Избранное Феликс Давидович Кривин
        Во все времена в литературе существовали писатели, не желавшие вписываться ни в какие жанровые рамки. Феликс Кривин относится к таким. Его творчество оригинально и неповторимо, его произведения сочетают в себе черты фантастики и сатиры, притчи и басни. Неожиданный взгляд, неожиданный ракурс - и предметы, люди, общепринятые истины приобретают особенную окраску.
        Кривин Феликс Давидович
        Избранное
        ПЯТИДЕСЯТЫЕ
        СПЛЕТНЯ
        Очки это видели своими глазами…
        Совсем еще новенькая, блестящая Пуговка соединила свою жизнь со старым, потасканным Пиджаком. Что это был за Пиджак! Говорят, у него и сейчас таких вот пуговок не меньше десятка, а сколько раньше было - никто и не скажет. А Пуговка в жизни своей еще ни одного пиджака не знала.
        Конечно, потасканный Пиджак не смог бы сам, своим суконным языком уговорить Пуговку. Во всем виновата была Игла, старая сводня, у которой в этих делах большой опыт. Она только шмыг туда, шмыг сюда - от Пуговки к Пиджаку, от Пиджака к Пуговке, - и все готово, все шито-крыто.
        История бедной Пуговки быстро получила огласку. Очки рассказали ее Скатерти, Скатерть, обычно привыкшая всех покрывать, на этот раз не удержалась и поделилась новостью с Чайной Ложкой, Ложка выболтала все Стакану, а Стакан - раззвонил по всей комнате.
        А потом, когда Пуговка оказалась в петле, всеобщее возмущение достигло предела. Всем сразу стало ясно, что в Пуговкиной беде старый Пиджак сыграл далеко не последнюю роль. Еще бы! Кто же от хорошей жизни в петлю полезет!
        АДМИНИСТРАТИВНОЕ РВЕНИЕ
        Расческа, очень неровная в обращении с волосами, развивала бурную деятельность. И дошло до того, что, явившись однажды на свое рабочее место, Расческа оторопела:
        - Ну вот, пожалуйста: всего три волоска осталось! С кем же прикажете работать?
        Никто ей не ответил, только Лысина грустно улыбнулась. И в этой улыбке, как в зеркале, отразился результат многолетних Расческиных трудов на поприще шевелюры.
        НЕВИННАЯ БУТЫЛКА
        Бутылку судили за пьянство, а она оказалась невинной.
        Суд, конечно, был не настоящий, а товарищеский, - за пьянство, как известно, не судят. Но для Бутылки и этого было достаточно.
        Больше всех возмущались Бокал и Рюмка. Бокал призывал присутствующих «трезво взглянуть на вещи», а Рюмка просила скорей кончать, потому что она, Рюмка, не выносит запаха алкоголя.
        А потом вдруг выяснилось, что Бутылка - не винная. Это со всей очевидностью доказала свидетельница Соска, которой приходилось постоянно сталкиваться с Бутылкой по работе.
        Все сразу почувствовали себя неловко. Никто не знал, что говорить, что делать, и только Штопор (который умел выкрутиться из любого положения) весело крикнул:
        - Братцы, да ведь нужно отметить это событие! Пошли, я угощаю!
        И он повел всю компанию к своему старому другу Бочонку. Здесь было очень весело, Рюмка и Бокал ежеминутно чокались с Бутылкой, и она вскоре набралась по самое горлышко.
        И все от души радовались тому, что Бутылка, которую они еще недавно так строго судили за пьянство, - совершенно невинная…
        ГВОЗДИК
        Гвоздик высунулся из туфли, чтобы посмотреть, как поживает его Хозяин, и сразу услышал:
        - Ой!
        Гвоздик разволновался. Очевидно, у Хозяина какие-то неприятности? И Гвоздик высунулся еще больше.
        - Ой! Ой! - вскрикнул Хозяин, а потом снял туфлю и забил Гвоздик молотком.
        «Что-то он от меня скрывает! - подумал Гвоздик. - Но ничего, я все-таки узнаю, в чем здесь дело!» И он высунулся снова.
        Хозяин рассердился, взял клещи и вытащил Гвоздик из туфли. Лежа в чулане среди ненужных вещей, Гвоздик думал:
        «Гордый человек! Не хочет, чтобы другие видели, как ему тяжело живется!»
        СИЛА УБЕЖДЕНИЯ
        - Помещение должно быть открыто, - глубокомысленно замечает Дверная Ручка, когда открывают дверь.
        - Помещение должно быть закрыто, - философски заключает она, когда дверь закрывают.
        Убеждение Дверной Ручки зависит от того, кто на нее нажимает.
        ЧАСЫ
        Понимая всю важность и ответственность своей жизненной миссии, Часы не шли: они стояли на страже времени.
        ПУСТАЯ ФОРМАЛЬНОСТЬ
        Гладкий и круглый Бильярдный Шар отвечает на приглашение Лузы:
        - Ну что ж, я - с удовольствием! Только нужно сначала посоветоваться с Кием. Хоть это и пустая формальность, но все-таки…
        Затем он пулей влетает в Лузу и самодовольно замечает:
        - Ну вот, я же знал, что Кий возражать не станет…
        СВОБОДНЫЙ ХУДОЖНИК
        Электрический Утюг просил выключить его из электросети, поскольку он переходит на творческую работу.
        ТРУДНЫЙ ЦЫПЛЕНОК
        Не успел Цыпленок вылупиться, как тотчас получил замечание за то, что разбил яйцо. Бог ты мой, откуда у него такие манеры? Очевидно, это что-то наследственное…
        ПЕТУХ-МАССОВИК
        На штатную должность в курятник был назначен Петух-массовик.
        Это был дельный, опытный Петух. В свое время он подвизался в качестве штатного поэта в популярной газете «Быка за рога», потом возглавлял какую-то спортивную организацию, и вот теперь, в связи с развернувшейся кампанией за повышение вылупляемости цыплят, был брошен в курятник.
        Петух собрал вокруг себя наседок и принялся разучивать с ними песню. Куры, взявшись за крылышки, ходили по кругу и пели:
        Мы выполним, высидим долг до конца,
        Яйцо - нашей жизни опора.
        И если наседка уйдет от яйца -
        Она не уйдет от позора!
        Культурно-массовая работа была в разгаре.
        Правда, куры с трудом выкраивали минутку, чтобы посидеть на яйце; правда и то, что цыплят с каждым днем вылуплялось все меньше.
        Но это был единственный недостаток успешной борьбы за повышение вылупляемости.
        КОЛУН
        Колун оценивает работу Рубанка:
        - Все хорошо, - одобряет он, - остается устранить некоторые шероховатости. Я бы, например, сделал вот что…
        Колун берет разгон и привычным движением делит полено на две части.
        - Вот теперь гораздо лучше, - удовлетворенно замечает он. - Но это еще не все.
        Колун работает с увлечением, и вскоре от полена остаются одни щепы.
        - Так и продолжайте, - говорит он Рубанку. - Я уверен, что с этим поленом у вас получится.
        - С каким поленом? - недоумевает Рубанок. - Ведь от него ничего не осталось!
        - Гм… Не осталось? Ну что ж! Тогда возьмите другое полено. Важно, чтобы вы усвоили принцип. А если будут какие-то шероховатости - не стесняйтесь, прямо обращайтесь ко мне. Я помогу. Ну, действуйте!
        ЮБИЛЕЙ
        Юбилей Термоса.
        Говорит Графин:
        - Мы собрались, друзья, чтобы отметить славную годовщину нашего уважаемого друга! (Одобрительный звон бокалов и рюмок.) Наш Термос блестяще проявил себя на поприще чая. Он сумел пронести свое тепло, не растрачивая его по мелочам. И это по достоинству оценили мы, благодарные современники: графины, бокалы, рюмки, а также чайные стаканы, которые, к сожалению, здесь не присутствуют.
        НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
        - Работаешь с утра до вечера, - сокрушался здоровый Зуб, - и никакой тебе благодарности! А испорченные зубы - пожалуйста: все в золоте ходят. За что, спрашивается? За какие заслуги?
        ПРЫЩ
        Сидя на лбу низенького человека, Прыщ с завистью поглядывал на лбы высоких людей и думал: «Вот бы мне такое положение!»
        КОЛОДА
        Нет, не может понять Скрипку Колода.
        - Если б у меня был такой мягкий, такой красивый Футляр, я бы его ни на какие смычки не променяла. И что в этом Смычке Скрипка находит? Только и знает, что пилит ее, а она еще радуется, веселится! Если б меня так пилили…
        Пожалуй, в этом Колода права: если б пилили ее, все выглядело бы совсем иначе.
        ПОГРЕМУШКА
        - Нужно быть проще, доходчивее, - наставляет Скрипку Погремушка. - Меня, например, всегда слушают с удовольствием. Даже дети, и те понимают!
        ЗАНОЗА
        - Нам, кажется, по пути, - сказала Заноза, впиваясь в ногу. - Вот и хорошо: все-таки веселее в компании.
        Почувствовав боль, мальчик запрыгал на одной ноге, и Заноза заметила с удовольствием:
        - Ну вот, я же говорила, что в компании веселее!
        ХЛЯСТИК
        - Замерзнет, небось, человек, - беспокоился Хлястик. - Руки, ноги, плечи поотмораживает. За поясницу-то я спокоен, здесь я лично присутствую. А как на других участках?
        МОДНИЦЫ
        Мухи - ужасные модницы. Они останавливаются возле каждого куска приглянувшейся им узорчатой паутины, осматривают ее, ощупывают, спрашивают у добродушного толстяка Паука:
        - Почем миллиметр?
        И платят обычно очень дорого.
        ГИРЯ
        Понимая, что в делах торговли она имеет некоторый вес, Гиря восседала на чаше весов, иронически поглядывая на продукты:
        - Посмотрим, посмотрим, кто перетянет!
        Чаше всего вес оказывался одинаковым, но иногда случалось, что перетягивала Гиря. И - вот чего Гиря не могла понять! - покупателей это вовсе не радовало.
        «Ну, ничего! - ободряла она себя. - Продукты приходят и уходят, а гири остаются!»
        В этом смысле у Гири была железная логика.
        КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ
        - Уголь - это краеугольный камень отопительного сезона, - говорил Кусок Угля своим товарищам по сараю. - Мы несем в мир тепло - что может быть лучше этого? И пусть мы сгорим, друзья, но мы сгорим недаром!
        Зима была суровой, тепла не хватало, и все товарищи Куска Угля сгорели. Не сгорел только он сам и на следующий год говорил своим новым товарищам по сараю:
        - …Мы несем в мир тепло - что может быть лучше этого? И пусть мы сгорим…
        Краеугольный Камень оказался камнем обыкновенным.
        ПРОБОЧНОЕ ВОСПИТАНИЕ
        В семье Сверла радостное событие: сын родился.
        Родители не налюбуются отпрыском, соседи смотрят - удивляются: вылитый отец!
        И назвали сына Штопором.
        Время идет, крепнет Штопор, мужает. Ему бы настоящее дело изучить, на металле себя попробовать (Сверла ведь все потомственные металлисты), да родители не дают: молод еще, пусть сперва на чем-нибудь мягоньком поучится.
        Носит отец домой пробки - специальные пробки, утвержденные министерством просвещения, - и на них учится Штопор сверлильному мастерству.
        Вот так и воспитывается сын Сверла - на пробках. Когда же приходит пора и пробуют дать ему чего-нибудь потверже (посверли, мол, уже научился!) - куда там! Штопор и слушать не хочет! Начинает сам для себя пробки искать, к бутылкам присматривается.
        Удивляются старые Сверла: и как это их сын от рук отбился?
        ЯБЛОКО
        Яблоко пряталось среди листьев, пока его друзей срывали с дерева.
        Ему не хотелось попадать в руки человека: попадешь, а из тебя еще, чего доброго, компот сделают! Приятного мало.
        Но и оставаться одному на дереве - тоже удовольствие небольшое. В коллективе ведь и погибать веселее.
        Так, может быть, выглянуть? Или нет? Выглянуть? Или не стоит?
        Яблоко точил червь сомнения. И точил до тех пор, пока от Яблока ничего не осталось.
        КАРТИНА
        Картина дает оценку живой природе:
        - Все это, конечно, ничего - и фон, и перспектива. Но ведь нужно же знать какие-то рамки!
        ЗАГУБЛЕННЫЙ ТАЛАНТ
        Ботинки скрипели так громко, что Шлепанцы, у которых при полном отсутствии голоса был довольно тонкий слух, не раз говорили:
        - Да, наши Ботинки далеко пойдут.
        Но как бы далеко ни ходили Ботинки, всякий раз они возвращались в свою комнату.
        - Ну что? - интересовались Шлепанцы. - Как реагировала публика?
        - Да никак! Советовали нас чем-то смазать.
        - Канифолью, наверное! - подхватывали Шлепанцы. - Слышали мы этих любителей канифоли, - разве у них скрип? А тоже называются - Скрипки! Вот у вас…
        Ботинки стояли, задрав носы от удовольствия. Им даже было немножко приятно, что их не понимают, недооценивают, и они с радостью внимали словам Шлепанцев:
        - Ничего, ваше время придет!
        И время Ботинок действительно пришло. Их смазали, но, конечно, не канифолью, а обыкновенным жиром. Ботинкам, как видно, жир понравился, они успокоились и перестали скрипеть. В комнате стало совсем тихо.
        И только временами из-под кровати доносился сокрушенный вздох Шлепанцев:
        - Какой талант загубили!
        СИЛЬНЫЙ АРГУМЕНТ
        Мелок трудился вовсю. Он что-то писал, чертил, подсчитывал, а когда заполнил всю доску, отошел в сторону, спрашивая у окружающих:
        - Ну, теперь понятно?
        Тряпке было непонятно, и поэтому ей захотелось спорить. А так как иных доводов у нее не было, она просто взяла и стерла с доски все написанное.
        Против такого аргумента трудно было возражать: Тряпка явно использовала свое служебное положение.
        Но Мелок и не думал сдаваться. Он принялся доказывать все с самого начала - очень подробно, обстоятельно, на всю доску.
        Мысли его были достаточно убедительны, но - что поделаешь! - Тряпка опять ничего не поняла. И когда Мелок окончил, она лениво и небрежно снова стерла с доски все написанное.
        Все, что так долго доказывал Мелок, чему он отдал себя без остатка…
        СОСЕДКИ
        Вот здесь живет Спесь, а через дорогу от нее - Глупость. Добрые соседки, хоть характерами и несхожи: Глупость весела и болтлива, Спесь - мрачна и неразговорчива. Но - ладят.
        Прибегает однажды Глупость к Спеси:
        - Ох, соседка, ну и радость у меня! Сколько лет сарай протекал, скотина хворала, а вчера крыша обвалилась, скотину прибило, и так я одним разом от двух бед избавилась.
        - М-да, - соглашается Спесь. - Бывает…
        - Хотелось бы мне, - продолжает Глупость, - отметить это событие. Гостей пригласить, что ли. Только кого позвать - посоветуй.
        - Что там выбирать, - говорит Спесь. - Всех зови. А то, гляди, подумают, что ты бедная!
        - Не много ли - всех? - сомневается Глупость. - Это ж мне все продать, все из хаты вынести, чтоб накормить такую ораву…
        - Так и сделай, - наставляет Спесь. - Пусть знают.
        Продала Глупость все свое добро, созвала гостей. Попировали, погуляли на радостях, а как ушли гости - осталась Глупость в пустой хате. Головы приклонить - и то не на что. А тут еще Спесь со своими обидами.
        - Насоветовала, - говорит, - я тебе - себе на лихо. Теперь о тебе только и разговору, а меня - совсем не замечают. Не знаю, как быть. Может, посоветуешь?
        - А ты хату подожги, - советует Глупость. - На пожар-то они все сбегутся.
        Так и сделала Спесь: подожгла свою хату.
        Сбежался народ. Смотрят на Спесь, пальцами показывают.
        Довольна Спесь. Так нос задрала, что с пожарной каланчи не достанешь.
        Но недолго пришлось ей радоваться. Хата сгорела, разошелся народ, и осталась Спесь посреди улицы. Постояла, постояла, а потом - деваться некуда - пошла к Глупости:
        - Принимай, соседка. Жить мне теперь негде.
        - Заходи, - приглашает Глупость, - живи. Жаль, что угостить тебя нечем: пусто в хате, ничего не осталось.
        - Ладно, - говорит Спесь. - Пусто так пусто. Ты только виду не показывай!
        С тех пор и живут они вместе. Друг без дружки - ни на шаг. Где Глупость - там обязательно Спесь, а где Спесь - обязательно Глупость.
        ЛИНЕЙКА
        Линейка говорит Перу: «Ты, братец, не хитри!
        Уж если хочешь что сказать, то прямо говори.
        По строчкам нечего петлять, значки-крючки вычерчивать,
        Чтоб только зря интриговать читателей доверчивых.
        Нет, если хочется тебе, Перо, иметь успех, -
        Прямую линию веди, понятную для всех».
        ПРЕСС-ПАПЬЕ
        Ох и достается Пресс-папье!
        Целый день какие-то помехи:
        Тут дела на письменном столе,
        А его зовут колоть орехи.
        То его зачислят в молотки,
        То в подставки, то еще во что-то…
        И чернила сохнут от тоски,
        От его общественной работы.
        БРИТВЫ
        Какою бритвою скорей
        Лицо себе поранить можно?
        Не той, которая острей, -
        С тупою будьте осторожны.
        Пускай не вызовет обид
        И шутка в нашем разговоре:
        Острота зла не причинит,
        А тупость - причиняет горе.
        ШКАФ
        Он очень содержателен.
        И скромен: посмотри -
        Он даже носит платье
        Не сверху, а внутри.
        А тот, кому он служит,
        Иной имеет вкус:
        Он разодет снаружи,
        А в середине пуст.
        ПЕДАГОГИЧЕСКОЕ
        Развязный Галстук весел и беспечен,
        И жизнь его привольна и пестра:
        Заглядывает в рюмку что ни вечер,
        Болтается по скверам до утра,
        Сидит на шее и забот не знает
        И так в безделье проживает век…
        Подумайте!
        А ведь его хозяин
        Вполне, вполне приличный человек!
        ТРЮМО
        Трюмо терпеть не может лжи
        И тем и знаменито,
        Что зеркала его души
        Для каждого открыты.
        А в них -
        То кресло,
        То комод,
        То рухлядь,
        То обновки…
        Меняется душа Трюмо
        Со сменой обстановки.
        ТУФЛЯ
        Нарядная Туфля - царица паркета,
        Вздыхают по ней Сапоги и Штиблеты,
        И только обутая в Туфлю нога
        В ней видит жестокого, злого врага.
        Ей, видимо, больше о Туфле известно:
        У них отношения - самые тесные.
        В КУРЯТНИКЕ
        «Наседки, у меня серьезная натура,
        И нечего впустую строить куры.
        В работе нашей главное - степенность,
        Все остальное - вздор и чепуха!..»
        Так говорил Цыпленок-вылупленец,
        Назначенный на должность Петуха.
        ШИШКА
        На лбу усевшись, Шишка загудела:
        «Мы, члены человеческого тела,
        Должны бороться за свои права!»
        И все сказали: «Шишка - голова!»
        РАБОТНИК
        «Вот этот человек, - заметила Овца,
        Служил еще у моего отца.
        Как он работал!
        Просто глянуть любо.
        Сбивался с ног, по дому хлопоча.
        Отец-Баран новехонькую шубу
        Ему пожаловал
        Со своего плеча».
        НАБИТЫЙ ПОРТФЕЛЬ
        Портфель имеет важный вид:
        Портфель бумагами набит.
        Он раздувается, растет.
        Он главная причина
        Того, что умником слывет
        Набитый дурачина.
        ПАССАЖИР
        На остановке при посадке
        Кричит он в гневе благородном:
        «Чего толпиться на площадке?
        Там впереди совсем свободно!»
        Но лишь ему пробиться дайте,
        Как он начнет ворчать сердито:
        «Потише, эй, не нажимайте!
        Здесь и без вас битком набито!»
        ФИЛОСОФИЯ
        «Жизнь - это жизнь.
        А свет - это свет.
        А люди - всегда есть люди…
        То, чего нынче, возможно, нет,
        Завтра, возможно, будет…
        Так оно дело…
        Вот оно как…
        Кто бы и как бы и что бы там…»
        Старый,
        Бывалый,
        Матерый дурак
        С начинающим делится опытом.
        СОБАЧЬЯ ФИЛОСОФИЯ
        «Эх, дни тяжелые настали! -
        Печально сетует Барбос. -
        Всю жизнь мечтал поймать свой хвост -
        Не поняли, не поддержали…»
        Барбос на мир взирает косо,
        Брюзжит о том, что жизнь пуста…
        Мировоззрение Барбоса
        Зависит от длины хвоста.
        ТРИ МОНАХА
        Три нищих монаха входили в богатый город.
        - Сейчас посмотрим, крепка ли вера у здешних жителей!
        Вышел один из них ни базарную площадь, гду обычно собирался народ, и провозгласил:
        - Братья, я пришел, чтобы научить вас надевать штаны через голову!
        Вера у жителей была крепка: «Ну, слава Богу!», «Справедливая мысль!», «И как мы сами до этого не додумались?»
        Монаха щедро наградили, и жители стали осваивать новый метод.
        Нелегкое это дело - надевать штаны через голову, да и получается как-то не так… Но жители не видели, как получается, потому что глаза у всех были закрыты штанами.
        Прошло какое-то время, и решил второй монах посмотреть, крепка ли вера у жителей города. Вышел на базарную площадь т возгласил:
        - Братья, надевая штаны через голову, не следует забывать о ногах!
        Вера у жителей была крепка: «Ну, слава Богу!», «Справедливая мысль!», «И как мы сами до этого не додумались?»
        Это уже и вовсе трудно: надевать штаны и через ноги, и через голову. Жители забросили все дела и с утра до вечера возились со своими штанами. А монах вернулся к своим товарищам - он свое получил.
        Прошло еще время, и выходит на площадь третий монах:
        - Братья, я знаю, как надевать штаны!
        Вера у жителей была крепка по-прежнему: «Как?», «Как?», «Расскажи!», «Научи!», «Посоветуй!» И сказал им этот третий:
        - У кого голова на плечах, тот не станет тянуть штаны через голову, а будет надевать их непосредственно на ноги.
        Переглянулись жители - у всех вроде головы на плечах. Как же это получилось?
        И тут каждый вспомнил, какие муки пришлось ему пережить, надевая штаны через голову. «Ну, слава Богу!», «Справедливая мысль!», «И как мы сами до этого не додумались?»
        Наградили и этого монаха, и уже хотели надевать штаны по-новому, а в сущности, по старому доброму методу, да только в городе не нашлось штанов.
        …Три богатых монаха уходили из нищего города…
        КАРАНДАШ И РЕЗИНКА
        Поженились Карандаш и Резинка, свадьбу сыграли - и живут себе спокойно. Карандаш-то остер, да Резинка мягка, уступчива. Так и ладят.
        Смотрят на молодую пару знакомые, удивляются: что-то здесь не то, не так, как обычно бывает. Дружки Карандаша, перья, донимают его в мужской компании:
        - Сплоховал ты, брат! Резинка тобой как хочет вертит. Ты еще и слова сказать не успеешь, а она его - насмарку. Где же твое мужское самолюбие?
        А подружки Резинки, бритвы, ее донимают:
        - Много воли даешь своему Карандашу. Гляди, наплачешься с ним из-за своей мягкости. Он тебе пропишет!..
        Такие наставления в конце концов сделали свое дело. Карандаш, чтобы отстоять свое мужское самолюбие, стал нести всякую околесицу, а Резинка, в целях самозащиты и укрепления семьи, пошла стирать вообще все, что Карандаш ни напишет. И разошлись Карандаш и Резинка, не прожив и месяца.
        Перья и бритвы очень остро переживали разлад в семье Карандаша. Единственным утешением для них было то, что все случилось именно так, как они предсказывали.
        ПОРТЬЕРА
        - Ну, теперь мы с тобой никогда не расстанемся, - шепнула Гвоздю массивная Портьера, надевая на него кольцо.
        Кольцо было не обручальное, но тем не менее Гвоздь почувствовал, что ему придется нелегко. Он немного согнулся под тяжестью и постарался поглубже уйти в стенку.
        А со стороны все это выглядело довольно красиво.
        ФОРТОЧКА
        Любопытная, ветреная Форточка выглянула во двор («Интересно, по ком это сохнет Простыня?») и увидела такую картину.
        По двору, ломая ветви деревьев и отшибая штукатурку от стен, летал большой Футбольный Мяч. Мяч был в ударе, и Форточка залюбовалась им. «Какая красота, - думала она, - какая сила!»
        Форточке очень хотелось познакомиться с Мячом, но он все летал и летал, и никакие знакомства его, по-видимому, не интересовали.
        Налетавшись до упаду, Мяч немного отдохнул (пока судья разнимал двух задравшихся полузащитников), а потом опять рванулся с земли и влетел прямо в опрокинутую бочку, которая здесь заменяла ворота.
        Это было очень здорово, и Форточка прямо-таки содрогалась от восторга. Она хлопала так громко, что Мяч наконец заметил ее.
        Привыкший к легким победам, он небрежно подлетел к Форточке, и встреча состоялась чуточку раньше, чем успел прибежать дворник - главный судья этого состязания…
        Потом все ругали Мяч и жалели Форточку, у которой таким нелепым образом была разбита жизнь.
        А на следующий день Мяч опять летал по двору, и другая ветреная Форточка громко хлопала ему и с нетерпением ждала встречи.
        ГЛИНА
        Глина очень впечатлительна, и всякий, кто коснется ее, оставляет в ней глубокий след.
        - Ах, сапог! - киснет Глина. - Куда он ушел? Я не проживу без него!
        Но проживает. И уже через минуту:
        - Ах, копыто! Милое, доброе лошадиное копыто! Я навсегда сохраню в себе его образ…
        КУРИЦА
        - Что ты грустишь? - спросила Курица Травинку.
        - Мне нужен дождь. Без него я совсем завяну.
        - А ты чего голову повесила? Тебе чего не хватает? - спросила Курица Ромашку.
        - Дождь, только дождь мне нужен…
        Интересно, кто он такой, этот дождь? Должно быть, красавец, не чета здешним петухам. Конечно, красавец, если все по нем с ума сходят!
        Так подумала Курица, а потом и сама загрустила. И когда к ней подошел молодой Петух, который давно добивался ее расположения, она даже не взглянула на него. Она сидела, думала и вздыхала. Жизнь без любви - не жизнь, даже в самом лучшем курятнике.
        - Что ты все квохчешь? - не выдержала Наседка. - Спала бы лучше…
        - Ох, ты ничего не понимаешь, - опять вздохнула Курица. - Мне нужен дождь. Без него я совсем завяну.
        Наседка только развела крыльями и опять задремала.
        А наутро пошел дождь.
        - Эй, хохлатка! Вон и твой долгожданный! - крикнула Наседка. - Беги скорее, пока не прошел!
        Курица выскочила из курятника, но тотчас же влетела обратно.
        - Да он мокрый! - кудахтала она, отряхивая крылышки. - Какой охальник, грубиян! И что в нем могли найти Травинка и Ромашка?
        Когда молодой Петух подошел к ней, чтобы выразить свое сочувствие, он показался ей значительно интересней. Это ничего, что у него немножко кривые ноги. «Это даже красиво», - решила она про себя.
        Через несколько дней они поженились и отправились в свадебное путешествие - через двор к дровяному сараю и обратно.
        Как это было интересно! Петух оказался очень галантным кавалером и так потешно кричал «Ку-ка-ре-ку!», что Курице не приходилось скучать.
        Но вот в пути новобрачные встретили Травинку и Ромашку. Курицыному удивлению не было границ, когда она увидела, что Травинка и Ромашка поднялись, посвежели - одним словом, выглядели отлично. От былой грусти не осталось и следа.
        - Ну, как дождь? - спросила Курица не без ехидства.
        - Хороший дождь. Такой сильный! Он недавно прошел - вы разве не встретились?
        «Какое лицемерие! - подумала Курица. - Радуются они, конечно, не приходу дождя, а его уходу. Я-то знаю, чего он стоит!»
        И, подхватив своего Петуха, Курица заспешила прочь: все-таки Петух был недурен собой, хоть у него и были кривые ноги.
        Но ему она ничего не сказала об истории с дождем. Во-первых, она слишком любила своего Петуха, чтобы его расстраивать, а во-вторых, в глубине души Курица рассчитывала как-нибудь, при удобном случае, еще раз выскочить под дождь. Просто из любопытства.
        ОСЕННЯЯ СКАЗКА
        Взгляни в окно: ты видишь, одинокий лист кружится на ветру? Последний лист…
        Сейчас он желт, а когда-то был зелен. И тогда он не кружился по свету, а сидел на своей ветке рядом с молодой, румяной вишенкой, которую любил всем сердцем. Старый гуляка Ветер часто говорил ему:
        - Пойдем, побродим по свету! Повсюду столько румяных вишенок!
        Но Листик не соглашался. Зачем ему много вишенок, когда у него есть одна, его Вишенка, самая лучшая в мире!
        И вот счастье его оборвалось. Вишенка вдруг исчезла, и никто не мог сказать, куда она девалась.
        Стояла холодная пора, и все листья с дерева давно облетели. Только один Листик, осунувшийся, пожелтевший от горя, оставался на своей ветке: он все еще ждал, что вернется Вишенка.
        - Что ты здесь высидишь? - убеждал его Ветер. - Пойдем поищем, - может быть, и найдем…
        Ветер дунул посильней, и они полетели.
        …Взгляни в окно: ты видишь, темные деревья зябко ежатся от холода. Еще бы: все одеваются к зиме, а они, наоборот, раздеваются. А вон там, видишь, кружится на ветру последний желтый лист. Это наш Листик, наш однолюб. Он все еще ищет свою Вишенку.
        СКАЛЫ
        Красивы прибрежные скалы, особенно на закате, но заходящие в порт корабли обходят их стороной. Скалы пугают их своей неприступностью.
        А на самом деле скалы вовсе не так неприступны. Каждая из них втайне мечтает о своем корабле, который придет когда-нибудь и останется с ней навеки. Но вы же знаете, какие сейчас корабли! Им подавай Причальную Тумбу, покорную Тумбу, для которой любой корабль заслоняет все море.
        Приходят и уходят корабли, приходят и уходят. Где-то там, посреди океана, они забывают о тех, кого оставили на берегу, и мечтают о других берегах - далеких и незнакомых. Но в трудную минуту, когда налетают штормы и океан разевает черную пасть, корабли вспоминают… И не Тумбу, нет, не Тумбу вспоминают они. Корабли вспоминают неприступные скалы родного берега…
        ПУГАЛО
        Обрадованное своим назначением на огород, Пугало созывает гостей на новоселье. Оно усердно машет пролетающим птицам, приглашая их опуститься и попировать в свое удовольствие. Но птицы шарахаются в сторону и спешат улететь подальше.
        А Пугало все стоит, и машет, и зовет… Ему очень обидно, что никто не хочет разделить его радость.
        ШКАТУЛКА
        - Эх ты, Шкатулка, - говорит Шкатулке Настольная Лампа, - посмотри-ка, что написано на бумажках, которые ты сохраняешь.
        Но Шкатулка, сколько ни пытается заглянуть в себя, так ничего прочесть и не может.
        - Что же там написано? - спрашивает она.
        - Да вот, - самые противоречивые вещи. На одной бумажке «Я тебя люблю», на другой, наоборот, - «Я не люблю тебя». Где же твоя принципиальность после этого?
        Шкатулка задумывается. Действительно, она никогда не вникала в содержание бумажек, которые ей приходится сохранять. А там, оказывается, бог весть что такое написано…
        Потом в комнату входит хозяйка. Она садится к столу, раскрывает шкатулку, и вдруг - кап, кап, кап - из глаз ее капают слезы.
        Увидев, что хозяйка плачет, бедная Шкатулка совсем расстраивается.
        «Конечно, - решает она, - это все из-за моей непринципиальности».
        ПАМЯТЬ
        У них еще совсем не было опыта, у этих русых, не тронутых сединой Кудрей, и поэтому они никак не могли понять, куда девался тот человек, который так любил их хозяйку. Он ушел после очередной размолвки и не появлялся больше, а Кудри часто вспоминали о нем, и другие руки, ласкавшие их, не могли заменить им его теплых и добрых рук.
        Вскоре пришло известие о смерти этого человека…
        Кудрям рассказала об этом маленькая, скрученная из письма Папильотка…
        РАДОСТЬ
        Котенок проснулся и обнаружил у себя хвост.
        Это было для него большим открытием, и он посмотрел на хвост недоверчиво, почти испуганно, а затем - бросился его ловить.
        И, глядя на веселую, самозабвенную возню Котенка, как-то не верилось, что столько радости может доставить этот грязный, куцый, беспомощный хвостик.
        ЛЮБОВЬ
        Отвертки крутят головы Винтам,
        На кухне все от Примуса в угаре,
        Будильнику не спится по ночам -
        Он все мечтает о хорошей паре.
        Дрова в печи поют, как соловьи,
        Они сгореть нисколько не боятся.
        И все пылинки только по любви
        На этажерки и шкафы садятся.
        РЕВНОСТЬ
        От измены ревность не спасает:
        Ревность - это глупый пес, который
        Своего хозяина кусает
        И свободно пропускает вора.
        СЧАСТЬЕ
        Покрытая снегом, озябшая Елка
        Прильнула к окну, подобравши иголки,
        И жадно глядела на Елку в огнях,
        Мечтая о собственных радостных днях.
        А Елка домашняя, в ярком уборе,
        Вздыхала о ветре, о снежном просторе,
        О том, что она променяла вчера
        На пеструю роскошь и блеск серебра.
        НА ПОЭТА ВЛИЯЕТ ПОЭТ
        На поэта влияет поэт,
        На планету влияет планета.
        Вы заметили: даже цвет
        Подражает другому цвету.
        Он бывает темней и светлей,
        Принимает оттенки любые.
        Если в небо глядит муравей,
        То глаза у него голубые.
        ПСИХОФИЗИОЛОГИЯ ТВОРЧЕСТВА
        Чтоб головы не утомить,
        Не засорить мозгов,
        Не нужно в памяти хранить
        Написанных стихов.
        Но чтоб в дальнейшем
        Прежних строк
        Поэт не повторил,
        Он должен помнить назубок
        Все то, что он забыл.
        ВЕЩИ
        Умирает маленькая свечка
        И позвать не просит докторов.
        Кочерга бесстрашно входит в печку,
        Будто укротительница дров.
        И удары не пугают ступку,
        Сколько медным пестиком ни бей…
        Многим замечательным поступкам
        Научились вещи у людей.
        ХОДИКИ
        Ходики помедлили и стали,
        Показав без четверти четыре…
        Общее собрание деталей
        Обсуждает поведенье гири.
        «Как случилось? Почему случилось?» -
        Тут и там вопросы раздаются.
        Все твердят, что Гиря опустилась
        И что Гире нужно подтянуться.
        Очень строго и авторитетно
        Все детали осуждают Гирю…
        Три часа проходят незаметно.
        На часах без четверти четыре.
        КОСМИЧЕСКИЙ ВЕК
        Снежинка медленно опускаясь на землю, спрашивает у встречных Кустов:
        - Это Земля? Скажите, пожалуйста, какая это планета?
        - Да, кажется, это Земля, - отвечают Кусты.
        Но в голосе их не чувствуется уверенности.
        ЗАНАВЕС
        Всякий раз, когда спектакль близился к концу, Занавес очень волновался, готовясь к своему выходу. Как его встретит публика? Он внимательно осматривал себя, стряхивая какую-то едва заметную пушинку и - выходил на сцену.
        Зал сразу оживлялся. Зрители вставали со своих мест, хлопали, кричали «браво». Даже Занавесу, старому, испытанному работнику сцены, становилось немного не по себе оттого, что его так восторженно встречают. Поэтому, слегка помахав публике, Занавес торопился обратно за кулисы.
        Аплодисменты усиливались. «Вызывают, - думал Занавес. - Что поделаешь, приходится выходить!»
        Так выходил он несколько раз подряд, а потом, немного поколебавшись, и вовсе оставался на сцене. Ему хотелось вознаградить зрителей за внимание.
        И тут - вот она, черная неблагодарность! - публика начинала расходиться.
        ШЕСТИДЕСЯТЫЕ
        ЭХО
        Однажды я поймал в лесу эхо.
        - Ты чего разоряешься?
        - …разоряешься…
        - Да нет, я у тебя спрашиваю.
        - …спрашиваю…
        Я понял, что Эхо попросту трусит. Повторять чужие слова куда безопасней, чем говорить свои.
        - Ты не бойся, - подбодрил я его, - можешь свободно говорить, смело высказывать свое мнение.
        - …свое мнение? - отозвалось Эхо, но это был не просто повтор. В голосе Эха явно слышалось удивление.
        - Ну да, свое мнение. Разве это так плохо?
        И тут Эхо забылось.
        - Да нет, неплохо, - впервые заговорило оно от себя, - но у нас тут один попробовал высказать свое мнение, так его за это съели волки.
        - Съели волки? Хорошие же порядки у вас в лесу! А как же тебя эти самые волки?..
        - Меня не съели, я стараюсь не показываться им на глаза.
        - А вообще-то ты умеешь показываться?
        Эхо смутилось.
        - Раньше умело… Теперь разучилось. Волки, сами понимаете…
        Тут я отпустил Эхо.
        - Смотри, не попадись волкам, - посоветовал я ему на прощанье.
        - …волкам… - отозвалось Эхо.
        - И голос побереги. Трудно тебе будет без голоса!
        - …без голоса…
        Так и перекликались мы в лесу - я и Эхо. Оно во всем соглашалось со мной, ни в чем не противоречило. Потому что мы были в лесу, где волки уже одного съели.
        НОЧЬ
        Я встаю, а она еще не ложилась. Она стоит под окном, как стояла с вечера.
        - Уходи! - гоню я ее. - Мне надо работать.
        Ночь уходит весьма неохотно. И не успеешь оглянуться - снова стоит под окном.
        - Чего тебе не спится? - спрашиваю я не слишком строго.
        - Холодно, - отвечает Ночь. - Разве тут уснешь, разве согреешься?
        Тогда я гашу свет и впускаю Ночь в комнату.
        - Ладно, грейся. Только это в последний раз. Завтра же ты должна оставить меня в покое.
        Ночь обещает, но я знаю, что это - только слова. Куда она денется среди зимы, не ночевать же ей под открытым небом!
        Завтра и послезавтра все повторяется снова.
        Чуть стемнеет, Ночь приходит в мою комнату и уходит только на рассвете. Мне не хочется ее тревожить.
        А время идет, и ничего я не успеваю сделать. Ночи этого не объяснишь - она темная, разве она понимает?..
        ВИШНЕВАЯ КОСТОЧКА
        Вишневая Косточка вылетела из окна в полном смятении.
        - Караул! - кричала она. - Раздели, ограбили!
        Пробегавший Ветер подхватил ее и потащил за собой.
        - О, вы себе даже представить не можете, - жаловалась ему Косточка. - Такое безобразие, такая наглость! Шуба - представляете?.. И вдруг - как вам это понравится?
        - Погодите, погодите! - прервал ее Ветер. - Нельзя ли помедленней? А то я спешу, да еще вы спешите - и в результате ничего не поймешь.
        - Меня ограбили, - снова заговорила Косточка. - Украли единственную шубу. Пригласили к обеду, предложили раздеться, а потом - выставили за окно.
        - Что-то вы опять путаете, - сказал Ветер. - Сейчас такая жара - при чем здесь Шуба?
        - Ах, вы мне не верите? - обиделась Косточка. - Затащили бог знает куда, да еще не верите! Ладно, обойдусь без вас. Можете отправляться своей дорогой.
        Оставшись одна, Косточка огляделась по сторонам и увидела, что сидит она над самым ручьем. Ручей был светлый, прозрачный, и в нем, как в зеркале, отражались деревья, кусты и даже тучи. Отражалась в ручье и Косточка.
        Лучше бы она в нем не отражалась!
        Взглянув на себя, Косточка пришла в ужас от своего вида: казалось, она собрала всю пыль и грязь, которые были на дороге.
        «Надо выкупаться!» - решила Косточка и стала осторожно сползать к ручью. Но только она окунулась в холодную воду, как Ручей подхватил ее и понес неизвестно куда.
        - Не тяните меня, прошу вас! - взмолилась Косточка. - Меня уже раз тянули - до сих пор не могу опомниться.
        - У вас несчастье? - участливо спросил Ручей. - Какое? Может быть, я смогу вам помочь?
        И Косточка повторила ему свою историю - о том, как ее пригласили к столу и как она осталась без шубы. А в заключение сказала о Ветре:
        - Это такой хам, такой хам! Я с ним поделилась, как с другом, а он сказал, что я лгу.
        - Я знаком с Ветром, - сказал Ручей. - Он иногда бывает резок, но он - открытая душа.
        - Вы так считаете? - раздраженно ответила Косточка. - В таком случае - высадите меня на берег. Я не хочу и минуты оставаться в вашем обществе!
        Они проплывали как раз мимо дома, и Косточка выскочила на берег перед самым окном - точно таким, как то, из которого ее выбросили.
        «Все к лучшему, - решила Косточка. - Теперь я смогу найти свою шубу».
        Но при ее росте забраться в окно было просто немыслимо. Косточка уже пришла к этому выводу, когда ее окликнули:
        - А, здравствуйте! Вы все еще ищете свою шубу?
        Это был Ветер.
        - Лучше помогите, чем зря расспрашивать, - недружелюбно сказала Косточка. - Видите, что не могу до окна дотянуться.
        Ветер подхватил ее и легко забросил в окно.
        И опять все началось с неприятностей: Косточка попала на письменный стол и чуть не разбила Очки, которые просматривали там какие-то бумаги.
        Очки строго посмотрели на нее и спросили:
        - Что это за хулиганство? Откуда вы взялись?
        - Я вернулась за своей шубой, - сказала Косточка. - Меня ограбили самым бессовестным образом.
        - Где вас ограбили? - спросил Карандаш, на минуту отрываясь от работы.
        - Здесь. В этом доме. Во время обеда. Теперь припоминаете?
        - Ничего я не припоминаю, - возразил Карандаш. - Я вас впервые вижу. И шубы никакой здесь не было. Да и какая может быть летом шуба?
        Последней фразы Косточка не могла вынести.
        - Не вам меня учить, как мне одеваться! Лучше следите за своим длинным носом! - раздраженно сказала она Карандашу.
        Косточка очень разволновалась, и надо было как-то ее успокоить.
        - Может быть, посадить ее в нашем саду? - предложили Очки, которым приходилось кое-что читать из области садоводства.
        - Посадить? За что меня сажать? Постыдились бы говорить такое!
        Но ее все-таки посадили.
        …Перед самым окном, в которое когда-то влетела Косточка, растет большая, развесистая Вишня. Она глубоко пустила корни и давным-давно позабыла о грехах молодости, когда она была глупой Косточкой, среди лета потерявшей свою шубу.
        И лишь по временам, когда Ветер всколыхнет ее воспоминания, Вишня робко стучится в окно, словно просит прощения за прежние ошибки.
        ПОЛУПРАВДА
        Купил Дурак на базаре Правду. Удачно купил, ничего не скажешь. Дал за нее три дурацких вопроса да еще два тумака сдачи получил и - пошел.
        Нелегко сказать - пошел! С Правдой-то ходить - не так просто. Кто пробовал, тот знает. Большая она, Правда, тяжелая. Поехать на ней - не поедешь, а на себе нести - далеко ли унесешь?
        Тащит Дурак свою Правду, мается. А бросить жалко. Как-никак за нее заплачено.
        - Ты где, Дурак, пропадал? - набросилась на него жена.
        Объяснил ей Дурак все, как есть, только одного объяснить не смог: для чего она, эта Правда, как ею пользоваться.
        Лежит Правда среди улицы, ни в какие ворота не лезет, а Дурак с женой держат совет - как с нею быть, как ее приспособить в хозяйстве.
        Крутили и так, и сяк, ничего не придумали. Даже поставить Правду, и то негде. Что ты будешь делать - некуда Правды деть!
        - Иди, - говорит жена Дураку, - продай свою Правду. Много не спрашивай - сколько дадут, столько и ладно. Все равно толку от нее никакого.
        Потащился Дурак на базар. Стал на видном месте, кричит:
        - Правда! Правда! Кому Правду - налетай! Но никто на него не налетает.
        - Эй, народ! - кричит Дурак. - Бери Правду - дешево отдам!
        - Да нет, - отвечает народ. - Нам твоя Правда ни к чему. У нас своя Правда, не купленная.
        Но вот к Дураку один Умник подошел. Покрутился возле Правды, спрашивает:
        - Что, парень, Правду продаешь? А много ли просишь?
        - Немного, совсем немного, - обрадовался Дурак. - Отдам за спасибо.
        - За спасибо? - стал прикидывать Умник. - Нет, это для меня дороговато.
        Но тут подоспел еще один Умник и тоже стал прицениваться.
        Рядились они, рядились и решили купить одну Правду на двоих. На том и сошлись.
        Разрезали Правду на две части. Получились две полуправды, каждая и полегче, и поудобнее, чем целая была. Такие полуправды - просто загляденье.
        Идут Умники по базару, и все им завидуют. А потом и другие Умники, по их примеру, стали себе полуправды мастерить.
        Режут умники правду, полуправдой запасаются.
        Теперь им куда легче разговаривать между собой.
        Там, где надо бы сказать: «Вы подлец!» - можно сказать: «У вас трудный характер». Нахала можно назвать шалуном, обманщика - фантазером.
        И даже нашего Дурака теперь никто дураком не назовет.
        О дураке скажут: «Человек, по-своему мыслящий». Вот как режут Правду!
        ВЫБОР ПРОФЕССИИ
        Было тихо.
        Было темно.
        В темноте - сквозь окно - светились желтые зрачки звезд.
        В тишине - за окном - притаились какие-то шорохи.
        Мышка сказала:
        - Когда я вырасту большой, я обязательно стану кошкой…
        СЧАСТЬЕ
        Случилось так, что в один день родились в лесу Мышонок и Медвежонок. Пока матери стирали пеленки, отцы выпили на радостях и пошли добывать для своих детей счастье.
        А счастьем в ту пору в лесу маги ведали. Они получали его по накладной и отпускали в порядке очереди. Всем распоряжался главный маг, которого называли завмагом.
        Увидел завмаг отца Мишку:
        - А, Михайло Иванович, почетный гражданин леса! За чем пожаловали?
        - За счастьем.
        - Сию минутку! Нарезать или целым куском?
        - Тут у меня еще приятель есть, - говорит отец Мишка. - Ему тоже надо бы счастья.
        Стали искать приятеля, да как его найдешь? Затерялся отец Мышка где-то в хвосте очереди. Делать нечего - взвалил на плечи Мишка счастье и домой поспешил - как бы старуха плохого не подумала.
        А отец Мышка отыскался, когда его очередь подошла.
        - Тебе чего? - спрашивает завмаг.
        - Мне бы счастья, для сына.
        - Нету счастья, все вышло! - говорит завмаг, а сам прячет что-то под прилавок.
        Так и вернулся отец Мышка домой ни с чем.
        - Ох беда, - заплакала жена. - Нет для нашего сына счастья!
        - Ничего, мать, - сказал отец Мышка. - Главное, что есть сын. Вырастет, сам добудет.
        Когда счастья нет, долго тянется время. У отца Мишки - другое дело: не успел оглянуться - сын подрос. А отец Мышка маялся, маялся, и когда сынок на ноги стал, старого Мышки уже и на свете не было.
        - Ну, мать, - говорит сын Мышка. - Собирай меня, пойду в свет добывать счастье!
        - А чего тебя собирать? В доме пусто, как стоишь, так и иди. Не пропадешь, ты у меня не маленький!
        Попрощался сын Мышка с домашними и пошел.
        - Эй, Мышка, и я с тобой!
        В берлоге переполох.
        - Не пущу! - ревет Медведица. - Там сыро, холодно, ты простудишься…
        Лег сын Мишка на спину, лапами сучит:
        - А я хочу! Хочу!
        Тут уж дело серьезное - как бы не заболел ребенок.
        Стали Мишку в дорогу снаряжать. Уложили счастье - и его, и мамино, и все, какое было в берлоге. Еле взвалил на себя сын Мишка.
        - Ты уж, Мышка, присматривай за ним, - просит Медведица. - Видишь, какой он у нас…
        Пошли.
        Ковыляет Мишка со своим счастьем, а Мышка бежит налегке. Дорога трудная, неровная, того и гляди лапку подвернешь. И ночевать под открытым небом… Мышке-то не привыкать, а Мишке обидно: у него все-таки счастье!
        - Хорошее у тебя счастье, - говорит Мышка. - Ты бы его подстелил, все же не на сырой земле ночевать!
        - Ну вот еще! - буркнул Мишка. - Легко тебе чужим распоряжаться!
        Долго шли. Мышка - на что молодец! - и тот притомился. А тут еще овраг на пути - длинный, глубокий.
        Жмется Мишка, не решается, видно, боится счастье потерять. А Мышке терять нечего: раз, два - и перебежал на ту сторону.
        - Ну чего ты там?
        Стыдно Мишке признаться, что он за свое счастье держится, он и говорит:
        - Ты, Мышка, дальше иди, а мне чего-то не хочется. Я, наверно, домой пойду.
        Потащился Мишка домой. Долго тащился; Сколько дорог, не знаешь, по какой идти, в какой лес сворачивать. Пошел не по той дороге, свернул не в тот лес и заблудился.
        Сидит он в чужом лесу, а время идет. Вот уже и зима наступила. Надо бы берлогу вырыть, да как ее выроешь? Даже не знаешь, откуда начинать - сверху или снизу?
        Падает снег, трещит мороз, а Мишка сидит, трясется над своим счастьем.
        Трясся, трясся, потом перестал. Лежит, не дышит.
        Вот тут он лежит, а вот тут - его счастье. Со стороны можно подумать, что Мишка умер от счастья, но на самом деле это не так. Не от счастья он умер - от холода.
        А Мышка долго еще по свету ходил. Правда, счастья так и не нашел, но зато нашел кое-что другое… И стал сам отцом Мышкой, потому что у него родился сын, вот ведь какая радость!
        Ну понятно, как каждый отец, пошел отец Мышка к завмагу за счастьем. Для себя бы не стал, но для сына - сами понимаете. И в очереди постоял, и просил, и вымаливал. Но опять, как и Мышка-дедушка, вернулся домой с пустыми руками.
        - Ох беда, - плачет жена. - Нет для нашего сына счастья!
        - Ничего, мать. Главное, что есть сын. Я прожил без счастья, и он проживет!
        «Я прожил без счастья…» - сказал отец Мышка и улыбнулся счастливо.
        БУДНИ ТУШКАНЧИКА
        Орлу нужно небо.
        Киту нужно море.
        Козлу нужны горы.
        А Тушканчику нужна норка. Отдельная норка. Остальное его мало интересует.
        Правду сказать, на все остальное у Тушканчика просто нет времени. У него в его норке - дел, дел, неизвестно, когда их переделаешь.
        С осени до весны - зимняя спячка.
        С весны до осени - летняя спячка.
        А там начинается осень - и снова зимняя спячка до весны.
        Ну, конечно, в перерывах между спячками побегаешь за продуктами, запасешься - надо же как-то жить. Но тут уже торопись, не зевай - как бы не проспать спячку. А так чтобы просто побегать, как говорится, пожить для себя - на это у Тушканчика никогда не хватает времени. Было бы время…
        - Эх, было бы время! - вздыхает Тушканчик. - Можно бы столько сделать, горы перевернуть! С зимы до весны - зимняя спячка. С весны до лета - весенняя спячка. А там - летняя спячка, осенняя спячка…
        Планы большие, но когда это все успеть?
        Времени нет, ни минуты свободного времени!
        ЯЩИК
        Вы, конечно, слышали о Ящике, о простом фанерном ящике, который долгое время был у всех на посылках, а потом, испещренный со всех сторон адресами, настолько повысил свое образование, что его перевели в кладовку на должность главного кладовщика.
        Работа, как говорят, не пыльная. Правда, если приглядеться поближе, пыли в кладовке всегда хватало, но зато у Ящика здесь, даже при полной темноте, было настолько видное положение, что он сразу оказался в центре внимания. На полках, на окне, на столе и на табуретках - всюду у Ящика появились приятели.
        - Вы столько изъездили! - дребезжали приятели. - Расскажите, пожалуйста, где вы побывали.
        И Ящик зачитывал им все адреса, которые были написаны у него на крышках.
        С каждым днем беседа оживлялась, и вот уже Ящик, совершенно освоившись в новой компании, затянул свою любимую песню:
        Когда я на почте служил ящикОм…
        Все давно перешли на ты, и ничего особенного, конечно, в том не было, что Клещи, отведя Ящик в сторону, спросили у него совершенно по-дружески:
        - Послушай, Ящик, у тебя не найдется лишнего гвоздика?
        Нет, лишнего гвоздика у Ящика не было, но ведь дружба - сами понимаете.
        - Сколько надо? - щедро спросил Ящик. - Сейчас вытяну.
        - Не беспокойся, мы сами вытянем…
        Когда я на почте…
        - пел Ящик, развалясь посреди чулана. Он потерял половину гвоздей, но еще неплохо держался. Это отметили даже Плоскогубцы.
        - Ты, брат, молодец! - сказали Плоскогубцы и добавили как бы между прочим: - Сообрази-ка для нас пару гвоздиков!
        Еще бы! Чтобы молодец - да не сообразил! Ящик сделал широкий жест, и Плоскогубцы вытащили из него последние гвозди.
        - Эх и Ящик! Аи да Ящик! - восхищались чуланные приятели. И вдруг спохватились: - Собственно, почему Ящик? Никакого Ящика здесь нет.
        Да, Ящика больше не было. На полу лежали куски фанеры.
        - Здорово он нас провел! - сказали Клещи. - Выдавал себя за Ящик, а мы и уши развесили…
        - И помните? - съязвили Плоскогубцы. - «Когда я на почте служил ящикОм!..» Ручаемся, что это служил не он, да и не на почте, да и не ящиком, да и вообще нет такой песни.
        Последние слова Плоскогубцев прозвучали особенно убедительно.
        - Нет такой песни! - подхватили обитатели чулана. - Нет такой песни и никогда не было!
        КОСТЕР В ЛЕСУ
        Костер угасал.
        В нем едва теплилась жизнь, он чувствовал, что не пройдет и часа, как от него останется горка пепла - и ничего больше. Маленькая горка пепла среди огромного дремучего леса.
        Костер слабо потрескивал, взывая о помощи. Красный язычок лихорадочно облизывал почерневшие угли, и Ручей, пробегавший мимо, счел нужным осведомиться:
        - Вам - воды?
        Костер зашипел от бессильной злости. Ему не хватало только воды в его положении! Очевидно, поняв неуместность своего вопроса, Ручей прожурчал какие-то извинения и заспешил прочь.
        И тогда над угасающим Костром склонились кусты. Не говоря ни слова, они протянули ему свои ветки.
        Костер жадно ухватился за ветки, и - произошло чудо. Огонь, который, казалось, совсем в нем угас, вспыхнул с новой силой.
        Вот что значит для костра протянутая вовремя ветка помощи!
        Костер поднялся, опершись на кусты, встал во весь рост, и оказалось, что он совсем не такой уж маленький. Кусты затрещали под ним и потонули в пламени. Их некому было спасать.
        А Костер уже рвался вверх. Он стал таким высоким и ярким, что даже деревья потянулись к нему: одни - восхищенные его красотой, другие - просто, чтобы погреть руки.
        Дальние деревья завидовали тем, которые оказались возле Костра, и сами мечтали, как бы к нему приблизиться.
        - Костер! Костер! Наш Костер! - шумели дальние деревья. - Он согревает нас, он озаряет нашу жизнь!
        А ближние деревья трещали еще громче. Но не от восхищения, а оттого, что Костер пожирал их своим пламенем, подминал под себя, чтобы подняться еще выше. Кто из них мог противиться дикой мощи гигантского Костра в лесу?
        Но нашлась все-таки сила, которая погасила Костер. Ударила гроза, и деревья роняли тяжелые слезы - слезы по Костру, к которому привыкли и который угас, не успев их сожрать.
        И только позже, гораздо позже, когда высохли слезы, деревья разглядели огромное черное пепелище на том месте, где бушевал Костер.
        Нет, не Костер - Пожар. Лесной пожар. Страшное стихийное бедствие.
        ЛЮБЕЗНОСТЬ
        - О, простите, я не одето! - улыбнулось Солнышко и натянуло на себя тучку.
        - Ну, не сидеть же вам в темноте! - нахмурилась Тучка и зажгла молнию.
        - К вашим услугам! - сверкнула Молния. - Что бы такое вам зажечь?
        И она зажгла домик.
        - С вашего позволения, я сгорю, - зарделся Домик. - Но вы не беспокойтесь, я оставлю по себе пламя…
        И Домик поджег соседние домики.
        - Рады стараться! - загорелись Соседние Домики и подожгли весь город.
        Земля была растрогана.
        - Вы очень любезны, - сказала она и посыпала голову пеплом.
        ГОРИЗОНТ
        Подошло Солнце к Горизонту.
        - Спрячь меня, - просит. - Такой горячий день, нет отбоя от посетителей.
        - Неудобно как-то, - кривится Горизонт. - Что обо мне на земле подумают?
        - А кто будет знать? Если спросят, скажешь, не видел.
        - Не умею я врать, - колеблется Горизонт. - Ну да ладно, что с тобой поделаешь?
        Спряталось Солнце за Горизонт, и тут-то о нем все стали спрашивать. А Горизонт и вправду не умел врать.
        - Не знаю, - говорит, - не видел. - А сам покраснел, каждому ясно, что врет Горизонт, знает он, где Солнце.
        Красный-красный стал Горизонт. «Ну его, - думает, - это в последний раз. Больше я с этим Солнцем не связываюсь».
        Так думает Горизонт. А как оно будет на самом деле? Что тут гадать! Подождем до завтра.
        ВСЕМИРНОЕ ТЯГОТЕНИЕ
        Травинка выткнулась из земли и увидела над собой звезды. Их много, они со всех сторон обступают Травинку, и ей приятно, что звезды ее заметили.
        Травинка тянется к звездам. Она даже немножко приближается к ним, но впереди остается еще довольно приличное расстояние.
        Травинка тянется из последних сил. Ей необходимо узнать, что происходит там, наверху, и вообще - в мире. Потому что она любопытна, как все травинки, и еще потому, что это приближает ее к звездам…
        А умирает Травинка на земле. Она не может расстаться с землей, слишком глубоко она пустила здесь корни.
        ЗАКОН ВСЕМИРНОГО ТЯГОТЕНИЯ
        У Вселенной непорядок с одной Галактикой.
        - Что с тобой, Галактика? Как-то ты вся затуманилась…
        - Да вот, Солнце тут есть одно…
        У Галактики непорядок с одним Солнцем.
        - Откуда у тебя, Солнце, пятна?
        - С Землей что-то не ладится…
        У Солнца непорядок с одной Землей.
        - Что у тебя, Земля, там происходит?
        - Понимаешь, есть один Человек…
        У Земли непорядок с одним Человеком.
        - Что с тобой, Человек?
        - Бог его знает! Вроде ботинок жмет…
        Один ботинок - и тяготит всю Вселенную!
        СНЕЖИНКИ
        Снежинку потянуло к Земле - очевидно, она слышала о Земле немало хорошего.
        И вот Снежинка отправилась в путь.
        Она двигалась не так быстро, как ей хотелось, потому, что ее останавливали другие снежинки, и каждой нужно было рассказать о Земле - самой лучшей в мире планете.
        Снежинки медленно опускались на Землю, словно боясь ее раздавить: ведь Земля одна, а снежинок собралось слишком много.
        Снежинки доверчиво припали к Земле, поверяя ей свои мечты, свои планы на будущее…
        И тогда на них наступил Сапог, толстокожий тупой Сапог, который хотя и был на правильном пути, но очень мало понимал в жизни.
        Один Сапог - это еще не вся Земля, по сравнению с Землей он ничего не значит. Но разве могли снежинки в этом разобраться? Раздавленные Сапогом они превратились в лед и больше ни о чем не мечтали.
        И на этом льду поскользнулось немало разной обуви, шедшей по следу тупого Сапога, раздавившего маленькие снежинки…
        ВЕЧНОСТЬ
        Когда Гранитной Глыбе исполнилось два миллиона лет, рядом с ней, - возможно, для того, чтобы ее поздравить, - появился только что родившийся Одуванчик.
        - Скажите, - спросил Одуванчик, - вы никогда не думали о вечности?
        Гранитная Глыба даже не пошевелилась.
        - Нет, - сказала она спокойно. - Жизнь так коротка, что не стоит тратить время на размышления.
        - Не так уж коротка, - возразил Одуванчик. - Можно все успеть при желании.
        - Зачем? - удивилась Глыба. - От этих размышлений одни расстройства. Еще заболеешь на нервной почве.
        - Не сваливайте на почву! - рассердился Одуванчик. - Почва у нас хорошая - чистый чернозем…
        Он до того вышел из себя, что пух его полетел по ветру. Тоненький стебелек упрямо качался на ветру, но уже не мог привести ни одного убедительного аргумента.
        - Вот тебе и вечность. Утешение для дураков. Нет уж, лучше совсем не думать, - сказала Глыба и задумалась.
        На каменном лбу, который не могли избороздить тысячелетия, пролегла первая трещина…
        ФИЗИЧЕСКИЙ ЗАКОН
        Великие открытия совершаются чисто случайно.
        Чисто случайно встретились в лесу Еж и Лев.
        - Приготовься, Еж, - говорит Лев, - сейчас я тебя ударю.
        Приготовился Еж: свернулся клубком, не поймешь, где у него душа, а где пятки.
        Лев размахнулся и - хлоп! В чем дело? По всем расчетам Ежу бы на три метра отлететь, а он отлетел только на полтора. А на остальные полтора отлетел Лев. Да и этих метров показалось ему мало: поджал хвост - и ходу!
        «Интересное явление, - подумал Еж, - надо будет его проверить!»
        Стал он проверять, как полагается в научном исследовании. Делал опыты и на волках, и на медведях. Все подтвердилось: чем сильнее удар, тем дальше зверь отлетает. Вот так Еж и открыл закон:
        ДЕЙСТВИЕ РАВНО ПРОТИВОДЕЙСТВИЮ
        Это было великое научное открытие. До сих пор в лесу только действовали, а противодействовать никто не решался. Теперь же все воспрянули духом. Зайцы, бобры, суслики - всякая лесная мелкота повылезла из своих нор, прет прямо на Льва.
        - А ну, - говорит, - ударь!
        Начал Лев ударять. Народу перебил - глядеть страшно.
        - Это не по закону! - возмущается мелкота. - По закону действие равно противодействию!
        Ударяет Лев. Ему наплевать на законы. И тут нашелся один Суслик. Подытожил все опыты и - дополнил закон Ежа:
        ДЕЙСТВИЕ РАВНО ПРОТИВОДЕЙСТВИЮ - ЭТО ФИЗИЧЕСКИЙ ЗАКОН, НО ТАМ, ГДЕ ДЕЙСТВУЕТ ФИЗИЧЕСКАЯ СИЛА, ФИЗИЧЕСКИЕ ЗАКОНЫ БЕЗДЕЙСТВУЮТ
        В науке этот закон известен под именем закона Ежа-Суслика.
        ЗАЙКИНЫ РОГА
        Стащил Зайка в огороде морковку. Идет, а навстречу ему Козел.
        - Эй, Заяц, продай морковку!
        - А сколько дашь?
        - Да у меня, видишь ли, нет ничего - только рога.
        Подумал Зайка: рога - это тоже неплохо. Можно и забодать кого при случае.
        - Ладно, давай рога.
        - Они не снимаются, - объяснил Козел, - но я здесь буду, никуда не уйду.
        - Ладно, - говорит Зайка, - сиди здесь. А я побегу, еще себе морковку добуду.
        Побежал Зайка в огород, а там Волк. Сидит, нюхает морковку.
        - Дяденька, дяденька, - просит Зайка, - продай морковку!
        - А сколько дашь?
        - Дам рога, - обещает Зайка. - Хорошие рога, крепкие.
        Смеется Волк:
        - Откуда же у тебя, у Зайца, рога?
        - Есть рога, есть! - клянется Зайка. - Они вон там, за кустом. Правда, вместе с Козлом… если не возражаете…
        - С Козлом? - оживился Волк. - Ну что ж, это подходит.
        Побежал Волк, сожрал Козла, а Зайка остался со своей морковкой. И неловко Зайке, что так получилось, да что поделаешь? Его, Зайкиной, вины здесь нет, он ведь за что купил, за то и продал…
        МУСТАНГИ
        Слух о мустангах обошел весь мир и дошел до Шакала, который, помимо всего, питался также и слухами.
        Мустанг… Красивое, стройное животное. Одна голова, одно туловище, четыре ноги…
        Шакал посмотрелся в лужу. Ну конечно, не может быть никакого сомнения!
        - Кого ты там увидел? - полюбопытствовала Гиена.
        - Мустанга, кого ж еще!
        Гиена посмотрела на свое отражение.
        - Четыре ноги, одно туловище, одна голова, - объяснил Шакал. - Красивое, стройное животное.
        - Все правильно, - сказала Гиена. - Но почему ты смотришь в лужу? Разве ты не можешь просто смотреть на меня?
        Вот это да! Значит, и она тоже…
        - И ты тоже? - спросил Шакал.
        - Почему тоже? А кто еще?
        Два мустанга стояли над лужей и выясняли свою принадлежность к этому благородному племени.
        - Мы очень быстро бегаем, - сообщил Шакал. - Иногда обгоняем курьерский поезд.
        - А чем мы питаемся? - коснулась Гиена главного вопроса.
        - Мы питаемся травкой, - сказал Шакал. - Ну и вообще… растительностью.
        - Ах, как хочется растительности! - вздохнула Гиена.
        И они стали щипать траву.
        Трава была как трава - совершенно невкусная. Шакал мусолил ее и смотрел на Гиену. У Гиены была голова, четыре ноги и большое мясистое туловище.
        - Не понимаю, что со мной, - сказал Шакал. - Когда я смотрю на тебя, у меня появляется аппетит, а когда смотрю на траву, он сразу куда-то пропадает.
        Гиена смотрела на Шакала. У Шакала была голова, туловище и целых четыре ноги.
        - А скажи, пожалуйста, - сказала Гиена, - мустанги, они не питаются мустангами?
        ХИТРАЯ КОШКА
        Бежит Мышка по коридору, вдруг кто-то ее цап за шиворот! Скосила Мышка глаза, зажмурилась и решила сделать вид, будто она не узнала Кошку.
        - Скажите, пожалуйста, вы не видели Кошку?
        Кошка опешила:
        - А вам что - нужна Кошка?
        - Д-да, - пискнула Мышка.
        «Что-то тут не то, - подумала Кошка. - На всякий случай правды говорить не следует».
        - Кошка сидит в кабинете, - схитрила Кошка. - Она там всегда сидит… У нее там работа.
        - Может, мне ее там поискать? - предложила Мышка, не совсем уверенная, что ее отпустят.
        - Что ж, поищите, - разрешила Кошка, а про себя подумала: «Беги, беги, так ты ее и найдешь! Вот так дураков учат!»
        Побежала Мышка. Сидит Кошка, ухмыляется: «Ай да я, ай да Кошка! Хорошо Мышку за хвост провела!»
        А потом спохватилась: «Как же так? Выходит, я ее за здорово живешь отпустила? Ладно, попадешься ты мне в другой раз!»
        И в другой раз попалась Мышка.
        - Ну как, нашли вы тогда Кошку? - спросила Кошка, зло радуясь.
        - Да, да, не беспокойтесь, - заторопилась Мышка, а сама так и смотрит, куда бы улизнуть.
        «Ну погоди, - решила Кошка. - Сейчас я тебя поймаю!»
        - Значит, Кошка в кабинете сидит?
        - В кабинете.
        - И вы можете ее привести?
        - М-могу…
        - Ну-ка приведите.
        Побежала Мышка.
        Час прошел, и два, и три - нет Мышки. Конечно, где ей Кошку привести, когда Кошка - вот она! - здесь сидит.
        Хорошо Кошка Мышку обхитрила!
        СЛАВНЫЙ ТЫ ПАРЕНЬ, МИШКА!
        Все началось с того, что Суслик сказал:
        - Славный ты парень, Мишка!
        Медведь смутился:
        - Ну вот еще! Нашел о чем говорить!
        За обедом Медведь сказал жене:
        - Ох, этот Суслик! Такой чудак… Ты, говорит, Мишка, славный парень…
        Вечером пришли гости. Посидели, поболтали.
        - Ты про Суслика скажи, - подтолкнула мужа Медведица.
        - Ох, этот Суслик! - застеснялся Медведь. - Придумает же такое… Ты, говорит, Мишка, славный парень.
        - Так и сказал, - подтвердила Медведица.
        Гости переглянулись.
        - Я и рта не успел раскрыть, - разговорился Медведь, - а он уже: славный ты, дескать, парень…
        Потом было утро, потом был день, а вечером гости Медведя сидели в гостях у Суслика.
        - Медведь какой-то стал не такой, - жаловался Суслик. - Встречаю его сегодня, и что же? Вы бы видели, как он на меня посмотрел. Дескать, он выше, а я ниже…
        Гости переглянулись.
        - Я и рта не успел раскрыть, а он уже посмотрел, - жаловался Суслик. - И подумать только: еще вчера был такой славный парень, а сегодня… С чего бы это?
        И опять было утро, и опять был день, а вечером гости Суслика сидели в гостях у Суслика. Медведь не принимал гостей.
        ИДЕАЛЫ
        - Я, пожалуй, останусь здесь, - сказала Подошва, отрываясь от Ботинка.
        - Брось, пошляемся еще! - предложил Ботинок. - Все равно делать нечего.
        Но Подошва совсем раскисла.
        - Я больше не могу, - сказала она, - у меня растоптаны все идеалы.
        - Подумаешь, идеалы! - воскликнул Ботинок. - Какие могут быть в наш век идеалы?
        И он зашлепал дальше. Изящный Ботинок. Модный Ботинок. Без подошвы.
        ТРЕЩИНА
        Когда стали заселять новый дом, первой в нем поселилась Трещина.
        С высоты своего потолка она оглядела отведенную ей комнату и презрительно сплюнула штукатуркой.
        - Ерунда! И это называется - новый дом!
        - Чего вы плюетесь? - проскрипела Половица, приподымаясь. - Не нравится - не надо было вселяться.
        - А если я хочу в новый дом? Сейчас все тянутся к новому - с какой стати мне отставать от жизни!
        Трещина сказала - как припечатала. Потому что при последних словах из нее вывалился такой Кусок Штукатурки, который сразу поставил Половицу на место.
        «Ишь ты, заступник нашелся! С такими повадками, глядишь, дом и вовсе развалится!»
        Так подумали окна и двери, которые не каждому открывались и поэтому вслух своего мнения не высказывали: кому охота, как Половица, получить за Трещину?
        РАБОТА
        Стул забрался на стол с ногами и рассеянно наблюдал, как Щетка растирала мастику, стараясь довести пол до блеска. Потом ему захотелось поговорить.
        - Трудная работа? - участливо спросил он и сам себе ответил: - Черная работа - она всегда трудная. Образование-то у вас, небось, никудышнее?
        - Среднее техническое, - скромно ответила Щетка.
        - Среднее образование? - изумился Стул. - И вы не могли найти более подходящую работу? Что-нибудь такое, умственное?..
        Щетка посмотрела на Стул, который важно восседал на письменном столе, и сказала:
        - Не всем же быть начальниками.
        Стул выгнул спинку, минуту помолчал и проронил:
        - Да, не всем… Но вы заходите… Я постараюсь что-нибудь для вас сделать.
        На следующий день Щетка вымылась, причесалась и пришла в канцелярию Стула устраиваться на работу. Она подошла к столу, на котором он вчера восседал, но Стула там не оказалось. За столом сидел человек и что-то быстро писал.
        Щетка обошла вокруг стола и вдруг заметила Стул. Он стоял под человеком, крепко упершись в пол четырьмя ногами, и, казалось, целиком ушел в работу. Щетка хотела окликнуть его, но в это время человек сердито заерзал, очевидно, делая Стулу замечание, потому что Стул что-то проскрипел, словно оправдываясь.
        И Щетка поспешила убраться из комнаты. Стул сейчас занят, Стулу нельзя мешать, у Стула серьезная, срочная работа.
        Умственная работа!
        РЕШЕТКА
        Тюремная Решетка знает жизнь вдоль и поперек, поэтому она так легко все перечеркивает.
        Конечно, к ней тоже нужно иметь подход. Если вы подойдете к ней снаружи, она перечеркнет свою камеру, а если, не дай бог, подойдете к ней изнутри - она перечеркнет весь мир, и с этим вам нелегко будет примириться.
        Удивительно устроена эта Решетка: она может перечеркивать все, что угодно, и при этом твердо стоять на своих позициях.
        ЛОСКУТ
        - Покрасьте меня, - просит Лоскут. - Я уже себе и палку подобрал для древка. Остается только покраситься.
        - В какой же тебя цвет - в зеленый, черный, оранжевый?
        - Я плохо разбираюсь в цветах, - мнется Лоскут. - Мне бы только стать знаменем…
        ЛАКМУС
        - Сегодня щелочь, завтра кислота… Вот так и живем…
        - А сам-то ты как относишься к химической реакции?
        - Да никак. Просто меняю окраску.
        ЗОЛОТО
        Кислород для жизни необходим, но без золота тоже прожить непросто. А на деле бывает как?
        Когда дышится легко и с кислородом вроде бы все в порядке, - чувствуется, что не хватает золота. А как привалит золото, - станет труднее дышать, и это значит - не хватает кислорода.
        Ведь по химическим законам - самым древним законам земли - золото и кислород несоединимы.
        ОТРАЖЕНИЕ
        Зеркало и Портрет - давние противники. Послушали б вы, как они спорят между собой. Зеркало буквально лезет на стенку, чтобы доказать свою правоту. Портрет, чтобы доказать свою правоту, лезет на противоположную стенку.
        Дело в том, что Зеркало и Портрет по-разному отражают действительность.
        Портрет - довольно удачный снимок - просто фотографирует жизнь, причем изображает ее преимущественно в серых красках.
        Зеркало чаше всего вообще отражает не жизнь, а розовые обои на противоположной стенке.
        Портрет создал один-единственный образ.
        Зеркало хватается за все, но ничего удержать не может.
        Но зато Зеркало идет в ногу со временем!
        Но зато Портрет имеет свое лицо!
        Кто из них прав? Ну-ка, подумайте!
        ЖИТЕЙСКАЯ МУДРОСТЬ
        - Подумать только, какие безобразия в мире творятся! - возмущается под прилавком Авторучка. - Я один день здесь побыла, а уже чего не увидела! Но подождите, я напишу, я обо всем напишу правду!
        А старый Электрический Чайник, который каждый день покупали и всякий раз из-за его негодности приносили обратно, - старый Электрический Чайник, не постигший сложной мудрости кипячения чая, но зато усвоивший житейскую мудрость, устало зевнул в ответ:
        - Торопись, торопись написать свою правду, пока тебя еще не купили…
        О ТРЕНИИ
        Носок оказался нелегким участком работы, и все нитки были натянуты до предела. С одной стороны на них ботинок жмет, с другой - нога нажимает. Попробуйте поработать в таких условиях, попробуйте не допустить прорыва! Но нитки тесно сплелись между собой, крепко держались друг за дружку.
        И вдруг - Дырка.
        Совсем незнакомая Дырка, прежде таких дырок здесь не встречалось.
        - Что - тянетесь? - крикнула Дырка, разинув пасть, что должно было означать улыбку. - Тянитесь, тянитесь, может, и вытянетесь раньше времени!
        - Почему ты смеешься? - удивились Нитки. - Разве тебе никогда не приходилось работать?
        - Работать? Мне? - еще шире улыбнулась Дырка. - Да вы, я вижу, меня совсем за дуру считаете. Не-ет, ребятки, это вы работайте, а я и без работы не соскучусь. - Так сказала Дырка и - показала ногу.
        Это был до того неприличный жест, что нитки просто опешили.
        - Как вы себя держите! - укоризненно заметила одна из них. - Где вы воспитывались?
        - В самом лучшем обществе, - ответила Дырка. - Разве это не видно по мне? Разве у меня не достаточно изысканные манеры? - И - опять показала ногу.
        Стали Нитки совестить Дырку, стали наставлять на путь истинный. Ничего не получается! Нитки, которые были поближе к ней, прямо надорвались, ее уговаривая, а Дырка ничего, даже больше от этого стала. Так разошлась, что всю пятку заняла, вверх по носку потянулась.
        Пришлось вызвать Штопальную Иглу. Та прибыла с толстым клубком штопальных ниток и грибком - чтобы растянуть на нем носок и хорошенько разобраться, в чем дело.
        Но разбираться-то особенно было нечего. Дырка - дырка и есть, и с какой стороны на нее ни смотри, все равно дырка.
        Штопальная Игла даже не стала разговаривать с ней, а так - один стежок, другой стежок, - и все, Дырка сидит за решеткой. Крепкая решетка, надежная, из толстых штопальных ниток. Уж теперь-то Дырка не разойдется, как прежде, уж теперь она ногу не покажет.
        Какую там ногу! И самой-то Дырки не видно совсем, будто ее и не было.
        НОЛЬ
        Надоела Нолю холостая жизнь.
        «Так вот живешь и ничего не значишь, - подумал он. - Надо множиться!»
        Стал Ноль искать, с кем бы помножиться. Выбирал, выбирал - все не по нраву. Единица слишком тоща, да и нос длинноват, хлопот не оберешься. Тройка горбата. Семерка косо стоит, еле на ногах держится. Все Нолю не так, видно, высокие у него требования.
        Наконец, приглядел Восьмерку. Симпатичная Восьмерка, кругленькая, даже будто на Ноль похожа, только поуже в талии. Подкатился к ней Ноль с одной стороны, подкатился с другой, а потом - чего долго раздумывать! - пошел множиться.
        Собрались Восьмеркины родственники. Все старые цифры, солидные. 88, 888, даже 88888, очень большая величина, и та пришла, не погнушалась. Только жених на родственников - ноль внимания. Что ему их многозначность? Он сам Ноль - не кто-нибудь!
        - Ты, - говорит Восьмерке, - должна понимать, что такое семья. Как я сказал - так и все, без никаких разговоров!
        - Я постараюсь! - обещает Восьмерка.
        Робкая, безответная она была, да и засиделась в восьмерках, только и мечтала, как бы помножиться.
        И вот - помножились.
        Доволен Ноль. Важный такой стал, степенный. А Восьмерки при нем - и не видно. Затер он ее, затер совсем, до того затер, что потом никто и сказать не мог, куда девалась Восьмерка.
        Вот как это выглядело:
        0x8 = 0
        И опять остался Ноль один.
        - Не повезло мне с Восьмеркой, - оправдывался он перед ее родственниками. - Слишком уж она смирная была, ни в чем не перечила. С такой и жить не интересно.
        Стал Ноль искать себе другую пару. Нашел Пятерку - цифру тоже ничего. Правда, с Восьмеркой ее не сравнить, не те пропорции, но ведь теперь Нолю и выбирать-то особенно не приходится.
        На этот раз Ноль повел себя иначе. «Ну его, это умножение! - подумал он. - С этими домостроевскими обычаями, чего доброго, опять жену в гроб загонишь! Нет уж, лучше по-современному, как все, соединиться: записаться и жить вместе».
        Записались они с Пятеркой. Пятерка и Ноль. Хорошо получилось: 50. Пятерка выросла в десять раз, а Ноль - уж и неизвестно во сколько. Семья все-таки много значит!
        Доволен Ноль.
        - Вот как. - говорит, - вышло. Ты простой Пятеркой была, а теперь кем стала?
        - Я очень счастлива, - говорит Пятерка.
        - Еще бы не счастлива! Без меня ты была просто Пятеркой, а теперь…
        - Да, теперь…
        - Именно теперь! - не унимается Ноль. - Именно теперь, когда я взял тебя, когда ты со мной на равных правах.
        - На равных… - эхом отзывается Пятерка.
        - Может, скажешь, не на равных? Я тебя даже вперед пропустил - ты всегда впереди меня. Разве ты не чувствуешь этого?
        - Чувствую…
        - Ты как будто даже не рада?
        - Очень рада, - вздыхает Пятерка.
        - Почему же ты вздыхаешь?
        - Так…
        - Нет, не так. Ты должна понимать, что раньше…
        Это были долгие разговоры. Сначала Пятерка терпела, думала: ну, поговорит Ноль на радостях и успокоится. Да не тут-то было. Чем дальше, тем Ноль больше распаляется. Зудит и зудит - нет спасения!
        Чуть свет - уже начинает:
        - Вспомни, кем ты была.
        Уже ночь, а он - все еще:
        - Не забудь, кем ты стала.
        Не дает Пятерке покоя: радуйся, да и только! Не выдержала Пятерка.
        - Лучше уж, - говорит, - я простой Пятеркой буду, чем так радоваться.
        И ушла от Ноля.
        Остался Ноль в одиночестве и не поймет - что случилось? Так хорошо жили, и вот - покинула его Пятерка. За что, скажите, пожалуйста?
        А ему, Нолю, теперь, как никогда, подруга нужна. Стар он стал, здоровье совсем сдало. Еле-еле нашел себе какую-то Двойку. Горбатенькая Двойка, кривая, - но все-таки цифра!
        Долго Ноль соображал, долго прикидывал - как бы и на этот раз маху не дать. Выведал, с кем Двойка в задачнике встречалась, как вела себя в таблице умножения, какие у нее были плюсы и минусы. Узнал, что Двойка ведет дневник - в дневник заглянул. В дневнике тоже было все в порядке: двойка как двойка, к тому же по математике.
        «Пора закругляться! - решил Ноль. - А то, чего доброго, другие охотники найдутся».
        И - сразу приступил к действию.
        - Давай соединимся!
        - Ишь, старый хрыч! Если хочешь сложиться, так и говори, а нет - проваливай.
        - Я сложусь, я сложусь, - заторопился Ноль. - Я всегда готов, ты не сомневайся!
        Так и сложились они:
        2 + 0
        Два плюс Ноль… А чему же равняется?
        2 + 0 = 2
        Вот и доигрался Ноль, домудрился. Нет Ноля. Конец ему пришел.
        Даже мелкие цифры, которые всегда ниже Ноля стояли, и те не удержались:
        - Ну и дурак был этот Ноль! Круглый дурак!
        ВЫНЕСЕНИЕ ЗА СКОБКИ
        Лишь когда его выносят за скобки, все начинают понимать, что это было за число.
        - Это был наш общий множитель!
        - Это был наш общий делитель!
        Так число приобретает значение. После того, как его вынесут.
        ИЗОЛЯТОР
        - Проводники, проводники… Каждый проводит свою линию… Одним надо где-то светить, другим - чего-то там двигать… Тоже двигатели нашлись, осветители. И ведь сколько ихнего брата на этом горит, а все туда же тянутся… Мир хотят изменить - знаем, не в первый раз! Перемена постоянного тока, постоянство переменного… Изолировать надо таких - чтоб другим не повадно!
        МУХА
        Возле зеркала все время крутились какие-то люди, и Мухе захотелось узнать, что они там увидели. Дождавшись, когда все разошлись, Муха подлетела поближе и заглянула в зеркало.
        - Подумаешь! - презрительно фыркнула она. - Обычная муха, я ее даже, кажется, где-то видела.
        Муха призадумалась.
        - Но что-то они все-таки в ней нашли. На меня, небось, и внимания не обращают, а на нее…
        И Муха еще раз посмотрела в зеркало - теперь уже с уважением.
        ЛЮБОВЬ
        Былинка полюбила Солнце…
        Конечно, на взаимность ей трудно было рассчитывать: у Солнца столько всего на земле, где ему заметить маленькую, неказистую Былинку! Да и хороша пара: Былинка - и Солнце!
        Но Былинка думала, что пара была б хороша, и тянулась к Солнцу изо всех сил. Она так упорно к нему тянулась, что вытянулась в высокую, стройную Акацию.
        Красивая Акация, чудесная Акация - кто узнает в ней теперь прежнюю Былинку! Вот что делает с нами любовь, даже неразделенная.
        ЖИЗНЬ НА ЗЕМЛЕ
        Лес возникает оттого, что дерево тянется к дереву. Оттого, что дом тянется к дому, возникают на земле города.
        А если никто ни к кому не будет тянуться…
        Если никто ни к кому не будет тянуться, опустеет наша земля. И не будет на ней городов, и не будет лесов и садов, - ничего, ничего не останется на земле, если никто ни к кому не будет тянуться.
        ТЕНЬ
        Что и говорить, этот Фонарь был первым парнем на перекрестке. К нему тянулись провода, тоненькие акации весело купались в его свете, прохожие почтительно сторонились, проходя мимо него. А Фонарь ничего этого не замечал. Он смотрел вверх, перемигиваясь со звездами, которые по вечерам заглядывали к нему на огонек.
        Но однажды Фонарь случайно глянул вниз, и это решило его судьбу. Внизу он увидел странную незнакомку. Длинная и худая, одетая во все черное, она покорно лежала у ног Фонаря и, казалось, ждала, когда он обратит на нее внимание.
        - Кто вы? - спросил Фонарь. - Я вас раньше не видел.
        - Я Тень, - ответила незнакомка.
        - Тень… - в раздумье повторил Фонарь. - Не приходилось слышать. Вы, видно, не здешняя?
        - Я твоя, - прошептала Тень, этим неожиданно смелым ответом кладя предел всем дальнейшим расспросам.
        Фонарь смутился. Он хоть и был первым парнем на перекрестке, но не привык к таким легким победам.
        И все же признание Тени было ему приятно. Приятность тут же перешла в симпатию, симпатия - в увлечение, а увлечение - в любовь. В жизни так часто бывает.
        И опять-таки, как это бывает в жизни, вслед за любовью пришли заботы.
        - Почему ты лежишь? - тревожно спросил Фонарь. - Тебе нездоровится?
        - Нет, нет, не волнуйся. Я совершенно здорова. Но я всегда буду лежать у твоих ног. Ведь я - твоя Тень.
        Дальнейший разговор принял характер, представляющий интерес только для собеседников.
        Они встречались каждую ночь - Фонарь и его Тень - и по всем внешним признакам были довольны друг другом. Фонарь давно забыл о звездах и видел только свою Тень - больше его в мире ничто не интересовало. Даже закрыв глаза (а это бывало днем, потому что все фонари спят днем), он любовапся своей Тенью.
        Но однажды в полдень, когда Фонарю не очень спалось, он вдруг услышал голос Тени. Фонарь прислушался и вскоре сообразил, что Тень говорит с Солнцем - большим и ярким светилом, о котором Фонарь знал только понаслышке.
        - Я твоя, - говорила Тень Солнцу. - Ты видишь, я у твоих ног… Я твоя…
        Фонарю захотелось немедленно вмешаться, но он сдержал себя: было как-то неловко заводить разговор при постороннем Солнце. Зато вечером он выложил ей все. Ему ли. Фонарю, бояться собственной Тени!
        - При чем здесь Солнце? Я не знаю никакого Солнца, - оправдывалась Тень, но Фонарь был неумолим.
        - Уходи сейчас же! - заявил он. - Я не хочу тебя знать!
        - Знай меня, знай! - захныкала Тень. - Я не могу от тебя уйти.
        И она говорила правду: разве может Тень уйти от такого яркого Фонаря?
        - Не сердись на меня! - ныла Тень. - Давай помиримся…
        Фонарь покачал головой.
        О, напрасно он это сделал! Он покачал головой слишком категорически и - разбился.
        Что Тени оставалось делать возле разбитого Фонаря? Она прицепилась к пробегавшему мимо Автобусу и - была такова.
        Она долго бегала по улицам, большая и толстая, как автобус, потом деловито шагала куда-то, озабоченная, как человек, и дремала в парке, спокойная, словно дерево. И каждый считал ее своей, потому что, когда она приходила к человеку, в ней ничего не оставалось от автобуса, а когда приходила к дереву, в ней не оставалось и тени от человека…
        ДОРОГОЙ ЖЕЛТОПУЗИК
        Дядя у Желтопузика - с одной стороны - работает крокодилом. Племянник у Желтопузика - с другой стороны - работает головастиком. А Желтопузик как раз посредине, и он. естественно, нигде не работает.
        Год не работает.
        Два не работает.
        Три не работает.
        Пора уже справлять юбилей.
        На юбилей, как обычно, сходятся гости. С одной стороны - естественно, дядя, и, естественно, племянник - с другой стороны.
        - Дорогой наш! - говорят они толстым голосом и повторяют совсем уже тоненьким: - Наш дорогой!
        Мы так спешили, - говорят они толстым голосом, - мы так торопились, - говорят они тонким голосом, - мы так рады, так рады, так рады, наш дорогой!
        Желтопузик смущается. Он так смущается, что его можно назвать: сначача Розовопузиком, потом - Краснопузиком и наконец - Бордовопузиком. Он слушает эти разные голоса - и смущается, и снова слушает, постепенно превращаясь из Бордовопузика в Краснопузика, из Краснопузика в Розовопузика, а из Розовопузика… ну конечно, в кого же еще? В дорогого нашего Желтопузика!
        Гости располагаются. С одной стороны - дядя, который работает крокодилом, с другой стороны - племянник, который работает головастиком, а посредине - он, Желтопузик, который нигде не работает.
        Год не работает.
        Два не работает.
        Три не работает.
        И теперь справляет свой юбилей.
        Обычные разговоры. Что слышно? Что нового? Говорят, Бегемота перевели в зоопарк. А Леопард? У них, слышали, что-то там было с Верблюдом? Интересно, чем это все кончилось?
        - У меня новость, - говорит племянник, который работает головастиком. - Кажется, меня скоро переведут в лягушки.
        - В лягушки? Ха-ха-ха!
        Это смеется дядя, который работает крокодилом.
        - Не понимаю, что здесь смешного. Просто я хорошо работал головастиком, и теперь хотят отметить мой рост.
        - Рост? И это вы называете - рост? Нет, дорогой, я предпочитаю плохо работать крокодилом, чем хорошо - головастиком.
        - А я, дорогой, предпочитаю наоборот.
        Желтопузику не приходится занимать гостей. Ему приходится только слушать.
        - Когда хорошо поработаешь, как-то на душе веселей. Да и вообще жить интересней.
        - Интересней?
        Дядя, который работает крокодилом, наклоняется к племяннику, который работает головастиком:
        - Не обижайтесь, дорогой: у вас слишком мелкие интересы.
        - И вовсе не мелкие. Вы думаете, головастиком - это просто, да?
        - А что особенного?
        - Прежде всего голову надо иметь!
        Битый час - и все о работе.
        Ошибаетесь, мой дорогой, - нет, дорогой, это вы ошибаетесь, - жаль, что вы никогда не были крокодилом, - а мне искренне жаль, что вы никогда не были головастиком.
        Дядя - с одной стороны, племянник - с другой стороны, а там, совсем в стороне, главный родственник - Желтопузик. Он слушает эти разные голоса и превращается из Желтопузика в Розовопузика, из Розовопузика в Краснопузика, из Краснопузика в Бордовопузика. Потому что - ну сами скажите! - кто же здесь в конце концов дорогой? Дядя, который работает крокодилом, племянник, который работает головастиком, или он, Желтопузик, который нигде не работает?
        Год не работает.
        Два не работает.
        Три не работает.
        Кто же здесь справляет свой юбилей?
        СУДЬБА ИНДЕЙКИ
        Орел летал по всему свету. Но его убили.
        Индейка носа не кажет из птичника. Но она жива.
        Индейку кормят и поят, за ней хорошо присматривают. За ней присматривают, а на Орла смотрят во все глаза. Потому что из него получилось отличное чучело.
        На Орла смотрят, - но он все-таки чучело…
        Индейка не чучело, - но на нее никто не смотрит.
        Правда, она пока жива, это большое утешение. Но ведь рано или поздно из нее сварят суп - и что тогда? Как тогда на нее посмотрят?
        Такова она - судьба Индейки. К ней всю жизнь хорошо относятся, а потом съедят, - в отличие от Орла, которого сначала съедят но зато потом всю жизнь хорошо относятся.
        ВОЛК НА ЕЛКЕ
        В новогоднюю ночь старый Волк особенно остро почувствовал свое одиночество. Увязая в снегу, продираясь сквозь цепкие елки, он брел по лесу и размышлял о жизни.
        Да, ему никогда не везло. Самые лучшие куски у него выхватывали из-под носа другие. Волчица - и та оставила его, потому что он мало приносил зайцев.
        Эти зайцы, сколько из-за них неприятностей! У кого их много - перед теми все на задних лапах стоят, а у кого мало… Да, в волчьем мире зайцы решают все.
        Елки, елки… «Елки-палки, - думал Волк, - когда же все это кончится? Никуда не денешься от этих елок, хоть из лесу беги!»
        И вдруг… Волк присел на хвост, потер глаза: неужели правда? Под елкой сидит самый настоящий, самый живой заяц. Он сидит, задрав голову, и смотрит куда-то вверх, и глаза его горят так, словно ему там невесть что показывают.
        «Интересно, что он там увидел? - подумал Волк. - Дай-ка и я погляжу». И он поднял глаза на елку.
        Сколько елок видел он на своем веку, но такой ему видеть не приходилось. Она вся искрилась снежинками, переливалась лунным светом, и казалось, что ее специально убрали к празднику, хотя на ней не было ни одной елочной игрушки.
        - Елки-палки! - сказал Волк и замер с открытым ртом.
        Бывает же на свете такое чудо! Посмотришь на него - и чувствуешь, как у тебя внутри что-то переворачивается - не в желудке, нет, а повыше. И уже ничего не хочется - только сидеть и смотреть.
        Так и сидели они рядышком - Заяц и Волк - под новогодней елкой, и смотрели на нее, и внутри у них что-то переворачивалось.
        И Заяц подумал, что есть на свете кое-что посильнее волков, а Волк подумал, что елки-палки, честно говоря, ведь не в зайцах счастье…
        МУРАВЕЙ
        - Почему вы не носите очки? - спросили у Муравья.
        - Как вам сказать… - ответил он. - Мне нужно видеть солнце и небо, и эту дорогу, которая неизвестно куда ведет. Мне нужно видеть улыбки моих друзей… Мелочи меня не интересуют.
        ВОЛШЕБНАЯ СКАЗКА
        Жил-был добрый волшебник. Он мог превращать песок в сахар, а простую воду в молоко, но он ничего этого не делал, так как был убежден, что чудес на земле не бывает.
        Пошел он однажды на край света. Пришел, свесил ноги через край и сидит, смотрит вниз - на звезды и луну, на разные планеты.
        Вдруг добрый волшебник почувствовал, что рядом с ним кто-то стоит. Он скосил глаза и увидел петуха, который пристроился на самом краю и преспокойно клевал звезды.
        - Что ты делаешь! - забеспокоился добрый волшебник. - Ведь так мы останемся без звезд.
        Петух перестал клевать.
        - И правда, - сказал он, - мне это как-то не пришло в голову. Но согласитесь - здесь же больше нечего клевать.
        - А зачем ты забрел на край света? - спросил добрый волшебник.
        - У меня просто не было другого выхода, - сказал Петух. - Так сложилась жизнь - ничего не поделаешь.
        Доброму волшебнику захотелось узнать, как складывается жизнь у петухов, и Петух охотно ему рассказал.
        Оказывается, он вовсе не был петухом. Он был таким же человеком, как добрый волшебник, только помоложе. Петух даже уверял, что у него была жена, очень красивая женщина, которую он любил больше всего на свете. Он так любил свою жену, что друзья стали над ним посмеиваться.
        - И вот один из них, - сказал Петух, - колдун по образованию, превратил меня в петуха… И теперь мне нравятся все курицы… - Петух опустил глаза. - Вот поэтому я сбежал на край света.
        - Если бы меня кто-нибудь расколдовал, - закончил Петух. - Я мог бы вернуться к своей жене и опять жить по-человечески…
        - Да, если бы, - вздохнул волшебник. - Но чудес не бывает.
        Так они сидели на самом краю света и говорили о жизни. Потом волшебник спохватился:
        - Однако, что же мы здесь сидим? Надо идти устроиться где-нибудь на ночь.
        Они шли по краю света, как по берегу большой реки. То и дело Петух окликал волшебника:
        - Посмотрите, какая хорошенькая курочка! - и тут же начинал себя стыдить: - Ах, какой я все-таки… Бессовестный, непутевый…
        Поздно вечером набрели на берлогу медведя.
        - Заходите, - пригласил Медведь, - хотя угощать у меня особенно нечем. На краю света с продуктами - сами понимаете…
        - А как ты попал на край света? - спросил добрый волшебник.
        - Можно и рассказать, - сказал Медведь, усаживая гостей. - Это целая история.
        - Дело в том, что я не медведь, а петух, - сказал Медведь. - Я пел и зарабатывал довольно неплохо. Было у меня вволю и пшеницы, и овса, и кукурузы… Это так чудесно - быть петухом, - вздохнул Медведь и посмотрел на Петуха, ища сочувствия. - Если бы не мед, я бы и сейчас жил, горя не знаючи…
        - Какой мед? - спросил волшебник. - Ты же говорил о зерне.
        - Да, зерна у меня хватало. Но мне захотелось меда. Я много слышал о нем, и, понимаете… мы же никогда не довольны тем, что имеем… И вот однажды, когда стемнело, я забрался на пасеку…
        Медведь замолчал. Ему было совестно рассказывать о том, что произошло дальше. Но раз уж начал - надо досказать.
        - Осторожно, чтобы не разбудить пчел, я залез в улей и стал пробовать мед. Он оказался совсем невкусным, но я столько о нем наслышался, что уже не мог себя удержать. Я уплетал мед за обе щеки и уже подумывал, как бы утащить с собой улей, но вдруг почувствовал, что со мной что-то происходит.
        Медведь отвернулся и стал сморкаться в тряпочку.
        - Можете себе представить, - продолжал он, - перья и крылья мои куда-то исчезли, а вместо них появилась шерсть и вот эти лапы. И самое главное - я потерял голос. Вот послушайте.
        Медведь заревел так, что все вокруг содрогнулось.
        - Нет, ничего, голос как будто есть, - робко заметил волшебник, но Медведь только лапой махнул:
        - Э, разве это голос! Вот прежде было…
        Медведь попробовал показать, что у него было прежде, но опять заревел и смутился:
        - Нет, не получается. Эх, если б мне опять петухом стать!
        - Ничего не поделаешь, - вздохнул добрый волшебник. - Чудес не бывает.
        - Привет честной компании, - послышалось сверху, и в берлогу заглянул человек.
        - Ты кто? - покосился на него Медведь. - Часом, не охотник?
        - Да нет, какой из меня охотник, - сказал Человек. - Я и не человек вовсе. Медведем родился, медведем и состарился. Да вот на старости лет захотелось стать человеком. Человеку, думал, легче, человеку и пенсию дают. Только вижу теперь - ох, нелегкое это дело быть человеком! Вот и хожу, ищу - кто бы меня опять в медведя переколдовал.
        Волшебник покачал головой:
        - Чудес не бывает…
        Сидят они в медвежьей берлоге, а настроение у всех - ой, не веселое!
        - Эх, кабы мне быть человеком! - сокрушается Петух.
        - Кабы мне быть петухом! - вторит ему Медведь.
        - Кабы мне быть медведем! - вздыхает Человек.
        Надоело это все доброму волшебнику, не выдержал он и крикнул:
        - А, да будьте вы все, кем кто хочет!
        И тотчас же стали все, кем кто хотел, потому что пожелал этого не кто-нибудь, а волшебник.
        Петух стал человеком.
        Медведь - петухом.
        Человек - медведем.
        Посмотрел волшебник - сидят в берлоге петух, медведь и человек - и вздохнул:
        - Я же говорил, что чудес не бывает!
        Но компания и та, и словно уже не та. Ободрились все, повеселели.
        Петух песни поет.
        Медведь лапу сосет, другой лапой закусывает.
        А человек - просто так сидит, улыбается.
        «Что с ними произошло? - удивляется волшебник. - Неужто и вправду случилось чудо?»
        Но недолго ему пришлось так раздумывать. Вот уже и петух перестал петь, и медведь оставил свою лапу, и человек улыбаться перестал.
        - Эх, - вздохнул петух, - благое дело быть медведем. Залезть в берлогу, лапу сосать…
        - Нет, - возразил медведь, - человеком все-таки лучше…
        А человек ничего не сказал. Он только посмотрел на петуха и задумался.
        ВЕСЕЛЫЙ ДЕНЬ СТАРИКА ДИКОБРАЗА
        В этот день старик Дикобраз проснулся раньше обычного и, протерев глаза, обнаружил, что ночевал с открытой клеткой.
        - Ох ты, боже ты мой! - всполошился старик Дикобраз. - Эдак чего доброго украдут…
