верхней его части виднелись свежие царапины.
        Сомнений не было - кто-то пытался вскрыть ящик; царапины начинались в одной точке и оттуда веером разбрызгивались по всей поверхности. Видимо, подставляли отвертку или узкую стамеску и лупили по ней молотком.
        Радецкий снова застонал и заворочался на полке, пытаясь найти наименее болезненную позу. Турусов отвлекся, вернулся к купе для сопровождающих, хотел помочь напарнику, но не знал чем.
        - Воды выпьешь? - спросил он.
        Радецкий отрицательно замотал головой, переместился подальше от края и успокоился.
        А Турусов вернулся к ящику и задвинул его в угол, к остальным деревянным кубам и паралеллепипедам.
        Время шло. Состав рывками продолжал путь. Радецкий спал, постанывая во сне, а Турусов сидел у окна и мысль его металась между царапинами на ящике и заоконными пейзажами.
        В его воображении выстраивались в одну прямую цепь события, происшедшие в его присутствии или отсутствии, но так или иначе касавшиеся его. Начиналось все с появления нового ящика, сразу же изъятого людьми в темных плащах, и заканчивалось свежими царапинами на ящике "ТПСБ-1748". Ах да, еще было покушение на Радецкого. Его пытался убить какой-то долгожитель из персональных пенсионеров. Интересно, откуда Радецкий знает о его персональной пенсии? Или старичок сам ему рассказывал о себе, потихоньку вытаскивая из авоськи с овощами добротный нож для разделки мяса?
        Состав резко затормозил. Даже вагон заскрипел и ящики сдвинулись с места. Турусов подскочил и прильнул к стеклу. Радецкий приподнял голову и попытался сесть, но тут же застонал и снова лег.
        - Что там? - хрипло спросил он.
        - Остановка... - Турусов отошел от окна и откатил дверь вагона.
        - Закрой! Дует! - заерзал на полке раненный напарник.
        - Сейчас, только посмотрю в чем дело.
        Турусов выглянул из вагона и увидел каких-то людей, копошащихся у паровоза. Их вагон оказался в самом хвосте, а впереди стояли несколько десятков других вагонов, пара цистерн, открытые груженные платформы. Состав остановился на правом повороте и Турусов мог видеть каждый вагон.
        - Закрой! - снова застонал Радецкий.
        Турусов задвинул дверь.
        - Что-нибудь увидел? - поинтересовался напарник.
        - Да, - ответил Турусов.
        - Что?
        - Какие-то люди у паровоза. А наш вагон самый последний в составе.
        - Это что-то новенькое, - Радецкий повернулся на бок и посмотрел на напарника. - Мы же всегда в начале ехали... А что за вагоны впереди?
        - Такие же, плюс несколько открытых платформ и цистерн.
        - Вот те на! - Радецкий задумался, глядя на Турусова.
        Состав дернулся, прополз несколько метров и снова остановился.
        - Посмотри-ка еще раз! - попросил Радецкий, приподнявшись на локте.
        Турусов откатил дверь и в вагон, словно далекое эхо ворвался чей-то крик.
        Турусов, прищурившись, заглядывал вперед. Увидел лишь, как несколько раз открылась и закрылась дверца кабины машиниста, потом снова открылась и из проймы что-то вывалилось, грузное и бесформенное. Состав опять дернулся и поехал. Дверь накатилась на Турусова, но он подставил колено и продолжал смотреть вперед.
        Вагон неспеша проехал мимо лежащего на насыпи человека в синем комбинезоне, который, казалось, пытался подгрести под себя всю землю. Если бы не струйка крови на виске и не косивший на небо глаз, его можно было бы принять за живого.
        Как только вагон проехал мимо лежащего на земле, Турусов сглотнул слюну и с силой задвинул дверь.
        - Они кого-то убили. - Турусов обернулся к напарнику, кривя губы, словно сам ощущал физическую боль.
        Радецкий побледнел. Может, он уже до этого был бледным, но Турусов именно сейчас заметил неестественный оттенок его лица.
        - Неужели выследили? - прошептал Радецкий.
        - Кто? - спросил Турусов.
        - Геранты. Искатели минувших приключений...
        - Это те, которые хотели убить тебя? - Турусов заглянул в глаза напарника.
        - Да-а, они.
        - А что им надо?
        - О! - Радецкий горько усмехнулся. - Им надо то, чего никто им дать не может. Покой!
        - Вечный покой? - Турусов вопросительно глянул на Радецкого.
        Тот кивнул и отвернулся к стене.
        Приближался вечер. За окном стемнело. Радецкий все так же лежал, уткнувшись в угол.
        Турусов забрался на свою полку и хотел заснуть, но неосмысленное беспокойство не покидало его. Он чувствовал, как кто-то вырвал его судьбу из рук провидения и теперь все уже зависит не от случая, а от чьей-то воли. Эта воля выбирает путь для состава, она же влечет их куда-то, может быть, для развязки, может, для испытаний.
        Смежил веки и настроился на убаюкивающую музыку колес.
        Он уже спал, когда состав медленно остановился и музыка колес влилась в тишину. Во сне он куда-то спешил, и вдруг замедлил шаг и огляделся по сторонам, явно услышав чей-то зов.
        Прошло полчаса после остановки поезда.
        - Может, здесь? - прозвучал голос по ту сторону вагона и дверь открылась.
        В вагон вскарабкался крепкий старик невысокого роста в бушлате и танкистском шлеме.
        - Ну вот мы и прибыли! - негромко сказал он себе. - А почему же нас не встречают?
        Старик прошелся к ящикам, потер руки, улыбнулся и направился бодрой походкой к служебному купе.
        - Эй, товарищ! - зашептал он.
        Сон Турусова опять сбился с ритма. Он зашел в датсан и тут какой-то нищий цепкими пальцами схватил его за рукав, и как он не пытался вырваться, ничего не получалось.
        - Товарищ! - снова зашептал старик, дергая за одеяло.
        - Что такое! - раздраженно буркнул Турусов и открыл глаза.
        - Прошу прощения, - зашептал гость. - Разрешите вас на минутку.
        Пришлось отпустить сон.
        Турусов слез с полки и, напряженно раглядывая старика, пытался прочитать его лицо.
        - Какой вы однако молодой! - укоризненно покачал головой старик. Стало быть, вы теперь один-одинешенек остались?
        - Почему один? - со сна удивился Турусов.
        В возникшей минутной тишине было слышно посапывание Радецкого. Старик сделал шаг вперед и замер.
        - Вот так да! - наконец прошептал он и огорченно развел руками. Прям, Гришка Распутин: и в огне не горит, и в воде не тонет...
        - Так это вы его! - Турусов, стараясь не шуметь, приблизился к ночному гостю.
        - Спокойнее, молодой человек! Я имею право на все, что делаю! А вы еще слишком молоды. И его - он показал рукой на Радецкого - я знаю достаточно давно, чтобы решать его судьбу...
        Четко произнеся эти фразы, старик деловитой походкой подошел к ящикам, чиркнул спичкой, довольно крякнул и задул мелкий огонек.
        Состав тронулся и пятно дорожного фонаря поползло по деревянному полу вагона в сторону ящиков. Снова стало темно, только возле окна было как-то серо, четче видны были силуэты, столик, полки.
        Ночной гость вновь подошел к Турусову, самодовольно улыбаясь, отчего на дряблых щеках морщины складывались гармошкой.
        - Вы еще очень молоды, - повторил он. - У вас еще совершенно нет прошлого. В отличие от меня. И даже когда вы постареете, ваше прошлое будет всего лишь вашим личным опытом. Вот ведь и работа у вас довольно гнусная: сопровождать чье-то прошлое и делать вид, будто вы его охраняете. Я бы вам посоветовал заняться чем-нибудь другим, более благодарным.
        - Мне нравится моя работа, - монотонно процедил сквозь зубы Турусов.
        Радецкий пошевелился и застонал. Старик враз обмяк, съежился. Занервничал.
        - Жаль, нет у меня времени наставить вас, молодой человек, на путь истинный. Ну, да ладно. Во встречи!
        Старичок отодвинул дверь и спрыгнул в темноту.
        Турусов подскочил к дверному проему, испуганно выглянул и оцепенел: состав стоял, вокруг было тихо и только издалека едва доносился шум уходящего поезда. Стук колес, других, далеких колес.
        ...И погружалось время в туман тишины, все глубже и глубже уходило и, не в силах будучи передвигать часовую стрелку или шевелить секундною, останавливалось оно. И не было ни видно, ни слышно его присутствия. А только тишина и туман. Туман и тишина.
        Когда Турусов проснулся, состав только-только сдвинул тишину с места и покатился, набирая скорость.
        Радецкий спал, как убитый. Ни стона, ни храпа.
        Турусов почувствовал, что озяб. Холодный ветер сочился сквозь проем незадвинутой двери. Надо было встать и задвинуть.
        Радецкий спал.
        В окне была видна скупая природа незнакомого края. Степь и одинокие кустарники.
        Турусов ощутил беспокойство. Что-то было не так, что-то предвещало недоброе.
        Радецкий спал как убитый. Турусов склонился, приложил ухо к его груди и услышал стук колес. Этим стуком было пропитано все вокруг. А Радецкий спал.
        - Нет, будить его не надо, - решил Турусов. - Сон ему полезен.
        А время не шло, продолжалось утро, утро какого-то далекого будущего дня.
        - Мы и вчера не поели... - думал Турусов. - Все-таки надо его разбудить. Спать на пустой желудок плохо...
        А время не шло.
        До вечера того далекого будущего дня дожить будет трудно. Надо обладать удивительным здоровьем, чтобы дожить. Только какой смысл растягивать жизнь до самого вечера. Лучше уйти днем, при свете...
        Турусов дотронулся до плеча спящего напарника, но тот не отреагировал. Тогда Турусов потряс его посильнее. Тот же результат. Потрогал лоб, пощупал пульс. Вроде живой.
        ...Но до ночи все равно никто из ныне здравствующих не протянет. Вечер тоже будет чертовски долгим. Может, даже длиннее этого дня, полного надежды на свою вечность. .
        - Все-таки он спит, - вздохнул Турусов. - Слабый еще. Много крови потерял, наверно.
        Состав делал резкий поворот на хорошей скорости. Шум колес усилился, заскрипели ящики, подползая к стенке вагона, а один небольшой не удержался на массивном кубе с трафаретами и грохнулся с треском на пол.
        Турусов подскочил к нему, готовый оказать срочную помощь, подхватил его и вставил между двумя большими. Обратил внимание на номер: "ТПСБ-1748". Что там говорил этот старичок-убийца, хотевший убрать Радецкого? Что он, Турусов, занимается неблагодарным делом, охраняет и сопровождает чье-то прошлое. Занятно. Ящики с прошлым. Не слишком ли дорого оно обходится стране, если только для сопровождения нескольких таких ящиков требуются два молодца, каждому из которых выпадает за "тяжкий" труд по тысяче в месяц?
        Поворот кончился. Состав притих и ехал ровно и монотонно.
        Турусов подумал о том, что все его самообладание уже исчезло. В существование истории он по-прежнему не верил, но верил в эти ящики, верил во все происходящее.
        Ненадолго вздремнул.
        Проснувшись, заметил знакомого старика. Тот сидел на маленьком ящике, вставленном между двух больших. Смотрел на острые носки своих лакированных туфель и беззвучно шевелил губами.
        Турусов слез со своей полки и остановился, уставившись на гостя.
