Темная вода Татьяна Владимировна Корсакова
        Королева мистического романа
        Это мрачное, затерянное в лесах озеро не зря носит название Темная вода. В нем не плещется рыба, не летают над ним птицы, а в округе, как рассказывают местные жители, бродит ужасная красноглазая тварь. Никто не рискует селиться в проклятом месте.
        Не по своей воле приехала сюда Нина вместе с маленьким сыном. Они бегут от опасности, преследующей их по пятам, вот только спасение или еще большие неприятности ждут беглецов у Темной воды, да еще в русалью неделю, когда грань между мирами истончается и наступает время темных сил?..
        Татьяна Корсакова
        Темная вода
        
* * *
        Интернет и навигатор подвели. И тот, и другой обещали Нине легкую прогулку по торной дороге. Не обманула лишь толстомордая тетка в кассе автовокзала. Сплевывая в горсть шелуху от семечек и поглядывая на Нину снисходительно и вместе с тем раздраженно, тетка сказала правду:
        - В Загорины рейса сегодня не будет!
        - Как это не будет? - Нина смертельно устала за эти почти двое суток пути. Хотелось лишь одного: лечь и не шевелиться. Может, она бы так и сделала, если бы не Темка. Темка стоял рядом, одной рукой крепко держал Нину за штанину джинсов, а второй цеплялся за лямку рюкзака. - А как же местные туда добираются?
        - Как умеют, так и добираются. - Тетка-кассир поправила пышную грудь, вздохнула о чем-то своем. - Кто как!
        - А варианты? - Нина все еще надеялась на варианты и здравый смысл. Нужно же было надеяться хоть на что-нибудь!
        - Какие варианты?! - Раздражения в теткином голосе стало заметно больше, чем снисхождения. Тетке они с Темкой начали надоедать. - Пешкодралом - вот ваши варианты! - Она перевалилась через стойку, глянула на Темку, и голос ее чуть потеплел: - До окраины можно на рейсовом городском, а там ножками. Или попутку какую словите. Если сердобольный кто попадется, так и денег не возьмет.
        Если сердобольный… Давненько в Нининой жизни не встречались сердобольные. Всякие-разные встречались, кроме сердобольных. И силы ее уже на исходе. И ее, и Темкины…
        - Может быть, гостиница? - спросила она с надеждой. Если силы на исходе, то их стоит накопить, передохнуть перед финальным рывком. А в Загорины можно и завтра, с утренним рейсом.
        - Гостиница? - Выщипанные в нитку теткины брови взметнулись в неподдельном изумлении. - Какая в нашем захолустье гостиница?! Пять лет уже как закрыта.
        - А как же нам?.. - Вопрос был риторический, но тетка на него ответила:
        - Я же сказала как. Пешкодралом. К вечеру, глядишь, и дотопаете.
        К вечеру. А сейчас на часах - пятнадцать тридцать. Уточнить бы еще, когда в этом медвежьем углу начинается вечер. Но Нина не стала.
        - Темка, пойдем. - Она не без труда оторвала от земли рюкзак, взяла сына за руку.
        Отошли они недалеко, примостились на лавочке в тени старого вяза.
        - Мороженое хочешь?
        Тема кивнул. Можно было и не спрашивать, четырехлетние мужики не отказываются от мороженого. А ей нужно купить воды. Если повезет, то холодной. А потом свериться с навигатором. Сейчас, пока еще есть доступ к интернету. Что-то подсказывало Нине, что доступ этот может закончиться в любой момент.
        Получалось, что от конечной городской остановки до Загорин не то чтобы рукой подать, но и не так уж далеко. Шесть километров вот по этой, почти прямой дороге. Без Темки да в былые годы Нина преодолела бы это расстояние на раз-два, а сейчас придется потратить пару часов. Всяко лучше, чем ночевать с ребенком на вокзале.
        Вот только навигатор обманул! Прямой путь оказался далеко не самым торным и, кажется, совсем неиспользуемым. А ведь была другая дорога, раза в два длиннее, но, по всему видать, куда более востребованная. Вернуться бы, начать путь сначала. Но сколько ж можно мотаться туда-сюда с маленьким ребенком…
        - Темка, ты как? - Нина присела перед сыном на корточки, заглянула в глаза. Ответа она не ждала, ей хватило взгляда. Темка был готов терпеть невзгоды и лишения. - Я не смогу взять тебя на руки, сына.
        Не сможет. Если только на плечи, но за плечами - рюкзак. А навигатор врет…
        Сын привычным жестом взял Нину за штанину, потянул за собой. Славный мальчик. Еще совсем кроха, но уже почти мужчина. Должно же было в ее жизни случиться хоть что-то хорошее! И вот случился Тема.
        Если бы не усталость и не рюкзак, который наливался свинцовой тяжестью с каждым шагом, эта дорога могла бы показаться приятной. Легкий ветерок, пение птиц, тонкий аромат луговых трав. Еще бы тучку, чтобы спрятать солнце хоть на время, а еще лучше до конца пути. С тучкой стало бы не так жарко, не так утомительно. Но на то оно и лето, чтобы солнце светило вовсю. Придется терпеть.
        Запряженную в телегу пегую лошадку первым увидел Тема. Увидел и требовательно дернул Нину за руку, заставляя остановиться и обернуться. И телега, и лошадка, и управляющий ею мужичок были еще далеко и казались игрушечными. Но если подождать… Тема никогда не катался на лошади. Сама она, кстати, тоже.
        Ждать пришлось недолго. Нина только и успела, что напоить водой сына и сделать пару глотков из пластиковой бутылки.
        - Это кто у нас тута?
        Мужичок при ближайшем рассмотрении оказался дедом, с виду еще вполне себе бодрым и крепким. Полинявший от солнца льняной картуз он залихватским движением сбил на затылок, поскреб редкую рыжую бороду. Лошадка громко фыркнула, зашлепала губами и потянулась к Теме. От этакого дива сын замер с открытым ртом, но не испугался, даже погладил лошадку по носу.
        - Не боись, малец! - сказал дед весело. - Моя Натуська мелюзгу не обижает.
        Тема его не слушал, Тема обеими руками обхватил лошадку Натуську за морду.
        - И ты не боись, девка. - Дед перевел взгляд с Темы на Нину. - Натуська дисциплине обучена, разумеет, что к чему. А вот пусть твой малец ее угостит! - На шершавой дедовой ладони как по волшебству появился кусочек рафинада, и Натуська тут же раздула ноздри. Наверное, в предвкушении. - Давай-ка, малец, подставляй руку. - Дед ловко выбрался с телеги, встал рядом с Темкой. - Сначала мне подставляй, потом ей. Очень она это дело уважает.
        Дважды просить не пришлось ни Темку, ни Натуську, а дед уже снова с внимательным прищуром смотрел на Нину.
        - Куда это ты, красавица, с малым дитем да по такой глухомани?
        - В Загорины. Вы нас не подбросите? - Быка нужно было брать за рога. Или Натуську за гриву.
        - В Загорины?! - Дед присвистнул. - Не ту дорогу ты выбрала, красавица. Считай, повезло, что меня встретили. Машины тут не ездят, а пешком бы вам с мальцом еще пилить да пилить.
        - Я это уже поняла. - А еще она поняла, что дед их с Темкой в беде не бросит, и сразу стало как-то легче дышать. Хоть дышать полной грудью у Нины в последние два дня не получалось. Как и не получалось крепко обнять Темку. Но об этом сейчас думать не нужно. Сейчас лучше думать о том, что цель близка и скоро они с сыном смогут наконец передохнуть.
        - Ну, коли в Загорины, так залезайте. Подвезу! Давай-ка, малец, подмогну! - Дед сделал шаг к Теме, но Нина заступила ему дорогу.
        - Я сама. Спасибо.
        У нее хватило сил и на то, чтобы подсадить сына в телегу, и на то, чтобы забраться самой, и на то, чтобы не застонать от боли. Все хорошо. Цель близка.
        - Ну, сама так сама. - Дед глянул на нее искоса и тоже утвердился в телеге, легонько потянул за вожжи, прикрикнул: - Натуська, вперед!
        Пару минут ехали в молчании. Этого Нине хватило, чтобы прийти в себя и восстановить дыхание. А еще помогла таблетка обезболивающего, украдкой запитая минералкой.
        - Меня Семен Петровичем звать. - Дед заговорил первым, снова искоса глянул на Нину. - А ты кто такая будешь, красавица? По виду не из местных. Местных-то я всех знаю. Из дачников, что ли?
        Можно было соврать, что из дачников, но Нина не стала. Ей еще здесь жить. Возможно, не один месяц.
        - Мы к Ольге Васильевне Шипциной. Вы знаете такую?
        - К Шипичихе, что ли?! - Семен Петрович утерся картузом, который снова водрузил на макушку. - Так кто не знает Шипичиху?! Та еще ведьма, я тебе скажу. - Он осекся, фыркнул почти так же, как Натуська, и спросил: - А кто она вам? Что-то я не припоминаю, чтобы у Шипичихи родня была.
        - Мы знакомые. Старые знакомые.
        - Старые. - Семен Петрович усмехнулся. - Ну, Шипичиха так та точно не молодка. Хотя были времена…
        Он замолчал. Наверное, задумался о былых временах. Нина тоже задумалась. Ей много предстояло обдумать и многое решить. Вот хотя бы что сказать загадочной Шипичихе, с которой они если и были знакомы, то так давно, что Нина успела все забыть.
        …Она многое забыла, почти все. Если бы не потрепанная картонная папка с документами, она бы не вспомнила ни про Загорины, ни про Шипичиху, ни про… дом. Сказать по правде, в прошлой жизни папка эта Нину раздражала, как раздражает путника острый камешек в сандалии. Выбросить бы и забыть окончательно. Но кто-то мудрый когда-то сказал, что запас беды не чинит, и Нина документы сохранила. Вот только папку запрятала так далеко, что, когда случилась та самая беда, едва ее отыскала. Но отыскала, и слава богу! А дальше уж как-нибудь. Ей бы поспать. Хотя бы прилечь на часок. Почти двое суток без сна вымотали ее донельзя. На ногах Нина держалась только благодаря анальгетикам и силе воли, обычных сил почти не осталось.
        Кажется, она и задремала, уткнулась лбом в рюкзак, прикрыла на мгновение глаза, а когда открыла, все вокруг изменилось. Не было больше луга с травой по пояс, дорога теперь змеилась между вековыми соснами с «подшерстком» из молодых осин и берез. Лес был густой, древний, но одновременно светлый. Солнце прорывалось сквозь разлапистые сосновые ветки до самой земли, рассыпало яркие пятна по зеленой моховой подложке, золотило и заставляло сочиться смолой стволы сосен. Пахло вкусно: немного этой самой смолой, немного сырой землей, немного травами.
        - Придремала? - Семен Петрович глянул на нее через плечо. Ответа он не ждал, просто констатировал факт.
        - Придремала. - Нина хотела было потянуться, но вовремя остановилась. - А долго еще? - спросила, оглядываясь по сторонам.
        - Скоро уже. Да вот, считай, приехали.
        Впереди и в самом деле посветлело, сосны отступили от дороги. Да и сама дорога сделалась шире и презентабельнее. А вдалеке уже виднелась деревня. Самое ее начало: дома под покатыми крышами, палисадники с кустами сирени и жасмина. Значит, и в самом деле почти приехали.
        - Шипичиха как раз на окраине обитает. - Семен Петрович снова утерся картузом, словно встреча с Шипичихой была для него тем еще испытанием. - Наособицу живет. Всегда нелюдимой была, а под старость лет так и вовсе одичала. Я вас это… я вас высажу у ее дома, а сам того… по делам поеду. Лады, красавица?
        - Конечно! Спасибо вам большое, Семен Петрович. Вы нас очень выручили.
        - Выручил… - проворчал он себе под нос. - Это еще подумать нужно, выручил али в самое логово к старой монстре привез.
        Нине хотелось сказать, что Семен Петрович не видел настоящих монстров, не имел с ними дела, но она не стала, вместо этого попыталась сунуть деду денег, но тот неожиданно отказался, кажется, даже оскорбился.
        - Ты сдурела, девка?! Кто ж за такое деньги берет? Ну, выручил и выручил. Нам с Натуськой не в тягость, а мальцу твоему забава. Ты думаешь, это я Натуськой правил, пока ты спала? Нет, это он Натуськой правил. - Семен Петрович подмигнул Темке. - Натуська у меня мировая лошадь, считай, боевая подруга. Понимает меня получше, чем иная баба своего мужика. Так-то! Ну, вот мы и приехали. Вона ее логово! - Он указал рукой на выглядывающую из-за зарослей шиповника избушку. С виду избушка совсем не походила на логово монстры. Впрочем, на пряничный домик она тоже не была похожа. Наверное, из-за своей очевидной, бросающейся в глаза старости. И только ярко-голубой забор палисадника выбивался из общей картины запустения. Забор был явно новый, свежеокрашенный.
        С телеги Темка спрыгнул сам, Нине осталось лишь стянуть на землю рюкзак. Вот они и добрались. Куда добрались, пока неясно, но ждать осталось недолго.
        Покосившаяся деревянная калитка была не заперта, но войти Нина не решилась. Из щели между калиткой и землей за ними внимательно и сторожко наблюдала собака. Сначала просто смотрела, а потом зашлась звонким лаем. Темка вздрогнул, вцепился в Нинину руку.
        - Не бойся! - Судя по голосу, собака была некрупной, но Нина на всякий случай задвинула сына себе за спину. - Ты только не бойся, Темка. Сейчас она замолчит.
        А и правда замолчала. Тявкнула в последний раз и затихла. Зато тут же послышался сиплый старушечий голос:
        - Чего брешешь, Найда?! Кого там нелегкая принесла?
        Нелегкая принесла их с Темкой. Принесла и бросила на пороге вот этого старого, неприветливого дома. Теперь уж только вперед, назад им дороги нет.
        - Здравствуйте! - сказала Нина громко и рукой приветственно взмахнула. Просто так, на всякий случай. - Можно вас побеспокоить?
        Получалось некрасиво и жалко. Типа сами мы не местные, помогите, чем можете.
        - Нельзя! - буркнула невидимая старуха и решительно распахнула калитку. - Нельзя меня бес… - Она не договорила, уставилась на Нину с Темкой очень внимательным, не по-стариковски острым взглядом.
        Сама она была рослой, даже высокой. Время оставило следы на ее испещренном глубокими морщинами лице, иссушило кожу, но пощадило осанку. Наверное, в молодости она была красива. Даже наверняка красива. Но характер… Что там говорил Семен Петрович про монстру?..
        - Заходите! - велела вдруг старуха и пошире распахнула калитку. - Найда, свои! - сказала, проходя мимо некрупной, лохматой собачонки, и, не оборачиваясь, добавила: - Не чаяла я тебя тут увидеть.
        Не чаяла. Нина и сама не чаяла, но так уж вышло, так уж жизнь распорядилась. Что уж теперь?
        Не выпуская Темкину руку, она аккуратно прикрыла калитку, по узкой тропинке прошла вслед за хозяйкой к покосившемуся крыльцу. Собака Найда молча потрусила следом.
        - Мешок свой тут кидай! - велела Шипичиха. По всему видать, это была именно она. - Руки мойте. - Она кивнула на железный рукомойник, прибитый прямо к стене дома. - И входите.
        И снова она не стала их дожидаться, исчезла в полумраке сеней, загрохотала чем-то железным.
        Руки мыли долго. Темке было интересно, как работает рукомойник. Не видел он в своей городской жизни такого дива. Пришлось показывать и объяснять, а потом почти силой тащить сына в сени. Рукомойник его впечатлил!
        В сенях было прохладно. Двигаться пришлось почти на ощупь, после яркого солнца глаза не сразу привыкли к полумраку. Но стоило только переступить порог комнаты, как свет снова взял верх над темнотой. Здесь было чисто и уютно. Свежепобеленная печь белым пятном выделялась на фоне старых обоев в цветочек. Занавески на окне тоже были белые, с вышивкой. За ними мерно гудела оса, искала выход. На подоконнике стоял цветущий куст герани. Даже на расстоянии Ника почувствовала его острый металлический аромат. В ее доме никогда не было герани. В ее доме вообще не было живых цветов, но этот аромат оказался ей откуда-то знаком.
        - Садитесь! Сейчас есть будем. - Шипичиха указала на стол, застеленный клеенчатой скатертью, придвинула к Темке высокий самодельный табурет. - Как звать? - спросила, отходя к печи.
        - Нина.
        - Не тебя. Малого как звать?
        - Тема. Артемий. - Не то чтобы старуха ее пугала, но вот эта манера общения… К ней еще нужно было привыкнуть.
        - Значит, пацан. - Старуха возилась у печи, а Темка смотрел на нее во все глаза. Для Темки печь была сродни рукомойнику и лошадке Натуське - неведомое и страшно интересное. Нина тоже смотрела. Разговор о самом главном им еще предстоял, но Шипичиха явно не спешила его начинать. Шипичиха не спешила, а сама Нина отчего-то боялась. - Ну, пацан - это даже хорошо. Может, и обойдет стороной…
        Что обойдет стороной? Спросить бы, да только сил нет. Силы истаяли в тот самый момент, как Нина устало опустилась на второй самодельный табурет. Опустилась, притулилась плечом к стене, замерла. Еще бы глаза закрыть.
        - Эй, ты не спи, не спи!
        Кажется, глаза она все-таки закрыла. Мало того, что закрыла, так еще и задремала. Потому что, когда очнулась, стол был уже накрыт, а старуха сидела напротив, сверлила тяжелым, пристальным взглядом.
        - Ешь! - Она придвинула к Нине тарелку с яичницей, посыпанной мелко нарезанным укропом. Темка уже уплетал свою порцию, вид у него был совершенно счастливый. Может, и обойдет стороной…
        Нина дернулась, больно приложилась боком к краю стола, застонала. Старуха молча покачала головой и так же молча вернулась к печи, вытащила из ее черного нутра исходящий паром чугунок, бросила в него щепотку какой-то травы, снова сунула чугунок в печь.
        - Плохо, - сказала, возвращаясь обратно к столу.
        - Что - плохо? - Боль в боку уже почти унялась, а когда удастся выпить обезболивающего, станет совсем хорошо. Хотя бы на время.
        - Плохо, что ты вернулась, Нина. Сама вернулась, малого привезла…
        Она узнала ее сразу, поняла, кто явился непрошеным гостем на порог. Вот только откуда? Они не виделись раньше. А если и виделись, то так давно, что Нина уже успела забыть. Она забыла, а старуха, значит, помнила. Мало того, сумела распознать в незнакомой приблудной девице ту маленькую девочку, которой Нина когда-то была.
        - Нам больше некуда деваться. - Не нужно оправдываться. Ей нужно лишь забрать у Шипичихи ключ и разузнать дорогу. Она пришла за своим, и содержимое картонной папки - лучшее тому доказательство. Но вот сидит, заедает нереально оранжевый желток круто посоленной краюхой черного хлеба и оправдывается. Перед чужим человеком оправдывается. Это от усталости. Потеряла бдительность и контроль, расслабилась.
        - Думаешь, это хорошее место? - Шипичиха усмехнулась, а потом ловким движением прихлопнула осу полотенцем.
        Екнуло сердце. То ли от неожиданности, то ли от неопределенности.
        - Думаю, это единственное место, - сказала Нина тихо.
        - Единственное место для чего? - Шипичиха не договорила, многозначительно глянула на Темку.
        - Для меня. - Получилось коротко и решительно. - И выбора у меня другого нет.
        - Выбора, значит, нет. А деньги?
        - А деньги есть.
        У нее и правда были деньги. Достаточно, чтобы начать новую жизнь и продержаться на плаву хотя бы первое время.
        - Почти четверть века там никто не жил. - Старуха говорила задумчиво, ни на Темку, ни на Нину больше не смотрела. - Я приглядывала поначалу, пока силы имелись. А потом решила, что никто больше не вернется.
        - Я вернулась.
        - Вижу.
        - Его разграбили, да?
        - Разграбили? - Шипичиха усмехнулась. - Кто ж туда сунется? В такой-то дом…
        Такой дом… А что в нем такого? Старый? Ветхий? Еще более старый и ветхий, чем вот эта избушка? Сердце сжалось, но не от испуга, а от какого-то другого, пока еще не до конца понятного чувства. Ничего! Они справятся! Они и не с таким справлялись. Пытаются справиться…
        - А он далеко?
        - Дом-то?
        - Дом.
        - Ну, как сказать? Кому-то далеко, а кому-то рукой подать.
        Загадки. Ей вот еще загадок не хватает. Нет, Нина не ждет от этой незнакомой женщины помощи, но и шарады сейчас ни к чему.
        - На-ка, выпей! - Шипичиха поставила перед Темой стакан с молоком. - Выпей да глянь-ка, что у меня есть!
        На столе, будто из ниоткуда, появилась проржавевшая по краю ребер металлическая юла. Старая и знакомая. Хотя откуда знакомая?
        Легкий взмах руки - и юла завертелась на столе, привлекая внимание, завораживая…
        - …Нравится? - Голос Шипичихи доносился словно издалека.
        - Нравится, - сказала Нина, а Тема молча кивнул.
        - Ну, если нравится, так забирайте себе. Мне уже без надобности. - Старуха придвинула остановившуюся юлу поближе к Теме, а на Нину глянула как-то слишком уж внимательно. - И ты выпей! - сказала и плеснула в чашку отвара из чугунка.
        - Зачем? - Отвар пах чем-то горько-пряным, вполне приятным.
        - Пей!
        Она ничего не объясняла и ничего не рассказывала - эта странная старуха. И косилась неодобрительно, словно узнала про Нину что-то плохое или стыдное. А если и вправду узнала?
        - Пей, поможет!
        Спросить бы, от чего поможет, но услышать ответ страшно. Ей в последнее время постоянно страшно. И страшнее, кажется, уже быть не может. В конце концов, не отравят же ее!
        Отвар был почти безвкусный, с едва заметной горчинкой. После первого осторожного глотка Нина выпила всю чашку.
        - С собой дам. - Шипичиха уже заворачивала в кусок пожелтевшей газеты пук сушеной травы. - Дня три позавариваешь, и все пройдет.
        Хотелось сказать, что за три дня и без отвара все пройдет, но иногда лучше промолчать. В их с Темкой случае вообще лучше молчать. А травка не навредит. Наверное, не навредит. Но в интернете лучше посмотреть, что за травка такая. Если только в этой глуши ловит интернет.
        - И постельное белье дам. На первое время, тебе и малому. Потом постираешь и вернешь, как своим обзаведешься. Посуда там, кажись, была. И баллон газовый. - Шипичиха кружила по комнате, словно так ей было проще думать. Нина ее понимала, ей и самой лучше думалось в движении. - Поесть соберу. На вечер и утро вам хватит. Где магазин, покажу по дороге. У нас тут поблизости супермаркет открыли для дачников. Там, правда, дорого, но зато все есть, а ты ж говоришь, что при деньгах.
        Не надо было рассказывать про деньги. Дернул же черт за язык. Что она знает про эту старуху? Да ровным счетом ничего! И не знала бы еще сто лет, если бы не случилось то, что случилось.
        А Шипичиха уже нацепила на нос очки и с сосредоточенным видом набирала номер в стареньком мобильном. Значит, есть и в этой глуши цивилизация. Раз мобильная связь есть, будет и мобильный интернет.
        - Ну, поели? - Она глянула через плечо.
        - Поели. Спасибо!
        - Раз поели, так сейчас и пойдем.
        Телефон в ее руке ожил, забубнил что-то неразборчивое, кажется, мужским голосом. Шипичиха долго не слушала, сказала резко и раздраженно:
        - Яков, я тебя часто прошу?
        Трубка снова забормотала.
        - Вот! А сейчас прошу! У тебя десять минут!
        И отключила связь. А мобильник полным раздражения жестом сунула в карман кофты.
        - Сейчас явится, - сказала, ни к кому не обращаясь. - А то взял, понимаешь, моду! Во двор пойдем, подышим воздухом.
        Воздух в этой глуши везде был замечательный, что в доме, что во дворе. Нина и не знала, что дышать можно так вольготно, полной грудью. Она бы так и дышала, если бы не боль.
        А Темка бесстрашно сунулся к собаке Найде. Нина дернулась следом, но Шипичиха остановила ее взмахом руки:
        - Не бойся. Не обидит. Это она с виду только грозная, а на самом-то деле толку от нее - чуть. Лает, но не кусает.
        Найда и не лаяла, лежала смирно, довольно щурилась, когда Темкина ладошка касалась ее покатого лба. Не обидит. Теперь Нина тоже это понимала. Откуда понимала, непонятно. Просто родилось у нее такое вот знание.
        А вдали уже слышался рев мотора. Ну как рев - скорее ворчание. На поросшую подорожником дорогу выполз старый «уазик», фыркнул, замер чуть поодаль. За рулем сидел дочерна загорелый, наголо бритый мужчина. Возраст его было не разобрать из-за расстояния и дешевых солнцезащитных очков-авиаторов. Он не стал выбираться из салона, только дверцу приоткрыл.
        - Вот он я, Васильевна! Явился по первому зову! - сказал сиплым, прокуренным голосом.
        - Так уж и по первому, - проворчала старуха, а потом обернулась к Нине и пояснила: - Это Яков Мережин. Он из охотнадзора. Или как нынче эта их контора называется, не знаю.
        - Да как ни назови, Васильевна, - один хрен! - хохотнул Яков. - Работы - завались, а денег - хренушки! Так чего вызывала? Куда везти?
        - К Темной воде. - Шипичиха тронула Темку за плечо, и тот - удивительное дело! - никак не отреагировал. То есть вообще никак!
        - К Темной воде? - Яков больше не ухмылялся. Из-за очков Нина не могла видеть его глаз, но охватившую мужчину тревогу почувствовала тут же. - Может, все-таки к Светлой?
        - Сказала же, к Темной.
        - Сама решила? - спросил он осторожно.
        - Сто лет мне нужно. - Шипичиха мотнула головой, а потом указала на Нину: - Вот хозяйка объявилась.
        - Ты погодь… - Яков пошарил в бардачке, закурил. Нине показалось, что загорелые руки его подрагивают. - Какая такая хозяйка?.. - И хрипотцы в голосе прибавилось.
        - Обыкновенная, с документами и правами на собственность. - Старуха сделала шаг к «уазику». Собака Найда встрепенулась, потрусила следом. И Тема тоже пошел, как привязанный.
        - Так ведь это… - Теперь Яков рассматривал Нину очень пристально. Собственно, только на нее и смотрел.
        Она тоже смотрела, изучала. Он был уже не молод, но еще и не стар. Крепкий мужик лет пятидесяти. Снял бы очки, сказала бы точнее, а так приходилось гадать. На нем были плотные камуфляжные штаны и вылинявшая майка цвета хаки. На его жилистой загорелой шее тускло поблескивал железный жетон по типу армейского, а на левом запястье виднелась затертая татуировка.
        - Это как понимать, Васильевна? - Он глубоко затянулся сигаретой и взмахнул рукой, разгоняя облачко дыма.
        - Да вот так и понимай. И хватит уже болтать, дело к ночи.
        - Так вот и я говорю, дело к ночи, а ты их к Темной воде. Сдурела, старая?
        - А я говорю, хозяйка она! - Шипичиха повысила голос. - И не по бумагам, а взаправду.
        - Так ведь говорили…
        - Люди всякое говорят! Больше слушай! - Старуха обернулась, строго глянула на ничего не понимающую Нину, проворчала: - Ну, чего стала? Садитесь с мальцом на заднее сиденье!
        На заднем сиденье «уазика» было тесно и душно. А еще пыльно до такой степени, что Нина не удержалась, чихнула.
        - Будь здорова. - Яков посмотрел на нее в зеркальце заднего вида.
        - Спасибо. - Нина вежливо улыбнулась.
        - У меня только один вопрос. - Яков обернулся к усевшейся на пассажирское сиденье Шипичихе. - Она знает?
        - Узнает. - Старуха мотнула головой и отвернулась.
        А Нине захотелось спросить, о чем это они. О чем вообще весь этот странный, состоящий из сплошных недомолвок диалог? Вот только сердце подсказывало, что Шипичиха не ответит и Якову не позволит. Ничего, придет время - она сама все узнает. Ей бы только отлежаться, передохнуть, прийти в себя. А там можно и загадки поразгадывать.
        Ехали молча. Яков больше не задавал вопросов, лишь изредка поглядывал на Нину. Очки свои он не снял, но она почему-то все равно знала, что поглядывает. Ну и пусть! Она тоже посмотрит. В окошко на окрестности. Окрестности тут интересные. Загорины на поверку оказались довольно большой деревней, с собственной инфраструктурой. Пока ехали, Нина успела заметить и двухэтажное кирпичное здание сельсовета, и с виду новую или недавно отремонтированную школу, и ФАП, и продовольственный магазин с дремлющими у крыльца собаками и припаркованными велосипедами, и сельский клуб с афишной тумбой. Тумба была заклеена не то афишами, не то листовками, а не то и вовсе какими-то частными объявлениями. А рядом с клубом через дорогу виднелась остановка. Наверное, именно сюда должен был привезти их с Темой автобус, который так и не вышел в рейс. Дома в Загоринах были разные. В центре большей частью старые, деревянные, мало чем отличающиеся от дома Шипичихи, а ближе к периферии в поле зрения начали попадать новые, добротные особняки за высокими заборами.
