Найденыш Олег Кулаков
        Мальчишка-подросток по кличке Даль, подобранный в море пиратами и за его особые способности принятый в команду, принимает участие в походе за магическим артефактом, который необходим Светлым магам. В ходе похода у него начинают проявляться задатки мага, которые доставляют ему как неприятности, так и приносят пользу, выручая в сложных ситуациях. Добыв артефакт и чуть не погибнув от рук Темных магов, Даль оказывается перед выбором: стать учеником мага и достичь немыслимого могущества или опять пиратствовать…
        Олег КУЛАКОВ
        Найденыш
        Старый пират любил абордаж,
        Жить без него не мог.
        Но вот однажды в славном бою
        Он потерял одну ногу.
        Череп на флаге смеялся над ним,
        С мачты гремел костями.
        Старый пират смотрел на культю
        И злобно скрипел зубами.
        Хотели на берег списать его,
        Чтоб под ногами не терся,
        Но он себе смастерил протез
        И снова на борт приперся.
        Собрался сход и решил:
        «Хрен с ним! Нехай старина пробздится
        Может, чего потеряет еще…
        Тогда и остепенится».
        Скабрезная песня из 189 куплетов, сочиненная Лахиром-гусляром, по прозвищу Паленый, Сыном Моря.
        Посвящается Иде Васильевой
        Часть первая
        1
        Даже рев урагана не способен заглушить гвалт, который стоит в кабаке этой старой сухопутной крысы Хлуда. Что за демон потянул Ожерелье именно сюда? Шуха усеяна кабаками, как прокаженный язвами, а ему только и снится любимая сердцу «Барракуда». Ладно бы одно это! Рыжему рапайскому чудовищу, помеси кашалота и тюленя, горе мяса по имени Йошен, а по прозвищу Сова, кормчему нашей «Касатки», пришло в голову в сей благостный, как он выразился, вечер приобщить меня к вину. Можно подумать, что я раньше вина не пробовал! Пробовал. Правда, тайком. Ежели б Ожерелье засек меня за этим делом, то моей заднице пришлось бы туго. Что за невезучий сегодня день? Сначала кормчий, хлопнув меня по спине так, что все мои внутренности начинают ходуном ходить, заявляет: мол, пора уже мне становиться мужчиной, - остальные, само собой, зареготали кто во что горазд. Потом Ожерелье уставился на меня, будто впервые только сегодня увидел, ехидно так улыбнулся и кивнул… Что тут началось! До сих пор вспоминаю с дрожью. А когда корабельный колокол отзвонил вечерю, они всем гуртом поволокли меня на берег. И куда? К жирному слизню
Хлуду! В «Барракуду»! Я бы удрал по дороге, да Йошен взгромоздил меня к себе на плечи и крепко держал за ноги, чтобы я не дал тягу. Я сначала возмущался и елозил у него на шее, но он пригрозил, что потащит меня волоком за пятку. И ведь сделал бы! Пришлось смириться с несчастливой судьбой. А Ожерелью я этого в жизни не прощу! Он шел впереди и делал вид, будто его ничего на свете не касается. А я сидел на шее кормчего и обливался холодным потом. А почему? Потому что ныне в слизнячьей берлоге все будут икру метать, и покоя мне не светит никакого. И еще эта Инра! Она как поднапьется, так все сулит за меня замуж выйти, говорит, борода вот пробьется - и сразу. И каждый раз щупает мой подбородок. Ладно бы пощупала один разок - и хватит. Так нет: чем больше наливается вином, тем чаще тянет лапы к моей щеке! Вот назло им всем надерусь сегодня так, чтобы впредь думали и меня спрашивали.
        К «Барракуде» мы подошли уже втроем: я, кормчий и Ожерелье. Остальная братия рассосалась кто куда: Шуха - порт не маленький, мест, где зенки залить можно, полно. С высоты живой мачты, кормчего нашего, я по-быстрому оглядел битком набитую харчевню, которая при нашем появлении разразилась приветственным улюлюканьем. Еще бы: Йошен так и не захотел спустить меня на твердую землю и ввалился в кабак со мною на плечах, хотя, для того чтобы протиснуться в низкие двери, ему пришлось присесть на корточки и топать гусиным шагом. Инры в зале не было, и я сразу почувствовал громадное облегчение - слава Старцу и его остроге, мое мучение не начнется прямо сейчас.
        Кормчий снял меня с плеч и поставил на пол, а потом схватил за ворот и поволок в угол, где под связкой сушеных губок маячили знакомые рожи - кое-кто из наших добрался сюда раньше и теперь призывно махал руками. Ожерелье не спеша шествовал впереди и успел по дороге осушить парочку дармовых стаканов.
        Наших было пятеро: Руду, палубный, два неразлучных дружка - старший баллистер Улих Три Ножа и его подручный Дрон по прозвищу Крошка, детина ниже кормчего разве что на палец, положенный на голову, - да еще Братец - два брата-близнеца из фризругов, которые прибились на «Касатку» недавно, и различить, кто из них кто, не удалось пока еще никому, даже Ожерелью. Глаза у четверых уже блестели и смотрели в разные стороны. Один Три Ножа неторопливо прихлебывал из стакана мелкими глотками и не пьянел. Кормчий плюхнул меня на лавку. Зубы мои лязгнули. Я вовремя убрал язык.
        - Потише, ты, костолом, - прогудел Руду.
        Разумеется, они были не одни, кроме Улиха. Видно, он был не в настроении и предпочел цедить винишко в одиночестве. Троих вертихвосток я знал, четвертая оказалась новенькая. Девки при виде меня растянули в смехе раскрашенные рты и застреляли подведенными глазами. А, что б их…
        Кормчий озабоченно поморгал рыжими ресницами и на всякий случай помял мне ребра. Я озверел окончательно и саданул его локтем, не глядя. Оказалось, попал куда надо. Он шумно вздохнул, издав приглушенный рык.
        Тут у стола возник, сияя лысиной - маслом он ее смазывает, что ли?! - Хлуд. Его правую руку оттягивали три кувшина, а в левой он тащил стопку пустых стаканов. Близнецы мигом перехватили пойло, а кормчий умыкнул половину стаканов. Хлуд даже сразу не сообразил, почему это ему вдруг стало так легко, а когда дошло, изобразил на жирной физиономии негодование.
        - Ожерелье! - возмущенно пискнул он и грозно выпятил брюхо. - Я не на твой стол нес вино!
        Капитан и ухом не повел, прикрыл веки и запустил нос в стакан. Хлуд раздулся в гневе - вот-вот лопнет - и запыхтел. Тогда кормчий сломался в поясе пополам, чтобы заглянуть в буркалы кабатчика.
        - О, Хлуд! Неужели твои запасы вина иссякают? - громко и горестно завопил он, перекрывая общий гам в харчевне. И рявкнул: - Не верю!
        Кабатчик в сердцах плюнул, ткнул пухлым кулачком кормчего в лоб и покатился колобком за новой порцией. Кормчий с зычными стонами ухватился за лоб и рухнул задом на лавку. На другом ее конце девка, сидевшая на коленях у Братца, не знаю уж какого, с пронзительным визгом подлетела в воздух. Кормчий поставил передо мной пустой стакан и с гордостью посмотрел на меня.
        - Даль, это твой первый в жизни стакан, - провозгласил он.
        Тут я начал лопаться со смеху, изо всех сил стараясь не заржать в полную глотку, но все испортил Три Ножа.
        - Ага, - томно протянул он. - А через годик-другой, Сова, ты ему будешь показывать, какой рукой у девки подол задирают. И проследишь по первому разу, чтобы он все выполнил правильно.
        Такой подлости от баллистера я не ожидал. Ожерелье подавился вином. Он закашлялся, разевая рот, как рыба, выброшенная на берег. Палубный заколотил кулаком по спине капитана. Ожерелье прокашлялся и захохотал в полный голос, у него аж слезы на глазах выступили. Девки тоже гнусно захихикали. Я сидел, и уши мои полыхали огнем. Отсмеявшись, Ожерелье хлопнул по столу ладонью.
        - Все, - сказал он. - Оставьте его в покое.
        Капитан наполнил вином мой стакан, пододвинул его ко мне и подмигнул. Встретив мой нахмуренный взгляд, он пожал плечами и добродушно улыбнулся. Мне сразу стало легче дышать. Я осторожно потянулся к стакану. Остальные изо всех сил старались не смотреть в мою сторону. Я набрался духу и одним глотком осушил стакан на две трети.
        - Ого! - не выдержал какой-то Братец. - Лихое начало…
        Я тут же вспомнил свое обещание напиться в отместку и решил приступить к выполнению, не откладывая.
        - А-а! Вот и они! - заорал кормчий у меня над ухом. От неожиданности я подскочил на лавке.
        Огибая столы, к нам торопились еще две юбки, Инры среди них не было, и я про себя еще раз вознес хвалу Старцу за такое везение. Одна девка с ходу запрыгнула на колени к кормчему, вторая уселась на капитана: оба мгновенно потеряли ко мне интерес. А мне только этого и надо было. Вино теплым облаком таяло у меня в животе. Я хлебнул еще и стал ждать, когда притащат чего-нибудь перекусить. От нечего делать я вертелся, рассматривая люд, набившийся в «Барракуду». Смотря по тому, кто торчит в кабаке, можно сказать, чьи лохани ошиваются в шухской гавани. В дальнем от нас углу кто-то драл глотку и струны арфы, воображая, что поет. Я бы гусляра послушал, да что-то сегодня ни один из них в «Барракуду» не забрел. Жалко. Говорят, где-то на Рапа Баюнов Внук обретается, вот бы послушать… Но они, Баюновы Внуки, так, запросто, не поют. Уж лучше бы Ожерелье взял арфу. До гусляра ему далеко, но петь и играть он умеет. Он много чего умеет. Он ведь когда-то был капитаном в Атене, на флоте у тамошнего Деспота. Пока не съездил по роже какому-то высокородному или еще что-то вроде этого. Такие слухи ходят о нашем капитане.
Знаю, что капитаном был, - это точно, а все остальное - сказки, одна красивее другой, как легенды об Исполинах. Ожерелье и сейчас капитан не чета многим, и про него много баек бродит. На Теплом Море хорошо знают его прозвище - Ожерелье, которое он получил за то, что из браслета Сына Моря, что на руке носят, сделал нечто вроде ошейника и, надев его на шею, запаял намертво. Зачем он это сделал, не знает никто… Говорят, поначалу над ним смеялись, но тот, кто смеялся, быстро за свой смех поплатился. Потом другие тоже стали так делать, но он заставил снять браслеты с шеи всех, кто осмелился на это, выпустив добрую порцию крови из наглецов. Ошейником его украшение назвать после разборок не рискнули, стали называть ожерельем, а потом и самого капитана стали так кликать. Но это было до того, как я появился на «Касатке».
        Певец с глоткой раздавленной жабы распалялся все пуще и пуще. И тут я заметил, что рядом со столом, за которым истошно голосил этот припадочный, у стены, совсем неприметный, стоит небольшой бочонок, а за ним на низенькой скамеечке примостился какой-то человек в темной одежде. Бочонок был поставлен на попа, его плоское днище служило столом. Человек этот сидел откинувшись спиной на стену и потягивал из стакана. На Сына Моря он совсем не походил, и это было странно. То, что он не местный, - я понял сразу. Мне стало интересно, и я решил его «пощупать». Меня братва пестует не только за то, что я найденыш и маленький. Я - видящий, я загодя чувствую кашалота или как, например, спрут из глубины поднимается, - мне есть чем гордиться.
        Перед тем как «прощупать» незнакомца, я решил выпить еще. Потянулся к ближайшему кувшину, но тот оказался пуст. Тогда я дернул за рукав кормчего, мурлыкавшего своей юбке на ухо так, что тарелки на столе дребезжали. Жаль, пустые: орава успела сожрать все до нашего прихода. Где Хлуда со жратвой носит-то? Кормчий недовольно покосился на меня. Я показал ему пустой стакан. Он громко крякнул и произнес:
        - Однако. - Но все же вытянул лапищу, ухватил с противоположного конца стола кувшин за тонкое горло, не глядя нацедил мне вина, а потом снова с урчаньем воткнулся в свою красавицу.
        Меня передернуло от такого зрелища. Я сделал пару глотков и почувствовал себя лучше. И напрасно: едва оторвавшись от стакана, я узрел Инру. Она с руганью отбивалась от непонравившегося ей назойливого ухажера. Под стол, что ли, залезть? С горя я докончил стаканчик и срочно наполнил его снова и выпил, а затем еще один. Говорят же, что горе вином заливать надо! Я был уверен - полегчает. И вправду полегчало - даже Инра показалась не такой занудой. А она тем временем убежала наверх, оставив обиженного детину потирать покрасневшую щеку. И мне стало вообще хорошо. Я вспомнил про странного незнакомца, но он уже куда-то исчез: скамеечка возле стены пустовала, а рядом с сиротским видом торчал бочонок, на котором осталось несколько грязных тарелок. Они меня почему-то рассмешили. Я фыркнул, и, видать, громко, потому что Ожерелье с удивлением уставился на меня. Это рассмешило меня еще больше. Чтобы как-то унять смех, я тяпнул еще стаканчик и в блаженстве привалился к спине кормчего. По всему моему телу бродили теплые волны, а голова приятно кружилась.
        Когда Инра вдруг снова обнаружилась в поле зрения, мне уже было на это начхать. В голове у меня возник план мести за все ее плоские остроты, которыми она ранила мое достоинство. Я приготовился пустить его в действие, как только она в очередной раз начнет приставать, но Инра, к великому моему удивлению, даже не сделала попытки задеть меня. Она наклонилась к капитанской девке и нашептала ей что-то на ухо. Та вдруг вскинулась, соскочила с колен Ожерелья и кинулась на кухню чуть ли не бегом. Инра осклабилась ей вослед и, не медля, заняла освободившееся место. Ожерелье тут же как ни в чем не бывало облапил новую, но на этом дело не кончилось. Инра обхватила капитана за шею рукой, притянула его голову к себе поближе и, постреливая по сторонам хитрющими глазами, стала Ожерелью что-то втюхивать. Капитан сидел с довольной рожей, сиял что твое ясно солнышко, после заржал и с размаху отвесил ей шлепок по ляжке. Она вскочила на ноги и потянула его за собой. Руду проорал вослед парочке громкое напутствие, отчего харчевня взорвалась пьяным ревом.
        Я сидел счастливый. Правда, план мести так и не удалось привести в исполнение, зато я ощутил потребность спрыснуть исчезновение опасности с горизонта. Я выпрямился на лавке, вернее, мне показалось, что я это сделал, - на самом же деле мне так и не удалось отлепиться от широченной поясницы кормчего. Я удивился и попытался еще раз, но с тем же результатом. Подумав, я уцепился за край стола и потянул его на себя. Стол приблизился ко мне слишком резко, и я навалился на него грудью, больно ударившись при этом. Я выругался. Кормчий повернулся ко мне и с недоумением посмотрел на меня сверху вниз. Его веснушчатое круглое лицо с полуоткрытым ртом оказалось последним, что я запомнил.
        2
        Вода с тихим шипеньем плескалась о борт, покрытый уже начавшей лупиться краской. Плеск воды казался мне громче грохота прибоя где-нибудь на рифах. Я, схватившись руками за голову, пытался удержать на месте свои виски, которые, как мне чудилось, стремились разбежаться в разные стороны. Неподалеку от меня на палубе бельмом на глазу торчал Сид Мачта, вахтенный. Он время от времени с озабоченным видом поглядывал в мою сторону. Во позорище-то! Оно, конечно, хорошо бы сейчас забраться куда-нибудь в темный угол и отлежаться там, но меня хватило только на то, чтобы кое-как выползти из кубрика и добраться до борта. Силуэт Сида сдвинулся с места и стал неторопливо приближаться ко мне. Уйди, молил я про себя, уйди! Но тщетно.
        - Даль, а Даль? - Мачта нерешительно потоптался за моей спиной. Доски палубы легонько поскрипывали у него под сапогами. - Может, тебе… это… стаканчик винца приволочь? Полегчает.
        Меня чуть не вытошнило, и вытошнило бы обязательно, если бы было чем. Пустой живот скрутило спазмом, а перед глазами запрыгали разноцветные круги. Я ухватился за борт, чтобы не полететь вниз, в грязную водицу гавани, усеянную скорлупой орехов, рыбьей чешуей и прочими помоями. Пальцы Мачты вцепились в ворот моей рубахи. Он оттянул меня от борта и поставил перед собой, придерживая за шиворот, дабы не рухнул.
        - Или, может, холодной водицей на голову польем? - с участием спросил он, заглядывая мне в лицо. - Все лучше, чем так-то.
        - Давай, - выдавил я из себя, с остервенением стараясь удержать свой желудок на положенном ему месте.
        Сид с величайшей осторожностью, будто я мыльный пузырь и могу лопнуть в любой миг, усадил меня на палубу и прислонил к бухте каната. Он с прищуром оглядел меня и, убедившись, что помирать у него на глазах я не собираюсь, потопал за водой. Вернулся он быстро, приволок полное ведро, плеская на палубу, а вот вторую руку зачем-то прятал за спину. Мне было тошно, и я не придал этому значения. А зря… Сид присел возле меня на корточки.
        - Ну, как ты? - поинтересовался он.
        - Ой! - промычал я.
        Он подхватил меня под мышки и перегнул через борт.
        - Ну вот, - проворчал он, и холодная струя потекла мне на голову.
        Прохладные струйки воды сбежали по волосам на шею, тело отозвалось сладкой дрожью озноба. Мне действительно стало легче, желудок в брюхе перестал метаться и успокоился. Я застыл, наслаждаясь мгновениями облегчения.
        - Ну, а теперь… - произнес этот предатель и зажал мою голову у себя под мышкой.
        Я поначалу ничего не понял, только когда Мачта воткнул мне в зубы кружку и язык почувствовал мерзкий вкус вина, сообразил, откуда ветер дует. Я забился изо всех оставшихся сил, пытаясь вырваться. Пустое… Я давился и пускал пузыри, но он меня заставил выпить все вино.
        - Убью… - простонал я, глотая слезы, ручьем потекшие из глаз, когда он наконец убрал проклятую кружку.
        - Тише, тише… - приговаривал Сид, однако не выпуская моей головы. Свободной рукой он гладил меня по мокрым волосам, отчего я приходил в неистовство еще больше. - Ну, перестань дергаться… Теперь и вправду должно полегчать.
        Я смирился, прекратил молотить кулаками воздух и процедил:
        - Ладно. Отпусти.
        Мачта недоверчиво хмыкнул.
        - Отпусти, говорю тебе!
        Он расслабил локоть, и я полетел вниз. Стоя на четвереньках, я следил за тем, как он неторопливо удаляется с ведром в руке.
        - Мачта, - позвал я.
        Он обернулся.
        - Не говори никому. Хорошо? - попросил я.
        Мачта кивнул.
        - Поклянись, - потребовал я на всякий случай.
        Он махнул рукой с ведром:
        - Клянусь острогой Старца, малыш. Буду немее дохлой акулы.
        Я в изнеможении привалился спиной к бухте.
        Светало. Последние летучие мыши черными росчерками мелькали в голубеющем небе. Они в гавани кишмя кишат, как и чайки. Далеко на горизонте наливалась алым широкая полоса между небом и морем. Сид подошел к корабельному колоколу и стал отбивать время. Ему откликнулись с других посудин, и вся гавань, как одеялом, накрылась разноголосым перезвоном.
        После всех приключений меня стало клонить в сон - то ли вино сморило, то ли еще что-то. Напоследок я подумал о том, что скажет кормчий, когда проснется, и, поскрежетав зубами, провалился в дрему.
        Проснулся я внезапно - словно кольнуло внутри. Я разлепил веки и еще со сна смутно разглядел нависшую надо мной фигуру. Я рывком сел и помотал головой, разгоняя пелену перед глазами. Я было решил, что это кормчий заявился по мою душу, но с громадным облегчением обнаружил перед собой капитана. Ожерелье пока ничего не знает о моем позоре, а значит, издевательства начнутся позже. Я зевнул и посмотрел на капитана.
        Взгляд Ожерелья был устремлен в открытое море. Небольшой шрам на левом виске шевелился, подрагивая в такт бившейся жилке.
        - Даль, как оно все прошло? - спросил он.
        - Ожерелье! - запротестовал было я и запнулся: вид у капитана был странный, будто он здесь и не здесь одновременно.
        - Палубного, кормчего и Три Ножа ко мне. Быстро! - приказал он.
        - Слушаюсь, капитан. - Я вскочил на ноги. Меня опять замутило. Я покачнулся и ухватился за борт, проклиная в душе вчерашнюю свою дурацкую браваду.
        К счастью, Ожерелье этого не видел. Он, даже не выслушав ответа, круто развернулся и пошел прочь. Наткнувшись на кусок каната, валявшийся на палубе, капитан с размаху поддал его ногой, отправив канат за борт. С Ожерельем явно было что-то не так. Вздохнув, я поплелся в кубрик.
        Кормчий храпел на своей койке, выпятив подбородок и раскинув в стороны тяжелые руки с выпирающими из-под кожи буграми мышц. Однажды его пригласили принять участие в состязании, которое время от времени устраивал Хлуд в своем кабаке, дабы морская братия могла утолить буйный нрав более мирно, нежели валтузя друг друга по мордасам кулаками, а также скамейками и обломками столов. Тогда кормчий оглядел своих возможных соперников с ног до головы и спросил Хлуда, есть ли у него лом. Кабатчик удивился, но ответил, что да, имеется. Кормчий попросил принести. Хлуд сходил за ломом. Получив железяку, кормчий взвесил ее на руке, а затем на глазах у всех безо всякой натуги завязал лом тремя узлами: по узлу на каждый конец и узел посередине с имеющимися уже двумя. Изуродовав лом, он положил его на пол и предложил любому желающему вернуть предмету первоначальный вид. Желающих не нашлось, а кормчему единодушно присудили победу с правом никогда не участвовать в состязании. Хлуд, этот жмот, поначалу осатанел и потребовал возмещения убытка, но, когда кормчий тяжело вздохнул и поднял лом с полу, намереваясь запустить
им в окно, быстро изменил свое отношение к происшедшему. Теперь этот лом висит у него в зале на стене как украшение, и Хлуд грозится поставить бочку самого лучшего вина тому, кто сумеет лом развязать. Без помощи магии, само собой.
        Я похлопал кормчего по животу. Он сразу открыл глаза, будто и не спал вовсе, и сел на койке.
        - Ожерелье зовет, - сказал я быстро, не давая ему рта раскрыть. - Тебя, Руду и Три Ножа. Срочно!
        Он кивнул и принялся натягивать рубаху.
        - А где палубный и Три Ножа? Знаешь? - спросил я. Кроме кормчего, в кубрике никого не было: дрыхнуть до посинения, когда «Касатка» в гавани, - это его право, а в море Йошен спит меньше всех.
        - Не-а, - ответил он, зевая.
        Я побежал наверх. На палубе я налетел на Руду, едва не свалив его с ног.
        - Ты чего? - недовольно проворчал он и ехидно добавил: - Не протрезвел еще?
        Вот зараза!
        - Тебя, кормчего и Три Ножа капитан зовет, - сказал я. - Где баллистер?
        Палубный не ответил. Подскочив в два прыжка к борту, он свесился с него и заревел на всю гавань:
        - Улих! Три Ножа! - А потом яростно замахал. - Сейчас придет, - сообщил он мне и пояснил. - Три Ножа в Шуху собрался. К оружейникам.
        На палубе появился озадаченный баллистер. За ним, как огромная тень, вперевалку шагал Крошка.
        - В чем дело? - спросил Три Ножа. - Ты надсаживал глотку так, что и на вершине Рапа слышно было.
        - Ожерелье зовет, - ответил палубный. - Пошли к нему.
        Три Ножа пожал плечами.
        - Дрон, подожди меня, - сказал он напарнику.
        Крошка почесал пятерней в затылке и сел там, где стоял. Руду и Три Ножа быстро ушли. Я поразмыслил малость, что делать дальше, и поспешил на корму, где уселся под раскрытым окном капитанской каюты, - мало ли что: вдруг Ожерелью снова понадобится гонец. На «Касатке» секретов не бывает: она ведь небольшая - на носу чихнешь, с кормы отвечают.
        - Наконец-то, - услышал я голос капитана.
        - Зачем звал, Ожерелье? - Это Три Ножа.
        - Точно. Зачем? - Это Руду рыкнул.
        - Урезонь свою глотку, чудище морское. - Голос у Ожерелья какой-то странный, на обычный непохожий. - От твоего рева у меня в каюте лампа качается. - Он сделал паузу. - Так. Наши планы меняются.
        Ожерелье вдруг умолк. Остальные ждали продолжения, но капитан молчал.
        В каюте что-то брякнуло, а потом заговорил кормчий:
        - Не тяни, капитан.
        Кто-то шумно вздохнул.
        - Готовьте «Касатку» к выходу в море. На рассвете уходим, - сказал Ожерелье.
        - Клянусь громыхающей задницей Старца! - Изумление палубного было безмерным. - Ожерелье, ты спятил!
        - Инра несколько раз пыталась затащить меня к себе в постель. Я отказывался, потому что чувствовал - это плохо кончится, - пробасил кормчий.
        Три Ножа разразился громким уханьем, заменявшим ему смех. Палубный с кормчим присоединились было к нему, но Ожерелье их резко оборвал.
        - Стоп, - сказал он. - Я не шучу.
        Смех стих. Они переваривали услышанное.
        - Тогда ты либо на самом деле спятил, либо… - подвел итог Руду после молчания. - Выкладывай, - потребовал он.
        Ожерелье ничего не ответил. Они ждали.
        - Не тяни, капитан. - Это опять кормчий.
        - Не могу.
        - Что?!
        Они были не то что удивлены, они поверить такому не могли. Впрочем, и я тоже. Я сидел и слушал, затаив дыхание.
        - Сказать не могу ничего, - добавил Ожерелье. - Пока.
        Он сказал это так, будто все уже было делом решенным.
        - Послушай, Ожерелье, мы же собирались как следует подлатать «Касатку», - по голосу палубного было слышно, как он обескуражен, - сменить изношенную оснастку. Мага нет. Лекаря потеряли… - Руду внезапно оборвал себя и взорвался: - Да что случилось-то?!
        - Мага я уже нашел. И нанял. Он - маг и лекарь. Дешево, - бесцветным голосом произнес капитан.
        - Ожерелье, да ты, видать, и вправду сбрендил. - Палубный аж осип, чего с ним отродясь не бывало.
        В капитанской каюте повисла настороженная тишина. Потом заговорил Ожерелье:
        - Вы что же… Решили, что я и впрямь того? Ах… - И тут капитан загнул такое, чего я и от кормчего ни разу не слыхивал, а он мастер не только ломы в узлы завязывать.
        После такого и видящим не надо быть, чтобы понять: капитан в полном порядке. Я попытался запомнить услышанное хотя бы отчасти, но быстро врюхался, что это мне не по силам. Такое учить надо. По отдельности. И не один день.
        После того как раскаты капитанского голоса отгремели, кормчий осторожно нарушил тишину:
        - Тогда, может, все-таки объяснишь почему?
        - Нет. Повторяю: пока нет.
        - Однако, - уронил кормчий.
        В беседу вмешался ровный говор баллистера:
        - Ожерелье, так не годится: все уже было оговорено, полватаги по кабакам не просыхает - и тут ты резко меняешь намеченные планы да еще и темнишь при этом, как девица на выданье. Чего-чего, а такого я, например, от тебя никак не ожидал. Думаю, палубный и Сова со мной согласны.
        Руду и кормчий дружно заворчали.
        - Хорошо, - произнес Ожерелье. - А если я скажу, что мы можем взять хороший куш? Такой, какой еще ни разу не брали.
        Из окна донеслось удивленное разноголосое кряканье, а затем снова заговорил Три Ножа.
        - Хороший куш? - переспросил он. - Допустим. Тогда другой вопрос: а стоит ли этот куш подобной спешки?
        - Стоит.
        - Каков же тогда этот куш?
        - Большой, - отрезал Ожерелье раздраженно. - Три Ножа, я сказал достаточно.
        - А по-моему, нет, - парировал баллистер.
        - Ладно, - в сердцах сказал Ожерелье. - Это приказ. «Касатка» к рассвету должна быть готова. Пошлите людей по шухским борделям, чтобы вся команда к ночи была на борту. С отливом уходим. Кто не желает, пусть берет свою долю и катится в тартарары. Это и вас троих касается. Ясно?
        - Ого, - произнес кто-то.
        Я не понял кто. Я сидел под окном, сжавшись в комок и боясь шелохнуться. Творилось что-то странное, непонятное. В каюте капитана опять воцарилась тишина.
        - Э-э, Ожерелье, так тоже не годится, - неуверенно протянул кормчий. - Мы ведь ничего не понимаем.
        - А я ничего не могу сказать! - рявкнул капитан.
        - Хватит! - перебил его палубный. - Мы сейчас просто-напросто перегрыземся, как свора псов над костью, - и этим все кончится. Три Ножа, отстань от капитана! Лучше вспомни - мы уже раз прошляпили богатый хабар из-за того, что излишне распустили языки. Помнишь?
        Я помнил. Было такое дело. Шел купец с Архипелага на Побережье, камни вез драгоценные и много еще чего. И был у нас на «Касатке» один придурок - мозгов меньше, чем у медузы. Перепил он как-то и сболтнул лишнего. А Гил Рябой, сволочь еще та, смотался из гавани по-тихому и встретил купца на десяток верст раньше, чем мы его поджидали. В результате мы остались с носом. Правда, Рябой до сих пор боится заходить на Рапа, когда наша «Касатка» там стоит, но купец нам хвостом махнул и тю-тю. Три Ножа полудурку этому чуть голову в задницу не воткнул, а Ожерелье почему-то не дал братве распотрошить недоноска - только вышвырнул с «Касатки». Но, говорят, кто-то ему и без нас кишки наружу выпустил.
        Голос баллистера отвлек меня от воспоминаний.
        - Руду, не путай дерьмо с гранатой, - сказал Три Ножа веско. - Тогда окно в каюте было бы закрыто, или мы бы сидели наверху у Хлуда за запертыми дверями. Ожерелье, «Касатка» принадлежит не только тебе…
        Дальше я уже не услышал, потому что с палубы истошно заорали, призывая меня по имени. Я кубарем вылетел на зов, проклиная про себя неожиданную помеху. Разрази меня молнией, дело-то творится нешуточное! И Ожерелье ведет себя так, будто и впрямь умом тронулся…
        Звал меня Крошка, а рядом с ним у сходен ошивался еще кто-то. Я пригляделся и чуть не растянулся в полный рост, споткнувшись от неожиданности: это был тот самый незнакомец из «Барракуды», который сидел там за перевернутым бочонком у стены. Я его сразу узнал, хотя и видел всего-то один раз, и тот мельком. Он смотрел на меня, ожидая, когда я подойду.
        - Даль, чего валандаешься? - опять заорал Крошка. - Давай быстрее.
        Но со мной случилось непонятное: идти-то всего ничего осталось, но ноги мои ни с того ни сего стали как деревянные. Мне казалось, что я вдруг оцепенел и иду медленно-медленно. Крик Крошки тоже звучит как издалека. А незнакомец спокойно и внимательно следит за моим приближением своими прозрачными зелеными глазами.
        - Даль, отведи его к Ожерелью, - сказал Крошка.
        - К капитану? Зачем? - брякнул я, а сам еще весь в наваждении.
        - Ты чего это? Перегрелся на солнце? - удивился Крошка. - Это новый лекарь. Говорит, капитан вчера нанял его и велел явиться поутру на борт.
        «Не лекарь он! Не лекарь!» - захотелось закричать мне. Голова как в тумане. Незнакомец будто услышал мой мысленный вопль. По его губам скользнула тень улыбки, мягкой, без насмешки, словно я только что отменно пошутил.
        - Когда нанял? - переспросил я.
        - Твоего ли это ума дело? - взъерепенился Крошка.
        - Капитан сейчас занят. У него Руду, кормчий и Три Ножа, - буркнул я в ответ, а самого крутит, прямо не знаю, что и думать.
        Незнакомец снова улыбнулся.
        - Это ничего, - сказал он. - Капитан велел мне явиться прямо к нему сразу же.
        Голос у него был густой и глубокий, как отдаленный раскат грома.
        - А я тебе что говорю! - встрял Крошка. - Веди давай. Не препирайся. А то будешь сегодня драить всю палубу в одиночку.
        Наваждение с меня схлынуло, будто и не было. Я потряс головой и вроде как очухался. Ожерелье и правда говорил о лекаре, которого он нанял. Вот он и появился, этот лекарь, только на лекаря что-то не очень смахивает, прямо скажем. Мне все это страшно не нравилось: я же видящий - меня обмануть ой как непросто. Я и попытался его «коснуться». Лучше бы я этого не делал: давешнее наваждение вновь навалилось на меня с утроенной силой. Я «отшатнулся», весь дрожа, ощетинившийся, как кот, увидевший собаку. Боялся я его. А как он идет! Ноги обуты в грубые сапоги - и хоть бы каблуком стукнул! Я аж оглянулся проверить, идет или нет. Уже перед самой дверью в капитанскую каюту меня как ожгло - вспомнил! Ожерелье же упомянул, что он и маг вдобавок! Но что я - магов не видел? На «Касатке» парочка была. А этот…
        Я стукнул кулаком в дверь каюты и распахнул ее настежь. Перед глазами картина: Руду и кормчий красные, распаренные, а Ожерелье и Три Ножа, наоборот, бледные, и все четверо напружинены - все равно что четыре кобеля перед свалкой. Окно в каюте, я заметил, было уже закрыто. Они одновременно повернулись на скрип отворившейся двери.
        - Капитан, лекарь явился, - объявил я и увидел, как лица всех, кроме Ожерелья, вытянулись.
        Незнакомец мягко отодвинул меня рукой в сторонку, шагнул через порог и закрыл за собой дверь. Она захлопнулась перед моим носом. Я постоял перед дверью, хлопая глазами, да и пошел себе назад.
        На палубе меня дожидался Крошка со шваброй и ведром. Он всучил их мне, вместо напутствия сунул под нос кулак и отправился облизывать баллисту, которую любил пуще всего на свете. Я зачерпнул забортной водицы, выплеснул ее на палубу и стал размазывать шваброй по доскам, стараясь не удаляться от кормы далеко. Ждать пришлось недолго: Три Ножа, палубный и кормчий появились на палубе. Вид у них был очумелый, даже у обычно невозмутимого баллистера зенки были круглые, что монеты. Вслед за ними показался лекарь-маг. Я со шваброй в руках совершил несколько маневров, преследующих цель оказаться поближе к ним, в пределах слышимости. Руду свистнул Сида Мачту и приказал ему разместить новенького в кубрике. Сам же палубный все время бросал на лекаря исподтишка косые взгляды. А кормчий, тот вообще старался не смотреть в сторону пришельца. Один Три Ножа в задумчивости теребил пальцами косицу.
        Мачта подошел и осклабился:
        - Как звать-то?
        - Рий, - ответил новый лекарь.
        - А прозвище?
        - Нет у меня прозвища.
        Мачта осклабился еще шире и хлопнул новенького по спине пятерней.
        - Ну за этим дело не станет, - заржал он.
        Они ушли. Кормчего, баллистера и Руду давно и след простыл. Я с остервенением тер шваброй палубу, с каждым взмахом распаляясь все больше и больше. Ну как же они все ничего не чувствуют? Может, поговорить с Ожерельем? Может, мне еще удастся повернуть все по-другому? Приняв решение, я отшвырнул швабру в сторону и бросился к капитанской каюте.
        Ожерелье, сгорбившись, сидел у окна и невидящим взглядом уставился в переборку. Я закрыл за собой дверь и прижался к ней спиной. Сердце мое колотилось как бешеное. Капитан повернул голову.
        - Ожерелье, - начал я, стараясь говорить ровно и не сбиться. - Он, этот новый лекарь…
        - Т-с-с, - прервал меня Ожерелье, прижав палец к губам. - Я знаю все, что ты мне хочешь сказать.
        - Но…
        - Цыть, - цыкнул он, и я снова увидел прежнего капитана.
        Ожерелье поманил пальцем меня к себе. Когда я подошел, он взял меня за плечи и заглянул мне в лицо.
        - Ты ведь видящий, - сказал он. - И ты его испугался.
        Заметив, как покруглели мои глаза, он усмехнулся.
        - Он попросил меня поговорить с тобой, но ты пришел первый.
        - Кто? - не понял я.
        - Маг.
        - К-какой маг?
        - Ты знаешь.
        Я аж задохнулся от внезапно нахлынувшей догадки.
        - Он?!
        - Ти-хо, - раздельно сказал Ожерелье. - Ни-ко-му. Слышишь? Никому.
        Я изо всех сил закивал. Он легонько подтолкнул меня к двери.
        - А теперь иди. И слышишь? Никому.
        - Подожди, капитан, - удивился я. - А Сид Мачта? Он тоже видящий…
        - Ему до тебя далеко, - сказал Ожерелье. - Иди.
        Я сам не свой вернулся к брошенной швабре. Меня всего распирало от вопросов. Какой маг? Зачем? Откуда? Догадку, промелькнувшую у меня в капитанской каюте, я гнал прочь, не в силах ей поверить. Поглощенный своими размышлениями, я даже не заметил мачту, выросшую у меня на пути. Не Сида Мачту, а настоящую. Из глаз моих полетели искры. Много искр. Я плюхнулся задом на мокрую палубу, держась за лоб. Син Щербатый, висевший в раскорячку на вантах, покатился со смеху. Он спрыгнул на палубу и подошел ко мне.
        - Даль, ты чего-то сегодня не в меру ретив, - сквозь смех сказал он, отбирая у меня швабру. - Охолони малость. - И протянул мне медяк. - Держи. Приложишь ко лбу.
        Продолжая держаться за ушибленное место, я убрался за одну из баллист и оттуда принялся следить за происходящим, приложив монету к вздувшейся шишке. Корабельный колокол отбил очередной час, и на причал стали прибывать груженые фуры. Ого! Никогда еще палубный и старший баллистер не действовали так сноровисто. Они и так мужики расторопные, но тут превзошли самих себя. Голый по пояс новый маг-лекарь по имени Рий (а кто же он на самом деле?) вместе с остальными подставил спину под прибывший груз. Как он только выбрался на палубу, я впился в него взглядом, стараясь не упустить ни одного его движения. Сбросив рубаху, он таскал на плечах мешки с фуры, возле которой суетился, покрикивая, палубный. Освободившись от очередной ноши, он подошел к бадье с питьевой водой, зачерпнул ковшик и принялся пить. Две тоненькие струйки воды сбегали по подбородку на голую грудь мага. У меня тоже сразу пересохло во рту от жажды, я непроизвольно подался вперед. Он оторвался от питья, и наши взгляды встретились. Он повесил ковшик на бадью и подмигнул мне зеленым глазом.
        3
        - Ты мне объясни, когда это такое было, чтобы меня среди ночи снимали с девки и волокли на «Касатку», будто куль с дерьмом?
        Подручный баллистера, коротышка и толстяк Фитар, которого в насмешку окрестили Скелетом, возмущенно шлепал пухлыми губами, алевшими среди дремучей поросли, что затянула его щеки до самых глаз. Выражая свое негодование, он размахивал короткими руками и то и дело подпрыгивал, чтобы хоть не разговаривать с пупком собеседника.
        Баллистеры с подручными обступили Крошку, допытываясь о причинах вчерашнего переполоха. Крошка хранил невозмутимый и многозначительный вид, но рта не раскрывал и разъяснять что-либо не собирался.
        - Скажут… - бурчал он. - Отвяжитесь.
        Баллистеры были озадачены, да и не только они - вся братва шалела на палубе, кроме тех, кто торчал на мачте, убирая парус. Незадолго до этого зычный рев палубного выгнал ватагу из коек, наказывая собраться на палубе, а потом капитан распорядился убрать парус и лечь в дрейф. А от острова отошли всего-то ничего!
        Вулкан Рапа громоздился над линией горизонта, как сахарная голова с неровно надкушенной верхушкой, поставленная на скомканный, весь в пятнах мешок. Над зубчатой вершиной вулкана облака сбились в плотную шапку, хотя над морем небо было чистым. Такая облачная шапка видна издалека, и по ней завсегда узнают о находящейся поблизости суше, даже если сам берег не виден.
        Я не стал слушать дальше гомон баллистеров и отошел. Руду прохаживался с задранной головой вокруг мачты. Три Ножа на мостике что-то втолковывал капитану и кормчему. Ожерелье слушал с рассеянным видом, а кормчий чесал в затылке.
        - Хватит возиться, чтобы вы так петлю на собственной шее затягивали! Клянусь зеленой бородой Старца, как же вы с мотней-то в отхожем управляетесь? Что скалитесь? Падаль и то резвее! Шевелись, акулье мясо, острога Старца вам в зад!
        Палубный, закатив глаза, исполнял традиционную песнь. Когда парус убрали, он взялся за ползающих по вантам. Я три раза обшарил глазами палубу в поисках нового мага-лекаря, но того нигде не было видно.
        - Капитан, готово! - проорал палубный.
        - Поднимайся на мостик, - отозвался Ожерелье.
        - Нет. Я и здесь побуду, - отмахнулся Руду.
        Все столпились на палубе, недоумевая, в чем дело. Три Ножа привлек общее внимание, гаркнув:
        - Слово капитану!
        Взгляды устремились на мостик. Ожерелье крикнул:
        - Господарь Зимородок!
        Мы замерли. Господарь! Это надо же! Голос, прозвучавший за нашими спинами, заставил всех, как одного, круто развернуться на месте.
        - Я здесь, капитан!
        Братва раздалась в стороны, отступив к бортам и освободив середину палубы. Я протиснулся сквозь сгрудившихся кучей баллистеров в первый ряд, просунув башку под чей-то локоть, и раскрыл рот от изумления.
        Поначалу я даже не узнал его: по палубе шел высокий человек в длинном светлом одеянии, на плечах его лежал плащ, скрепленный у шеи простой деревянной застежкой. На груди, покрытой тонким холстом белой рубахи, на витиевато плетенной цепочке висел яркий круглый медальон: семь цветов радуги, закрученные в спираль. Он двигался неспешным текучим шагом, и нечто, исходившее от него, заставляло затаивать дыхание.
        - Вот тебе и Рий-лекарь… - негромко пробормотал кто-то за моей спиной.
        Хотя и казалось, что маг идет неторопливым шагом прогуливающегося человека, двигался он на удивление быстро. Никто и глазом не успел моргнуть, как он очутился на свободной части палубы между капитанским мостиком и нами. Мне почудилось, что, проходя мимо меня, он на миг черкнул по моему лицу взглядом и едва заметно улыбнулся. Маг остановился и повернулся к нам, встав спиной к мостику. Все молча ждали, что он скажет. А он молчал, потом вдруг расцвел широкой улыбкой.
        - Подходите ближе. Чего вы сгрудились у бортов? Мне до вас будет не докричаться, - сказал он очевидную глупость, потому как голос его был столь ровен и мощен, что палубному с его глоткой впору позавидовать.
        Оробевшая братва не посмела ослушаться. Все двинулись вперед, но до определенной невидимой черты, заступать за которую не решился никто.
        Маг оглянулся на мостик.
        - Капитан Ожерелье, объясни же людям, в чем дело. Я тебя дополню, если понадобится, - сказал он.
        Ожерелье рассеянно жевал конец зеленого платка, которым была повязана его голова. Над палубой пролетел шумный вздох. Ожерелье выплюнул изжеванный конец и выругался.
        - А я и не знаю, с чего начать! - громогласно заявил он.
        Такое вступление вызвало невольные смешки.
        - Ожерелье! - взревел палубный, решив прийти капитану на помощь. - Лепи как есть. Там разберемся!
        Капитан поскреб шею под узлом платка и набрал в грудь воздуха.
        - Сыны Моря! - начал он.
        Тут я понял, каким он был, когда служил во флоте.
        Братва ожидала чего угодно, но только не подобного начала. Сдерживаемое напряжение прорвалось, вылившись в дикий хохот. Так ржут разве что над какой-нибудь смачной историей. Кое-кто, корчась, повалился на палубу. Руду попытался навести порядок, но куда уж тут… Маг жестом повелел палубному не вмешиваться. Руду послушался беспрекословно. Это Руду-то!.. Который и демонов заставит под свою дудку плясать! Сам маг терпеливо ждал, когда братва угомонится. Ожерелье на мостике был мрачен. Три Ножа неподвижно, как храмовая статуя, застыл рядом с ним. Ни один мускул не дрожал на лице старшего баллистера. Мне было не до смеха: один вид мага заставлял меня трястись невесть от чего, и я никак не мог понять, куда запропастился кормчий, - вроде бы только что стоял на мостике.
        Постепенно хохот стал затухать. Маг выждал, пока не утихли последние смешки, а потом сделал знак капитану.
        - Эй, вы! Слушайте меня! - рявкнул Ожерелье, стерев с лиц остатки ухмылок. - У нас на «Касатке» гость! Слышите? Гость! Светлый маг! Звать его Зимородок. Мы так спешно вышли в море по его просьбе. И не только его. Он просит от лица всех светлых магов. - Капитан вколачивал слова одно за другим, как гвозди в доску. - Светлые маги просят нас, Сынов Моря, об услуге, за которую они нам заплатят! Слышите? Заплатят! Щедро! Надь отвезти Зимородка туда, куда он нам укажет, а потом высадить его на берег. Я понятно объяснил?
        Он умолк.
        После недолгой тишины поднялся несусветный гвалт. Орал каждый, а что - разобрать было невозможно. Однако братва была поражена дальше некуда. Палубный хрипло взревел, призывая к тишине.
        - Говорите кто-нибудь один! - прокричал он, перекрывая общий шум.
        Вперед выпихнули Скелета, славного своим красноречием, которое он любил демонстрировать на берегу перед девками. Они к нему из-за этого липли, как осы на сладкое, либо как мухи на говно, - кому что нравится, тот то и выбирает. Скелет хоть и неказист с виду, но заговорит - и никакого зелья приворотного не надо! Ежели видишь где в кабаке столпившихся в одном месте девок, лыбу растянувших по самые уши, то в самом центре, будь уверен, сидит Скелет, сидит и заливает, раздувшись, как жаба среди тростника.
        Скелет мячом выкатился, остановился, подбоченился для пущей важности и раззявил пасть.
        - Ожерелье! Капитан ты нам или нет? - завопил он. - Мы тебе доверяли и доверяем! Правильно я говорю? - Он обернулся. В ответ ему одобрительно зашумели. - Светлые маги, как известно, никому зла не чинят. Можно и оказать им услугу, тем паче они за нее заплатят. Так что думать нечего: ставим парус - и вперед! Но… - он выставил короткую руку с поднятым к небу толстым пальцем, - сначала мы бы хотели узнать цену. Сколько нам заплатят светлые маги за то, что мы окажем им услугу. - Скелет снова обернулся. - Правильно я говорю?
        Братва отозвалась довольным гулом. Скелет, выполнив возложенную на него задачу, бочком протиснулся назад. Он оказался рядом со мной и громко пыхтел, утирая рукавом вспотевший лоб - все остальное у него заросло волосом.
        - Маг, теперь твоя очередь. Говори, - крикнул с мостика Ожерелье.
        Зимородок слегка поклонился, когда взгляды вновь обратились к нему. Внезапно налетевший порыв ветра сбил его плащ на сторону. Не спеша он поправил одежду и оглядел всех нас пронзительными зелеными глазами.
        - Не торопитесь, - сказал он. - Капитан сказал не все. Он и не мог сказать всего. То, чего вы не услышали, скажу вам я. А потом вы примете решение.
        Хотя это было совершенно не то, что братва ожидала услышать от мага, прервать его никто не посмел. Зимородок продолжал:
        - Не все так просто, как кажется. Туда, куда направляюсь я, направляются и темные маги. Они отстают от меня. Плаванье может быть легким и безопасным, но может быть всякое - судьбы людей держат в своих руках боги, а своих планов они никому не открывают. Мне надо торопиться, иначе темные маги опередят. Я бы мог ничего не рассказывать вам, но обман не в чести у светлых магов. Я бы мог лишить вас всех воли, и любую мою просьбу вы выполнили бы с радостью безо всякой платы, но такое к лицу лишь темному магу. Я предупреждаю еще раз: может быть всякое. И предлагаю вам принять решение доброй волей.
        Маг замолчал, и снова заговорил Ожерелье:
        - Те, кто не захочет идти вместе с магом, могут взять свою долю, сесть в шлюпку и возвращаться на Рапа. - В руках капитана блеснуло стекло. Он поднял вверх правую руку, на ладони которой стояла клепсидра. - Как только истечет последняя капля, время для раздумий кончится. Все.
        Ощущение было такое, будто среди палубы взорвалась граната с горючкой, разбрызгивая в разные стороны пламя. Братва хлопала глазами и ушами - никто ничего не мог понять: Скелет вроде про плату спрашивал, а маг в ответ про судьбы и богов разливается. Ожерелье и Три Ножа спустились с мостика. Три Ножа отвел баллистеров в сторонку, а капитан встал перед нами, держа на ладони клепсидру.
        - Теперь спрашивайте еще, если хотите, - сказал он.
        Палубный подошел к Ожерелью и встал рядом. Три Ножа бросил несколько слов баллистерам и присоединился к Руду и капитану. Их троих обступили тесным кольцом.
        Я приподнялся на цыпочках: мне хотелось узнать, что сейчас поделывает маг. Зимородок подошел к борту и, опершись на него, смотрел в море. Удовлетворив свое любопытство, я стал протискиваться вперед, на меня ворчали, но пропускали. Я успел как раз к тому моменту, когда Ожерелье, так и не дождавшись вопросов, начал сам.
        - Плата светлых магов такова: пять тысяч колец золотом на долю… - Капитану не дал закончить единый вздох изумления, как ветерок, пронесшийся по палубе. Ожерелье усмехнулся. - Мы можем до конца жизни грабить купцов и не набрать даже десятой части.
        - Пять тысяч… - сдавленно прошептали над моим ухом.
        Я покосился и увидел выпученные глаза Скелета, в бороде которого дыркой зиял округлившийся рот.
        - И это еще не все, - сказал Ожерелье.
        Я снова вздохнул вместе со всеми. Куда уж больше-то?!
        - Маги обещают всем полное помилование. После плавания. Все приговоры будут отменены, где бы они ни были вынесены - на Побережье или на Архипелаге. Но это только в том случае, если перестать быть Сыном Моря.
        - Ожерелье, погоди-ка, - вперед протиснулся Братец. Близнецы переглянулись. - Так. Значит, мы потом можем вернуться домой? И плаха больше не грозит?
        - Правильно, - подтвердил Ожерелье. - Вы оба вернетесь, и никто вас не тронет. Мало того - у вас будут до отказа набитые кошельки, и вы можете плевать в потолок до конца жизни.
        - Э-э, зачем плевать? - удивилась одна из половин Братца. - Я женюсь.
        Братца отпихнули в сторону, чтобы не застил. Двое уже согласны, понял я. Сердце мое стучало, как бешеное.
        - Ожерелье, а это не брехня? - просипел Скелет.
        За капитана ответил Три Ножа.
        - Кто-нибудь когда-нибудь слыхал, чтобы светлые маги брехали? - Ровному голосу Улиха никогда не требовались лишние подтверждения. Он говорил как резал. Раз - и насмерть. - Коли все будет не столь гладко, даже накинут.
        Этими словами он сразил меня наповал. И не только меня. Но Скелет не унимался, избрав себе роль глашатая:
        - Слышь, капитан, маг ведь говорил, что нам в корму будут смотреть темные маги. А ну как догонят? Что делать-то будем? А если и не догонят, то после того как мы получим денежки, что с нами будет? От темных добра не жди! А кто я против мага?
        Вокруг загомонили:
        - Точно! Маги ведь! А мы кто?
        Ожерелье устало передернул плечами.
        - Господарь Зимородок, подойди сюда! - громко позвал он.
        Кольцо зашевелилось и расступилось, пропуская мага. Когда оно вновь сомкнулось, то было уже не таким тесным.
        - Сыны Моря опасаются темных магов, - объяснил Ожерелье. - Вдруг нагонят нас? И что после будет? Вдруг вздумают мстить?
        Маг кивнул.
        - Если нагонят, то они - это мое дело. Больше ничего обещать не могу. А что будет дальше? Бояться не надо: вы хоть и Сыны Моря, но магу не чета - вам они мстить не будут. - Он улыбнулся, как бы говоря, что все наши страхи - пустое. - Нам, главное, добраться туда раньше их, а потом уж темным магам нас будет не догнать при всем их желании. Да и нужда у них в погоне отпадет. Если мы отплывем прямо сейчас, то в запасе денька три есть, а мне больше и не нужно, для того чтобы сделать свое дело. Я говорил капитану.
        Скелет почмокал толстыми губами и поскреб пятерней темя.
        - Тогда чего мы ждем? - громогласно заявил он. - Я согласен.
        - Ты - это еще не все, - отрезал Три Ножа. Он ткнул пальцем в клепсидру на ладони капитана. - Время еще есть. Кому затея не нравится - может отправляться вниз, там кормчий выдаст ему его долю. А где кормовая шлюпка, знают все.
        Он поймал мой взгляд и подмигнул.
        - А ты, Даль? Возвращаешься на Рапа или идешь с магом?
        Вот это вопрос! Того и гляди, отправят назад, не спросивши.
        - Вот еще возвращаться, - буркнул я. - Я только светлого мага увидел, надо же и на темного посмотреть.
        Все тут же начали ржать, чтоб им полопаться! Что ни скажешь - вечно одно и то же.
        Ожерелье унял хохот взмахом руки.
        - А теперь разойдитесь, - приказал он. - И пусть каждый делает то, что считает нужным.
        Сам он так и остался стоять посреди палубы, держа на ладони клепсидру и уперши взгляд в капающую воду. Когда упала последняя капля, он дал знак Руду.
        Палубный радостно оскалился и взревел:
        - Чего расселись, олухи? Бездельничать будете на берегу! А сейчас к парусу, пока ветер есть. По веслам соскучились, жабье отродье?
        Парус «Касатки» затрепетал и взбугрился, поймав ветер. Она заскрипела и стала набирать ход.
        К кормовой шлюпке не подошел никто.
        4
        Весь день я провел на вахте в «вороньем» гнезде на верху мачты. Обвязав глаза платком, чтобы они не слезились от слепящего блеска поверхности моря, я застыл в привычном для видящего полусне. Тонкий черный платок не мешал мне видеть, он смягчал яркость солнечных бликов, танцующих на волнах. Дважды за день конец, спущенный из гнезда на палубу, начинал дергаться. С привычной сноровкой я подтягивал наверх корзину с едой, а перекусив, отправлял назад. Несколько лепешек лежали за пазухой рубахи на всякий случай, а у ног стоял кувшин, полный воды. Ветер, выпятивший парус упругой подушкой, басовито гудел в снастях - это гудение снилось мне по ночам, когда мы стояли на берегу.
        Сегодня я постоянно высовывался из гнезда и глазел вниз на палубу. Мне не давал покоя светлый маг. Всегдашний полусон видящего нисколько не мешал думать, а надо сказать, что мысли в моей башке вертелись кругом, как котенок, играющий с собственным хвостом. Сыны Моря - народ охочий до всяких россказней и небылиц, и, чего скрывать, байки травят - одна завиральнее другой, любой гусляр позавидует. А ежели моряк, к примеру, и сам к ремеслу гусляра дар имеет, то тогда держись - такого наворотит, что не скоро из ушей выбьешь наваждение. Но все эти байки в основном о боях на море, о богатой добыче, о чудищах морских ужасных да еще о любви высокородной к гордому Сыну Моря, а вот про магов среди Сынов Моря баек-то я, пожалуй, до сих пор не слыхивал. Само собой, каждая посудина стремится заполучить на борт мага: без него в море соваться можно, конечно, но с ним гораздо лучше. Только маг магу - рознь. Светлые маги! Кто о них не знает? Знают все. А видят? Я вот вижу впервые. Говорят, что на Побережье и на больших островах Архипелага их полным-полно, так много, что с магом можно запросто столкнуться на улице.