        - Утро доброе! - покачал головой старик. - А я все ж таки был прав. Вы один остались!
        Турусов испуганно обернулся, приник к лежащему Радецкому.
        - И нервы у вас, в таком-то возрасте... - вздохнул старичок, сочувственно глянув на сопровождающего. - Живой ваш напарник, только в долгосрочном сне...
        - В летаргическом? - переспросил Турусов.
        - Можно и так. Но мне больше нравится все называть по-военному. Четко и понятно.
        - А вы что, военный? - спросил Турусов.
        - Какая разница, молодой человек. Сейчас я - персональный пенсионер огромного значения. И интересует меня ящичек, на котором я сижу.
        - И чем же он вас интересует?
        - Чем? Что ж, молодой человек, я могу сказать, чем он меня интересует. Если этот ящик станет моим, то и я стану сразу пенсионером еще более огромного значения, а может, даже и не пенсионером уже... А вот если он попадет в чужие руки, то мое значение испарится. Беда будет.
        - Можете не волноваться, - Турусов снова стал спокойным и хладнокровным. - Этот ящик ни в ваши, ни в чужие руки не попадет.
        - Раньше меня именно это и устраивало, но сейчас, увы, ситуация изменилась.
        Старичок встал, проворно поднял ящик и поставил его посередине вагона.
        - Вы поймите, - сказал он. - Избавившись от него, вы одновременно избавитесь от многих неприятностей и неожиданностей. Кроме того, вы будете обеспечены до своего конца.
        - Я с самого начала был обеспечен до своего конца, - улыбнулся Турусов.
        - Вы что, не материалист? - разочарованно хмыкнул старичок.
        - Трудно сказать.
        - Тогда зачем вы сюда попали? Здесь незаинтересованных не бывает. Может, у вас другие интересы, более извращенные? Хотите наркотики?
        - Нет.
        - А если такой вариант, - оживился взгрустнувший было старичок. - Я знаю одну шахту под Донецком. Туда никогда никто не полезет. Там метан и все прочее. В эту шахту уже многое сбросили. Давайте сбросим туда этот ящик, даже не раскрывая. Вы же понимаете, что пока он на маршруте - его вскрывать никто не станет, а маршрут вечный. Вас отправили пожизненно. Вы же раб вот этих ящиков. И как вам только не интересно узнать, что в них?
        - А что в них? - холодно поинтересовался Турусов.
        - А! - старичок обрадовался и поднял вверх указательный палец. - В них то, чего мы и боимся, и стесняемся! В них наше прошлое.
        - Ваше? - переспросил Турусов.
        - И мое. Но моего больше всего в этом ящике. Я вообще не любитель громких фраз, но из этих ящиков слагается вся наша история, история самой богатой на историю страны. Вы просто слишком молоды. Вас еще не было на свете, когда я помогал составлять политическую декорацию нашей возрождавшейся послевоенной экономике. Я по духу художник, фантазер. Мне бы детские сказки иллюстрировать. Но было другое время. И в иллюстрациях нуждалось совсем другое. Последняя моя декорация была создана в сорок восьмом. Я вам, молодой человек, слишком много говорю, а вы совершенно невнимательны. Вам ничего не говорит число "48"?
        Турусов понял, что имел в виду гость. Речь, конечно, шла о второй паре цифр на шифре ящика. Забавно.
        - Так вот, молодой человек, - продолжил старик, не дождавшись ответа. - В сорок восьмом я перестал быть исторической личностью и был наполовину заслуженно забыт. Однако давняя добрая традиция позволяла мне неплохо жить. Все-таки персональный пенсионер! Хоть в пятьдесят лет выходить на пенсию как-то рановато, но чего не сделаешь ради общего блага. Правда, я стал только сейчас задумываться о том, каким образом человек, живущий на вершине горы, может представлять себе что такое общее благо.
        - Вы бы представились! - попросил Турусов, уже с интересом слушавший старика.
        - Это не важно, - отмахнулся гость. - Скажу вам одно: в сорок восьмом я не был противником ни маршала Рыбалко, ни генерал-полковника Куркина.
        - А они при чем? - искренне удивился Турусов, тщетно пытаясь нащупать логическую связь в словах гостя.
        - Ну вот! - огорчился старик. - Вот вам последствия системы вечного маршрута истории. Я говорю, что ничего не имел против командования бронетанковых войск.
        Турусов тупо уставился на старика, который в свою очередь по-детски надул бескровные губы и, казалось, сильно переживал по поводу отсутствия якобы элементарных знаний у своего собеседника.
        - Когда-то давно у меня был знакомый, очень интересовавшийся литературой. Для того, чтобы узнать как можно больше, он специально пошел служить в спецколлегию. Он читал вещи в оригиналах, был последним читателем многих произведений. Служил консультантом на обысках у писателей-врагов. Позже он мне пересказывал многое из прочитанного. Удивительная память! Звали его Петр Николаевич Смуров. Вот у кого надо бы вам поучиться находить пути к познанию запретного.
        - Смуров? - напряг свою память Турусов.
        - Вы его знали? - взгляд старичка стал елейно добрым.
        - Боюсь, что нет. А Александр Петрович Смуров не его родственник?
        - Сашка? - обрадовался старик. - Конечно! Это его сын. У него еще один был, младший, но тот оболтус ему всю карьеру попортил в году этак шестьдесят восьмом. А Сашка, помню, был головастый...
        - Вот те на, - подумал Турусов. - Значит, не зря сын Смурова пустился на поиски ящиков.
        - А прошлое Смурова здесь тоже есть? - спросил сопровождающий.
        - А как же! Это же фигура: с тридцать седьмого был председателем спецколлегии Верховного Суда. Удивительной справедливости человек. Меня раза три спасал. Все дела сам проверял, никому не доверял ставить точку на приговоре. Ну, так я вас убедил?
        - В чем?
        - Вы, молодой человек, должно быть, уже забыли с чего я начинал и что я вообще здесь делаю. Меня интересует конкретно вот этот ящик.
        Турусов задумался.
        - И что вы станете с ним делать? - наконец спросил он.
        - А это как мы с вами договоримся. Можно просто вскрыть. Я заберу оттуда кое-что, остальное заберете вы. Вы можете сразу стать богатым или известным. Вам могут заплатить и в валюте, и в рублях. Это зависит от выбранного вами покупателя. Можем, как я уже говорил, сбросить ящик в шахту, не вскрывая.
        - А за что мне могут заплатить "в валюте или рублями"? - Турусов пристально посмотрел в глаза старику.
        - За что? За историю.
        Турусов пожал плечами.
        - Все несколько проще, чем вы думаете, молодой человек. Попробую объяснить вам еще раз. Если вы продаете историю здесь, то, соответственно, покупатель ее уничтожает. Потому, что покупатель должен быть максимально заинтересованным. Если же вы продаете историю за валюту - это значит, что она идет не на уничтожение, но на сенсацию - то есть, на формальное уничтожение первого покупателя. И тех, и других покупателей легко можно найти в Выборге. Если же вы извращенный имматериалист, то вы можете безвозмездно отдать груз той или другой стороне, в зависимости от вашего отношения к истории и ее последствиям.
        - Нет истории, - негромко проговорил Турусов, вспоминая свои споры с Радецким.
        - Науки пока действительно нет, - кивнул старичок. - А вот описание событий, факты, фамилии личностей - все это есть. И не всех это устраивает.
        Позже Турусов никак не мог заснуть. Он ворочался на своей верхней полке, заглядывал вниз на давно уже спящего Радецкого, у которого за время сна выросла густая рыжая щетина. Смотрел в противоположный угол вагона, где между двух больших ящиков на одном маленьком, подстелив свой бушлат, сидя спал персональный пенсионер огромного значения. Старичок напоследок разговора, глянув на Радецкого, сказал, что "летаргическое состояние крайне полезно для обреченных организмов". Произносил он эти слова, так разукрасив их вещей интонацией, словно бы и в самом деле пророчествовал. А потом, буквально через пару минут, снял старенький бушлат, постелил его на "ТПСБ-1748", уселся и захрапел.
        Сначала Турусов думал, что не может заснуть из-за этого храпа, но вскоре храп перешел в редкое пофыркивание и Турусов перестал обращать внимание на посторонние звуки.
        Он снова заворочался и неожиданно услышал скрип: дверь их вагона медленно откатилась и в проеме возникли три фигуры в плащах и шляпах. Они прошли вглубь. Один зажег фонарик и нащупал лучом Радецкого.
        - Поднимайтесь! - властно сказал один из трех, наклонившись над сопровождающим.
        - Он в летаргии, - ответил выглянувший сверху Турусов.
        - В летаргии? - недоуменно переспросил мужчина.
        - Это болезнь психики, при которой человек может не просыпаться несколько лет.
        - И кто же это его так? - мужчина выпрямился и смотрел в глаза Турусову.
        - Старик один... - автоматически ответил Турусов и тут же понял, что сказал что-то не то. - Точнее, это же болезнь... не инфекционная...
        - Ладно заикаться. Слезайте вы! - строго взглянул на него мужчина.
        Турусов спустился, поправляя очки.
        - А! Мы уже у вас были как-то. Помню. Тут все в порядке? Все в сохранности?
        - В общем, да...
        Мужчина осветил грузовую часть вагона и присвистнул от удивления, увидев спящего персонального пенсионера.
        - А это что за гость? - он перевел взгляд и луч фонарика на лицо Турусова.
        - Сам залез... - начал испуганно оправдываться тот, не соображая, почему он так боится этих трех пришельцев. В прошлый раз они унесли ящик, вели себя как-то странновато, но тогда они не вызывали у него чувства страха.
        - Проверьте! - негромко приказал двоим собеседник Турусова, махнув рукой в сторону старичка.
        Двое подошли к ящикам. Был слышен их шепот между собой, потом донеслось невнятное бормотание уже проснувшегося, но ничего не понимающего старика.
        - Кто вы такой? - громко и недовольно спросил у него мужчина.
        - Я персональный пенсионер огромного значения... - затараторил вставший на ноги старик.
        - С какого года на пенсии?
        - С сорок восьмого.
        - Иван Петрович, - главный повернулся к одному из своих помощников. Как там у нас с пенсионерами сорок восьмого?
        Иван Петрович, внешне ничем не отличавшийся от других пришельцев, достал записную книжку, полистал, подсвечивая себе фонариком, потом поднес ее к глазам - видно, имел близорукость.
        - Пенсионеры сорок восьмого, пятьдесят пятого, шестьдесят первого досрочные.
        - Вот видите, товарищ пенсионер! - нехорошо улыбнулся главный. - Вы не доработали. А что же вы делаете здесь?
        - Подвезти попросил... - залепетал не на шутку перепуганный старичок.
        - Хо-хо-хо! - расхохотался главный. - Вам известен маршрут этого поезда? Так, куда же вы собрались на нем подъехать?
        Старик глубоко вздохнул, нахмурился и уставился в пол.
        - Иван Петрович! - снова обратился главный к своему помощнику. Проверьте как там с ящиками обстоит. Все ли на месте?
        Иван Петрович снова направился в угол. Луч его фонарика пробежал по стенке вагона, опустился на груз.
        - Если бы я вам поверил, мне было бы очень горько разочаровываться! сказал главный пенсионеру. - Но, слава богу, я давно уже никому не верю, поэтому и разочарований никаких. Вы здесь хотели что-то выкрасть. Я в этом больше, чем уверен. Вы, я попрошу, не спешите рассказывать мне правду. Мне легкая правда не нужна. Вы должны будете выстрадать право рассказать ее мне, вот тогда и у вас, и у меня возникнет огромное чувство облегчения. А теперь вы пойдете с нами.