        - А че! - сказал Яков, наверное, проследив за Нининым взглядом. - Думала, у нас тут глухомань?
        Нина ничего не думала, поэтому и ответить ей было нечего, разве что пожать неопределенно плечами.
        - Места глухие имеются, не спорю! - Яков устал молчать. - А вот сама деревня всегда была передовой. - В голосе его послышалась, кажется, гордость. - В семидесятые тут неподалеку построили НИИ. Какой - не спрашивай! Какой-то секретный, с забором и пропускной системой. Ну, тогда-то по стране этих секретных НИИ было как грязи, это уже потом, после перестройки, все к чертям полетело. Да и не сразу полетело. Долго они продержались. А, Васильевна? Кажись, аж до нулевых?
        Шипичиха, похоже, его даже не услышала. А вот Нина слушала и запоминала.
        - Ну вот, НИИ, считай, в самой глуши, а людям-то где жить? Людей вот тут, в Загоринах, начали селить. Землю под строительство выделили, домиков одинаковых понастроили. Ну, институтской элите, ясное дело, домики получше в местах покрасивее, но жизнь тогда здесь била ключом. Веселее здесь было, чем в самом райцентре. А потом, когда рушиться все стало, НИИ закрыли, ученый люд кто куда разбежался, кто в область, кто в бизнес, кто в депрессию. Домиков тогда много пустовало, тех самых, институтских. Не осталось у людей денег, чтобы домики покупать. Да и после того, что тут приключилось…
        - Яков, - сказала Шипичиха очень тихо. - Хватит.
        И он, взрослый, очевидно, многое на своем веку повидавший мужик, замолчал, кажется, даже шею в плечи втянул. А Нине вдруг захотелось узнать, что же здесь такое приключилось. Сердце недобро заныло. Ох, только бы не попали они с Темкой из огня да в полымя…
        А деревня тем временем заканчивалась. Коттеджей им попадалось все меньше, а расстояние между ними становилось все больше. Как только «уазик» проскочил указатель с перечеркнутой надписью «Загорины», Нина увидела впереди тот самый супермаркет, о котором говорила Шипичиха. В этом тихом, почти заповедном краю большое здание из стекла и бетона казалось чем-то чужеродным и никак не вписывалось в окружающий ландшафт, но, судя по количеству автомобилей на парковке, пользовалось у местных жителей популярностью. Или не у местных?
        - Дачники. - Яков снова глянул в зеркальце заднего вида. - Дачники и прочие понаехавшие. Места у нас тут… Озерный край! Тишь да гладь… - Он не договорил, мотнул бритой головой, словно останавливая самого себя.
        Тишь да гладь… Темная вода… Воды пока не видать, но тишь уже началась. И даже рев мотора ей не помеха, как-то сразу чувствуется, что цивилизация осталась позади, вместе с супермаркетом. А водой вот уже и запахло. Озерный край. Здесь много озер, много воды. Должно быть… Вон и озеро! Синева в просветах между высокими мачтовыми соснами. Вверху, там, где небо, синева ситцево-светлая, внизу, там, где вода, - чуть потемнее, в бирюзу. Хорошо, если их с Темой дом где-то здесь на берегу. Красивое место, светлое. Да, видно, не просто так Шипичиха говорила про Темную воду. Если вода темная, так откуда же месту взяться светлому!
        «Уазик» свернул, покатил прочь от озера, углубился в лесную чащу. Не светлый бор, а самую настоящую чащу, густую, непроглядную. Ехали не долго, но словно бы в темном туннеле, по ухабистой грунтовой дороге, больше похожей на лесную тропу.
        Эту воду Нина тоже почуяла загодя, задолго до того, как «уазик» выехал к берегу еще одного озера. И воду почуяла, и многократно усилившуюся тревогу. Может, зря она? Может, нужно было остаться в Загоринах? К той же Шипичихе напроситься на постой. Или расспросить Якова, кто в деревне сдает жилье дачникам.
        Расспросит. Вот завтра же утром этим и займется.
        А Яков снова следил за ней в зеркальце заднего вида. Следил и, кажется, хмурился.
        - Ну вот, почти приехали, - сказал наконец и остановил «уазик» у неожиданно большого и неожиданно красивого бревенчатого дома. У дома этого не было двора, зато имелась просторная терраса, нависающая над озером. Над темной озерной водой. - Вот она какая - Темная вода.
        Мотор чихнул и заглох, а тишина показалась Нине оглушительной. Чтобы избавиться от морока, она мотнула головой и спросила:
        - Темная вода - это что?
        - Темная вода - это все. - Яков неопределенно развел в стороны загорелые руки. - Место. Озеро. Дом. Для местных все это - Темная вода. Так уж повелось.
        - Давно? - Выходить из машины не хотелось. И Нина, как могла, старалась оттянуть этот момент.
        - Что? - спросил Яков. Похоже, ему тоже не хотелось выходить. - Давно это место так называется? Да сколько я себя помню. Есть Светлая вода, ты видела, проезжали мы то озеро. Вот там на берегу всяко-разно: и здание бывшего НИИ, и нынешние дачи, и кемпинги. А это, стало быть, Темная вода.
        Темная вода. И нет тут ни бывшего НИИ, ни дач, ни кемпингов, ничего, кроме вот этого старого дома и тишины. Особенной, глубокой какой-то тишины.
        Это озеро тоже было большое. Может, не такое большое, как то, которое они проезжали, но все же. Противоположный берег терялся в вечерних лиловых сумерках. Красивое место. Пусть странное и тихое, но на самом деле красивое, ничем не хуже Светлой воды. Вот только нет здесь ничего и никого, ни единой живой души нет. Интересно почему? К красивым местам люди тянулись во все времена. И к воде тянулись. Хоть светлой, хоть темной. Да хотя бы рыбаки. Или здесь не водится рыба?
        Нина так и спросила про рыбу. Просто чтобы нарушить затянувшееся неловкое молчание.
        - Отчего же не водится? - Яков, казалось, удивился. - Очень даже водится. Наверное.
        Вот это неуверенное «наверное» смутило ее больше всяких недомолвок. Не может быть, чтобы загоринские рыбаки до сих пор не освоили такое место. А если не освоили, то почему?
        - Выходи! - сказала Шипичиха и с видимым усилием распахнула дверцу «уазика». - Пойдем дом смотреть.
        Нина выбралась из машины, помогла спрыгнуть на землю Темке, вытащила рюкзак, который показался ей неподъемным. А Яков даже не шелохнулся, сидел, крепко сжав руль. На его загорелых, поросших сизой щетиной щеках перекатывались желваки.
        Шипичиха, как и прежде, не стала их дожидаться. Она поднялась на террасу, замерла в раздумье перед тяжелой дубовой дверью. Или не в раздумье, а в нерешительности? Нина тоже замерла, вглядываясь в дом.
        Старый. Определенно старый, кое-где обветшавший, но большой и добротный. Идеальный дом в идеальном месте. Вот только одинокий. Такой же одинокий, как и они с Темкой. А раз так, может, и получится ужиться? Хотя бы попытаться?
        Она не спешила входить в дверь вслед за Шипичихой и Темку не пускала. Крепко держала сына за руку. Ей нужно узнать кое-что важное прямо сейчас, пока Яков не уехал.
        - Можно вопрос? - Теперь, когда они оказались лицом к лицу, стало ясно, что с возрастом Нина не ошиблась. А еще было в Якове что-то лихое и отчаянное, выдававшее бурную молодость.
        - Валяй!
        Все-таки он снял очки. Глаза его были по-цыгански черными, с густыми, по-девчоночьи длинными ресницами. Может, из-за этих ресниц он и носил свои авиаторы? Стеснялся этакой красоты?
        - Как нам отсюда добираться до Загорин?
        Вот сейчас Яков скажет: а как хотите, так и добирайтесь, пешкодралом добирайтесь! И что Нине с Темкой останется делать?
        Но Яков сказал другое. Казалось, он и вопроса от Нины ожидал совсем иного и сейчас расслабился, успокоился.
        - Вон там, - он махнул рукой куда-то в сторону от дома, - есть тропинка. По ней десять минут - и вы на дороге. По дороге еще пять минут - и вы на остановке.
        А рейсовый транспорт тут ездит, как получится…
        - А автобусов тут ходит много. Есть колхозный, есть два дачных и один пансионатский. Расписание, кажись, там прямо на столбе прибито. Но лучше тебе сходить и самой посмотреть.
        От сердца отлегло. Если автобусов много, то есть надежда, что хоть один из них выйдет в рейс.
        Яков хотел еще что-то сказать, но не успел. Дверь дома распахнулась словно сама по себе. Нина замерла, Темка вздрогнул, а загорелый лоб Якова покрылся испариной.
        - Вы скоро там? - послышался из темноты раздраженный голос Шипичихи. Значит, дверь не сама, значит, это старуха ее… толкнула.
        - Идем! - Нина со вздохом перекинула через плечо лямку рюкзака.
        - Постой-ка! - Яков крепко сжал ее руку повыше локтя. Нина едва удержалась от того, чтобы не закричать. Или не ударить. - Вот возьми. - Он сунул ей обрывок пожелтевшей газеты с какими-то каракулями. - Это мой мобильный. Ну так… на всякий случай.
        Сейчас бы и спросить, на какой такой случай, но вместо этого Нина молча кивнула и спрятала обрывок в карман джинсов. Потом спросит.
        По широким ступеням террасы Темка взбежал первым и первым же нырнул в пыльную прохладу старого дома. Нине не осталось ничего другого, как войти следом. Ей не пришлось привыкать к темноте, в квадратной прихожей тут же вспыхнул уютный оранжевый свет.
        - Электричество есть, - сказала старуха удовлетворенно. - Сейчас проверю газовый баллон, а вы пока осматривайтесь.
        Изнутри строение казалось даже больше, чем снаружи. Хороший, добротный дом, скорее похожий на дачный, чем на деревенский. В прихожей были четыре двери. Одна вела на просторную кухню, выходящую окнами на террасу и озеро. Обстановка на кухне была спартанской: стол, два стула, старая допотопного вида плита, буфет с резными дверцами, за запылившимися стеклами которого можно было рассмотреть тарелки и чашки. Но больше всего Нину заинтересовала мойка и водонагревательная колонка. Не верилось, что здесь, на краю цивилизации, может быть еще и такая роскошь, как горячая вода. Она покрутила сначала один вентиль, потом другой, из проржавевшего крана в мойку не упало ни капли.
        - Насос надо починить, а лучше вообще заменить. - Нина и не заметила, как в кухню вошла Шипичиха. - А с газовым баллоном, кажись, все в порядке. Если горячая вода нужна, водонагреватель тоже придется купить. Этот уже давно не работает. И дизельный генератор. - Старуха подошла к окну, в задумчивости посмотрела на ровную озерную гладь. - С электричеством бывают перебои. Линия старая, прокладывали ее еще для НИИ, тогда и дом запитали. А сейчас по-разному случается. Если при лучине сидеть не хочешь, подумай о генераторе.
        - Подумаю, - пообещала Нина не то старухе, не то самой себе.
        - Ванна с туалетом тут тоже имеются. Вот такая роскошь. - Шипичиха усмехнулась. - Только не работают. Пока не будет хорошего насоса, воды тоже не будет. И даже если с насосом, то много воды не лей. Потом замучаешься с выгребной ямой. Чтоб ее почистить, придется человека из райцентра нанимать задорого. Запомнила?
        - Запомнила. - Нина кивнула, приоткрыла дверцу буфета. Посуда была разномастная, но вся целая, без сколов и трещин. В дальнем углу одной из полок виднелась банка с вареньем. Кажется, вишневым. Сколько лет простояла здесь эта банка?
        - Дальше пойдем! - Старуха аккуратно, по большой дуге обошла Темку, вышла из кухни.
        Дальше располагалась просторная комната, наверное, гостиная. И здесь мебели было по минимуму. Продавленная тахта, два кресла, старая стенка и стеллаж с книгами, а еще камин. Самый настоящий камин! В доме имелись еще две спальни. Одна побольше, вторая поменьше. Ту, что поменьше, можно было переоборудовать под комнату для Темы. Здесь даже стояла детская кроватка. Год назад Темка бы ей обрадовался, а теперь он считал себя взрослым и в кроватке для малышей спать отказывался. Нина тут же решила, что со временем купит Темке новую мебель и переклеит в детской обои. Эти, в веселый цветочек, уже давно потеряли и яркость красок, и актуальность. Ее собственная спальня окнами выходила на озеро. Здесь тоже стояла кровать. Старинная, кованая - актуальная во все времена. Кровать была застелена лоскутным пледом. Нина как-то сразу поняла, что плед этот ручной работы. Его она менять точно не станет, только выстирает как следует. А вот тюль на широком окне нужно сменить. Он порыжел от времени, пошел мелкой сеточкой дыр. Его уже никак не восстановить. Тюль не восстановить, но большое настенное зеркало
отреставрировать можно запросто. Сейчас оно тусклое и мутное, засиженное мухами, в растрескавшейся раме, но все равно добротное и очень красивое. Такое же красивое, как кованая кровать. А платяной шкаф, наверное, делал тот же мастер, что и раму. Потому что завитушки и вензеля на них одинаковые, и позолота, остаток былого величия, тоже одинаковая. Подумалось, что на антикварном аукционе вещи эти стоили бы немало. Может, даже больше, чем сам дом, но продавать их Нина не станет. Будет чем занять руки и мысли долгими летними вечерами. Про зимние вечера она думать пока не осмеливалась. Может, и не придется им с Темкой зимовать у Темной воды. Может, все как-нибудь и обойдется.
        В спальню Шипичиха заходить не стала, остановилась на пороге. Мимо нее прошмыгнул Темка, уселся на лоскутное покрывало, зажмурился, то ли от удовольствия, то ли от взметнувшегося в воздух облачка пыли. Темке нравилось это приключение. Определенно нравилось.
        В доме имелись еще несколько подсобных помещений, в одном из которых обнаружился отопительный котел, а во втором - обещанная старухой ванная комната. Она была удивительная. С одной стороны чугунная ванна на львиных лапах, с другой - окошко с задернутой цветастой занавеской. Если занавеску отодвинуть, станет виден лес и часть озера. Наверное, хорошо вот так лежать в ванне и любоваться пейзажем. Главное, как можно быстрее разобраться с насосом и бойлером. И узнать, откуда брать питьевую воду. Не из озера же.
        - Из скважины, - сказала Шипичиха в ответ на ее вопрос. - Но скважина, наверное, заилилась. Пока не починишь, пользуйся колодцем. Он там, за домом.
        Скважина заилилась. Значит, еще одна статья расходов и еще одна проблема. Но это такие проблемы… не сказать что очень приятные, но хотя бы нестрашные. Нине и Темке понравится этот дом. Кажется, он им уже нравится.
        - Ну что? - Шипичиха смотрела на Нину с внимательным прищуром. - Как хоромы?
        Было в ее голосе что-то такое… что-то тревожное. За кого она тревожилась? Уж точно не за них с Темкой, чужих людей.
        - Хороший дом, - сказала Нина коротко и осторожно. - Я думала… мне казалось, он должен быть старше.
        - Он такой и есть. - Старуха кивнула. - Его часто перестраивали, под себя переделывали.
        - Кто?
        - Хозяйки. Вот ты же тоже уже что-то придумала?
        - Ничего. - Ей не хотелось делиться с Шипичихой ни своими задумками, ни планами на будущее. Планами вообще лучше ни с кем не делиться.
        - Ну, тебе виднее. А мне, пожалуй, пора.
        Вот и все. Никакого тебе «обращайся, если что», никакого номера телефона. Показала дом, сунула в руки проржавевший ключ. Живите как знаете.
        А они и выживут! Как-нибудь да выживут. Без посторонней помощи.
        Шипичиха была уже на террасе. Нина думала, спустится по ступеням, усядется в «уазик» и уедет, не прощаясь, а старуха вдруг остановилась, посмотрела так, что аж сердце зашлось, сказала шепотом:
        - Ты дома не бойся.
        - Я и не боюсь. - А что еще ответить на такую странность?
        - И малого к воде пока лучше не пускай. Присматривай.
        Тоже еще рекомендация. Ясно же, что, если живешь с маленьким ребенком на берегу озера, нужно быть предельно внимательной. Но Темка все понимает, с ним можно договориться. Нужно только найти правильные слова.
        - Я присмотрю. - Пришлось пообещать. Уж больно требовательно смотрела на нее старуха.
        - Они его позовут. Они всегда зовут. Но если ты будешь рядом, беды не случится.
        - Кто позовет? Какой беды?
        Ох и не нравился ей этот разговор! А может, в самом деле, плюнуть на дом и попроситься на постой к кому-нибудь в Загоринах? К кому угодно, только не к Шипичихе. Уж больно она странная. Старуха с приветом. С очень большим приветом.
        - Ему здесь понравится. - Шипичиха словно бы ее и не слышала. - Это место такое…
        - Темная вода, - сказала Нина некстати, а Шипичиха вдруг согласно кивнула.
        - Да, Темная вода. Не просто так оно называется. Тут вообще все не просто так. - И тут же подалась вперед. Так стремительно подалась, что Нина отшатнулась от неожиданности. - Помнишь что? - спросила строго.
        - А должна?
        - Значит, не помнишь. Лучше бы тебе и не вспоминать. - Шипичиха покачала головой, а потом вдруг добавила: - Не вспоминать и не возвращаться.
        Последнее слово она произнесла уже на середине пути к «уазику» и внимательно за ними наблюдающему Якову. Догнать бы, вцепиться в худые плечи, встряхнуть, выбить из старухи и эту загадочную дурь, и все ответы. Если бы не Темка, который вышел из дома и присел на верхнюю ступеньку, Нина, возможно, так и сделала бы. Но не при сыне. Темку нельзя пугать. Ни пугать, ни травмировать. Потом. Потихонечку-помаленечку она все узнает.

* * *
        Нина еще какое-то время стояла на террасе, прислушивалась к затихающему звуку мотора, всматриваясь в неподвижную черную озерную гладь. Темка стоял рядом, тоже словно к чему-то прислушивался. Или это просто она стала подозрительной после разговора с Шипичихой?
        - Тема, - позвала она сына. - Как дела, Темка?
        Сын не ответил, но улыбнулся. Это значит, хорошо дела, нравятся ему приключения. Ну а ей, стало быть, и желать больше нечего, если ребенку хорошо. Вот только нужно до ночи успеть прибраться в доме, застелить кровати. Она и не заметила, когда Шипичиха оставила посреди кухни доверху наполненную плетеную корзину. Кажется, не было никакой корзины, а теперь вот есть. А внутри - хрусткое, шершавое на ощупь льняное белье, явно старое, еще самотканое. А под бельем - съестные припасы. Не много, ровно столько, чтобы хватило на ужин и завтрак. И наполненная отваром склянка. Замотавшись, увлекшись осмотром дома, Нина и не заметила, как прошла боль. Два дня не проходила, лишь слегка унималась от анальгетиков, а теперь прошла. Вот такие чудеса сельской фитотерапии.
        Устроить генеральную уборку Нина решила завтра, а пока достаточно натаскать из колодца воды, вымыть полы, стереть пыль со стола и подоконников, искупать Темку в найденном в кладовке глубоком жестяном тазу, ополоснуться с дороги самой. Был соблазн поплавать в озере, в этой самой темной воде. Но не знавши броду, не сунься в воду. Вот она и не сунется, пока не поймет, что здесь да как, какое дно, какая глубина.
        Темка уснул быстро, еще до девяти часов. Свернулся калачиком на Нининой кровати, а Нина, глядя на сына, подумала, что нужно обязательно купить ночник. Не то чтобы Темка боялся темноты, но лично ей так будет спокойнее. А пока можно включить свет на террасе. Еще в самом начале исследования дома она обнаружила под крышей террасы электрический патрон, а на одной из полок буфета нашлась старая лампочка накаливания. Нина уже и забыла, когда видела такие в последний раз, эпоха энергосбережения брала свое. Спираль в лампочке выглядела неповрежденной, и это давало надежду.
        Лампочка не подвела. И проводка тоже. После недолгих манипуляций на террасе вспыхнул уютный рыжий свет. Ночь еще не полностью вступила в свои права, и с террасы все еще можно было разглядеть прибрежные заросли, но на неуклонно темнеющий небосвод уже выкатилась круглая луна - большая и яркая, словно ненастоящая.
        Весь этот бесконечный день Нина только и мечтала о том, как ляжет и закроет глаза, а сейчас, казалось бы, ложись, отдыхай, но не хочется. Или не можется. Страх все еще держит за горло холодной лапой, не дает ни вдохнуть, ни выдохнуть. И боится она не дома и не этого глухого места. Другого боится. И чтобы не свихнуться, приходится убеждать себя, что самое плохое уже позади, что здесь, у Темной воды, их с Темкой никто не найдет.
        У нее почти получилось. И даже дышать стало чуть легче, чуть свободнее. Не зря же говорят, что дома и стены помогают. Вот это ее дом. Пусть пока только формально, на бумагах, но дом есть. И крыша над головой есть, и какая-никакая мебель! Остальное она докупит и отремонтирует.
        - Мы с тобой подружимся, да? - Нина погладила все еще хранящие тепло уходящего дня перила. - Я тебя подлатаю.
        Она подлатает дом и подлатает себя. А потом забудет случившееся, как страшный сон. Должна забыть. Ради себя и ради сына.
        Воспоминания вернулись болью в ребрах и животе. Самое время глотнуть зелья Шипичихи. Вот сесть на верхней ступеньке террасы с чашкой зелья, представить, что это не зелье вовсе, а крепчайший кофе, и начать новую жизнь!
        Картинка светлого будущего не сложилась из-за громкого всплеска. На мгновение показалось, что к террасе, той ее части, что нависала над водой, подплыла лодка. Или крупное животное. Или огромная рыба. Или еще какая тварь… Нина замерла, вытянулась в струну, а потом после долгой борьбы с самой собой на цыпочках двинулась в сторону звука. Света от лампочки хватало лишь на то, чтобы осветить террасу. Темная вода так и оставалась темной.
        - Эй… - позвала Нина шепотом и тут же подумала, что это полная чушь - разговаривать с животным, рыбой или иной… тварью. А если на ее «эй» сейчас кто-нибудь отзовется, станет вообще не до шуток.
        Не отозвались, но по темной глади воды скользнула еще более темная тень. Или показалось?
        Показалось бы, если бы не еще один громкий всплеск. На самом деле громкий. Нина когда-то давно смотрела передачу про сомов, про то, какими огромными они могут вырасти, размером с ребенка, если не больше. Щуки тоже бывают большими. И аллигаторы. Вот только аллигаторы в Темной воде точно не водятся. А ей на будущее стоит прикупить переносной фонарик помощнее, чтобы при случае отследить неведомую озерную зверюшку.
        Нина даже нашла в себе силы усмехнуться этой своей мысли. Ухмылка получилась трусливой, но ведь никто не видит. Она уже собиралась гасить свет и отправляться спать, когда ее вдруг настигло удивительное открытие. За весь вечер у воды ее не укусил ни один комар, даже мимо не пролетел!
        На самом деле это очень хорошая новость! Домик у воды, но без комаров! Что может быть лучше? И настроение как-то сразу поднялось на несколько пунктов, и хватка невидимой лапы на горле стала еще чуть слабее. Это странное место приняло их с Темкой. Нине очень хотелось так думать, а значит, так оно и будет!
        Темка метался во сне, сбросил на пол тонкий плед и сложенную вчетверо толстую кофту, которую Нина пристроила вместо подушки. Нина подняла плед и кофту, приладила на место, уложила вспотевшего, горячего со сна сына поудобнее, принялась раздеваться. В ее будущей спальне не было ни тумбочки, ни туалетного столика, ни даже стула, чтобы положить на него одежду, а идти за стулом в кухню по темному дому не хотелось. Вещи можно сложить в шкаф, благо она перебрала и протерла его пыльное нутро, а потом плотно прикрыла дверь. Тема, наверное, как и многие дети, не любил открытых шкафов, оставленных на ночь. Нине хотелось думать, что просто не любил, а не боялся.
        Дверь в шкаф была открыта. Не нараспашку, но достаточно, чтобы просунуть внутрь руку. Или изнутри…
        Холодная лапа с силой сжала горло, воздуха в легких осталось чуть, а воли и здравого смысла хватило на то, чтобы включить в мобильном фонарик и решительно распахнуть резную дверцу.
        Внутри не было ничего, кроме аккуратно сложенного постельного белья и висящих на плечиках винтажного вида платьев. Ничего и никого. А что она ожидала?
        Нина со свистом выдохнула ставший вдруг вязким воздух и осторожно, чтобы не разбудить Темку, закрыла дверь. Аккуратно, но плотно. На цыпочках прошла к кровати, стараясь не смотреть в зеркало. Ей не хотелось видеть свое отражение. Не сейчас. Возможно, силы появятся завтра, потому что утро вечера мудренее. Она снова усмехнулась. В этом странном месте в голову то и дело приходили какие-то почти забытые поговорки, словно время здесь законсервировалось, как то старое вишневое варенье в буфете.
        Темка снова застонал, завозился во сне. Нина легла рядом, обняла сына за плечи, мягко дунула в кудрявую макушку.
        Тогда, два дня назад, ее сын ничего не видел и не слышал. Она сделала все возможное, наизнанку вывернулась и через себя переступила, чтобы ее мальчика не коснулась вся эта… мерзость. А что, если все-таки коснулась? Что, если слышал? Или догадался? Он еще маленький, но очень необычный, тонко чувствующий, не такой, как остальные дети.
        Захотелось плакать. Нет, белугой выть от всего этого! Она ведь так и не поплакала, собрала волю в кулак, зубы сцепила, ногтями пропорола кожу на ладонях, но не позволила себе вот этой простой женской слабости. Тогда не позволила и сейчас не позволит. Они с Темкой далеко. Они в безопасности в этом всеми забытом месте. А значит, можно расслабиться. Хотя бы попытаться.
        Нина и попыталась. Легла на спину, закрыла глаза, прислушалась к мерному дыханию Темки и, кажется, дома. Вдох-выдох, вдох-выдох… Вдох чуть короче, выдох подлиннее. Как учили на курсах по йоге. Дышать диафрагмой, не зажиматься… Она не станет зажиматься, а отдастся наконец усталости и сну. Она заслужила.
        …Сон оказался коварным, он сначала ласково погладил Нину по голове, а потом сдернул с кровати и поволок в темноту. Она пыталась кричать и отбиваться, пыталась вырваться, но чьи-то невидимые руки - страшные костлявые руки! - крепко и безжалостно зажимали ей сначала рот, а потом и глаза. Пахло псиной, и в нос забивались шерстинки, не позволяя дышать. И сиплый, нечеловеческий какой-то голос шептал на самое ухо:
        - Молчи… Не кричи…
        Она не станет молчать! Не сейчас! Она уже намолчалась вдосталь. Этого молчания ей хватит на всю оставшуюся жизнь. Если будет эта жизнь. Если получится вырваться из крепких, смердящих псиной лап.
        И Нина закричала! Забилась с отчаянной силой, полетела куда-то вниз, в разверзшуюся под ногами темноту. Как Алиса в кроличью нору. Летела долго, кажется, целую вечность. А потом упала, больно стукнулась головой обо что-то твердое, открыла глаза.
        Она лежала на полу в незнакомой комнате возле витой ножки кованой кровати. И самодельный лоскутный плед укрывал ее до самых глаз, мешая дышать полной грудью. Бесконечно долгое мгновение ушло на то, чтобы осознать, где она и что происходит, чтобы встать на четвереньки и осмотреться, а потом вспомнить.
        Это был сон. Душный, пахнущий мокрой собачьей шерстью кошмар, жестокая игра подсознания.
        Она в спальне в своем новом старом доме.
        Стояло яркое солнечное утро.
        Именно яркость примирила Нину со случившимся, заставила встать с колен и осмотреться теперь уже основательно.
        Первым в поле зрения попало зеркало. Из его глубины на Нину смотрела растрепанная девица, с синими кругами под глазами и диким взглядом. И тут же в голову пришло сакраментальное - нечего на зеркало пенять… Нина и не пеняла, она коснулась его чуть матовой прохладной поверхности самыми кончиками пальцев, и девица с той стороны тоже коснулась. Только, кажется, с небольшим опозданием. Сначала коснулась, а потом потянула вверх мокрую от пота футболку, обнажая впалый живот и выпирающие ребра. Синяки, огромные и безобразные, уже налились пурпуром, а кое-где проявлялась пока еще легкая зеленца. Синяки на ее животе и ребрах собирались «зацвести». Наверное, финальная палитра получится красивой. И если бы не боль, с ней можно было бы даже смириться. Но боль снова диким зверем вгрызалась в ушибленные - хорошо, если не поломанные! - ребра, завязывала в узел внутренности. Растрепанная девица положила узкую ладонь себе на живот, а Нина застонала. Сначала застонала, а потом почти сразу же испугалась.