Может быть, на Побережье такое и возможно, но на Рапа разгуливающих по улицам больших магов я пока не встречал. Ни светлых, ни темных. У нас на «Касатке» был один бедолага, которому в последнем бою всадили из самострела болт прямо меж глаз… Нам вообще на магов не везет: на других посудинах они по нескольку лет плавают - и хоть бы что! А у нас: одна-другая вылазка - и все, пошел на корм крабам. А кто, кроме мага, заставит уйти спрута или отгонит кашалота? Разве что удачный выстрел из баллисты. Очень удачный к тому же… Морскому змею выстрел из баллисты, пусть даже с гранатой, - все равно что щелчок карапуза трех лет от роду в лоб кормчему Сове. Зверюга только рассвирепеет дальше некуда, а после этого, можешь быть уверен, твоя душа отправится к пращурам, а тело - на дно морское или в чье-нибудь брюхо. Так нашему бедолаге тогдашнему отогнать змея было плевым делом, хотя и вкладывался он в это весь: бледнел, как пена, а по роже пот струями. Так-то! А каков же тогда по силе этот маг, Зимородок?
        Я покосился через край гнезда на корму. Рядом с кормчим маг казался игрушечным. Полы его плаща хлопали на ветру. Благо все-таки ветер попутный - не надо ползти на веслах. Или ветер - это работа нашего гостя, как назвал его Ожерелье?
        На вечерней зорьке меня сменил Сид Мачта, который тоже видящий. Он Мачта не потому, что длинный, росту он как раз невысокого, а потому, что с мачты не слезает, как и я. Раньше нас было трое, но третий, однажды перебрав, нарвался на ссору в кабаке. Дело кончилось дракой, и он получил в правый бок две ладони закаленной стали. Ну а с распоротой печенью мало кто жилец на этом свете. Так что мы с Мачтой отдуваемся теперь вдвоем.
        Я спускался, медленно перебирая одеревеневшими после долгого сидения ногами. Сорваться я не боялся даже при сильном ветре: сколько раз уже лазил туда-сюда - и не сосчитать. На первых порах поджилки тряслись, это было, ну а сейчас руки-ноги делают все сами. Я спрыгнул на палубу и стал прохаживаться по ней, чтобы размяться. В животе бурчало - время к ужину. И, словно отвечая на мои мысли, наш кормилец застучал черпаком по дну сковородки.
        - Эй, Даль, отнеси кормчему миску, - заорал Скелет, размахивая черпаком. Подручным баллистера он становился, когда начиналась заваруха. Пройдоха, отлынивая от матросских работ, избрал тепленькое местечко кашевара, но то, чем он нас потчевал, слава богам, есть было можно.
        - Отстань! Не видишь, что ли? Я только что с верха, - огрызнулся я.
        Скелет отстал и всучил миску с порцией кормчего другому. Я получил свою долю крутой ячменной каши с несколькими кусками солонины и уселся в сторонке, приступив к ужину.
        Маленькая очередь, образовавшаяся перед Скелетом и его котлом, вдруг заволновалась.
        - Мага пропустите! - возопил кто-то. - Гость все-таки!
        У нас как заведено - капитан, он на мостике и в доле капитан, а кашу ему на мостик никто не таскает. Только для кормчего. Но гость у Сынов Моря - про такое и не слыхивали, вот братва и выпендривается. И делает она это не со зла, а так, ради удовольствия, - не привычны Сыны Моря к гостям.
        Маг уже успел переодеться в прежнюю неброскую одежонку, в которой он впервые появился на «Касатке». Он принял миску, куда Скелет навалил каши, не жалея, с верхом, отошел на свободное местечко и принялся уплетать за обе щеки. Я время от времени косился на него так, чтобы он не заметил, но у мага глаза как будто по всему телу рассыпаны были. Уши мои загорелись, и я уткнул нос в миску. Кто-то уселся на палубу рядом со мной. Я сразу понял - это он. Покосился в очередной раз и увидел - точно он. Чего ему от меня надо? Я почувствовал, как мои щеки начинают полыхать. Эх, провалиться бы сквозь палубу до самого днища! Но маг просто продолжал есть кашу. Постепенно я успокоился, побросал в рот куски солонины и принялся выскребывать дно миски. По другую сторону от меня примостился Руду. Нижняя челюсть палубного мерно двигалась, перетирая мясо. Дернув щетинистым кадыком, Руду проглотил кус и с удовлетворением причмокнул.
        - Господарь маг! - громко сказал палубный.
        Головы вмиг повернулись в нашу сторону, рты прекратили жевать - все боялись упустить словечко.
        - Может, ты поведаешь Сынам Моря о цели нашего плавания? Подробнее. - Руду шумно вздохнул: он не привык быть столь велеречивым. Надолго его, разумеется, не хватило. - Мне эти бакланы уже всю плешь проклевали, а к тебе подойти не решаются. Любопытствует братия, - пояснил он напоследок и замолк.
        Скребя задами по палубе, братия стала подгребать поближе к магу. Я навострил уши в ожидании его ответа. Мне тоже смерть как хотелось узнать, из-за чего началась вся кутерьма.
        Зимородок отставил миску.
        - Хорошо. Я расскажу вам. Это ваше право - знать, куда и зачем мы плывем. А мне таить нечего… Рассказ мой будет не очень долгим, но времени ужина на него не хватит. Как поступим?
        Братва загудела.
        - Тихо! - прикрикнул Руду. - Как колокол пробьет, так можете собираться и развешивать уши. Вахтенным же, во! - Палубный потряс в воздухе кулаком. - Сидеть по местам и не рыпаться. Не судьба, значит. Позже услышите от остальных. Ясно?
        Одобрительные вопли были ответом на краткую речь Руду. Маг, окончив трапезу, вернулся на корму. Ожерелье возле котла так и не появился. Странно начал вести себя наш капитан с тех пор, как я видел его уходящим с Инрой в хлудовском гадюшнике. Возмущенное квохтанье отвлекло мое внимание от мага, который, вытянув руку к звездам, что-то толковал кормчему. Тот внимательно его слушал, склонив к плечу голову, поросшую буйной шевелюрой: у Совы волосы были что баранья шапка. Вились они мелкими кольцами, и никакой гребень их не брал. Когда ему мешали лезшие в глаза пряди, кормчий брал нож и смахивал их начисто. По весне кормчий каждый раз, когда мы бросали якорь на Рапа, отправлялся к брадобрею и возвращался с бритой, похожей на яйцо башкой.
        Я обернулся узнать, чем это так недоволен Скелет.
        - Ну вот… А мне еще миски мыть и котел драить, - горестно причитал он.
        От него отмахивались. Видя, что причитания не оказывают должного действия, он решил сменить тактику.
        - Не подождете - пеняйте на себя! - грозно предупредил Скелет. Вот ужо накормлю я вас в следующий раз! Не обрадуетесь!
        Это он хватил лишку. Баллистер Орхан встал против негодующего Скелета и смерил его взглядом.
        - Чего костями разгремелся? - спросил он тоном, не предвещающим Скелету ничего хорошего. - Слыхал, что Руду сказал? Это и тебя касается. А надоело кашу варить - ступай по вантам лазить, неволить тебя никто не будет. И пузо тебе враз мешать перестанет.
        Скелет, который у Орхана как раз и был подручным, в одночасье сник.
        - Ну, чего сразу-то? - пошел он на попятную, пряча голову в плечи. - Мне тоже послушать охота.
        - Вот бери свою дребедень, подсаживайся поближе, мой и слушай. Только не греми слишком, а то, когда с котлом возишься, рыба кверху брюхом всплывает.
        Скелет остался доволен, в его черной, непроглядной бородище прорезалась полоска, означающая ухмылку.
        Тут и колокол пробил. Все загомонили, обсуждая, подождать ли, когда маг сам спустится, или же послать за ним с приглашением. Решили-таки остановиться на втором.
        - Даль, - окликнули меня. - Сходи к магу, позови. Скажи: ждем.
        Ну конечно же, кого еще посылать, кроме меня? Я поначалу хотел отбрехаться, а потом решил извлечь хоть какую-то выгоду: пристроюсь поближе, чтобы словечка не пропустить.
        - Лады, - буркнул я и поднялся на ноги.
        Кормчий, завидев меня, покосился на мага и сделал страшные глаза. Ну тебя к демонам, мысленно ответил я ему. Зимородок стоял поодаль у борта и вглядывался в море. Я направился к нему, чувствуя легкий холодок внизу живота. Собрался кашлянуть или еще как-нибудь привлечь внимание мага, но этого не понадобилось. Он повернулся, и все заранее приготовленные слова застряли у меня в глотке.
        - Пойдем, - сказал он. - Я уже сам хотел спускаться.
        Он шагнул вперед и оказался рядом со мной, его рука поднялась и опустилась мне на плечо. Я невольно вздрогнул.
        - Ты меня боишься, - произнес маг. - Почему?
        Башка моя пошла кругом: я не думал, что я его боюсь, но рядом с ним мне было не по себе. Я почувствовал, что сейчас начну трястись мелкой дрожью. Он легонько подтолкнул меня.
        - Пойдем, - повторил Зимородок. - Тебе не следует меня бояться.
        Я шел, не чуя под собой ног. И снова мне почудилось, будто за спиной у меня никого нет: ни дыхания, ни стука подошв - ничего не было слышно. Меня вновь потянуло коснуться мага своим внутренним чутьем, но я выгнал эти мысли из головы напрочь - одного того раза хватило и за глаза и за уши.
        Братва дожидалась нас на полубаке. Зимородка усадили на бухту каната. Он сел и жестом предложил мне пристроиться рядом.
        - Тебе уж точно будет интересно послушать, - весело заявил он и сказал остальным: - Вы так и собираетесь стоять, пока я буду рассказывать? Вот уж незачем!
        Я сел у Зимородка в ногах. Ладонь мага снова лежала на моем плече, но я почему-то уже не чувствовал себя неуютно. Наоборот, во мне зрела радостная уверенность, что мага мне действительно бояться не стоит. Уж кого-кого, а его - нет! Хорошо мне так стало, как редко бывало.
        Братва смотрела на мага, раскрыв рты, как дети малые. Все разом опустились на палубу и замерли, боясь лишний раз шелохнуться. Тишину нарушил Скелет, который уронил миску. Миска громыхнула о край котла и задребезжала по палубе. Он таки приперся вместе с кухонной утварью. Скелет испуганно подхватил миску и прижал к груди. Во взглядах, брошенных на него, он прочел угрозу быть вышвырнутым за борт и состроил умоляющую рожу. От Скелета отвернулись, и он с величайшими предосторожностями продолжил мыть посуду, опасаясь громко плескать водой.
        Зимородок помолчал, оглядел притихших слушателей и начал говорить:
        - Хоть рассказ мой будет и не так долог, но начать мне придется издалека. - Он сделал паузу. - Всем известно, что Архипелаг громаден, и сколько в нем островов - не знает никто. Даже мы, маги, не знаем. Несколько месяцев назад на затерянном островке в западной части Архипелага некий темный маг нашел руины города Исполинов. Город почти весь затонул, но кое-что все-таки от него осталось…
        От одного такого начала сердце замерло. Про Исполинов, знамо дело, все слыхали - вон гусляры о них сколько песен сложили, - а вот чтобы в их городе побывать, пусть даже в развалинах… Мне такое даже во сне не снилось.
        А Зимородок тем временем продолжал:
        - И этот маг нашел среди руин предмет, сотворенный в древности Исполинами. Никто никогда до него не находил ничего подобного. А предмет этот был предназначен для магии. Темный маг и его подручные перенесли находку на корабль и покинули остров, направляясь в южные пределы Архипелага. Если бы все у них сошло удачно, то у темных магов появилась бы сила, способная причинить немало бед. Однако вышло не так… Корабль темного мага не доплыл, а все, кто был на нем, погибли в одночасье. Почему? Неведомо. Известно только, что самым последним умер маг. Он прожил дольше всех, а неуправляемый корабль прибило к безлюдному острову, рядом с которым он и затонул, и маг погиб вместе с ним. Но маг этот, чувствуя, что смерть не пощадит и его, сообщил обо всем своим собратьям. Темные маги, получив весть, стали срочно снаряжать новый корабль. Светлым же магам по чистой случайности удалось проведать о находке и о том, что с ней произошло. Мы, светлые маги, не можем допустить, чтобы в руки темных попало древнее изделие Исполинов и они обрели связанное с ним могущество. Был выбран маг, который находился ближе всех к месту,
где затонул корабль с находкой, и ему было велено как можно быстрее добраться до острова и отыскать изделие Исполинов. Я и есть тот маг, который выполняет приказ.
        Зимородок замолчал, вроде как раздумывая о чем-то, а потом сказал:
        - Вот и все.
        Братва зашевелилась и разочарованно заворчала. Ну да, все-то ведь ожидали страстей разных и подольше, хоть маг и оговорился, что разговор не будет долгим, но все же… Не знаешь, что и подумать - коли для Зимородка его рассказ длинен, то как же коротко для него будет, а? Но маг уж и сам сообразил, что к чему.
        - Я вижу, вы не совсем довольны моим рассказом, - сказал он. - И то правда: рассказчик из меня не очень хороший. Вполне возможно, что многое, интересное для вас, я упустил из виду. Да вы не стесняйтесь. Спрашивайте, - предложил он, улыбаясь.
        Тут братва враз оробела, никто к магу с расспросами соваться не решается, а маг подначивает - ну, мол… И у меня тоже свербеж по всему телу, язык чешется - жуть, а боязно. Я не утерпел, набрался храбрости и потянул Зимородка за рукав. Маг посмотрел на меня.
        - Давай, Даль, спрашивай, - подбодрил он.
        Мою смелость сразу же как ветром сдуло, но назад подавать было поздно, тем паче что наши на меня так уставились, аж потянуло посмотреть: не наделала ли, часом, братва во мне дырок глазищами. Делать было нечего - вызвался веревкой, так вяжись в узлы, - и я спросил:
        - А что это за штука, какую темный маг откопал? И что с ней можно делать?
        Меня поддержали возгласами: «Правильно спросил! Молодец, Даль!» А Зимородок вдруг рассмеялся, беззлобно так, по-хорошему:
        - Да уж спросил ты, брат! Ничего не скажешь!
        Удивились мы; конечно, он объяснил, почему смеялся:
        - Этой штуки пока еще в глаза не видел никто, кроме тех, кто ее нашел. И что с ней делать можно, тоже пока неизвестно.
        Вот это да! Сплошной туман… Получается: идем туда, не знаем куда, ищем то, не знаем что? Я так и сказал. Зимородок залился пуще прежнего, остальные начали ему вторить. Я разозлился, маг это заметил.
        - Не сердись, Даль, - сказал Зимородок. - Вообще-то ты прав, но…
        Тут братву и прорвало, вопросы посыпались горохом. Зимородок сначала попытался разобраться в галдящей каше, что навалилась на него, потом выставил ладонь:
        - Нет. Давайте уж по одному.
        Вперед Скелета нашего еще никогда не удавалось проскочить никому, и тут он поспел первым.
        - А чего это они все на корабле перемерли? - громко вопросил Скелет. Посудой он грохотал уже безо всякого стеснения.
        Зимородок развел руками:
        - И это неведомо: маг мало что успел сообщить.
        - Вот оно как, - многозначительно покачал головой Скелет. Вид у него стал важный, как у еж-рыбы, когда она воды наглотается и иглы топорщит, - только у Скелета иглы бородища заменяла.
        Братва заржала. Скелет обиделся.
        - Чего регочете, жабьи дети? Ума у вас как у травленных тараканов на камбузе, - взъярился он, размахивая мокрой тряпкой, которой посуду мыл. - А ежели они все из-за этой хреновины и отдали концы? А кто ее назад с острова повезет, как не мы? Так ведь, маг? Как бы самим не того…
        Когда до меня дошло, что сказал Скелет, смех выбило начисто. Да и не у меня одного. Остальные тоже враз заткнулись, будто подавились чем. Тихо стало на полубаке, тихо и неуютно. Все смотрели на мага - что он скажет? А маг смотрел на Скелета нашего, так смотрел, будто очень был им доволен, а отчего - неизвестно.
        - Светел твой ум, уважаемый, - громко сказал Зимородок.
        Боги! Что тут со Скелетом сталось! Запыхтел наш толстяк на всю палубу, и в краску его кинуло. Фу ты, ну ты! Братва, коли ей к Скелету лень тянуться, начала Орхана по плечам лупить - его подручный ведь. Маг подождал, пока восторги утихнут.
        - Я отвечу тебе, - продолжал Зимородок. - Опасения твои не напрасны, светлые маги тоже гадали о странных смертях на корабле. Если изделие Исполинов вызвало гибель людей и темного мага, то оно может нести угрозу и нам. Но в таком случае на вашем корабле его не будет.
        - А куда ж оно денется? - выкрикнул кто-то.
        - Я его уничтожу, если будет такая возможность, - ответил маг.
        Наступила тишина, а маг обвел всех своими зелеными глазами и легонько хлопнул ладонями по коленям:
        - Не обессудьте, но мне, однако, недосуг. Пойду я. А вам напоследок вот что сказать хочу - только чтоб без обид! Вы, может быть, слыхали о том, что маги умеют мысли людские читать. Это правда. Поэтому хочу предостеречь… Изделие Исполинов стоит дорого, но не дороже жизни. Человек, который продаст его магам, получит много, но только в том случае, если доберется до них. А темные маги, думаю, вообще платить не будут - ведь они его нашли… А вот охотиться они за этим человеком будут, и, думаю, не только они.
        Видимо, и впрямь в некоторых головах бродили разные мыслишки, потому как последние слова мага кое-кто слушал, старательно пряча глаза. Зимородок глубоко вздохнул, как будто проделал тяжелую работу, и встал, собираясь уйти.
        - Подожди, Зимородок, - остановил его голос Ожерелья.
        Я вздрогнул от неожиданности. Лицо капитана смутно белело в темноте. Он, скорее всего, незаметно подошел, когда страсти кипели вовсю. Маг остановился в ожидании. Ожерелье большим пальцем коснулся браслета, намертво запаянного у него на шее.
        - Подожди, Зимородок, - повторил он. - Позволь и мне задать тебе вопрос.
        - Я слушаю тебя, капитан.
        - Что ты будешь делать, если не сможешь уничтожить изделие Исполинов?
        Маг долго молчал, потом наконец ответил:
        - Я не могу сказать этого сейчас. Что толку размышлять: если бы да кабы… Во всяком случае могу сказать однозначно: при любой грозящей вам опасности вы оставляете меня там, а сами убираетесь подобру-поздорову. Я же об этом уже говорил, капитан!
        - Слыхали? - сказал Ожерелье нам. - Он собирается ухлопать себя, лишь бы эта штука не досталась темным!
        Кто-то присвистнул.
        - Это не игра в бирюльки, - спокойно сказал Зимородок. - На часах весов, возможно, лежит слишком много.
        Я не совсем понял его, но как-то сразу уяснил себе, что так оно все и будет. И мне стало жаль Зимородка, сам не знаю почему: откуда мне знать, что там на самом деле творится?
        - Ты уверен, маг, что я смогу тебя вот так просто оставить? - резко спросил Ожерелье. - Считаешь, раз пират, так и…
        - И в мыслях не держу, - перебил капитана Зимородок. - Тебе, Ожерелье, больше ничего не останется делать. Магия - не твое дело.
        - Ты прав, - согласился Ожерелье. Грустно как-то он это произнес. И спросил: - Сколько темных магов идут туда же, куда и мы?
        Маг удивился:
        - Мне странно твое любопытство, капитан, но я отвечу. Пока об этом я не знаю. Возможно, узнаю этой ночью. Двое-трое. Не думаю, чтобы их было больше. А теперь позволь мне уйти.
        Перед магом расступились, он поднырнул под парус и исчез из виду. Ему смотрели вослед.
        - Ожерелье, - раздался голос Скелета, - а я вот чего не понял: коли так случится, что мы оставим мага там и он там того… То нам светлые маги выплатят?..
        Скелет не закончил, он отскочил от Ожерелья с вытаращенными зенками.
        - Ты чего, капитан?!
        Ожерелье как-то сник, круто развернулся на месте и зашагал прочь.
        - А что я такого сказал? - удивился Скелет, пожимая плечами. - У него такая рожа стала, что я подумал - конец мне пришел. Что-то с Ожерельем странное творится с тех пор, как этот маг появился на «Касатке»…
        Скелета никто не слушал, у всех ум за разум зашел от беседы капитана с магом. Тут появился палубный с бочонком в лапах. На него уставились, как на спрута, всплывшего под самым бортом - …тьфу-тьфу-тьфу, отведи от нас, Старец, подобное несчастье. У нас ведь какой закон: вино на борту только для раненых, пока в море - ни капли, а на берегу хоть залейся. Кто желает ходить на «Касатке», должен подчиняться этому правилу, а иначе шлепай другим курсом.
        Руду выбил пробку из бочонка и зевнул.
        - Ожерелье наказал: всем по стакану. - И пояснил: - Чтобы крепче спали. А то, говорит, до самого утра не угомонитесь. Кому на вахту заступать, тому не дам! - грозно крикнул он. - Опосля получите.
        Вид бочонка внес заметное оживление и разгладил лишние морщины на лбах.
        - Тебе налить? - спросил у меня палубный.
        Я отказался.
        - Тогда иди спать, - буркнул он.
        Я поплелся в кубрик. Что-то мне не давало покоя, но я никак не мог понять что. Сон не шел. Я вертелся с боку на бок - и хоть бы хны. Вскоре в кубрик ввалились остальные, и шум воды, бьющейся о борт, перекрыли раскаты мощного многоголосого храпа. И тут я вспомнил: маг говорил, что этой ночью он узнает про темных. Как? Оставаться в кубрике и лежать, тараща зенки без сна, стало просто невмоготу. Я осторожно прополз под раскачивающимися койками, стараясь никого не разбудить, и выбрался из кубрика на палубу. По привычке видящего первым делом «прощупал» море, и тут меня словно ожгло: маг был на палубе, на баке. Оглядевшись, я крадучись отправился на его поиски, а сам дрейфил. Ну как он меня застукает? Скажу, по малой нужде вышел, решил я и стал красться на бак, прячась в черных тенях, отбрасываемых баллистами. Хорошо, что луна на убыль шла, месяц был тоненький - не месяц, а линия от циркуля. Я крался и молил всех богов, чтобы мне хоть на этот раз повезло. Видимо, боги меня таки услышали, потому что маг даже не обернулся. Я подобрался к нему близко, как мог, и спрятался за последней по правому борту
баллистой и стал смотреть.
        Зимородок сидел неподвижно спиной ко мне. И все. Я ждал и ждал, а он даже не шевелился. Довольно быстро это мне надоело, я был расстроен, разочарован и зол: зачем я ушел из кубрика и торчу на баке среди ночи, когда другие спокойненько спят себе и в ус не дуют? Я был обижен на весь белый свет: на себя, на мага, на храпящего в койке палубного. Обида была такой острой, что я еле сдерживал себя - она меня так распирала. Или сейчас разревусь, вдруг понял я, или начну костерить, как палубный, в полный рост.
        …И тут я услышал! Я затаил дыхание, не понимая, откуда идут эти голоса. Один из них я узнал сразу - это голос Зимородка, другой мне был совершенно незнаком. Голоса звучали тихо, и то ли нашептывал мне кто на ухо, то ли звенели прямо у меня в башке комариным писком… Но что они говорили!
        - Я прошу помочь мне с поиском демона. - Это говорил Зимородок.
        - Мы ищем, - отвечал голос.
        - Тогда поторопитесь. Времени мало. - Это опять Зимородок.
        - Не беспокойся. - Это незнакомый.
        - Может понадобиться не один… - Это снова Зимородок.
        И тут-то до меня дошло. Демон! Он собирается вызвать демона! Перед глазами у меня замельтешили красные круги, и вдруг я обнаружил, что не дышу. Боги великие! Да я забыл, как дышать! Я со всхлипом втянул в легкие воздух и тут же спохватился - маг мог услышать мои вздохи. Но Зимородок продолжал оставаться недвижим. Я задышал увереннее. Что делать?! Демон! Голоса пропали, я их больше не слышал, да и не до них мне сейчас стало. Потихоньку-полегоньку я начал отползать задом, страшась ненароком загреметь чем-нибудь. Оказавшись на безопасном расстоянии от мага, я со всех ног припустил к капитанской каюте. Взлетев по ступенькам короткого трапа, я толкнул дверь и ворвался вовнутрь.
        Ожерелье не спал, в каюте тускло светила притушенная лампа. Он лежал на койке, закинув руки за голову, и резко приподнялся, когда открылась дверь. Я увидел покрасневшие глаза капитана. Он раскрыл было рот, но я уже подскочил к нему и, вцепившись в край койки, прошептал:
        - Ожерелье, он хочет вызвать демона!
        Капитан смотрел на меня непонимающим взглядом.
        - ОН ХОЧЕТ ВЫЗВАТЬ ДЕМОНА! - повторил я, изо всех сил стараясь не кричать.
        - Кто? - изумленно спросил Ожерелье.
        - Маг, - выдохнул я.
        Ожерелье точно подбросили вверх. Он сел на койке, ухватил мой подбородок пальцами и притянул мое лицо к своему.
        - Ты, парень, в своем уме? Откуда тебе-то это знать?
        - Я сам слышал.
        - Что?!
        Я запнулся. Он слегка тряхнул меня, поняв, в чем дело.
        - Не трусь. Говори.
        Я рассказал все без утайки: как меня заело любопытство, как я следил за магом, как я услышал разговор мага с кем-то…
        Ожерелье внимательно меня выслушал, а когда я закончил, соскочил с койки.
        - Пошли, - сказал он.
        - Куда? - перепугался я.
        - К магу.
        - З-зачем?
        - Ты что же? Думаешь, нам на «Касатке» нужен демон? - недобро усмехнулся он, ухватил меня за руку и потащил за собой.
        Я поплелся за ним, размышляя, отчего он мне так сразу поверил. Рад был этому и не рад одновременно.
        Маг шел по палубе нам навстречу. Мы едва не столкнулись, когда Зимородок, пригибаясь, вынырнул из-под паруса. Он воззрился на капитана и меня с недоумением.
        - Зимородок, - не теряя времени даром, пошел в атаку Ожерелье. - Зачем тебе нужен демон?
        Маг был погружен в какие-то свои мысли.
        - Демон? - переспросил он. - Демон нужен, чтобы… - Он ошарашено уставился на Ожерелье. - А откуда тебе известно про демона?
        Я, как только усек Зимородка, так сразу спрятался за капитанскую спину, но Ожерелье пальцами, словно клещами, вцепился в мое плечо и вытолкнул меня вперед.
        - Может быть, магия и не мое дело, но вот Даль слышал твой заговор уж не знаю с кем и слышал, что ты собираешься вызвать демона.
        - Слышал?! - Зимородок впился в меня взглядом. Ожерелье порывался еще что-то сказать, но маг остановил его: - Погоди, капитан, я все объясню.
        Ожерелье озадаченно умолк.
        Я стоял, понурив голову, проклиная собственное любопытство. Рука мага задрала мой подбородок кверху. Он заглянул мне в лицо, и я увидел, что его зеленые глазищи смеются.
        - Ты подслушал мой разговор с другим магом? - спросил он, почему-то довольно улыбаясь.
        От стыда я был готов провалиться до самого дна Теплого Моря и даже глубже. Он повторил свой вопрос. Делать было нечего: я кивнул, сознаваясь. Хотя не понимаю, почему мне было стыдно? Ведь он собирался вызвать демона!
        Зимородок отпустил меня и выпрямился.
        - Ожерелье, я не ошибся, - сказал он. - Мальчик не видящий, он - маг. Ох и силен ты, брат… - сказал он мне.
        Мое сердце ухнуло куда-то далеко-далеко, удары его стали гулкими, они, подобно грому, казалось, заполнили меня от пяток до макушки.
        - Да, - кивнул Зимородок. - Никто, слышишь? Никто бы не смог подслушать моего разговора, кроме человека, у которого врожденный дар мага. И очень сильный дар. Ты не видящий, ты - маг, Даль.
        В полной растерянности я оглянулся на капитана. Ожерелье как-то странно смотрел на меня, губы у него дрожали.
        - Зачем тебя судьба привела на мой корабль, Зимородок? - спросил он глухим голосом.
        - Возможно, ради этого мальчика, - ответил Зимородок.
        5
        На вершине скального утеса росла одинокая сосна. Изломанный и корявый ствол дерева был темен, а корни его, как вздувшиеся щупальца, вцепились в голый камень, с которого ветры в незапамятные времена сдули последние остатки почвы. Сосна прилепилась на самом краю утеса, чей изрытый склон круто обрывался в море. У его подножия бурлила и клокотала морская вода, высоко вверх подкидывая ошметья белой пены. Утес нависал над беснующимся морем, выставив изъязвленную непогодой грудь. В саженях ста от утеса, перекрывая подходы к нему, виднелась полоса рифов. Мутная морская вода, отсвечивающая бледной зеленью, неслась стремительными потоками в узких щелях между торчащими над поверхностью острыми вершинами, образуя водовороты. Большие и малые, они возникали внезапно: непрозрачная зелень воды вдруг закручивалась воронкой. Водовороты казались безобидными провалами на матовой глади моря, только бешеное кипение воды в глубине воронок развеивало обман. Да еще грохочущий рев моря, которое стремилось размолотить преграду в пыль, развеять ее по дну и наконец успокоиться.
        Я свесился из гнезда на мачте, рискуя свалиться вниз и свернуть себе шею. Да, если я выпаду отсюда, от меня мало что останется. На всякий случай вокруг пояса у меня было намотано несколько витков крепкого линя, я его загодя приготовил и закрепил узлами, вязать которые меня обучил Руду. Палубный потратил не один день, вколачивая в меня науку затягивать всякие хитроумные петли.
        «Касатка» дрейфовала саженях в полуторастах от полосы рифов на спокойной воде. Парус был убран, шли на веслах. Между рядами гребцов выхаживал палубный с продолговатым барабаном на брюхе. Ударами палочек по натянутой коже Руду задавал ритм гребле. Сейчас гребцы помаленьку табанили, чтобы «Касатку» не снесло на рифы. На баке стояли капитан и маг. Зимородок протянул руку, показывая на утес, и что-то говорил Ожерелью. Сколько бы я сейчас отдал за то, чтобы услышать его! Ожерелье, крепко уперевшись широко расставленными ногами в палубу, внимательно слушал мага. Когда Зимородок перестал говорить, тоже вытянул руку к рифам и что-то произнес. Маг закивал, соглашаясь, видимо. Ожерелье отвернулся от него и прокричал команду. До меня донеслись только маловразумительные обрывки: рев моря на рифах заглушил крик. Палубный встрепенулся. Руду раскрыл рот. «… блю…» - донеслось до меня. Наверное, «ублюдки», решил я. Руду взмахнул руками и принялся охаживать палками кожаные бока барабана. Барабан у палубного звучный, слышен был ясно, невзирая на ревущее море. Весла по левому борту продолжали табанить, по правому
начали загребать. Пойдем вдоль острова по линии берега, сообразил я, значит, ищем место, где бросить якорь.
        Я задом плюхнулся в гнездо и стал растирать живот: ему, надо сказать, досталось - я ведь висел на узком ребре ограждения, уцепившись за него пальцами. Сколько я так провисел? Не знаю. Часов у меня здесь нет. Брюхо саднило. Я глотнул водички из кувшина и кинул взгляд на солнце. До полудня еще далеко. Берег острова медленно проплывал стороной, снизу доносились ровный бой барабана и мерный плеск весел по воде. Не заметно для себя я полностью ушел в мысли, не дававшие мне покоя с той самой ночи, когда Зимородок в присутствии Ожерелья назвал меня магом. С тех пор я хожу как в тумане, ног под собой не чуя, на море смотрю, а волн не вижу. Братва на меня с удивлением поглядывает. Им ведь невдомек, что со мною творится, а я и рассказать не могу - мне Зимородок запретил. После того как я немного очухался, он тогда при Ожерелье взял меня за плечо и сказал:
        - Пользоваться магией тебе, Даль, конечно, еще учиться и учиться, и сегодня же ты получишь свой первый урок. А будет он таков: о том, что ты узнал о самом себе, пока никому ни слова. До той поры, пока я не разрешу говорить об этом. Твой первый урок - урок молчания, сдержанности и спокойствия: эти три вещи перво-наперво усваивает каждый маг. Понял? - И когда я заплетающимся языком пробормотал «да», он добавил: - Доплывем до места, помогать мне там будешь, а как - скажу потом. О демоне тоже не проговорись, а то все перепугаются, как и ты.
        Потом он отправил меня в кубрик спать, а перед этим дал лизнуть какого-то белого порошка. Порошок оказался на вкус ничего, кисленький. Спать будешь лучше, сказал. Я-то, наоборот, думал, что заснуть после всех приключений мне вряд ли удастся и придется с горем пополам досыпать в гнезде днем, но задрых я быстро и так крепко, как никогда еще, пожалуй. А с утра начались мои мучения: меня начало прямо-таки разрывать на части. И не потому, что хотелось выболтать всем на свете, что я - маг. Просто это в моей голове никак уложиться не могло. Я ведь кто? Найденыш. Меня «Касатка» в море подобрала. Три года назад это было: нашли меня в открытом море на обломке мачты, посиневшего и вцепившегося в обрывок фала мертвой хваткой. Я этого не помню. Я и имени своего настоящего не помню. Именем Даль меня нарек Ожерелье. Я это случайно узнал - проговорился один из наших не вовремя, когда я поблизости ошивался. Я, помню, тогда к Ожерелью пришел и спросил, так ли? Он подтвердил. Меня что тогда удивило? Не то, что я сирота, - ну, сирота и сирота, мало ли с кем ни случается, - а то, что мне память отшибло начисто. Я
поначалу голову ломал, хотел взаправдашнее имя свое вспомнить. Не маленький ведь уже я, правда, возраста своего точно не знаю. Никто не знает. Я тогда к кормчему пристал: мол, скажи, как думаешь, сколько мне лет? Сова лоб наморщил и говорит: мол, весен двенадцать - верняк. А это значит: когда меня в море подобрали, мне около девяти было - я ж говорю, не маленький. Но имя я так и не вспомнил, не удалось. От натуги мне тогда ой как худо стало. Ожерелье меня выправил: сказал, что, после того как они меня выловили, он меня окликал разными именами. Я откликнулся на Даля. Было решено, что это и есть мое настоящее имя, и стали меня называть так. Настоящее оно или нет - сказать не могу, но после беседы с Ожерельем я подуспокоился и перестал изводить себя. А тут что выходит? Зимородок обо мне больше знает, чем я сам! Он - маг, ему все мое нутро как на ладони. А мне ведь порой сны снятся очень странные. Я о снах этих никому не говорил: ни капитану, ни кормчему. Не хотел. А Зимородку почему-то захотелось рассказать, только он с той ночи на меня даже не взглянет, будто и нет меня вовсе на «Касатке». До того
дошло, что кормчий меня тихой сапой отвел в сторонку и давай выпытывать, чего это я хожу сам не свой, словно на меня ядро с баллисты уронили, того и гляди за борт свалюсь. Я, памятуя свое обещание магу молчать, отбрехивался какой-то чушью. Сова даже обиделся слегка. А мне вдруг в голову пришло, что, может быть, я в своих снах вижу то, чего наяву не помню. Кто мне на это сможет ответить? Разве что Зимородок…
        Мой внутренний сторож подал сигнал тревоги: рядом с «Касаткой» появились гости, но неопасные. Я высунулся из гнезда. Люблю дельфинов.
        Я насчитал восемь дельфинов, окруживших «Касатку». Они резвились у самой поверхности, кувыркаясь и выпрыгивая из воды. Один, здоровущий, с белой полосой на голубоватой шкуре, заплясал на хвосте возле самых весел. Среди морского люда о дельфинах столько россказней ходит: они и тонущих спасают, и корабли из беды выводят. Один такой рассказчик божился, что видел их город, выстроенный на дне морском, и про чудеса этого города. Мне кормчий однажды, подвыпив, толковал, что дельфины, похоже, и от меня погибель отвели: после того как «Касатка» наткнулась на обломок мачты, за который я цеплялся, дельфины повадились появляться у борта «Касатки» раз в день, и так было до тех пор, пока я в первый раз не появился на палубе. После этого они исчезли и больше не показывались. А так они нас частенько в море сопровождают.
        - Да-а-аль!!!
        Окрик отвлек меня от дельфинов. Я обернулся на голос. Ожерелье снизу грозил мне кулаком. Случилось-то что? Опасности нет никакой - это я почуял бы сразу. Я стал озираться. С одного борта - море чистое, с другого - лесистый берег островка, а прямо по курсу… Да проткни меня Старец своей острогой!
        «Касатка» прямым ходом направлялась в узкую, вытянутую бухту с песчаными пляжами по берегам. Значит, на дне грунт - песок, и якорь не оборвем. Только вот в дальнем конце бухты я увидел лежащую на боку посудину и рассыпанные вокруг нее крохотные человеческие фигурки. Да… За подобный зевок Ожерелье меня по голове не погладит: я должен был заметить их первым - на то и торчу здесь в гнезде. Фигурки суетились на берегу, перебегали с места на место и тыкали соломинками рук в нашу сторону. Я перегнулся через край гнезда, вложил два пальца в рот и засвистел. Лучше поздно, чем никогда. Ожерелье обернулся на свист и вновь показал мне кулак. Ладно, капитан, я понял и больше зевать не буду… Я занялся судном лежавшим на берегу. Судя по обводам, суденышко было торговым, а не военным, а чье оно - я пока сказать не мог. А если это темные маги умудрились добраться сюда раньше нас? От подобной мысли мне враз стало нехорошо, но Зимородок, стоявший рядом с капитаном, обеспокоенным не казался. Но что из гнезда я разглядеть толком могу-то? Раздосадованный дальше некуда, я принялся сверлить взглядом спину мага, в
общем-то не надеясь, что моя попытка разузнать что-либо увенчается успехом. Внезапно рой мыслей, колотящийся в моей башке, во мгновение ока куда-то сгинул, как звенящее комарье сдувает резким порывом ветра, а в воцарившейся тишине явственно прозвучал голос Зимородка: «Мальчишка! Не мельтеши!» Я так и сел на дно гнезда. Маг был рассержен и не скрывал этого. Сконфуженный и злой, я обозвал себя дурнем и стал пялиться на берег. Я должен был узнать об этой посудине первым!
        Люди возле опрокинутого судна перестали сновать по берегу и собрались в одну кучу, несколько человек бросились к судну и потерялись из виду, скрывшись в нем. Остальные вдруг украсились яркими, слепящими бликами. Оружие. Они достали оружие. На Сынов Моря они не похожи и готовятся с нами драться. А кто мы, они поняли сразу - вон у нас какая морда на парусе намалевана, догадаться нетрудно.
        С каждым ударом весел, подбадриваемых равномерными ударами в барабан, берег становился ближе. Я уже видел дырищу в борту посудины и что сама посудина - это фризружская лодья, большая, двухмачтовая. Значит, точно не Сыны Моря. Лодий у Сынов Моря не бывает: уж дюже она неповоротливая. Крепкая - это факт, но и только-то…
        На берегу несколько человек волокли по песку баллисту. Нам собирались устроить горячую встречу, однако. Я засвистал так, что у самого в ушах зазвенело. Ожерелье, думаю, и без моего сигнала баллисту заметил, но пусть те, на берегу, знают, что мы тоже не спим. Палубный, будто подзадоренный свистом, зачастил по барабану, задавая гребцам темп побыстрее. Ожерелье, закрываясь от солнца, всматривался в берег. Маг с палубы исчез, парус мешал мне увидеть, куда он мог подеваться. Люди возле разбитой лодьи суетились рядом с баллистой. Смешно… Чтоб Ожерелье без нужды сунулся под выстрел баллисты? Скорее рыбы будут гулять по суше.
        Ожерелье отвернулся от берега и махнул рукой. Барабан резко смолк.
        - Табань! - хрипло скомандовал палубный и снова загремел палками по натянутой коже.
        Весла вспенили воду, притормаживая стремящуюся вперед «Касатку». Она остановилась на расстоянии, недостижимом для снарядов корабельной баллисты.
        - Весла сушить! Отдать якоря!
        С шумным всплеском носовой якорь бултыхнулся в море. Волны медленно толкали «Касатку» к берегу. Якорный канат вздрогнул и натянулся, как толстая басовая струна на гуслях. Следом полетел в воду кормовой якорь. «Касатка» остановилась и закачалась на мелкой волне бухты.
        Я с тоской смотрел вниз на палубу. Братва сложила весла и готовила оружие. Ждали приказа капитана, хотя и так все было ясно: спускаем шлюпки, высаживаемся и атакуем по берегу под прикрытием огня с моря. Лодью, видать, бурей отбило от каравана и выбросило на островок, а теперь все, что есть в ее трюмах, достанется нам. Матросов на лодье немного, и куда уж им против Сынов Моря, да еще с таким магом на борту. Да и в нашей ватаге дураков нет - Ожерелье знает, кого брать на «Касатку», а кого посылать подальше. Одна эта парочка - Братец - чего стоит! Не знаю толком, из-за чего они в Сыны Моря подались - молчуны оба, каких свет мало видывал, - но на мечах рубятся так, как наш Скелет языком чешет. А может, и покруче: братьям все равно, что левая рука, что правая - косят так, как я представляя себя мастером меча крапиву палкой сшибаю, когда меня не видит никто. Меня аж завидки берут! На кинжалах-то меня Три Ножа натаскивает. И драться, и метать. А меч - он тяжелый. Я пробовал. Братьев Мачта в каком-то кабаке сыскал, где они кому-то показывали, как надо на мечах рубиться. Только ученики во время урока
помирали, не сходя с места. Сид тогда и приволок Братца на «Касатку», а после разговора с капитаном близнецы остались. Вообще, Ожерелье - самый отчаянный из Сынов Моря, ну и ватага капитану под стать.
        А тосковал я от того, что сидеть мне в гнезде, пока братва с лодейщиками не разберется. Место здесь глубокое: всякой нечисти вроде кашалота или змея развернуться есть где - значит, торчать мне тут до тех пор, пока «Касатка» не подойдет ближе к берегу. Дело мага - отогнать опасную тварь, а не следить за ней; следить - забота видящего. Ожерелье никаких распоряжений не отдавал. На палубе было маленькое столкновение - братва ожидала приказа спустить шлюпки.
        - Капитан! - крикнул кто-то. - Чего тянем?
        Ожерелье не ответил, а на палубе появился Зимородок. Его встретили восторженным гулом голосов. Маг вновь переоблачился в светлое одеяние. Ожерелье отдал негромкий, неслышный мне сверху приказ, и восторженный гул сменился изумленными возгласами:
        - Одну шлюпку?!
        Гомон усилился, братва зашумела - оно и понятно: кто ж с таким малым отрядом решится напасть? Чистое безумие!
        И вдруг как гром среди ясного неба:
        - ТИХО!
        Таким голосом говорят, наверное, боги или демоны. Гвалт унялся сразу, все уставились на мага, будто сам Морской Старец объявился на палубе. Зимородок сделал навстречу братве два шага, сжимая в руке невесть откуда взявшийся посох, и этот посох сиял ровным блеском. Меня мороз по коже продрал при виде такого зрелища, неудивительно, что на палубе наступила мертвая тишина, лишь плеск волн нарушал ее.
        - СЛУШАЙТЕ МЕНЯ! - Голос мага прогремел над палубой. - ВАС НАНЯЛ СВЕТЛЫЙ КРУГ. ЗА ЭТО ОН ВАМ ПЛАТИТ. МЫ ПРИБЫЛИ НА МЕСТО, И С ЭТОГО МОМЕНТА ВЫ БУДЕТЕ ДЕЛАТЬ ТОЛЬКО ТО, ЧТО СКАЖУ ВАМ Я. ПОНЯТНО? СЕЙЧАС МНЕ НУЖНЫ ШЛЮПКА И ГРЕБЦЫ. Я ОТПРАВЛЯЮСЬ НА БЕРЕГ, А ВЫ БУДЕТЕ ОЖИДАТЬ ОТ МЕНЯ РАСПОРЯЖЕНИЙ.
        Шлюпку спустили быстро. Руду отобрал четверых, они спрыгнули в нее и сели на весла. Зимородок легко перемахнул через борт следом. Маг поднялся в полный рост на носу, посох сверкал в его руке. Гребцы взмахнули веслами, и шлюпка направилась к берегу.
        Возле лодьи тоже была сумятица: видать, раскаты Зимородкова голоса долетели и до них. Матросы сгрудились возле самой кромки воды, яростно взмахивая руками. Страсти кипели и там. На «Касатке» все же прилипли к бортам, провожая глазами удаляющуюся шлюпку. Ожерелье стоял на баке, ковыряя носком сапога палубу. К нему подошел Три Ножа. Шлюпка быстро покрыла половину расстояния, уменьшаясь на глазах.
        - БРОСЬТЕ ОРУЖИЕ! Я - МАГ СВЕТА ЗИМОРОДОК. ВАМ НИЧЕГО НЕ УГРОЖАЕТ, - прогремело над берегом. Над шлюпкой сверкнул ярчайший сполох, затмевающий дневной свет.
        Люди с потерпевшей крушение лодьи стали медленно отступать от воды. Блики от оголенных лезвий в их руках постепенно исчезали один за другим, пока не пропали совсем. Шлюпка пристала к берегу, гребцы выскочили из нее, ухватились за борта и вытолкнули на песок. Маг продолжал стоять на носу. Толчок должен был получиться сильным, но Зимородок даже не шелохнулся. Он покинул шлюпку и направился к матросам с разбитой лодьи. Толпа матросни заволновалась, от нее отделился человек, который пошел навстречу магу. Они остановились друг против друга: Зимородок и этот, из матросни. Стояли так довольно долго, а потом маг вернулся к шлюпке. Лодейщик же смешался со своими. Маг приблизился к гребцам. Шлюпку столкнули с песка, наши запрыгнули в нее и дружно заработали веслами, нацелив нос на «Касатку». Зимородок остался на берегу.
        Я вглядывался в песчаный пляж, аж зенки чуть на лоб не повылазили, и голос мага, внезапно прозвучавший в моей голове, заставил меня вздрогнуть от испуга.
        - Даль, - позвал Зимородок. Я поежился: не по себе как-то. Голос мага звучал спокойно и явственно, будто он стоял рядом. - Слушай внимательно и запоминай. Передай Ожерелью вот что: «Касатку» можно подвести к берегу - это раз. Другое: пусть посылает людей на разгрузку лодьи - ее груз теперь ваш. Третье: матросов с лодьи не трогать. Кто нарушит этот приказ, будет наказан мной. Повтори, - потребовал голос мага.
        О боги, как!?
        - Просто повтори в уме все, что я тебе сказал.
        Я остолбенел. Оказывается, он меня слышит.
        - Да, слышу, - подтвердил маг. - Повтори, что я тебе передал.
        Я повиновался.
        - Молодец, - похвалил Зимородок. - Теперь выполняй.
        Распираемый гордостью, я поспешил без промедления: сунул пальцы в рот и засвистел. Ожерелье обернулся, задрал голову и прищурился на гнездо. Я объяснил ему знаками, что мне надо спуститься, и показал в сторону берега. Что пришло в голову капитану, не знаю, но вскоре на смену мне по вантам полез Мачта. Я дернулся было выбраться из гнезда, забыв, что привязан. Чертыхаясь, я распустил узлы на лине. Над краем гнезда появилась взлохмаченная шевелюра Мачты.
        - Давай проваливай, - сказал он, болтая серьгами в ушах.
        Я так торопился, что сиганул на палубу с высоты в два моих роста. Зашипев от боли в пятках, я помчался на бак. Братва выпучила на меня глаза, ничего не понимая. Ожерелье поджидал меня с мрачным видом.
        - Ожерелье, у меня к тебе послание от Зимородка, - выпалил я.
        Капитан моргнул, шрам у него на левом виске дернулся.
        - Говори, - велел он. Три Ножа стоял рядом с каменной рожей - его ничем не проймешь.
        Я зажмурился, чтобы сосредоточиться, боялся ошибиться.
        - «Касатку» можно подвести поближе к берегу… послать людей для разгрузки лодьи… груз купца теперь наш… матросов трогать нельзя… - Я декламировал слова Зимородка, как виденный мною однажды бродячий гусляр нараспев читал длинную былину. А о чем была эта былина, я уже и не помню.
        - Не вой! - осадил меня Ожерелье.
        Я поперхнулся.
        - Еще раз. И нормально! А то взвыл, как пес по покойнику, - сказал он и повернулся к Три Ножа. - Давай Руду и кормчего сюда.
        Меня бросило в краску.
        Когда Руду и кормчий появились, Ожерелье вкратце объяснил им, в чем дело, и потребовал от меня повторить послание Зимородка. Никто, кроме капитана, пока не знал, что я - маг, поэтому воззрились они на меня, как на невиданную доселе диковину, даже у Три Ножа всегдашняя бесстрастная маска слегка дрогнула. Я в третий раз передал послание мага.
        - Руду, - сказал капитан. - Пошли кого-нибудь с лотом.
        - Уже не надо, - отмахнулся палубный. - Я сунул лот Заике, когда они пошли с магом. Видишь, - показал он, - промеряют.
        - А-а, - сказал Ожерелье. - Хорошо. Тогда объясни нашим ухарям что к чему, а то у меня от речей уже в глотке першит. - Капитан поморщился. - И чтоб у этих, с лодьи, ни один волос с головы не упал, понятно! Магов сердить опасно. И темных и светлых…
        - Да уж… Навалилось нам на шеи, - согласился Руду.
        - Ладно, - вздохнул Ожерелье. - Скажи ватаге, что груз наш без единого выстрела. Пусть порадуются…
        - Ожерелье, а что маг надумал с фризружской матросней? - поинтересовался Три Ножа.
        - А мне-то откуда знать? - удивился капитан и призадумался.
        - Смекаешь? - Три Ножа посмотрел на остров.
        - Нет, - еще больше удивился капитан.
        Три Ножа наклонился ко мне.
        - Даль, маг не говорил, что будет дальше с матросами лодьи?
        - Нет, - ответил я.
        - Похоже, я тебя понял, Три Ножа, - вдруг произнес Ожерелье.
        - Во-во, - протянул баллистер.
        - Даль, ты можешь спросить мага? - Ожерелье заглянул мне в лицо.
        Я вспомнил о своей недавней попытке, которую предпринял в гнезде, и мне стало не по себе: вдруг он там занят и снова меня таким макаром шуганет.
        - Не знаю, - запинаясь, сказал я.
        - А ты попробуй, - предложил Три Ножа. - Не бойся.
        Да, подумал я, хорошо говорить «не бойся»…
        - Ну, - нетерпеливо подначивал меня Ожерелье.
        Я вздохнул и сказал:
        - Попробую.
        Я зажмурился и, внутренне отчаянно сдрейфив, мысленно позвал Зимородка. «Я слушаю тебя, Даль, - зазвучал в моей голове голос мага. - В чем дело?» Обрадовавшись донельзя, я стал объяснять. Видно, трясло меня изрядно, потому как маг попросил успокоиться и не бояться. Выслушав, он ответил: «Люди с лодьи будут взяты на борт „Касатки“. Своими товарами они расплатятся за спасение. Отлично, парень, из тебя выйдет толк. Все».
        Разговор окончился. Я стоял и млел, чувствуя себя таким счастливым, каким еще ни разу не был. Ожерелье сдернул меня с небес, помахав перед моим лицом ладонью:
        - Эй, Даль, очнись.
        Я открыл глаза. Кормчий смотрел на меня, раскрыв рот. Ну да, он ведь себя за мою няньку считает.
        - Что сказал маг? - спросил Ожерелье.
        Я передал ответ Зимородка.
        Кормчий шумно вздохнул и огрел меня лапищей по спине.
        - Да ты и взаправду маг, Даль, - сказал он с восхищением. Он мной гордился.
        - Угомонись, Сова, - бросил ему Три Ножа.
        - Все слышали? - произнес капитан.
        - Угу, - угрюмо пробурчал палубный.
        - Пять тысяч колец золотом на долю, - сказал Ожерелье. - Помните?
        Я тоже вспомнил про плату светлых магов, и мне стало смешно: на пять тысяч колец можно купить десять таких лодий и еще останется, а мы бой собирались затевать.
        - А теперь по местам, - приказал Ожерелье.
        - Нет! - вдруг заявил Руду. Голос его повысился. - Его что, этого мага - чайка в темя клюнула? Ты посмотри на берег, Ожерелье, какая там кодла песок топчет. Никакого уговора про это не было. А темные маги? Срать я хотел на его пять тысяч! Либо он держится прежнего уговора, либо…
        - Заткнись! - рявкнул Ожерелье.
        Руду умолк на полуслове. Братва с палубы начала оборачиваться на бак. Ватага и так головы ломает, не зная, что и подумать, а тут еще палубный орет не своим голосом. Ожерелье вцепился в рукоять меча, чуть-чуть обнажил лезвие и с лязгом вогнал назад в ножны.
        Он повернулся к ватаге и закричал:
        - Братва! Лодья наша! На абордаж пошел маг. Один. Они ему сдались без единого выстрела. Матросню не трогать - они пленники мага! Ясно?
        Все заревели, празднуя победу. Ожерелье продолжал надрывать глотку:
        - Повторяю: матросню не трогать!
        - Э, капитан! - заорал с палубы Скелет. - Что ж это маг-то? Решил выкуп в одиночку прикарманить?
        - Спроси об этом у Зимородка, - ответствовал Ожерелье. - Или тебе светлые маги мало заплатили?
        Скелета тут же заткнули.
        Палубный, пока капитан держал речь, двигал нижней челюстью, разевая рот, как выброшенная на сушу рыба. Кровь прилила к его лицу и отхлынула, Руду побледнел до синевы.
        - Ладно, Ожерелье, - процедил палубный, - ты еще мои слова попомнишь. Три Ножа, похоже, капитан спятил, как и любезный ему маг.
        - Вижу, - сказал баллистер.
        Молчавший до сих пор кормчий решил вмешаться:
        - Общий совет собрать надо.
        - Ну да, - повернулся Ожерелье. - Пока мы судить да рядить будем, тут-то темные и пожалуют к нам в гости. Мне давеча Зимородок поведал, что нам светлые маги две галеры навстречу снарядили. Идут с Побережья.
        Кормчий, Руду и Три Ножа переглянулись.
        - Чего же ты молчал, капитан, а? - разлепил губы Три Ножа.
        - Не успел.
        Палубный растерялся, а кормчий заулыбался добродушно, как бы говоря: ну вот, мол, порядок, а мы тут глотки друг дружке чуть не рвем.
        - Не брешешь? - недоверчиво спросил Руду.
        - Зачем мне брехать? - огрызнулся Ожерелье. - Сколько долей на твое рыло приходится, а, палубный?
        - Мне жизнь дороже, - спокойно ответил Руду.
        - То-то ты ею дорожишь на «Касатке»…
        - Это одно дело, а темные маги - совсем другое, - отрезал палубный.
        Конец спору положил Три Ножа.
        - Хватит, - сказал он. - Будет вам собачиться. - И добавил: - Как знаешь, Ожерелье, но мне затея мага все равно не по нутру.
        - Не только тебе, - пробурчал палубный.
        - Лады, я потолкую с магом на берегу, - сказал Ожерелье. - Долго мы еще стоять будем, лясы точить?