        - Леонид Михайлович! - послышался радостный голос Ивана Петровича. Наш пенсионер спал на ящике "ТПСБ-1748"!
        - Вот как? - мужчина, командовавший этим ночным парадом, на секунду задумался. - Ну вот и ответ. Но не считайте, что вы уже в чем-то признались. Право на признание надо выстрадать!
        Турусов стоял и слушал, как завороженный, слова этого ночного распорядителя, обладавшего удивительной твердости голосом и умевшего так интонационно разбить каждое предложение, что, казалось, откуда-то свыше простым смертным диктуются величайшие законы.
        - А ящик придется тоже забрать, - как-бы сожалея, покачал головой Леонид Михайлович. - Иначе мы не сможем сравнить будущее признание пенсионера с исторической правдой.
        Третий гость, еще не проронивший ни слова и молча стоявший посередине вагона, аккуратно взял на обе руки ящик, как берут неопытные папаши свое дитя, и почти торжественно подошел с ним к открытой двери.
        Иван Петрович, крепко держа под руку персонального пенсионера, тоже направился к выходу.
        Главный, Леонид Михайлович, без единого слова пожал руку Турусову, пожал - как клещами сдавил. Пристально глянул сопровождающему в глаза.
        - И все-таки, - сказал, - если этот не проснется в ближайшие дни, подумайте о кандидатурах на место сопровождающих... Составьте список с адресами. В следующий раз дадите лично мне в руки.
        Стук колес ворвался в уши Турусова после этих слов Леонида Михайловича. Турусова словно с неба опустили, или разбудили резко. Четверо уже собирались выйти на ходу из вагона в темноту этой вечной ночи, куда они всегда уходят и откуда всегда возвращаются.
        - Постойте! - выкрикнул Турусов, почувствовавший, что какой-то важный вопрос остался нерешенным.
        Те обернулись в медленном плывущем движении, и вдруг цепким кошмарным эхом зазвучал в вагоне крик. Он метался по вагону несколько долей секунды, царапая и заставляя кровоточить уши, и резко исчез, словно выскочил в открытые двери и его смело встречным ветром.
        Турусов широко открыл глаза. У дверей, обернувшись к нему, стояли трое в плащах и шляпах.
        - Что вы хотели? - спросил главный.
        - А ящик? Как с ящиком... он же в накладной...
        - Не волнуйтесь, - посоветовал главный. - Может быть, я верну его вам в следующий раз. Обидно, что он не успел выстрадать право на признание... - последняя фраза уже не касалась Турусова. Она была сказана себе, четко и негромко.
        Трое вышли в темноту, наполненную до краев шумом идущего поезда.
        Турусов задвинул двери и, прислонившись к ним, замер, чувствуя опустошенность и свою собственную ничтожность в этом излишне конкретном мире.
        Утро застало Турусова спящим на соломе в совершенно незнакомом вагоне довоенного образца. Под головой - его же вещмешок. Пахнет коровником.
        Турусов проснулся бодрым, но сразу сник, увидев, где он находится. Поезд шел очень медленно.
        Турусов порылся в вещмешке. Обрадовался, найдя там магнитофон и бумаги Смурова, которые, как думал сопровождающий, еще пригодятся и помогут внести ясность в какую-либо будущую темноту.
        Вагон был узким и коротким. В обеих стенках было по два маленьких решетчатых окна. Турусов прильнул к стеклу и обомлел: вагончик толкали по рельсам несколько крепких невзрачно одетых мужчин. Турусов расслышал чужую незнакомую речь.
        Вдруг вагончик натолкнулся на что-то и от удара Турусов грохнулся на деревянный пол. Падая на спину, он выставил назад локти, чтобы смягчить удар, и правым выбил прогнившую доску. Локоть ушел вниз.
        В углу вагончика открылась маленькая дверца и внутрь возбужденно заскочил парень лет двадцати пяти, светловолосый во всем клетчатом. Не обращая внимания на Турусова, он жадно осмотрел все стены, потрогал потолок, потопал по скрипящему полу, проверяя состояние досок. Потом стал у окошка и кому-то помахал рукой.
        В вагон зашла молодая женщина с яркорыжими кудрями. Она так же возбужденно оглянулась, потом обняла парня и поцеловала его. Они о чем-то заговорили, перебивая друг друга и спеша сказать как можно больше, словно у них был введен особый комендантский час, после которого разговаривать запрещалось.
        - Что это за язык? - думал Турусов. - Куда я попал? Еще не хватало за границей оказаться!
        Парень внимательно посмотрел на сопровождающего, как будто только сейчас его увидел, и что-то сказал ему, ехидно улыбаясь.
        Турусов развел руками.
        Парню понравился жест и он снова заворковал со своей женщиной.
        - Вы русски? - вдруг спросила она.
        - Да. - Турусов улыбнулся. - А вы откуда знаете русский?
        - Мы его учили в школе.
        - А где я нахожусь? - обеспокоенно спросил Турусов.
        - Это Латфия, - ласковым бархатным голосом ответила женщина, поглаживая парня по светлым волнистым волосам. - Кенгаракс. Очень латфийская Латфия... Исвините, но это уше наш вагон.
        - Как ваш? - поразился Турусов.
        - Мы сдесь будем жить, - немного смущенно улыбнулась она. - Это Кенгаракс.
        Она так возвышенно произносила это странное слово "кенгаракс", словно оно обладало магической силой и было ответом на все мировые вопросы.
        Парень подошел, взял Турусова за локоть и повел к двери.
        - Вы увидите, - в спину сказала женщина.
        Турусов выглянул и действительно увидел.
        Перед ним длинными бесконечными составами стояли такие же вагончики на ржавых рельсах узкоколеек. И колеса этих вагончиков намертво приржавели к рельсам, а из труб, которыми вагончики заглядывали в небо, валил дымок, как из зимних избушек. Между вагончиками на натянутых веревках сушилось белье. Какая-то женщина в пуховом платке шла с ведром к колонке, у которой уже стояла маленькая очередь в пять-шесть человек. И к каждой входной дверце вагончиков было пристроено деревянное крыльцо.
        Парень с гордостью обвел жестом руки эти обжитые составы и удивительно мягко и нежно произнес: "Кенгаракс".
        - Ви нам помошете немношко? - женщина дотронулась до плеча Турусова.
        - Конечно, - автоматически ответил завороженный сопровождающий.
        - У нас почти нет мебели, - женщина показала рукой куда-то влево.
        Они спрыгнули на землю.
        Турусов увидел, что вагончик уткнулся буферами в своего же, но более обжитого, собрата. На соседнем белой краской было выведено: "169 ul. Раvla i Кlаvdii". Светловолосый парень принес жестянку с краской и кистью написал на бывшем вагончике Турусова "ul. Раvla i Klavdii, 170".
        Женщина, отбросив свои огненно рыжие кудри назад, отошла к дереву, под которым стоял стол, несколько стульев и трюмо с высоким зеркалом.
        Мужчины занесли мебель в вагончик, а женщина принялась примерять ее к стенам и окнам своего нового жилища. Прошло не меньше двух часов, прежде чем она осталась довольна. Трюмо теперь окончательно стояло между двух окошек с правой стороны, а свет на зеркало падал из двух окошек, тех, что слева. В левом же углу поставили стол и два стула, а другие два стула поставили рядом друг с другом в противоположном углу спинками к узкой поперечной стенке. После этого парень и рыжеволосая женщина сели на стульях рядом. Он с любовью, бережно взял ее ладонь в свою. И они замолчали, замерли.
        Турусов любовался ими минут пять, пока не задумался, что может обозначать их парное молчание, их неподвижность... Потом ему стало не по себе и он, спрыгнув на землю, неспеша пошел вдоль жилых составов.
        Дорогу перебежала стая ребятишек, гнавшихся за черной кошкой. Впереди, прихрамывая, шел лысоватый мужчина. Он что-то бурчал себе под нос. Турусов поровнялся с ним и услышал чистую русскую речь. Лысоватый шептал: "Боже мой, как хорошо! Как все прекрасно здесь! Какая благодать!.."
        - Извините, о чем вы? - Турусов вопросительно сквозь стекла очков глянул на случайного спутника.
        - Да вы посмотрите вокруг! Пустыня! А здесь оазис гармонии! Сущий рай! Живут люди, любят друг друга так, как нигде не любят. Каждый остановил свой поезд и сделал его своим домом. Они же творят свою судьбу и никакое общество им не помеха!
        От восторженности спутника Турусову стало грустновато. Пустыня! Какая? Где? Что он имеет в виду? Духовную пустыню, в которой мы живем? Место действительно странное, и люди в нем... И название - КЕНГАРАКС... А улица называется именами Клавдии и Павла... Явно русские имена.
        - Извините, а вы не знаете, кто такие эти Клавдия и Павел? - спросил Турусов.
        - Как же! Странно, что вы не знаете! Вы же русский человек! (прозвучало с упреком) Эти люди, Клавдия и Павел, мать и сын-академик, величайшие русские интеллигенты, подвижники новой жизни! Павел, сын Клавдии, передал жителям Кенгаракса огромные суммы денег, все свои премии и сбережения, которые сюда несколько раз привозила Клавдия, мать Павла, святая старушка, искренне верующая в великую силу милосердия и человеколюбия. А как все символично: русские интеллигенты отдают последнее ради блага чужой нации! И не подумайте, что эти люди - жители Кенгаракса не оценили величайший душевный подвиг удивительной русской семьи! Они установили недалеко от центральной водозаборной колонки маленькую каплицу святой Клавдии и чтут ее, как свою благодетельницу. Жаль, что сам Павел, сын Клавдии, еще ни разу не побывал в созданном с его помощью Кенгараксе. Он очень далеко, и как настоящий русский интеллигент-ученый, до фанатизма предан науке...
        - "Здесь русским духом пахнет", - вспомнилась строка из сказок, и Турусов поежился, словно налетел холодный ветер.
        Они шли к началу улицы Клавдии и Павла, вдоль бесконечных обжитых вагончиков.
        Спутник Турусова все славословил и славословил великую русскую семью, будто эти двое восстановили мир и процветание в какой-нибудь далекой туземной стране. Турусов слушал уже не так внимательно, как по-началу.
        Впереди показался просвет - заканчивались вагончики и начиналось поле перепаханного синезема.
        - А вот и каплица! - спутник потащил Турусова под руку к маленькой часовенке. Там висела фотографическая икона в старинном окладе, под ней горели свечи.
        Подойдя ближе, Турусов протер очки, чтобы получше рассмотреть святую, и тут его прошиб пот: с фотографической иконы на него глядело действительно добродушное, светящееся смиренностью лицо Клавдии Николаевны - старушки, ехавшей с ними в гостиницу "Факел" к сыну Павлу, профессиональному деньгодобытчику.
        Турусов оторопело уставился на икону, а перед глазами пробегали воспоминания о том, как они втроем: Турусов, старушка и Радецкий, кушали свежесваренную кашу в своем родном вагоне, а рядом, в противоположном от служебного купе углу, стоял сопровождаемый груз, которого теперь лишились и Турусов, и Радецкий.
        - ...она приедет скоро, - договорил спутник.
        - Кто? - снова вернулся в действительность Турусов.
        - Клавдия, - взволнованно произнес лысоватый.
        - И что будет?