        Говоря так, старик Дикобраз имел в виду, конечно, себя, потому что, кроме него, ничего доброго в клетке не было.
        - Какая неосмотрительность! - сказал старик Дикобраз и подошел, чтобы закрыть клетку, но в это время его осенила мысль, одна из тех, которые в последнее время все чаще приходили ему в голову.
        «А что если пойти погулять? - подумал старик Дикобраз. - Прогуляться туда-сюда, так сказать, отдохнуть диким образом?»
        И, вместо того, чтобы закрыть дверь клетки, он распахнул ее еще шире.
        Там, снаружи, была свобода, о которой так приятно думать, когда сидишь здесь, внутри. Дикобраз пригладил щетину, имевшую у него привычку торчать, и с удовольствием шагнул изнутри наружу.
        В зоопарке сегодня был день отдыха, но звери все равно показывали себя, словно и не замечали отсутствия публики. Одни делали это небрежно, с достоинством, другие, напротив, бегали, суетились, чтобы успеть каждому попасть на глаза.
        У клетки африканского Слона Дикобраз на минуту задержался. Дело в том, что Слон как раз выставил наружу свой хобот, и Дикобраз не мог его не пожать, поскольку питал давнюю симпатию к Африке. В этом не было ничего фамильярного: он просто пожал протянутый хобот, сказав при этом несколько слов, приличествующих моменту. Но Слон почему-то обиделся, спрятал свой хобот и выставил вместо него хвост. Тут уж старик Дикобраз не мог удержаться от смеха, потому что хвост африканского Слона оказался намного короче хобота. И старик Дикобраз смеялся долго, до неприличия, - и, уж конечно, не стал пожимать Слону хвост, несмотря на свои давние симпатии к Африке.
        Потом он стоял перед клеткой Белого Медведя. Медведь был до того белый, что отсюда, со стороны, походил на большую тетрадь в клетку, так что на нем даже можно было решить какую-нибудь задачу, но старик Дикобраз был в задачах не силен, да и вообще был не настолько силен, чтобы связываться с Белым Медведем. Но он все же от души посмеялся, представив себе, как на этом Медведе пишут задачу или какую-нибудь резолюцию. Резолюцию нужно писать в углу, а где у Медведя угол? И опять старик Дикобраз смеялся долго и от души.
        Все-таки веселое это дело - отдыхать вот так, диким образом!
        Старый друг Водосвинка, с которым они прежде были соседями, обрадовался гостю и попытался распахнуть дверь, но она была заперта с другой стороны.
        - Извини, - сказал старый друг Водосвинка. - Сторож унес ключи… А ты здесь какими судьбами?
        - Да вот, решил побродить. Когда все время сидишь, это, говорят, вредно для здоровья.
        - Вредно, - вздохнул толстый Водосвинка.
        - Может, вместе пойдем? - предложил старик Дикобраз, предвкушая ответ старого друга Водосвинки.
        - Я бы с удовольствием, - простодушно откликнулся тот. - Да сторож ключи унес… Такое безвыходное положение…
        Водосвинка растерянно почесал за ухом, словно надеясь там отыскать ключи, но, так ничего и не найдя, вздохнул и просунул голову сквозь решетку.
        - Жаль, что мне нельзя выйти, - сказала эта голова, хотя в сложившейся ситуации только она и имела такую возможность.
        - Жаль, - сказал старик Дикобраз и засмеялся, потому что ему совсем не было жаль, ему было даже немножко приятно, что у Водосвинки, по сравнению с ним, все складывается не лучшим, а худшим образом.
        - Почему ты смеешься? - подозрительно спросил Водосвинка.
        - Да так… Вспомнил этот анекдот про Моржа. Ты знаешь анекдот про Моржа?
        Водосвинка знал анекдот про Моржа, и поэтому он тоже начал смеяться. Так стояли они, подталкивая друг друга сквозь прутья клетки, и смеялись - Водосвинка над глупым Моржом, а Дикобраз - над глупым Водосвинкой.
        - Ну, я пошел, - сказал старик Дикобраз. И не удержался, чтобы не спросить: - Значит, ты остаешься?
        - Остаюсь, - вздохнул Водосвинка. - Сторож ключи унес.
        Тапир, странное животное, нечто среднее между лошадью и свиньей, спросил у Дикобраза что-то по поводу ипподрома.
        - Интересно, кто сегодня первый пришел, - сказал он, укладывая поудобнее свое грузное тело. - Я всегда слежу за тем, кто пришел первым.
        - И вы тоже бегаете? - в свою очередь поинтересовался старик Дикобраз.
        - Бегаю ли я! - воскликнул Тапир и посмотрел на Дикобраза так, как смотрит профессор на студента-двоечника. - Бегаю ли я! Нет, мой дорогой, я отнюдь не бегаю, отнюдь! Но это нисколько не мешает мне быть в курсе того, как бегают другие. Вы поняли мою мысль?
        - Нет, - сказал старик Дикобраз. - Ничего я не понял.
        - Ну как же! - досадливо поморщился Тапир. - Для того, чтобы узнать вкус борща, не обязательно в нем вариться. Для того, чтобы понимать скачки, не обязательно самому скакать очертя голову. Улавливаете?
        - Нет, не улавливаю, - сказал старик Дикобраз и засмеялся.
        - Ну как бы вам популярнее объяснить? - волновался Тапир. - Как бы вам изложить подоходчивей?
        Он задумался, склонив голову, которая, пока он думал, опускалась у него все ниже и ниже, затем коснулась пола и замерла. Глубокая задумчивость обычно переходила у Тапира в глубокий сон.
        Потом был Носорог, страшный зверь, с которым даже жутко болтать, разве что через решетку. Пользуясь этой решеткой, Дикобраз все же с ним поболтал, но не извлек из этого удовольствия, потому что страшный зверь Носорог был начисто лишен чувства юмора.
        - Послушайте, что это у вас на носу? - спросил его старик Дикобраз.
        - Рог, - сказал Носорог.
        - А я думал, что это тросточка.
        - Нет, это рог, - сказал Носорог.
        - А может быть, это хвост? - спросил Дикобраз, вспомнив историю со Слоном. - Может, вы стоите наоборот и с вами нужно с другой стороны разговаривать?
        - Нет, это рог, - сказал Носорог.
        Ничего интересного. Правда, Дикобраз посмеялся, но не от души, а только так, в порядке разъяснения.
        - Смеетесь? - спросил Носорог. - Тут у нас Леопард растерзал Быка. Я тоже очень смеялся.
        Клетка клеткой, но мало ли что…
        - Нет, я не смеюсь, - сказал Дикобраз и попрощался с Носорогом.
        День кончился, пора было возвращаться домой. Старик Дикобраз шел по аллее, в темноте натыкаясь на клетки лисиц и пантер, которые ворчали, выражая свое недовольство. По ошибке он чуть было не попал в клетку Льва, но она, к счастью, оказалась запертой.
        «Хорошо, что они сидят в клетках, - подумал старик Дикобраз. - Иначе хоть не выходи из дому!»
        Дома, уже засыпая, он вдруг вспомнил этот дурацкий анекдот про Моржа и опять посмеялся над простаком Водосвинкой. Потом вспомнил, что Леопард растерзал Быка, встал и поплотнее закрыл дверь своей клетки.
        И снова долго смеялся.
        СЧАСТЬЕ СВИНЬИ БАБИРУСЫ
        Ноги у антилопы Бейзы длинные и тонкие, как у Безоарова козла. Шея у нее длинная и тонкая, как у Безоарова козла. Рога у нее длинные и тонкие, как у Безоарова козла. Поэтому, конечно, Безоаров козел полюбит антилопу Бейзу.
        у свиньи Бабирусы почему-то рога на носу. Такая неприятность, вместо того, чтобы вырасти на голове, рога у свиньи Бабирусы выросли на носу, и их никто не называет рогами. Их даже не называют бивнями - как у слона, а называют клыками - боже, какой позор! - просто клыками, как у волка.
        Так-то вообще у свиньи Бабирусы все в норме. И приятная полнота, и короткая, совсем коротенькая щетина… Но клыки, эти клыки! В последнее время ее даже стали спрашивать:
        - Скажите, вы не родственница покойного Мамонта?
        Ну вот, пожалуйста. Оказывается, у Мамонта точно так же загибались клыки, только их у него называли бивнями.
        - Нет, - говорит свинья Бабируса, - я не знаю никаких мамонтов, у меня нет покойных родственников, я сама по себе.
        Ну почему, почему она не может быть интересна сама по себе? Почему от нее все отворачиваются, лишь только узнают, что она не родственница покойного Мамонта?
        У антилопы Бейзы никто не спрашивает о родственниках, ею интересуются лишь потому, что она - антилопа Бейза. Бейза! До чего неприятное имя! То ли дело - Безоаров козел… Свинья Бабируса называла б его Безоаром.
        - Мой Безоар, как ты спал?
        - Превосходно, моя Бабируса.
        К сожалению, все это только мечты, и никогда, никогда свинья Бабируса не узнает, как спал Безоаров козел.
        - Скажите, вы не родственница покойного Мамонта?
        Кто знает - может, и родственница. Но разве это что-то изменит? Разве от этого исчезнут ее клыки и на голове вырастут рога - такие, как у антилопы Бейзы? И разве от этого к ней придет ее Безоар?
        Безоар… Странное, загадочное имя. Такое имя можно услышать только во сне, где и видишь, и слышишь все по-другому. И там, во сне, среди каких-то лесов, среди каких-то степей вдруг услышишь ты «Безоар!», чтоб потом, проснувшись, без конца покорять это имя.
        Безоар! Безоар!
        - Скажите, вы не родственница покойного Мамонта?
        - Да, представьте себе. Я его ближайший потомок.
        В чем дело? Почему все засуетились вокруг? И рогатые, и безрогие сбились в одно стадо, а в центре этого стада - она, свинья Бабируса. К ней подходит Муфлон. Он говорит:
        - От имени всех баранов разрешите вас поздравить, а также передать привет и самые добрые пожелания.
        Бык передает привет от быков, Осел - от ослов, Верблюд - от верблюдов. Кто-то преподносит букет с великолепными, крупными желудями. Кто-то разрыхляет землю, чтоб Бабирусе было удобней сидеть.
        Все интересуются Мамонтом. Как он жил, как он был, как он выглядел. Да, конечно, у него были клыки. Ну и все остальное, как у свиньи Бабирусы.
        - Подумать только! - говорит Муфлон.
        И все остальные говорят:
        - Подумать только!
        Все интересуются Мамонтом. Говорят, что он был больше слона, это правда? А что он ел, а чем он вообще интересовался?
        - Покойный Мамонт был моим предком, - напоминает свинья Бабируса.
        И тут от стада отделяется козел Безоар. Да, представьте себе, козел Безоар выходит из стада, оставив там плачущую антилопу Бейзу. Он подходит к свинье Бабирусе и смотрит на нее - если б вы видели, какими глазами!
        А свинья Бабируса смотрит на него. Боже мой, какие у него ноги, и какая шея, и какие рога! И вообще - какой он, козел Безоар!
        И свинья Бабируса говорит:
        - Покойный Мамонт был моим предком.
        Потом они вдвоем выходят из стада, оставив там плачущую антилопу Бейзу, и идут вдвоем, и свинья Бабируса высоко поднимает свои клыки, точно такие клыки, как были у ее предка Мамонта.
        И все вокруг - совсем, как во сне: и степи, и леса. И тихий голос зовет:
        - Безоар!
        Это голос свиньи Бабирусы.
        Они идут рядом, он и она, и она смотрит только на него, а он - только на нее - если б вы видели, какими глазами! И уже ничего не слышно - ни шелеста листьев, ни птиц…
        - Как ты спал, мой Безоар?
        - Превосходно, моя дорогая!
        КИВИ-КИВИ
        Киви-киви выглядит так, будто у него крылья в кармане, поэтому у него такой независимый вид. И он ходит с этим видом, словно бы говоря: «Вот погодите, сейчас я выну крылья из карманов, тогда посмотрите!»
        А на самом деле у Киви-киви попросту нет крыльев. Был бы он зайцем или бобром, в этом не было бы ничего удивительного, но он птица, ему положено их иметь, поэтому всем кажется, что у него крылья в карманах.
        Еще в школе, когда он выходил отвечать, учитель всякий раз делал ему замечание:
        - Как ты стоишь? Ну-ка вынь крылья из карманов!
        Но он не вынимал, он не мог вынуть, ему нечего было вынуть, и ему всякий раз снижали отметку по поведению.
        Потом он вырос и встретил Горлицу, и они часто гуляли вдвоем по полянке, пропадая в высокой траве. Киви-киви хорошо бегал, у него были сильные ноги, и он всегда догонял Горлицу, а она его догнать не могла. И так они гуляли и бегали по полянке, и Горлица предлагала ему полететь, а он отвечал:
        - Что-то не хочется.
        Но он обманывал, ему очень хотелось, ему так хотелось полететь с Горлицей, но он обманывал, потому что у него не было крыльев.
        И однажды Горлица улетела с кем-то другим. А он все ходил с независимым видом, будто это его не тревожило, будто - подумаешь, велика беда, скатертью дорога!
        Потом Киви-киви поступил на работу. Он стал почтальоном и должен был доставлять срочные письма, но он доставлял их с большим опозданием, потому что всюду ходил пешком. И когда ему делали замечание, он обманывал, что была буря, что на него налетели коршуны и пришлось задержаться, чтобы их разогнать.
        И у него отобрали все срочные письма и сказали, чтобы он поискал себе другую работу. А он сказал:
        - Подумаешь, велика беда, я и сам хотел уходить, эта работа мне вовсе не нравится!
        Потом он работал на метеорологической станции. Для того, чтоб определить погоду, нужно подняться очень высоко, но он не поднимался, он не мог подняться, и, когда его спрашивали о погоде, он обманывал, что будет дождь, или что будет солнце - тоже обманывал. И все возмущались, все говорили, что это безобразие, что этому нет названия, что эту станцию давно пора разогнать.
        Но станцию не разогнали, а выгнали только его - Киви-киви.
        И все равно он ходил с независимым видом, показывая всем, что, подумаешь, как-нибудь проживем, обойдемся - подумаешь!
        И еще он работал в разных местах, но нигде не задерживался, и его называли летуном за то, что он так часто меняет работу.
        А он все обманывал, обманывал и обманывал, он все обманывал и ходил с независимым видом. Целый день он ходил с независимым видом, а вечером залезал в свою норку и ворочался с боку на бок и долго не мог уснуть. И он тер об землю эти места, где у него должны были вырасти крылья, и вспоминал небо, каким оно было после дождя… И он думал, что небо это - подумаешь, и Горлица эта - подумаешь, и вообще это все - подумаешь!
        Потому что себя он не мог обмануть.
        ЕСЛИ БЫ Я БЫЛ ГОРНОСТАЕМ
        Если бы я был Горностаем, я расхаживал бы, как король, и все удивлялись бы, откуда у меня моя шуба, и все спрашивали бы: «Скажите, где вы купили эту шубу, кто вам ее подарил, кто вам ее прислал, у вас, наверно, богатые родственники?» А я бы ходил в горностаевой шубе, в шубе из чистого горностая, потому что я был бы сам Горностаем, и я отвечал бы: «Нет, я нигде не купил шубу, и никто мне ее не подарил, и никто не прислал, я хожу в горностаевой шубе, потому что, вы же видите, я сам Горностай». Но они бы мне, конечно, не верили - ведь Горностая встретишь не на каждом шагу, и они бы просили: «Ах, пожалуйста, дайте нам поносить эту шубу!» А я бы отказывал, я бы всем категорически отказывал: и Зайцу, и Суслику, и Волку… И Волку? Нет, боюсь, что Волку я бы не смог отказать, Волку очень трудно отказать, он наверняка снял бы с меня мою шубу…
        Если бы я был Волком, я бы снимал шубу с каждого Горностая, и с Куницы, и даже с Зайца, хотя у Зайца шуба очень плохого качества, она все время линяет, и ее едва хватает на один сезон. Но я все равно бы снимал с него шубу, потому что ведь я был бы Волком, а Волк может себе это позволить, Волк может себе позволить абсолютно все, кроме удовольствия залезть на дерево. Волки не лазят по деревьям, хотя, конечно, им очень хотелось бы, они бы не отказались, но где им, куда! По деревьям лазят обезьяны, а волки бегают по земле, и им ни за что не залезть на дерево!
        Если бы я был Обезьяной, я бы никогда не спускался на землю, я бы прыгал по веткам и кричал, и визжал, и швырял бы сверху бананы, стараясь попасть кому-нибудь в голову. И другие обезьяны тоже бы визжали и швырялись, и мы бы соревновались, кто громче завизжит и кто скорее попадет, и радовались бы, что никто не может достать нас на дереве. Разве что Жирафа, потому что она сама, как дерево, потому что у нее шея такая длинная, что по ней можно лезть и лезть и все равно до конца не долезешь!
        Если бы я был Жирафой, я бы ни перед кем не склонял голову, я бы смотрел на всех сверху вниз, такая б у меня была длинная шея. И мне ничего не стоило бы заглянуть через забор, и я видел бы, что там внутри, а там обязательно что-то должно быть внутри, потому что заборы существуют не зря - но, конечно, не для тех, у кого такая длинная шея. И никто до меня не мог бы дотянуться, потому что для этого нужно было бы прыгнуть очень высоко, а это не каждый умеет.
        Если бы я был Леопардом, я бы, конечно, сумел. Я бы прыгнул этой Жирафе на шею и в одну секунду откусил бы ей голову. А потом прыгнул бы на дерево и откусил бы головы всем обезьянам, а заодно и Волку, чтоб не отнимал чужих шуб, а заодно и Горностаю, чтоб не кичился своей шубой. Если б я был Леопардом, мне не был бы страшен никто - разумеется, кроме Льва, потому что Лев каждому страшен. Когда встречаешь Льва, хочется стать маленьким и незаметным, хочется зарыться в землю, как Крот.
        Если бы я был Кротом, я бы каждый день зарывался в землю. Я бы рылся там под землей, и меня бы совсем не интересовало, что происходит здесь, на белом свете. И кто у кого отнял шубу, и кто у кого откусил голову - все это было бы мне ни к чему, все это меня нисколько бы не тревожило. И никто бы меня не видел - ни Лев, ни Леопард, потому что они ведь не станут рыться в земле, им и на земле дел хватает. А я бы себе рылся да рылся, - и только иногда высовывал голову, чтобы посмотреть, как там растет трава и как ее щиплют бараны. Бараны ходят по полю и щиплют траву, и греют спину на солнышке, и они могут ни о чем не думать, хотя, конечно, и они думают, иногда они так задумаются!..
        Если бы я был Бараном!
        Впрочем, я ведь и есть Баран.
        МЫ С ЗАЙЦЕМ ИДЕМ НА ОХОТУ
        Сегодня чуть свет заглянул ко мне Заяц.
        - Вставай, братец Кролик, пошли на охоту!
        На охоте мне не раз приходилось бывать, но все это получалось как-то случайно. Нарвешься на собаку - и ходу, а она за тобой. Ну, и пошла охота.
        - Оставь, - говорю, - я еле с прошлой ноги унес.
        - Да нет, братец Кролик, я не о том. Мы сами будем охотиться.
        Мы - охотиться. Вот чудак!
        - Тоже скажешь… Какие из нас охотники?
        - Еще какие! - говорит Заяц и разглаживает усы - это он недавно завел себе такую привычку. - Пойдем, засядем в кусты, глядишь, и затравим кого-нибудь. На прошлой неделе - слыхал? - во-от такого Медведя затравили.
        - Медведя?
        - Ну да, - Заяц почему-то начал смеяться. - Сидим мы, понимаешь, с ребятами в кустах. То, се, пятое, десятое… Смотрим, Медведь ползет. Не спеша так, видно, прогуливается. Ступит шаг - воздух понюхает, но нас не чует: ветер-то в нашу сторону. И тут Хорек говорит: «Трави его, ребята!»
        Первым начал травить Сурок. Спрятался подальше за кустик и кричит: «Эй, ты, рыжий!» Медведь идет, будто его не касается. «Рыжий! Рыжий!» - кричит Сурок. Еще немного прошел Медведь и все-таки обернулся. «Это вы меня?» - спрашивает, а сам никого не видит, потому что мы все в кустах. Только хлопает глазами да носом водит по сторонам. Потеха!
        «Тебя! - кричит Хорек. - Тебя, рыжего!» - «Я вовсе не рыжий, - говорит Медведь. - Это вам показалось». - «Рыжий!» - кричит Хорек. «Я коричневый, - оправдывается Медведь. - Это только сверху немного выгорело». Представляешь? Мы там, в кустах, прямо валимся со смеху. «Рыжий!» - кричит Хорек. «Рыжий!» кричит Сурок.
        Тут и я голос подал: «Рыжая кандала, тебя кошка родила!» А чего мне стесняться? Ветер-то в нашу сторону!
        Эх, жаль, что тебя там не было, когда я ему это крикнул. Я еще тогда, когда крикнул, подумал: «Жалко, что здесь нет братца Кролика!» «Рыжая кандала, тебя кошка родила!» - крикнул я, и Медведь сразу присел, попятился. «Нет, не родила! - заревел он. - При чем здесь кошка и еще какая-то кандала?» Жаль, что тебя там не было, ты б на него посмотрел. Мы с ребятами так и покатились в кусты от смеха. «Рыжий!» - кричит Хорек. «Рыжий!» - кричит Сурок. И я тоже кричу: «Рыжий!»
        Ревет Медведь, рвет на себе шерсть, будто хочет показать, какой он внутри. «Честное слово! - ревет. - Не верите, да? Чтоб я так был'здоров, чтоб мои дети так были здоровы!» - «Рыжий! - кричим мы, а сами помираем от смеха. - Рыжий черт! Рыжая команда!»
        И тогда, представляешь, он лег на спину и рванул шкуру у себя на груди. «Не верите? Тогда сами можете посмотреть. Снимайте с меня шкуру!»
        - Ну?
        - Ну и сняли. Это проще всего, когда Медведь затравленный.
        Да, вот это охота. Никто за тобой не гонится, никто не преследует по пятам. Сиди себе под кустиком, отдыхай. Тут и покричишь, и посмеешься.
        Пошли мы с Зайцем.
        - А кого сегодня будем травить? - спрашиваю его по дороге.
        - Это уж кого придется, заранее трудно сказать. - Заяц засмеялся: - Не могу забыть, как он сдирал с себя шкуру.
        Когда мы пришли, ребята - Сурок и Хорек - уже сидели под кустиками.
        - Значит, травим? - сказали они.
        - Травим, - сказали мы с Зайцем.
        Залезли мы под кустик, и все вместе стали ждать. Час ждем, два ждем - никто не появляется. Погода хорошая, солнышко не печет, и ветерок с полянки как раз в нашу сторону.
        - Я пойду погляжу, - говорит Заяц. - Может, они там ходят другой дорогой?
        Вышел он на полянку, вокруг походил, назад возвращается. Я уже и потеснился, чтобы место ему освободить, как вдруг слышу - Хорек кричит:
        - Рыжий!
        Упал Заяц на землю, по сторонам оглядывается. Но по сторонам никого нет.
        - Рыжий! - кричит Хорек.
        А за ним и Сурок:
        - Рыжий!
        Только я один ничего не понимаю.
        - Кого травим? - спрашиваю ребят.
        - Ты что - не видишь? Вот этого! - И показывают на Зайца.
        А Заяц, видно, и сам смекнул - не в первый раз на охоте. Сидит, прикрылся ушами, а глазами водит по сторонам. Никогда я не думал, что у Зайца такие большие глаза. И круглые, как капуста.
        - Это вы меня, ребята? - спрашивает Заяц и жмется к земле.
        - Тебя! - кричит Сурок. - Тебя, рыжего!
        Глаза у Зайца стали еще круглей, и такими большими, что в них сразу поместились мы все, со всеми нашими кустиками.
        - Какой же я вам рыжий, ребята? - тихо сказал Заяц. - Я просто серый, обыкновенный, как все.
        - Рыжий! - кричит Сурок.
        - Рыжий! - кричит Хорек.
        Никуда от них не сбежишь, не спрячешься,
        - Вы же меня знаете, ребята, - объясняет Заяц, а у самого даже уши дрожат. - Я же серый, это только сверху немножко выгорело.
        - Рыжий красного спросил, где ты бороду красил? - пропел Хорек, покатываясь от смеха,
        - Я на солнышке лежал, кверху бороду держал! - подхватил Сурок.
        - Ну что вы, какая у меня борода? - сказал Заяц, и мы все исчезли из его глаз - такими они стали мутными. - А если у меня шкура- немножко… так внутри я ж совсем не такой…
        - Такой! - крикнул Хорек.
        - Такой-сякой! - крикнул Сурок.
        А я добавил, вспомнив, как травили Медведя:
        - Рыжая кандала, тебя кошка родила!
        Услышав про кошку, Заяц вскочил, но тут же снова упал на землю.
        - Не верите? - крикнул он и заплакал.
        Слезы текли у него по шерсти, она становилась мокрой и торчала клочьями, так что на Зайца было смешно смотреть.
        И мы хором крикнули: «Рыжий!», и опять крикнули: «Рыжий!», и опять крикнули, и опять.
        А он все мокрел и мокрел от своих слез, и шерсть у него все больше торчала клочьями. И он катался по земле, которая к нему прилипала, так что уже нельзя было определить его цвет.
        - Не верите? - плакал он. - Почему же вы мне не верите? Ну почему? Почему?
        Конечно, мы верили ему. Но охота есть охота.
        ЛЕНИВЕЦ АЙ
        Может показаться странным и даже загадочным, как это ленивец Ай, никогда не покидавший дерева, вдруг приобрел такую известность. Но он все-таки ее приобрел, и за всю жизнь это было его единственное приобретение. Потому что ленивец Ай никогда ничего не имел и ничем не дорожил, кроме покоя.
        Но покоем он дорожил.
        Когда барсук Сурильо объявил всем войну, а затем начал военные действия, один ленивец Ай не покинул своего дерева. Он смотрел, как удирают лама Викунья и свинка Пекари, как они пускаются наутек и улепетывают без оглядки, но ему даже не пришло в голову позаботиться о себе. И не потому, что ленивец Ай не боялся барсука Сурильо - попробуйте не бояться Сурильо, который всем объявляет войну и затевает военные действия, - но ленивец Ай не побежал по примеру ламы Викуньи и свинки Пекари потому, что не любил, да и не умел бегать.
        Тем временем прибыл броненосец Татупойу, который, по хитрому замыслу барсука Сурильо, воплощал в себе одновременно живую силу и технику. Броненосец Татупойу затормозил у самого дерева и стал бряцать об него своим панцирем, поднимая такой шум, какой бывает только на войне.
        - Эй ты, Ай! - кричал при этом броненосец Татупойу. - Тебя что, война не касается? Ты почему не спасаешься бегством?
        Бегством! Ленивец Ай знал, что если он сейчас побежит, то это будет выглядеть довольно смешно, и броненосец первый же станет над ним смеяться.
        - А зачем бежать? - сказал он, переводя разговор в область абстрактной философии. - От беды все равно не сбежишь, а за счастьем все равно не угонишься.
        В ответ на это броненосец дал задний ход, чтобы его было как следует видно с дерева, и опять пошел на приступ, так страшно бряцая панцирем, что ленивец Ай побежал бы непременно, если б не боялся показаться смешным.
        Объявив всем войну, барсук Сурильо никак не рассчитывал на такое серьезное сопротивление. В военных действиях должны участвовать две стороны, а если одна из них отсиживается на дереве… Как видно, ленивец Ай решил взвалить на барсука Сурильо всю тяжесть войны…
        - Ладно, пускай сидит, - сказал он броненосцу Татупойу. - Но передай ему, что я его все равно победил.
        - Он тебя все равно победил, - сказал ленивцу броненосец Татупойу.
        Ленивец Ай не стал возражать против этого.
        - Если дерево остается деревом, а земля землей и если все остается по-прежнему, то не все ли равно, кто кого победил?
        Так сказал ленивец Ай, и слова его разнеслись по лесу, потому что мысль, заключенная в них, вносила ясность в создавшееся положение.
        И свинка Пекари, которая все еще бежала, с трудом поспевая за ламой Викуньей, вдруг остановилась и воскликнула:
        - Но если все остается по-прежнему?!
        - То не все ли равно, кто кого победил! - подхватила лама Викунья, и они побежали обратно.
        Барсук Сурильо с удовольствием обнаружил в себе победителя, но деревья оставались деревьями, а земля землей - и он никак не мог доискаться, в чем же, собственно, состояла его победа? И он снова и снова гонял по лесу свою живую силу и технику, чтобы еще раз напомнить всем, что он победил.
        - Вы знаете, кто победил? Вы все знаете, кто победил? - допытывался броненосец Татупойу.
        - Побеждает тот, кто не ищет победы, - сказал на это ленивец Ай, которому было уже не впервой выражаться столь глубокомысленно.
        И слова эти тоже разнеслись по лесу.
        - Мы никогда не искали победы, - сказали лама Викунья и свинка Пекари.
        В конце концов барсук Сурильо уже и сам не мог понять, что же он здесь одержал: победу или поражение? Что же он здесь потерпел: поражение или победу?
        И броненосец Татупойу ничего не мог ему на это ответить. Потому что в глубине души, если отбросить всю эту технику и оставить только живую силу, он и сам восхищался этим ленивцем Аем, который умел говорить такие замечательные слова.
        Потому что опять-таки, если отбросить всю эту технику, мудрость - это удел побежденных.
        Так подумал броненосец Татупойу, подумал и тяжело вздохнул, впервые почувствовав себя победителем.
        КАК ДИНОЗАВР ЗАКОПАЛ СЕБЯ ВДАЛИ ОТ ЦИВИЛИЗАЦИИ
        Мы лежали на траве, перед нами была речка, за нами - горы, над нами - небо, и я сказал:
        - Значит, так тебя никуда и не тянет?
        - Нет, - сказал Динозавр. - Не все ли равно, где вымирать?
        У него были грустные глаза. Видимо, он понимал, что живет в Мезозойскую эру. А может, он вообще ничего не понимал, и потому у него были грустные глаза.
        Он лежал, распластав свое двадцатиметровое тело, и задумчиво смотрел на реку, которая вся была полна его отражением. Когда смотришь вот так на реку, в голову приходят печальные мысли, быть может, потому, что все реки текут сверху вниз.
        - Удивительное дело, - сказал я. - Я знаю тебя миллион лет, и из них ты и дня не прожил по-настоящему. Ну отчего бы тебе чем-нибудь не заняться, не изобрести, например, паровоз?
        - А, - сказал Динозавр, - все равно вымирать!
        Жизнь на земле была еще совсем не налажена. Вокруг, насколько хватит глаз, не было ни одного населенного пункта, ни одного дорожного указателя, который бы куда-нибудь указывал путь.
        - И все-таки, - сказал я, - здесь тоже можно что-то придумать. Проложить дорогу, поставить дорожный знак и так постепенно прийти к цивилизации.
        Динозавр сунул голову в речку и похлебал воды.
        - Выдумываешь ты все, - сказал он. - Нет, чтоб спокойно полежать на траве…
        Мы лежали на траве. Перед нами была речка, за нами - горы, над нами - небо. И я сказал:
        - Если эту речку повернуть туда, а вон ту гору перенести сюда и потом проложить между ними дорогу…
        - Зачем? - спросил Динозавр. - Ведь все равно вымирать…
        Вверху над нами пролетел Птеродактиль. Он легко рассекал воздух крыльями и кого-то высматривал на земле, - возможно, нас с Динозавром. Когда он летел, он был похож на большую бабочку. Потом он сел на вершину и стал похож на орла.
        - Летает, - сказал я.
        - Летает, - сказал Динозавр. - Подумаешь…
        И тут я понял, что он никогда не изобретет паровоза, не проложит дороги и даже не поставит указателя, по которому другие могли бы прийти к цивилизации. Я понял, что он так и закопает себя здесь - до тех дней, когда его обнаружат в раскопках.
        Можно жить в Мезозойскую эру и все-таки не быть динозавром…
        Я сунул голову в речку и похлебал воды.
        КУНИЦА ИЛЬКА
        Нас было трое: куница Илька, жук Кузька и енот Полоскун. Из всех троих я не был ни могучим енотом, ни прекрасной куницей - я был жуком Кузькой, и этим все сказано.
        Они меня не замечали. Случилось так, что я сидел в траве рядом с ними, нас было трое, и сидели мы в тесном кругу, и все-таки они меня не замечали. Или только делали вид?
        - Илька, - говорил енот Полоскун, - я опять боюсь, что ты простудишься. Может, тебе что-нибудь подстелить? - и он делал такой жест, будто хотел снять свою великолепную шкуру.
        Мне очень нравилась его шкура. Была б у меня такая шкура, я бы надевал ее только по праздникам, а не таскал не снимая, как енот Полоскун. И у меня замирало сердце, когда он готов был постелить эту шкуру прямо на землю. Но Илька говорила:
        - Не нужно, Полоскун, мне вовсе не холодно.
        И она принималась дергать волоски из своего великолепного хвоста. «Любит, не любит», детская игра, а мы тут, кажется, все взрослые. Был бы у меня такой хвост, я берег бы в нем каждую волосинку и пересчитывал бы по вечерам, потому что волосы иногда выпадают. «Любит, не любит»… Интересно, кого она загадала? Может быть, енота Полоскуна? Но енота зачем загадывать, тут все и так ясно. Вот он здесь сидит и моет для Ильки фрукты, и угощает ее фруктами, и любит ее, конечно, любит, и совсем незачем об этом гадать.
        Куница Илька тем временем оставила хвост и принялась за свою красивую мордочку. Она вечно возилась со своей внешностью, и это можно понять: с такой внешностью я бы тоже возился.
        - Я сегодня видела Гризли, - сказала Илька и потрепала себя по щеке. - Он мне подарил шишку.
        «Любит, не любит…» Может быть, это Гризли? Огромный медведь, такой, как три енота, не говоря уже об Ильке, а тем более обо мне. Мы все трое боялись медведя Гризли.
        - Ты слышишь, Полоскун? Мне Гризли подарил шишку.
        Настроение у енота сразу испортилось. Он сгорбился, опустил нос и даже перестал мыть фрукты.
        - У меня нет шишки, - сказал енот Полоскун, и голос его звучал виновато. - Гризли - конечно, он может подарить тебе целый лес, потому что он - Гризли.
        - Целый лес? Ты думаешь, он подарит мне целый лес? - спросила Илька и потрепала себя по спине.
        Полоскун промолчал. Он с тоской смотрел на немытые фрукты.
        - Ты обиделся? Нет, не говори, я вижу, что ты обиделся. - Куница Илька опять принялась за свой хвост. - Если хочешь знать, мне не нужен никакой Гризли, я не променяю на него даже нашего Кузьку, если ты хочешь знать…
        «Любит, не любит…» Может, она имела в виду меня? Я представил себя рядом с этим медведем. Медведь Гризли и жук Кузька - даже представить смешно. А собственно, что тут смешного? Если она не хочет променять, то и смеяться нечего…
        Если она имеет в виду меня, то тут дело совершенно ясное, и ей незачем обрывать свой хвост, тем более, что теперь и я имею к нему отношение. Я решил ей так и сказать, но меня опередил Полоскун.
        - Илька, - сказал енот Полоскун, - ты не променяешь на Гризли Кузьку, а меня? Меня ты на него променяешь?
        Куница Илька посмотрела на енота и отвела глаза. Это был очень быстрый взгляд, но все же она успела заметить, как волнуется Полоскун, ожидая ответа. И куница Илька отвернулась от него и опять занялась своей внешностью.
        - Нет, - сказала она, - тебя я не променяю.
        Тут уже не выдержал я:
        - Постойте, как же это? И его, и меня?
        - А, это ты, Кузька, - сказал енот Полоскун и осторожно провел по траве лапой, потому что он, видите ли, боялся меня раздавить. - Что это ты вечно крутишься здесь? У тебя, как видно, много свободного времени?
        - Да, это я, - сказал я, - и времени у меня хватает, и я буду крутиться здесь до тех пор, пока Илька не скажет, кого она из нас на кого променяет.
        - Илька, - сказал енот Полоскун, и я увидел, что он снова волнуется. - Илька, ты видишь, Кузька хочет знать…
        Куница Илька оставила в покое свой хвост. Казалось, она совсем забыла о своей внешности.
        - Кузька хочет знать? - сказала она и потрепала енота по голове. И хотя сказала она обо мне, енот почему-то страшно обрадовался. Он присел на свои четыре лапы и твердил одно:
        - Илька… Илька… Илька…
        Как будто на него напала икотка.
        - Кузька хороший, - сказала Илька и потрепала енота. - Кузьку я ни на кого не променяю, - сказала она и опять потрепала енота.
        И енот обрадовался, и я обрадовался и уже ничего не мог тут понять…
        Любит? Не любит?
        ИХНЕВМОН И ЦИВЕТТА
        - Счастливая любовь, - сказала бабочка Ванесса. - Все-таки бывает на свете счастливая любовь!
        Лягушка Квакша вытянула свою короткую шею и с завистью покосилась на змею Анаконду, которая вся состояла из одной шеи и потому могла слушать в свое удовольствие.
        - Это было еще в те времена, когда смельчак Ихневмон охотился на крокодилов. Крокодилы были огромные, но Ихневмон их убивал, потому что он был храбр и любил красавицу Циветту. И в честь Циветты он убивал крокодилов, в этом проявлялась его любовь.
        Бабочка Ванесса тихонько вздохнула, и лягушка Квакша тихонько вздохнула, и змея Анаконда тихонько вздохнула. И Ванесса продолжила свой рассказ.
        - Однажды, когда Ихневмон убил какого-то там крокодила и уже повернулся, чтобы идти дальше, он вдруг услышал у себя под ногами плач. Ихневмон наклонился и увидел в траве плачущую ящерицу Скаптейру.
        - Бедная ящерица! - сказала лягушка Квакша и опять покосилась на змею Анаконду.
        - Ихневмон наклонился к ней, - продолжала бабочка Ванесса, - и стал расспрашивать, не потеряла ли она чего-нибудь, потому что в траве так легко что-нибудь потерять.
        «Да, потеряла, - сквозь слезы ответила ящерица Скаптейра. - Я потеряла моего крокодила… Ты сам убил моего крокодила, и ты еще спрашиваешь…»
        «Это был твой крокодил? - удивился смельчак Ихневмон. - Разве крокодилы бывают чьи-нибудь?»
        «Это был мой крокодил, - сказала ящерица Скаптейра. - Ты же видишь, мы с ним похожи, только он большой и в воде, а я маленькая и на суше».
        «По-моему, это достаточная разница, - возразил Ихневмон. - Почему бы тебе не найти кого-нибудь маленького и на суше?»
        «Я не хочу маленького на суше, - сказала ящерица Скаптейра. - Мой крокодил был большой, и он не боялся воды. Быть может, за это я его полюбила…»
        - Как это верно, - сказала змея Анаконда. Она, большая, вот так полюбила Зяблика - за то, что он был маленький и летал.
        - Смельчак Ихневмон стоял над ящерицей Скаптейрой, и ему хотелось как-то загладить свою вину. И он сказал, что если ящерице обязательно нужно любить крокодила, то он ей покажет такое место, где крокодилами хоть пруд пруди. Но ящерица Скаптейра ответила, что ей не нужен другой крокодил, что она любила именно этого. И тут уже Ихневмон ничего не мог понять, потому что он не видел, чем этот крокодил отличается от всех остальных, а уж он, Ихневмон, повидал на своем веку крокодилов!
        «Послушай, ящерица, - сказал Ихневмон, - мне очень жаль, что так получилось. Я бы и сам заменил тебе крокодила, но ты же видишь, я совсем не большой и живу не в воде, а на суше. И кроме того, я люблю Циветту. Ты не сердись на меня, ящерица, но я действительно очень люблю Циветту и ничего с собой не могу поделать, ты уж меня прости».
        - И вот здесь начинается самое интересное. Оказалось, что смельчак Ихневмон, по которому тоскует прекрасная Циветта, ящерице Скаптейре совсем ни к чему, что если б даже он захотел заменить ей крокодила, она бы, ящерица, этого не захотела. Оказалось, что смельчак Ихневмон может убить крокодила, но заменить крокодила он не в состоянии.
        Ну что ж, тут, пожалуй бы, ему и уйти, он все сказал, остальное от него не зависело. Но он был добрый, Ихневмон, ему было жаль эту бедную ящерицу, и, чтоб утешить ее, он уже был готов заменить ей ее крокодила…
        Он помнил о своей Циветте, он знал, что его ждет Циветта, но не мог двинуться с места, потому что перед ним сидела эта некрасивая, плачущая, отвергнувшая его ящерица Скаптейра, и ему хотелось заменить ей крокодила. Ах, как ему хотелось заменить ей крокодила!
        - Мало ли кому что хочется, - сказала змея Анаконда, которой никто не мог заменить ее Зяблика.
        - Бедная Циветта! - сказала лягушка Квакша.
        В том-то и дело, что не бедная, - сказала бабочка Ванесса. - В том-то и дело, что Ихневмон вернулся к прекрасной Циветте, и с тех пор у них счастливая любовь. Ихневмон не охотится на крокодилов, он живет со своей Циветтой и никуда от нее не отлучается Потому что он знает: стоит ему отлучиться, и ему снова захочется заменить крокодила какой-нибудь ящерице. Ведь на свете так много ящериц и так мало крокодилов…
        - К сожалению, это так, - сказала змея Анаконда.
        А лягушка Квакша сказала:
        - Бедный Ихневмон!
        Я БЫЛ ТАРПАНОМ
        Я был тарпаном. Нас был целый табун, и мы неслись по степи, перемахивая через холмы и овраги. Земля пролетала у нас под ногами, и мы были свободны от нее, от земли, и от неба, стынущего над головой, и от скучного долга возвращаться домой, на конюшню. У нас не было дома, у нас ничего не было, чем стоило дорожить на земле.
        Мы неслись между степью и солнцем, испепеляющими друг друга вечным жаром любви, а может быть, ненависти. Мы неслись между двумя огнями, как стрела, пущенная нам вслед, или пуля, летящая нам навстречу. И на закате, когда, изнемогая, солнце и степь склонялись друг к другу, мы одни не чувствовали усталости.
        Мы ничего общего не имели с мустангами, с этими в прошлом домашними лошадьми, которые отказались ходить в узде, но не смогли отказаться от многих старых привычек. Мы никогда не были домашними. Мы всегда презирали узду, даже если она была из чистого золота.
        Мой друг Белогрив, который лучше меня разбирался в жизни, не раз говорил:
        - У послушной скотины сена полные закрома, но ноги ее опутаны толстой веревкой. Желудок у нас один, а ног вон сколько, о чем же мы должны больше думать?
        И, вместо ответа, Белогрив отрывал от земли свои ноги и уносился в степь, увлекая нас за собой.
        Белогрив был самым лучшим из нас. Это понимали все, особенно Рыжая Кобылица. '
        Сейчас даже странно об этом вспоминать. Белогрива давно нет, и давно нет Рыжей Кобылицы, и из всех тарпанов остался только я, да и то этому никто не поверит. «Тарпан? - спросят. - А что это такое - тарпан?»
        Но я был тарпаном! И Рыжая Кобылица - это не выдумка, потому что мы ее любили все, все до одного - до того одного, которого она любила.
        И, конечно, это был Белогрив.
        Та ночь застала нас посреди степи, и мы жались друг к другу стараясь укрыться от зябкого ветра. И тут я увидел, как Рыжая Кобылица подошла к Белогриву и положила ему на спину свою красивую голову.
        - Холодно? - спросил Белогрив.
        - Нет, - она сказала и закрыла глаза.
        - Устала? - спросил Белогрив.
        - Нет, - сказала Рыжая Кобылица.
        И вот Белогрив, который так хорошо разбирался в жизни, на этот раз стал в тупик.
        - Тогда я не понимаю… - сказал он и замолчал.
        Рыжая Кобылица не отходила от него, и голова ее была у него на спине, и глаза ее были закрыты.
        Мы все, сколько нас было в табуне, смотрели на них, но никто не решился им помешать.
        - А если я не могу без тебя… - сказала Рыжая Кобылица.
        - Глупости, - сказал Белогрив. - Ты просто устала.
        - Но ты меня любишь?
        - Нет. Все это глупости.
        Подумать только, что их давно уже нет - ни Белогрива, ни Рыжей Кобылицы. И какое имеет значение, кто кого любил, если их давно уже нет, если от них ничего не осталось?
        Но тогда это имело значение. Тогда Рыжая Кобылица сняла голову с его спины и побрела прочь. Она уходила в степь, а мы смотрели ей вслед, и никто не окликнул ее, никто не пошел за нею.
        Мы смотрели ей вслед и не сразу заметили, что за нею движутся какие-то тени. Они двигались с разных сторон, постепенно смыкаясь вокруг нее.
        - Волки! - крикнул кто-то из нас, но никто не двинулся с места. Мы смотрели на нее, и сердца наши обливались кровью, потому что все мы ее любили. Все, кроме одного.
        И вдруг он, этот один, сорвался с места и поскакал по степи. Он бежал так, как умел бежать только он - почти не касаясь земли, распластавши на ветру белую гриву.
        Там он и погиб - рядом с нею, с той, которую не любил.
        - Ты меня любишь?
        - Нет. Все это глупости.
        Не знаю, быть может, с тех пор нами овладел страх, и нас все чаще настигали пули и стрелы. Мы уже не летели над землей, а прижимались к ней, выбирая места пониже, чтобы не так бросаться в глаза. Но нас все равно находили и все равно убивали. А потом я остался один…
        Но я был, был тарпаном! Я не знал ни этой конюшни, ни этой телеги, я скакал между степью и солнцем, раскаляясь от зноя и бега и видя впереди только степь… И Белогрив - это вовсе не выдумка, и Рыжая Кобылица - не выдумка, и все мы, сколько нас было, не выдумка, не выдумка!
        Все-таки когда-то я был тарпаном!
        ЗАМОК АГУТИ
        Мелкий грызун Шиншилла был, безусловно, прав, говоря, что заяц Агути парит в небесах, витает в облаках, что он обитает в воздушных замках. Заяц Агути действительно обитал в этих замках. Он проводил в них все время, за исключением тех немногих часов, которые требуются, чтобы пощипать траву, сбежать от охотника, а также побеседовать с мелким грызуном Шиншиллой.
        Замок Агути стоял на горе, вернее, над горой, посреди голубого облака. Некоторые считают, что голубой цвет - это слишком старо и сентиментально, что сейчас больше в моде серые облака, но заяц Агути выбрал именно это облако, потому что был и сам чуточку сентиментален, за что мелкий грызун Шиншилла всячески его порицал.
        Замок Агути был самым настоящим, хотя и воздушным замком, со всеми этими ходами и переходами, а также главным входом, у которого сидели огромные львы, разумеется, не каменные, а живые. Они были привязаны к зайцу, как собаки (чего нельзя сказать о собаках, преследовавших его на земле), но охраняли львы не зайца Агути, они охраняли прекрасную Корзель.
        - Либо корову, либо газель, - возражал по этому поводу Шиншилла, мелкий грызун. - Ты, Агути, всегда все перекручиваешь.
        Бедный Шиншилла, он умел мыслить только логически, у него все было или-или, третьего не дано. И он не в состоянии был понять, что тому, кто живет в воздушных замках, дано третье, и это третье - Корзель, а совсем не газель и, уж конечно, не корова.
        Красавица Корзель была пленница этого страшного Бегелопа, который украл ее у родителей, чтобы добиться ее любви. Но она не могла его полюбить, потому что у него был слишком толстый живот и слишком тонкие ноги. И, кроме того, он так страшно разевал свою пасть, что нет, конечно, Корзель не могла полюбить Бегелопа.
        - Либо бегемота, либо антилопу, - возражал мелкий грызун Шиншилла, верный принципу, что третьего не дано.
        Еще как дано! Еще как было дано, когда Бегелоп явился среди ночи, схватил красавицу Корзель и утащил ее в свою берлогу! В этой берлоге он сообщил ей о своей любви и потребовал немедленной взаимности, но она не знала, что такое любовь, а он не мог ей этого объяснить, потому что у него была слишком большая пасть и слишком тонкие ноги.
        - Это же так просто, - растолковывал ей Бегелоп. - Ты берешь и любишь меня, а я беру и люблю тебя, и значит, оба мы любим друг друга.
        Но она не понимала, что значит - любить.
        - Ну как тебе сказать? - пытался сказать Бегелоп. - Это когда посмотришь - и сразу почувствуешь. Посмотри на меня. Ну? Чувствуешь?
        Но она ничего не чувствовала.
        Тогда Бегелоп позвал своего приятеля Уткорога.
        - Либо утконоса, либо носорога, - вставил Шиншилла.
        Нет, он позвал именно Уткорога и попросил, чтобы тот объяснил подоходчивей, что такое любовь.
        - Любовь… - сказал Уткорог и почесал себя рогом под мышкой. - Любовь… - сказал он и почесал себя еще где-то. - Любовь…
        Больше он ничего не сказал. Он только говорил «любовь» и чесался в разных местах, но в этом не было ничего вразумительного. Красавица Корзель смотрела на Уткорога и не могла понять, что такое любовь, потому что он слишком много чесался и у него был этот дурацкий рог, и он не мог сказать больше одного слова. Тогда Бегелоп позвал Ягудила.
        - Либо ягуара, либо крокодила.
        Тогда Бегелоп позвал Ягудила, и тот приполз, длинный такой и пятнистый, как выкрашенное бревно, и лежал, как бревно, пока Бегелоп объяснял ему, что от него требуется, и только широко раскрывал свою пасть, словно соревнуясь в этом с Бегелопом. И когда Ягудил наконец все усвоил, он так посмотрел на Корзель, что она испугалась и, уж конечно, не могла понять, что такое любовь.
        И вот тогда, только тогда Бегелоп позвал зайца Агути. И заяц Агути пришел, и шерсть его блестела, как золото, а глаза сияли, как звезды.
        Заяц Агути посмотрел на красавицу Корзель и сразу забыл все, что знал прежде, и вспомнил то, чего не знал никогда.
        - Знаешь ли ты, как рождается луна? - спросил заяц Агути. - Она рождается, как серп, который не знал любви, потом она растет и становится похожей на сердце, которому не хватает его половины, а потом находит свою половину и становится полной, как два сердца, слившиеся в одно.
        Заяц Агути был немножко сентиментален, и потому он так говорил.
        - Знаешь ли ты, как вырастает цветок? - спросил заяц Агути. - Сначала он прозябает в земле, но потом пробивается к свету и видит небо над своей головой. И он вдруг понимает, что теперь ему не жить без неба, что теперь их будет двое, только двое на всей земле.
        Бегелоп слушал зайца Агути и пытался запомнить его слова, чтобы потом сказать их Корзели.
        - Знаешь ли ты, как возникает любовь? - тихонько повторял он вслед за зайцем Агути. - Она возникает внезапно, и никто не может сказать, откуда она взялась, как никто не может сказать, откуда луна в небе и цветы на земле. Но когда она приходит, без нее уже невозможно жить, как нельзя жить без луны и цветов, как нельзя жить без тебя, Корзель, потому что ты - самая прекрасная…
        Вот что сказал заяц Агути, и хотя это было сентиментально, Корзель опустила глаза и ей захотелось услышать еще что-нибудь в этом роде, потому что она поняла, что такое любовь.
        - Наконец-то ты поняла! - радовался Бегелоп. - Теперь ты, заяц, можешь идти, больше ты нам не нужен.
        - Нет, он нужен, - сказала красавица Корзель. - Он нужен, потому что только с ним я понимаю любовь, а без него мне снова будет ничего не понятно.
        Услышав, что он нужен, заяц Агути почувствовал в себе такую силу, какой не чувствовал никогда.
        - Да, Бегелоп, - сказал он, - я нужен, а ты не нужен. И можешь убираться отсюда и не попадаться мне на глаза.
        И услышав, что он не нужен, Бегелоп почувствовал в себе такую слабость, какой никогда не чувствовал, и он встал и ушел из собственной берлоги.
        Это было именно так, хотя Шиншилла, мелкий грызун, этому не поверил.
        - Либо ты ушел, либо она ушла… Но чтоб ушел Бегемот… - так он по-своему назвал Бегелопа.
        И когда Бегелоп ушел, заяц Агути взял Корзель и повел ее в свой замок. Он бросил к ее ногам все облака, и она ступала по ним, и ей было радостно, как бывает радостно, когда ступаешь по облакам. И заяц Агути шел рядом с ней, и это было самое лучшее, что можно придумать.
        Там они с тех пор и живут, и их охраняют огромные львы, послушные и верные, как собаки. Они живут посреди голубого облака, и по ночам у них в замке зажигаются звезды - вот эти звезды, которые видны с земли.
        А когда заяц Агути щиплет траву или спасается от охотников, он знает, что там, высоко, у него есть замок, где его ждет красавица Корзель.
        - Либо корова, либо газель, - поправляет Шиншилла.
        Мелкий грызун, что знает он о воздушных замках? Что знает он о цветах, которые выбиваются из подземелья, чтобы увидеть небо над своей головой?
        КАК ЧЕЛОВЕК РЕШИЛ ПРОИЗОЙТИ ОТ ОБЕЗЬЯНЫ
        Все звери относились друг к другу с уважением, а иногда даже трепетом, и только к обезьяне никто не относился всерьез, потому что она дурачилась и кривлялась, как маленькая. И тогда обезьяна сказала:
        - Произойди от меня, человек!
        Человек не сразу решился:
        - Мне бы, понимаешь, лучше от льва. Или, допустим, от носорога.
        - А что такое лев? Вот он что такое! - сказала обезьяна и тут же изобразила льва.
        Это было довольно похоже, хотя и не так страшно, как настоящий лев.
        - А что такое носорог? - сказала обезьяна и приставила к носу растопыренную пятерню.
        И вдруг она заговорила серьезно.
        - Конечно, - сказала она, - от льва каждый произойдет. И от носорога тоже найдутся охотники. А как быть другим? Зайцам, например? Или нашему брату? - обезьяна вздохнула. - Я вот изображаю тут разных… А почему? Потому что мне собой быть неохота.
        - Да, - сказал человек, - бывают такие ситуации.
        - Бывают, - кивнула обезьяна. - Только ты не подумай, что я жалуюсь, у меня этой привычки нет. Просто… хочется кем-то стать, чтоб к тебе относились по-человечески. Ты произойди от меня, человек, а?
        Говоря так, она опять скорчила какую-то рожу, в которой человек мог бы узнать себя, если б посмотрел повнимательней. Но он смотрел невнимательно, потому что думал совсем о другом.
        «Действительно, - думал он, - как это устроено в мире. Кто смел, тот два съел. Сила солому ломит. У сильного всегда бессильный виноват. Каждый хочет произойти от слона или даже от мамонта, а от таких, как обезьяна, никто не хочет происходить. Несправедливо это!»
        - Ладно, - сказал он, - произойду. - И пожал обезьяне руку.
        И звери, которые все вместе уважали друг друга и все вместе не уважали других, были оскорблены этим поступком. Подумать только, им предпочли - кого!
        Так человек произошел от обезьяны. Из чувства справедливости. Из чувства внутреннего протеста. Из чувства простой человечности.
        САМЫЙ ПЕРВЫЙ ПРИРОСТ НАСЕЛЕНИЯ
        За последние девять месяцев население земли увеличилось ровно в полтора раза. Столь значительный в процентном выражении, этот прирост наделе представлял незначительную величину, беспомощную и капризную. Это был первый на земле человек, происшедший от человека.
        Он ползал на четвереньках, заглатывая по пути мелкие камешки, а родители гонялись за ним и, поймав, лупили по тому месту, где, как они опасались, мог вырасти хвост. Человек отрывал руки от земли, чтобы прикрыть это злополучное место, и тут-то родители убеждались, что только таким путем им удастся поставить сына на ноги.
        На деревьях резвились ближайшие родственники. Им было безмятежно и весело, потому что от всех забот они отмахивались хвостами.
        Глядя на эту развеселую жизнь, человек то и дело порывался залезть на дерево, но тут же получал замечание:
        - Не будь обезьяной!
        А ему хотелось быть обезьяной. Потому что обезьяну никто не воспитывает, никто ей не читает нотаций. И если она сорвется с дерева, то ей будет больно только один раз, потому что никто не станет ее за это наказывать
        И человек стоял, прикрывая руками незащищенные места, и думал, что, когда он вырастет, он обязательно станет обезьяной.
        А земля вращалась, и солнце светило, и все было так, как будто ничего не переменилось. Но стояли под деревьями три обезьяны, не похожие на других обезьян, три обезьяны, порвавшие со своим прошлым, чтобы начать на земле новую жизнь.
        И эта жизнь началась тогда, когда обезьяна взяла в руки палку, чтобы воспитать подрастающее поколение.
        ПИТЕКАНТРОПЫ
        - Питекантропы! В наших жилах течет древняя кровь, это ложь, что мы происходим от обезьяны!
        Услыхав, что они происходят не от обезьяны, питекантропы почувствовали себя сиротами. Они стали на четвереньки и ткнулись носами в траву.
        - Выше головы, питекантропы!
        Питекантропы доверчиво подняли головы.
        - Кто происходит от обезьяны, тот не питекантроп!
        Ах вот оно что! Тогда действительно… Если б питекантропам сказали об этом раньше…
        - Пусть встанут те, кто происходит от обезьяны!
        Питекантропы смотрели друг на друга. Интересно все-таки - кто? Неужели есть и такие?
        Никто не вставал. Все стояли на четвереньках. Каждый твердо верил в свое происхождение.
        КАК ЧЕЛОВЕК ВСТУПИЛ НА ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ
        Человек должен жить. Человек должен как-то шагать по жизни.
        Но как?
        Человек мог бы шагать по жизни, как по земле: глядя вперед и выбирая себе дорогу. Тогда б он видел, что у него впереди, а прошлого мог бы не видеть.
        Ну, это ладно, если впереди только хорошее. А если неприятности, неурядицы, серьезные неудачи? Ведь так, пожалуй, и идти не захочется… Другое дело - пройденный путь: все позади - и толковать не о чем.
        Именно так человек вступил на жизненный путь: лицом к пройденному. И зашагал в будущее, не видя, что у него впереди…
        РЕБРО АДАМА
        - А где еще одно твое ребро?
        Это были первые слова, с которыми на свет появилась Ева.
        - Дорогая, я тебе сейчас все объясню. У создателя не нашлось материала, и он создал тебя из моего ребра.
        Она стояла перед ним - божественное создание - и смотрела на него божественным взглядом.
        - Я так и знала, что ты тратишь свои ребра на женщин!
        Так началась на Земле семейная жизнь.
        КАИН
        Уже на заре истории была уничтожена половина человечества: Каин убил Авеля.
        Потом потекли мирные дни. Каин оказался дельным хозяином: он быстро освоил землю и заселил ее обильным потомством. И своим детям, которые не могли всего этого оценить, Каин не раз говорил:
        - Берегите, дети, этот мир, за который погиб ваш дядя!
        КАИНОВА ПЕЧАЛЬ
        О господи, мы в слепоте своей не ощущаем тяжесть утраты! Великий Каин любил людей, он обращался с каждым - как с братом! Великий Каин любил народ, не уставал говорить о народе…
        За что же камень в его огород - как раз когда Каин сидит в огороде?
        МАФУСАИЛ
        Первым человеком был Адам. Мафусаил не был первым человеком. Первым пророком был Моисей. Мафусаил не был первым пророком.
        Поэтому Мафусаил прожил девятьсот шестьдесят девять лет. И в некрологе о нем было написано: «Безвременно скончался…»
        ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ
        А земля обетованная оказалась обычной землей, да еще вдобавок сухой и каменистой.
        Соплеменники Моисея ковырялись в этой земле и с тоской вспоминали то время, когда они, голодные и босые, брели по безводной пустыне и впереди у них была земля обетованная…
        ПРИТЧИ ЦАРЯ СОЛОМОНА
        - Лучше открытое обличение, нежели тайная любовь!
        Прежде подданные тайно любили царя, но, услышав такую притчу, перешли к открытому обличению:
        - И это называется царь!
        - Подумаешь - Соломон Мудрый!
        - Считает себя мудрым, а на самом деле дурак дураком!
        Подданные обличали вовсю. Они не щадили ни Соломона, ни его жен, ни его роскошных хоромов. Они перемывали косточки царя, как перемывают грязную посуду.
        И тогда Соломон сказал еще одну притчу.
        Он сказал:
        - Кто хранит уста свои, тот бережет душу свою, а кто широко растворяет рот, тому беда!
        И подданные захлопнули рты.
        Подданные замолчали.
        Подданные по-прежнему тайно любили царя.
        МИФЫ
        По ночам, когда землю окутает мгла, загораются звезды над нею. Есть созвездие Ворона, Пса и Орла - нет созвездия Прометея. То ли сфера небесная слишком мала - Прометей на ней не отмечен…
        Но горит над землею созвездье Орла, что клевал Прометееву печень. И горит над землею созвездие Пса, злого Цербера, стража ночи. И стоглавая Гидра таращит глаза, словно миру погибель пророчит. Скалит пасти Дракон, извивается Змей…
        Но от них на земле не светлее…
        Среди тысяч и тысяч ночных огней ищут люди огонь Прометея.
        СИЗИФ
        Он катил на гору свой камень.
        Он поднимал его до самой вершины, но камень опять скатывался вниз, и все начиналось снова.
        Тогда он пошел на хитрость.
        Он взял щепочку, подложил ее под камень, и камень остался лежать на вершине.
        Впервые за много веков он свободно вздохнул. Он вытер пот со лба и сел в стороне, глядя на дело своих рук.
        Камень лежал на вершине горы, а он сидел и думал, что труд его был не напрасен, и был очень доволен собой.
        Один за другим проходили века, и все так же стояла гора и лежал камень, и он сидел, погруженный в мысли о том, что труд его был не напрасен. Ничто не менялось вокруг. Сегодня было то, что вчера. Завтра будет то, что сегодня.
        У него отекли ноги и онемела спина. Ему стало казаться, что если он еще немного так посидит, то и сам превратится в камень.
        Он встал и полез на гору. Он вытащил щепочку, и камень с шумом покатился вниз, а он бежал за ним, прыгая с уступа на уступ и чувствуя прилив новых сил.
        У подножия горы он догнал камень и остановил его. Потом поплевал на руки и покатил камень вверх, к вершине горы…
        ТАНТАЛОВЫ МУКИ
        - Кланяйся, Тантал, кланяйся!
        Века и века стоит Тантал по шею в воде и склоняется к ней, мучимый жаждой. Но вода исчезает, не уступая ему ни глотка. Под ногами сухая земля, а рядом журчат ручьи, плещет река, и гром гремит в небесах:
        - Кланяйся, Тантал, кланяйся!
        Тантал бросил вызов богам, его соблазнили лавры Прометея. Но Прометей оставил людям огонь, а что оставит после себя Тантал? Только свои Танталовы муки?..
        - Кланяйся, Тантал, кланяйся! Ты уже давно служишь богам, хотя убежден, что борешься с ними.
        БОЖЕСКИЙ РАЗГОВОР
        Титаны восстали против богов-олимпийцев.
        - Что это вы, ребята? - журил их Зевс. - Ай-ай, нехорошо! Давайте говорить по-божески. Только не все сразу, подходите поодиночке!
        Подошел первый титан-одиночка. Смотрит Зевс - здоровенный титан! Где с таким говорить по-божески! Пришлось поставить его на колени.
        Стоит на коленях титан - и все равно выше Зевса на целую голову.
        Пришлось отрубить ему голову.
        - Ну вот, - сказал Зевс, - с этим как будто договорились. Давайте дальше - поодиночке!
        ЛАОКООН
        Высший совет богов постановил разрушить Трою.
        - Подкиньте им троянского коня, - сказал Зевс. - Да не забудьте посадить в него побольше греков.
        Воля Зевса была исполнена.
        - Ну как Троя? Разрушена?
        - Пока нет, громовержец. Там у них нашелся какой-то Лаокоон…
        - Что еще за Лаокоон?
        - Личность пока не установлена. Но этот Лаокоон не советует ввозить в город троянского коня, он говорит, что надо бояться данайцев, даже если они приносят дары.
        - Уберите Лаокоона. Личность установим потом.
        Воля Зевса была исполнена. Два огромных змея задушили Лаокоона, а заодно и его сыновей.
        Смелый троянец умирал как герой. Он не просил богов о помиловании, он только просил своих земляков:
        - Бойтесь данайцев, дары приносящих!
        - Сильная личность! - похвалил его Зевс, наблюдая с Олимпа за этой сценой. - Такому не жалко поставить памятник.
        Воля Зевса была исполнена. И, учитывая последнюю просьбу Лаокоона - не ввозить в город троянского коня, - ему воздвигли красивый памятник: Лаокоон въезжает в город на троянском коне.
        ЯБЛОКО РАЗДОРА
        Богини спорят о красоте:
        - Ну-ка, Парис, кому ты отдашь яблоко?
        Медлит Парис: Гера предлагает ему власть, Афина - славу, Афродита - самую красивую женщину.
        Медлит Парис: он любит и власть, и славу, и женщин… Но больше всего Парис любит яблоки.
        СУД ПАРИСА
        Войдите в положение Париса: он выбирает все же из богинь, у них и стан стройнее кипариса, и воспитанье не в пример другим… Ну, словом, все богини в лучшем виде. Парис не хочет никого обидеть, он очень мягкий человек, Парис. И, пользуясь своей судейской властью, он разрезает яблоко на части и всем троим вручает первый приз.
        - Ну, вы видали этого кретина? - вскричала возмущенная Афина. - Он у меня отрезал два куска!
        - Нет, у меня! - не менее сердито воскликнула богиня Афродита, на остальных взирая свысока.
        А Гера, настоящая мегера, металась, как пантера по вольеру, грозя сослать Париса на галеры, суля ему холеру и чуму.
        А он не знал, за что такая участь. И он стоял, казня себя и мучась и вопрошая небо:
        - Почему?!
        ОЛИМПИЙСКОЕ СПОКОЙСТВИЕ
        Ах, каких детей породила Ехидна! Старший - настоящий лев. Младший - настоящий орел. Средние - Цербер и Гидра - умницы, каких мало: на двоих двенадцать голов.
        Выросли дети, и каждый нашел для себя занятие. Цербер трудился под землей - сторожил подземное царство Аида. Орел действовал с воздуха - клевал печень Прометея, прикованного к скале. А лев и Гидра работали на земле - опустошали окрестности Немей и Лерны.
        Все дети пристроены, все при деле, Ехидне бы жить да радоваться. Но тут подвернулся Геракл со своими подвигами. Он задушил Немейского льва, отрубил головы Лернейской гидре, застрелил из лука орла, а Цербера связал и бросил в темницу. Хорош герой - убивать чужих детей! Да его б за такие подвиги…
        - Господа олимпийцы, перед вами несчастная мать! Она породила детей, которые стали ее единственной радостью и надеждой. И вот приходит какой-то Геракл, давно известный своими подвигами, и убивает этих детей. Он убивает их на наших глазах, а мы храним олимпийское спокойствие. Господа олимпийцы, до каких пор наши гераклы будут уничтожать наших гидр, которые опустошают наши города? До каких пор наши гераклы будут уничтожать наших орлов, которые клюют наших прометеев?.. Отвечайте, господа олимпийцы!
        ГОМЕР
        А ведь старик Гомер был когда-то молодым человеком. Он пел о могучем Ахилле, хитроумном Одиссее и Елене - женщине мифической красоты.
        - Вы знаете, в этом Гомере что-то есть, - говорили древние греки. - Но пусть поживет с наше - посмотрим, что он тогда запоет.
        И Гомер жил, хотя многие теперь в этом сомневаются. И он пел - в этом теперь не сомневается никто. Но для древних греков он был просто способный молодой поэт, сочинивший пару неплохих поэм - «Илиаду» и «Одиссею».
        Ему нужно было состариться, ослепнуть и даже умереть, для того чтобы в него поверили.
        Для того, чтобы сказали о нем:
        - О, Гомер! Он так хорошо видит жизнь!
        ТРОЯ
        Разве мало прекрасных Елен?
        Пепелище… Безмолвие… Тлен… Все живое уведено в плен… А и что? Почему?
        Неясно.
        Не поднимется Троя с колен… Пепелище… Безмолвие… Тлен…
        Разве мало прекрасных Елен?
        Все чужие Елены - прекрасны.
        ОДИССЕЙ
        Одиссей не странствовал по свету - он все годы просидел в окопах. Шла война. Гремели залпы где-то. Ожидала мужа Пенелопа.
        Одиссей не встретил Навсикаю. Не гостил у влюбчивой Калипсо. Линию огня пересекая, он ходил с ребятами на приступ.
        И не в море, не во время бури полегли отважные ребята. Полифем, единоглазо щурясь, покосил их всех из автомата…
        И опять - атака за атакой, вместо шумных пиршеств Алкиноя.
        Не вернулся Одиссей в Итаку. Он остался там, на поле боя.
        И теперь забыты «Илиады», «Одиссеи» все сданы в музеи: ни к чему поэмы и баллады - на войне убило Одиссея.
        ПОСЛЕ ТРОИ
        …И на много, на много дней стала слава пустой и ненужной. Табуны троянских коней разбрелись по своим конюшням. Кони мирно щипали траву и лениво плелись к водопою. И все реже им наяву рисовались картины боя. И все реже слышался вой, сотрясавший древние стены…
        Тишина. Безмятежье. Покой. Чистый воздух. Свежее сено. Бесконечный разгон степей. Стойла чистые. Прочная кровля.
        В мире - мир.
        Троянских коней прибавляется поголовье.
        ДАМОКЛОВ МЕЧ
        Дамокл поднял голову и увидел над собой меч.
        - Хорошая штука, - сказал он. - Другого такого не найдешь в Сиракузах.
        - Обрати внимание, что он висит на конском волосе, - растолковывал ему тиран Дионисий. - Это имеет аллегорический смысл. Ты всегда завидовал моему счастью, и этот меч должен тебе объяснить, что всякое счастье висит на волоске.
        Дамокл сидел на пиру, а над его головой висел меч. Прекрасный меч, какого не найдешь в Сиракузах.
        - Да, счастье… - вздохнул Дамокл и с завистью посмотрел на меч.
        СЕМЕЙНЫЕ ДЕЛА
        Зевс полюбил прекрасную Ио.
        - Этого еще не хватало! - возмущалась его жена. - Объясните мне хоть, кто она такая!
        - «Ио» значит «исполняющая обязанности», - объяснил Гере всезнающий Гименей.
        - Ну, знаете! Мне ничья помощь не нужна, я могу сама исполнять свои обязанности!
        Услыхав, что ее помощь не нужна, Ио ударилась в слезы. Зевс стал ее утешать:
        - Ладно, будет реветь, как корова!
        Что значит в устах бога даже простое сравнение! Ио тут же превратилась в корову. И Зевсу ничего не оставалось, как помириться с женой.
        - Забудем прошлое, - сказал он. - Хочешь, я подарю тебе корову?
        ПРОКРУСТОВО ЛОЖЕ
        Тесей уже занес свой меч, чтобы поразить великана Прокруста, но вдруг опустил его:
        - Нет, не могу я так, без суда. Судите его, люди!
        И вот начался суд.
        Говорили о том, сколько людей загубил Прокруст, калеча их на своем прокрустовом ложе. Вспоминали маленьких, которых он вытягивал, и больших, которым обрубал ноги.
        - Ты, разбойник, что ты можешь сказать?
        Великан встал. Лицо его было печально, печальны были его глаза.
        - Я виновен… Виновен в том, что слишком любил людей…
        Его засыпали градом насмешек.
        - Да, я любил людей, - убежденно сказал Прокруст. - Я любил их, хотя понимал, как они далеки от идеала. Человек - мера всех вещей, но какой мерой мерить самого человека? Где эта мера, где?.. Вот она! - И Прокруст показал на свое ложе. Я все измерил, все подсчитал. Идеальный человек должен быть таким - только таким, ни больше, ни меньше. Так судите же меня, люди, за то, что я сделал для вас, за то, что я пытался приблизить вас к идеалу!
        Прокруст помолчал, внимая гулу толпы, которая не слушала ничего, кроме своего возмущения. И он продолжал, все больше загораясь:
        - Судите меня, люди, за мои трудные дни, за мои бессонные ночи. За то, что в то время, когда вы тешились жизнью, я мучительно искал ту единственную меру, которой достоин человек. Судите меня за мою к вам любовь, за то, что я постоянно думал о вас и хотел, чтобы вы стали лучше. Все, что я делал знал и умел, - все это было для вас… И ложе это - оно тоже для вас!
        - Для нас? - зашумела толпа. - Нет, с нас довольно! Эй, Тесей, положи-ка его самого!
        И тут случилось невероятное: великан, еще недавно наводивший страх на всю округу, вдруг стал уменьшаться. И когда его подвели к ложу, он уже был самый простой человек, ниже среднего роста.
        Так стоял он, небольшой человек Прокруст, перед своим прокрустовым ложем, которое было явно ему велико, так стоял он и бормотал:
        - Люди, не судите меня… Просто я ошибся в расчетах…
        ЯНУС
        Не беда, что Янус был двулик, в общем-то он жизнь достойно прожил. Пусть он был одним лицом ничтожен, но зато другим лицом - велик. Пусть в одном лице он был пройдоха, но в другом был честен и правдив. Пусть с людьми он был несправедлив, но с богами вел себя неплохо. Пусть подчас был резок на язык, но подчас довольно осторожен.
        Не беда, что Янус был двулик. В среднем он считается хорошим.
        НАРЦИСС
        Женщины ходили за Нарциссом по пятам и делали ему самые заманчивые предложения. Но Нарцисс отвечал каждой из них:
        - Я не могу любить сразу двоих - и себя, и тебя. Кто-то из нас должен уйти.
        - Хорошо, я уйду, - самоотверженно соглашались одни.
        - Нет уж, лучше уходи ты, - пылко настаивали другие.
        Но результат был один и тот же.
        Только одна женщина сказала не так, как все.
        - Да, действительно, - сказала она, - любить двоих - это дело хлопотное. Но вдвоем нам будет легче: ты будешь любить меня, а я - тебя.
        - Постой, постой, - сказал Нарцисс, - ты - меня, а я?
        - А ты - меня.
        - Ты меня - это я уже слышал. А я кого?
        - Ты меня, - терпеливо объяснила женщина.
        Нарцисс стал соображать. Он шевелил губами, что-то высчитывал на пальцах, и на лбу у него выступил пот.
        - Значит, ты меня? - наконец сказал он.
        - Да, да! - радостно подтвердила женщина.
        - А я?
        Женщина ничего не ответила. Она посмотрела на Нарцисса и подумала, что, пожалуй, ей трудно будет его полюбить.
        - Знаешь что? - предложил Нарцисс. - Зачем так все усложнять? Пусть каждый любит сам себя - это гораздо проще.
        ПИГМАЛИОН
        Персей много говорил о своих подвигах, но был среди них один, о котором он не любил рассказывать.
        Отрубив голову Медузе Горгоне, Персей по дороге домой заехал на остров Кипр к знаменитому скульптору Пигмалиону. Пигмалион в то время был влюблен в только что законченную статую, как обычно бывают влюблены художники в свое последнее произведение.
        - Это моя самая красивая, - сказал Пигмалион, и статуя вдруг ожила.
        От таких слов ожить - дело вполне естественное, но скульптор увидел в этом какое-то чудо.
        - О боги! - взывал он. - Как мне вас отблагодарить?
        Боги скромно молчали, сознавая свою непричастность.
        Пигмалион долго не находил себе места от радости. Потом наконец нашел:
        Я пойду в мастерскую, немножко поработаю, - сказал он ожившей статуе. - А ты тут пока займи гостя.
        Женщина занимала гостя, потом он занимал ее, и за всеми этими занятиями они забыли о Пигмалионе.
        Между тем скульптор, проходя в мастерскую, наткнулся на голову Медузы Горгоны, которую оставил в прихожей неосторожный Персей. Он взглянул на нее и окаменел, потому что таково было свойство этой головы, о котором знали все, кого она превратила в камень.
        Прошло много долгих часов, и вот в прихожую вышли Персей и его собеседница.
        - Какая безвкусица! - сказала ожившая статуя, глядя на скульптора, превращенного в камень. - Знаете, этот Пигмалион никогда не мог создать ничего путного!
        Так сказала женщина, и Пигмалион навеки остался камнем…
        ДЕДАЛ И ИКАР
        - Кто такой Икар?
        - Это сын Дедала. Того, что изобрел крылья.
        Мудрый человек был Дедал. Он знал, что нельзя опускаться слишком низко и нельзя подниматься слишком высоко. Он советовал держаться середины.
        Но сын не послушался его. Он полетел к солнцу и растопил свои крылья. Он плохо кончил, бедный Икар!
        А Дедал все летит. Он летит по всем правилам, не низко и не высоко, умело держась разумной середины. Куда он летит? Зачем? Это никому не приходит в голову. Многие даже не знают, что он летит - мудрый Дедал, сумевший на много веков сохранить свои крылья…
        Дедал… Дедал…
        - А, собственно, кто такой Дедал?
        - Это отец Икара. Того, что полетел к солнцу.
        МИДАСОВ СУД
        - Ерунда-с! - отметил Мидас, игру Аполлона послушав. За это ему, согласно уму, достались ослиные уши. Отличные уши, роскошные уши, сокровище для меломана! Теперь-то Мидас уж спуску не даст ни Аполлону, ни Пану.
        Старается Пан, заливается Пан, леса и долины радуя. Но…
        - Ерунда-с! - роняет Мидас, лениво ушами прядая.
        Гремит Аполлон, забирая в полон все сущие в мире души. Но…
        - Ерунда-с! - роняет Мидас, развесив ослиные уши.
        ОРФЕЙ
        Орфей спустился в ад, а там - дела все те же: ни песен, ни баллад - один зубовный скрежет. Кипящая смола да пышущая сера, да копоть - вот и вся, по сути, атмосфера.
        И здесь, в дыму печей, в жару котлов чугунных, стоит певец Орфей, перебирает струны. О райских берегах, о неземных красотах…
        Кипит смола в котлах - в аду кипит работа.
        Орфей спустился в ад, но ад остался адом: шипенье, грохот, смрад - каких тут песен надо? Когда живой огонь воздействует на чувства - какой уж тут глагол? Какое тут искусство?
        ОСУЖДЕНИЕ ПРОМЕТЕЯ
        - Ну посуди сам, дорогой Прометей, в какое ты ставишь меня положение. Старые друзья, и вдруг - на тебе!
        - Не печалься, Гефест, делай свое дело!
        - Не печалься! По-твоему, приковать друга к скале - это так себе, раз плюнуть?
        - Ничего, ты ведь бог, тебе не привыкать!
        - Зря ты так, Прометей. Ты думаешь, богам легко на Олимпе?
        Гефест взял друга за руку и стал приковывать его к скале.
        - Покаялся бы ты, дорогой, а? Старик простит, у него душа добрая. Ну, случилось, ну, дал людям огонь - с кем не бывает?
        Прометей молчал.
        - Думаешь, ты один любишь людей? - вздохнул Гефест. - А боги на что? Ведь они для того и поставлены. И тебя они любят, как другу тебе говорю. А если карают… - Гефест взял копье и пронзил им грудь Прометея. - Если карают, то ведь это тоже не для себя. Пойми, дорогой, это для твоего же блага!
        АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЙ
        - Избавь меня, бог, от друзей, а с врагами я сам справлюсь!
        Он так усердно боролся с врагами, что бог избавил его от друзей.
        КАРФАГЕН
        Едва Карфаген возник, как уже стали поговаривать о том, что он должен быть разрушен.
        - У нас кончились ассигнования на строительство, а на разрушения не использованы средства, - поговаривали в римском сенате. - Поэтому, как ни прискорбно, другого выхода нет: Карфаген должен быть разрушен.
        Римляне с прискорбием согласились и стали понемножку разрушать Карфаген.
        Дело осложнялось тем, что жители Карфагена, мало сведущие в бюджетных трудностях чуждой им Римской империи, сильно тормозили разрушение своего города.
        - Карфаген должен быть разрушен! - поговаривали в римском сенате через год.
        - Карфаген должен быть разрушен! - поговаривали там через три года.
        Римский бюджет переживал трудности. И вместе с ним переживали трудности жители далекого города Карфагена.
        СОКРАТ
        - В споре рождается истина…
        - Что ты, Сократ, не надо! Спорить с богами бессмысленно, выпей-ка лучше яду!
        - Пей, говорят по-гречески!
        - Просят, как человека!
        Так осудило жречество самого мудрого грека.
        Праведность - дело верное. Правда карается строго. Но не боялись смертные выступить против бога. Против его бессмысленных, бесчеловечных догматов.
        В спорах рождались истины. И умирали сократы.
        КСАНТИППА
        Верная, примерная Ксантиппа, как ты любишь своего Сократа! Охраняешь ты его от гриппа, от друзей, от водки, от разврата, от больших и малых огорчений, от порывов, низких и высоких, от волнений, лишних впечатлений, от весьма опасных философий, от суждений. слишком справедливых, изречений, чересчур крылатых… Любящая, добрая Ксантиппа, пожалей несчастного Сократа!
        ПЛАТОН
        Платон был общительный человек, и у него было много друзей. Но все они говорили ему:
        - Платон, ты друг, но истина дороже.
        Никто из них в глаза не видел истины, и это особенно обижало Платона. «Почему они ею так дорожат?» - с горечью думал он.
        В полном отчаянии Платон стал искать истину. Он искал ее долго, всю жизнь, а когда нашел, сразу потащил к друзьям.
        Друзья сидели за большим столом, пили и пели древнегреческие песни. И сюда, прямо на стол, уставленный всякими яствами, Платон вывалил им свою истину.
        Зазвенела посуда, посыпались черепки.
        - Вот вам истина, - сказал Платон. - Вы много о ней говорили, и вот - я ее принес. Теперь скажите - что вам дороже: истина или друг?
        Друзья притихли и перестали петь древнегреческие песни. Они сидели и смотрели на истину, которая неуклюже и совсем некстати громоздилась у них на столе. Потом они сказали:
        - Уходи, Платон, ты нам больше не друг!
        ЖЕНА ЦЕЗАРЯ
        Это был тот день, когда к Помпее, жене великого Цезаря, под видом женщины проник переодетый мужчина.
        - Кай Юлий, это уже не в первый раз! - сказали Цезарю его приверженцы.
        - Не в первый? Я что-то не вспомню других.
        - Кай Юлий, у тебя просто плохая память.
        Цезарь был оскорблен:
        - Ну, знаете… Мне может изменить жена, но память мне изменить не может.
        - Может, может! - хором твердили приверженцы.
        И тогда Цезарь заколебался.
        - Уходи, Помпея, - сказал он. - Жена Цезаря должна быть вне подозрений.
        Это был тот день. Это был последний день Помпеи в доме у Кая Юлия Цезаря.
        - До свиданья, Юлий, - грустно сказала она. - Я думаю, ты еще будешь раскаиваться.
        Жена ушла.
        Подозрения остались.
        Жена Цезаря была вне подозрений.
        РАБСТВО
        Туллий Цицерон был рабом своего красноречия.
        Гней Помпей был рабом своего успеха.
        Юлий Цезарь был рабом своего величия.
        Один был в Риме свободный человек: раб Спартак.
        АРХИМЕД
        - Эй, что ты там чертишь на песке?
        - Вычисляю. Знаете ли вы, что, если найти точку опоры, можно перевернуть земной шар?
        - Перевернуть земной шар? Ого, в этой мыслишке кое-что есть!
        Из древнего разговора
        Не троньте, не троньте его кругов! Не троньте кругов Архимеда!..
        Один из пришлых римлян-врагов с ученым вступает в беседу:
        - К чему говорить о таком пустяке? - легат вопрошает с улыбкой. - Ты строишь расчеты свои на песке, на почве, особенно зыбкой.
        Сказал - и услышал ответ старика:
        - Солдат, вы меня извините. Но мудрость жива и в сыпучих песках, а глупость - мертва и в граните.
        - Ты, вижу, мастер красивых слов, - легат завершил беседу. - Старик, я не трону твоих кругов.
        Сказал - и убил Архимеда.
        История мчится на всех парах, одни у нее заботы: уже архимеды горят на кострах, восходят на эшафоты…
        Они, архимеды, кладут кирпичи, другим уступая победу…
        И ныне, как прежде, над миром звучит: НЕ ТРОНЬТЕ КРУГОВ АРХИМЕДА!
        ГЕРОСТРАТ
        А Герострат не верил в чудеса. Он их считал опасною причудой. Великий храм сгорел за полчаса, и от него осталась пепла груда.
        Храм Артемиды. Небывалый храм по совершенству линий соразмерных. Его воздвигли смертные богам - и этим чудом превзошли бессмертных.
        Но Герострат не верил в чудеса, он знал всему действительную цену. Он верил в то, что мог бы сделать сам. А что он мог? Поджечь вот эти стены.
        Не славолюбец и не фантазер, а самый трезвый человек на свете - вот он стоит. И смотрит на костер, который в мире никому не светит.
        ДИОГЕН СИНОПСКИЙ
        Диоген получил квартиру.
        После тесной и душной бочки стал он барином и жуиром, перестал скучать в одиночку. Всем доволен, всем обеспечен, он усваивал новый опыт. Иногда у него под вечер собирались отцы Синопа. Те, что прежде его корили, те, что прежде смотрели косо…
        И все чаще в своей квартире тосковал Диоген-философ.
        И тогда, заперев квартиру, неумытый, в одной сорочке, шел к соседнему он трактиру.
        Диогена тянуло к бочке…
        ИЗБИЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ
        Палач тяжело дышал.
        - Сил моих нету! Прямо детский сад, а не серьезное заведение!
        - Чтобы рубить головы, надо свою сохранить на плечах, - мягко улыбнулся царь Ирод.
        - Трудно с ними, - всхлипнул палач. - Сущие ведь младенцы!
        - Младенцы? - Ирод встал из-за стола. - Младенцы? - Ирод вышел на середину кабинета. - Запомни, палач: если думать о будущем, младенцы - это самый опасный возраст. Сегодня младенец а завтра Иисус Христос!
        СИИ МАЛЫЕ
        «Горе тому, кто соблазнит единого из малых сих!»
        Соблазненные такими речами, сии малые захотели большего. Они обивали высокие пороги, высиживали в приемных, предъявляли справки о том, что они действительно малые. Власти предержащие выслушивали их со вниманием.
        - Вы добрые малые, и горе тому, кто вас соблазнит! - говорили предержащие власти и выдавали малым самые лестные характеристики.
        - Вы добрые малые… - говорили они и заверяли характеристики своими подписями.
        Но время шло, воздавалось кесарю кесарево, богу богово, а добрым малым никто ничего не воздавал. И они сидели в приемных с заверенными характеристиками.
        ОВЦЫ И КОЗЛИЩА
        Стали отделять овец от козлищ.
        - Ты кто есть?
        - Овечка.
        - А откуда рога?
        - Честным трудом добыты.
        - А борода?
        - В поте лица нажита.
        - Проходи, проходи, овечка!
        Отделяют дальше.
        - Ты кто?
        - Овечка.
        - Где ж твоя борода?
        - Беда ободрала.
        - Где ж твои рога?
        - Нужда обломала.
        - Проходи, проходи, овечка!
        Проходят козлища, лезут, прут, нагоняют страх на честных овечек. «Ох, - трясутся овечки, - трудные времена пошли! Не знаешь, когда бороду отпускать, когда постригаться!»
        ИЗ ПОСЛАНИЯ АПОСТОЛОВ РАСПЯТОМУ СПАСИТЕЛЮ
        …А в остальном у нас, господи, все по-старому. Род приходит, и род уходит, и возвращается ветер на круги своя. Все алчущие, все жаждущие - все вопиют, и никто никого не слышит. Горе нам, господи, ибо не ведаем, что творим… У вас там наверху поспокойнее: никакой суеты сует, никакого томления духа… Благо тебе, Спаситель, что ты спасся вовремя…
        А еще Иуда передает тебе свой поцелуй…
        НАЗОРЕИ
        Иудейские секты - начало, становление христианства… Не забылось, не отзвучало слово древнего Экклезиаста:
        - Сердце мудрого в доме плача, сердце глупого - в доме веселья…
        Назореи, вот незадача: где же вам справлять новоселье?
        Вас никто осуждать не станет, обижать никто не посмеет: вы и добрые христиане, вы и честные иудеи. Вы и глупыми быть перестали, вы и умными стать не успели…
        Вы живете, свой дом печали называя домом веселья.
        НЕЧИСТАЯ СИЛА
        Не стало бесам житья: отовсюду их изгоняют. Только вселится бес в человека, а тут уже целая куча праведников:
        - Чур тебя, нечистая сила! Изыди!
        Изошли бесы кто в чем стоял и удалились в изгнание.
        Бредут они по грешной земле, на судьбу свою плачутся.
        - Совести у них нет, - плачется Бес Совестный.
        - Черствые сердца, - плачется Бес Сердечный.
        И вдруг чуют бесы - идет им навстречу праведник. В темноте не видать, но у бесов на это особое чутье.
        - Наше вам почтение! - поклонился Бес Церемонный. - Позволено будет спросить, откуда путь держите?
        - Из города.
        - А что вы делали в городе, позволено будет спросить?
        - Изгонял бесов, - говорит праведник.
        Притихли бесы, опустили глаза, чтобы в темноте не так блестели.
        - А это хорошее дело - бесов изгонять? - осторожно спросил Бес Совестный.
        - Видно, хорошее, если за него деньги платят, - сказал праведник и пошел своей дорогой.
        Призадумались бесы: вот ведь как устроился человек. Кого-то там погонял - и деньги в кармане. И сердце у него не болит, и совесть его не мучит…
        - Я бы так, наверно, не смог, - вздохнул Бес Церемонный.
        Бесы отводили глаза и старались не смотреть друг на друга.
        - Платят, видно, на совесть, - между прочим сказал Бес Совестный. - А работа ничего. Чистая работа.
        Бес Сердечный молчал. Он долго молчал, а когда заговорил, то сразу высказал общее мнение:
        - Хватит! Айда в город, бесов гонять!
        По дороге запаслись одежонкой, чтоб принять человеческий вид, подзубрили кой-какие молитвы. И - закипела работа.
        Поначалу было трудно: известно, дело непривычное. Но потом изловчились, во вкус вошли. Иного беса можно б и не изгонять, а они и того изгоняют.
        - Нечего с ними церемониться! - говорит Бес Церемонный.
        - У нас работа на совесть! - заявляет Бес Совестный.
        А Бес Сердечный только сплюнет в сердцах да еще на руки поплюет для надежности.
        Раздобрели бесы, остригли хвосты, животы отпустили - такие тебе стали праведники!
        - Чур тебя! - говорят. - Изыди, нечистая сила!
        Раз, два сказал - и деньги в кармане, так почему б не сказать?
        Любит нечистая сила чистую работу!
        ПОСЛЕДНИЙ РОМУЛ
        Все началось при Ромуле и кончилось при Ромуле, будто и не было этих двенадцати веков триумфов и побед, будто не было величия Римской республики и могущества Римской империи, и славы, славы, немеркнущей славы ее полководцев, консулов, императоров и рабов.
        Последний Ромул - Ромул Августул Момилл (что отличает его от первого - просто Ромула) - живет на вилле, построенной еще знаменитым римлянином Лукуллом, которого, возможно, тоже не было, как и его современников - Цезаря и Суллы. А было - что?
        Последний Ромул, Августул Момилл, пытается вспомнить - что было…
        Сначала семь холмов и посреди них - волчица, кормящая мать, воспитавшая основателя вечного города (ничего нет вечного на земле - поздняя мудрость, неизвестная основателям). Первый Ромул построил город, и с этого, собственно, все началось… а быть может, совсем и не с этого, потому что первый Ромул давно уже стал легендой.
        Легенды, легенды… Много их накопилось за тысячу двести лет. Самнитские войны. Пунические войны. Дакийские войны. И в результате - владычество Рима на юге и севере, западе и востоке… Легенды говорят, что было такое владычество.
        Варвар Одоакр, которому Ромул отдал престол в обмен на роскошную виллу Лукулла, называет все это римскими сказками.
        - Чепуха! - смеется варвар Одоакр. - Каждый себе что-то придумывает. И если хотите знать, ваш Цезарь ничего не смыслил в политике, а Цицерон был никудышный оратор.
        А похищение сабинянок? А мудрые законы Нумы Помпилия?
        - Чепуха!
        Одоакр сейчас в Риме король, поэтому он разбирается в римской истории. И может быть, действительно Цезарь был не того… Цицерон был не того?..
        Последний Ромул, Августул Момилл, готов с этим согласиться. В конце концов, не он делал эту римскую историю, и если в ней что-то не так, - пусть спрашивают с других. С Помпилиев. С Клавдиев. С братьев Гракхов. Ведь не он, Ромул, основал этот Рим - его основал тот, другой Ромул.
        Выкормыш волчицы. Смешно сказать! И придумают же такое!
        Последний Ромул смеется. Он представляет, как тот, первый строил город без лопаты и топора, без всякого нужного инструмента. С одной волчицей, смеется последний Ромул.
        Без инструмента, смеется он, даже эту виллу не построишь. Правда, вилла построена хорошо, этот Лукулл, был он там или не был, видно, любил пожить. А кто не любит? Все любят. Да, чего там говорить, вилла неплохо построена. Сам Одоакр, король, останавливается здесь во время охоты.
        Король Одоакр останавливается здесь, и Августулл Момилл принимает его, как настоящий хозяин, и даже сидит с ним за одним столом. И тогда Одоакр называет его императором - в шутку, конечно, но не без основания, потому что Ромул ведь и вправду был императором…
        Был или не был? Кажется, все-таки был.
        Тарквиний Гордый, Помпеи Великий, Антонин Благочестивый… Доблестный Марий, потерпев поражение, сказал знаменитую фразу: «Возвести своему господину, что ты видел Мария сидящим на развалинах Карфагена». Непокорный Катилина, потерпев поражение, сказал знаменитую фразу: «Я затушу развалинами пожар, который хочет уничтожить меня». Последний Ромул смеется: от всей истории остались одни знаменитые фразы. А может быть, и их тоже не было?
        Трубят рога. Входит варвар Одоакр. Король Одоакр. Он хлопает Ромула по плечу, он опирается на его плечо и так проходит к столу, где для него уже все приготовлено. Он садится, он пьет («Твое здоровье, Ромул!»). Он рассказывает что-то смешное - и сам смеется, и Ромул смеется. Он разрывает мясо руками и глотает его, и заливает вином…
        - Погляди, - говорит Одоакр, - какую я приволок волчицу.
        Удачная охота. Сегодня хороший день. И вечер будет хороший.
        Сколько лет Рим воевал с варварами, а все так просто - посадить варвара на престол…
        Последний Ромул стоит над телом мертвой волчицы.
        ПРАЗДНИК НА УЛИЦЕ ВАРФОЛОМЕЯ
        В жизни каждого Варфоломея есть своя Варфоломеевская ночь. Была такая ночь и у святого Варфоломея.
        Она пришла с большим опозданием, где-то в середине средних веков, когда о самом апостоле уже почти забыли. Но он не унывал, он знал, что и на его улице будет когда-нибудь праздник.
        И вот наконец…
        Варфоломей побрился, надел свой лучший костюм, доставшийся ему в наследство от распятого учителя, и вышел на улицу.
        На улице была ночь. Варфоломеевская ночь.
        - Спасибо, родные, порадовали старика, - бормотал апостол, глядя, как братья во Христе уничтожают друг друга, - господь не забудет ваше святое дело!
        Варфоломей прослезился. Потом выпрямился и крикнул громко, впервые за всю свою безответную жизнь:
        - Так их! Истинно так! А теперь - этих!
        К нему подошли двое.
        - Именем Варфоломея! - сказали они и взяли святого за шиворот…
        Была ночь. Варфоломеевская ночь. Варфоломеевская ночь, но уже без Варфоломея.
        ПРОСТАЯ СТАРУШКА
        Старушка подошла к костру, на котором сгорал Ян Гус, и сунула в него вязанку хвороста.
        - О святая простота! - воскликнул Ян Гус.
        Старушка была растрогана.
        - Спасибо на добром слове, - сказала она и сунула в костер еще вязанку.
        Ян Гус молчал. Старушка стояла в ожидании. Потом она спросила:
        - Что ж ты молчишь? Почему не скажешь: «О святая простота»?
        Ян Гус поднял глаза. Перед ним стояла старушка. Простая старушка.
        Не просто простая старушка, а старушка, гордая своей простотой.
        ПАМЯТНИК МИГЕЛЮ СЕРВЕТУ
        Кальвин сжег Мигеля Сервета. Кальвинисты воздвигли ему памятник.
        - Вот здесь, - говорили кальвинисты, - на этом самом месте безвременно сгорел великий Сервет. Как жаль, что он не дожил до своего памятника! Если б он так безвременно не сгорел, он бы сейчас порадовался вместе с нами!
        - Но, - говорили кальвинисты, - но он недаром сгорел. Да, да друзья, великий Сервет сгорел не напрасно! Ведь если б он здесь не сгорел, откуда б мы знали, где ему ставить памятник?
        ИЕЗУИТЫ
        Горят костры, костры горят - Христа распятого наследство. Иезуиты говорят, что цель оправдывает средства. Что, если ты наточишь нож для высшей цели, значит, прав ты. Что на земле святая ложь куда надежней грешной правды… Пусть сгинут все до одного, пусть станет прахом все земное!..
        Ложь во спасенье… Но кого? Кого спасать такой ценою?
        ОТРЕЧЕНИЕ ГАЛИЛЕЯ
        - Между нами говоря, дорогой Галилей, я и сам думаю, что она вертится. - Отец инквизитор покрутил пальцем, показывая, как вертится Земля. - Но одно дело - думаю, а другое дело - говорю. Вы ученый человек, неужели вы до сих пор не поняли разницы?
        - Нет, я понял, - сказал Галилей, - и именно поэтому я говорю, а не только думаю.
        - В таком случае говорите так, чтобы вас никто не слышал. А то ведь - я не хочу вас пугать - у вас могут произойти неприятности… Вспомните Джордано Бруно.
        Галилей вспомнил.
        «Я уже стар, - подумал он, - и у меня впереди большая работа. Это очень важная работа, и не хочется умереть, не закончив ее…»
        Святая церковь пышно праздновала отречение Галилея. Рекой лилось виной, приготовленное из крови Спасителя. А когда был провозглашен тост за дружбу науки и религии, отец инквизитор подмигнул Галилею и шепнул:
        - А все-таки она вертится!
        НЬЮТОНОВО ЯБЛОКО
        - Послушайте, Ньютон, как вы сделали это свое открытие, о котором теперь столько разговору?
        - Сам не знаю, как… Просто стукнуло в голову…
        - Яблоко стукнуло? А ведь, признайтесь, это яблоко было из моего сада…
        Они стояли каждый в своем дворе и переговаривались через забор, по-соседски.
        - Вот видите, моя ветка свешивается к вам во двор, а вы имеете привычку здесь сидеть, я это давно приметил.
        Ньютон смутился.
        - Честное слово, не помню, что это было за яблоко.
        На другой день, когда Ньютон пришел на свое излюбленное место, ветка была спилена. За забором под своей яблоней сидел сосед.
        - Отдыхаете? - кивнул соседу Ньютон.
        - Угу…
        Так сидели они каждый день - Ньютон и сосед за забором. Ветки не было, солнце обжигало Ньютону голову, и ему ничего не оставалось, как заняться изучением световых явлений.
        А сосед сидел и ждал, пока ему на голову упадет яблоко.
        Может, оно и упало, потому что яблок было много и все они были свои. Но сейчас это трудно установить. Имени соседа не сохранила история.
        СПЕКТРАЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
        На вкус и цвет товарищей нет, и когда Ньютон заговорил сразу о семи цветах, у него стало в семь раз меньше товарищей.
        - Он и прежде любил утверждать, что белое - это черное, - припоминали бывшие товарищи. - А теперь выходит, что белое - это красное, оранжевое, желтое, зеленое, голубое, синее и фиолетовое? Так, что ли, надо его понимать?
        Все знали, как надо понимать, и все ничего не понимали. И тогда, чтобы им объяснить, Ньютон взял семь цветов и соединил в один белый цвет.
        - Ну, знаете! Семь цветов - в один! - зашептались вокруг.
        И у Ньютона стало еще в семь раз меньше товарищей.
        ДОН-КИХОТ