        Темка не должен ни видеть, ни слышать проявлений ее слабости. Для Темки все, через что они прошли, всего лишь приключение. Так оно и должно оставаться. Хотя бы для него…
        - Сына? - Нина позабыла и про девицу в зеркале, и про боль. Нина вспомнила про сына. Про сына, которого не было на кровати…
        Из комнаты она выбежала, задыхаясь от ужаса. И это был куда более осязаемый ужас, чем тот, что она пережила во сне. Старуха велела не пускать Темку к озеру…
        Старуха велела, а она пустила. Упустила… Проспала…
        - Тема!!! - Ее отчаянный крик подхватило эхо, понесло над подернутой кисеей рассветного тумана водой. - Темочка, ты где?!
        Он стоял у самой кромки воды и очень внимательно всматривался в ее темные глубины. Казалось, оттуда, из глубины, с ним кто-то разговаривает. Кто-то говорит, а Темка слушает. И вот еще мгновение - и он сделает шаг…
        - Тема!!!
        Он обернулся и сделал шаг. Только не в воду, а навстречу Нине. А потом раскинул в стороны руки и побежал. Ей пришлось ловить его, чтобы не упал, прижимать к себе с такой силой, что перехватило дыхание. Не от боли - от счастья! От радости, что не случилось ничего страшного, непоправимого. Что вот он здесь - ее мальчик.
        Завтракали на террасе. Нина вытащила из кухни стол и два стула, разогрела остатки снеди, что дала им Шипичиха, уселась напротив Темы, подперла кулаком щеку.
        - Ты знаешь, что без меня к воде подходить нельзя?
        Тема кивнул. По его раскрытой ладошке ползала божья коровка, которая занимала его куда больше, чем Нинины нравоучения.
        - Если ты захочешь искупаться… Или просто посмотреть… Или ты увидишь в воде рыбку… - Того самого реликтового сома, что минувшей ночью бороздил эти темные воды… - Ты должен позвать меня. Тема! Озеро - это очень опасно! Слышишь ты меня или нет?!
        Она не хотела кричать, сорвалась в самый последний момент. Наверное, от собственного бессилия и малодушия. Сорвалась и тут же испугалась, что он испугается следом. Но ей достался совершенно удивительный ребенок! Он осторожно пересадил божью коровку на стол, а потом успокаивающе накрыл ее руку своей ладошкой и улыбнулся.
        Все утро они с Темой посвятили уборке дома. Нина убиралась, а Тема ходил следом хвостиком. Ну и пусть, так ей спокойнее.
        Дом нуждался и в присмотре, и в ремонте. Хотя бы косметическом. Дом истосковался по людям. Кажется, даже отвык и теперь приглядывался к ним с Темкой с осторожным любопытством. Оставалось загадкой, как за столько лет его не разграбили, не изувечили. Как он умудрился остаться вот таким, старым, но относительно благополучным. Дом сохранил не только мебель, но и книги, которые припорошил, замаскировал от посторонних глаз пылью. А стопку модных журналов «Бурда» бережно задвинул в глубь полки. Журналы оказались старые, некоторые даже двадцатипятилетней давности. Наверное, прежняя хозяйка была модницей или любила шить. Наверное, она была очень одинока, если решила отписать вот этот чудесный дом совершенно незнакомым людям, сначала Нининой маме, а потом ей - Нине.
        Мама тоже не любила вспоминать про этот дом. Кажется, она даже ни разу сюда не приезжала. Сама не приезжала и Нине не рассказывала. О доме Нина узнала лишь несколько лет назад, когда разбирала мамины бумаги. Тогда и выяснилось, что в ее пользовании, помимо маминой «двушки», есть еще и старый дом, затерянный в какой-то несусветной глуши. Дом не показался ей тогда значимым наследством, отчасти из-за удаленности от цивилизации, а отчасти из-за Игоря.
        Первая любовь. Да что там первая! Единственная! Нине до сих пор казалось, что тот страшный год она пережила только благодаря Игорю. Он вытащил ее из темной пучины отчаяния, не слишком деликатно, буквально за волосы вытащил. Он вообще был такой… далекий от сантиментов. Типичный парень с района, хмурый, накачанный, с жилистыми предплечьями, расписанными кельтскими узорами, с по-бычьи тяжелым взглядом и обаятельной улыбкой.
        - Малая, так дело не пойдет! - Он всегда называл Нину малой, хотя был старше ее всего на четыре года. - Ты свихнешься, малая, от всего этого!
        «Все это» - это окраина рабочего района в задыхающемся от вечного смога промышленном городе, тихий двор, где каждый знает каждого, и старая библиотека, в которую Нину сразу после школы устроила на работу мама. Устроила потому, что Нина не поступила в институт. Не хватило всего нескольких баллов для осуществления мечты. Но от мечты нельзя вот так просто отказываться, за мечту нужно бороться. Нина и боролась, часами просиживая над учебниками в гулком читальном зале, готовилась к еще одному штурму. У нее бы получилось. Непременно получилось, если бы судьба дала им с мамой второй шанс. Она и дала, вот только не маме, а Нине - за руку привела в библиотеку Игоря.
        Нина до сих пор не могла понять, какие ветра занесли его под своды читального зала. Она не понимала, а он никогда не рассказывал, предпочитал отшучиваться.
        - Это судьба, малая! - говорил он и смотрел на Нину одновременно хмуро и ласково. - Ты веришь в судьбу?
        Наверное, тогда она и в самом деле была малой, потому что поверила и в судьбу, и в Игоря…
        От воспоминаний Нину отвлекло тихое жужжание. Она не сразу поняла, что это за звук и откуда он доносится. А потом увидела полосатую юлу, ту самую, что подарила Темке Шипичиха. Юла танцевала на пороге, но Темки нигде не было видно. Сердце снова екнуло, Нина отложила стопку журналов, переступила вращающуюся игрушку, вышла в прихожую, заглянула в свою спальню. Темка стоял у раскрытого шкафа и с сосредоточенным видом изучал его содержимое, а Нина тут же вспомнила, каких усилий ей стоило закрыть дверцу шкафа прошлым вечером. А Тема, выходит, открыл.
        - Что тут у нас? - Она встала позади сына, поверх его макушки заглянула в шкаф. Взгляд задержался на платьях, и рука сама потянулась к тонким железным «плечикам». Да, платья чужие, но дом ведь ее. А раз дом ее, то и все, что в доме, тоже.
        Их было семь штук, словно бы на каждый день недели. Ни ярлычков, ни этикеток, благородный крой, приятная на ощупь, явно дорогая ткань. А в кладовой Нина нашла старую швейную машинку фирмы «Зингер». И журналы «Бурда» с вложенными внутрь выкройками весьма недвусмысленно намекали на то, что прежняя хозяйка любила и умела шить. И размер у нее был такой же, как у Нины. И вкус тоже.
        Некрасиво и неловко надевать чужие вещи, но вдруг так захотелось, аж до зуда между лопатками!
        - Это все мое, - сказала Нина, глядя на тощую девицу, отражающуюся в антикварном зеркале. И девица согласно кивнула - твое!
        Платье было тонким, почти невесомым. Мелкий наивный цветочек на элегантном бирюзовом фоне. Юбка-солнце, рукава-фонарики, похожие на мелкие жемчужины пуговки на лифе. И тонкий, едва уловимый аромат духов. Девица у зеркала вдохнула полной грудью, наверное, у нее не болели ребра, а потом распустила стянутые в пук на макушке волосы. Нина ее понимала, к такому чудесному платью подойдут косы. Можно две, уложенные короной вокруг головы, а можно одну «колоском».
        Нина выбрала «колосок», перекинула косу через плечо, подмигнула Темке.
        - Сына, ну как? - спросила весело.
        Темке понравилось. Темка смотрел на нее с восторгом четырехлетнего мужчины, и Нине вдруг расхотелось снимать платье. Словно бы это была ее собственная давно позабытая, а теперь вот найденная вещь, словно бы это чудесное платье сшили специально для нее.
        А снаружи послышался рев мотора. Нина вздрогнула, бросила встревоженный взгляд на Темку, приложила палец к губам. Сколько еще она будет вот так вздрагивать от малейшего шороха? Даже подумать страшно. Чтобы не думать, она решительно вышла на залитую полуденным солнцем террасу.
        Это был тот самый «уазик», что привез их вчера к Темной воде. И из «уазика» выбирался тот самый Яков. Он заметил Нину не сразу, а когда наконец заметил, замер как вкопанный. Лицо его, просмоленное солнцем, вдруг побледнело до синевы. Нине показалось, что, если бы не дверца, в которую он вцепился обеими руками, Яков бы сейчас упал.
        - Вам плохо?! - Она сбежала с террасы, краем уха слыша за спиной легкие Темкины шаги. Не усидел дома, неслух. - Яков, может, воды?
        Он пришел в себя еще до того, как Нина коснулась его загорелой руки, мотнул головой, усмехнулся.
        - Перегрелся, - сказал почти весело и явно фальшиво. - Но от холодненькой водички не откажусь. Жарища!
        Он прошел вслед за Ниной на террасу, присел, почти упал на стул, приветственно помахал рукой Темке, сдернул с переносицы свои «авиаторы», фыркнул почти как лошадка Натуська. Нина поставила перед ним чашку с водой, присаживаться к столу не стала, осталась стоять, прислонившись поясницей к перилам. Яков большими, жадными глотками осушил чашку и осторожно поставил ее на место.
        - Ну, как вы тут? - спросил все с тем же фальшивым весельем. - Обживаетесь?
        - Обживаемся. - Нина кивнула.
        - А у меня отгул. - Он снова нацепил на нос очки. - Накопилось их… целая пропасть. И вот я подумал… - Он порылся в кармане своих камуфляжных штанов, вытащил пачку сигарет. - Можно? - спросил чуть виновато.
        - Можно. - Нина снова кивнула. - Темка, иди погуляй. - С террасы, с того места, где она сейчас стояла, можно было одновременно наблюдать и за Яковом, и за вприпрыжку бросившимся к воде сыном.
        А Яков уже скрутил из обрывка газеты кулечек, импровизированную пепельницу, и закурил. Он курил, Нина ждала объяснений. Он ведь приехал не просто так и отгул взял тоже не просто так. Ему что-то нужно.
        Оказалось, нужно. Оказалось, Яков приехал, чтобы помочь им с Темкой по хозяйству, чтобы смотаться с ними в райцентр за «железками». Про «железки» он сказал с присущей всякому мужику небрежностью, но Нине сразу стало понятно, что он имеет в виду не простые бытовые мелочи, а то, без чего этот быт не может считаться нормальным.
        - Если денег нет, так я одолжу. Отдашь, когда сможешь. - На Нину он не смотрел, кажется, тоже наблюдал за Темкой.
        - Спасибо, у нас есть. - И вот снова она ведет разговоры о деньгах с посторонним человеком. Дура…
        - А есть, так еще лучше! У тебя деньги есть, а у меня скидочная карта в строймаркете. Его хозяин - мой давний приятель, еще со школы знакомы. Так что я у них типа вип-клиент! - Он снова улыбнулся, на сей раз уже безо всякой фальши. - А на обратном пути в нашу «Стекляшку» заедем, продуктами затаришься. - Он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу, сказал с досадой: - Совсем забыл!
        Нина в растерянности наблюдала, как Яков широким шагом вернулся к своему «уазику», распахнул заднюю дверцу, по пояс исчез в салоне, а потом вытащил приличных размеров белый куб. Она не сразу поняла, что это холодильник. Какая-то портативная разновидность холодильника. Нина таких раньше и не видела.
        - Вот! - Яков поставил холодильник на пол террасы, снова фыркнул, как Натуська, то ли от натуги, то ли от гордости. - Районное начальство подарило на юбилей. Предполагалось, что стоять это чудо будет в моем охотничьем домике. Да только когда я в том домике бываю! Мне без надобности, а вам с малым на первое время сгодится.
        Им сгодится. Еще как сгодится! Потому что нет в их новом доме холодильника. Раньше не было, а теперь вот появился!
        - Спасибо. - Нина улыбнулась, покосилась на сидящего у воды Темку. - А сколько я вам должна? - Она привыкла, что за все в этой жизни нужно платить, просто так новыми холодильниками никто разбрасываться не станет.
        - Не обижай меня, девочка, - сказал Яков таким тоном, что сразу стало ясно: он уже почти обиделся. - Я же от чистого сердца. Тем более мне без надобности.
        Ему без надобности, но все равно странно. Не знала Нина случаев, чтобы вот так запросто один человек помогал другому.
        - Ну, так едем в район за покупками? - Яков встал со стула, потянулся. - Эй, малой, хочешь прокатиться с ветерком?!
        Темка хотел! Так сильно хотел, что тут же передислоцировался от воды к «уазику».
        Нина собиралась быстро. Переоделась в джинсы и футболку, прихватила с собой документы и деньги - вот и все сборы. Ехали и в самом деле с ветерком. «Уазик» весело подпрыгивал на ухабах, а на ровной поверхности лихо рвался вперед. В какой-то момент Нина тихо порадовалась, что ни она, ни Темка не страдают морской болезнью.
        Часть пути пролегала мимо Светлой воды, и Нина внимательно вглядывалась в просветы между высокими соснами, отмечала явное и давнее присутствие человеческой активности на озерном берегу. Это было странно и непривычно, когда в одном месте жизнь бьет ключом, а в другом - какое-то дремучее Лукоморье. И ведь расстояние между озерами совсем небольшое, пешком его можно преодолеть за полчаса, а такой контраст! Она не выдержала, спросила у Якова, в чем причина.
        - Почему тут так, а там этак? - Яков снова наблюдал за ней в зеркальце заднего вида, загорелый лоб его пересекла глубокая морщина. - Я не знаю. Не при мне так повелось - еще раньше. Может, потому, что Темная вода дальше?
        Было очевидно, что он и сам не верит в такой аргумент. Было очевидно, что знает он гораздо больше, вот только рассказывать не спешит. Ну и ладно! Можно попробовать зайти с другой стороны.
        - А кто раньше жил в доме? - Невинный, собственно, вопрос, а Яков вдруг напрягся, в баранку вцепился.
        - Да никто, - сказал наконец.
        - Последние годы ясно, что никто. - Нина не собиралась сдаваться. - А до этого? Чувствуется, что женщина.
        - Женщина… - Яков кивнул.
        - Молодая. Шить любила, наверное. - Надо ему помочь. Или не ему, а себе самой. Интересно же.
        - Молодая. Шить любила. - Он снова кивнул. - Аленой звали.
        Значит, Аленой. Красивое имя. И подходит женщине, которая выбрала своим домом такое необычное место.
        - И старая. Бабка ее.
        - А бабушку как звали? - Да что же он за человек такой! Все из него клещами нужно тянуть.
        - Авдотья Силична. Я плохо ее знал.
        - И куда они подевались? Уехали?
        - Малец уснул, кажись? - Яков хмурился. Разговор этот ему почему-то не нравился. Нине тоже не нравился. Слишком много странных недомолвок. А Темка и в самом деле задремал, положил кудрявую голову ей на колени, закрыл глаза.
        - Спит, - сказала Нина зачем-то шепотом. Если Темка уснул, разговорами его не разбудишь.
        - Хорошо. - Яков сделал глубокий вдох. Словно собирался нырнуть в прорубь. Или в темную воду…
        - Так что там с прежними хозяйками? - Нина помимо воли затаила дыхание. Может, это не ему придется нырять, а ей самой.
        - Силична умерла, - сказал Яков с неохотой.
        - А Алена?
        - А Алена… А Алена пропала.
        - В каком смысле пропала? Переехала?
        - Может, и переехала. Давно это было, многое позабылось.
        Вот такая история: старая хозяйка умерла, а молодая уехала. Ничего страшного, ничего необратимого, а на душе все равно скребутся кошки.
        - А теперь ты мне скажи, Нина. - Яков, кажется, расслабился, будто «уазик» под его управлением только что благополучно преодолел опасную топь. - Как ты стала хозяйкой того дома?
        Простой вроде бы вопрос, а отвечать не хочется. Да и нечего отвечать.
        - Это мое наследство.
        - Наследство? - Кажется, он удивился. По-настоящему удивился. - От кого досталось?
        - От мамы. - А вот маме от кого - большой вопрос. Спросить бы, да не у кого…
        - Нина, - Яков говорил очень тихо, и на лбу его выступили капельки пота, - а где сейчас твоя мама?
        Захотелось нагрубить, спросить, какое его дело, где ее мама, но она удержалась. Это не город, где даже соседи не всегда здороваются при встрече. Это деревня, где все друг друга знают. Здесь личное пространство не ценится так высоко и неуместные вопросы кажутся вполне оправданными.
        - Мама умерла. - Умерла давно, еще до того, как Нина осуществила свою мечту и поступила-таки в институт. До того, как родился Темка. Мама ушла, оставив ей в наследство тонкую картонную папку с документами на старый дом.
        - Умерла… - Яков выкрутил руль, объезжая рытвину на дороге. «Уазик» швырнуло в сторону, Темка завозился, но так и не проснулся.
        - Осторожнее, - попросила Нина злым шепотом.
        - Да, - согласился с ней Яков, вытирая со лба пот, - ты права, нужно быть осторожнее.
        До самого супермаркета, который Яков отчего-то называл «Стекляшкой», ехали в молчании, наверное, это даже хорошо. Что-то не получалось у них нормального разговора.
        - В «Стекляшку» на обратном пути заедем. - Все-таки он заговорил. Голос его изменился. Кажется, в нем прибавилось хрипотцы. В зубах Яков зажал сигарету, но не решался закурить из-за Темки. - А пока давай в райцентр.
        Когда приехали в райцентр, Темка уже проснулся. Нина вытащила его, сонного и растрепанного, из машины, одернула измявшуюся рубашечку, напоила водой из бутылки. А Яков тут же отошел в сторонку и закурил. Он держал сигарету странно, в кулаке, словно боялся, что ее погасит невидимый ветер. На Нину с Темкой он не смотрел, повернулся спиной. Нина его не торопила. Не в том она положении, чтобы торопить. Вместо этого она внимательно разглядывала большое, похожее на огромный ангар здание. Наверное, это и был тот самый строймаркет.
        - Ну, пойдем! - Голос Якова теперь звучал обыкновенно, и улыбка на его лице стала привычно бодрая. - Тут, как в Греции, есть все! Генка, дружок мой боевой и хозяин всему этому богатству, мужик хваткий. Начинал с палатки на рынке, а теперь смотри, какую махину отгрохал! Ничуть не хуже, чем в области. Все радости жизни под одной крышей. Кстати, магазин так и называется «Радости жизни». Хорошо придумал, да? - Яков подмигнул Темке, и тот смущенно улыбнулся в ответ.
        Название и в самом деле очень подходило этому магазину. Здесь была и жизнь, и радость. Людей внутри оказалось неожиданно много, словно жители райцентра разом решили совершить покупки. Первым делом Яков отправился в отдел с дизельными генераторами. В генераторах Нина ничего не понимала, но ценники ей не понравились. Кстати, Якову они не понравились тоже. Он тихо выругался, шуганул тощего парнишку-консультанта и вытащил из кармана штанов мобильник.
        - Погуляйте-ка по дамским отделам! - велел он Нине с Темкой. - А я тут пока проведу переговоры.
        Скорее всего, переговоры он собирался вести с тем самым боевым дружком Генкой, хозяином «Радостей жизни». Нина хотела было возразить. В конце концов, есть такие траты, без которых никак не обойтись. И покупка генератора - одна из них. Но Яков шуганул ее точно так же, как мальчишку-консультанта.
        - Ты ж постельное хотела купить. Полотенечки там всякие. Ложки-поварешки. Вот иди и покупай!
        Она не то чтобы очень хотела, но список «чисто женских» покупок у нее и в самом деле имелся приличный, а Темка тем временем погрузился в стилизованную под детскую машинку тележку и с великим энтузиазмом крутил руль. И уже через полчаса тележка-машинка оказалась наполнена до самых высоких бортов. Этим список нужных вещей не ограничивался, но этого должно было хватить на самое первое время. А потом можно будет съездить в райцентр на неуловимом рейсовом автобусе, докупить остальное.
        Нина стояла у стеллажей с бытовой химией, когда ее окликнули. По широкому проходу шли двое: Яков и крупный, представительного вида мужчина. Мужчина заметно прихрамывал, но Нине показалось, что хромота эта привычная.
        - Вот, собственно, и она, - сказал Яков каким-то странным, заговорщицким почти тоном. - А теперь, Геннадий Львович, решай, какую скидку и какую рассрочку ты готов ей сделать.
        Значит, Геннадий Львович, тот самый хозяин «Радостей жизни». Он смотрел на Нину полным немого изумления взглядом и решал. Что решал, было ей не совсем понятно. Как и вот этот его взгляд.
        - Этого не может быть, - произнес он наконец.
        - Я тоже так считал. - Яков выбил из пачки сигарету, помял в пальцах и с досадой сунул обратно. - Так что насчет скидок и рассрочек? - спросил уже другим, деловым тоном.
        - Сделаем! - Геннадий Львович кивнул и улыбнулся. Улыбка у него получилась широкая и обаятельная, как у какого-нибудь американского политика. - И скидку сделаем, и рассрочку, и вип-карту в «Стекляшке».
        - «Стекляшка» тоже его. - Яков подмигнул Нине. - Магнат и меценат.
        - Ну ты скажешь, Яша! - Улыбка Геннадия Львовича сделалась еще шире. - Магнат и меценат… - Он осторожно взял Нину за руку и так же осторожно сжал ее холодные пальцы. - Позвольте представиться, Сычев Геннадий. Можно даже без отчества, мне будет очень приятно.
        - Нина. - Она улыбнулась в ответ. - Мне тоже будет очень приятно. - Фамилию она не назвала, а он не стал уточнять. Наверное, из деликатности. Впрочем, даже если бы и спросил, Нина бы соврала. Жизнь учила ее не только прятаться, но и врать.
        - Так, значит, это вы новая хозяйка Темной воды? - Геннадий не спешил отпускать ее руку, и рукопожатие его становилось все крепче.
        - Мы с сыном поселились в доме у Темной воды. - Она мягко, но решительно высвободилась. - А Яков любезно согласился нам помочь.
        - Ну, если уж Яков согласился помочь, так мне и сам бог велел! - Геннадий взмахнул рукой, и к ним поспешила корпулентная дама, стоявшая все это время поодаль. - Зоя Вячеславовна. - Геннадий по-свойски склонился над враз порозовевшим ушком дамы и что-то ей зашептал. Она выслушала инструкции с максимальным вниманием, кивнула, а потом пригласила, обращаясь исключительно к Якову:
        - Следуйте за мной! Мы сейчас все оформим.
        Яков довольно крякнул, подмигнул Нине, крепко пожал руку Геннадию.
        - Спасибо, - сказала Нина. - Большое вам спасибо!
        Она еще не знала толком, за что именно благодарит, но по удивленному выражению лица дамы поняла, что скидку ей сделали весьма приличную.
        - Пустое! - Геннадий улыбнулся по-отечески. - У нас, у загоринских, принято помогать друг другу. Закон выживания! Надеюсь, еще увидимся! Я в Загоринах бываю часто, фазенда у меня там. Фазенда и плантации. Так что имейте в виду, от визита к нам вы не откреститесь.
        Он говорил, а с другой стороны торгового зала к ним уже спешил продавец с большой коробкой «Лего» в руках.
        - А это тебе, дружок! - Геннадий собирался потрепать Темку по голове, но Нина заступила ему дорогу. Это было привычное для нее движение, доведенное почти до автоматизма.
        - Простите? - Густые брови Геннадия удивленно взлетели вверх. - Я не хотел ничего плохого…
        - Я понимаю. - Никто не хотел ничего плохого, но Тема не переносил чужих прикосновений. С самого рождения не переносил. Оттого, собственно, у них и с садиком не сложилось. Вообще-то, у них много чего не сложилось, но Нина не жалела ни секунды. - Просто мой сын не любит, когда к нему прикасаются.
        В темных глазах Геннадия что-то такое мелькнуло - не то понимание, не то узнавание. Но уж точно не обида и не удивление.
        - Простите, я не знал. - Он отступил на шаг и даже руки спрятал за спину. - Но подарок ты ведь возьмешь?
        Тема кивнул. Подарки Тема любил так же, как и все остальные четырехлетки.
        - Вот и хорошо! И про приглашение мое не забудьте, Нина! Введу вас, так сказать, в наше загоринское общество. - В кармане его брюк запиликал мобильный. - А теперь прошу меня извинить. - Он виновато улыбнулся. - Дела!
        Кажется, они купили все, что планировали! Во всяком случае, «уазик» Якова был забит покупками под завязку, места на заднем сиденье оставалось совсем чуть-чуть, только для Темки. А траты благодаря скидкам и бонусам получились весьма умеренными. Сказать по правде, Нина на такое и не рассчитывала.
        - Генератор сегодня подключу. - Яков гнал «уазик» вперед уверенной рукой. - И насос, думаю, тоже. А с бойлером уже, наверное, завтра. До завтра подождете, а? - Он поглядывал на Нину, и вид у него был довольный.
        - Подождем. Спасибо. - Даже малая часть того, что случилось сегодня в их с Темкой жизни, могла считаться чудом. Незнакомое место, незнакомые люди - и сразу помощь. Вот такая простая, решительная, лишь самую малость назойливая. Или это ей просто кажется, что назойливая? С непривычки.
        Жизнь потихонечку налаживалась. А чтобы она наладилась окончательно, Нине не хватало лишь одного - доступа в интернет. Надежда на то, что в ее новом доме такое чудо возможно в принципе, была мала. Но Нина все-таки решила попытать счастья.
        - Интернет? - Яков смотрел на дорогу сквозь запыленное лобовое стекло. - В Загоринах точно есть. На Светлой воде есть, я почти уверен. А у тебя… - Он провел ладонью по бритой голове. - У тебя, наверное, тоже можно что-то такое организовать. Рядом с пансионатом недавно поставили новую вышку связи. Раньше мобильники работали через раз, а сейчас - красота! Даже в охотничьем домике моем теперь сеть ловит. Прогресс! - Про прогресс он сказал без иронии - с гордостью. Он и в самом деле считал наличие устойчивой мобильной связи великим достижением. А Нина думала, что раз есть мобильная связь, то будет и мобильный интернет. Значит, можно как-то подстроиться, что-то решить с работой.
        Она занималась техническими переводами и приличную клиентскую базу наработала себе еще несколько лет назад. Когда на руках у тебя такой ребенок, как Темка, фриланс и возможность работать дома - это великое благо. Вот сейчас она немного передохнет, придет в себя после всего случившегося и выйдет на связь с постоянными клиентами. Еще одно преимущество работы через интернет - возможность полного исключения личных контактов.
        На самом деле контактов этих у Нины было не так и много. Вернее сказать, почти и не было. Все прежние контакты как-то мягко и незаметно обрубил Игорь, а новыми Нина не обросла. Теперь ей казалось, что это даже к лучшему, найти ее окажется тяжело. Ни родных, ни друзей. Так уж вышло.
        Она уничтожила симку сразу, как только выдалась такая возможность. Чтобы больше никто и никогда не позвонил ей по тому номеру, чтобы никто и никогда не нашел их с Темкой. Имелась запасная. Нина завела ее несколько лет назад специально для работы с клиентами. Некоторые из них предпочитали телефонное общение сетевому, а смешивать личное с рабочим Нине не хотелось. Постепенно ей удалось перевести в онлайн даже тех своих клиентов, которые считали себя махровыми ретроградами. Революция в умах произошла, а запасная симка осталась. Нина собиралась отказаться от запасного номера, но все как-то забывала. А теперь вот выяснилось, что номер этот стал не просто запасным, а спасательным. И самое главное, знали о его существовании единицы. А о существовании тех, кто знал, вообще никто не догадывался. Во всяком случае, Нина очень на это рассчитывала.
        - Ну, последний рывок! - прервал ее воспоминания Яков. - Затариваемся провизией и снова по коням!
        Он остановил «уазик» на просторной парковке перед «Стекляшкой», прямо напротив автоматических дверей.
        - Почему он так называется? - спросила Нина.
        - По старой памяти. - Яков выбрался наружу и тут же закурил. - Раньше здесь был колхозный магазинчик, алкаши местные его называли «Стекляшкой». Магазинчик давно снесли, а название осталось. Вы идите, а я тут… - он сделал глубокую затяжку, - докурю и за вами.