        - Крестный ход вдоль улиц Кенгаракса во главе с живой Клавдией. Потом она посетит каждый дом-вагончик и выслушает просьбы и трудности каждого нашего жителя, чтобы потом выполнить все пожелания и сделать нашу жизнь еще краше...
        - Так вы тоже здесь живете! - кивнул, задумавшись, Турусов.
        - Конечно. Я Клавдию знал еще тогда, когда ни одного Кенгаракса не было. Я здесь вроде мэра-любителя. Пока нет Клавдии, я тоже собираю просьбы и пожелания, записываю их аккуратно и потом отдаю нашей заступнице. А она-то уж...
        - У вас есть история? - внезапно перебил его Турусов.
        - А зачем она нам. Мы сегодняшний хлеб сегодня едим. А история, она для тех, кто вчерашним живет...
        Со стороны поля подул ветер и сразу почувствовался немного горьковатый запах земли. Ветер освежил Турусова. Он отошел от каплицы, стал на краю поля и увидел далеко-далеко на горизонте дома и деревья.
        - Что там? - спросил он у спутника.
        - Рига, - холодно ответил тот.
        - Спасибо, - механически произнес Турусов и, утопая в синеземе, проваливаясь по колено в похотливо-болотное месиво, пошел через поле, к домам и деревьям.
        - Стойте! Куда вы! - кричал в спину случайный спутник. - Не приносите себя в жертву! Вы не перейдете этого поля!
        - Ну это мы еще посмотрим! - упрямо подумал Турусов. - Мы еще не одно поле перейдем!
        Каждый шаг давался с трудом. Казалось, что стоит остановиться, присесть или прилечь на синезем - и уже никогда не встанет Турусов, чтобы идти дальше: отберет его земля от других досрочно и прорастет сквозь него семя, и сам он пустит корни, самые длинные из которых достигнут неба и нефти. И объединит он корнями своими всю землю, себя же при этом потеряв...
        Жирная земля, отливавшая синевой, громко чавкала, все глубже и глубже заглатывая ноги Турусова и вовсю стараясь "укоренить" его, не дать ему сделать следующий шаг.
        Приближалась Рига. А сил уже не было, и Турусов то и дело падал вперед, выставляя ладони, которые уже сделались черными от враждебной черно-синей земли.
        Из поля он выбрался на четвереньках разбитым и обессиленным, словно во время шторма волна на берег выкинула.
        Выбрался, прилег на траву и тотчас заснул.
        Как раз всходила луна.
        В шесть утра по кромке поля твердой уверенной поступью шел мужчина в темном костюме с красной повязкой дружинника на рукаве. Шел, напевая себе под нос "Катюшу" и с опаской поглядывая на раскинувшееся поле перепаханного синезема, которое он охранял.
        Сон его не донимал, мысли тоже не донимали. Самочувствие было отменное и аппетит нарастал с каждым шагом, хотя до смены и завтрака было еще долго.
        Увидев лежащего на земле мужчину, дружинник прибавил шагу. То, что лежащий был жив, подтверждало легкое покашливание сквозь сон, наверно от сырой ночной земли. В принципе дружинника не интересовало - был ли он пьян или же избит. Первым, на что обратил внимание дружинник, были следы незнакомца, оставшиеся глубокими бороздами в синеземе.
        - Дармоед! - злобно прорычал дружинник, рассматривая удаляющуюся в другой конец поля пунктирную линию следов.
        Он поддел носком ботинка плечо Турусова и попробовал развернуть его на спину.
        Турусов вяло приподнял голову и с трудом привстал.
        - Ползи откуда приполз! - внятно, на чистом русском языке произнес мужчина с красной повязкой.
        - Что вы говорите? - Турусов протер опухшие глаза.
        - Еще и русский! - сплюнул дружинник. - Давай отваливай на свой край поля, кенгараксовец вшивый!
        - Я не кенгараксовец... - Турусов поднялся на ноги и сразу почувствовал легкое головокружение.
        - А кто же ты такой? И как там оказался? - мужчина строго, с осуждением смотрел на незнакомца.
        - Случайно. Мой вагон туда отогнали... Вот и очутился...
        - Врешь! - раздраженно бросил дружинник. - Мы еще десять лет тому все рельсы вокруг Кенгаракса поснимали! Сам участвовал! Так что никаких новых вагонов там быть не может!
        - А вы пойдите и посмотрите! - Турусов нагнулся и стал отдирать от брюк подсохшие комки земли.
        - Делать мне больше нечего! - буркнул дружинник. - Хватит того, что целую ночь здесь отдежурил, а через два часа уже на работу, производственные задачи решать.
        - А зачем здесь по ночам дежурить?
        - Если страна слишком гуманна, то кому, как ни нам наводить в ней порядок. Здесь ночь не покараулишь - на утро обязательно несколько наших детей в Кенгараксе окажутся! А если уж туда попали, то считай, что обществу их не вернешь! Да и кенгараксовцев нам здесь тоже не надо. Пусть живут у себя на островке-лепрозории, раз милиция не хочет ими заниматься!
        - Чего это милиция должна ими заниматься? - удивился Турусов.
        - Как чего? На наших глазах происходит повальное нарушение уголовного кодекса: сотни людей живут без прописки, а следовательно и без работы, живут на неизвестно какие доходы, не принося обществу никакой пользы. И вообще, все это похоже на проявление национализма, что, в принципе, в этих краях не такая уж и редкость.
        - Я с вами пройдусь немного. - Турусов выпрямился и осмотрел помятые и грязные брюки.
        - Валяйте, я - гуманист.
        Они медленно шли по кромке. Дружинник у самой границы с полем, Турусов рядом. Дружинник зорко всматривался в далекие очертания Кенгаракса, держа руки за спиной. Турусов тоже поглядывал туда, но совсем другим взглядом. Он пытался понять, почему возник этот Кенгаракс - ведь не из одной прихоти решившей стать святой Клавдии Николаевны, матери Павла. Если бы не было этих людей, то и места не возникло бы. Расспрашивать дружинника не хотелось. Голос его был неприятен Турусову, да и сразу чувствовалось, в каждом слове сквозило его отношение к этому месту и его обитателям.
        Так они шли и молчали довольно долго, пока впереди не показался идущий навстречу старик, рослый и могучий. Только седые волосы и крупные морщины-рытвины выдавали его возраст.
        - Ну вот и смена, - облегченно вздохнул дружинник.
        - Доброе утро нашим бойцам! - поздоровался сменщик. - Как ночь прошла?
        - Порядок. Ни побегов, ни переползов не было. Вот только этот приполз (он показал взглядом на Турусова), но он не кенгараксовец.
        Дружинник отдал сменщику повязку, попрощался и, не глянув на своего недавнего собеседника, отправился на работу.
        Старик поправил повязку на рукаве, расправил плечи, посмотрел дружелюбно на Турусова и занялся физзарядкой. Приседал, отжимался от земли, устраивал бег на месте. Турусов стоял рядом и только ловил на себе хитроватые взгляды этого немолодого физкультурника.
        - Давай поборемся! - предложил старик.
        - Спасибо, но я не любитель.
        - Значит, хлюпик, - выставил диагноз старик. - С таким поколением, как ваше, войну не выиграешь! Даже будущую нравственность не защитишь!
        - Чью? - ухмыльнувшись, спросил Турусов. - И от кого?
        - Вы меня на дискуссию не вызывайте. Если вас подослали с того края поля, то можете сразу же возвращаться! Ничего в наших магазинах вам не продадут! Не хотите работать - занимайтесь голоданием! Все равно жизнь заставит к станку вернуться!
        - А разве кенгараксовцы не хотят работать? - поинтересовался Турусов.
        - А кто их возьмет! Они же без прописки, а некоторые даже без паспортов. А это все равно, что бежавший крепостной до отмены крепостного права. Может, на них розыск объявлен, поэтому они там и торчат.
        Старик тяжело вздохнул и лицо его помрачнело.
        - Не для таких же, как они, я свою кровь проливал! - сказал он с горечью.
        - Разве кровь проливают для кого-то? - задумчиво произнес Турусов. За кого-то - это еще куда ни шло.
        - Ты меня не пропагандируй! Я твердый и знаю, что говорю, а что делаю.
        Они вышли к реке и остановились. Здесь начиналась как бы естественная граница.
        - Даугава, - сказал старик и сладко вздохнул.
        Турусов посмотрел на лениво плывущие зеленые воды и как-то внутренне успокоился.
        - И все-таки поле шире реки, - с сожалением проконстатировал старик.
        Турусов попрощался с "пограничником" и направился к высотным домам. Он вышел на какую-то улицу, увидел автобусную остановку и решил уехать отсюда куда-нибудь в центр города, а там видно будет.
        После того, как остался он без вагона и без груза, настроение сделалось хронически плохим. Он чувствовал свою ущербность, вину перед каждым прохожим. Турусов так привык к своей должности, к своему грузу, что теперь как бы видел себя со стороны мизерным, жалким человечком, побирушкой на улицах города, бродягой, для которого единственный путь назад в люди - найти свой Кенгаракс и стать равным среди его жителей. Может, так и появились эти кенгараксы, может, и цыгане так собирались в свои таборы? Ведь помнит же он, как собирались на лето в самодеятельные лагеря буддисты, йоги, хиппи со всего Союза, и помнит, как гоняли их, и документы требовали, и были же у них документы, и прописка в них стояла. А у кенгараксовцев ничего нет... И исповедывают они, судя по образу жизни, неискаженную коннретность и вынужденное материальное воздержание. Только, честно говоря, святая благодетельница у них никудышная. Самозванка, одним словом. Может, вернуться в Кенгаракс, рассмотреть, разузнать все? Может, именно там он обретет во второй раз истинную конкретность восприятия жизни? Да ведь он и пошел бы назад с легкостью,
только пугало Турусова перепаханное поле. Предчувствовал он, что второй раз ему поля не одолеть.
        Подошел автобус. Открыл двери, пригласил войти на незнакомом языке, потом на русском.
        Внутри было тепло и пусто. Турусов оказался единственным пассажиром.
        - Куда же я еду? - задавался вопросом бывший сопровождающий. - Надо решить для себя, чего я хочу. Сейчас есть только два пути: назад в Кенгаракс или вперед, а куда вперед? Есть только одно место, ради которого не стоит возвращаться в Кенгаракс. Это Выборг. Выборг густого тумана, Выборг загадок и непредсказуемости. Выборг, обещающий встречу со своим составом.
        ...И Выборг снова был в тумане.
        Ночная электричка проехала лишние метры и Турусов, выходивший из первого вагона, уверенно ступил в темноту. Поднявшись на ноги и нащупав рядом на земле, слетевший с плеча вещмешок, бывший сопровождающий увидел зеленое тело электрички. Через пару минут он наткнулся на платформу, вскарабкался на ее влажную поверхность и уже по ней пошел дальше.
        Пройдя через переход, попал в маленький вокзальчик, уютный и теплый. На скамьях дремали приезжие. Турусов подложил вещмешок под голову и тоже стал приезжим.
        Под утро туман поредел и легко, словно занавес, поднялся вверх. Чистый свет разбудил Турусова. В вокзальном туалете удалось ему и побриться, и умыться. Приведя себя в порядок, он впервые задумался: зачем все-таки он сюда приехал? Зачем нужны были эти три дня дороги, три неспокойных дня, наполненных пересадками и случайными попутчиками?
        Здесь он уже был, хотя этого никто не подтвердит. Был страшный туман, не было видно собственной протянутой руки. А в те минуты прошлого приезда, когда туман отодвигался, показывая старые домики города, Турусов смотрел на них, как на плоскую неестественно красивую безжизненную декорацию.