1.
        Говорят, что в самом конце Дон-Кихот все-таки женился на своей Дульсинее. Они продали Росинанта и купили себе козу. Коза дает два литра молока, но это, говорят, не предел. Говорят, бывают такие козы, которые дают в день до трех литров…
        Впрочем, это только так говорят…

2.
        Санчо Панса, трезвый человек, человек не сердца, а расчета, вот уже подряд который век ходит на могилу Дон-Кихота.
        И уже не бредом, не игрой обернулись мельничные крылья… Старый рыцарь - это был герой. А сегодня он лежит в могиле.
        Был старик до подвигов охоч, не в пример иным из молодежи. Он старался каждому помочь, а сегодня - кто ему поможет?
        Снесены доспехи на чердак, замки перестроены в хоромы. Старый рыцарь был большой чудак, а сегодня - мыслят по-другому…
        Видно, зря идальго прожил век, не стяжал он славы и почета…
        Санчо Панса, трезвый человек, плачет на могиле Дон-Кихота.
        КОМЕДИЯ МАСОК
        Простак, Убийца и Король, играя без подсказки, со временем входили в роль и привыкали к маске.
        И даже кончив свой спектакль и сняв колпак бумажный, держался простаком Простак, Убийца - крови жаждал, Скупой - копил, транжирил - Мот, Обжора - плотно ужинал, Любовник - все никак не мог вернуться к роли мужа…
        И не поймешь в конце концов - где правда, а где сказка. Где настоящее лицо, а где - всего лишь маска.
        ЙОРИК
        Мне хочется во времена Шекспира, где все решали шпага и рапира, где гордый Лир, властительный король, играл не выдающуюся роль; где Гамлет, хоть и долго колебался, но своего, однако, добивался; где храбрый Ричард среди бела дня мог предложить полцарства за коня; где клеветник и злопыхатель Яго марал людей, но не марал бумагу; где даже череп мертвого шута на мир глазницы пялил неспроста.
        Мне хочется во времена Шекспира. Я ровно в полночь выйду из квартиры, миную двор, пересеку проспект и - пошагаю… Так, из века в век, приду я к незнакомому порогу. Ссудит мне Шейлок денег на дорогу, а храбрый Ричард своего коня. Офелия, влюбленная в меня, протянет мне отточенную шпагу… И я поверю искренности Яго, я за него вступлюсь, презрев испуг. И друг Гораций, самый верный друг, меня сразит в жестоком поединке, чтобы потом справлять по мне поминки.
        И будет это долгое - Потом, в котором я успею позабыть, что выпало мне - быть или не быть? Героем - или попросту шутом?
        ПАНУРГ
        - Панург, друг мой, - сказал брат Жан, - пожалуйста, не бойся воды! Твое существование прекратит иная стихия.
        Рабле.
        Всем известно - кому из прочитанных книг, а кому - просто так, понаслышке, сторонкой, - как бродяга Панург, весельчак и шутник, утопил всех баранов купца Индюшонка. После торгов недолгих с надменным купцом он купил вожака, не скупясь на расходы. И свалил его за борт. И дело с концом. И все стадо послушно попрыгало в воду.
        Ну и зрелище было! И часто потом обсуждал этот случай Панург за стаканом. И смеялся философ, тряся животом, вспоминая, как падали в воду бараны.
        Но одно утаил он, одно умолчал, об одном он не вспомнил в застольных беседах: как в едином порыве тогда сгоряча чуть не прыгнул он сам за баранами следом. Он, придумавший этот веселенький трюк, испытал на себе эти адские муки, когда ноги несут и, цепляясь за крюк, не способны сдержать их разумные руки Когда знаешь и помнишь, что ты не баран, а что ты человек и к тому же - философ… Но разумные руки немеют от ран, от жестоких сомнений и горьких вопросов…
        А теперь он смеется, бродяга хмельной, а теперь он хохочет до слез, до упаду… Но, однако, спешит обойти стороной, если встретит случайно на улице стадо.
        СЛОВО
        Человек простой и неученый, всей душой хозяина любя, Пятница поверил в Робинзона. Робинзон уверовал в себя.
        Он уверовал в свое начало и в свои особые права.
        И - впервые Слово прозвучало. Робинзон произносил слова.
        Первое - пока еще несмело, но смелей и тверже всякий раз. Потому что, став превыше дела, слово превращается в приказ. И оно становится законом, преступать который - смертный грех.
        Ибо должен верить в Робинзона Пятница, туземный человек.
        ФАУСТ

1.
        Над землей повисло небо - просто воздух. И зажглись на небе звезды - миф и небыль, след вселенского пожара, свет летучий… Но закрыли звезды тучи - сгустки пара. Слышишь чей-то стон и шепот? Это ветер.
        Что осталось нам на свете? Только опыт.
        Нам осталась непокорность заблужденью. Нам остался вечный поиск - дух сомненья.
        И еще осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера - это небо. Что космические искры - это звезды…
        Нам остались наши мысли - свет и воздух.