        После жаркой, пахнущей плавящимся асфальтом парковки «Стекляшка» казалась настоящим оазисом кондиционированной прохлады. Здесь было не так многолюдно, как в «Радостях жизни», но покупатели все же имелись. Одни неспешно бродили с тележками между рядами с продуктами, вторые, в основном молодежь, сидели за столиками в уютном кафе, уткнувшись в мобильные телефоны. На черной, похожей на школьную доске белым мелом было аккуратно выведено «Бесплатный WF для посетителей! Спрашивайте пароль у Ксюши!» Ксюша, дама неопределенного возраста, дремала за стойкой с кофемашиной. Она была чем-то неуловимо похожа на тетку из билетной кассы, разве что вид имела более благостный. По Нине Ксюша мазнула лениво-равнодушным взглядом, который тут же сделался до крайности заинтересованным. Нина даже обернулась, чтобы увидеть того, кто сумел вызвать такие метаморфозы.
        Метаморфозы вызвал вошедший в стеклянные двери Яков. Он осмотрелся, кивнул Нине, отпуская ее в свободное плавание по торговому залу, а сам неспешной походкой направился к стойке. И Ксюша, хранительница бесплатного вай-фая, тут же подалась к нему всем своим пышным телом. Было очевидно, что эти двое знакомы. Впрочем, пора привыкнуть, что в Загоринах все друг друга знают. Такая уж тут жизнь.
        Пока добирались от «Радостей жизни» до «Стекляшки», Нина успела составить в записной книге телефона список самого необходимого. Перечень получился длинный, зато им с Темкой сейчас не нужно было в растерянности метаться между стеллажами, они действовали строго по плану, и тележка медленно, но верно снова наполнялась до краев. Когда список самого необходимого подошел к концу, Нина перешла к приятностям. Пачку молотого кофе и черный шоколад - себе, желатиновые конфетки и фруктовые йогурты - Темке.
        А кофе захотелось вот прямо сейчас! Любого! Хоть растворимого, хоть из Ксюшиной кофемашины! Она не пила кофе трое суток и за водоворотом куда более неотложных и важных дел почти позабыла его вкус. А теперь вот почуяла доносящийся из кофейни аромат и потеряла самоконтроль.
        Яков пил чай из высокой прозрачной чашки. Рядом с чашкой стояло блюдце с чем-то сдобным, на вид весьма аппетитным.
        - Управились? - спросил он, оборачиваясь через плечо.
        - Управились! У нас есть еще пять минут? - Нина усадила за стол Темку, сама уже собралась топать к стойке с кофемашиной, но Ксюша ее опередила. Она выплыла в зал, неспешно и выразительно покачивая бедрами, остановилась перед Яковом.
        - Да хоть пятнадцать! - Яков отвечал Нине, но смотрел на склонившуюся над ним Ксюшу. Ксюша умела склоняться так, чтобы декольте ее оказывалось прямо напротив глаз клиента. Наверное, это как-то способствовало продажам, потому что Яков тихо, словно в состоянии сомнамбулизма, спросил: - Что вам заказать?
        - Мы сами. - Ксюшино декольте не оказывало на Нину магического действия, зато исходящий от нее сладкий аромат кофе и сдобы очень даже!
        - Мы сами с усами, - сказала Ксюша многозначительно и положила перед Ниной папку с меню. - Если на диетах не сидишь, советую венский пирог. Вообще-то, он яблочный, но довольно вкусный.
        - Не сижу. - Ксюша нравилась ей все больше и больше. - Давайте венский пирог.
        - А для малого у нас есть молочный коктейль и пончики. Будешь? - Теперь Ксюша смотрела на Темку, словно оставляла за ним право самому делать выбор и заказ. Темка кивнул. Темка хотел молочный коктейль и пончики!
        - Пить будешь кофе. - Она не спрашивала, она утверждала. Наверное, прочла ответ в голодном Нинином взгляде. - Если подождешь, сделаю по-турецки.
        - Я подожду, - ответила Нина почти с благоговением.
        - А тебе, Яша, повторить? - Декольте снова с вызовом качнулось перед загорелым и чуть смущенным лицом Якова.
        - А мне, Ксения, повторить! - Он одним махом допил свой чай и осторожно поставил чашку на край стола. - Выпечка тут - пальчики оближешь! - сказал, провожая задумчивым взглядом удаляющуюся Ксюшу. - Генка кондитера аж из области переманил. Кондитер уже в летах, на пенсии. Генка ему домик в Загоринах снимает. Так чего бы не поработать, когда полный пансион и работенка непыльная?! Скажи?
        Нина вежливо кивнула. Она не думала, что работенка у неведомого кондитера была такой уж непыльной. Если только в сравнении с работой самого Якова.
        - А Ксения тут хозяйничает с самого открытия. Она еще в прежней «Стекляшке» работала продавщицей, а это, я тебе скажу, не фунт сахару. Особенно когда по пятницам мужики за выпивкой валят со всякими своими… - Яков поморщился, - непотребствами. Но у Ксении не забалуешь. - Морщины разгладились, Яков даже лицом посветлел. - Рука у нее тяжелая.
        Нине вдруг подумалось, что тяжесть Ксюшиной руки Яков испытал на собственной шкуре. И не только это.
        А Ксюша уже возвращалась с подносом, уставленным десертами и напитками. Она ловко сгрузила все это на стол, махнула рукой и снова уплыла к стойке, где готовился Нинин кофе по-турецки. А пока готовился кофе, Нина откусила от венского пирога. Ни на какие особые изыски она не рассчитывала, а зря. Пирог был великолепен - настолько хорош, что Нина сразу поняла, почему Геннадий взял кулинара из области на полный пансион.
        - Ну как? - Ксюша поставила перед ней чашку дымящегося, по виду густого и очень крепкого кофе, сама уселась рядом с Яковом, подперла кулаком румяную щеку.
        - А можно с собой? - спросила Нина с полным ртом.
        - Всенепременно. - Ксюша усмехнулась. - Сколько кусков? И сколько пончиков?
        Пончики уплетал Темка. Вид у него был совершенно счастливый. А над верхней губой белели «усы» от молочного коктейля.
        - Много! - выдохнула Нина и потянулась к кофе.
        Кофе был таким же волшебным, как и венский пирог. Не какой-то там эрзац из не пойми чего, а самый настоящий! Такой кофе влюбляет в себя с первого глотка и остается в сердце сладкой ностальгией. Такой кофе невозможно забыть. И тем удивительнее повстречать его в этой глуши.
        - Наш человек, - сказала Ксюша, наблюдая, как Нина щурится от удовольствия. В голосе ее послышалось одобрение, словно бы Нина только что прошла какой-то очень важный кастинг. - Я это сразу поняла. Откуда они такие? - Теперь Ксюша смотрела на Якова, с любопытством смотрела. - Дачники?
        - Дачники, - повторил Яков не то с сомнением, не то с неохотой. - На Темной воде у них дача.
        - На Темной воде?.. - Ксюша перевела заинтересованный взгляд на Нину. - Тот самый дом?
        - Тот самый. - Яков кивнул.
        - А что с ним не так? - Нина почувствовала если не подвох, то уж точно какую-то напряженность. Она возникала сразу, как только речь заходила о Темной воде и об их с Темкой доме.
        - Она не знает? - Ксюша бросила быстрый взгляд на увлеченного пончиками Темку и сказала: - А давай-ка, малой, я тебе раскраску дам! И вон туда иди, к окошечку, там посветлее будет.
        Уже через минуту Темка с раскраской и цветными карандашами был передислоцирован за соседний столик, а Нина затаилась в ожидании информации, которая не годится для детских ушей.
        - Ксения… - произнес Яков скорее устало, чем предупреждающе.
        - Что - Ксения? - спросила Ксюша строго. - Она ж с дитем! Может, еще и не поздно. Хотя не уверена… дачный сезон уже начался.
        - Не поздно для чего? - Нина вцепилась в столешницу, подалась вперед.
        - Для того, чтобы переехать.
        - Я что-то не знаю? - спросила Нина шепотом.
        - А что ты вообще знаешь? - Ксюша снова подперла щеку кулаком. Вид у нее был сосредоточенный.
        - Про дом?
        - Про все.
        - Ничего.
        Забавный у них получался разговор. Может, тут, в Загоринах, так принято?
        - Я бы сам рассказал, - подал голос Яков.
        - Ты бы рассказал, - Ксюша кивнула, - лет через десять.
        - У меня ребенок, - заявила Нина с нажимом. - Если с этим домом что-то не так, я должна знать.
        - С этим домом все не так. - Взгляд Ксюши потемнел, как небо перед грозой.
        - Вам нечего бояться. - Яков сдернул с переносицы свои «авиаторы», с непонятной злостью швырнул их на стол. - Шипичиха так сказала.
        - Ну, если Шипичиха сказала… - Ксюша поморщилась. - А откуда Шипичихе знать?
        - Оттуда! Дом этот Нина унаследовала. Понимаешь?
        - От кого унаследовала? - Теперь уже Ксюша подалась вперед.
        - От матери, - пояснила Нина. - Я унаследовала этот дом от своей мамы после ее смерти.
        - Вот, значит, как… - Ксюша вздохнула.
        - Вот, значит, так! - Яков поморщился. - Темная вода ей не страшна.
        - А кому страшна? - К раздражению прибавилась тихая паника. В какое место она привезла своего сына?
        - Да никому не страшна! - выпалили Яков с Ксюшей разом, словно за доли секунды успели что-то решить и сговориться. - Давно все это было. Было и быльем поросло, - добавил Яков.
        - Хватит! - Нина хлопнула ладонью по столу, а потом испуганно покосилась на Темку. Темка был увлечен раскраской. - Я хочу знать.
        - В этом доме произошло убийство, - сказала Ксения после недолгой паузы.
        - Не в доме, - тут же одернул ее Яков. - Силичну на берегу озера нашли.
        - Силична - это ведь прежняя хозяйка? - Нина помнила их недавний разговор. - А вы говорили, что она умерла.
        - Не хотел пугать. - Яков пожал плечами. - Не умерла - убили ее. - Он понизил голос. - Пырнули ножом в сердце, а потом… Короче, пырнули ножом… - он замолчал.
        - А вторая хозяйка? Что с внучкой стало?
        - Вторая хозяйка? - Яков посмотрел на нее как-то странно, с удивлением. - Так Алена пропала. Сколько ни искали ее, так и не нашли. Даже на похороны бабушки не явилась. Уехала Алена, сбежала. Да ты, наверное, и сама это уже поняла. Может, свидетелем стала всего этого… убийства. Испугалась, наверное, и уехала.
        Нина ничего не понимала. Ровным счетом ничего! Кроме того, что на пороге ее нынешнего дома почти двадцать лет назад произошло убийство.
        - Убийцу нашли? - спросила она очень тихо.
        - Нашли. Нашли и посадили. - Яков потемнел лицом и нервным каким-то движением нацепил очки. - На полную катушку раскрутили. Наверное, он уже и сгинул давно. А старушку убили не в доме! - добавил он с нажимом. - Это если ты таких вещей боишься или за мальца переживаешь. И Шипичиха сказала… - Он замолчал, выбил из пачки сигарету, посмотрел на нее с досадой и сунул обратно. - Темная вода - это такое место…
        - Какое?
        Темная вода - темное место. Тишь да гладь да божья благодать. Вот только божья ли? На Светлой воде вон и пансионат, и кемпинги, и дачи - жизнь бьет ключом…
        - Необычное, - заговорил Яков. - Ну, не то чтобы совсем необычное, просто тихое, безлюдное.
        - Не такое уж и безлюдное, - покачала головой Ксюша. - Заселяют его потихоньку. Не загоринские, а городские, которые без этих… предрассудков. Сейчас, я слышала, такие места в моду входят.
        - Какие места? - Нина махом допила свой кофе. Одно она для себя уяснила твердо: на Темной воде они с Темкой не единственные жильцы, есть еще люди.
        - С легендами и чертовщинкой, - сказала Ксюша тихо, а потом хохотнула как-то не слишком искренне и добавила: - Да ты не бойся, это все наши загоринские легенды, сказки для приезжих. Так сказать, для привлечения внимания и туристов.
        - Что-то я не видела туристов на Темной воде.
        - Еще увидишь. Егор Петрович Березин, это хозяин здешнего пансионата, мне тут за чашкой кофе рассказывал, что инвесторы к Темной воде очень даже присматриваются. Земля на берегу может так вздорожать, что о-го-го! - Ксюша закатила к потолку глаза. - А все эти страшилки специально, чтобы охотников до наших заповедных красот отпугнуть. Эх, хорошо говорил! Были бы деньги, сама бы кусок берега прикупила. Инвестировала бы, так сказать, в безоблачную старость.
        Ксюша говорила бодро и уверенно, вот только Нина ей все равно не поверила. Не с того ведь начался разговор, а с того, что на Темной воде опасно. Сама же Ксюша так и сказала. Так что же заставило ее отказаться от своих слов? Что или кто? Может, Яков? Что она вообще знает про Якова? Да ровным счетом ничего и не знает. Доверилась незнакомцу. Сама доверилась и сына доверила…
        Враз похолодели и руки, и губы, и воздуха стало не хватать. А боль, приглушенная Шипичихиным отваром, снова принялась вгрызаться в бок и ребра.
        - А если Шипичиха сказала, - Ксюша посмотрела на Нину очень внимательно, словно только что увидела, - раз сказала старая, что дом вас примет, значит, так и есть. Шипичиха в таких вещах никогда не ошибается. Вот не люблю я ее! Вредная она! Как глянет, аж мороз по коже, но знает и умеет побольше многих. Сильнее ее, наверное, только Силична и была.
        - Это та бабушка, которую убили? - спросила Нина, и Ксюша кивнула в ответ. - А чем она была сильнее? О какой вообще силе речь?
        - О какой силе? - Ксюша усмехнулась. - Знахаркой она была. Ну, типа ясновидящей. Потому и жила в такой глуши, чтобы не путались под ногами всякие любопытные. А Шипичиха наша у нее то ли в подружках, то ли на побегушках была. Кто сейчас правду скажет! Но шептались, что всему, что Шипичиха знает и умеет, ее Силична научила. Алена-то отказывалась бабкину науку принимать. Алена больше по шитью была да по всяким модным штучкам. Светлый ум, золотые руки. У нее не то что наши загоринские модницы отшивались, к ней из области клиентки приезжали.
        В это Нина верила, помнила платья в шкафу и швейную машинку.
        - И жили они по тем временам хорошо скорее не благодаря Силичны шаманствам, а благодаря Алениным рукам, ну и прочим талантам. - Эту последнюю фразу Ксюша произнесла каким-то странным тоном, словно бы с осуждением. А Яков, который, казалось, немного расслабился, вдруг сделался похож на взведенную пружину.
        - Ксения, - сказал он так тихо, что Нина едва расслышала, - не говори того, о чем понятия не имеешь. Лучше помолчи.
        И Ксюша, боевая, хваткая Ксюша, вдруг побледнела и обиженно замолчала. Вот только молчала она недолго, не выдержала, наверное:
        - А кто вообще тогда разбирался, за что Лютаев все это сотворил? Может, и не за колдовство, а за Алену? За то, что держала девку в ежовых рукавицах…
        - Ксения! - рявкнул Яков и рубанул кулаком по столу с такой силой, что задребезжала посуда, а посетители кафе начали нервно оглядываться по сторонам. Темка сгреб раскраску и карандаши, уселся рядом с Ниной, испуганно сжал ее руку.
        - Все хорошо, малой, - проговорил Яков виновато. - Я так… по неосторожности стол зацепил. - А потом продолжил с этой своей неискренне бодрой улыбкой: - Ну, давайте-ка по коням! А то мне еще генератор с насосом запускать! Работы - вал!
        Ксюша тут же встала из-за стола, сказала деловым тоном:
        - Погодите, сейчас остальной заказ принесу.
        Она вернулась через пару минут с доверху наполненными бумажными пакетами и чеком, положила все перед Ниной. Нина мельком глянула на чек, рассчиталась. К «уазику» шли молча. Так же молча перегружали на заднее сиденье продукты из тележки. Продолжать прерванный разговор при Теме никто не хотел, но Нина чувствовала - продолжению быть. Потому что родилось в душе подозрение… Не подозрение даже, а почти уверенность. Вот его она и должна была проверить.
        К Темной воде вернулись в четвертом часу. Яков сразу отправился в сарай налаживать генератор, а Нина уложила сына спать. Он устал за этот наполненный событиями день и всю обратную дорогу зевал. Потому и уснул быстро, почти мгновенно. Темка уснул, а Нина, приоткрыв окошко в спальне, вышла к Якову. Он уже закончил возиться с генератором и теперь, сдвинув очки на лоб, внимательно читал какую-то инструкцию. Наверное, к электронасосу. На Нину он бросил быстрый взгляд и снова углубился в чтение, всем видом давая понять, что разговоры разговаривать ему некогда. Но Нина была настроена решительно. Раз уж так вышло, что она стала хозяйкой этого дома, она имеет право знать правду.
        - Силична… - Она уселась на старую, растрескавшуюся от непогоды колоду, требовательно посмотрела на Якова. - Она ведь была моей прабабушкой?
        Все-таки он оторвался от инструкции, снова нацепил очки. Нине казалось, что так ему проще то ли смотреть на нее, то ли общаться.
        - Силична - прабабушка, а Алена - мама?
        - Ты очень на нее похожа. - Он кивнул. - Особенно когда в том платье… У нее всегда такие платья были красивые. И сама она… - Он усмехнулся, но как-то невесело. А Нине вдруг сразу все про него стало понятно. Когда-то давным-давно тогда еще юный Яков был влюблен в ее маму. Возможно, отголоски того чувства живы в нем до сих пор. А мама уехала. Бросила все - и дом, и швейную машинку, и нарядные платья - и уехала. Даже на похороны своей бабушки не явилась. И имя поменяла. Была Аленой, стала Еленой. Вроде бы то же самое имя, но другое. Почему она уехала? От чего бежала? Кого боялась? Она ведь боялась, потому что даже Нине, родной дочери, никогда не рассказывала ни про Загорины, ни про Темную воду, ни про дом, ни про… Нининого отца.
        - Когда это случилось? - спросила она требовательно.
        - Убийство? - Яков отложил инструкцию, закурил, словно занавесился от нее серой пеленой дыма. - Двадцать лет назад.
        - Двадцать? - Нине тоже вдруг захотелось закурить. - Это значит…
        - Это значит, что тебе тогда было сколько? Года три-четыре?
        - Три. Мне было три года, и я жила с мамой и прабабкой в этом доме?
        - Жила. - Яков кивнул. - Серьезная такая была, молчаливая. Почти такая же, как мальчонка твой.
        Вот только она ничего не помнила из той своей жизни. Ничегошеньки! Три года - это ведь вполне осознанный возраст, хоть что-то да должно было сохраниться в памяти!
        - А потом, когда весь этот ужас случился, вы исчезли. Ты и Алена. Словно сквозь землю провалились.
        - Или под воду.
        - Почему под воду? - спросил он удивленно.
        - Потому что тут больше воды, чем земли. - Нина посмотрела на темную озерную гладь.
        - А… - Яков усмехнулся, пыхнул сигаретой. - Вас искали тогда. Грешным делом думали, что и вас Серега того… убил. А оно вот, выходит, как. Живые. - Он помолчал, а потом с тоской добавил: - Были живые.
        - Она мне не рассказывала ничего. Ни словом не обмолвилась об этом месте. Я вообще не знала о его существовании.
        - Я бы своему ребенку о таком тоже рассказывать не стал. - Яков загасил сигарету, встал на ноги. - Пойдем-ка к колодцу, проверим нашу чудо-технику.
        Колодец находился за домом, Нина уже успела зачерпнуть из него воды привязанным на цепь цинковым ведром. Ей показалось, что он не очень глубокий. Во всяком случае, эхо ее голоса гасло довольно быстро, а не падало камнем на темное дно, да и цепь оказалась короткой, всего метров пять длиной. Он был сложен из поросших мхом камней и укрыт от непогоды тяжелой деревянной крышкой. А вода из колодца была вкусной и такой холодной, что ломило зубы.
        С насосом Яков разобрался быстро. Погрузил, подключил, сделал пробный запуск и уже в доме велел Нине:
        - Ну, хозяйка, включай!
        Нина с каким-то детским трепетом повернула кран над мойкой. Мгновение ничего не происходило, а потом дом словно бы вздрогнул, загудел всем своим нутром, и из крана хлынула вода, сначала мутная и ржавая, а следом ледяная и прозрачная.
        - Ну вот, - сказал Яков удовлетворенно. - Хорошо, что с трубами все в порядке. Иди проверь туалет и ванну.
        Нина проверила. Вся сантехника работала исправно. Возможно, ее даже не придется менять в ближайшее время. А с бойлером и интернетом станет совсем хорошо. Дом, милый дом! Странно только, что она его совсем не помнит.
        Закончив с делами, Яков уехал как-то слишком поспешно, даже отказался от на скорую руку приготовленного Ниной обеда. Словно боялся дальнейших расспросов. А может, и боялся. Все они тут чего-то боялись. Понять бы еще, чего. Она пообещала себе разобраться. Это ведь важно - узнать о своих корнях, понять, как глубоко они проросли. Понять, куда вообще проросли. Прабабушка - ясновидящая, а мама отказалась от дара. Сказка… Темная сказка на Темной воде. Интересно и немного жутко. Или жуть эту Нина привезла с собой, прихватила из прошлой жизни, которую теперь так старалась забыть? О прошлой жизни ей еще предстояло хорошенько подумать, решить, как лучше поступить. Она уже почти решила, теперь оставалось решиться…
        Остаток дня прошел в обычных бытовых хлопотах. Нина продолжила уборку, до блеска вычистила всю сантехнику, заменила в спальне тюль на купленные в городе шторы, выстирала, высушила и застелила плед. Получилось красиво и уютно. А если поставить в тяжелую хрустальную вазу луговые цветы, будет вообще хорошо. Жизнь налаживается. Ну, по крайней мере, Нина пыталась ее наладить.
        А ближе к вечеру Темка потянул ее к озеру купаться. Несмотря на то что лето началось, вода в озере оказалась теплая, как парное молоко, и нырнуть в нее на исходе знойного дня было бы замечательно. И не беда, что нет купальника. Сгодятся шорты и топ, а купальник можно купить в «Стекляшке» или, на худой конец, заказать через интернет.
        - Темка, стой тут, - велела Нина сыну, медленно и осторожно заходя в воду. - Я проверю дно, а потом возьму тебя с собой.
        Дно было замечательное. Крупный белый песок и никакого ила, никаких водорослей. Пологий спуск, без ям и обрывов. Глубина начиналась лишь метрах в семи от берега. Какая глубина, Нина проверять не стала. Вернулась за сыном.
        - Пойдем, Темка!
        Они купались долго, до изнеможения. У Нины изнеможение наступило быстрее, она выбралась на берег, уселась прямо на песок, зорко наблюдая за резвящимся на мелководье сыном. Темку нужно научить плавать. Сама она плавала неплохо, но как такому научить, не знала.
        После купания в озере пришла пора купания в ванне на львиных лапах. Нина загодя нагрела воды, ополоснула Темку, ополоснулась сама. Синяки на ребрах и животе становились все ярче, все страшнее, но боль почти прошла. Может, от времени, может, от Шипичихиного отвара, а может, от целебной темной воды. Интересно, если провести аналогию с живой и мертвой водой, в их озере она какая? Нине хотелось бы, чтобы живая, но за время купания на мелководье она не заметили ни одной рыбешки, ни одного малька, ни двустворчатых ракушек, которых всегда полно на дне рек и озер. И птиц… Кажется, птиц на озере она тоже ни разу не видела. Интересно, кто же это тогда был ночью? Всплеск чьих плавников, лап или крыльев она слышала? Наверное, можно спросить у Якова. Он должен знать, какая живность водится в Темной воде и окрестностях. Она и спросит. Вот Яков завтра приедет устанавливать бойлер, она и спросит.
        Темка уснул быстро. В этом доме, в этом месте он засыпал почти мгновенно, а в городе его приходилось иногда по часу укладывать. Такая вот целительная сила свежего воздуха! Сама Нина так рано ложиться спать не планировала. Имелся бы интернет, села бы за работу, чтобы хоть как-то отвлечься. Но интернета не было, и оставались книги. Благо в старом доме нашлось много книг! Она выбрала не глядя. Просто протянула руку и взяла книгу. «Дикая охота короля Стаха» Владимира Короткевича. Короткевича любила мама, у них было полное собрание его сочинений. «Охоту» Нина прочитала, наверное, в классе восьмом. А теперь, похоже, придется перечитывать.
        Она сидела на террасе под зажженной лампой. На столе лежала книга, стояло блюдце с куском Ксюшиного пирога и дымилась чашка кофе. Нина не верила в предрассудки и кофе на ночь пила смело. Она вообще старалась быть смелой. Ну, насколько это вообще возможно в сложившихся обстоятельствах. Если разделить свою жизнь на «до» и «после», то «после» получалось вполне себе мирным и по-дачному спокойным. Даже несмотря на услышанную утром страшную историю. Ее мама любила повторять: «Не бойся, Нина, мертвых. Мертвые уже не обидят. Бойся живых». Тогда Нине это утверждение казалось весьма сомнительным. Мертвых боятся все, потому что они мертвые. А живые обычно добрые. Были добрыми в Нинином детстве. Кто ж знал, что мама окажется права? И кто ж знал, что читать «Дикую охоту короля Стаха» в полной тишине под яркими, как лампочки, звездами - это совсем не то, что читать ее дома, лежа на кровати в уютном свете ночника. Эта нынешняя «Охота» казалась куда страшнее и куда реальнее той, из детства. Настолько страшнее и настолько реальнее, что Нина отложила книгу. Все, ночь на дворе. Завтра много дел, нужно ложиться
спать.
        Она подошла к тому краю террасы, что нависал над водой, перегнулась через перила, всматриваясь в темноту и вслушиваясь в тишину. Ничего. Ни единого всплеска. Вот и хорошо.
        А дверь Нина закрыла не только на ключ, но и на массивный засов. Разумная предосторожность не повредит. Стоило только переступить порог спальни, как захотелось спать. Сил хватило лишь на то, чтобы поправить подушку под головой у Темки и закрыть платяной шкаф. Подумалось вдруг, что неплохо бы занавесить зеркало, нехорошо, когда в нем отражается кровать. Кажется, это из фэншуй или еще из какого восточного учения. А потом почти сразу подумалось, что зеркала занавешивают, если в доме есть покойник. Эта мысль была ленивой и совсем не страшной. Она блеснула серебряной искрой и исчезла в темноте, а Нина скользнула за ней следом, прямо в темный, глубокий сон.
        Во сне ее гладили когтистые руки, сначала по волосам, потом по плечам. Во сне пахло псиной и было жарко. Нина ворочалась с боку на бок, пытаясь ускользнуть от этой назойливой ласки. Какое-то время у нее получалось, а потом вдруг стало больно. Коготь, черный и длинный, не то звериный, не то птичий, не то человечий, вспорол ей плечо, отворяя кровь и выпуска на волю крик.
        С криком Нина и проснулась, как из омута, вынырнула из кошмара и тут же зажала рот рукой, чтобы не напугать Темку. Даже во сне она помнила, что Темку пугать нельзя. И кричать нельзя ни в коем случае, как бы ни было страшно, как бы ни было больно. Однажды у нее получилось. Получится и сейчас.
        Вот только некого оказалось пугать. Некого! Темы не было ни в постели, ни в комнате. Сквозь новые занавески в дом просачивался мутный, щедро перемешанный с темнотой свет. Рассвет еще только-только начинался, он привел с собой туман и сырость. А еще страх!
        - Тема! - Нина закричала во весь голос. Закричала так громко и отчаянно, что старый дом содрогнулся.
        Не переставая звать сына, она заглянула сначала под кровать, потом в раскрытый - снова раскрытый! - шкаф. Потом выбежала в коридор, включила свет во всех комнатах, даже кладовой. Темы в доме не было. Темы в доме не было, а входная дверь оказалась открыта. Даже тяжеленный засов, который и сама-то Нина задвигала с трудом.
        Задыхаясь от ужаса, она выбежала на террасу, заметалась перед домом, хотя разумом уже давно поняла - искать нужно у воды, у проклятой Темной воды! А перед этим придется замолчать. Чтобы услышать тишину. Чтобы по всплеску, шороху, всхлипу понять, где ее маленький сын. Замолчать было тяжелее всего. Крик рвался из горла вместе с паникой, тянул Нину за собой словно на аркане. К воде тянул.
        Вода и привела ее в чувство. Она обожгла холодом стопы, заставила захлебнуться собственным криком, замереть от пробежавшей по всему телу судороге.