        - Э-э-ч… - Руду бросил на капитана мрачный взгляд и потопал с бака. Над палубой разнеслось: - А ну на весла, мусор забортный! Хватит бездельничать, рыбье мясо!
        Разогнав гребцов по местам, палубный перегнулся через борт и, приложив ладони ко рту, заорал:
        - Заика!
        На шлюпке, дрейфующей в саженях двадцати от «Касатки», замахали, сигналя.
        - Поднять якоря! - приказал Ожерелье.
        Я стоял столбом, не зная, куда мне деваться: вахта моя кончилась досрочно.
        - Даль! - окликнул меня Ожерелье. - Пойдешь на берег вместе со мной. А сейчас сгинь с глаз.
        Я облизнул пересохшие губы и только сейчас понял, что умираю от жажды. Над «Касаткой» вновь раскатилась гулкая барабанная дробь, весла заскрипели в уключинах. Я уселся у мачты, где стояла бадейка с питьевой водицей. Зачерпнул ковшик и припал к нему. Осушил его целиком, даже не заметив. Я не напился, но решил, что наливаться по горло перед вылазкой тоже не стоит. На веслах затянули песню - братва радовалась неожиданной удаче. Мне петь не хотелось, я оперся затылком о шершавое дерево мачты и прикрыл веки.
        Неожиданно для себя я задремал, а проснулся от толчков, которыми меня разбудил Ожерелье.
        - Иди в шлюпку. Спать после будешь. - Ожерелье рывком поставил меня на ноги.
        Зевая и потягиваясь, я потопал, куда велено было.
        - Давай, Даль, - поторопил Орхан.
        Я перегнулся через борт и соскользнул в шлюпку. Меня подхватил Нож и сразу же отпихнул в сторону, чтобы не болтался под ногами. Шлюпка покачивалась на волне и с шорохом терлась о «Касатку». Я нагнулся к воде, зачерпнул полные ладони и умылся, прогоняя остатки сна. Любопытная рыбья мелюзга, тучей крутившаяся у поверхности, шарахнулась в разные стороны, отсвечивая блестящими боками. Я отер лицо рукавом рубахи, на губах остался горько-соленый привкус морской воды.
        На шлюпку стали передавать оружие: самострелы и болты к ним.
        - Даль!
        Я поднял голову. Надо мной нависал кормчий, сжимая в лапище мой нож вместе с поясом.
        - Лови! - сказал он и швырнул мне нож.
        Я перехватил его на лету, пояс обвил предплечье, царапнув пряжкой холстину рубахи.
        - Спасибо, Сова, - поблагодарил я.
        Кормчий махнул и исчез за бортом. Я сосчитал самострелы, сложенные на днище, - один из них предназначался мне; выбрал тот, который был полегче, и взвел. Теперь оставалось приладить тяжелый болт и отпустить тетиву. Я подтянул к себе коробку с болтами и зарядил самострел.
        В шлюпке все уже были по местам, ждали только капитана. Ожерелье появился последним и занял место на корме. Он одел легкую кирасу, шлема не было, медный браслет на шее тускло отсвечивал красным. Ожерелье упер ножны меча в сапог и скомандовал:
        - Пошли.
        От борта оттолкнулись руками, чтобы не сломать весла. Из-за корпуса «Касатки» выскочила вторая шлюпка, ведомая Три Ножа. На ней, вставши на колено, четыре лучника держали наготове луки. Самострел, конечно же, бьет сильнее, и урону от него больше, но в меткости с луком на нем мало кто потягаться может.
        - Держаться поправо и чуть назад, - приказал Ожерелье.
        6
        Киль шлюпки с громким шипением пробороздил мокрый песок. Я вцепился в банку, чтобы не вылететь от толчка. Вторая шлюпка подошла чуть раньше нас. Четыре лучника, положив пальцы на тетиву, ожидали, пока гребцы оттащат ее от воды. Три Ножа стоял рядом с лучниками, придерживая широкий тесак на боку. Бритая макушка баллистера не спеша покачивалась, а длинная косица на затылке шевелилась, как живая, - он осматривался. Я вылетел из шлюпки, сжимая ложе самострела запотевшими пальцами. Песок на пляже оказался раскаленным, жар чувствовался даже сквозь подошвы. Я вздернул самострел и навел его на толпу матросни с лодьи.
        - Охолони, малыш, здесь все спокойно, - пробурчал Три Ножа, не оборачиваясь.
        Иной раз выходки баллистера заставляют поразмыслить, а не маг ли он сам. Я подошел к Три Ножа и встал с ним рядом, он положил руку мне на плечо. Я присвистнул: матросов с лодьи было много: человек сорок-пятьдесят, не меньше. Они стояли поодаль, и их лица отнюдь не светились радостью встречи. А мне их рож и видеть было необязательно, и так чуял, что только лязгнешь ножом невпопад - и пойдет потеха с красными ручьями. За нашими спинами зашуршал песок - это Ожерелье.
        - Где маг? - негромко спросил капитан. - Ну и орава…
        Я принялся разглядывать лежавшую на песке лодью. Далеко их выбросило, и судну досталось: в обросшем ракушками днище зияла дырень та еще. Повезло им все-таки; сами боги их хранили: с такой дыркой не пойти ко дну - это просто чудо. Паруса в клочья, от мачт остались одни воспоминания. А ведь неплохая посудина эта лодья, крепко сработана, с первого взгляда видно.
        Матросня лениво зашевелилась и раздалась в стороны, и нашим взорам предстал Зимородок, а рядом с ним долговязая, костлявая орясина с огненно-рыжей паклей вместо волос, выряженная в зеленый кафтан с золотым шитьем, с золотой гирькой, болтавшейся на длинной цепочке на брюхе. Купец. Он брел за магом, ковыряя песок носками башмаков с золочеными пряжками. Морда у него была кислая. Ну, это ясно, что радоваться ему нечему: был товар в трюмах его, стал наш. Я посматривал на расфуфыренного купца и злорадствовал.
        Зимородок не торопясь шел между матросами, они расступались перед ним, как волны перед носом судна. Маг тоже был невесел, лоб его прорезала глубокая складка. Посох Зимородка оставлял в песке глубокие круглые вмятины. Маг пробежал по кирасе капитана рассеянным взглядом, и лицо его прояснилось.
        - А, Ожерелье, - сказал Зимородок и покачал головой каким-то своим мыслям. - Можете разгружать разбитый корабль, матросы вам помогут, а мне с почтенным господарем Надья надо прогуляться по острову. - Маг обернулся к рыжему купчине и сделал приглашающий жест. - Пойдем, господарь Надья.
        Купец повернул в нашу сторону красное, обветренное лицо с выгоревшими бровями. Фризруг. Какие проклятья он призывал на наши головы, я не знаю, но явно не желал нам долгих счастливых лет безбедной жизни. От этого взгляда у меня кровь в жилах закипела. Я посмотрел по очереди на Ожерелье и Три Ножа. Бесстрастная физиономия баллистера не выражала ничего, он только глаза слегка сощурил, а капитан на купца даже ухом не повел, будто того и не было на пляже.
        - Зимородок, - позвал Ожерелье. Маг остановился. - Отойдем-ка в сторонку. Потолковать надо.
        Маг криво улыбнулся краем рта.
        - Я знаю все, что ты мне хочешь сказать, капитан, - сказал он. - Можете поднимать якорь и уплывать. Вам заплатят половину обещанной суммы.
        Маг повернулся и пошел прочь, купчина поплелся за ним, переставляя ходули по песку. Он обернулся, поглядев на нас через плечо. Мне захотелось разрядить в него самострел.
        Ожерелье смотрел вслед магу и беззвучно шевелил губами, Три Ножа безмолвствовал, а матросня пялилась на нас звериными глазами.
        - Ожерелье, давай потрошить эту дырявую лохань, может, что и найдем, - пробурчал Три Ножа.
        Ожерелье шумно вздохнул, будто только что пробудился от глубокого сна.
        - Что? - переспросил он.
        Три Ножа хмыкнул.
        - Грести не будут, сам по одному за борт повыкидываю. И глоток резать не буду, акулы и так сожрут.
        - Тебя не поймешь, Три Ножа: сначала ты одно долдонишь, а после другое, - сказал Ожерелье.
        Баллистер звучно зевнул:
        - Не надо меня понимать. Давай лучше что-нибудь делать, а то они вконец озвереют от страха.
        Фризружская матросня с угрюмым видом следила за нами, тихонько переговариваясь между собой.
        - Ха! - крикнул Ожерелье, хрустнув пальцами. - Братца бы сюда…
        Он повернулся к фризругам и крикнул:
        - Эй, вы! Слушайте! Есть среди вас тот, кто говорит по-нашему?
        От тех вышел вперед плечистый малый в кольчуге.
        - Я понимаю, - крикнул он.
        Смешно они разговаривают, фризруги-то, как птахи чирикают.
        Ожерелье почесал нос и снова закричал матросне:
        - Мне вы можете не верить, но светлому магу верить должны. Сюда на двух кораблях идут темные маги. Если мы отсюда вовремя не уберемся, то жарко будет всем: и нам, и вам. Я не хочу терять времени на стычку, нам лишняя кровь тоже ни к чему. Считайте, вы нам платите за то, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову. А чтобы вы нас не опасались почем зря, мы оставим вам оружие. С условием: из ножен не вынимать. Обещаем делать то же самое. Тот, кто нарушит это условие, после общего суда будет повешен независимо от того, кто он - Сын Моря или матрос. Согласны?
        Фризруги стали совещаться. Совещались они недолго, потом толмач крикнул:
        - Согласны!
        Ожерелье с удовлетворением кивнул.
        - Ладно, капитан, я возвращаюсь на «Касатку», - сказал Три Ножа. - С Руду надо потолковать и с остальными.
        - Ага, дуй, - согласился Ожерелье. - А я с хабаром пока разберусь.
        - А-а, думаешь запрячь этих отпрысков медузы? - протянул баллистер.
        - От тебя, Три Ножа, ничего не утаишь, - буркнул Ожерелье.
        Я разрядил самострел, сунул болт в короб, болтающийся на бедре, и отпустил натянутую тетиву. Тетива коротко хлопнула. Три Ножа свистнул своих гребцов. Они вытолкнули шлюпку на воду и поочередно попрыгали в нее. Ожерелье подтолкнул меня и сказал:
        - Пошли.
        Мы направились к лодье. Фризруги что-то оживленно тиликали по-своему. Когда мы приблизились к ним, они сразу замолкли и подались назад. Мы прошли мимо. Они потоптались на месте и потихоньку потянулись за нами. Судя по их рожам, уверения Зимородка о помощи с их стороны все равно что мираж над морем. Ничего, Ожерелье заставит их вкалывать как миленьких.
        Обшивка борта на лодье на солнце высохла, и дерево покрылось сетью мелких трещин. Рядом с ней на песке валялось несколько свежесрубленных стволов. Понятненько… Хотели, значит, залатать пробоину и стащить лодью на воду, а там уж и мачты поставить. Да не успели, однако, - тут и мы с магом им на головы свалились.
        Ожерелье только мельком заглянул в дыру и обернулся к матросне, топавшей за нами по пятам. Те враз остановились, будто натолкнулись на стену.
        - Кто старший-то будет? - громко спросил Ожерелье.
        Вперед выбрался все тот же плечистый в кольчуге.
        - Кто ты? - поинтересовался Ожерелье.
        - Кормчий я, - ответил он.
        - Как звать?
        - Юрьюс.
        - Угу, - буркнул капитан. - Шлюпки целы?
        - А то не видишь? - огрызнулся фризруг.
        - Не шуми, - кратко посоветовал ему Ожерелье. - Что маг сказал, то делать и будем - нравится тебе это или нет. Снимайте шлюпки с лодьи и тащите их к воде, а потом начнете разбирать барахло.
        - Ладно, - тяжело вздохнул плечистый, у него это прозвучало как «льядьнё», и яростно сплюнул себе под ноги. - Если б не маг…
        - …то лежать бы вам на песке всем до единого, - ледяным голосом закончил за него Ожерелье.
        Фризруг аж задохнулся. Ожерелье терпеливо ждал, пока он перестанет хватать ртом воздух. Мне стало скучно: чего это капитан с ними тетешкается? Зимородок же сказал им, что делать надо? А то стоят как стадо баранов перед воротами на бойню. Ожерелье тем временем отослал Щербатого и Гилда на лодью разведать, что и как. Мне тоже захотелось с ними, но и посмотреть, чем закончится припадок плечистого Юрьюса, я тоже был не прочь. Матросня заволновалась, когда наши стали карабкаться наверх.
        - Что галдите? - рявкнул Ожерелье. - Ваших грошей нам не надо. Спускайте шлюпки!
        Плечистый толмач-кормчий от злости заскрипел зубами. Он повернулся к своим и что-то проорал по-фризружски. Они медленно побрели выполнять приказание. Кормчий посмотрел им в спины, снова с ожесточением сплюнул и нехотя обратился к Ожерелью:
        - Эй, ты! Как тебя звать? Не пиратом же мне тебя кликать…
        - Звать меня Ожерелье, - ответил капитан. - А называть меня ты, кормчий, будешь капитаном.
        Фризруг отшатнулся, побелел лицом и выкатил глаза.
        - Ожерелье? - переспросил он севшим голосом.
        Капитан ухмыльнулся:
        - А что? Маг не говорил?
        Мы довольно заржали. Знают Ожерелье на Теплом Море, тут уж никуда не денешься. Даже плата за его голову назначена отдельная. Время от времени нас пытаются ловить: то Атена снарядится, то из Тебай охоту объявляют, ну и Архипелаг от них старается не отстать. Только без толку все это - мух сапогом ловить и то проще. Плечистый толмач совсем сник. И поделом: не будешь пасть раскрывать, когда не просят.
        - Тихо! - вдруг ни с того ни с сего взревел Ожерелье. - Хватит ржать! Давайте с ними. А ты, - глянул он на меня, - заберись куда-нибудь повыше, чтоб все было видать как на ладони, и смотри в оба…
        Мне только этого и надо было, я уж себе и место присмотрел удобное - не впервой ведь, частенько приходится на часах сидеть. Я закинул самострел на плечо и поторопился вслед за понурыми спинами, увязая в песке чуть ли не по щиколотку. Не завидую я им: по эдакой жарыни да по песку валтохаться. Ну, ничего, если жить хотят, то побегают. Когда я прошлепал, отдуваясь, мимо них, кто-то из матросни вполголоса обложил меня за милую душу, по-нашенски, по-родному. Я от неожиданности даже споткнулся и вмиг рассвирепел - это ж надо, а? Да ежели б не Зимородок, то…
        Разбитая лодья, накренившись, лежала на левом борту кормой к морю. С правого борта свисали два веревочных трапа. Я уцепился за шершавые веревки и вскарабкался по ним. В раскрытом люке трюма, свесив ноги вниз, сидел Щербатый. Увидев меня, он оскалил в улыбке гнилые зубы.
        - Много? - поинтересовался я.
        Он в ответ расплылся еще шире и развел руки в стороны, показывая - во сколько!
        Я сжал кулак, вытянув при этом большой палец вверх, и показал ему. Щербатый довольно заухал. Ну а я полез дальше на грот, добрался до реи и уселся на нее, уперевшись в остатки мачты спиной. Прямо над моим теменем было место надлома, а остальная часть грот-мачты косо уходила вниз, воткнувшись верхушкой в песок. Они ее даже обрубить не смогли, чувствуется, что шторм, в который попала лодья, был не из слабых. Фок-мачта выглядела не лучше. И тут до меня дошло: мы же в бухте! Бухточка хоть и небольшая, но от шторма в ней укрыться можно запросто да и ломаные мачты срубить долой. Не в буре, видать, дело, а в чем-то другом. Неужто на волну напоролись?! Когда Старец трясет морские глубины, то поднимаются громадные волны, такие, что, кажется, до неба достают. Видел я однажды, как такая волна рыбацкую деревушку смыла. Хлоп - и нет! В открытом море она, волна эта, не страшна, а вот у берега - хуже не бывает. Я завертелся на месте, оглядывая пляж. Ну, так и есть! И как сразу не заметил-то! Эвона сколько водорослей по берегу валяется, а песок уже успел просохнуть, будто ничего здесь и не было.
        Громкий деревянный стук внизу наряду с громкими выкриками привлекли мое внимание. Три шлюпки с лодьи тащили волоком к воде, четвертая, видать, разбилась. Я посмотрел на «Касатку». Сид должен быть сейчас в гнезде. Я встал на рею, достал из-за пазухи два платка, красный и ярко-желтый, и просигналил. Он тут же ответил. Порядок. От «Касатки» к берегу шла шлюпка. Я поискал глазами Ожерелье. Капитан стоял у раскрытого трюма, он наклонился, заглядывая вниз. Я вложил два пальца в рот и свистнул. Ожерелье поднял голову.
        - Капитан! - закричал я. - С «Касатки» шлюпка идет.
        - Кто в ней? - спросил он.
        Я прикрылся от солнца ладонью и прищурился. Вода слепила почище солнышка. Но только два человека на «Касатке» были такого роста: кормчий да Крошка. Легкая, дырявая тучка закрыла сияющее светило. Я разглядел блик на бритой голове Три Ножа.
        - Три Ножа возвращается, - крикнул я капитану. - С ним Крошка. А больше не вижу.
        Ожерелье отер шею ладонью. Он так и не снял кирасы.
        - Понял, - ответил он.
        Я снова принялся глазеть по сторонам, и тут меня словно что-то кольнуло. Я насторожился и принялся осматривать окрестности с большим тщанием. Ничего. Но какое-то нехорошее чувство не отпускало меня. Я вернул взгляд на палубу лодьи. Неприятное ощущение усилилось. На палубе тоже вроде ничего особенного не творилось. Со мной такое происходит не впервые, и ни разу еще меня это предчувствие не обманывало. Я стал ждать.
        Он появился на палубе с увесистым узелком на плече. Я сразу сообразил, кто он. Корабельный ворожей с лодьи. (Это Зимородок - маг, а все остальные для меня теперь ворожеи, и только.) Длинная рубаха из выцветшей, когда-то синей ткани топорщилась на его спине. Он вынырнул из дверцы, ведущей в кубрик, и остановился, притопывая ногой по палубе.
        Я смотрел на него, и внутри у меня все клокотало. Он почувствовал мой взгляд. Я вовремя спохватился и принялся вертеть головой, будто мне, кроме как до леса на ближайших склонах, до всего остального и дела-то нет. А сам внутри себя всем богам молюсь, - только бы не заметил чего. Он ведь, может, и не чета Зимородку, но все-таки маг… Тут я вспомнил, что я тоже маг, и сразу мне полегче стало, и вспомнил, как мне раньше удавалось магов дурить, тех, которые у нас на «Касатке» бывали. После того как я припомнил те две шутки, какие я с последним отмочил, тем самым, что получил болт из самострела аккурат в переносицу, так и вообще приободрился. Этот ведь корабельный тоже небось недоучка какой-нибудь.
        Капитан, будто его моя внутренняя возня затронула, вдруг вздрогнул спиной и медленно повернулся. Ворожей с лодьи топтался по палубе, прилаживая свой узел на плече. Ожерелье подозвал его к себе. У меня перехватило дыхание, но… ничего особенного не произошло. Ожерелье крикнул толмача, переговорил через него с ворожеем и отпустил его. Но нехорошее предчувствие меня не отпускало. Буду за ним следить, пообещал я себе, да и Зимородка стоит предупредить.
        - Даль, - позвал меня снизу Ожерелье. - Зимородка не видать?
        Я оглядел берег.
        - Не-а, - отозвался я. - Не видно.
        Солнышко ползло по небосводу, а я сидел и жарился на гроте. Ожерелье потрошил лодью основательно, видать, рыжий купчина не шкурами дохлых собак торгует. Может, он пряности вез? Вот было бы круто! Пряности-то на вес золота. Я смотрел на это дело сверху, обливаясь потом, а каково было в эдакое пекло таскаться, увязая в песке, с тюками на спинах? Возле лодьи в теньке выставили бочку с пресной водой, и время от времени кто-нибудь подходил к ней, чтобы вылить себе ковшик-другой в глотку и на голову. Когда бочка опустела, Ожерелье отрядил несколько человек за водой. На лодье отыскалась небольшая тележка, на которую помещалась небольшая бочка. Двое впряглись в телегу вместо волов, но этого оказалось мало из-за песка, понадобились еще двое.
        Когда они приволокли первую бочку свежей родниковой воды, мне показалось, что веяние прохлады добралось и до меня на мачту. Хоть я и устроил себе нечто вроде навеса из собственной рубахи, все равно пара-другая глотков свежей родниковой водички мне бы совсем не повредила. У бочки сразу выстроилась очередь, и возня с грузом на некоторое время прервалась. Когда привезли вторую порцию из родника, первая бочка была уже высосана насухо.
        А потом случился небольшой бунт. У кого-то из матросни то ли кровь носом пошла, то ли удар от жары приключился. Короче, собрались они вместе, бросили тюки таскать и стали возмущаться. Они с самого начала были недовольны происходящим, а тут повод нашелся. Страсти потихоньку начали накаляться. Я со своего места слушал маловразумительные вопли, громкие и негодующие, а сам посматривал на ворожея с лодьи, который в махании руками наряду с ором тоже был не из последних. Ожерелье сообразил, что сейчас с матросней каши не сваришь, и прекратил облегчать трюмы купца, пока не спадет зной. Несколько подуспокоившись, эти крабьи объедки с лодьи поползли прятаться в тень, отбрасываемую судном. Они устраивались там вповалку с недовольным бурчанием. Я заметил на себе пару осторожных взглядов. Ну, смотрите, смотрите… Самострел-то я снова зарядил, как только на мачту взобрался. А стрелять я из него могу: с пятидесяти шагов дощечку размером с ладонь болтом в самом центре раскалываю. Когда «Касатка» в заветном устье стоит, про которое ни одна живая душа, кроме своих, не знает, там у меня самострел самое лучшее
развлечение после ножа. Натягивать тетиву на нем, правда, попотеть приходится, но я наловчился управляться с воротом так, что лучнику только самую малость в скорости уступлю.
        Разгрузка была прекращена. Матросня валялась на песочке в тени, наши с Ожерельем и Три Ножа устроились на палубе и попивали себе из кувшинчика холодную родниковую водицу, а я торчал на мачте как пугало на огороде с самострелом под мышкой, постепенно стекая в собственные сапоги тонкими струйками пота. Капитан наконец-то вылез из кирасы и теперь блаженствовал. Я смотрел на него и завидовал самой черной завистью. Эх, сейчас бы в море окунуться…
        Разные мысли бродили у меня в черепушке хороводом, но каким-то краешком я все время был направлен туда, где находился встревоживший меня ворожей с лодьи. Чем он мне не показался, я сам не мог понять. Сейчас я его не видел, борт лодьи укрывал его вместе с остальными фризругами от моего взгляда. Я старался не упускать из виду ничего: ни место, где прятались от жары матросы, ни наших на палубе, ни берег, ни «Касатку», ни шлюпки, черневшие на желтизне песчаного пляжа. Я сидел потный, злой, взвинченный, как на иголках. Сам не знаю почему. И не удушающий зной был тому причиной. Вдруг я поймал себя на том, что в мыслях крою нашего капитана почем зря. И за что? За то, что он вообще в это дело ввязался, в эти пять тысяч колец на долю. И крою почище, чем Три Ножа и палубный. Ох, не к добру все это… Я обмер весь и как будто в пустоту провалился. Что за чушь в башку лезет? Откуда?
        Движение на краю леса, которое я уловил краем глаза, отвлекло меня от сумятицы в мыслях. Я повернулся и увидел, как меж редких деревьев, пустивших корни в песчаный грунт, мелькает человеческая фигура. Человек вышел из-за дерева и направился к лодье. Это был рыжий купчина, ушедший вместе с Зимородком. Возвращался он один, светлого мага с ним не было. Купец не торопился, он шел, часто утирая лоб рукавом темно-зеленого кафтана. Золотая цепь, поблескивая, прыгала у него на груди.
        - Эй, на палубе… - просипел я и поперхнулся. Вот в глотке-то пересохло, уж и голос потерял.
        Но они меня все равно услыхали. Три Ножа отвлекся от болтовни с Ожерельем и обратил на меня взгляд. Я сглотнул, пытаясь промочить горло остатками слюны. Испепели меня огонь небесный, рот мой был сух, как… уж не знаю как, но язык мой был похож на кусок неошкуренной доски.
        - Купец идет, - сообщил я тем же сиплым шепотом.
        Хвала баллистеру, тот сразу все понял. Он подхватил с палубы кувшин с водой и направился ко мне. Ловко, как обезьяна, взобрался по вантам и протянул сосуд к моему носу. Я махнул рукой по направлению к лесу, ухватился за кувшин и припал к горлышку. Улих посмотрел сначала на меня, после туда, куда я ему указал.
        - Капитан, купец возвращается! - заорал он у меня над ухом.
        - А маг? - послышался голос Ожерелья.
        - Не видно, - ответил Три Ножа.
        Я с жадностью пил из кувшина. Вода просачивалась из горлышка и капала на разгоряченную кожу. Я постанывал от наслаждения. Когда первая жажда была утолена, я оторвался от воды, чтобы перевести дух.
        - Не лопни, - поостерег меня Три Ножа. Уцепившись одной рукой за ванты, он вытянулся стрункой и вглядывался в глубь островка, будто надеялся что-нибудь высмотреть в лесу.
        Осоловев от воды, я едва пробурчал в ответ и снова принялся пить.
        - Не, не видать мага, Ожерелье, - повторил он и пробормотал негромко. - Куда же он подевался-то?
        Вслед за этим вопросом Три Ножа легонько ткнул меня кулаком в бок. В моем брюхе забулькала вода.
        - Чего тебе? - недовольно проворчал я. В кувшине еще оставалось на донышке.
        - Где маг? - спросил он.
        Ну, Три Ножа… Совсем от жары обалдел: думает, коли я один раз поговорил с Зимородком, так уж должен знать и где он находится, что ли?
        - А мне откуда знать? - выпучил я глаза.
        Три Ножа с сомнением посмотрел на меня.
        Я опять махнул рукой в сторону купца, идущего к нам:
        - Он должен знать, раз вместе с Зимородком ушел.
        Три Ножа покачал головой и потянул у меня кувшин.
        - Эй-эй-эй, допить-то дай… - возмутился я.
        Улих терпеливо ждал, пока я доцежу последние капли. Я сунул опустевший кувшин ему в лапу. Черные брови баллистера удивленно поползли вверх по лбу. Он взвесил посудину в руке и заглянул в узкое горлышко.
        - Ну ты силен, брат, - сказал он. - Целый кувшин вылакал.
        - А ты посиди здесь с мое, - буркнул я и устроился на рее поудобней, чтобы живот не перевешивал.
        Три Ножа спустился вниз. Он кинул пустой кувшин Крошке, а сам уселся рядом с Ожерельем.
        7
        Сумерки, а за ними темнота в бухту пришли раньше, чем в открытом море. Небо еще светилось, и на нем стали проступать первые звезды, бледные и едва заметные. Морская вода в бухточке превратилась из синей в непроглядно-черную, а за крохотным мыском, стоящим на входе в бухту, она переливалась тяжелыми волнами расплавленного червонного золота.
        Но у лодьи по-прежнему было светло, как днем. Три Ножа с Крошкой поколдовали немного с горючкой, что была на лодье для баллист (снарядился купец, однако!), и запалили несколько больших костров, расположив их с подветренной стороны, чтобы огонь ненароком не перекинулся на судно. Это их палубный подначил. Он появился на берегу с первой же порожней шлюпкой, прежде отправленной на «Касатку» груженной по самые борта. Купец, как я и подумал, вез пряности с юго-восточных островов Архипелага. Было еще кое-что, но так, белиберда по сравнению с пряностями. На песке вокруг лодьи валялись тюки и кипы, которые так и останутся гнить на острове.
        Палубный, едва соскочив на берег, во всю прыть понесся к лодье и, еще толком не успев подняться на перекошенную палубу, напустился на Ожерелье. Капитан по своему обыкновению дал ему откричаться, а потом Руду принялся за разборку остального хабара. Он набрал в грудь побольше воздуха и принялся за физругов, слонявшихся вокруг лодьи, как в спячке. Обычно, если ты не занят какой-нибудь работой, то после первых трех выражений Руду ты хватаешься за живот и валишься где помягче, ибо устоять на ногах нет никакой возможности. Руду был зол - и этим все сказано. Матросня фризружская хоть и понимать-то ничего не понимала, да и повода для веселья у них не было никакого, вскоре загоготала. Рыжий купец, спрятавшийся в своей каюте после того, как сам принес и отдал Ожерелью знатный ларец, и то выглянул на шум, учиненный Руду. Как бы то ни было, а дело пошло значительно живее, правду говорят про палубного, что он и демонам зубы заговорит: матросня и не заметила, как принялась вкалывать засучив рукава. Шлюпки одна за другой уходили к «Касатке» и возвращались порожними, а Руду знай себе покрикивает, поминая богов,
матросов и всякую нечисть, аж голова кругом идет.
        Как только стало смеркаться, Ожерелье согнал меня с мачты. Носильщик, конечно, пока из меня никакой, но и мне досталось: бегал туда-сюда, как щенок за поноской, - то это принеси, то еще чего-нибудь. А Зимородок все никак не объявлялся. Ожерелье мрачнел лицом и обращал ко мне вопросительные взгляды. Я только плечами пожимал: мол, откуда мне знать-то, где и за каким рожном светлый маг изволит шляться. А сам я тоже беспокоился. Что же это получается? Зимородок ступил на берег и сгинул невесть где, предоставив нам самим разбираться с ошарашенными фризругами. Купец-то собрал своих после прогулки с магом, сказал им что-то, а потом засел в каюте и носа наружу не кажет. Они, матросы-то, после этого попритихли еще больше, но только Морок знает, что у них там на уме. А о маге купец не сказал ничего вразумительного. Вот и думай.
        Тут меня мыслишка шальная коснулась: ларец Ожерелью купец-то отдал, но… Да только все ли это? Вон у фризруга кафтан какой - такая ткань не медный грош стоит, а всякое ведь случается: и тайники в каютах бывают.
        Думка эта пришла ко мне как раз вовремя. Ожерелье перестал меня гонять, и я оказался предоставлен самому себе. Для начала я стал бочком ускользать, чтобы проверить, так ли это. Оказалось, так. Ожерелье перестал обсуждать с Три Ножа, как разместить всю эту ораву на «Касатке», и снова с озабоченным видом уставился на окрестности, выглядывая, наверное, мага. Они сидели возле пылающего костра, баллистер чертил пальцем на песке и смотрел в искры пламени, летевшие в небо целыми охапками. Я потихоньку отошел от них и нырнул в черную тень, которую отбрасывала лодья. Меня никто не хватился, и я этим был очень доволен: все были заняты, до меня никакого дела никому нет. Я решил сперва обойти вокруг лодьи. Это оказалось не так-то просто: поломанные мачты висели на остатках такелажа, с рей свисали ошметья парусов - путаница была еще та, похоже на паутину, которую сплел бы вконец ополоумевший паук. Чертыхаясь на каждом шагу, я продирался через мешанину дерева, канатов и высохших водорослей, которые начинали шуршать, едва их коснешься. Шорох мне не мешал - я ведь, надо сказать, ни от кого и не прятался, но я
решил пробраться бесшумно и каждый раз после неудачного шага, когда раздавался громкий хруст, вполголоса ругался, кляня свой проигрыш. Так я добрался до кормы. Лопасть руля лодьи глубоко зарылась в песок. Я посмотрел наверх. Три окна были светлыми. Значит, купец по-прежнему в своей каюте. И охота ему сидеть там?.. В ней наверняка все вверх дном - вон как палуба лодьи перекошена. Я прикинул на глазок, как мне лезть наверх и за что при этом цепляться, благо света, сочащегося из окон, хватало. Вот сейчас и посмотрим, что купец там делает.
        Несколько сшитых вместе толстенных досок, служивших рулем лодье, треснули и перекорежились. Я поставил ногу на обломок, который выперся в сторону, зацепился пальцами за ощеренный щепками край другого и собирался уже было начать подъем, как сердце мое ни с того ни с сего екнуло. Не успев даже ничего толком подумать, я юркнул под руль лодьи и затаился там, тесно прижавшись к борту судна спиной. Моя способность видящего предупредила меня раньше, чем я успел что-то понять. Ко мне кто-то приближался. Не прошло и мгновения, как я уже точно знал кто. Мало того, что он был не из наших, этот к тому же оказался тем ворожеем из фризругов. Недаром-таки я за ним следил! Несмотря на то что он до сих пор вкалывал вместе с матросней, чувствовал я, успокаиваться рано, хотя, может, он по нужде решил в сторонку отбежать. Нет, по нужде все к морю бегают. А он бежал, торопился. К морю бегают по малой нужде, соображал я, а вдруг ему приспичило: от всех передряг, которые на их головы свалились, может и понос прохватить. Клянусь громыхающей задницей, как любит говаривать палубный, в башку мою полезло невесть что.
        Я увидел его, когда он выскочил из-за корпуса лодьи, и сразу понял, что не ошибся. Не в том, что это именно он, маг с лодьи (тут ошибок быть просто никакой не могло: мне хоть глаза завязывай - все равно узнаю), - а в том что он торопился, очень торопился. Не будь я видящим, попасть бы мне впросак, потому что двигался он совершенно бесшумно. Он снял сапоги и шел босиком: так и в песке меньше увязаешь, и шаг неслышен. В руке у него была зажата какая-то короткая палка. Ворожей завернул за лодью и пошел прочь от берега, держась так, чтобы корпус судна скрывал его. Я забился поглубже в свою щель между рулем и кормой. Он не заметил меня и почесал, не оборачиваясь, к лесу. Ночь была безлунная, темно. Я смотрел ему в спину и соображал, что же мне делать - бежать за ним или поднимать тревогу? А вдруг он действительно по нужде, да и уговору, чтобы матросы от берега ни на шаг, как я помню, не было: хочешь гулять - гуляй, а если мы тебя вдруг забудем ненароком, то уж не обессудь. Вот позору будет, если я взгоношу всех - и попусту. Стыда потом не оберешься, с полгода дразнить будут, не меньше. Да и отбрехаться
сейчас ворожею - раз плюнуть. Приняв решение, я стащил с себя сапоги.
        Он успел, пока я раздумывал, покрыть половину расстояния до леса. Он по-прежнему не оглядывался, но мне от этого легче не стало. Между нами разрыв небольшой, кругом сплошь ровный пляж. Ни камешка. И укрыться толком негде. А ежели он вдруг обернется, что тогда я делать буду? Орать как резаный, решил я, сколько успею - он ведь маг все-таки. Эх, жаль Зимородка где-то демоны носят. А вдруг он, Зимородок, в это время как раз демона и вызывает?
        Так я думал уже на бегу. Согнувшись в три погибели, я мчался по песку вслед за ворожеем. Я не спускал с него взгляда: если он вдруг внезапно решит обернуться, то мне никак нельзя пропустить этого момента, чтобы камнем рухнуть на землю, авось темнота выручит.
        Ворожей добрался до первых деревьев, но там он не присел за ближайшим стволом, а продолжал, не сбавляя шага, двигаться дальше. Тут до меня дошло, что я, похоже, сглупил, решив не поднимать тревогу. Ворожей замелькал среди деревьев, и мне пришлось прибавить ходу, чтобы не упустить его из виду. Песок кончился, и я бежал по мягкому мху, устилавшему землю среди деревьев, проклиная собственную глупость и безрассудство. Возвращаться и гоношить братву было уже поздно. Он удирал - это уже безо всякого сомнения. Но зачем? Скорее всего, по приказу купца спрятать что-нибудь. Островок хоть и небольшой, но не будешь же его перелопачивать весь. А может, у него и самого в загашнике что-то имелось? Спрячет, зароет - и поминай как звали. А потом его пытай не пытай - все одно, не расколется. Он ведь какой-никакой, а маг! Это купцу или матросне можно фитилей между пальцев понавтыкать и запалить или раскаленным прутом пятки поджарить, а магов надо бить сразу. Ну, а коли промахнулся, пусть тебя боги хранят. Я бежал за ним, и меж лопатками у меня тек холодный пот. Быть услышанным я не боялся: ворожей несся, не разбирая
дороги, только хруст от упавших сухих ветвей стоял, да светящиеся горицветы голубыми брызгами разлетались в стороны. Но мне было все равно не по себе. Похоже, влип я крепко. Забрался я уже далече - отсюда ори до посинения, а на берегу и знать об этом не будут, одно только и утешало, что если он меня не засек до сих пор, то, значит, у него в голове и мыслишки нет о том, что за ним кто-нибудь следить может, а значит, моя башка не такая уж пропащая.
        Много чего я передумал, пока бежал за ним и уворачивался на бегу от низкорастущих ветвей. Пару раз мне сучком чуть глаза не повышибало, а ворожей все не останавливался. Я уж стал прикидывать, что эдак мы и до противоположного берега острова домчимся, как вдруг он сменил бег на шаг. Я вовремя спохватился. Ночь безлунная, от горицветов толку почти никакого, я за ним на одном чутье только и шел. Когда он остановился, замер и я, притаившись за толстенным, в три обхвата, стволом, но видеть я не видел ни шиша. Ворожей был неподалеку, но что он там собирался делать, я понятия не имел. Деревья света не добавляли, к тому же он в одежде темной, в ночи плохо различимой. Я от бессилия чуть в полный голос не взвыл. Зачем, спрашивается, тогда я за ним поперся? Что я Ожерелью скажу? Погнался за ворожеем, который мне подозрительным показался, а что этот ворожей делал, я и знать не знаю, потому что темень в лесу стояла непроглядная, так, что ли? А как к нему подобраться незамеченным? Ох, дурак я, дурак…
        Я помотал башкой, отгоняя прочь сумятицу, и осмотрелся. Темно оно, конечно, но ничего: я в темноте вижу не хуже кошки, а пока бежал, и глаза успели привыкнуть. Разберемся. То, что я увидел, меня мало обрадовало. Вокруг смутно чернели деревья, там и сям бледно светились горицветы - ничего такого, за что бы глаз мог зацепиться… Но покуда мне везло, я решил использовать везение до конца. Я лег ничком, то есть брюхом на мох, и пополз медленно и тихо, как слизень, стараясь не поднимать головы и обползая светящиеся горицветы. А их здесь росло навалом. Я и десятка шагов еще не отполз от дерева, как возненавидел эти цветы лютой ненавистью. Могли бы и в другом месте светиться! Они стояли на своих тонких стебельках, раскрыв слюдяные чаши небу. Немочь бледно-голубая, раздери их демоны! Я осторожно вытягивал вперед руки, будто это и не руки были, а драгоценнейшее хрупкое стекло, клал их на мох и медленно подтягивал тело. Сердце у меня колотилось бешено. Казалось, стук его раздается по всему лесу, он мне страшно мешал, в ушах просто гул стоял. Под руку мне таки попалась высохшая ветка. Треснула она, наверное,
не так уж громко, но мне почудилось, что над ухом моим грянул гром небесный. Я вдохнул и забыл, как дышать, все ждал, что на плечо мое опустится рука, пальцы сожмут плечо, ну а дальше… Я лежал и слушал, как грохочет у меня в груди сердце. Нет, вроде пронесло. Я потихоньку выпустил воздух из легких и собрался было ползти дальше, но у меня ничего не вышло. Я не сразу понял, в чем дело, а когда сообразил, меня стал разбирать нервный смех. Я, когда двинуться ползком наметил, то перекинул перевязь с ножом так, чтобы он за спиной оказался, и вот лежу я теперь, свою правую руку ищу, а она у меня мертвой хваткой в рукоятку ножа вцепилась. Я разжал пальцы и вытер потную ладонь о штанину. И пополз дальше. Ползу и молюсь. Морскому Старцу молюсь, который над моряками владыка, чтоб охранил верного ему Сына Моря. Кому еще? Самому Роду, что за все жизни и судьбы в ответе. Отведи от меня Род взор смерти, я пожил еще мало, рано мне к пращурам…
        И тут я увидел его. Ворожея с лодьи. У меня все молитвы из башки как помелом вымело. Он сидел на пятках прямо на мху спиной ко мне… И у него не было головы! Я раскрыл рот и вытаращил глаза, едва не заорав с перепугу. Мгновением позже я смекнул, что голова у ворожея никуда не подевалась, торчала на месте, как ей и положено, только вот свесил он ее чего-то так низко, что и не видать. Сидел он не шелохнувшись, кажется, и не дышал вовсе. Размышлять, что с ним такое творится, было недосуг, а ну как вздумается ему обернуться. Я же лежу, как ломоть мяса на тарелке. Подходи и ешь с любого края. Я позыркал глазами по сторонам. Справа от меня была крохотная полянка, сплошняком заросшая горицветами. Нет, туда я не пойду, ищите дураков в другом месте. А вот слева лежало поваленное дерево, вскинув к небу загогулины корней. Это было то, что надо. Я как краб - бочком, бочком - пополз к нему, не спуская с ворожея взгляда, а добравшись, с облегчением перевел дух. Он не обернулся, значит, не слышал. От вывороченных из земли корней смердело гнилью. Вот только расчихаться мне не хватало! Я сунулся назад, чтобы
свербение в носу уменьшилось, но, однако, и ворожея из виду не терять. Теперь он был у меня как на ладони.
        Ворожей продолжал сидеть в прежней позе, опустив плечи и свесив голову на грудь. Я ждал, что он будет делать дальше. Но он не делал ничего, просто сидел на одном месте. Ежели б на его месте был кто-то из наших, то я бы сказал, что он перебрал сверх меры пойла из погребка Хлуда и надо его брать под руки и лить ему на башку холодную воду ведрами, пока не протрезвеет. Но передо мной сидел не обалдевший с перепою Скелет, а маг с лодьи, у которого, клянусь своим ножом, и капли во рту не было. Что-то тут нечисто. Зачем он так сидит? Я дырявил ему спину зенками и думал, что он там может делать, и башка моя потихоньку начала гудеть от перенапряжения. Не привык я магические задачки решать - это не Ожерелье со своими уроками: к двум баллистам прибавить три баллисты, сколько всего баллист получится? Вот тут на меня и снизошло озарение. А вдруг он с кем-то болтает, как это маги могут и как это делал Зимородок на «Касатке», когда я его застукал? А ежели так, то почему тогда я ничего не слышу? Вот незадача… Наверное, я ошибаюсь, подумалось мне, но какой-то червячок внутри меня стал подтачивать, мол, нет, не
ошибаешься, все именно так и происходит сейчас: он с кем-то собирается говорить, кого-то ищет, и ничего хорошего от его разговора не будет ни тебе, ни Зимородку, ни Ожерелью, ни братве… У меня прямо дыхание перехватило. Почему собирается? Почему ищет? Значит, я все-таки что-то уловил? Я вмиг превратился в одно большое ухо, но…
        Вдруг мне показалось, что сидящий ворожей чуток пошевелился. Я затаил дыхание. Точно: он медленно расправил плечи, разогнул сгорбленную спину, поднял склоненную ранее голову и снова замер, но уже весь в напряжении, будто вслушиваясь во что-то, слышимое только ему одному. Так оно, видать, и было, а я не слышал ничего, кроме шума листвы на деревьях и отдаленного уханья в лесу. Червячок внутри словно взбесился и не давал мне покоя. Слышишь, говорил он, ворожей начал свой разговор, слышишь? Но я был глух. Почему? Я неистовствовал. Я же Зимородка умудрился подслушать! Я же с Зимородком разговаривал так, как умеют маги! Почему?!!!
        Башку мою охватило раскаленным обручем, сам не знаю отчего. На один миг ее ожгло изнутри, будто плеснуло под череп пылающей горючкой, из глаз вперемешку со слезою посыпались искры и пропали, затем боль исчезла, как и не было ее вовсе. И я услышал. Говорили… Тихо говорили, вроде взаправду боялись, что их подслушают. Я лежал ни жив ни мертв и слушал.
        - Теперь я понимаю, что ты не лжешь, - медленно произнес незнакомый голос. Жуткое все-таки ощущение - говорят непонятно где: вроде и внутри моей башки, а вроде бы и бубнят над самым ухом, стоя прямо за спиной. Но кто это говорит - сам ворожей или другой, неведомый?
        - У меня нет никакого намерения лгать тебе, - раздался в ответ другой голос. Он был не менее бестелесный, чем первый. Наверное, такими вот голосами должны разговаривать души умерших. Но первый голос хуже.
        - Ты можешь назвать место точно? Или собираешься служить нам маяком? - Это опять первый голос. Когда он заговорил, я весь ощетинился. Не по нутру он мне, ой не по нутру…
        - Я покажу, где находится остров, - сказал второй.
        Теперь все и прояснилось: второй - это голос ворожея. Только кому он собрался показывать, где остров, и как? Великие боги! Зимородок же предупреждал, что у нас на корме будут висеть темные маги! Так это он нас им продает!
        - Показывай, - приказал темный маг.
        Ворожей зашевелился. Рука его медленно поднялась с зажатой в ней давешней короткой палкой, которую он прихватил с собой, удирая, и вдруг палка эта развернулась в широкий лист.
        - Что это? - спросил голос темного мага.
        - Карта. Я взял ее у хозяина, - ответил ворожей.
        - Подожди, я запомню ее, - произнес темный маг. Он помолчал недолго. - Хорошо. Все: - И спросил. - Говоришь, всего один светлый маг?
        - Один. Зимородок. И пираты.
        - Людишки не в счет. Ладно, возвращайся. Мы отблагодарим тебя за услугу. Будешь с нами. - Голос темного мага стал довольным дальше некуда. У, сволочь…
        - Где вы? - спросил ворожей.
        - Близко, - захохотал темный маг.
        Я понял сразу, что разговор окончен, но голос темного мага продолжал звенеть у меня в ушах. Что теперь делать? Зимородка и нас продали с потрохами, как снулую рыбу на городском торжище в Шухе! Но, однако, мне надо сматываться отсюда побыстрее, чтобы успеть предупредить своих и даже этих, с лодьи. Вот пригрели выродка! Хорошо бы Зимородок уже вернулся, остальные могут еще и не поверить, хотя вряд ли: Ожерелье поверит, он, по-моему, после случая со светлым магом на «Касатке» поверит всему, что бы я ни рассказал.
        Ворожей, подлая скотина, по-прежнему сидел спиной ко мне, то ли отдыхая, то ли еще что. Я не стал терять попусту времени и, пользуясь моментом, стал задом отползать, толком не зная еще куда, но лишь бы подальше от этого места. А там руки в ноги - и побыстрее к берегу.
        - Стой! - Резкий оклик хлестнул меня и эхом отдался в голове.
        Тело вдруг налилось свинцовой тяжестью, я не мог даже пальцем пошевелить, не говоря о том, чтобы продолжить передвигаться ползком. Будто кто-то придавил меня огромной ладонью, решив навечно впечатать в мох. Проклятый предатель не спеша поднялся на ноги. Лист карты в его руках зашевелился, сворачиваясь в трубку, которую я поначалу принял за палку. Мой подбородок вдавился в мох, от бессилия я скрипел зубами. Я дергался, как червяк под каблуком, но ничего не мог поделать. Он повернулся лицом ко мне и ткнул в мою сторону свернутой картой.
        - Встань! - приказал он. - Иди ко мне!
        Боги великие! У кого-нибудь когда-нибудь было такое, чтобы его собственные руки и ноги не повиновались хозяину, а выполняли чужие приказания? Я ничего не успел сообразить, как оказался на ногах, а затем они, ноги мои, зашагали к нему.
        - Иди сюда, мальчик. Поговорим, - звал меня ворожей, похлопывая картой по бедру.
        Его слова почему-то эхом отзывались у меня в башке, словно я перехватывал сначала мысли, а потом уже слышал сказанное.
        «Щенок, - вдруг услышал я. - Какой любопытный. Ничего, сейчас ты у меня все забудешь».
        Он этого не произносил вслух, но я услышал. Ноги мои, не слушаясь меня, топали прямо к ворожею, и я вместе с ними, разумеется. Расстояние между нами сокращалось. Страха я напрочь не испытывал, а вот злобен был так, как от себя и не ожидал. Я ненавидел ворожея самой лютой ненавистью, на которую был способен. Ненависть клокотала во мне.
        «И не надейся, что забуду, - со злобой подумал я. - Я уж все силы приложу, чтобы не забыть. Скорее ты собачьего дерьма наешься».
        Так я думал, глядя ему в лицо, которое приближалось ко мне с каждым шагом. А он вдруг встрепенулся, и на морде его появилось встревоженное и растерянное одновременно выражение. И тут со мной что-то произошло. Для начала в моих конечностях появилась былая легкость, а дальше я вдруг как-то по-особенному «заорал» у себя в башке. Рожа ворожея перекосилась, а невидимые путы, которыми он меня опутал, исчезли. Дальнейшее я помню с трудом. Что-то коротко просвистело в воздухе. Ворожей внезапно стал заваливаться на спину, вскинул руки к лицу. И в тот же миг мой левый глаз взорвался такой болью, что я чуть не спятил.
        Очнулся я на коленях, зажимая глаз ладонями и уткнувшись теменем в мох. Боль в глазу пропала. Я поморгал для проверки, вроде как все в порядке, и посмотрел на своего врага. Ворожей валялся поодаль, его босые пятки судорожно скребли землю. Первым моим порывом было бежать, пока не поздно, но я не мог пошевелиться. Ворожей дернулся еще пару раз и затих. И вдруг я понял, что затих он надолго. Навсегда. Мне стало страшно и холодно, дрожь затрясла меня до стука зубовного. Я клацал зубьями, а сам непослушной рукой тянулся за спину к ножу. На всякий случай. Дрожащие пальцы нащупали пустые ножны. Нож-то где? Где?! Потерял?!
        Что-то смутно бродило в черепе, уверяя, что нож не потерян. Я осторожно встал на подгибающиеся ноги и сразу увидел свой нож. Оказывается, за это время успела взойти луна. Темная рукоятка торчала из левой глазницы ворожея. У моего ножа есть маленькая гарда, как у меча, а на конце рукояти вырезана оскалившаяся морда льва. По ней я и узнал свой нож, гарды я не увидел: она ушла глубоко в глазницу. Ворожей стал покойником. Лезвие у ножа - ой-ой-ой - в полторы ладони кормчего: метать его всегда было удовольствием.
        Дрожь и страх проходили, уступая месту новому чувству. Покойника я не боялся, тоже мне невидаль - покойник. Это ж выходит - я его уложил, так что ли? Я пытался собрать мысли в кучу и размышлять более ясно, но у меня только закружилась голова. Я закрыл глаза и подождал, пока мельтешение пройдет. Меня пробило на шумный, судорожный вздох, и после него сразу полегчало, а в мозгу засвербило: надо бежать, предупредить Ожерелье и Зимородка. И тишина, окружавшая меня, в одночасье распахнулась, будто кто мне пробки из ушей вынул. Лес закряхтел, загукал, где-то поблизости защелкала какая-то ночная тварь. Ее щелчки окончательно привели меня в чувство.
        Пошатываясь, я направился к ворожею, которого спровадил в тартарары. Мне совсем не хотелось, чтобы он прихватил с собой заодно и мой нож. Я приблизился к мертвецу. Да, личико я ему подпортил. Ладно, ему уже все равно, а в преисподней и не таких принимают. Я уцепился пальцами за морду льва на рукоятке ножа и потянул. Лезвие засело крепко, голова покойника приподнялась. Я не ожидал подобного и разжал хватку, голова тюкнулась о землю и застыла. Я разозлился. Еще чего не хватало - без ножа уходить! Крови из раны вытекло совсем немного: маленькое пятнышко потемневшего мха возле левого уха да черная струйка, сбегающая по виску. Моя тень легла на осунувшееся лицо трупа. От неожиданности я отшатнулся, а потом сообразил, в чем дело. Демоны, луна-то на небо вскарабкалась! Вон и тени от деревьев вокруг залегли, и горицветы побледнели. Говорят, маги умеют оживлять мертвецов, распалял я себя, но тут же постарался урезонить не в меру разыгравшиеся страхи. Мертвецов, может быть, и могут, а себя вряд ли. Я ухватил рукоятку покрепче, поставил пятку на лоб покойнику - меня аж передернуло, нет, не от страха, просто
я его так ненавидел - и силой дернул за нож. Лезвие вышло с противным хлюпаньем, с него на мою босую ступню упала тяжелая темная капля. Я отдернул ногу. Лезвие ножа из-за налипшей крови казалось черным, я вытер его о линялую рубаху ворожея, все равно на гарде осталось много крови, и надо будет тщательно почистить нож. А ноги уже тянули меня прочь от трупа. Карта, вспомнил я, надо взять карту. Ежели он ее стянул, это будет лишним доказательством. И нам она тоже пригодится: хорошие карты - редкость и ценятся соответственно. Свернутый в трубку лист валялся рядышком с залитой лунным сиянием скрюченной кистью ворожея. Я обошел мертвеца, подхватил карту с мха и, держа ее в одной руке, а нож в другой, бросился бежать к берегу.
        8
        Пока я мчался сквозь лес, почти не разбирая дороги, меня снова начало трясти. Я боялся. Я вспомнил, что сказал темный маг напоследок. Сказал, что они уже близко. Может быть, я уже опоздал, колотилась в башке затравленная мысль. Я несся как угорелый, несколько раз со всего маха чуть не налетел на дерево. Если бы не луна, которая светила ярко, я бы точно где-нибудь шею свернул. Лишь когда я увидел лежащую на боку лодью в зареве пылающих костров и темные точки людей рядом с нею, камень свалился с моей души, не весь, но облегчение я почувствовал. По песку я бежал чуть ли не на четвереньках, а обогнув корму лодьи и в очередной раз возблагодарив богов за то, что они навели меня на мысль последить за купцом и вывели на ворожея, с ходу налетел на Три Ножа, при этом ударив его головой в живот.
        Три Ножа разъяренно зашипел от удара и ухватил меня за ворот.
        - А, вот ты где? - рявкнул он и тряхнул меня. - Где тебя носит? - Баллистер добавил парочку выражений, которыми баловался Руду. - Ожерелье тебя обыскался, собирается фризругам юшку пустить. Ты… - Глаза его округлились, и пыла в голосе заметно поубавилось. - Эй, малыш, что случилось?
        Я дышал, как загнанный конь перед кончиной, разевал рот и со всхлипыванием втягивал воздух в легкие, не в силах что-нибудь произнести. Три Ножа свел брови к переносице. Размышлял он недолго.
        - Ну-ка, пошли, - сказал он и дернул меня за руку.
        Ноги мои, дрожавшие мелкой дрожью, подогнулись, и я стал валиться на песок. Три Ножа озадаченно крякнул. Он не дал мне упасть, подхватил меня, как куль, под мышку и потащил. Я висел на руке баллистера и старался отдышаться перед разговором с Ожерельем.
        Капитан раскрыл рот при виде нас двоих. Они с палубным о чем-то горячо спорили, сидя у костра. Разгрузка лодьи, видать, была закончена, и те из наших, что были на берегу, развалились на песке вокруг огня кто где, задрав кверху ноги. Я завозился, пытаясь увидеть фризругов. Увидел. Они разбили бивак возле другого кострища, не смешиваясь с нами.
        - Не елозь, - буркнул Три Ножа сквозь пыхтение. Он свалил меня у сапог Ожерелья и встал надо мной, отдуваясь. - Тяжел ты, брат, стал…
        Я почувствовал, что дар речи потихоньку возвращается ко мне.
        - Зимородок… - просипел я, - где?
        На лице Ожерелья было написано намерение дать мне хорошую выволочку, но упоминание мага направило ход его мыслей в другую сторону. Он помрачнел и пожал плечами.
        - Ты-то сам где шатаешься? - зарычал он.