2.
        - Доктор Фауст, хватит философий, и давайте говорить всерьез!
        Мефистофель повернулся в профиль, чтобы резче обозначить хвост.
        Все темнее становилась темень, за окном неслышно притаясь. За окном невидимое время уносило жизнь - за часом час. И в старинном кресле - неподвижен - близоруко щурился на свет доктор Фауст, маг и чернокнижник, утомленный старый человек.
        - Доктор Фауст, будьте оптимистом, у меня для вас в запасе жизнь. Двести лет… пожалуй, даже триста - за здоровый этот оптимизм!
        Что он хочет, этот бес нечистый, этот полудемон, полушут?
        - Не ищите, Фауст, вечных истин. Истины к добру не приведут…
        Мало ли иллюзий есть прекрасных? Доктор Фауст, ну же, откажись!
        Гаснут звезды. В доме свечи гаснут. В старом кресле угасает жизнь.
        ФИГАРО
        - Где Фигаро?
        - Он только что был здесь.
        - Где Фигаро?
        - Он там еще как будто.
        - Где Фигаро?
        - Он есть.
        - Где Фигаро?
        Он здесь. Он будет здесь с минуты на минуту. Ах, этот Фигаро! Ему недаром честь. Поможет каждому и каждому услужит…
        Жаль, что он там, когда он нужен здесь, и здесь тогда, когда он здесь не нужен.
        ОСТРОВ ЛИЛИПУТОВ
        Если бы у лилипутов не было Гулливера, то как бы лилипуты писали свою историю?
        Но у лилипутов был Гулливер…
        «Лемюэль Гулливер, лилипут по рождению, воспитанию и вероисповеданию. Происходил из довольно низкого рода, но сумел подняться до невиданных высот и высоко поднять знамя нашей великой, славной Лилипутии…»
        Лилипуты читают эти строки и вырастают в собственных глазах.
        МУШКЕТЕРЫ
        Бражники, задиры, смельчаки - словом, настоящие мужчины… Молодеют в зале старики, женщины вздыхают беспричинно.
        Горбятся почтенные отцы: их мечты - увы! - не так богаты. Им бы хоть бы раз свести концы не клинков, а собственной зарплаты.
        Но зовет их дивная страна, распрямляет согнутые спины - потому что женщина, жена, хочет рядом чувствовать мужчину.
        Бой окончен. Выпито вино. Мир чудесный скрылся за экраном.
        Женщины выходят из кино. Каждая уходит с д'Артаньяном.
        КВАЗИМОДО
        Сколько стоит душа? Ни гроша. На нее не придумана мода. И живет на земле, не греша, золотая душа - Квазимодо.
        Он живет, неприметен и сер, в этом мире комфорта и лоска, в этом веке, где каждый нерв обнажен, как Венера Милосская.
        Недоросток, уродец, горбун, Красоты молчаливый свидетель, тащит он на своем горбу непосильную ей добродетель.
        ДОН-ЖУАН
        Сколько нужно порывов темных, чтобы разум один заменить? Сколько нужно иметь невиновных, чтобы было кого обвинить? Сколько немощи - для здоровья? Сколько горечи - чтобы всласть? Сколько нужно иметь хладнокровья, чтоб одну заменило страсть?
        И победы - совсем не победы, и блестящие латы твои ни к чему тебе, рыцарь бедный, Дон-Жуан, дон-кихот любви…
        Сколько крика нужно для шепота? Сколько радости - для печали? Сколько нужно позднего опыта, чтобы жизнь была - как в начале? Сколько, сколько всего, что хочется, когда хочется так немного?.. Сколько нужно иметь одиночества, чтобы не было одиноко?
        МОЛЧАЛИНЫ
        Молчалину невмоготу молчать, лакействовать, чужих собачек гладить. Невмоготу с начальниками ладить, на подчиненных кулаком стучать. В нем тайно совершается процесс, невидимый, но давний и упорный. Сейчас он встанет, выразит протест, оспорит все, что почитал бесспорным. Куда там Чацкому, герою громких фраз, которые достаточно звучали! Но ждите, слушайте, настанет час, придет пора - заговорит Молчалин!
        Нет, не придет… Он знает их тщету - всех этих фраз, геройства и бравады. Молчалину молчать невмоготу, но он смолчит - минуя все преграды. И будет завтра так же, как вчера, держать свое бунтарство под запретом.
        Когда со сцены уходить пора - молчалиным не подают карету.
        МОНТЕККИ И КАПУЛЕТТИ
        Для чего на землю солнце светит, и сады шумят, и плещут реки?
        - Для добра, - нам пояснят Монтекки.
        - Для добра, - нам скажут Капулетти.
        Но ведь солнце в черных тучах меркнет, а сады ломает град и ветер!
        - Это зло, - вздыхают Капулетти.
        - Это зло, - печалятся Монтекки.
        И еще вдобавок - войны эти. Люди гибнут, множатся калеки.
        - Для добра, - храбрятся Капулетти.
        - Для добра, - воинствуют Монтекки.
        Но ведь станет пусто на планете. Воевать ведь скоро станет некем!
        - Не беда! - ответствуют Монтекки.
        - Не беда! - смеются Капулетти.
        Ну а если… И леса, и реки - все сгорит… И кто тогда в ответе?
        - Капулетти, - говорят Монтекки.
        - Нет, Монтекки, - молвят Капулетти.
        ФИЛОСОФСКИЕ КАМНИ
        Люди ищут философские камни, а они лежат повсеместно. Каждый камень по-своему Гамлет: без толчка не сдвинется с места.
        Есть у камня свои сомненья и свои вековые вопросы. Чтобы камень принял решенье, нужно камень поднять и бросить.
        Философские, мудрые камни, каждый знает привычное место… Каждый камень - по-своему Гамлет…
        Но трагедии им - неизвестны.
        МЮНХГАУЗЕН
        Ври, Мюнхгаузен!
        Выдумывай, барон!
        Выдавай за чистую монету!
        Не стесняйся, старый пустозвон, -
        Все равно на свете правды нету!
        Скептическая песня.
        - Итак, я летел с двадцать третьего этажа…
        Мюнхгаузен посмотрел на своих слушателей. Они сидели, ухмылялись и не верили ни одному его слову.
        И тогда ему захотелось рассказать о том, что у него на душе, о том, что его давно печалило и волновало.
        - Я летел и думал, - заговорил он так правдиво и искренне, как не говорил никогда. - Земля, думал я, в сущности, неплохая планета, хотя не всегда с ней приятно сталкиваться. Вот и сейчас она тянет меня к себе, даже не подозревая о возможных последствиях, а потом, когда я больше не смогу ей противиться, она спрячет меня, как прячет собака кость. Прячет, а после сама не может найти. Земля тоже не сможет меня найти - если станет искать когда-нибудь…
        Мюнхгаузен опять посмотрел на слушателей. Они по-прежнему ухмылялись и не верили ни одному его слову.
        И ему стало грустно - так грустно, что он величественно поднял голову и небрежно окончил рассказ:
        - Я задумался и пролетел свою конечную остановку. Только это меня и спасло.
        МАЛЬБРУК В ПОХОД СОБРАЛСЯ
        - Мальбрук, ты в поход собрался?
        - Собрался! - сказал Мальбрук.
        - Тогда возьми свою шпагу.
        - Давайте! - сказал Мальбрук.
        - И пику возьми, и мушкеты.
        - Давайте! - сказал Мальбрук.
        - Винтовки и пистолеты.
        - Давайте! - сказал Мальбрук.
        - И бомбы, и пушки, и мины.
        - Давайте! - сказал Мальбрук.
        - И всякие эти машины… Мало ли что - а вдруг…
        - Вдруг? - посерьезнев взглядом, тихо спросил Мальбрук. - Машин, пожалуй, не надо…
        - А как же бомбы, Мальбрук? И пушки, и к ним снаряды? Ведь мало ли что - а вдруг…
        - Снарядов тоже не надо. И пушек, - сказал Мальбрук.
        - Винтовок и пистолетов?
        - Не надо, - сказал Мальбрук.
        - А копий, пик и мушкетов?
        - Не надо, - сказал Мальбрук.
        - Но ты же в поход собрался?
        Мальбрук возмутился:
        - Ну вот! Когда это я собирался? Когда? Да еще - в поход!
        ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
        Датский принц давно уже не тот, не рискует с тенью разговаривать. Доктор Фауст в опере поет, у него на все готова ария. И на самый каверзный вопрос он готов ответить без суфлера.
        Ленский ожил. Недоросль - подрос.
        Хлестаков назначен ревизором.
        Среди прочих радостных вестей новость у Монтекки с Капулетти: скоро будет свадьба их детей, и о том объявлено в газете.
        И, как денди лондонский одет, Плюшкин прожигает все - до цента.
        Собакевич поступил в балет.
        Пришибеев стал интеллигентом.
        Дон-Жуан - семейный человек, у него отличная семейка.
        Полюбивший службу бравый Швейк стал недавно капитаном Швейком.
        И Мюнхгаузен, устав от небылиц, что ни слово - так и режет правду…
        Сколько в мире действующих лиц действуют не так, как хочет автор!
        ДОН-КИХОТЫ
        У рассудка - трезвые заботы. У мечты - неведомые страны.
        Называли люди дон-кихотом первого на свете Магеллана. Первого на свете капитана, первого на свете морехода, уплывающего в океаны, называли люди дон-кихотом.
        У рассудка - точные расчеты. У мечты - туманные идеи.
        Называли люди дон-кихотом первого на свете Галилея. Первого на свете Птоломея, первого на свете звездочета, негодуя или сожалея, называли люди дон-кихотом.
        Но земля, как прежде, рвется в небо, и мечта скитается по свету. В прошлое уходят быль и небыль, но живут бессмертные сюжеты: обезьяне было неохота расставаться с добрым старым веком, и она считала дон-кихотом первого на свете человека.
        ДУЛЬСИНЕЯ ТОБОССКАЯ
        Семейная хроника
        Действие происходит в доме Дульсинеи, у очага.
        В глубине сцены большой портрет Дон-Кихота. Под ним кресло, в кресле - Санчо Панса, толстый мужчина лет 60. Рядом с ним, на низенькой скамеечке, Дульсинея, толстая женщина лет 45, вяжет кофту.
        САНЧО ПАНСА(заключая рассказ). А потом я закрыл ему глаза…
        ДУЛЬСИНЕЯ.Ах, Санчо, вы опять разрываете мне сердце! Вот уже сколько лет вы разрываете мне сердце, а я все не могу прийти в себя. Но, пожалуйста, вернитесь к тому месту, где вы встретились с этим рыцарем и ваш господин сказал…
        САНЧО ПАНСА(возвращается к тому месту). Он сказал: «Сеньор, если вы не разделяете мнение, что Дульсинея Тобосская - самая красивая дама, то я всажу в вас это мнение вместе с моим копьем!»
        ДУЛЬСИНЕЯ(ликуя и сочувствуя). Бедный рыцарь! Он был на волосок от смерти!
        САНЧО ПАНСА.Определенно. Но он не захотел спорить, он сказал, что лично ему не попадалось ни одной приличной женщины и что, быть может, такой и является Дульсинея Тобосская. Он сказал, что наш сеньор счастливее его.
        ДУЛЬСИНЕЯ.Бедный рыцарь!
        САНЧО ПАНСА.Да, он оказался неплохим человеком. И знаете, Дульсинея, ведь мы чуть не убили его. А сколько бывает, что человека сначала убьют, а потом уже выясняют, какой он был хороший…
        ДУЛЬСИНЕЯ(погрустнев). Я была глупой девчонкой, Санчо, я ничего не понимала. Когда ваш сеньор назвал меня дамой своего сердца, я решила, что он спятил… И вот прошло двадцать лет… У меня выросли дети. Старший, Алонсо, служит в армии короля, средний, Алонсо, работает с отцом в поле, младший, Алонсо, пасет овец. У меня трое детей, и всех их я назвала в память о нем.
        САНЧО ПАНСА.Да… (Обращаясь к портрету.) Алонсо Кехана, Дон-Кихот, славный рыцарь Печального Образа. Лежите вы, сеньор, в земле и не подозреваете, что делается с вашим именем. А оно, имя ваше, живет, его дают маленьким детям, чтобы он вырастали такими же, как и вы. Нет, сеньор, вы не должны были умирать.
        ДУЛЬСИНЕЯ.И подумать только, что все это из-за меня, что я, я одна виновата в его смерти!
        САНЧО ПАНСА.Ну нет, это вы уже говорите лишнее. Он умер от болезни. Я сам закрыл ему глаза.
        ДУЛЬСИНЕЯ(на самой высокой ноте). Санчо, не спорьте с женщиной, у которой трое детей и которая знает толк в этом деле. Он умер от любви.
        САНЧО ПАНСА(с сомнением). От любви рождаются, а не умирают.
        ДУЛЬСИНЕЯ.И рождаются, и умирают. Все Санчо, все, что происходит на свете, - все это от любви.
        САНЧО ПАНСА(не убежден, но не желает продолжать спор). Да, отчаянный был человек. Не могу забыть, как он воевал с этой мельницей. «Сеньор, - говорю ему, - не связывайтесь вы с ней!» И знаете, что он мне ответил? «Санчо, - говорит, - мой верный Санчо! Если я не захочу связываться, и ты не захочешь связываться, и никто не захочет связываться, то что же тогда будет? Сколько нехорошего совершается на земле, и все оттого, что люди не хотят связываться». - «Сеньор, - говорю я ему, - но зачем же нам воевать с мельницами?» - «Санчо, - отвечает он и смотрит на меня близорукими глазами, - верный мой Санчо, если я не стану воевать с мельницами, и ты не станешь воевать с мельницами, и никто не станет воевать с мельницами, то кто же будет с ними воевать? Настоящий рыцарь не гнушается черной работы».
        ДУЛЬСИНЕЯ.Я это мужу всегда говорю.
        САНЧО ПАНСА.Да, поездили мы с ним. Бывало, не только поспать - и поесть некогда. Только пристроишься, а тут: «Где ты, мой верный Санчо? Погляди, не пылится ли дорога!» - «А что ж, - говорю, - дорога на то и дорога, ей пылиться положено». - «Нет, добрый мой Санчо, дороги бывают разные, и люди по ним ездят разные, так что ты, пожалуйста, погляди!» - «Сеньор, - говорю, - это и не люди вовсе, это стадо какое-то». - «Тем более, Санчо, тем более! На хорошего человека у меня рука не поднимется, а это… Так что вперед, храбрый Санчо, пришпорь своего осла!»
        ДУЛЬСИНЕЯ(восхищенно). Страшно-то как!
        САНЧО ПАНСА.Еще бы не страшно! Их, этих свиней, сотни три, нас двое. После этого он полдня в себя приходил, а как пришел, первым делом: «Где ты, мой верный Санчо? Погляди, не пылится ли дорога!» Близорукий он был, за два шага ничего не видел.
        Оба задумываются.
        Дульсинея вяжет кофту. С охапкой дров входит муж Дульсинеи, высокий, тощий мужчина лет 50. Хочет пройти тихо, чтоб не помешать, но роняет полено.
        САНЧО ПАНСА(привстав). Здравствуйте, сосед. Как поживаете?
        МУЖ.Да так… (нерешительно смотрит на жену).
        ДУЛЬСИНЕЯ.Он хорошо поживает.
        Муж. Спасибо… Я хорошо…
        ДУЛЬСИНЕЯ(мужу). А мы тут говорили о покойном сеньоре. Ты помнишь покойного сеньора? (Санчо.) Он помнит покойного сеньора. (Мужу.) Он был настоящим рыцарем и никогда не брезговал черной работой. Он был смелым. И он любил… Ты понимаешь, что значит - любить? (Санчо.) Он не понимает, что значит - любить. (Мужу.) А как он воевал! Он дрался, как лев!
        Муж (нерешительно). Совсем, как наш старший Алонсо.
        ДУЛЬСИНЕЯ.А? Ну да, ты прав. (Санчо.) Он прав. Наш старший весь в сеньора.
        САНЧО ПАНСА.Я рад за вас, потому что мои дети пошли Бог знает в кого. Ведь теперь какие дети? Хорошие примеры на них не действуют.
        Муж подбирает полено и роняет второе. Подбирает второе и роняет третье. Дульсинея и Санчо следят за его работой.
        ДУЛЬСИНЕЯ(Санчо). Он у меня ничего. (Мужу.) Правда, ты у меня ничего? (Санчо.) Он согласен… Между прочим, вы ничего не заметили? Ну-ка присмотритесь к нему! А? Особенно в профиль…
        Муж в смущении роняет дрова.
        Ладно, не будем ему мешать. Расскажите еще, сосед, о сеньоре.
        САНЧО ПАНСА(задумывается). Мы с ним были два сапога пара. Я тоже любил разные приключения. Куда он, туда, бывало, и я. Сколько раз после боя лежим мы с ним рядом - не двинуть рукой ни ногой, а он говорит: «Санчо, знаешь ли ты, сколько в мире звезд?» - «Тьма», - говорю. «Правильно, Санчо, тьма - и еще одна. И эта одна - моя Дульсинея!»
        Муж Дульсинеи с поленом в руке улыбается и с гордостью смотрит на жену. Он очень внимательно слушает рассказ Санчо Пансы
        Ох, и любил он вас, соседка. Уж так любил, так любил, ну просто - никакого терпения. Извините, сосед.
        ДУЛЬСИНЕЯ.Он извиняет.
        САНЧО ПАНСА.Настоящий рыцарь. Иной раз так поколотят, лежит - ну хоть сейчас на кладбище. «Санчо, - шепчет, - послушай, как у меня бьется сердце!» А сердце - еле-еле: тик-так, как дамские часики… «Санчо, - говорит, - оно бьется любовью к ней!» Это значит, к вам, соседка. Извините, сосед.
        Дульсинея прикладывает к глазам кофту, встает.
        ДУЛЬСИНЕЯ.Извините, я пойду… Я больше не могу… У меня столько дел на кухне… (Быстро уходит).
        Муж (после ухода жены сразу обретает дар речи). Вот так она всегда: чуть вспомнит - тут же расстроится. Никак не может забыть. Я, конечно, понимаю: разве можно так просто забыть человека? Тем более, такой человек. (Говорит быстро, словно спеша выложить все, что накопилось за многие годы.) Между нами говоря, я сам не могу забыть - все время что-то напоминает. А она тем более женщина. Разве ж я не понимаю? Ваш сеньор замечательный был человек, хотя сам я его не знал, но жена мне рассказывала. Ну просто удивительно, какой это был человек… Между нами говоря, я стараюсь быть на него похожим. Вы слышали сегодня: она уже замечает. Пока это только так, чисто внешнее сходство, но я стараюсь. И детей своих так воспитываю. В общем, между нами говоря, в нашем доме ваш сеньор пользуется большим уважением. Мой младший Алонсо сказал недавно: «Когда я вырасту, я буду таким, как мамин сеньор!»
        САНЧО ПАНСА.Мне приятно это слышать. Пожалуй, вы действительно немного похожи на рыцаря Печального Образа. Он был такой же худой…
        МУЖ(доверительно). Между нами говоря, я. расположен к полноте Но я стараюсь. Я ем через день и почти ничего не пью, потому что от этого дела полнеют. Кроме того, я совершенно не ем мучного, молочного и мясного, а также жирного, сладкого и острого. Хотел еще отказаться от овощей, но у меня не хватает силы воли. Но погодите, я заставлю себя, вот тогда вы меня сравните с вашим сеньором!
        САНЧО ПАНСА.Вы еще попробуйте ездить на лошади. Для рыцаря это первое дело.
        МУЖ.Что вы, с лошади я упаду! Между нами говоря, я даже с кровати падаю! И кроме того, для того, чтоб похудеть, надо больше ходить пешком.
        САНЧО ПАНСА.Все рыцари ездили на лошадях.
        МУЖ.Не нужно об этом, с лошадью у меня не получится. (Посмотрел на портрет и вздохнул.) И еще вот - драться я не умею…
        САНЧО ПАНСА.Ну, без этого и вовсе нельзя. Мой сеньор всегда дрался до потери сознания.
        МУЖ.Боюсь я как-то. Крови не выношу. Курицу - и то не могу зарезать. Жена у меня кого угодно зарежет, а я не могу. Это у меня с детства.
        САНЧО ПАНСА.Положим, мой сеньор тоже никого пальцем не тронул. Главным образом били его.
        МУЖ.Чтоб меня били, это тоже я не могу. Я, между нами говоря, не переношу физической боли. Какую угодно, только не физическую. Однажды, вы знаете, полено на ногу уронил, так со мной потом сделался нервный припадок. Я вам честно говорю, это у меня, наверно, такая болезнь. (Вздыхает.) Он бы на моем месте, конечно… Мне даже совестно и перед женой, и перед детьми, что это я, а не он на моем месте. Конечно, я стараюсь, но все что-нибудь не так получается.
        САНЧО ПАНСА(обдумав последнее замечание). А что, если вам не стараться, а? Я вам вот что, сосед, посоветую: ешьте каждый день, даже три раза в день, ешьте мучное, мясное, молочное, соленое, кислое и сладкое. Пейте, сколько влезет, толстейте, раз вы к этому расположены. В общем, сосед, будьте сами собой.
        МУЖ(испуганно). Самим собой? Но кому я такой нужен? Меня выгонят в первый же день. Ни старший Алонсо, ни средний Алонсо, ни младший Алонсо - никто не захочет меня знать, не говоря уже о жене. Они терпят меня лишь потому, что я на него похож, а попробовал бы я не быть на него похожим!
        Входит Дульсинея. Муж сразу умолкает.
        ДУЛЬСИНЕЯ.Вот она, участь женская: все пригорело. Вам, мужчинам, этого не понять. Пока за молоком проследишь, суп выкипит, пока тесто замесишь, молоко сбежит. И посуда три дня немытая, - вот они, женские дела. (Мужу.) Пойди суп помешай Когда закипит, всыплешь картошку. Только почистить не забудь Соли ложку столовую… Только грязную ложку не сунь, помой сперва. Ты понял? (Санчо.) Он понял.
        Муж подбирает дрова и уходит. Дульсинея садится на скамеечку, опять принимается за свою кофту.
        Ну, а потом что?
        САНЧО ПАНСА.А потом я закрыл ему глаза…
        Медленно идет занавес.
        На фоне музыки, которая звучит то тише, то громче, слышны отдельные фразы.
        ДУЛЬСИНЕЯ.Ах, Санчо, вы опять разрываете мне сердце! Прошу вас, вернитесь к тому месту, где вы встретились с этим рыцарем…
        САНЧО ПАНСА.Он сказал: «Сеньор, если вы не разделяете…»
        ДУЛЬСИНЕЯ.Я была глупой девчонкой, Санчо…
        Дальнейшие слова звучат уже при закрытом занавесе. У левой кулисы появляется Муж. В одной руке у него щетка, в другой ведро. Печально опустив голову, он идет к правой кулисе, словно шлюстрируя звучащие в это время слова.
        ГОЛОС САНЧО ПАНСЫ.Алонсо Кехана, Дон-Кихот, славный рыцарь Печального Образа!..
        ГОЛОС ДУЛЬСИНЕИ.Все, Санчо, все, что происходит на свет, происходит от любви!
        ИЗ ЗАПИСОК КОЩЕЯ БЕССМЕРТНОГО
        1. СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА
        Рассказать вам сказку про белого бычка? Вы говорите - рассказать я говорю, - рассказать. Рассказать вам сказку про белого бычка?.. Я живу в этой сказке.
        Это у самого леса, не доходя. Если идти по дороге, нужно свернуть у ларька и по тропинке, по тропинке - прямо к нам на лужайку.
        Место у нас хорошее, не хуже других. Трава высокая, посредине дерево, а под деревом мы с бычком. Лужайка маленькая, но для двоих не тесно.
        Сразу за нами начинается лес - хозяйство Бабы Яги. Одни заводят себе цветники, другие - садик или огородик, а Баба Яга завела себе темный лес и поселилась в нем в своей избушке на курьих ножках. Ее тоже можно понять: живет старушка одна, дети, какие были, давно разъехались, вот она и окружила себя темнотой, чтоб никто не глядел на ее старость.
        Правда, не все так думают. От нас через дорогу большая синяя сказка, на берегу которой стоит старый рыбак. Каждый день он забрасывает свой невод и все, что поймается, выпускает обратно в море, хотя он бедный старик и у него злая старуха. Потому что обычная рыба его не устраивает, ему нужно поймать золотую рыбку. Это тянется еще с тех пор, когда старуха его была красной девицей и он решил поймать для нее что-то особенное. И вот прошла целая жизнь, красна девица стала злой, некрасивой старухой, но старик этого не замечает, ему кажется, что все осталось по-прежнему…
        Если идти от нас по тропинке, придешь к ларьку, в котором торгует Золушка. Это ее сказка, вернее, не ее, а ее тетки, доброй волшебницы. Золушка живет у тетки и продает в ларьке волшебные палочки. Торговля идет хорошо, потому что палочки она продает бесплатно. Перед ее ларьком всегда очередь: многие покупают волшебные палочки на дрова.
        - Добрый день, как вы тут поживаете?
        Это Змей Горыныч, сосед. Тот, у которого в сыновьях Мальчик-с-пальчик. С тех пор, как Змей усыновил Мальчика, его самого не узнать: прежде такое вытворял, а теперь его и не слышно. Мимо пройдет - поклонится да еще пригласит в гости - на Мальчика его посмотреть.
        Так мы живем. Посредине мы с бычком, вокруг наши соседи А может, мы и не посредине, может, это только так кажется…
        Рассказать вам сказку про белого бычка? Каждый день мы ее начинаем сначала…
        2. ЗОЛУШКА
        У нас лужайка, на лужайке дерево, а под деревом мы с бычком. Нас с бычком - раз-два и обчелся, и нам так не хватает кого-нибудь третьего… Ну, конечно, не кого-нибудь…
        - Золушка, - говорю я, - ну зачем тебе эта теткина сказка? Не век же в ней вековать.
        Я чудак. Я ничего не понимаю. Потому что как же она оставит ларек? Должен же кто-то продавать волшебные палочки.
        - Бесплатно?
        - Конечно. Чтобы больше было чудес.
        - Но ведь многие покупают их на дрова!
        Оказывается, они и покупают дрова. Все волшебство не в палочке, а в том, для чего ее покупаешь.
        - Золушка, - говорю я, - разве тебе плохо на нашей лужайке? У нас и дерево есть, правда, всего одно дерево, но когда стемнеет, это все равно, что в лесу. И будем мы под этим деревом жить-поживать, добра наживать - чем плохо?
        - Жить-поживать? - испуганно отзывается Золушка. - Но ведь это же конец сказки. Когда так бывает, значит, уже конец.
        Я ее успокаиваю. У нас с ней конца не будет. Ведь у нас же сказка про белого бычка. Я хочу рассказать ей сказку про белого бычка, но она рассказывает мне свою сказку.
        В той сказке, в которой Золушка жила раньше, у нее было мало радости. Злая мачеха, злые сестры, сколько ни работай - никакой благодарности. Но потом Золушку полюбил принц, она стала его невестой, и тогда-то случилось самое страшное: все стали жить-поживать, добра наживать.
        Туфельку больше не возили по городу в поисках Золушки, - теперь Золушку возили по городу в поисках туфелек, бальных платьев, жемчугов и других предметов первой царской необходимости.
        Золушка жила во дворце. Прежде, чем стать принцессой, ей надо было привыкнуть к новым условиям. Ей надо было привыкнуть к мягкой постели и вкусной еде, к лакеям, которые угадывают мысли на расстоянии, и к советникам, которые на расстоянии подсказывают мысли.
        Золушка пробиралась на конюшню, где стояли рысаки, похожие на рысаков доброй волшебницы, и спрашивала:
        - Лошадки, лошадки, вы из какой мышеловки?
        Рысаки презрительно фыркали в ответ: происходить из мышеловки они считали для себя унизительным.
        Золушка подходила к лакею:
        - Добрый человек, вы не могли бы снова стать ящерицей?
        И лакей отвечал так, как отвечают все лакеи:
        - Как будет угодно вашей милости.
        Золушка все чаще вспоминала о своей тесной каморке. Там было сыро и холодно и приходилось много работать, но зато там мыши превращались в рысаков, а тыква в карету. Здесь же кареты не растут в огороде, их делают знаменитые мастера, и бриллианты здесь - просто бриллианты, а золото - просто золото.
        - Почему ты не радуешься? - спрашивал у Золушки принц.
        - Мне не радостно.
        - Это не причина. А почему не веселишься?
        - Мне не весело.
        - Это не причина.
        Кончилось тем, что Золушка сняла туфельки и босиком ушла из дворца. Вдвоем с теткой они открыли ларек и продают в нем волшебные палочки.
        - Но ведь для многих это просто дрова!
        Она смеется:
        - Если очень захотеть, даже твой прутик может стать волшебной палочкой.
        - А когда палочки кончатся? Ведь все на свете имеет конец. Только наша сказка не имеет конца, потому что у нас все повторяется.
        Но она сказала, что в жизни ничего не должно повторяло что повторение - это все равно что конец.
        И что лучше иметь одну простую палочку, которая, если захотеть, может стать волшебной, чем иметь целое царство и больше ничего не хотеть.
        3. СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА
        Тропинка выбегает с лужайки и пробегает мимо ларька. Нет она не пробегает мимо - она останавливается и долго чего-то ждет. Чего она ждет? Что кто-то покинет ларек и ступит на нашу тропинку?
        - Му-у! - говорит мой бычок.
        Что «му», то «му». Действительно, лучше не скажешь.
        А тропинка все ждет. Она стоит у ларька и не желает двигаться дальше. И я все на нее поглядываю: ждет она или не ждет?
        Сгущаются сумерки, к нам подступает наш лес, и бычок прижимается ко мне: ему страшно.
        Ждет она или не ждет?
        Я рассказываю ему сказку. Я рассказываю нашу любимую сказку о белом бычке, который полюбил белую ворону…
        Однажды вечером этот белый бычок увидел на заборе что-то белое. Может, его хозяйка повесила сушить что-нибудь из белья, а может, повесила объявление, что продается бычок, еще молодой, но хорошей породы? Белый бычок ничего об этом не знал, и он решил, что на заборе сидит белая ворона.
        Он еле дождался утра и сразу побежал к забору. Но - то ли высохло белье, то ли хозяйка сняла свое объявление, - в общем, белый бычок увидал, что ворона его улетела.
        Он ходил по двору, заглядывал на деревья и так задирал голову, что все над ним смеялись, говорили, что он ловит ворон, хотя ему была нужна только одна ворона. «Белая ворона? - качала головой лошадь. - Может быть, белые ворота?» - «Может быть, новые ворота?» - осведомлялся баран. «Может быть, новое корыто?» - уточняла свинья.
        Мой бычок широко раскрывает глаза, чтобы прогнать от себя страшную сказку, и тогда я заканчиваю не так, как было в сказке, а так, как мы сами придумали. Это наш любимый конец:
        - Он ушел со двора и с тех пор бродит по свету. Он идет то за тучкой, то за белым дымком, заглядывается на снежные вершины и на белеющие вдали паруса… Неужели на белом свете для белого бычка не найдется белой вороны?
        - Му-у! - радостно говорит мой бычок. Он не сомневается, что белая ворона будет найдена.
        4. МАЛЬЧИК-С-ПАЛЬЧИК
        Рассказать вам сказку про белого бычка? Третий день мы идем с ним по горной дороге, уходя все дальше от нашей сказки, в которой все повторяется, повторяется… Потому что повторение - это все равно, что конец. А зачем нам конец? Мы с бычком еще молодые…
        Горная страна, владение соседа Горыныча… Кажется, близко, а мы идем третий день, потому что расстояния в горах - это особые расстояния…
        Домик Горыныча вынырнул из-за горы, будто хотел перебежать нам дорогу, да так и застыл посредине, зазевавшись на нежданных гостей.
        Я привязываю бычка к воротам, чтобы он куда-нибудь не свалился, а сам вхожу в дом.
        За большим столом, как мужичок на огромном поле, трудится Мальчик-с-пальчик. Он меня не замечает. Я останавливаюсь у него за спиной и смотрю, как он старательно выводит в тетрадке:
        1 волк + 7 козлят = 1 волк.
        - А где папа?
        Он с удовольствием оторвался от тетрадки и посмотрел на меня веселыми глазами.
        - Пошел с кем-нибудь посоветоваться.
        - О чем посоветоваться?
        Мальчик-с-пальчик прыснул в кулак, впрочем, сдержанно, поскольку речь шла об отце.
        - Известно, о чем. О моем воспитании. Он совсем не умеет воспитывать, вот и ходит советоваться.
        И Мальчик-с-пальчик рассказал о своей последней проделке.
        У них в классе есть Царевна Лягушка. Она, конечно, больше лягушка, чем царевна, а воображает, будто наоборот. Вот подождите, говорит, ко мне прилетит стрела, а по ней меня отыщет царевич.
        Мальчик замолчал и нахмурился.
        - Ну, я взял и пустил эту стрелу. Будто от царевича.
        - И она поверила?
        - Поверила. Теперь носится с этой стрелой.
        - А вы смеетесь?
        - Смеемся, - кивнул Мальчик-с-пальчик и еще больше нахмурился.
        Бедная Лягушка! Мы тут себе сидим и разговариваем, а она там ждет своего царевича, и когда куда-нибудь уходит, предупреждает соседей: «Тут один царевич должен прийти. Пусть подождет, я ненадолго».
        Вот когда пригодилась бы волшебная палочка… Но Золушка говорит, если очень захочешь, даже прутик может стать волшебной палочкой. Прутик есть, остается захотеть. Очень сильно захотеть…
        Я напрягся изо всех сил и - махнул прутиком.
        5. ЦАРЕВНА ЛЯГУШКА
        В дверь постучали, и на пороге появилась девочка. Обыкновенная девочка, а совсем не лягушка.
        - Что нам по арифметике? - спросила она с порога и смутилась, увидев меня.
        Мальчик тоже смутился. Он посмотрел на меня, и - дети хорошо разбираются в таких вещах - взгляд его остановился на прутике. Видимо, поняв, что произошло, он успокоился и сказал:
        - Заходи!
        И - покосился на прутик.
        - Мне только спросить, - сказала Царевна Лягушка, обращаясь скорее ко мне, чем к Мальчику.
        Я отвернулся к окну.
        Погода начала портиться: на стекле появились капли дождя. Кажется, это ручьи катятся с гор - с тех гор, которые видны из окна дома. Я вожу прутиком по стеклу, но не остановить горные потоки.
        У меня за спиной разговор:
        - Здесь неправильно, - голос Царевны Лягушки. - Один волк плюс семеро козлят равняется семеро козлят.
        - Но он же волк. Понимаешь? Волк!
        - Зато их семеро.
        - Все равно волк съест козлят, - убежденно говорит Мальчик.
        - Так ты хочешь, чтобы он их съел?
        - Я хочу? Я совсем не хочу!
        - Зачем же ты так решаешь?
        Я подхожу к ним и теперь могу поближе рассмотреть девочку. Что-то в ней все же есть от лягушки: большой рот и глаза зеленоватого цвета. И одета она в старое зеленое платьице, перешитое из еще более старого. А на голове у нее две косички, похожие на рожки (мечту моего бычка). Одной рукой девочка поправляет косички, а другой прижимает к себе что-то, спрятанное за пазухой.
        - Что это у тебя?
        Царевна Лягушка сразу забыла об арифметике.
        - Это у меня стрела. Мне ее прислал царевич. По этой стреле он должен меня найти. Меня очень трудно найти, потому что я живу в таком месте… Но по этой стреле царевич меня найдет, и мы уедем далеко-далеко, может быть, в тридевятое царство…
        - Но почему ты решила, что это стрела от царевича?
        - А от кого же еще? - она улыбнулась, словно и впрямь больше ждать стрелы было не от кого.
        - А если царевич все-таки не придет?
        - Это царевич-то?
        И до чего же она уверена, что все случится именно так, как она придумала!
        - Ну так вот, - говорю я, - царевич здесь ни при чем. Над тобой просто подшутили.
        - Так я вам и поверила! - она крепче прижала к себе стрелу. - Я лучше пойду, мне еще по физике учить - про волшебную лампу Аладдина.
        - Но если ты мне не веришь, пусть он сам тебе подтвердит.
        Мальчик молчит. Он не поднимает глаз от тетрадки. Царевна смотрит на него, и глаза ее, два зеленых островка, расширяются (так бывает во время отлива) - и вдруг (так бывает во время прилива) их начинает заливать водой.
        - Что ты? Из-за чего? Неужели тебе не лучше знать правду?
        Тонут зеленые островки. Теперь это даже не островки, это корабли, которые потерпели крушение.
        Мальчик-с-пальчик еще ниже опустил голову.
        - Если б мой отец умел воспитывать… Если б не был таким слабохарактерным…
        - Ты не прав, твой отец не слабохарактерный. Я знаю его с тех пор, когда он был Змеем Горынычем.
        - Кем был?
        - Змеем Горынычем. Знаешь, как перед ним тряслись? Чуть что - и нет человека.
        - Это неправда, - говорит Мальчик-с-пальчик. - Это вы все выдумываете.
        - Я ничего не выдумываю. Можешь сам спросить у отца.
        1 волк + 7 козлят = 1 волк.
        Семеро козлят расплываются, их уже невозможно прочесть.
        1 волк + (что-то расплывчатое) = 1 волк.
        Только мокрое место от козлят. Это оттого, что Мальчик плачет.
        - Кап, кап, кап! - это Мальчик-с-пальчик.
        - Кап, кап, кап! - Это Царевна Лягушка.
        - Кап, кап, кап! - это дождь стучит за окном.
        Не успеешь человеку открыть глаза, как из них тотчас льются слезы.
        6. КОНЕК-ГОРБУНОК
        Дорога сбежала в долину и пошла не спеша. Иногда от нее отделялась тропинка, уводившая неизвестно куда, лишь бы не идти в общем потоке. Было жалко смотреть, как она, беспомощная, пытается пробиться, проложить собственный путь, стать тоже куда-то ведущей дорогой.
        Еще одна тропинка ныряет в кусты, и оттуда доносится слабый шорох. Мы прислушиваемся, раздвигаем кусты, и вот - он сидит перед нами.
        Судя по горбу, это здешний верблюд, но судя по ушам, это здешний заяц. Правда, хвост и копыта наводят на мысль, что это скорее конь, а еще скорее - конек, учитывая размеры.
        - Сейчас, - говорит конек, - сейчас я ее разбужу!
        - Кого это?
        - Спящую красавицу. Разве можно спать, когда вокруг такое творится?
        Он стал рассказывать, что вокруг творится. Я, наверно, слышал о бременских музыкантах? Ну так вот.
        Выгнали бременские музыканты разбойников и стали жить в их доме. Живут-поживают, добра наживают (именно так!). Осел воду возит, петух на воротах кукарекает, собака дом сторожит, а кот по кладовкам шныряет, хозяйство учитывает.
        Шнырял кот, шнырял и вышнырял сапоги. Натянул их, усы подкрутил и давай командовать: «Ты, осел, дом сторожи, тебе это больше подходит. Ты, петух, воду носи. А ты, собака, давай кукарекай!»
        Делать нечего - надо слушаться: все-таки кот в сапогах!
        Носит петух воду в клюве по капельке, а собака визжит, скулит - учится кукарекать.
        «Что-то они у меня невеселые, - тревожится кот. - Не иначе - сапогам завидуют. У петуха вон и шпоры есть, а сапог нету…»
        Позвал осла. «Что-то наш петух мне не нравится. Пойди, стукни его копытом».
        Дальше живут уже без петуха. Осел дом сторожит, а собака за себя кукарекает да еще за петуха воду носит.
        «Чем она недовольна?» - удивляется кот. «Пойди, - говорит ослу, - ударь собаку копытом!»
        Дальше живут уже без собаки. Осел воду возит. Осел дом сторожит. А в свободное время осел кукарекает.
        - Разве ж это справедливо? - спрашивает конек.
        - Ну, если такой осел…
        Дело не в осле, говорит конек. Я, наверно, слышал о Храбром портном? Ну так вот. После того, как он там победил, все успокоились, стали жить-поживать (жить-поживать!). Только сам портной не может никак успокоиться: у него все подвиги в голове.
        И вот приходит к королю самый маленький писаришка, без имени и отчества, и говорит: «Допустите меня до него, ваше величество. Он у меня успокоится».
        Не поверил король: «Да ты прочитал, что у него на поясе сказано? Ведь он, когда злой бывает, семерых убивает!»
        Писаришка только хихикнул в рукав: «Ничего, ваше величество, вы только меня до него допустите!»
        «Шут с тобой, - отмахнулся король. - Иди, допускаю.»
        Вызывает писаришка Храброго портного. Сам сидит, глаза в стол прячет, а портной стоит перед ним, с ноги на ногу переминается. Выждал писаришка несколько минут и говорит: «Так-так…»
        Портной переминулся с ноги на ногу. «Что - так? Говорите прямо!»
        И тогда писаришка поднял на него глаза. Голубые глаза, с небольшой поволокой. «Так… - опять помолчал. - Так-так…»
        Внутри у портного стало чего-то холодно. «Я вас не понимаю… В каком смысле - так?…»
        Писаришка поднялся во весь свой маленький рост. «Значит, так? Что ж, так и запишем!»
        Тут не выдержал Храбрый портной: «Не записывайте! - просит. - Только не записывайте!»
        Сидит за столом писаришка, маленький писаришка, без имени и отчества, а перед ним стоит Храбрый портной. Смирный такой, мухи не обидит…
        - Разве ж это справедливо? - спрашивает конек.
        - Ну, если такой храбрый…
        Дело не в храбрости, говорит конек. Я, наверно, слышал про Красную Шапочку? Ну так вот, после того, как волк ее съел, все стали жить-поживать и добра наживать. А волк нацепил на себя красную шапочку, и никто не мог догадаться, что он волк.
        И вот выходит он к людям из леса и говорит:
        «Граждане, - говорит он и поправляет на голове красную шапочку, - что это у нас происходит - так это же прямо беда! Где наши бравые музыканты? Их нет. Где наши храбрые портные? Их нет. А тут еще один, не помню по фамилии, девочку сожрал. Правильно я говорю, бабушка?»
        Из толпы вытолкнули заплаканную бабушку.
        «Правильно, сынок, правильно! Коли хочешь, я тебе и фамилию назову!»
        «Фамилию?» - «Фамилию, сынок!» - «Фамилию?!» - «Фамилию, голубчик!»
        «Ну ладно, давай фамилию», - говорит волк, снимая красную шапочку.
        - Вы понимаете, в каком смысле он снял эту шапочку? - объяснил мне конек. - В том смысле, что теперь ему стесняться нечего… Вот такие дела… - Он помолчал. - А эта красавица спит и ничего не подозревает.
        - Но разве ж она может помочь? Разве ж от нее зависит?
        - Ну, знаете! - вздыбился конек. - Если все будут так рассуждать… От одного не зависит, от другого не зависит, а от кого зависит? От серого волка?
        Сколько на свете сказок, и в каждой какие-то свои неприятности.
        - Ты погоди, не горячись…
        - Да, я горячусь! - сказал конек. - Я горячусь и буду горячиться, пока не разбужу эту Спящую красавицу и всех остальных, которые спят!
        - А почему всех должен разбудить именно ты?
        Оказывается, это очень важный вопрос - кто разбудит. Потому что если красавицу разбудят разбойники, то она тоже станет разбойником, а если так - лучше ей никогда не просыпаться. Между прочим, эти братья-разбойники давно замышляют ее разбудить, а это такие братья… У них на каждого по четыре ружья.
        - Когда хочешь кого-нибудь разбудить, главное - изолировать братьев-разбойников! - говорит конек-горбунок.
        Спящая красавица спит, но все же она красавица. Конек не смыкает глаз, но он далеко не красавец. Он тощий, замученный, будто держит весь мир на своем горбу.
        Тоже нашелся Еруслан Лазаревич! Самого от земли не видать, а еще хочет тягаться с разбойниками! Добро бы был настоящий конь.
        А что если его прутиком? Взять прутик и - раз!
        - Видишь этот прутик?
        При виде прутика он попятился.
        - Вы это оставьте, сейчас не время шутить.
        - А я не шучу.
        Мне оставалось только захотеть. Очень сильно захотеть, чтобы этот маленький горбатый конек стал большим и сильным красавцем…
        - Приступим к делу, - сказал конек. - Нужно успеть, пока светло, а то после ее не добудишься…
        Он хотел еще что-то сказать, но тут я напрягся и - махнул прутиком.
        Мой бычок, который испуганно таращил глаза, теперь таращит их восхищенно. Словно подменили конька-горбунка: уши стали короче, ноги длинней, да и спина выпрямилась. А рост, рост! Прямо богатырский!
        - Видишь, а ты не хотел. Вот теперь буди свою красавицу.
        Поднял конь красивую голову, прищурил красивые глаза.
        - Будить? Стану я вам будить!
        - А как же осел? Пусть себе кукарекает? А Храбрый портной? Ты должен был всем помочь!
        Конь - просто чудо: сильный, красивый. Смерил он меня взглядом, смерил моего бычка.
        - Во-первых, я никому ничего не должен. А во-вторых, - с какой это стати? - Он лег на траву, вытянув красивое тело. - Пусть каждый сам старается для себя.
        - А серый волк? А братья-разбойники? Ведь у них на брата по четыре ружья!
        Коня будто ветром подняло на ноги и затрясло, как от ветра.
        - Я не буду… Я не хочу… Отведите меня на конюшню!
        7. ЦАРЕВНА НЕСМЕЯНА
        Аты, баты, шли солдаты,
        Аты, баты, на базар.
        Аты, баты, что купили?
        Аты, баты, самовар.
        Аты, баты, сколько стоит?
        Аты, баты, три рубля…
        Аты-баты, как ножницами, стригут пространство, то удаляясь от нас, то опять приближаясь, и нам никак не понять смысла этих занятий. Десять шагов туда - десять шагов обратно. Двадцать шагов туда - двадцать шагов обратно. Как бы далеко они ни ушли, они всякий раз возвращаются на старое место. Смог бы я так идти? Наверно, не смог бы. Аты-баты могут, потому что жизнь им предельно ясна и на все у них готовы ответы. Куда идти? На базар. Что купить? Самовар. Сколько дать за него? Три рубля и ни копейки больше.
        Но вот, наконец, появляется самовар, о котором у них столько разговоров, вот он ставится на землю, и аты-баты усаживаются вокруг него.
        Я выхожу из своего укрытия, на всякий случай оставляя там своего бычка.
        - Здравствуйте, ребята.
        - А, здорово! Чай будешь? Эй, где там у нас лишняя чашка?
        Мы знакомимся. Аты-баты представляются по очереди:
        - Катигорошек.
        - Выкатигорошек.
        - Окатигорошек.!
        - Перекатигорошек.
        Вообще-то они все Горошки, а отличают их только профессии. Один был кучером, катал царя и министров («Кати, Горошек!»), второй выкатывал из подвала бочки с вином («Выкати, Горошек!»), третий поливал улицы («Окати, Горошек!»), четвертый просто бродил, нигде подолгу не задерживаясь («перекати-горошек»). Но теперь они на военной службе, так что у всех у них дело одно.
        - Какое дело?
        Они переглянулись между собой и приосанились.
        - Слыхал про Несмеяну? Ну вот. Значит, мы ее охраняем. Несмеяна - это царевна. Не настоящая царевна, а бедная девушка, которую для смеха взяли во дворец. У них тут царствует Царь Горох, а министры у него все - шуты гороховые. Вот они и взяли во дворец бедную девушку. Для смеха.
        - Ну и что?
        - Вот тебе и что. Взяли ее, а она, вместо того, чтобы радоваться, плачет целыми днями. Только портит всем настроение. Ну и заперли ее. Чтоб повеселела.
        Наступила ночь. Уснули аты-баты, а на посту остался один - Катигорошек.
        Он стоял, как положено стоять на посту: твердые плечи, твердая грудь и твердый взгляд, устремленный в пространство
        Но вот он поднял этот взгляд вверх - туда, к окну башни, и еле слышно позвал:
        - Несмеяна!
        В окне появилась девушка.
        - Несмеяна, - зашептал Катигорошек, - послушай новый анекдот. У одного царя был сын, а у сына жена, а у жены свекор. И этот свекор был тоже царем…
        Катигорошек рассказывал анекдот, подчеркивая смешные места, а кое-что даже изображая.
        - Правда, смешно? - осведомился он. - А вот еще анекдот… Обхохочешься!
        Царевна не смеялась.
        - Да ты вникни, ты только себе представь, - Катигорошек перевел дух и опять зашептал, то и дело оглядываясь на спящих товарищей: - Помню, я нашего катал, вот было смеху!
        Тут он прервал рассказ, потому что время его истекло и на смену ему спешил Выкатигорошек.
        Этот стражник грозно замер на своем посту и стоял неподвижно, пока его товарищ укладывался на отдых. Но едва лишь все стихло, он поднял голову и позвал:
        - Несмеяна!
        И опять царевна в окне.
        - Не смеешься? - спросил Выкатигорошек. - Это ты зря. Раз надо смеяться, ничего не поделаешь. Все мы в мире горошки, что прикажут - то делаем. - Он вдруг скорчил рожу и высунул язык: - А у тебя вся спина сзади!
        Царевна не улыбнулась.
        - Ты слышишь? Ты, наверно, не слышишь? Я говорю: у тебя спина сзади. Понимаешь? Сзади спина!
        Нет, не улыбнулась царевна.
        Тогда он отошел на приличное расстояние и - пошел к ней мелким шажком, неся издали свою подстрекательскую улыбку. но на полдороге шлепнулся на землю, поднялся и сказал с улыбкой, которая ничуть не пострадала при падении:
        - Чуть-чуть не упал.
        Царевна не улыбнулась.
        - А ты знаешь, как катится бочка? - Выкатигорошек лег на землю и несколько раз перевернулся со спины на живот. Потом встал, отряхнулся и сказал: - Вот видишь, ты сама не хочешь…
        Тут пришло время сменяться с поста, и на его месте застыл неприступный Окатигорошек. Он стоял, не сводя глаз с одной точки, находившейся в противоположном направлении от того места, которое он должен был охранять, и старался не моргать, чтобы не закрывать глаз даже на долю секунды. Но вскоре заговорил и он:
        - Царевна, - сказал он, - у нас такой царь, такие министры… Царевна, это же просто смешно: почему вы одна не смеетесь?
        Она ничего не ответила.
        - Хорошо. Допустим. Допустим, у вас есть причины. Но, царевна, войдите в наше положение: вы думаете, нам весело вас сторожить? Куда веселее поливать дороги, чем шагать по ним без всякого смысла - взад-вперед. Но мы же не по своей воле, царевна, у нас нет своей воли, мы делаем то, что нам говорят…
        - Я сейчас заплачу, - сказала царевна.
        - Нет, нет, пожалуйста, только не это! Я хотел вас рассмешить, а вы вдруг расплачетесь - это даже смешно…
        - Ничего нет смешного.
        - Нет? Почему же нет, это вы просто не видите. А вы посмотрите, присмотритесь получше… Уверяю вас, если хорошо присмотреться…
        - Какой вы смешной, - сказала царевна.
        - Да, я смешной, я очень смешной! Вы даже не представляете, какой я смешной!.. Только… почему же вы не смеетесь?
        Ночь кончилась. Аты-баты опять на ногах. Десять шагов туда - десять шагов обратно. Двадцать шагов туда - двадцать шагов обратно.
        Я отвязываю бычка и на прощанье машу им прутиком. Я машу прутиком и говорю про себя:
        - Пусть им царевна засмеется!
        8. ЦАРЬ ГОРОХ
        Его дворец.
        Первое, что мы видим, - это распахнутое окно. Первое, что мы слышим, - доносящийся из окна оглушительный хохот. От этого хохота сотрясается весь дворец, и кажется, это он хохочет, широко разинув свое окно.
        Мы хотим пройти мимо, но тут в окне появляется голова царя сопровождаемая головами министров.
        - Эй, ты, - кричит царь Горох. - Куда ведешь своего осла?
        - Это не осел, - говорю я и выставляю бычка наперед, чтобы царь его получше увидел.
        - Ты молчи! - ликует царь. - Я у него, а не у тебя спрашиваю!
        Он хочет сказать, что спрашивает у моего бычка. А осел, дескать, я. Это он так шутит.
        - Так, говоришь, не осел?
        Головы министров покатываются со смеху и дружно скатываются с окна. Остается только веселая голова царя Гороха.
        - Ох, - говорит царь, - ты меня совсем уморил! Ничего не скажешь, веселый парень. Значит, как ты говоришь? Не осел? Вот это отмочил! Ты погоди, я сейчас к тебе выйду!
        Царь исчез в окне и тут же появился на ступеньках.
        - Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно.
        Царь присаживается на ступеньку и снимает с головы корону, обнаружив при этом великолепную, прямо-таки царскую лысину.
        - Жарко нынче в короне, - объясняет свои действия царь. - И вообще без головного убора - это как-то здоровее для организма. А? Как ты находишь?
        - Я не знаю.
        - Не знаешь? - засмеялся царь и смеялся долго, до слез. - Это ничего, остроумно. Я вижу, с тобой не соскучишься. А это у тебя кто? - царь хитро подмигнул: - Не осел?
        - Да нет, это бычок.
        - Не жареный, нет? Терпеть не могу бычков в сыром виде!
        - Он не сырой, он живой!
        Царь Горох гладит бычка по спине, треплет его за уши:
        - Это он для тебя живой, а для нас - просто сырой, верно?
        Разговор принимает такой оборот, что я чувствую - надо скорей убираться. Но царь и не собирается нас отпускать, он только еще вошел во вкус разговора.
        - Значит, ты так: из сказки в сказку? Вроде бы путешествуешь? Ну это ничего: у меня полцарства ходит по миру. Перекатигорошки. А вот интересно знать: что ты скажешь о соловье-разбойнике?
        Непонятно, почему он вспомнил о соловье? Наверно, потому, что тот тоже летает из сказки в сказку.
        - О соловье я много могу рассказать. Это такая птица!
        - Отлично сказано, - похвалил меня царь. - Ну, вот и расскажи. Ты расскажи, а я послушаю - что за птица соловей-разбойник.
        - А почему вы говорите, что он разбойник? Разве он что-нибудь натворил?
        - Ну и шутник! - рассмеялся царь. - Ну и весельчак! Значит, ты не знаешь, разбойник он или не разбойник?
        Царь внезапно оборвал смех и сказал совершенно серьезно:
        - Лисичка-сестричка съела братца-кролика. Братец-волк съел лисичку-сестричку. В такой обстановке нельзя забывать о соловье-разбойнике, нельзя закрывать на него глаза… Вот смеху-то!
        Он опять смеялся, но я не мог забыть его серьезного выражения.
        - Я не закрываю, - сказал я. - Я, честное слово, не закрываю!
        - Ну так как же? - широко улыбнулся царь. - Разбойник он или не разбойник?
        «Аты, баты, три рубля», - звучит у меня в голове. Я пытаюсь отделаться от этой фразы, но она все звучит и звучит, и, запутавшись окончательно, превращается в нечто совершенно нелепое: «А тебя-то - труляля!» Кого это - тебя? Моего бычка? Соловья? Или, быть может, царевну Несмеяну?
        Аты, баты, три рубля, а тебя-то труляля! Вот так, когда нужно найти слова, никогда их не находишь.
        - Разбойник, - говорю я и, чувствуя, что это совсем не то, добавляю: - Подумать только, такой соловей - и такой разбойник! А на вид - маленькая, неприметная птичка…
        - Постой, постой - ты о ком говоришь? Соловей-разбойник не птичка, а великан, настоящее чудовище… - Он помолчал и вдруг словно что-то вспомнил: - А эта… птичка соловей?.. Значит, она тоже разбойник?
        «Какой же она разбойник?» - хотел я сказать, но посмотрел на него и опять растерял все слова. Я смотрю на царя Гороха, и мне хочется закрыть глаза, но я вспоминаю, что их нельзя, нельзя, нельзя закрывать… И опять получается труляля.
        - Разбойник, - говорю я, - разбойник.
        - Ну, ты молодец! - засмеялся царь. - Балагур! Рубаха-парень! Эй! - крикнул он, надевая свою корону. - Разыскать соловья! - и продолжал, обращаясь ко мне: - Так, говоришь, не осел? Это ничего, остроумно!
        Я стал собираться, но он опять меня удержал:
        - Ты веселый парень, и я тебя за это люблю. А этих, горошков, я не люблю, потому что они все какие-то невеселые. Тоже - придумали: хорошо смеется тот, кто смеется последним. А кто будет первым, я тебя спрашиваю? Я-то сам, конечно, стараюсь. И я, и мои министры. Эй! - крикнул царь, и министры появились в окне, весело гогоча. - Вот видишь, делаем все, что можем.
        Царь Горох сел поплотней, и снял с головы корону.
        - А сам-то откуда?
        - Из сказки про белого бычка.
        - Ну и как там? Что слышно? Какие новости?
        - Рассказать вам сказку про белого бычка?
        - Валяй, выкладывай!
        - Вы говорите - выкладывай, я говорю - выкладывай. Рассказать вам сказку про белого бычка?
        - Ничего, - одобрительно хмыкнул царь, - остроумно придумано.
        - Вы говорите - придумано, я говорю - придумано. Рассказать вам сказку про белого бычка?
        Тут к царю подбежал министр:
        - Ваше величество! Несмеяна смеется!
        Видно, все же мой прутик подействовал.
        - Смеется? - спросил царь, уже не смеясь, а, наоборот, очень серьезно. - И как же она смеется? От души?
        - Сейчас уточним, ваше величество!
        - Уточните! - коротко приказал царь. И повернулся ко мне с прежней улыбкой: - Так про какого ты говорил бычка? Про этого, черного?
        - Вы говорите черного, я говорю - черного…
        - Так, говоришь, он черный? - перебил меня царь Горох. - То-то я смотрю - темная личность…
        - Вы говорите - темная личность, я говорю - темная личность…
        - Значит, темная? Ах он, разбойник!
        - Вы говорите - разбойник, я говорю - разбойник…
        - Что ж ты раньше молчал? - царь встал со ступеньки и надел корону на голову: - Эй, стража! Взять этого разбойника!
        Из дворца выкатились шуты гороховые, подхватили бычка и укатились прочь.
        - Постойте, куда же вы? Это же мой бычок!
        - Ты говоришь - мой бычок, я говорю - мой бычок…
        - Но он мой!
        - Ты говоришь - мой, я говорю - мой… Действительно, ловко придумано. И чего ты машешь прутиком? Тут ведь тебе не стадо!
        Я махал прутиком, чтобы вернуть своего бычка, мне очень хотелось вернуть бычка, но прутик не действовал… Или мне недостаточно сильно хотелось?
        Я повернулся и побрел из дворца.
        - А, здорово, садись, выпей чайку!
        Аты-баты опять отдыхают, окружив так удачно купленный самовар.
        - Спасибо, не хочется.
        - А мы, как видишь, сторожим. Все ее, Несмеяну.
        Из башни доносился девичий смех.
        - Но если она смеется, зачем ее сторожить? Раз она смеется, значит, она поступает правильно?
        - Ну это, брат, как сказать… Смеяться тоже можно по-разному. А Несмеяна смеется не так, как смеются все… Не в том значении…
        - А у меня забрали бычка… Я рассказал царю сказку, а он забрал у меня бычка…
        И тут заговорил Перекатигорошек, который прежде молчал. Когда человек молчит, неизвестно, что за слова в нем скрываются, а это бывают такие слова… Я бы лично запретил людям молчать, пускай говорят все, что думают, чтобы все, что они думают, было известно.
        - Дубина! - сказал Перекатигорошек. - Олух царя небесного! Нашел, кому рассказывать сказки!
        9. СИНЯЯ ПТИЦА
        В Тридесятом государстве не было государства. Там был только дуб, вокруг которого, привязанный цепью, ходил кот ученый
        - Такой ученый - и на цепи?
        - На цепи. Каждое ее звено - это звено моей жизни. Когда я был молод, я бессмысленно бегал по лесу. Но потом я начал кое-что понимать, и тогда появилось первое звено… - Кот обошел вокруг дерева и продолжал: - Пока цепь была коротка, я не придавал ей большого значения. Я нацепил на нее часы и спрятал в карман… У меня тогда еще был карман… Знаете, такой, жилетный… - Он вздохнул: - У меня тогда еще был жилет…
        Тут он обнаружил, что мы стоим, и засуетился с неловкостью оплошавшего хозяина. Он усадил меня, и сам сел, аккуратно сложив свою цепь.
        - Вот так - чем дольше живешь, тем длиннее цепь и тем тяжелее ее нести. Поэтому все мы под старость сгибаемся.
        Цепь была не золотая - нет, не золотая была у кота жизнь. Она была старая и ржавая, отлитая по общему образцу и даже не пригнанная по росту.
        - А у меня была веревка. Знаете веревку? За один конец держишь, а к другому привяжешь бычка…
        - Я знаю веревку. Я знаю все на свете веревки, потому что я старый ученый кот.
        Он встал и пошел вокруг дуба. Он закинул цепь на плечо и тащил ее, кряхтя и постанывая. Сделав полный круг, он повернул назад и приволок цепь на прежнее место.
        - Вот так-то, - сказал кот. - А вы говорите - Синяя птица.
        Я ничего не говорил, но кот, видимо, отвечал не мне - он отвечал собственным мыслям.
        - Синяя птица… - ответил он. - Скажите лучше - Синяя Борода. Когда мне предлагают одно из двух, я выбираю третье.
        И он стал рассказывать о страшном рыцаре Синей Бороде, который убивал своих жен за то, что они верили не в него, а в какую-то Синюю птицу.
        - Он занимался этими женщинами, а я был у него ученым котом. Бывало, захандрит, спрашивает: «Слушай, кот, почему это так: сколько я жен любил без памяти, а кого любил - не упомню». - «Такова, - говорю, - жизнь». Вздохнет он: «Умный ты, кот, ученый. А вот скажи, почему это так: берешь жену молодую, а бросаешь - старую?» - «Такова, - говорю, - жизнь». Тут он погладит синюю бороду: «И все-то ты знаешь, кот, на все у тебя ответы». Правда, о старости жен он только так говорил. И не бросал он их вовсе, а убивал, и все - молодыми.
        Кот говорил спокойно, как будто речь шла о самых обычных вещах. Видно было, что его давно не волнует эта история.
        - У Синей Бороды был замок - большой, уж не помню, на сколько комнат. И была там одна комната, в которую он запрещал входить; может, у него там был кабинет, может, личная библиотека. Но жены - глупые женщины, они решили, что он прячет от них Синюю птицу. Ту, которая должна приносить счастье, а на самом деле приносит одни неприятности. И только подумать: все у них было, что можно желать на земле. Чего еще надо? Ходить по воде? Плавать по воздуху? Но жизнь - это жизнь…
        Солнце село на верхушку дуба, поболталось на ней, как фонарь, и стало спускаться, переползая с ветки на ветку. Оно краснело за свою осторожность и все же двигалось медленно, и было видно, что солнце, всегда такое высокое, тоже боится высоты.
        Жизнь - это жизнь, как хорошо сказано! Простые слова, а ведь в них - все. В них и конек-горбунок, и братья разбойники, и царь Горох со своими шутами. В них все сказки, в которых мы побывали с бычком, а может, и та, в которой мы так и не побывали.
        - Мы тут искали одну сказку. Такую, которая не имеет конца… Вы случайно не знаете?
        Кот встал и прислонился к дереву.
        - Я знаю все сказки, - сказал он, и солнце, сползавшее по ветвям, наделось ему на голову. Так стоял он, сложив на груди ученые лапы, смотрел куда-то далеко-далеко и говорил:
        - На море, на океане, на острове Буяне стоит бык печеный, во рту чеснок толченый… Летела сова, веселая голова.
        Вот она летела, летела и села, да хвостиком повертела, да по сторонам посмотрела… Друг мой, вы видите эту цепь? Каждое ее звено - это сказка. Поверьте, я старый ученый кот, я имел когда-то жилетку, а в жилетке карман, а в кармане часы на цепочке. Я смотрел на эти часы, и мне казалось - время идет вперед, а оно уходило в обратную сторону. И пока я смотрел на часы, лучшее время ушло, и вот все, что от него осталось… Друг мой, сравните звенья этой цепи, и вы поймете, что все сказки похожи одна на другую.
        И что значит - сказка не имеет конца?
        Кот встал и пошел вокруг дуба. По мере того, как он шел, цепь его наматывалась на дуб и все укорачивалась, укорачивалась…
        - Вот я иду. Иду, иду, иду… Что? Дальше идти некуда? Вы скажете, что это конец сказки? А я скажу - нет. Я просто поворачиваюсь и иду в обратную сторону. Иду, иду, иду… Опять идти некуда? Я опять поверну обратно. Тут главное идти, а туда или назад - это уже непринципиально.
        - Но ведь повторение - это все равно что конец?
        Кот посмотрел на меня с улыбкой, в которой был заключен ответ. Да, говорилось в этой улыбке, некоторые считают именно так. Но со временем они поймут, жизнь их научит.
        - Повторение, - сказал кот, - мать учения.
        Солнце село и, прикоснувшись к земле, сразу почувствовало себя уверенней. Небо - это небо, земля - это земля. И как высоко ни летай, дома все-таки - лучше.
        Пора и мне возвращаться домой. У меня там тоже есть дерево, вокруг которого я протопчу тропинку и буду ходить по кругу, как кот. Буду идти туда, потом обратно, и снова все повторять, потому что повторение - мать учения.
        - А вы говорите - Синяя птица… - сказал мне на прощание кот. - Когда поживешь да помыслишь, начинаешь понимать, что Ходящий По Морю - это всего-навсего мореход, а Плывущий По Воздуху - это всего-навсего воздухоплаватель… А Синяя птица - это просто синица, которая у нас в руках вернее журавля в небе…
        10. СКАЗКА ПРО БЕЛОГО БЫЧКА
        У попа была собака. Он ее любил. Она съела кусок мяса. Он ее убил. Старая история. Золушка бы сказала:
        - Так бывает, когда все сводится к куску мяса.
        - Поп убил собаку? - удивилась бы Царевна Лягушка. - Что вы, этого не может быть! Ведь он же ее любил, правда? И кусок мяса они поделили поровну - так бывает всегда, когда любят…
        - Сначала любил, а потом убил? - рассмеялся бы царь Горох. - Это ничего, остроумно.
        А кот, старый ученый кот рассудил бы совсем иначе:
        - Такова жизнь. В ней можно быть либо попом, либо собакой, либо мясом, которое едят с обеих сторон. Когда мне предлагают одно из трех, я выбираю четвертое.
        Так сказал бы кот, и я с ним вполне согласен. Довольно с меня этих сказок, у меня есть своя, с лужайкой и деревом, вокруг которого я протаптываю тропинку. И пусть эта тропинка никуда не ведет, зато она никуда не уводит.
        Рассказать вам сказку про белого бычка? Бычка, правда, нет, но сказка о нем осталась. Я иду по этой сказке, и мне видно, что делается вокруг.
        Золушка по-прежнему продает волшебные палочки. Она радуется, что люди тянутся к чудесам, но на ее палочки такой спрос не потому, что они волшебные, а потому, что бесплатные. Идет зима, надо запасаться дровами.
        Я узнаю соседа Горыныча. Он стоит в очереди в самом конце, а рядом с ним… Кто это рядом с ним? Да ведь это же Мальчик-с-пальчик и Царевна Лягушка!
        Сорока-ворона кашку варила, деток кормила… Как летит время! Еще недавно они были маленькие - и вот уже такие большие. А сосед Горыныч, напротив, как-то поменьше стал. Одни в гору идут, другие под гору. Жизнь - это жизнь.
        В очереди волнение: кто-то обнаружил старушку, которая норовила шмыгнуть без очереди. Сосед Горыныч качает головой, видно, стыдит. Остальные широко раскрывают рты - видно, ругаются.
        - Да пропустите же ее! - слышу я. - Уважайте старость!
        Все начинают уважать старость и старуху пропускают без очереди. Она что-то долго возится у прилавка - и вдруг исчезает. Вместо нее выволакивается вязанка палочек, которая тут же рассыпается по земле, обнаруживая за собой старушку - Бабу Ягу.
        Вот какая старушка хозяйственная: живет в лесу, а ходит сюда за дровами. Сейчас она рассыпала свою вязанку и принимается считать, складывая палочку к палочке.
        Раз, два, три, четыре, пять… Вышел зайчик погулять. Вдруг охотник выбегает. Прямо в зайчика стреляет. Охотник стреляет Зайчик умирает. Я протаптываю свою тропинку: раз, два, три, четыре, пять…
        Подходит очередь соседа Горыныча. Он берет две палочки и тут же вручает их Мальчику-с-пальчику и Царевне Лягушке. Эти двое целуют Горыныча, потом целуют друг друга и обмениваются палочками.
        Так вот оно что! Значит, Мальчик-с-пальчик все-таки женился на Царевне Лягушке… Выходит, он не зря послал ей тогда стрелу Нет, конечно, тогда он еще ничего не думал, но - жизнь есть жизнь, вырастают дети и смотрят на все другими глазами.
        Дождалась Лягушка своего царевича. Думала, он из-за моря придет, а он тут же сидел, на соседней парте. Интересно, как они там решили свою задачу:
        1 волк + 7 козлят =
        Сколько они тогда спорили из-за этой задачи, а теперь не спорят, значит, все же решили, нашли верный ответ.
        Баба Яга сосчитала палочки, связала их и тут же исчезла за этой вязанкой. Вязанка двинулась, но, кажется, не в ту сторону: вместо того, чтоб удаляться, она стала приближаться ко мне.
        Терем-теремок, кто в тереме живет? Я здесь живу. Заходите, гостями будете.
        - Ты гляди, - удивляется Баба Яга. - Никак я заблудилась?
        - Это бывает, - говорю я. - Я и сам заблудился, полсвета обблудил, пока домой попал.
        - В жизни оно - знаете как, - вздыхает Баба Яга, усаживаясь на вязанку.
        - В жизни как в жизни, - согласно киваю я.
        Шаг. Остановка. Еще шаг. Остановка. Я протаптываю свою тропинку и разговариваю с Бабой Ягой.
        - Ходишь?
        - Хожу.
        - Ты бы ко мне зашел, если ходишь. Я тут рядом, в лесу.
        Я объясняю, что мне некогда, что мне надо ходить по кругу. Туда идти, потом обратно, потом опять туда. Потому что повторение - это мать учения.
        - Я и сама мать, я понимаю, - вздыхает Баба Яга. - Только трудное наше дело, материнское. Дети-то нынче знаешь какие пошли?
        Баба Яга рассказывает о своих детях. Уехали они от нее и даже писем не пишут.
        - Ничего, я еще до них доберусь, - говорит Баба Яга. - Я с них шкуру спущу, с окаянных. Пусть знают, что мать - это мать…
        Мать - это мать. Действительно, лучше не скажешь.
        - Мне-то самой много ли надо? Все ведь для них, иродов, чтоб им свету божьего не видать, чтоб им подавиться собственными костями!
        Ладушки, ладушки, где были? У бабушки… Пусть поговорит старушка, пусть поговорит. Видно, не с кем ей горем своим поделитьсся.
        - Ты бы все же ко мне зашел, а? Посидели б, попили чайку. Я б тебе все как есть рассказала…
        - Да нет, я уж лучше здесь, у себя дома. Все-таки у себя - это у себя.
        - Что правда, то правда.
        Она встает и скрывается за своей вязанкой.
        - Ну ладно, пойду и я к себе. У меня еще изба не метена, ступа не чищена…
        Я протаптываю свою тропинку. Я иду по своим следам - в одну сторону, потом в другую, и этому не видно конца.
        Шаг. Остановка. Еще шаг. Остановка.
        Жили-были три солдата. Вот и сказочка начата. Жили-были три павлина. Вот и сказки половина. Жили-были три гуся. Вот и сказочка вам… вся? Как бы не так: я поворачиваюсь и иду в обратную сторону.
        Рассказать вам сказку про белого бычка?
        НЕНАЧАТЫЕ РАССКАЗЫ
        ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ
        …но увидев слезы у нее на глазах, лук от волнения забыл, что его режут.
        ЗРЕЛОСТЬ
        …и теперь, выйдя на широкую дорогу, он уже не рвался в краеугольные камни, а довольствовался скромной ролью камня преткновения.
        ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ПРИМЕР
        …вот, например, ложка: она ведь тоже не всегда бывает в своей тарелке, но это ничуть не мешает ей работать с полной отдачей.
        ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ
        …но - ох, и до чего же трудно быть изюминкой! Особенно в ящике с изюмом.
        ЗДОРОВЫЙ ОПТИМИЗМ
        …мушка верит в мушку, мошка верит в мошку. А мышка верит в мышку - и совершенно не верит в кошку.
        ПРОИГРЫВАТЕЛЬ
        …и потому, что он в жизни всегда проигрывал, слушать его было особенно интересно.
        ТОЧКА ЗРЕНИЯ
        …а что до лысины, то ей главное, чтоб сверху блестело.
        СПОР
        …каждый на свою стенку лезет, а истина лежит, между тем, внизу, у всех под ногами.
        ДИСКУССИЯ
        …Баран выразил общее недоумение. Заяц выразил общее опасение. Потом встал лев и выразил общее мнение.
        СВОЕ МНЕНИЕ
        …наконец и воробей получил возможность высказать свое мнение.
        - Чик-чирик, - сказал воробей. - Чик. Чирик. Этого - чик! Этого - чирик! А чего с ними чикаться?
        ПРОБЛЕМЫ
        …тут важно: кто ездит, куда ездит, зачем ездит…
        - И на ком ездит, - вставил верблюд.
        ЗАКЛЮЧЕНИЕ
        - …факты - упрямая вещь, - сказал осел.
        ВОЛКИ И ОВЦЫ
        …и когда волки были сыты и овцы целы, возникла проблема: как накормить овец?
        РЫЦАРИ КРУГЛОГО СТОЛА
        …в заключение был дан обед. Лягушка съела мушку, уж съел лягушку, еж съел ужа… Обед прошел в обстановке взаимного понимания.
        НАЧАЛО НАЧАЛ
        …мироздание строилось по принципу всех остальных зданий: с самого первого кирпича оно уже требовало ремонта.
        ЖИВАЯ СТАТУЯ
        …оживив себе жену, Пигмалион очень скоро пожалел, что не сделал ее из более мягкого материала.
        УРОК КРАСНОРЕЧИЯ
        …и тогда Демосфен выплюнул свои камни и набрал в рот воды
        ПРЕЕМНИКИ
        …они мыслили точно так, как Сократ. А цикуту им заменяла цитата.
        ТРАМВАЙНАЯ ФИЛОСОФИЯ
        …человек уходит из жизни, как выходит из трамвая: на его уход обращают внимание те, кого он толкнул или кому уступил место.
        МОДА
        …нимбы носят вокруг головы, а петли - вокруг шеи.
        СИЛА ИСКУССТВА
        …очнувшись от своей игры, Орфей застал жену в объятиях Морфея.
        АРХЕОЛОГИЯ
        …вавилоняне раскапывали культуру шумеров, при этом закапывая свою.
        ПРОГРЕСС
        …таким образом, эта маленькая страна, производившая только пуговицы и зубочистки, теперь производит все: от пуговиц до зубочисток включительно.
        ЖИТЕЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
        …цель оправдывает средства, но - увы! - не всегда их дает.
        СМИРЕНИЕ
        …буйным становится человек, когда он продает душу дьяволу, но каким же кротким становится он, когда отдает богу душу!
        ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ
        …одни на спине, другие - в петлице… Вот так каждый несет свой крест…
        МЕЧТЫ ВСЕВЫШНИЕ
        …если б люди вели себя, как ангелы, а работали, как черти!
        ФОРМУЛА ЛЮБВИ
        …ведь, в сущности, что такое любовь? Любовь - это такое явление, которое, укорачивая жизнь каждому человеку в отдельности, удлиняет ее человечеству в целом.
        ФОРМУЛА РЕВНОСТИ
        …а ревность - это цемент, соединяющий крупицы любви в сплошную стену, отделяющую человека от общества. Чем меньше крупиц, тем больше требуется цемента.
        НЕКРОЛОГ
        …он сгорел, как свеча в эпоху сплошной электрификации.
        МЫСЛИ
        …мудрые мысли погребены в толстых книгах, а немудреные входят в пословицы и живут у всех на устах.
        КУХНЯ
        …а писательская кухня - это обыкновенная кухня, в которой днем варится суп, а ночью создаются бессмертные произведения.
        ПРИЗНАНИЕ
        …и вот уже он стал таким великим художником, что мог позволить себе ничего не видеть вокруг, как Гомер, и ничего не слышать вокруг, как Бетховен.
        МНОГОКЛЕТОЧНЫЕ
        …количество клеток современной обезьяны равно n+1. Единицей обозначается клетка, в которой обезьяна сидит.
        РОДОСЛОВНАЯ ПРЕСМЫКАЮЩИХСЯ
        …и так, пресмыкаясь, огромные ящеры превратились постепенно в маленьких ящериц.
        СКАЗКА
        …а так как Золотой Рыбке было мало ее морей, у старика отобрали последнее старое корыто.
        ПУБЛИКА
        …и все были разочарованы, что он не смог исполнить на бис свою лебединую песню.
        ЧУВСТВО ЛОКТЯ
        ..когда Калигула ввел в сенат своего коня, все лошади Рима воспрянули духом.
        БОЙТЕСЬ ДАНАЙЦЕВ!
        …дошло до того, что данайцы стали бояться друг друга.
        ВЕРА
        …и до конца своих дней Гомер слепо верил в прозрение своих современников.
        ТЕМПЫ РОСТА
        …от никого - к Робинзону, от Робинзона - к Пятнице. Таков прирост населения необитаемых островов.
        ИСТОРИЯ
        …что же касается войн Алой и Белой розы, то это были только цветочки.
        ГЕОГРАФИЯ
        …мало быть Магелланом. Надо, чтобы где-то был еще Магелланов пролив.
        СОШЕЛ НА СТАНЦИИ
        Диалог на двух языках
        Сквер. На скамейке сидит ЧЕЛОВЕК С ФОЛИАНТОМ.
        К нему подходит ЧЕЛОВЕК С ЧЕМОДАНОМ.
        ЧЕЛОВЕК С ЧЕМОДАНОМ. Не подскажете, как мне найти сапожника?
        ЧЕЛОВЕК С ФОЛИАНТОМ. Сапожника?
        Ч. С Ч. Сапожника. Ботинок у меня порвался, а я города не знаю, только что сошел с поезда.
        Ч. С Ф. Сапожник у нас рядом живет. Но вам лучше сходить к парикмахеру.
        Ч. С Ч. (трогает волосы). Вы считаете?
        Ч. С Ф. Не в том смысле. Сапожник у нас не чинит обуви. Ее чинит парикмахер.
        Ч. С Ч. А сапожник?
        Ч. С Ф. Лечит больных. Вместо лекаря.
        Ч. С Ч. Неужели в городе нет лекаря?
        Ч. С Ф. Есть, и очень хороший. Но он шьет костюмы.
        Ч. С Ч. А портной?
        Ч. С Ф. Разносит почту.
        Ч. С Ч. А почтальон?
        Ч. С Ф. Заседает в суде.
        Ч. С Ч. Как странно… И давно у вас так все перепуталось?
        Ч. С Ф. Кто его знает.
        Ч. С Ч. Вы разве не здешний?
        Ч. С Ф. Можно сказать, что здешний. А скорее - нет. У нас в городе все нездешние. Трубочист, мой приятель, он работает маляром, не раз говорил мне: «Я красил в этом городе все дома, но ни один не казался мне таким чужим, как тот, в котором я родился». (Углубляется в фолиант.)
        Ч. С Ч. Как странно… Я ехал в поезде, и вдруг порвался ботинок. Я почти не ходил, все время лежал - и вдруг он порвался.
        Ч. С Ф. Сходите к парикмахеру.
        Ч. С Ч. Да, вы правы. (Трогает волосы.) Заодно можно будет постричься.
        Ч. С Ф. Постричься у парикмахера? Ну, нет! Для этого вам нужно сходить к прокурору.
        Слышен свист, топот.
        Ч. С Ф. (вскакивает и, сложив ладони рупором, кричит). Держи полицейского! (Садится и спокойно поясняет.) Это наш полицейский. Опять что-то украл. Он у нас в городе вместо вора.
        Ч. С Ч. (хватается за голову). Полицейский вместо вора… Ох ты, господи, все перепуталось! Позвольте мне вашу книжечку… (Тянет к себе фолиант, лихорадочно листает его). Ну, вот, все стало на место. Рыбы дышат жабрами. Лошади кушают овес.
        Ч. С Ф. У нас лошади не едят овес.
        Ч. С Ч. Как это не едят? Лошади кушают овес, это всем известно.
        Ч. С Ф. У нас лошади не едят овес.
        Ч. С Ч. Но позвольте, как же так? Если лошади не кушают овес, тогда вообще все летит вверх тормашками.
        Ч. С Ф. А вы знаете, где у них верх?
        Ч. С Ч. У кого?
        Ч С Ф. У этих… тормашек. Мы не знаем, поэтому нам наплевать, как это все летит - вверх или вниз тормашками.
        -. С Ч. Вниз тормашками не бывает.
        -. С Ф. Еще как бывает! И это-то как раз самое страшное. Одно утешительно, что никогда не знаешь, где у них верх, а где низ.
        Ч. С Ч. И надо же было, чтобы в поезде порвался ботинок!
        Ч. С Ф. Что ботинок! Я вот двадцать лет прожил с чужой женой.
        Ч. С Ч. С чужой?
        Ч. С Ф. Ну, вообще-то она моя. Считается, что моя. Но где-то у нее есть муж, с которым она не живет, потому что она с ним не встретилась.
        Ч. С Ч. Какой муж? Ведь вы ее муж.
        Ч. С Ф. Это потому, что я встретился с ней, а вы посчитайте, с кем я не встретился… Вот и получается: двадцать лет живу с чужой женой, а она - с чужим мужем. И дети у нас какие-то не свои, и семья наполовину чужая… Сапожнику проще, он человек холостой, и он ходит в семью художника. Там у него все свои: и жена художника, и дети.
        Ч. С Ч. А как же художник?
        Ч. С ф. Художник ходит в семью пирожника.
        Ч. С Ч. А пирожник?
        Ч. С Ф. В семью чертежника.
        Ч. С Ч. Но зачем это? Ведь у каждого есть свояя семья!
        Ч. С Ф. Если бы знать, что своя. Но тут никогда не бывает уверенности. Вот вы, к примеру, ехали в поезде. У вас была своя полка, а потом вы сошли на этой станции, потому что у вас порвался ботинок. А ведь могло быть так, что билет на эту полку дали бы совсем другому пассажиру, и тогда бы он сошел на этой станции.
        Ч. С Ч. Я взял билет в предварительной кассе.
        Ч. С Ф. А если тот пассажир должен был прийти раньше вас? Если он задержался - вы об этом не подумали? А что у вас в чемодане? Это ваш чемодан?
        Ч. С Ч. Ну, знаете!
        Ч. С Ф. А что ж тут удивительного? Ведь чемодан могли купить не вы. Возможно, его настоящий хозяин случайно не зашел в магазин или зашел, но у него случайно не оказалось денег…
        Ч. С Ч. Если так рассуждать, тогда и все, что в чемодане…
        Ч. С Ф. И все, что в чемодане, и все, что на вас.
        Ч. С Ч. Но я купил это все на свои деньги!
        Ч. С Ф. А деньги? Разве они не могли достаться кому-то другому? Ведь вы же с ними не родились!
        Ч. С Ч. Ох, опять у меня что-то в голове… Разрешите? (Нервно листает фолиант). Дважды два четыре. Пятью пять двадцать пять. Уф! Кажется, я снова соображаю.
        Ч. С Ф. Пятью пять никогда не было двадцать пять. Это было бы слишком просто.
        Ч. С Ч. Прошу вас, не сбивайте меня!
        Ч. С Ф. Не волнуйтесь. Главное, знать, что чем заменяется, и тогда в нашем городе ориентироваться совсем просто. Например, вы хотите пойти в театр, но вместо театра у нас стадион, а вместо стадиона больница. Просто, не правда ли? А вместо кондитерской фабрики у нас построили прачечную, которая за час обстирывает весь город. Но это только так говорится - обстирывает, наши люди сами любят себе постирать, поэтому даже один этот час прачечная работает вхолостую. А конфеты мы завозим из соседнего города. Ежедневно три эшелона конфет. Их у нас едят вместо семечек. Только вы не подумайте, что у нас семечек не едят, их у нас едят вместо хлеба.
        Ч. С Ч. У вас нет хлеба?
        Ч. С Ф. Полные закрома. Его у нас едят вместо масла. А масло вместо мяса. А мясо вместо рыбы.
        Ч. С Ч. А рыбу?
        Ч. С Ф. Вместо молока.
        Ч. С Ч. Рыбу вместо молока - можно расстроить желудок. И разве молоко едят?
        Ч. С Ф. Пьют. Вместо картошки.
        Ч. С Ч. Но разве картошку пьют?
        Ч. С Ф. Не задавайте глупых вопросов. Я же вам сказал, что у нас одно другим заменяется.
        Ч. С Ч. Удивительно!
        Ч. С Ф. Самое удивительное у нас то, что совсем не удивительно, а самое неудивительное - то, что всех удивляет. Вот я сижу здесь, читаю. Удивительно? А у нас это в порядке вещей.
        Ч. С Ч. Что ж тут удивительного, если человек читает?
        Ч. С Ф. Но кто читает? Я! Вам это не кажется странным?
        Ч. С Ч. Нет, почему же…
        Ч. С Ф. Потому что я - неграмотный.
        Ч. С Ч. Неграмотный - и читаете?
        Ч. С Ф. Читаю. А что делать? Меня, видите ли, записали читателем. В библиотеку. А вообще-то я не умею читать. Но, как говорится, назвался читателем… У нас один назвался писателем - уже десятитомник издал. От него у нас и наша неграмотность: люди просто перестают читать.
        Ч. С Ч. Такого я не слышал. За всю мою жизнь.
        Ч. С Ф. А вы уверены, что ваша жизнь - это ваша жизнь? Я, например, не уверен. Иногда мне кажется, что я проживаю не свою, а чужую жизнь. С вами так не бывает?
        Ч. С Ч. Никогда.
        Ч. С Ф. Когда-то я читал… Раньше, когда я еще читал… Так вот, я читал, что на других планетах тоже есть жизнь… И я подумал: может быть, как раз там моя жизнь? С вами так не бывает?
        Ч. С Ч. Господь с вами!
        Ч. С Ф. Значит, вы не сомневаетесь, что проживаете свою жизнь?
        Ч. С Ч. Я могу вам рассказать свою биографию.
        Ч. С Ф. Биографию! Спросите трубочиста - и он вам расскажет биографию маляра. А почтальон расскажет биографию судебного заседателя. И каждый назовет эту биографию своей…
        Ч. С Ч. Боже мой! Парикмахер вместо сапожника. Прачечная вместо кондитерской… Разрешите? (Тянет к себе фолиант).
        Ч. С Ф. (удерживает фолиант). Нет, вы сами подумайте. Как быть, если лошади не едят овес и дважды два не дает четыре…
        Ч С Ч. (тянет к себе фолиант). Прошу вас… только на одну минуту… У меня все в голове вниз тормашками… (Пытается восстановить прежний порядок). Я ехал в поезде… у меня порвался ботинок… и я сводил его к парикмахеру… Может быть, я… а может быть, не я… может быть, почтальон или трубочист… (Вскакивает, кричит). Держи полицейского!
        Ч. С Ф. (встает, с чувством пожимает ему руку). Не беспокойтесь. Полицейский от нас не уйдет. У нас на каждого полицейского по три вора.
        НЕГЕРОИ
        И в декабре не каждый декабрист. Трещит огонь, и веет летним духом. Вот так сидеть и заоконный свист, метельный свист ловить привычным ухом.
        Сидеть и думать, что вокруг зима, что ветер гнет прохожих, как солому, поскольку им недостает ума в такую ночь не выходить из дома.
        Подкинуть дров. Пижаму запахнуть. Лениво ложкой поболтать в стакане. Хлебнуть чайку. В газету заглянуть - какая там погода в Магадане?
        И снова слушать заоконный свист. И задремать - до самого рассвета.
        Ведь в декабре - не каждый декабрист.
        Трещит огонь.
        У нас в квартире - лето…
        АМУР
        За столько веков Амур испробовал все виды оружия.
        Стрелы.
        Ружья.
        Пушки.
        Бомбы разных систем.
        И все это для того, чтоб люди полюбили друг друга.
        СЕМИДЕСЯТЫЕ
        ДИСТРОФИКИ
        Пусть успокоятся все худые и тощие, сухопарые и костлявые, - эти стихи не о них. О них можно сказать коротко и похвально:
        Кто поджарый
        И худой,
        Тот и старый -
        Молодой.
        И все. И покончить с этой темой, перейдя к дистрофикам, которые по-гречески означают «две строфы». Всего лишь две строфы - и готово стихотворение.
        Некоторые дистрофики в прошлом были длинными, но время выбросило из них все строфы, кроме двух, самых необходимых. Этим дистрофики-стихи напоминают дистрофика-человека, от которого остались кожа да кости, то есть самое главное.
        То, что дистрофики иногда используют древние сюжеты, наводит на мысль, что им тоже не сладко приходится, но из этого положения они стараются выйти с честью. Литература ведь, как известно, дело рискованное, тут уже не до славы - хотя бы честь сохранить.
        Но, конечно, не ту честь, о которой сказано в полудистрофике:
        Мой друг, благородных порывов не счесть
        На ниве высокой морали,
        И эти порывы нам делают честь,
        Которую мы потеряли.
        Наши дистрофики чести не потеряли. Пока. А в будущем… Кто может поручиться за будущее?

* * *
        Проворный пес, а зайца не догнал.
        Пришлось ни с чем с охоты возвращаться.
        Ох этот заяц! Он хотя и мал,
        А бегает - большому не угнаться.
        А почему? Не взять собаке в толк.
        Она ведь тоже бегает не хуже…
        Собака только выполняет долг,
        А заяц в пятки вкладывает душу.

* * *
        Заволком гонятся собаки.
        Сопротивляться - что за толк?
        Чтоб избежать неравной драки,
        Не быть затравленным как волк, -
        Смирив жестокую натуру,
        Пошел матерый на обман:
        Он нацепил овечью шкуру
        И был зарезан, как баран.

* * *
        «Ты след медведя не заметил?» -
        Спросил охотник лесника.
        «Не только след. Наверняка
        Ты встретишь самого медведя».
        Попятился стрелок бывалый:
        «Да нет, мне нужен только след…»
        Чтоб жить на свете много лет,
        Умей довольствоваться малым.

* * *
        Сказали оленю: «При виде врага
        Всегда ты уходишь от драки.
        Ведь ты же имеешь такие рога,
        Каких не имеют собаки».
        Олень отвечал: «Моя сила в ногах,
        Иной я защиты не вижу,
        Поскольку витают рога в облаках,
        А ноги - к реальности ближе».

* * *
        Подстрелили беднягу орла,
        И сказал он в последних мученьях:
        «Нет, не ядом смертельна стрела,
        А орлиным своим опереньем».
        И поникнул орел, и затих,
        И сложил свои крылья большие.
        И куда улететь от своих?
        Как понять, где свои, где чужие?

* * *
        Погнался за рыбой прожорливый жерех,
        И оба с разбега влетели на берег.
        И думает жерех: нет, рыба, шалишь!
        На суше, поди, от меня не сбежишь!
        И думает жерех, что рыба погибла,
        И, радуясь, шлет благодарность судьбе.
        И вдруг вспоминает, что сам-то он - рыба!
        В такую минуту забыть о себе!

* * *
        «Отпусти меня, рыбак, - говорит рыбешка, -
        Дай возможность мне, рыбак, подрасти немножко.
        Будет у меня, рыбак, и семья, и дети -
        Вот тогда-то мы, рыбак, попадемся в сети.
        Будет знатная уха - с луком и картошкой…»
        Соблазняет рыбака хитрая рыбешка.
        Ох, рыбешка, что-то ты размечталась шибко:
        Редко сходятся мечты рыбака и рыбки.

* * *
        Лягушка попалась в рыбацкую сеть:
        «Какая ж я рыба? За что мне терпеть?»
        Когда ж на опушке попалась в ловушку,
        «Да разве ж я зверь?» - завопила лягушка.
        Ловцы на земле расставляют силки,
        И реки сетями прудят рыбаки…
        В такой обстановке, смертельно опасной,
        Спасается тот, кто ни рыба ни мясо.

* * *
        Обильные яства к добру не ведут,
        В еде соблюдайте культуру.
        Недаром не ест по неделям верблюд:
        Верблюд сохраняет фигуру.
        Сухую колючку верблюд пожует -
        И дальше спокойно шагает.
        От голода впалый верблюжий живот
        С другой стороны выпирает.

* * *
        Лев на обед барана пригласил.
        В расчете на приятную беседу
        Пришел баран. И тут сообразил,
        Что приглашен он в качестве обеда.
        Баран, конечно, был весьма задет:
        Лев поступил не слишком благородно.
        Вздохнул баран: «Эх, пропадай обед!
        Чем так гостить, пойду домой голодный».

* * *
        Овцы ели, ели, ели
        До отвала, до победы, -
        Так, что волки еле-еле
        Дождались конца обеда.
        И с таким же аппетитом
        Волки ели, ели славно.
        А теперь и овцы сыты,
        А уж волки - и подавно.

* * *
        Да, лебедь рвется ввысь, и в этом есть резон.
        И Щука в холодок стремится не напрасно.
        Рак пятится назад: что сзади, знает он,
        А что там впереди, ему пока не ясно.
        А воз стоит. И простоит сто лет.
        И о другой он жизни не мечтает.
        Пока в товарищах согласья нет,
        Ему ничто не угрожает.

* * *
        Смотрели мышки, как дерутся кошки,
        Кричали браво, хлопали в ладошки.
        Уж так-то разыгрались их страстишки!
        Но в драке кошек проиграли мышки.
        И так они расстроились, бедняжки!
        Обидны мышкам кошкины замашки.
        И все же мышки, встав едва на ножки,
        Еще сильнее хлопали в ладошки.

* * *
        Пока кричит комарик,
        Не надо опасаться.
        Вот замолчит комарик,
        Тогда начнет кусаться.
        И, это твердо зная,
        Иди вперед, не труся, -
        Кричащими облаян,
        Молчащими искусан.

* * *
        Добродушная пчела
        Жалит не со зла:
        Яд последний отдает,
        Защищая мед.
        Гибнет пчелка ни за грош
        Так устроен свет,
        Что без меда проживешь,
        А без яда - нет.

* * *
        Подложили наседке змеиные яйца.
        Удивляйся, наседка, горюй, сокрушайся!
        Ну и дети пошли! Настоящие змеи!
        Может быть, мы воспитывать их не умеем?
        А змею посадили на яйца наседки.
        У змеи получились примерные детки.
        Потому что змея относилась к ним строго.
        До чего же ответственна роль педагога!

* * *
        Лев одряхлел. И всякий мелкий сброд
        Ему грубит и правду-матку рубит.
        Как ошибался он на этот счет!
        Ведь думал он - его и вправду любят.
        Любили силу. Слабость не простят.
        Как поздно эту истину открыл он:
        У сильного всегда бессильный виноват,
        А у бессильных - потерявший силу.

* * *
        Когда хоронили беднягу оленя,
        Надгробную речь поручили гиене.
        И долго гиена над гробом рыдала
        И слезы - а может быть, слюни? - глотала.
        И было на это смотреть непривычно:
        Гиена, что так откровенно грустила,
        К живому оленю была безразлична.
        За что ж она мертвого так полюбила?

* * *
        Матерый волк, смертельно раненный,
        Взмолился, обращаясь к стаду:
        «Я так любил тебя, баранина!
        И вот какая мне награда…»
        Молчало хмурое собрание,
        Считало собственные раны…
        Чем больше любим мы баранину,
        Тем меньше любим мы барана.

* * *
        Сказал верблюд верблюду: «О-хо-хо!
        И я, как ты, в былые дни когда-то
        Носил одни лишь дыры и заплаты.
        И, знаешь, парень: было мне легко.
        А вот теперь, когда пора настала,
        Когда и мне как будто повезло,
        Когда ношу я сундуки с металлом,
        Мне почему-то стало тяжело».