        - Тихо, - сказала Нина свистящим шепотом. Кого уговаривала? Кого заговаривала? Себя или темную воду? - Тихо…
        Вокруг и в самом деле было тихо. Тихо и темно. Но это была не полуночная кромешная темнота. В мглисто-серой темноте виднелись тени прибрежных кустов, а старый дом казался средневековым замком. Где-то в этой темноте был ее маленький сын…
        Вдох-выдох… Затаить дыхание. Зажмуриться крепко-крепко, а потом широко раскрыть глаза. Смотреть и слушать! Слушать этот пропитанный туманом воздух, этот тихий плеск волн, этот похожий не то на рык, не то на стон звук…
        Нина дернулась, вытянулась в струну, всем телом развернулась на звук. Он шел не с берега, а от воды, где-то далеко от берега, если верить слуху, если туман и мгла не обманывают.
        - Тема! - Она бросилась в воду, уже не замечая холода. - Тема, я сейчас! Я плыву к тебе, сынок!
        Она сделала несколько шагов, а потом коварное дно ушло из-под ног, потянуло Нину за собой. Но что такое пучина по сравнению с тем ужасом, который жил сейчас в ней?! У нее хватило и сил, и ярости, чтобы вырваться из чьих-то невидимых объятий, голыми руками разорвать не то водоросли, не то старую рыбацкую сеть.
        - Темочка!
        Она плыла, почти ничего не видя перед собой, ныряла и выныривала. Из мглы кромешной попадала в мглу туманную и, сжав зубы, плыла на этот странный, пугающий звук. А потом увидела…
        …Оно метнулось к берегу черной, как сама ночь, тенью. Длинное, гибкое… Не зверь и не рыба. И уж точно не человек… Оно бросило в воде свою добычу и нырнуло под воду. А Нина нырнула к оставленной добыче. К своему маленькому сыну нырнула.
        И успела. Подхватила под мышки, развернула белым, как луна, лицом к небу, заглянула в широко раскрытые глаза.
        - Темочка, я здесь! Все будет хорошо!
        А будет ли? Как так вышло, что она потеряла берег? Словно это не озеро, а бескрайнее море. Словно их с Темкой несет невидимое подводное течение. Тянет, закручивает… И та странная тварь, черная тень в темной воде, как акула, кружит поблизости. Нина не столько видит, сколько чувствует ее присутствие, чует запах крови и мокрой шерсти. А со дна - если здесь вообще есть дно - на поверхность поднимаются пузырьки воздуха, сначала пузырьки, а следом за ними и тот, кто их выдохнул, всплывет, распластается на поверхности синим, распухшим от воды телом, посмотрит на них с Темкой невидящим темным взглядом и…
        И она проснется! Потому что такого, вот всего этого не может быть на самом деле! Это продолжение кошмара, нужно только проснуться!
        Нина и проснулась бы, если бы не Темка в ее немеющих от холода и усталости руках. Потерять ребенка она не имела права даже в кошмаре. Значит, придется бороться до конца. Отбиваться и от твари, и от того, кто еще не поднялся на поверхность, но чье присутствие она чувствует не то что кожей - кончиками волос!
        Нина приготовилась бороться, глотку приготовилась перегрызть любому, кто посмеет к ним сунуться. Они еще не знают, с кем связались!
        Сунулся. Кто-то хитрый и беспощадный напал не из воды, а сверху, схватил визжащую, отбивающуюся Нину за плечо, схватил ко всему равнодушного Темку, потащил. Он оказался ловким и сильным. Его силы хватило, чтобы швырнуть их на дно лодки, навалиться на мечущуюся Нину всем своим невыносимо тяжелым телом. Его вероломства хватило, чтобы рявкнуть прямо ей в ухо:
        - Да уймись ты, чокнутая! Дай на мальчика посмотрю!
        В этом сиплом от злости и натуги голосе было столько человеческого, что Нина перестала отбиваться. Они больше не в воде, они с Темкой в лодке, в безопасности. Вот только в безопасности ли?..
        Он крепко, локтем и, кажется, коленом прижимал ее ко дну, контролировал каждое движение. А второй рукой он держал Темку. Не так грубо, как ее, а бережно придерживал за плечи.
        - Ну, - спросил злым шепотом, - успокоилась?
        Ей удалось только захрипеть с отчаянием пойманного зверя. Но он все понял, этот невесть откуда взявшийся посреди озера бородатый мужик. Он ослабил хватку, но когда Нина бросилась к сыну, мягко, но настойчиво ее придержал.
        - Погоди, - рявкнул через плечо и перевернул Темку лицом вниз.
        Ей хватило здравомыслия понять, что такое он делает с ее сыном. Здравомыслия хватило, а сил нет. К Темке и незнакомцу она ползла на коленях, и дно моторной лодки казалось ей бесконечным, как лента Мебиуса. А потом она услышала кашель и громкий плач.
        - Живой, только воды нахлебался, - сказал незнакомец и аккуратно положил Темку прямо перед ней.
        Ее слез, наверное, хватило бы, чтобы это проклятое озеро вышло из берегов. Ее смешанной с ужасом ярости хватило бы, чтобы превратить его в кипящий котел, но сейчас она хотела только одного, она хотела быть со своим сыном.
        Темка перестал плакать почти сразу, как оказался в ее объятьях. Теперь он протестующе мотал головой, не давая Нине себя осмотреть.
        - Обалдеть… - послышалось над ухом. - Ты с ума сошла, тетя? Это ж надо додуматься - заплыть с ребенком так далеко посреди ночи!
        Она не заплывала. Ей еще предстоит выяснить, как Темка оказался в воде. Но ни отчитываться, ни оправдываться перед этим косматым мужиком она не станет. Ей бы на берег. Им бы обоим на берег… А дальше она со всем разберется. Она привыкла со всем разбираться.
        - Нате. - Он накинул ей на плечи свою куртку. Куртки хватило, чтобы ее полами укрыть еще и дрожащего от холода Темку. Нину тоже трясло. Не то от холода, не то от пережитого. Нужно успокоиться. Как там говорил Яков? Было и быльем поросло? Поросло. Только не быльем, а водорослями. Все озеро, от дна до поверхности. Это ей раньше казалось, что вода чистая. Темная вода не может быть чистой.
        А незнакомец завел мотор, и предрассветную тишину нарушил громкий рев. Лодка летела к берегу, вспарывая острым носом густой туман. В тумане этом у самого берега Нине почудилась длинная тень. Тварь, что напала на ее сына, выбиралась из воды. Сначала на четырех лапах, а потом, кажется, на двух… К горлу подкатил колючий ком, Нина перевесилась через борт замершей у деревянного пирса лодки.
        …Легче стало минут через пять. Но к ознобу теперь присоединилась невероятная слабость. Если бы не незнакомец, который придерживал одной рукой ее, а второй держал за руку Темку, Нина, наверное, потеряла бы сознание. А так приходилось идти, путаясь в подоле мокрой ночнушки, кое-как переставляя налитые свинцом ноги, видя перед собой только деревянные доски пирса.
        Он привез их не к ним, а к себе домой. Нина поняла это, как только закончился пирс. Перед ней оказался одноэтажный сруб, сложенный в нарочитом рустикальном стиле. Новый, массивный, с панорамными окнами от потолка до пола, с огромной, переходящей в пирс террасой. Подумалось вдруг, что панорамные окна в здешней глуши - глупая блажь, их разобьют мародеры сразу же, как только дом останется без хозяев. А это и произойдет. Ведь никто в здравом уме не станет жить у Темной воды круглый год.
        Незнакомец между тем уже возился с замком. Темку он по-прежнему крепко держал за руку, а Нину аккуратно притулил к теплой, вкусно пахнущей деревом и лаком стене.
        - Куда? - спросила она шепотом.
        - Туда, - ответил он так же шепотом. - Сейчас отогреетесь, а там решим, что с вами делать.
        - Ничего… - Вот так бы и остаться у этой спасительной стены, чтобы ни о чем не думать, ничего не предпринимать. - Ничего не надо с нами решать.
        - Угу. - Он открыл плечом дверь, а потом толкнул Нину в дом. Ей показалось, что толкнул, а на самом деле почти заволок. Не держали ее ноги. Совсем не держали… - Вот и сходил на рыбалку! - В голосе была досада. Нина незнакомца понимала, не на такой улов он рассчитывал.
        А под потолком уже загорелась кованая люстра, освещая внутренности чужого дома. Стилизованные под старину, но все равно новые внутренности. И хозяина дома люстра тоже осветила.
        Высокий, здоровый, как медведь, и такой же косматый. Это там, на озере, ей показалось, что он старый. На самом деле не старый, совсем не старый, просто кажется таким из-за черной разбойничьей бороды. Оказывается, бороды бывают разными, вот, к примеру, окладистые, как у батюшек, или тонкие псевдобуддистские. А у этого - разбойничья. И взгляд черных глаз тоже разбойничий: тяжелый и пристальный. Такой пристальный, что от него хочется заслониться рукой, а еще лучше забиться куда-нибудь в дальний угол. Наверное, бородачу не нравится лужа, что натекла с подола ее ночной сорочки… Или выглядывающая из-под охотничьей куртки сорочка… Или сама Нина в сорочке… Или что ему не нравится? Ему ведь точно что-то очень не нравится, оттого он и хмурит черные брови. А ей плевать! Они тут всего на пару минут! И вообще не по своей воле.
        - Тема, ты как? - Нина присела перед сыном, всмотрелась в лицо. - Тема, ты зачем это сделал?
        Он не скажет. Никогда не говорил и сейчас не скажет, не сумеет объяснить, как, а главное, зачем оказался посреди озера. А про тварь в воде вообще лучше не спрашивать. Да и была ли она? Может, почудилась?
        Тема мотнул головой, и с его мокрых волос во все стороны полетели холодные брызги. Бородатый разбойник хмыкнул и отступил на шаг. А Темка разжал сжатые в кулак пальцы. На его ладони лежал клок сизой шерсти. Нину замутило.
        - Что это, Темка? Откуда у тебя… это?
        Темка вздохнул, спрятал руку за спину, а потом вдруг совершенно отчетливо сказал:
        - Сущь.
        - Что?.. - Она медленно опустилась на лакированный дощатый пол, прямо в натекшую с ее сорочки лужу. - Темочка, что ты сказал?
        Темка молчал, прятал руку за спиной, словно боялся, что Нина отберет у него эту… мерзость.
        - Сына, что ты сказал? - Голова кружилась, а вслед за ней кружились золотые блики от кованой люстры.
        - Он сказал - сущь. - Бородатый возвышался над ними темной горой. Стоял, наблюдал, хмурился.
        - А… что это? Как это вообще?..
        - Не знаю. - Он пожал широкими плечами. - Тебе виднее.
        Ей не виднее! Ни капельки не виднее! Потому что вот эта странная нелепица - первое слово, произнесенное ее сыном за почти четыре года жизни. Но как такое объяснить незнакомому человеку?! Да и зачем ему вообще что-то объяснять? Им домой нужно!
        - Тема, нам пора! - Она взяла сына за руку, за ту руку, которую он не прятал за спиной.
        - Куда? - спросил бородатый лениво. - Куда вам пора, когда вы оба мокрые и… жалкие?
        Он сказал это как-то так, что сразу стало понятно: Темка - мокрый, а Нина - жалкая. А потом он положил лапищу ей на плечо, и она дернулась, уходя от захвата, собственным телом прикрывая Темку.
        - Дурдом… - Он убрал лапищу и отступил на шаг, но взгляд его по-прежнему оставался тяжелым и очень внимательным.
        - Сама… - сказала Нина шепотом. - Не надо меня…
        - Ну, раз не надо, то не буду. - Он сделал еще один шаг назад. - Домой попретесь по росе и мокрые? Ты в ночнухе, а твой малой с этой хренью в руке? - Он сделал многозначительную паузу, а потом продолжил: - Или все-таки переоденетесь в сухое?
        - У меня нет сухого. - А зубы уже предательски лязгали, и руки тряслись, как в абстиненции.
        - Найдем. - Он больше не смотрел на них с Темкой, он о чем-то сосредоточенно размышлял. Размышления длились недолго. - Пойдем, покажу, где у меня тут душ.

* * *
        …Да, с рыбалкой не сложилось.
        Ловись, рыбка, большая и маленькая…
        И закинул старик невод…
        Тятя, тятя! Наши сети притащили мертвеца…
        В голову лезла такая чудовищная хрень, что Чернов помимо воли нахмурился. А все потому, что сети притащили вот этих: девчонку и мальчонку. Это на озере, в темноте, он подумал, что тетку. Она орала благим матом, и он ошибся. А сейчас, при свете, отчетливо видел - не тетка, а девчонка. Мокрая, взъерошенная, с совершенно безумными глазами и такими же безумными поступками. А мальчонка, стало быть, сын. Нормальный такой пацан, по виду смышленый. Вот только в воду полез зря. Если, конечно, сам полез. Если не мамашка его в озеро затянула. Мамашки нынче всякие бывают. Повернутые на оздоровлении, повернутые на экологии, просто повернутые. Эта, похоже, просто повернутая. Или напуганная?
        Это сначала Чернов подумал, что она чокнутая, а потом присмотрелся и увидел кое-что еще. Она боится. Это был какой-то глубинный страх, замешенный на чем-то реально опасном. И на мальчонку своего она смотрела как-то странно, словно видела впервые в жизни. Держала его цепко, обеими руками, в лицо заглядывала. А на руках - синяки. Не сегодняшние, но еще довольно свежие. Характерные такие синяки… Впрочем, не его дело. Его дело эту утопленницу с малым обогреть, просушить по-быстрому и выставить за дверь. Рыбалка сорвалась, но день, возможно, еще не до конца потерян.
        К ванной шли паровозиком: Чернов волок на буксире утопленницу, а утопленница, соответственно, малого.
        - Давай, парень, ныряй первый, а я пока схожу вам за одежками! - Он старался говорить если не доброжелательно, то хотя бы спокойно. Малой не виноват, что у него мать с приветом. Может, и мать не виновата, просто уродилась такой… и все дела. - Полотенца там! - Он кивнул на стопку полотенец. - Можете не закрываться, я без стука не войду.
        Она ничего не ответила. Кажется, она его даже не услышала. Ну, бывает.
        Внутренности своего шкафа Чернов разглядывал долго и сосредоточенно. Нарядить требовалось не только мамашку, но и малого. Во что-то из его вещей нарядить. А вещи у него не на лилипутов шитые, если что. Выходило, что наряжать их ну совсем не во что. Если только закутать…
        Для мамашки он пару минут выбирал между банным халатом и своей фланелевой рубашкой. Остановился на халате, потому что дама в рубашке чужого мужика - это как-то слишком. Рубашку, кстати, можно приспособить для малого. Рукава закатать или завязать на манер смирительной рубахи. Впрочем, это он зря. Малой ему нравился. Что это он такое сказал?
        Суть?.. Сныть?.. Сущь! Точно, сущь! Прикольное такое словечко. Наверное, какой-то детсадовский сленг. Странно только, что оно так возбудило его безумную маменьку.
        К гостям Чернов вошел, как и обещал, со стуком. Малого уже поместили в ванну, и он, съежившись, сидел под струями теплой воды. Рука его была по-прежнему сжата в кулак. Что парнишка там прятал, Чернов видел лишь мельком. Кажется, клок шерсти. А маманька стояла перед ванной на коленках, гладила малого по спине и плечам. На Чернова она бросила быстрый и виноватый взгляд.
        - Он не хочет выходить. Простите.
        - Ну, не хочет, пусть сидит. - Чернов тоже сел на тяжелый дубовый сундук, приспособленный под грязное белье. - С водой у меня перебоев нет. Как звать? - спросил просто так, из вежливости, а она так же вежливо ответила:
        - Тема. Артемий.
        - А тебя?
        Вот по глазам, по диким, с болотной прозеленью глазам, было видно, как не хочется ей называть свое имя. Но назвала.
        - Нина.
        - Вадим. - Он подумал, стоит ли протягивать ей руку для рукопожатия, но решил, что не стоит. Чай, не на светском рауте. - Вадим Чернов. - С фамилией получалось официально и солидно. Можно было добавить Николаевич, но тогда, наверное, вышло бы совсем уж официально. - Ну, Нина, - он уперся локтями в колени, подался вперед, - так что там у вас произошло?
        И вот мелькнуло в этих глазах с прозеленью что-то такое яркое, такое отчаянное, что аж мурашки по хребту. Она ведь хотела рассказать. Хоть кому-нибудь, пусть даже ему, незнакомому мужику, рассказать, что произошло. Потому что случилось что-то из ряда вон.
        Ясное дело, из ряда вон! Пацан чуть не утонул. Да и сама она тоже. Чернов полностью отдавал себе отчет в том, что эти двое едва не утонули прямо у него на глазах. Ну, может, не совсем на глазах. Но как она орала, он слышал очень хорошо. А до этого что слышал? Что-то необычное. То ли бульканье, то ли чавканье, то ли всплески. Местные рассказывали про гигантских щук, а еще про сомов, что водятся в Темной воде. Рассказывать рассказывали, а сами отчего-то не ловили. Вот Чернов и решил проверить, водятся или нет. И почти поймал… Русалку с детенышем.
        А она все молчала. Гладила детеныша по спине, обдумывала.
        - Я не знаю, - сказала наконец. - Я не знаю, что произошло.
        Она не знает! А и то верно! Чего заморачиваться, выжили - и хорошо!
        Чернов уже думал, что на этом и сказочке конец, но она вдруг снова заговорила:
        - Мне снился кошмар.
        Бывает. Даже ему иногда снится всякое. Особенно в этом доме. Наверное, из-за интоксикации кислородом.
        - А потом мне вдруг стало больно, - сказала и коснулась правой рукой левого плеча.
        Она так и не сняла его охотничью куртку. И теперь куртка вдобавок к озерной воде пропитывалась еще и паром. А на левом рукаве проступало бурое пятно.
        Наверное, нужно было как-то деликатнее. Указать ей на этот конфуз, а потом по-джентльменски отвернуться, но он не был джентльменом, так с чего бы деликатничать? Чернов подался вперед и потянул куртку за ворот. Тянул вроде бы аккуратно, но моральные устои пошатнул-таки. Девица дернулась, попыталась отбиться, а потом заметила кровавое пятно и отбиваться перестала. Замерла, как испуганный сурикат, и глаза точно так же выпучила. В них больше не было прозелени - в них клубился туман. Или пар, поднимающийся от ванны.
        - Не бойся, я только посмотрю, - заверил Чернов официальным тоном. Когда он начинал говорить таким тоном, ему все и подчинялись. Вот она - магия слова. Девица тоже послушалась.
        Рана была глубокой. Словно бы от когтя. Такого приличных размеров когтя! Или от ветки. Или от какой-нибудь подводной коряги. Конечно же, от коряги! Откуда во всем этом благолепном месте взяться когтям? Но как бы то ни было, а рану нужно обработать и зашить. Потому что кровит она до сих пор прилично.
        - Сиди, - скомандовал Чернов все тем же официальным тоном и полез в аптечку за перекисью и остальным. В доме его это «остальное» имелось если не в избытке, то уж точно в достатке. Главное, чтобы не сопротивлялась. И не бухнулась в обморок.
        Когда он щедрой рукой лил перекись, она, крепко зажмурившись, молчала. По щекам ее катились крупные слезы, но ни звука не вырвалось из плотно сжатых губ. Наверное, боялась напугать малого. А вот Чернов смотрел. Очень внимательно смотрел. Синяки на руках, еще не старые, в самом цвету. Двигается осторожно, полной грудью не дышит. А когда он тащил ее в лодку, закричала. Тогда он решил, что от страха, а теперь понимал, что от боли. Потому что приложилась ребрами о борт. И если бы стащить с нее ночнушку - исключительно с диагностической целью, - на ребрах и животе тоже нашлись бы гематомы. Скорее всего. А рана на бицепсе вполне себе может быть от какого-нибудь металлического штыря или крюка. Кто рану нанес, уже другой вопрос. И Чернову, сказать по правде, не хотелось знать на него ответ. Его дело - первая медицинская помощь.
        - Что это? - На шприц с лидокаином она посмотрела с опаской, через пелену слез.
        - Рану нужно зашить, - сказал он своим особенным начальственным тоном.
        - Ты врач?
        - Нет, я швея-мотористка. Так мы шьемся или как?
        Чернов уже решил, что она откажется, и почти смирился с этим ее решением, но она, глянув на рану, молча кивнула. Осталось, значит, еще здравомыслие.
        Он шил быстро и аккуратно, старался не причинять лишней боли. Она терпела и молчала. Нормальная девица, можно в партизаны. Такая военную тайну не выдаст.
        - Вот и все, - сказал он, придирчиво осматривая шов. Получилось недурственно.
        - Выйди, пожалуйста, - попросила она, одергивая ночнушку. - Мне нужно… - Ей нужно писать заявление в полицию о домашнем насилии. Вот что ей нужно! - Привести себя в порядок.
        - Приводи. - Чернов сунул пузырек с перекисью обратно в аптечку, кивнул на пристроенные на стиральной машине одежки. - Вот это тебе и малому. На первое время. Более подходящего ничего нет.
        - Спасибо. - Она не смотрела ему в глаза. Наверное, поняла, что он тоже все про нее понял. - Мы быстро.
        Они и в самом деле управились быстро. Вышли из ванной через пять минут, крепко держась за руки. Малой по-прежнему сжимал кулак и широко зевал. А Нина, его битая жизнью и, похоже, не только жизнью, маменька, была похожа на привидение.
        - Мы сейчас уйдем, - сказала она не слишком уверенно. В его халат она завернулась, как в медвежью шубу, наружу торчали лишь голова, кисти рук и босые ступни. Малой выглядел не лучше, подол фланелевой рубахи волочился вслед за ним по полу. Цирк уехал - клоуны остались…
        - Уйдете, - пообещал Чернов. - Вот сейчас рассветет окончательно, и я сам вас отвезу.
        Не стоило ждать рассвета. Разумнее было бы спровадить их сразу. Но что-то дрогнуло в каменном сердце Чернова. Наверное, стало жалко малого. Он же не виноват, что ему так не повезло с родителями. Кстати, на малом следов насилия он не заметил, хотя смотрел очень внимательно. Значит ли это, что папенька лупцует только маменьку, а дите не трогает? Или все это не его дело?
        Конечно, не его! Милые бранятся - только тешатся… Бьет - значит любит. А что, если не только бьет, но и притапливает слегка? Так сказать, по большой любви?
        - Так как вы оказались в озере? - Чернов остановился посреди кухни, кивнул на угловой диван. - Садитесь, я сейчас.
        Он поставил на огонь чайник, вытащил из шкафчика бутылку виски. Плеснул в бокал себе, потом Нине.
        - Ты проснулась от того, что тебя кто-то, - здесь он сделал многозначительную паузу, - поцарапал. И что? - Свой виски он выпил не по правилам, осушил залпом. Второй бокал протянул Нине. - Пей!
        - Нет, спасибо. - Она замотала головой. Волосы ее уже подсохли и непослушными прядями лезли то ей в лицо, то за ворот его халата.
        - Тогда чай. - Настаивать он не стал. - А для малого у меня есть яблочный пирог. Тебе, кстати, тоже могу предложить.
        Она отказалась от пирога, но не отказалась от чая. Такая удобная гостья. Виски плюхнулся на дно желудка и растекся по организму расслабляющим теплом. Чернов устало взгромоздился на деревянный барный стул. Стул был самодельный, Чернов потратил на его сооружение целый день и очень им гордился.
        - И? - спросил он, глядя на русалку с детенышем сверху вниз.
        - И я поняла, что Темы нет ни в спальне, ни в доме. - Ее знобило, оттого речь получалась невнятная. - Я подумала, что он мог пойти к озеру, и побежала следом.
        А любящий папенька что делал в это время? Где был? Интересно, если спросить, она ответит? Чернов был почти уверен, что промолчит. Они почти всегда молчат. Те, что посмелее и поотчаяннее, принимают удар на себя, как могут, защищают детей. А те, которые смирились… А про тех, которые смирились, Чернов даже думать не хотел. И вот эта история ему была по большому счету не интересна. Просто малого жалко.
        А малой выглядел вполне себе бодрым и счастливым, в отличие от маменьки. Малой уже забыл свое ночное приключение и с интересом разглядывал кухню. И ведь даже угостить его нечем, кроме Ксюшиного венского пирога.
        - …Я нашла его в воде. А потом ты нашел нас.
        Вот и сказочке конец, а кто слушал - молодец! Она нашла малого, Вадим нашел ее. Бабка за дедку, дедка за репку…
        Не о чем говорить. Чернов с неохотой слез со своего самодельного стула, заварил свежий чай, разогрел в микроволновке пирог. Пока разливал напиток по чашкам, с легким удивлением успел подумать, что Нина с малым не особо-то и спешат домой. Понравилось в гостях? Или страшно возвращаться? Он вздохнул. Последнее это дело - лезть в чужую семью, но малого жалко. И лучше бы убедиться самолично.
        - А что это у тебя в кулаке, Артемий? - спросил он своим официальным тоном. Тон этот, оказывается, действовал не только на неразумных мамок, но и на их детенышей.
        Артемий разжал кулак и положил на стол клок серебристо-серой шерсти. Со свистом втянула в себя воздух Нина, обеими руками вцепилась в ворот халата.
        - У вас есть собака? - Клок Чернов разглядывал с интересом. Собака, похоже, старая и кудлатая, с репьями и колтунами.
        - У нас нет собаки, - отчего-то шепотом сказала Нина. Лицо ее бледнело на глазах. Того и гляди бухнется в обморок. Чтобы не бухнулась, Чернов сунул ей бокал с виски. В терапевтических целях.
        Она выпила виски залпом и даже не поморщилась. Потом осторожно, двумя пальцами, взяла клок, зачем-то понюхала и побледнела еще сильнее. А Чернов запоздало подумал, что, возможно, она не совсем того… адекватная. Возможно, они с мальцом - адепты какой-нибудь секты. Про Темную воду местные рассказывали всякое, может, на берегах озера с прочей сказочной нечистью угнездились еще и сектанты? Может, он помешал какому-нибудь ритуалу на манер жертвоприношения? Понять бы еще, кто там был назначен жертвой: малец, его маменька или несчастная псина. Мысли эти казались такими дикими, что Чернов даже головой мотнул, прогоняя их вон. Точно отравился кислородом!
        - Сущь! - сказал малец звонко и отчетливо. - Мама, сущь!
        А мама вдруг уже не побелела, а позеленела лицом и разревелась.
        Она ревела взахлеб, зачем-то гладила малого то по щекам, то по рукам, заглядывала в глаза то ему, то Чернову и выглядела совершенно сумасшедшей. Чернов плеснул себе еще виски. Дурдом…
        - Темка… - Она заикалась и имя сына от этого произносила, смешно растягивая звуки. - Темка, скажи еще что-нибудь.
        А Темке, на минуточку, было годков так три или четыре - Чернов плохо разбирался в детях, - и Темка должен был уже вполне себе сносно изъясняться на человеческом языке.
        - Сущь, - повторил Темка и заграбастал со стола то, что осталось от несчастной псины.
        - Какое емкое слово! - заметил Чернов своим официальным тоном. - Твой сын будущий Белинский!
        - Мой сын не разговаривал до сегодняшнего дня. - Она подалась к Чернову с такой страстной порывистостью, что он даже немного отстранился, в глазах с болотной прозеленью блуждали огни святого Эльма, делая ее похожей не просто на сумасшедшую, а на сумасшедшую ведьму. Голос ее упал до глухого шепота: - Я думала… мне сказали, что он не будет разговаривать, не сможет коммуницировать с другими людьми. Аутизм… Понимаете? За все эти годы я не слышала от него ни единого слова, а сейчас… - Она всхлипнула.
        А сейчас малой произнес сразу два. Одно милое сердцу всякой матери, а второе какое-то несуразное, но тоже милое сердцу одной конкретной матери. Вот этой, которая цепляется в ворот рубахи Чернова и смотрит безумными глазами с прозеленью.
        - Поздравляю, - сказал он вежливо. А что еще сказать в такой ситуации?
        - Спасибо. - Она всхлипнула, размазывая слезы по худому лицу. - Ты просто не понимаешь, что это для меня значит.
        Он не понимал. У него не было ни таких проблем, ни такого опыта. Но кивнуть на всякий случай стоило. Из вежливости.
        - Темочка, - она потянулась к сыну, - Темочка, скажи еще что-нибудь. Ну, пожалуйста!
        Наверное, Темочка решил, что для первого раза достаточно, поэтому протестующе мотнул головой. Тут Чернов испугался, что Нина снова разревется, только на сей раз не от счастья, а от разочарования, но вместо этого она решительно поднялась с дивана и сказала:
        - Спасибо, нам пора.
        Ну, пора так пора! Кто ж будет возражать? Чернов тоже встал, выглянул в окно. С той стороны в дом уже заглядывал полноценный рассвет. Утро официально наступило.
        - Я вас подвезу. Одежки ваши еще мокрые, - сказал он скучным официальным тоном, - поэтому поедете в том, что есть. Я потом заберу.
        Не надо было про это «потом заберу». Перебился бы без халата и рубахи. На худой конец, новые купил бы. Но слово не воробей.