        Горло мое саднило, сухой язык прилип к нёбу, но я все забыл, помнил только главное.
        - Беда, - с хрипом выплюнул я.
        Ожерелье насторожился, взгляд его стал жестким. Три Ножа с палубным напряглись в ожидании дурной вести.
        - С Зимородком случилось что? - спросил Ожерелье.
        Я помотал головой, отрицая, и облизнул шершавым языком запекшиеся губы. Ожерелье это заметил.
        - Воды! - крикнул он за спину. - Воды с вином.
        Мне сунули в руки кружку, она очень быстро опустела. Братва, привлеченная шумом, собралась в кружок вокруг нас. Я заметил новые лица: хмурил белесые брови Братец, из-за него выглядывали Нож и другие, которых раньше тут не было, - видать, Ожерелье решил, что нас на берегу маловато в отличие от фризругов.
        - Ну? - спросил капитан.
        Я сообщил:
        - Маг с фризружской лодьи заложил нас темным магам. Надо Зимородку сказать.
        Лицо Ожерелья напряглось и заострилось, на виске забилась жилка, шевеля шрам.
        - Ты не спятил, парень? - тихо переспросил он.
        - Я прикончил его в лесу, - сказал я.
        - Что?! - Ожерелье всем телом подался вперед, ко мне.
        Вокруг зашумели.
        - Тихо! - рявкнул палубный.
        Вместо ответа я протянул капитану карту и нож. Ожерелье сначала взял нож и повертел его перед глазами. Ну да, я ж его так в песке извалял… Капитан передал нож баллистеру, а сам потянулся за картой. Развернул лист и присвистнул. Три Ножа поднес мой нож к носу и стал сосредоточенно его обнюхивать.
        - Э-э, Ожерелье, а на ноже свежая кровь, - протянул он и сунулся мизинцем в гарду, после чего вытянул палец к свету. На нем красовалась темная густая капля.
        Капитан поднял голову от карты и воззрился на мизинец Три Ножа, затем свернул лист и хлопнул им по колену.
        - Рассказывай, - велел он. - И покороче. Самое главное.
        Я вздохнул. Легко сказать…
        - Значит, так… - начал я. - Я был у кормы лодьи, когда увидел мага. Спрятался. Он меня не засек. Он таился. - Каждое мое слово Ожерелье сопровождал кивком, отчего я приободрился. - Он побежал к лесу. Я за ним. Я подслушал его разговор точно так же, как подслушал Зимородка на «Касатке». Всего не слышал, только конец разговора. Он закладывал про остров и про то, что тут всего один светлый маг. Про нас сказал. Потом он меня все-таки засек и заворожил, вернее, сначала это у него получилось. Потом не знаю, что произошло, но он ничего не смог со мной поделать. Я освободился и убил его ножом в глаз. Он свалился как подкошенный и отдал концы. Я взял нож и карту и бросился бежать сюда. Все.
        - Да уж, короче не бывает, - пробормотал капитан, когда я закончил.
        - Ожерелье! - заорал я, обретя наконец голос. - Он продал нас темным! Они уже близко!
        - Тише ты, не ори, - цыкнул на меня Ожерелье. - Как близко?
        - Ему темный маг напоследок сказал: «Мы близко».
        Ожерелье замолчал, вцепившись пальцами в подбородок.
        - Говоришь, убил его? - спросил он.
        - Убил, - подтвердил я. - Метнул нож - и в глаз. - И заново переживая боль, что обрушилась на меня в лесу, добавил: - Ох, и больно же было…
        - Кому? - не понял Ожерелье.
        - Мне.
        - Это почему же?
        - Шут его знает, - ответил я. - У Зимородка бы спросить.
        Ожерелье дергал щетину, темным налетом покрывшую подбородок.
        - Даль, как у тебя получилось подслушать их, если маг этот фризругов по-нашему ни слова не знал? Я с ним через толмача говорил.
        Я опешил. Не верит!
        - Притворялся он. На поляне ему толмач не понадобился, - сказал я и потребовал себе еще воды. Мне сунули кружку. Я прихлебывал водицу, в которую и на этот раз плеснули добрую толику вина, и поглядывал на капитана, прикидывая, не придется ли мне вести его к телу ворожея. Или так поверит. Лучше бы поверил. Кто его знает, может, темные маги уже возле самого островка околачиваются и готовят какую-нибудь пакость? Зимородка искать надо.
        Ожерелье отобрал у Улиха мой нож и стал вертеть его в пальцах.
        - Убил его, говоришь… - повторил он и замолчал.
        Я растерялся.
        - Похоже, мы влипли, капитан, - сказал Три Ножа. Повернувшись, он посмотрел в сторону фризругов, кучкующихся у дальнего кострища. - А-а, мать их ящерица…
        Головы стали поворачиваться к фризружскому костру, братва заворчала тихо пока еще, но это были первые далекие раскаты перед бурей, а фризруги и знать не знали, какое лихо на них сейчас когти точит.
        - Ну что, капитан? - Палубный подтянул на брюхе ремень перевязи. - Пощекочем фризругов железом? А там и якорь поднимем.
        - Эй, Руду, - позвал я.
        Он обернулся.
        - Чего тебе?
        Я показал пальцем на фризругов:
        - Они ничего не знают.
        Палубный удивился, но я не дал ему рта раскрыть.
        - Не знают они, - повторил я и пояснил. - Ворожей сказал, что он взял карту в каюте капитана. Он стащил ее.
        Палубный недоверчиво качал головой, но то, что я полез на защиту матросни, обескуражило его.
        - Когда Зимородок ушел вместе с купцом, а остальные кобенились на песке, я с мачты видел, как ворожей фризружский выперся на палубу аккурат оттуда, где капитанская каюта на лодье. У него еще мешок был, наверное, карту в нем прятал. А потом Ожерелье увидал.
        - Слышь-ка, Три Ножа, язви его… - ухмыльнулся Руду криво. Еще немного, и он будет за фризругов драться.
        - И буду, - сказал я и сам себе удивился. Что это со мной происходит-то? Однако меня несло. - Вот щелкну пальцами, и от тебя один пепел в сапогах останется. - Сказал это, глядя во внезапно перекосившееся лицо палубного, и понял, что никогда он уже не будет меня учить вязать узлы. Не забудет мне он этого никогда, а если и случится ему позабыть, то будет это не скоро.
        Сильный удар по уху сбил меня на песок, кружка, выплескивая остатки воды, полетела из рук. В глазах потемнело. Я лежал, уткнувшись в песок лицом, и чувствовал на губах соленую влагу и шершавые песчинки. Голова сильно кружилась. Досталось ей сегодня, подумал я, сначала всякие магические штучки, теперь еще вот это…
        Кто-то потянул меня за плечи, усадил и стал счищать с лица налипший песок. А я, хоть и плыло все перед глазами, смотрел на стоящего надо мной Ожерелье. Это он меня ударил. Стараясь унять подступившую тошноту, я прикрыл веки. И щеки у меня были мокрыми. Но не от выплеснувшейся из кружки воды.
        - Волю взял, - услышал я голос Ожерелья.
        - Дурак ты, Ожерелье, - басовито прогудел Три Ножа.
        А дальше я стал уплывать, потому что извечный сторож, живущий во мне, проснулся и поднял голову. У входа в бухту появился змей. Шел он на глубине. Большая зверюга. Тут в моей голове как дважды два сложились и предательство ворожея, и темные маги. Спазм тошноты сдавил мой желудок, и вся выпитая вода выплеснулась из меня на песок.
        - Эк тебя скрутило, - сказал Три Ножа, придерживая мне голову.
        Я перевел дух и сказал:
        - Три Ножа, наших, кто на «Касатке» остался, всех на берег. Змей идет.
        Глаза мои были все еще закрыты, поэтому я услышал только враз насторожившийся голос баллистера:
        - Даль, «Касатка»-то на мелководье стоит. Да и Мачта там.
        Про себя я вздохнул с облегчением: уж в этом-то мне доверяют полностью.
        - Всех на берег. Быстро, - сказал я, давясь следующим спазмом.
        И открыл глаза. Лучше бы я этого не делал. Перед глазами все дико закружилось, во сто-крат быстрее, чем когда в Шухе на ярмарке на гигантских шагах. И мутило страшно. Я проглотил ком в горле и закричал:
        - Ожерелье! Всех на берег!
        А потом наполовину отключился, уйдя в муторное кружалово, которое всосало меня, оградив от всего толстой стеной из головной боли и тошноты. Я слышал обрывки восклицаний и разрозненные звуки.
        - А ну подай назад! Живо! - рявкнул кто-то.
        И вслед за криком раздалось громкое «ф-фух-х», и яркая вспышка проникла сквозь мои сомкнутые веки. Горючка, сообразил я, барахтаясь в обволакивающем мутном киселе мыслей, в костер бросили гранату с горючкой.
        Меня подняли и понесли. Запах моря усилился, и лицо стал обвевать свежий ветерок. Голову немного отпустило, я разлепил ресницы. Перед глазами по-прежнему была круговерть, но уже не такая, как прежде, терпимая.
        Крошка тащил меня на руках, а я смотрел на море поверх вооружившейся горящими головнями братвы, забравшейся в воду, туда, где на высвеченном луной кольчужном плетении волн чернела «Касатка», отвечая луне фонарем на корме. От бортов «Касатки» тенями отделялись низкие вытянутые кляксы шлюпок. Шлюпки шли к берегу.
        Крошка остановился рядом с Три Ножа. Тот повернулся.
        - Очухался? - спросил он и посветил головней.
        Шлюпки быстро приближались, уже стал ясно слышен плеск весел о воду.
        - Эй, на шлюпках! - закричал Ожерелье. - Опустить оружие! Боя нет!
        На передней шлюпке прозвучала невнятная команда. Гребцы стали сушить весла.
        - Капитан, ты, что ли? - заорали с нее.
        - Я, - ответил Ожерелье. - Давай к берегу! Скорее! И без пальбы!
        Весла снова макнулись в воду и стали описывать над нею полукружия. На шлюпках переговаривались громкими голосами:
        - Точно Ожерелье! И Три Ножа! А вон Крошка рядом светится!
        Морской ветерок, казалось, влил в меня новые силы.
        - Крошка, поставь меня на ноги, - сказал я.
        - А не рухнешь? - поинтересовался он.
        - Постараюсь.
        Он поддержал меня под мышку, потому что ноги мои держали еще не очень.
        - Умойся морской водицей, - посоветовал Крошка.
        - Давай, - согласился я.
        Я встал на колени, набежавшая на берег волна услужливо промочила меня до пояса. Но это было только к лучшему. Я едва пересилил желание плашмя лечь на мокрый, утрамбованный волною песок, чтобы накрыло с головой. Зачерпнул пригоршню морской воды и плеснул в лицо. И тут же зашипел от боли, забыв о разбитых в кровь губах. Невзирая на боль, я плескал еще и еще. Светящаяся мелкая креветка, которую волною пригнало к берегу, порскнула от моей ладони и затерялась в черном стекле морской воды. Боль отрезвила меня, прогнала головокружение. Я поднялся на ноги.
        Шлюпки пристали к берегу. Вновь прибывшие сыпали вопросами: что к чему и в чем дело? Сигнал уговаривались давать на случай заварухи, а заварухи-то и нет! Я бегал глазами по лицам, пересчитывая. Сердце мое внезапно провалилось куда-то далеко.
        - Ожерелье! - закричал я. - Кормчего нет! И Мачты! И…
        Капитан встрепенулся и оглядел, поднимая повыше горящую головню, весь гурт, который вывалился на песок пляжа.
        - Где кормчий? - заорал он. - Почему не все?
        Скелет, вооруженный абордажной саблей, ответил:
        - Где им еще быть? На «Касатке» остались.
        - Каких демонов?! - взревел палубный. - Вам что, факелами не сигналили? Всех на берег! Всех!!!
        - Не кипятись, палубный, - принялся урезонивать его Скелет сквозь общий галдеж. - Говорено было что? Горючка в костер - все к бою, а пятеро остаются на «Касатке» и держат глаз востро. Так? Ну, мы и решили, сигнал факелами - чтоб подтвердить оговоренное. Так?
        - Так? - с горечью передразнил его Руду. - Можешь попрощаться с кормчим и остальными.
        Скелет разинул бородатую пасть и захлопал веками.
        - Ты чего это, палубный? Почему попрощаться?.. - просипел он.
        Я не стал дальше слушать, как они будут выяснять между собой, кто прав. Протиснулся между ними и, оказавшись перед шлюпкой, уперся в нос посудины и принялся сталкивать ее в воду. То, что я решил, - это была верная гибель, но мне было все равно. Когда меня потащили от шлюпки, я начал отбиваться. Пропадите вы все пропадом, но Сову и ребят я на «Касатке» не оставлю. Руки Улиха схватили меня железной хваткой.
        - Остынь, Даль, - сказал он, но я молча рвался у него из рук. Тогда он сжал меня так, что перехватило дыхание, и рявкнул гомонящей парочке: - Хватит языком узлы плести! Возьмите мальчишку!
        И швырнул меня в пухлые клешни Скелета. Тот облапил меня, но я саданул его локтем под дых и вырвался. Три Ножа перехватил меня, взял за ворот и немилосердно тряхнул.
        - Не задерживай меня, Даль, - змеей прошипел он мне в лицо и с силой отшвырнул от себя на песок.
        Я упал и врезался подбородком в собственное колено, прикусив язык. Во рту появился солоноватый привкус крови. Три Ножа смотрел поверх меня.
        - Крошка, ты как - со мной или нет? - спросил он.
        Крошка без слов подошел к шлюпке и одним рывком спихнул ее с песка.
        - Нужны еще двое, - сказал Три Ножа.
        Возле шлюпки появился Ожерелье.
        - Капитан, да ты очумел, - сказал Улих. - Одного меня хватит.
        Вперед выбрался Братец.
        - Братец, останься, - приказал Ожерелье.
        - Почему? - удивились близнецы.
        - На мечах вы горазды, а моряки пока из вас хреновые, - пояснил капитан.
        Братец задумался. Его оттеснил в сторонку Скелет. Он косо поглядывал на меня, потирая ушибленный живот.
        - Ты чего это, Скелет? Или кость какую на «Касатке» оставил? - съязвил кто-то невпопад.
        Скелет взъерошился, свирепо блеснув зрачками.
        - Нож на камбузе забыл… для твоего брюха, - хрипло рыкнул он.
        - Нужен еще один, - невозмутимо сказал Три Ножа.
        К шлюпке вышел Петля. Имени его никто не знал. По слухам, он был из Килика, где то ли его хотели повесить, то ли он кого-то удавил. Второе, наверное, будет вернее. Его как-то Петлей обозвали, так и прилипло, сменив старую кличку.
        - Я иду, - сказал он.
        Я сплюнул слюну себе на ладонь, слюна была красной, в ней плавали маленькие сгустки крови. На Три Ножа я не злился - он прав, просто я совсем голову потерял. Я вытер ладонь о штанину, обтер слюну с разбитых губ и поднялся. Надо было остановить Три Ножа: змей пошел на «Касатку».
        - Улих! - крикнул я.
        Он посмотрел на меня.
        - Поздно! - Я вытянул руку, показывая на «Касатку», мирно качающуюся на слабой волне. - Смотрите!
        Сначала не было видно ничего: бухта мирно шевелила волной и играла лунными бликами. Мне показалось, будто возле «Касатки» что-то плеснуло, как если бы за борт вышвырнули мешок, набитый чем-то тяжелым. А потом за «Касаткой» спокойная и безмятежная поверхность воды вскипела, и над ней, как в страшном сне, вознеслась брылястая голова размером со шлюпку в густом воротнике толстых щупалец. Змей выскочил на мелководье. Перепахивая брюхом дно, он шел на «Касатку», держа над водой чудовищное рыло с частоколом длинных зубов. Добравшись до судна, змеюга выпер из воды еще больше. Его рыло зависло над мачтой. На глубине змей такого бы не смог сделать. На какой-то миг он замер, отсвечивая черной глянцевой шкурой, а потом всей своей махиной рухнул на «Касатку». Змеи, они как рыбы, немые - и только бешено бурлившая вода нарушала тишину, повисшую над берегом. Мачта «Касатки» сломалась, как прутик, прямо посередке, а змей, упав на палубу, насадил себя на кол: оставшаяся часть мачты острым концом пробила шкуру чудовища. Тварь забилась в агонии, разнося «Касатку» на щепки. Над бухтой повис оглушительный треск
ломающегося дерева. Конечно, зверюга подохнет - обломок мачты пропорол змея насквозь, но нашей «Касатки» больше нет, а на ней остались кормчий, Сид Мачта, Кривой Гуил, Миклан с Этаки и Римургу.
        Я отвернулся, чтобы не видеть, как змей доканывает «Касатку», и уперся взглядом прямо во фризружскую матросню. Фризруги стояли шагах в сорока от нас и, раскрыв рты, глазели, как змей беснуется в бухте. Радуясь небось, подумал я со злостью. Радуетесь! И начхать мне было на то, что я готов был их защищать совсем недавно.
        Высокий голос, громко читающий нараспев нечто непонятное, заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Я развернулся и увидел Зимородка. Маг стоял напряженный, как струна, подняв к ночному небу лицо и руки ладонями вверх. Я даже не удивился, увидев его. Куда это он так уставился? Я задрал взгляд вверх и увидел… луну, странную такую, бледную, прозрачную, сквозь которую просвечивали звезды. И вдруг она дернулась. И тогда я понял, что это никакая не луна. Да и не похоже на нее вовсе. Высоко над магом парил светящийся слабым желтоватым светом полупрозрачный шар. Он был похож на те огни, что зажигаются на концах мачт перед сильной бурей с грозой, только больше раза в три. Но лишь я подумал об этом, как шар вдруг вспыхнул изнутри и засиял ярко-алым цветом, слепящим глаза. Сияние было настолько ярким, что не один я обратил внимание на чертовщину, происходящую над пляжем: фризруги один за другим тоже поднимали очи горе. Шар, подергиваясь, висел в воздухе. Безмолвный. Я бы не изумился, услышав из него громоподобный глас или что-нибудь еще в этом роде. Но только уже почти крик мага да громкое клокотание воды
в бухте разрывали тишину. За своею спиной я услыхал возгласы. Значит, наши тоже заметили шар. Мне вдруг почудилось, что сияющий шар хочет спуститься, а Зимородок не позволяет ему этого. По щекам мага струился пот, волосы его были мокры: казалось, маг окунал голову в воду. Алый шар мелкими прыжками сигал в воздухе на одном месте, будто дрожал и приплясывал от нетерпения. Зимородок оборвал свои непонятные песнопения.
        - УЙДИ! - сказал маг.
        Боги всемогущи, я никогда еще не слышал, чтобы люди говорили таким низким голосом. Даже утробный рык палубного, который он издает, доведенный до озверения, показался мне звоном цикады по сравнению с тем, что я услышал: это был низкий рокочущий звук, каким гудит твердь под ногами во время землетрясения.
        Цвет шара изменился еще раз, став из алого желтым не меньшей яркости, и шар очень медленно, почти незаметно для глаза, поплыл вверх. Тяжело он поднимался, нехотя. Зимородок снова заговорил нараспев, теперь уже низким голосом, пробирающим до дрожи в печенке. Шар резко дернулся, и из него вылетели сверкающими змеями две изломанные молнии. Молнии ударили в столпившихся фризругов. Два истошных вопля были им ответом. Я этих воплей никогда в жизни не забуду. Зимородок загремел яростно, с ненавистью. Шар вздрогнул, взмыл стремительной свечой и взорвался в вышине ослепительными желтыми брызгами. Зимородок на подломившихся ногах осел на песок и обхватил руками голову. Фризруги в полной панике орали не разбери что. Меня тоже трясло, как в лихоманке. Что это было? Откуда? Зимородок медленно опал на спину, лег навзничь и замер неподвижно. Я посмотрел на бухту. Там все еще бурлила вода и вздымались над поверхностью кольца змеева туловища, а от «Касатки» не осталось и следа. Я закрыл глаза, чтобы не видеть всего этого: ни мага, ни бухты, ни фризругов. И зажал ладонями уши, чтобы не слышать тоже.
        Не знаю, сколько я так просидел. На меня навалилось странное оцепенение: я думал о Сове, о том, что его больше нет, и не чувствовал ничего, словно его смерть меня и не касалась, а ведь он меня, считай, действительно нянчил. Ух и злился я на него за это. Я выплюнул изо рта сгусток крови, и рана на прикушенном языке засвербила вновь. Я сидел, закрыв глаза и уши, и плевался кровью в песок.
        Меня похлопали по спине. Я с неохотой разлепил веки. Передо мной на корточках сидел Ожерелье и беззвучно шевелил губами.
        - Не слышу, - сказал я.
        Он потянулся ко мне. Оказывается, я продолжал зажимать свои уши ладонями, потому и не слышал.
        - Цел? - спросил Ожерелье.
        Я в очередной раз сплюнул скопившуюся во рту кровищу и сообщил:
        - Зимородок здесь.
        И перепугался. Лицо у капитана стало такое, словно он собственную смерть наяву увидел. А ведь было разное у нас, но никогда лицо его таким не становилось, даже тогда, когда у нас на корме повисли две атенские боевые галеры - вот когда казалось, что путь к пращурам начинается прямо от волн морских. Галеры-то были набиты солдатами по самое не могу - в глазах рябило от блеска оружия на палубе, а Ожерелье - ничего, лишь зубы ощерил. Мы мотали их за собой, пока не начало темнеть, а потом капитан приказал лечь на обратный курс и начать драку. Все тогда решили, что он обезумел окончательно и бесповоротно: у них же солдат было по десять человек на нашего одного! Но нам даже и драться не пришлось… Целый день игры в салочки убедил братву лишний раз, что Ожерелье может оседлать любой ветер, а если штиль, то ему, пожалуй, хватит и нашего дыхания, лишь бы все дышали в одну сторону. И, как оказалось, удирал он тоже не без толку, не только ради того, чтобы смыться от галер, - нет, удирал Ожерелье с умом. В результате обе галеры, на которых в запале погони забыли про все и вся, в том числе и про разницу в осадке,
с полного хода сели на мель. Обе. С треском. Сказать кому - не поверит. Эти раздолбаи на галерах, видать, вконец ошалели от радости, когда узрели, что мы премся им навстречу. На том и погорели. Да и Ожерелье рассчитал так, чтобы засели они крепко. И хотя мы были на порядочном расстоянии - кому ж охота нарваться на снаряд баллисты, - и то услышали, как днища галер заскребли по грунту. Вляпались они намертво. На «Касатке» тогда такой рев поднялся. Братва завопила, требуя абордажа. Я, помню, сам орал, чуть зенки не повылезли. Но Ожерелье приказал уходить, не позволил даже обстрелять галеры из баллист, чтобы солдатам было чем ночью заняться, туша пожары. Все кое-как сообразили, что абордаж мог кончиться для нас плачевно, - все-таки солдат там была уйма, не то что нас. В ту ночь не спал никто - и откуда только силы взялись после целого дня погони, - все гадали, как капитан про эту банку проведал. Допытывались у Ожерелья, а он лишь зубы скалил в ответ.
        Братва, как пришла на Рапа, принялась в кабаках трезвонить, хвастаться, а там и так уже все про все знают - слухи, они по морю носятся быстрее, чем штормовой ветер. После этого про Ожерелье среди Сынов Моря байка пошла, что он-де когда-то давно спас дельфина, выброшенного бурей на берег, и тот его за это отблагодарил: показал все скрытые и незнакомые мели и много еще чего в придачу. А капитан себе карту составил. В байку поверили, и к Ожерелью началось самое настоящее паломничество по поводу карты. Ожерелье сначала ржал, но вскоре ему стало не до смеха. Дошло до того, что капитан объявил во всеуслышание: кто, мол, еще раз при нем о карте заикнется, тому он, не сходя с места, собственноручно выпустит кишки наружу. И выпустил разок - нашелся дурак на свою голову. Страсти потихоньку утихли, но и наши постарались, выручая капитана из передряги: стали уверять, что дельфин здорово поранен был и показать успел мало - каких-то пару мелей, - а потом, чувствуя приближение кончины, нырнул и больше не показывался. Умер, стало быть. Про то, что карты нет вообще, не поверил бы никто, а в новую байку поверили.
На том все и кончилось. Но все же, когда галеры гнали нас, то смерть и впрямь дышала в наши затылки, а Ожерелье тогда хохотал, стоя на мостике.
        Страшным стало лицо Ожерелья. Окостенело оно, лишь провалы глазниц темнели в проступившем сквозь кожу черепе.
        - Где он? - спросил Ожерелье и по-волчьи, всем телом, развернулся, отыскивая взглядом мага, увидел, поднялся и пошел к лежащему Зимородку, загребая сапогами песок.
        С моря до меня донесся многоголосый радостный ор. Орали наши. У меня ум за разум зашел. Вот и праздничек… Интересно только какой? Змеюга, что ли, ожил и принялся отстраивать «Касатку» заново? В башке моей давно уже катали пустые бочки по булыжникам, и разобрать, что орут, я просто был не в состоянии.
        Ожерелье тоже услышал вопли. Он остановился и обернулся к морю.
        - Ожерелье! Капитан!
        Я распознал в крике голос палубного. Он еще что-то кричал, но пульсирующий гул в ушах мешал мне расслышать его слова. Я повозился в песке и оказался лицом к бухте. На залитом светом луны пляже шевелилась темная масса, быстро увеличиваясь в размерах: ватага приближалась к нам, размахивая головнями в воздухе. Они были все ближе и ближе, и вдруг я узнал того, кто бежал впереди.
        - Сова!!! - заорал я, забыв про боль, раскалывающую мою голову.
        9
        Они спаслись, все пятеро. Мачта не подкачал: почуял змея и не упустил момента, когда тварь пошла в атаку. Тогда они маханули через борт - этот всплеск я и слышал. Акул бояться было нечего: там, где рыщет, поднявшись из глубин, змей, акул за сто верст днем с огнем не сыщешь. Боятся акулы морского змея.
        Кормчий стоял перед Ожерельем мокрый с головы до пят. Он оглянулся на море и махнул рукой:
        - Хана «Касатке», капитан. Что делать будем?
        Ожерелье не успел ему ответить.
        - Надо с фризругами разобраться, - крикнул кто-то из ватаги. - Это из-за них все!
        Братва вспыхнула, как сухой трут. Все, чего сейчас жаждал каждый, - это пустить фризругам кровь. Они, ясное дело, тоже не дураки - быстро смекнули, откуда ветер подул, и приготовились защищаться.
        - ОСТАНОВИТЕСЬ!
        Зимородок сел на песке и несколькими резкими взмахами головы вытряхнул из волос песчинки. Он быстро вскочил на ноги и проворно метнулся, встав между нами и фризругами. На бегу он наклонился, и в его руке оказался посох.
        - Боя не будет, - сказал Зимородок. - Уберите оружие.
        Братва угрожающе заворчала. Вперед выбрался палубный.
        - Уйди с дороги, маг. Не мешай. Ты ничего не знаешь. - Руду покачал мечом. - Они заложили тебя темным магам. И нас в придачу.
        Зимородок выслушал палубного и повторил:
        - Боя не будет.
        Палубный вдруг с громким проклятьем отпрыгнул назад, отшвырнув от себя меч, словно не меч он держал, а гада ядовитого. Руду пятился, отступая от мага. Он оступился, чуть не упал. Его подхватили. Палубный повел круг себя ошалелыми глазами.
        - Острога ему в зад… - выдохнул Руду. - У меня меч в кольцо свернулся. Прямо в руке. Я и глазом моргнуть не успел. А он и пальцем не пошевелил.
        У фризругов хватило разума, чтобы стоять тихо и не рыпаться. Ежели б с их стороны донесся хотя бы один вяк, то чем бы дело кончилось - сказать трудно.
        Зимородок прохаживался между нами и матросней и, вероятно, дожидался, когда распаленные головы поостынут.
        Палубный потихоньку пришел в себя. Он сорвал с пояса пустые ножны и с размаха закинул их куда глаза глядят, а потом уселся на песок и принялся изливать душу, проклиная фризругов, магов и дурную свою башку, которая позарилась на жирный кусок. Его молча слушали. Охота воевать пропала - куда уж тут, когда вон он, маг, расхаживает, тыча в песок посохом, сунешься, а он от наглецов мокрые пятна оставит.
        Первым не выдержал Три Ножа:
        - Будет тебе стонать, Руду! Дались нам эти фризруги. Пусть он с ними сам разбирается.
        Палубный посмотрел на баллистера снизу вверх.
        - Ты погляди на море, Три Ножа, - сказал он. - Может, паруса увидишь, которые темных магов. Они Зимородку башку свернут, а потом и наш черед придет. Для потехи и в назидание, чтобы в следующий раз не лезли. Те, кто в живых останется.
        Три Ножа издал горлом сдавленный звук, а Руду с кряхтением поднялся и огляделся.
        - Куда Ожерелье подевался? - спросил он.
        - Вон он сидит, - ответили ему.
        - Руду! - Орхан это крикнул, по-моему. - Зимородок к фризругам пошел!
        - Ну и хрен с ним! - рявкнул палубный.
        Подбоченившись, он поджидал капитана, который, услышав свое имя, не торопясь приближался.
        - Что скажешь, Ожерелье? Дорого нам достанутся пять тысяч на долю, - хрипло рассмеялся Руду.
        - Не обмочись со страху, палубный, - мрачно сказал Ожерелье. - Того и гляди, в штаны напустишь.
        Руду осекся, лицо его перекосила обида.
        - Зря ты так со мной, Ожерелье, - глухо проговорил он.
        Ожерелье вздохнул.
        - Зря, Руду, - согласился он. - Ладно, не держи зла. Сгоряча сорвалось.
        Капитан расстегнул пряжку пояса, меч его упал на песок.
        - Пойду я с магом потолкую, - сказал Ожерелье. - Ждите меня здесь.
        - Один пойдешь? - спросил Три Ножа. - Давай я с тобой…
        Ожерелье усмехнулся:
        - Не надо.
        Он повернулся, собираясь отправиться к фризругам, но Три Ножа остановил его:
        - Погоди, капитан.
        Ожерелье остановился.
        - Чего еще?
        - Зачем тебе идти к нему? Ты что, ослеп? Не видишь, как он носится со всеми нами и фризругами тоже, словно наседка с цыплятами? Сам придет.
        - Знаю, - бросил Ожерелье. - Но все равно пойду. Головню дайте мне, чтоб они видели, что я без оружия. - Он скривил губы в улыбке, больше похожей на оскал, и махнул головней. - Ладно. Ждите.
        Костры, запаленные Три Ножа, как ни в чем не бывало продолжали полыхать, облизывая воздух желтыми языками и выбрасывая стайки искр, похожих на светляков. Потерпевшая крушение лодья в их неровном освещении казалась неведомым морским чудищем, зачем-то выползшим на берег и там издохшим, разбросав вокруг себя изломанные в агонии конечности. Валявшиеся вокруг лодьи тюки темнели, как гигантские лужи крови, которые насытившийся песок пляжа не смог заглотить. Зрелище было безотрадным, но не менее безотрадно выглядела бухта. Морской змей, сделав свое черное дело, всплыл брюхом кверху среди обломков «Касатки». И в бухту пришли акулы, привлеченные запахом крови подыхающей твари. Пока акул было немного, но жратвы для них в бухте теперь более чем предостаточно, и сколько их торопилось сейчас попировать - одни боги знают. Косые плавники кружили вокруг змея, постепенно сужая круги.
        Ожерелье вернулся быстро. Его окружили, стали забрасывать вопросами. Он не отвечал, только отмахивался, как от назойливых мух.
        - Где Даль? - спросил он.
        Ноги меня держали еще плохо, поэтому понадобилась помощь Совы, чтобы подняться и пойти навстречу капитану.
        - А, вот он ты, - заметил он меня. - Пойдешь со мной.
        - Эй-эй, Ожерелье, - забеспокоился кормчий. - Куда пацана тащишь? Чего молчишь? Что? Слова не сказать?
        Сову поддержали.
        - Да не собирался я отмалчиваться, - огрызнулся Ожерелье. - Фризруги хватились своего мага - им-то невдомек, куда он подевался. - Капитан повернулся туда, где чернела в отблесках пламени костра лодья и показал: - Там встречаемся я, маг и купец фризружский. Так маг захотел. Ему-то я сказал, что с пропавшим произошло. А фризруги струсили дальше некуда. У них двоих демон убил.
        Когда Ожерелье помянул о демоне, наступила нехорошая тишина.
        - Шар горящий видели? - спросил Ожерелье. - Это и был демон. Маг его отогнал. Больше не вернется. - Капитан запнулся. - Вернемся - скажу больше. А сейчас идти нам надо. Пусть Даль купцу расскажет, как он его мага к праотцам отправил. И почему.
        - Ожерелье, да на кой нам сдались эти фризруги? - закричал палубный. - Маг с ними возится, и ты туда же?
        - Руду, - с бешенством в голосе сказал Ожерелье. - В бою ты хорош, а в остальном… До твоей башки дойдет, что нам теперь без фризругов с острова не выбраться? Или ты вплавь собрался?
        Палубный задумался. Соображал он недолго.
        - А ты голова, капитан, - с одобрением сказал он. - Правильно. Спустим с матросней лодью на воду, а там их можно и… - Он провел ребром ладони по горлу.
        Ожерелье мигнул. Видно, не совсем по нутру ему были слова палубного.
        Он повернулся ко мне:
        - Пошли, Даль.
        Я бы, конечно, с радостью пошел, да уж очень у меня голова кружилась. Сделал пару шагов и в собственных ногах запутался. Ожерелье чертыхнулся сквозь зубы и подхватил меня на руки.
        - Даль, - окликнули меня. Я оглянулся.
        Ко мне подошел Братец.
        - Держи, - один из близнецов протянул мне мой нож.
        Я зажал в ладони костяную рукоять с гривастой головой льва.
        Ожерелье перехватил меня, чтобы удобней было нести, и зашагал к лодье, а я, покачиваясь у него на руках, думал о демоне, которого видел впервые в жизни. Никогда бы не подумал, что демоны такие вот. Обычно думаешь: раз демон - значит, рогов побольше и зубы в локоть длиной. А где же у этого шарика рога? Не говоря о клыках.
        - Даль, - позвал меня Ожерелье.
        Я оторвался от дум и спросил:
        - Что?
        - Вытри мне пот со лба. Глаза заливает, - попросил он.
        Я отер ему влажный лоб. Да, ночка ныне душна. Со всех сторон.
        - Даль, - опять позвал меня капитан.
        Я отозвался - чего, мол.
        - Слышь-ко, Даль, - сказал Ожерелье. - Держишь на меня зло за то, что я тебя ударил?
        Я подумал и ответил:
        - Не-а, Ожерелье. Не держу.
        Маг и купец уже поджидали нас у костра. Рыжий купчина сидел, сложив под себя тощие костыли ног, а Зимородок стоял рядом, опираясь на посох.
        Ожерелье опустил меня на песок. Маг наклонился ко мне, пытливо заглядывая в лицо.
        - Да, брат, досталось тебе, - проговорил он и, обернувшись к купцу, сказал что-то по-фризружски. Тот ответил.
        Маг взял меня пальцами за виски, подержал немного, а потом провел ладонью над моим теменем. Я почувствовал, что вроде как теплом повеяло, и обмер, потому что боль, разламывавшая мою башку на части, и мельтешение перед глазами исчезли. А Зимородок продолжал со мной возиться, а ладони у него то жаром, то холодом веют. Он снова что-то сказал по-фризружски, купчина пролопотал в ответ и развел руками. Маг сел передо мной на корточки и взялся за мои запястья.
        - Ну-ка, посмотри мне в глаза, - сказал он.
        Я пожал плечами и уставился в зеленые радужки. Взгляд его вдруг сделался таким пронизывающим и жестким, что мне стало не по себе.
        - Не бойся, - подбодрил он меня.
        На миг передо мной все поплыло, а потом опять прояснилось.
        - Ах, вот ты как от него ушел, - негромко пробормотал Зимородок.
        Я, ошалев, раскрыл рот. Ну и ну! А Зимородок снова по-фризружски заговорил. Купец кивнул рыжей головой и пересел к нам поближе.
        - Я буду говорить по-вашему, - вдруг сказал он.
        Слова купец, конечно, коверкал здорово, но ничего, понять было можно.
        - Садись, Ожерелье, в ногах правды нет, - предложил маг капитану, который так и стоял возле меня, наблюдая за возней мага.
        Ожерелье опустился на песок.
        - Расскажи, Даль, господарю Надья, что с тобой приключилось, - обратился Зимородок ко мне.
        - Про ворожея, что ли? - спросил я.
        - Про него, - подтвердил Зимородок. А сам улыбку в губах прячет.
        Я выложил все как на духу, с самого начала. Когда дошел до того, как я ворожея угрохал, то вытащил из ножен нож и показал. Купец жевал нижнюю губу и внимательно меня слушал. После того как я закончил, он вопрошающе взглянул на мага.
        - Мальчик ни слова не солгал, - сказал ему Зимородок.
        Купец нахмурился и процедил какое-то фризружское проклятье, а потом почесал в затылке.
        - Мои люди напуганы, - сообщил он. - У нас уже трое погибли, считая с Альи. Альи - это маг, - пояснил он. - Плохо.
        - Гораздо хуже, чем тебе это представляется, уважаемый, - сказал маг.
        Фризруг захватил жмень песка и пропустил его сквозь пальцы, размышляя.
        - Ожерелье, - произнес он. - Я не давал ему карты. Он украл ее у меня. Я думал, что это ты взял карту, поэтому не стал искать.
        Ожерелье смотрел в костер, он подобрал валявшуюся щепку и бросил ее в языки пламени. Щепку обняли крохотные синеватые огоньки, и она почернела, обугливаясь по краям.
        - Я верю тебе, фризруг, - сказал капитан. - Но мои люди обозлены и тоже напуганы. Их трудно будет остановить.
        - Я же отдал вам все! Как и договаривались. - Купец в досаде стукнул кулаком по колену.
        - Но они все это потеряли по вине твоего мага, - ответил Ожерелье. - И могут потерять еще больше.
        Зимородок ухмыльнулся невесело и ударил ладонью по посоху, лежавшему у него на коленях.
        - Вы ведете себя как неразумные дети, - сказал он. - Сейчас не время считаться.
        Ожерелье сплюнул в костер.
        - Знаешь что, маг? Мне хочется связать тебя, а когда прибудут темные маги, отдать им эту штуку с тобой в придачу. Я трижды проклинаю ту ночь, когда согласился помочь тебе.
        - Ты думаешь, такой поступок спасет тебя и твоих людей? - спокойно спросил Зимородок, глядя в лицо капитана. - Тогда делай. Я не буду сопротивляться.
        Ожерелье не нашел что ответить.
        - Чума на твою голову, - только и сказал он.
        - Если уж ты согласился мне помочь, то почему бы тебе не помочь мне до конца, - добавил маг.
        - О, боги! Как? Чего ты хочешь еще? Чтобы мы полезли в драку с темными магами? После того как свернул в колечко меч палубного на глазах у всей ватаги?!
        - Нет, конечно.
        - Тогда чего тебе надо?
        - Убеди своих людей не трогать фризругов. Уходите в глубь острова и затаитесь там. И не показывайтесь до тех пор, пока я сам не найду вас.
        Ожерелье задумался и покачал головой:
        - Я понимаю, чего ты хочешь. А если ты проиграешь? Что тогда будет с нами?
        Зимородок вытянул перед собой руки:
        - Ну, тогда вяжи меня.
        Капитан посмотрел на ладони мага и отвернулся. Помолчав, он сказал:
        - Ладно, маг, допустим, я сделаю это: мы уйдем в глубь острова. А что ты скажешь о них? - Он кивнул на купца. - Один уже нашелся, которому темные маги милее, чем ты.
        Тут зашевелился рыжий купец.
        - Позволь мне рассеять твои сомнения, уважаемый Ожерелье! - Фризруг вцепился пальцами в знак гильдии, висевшей у него на цепочке и легонько потряс им. - Клянусь тебе своим ремеслом. Сделка, которую предложил мне Зимородок, очень выгодна. Если исходить из того, что произошло, то с темными магами торговля будет менее удачна. Мне так кажется. Что до моих матросов, то я знаю, как их приструнить. И у меня тоже есть понятие о чести.
        - Брось, фризруг, - прервал его Ожерелье. - Мы враги: ты честный купец, а я пират, который только и ждет удобного случая, чтобы потрясти твою мошну. В любом случае теперь держитесь от нас подальше. Я не могу ручаться за ватагу: вдруг во время случайной встречи вам захотят пощипать перья.
        - Я понимаю, - сказал фризруг.
        Ожерелье поднялся.
        - Пошли, Даль, - сказал он.
        Зимородок поднял голову, шаря по лицу капитана встревоженным взглядом:
        - Ты мне не ответил, Ожерелье.
        Капитан стряхнул песок со штанов.
        - Пойдем потолкуем с глазу на глаз, маг.
        Втроем, я, Ожерелье и Зимородок, мы отошли от костра, фризруг остался. Он подпер кулаком подбородок и тяжко задумался.
        - Маг, твои галеры долго сюда ползти будут? - спросил капитан.
        - Они не успеют, - ответил Зимородок.
        - Ясно. - Ожерелье посмотрел сначала на бухту, а потом на лодью.
        Зимородок терпеливо ждал.
        - Ты, маг, как будто приговора ждешь, - усмехнулся Ожерелье.
        - Многое решается, капитан.
        - Тогда вот что: иди и скажи фризругу - пусть убираются на все четыре стороны. И пойдешь со мной. Сам будешь с ватагой говорить. Ты нас сюда притащил, тебе и отбрехиваться.
        10
        Братва собралась в угрюмый кружок, в центре которого стоял маг. Зимородок говорил:
        - Я не дал вам отомстить фризружским матросам, потому что не хотел напрасного кровопролития. Они не виноваты в том, что произошло с вашим кораблем. Если кого и винить в происшедшем, то только меня: я не должен был уходить отсюда надолго. Но об этом говорить уже поздно: что случилось, то случилось. Однако я хочу вам напомнить о договоре, который мы заключили. И еще вот о чем: я говорил, что может быть всяко - и легко обойтись, и нет. Как видите, вышло не так, как предполагалось. Я знаю, есть среди вас те, кто боится темных магов. Я не могу сказать, что вам грозит, когда они появятся, потому как не знаю этого. Возможно, они не обратят на вас никакого внимания. Поначалу так и будет: на острове есть я, и им придется иметь дело со мной. Что будет потом - я не ведаю. С магами сюда прибудут и обычные люди. Они не маги, и, думаю, страха перед ними вы не испытываете. Фризружские матросы отдают вам половину запасов пищи на лодье и половину самострелов в придачу: предательство их человека и им сослужило плохую службу. Если бы не ваша озлобленность, то я бы предложил вам объединиться с фризругами. Но это вам
решать, как и другое: будете ли вы держаться договора со светлыми магами или нет. Если договор остается в силе, то вам надо уходить в глубь острова и не показываться. Если нет, то вы также уходите, а я остаюсь на берегу дожидаться прибытия темных магов. Я отдам им изделие Исполинов, они возьмут его и уплывут, не тронув никого из вас: вы им не нужны - им нужно только оно. А всех нас впоследствии заберут с острова, и каждый отправится своим путем. Решайте. А от себя добавлю лишь одно: нельзя, чтобы эта вещь попала в руки темных магов. Нельзя.
        Лишь только Зимородок замолчал, голову поднял Ожерелье.
        - Как решать будем? - закричал он.
        Из круга торопливо поднялся палубный. Расставил ноги пошире, уперся сапогами покрепче и начал:
        - А что решать-то, жабьи дети? - спросил он. - Маг первый нарушил договор. Думает, за пять тысяч колец Сыны Моря у него по ниточке ходить будут? Как бы не так! Фризругов вздумал на «Касатку» тащить, а насчет такого вообще речи не шло. Теперь он предлагает с фризругами в обнимку ходить, а ежели б не они, то мы бы уже давно подняли якорь и в море вышли. Демоны вон на острове объявились. Чего дальше нам ждать-то? Какой нечисти? Появятся темные маги и спустят на нас ее стаей, чтобы самим рук не марать… Я вот что думаю, братва: тут с самого начала хитрость была задумана. Маги, они похитрей нас и хитрость удумали такую, что сразу и не раскусишь. Однако не на тех напали. А хитрость их вот какая. Братва, зачем покойнику золото? Никогда оно ему не нужно было - на то он и покойник. Вот. Так и получается: нас перебьют, и магам никому и платить не придется. Себя-то они уберегут. И вот что скажу: нехай темные маги со своим добром и с ним вот, - Руду ткнул пальцем в Зимородка, - сами управляются, как захочут. И не надо верить больше никаким посулам, иначе беды не оберешься, а как убраться с острова - у нас и
самих головы на плечах имеются.
        Палубный кончил говорить, а в довесок отправил длинный плевок в сторону Зимородка.
        Братва скрипела мозгами: ничего не скажешь, палубный резал не в бровь, а в глаз. Только насчет хитрости светлых магов Руду хватил через край. Видать, появление демона и меч, свернувшийся в кольцо, доконали его: у палубного затряслись поджилки, чего за ним отродясь не водилось. Только мне не по нраву были речи палубного. С тех пор как маг меня выправил, я уже соображал ясно, но из-за переделки, в которую мы влипли по милости ворожея фризружского, и у меня в башке весла волну не цепляли. А Зимородок стоит открытый - бери его и вяжи, сам же у костра предлагал. И получается так, что теперь мы его продаем, чтобы шкуру свою спасти. Да о нас такая слава по морю пойдет! А что маг с фризругами носится, как с писаной торбой, тоже понятно. Ежели бы мы сделали свое дело и вышли в море, оставив матросню на острове, то им бы пришлось несладко: появились бы темные маги, прочухали бы, что остались с носом, и отвели бы душу на ни в чем не повинной матросне - это уж точно! А купец и в самом деле самострелы с болтами и жратвы предложил. Зимородок об этом сказал, когда мы к своим возвращались после переговоров.
        Рядом с палубным встал Три Ножа. Что он скажет, мне было ясно, как светлый день: они же с Руду дружки.
        Три Ножа отошел от палубного, обвел всех взглядом.
        - Послушайте теперь, что я скажу. По словам палубного, так мы уже покойники получается. Только рановато он нас хоронить собрался. Эй, маг! - внезапно крикнул баллистер.
        - Я слушаю тебя, - ответил Зимородок.
        - Прав ли палубный, когда говорит, что темные на нас демонов спустят?
        Зимородок оперся на посох.
        - Он ошибается, - ответил он. - Для того чтобы вызвать демона из его мира, надо много сил положить. И демон не арбуз - в мешок не положишь, авось пригодится. Если маги и будут вызывать демонов, то только на острове, а тогда их можно будет брать голыми руками. Демоны не любят, когда их без нужды тащат, куда они не просили. С ними ухо держать надо востро.
        - Как же тогда демон-то здесь объявился? - заорали из ватаги.
        - Он змея с собой привел. За этим и послан был: привести змея и разбить ваш корабль. А когда сделал свое дело, то, обозленный, стал убивать тех, кто не мог от него защититься. Без разбору. А послали демона, разумеется, темные маги. Послали они его наобум: они не знали, удастся ли им разбить таким образом корабль, - я ведь мог вернуться и раньше. Теперь-то они проведали, что добились успеха, а мне ничего больше не остается, как просить у вас прощения за свою оплошность.
        - Погоди, маг, каяться, - прервал Три Ножа. - Значит, демонов больше не будет?
        - Не будет.
        - Зимородок, а сам-то ты не можешь на них змея или там спрута наслать? - выкрикнул с места Син Щербатый.
        - Могу. Но это бессмысленно - они знают, что я могу это сделать, и держатся настороже. Врасплох их теперь не застанешь.
        Ватага после выкрика Сина насторожила уши, но ответ мага вызвал разочарованный гул. Палубный вклинился в гул ватаги разъяренным воплем:
        - Гладко стелешь, маг. Поначалу ты тоже соловьем разливался, а вон что вышло. Да и брешешь ты насчет того, что можешь змея наслать, - вон ты как над фризругами квохчешь! Не будешь ты никого на них насылать: там, кроме магов темных, и люди безвинные есть, а их ты губить не станешь. Так ведь? Ответь.
        Зимородок посмотрел на море.
        - Да.
        - Слышите! - торжествующе заорал палубный. - Ежели нам глотки резать начнут, он и не шелохнется. Для него мы что? Пустое место! Что скажешь, маг?
        Зимородок долго молчал и наконец ответил:
        - Я не буду стоять сложа руки.
        - Не будешь? - захохотал Руду.
        - Руду! - рявкнул Три Ножа. - Я еще не кончил говорить!
        Палубный махнул рукой - говори, мол, и так все ясно.
        - Зимородок, если старый договор нарушен, то почему бы не заключить новый? - неожиданно спросил баллистер.
        Никто не мог понять, куда гнет Три Ножа, а он стоял и выжидающе поглядывал на мага.
        - Что ты хочешь этим сказать? - спросить Зимородок.
        - Светлые маги могут заплатить не пять тысяч колец на долю, а десять?
        Тут все рты пораскрывали. Десять тысяч золотых колец! И ждали, что ответит маг.
        - Могут, - сказал Зимородок.
        - А пятнадцать? - не унимался Три Ножа, как будто он в кости в кабаке играл и поднимал ставку.
        - Могут, - ответил Зимородок.
        - Ага, - удовлетворенно протянул Улих. - Ну, так… Коли светлые маги заплатят по пятнадцать тысяч на долю, то я с тобой. - И он повернулся к ватаге. - Братва, кому не по нраву пятнадцать тысяч колец золотом?
        Однако зря Три Ножа в Сыны Моря подался, ему бы самому купцом быть, как тот фризруг рыжий, или даже ростовщиком - ухватки те же. Все, услыхав про пятнадцать тысяч на долю, вконец ошалели, а я к тому же обалдел не только от закидона Улиха, а от того, что баллистер пошел против палубного. Впервые такое происходит, обычно-то они в одну дуду дуют. Когда в воздухе лишь повеяло расколом, я встревожился: мало нам фризругов, так теперь еще ватага промеж собой перегрызется, а нам кучей держаться надо - это ж ежу понятно.
        Ожерелье сидел уткнувши глаза в песок, и понять, что варится сейчас у него в голове, было никак невозможно. А кормчий… Вот тут-то я и раскрыл варежку по-настоящему. Кормчий спал! Сова, задрав подбородок к звездному небушку и закинув могучие лапищи за загривок, дрых без задних ног, тихонько похрапывая, и ничего его не будило.
        Палубный стоял мрачный, темнее самой темной тучи. Он раскрыл было рот, но Три Ножа опередил его.
        - Слышь, Зимородок, - закричал баллистер, - погуляй по бережку недалече, пока мы тут решение примем.
        Маг посмотрел на баллистера, подхватил посох и без слов пошел по пляжу. Отойдя на некоторое расстояние, он сел на берегу лицом к морю.
        Три Ножа стоял, уперев руки в пояс, и довольно улыбался.
        - Я, братва, одно время был знаком с магами не понаслышке, - громко сообщил он. - Золото для них что песок, им на него плевать. - Для убедительности он взрыл носком сапога песок вокруг себя. - И много у них золота. Пятнадцать тысяч для них капля в море.
        Палубный наливался кровью все больше и больше.
        - Куда ты всех тянешь, баллиста безмозглая? - Рев Руду перекрыл даже шум волны, накатывавшейся на берег.
        Его озлобленный вопль был последней каплей. Ватага, доселе молча внимавшая палубному и баллистеру, вышла из ступора. Семена раздора, посеянные Руду и Три Ножа, взошли. Братва разделилась. Орали все. Одни голосили, что пусть маг катится колбасой до самых врат преисподней, другим пятнадцать тысяч колец, затребованных Три Ножа, белый свет застили. Еще бы… Даже тот, на чей нос приходится всего одна доля, получит столько, что сиди он сутками напролет за игрой в кости по крупным ставкам и проигрывай изо дня в день - все равно ему на пять жизней хватит, а может, и поболе: он же будет богаче иной знати, у которой род тянется, как хвост у змеи - от самых ушей. За половину только можно купить весь Рапа с Шухой в придачу. Поэтому тех, кто кричал за Три Ножа, было больше, чем тех, кто принял сторону палубного. Кричали, размахивали руками…
        Крики разбудили кормчего, спавшего сном младенца. Он сел и протер глаза.
        - Чего шумят, Даль? - поинтересовался он у меня.
        Я в сваре не участвовал. Пусть я возрастом и мал, но мой голос тоже вес имеет. Только мне эта свара была как собаке пятая нога. Меня тянуло к магу, и я готов был идти за Зимородком хоть на край света. Он ведь раскрыл мне глаза на себя: я тоже маг. Правда, мне обучаться надо. А что мне золото по сравнению с этим? Конечно, деньги, они никогда помехой не бывали, но магам, похоже, на золото плевать - прав Три Ножа: ишь как Зимородок тысячами швыряется! И не моргнет. Не нравилось же мне то, что братва вот-вот в глотки друг дружке вцепится.
        - Рядятся, - кратко ответил я кормчему.
        Сова вопросительно хмыкнул, и я объяснил ему, что к чему.
        - Однако, - крякнул он и задумался.
        Ну вот, подумал я, сейчас ты поднимешься и тоже хайло распялишь от неба до земли. Но кормчий не стал встревать в общий хай и остался сидеть. Он, позевывая спросонок, вертел башкой и недовольно хмурился.
        - А что Ожерелье? - снова спросил он.
        - Знал бы я. Не видишь? Сидит. У него и спрашивай.
        Ожерелье сидел низко опустив голову, играл желваками и водил указательным пальцем по песку, пропахивая ногтем длинные борозды. Когда кормчий окликнул капитана, рука того замерла, доведя очередную борозду только до половины.
        Ожерелье обвел взглядом гомонящую ватагу и усмехнулся, нехорошо так, с прищуром.
        - Вставай, Сова, - сказал он. - Кончать надо с базаром, язви их в бок.
        Кормчий с готовностью и во всю мочь гаркнул, перекрывая гомон:
        - Хватит орать!
        Вопли разом стихли.
        - Гляди-кось! Сове спать помешали! Заухал! - ехидно выкрикнул Щербатый.
        - Уймись, Щербатый, не шепелявь, а то последние зубы повыпадают, - беззлобно отмахнулся кормчий и гаркнул во второй раз: - Слово капитану!
        Ожерелье встал так, чтобы его видели все.
        - Разорались, бакланье щипаное, - произнес он и добавил с издевкой: - Вам впору рыбой торговать: глотки в самый раз - далеко слышно будет.
        Если кого и проняло, то только не палубного. Руду оттянул ворот рубахи и подвигал жилистой шеей.
        - Ожерелье, ты нас срамить-то не срами, - вызывающе сказал он. - Коли по делу что сказать решил, то говори.
        Ожерелье не внял вызову, прозвучавшему в голосе Руду.
        - До чего докричались? - громко спросил он. - Что магу ответим? Или на мечах окончательный ответ выяснять начнем?
        Сказал, будто ушат холодной воды на распаленные лбы вылил, а сам посматривает по сторонам. Палубный не выдержал.
        - Говорил я с самого начала: не надо лезть.
        - Сейчас уже поздно, Руду, - сказал Три Ножа.
        - Поздно… - сплюнул палубный и длинно выругался. - То-то и оно, что поздно.
        - Может, мага послушаем еще, - выкрикнул Орхан. - Вон он сидит.
        - Дельная мысль, - согласился Ожерелье и крикнул, оборачиваясь: - Даль, подойди-ка сюда!
        Братва удивленно примолкла, я тоже удивился: с чего бы это я капитану понадобился?
        - Вот вам маг, - сказал Ожерелье и выпихнул меня вперед. - Спрашивайте.