* * *
        У лошади в шпоре
        Рождается истина,
        У лошади в шоре
        Рождается истина.
        Но самая главная
        Истина та,
        Что лошадь рождает
        При виде кнута.
        СТАРЫЕ И НОВЫЕ СКАЗКИ
        Трактат
        Сказки о животных - древний жанр, но часто в них животным приписывались качества, которые им в действительности не были присущи. Например, самым глупым в сказках считают осла. А между тем, современная наука утверждает, что осел - очень умное животное. Правда, дикий осел. А глуп - домашний осел. Но тут возникает вопрос: то ли он поглупел оттого, что его одомашнили, то ли одомашнили только самых глупых ослов (возможно, глупые легче поддаются одомашниванию)? Если эта глупость не от природы, а от воспитания, то зачем же винить в ней осла?
        Еще сказки глупой считают свинью. Возможно, потому, что она не понимает простой истины: чем скорее растолстеешь, тем скорее помрешь. Человек это понимает, старается себя ограничивать, а свинья не понимает и толстеет себе во вред. Может, ее потому и считают глупой?
        Но современная наука утверждает, что свинья тоже умное животное. На одном из конкурсов, которые ученые устраивают для животных, чтобы проверить их сообразительность, свинья по своим показателям оказалась выше собаки. Первое место в этом конкурсе, конечно, заняла обезьяна. Во-первых, потому, что она действительно умное животное, а во-вторых, обезьяна - родственница всей судейской коллегии, как бы она не заняла первого места? Второе место заняла лиса, третье - енот, а четвертое - свинья. А пятое - собака. Что интересно, что шестое место, сразу же за собакой, занял баран. А ведь он у нас все равно, что осел, - не в научных, конечно, а в бытовых разговорах. Но самое интересное - это то, что мышка заняла девятое место, а кошка - одиннадцатое. В природе это закономерность: те, которых едят, всегда умнее тех, которые их едят. Наука утверждает, что хищные птицы - самые глупые среди птиц. Орел глупее курицы и глупее воробья, хотя сказки подняли его на такую высоту, на какую его никогда не подняли бы собственные крылья.
        Так наука развенчивает старые сказки. Но вместо них она открывает новые. В природе много сказок, их нужно только открыть.
        К. примеру, живет в Индийском океане рыба тонкинский апагон. На большой глубине, в вечной темноте, где приходится пользоваться собственным освещением. И апагон пользуется, у него целых три фонаря, но почему-то все эти фонари у него в желудке. Наука до сих пор не может дать ответ: зачем он освещает собственный желудок? А сказка может, она отвечает так: вероятно, апагон следует призыву древних философов: познай самого себя! Апагон познает себя, но вокруг от этого не прибавляется света.
        А жучок ломехуза? Он живет в муравейнике и пользуется большой популярностью у муравьев. У него такое свойство: если его полизать, приходишь в состояние опьянения. Муравьи это любят Они собираются вокруг ломехузы и начинают его лизать - за успех дела, за здоровье родственников. И чем больше они налижутся, тем значительней их потери. Потому что ломехуза уничтожает их детей, разоряет их муравейник… В общем, как это всегда бывает в подобных случаях.
        Имеющий уши да слышит… Как раз этого нельзя сказать о змее. У змеи нет ушей - какая жалость! Вокруг столько новостей, столько разговоров - и все это мимо ушей, мимо ушей, потому что ушей змея не имеет… По земле ползают слухи, и змея тоже ползает, припадает к земле в надежде что-то услышать. Она извивается и даже рот открывает, чтоб было слышней. И действительно - так вроде слышней. Слышно, как ветер шипит в листве, как шипят в небе птицы, слышно, как шипит целый мир… Потому что змея слышит - жалом.
        Не знаю, как у змей, а у нас, людей, до сих пор не решена проблема идеального мужа. Каждая женщина ищет идеального мужа, но находит не идеального, начинает его переделывать в идеального… Это долгий и мучительный процесс, никогда не дающий положительного результата. И кое-кто уже начинает подумывать: а может быть, идеальный муж вообще не существует в природе?
        Им в утешение можно сказать: идеальный муж существует. Он живет в Австралии на дереве эвкалипте. Это медведь коала.
        В чем его идеальность? Ну, во-первых, в том, что он совершенно не пьет. Он не пьет даже воды - так принципиально к этому делу относится. А во-вторых, он носит свою жену на руках. Верней, на спине, потому что лапы у него заняты. Они заняты по двум причинам: во-первых, потому, что он всю жизнь лазает по деревьям, а во-вторых, - у него семья, а когда имеешь семью, тогда все лапы заняты. Если ты, конечно, идеальный муж.
        Идеальные жены встречаются чаще, и за ними не нужно ездить в Австралию. Они встречаются на каждом шагу, но мы проходим мимо, мы ищем красивых, а идеальные редко бывают красивыми.
        Вот муравьиха. Что в ней особенного? А муравьиха - идеальная жена.
        Когда муравьиха полюбит, у нее вырастают крылья. Ну, крылья вырастают у всех, кто полюбит, но у муравьихи они вырастают в буквальном смысле. И тогда она летает и любит. А когда отлетает и отлюбит, она опускается на землю и сама обламывает себе крылья, чтобы больше уже никогда не любить.
        Услышав об этом, одна женщина задала нетерпеливый, но вполне естественный вопрос:
        - Скажите, а на следующий год у нее вырастают крылья?
        Хотелось ей ответить: «Да, вырастают. И на следующий год, и на следующий месяц, да чего там, на следующий день вырастают крылья и опять летай!» - но мы ведь здесь не сказки рассказываем Это в старых сказках можно было рассказывать что угодно, а в новых нужны факты, одни только факты, как требует наш научный, рационалистический век.
        СЕМЕЙСТВО ТОЛКУНЧИКОВ
        Сказать по правде, какой из Толкунчика жених? Нос длинный, ноги длинные, а голова такая маленькая, что даже закрадывается сомнение: сможет ли Толкунчик подумать о семье? Да, на такого поглядишь - не обрадуешься. Муха он или не муха? Ножищи кривые, лохматые, а по всему телу плешь. Как будто, когда засевали Толкунчика, начали с его ног, а на остальное не хватило посевного материала. А нос у Толкунчика - что портновская игла. Такой бы нос Муравью-Портному, Муравей-Портной сколотил бы на нем состояние. А Долгоносик-Фрачник уж такой бы сшил себе фрак! Но Толкунчик не портной, и никакой он не фрачник. На него хоть шей, хоть не шей - главное снаружи останется.
        Такой он, Толкунчик. Не подарок. Тем более не свадебный подарок, и уж конечно, не в качестве жениха. Поэтому, чтобы как-то поднять это качество, Толкунчик является к своей невесте с подарком. Он приходит с мешком, как какая-нибудь Бабочка-Мешочница, а в мешке у него мошка или мушка, - словом, приданое. При другой внешности можно приданое взять с невесты, но при такой внешности спасибо, что хоть от тебя соглашаются взять.
        Впрочем, тут дело не только во внешности. Тут дело в характере невесты, вернее, жены. Потому что как только невеста становится женой, она готова съесть своего мужа Толкунчика.
        Пока она невеста, она готова его любить (хотя любить Толкунчика - это, можно сказать, подвиг). Но едва став женой, она готова съесть своего мужа…
        Что имеем, не храним… Бабочка-Монашенка вообще без мужа живет, вот бы она, наверно, любила своего мужа! Но она живет без мужа, да и жизни ее - каких-нибудь несколько минут. Без мужа долго не проживешь. Дать Бабочке-Монашенке мужа, она бы, конечно, пожила, да еще бы благодарила. А жене Толкунчика этого не понять, она считает, что без мужа она не останется. Разве на свете один Толкунчик? На свете много толкунчиков. С таким носом.
        Следила бы за своим носом, это было бы самое правильное. У самой нос, что твой шприц, что твой заступ. Дали б такой шприц Жуку-Пилюльщику, он бы весь мир вылечил без пилюль, а Жук-Могильщик с таким заступом всех уложил бы в могилу. И в общем, если честно сказать, у Толкунчика жена ничуть не лучше Толкунчика.
        Но это если честно сказать. А вы пробовали ей честно сказать? Ну-ка, ну-ка, попробуйте! Вот когда вам пригодятся ваши длинiua ноги!
        ЧТОБЫ БЫТЬ КРАСИВОЙ ЛЯГУШКОЙ…
        Лягушка, которую обычно называют Стеклянной, хотя она совсем не стеклянная, право же не стеклянная, старается делать все, чтобы быть красивой лягушкой. Если не заботиться о том, чтобы быть красивой, можно так себя раскормить! А ведь толстые лягушки обычно самые некрасивые.
        У Стеклянной лягушки прозрачный живот, это очень важное преимущество. Проглотила букашку, вторую, третью - стоп! Посмотри на живот, посчитай. Если не считать, можно так себя раскормить, что ни в какое болото не поместишься. Почему свиньи такие толстые? Почему бегемоты такие толстые?
        Потому, что они не считают. Потому, что у них непрозрачные животы.
        ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ИНФУЗОРИИ ТУФЕЛЬКИ
        Когда Туфельке хорошо, она размножается обычным делением, а когда Туфельке плохо, она заводит семью.
        Дело житейское.
        Пока хорошо, можно и без семьи размножаться, а станет плохо, тогда заводи семью. Как говорится у Туфелек, ищи себе пару.
        КВАКША В СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ
        Квакши очень плохие матери, и по этой причине все заботы о детях ложатся на плечи отцов. Отец присматривает за детьми, когда они, еще совсем маленькие и невылупившиеся, лежат где-нибудь под кустиком, где их оставила беззаботная мать, а когда дети вылупятся, отец взваливает их на себя и несет в ближайшую воду.
        - Мама! - говорят ему дети, и он откликается, хотя он совсем не мама, а в душе ругается, как может ругаться только отец.
        - Мама! - ругается он. - Взять бы такую маму да выбросить, чтоб не путалась зря в семье!
        Так грубо говорит он в душе, а вслух выбирает слова поласковей, потому что дети нуждаются в ласке.
        - А где ваша супруга? - спрашивают у него знакомые, видя, как он несет на себе детей. - У вас такая красивая супруга, ее повидать - одно удовольствие, так почему же ее не видать?
        Знакомые всегда выберут, что спросить, - так, что им не выберешь, что ответить. И отец Квакша им не отвечает, он идет дальше, по-прежнему ругаясь в душе:
        - Красивая! Прыгать - конечно, красивая! На солнышке загорать - красивая! А каково в жизни? В семейной жизни?.. И почему это у нас так устроено: либо жена красивая, либо красивая семейная жизнь?
        МУХОЛОВ - ПЕСТРУШКА
        Пеструшка, старый мухолов, знал когда-то немало песен. И он пел их, вылетая на мушиную ловлю, нисколько не боясь распугать мух. Напротив, мухи, казалось, сами летели на песни и, заслушавшись, даже не замечали, как он их ловит.
        Пеструшка, старый мухолов, был тогда молодым мухоловом, и он исполнял три тысячи шестьсот песен в день, совмещая это с продуктивной мушиной ловлей. Хорошие были песни, и мухи были хорошие, и Пеструшка, старый мухолов, был хороший, потому что он был тогда молодой.
        А потом появилась Мухоловка-Пеструшка, которая тоже показалась хорошей, хотя не знала никаких песен и не очень удачно ловила мух, но это ей прощалось, потому что она была молодой мухоловкой, да и сам Пеструшка был молодой мухолов.
        Сколько времени прошло с тех пор? Может, и немного… Но Пеструшка, молодой мухолов, превратился в старого мухолова. Семья большая, только мух ловить поспевай. И песен он теперь исполняет всего лишь тысячу двести в день - всего-навсего тысячу двести, да и сами песни уже не те…
        Потому что старая его мухоловка ждет от него не песен, а мух. И молодые его мухоловки ждут от него не песен, а мух…
        И мухи летят, слетаются, как в прежние дни.
        Видно, только они ждут от Пеструшки песен.
        ЗОЛОТОЕ ПРАВИЛО
        Сейчас самое время поговорить о любви. О любви созидающей, а не разрушающей, о любви укрепляющей, а не расслабляющей, о настоящей любви.
        Когда дружок Прыткой Ящерицы хватает ее за хвост, у нее не отрывается хвост, как в других, пусть даже не несчастных, но, уж конечно, не настолько счастливых случаях. У нее не отрывается хвост, чтоб не оскандалить ее перед другом.
        Разве можно полюбить ящерицу без хвоста? Вы бы, например, полюбили ящерицу без хвоста? Поэтому хвост держится крепко: чтобы и самому удержаться и друга возле себя удержать.
        Ведь в любви знаете как? Голову не теряй, сердце раздели с другом, а хвост свой отдай врагу. Золотое правило ящериц.
        ГЛУПЫЙ СИВКА
        В трудную минуту Глупый Сивка строит из себя дурачка, потому его называют Глупым Сивкой.
        Вот, допустим, к гнезду приближается враг, а в гнезде еще не высиженное потомство. Как должна поступить серьезная птица при виде такой серьезной опасности? Либо спасать потомство, либо отражать нападение врага.
        Сивка же начинает выкидывать свои фокусы. То он взлетает, то падает, как подбитый, то вдруг начинает кувыркаться, как какой-нибудь клоун. И хотя ему, конечно, невесело, и хотя сердце его колотится, как будто его там заперли на замок, но он веселится, изо всех сил веселится, так что на него невозможно серьезно смотреть.
        Смотрит враг на Глупого Сивку и забывает о недовысиженных его птенцах. И думает враг: «Ну и Сивка, до чего же ты глупый, Сивка!»
        А Сивка еще больше старается, словно всем видом хочет сказать: «Да, я глупый, я очень глупый, я прямо-таки шут гороховый, ну что с меня, с дурака, возьмешь?»
        И враг идет дальше, потому что с дурака взять нечего, враг уходит, смеясь и удивляясь тому, что есть на свете такие глупые сивки. А Сивка, убедившись, что враг ушел, перестает дурачиться и спешит к своему гнезду и серьезно, очень серьезно, как настоящий отец, продолжает высиживать свое недовысиженное потомство.
        Но еще долго не может он успокоиться, и сердце у него прямо выскакивает, как будто где-то там сорвали замок, и Сивке страшно, теперь ему страшно, а раньше было весело! Раньше он кувыркался, а теперь сидит и дрожит, хотя раньше надо было дрожать, а теперь можно бы и покувыркаться…
        ЗОЛОТОПОЛОСЫЙ АФИОСЕМИОН
        Золотополосый Афиосемион, которого для краткости можно назвать Семеном, живет в болоте, в котором грязи хоть отбавляй, а сырости, надо прямо сказать, не хватает. Жил бы Семен в Европе, или, допустим, в Америке, ему бы вода, как говорится, падала с неба. А в Африке жди, когда она тебе упадет. Пока с неба упадет, в своем болоте вся пересохнет.
        Те рыбы, которые имеют для своих детей океан, редко думают о том, что из их детей вырастет. У Семена нет океана. И никогда не будет у него океана. И у его детей не будет никогда океана. И к этому он готовит своих детей.
        Он высушивает свою икру, хорошенько высушивает, чтобы эта икра, когда она станет взрослой, не боялась самой суровой засухи. Он закаляет свою икру на жаре, потому что он понимает: его детям мало что упадет с неба.
        Очень важно приучить детей, что им не упадет с неба, что нужно пройти через трудности, если хочешь вырасти не каким-нибудь Лиогнатом (которого для краткости можно назвать Игнатом), не каким-нибудь Барбоурисом (которого для краткости можно назвать Борисом), а настоящим, сильным, закаленным в сухих песках Золотополосым Афиосемионом. Которого для краткости можно назвать Семеном.
        АКСОЛОТЛЬ
        У саламандры Амблистомы сынок Аксолотль еще совсем дитя, а уже размножается.
        - Перестань размножаться! - делает ему замечание Амблистома. - Разве ты не понимаешь, что хорошие дети так себя не ведут?
        Аксолотль ничего не понимает, но думает, что он все понимает. Он думает, что он уже взрослый. А какой он взрослый? Он еще ни на шаг от воды, даже по земле не научился ходить. А ведь для того, чтобы стать взрослым, нужно сначала стать на ноги.
        Может, вырастет - поумнеет, - утешает себя его бедная мать.
        Но Аксолотль не растет и не становится на ноги. Чтобы ему стать на ноги, нужно, чтобы в пруду высохла вся вода или произошло еще какое-то бедствие…
        Неблагоприятные условия действуют на Аксолотля благоприятно, и он перестает быть легкомысленным Аксолотлем - теперь он саламандра Амблистома, этому научила его нелегкая жизнь. И он говорит своему сынку Аксолотлю, для которого, кажется, созданы все условия:
        - Аксолотль, перестань размножаться! - и утешает себя: - Может, вырастет - поумнеет.
        И создает ему все условия, в которых никогда не поумнеет и не вырастет Аксолотль. Потому что такой уж он, Аксолотль: только неблагоприятное для него благоприятно.
        КАРАПУЗИК
        Жук Карапузик только и делает, что притворяется мертвым. Чуть какой шум, чуть какой стук или треск, а Карапузик уже мертвый. Это он так притворяется.
        Мертвому не так страшно, да и вообще как-то спокойнее. Лучше уж притворяться мертвым, чтоб не умереть от страха, чем умирать от страха, а притворяться живым.
        ЛЮБОВЬ К ЖИЗНИ
        Тритон - большой жизнелюб. Его можно заморозить, задушить и даже засушить на несколько лет - и все равно он оживет:
        - Вот он я! С того света вернулся…
        И опять он живет, и опять жизни радуется - той самой жизни, которая сушила его и морозила, так что не поймешь, была это жизнь или смерть. Ну, а если не поймешь, будем считать это жизнью. Надо же как-то жить! Тритону обязательно надо жить, иначе он себе жизни не представляет.
        У него, земноводного, две стихии, земля и вода, и он лавирует между этими двумя стихиями. Он смотрит, где какие условия жизни. Конечно, бывают такие условия… Но для него любые условия - это прежде всего условия жизни. Потому что Тритон любит жизнь.
        Если бы тарпаны и странствующие голуби по-настоящему любили жизнь, они бы не рвались в небеса, не скакали бы по бескрайним степям, а научились бы жить в любом состоянии. В засушенном, задушенном, замороженном состоянии. Тогда бы они, может, и выжили…
        Но все говорят о тарпанах, о странствующих голубях, о том, как они замечательно жили и как печально кончили свою жизнь… Все им сочувствуют, восхищаются ими… Тритоном никто не восхищается и слава богу: когда тобой начинают восхищаться, это значит, долго на свете не проживешь.
        А Тритон любит жизнь. Не эту - громкую, поднебесную и степную, а тихую, незаметную, земноводную жизнь… И когда в нем все высыхает, когда в нем все вымерзает, так, что, кажется, ничего больше нет, в нем остается, живет твердое убеждение, что любые условия - это прежде всего условия жизни.
        КЕНЕНИЯ УДИВИТЕЛЬНАЯ ИЗ ПЛЕМЕНИ АРАХНИД
        Кенения Удивительная и сама удивляется, что живет. При выходе на сушу, когда все меняли жабры на легкие, Кенения совершила неудачный обмен: и жабры у нее отобрали, и без легких оставили. Возникает вопрос: как же жить? Неизвестно как, но Кенения приспособилась. Она дышит кожей, хотя это, конечно, уже не то. Ни глубоко вздохнуть, ни с облегчением выдохнуть.
        Затем, когда стали распределять места на земле, Кенению почему-то загнали под землю. Разве можно жить под землей? Вероятно, нельзя, но Кенения приспособилась. Она живет под землей и редко выходит на свет, и вообще она плохо относится к свету. Может быть, потому, что когда раздавали ззрение, Кенению тоже обошли, и она осталась слепой. Конечно, приспособилась, но с тех пор она не выносит света.
        И опять возникает вопрос: как же так? С одной стороны, не видеть света, а с другой - его ненавидеть… Разве это возможно?
        Конечно, нет.
        Невозможно.
        Но Кенения приспособилась.
        МИР БЕСПОЗВОНОЧНЫХ
        Мир беспозвоночных - это, в сущности, не мир, а война, жестокая война и с позвоночными, и с беспозвоночными.
        Гидра живет в этом мире, в этой постоянной войне, и ее буквально рвут на куски, но это ей не во вред, а скорее даже на пользу.
        Потому что из каждого куска образуется новая гидра, и, таким образом, армия гидр не редеет, а умножается.
        Вероятно, здесь все дело в позиции. Нормальная позиция живого существа - стоять лицом к радостям жизни, а спиной - ко всем неприятностям. Гидра же занимает противоположную позицию, ибо мир для нее не мир, а война, и все неприятности идут ей на пользу.
        Гидру даже можно вывернуть наизнанку, а она все равно будет жить. И изнанка станет ее лицом, а лицо - изнанкой.
        Вы так не пробовали? Это весьма эффективный стратегический прием: в трудную минуту вывернуться наизнанку. Тут уже не страшно встретиться лицом к лицу с опасностью, потому что вы встретитесь с ней не лицом. И когда вам случится ударить лицом в грязь, вы ударите в нее не лицом. И даже пусть вам плюют в лицо, в этом нет ничего оскорбительного, потому что плюнут-то вам не в лицо…
        В этом суть стратегии: чтоб сохранить лицо, нужно вовремя вывернуться наизнанку.
        НЕ ТАК ПРОСТО БЫТЬ ПРИЛИПАЛОЙ
        Да, не так просто быть Прилипалой. Прилепиться-то просто, но только вопрос: к кому? Прилепишься к кому-нибудь, а его заглотнут. И все, песенка спета… Нет, тут надо выбирать кого покрупней. Акулу, например…
        Прилипала выбирает Акулу.
        Конечно, Акула тоже не идеал, Прилипала за многое ее осуждает. Ему, прямо сказать, не по душе ее поведение. Но Акулу не заглотнут, и этим она нравится Прилипале.
        Впрочем, тоже до поры до времени.
        Вот поймают Акулу, потащат на корабль, тогда Прилипала мигом отлепится. А прилепится к кому? К кораблю.
        Нет, не то чтобы Прилипала его одобрял, Прилипала, прямо сказать, его осуждает. И он первый отлепится, если корабль, допустим, пойдет ко дну. Когда корабль идет ко дну, самое главное - поскорей отлепиться.
        Трудная жизнь у Прилипалы. У всех рыб жизнь трудная, но у него она к тому же и хлопотная: только и гляди, кто кого потопит, кто кого заглотнет. В этом деле главное - не ошибиться. В этом деле ошибаются один раз.
        Другие ошибаются один раз.
        Но Прилипала - не ошибается.
        КАЛАБАРИЯ
        В случае опасности змея Калабария выставляет вместо головы хвост. Голову она прячет подальше, а хвост поднимает вверх и поводит им из стороны в сторону и даже как будто пытается укусить.
        Конечно, хвост уступает голове, нет у него ее сообразительности, но он будет вполне на месте, если его повыше поднять. И к тому же он совершенно не видит опасности.
        Очень важно в опасный момент не видеть опасности. Не слышать опасности. Не размышлять об опасности. Короче говоря, вместо головы выставить хвост.
        Высоко, как можно выше выставить хвост - это помогает сохранить голову.
        ЖИРАФА
        Жирафа выше всех на десять голов, а язык у нее - целых полметра. Вот бы поговорить таким языком!
        Но никто не умеет так молчать, как Жирафа.
        Даже маленькие воробьи - и те помаленьку чирикают, даже кузнечики - и те что-то стрекочут.
        А Жирафа молчит. Может, потому, что она выше всех на десять голов? Может, она боится уронить свое достоинство? (Шутка ли - с такой высоты!)
        Трудно сказать, почему Жирафа молчит, почему и погибая она не крикнет о помощи. Даже львы кричат о помощи, даже тигры кричат о помощи, все на свете кричат о помощи, а Жирафа молчит.
        Может, потому ее называют - Жирафа, что означает - милая? Часто милыми называют тех, кто молчит, кто, даже имея очень длинный язык, хорошо умеют держать его за зубами.
        ОДИН ИЗ МОРСКИХ ЕЖЕЙ
        Сказать о том, что этот морской еж ходит на зубах, значит испугать всех рядовых пешеходов. Добавить, что он ходит на иглах, значит еще больше испугать пешеходов да вдобавок сильно озадачить портных. Чтобы ходить на иглах и на зубах, нужно быть очень уж страшным чудовищем.
        Но этот еж не чудовище. Просто он ходит на зубах. Другие ходят на зубах, но зубы у них тоже не сидят без работы. A он ходит на зубах. Гуляет на зубах. Для него прогулка на зубах - лучший вид отдыха.
        Нельзя сказать, чтобы этот еж только гулял на зубах, если только гулять на зубах, то, как говорится, быстро протянешь зубы. Нет, он сначала погуляет, а потом поест. А после еды снова погуляет (это особенно полезно - прогулка после еды). Причем он ест все подряд, не перебирая. Он совершенно всеядный еж.
        Правда, всеядность его больше в том заключается, что его самого все едят. Несмотря на то, что он гуляет на зубах, распугивая пешеходов, и что он ест все подряд, - его едят все подряд.
        Так он сочетает всеядность со съедобностью. Но называют его все-таки Съедобный Морской Еж. Не Всеядный, а Съедобный Морской Еж. Потому что ценят его не за всеядность, а за съедобность.
        СТАРОСТЬ МОЛЛЮСКОВ
        Если бы молодость видела… Но она не видит, у нее для этого не хватает глаз.
        С годами панцирные моллюски смотрят на мир все новыми и новыми глазами, пока их, глаз этих, не наберется до десяти тысяч штук.
        Десять тысяч глаз вроде бы многовато, но ведь столько приходится повидать, пока состаришься… Может быть, оттого и старишься, что много приходится повидать, что с каждым годом смотришь на мир все новыми и новыми глазами…
        КАРАСЬ - НЕ ИДЕАЛИСТ
        Карась, которого некоторые считают идеалистом, на самом деле далеко не идеалист. Он понимает, что щука - это щука, но что же прикажете - помирать? Конечно, лучше, чтобы без щук, чтоб во всей реке не было ни одной щуки. Но ведь могли бы быть одни щуки, и что тогда?
        Допустим, все рыбы были бы щуками. И пескарь был бы щукой, и окунь, и плотва… Куда бы тогда Карасю податься?
        Да и не в одних щуках дело. Бывает, как занесет в какой-нибудь горячий источник, где температура почти пятьдесят градусов, кто такое выдержит? Конечно, выдержать невозможно, но что же прикажете - помирать?
        Карась не собирается помирать. Он понимает, что горячая вода все же лучше, чем совсем без воды, и грязная вода лучше, чем совсем без воды, и много щук лучше, чем одни только щуки.
        Нет, Карась не идеалист, просто он умеет сравнивать. И хотя его считают самой живучей рыбой, никакой он не живучий, далеко не живучий. Просто он не собирается помирать.
        ЗМЕЯ ЭФА
        В пустыне горы воздвигаются на века, а осыпаются от легкого дуновения ветра. И миражи в пустыне разливаются реками и зеленеют садами…
        Когда живешь в пустыне, где всюду обман, очень важно уметь произвести впечатление. Если умеешь, тогда даже трусость может сойти за героизм.
        Поглядите-ка на змею Эфу.
        Вот она бросается на противника. Она вся устремлена к нему, и волны ее катятся на него - угрожающе, устрашающе волны Эфы катятся на врага…
        Но сама она движется в обратную сторону.
        - Вперед!
        Это значит: назад!
        - На врага!
        Это значит: спасайся, кто может!
        Отличная тактика. Можно всю жизнь отступать, но при этом важно, чтоб отступление выглядело как наступление.
        КОГДА ЗВЕРИ УЛЫБАЮТСЯ
        Звери тоже улыбаются, хотя чувства юмора они лишены. Почему же они улыбаются?
        Звери улыбаются, чтобы показать противнику зубы. Волк улыбается, чтобы показать зубы, и кролик улыбается, чтобы показать зубы.
        У волка зубы большие, ему есть что показать, но не станет же волк показывать зубы кролику! Поэтому волк улыбается редко, и только тем, у кого зубы не меньше, чем у него.
        А у кролика зубы маленькие, и ему приходится чуть ли не каждому улыбаться.
        БИОГРАФИЯ ЗЕМЛЕРОЙКИ
        Среди первых млекопитающих, населявших землю в древние времена, была и маленькая, совсем маленькая Землеройка. Она вступила на землю в отряде насекомоядных, и это ее передовой отряд завоевал землю для всего класса млекопитающих.
        С тех пор прошло много лет. Отряд насекомоядных рассеялся по всему свету. Многих из них не узнать: одни вышли в лошади, другие в олени, третьи даже во львы. Мало осталось на земле насекомоядных, да и те никуда не вышли. Потому что слишком памятны им те времена, когда они, насекомоядные, впервые шли по земле в своем передовом отряде…
        Где-то они сейчас, верные друзья? Еж, говорят, отпустил колючки. Землеройка помнит его без колючек - ну, конечно, он был тогда еще совсем молодой… А Крот бродит, говорят, под землей, тоже роет землю, как и она, Землеройка. Ослеп, говорят, совсем, - наверно, от старости.
        Да, непросто это теперь - быть насекомоядным… Была бы Землеройка другой, она бы тоже выросла, как другие. Стала бы медведем или даже слоном. Но она не может забыть, как они тогда шли по земле, не может изменить своему отряду. Все-таки замечательный это был отряд!
        Зима… Спят спокойно медведи и все, кто может спокойно спать. Все, кто может спокойно спать, погружаются в долгую зимнюю спячку. Землеройка не впадает в спячку - слишком многое не дает ей уснуть.
        И она роется в земле, маленькая, по-прежнему маленькая Землеройка, мечтая где-нибудь повстречаться с Кротом и повспоминать с ним, как шли они тогда по земле - не под землей, а именно по земле! - и рассказать ему о Еже, который, говорят, отпустил колючки…
        ЧЕМ ХОРОША ТЕМНОТА
        У мексиканской пещерной рыбки совершенно исчезли глаза, и теперь она не видит опасности. Когда-то у нее были глаза, неплохие глаза, но они видели только одни опасности, то есть то, что меньше всего хочется видеть. И пещерная рыбка забилась в свою пещеру и навсегда погрузилась в темноту.
        Некоторые боятся темноты: конечно, бывает в ней страшновато. Но по крайней мере хоть не видишь опасности - вот чем хороша темнота!
        ПТИЦА КЕКЛИК
        Кеклик не любит витать, как другие птицы. Сколько ни витай в облаках, а кормиться вернешься на землю. И пока ты там витаешь, на земле все лучшее скормят другим.
        Поэтому Кеклик старается не покидать землю. Но, как всякой птице, ему нужна высота. А что такое соединение земли с высотой?
        Это горы. Кеклику горы заменяют небо. С камешка на камешек, с уступа на уступ…
        Это он так кормится: поднимаясь все выше и выше.
        Другие кормятся, опускаясь на землю с небес, а Кеклик - поднимаясь все выше и выше.
        Большое искусство - кормиться, не опускаясь до этого, а, наоборот, поднимаясь. Чем выше поднимешься, тем больше съешь. Еще выше поднимешься - еще больше съешь.
        Так и живешь, поднимаясь с уступа на уступ, от подножного завтрака возвышая себя до обеда.
        ПЛОВЕЦ В ПУСТЫНЕ
        Песок струится под ветром, вздымая волны барханов, он покрывается зыбью, зыбучей, словно вода. И уходит за горизонт, не скованный берегами, с тихим шуршанием - сухим плеском… Тот, кто в этом шуршании не слышит плеска воды, никогда не полюбит пустыню так, как любит ее игуана Ума.
        Там, где того, кто не любит, подстерегает опасность, того, кто любит, ожидает спасение. Игуана Ума в случае опасности ныряет в песок, как можно нырять только в воду, и плывет под песком, как плывут под водой те, для кого вода - родная стихия.
        Когда стихия родная, она ведет себя, как родная, - будь то вода, воздух или песок. А когда стихия чужая, она тебя иссушит в воде, утопит в самой безводной пустыне.
        Такова природа вещей. Такова природа. Либо она родная стихия, либо стихийное бедствие.
        МЫШОВКА
        Мышовка в любые руки пойдет, только протяни руки. Она совсем ручная, хотя никто ее не приручал, она просто по природе своей ручная.
        Потому что Мышовка маленькая, а маленькому лучше быть ручным, иметь руки, которые и накормят, и защитят, и согреют в своих ладонях.
        Мышовка ручная, потому что воля ей совсем не нужна, Мышовке не воля нужна, а неволя.
        Прекрасная вещь - неволя! На воле, правда, больше простора, но для Мышовки воля чересчур велика, ей нужна маленькая, спокойная неволя, благоустроенная неволя, потому что воля никогда не бывает благоустроенной.
        НА ПУТИ К ОКЕАНУ
        Маленькая рыбка Анабас живет далеко от морей, она живет - даже стыдно сказать - в болоте. Конечно, мало приятного, и рыбка Анабас все мечтает перебраться в какие-нибудь другие места.
        В Тихий океан. Или хотя бы в Атлантический. Ого, рыбка Анабас знает, куда ей лучше переселиться. Она твердо решила: придет время, и она непременно переселится в океан.
        И время приходит, болото ее начинает высыхать, и теперь вообще никуда не поплывешь - до того сухо становится у нее в болоте.
        Приходится ползти: прямо по суше, но это ничего, это не страшно, если ползешь в океан! Рыбка Анабас перебирает плавниками, как заправский пешеход, и свободно обходится без воды, как верблюд в пустыне. Целую неделю она обходится без воды…
        А там попадается болото, в котором можно будет устроить привал… Что за чудесная вещь - привал в болоте! И прохладно, и не слишком глубоко. Освежайся, набирайся сил, чтобы ползти в океан. Ведь, наверно, можно приползти в океан, если так ползти - от болота к болоту?
        СКАЛЬНЫЕ МОРСКИЕ ЕЖИ
        Входя, не забывайте о выходе. Не следуйте примеру некоторых морских ежей.
        Некоторые морские ежи входят в свое жилище, забывая, что им придется из него выходить. И они живут, ни в чем себе не отказывая, тем более, что все это им само плывет в рот.
        В такой ситуации, конечно, толстеешь. До того растолстеешь что потом не пролезешь в дверь. И когда приходит пора выходить морские ежи начинают сетовать и роптать на судьбу, которая не оставила им выхода. Но разве судьба не оставила им выхода? Она дала им выход, когда давала вход. А они, помня о входе, начисто забыли о выходе.
        И теперь они мечутся, морские ежи:
        - Где выход? Нет выхода!
        И жилище их превращается в то, о чем даже грустно сказать. И неудобно сказать, не сняв шляпы.
        СУДЬБА ХАМЕЛЕОНА
        Хамелеон не любит выделяться, хотя для этого у него все возможности. Он мог бы стать зеленым на желтом фоне, это было бы очень красиво, или, например, желтым на зеленом. Но он предпочитает быть незаметным: зеленым на зеленом или желтым на желтом, пусть это не очень красиво, но главное - не выделяться! - так считает Хамелеон.
        Если бы кто-нибудь знал, как ему надоело приспосабливаться! Фон постоянно меняется, за ним только поспевай. Приноровишься к зеленому, войдешь во вкус, освоишь все тона и оттенки, - чего, кажется, больше: цвети, зеленей, пускай корни, как зеленая травка, - так нет же, зеленое сменяется желтым. И снова в него врастай, осваивай, входи во вкус, потому что без вкуса такое дело не делается. Ведь в каждый цвет нужно душу вложить - когда зеленую, а когда желтую душу. Причем, душу тоже нужно уметь вкладывать: плохо, когда недоложишь, но плохо и когда переложишь…
        И только перед смертью, в самом конце, Хамелеон выражает свой протест общему фону. И тогда на этом фоне появляется что-то ярко-пурпурное, заявляющее о себе на весь мир, опровергающее любой фон, который делал незаметным Хамелеона. Теперь он заметен, теперь его хорошо видно всем. Идите, смотрите - вот как умирают хамелеоны!
        СТРАУСОВЫ ПЕРЬЯ
        Страус птица, но рычать он умеет, как лев, а бегать, как самая быстрая антилопа. И он может очень долго быть без воды. Как верблюд. Страус многое может, чего не может никакая из птиц. Но летать он не может, как птица.
        Конечно, если бы он летал, ему не пришлось бы бегать, рычать, не пришлось бы сидеть без воды, как верблюду. Он мог бы не подражать ни верблюдам, ни антилопам, он мог бы быть самим собой…
        Но быть собой для птицы - это значит летать. А Страус только берет разбег и не может от земли оторваться.
        Белоснежные перья Страуса возвышаются плюмажем, как у какого-нибудь драгунского полковника, когда полковник, сняв головное убранство, держит его у себя за спиной. Но даже и по сравнению с этим полковником Страус мог бы выглядеть генералом, потому что перьев у него больше, чем у любого полковника. Сорок маховых, шестьдесят рулевых, даже у орла меньше.
        Да, по своему оперению Страус среди птиц генерал, правда, постоянно пребывающий в отступлении, чтобы не сказать - в паническом бегстве. Много охотников отобрать у Страуса его перья, и Страус бежит, отступает, развивает скорость девяносто километров в час, и перья его развеваются, как белые флаги…
        Перья, что же вы, перья? Много вас у Страуса, но каждое само по себе… Почему бы вам не сложиться в крылья? Сорок маховых, шестьдесят рулевых, а махать и рулить - некому. Есть только кому просить о пощаде, трепеща на ветру, как белый флаг.
        Перья, что же вы, перья?
        Флаги белые над землей.
        Для того чтоб летать, перьям нужно сложиться в крылья.
        ГИАЦИНТОВЫЕ ОСТРОВА
        Молодые кайманы плывут на гиацинтовых островах, на островах из цветов, нигде не пустивших корни. От земли своих предков по течениям рек они расплываются по материку и выходят в открытое море. Крокодилы редко выходят в море - разве что в молодости, на гиацинтовых островах.
        Молодые кайманы уплывают на гиацинтовых островах.
        Когда плывешь на гиацинтовых островах, все вокруг цветет и благоухает, и кажется, что плывешь на облаке среди голубых небес, среди глубин, в которых нельзя утонуть, а можно возноситься все выше и выше. И все, что держало тебя и привязывало к берегу, теперь уходит назад вместе со всеми этими берегами, и все заботы твои, и все печали твои уплывают назад, а остается только небо в реке и гиацинтовое облако…
        Острова и цветы привыкли знать свое место. И кайманы привыкли знать свое место - на этом или на том берегу. Но среди цветов попадаются чудаки, и среди островов попадаются чудаки, и среди кайманов попадаются чудаки - и тогда на странствующих островах среди странствующих цветов плывут неизвестно куда странствующие кайманы.
        Когда облака пускают корни, приходит конец облакам. И приходит конец мечте, когда она пускает корни в действительности… Но плывут и плывут молодые кайманы на гиацинтовых островах, на гиацинтовых облаках по своему отраженному небу.
        Где-то ждет их причал, будущий берег, не отраженная, а истинная земля. Чтобы растянуться во всю длину, почувствовать себя прочней и уверенней, чтобы греться на солнышке, провожая взглядом гиацинтовые острова.
        Они все дальше, гиацинтовые острова, они уплывают, гиацинтовые острова…
        Потому что они из цветов, нигде не пустивших корни.
        ПЕСНЯ ЖАВОРОНКА
        Чем дальше Жаворонок уходит в небо, тем милее ему земля и тем звонче о ней его песня.
        Он кругами поднимается вверх, все выше и выше, и уже видит землю лишь в контурах, в общих чертах. И в этих чертах - все самое для него дорогое. И Жаворонок поет, и песня его все звонче.
        Потому что он удаляется от земли.
        Поет Жаворонок. И от этой песни, в которой земля так хороша, его начинает тянуть обратно на землю. Чем больше поешь о земле, тем сильнее тебя тянет на землю…
        Пора возвращаться. И Жаворонок возвращается.
        Он все ближе и ближе к земле, он уже видит ее не в общих чертах, а в подробностях… И песня его все тише. Наконец она совсем обрывается, хотя он еще не долетел до земли.
        Молча он садится на землю. Молча смотрит по сторонам. Все те же травы, все те же комья земли, все тот же его родной дом, и все то же родное его семейство… Все такое знакомое, такое привычное…
        Жаворонка опять тянет в небо.
        И он поднимается - все выше и выше.
        И песня его все звонче, прекрасная песня, в которой земля так хороша, что невозможно от нее улететь, хочется вернуться на землю.
        БЕСКРЫЛАЯ ГАГАРКА
        Улетела Бескрылая Гагарка, улетела и не вернулась назад. Натянула черный фрак на белоснежную жилетку и улетела, улетела навсегда. Улетела Бескрылая Гагарка.
        Здесь, на севере, она заменяла пингвина, потому что пингвины на севере не живут. Хотя здесь такие же льды и холода, как на юге, но пингвины здесь не живут. Здесь их заменяла Бескрылая Гагарка.
        Это было давно, еще в прошлом столетии. Тогда видели люди последнюю Гагарку, а потом и она улетела. Улетела и не вернулась назад.
        Говорят, ее убили охотники, как и всех других бескрылых гагарок. Но это неправда, этого не может быть: ведь она здесь, на севере, заменяла пингвина. Она ходила вперевалочку - в черном фраке и белой жилеточке, как настоящий представитель пингвина, полномочный представитель. За что же ее убивать? Разве можно убивать полномочного представителя?
        Она жила в холодных, не пригодных для жизни местах, во всяком случае, мало пригодных. Даже пингвин предпочитал жить на юге, а на север послал ее. Среди холода, стужи и льдов она представляла здесь его интересы. Не свои, а его интересы. За что же было ее убивать?
        Нет, конечно, это одни разговоры.
        Просто она улетела, - может быть, даже на юг, чтобы посоветоваться с пингвином и возобновить свои полномочия. Может, когда охотники начали там стрелять, она улетела, чтобы вернуться в мирное время. А когда наступит мирное время, она вернется и будет по-прежнему ходить вперевалочку, представляя интересы пингвина…
        Она прилетит, конечно же, прилетит, пусть только наступит мирное время! А оно наступит. Сколько б ни стреляли охотники, как бы ни охотничали они на земле, мирное время наступит… И наступит оно тогда, когда прилетит назад Бескрылая Гагарка.
        ДИТЯ ЦИВИЛИЗАЦИИ
        Стриж Печной Иглохвост - дитя цивилизации, но его предки были детьми природы. Они жили в лесу и гнездились прямо в стволах деревьев…
        - Это просто чудесно, кхе, кхе, гнездиться в лесу, - умиляется стриж Печной Иглохвост, - свежий воздух, кхе, кхе, который можно вдыхать полной грудью. Мы разучились вдыхать полной грудью, вот в чем наша беда.
        Иглохвост мечтает пожить в лесу, как его предки. Там вокруг не мертвые камни, как в городе, а все такое же, как он сам: трепетное, живое… А значит, и родное, потому что живому живое легче понять. И легче дышать, когда все дышит вокруг, когда вокруг все живое…
        Да, пора вернуться к природе, от которой он так далеко улетел. Можно улетать далеко, но нельзя улетать от природы.
        Брошу я этот город, - говорит в своем кругу стиж Печной Иглохвост. - Ну чего в самом деле? Все эти строения, башни, а дышать нечем. Буквально нечем дышать. Если не считать дыма.
        Он, как и многие, задыхается в городе, потому и мечтает поселиться в лесу. Свить гнездо в пустом древесном стволе, как это когда-то делали его предки. Жить среди дикого леса, среди диких птиц и зверей, среди диких звуков и диких запахов, где каждая веточка - родной дом…
        К сожалению, для Печного Иглохвоста родной дом - дымовая труба, он свил себе гнездо в дымоходе, как истинное дитя цивилизации. Конечно, не вся цивилизация в дымоходе, но он живет в дымоходе, как истинное ее дитя. И он дышит дымом и мечтает о свежем воздухе, и все собирается, каждый год собирается вернуться к природе, в леса…
        Но отнимите у него дымоход - и он без него задохнется…
        МОЛЛЮСК ЦИРРОТАУМА
        Может, в этом мире у кого-нибудь есть глаза? Вы знаете, что такое глаза? Ну, которыми видят. Вокруг все черное, и вдруг на этом черном что-то блеснет. Покажется не таким черным. И это значит, что вы видите. Правда, может быть, сон.
        А может быть, и не сон. Может быть, вы видите по-настоящему, глазами. Что именно - Цирротаума не может вам объяснить. У него никогда не было глаз, и он не знает, как это - видеть. Но ведь у кого-нибудь должны быть глаза? Ведь мир велик, даже на ощупь. Не может он быть так же слеп, как слепой Цирротаума, - такой огромный мир…
        Слепой Цирротаума светится, оставаясь в своей темноте, он светится, не видя своего света. Он вспыхивает пламенем, которое для него похоже на черную ночь - на такую же черную ночь, как отсутствие пламени. На такую же ночь, как ночь. На такую же ночь, как день. На такую же ночь, как весь этот океан, в котором живет слепой Цирротаума.
        Живет и светится. Может, у кого-нибудь есть глаза.
        Он не только светится пламенем, он светится насквозь, он прозрачен. Чтоб никому не мешать смотреть, не загораживать мир своей особой, не лезть в глаза тем, у кого, может быть есть глаза.
        Другие готовы загородить собой целый мир, а сами не светятся. Сами они похожи на черную ночь. А когда их много, тогда вокруг такая черная ночь… Такая же черная ночь, как вокруг слепого Цирротаумы.
        Ночь вокруг слепого Цирротаумы, и в этой ночи он светится. Никогда не видавший света и никогда не увидящий света, он светится, светится… Может быть, в этом мире у кого-нибудь есть глаза…
        НАД ЧЕМ СМЕЕТСЯ ПТИЦА КУКАБАРРА
        Над чем смеется птица Кукабарра? В лесах, в которых она живет, гораздо больше страшного, чем смешного. Мороз подирает по коже - тот самый мороз, о котором рассказывают птицы, прилетевшие с Севера, - подирает по коже здесь, посреди тропических лесов. И в глазах темнеет, как будто наступила полярная ночь, о которой рассказывают птицы, прилетевшие с Севера…
        Над чем же смеется птица Кукабарра? Она смеется утром, едва проснувшись, и в полдень, перед тем, как съесть свой обед, она смеется каждый день, в одни и те же часы, хотя для смеха нет никакого повода. Она смеется так громко, что все страхи, которые бродят в лесу, отступают куда-то в глубину, прячутся за деревья. И уже не так подирает мороз, и светлеет полярная ночь…
        Так вот почему смеется птица Кукабарра! Потому что вокруг больше страшного, чем смешного, но если посмеяться, если хорошо посмеяться, то вокруг станет больше смешного, чем страшного.
        ПОЧЕМУ ЛОШАДЬ НЕ ЛЯГУШКА?
        Лягушку назвали лягушкой от слова «лягать», хотя она в жизни еще никого не лягнула. Назвали бы лягушкой лошадь, это было бы понятно, потому что лошадь лягается. А разве лягушка лягается?
        Конечно, правильней было бы назвать лягушкой лошадь.
        А как тогда лягушку назвать?
        Она сидит в своем болоте, спокойно сидит и никого не лягает. Такая смирная, безобидная…
        Правда, не для всех.
        Пролетит мимо мошка, а она ее цап! Проползет букашка, а она ее цап!
        Почему бы лягушку не назвать цаплей? Раз она не лягает, а цапает, может, лучше ее назвать цаплей?
        А как тогда назвать цаплю? Она ведь цапает не хуже лягушки. Причем не кого-нибудь, а лягушек. И если лягушку назвать цаплей, тогда не поймешь, кто же тут кого цапает…
        Если мы лягушку назовем цаплей, а лошадь назовем лягушкой, они тут все перецапаются, и лягушка, чего доброго, цапнет лошадь.
        Вот когда лягушке не поздоровится! Потому что лошадь лягается, она по-настоящему лягается, хоть ее никто не называет лягушкой.
        КОГО МЫ ВЫСИЖИВАЕМ?
        Все просто, пока живешь в лесу. Если ты Волк, жена у тебя Волчица, если Медведь - Медведица. Одна, как говорится, фамилия, одна семья.
        Но стоит одомашниться, зажить, так сказать, одним домом - не норой, не дуплом, не берлогой, а именно домом, - и сразу же семья уже не семья и фамилия уже не фамилия.
        Допустим, вы - Баран. Почему бы жене вашей не быть Баранихой? Так нет, она, видите ли, Овца. Ей непременно нужно подчеркнуть, что она от вас не зависит. А если вы Кабан, то жена у вас - Свинья. Интеллигентские штучки. Каждый старается утвердить себя, а когда каждый утверждает себя, кто же тогда семью утверждает?
        Тигр с Тигрицей утверждают семью, так их считают дикими животными. Потому что домашние, цивилизованные животные предпочитают семье личную свободу. К примеру, муж у вас Бык, так вы что ж, не можете быть Коровой? Почему вы должны ему себя подчинять? Он работает на транспорте, вы на молочной ферме, еще неизвестно, кто из вас нужней.
        Плохо только, что дети у вас какие-то непонятные: телята. Ни в мать, ни в отца. А у Свиньи с Кабаном - поросята, тоже полная неожиданность.
        Курица жаловалась:
        - Уж как я своих высиживала, как над ними квохтала… Думала, курчата вылупятся, а вылупились цыплята… А муж о петушонке мечтал. До сих пор сердится, что не высидела ему петушонка.
        Как же, высидишь его, петушонка! Какая-нибудь Ворона - и та высидит себе вороненка, несчастная Галка - и та высидит галчонка, - хотя им даже негде высиживать. А тут - все условия: и специальный насест, и благоустроенный курятник со всеми, можно сказать, удобствами, - а кого мы высиживаем? Стыдно сказать: цыплят. Как будто их, простите, цапли высиживают.
        Всякий раз приходится волноваться: вырастет ли из ягненка баран? А если не вырастет баран, что же из него вырастет?
        СМОТРИТЕ В КОРЕНЬ!
        Полюбил Заурядный Восхитительную. Сам на рядне спит, рядном укрывается, а ей наряды покупает. Хоть и Заурядный, а порядочный.
        Потому что и «заурядный», и «порядочный», и «рядно», и «наряд» - все это слова одного корня.
        А Восхитительная все норовит побольше ухватить, все ей, Восхитительной, не хватает. На всякие хитрости идет, чтобы удовлетворить свои хищные аппетиты.
        Потому что и «не хватает», и «ухватить», и «хитрый», и «хищный» - все это слова одного корня.
        Надо все-таки в корень смотреть. Тогда не будешь на рядне спать, рядном укрываться.
        ОН ИЛИ ОНА?
        У этого рода еще сохранились признаки женского, хотя ему все чаще приходится быть мужским.
        ТРУДЯГА - кто это? Он или она?
        С утра до вечера на работе, а там по хозяйству - и женские, и мужские дела: то постирай, то свари, это отремонтируй… Давно уже не помнит ТРУДЯГА, как делятся женские и мужские обязанности. Кто кому уступает место, кто кого пропускает вперед…
        УМНИЦА диссертацию защищает. Не поймешь - он или она: по самую макушку сидит в своей диссертации. Вот вытащим - поглядим, хотя и тогда разглядеть будет не просто.
        Смеется над УМНИЦЕЙ НЕВЕЖДА - кстати, он смеется или она? Голос у НЕВЕЖДЫ сиплый, одежды пестрые, чтоб смеяться было веселей. Вот НЕВЕЖДА и смеется: иной, мол, ТУПИЦА живет, горя не знаючи, а ты, УМНИЦА, ночей не спишь… Ты посмотри, ГОРЕМЫКА, как твой сосед ПРОЙДОХА живет! Как твой сосед ХАПУГА живет!
        Действительно, посмотришь - руки опускаются. Не хочется диссертацию защищать. Ни женские, ни мужские дела не радуют.
        Может, лучше прожить век НЕВЕЖДОЙ? Может, лучше прожить ХАНЖОЙ, ПРОНЫРОЙ, ПРОДУВНОЙ БЕСТИЕЙ?
        Попробуем ответить на этот вопрос. Вот вытащим УМНИЦУ из диссертации - и все вместе ответим.
        РАБОТА И ТРУД
        Пчелы трудятся. Муравьи трудятся. А лошадь - работает. Только работает. Как будто работа - это не труд, а труд - это не работа.
        Но о лошади никто не скажет, что она трудится. И о собаке не скажет. О собаке принято говорить, что она служит.
        Такое у нас разделение труда: одни работают, другие трудятся, а третьи просто служат.
        И это, конечно, большое облегчение. Тот, кто трудится, может не работать, тот, кто работает, может не трудиться…
        Ну, а тот, кто не трудится и не работает, должен служить. Хотя бы примером служить, как нужно трудиться и работать.
        ДЖИНН ИЗ БУТЫЛКИ
        Выпустили джинна из бутылки, разобравшись в правописании. Он там вместо ячменной водки сидел. Ячменная водка - джин - пишется с одним «н», а он, джинн, свободный дух, - с двумя.
        Но, конечно, не все в этом разбираются. Для некоторых что водка, что свободный дух - безразлично.
        А кому-то сидеть. Тыщу лет сидеть. А потом, через тыщу лет:
        - Извините, свободный дух, вышла ошибка. Не разобрались, что вы джинн, а не джин. Тут у нас еще какой-то Джон сидит. Беда с этим правописанием!
        ГЛУПЫЙ КОРОЛЬ
        Жил-был Глупый Король, у которого женой была Умная Королева. Умную Королеву несколько смущало то, что она жена Глупого Короля, но утешало ее то, что жена Глупого Короля все-таки Королева, а кто такая жена умного дворника? Дворничиха, не более того.
        Однажды Глупый Король решил пойти войной на другого, Неглупого Короля и захватить его королевство.
        - Сколько раз я его просил добровольно отдать мне свое королевство, - говорил Глупый Король жене. - Но он отвечал, что я ерунжу, что в случае чего я очучусь в незавидном положении. Но теперь я его убежу не словами, а превосходящей силой и техникой, я обезлюжу его королевство!
        Умная Королева понимала, что Король не прав, потому что глаголы «убедиться», «ерундить», «очутиться» и «обезлюдить» в первом лице единственного числа не употребляются. Но она не возразила Глупому Королю, потому что, если возражать Глупому Королю, можно, чего доброго, перестать быть королевой.
        - Да, конечно, ты не ерундишь, ты его убедишь и обезлюдишь его королевство, - говорила Умная Королева, употребляя эти глаголы в том лице, в каком они обычно употребляются. Грамматически она была совершенно права, хотя по сути глубоко ошибалась.
        - Я его побежу! Побежу! - кричал вдохновленный ею Король, и было неясно, победит ли он противника или, напротив, от него побежит.
        Это выяснилось лишь тогда, когда Глупый Король пошел войной на короля Неглупого и не победил, а побежал, хотя готовился к совершенно другому. И Неглупый Король захватил его королевство, но, конечно, не обезлюдил его, потому что был неглуп и понимал, что глагол «обезлюдить» в первом лице единственного числа не употребляется.
        А Умная Королева перестала быть Королевой, хотя очень умно угождала королевской глупости. Потому что нельзя беспредельно угождать глупости, самое умное угождение глупости в конце концов превращается в глупость.
        КОРОЛЬ ГОДЯЙ
        В те далекие, теперь уже сказочные времена, когда все слова свободно употреблялись без «не», жили на земле просвещенные люди - вежды. Король у них был Годяй, большой человеколюб, а королева - Ряха, аккуратистка в высшей степени.
        Собрал однажды король своих доумков, то есть мудрецов, и говорит:
        - Честивые доумки, благодарю вас за службу, которую вы сослужили мне и королеве Ряхе. Ваша служба была сплошным потребством, именно здесь, в совете доумков, я услышал такие лепости, такие сусветные суразицы, что, хоть я и сам человек вежественный, но и я поражался вашему задачливому уму. Именно благодаря вам у нас в королевстве такая разбериха, такие взгоды, поладки и урядицы, - благодаря вашей уклюжести, умолимости и, я не побоюсь этого слова, укоснительности в решении важных вопросов.
        - Ваше величество, - отвечали доумки, - мы просто удачники, что у нас король такой честивец, а королева такая складеха, какой свет не видал.
        - Я знал, что вы меня долюбливаете, - скромно сказал король. - Мне всегда были вдомек ваши насытность и угомонность в личной жизни, а также домыслие и пробудность в делах. И, при вашей поддержке, я бы и дальше сидел на троне, как прикаянный, если б не то, что я уже не так домогаю, как прежде, бывало, домогал.
        - Вы домогаете, ваше величество! - запротестовали доумки. - Вы еще такой казистый, взрачный, приглядный! Мы никого не сможем взлюбить так, как взлюбили вас.
        - Да, - смягчился король, - я пока еще домогаю, но последнее время стал множечко утомим. Появилась во мне какая-то укротимость, я бы даже сказал: уемность. Удержимость вместо былой одержимости. Устрашимость. Усыпность.
        - Вам бы, ваше величество, частицу «не»! - сказал доумок, слывший среди своих большим дотепой. - Вместо того, чтоб восторженно восклицать: «Ну что за видаль!» - пожимали бы плечами: «Эка невидаль!» Вместо того, чтоб ласково похлопывать по плечу: «Будь ты ладен!» - махали б безучастно рукой: «Будь ты неладен!» И вся недолга… То есть я хотел сказать, что если раньше у нас была вся долга, то теперь было бы немножко другое.
        И король Годяй, который и сам уже почти не употреблялся без «не», тщательно скрывая это от своих подданных, решил: а чего в самом деле?
        - Эка невидаль! - сказал он и подписал указ.
        Вот радости было всем веждам, доумкам, честивцам, что они могут не скрывать отныне частицу «не», а появляться с нею открыто в приличном обществе! И уже какой-то поседа, который был одновременно дотрогой - сидел на своем скромном месте, всеми затроганный, - оседлал частицу «не» и помчался по белу свету, оповещая, что у них в королевстве произошло. Но никто не верит его былице, потому что как же поверить ей, если былицы тоже без «не» не употребляются?
        ДИСТРОФИКИ

* * *
        Пригласили правду отобедать враки.
        И узнала правда, где зимуют раки.
        Как дошло до драки из-за пятака,
        Наломали правде честные бока.
        Видно, только голод правде по карману,
        Ни гроша у правды за душою нет.
        А когда покормится правда у обмана,
        То обычно дорого платит за обед.

* * *
        Среди многих загадок на свете
        Есть загадка семи мудрецов:
        Почему нас не слушают дети?
        Почему они против отцов?
        И ответов найдется немало,
        Вот один, подходящий как раз:
        Как бы зеркало нас отражало,
        Если б. не было против нас?

* * *
        Человек рождается, и его утешают:
        «Агу!»
        Он растет, подрастает, и его поощряют:
        «А ну!»
        Он стареет, и молодость новая свищет:
        «Ату!»
        И уходит он так далеко, что его не отыщешь:
        «Ау!»

* * *
        Хотя богатству бедность не чета,
        Но как-то встретились они на рынке:
        Богатство - о карете возмечтав,
        А бедность - просто чтоб купить ботинки.
        И как же были счастливы они,
        В карете сидя и в ботинках стоя!
        У всех на свете радости одни,
        Но беднякам они дешевле стоят.

* * *
        Плачьте, плакальщицы, плачьте,
        Горя горького не прячьте.
        Почему бы вам не плакать?
        Вам за это деньги платят.
        Нелегка у вас задача,
        Но она вполне понятна.
        А иной бедняга плачет
        Целый век - и все бесплатно!

* * *
        Умный умничать не будет,
        Он и без того умен.
        А дурак стремится людям
        Показать, что умный он.
        Дураку живется тяжко,
        У него на сердце мрак.
        Как дурачиться бедняжке,
        Если он и так дурак?

* * *
        Мы далеко не так глупы,
        Как в поговорках говорится.
        И расшибаем мы не лбы,
        Когда заставят нас молиться.
        Вы слышите чугунный стук?
        О чем он миру возвещает?
        Все расшибается вокруг,
        И только наши лбы - крепчают.

* * *
        Мы на лень всегда смотрели косо,
        От нее не ждали мы добра.
        А она изобрела колеса
        И вообще на выдумки хитра.
        Так зачем же мыслить однобоко?
        Лучше постараемся понять:
        Может, лень не только мать пороков,
        Может быть, она пророков мать?

* * *
        Как вода ни горяча,
        Но она огню не пара:
        Влажности его уча,
        Непременно станешь паром.
        Но и воду одолеть,
        Очевидно, труд напрасный:
        Научить ее гореть -
        Легче самому погаснуть.

* * *
        Синонимы ЗРЕТЬи СМОТРЕТЬ
        Не стали в глаголах стареть.
        Но первый остался ЗРИТЕЛЕМ,
        Второй же пробился в СМОТРИТЕЛИ.

* * *
        Мне как-то приснился загадочный сон
        Без явной на это причины:
        Не грудь колесом, а спина колесом
        В том сне украшала мужчину.
        И тайного смысла подобной игры
        Не смог я понять по сю пору:
        Все груди-колеса катились с горы,
        А спины-колеса - все в гору.

* * *
        Кто имеет настоящий вес,
        Вряд ли вознесется до небес.
        Лишь пустые чаши на весах
        Могут помышлять о небесах.

* * *
        Известно, что гений - это терпение,
        Об этом написано много книг.
        Не потому ли в истории гении
        Всегда терпели больше других?

* * *
        Если в глубины веков заглянуть
        Или же просто поверить исследователям,
        Для всех великих - единственный путь:
        Путь от преследователей - к последователям.

* * *
        Пусть иные становятся в позу,
        Это тяжкое бремя неся, -
        Проза жизни - прекрасная проза,
        От нее оторваться нельзя.
        Хоть приносит она огорчения
        И исход ее предрешен, -
        Лишь в бездарном произведении
        Все кончается хорошо.

* * *
        Протоптана тропинка на реке.
        Когда морозом все заледенило,
        Наперекор морозу и пурге
        Два берега она соединила.
        Прошла зима. Оттаяла река.
        Над нею бури больше не кружили.
        И радовались солнцу берега,
        Счастливые - и снова как чужие.
        ПРИВЕТ ИЗ ЛИТЕРАТУРЫ
        У нас на лестнице живет Некрасов. Не писатель, конечно. И живет у нас на лестнице Белинский - тоже не критик, а так. И вот Белинский (не наш) написал статью про Некрасова (тоже не нашего). Вообще-то он ее написал давно, только мы о ней недавно узнали.
        Наш Белинский говорит:
        - Неудобно хвалить, но написано здорово. Я специально, чтоб почитать, записался в библиотеку. Прочитаю - выпишусь.
        - Надо и себе записаться, - говорит наш Некрасов. - Интересно, как там твой моего…
        Некрасов - тот еще - выпустил сборник. Не то московский, не то ленинградский, словом, по какому-то из городов. Правда, он не весь сборник написал, были там еще, не с нашей лестницы. А Белинский (тот) возьми и грохни статью.
        Наш говорит:
        - Их там на сборник человек десять, а он один - про всех.
        - Ну, мой-то, наверно, тоже что-нибудь еще написал. Помимо сборника.
        Это наш Некрасов вступился за своего. Кто ж еще за него заступится?
        - А ты думаешь, Белинский только про этот сборник написал? У него там и про других, только я фамилий не запомнил.
        И правда, всех запоминать - мозгов не напасешься. Тут хоть бы со своей лестницы.
        У нас на лестнице хватает жильцов, и каждый норовит, чтоб его запомнили. Один говорит: меня запомнить легко, потому что, говорит, моя фамилия Менделеев. А чего ж, говорю, легко, фамилия довольно-таки длинная. А он: это был великий химик. Ты бы, говорю, придумал чего поинтересней. Полководец Менделеев. Или космонавт.
        Но - запомнил. Через химию эту самую. Теперь как про химию услышу, вспоминаю Менделеева и смеюсь. Каждому хочется, чтоб его фамилия прозвучала. С Некрасовым-то легко звучать - под одной фамилией. И с Белинским. Как начнут они на лестнице звучать - битый час, и все о литературе.
        - Сейчас, - говорит Белинский, - уже не та критика. Нет того, чтоб про целый сборник - статью.
        - А сборники? - поддает Некрасов. - Кто их теперь пишет, сборники?
        Словом, разговор.
        Пошел и я в библиотеку.
        - Дайте, - говорю, - что-нибудь под моей фамилией. Чего, думаю, не бывает. А вдруг?..
        Не надеялся, честно говоря. А она - выносит. Видно, писателей у нас развелось, в какую фамилию ни ткни…
        Полистал книжечку - стихи.
        - А про него у вас нет? Статейки хоть маленькой?
        - Две статьи Белинского. Добролюбова. Чернышевского. Салтыкова. Щедрина…
        - И все про него? Про одного?
        Про одного, оказывается.
        С тех пор пошел у нас разговор на троих. Соберемся мы - Белинский, Некрасов и я, Кольцов, - и давай про литературу! Наконец и я себя человеком почувствовал, веселей зашагал по жизни
        Недавно встретил Менделеева.
        - Ну, как твоя химия? - смеюсь. - Привет тебе из литературы!
        СКАМЕЙКА
        Римма Григорьевна была женщина сильная. Достаточно сказать, что она воевала на фронте. В то время многие воевали на фронте, но женщин среди них было не так уж много, если не считать медицинский персонал. Римма Григорьевна не была медицинским персоналом. Она воевала по-настоящему.
        Потом кончилась война, и Римма Григорьевна вернулась в свой город, который она не видела свыше трех лет, да и теперь не могла увидеть, потому что у нее на фронте повредило зрение. Один глаз был безнадежен, но в другом, на самом дне, еще теплилось кое-какое зрение. И вот врачи, опытные специалисты, вытащили это зрение наружу, а сверху еще надели очки, - и Римма Григорьевна стала видеть.
        И первое, что она увидела, - это распахнутое больничное окно, за ним скамейку и сидящего на этой скамейке Петра Захаровича.
        В отличие от Риммы Григорьевны Петр Захарович был мирным и далеко не темпераментным человеком. Он спокойно отнесся к лаврам, которыми его увенчали врачи из уважения к его редкому заболеванию. Заболевание это почти начисто лишило Петра Захаровича зрения, но он и к этому относился довольно спокойно: человек он был немолодой, многое повидал на своем веку и не очень горевал, что чего-нибудь еще не увидит. A повидал он действительно много, поскольку лет двадцать проработал в психиатрической клинике. Он любил свою клинику и, за столько лет, считал ее родным, хоть и сумасшедшим домом. Правда, место в этом доме у него было скромное, бухгалтерское.
        Петр Захарович был далеко не идеальным мужчиной, в нем даже было что-то от женщины, точнее - пожилой женщины, если учесть его возраст. Но можно понять чувства Риммы Григорьевны: последний мужчина, которого она видела, был немец, строчивший в нее из автомата, от которого ее спас разорвавшийся рядом снаряд. С тех пор прошло больше десяти лет, и естественно, что мирный и даже уютный вид Петра Захаровича всколыхнул чувства женщины, столь долго лишенной мужского уюта.
        А Петр Захарович ничего не подозревал. Он давно отвык быть каким-либо объектом, кроме объекта исследования. Исследовали же его постоянно, поскольку он, представляя собой редкий случай, по мнению врачей, помогал прозревать медицине, которая, по его собственному мнению, видела не лучше его.
        Теперь они сидели вдвоем. Римма Григорьевна раздобыла где-то новый халат, тоже больничный, но имевший вид не больничного. На шею она повязала платок, какие носили еще до войны, а волосы уложила так, чтобы не очень бросались в глаза седые пряди. Впрочем, всего этого Петр Захарович видеть не мог, а если б и мог, то не придал бы значения: плохое зрение выработало у него привычку всматриваться в самую суть вещей, пренебрегая таким пустяком, как внешность. Он слушал, что говорила ему Римма Григорьевна, и мысли его текли параллельно ее рассказу, иногда пересекаясь с ним, а чаще уходя в сторону…
        Римма Григорьевна любила поговорить, но, когда заговаривал Петр Захарович, она умолкала. Это был тот случай, когда ей интересней было слушать, чем говорить, вернее, даже не слушать, а смотреть, как говорит Петр Захарович. Он говорил не спеша, сначала приводил факты, затем их обобщал, делал выводы и от них переходил к новым фактам. И все это было так связано, так вытекало одно из другого, что можно было смотреть и смотреть, без конца можно было смотреть, как говорит Петр Захарович.
        Быть может, если бы Петр Захарович не углублялся постоянно в самую суть вещей, если б он хоть раз вынырнул на поверхность, где сидела на скамеечке Римма Григорьевна, он бы что-то заметил. Но он постоянно пребывал там, в глубине, у самой сути явлений, и только они привлекали его внимание. А кроме того, его сильно отвлекала семья: Петр Захарович был закоренелым семьянином.
        И вот Римма Григорьевна, решительная женщина, совершенно не знала, как ей поступить. И так бы и не узнала, если б не этот маленький старичок с несоразмерной фамилией Кривоконюшенко.
        Старичок Кривоконюшенко держался в больнице только благодаря милосердию врачей, а так бы его давно пора выписать. Единственное, чем можно было ему помочь, это удалить глаз, который болеть болел, а видеть - не видел. Старику Кривоконюшенко было не впервой удалять глаз, но именно поэтому он и сопротивлялся. Глаз был последний, а лишиться последнего глаза означало не видеть уже никогда. Так по крайней мере есть надежда: вдруг медицина что-то придумает, что-то такое изобретет.
        Пока старичок Кривоконюшенко тянул таким образом время в больнице, его навещала жена, большая и толстая старуха Кривоконюшенко. Старуха была не по мужу здоровая, обходилась без очков и легко находила своего неприметного старичка, который, чтоб не напоминать о себе врачам, бродил целый день по каким-то другим отделениям. Там он заводил разговоры с ревматиками, сердечниками и желудочниками и, слушая о болезнях, которыми никогда не страдал, чувствовал себя здоровым человеком.
        От этих целительных разговоров отрывала его старуха Кривоконюшенко. Она брала своего мужа за руку и приводила на скамейку - на ту самую скамейку, где во второй половине дня сидели Петр Захарович и Римма Григорьевна. Здесь старуха обхватывала своего мужа рукой, так, что он, как у фокусника, мгновенно исчезал у нее под мышкой, и они сидели час или два, ни о чем не разговаривая, - просто сидели, как сидят очень близкие люди, когда им больше не о чем говорить.
        Потом старуха вставала, целовала мужа в лоб и уходила, a он стоял, повернув лицо ей вслед, пока вдали не замирали ее шаги, и тогда он шел в какое-нибудь отделение - в урологию или травматологию, - чтобы на время забыть о своей болезни.
        И однажды, когда они сидели на этой скамейке, их увидела Римма Григорьевна.
        Было утро. Солнце только-только появилось над проходной и медлило, прежде чем перебраться на крышу приемного покоя. Но уже лучи его побежали по земле и опалили аллеи и корпуса, а также зеленые и белые кроны. Зеленые кроны жались к земле, а их белые двойники плыли высоко в небе, утопая в его глубине и все же держась на поверхности. И все это было так ярко, как в цветном кинофильме, и так же не верилось, что это настоящая жизнь. Но это была жизнь, зеленая, розовая и голубая, и на фоне этой ослепительной жизни, как главный ее смысл, как главное ее содержание, сидела старуха Кривоконюшенко со своим стариком.
        А во второй половине дня все было совсем иначе.
        Солнце скрылось за крышей инфекционного корпуса, и, хотя было еще светло, все вокруг наполнилось предчувствием сумерек. Краски поблекли, выцвели и стали такими естественными, обычными, виденными тысячу раз. И только на скамейке несбыточное упрямо боролось с реальным.
        Петр Захарович говорил, что природа действует на человека целительно, и Римма Григорьевна смотрела, как он говорит, и представляла, как они гуляют на лоне природы. Где-нибудь в лесу или на берегу речки. Римма Григорьевна могла бы сплести венок. Она когда-то умела плести венки, но это было давно, и теперь, наверно, у нее ничего не получится. И на могилу своей девочки она положила не венок, а просто цветы. Это было в самом начале войны, когда Римма Григорьевна была еще мирным жителем.
        Как подумаешь - сколько лет прошло! Трудно поверить, что когда-то была семья… Римма Григорьевна отвыкла от семьи, но она бы привыкла, она бы очень скоро привыкла…
        Как они сидели на этой скамейке, старики Кривоконюшенки!
        Римма Григорьевна придвинулась к Петру Захаровичу и положила руку ему на плечо.
        Она сама испугалась своей смелости, но руки не убрала. Она вся напряглась и ждала - что сейчас будет?
        Но ничего не было. Петр Захарович продолжал говорить, подтверждая какую-то мысль какими-то серьезными доводами. Если б он отодвинулся или даже встал и ушел… Но он просто ничего не заметил. Будто ее не было здесь, будто он сидел один и вслух предавался размышлениям.
        Но несбыточное продолжало бороться с реальностью, и оно еще верило в свою победу.
        Их городок у самого леса. Они могли бы ходить в этот лес, ведь Петр Захарович сам говорит, что природа действует на человека целительно. Хорошо, что она теперь видит, ее зрения хватит им на двоих. А если ему это будет неприятно, они смогут ходить поздно вечером, когда и так ничего не видно… В сущности, зрение нужно лишь для того, чтобы люди могли найти друг друга.
        - Скоро меня выпишут, - сказала Римма Григорьевна.
        - Поздравляю. Вот обрадуется семья!
        Она ему говорила, что живет одна, но он, наверно, не запомнил.
        - У меня никого нет…
        Да, да, конечно, спохватился Петр Захарович, и ему стало неловко за свое невнимание.
        - Ну, так уж и никого, - призвал он на помощь первые попавшиеся слова, которые чем больше расходуешь, тем больше накопляешь. - А друзья? А знакомые?
        - У меня здесь, в городе, есть знакомая. Я могу у нее остановиться. Буду приходить сюда…
        - В больницу? И не надоела вам эта больница?
        Римма Григорьевна не ответила. Она сняла руку с его плеча и теперь не знала, куда ее деть. Рука показалась какой-то лишней.
        - Если б меня выписали, я бы сюда и дорогу забыл.
        - Но у меня там нет никого.
        - А здесь?
        И опять замолчала Римма Григорьевна. И Петр Захарович замолчал от какого-то непонятного чувства неловкости. С тех пор, как он потерял зрение, он все меньше и меньше вокруг себя замечал.
        - Я бы к вам каждый день приходила…
        Даже два, даже три раза в день. Она бы только ночевала у своей знакомой, а остальное время проводила бы здесь, на этой скамейке. Приходила бы утром, а уходила вечером.
        - Можно, я буду к вам приходить?
        - Спасибо. Зачем вам беспокоиться?
        Беспокоиться… Всю жизнь Римма Григорьевна только и знала, что беспокоилась. Когда муж ее ушел на финскую, и когда он не вернулся с фронта, и когда началась другая война… За неполных пятьдесят лет - сколько беспокойства!
        Но теперь она успокоится. Ее выпишут, она уедет в свой город. Пусть на этой скамейке сидят старики Кривоконюшенки, а она… Разве что напишет письмо. Мол, все хорошо, доехала благополучно… Только кто же прочитает это письмо? И зачем читать? Лишнее беспокойство…
        Петр Захарович встал. Он спешил на очередное исследование, спешил двигать вперед медицину, которая ему уже помочь не могла.
        Жизнь вокруг текла своим чередом, и все так же проводились исследования и писались истории болезней, и старичок Кривоконюшенко прошмыгнул из урологии в хирургию, где ему предстояло послушать о язве желудка, которой он никогда не страдал.
        КОНЕЦ ЖАНРА
        Теория вероятности немеет перед невероятной практикой нашего века. Начальник уголовной полиции, хорошо известный как в полицейских, так и в уголовных кругах, задержал сам себя. Это был конец детективного жанра, за которым начинался жанр сомнительно научной фантастики.
        Конец жанра, особенно такого популярного, как детектив, является настоящим потрясением для общества. Вот уже свыше ста лет общество участвует в постоянной, непрекращающейся погоне, впрыгивает в окна и выпрыгивает из них, сличает следы, пепел от сигарет, пуговицы и отпечатки пальцев. И вдруг на полном скаку - стоп! Кто кого поймал, кто от кого убегает? Сыщик стоит в пустой комнате и держит за шиворот сам себя. Конец жанра! Конан Дойл, Эдгар По, хорошо, что вы не дожили до этого несчастного времени!
        В течение долгих месяцев начальник полиции шел по своему следу, то себя настигая, то внезапным рывком снова уходя от себя, совершая чудеса находчивости одновременно в двух противоположных видах деятельности. Знаменитый детектив, известный во Франции под именем Жана Грейо, в Англии под именем Джона Грея, а в России под именем Ивана Григорьева, - оказался вором-рецидивистом, известным во Франции под именем Большого Жака Фонтена, в Англии под именем Большого Джека Фонтенза, а в России под именем Жорика с Большого Фонтана.
        Параллельные прямые пересеклись в точке, представляющей не бесконечно малую, а, напротив, довольно значительную величину, и даже не одну, а две величины: великого сыщика и великого рецидивиста.
        Сенсация.
        Впрочем, разве в уголовном и вообще в мире мало сенсаций? Мир, в том числе и уголовный, устроен так, чтобы человек, живущий в нем, не переставал удивляться. Конечно, если начальника полиции взять под стражу, он уже не будет вызывать того удивления, я бы даже сказал: восхищения, какое он вызывал тогда, когда стоял во главе полиции. Вычеркнутый из настоящего, он будет вычеркнут также из прошлого, где у него имелись некоторые заслуги. Таково удивительное свойство человеческой памяти: она способна забывать.
        И не только человеческой. Если б семя не забыло, что было когда-то семенем, оно никогда бы не стало побегом. Если бы побег не забыл, что был когда-то побегом…
        Я прошу прощения у тюремной администрации, что употребил неуместное в данном тексте слово «побег», но таков закон развития и маленького семени, и взрослого, уважаемого человека…
        Итак, является Жак Фонтен к Жану Грейо (дело, конечно же, происходит во Франции) и говорит:
        - Напрасно ты, Ваня, за мной гоняешься: я, между прочим, сижу у тебя в кабинете.
        Жан Грейо от удивления теряет дар своей французской речи, но тут же обретает английскую:
        - Джек! - восклицает он. - Большой Фонтенз! Что тебе нужно здесь, во французской полиции?
        - Я здесь работаю, - усмехается Джек. - В этом кабинете.
        Ну, тут, конечно, удивление, выяснение, кто где работает и кто где ворует. После чего Жак Фонтен говорит:
        - Ваня! Совсем ты одичал у себя в полиции, оторвался от жизни. Разве ты не заметил, что у нас давно уже воруют так же систематически, как и работают? Потому что у нас стерта грань между воровством и работой.
        - Джек! - воскликнул Жан Грейо, упрямо не желая переходит на французский язык, чтоб не компрометировать родимую Францию. - Я привык делить мир на честных и бесчестных людей, на полицейских и, откровенно говоря, воров. И ты меня не собьешь с этой позиции!
        - Эх, Ваня, Ваня… - вздохнул Большой Жак Фонтен. - Ты все еще думаешь, что на свою полицейскую зарплату живешь, а ведь ты уже давно не живешь на зарплату. Ты одного вора впустишь, а другого выпустишь, вот на что ты, Ваня, живешь. А кафель? Ты, я знаю, кафелем свой санузел покрыл, а ведь кафель этот не честный…
        - Я купил его!
        - В магазине? Вот то-то и оно. Не на Елисейских полях ты купил его, Ваня, а в Булонском лесу, там, где у нас продают краденое.
        - Так ведь санузел, - смутился начальник полиции. - С кафелем он совсем по-другому смотрится.
        - Смотрится! Не смотреть туда ходишь, мог бы и обойтись.
        - Мог бы, Джек.
        - А шуба норковая? На твоей жене шуба норковая, откуда?
        - Это подарок, Джек! Это по-честному.
        - А кто подарил? Не каждой жене такую шубу подарят. Не каждого мужа жене.
        - Жак! - Жан прикрыл дверь поплотней и перешел на французский. - Что же мне теперь?
        - Не ссориться же нам. Мы же с тобой в одном деле, в одном теле… Либо ты меня за шиворот и к себе, либо я тебя под ручку и напротив.
        Они перешли на шепот, и дальше уже было ничего не слыхать. Только одно слышалось: Булонский лес. Тот самый лес, где у нас продают краденое.
        ВСТРЕЧА С КОСМОСОМ
        - Вы мне не верите? Но я действительно только что оттуда. - Скайл протянул нам герметически закрытую стеклянную баночку. - Вот, взгляните: я наполнил ее космической пустотой.
        Мы взглянули и ахнули: в баночке действительно было пусто.
        ВНЕЗЕМНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
        На Альфе Пегаса богатый животный мир, но разумом там обладает только верблюжья колючка. А верблюдов там нет, они там не водятся. Может быть, это и является причиной такого бурного развития верблюжьей колючки.
        Живут они там семействами, каждый куст - большая семья, причем не родственников, а единомышленников. Это их больше сближает. Все они объединены стремлением познать истину.
        Вокруг громоздятся пески, среди которых не так-то легко найти истину, но это никого не смущает. И никто не помышляет о том, чтобы сменить эти пески на более благодатную почву.
        Длинный Стебель, вероятно, глава одной из семей, сказал Свену:
        - Истина тем хороша, что она не лежит на поверхности. Это первый признак, который отличает ее от лжи.
        Он был прав, и все семейство его закивало. Только один Зеленый Стебелек смущенно сказал:
        - Мне кажется, я уже нашел истину.
        - Замолчи! - одернул его Длинный Стебель. - Гость может подумать, что ты глуп. Разуму свойственно искать истину, а находит ее только глупость.
        - Но я все-таки нашел, - упорствовал Зеленый Стебелек.
        - Это он о Зеленой Веточке, - объяснил Свену Длинный Стебель. - Приятная веточка, ничего не скажешь, но принимать ее за истину…
        - Что же делать? - смутился Стебелек. - Когда я на нее смотрю, мне ничего другого искать не хочется.
        - Пока не хочется. Но пройдут годы, и ты поймешь, что истина - это яркое солнце над головой, а еще пройдут годы - и тебе станет ясно, что истина - это мягкий, теплый песок, в который хочется поглубже зарыться. И все это будет ошибка, потому что истина только в поисках истины, и другой истины нет.
        Вот они до чего додумались на своей планете. Потому что, когда нет никаких занятий, кроме размышлений о смысле жизни, непременно придешь к бессмыслице.
        - Вы с Земли? - спросил Свена Тонкий Стебель. - Говорят, у вас на Земле есть верблюды? Понимаете, мы здесь все верблюжьи колючки, а верблюдов у нас нет. Это очень грустное обстоятельство.
        - Очень, очень грустное обстоятельство, - закивали другие тонкие стебли.
        - Но они вас съедят! - воскликнул Свен. - Ведь основное, чем питаются верблюды на Земле, это ваш брат верблюжья колючка.
        - Этого нам еще не хватало! - сказал Длинный Стебель. - Нет, я положительно убежден, что глупость нас погубит, как она погубила все прежние цивилизации. У нас ведь не первая цивилизация, - пояснил он Свену. - Был когда-то мыслящий огонь, но он додумался до воды, и она его погубила. Потом была мыслящая вода, бурная и глубокая, но она додумалась до песка, и он ее поглотил. Теперь на этом песке выросли мы, и жили б себе разумно, стараясь ни до чего не додумываться… Так нет же, нам подавай верблюда!
        - Может, вы нам уступите одного верблюда? - попросил Свена Тонкий Стебель.
        - Да он же съест вас!
        - И пусть! Раз уж мы верблюжьи колючки, нам нужен верблюд, иначе в этом нет никакого смысла.
        Вот к чему приводят поиски смысла. Чистый разум, уничтожающий сам себя.
        На какое-то мгновение Свен почувствовал себя верблюжьей колючкой. Без верблюда ему стало как-то нехорошо. И его потянуло на Землю, к верблюдам.
        ПЕНЕЛОПА
        ОДИССЕЙ стремился к ПЕНЕЛОПЕ - Орбитальный Дистанционный Искусственный Спутник Ежедневной Информации держал курс туда, где в сверкающем оперении облаков то появлялась, то исчезала ПЕНЕЛОПА - Пока Еще Не опознанный Летающий Объект Постоянной Аккумуляции.
        ПЕНЕЛОПУ окружали ЖЕНИХИ - Жесткокрепленные Еще Неопознанные Источники Характерных Импульсов, - и ОДИССЕЙ понимал, что вступить в контакт с ПЕНЕЛОПОЙ будет не так просто.
        ВЕСНА - Время Естественной Световой Неистощимой Активности. В небе светило СОЛНЦЕ - Самостоятельная Оптимально Лучащаяся Незатухающая Центральная Единица, а внизу лежала ЗЕМЛЯ - Зона Единственно Мыслимых Локальных Явлений.
        ОДИССЕЙ летел к ПЕНЕЛОПЕ сквозь плотное кольцо ЖЕНИХОВ и гадал: опознают они друг друга или не опознают? Так обидно жить рядом и навеки остаться неопознанными… А тут еще эти жесткокрепленные ЖЕНИХИ.
        ОДИССЕЙ замедлил ХОД - Хронометрированное Орбитальное Движение, - чтобы послать на ЗЕМЛЮ очередную информацию: «Объект вижу. Пока не опознаю». С ЗЕМЛИ тут же поступил ответ: «Продолжайте опознавать. Следуйте прежним курсом.»
        ЗЕМЛЯ замолчала. Сегодня она уже не выйдет на связь.
        ОДИССЕЙ продолжал следовать прежним курсом.
        И вдруг его волноулавливатели зафиксировали незнакомые позывные:
        - ОДИССЕЙ, ты веришь в любовь?
        Электрословарь ОДИССЕЯ заработал с лихорадочной скоростью, пытаясь отыскать позабытое слово.
        - ЛЮБОВЬ?
        - Да, любовь…
        Ага, вот оно. Локальное, Юридически Безответственное Одностороннее Влечение… И в это он должен верить? Он, источник информации - не локальной, не безответственной и юридически совершенно неуязвимой!
        - Эй, на ПЕНЕЛОПЕ! Как меня слышите? Иду на опознавание. Без всякой, подчеркиваю: без всякой ЛЮБВИ!
        - Прощай, ОДИССЕЙ! Ты меня никогда не опознаешь!
        ПЕНЕЛОПА удалялась неопознанной в сопровождении своих ЖЕНИХОВ. Жесткокрепленных. Но источающих характерные импульсы. Так вот что это за импульсы!
        ЛЮБОВЬ… Ну при чем здесь ЛЮБОВЬ?
        - Эй, на ПЕНЕЛОПЕ! При чем здесь ЛЮБОВЬ?
        Ответа не было. Навеки замолчали на ПЕНЕЛОПЕ.
        ПИСЬМО В ПРОШЛОЕ
        Жена моя!.. Нет, не жена… Внучка моя или внучка моей внучки!.. Не знаю, кого застанет на Земле это письмо. Вы не помните меня, никто меня на Земле не помнит, хотя расстались мы только вчера.
        Я напомню о себе. Нас было трое: наша дочь и мы, ее родители. Но однажды наша дочь заболела, и врачи не знали, что у нее за болезнь. В то время много говорили о летающих кораблях, принадлежащие какой-то более высокой цивилизации. И я решил обратиться за помощью к этой цивилизации.
        Мне это удалось: геометрия пространства - тема моей диссертации, и я вычислил наших братьев по разуму, как Леверье вычислил планету Нептун.
        Они не выразили никаких эмоций при моем появлении, только один из них сказал: «Довольно любопытный способ решения». Говорили, как требует вежливость, на языке гостя.
        «Чему у вас равно Q?» - спросил пожилой брат по разуму.
        Я сказал.
        «И вы уверены, что нигде не допустили ошибки?»
        «Все абсолютно точно, хотя абсолютность - понятие относительное», - сказал тот, которому понравился способ.
        Я объяснил им, зачем к ним явился. Рассказал о нашей дочери и о том, что вся надежда на них.
        «Непонятно», - сказал тот, которому понравился способ решения.
        «Что ж тут непонятного? У меня больна дочь…» - «Ну и что же?» - «Она может умереть». - «Ну и что же?» - «Но ведь я отец, как я могу примириться со смертью дочери?»
        «Непонятно, - сказал тот, кому понравился способ решения. - Все, что вы вычисляли, было понятно, а то, что вы говорите, невозможно понять. Разве то, что у вас умирает дочь, не естественно?»
        «Но ведь вы можете ее спасти?»
        «Вы имеете в виду вот это? - Он взял карандаш и набросал формулу выздоровления. - Можно решать и так. Особенно учитывая возраст вашей дочери. Но в данном случае это исключено, поскольку нарушит событийную последовательность. И кроме того, учтите несоответствие времен».
        Он показал на календарь. Там было число 2096.
        «Это по вашему летосчислению?» - «Нет, по вашему».
        Жена моя!.. Нет, не жена… Внучка моя или внучка моей внучки! Я не могу к вам вернуться. Прошло столько лет… Меня там никто не помнит… Стоит ли нарушать событийную последовательность?
        Одно только меня тревожит: выздоровела ли наша дочь? Пусть она уже все равно умерла, мне очень важно, чтобы она выздоровела тогда, в детстве. Чтобы она прожила свою жизнь, пусть мгновенную по неземному времени, но по земному - долгую, по земному - полную, жизнь, которую не заменит ничто - никакие вечности, никакие времена и пространства!
        ЭФФЕКТ ОТСУТСТВИЯ
        Семья встречалась только за обеденным столом, а остальное время проводила в разных созвездиях. Сын отправлялся в созвездие Стрельца, дочь в созвездие Тельца, а мать в созвездие отца, чтобы проследить, чем он там занимается. За их совместную жизнь отец сменил немало созвездий: когда-то его тянуло к Деве, потом Кассиопея, оттеснив Деву, взяла над ним власть. А под конец, охладев к той и к другой, отец пристрастился к Чаше…
        Нет, они не летали в эти созвездия. Космический век кончился, себя не оправдав. Надоело жить со скоростью света, метаться между галактиками, тем более, что изобретение «эффекта присутствия» позволяло побывать в любой точке космоса, не покидая родную Лямбду. Нажатие кнопки - и ты на планете Блямбде, еще нажатие - и ты на планете Глямбде.
        Сын рассказывал о битве в созвездии Стрельца, где он одержал убедительную победу, используя «эффект присутствия» там, где его противник присутствовал в самом буквальном смысле.
        Дочь пасла коров. Там, в своем созвездии, она пасла коров, бегала босиком по траве и дышала настоящим, а не искусственным воздухом.
        - А мы посидели… - сказал отец. - Хорошо посидели…
        Ничего этого не было. Просто каждый уходил в свою комнату, ложился на электронный диван и, нажав кнопку, начинал жить - не своей, а той, другой жизнью. Во вселенной хватало жизни, успеть бы только каждой пожить!
        Между тем родная планета Лямбда, стоя на вершине прогресса, постепенно сползала вниз: «эффект присутствия» в различных пространствах и временах был по существу эффектом отсутствия на планете Лямбде.
        Направленный Блямбдой и Глямбдой радиощуп зафиксировал на Лямбде полное отсутствие жизни…
        МАРИЯ
        Два солнца - огромное красное и маленькое голубое - садились за горизонт планеты Марии, а на фоне их сидели два кузнечика, точнее, два неземных существа, напоминавших земных кузнечиков, и наслаждались закатом.
        Они не знали, что сидят на планете Марии, это знал только Ловел Стерн, потому что он-то и назвал Марией планету, на которую прибыл с далекой Земли.
        Мария осталась на Земле. Почему-то им стало тесно на Земле, и Мария осталась, а он улетел - и прилетел на планету, которую назвал Марией.
        Два неземных кузнечика имели довольно независимый вид, - вероятно, потому, что каждый сидел на фоне своего солнца. Они смотрели в разные стороны и сохраняли между собой дистанцию, наподобие двух солнц.
        А Мария осталась на Земле. Она тоже держалась независимо, но ей это было трудней, потому что у Земли только одно Солнце.
        Кузнечик голубого солнца потер лапку о лапку, положил голову на одну из них и задумался. А кузнечик красного солнца закинул ногу за ногу, подчеркивая, что ничьи мысли, кроме своих, его не интересуют.
        Наступила ночь, но и она не могла их соединить, потому что на небе взошли две луны, желтая и оранжевая. И эти луны были, как два воздушных шара, готовых лопнуть от своей независимости…
        А Мария осталась на Земле и ничего не знала о планете Марии.
        И не знала она, что можно вот так просидеть всю жизнь, подперев голову кулачком и закинув ногу за ногу, - потому что независимость - это совсем не любовь, настоящая любовь - это зависимость. Иметь одну Землю на двоих, одно Солнце на двоих, только одно, все только одно на двоих…
        Ловел Стерн покидал планету Марию. Он покидал эту Марию ради той, земной, как еще недавно покинул ту ради этой, двусолнечной и двулунной…
        Два неземных кузнечика не заметили, как он улетел: каждый из них смотрел в свою отдельную, персональную сторону…
        КАРЬЕРА БРЮНА
        Коллега Брюн внезапно замолчал. Он замолчал не в каком-то определенном разговоре, он вообще замолчал, и это было тем удивительней, что прежде коллега Брюн не молчал даже тогда, когда все взывали к его молчанию. И никто не знал, что он изобрел Великий Умолчатель.
        Умолчатель был прост и не требовал никаких дополнительных источников питания, он работал на энергии, предназначенной для произнесения слов. Вместо того чтоб расходоваться на разговор, эта энергия направлялась на умолчание.
        Вскоре коллега Брюн стал доцентом Брюном. Потом профессором Брюном. Он молча поднимался по научной лестнице, оставив далеко внизу всех говорящих.
        И пусть коллега Грейли говорит, что молчание бесцветно, что только звуки могут выглядеть красочно. Пусть говорит, он так и останется коллегой Грейли. Не доцентом, не профессором, а просто коллегой.
        - Слышишь, коллега Грейли? Вспомнишь мои слова!
        Собственно, не слова, потому что вся энергия, идущая на слова, у профессора Брюна привычно перерабатывалась в молчание.
        СПРОС И ПРЕДЛОЖЕНИЕ
        Очередь протянулась на несколько кварталов: в магазин выбросили таблетки красоты.
        За соседними прилавками скучали продавцы: никак не удавалось сбыть залежалый товар - таблетки доброты, честности, благородства…
        «Как это несправедливо! - подумал Черри (таблетки справедливости тоже не пользовались спросом). - И когда мы научимся видеть настоящие ценности, заботиться не о внешности, а о сути?'
        Черри грустно покачал головой и стал в очередь.
        ВРЕМЯ
        - Вы не скажете, который час? - спросил Стевиц.
        Камень что-то буркнул в ответ.
        Уже давно был преодолен барьер, отделявший неорганическую материю от органической, когда они обвиняли друг друга в отсутствии жизни. Каждый видит только свою жизнь, а чужой жизни не хочет замечать.
        - Простите, я не расслышал, - вежливо переспросил Стевиц.
        - Одну минуту! - камень снова ушел в себя. Он так глубоко уходил в себя, что на возвращение оттуда требовались тысячелетия.
        Стевиц знал, что такое его минута, а потому не стал ждать. В том-то и состояла главная трудность общения органического и неорганического миров: один не хотел ждать, а другой не привык торопиться.
        Правнук Стевица родился, женился и прожил долгую, счастливую жизнь. И правнук правнука родился, женился и прожил долгую, счастливую жизнь.
        А камень продолжал размышлять, чтобы сказать Стевицу точное время.
        ТАКСИ
        Водитель таксомотора времени требовал плату в оба конца, ссылаясь на то, что в прошлом не сможет взять пассажиров.
        - Там много пассажиров, - уверяла его Клэр, - я каждую субботу езжу к прапрапра… - разговор затягивался, и Клэр поспешила договорить: - …бабушке.
        - Платите за оба конца, - настаивал невозмутимый водитель.
        - И что у вас за порядки? Из будущего в прошлое - плати за оба конца, из прошлого в будущее - плати за оба конца…
        Старый водитель покачал головой:
        - Ничего не поделаешь, приходится платить. И за прошлое платить, и за будущее…
        НИЩИЙ
        Автоматический нищий не отходил от окна.
        - Подайте бедному, несчастному! - металлически канючил он, жалобно мигая желтыми и красными лампочками.
        - Проходи, проходи! - прикрикнула на него миссис Мроуз.
        - Помилосердствуйте!
        - Вот я на тебя автособаку спущу!
        Автонищий исчез, испугавшись автособаки. Миссис Мроуз слышала, как он канючил под соседскими окнами.
        - Развели нищих…
        Именно развели. В век всеобщего благосостояния, когда никто не нуждался ни в чьей помощи, специально были изобретены автонищие, чтобы сохранить в людях милосердие и доброту. Людям не хватает доброты, миссис Мроуз чувствовала, как ей не хватает доброты…
        Миссис Мроуз вышла во двор и погладила автособаку.
        ЦИРК
        Большой африканский слон летал под куполом цирка, а Пирли посреди арены раскланивался. Понадобилось двадцать два года упорной, изнуряющей обоих работы, чтобы заставить слона летать на ушах.
        Конечно, Пирли применял телепатию, но не так просто вложить в слоновью голову человеческую мысль. Да и кому охота, чтобы в его голову вкладывали чужие мысли? Естественно, слон сопротивлялся. Уши у него были большие, но недостаточно тренированные, чтобы поднять с земли многотонное тело, к тому же слон был ленив: он просто не хотел работать ушами.
        Пирли показывал ему, как это делается. Собственными ушами он двигать не мог, приходилось приставлять кисти рук и махать ими, делая вид, что поднимаешься в воздух (для этого Пирли использовал лестницу-стремянку). Слон отворачивался. Ему было противно это зрелище, и он упорно не хотел «подниматься на крыло» (термин, заимствованный Пирли из орнитологии).
        Да, хлеб дрессировщика - не сахар, а сахара, кстати, пришлось затратить порядочно, прежде чем был достигнут результат. Если бы самому Пирли скормили столько сахара, он бы, наверно, давно летал и на ушах, и на чем угодно…
        Слон распростер уши и оставил их в неподвижности: он парил. Он парил под самым куполом, и Пирли не разрешал ему спускаться ниже, чтобы зрители не увидели, как дрожит его хобот и круглятся от страха глаза. Работа слона тоже была не сахар, поэтому сахар он получал отдельно, в виде компенсации.
        - На посадку! - скомандовал Пирли.
        Слон продолжал парить. Пришлось повторить ему команду несколько раз, да еще ударить в большой барабан, прежде чем он, наклонив уши под нужным углом, пошел на снижение.
        Цирк грохотал, Пирли кланялся, но слон не слышал аплодисментов. Научившись летать на ушах, он разучился слышать…
        АКВАРЕЛЬ ДЛЯ СКРИПКИ С ОРКЕСТРОМ
        Общеизвестно, что краски издают звук, а звук расцвечен всеми красками спектра. И стало это известно из газет, в которых был напечатан отчет о процессе Грейли.
        Установив прямую связь между звуком и цветом, Грейли стал переводить на полотно симфонии и сонаты великих композиторов и записывать ноты картин великих живописцев. Он прославился как живописец и композитор, будучи заурядным мошенником, перевозившим свою контрабанду из оптики в акустику и обратно. На следствии выяснилось, что его первый концерт для скрипки с оркестром был не чем иным, как «Моной Лизой» художника Леонардо, а его второй концерт для фортепиано с оркестром (преступник до того обнаглел, что уже не мог обходиться без оркестра) оказался «Девочкой на шаре» художника Пикассо, и все его многочисленные акварели оказались произведениями Баха, Моцарта и Чайковского.
        Процесс Грейли стал вершиной его изобразительно-музыкальной деятельности, поскольку ни одна деятельность не вызывает такого интереса, как деятельность, преступившая закон. Ни один выставочный и концертный зал не видел такого скопления народа, как зал судебного заседания, вынесшего преступнику суровый, но справедливый приговор, на который не решится самая объективная критика.
        Премии, которые Грейли получил за выдающиеся заслуги в области музыки, живописи, оптики и акустики, целиком ушли на уплату штрафа, к которому его приговорил суд. В газетах о том и о другом было сказано коротко: «Преступник получил по заслугам».
        УСИЛИТЕЛЬ ИНТЕЛЛЕКТА
        За субботней чашкой чая профессор Лори сообщил, что он изобрел усилитель интеллекта. Это такой порошок, который смешивается с сахаром и принимается внутрь, вместе с чаем.
        Гости посмеялись, но когда подали чай, никто не притронулся к сахару.
        - Я пью без сахара, - сказал литератор Дауккенс. - В моем возрасте сладкого лучше избегать.
        - Если позволите, я лучше с вареньем, - сказал доктор Фрайд.
        - Как военный человек, я вообще не пью чай, - сказал майор Стенли и подмигнул с намеком на свое любимое питье.
        - В таком случае будем пить коньяк, - гостеприимно предложил профессор Лори. - Он у меня тоже настоян на этом усилителе.
        И тут оказалось, что компания подобралась непьющая. Доктор Фрайд вообще никогда не пил, литератор Дауккенс уже месяц как бросил, а майор Стенли, военный человек, бросил только вчера, и ему бы не хотелось начинать все сначала.
        - Лучше выкурим по сигарете, - сказал литератор Дауккенс, и все поддержали это предложение.
        - Вот и отлично, - сказал хозяин, - у меня как раз сигареты пропитаны усилителем. Пара затяжек - и вы умнеете в тысячу раз.
        - Послушайте, профессор, - вспылил Дауккенс, - вы что, принимаете нас за дураков? Вас не удовлетворяет наш умственный уровень?
        - Мне кажется, поумнеть никогда не мешает…
        - Может быть, штатскому человеку, но не военному, - отрубил майор Стенли. - Вы думаете, полковник Бромли потерпит, чтоб майор был умнее его? Меня в два счета уволят в отставку.
        - А я останусь без читателей. Они просто перестанут меня понимать, - вздохнул литератор Дауккенс.
        - Вот именно, - поддержал его доктор Фрайд. - Если предположить, что человек умней обезьяны в тысячу раз, то когда я поумнею в тысячу раз, люди будут казаться мне обезьянами.
        - А вы им будете казаться ненормальным, и они упрячут в. вашу же клинику, - захохотал майор Стенли. Но при этом подумал, что неплохо бы попросить щепотку усилителя для сына, который вот уже четвертый год не может вылезти из первого класса. Правда, он и так считает себя умнее родителей, а если еще выпьет этой дряни…
        - Боже мой, - покачал головой профессор Лори, - я всегда знал, что человека в жизни подстерегает немало опасностей, но мне не приходило в голову, что для него так опасно умнеть.
        БЕССИ
        Переход в газообразное состояние Дрейк перенес довольно легко, и оно показалось ему ничуть не хуже твердого и жидкого состояния. Каждая его молекула обрела простор и свободно воспарила, не скованная другими молекулами, и от этого всему Дрейку стало непривычно легко и даже чуть-чуть кружилась голова, но где именно находится голова, установить было невозможно.
        Тот, кому хоть раз случалось переходить в газообразное состояние, знает это волнующее чувство вездесущести, которое поднимает тебя над миром и несет легкой дымкой над тревогами бренной земли - в одну бесконечную даль или в другую бесконечную даль, - весь мир для тебя бесконечная даль, потому что ничто в нем тебя больше не задевает…
        Правда, и в этом есть своя оборотная сторона: Дрейку вдруг показалось, что он с кем-то смешивается, и он всполошился, опасаясь реакции замещения, которая заменит его неизвестно кем.
        - Кто вы такой? - Дрейк постарался отодвинуться от незнакомого газа. - Кто вам позволил соединяться со мной?
        - Мне позволила любовь… Дрейк, это же я, твоя Бесси!
        Он стал припоминать. С какой-то Бесси он встречался в твердом состоянии. Родители ее были против, но она сказала, что всюду пойдет за ним. И пошла. Из твердого состояния в жидкое, из жидкого в газообразное… Она всюду пошла за ним, хотя ее родители были против.
        - Дрейк, теперь нас ничто не разделит! Настоящая любовь возможна лишь в газообразном состоянии!
        Любовь любовью, но не следует терять голову (кстати, где она, голова?). Нужно постараться сохранить свое «я», хотя это и нелегко в газообразном состоянии.
        - Бесси, постарайся держаться в рамках!
        - Зачем?
        - Черт возьми, чтобы нам окончательно не смешаться!
        - Ты не хочешь со мной смешаться?
        - Послушай, любовь, конечно, дело хорошее, но, чтобы мы могли друг друга любить, нам надо знать в точности, где ты, а где я.
        - Зачем?
        У него даже сердце заболело, хотя он и не чувствовал, откуда именно идет эта боль. А может, сердце заболело не у него? Может, оно заболело у Бесси?
        Теперь это невозможно было определить.
        - Я не буду тебе мешать, вмешиваться в твою жизнь, смешиваться с тобой, раз ты этого не хочешь…
        Бесси плакала, переходя в жидкое состояние, и Дрейк видел, что ей приносят облегчение слезы… Или, может, ее слезы приносили облегчение ему?
        Дрейк чувствовал, что скоро он снова будет один. Бесси уходила от него в жидкое состояние, чтобы уйти еще дальше, в твердое состояние… Бесси уходила к родителям, навсегда отделяя себя от Дрейка…
        ПРИШЕЛЬЦЫ
        Все говорят о пришельцах, все ждут пришельцев, а они давным-давно живут на земле.
        Они появляются на земле, как земные люди, обучаются нашему языку, они разговаривают с нами о наших делах, которые считают своими. Правда, непонимание остается, нам с ними трудно друг друга понять, потому что понимание не только в языке… Мы, аборигены, умеем жить на земле, а пришельцы не умеют, они только учатся, и им нужно много учиться, чтобы стать такими, как мы. Им нужно долго обживать землю, пока они приживутся, - неземные люди, свалившиеся на землю с небес, бесплотные вспышки небес в плотных слоях атмосферы.
        - А почему лев сидит в клетке? - спросил меня один пришелец.
        - Потому что лев - хищный зверь.
        - А зебра? Она разве хищный зверь? Почему же она сидит в клетке?
        - Чтобы ее не съел хищный зверь.
        - Кто, лев? Но он же в клетке. И тигр тоже в клетке. И другие хищные звери в клетках. Значит, зебра может не сидеть в клетке? Почему же она сидит в клетке?
        - Потому что иначе она убежит.
        - От кого? От тех, которые сидят в клетках?
        - Вообще убежит. Из зоопарка.
        - Она убежит туда, где ей будет лучше?
        - Наверно, лучше.
        - А надо, чтоб ей было хуже?
        - Вовсе нет.
        - Почему тогда она сидит в клетке?
        - Неужели не ясно? Потому что иначе она убежит.
        Я выражался предельно ясно, но пришелец меня не понимал.
        - А почему кошка не в клетке?
        - Кошка - домашнее животное.
        - А когда зебра посидит в клетке, она тоже станет домашней?
        - Зебра никогда не станет домашней.
        - Так зачем же тогда она сидит в клетке?
        - Я же сказал: потому что иначе она убежит.
        Некоторых слов пришельцы просто не понимают, хотя именно этим словам аборигены пытаются их научить.
        - Красивый дом! Зайдем посмотрим, какой он внутри!
        - Нельзя. В нем живут люди.
        - Они страшные?
        - Не страшные, но мы с ними незнакомы.
        - А мы познакомимся. И заодно дом посмотрим.
        - Нельзя. Как это мы войдем в чужой дом? Что мы скажем?
        - Скажем, что пришли познакомиться. Они сами будут рады.
        - Не думаю.
        - Почему? Разве мы страшные?
        - Мы не страшные, мы незнакомые.
        - А мы познакомимся.
        - Нельзя.
        В мире пришельцев все знакомятся просто. Там, конечно, мы вошли в этот дом. Вошли бы, окликнули хозяина:
        - Эй, что делаешь?
        - Пишу диссертацию. Дать почитать?
        - Сам читай. А жена что делает?
        - Обед готовит.
        - Тогда мы к жене. Здравствуй, хозяйка. Что, обед готовишь'
        - Обед.
        - Вкусный?
        - Еще какой!
        - Когда будет готово, позови, мы тут пока дом посмотрим. Дети есть?
        - Трое.
        - Ну так мы к детям твоим пойдем. Познакомимся.
        Вот так бы мы разговаривали в мире пришельцев. А здесь вместо такого интересного разговора - только одно слово: «Нельзя!»
        Пришельцы плохо знают слово «нельзя», они постоянно путают его со словом «можно». Они считают, что можно ходить без пальто, когда аборигены кутаются в теплые шубы, и что можно купаться в холодной воде, и что можно, вполне разрешается схватить от этого насморк. Большинство пришельцев не расстается с насморком, - наверно, от своих космических холодов.
        Однажды я увидел двух пришельцев, куривших сигареты - изобретение земли. Пришельцы кашляли, размазывали по щекам слезы и все же снова и снова пытались втянуть в себя горький дым.
        - Зачем вы себя мучите?
        - Привыкаем. Что мы - хуже других?
        Из трубы ближайшего дома валил дым. Из трубы соседнего дома валил дым. Из трубы завода, фабрики, из выхлопных труб проезжих автомашин - отовсюду валил дым. Все, повально все себя мучили, и, конечно, пришельцы были не хуже других.
        - Закуривайте, - предложили они. - У нас целая пачка.
        - Я не курю, - рискнул я подорвать свой авторитет.
        - Почему?
        - Здоровье не позволяет.
        - Кто не позволяет?
        - Здоровье.
        - Нашли кого слушаться!
        Пришельцы очень доверчивы, они верят в любые фантазии, - может быть, потому, что они свалились на землю с небес, где обитают только фантазии. Им ничего не стоит в обыкновенной палке увидеть саблю, винтовку, а то и боевого коня. В самой людной толпе они ведут себя, как на необитаемом острове. Пришельцы - вечные путешественники, они легко перемещаются во времени и пространстве, посещая самые отдаленные материки и века. Как им это удается - загадка для аборигенов земли, для которых любое путешествие утомительно и хлопотно. Если абориген собирается летом на дачу, он начинает собираться уже с весны. Он бегает по магазинам, волоча за собой, как шлейф, длинный список предметов, без которых он не сможет продержаться до осени. Он пакует матрацы и одеяла, проводя последние ночи на голых досках, пружинах, а то и просто на голом полу. Он обзванивает всех родственников и знакомых, давая им последние наставления, словно собирается в последний путь, а не на загородную дачу. Если аборигену предложить съездить куда-нибудь в пятнадцатый век, он ни за что не поедет.
        - Что вы! Меня там сожжет инквизиция!
        А если ему предложить век тридцатый, он смутится:
        - Я там никого не знаю… У меня там никого нет…
        И только пришельцы смело отправляются в незнакомые времена и места, и проходят через костры инквизиции, и умирают в армии Спартака, но все же остаются живыми и возвращаются, чтобы сесть в ракету и отправиться в дальние небеса, откуда они пришли на землю.
        Аборигены удивляются их энергии, аборигены знают закон сохранения энергии, поэтому они сохраняют свою энергию, а пришельцы расходуют, потому что слабо разбираются в этих законах. И под какой закон можно подвести шапку-невидимку, их излюбленный головной убор?
        Если бы на аборигена надеть шапку-невидимку, абориген бы смертельно обиделся, потому что увидел бы, что к нему относятся как к пустому месту. Возможно, к нему и раньше так относились, но столь явно этого не показывали, - такое случается среди аборигенов, в отличие от пришельцев, которые ничего не умеют скрыть. Пришелец никогда не станет раскланиваться с пустым местом и спрашивать у него:
        - Как делишки? Как детишки? Что-то вас давно не видать.
        - Скажите, вы не видели кошечку? Маленькую такую, серенькую?
        - Вам нужна кошка? Мы вам десяток наберем.
        - Да нет, мне нужна одна. Маленькая такая, серенькая…
        Оставалось полчаса до отлета, и женщина боялась, что не успеет найти эту кошечку, которую она и узнать-то как следует не успела. Они встретились за много километров отсюда, где кошечке было плохо, и женщина взяла ее с собой, а теперь потеряла в чужом для кошечки городе, в многолюдном и шумном аэропорту. Как она здесь будет, среди чужих? Получается, будто ее обманули: завезли в такую даль и бросили. Боже мой, ведь ее никто не хотел бросать, ее только на минутку выпустили из рук, а она прыгнула куда-то в подвал, испугавшись шума мотора. Женщина обошла все подвалы, но и позвать-то она как следует не могла: ведь они и об имени кошечкином не успели договориться.
        - Такая маленькая, серенькая…
        - Мы вам десяток наберем, - отвечали ей те, для кого все кошки серы. Кошкой больше, кошкой меньше - что от этого изменится на земле?
        Для аборигенов ничто не изменится, у них свои прочно насиженные места. Плацкартные, купейные, мягкие места. Даже в троллейбусе абориген устраивается так, словно собирается провести в нем остаток жизни. И где бы он ни находился, в какой бы должности ни служил, для него главное - не потерять это место. Плацкартное, купейное, мягкое. Потому что на всех необъятных просторах земли для него важно лишь это насиженное, належенное место. Он не считает себя на этом месте пришельцем, он уверен, что он этого места абориген.
        Я хотел бы навсегда остаться пришельцем…
        Но время проходит, и пришельцы становятся аборигенами. Они перестают мотаться по всем пространствам и временам, Усваивают закон сохранения энергии, они узнают, что означает слово «нельзя», привыкают к нему и уважают больше, чем слово «можно». Они любят вспоминать о том, как были пришельцами, но к той поре относятся снисходительно, с добродушной усмешкой:
        - По ночам мы искали в траве падающие звезды. Представляете: звезды в траве!
        Но не все пришельцы становятся аборигенами, некоторые из них остаются пришельцами - навсегда. Смешные, нескладные, хотя внешне мало отличающиеся от аборигенов, они живут пришельцами на земле, как живут все земные пришельцы. И они шагают по этой земле, подставляя ветру свои поредевшие волосы, и не могут найти себе постоянного места, и всюду им достается за то, что они нарушают законы аборигенов, - у пришельцев нет своих законов, и им приходится жить по законам аборигенов, и они нарушают их, не умея понять, потому что до конца жизни остаются пришельцами…
        Все говорят о пришельцах, все ждут пришельцев, а они давным-давно живут на земле. В каждом доме, в каждой семье есть хотя бы один пришелец…
        ДИСТРОФИКИ