        И все-таки здесь же покойный персональный пенсионер огромного значения пытался убить Радецкого ножом для разделки мяса. Здесь же о своего напарника споткнулся сам Турусов, и помог ему добраться до состава.
        Все это действительно происходило здесь и с Турусовым, но живой город он видел впервые.
        Город был приземистым и каменным. Однажды испугавшись Балтики, он отодвинулся от берега в некоторых местах на сотню-другую метров и так и застыл, тревожно выглядывая в сторону моря небольшими оконницами.
        Ближе всего к воде стоял крытый рынок, потом - городская ратуша, вероятно символизируя единство торговли и власти, а также их взаимозависимую смелость. Потом начались жилые квартальчики, меж которыми пролегали булыжниковые просеки для колес, копыт и ног.
        Турусов медленно брел вдоль узкой улочки. К городу он привык быстро и теперь, спустя почти пол суток после приезда, все казалось знакомым, уже много раз виденным.
        Привлекали его внимание редкие прохожие, но в основном это были военные и молодежь.
        "Странно, - подумал Турусов. - Такой старинный город и ни одного старика".
        Из-за угла навстречу Турусову вышла маршевым шагом колонна моряков. Без песни, без громких команд они метрономно протопали по булыжнику и свернули за следующий угол.
        А в другую сторону проехало несколько крытых военных машин. Так начинался вечер.
        Турусов свернул на улицу, ведущую к центру, хотя городок только из центра и состоял. Впереди возвышалась башня ратуши.
        Белое пятно упало Турусову под ноги. Он обернулся: включили свет в окне первого этажа и старческое лицо сверху вниз с грустным любопытством посмотрело на уличного прохожего.
        Старику за окном было лет девяносто. Он вяло шевелил землистыми губами, не отличавшимися по цвету от пергаментной кожи его лица.
        Турусов замер, глядя на него. Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, пока старик не отошел вглубь комнаты. Через минуту он снова появился в окне, но уже в очках, толстые линзы которых неимоверно увеличивали зрачки.
        Турусов жестом попросился зайти.
        Старик перестал шевелить губами. Кивнул.
        Он встретил Турусова в проеме входной двери.
        - Добрый вечер! - остановился перед ним молодой человек.
        - Я слушаю вас, - поспешно проговорил старик, не сходя с места.
        Турусов почувствовал себя неловко. Перед ним стоял физически дряхлый человек, но в нем ощущалась огромная внутренняя сила, несгибаемость духа. А Турусов кто? Здесь он был мальчишкой, загоревшимся желанием открыть тайну, познать неведомое и запретное. И то, что путь к познанию уже был окроплен человеческой кровью, еще больше разжигало желание Турусова. Он вдруг подумал, что стремление его продиктовано даже не страстью к уже исторической конкретности, а всего-навсего необходимостью самоутвердиться в новой для себя вере, вере в существование реальной истории. Ведь если Радецкий ездил сопровождающим, как он говорил, уже двенадцать лет, то тому были веские основания: то ли бежал от кого-то, то ли действительно сломя голову пытался пролезть в историю. А Турусов бежал от своих прежних абстрактных убеждений к новым конкретным, и если бы не случай, никогда бы не оказался в этом поезде бесконечного следования. Закономерности могли быть только для Радецкого, закономерности развития событий и даже возможной смерти. Турусов жил случайностями, конкретными случайностями. Случайно он оказался и перед этой дверью,
хотя и с конкретной целью.
        - Я приезжий... - начал Турусов. - Первый раз в Выборге...
        - Ну-ну, - подбодрил его старик.
        - А вы какого года рождения? - вдруг спросил гость.
        - Девятьсот третьего, - взгляд старика смягчился и он сделал шаг назад. - Ну, проходите!
        Комната, из которой старик выглядывал на улицу, была довольно просторной. На стене висела парочка старых фотографий. Турусов остановился возле них.
        - Я слушаю вас, - старик сел на диванчик.
        - Скажите, у вас здесь есть какой-нибудь совет или клуб ветеранов? Турусову надоело ходить вокруг да около и он решился говорить напрямую.
        - Да, конечно, - кивнул старик. - При ДОСААФе, еще где-то... вы военных ветеранов имеете в виду?
        - Ну да. А что, есть и не военные? - заинтересовался гость.
        - Всякие есть. Тыловые, к примеру.
        - А "тыловые" где собираются?
        - А кто вам нужен? Я почти всех по фамилиям знаю.
        - Может... там есть персональные пенсионеры?! - спросил Турусов.
        - А! - усмехнулся хозяин квартиры. - Почетные граждане города!
        - Да.
        - Это вам надо в клуб собаководства.
        - И часто они там собираются?
        - Каждый день. Даже сейчас застанете. Пойдете в сторону судоремонтного завода и, не доходя до него, увидите маленькое старинное зданьице: лошадь в длину, лошадь в ширину. Там этот клуб и распологается.
        Расспросив старика поподробнее, Турусов отправился в путь. Путь предстоял близкий, но туманный занавес опускался все ниже и ниже. Воздушное молоко колыхалось на уровне второго этажа, укутывая балконы и все то, что создано, чтобы быть видимым.
        Когда Турусов дошел до клуба, молоко уже "съело" вторые этажи зданий и упрямо тянулось к земле.
        Турусов поднялся на крыльцо и постучал.
        Дверь, обитая листовым железом, тяжело приоткрылась и седой невысокий старичок с усиками щеточкой пристально глянул на посетителя.
        - Разрешите войти? - обратился Турусов.
        - У нас клуб теоретического собаководства, - отчеканил старичок и хотел было закрыть дверь, но Турусов успел вставить в проем носок ботинка.
        - Я по другому вопросу, - как можно загадочнее произнес он.
        - По какому? - старичок недовольно поморщил нос.
        - Касательно ящиков с шифром ТПСБ... - негромко сказал Турусов, и тут же понял, что пришел по правильному адресу.
        Старичок разволновался, на его лбу выступил пот. Он впустил Турусова.
        Внутри было тесно. Ярко горела стоватка без абажура, свисавшая с потолка: освещала грубо сколоченный стол на коротких ногах и четыре стула. На каждой стене висело по портрету: Сталин, Хрущов, Брежнев и пустая еще рамка под стеклом.
        Турусов поздоровался и огляделся. На него пристально смотрели три старика, сидевших неподвижно под портретами.
        - Присаживайтесь, молодой человек! - сказал старик, открывший двери. - Итак, вы историк?
        - Нет. Бывший сопровождающий.
        - Значит все-таки историк. Что ж, давайте сначала познакомимся, старик подошел к столу. - Меня зовут товарищ Федор, а это, слева направо, товарищ Михаил, товарищ Алексей и товарищ Борис.
        Старики величественно кивнули, услышав свои имена.
        - Моя фамилия Турусов. Можно: товарищ Турусов, - усмехнулся сопровождающий.
        - Нельзя, - строго произнес товарищ Федор. - Вы не товарищ, у вас другая система отношений, и смысл у слов другой. У вас нынче никаких, в принципе, настоящих товарищей и нет, одни граждане. Ну рассказывайте!
        Все четверо внимательно смотрели Турусову в глаза.
        - Я хотел от вас узнать... - Турусов пожал плечами и недоумевающе обвел взглядом хозяев клуба теоретического собаководства.
        - От нас?! - удивленно переспросил товарищ Борис, худой высохший старик с подкрашенными хной седыми волосами. - А что вы хотели узнать?
        - О содержимом ящиков...
        - Мы сами, молодой гражданин Турусов, узнаем о каждом отдельном ящике при вскрытии, но увы, это бывает не часто, - товарищ Федор обошел вокруг стола и остановился над товарищем Борисом. - Мне показалось, что вы пришли помочь нам. Я не спрашиваю, каким образом вы нас разыскали.
        - А чем я могу помочь?! - Турусов был озадачен. - Если я что-то могу...
        - Можете! - уверил молчавший до того товарищ Михаил, теребя дрожащей рукой значок "Ворошиловский стрелок" на выцветшем военном кителе. - Вы же хотите стать Товарищем.
        Акустика комнатки приглушала слова и звуки, добавляла в них железные нотки. Турусов даже поежился, на секунду показалось, что он в комнате медиума разговаривает с душами умерших. Заметил, что единственная оконница заложена кирпичом. Значит, внешнему свету сюда не добраться.
        - Дело в том, что про вас и вашего коллегу мы знаем, - заговорил снова товарищ Борис, скрестив руки на груди. - Мы знаем и то, что сегодня в четыре утра в Выборг заедет другой состав. Его будут переформировывать. Там тоже есть вагон с сопровождающими. Нас интересует ящик "ТПСБ-46ХХ". Это что-то вроде дополнения к толковому словарю, не вместившему по случайности все толкования слов и названия действий. Вы молоды, вы нам поможете.
        - Хорошо, - согласился Турусов. - А что именно в этом дополнении?
        - Не имеет смысла говорить о том, что бы мы хотели там обнаружить, покачал головой товарищ Федор. - Во всяком случае этот ящик должен кое-что прояснить.
        - А разве вы чего-то не знаете? - искренне удивился Турусов.
        - Многие думают, что мы хотим что-то скрыть от граждан, - монотонно зазвучал голос товарища Бориса. - Но скрывать можно только то, что знаешь, а ведь некоторые моменты и для нас еще остаются тайной. Те, кто делает историю, знают лишь собственный вклад в нее и обычно не спешат поведать о нем первому встречному историку. Мы объединились на старости лет, чтобы попробовать своими силами воссоздать хотя бы малейшие эпизоды нашего прошлого со всеми деталями, но без первопричин и последствий. Но все оказалось сложнее. Наши вклады не составили и сотой доли исторических свершений и ошибок. Но все-таки мы БЫЛИ. Нас сделали персональными пенсионерами и отрезали от действительности. Ни один журналист не хотел записывать с наших слов правду о событиях, участниками которых мы были. Они говорили, что такая история и такая правда в нынешнее светлое время никому не нужны. Что все уже описано так, как надо, учеными историками, которые лучше знают что и как описывать. Только один корреспондент признался, что он должен писать о будущем, а если о прошлом, то только о сегодняшнем прошлом, пока оно не стало вчерашним.
Поэтому мы стали сами восстанавливать прошлое, реконструировать его.
        - И, честно говоря, запутались немного, - перебил товарища Бориса товарищ Федор. - Но именно ящики нам во многом помогают. И вы сегодня нам поможете снять с вагона нужный груз. Уже два часа ночи.
        - Скоро пойдем, - безучастно произнес товарищ Михаил.
        - И все равно никто никогда не узнает всю историческую правду. Товарищ Алексей, похоже самый старый из них, устало глянул на гражданина Турусова. - Она существует, она бродит крупицами по памяти людей, по пожелтевшим бумажкам, но ни у кого не хватит силы и желания собрать все эти крупицы и бумажки вместе.
        - Я до сих пор удивляюсь как это тебя в тридцать восьмом вывели из-за заведенного грузовика и отпустили домой! - ехидно посмотрел на своего соклубника товарищ Борис.
        - Нам надо помолчать перед выходом, - оборвал разговор товарищ Федор.
        И все замолчали.
        Выйдя из зданъица, услышали вой собаки, приглушенный туманом.
        - Это вой одиночества, - изрек товарищ Борис.
        - Нет, - не согласился товарищ Федор. - Это вой тоски.
        - Мне кажется, это вой волка, - вставил свое мнение Турусов.