        Из дома выходили в полном молчании. Нина все поглядывала на сына, с изумлением и радостью поглядывала. А Чернов вдруг подумал, что так и не разобрался с тем, что же приключилось с этими двоими. Теперь, наверное, разбираться уже и поздно.
        На пирсе произошла заминка. Нина замерла на его краю как вкопанная, вцепилась рукой в деревянное ограждение. Боится - понял Чернов. Боится не только воды, но даже лодки. Значит, придется добираться по суше. Он, конечно, выпил аж тридцать граммов вискаря, но дорога вдоль озера шла одна-единственная, пользовались ею раз в пятилетку, так что ни машин, ни пешеходов, ни гаишников они по пути точно не встретят.
        - Ясно, - сказал он многозначительно, а потом скомандовал, ни к кому конкретно не обращаясь: - За мной, гости дорогие!
        Его джип стоял за домом под навесом, заморачиваться в этой глуши с гаражом Чернову не хотелось, да и было откровенно лень.
        - Располагайтесь! - Малому он открыл заднюю дверцу, а перед Ниной распахнул переднюю. Можно было обоих посадить сзади, но вышло как вышло. - Вы в старом доме поселились? - спросил он, заводя мотор.
        - Да, - она кивнула.
        - А когда?
        - На днях.
        - Значит, соседи.
        Тут, на Темной воде, соседей вообще всего ничего. Потому Чернов и выбрал это место. После городской суеты захотелось уединенности и тишины. Чтобы птички, рыбки, русалки вот… Он искоса глянул на Нину. А она даже не заметила, пялилась в окно, словно пыталась что-то разглядеть в тумане. И кажется, разглядела.
        - Ты его видишь? - спросила она таким странным шепотом, что Чернов сразу понял: если бы не малой, она бы заорала во все горло.
        - Кого? - спросил он тоже шепотом и на всякий случай глянул поверх ее растрепанной макушки в боковое стекло.
        Наверное, ему показалось. Или просто заразился от этой малахольной паранойей. Но что-то там, в лесной чаще, определенно мелькнуло, какая-то длинная, серебристо-серая тень.
        Волк? Водятся в этой глуши волки? Водятся наверняка, Яков даже, помнится, что-то такое рассказывал про нападения волков на людей. Да и не только Яков, если уж на то пошло. Но это длинное и серое, которое метнулось в придорожные кусты, двигалось как-то странно, не по-волчьи двигалось. Не по-волчьи и не по-человечьи. Или показалось? Он и видел-то эту тварь всего мгновение. Он - мгновение, а Нина, кажется, больше.
        - Что это? - спросила она шепотом. - Что это такое? - В голосе плескалась паника. От истерики ее удерживал только мальчонка. - Что это такое было?
        - Зверь, - ответил Чернов официальным и одновременно бодрым тоном.
        - Какой зверь?
        - Какой-то. - Он пожал плечами. - Может, волк. Может, лось. Я не рассмотрел.
        - А здесь есть волки? - Ей хотелось, чтобы он оказался прав. Она была готова поверить во что угодно, только бы не оставаться в неведении.
        - Тут заповедник поблизости. Наверное, забредают.
        Чернов вел машину и всматривался в чащу. Волка он больше не видел, но вот серую нескладную тень, скользящую между соснами, кажется, заметил еще пару раз.
        - Оно было в воде, - сказала Нина так тихо, что он едва ее расслышал.
        - Что?
        - Вот это существо. - Она нервно дернула подбородком в сторону леса. - Оно утащило Темку в воду.
        - Как утащило? - вежливо поинтересовался Чернов. - Как в сказках про серого волка?
        - Я не знаю. - На лице ее застыло отчаяние. - Но оно было там… в тумане. Я видела его.
        - Если бы тащило, на малом остались бы следы от зубов. - Все-таки сумасшествие заразно. Вот он и сам не заметил, как начал называть лесную зверюшку «оно». - Ты видела следы, а? Я вот не видел.
        - А шерсть? - Она не сдавалась. Людей с особенностями психики тяжело сбить с намеченного курса. - У Темки в кулаке клок шерсти.
        - Мало ли. - Впереди замаячила серая в рассветном тумане громада старого дома. Этот дом ему давно нравился. Была даже мысль выкупить. Только не нашлись хозяева. Тогда не нашлись, а сейчас у него уже есть свой собственный дом. - Может, шавку какую местную погладил.
        - Здесь нет никаких шавок.
        - Тогда волка! - Вадиму надоел этот странный разговор. Не для того он поселился у Темной воды, чтобы вступать в дискуссии о видовой принадлежности какой-то там псины.
        - Сущь, - вдруг громко и отчетливо сказал малой.
        - Сущь? - Нина вздрогнула, развернулась к сыну всем корпусом. - О чем ты, сынок?
        Но сынок, ясное дело, не ответил. Исчерпал на сегодня лимит слов. Или просто устал. Он ведь еще совсем малой, а пережил этим утром такое, чего и взрослому не пожелаешь. Дальше ехали в полном молчании, каждый думал о своем.
        - Приехали. - Чернов припарковал джип сбоку от просторной, нависающей прямо над водой террасой. Идеей сделать такую вот террасу на сваях он воспользовался, когда заказывал проект собственного дома. Чтобы, значит, вышел сразу на крылечко, закинул в воду удочку и наловил рыбки к завтраку. Вот только не получалось наловить рыбки с крылечка. Не ловилась. Потому Вадим и решил совершить заплыв на середину озера. Там, по его разумению, рыба должна была водиться большая и непуганая. Поймал на свою голову.
        А на террасе горел свет. И в доме тоже. В одном из окон мелькнула тень. Муженек?
        Чернов вздохнул: разборки с Нининым супружником никак не вписывались в его планы. Даже появилась трусливая мысль высадить этих двоих у террасы и ретироваться по-быстрому. Он бы, может, так и сделал, вот только Нина не спешила выходить. Она сидела, вцепившись в ворот его халата, и на дом свой смотрела с таким ужасом, что у Чернова проснулась совесть.
        - Почему никто не встречает? - спросил он тем самым своим официальным тоном, сразу отгораживаясь и проводя черту между собой и этой русалкой с младенцем.
        Она посмотрела на него как-то странно, кажется, даже с испугом.
        - А кто должен? - спросила сдавленным шепотом.
        - Муж. - Он уже и не рад был, что затеял этот разговор. Надо было высадить и по газам.
        - Нет его. - Нина поежилась.
        Чернов чуть было не спросил, нет в доме или нет в принципе, в глобальных, так сказать, масштабах, но в последний момент прикусил язык. Не его дело.
        - Нас никто не ждет, - прозвучало обреченно, словно сидела сейчас рядом с ним не самостоятельная дамочка, а сирота казанская. Две сироты. - А не мог бы ты… - Она посмотрела на Чернова этим своим с прозеленью взглядом, с мольбой посмотрела.
        - Что? - Он не хотел, но, похоже, придется.
        - Зайти с нами в дом.
        И вот тут бы спросить зачем, но Чернов не стал. Он молча выбрался из машины, так же молча распахнул перед Ниной дверь, вытащил из салона малого. Малой, кажется, задремал в пути. А может, просто устал от ночных приключений. Был он вялый и сонный, тулился к Чернову кудрявой головой, посапывал.
        - Веди, - сказал Чернов с тоской в голосе.
        А она не вела. Она стояла напротив и смотрела на него так странно, словно он сделал что-то до крайности необычное.
        - Что? - спросил он с закипающим раздражением.
        - Ты его держишь на руках.
        - Хочешь сама подержать?
        Она мотнула головой, как-то решительно и одновременно отчаянно.
        - Он не идет к чужим людям. Он вообще не идет к людям.
        - Значит, у меня скрытый педагогический талант. - Чернову вдруг стало приятно от этих ее слов. Будто он не мальчишку-аутиста на руках держал, а бенгальского тигра приручил. - Так мы идем?
        Они пошли. Первой шла Нина. Шла осторожно, будто с неохотой. Следом Чернов с малым. Шел и боролся с острым желанием придать ей ускорения или, на худой конец, ускориться самому. Происходящее казалось ему медленным и тягучим, как глубокий, наполненный кошмарами сон. Здесь не было кошмаров и монстров, здесь все было если не привычным, то как минимум знакомым. Откуда же тогда это тягостное чувство? И что с муженьком? Или не так! Или правильнее спросить, кто ее избил?
        Он бы и спросил, будь они хоть мало-мальски знакомы, но спасение на водах, по нынешним временам, недостаточно веский повод для знакомства и задушевных бесед.
        В доме царила тишина. Чернову она показалась настороженной. Дом затаился и наблюдал.
        - Вы живете одни?
        - Здесь? - Она обернулась, снова глянула на него как-то странно.
        - Здесь. - Он кивнул. Наверное, тень ему показалась. Ожидал увидеть русалкиного мужа, вот и примерещилось.
        - Одни, - ответила она с явной неохотой, словно он спросил о чем-то неприличном, а потом принялась обходить дом. Медленно, комната за комнатой. Даже в кладовку и ванную с туалетом заглянула. Кого искала? Может, наврала, что живет без мужа. Может, муж опомнился, осознал, что натворил, и сделал ноги? Вот только нет в доме следов мужика, Чернов специально посмотрел. Ни мужика следов, ни каких других. Он и сам не понимал, какие следы пытается найти, но избавиться от тягостного, свербящего в затылке чувства не мог, как ни старался. За ними наблюдали, следили за каждым шагом. Вопрос - кто?
        Чернов осторожно положил малого на разобранную кровать, осмотрелся. Спрятаться в этой комнате было ровным счетом негде. Разве что в здоровенном платяном шкафу. Шкаф, кстати, из массива, явно антикварный и недешевый. И настенное зеркало в резной раме тоже антикварное и дорогое. Даже странно, как эти винтажные вещицы сохранились в долгие годы пустовавшем доме. Странно, как сам дом сохранился, если уж на то пошло. Вот в своем собственном Чернов сразу же установил охранную систему. Жить на Темной воде постоянно он не планировал, а зимой в этой глуши за домом нужен нормальный присмотр.
        Пока он раздумывал об охранных системах, Нина на цыпочках подошла к закрытому шкафу и рывком распахнула его створку. Кого она там планировала найти?
        Кого бы ни планировала, ничего не вышло. В платяном шкафу, как и полагается, висели платья. Спрятаться там было просто негде. Да и некому, если отринуть наконец паранойю и призвать на помощь здравый смысл. А она вздохнула с явным облегчением. Чернов тоже вздохнул. Странный дом, странная девчонка. Малой-аутист выглядит самым нормальным во всей этой истории. Может, даже нормальнее самого Чернова.
        - Все? - спросил Чернов раздраженно. Не нравились ему такие вот иррациональные размышления.
        - Все, - ответила Нина и улыбнулась одними губами. Это была мертвая, ничего не выражающая улыбка не русалки, а утопленницы. Дурдом…
        - Тогда я пошел.
        - Иди.
        В этот момент ему показалось, что попросись он на постой, она бы обрадовалась. Да что-то не хотелось ему оставаться. Не любил он сложносочиненных дамочек, а эта была очень сложносочиненная.
        - И… спасибо тебе.
        - И… пожалуйста. Присматривай за малым в следующий раз получше, двери, что ли, запирай на ключ.
        Получилось некрасиво. По-менторски получилось. Словно он имел право вот так ее поучать. У нее - сын, а у него из домочадцев только кактус.
        - Хорошо, присмотрю. - А она не обиделась. Она пятилась к входной двери. Выглядело это так, словно вот прямо сейчас она раскинет в стороны руки, станет в дверном проеме и заорет дурниной: «Не пущу!»
        Чтобы не встала и не заорала, Чернов поспешил ретироваться. К джипу своему направился почти бегом, аж самому смешно стало. А когда завел мотор, обернулся, глянул на темные окна. Никаких теней, никаких посторонних мужиков. Померещилось от недосыпа и интоксикации кислородом!

* * *
        Темка спал. На лбу его выступили капельки пота, а маленькие пальцы перебирали во сне край пледа. Нина дорого бы дала, чтобы узнать, какие сны сейчас снятся ее сыну. Ее и саму клонило в сон. То ли от пережитого, то ли от выпитого виски, но ей нельзя засыпать. А еще, кажется, им с Темкой нельзя оставаться в этом доме.
        Она не знала, в доме ли дело или в озере, в этой темной мертвой воде, но страх крепко держал за горло когтистой лапой, той самой когтистой, пахнущей псиной лапой, что оцарапала ей руку. Нина стащила с плеча халат Чернова, подошла к зеркалу, посмотрела на плечо. Рана оказалась длинной и достаточно глубокой. Поперек ее пересекали аккуратные стежки. Но кровь больше не шла, наверное, это хороший знак.
        - Это не зверь, - сказала она той, что вместе с ней разглядывала рану по ту сторону зеркала. - Это какая-то ветка. Я поранилась, когда плыла. Зацепилась за что-то в темной воде.
        Думать про ветку было проще, чем про неведомого зверя. У Нины даже получилось убедить себя в том, что никакого зверя не было вовсе. Если бы в окрестностях рыскали волки, Яков предупредил бы. Наверное.
        Нина отошла от зеркала, бросила полный тревоги взгляд на спящего сына и вышла в кухню. Пока варился кофе, она думала о том, как лучше поступить, о том, что по ее вине Тема оказался в этой глуши. Сначала в глуши, а потом и на середине озера. Как такое могло произойти?! Как вообще понять, что с ним произошло?!
        Кофе едва не выкипел, Нина в последний момент сдернула турку с плиты, подула на обожженные пальцы, с дымящейся чашкой вышла на террасу, встала так, чтобы видеть окно спальни. Ей нужно принять еще одно очень важное и очень сложное решение. Принять прямо сейчас, пока не стало гораздо хуже. Ее сыну не место на Темной воде. Это была ошибка - поселиться здесь. Чудовищная ошибка!
        Кофе оказался таким же горьким, как и Нинины думы. Не было ни спасения, ни успокоения, на которое она так рассчитывала, в которое уже почти поверила. Ничего… только темная вода вокруг. И скользнувшая в лесную чащу тень, заметить которую получилось лишь краем зрения, если не сказать краем сознания. Нина глубоко и со свистом вздохнула, попятилась к двери.
        Сейчас утро. Тихое летнее утро в глубинке. Оно не должно быть ни непонятным, ни уж тем более пугающим. Но внутри у Нины все трепыхалось от необъяснимого страха, а руки дрожали так сильно, что задвинуть засов получилось не с первого раза. А когда получилось, она сползла на пол и расплакалась. Она не плакала с того самого дня, когда решила изменить свою и Темкину жизнь. Даже когда было больно, она не позволяла себе плакать. А этим ярким летним утром в ней словно бы что-то окончательно сломалось. Еще одно сложное решение сбило ее не только с намеченного курса, но и с ног.
        Она вытирала горькие слезы, сидя на полу под дверью, а снаружи кто-то ходил. Она слышала - или чуяла? - медленные, сторожкие шаги. В спальню к Темке Нина ползла на коленках, чтобы тот, кто снаружи, не заметил. Это ли не сумасшествие?! Вот этот холодный, липкий страх перед неизвестностью и тем, кто пытается прорваться в их с сыном жизнь?
        Темка спал, раскинув в стороны руки, вид у него был умиротворенный. Прорываясь сквозь новые шторы, на его лицо и лоскутный плед падали солнечные блики. Только блики - никаких теней. Нина уже почти решила, почти поверила, что ей показалось, когда в дверь решительно постучались.
        Сердце оборвалось, упало и закатилось куда-то под кованую кровать, и душа испуганно рванула следом. Чтобы удержать и сердце, и душу, Нине пришлось сделать над собой колоссальное усилие. На это ушла целая вечность. И всю эту вечность дверь содрогалась от стука. А потом стало тихо. Так тихо, что зазвенело в ушах.
        Не стук, а эта мертвая тишина привела ее в чувство, вернула способность соображать и двигаться. На кухонном столе лежал нож, не слишком длинный, не слишком короткий, с лезвием достаточной длины. Достаточной для чего?.. Нина не стала об этом думать, просто взяла нож, крепко сжала рукоять, на цыпочках подошла к входной двери, словно завороженная, уставилась на медленно опускающуюся ручку. Тот, кто снаружи, не ушел, он все еще пытался войти, просто сменил тактику. Нина зажмурилась, собираясь с силами, готовая дать отпор. На все готовая…
        - …Эй, ребята, вы спите еще, что ли? - послышалось с той стороны.
        Она не сразу узнала голос. И даже когда узнала, не сразу смогла сделать вдох.
        - Нина, это я, Яков! Вот ехал мимо по делам, решил заглянуть, узнать, как вы тут.
        Они тут плохо. Им тут страшно и муторно. А Яков уже почти свой, почти родной. Его можно попросить о помощи.
        Нина сделала вдох-выдох, решительно распахнула дверь.
        - Эй… эй! - Яков шагнул в сторону, предупреждающе вытягивая перед собой руку. - Да что с тобой, Нина? - Он смотрел не на нее, а на нож, который она сжимала в кулаке. - Ты чего?..
        - Ничего… - Не приглашая Якова в дом, она сама вышла на террасу, нож положила на перила, спросила виновато: - Яков, у вас есть закурить?
        Он не стал ни осуждать ее, ни отговаривать, молча протянул пачку дешевых сигарет, чиркнул спичкой.
        - Нам с Темкой нужно отсюда уехать, - сказала Нина, глубоко затягиваясь горько-колючим дымом.
        - Когда? - спросил Яков, закуривая свою сигарету.
        - Сегодня. Сейчас.
        Он кивнул, уперся локтями в перила, как раз рядом с ножом.
        - А куда?
        Вот это самый главный и самый сложный вопрос. Им с Темкой некуда было съезжать. Наверное, Яков понял ее без слов, тяжело вздохнул, а потом сказал:
        - К Шипичихе вас отвезу.
        Она не хотела к Шипичихе, но выбора не оказалось.
        - А если не возьмет на постой, тогда, наверное, можете пожить у меня. - Ему не нравилась эта идея. Да и кому понравится жизнь с чужаками?
        - А может, к кому-нибудь из местных? - спросила Нина с надеждой.
        - Сезон. - Яков мотнул головой. - Все свободные дома уже дачникам давно сданы. - Он ненадолго задумался, а потом посветлел лицом. - К Егору Березину нам нужно. Это хозяин пансионата на Светлой воде. Может, помнишь?
        Она не помнила. Она вообще сейчас туго соображала, а от первой за несколько лет сигареты, кажется, и вовсе опьянела.
        - Я поговорю с ним. - Яков уже обдумывал эту идею. - Правда, номера в пансионате дорогие, не про нашу честь, но, может, сделает скидочку. Так сказать, по старой памяти.
        Она не потянет пансионат. Даже со скидочкой не потянет. Нет у нее столько денег. Пока нет. А когда появятся, неизвестно.
        Наверное, Яков все понял по ее лицу, потому что с отчаянной решимостью сказал:
        - Ладно, пока к Шипичихе, а там посмотрим. Малой где?
        - Спит.
        - Кофе сваришь? - Он загасил окурок, с тоской посмотрел на озерную гладь.
        - Сварю. - Сейчас, когда Яков рядом, уже не так страшно. Можно сказать, вообще не страшно. А если получится договориться с Шипичихой о постое, станет совсем хорошо. - У меня пирог есть, который Ксюша дала. Будете?
        - Буду. - Яков кивнул, сдвинул свои «авиаторы» на макушку и спросил: - Что с рукой?
        Он смотрел на след не то от ветки, не то от когтя, но Нина как-то сразу поняла, что вопрос этот куда шире. Он спрашивал ее о причине такого внезапного бегства. Спрашивал, но, кажется, нисколько не удивлялся ее решению.
        - Поцарапалась. Пустяки.
        Чернов тоже смотрел на ее руки. На рану, на синяки. Что он подумал про нее? Что сейчас думает Яков? А он точно думает что-то плохое, потому что хмурится и с остервенением мочалит в крепких желтых зубах спичку.
        - Я боюсь здесь оставаться, - призналась Нина шепотом. Яков должен узнать правду перед тем, как решить, нужно ли им помогать. - Темка ночью едва не утонул в озере.
        Яков темнел лицом. Измочаленная спичка упала на пол террасы.
        - Я проснулась, а его нет. Бросилась к воде, а он там. И… какой-то зверь с ним. Яков, здесь водятся волки?
        - Волки? - Кажется, он не сразу понял ее вопрос.
        - Я видела какое-то животное. Там, в озере. Волки умеют плавать?
        - Волки умеют. - Яков кивнул, закурил новую сигарету.
        - А на людей они нападают?
        - Нападали. Но давно, лет двадцать назад. На Генку один напал. Видала, он до сих пор хромает. А когда я его нашел, на нем живого места не было.
        Замерло сердце, похолодели руки и ноги. Вот так, в этих глухих местах водится волк-людоед, а она притащила сюда ребенка.
        - Но это ж давно было! - Яков понял, какое впечатление произвели его слова. - Нина, ты что?! Двадцать лет прошло! Тот волк уже подох давно!
        - Его застрелили?
        - Нет. Искали его долго. Охотники из лесу несколько суток не вылезали, выслеживали.
        - Но так и не нашли?
        - Да сдох он, говорю тебе! - Яков повысил голос, а потом перешел на шепот: - Генка его тогда сильно ранил, когда отбивался. Может, зарылся в какую нору и издох. Не видел его с тех самых пор никто, да и двадцать лет прошло. Не живут столько волки. Может, тебе почудилось? - спросил он с надеждой. - Ну, померещилось что-то с перепугу?
        - У Темки в кулаке клок шерсти. Вы можете по шерсти определить вид животного?
        - Надо глянуть. Малец спит еще?
        - Спит.
        - А клок этот где? Покажи.
        Нина сбегала в дом, осторожно, чтобы не разбудить, разжала Темкину ладошку и, превозмогая чувство брезгливости, взяла двумя пальцами клок свалявшейся шерсти.
        - Вот. - Она положила клок на перила перед Яковом. - Чье это?
        Шерсть Яков рассматривал долго. Как-то даже подозрительно долго. Разглядывал, обнюхивал, словно сам был волком, а не человеком.
        - Это не волчья, - сказал наконец.
        - А чья тогда? Собачья? - Она с трудом могла представить собаку такого размера. А может, причиной всему были туман и страх, которые искажали восприятие мира.
        - И не собачья. Я не знаю. - Яков помотал головой. - Не видел я зверья такого цвета.
        А цвет и в самом деле оказался необычный. При солнечном свете некоторые волоски уходили в серебро, почти как новогодняя мишура, но ведь не бывает ни таких волос, ни такой шерсти.
        Из дома послышался громкий Темкин плач. Нина, зажав в руке клок, бросилась в дом.
        Темка сидел на кровати, тер кулаками глаза и плакал.
        - Мама, - сказал он, стоило только Нине переступить порог.
        - Я здесь, сына! - Она присела на кровать рядом с Темой, погладила по влажной спросонку макушке, подумала, как было бы здорово, чтобы он сказал еще что-нибудь.
        И он сказал.
        - Сущь, - сначала сказал, а потом закричал в голос, забился в Нининых объятьях: - Сущь! Сущь!! Сущь!!!
        Это странное слово что-то значило. Оно волновало и пугало ее маленького сына.
        - Все хорошо, Темочка, больше тебя никто не обидит.
        Клок шерсти выпал из ее разжавшихся пальцев, спланировал на пол. Темка вывернулся, соскользнул с кровати, зажал в кулаке эту мерзость.
        - Сущь, - сказал, пряча кулак за спину, словно боялся, что Нина попытается снова отнять его трофей.
        Искушение было велико, но она не стала. Вместо этого улыбнулась беспечно:
        - Тема, мы сейчас покушаем, и дядя Яков отвезет нас в гости к… одной бабушке.

* * *
        Бабушка была им не рада. Да и кто бы сомневался! Бабушка смерила их всех троих хмурым взглядом, а потом спросила:
        - Что?
        - Вот, - проговорил Яков виновато, - я тут это… - Больше слов у него не нашлось, и Нина решила, что должна объясниться с Шипичихой сама.
        - Не могли бы мы пожить у вас какое-то время? - спросила она решительно и так же решительно продолжила: - У меня есть деньги, я заплачу.
        - Нет, - ответила Шипичиха так же решительно. - Нет, вы не можете.
        - Ясно… - Нина уже приготовилась к отказу, поэтому почти не расстроилась. Ей казалось, что внутри она сделана изо льда, такая же холодная и бесчувственная. - Извините за беспокойство.
        - Я не сказала, что не пущу. - Шипичиха сделала какой-то странный жест рукой, одновременно приглашающий и прогоняющий. Как только у нее это получилось? - Я сказала, что вы сами не сможете остаться.
        - Не захотим? - спросила Нина осторожно.
        - Не захотите. - Старуха кивнула.
        - Мы захотим. - Она вспомнила минувшую ночь в мельчайших подробностях и поняла, что согласна ночевать хоть в сарае, хоть на сеновале, да хоть под открытым небом, только не возле Темной воды. - Если вы нас пустите.
        - Есть хочешь, малой? - Шипичиха на Нину даже не глянула, она очень внимательно смотрела на Темку.
        - Хочу, - ответил Тема, и у Нины от счастья закружилась голова. Третье! Третье слово, которое всего за какие-то сутки произнес ее маленький сын!
        - А покажь, покажь-ка мне, что у тебя там в кулаке? - Шипичиха нависла над Темкой. Нина уже хотела было привычно заступить ей дорогу, но в последний момент сдержалась.
        - Мое. - Тема спрятал руку за спину. Четвертое слово!
        - Твое. - Шипичиха не спорила. - Я только посмотрю, трогать не стану. - Покажь.
        Темка с явной неохотой разжал кулак. Клок серебристой шерсти на его ладошке словно бы свалялся и потускнел, он уже и серебристым не был, если только с редким серебряным проблеском.
        Шипичиха рассматривала клок долго и внимательно, а потом выпрямилась и велела:
        - В дом идите! Я сейчас завтрак сготовлю!
        - Так я это… - Яков явно чувствовал облегчение от того, что получилось пристроить Нину с Темкой, - я по делам в лесничество!
        - На связи будь, - велела Шипичиха, не глядя в его сторону, и Яков кивнул, подчиняясь.
        Завтракали на террасе под сенью винограда. Ели молча. Шипичиха ни о чем не расспрашивала, а Нина тихо радовалась передышке. У их ног крутилась хозяйская собака, но вела себя смирно, интересовалась только подачками со стола.
        - Можно я посплю? - Нина помогала Шипичихе убираться со стола. - Немножко, хотя бы часик.
        - Спи. - Шипичиха глянула на нее искоса. - Ночью выспаться не вышло?
        - Нет. - Она мотнула головой.
        - А что так? - В голосе Шипичихи не было любопытства. Наоборот, Нине показалось, что вопрос этот она задала помимо воли. Но раз уже задала… Ей нужно выговориться, выдавить из себя этот липкий, пахнущий тиной страх…
        Шипичиха слушала молча, не перебивала, не задавала наводящих вопросов, не удивлялась услышанному, а когда Нина закончила, сухо сказала:
        - Зря ты сюда приехала, девка. Ох зря. И сама приехала, и малого привезла.
        Нина уже понимала, что зря, одной только ночи хватило, чтобы это понять.
        - Мы, наверное, уедем, - произнесла она не слишком уверенно. Эту мысль еще нужно было обдумать и взвесить, как-то смириться с тем, что она изначально приняла неправильное решение.
        - Не получится. - Шипичиха закончила вытирать посуду и теперь складывала тарелки в аккуратную стопку. - Но отпустит она теперь тебя.
        - Кто не отпустит? - Внутри похолодело.
        - Темная вода. Ни тебя, ни малого твоего. Значит, судьба такая. Значит, так и нужно было.
        - Что значит «не отпустит»? - Нина старательно и методично выкорчевывала панику, а на освободившееся место бросала семена злости. - Вы сейчас о чем вообще?
        - Я обо всем. - Старуха снова сделала неопределенный жест рукой. - О том, что все только начинается. - И, не позволив Нине сказать ни слова, спросила, указывая на ее исполосованную руку: - Откуда?
        - Поцарапалась.
        - Поцарапалась, значит. - Шипичиха кивнула. - Это хорошо, что поцарапалась. Крови много было?
        - Не слишком.
        - Это тоже хорошо. Голова кружится?
        Кружится. Но это от бессонницы и стресса. Может быть, еще от выпитого в доме Чернова виски.
        - А какая разница?
        - Большая. А малой твой, я смотрю, говорить начинает. Сколько слов уже сказал? Два? Три?
        - Четыре.
        - Вот. А будет больше. С каждым разом больше. - Шипичиха поглядывала на играющего с собачкой Тему. Тема выглядел полностью довольным жизнью. - Если только ты его не увезешь.
        - Из Загорин?
        - От Темной воды.
        - Глупости! - Нина мотнула головой, и головокружение усилилось.
        - Малому твоему сколько? - спросила Шипичиха.
        - Четвертый год.
        - И сколько слов он за эти четыре года сказал?