* * *
        Я звезда. Я горю, как свеча,
        Вырывая из мрака Вселенную.
        И работаю я по ночам,
        Тратя время особенно ценное.
        Но кому это нужно, друзья,
        Чтобы в небе трудились, как негры, мы,
        Если девять десятых энергии
        Все мы, звезды, расходуем зря?

* * *
        Краснеет солнце на закате,
        Краснеет солнце на рассвете.
        Онокраснеет, на ночь глядя,
        Расставшись с ней и снова встретясь.
        И день немало озабочен,
        Гадает, но спросить не смеет:
        Что делало светило ночью,
        Что утром так оно краснеет?

* * *
        Деревья-исполины
        И гнутся, и трещат,
        Лежат в пыли вершины,
        А корни - вверх торчат.
        А в небе - хмари, хмури,
        И молния, и гром…
        Женился бор на буре,
        Привел хозяйку в дом.

* * *
        Однажды заспорили солнце с бореем,
        Кто снимет с прохожего шубу скорее.
        Борей попытался сорвать ее грубо -
        Прохожий плотнее закутался в шубу.
        А солнце пригрело - и сразу прохожий
        Снял шубу и шапку, и валенки тоже.
        Поистине ласка - великое дело:
        Кого она только из нас не раздела!

* * *
        У апельсина не доля, а долька,
        Но апельсин не в обиде нисколько.
        Сладкая долька ему суждена,
        Да и к тому же еще не одна.
        Прячутся дольки под толстою кожей,
        Здесь их не сушит ничто, не тревожит.
        Доля ж открыта, у всех на виду,
        Всем на потеху, себе на беду.

* * *
        Ходит в золоте луна, в серебре - вода.
        Ходит в мягком тишина, в зябком - холода.
        Ходит в пышном торжество, в пестром - суета.
        И совсем без ничего ходит доброта.
        Ей бы серебро воды, золото луны, -
        В мире не было б нужды, не было б войны.
        Это не ее вина, а ее печаль…
        Ходит в мягком тишина, голубеет даль.

* * *
        Дерево. Ну что, казалось, в нем?
        Листья, ветки, шелест и прохлада.
        Отчего же знойным летним днем
        Каждому приятно быть с ним рядом?
        Даже лесоруба с топором
        Дерево в тени готово спрятать.
        И каким же нужно быть богатым,
        Чтоб за все, за все платить добром!

* * *
        Вбивают в осину осиновый клин.
        Не клин виноват, а его господин.
        Однако и он, господин молоток,
        Легко и резонно отводит упрек.
        За ним ведь рука, за рукою плечо,
        А там еще что-то и что-то еще…
        Не сыщешь виновных, не сыщешь причин.
        Вбивают в осину осиновый клин.

* * *
        Осуждали путники осину,
        Что на ней не зреют апельсины.
        Под осиной сидя в жаркий день,
        На осину наводили тень.
        А осина молча все выносит,
        Критиков суровых не винит,
        Понимая: тень-то каждый бросит,
        Но не в каждой спрячешься тени.

* * *
        Что ни вечер воет ветер:
        «Всем пора на боковую!
        Не беда, что солнце светит,
        Я сейчас его задую!»
        Воет ветер на рассвете,
        Заступая в караул:
        «Эй, вставайте, солнце светит!
        Это я его раздул!»

* * *
        Итак, пустыни больше нет.
        На этом месте вырос город.
        Фонтаны. Опера. Балет.
        Проспекты. Фауна и флора.
        А в центре озеро. Причал.
        Плывут суда по глади синей…
        И только слышен по ночам
        Глас вопиющего в пустыне.

* * *
        Отпустила реку высота,
        И река потекла, понеслась,
        Выбирая пониже места,
        О высокие камни дробясь,
        Рассыпаясь на тысячи брызг
        На опасном пути своем…
        Так бывают легки на подъем
        Те, которые катятся вниз.

* * *
        Вот и потеплела атмосфера.
        Холодов как будто не бывало.
        После трудной зимней обстановки
        Слышится дыхание весны.
        И стоят в зеленом - офицеры,
        В голубом и синем - генералы,
        Во дворах на бельевых веревках
        Выстроились нижние чины.

* * *
        Там, где река утратит имя
        И перестанет быть рекой,
        Ее в свои объятья примет
        Неведомый простор морской.
        И, окунувшись в неизбежность,
        Тогда почувствует река,
        Насколько плата велика
        За бесконечность и безбрежность.

* * *
        Не нужно сетовать, река,
        Что время мчит тебя куда-то,
        Что уплывают берега,
        К которым больше нет возврата.
        Все уплывает без следа,
        Тебя же гонит мимо, мимо…
        Не нужно сетовать: вода
        Свежа, пока она гонима.

* * *
        Не оставляет рыба в море след,
        И след не оставляет в небе птица.
        В немом пространстве вереница лет
        На мертвый камень камнем не ложится.
        У времени и веса даже нет,
        Его нести и муравью не трудно.
        Столетья невесомы, как секунды…
        Откуда же на лицах наших след?

* * *
        Гора с горой не сходятся никак.
        Не сходятся сияние и мрак.
        Расходятся дороги и пути,
        А также те, кому по ним идти.
        Несовместимы иней и роса,
        Земные и иные полюса.
        Но неразлучны меж собой навек
        Вчерашний день и прошлогодний снег.

* * *
        Пейзажу сельскому навстречу, забыв о шуме городском,
        Течет дорога через речку и называется мостом.
        Струится каменно и строго, в движенье обретя покой,
        А под мостом течет дорога и называется рекой.
        Бегут, бегут пути земные, спешат неведомо куда.
        Стоят столбы, как часовые, и называются года.
        И каждый постоит немного и растворится без следа.
        А мимо них бежит дорога и называется: судьба.
        ЖИЗНЬ СВЕТА
        Звездный луч пронзает космос насквозь, он ясно видит свой путь в темном, безжизненном космосе… А попав на Землю, луч начинает дрожать, спотыкаться о каждый фонарь, пока совсем не пропадет, не затеряется в земной атмосфере…
        Луч света в темном царстве чувствует себя хорошо.
        Погибает же он - в светлом царстве.
        ВУЛКАНЫ
        у вулканов много тепла, которое они спешат поскорей отдать и потому извергают его, обжигая, но не согревая…
        Теплоту ведь тоже нужно уметь отдать. Чтобы благие порывы не стали стихийными бедствиями.
        ПОТЕРПЕВШИЕ НА ЗЕМЛЕ
        Облака рождаются в океане и терпят бедствие на земле, осыпаясь дождями, расшибаясь о камни и сухую земную твердь. И они высаживаются в какой-нибудь луже, как Робинзон на необитаемом острове, и плывут посреди грозной стихии, земли, попутным ручейком или попутной речушкой в большие попутные реки, а там - на родину, в океан.
        А за ними вырастают леса, расцветают сады, оживает земля, напоенная влагой.
        Если ж нет ничего попутного - ни рек, ни ручейков, - они уходят под землю. Они проходят сквозь землю, сквозь эту сухую твердь, и ничто не может их остановить: ведь они идут к своему океану. В подземной темноте, натыкаясь на камни и руды, они идут к своему океану - через многие километры, через суглинки, известняки и пески…
        А над ними зеленеют поля и созревают колосья. И живет, и дышит над ними земля…
        И они возвращаются в океан. Чтобы вторично родиться облаком, и в десятый, и в сотый раз родиться облаком в океане. И всякий раз терпеть бедствие на земле.
        А она зеленеет, земля, расцветает и хорошеет, и плывут над ней облака, идущие с океана…
        И все, что она имеет, все, чем земля хороша, сделали те, кто на ней потерпел бедствие…
        ВОЗРАСТ ЗЕМЛИ
        Легкий гелий улетает с Земли, и легкий водород улетает с Земли, а оседает на Землю все тяжелое.
        Тяжелый кремний. Железо. Тысячи, миллионы тонн. Вся тяжесть космоса ложится на плечи Земли - с каждым днем все больше и больше…
        Да, возраст - это не годы и даже не века. Возраст - это то, что происходит с Землею. Когда все легкое улетает, исчезает неизвестно куда. А на плечи ложится тяжелое - неизвестно откуда…
        ВЕРТИКАЛЬ
        У большинства животных мозг и сердце находятся на одном уровне, и уровень этот, надо сказать, невысок. Да и что за высота - в горизонтальном положении!
        Человек, приняв вертикальное положение, значительно повысил этот общий уровень, но мозг у него оказался выше сердца.
        Мозг человека намного выше сердца, и расстояние между ними тем больше, чем выше поднимается человек.
        НАКОРОТКЕ СО ВСЕЛЕННОЙ
        Со Вселенной Земля разговаривает на коротких волнах. Короче говоря… Еще короче…
        Лишь короткие волны пробиваются в космос, а длинные не в состоянии оторвать себя от Земли.
        Поэтому будем кратки - чтоб нас услышали.
        ЗАКОН ДВИЖЕНИЯ
        Главный закон движения: палок не должно быть больше, чем колес.
        ПРИРОДА ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ
        Каждая низменность норовит стать возвышенностью, и это настоящее стихийное бедствие.
        ИСКОПАЕМЫЕ
        Для того, чтобы быть полезным, необязательно стать ископаемым.
        ПРЕДСКАЗАНИЕ ПОГОДЫ
        Там, где каждый считает, что лично он не делает погоды, погода бывает самая отвратительная.
        ЯКОРЬ
        Для того, чтобы не пройти мимо цели, иногда необходимо пойти ко дну.
        ВРЕМЯ В ПРИРОДЕ
        Запасы времени в природе неограничены, но как мало приходится на каждого человека.
        ГОДЫ
        Это только так говорится, что годы берут свое. На самом деле они берут не свое, а чужое.
        ЭВОЛЮЦИЯ ВИДА
        Поразить потомков своей наследственностью, а предков своей изменчивостью - в этом суть приспособления к окружающей среде.
        РЕПЛИКА ОБЕЗЬЯНЫ
        Иногда опасно уходить от достигнутого. Даже вперед.
        АРХЕОЛОГИЯ
        Вавилоняне раскапывали культуру шумеров, при этом закапывая свою.
        БИТВЫ
        Битвы за свои убеждения никогда не бывают столь жестоки, как битвы за свои заблуждения.
        СОЛДАТЫ ИСТОРИИ
        Факты - солдаты истории: они всегда подчиняются генералам.
        ПРАКТИЧЕСКИЙ СОВЕТ
        Когда перед тобой возникнет стена, вбей в нее гвоздь, повесь на него шляпу и чувствуй себя, как дома: одна стена у тебя уже есть.
        ОБЯЗАТЕЛЬСТВО
        Мы вырубим все оазисы, чтобы они не заслоняли от нас пустынь, которые нам еще предстоит засадить деревьями.
        ЛАВРЫ
        Уходя из театра, каждый зритель уносит с собой по лавровому листку.
        СУТЬ ЖИЗНИ
        При естественном движении от начала к концу - вечное стремление к началу.
        ЭВОЛЮЦИЯ ЧЕЛОВЕКА
        …а старые обезьяны все еще вспоминают о том, как они жили до эволюции…
        ИСТИНА В СЕМЬЕ
        Мужья, не спорьте с женами! Не может быть хорошим мужем тот, кто любит истину больше, чем женщину.
        СУДЬБА
        От судьбы не уйдешь, а если уйдешь, то тебя будут разбирать на общем собрании.
        В ЗРИТЕЛЬНОМ ЗАЛЕ
        Свободное место - это место, занятое только собой.
        ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
        Быть без царя в голове - еще не значит быть демократом.
        ЦЕНА ЖИЗНИ
        Там, где чужие жизни идут по дешевке, на собственную возрастает цена.
        УБЕЖДЕНИЕ ИЛИ ЖИЗНЬ?
        Люди не раз отдавали жизнь за убеждения, но убеждения они отдавали только за хорошую жизнь.
        ИГРЫ
        Редко встретишь мыслителя, играющего в дурака. И намного чаще дурака, играющего в мыслителя.
        СОВЕТЫ МЕДИКОВ
        Не зря врачи советуют ограничивать себя и в том, и в другом. Все ограниченные обладают завидным здоровьем.
        ПЕССИМИЗМ ОПТИМИСТА
        Если больной и протянет до утра, то только ноги.
        ОПТИМИЗМ ПЕССИМИСТА
        Только в тюрьме чувствуешь себя как за каменной стеной.
        СОВРЕМЕННОСТЬ
        Современность - это то, что понимается только со временем
        УВЕДОМЛЕНИЕ ЗРИТЕЛЯ
        Сегодня и завтра, в любой сезон - билеты на сегодняшнюю трагедию действительны на завтрашнюю комедию.
        ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ
        МУРАВЕЙ И ЛИСТОБЛОШКА
        Жила у нас в лесу молоденькая Листоблошка. Молоденькая и сладенькая. К ней наведывался некто Муравей, когда ее Листоблох был в командировке.
        Не подумайте плохого. Все муравьи любят сладенькое, а Листоблошка это сладенькое как раз выделяла. Поест, допустим, солененькое, а выделит сладенькое. Ну, а Муравей уже тут как тут. Разумеется, если Листоблох в командировке.
        Время у нас было интересное. Мы как раз сняли с работы Медведя, а на его место выдвинули муравья. Не Листоблошкиного, а другого. Выбирали всеобщим тайным голосованием. Муравьев в лесу много, есть кому голосовать. Это мы только с виду молчаливые, но если тайно голосовать, тут мы перекричим любого медведя.
        Для Медведя это было большой неожиданностью. Он очень сердился. Вы, говорит, у меня еще будете лапу сосать.
        А муравей, которого выбрали, стал теперь Мэравей, это у него должность такая. Бегает по берлоге и не знает, куда бежать. И все вокруг него бегают и не знают, куда бежать. Только один Муравей знает, куда бежать: он уже опять у Листоблошки.
        Листоблошка сидит на одном листе, другим обмахивается и говорит как бы между прочим:
        - Я слышала, одному из ваших дали берлогу. Такому же, как ты, муравью.
        - Не муравью, а Мэравью.
        - А мне все равно. Я вашего брата не различаю.
        Некто Муравей даже опешил. Такое услышать в интимный момент. Но Листоблошка такая. Ей нужно очень много втолковать умных мыслей, чтобы она наконец выделила какую-нибудь глупую. Глупенькая она, Листоблошка. Глупенькая и сладенькая.
        В последний свой приезд из командировки Листоблох ей втолковывал:
        - Сейчас такое время, надо с умом выделять. Что-то выделить, а что-то прижать, чтоб потом из этого побольше выжать.
        Некто Муравей ничего об этой политэкономии не знал, и он от души тянулся к Листоблошке:
        - Сладенькая моя!
        Но Листоблошка жмется, отворачивается, прячет от него свою сладость. Говорит, что ей муж запретил выделять что-либо на сторону. В том смысле, что нужно сегодня побольше прижать, чтобы завтра побольше выжать.
        Ну и стерва, подумал Муравей. Нашла где вводить рыночные отношения. Ему, Муравью, все эти листоблошьи проблемы ни к чему, ему главное - принять сладенькое и отвалить, пусть без него строят свою экономику.
        И отправился некто Муравей по своим делам. Оказывается, и у него были дела. Не только мэравьям в берлогах заседать да листоблохам мотаться по командировкам.
        КОШКА В ЗООПАРКЕ
        Кошка жила в зоопарке, но не в клетке, а между клетками. Это было обидно, потому что в клетке кормят, а между клетками нет. Что сам ухватишь, тем и бываешь сыт. Но зато живешь на свободе.
        Таков закон жизни: либо сытая, либо свободная жизнь. Этот закон никому не нравится, потому что в любом случае чего-то не хватает.
        Кошке не нравилось, что сама она на свободе, а еда от нее отделена клетками. И она бегала между клетками и кричала: «Долой клетки!» - наполняя атмосферу вольнолюбивыми мотивами. И когда вольнолюбивые мотивы дошли до администрации, клетки убрали и зоопарк переоборудовали в заповедник, где все на природе, все на свободе…
        И сразу все завопили: «Давайте жрать!»
        Громче всех вопила кошка. Раньше еду можно было стащить из клетки, хотя это и было сопряжено с определенными трудностями. А теперь что получилось? Ни клеток, ни еды?
        А преступность? Когда у нас была такая преступность? Вы посмотрите, кого повыпускали из клеток! Это же преступники! Они же заживо друг друга едят!
        Кошка забилась на самую верхушку дерева и с ужасом смотрела, как свободные граждане поедают друг друга. В свободолюбивых мотивах ничего об этом не было сказано.
        И кошка завопила сверху: «Свободу клеткам!» Но спуститься с дерева не решалась из страха перед растущей преступностью.
        Так и осталась на дереве. Научилась орешки грызть. Белки принимали ее за свою и вместе с ней кричали: «Свободу клеткам!»
        ПАССАЖИР ЧИЖИК, ВЫЛЕТАЮЩИЙ ДО ХАРЬКОВА
        Рассказ зяблика
        Мы всегда недовольны. И то у нас не так, и это не по-хорошему. И не те птицы на деревьях поют, и не те, какие надо, наедаются досыта. А я вам так скажу: слишком хорошо живем. Чересчур хорошо живем, вот в чем главная причина.
        Сижу я недавно в аэропорту. Смотрю, как самолеты взлетают и на землю садятся. Они, пока не взлетят, такие большие, а потом становятся маленькие. А те, которые садятся, наоборот: сначала маленькие, а потом большие.
        Сижу я и думаю: почему так? Я сколько летаю, а все одинаковый: что там, в небе, что здесь, на земле. Да если б меня так все время то сжимало, то раздувало, я б давно лапки откинул, дал дубаря. А мы не ценим. Своего не ценим. Все на чужое заглядываемся. А на что заглядываться? У них только успевай сжиматься да раздуваться…
        Так я, значит, думаю, пока на аэродроме сижу. И вдруг слышу:
        - Пассажир Чижик, вылетающий до Харькова! Подойдите ко второму окошку.
        Опять, думаю, Чижик куда-то летит, опять ему у нас не нравится. Раньше он все на юг улетал, а теперь почему-то в Харьков. Интересно узнать, что у него там в Харькове. И почему его ко второму окошку подзывают.
        Заглянул, а это не Чижик. Другой. Просто такая фамилия.
        И стоит этот другой по фамилии Чижик у второго окошка, а ему говорят:
        - Сегодня не полетите.
        И он, представьте себе, не летит.
        Да если бы мне сказали: «Зяблик, ты сегодня не полетишь»… Я бы им в глаза рассмеялся. А этот не смеется.
        - Мне, - говорит, - на работу. - И так жалко заглядывает в глаза.
        Слыхали? На работу! Пусть бы мне кто-то сказал, что мне нужно на работу, пусть бы сказал…
        А мы - недовольны.
        Нет, надо нам устроить аэродром. И чтоб каждого подзывали к окошку и говорили, кто полетит, а кто не полетит. И куда полетит, чтоб говорили, а не так - кому куда вздумается. И чтоб нас все время то сжимало, то раздувало, то сжимало, то раздувало…
        Вот тогда бы мы были довольны. Всем довольны. И Чижик наш никуда бы не улетал, а сидел на месте, как этот, из Харькова.
        ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ
        Общественное мнение складывается из множества личных. Мнение мошки ложится рядом с мнением слона, мнение мышки рядом с мнением кошки.
        А вот и Муравьишка - сопит, кряхтит: сам-то он махонький, а мнение у него вон какое большое! С таким мнением ни в общественный транспорт, ни в такси, - даже с работы могут, ежели что: не загромождай казенное помещение.
        - Спятил дурень на старости лет, - высунулся Жук из-под кустика. - Чтоб я свое кровное да в общую кучу!
        - Это не куча. Это общественное мнение…
        - Вот именно, общественное. А ты в него кровное, свое… Запомни ты, общественник: общественное мнение не складывают, а делят.
        - Как это делят? - прокряхтел Муравей. Совсем его придавило собственное мнение.
        - Обыкновенно. Берут самое большое мнение, - допустим, слона. И делят на всех, чтоб каждый его придерживался. У слона, знаешь, какое мнение? Одного его мнения на нас всех хватит.
        И спрятался Жук под кустик. И крикнул оттуда, из-под кустика:
        - Хотя нельзя не приветствовать мнение мошки рядом с мнением кошки!
        Это он высказал общественное мнение. Чтоб свое было целее.
        ПРОБЛЕМЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ
        Когда вырубили лес, не стало прежней дремучести и самые дикие помаленьку цивилизовались. Бросили эту привычку глазами вращать да зубами щелкать друг на друга, поскольку каждый теперь на виду и никуда от народа не спрячешься.
        И образ жизни другой. Вместо того, чтоб гонять по лесу, высунув язык, каждый культурно зарабатывает средства на пропитание. Медведь с деревьев шишки трясет. Заяц качает мед, а Белочка сажает капусту. А потом вся эта продукция поступает в магазин, где каждый в порядке очереди покупает, что ему надо. Заяц капусту, Медведь мед, а Белочка сосновую шишечку.
        Очередь сближает. Даже самые чужие и незнакомые в очереди как родные, жмутся друг к другу. И нервную систему укрепляет очередь: кто в ней выстоит, выстоит всюду.
        В одном магазине постоишь - в другой побежишь, чтоб успеть до закрытия. Постоишь - побежишь - постоишь - побежишь… Дикого зверя ноги кормят, но они, оказывается, кормят и цивилизованного.
        И это уже непонятно: почему так? Раньше, когда каждый добывал себе пропитание, это избавляло его от необходимости ходить на работу. Потом, когда стали ходить на работу, это избавило от необходимости добывать пропитание. А если и работать и добывать… Целый день работать, а потом бегать добывать…
        И никуда от этих проблем не спрячешься: леса нет.
        ОКРУЖЕНИЕ
        Говорят, все зависит от окружения. Мол, какое у нас окружение, такими мы и вырастаем.
        Но не всегда это так.
        Вот у дырки, например, окружение может быть золотым, может быть бриллиантовым, а она все равно пустое место.
        БОЧКА
        Свили две сороки гнездо на пороховой бочке. Это пустая бочка - плохая примета, а полная - примета хорошая. Вот и выбрали сороки бочку, полную доверху, - чтобы к счастью.
        - А не взорветесь? - спрашивали осторожные воробьи.
        - Ну, нет, мы живем потихонечку. Раньше у нас всякое бывало: то ссора, то скандал, а то, случалось, и подеремся. А теперь мы смирно живем, воздуха не сотрясаем. Если взлетаем, то осторожненько, чтоб на воздух не взлететь.
        - Скучно, небось?
        - Не без того. Но как вспомним, что могли бы на воздух взлететь, сразу становится весело. Могли бы взлететь - а вот не взлетаем!
        - Значит, счастливы?
        - Ну, животы приходится подтянуть, чтоб за продуктами не мотаться, воздуха не сотрясать. И по ночам плохо спим - пороховая бочка все-таки… Но в смысле того, что до сих пор не взлетели, конечно, счастливы. Еще как счастливы!
        «А мы все воюем! - печально вздохнули воробьи. - Никак между собой не помиримся. А что если и нам бочку завести, натаскать в нее пороху и жить потихоньку… Чем больше пороху, тем меньше шороху…» - вот к какому выводу пришли воробьи.
        ПУФ
        Пуф перед зеркалом все прихорашивается. Положат на него шляпу, а он уже прихорашивается:
        - Идет мне эта шляпа или не идет?
        Положат портфель, а он опять прихорашивается:
        - Вот теперь у меня вид солидный.
        А однажды кошка на него села, так он и вовсе глаз не мог от себя оторвать. Сама кошка вроде папахи на голове, а хвост свисает челочкой. Как не залюбоваться?
        Стул, что против окна, все природой любуется, кресло от телевизора не оторвешь. А он, Пуфик, все перед зеркалом, и не интересует его то, что там, за окном, по телевизору или вообще в мире. А если и заинтересует, то лишь для того, чтоб покрасоваться:
        - Как я в этом мире? Неплохо. В шляпе? Уй, хорошо! А если кошку набекрень да хвост челочкой… Нет, положительно этот мир мне идет. А я ему - еще больше!
        ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ
        Когда песочные часы начинают счет времени, будущего у них много, а прошлого нет совсем. Но постепенно будущее из верхнего сосуда пересыпается в нижний, в котором песочные часы собирают прошлое.
        Вначале песчинки падают беззаботно и весело, и кажется, что будущее играет в песочек. Но под конец начинаешь замечать, что это из него песок сыплется.
        Будущее в верхнем сосуде, прошлое в нижнем, а где настоящее?
        Оно вот здесь, в узком проходе, через который будущее сыплется в прошлое.
        Может, потому в нем жить неудобно?
        В будущем - просторно, в прошлом - просторно, а в настоящем - теснота, ни распрямиться, ни протолпиться. А когда протолпишься, глядь - ты уже проскочил.
        Одна надежда: может, перевернут часы, и тогда прошлое снова станет будущим.
        ДИСТРОФИКИ

* * *
        Гвоздь работает, старается
        И его все время бьют.
        А шурупам все прощается,
        Хоть у них полегче труд.
        И не те у них усилия,
        И не may них судьба…
        Дело ж все в одной извилине
        Под названием резьба.

* * *
        - Братцы вы мои! Родные! Близкие!
        Губим мы друг друга, это факт.
        Сгоряча кому-то правду выскажешь,
        Смотришь - тут инсульт, а там инфаркт.
        И хотел бы, да нельзя иначе ведь,
        Все-то мы у жизни на краю.
        Если жизнь другим не укорачивать,
        Нечем будет удлинить свою.

* * *
        Нет у нас ни покоя, ни сна:
        Все боимся, боимся чего-то.
        То боимся, что будет война,
        То боимся, что снимут с работы.
        То боимся, что скажет сосед,
        То дрожим, от ревизии кроясь…
        Трудно жить не за страх, а за совесть:
        Страху много, а совести нет.

* * *
        Люблю я сильных людей,
        И, к их приобщаясь славе,
        Кажусь я себе сильней,
        Но в мире, где сила правит,
        Я к слабым питаю страсть.
        Одно только мне не мило,
        Что любят слабые власть.
        Она у них вместо силы.

* * *
        Бежишь - и все бежит обратно:
        Столбы, деревья, небеса.
        Особенно бежать приятно,
        Когда бежишь не ОТ, а ЗА.
        Дорога стелется покорно,
        И даль волнует и зовет…
        Особенно бежишь проворно,
        Когда бежишь не ЗА, а ОТ.

* * *
        Мельница, крылатая пехота,
        Потрудилась на своем веку.
        Одолела стольких донкихотов,
        Муку их перемолов в муку.
        Край родимый, как ты сердцу дорог,
        Как твои просторы широки!
        Отчего же на твоих просторах
        Муки много больше, чем муки?

* * *
        Очередь - как длинные стихи.
        Тянется, потом свернет за угол.
        Женщины, мужчины, старики
        Медленно рифмуются друг с другом.
        Тянется огромная страна,
        Думает безрадостную думу…
        Но в стихах изюминка нужна,
        А его как раз и нет - изюма.

* * *
        Он сказал: «Ничего, держись!
        Вы, поэты, живучие, черти.
        У хороших поэтов жизнь
        Начинается после смерти».
        И вздохнул: «Не хочу грешить,
        Я б не смог. Ни за что на свете.
        Очень хочется жить ДОсмерти.
        Просто до смерти хочется жить!»

* * *
        Простое понимается с трудом,
        Когда слова красивы и цветисты.
        Как будто автор этим языком
        Отпугивает собственные мысли.
        И безответна каждая строка,
        И с нею сладить не хватает мочи…
        Как будто взял читатель языка,
        А тот молчит и говорить не хочет.

* * *
        Хоть эта истина бесспорна,
        И с детских лет известно нам,
        Что мыслям быть должно просторно,
        А тесно быть должно словам, -
        Но мыслям это неизвестно,
        И потому-то с давних пор
        Они родятся там, где тесно.
        Хотя вокруг - такой простор!

* * *
        Хотел я поехать в Одессу.
        Пришел на одесский вокзал.
        Кассир посмотрел с интересом
        И мне деликатно сказал:
        «Я вас бы отправил экспрессом
        В Житомир, Москву, Ленинград.
        Но все поезда до Одессы
        У нас не идут, а стоят».

* * *
        Наконец-то! Наконец произошло!
        Время замерло, от счастья онемев:
        Постоянство постояло и пошло,
        Переменчивость дождалась перемен.
        Но минута за минутою текла,
        И мгновенья умирали на лету,
        И так крепко переменчивость спала,
        Что казалось - постоянство на посту.
        ПОТОМКИ ПРЕДКОВ
        У одних потомков были предки, у которых обе руки были правые. Поэтому каждый предок работал за двоих потомков.
        Много они наработали, постепенно в потомков перешли, а когда перешли, почувствовали некоторую усталость. И подумали: а нельзя ли так приспособиться, чтоб одной рукой работать, а другой отдыхать?
        И тогда они устроили леворуцию. С тем, чтоб левой рукой отдыхать, а от правой получать по способностям и соответственно ей воздавать по заслугам.
        Но хотелось больше получать по заслугам, поэтому некоторые продолжали работать так, словно у них обе руки правые. То есть по-старому, как работали предки.
        Это было неправильно. Не может один человек столько получать по заслугам. Поэтому у них отбирали заслуженное и отдавали тем, кто не имеет никаких заслуг.
        Это называлось: социальная справедливость.
        И многие стали работать так, словно у них обе руки левые. Одни - чтоб показать свою леворуционность, другие - чтоб получать не по заслугам, а по социальной справедливости, поскольку по ней больше платят.
        Врачи вместо язвы желудка ставили диагноз сердечной недостаточности. Больной умирал от язвы, а его хоронили от недостаточности. Он умирал от недостаточности, а его хоронили от непроходимости. Диагноз гонялся за болезнью по всем больным, но не мог ее догнать, и больных все время хоронили не от того, да как хоронили! Тоже так, будто у них обе руки левые.
        Следователи хватали преступника обеими руками, но руки были левые, поэтому хватали не тех людей. Честные люди первыми попадали под следствие - не потому, что следствие предпочитало честных, а потому, что их легче было поймать. И, конечно, если ловить левыми руками, приходилось ловить легкое, а не трудное.
        Надо сказать, что продукция, производимая левыми руками, была не такой уж качественной и не количественной тоже. На качественной продукции приходилось ставить специальный знак, чтоб ее можно было отличить от некачественной. А чтоб продукция выглядела более количественно, к ее количеству приписывали разные цифры, - правда, тоже грубо, некачественно, левыми руками.
        Леворуционность была у всех на виду, но продукция все больше исчезала из виду. И когда уже не стало мочи постоянно находиться под следствием, умирать не от тех диагнозов и получать от жизни все некачественное и неколичественное, люди призадумались: неужели в этом и состоит социальная справедливость?
        Долго думали. Некоторые за ответом отправились к предкам, но до сих пор ответа так и не принесли.
        ПЕДАГОГИКА В ЗЕМЛЕДЕЛИИ
        Один огородник, педагог по образованию, сажал огурцы в расчете, что из них вырастут помидоры.
        Вырастали, однако, огурцы. Что сажаем, то и имеем, как говорил один прокурор совсем по другому поводу.
        Огородник же, как педагог, верил в преобразующую силу воздействия. Он считал, что каждый сомнительный фрукт может стать общественно полезным овощем, - если, конечно, преодолеть наследственность, которая в нем укоренилась.
        У огурцов была жуткая наследственность, и она упорно превращала их в огурцы. И тем верней, чем больше благ они получали.
        Призадумался огородник. Они у него вон чем растут, а он еще создает им условия. Земельку под ними рыхлит, водичкой поливает. Нет уж, надо создать им такие условия, чтоб либо совсем не расти, либо - будь любезен! - расти помидором.
        Перестал он их поливать, перестал пропалывать. Все равно лезут из земли огурцы. Прикрыл зонтом от дождя - лезут огурцы! Ну что с ними делать?
        Взял мотыгу, вырубил все посаженное, новое посадил. Когда огурцы полезли, снова вырубил, снова посадил…
        Так год за годом сажал и рубил, сажал и рубил… И однажды глядит: лезет из земли что-то красненькое.
        Большой урожай собрал. Отличные помидоры. Из которых при желании можно вырастить огурцы.
        Наследственность, конечно, в них сидит, но она ведь тоже до известных пределов.
        ЛЕЧЕНЬЕ - СВЕТ
        В одном городе строили больницу.
        По-разному строили: одни с желанием, с огоньком, а другие - спустя рукава, через пень-колоду. И одних вывешивали на Доску почета, а других пригвождали к позорному столбу.
        Чтобы помнить, что строим, через все здание протянули плакат: «Лечиться, лечиться и лечиться!»
        Но все-таки не упомнили. Когда строительство было завершено, смотрят - это вовсе и не больница, а скорее исправительное заведение.
        Тут лодыри быстренько отгвоздились от позорного столба и потянулись к Доске почета. И стали всем рассказывать, как они плохо строили эту тюрьму. А энтузиасты оправдывались, писали объяснительные записки. В том смысле, что они ведь не знали, что построят. Они только знали, что строили. Но - что построили, то построили.
        Стали перестраивать из тюрьмы больницу. Фундамент решили не менять, он был еще вполне хороший. И стены, тоже крепкие, решили оставить. Хотели снять решетки, но тут запротестовала бухгалтерия: решетки числились у нее на балансе.
        Глазок в двери оставили, чтобы наблюдать за здоровьем больных. Забор с колючей проволокой - чтоб оградить больных от лишних посещений. И вышки по углам - для дежурных врачей. Вышки тоже числились на балансе.
        Оставили и Доску почета. Ее водрузили на позорном столбе и написали на ней крупными буквами: ЛЕЧЕНЬЕ - СВЕТ. Правда, этот свет или тот - не уточнили.
        ТАУЭР
        Кто за рулем, кто за рублем, а остальные все пьющие. Сидим мы за столиком и ведем между собой разговор.
        - У нас один вернулся из Англии.
        - Из Великобритании?
        - Черт его знает. Из Англии, говорит. Из туристической поездки.
        - У нас один был в Испании. Тоже по путевке.
        - Этот, из Англии, был там в тюрьме.
        - По путевке?
        - Я же рассказываю: у них тюрьма - это музей… Нет, не так. Музей - это тюрьма. Тауэр.
        - В тюрьме я бывал. А в музее не приходилось.
        - Там, в этом Тауэре, все осталось, как было в тюрьме.
        - И свидания разрешают?
        - У них не свидания, а посещения. Это же музей.
        - Но если ничего не переменилось…
        - Это для посетителей не переменилось. У них служебный персонал переодет в тюремщиков и арестантов. Одни в тюремщиков, другие в арестантов. Сходство удивительное. Наш, который туда приехал, специально интересовался: настоящие они, или их только для вида посадили.
        - Ну?
        - Сами не помнят. То ли они в музее работают, то ли по-настоящему сидят. Настолько, понимаешь, все убедительно.
        - Великобритания, ничего не скажешь!
        Да, хорошо за рулем, хорошо за рублем, хорошо и где-нибудь в туристической поездке.
        Но лучше всего вот так, за столиком.
        Правда, не всегда помнишь, где сидишь. С кем сидишь. Почему сидишь.
        Как те, в Тауэре.
        ИСПОВЕДЬ СИДЯЩЕГО НА СУКУ
        Мы тут рубим сук, на котором сидим. Все мы - потомственные сукорубы. Сук-то рубили еще наши деды, но таким дедовским способом, что нам его еще рубить и рубить.
        А в сукпромхозе у меня девушка - красавица на весь суктрест. Посмотришь на нее - сразу жениться хочется. Я бы давно женился, но наш бригадир сделал предупреждение:
        - Пока не срубим сук, на котором сидим, о женитьбе и не думай.
        О женитьбе можно не думать, но дети рождаются. Вот уже и первый родился.
        Бригадир, конечно, недоволен:
        - Что ж это вы, сукины дети? Тут конец квартала, конец месяца, а они вон что надумали - детей рожать!
        Смутился я - взял повышенные обязательства. Тут и второй сынок родился. Сук попался крепкий, а человек слаб.
        Время тем временем идет. Старший наш уже и сам сукоруб, средний учится на сукоруба, а самый младшенький пока на горшке сидит. Сидит, а уже задумывается: где он будет завтра сидеть? Когда срубят сук, на котором ему завтра сидеть, где он будет завтра сидеть?
        Пусть подумает, пока сидит на горшке. Вырастет, возьмет в руки топор - некогда будет думать.
        ИСПОВЕДЬ КНИГОЛЮБА
        Полюбил я книги. Крепко полюбил. И решил составить из них библиотеку.
        Прихожу в книжный:
        - Пушкин есть?
        - Пушкина нет. Есть Пешкин, заменитель Пушкина. Александр Пешкин, вполне приличный поэт.
        - Может, Бунин есть?
        - Есть Дунин. Евдоким Дунин. Заменитель Бунина.
        Ладно, Дунин так Дунин. Пешкин так Пешкин. Набрал я этих заменителей - ставить некуда. Прихожу в мебельный:
        - Книжные полки есть?
        - Полок нет. Вы на почту сходите, - советуют. - Купите посылочные ящики, сложите один на другой. Или на стенку повесьте - вот вам и полки.
        Прихожу на почту:
        - Посылочные ящики есть?
        - Ящиков нет, есть заменители ящиков. Берете вот эту тряпочку, обшиваете ею посылочку…
        - А как из этого сделать книжную полку?
        Иду и думаю: как из тряпочки сделать полочку? Прихожу в аптеку:
        - У вас что-нибудь сердечное есть?
        - Сердечного нет, возьмите желудочное. Незаменимый заменитель.
        Принимаю желудочное, звоню в «скорую помощь».
        - Врача мне!
        - Врача нет. Есть заменитель врача. С дипломом, со стажем, все как положено.
        Скончался я. Являюсь к богу.
        - И это, - говорю, - была жизнь?
        - Какая жизнь? - удивляется бог. - Все жизни давно кончились. Это был заменитель жизни.
        Хотел я устроить ему скандал, но он улыбнулся примирительно:
        - А что вы хотите? Я ведь не бог.
        И тут я вспомнил: ведь бога действительно нет. Мне, как книголюбу, это должно быть известно.
        Об этом и у Дунина написано, и у Пешкина написано…
        Нет бога. Должность такая - есть. А на должности кто? Заменитель…
        ФАМИЛЬНАЯ ДРАГОЦЕННОСТЬ
        Есть у меня знакомый с трудной фамилией. До того трудной, что даже вслух не произнесешь. А начнешь писать - рука дрожит, буквы расползаются, - ну прямо будто пишешь на заборе.
        - Вы что, - спрашиваю его как-то, - не можете фамилию поменять? Вы же своей фамилией оскорбляете людей, уже не говоря о том, что при вашей фамилии дети присутствуют.
        Улыбнулся он холодно, свысока, как улыбаются люди невысокого роста.
        - А мне, - говорит, - и с моей фамилией хорошо.
        У него на заводе за пятнадцать лет ни одного выговора: не решаются писать его фамилию в приказе. И пускают его всюду без пропуска - стоит паспорт показать. И на собраниях никогда не критикуют.
        - А была б у меня другая фамилия… мне бы при моих трудовых показателях ни на одном предприятии не работать. А так работаю. Не увольняют. Пусть бы попробовали уволить, да я бы их… - губы его беззвучно шевельнулись, словно он произносил свою фамилию. - А детей возьмите. Их у меня двое: один в третьем, один в шестом. И на пятерках идут, хотя учителя их никогда не вызывают. Там у них все учителя женщины, как же они могут их вызывать?
        Да, вот так посмотришь - фамилия как фамилия. И даже хуже, чем фамилия. А присмотришься - настоящая фамильная драгоценность.
        ОТКРЫТИЕ ФРАНЦИИ
        Во Францию Семенов приехал с одной-единственной фразой: «Парле ву франсе?» - что должно было означать: «Вы разговариваете по-французски?»
        Первый же француз, которому он задал этот вопрос, остановился и выразил желание поговорить по-французски.
        С минуту Семенов соображал, о чем бы поговорить по-французски, но так и не вспомнив, повторил свое единственное: «Парле ву Франсе?»
        Разговор как будто налаживался. Семенов улыбался французу, француз улыбался в ответ, а затем, чтобы поддержать разговор, Семенов как бы между прочим спросил: «Парле ву Франсе?» (»Вы разговариваете по-французски?»).
        «Шпрехен зи дойч?» - внезапно спросил француз, перейдя почему-то на немецкий язык, хотя разговор велся по-французски. Однако Семенов не стал разговаривать по-немецки: в конце концов, они были во Франции. Поэтому Семенов вернулся к французскому языку.
        «Спик инглиш?» - осведомился француз, но Семенов отказался разговаривать и по-английски. На этом разговор и кончился.
        Другие французы вели себя точно так же: с минуту послушав Семенова, они переходили на другой язык, потом на третий и так далее.
        «Французы - славные ребята, - рассказывал Семенов, вернувшись домой. - Они такие любезные, общительные. Но знаете, какая у французов главная национальная черта? Больше всего они не любят разговаривать по-французски».
        ОБРАТНЫЙ ХОЗРАСЧЕТ
        Сторожа у нас на зарплате, а воры на хозрасчете, поэтому у нас воруют охотней, чем сторожат. И дело не только в социалистическом принципе: от каждого по способностям, каждому за труд, - но и в принципе еще более социалистическом: что уворовал, принадлежит тебе, что усторожил, принадлежит государству.
        Призадумались в нашей организации: а что если воров перевести на зарплату? Материальная незаинтересованность снижает энтузиазм, она - незаменимый стимул плохой работы, могучий двигатель ее в обратную сторону.
        Уволили сторожей, а на их места приняли воров. Но, поскольку воров у нас значительно больше, чем сторожей, пришлось потеснить и другие специальности.
        Работают наши воры. Инженеры, инструкторы, бухгалтера. Командиры производства. Политработники.
        Только однажды приходим на работу - нет сейфа. В другой раз приходим - ни единого письменного стола. И это на одной зарплате, без всякой материальной заинтересованности.
        Видно, они заинтересованность с прежней работы принесли. Со своей прежней, весьма заинтересованной деятельности.
        И ведь сколько мы их воспитывали, перековывали в сторожей государственной собственности, а жизнь упорно перековывала их обратно.
        Стали переводить их обратно на хозрасчет, чтоб хоть на зарплате сэкономить, а они ни в какую. Упираются, жалобы пишут. Сидячую забастовку устроили - прямо на работе, на зарплате и на прочем довольствии. Им, конечно, выгодно: там у них один хозрасчет, а здесь зарплата, плюс материальная заинтересованность.
        Так с тех пор и работаем: каждый сторож - и по совместительству вор. Слесарь - и по совместительству вор. Профессор - и по совместительству вор. Социалистический принцип: каждому за труд, а остальное по способностям. Труда мало, способностей много, и в результате получается ничего.
        Пора закрывать нашу организацию.
        НЕКОНВЕРТИРУЕМЫЙ СИДОРОВ
        В палату впорхнула сестричка.
        «А кто у нас мама министра Иванова? Кто у нас мама маршала Петрова? За вами приехали кортеж и эскорт…»
        В руках она держала конверты с маршалом и министром и подпархивая на месте, говорила: «Гули-гули-гули, вот и мы, вот и мы…»
        «А как же мы?» - спросила мама Сидорова.
        Сестричка перестала подпархивать и прошлась по палате тяжелым солдатским шагом.
        «Не шумите, мама Сидорова. Вы поедете на трамвае».
        Тут же появился и Сидоров. Без конверта, в пеленке с чужого плеча. Никто его и не приносил в палату - уж не сам ли пришел?
        Услышав про трамвай, Сидоров заревел, хотя ему никто не давал слова. Мама принялась его успокаивать: «А-а-а, мой маленький, теперь ты видишь, куда ты родился. Подумаешь - мама министра, мама маршала! Может, из нас вообще вырастет президент».
        Министр и маршал мгновенно затихли, как затихают перед президентом министры и маршалы. Неконвертируемый Сидоров от радости открыл все шлюзы, тем более, что не нужно было экономить конверт.
        Сестричка смутилась: «Разве я сказала мама? Я хотела сказать: дочка маршала, дочка министра… - Сестричка сделала к ноге и равнение направо. - А с вами мы разберемся, мама Сидорова. Выясним, как вы попали в наш роддом».
        Это был такой роддом. Такой роддома, в котором необязательно даже рожать, а можно просто лежать для укрепления общего состояния. Но попасть в такой роддом - все равно, что попасть с дальнего расстояния в копеечную монету. Все зависит, из какого положения стреляешь.
        Министр и маршал из своего положения попадут, но их надменные потомки (как зорко заметил из прошлого века поэт), почему они стреляют из этого положения?
        Министр Иванов, теперь уже бывший министр, покосился на бывшего маршала, и оба скривили физиономии, готовые зареветь. Да и как тут не зареветь: не успели родиться на свет - и уже бывшие…
        РЕАКТОР
        Позвонили из домоуправления:
        - Будем ставить у вас в квартире реактор.
        Какой реактор? Я же просил прислать водопроводчика.
        Отвечают: реактор атомный, на подземных водах.
        С ума посходили! Я живу на восьмом этаже, ко мне и надземные воды не поступают.
        Тут выясняется, что с нижними соседями уже договорились. Они не возражают, чтобы подземные воды пропускали через них. Им даже удобно: снизу, из-под земли, холодная вода, а сверху, от реактора, горячая.
        - Но почему именно в моей квартире?
        Оказывается, квартира не моя. То есть, вообще-то она моя, но принадлежит государству. Как заводы и фабрики, поля и леса. По идее у нас вся земля государственная - то ли общая, то ли ничья. Потому что никто из живущих на ней не хозяин.
        Как я у себя в квартире. Как все мы в нашем городе.
        В нашем - это только так говорится. Потому что город не наш, он тоже государственный. Вроде бы общий, а по сути ничей. Потому что те, кто им распоряжаются, живут от него за тысячи километров.
        И они звонят оттуда в наш город и говорят:
        - Будем строить у вас… - тут они называют такое, о чем страшно подумать, а не то, что рядом с ним жить.
        Но они и не собираются рядом жить, они собираются жить за тысячи километров. Пользуются, что земля ничья, что она государственная, и строят от себя подальше, поближе к нам.
        Мы, конечно, будем спорить, будем доказывать…
        Но соседи снизу уже звонят: когда наконец им пустят горячую воду?
        ШВЕЦИЯ НЕ ПРИНИМАЕТ
        В кооперативной газете, свободно конвертируемой за три рубля на одной из центральных площадей столицы, было опубликовано сообщение, подписанное совместным кооперативом трех ведомств: Воздушного сообщения, Жилищного распределения и Продовольственной службы. В сообщении говорилось, что такого-то числа из аэропорта Домодедово отправляется самолет, который будет угнан в столицу Швеции. Билеты по договорным ценам.
        От центральной площади неудержимый поток устремился в направлении Домодедова. Мы-то думали, что у нас дефицит колбаса, батарейки, табачные изделия, а у нас, оказывается, совсем другие дефициты. Швеция - вот наш дефицит. Западная Германия. Соединенные Штаты.
        В Домодедове оказалось, что нужно бежать во Внуково. В чем дело? Почему Внуково? Ведь самолет угоняют из Домодедова?
        Все правильно, угоняют из Домодедова. Но очередь за билетами уже из Домодедова дотянулась до Внукова. Так что занимать нужно во Внукове и постепенно двигаться к Домодедову.
        Обычная наша безалаберщина: если очередь движется от Внукова, почему бы не угонять прямо из Внукова? Зачем гонять людей из аэропорта в аэропорт?
        И тут по очереди проносится слух, что Швеция не принимает. Почему не принимает? Оказывается, по погодным условиям. Причем не по своим, а по нашим погодным условиям. У нас такие погодные условия, что нас уже нигде не хотят принимать.
        А очередь между тем добежала до Шереметьева и круто повернула на Борисполь. Прямо через Сухиничи, Брянск, Конотоп…
        Возникает опасение, что на такую большую очередь в стране не хватит людей и придется обращаться за помощью в соседние государства.
        ТОЛЬКО ВПЕРЕД!
        Глубина, говорил Иванов, это соединение дна с поверхностью, а высота - соединение поверхности с вершиной.
        А если соединить дно с вершиной непосредственно, минуя поверхность? Может, удастся совместить глубину и высоту, чтобы, проникая в самую суть, одновременно возвышаться над этой сутью?
        Очень бы хотелось.
        Иванов, однако, высказал мнение, что проникать и возвышаться одновременно нельзя. Либо ты проникаешь, либо возвышаешься.
        Он у нас умница, Иванов. Знает жизнь не понаслышке, а по первоисточникам.
        Но когда мы, не удержавшись, рванули вверх, он тоже не стал засиживаться на дне, а почесал впереди всех, только пятки его и видели.
        По дороге защитился, кандидатом стал. Доцентом. На одно только жалуется: времени не хватает. Все, говорит, собираюсь проникнуть в суть, - а сам чешет вверх, того и гляди совсем пропадет из виду.
        «Вперед! - надрывается. - Вперед и только вперед!»
        Прошли мы всю глубину, дошли до поверхности, за которой начинался подъем к вершине. Иванов говорит: так нельзя. Мы же, говорит, голые и мокрые. Надо сначала обсохнуть, одеться, а потом уже набирать высоту.
        Сам между тем уже заведует кафедрой. Расположился на поверхности, проводит ученый совет.
        Но когда мы двинулись к вершине, он опять опередил всех, как будто проникновение в суть не его забота.
        И вот мы на вершине, соединили глубину с высотой. Но такие же, как и были, голые и мокрые.
        Хотели одеться, но вся одежда осталась внизу. И продовольствие, и всякие культурные блага - все, все осталось внизу.
        Так и стоим: голые на голой вершине.
        Иванов говорит: надо возвращаться. Там и одежда, и еда, к тому же ближе к сути, над которой мы слишком возвысились.
        Первоисточники, говорит, почитаем.
        Двинули мы назад. Голодные, голые, мокрые. Иванов, правда, на обратном пути защитил еще одну диссертацию. Стал доктором, профессором, деканом целого факультета.
        «Вперед! - возглашает. - Вперед и только вперед!»
        Как, опять вперед? Мы же уже назад… Пора уже обсохнуть, поесть, припасть к первоисточникам…
        АЛЕКСЕЙ И АНТОНИНА
        Антонина позвонила и попросила зайти. Она случайно оказалась в нашем городе.
        Я зашел.
        Гостиница «Наш город», шестой этаж. От лифта по коридору налево, номер 623.
        - Здравствуй, Антонина.
        - Привет. Заходи.
        - А ты неплохо живешь в нашем городе.
        - Неплохо. Номер отдельный. Да ты садись.
        В стороне возникает отсутствующий муж Алексей и начинает прислушиваться к нашему разговору.
        - Ну, а как там Алексей? - спрашиваю я из вежливости.
        - Ничего Алексей. Что ж ты стоишь? Садись вот здесь, рядом.
        Отсутствующий муж Алексей смотрит на нас неодобрительно. Я сажусь так, чтобы он не очень переживал.
        - Ты просто как на официальном приеме, - говорит Антонина.
        - Я на минутку…
        - Ну вот еще! Не бросишь же ты меня одну в вашем городе! - Она придвинулась ко мне. Я из вежливости подвинулся ей навстречу.
        - Что это вы, ребята? - сказал отсутствующий муж Алексей. - Или вы оглохли, не слышите друг друга на расстоянии?
        Мы ему не ответили. В сущности, некому было отвечать: он был отсюда за тысячу километров. Но для приличия я спросил:
        - А как Алексей?
        - Ничего Алексей, - сухо ответила Антонина. - Алексей как Алексей. Живет и работает.
        - Ты ему привет передай, не забудь.
        - Спасибо, - сказал отсутствующий Алексей. - А теперь, может, по домам?
        - Я, наверно, уже пойду по домам.
        - По каким домам? - не поняла Антонина.
        - Ну, по разным. К себе домой, например.
        - Странный ты человек, - сказала Антонина и прижалась ко мне трепещущим телом. Мне не хотелось быть странным, и я тоже прижался к ней трепещущим телом. И, чтоб не быть неправильно понятым, попросил:
        - Расскажи мне что-нибудь об Алексее.
        МИЛЛИОН ЛЕТ ДО ЛЮБВИ
        Московское время двадцать часов. В Париже восемнадцать. В Вашингтоне одиннадцать утра. А в Чите уже два часа ночи.
        Зажав под мышкой бутылку водки и букетик гвоздик, наш герой появился у двери нашей героини.
        Но - отведем часы назад на несколько суток и даже на несколько лет, а для самого начала - на несколько столетий. Итальянец Казанова, покончив счеты с жизнью в Богемии, вторично объявился в России под именем КазАнова.
        Любить не хотелось. Но ничего другого он не умел. Да и, откровенно говоря, тоже не очень хотелось.
        В своем восемнадцатом веке знаменитый Джакомо совращал доверчивых итальянок с истинного пути на путь, как он полагал, еще более истинный, а в двадцатом веке его не смущали истинные пути: их было много, и вели они зачастую в противоположные стороны, поскольку жизнь становилась все более многосторонней.
        Работал Казанов в справочном бюро, что отдаленно приближало его к французским энциклопедистам. Энциклопедия - это, в сущности, справочная литература, и если уж продолжать начатое великими французами, то не в университетах, не в научно-исследовательских институтах, а здесь, в справочных бюро. Есть ли бог? Бессмертна ли душа, или ее вообще не существует? В чем смысл жизни? Платите две копейки и получайте ответ. Но клиент измельчал, от него не услышишь подобных вопросов.
        Будка Казанова стояла на пересечении главных магистралей города, но возле нее никогда не бывало очереди. Жителям города хватало неэнциклопедических знаний, и любая неквалифицированная тетка легко и охотно выполняла функции справочного бюро.
        Преимущество энциклопедической службы состояло в том, что из будки был прекрасный обзор, открывавший путь притоку справок со стороны, в этом смысле будка была поистине справочной. Но, хотя и сидеть в будке и смотреть по сторонам - занятие в достаточной степени увлекательное, со временем оно утомляет. Чтобы отдохнуть от притекающей со всех сторон информации, Казанов опускал глаза в книжку, - это осталось от тех, прежних времен, когда он служил библиотекарем у графа Вальдштейна, который сейчас, возможно, тоже служит в каком-то справочном бюро, и лишь надменное выражение лица и грубые ответы выдают его графское происхождение.
        Странное дело: когда посмотришь вокруг, создается впечатление, что все бывшие графы и князья работают сегодня в сфере обслуживания. Их выдает надменное выражение лиц и грубое обращение с посетителями. И это весьма грустное обстоятельство: высокомерие и даже хамство графа не столь губительно для окружающих, потому что в графах никто не испытывает такой нужды, какую испытывает в продавцах, водопроводчиках и официантах.
        Сначала Казанов брал в библиотеке только справочную литературу, благодаря чему заметно повысил свою квалификацию. Но невостребованные сведения быстро забывались, вследствие чего он к справочникам охладел и обратил внимание на литературу художественную. Детективов он не читал: за ними всегда были очереди. Фантастикой, из уважения к своей работе, не увлекался. Любовная тематика… Но в прежней своей жизни он от нее устал, хотя в нынешней об этом и не догадывался.
        Исключение этих трех жанров значительно сужало и без того не слишком широкий круг имеющейся в библиотеке литературы, но Казанов чувствовал себя неплохо в узком кругу: это придавало чтению некоторую интимность.
        Шло время. Казанов все читал и читал, постепенно приближаясь к французским энциклопедистам, и не только французским, ибо читал он переводы не только с французского, то есть был в определенной степени полиглотом. В свое время он выстоял в очереди немецкую писательницу Марию Ремарк, которая вела рассказ от мужского лица и говорила о таких вещах, о которых женщинам говорить не пристало. Без особых трудностей сменив перевод с немецкого на перевод с английского, Казанов взялся читать Джека Лондона, немного смутившись тем обстоятельством, что Лондон находится в Англии, а Джек Лондон - в Америке, хотя и переводят его с английского языка.
        Когда на абонементе уже ничего, кроме очередей, не осталось, Казанов направился в читальный зал. Был разгар рабочего дня, в читальном зале было пусто, и только библиотекарша лихорадочно листала книгу, торопясь выполнить план, который ей срывали читатели. Казанов походил возле полок, поглазел на разнокалиберные книжные корешки, но его все время отвлекала книга, которую читала библиотекарша.
        - Что вы там разглядываете, как в театре? - спросили бы у него в билетной кассе или в ремонтном ателье, а то и на почте, в посылочном отделении. Но библиотека относится к тем немногим местам, где с посетителями обращаются вежливо, чтоб не отбить у них желания ходить в библиотеку. Спугнете посетителя - кто вам тогда будет книги читать?
        - Вам помочь, товарищ? - робко спросила библиотекарша.
        Казанов покосился на ее книгу.
        - А сами что читаете?
        - Это не библиотечная книга, - замялась библиотекарша, - это мне дали почитать.
        - Да, видно, книги у вас, если вы сами со стороны читаете…
        - Книги у нас хорошие, - оскорбилась библиотекарша. - С Германской Демократической Республикой переписываемся. По поводу «Фауста» на немецком языке.
        - Неужели прямо по-немецки читаете?
        - Я по-французски читаю, - потупилась библиотекарша. - А по-немецки только со словарем.
        - Как же вас зовут, извините за нескромный вопрос?
        - Люба.
        - Понимаете, Люба, я что хочу сказать? Вы, конечно, переписывайтесь с Германской Республикой, но меня возмущает: куда ни придешь - на прилавке одно, под прилавком другое. Между прочим, я тоже работаю с людьми, но у меня так не водится. У меня любую справку бери, я ничего не держу под прилавком. Как проехать на вокзал? Как проехать на рынок? Пожалуйста - сведения для всех. Ко мне в любой день приходи с ревизией…
        Казанов наконец оторвал взгляд от книги и перевел его на библиотекаршу. И - осекся…
        Московские куранты пробили двадцать ноль-ноль. В Париже восемнадцать. В Вашингтоне одиннадцать утра. А в Чите два часа ночи… Мы вернулись в то время, с которого начали.
        Итак, зажав под мышкой бутылку водки и букетик гвоздик Казанов появился у двери библиотекарши Любы.
        Она была уже здесь, за дверью, но, услышав звонок, минуту подождала - для приличия. Чтобы не получилось, что она ждала его, выглядывала из окна, хотя было, конечно, и то, и другое.
        Они не договаривались о времени. Просто после того, как Казанов осекся в библиотеке, он ушел, потом снова пришел, потом опять ушел и пришел и наконец сказал:
        - Можно, я к вам приду?
        - Вы же уже пришли.
        Казанов замялся.
        - Не в библиотеку, - сказал он уклончиво.
        - А куда же?
        - Не в библиотеку. Можно, я зайду к вам в пятницу не в библиотеку?
        В пятницу в библиотеке был выходной.
        - Не в библиотеку? - неуместно удивилась библиотекарша, потому что как бы он зашел к ней в библиотеку, если в библиотеке был выходной?
        - Не в библиотеку, - стоял на своем Казанов.
        - Но куда же тогда? - растерялась библиотекарша. - В пятницу я целый день дома.
        Казанов решился:
        - Можно, я туда к вам зайду?
        - Куда - туда?
        - Ну, туда, куда вы сказали.
        - Заходите, - густо покраснела библиотекарша.
        - Спасибо, - покраснел Казанов и ушел.
        Он даже забыл спросить адрес. Но узнать его ничего не стоило, ведь он же работал в справочном бюро.
        В четверг библиотекарша отпросилась с работы на два часа, И; которых два с половиной потратила на магазины и три с половиной на парикмахерскую. Вечер у нее ушел на уборку, первая часть ночи на приготовление блюд по книге «Для студентов и влюбленных», вторая часть ночи на личный туалет. В восемь утра она у стояла у окна, из которого хорошо просматривалась улица.
        Он появился в восемь вечера. Она тихонько, чтоб он не услышал на улице, подкралась к двери и затаилась.
        Московские куранты, лондонский Биг-Бен и колокола собора Парижской богоматери ударили одновременно. Библиотекарша открыла дверь.
        - Это вы? Так неожиданно…
        - Извините. Шел, дай, думаю, зайду… Это вам, - он протянул ей бутылку водки, пряча за спиной букетик гвоздик. - Нет, вот это вам…
        - Спасибо. Входите, пожалуйста. Располагайтесь.
        Двадцать тридцать московское время. В Париже восемнадцать тридцать. В Вашингтоне половина двенадцатого. А в Чите уже половина третьего ночи.
        Отвлеченный разговор:
        - Вы читали?
        - Нет, как-то пропустил.
        - Непременно прочтите.
        На столе раскрытая французская книга, рядом с ней поллитровка Казанова.
        Любимый герой библиотекарши - Мартин Иден. Сейчас таких мужчин нет.
        Любимая героиня Казанова - артистка Белохвостикова. Сейчас таких женщин нет. Как это нет? А Белохвостикова?
        Французскую книгу начинает теснить закуска. Библиотекарша не пьет. А немножко? Нет-нет. А самую капельку?
        Самую капельку - можно, соглашается библиотекарша и с непривычки выпивает полстакана.
        И тут выясняется, что Казанов тоже не пьет. Как, совсем?
        Представьте себе, не употребляет. А немножко? А самую капельку?
        Казанов выпивает стакан. И сразу возникает непринужденность общения.
        - Люба… Меня зовут Вася…
        - Очень приятно… Вы закусывайте, закусывайте…
        Поговорили о раскрытой французской книге. Она называется «Миллион лет до любви». Да, давно было дело. И неужели не было любви? Надо выпить за любовь.
        Он налил полстакана.
        - И себе.
        Он налил полстакана себе.
        Пусть он пьет, а ей достаточно. Она уже и так пьяна. Ну, вот еще, пьяна! Не таких пьяных видали! Где видали? В вытрезвителе? Но здесь же не вытрезвитель, можно выпить. Капельку? Самую чуточку.
        Библиотекарша выпила полстакана. И заплакала:
        - Вася, вы меня не обидите? Не обижайте меня, Вася, меня еще никто никогда не обижал…
        Казанов выпил.
        - Я, наверно, лягу, - сказала библиотекарша. - Голова что-то кружится. Вы не будете возражать, если я лягу?
        - Ну, вот еще! - запротестовал Казанов. - У вас гость, а вы - лягу. Выпить надо.
        - А разве я не выпила? - библиотекарша взялась за казановский стакан. - Раз надо выпить, я выпью. А потом лягу. Хорошо?
        - Да что вы все лягу, лягу! Еще только девять часов. Давайте лучше вашу немецкую книжку.
        - Эту? Нет, Вася, эту я не решусь. Там такое написано… Уж лучше вы читайте, если решитесь…
        Казанов решится, но по-немецки он не умеет. Совсем? Совсем. А по-английски? Тоже совсем. Но это французская книжка. Все равно. Для Казанова все нации равны, он и по-французски не понимает.
        Библиотекарша соглашается читать. Только пусть Вася отвернется. Пусть не смотрит на нее. Потому что там такое написано…
        Казанов грозит ей пальцем:
        - Отвернусь? Я отвернусь, а вы ляжете…
        - Как вы боитесь, что я лягу! - оскорбилась библиотекарша. - Не беспокойтесь, я не лягу. Просто, если вы не отвернетесь, мне будет стыдно читать.
        - Ладно, я отвернусь. Только сначала я выпью.
        Библиотекарша читала, переводя текст на русский язык. Некоторые слова, которые ей стыдно было переводить, она оставляла на французском, а некоторые пропускала, не решаясь произнести их даже по-французски, - вдруг Казанов поймет.
        Суть книги сводилась к следующему. Первобытный человек ушел из семьи. Из своей коллективной, полигамной семьи. Он оставил плачущих жен и погрустневших мужей, он оставил десятки детей, называвших его папой.
        Семья была очень большая, таких сейчас уже нет. Мужья артелью ходили на охоту, а жены воспитывали детей, как в солидном дошкольном учреждении (школ тогда не было, поэтому все дети были дошкольниками).
        Не обходилось и без семейных сцен. Это были такие массовые сцены, какие в наше время можно устроить только на сцене «Гранд-опера» или Большого театра, - объяснила библиотекарша. Когда семья первобытная, для нее первое - быт, а не какие-нибудь высокие идеалы. Поэтому и сцены были бытовые, мелкотравчатые, какие порой встречаются и в современной драматургии.
        Первобытный человек не любил семейных сцен. Он мечтал о любовных сценах. Дальше на нескольких страницах очень живописно были нарисованы любовные сцены, о которых мечтал первобытный человек. Когда библиотекарша это переводила, она почувствовала, как у нее краснеет спина, которой она повернулась к Казанову.
        Впрочем, это были всего лишь мечты о любовных сценах, самих же любовных сцен первобытному человеку никто не устраивал, потому что, хотя семья в то время уже была, никакой любви еще не было.
        И он решил уйти из семьи.
        Одному уходить ему не хотелось, ему хотелось, чтобы кто-то о нем заботился, но ни одна жена уйти с ним не соглашалась, все они боялись разрушить семью. И пришлось первобытному человеку разрушить еще одну семью: увести жену от чужих мужей и жен, которые, конечно, ее не отпускали, потому что считали, что первое - это быт. Не любовь, а быт.
        Так и сейчас некоторые считают, но в первобытном обществе это мнение было господствующим. Только два человека согласились строить семью на любви: первобытный человек и ушедшая с ним чужая супруга.
        Как они строили семью на любви, библиотекарша пропустила, потому что не нашла в русском языке подходящих выражений, чтобы перевести это с французского языка.
        Они искали третьих и четвертых, чтобы создать нормальную коллективную семью, но не было желающих ради любви отказаться от быта. И пришлось им строить семью из двух человек, хотя они знали, что двух человек для семьи недостаточно.
        С тех пор - вот уже миллион лет - люди пытаются доказать, что из двух человек семью построить можно. Но это и сейчас, спустя миллион лет, очень трудно доказать.
        Библиотекарша наконец решилась повернуться к Казакову Она вся раскраснелась от французского языка.
        Но Казанов этого не увидел. Казанов спал. Положив голову на опрокинутый стакан, он спал так, как спали за миллион лет до него, когда никакой любви еще не существовало.
        В Париже пробило двенадцать ночи. В Вашингтоне - пять часов дня. В Чите - восемь утра. Пора на работу.
        РАЗГОВОРЫ ПРО ЛЮБОВЬ
        - Сегодня четверг или пятница? - спросил мужчина, присаживаясь на край скамьи, на другом краю которой сидела Зинаида.
        - Пятница, - буркнула Зинаида и подумала: «Сейчас начнет приставать».
        Она видела этих мужчин насквозь, хотя опыт у нее был небольшой, скорее даже маленький. Вышла замуж Зинаида уже после пятидесяти. До пятидесяти как-то никто не попадался, а после попался, да еще какой! Красивый, представительный. На двадцать лет старше Зинаиды. Конечно, на пенсии, целыми днями дома, мог уделить внимание. Не то, что другие мужья, которые с утра до вечера на работе.
        Разговаривали. О здоровье, о погоде, о хозяйственных делах. С Зинаидой раньше никто не говорил про любовь, и она считала, что это и есть самые любовные разговоры.
        - В пятницу у меня пенсия, - донеслось с противоположного края скамейки.
        Мужчине было хорошо за семьдесят, но сидел он еще крепко, не заваливался набок, как некоторые. «Сейчас заговорит о погоде», - подумала Зинаида. Обычно они сначала говорили о погоде, а потом о пенсии, но этот был решительный, видно, привык брать быка за рога.
        - Получу пенсию, вешалку куплю.
        Костюмчик на нем, видно, еще с молодости, колени худые, торчат. Вешалку он купит. Хочет показать, какой он хозяйственный.
        Муж Зинаиды был тоже хозяйственный. И в магазин ходил, и в аптеку. А если что прибить на стенку, всегда сам прибивал.
        Приятно было смотреть, как он возится по хозяйству. Или в кино с ним пойти. Погулять. Или просто посидеть вот здесь на скамеечке, когда по телевизору ничего интересного не дают. А когда дают - у телевизора посидеть. Обменяться впечатлениями.
        Старик на противоположном краю скамейки молчал. Но Зинаида не верила его молчанию. Это он с мыслями собирается, чтоб заговорить о погоде.
        С мужем они жили хорошо. Она готовила ему специальные блюда, какие рекомендуют врачи для пожилого возраста, а он заставлял ее регулярно делать зарядку. Зарядка ему помогала. Зарядка и жена.
        Так он шутил. А потом взял и умер. Ничего не помогло. От старости не вылечишь.
        Теперь она приходила на скамейку одна, но ей никогда не удавалось побыть одной, потому что к ней приставали незнакомые старики со своими любовными разговорами. О погоде, о болезнях, о пенсионных делах. О том, о чем она привыкла говорить с мужем…
        - Дни стали короче… Время к осени… - старик положил руки на свои худые колени, словно пытаясь прикрыть их от холода.
        Не утерпел всё-таки. Заговорил о погоде. Все они одинаковые, не могут, чтоб к женщине не приставать.
        - Что-то спину ломит, - продолжал старик приставать, - видно, погода переменится.
        Зинаида встала, и старик как-то сразу завалился набок, как прежние старики, словно, сидя на противоположном краю скамьи, она удерживала его в равновесии.
        ДВЕ ЛЮБВИ ПИСАТЕЛЯ ПЕТРОВА
        Когда знаменитый писатель Иван Петров был еще совсем молодым писателем и даже еще совсем не писателем, он приехал в Москву по своим литературным, в то время еще мало литературным или вообще не литературным делам. И здесь, в столичной гостинице, он познакомился с женщиной, ну просто потрясающей женщиной, если учесть, что у себя в провинции она работала секретарем обкома. Но это он узнал позже, а сначала он смотрел на нее просто как на женщину, а она смотрела на него как на молодого человека. Это было ей тем более интересно, что сама она не была такой уж молодой, ей было сорок лет, а ему всего только двадцать. Но они легко преодолели эти разделяющие их двадцать лет и, запершись в гостиничном номере, три дня яростно любили друг друга. Она махнула рукой на свои партийные дела, он наплевал на свои еще не вполне литературные, и они занимались только тем, что принадлежали друг другу. Так земля, даже самая скудная, буйно колосится, когда она кому-то принадлежит, а когда никому не принадлежит, превращается в безжизненную пустыню.
        Всю жизнь писатель Иван Петров не мог забыть эту женщину. То есть имя ее он, конечно, забыл и лицо забыл, но помнил, что она была секретарем обкома. И рассказывая впоследствии об этой трехдневной любви, он прежде всего сообщал: «Она была секретарь обкома». Или еще более интригующе: «Вам никогда не случалось иметь дело с секретарями обкома?» Или даже так: «О, секретари обкома - это нечто! Уверяю вас, это нечто!»
        Случилось это давно, еще в начале тридцатых. А в начале семидесятых Иван Петров уже был знаменит, он жил в Москве, верней, семья его жила в Москве, а он на даче под Москвой, чтоб иметь свободу для литературной деятельности.
        И в какой-то день, в разгар его литературной деятельности, на дачу к нему постучали. У калитки стояла девушка и смотрела на него широко открытыми глазами.
        «Это вы?» - спросила девушка.
        «Да, - сказал писатель, - это я». - Потому что это действительно был он.
        «К вам можно войти?»
        Писатель сказал: «Войдите».
        Девушка вошла.
        «Так вот вы какой, - сказала она, продолжая смотреть на него широко открытыми глазами. - Я вас таким и представляла. Я вас знаю с детства, вы для меня такой близкий человек. Ближе, чем мой муж. Потому что мужа я знаю только год, а вас я знаю с детства. Можно, я сяду?»
        «Садитесь», - сказал писатель Иван Петров.
        «Я вас полюбила с первой книжки, так что, можно сказать, вы - моя первая любовь. Мне подарили вас на день рождения. И на всю жизнь. Можно, я вас поцелую?»
        «Поцелуйте», - сказал писатель Иван Петров.
        Утром они пили чай.
        «Петя…» - нежно сказала девушка.
        «Почему Петя?» - поинтересовался писатель Петров.
        «Потому что Петя… Потому что знаменитый Петр Иванов для меня теперь просто Петя».
        «Но я не Петр Иванов, а Иван Петров», - сказал писатель Иван Петров с некоторым раздражением.
        «Так вы не Петя Иванов? - удивилась девушка. И засмеялась. - Я думала, что вы Петя Иванов, а вы, оказывается, Ваня Петров. - Она поцеловала его. - Значит, я всю жизнь любила писателя Ивана Петрова».
        ОТВЕТ ШЕКСМАРЛОВЕДАМ
        Я отвергаю гипотезу, что Уильям Шекспир и Кристофер Марло были одним человеком.
        Вы, ученые мужи, почтенные шексмарловеды, возможно, обвините меня в невежестве, возможно, даже поднимете на смех и пригвоздите к позорному столбу, - что ж, я буду стоять пригвожденный, но не убежденный. Вернее, убежденный, но не в вашей, а в своей правоте. Ибо я верю, что Шекспир и Марло - это два отдельных писателя.
        Вы, конечно, сошлетесь на то, что они родились в один год. Ну и что, я вас спрашиваю? Шекспир и Галилей тоже родились в один год, не станете же вы утверждать, что это Галилей написал «Ромео и Джульетту».
        Ваш второй аргумент: Шекспир не взял пера до тех пор, пока Марло его навеки не выронил, и не следует ли из этого, что Шекспир подхватил именно это выроненное перо? Но, во-первых, это не вполне соответствует истине. Шекспир УЖЕ писал, когда Марло ЕЩЕ писал. Конечно, не исключено, что ЕЩЕ писал уже не Марло, а Шекспир, - с равной допустимостью, что УЖЕ писал не Шекспир, а ЕЩЕ Марло, но теперь попробуй в этом разобраться.
        Вы говорите: «не зря «Шекспир» означает «Потрясающий копьем». С чего бы, мол, ему потрясать копьем, если б его не пытались уже однажды зарезать? Да, говорите вы, Марло не зарезали, а только пытались зарезать, и он, своим врагам в устрашение, назвался Шекспиром - Потрясающим копьем.
        Как будто в мире нет больше поводов, чтобы потрясать копьем. Особенно для человека, имеющего дело с трагедиями.
        И, наконец, последний ваш довод: не свидетельствует ли простое сравнение творчества двух писателей, что Марло - это ранний Шекспир, а Шекспир - поздний Марло?
        Нет, нет и нет, достопочтенные мужи, просвещенные шексмарловеды. Шекспир - это Шекспир, а Марло - это Марло, и каждому отведено отдельное место в литературе.
        Хотите еще гипотезу? Она не претендует на научность, на достоверность фактов и неоспоримость доводов, она строится не на знании жизни Шекспира и Марло, а на знании жизни вообще, что тоже бывает небезынтересно.
        Итак - гипотеза.
        Да, Шекспир был, но он не был писателем. Он не имел никакого отношения к литературе. Может быть, в ранней юности он пробовал себя в сонетах или трагедиях, но оставил это занятие, не обнаружив у себя таланта. Талант ведь дается не каждому, и это вовремя нужно понять.
        Вас интересует: а кто же в таком случае был писателем? Если Шекспир не писатель, то кто же тогда писатель?
        Я отвечаю: писателем был Марло. А кем был Шекспир? Шекспир был, как известно, актером.
        И была там еще актриса - согласно этой гипотезе. Прекрасная, как Офелия, а может быть, как Дездемона. И вот эту Дездемону-Офелию полюбил Шекспир, рядовой актер и к тому же неудавшийся писатель.
        Конечно, Дездемона-Офелия полюбила не его, а Марло, молодого, но преуспевающего писателя своего века. Но Марло не замечал этого. Занятый своими великими трагедиями, он прошел мимо маленькой трагедии девушки, которая безнадежно его любила.
        Итак, Дездемона-Офелия любила Марло, а Шекспир любил Дездемону-Офелию, и это создавало совершенно четкий трагический треугольник. Как же вы, проницательные шексмарловеды, не заметили треугольника?
        Теперь представьте: Шекспир играет в трагедии Марло, но любит не так, как написано у Марло, а масштабней, глубже, сильней - по-шекспировски. Потому что любит он не только на сцене, но и за кулисами, он всюду любит - из этого состоит его жизнь.
        Молодую актрису пугают эти шекспировские страсти: ведь она живет во времени еще дошекспировском. Хотя Шекспир уже есть, но время для его страстей еще не настало.
        И актриса любит Марло, чье время уже настало.
        И в это самое время внезапно умирает Марло.
        Его убивают, как в бездарной трагедии: без малейшей мотивировки. Пустячная ссора в трактире - и великий писатель убит.
        Трагический треугольник лишается очень важного угла, но продолжает существовать, ибо по двум известным углам нетрудно восстановить третий. Он восстанавливается в памяти Шекспира и Дездемоны-Офелии, и это усугубляет их горе. Они оба любили Марло, хотя и по-разному. И оба они страдают. Да, да, хотя Шекспир избавился от соперника, но он страдает. Он умеет страдать за других. И это - залог того, что он со временем станет писателем.
        Вы не согласны со мной, дипломированные шексмарловеды, вы привыкли считать, что Шекспир был прирожденным писателем. Прирожденным бывает косоглазие, плоскостопие или другая болезнь, а писателем становятся. Писателем делает жизнь. Не утробная, не эмбриональная, а сознательная.
        Шекспир видел, как страдает его любимая девушка, и он решил заменить погибшего. Не примитивно, не пошло, как заменяют друг друга ничтожества, а крупно, значительно, как заменяют великие великих. Он решил продолжить Марло не в любви, а в литературе. Он решил продолжить дело Марло.
        Вот тогда он и взял себе это имя - Потрясающий копьем, - не для того, чтобы стать Шекспиром в литературе, не для того, чтобы занять высокое положение, а для того единственно, чтобы защитить дело Марло. Некоторые всю жизнь потрясают копьем, благодаря чему добиваются высокого положения в литературе, но они не становятся Шекспирами, как ни потрясают копьем.
        А Шекспир - стал. Потому что он любил эту девушку. Марло не любил, и он остался Марло. И никогда - слышите: никогда! - не удалось ему стать Шекспиром.
        Все дело в любви. Что бы ни написал Шекспир о любви, не Шекспир творит любовь, а любовь творит Шекспира. Из писателя-неудачника она делает гения литературы.
        Такова эта гипотеза, многомудрые и высокочтимые шексмарловеды. Впрочем, в жизни она уже столько раз подтверждена, что давно из гипотезы стала законом. Кем был бы Данте без Беатриче? Кем был бы Петрарка без Лауры?
        Что же касается Дездемоны-Офелии, то она полюбила Шекспира, потому что время Шекспира уже пришло. Так устроены эти прекрасные девушки: они любят тех, чье время пришло. А тех, чье время прошло, девушки забывают.
        СНОВИДЕЦ
        В детстве мне приснилось, что я бросился под трамвай.
        Я уснул так, чтобы помнить, что я сплю, и стал во сне приставать к прохожим. Прохожие не знали, что все это происходит во сне, вся их жизнь протекала во сне, и они относились к нему, как к действительности. Конечно, они вызвали милицию. Вот тогда я и бросился под трамвай, и мне оставалось только проснуться.
        Потом я часто думал: что было бы, если б я не проснулся? Какое было бы у этого сна продолжение?
        В другой раз я уснул так, чтобы пойти в цирк, но там, во сне, забыл, что сплю, и стал за билетом в очередь. Людей было много, билетов мало, и все мы волновались, что билетов нам не достанется. А тут еще какой-то тип с чемоданом полез без очереди, объясняя это тем, что он опаздывает на поезд. Я запротестовал, он ударил меня чемоданом по голове, и я проснулся, так и не узнав: достался мне билет или не достался.
        Ну, ладно. Чтобы как-то утешиться, решил я по-настоящему пойти в цирк. Смотрю - очереди нет, билетов нет, если, допустим, уснуть, то и смотреть нечего.
        И тут выходит из цирка человек в белом свитере.
        - А, - говорит, - это ты. Которого чемоданом ударили. Но ты не волнуйся, тот тип все равно на поезд опоздал. Его, когда ты проснулся, в милицию повели и обнаружили в чемодане сейф, который он украл из сберегательной кассы.
        - Так вот от чего я проснулся!
        - Да, от этого. От такого можно и совсем не проснуться.
        Я пожаловался:
        - Всегда я просыпаюсь в самых интересных местах.
        - А ты хотел бы знать, какое у сна продолжение?
        - Просто интересно узнать, достался бы мне билет или не достался, если бы тот, с сейфом, не помешал.
        - Ничего нет проще, - говорит человек в белом свитере. - Я как раз решаю сны. Как задачи. По известному началу нахожу неизвестное продолжение.
        Он уточнил некоторые подробности: за кем я очередь занимал, не стояла ли за мной дама с коровой на цепочке, не чихал ли кто на афише, а если чихал, то кто именно. Выяснив все это, он сказал:
        - Билет тебе, мой друг, не достался. Нужно раньше ложиться спать, чтобы раньше занимать очередь.
        Потом я его долго не видел. Уже и школу кончил, и в институт поступил.
        И приснилась мне как-то девушка из нашего института. Она мне не только во сне нравилась, но там, не во сне, я не решался ей об этом сказать. А здесь решился.
        - Ты, - говорю, - мне нравишься. А как я? Я тебе нравлюсь? Или, может, тебе нравится кто-то другой?
        Она хотела ответить, но тут я проснулся. Разбудили меня: вставай, опоздаешь на лекции! Какие там лекции, когда такой разговор!
        Укрылся с головой, чтоб она опять мне приснилась. И она приснилась. Только почему-то в мою сторону не глядит.
        - Ты обиделась?
        - А ты считаешь, нечего обижаться? После того, что ты так трусливо сбежал…
        - Я не сбежал, я проснулся. Меня разбудили, а теперь я опять уснул.
        Но она не стала слушать. Она ушла, даже не посмотрев в мою сторону.
        Долго я ломал голову: что там могло быть, если б меня не разбудили. И, раздумывая над этим, сам не знаю как, очутился около цирка.
        И хоть было это уже совсем в другом городе, смотрю - из цирка выходит тот самый человек. Но уже не в белом, а в голубом свитере. И постарел немного.
        - Ну, - говорит, - рассказывай, где вы с ней встретились, под какими часами. Если на них не было цифр и стрелок, то это хорошо. Если они были желтые и светящиеся, то это еще лучше. А если висели они прямо на небе, среди звезд, то это так хорошо что лучше и не придумаешь.
        Я рассказал, он выслушал.
        - Что было бы, если б ты не проснулся? Ну, что бывает в таких случаях? Сам понимаешь…
        Значит, я ей понравился. Мы, возможно, даже поцеловались. Верней, могли бы поцеловаться, если б меня не разбудили на лекции.
        Потом я все равно женился на этой девушке и все наверстал. И в цирк стал ходить только с детьми, а спустя недолгое время - с внуками.
        Сейчас я на пенсии. Все сны досматриваю до конца. Но как-то раз опять пошел в цирк, хоть вроде и не было повода.
        И опять вышел ко мне мой сновидец, на этот раз в фиолетовом свитере, и рассказал я ему всю свою жизнь, как будто она мне приснилась. Рассказал, чтоб узнать ее до конца. А то вдруг не доживу до конца, тогда и узнавать будет некому.
        Улыбнулся сновидец:
        - Помнишь, как ты когда-то бросился под трамвай? Трамваю бы зарезать тебя за твою хулиганскую выходку, но вожатый попался добрый, свернул с рельсов в сторону. Потому ты и живешь, что вожатый попался добрый. Так что живи и не спрашивай.
        И я живу.
        ДВА СЛЕДА НА ПЕСКЕ
        Встретились два следа на морском берегу. Один был большой и, очевидно, более старый: его оставили здесь целую минуту назад. А второй был поменьше, и отроду ему было две-три секунды.
        Они соединились и составили один след, направленный в разные стороны, они соединили все встречи и расставания…
        Время остановилось.
        Это такая уловка времени: в счастливые минуты оно делает вид, что остановилось, а на самом деле идет все быстрей и быстрей… Не исключено, что время - это всего лишь розыгрыш, который придумало пространство.
        Встретились навсегда - это разве не розыгрыш?
        Бегут секунды - навсегда, навсегда!
        Разлуки, встречи - навсегда, навсегда!
        Но вот набежала волна - и никого нет. Как будто никогда не было…
        Но ведь НИКОГДА - это тоже розыгрыш!
        Смотрите: на песке у самого моря снова встретились два следа. И оба смотрят в разные стороны - так, что не поймешь, встретились они или расстались.
        ИШАКОВИЧ
        Когда мы с Григорием виделись последний раз, этих людей вообще не было в природе. Где они были - извечная загадка для всех, но в природе их не было.
        Ничего удивительного: мы с Григорием не виделись тридцать лет. Разве мог я предположить, что он станет директором школы?
        То ли от солидной этой должности, то ли оттого, что прошло столько лет, Григорий и сам посолиднел, покрупнел и раздался вширь, как его имя. Раньше он назывался узенько: Гриша, а теперь - широко: Григорий Исаакович. За тридцать лет каждый станет Григорием Исааковичем, если он, конечно, Гриша и отец его был Исаак.
        Григорий Исаакович движется по коридору, как Эльбрус, и внимательно следит за тем, что происходит у его подножья. С такой высоты эти люди кажутся маленькими, но они действительно маленькие, потому что только начинают расти.
        - Что тут происходит? - задает директор традиционный вопрос, возвышаясь над местом наиболее драматических событий. - Почему деретесь?
        - Он обзывается.
        Обзывался вот этот, самый маленький. Из первого «И». И обзывал не кого-нибудь, а самого директора школы.
        - Как же ты обзывался?
        - Я говорил… я говорил… Григорий Ишакович…
        Так директора еще никогда не обижали. Конечно, на этой работе станешь не только Ишаковичем, тут работы на десять Ишаковичей…
        Григорий Исаакович приводит оскорбителя в кабинет, устанавливает на таком расстоянии, чтоб его было хорошо видно а сам садится на директорский стул и долго смотрит на этого человека, которого еще и в природе не было, когда он уже сидел на директорском стуле.
        - Ты посмотри на меня, - устало говорит директор Григорий Исаакович, - я такой большой, я директор школы… Я так много работаю… Но это еще не повод называть меня Ишаковичем.
        Сам он не уверен, что это не повод. Может, только так его и следует по справедливости называть. Но если всех называть по справедливости… Справедливость - жестокая вещь.
        По щекам оскорбителя текут слезы. Он стоит, опустив повинную голову, так, что видны все его три макушки - верный знак, что природа еще с ним наплачется.
        - Ну вот, ты уже все понял, - смягчается директор Григорий Исаакович. - Обещай, что ты больше не будешь меня обзывать. Нехорошо директора обзывать.
        Оскорбитель молчит. Потом говорит еле слышно:
        - Я не обживалшя, Григорий Ишакович…
        БОЛДИНСКАЯ ВЕСНА
        Первый месяц весны я проводил в Болдине, в Доме творчества писателей, литературном комбинате на семьдесят творческих мест. Осенью там большой наплыв классиков, желающих повторить известный исторический опыт, а весной путевку легче достать, поскольку болдинская весна никак в истории себя не зарекомендовала.
        Мой сосед по столу, в прошлом известный юморист, позднее известный поэт, а в последнее время известный прозаик, знакомил меня с болдинскими нравами и рассказывал о своем жизненном пути.
        Да, у него уже был жизненный путь, который, несомненно, впоследствии станет известным, но для меня мой сосед сделал исключение, позаботясь, чтобы мне он стал известен уже сейчас.
        - Почему я сатиру сменил на поэзию, а поэзию на прозу? Дорогой мой, в этом повинна арифметика. Да, да, простая арифметика. - Он кому-то кивнул, с кем-то раскланялся, кого-то прижал к сердцу и продолжал: - Возьмите прозаиков. Возьмите самых крупных. Льва Толстого возьмите, Достоевского, Тургенева, Гончарова… Затем Герцена возьмите, - говорил он, словно передавая мне холодную закуску, - Горького, Алексея Толстого, Паустовского… Кого еще? Бунина, Куприна… Каков средний возраст этих крупнейших наших писателей? Не трудитесь подсчитывать: ровно семьдесят лет.
        Он доел первое и принялся за второе.
        - Теперь возьмите поэтов. Тоже самых крупных, разумеется. Пушкина возьмите, Лермонтова, Некрасова, Тютчева, Фета. Блока и Маяковского. Есенина возьмите. Пастернака и Ахматову. Средний возраст - пятьдесят два. На восемнадцать лет ниже, чем у прозаиков. Вы понимаете?
        Да, теперь я начал понимать.
        - Ну, а теперь возьмем сатириков. Гоголя возьмем, Щедрина, Чехова, конечно. Затем Аверченко и Сашу Черного, Булгакова и Зощенко, Ильфа и Петрова. Из пародистов - сейчас пародисты в большом ходу, - так мы из них возьмем Архангельского. И что же нам говорит арифметика? Средний возраст - сорок восемь лет. Меньше, чем у поэтов, хотя из названных поэтов почти половина умерла не своей смертью. А сатирики, за исключением Петрова, погибшего на войне, все умерли своей смертью, но какой ранней! Гоголь и Чехов едва перешагнули за сорок, Ильф и Петров не дожили до сорока! А еще говорят, что юмор продлевает жизнь. Нет, дорогой, Джамбул прожил девяносто девять лет, но найдите у него хоть одно юмористическое произведение!
        Я вежливо наморщил лоб, припоминая творчество Джамбула.
        - Какой из этого вывод? Значит, что-то укорачивает сатирикам жизнь - почище, чем поэтам дуэли и самоубийства. Сорок восемь лет - средний возраст! Да если б Достоевский столько прожил, не видать бы нам ни «Бесов», ни «Братьев Карамазовых»!
        Он доел второе и принялся за компот.
        - Конечно, пока молодой, можно заниматься сатирой. И я занимался, вы это знаете! А как перевалило за сорок, думаю - стоп! Так недолго и помереть. И перешел на поэзию. Ну, конечно, жил сдержанно: на дуэли не стрелялся, самоубийством не кончал, смирял свои страсти. А как перевалило за пятьдесят - средний-то возраст поэтический пятьдесят два года! - стоп, думаю. И перешел на прозу. До семидесяти у меня еще десять лет Поживу, поработаю. А там, возможно, займусь переводами. Переводчики у нас живут долго, особенно если сатиру не переводить…
        - То-то я смотрю, у нас мало сатиры…
        - Естественно. Как же ее будет много, когда в ней люди не живут? И поэзии настоящей мало. В ней тоже люди не живут.
        Я хотел сказать, что и прозы настоящей мало, но воздержался: мой сосед мог подумать, будто он мало написал.
        За окном шумело Болдино, не слыша нашего разговора.
        - Осень здесь чудесная, - вздохнул мой сосед-прозаик, допивая компот.
        МОГУ МОЛЧАТЬ!
        Приглашает меня наше партийное руководство. «Хотим, - говорят, - знать ваше мнение».
        Раньше мое мнение знали все, потому что оно было у всех одинаковое. А теперь, когда мнения разные, приходится интересоваться.
        Я говорю: вот этот лозунг, «Вся власть Советам!» Что-то я в нем недопонимаю, наверное.
        «Как это - недопонимаете? У нас этот лозунг семьдесят лет, а вы все еще недопонимаете?»
        Я говорю: если Советам вся власть, то что же тогда партийному руководству? Прежде оно - дзинь-дзинь! - и советская власть - топ-топ - на доклад является. Оно дзинь-дзинь, а она топ-топ. Неужели теперь советская власть будет нажимать на кнопки?
        «Демократия, - улыбается партийное руководство. - Демократия нам нужна. Но вот какая нам нужна демократия?»
        Когда мне говорят, что нам нужна не та демократия, я понимаю, что никакая демократия нам не нужна. Или я сказал что-то лишнее? Ладно, могу молчать.
        «Ну вот, сразу уже и молчать. Чуть что - сразу молчать. Нам же интересно знать ваше мнение!»
        Я говорю, что целиком согласен с замечательными словами: «Этим людям хотелось бы уверить себя и других, что застой лучше движения».
        Восхищенная пауза.
        «Это сказал Михаил Сергеевич?»
        «Нет, Виссарион Григорьевич».
        «Как вы сказали? Виссарионович?»
        Объясняю, что это сказал Белинский.
        Облегченная пауза: Белинский нам не указ.
        «А что вы вообще думаете о гласности?»
        О гласности я думаю много. Во всяком случае, больше, чем говорю. Говорить я стараюсь поменьше. Особенно в таком высоком учреждении.
        «Напрасно вы так, - говорит партийное руководство. - Ведь напрасно?»
        «Мне кажется, нет».
        «Напрасно, напрасно. А каково ваше мнение?»
        «Не напрасно».
        «А каково ваше мнение?»
        Гласность наша в бою, но не на коне, а в тачанке. Она несется вперед, а стреляет назад. По задним целям. По прошлым. По пройденным.
        Напрасно я так о тачанке - она наше славное прошлое.
        И напрасно я так о гласности - она наше славное настоящее.
        Напрасно я так, напрасно…
        Ладно, могу молчать.
        ДИСТРОФИКИ