        - Да, это одно из трех, - вздохнул товарищ Алексей, думая о том далеком грузовике, шум мотора которого мог оказаться последней музыкой жизни.
        - Мы будем медленно идти, - предупредил Турусова товарищ Федор. - У нас слишком короткий путь.
        Через полчаса Турусов споткнулся о рельс.
        - Какой ногой? - оживленно спросил товарищ Борис.
        - Правой.
        - Значит удача, - обрадовался старик.
        Они поднялись на сортировочную горку, где густой паутиной сбегались в один узел рельсы и в ожидании нового пути стояли одинокие недвижимые пока-что вагоны. С какого-то удаленного здания тускло светил прожектор. Слабый луч его был не в силах бороться с темнотой, в которой вдруг замелькали два огонька. Послышались чьи-то голоса.
        - Там, кажется, охрана! - прошептал товарищ Алексей.
        Они остановились и в возникшей тишине незнакомые голоса зазвучали громче.
        - Я пойду посмотрю! - вызвался Турусов.
        - Вперед, на подвиг! - напутствовал товариш Борис.
        Два огонька папирос замелькали совсем рядом. Турусов пригнулся, обошел их сзади и замер, остановившись за углом вагона возле которого на брошенной шпале сидели и болтали два парня.
        - Романтическая ночь! - восхитился один, задрав голову к звездам.
        - Фух, наконец высчитал, - заговорил другой. - Значит, нам платят по сорок рублей в день. А?! Надо не быть дураками, бросать к чертям эту учебу и идти сопровождающими на постоянку!
        - И зачем тебе эти деньги, если ты не имеешь права покидать вагон? пожал плечами первый.
        - Так уж и обязательно во всем слушаться инструкции! - ухмыльнулся другой. - Когда наберешь тысяч двадцать-тридцать, можно вообще спрыгнуть на ходу и зажить себе припеваючи. Наверняка, останусь!
        - А я нет, - задумчиво ответил первый. - У меня мама старая. Внуков нянчить мечтает...
        - Хватит болтать! - сердито из темноты сказал Турусов.
        Двое вскочили со шпалы, испуганно вглядываясь в окружающую их темень.
        - Ящики сопровождаете? - спросил Турусов.
        - Да... - дрожащим голосом ответил один из них.
        - Давайте накладную! - приказал Турусов.
        Один зашелестел бумагами, сделал пару шагов в сторону Турусова и протянул в темноту листок накладной.
        - Ящик "ТПСБ-46ХХ" у вас есть?
        - Мы не проверяли... - виновато признался один. - Нас только на месяц оформили, чтоб на каникулах подзаработать.
        - Кто это вас оформил, интересно узнать! - разозленно спросил бывший сопровождающий.
        - Мой папа - сказал второй, хотевший остаться сопровождающим. - Он начальник большой станции.
        - Все с вами ясно, - отрубил Турусов. - Живо вытаскивайте ящик "ТПСБ-46ХХ"!
        - Мы мигом! - ответил "романтик" и они вдвоем покарабкались в вагон.
        Через пару минут небольшой ящик с нужным шифром на крышке уже лежал на земле.
        - Если вам очень надо, вы только скажите, - затараторил дрожащим голосом сынок начальника большой станции. - Мы можем вам все эти ящики отдать, нам они не нужны.
        - Эй, товарищи! - крикнул в темноту Турусов. - Порядок!
        Четыре старичка подошли.
        - Ты не зря споткнулся на правую! - товарищ Борис улыбнулся Турусову. - Действительно, удача!
        - Давайте мы вам поможем отнести ящик куда надо! - предложил сын начальника станции.
        - А это еще кто? - удивился товарищ Алексей.
        - Временщики-сопровождающие, - ехидно произнес Турусов. - Студенты подрабатывают. Можем купить у них все ящики!
        Турусов шутил, но товарищ Федор взволнованно заходил взад-вперед по узенькой площадке между вагонами, потом спросил:
        - А сколько у них ящиков?
        - По накладной всего-то три штуки, - ответил Турусов.
        - Трех тысяч хватит? - товарищ Федор остановился.
        - Конечно, хватит! - донесся голос сына начальника станции. - А мы вам их с доставкой на место.
        Оставив свой вагон пустым на сортировочной горке, студенты пыхтя тащили по ящику, тяжело ступая вслед за четверкой пенсионеров и Турусовым, в руках у которого тоже был ящичек, размером с обычную посылку, и только черные трафареты придавали ему значительность и право называться громко и величественно: ГРУЗ. Это и был тот самый дополнительный "ТПСБ-46ХХ".
        Шли в сторону хиленького прожектора, потом свернули. Через четверть часа подошли к клубу собаководства. Вперед вышел товарищ Федор и отпер двери.
        Ящики пока поставили в углу.
        Студенты стояли у двери и нетерпеливо ждали обещанной оплаты. Друг с другом они больше не разговаривали.
        Товарищ Борис сунул "деловому" пачку облигаций и выпроводил их на улицу.
        Старики чинно расселись за столом. В их позах чувствовалось ожидание. Так ждут официанта в ресторане: чуть высокомерно и нетерпеливо.
        - Молодой гражданин! - повернулся к стоящему рядом Турусову товарищ Борис. - Что же это вы бездельничаете?! Доставайте дополнительный, вскрывайте. Пора работать.
        Турусов поднял лежащий на полу топор и отодрал с ящика крышку. Старички привстали и с любопытством заглянули внутрь.
        - Опять фактический! - сосредоточенно произнес товарищ Алексей.
        - Разбирать будем попапочно или подокументально? - спросил всех товарищ Федор.
        - Попапочно! - поспешил заявить товарищ Михаил. - Подокументально нам и месяца не хватит!
        - Хорошо, - согласился товарищ Федор. - Итак заседание коллегии по редактуре реальной истории объявляю открытым. Что там первое?
        Товарищ Михаил вытащил из ящика верхнюю папку и прочитал ее название:
        - "Дела товарищества иностранных рабочих в СССР. 1924-1938."
        Товарищ Алексей скривился и чихнул. Даже глаза у него заслезились.
        - Не надо нам это! - скоропалительно промолвил товарищ Борис.
        - Все так считают? - товарищ Федор обвел присутствующих пытливым взглядом. - Что ж. У нас демократия большинства. Откладывай, товарищ Михаил, и доставай следующую.
        - "Дипломатическая война Чили-СССР. Причины и последствия. Взаимное удержание заложников" - прочитал товарищ Михаил и рука его поползла к значку "Ворошиловский стрелок", словно хотела убедиться в том, что он не оторвался.
        - О! - улыбнулся товарищ Борис, поправляя хнистые седые волосы, спадавшие на лоб. - Сорок восьмой! Забавная история.
        Товарищ Алексей равнодушно пожал плечами.
        - Нас она не касается, - сказал он.
        - Пускай остается, - резюмировал товарищ Федор. - Мы ее молодому гражданину подарим. Подзаработает. Берите и пользуйтесь! Что дальше?
        На следующей папке надпись была замазана тушью.
        Товарищ Михаил развязал узелок, выровнял папочные загибы и бросил взгляд на содержимое. Вдруг на его лице появилась светлая добрая улыбка и он мечтательно прищурился.
        - Что там такое?! - заерзал на стуле товарищ Алексей.
        - Я его избирал в Горьком. Это речь моего депутата, - товарищ Михаил поднес один листок к глазам. - "Когда умер Владимир Ильич Ленин, один из поэтов писал следующее:
        Портретов Ленина не видно:
        похожих не было и нет,
        века уж дорисуют, видно,
        недорисованный портрет.
        Вы, конечно, понимаете, - продолжал возбужденно читать товарищ Михаил, - что поэт имел в виду не фотографические портреты Владимира Ильича, а весь его облик, все его дела, и считал, что только века смогут дорисовать портрет этого величайшего человека эпохи. Поэт ошибся и просчитался здорово. Видимо он недостаточно хорошо знал нашу партию. Нашелся такой художник революции, зодчий нашей социалистической стройки, который не в века, не в сотни лет и даже не в десятки сумел поднять на невиданную высоту нашу советскую страну и тем самым нарисовать портрет Владимира Ильича, о котором писал в своем стихотворении поэт. Этим величайшим, гениальным художником ленинской эпохи, этим зодчим социалистической стройки, который нарисовал на деле портрет Ленина, каким он должен быть, является наш вождь и учитель товарищ Сталин..."
        - Ну хватит. Хватит! - замахал старческой ладошкой товарищ Алексей. Хватит тронных речей!
        - А кто это выступал? - негромко спросил Турусов.
        - Николай Иванович Ежов, - уважительно произнес товарищ Михаил. Огромного значения был человечище. Как хорошо помнится: 9 декабря тридцать седьмого, Горький...
        - Нам этого не надо, - процедил сквозь зубы товарищ Борис. Отложить!
        - Как это не надо! - возмутился товарищ Михаил и руки его затряслись. Он привстал, опустил дрожащие руки на папку, придавив ее как живую к поверхности стола. - Это надо! К этому еще придут!
        - Я тоже за то, чтобы оставить, - кивнул товарищ Федор. - Отдадим молодому гражданину.
        Теперь на столе перед Турусовым лежали уже две папки, по праву принадлежавшие ему. Он ласково посматривал на них, то и дело подравнивая по краю стола.
        - Поехали дальше! - товарищ Федор зевнул и сонным взглядом уставился на открытый ящик.
        Названия оставшихся двух папок очень не понравились пенсионерам и они единодушно решили избавиться от них.
        Товарищ Федор встал из-за стола и торжественно произнес:
        - Пришло время согреться!
        Старички поднялись. Товарищ Федор взял отложенные за ненадобностью три папки и вышел на улицу. Остальные последовали за ним.
        Они стали в кружок, в середине которого товарищ Федор поставил папки домиком, засунул под низ несколько скомканных листов бумаги и чиркнул спичкой. Бумажный домик воспламенился. Старички неподвижно стояли, торжественно глядя на костер, отражавшийся в их напряженных глазах. Турусов вышел из круга и, прижимая к груди свои две папки, широко открытыми глазами наблюдал как огонь облизывал до черноты бумагу и картон.
        - Отречемся от старого мира, - запел дребезжащим голосом товарищ Федор.
        - Отряхнем его прах с наших ног, - подхватили песню еще два голоса.
        Молчали только Турусов и товарищ Алексей, тоже вышедший из круга, оба завороженно наблюдавшие костер из истории.
        - Нет, не отрекусь, - думал Турусов. - Это все равно, что отречься от отца и деда. Сказать, что не было их у тебя, что сам вырос, как трава, а значит и после тебя никого не будет.
        Трое стариков допели гимн и торопливо направились в домик. Турусов и товарищ Алексей зашли последними.
        "Искать, чтобы сжечь? - лихорадочно думал Турусов. - Зачем?! Значит, все-таки есть история, раз боятся ее. Значит есть она, и только что часть ее превратилась в пепел по воле этих сумасбродных пенсионеров! И ради того, чтобы избавиться от нее они готовы на все! Ради этого один из них бросался на Радецкого с ножом!"
        Все расселись вокруг стола. Товарищ Федор вытащил откуда-то гроссбух, раскрыл и, одев очки в железной оправе, стал водить пальцем по написанным от руки строчкам.
        "А-а, вот оно, - сам себе довольно сказал товарищ Федор. - Дело о товариществе иностранных рабочих в СССР объявляю закрытым. Остались разрозненные документы и воспоминания, по которым события все равно не воссоздать."