        Я обомлел, а ватага заржала.
        - Да ты обалдел, Ожерелье. Что Даль сказать может? - Три Ножа окинул меня насмешливым взглядом.
        - Смог же он фризруга ущучить - а маг ведь был, фризруг, - ответил капитан. - И Зимородок его за своего признал. Может, у Даля ума побольше, чем у всех нас, станется, а магия у него в крови: магами не становятся, магами, сами знаете, рождаются…
        Я слушал Ожерелье, и под ложечкой у меня засосало, а по спине потянуло холодком. Это как же понимать надо? Что я скажу, то ватага и примет? Вон капитан как братву настраивает, расписывая мои достоинства, а они, пораскрывав хлебальники, ловят каждое его слово. Выходит, Ожерелье растерялся и хватается за меня, как за соломинку? Не происходи все на моих глазах, я бы в жизнь такому не поверил, расскажи кто. А мне ведь отбрехиваться надо будет. Что я скажу?
        - Говори, Даль, - сказал Ожерелье.
        В горле у меня запершило. Я закашлял, чтобы потянуть время, а в башке пусто: ну хоть бы одна мыслишка… А ведь они ждут: вон Руду угрюмо уставился, Три Ножа одел свою всегдашнюю маску и через щели сверлит, из-за Орхана Скелет выглядывает… И стало мне понятно, что, хоть братва и пыжится, особенно те, кто за Три Ножа кричал, соблазненные кучей золота, которая и во сне-то никогда не снилась, думает братва, как палубный: провалился бы маг в тартарары, и еще лучше было бы, если бы он провалился туда раньше, на Рапа, не добравшись до «Касатки».
        Я посмотрел на берег, на маленькую фигурку Зимородка, сидящего у самой воды, и отчетливо услышал бульканье и шипение волн. Подсказал бы мне кто…
        - ДАЛЬ, - услышал я внутри себя негромкий голос и сразу узнал его - со мной разговаривал Зимородок. - Помоги мне, мальчик.
        - Меня могут не послушать, - ответил я.
        - Могут. Но все равно попытайся, - сказал Зимородок.
        Страхи палубного были мне понятны и близки, но Зимородок просил меня.
        Я зажмурился - ощущение такое, будто я собрался с завязанными глазами с высоты вороньего гнезда сигануть в море на авось, - и сказал:
        - Надо идти с магом.
        - Что ты шепчешь? - спросил Ожерелье. - Говори громче.
        Я вздохнул поглубже и повторил в голос:
        - Надо идти с магом!
        Ватага шумно вздохнула. Я открыл глаза. Ожерелье пристально смотрел на меня, и снова лицо его было таким, как я его видел, когда змей разбил «Касатку» на щепу. Капитан медленно отвернулся.
        - Слышали? - крикнул он. - Все слышали?
        - Ты что, Ожерелье, смеешься над нами? - ответил ему палубный.
        - Смеюсь? - переспросил Ожерелье и зябко передернул плечами. - Не до смеха мне, Руду: «Касатки» нет, ватага в раскол идет. Куда уж смеяться? Ты, палубный, мага не боялся, пока он тебе хвост не прикрутил. Наши колдуны, что прежде были, мечи в кольца сворачивать не умели - вот ты и пятишься раком и других за собой тащишь. А Три Ножа готов рискнуть своей задницей, если светлые маги заплатят больше. Как ты остановишь его, Руду? Уйти-то тебе некуда! Как решать? За ножи браться будем? Кто жив останется, тот и прав? За этим ли мы пришли на остров? Даль говорит, что надо с магом идти. Я ему верю…
        - Эй, капитан! - раздался неожиданный выкрик, не давший Ожерелью докончить.
        Из-за Орхана-баллистера вылез Скелет и потрусил к капитану, размахивая каким-то маленьким темным мешком.
        - Погоди, капитан! Дай я скажу. - Скелет добрался до Ожерелья и тряхнул ношей в воздухе, заявив: - Вот!
        Все мрачно ожидали продолжения. Скелет опять потряс мешочком, в нем забрякало.
        - Я так скажу: палубный прав в одном - не в свое дело мы влезли, но ложиться на обратный курс уже поздно, да и не на чем… а ежели мы тут друг дружке кровя пускать начнем, то вообще дело гиблое… - Скелет торопился, подбадривая себя бряканьем содержимого своего мешка. - Вот кости гадальные! - И он поднял мешок над головой.
        Кто-то крякнул, кто-то хмыкнул, а Скелет скороговоркой продолжал:
        - Мне что на ум пришло: как ни крути конец, а получается, светлого мага на «Касатку» неспроста занесло. Судьба, значит… Мы тут собачимся, идти с магом или нет, - а судьба как повернет? Во! Никому не ведомо! Слушай, братва… Зимородок небось фризругам тоже чего-то посулил. Как без этого? И щедро - верняк! Вон Три Ножа чего загнул, а маг хоть бы торганулся. И фризружскому недоноску тоже всяк обещано было, однако запродал он нас и своих в придачу, как перданул с гороха. Так-то. А потому, хоть Зимородок и божится, что отдаст он темным магам хрень Исполинову и оставят они нас в покое, не тронувши, верится мне с трудом, что так оно и будет: заберут темные маги свое добро, успокоятся и мирно поплывут восвояси. Не верится мне, и все! - Скелет остановился передохнуть. - Кости эти мне бабка-знахарка в наследство оставила, и ни разу они меня еще не надирали: как кину, так и выходит. Я вот что предлагаю: коли судьба привела мага к нам на борт, то пусть и подсказку даст, как поступить. Вот так.
        Братва, оторопевши, молчала, уставившись на темную дерюжку в пухлых пальцах Скелета. По губам Ожерелья бродила непонятная ухмылка. Три Ножа свел брови к переносице, а палубный, по-прежнему озверело-угрюмый, пялился на Скелета, поигрывая ножом на поясе. Кормчего, как и многих других, я не видел: Сова стоял у меня за спиной. А самому мне подумалось, что врет Скелет насчет бабки-знахарки и наследства. Купил он кости где-то по дешевке на шухском торжище или спер.
        - Братва, будем кости тащить, судьбу спрашивать? - Скелет помахивал мешочком перед глазами.
        Братва соображала.
        - Давай, Скелет, тащи, - выкрикнул Римургу, что вместе с кормчим и Мачтой с «Касатки» спасся, когда змей на нее выскочил. В сваре он принял сторону палубного, а тут, видать, решил поиграть с судьбой в прятки.
        Его голос и решил дело.
        - Тащи кости, Скелет! - закричали за ним все остальные.
        - Погоди-ка, - остановил толстяка капитан. А Скелет и не торопился. - Ватага, слушай меня. - Ожерелье сказал голосом, которым с мостика приказы отдавал. - Уговор: как кости выбросим, так и будет. Для всех. И чтоб никто потом не шел на попятную! Согласны?
        Все были согласны, только палубный помалкивал. От Ожерелья это не укрылось.
        - А ты, Руду, почему молчишь? - спросил он палубного. - Согласен или нет?
        Руду молчал, глядя на мешок с гадальными костями, как на клубок гадючий. Когда на палубного стали с угрозой ворчать, он выдавил из себя через силу:
        - Согласен.
        - Тащи свои кости, Фитар, - велел Ожерелье.
        Скелет, которого и девки-то в кабаках по имени не звали, вмиг стал серьезным, чего ему никогда еще не удавалось, - какая серьезность, если у него вид как у ряженого на праздничных гуляниях. Мне показалось, что он даже враз похудел малость и побледнел. Луна светила ярко, я видел свежий прыщ на Скелетовом красном носу.
        - Не, - покачал головой Скелет. - Я сам тащить не буду. На себя гадать - это дело привычное, а на всех не буду. Боюсь. Вдруг обманусь - шутка ли!
        Еще бы немного - и ему не сдобровать: такие финты братва не любит. Но Скелет угрем выскользнул из сети, в которую чуть себя не загнал.
        - Не могу я сам кости тащить, дурьи башки! - заорал он. - Вы в гадальных костях ни уха ни рыла, а я знаю, что говорю: неспроста отказываюсь ведь, а по нужде. Далю кости гадальные тащить надо.
        Тут не выдержал кормчий:
        - У тебя, брюхатый, борода в мозги вросла! Чего на мальчишку сваливаешь?
        - Не ори, Сова, - разозлился Скелет. И с видом знатока принялся разъяснять. - Дело-то серьезное, говорю. В храмах кто жребий тянет? Отроки. А Даль кто? Отрок он. Дитя невинное. Жрецы вон говорят, что если какая молитва и доходит до богов, то впервоочередь молитва невинного дитя.
        - И чего это ты с нами палубу топтал? - с издевкой спросил кормчий. - Тебе бы в пророки пойти. Где ж это Даль - дитя невинное? А кто фризруга на нож напорол? Память отшибло? А сколь народу его болтов из самострела отведало? Думай, что городишь…
        Скелет скривился пренебрежительно:
        - Сова, ты и есть сова, и мозги твои птичьи. Посчитай сначала свои грехи, а потом мальца. Так-то и получается, что по сравнению с тобой он - дитя невинное. Может, и не без греха он, но почище нас всех будет. Лучше не лезь, кормчий, коли разумом до такой простой вещи дойти не можешь.
        Ватага со Скелетом согласилась, кормчий возразить не мог - получается, прав Скелет. Ожерелье смотрел пустыми глазами на мешок с гадальными костями и слова не молвил. Выходит, ночью лунной на островке далеком свет на мне клином сошелся.
        Скелет сунул мне гадальные кости. Вдруг рядом со мной оказался палубный и потянул мешочек из моих рук.
        - Нельзя ему тащить, - сказал он. - Он маг.
        Скелет отобрал у палубного кости и оттеснил его в сторону.
        - Может, и маг. Только сопливый еще, - отрезал он. - Не баламуть, палубный. Маги, они богами обласканы: от них свой дар получают.
        На мою ладонь вновь легла плотная дерюжка. Ладонь щекотали ворсинки ткани, а Скелет поучал меня:
        - Ты тряси мешок, пока в башке мыслишка не образуется - все, хватит трясти. А потом руку вовнутрь сунешь и тащи первую, в которую пальцы ткнутся. И Морскому Старцу молись…
        Он меня наставлял, а я его и не слушал. Я видел четырехугольные кости внутри мешка: где какая лежит. Я ведь никогда в другие кости - игральные - не проигрываю, а если и проигрываю, то понарошку, потому что вижу все сквозь стакан, в котором их при игре встряхивают, а положить кости выигрышным числом вверх - это наука нехитрая. Я об этом никогда и никому не обмолвился: узнай кто, так со мной в кости играть перестанут, кому ж охота с деньгами за дешево расставаться. Меня и так везунком считают.
        Я стал перетряхивать гадальные кости в мешочке. Тряс долго, пока на самом верху не оказалась кость «Маг». Тогда я запустил руку в горловину и, вытащив ее, передал Скелету.
        Он впился в нее взглядом и объявил:
        - Маг. - И добавил: - Тащи вторую.
        Второй я вытащил кость «Удача».
        - Тащи последнюю, - сказал Скелет.
        Ее я тащил в благоговейной тишине. Третьей была кость «Сокровище».
        - Толкуй, Скелет, - приказал Три Ножа.
        Скелет надулся и сделал важную рожу. Он с задумчивым видом жевал губами, двигал бровями и закатывал глаза - думал, стало быть. Ватага с уважением следила за его кривляньями, не торопила. Три кости в ряд лежали на Скелетовой пухлой клешне, а он то подносил их к самому носу, то отводил от глаз и все время неразборчиво бормотал себе под нос. Наконец Скелет прекратил бормотание и многозначительно произнес:
        - Так, значит… - И сделал паузу.
        - Не томи, толстозадый! - погрозил кулаком Три Ножа.
        Скелет посмотрел на баллистера, поморгал.
        - Редкие кости выпали, - громко объявил он во всеуслышание. - И одна к другой притом. Не иначе как прямой знак судьбы будет! А указывают они вот что: первая, «Маг», говорит - с магом идти надо всяк, вторая, «Удача», прямо к первой ложится и сулит, что за магом не пропадем. Парой они, кости-то, выходят, и, как не крути конец, станется нам без мага светлого одна беда. Третья кость, «Сокровище», замыкает, и ей двойное толкование будет: по первости маг свое сокровище получит, а второе толкование для нас указка - мы тоже сокровище обретем. А какое оно будет, ежели кому не понятно, то это проще репы пареной: заплатят нам светлые маги, сколь ни спросим. Вот что кости говорят, братва.
        Я изо всех сил старался сдержать улыбку, губы мои дрожали от напряжения, готовые расплыться в широчайшую из ухмылок, которую когда-либо видел свет. Я ликовал: как по-писаному! Я видел, как на лицах окружившей меня и Скелета ватаги напряжение сменяется расслабленностью - ну все! Решено наконец! - и сквозь растерянность проступает и поднимается на поверхность чувство удовлетворения и готовность следовать за магом на смену желанию свернуть ему шею и страху, что это окажется не по силам. Боги мои, а Зимородок-то прав! Дети неразумные… Слышишь, маг, я выполнил твой наказ, хоть и боялся, что у меня ничего не получится? Слышишь, Зимородок?
        - Благодарю тебя, Даль.
        - Верно говоришь, Скелет! - выкрикнул Три Ножа. - Братва, пора мага кликать!
        У меня на миг опять все поплыло перед глазами. Я уперся рукой в землю, чтобы не упасть, и помотал башкой, отгоняя внезапно нахлынувшее головокружение. Однако частенько стала суша у меня под ногами качаться!
        - Э нет, Три Ножа, погоди торопиться!
        Палубный все никак не мог уняться. Ватага уже на него посматривала с усмешечкой, но Руду сдаваться, видать, не собирался.
        - Слышь, Скелет, а не чересчур ладно кости-то легли? - спросил палубный. - И кому они удачу сулят? Может, темным магам?
        Три Ножа разозлился не на шутку. Он хоть и камнем порой кажется, но и камень треснуть может. Три Ножа скривил рот и повернулся к палубному хищным движением, под нижним веком баллистера задергалась кожа. Бритое темя Улиха холодил лунный свет, косицу, заплетенную из длинных волос на нетронутом бритвой затылке, резкий поворот головы забросил на плечо.
        С Три Ножа шутить опасно: метнув нож с завязанными глазами, может на лету комару яйца снести на слух, по одному писку. И не шевельнется при этом - если не знаешь, то нипочем не догадаешься, что это он нож метнул. У них на Кифре - островке Архипелага, откуда он родом, - нож вручают сызмальства, считай с колыбели. А ежели кто не может одной рукой зараз три ножа кинуть и в три разные цели попасть, то он там считается за наипоследнейшего, за выродка. Сам Улих так рассказывал. За то и прозвище свое получил.
        Но Скелет был доволен вмешательством палубного: нравилось ему быть пророком, он и не скрывал того.
        - Ты, палубный, в гадании не разумеешь, - веско сказал Скелет. - Я ж что говорю: знак судьбы! Потому и кости так легли! А темные маги тут ни при чем… Мы на кого кости тянули, спрашивается? На себя и Зимородка. Они, кости, на нас и указывают. А чтоб узнать, как судьба темными магами распорядится желает, на них кости тащить надо. Так вот… Ну, можно и на темных магов погадать…
        - Не будем мы на них сейчас гадать, - вмешался Ожерелье. - Может, после…
        Но никто особого интереса к судьбе темных магов и не проявлял. Ватага в большинстве своем была состоявшимся гаданием довольна, а кто, как и Руду, сомнение имел, решили припрятать его и не высовываться. Да и устала братва мозгами шевелить: одно дело - лезть на борт взятого на абордаж судна, а там рубиться и в запале рубки даже не заметить, что ты уже не на вражеской палубе с мечом в руке, а шагаешь невесомыми шагами на встречу с пращурами, либо очнуться и увидеть, что рубить уже некого, кроме валяющихся под ногами хрипящих полутрупов; другое - думать, что там с тобою завтра будет, каких таких там темных магов нечистая принесет и что они с тобой учудить могут.
        Братва не желала больше гадать, о чем и заявила дружным ворчанием. Скелет ссыпал кости с ладони в мешочек, бережно затянул горловину и со значением повесил мешочек себе на пояс под пупом, чтобы все видели, и пузо выпятил.
        - Все. Я за магом пошел, - объявил Три Ножа. - Позову.
        - Может, так покличем? - предложил Щербатый.
        Три Ножа зевнул:
        - Надоело глотку драть. Схожу.
        - Ты, Три Ножа, про пятнадцать тысяч колец не забудь, - напутствовал его Скелет, любовно поглаживая мешочек с гадальными костями.
        Уж столько мурыжили языками эти пятнадцать тысяч, до мозолей прямо, а все равно братва охнула, заслышав про них снова.
        Три Ножа быстрым шагом направился к одиноко сидящему в ожидании нашего решения Зимородку. Ожерелье устало опустился на песок и принялся за прежнее занятие: песок пальцем ковырять. Палубный продолжал стоять, опустив очи долу. К нему подошел кормчий и похлопал его по плечу. Руду дернул плечом, сбросив руку Совы, и потопал, раздвигая ватагу. Ему в спину скалили зубы. Кормчий вернулся, озабоченно качая головой:
        - Совсем Руду скис, - сообщил он. - Трясет его. Черный весь. Напугал его Зимородок. Слышь, Даль, может, маг не только с мечом пошутковал, а и самого Руду прихватил чародейством своим?
        - Струсил он, Сова, - ответил вместо меня Ожерелье. - Поджилки затряслись. Ты вспомни, они у него еще в Шухе трястись начали.
        - Ну… - с сомнением протянул кормчий и спросил: - Ты-то сам? Вон рожа у тебя какая…
        - Спать хочу, - буркнул Ожерелье. - Сколько галдит уже?!
        - Братва, гляди! Три Ножа с магом сюда идут!
        Возглас Скелета отвлек кормчего, который собирался еще что-то сказать. Я тоже повернулся и посмотрел. Зимородок широким шагом отмерял берег, взмахивая посохом. Рядом с ним, по-журавлиному высоко поднимая ноги, вышагивал Три Ножа.
        - А вдруг маг отказался такую гору золота платить? - высказал сомнение Римургу.
        Скелет вновь не вытерпел возражений своему в одночасье прорезавшемуся пророческому дару:
        - И не думай. Увидишь. Еще купаться в золоте будешь.
        - Загнешь же ты, Скелет! Купаться! - захохотал Римургу.
        Братва настроилась на добродушный лад, посыпались шуточки. Купаться можно было бы и в пяти тысячах, обещанных ранее, а тут вообще - море разливанное. За приближением Зимородка и Три Ножа следили с неослабным вниманием. Но чем ближе они подходили, тем тише становилось: шуточки умолкли, братва притихла. И в этой тишине прозвучали глухой удар железа, с хрустом входящего в мясо, сдавленный хрип и громкий хлопок спущенной тетивы самострела.
        И тишина взорвалась криками:
        - Эй, палубный! Руду! Смотри!
        Ноги подняли меня с места и понесли без моего приказа. Я пробивался сквозь тесно сгрудившуюся ватагу кулаками и пинками, внутри у меня все заледенело от одной страшной мысли. А когда я увидел, то упал на колени.
        Руду лежал лицом вниз, раскинув руки. Возле него валялся разряженный самострел, а песок вокруг головы палубного потемнел от крови, и рядом с Руду на коленях стоял Зимородок, который должен был вместе с Улихом только подходить к нам. Зимородок склонился над палубным. А в сторонке Братец держал за руки Петлю, озиравшегося с затравленным видом.
        - Я ничего не могу для него сделать, - громко сказал Зимородок и приподнял голову палубного.
        С моей стороны лицо Руду покрывала корка из песка, замешанного на крови. Из развороченного виска торчала плоская рукоять короткого гарпуна. Такие гарпуны служат абордажными крючьями, если привязать к рукояти веревку. И метают их: гарпун тяжеленный, весь иззубренный, вопьется - не вытащишь.
        - Зачем вы убили его? - спросил маг, поднимаясь с колен. - Я знал, что он хочет убить меня. Но со мной это не так просто сделать.
        И тут закричал Петля:
        - Не хотел я его убивать! Не хотел! Обернулся случайно, а он уже палец на скобу положил. Я в плечо метил! А он присел - и прямо в висок!
        К близнецам протиснулся Ожерелье.
        - Отпусти его, Братец, - велел он.
        Петля рухнул на песок и обхватил голову руками, бормоча:
        - Не хотел я… Не хотел…
        - Рассказывай, Петля, - приказал капитан.
        Петля продолжал завывать, его пнули. Он поднял лицо, и оно у него перекосилось, потому что за спинами раздался крик Три Ножа:
        - Братва! Беда! Маг исчез! Где Ожерелье? Где Руду?
        Перед баллистером расступались.
        - Смылся маг! В воздухе растворился: раз - и нет его. - Объяснял Улих, пробиваясь в середину. - У меня сердце в пятки ушло… Он осекся, увидев Зимородка и распростертое у ног мага тело. - Руду… - сказал Три Ножа надтреснутым голосом. - Кто?..
        Ожерелье заслонил собой Петлю. Три Ножа сразу все понял.
        - Уйди, Ожерелье, - тихо произнес он.
        - Руду хотел Зимородка убить, - так же тихо сказал капитан.
        Улих перевел взгляд на мага.
        - Это правда, - кивнул Зимородок. - Но я не хотел, чтобы убили его.
        Три Ножа отвернулся от мага.
        - Сначала выслушаем Петлю, - сказал Ожерелье. - Он имеет право быть выслушанным. Не нарушай закона, Три Ножа. Если Петля виновен - судить будем за убийство.
        - Пусть говорит, - выдавил Три Ножа. - Я подчиняюсь закону.
        Ожерелье отступил на шаг в сторону, открыв Петлю. Тот смахнул ладонью испарину со лба, перемазавшись в песке.
        - Тюрьмы здесь нет. Решать будем на месте, - объявил капитан. - Говори, Петля.
        Петля со всхлипом перевел дух.
        - Я не брешу, братва! Не хотел я! И не думал даже! - сбивчиво заторопился он. - Оборачиваюсь, будто в спину толкнули, гляжу - палубный из самострела целит. Кричать без толку, допрыгнуть не успею - всяк выстрелит раньше. Я остановить хотел - в плечо, а он, видать, с колена решил выстрелить, присел. Все спинами стоят, никто не видит. Да только я уже метнул гарпун. Ему в висок и попало. - Петля остановился и вздохнул. - Даль вон фризруга ножом уложил, а тут самострел - я и… - Петля не выдержал, перешел на крик. - Не хотел я! Поверьте! На крови поклянусь! Не хотел!
        Он замолчал, шаря обезумевшим взглядом по лицам.
        - Кто может подтвердить его слова? - спросил Ожерелье.
        Таких не нашлось. Все только головами качали.
        - И вправду все на мага смотрели, - сказал Орхан. - А когда обернулись, Руду уже лежал и ногами дрыгал.
        Петля готовился к смерти: поджал ноги и спрятал лицо в коленях.
        - Я могу подтвердить, - сказал Зимородок.
        Братва загудела.
        - Тихо! - прикрикнул Ожерелье. - Как ты можешь подтвердить его слова, маг? Тебя не было здесь в это время!
        - Я маг, - сказал Зимородок. - Я могу это сделать.
        Капитан остановил его взмахом руки.
        - Братва, выслушаем мага?
        Раздались крики:
        - Пусть скажет.
        - Говори, Зимородок, тебе разрешили, - сказал Ожерелье.
        - Я маг, - повторил Зимородок. - И поэтому мне ведомы мысли этого человека. Он не лжет. Все было так, как он рассказал. От себя добавлю: ваш палубный действительно хотел меня убить. Я не держу на него зла: он не смог бы этого сделать - я бы отвел от себя стрелу. Мне жаль, что он мертв. Если бы гарпун не вонзился ему в голову, я бы залечил его рану.
        Мага выслушали, ловя каждое его слово. Ожерелье поднял руку.
        - Принимаем ли мы свидетельство мага?
        Петля отлепил лицо от колен и опять замер, ожидая.
        - Капитан, маг палубного десять раз в бараний рог скрутить мог! Чего уж тут не верить? - крикнул Скелет.
        - Все согласны? - Ожерелье четко следовал неписаным правилам судилища.
        Ватага ответила ему нестройным:
        - Согласны!
        - Какой будет приговор?
        - Невиновен! - крикнул Кривой Гуил. - Так, стало быть, получается.
        За ним закричали остальные. Ожерелье повернулся к Улиху.
        - Слышишь, Три Ножа? Невиновен!
        Три Ножа застыл истуканом.
        - Дерьмово ты кидаешь гарпуны, Петля, - наконец разлепил он губы и внезапно оказался стоящим с вытянутой вбок левой рукой.
        Петля отшатнулся и опрокинулся на спину, а все дружно ахнули, глядя в направлении вытянутой руки Три Ножа.
        Маг по-прежнему стоял над мертвым телом палубного, но теперь перед его глазами в воздухе висел длинный узкий стилет, дрожа и поблескивая серебром на трехгранном лезвии. Такие стилеты Три Ножа носил на обоих предплечьях, пряча их под рукавами рубахи.
        - Я не лгал, Три Ножа, когда говорил, что отвел бы от себя стрелу, - произнес Зимородок.
        Стилет медленно поплыл по воздуху прочь от мага. Он проплыл над мертвецом, покачался и упал в песок.
        - Я больше не буду проверять тебя, маг. - Три Ножа подошел к стилету, поднял его и спрятал на прежнее место.
        11
        Фризруги не солгали: как и обещали, они оставили запасы еды, часть своих самострелов и связки болтов к ним. Нашлись и пустые мешки, чтобы положить в них твердый сыр и вяленое мясо.
        Светало. Костры вокруг лодьи еле тлели. Как три багровых, в черных трещинах глаза, они пялились в посеревшее небо. Над кострищами дрожал и прыгал горячий воздух.
        Мертвое тело палубного осталось лежать на песке, а вместе с ним на берегу остался Три Ножа. Улих сказал, что похоронит Руду сам, а потом нагонит нас. Никаких возражений он слушать не стал.
        Да и возле лодьи мы наткнулись на свеженасыпанный песчаный холм. Двое фризругов, убитых демоном, дожидались часа, когда их похоронят по моряцкому обычаю в море.
        Нехорошо мы на них наткнулись, на мертвых фризругов. Закопали их вместе и неглубоко - так, песочком присыпали. Щербатый сапогом в холмик и въехал. Заорал, как резаный. И было отчего: песок осыпался, а из-под него показалась обугленная, черная кисть с вывернутыми, перекореженными пальцами. В ней и кисть человеческую с трудом можно было узнать. Будто кто ее перекрутил, как мокрую тряпку выжал, а потом осмолил шутки ради. Ожерелье сапогом нагреб на черную руку песок и велел лезть в лодью.
        Припасы с лодьи забирали в угрюмом молчании, изредка перекликаясь вполголоса, а когда мешки были набиты, мы отправились в глубь острова, сами еще не зная куда.
        Лишь только стволы деревьев обступили нас, а над головами зашуршали листьями кроны, ватага немного ожила, словно деревья надежно оградили всех от чертовщины, творившейся всю ночь на берегу. Зимородок с нами не пошел, сказал, что при нужде отыщет нас сам, а если в нем нужда возникнет… Тут он кивнул на меня.
        И стала братва меня сторониться. Только Братец мне подмигивал в четыре глаза: мол, не тушуйся, Даль, все обойдется. Но не подходил.
        Я шел рядом с кормчим, которому, похоже, было все равно: будь я жабой ходящей и говорящей - Сова бы не мигнул. Секрета большого нет: у кормчего в горной деревушке младший брат остался, а сам он оттуда удрал сызмальства. Мне он о своем младшем брате все уши прожужжал - видно, на «Касатке» я ему его и заменял. Ладно, спасибо Сове за это, потому как после смерти Руду Ожерелье смотрит на меня и в упор не видит.
        Я шагал рядом с кормчим и слушал, как шушукается вокруг братва. Она о многом шушукалась: о том, что не стоило Руду супротив судьбы-то переть - вот бы и жив остался, поминали опаленного, как свинью, и судили, что, может, Руду-то и прав, но тут же всплывали пятнадцать тысяч колец, на которые согласился Зимородок и выдал Ожерелью лист с приложенной его, Зимородка, печатью. Сказал маг, что лист дает для пущей нашей уверенности, а так слова достаточно - обман у светлых магов не в чести. Поминали и меня, но тут же голоса принижали: я - вот он, рядом иду. И снова Руду…
        Я слушал перешептывание, и слезы вскипали у меня под веками. Кто же виноват в смерти палубного, как не я? Если бы не я кости тащил, что бы выпало? Может, все бы и обернулось по-другому… У меня перед глазами маячил распластанный по песку палубный с торчащим из виска гарпуном и глядящий на него Три Ножа. Хоть и видящий я, но ошибся тогда во время спора: никогда бы в жизни Улих на Руду руку не поднял, чтобы убить. Они с палубным вместе раньше плавать начали, еще допережь того, как с Ожерельем столкнулись, не один пуд соли вместе съели. Мне почему-то подумалось, что Три Ножа я видел в последний раз, и стало мне еще хреновей. Я же тащил кости, видя их сквозь мешок, в котором они лежали! Когда убили Руду, мне захотелось закричать, повиниться, но взгляд Зимородка остановил меня. Многое я увидел в его взгляде, понял, что Зимородок готов был из себя потроха вынуть, лишь бы палубный жив оставался, но и от своего маг отступать не собирается. И я смолчал…
        Громко хрустнувшая под ногой ветка отвлекла меня. Я споткнулся, и, наверное, благодаря этому думы мои потекли в другом направлении, но мысль, пришедшая ко мне первой, сделала мои колени мягкой глиной, и я чуть не упал, если бы Сова не подхватил меня под локоть.
        - Гляди под ноги, - проворчал кормчий.
        Я бросил Сову и поспешил к Ожерелью. Кормчий кликнул меня, но я от него только отмахнулся. Догнав капитана, я подергал его за рукав. Он слегка повернул голову, а увидев меня, помрачнел:
        - Ну? Зимородок, что ли?
        - Нет, - сказал я. Объявлять о своих опасениях ватаге я не собирался: они тогда окончательно спятят. Но и молчать было невмоготу. - Ожерелье, разговор есть.
        - Да ну? - мрачно удивился он. - Говори…
        Еще чего! Вон как уши-то все враз настрополили.
        - С глазу на глаз, - шепнул я.
        Ожерелье поморщился.
        - Не сейчас, - обронил он.
        - Сейчас.
        Ожерелье удивился еще больше и помрачнел тоже.
        - Не сейчас, - упрямо повторил он.
        Я понял, что толку не будет. Ах, острога тебе в жопу, как говаривал палубный, да будет ему там лучше, чем здесь…
        И тогда я кинулся в лес прочь от ватаги.
        - Даль! - взревел Ожерелье за моей спиной. - Стой! - И крикнул ватаге: - Идите. Я догоню его. Совсем ополоумел малец.
        Далеко я не убегал, встал за деревом, слушал, как Ожерелье хрустит кустами и костерит меня сквозь зубы.
        - Я здесь, - позвал я его.
        Он остановился, и я вышел из-за ствола, за которым спрятался.
        - Ты что, парень? - прорычал Ожерелье.
        Я молчал, глядя на него. Он тяжело вздохнул, со стоном и пробурчал:
        - Давай болтай, что у тебя там.
        Я отодрал от дерева кусочек коры и бросил его себе под ноги.
        - Ожерелье, вспомни. Зимородок говорил, что сюда не один темный маг спешит, а двое или даже, может, трое.
        - И что же? - глухо спросил он, глядя на меня исподлобья.
        - А если он с ними и впрямь не справится?
        Ожерелье какой-то миг стоял неподвижно, а потом захохотал, трясясь всем телом. Продолжая хохотать, он свалился на мох и внезапно оборвал хохот.
        - Ну и ну… - тихо сказал он и спросил: - Боишься?
        Я подумал и ответил:
        - Не знаю.
        По лесу разносились крики: ватага аукала нас. Ожерелье медленно поднялся.
        - Пошли назад, - сказал он. - И никому ни слова. Не то тебя разорвут на части. Понял?
        И я вдруг как-то ясно понял, что Ожерелье не шутит.
        - Понял? - переспросил он жестко.
        - Да, - ответил я. - А ты боишься?
        - Боюсь, - просто ответил он, а затем резко повернулся и пошел на зов ватаги.
        Я догнал его.
        - Может быть, можно помочь Зимородку? - спросил я, приноравливаясь к шагу капитана.
        Ожерелье усмехнулся.
        - Как?
        - Но я же маг, Ожерелье!
        От сильнейшего подзатыльника из глаз моих шарахнулись искры. Ожерелье ухватил меня за ворот и затряс.
        - Забудь об этом! И думать не смей! - прохрипел он в такой ярости, что я не испугался, а удивился.
        Ожерелье тяжело дышал, постепенно приходя в себя. Успокоившись, он отпустил меня и вполголоса добавил:
        - Пока забудь.
        Часть вторая
        1
        Они меня сцапали! Господь мой, Старец Морской, на кого ты покинул верного тебе Сына Моря? Почему ты забыл меня?… отдал им? Что же теперь будет делать Зимородок? За кого он меня посчитает? Ожерелье проклянет меня за то что я сбежал, и никогда мне больше не оправдаться ни перед ним, ни перед братвой! Будь оно проклято все!

* * *
        Колодки были вытерты до блеска: многих, видать, сжимали они своими щербатыми челюстями. В круглых дырках, чьи края потемнели и залоснились от крови, теперь торчали мои руки и ноги. Слезы бессильной ярости заставляли мир плыть перед моими глазами. Я никак не мог унять слезы. Они текли и текли, собираясь на подбородке и капая с подбородка на колодки. Я смотрел на капельки слез, которые одна за другой весело плюхались вниз и разбивались о деревяху, разлетаясь крохотными брызгами. Мне хотелось вцепиться зубами в дубовые плахи, защемившие мои лодыжки и запястья и грызть их, как волк, попавший в капкан. Я бы руки и ноги себе отгрыз, да мне до них не дотянуться… Мне бы силу Совы… Я бы рванулся одним могучим рывком и оказался бы на свободе. И бежал бы… И мне становилось во сто крат хреновей, потому что мысли мои - всего лишь мысли. Ничего я не могу поделать! Вон: я сижу, пальцем шевельнуть не в силах, - только на то и хватает, что слезами колодки поливать. Ничего не поделаешь: вляпался - так вляпался… И как вспомнил, как это со мной произошло, так слезы опять сами потекли.
        2
        Три Ножа не пришел…

* * *
        Покинув бухту, мы шли долго, стараясь оказаться от злосчастного берега подальше. Птицы уже пели вовсю, кода мы наткнулись на малую гряду красных скал, вставших на пути. У самого их подножия среди травы валялись здоровенные валуны, из-под одного из валунов бил родник. Испуганные лягушки с громким плюханьем попрыгали в озерцо родника, прятавшееся в травяных берегах.
        - Здесь бросим якорь, - сказал Ожерелье, оглядываясь. - Щербатый! Миклан! Засядьте в кустах неподалеку. И не спать! Мачта, прихвати кого-нибудь с собой и проверь скалы. Особенно вон ту, - Ожерелье показал на возвышающуюся над остальной грядой скалу с плоской вершиной. - Если можно на нее забраться, то пусть один останется наверху.
        Сид принялся выкликать охотников до лазания по скалам. Вызвался Крошка: надо было Дрону тоску забить чем-нибудь - он ведь с Улихом в бухте хотел остаться, но Три Ножа отказал ему. Крошка не то чтобы обиделся, но видок у него был малость потерянный.
        Крошка с Мачтой исчезли в густых зарослях орешника, который сплошняком рос у подножия скалы. За ними увязался Скелет, но он по скалам ползать и не собирался, он долго возился в орешнике треща ветвями, а потом вернулся с полным подолом рубахи, притащив фундука. Ватага принялась за вяленое мясо с сыром вприкуску с фундуком, пожевав и запив все родниковой водой, братва валилась на траву отсыпаться.
        Сверху донесся протяжный свист, Ожерелье задрал голову кверху. На плоской вершине скалы стояли двое и размахивали руками. Ожерелье ответил, приказав спускаться. Вскоре из орешника вывалился Мачта, а крошка остался на скале Три Ножа выглядывать.
        - Там подъем легкий, капитан. Безрукий - и тот поднимется, - доложил Сид.
        - Жри и спи. Крошку на вахте сменишь, - сказал Ожерелье.
        Мачта кивнул и подсел к ближайшему мешку с провизией, вытащив его из-под Орхана, который пристроил мешок себе в изголовье. Орхан прекратил храпеть, сонно прищурился, перевернулся на другой бок и захрапел снова под треск ореховой скорлупы: Мачта по-беличьи проворно колол фундук зубами.
        У меня у самого глаза слипались. Я покрутился, выискивая место, где прикорнуть, а кормчий, растянувшийся возле продолговатого валуна, похожего на черепаху, будто ждал этого, поднял лохматую голову от травы и поманил меня к себе. Я пристроился у Совы под боком и сразу же стал уплывать в сон, но тут же пробкой вылетел обратно - рядом с кормчим присел на корточки Ожерелье.
        - Сова, как разбужу тебя, поднимешь троих и Мачту, сменишь караулы. Понял? Меня разбудишь, когда Улих появится… - негромко говорил Ожерелье и зевнул. - Спать охота… Невмоготу прямо.
        - Лады, - только и буркнул Сова и тут же отключился.
        Я притворился спящим. Ожерелье посидел рядом еще немного. Я чувствовал его взгляд на себе. Он что-то неразборчиво пробормотал себе под нос, а затем поднялся и отошел. Я хотел подглядеть за ним сквозь ресницы - что он делать собирается - но так и уснул с этим желанием.
        Проснулся я, когда было уже далеко за полдень. Никто меня не разбудил, сам проснулся. Кормчего рядом не было, а под щекой у меня лежала его свернутая рубаха. Я сел и огляделся. Первое, что привлекло мое внимание - размахивающий руками Крошка, который что-то втолковывал Ожерелью. Рядом с ними на траве сидел кормчий, положив подбородок на ладонь. Остальная ватага маялась от безделья: кто валялся, задрав ноги кверху, кто уселся в кружок и травил байки, а возле мешков со жратвой дрыхли Щербатый и Миклан.
        Я встал и потянулся, разминаясь после сна. Хотелось есть, а ватага, видать, уже успела перехватить, потому что жующих видно не было. Я направился к мешкам. Отрезав шмат мяса, я набил рот и стал прикидывать как бы мне поближе подобраться к капитану: о чем, горячась, толковал Крошка я сообразил быстро.
        Улих не появился. Из ватаги спали только двое - не мог же Ожерелье с ходу послать Три Ножа в дозор… А не найти нас Улих никак не мог: меток в лесу мы, конечно, не оставляли, но какой же моряк с курса собьется в ясную погоду, если солнце над головой светит. Однако Три Ножа не было.
        Ожерелье слушал Крошку, а сам был озабоченный, нахохлившийся. Крошка, вероятно, добился своего, потому как Ожерелье несколько раз кивнул, и Дрон сразу же куда-то заторопился. Сидящий на траве кормчий ухватил Крошку за рукав, останавливая. Дрон выслушал, что ему сказал Сова и радостно осклабился. Кормчий поднялся на ноги и звонким шлепком прибил комара на голом плече.
        Я наконец-то сообразил как мне добраться до этой троицы. Быстренько вернулся к месту, где спал, взял рубаху Совы и, жуя на ходу мясо, пошлепал к ним. Они еще договаривали и не заметили, как я подошел к ним.
        - Вдвоем не ходите, - донесся до меня голос Ожерелья.
        - Лады, капитан, - ответил Сова. - Кто захочет ноги размять, пусть идет с нами. Мы только до бухты и назад. Жратвы еще в лодье возьмем. Шут его знает, сколько эта бодяга с магом протянется.
        - До фризругов не рыпайтесь, - предупредил Ожерелье. - Вдруг им тоже лодью навестить приспичило.
        - Коли сами не полезут…
        - А ежели Улиха в бухте не окажется? - Крошка хлопнул себя по ляжкам в полном расстройстве. - Может он на фризругов наткнулся, и они его либо порешить захотели, либо повязать.
        Ожерелье не согласился:
        - Тогда у них покойников станет поболе… Чушь городишь. Кому уж как тебе, Крошка, Улиха-то не знать. Да и фризругам не больно-то надо за нами охоту устраивать, - что они на этом выиграют? Сам посуди…
        - Улих-то не пришел, - покачал головой Крошка и добавил. - Зря ты, Ожерелье, такую возню затеваешь: я бы и один сходил.
        Капитан хотел ему возразить, но тут он заметил меня и буркнул:
        - Чего тебе, Даль?
        - Вот, - выставил я вперед рубаху кормчего. - Рубаху Сове принес.
        - Принес, так отдай.
        Кормчий принял у меня рубаху, натянул ее через голову и повел плечами.
        - Ну, капитан, чего? - спросил он.
        А я решил не торчать бельмом на глазу и отвалил потихоньку.
        - Сейчас, - сказал Ожерелье и окликнул меня. - Даль!
        Я застыл с поднятой ногой.
        - Ступай на скалу. Мачту сменишь, - велел он. - Как подняться, найдешь сам: там орешник заломан на подходе, а дальше увидишь. Пошел.
        Я прожевал последний кусок мяса, проглотил, отер руки о штаны и направился к роднику.
        - Ты куда? - остановил меня Ожерелье. - Я же на скалу велел.
        - Воды напьюсь, - ответил я. - Я только что мяса налопался, а фляги у меня нет. Пить захочется, что делать буду?
        - Иди, - отпустил он меня.
        Я дотопал до валуна, из-под которого бил родник, и опустился перед озерцом прозрачной воды на колени, вспугнув большую лягушку. Смелая, однако: вокруг народу топчется, сколько она ни разу в жизни своей лягушачьей не видела, а не сидит под листом, на бережок выбралась. Лягва растопырилась посередке озерца, выставив поверх воды ноздри и выпученные глаза. Когда я наклонился к воде, она, дернув перепончатыми лапами, метнулась под самый берег, под нависшую траву и там затаилась. Вода в родничке была чистейшей, а дно озерца устилали разноцветные камешки, которые в токе хрустальной воды казались драгоценными самоцветами. Солнечные зайчики гурьбой бегали по камешкам. Пил я долго, с запасом, пока в животе не забулькало, а напившись, отер мокрые губы ладонью, поднялся и потопал куда велено было. В орешнике я ненадолго задержался и нарвал себе орехов, покидав их за пазуху. Если мне наверху скучно станет, то орешков погрызу - тоже занятие. Фундук был еще не созревшим до конца, скорлупа орехов не успела потемнеть и отдавала молочной белизной.
        Когда я вылез из кустов, рубаха у меня нависала над ремнем навроде Скелетова пуза. Я сразу увидел, как мне подниматься, к тому же подъем был помечен: в расщелинах торчали свежеобломанные веточки. Цепляясь пальцами за шероховатый гранит, я полез на скалу. Орехи шуршали за пазухой и кололи живот.
        Поднялся я быстро и без особенного труда. Прав Мачта - тут и безрукий поднимется. Сид сидел на площадке размером эдак с сажени полторы в длину на сажень в ширину. Спиной ко мне. Я тихонько свистнул. Он обернулся.
        - Что видать? - спросил я, забираясь на площадку. - Орешков хочешь?
        - Сменяешь? - ответил он вопросом на вопрос.
        - Шуруй вниз. Теперь моя вахта, - махнул я. - Фризругов не видать?
        - Куда уж тут… - скривился Мачта. - Один лес.
        - Так чего тогда смотреть? - удивился я.
        - Подступы к скалам отсюда, как на ладони. Да и за морем проглядывай.
        Мачта расправил спину, похрустел суставами и перекатился к краю площадки, не вставая. Я увидел короб полный болтов и лежащий рядом с ним самострел.
        - Орешков-то возьмешь? - повторил я.
        - Сам нарву, - ответил он и исчез из виду, скрывшись за краем площадки.
        Я сел так, чтобы и подножие, где ватага обреталась, взглядом захватить, ну и море вокруг видеть. Вершина скалы, на которой я сидел, судя по всему, была самым высоким местом на острове: остров раскинулся передо мной почти что весь, только западная оконечность - прикинул я по солнцу - терялась за горкой, поросшей деревами. Может, туда фризруги и двинулись? А Зимородок интересно где? Почему он ни с нами, ни с фризругами не пошел? И достал ли он ту штуковину, за которой мы на остров перлись? В запарке и распре никто мага об этом спросить и не удосужился…
        Бухту, где на берегу валяется лодья, а на дне лежат обломки «Касатки» вперемешку с костями гада, обглоданными акулами, тоже не шибко видно. А жалко: может, Три Ножа до сих пор там, в бухте? Я спохватился и посмотрел вниз, и не увидел ни Крошки, ни кормчего. Ушли уже. Хотя как сказать: мне сверху бивак почти и не виден был - его разбили поближе к орешинам, а они-то обзор сверху порядком закрывали. А вот подступы к гряде действительно просматривались очень хорошо.
        Я немного выждал - если Крошка и Сова не ушли, то я их замечу. Но, видать, они успели уйти, пока я в кустах ворошился, орехи собирая, да на скалу поднимался. Я придвинул самострел поближе к себе, чтобы сподручнее в случае чего схватить было, и запустил руку за пазуху за орехами. Время тянулось медленно - на вахте всегда так, особенно когда ничего не происходит, и размышлял. Но о чем бы я не начинал думать - хоть о идущих сюда темных магах, хоть о чем еще - все равно думки мои возвращались к мертвому Руду и Улиху, оставшемуся с ним. Куда подевался Три Ножа? Почему он не догнал нас, как было уговорено? И еще одну мыслишку я пытался отогнать подальше, но все никак мне это не удавалось: не смошенничай я при гадании, был бы Руду жив, и были бы они с ватагой оба - он и Три Ножа. Мысль эта разъедала меня почище щелока, и спасения от нее не было никакого.
        Грызя орехи и предаваясь невеселым раздумьям, я оттарабанил на скале почти до самого заката, а потом появился Мачта, и я спустился вместе с ним, а внизу уже горели костерки: на скале было еще светло, а здесь стемнело. Я догадался, что Ожерелье загнал меня и Сида на вершину не за фризруговыми игрищами следить, даже если им на ухо нечистый нашепчет, а высматривать, когда на море появятся темные маги. Ночью от поста на скале толку было немного. Получив свою долю мяса с сыром, я принялся за них.
        Ушедшие искать Улиха пока не вернулись, Ожерелье сидел мрачнее грозовой тучи, и возле костров тоже было тягостно. Ватага лежала брюхом кверху и ждала невесть чего, смурнея от часа к часу. Былой настрой исчез, как и не было: поначалу-то братва шкуру неубитого медведя делила по-новому - судили, рядили как золотишком распоряжаться будут, изгалялись кто во что горазд, - а, как Три Ножа пропал, все потихоньку сошло на нет. Скелет было порывался байки травить веселые, но на него цыкнули, и он примолк.
        Неожиданно со стороны леса раздалось громкое совиное уханье, потом еще раз. Ожерелье быстро поднялся на ноги и стал вглядываться в сгустившийся среди деревьев мрак. Сова закричала в третий раз и на этот раз гораздо ближе, закончив вопли трелью сове никак не свойственной.
        Ватага оживилась, враз зашевелилась. Ожерелье кликнул Петлю и Краса, а потом опамятовался, велел Петле на месте оставаться, вызвав вместо него Орхана, и втроем они направились к лесу встречать ушедших: Крошка, кормчий и все, кто пошел вместе с ними, вернулись. Совой кричал кормчий, у него это здорово получалось - ни за что не отличить от взаправдашней совы.
        Я поспешно дожевывал мясо и очень надеялся, что они отыскали Улиха, и он притопал вместе с ними. Я бы много за это отдал. Ох, много… Те пятнадцать тысяч, которые на мою долю причитаются, отвалил бы, не сморгнувши. Подумаешь! Не было у меня их раньше, не будет и позже - тоже мне печаль! Но надеждам моим сбыться было не суждено: когда они подошли поближе, я не увидел среди них Три Ножа. Пропал Улих и следа не оставил…
        Братва набросилась на кормчего и Крошку, и на пятерых, с ними ушедших, забрасывая вопросами, а я докончил сыр с мясом, напился водицы из родника и потихоньку побрел к орешнику. Я решил выполнить то, что еще на скале сидючи задумал на тот случай, если Три Ножа не найдут. Забрался я в кусты, выбрал на ощупь место такое, чтобы зад не кололо и сел. Задумка моя была простой: позвать Зимородка и порасспросить его насчет Улиха. Может чего маг и скажет. Я закрыл глаза и стал в мыслях звать Зимородка. Звал долго, но он не отзывался. Я растерялся: как же так - я ведь уже доставал таким макаром. Но оставаться несолоно хлебавши мне жуть как не хотелось. Я попробовал снова. И опять то же самое: я - ау, а мне…
        Я тогда разозлился: что же это он, маг, уходя на меня кивал, мол, через Даля искать меня будете - вот я и ищу! А, если что не так я делаю, так надо ж было объяснить как! Буду кликать, пока не дозовусь…
        Я поднапрягся и стал опять дозываться Зимородка, но уже не тем шепотком, каким первые разы мага призывал, а «орал» внутри себя, не стесняясь. И чудо свершилось! Ору я эдаким образом и ничего, кроме собственных воплей не слышу, и вдруг появляется ощущение, будто голос отделился и полетел сам по себе в тишине какой-то невероятнейшей, и в этой невероятнейшей тишине я услышал громкий голос Зимородка:
        «Не надо так кричать, мальчик.»
        Я сразу же вопить перестал.
        «Я слушаю тебя, Даль,» - сказал Зимородок. - «Что стряслось?»
        «Случилось», - подтвердил я, а сам радуюсь - смог-таки! - «Три Ножа пропал».
        «Как пропал?» - удивился он.
        Я объяснил Зимородку, что произошло, он слушал, не перебивая, а, выслушав, сказал:
        «Подожди немного», - и замолк.
        В ожидании я весь извелся и пообкусывал ногти на обеих руках.
        «Слушай меня, Даль,» - произнес, наконец, Зимородок, и я встрепенулся. - «Три Ножа в западной части острова».
        «Его фризруги сцапали?»
        «Нет. Фризруги здесь ни причем: они в противоположной стороне, на восточной стороне, их бивак в трех верстах от вашего.»
        Я диву дался:
        «Чего Три Ножа туда понесло? Чего он там сейчас делает?»
        «Сейчас он спит», - ответил Зимородок. - «Ты хочешь спросить что-нибудь еще?»
        Я в полной растерянности ляпнул:
        «Нет», - и тут же пожалел об этом, но Зимородок уже прекратил разговор со мной.
        Я посидел еще немного в орешнике, мозгуя над вестями, услышанными от мага. Так… Три Ножа живой и дрыхнет где-то, в ус не дуя. Это уже кое-что… Но почему же он взял и откололся от ватаги? Никому ведь и в голову не пришло, что Три Ножа замыслил отколоться. Может, зуб на Петлю держит и на нас заодно? Ватага-то решила, что Петля невиновен, а Улих решения братвы принять не хочет? Думал я, думал, но так ничего и не придумал, вздохнул и полез из кустов наружу, и вовремя, потому как увидел, что ватага в круг собралась, а посередине круга стоит Ожерелье. Опять что-то решают. Я заторопился: не иначе как на фризругов собираются облаву устраивать, за Улиха мстить.
        - Явилось, красно солнышко! - насмешливо крикнул Орхан, который заметил меня первым.
        Взгляды, которыми награждала меня братва, радостными назвать было нельзя. Я стал пробиваться сквозь круг на середину к Ожерелью. Орхан ухватил меня за рукав и дернул:
        - Куда прешься? Сядь.
        - Пусти, - огрызнулся я, выдернул руку и продолжал переступать через ноги сидящих в кругу, закричав. - Ожерелье! Я говорить буду! Про Три Ножа.
        Это возымело должное действие: меня перестали хватать за штанины. Я выбрался на середину к капитану.
        - Я с Зимородком говорил: Три Ножа живой! - поспешил сообщить я ему.
        Ожерелье прищурился и медленно наклонил голову к правому плечу.
        - Так, - сказал он, взял меня за плечи, развернул лицом к ватаге и приказал. - Скажи всем.
        - Я с магом говорил, - повторил я громко. - С Улихом - порядок, он - там… - и я махнул рукой, показывая на запад.
        - А фризруги? - выкрикнул Крошка.
        - Там, - показал я в противоположную сторону. - В трех верстах от нас. - И повторил слова Зимородка. - Они ни причем.
        - Слышь, Даль, а Зимородок не сказал, чего Три Ножа там надо? - снова спросил Крошка.
        И тут я ляпнул не подумавши:
        - Он там Руду схоронил, а завтра к вечеру нас отыщет. - Соврал я и губу закусил, и слушаю, как братва шумит, облегчение выказывает.
        - Слыхали? - произнес Ожерелье за моей спиной. - Фризругов трогать не будем, дождемся Три Ножа здесь, а потом сменим гавань.
        На том и порешили. Я снова притулился под боком кормчего. Братва укладывалась к кострам поближе, костеря ненасытное комарье. С лодьи во второй заход притащили несколько амфор с вином, вино пустили по кругу. Я закрыл глаза и притворился спящим, но Сова все равно безжалостно растолкал меня и сунул под нос амфору.
        - Глотни. Теплее спать будет, - сказал он.
        Я понял, что кормчий не отстанет и, ухватив амфору за изогнутые ручки на круглых боках, приложился к горлышку, делая вид, что пью, а сам только губы смочил, потом вернул амфору кормчему и вдруг обнаружил рядом с собой сидящего на корточках капитана.
        - Даль, - тихо произнес Ожерелье. Вид его не сулил мне ничего хорошего. Я молча ожидал продолжения.
        Ожерелье продолжил так же тихо:
        - Еще раз пропадешь, искать тебя не буду. - Я молчал.
        - Понял? - спросил он.
        - Понял. - Буркнул я.
        Ожерелье поднялся и ушел, а Сова с укоризной посмотрел на меня.
        - Выпороть бы тебя, - уронил он.
        - Ладно, ладно… Завтра выпорешь, - огрызнулся я. - Сам жопу подставлю. И вопить буду громко.
        Я снова улегся и закрыл глаза, показывая: отвяжись, мол. Сова ругнулся сквозь зубы, но больше трогать меня не стал. Он вытянулся рядышком и вскоре ровно засопел во сне, а у меня сна не было ни в одном глазу. Я лежал и думал, чего это меня за язык потянуло врать, что Улих завтра сам к вечеру у бивака объявится. Зимородок мне такого не говорил. А ежели не объявится? Как я тогда братве в глаза смотреть буду? Я, что? Я ж ватагу успокоить хотел, а оно вон как получается: мне теперь мое хотение таким боком выйти может… Возьмет Три Ножа и не объявится, и меня уже не просто на смех поднимут - считай, я себя в дерьме извалял по самые уши, а токае дерьмо не водой смывается, если оно только смывается вообще. Я от тоски аж зубами заскрипел. Кормчий беспокойно завозился во сне. Я притих, выжидая, когда он начнет похрапывать снова, а затем осторожно перевернулся на спину и уставился в звездное небо. Сон по-прежнему не шел, и я от делать нечего перебирал взглядом созвездия: справа от Волчьей Тропы, которая широкой сверкающей лентой пересекала небо, висели Колесницы; за ними сверкал яркой звездой в рукояти Меч
Рода, а к нему тянулись Два Воина. Звездочки подмигивали мне по очереди, и на душе у меня от вида звездного неба становилось спокойнее. Веки начали слипаться, стало как-то все равно, что скажет ватага, если Три Ножа не появится - что думу думать, душу попусту бередить: утро вечера, как водится, мудренее…
        Проснулся я от того, что точно знал, что мне надо делать. Искать Три Ножа самому! Найти и к вечеру привести сюда. И шут с ним, с Ожерельем, с его угрозами… Ничего он мне не сделает, когда я появлюсь вместе с Улихом, - наоборот, только рад будет. Чем больше я раздумывал над своей задумкой, тем крепче становилась моя уверенность, что именно так все оно и будет.