* * *
        Светлая радость на каждом лице,
        Каждое сердце поет и трепещет.
        Все говорят о счастливом конце,
        Все улыбаются и рукоплещут.
        Крики слышны: «Молодец! Мо-ло-дец!»
        Вот и фанфары уже прозвучали…
        Грустно вздыхает счастливый конец:
        Если бы все это было вначале!

* * *
        Человек впадает в детство,
        Как река впадает в море.
        Вырывается из тесных
        Берегов и категорий.
        Прочь заботы! Прочь напасти!
        Снова каждый юн и холост…
        Выпадает в жизни счастье,
        Как последний зуб и волос.

* * *
        На солнце щурился малыш, вертя в руке кристалл:
        Вот так посмотришь - камень рыж,
        А так посмотришь - ал.
        А так посмотришь - камень желт.
        Малыш еще не знал,
        Что мир, в который он пришел, - один большой кристалл.
        И жизнь, что будет впереди, окажется такой:
        Из детства смотришь - цвет один,
        Из старости - другой.

* * *
        Ползет черепаха, а заяц лежит,
        Он знает, что первым и так прибежит.
        Куда торопиться? С его-то размахом
        Он быстро домчится. Ползет черепаха.
        Вторую неделю ползет и ползет.
        Она уж у цели. И зайцы в тревоге:
        Везет черепахам, а им - не везет!
        Да, братцы, обходят у нас длинноногих…

* * *
        Застывает время, как вода,
        Покрываясь ледяною коркою.
        И сквозь эту призму без труда
        Видит детство старость дальнозоркая.
        Вот они, знакомые края,
        Все, как было, все без изменения…
        Пробивает памяти струя
        Ледовитый океан забвения.

* * *
        Не смотри на годы, не смотри,
        Не живи календарю в угоду.
        Мы отменим все календари,
        Чтоб тебя не торопили годы,
        Чтоб, не омрачая небосвода,
        Проносилось время над тобой,
        Чтоб была ты вечно молодой,
        Как тебя задумала природа.

* * *
        Старый век свое отвековал,
        Но торопит годы и события.
        Прошлое не требует похвал
        И не обижается на критику.
        Будущему тоже все равно -
        Что ругай его, что возвеличивай.
        Только настоящее одно
        Суетно, тщеславно и обидчиво.

* * *
        Современность читает - и все о себе,
        Даже то, что писалось когда-то.
        И находит себя она в каждой судьбе,
        И вмещает все лица и даты.
        Потому что ей нужно в себе сочетать
        Все, что было и будет за нею.
        То, что было, уже не умеет читать.
        То, что будет, - еще не умеет.

* * *
        Как чужую женщину, ту, что недоступна,
        От которой ничего не ждешь,
        Прошлое и будущее полюбить не трудно,
        Потому что с ними не живешь.
        Как родную женщину, близкую, как воздух,
        Тот, каким попробуй надышись,
        Прошлое и будущее разлюбить не просто,
        Потому что между ними - жизнь.

* * *
        Нетрудно быть Сократом в век Сенеки,
        Сенекой - в бурный век Джордано Бруно..
        Чужому веку угодить нетрудно,
        Все трудности - от собственного века.

* * *
        Как складывается жизнь?
        Она просто складывается и складывается,
        Иногда из того,
        О чем не думалось, не годилось.
        Но как-то незаметно
        Все скрадывается и скрадывается,
        Как будто она не складывалась,
        А вычиталась.

* * *
        На базаре времени
        Вечно одно и то же:
        Споры, ссоры,
        Швыряние шапок о землю…
        Старики пытаются
        Прошлое продать подороже,
        Молодым не терпится
        Будущее купить подешевле.

* * *
        По знакомой улице иду,
        По дорогам дальним и селениям.
        Обгоняю мысли на ходу,
        Оставляю их без сожаления.
        Сколько я рассеял их в пути -
        На лесной тропе, на горном склоне…
        Может быть, идущий позади
        Их еще когда-нибудь догонит.

* * *
        Что сказать нашей памяти, ожиданию, нас томящему,
        Что сказать нетерпению: когда наконец, когда?
        На суде над прошлым все голоса принадлежат настоящему,
        А будущее томится за дверью, и его не пускают в залу суда.
        И пока настоящее все рассмотрит, изучит и вызнает,
        И пока сбалансирует шансы возможных побед и потерь,
        Гадает за дверью будущее: вызовут или не вызовут?
        И смотрит с надеждой будущее на закрытую дверь.

* * *
        Крылья у правды не выросли,
        Ноги болят и томятся.
        Хочется правде стать вымыслом,
        Чтоб от земли оторваться.
        Нет в небесах справедливости:
        Высшие блага приемля,
        Хочется правдой стать вымыслу,
        Чтоб опуститься на землю.

* * *
        Новые будни и новые праздники,
        Новые песни - и все же,
        Старая классика, старая классика,
        Ты все мудрей и моложе.
        Время не старит тебя быстротечное,
        И не выходит из моды:
        Сейте разумное, доброе, вечное…
        В неурожайные годы.

* * *
        Свет называют белым, быть может, и неспроста,
        Но есть у него места, где он нисколько не белый.
        То ли он разлагается на составные цвета,
        То ли еще сложиться как следует не успел он.
        Вовсе не от старости выцветают цвета,
        Вовсе не от странности меняют одежды.
        Есть у черной зависти голубая мечта,
        Есть у зеленой тоски розовая надежда.
        ЗАЧЕМ НУЖЕН ЮМОР?
        Природа не создает ничего лишнего, и что-то же она имела в виду, когда наделила человека чувством юмора.
        Курицу не наделила. Быка не наделила. Не говоря о насекомых и вообще одноклеточных (хотя им бы он пригодился больше других).
        Когда природа чем-то наделяет, она делает это, чтоб облегчить выживание. Либо в трудных погодных условиях, либо в трудных голодных условиях, либо в условиях враждебного окружения, либо просто для продолжения рода.
        Рассмотрим все эти случаи.
        Что касается выживания в трудных погодных условиях, то юмор, как известно, погоды не делает. Он только помогает время скоротать, ожидая у моря погоды.
        Может быть, юмор нужен для добывания пищи?
        Однако опыт показывает, что люди с пищей - сплошь и рядом без юмора, а люди с юмором - сплошь и рядом без пищи.
        Известная пословица, что от смеха дети бывают, наталкивает на предположение, что юмор нужен для продолжения рода. Но вот вопрос: почему самые великие юмористы нередко оставались бездетными, тогда как люди, начисто лишенные юмора, имели кучу, а то и не одну кучу детей?
        Остается последнее: юмор нужен для защиты от врагов.
        Одних природа наделила средствами нападения - клыками, когтями, административными мерами, а других - юмором, одним только юмором - против всех этих сокрушительных средств.
        МАЛЕНЬКАЯ ПЕЧАЛЬ
        Жила в анекдоте маленькая печаль. Все вокруг смеялись, а она не смеялась.
        Ей говорили:
        - Смейся! Ведь у нас анекдот!
        Но она не смеялась, а только печалилась.
        - Если тебе так хочется плакать, ты можешь смеяться до слез, - убеждали ее те, что смеялись.
        А она все равно не смеялась. Даже до слез. Потому что жила в таком неудачном месте.
        То есть место было удачное - для тех, кто хотел посмеяться, а для тех, кто хотел погрустить или, допустим, задуматься, место это не очень подходило.
        Время шло, и маленькая печаль все росла. Чем больше вокруг смеялись, тем больше она росла.
        И никто не заметил, как она выросла.
        Маленькие печали быстро растут.
        Особенно когда живут в анекдоте.
        СЛОВО ПРАВДЫ
        - Нам нужна вся правда! - говорит полуправда.
        - Нам нужна полуправда! - говорит четвертьправда.
        А что говорит вся правда?
        Она молчит.
        Ей опять не дают слова.
        ИРОНИЯ СЛАВЫ
        Хорошая слава лежит, а худая бежит и иногда довольно далеко забегает.
        Допустим, вы Держиморда. Знаменитый педагог. Тот самый, что построил школу для педагогически одаренных детей и сам же в ней преподает педагогику.
        И вдруг вы, Держиморда, совершенно случайно узнаете, что ваш однофамилец в какой-то комедии ведет себя черт знает как, позорит ваше доброе и (чего там скромничать!) знаменитое имя. Вы потратили жизнь, поднимая над миром это имя, а он его - в грязь!
        Можете ли вы утешаться, что это было давно, и что того Держиморду, возможно, уже забыли? Нет, не можете. Потому что скорее забудут вас, несмотря на ваши несомненные педагогические заслуги.
        Потому что хорошая слава лежит, а худая бежит, и не вам обогнать этого бегущего Держиморду.
        УДОВЛЕТВОРЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ
        Счастье - в самих желаниях, а не в удовлетворении желаний. Требуя у жизни удовлетворения, мы вызываем собственную жизнь на дуэль.
        А там уж как повезет: либо мы ее прикончим, либо она нас ухлопает.
        СОБСТВЕННОСТЬ
        Вместе с тем, что ему принадлежит, человек составляет единое целое. Поэтому чем он больше имеет, тем меньшую часть составляет сам.
        И за определенным пределом он сам начинает принадлежать - тому, что ему прежде принадлежало.
        ШТАНЫ ДИОГЕНА
        Александра Македонского, который варился у Данте в аду, Рабле наказал еще и тем, что заставил чинить штаны Диогена.
        Там, в аду, у Диогена появились штаны. Хоть и дырявые, но все же штаны… Плохо только, что из-за них его поместили в ад - поближе к месту новой работы Александра.
        Видно, правильно говаривал философ: лучше ничего не иметь. Стоило появиться штанам, как начались неприятности.
        ЖАНРЫ ЖИЗНИ
        Живешь эту жизнь, как эпопею, а в конце поглядишь - она вся на одном листке умещается. Стоило ее жить, как эпопею? Может, лучше было прожить ее, как афоризм: коротко, но со смыслом? Так бы она лучше запомнилась…
        ПУСТЬ СВЕТИТСЯ!
        Все радовались свету.
        Все говорили: да будет свет!
        Но прибор для включения света на всякий случай назвали ВЫКЛЮЧАТЕЛЕМ.
        ЖИЗНЬ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ
        Жизнь - это бег с препятствиями.
        Потом - шаг с препятствиями.
        Потом - медленный шаг с препятствиями.
        Меняется темп движения, но препятствия остаются.
        ОХОТА
        Охотник, собака и дичь - и все это слито в одном человеке Он одновременно берет след, стреляет и падает под выстрелом.
        И всякий раз, как он делает очередной выстрел, в нем остается меньше человека и больше собаки и охотника.
        ПЕРЕЖИТОК ХВОСТА
        Смех уничтожает страх, который в человеке - пережиток его животного прошлого. Вроде копчика - пережитка хвоста.
        Животному избавляться от страха нецелесообразно. Если б мышка избавилась от страха, она была бы немедленно съедена. Поэтому мышка не может позволить себе такой роскоши - смеяться над кошкой.
        Человек - может. Это единственная роскошь, которую он может себе позволить в самой убогой бедности.
        Правда, если его одновременно смешить и пугать, он может больше бояться, чем смеяться. Потому что в нем еще сильны пережитки животного. Не зря говорят: животный страх. А «животный смех» - такого никто не слышал.
        Смех не бывает животным даже тогда, когда мы надрываем животики. Именно тогда, когда мы надрываем животики, мы избавляемся от пережитков хвоста.
        Ну, а если мы страхом подавляем смех, - тут уж отращиваем в себе пережитки, которые могут вырасти до размеров хвоста, так что будет неловко встречаться друг с другом.
        ЛИТЕРАТУРНАЯ ХИРУРГИЯ
        Сатира, которая призвана вскрывать язвы общества, достигла больших успехов по части анестезиологии. И хотя вскрывает хуже, но значительно лучше умеет усыплять.
        ЧЕРНЫЙ ЮМОР
        Черный юмор - это не смех сквозь слезы.
        Это смех вместо слез.
        НАДЕЖДЫ
        Одни надежды оправдались, другие не оправдались… Почему-то надежды наши - как преступники перед судом: им постоянно нужно оправдываться.
        НАУКА В ДРЕВНИЕ И НОВЫЕ ВРЕМЕНА
        Когда-то наука избавила человека от страха перед действительностью… А сегодня - как нам нужна действительность, которая избавит нас от страха перед наукой!
        ПРАВО НА НЕДОВОЛЬСТВО
        Только тот, кто недоволен собой, имеет право на все прочие недовольства.
        БОРЬБА ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ
        Одни смехом уничтожают страх, другие страхом уничтожают смех, поэтому в мире не убывает ни смеха, ни страха.
        ПУТЬ МЫСЛИ
        Почему у нас в мозгу извилины?
        Видно, слишком много преград встречается на пути мысли.
        СЛАБОСТЬ ЧИСТОГО РАЗУМА
        Когда разум пытается заменить чувство, ему требуется вся его сила, вся эрудиция, - там, где чувству достаточно одного вздоха.
        ИЗ НЕГО ВЫШЕЛ МОЦАРТ…
        Из него вышел Моцарт - и ушел в неизвестном направлении.
        Из него вышел Пушкин - и ушел в неизвестном направлении.
        Сколько из него вышло великих людей!
        И все ушли в неизвестном направлении…
        ДЕВЯНОСТЫЕ
        ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ОБЕЗЬЯН
        Когда человека исключали из обезьян, он и сам не знал, за что его исключают. То ли за нежелание шагать в четыре ноги, то ли за нежелание хватать в четыре руки, то ли за аморальное размножение, которое он почему-то называл любовью.
        В общем, исключили человека. Перестали здороваться, узнавать. Заставили зарабатывать на жизнь своим трудом, да еще насмехались, что труд создал человека.
        А разве трудом на семью заработаешь? Тем более, что работать спокойно не дают, каждые пять минут требуют документы.
        Жена говорит: неужели так трудно шагать в четыре ноги? Дети говорят: неужели так трудно хватать в четыре руки? И ушли от него жена и дети.
        Остался человек один. Только иногда кто-нибудь забежит, занесет работу, чтоб другие не видели. А потом, конечно, выдаст ее за свою.
        Великий изобретатель топора получил премию за топор, сделанный руками человека. Еще одну премию получил изобретатель молотка.
        А как они добыли огонь? Ведь они у него добыли огонь, а потом его же заставили тушить пожары.
        И не выдержал человек такой жизни. Как-то пришли проверять документы, а человека нет.
        И сразу вся работа остановилась. Великий изобретатель топора не знал, как насадить топор на топорище, великий изобретатель молотка отбил себе все пальцы на четырех руках, но так и не освоил этой невероятной техники.
        И тогда возникло сомнение: а что если мы не туда шагали в четыре ноги? А что если не то делали в четыре руки? Точнее, шагали в четыре руки, а делали в четыре ноги, потому что шагали мы руками, а работали ногами.
        И вообще: возможно, не человек должен происходить от обезьяны, как утверждает основополагающее учение, а мы, обезьяны, должны научиться жить по-человечески, произойти от человека. Ведь мы же его помним, он жил среди нас!
        Но как произойти от человека? Наверно, надо, чтоб сначала исключили из обезьян, как исключили - помните? - нашего человека.
        Тут все заходили по инстанциям, стали требовать, чтоб исключили из обезьян. Но инстанции говорят: из обезьян пусть вас исключают обезьяны.
        Оказывается, они уже не обезьяны. Кинулись искать обезьян, но все обезьяны как сквозь землю провалились.
        То были одни обезьяны, а теперь - ни одной. Удивительный факт: в стране обезьян не водятся обезьяны.
        Так возникло человеческое общество без обезьян.
        Насадить топор на топорище, правда, еще не удалось, но воткнуть топорище в топор уже делаются попытки.
        КАК ОБЕЗЬЯНЫ СТАЛИ КРАСИВЫМИ
        Что характерно для обезьян: они всегда были некрасивыми. Ну сами посудите: руки вместо ног - разве это красиво? Ноги вместо рук - это другая крайность, всего должно быть в меру, а главное - поровну: две ноги, две руки.
        А осанка? Разве то, что у обезьяны, можно назвать осанкой? Обезьяна сутулится, горбится, не поймешь, когда она в вертикальном, а когда в горизонтальном положении (для лентяев - идеальный вариант).
        Теперь посмотрите на ее лицо: оно же все в морщинах! Когда морщины в старости, это нормально и даже иногда вызывает симпатию, но у обезьяны морщины всю жизнь. Всю жизнь! Как будто у нее никогда не бывает молодости.
        И еще эти губы, вытянутые вперед, как будто обезьяна хочет вас расцеловать, но кто же захочет с ней целоваться? Поэтому количество обезьян на земле катастрофически уменьшается.
        Когда обезьяны это заметили, самые умные из них сказали: мир спасет красота. Мир обезьян спасет красота, поэтому хочешь не хочешь, а надо становиться красивыми.
        Не все с этим согласились. Многие махнули на свою внешность рукой и навсегда остались обезьянами. Вытягивают губы, но никто их не хочет целовать, и количество их от этого уменьшается.
        Но самые умные и настойчивые упорно вырабатывали осанку, старались ходить на двух, а не на четырех руках, удаляли с лица морщины, а волосы на теле выщипывали, оставляя их лишь в самых укромных местах.
        Это был великий труд, который, как известно, и создал человека. И постепенно люди все меньше походили на обезьян, и их всем хотелось целовать, все время целовать и целовать, отчего количество их постоянно увеличивалось.
        Первым спохватился Мальтус.
        - Люди! - воскликнул он. - Опомнитесь! Что вы делаете? Перестаньте целоваться, вы же скоро не сможете себя прокормить!
        Но люди уже не могли остановиться - такими они стали красивыми. Как посмотрят друг на друга, так сразу и начинают целоваться. И не могут себя прокормить, и не могут детей прокормить, а все равно целуются, целуются, целуются…
        САМЫЙ ДЛИННЫЙ АФРИКАНСКИЙ АНЕКДОТ
        Австралопитек жил в Африке. Место хорошее, никто не говорит, но австралопитек как-то не чувствовал себя дома. То и дело кто-нибудь да спросит:
        - А почему, собственно, вы живете в Африке?
        И нечего ответить. Действительно - почему?
        Как-то так сложилось, что он родился в Африке. Хотя и австралопитек. Африка его родина, понимаете?
        Нет, никто этого не понимает.
        И стал австралопитек замечать: не любят в Африке австралопитеков. Почему не любят? А просто так. Просто потому, что они австралопитеки. Дети домой приходят в слезах: с ними не хотят играть, обзывают австралопитеками. Жена пойдет за продуктами и вернется ни с чем: ее опять не пустили без очереди, они пускают только своих, а у нее во всей очереди нет ни одного своего человека.
        И все чаще австралопитек стал подумывать: а не уехать ли отсюда куда подальше, на историческую родину? С женой посоветовался, с детьми. И стали они все вместе готовиться к переезду.
        Но с переездами в то время было трудно. Из Африки в Австралию по морю не переплывешь, а по суше пешком не дотопаешь.
        Собирались, собирались… И так в сборах прошла вся их жизнь. И кончилось тем, чем обычно кончается жизнь: они умерли.
        Вот и весь анекдот. Нет, не весь, это очень длинный анекдот. Потому что прошло три миллиона лет - и вдруг австралопитека находят в раскопках.
        Тут, конечно, сразу возникает старый вопрос: а почему в Африке? Австралопитек - и в Африке.
        Один случайный прохожий говорит:
        - Вы же знаете этих австралопитеков. Они всюду пролезут.
        Сказал - и прошел. А разговор остался. Нехороший, обидный разговор.
        Потому что австралопитеки никуда не пролезли. Они жили в Африке и умерли в Африке. Здесь прошла вся их жизнь. Прошла, как этот случайный прохожий: прошла и ушла. И что от нее осталось? Ничего не осталось. Только этот длинный африканский анекдот.
        ЭКОНОМИКА С ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ЛИЦОМ
        Цивилизация развивалась бы намного быстрей, если б первобытные люди меньше ели друг друга. Но это, надо прямо сказать, создавало бы определенные экономические трудности.
        Когда человек съедает человека, то сразу двое перестают хотеть есть, а если не съедает, то оба остаются голодными. И выходит, что, поедая друг друга, первобытные люди решали продовольственную проблему, поскольку в результате оказывалось вдвое больше продуктов и вдвое меньше едоков.
        В цивилизованном обществе человек только морально ест человека, поэтому возникают серьезные проблемы экономики. Правда, едоков иногда становится меньше, поскольку люди плохо переносят даже моральное съедение, но продуктов не прибывает, как стремительно ни убывает мораль.
        ПРИРУЧЕНИЕ ДИКИХ ЖИВОТНЫХ
        Дело вроде нехитрое: приручить свинью на мясо, корову на молоко, собаку дом сторожить, кота гоняться за мышами. Но это теперь, когда они все домашние. А каково было вытаскивать их из дикости, не зная, кому какую поручить работу?
        Кого, например, сделать сторожем? Хотелось бы кого-то большого и сильного, может быть, даже с рогами. И человек приручает корову, сажает ее на цепь, и корова всю ночь мычит на цепи, потому что ее пора доить, а ее не доят.
        Доят кошку. Это ее приручают на молоко. И кошка визжит, царапается, не хочет доиться. Ее бы приручить на мышей, но на мышей приручают лошадь. А лошадь от такой работы отбрыкивается, все в доме перебила.
        Ей бы, лошади, землю пахать, но землю пашет свинья. А свинья вообще не любит физической работы. Только хрюкает и худеет, худеет и хрюкает.
        Вот такие работнички. И уж сколько тысячелетий прошло, но до сих пор мы никак не добьемся того, чтобы каждый работал на своем месте.
        ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ НАЦИОНАЛЬНОСТЬ
        Когда человек произошел от обезьяны, он немного стеснялся своего происхождения. Поэтому он изо всех сил старался как-то отличиться от обезьяны. А как отличиться от обезьяны? Некоторым это довольно трудно, потому что это у них на лице написано.
        Вот тогда и придумали писать это где-нибудь отдельно, чтоб не нужно было смотреть на лицо. Например, в документах, которые предъявлять в случае необходимости.
        Чтобы, если человек ничем не отличается от других людей или, скажем, от обезьяны, просто заглянуть к нему в документ и прочитать, что там написано.
        Прочитаешь - и сразу видишь: это наш. Из троглодитов. Из питекантропов. Можно еще и на грудь повесить какой-нибудь знак отличия, чтобы отличить человека от тех же обезьян. Ведь не каждый сам по себе отличается от обезьян. Иным для этого требуется очень много знаков отличия.
        ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ
        Название
        Кто назвал человека разумным?
        Обезьяноподобные?
        Человекообразные?
        Человеком разумным назвал себя сам человек, и не было случая, чтоб разумным его назвали другие.
        Сущность
        Что такое человек разумный?
        Человек разумный - это человек, раз умный - раз нет, раз умный - два нет, раз умный - три нет…
        И так далее, по мере развития человечества.
        Памятник человеку разумному
        Не из каменного ли века дошла до нас эта привычка - стоять на площади, простерши руку в неведомую даль, и указывать другим путь, по которому сам не можешь сделать и шагу?
        ЭПОХА ВЕЛИКОГО ЗАТЕМНЕНИЯ
        В просвещенные неандертальские времена многие неандертальцы пытались выбиться в кроманьонцы. Женились на кроманьонках, заводили дружбу с кроманьонцами и, чтоб казаться выше, надевали туфли на высоких каблуках. Кроманьонцы были выше неандертальцев на целую голову, но неандертальцы удлиняли себя со стороны каблуков.
        А потом наступила эпоха Великого Затемнения, и быть кроманьонцем стало небезопасно. Появилось множество анкет, в которых самые удачливые с гордостью писали: происхождение - из неандертальцев, социальное положение - неандерталец, образование - неандерталец, знание языков - неандертальский и никаких других.
        Стали укорачивать кроманьонцев, чтоб они не возвышались над неандертальцами. Интересно, что, удлиняя себя со стороны каблуков, кроманьонцев укорачивали со стороны головы, что было наиболее радикальным решением данного вопроса.
        Кроманьонцы старались держаться неандертальцами. Они ходили, согнув колени и вобрав в плечи голову, в компаниях напивались, как самые последние неандертальцы, употребляли грубые слова и старались казаться глупей, чем были на самом деле, потому что глупость считалась государственным качеством.
        Но тут вдруг кончилась эпоха Великого Затемнения, и все стали массово выходить из неандертальцев. И у многих стали отрастать головы. Но это, конечно, не у всех, а лишь у тех, кто в эпоху Затемнения своевременно вобрал голову в плечи.
        ПЕРВОБЫТНЫЙ КОММУНИЗМ

1.
        Во времена первобытного коммунизма каждый человек на земле был коммунист…

2.
        На смену первобытному коммунизму пришло рабовладельческое общество. Из бывших коммунистов получились отличные рабовладельцы, а из менее удачливых - неплохие рабы.

3.
        Коммунизм был детством человечества. Поэтому повториться он мог лишь как впадение в детство.
        КОГДА ЧЕЛОВЕК ПРИШЕЛ К ВЛАСТИ…
        Когда человек пришел к власти, обезьяна ушла в оппозицию. Но время от времени она возвращается, и тогда в оппозицию уходит человек.
        УСЛОВИЯ ЖИЗНИ
        Для того, чтобы стать человеком, обезьяне понадобились нечеловеческие условия.
        Те же условия годятся и для обратного процесса.
        ДИСТРОФИКИ

* * *
        Когда Сократа хоронили,
        Он был вниманием согрет:
        Слезу на камень уронили,
        Сочувственно вздохнули вслед.
        Потом немного погрустили
        О бренности бегущих лет
        И написали на могиле:
        «У нас незаменимых нет».

* * *
        Как из сказки, не из были, излучая свет и мрак,
        Посреди земли Сибири вырос каменный Ермак.
        Кавалер большой дороги, чтоб избыть свою вину,
        Грозному царю под ноги бросил целую страну.
        И его не позабыли,
        И несется вдаль и вширь:
        «Покорителю Сибири -
        Покоренная Сибирь!»

* * *
        Революции гром отгремел и затих,
        Но опять возникают знакомые лица.
        Якобинец Фуше апогея достиг:
        Дослужился до чина министра полиции.
        То ли это добро дослужилось до зла,
        То ли зло утомилось делами кровавыми…
        Или наша планета не в меру кругла -
        Слишком левые взгляды становятся правыми?

* * *
        Искупление послано, и карают сурово
        Муравьевы-апостолы палачей Муравьевых.
        Муравьев - это вешатель? Или тот, что в гулаге?
        Преступленье замешано на общественном благе.
        Только память прикована к безымянным погостам…
        Но никак не припомнить ей, кто палач, кто апостол…