        Он достал черный фломастер и жирной линией вычеркнул из гроссбуха несколько строчек, следовавшие за номером 961.
        - У нас еще масса работы, - вздохнул товарищ Борис, поглядывая утомленно на товарища Федора. - Но я думаю, что на сегодня хватит.
        - Да, не в нашем возрасте работать сутками, как это бывало в тридцатых, - поддакнул товарищ Михаил. - Эти два ящика разберем потом.
        - Хорошо, - согласился товарищ Федор. - Расходимся. Завтра ночью у нас еще одно важное изъятие, потом две недели отдыха.
        Турусов взял вещмешок и вышел. Идти было некуда, но об этом он не думал.
        Возле домика еще пахло сожженной бумагой. Турусов поднял с земли пригоршню пепла, поднес ко рту и что было силы дунул. Пепел, рассыпаясь на микроскопические частицы, поплыл в густом от сырости ночном воздухе Выборга.
        - Историю по ветру! - зло хмыкнул себе под нос Турусов.
        - Вам есть где остановиться? - сзади подошел товарищ Алексей.
        - Нет. Негде.
        - Пойдемте со мной, молодой человек, - голос товарища Алексея был мягок и доброжелателен.
        Не попрощавшись с остальными, Турусов и персональный пенсионер, не поддержавший старую песню у костра, отправились в сторону центра.
        - Извините, у меня дома слишком роскошные условия, - сбивчиво зaговорил товарищ Алексей. - Четыре комнаты на одного... Вы не думайте, что я сам себе это устроил..
        Я вижу, что вы, молодой человек, весьма серьезны...
        - Вам, наверно, положено, - пожал плечами Турусов. - Да и за что извиняться?! За то, что у вас все в порядке?
        - Стыдно... - признался товарищ Алексей. - Соседских взглядов избегаю. На моей площадке семья - шесть человек - в одной комнате живет. Хотел отдать им две комнаты, так горисполком запретил. Назвали это квартирными махинациями... поэтому и извиняюсь. Да и то только перед вами. У вас какой-то строгий взгляд, словно вы не из нынешнего, а из нашего поколения. Я бы даже сказал - справедливый взгляд... Сколько вам лет?
        - Двадцать шесть.
        - Двадцать шесть... - задумчиво повторил персональный пенсионер.
        - А почему вы с ними, товарищ Алексей? - Турусов заглянул в глаза старика.
        - Хватит товарищей, не называйте меня так. Почему с ними? Мне больше не с кем. Я уже уходил от них несколько раз... Они у меня дома хранили все эти папки, бумаги, отрывки истории... А мне страшно делалось оттого, что лежат мертвым грузом удивительные события, яркие и зловещие биографии, все темное и все светлое вперемешку. Сам думаю: как же так, почему люди своей истории не знают? Почему не ищут свои корни? Почему до этих папок никому дела нет? Написал я тогда воспоминания, в основном о том, чему сам свидетелем был. Принес в издательство, думал обрадуются, удивляться начнут. Ничуть! Сидит чиновник сорок восьмого года рождения и в лицо мне говорит, что не было и быть не могло того, о чем писал я.
        - Когда это было? - спросил Турусов.
        - В семьдесят девятом, весной, - вздохнул пенсионер. - Потом мне пригрозили, что если буду этим заниматься, то стану обычным пенсионером, с обычной пенсией и комнаткой в полуподвальном помещении. После этой истории забрали товарищи все бумаги из моего дома, и с тех пор все "ненужное" сжигают сразу же после заседания редколлегии. А потом отрекаются...
        - А больше не пробовали? Может теперь опубликуют? - с надеждой произнес Турусов.
        - Рукопись в издательстве в тот же день утеряли. А силы и веры уже нет, устал я. Помнить - еще многое помню, а снова записывать все, как было, даже не хочется. Заставили меня товарищи над первым костром петь с ними наш старый гимн. Отрекся тогда и от старого мира, и от прошлого, и от себя. И это было не первое мое отречение... Было время, когда отрекаться приходилось публично и регулярно. И желающих отречься море было, очереди выстраивались, как сейчас за благополучием...
        После уличной сырости теплый воздух квартиры сразу расслабил Турусова. Хозяин постелил Турусову на диване с бархатной обивкой, а сам улегся в этой же комнате на старую железную кровать.
        - Спи спокойно, - проговорил он. - Когда проснешься - разбудишь меня.
        Следующим вечером, когда Турусов с товарищем Алексеем пришли в клуб теоретического собаководства, первым, на что обратил внимание бывший сопровождающий, было отсутствие двух ящиков, принесенных студентами. Товарищ Алексей перехватил бегающий взгляд Турусова и горько улыбнулся, покачав головой. Трое других товарищей к тому времени уже сидели за невысоким грубо сколоченным столом и мирно беседовали о тяжких временах царского режима, показывая неплохие знания той истории. Видно эту историю они тоже знали хорошо, но кажущаяся ее недавность не позволяла персональным пенсионерам говорить о ней легко и открыто, как о "делах давно минувших дней".
        "Право рассказать правду надо выстрадать!" - так говорил Леонид Михайлович, человек в плаще и шляпе, и, как казалось, без лица, по крайней мере без собственного. То, что называлось Леонидом Михайловичем, было существом особого вида, психологически зaпрограммированным на собственную правоту и непогрешимость, осознающим свою высочайшую функцию и историческую необходимость своего существования. Вот идеальный образец единения слова и дела: он изрекал истины и вершил суд. Ему сказали, что такое справедливость и он ее оберегал и охранял. И людей он различал по их отношению к этой справедливости. Входя в кабинет, он прежде всего смотрел чей портрет висит на стене и насколько ровно и аккуратно он повешен. Поняв это, хозяева кабинетов приучили себя работать при закрытых форточках, во избежание случайных дуновений ветра, а идеально правильное расположение портрета над столом было отмечено черными точками, чтобы подравнять его можно было быстро и не на глазок. Вскоре леониды михайловичи смотрели только как висит портрет, вопрос "чей" отпал сам собой.
        Турусов смотрел на этих стариков и пытался найти хотя бы какое-то внутреннее сходство с Леонидом Михайловичем. Но нет, это были скорее бывшие хозяева кабинетов, не зря же даже на стенах клуба висели три портрета и одна рамка со стеклом, ожидающая властного профиля с риторическим взглядом. Может, внутренне они все еще были готовы подбежать на стук к двери, распахнуть ее, пропустить вперед Леонида Михайловича и шепотком ему в спину кольнуть: "Все у нас отлично, все ровненько, лично с миллиметровочкой проверял!" Страдать они не умели и не хотели, поэтому и права никакого выстрадать не могли, а уж тем более права сказать правду.
        - А вот и наш молодой гражданин! - поднял голову товарищ Борис и его умудренный с искоркой хитрецы взгляд впился в Турусова.
        Резануло слух это обращеньице "наш гражданин". Турусова передернуло, но в ответ он кивнул.
        - А мы вас ждали, - уважительно произнес товарищ Федор. - Вы нам сегодня очень поможете.
        В голосе товарища Федора зазвучала такая беспрекословная уверенность, что "молодой гражданин" подумал: уж не на подвиг ли его собираются послать.
        - Сегодня ночью на несколько часов здесь остановится очень важный состав, в одном из вагонов которого находится пожалуй самый ценный для нас груз, - снова заговорил товарищ Борис. - Но нам необходима сейчас лишь мизерная его часть под шифром "ТПСБ-1755". С тех пор, а точнее со вчерашнего дня, когда вы появились в нашем клубе, мы все почувствовали к вам огромное доверие и поэтому сегодня ночью доверяем одному изъять нужный ящик и принести его сюда. Практически вы становитесь вкладчиком тайны и та история, которая не в силах повредить нашему народу, которая не в состоянии отнять у него веру в правильность самой истории и справедливость, станет вашим личным достоянием. Соответственно вы сможете распоряжаться ею по своему усмотрению. Хотя вы, должно быть, понимаете огромную разницу между личным и общественным достоянием. Не знаю, как вы, но там, высоко, эту разницу не только понимают, но и чтут. Единственная трудность, ожидающая вас нынче ночью - это сильный туман, всегда сопровождающий появление этого состава. Но вы, кажется, уже неплохо ориентируетесь в городе.
        Турусов постарался изобразить на лице нечто вроде благодарности за оказанное доверие. Он хотел выйти из этого старинного зданьица, выйти легко и без продолжения бессомненно интересного разговора.
        - В котором часу прибудет состав? - по-деловому спросил он.
        - Вероятно, уже прибыл. Но мы вас не торопим, у вас есть время до пяти утра, - мягко произнес товарищ Борис.
        Турусов закинул на плечо вещмешок, в котором рядом с магнитофоном Смурова лежали две папки. Кивнул на прощанье.
        На мгновение встретился взглядом с товарищем Алексеем, и вышел.
        Туман уже опускался на город и его белое молоко колыхалось метрах в пяти от мостовой.
        За сортировочной горкой на тупиковом пути стоял нужный Турусову состав. Турусов неспеша прошелся вдоль вагонов, цистерн и открытых платформ и вдруг сообразил, что перед ним тот самый состав, на котором он самыми невероятными маршрутами пересекал русскую землю. Он ускорил шаг и вдруг остановился перед коричневым товарным вагоном, на котором белой краской был выведен номер 112. Турусов откатил двери и забрался внутрь.
        В дальнем углу все так же стоял ГРУЗ. Сопровождающий перестал чувствовать себя "бывшим" и облегченно вздохнул. Потом подошел к служебному купе и оцепенел: на нижней полке все также неподвижно лежал Радецкий. На впавших щеках выросла добротная рыжая борода.
        Турусов приложил ухо к груди Радецкого и услышал едва различимые редкие удары сердца.
        - Он умрет, не проснувшись! - взволнованно подумал Турусов, потряс напарника за плечи и удивился, насколько легким и бестелесным показался ему Радецкий. Он с легкостью усадил его, прислонил к стенке служебного купе. Нервно прошелся к грузу и обратно и, приняв окончательное решение, взвалил Радецкого на спину так, как когда-то в школе на уроках гражданской обороны учили выносить раненых, и с этой, показавшейся ему нетяжелой, ношей выбрался из вагона.
        Бредя в густом тумане, Турусов все же почувствовал вес Радецкого, хотя тот и здорово похудел.
        Обойдя сортировочную горку, Турусов прошел под хиленьким прожектором и свернул налево, туда, где начиналась улочка, ведущая в самый центр, к ратуше и базару. Уже идя по этой улочке, Турусов неожиданно наткнулся на военно-морской патруль. Они остановились друг напротив друга. Пожилой усатый мичман отдал команду одному из своих матросов, и тот натренированно прощупал Турусова.
        - Оружия не обнаружено! - доложил матрос мичману.
        Опешивший Турусов неподвижно застыл.
        - Что вы здесь делаете в два часа ночи? - строго спросил начальник патруля.
        - Мне нужна больница, - выдавил из себя Турусов. - Надо человека спасти...
        Мичман заглянул за плечо Турусова.
        - Пьяный?
        - Он умирает! - выкрикнул сопровождающий.
        Мичман приказал матросам помочь и они, разгрузив Турусова, поволокли Радецкого под руки, как в усмерть пьяного.
        Больницу нашли быстро, на соседней улице. Дежурный врач, низенький еврей с побитым оспой лицом, долго осматривал Радецкого, придирчиво и скрупулезно, словно искал повод отказаться от приема такого пациента.