        Нисколько. Но тот факт, что Темка вдруг заговорил, никак не связан с этим чертовым местом!
        Нина так и сказала. А старуха только усмехнулась в ответ, не стала спорить. Она собрала со стола посуду, унесла в дом и уже из дому крикнула:
        - Я тебе постелила! Иди передохни. За малым я пригляжу.
        Нина уснула мгновенно, стоило только голове коснуться пузатой пуховой подушки. Как в омут, провалилась в темный, без сновидений, сон. А когда проснулась, день благополучно перевалил на вторую половину. И этой второй половиной им с Темкой нужно было как-то распорядиться. От помощи по дому Шипичиха отмахнулась.
        - Сама управлюсь, - сказала, вытирая загорелые руки о белоснежный передник. - Если хотите, сходите в «Стекляшку», хлеба купите и лимонаду «Дюшес». Он там прямо возле кассы стоит. - Про лимонад Шипичиха упомянула с каким-то непонятным смущением, словно стеснялась. - В кафе к Ксении зайдите, к чаю чего-нибудь возьмите.
        От дома Шипичихи до «Стекляшки» было минут тридцать ходу. Идти пришлось почти через все Загорины, по пути разглядывая дома, прячущиеся то за палисадниками, то за высокими заборами, многочисленные яблоневые и вишневые сады, обходя беспечно копошащихся в пыли кур. Куры приводили Темку в восторг, впрочем, как и всякая встреченная на пути живность. Казалось, что ночное происшествие он уже забыл. Пусть бы забыл. Достаточно, что Нина помнит все в малейших подробностях.
        Стоянка перед «Стекляшкой» оказалась заполнена машинами на треть, наверное, жизнь в Загоринах активизировалась ближе к вечеру. Внутри тоже было довольно многолюдно, прохладный кондиционированный воздух вкусно пах выпечкой. Между стеллажами с товарами бродили как селяне, так и дачники. Первые от вторых отличались разительно, сразу и не понять, кто на самом деле здесь хозяин: пришлые и местные. Нина быстро сложила в корзину все самое необходимое, выстояла небольшую очередь к единственной работающей кассе, рассчиталась. До настоящего вечера было еще далеко, и возвращаться к Шипичихе не хотелось, поэтому Нина заглянула в кофейню. Темка занял место у окошка, а Нина прошла к стойке.
        - О! - сказала Ксения вместо приветствия. - Вам с мелким как обычно?
        Они заглянули в кофейню всего второй раз, а уже «как обычно». Было в этом что-то такое… домашнее, словно бы их с Темкой приняли в закрытый клуб.
        - Да, спасибо, - отозвалась Нина, оглядывая зал. Людей здесь было еще не слишком много, но больше, чем вчера.
        - Скоро будет не протолкнуться, - заметила Ксюша, насыпая в турку кофе. - Вечер пятницы - все дела! И живая музыка! - Она кивнула на школьную доску, на которой мелом было выведено: «Сегодня вечер живой гитарной музыки, господа!»
        Нине вдруг невыносимо захотелось на вечер живой гитарной музыки. Чтобы все банально и привычно, лишь самую малость романтично. Чтобы никакого дома у Темной воды…
        - Как устроились? - спросила Ксюша, словно прочтя ее мысли. - Как вам на новом месте?
        Не было смысла врать, все равно ведь Яков Ксюше все расскажет, поэтому Нина сказала правду:
        - Никак.
        - А что так? - Ксюша так и не донесла турку до жаровни с раскаленным песком, застыла с вытянутой рукой.
        - Жутко там. - И здесь не нужно врать. Не такое уж безобидное и светлое место - Темная вода. Было бы безобидным, не пустовало бы.
        - Жутко. - Ксюша согласно кивнула, поставила турку на жаровню, а потом добавила: - И правильно, что съехала. Нечего вам там с малым делать.
        - Из-за Силичны? - Не нужно было спрашивать. Все равно ведь решение уже принято. Но Силична, как внезапно выяснилось, не какая-то посторонняя старушка, а ее прабабушка, бабушка ее мамы. - Из-за того… убийства.
        - Убийства? - Ксюша о чем-то задумалась, а потом, словно придя в согласие с самой собой, сказала: - Яков тебе соврал. Не хотел пугать, наверное. А я его потом знаешь как отчитала! Нормальное ли это дело, когда женщина не знает, в каком месте придется жить. А ты ж не одна, ты с малым дитем. - Ксюша навалилась пышным бюстом на стойку, она умудрялась одновременно следить и за Ниной, и за залом, и за кофе на жаровне.
        - Так что там на самом деле случилось? - Кусок льда, который почти растаял, снова кольнул изнутри холодом. Что может быть страшнее убийства?
        - Кошмар и ужас там случился. Я думаю, правильно Алена сделала, что сбежала и тебя с собой забрала. И что правду не сказала, тоже правильно. Зачем ребенку такая правда!
        - Какая? - Иголок становилось все больше и больше, а дышать получалось через раз.
        - Долгая история. В двух словах не расскажешь, но ты ведь уже выросла, имеешь право знать, как оно было на самом деле. Погоди-ка! - Она нырнула под стойку, но почти сразу же вынырнула с раскраской, белыми листами бумаги и цветными карандашами. - Сейчас еще пончиков разогрею. Отнеси малому, пусть делом занимается.
        Темка принял подарок со сдержанным достоинством, раскраску отложил в сторону, потянулся за бумагой и карандашами.
        - Порисуешь тут пока? Мне нужно с тетей поговорить. - Нина погладила сына по голове. Он молча кивнул в ответ, а так хотелось, чтобы сказал хоть что-нибудь. Но не все сразу…
        К тому моменту, когда она вернулась к стойке, Ксюша уже сварила кофе.
        - Тебе. - Она поставила перед Ниной дымящуюся чашку и блюдце с каким-то пирожным. - Ешь, это пятничные изыски от шеф-повара. Вкусно.
        В том, что вкусно, Нина не сомневалась. Вот только ей не хотелось пирожного, ей хотелось правды. А Ксюше хотелось поболтать. Совпали желания.
        - Яков, конечно, не всю правду сказал, - заговорила наконец Ксюша. - Но ты его не вини. Такая история… Я и сейчас, бывает, как накатит, так от жути содрогаюсь, а тогда я вообще девчонкой была, еще моложе Алены, твоей мамы. Мы ж тут все в Загоринах думали, что она третьей жертвой стала. А ты, значит, четвертой… А если Силичну посчитать, так их вообще пять выходило.
        - Я не понимаю. - Она и в самом деле не понимала. Раньше речь шла только о бабушке, а теперь вот… еще какие-то жертвы.
        - А никто сначала не понял. Когда Светка Нефедова пропала, решили, что в город сбежала. Она такая была… оторви да выброси. Помнится, даже родители ее не особо испугались. А потом ровно через год пропала Женя Симонова. И это уже совсем другая история.
        - Почему?
        - Потому что Женя была не такая, как Светка, не могла она никуда сбежать. Правильная она была, понимаешь?
        - Правильные тоже иногда сбегают. - Ей ли не знать…
        - Правильные если сбегают, то ребенка не бросают. А Женя, получается, бросила.
        Да, правильные детей не бросают. С этим Нина была полностью согласна. Правильные, когда сбегают, детей забирают с собой, чтобы потом прятаться с ними на Темной воде.
        - Они жили у Темной воды?
        - Нет. - Ксюша покачала головой. - Загоринские были обе. Но к Темной воде в те времена многие бегали. Искупаться там или за веночком.
        Нина хотела было спросить, за каким веночком, но Ксюша нетерпеливо махнула рукой, продолжила:
        - Женю тогда всей деревней искали, следователь из города приезжал. Говорят, оба озера водолазы обшаривали, но так ничего и не нашли. А ровно через год оно как рвануло… - Ксюша замолчала, будто вспоминая все подробности того страшного года. - Это уже потом закономерность увидели, когда Алена, мама твоя, пропала, а сначала-то значения не придавали.
        - Какую закономерность? - спросила Нина шепотом. Про кофе она и думать забыла, так и держала чашку в ладонях, не сделав ни единого глотка.
        - Пропадали все ровнехонько на русальей неделе.
        - Какой неделе?
        - Русальей. - Ксюша покачала головой. - Сразу видно, что ты не местная, не знаешь, как оно у нас тут. А у нас в Загоринах русалья неделя - это отдельная история. Вот она, кстати, как раз вчера и началась. Но сейчас как-то поутихло все, неинтересно молодежи ничего, кроме интернета, а тогда мы верили.
        - Во что верили?
        - Во всякое. - Ксюша неопределенно развела руками, словно пытаясь объять необъятное. - Это такая особенная неделя, и ночи в ней особенные. Ну, типа, русалки только в русалью неделю могут на сушу выходить. Вроде если девка сплетет венок и бросит его в воду русальей ночью, а венок этот примут, то она непременно в следующем году выйдет замуж.
        - Кто примет? - В Ксюшином путаном рассказе Нина понимала все меньше и меньше.
        - На самом деле это поверье у нас такое. Девка плетет венок из луговых трав и бросает его в озеро. Чей венок останется плавать на поверхности, той в следующем году ничего на амурном фронте не светит. А вот если венок под воду уйдет, значит, приняла русалка подарок и поможет чем сможет. Но лучше всего, если девкин венок потонет, а взамен ему со дна русалий венок всплывет. Считалось, что это вообще шикарный расклад. Если такой венок на голову надеть, то любого мужика можно на веки вечные приворожить. Любого, понимаешь? - Ксюша вздохнула, словно бы даже с сожалением. - Говорят, Алена, мама твоя, как раз такой венок из Темной воды и выловила, потому за ней мужики так и бегали.
        - И как понять, что это именно русалий венок? - В эти сказки Нина не верила, но любопытство неожиданно взяло верх.
        - Очень просто. - Ксюша пожала плечами. - В воду бросают венок из луговых трав, а на поверхность вместо него всплывает венок из кувшинок. Вот такой бартер… И к Темной воде девка должна пойти непременно в одиночестве, в сорочке, собственноручно расшитой, на голое тело надетой. Вот и думай, какой популярностью у нас в Загоринах пользовалась русалья неделя. - Ксюша хихикнула. - Особенно у мужиков. Насмотрится парень на этакую красоту в полупрозрачной ночнушке, проникнется, так сказать, всем сердцем, вот тебе и новый роман! И русалки никакие не нужны. Но старики это дело осуждали. Я прекрасно помню, как батя мне грозился ноги повыдергивать, если только сунусь к Темной воде в русалью ночь, а мамка всякие страсти рассказывала про монстра-перевертыша, что рыщет по берегу озера в русалью неделю.
        - Монстра?.. - сердце остановилось.
        - Ага. Зверя с красными глазами. Чупакабру. - Ксюша снова неопределенно взмахнула руками. - Эта тварь типа хватает всех зазевавшихся парней, ну, тех, что решились подсматривать за полуголыми девками, и утаскивает в лес. Ну, сама понимаешь, какого сорта эти байки и для чего придуманы. Чтобы молодежь отогнать от Темной воды: и девок, и парней. Чтобы не начудили чего по пьяни и из-за гормонов, чтобы не потонули ненароком. Потому что бабка моя рассказывала, что раньше, еще во времена ее молодости, не проходило ни одной русальей недели без того, чтобы кто-нибудь в озере не утонул или не пропал без вести. Вот те два исчезновения Светки и Жени и списали сначала на русалью неделю, на всю эту ночную вакханалию. А потом пропала Алена с дочкой. Малые дети никогда раньше на озере не пропадали, это уже знаешь какое ЧП! А тут еще и Силичну нашли. Там такая жуть была… - Ксюша подавленно замолчала. - Похоже, рассказывать сказки про русалок ей было проще. - Ее обнаружили на следующий день, сразу после последней русальей ночи. Не в доме, тут Яков не обманул. Она у воды лежала, с вырванным сердцем…
        - Как это?..
        - А никто так и не понял, как это. Сначала думали на зверя. Там вроде и следы от лап нашли. Следователь даже егерей приглашал, чтобы на следы и рану глянули. Яков тоже присутствовал. - Ксюша вздохнула. - На него потом страшно смотреть было, на три дня в запой ушел. Но так и не поняли, какой зверь мог такое с человеком сотворить. А потом на мелководье нашли охотничий нож со следами крови. А Алена пропала. Да не одна, а вместе с тобой. Ты тогда еще совсем малая была, даже меньше, чем твой сын сейчас. Дом у озера обыскали, а все вещи на месте. Если женщина решает бежать, она ж, наверное, вещи с собой берет.
        Ох, ошибается Ксюша… Если женщина решается бежать, она почти ничего с собой не берет.
        - Ну, тут уже хочешь не хочешь, а вспомнишь про все прошлые исчезновения. Вот следователь и вспомнил. Взяли в оборот всех, кто сразу с тремя женщинами общался. Таких, ясное дело, в Загоринах оказалось много, деревня-то хоть и большая, но все равно не город, все друг друга знают. Вот кто-то участковому и указал на Серегу Лютаева как на наипервейшего подозреваемого. И со всеми исчезнувшими женщинами был знаком, и в дом ваш вхож, и покойная Силична его не особо жаловала. Впрочем, она вообще никого не жаловала. Строгая была старуха. Алену держала в ежовых рукавицах. Как уж при такой строгости она тебя умудрилась родить, это другой вопрос. О том только твоим родителям ведомо, но факт остается фактом. Той ночью, последней русальей ночью, прабабку твою срочно позвали к Антонине Симоновой, Жени Симоновой маме. Кто говорил, у нее с вечера сердце прихватило, а кто - что примерещилось ей что-то. Ну, русалья ночь же, ясное дело! Да еще и годовщина по пропавшей без вести дочери. И знаешь, что это значило?
        Нина мотнула головой. В груди щемило так, словно это у нее прихватило сердце.
        - Это значит, что домой из Загорин Силична вернулась только на рассвете. И убили ее на рассвете, это и экспертиза потом подтвердила. А еще это значит, что Алена ночью никуда из дома не уходила, не могла же она бросить тебя среди ночи одну!
        Не могла. Мама никогда, ни за что на свете бы ее не бросила!
        - Вот следствие и решило, что если вы с Аленой оставались всю ночь дома, то могли стать свидетелями убийства. - Ксюша помолчала, а потом после тяжкого вздоха продолжила: - Или первыми жертвами, а уже Силична свидетельницей. А Лютаев стал первым подозреваемым. Сначала вообще никто поверить не мог, что это он сделал. - Ксюша снова помолчала, будто и сама до сих пор не до конца верила. - Но там факты, неопровержимые улики…
        - Какие улики? - Почти четверть века назад все случилось, а от истории этой до сих пор веяло таким ужасом, таким безумием, что невозможно поверить.
        - Когда начали всех, кто был с Силичной и Аленой знаком, на допросы таскать, Лютаева не сразу нашли. Пропал, словно в воду канул. Яша его тоже искал. Они же дружили все вчетвером: Яша, Лютый-Лютаев, Сычев и Березин. Неразлейвода были по молодости. Это сейчас их жизнь пораскидала: Якова - в охотнадзор, Лютого - на зону, а Сычева с Березиным - в бизнес, а тогда-то никто из них и не думал, что так все сложится. Да ты пей кофе, остынет же!
        Уже остыл. Да и как запивать такую историю кофе? Ее бы запить водкой или вот виски, которым отпаивал ее Чернов.
        - Они все вместе были той ночью? - спросила Нина, делая глоток скорее из вежливости, чем от необходимости.
        - В том-то и дело, что нет. Яков рассказывал, что звали они Алену на гулянья по случаю завершения русальей недели, но она отказалась. Теперь-то понятно, что из-за тебя, что не с кем было тебя той ночью оставить. Ну и с Серегой они вроде как поругались тогда. Свидетели нашлись, что поругались. Вот Яша мой и стал свидетелем. Он до сих пор себе простить не может, что рассказал тогда про это участковому. Думает, что предал товарища. А я ему говорю: какое же это предательство, когда речь идет об убийстве?! - Ксюша глянула на Нину так, словно ждала от нее одобрения.
        - Вы ее тоже знали, мою маму? - спросила Нина.
        - Ну как знала… - Ксюша пожала плечами. - Я тогда малая еще была. Родители меня даже в клуб не пускали. Со стороны наблюдала. Алена красивая была. - В голосе Ксюши послышалась едва уловимая зависть. - На нее многие парни заглядывались.
        - И Яков?
        - И Яков, - сказала Ксюша как отрезала. В этот момент к ней обратился один из посетителей кафе, и она вышла в зал. Нине показалось - с явным облегчением. Похоже, Ксюша уже и сама была не рада тому, что затеяла этот разговор. Нина тоже была не рада, потому что Ксюшин рассказ стал еще одним подтверждением существования зверя. Того самого, что минувшей ночью чуть не уволок Темку, того самого, что вырвал из груди ее прабабушки сердце… Думать об этом было так жутко, что Нину до костей пробрал озноб.
        Пока Ксюша обслуживала столик, Нина подошла к увлеченно рисующему сыну, встала за спиной, привычным движением взъерошила волосы, заглянула через плечо и перестала дышать…
        Темка рисовал зверя. Черно-серая шерсть в кровавых подпалинах, изогнутое в стремительном прыжке тело, длинные, словно многосуставные когтистые лапы, остроконечные уши, огромные клыки, полыхающие красным глаза… Не волк - зверь, жуткий, неведомый зверь… А в пасти у зверя - то ли кукла, то ли маленькая девочка. Пусть бы лучше кукла. Нет, не так! Пусть бы лучше Темка ничего этого не рисовал!!!
        - Темочка, кто это? - спросила Нина сиплым голосом.
        - Это Сущь, - ответил Тема, старательно раскрашивая красным девочкино платье. Понять бы, отчего платье красное. Или лучше такое не знать?..
        - Это волк, да? - Мозг все еще искал рациональное объяснение необъяснимому. - Это волк и Красная Шапочка, да?
        Вот только волк на волка не похож, а у девочки на рисунке красное платьишко, а шапочки никакой нет. Но ведь Темка мог забыть или просто придумать свою историю. Вот такую жуткую историю…
        - Это Сущь, - повторил сын упрямо и, высунув язык от предельной сосредоточенности, нарисовал под зверем красные следы. Не волчьи, а человеческие следы…
        - А это? - Осторожно, кончиком ногтя, Нина коснулась нарисованного следа.
        - Это кровь, - объяснил Темка. И не понять, то ли радоваться стремительно увеличивающемуся словарному запасу сына, то ли ужасаться его фантазии. Если это вообще фантазия. Если это не воспоминания…
        - Можно мне? - Она потянула на себя рисунок, и Темка расстался с ним без сожаления. - Спасибо, сынок. Доедай пончики.
        Мимо их столика проплыла Ксюша, едва заметно кивнула, мол, пойдем, расскажу, что было дальше. Нина торопливо сложила рисунок, сунула в карман джинсов, вернулась к стойке.
        - Они все ее любили, - сказала Ксюша решительно. - Все четверо. Мне иногда кажется, что Яков любит ее до сих пор.
        - А вы ревнуете?
        - Ревную. - Ксюша горько усмехнулась. - Хоть и понимаю, что нет ее больше, что не нужен ей был никто, раз за столько лет весточки не подала, а на душе все равно кошки скребутся, кажется, что любит он меня вполсилы.
        Нина не стала спрашивать, про кого она. И без того понятно, что про Якова. Ей другое не понятно: почему мама так круто, так бесповоротно изменила их жизни. Она ведь сбежала. Она была напугана до такой степени, что даже не приехала на похороны собственной бабушки. Кем напугана? Или вернее спросить - чем? И ей, единственной дочери, ни словом не обмолвилась о тех давних событиях. Да и сама Нина что помнила? Если ей тогда было почти столько же, сколько сейчас Темке, то помнить она должна хоть что-нибудь. А вот ничегошеньки! Ее воспоминания брали начало теплым летним утром в крошечной спальне, оклеенной свежими обоями в цветочек. Ее комната. Ее игрушки. А вот ее мама. Сидит рядом с кроватью на стуле, сложив на коленях тонкие, полупрозрачные руки, смотрит на Нину со смесью радости и недоверия, плачет и шепчет одними только губами:
        - Здравствуй, доченька…
        Мама рассказывала, что в детстве Нина сильно болела. Настолько сильно, что им пришлось сменить и город, и климат. А воспоминания… наверное, их стерла та тяжелая болезнь. Но это ведь не беда! Будет еще очень много разных воспоминаний и впечатлений!
        Так и случилось. Мама была права.
        - Расскажите про Лютого, - попросила Нина. - Как его вычислили? По каким следам?
        - По кровавым, - ответила Ксюша и поморщилась. - Нашли его быстро. Спал мертвецки пьяный в колхозном сарае. Там же, в сарае, потом при обыске нашли его рубашку со следами крови. Группа крови и резус совпали с кровью Силичны. На охотничьем ноже - его отпечатки. А в доме, в твоем доме, остались следы его сапог. Следователь решил, что Лютый после того, как убил и выпотрошил старушку, зашел в дом. Наверное, искал Алену и тебя.
        - Зачем? - Нина одним махом, как давешний виски, допила холодный кофе.
        Ксюша вздохнула:
        - Чтобы и с вами разделаться. Ведь тогда, почти двадцать лет назад, все, даже следователь, решили, что он и вас с Аленой убил. Убил, а тела где-то спрятал. Допрашивали его… какие-то очные ставки, следственные эксперименты устраивали, а он сначала отпирался, а потом вообще замолчал. Как мне Яков потом объяснял, не получилось у следствия доказать его причастность к остальным убийствам, потому что вроде как и убийств не было. Нет тела - нет дела. - Она с мрачной сосредоточенностью принялась полировать и без того блестящую стойку. - Да только все знали, что это он - маньяк.
        - Почему?
        - Потому что со всеми тремя девушками был знаком, потому что с мамкой твоей роман крутил. Они пожениться, кажется, даже собирались, а потом поругались, разбежались чего-то. Ты не обижайся, Нина, только Алена была ветреной. Головы мужикам кружила только в путь. Вот и тебя родила незнамо от кого. Другую бы осудили, а ее, наоборот, даже жалели.
        - Почему жалели? - А про «незнамо от кого» ведь правда. Мама никогда не рассказывала Нине про отца. Мама не рассказывала, а сама Нина не спрашивала. Сказать по правде, ее даже не волновал этот вопрос. Странно? Теперь вот ей странно, а тогда, в детстве, отсутствие в их с мамой жизни отца казалось вполне нормальным. У половины Нининых подружек не было отцов. Так что тут удивительного?
        - Во-первых, из-за Силичны. Она странная была. В Загоринах ее считали ведьмой. Боялись, рассказывали про нее всякое, но и за помощью бегали. Не спрашивай, за какой. Я не знаю. А Алена выросла совсем другая - современная, веселая. Платья моделировала и шила такие красивенные, что к ней городские в очередь становились за нарядами. Готовы были из области в нашу глушь ехать, только чтобы Алена им платье пошила. И ведь всему сама научилась, по модным журналам. - Ксюша вздохнула, на сей раз, наверное, завидуя уже маминому таланту.
        Ксюша не знала, что мама бросила шить. Не было в их доме ни модных журналов, ни швейной машинки, а все платья покупались либо в магазине, либо на вещевом рынке.
        - А во-вторых? - спросила Нина.
        - А во-вторых, из-за тебя. - Ксюша усмехнулась. - Это ты сейчас нормальная, а тогда… - Она многозначительно замолчала.
        - А тогда что? Что со мной было не так?
        Ксюша ответила не сразу, наверное, ей стало неловко.
        - Мама моя работала в детском садике воспитателем, - заговорила она наконец. - Не знаю, как сейчас, а тогда в их обязанности входили подворные обходы, перепись детишек садовского возраста. Чтобы потом эти списки в школу передать. Тебя в садик не водили, Силична за тобой сама присматривала, но приказ есть приказ.
        - Что со мной было не так? - поторопила Нина Ксюшу.
        - ЗПР у тебя был. Задержка психического развития. - Ксюша глянула на нее виновато, словно это она лично выставила Нине такой диагноз. - Ну, во всяком случае, тогда так решили. Мама говорит, ты хорошенькая была, чистый ангел, и людей не дичилась, но не разговаривала совсем. Они с заведующей садиком хотели тебя в город свозить, показать лору, вдруг ты молчишь, потому что глухая, но Силична их шуганула, сказала, что нормально все с тобой, придет время, ты еще умнее всех их, вместе взятых, будешь. - Ксюша склонила голову набок, оглядела Нину с головы до ног, а потом закончила: - Видать, не ошиблась прабабка твоя. На немую дурочку ты точно не похожа.
        Не похожа. Ни на немую, ни на дурочку. И Темка вот начинает говорить. Темке ЗПР не ставили, Темку сразу записали в аутисты. И Нина поверила. Может, это потому, что рядом с ней не было прабабушки Силичны, которая шуганула бы всех и сказала, что Темка нормальный?.. И мамы к моменту рождения Темки тоже уже не стало.
        Про Темку, кстати, Ксюша деликатно промолчала, хотя не могла не заметить, что Нинин сын за все время их знакомства не произнес ни слова. И на том спасибо. А Нине нужно было узнать еще кое-что, может, даже самое главное на сегодня.
        - А что со зверем? - спросила она.
        - С каким зверем? - не поняла Ксюша.
        - С тем, что напал на Силичну.
        - Так потом решили, что это не зверь, что это Лютый ее так покромсал. В состоянии аффекта, наверное. Или по пьяной лавочке. Когда его взяли, у него в крови такой процент алкоголя нашли, что допросить смогли только через сутки. Совершенно невменяемый был, неадекватный. Про сердце следователь пытался узнать. - Ксюша поежилась. - Сама понимаешь, это ж жуть какая. Но, говорят, Лютый тогда то ли под дурачка косил, то ли и в самом деле умом тронулся, потому что тоже рассказывал про зверя с красными глазами. Ясное дело, не поверили ему.
        - Но вы же сами говорили, что там… возле тела были звериные следы, что Якова даже вызывали в качестве эксперта.
        - Были. - Ксюша не стала отрицать. - Вот только и другие там нашлись следы, человечьи. Ножом твою прабабку пырнули. Сначала вроде как ножом, а потом уже… - Она замолчала, подумала немного, сказала решительно: - Разве ж есть такой зверь, который может с ножом управляться? Да и кто поверит в зверя-людоеда, когда некоторые люди бывают пострашнее любой чупакабры?
        Никто не поверит. Нине тоже верить не хочется. Но как быть с раной на плече? Как понять, от чего на самом деле эта рана? И с рисунком Темкиным нужно что-то делать. Может быть, показать Шипичихе? Отчего-то Нине казалось, что Шипичиха и про ее прошлое, и про ее настоящее знает куда больше, чем она сама. Вот только станет ли рассказывать? Видно же, что их с Темкой общество ей в тягость.
        А Ксюшу тем временем словно подменили. Она приосанилась, неуловимо быстрым кокетливым движением расправила оборки на крахмальном переднике, провела рукой по голове, проверяя, все ли в порядке с прической. Нина проследила за ее взглядом и почти не удивилась, когда увидела, как в кафе заходит Яков в компании еще двоих. Одного из них Нина знала, это был магнат и меценат, хозяин «Стекляшки» и «Радостей жизни» Геннадий Сычев. А второй мужчина - крупный, рыхлый, краснолицый, одетый в светлые брюки и белую тенниску с темными следами пота под мышками - был ей незнаком.
        - Явились голубчики, - улыбаясь во все тридцать два зуба, не то прошептала, не то прошипела Ксюша.
        - Кто это, в тенниске? - спросила Нина шепотом.
        - Егорка Березин, хозяин пансионата. - Ксюша приветственно помахала мужчинам рукой. - Папик его при Союзе нашим закрытым НИИ руководил, а Егорка в меде учился. Вот как доучился, НИИ как раз и приказал долго жить. Они его по-быстрому приватизировали, а со временем перестроили в пансионат. Яша говорит, Генка в этот проект тоже вложился, так что еще неизвестно, кто там настоящий хозяин в этом нашем пансионате.
        Она говорила, не переставая улыбаться и разливать по трем граненым хрустальным стаканам невесть откуда взявшийся виски. А мужчины, все трое, уже подходили к стойке: Яков впереди, следом Сычев и Березин.
        - А вот и наша очаровательная гостья! - Сычев протянул Нине руку, но не ограничился официальным рукопожатием, а коснулся сухими губами Нининых пальцев. - Егор, ты посмотри! - Он обернулся к Березину. - Ты только посмотри на нее!
        Березин смотрел. Во все глаза смотрел. Уголки его полных губ то тянулись вверх, то падали вниз, словно он никак не мог решить, какая эмоция предпочтительнее. Нине понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, в чем дело. Лицо Егора Березина искажал паралич. Наверное, таким оно стало после перенесенного инсульта. И немудрено. Если судить по нездоровой полноте и одышке, за собственным здоровьем доктор Березин следил не особо. Если вообще следил.