* * *
        Мы веруем не в миражи, а в то, что есть на самом деле:
        Доказано, что нет души, - мы больше думаем о теле.
        И мы надеемся всерьез, самих себя в себе разрушив,
        Как тот классический прохвост, разбогатеть на мертвых душах.
        Но, выгнанная за порог, навек пропавшая без вести,
        Душа таится между строк, она не в тексте, а в подтексте.
        Ну кто ее увидит там? Она звучит все глуше, глуше…
        И - никаких серьезных драм! Подтекст: спасите наши души!
        ЛЕГЕНДА О БУДУЩЕМ
        Легенда о потопе - это легенда не о проклятом прошлом, а о светлом будущем. О чем можно мечтать в безводной пустыне? С том, чтоб напиться, умыться, а может быть, даже выкупаться. Но если мечтать по большому счету, то, конечно, нужен потоп.
        Люди шли через пустыню - год за годом, десятилетие за десятилетием. Было так жарко, что уже мечтали не о потопе, а о все мирном потопе. Ничего, мечтали, вот наступит всемирный потоп, тогда мы заживем: напьемся, умоемся, может быть, даже выкупаемся. И ковчег построим, чтобы спасать на нем всякой твари по паре. Вот такой у нас будет всемирный потоп.
        Но время шло, поколение сменяло поколение, а потопа все не было. Сначала говорили: нынешнее поколение будет жить при потопе. Потом говорили: следующее поколение будет жить при потопе. А потопа все не было.
        И тогда возникла версия, что он уже был, что все они живут не до потопа, а после потопа.
        Вспомнили великого кормчего, который построил ковчег и привел весь народ в светлое послепотопное время. А темные стороны светлого времени объясняли тем, что в ковчеге было всякой твари по паре, и они, эти твари, загубили дело великого кормчего.
        Если б не эти твари, мы бы уже давно были там. Мы, собственно, и так уже там, но тогда б мы были намного дальше.
        Помните, как мы говорили в допотопные времена:
        - Следующее поколение будет жить после потопа!
        Потом мы говорили:
        - Следующее поколение будет жить после!
        А сегодня мы заявляем со всей ответственностью:
        - Следующее поколение будет жить!
        Правда, в этом нет абсолютной уверенности.
        ХЕОПСОВНА
        Однажды за обедом фараон Хеопс заговорил о своих финансовых трудностях. Из-за нехватки средств на строительство пирамида кверху сужается, хотя по проекту сужаться не должна.
        - А панель у подножья уже проложили? - спросила дочка, о которой известно лишь то, что по отчеству она была Хеопсовна, что, впрочем, естественно для дочери Хеопса.
        - Панель - это еще не пирамида, - грустно вздохнул Хеопс.
        Но дочка считала, что это больше, чем пирамида. Потому что на пирамиду деньги тратятся, а на панели зарабатываются. И главное - товар остается при тебе.
        - Что-то я не понимаю, - напрягся Хеопс. - Ведь тогда получается, что один и тот же товар можно продать два раза?
        - Да хоть тысячу раз. Если, конечно, товар не потеряет товарного вида.
        Хеопс отодвинул тарелку:
        - В таком случае все идем на панель.
        Очень чистый был человек, морально не испорченный.
        - Папа, не горячись, - остановила его Хеопсовна. - Я одна пойду, а вы с мамой пока оставайтесь.
        И стала Хеопсовна зарабатывать папе на пирамиду.
        Зарабатывала, зарабатывала… Так сильно зарабатывала, что не только товар потерял товарный вид, но и панель потеряла панельный вид, - до того ее исходила Хеопсовна, зарабатывая на пирамиду Хеопса. Недаром эта пирамида - самая большая из всех пирамид.
        Историк Геродот утверждает, что третья часть пирамиды Хеопса построена именно на эти заработки.
        Хеопсовна хотела заработать еще маме на пирамиду, однако мама сказала, что может сама на себя заработать. Но не заработала. И бабушка пыталась заработать, но не заработала.
        Потому что великий закон панели - кадры решают все.
        ГАРЕМ ЦАРИЦЫ СЕМИРАМИДЫ
        В гареме ассирийских царей пахло чем угодно, только не демократией. И жен, и наложниц царь выбирал по своему вкусу, ни с кем не советуясь, и каждый новый царь формировал новый гарем, даже если прежний был еще вполне дееспособным.
        Женщинам это не нравилось, и любимая жена царя Шамшиадата, подстрекаемая другими женами и наложницами, обвинила царя в авторитаризме и даже тоталитаризме, учитывая количество наложниц и жен.
        - Ты попробуй сесть на мое место, - оправдывался Шамшиадат. - Я же царь, разве я могу по-другому?
        - Очень надо пробовать! - сказала Семирамида. - Только сядешь - и сразу вставать.
        Но гарем зашумел:
        - Попробуй, Семирамида, попробуй!
        Шамшиадат не стал бы настаивать, но Семирамида возвышалась в его сердце, как пирамида, и он сказал уступчиво:
        - Ну почему же сразу? Ты можешь сидеть хоть целый час.
        - Так я и знала, - поморщилась Семирамида, - только сядешь - и через час вставать!
        Ее поддержала гаремная общественность. Пирамида в сердце царя выткнулась вверх и подступила к самому горлу.
        - Ты можешь сидеть хоть целый день.
        Гарем зашумел:
        - Ради одного дня и садиться не стоит!
        - А сколько вы хотите? Три дня вам достаточно? Я, конечно, не считаю ночей.
        От любви он совсем потерял голову. В буквальном смысле. Потому что, едва лишь сев на престол, Семирамида приказала отрубить ему голову.
        Демократия торжествовала. Наконец-то гарем будет принадлежать женщине, своему человеку! Планов было много, много было прекрасных замыслов. Но внезапно, в самый разгар демократии, Семирамида распустила гарем.
        Тот самый гарем, который возвел ее на престол, который был главной ее опорой в борьбе за демократию.
        ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ КОРПУС
        У фракийцев наиболее уважаемой была должность посла, которого отправляли к богам с различными поручениями.
        Делалось это так: посла брали за руки и за ноги и бросали на острые копья. Если после этого он еще шевелился, считалось, что он не выполнил поручения, и его с позором изгоняли из дипломатического корпуса. Если же он не подавал признаков жизни, все понимали, что он благополучно прибыл на место, и тело его с почетом предавали земле.
        Миссия посла была нелегкой. Между небом и землей отношения были сложные и запутанные, поручений было много, и все это нужно было запомнить, ничего не забыть. Когда, например, будет дождь? Идти на соседей войной или, может, лучше ограничиться мирными взаимоотношениями?
        Главная трудность состояла в том, что, когда посол падал на копья, у него буквально отшибало память, а если не отшибало, то считалось, что он с задачей не справился, и вместо него посылали другого посла.
        Желающих было много, профессия посла считалась самой престижной, и каждый родитель говорил о своем ребенке с надеждой и гордостью:
        - Он у меня когда вырастет, будет послом. Но, конечно, для этого ему нужно хорошо учиться.
        АССИРИЙСКАЯ ЛЮБОВЬ
        Ассирийские девки в девках не засиживались - для этого ассирийцы устраивали специальный брачный аукцион.
        Невесты поступали в продажу в порядке убывающей красоты: сначала красавицы, потом красоточки, симпомпончики, пальчики оближешь, потом шли милашечки, душечки, смазливочки, симпатяжки, за ними - так себе, ничего себе, сносно, терпимо, - пока не доходило до черты, за которой находились некрасивые претендентки. И если до этой черты платили соискатели, то после нее платили соискателям - в виде приданого за невестой. Средства на приданое поступали от выручки за красивых невест.
        Некрасивые невесты располагались в порядке возрастающей некрасивости: дурнушки, пигалицы, не на что смотреть, затем - ни кожи ни рожи, мордовороты, уродины, образины, чучела, страхолюдины и, наконец, страшилища и как смертный грех.
        Чем невеста привлекательней, тем за нее больше нужно платить. Чем она страхолюдней, тем большее за ней дается приданое.
        Справедливо? Справедливо. Вот так она и выглядит, справедливость: наполовину она красавица, наполовину - как смертный грех.
        ПСИЛЛЫ И НАСАМОНЫ
        Во времена Геродота жили в северной Африке два соседних племени - псиллы и насамоны. Очень разные были племена.
        Насамоны жили тихо, незаметно, ели саранчу с молоком, а на свадьбе жених терпеливо ждал, пока с его невестой переспит вся свадьба по очереди. Надо же как-то развлекать гостей. Как говорится, одной саранчой сыт не будешь.
        Главная особенность насамонов состояла в том, что они всегда держали нос по ветру. При встречном ветре они поворачивались на 180 градусов, и любой встречный ветер становился попутным. Насамоны и пословицу себе придумали: «Хочешь жить - умей вертеться». Хорошая пословица. С такой пословицей никакие ветры не страшны.
        А псиллы всегда держали нос против ветра. Против встречного, против попутного. Даже когда ветер дул им в паруса, они налегали на весла и гребли в обратную сторону. Поэтому носы у псиллов были приплюснутые, а у насамонов длинные, словно тянущиеся за ветром.
        В тот год южный ветер высушил поля, и насамоны прославляли засуху, держа нос по южному ветру. Ну и черт с ним, с урожаем! Сколько раз насамоны выходили сухими из воды, а уж выйти сухими без воды для них и вовсе плевое дело.
        А псиллы, конечно, перли напролом, они хотели жить, но не хотели вертеться. И они объявили южному ветру войну, чтобы встретиться с ним в открытой схватке. И пошли против ветра с приплюснутыми носами наперевес.
        Встретились в пустыне, среди песков. Псиллы стояли насмерть, но южный ветер применил обычную для пустыни тактику: он просто засыпал их песком и сверху насыпал высокую песчаную гору.
        «И после сей погибели страну их заняли насамоны», - свидетельствует Геродот.
        Тихие насамоны. Безответные насамоны. Печалясь о псиллах, они ели саранчу с молоком и, радуясь за себя, ели то же самое.
        СВЯТИЛИЩЕ
        В бытность свою рабом философ Федон трудился в блудилище - не то зазывалой, не то вышибалой. А в свободное время он слушал Сократа, который вел беседы на соседней улице.
        Сократ обратил внимание на вышибалу с умным, одухотворенным лицом, а познакомившись с ним поближе, предложил:
        - Давай-ка, Федон, мы тебя выкупим из рабства. У меня есть влиятельные друзья, они соберут, сколько понадобится.
        - А как же моя работа, Сократ? Мы тут задумали превратить наше блудилище в святилище нравственности. Мне поручен важный участок работы: зазывать добродетель и вышибать порок. Это будет такое святилище, Сократ, такое святилище!
        - Из блудилища? Ты забываешь, что у блудилища сильная экономическая основа, а у святилища такой основы нет. Как же оно будет существовать? На какие средства?
        Федон объяснил, что пока они не собираются останавливать производство. Блудилище будет работать, но оно будет работать на святилище.
        - Зарабатывать на блуде и тратиться на добродетель?
        - Да, да, конечно! У нас будет публичная библиотека, публичный лекторий, где мы будем читать публичные лекции… Одним словом, большой публичный дом культуры.
        - Это очень интересно, - сказал Сократ. - Но все же лучше, Федон, давай-ка мы тебя выкупим.
        Так они спорили каждый день, и в споре этом постепенно рождалась истина. И когда истина окончательно родилась, Федон сказал:
        - Выкупите меня, Сократ. Нет уже сил ни на блудилище, ни на святилище.
        Так Федон стал свободным человеком. А блудилище осталось блудилищем. Ведь для того, чтобы заработать на святилище, нужно очень много блудить, а когда наблудишь до изнеможения, не хочется уже ничего святого.
        ДЕМОКРИТ НА ПРИЕМЕ У ГИППОКРАТА
        Демокрита из Абдеры земляки-абдериты пытались упрятать в сумасшедший дом и обратились за направлением к знаменитому врачу Гиппократу. Но Гиппократ в то время уже дал клятву не использовать психиатрию в политических целях, не производить эксперименты на живых людях и вообще поставить наконец медицину на службу здоровью, отобрав у нее все прочие функции. Поэтому, осмотрев Демокрита, Гиппократ дал заключение: «Практически здоров».
        - Как это здоров? - возмутился представитель абдеритуправления. - Он же сумасшедший.
        Гиппократ сослался на Гомера, которого тоже считали сумасшедшим, и объяснил, что великие люди нередко сходят с ума, но лишь для того, чтоб подняться на новый, еще более высокий уровень.
        В это время к абдеритуправленцу подошла его дочь.
        - Здравствуй, девушка! - приветствовал ее Демокрит.
        - Вот видите, - зашептал Гиппократу абдеритуправленец, - они не знакомы, а он здоровается. Разве так поступают нормальные люди?
        На следующий день повторили обследование, и опять Гиппократ пришел к заключению: Демокрит практически здоров. Но тут опять появилась дочь абдеритуправленца.
        - Здравствуй, женщина! - приветствовал ее Демокрит.
        - Ну, что вы теперь скажете? - торжествовал абдеритуправленец. - Не далее как вчера он говорил «Здравствуй, девушка», а сегодня говорит «Здравствуй, женщина». А ведь прошла всего только ночь… Ночь?.. - он внезапно осекся, побледнел и бросился к дочери: - Бесстыжая, где ты провела ночь?
        Пока он это выяснял, Гиппократ спрашивал у Демокрита:
        - Коллега, я прошу вас открыть секрет: как вы ставите диагноз?
        РАБ И ФИЛОСОФ
        Диоген был нищим, но когда от него сбежал раб, философ ему вслед только посмеялся: «Смешно, если Манет может жить без Диогена, а Диоген не сможет жить без Манета!»
        А нам некому вслед посмеяться, потому что мы одновременно и нищие, и рабы. И никто от себя не сбежит - так, чтобы раб сбежал, а философ остался.
        ДРЕВНИЙ КИТАЙ ВО ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВЕ
        Император Цинь Ши-хуанди захватил много территорий, а потом, чтобы сохранить их за собой в вечном пользовании, взял да и отгрохал Великую Китайскую стену. Была у него еще мысль отгородиться от внешних влияний, потому что население постоянно сравнивает свою жизнь с тем, как живут за рубежом. Некоторые даже норовят улизнуть за рубеж, вот тут-то стена первое дело. Хорош еще железный занавес, но в то время железный век только начинался, с железом было плохо, так что пришлось ограничиться Китайской стеной.
        Отгородившись в пространстве, Цинь Ши-хуанди стал думать над тем, как бы отгородиться еще и во времени. Ведь у китайцев большая история, и о ней написано довольно подробно. А если начать сравнивать, как было раньше, с тем, как стало сейчас, можно тоже прийти к нежелательным выводам.
        И Ши-хуанди повелел сжечь все, что было написано до него, а уже с него начинать китайскую историю.
        Китайцев это смутило. Они не хотели отдавать свою историю. Территорию еще ладно, хотя и ее не хочется отдавать, но отдавать историю - это уже самое последнее дело. Настоящие патриоты не отдают ни территории своей, ни истории.
        Когда сжигали книги, четыреста шестьдесят мандаринов бросились в огонь, чтобы разделить судьбу своей истории. Горели все вместе, вспоминая более благоприятные времена, когда можно было книги читать, а не гореть с ними в общем пламени.
        Но и после императора Ши-хуанди китайскую историю не оставляли в покое. Сначала любители чтения прыгали за книгами в огонь, а потом стали прыгать все меньше и больше носить дрова, чтоб китайская история лучше горела. Вот тогда и придумали крылатое выражение: рукописи не горят. Если не горят, то с какой стати будем гореть мы, сами подумайте.
        Так сказали друг другу китайцы. И успокоились. И отныне стали гореть только на работе.
        НОМЕНКЛАТУРА
        Высших римских чиновников избирал народ, поэтому им не безразлична была любовь народа. Но народ любит тех, кто знает его в лицо и даже при случае может назвать по имени. А лиц у народа, а имен! Ни один государственный деятель их не запомнит.
        Приходилось кандидатам на высокие должности прибегать к помощи рабов, которые лучше знали народ и могли подсказать, как он выглядит и как называется. Эти рабы назывались номенклаторами, то есть назывателями имен. Кандидаты расхаживали по городу в сопровождении номенклаторов, и номенклатор заранее предупреждал кандидата.
        - Вот идет Ваня.
        Тут кандидат широко распахивал объятия и кричал:
        - Ваня! Дорогой Ваня! Наконец-то мы встретились! - Он прижимал незнакомого Ваню к груди, любовно похлопывал по спине и говорил сладким голосом: - А я уже думаю: куда это мой Ваня запропастился? Кстати, приходи на выборы, там будут голосовать за меня.
        И счастливый Ваня отвечал, что, конечно, он непременно придет и отдаст свой голос за друга-кандидата.
        А кандидат уже шел дальше, и всеведущий раб ему говорил:
        - Вот идет Вася.
        - О, Вася! - кричал кандидат и устремлялся к Васе с той же сердечностью.
        В Древнем Риме обязанности рабов-номенклаторов этим и ограничивались, но со временем их осведомленность стали использовать для постоянной связи между правительством и народом.
        Так появилась номенклатура, которая, сохранив свою рабскую природу, приобрела такую власть, что перед ней бессильны и правительство, и народ, а всесильна она одна - номенклатура.
        КАК РАЗРУШИЛИ КАРФАГЕН
        Слова Катона Старшего о том, что Карфаген должен быть разрушен, нашли поддержку и в самом Карфагене, где партия рабов всегда придерживалась политики поражения собственного правительства. И в ответ на слова Катона она выдвинула встречный лозунг: Карфаген должен быть разрушен, а на его месте должен быть построен Коринф.
        Почему Коринф? Ведь Коринф находится в Греции.
        Дело не в Греции. При чем здесь Греция? В Коринфе совсем другая жизнь, там все рабы давно уже стали рабовладельцами. И все рабы этих рабов стали рабовладельцами. Во всем Коринфе не осталось ни одного раба, и все его жители - сплошные рабовладельцы. Такие были слухи среди карфагенских рабов, которые, как все рабы, мечтали только об одном: стать рабовладельцами.
        Представительницы женского движения были с этим не согласны. Карфаген, конечно, должен быть разрушен, но зачем на этом месте строить Коринф? Женщины боролись за эмансипацию, за уравнение рабынь в правах с рабами, поэтому на месте Карфагена они предлагали построить остров Корфу. Потому что на острове Корфу по тамошним рыночным ценам одна женщина стоит четверых мужчин. Это ж какая победа в борьбе за эмансипацию!
        Между прочим, остров Корфу тоже находится в Греции. Далась им эта Греция! Но дело даже не в этом, а в том, что Корфу - остров, а как можно построить остров на материке? Ведь остров должен быть со всех сторон окружен водой, а откуда взять столько воды? И как это практически сделать?
        Женская логика. Между прочим, логика у женщин - главный приоритет. Нет женской физики, нет женской математики, есть только женская логика, и она заключается в том, чтобы построить на материке остров Корфу.
        Тем не менее общими усилиями Карфаген был разрушен до основанья, а затем на его развалинах одни стали строить город Коринф, а другие, естественно, остров Корфу. Они строили такое место, где совершенно не будет рабов и по рыночным ценам за одну женщину будут давать четверых мужчин, вот такая там будет всеобщая эмансипация.
        Но развалины были старые, и ничего нового из этого старого построить не удавалось. Каждый камешек, каждый кирпичик хранил память о старом городе Карфагене, и когда они начинали между собой складываться, у них получался старый город Карфаген.
        Однако в пылу великой стройки никто этого не замечал. Каждый строитель-раб уже видел себя рабовладельцем, а женщины радовались: скоро их поведут продавать, и тогда они покажут этим мужчинам, чего стоит настоящая женщина!
        МУКИ ДРЕВНОСТИ
        На исходе старой эры стало холодать. Ну такая атмосфера - хуже не видать. Просто жуткие примеры, верится с трудом: накануне новой эры - и такой содом!
        Сколько раз твердили Цезарь, Александр и Кир, что буквально до зарезу миру нужен мир. Но все так же приходили сообщенья с мест, что, мол, нету мира в мире, есть один зарез.
        Митридат за Митридатом - всех не сосчитать. Древний Рим, великий ратай, собирает рать. И, прошедший в ратных спорах древний Крым и Рим, Карфаген, великий город, ждет своих руин.
        А которые поплоше, те исподтишка Ганнибала, как галошу, пишут через «к», наблюдая с интересом, кто кого там съест…
        Нет того, что до зарезу, есть один зарез.
        Но при этом каждый верит где-то в глубине: доживем до нашей эры - и конец войне! Мы очистим атмосферу, кончим вечный бой. Митридатов в нашу эру не возьмем с собой.
        А покуда мы невольно угождаем злу и панические войны пишем через «у». Друг на друга грудью лезет римлянин и перс…
        Нет того, что до зарезу, есть один зарез.
        УТЕЧКА ВОЗРОЖДЕНИЯ В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
        В середине шестого века в Византийской империи стала замечаться утечка мозгов. Утекали мозги на восток, в тамошнее средневековье, на глазах у всех превращая его в Возрождение, тогда как византийское Возрождение все больше превращалось в средневековье.
        Законодатель Трибониан до поздней ночи просиживал над законами, пытаясь остановить утечку мозгов. Но законы были хорошие: все, что должно быть запрещено, было запрещено, все, что не должно быть разрешено, не было разрешено. Чего же еще? Но мозги все равно утекали.
        Прямо с работы законодатель являлся к любимой, но незаконной женщине Феодоре (даже законодатели предпочитают незаконных жен) и делился с ней своими печалями. Феодора смотрела ему в рот - сначала когда он кушал, потом когда разговаривал, - а под конец говорила:
        - Напридумывали законов, по которым невозможно жить, а потом удивляются, что люди утекают вместе с мозгами.
        События развивались с катастрофической скоростью. Византия все больше впадала в средневековье, хотя расширила свою территорию и мозгам в ней было где развернуться. Но они предпочитали бежать через всю территорию на восток, где царь Хосров Справедливый на своей средневековой почве заботливо выращивал их византийское Возрождение.
        И законодатель не выдержал. Как-то темной ночью он прокрался к любимой женщине и сказал:
        - Собирай вещи, Феодора. Пора уносить мозги.
        ГРОБОВАЯ ГЛАСНОСТЬ
        В Китае, бывало, чтобы правдивое слово сказать, к императору являлись целой делегацией. Глава делегации толкал перед собой гроб - в том смысле, что он готов лечь костьми, но отстоять истину.
        Приходилось императору уступать: не укладывать же в гроб совершенно живого человека.
        Учитывая, что гроб стал орудием гласности, власти повысили налог на лес, на металл, на плотницкие и кузнечные работы. Кинешься за гробом - досок нет, гвоздей нет. И опять воцаряется гробовое молчание.
        До того дошло дело, что человека невозможно похоронить. Как появится похоронная процессия, народ набегает со всех сторон и начинает под чужой гроб говорить о своих проблемах.
        Родственники плачут: никак не могут своего покойника до кладбища донести.
        Одному покойнику хорошо: он пока здесь лежит, такого наслушается, что потом ему вечное молчание будет как вечное блаженство.
        МЫ ОТ РОДУ РУССКОГО
        В своем известном послании грекам люди князя Олега писали:
        «Мы от роду русского Карл Ингелот, Фарлов, Веремид, Рулав, Гуды, Руальд, Карн, Флелав, Рюар, Актутруян, Лидулфост, Стемид… к вам, Льву, Александру и Константину…»
        Так они писали в IX веке.
        А потом все переменилось, и от роду русского кто только уже не писал! И грек Василий, и еврей Гаврила, и даже египтянин отец Онуфрий - все от того же роду русского послания и заявления шлет.
        Теперь как соберутся русские люди Флелав и Лидулфост, позовут третьим Актутруяна, и пойдут у них разговоры на троих:
        - Совсем запакостили русский род! Какой-то, извините, Иван - и он, понимаешь, выступает от роду русского. Правильно говорит Рюар: если эти Иваны заполонят всю страну, куда тогда русскому человеку податься?
        ШУТКИ ПРИ МОСКОВСКОМ ДВОРЕ
        До чего наши шутки похожи на правду! Посадить их рядом - ну прямо как две сестры. И каждая может довести до слез, хотя слезы при этом разные.
        Кто-то при дворе пустил слух, будто Иван Третий, великий князь, собирается засадить брата Андрея в темницу. Андрей кинулся к брату, а тот и знать ничего не знает. Опомнись, говорит, Андрюша, приди в себя, как я могу засадить родного брата в темницу?
        Стали выяснять, откуда такие сведения. Пошли по цепочке и вышли на Татищева, слугу великого князя. А куда цепочка от Татищева? А никуда. Это он просто так пошутил, чтоб было смешнее.
        За такие шутки положено вырезать язык, но великий князь опасался, как бы при дворе не подумали, будто он не понимает шуток. И дал команду язык Татищеву не вырезать, а просто посоветовать держать его за зубами.
        Однако ему не давало покоя: с чего это Татищев так пошутил? На какое-то время забудет, а потом опять ударит топором в голову: ну что за дурацкая шутка? Вроде и не шутка. Уж больно серьезная.
        И в одну прекрасную ночь за князем Андреем пришли. Заковали в цепи, бросили в подземелье крепости. Шутка, выходит, оказалась правдой.
        Заточили князя Андрея на вечные времена, но из всей этой вечности он прожил только полтора года. Великий князь очень убивался. Он ведь был человек добрый, да и шутки отлично понимал. Одного не мог понять: почему они так похожи на правду?
        Ну прямо как сестры. Посадишь рядом - не различишь. Потому они и сидят рядом. И в темницах, и в застенках, и в каторжных лагерях - всюду шутка сидит рядом с правдой.
        ПРЕКРАСНАЯ РОЗАМУНДА
        У короля лангобардов Альбоина была жена Розамунда, изумительная женщина. И был у него щитоносец - таких щитоносцев сегодня нет.
        Дело было в шестом веке, когда с вандалами и гуннами уже было покончено, а с татаро-монголами еще не начинали. Так что был небольшой просвет между поздней дикостью и ранним средневековьем, как раз подходящий для расцвета цивилизации.
        И вот на одном из обедов король подносит любимой супруге кубок с вином, а она смотрит - что-то знакомое. Присмотрелась - да это же череп ее родного отца!
        Как, папа уже умер? Вот это неожиданность! Поднесла кубок к губам, но пить почему-то расхотелось.
        Говоря откровенно, она обиделась за отца. И так сильно обиделась, что попросила верного щитоносца прикончить своего повелителя.
        Щитоносцу что, он согласился. А когда с Альбоином было покончено, они вдвоем бежали в Равенну, к тамошнему правителю, который согласился им дать приют при условии, что Розамунда выйдет за него замуж.
        Выйти, конечно, можно, но щитоносца куда девать? За время побега у них сложились такие отношения, что он мог бы не понять такого поступка.
        Чтобы как-то выйти из положения, Розамунда поднесла ему кубок с ядом.
        Щитоносец пьет и чувствует - что-то не то. Вино определенно чем-то разбавлено. И тогда он предложил Розамунде допить кубок до конца, поскольку ему уже больше не хотелось.
        Розамунда, конечно, отказывалась, говорила, что для нее это слишком крепко, но пришлось ей допить вино.
        В общем, что тут сказать? Муж умер, любовник умер, а теперь еще вдобавок и она сама умерла. Когда мудрец говорил, что все люди смертны, он, вероятно, имел в виду именно эту ситуацию.
        ЛЖЕОРЛЕАНСКАЯ ЛЖЕДЕВА
        До женитьбы Жан д'Арк носил другую фамилию, но, женившись, взял фамилию жены, посчитав ее более подходящей для мужчины.
        У жены, правда, фамилия тоже была не своя. В то время многие строили из себя орлеанских девственниц, уверяя, что им удалось избежать костра, и мужчины им верили, а некоторые даже на них женились…
        Муж Жанны догадывался, что его жена не настоящая Жанна д'Арк, но закрывал на это глаза в интересах семейной жизни. Жена была красивая женщина, и к тому же хорошая хозяйка, она так вкусно готовила, что, глядя на нее за обедом, муж буквально изнемогал от нежности и любви.
        По праздникам к ним приходили гости. В эти дни жена особенно вкусно и много готовила, поэтому Жан д'Арк любил гостей и слыл в округе общительным человеком.
        Уже на первом блюде он загорался любовью к жене и начинал рассказывать о ее подвигах, то и дело прося ее положить ему что-нибудь на тарелку. Но по мере насыщения он все чаще останавливался на том, что в подвигах его супруги было сделано не так, и говорил, как бы поступил он, если б ему поручили совершить эти подвиги. А к концу рассказа, уже отвалившись от стола, приходил к окончательному выводу, что подвиги - это вообще не женское дело.
        Жена с ним соглашалась. Да, если б ей сегодня поручили вести в бой полки, она бы делала это совсем по-другому. Потому что теперь она знает, муж ее научил.
        И все было хорошо, все было бы хорошо (потому что без «бы» ведь хорошо не бывает), но Жан д'Арк все чаще думал с досадой: ну почему, почему его жена не настоящая Жанна д'Арк? Она могла бы научиться готовить, ухаживать за детьми, она бы делала все, что положено делать женщине, но при этом в их семье все было бы совсем по-другому.
        Все было бы по-другому, если б она, его Жанна, не сгорела на костре. Они ведь даже не успели познакомиться, а она уже сгорела на костре. Ну почему, почему она сгорела на костре?
        Он уже любил ее - ту, сгоревшую на костре, больше этой, на костре не сгоревшей, и пепел от костра Жанны д'Арк засыпал его семейный очаг, который становился все холоднее и холоднее…
        РОДИНА КОЛУМБА
        Было время, когда страны не спорили из-за Колумба. Где он родился, где женился, это им было все равно. Италия охотно уступала его Португалии, Португалия - Испании, а Франция и вовсе понятия о нем не имела.
        Потому что Колумб тогда был живой, а живые не пользуются таким уважением. Весь почет принадлежит цивилизации мертвых.
        Если б мертвые могли обойтись без живых, какая б у них была замечательная цивилизация! Ничего житейского, мелкого, суетного, что отвлекает живых от великих дел, - одни эпохальные дела, бессмертные свершения.
        Но мертвым для их бессмертия нужны живые. Чтобы их заслуги посмертно признавать. Не было б на земле живых, кто сегодня спорил бы о праве быть родиной Колумба?
        А так - спорят. Италия с Португалией, Испания с Францией. Даже Америка, которую он открыл, и та выдвинула собственную гипотезу. Дескать, Колумб сначала родился в Америке, потом из нее уехал, а уже потом вернулся и ее открыл.
        Одна Россия не претендует на то, чтоб быть родиной Колумба. Россия не знает, куда своих колумбов девать: то ли их сажать, то ли выдворять, чтобы уже потом вести спор о праве быть родиной своих колумбов.
        АНЕКДОТЫ ПРО ИВАНА ГРОЗНОГО
        Иван Грозный уезжает в деревню
        Узнал государь о недовольстве им некоторых слоев населения.
        - Ах, вы так, - говорит. - Вы такие нежные, что вас уже нельзя и повесить? Нельзя посадить на кол, четвертовать? В таком случае живите без меня, я ухожу в отставку.
        Уехал в деревню, живет, давит мух. Мухи, между прочим, тоже недовольны.
        А вокруг страна голосит:
        - Соколик ты наш! Милостивец! Убивец! На кого ж ты нас покинул, отец родной?
        Уже и Малюта не выдержал:
        - Ты что ж это, государь, с народом делаешь? Такой бессердечности я от тебя не ожидал.
        Стыдно стало Ивану Васильевичу.
        - Ладно, - говорит, - Малюта. Бери топор, пошли домой.
        Затрещали кости, покатились головы. Содрогнулся народ:
        - Наконец-то наш батюшка вернулся!
        Иван Грозный ищет политическое убежище
        Что-то боязно стало царю в своей державе. Тут такое творится! Людей четвертуют, на кол сажают, живыми жгут. То ли дело Англия, цивилизованная страна. Вот где настоящее уважение к человеку!
        И передал царь Иван английской королеве через ее посла: так, мол, и так, страна дикая, варварская, нет никакой возможности править. А посему нижайше прошу политического убежища.
        Сел в карету, отъехал метров двадцать в направлении Англии, а тут навстречу Малюта. То ли из Англии, то ли еще откуда.
        - Ты что ж это, государь? Опять куда-то намылился? А о народе подумал?
        Подумал царь о народе и говорит:
        - Ладно, Малюта, будь по-твоему. Бери топор, пошли домой.
        - То-то, - говорит Малюта. - Тут работы выше головы. И не одной головы: вон их сколько - просто руки опускаются!
        Иван Грозный женится при живой жене
        На старости лет захотелось царю Ивану жениться. Правда, он в то время был женат. Жена у него была Мария Нагая, но это его не устраивало. Мне, говорит, эти нагие и босые уже вон где сидят. И что это за страна - одни нагие и босые!
        Приглядел невесту в Англии. Правда, не сам глядел, ему лейб-медик, англичанин, о ней рассказывал. Есть, говорит, в Англии принцесса королевских кровей. Невыносимо красивая. Тоже сначала Мария, но дальше уже не так. Дальше Гастингс. Мария Гастингс. Тоже, может, нагая, но по-английски, а это, может, даже лучше, чем по-нашему.
        Послал царь своего человека к королеве Елизавете с предложением. Елизавета говорит: черт-те что. Никак этот московский царь не угомонится: то ему подавай убежище, то английскую жену.
        А принцесса Гастингс не хочет за русского царя. Во-первых, говорит, он женатый, а во-вторых, характер у него неустойчивый. Посадит на кол, а ей сидеть.
        И велела английская королева вместо принцессы показать посланцу царя какую-нибудь выдру. Не настоящую выдру, а девицу примерно такой внешности. Как увидел посланец эту образину, так до самой Москвы бежал, даже моря под ногами не заметил.
        Описал царю английскую принцессу своими словами. Такая выдра, говорит.
        Тут лейб-медика английского, конечно, в застенок. Показали ему, что такое настоящая болезнь. От этой болезни он уже не оправился.
        А царь остался с прежней супругой. С Марией Нагой. По-английски, может, и Гастингс, но царь теперь и про Гастингсов слышать не хотел. Тыкие выдры эти англичане!
        ЛЖЕ-ПЕТР, САМЫЙ ПЕРВЫЙ
        Он стал Петром задолго до Петра, он, словно месяц, вышел из тумана…
        Была глухая, смутная пора, испуганная временем Ивана.
        Как из былин, он вырос из былья, поднялся на опасную ступеньку. Он был, по сути, Муромец Илья, но назывался сдержанно: Илейка.
        Он позабыл фамилию свою и отчий дом и Муром свой покинул. Ну кто поверит в Муромца Илью? Ведь жизнь - она не сказка, не былина.
        Он имя взял царевича Петра, но взял его, должно быть, слишком рано. Была глухая, смутная пора, испуганная временем Ивана.
        Когда еще о нем узнает мир? История плетется помаленьку… Но в Англии уже творил Шекспир, когда казнили Муромца Илейку.
        История, былинная страна, пройдут века и новые настанут… Но будут долго длиться времена, испуганные временем Ивана.
        ПЕНСИОНЕРЫ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
        Кончилось средневековье, начались новые времена. Старенький отец-инквизитор вышел на пенсию, ходит в парк, где собираются такие же старички-пенсионеры. Сидят, вспоминают прежние времена.
        - Помните того чудака? - вспоминает отец-инквизитор. - Ну, того, что сказал, что она вертится?
        - Кто вертится? Жена его, что ли?
        Отец-инквизитор напрягает память:
        - Да нет, вроде не жена.
        - Может, дочка?
        - Может, и дочка… Я хорошо помню, как он сказал. А все-таки, говорит, она вертится.
        - Хорошенькая? - оживляются старички.
        - Может, и хорошенькая. Они же так вертятся, что лица не разглядишь. - Отец-инквизитор помолчал, вспоминая. - У этого чудака, кроме дочки, был еще сын. Такой способный мальчишка. Ему доверили быть при отце осведомителем - все-таки следит и доносит не чужой человек. Отец, бывало, слова не успеет сказать, как оно уже известно органам инквизиции.
        Кто-то вспомнил о феноменальном ребенке, который засадил в тюрьму родителей, а потом всю жизнь носил от них передачи. Не им носил передачи, а от них носил передачи, потому что был у них любимый и единственный сын. Так и жил всю жизнь на передачах, нигде не работая…
        Все вздыхают: да, дети сегодня уже не те. И родители сегодня уже не те. Э, да что вспоминать! Давайте лучше играть в стукалочку!
        Все опять оживляются. Стукалочка - замечательная игра. Ставки, правда, небольшие, но какие ставки при нашей пенсии!
        Старики вздыхают: пенсии, конечно, не те. Такие маленькие пенсии - за такое большое средневековье!
        ДЕНЬ ПОМИНОВЕНИЯ
        В день поминовения собрались былые соратники и друзья, чтобы почтить память нашего незабвенного Григория Лукьяновича, светлой памяти Скуратова Малюты. Тут были и Грязной, и Нагой, и братья Собакины. Младший Собакин порывался сказать речь:
        - Сегодня, в день повиновения…
        - Не повиновения, а поминовения!
        - Кто сказал: неповиновения?
        Говорили о Малюте. Он был добрый человек, но время требовало от него другого. Он принес свою доброту на алтарь отечества.
        Добрым быть легко, но если все будут добрыми, кто будет проявлять твердость? Кто будет вызывать в людях содрогание? Наш незабвенный Малюта вселял в нас ужас, но и сам постоянно пребывал в ужасе. Потому что ужас был основой нашего государства.
        Мы должны быть благодарны Григорию Лукьяновичу за то состояние оцепенения, без которого не бывает стабильности государства. Стабильный мир - это мир, пребывающий в оцепенении.
        Малюта погиб на войне, но еще раньше прославил русское оружие. Причем оружие он понимал широко: топор, кол, раскаленная сковородка. Сейчас говорят, что многие замучены ошибочно. После смерти каждого можно оправдать, после смерти человек становится уже неопасным. А кто сделал его неопасным, чтоб его можно было посмертно оправдать?
        Сегодня, вдень поминовения, мы поминаем всех - и замученных, и замучивших, потому что без них не было бы истории нашего государства.
        ОШИБКА ПЕТРА
        Александр Николаевич Романов в бытность свою императором Александром Вторым любил задавать разные вопросы. А что будет, если освободить крестьян? А что будет, если разрешить свободу слова?
        Кинули в него бомбу, чтоб меньше спрашивал, но он и на том свете не угомонился.
        - Послушайте, - говорит, - Владимир Ильич. Вот вы умный человек, совершили победоносную революцию. Ответьте мне: почему у нас в России так много воруют?
        - Кто ворует? У кого ворует? - прицелился в него взглядом Владимир Ильич. - Воровство, батенька, понятие классовое.
        Решил Александр у Сталина поинтересоваться.
        - Воруют? - стал раскуривать трубку генсек. - А кто оттяпал Кавказ? Кто оттяпал Среднюю Азию? Но это я не в упрек, я понимаю, что вы это сделали в интересах укрепления дружбы народов.
        Отыскал император Никиту Сергеевича. Дескать, вот какой интересный вопрос: почему у нас в России так много воруют?
        Хрущев сдвинул на затылок шляпу, под которой обнаружилась кепка из пролетарской молодости. Надвинул он на лоб кепку и говорит:
        - Скажу тебе как освободитель освободителю. Вот мы все освобождаем, освобождаем. А кого мы освобождаем, ты хоть раз задумался?
        Задумался Александр, поднял глаза к небу. Почему, спрашивает, у нас так много воруют?
        И ответила ему самая звездная часть голосом Леонида Брежнева:
        - Кто ворует, кто ворует? А ты за руку поймал? Это все твой родственник Петро: прорубил, понимаешь, окно в Европу, а в окна кто лазит? Вот и соображай. Надо было ему, Александр, двери прорубить, тогда б у нас с тобой было все нормально.
        ЗАЧЕМ РОССИИ ДВУГЛАВЫЙ ОРЕЛ?
        Можно просто сказать: одна голова хорошо, а две лучше.
        Можно ответить в плане экономическом: чтобы добычу высматривать одновременно на западе и на востоке.
        Можно ответить в плане демократическом: одна голова без царя - это просто глупость, а две головы без царя - это уже демократия.
        А можно опять-таки просто сказать: когда все в государстве наперекосяк, очень удобно валить с больной головы на здоровую.
        ДЕРЖАВИН
        Солдат по имени Гаврила и по фамилии Державин влюбился в гордую царицу, да и замужнюю к тому ж. Влюбляться было бы не нужно, учтя устав солдатской службы: солдат ведь присягал престолу, а там сидел царицын муж.
        Чтоб верность сохранить престолу, пришлось согнать оттуда мужа и посадить взамен царицу. Солдат был в этом деле тверд.
        Царица правила без мужа, и правила его не хуже. Но тут внезапно и некстати явился убиенный Петр.
        Он был, конечно, самозванец, еще похлеще, чем Лжедмитрий, но был он родом из народа и тем опасен был вдвойне. Хоть он и был Петра пригожей и на пятнадцать лет моложе, не соблазнилась им царица и так сказала: «Быть войне!»
        И оседлал коня Державин и поскакал на Пугачева. Он так любил свою царицу, что постоянно рвался в бой. А отстояв ее от мужа, он в тот же час, в минуту ту же, талант поэта обнаружа, в стихах воспел свою любовь.
        Он сочинял за одой оду (они как раз входили в моду), он отдавал литературе весь свой талант и ум, и пыл.
        Когда ж на свет явился Пушкин, поэт от пяток до макушки, старик тотчас его заметил и, в гроб сходя, благословил.
        ЧЕСТЬ ПОБЕДИТЕЛЯ
        Станицу Зимовейскую чуть было не назвали Разинской, потому что в ней родился Степан Разин. Потом ее чуть было не назвали Пугачевской, потому что в ней родился Емельян Пугачев.
        Но - горе побежденным! И станицу назвали в честь победителя, который и в глаза не видел станицы Зимовейской.
        И затерялась станица Потемкинская среди множества потемкинских деревень.
        РОДИНА АЛЯСКА
        Развитие капитализма в России двигалось полным ходом, но медленно. На переход от феодализма к капитализму требовались солидные инвестиции, или, как тогда говорили, деньги. И тогда возникла идея продать Аляску Америке.
        Но тут воспротивилось население страны: как вы смеете продавать нашу Аляску? Ведь Аляска - это наша Родина. Не позволим продавать нашу Родину Аляску!
        Экономисты говорят: может, лучше освободить цены? Тогда можно будет Аляску не продавать. Крестьян же освободили, почему же цены нельзя освободить? Вообще-то их надо было раньше освобождать, до крестьян, сначала цены, а потом уже крестьян, так полагается по экономике. А теперь крестьян освободили, отделили от земли, как же они до нее дотянутся, чтоб ее обработать?
        Давайте, говорят экономисты, хоть теперь цены освободим. Но Александр Второй - ни в какую. Не соглашается. А еще называется Освободитель - цены ему неудобно освобождать!
        Он считает, что от этого понизится жизненный уровень. Мол, у этих цен и уровня жизни обратная зависимость: чем цены выше, тем уровень ниже. Нет уж, говорит, давайте лучше Аляску продадим.
        А население ходит с плакатами: «Не отдадим Аляску!» Пусть, говорят, мы по миру пойдем, но пойдем с плакатами: «Не отдадим Аляску!»
        Но царь - он же самодержец. Взял, продал Аляску. Какой с него спрос?
        Правда, потом в него бомбу кинули. Может, за Аляску. Чтоб другим было неповадно продавать Родину.
        С тех пор мы живем без Аляски. Плохо, конечно, живем. Что это за жизнь - без Аляски?
        Когда совсем станет тошно, распечатаем бутылочку, вспомним Курилы, Карпаты, Хибинские края… Где ты, Аляска, родная наша Родина?
        УЧЕНИЕ О ДИКТАТУРЕ ПРОЛЕТАРИАТА
        Альтернативная история
        Летом 1882 года гимназист Володя У. приехал на каникулы с мамой в Лондон и познакомился там с дедушкой Карлом, который жил в эмиграции и работал над теорией классовой борьбы.
        Володя с мамой прогуливались по Гайд-парку, а дедушка Карл сидел на скамейке и читал книгу собственного сочинения.
        - Ой, какой хороший мальчик! - сказал дедушка Карл. - А как тебя зовут? А как ты учишься?
        - Меня зовут Володя, и я отлично учусь, - сказал Володя У. - Только по логике у меня четверка, но я не собираюсь подчинять свою жизнь логике.
        - Отлично сказано! - похвалил дедушка Карл.
        Потом они долго говорили о диктатуре пролетариата. Володя еще не знал, что это такое, и дедушка Карл ему объяснил:
        - Диктатура пролетариата - это власть одних от имени других. Власть партии от имени пролетариата, власть отдельного человека от имени партии.
        - А почему человек не может просто взять власть - без партии, без пролетариата?
        - Одному не дадут. Кто он такой, чтоб ему дали власть? А когда власть берет целый класс, это более авторитетно.
        - Вот здорово! - сказал Володя У. - Я, когда вырасту, непременно возьму власть от имени пролетариата.
        - Только учти: сначала нужно организовать классовую борьбу, - сказал Володе дедушка. - Потому что только классовая борьба ведет к диктатуре пролетариата.
        - А можно я уже сейчас останусь в эмиграции и отсюда буду организовывать классовую борьбу?
        Дедушка Карл и Володина мама переглянулись и улыбнулись.
        - Володя, а как же гимназия? - с мягким укором сказала мама.
        А дедушка Карл сказал:
        - Ты ведь еще даже не овладел суммой всех знаний, которые выработало человечество. А для этого нужно что?
        И Володя, подумав, сказал:
        - Учиться, учиться и учиться.
        ШУТКА КОМБРИГА ГОРОДОВИКОВА
        Увидев, как Ворошилов сидит на лошади, лихой казак Ока Городовиков критически заметил:
        - Это вам не по тюрьмам сидеть, тут требуется умение.
        Ока Иванович оказался прав. Где только потом ни сидели большевики - и во главе страны, и во главе народного хозяйства, - но нигде они не достигли того профессионализма, какого достигли, сидя в тюрьме. Если б эти профессиональные революционеры и дальше сидели в тюрьме, какая б жизнь у нас была, господи!
        РАЗВЕРНУТОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО СОЦИАЛИЗМА

1932.
        Досрочно выполнена первая пятилетка, но сотни тысяч строителей продолжают отбывать срок.

1935.
        Введена в действие первая очередь Московского метро, глубоко упрятанного под землю, чтобы не увеличивать количества наземных очередей.
        Последующие годы
        Продолжение развернутого строительства социалистического строя.
        Социалистический строй - это такой строй, который строй не строй, а он все равно разрушается.
        СЛОВА, ВЫКИНУТЫЕ ИЗ ПЕСНИ

1. Советский простой человек
        Советский простой человек спал и видел во сне, как он по полюсу гордо шагает, меняет движение рек…
        В дверь постучали. Советский простой человек думал, что стучат у него во сне, но во сне за дверью никого не было. Он отошел от двери и зашагал с песней по жизни, закаляясь в битвах и труде…
        В дверь опять постучали, и он понял, что стучат не во сне. Он встал, накинул пиджак и пошел открывать по-настоящему.
        В квартиру вошел тоже простой советский человек, но в военной форме и с ордером на арест, в сопровождении еще нескольких, таких же простых и таких же советских. Простого советского человека увели, затем увезли и посадили в камеру. Из камеры его водили на допрос, причем непременно ночью, поэтому он сначала думал, что все это с ним происходит во сне. Но от того, что с ним происходило, можно было либо проснуться, либо навеки уснуть, и он понял, что все это происходит в действительности.
        Когда советский простой человек признался во всем, что от него требовали, его вывели на этап, и он прошел этап за этапом все этапы большого пути, о которых поется в песне.
        За колючей проволокой оказалось много простых советских людей, и конвоировали их тоже простые советские люди. И когда те, которые были на вышках с пулеметами, смотрели вниз, им казалось, что из партийного гимна сюда согнали всех проклятьем заклейменных, весь мир голодных и рабов.
        Через двадцать лет простого советского человека реабилитировали, сказав, что напрасно его в ту ночь разбудили, пусть бы он дальше спал и видел во сне, как он проходит как хозяин необъятной родины своей. А еще через тридцать лет государство признало свои ошибки и объявило, что нужно было жить по-другому. Но советский простой человек уже не мог жить по-другому, он вообще никак не мог жить, потому что жизнь его кончилась еще раньше, на одном из этапов большого пути.

2. Пред родиной вечно в долгу
        У советского человека было постоянное ощущение, что он что-то должен своей родине. Он даже песню такую сочинил: «Но где бы я ни был и что бы ни делал, пред родиной вечно в долгу».
        Черт побери! Работаешь на нее, работаешь - и все равно в долгу. Но как мы залезли в такие долги? Что нам такого сделала родина, что мы принуждены всю жизнь с ней расплачиваться?
        Любовь - чувство прихотливое, переменчивое, но родину нужно любить всю жизнь одну и ту же. Попробуй ей изменить, как ты изменяешь мелким родственникам! За измену родственникам не судят, а тут так осудят, что не увидишь ни родины, ни родственников. Поэтому советского человека старались не выпускать из страны, чтоб оградить его от соблазна полюбить другую родину. Хотя и перед другой родиной у советского человека был долг, который он называл интернациональным долгом.
        Живет он, допустим, у себя, на своей родине, и вдруг спохватывается: что-то он другой родине должен. И тогда он собирает своих воинов-интернационалистов и вводит их как ни в чем не бывало в другую страну. Астрологи утверждают, что обычно это происходило в год Обезьяны. Или накануне года Обезьяны. Возможно, в память о том, что в год Обезьяны 1380-й мы прогнали со своей земли татаро-монгольских интернационалистов. А в год Обезьяны 1812-й - французских интернационалистов. А в год Обезьяны 1944-й - немецких интернационалистов.
        А своих интернационалистов мы ввели в Венгрию в 1956 году. В год Обезьяны.
        А в Чехословакию мы ввели своих интернационалистов в 1968-м. В год Обезьяны.
        С Афганистаном, правда, чуть-чуть поспешили. Недотерпели. Ввели в 1979-м, накануне года Обезьяны.
        Но некоторые недовольны. Что-то им в этом деле не нравится. То ли не уважают традиций, то ли им не по душе интернационализм, только они говорят:
        - Лучше нам, как в этой злосчастной песне поется, быть пред родиной вечно в долгу, чем вот так выполнять свой долг перед родиной.
        К ИСТОРИИ НЕОБИТАЕМОСТИ
        Когда количество краж на острове превысило количество всех остальных деяний, возникла идея выбирать воров демократическим путем, на основе прямого, равного и тайного голосования. Чтобы воровали не все, а лишь те, кто будет облечен доверием народа.
        Избирательная кампания носила поистине всенародный характер. Полиция сбилась с ног. Коррупция сбилась с ног. Но выбрали самых достойных, самых известных органам правосудия.
        Однако и те, которых не избрали, не прекратили своей деятельности. Они только не могли это делать открыто, всенародно, как народные избранники. Не могли, например, получить лицензию на украденное, чтобы сбыть его на материке и выручку положить на свой счет в материковом банке. Да еще и зарплату получить за эту махинацию и командировку на материк в материковой валюте.
        Раньше за кражу никто зарплату не платил, приходилось обходиться своими средствами. К тому же воры были беззащитны перед полицией. А теперь наиболее крупные из них получили статус неприкосновенности как народные избранники.
        За короткий срок опустошили остров, и нечего стало воровать. А поскольку ничего другого островитяне не умели, они разбежались кто куда, и остров стал совершенно необитаемым.
        Впоследствии на этом острове высадился Робинзон и стал приводить его в порядок. Но может ли один человек привести в порядок то, что разрушалось и разворовывалось всем населением?
        Двадцать семь лет трудился на острове Робинзон, а потом сел на первый попавшийся корабль и уплыл, чтобы уже никогда на этот остров не возвращаться.
        СНЫ ВАССЕРМАНА
        Вассерману снились исторические сны. В одном сне он был Сократ, в другом Юлий Цезарь. Кстати, познакомился с Клеопатрой, симпатичная женщина.
        А однажды приснилось Вассерману, что он Чингисхан и ведет на Русь орду, причем не татаро-монголов, а татаро-евреев. Несметное войско, и все на лошадях. И вдруг евреи взбунтовались: не хотим, говорят, идти на Русь, там наши родные братья украинцы. Лучше мы пойдем на Америку или на Западную Европу. Там, кстати, лучше с продуктами.
        В другой раз Вассерману приснилось, что он Фердинанд Арагонский. А жена у него Изабелла Кастильская. Они надеялись, что от этого брака родится Испания, в она все не рождалась, потому что ей мешали местные арабы.
        Торквемада говорит: надо арабов отделить от государства. А заодно и евреев. Почему евреев? Разве кто-нибудь говорил про евреев? Почему у нас чуть что - сразу евреи?
        Торквемада говорит: нельзя арабов отделять без евреев. Они связаны исторически.
        - Но евреи - богатство нации, - доказывает Вассерман-Фердинанд.
        - Отделять надо по-умному, - объясняет Торквемада. - Сначала отделить богатство от евреев, а потом уже евреев от государства.
        - А куда девать евреев? - забеспокоился Фердинанд, оставаясь и во сне Вассерманом. - У арабов хоть есть арабские страны, а евреям вообще деваться некуда.
        Жена Изабелла говорит:
        - Пусть Колумб откроет Америку, и тогда евреям сразу будет куда податься.
        Так оно и случилось. В текущем у Вассермана во сне 1492 году арабов и евреев с треском вышибли из Испании, и в том же 1492-м (надо же, успел!) Христофор Колумб открыл Америку.
        Правда, арабы и евреи долго еще не могли отделаться друг от друга. Вассерман уже давно проснулся, а они все никак не могли отделаться.
        «И это называется - товарищи по несчастью! Столько было несчастья, что уже давно можно было стать товарищами!» - думал Вассерман, погружаясь в сон, где народы его страны становились товарищами после известного несчастья 1917 года.
        НАУКА ПРОСЫПАТЬСЯ
        Приснился я себе молодым, здоровым и в отличном настроении. Даже сам себе не поверил. Не может быть, думаю. Наверно, это я себе снюсь.
        Приснился я себе в городе Киеве, на берегу Средиземного моря. Спускаешься с Владимирской горки и в море - бултых! А из моря выходишь прямо к Золотым Воротам.
        Когда пришла пора просыпаться, я подумал: а не прихватить ли чего из сна? Напаковал два чемодана, притащился на пропускной пункт - туда, где у нас просыпаются.
        Досмотр проводил майор госбезопасности, знакомый мне по прежним временам. Он сделал вид, что меня не узнал, - видно, пересмотрел свои прежние позиции.
        - Что это у вас в чемоданах? - спрашивает майор. - Ух, какие тяжелые!
        - Да ничего там такого нет. Немного здоровья, немного молодости. Там, куда я проснусь, у меня со здоровьем плоховато.
        - Не положено, - говорит майор и вытряхивает из чемоданов все содержимое. А потом требует вывернуть карманы, из которых у меня уже капает Средиземное море.
        Я говорю: как же так? Ведь я не чужое беру, свое же здоровье, свою молодость. А что до моря этого Средиземного, гражданин начальник, так его же от нескольких капелек не убудет.
        - Вот здесь и пользуйтесь, - говорит майор, - а просыпаться с этим не положено.
        - Но не могу же я совсем не просыпаться!
        - Ну почему же… Некоторые не просыпаются.
        Но я все же проснулся. Причем даже с лучшим самочувствием, чем уснул. И не могу понять: откуда такое самочувствие? Ведь все здоровье я оставил там, откуда проснулся.
        А потом вспомнил: когда паковал чемоданы, несколько крошек, кинул в рот, чтоб не пропадали. Вот только их и удалось вывезти.
        Когда в следующий раз я приснился себе в городе Киеве, то уже не стал паковать чемоданы. Проглотил, сколько проглотилось, и - вперед!
        Майор (он уже успел стать полковником) даже обиделся:
        - А где ваши чемоданы? Без чемоданов я не могу производить таможенный досмотр!
        Но я ему только карманы вывернул и проснулся как ни в чем не бывало.
        И опять себя лучше почувствовал. Наглотался во сне здоровья.
        Теперь я понимаю, почему врачи советуют больше спать. Потому что во сне здоровья много, а в жизни - в обрез. И если ты не дурак (а ты, конечно, не дурак, если, живя в таких условиях, до сих пор ухитряешься просыпаться), то ты все, что угодно, вывезешь, и не только из сна - с того света.
        Жизнь такая, что и во сне приходится не дремать. Если во сне дремать, можно вообще не проснуться.
        НОСТАЛЬГИЯ ПО ХОЛЕРЕ
        Сегодня у нас чума, а когда-то была холера. Холера - болезнь для избранных, ею болеют только люди. Если уж заболел холерой, можешь быть уверен, что ты - человек (иногда не хватает этой уверенности). А если чумой заболел, то это еще вопрос, потому что чумой болеет и всякая нечисть.
        Эх, холера! Вот это была болезнь! От нее даже иногда выздоравливали. Некоторые еще лучше себя чувствовали, чем до болезни, говорили, что холера прибавила им здоровья.
        А холерные бараки? Разве их можно сравнить с чумными ямами? Причем каждый больной холерой имел право на место в холерном бараке, среди людей, потому что холера - болезнь человеческая. А сегодня у нас ничего человеческого почти не осталось. Свалят тебя в чумную яму, польют известью, и лежи, отсыпайся.
        И мы еще были недовольны. Холерой недовольны! Хотя лежали не в ямах, а в нормальных барачных условиях, и некоторые даже выздоравливали. Но все равно мы были недовольны. Вот и имеем теперь чуму.
        Конечно, чума - более демократическая болезнь, потому что ей подвержена всякая тварь, а не только избранное человечество. Но демократия хороша, когда она вытаскивает из ямы, а не сваливает в нее.
        Хотя некоторые и сейчас, при чуме, продолжают ругать холеру. Говорят, что это было закрытое барачное общество. Им подавай открытую яму, чтоб можно было известь открыто воровать, сплавлять ее на все четыре открытые стороны.
        Но в большинстве своем народ вспоминает холеру хорошо и надеется, что она еще, возможно, вернется. И провозглашает народ:
        - Холера на нашу голову! Где ты, холера на нашу голову?
        И на свадьбах, именинах и других торжествах самое лучшее пожелание:
        - Чтоб тебя холера забрала!
        ВЛАСТЬ И ОППОЗИЦИЯ
        Пришли бандиты к власти, а разбойники ушли в оппозицию. То есть стали следить со стороны, что бандиты делают неправильно, и критиковать их за эти неправильные действия.
        Например, в бюджете на текущий год пятнадцать процентов было выделено на грабежи и всего лишь восемь процентов на квартирные кражи. Как же при этом развивать экономику? А на вооруженные нападения с целью причинения телесного и другого ущерба и вовсе выделено пять процентов. А ведь сюда входит и любовь. Не с первого взгляда, а с первого действия.
        Бандиты много чего делали неправильно, поэтому народ все чаще вспоминал благородных разбойников, которые у богатых отнимали, а бедным обещали раздать. Правда, прошли только первый этап: отнять отняли, а раздать не успели.
        Ничего, когда снова придут к власти, раздадут. Теперь, когда половина дела фактически сделана, остальное будет не так трудно.
        Что касается бандитов, то они были в принципе против того, чтобы у богатых отнимать, потому что сами очень быстро становились богатыми. Как же им было у себя отнимать, а тем более допустить, чтоб у них отнимали другие?
        За это разбойники тоже критиковали бандитов, упирая на то. что, когда они, разбойники, придут к власти, они будут только раздавать, ничего ни у кого не отнимая.
        Конечно, народу это нравилось. Кому не понравится, когда ему дают? Это намного приятнее, чем когда отнимают.
        Так и случилось, что разбойники пришли к власти, а бандиты ушли в оппозицию. Народ затаил дыхание: ну, сейчас будут раздавать. Но никто ничего не раздает. Потому что эти бандиты все разграбили, и теперь нечего раздавать народу.
        - Нужно еще немного поотнимать, - говорят разбойники. - Поотнимаем, поотнимаем, а потом уже будем раздавать.
        Возмущается народ. И оппозиция возмущается вместе с народом.
        А благородные разбойники начинают отнимать у богатых, чтобы потом, конечно, бедным раздать, но у богатых богатство в таких местах, что его не отнимешь, - надежно спрятано. Приходится отнимать у бедных. У этих все их добро на виду. С одной зарплаты отнимешь, с другой отнимешь, так оно постепенно и собирается.
        Отнимают разбойники, а как время приходит раздавать, уходят в оппозицию, чтоб возмущаться вместе с народом.
        Бандиты придут, награбят - и уходят в оппозицию, чтоб возмущаться вместе с народом.
        Не поймешь, кто грабит, кто возмущается. Ясно только, что все с народом, все за народ. Грабители и ограбленные - едины.
        СОЗВЕЗДИЕ БЛИЗНЕЦОВ
        Как образно выразился поэт, партия и Ленин были близнецы-братья. Не все с этим согласятся, потому что Ленин мальчик, а партия - девочка. Как же они могли быть братьями? Но и сестрами их назвать нельзя.
        Они настолько были близнецы, что когда говорили Ленин, подразумевали - партия. А когда говорили партия, подразумевали - Ленин.
        Но партия была девочка, и она стала делать ошибки. И столько наделала ошибок, что стало ясно: партия и Ленин - не близнецы. Скорее близнецы Ленин и демократия.
        Так думали, пока не открылись архивы. А когда они открылись, о Ленине узнали такое, что сразу поняли: они с демократией не близнецы. Демократии близнец народ, только народ - и никто больше.
        Но тут и демократия стала делать ошибки и такое вытворять, будто она и партия - близнецы-братья. Хотя они обе девочки. Девочки, но близнецы-братья.
        И народ остался один. То есть, не то чтобы один. Народ не может быть один, потому что его всегда много.
        Его так много, что где-то он и с Лениным близнецы-братья, где-то и со Сталиным близнецы-братья…
        А где-то и с демократией. Хотя это ему нелегко. Ох как это ему нелегко!
        Потому что народ - мальчик, а демократия - девочка.
        ЧИНГИЗ - ДЕМОКРАТИЯ
        Когда татаро-монголы уходили с русской земли, им хотелось оставить по себе какую-то память. Чтоб потом о них говорили:
        - А помните, как у нас было при иге? Эх, золотая была орда!
        Смотря с чем сравнивать. По сравнению с нынешними, орда была действительно золотая.
        Хан Ахмат, большой души человек, высказался в том смысле, что оставить надо не какую-то мелочь, а что-то большое, может быть, даже великое. И тут он вспомнил, что великое по-монгольски - чингиз, и очень обрадовался:
        - Оставим-ка мы им на память наше великое чингиз. Пусть у них отныне все будет с нашим великим акцентом.
        Так оно и случилось. Уже первый русский царь был не просто Иван, а Чингиз Иван (Иван Великий). И первый русский император был не просто император Петр, а Чингиз Петр (Петр Великий).
        А когда наступила Чингиз-революция (Великая революция) и в стране стали строить Чингиз-социализм (Великий социализм), тут уже что ни чин, то чингиз, хоть и малый чин, а чингизом себя воображает. И все, что в стране делалось, было чингиз, то есть с акцентом не то ига, не то нашествия.
        А потом грянула Чингиз-демократия. Тут уже и чином быть не надо. Кто ни пожелает, тот и чингиз. И была бы эта орда золотая, но все золото исчезло неизвестно куда.
        И тогда началось нашествие на другие страны. Чингиз-нашествие. Но теперь уже ничего не завоевывая, а просто завывая:
        - Мы стары, как татары, мы голы, как монголы… Подайте сколько не жалко на наше светлое будущее, на нашу великую орду!
        ДИСТРОФИКИ

* * *
        Перестраиваем прошлое, реставрируем историю,
        Что-то мы не так в ней прожили, как прожить бы это стоило.
        Сколько было понаверчено и нелепого, и страшного…
        Впереди ж у нас намечена перестройка настоящего.
        Эх, благие вы намеренья - хоть дорогу в ад вымащивай!
        Ведь к тому, пожалуй, времени прошлым станет настоящее.
        И опять - ну что хорошего? - поглядев, чего настроили,
        Перестраивать нам прошлое, реставрировать историю.

* * *
        Барокамеры, барокамеры, голубой небосвод.
        И бараки, и камеры - вот наш истинный взлет.
        Обошлась нам недешево эта звездная высь,
        Перестраивать прошлое было легче, чем жизнь.
        Голубая история, голубые пути,
        Сколько мы перестроили у себя позади, -
        Там, где все было прожито по-другому, не так,
        Строя светлое прошлое для ушедших во мрак.

* * *
        Несовершенство государства
        Пускай не ставят нам в вину.
        Мы строили его по Марксу,
        Построили - по Щедрину.
        И это было не случайно:
        Хоть Маркса каждый почитал,
        Для нас любой градоначальник
        и «Манифест», и «Капитал».

* * *
        Все «хорошо» и «плохо» уходят в мир иной.
        Была моя эпоха повернута спиной
        Ко всем своим кошмарам, пожарам и ветрам,
        И к красным комиссарам, и к белым юнкерам.
        Мы все еще в дороге - и люди, и страна,
        Но где ж лицо эпохи? Кругом одна спина.
        И как же мы узнаем, куда наш путь ведет,
        Когда мы отступаем, когда идем вперед?

* * *
        Луна равнодушная светит,
        Лениво кукуют кукушки.
        Сижу на вершине столетия
        Над книгой Дантеса «Мой Пушкин».
        Как жаль, что к серьезному чтению
        Сегодня пропал интерес
        И может возникнуть сомнение,
        Где Пушкин, а где Дантес.
        КАК ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЗЕМНОГО ШАРА
        На Земле было много цивилизаций, но всем им мешало то, что Земля круглая и что она вращается вокруг Солнца.
        То, что Земля круглая, уже в самой первой цивилизации обнаружил ученый Фифагор, подвергнутый за это публичному осуждению. Потому что когда Земля круглая, по ней неудобно ходить, все время куда-то сваливаешься.
        Но Фифагор сказал:
        - Когда Земля круглая, все мы повернуты лицом друг к другу. Одни повернуты лицом, потому что повернуты лицом, а те, что повернуты спиной, тоже повернуты лицом, только лица их разделены земным шаром.
        Однако на плоской Земле тоже живут не дураки. Фифагору сказали:
        - Когда Земля круглая, все мы повернуты друг к другу спиной. Одни повернуты спиной, потому что повернуты спиной, а те, что повернуты лицом, тоже повернуты спиной, только спины их разделены земным шаром.
        То есть нанесли Фифагору удар его же оружием.
        После смерти Фифагора люди продолжали жить на плоской Земле, но постоянно чувствовали: куда-то они сваливаются. Куда можно сваливаться на плоской Земле?
        Великий ученый Архивед соорудил такую пушку, снаряды которой летели по кривой, и это наводило на мысль, что Земля все же круглая. Последователи Архиведа взяли эту мысль на вооружение и стреляли из пушки по всем, кто был не согласен с его учением. Тогда все успокоились и стали устраиваться на круглой Земле.
        И тут появляется Пуперник и говорит:
        - Рано радуетесь! Земля вращается вокруг Солнца.
        Как, с какой стати? Мало того, что мы живем на круглой Земле и постоянно куда-то сваливаемся, так мы еще вращаемся вокруг Солнца! Валимся и вращаемся, валимся и вращаемся! Как же можно жить на такой Земле?
        Трудно было жить. И не удержалась цивилизация. Такая была хорошая цивилизация - и не удержалась. Провалилась неизвестно куда.
        За ней пришла другая и тоже провалилась неизвестно куда.
        Может, потому, что люди никак не могли договориться между собой? Их постоянно - то сзади, то спереди - что-то разделяло.
        И тогда жители Земли пришли к выводу: их разделяет земной шар. Если бы не земной шар, они бы жили в полном согласии, душа в душу, рука об руку, одной большой и дружной семьей.
        Но как избавиться от земного шара?
        Вот над этим ломали головы ученые позднейших цивилизаций.
        Но всякий раз получалось, что не они избавлялись от земного шара, а земной шар избавлялся от них. И все они куда-то проваливались.
        Почему так получалось? Это остается загадкой и для нашей цивилизации.
        Однако наука неуклонно движется вперед. Ученые не смыкают глаз, не покладают рук… И уже скоро, скоро… Осталось совсем недолго ждать… Еще один эксперимент, другой эксперимент - и мы наконец избавимся, навсегда избавимся от земного шара!
        ЛУЧШЕЕ МЕСТО В АВТОБУСЕ
        В автобусе самое удобное место у водителя, поэтому на нем любят сидеть даже те, которые не умеют водить автобус. Кстати, нередко именно они, не умеющие, лучше всех умеют сидеть у руля.
        Но пассажиры, конечно, недовольны. Им неважно, как водитель сидит у руля, им важно, чтоб автобус двигался.
        Начинают выяснять, почему автобус не двигается. Спрашивают у водителя, но он не может отвлекаться на разговоры: он занят тем, что сидит у руля.
        Да и что он может сказать? Что он не умеет водить автобус? Но тогда его заменят другим водителем. А этого б ему не хотелось. Он уже привык сидеть у руля и даже не представляет себя на другом месте.
        И что ему остается? Переложить свое неумение на других, внушить пассажирам, что это они не умеют ездить в автобусе. Пускай сначала научатся ездить, а потом уже требуют, чтоб автобус двигался.
        Неумение ездить - самое уязвимое место у пассажиров. Их ведь никогда этому не учили, они вообще не задумываются, умеют они ездить в автобусе или не умеют.
        Тут же находятся самые неумелые, и их дружно высаживают из автобуса те, которые не умеют средне и чуть-чуть.
        Потом те, которые не умеют чуть-чуть, высаживают тех, которые не умеют средне.
        В результате все пассажиры оказываются высаженными из автобуса и начинают дружно его толкать.
        Наконец-то автобус движется! Скорость, правда, не слишком большая, да и пассажирам приходится нелегко, но только так они научатся ездить в автобусе. К тому же их вдохновляет вид сидящего у руля водителя. Конечно, он никакой не водитель, и откуда он только взялся на нашу голову, но зато вы на него посмотрите, нет, вы только на него посмотрите: как он замечательно сидит у руля!
        ГУЛЛИВЕРЫ МЫСЛИ
        Мир мыслей переменчив: одни появляются, другие исчезают. Нередко исчезнувшие появляются вновь. Мысли-лилипуты легко становятся мыслями-гулливерами, нужно только им взобраться повыше, чтоб было откуда звучать.
        Книга «В мире мудрых мыслей», 1963 год. 4 мысли Сократа. Ю мыслей Канта. 20 мыслей Гегеля.
        И 62 мысли Никиты Сергеевича Хрущева.
        Очень умный человек. С ним почти сравнялся его соотечественник Лев Толстой, но одной мыслью у него все же меньше. Не дотянул Лев Николаевич до Никиты Сергеевича. Теперь понятно, кто у нас зеркало русской революции, а кто просто так.
        А вот книга «Мысли о религии», 1962 год. Тема узкая, специальная, поэтому здесь у Никиты Сергеевича лишь 7 мыслей. Но у Толстого-то - одна! У Канта - одна! А у Гегеля, у бедняги, и вовсе ни одной мысли.
        Уж на что Сократ умный человек, но и у него ни одной мысли о религии. Как-то они избегают эту тему. А Никита Сергеевич не избегает. Нашему Никите Сергеевичу ни одна тема не страшна.
        И вдруг… Что-то, видно, в мире произошло: все мысли Никиты Сергеевича куда-то исчезли. В какую книжку ни загляни - все мысли на месте, но ни одной мысли Никиты Сергеевича.
        Видно, между 1963-м и 1965-м годом что-то произошло. Может, родился новый гулливер мысли, затмивший прежнего?
        И точно - родился. Немолодой уже человек, но до 65-го ни одной мысли, а с 65-го - как из дырявого ведра. Видно, думал человек, не сидел сложа руки.
        Но и его мысли куда-то канули. Открываем новые книги - ни одной мысли Леонида Ильича.
        Ничего, без мыслей не останемся, процессы уже пошли. Вот уже на смену прежним движутся новые Гулливеры мысли.
        УТОЧНЕННАЯ КЛАССИКА
        История всех существовавших до сих пор обществ была историей борьбы классов… с цивилизацией.
        Уточненный Маркс.
        Такое бытие, что оно уже не в силах определять сознание.
        Уточненный Маркс.
        Свобода есть осознанная необходимость ее лишения.
        Уточненный Энгельс.
        От великого почина - к великой починке!
        Уточненный Ленин.
        Головокрушение от успехов.
        Уточненный Сталин.
        Начинается с того, что живые шагают по трупам, а кончается тем, что мертвые шагают по живым.
        Наконец-то мы можем ждать милости от природы! Раньше мы были для этого недостаточно нищими.
        Уточненный Мичурин.
        Если враг не сдается, его уничтожают… Если друг не сдается, с ним делают то же самое.
        Уточненный Горький.
        У меня было много друзей, но все они оказались ко мне приставленными.
        Великий и неизвестный поэт.
        Я к вам приду в коммунистическое далеко… если кого-нибудь там застану.
        Уточненный Маяковский.
        Мы ехали шагом, мы мчались в боях и яблочко-песню держали в зубах… А что сегодня у нас в зубах? Ни песни, ни яблочка…
        Уточненный Светлов.
        Мы шагаем шагом победным - и все время по бедным, по бедным!
        Великий и неизвестный поэт.
        Клячу истории загоним… а на вырученные деньги купим себе другую историю.
        Уточненный Маяковский.
        Не хочу, чтоб к штыку приравняли перо! Пусть его приравняют обратно!
        Маяковский, глубоко раскаявшийся.
        МАЛЕНЬКИЙ ЕВРЕЙСКИЙ ПОГРОМ
        Ходаев женился на еврейке, чтобы иметь у себя дома свой маленький еврейский погром. В больших погромах он боялся участвовать, а потребность была. У многих есть такая потребность, только она наружу не всегда прорывается.
        Погромы ведь существуют не только для сведения национальных или идеологических счетов, но и для самоутверждения, укрепления веры в себя. Ах, вы такие умные? Такие образованные? А мы вас - пуф! - и куда оно денется, все ваше превосходство.
        В нишей стране погромы решают и проблемы экономические. Давно замечено, что проблемы нищей страны не имеют справедливых решений.
        У себя на работе, - а он работал, между прочим, в милиции - Ходаев был тише воды, ниже травы, преступность с ним делала, что хотела. И он все терпел, помалкивал, дожидаясь того часа, когда в спокойной домашней обстановке сможет проявить необузданную силу своего характера.
        Жена у него была красавица, но он этого не замечал. Потому что жена ему была нужна не для любви, а для погромов.
        Звали жену Рита. Ходаев нашел ее в только что освобожденной от румын Бессарабии, а с началом войны эвакуировался с ней в город Ташкент, где продолжил робкую милицейскую деятельность, сопровождаемую безудержной домашней разрядкой.
        Рита была соучастницей его погромов, изо всех сил старалась, чтоб соседи не услышали, а потом, когда он засыпал, долго себя отхаживала, обкладывала пластырями, маскировала ссадины и синяки, чтоб соседи не увидели. Можно сказать, что на их семейном поле боя он был солдатом, а она медицинской сестрой, выносившей себя с поля боя.
        Однажды, когда Ходаев был на ночном дежурстве, в комнате у Риты появился Боренька. Он появился как-то странно: залез в окно и стал осматриваться по сторонам, приглядываясь к разным предметам.
        И вдруг он увидел Риту и сразу понял, что она-то ему и нужна, что все, что он вынес из прежних квартир, не стоит одного ее взгляда.
        - Меня зовут Боря, - сказал Боренька.
        - А меня Рита.
        - Да, конечно, Рита, - сказал он, не сводя с нее потрясенных глаз. - Я пришел за тобой, Рита.
        Она не удивилась. Она давно ждала, что за ней кто-нибудь придет. Она только спросила:
        - А откуда ты меня знаешь?
        - Я всю жизнь тебя знаю, - сказал Боренька.
        И сразу началась их любовь. А чего им было тянуть? Главное было сказано.
        - Боренька, - говорила Рита, - я все время тебя ждала. Я так долго тебя ждала…
        - А я тебя искал. Все квартиры излазил. Но в какую ни залезу - тебя нет.
        Он рассказывал о своей маме. Они до войны жили в Киеве. Как хорошо, что освободили Бессарабию, иначе бы они никогда не встретились здесь, в Ташкенте.
        Она ему ничего не сказала о своих домашних погромах. Боренька мог бы неправильно понять и выместить свой гнев на Ходаеве. А разве Ходаев виноват, что у него такой необузданный характер, но он нигде не может его проявить - ни с начальством, ни с преступниками? Только в семейной жизни, потому что только в семейной жизни человек может быть до конца собой.
        Она написала ему записку: «Дорогой Ходаев, ты не сердись, пожалуйста, но я встретила человека. И я ухожу».
        Они стали собирать ее вещи. Только самое необходимое. Раньше Боренька брал самое ценное, а теперь - только самое необходимое, да и то не для себя.
        Его схватили, когда они вылезали из окна. Могли бы выйти в дверь, но не хотелось встречаться с соседями.
        Сначала вылез он - и тут же его схватили. Его уже искали.
        Рита всю ночь проплакала. Во время погромов сдерживалась, а тут - не смогла.
        За окном занимался день, день нового погрома. После дежурства, на котором приходилось себя сдерживать, Ходаеву требовалась особенная разрядка.
        Боренька появился через три года. Стал собирать Ритины веши - только ее и только самые необходимые. Чтоб не подвергать Риту опасности, попросил ее выйти в дверь. Но когда она вышла на улицу, его уже взяли.
        На этот раз он вернулся через пять лет, на следующий - через восемь. Его считали закоренелым рецидивистом, хотя он лазил только в одно окно - в окно любимой женщины.
        Между тем жизнь с Ходаевым превращалась для Риты в один сплошной погром. Она бы давно ушла от мужа, но боялась, что Боренька ее не найдет: город большой, а страна еще больше.
        А он спешил отсидеть очередной срок, но отсидеть поскорей никак не получалось.
        Он спешил поскорей отсидеть, она спешила поскорей дождаться, и, подгоняемая ими обоими, жизнь летела быстрей и быстрей.
        Ходаев первый устал от погромов и ушел от Риты к другой женщине. И теперь Рита могла спокойно ждать Бореньку и об одном лишь беспокоилась: сумеет ли он забраться в окно. Все-таки он был уже не так молод.
        Как-то летней ночью ее разбудили странные удары под окном. Как будто что-то там падало, тяжело ударяясь о землю.
        Она выглянула из окна и увидела Бореньку. Он лез к ней в окно. Срывался, падал, но упорно лез к ней в окно.
        Она протянула ему ключ от двери. Он улыбнулся и покачал головой.
        За все эти годы, прошедшие вдали от нее, он так и не научился ходить в двери.
        ПОЛКОВНИК ПОНОМАРЕВ И ЕГО ЖЕНА КАТЕНЬКА
        Сколько людей, столько и судеб. А если город большой, с миллионным населением, то и судеб в нем не меньше миллиона. Но человека хоть можно отличить по внешности, а у судьбы внешности нет, поэтому ее легко с другой перепутать.
        И случилось так, что отбилась судьба от своего человека. Засмотрелась на другого, более симпатичного, и подумала: вот бы; мне такого! Хватилась, а своего-то и нет.
        Человек тоже был хорош. Чего было от судьбы бегать? Ему сколько раз было говорено: от судьбы не уйдешь. А он ушел, теперь пусть на себя пеняет.
        А жил еще в этом городе полковник Пономарев с молодой женой Катенькой. Красивая была жена, а полковник так себе. Как говорят, ни кожи, ни рожи. В таком высоком звании можно было выглядеть непригляднее.
        Но человек был хороший, к тому же большой шутник. С тех пор, как он познакомился со своей женой, она все время смеялась, и сама не заметила, как вышла за него замуж.
        И вот лежат они как-то в постели. Жена читает книжку, полковник предается размышлениям. Надо будет, думает, сделать в этой спальне ремонт. А то жена у него молодая, а спальня какая-то старая.
        Судьба полковничья между тем дремала в углу, но услышав такие мысли, проснулась и говорит: «Дурак ты, хотя и полковник. Разве дело в помещении? Ты посмотри, что твоя жена читает! Ты бы ей для постели какую-нибудь другую книжку припас. Или нитки мулине. Для вышивания гладью».
        Жена читала книжку «Отцы и дети». Очень ее интересовал этот вопрос. Но начинать надо было не с книжки. Но и не с ремонта, о чем и доложила полковнику его судьба. Однако он, занятый своими мыслями, не услышал.
        Утром вызывает к себе полковник начхоза, то есть начальника по всяким хозяйственным делам, и говорит, что так, мол, и так, надо ему в квартире спальню отремонтировать. Переклеить обои, побелить потолок. Пусть берет начхоз пару-тройку солдат и начинает завтра с утра пораньше.
        А про себя думает: эх и разыграю я этого начхоза! Посмеемся мы над ним с женой Катенькой.
        Между тем судьба, которая тут же в кабинете сидит (она и в кабинете полковника сидит, хотя сама не в полковничьем звании), шепчет ему из-за спинки кресла:
        - Не разыгрывай! Даже и не думай разыгрывать!
        Но полковник то ли не слышит, то ли не подчиняется. Кто такая для него судьба? У него по три звезды с каждой стороны, а у нее вообще ни одной, с какой же стати он будет ей подчиняться?
        Начхоз щелкнул каблуками и говорит:
        - Есть!
        И судьба начхозовская тоже сказала: «Есть!» Такова судьба армейская: только успевай щелкать каблуками.
        С утра пораньше привел начхоз целый взвод, как для военных действий. Соседи позапирались, выглядывают из щелей: неужели, думают, война, как бы в дом бомба не шарахнула.
        Правда, клеить обои умел только один, остальные слонялись по квартире, рассматривали семейные фотографии и при виде на них жены Катеньки чмокали губами, а при виде полковника вытягивались во фрунт.
        Полковник в это время читал на балконе газету и давал сверху вниз какие-то указания. Даже дома не знаешь покоя - такова офицерская жизнь.
        В общем, выполнил взвод поставленную задачу. Переклеил обои, побелил потолок. После этого полковник отправил его в казарму, а начхозу говорит тоном Мюллера из кинофильма «Семнадцать мгновений весны»: «А вас, товарищ начхоз, я попрошу задержаться».
        Начхоз - ничего не поделаешь - щелкнул каблуками и задержался. И тут полковник неожиданно говорит:
        - Может, пообедаем?
        Начхоз подумал: почему бы и не пообедать? Он вообще обедал каждый день, почему же сегодняшний день должен быть исключением?
        - Сейчас я позвоню в ресторан и скажу, чтоб принесли обед, - говорит полковник. - В какой позвонить ресторан: в «Националь» или в «Звезды Парижа»?
        Начхоз выбрал «Звезды Парижа». Его не удивило, что полковник звонит в ресторан. Если бы звонил какой-нибудь лейтенант, ресторан мог бы не подчиниться, но полковника не ослушаешься.
        Звонит полковник в ресторан «Звезды Парижа».
        - Але, это «Звезды Парижа»? Принесите мне обед на две персоны. - И спрашивает у начхоза: - Ты борщ будешь? Значит, борщ два раза. Котлеты будешь? Котлеты два раза. Два раза компот. Ну и закуску разную. А что будем пить? - спрашивает у начхоза. - Пол-литра два раза, потом - судя по обстоятельствам.
        Дал полковник точный адрес, чтоб в другую квартиру не занесли, и сидят они с начхозом, разговаривают на различные строевые темы. Хотя у начхоза должность не строевая, но ему приятно на строевые темы поговорить.
        А тем временем судьба, которая отбилась от человека, бродит по городу, пристает то к одному, то к другому, но всюду ей от ворот поворот. Поскольку не зря сказано: у каждого человека своя судьба и другой судьбы ему не положено.
        Однажды даже попала в милицию. Не в саму милицию, а в то, что было написано милиции на роду. Очень страшное, прямо-таки бандитское оказалось место, напрямую связанное с тем, что написано на роду мафии и всяким бандитским группировкам.
        Кое-как вырвалась, выдав себя за судьбу известного в городе уголовного элемента. И, ища прикрытия, увязалась за хорошенькой женщиной, легкомысленная судьба которой задержалась у ее приятельницы, вернее, у судьбы ее приятельницы. А женщина эта была той самой официанткой, которая несла полковнику обед, заказанный в ресторане «Звезды Парижа».
        Но на самом деле это была не официантка, а жена полковника, и шла она не из ресторана, а от своей приятельницы, где готовила для полковника обед на две персоны. Так полковник хотел разыграть начхоза, чтобы тот подумал, будто ему подчиняются все рестораны города.
        Жена полковника так спешно должна была нести обед, что ее судьба не успела закончить разговор с судьбой приятельницы и продолжала с ней болтать как ни в чем не бывало. А заблудившаяся судьба, увидев женщину без судьбы, да еще вдобавок такую хорошенькую, увязалась за ней и явилась на квартиру полковника.
        Как увидел начхоз официантку (он думал, что она официантка), то хоть и был он начхоз и ему было на все начхать (каламбур полковника), но тут он вскочил, вытянулся во фрунт и от восхищения ничего не мог добавить.
        - А эта официанточка ничего, - поддал жару полковник.
        Кое-как пришел начхоз в себя, но не садится, а приглашает сесть официантку.
        - Только, - говорит, - после вас. Разрешите, товарищ полковник, сесть после женщины.
        Полковник подмигнул женщине и разрешил. Женщина подмигнула полковнику и села.
        Сидят, обедают. Начхоз, с разрешения полковника, приглашает официантку выпить и закусить, но она отказывается, говорит, что она на работе. Конечно, она на работе, быть женой полковника, да еще такого непривлекательного, это работа - будь здоров, но начхоз ведь этого не знает и, с разрешения полковника, пристает все настойчивей. Говорит ей разные комплименты, ах, какая вы, дескать, вся из себя. Полковник слушает и внутренне смеется над начхозом. Он думает, что и жена его внутренне смеется, но душа женщины - темный лес, и никогда не знаешь, когда она в душе смеется, а когда серьезная.
        Полковник доволен. Он уже устал говорить жене комплименты, пусть, думает, пока начхоз их поговорит, а он, полковник, пока отдохнет и пообедает.
        А жена Катенька, которая никакая не официантка, про себя смекает: а этот начхоз ничего, симпатичный. И какие у него бицепсы! Это даже не бицепсы, а трицепсы. И даже четырицепсы. Так подумала жена Катенька, потому что по-латыни умела думать только до трех.
        А заблудившаяся судьба уже так прилепилась к жене полковника, что стала выбирать для нее кавалера и выбрала, конечно, начхоза, как более молодого и более симпатичного.
        Судьба полковника ей говорит:
        - Ты что это, идиотка? Это же посторонний человек! А муж ее не он, а тот, что постарше званием.
        А судьба начхоза молчит. Она, конечно, на стороне начхоза, но, как армейская судьба, не может нарушить субординацию.
        Полковник между тем жене подмигивает: давай, мол, давай! И начхозу подмигивает в том же смысле. И даже выходит на балкон - посмотреть, что бы там такое отремонтировать.
        Начхоз наливает уже из второй пол-литры себе и официантке (он все еще думает, что она официантка), пододвигает ей бутерброд и уже хочет выпить на брудершафт, но все время путает брудершафт с бутербродом. А жена полковника смеется и стесняется, и говорит: «Никак нет!» - уже подражая обращению начхоза к полковнику, а потом, уже сдаваясь, но продолжая подражать, говорит: «Так точно!», но на брудершафт пока не пьет, потому что по-немецки она дошла только до бутерброда, а до брудершафта еще не дошла, тем более с малознакомым, хотя и симпатичным ей человеком.
        Судьба полковника, пользуясь своим более высоким званием, пытается приструнить судьбу начхоза, требует, чтобы этот пьяный солдафон не приставал к женщине, но судьба якобы официантки и якобы жены полковника, а на самом деле совсем другого, никому не известного человека, тем более, возможно, неразборчивого в любовных связях, не желает смотреть на звездочки и, вопреки субординации, выбирает начхоза.
        В общем, начхоз искушает женщину, женщина искушает судьбу, причем даже не свою, потому что ее судьба все еще гостит у судьбы ее приятельницы, а полковник хохочет на балконе. Он так хохочет на балконе, что соседи выглядывают из щелей, а выглянув, успокаиваются: значит, угроза войны прошла, раз полковник в таком веселом расположении.
        Но напрасно полковник веселился. Его судьбу, оставшуюся в подавляющем меньшинстве, уже связывали веревками, точнее, тем, что было начертано на роду у веревок, чтоб она не мешала тому, что начертано на роду у жены полковника и его начхоза. И вот она уже лежит, связанная, а ее сторожат две судьбы, которые смотрят все с большей симпатией друг на друга.
        Отсмеявшись, полковник приходит с балкона, одним глазом подмигивая жене, а другим начхозу. Он видит, что жена его смеется, и радуется за нее, не понимая истинной причины ее веселья. А глядя на начхоза, он предвкушает, как будет всем рассказывать о том, как опростоволосился начхоз, потому что еще не понимает, кто по-настоящему тут опростоволосился.
        С разрешения полковника начхоз провожает жену полковника в ресторан, потому что все еще принимает ее за официантку. Там они еще немножко выпивают и закусывают, а потом начхоз провожает жену полковника еще дальше, уже в совершенно неведомом направлении.
        А полковник, оставшись один, уже не сдерживается и смеется так, что соседи думают, будто все-таки началась война, и начинают звонить во все концы, чтобы узнать подробности. Полковник смеется так, что новые обои начинают в некоторых местах трескаться. Такая удачная получилась шутка.
        Наконец прибежала от приятельницы судьба его жены и, увидев связанную судьбу полковника, схватилась за то, что было ей предначертано на месте головы. И было от чего. Потому что она поняла: жена полковника больше к нему не вернется. Она ведь, судьба, знала, что будет с женой полковника наперед.
        Такова была судьба. Жена полковника осталась жить с начхозом, поступила на работу в ресторан, правда, не в «Звезды Парижа», потому что такого ресторана в их городе не было. Может, в Париже был, но она не особенно верила, что ее начхоза переведут когда-нибудь в Париж, поэтому поступила в ресторан типа закусочной, без названия, а просто под номером 27. Закусочная 27. Тоже звучит неплохо.
        А полковник Пономарев остался один со своей судьбой и с судьбой своей бывшей жены, которой просто некуда было деться. Теперь о нем заботятся две судьбы, так что ему вроде бы можно позавидовать, но никто ему не завидует, потому что судьбы никому не видны, а то, что полковника бросила жена, это видно каждому.
        Это только кажется, что две судьбы лучше, чем одна, на самом деле от этого одни неприятности. Две судьбы никак не могут поладить между собой, никак не могут принять ни одного решения.
        Поэтому полковника до сих пор не повысили в звании. Судьба полковника говорит:
        - Надо дать ему звание генерал-майора.
        А судьба его бывшей жены возражает:
        - Почему майора? Он же уже полковник, а полковник выше, чем майор!
        - Но он же будет генерал-майор! - доказывает сведущая в этих делах судьба полковника.
        - Генерал, но все же майор! - не соглашается судьба бывшей жены полковника.
        Слушает высокое начальство эти пререкания и ничего не может понять. Так и остается полковник полковником.
        ПРАВДА О ВЕЛИКОМ ПЕРЕСЕЛЕНИИ
        Работая в одном из рассекреченных архивов, молодой постсоветский ученый Петя Ласточкин наткнулся на стенограмму судебного процесса над индийским студентом Сингх-Сингхом, убившим двух стариков из благотворительных соображений. Процесс проходил в 1809 году, в том же году, в каком было совершено преступление. Правда, Сингх-Сингх отказывался считать это преступлением, он называл это переселением душ, причем утверждал, что сделано это было по просьбе переселяемых. Каждый из этих переселенцев (так называл убийца свои жертвы) за всю свою долгую жизнь так и не сумел показать, на что он способен, а способны они были на многое. Поэтому им хотелось получить еще один шанс.
        - И куда же вы их переселили? - спросил судья, плохо скрывая свою обличительную иронию.
        - Согласно их желанию, - просто ответил студент. - Один мечтал стать великим ученым, но у него было только начальное образование. А начинать в восемьдесят лет было, согласитесь, уже поздновато. А второй хотел стать выдающимся государственным деятелем, хотя понятия не имел, что такое государство.
        Студент Сингх-Сингх удовлетворил оба желания: одного переселил в Дарвина, а другого в Авраама Линкольна.
        - А Линкольн - это ученый? - спросил судья.
        Нет, оказывается, ученый - это Дарвин, а Линкольн - государственный деятель. К тому же почему-то американский.
        - Кто-нибудь слышал об упомянутых личностях? - спросил судья, обращаясь к залу.
        Никто не слышал ни о Дарвине, ни о Линкольне.
        - Там был еще один старик, - сказал убийца, может быть, в расчете, что добровольное признание облегчит его участь. - Он очень хотел переселиться в писателя. Я уже для него и писателя подобрал, но старик внезапно умер, не дождавшись переселения. Старый был очень.
        - А как фамилия писателя? - спросил судья, уже просто из любопытства.
        - Вы, наверно, не знаете. Это русский писатель. Гоголь его фамилия. Теперь придется этому Гоголю целиком рассчитывать на себя.
        Дальше из дела следовало, что суд приговорил студента Сингх-Сингха к пожизненному заключению, но он отсидел только девять лет. В 1818 году он был внезапно убит членом подпольной террористической организации, специально севшим в тюрьму для совершения теракта. На суде террорист назвал себя сообщником убитого и заявил, что не убил его, а, наоборот, вызволил из тюрьмы, переселив его в великого экономиста. Оказывается, покойный занимался на экономическом факультете, поэтому переселить его в экономиста было самое правильное. На вопрос судьи. как фамилия экономиста, подсудимый ответил, что его фамилия Карл Маркс, чем вызвал оживление в зале, поскольку такой фамилии никто не слыхал.
        Они же не могли слышать, догадался постсоветский ученый Петя Ласточкин. Ведь процесс проходил в 1818 году, когда Маркс только родился. Души переселяют в новорожденных, чтоб они легче там прижились, а новорожденные еще никак о себе не заявили.
        Он стал искать годы рождения Дарвина и Линкольна, а также Гоголя, который фигурировал на процессе только в добровольном признании обвиняемого, и обнаружил, что все они родились в 1809 году. Удивительное совпадение! Во-первых, совпадение, что все они родились в один год, хотя что может быть общего между Гоголем и Линкольном? А во-вторых, в тот самый год, когда они родились, вдруг происходят два убийства и одно покушение.
        Постсоветский ученый задумчиво листал энциклопедию, из которой выудил годы рождения вышеупомянутых лиц, и вдруг наткнулся на Ампера, великого французского физика, который, оказывается, родился в 1775 году, в том самом году, когда у нас казнили Пугачева. А что если их Ампер - это наш Пугачев?
        Он стал листать энциклопедию более внимательно. И что же оказалось? Оказалось, что Ампер - это мелочь, сам великий Эйнштейн - тоже наш человек. В 1879 году у нас казнили революционера Осинского, и вдруг в этом же году как ни в чем не бывало у них рождается Эйнштейн. Наш Эйнштейн!
        Если присмотреться к их великим людям, то выясняется, что все они выходцы из России. Мы здесь убиваем, убиваем, а они там рождаются, рождаются… В сущности их хваленое Возрождение - это наше Возрождение, только оно у нас проходит в форме убийства. Первая стадия переселения душ. Сколько в мире появилось великих людей только за время деятельности нашего Малюты Скуратова! Джордано Бруно, Галилей, Кеплер… Баренц, открывший Баренцево море… Философ Френсис Бэкон и даже великий Шекспир! Дух захватывает! Оказывается, великий Шекспир - выходец из России!
        А мы-то думаем, что у нас одни убийцы. Ругаем Ленина, Сталина… А они, оказывается, проводили репрессии неспроста, они работали на будущее Возрождение. Их только нужно поставить в один ряд с Малютой Скуратовым - и сразу все станет ясно.
        Боже, Ленин, дорогой наш Владимир Ильич! Наш отец и учитель Стадии Иосиф Виссарионович! Боже мой, Россия! Не это ли имел в виду великий Пушкин, говоря: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет»? Он не уточнил, где именно пахнет, но это ясно и без того. По всему свету пахнет и будет пахнуть до тех пор, пока Россия будет осуществлять великую миссию, убивая своих людей, чтобы способствовать великому всемирному Возрождению!
        ТУРГЕНЕВСКИЕ МЕСТА
        Писатель Гарий Цыбуляк живет во Франции. Как Тургенев. И также пишет литературные произведения, которые, правда, пока не печатают. До лучших времен. А лучшие времена во Франции все почему-то не наступают.
        Когда он жил у себя на родине, там тоже не наступали лучшие времена. Родина была большая, на нее лучшего не напасешься, но она у Гария была не одна. Родины его были расположены по принципу матрешки: сверху самая большая, на весь Союз, за ней родина поменьше, на республику, затем на город, на улицу, на дом, а в самой середке - он, Гарий Цыбуляк, самая родная, самая любимая родина.
        Так уже исторически сложилось, что в большой родине было сосредоточено все плохое, поэтому Гарий боролся за независимость родины той, что поменьше, от самой большой. Но когда удалось отделить меньшую родину от большей, оказалось, что все плохое никуда не делось, его даже стало больше, потому что оно сконцентрировалось на меньшей территории.
        Тогда Гарий стал бороться за независимость еще меньшей ра-дины от сравнительно большой. Но плохое опять никуда не делось, а сгустилось еще на меньшей территории.
        Так доборолся Цыбуляк до самой маленькой матрешки и, спасая ее, уехал во Францию. В тургеневские места. Хотя можно их назвать и гоголевскими местами. Русская литература всегда частично писалась во Франции, так почему бы здесь не появиться и цыбуляковским местам?
        Живя в Париже, Гарий часто прогуливался по рю де Ришелье, которая чем-то ему напоминала его родную улицу Ришельевскую. И однажды, прогуливаясь, он встретил Толика с Малой Арнаутской, который метался по французской столице, ища, где бы тут преподавать физику.
        Толик был учитель физики, один из лучших в Одессе. Но быть лучшим в Одессе его не устроило. И вот он в Париже. Ампер, Кулон, Гей-Люссак. Супруги Кюри, супруги Жолио-Кюри. Этот город трудно удивить хорошими физиками.
        - Гарик, - сказал Толик с Малой Арнаутской, где он тоже в свое время боролся за независимость, - ты знаешь, Гарик, независимость и зависимость - это два полюса одного магнита. Сколько ни дели на части магнит, в нем невозможно отделить положительный полюс от отрицательного. Точно так же и в жизни: положительное нельзя выделить в чистом виде.
        Они стояли на рю де Ришелье, тоже, в сущности, улице Ришельевской, которую, однако, никогда не переименовывали в улицу Ленина, поэтому на ней было приятно стоять. Но и немного грустно. Потому что с той, переименованной улицей была связана вся их жизнь, а с этой ничего не было связано.
        Связано - это зависимость, не связано - независимость, и в целом они составляют магнит. Но почему-то так получается, что этот магнит тянет тебя в Париж, когда ты стоишь в Одессе на улице Ришельевской, и начинает тянуть в Одессу, едва ты перемещаешься на рю де Ришелье…
        ПОСМЕРТНОЕ ПРИГЛАШЕНИЕ ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ ВЕРНУТЬСЯ НА РОДИНУ
        Политические страсти устарели.
        Поэтические остаются в силе.
        Возвращайся, Данте Алигьери, мы тебя давным-давно простили!
        Мы тебя неправильно изгнали, пусть бы оставался ты со всеми. Это мы сегодня осознали, но учти - какое было время!
        Гении расплачивались кровью, и кого за них призвать к ответу? Одолело нас средневековье, затравили мы своих поэтов. Сколько их, талантливых и ярких, заклеймить народ поторопился! Был бы у Флоренции Петрарка, но и он в изгнании родился.
        Мы отменим твой позорный выезд, все твои скитанья и мученья. Ты ж у нас почетный флорентиец, основоположник Возрожденья! На твоих ботинках много пыли, мир велик, но ты у нас родился. Мы с тобой ужасно поступили, но сегодня мы тобой гордимся.
        Отмечаем даты, годовщины… Жаль одно - что наши ротозеи превратили Дантов дом в руины, а не сохранили для музея.
        Посмотри, как годы пролетели, но тебя они совсем не старят. Ты такой, как был на самом деле, - самый лучший флорентийский парень.
        Ни к чему печалиться о давнем. Вспомни, кто ты есть, откуда вышел! Ты стоишь у нас сегодня в камне, только вот стихов уже не пишешь.
        А писал ведь. Как писал ты прежде! Был поэт от Бога, настоящий! Вспомни, как сказал ты о надежде: мол, оставь ее, сюда входящий…
        Пусть же торжествует справедливость, пусть в нее Флоренция поверит!
        Возвращайся, славный флорентиец! Возвращайся, Данте Алигьери!