        Я осторожно поднял голову. Над кострами воздух сотрясался от храпа, рулады были одна хлеще другой. Я отполз от кормчего и встал на четвереньки. Сова не проснулся, повозился недолго во сне, почмокал губами и опять затих. Я встал в полный рост и стал выбираться из кучи-малы, переступая через спящих. Вскоре на моем пути оказался сладко похрапывающий Скелет. Через него переступить я не решился: уж больно широко ноги расставлять придется, так недолго и штанам лопнуть. Скелет лежал на спине, раскинувшись и горбом выпятив брюхо к звездному небу. Вкусно спал Скелет: носом свистел, бородищей шевелил. Я увидел, что у мешка, который он в изголовье примостил, развязана горловина, и решил хоть кусок какой-нито с собой в дорогу захватить. Не помешает. Наклонившись, я тихонько запустил руку в мешок. Мне повезло: в мешке оказалось мясо, а мясо я люблю больше, чем сыр. Мне повезло еще раз: один из кусков вывалился к самому краю - не пришлось тянуть. С куском мяса в руке я направился в обход Скелета.
        Я не разбудил никого - это хорошо, но мне еще предстояло миновать караулы, выставленные капитаном. Удержать меня, конечно не удержат, если наткнусь - совру чего-нибудь и смоюсь, - но поднимать лишний шум тоже большой охоты не было. Можно было бы, конечно, проскользнуть незамеченным, но вот беда - я и понятия не имел, где часовые засели, я ведь сначала спал, а после на скале торчал. Пожалуй, без шума не обойдется: красться наобум - дело гиблое - всадят мне болт из самострела, во тьме ночной не разглядевши, на всякий случай, и вместо того, чтобы Три Ножа искать отправлюсь я известно куда. А оттуда еще никто не возвращался на моей памяти.
        Вот дурак! Я хлопнул себя по лбу. Я же «видящий», мне разузнать, где сторожевые торчат - это как на куст помочиться. Человек, правда, - это не змей морской, не такая громадина, которую издалека чуешь, но при желании можно и с людьми навостриться. Я пробовал. Еще, бываючи на Рапа, прямо с борта «Касатки» от делать нечего загадывал себе загадки: могу ли разузнать кто из наших по каким кабакам ошивается? И получалось. А проверить было легче легкого: никто ж из своих похождений великой тайны не делал, напротив, как проспятся, вывалят языки и давай во всю глотку хвалиться; ежели, допустим, тот же Скелет у Хлуда упился и учинил чего непотребное, так об этом пол-Шухи знало от самого же Скелета.
        Помню был такой случай со Скелетом же… Как-то, ужравшись вместе с Орханом и Братцем, заявил Скелет, что народ распотешит, и потребовал у Хлуда пустой бочонок из-под пива. Получил он требуемый бочонок, поставил его посреди кабака, при всем честном народе спустил с себя штаны, забрался на бочонок и в дырку на днище, где пробка раньше была, яйца свои засунуть как-то умудрился. Народ он и вправду распотешил, не только тем, что яйца в бочку заправил, а и тем еще, что назад их вытащить у него хрен вышло. Говорят, в «Барракуде» с хохоту по полу валялись, наблюдая за потугами Скелета яйца из западни высвободить. Так он полночи на бочонке со спущенными штанами и просидел, пока над ним не сжалились и не разобрали бочонок с великими предосторожностями, чтобы часом скорлупу на Скелетовых яйцах не порушить…
        Воспоминание помогло мне почувствовать себя в своей тарелке: не часто мне приходилось от своих, как от врагов, уходить. Лишь только надо мной зашумела листва, я остановился и, выгнав лишние мысли из башки, стал вслушиваться в лес, пытаясь обнаружить, где бы мог затаиться часовой. Я довольно-таки быстро нащупал живую душу и распознал в ней Краса. И порадовался, что вовремя остановился, а то бы я на него на всех парусах налетел. Я стал прикидывать, как бы мне его обойти, но что там, среди деревьев да еще в темнотище разберешь толком, потому и решил я просто забрать влево и обойти его. На авось. И не фига у меня на авось не вышло: ветка - зараза! - под ногой сломалась. Проглядел я ее, валявшуюся на земле, а она как треснет!
        Я шел со стороны ватаги, поэтому Крас тревоги поднимать не стал. Он поднялся из-за каменюги, которая у самых корней двух толстых стволов, что развилкой росли, торчала, и тихо свистнул. Дальше прятаться было глупо. Я ответил на свист и потопал к нему, а сам соображаю, что дальше делать буду, и вспоминаю. Был ли Ожерелье у костров-то или не был… Нет, не был. Не спит ночью капитан, посты проверяет, а отсыпаться днем будет, кормчему все перепоручив. Вот незадача… Не хватало еще на Ожерелье наткнуться, тогда он меня, как пить дать, свяжет и положит на видном месте, чтобы забот меньше было.
        - Чего шатаешься? - шепотом спросил Крас, когда я подошел к нему вплотную. Рожа у него была недовольная. Я с ним в друзьях-приятелях не ходил, и ухо мне с ним надо было держать востро.
        - Не спится, - ответил я так же шепотом. - Давно сидишь?
        - Только заступил… Тьфу ты… Думал, Ожерелье возвращается… - Крас говорил скорее для себя. Нежели отвечал мне. - Вали отсюда! Нашел игрушки тоже…
        - Жрать хочешь? - спросил я, оттягивая время.
        А сам думаю: как же быть-то? Исчезнуть незаметно черта с два у меня выйдет. Этого я не докумекал. Днем было бы проще или хотя бы поутру. Но возвращаться мне не хотелось. Я озлился и решил уйти-таки, во что бы то ни стало, не откладывая на потом.
        - У самого есть. Сказал - проваливай! Не мешай! - Он нырнул за камень, и оттуда раздалось злобное шипение. - Надо Ожерелью сказать, чтобы он у тебя дурь из башки выбил. Мелюзга хренова… Хуже, чем баба на борту…
        Лучше бы он помолчал. Ожерелье, итак, сразу хватится, не найдя меня спящим под боком у кормчего. Кровь ударила мне в голову.
        - Крас, - позвал я.
        Он вскинулся, как ошпаренный:
        - Вали отсюда, сказал тебе!
        Я посмотрел ему в глаза и приказал:
        - Спи.
        Он замолчал на полуслове, замерев с приоткрытым ртом, а затем, осев на подогнувшихся ногах, повалился спиной на валун. Тесак, висевший у него на поясе в кольце, лязгнул лезвием о камень. Меня прямо-таки потянуло бежать, но я удержал себя на месте. Крас вытянулся подле валуна и не шевелился. Готов.
        Именно такую шутку я и отмочил с тем магом, который был у нас на «Касатке» последним, и кому из самострела в лоб залепили. Он однажды поспорил с кормчим, что выпьет столько, сколько любому другому хватит, чтобы на месте окочуриться с перепою, и не только не закосеет, но будет трезвехонек, будто и капли в рот не брал. На десять колец серебром они поспорили. Кормчий ему ставил. А я тогда только обнаружил, что с бродячими собаками, в порту околачивающимися могу вытворять, что душе моей угодно. Стоит только захотеть. Это было как раз после того, как я увидел на рынке в Шухе бродячего жонглера с собакой. Что псина жонглерская вытворяла! И на задних лапах бегала, и считала, и выла вместе со свирелью. Я обалдел и принялся с собачней портовой штучки выдрючивать. Потом на людей перешел, не на своих, а на всякую шелупонь, какая по кабакам ошивается, вино клянчит. Кормчий же, поспорив с магом, меня с собой в кабак взял. Принялся маг винцо глохтить - только подноси, а меня заело: дай, думаю, попробую. Кормчий-то, верняк. проиграет, - я так сразу понял, сам не знаю отчего. Ну и вырубился маг, когда я ему это
пожелал, даже рта открывать не пришлось, зато он хлебальник раззявил, очнувшись, в полголовы. И выложил десять серебряных колец. Что же ему делать еще оставалось?
        Одного никак не могу понять: почему лишь Зимородок узнал во мне мага? Да еще с первого взгляда. Я же с тем, которому подкузьмил, месяцами бок о бок терся - и хоть бы что! Я же сам не ухом, ни рылом, что все мои забавы и штучки-дрючки - это магия. «Видящего» во мне признали, когда я только оклемываться начал и, болтаясь без дела по палубе, почуял спрута, готовящегося к атаке. Может, тот случай мою судьбу и решил, потому как кто его знает, как со мной хотели поступить. Дар «видящего», он не частый - вот видящие на море и в цене. А о прочих своих фокусах я рот на замке держал. Со мною Ожерелье возился, да кормчий тетешкался, еще Три Ножа не шпынял особо, а остальным было по фиг: есть я - и есть, а не было бы, так и не было бы. Потому и держал язык за зубами, что не знал, какая беда мне на башку свалится, прознай ватага, чем Даль шуткует. А к магам и не подступиться… Я кто? Пусть и «видящий», но мальчишка, который под ногами болтается. Ожерельева причуда.
        Я глубоко вздохнул, выныривая из воспоминаний. Что-то я прямо как старый дед стал, который все вспоминает да вспоминает. Долго я еще столбом стоять буду? Уходить надо.
        И я ушел. Сначала я пробирался перебежками, прикрываясь кустами и деревьями, а потом почесал со всех ног, уворачиваясь на бегу от ветвей. Бежал долго, пока не закололо в правом боку, да так, что я согнулся в три погибели. Обняв молодое деревце, я стал отдыхать, стараясь унять прыгающее сердце. Удрать, я удрал… А дальше? Шарахаться по ночному лесу мне совсем не улыбалось. Хоть зверья, по всему, на острове не водилось, но на море оно как-то попривычней, чем на суше, а тем паче в лесной чаще. Надо бы забраться на дерево, на сук какой-нибудь потолще и поспать, а там уж двигать дальше.
        Сказано-сделано. Я пошел разыскивать дерево с суком. Искал недолго. И двадцати шагов не успел пройти, как на дуб наткнулся. Здоровенный дуб такой - на ветвях не только спать, гулять можно. Лазать для меня дело привычное, поплевал я на ладони - и наверх. А дуб к тому же с дуплом оказался, и дупло было большое. В нем и заночую лучше не придумаешь.
        Я уже собирался было в дупло залезть, но вовремя спохватился: а вдруг у дуба сердцевина давно трухой стала. Ухнуть к самым корням - вот этого мне только не хватало: самого себя в западню загнать. Я зацепился за ветку, что росла над самым дуплом и перекинул ноги через его край. Дупло оказалось неглубоким, но я на всякий случай с силой несколько раз ударил каблуком. Под каблуком было твердо. Тогда я забрался внутрь, жалея что нет при мне огнива. Может, это дупло осы облюбовали или пчелы лесные - вот у меня радости поутру будет. Но я уже спал на ходу и зевал без передыху и поэтому плюнул на ос и прочую жалящую живность. Я свернулся в дупле клубком, положив ладонь под щеку. Маги умеют вызывать огонь, подумал я, глядя на разноцветные пятна, которые почему-то плавали вокруг меня в темноте, а я этого как раз не умею. Наш корабельный маг мог распалить трут без огнива за не фиг делать. Я сам не один раз попробовал огонь вызвать и у меня ни шиша не вышло, хоть не один день я на это убил. А какой же я маг, если огня вызвать не могу. А Зимородок говорит… И я заснул.

* * *
        От росы я промок до нитки и чертыхался при каждом ведре ледяной воды, обильно лившейся за шиворот с ветвей. Дупло я покинул еще затемно, проснулся от того, что закоченел и решил согреться в дороге. Ага, согрелся, как же…
        Выбираясь туда, где бы деревья росли пореже, я взял севернее: северный берег был ближе всего. А там вскоре и солнышко взойдет, обсушит. Я раздвигал мокрые ветви озябшими до синевы руками и думал как там Ожерелье, кормчий и ватага. Клянут меня они, небось, по чем свет стоит. Ничего. Полаются и перестанут. Я вот Три Ножа разыщу только. Разминуться с Улихом я не боялся: шут с ним, потревожу Зимородка еще раз, ежели что, и попрошу, нет просить не буду, объясню что да как и поставлю условие: пусть мне на Улиха выйти поможет. А то что же? Итак вся катавасия - его рук дело, а не кого-нибудь. Пусть помогает.
        Я и полверсты не прошел, как впереди заиграло синевой море, а справа в море вонзился зубом мысок, весь в тумане утреннем еще. Деревья отступили назад, и я выбрался на скальный обрывистый берег. В этом месте берег не сходил полого к морю, а обрывался, как стесанный. Высота обрыва была сажен пятнадцать, не меньше. Полосы рифов перед ним тоже не было - чистая вода. И на этой воде, держась берега, на веслах шли две трехмачтовые галеры. Я никогда таких галер до сих пор не видел: корпуса посудин выкрашены в ярко-красный цвет, корма и нос сильно загнуты кверху. Оттого обе галеры смахивали на два месяца, вздумавшие искупаться в море. И паруса у них были тоже яркие, желтые. На палубах галер люд суетился странный. Много народу. Вот и темные маги прибыли, подумал я, а ведь Зимородок говорил, что у нас еще есть день да ночь форы. Ошибся значит. А может не они все-таки? Фризругов вон занесла сюда нелегкая.
        Мне бы сразу бежать, а я стоял, как лопух, смотрел и дивился: очень уж непривычный вид имели обе посудины и люд, на них приплывший. Тут меня и заметили. Я, что меня заметили, тоже заметил и навострился назад в лес рвать от греха подальше. Бежать-то я навострился…
        3
        Слезами горю, как известно, не поможешь. Потому-то они и кончились у меня быстро. Высохли от палящей горечи, что жгла мои внутренности огнем ненасытным. Что-то сделали со мной темные маги проклятые: я мог вспомнить себя, стоящим на скале и глазеющим на галеры, а потом очухался сразу в колодках. На остальное память отшибло. Или отшибли? Башка свинцом налита, вниз клонится. Одурманили меня? Зельем опоили? Не помню. И тело совсем не слушается. Как чужое. И нехорошее в нем ощущение какое-то: в груди печет, а по рукам и ногам будто лед. Солнце жарит, а согреться не могу, хоть внутри меня и пекло адское. Да… Солнце уже жарит… Значит, беспамятство мое не коротким было. Дерьмово…
        Я повернул тяжелую голову на непослушной шее к правому плечу, дотянувшись, закусил рубаху и лизнул мокрый холст языком. Сухой язык защипало соленой горечью морской воды. Я разжал челюсти и попытался сплюнуть. Черта с два у меня это вышло… Что они со мной сделали? Что ж получается: я до них сам вплавь добирался? Рубаха, вон, насквозь пропитана солью, и порты тоже. Одежда уже начинает подсыхать и вскоре колом станет от соли морской. Значит, выходит, что заворожили меня темные маги, и я, в чем был, махнул прямо с обрыва в море и к ним… Как пирог волшебный из сказки, который сам в рот плывет, а ты его жуй и жуй, поспевай только. Ох, ничего не помню… Ворожей-фризруг со мной так же управиться хотел, но я тогда памяти не терял. Вот тебе, Даль, магия похлеще… А зачем они меня в колодки засунули? Я ж и так, без колодок, куль кулем…
        Обволакивающая меня дурманная муть чуть-чуть отступила, и я почувствовал резкую боль в спине. Я закусил губу, но стон сдержать не удалось. От боли я невольно дернулся. Стало еще хуже: ноги крутануло судорогой. Не соображая от боли, я задергался в колодках и со всей силы врезался лбом в дубовую чушку, которая удерживала руки. Больно было не меньше, но неожиданный удар положил конец крывшим меня судорогам. Я немного отдохнул, посидев уперевшись лбом в колодки, а потом медленно-медленно разогнул хребет, каждый миг ожидая, что судорога снова начнет выкручивать мое тело. В глазах прояснилось, и я увидел, что верхний край деревяхи палаческой искромсан весь, будто ее и вправду зубами, грызли исходя пеной. Уставившись на следы чьих-то мук, я думал о спасении: спасении от едкого, разъедающего дурмана, спасения от ледяной стыни, стиснувшей меня звериной хваткой. Я же маг! Пусть молодой и никем не обученный, но маг же… Я силен почище многих, хоть и сам об этом не знаю. Так сказал Зимородок…
        Все мои чудеса всегда начинались с того, что зажигался во мне крохотный такой теплый огонек. Я искал в себе в себе знакомую капельку то ли света, то ли пламени, но все мои попытки кончались ничем - вроде как о каменную стену мордой тыкался, а стена эта непрошибаемая внутри выросла, отделив меня от сокровенного: я даже «видение» свое потерял - был «видящим», а стал «слепым». Что же они делать-то со мною собираются? Зачем я им нужен? Зачем ловили? У них сейчас главная забота должна быть - это Зимородок на острове. Он для них - препятствие основное. Людишки не в счет, всплыло у меня в голове. Может, они меня у Зимородка на исполинское изделие выменять решили? Согласится ведь Зимородок. Согласится! Отдаст! Так он, может, и показал бы им кузькину мать, и убрались бы темные маги не солоно хлебавши на своих галерах восвояси. А может, он бы их промурыжил, пока к нему на подмогу сотоварищи его, светлые маги, не поспели бы? Темные маги вряд ли без боя убрались бы, но то славный был бы бой, ватага тоже бы не утерпела: пусть маги с магами схватились бы, а мы тем временем показали бы этим на галерах, которые у
темных магов под ногами стелются, как соваться туда, куда их не просят - раз уж живете на юге, то и сидите там, не высовывайтесь. Ох, если бы да кабы… Будь я проклят со своей дурью… Не прав ты, Сова, не выпороть меня надо… Убить…
        Уткнувшись лбом в колодки, я скрипел зубами и сжимал кулаки, сильно как мог, чтобы ногти поглубже впились ладони. Пусть будет больно. Пусть.
        На меня упала чья-то большая тень. Негромко забрякало железом и потянуло кислым звериным запахом. Сильный тычок отпихнул меня от колодок, откинув назад. Руки рвануло, и я со всей силы сжал зубы, чтобы не взвыть. Но крик застрял у меня в глотке: перед собой я увидел такую образину, какой себе представить бы, не видя, просто не смог. Чудовище. Его можно было принять за человека, за здоровяка вроде кормчего и Крошки. В потемках, наверное, его от человека было совсем трудно отличить. Оно было выряжено в кольчугу - вот он, звон железа - и кольчуга добавляла ему сходства с людьми. Сначала я увидел его лапу, которой оно ухватилось за колодки. Лапа была размеров лопату, черная, с неровными, обломанными ногтями каждый с медяк величиной. Белесые ногти были такие, не людские совсем. А потом чудовище наклонилось, и я увидел его морду. Рыло у него было собачье, а голова заостренная, как кол, и вся черной шерстью поросшая, морда только голая, а кожа на морде в трещинах глубоких морщин. Маленькие, оттопыренные, почти человечьи уши выглядывали из лоснясщихся лохм. Оно пошевелило кожистым носом, принюхиваясь, щеки
на рыле задергались и полезли вверх, обнажив здоровенные с желтизной клыки. Чудовище издало глухое ворчание, завоняв гнилью. Поверх собачьего рыла на меня смотрели два темно-карих, без белков, круглых глаза, сидевшие в глубоко проваленных глазницах.
        Зверь собрал черную морщинистую кожу на узком лбу в складчатую лесенку и с ворчанием отвернулся. Мохнатая лапа неловким обезъяньим движением ухватилась за клин, запирающий колодки и вытащила его, а затем ухватила меня за рубаху и рывком выдернула из колодок. (На этих колодках отныне будет и моя кровь вперемешку с лоскутьями кожи.) Я ветошью обвис в лапе зверя, и он понес меня по палубе, тяжело бухая ногами и громко сопя. Понес, держа на весу, как щенка за загривок, - силищи, видно, зверь был неимоверной. И шаг у него был быстрый.
        Я успел заметить темную бронзу лоснящихся от пота спин гребцов, а потом зверь вдруг остановился, и меня сильно дернули за волосы на затылке, задирая подбородок кверху. Я увидел двоих. Так вот они какие… Темные маги… Разве они были, друг на друга не похожие. Один высокий с коричневой, как кора кожей. На голове у него шапка чудная из разноцветных перьев, а на плечах пушистый плащ и опять же из цветных - красных, желтых, зеленых, синих - перьев соткан. И в золоте весь: на шее литая золотая гривна аж до середины груди доходит, на руках до локтей витые браслеты из золота с каменьями и наплечники, а с ноздри проколотой мулька непонятная свисает, покачивается - и эта золотом желтеет. Высокий в перьях что-то сказал второму, и я увидел, что зубы у него не белые, как у всего нормального люда, а черные. Не гнилые, а черные! Урод! И рожа у него жесткая, рубленная, нос горбатый, крючком, а глаза желтые и взгляд дикий, - почище, чем у того чудовищного зверя, что меня от колодок проволок. А второй был совсем другой: на голову ниже, плотный мужичонка с голым как яйцо черепом. Не таскал он на себе казну золотую и
одет был в длинную, подпоясанную кожаным ремешком рубаху пурпурного цвета с разрезами до колен. Из разрезов выглядывали волосатые икры. Морда у него сияла благодушием - ну, прямо, дядька родной, - а серые глазенки, выглядывающие из-за пухлых щек, покрытых крепким загаром щек, искрились весельем. Он был именно загорелый, а не с темной кожей, как первый. Он довольно улыбался, будто только что новость хорошую услыхал или - вдруг пришло мне на ум - сластей каких-нибудь отведал. Слушает он и башкой бритой добродушно так кивает. Тот, который весь в перьях и в золоте снова раскрыл чернозубый рот. Пурпурный радостно рассмеялся, из углов глаз у него брызнули в разные стороны мелкие морщинки. Сложив губы трубочкой, он повел рукой в сторону острова, проплывающего за бортом галеры и ответил. Языка, на котором они говорили, я не понимал и даже никогда не слышал подобного ему. Говорили они вроде как вороны каркают, только звонко и на слух приятней.
        Я висел в лапе зверя и пялился на них. Руки ноги мои висели, а голова по-прежнему была вздернута за волосы на затылке. Что-то меня притягивало в пурпурном толстячке и только в нем, а не в раззолоченном петухе с черным клювом. В одурманенной башке лениво ворочалась какая-то заплутавшая мысль, и внезапно она поднялась, всплыла над муторной жижей дурмана. И я понял все. Этот пурпурный и есть темный маг, а другой в перьях, - капитан галеры или еще что-нибудь вроде, но никакой он не маг. Только я это подумал, как пурпурный толстяк развернулся ко мне, и серые глазенки его из веселых стали пронзительными и колючими. Точно! Он и есть маг. Стать у него такая же, как у Зимородка. А остальные где? И сколько их? Двое? Трое?
        Чернозубый опять закаркал, похоже, спрашивал. Маг оторвал от меня взгляд, пожал плечами и махнул рукой с видом, мол, делай, что хочешь. А потом повернулся и пошел, не торопясь, прочь. Державший меня зверь беспокойно затоптался и глухо рыкнул. Маг остановился, обернулся и рыкнул в ответ. Палуба стремительно стала приближаться ко мне: зверь разжал лапу.
        Сначала я упал на колени. Колени не держали меня, и я грянулся мордой о палубу, в последний момент умудрившись как-то извернуться. Я врезался скулой в палубу и лежал не в силах подняться. Закатив глаза под лоб, я смотрел вслед удалявшемуся зверю. Зря я его с кормчим сравнивал: куда кормчему до него - Сове надо на плечи Крошку посадить, лишь тогда они вдвоем в росте со зверем сравняются. Зверь кажется ниже. Он горбатит покрытую кольчугой спину - вон передние лапы почти по палубе метут. И еще я вспомнил, как один старик под чарку вина в «Барракуде» о собакоголовых с южных островов Архипелага рассказывал. Что росту они великанского, друг друга жрут и человечинку любят. Вот он и есть собакоголовый, зверь этот.
        Чернозубый петух грозно прокаркал надо мной. По палубе затопали ноги. Меня опять вздернули за шиворот. На этот раз люди. Два коричневых здоровяка, на которых одежды было - один лоскут, срам прикрывающий, подняли меня и стали срывать с меня порты, а затем и рубаху стянули. Я остался в чем мать родила. Здоровяки подхватили меня за руки, за ноги и бегом поволокли куда-то.
        Я снова увидел спины гребцов. Рядом с ними расхаживал кривоногий детина с кнутом. На детине тоже была шапка из перьев, цветами, правда, победнее, чем у чернозубого. Надсмотрщик. А еще я увидел, что меня тащат назад к колодкам, а рядом с ними то, чего не заметил раньше: в палубе стоймя торчал непонятно зачем брус высотой в аршина полтора. Странный брус: для мачты коротковат, и изгвазданный весь какой-то.
        Меня бросили на палубу рядом с брусом. Один из здоровяков подошел к брусу и обхватил его руками. Мускулы под коричневой кожей взбугрились, и здоровяк с гортанным «хеканьем» вырвал брус из гнезда в палубе. Второй южанин чем-то звякал, сидя спиной ко мне. Вдвоем они уложили брус на палубе, потом подняли меня и растянули на нем. Я кожей лопаток почувствовал осклизлую поверхность дерева. Мои руки были подняты над головой и скрещены в предплечьях, ноги - вытянуты и скрещены тоже. Пока здоровяки со мной возились, я заметил, что у них обоих лица разрисованы узорами из темных тонких линий и точек. Действовали они молча и сноровисто. Пока один придерживал меня, чтобы я не соскользнул с бруса, второй встал на колено, опять позвякал чем-то невидимым и распрямил поясницу. Я увидел в руках у него молот и длинный заточенный шкворень. Я не закричал, потому что просто не мог поверить, что такое может быть. ОНИ ХОТЯТ ПРИБИТЬ МЕНЯ К БРУСУ! Острие шкворня кольнуло кожу на правой руке ниже запястья, потом с болью вдавилось в руку. Здоровяк взмахнул молотом. Время для меня вдруг стало медленным, тягучим. Молот плавно
поднимался, отсвечивая металлом на солнце. Он на мгновение застыл неподвижно, а затем стал рушиться вниз, закрывая собою небо.
        4
        Версты и версты… тысячи верст… тысячи тысяч верст тянулась труба… Или нора?.. Не знаю… Тысячи тысяч лезвий росло из ее стен. Лезвий тупых, не способных резать, а только рвать, рвать, рвать… И тысячи тысяч раскаленных прутов, пышущих немилосердным жаром… Тысячи тысяч… И меня волокло сквозь эту нору… или трубу?.. Волокло подобно щепке в переполненной сточной канаве во время ливня, несло, кружило и било об стены, где меня поджидали тысячи тысяч тупых лезвий и раскаленных прутов.
        Когда-то давным-давно, тысячи тысяч лет назад, у Хлудова пацана в Шухе я играл в занятную игрушку. Она мне нравилась. В плоской деревянной дощечке умелый резчик протянул долгую затейливую бороздку; она то сворачивалась в спираль, то шла волной, то перечеркивала саму себя, образуя крохотные перекрестки в замысловатом лабиринте, который казался бесконечным. И по этому лабиринту надо было гонять пять крохотных железных шариков, а шарики все норовили разбежаться в разные стороны и затеряться в загогулинах игрушечного лабиринта. Бороздка была неглубокая - дрогнет рука невзначай - и убежит шарик от четверки собратьев, а потом потей, собирая их снова вместе. Но шарикам в игрушке повезло больше, чем мне… Их бороздка не была утыкана тупыми лезвиями и раскаленными прутьями. И их бороздка не пульсировала с хрипением - ах-ха! - не сжимала шарики в безжалостных жвалах стен, а в спину им не бил неведомый ветер страшной силы, что не давал мне остановиться и нес, нес, нес, сквозь тупые лезвия и раскаленные прутья.
        Где-то далеко впереди меня дрожала крохотная искорка… или звездочка мерцала там растопырив колкие лучики? Она не пропадала из виду, как бы меня не кружило и не бросало. Ветер, бивший в спину, казалось, нес меня к ней, но я летел, летел, а искорка - или звездочка? - по-прежнему дрожала впереди. Недоступная. Я был кораблем, застигнутым бурей у берега, где в ночи зажжен маяк, а встречный ураганный ветер относит беспомощную посудину в открытое море, звездочка зажженного маяка висит в чернильной тьме такая близкая и недосягаемая. Гавань рядом, спасительная гавань, - и не войти! А многорукая, как спрут, смерть бьет в хрипящему в агонии кораблю тяжелыми молотами волн. Трюмы заполняются водой, и предсмертным визгом визжит дерево…
        Боги вняли моим мольбам… Заветная искорка - или звездочка? - стала расти, быстро расти. Тупые лезвия и раскаленные прутья не оставляли меня в покое - рвали и жгли, рвали и жгли, рвали и жгли, - но неведомый ветер ударами пудовых кулаков толкал меня к желанной колючей крупинке. Удары, беспощадные удары сыпались один за другим. И внезапно искорка - или звездочка? - выросла в стену слепящего света, и я упал в этот свет, и в ослепленных глазах моих сквозь резь проступили размытые очертания предметов и движущихся фигур.
        Я снова на палубе галеры темных магов. Натужный хрип, который сопровождал мои блуждания в пыточном лабиринте, не исчез. Теперь - ах-ха! - хрипела палуба галеры. Хрипя, она пульсировала, сжимаясь и расширяясь, и казалось, что каждый хрипящий вздох пробегает по палубе мутно-красной волной с солоноватым привкусом крови. Сумерки царили на палубе. По палубе двигались людские фигуры, черные и колеблющиеся, подобно водорослям, что качаются в волне. Боли больше не было. Был только удушающий жар, который усиливался с каждым хрипящим вздохом. И били часы. Я вяло удивился: откуда здесь часы? Но они били, плюя на мои вопросы - протяжный удар, вскипание палубы красной волной и хрип - ах-ха! - все вместе звенело, качалось и хрипело.
        Паруса успели убрать. Я попытался скосить глаза и увидеть остров. Часы забили громче, громче захрипела пульсирующая палуба и колеблющиеся фигуры на ней. К хрипу и часам присоединился низкий тягучий вой: «Ы-ы-ы…» Я увидел остров, его мохнатые склоны и часть песчаного берега. Остров тоже колыхался, хрипел и выл. Я узнал бухту, в которой прежде стояла «Касатка». «О - ЖЕ - РЕЛЬ - Е… ЗИ - МО - РО - ДОК…» - неожиданно пробили колокола часов. Вой стал непрерывным; хрипение и часовой бой слились в кашу.
        На острове тоже были сумерки. Я закатил глаза к небу. Оно оказалось неожиданно голубым и в тоже время очень темным. И в этом странного цвета небе прыгало солнце. Я узнал его - это было солнце, а не луна. Солнце суматошно плясало на месте, скача из стороны в сторону и выло: «Ы - ы - ы…» И вдруг оно стрелой метнулось прочь от меня и прочертило огненную дорожку в бездонную глубину безумного ярко-темного голубого неба и стало колючей звездочкой, а на спину мне обрушился многопудовый удар неведомого ветра, и ветер понес меня сквозь тупые лезвия и раскаленные прутья… И я не выдержал… В пыточном лабиринте, гонимый адским ветром, я почему-то был нем; хрип тесной трубы - или норы? - единственный звук, заполонивший все, зашатался и стал осыпаться, повергнутый криком. Моим криком.

* * *
        Жемчужное сияние. Без конца и края. Куда ни кинь взгляд всюду мягкое свечение перламутра. Громадная раковина, а я - в ней. Жемчужина. Соринка. Только одно пятно нарушает собой чистоту блистающего молока. Похоже на чернильную кляксу, которую оставляет за собой, удирающая каракатица. Или на чудную морскую звезду черного цвета. Пятно непрестанно шевелится, выбрасывает короткие тупые щупальца, втягивает их и снова выбрасывает. Дрожит мелкой дрожью. Оно подо мной, как привязанное. В густом, с проблесками радужниц, мареве мне покойно и хорошо, свежо и радостно. Нет хрипа и воя, окончилась пытка. Плыву счастливый. Только пятно немного беспокоит. Оно дрожит, колеблется. Рук не вижу, ног не вижу. А есть ли они у меня? Потянулся нос почесать. Получилось… А все равно не вижу. Хорошо. Исчез дурман, густыми помоями заполнявший меня прежде. Голова ясная-ясная; мысли больше не копошатся жабами в ведре золотаря, до краев заполненного жидким дерьмом. Думать не хочется. О чем думать? Я весь кристальная чистота - бодрящая, бездонная и пустая. Только клякса притягивает. Что мне в ней? Закрою-ка глаза, чтобы ее не
видеть. Чудно… Все равно вижу: прозрачными веки мои стали. Чудно… А черный колыхающийся зев кляксы тянет, не отпускает: беспокоит, тревожит… Вспоминаю. Ожерелье… Зимородок… Братва… Ах-х! Чернильная клякса вспухает и выплескивается сама из себя. И нет больше жемчужного сияния. Страшный лик встает передо мной: синюшная кожа, мутные бельмы вместо глаз, скошенные к переносице под перепутанными слипшимися прядями. Но страшнее всего рот… Искусанные, вспухшие губы улыбаются неведомо чему, а из углов изуродованного улыбкой искромсанных губ рта тянутся струйки красной слюны и текут по коричневой сукровичной корке на подбородке. Красные пузыри вскипают и лопаются на остатках губ, а под ними из клейкой жижи выглядывают полоски зубов. Прочь от него! Прочь от страшной маски! Боги!!! Хозяин страшного лица, вытянув над поникшей головой скрещенные руки, висит на деревянном брусе. Он прибит к нему. Два кровавых пятна отмечают места, где тело пригвождено шкворнями: чуть пониже запястий и на лодыжках. Боги!!! Это же я!!! Это мое тело!!! Из темени его, обвисшего на брусе, тянется тонкая серебристая нить. Тянется ко мне.
Конца нити я не вижу - где-то надо мной, взгляд не достает. Страшно… Тело мое на брусе, а я здесь… Кто я теперь? Дух? А у него на груди, где сердце, знакомая клякса пляшет, как мрачные ворота в истерзанную плоть. Какая-то тень стремительно проносится мимо, раздается звук глухого удара, и по полумертвому телу пробегает вялая судорога. Диковинная стрела с широким, похожим на серп наконечником, вонзилась в брус, начисто срезав с левой руки два пальца, мизинец и безымянный.
        Стук вонзившейся в брус стрелы словно разрывает завесу тишины, до сих пор окутывавшей меня. Я снова слышу натужный хрип, я слышу низкий стон, и на прокушенных губах моего лица красными пузырями вскипает слюна. А позади топот ног, рев голосов и звон стали. Я отворачиваюсь от своего тела. Бой. Бой идет на палубе галеры. Дрожит пламя огней - это горят факелы. Значит уже ночь. А на небе звезд нет. Небо серебренное и светится. Все. Целиком. И море горит зеленоватым стеклянистым блеском. Шевелится. Горбатится. Далеко в море, на самом горизонте, высокое зарево желто-оранжевого пламени. Стеной. Поднимаясь, зарево перетекает в серебро неба; и не различить где граница между желто-оранжевым полыханием и живым серебром небесным. И как подпорки серебряного свода из стеклянистой глубины морской поднимаются столбы бело-голубого света. А на палубе бой. Яростный. Живые мерцают телами и оружием. Мертвые темнеют у них под ногами. Вот один из сражающихся запрокинулся и рухнул на спину, и мерцание его тела начало угасать и исчезло совсем. Галера тоже мерцает, но по-иному: слабо светятся мачты и палуба. И совсем нет
теней. Факелы не отбрасывают теней… А над ней нависает рябым зверем светящийся остров, и с него в ртуть неба идут три бело-голубых столба.
        Страшно мне… Видать, душа покинула умирающее тело и ждет прихода Смерти. Теперь я ее увижу. Смерть свою. Может она уже здесь? Где? Между островом и галерой, над горбатым стекло моря висят четыре… волчка… И вправду, похоже: будто дитя великанское закрутило четыре волчка кряду. Один волчок здоровенный и три поменьше. Стоят волчки на остриях и бешено крутятся. Большой - золотого цвета, а поменьше - багровые с искрой. И прозрачные они - остров сквозь них видно.
        На палубе галеры пронзительно визжат голоса. Ближе они стали, гораздо ближе. Я вижу как из общей кучи вырывается человек и продолжает продвигаться по палубе в мою сторону, отбиваясь от четверых насевших на него. Я узнаю в нем… Ожерелье. Трудно его узнать: он окутан мерцающим ореолом. Но я все-таки узнаю его. Ожерелье бешено рубится мечом и длинным кинжалом. Он падает на колено, бьет, затем еще раз. Из четверых нападавших остается двое. Он просто отбрасывает их в стороны и бежит ко мне. Вслед за капитаном я вижу кормчего, который бердышем рубит мясо налево и направо, а за Совой, оскалив зубы, дерется Улих… Три Ножа вернулся! Широченная спина в кольчужной чешуе заслоняет от меня капитана. Собакоголовый. Зверь останавливается на мгновение, взмахивает лапами, а затем переступает через бьющееся на палубе тело, отшвыривая за спину какой-то комок, который подпрыгивая катится ко мне по палубе. Комок становится все ближе и ближе, и я различаю в нем чью-то отрубленную голову. Голова докатывается до основания бруса, переворачивается в последний раз и замирает лицом кверху. Это голова Ожерелья. Оторванная
голова Ожерелья. Не отрубленная. Оторванная.

* * *
        Жемчужное облако без конца и края вновь окружило меня. И прежняя чернильная клякса вновь дрожит, пританцовывая, подо мной. Но нет больше кристальной чистоты и радостного покоя. Прямо передо мной, осиянный, висит мой нож. Правильно, нож, ты появился вовремя - я не хочу больше жить. Иди ко мне. Резная львиная голова на рукояти ножа дрогнула и превратилась в голову Ожерелья. Закрытые глаза, сжатый рот, очерченный глубокими складами. Зачем?!!! Черты Ожерелья оплыли, как воск в пламени, и сквозь них проступило иное лицо. Мальчишеское. Мне смутно знакомы его светло-каштановые пряди и слегка курносый нос. Веки медленно поднялись, открывая карие, упрямые глаза. Губы раздвинулись в улыбке. Он узнал меня. А я его тоже стал узнавать, не смея себе поверить. Но улыбка едва мелькнула, и лицо на рукоятке исказилось гневом, сдвинув брови, и раскрыло рот.
        - ВОЗЬМИ МЕНЯ! - Услышал я звонкий с хрипотцой приказ.
        Я протянул к ножу невидимую, невесомую свою руку. И нож пропал. Но я был спокоен. Я чувствовал его рукоять, привычно легшую в ладонь. Жемчужное сияние стало быстро меркнуть. Оно ушло, растаяв как туман, и открыло серую стену.
        И нож заговорил снова:
        - ВИДИШЬ? ТЫ В ЛОВУШКЕ. ОТВОРЯЙ ЕЕ!
        - Кто ты? - спросил я.
        Вместо ответа на меня обрушилось тысячеголосое эхо повелевающего крика:
        - КИДАЙ МЕНЯ!!!
        Моя невидимая рука взметнулась в броске. Повинуясь приказу, я изо всех сил метнул нож в серую стену. Я был ножом, а он был мной. Серая стена пыталась удрать, но я-нож настиг ее, и она расползлась киселем под моим ненавидящим лезвием.
        4
        У меня теперь есть сила! Я нашел ее!
        5
        Одну из галер темных магов я спалил. Она занялась сразу, вся - от носа до кормы, до верхушек мачт, до обросшего ракушками киля, - и все, что было на ней в один миг превратилось в пищу для огня. И все, кто был на ней. Они прыгали в воду, пытаясь потушить на себе пламя. Я хохотал. Это пламя не гасится водой. Они дохли, опускались на дно и продолжали гореть там, распугивая рыб. От них ничего не останется - даже на поживу морским ежам не хватит. Одна зола смешается с донным илом. А на той галере, где висел я пригвожденный к брусу, я давил их, как мух, и они у меня кровавыми лепешками расползались по палубе. Я давил их и поодиночке и кучей сразу. Собакоголового, убившего Ожерелье - и не только Ожерелье - я живьем вывернул наизнанку. Я убил их всех - это не заняло у меня много времени.
        Троица темных магов находилась в богато обставленной каюте. Сцепив руки, они сидели в резных креслах, расставленных как бы по вершинам треугольника. Их веки были сомкнуты, а тела недвижимы. Но они не спали. Темных магов охранял второй собакоголовый, сидевший на корточках перед дверью каюты. Его я отправил вслед за собратом - тоже заставил выблевать через глотку кишки и задние лапы. А затем настал черед темных магов.
        6
        Железные шкворни с глухим чавканьем выскочили из бруса, упали на палубу и со звоном покатились по ней. Я осторожно опустил себя на палубу возле головы Ожерелья. Я летал, но мне было на это начхать. Мне было больно. Было больно усилием воли сгибать в суставах израненные конечности, чтобы сесть на палубе. Удерживая равновесие, я оперся на левую руку и рухнул, и уже лежа на спине, поднес левую кисть к глазам, увидел и вспомнил: на месте мизинца и безымянного из черной корки запекшейся крови выглядывали белые остатки косточек. Я усадил себя заново. Голова Ожерелья лежала на палубе прямо передо мной. Я взял ее в руки и положил к себе на колени. Клейкий, тяжелый сгусток свернувшейся крови, который выпал из остатков разорванной гортани, пополз по моему бедру. Я смотрел на почерневшие губы, на мутные, не видящие больше ничего глаза и плакал, но плача мне не хватало. Я закричал, но и крика было мало. Деревья на острове, что стояли ближе к берегу вспыхнули. Горящих деревьев становилось все больше и больше. Они не только горели, они подлетали вверх, вывороченные с корнем из земли, и падали, с треском круша
соседние. Зарево лесного пожара поднималось над островом. И не было в мире ничего, кроме огня и смертной тоски. Я кричал, кричал, кричал…
        Море поднялось и захлестнуло огонь, подняло меня, качая на штормовой волне возле расколотой напополам галеры. Еще державшаяся на плаву кормовая часть под ударами бури начала переворачиваться, накрывая меня собой. А я тонул, я не мог отплыть, потому что сжимал в ладонях голову старшего брата. Остальное сожрали акулы.
        Часть третья
        1
        Выкрашенный в ядовитую желтизну борт купеческого судна становится все ближе и ближе. С него одну за одной пускают стрелы лучники, прикрываемые щитами. Но бьют они плохо, не прицельно. Многие стрелы даже не долетают до «Касатки» и падают в море. Три Ножа, закусив по своему обыкновению косицу, неторопливо нацеливает баллисту, а рядом с ним изваянием застыл Крошка, не спуская взгляда с Улиха. Три Ножа резко опустил ладонь, и Дрон дернул спусковой рычаг. Граната с горючкой с шелестом понеслась к купцу, оставляя за собой дымный след в воздухе. А Крошка уже приготовил баллисту к следующему выстрелу и вложил в лоток новую гранату с зажженным фитилем.
        - Готовить крючья! - командует Ожерелье. Руду раскачивает в руке абордажный крюк, приноравливаясь, примериваясь к броску. За ним с бердышем кормчий готовится перепрыгнуть на палубу купца. А крюк раскачивается и скрипит. Тихо так скрипит. Скрип… Скрип…
        Размытые пятна задрожали и превратились в большую железную лампу с блестящими слюдяными окошками. Лампа висела на деревянном крюке, раскачивалась и поскрипывала. Я лежал на левом боку, и взгляд мой упирался прямо в раскачивающуюся лампу. Следующее, что дошло до моего сознания - шум моря, и он мне сказал о том, что я нахожусь в корабельной каюте. Кровать, в которой я лежал, была совсем непохожа на матросскую койку в кубрике. Моя щека утопала в подушке. Очень мягкой подушке. По крайней мере, к более мягкой моя щека не прикасалась еще ни разу. Между мной и лампой палубу покрывал мохнатый, коричневый с рдяным узором ковер. По коричневому полю скакали рдяные лошадки. В каюте, кроме меня, был еще кто-то. Я его не знал. И потому решил не выказывать признаков пробуждения. Когда раздался легкий скрип дверных петель, я почувствовал, что остался в незнакомой каюте один. Самое время было осмотреться. Но я не успел: дверь почти тотчас снова скрипнула, пропуская входящего. Я замер в постели и для пущей убедительности сомкнул веки, но тут же раскрыл их - в каюту вошел Зимородок и прямо с порога предупредил:
        - Не вздумай подниматься, Даль. Даже головы не поднимай.
        Я удивился - с чего бы так? - но послушался, перекатился на спину под одеялом (а одеяло мягкое какое!) Он не мешал мне осматриваться, стоял и спокойно ждал. А каюта была богатой… Хоть выкрутасов каких-нибудь я по-первости не заметил, но, итак, почуял, что темное дерево, каким в каюте был обделан потолок, стоит не одно кольцо золотом. Кроме широченной кровати, в которой валялся я, у переборок стояло по легкому резному креслицу. В одно из них присел маг.
        - Где я? - спросил я, закончив обшаривать глазами каюту.
        - В своей каюте, - ответил он.
        Ишь ты… В своей каюте!.. Я повозился, поудобнее устраиваясь на подушке. Мне моя каюта пришлась по нраву. Даже очень.
        - Почему вставать нельзя?
        - Голова закружится, - сказал Зимородок и поднялся с креслица. Он подошел к кровати и откинул в сторону одеяло. - Дай-ка я тебя посмотрю…
        Маг наклонился надо мной, взялся за мою правую кисть, поднял ее и принялся изучать мои ногти. А я обнаружил, что на мне надета рубаха из тонкого выбеленного полотна. Просторный рукав рубахи сполз, обнажив руку до локтя, и я увидел пониже запястья красную неровную кляксу свежего шрама. Рука моя дрогнула в пальцах Зимородка. Он не выпустил ее, а, чуть помедлив, осторожно опустил на простыню.
        - Уже зажило? - пробормотал я. - Быстро…
        Я понял, что валяться в койке не могу. Голова закружится - эка невидаль! Покружится и перестанет. Я приподнялся над подушкой, собираясь встать, но маг заметил это и не дал мне поднять голову даже на пядь, положив ладони мне на плечи и мягко притиснув к постели. Он покачал головой:
        - Не надо. Не торопись.
        Убедиться в его правоте пришлось: моя попытка не принесла мне ничего хорошего - каюта закружилась передо мной и сразу страшно замутило. Я плюхнулся на спину, обливаясь холодным потом. Зимородок приложил пальцы к моим вискам и стал легонечко их поглаживать. Муть ушла, в башке прояснилось. Он убрал руки и пообещал:
        - Скоро встанешь. - И спросил. - Пить хочешь? Или может есть?
        Пить я действительно хотел и попросил воды. В руке Зимородка невесть откуда появился маленький колокольчик. Не успел колокольчик отзвенеть, как дверь в каюту наполовину приоткрылась и в образовавшуюся щель проскользнул человек с расписным деревянным подносом. Был человек высок и черноволос, и одет был в простые рубаху и штаны из небеленого полотна. Двигался он несколько неуверенно, осторожно ставя на палубу ноги в мягкой обувке из кожи. Я понял, что к качке чернявый непривычен - не из морского люда он. И еще я понял, что именно он торчал в каюте, когда проснулся. И он был маг. Я теперь мага с первого взгляда узнаю.
        Чернявый неловко приблизился к Зимородку, однако поднос ему не передал и не ушел. Остался в каюте. На подносе стояли тонкогорлый кувшинчик, игравший синей глазурью на глиняных боках, и чашка.
        - Я помогу тебе, - сказал Зимородок. - Сам ты только обольешься. - И прикрыл меня одеялом.
        Когда забулькала вода, у меня потемнело в глазах. Я не просто хотел пить; мне показалось, что не пил я, по меньшей мере, месяц, и поэтому я не сопротивлялся, когда Зимородок, протиснув ладонь между подушкой и затылком, приподнял мою голову и поднес к губам наполненную чашку. Я высосал чашку досуха в единый миг. В ней была не вода, а какой-то отвар. Вкус у отвара оказался приятный, кисло сладкий. И чуть горчил.
        - Еще? - спросил Зимородок.
        - Да.
        Маг протянул чашку чернявому, который наполнил ее заново.
        - Пока хватит. - Сказал Зимородок, когда я попросил третью.
        Чернявый вместе с отваром убрался из каюты. Дверь за ним закрылась тихо, без стука, лишь скрипнула еле слышно.
        - Скоро тебе захочется есть. - Зимородок присел на край кровати.
        Я собирал с губ языком последние капельки отвара. Я бы еще пару чашек выпил, но мне даже одной не дали. И - то ли отвар был чудодейственный, то ли я от жажды помирал, - но мне лучшало. А когда я почувствовал себя совсем по-другому, то посмотрел на Зимородка. Маг отвернулся и глядел на решетчатый ставень оконца каюты. Ставни были закрыты, но сквозь мелкие стеклышки били жаркие солнечные лучи.
        - Зимородок, - позвал я. Он обернулся. - Позови Три Ножа. Сам я к нему не дойду. Пусть придет.
        Маг покачал головой:
        - Я не смогу этого сделать, Даль. - И, предупреждая мой вопрос, пояснил. - Его нет на галере. Никого из твоей ватаги здесь нет. Они на другом корабле.
        - Почему?
        - Так было решено.
        - Тогда отправь меня шлюпкой к ним. Я хочу быть с ватагой.
        Зеленые глаза мага скользнули по моему лицу.
        - И этого я не смогу сделать: они не плывут вместе с нами. Твоя ватага решила вернуться на Рапа. Для начала.
        - Почему?!
        - Даль, - тихо произнес Зимородок, - твоя ватага решила, что раз ты маг, то и место тебе среди магов. Да и ранен ты был сильно.
        Я кусал губы. Что же получается-то? Они меня бросили… Я повернулся на бок и зарылся лицом в подушку и попросил мага:
        - Уйди.
        Зимородок помолчал, а потом сказал:
        - Я оставляю тебе колокольчик. Докучать тебе никто не будет, а возникнет нужда - позвони.
        Легонько звякнул колокольчик, вздохнула кровать - маг поднялся. Он ушел, бесшумно ступая по ворсистому ковру. Когда дверь тихо притворилась за ним, слезы прорвали плотину.
        Большой альбатрос, белый, как снежная шапка на вершине Рапа, парил рядом с галерой. Он то поднимался выше мачт, то плыл над самой волной, едва не задевая крылом ее горбатую спину. Альбатрос не охотился, а просто парил, показывая себя во всей красе. Я в первый раз вышел из каюты на палубу. Три дня минуло с той поры, как я очнулся. А еще четыре дня до этого я спал: Зимородок поил меня сонным отваром и лечил; сначала лечил один, а потом вместе с чернявым Светлогором. Прибыли обещанные Зимородком галеры, аккурат через два денька после месива, которое я южанам устроил. Все кто был на острове на них перешли. А ватага потребовала держать курс на Рапу. И ушли они туда без меня.
        Я следил за парящим альбатросом и страшно завидовал птице. Мне бы такие крылья… Маханул бы я сейчас через море прямо на Рапа, появился бы в Шухе и прямиком в Хлудову «Барракуду» - ватага, небось, там такую пирушку закатила: пол-Шухи вповалку лежит, не просыхает. Ежели только Хлуда удар не хватил, когда наши золотом сыпать начали. Девок, разумеется, тьма набежала, - они ж на золото падкие донельзя, девки. Любой из братвы сейчас девками оброс - все равно что днище корабельное ракушками… Я не держал зла на ватагу за то, что они меня вот так, не спросивши бросили. Во-первых, без Зимородка я бы, наверное, помер; во-вторых, они же ничегошеньки не знали: о том, что магом мне не быть никогда. Я так решил. Когда поднял на колени мертвую голову Ожерелья. Не прощу я светлым магам его смерти. И смерти Совы. И Руду. И еще семерых, погибших меня выручая. Не хочу я быть магом. Вот окончательно подправлюсь, затребую у Зимородка свою долю и уйду. Пусть только попробует не отдать… У меня есть на него управа.
        Альбатрос завис в воздухе совсем рядом. Ну, кажется, руку протяни и коснешься белоснежных перьев. А еще бы я на остров вернулся. Наших-то всех там похоронили. Я спросил Зимородка, как. Он сказал, что над могилой Ожерелья на мече повесили его медное кольцо. А я знаю: нельзя было капитана на острове в землю зарывать. В море надо было, что бы путь к подводным Садам Морского Старца короче был…
        Позади меня кто-то остановился. Я давным-давно почуял его появление на палубе: сначала он описывал кругаля вокруг меня, теперь решил, стало быть, подойти. Этот кто-то был мне почему-то знаком, но я, хоть убей, никак не мог сообразить почему. Я обернулся, чтобы отправить непрошеного гостя куда подальше. Какого хрена за спиной околачивается? А, увидев его, я от неожиданности малость растерялся. В двух шагах от меня на палубе стоял долговязый фризруг. Купец с той самой лодьи. Рыжая орясина. А, как я обернулся, он сразу заговорил:
        - Позволь мне, уважаемый, справиться о твоем здоровье? Увидел я, что ты на палубу вышел - значит, на поправку, идешь. И слава Богам!
        Пожелание фризругу отправиться на кудыкину гору с корабельным веслом в заднице застряло в глотке. Я смутился. Не доводилось мне пока слыхивать такое обращение к себе; по матерному, бывало, звали, а чтоб так заговаривали - нет. Я спрятал уцелевшие пальцы на левой руке в кулак, а кулак втянул в рукав. Я еще не привык к своему увечью, и выставлять его на показ не хотелось. От купца не утаилось, что я спрятал подальше от глаз одну руку. Но фризруг не стал пялиться. Надо было ему ответить, но я не знал, что сказать. Однако рыжий купчина не терялся:
        - Прими мои извинения за назойливость: но галера, хоть судно и немалое, - да все равно не разойтись. Мы, уважаемый Даль, друзьями не стали, но это еще не причина прятаться друг от друга, не так ли? - Рыжий болтал, будто скатерочку стелил. - А у меня есть причина к тебе обратиться самолично. Поблагодарить я тебя хочу от себя и от своих людей за то, что ты совершил…
        Я стоял столб столбом и хлопал ушами. Ну, как теперь его пошлешь? Ишь, как разливается фризруг - соловьи, и то, так не поют. А альбатрос, наверное, улетел уже. Не дала мне рыжая фрижружская орясина вдосталь птицей полюбоваться. Мать его ящерица… Но я его слушал, надеясь услыхать что-то новое, Зимородком не сказанное. И напрасно: ни шиша фризруги не видели - сидели в лесу, затаившись, пока их светлые маги не разыскали. А о галерах южан от ватаги узнали. Наконец купец добрался и до моего будущего. В его устах я в Сады Морского Старца живьем попал - грозит мне сплошная благодать и безо всякого передыху. И маг из меня будет - всему свету краса ненаглядная. Мне надоело.
        - Погоди, - остановил я сладкословие рыжего. Он примолк, нарисовав на морде готовность выслушать все, что я ни скажу. Ну, так слушай… - А кто это тебе, фризруг, сказал, что я магом буду? - спросил я.
        Рожа у него, у орясины рыжей, вытянулась. А я порадовался.