        - Так что, вы говорите, у него за болезнь? - уже пятнадцатый раз спрашивал он Турусова.
        - Летаргический сон, - сдержанно ответил тот.
        - Ладно, - вздохнул врач. - Занесите его на третий этаж. У нас нет санитаров.
        Хорошо, что патруль был рядом. Матросы охотно помогли дотащить Радецкого до третьего этажа и уложили его на раскладушку, выставленную в узком коридоре.
        Дежурный врач записал фамилию Радецкого на медицинскую карточку и очень удивился, узнав, что у пациента нет адреса.
        - Я наведаюсь на днях, - сказал на прощанье Турусов. - Постарайтесь его разбудить и спасти!
        - Что будет в наших силах! - не очень уверенно пообещал врач.
        Турусов без труда вернулся к стоящему в тупике составу, забрался в вагон и присел на полку Радецкого.
        С Выборгом он был в рассчете.
        Вещмешок здесь, а в нем самое ценное достояние Турусова: самодельный магнитофон Смурова и две папки.
        Возвращаться в клуб собаководства нет нужды.
        Ящик "ТПСБ-1755" стоит в другом углу вагона и на суд редколлегии истории по крайней мере в этот раз не попадет.
        Турусов встал, вытащил из-под столика примус, поставил чайник на него и глянул в окошко, сквозь которое ничего видно не было.
        - Скоро туман поднимется, - подумал Турусов. - И в путь. Только куда дальше?
        Он подтащил к купе для сопровождающих "ТПСБ-1755", выложил на крышку ящика магнитофон, алюминиевую кружку, кусок рафинада.
        - Остался я один... - думал Турусов и делалось ему страшно от своего одиночества, но это не был физический страх.
        Турусов почувствовал на себе огромную ответственность за прошлое, и еще большую ответственность за настоящее, и понял он, что пришло время спасти историю от костра, пришло время уточнить маршрут состава, а завтра, быть может, появится и получатель груза, который не испугается всей тяжести этих ТПСБ, и крепко пожмет руку Турусову, и скажет:
        - Ну вот мы наконец и доехали!
        И будет искренне удивляться, почему за семьдесят лет состав преодолел такое короткое расстояние, но все равно будет счастлив и будет кричать прохожим: "Смотрите, что нам привезли! Идите сюда! Вы и не знали об этом!"
        Потом Турусов задумался: а подойдут ли прохожие, и если подойдут, то не будут ли возмущаться и требовать, чтобы убрали с такой чистой улицы такие громоздкие и эстетически несовершенные ящики.
        Вскипел чайник.
        Турусов отодвинул магнитофон на край ящика и вдруг уловил ухом едва заметное шипение, доносившееся из самодельного аппарата. Турусов затаил дыхание и напряг слух в надежде услышать продолжение прерванного монолога инженера-конструктора физической лаборатории Смурова Александра Петровича. Но в возникшей тишине вагона по-прежнему звучало лишь едва различимое шипение.
        - Может, он сейчас на запись работает? - мелькнула догадка.
        Турусов собрался с мыслями.
        - Если вы когда-нибудь услышите меня, Александр Петрович, - он склонился над магнитофоном и произносил слова медленно и четко, - то знайте, что я тоже был сопровождающим груза ТПСБ. Фамилию свою называть не буду. Не потому, что еще не знаю когда и кто станет получателем груза. Я не стремлюсь в историю, я даже еще не уверился окончательно в том, что настоящая объективная история существует, а если она все-таки существует, то чего она принесет больше: вреда или пользы - я не знаю. Без сомнения есть исторические моменты, способные поколебать веру человека в свое правильное и праведное прошлое, а там, где вера в лучшее прошлое ставится под сомнение, переоценке подлежит все, включая отношение к настоящему и будущему. Ведь практически мы строим этажи здания, яму под фундамент которого рыли наши деды, а сам фундамент укладывали отцы. Я не верю, что деды и отцы гнали брак, но нельзя не учитывать и того, что строительные материалы истории у наших поколений были различны, и если не признавать этого, то в один день по, казалось бы, самой безобидной причине, здание даст трещину. И только тогда забегают
комиссии, и чиновники будут валить всю вину на тех, кто рыл яму и укладывал фундамент. И выяснится в конце концов, что фундамент строился совсем под другое здание, и что если теперь не снять лишние этажи и тщательно не продумать реконструкцию, то и стены рухнут. Я еще буду на маршруте, буду до тех пор, пока не потеряю веру в полезность своего дела. Но если же утрачу веру... ищите меня в Кенгараксе...
        Турусов выпрямил спину и, в глубокой задумчивости глядя на темные кубы ящиков в противоположном углу вагона, тяжело вздохнул.
        - Господи, не приведи меня в Кенгаракс! - надрывно прозвучал голос сопровождающего и огненные язычки примуса, продолжавшего гореть и рассеивать тьму, задрожали и заметались как от внезапно налетевшего ветра.
        Магнитофон больше не шипел. Когда он замолчал - было неизвестно.
        Турусов достал топор, аккуратно вскрыл ящик "ТПСБ-1755", не глядя утрамбовал его содержимое, потом опустил внутрь магнитофон Смурова, а сверху две папки - свое личное достояние. И еще полчаса забивал обухом топора в крышку ящика длинные покладистые гвозди.
        Когда не осталось ни одного гвоздя, он забросил топор под откидной столик, а заколоченный ящик волоком оттащил в грузовую часть вагона. Дело было сделано, но состав стоял, тишина и неподвижность раздражали Турусова и он то садился на нижнюю полку, то вскакивал и беспокойно расхаживал по деревянному полу.
        Он снова и снова задумывался о том, что он остался один, и грядущее длительное одиночество на всем пути следования казалось ему слишком суровым приговором судьбы, а точнее, не судьбы, а случая. А что случай? Случай мимолетен и изменчив, он может сам себя отменить. Если бы люди научились с легкостью отличать судьбу от случая, сколько бы трагедий, сколько бы самоубийств можно было предотвратить!
        Турусов откатил дверь и выглянул. Продолжалась ночь. Земля, погруженная в густой туман, была не видна. До рассвета оставалось еще пару часов.
        Турусов спрыгнул вниз, наощупь задвинул дверь и торопливо зашагал в сторону города.
        Вот уже и знакомая улочка, и едва заметные светлячки фонарей. Теперь за угол и там будет больница.
        Сонная женщина в белом халате неохотно открыла дверь и пошла звать дежурного врача. Турусов никак не мог остановиться и теперь ходил из угла в угол по небольшой комнатке приемного отделения.
        Вскоре зашел уже знакомый врач и, увидев Турусова, нахмурился, наморщинил лоб и скорбно свел брови.
        - Ну что? Вы сделали что-нибудь? - Турусов быстро подошел к нему.
        - Было уже поздно, - опустил глаза врач. - Это, конечно, феноменальный случай: у него было живое сердце в совершенно мертвом организме. Сердце мы спасли...
        - Что? - у Турусова затряслись руки и он спрятал их за спиной, сцепив в замок.
        - Мы пересадили его сердде... - настороженно заглядывая в лицо Турусова, продолжил врач. - Мы пересадили сердце вашего умершего товарища очень хорошему, нужному нашему обществу, человеку. Можно сказать, что это последний подвиг вашего товарища...
        - Какому человеку! - зарычал Турусов. - Что вы говорите!
        - Это тоже феноменальный случай! - затараторил врач, отведя взгляд от искаженного мукой лица Турусова. - Привезли девяностолетнего старика, упавшего с поезда. Переломы шести ребер, сотрясение мозга, травма черепа. И вот теперь, когда в его груди с новой силой забилось сердце вашего товарища, он открыл глаза! Удивительно живучее поколение!
        Турусов не удержал руки за спиной. Неожиданный удар приподнял дежурного врача над мраморным полом приемной и шумно опрокинул его на спину. Лежащий пошевелился, выдавил из себя утробный хрип и замолк.
        Турусов спешил назад к составу. Болели глаза, он едва сдерживал слезы, и сердце отбивало бешенный ритм; а легкие хрипели от вдыхаемого тумана и заставляли Турусова дышать часто, как дышат загнанные звери.
        Состав был на месте. Турусов забрался в вагон, плотно задвинул за собой дверь и улегся на свою верхнюю полку. Теперь лишь бы услышать стук колес, лишь бы снова быть в движении. Лишь бы быть в пути, лишь бы уехать из этого красивого чужого Выборга, а куда - это неважно. Надо только ехать и думать, что где-то впереди, может быть, даже очень далеко впереди, ждет твой груз получатель, стареет, но все-таки ждет, и ты стареешь вместе с ним, но все еще живешь надеждой, что в этой жизни вы должны встретиться. И тогда он распишется в получении груза, и твой долг будет исполнен, а его долг только начнет исполняться, но и это уже будет началом большого пути вперед, к следующим поколениям.
        Утром, когда спящий под стук колес Турусов грезил во сне покинутым Выборгом, дверь в вагоне медленно откатилась. Бесшумно вошли Леонид Михайлович и двое его подручных в своей несменной униформе. Леонид Михайлович с включенным фонариком в руке подошел к купе для сопровождающих и потормошил спящего.
        - Эй, гражданин, приехали! Вставайте! - металлическим голосом произнес он.
        Турусов, опухший со сна, мадленно спустился и сел на нижнюю полку.
        На него пристальным усталым взглядом смотрел уже давно знакомый человек в темном плаще и шляпе.
        - Я - ровесник века, - с упреком заговорил он. - Ответьте мне, почему в свои тридцать семь лет я должен заниматься вашими делами? Почему я должен спать по два часа в сутки и неустанно следить, чтобы у вас, в далеком для меня будущем, был полный порядок? Неужели у вас некому доверять такие важные дела, как сопровождение этих вагонов? Мы же оставили вам общество полностью очищенное от врагов!..
        - Уйдите... - тупо уставившись в прозрачные, словно они были без зрачков, глаза Леонида Михайловича, проговорил Турусов. - Я и так уже остался один...
        - Вы один?! - горько усмехнулся гость. - Зачем вам этот самообман! Вас давно уже нет! У вас был выбор еще до того, как вы стали сопровождающим. Вы могли остаться человеком или превратиться в функцию. Вы выбрали второе, потому что за первое не платят. Так что вы не один. Вы ноль! Но тем не менее нам придется забрать вас c собой. Может быть, мы еще и вернем вас сюда, - Леонид Михайлович оглянулся, ехидно улыбаясь, и обвел взглядом содержимое вагона. - Но, скорее всего, уже в другом качестве.
        Он отошел к ящикам и, положив ладонь на самый большой из них, улыбнулся:
        - Вот в таком качестве! - сказал он. - В качестве достояния истории...
        Двое подручных Леонида Михайловича вышли из темноты и стали по обе стороны Турусова, застегивавшего серый ватник.
        - Вашу накладную! - попросил Леонид Михайлович.
        Получив бумагу, он пересчитал лежащие в другом углу ящики и остался доволен их сохранностью.
        - Ну что, вы готовы? - нарочито вежливо спросил Леонид Михайлович. Тогда вперед, гражданин бывший сопровождающий.
        Они вышли на ходу, и стук колес затих. Ничьи уши в нем больше не нуждались. Но состав продолжал свой путь, путь от Темного Прошлого к Светлому Будущему, и еще долго мерцающими огоньками освещал полупустой вагон примус, по инерции ползавший по полу и постоянно натыкавшийся на стоявший рядом чайник. А из соседнего вагона Время от Времени доносилось голодное лошадиное ржание.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к