        - А коли тебе хочется о моем будущем знать, - продолжал я бросать слова в конопатую морду, ненавидя ее, - то знай! Кем был, тем и останусь! Сыном Моря! Будет еще на Теплом Море плавать Ожерелье. Или нет… - Я захохотал, выпростал из рукава и выкинул перед собой левую кисть, чтобы он ее увидел. - Не Ожерелье… Трехпалый! Слышишь, купец? Трехпалый! Я еще потрясу ваши лохани, попускаю их на дно. А теперь проваливай! А не то я над тобой подвиг совершу - и тебя мать родная не признает.
        Фризруг попятился. Он отступал мелкими шажками, а потом припустил чуть ли не бегом, испуганно оглядываясь. Я бы плюнул ему вслед… да кто ж из морского люда на палубу корабля плюнет? Альбатрос улетел. Я еще раз помянул купца недобрым словцом. Болтаться без дела на борту мне было в новинку; на берегу - да… - на берегу моряк отдыхает, а на посудине ему завсегда дело найдется. У меня мелькнула мысль пройтись по палубе, осмотреться на галере, но, вспомнив фризруга, я ее с досадой отбросил.
        От делать нечего я стал смотреть на зеленую морскую волну. Весла не мешали - убраны были: дул попутный ветер, и галера резво резала море. Смотреть, как волна тычется зеленым, прозрачным лбом в крашенные доски обшивки, мне никогда не прискучивало: красивые они, волны морские, и разные, одна с другой не схожие. Иные, знаю, так посмотрят и в сон их начинает клонить, а мне хоть бы что - часами могу.
        Так я и простоял, пока на палубе не затрезвонили. Но не в корабельный колокол, каким часы отмеряют, а в треугольник из металла на железо похожего, но не железа: железо, оно звенит не так. Высокий, с дребезжанием звон был, похоже, слышен во всех укромных уголках. Я уже знал, что трезвон этот означает. Сейчас на палубу должны вынести котлы со жратвой для команды. Мне Светлогор объяснил, а сам я не видел. Сам я ел в каюте, мне туда приносили. И жратва у меня была не из общего котла - я был в этом уверен: если на этой посудине кормят так, как меня потчуют, то на ней у простого матроса должны быть штаны аксамитовые, жемчугами обшитые.
        Наказ Зимородка, отпустившего меня проветриться, был таков: как заслышу сигнал к трапезе, то сразу идти в каюту. Идти… Смешно сказать… Мне только от борта отвернуться, протопать пяток шагов да подняться на три ступеньки. Зимородок ожидал меня в каюте.
        - Пойдем, - сказал он.
        Я удивился:
        - Куда? Сейчас же еды принесут.
        - Ты уже сам на ногах стоишь, - ответил он.
        Я пожал плечами и пошел за ним. Он привел меня в каюту поболе моей, светлую: оконце в ней не одно было, а пять. Посреди каюты стоял большой стол, заставленный тарелками и мисками, а за столом сидели трое: один - чернявый напарник Зимородка по прозвищу Светлогор, второй - незнакомый мне кряжистый мужик, о котором мне даже задумываться не пришлось - ясное дело, капитан галеры, а третий… Чтоб мне сквозь палубу провалиться до самого днища! Третьим был фризружский купец. Купчина очень старался не смотреть в мою сторону. В углу каюты торчал раб, на шее которого блестел серебром тонкий ошейник. Зимородок указал мне на скамью, на место рядом со Светлогором.
        - Садись.
        Я сел. Зимородок вслед за мной. Я оказался между ним и Светлогором и сразу же уткнулся взглядом в стоящую передо мной пустую тарелку. Дернул же меня нечистый разоряться перед фризругом на палубе. Знал бы, что вместе за стол сядем, держал бы рот на замке. Хлопок в ладоши и зычный голос, привыкший отдавать команды с мостика, приказали рабу разложить едово. Мне раб навалил мяса по самые края. Я по-прежнему не поднимал головы. Зазвякали ножи, заскребли по тарелкам, забулькало вино, разливаясь по стаканам.
        Зимородок тронул меня за плечо и спросил:
        - Ты, почему не ешь?
        - Не хочется, - буркнул я.
        Мне и вправду кусок в горло не лез, особенно после того, как фризруга увидал. Надо мной невнятно хмыкнул с набитым ртом Светлогор, а капитан галеры велел рабу:
        - Принеси мальчику фруктов.
        Тарелка с мясом исчезла, вместо нее на стол передо мной поставили большую миску полную яблок, груш, изюма и тех продолговатых стручков, похожих на горох, но в отличие от гороха красных, которыми маги меня изо дня в день пичкают. Лечебные они, говорят. А мне эти стручки уже по ночам сниться начали. Я взял яблоко и принялся его грызть - лишь бы только от меня отстали.
        - Отвара выпей, - пробасил Светлогор над моим ухом.
        Голосина у него, как из бочки. Он пододвинул к миске стакан полный отвара. Чего-чего, а отварчика хлебнуть я всегда не прочь. Это не стручки. Нравился мне отвар. Я сгрыз яблоко целиком, с косточками, один черенок оставил и запил яблоко отваром. Сижу с черенком, в пальцах его кручу и размышляю, как бы мне отсюда слинять.
        - Положи черенок от яблока в плошку, - вдруг негромко произнес Зимородок. Я поднял взгляд и увидел смуглые пальцы раба, державшие передо мной плошку, в которой лежали всякие огрызки: хрящи, кости, ободранная кисть винограда с оставшимися на ней двумя сморщенными ягодами. Я сжал черенок в ладони и пробурчал:
        - Не надо. Я его с собой возьму. - И добавил. - Да и сыт я уже. Пойду.
        И, не давая себя остановить, встал из-за стола и перешагнул через скамью с сидевшими магами. Капитан галеры опять начал играть в ладушки. В каюте появился второй раб.
        - Отведи мальчика в его каюту, - велел капитан.
        - Не надо, - отказался я. - Сам дойду.
        И пошел к дверям каюты.
        - Даль, подожди меня у себя в каюте, - сказал Зимородок мне вослед.
        - Лады, - буркнул я через плечо и поспешил закрыть за собой дверную створку.
        Я сидел в креслице у окна и крутил между пальцев нож, повторяя приемы, которым меня обучил Улих. Это был другой нож - прежний нож мой пропал, а этот мне передал Зимородок, сказав, что нож - подарок ватаги на прощание. Не знаю как ватаги, но Улих мне последний привет передал - это был его нож. Старый, проверенный. Годный и для метания и для того, чтоб им кружева выписывать перед носом противника. Их вообще-то пара должна быть ножей, но Три Ножа отдал мне один. Второй у него остался. Ножу я обрадовался страшно: коли Улих мне такой подарок сделал, то, значит, - авось встретимся, - стороной меня обходить не будет…
        Я перекинул нож из правой ладони в левую. Дело пошло хуже - двух пальцев-то нет. Но я потел, приноравливался. Мишень бы сюда в каюту какую-нибудь, а то жаль стены дырявить. Я и не метаю. А если не упражняться, то навык быстро пропадет. Так Улих говорил. Эх, не держать мне больше никогда в левой руке три ножа разом - только два теперь ухвачу.
        Покалеченная кисть быстро устала. Я не стал ее насиловать и вложил нож в ножны, висевшие на поясе. И вовремя. Ко мне шел Зимородок. А, может, шугануть его? Войдет, а я как нож метну, чтобы впился в стену на палец от виска. Ну да, как же… Три Ножа на острове пробовал… А что вышло? Зимородок остановился на пороге, посмотрел на мои руки, на нож на поясе, еле заметно покривил рот и сказал:
        - Мне надо поговорить с тобой, Даль.
        Я насупился.
        - Не хочу я говорить.
        - Знаю.
        Я вздохнул. Вправду ведь знает. И я знаю то, что знает. Маг не ступил в каюту.
        - Где говорить будем? - спросил он.
        - Здесь. Или на палубе.
        Я поднялся.
        - Пошли на палубу. Мне здесь уже остохренело.
        - Ну, - буркнул я, а сам уставился на парус.
        Зимородок усмехнулся, а я разозлился. Но магу моя злость - как с гуся вода.
        - Не торопись, - сказал он. - Я думаю…
        - А чего тут думать? - перебил его я. - Сказано же было: не буду я магом.
        Зимородок снова усмехнулся.
        - Напрасно ты думаешь, Даль, что я только вчера узнал о таком твоем решении. Я знаю о нем гораздо раньше.
        - Ну да… Мысли читать… - протянул я с ехидцей.
        Маг посмотрел на меня так, что я прикусил язык.
        - Мы, светлые маги, без великой нужды в чужие мысли не лезем, - сказал он. - Хотя и можем. Если бы не это правило, я бы не попал впросак на острове, - добавил он с сожалением.
        Я счел за лучшее не будить лихо: и так уже рассердил Зимородка.
        - Я знаю не потому, что прочел твои мысли, - продолжал он. - Пока ты спал, три дня из четырех ты бредил. Даже под сонным отваром бредил. А я волей-неволей слушал. Вот так-так…
        Я насторожился. Зимородок, если и заметил мою настороженность, то ничем этого не выказал.
        - Я не хотел торопиться с разговором, но ничего не поделаешь, придется поспешить, - продолжал он. - Ты маг и выздоравливаешь быстро. И парень ты отчаянный. Удрать от меня собираешься поскорее. Ведь так?
        Я пожал плечами. Выздоравливаю - хорошо, а маг я или не маг - это уж мое дело.
        - Ладно, не буду тебя больше томить, - сказал Зимородок. - Слушай. Ты задал мне не одну загадку, Даль. На острове ты разбудил Изделие Исполинов, и оно помогло тебе, увеличив твои силы не знаю во сколько раз. Без Изделия тебе вообще ничего не удалось бы сделать - ты, считай, был при смерти, потратил последние силы, разрушая заклятье наложенное на тебя. Это показывает насколько велик твой дар: необученный мальчишка освобождается из-под власти опытного мага, - а тот кто связал тебя заклятьем был не учеником первой ступени. Как тебе удалось освободиться, я не знаю, как не знаю и того, каким образом тебе удалось добраться до Изделия. Я ведь охранял его - мои противники так и не сумели подобраться к нему. А ты сумел. Как?
        Зимородок заметил улыбку, появившуюся у меня на лице. Я быстренько согнал ее и, как ни в чем не бывало, продолжал любоваться парусом. Маг выждал, - может, чего я скажу. Но я молчал, и он заговорил снова:
        - Это первые две загадки. Есть и третья. Я сам не будил Изделие, потому что оно опасно для мага. Смертельно опасно - я бы тогда погиб. И не только я: если бы до него добрался темный маг, он бы тоже погиб. А вот ты жив. Оно отпустило тебя. Мало того: пока ты бредил, ты будил Изделие дважды, но тебе, опять же, его пробуждения не принесли никакого вреда.
        Вот так новость! Вот оказывается, почему Зимородок сам не будил Изделие - оно бы его убило. Выходит, тот темный маг, который его нашел, таки из-за Изделия окочурился. И тут до меня с опозданием доперло: Зимородок не пускал к Изделию темных, потому как доберись до него хоть один, - и осталось бы от светлого мага мокрое пятно. А, может, и пятна бы не осталось. Темных же трое было: они бы своего постарались выручить, от смерти спасти. А я, получается, через голову Зимородка до Изделия добрался. Ну и ну…
        Зимородок неожиданно коснулся моего локтя. Он спросил:
        - Ты слушаешь меня, Даль?
        - А? - встрепенулся я.
        Он понял, в чем дело.
        - Я повторю то, что ты упустил, - произнес он. - Изделие исполинов теперь у Светлых магов. Но оно для всякого мага таит в себе угрозу, - я знаю многих магов, поэтому говорю так. И есть ты, которому оно почему-то неопасно. Согласишься ли ты помочь Светлому Кругу? Раскроешь для нас свой секрет?
        Вот теперь я понял, куда он клонит. Изделие-то светлые маги заграбастали, а как подступиться к нему не знают. А тут я, как яблочко на блюдечке… Ох, Изделие это… Из-за него ведь началось все. Разбудить бы его, взять в руки, отнести к борту галеры и выбросить в море; здесь должно быть глубоко. И пусть себе лежит на дне морском до скончания дней. Разбудить, правда придется: иначе Зимородок со Свелогором не дадут мне даже приблизиться к Изделию. Подумал я так и внезапно понял, что не смогу я выбросить Изделие в море. Почему - не знаю. Не смогу - и все…
        Зимородок с великим терпением ожидал моего ответа. Пустое. Я знаю, теперь знаю, что нужно от меня светлым магам, но вот беда для них - мне-то этого не нужно. Мне нужно другое. И я сказал:
        - Я отвечу тебе, если ты ответишь мне.
        - Спрашивай, - спокойно предложил Зимородок.
        - Что я говорил в бреду? Расскажи, - потребовал я.
        - Ты проклинал все магов, говорил, что ненавидишь их и магию. Звал Ожерелье и других из своей ватаги. И звал себя.
        - Себя? - не понял я.
        - Себя, - подтвердил он. - Ты звал самого себя по имени, кричал: «Даль… Акулы…» И постоянно плакал в бреду.
        - И все?
        - Все.
        Моим тайным надеждам оправдаться было не суждено. Видение, которое я испытал на галере южан, когда взял голову Ожерелья на колени, засело во мне занозой. Тогда, похоже, чуть-чуть приоткрылась завеса моего беспамятства, и я вспомнил, что у меня когда-то был брат. Ничего другого я не припомнил, только что был брат. А кто? Как? Может, маги и сумели бы мне вернуть память, но обращаться к ним за помощью мне не хотелось. Тогда я буду им обязан.
        - Зимородок, я скажу честно, - сказал я. - Я еще не знаю, буду ли я делиться своим секретом со светлыми магами.
        Это был удар в спину. Светлые маги вряд ли будут силком вытаскивать из меня то, что я от них прячу; скорее, они будут искать среди своих того, у кого может получиться разбудить изделие и не отправиться к Пращурам.
        Зимородок слегка кивнул.
        - Я ожидал чего-то подобного, - невозмутимо заметил он. - В таком случае позволь дать тебе совет: не покидай меня и моих собратьев очень уж скоро.
        - Нет, - сказал я. - У вас не получится удержать меня при себе. Я уйду. И я хочу получить сваю долю. Мне деньги понадобятся.
        Зимородок смотрел на меня с задумчивым видом.
        - Твои слова опрометчивы, Даль. Если темные маги прознают о твоем секрете, они начнут за тобой охоту. А шила в мешке не утаишь. Думаешь, надежду вернуть себе Изделие они оставили навсегда?
        Ну что ж… Пришел мой черед усмехаться.
        - Тогда я разбужу его снова, и пусть они поберегутся.
        - Ты сможешь его разбудить, даже если оно находится от тебя за тридевять земель? - спросил Зимородок.
        Я осекся.
        - Да… - Брякнул я, не подумавши.
        А Зимородок улыбнулся:
        - Я позволю себе охладить твой пыл еще раз. Ты, конечно, мне помог, - и спасибо тебе за это, - но я хочу сказать тебе кое-что… Я не уверен в том, что ты справился бы с тремя темными магами, пусть и с помощью Изделия Исполинов, если бы я не связал их схваткой. Они тогда оказались меж двух огней. А ты, к тому же, просто убил их тела. Даль, дар у тебя большой, но магии тебе еще учиться и учиться.
        Я молчал.
        - Но все равно твоя помощь была кстати, - добавил он.
        Я понял, что он меня хочет утешить после отповеди.
        - А ты? - спросил я. - Ты бы справился с ними? С троими?
        - Да, - спокойно ответил он. - Ни среди светлых, ни среди темных магов нет на свете мага по силе равного мне. Пока нет.
        Трудно такое уложить в голове. Я и не знал, что подумать.
        - То, что ты проделал с галерами и с людьми на них - это еще не магия, - добавил Зимородок.
        - А что же магия? - вырвалось у меня.
        Совсем он меня запутал.
        - Станешь магом - поймешь, - сказал он. - Так что думай. И не спеши уходить.
        Зимородок прищурился на солнце. День потихоньку клонился к вечеру.
        - Сейчас на палубе матросы с солдатами силой меряться будут в потешном кулачном бою, - сообщил маг и предложил. - Хочешь посмотреть?
        Я не ответил.
        2
        Я осторожно сполз с седла, шипя, как ошпаренный кот. Зад саднило. Конюх Малкут подхватил меня под мышки и поставил на землю.
        - Че? Засвербило в заднице? - Он осклабился, ехидно косясь из-под соломенных прядей, спадающих на глаза. - Я те говорил - слазь… А ты? Еще один круг, еще один круг… Теперича проси у магов мази - жопу смазывать.
        Мы с Малкутом были по-простецки. Когда он меня впервые в седло подсаживал, я ногой мимо стремени промахнулся и загнул, как бывало, палубный на «Касатке» загибал. Малкут меня тогда чуть не выронил. А потом спросил, где я такому научился. Я ему и сказал, что я - Сын Моря. У него аж зенки на лоб повылезали. Он мне не поверил поначалу. Поверил тогда только, когда я ему предложил у стены конюшни встать. Он встал усмехаясь, не чуя подвоха - думал мне какая блажь в башку втемяшилась. А я при ноже был, только нож под рукавом носил от лишних глаз подальше. Ну, и всадил я нож в стену конюшни на три волоска выше правого уха конюха. Он мне потом сказал, что едва не обоссался со страху. А сам он думал, что я просто мальчишка при магах.
        Я ощупывал свои ягодицы, есть они у меня или нет.
        - Ладно, седло я сам сыму, - смилостивился Малкут. - Тебя хозяин кликал. Поспешай к нему.
        - Угу, - пробурчал я. - А где он?
        - Где, где… С огневиком милуется. - В голосе конюха звучала неприкрытая зависть.
        Я похлопал на прощание гнедого по шее.
        - Пошел я тогда.
        Он меня остановил:
        - Погоди, Даль, я тебя кой о чем поспрошать хочу.
        Я остановился. Сейчас он опять начнет выспрашивать много ли золота Сыны Моря в тайных местах прячут. Он меня уже достал с этим.
        Малкут ослабил подпругу, поднырнул под брюхо, оказался с другого бока гнедого. Он положил локти на конскую спину, уткнулся в них подбородком и выпучил глаза.
        - Слышь, Даль, какие сплетни в городе ходят: треплются, что светлые маги мальчонку с собой притащили с острова какого-то, а мальчонка этот - сам маг, и маг не хилый. И бают, он там, на острове, магов выручая, пять галер спалил и народа тьму погубил, как сморкнулся.
        Он замолчал, хитро поглядывая на меня, мол, я знаю, что ты за фрукт. Я принял равнодушный вид, а самому захотелось дать нему в рожу, но я только пробурчал:
        - Ну?
        - Не о тебе ли толкуют?
        - Нет.
        Конюх задумчиво покивал.
        - Но люди говорят, что пацана маги среди пиратов нашли. Среди Сынов Моря.
        Я раздумывал, что бы такое ему ответить. Мне только этого сейчас не хватало. Он и так ко мне присосался, что твоя прилипала, а теперь так и вовсе не отстанет.
        - Может и нашли… - сказал я. - Только я-то причем? Я не маг. И никогда им не был. Смотри. - Я показал Малкуту левую руку. - Видишь, двух пальцев нет. А какой маг позволит себя хотя бы пальца лишить?
        Малкут обозрел отсутствие пальцев еще раз: он уже спрашивал, как я пальцев лишился; я ему в тот раз наплел чего-то, сам уж не помню чего. Конюх с разочарованным видом захлопнул рот. Моя трехпалая кисть, похоже, его убедила.
        - Пошел я, - я заторопился, потому как Малкут вдруг посветлел - опять ему какая-нибудь хрень на ум запала. - Меня высокородный кличет. А ты держишь…
        Упоминание о хозяине удержало конюха от дальнейших расспросов. Ну и хорошо… Я поковылял в обход конюшни к загону, откуда доносилось звонкое переливчатое ржание. Огневик - трехлетка, играя медью на перекатывающихся под кожей мускулах, задиристо ржал, подначивая сам себя. Прислушиваясь к своему ржанию, жеребец смешно вскидывал лобастую голову и часто бил копытом оземь. Ошметья дерна летели в разные стороны. На ржание огневика откликались лошади из конюшни, но он брезгливо прядал ушами, не обращая на их призывы внимания. Когда жеребцу прискучило ржать, он тряхнул короткой гривой и рысью побежал вдоль ограды.
        У загона стоял крепкий старик в желтой рубахе навыпуск, из-под которой виднелись коричневые штаны, заправленные в сапоги. Завидев меня, он махнул мне. Это и был высокородный Ставр, в чьем дворце мы сейчас обретались. Мы - то есть Зимородок, Светлогор и я. Зимородок мне строго наказал: «Говорить с ним будешь, называй „высокородный“, а если позволит по имени, то „высокородный Ставр“». Я-то думал, что высокородные, они такие… ну, как бы это сказать-то… гордые и злые… Во! А этот - старик, как старик, - седой и добрый. Без притворства добрый. Сам он по-малому ворожить умел и потому почитал себя за светлого мага - поэтому светлых магов привечал, как мог. И одиноко, наверное, ему было. У прислуги языки-то длинные: узнать, что старик один-одинещенек в своем дворце кукует, я уже на следующий день узнал, как мы с магами тут объявились. От чумы семья его перемерла. Слуг у высокородного уйма, а словом видать, перекинуться не с кем - вот он меня и начал обихаживать. В библиотеке своей кучу книжек показал, на конюшню привел, и стали меня на конюшне верховой езде обучать.
        - Звал, высокородный? - спросил я отдуваясь. Ой, как ходить неприятно.
        - Ты что это хромаешь, Даль? - обеспокоился он. - Упал с коня?
        - Не-а, - отмахнулся я. - Не падал. Задницу, вот, седлом натер.
        Старик обеспокоился еще больше:
        - Куда Малкут смотрел? Что ему сказано было?
        Я заторопился:
        - Кричал он мне, чтоб слазил. Я сам виноват - не послушался. - Вот незадача, лишнего словца не сказать.
        - Точно? - недоверчиво спросил старик.
        - Да чего мне врать-то, высокородный? Клянусь острогой Морского Старца!
        Старик улыбнулся:
        - Острогой, говоришь? - переспросил он. - Ходить, поди, больно?
        Я вздохнул с облегчением: кажись, отвел от Малкута бурю. Досталось бы конюху ни за что, ни про что.
        - Терпеть можно, - успокоил я старика, а сам на огневика глазом кошу.
        Я в Тебай, во дворце высокородного Ставра, огневика впервые увидел. Обычных коней - этих я насмотрелся сколько угодно, а баюновых скакунов даже издали видеть не приходилось: не было огневиков на Рапа. Огневика ни с какой другой лошадью даже во тьме, на ощупь, не спутаешь. Даром, что масть у него огненно-медная. Грива у огневика короткая и топорщится, а хвост совсем не конский - короткий и меховой, на лисий смахивает. А по хребту у него длинная шерсть вьется, ровно у барана. Когда Баюн на огневике скачет, он лапами в густую шерсть и вцепляется. Жеребчик высокородного старика Баюнов, само собой, и в глаза не видывал - среди людей родился. По сказам, огневики среди людей появились с той поры, как в мир на огненном коне прискакал Баюнов Сын; два дара сделали Баюны своему приемышу гусли подарили своей работы и огневика дали в товарищи. Есть и второй сказ, но он еще на два делится. По первому дело было так: к Баюнам отправились Баюновы Внуки, прямой крови потомки Гусляра, и попросили дать им огневиков, а Баюны не отказали в память о названном сыне из людей, но, дав огневиков, велели убраться восвояси. А
по второму: лихие люди забрались в Баюновы Земли и угнали малый табун. Ежели так оно и было, то таких смельчаков надо еще поискать.
        - Красив шельмец! Верно? - крякнул высокородный Ставр, любуясь жеребцом.
        А тому надоело кружить по загону и он подбежал к старику, ожидая угощения. Старик протянул огневику краюху хлеба, посыпанную солью. Тот взял хлеб мягкими светло рыжими губами и фыркнул на меня.
        - Ты ему нравишься, - поведал мне старик и спросил, - Хотелось бы вскачь на огневике?
        Ну да… А кому бы не хотелось? Я как огневика увидел, так у меня сердце захолонуло. Потому и решил я обучится верховой езде. Денег у меня теперь куча, может, и найду того который меня примет - огневика, так запросто, не купишь: он сам себе всадника выбирает и только ему дозволяет себе на спину садиться. Еще Баюновы Внуки с огневиками запросто управляются, - ну, да то и понятно: их же кони. Мне Малкут много об огневиках рассказал. А еще они седла не признают и узды тоже, и человеческую речь понимают. Найду я себе огневика и будет мне душа родная на свете.
        - Хотелось бы? - опять спросил старик.
        Я кивнул и показал на жеребца:
        - А вдруг он не захочет?
        - А я его спрошу. - И старик принялся подзывать огневика, который, съев хлеб, опять закружил рысью по загону.
        - Не надо, - отказался я и добавил. - Куда уж мне сейчас с такой задницей?
        Огневик прервал бег и подошел на зов старика, и склонил лобастую голову, как бы спрашивая: «Чего звал?» Высокородный протянул ему вторую краюшку. Конь удивленно фыркнул.
        - Потом, потом, Ладный… - сказал старик жеребцу.
        Огневик недоуменно зафыркал, взял хлеб и ушел. Я смотрел ему вослед.
        - Ты почему такой мрачный? - спросил высокородный, закрывая торбу, из которой доставал хлеб, угощая огневика. - Так сильно потерся?
        - Нет. - Я с предосторожностями почесал пострадавшее место. - Скучно. В город бы сходить.
        - А что там тебе делать? Знаешь же, что там творится?
        - Знаю, - вздохнул я.
        Вестимо, знаю. Как не знать? В Тебай ныне столпотворение, и устроено столпотворение ни кем иным, как светлыми магами. Потому как в Тебай на огневике прискакал Баюн. Если бы среди лета зеленый снег пошел - и то меньше бы удивились. Уже по приходу нашей галеры в городскую гавань в Тебай объявились Баюновы Внуки, да столько, что тебайцы враз заподозрили неладное. А Баюновы Внуки все приходили и приходили. Такими новостями высокородный Ставр встретил Зимородка со Светлогором, а им даже удивляться не пришлось: на утро следующего дня, после того как мы в дворцовых банях морскую соль отпаривали, на крыльцо взошли три Баюновых Внука и потребовали светлых магов. Их провели к Зимородку. Щелеглазые гусляры, встретившись с магом, поклонов не били, но объявили, что в Тебай скачет Баюн и, что Баюн желает видеть светлых магов. Спустя четыре дня они появились снова, и Зимородок ушел вместе с ними. Он вернулся с вестью для светлых магов неожиданной: Баюн затребовал Изделие Исполинов.
        Я впервые тогда лицезрел растерянного Зимородка. От Баюна маг вернулся сам не свой - не каждый день доводится с Баюном беседовать - почитай, может одному человеку за сто лет и уготовано такое. Сказал Зимородок, что Баюновы Внуки в часе пешей ходьбы от городских стен устроили большой лагерь. Там с ними и Баюн живет. Серебристый. А для гусляров щелеглазых праздник настал: в кои веки они Баюнам понадобились. Я, по правде говоря, надеялся, что не устоят светлые маги перед Баюном, отдадут изделие Чаропевцу. Он, ведь, как посол заявился, от всего их народа. Обидно светлым магам, конечно: пыхтели, пыхтели - а Изделие из рук уплывает. Ничего, пусть отдают… Ничего хорошего пока оно не принесло. Я от него доброго тоже не видел. Разве что выручило оно меня на острове. Но, может, лучше бы не выручало… Лучше бы всего этого вообще не было: ни Изделия самого, ни Зимородка, купившего Ожерелье. Только капитан сам заплатил. И не золотом. А Баюны возьмут Изделие к себе, и никакие маги до него больше не доберутся - ни темные, ни светлые. И еще по одной причине хотелось бы мне его отдать: чудь какая-то со мной по
ночам творится и, похоже, виной тому Изделие.
        Зимородок, как с Баюном побеседовал, передал весть светлому Кругу. Как решит Круг, так и будет. А Тебай на уши встал, лишь слухи о Баюне пошли. Всяк день к лагерю щелеглазых толпы зевак отправляются и уходят ни с чем. Знать к Баюну челядь засылала с приглашениями - еще бы… к кому в гости Баюн наведается? - тоже убрались, как и пришли. Баюновы Внуки даже на границу лагеря посланных не пустили, сказавши, что, ежели Баюн захочет, то сам придет. А к кому - то ему решать. Купцы, опять же, что ни день туда валом валят. И здешние, и гости. Баюну товар втюхивать, либо выпрашивать разрешение в Баюновых Землях торговать. Вконец обалдели. Одни кабатчики со всей кутерьмы навар имеют - щелеглазые жратву покупают возами и платят, не скупясь. Взяли баюновы Внуки Тебай на абордаж.
        Старик легонько потрепал меня по плечу:
        - Задумался? Пошли в библиотеку. Я тебе еще книжек покажу, а ты мне тот прием с ножом. И на лютне тебе поиграю.
        Я перевел дух, тихонечко, чтобы он этого не заметил. Лютня у него, спору нет, хорошая, играет он здорово и нот разных много. Мне теперь на лютне больше играть не доведется - пальцев не хватает. А о ноже он либо от Малкута, либо от магов узнал. А как проведал, что меня кифрянин на ножах натаскивал, так загорелся: покажи, да покажи… Мне же Улих запрета на показ не давал. Я и показываю. Тешу высокородного. А тем временем поджидаю, чем разрешиться дележка магов с баюнами - а тогда можно будет и отчаливать. Но иной раз мне от стариковой ласки не по себе. Оно понятно, конечно, он бобылюет, детей нет, а я мальчишка, к тому же найденыш - вот и прыгает надо мной. Чего ему от меня надо? Я хотел было мысли его прочесть, но Зимородок - врет он, что в башке моей не пасется - отсоветовал. Сказал, что без надлежащего умения, можно навредить, с ума свести. Я старику плохого не желаю - мне он зла не чинил. А вот Зимородок то ли впрямь у меня в башке рыбу ловит, то ли у меня на роже все написано.
        Мы поднялись по ступенькам здоровенного дворцового крыльца, и я потопал в свою комнатуху, сменить пропитанную лошадиным потом одежку. Ко мне тут и слугу приставили! Сначала какую-то бабу, как ребятенку, но я разорался, прогнал ее. Тоже, нашли дите малое! А теперь мужик. Спокойный тихий. Принесет, что надо и уйдет, слова не сказав. Сначала, правда, пытался мне штаны помогать натягивать, но я быстро его отвадил. Я из-за отрубленных пальцев в штанинах не путаюсь, через голову штаны не натягиваю.
        Я подошел к высокому столику, стоящему возле кровати, взял крохотный колокольчик и позвонил, вызывая слугу; поставил колокольчик на шестиугольную столешницу и в который раз подивился столику: шесть тонких паучьих ножек из каждого угла, а на столешнице из разных кусков дерева индрик-зверь выложен, как живой - из ноздрей жаркое дыхание бьет, глаза красные, что раскаленные угли, напружинился зверь, рогом грозит. Знатный мастер столик сработал. И из дерева он сделан дорогущего: желтого, медового цвета древесина у дерева, а узор яркий-яркий. А легкое оно: столик мизинцем поднять можно - дерево если и тяжелее пуха, то на самую чуточку! Я у слуги насчет дерева выспрашивал. Он ответил, что сработал стол здешний мастер, из Тебай, а дерево, говорят, из Неведомых Земель привезли. Ну, коли из Неведомых Земель, то столик, почитай, из чистого самоцвета выточен, сколь за него заплачено. Богат высокородный Ставр, богат… А может, он сам по молодости в Неведомые Земли ходил? Спросить надо - коли старик меня так привечает, почему бы и не спросить. Ожерелье тоже бывало заговаривал о том, что неплохо поднять парус и
двинуть к Неведомым Землям. Да ватага не соглашалась.
        Вошел слуга с чистой одеждой в руках, положил ее на кресло и молча дверь за собой закрыл. Знает, что не дам себе помогать. А вот откуда он проведал, что мне одежку сменить надо? Возле кресла в стену было вделано громадное зеркало. Я однажды такое видел, вернее остатки от него - что еще может остаться от хрупкой вещи после боя, кроме осколков? Первые два дня интересно было в него смотреться - в полный рост себя видно, а не только рожу. Хлудовы девки из «Барракуды» до зеркал были сами не свои, но куда их зеркалам до этого. Любая из них за эдакое чудо зеркальное что угодно бы отдала. Ну, за этим-то у девок не станется…
        Старик ждет, одернул я себя. Скинул рубаху, штаны, взялся за новые, прыгаю перед зеркалом на одной ноге, вторую в штанину вдеваю, а надел штаны, зеркало снова к себе взгляд приковало. Я не утерпел опять стал разглядывать себя голого по пояс. Шрамов, вон, у меня сколько… Под мышкой правой стрела кожу разорвала, на руке чуть пониже плеча не помню откуда - может, еще и до того дело было, как меня Ожерелье в море подобрал. От шкворней шрамы - эти еще самые свежие. Понял я, что в зеркале пытаюсь разглядеть. След неведомой хвори, прицепившейся ко мне недавно. Никто про нее не ведает, и что удивительно: даже маги - ни Зимородок, ни Светлогор не знают. А уж они-то, казалось бы, должны на аршин в землю заглядывать… Я смотрел в зеркало и пытался выглядеть хоть намек какой-нито. Без толку. Тишь да гладь. Одно знаю - от Изделия Исполинов хворь прицепилась. Странная какая-то - вроде и не хворь вовсе, а я почему-то про себя иначе напасть эту и не кликаю.
        Я спохватился, накинул рубаху, натянул рукав на подарок Улиха в потайных ножнах на предплечье и выскочил в коридор. Дорогу к библиотеке я знал, хотя во дворце высокородного плутать было можно до морковкиного заговенья. Я и плутал поначалу. Чтобы уж больше не тянуть я побежал по коридору - задница, вроде угомонилась, не мешала ноги быстрее переставлять - добрался до конца, до железной винтовой лестницы, ведущей на верхние этажи, и взлетел по ней на второй этаж.
        Перед дверью в библиотеку в зале размером с две «Барракуды» по стенам был развешан всякий воинский доспех и оружие. Чего тут только не было! На всю нашу ватагу хватило бы с лихвой. Старик, похоже, натаскал ратного со всех концов света. Вон, висит - меч не меч, сабля не сабля - шут его знает, что такое… А вот это что? Вроде морского ежа расплющенного, а сбоку рукоять костью выложена. На булаву не похоже, на шестопер тоже - уж больно рукоять коротка. Как же этой хреновиной драться?
        Я маленько отдышался и потянул дверь за литую ручку в виде ящерицы, проскользнул в щель и сразу почувствовал запах съестного. У меня потекли слюнки. Старик сидел в кресле с высокими подлокотниками, под ногами у него стояла табуреточка. Он разложил на коленях толстенную книжищу в красном сафьяновом переплете с серебром; читал, водя пальцем по строчкам. Рядом со стариком на столе стоял кубок. Высокородный оторвался от книги, взял кубок со стола, пригубил и тут увидел меня.
        - Что же ты стоишь на пороге? - спросил он. - Заходи.
        А я верчу головой, осматриваюсь. Нравилась мне библиотека высокородного. Уж пятый день минул, как он меня в нее привел, а все равно каждый раз как внове. В библиотеке все стены до самого потолка заставлены книгами, места свободного от книг нет; мало того, у библиотеки был собственный второй этаж, а там тоже книги, книги, книги… Я прошел к столу и сел в кресло, на высокую, мягкую подушку, которая лежала на деревянном сидении.
        - После тряски на лошади есть всегда охота, - сказал старик. - Я приказал накрыть здесь. Ты не прочь съесть чего-нибудь?
        Я кивнул, проглатывая слюну. Высокородный показал на стол:
        - Я так и думал. Ну, кушай.
        Второй раз меня просить не надо было. Я пододвинул к себе блюдо с жареной курицей и набил полный рот. Он ткнул пальцем в серебряную фляжку:
        - Здесь малиновый сок. Наливай и пей. А я винцом побалуюсь. - И старик забегал лазами по строчкам книги.
        Умяв половину курицы, я поинтересовался:
        - Высокородный, а ты почему не ешь?
        Старик послюнил палец, перевернул страницу и, заметив ногтем место, где остановился, ответил:
        - Не хочется что-то. Нам, старикам, мало нужно, Даль, не то что вам молодым. А ты кушай.
        Я отодвинул от себя блюдо с дочиста обглоданными куриными косточками, опрокинул в себя кружку малинового сока и довольный отвалился к спинке кресла.
        - Еще чего-нибудь хочешь? - спросил старик.
        Я цыкнул, языком выковыривая мясо из зубов.
        - Не. Трюм забит.
        Он усмехнулся в бороду и хлопнул в ладоши два раза. Из глубины библиотеки появился слуга.
        - Убери со стола, - велел высокородный. - Яблоки только оставь.
        Стол быстро опустел, слуга ушел неслышными шагами, и мы со стариком остались в библиотеке вдвоем. Я, памятуя уговор, потянулся за ножом, поддернул рукав, открывая ножны, как вдруг старик остановил меня:
        - Подожди, Даль, с ножом еще успеется.
        Я опустил руку озадаченный, а старик отчего-то смутился. Он захлопнул книгу, отложил ее и забарабанил пальцами по подлокотнику кресла, а потом вздохнул и пробормотал что-то вроде: «ну с богом…»
        - Послушай меня, мальчик, - заговорил старик, - у меня к тебе есть серьезный разговор. Очень важный для меня. И для тебя тоже. Я сейчас начну, а ты меня выслушай и… - он запнулся. Непонятно вел себя высокородный: лицом кривился, нижнюю губу кусал. - …только не насмехайся над стариком, - докончил он через силу.
        Я себя почувствовал неуютно: старика вон как корежит. А с чего бы? С чего он взял, что я над ним насмехаться буду? Но чтобы успокоить старика, я пообещал:
        - Не буду я смеяться, высокородный. Клянусь острогой Старца!
        - Ты не клянись. Не надо, - выдавил он, а пальцы так и барабанят по креслу.
        - Ну, значит, просто не буду… - Удивлен я был без меры.
        Старик еще раз тяжко вздохнул и вроде как начал свой серьезный разговор.
        - Даль, ты гостишь у меня уже вторую неделю с малым. Вот… Я, как ты только объявился, стал к тебе присматриваться. О жизни твоей я знаю - уж не обессудь, а Зимородок мне о ней поведал…
        - А чего там? - Пожал я плечами, - Найденыш я.
        - Знаю, знаю, - заторопился он. - Не перебивай меня, прошу. - Он замолчал, шевеля губами.
        Я сижу ни жив, ни мертв, удрать хочется, смерть как. Старик покивал чему-то и сказал:
        - Ты, наверное, уже знаешь, что я один здесь век доживаю. - Старик еще раз вздохнул. - У тебя тоже никого нет. Ты мне приглянулся, Даль, приглянулся так… Я хотел бы тебя усыновить.
        Боги!!! Что он говорит?
        - Да, ты не ослышался, мальчик, - продолжал старик, вздохнув снова, но уже с облегчением, будто гору перевалил. - Не захочешь ли ты стать мне сыном?
        Я молчал, не в силах слова молвить, а старик скороговоркой говорил, словно боялся, что я ему что-нибудь поперек ляпну:
        - Ты станешь высокородным. И это все, - он обвел руками библиотеку, - станет твоим…
        Но я молчал уже не от того, что онемел от изумления. Со мной было неладно: хворь неведомая ударила меня не ночью, как прежде, а далеко до заката. Мне показалось, что тело мое остекленело, я слышал голос старика издалека, словно мне мешок на голову одели, плотный такой мешок. Я одновременно был и сидящим в кресле в библиотеке, но под ногами моими разверзлась невидимая, но ясно ощутимая пропасть. Все внутри у меня заходило ходуном, а я изо всех сил сопротивлялся, чтобы не рухнуть в открывшуюся бездну. В хребет будто лом всадили, и я на нем - как на колу. Больно…
        Сквозь застилающий взгляд туман я увидел, что старик заприметил неладное со мной. Он поднялся с кресла, наклонился ко мне и спросил:
        - Даль, мальчик, что с тобой?
        Я не мог ему ответить, а он, не дождавшись отклика, вызвал слугу и послал его за магом. Слуга понесся, как угорелый. Зимородка во дворце не было: у него в Тебай дружок есть из гусляров, так он к нему сходить на часок решил. В библиотеке появился Светлогор, взъерошенный и будто спросонок. Старик указал ему на меня. Рука у старика тряслась. Маг взялся за дело ретиво. Он встал напротив моего кресла, руки ко мне протянул, и на кончиках пальцев у него засветилось изумрудной зеленью. Лом проперся мне в хребет до самого затылка. Я застонал. Светлогора просто отшвырнуло прочь от меня. Он спиной влетел в полку с книгами, обрушив их на себя. Маг застыл на полу недвижим, а книги падали и падали, похоронив его под собой.
        Высокородный Ставр нащупал за собой кресло и сел в него, не спуская с меня взгляда. Понял, видать, что ничем помочь не может, и стал ждать, чем дело кончится. Гора упавших книг зашевелилась, из-под книг выбрался светлый маг. Цепляясь руками за опустевшие книжные полки, Светлогор встал на ноги. Его шатало. Долго ли, коротко ли тянулась напасть, но отпустило меня, как и прежде отпускало. Но кое-что было внове. Усталости не было, была пустота внутри, и знал я, что отмерло во мне что-то навек, и недолго мне осталось. Совсем недолго.
        Я пошевелился в кресле. Старик, увидев это, подскочил ко мне.
        - Что с тобой, Даль? - спросил он, а сам в глаза заглядывает.
        «Что ему сказать?» подумал я, - «А, пусть его… Скажу, как есть».
        Я окинул взглядом библиотечные стены, заложенные книгами в разноцветных переплетах, взглянул на расписной потолок, где по весеннему полю бежал конь-огневик, и улыбнулся.
        - Умираю я, высокородный, - ответил я старику.
        3
        Со смертью сталкиваться мне было не впервой. Я видел мертвых. Разных. Изрубленных в крошево, напоротых на копья, утыканных стрелами так, что живого места не видать. Я видел обугленные трупы и вывалившиеся кишки - все это было. Дважды я умирал сам, но не умер. Зачем же Изделие Исполинов спасло меня на галере темных магов? Чтобы убить потом. Мне не было бы страшно умирать в море, в бою. Но вот так… Куда улетит моя душа, клейменная Изделием? Пустят ли ее в подводные сады Морского Старца, где сейчас пируют Ожерелье, кормчий и палубный? А если не пустят, то примут ли ее души Исполинов к себе? А может я стану демоном? И будут меня вызывать маги… А, может, так оно и лучше? У меня все равно никого нет - никому и всплакнуть не придется. Одно жаль - не поплавать мне больше по морю. А ведь потряс бы купцов. Сын Моря и Маг - ни одна холера бы со мной не сладила. Только б надоело мне это вскорости. Это я понял. Как понял и то, что жизни мне спокойной не видать, пока Изделие Исполинов у магов. Светлые-то маги меня оставят в покое, а вот темные - ни за что. Даже если светлые маги запрячут Изделия за тридевять
земель, за кудыкину гору. Была у меня надежда: решил сам отдать Изделие Баюнам. К Баюнам маги не суются. Никакие. Да лопнула моя надежда: не откликнулось мне Изделие. Будто и не будил я его никогда. А без него мне не то что с Зимородком, со Светлогором не справиться. Оставалось одно - бежать подальше от Изделия. Может, оно и отпустит меня. Или же все сложится само собой. Кому смерть уготована богами, от нее не уйдет: как ни бегай, за что ни цепляйся - все одно не минует.
        Я даже не успел уйти из дворца, как задумал: решил стянуть лодку, выйти в море и плыть, плыть, пока в общем… или жив буду, или нет. У магов все делается быстро. Светлогор, видать, сразу же кликнул Зимородка, а тот появился, как из-под земли вырос.
        - Почему ты молчал? - спросил маг.
        Я отвернулся и стал смотреть в окно на снующую по двору челядь высокородного.
        - Почему ты молчал? - повторил он.
        - Помирать мне или жить - это мое дело, - ответил я.
        - Ох, Даль… - сказал Зимородок.
        - Поздно охать, - огрызнулся я. - Когда Изделие Баюнам отдадите?
        Зимородок смешался, видать, не ожидал от меня такого вопроса.
        - Так, - протянул он. - Что-то ты, брат, не о том печешься…
        - Мое дело, - гнул я свое. - Отдадите или нет?
        Зимородок сощурил на меня глаза и усмехнулся.
        - Ладно, магов ты ненавидишь - это я знаю, - сказал он. - Об этом потом, на досуге. А сейчас…
        - Отдадите или нет? - повторил я упрямо.
        Маг оборвал себя и опять посмотрел на меня с прищуром.
        - Круг решил не отдавать Изделие Баюнам. Ну что? Узнал, что хотел? - Маг ткнул в пол указательным пальцем. - Встань сюда.
        - Лечить меня собрался? - поинтересовался я, не двинувшись с места. - Хочешь, как Светлогор, хвататься за бока и кряхтеть? - И я повернулся спиной к магу, стал снова смотреть во двор. - Не надо. Уходи.
        И осекся. Я уже не стоял возле окна, а был в другом углу комнаты; меня и Зимородка разделяла кровать, вдруг вставшая между нами. А Зимородок сидел задницей на полу и глядел на меня широко распахнутыми глазами, и морда у него была такая, будто он пляшущий с бочкой вина скелет своего прадедушки увидел. Я разозлился. Вот, хрен, что тут делается-то?
        - Кто ты? - спросил маг сиплым шепотом, а сам снизу вверх смотрит так, словно не я перед ним стою. Я встревожился не на шутку.
        - Ты чего? - спросил я.
        Зимородок вмиг переменился, он обмяк лицом и отер лоб.
        - Даль? - позвал он, как будто не веря.
        - А то кто же? - Мне стало не по себе. Вот те раз - я уже сам себя не помню. - Что стряслось-то?
        - Погоди, - оборвал меня маг. - Ты стоял у окна. Как к кровати прошел, помнишь?
        - Нет.
        - Так… - протянул он и задумался.
        Я опустился на пол и уткнулся в покрывало на кровати лицам. Вот оно и случилось… Доканывает меня Изделие: я - уже не я. Не успел…
        - Пойдем, - произнес надо мной голос Зимородка.
        Куда он меня тащит, устало подумал я и сказал:
        - Не пойду я никуда.
        - Пойдешь! - рявкнул маг.
        Еще орет, мать его ящерица с поднятым хвостом, чтоб ее комары туда…
        Зимородок схватил меня за плечи и развернул к себе.
        - Пойдем, Даль, - тихо сказал он. - Возьмем Изделие Исполинов и отнесем Баюну. Ты отдашь его Баюну сам.
        - А Круг как же? - спросил я.
        Зимородок закрыл мне рот ладонью.
        - Жить мне или помирать - это мое дело, - ответил он мне моими же словами.
        Он схватил меня за руку, рывком поднял с пола и потащил из комнаты. Маг ногой толкнул дверь, распахивая створки. Мы выскочили в коридор, где у двери с ноги на ногу переминался приставленный ко мне слуга с белой, как мел, рожей.
        - Живо к хозяину, - приказал Зимородок слуге. - Пусть спускается в сокровищницу. С ключами. И не медлит.
        Перепуганный слуга опрометью бросился выполнять приказ. Где во дворце сокровищница я не знал. Я запутался в лестницах и коридорах, по которым меня тащил Зимородок. Но мы только спускались. Все ниже и ниже. Видать, шли в подвалы. А я все время гадал, что же в комнате стряслось такого, что Зимородок вдруг решил на Круг свой плюнуть.
        Светлогор появился на нашем пути неожиданно, выступив из-за ничем не приметного угла. Он встал загородив собой дорогу. Зимородок остановился. Светлогор, нахмурившись, смотрел на него.
        - Светлогор, ты знаешь о моей силе, - сказал Зимородок. - Хочешь ли ты испытать унижение?
        Светлогор покрутил башкой и с досадой крякнул.
        - Больно ты скор, Зимородок. Круг же решил не отдавать Изделие. Ты сам говорил за это.
        Зимородок не отвечал.
        - Тьфу ты, - сплюнул Светлогор и посторонился.
        - Ты правильно решил, - заметил Зимородок.
        - А-а… - махнул рукой Светлогор. - И почему ты со светлыми магами? Не пойму.
        - Потому что они меньше похожи на клопов, - ответил Зимородок, проходя мимо него.
        Втроем уже мы спустились еще по одной лестнице. Темнее почему-то не становилось, хотя ни ламп, ни свечей вокруг не горело. Я исподтишка оглянулся: может, Светлогор запалил светильник какой? Нет. Идет позади и под нос бормочет, ругается. И теней от нас на стенах не было. Лампа, которую принес с собой высокородный Ставр горела, но в сопровождающем нас свете ее огонек казался бледнее бледного.
        Старик ожидал нас у прочной окованной двери, на прочных петлях, вмурованных в подвальную стену. Замков на двери было несколько и один больше другого. Как только мы подошли к старику, подвальный мрак внезапно сгустился, и лампа в руке высокородного стала яркой. По стенам запрыгали тени. Старик не торопился отмыкать тяжелые замки, наоборот, он старался держаться в сторонке от двери.
        - Ну-ка, Светлогор, сними наговор, - сказал Зимородок.
        - А сам чего? - недовольно пробасил тот в ответ. - Мало тебе миски с похлебкой, так еще и ложку подавай?!
        - Не бесись, - сказал Зимородок. - Не хочу тратиться. Мне еще прыгать.
        - Ну-ну, - пробурчал Светлогор. - Тогда посторонись.
        Зимородок отступил к стене и потянул меня за собой. Светлогор заступил напротив двери, и помахивая лапами своими в воздухе, забубнил что-то на неведомом языке. Бас мага гулко отдавался пол потолком подвала. При неверном свете лампы я разглядел еле заметное дрожание воздуха перед дверью в сокровищницу: прозрачный такой туманец - сразу и не заметишь. Мне показалось, что туман уходит прямо в кирпичную кладку стены. Пока я его разглядывал, странный туман пропал.
        - Готово, - пробасил Светлогор. Эхо его голосины запрыгало, ударяясь о стены.
        - Отворяй, Ставр, - велел Зимородок.
        Старик поставил лампу на пол и загремел ключами. Он раскрыл и снял замки и навалился на дверь плечом. Дверь медленно отошла в сторону. Сокровищница у высокородного была не маленькая: здоровенные лари рядами стояли вдоль стен. Зимородок протащил меня мимо них и остановился у крепкого сундучка, стоящего в одиночестве на ларе. Светлогор и старик дышали нам в спину.
        - Постой-ка, - сказал Зимородок и первый раз с того момента, как мы ушли из комнаты, разжал руку отпуская меня.
        Лампа горела позади, на сундучок легли наши с магом тени. И в тени я увидел, что сундук окутывает уже знакомая туманная дымка и различил в ней крохотные мерцающие искорки. Над сундучком туман был погуще, чем перед дверью. Зимородок протянул к сундуку правую руку и раскрытой ладонью описал в воздухе круг. Дымка - хлоп! - и пропала, а крышка сундука отскочила с деревянным треском. Я вздрогнул: сухой треск в подвальной гулкой тишине прозвучал оглушительно.
        Зимородок наклонился над сундуком и запустил в него руки. Он выпрямился и повернулся ко мне, держа на ладонях резной ларчик. Я подавил вздох. Шутка ли сказать: однажды я разбудил Изделие Исполинов и будил его не раз до последнего дня, но так и удосужился его увидеть. Сам отказался смотреть. Судя по ларцу, в котором оно лежало, Изделие было немногим больше гусиного яйца.
        - Возьми, - Зимородок протянул мне ларчик.
        Мои руки сами потянулись навстречу. Я крепко ухватил ларец и хотел открыть резную крышку. Но Зимородок сказал:
        - Потом откроешь. - Он шагнул ко мне, взял меня за плечо и развернул к дверям сокровищницы.
        Светлогор и высокородный смотрели на ларец.
        - Я велю седлать лошадей, - сказал старик.
        - Не надо. - Зимородок подтолкнул меня к выходу.
        Я пошел, крепко прижимая ларец к груди, и слышал ровное биение внутри его резных стенок, а, может быть, это мое сердце так колотилось. Ладонь Зимородка лежала у меня на плече. Маг остановил меня в коридоре сразу за порогом. Впереди была темень подвала со смутно угадывающимися ступенями лестницы, ведущей наверх, позади хлопнула о косяк дверь сокровищницы и зазвенело железо запоров, а над ухом у меня глуховатый голос мага ронял непонятные слова во мрак. И во мраке, повиснув над полом, вспыхнула яркая точка. Свет ее был очень ярок, но не слепил.
        Зимородок вытянул руку над моим плечом и снова начал выписывать ладонью круги. Точка стала расти, превращаясь в большой шар голубого цвета. Он рос на глазах и казалось, что в подвале должно было стать светло, как днем, но нет - висящий между полом и потолком шар горел, ничего не освещая. А Зимородок гладил шар, разминал его, и тот был как тесто, под его ладонью. Я присмотрелся и понял, что это никакой не шар, а нечто вроде кольца, затянутого голубыми сполохами - из-за них шаром оно и виделось. Зимородок вытянул его: нижний край кольца коснулся каменных плит пола. Маг умолк и перевел дух, рука его опустилась.
        - Пошли, - сказал он и легонько толкнул меня к пламенеющему кольцу.
        - Туда? - спросил я, поднимая взгляд на Зимородка.
        Он улыбнулся:
        - Не бойся. Это просто дверь.
        «Просто дверь…», подумал я и пошел к кольцу. За голубыми сполохами, затянувшими тонкий, сияющий обод не было видно не зги. Мне оставалось сделать последний шаг и вступить за обод. Я зажмурился и шагнул в кольцо. И ничего не случилось, только печально загудел колокол, затерянный под сводами огромной пещеры.
        Это был не колокол, это была песня, и она сразу же оборвалась - ведь я появился прямо на пустом месте перед поющим гусляром. Он испуганно шарахнулся от меня. Вокруг горели костры, стояли разноцветные палатки, а у костров сидели люди. Много народу, будто на ярмарке: мужики, бабы и детвора бегала между костров. Сидевшие у костров оборачивались, поднимались на ноги и шли ко мне. И у всех у них были одинаковые глаза. Кошачьи глаза. Или змеиные. Яркую зеленую радужку рассекала вертикальная черта зрачка. Баюновы Внуки. Я невольно попятился и навалился спиной на Зимородка, чуть не выронив ларец. Маг поддержал меня, не дав свалиться. Баюновы Внуки окружили нас. Молча. Посверкивая кошачьими глазами.
        - ЧЕГО ТЕБЕ НАДОБНО, МАГ?!
        Ох, и голос! Не человечий. Аж мороз по спине продирает. Хозяин голоса, дородный гусляр в синем кафтане, подпоясанном красным кушаком, вышел вперед.
        - Мы принесли, - ответил Зимородок.
        Кошачьи глаза скользнули по ларцу. Вдруг Баюнов Внук отступил и медленно отвесил нам поясной поклон. Он распрямился, поднял к небу руки и запел. Не было в его песне слов, и не голос у него был вовсе, а сладостная истома, что заставляет дрожать тебя всего без остатка.
        Баюновы Внуки расступались перед нами. Они подхватили песню, начатую синим кафтаном. Никогда я не смогу рассказать то, что я слышал. Мы шли меж Баюновых Внуков, а они били поклоны и пели, смыкаясь за нами и провожая нас пением. Коридор, состроенный поющими гуслярами вывел меня и Зимородка к красной палатке, вроде бы ничем от других палаток не отличной.
        - Открой ларец, - шепнул мне на ухо Зимородок.
        Я поднял крышку ларчика негнущимися пальцами и опустил взгляд. Так вот оно какое, Изделие Исполинов. И слов-то для тебя не найти. Оно лежало в ларце и переливалось. И непонятно было какое оно: круглое ли, квадратное или другое… Прозрачное оно или цвет имеет? Нет, не понять. Мерцает, как небо звездное, голову кружит. А величиной и впрямь с гусиное яйца, может, чуть поболее будет. Диво дивное. Чудо чудесное красоты неописуемой. Смертушка моя ненаглядная. Сколь народу из-за тебя полегло…
        - Иди в палатку к Баюну, - шепнул Зимородок.
        Я с трудом оторвался от ларчика и шепнул в ответ:
        - А ты?
        - Я подожду тебя здесь, - прошептал он.
        Полог, завешивающий вход в палатку, колыхнулся. Я вздрогнул, ожидая, что вот-вот Баюн появится передо мной. Ан нет, полог откинула человеческая рука. Из палатки вышла высокая девка в расшитом сарафане под цвет молодой травы. Я обалдел, на нее глядючи - не волос у девки, а чистое серебро с головы тяжелыми струями льется. Или это Баюн в девку обратился? Может ли быть такое? Девка застыла на пороге палатки, в упор разглядывая меня холодными глазами кошки. Она придерживала полог, открывая вход.
        - Иди же, - прошептал Зимородок.
        Я помолился Морскому Старцу. Короткой была моя молитва. Ну, да ничего, Старец не выдаст, поймет. И шагнул в палатку.
        В палатке было душно: сильно пахло хвоей, свечной гарью, и еще какой-то тяжелый дух в ней стоял. Может, таков запах Баюна? Самого чаропевца я не видал, потому как передо мной встал еще один занавес. Девка-гуслярша с серебряными волосами осталась у входа, и некому было отвести узорчатую ткань, загораживающую мне путь.
        Перехватив ларчик, я отвел занавес. И сразу увидел Баюна. Палатка была застлана коврами, а прямо на ковры посередине палатки были навалены еловые ветви. Свежие. Ни одной засохшей. На еловых ветвях, глядя на меня немигающим взглядом, сидел громадный кот. Шерсть у кота светло-серая, ни единого темного пятнышка. И густая шерсть - кажется, коснись ее, руки в шерсти по локоть утонут. По углам палатки стояли подсвечники в рост человека, каждый о пяти толстых свечах. Мы смотрели друг на друга: Баюн и я. Громадный кот не шевелился. Треугольные мохнатые уши Баюна отсвечивали изнутри розовым. На рысь он похож, мелькнуло у меня в голове, на рысь, только без кисточек на ушах. Я не знал, что сказать Баюну. Да и надо ли было говорить вообще?
        Я отвесил Чаропевцу поклон, подошел к еловой подстилке и опустил перед ней на ковер ларчик. Баюн не шелохнулся, шерстинкой не двинул, щели его зрачков не отрывались от меня. Ну, вот, дело сделано: Изделие Исполинов отдано чаропевцам. Пора уходить. Но жег меня один вопрос, на который я не знал ответа. Оставлю ли я здесь хворь губительную вместе с Изделием, или нет? Спросить Баюна? А вдруг не ответит… Баюн приоткрыл пасть.
        - Сядь! - прозвучал в палатке голос.
        Я удивился. Голос был звонкий, девичий. Но девка ведь осталась у входа - я ее не чуял за своею спиной. В палатке были только Баюн да я. Что же, это он говорит? А почему голосом девки?
        - Сядь! - повторил девичий голосок.
        Сомнений никаких не оставалось - это говорил Баюн. Ну, чаропевцу видней, чьим голосом со мной разговаривать. А с Зимородком он говорил по-другому. Я опустился на ковер перед еловыми ветвями. Теперь наши головы были вровень, Баюн даже чуток повыше был. Из-за плеча чаропевца я видел подсвечник с горящими свечками, их ровные огоньки тянулись остриями вверх. И вдруг сонливость накатила на меня, и огненные язычки горящих свечей на миг расплылись. Я невольно встряхнулся, и сон ушел. А Баюн уже не сидел, а лежал на еловых ветвях. И тут я увидел, что свечи в подсвечниках оплыли наполовину. Боги… Когда я вошел в палатку, они же были целехоньки, только запалены! И ларец с Изделием между нами больше не стоял.
        - Успокойся, дитя, - зазвенел девичий голосок. - Ты всего лишь немного поспал.
        Немного?! Свечи-то, вон какие - такая не один час горит. А, может, их еще и меняли!
        - Ты хочешь спросить, дитя, - сказал Баюн. - Спрашивай. Спросить не страшно, страшно ответ услышать.
        - Я умираю, - сказал я. - Там, на острове… я разбудил Изделие, и сейчас оно меня убивает. Не сразу, как других, но я тоже умру…
        - Изделие… - перебивая меня проговорил Баюн, будто пробуя новое словцо. - Успокойся, дитя, ты не умрешь.
        Земля ушла из-под меня, я вцепился в ковер, чтобы не упасть. Жив буду! Жив! А следом пришла радость. Я вздохнул, - снял Баюн камень с души моей. Я поднялся, чтобы еще раз поклониться чаропевцу и с этим отправиться восвояси.
        - Останься, - сказал Баюн. - Еще не все сказано. Твой наставник тебя подождет.
        - Наставник?! - переспросил я Баюна в удивлении. - Какой наставник? Зимородок, что ль?
        Баюн дрогнул серыми ушами, смотря на меня снизу вверх.
        - Разве маг не наставник твой? - спросил он.
        - Не, - рассмеялся я.
        Чудно как он разговаривает: пасть приоткрыта, в ней клыки белые видно, но пасть не шевелится.
        - Разве ты не из тех, кого люди называют магами?
        - Нет, - сказал я. - Я Сын Моря. И магом никогда не буду.
        Баюн сел на задние лапы. Еловник под ним зашуршал, одна из веток встала торчмя. Баюн поднял переднюю лапу, которая оканчивалась почти человеческой кистью с пятью короткими пальцами, густо покрытыми шерстью. Он обломил ветку и отбросил ее.
        - Ты будешь магом, дитя, - сказал Баюн.
        - Это почему же? - спросил я.
        Вот так-так… И он меня в маги прочит.
        - Садись и слушай, - велел он.
        - А, может, пойду я? - Неохота мне стало слушать его, как он про магов вспомнил.
        - Сядь!
        Чаропевец ожег меня голосом, как плетью. Колени у меня затряслись, а в груди муторным холодком потянуло. Мне стало не по себе: ишь, чего он со мной вытворяет голосиной своим-то… Делать было нечего, я снова сел на ковер, но буркнул:
        - Лады. Только не зови меня дитем.
        - А кто ты есть? Дитя человеческое.
        Злой я стал, хуже некуда. И пока меня Баюн наставлять не начал, от злости спросил:
        - А чего это ты со мной девичьим голосом говоришь? Из-за того, что я мал, что ли?
        - Я и есть девица, - сказал Баюн. - Я не мужчина.
        Если бы я стоял, то я бы упал. Сразило меня наповал. Я, раззявив рот, уставился на НЕЕ.
        - Так ты, выходит, не Баюн. Ты - Баюница!
        Она тихо фыркнула. Ну, как кошка, точь в точь.
        - Это вы, люди, называете нас Баюнами. Мы себя называем иначе.
        Я закусил кулак, чтобы не расхохотаться. А Зимородок-то: кота от кошки отличить не может!
        - Ты смеешься? Почему? - спросила она.
        Я не стал закладывать мага и отбрехался:
        - А, пустое… Без причины смех напал. Вернее, от радости. Жив же буду - вот и радуюсь.
        Поверила мне Баюница или нет - неизвестно, а по кошачьей морде не узнать. Баюница же не стала ждать, пока меня кончит трясти со смеху.
        - Ты готов слушать? - спросила она.
        - Да, готов, - ответил я, смахнув выступившую слезу.
        - Тогда слушай и не перебивай, - сказала она и продолжила: - Ты мне солгал, сказав, что ты не маг: дар в тебе есть, и скрывать его бесполезно. То, что ты назвал Изделием, было создано не для людей. Оно не убило тебя сразу, потому что ты ребенок. Это тебя спасло. Но оно изменило тебя, и изменило безвозвратно: в моих силах было лишь приостановить изменение, ведущее тебя прямиком к гибели. Ты меня понимаешь?
        Чудно говорила Баюница - я и вполовину не понимал, что это за «изменило», о котором она толкует. Видать дело касалось хвори, насланной на меня Изделием. Прогнала она хворь или нет, в конце-то концов? И не понравилось мне, что лютым холодом веяло от ее речей - чуял я его, всем нутром чуял.
        - Ты меня понимаешь? - требовательно переспросила она.
        - Нет, - ответил я, - мудрено ты говоришь для меня.
        Баюница помолчала.
        - Ты сказал мне, что ты Сын Моря?
        - Я - Сын Моря. Я с Ожерельем плавал, - подтвердил я не без гордости.
        - Говорят, что у моряков есть свое, особенное, мастерство из веревок узлы плести. Так ли?
        - Точно. У нас на «Касатке» палубный - ох, и мастер был!
        - Так вот. Перевязало тебя Изделие, как веревку, из одного узла в другой.
        До меня наконец, стало доходить, о чем толковала Баюница. Старец Морской, что же это?.. Так вот чего там, во дворце высокородного, маг на меня пялился и выспрашивал: «Кто ты?» Кого же из меня Изделие вывязало? Чудовище? Или…
        - Зачем? - спросил я.
        - Спросить не у кого, - отвечала она. - Тех, кто сделал… Изделие, больше нет в этом мире.
        - В кого оно меня превратило?
        - Еще не превратило. Только начало. Будь ты постарше, умер бы тот час.
        - Как темный маг, который его нашел?
        - Об этом не знаю. Маги отличаются от обычных людей. Но думаю, что жил он очень недолго: Изделие - оно не для людей создавалось.
        - Так, - сказал я, - дай подумать. Не будь я магом, оно бы меня не… перевязало? А не будь мальчишкой, то сдох бы на месте? Так, что ль?
        - Ты смышлен.
        - Я, что же… теперь Исполином стал?
        - Нет.
        - А кем же?
        - Непросто тебе ответить. Боюсь не поймешь - ты еще мал и необучен.
        Я сжал кулаки и уткнулся в них лбом. Что-то она еще сказала… А что? Я вспомнил и вновь поднял взгляд на огромную седую кошку, восседавшую на пушистых еловых ветках.
        - Ты обмолвилась, что только остановила превращение. А оно снова не начнет?
        Щелястые глазищи Баюницы впились в меня, розовый язык, видневшийся между клыков, шевельнулся.
        - Превращение должно быть завершено, - сказала она. - Через пять лет, считая с этого дня, ты придешь к нам. Пока ты спал, я дала тебе имя и запечатлела его в тебе. Ты не сможешь его произнести - имя это на нашем языке. Но отныне оно звучит в тебе постоянно и в будущем послужит пропуском в наши земли. Любой из нас сразу услышит его и будет знать, кто перед ним. А теперь ступай и обучайся людской магии, дитя: магия тебе пригодится. Иди.
        Еловые ветки, приминаясь, захрустели, Баюница легла и отвернулась от меня. Можно было убираться на все четыре стороны, она меня больше не держала. Но я не торопился уходить: не хотел я становиться Исполином или еще каким-нибудь уродом, не хотел…
        - Погоди, Баюница, не торопи меня, - попросил я, глядя в мохнатый кошачий затылок. - Дозволь сказать.
        Она пошевелила треугольными ушами и лениво обернулась.
        - Говори.
        - А если я не приду? - спросил я. - Что будет?
        - Умрешь, - ответила она. - И смерть твоя будет не легкой.
        Огромный шар из стекла с оглушительным звоном лопнул у меня в голове, и я услышал свой собственный яростный крик:
        - Зачем ты это сделала?
        Меховой воротник на горле Баюницы чуть шевельнулся. Мне как будто пудовым кулаком поддых заправили и там этот кулак оставили: я подавился собственным криком и выпучил глаза от удушья.
        - Не ори, - сказала Баюница. - Не будешь больше орать?
        - Не буду, - просипел я через силу.
        Пудовый кулак в тот же миг убрался. Я никак не мог отдышаться.
        - Мерзкие у вас, людей, голоса. И нрав мерзкий, - сказала она, и зеленые глаза заполыхали холодным огнем. - Послушай, дитя, что я тебе скажу. Я ничего не делала - ты все сделал сам. С себя и спрашивай.
        - Прости, Баюница, - промямлил я приходя в себя.
        Что я ей мог еще сказать? Что она мне сулила судьбу, которой я не желал и противился ей, как мог? Баюница - она нелюдь, что ей мое «хочу… не хочу…». И что же она мне пророчит? Тоже нелюдью быть… Хотя я и так почти нелюдь: я - маг…
        Глаза Баюницы перестали сверкать.
        - Твои жизнь и смерть в твоих руках, - тихо сказала она. - Не хочешь приходить - не приходи.
        - Прости меня, - повторил я еле слышно.
        Будь я неладен, но мне показалось, что Баюница вздохнула.
        - Дитя, твоя смерть очень мало значит во всех мирах, сколько бы их не было, - проговорила она. - Но твоя жизнь может значить для этого мира очень многое. Однажды мы уже воспитали человеческое дитя, и мир людей изменился не в худшую из сторон. Ты станешь вторым, и на тебя тоже будут возложены надежды. Это великий груз, но ты ничего не решаешь. Ступай же сейчас, а придет час - мы с тобой встретимся.
        Я понял, что больше она мне ничего не скажет, а еще раз испытывать ее терпение охота у меня пропала. Я поднялся с ковра и напоследок окинул взглядом палатку. Похоже, частенько теперь мне ее видеть во снах придется, если будут у меня сны. Свечи в подсвечниках почти все догорели и чадили помаленьку - на дворе, поди, ночь уже…
        Я поклонился Баюнице, не мог не поклониться: пусть и неладно для меня, но сделал она то, что по-своему разумела. А разгибая поясницу, решил попытать счастье напоследок: уж, коли она с Изделием так легко справилась, то может поболее, чем маги. И, хотя Баюница показала, что разговор наш к концу пришел, набрался духу и сказал:
        - Дозволь напоследок еще спросить тебя? Один раз…
        - Спрашивай. Но этот вопрос будет последним.
        - Я найденыш. В море подобран, - сказал я. - Может, тебе ведомо, кто я и откуда?
        - Это уже не нужно, - ответила она. - Ступай.
        Недолог путь к выходу из палатки, а шел я его вечность. В лагере гусляров ожидал меня Зимородок. Наставничек… Баюница знала, что говорила: кому ж как не ему наставлять-то меня в учении магическом. Ведал ли он, что со мною сотворит она, когда предложил мне отнести Изделие наперекор Светлому Кругу. Если ведал… А-а, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива… Скажи мне тогда, что Баюница с меня хворь снимет, но о трех глазах буду, - я бы все равно пошел. И не пошел бы. Побежал. Это Зимородок для меня старался: дверь магическую творил, а сам бы я - руки в ноги - несся бы галопом, роняя пену. А сейчас…
        Я откинул полог и вышел наружу. Перед палаткой толпились гусляры. Я поискал глазами Зимородка, но мага нигде не было. Ко мне подскочил гусляр в синем кафтане, подпоясанном красным кушаком - тот самый, что начал петь, как увидал ларец с Изделием. Он церемонно поклонился мне в пояс, и не только он: вся гуслярская толпа обступила меня, окружила кольцом, кланяясь. Я напрасно пытался выглядеть Зимородка.
        - Гость дорогой, - проревел Синий кафтан мне в ухо. - Ныне праздник у нас! А не будь тебя - не было бы и праздника! Окажи честь, гостюшка, будь на пиру. Просим!
        Я не хотел пира, мне ничего не было нужно, но гусляры даже ответа моего не ждали, подхватили меня под руки и почти что понесли, завернули за большую палатку, и я уже видел столы накрытые. Но не довели они меня до пиршественных столов.
        4
        Сильный холод пробил меня, словно порыв морозного ветра ударил по коже, - все исчезло в один миг: толпа Баюновых Внуков, разноцветный палаточный городок и столы, заваленные снедью, которые маячили вереди. Я не удержался на ногах и упал на четвереньки. Под ладонями была трава, а вокруг ночная темень и небо, усыпанное звездами, а за спиной в отдалении вроде бы как кричали. Стоя окарачь, я оглянулся и понял все: удрал я из лагеря гусляров, удрал с нежеланного пира. Лагерь Баюновых Внуков был позади меня. Далеко. С треть версты, наверное. Я опрокинулся на траву, лег на спину, глядя в звездное небо. Вот так… Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел. Теперь можно и во дворец не возвращаться, а идти куда глаза глядят: нож при мне, одежда какая никакая есть. Не пропаду. Наймусь на судно матросом, доберусь до Рапа, а там уж… Только вот напрасно я так размечтался - деваться мне некуда: клейменый я, и ничего с этим не поделать. Пять годков мне отмеряно - и все. Превращусь в чудо-юдо или подохну. Не хочу. Не хочу я превращаться. Мало что ли надо мной судьба изгалялась: кто есть я - не знаю, с кем был - тех
потерял… Теперь потеряю все - даже самую свою суть человеческую. Смерть - и то краше. Руки на себя наложить, что ли?
        Я рывком сел. Вот оно! Сказала же Баюница, что жизнь и смерть мои в моих же руках… И положу всему конец! Хватит с меня! Я поддернул рукав и вытащил нож из ножен. Лезвие ножа пустило тусклый синеватый блик. Я повернул нож острием к себе. Сердце мое билось гулко и ровно. Острие ножа кольнуло сквозь ткань рубахи кожу напротив сердца. Мне оставалось сделать только одно движение. Я вздохнул и закрыл глаза.
        Нож с силой вырвался у меня из руки и, кувыркаясь, полетел в сторону. Он словно сам из ладони выпрыгнул. А в следующий миг меня обхватили сзади, прижимая мои руки к телу. Кто это был, гадать не было нужды. Зимородок.
        - Пусти, - завизжал я, пытаясь вырваться.
        Он не отвечал, только крепче прижимал меня к себе. Я рвался изо всех сил, но хватка у мага была крепкой. И не только в мышцах была у него сила: сковал он меня по всем статьям - и как мужик, и как маг. Я понял, что мне с ним не сладить и затих. Маг не отпустил меня и развернул лицом к себе.
        - Ты, что это удумал, братец? - тихо спросил он и вдруг протянул руку, взъерошил мои волосы. - Дурачок маленький…
        Я опешил и раскрыл было рот, чтобы послать его куда подальше. Но подбородок мой затрясся, и вместо крепкой ругани изо рта вылетело какое-то мычание. Я понял, что я реву. Я повалился лицом в траву и заколотил по ней кулаками. А Зимородок молча сидел рядом и гладил меня по спине.
        5
        - Не будешь ты чудовищем. Взбредет же такое в голову! - сказал Зимородок. - Магом ты будешь. Новым магом, каких доселе не бывало еще. Пойми, Баюны - не люди; речь человеческую они знают, а говорить по-людски не могут. Баюну-то и невдомек было с чего тебя крутит - он ведь тебе честь великую оказывал.
        - А кого же ты тогда увидал во дворце? - спросил я. - Кого испугался?
        - Да, испугался, - кивнул Зимородок. - Было это. Но увидел я тебя, а не упыря какого-нибудь клыкастого. А испугался я оттого, что ты меня по имени назвал.
        - По имени? - Не понял я.
        - У каждого мага есть имя. Тайное, которое знают лишь сам он да тот, кто ему помогает имя получить. Чаще всего это учитель. Узнать имя другого мага значит то, что маг этот в твоей власти окажется. Только демоны могут имена магов знать, но и то не все. Мое имя, например, ни одному демону не ведомо. Оно для меня самого загадка. А ты назвал его. Я сам таким образом могу с рыночным знахарем поступить: вытащить из него всю его подноготную. А ты со мной - как я с рыночным знахарем. Есть отчего забояться. Понял? Свои же страхи ты из головы выброси, ни к чему тебе дрожать. Ты маг, который магию Исполинов в себя принять может. Пусть даже частью, но может. Баюн тебе об этом и говорил.
        - Не Баюн это был, - сказал я. - Баюница.
        - Что - переспросил маг.
        - Баюница, - повторил я и объяснил. - Девица баюнская.
        Маг выронил изо рта травинку, которую жевал, и заморгал в удивлении, а потом прыснул со смеху.
        - Ох, - выдавил он сквозь смех. - То-то она в лапнике сидела - чтобы я ей под хвост заглянуть не смог! - И захохотал.
        Теперь удивился я: раньше от Зимородка я подобных шуточек и не слыхивал. А он, отсмеявшись, проговорил:
        - Скажу Светлогору, пусть посмеется надо мной. - И вдруг помрачнел. Он помолчал немного, почесывая шею, а потом спросил. - Ну, что? Может хватит топать? В город все равно пешими не войти - ворота давно на запоре. Или ты под кустом ночевать хочешь?
        - Можно и под кустом, - сказал я, посмотрев на небо. - Дождя, вроде, не собирается.
        - Будет тебе, - отмахнулся Зимородок. - Давай-ка я тебе дам первый урок по магии. Подойди ко мне.
        - Это какой же?
        - Сейчас во дворце будем. Глазом моргнуть не успеешь, - сказал маг и взял меня за руку. - Хоть и сметлив ты, парень, и дар у тебя редкий, но тебе даже невдомек чего ты можешь, а чего нет. Попробуй представить свою комнату во дворце.
        - А чего ее представлять? - не понял я. - Я ее и так помню.
        - И хорошо, что помнишь, - сказал Зимородок. - Попробуй увидеть ее в уме. Можешь глаза закрыть - это помогает.
        - Лады. - Я зажмурился, как он советовал. Но мне было нетрудно: моя комната во дворце встала передо мной как наяву.
        - Так… так… - негромко бормотал Зимородок, зачем-то положив ладонь мне на затылок. - Хорошо. А теперь, Даль…
        Я почувствовал в затылке тупую давящую тяжесть, но лишь на мгновение, а затем стало легко-легко…
        - Понял? - весело спросил маг.
        - Да, - шепотом ответил я. - Понял…
        - Ну, тогда пошли.
        6
        - Ну-ка, полей мне на спину, - просит Ожерелье и наклоняется над лоханью.
        Я, зачерпывая полный ковш, и выплескиваю его на голую спину капитана. Он крякает, коже у него на спине покрывается пупырышками.
        - Давай. Лей. Не зевай.
        Я черпаю из ведра и лью, пока ковш не начинает скрести о днище. Тогда я отставляю ковш, подхватываю ведерко и лью прямо из него. Ожерелье довольно кряхтит. Он разгибается и берет поданный мной рушник. И я вижу, что передо мной не Ожерелье, а Зимородок… Я изумленно оглядываюсь. Кто-то приближается ко мне, ступая по палубе «Касатки». Из-за мачты выходит какая-то баба в травяном сарафане. Я удивляюсь: баба на судне! Она подходит ближе, и я вижу, что у бабы голова не человечья, а кошачья с ярко-зелеными раскосыми глазами.
        Кошачья голова раскрывает пасть и говорит голосом Три Ножа:
        - Эх, мать их ящерица…
        Я удивляюсь: чья мать? И просыпаюсь.
        Комната во дворце высокородного смотрит на меня обитыми тканью стенами. Блестит, пуская дрожащие зайчики, колокольчик на шестиногом столе-пауке. С кресла свисает рукав рубахи. Я откинул одеяло и слез с кровати. Деревянные половицы приятно холодили босые ступни, а в светлых проплешинах на полу, куда падали солнечные лучи из окон, дерево было теплым. Натягивая рубаху, я бубнил под нос песню. Люблю я ее. Смешная она и куплет у нее один смачней другого. Сын Моря сочинил ее, по прозвищу Паленый. Дар гусляра имел и виршеплета. Эту песню любил Ожерелье напевать. Вчерашняя встреча с Баюницей скорее сном казалась, чем то, что по ночам мне Морок посылает. Но не сон это был. Не сон. И с Зимородком мы, считай, до зори проговорили. Многое он мне сказал, и я даже не знаю как с этим смириться. Как уложить в башке, что я - уже не совсем я? От одного этого в уме такая заварушка начинается. Многое, поведал Зимородок, мое беспамятство во мне наворошило: из-за него дар мой в магии очутился как бы в шорах; кое-что осталось, а многое беспамятство за семь замков заперло. Зимородок объяснил мне, что с шорами беспамятства
он бы справился, только время на это потратить надо было - пока же плыли и на острове магу было недосуг. А когда я Изделие разбудил, то оно во мне таких узлов навязало, что он и не знал с какого бока ко мне подступиться, потому как магия Исполинов, ну и Баюнов тоже, иная, не людская, и они, светлые маги, о ней мало ведают - почитай, ни хрена и не знают. Баюница же сделала так, что Изделие меня в покое оставило, но сам я через пять годков никакого покоя знать не буду: потянет меня к Изделию неудержимо. А ежели к тому времени я в магии не поднаторею, то худо будет. Я спрашивал: почему? Зимородок мне ответил, что и рад бы объяснить, да я ни шиша не пойму. Пока… Я не поверил. Он стал объяснять. Я ни фига не понял. А, мать его ящерица…
        Махнув рукавом, я сбил со столика колокольчик. Отчаянно трезвоня, он покатился по полу. Вот, незадача: я хотел улизнуть куда-нибудь в тихий уголок и посидеть там, никого не видя. Я поднял упавший колокольчик и в сердцах грохнул им об столешницу. Колокольчик горестно тренькнул и умолк. А я увидел, что на столике лежит мой нож. И страшно обрадовался. После того как я себя порешить хотел, я даже не искал его - все у меня из башки повылетало. Вот, спасибо, Зимородок… Я взял нож со столика и вложил его в ножны, потом, подумав, снял ножны с предплечья и повесил их на пояс. Буду так носить.
        В комнату вошел слуга с тазом, кувшином и рушником через локоть. Умываться принес. Я потянул только что надетую рубаху через голову. Когда я ополоснулся, он подал мне рушник и, следя выцветшими рыбьими глазками за тем, как я вытираюсь, сказал:
        - Высокородный Ставр просил молодого господаря прийти к нему, как позавтракает.
        Фу ты, ну ты… Слуга и раньше меня молодым господарем звал, но так сквозь зубы - видать, велено было - вот и звал. Это для себя я - сын моря, а для него я - пират, пусть и малец, и место мне на плахе, а не во дворце хозяйском. А сейчас он как-то по-другому меня величает: прежней ледяной стыни в голосе нет. Как, бишь, его зовут, слугу-то? Вспомнил… Булита.
        - Куда прийти? - спросил я. - В библиотеку?
        - Высокородный Ставр будет ожидать у загона с Ладным.
        - Пожрать бы чего, Булита, - сказал я.
        Слуга поджал губы, отчего вокруг рта на рыхлом тесте его лица обозначилась складка и сказал, забирая барахло, в том числе и мою рубаху:
        - Я принесу одежду. Завтрак подадут в малую трапезную.
        Набив брюхо, я вылез из-за стола и, скатившись по ступеням крыльца, пересек задний двор, направляясь мимо конюшни к загону с огневиком. Дворня на меня пялилась, разве что пальцем не тыкала. И чего они все? С ума посходили? Когда я только-только тут появился, тоже зенками ели, но я тогда им внове был. Девка из кухонных передо мной, ойкнув, корзину с персиками уронила. Половину поразбивала, дура. Я мимо нее прошел, а она в моей спине взглядом дыры сверлит. Я стал переставлять ноги быстрее и вздохнул с облегчением, когда двор остался позади. А у конюшни я наткнулся на Малкута, который взмыленный перся с двумя седлами на загривке.
        - Ух, ты, - сказал он, сбросил седла наземь и сел сверху. Я хотел обойти его и двинуть дальше, но конюх замахал руками: - Погоди. Нет его там. Не пришел еще.
        Я поморщился: Малкут врал. Высокородный уже был у загона, поджидал меня. Но я остановился - все-таки мы с Малкутом были по-простецки, - и спросил:
        - Чего брешешь?
        - А ты чего брехал? - Малкут не смутился. - Не маг я, не маг… - Конюх скорчил обиженную рожу. - Брехал.
        - Значит, надо было, - отрезал я.
        - Эх, ты… - протянул Малкут. - А надо мной вся конюшня смеется. Я-то распинался…
        Мне стало его жаль.
        - Слушай, Малкут, хочешь я тебе свой браслет отдам, - сказал я. - Сына Моря. На нем имя мое вытравлено.
        Конюх вмиг согнал обиду с лица и прищелкнул языком:
        - Ух, ты! Только ты его мне при всех дай, а то не поверят.
        - Лады.
        Малкут хлопнул по седлу ладонью.
        - Из-за тебя такая буча, слыхал? Светлый Круг собирается. Тут.
        - Откуда знаешь?
        - Дворне про все ведомо, - хитро прищурился конюх. - Сегодня и будут.
        Вот так новость! Быстро - ничего не скажешь.
        - Ну я побежал, - заторопился я, - Высокородный ждет.
        - Эй, Даль, а нож не подаришь? - спросил Малкут.
        - Нет.
        По лицу конюха пробежала досада, но он тут же оживился:
        - Большим магом станешь - не забудь. Я те еще сгожусь. Вот увидишь.
        Пришлось пообещать, что не забуду. Малкут остался доволен, а я поспешил к загону. Я несколько ошалел от собственного подарка конюху и от новости, сообщенной им. Браслет-то я с руки снял, и лежал он у меня в котомке до поры до времени, но отдавать я его никому не собирался. И Светлый Круг… Что от меня магам надобно, я знал. Задумавшись я чуть не налетел на высокородного.
        - Даль, что с тобой? - удивился старик, придерживая меня рукой. - Идешь, ничего не видишь.
        Оказывается я не на высокородного налетел, а едва в загон лбом не врезался.
        - Да я… Старик посмотрел на меня и вздохнул:
        - Уже растрезвонили? И кто?
        Я пожал плечами:
        - Какая разница?
        - Ох, уж этот Малкут, - проговорил старик. - Выбрал ты себе дружка, Даль.
        - Да он же не со зла… - попытался я оправдать конюха.
        - Балабол он. Пустобрех, - уронил высокородный и вдруг сказал удивленно. - Ладный? Даль! Да он тебя зовет!
        Я повернулся к огневику и обомлел. Жеребец тянулся ко мне через ограду, фыркал и тихо, нетерпеливо ржал. От неожиданности я отступил на шаг, а огневик заволновался и потянулся ко мне пуще прежнего.
        - Он тебя зовет, - изумленно повторил старик. - Ну и ну…
        А меня как стрелой пробило: Баюница же во мне имя запечатлела баюнское - вот огневик его и слышит видать. Даром, что среди людей родился. Я, все еще самому себе не веря, протянул руку и осторожно протянул ее к морде жеребца. Огневик ухватил мягкими губами мой палец и потянул к себе. Я оглянулся на старика.
        - Иди же, - сказал высокородный Ставр.
        Я не помню, как я перескочил через ограду загона. Стою рядом с жеребцом, глажу его по шее, по короткой гриве. А огневик мне голову на плечо положил! И замер. Только косит глазом фиолетовым с золотистыми искрами. Кому огневик так голову кладет, то, значит, и хозяин коня. Но у меня, тогда получается, стать особая - звучит во мне имя баюнское, и любой огневик меня примет.
        Пальцы мои зарылись в колечки шерсти на спине огневика. Конь пофыркивал, будто уговаривал меня быть посмелее, поворачивал голову и покусывал за рукав. Я снова оглянулся на старика. Высокородный Ставр улыбался и кивал: тоже подбадривал. А я стоял и не решался никак: без седла ведь конь, а я только-только к седлу приноровился. Сейчас как грохнусь - вот потеха-то будет. Я подпрыгнул посильнее и с грехом пополам вкарабкался на спину жеребца. Огневик стоял, не шелохнулся, а потом пошел шагом, давая мне время пообвыкнуть. Я уцепился за короткую гриву и покрепче сжал конские бока коленями. Огневик сделал два круга шагом и перешел на легкую рысь: он, видать, чуял, что всадник у него на спине никудышный. Я кружил по загону на огневике, и с каждым кругом становилось мне яснее ясного, что отдам я обещанный подарок Малкуту, и даже если я вернусь на море, не быть мне больше сыном Моря. И я улыбался.
        Я попрощался с огневиком, угостив его подсоленной горбушкой, которую дал мне старик.
        - Про Светлый Круг ты уже знаешь, - сказал высокородный Ставр.
        - Знаю, - согласился я. - И дивлюсь: когда ж это они приехать успели? Или это… прыгали? Так, что ль?
        - Нет, Даль. Никто не прыгал. Но будут. - Старик посмотрел в сторону конюшни. - Пойдем, посидим на солнышке.
        Тут я заметил, что глаза у него все в красных жилках, и веки воспалены. Не спал старик ночь, беспокоился. А он, как ответил на мои мысли, сказал:
        - Ночь у меня была сегодня бессонная. Поволновался я за тебя, мальчик.
        - Чего уж, - сконфузился я. - Баюница меня выправила. - А сам думаю, смолчал Зимородок или нет о том, что я себя хотел того… Старик ко мне, как к родному, - зачем ему лишнее знать?
        - Баюница? - переспросил высокородный Ставр, - Какая Баюница?
        Я смекнул, что если старик что и знает, то лишь крохи какие.
        - Не Баюн в Тебай появился, - объяснил я. - Баюница. Девка ихняя.
        - Вот те раз, - удивился старик, - А Зимородок говорил - Баюн.
        - Ошибся он. Кто их, Баюнов, различит.
        Высокородный провел меня в обход конюшни, но не ко дворцу. Там, за конюшней росла старая - престарая груша, толстая и корявая, как коралловая ветка. Под грушей, в рябой тени веток, в траве стояли два кресла.
        - Вот тут и посидим, - сказал старик с видимым облегчением опускаясь в кресло и утирая вспотевший лоб.
        Под грушей было очень тихо: сюда не долетали ни крики конюхов, ни ржание лошадей. Лишь одинокий шмель лениво гудел, кружась над розовой шишкой цветка клевера. Я сел в другое кресло, ожидая, что скажет старик, и размышляя, как это маги не приехав будут.
        - Удивительное дело, - произнес высокородный Ставр, - я-то надеялся уговорить Ладного, чтобы он допустил тебя к себе. А он сам тебя позвал. Огневики… И зверьми их назвать язык не повернется…
        Я убедился, что высокородный и впрямь ничегошеньки не знает: видно, Зимородок успокоил старика, сказав, что меня излечили, а больше ни гу-гу.
        - Даль, мальчик мой, - сказал старик. - Я хотел поговорить с тобой о Зимородке. Он отдал Баюнам это Изделие без ведома круга, спасая тебя. Добром это для него не кончится.
        - А чего ему будет? - спросил я.
        - Изгнать могут из Круга, - помолчав ответил Высокородный Ставр, - Я Зимородка давно знаю, мы - дальняя родня: его бабка когда-то вышла замуж за моего деда. Мальчиком он гостил у меня в доме.
        Ого! Оказывается Зимородок-то из высокородных.
        - Они позовут тебя, - продолжал старик. - Помни, он спас тебя.
        А старик-то просит мня похлопотать пред Кругом за Зимородка. Хоть и не он спас меня, а Баюница, но другого мага, ежели что, мне не потребно - а как он мне наставником будет, если его из круга прогнали. И за что спрашивается? За то, что он отдал Баюнам вещь, которая их по праву: Баюны вместе с исполинами жили допрежь людей. И вдруг я вспомнил, что сказал Зимородок в подвале Светлогору, когда тот заступил дорогу к сокровищнице: я, мол, со светлыми магами, потому что они меньше похожи на клопов, чем темные. Что тогда Зимородку Светлый Круг? Нужен ли он ему?
        - Высокородный, а если Зимородок сам не захочет в Кругу оставаться? - спросил я. - Он, вроде как Круг не очень жалует.
        Старик вздохнул и кивнул:
        - Значит, и тебе это известно. Может статься и такое. Учителем у него был Дремля, маг искуснейший, и тоже в свое время покинул Круг и ушел отшельничать. Бунтарь был. Вот и Зимородок такой же: многое он от учителя перенял, и не только искусство магическое. Но ты мне все равно пообещай, что замолвишь за него словечко.
        Я пожал плечами:
        - Куда же я без Зимородка? Он мне наставником будет.
        Старик замер в кресле и забарабанил по подлокотнику узловатыми пальцами в старческих жилках.
        - Наставником? - переспросил он.
        - Ну да… - сказал я. - Ты ж, высокородный, и не ведаешь, что происходит.
        - Ну-ка, ну-ка… - медленно произнес он. - Расскажешь? Или…
        Я ухмыльнулся:
        - Отчего же не рассказать, Расскажу.
        Высокородный Ставр слушал меня приоткрыв рот. Я ничего не утаил, даже то, что хотел на себя руки наложить рассказал - потребность у меня была большая душу излить, я и не выдержал. Да и старик ведь как ко мне отнесся - сыном предложил стать, наследником. Не перед Малкутом же распинаться: конюх, он хоть и ничего малый, но не поймет, ляпнет что-нибудь, отчего захочется ему по зубам врезать.
        - Да, навалилось на тебя, мальчик, - произнес высокородный Ставр, когда я умолк.
        - Есть такое, - согласился я. - Я из сынов Моря прямо к Баюнам в лапы угодил. Впору спятить.
        - Не надо спячивать, совсем не надо, - обеспокоился старик. - Раз уж выпал такой жребий, то, значит, богами предопределено.
        И вспомнилось мне, как я кости гадальные из мешка на острове тащил. И улыбнулся, вспомнив. Кривая, видать, получилась у меня улыбка, и высокородный Ставр встревожился:
        - Что с тобой?
        - Так… Вспомнил кой-чего, - ответил я. - Баюница поначалу обозналась, приняв Зимородка за моего наставника, а так получается, что мне кроме как в маги иной дороги нет. Пусть Зимородок и будет. Кто, как не он? Мы, считай, пуд соли вместе съели. Другого мне не надобно.
        Старик понял, что я не хочу говорить и не стал меня расспрашивать.
        - А я уж снова хотел предложить тебе остаться у меня, - сказал он. - Прости, но я знал о твоем прежнем нежелании быть магом. Получается, что мы прощаемся.
        - Отчего же прощаемся, - удивился я. - Я, чай, не сегодня отбываю. Мне Зимородок про то пока ничего не сказывал.
        Старик улыбнулся в бороду.
        - Значит, вот кто передо мной сидит - маг, который будет владеть и людской магией и магией исполинов. Даль, а не Скрижали исполинов, часом, отдал ты Баюнице?
        - Какие Скрижали? - опять удивился я. - Я о них и не слыхивал.
        - Скрижали - это такая вещь, а может быть, и книга, в коей исполины оставили все знания о собственной магии, - объяснил старик. - Ты еще о них наслушаешься.
        - Может и скрижали, - сказал я, - может и нет. Изделие…
        7
        Светлогор привел меня к здоровенной двери, верхний косяк которой терялся где-то под потолком. Я эту дверь и раньше видел, но за нее не заходил. Створки раскрылись сами, и я шагнул через порог. Светлогор тоже вошел вместе со мной, но он остался за спиной. А передо мной восседал Светлый Круг. Я был удивлен несказанно: я их видел, но в громадном зале, сплошь занавешенном гобеленами (это ж сколько народу должно потеть, чтобы такой выткать?) - а на каждом гобелене чего только не выткано: тут и боги, и Баюны, и Рокх-Птицы - в глазах рябит да и только, - в зале не было никого, кроме меня, Светлогора и высокородного Ставра, сидевшего отдельно от Круга в богатом кресле на возвышении. Старик обрядился в самую, что ни есть, праздничную одежду.
        Я не мог поверить глазам и чутью своему. Чутье твердило: кроме троих пусто, - а они, светлые маги, сидели, как ни в чем не бывало, и разглядывали меня, словно диковину какую. И тут меня прошибло - магов в зале нет, но есть их видимость: они свой дух сюда прислали или чего-то вроде. Лишь только я это сообразил, так сразу успокоился. И разозлился. Куда они подевали Зимородка? Он, как ночью ушел из моей комнаты, так словно сквозь землю провалился. Я его и искал, и в уме звал. Но Зимородок не отвечал. Я вдрызг разругался со Светлогором, выспрашивая про Зимородка, потому что Светлогор невразумительно долдонил одно и тоже: «Не твоего ума дело… Не твоего ума дело…». Я тогда озверел и решил поднапрячься - надеялся, что с натуги, как обычно бывало, какая еще способность прорежется… И ни хрена!
        Думая так, я стоял пред призраками, которых Круг прислал во дворец вместо себя. Не будь я сам магом, я бы, наверное, и не догадался, что они не взаправдашние. А так не отличить… А ежели вон в того тощего с длинными вьющимися локонами вокруг лысины и бородищей до пупа пальцем ткнуть - пройдет рука насквозь или нет?
        - Подойди поближе, мальчик.
        Я так и не понял, кто из них это сказал, но послушался, шагнул вперед и стал ждать, что будет дальше. А сам их тоже разглядывал - интересно ведь. И сразу же наткнулся взглядом на такую рожу, что у меня волосы дыбом встали: круглая такая харя, черная вся и плоская, а волосья светло-желтые, редкой соломой на черный лоб спускаются. Губы на харе красные, толстющие, и нос с вывороченными ноздрями, сплюснутый, будто по этим губам и носу, да и по самой харе впридачу, с размаху лопастью корабельного весла съездили, да так и осталось. А глазоньки у образины косые и длинные - от широкого переносья, кажись, за самые уши тянутся. И это, что ль, Светлый Маг? Да еще из Круга?! Он же пострашнее демона, которого я видел, будет! Откуда ж его такого принесло… Старец Морской… Я в Шухе на разный люд насмотрелся - со всех концов света пришлые там околачиваются, но такого рыла не встречал. Но едва я отвел глаза от уродца черного, чтобы взор свое его видом не смущать, как снова раззявил хлебальник, что пеликан на рыбу. Баба! И не одна: рядышком с ней вторая сидит… Это что ж они - тоже маги?! Батюшки… Какой из бабы маг?
Это мужик - маг, а баба - ведьма. Ну, может, жрица, - в храмах Ляли, вон, только жрицы и есть. И эти бабы мою судьбу решать будут? Не дам! Одна уже решила - по гроб жизни не забуду. Пусть и не человеческая, но все равно - баба! От них мужикам только одни…
        - Отвлекись от своих мыслей, мальчик.
        Я увидел, наконец, обращавшегося ко мне. Высокий, костлявый старик в белой, как они все, долгополой одежде с радужным знаком на груди. Борода у него не в пример тому, лысому, подрубленная, а из бороды щеки, как два спелых яблока выглядывают. Старшой, видать, среди Круга.
        - Мы знаем твою историю, мальчик, - продолжал маг. - Знаем о твоей встрече с Баюницей. И собрались во многом из-за тебя. У тебя особый дар, и твоим даром надо распорядиться с разумом. Сегодня один из нас возьмет тебя в ученики…
        Дальше я слушал вполуха, потому как почувствовал, что на меня вновь накатывается злость. Опять без меня меня женили, и уже в который раз! Хватит! Надоело! А где Зимородок? Неужто, как и боялся высокородный, его… это… изгнали и наказали к Кругу на выстрел баллисты не подходить? А маг все болботал, расписывая мою будущность. Ну, как фризруг, когда мы на галере с острова в Тебай шли.
        - А теперь иди, мальчик, - закончил свои росписи маг, - тебя позовут, когда будет определен твой наставник.
        Во-во… Мне только и не хватало в учениках походить у черной косоглазой хари, которая на меня белками сверкает. Или у бабьего подола в подручных маяться. Мать ваша ящерица…
        Спиной чувствуя, что ко мне торопится Светлогор, чтобы увести под белы руки, я подбоченился и как можно нахальнее спросил:
        - Какой наставник?
        Старец удивленно мигнул, ну, а я добавил:
        - Есть у меня наставник. Другого не надо.
        Подскочивший Светлогор с грозным пыхтением схватил меня за руку. Я высвободил руку и врубил Светлогору (Улих говаривал: «Если нет ножа в руке, то бей рукой, как ножом, но помни, что руку не метнешь.») Светлогор не ожидал удара и повалился на пол, закатив глаза - я-то знаю куда бить надо, чтобы вот такого кита забить. Во второй раз Светлогору уже от меня достается. А я, поворачиваясь к Светлому Кругу, задним умом подумал, что странно все-таки: Зимородка на нож не поймали, а этот на кулак наткнулся.
        Высокородный Ставр поднялся с кресла, а маги же сидели по-прежнему, будто и не вырубил я только что на глазах у них сотоварища. В ватаге такого не было: ежели кто рыпался не по делу, без вызова, считай, всю ватагу на бой вызывал. А, может, видимости магов совершенно бессильны? Ну, да мне начхать, сильны они, или нет: ничего они мне не сделают - я для них ныне на вес золота, а, может, и подороже буду. Я скрестил руки на груди и отставил ногу, показывая всем своим видом: не уйду, мол, пока до конца не разберемся. До самого.
        - Высокородный Ставр, - сказал тот маг, которого я определил, как старшого, - вызови слуг, пусть помогут Светлогору.
        Высокородный покинул свое место. Он обогнул по кривой призрачных магов, а проходя мимо меня чуть-чуть повернул голову и подмигнул. Я приободрился еще больше. Из-за дверей донесся его голос, призывающий слуг. Они появились и унесли мага, который все еще был без чувств. Крепко я его приложил, однако. Высокородный ушел вместе со слугами, а я остался с магами.
        - Ну и кто же твой наставник? - спросил Старшой, когда возня улеглась.
        - Зимородок, - ответил я.
        - Зимородок не может быть твоим наставником, - помедлив сказал Старшой. - Он покинул Круг.
        - Как покинул, так и вернется, - сказал я.
        Прав-таки оказался высокородный: выгнали Зимородка. Выгнали. И я вдруг понял, что мне надо говорить дальше.
        - Не вам выбирать мне наставника. Мне его Баюница выбрала. Сама.
        Ну вот… Зашевелились, наконец… Проняло…
        - Зимородок ни о чем таком не обмолвился ни словом, - сказал маг.
        - Это его дело - молвить или нет. Он - мой наставник.
        - Хорошо, мальчик. Мы подумаем.
        - Нет, - сказал я. - Либо будет по-моему, либо не будет никак. Принудить вы меня не сможете. Ты меня понял, старик?
        Я развернулся и пошел прочь из зала с гобеленами.
        Со спины Ладного я увидел, как к загону идут Зимородок и высокородный Ставр и направил огневика к ограде. Маг облокотился о поперечину и, улыбаясь смотрел на меня, когда я подъехал, он сказал:
        - Даль, мне нужно отлучиться по делу недельки на три. Я хотел отвезти тебя к своему учителю, но высокородный Ставр просит, чтобы ты остался погостить у него. Ты как?
        Я потрепал огневика по гриве.
        - Можно и погостить. Тебя-то где демоны носили?
        - Ох, и ученичок у меня будет, - сказал Зимородок. - Нахальный и сварливый.
        - А пошел ты… - сказал я и рассмеялся.
        8
        Прошли три недели, и к загону, вывалив язык, примчался Малкут и, сделав страшные глаза, сказал, что Зимородок появился во дворце. Я соскочил с Ладного, хлопнул жеребца по крупу. Ладный фыркнул и ткнулся в руки носом, требуя хлеба. Я отдал ему припасенную краюху, перелез через ограду и поспешил во дворец. Три недели я как сыр в масле катался, а теперь пришла пора собирать манатки и поднимать якорь. Ладный без меня скучать будет. И дед тоже. Дед - высокородный Ставр. Он сам настоял, чтобы я его звал так. Первые два денька мне это давалось через силу.
        Зимородок ожидал меня в моей спальне, сидя в кресле у окна.
        - Вот и я. Здорово, - сказал я, входя в комнату.
        Маг повернулся и я сразу насторожился: вид у него был странный какой-то. Произошло что-то?
        - Присядь-ка, Даль, - сказал Зимородок.
        - Случилось что? - спросил я. Сердце у меня екнуло.
        - Присядь, - повторил он.
        Я сел на кровать. Опять Булита на меня ворчать будет, что в неурочное время на постели валяюсь. Зимородок с прищуром посмотрел на меня и покривился, как от зубной боли.
        - Мальчик мой, - сказал он. - Я нашел твоих родителей. Они живы.
        Кровать подо мной исчезла, я услышал шум волн и собственный крик: «Даль, акулы!» Все сложилось воедино: у меня был брат, которого сожрали акулы. Я открыл глаза. Зимородок обеспокоено вглядывался в меня.
        - Как меня зовут? - спросил я.
        Эпилог
        1
        Звать меня Вига. Отец мой родом из Килика, зодчий. Когда киликийцы на Архипелаге, на острове Расмир решили город построить, то позвали его городские стены ставить. Там, на острове этом, я и родился. А когда мне девять годков стукнуло, отец получил известие о смерти моего деда и решил вернуться в Килик; собрал пожитки и со всей семьей покинул остров. Но добрались до Килика лишь он да мать, потеряв в дороге обоих сыновей: меня и моего старшего брата Даля. Бури тогда не было, была небольшая волна. Спрут поднялся и ударил галеру. Ударил и ушел - видать, порезвиться зверюга решил. А мы с братом тогда на палубе играли, и оба оказались за бортом. Брат в игре тогда руку рассадил, а за галерой акулы шли, как водится, помои жрали. Меня акулы не тронули, но меня в море унесло течением. Капитан галеры шлюпки на воду не спустил, чтобы меня на борт поднять - спрута забоялся. Отец набросился на капитана, да тот матросов кликнул, и отца всем скопом повязали. А мать, после того как у нее на глазах одного сына акулы разорвали, а другой в море остался, слегла в горячке. Отец и не надеялся, что она подымется. Меня не
искали, потому как надежды никакой на то, что я жив останусь, не было. Я уже в малолетстве показывал себя как маг, и была это еще одна причина, по которой отец в Килик съехать собрался: на Расмире с магами было туго, а какие остров своим пристанищем избрали, мне в наставники не годились - дар у меня еще тот, с закавыками. Нашелся среди магов один разумник, сказал, что мне прямая дорожка в маги Круга. А Круга два есть: Светлый и Темный. Под Киликом же, в горах Рокх маг обретался, о котором было доподлинно известно, что он из Круга, и ходили слухи, что из Светлого (как не крути, а все к одному тянется - этот маг с гор Рокх и есть учитель Зимородка). Отец собрался меня ему показать. Да не довелось. Бури, разбившей галеру, как мне привиделось на палубе южан не было, и «Касатка» подобрала меня в открытом море при полном штиле; однако, я лежал на обломке мачты, вцепившись мертвой хваткой в остатки снасти, - вот задачка над которой мне придется поломать голову. Что со мною в море было? Пропал я по весне, и нашли меня тоже весною, но, если день, когда меня в море выкинуло после удара спрута, я теперь знаю
точно, то день, когда меня вытащили на палубу «Касатки» мне не ведом - ватага дней не считала. Зимородок говорит, что я все вспомню, когда окончательно с Изделием разберусь, а пока и думать не стоит. А у меня даже сомнение закралось - к моим ли родителям он меня привел. Но все разрешилось просто: у меня за левым ухом родинка есть красного цвета, на наконечник стрелы похожа. У отца есть такая же и в том же месте. Была и у Даля родинка… Ох, и трудно мне пришлось в доме родительском: позабыл я, как дитем при отце с матерью быть. И им было трудно, особенно матери: как взглянет на мою трехпалую руку, так на глазах слезы. А трехпалая рука моя вдруг дала о себе знать.
        - Зудит, говоришь? - спросил Зимородок, разглядывая мою левую кисть.
        - Зудит, - подтвердил я. - Иной раз так зудит, никакого спасу нет. А еще что заметил?
        Зимородок поднял на меня взгляд, глаза его горели.
        - Отрастают у тебя пальцы заново, Вига.
        Я пошевелил обрубками и спросил:
        - А это что - тоже магия?
        - Нет, парень. Если я себе пальцы отрублю, они у меня не вырастут, - сказал он.
        - Изделие?
        Зимородок отпустил мою руку и кивнул:
        - Без него не обошлось.
        - Морской Старец! Это что ж, я теперь навроде ящерицы буду? - вырвалось у меня. - Она хвост растит, а я пальцы.
        - Может, и будешь.
        - Вот уж спасибо…
        - Успокойся, - сказал Зимородок. - Мы, маги, раны умеем лечить разные, но если часть тела отсечена, искусство наше бессильно. А с твоим умением, глядишь, все по иному повернется.
        - Хорошо бы так, - буркнул я. - Уезжать надо.
        Зимородок помолчал.
        - Надо, - согласился он. - Незачем твоей родне видеть, как у тебя пальцы растут.
        - Ну, знаешь… - разозлился я. - Что же мне, если захочется с ними повидаться, каждый раз пальцы наново рубить?
        - Незачем рубить, - ответил он. - Молва о магах ходит разная, чаще всего красочные враки. Но вракам верят. И они поверят, что бы ты им не сказал. А нам пора бы уже приниматься за дело всерьез.
        2
        Проводы были недолгими: ученик мага Светлого Круга уходил вместе со своим учителем. Так заведено. Я теперь ломоть отрезанный. Я обнял отца, поцеловал заплаканную мать и Лану. Есть у меня ныне сводная сестра: мои отец с матерью приютили сироту из дальней родни. Ничего деваха. Бойкая. Я б ее на палубу пустил. Ей-ей. Сначала она боялась меня. Пирата. И не только она. Мать с отцом правда не то чтоб боялись, но приняли такое известие с трудом. Зимородок им не обо всем поведал, но то, что я три года Сыном Моря был, не утаил. Да и как утаить-то? Я поначалу лишний раз рот раскрыть боялся: как скажу чего, так у отца с матерью глаза круглые становятся. А потом, то ли я стал говорить ладнее, то ли они пообвыклись - вроде ничего стало. Я Лане в приданое отдал свою долю. Всю. Зачем она мне теперь?
        3
        Кто сможет пойти против судьбы?
        Против ветра ее? Он несет меня облаком в небе…
        Запали мне на сердце эти строчки из песни, которую пел бродячий гусляр из Баюновых Внуков на Рынке в Килике. Сидел он себе возле фонтана, щипал струны гуслей и пел. Сам для себя пел - ни шапки не выставил, ничего. Слушай, кому охота. Мы с Зимородком тоже остановились послушать. Гусляр поначалу пел, глаза прикрыв, а потом вдруг встрепенулся и стал шарить взглядом по толпе вокруг. У меня сердце екнуло. И точно… Отыскал он щелястыми своими глазищами мое лицо в толпе и смотрел, не отрываясь. Допел песню, умолк, и, не вставая с места, медленно мне поклонился, а потом запел эту. И морем зашумел, чайками загорланил. Народ удивился: кому это Баюнов Внук поклоны отвешивает? Ну, а мы с Зимородком потихоньку ушли.
        Стены Килика давно остались позади. Зимородок ведет меня в горы Рокх, где раньше жил его учитель. Учитель, сказал Зимородок, ушел, а жилище его осталось. Вот и пригодилось. Зимородок вдруг остановился и задрал голову к небу.
        - Вига, - позвал он. - Смотри. Птицы-Рокх.
        Боги… Красотища-то какая! А какие они агроменные!
        - Попробуй их услышать, - сказал он.
        - Как? - спросил я.
        - Коснись их умом. Лети вместе с ними.
        В этот раз дважды пробовать мне уже не пришлось.
        - Слышишь? - спросил Зимородок.
        - Слышу, - ответил я. - До чего же они забавные!
        Зимородок щурился на солнце и улыбался.
        - Ну, вот… - сказал он. - Теперь мы доберемся быстрее.
        И будто гулкая медь раскатилась в небесной голубизне. Одна из птиц оторвалась от стаи и пошла вниз к земле.