        - З-з-здравствуйте! - сказал он, слегка заикаясь, и тоже протянул Нине руку. Рукопожатие было вялым, словно все силы его ушли на это вымученное «з-з-здравствуйте». - Оч-ч-чень рад! - Левая половина его парализованного лица улыбалась, а правый уголок губ полз вниз. Поэтому казалось, что Егор Березин носит сразу две маски: одну веселую, а вторую трагическую.
        - Как хорошо, что вы решили выбраться в свет, Ниночка! - Сычев оттеснил товарища, оперся локтями на стойку, по-свойски подмигнул разрумянившейся Ксюше. - У нас сегодня необычный вечер. Ждем звезду бардовской песни из области.
        - Ги-т-т-тарной м-м-музыки, - смущенно поправил его Березин.
        - А все едино! - отмахнулся Геннадий. - Главное, что красиво и культурно!
        У противоположной от стойки стены уже готовили импровизированную сцену, а народ все прибывал и прибывал. Нина отыскала взглядом Тему, и сердце ее снова замерло. Тема был не один, напротив него за столиком сидел какой-то мужик.
        - Простите, мне нужно отойти! - Нина проскользнула между Сычевым и Березиным, почти бегом бросилась к столику.
        - Что вам нужно? - спросила, глядя прямо в косматый затылок незнакомца.
        - Да, собственно, хочу выпить чашку кофе. - Незнакомец обернулся и тут же перестал быть незнакомцем.
        На Нину с насмешливым прищуром смотрел Вадим Чернов, их сосед и спаситель. От сердца отлегло, и она без сил опустилась на свободный стул, на ходу успев бросить быстрый взгляд на Темкин рисунок. Темка разрисовывал раскраску. Все нормально, обычно и безобидно. Никаких зверей. Никаких кровавых следов.
        - Очухались? - спросил Чернов без всякого выражения.
        - Кажется. - Нина кивнула.
        - И решили приобщиться к прекрасному? Не каждый вечер в здешних краях такое событие.
        - Решили сходить за покупками. - Нина кивнула на стоящий под столом пластиковый пакет.
        - Но не удержались и заглянули на огонек к нашей несравненной Ксюше? - Он развернулся всем корпусом и приветственно помахал Ксюше. Та помахала в ответ. По ее озабоченному лицу было понятно, что наступает самая горячая и хлопотная пора.
        А Яков с товарищами уже направлялся к столику с золоченой табличкой с надписью VIP, расположенному рядом со сценой. Ясное дело - у магната и мецената должен быть свой собственный VIP-столик. Проходя мимо них с Черновым, троица притормозила. Чернов привстал, поздоровался за руку с каждым.
        - Ай да Вадим Николаевич! Ай да молодец! - похвалил его Сычев. - Времени даром не теряете. Когда это вы успели познакомиться с нашей Ниной? - На Нину он глянул так, словно она и в самом деле являлась его племянницей или еще какой родственницей.
        - Было дело, - ответил Чернов уклончиво.
        - Они ж соседи, - буркнул Яков. Кажется, Якова единственного из присутствующих мало заботило предстоящее культурное мероприятие. Или он был единственным, кто знал о Нинином поспешном бегстве из дома у Темной воды?
        - А я и забыл, что Вадим Николаевич у нас не верит ни в суеверия, ни в черта, ни в дьявола! - то ли похвалил, то ли пожурил Сычев, а потом сказал уже вполне серьезно: - И правильно! Давно пора начать борьбу с этим мракобесием! Такие земли пустуют! Такая красота даром пропадает из-за людской дремучести! Вон Ниночка, хрупкая девочка, а ничего не боится. Заселилась себе в отчий дом и радуется жизни.
        Боится. Еще как боится хрупкая девочка Ниночка! Так боится, что сбежала к неприветливой бабушке Шипичихе и готова при случае сбежать еще дальше. Но рассказывать о своих планах она никому не станет. Ни к чему это.
        А тем временем на сцену под аккомпанемент редких аплодисментов вышла молодая женщина с гитарой. Одета она была в замшевую юбку, свободную белую блузу и «казаки». Ее густые волосы были стянуты на макушке в конский хвост. Одним словом, вид она имела совсем несерьезный и на мэтра никак не тянула. До тех пор, пока не коснулась струн.
        Определенно, она была талантлива. Определенно, ей нравилось то, чем она занималась. Нравилась гитара, нравилась музыка, нравилась публика. Публике она тоже нравилась. Особенно мужской половине. Вот Чернов, к примеру, уселся поудобнее за их с Темкой столом, подпер кулаком небритую щеку, заслушался. Девушка сначала просто играла, а потом запела глубоким, неожиданно низким голосом. Тут уже заслушались все. Даже Темка отложил раскраску, обернулся. Лицо его выражало восхищение. Нина усмехнулась, не знала она, что ее маленький сын - ценитель прекрасного.
        А народ между тем понемногу осваивался, освобождался от магии голоса и мелодии, вспоминал, что не музыкой единой может порадовать простого бантеевского обывателя вечер пятницы. Ксюша скользила между столиками с полными подносами. Тут же, в зале, работали еще три молодые девчонки. Наверное, их наняли по случаю, поэтому с работой своей они справлялись не слишком хорошо, и Нина видела, как Ксюша то и дело то шикает на них, то раздает ЦУ. Но в целом вечер проходил благодушно.
        - Как рука? - спросил Чернов шепотом.
        - Что?.. - Чтобы никому не мешать, он наклонился к ней близко, слишком близко.
        - Я спрашиваю, как твоя рука? И вообще как дела?
        - Хорошо, - сказала она, наверное, с излишним оптимизмом, потому что Чернов многозначительно хмыкнул.
        - Больше никакого зверья? - спросил он, поглядывая то на сцену, то на Нину.
        - Больше никакого. - Шипичихина собачка же не в счет. - А что с рыбалкой? - спросила она исключительно из вежливости. Плевать ей и на рыбалку, и на Чернова. У нее жизнь летит в тартарары, а она не знает, что с этим полетом делать.
        - Рыбалка не состоялась. - Чернов пожал плечами. - Настроение не то.
        Дальше сидели молча, смотрели на сцену, слушали музыку. Темка рисовал. Нина время от времени поглядывала на его рисунок. Ничего необычного, ничего странного. Забыть бы к чертовой бабушке. Да как забудешь, когда в кармане ее джинсов лежит совсем другой рисунок? Лежит и каленым железом жжет.
        Подошла Ксюша, по-свойски подмигнула Чернову, улыбнулась Нине, поинтересовалась, что они будут заказывать, а потом заговорщицким шепотом добавила, что заказ нужно делать сейчас, потому что потом все самое вкусное съедят.
        - Мне как обычно, Ксюша! - сказал Чернов, и Нине вдруг стало неприятно от этого его «как обычно». Отчего-то ей казалось, что Чернов в Загоринах такой же чужак, как и она сама, а вот выходило, что совсем даже не чужак. Он был знаком почти со всеми присутствующими в зале, он был своим.
        - Мне кофе, а Темке клубничного мороженого, пожалуйста.
        Нина глянула на часы. Оказывается, уже одиннадцатый час. Время в кафе у Ксюши летело стремительно. Пора уходить, пока еще светло.
        Кофе Нина пила быстро, почти не чувствуя вкуса, и нетерпеливо поглядывала на Темку. Мороженое в кафе подавали в стеклянных вазочках, такое с собой не унесешь. Значит, придется ждать.
        Наконец Темка облизал ложку и аккуратно положил ее на бумажную салфетку. Все, теперь можно уходить.
        - Сына, нам пора, - сказала Нина ласково. Темке нравилось в кафе, несмотря на многолюдность, нравилось. И она несказанно радовалась этому факту. Впервые за почти четыре года у нее появилась надежда. Появилась и крепла. Одновременно со страхом…
        - Уже? - Чернов глянул на нее с удивлением. - Еще ж детское время.
        - Вот именно, детское. - Краем салфетки она вытерла Темке губы и щеки. - Нам пора спать. Да, сына?
        - Не хочу спать, - заявил Тема, и у нее екнуло сердце. Уже не просто слово, уже целая фраза. Осмысленная фраза!
        - Маму надо слушаться. - Чернов глянул на Темку с легким интересом, а потом сказал: - Ладно, соседи! Давайте я вас отвезу.
        - Не надо. - Нина замотала головой.
        - Как это не надо? - Он был удивлен и удивления своего не скрывал. - А как ты собираешься добираться до Темной воды?
        - Я не собираюсь. - Отчего-то ей не хотелось рассказывать ему о том, что они сбежали, но и соврать не получится. Все равно ведь узнает. - Мы переехали. К Шипичихе, если ты знаешь.
        - К Шипичихе? Интересное кино. Не думал, что старая ведьма сдает жилье.
        - Она не ведьма. - Неожиданно Нине стало обидно за Шипичиху. Какой бы ни был характер у старухи, а она им с Темкой не отказала, не прогнала.
        - Ну, тебе виднее, - согласился Чернов. Как-то слишком легко согласился. А потом принялся выбираться из-за стола. - Ладно, значит, отвезу вас к Шипичихе. - Он сделал знак проходящей мимо Ксюше, сказал: - Я сейчас отскочу ненадолго, подброшу Тему с маменькой до дому, но потом сразу вернусь. Столик мой никому не отдавай. Хорошо?
        Тему с маменькой… Нина усмехнулась. Но, сказать по правде, она была благодарна Чернову за помощь. В отличие от нее, Темка днем не спал и уже начинал клевать носом, а дорога неблизкая, да еще тащить полный пакет продуктов. И ребра болят. Почти целый день боль, приглушенная отваром Шипичихи, не давала о себе знать, а теперь вот вернулась. А рана на руке зудит и чешется, но ведь не почешешь. Чернов бдит, поглядывает очень внимательно.
        К выходу двигались мимо VIP-столика.
        - Куда? - всполошился Яков, принялся выбираться из-за стола.
        - Уже уходите? - Сычев улыбался как радушный хозяин.
        И только Березин молчал. Нине показалось, что он уже изрядно пьян. Полное лицо его расслабленно плыло вниз, отчего следы паралича были не так заметны, как раньше.
        - Нам пора, спасибо. - Нина улыбнулась всем троим сразу.
        - И вы нас тоже уже покидаете, Вадим Николаевич? - спросил Сычев.
        - Я еще вернусь, - пообещал Чернов и крепко взял зевающего Темку за руку.
        Снаружи было свежо. Громко стрекотали цикады, и Нина подумала, что у Темной воды цикад она вообще не слышала. Ночью там тихо - только плещется что-то… Она поежилась, застегнула молнию на Темкиной олимпийке, помогла забраться на заднее сиденье джипа. Наверное, сын сейчас уснет, и ей потом будет жалко его будить. Но Темка не уснул. Он прижался ладошками и носом к стеклу и внимательно всматривался в скользящую вслед за джипом темноту. Наверное, так же внимательно, как прошлым утром всматривалась в туман сама Нина. Было в этом что-то неправильное и жуткое. Она уже пожалела, что не села с сыном на заднее сиденье, что оставила его там одного. Попросить бы Чернова, чтобы остановил машину, но страшно. Не понять, чего страшно, но аж до мурашек.
        А потом сонную тишину Загорин вспорол громкий рев мотора и низкое уханье включенных на полную мощность динамиков. Рассекая темноту жестким светом дальних фар, навстречу им мчался низкий, кажется, спортивный автомобиль. Чернов чертыхнулся и вывернул руль, освобождая дорогу ночному гонщику. Лицо Вадима сделалось одновременно злым и сосредоточенным.
        - Кто это? - спросила Нина.
        - Славик Сычев со товарищи.
        - Сын?
        - Сын. - Чернов кивнул.
        Он хотел было еще что-то сказать, но не успел. Едва установившуюся тишину нарушил громкий плач. Плакал Темка. Не плакал даже, а криком кричал, дергал за дверцу ручки, словно пытался выпрыгнуть из машины.
        - Что это? - спросил Чернов, оборачиваясь.
        - Тема?! - Нина потянулась назад настолько, насколько позволял ремень безопасности. - Сына, что случилось?!
        - Пусти! Пусти!! Пусти!!! - Тема рвал на себя ручку и бился лбом о стекло.
        - Заблокируй дверь! - закричала Нина, пытаясь отстегнуть ремень безопасности и перебраться на заднее сиденье.
        - Автоматически блокируются! - Чернов ударил по тормозам, и ее швырнуло боком на приборную панель. В глазах потемнело от боли, Нина застонала. - Прости! - Чернов сам отстегнул ее ремень.
        Не обращая внимания на боль, она рвалась к сыну.
        Тема метался на заднем сиденье от одного окна к другому, кричал и плакал. Она обхватила его за плечи, прижала к себе, пытаясь успокоить. У него и раньше бывали приступы. Но не такие, совсем не такие!
        - Мама! - Темка вырывался из ее объятий, упирался локтями и коленками ей в ребра, и от боли перехватывало дыхание, но Нина держала крепко. А что ей еще оставалось делать? - Там! Там! - Он тыкал пальцем в темноту за окном. - Сущь! Пусти!!!
        Сущь - это зверь. Страшный зверь с острыми ушами и острыми клыками, с шерстью, меняющей цвет от серебряного до пыльно-серого. Сущь - это тварь, которая гонится за ними в ночи. За ее маленьким сыном гонится…
        - Что это? - В голосе Чернова звучала растерянность. - Может, остановиться?
        - Нет!!! - Нина и сама не заметила, как сорвалась на крик, испуганный, истеричный крик. - Езжай вперед, не останавливайся!
        - Сущь!!! - А Темка продолжал вырываться из Нининых объятий. Темка льнул к окну.
        Там, в темноте, Нина увидела глаза. Красные, горящие, как катафоты, глаза неведомой твари. Тварь гигантскими скачками летела рядом с джипом, тыкалась острой мордой в стекло с той стороны.
        - Ты его видишь?! - закричала Нина прямо в напряженный затылок Чернова. - Ты видишь зверя?!
        - Вижу. - Его голос звучал спокойно. Подозрительно спокойно в сложившейся ситуации. Даже равнодушно.
        А тварь утробно взвыла, рванула куда-то вверх, и джип качнулся под тяжестью упавшего на его крышу тела. Чернов снова чертыхнулся, вывернул руль. Над их головами заскрежетало, истошно завизжал Темка, что-то гулко ударилось об землю позади джипа, и наступила тишина. Такая глубокая, что Нина слышала свое свистящее дыхание.
        - Оторвались, - сказал Чернов все тем же равнодушным тоном. - Кажется.
        - Что это было? - Нина гладила затаившегося Темку по влажным волосам, прижимала к себе его обмякшее, горячее тело. - Что это за зверь?
        - Не знаю. - Чернов пожал плечами. - Но краску мне эта зараза попортила.
        Краску?! Тут такое творится, а этот может думать только о своей машине! Чтобы не закричать, Нина до боли в челюстях сжала зубы.
        - Скоро будем на месте. - Джип сполз с асфальтовой дороги на проселок, медленно покатился вперед. - Как там малой?
        Нина поцеловала сына в висок. Он был горячий, как раскаленный на солнце лист жести. И дышал Темка тяжело, по-стариковски. Паника накрыла с головой, навалилась косматой, пахнущей псиной тушей, набилась в горло колючей шерстью. Нина захрипела, рванула вниз молнию Темкиной олимпийки, ощупала обмякшее, словно тряпичное тельце.
        - Он без сознания! Чернов, слышишь? У него жар, и он без сознания!
        Нина кричала и из-за крика своего не замечала, что заглох мотор, а джип остановился. Распахнулась задняя дверца, и чьи-то крепкие руки вытащили и ее и Темку из салона под холодный свет звезд.
        - Не ори! - рявкнул над ухом строгий, когда-то знакомый, а сейчас позабытый голос. - Не пугай малого. Давай занесем в дом и посмотрим.
        Она пугает? Она, а не та призрачная тварь, что неслась вслед за ними? Это она пугает?!
        - Я сказал, успокойся! - Кто-то тряхнул ее за плечи, а потом вырвал из рук Темку. - Все, я несу его в дом!
        - …Что у вас тут? - Этот скрипучий голос тоже был когда-то ей знаком. Шипичиха. Злая старуха, что приютила их с Темкой на пару ночей. - Ты чего орешь, девка? - Ее не тряхнули, ее ударили. Сухой, как высохшая ветка, ладонью хлестнули по щеке, приводя в чувство. - Ну, можешь соображать? - Бледный свет луны заслонила высокая тень. - Или еще раз по мордасам перетянуть?
        Нина молча кивнула. От этой тени веяло не только злостью и раздражением, но еще и уверенностью. Уверенность - вот то, чего ей так не хватало в последние дни.
        - Тогда в дом! - приказала тень и растворилась в темноте.

* * *
        Чернову было проще думать про испорченную обшивку джипа, чем о той твари, что сумела такое сотворить. Вопрос с обшивкой требовал лишь времени и финансовых вливаний, а вот как быть со всем остальным? Со зверюгой, которая гналась за ними пару километров? С бьющимся в истерике малым? С его до смерти напуганной маманькой?
        Полегчало, только когда на их вопли из покосившегося домишки вышла старуха. Высокая, крепкая, злая. Она оттеснила Чернова от Нины, мельком глянула на малого, которого он прижимал к себе с беспомощной растерянностью, а потом влепила Нине оплеуху. Чернову и самому хотелось, но женщин бить нельзя. Тем более она ведь не виновата. Он бы и сам с радостью поорал, если бы знал, что после этого отпустит.
        - В дом! - велела старуха им обоим и направилась к двери, возле которой суетилась маленькая косматая тень. Псинка. Самая обыкновенная псинка. Никаких тебе красных глаз и охренительных когтей, но мимо нее Чернов протискивался осторожно, бочком. Мало ли что…
        - Сюда клади! - Старуха указала на кровать, над которой висел плюшевый коврик с оленями.
        Такой раритет Чернов видел только в исторических фильмах. Подумалось вдруг, что коврик бы ему тоже сгодился, вещь с историей и вполне себе в духе. Он осторожно положил малого на кровать, и к нему тут же сунулась Нина, принялась ощупывать сначала лоб, потом руки, потом стащила кроссовки.
        - Убери ее, чтоб не мешала, - приказала старуха таким тоном, что еще попробуй ослушайся. Не зря, выходит, Яков ее побаивался. Теперь вот и он, Чернов, будет побаиваться. Как ни крути, а лучше бояться старую ведьму, чем чудище лесное.
        Отрывать Нину от малого пришлось силой. Может, и не получилось бы, потому что силы в ее тщедушном теле вдруг оказалось немерено. Снова помогла старуха, глянула через плечо, спросила:
        - Сыну добра желаешь?
        Нина замерла, перестала вырываться.
        - Тогда не мешай. Прими как данность, что ребенок у тебя особенный. И судьба у него особенная.
        - У него жар… - Мышцы ее под пальцами Чернова были словно каменные. Такие же твердые и такие же холодные. - Ему нужно в больницу.
        - Не нужно. - Старуха погладила Темку по голове. Чернов тоже погладил… Темкину мамашку. - Ты его и свою судьбу враз переменила, как только явилась к Темной воде. Там теперь ваше место.
        - Нет. - Нина мотнула головой, то ли стряхивая ладонь Чернова, то ли не соглашаясь со старухой.
        - Да! Проросли корни. Теперь не выдрать. Пока все не решится, вам от Темной воды ходу нет.
        - Какие корни?! Что решится?! - Кажется, Нина оживала, словно бы выходила из транса. - Мы уедем отсюда! Завтра же утром уедем!
        - Воля твоя. Только если уедете, то обоим вам не жить. Тебя уже однажды отсюда с корнем выдрали. Ты не помнишь, что было? - Старуха усмехнулась. - Конечно, откуда тебе помнить, ты ж три месяца при смерти была. Еле вытянула я тебя. Хочешь для сына своего такой доли? Хочешь его судьбой рискнуть? Так я тебя не держу! - Она распахнула дверь, и в комнату тут же юркнула лохматая собачонка, юлой завертелась у хозяйкиных ног.
        - Что мне делать? - Нина больше не сопротивлялась. Наверное, если бы Чернов ослабил сейчас хватку, она упала бы на пол, рухнула, как каменный истукан. - Как мне ему помочь?
        Старуха если и слышала вопрос, то отвечать не спешила. Она кружила по комнате, складывая в плетеное лукошко какие-то вещи. Чернову показалось, что травы и склянки. Малой лежал на кровати ни живой ни мертвый, страшно глянуть. Чернов решительным шагом подошел к кровати. Травки - это, конечно, хорошо, но не в данном случае. Беглый осмотр подтвердил самые худшие подозрения. Определенно, у малого жар, температура под сорок, если не больше. Тахикардия и хрипы в легких. Такие хрипы, что слышны безо всякого фонендоскопа. Черт! И когда все началось? Нормальный же был малой! Еще полчаса назад лопал мороженое… В город его надо. И как можно быстрее! Он уже открыл было рот, но старуха не позволила и слово сказать, заговорила сама:
        - Ты, парень, бери мальца и неси в свою машину. А ты, - она ткнула узловатым пальцем в Нину, - не вздумай мне по пути истерики устраивать.
        - Куда едем? - осведомился Чернов своим специальным тоном.
        - К Темной воде. - Старуха распахнула дверь, посмотрела на них с Ниной одновременно требовательно и выжидающе.
        - Мадам, - Чернов говорил медленно, подбирал слова, - с какого перепуга к Темной воде? - Он едва сдерживался, чтобы не заорать. Пока еще сдерживался.
        - Слушай меня, мальчик! - А вот старуха слов не подбирала. - А чего это ты лезешь не в свое дело? Или все-таки в свое? - Она сощурилась, посмотрела на Чернова так, будто все про него знала. А может, и знала. Может, она и в самом деле ведьма. - Бери малого и неси в машину! - сказала как отрезала.
        Чернов покачал головой, взял мальчика на руки. Он отвезет. Непременно отвезет! Только не к Темной воде, а в районную больницу, подальше от этого дремучего мракобесия.
        - А погодь! Постой-ка… - Старуха стащила с шеи похожие на четки деревянные бусы, принялась с сосредоточенным видом вертеть их в руках. На бусинах был вырезан узор, на каждой свой собственный. Чернов засмотрелся. Нина тоже.
        - Малого в машину! - Приказ Шипичихи донесся до него словно издалека. Чернов моргнул, стряхивая морок, покрепче перехватил Темку, шагнул в дверной проем. Нина вышла следом.
        Отпускать начало, лишь когда он оказался за рулем и завел мотор. Из головы медленно уходил туман, не оставляя после себя места нерешительности. Шипичиха права. Только на Темной воде можно спасти этого особенного мальчика. Как? Так не его это дело…
        Мысли выходили странные, послушные, словно чужие, но противиться им не было никакого желания.
        - Трогай! - велела старуха, проворно забираясь на пассажирское сиденье и прилаживая у ног накрытое льняной салфеткой лукошко.
        Нина сидела сзади, Темкину голову она положила себе на колени и теперь молча гладила его по волосам.
        - А на нас тут зверюга какая-то напала, - сообщил Чернов буднично. - Часом, не знаете, что за зверюга такая?
        - Часом знаю.
        - Но нам не расскажете?
        - Другим разом.
        - А доживем? - Чернов скосил взгляд на старуху. - Зверюга, знаете ли, огромная, красноглазая. И это я безо всякого преувеличения.
        - Доживете, если не будете пустых вопросов задавать, - проворчала старуха и отвернулась к окну. А Чернов подумал про охотничье ружье, которое бесполезно томилось в сейфе его нового дома. Ружье надо бы перенести в джип. На всякий пожарный случай. Чтобы было чем отбиваться от зверюшки.
        Как только выбрались на нормальную дорогу, он прибавил газу. На большой скорости зверюшка их не догонит. Да и странно было бы думать, что она все еще ошивается где-то поблизости. Небось пошла давить деревенских курей. Куры-то небось добыча попроще.
        Загорины остались позади, дорога вела к «Стекляшке». Там, у магазина, кипела светская жизнь, ярко горела иллюминация, народ высыпал на улицу, наверное, перекурить или подышать в антракте свежим воздухом. Чернову невыносимо сильно захотелось туда - к привычной обывательской жизни, к бардовской песне и Ксюшиному кофе, но Шипичиха следила зорко, словно читала его мысли, и «Стекляшка» тоже осталась позади, прощально мигнув яркими огнями. Дальше кромешную тьму освещал только свет фар. Джип сполз с асфальтовой дороги на гравийку, покатился мимо Светлой воды. Здесь кое-где тоже встречались проблески жизни в виде желто-оранжевых огоньков костров и подсвеченных изнутри силуэтов палаток. На дальнем берегу огромным сияющим лайнером выделялся главный корпус пансионата.
        - Тормозни, - велела Шипичиха, и Чернов послушно остановил машину. - Ждите, я скоро.
        Она вытащила из лукошка какую-то склянку, выбралась из машины и растворилась в темноте.
        Отсутствовала старуха недолго. Чернов только и успел спросить у Нины, как дела. Он спросил, а она ничего не ответила, затаилась на заднем сиденье, гладила малого по голове. Где-то в недрах души защемило не то от боли, не то от непонятной досады. Чернов скрипнул зубами, отвернулся, вцепился в руль. Смотреть нужно было не на Нину, а по сторонам. Во все глаза смотреть, чтобы не пропустить, не дай бог, зверюшку.
        Вместо зверюшки под свет фар вышла Шипичиха, забралась в салон, сунула склянку обратно в корзину. В склянке что-то плескалось.
        - Трогай! - велела, словно Чернов был извозчиком на лошади, а не водителем вполне себе крутого авто.
        Он не стал спорить, тронул.
        А у Темной воды жизнь замерла. Вот, кажется, только-только до слуха доносился нестройный хор нетрезвых голосов, из последних сил тянущих что-то залихватское и блатное. И вот уже оглушающая, осязаемая тишина. Чернов все никак не мог привыкнуть к тому странному, противоестественному покою, что царил на Темной воде. Да, наверное, к такому и не привыкнешь.
        Нинин дом выступил из темноты черной тенью. Брошенный дом затаился и, кажется, затаил обиду.
        - Выноси малого, - велела Шипичиха и выбралась из салона.
        - Я сама! - Нина не позволила Чернову даже дотронуться до Темки, вцепилась в него мертвой хваткой.
        Пришлось тащить из салона обоих, сначала тащить, а потом придерживать, чтобы не свалились. Нину шатало, от каждого движения она шипела и морщилась, но сына из рук не выпускала. И с Шипичихой не спорила, слушалась ее беспрекословно. К слову, и сам Чернов слушался. Умом понимал, что старуха ими то ли манипулирует, то ли управляет, но сопротивляться этим манипуляциям не хотелось. Шипичиха знала, что делать.
        - В воду неси! - Шипичиха и сама вошла в воду, прямо в одежде, только боты скинула на берегу.
        А Нина даже разуваться не стала, сунулась в озеро как была. Чернов тоже сунулся. Но его здравомыслия хватило, чтобы сбросить кроссовки и закатать джинсы. Вот только оказалось, что зря закатывал, идти пришлось далеко и глубоко, считай, по грудь. Знал бы, разделся целиком.
        - Дай сюда. - Старуха, которая брела впереди, словно указывая им путь или прокладывая фарватер, развернулась к Нине лицом. Лицо ее, к слову, было страшное. Если бы загоринской творческой интеллигенции вздумалось основать театр, Шипичиха могла бы играть всех монстров без исключения. Бледный свет полной луны был тем еще гримером. Старуха словно примеряла жуткие маски, одну за другой. Или лица чужие примеряла…
        Нина медлила, прижимала Темку к груди, держала над водой. Чернов ее понимал, он бы и сам медлил. Что это на них вообще такое нашло? Малому надо в больницу, а не водные процедуры…
        За спиной у Шипичихи послышался громкий всплеск. Если рыба, то огромная. Чернов сразу же представил себе гигантского сома или реликтовую щуку. Или еще какую хрень пострашнее… Всплеск повторился, и над теплой, как парное молоко, водой поплыл не то шорох, не то шепот, заставляющий вставать дыбом волосы.
        - Не пускай… - велела Шипичиха тоже шепотом. Вот только Чернов так и не понял, к кому из них она сейчас обращалась. - Придержи их, мы скоро управимся.
        А плеск сделался таким… отчаянно-злым, словно там, за спиной у старухи, сражались огромный сом с реликтовой щукой. Или еще с какой хренью… Не на жизнь, а на смерть сражались…
        - Дай мне малого! Быстро! - рявкнула Шипичиха и с неожиданной силой вырвала Темку из Нининых рук. Вырвала, чтобы с головой макнуть в темную воду.
        Нина дико закричала, и крик ее подхватили десятки женских голосов. Во всяком случае, растерявшемуся Чернову так показалось. Он кинулся к старухе, пытаясь нашарить под водой Темку. Сначала нашарить, а потом и вытащить. Сумасшествие! Чертов морок и сумасшествие!!! И как он только повелся?!
        Не пришлось ни нырять, ни вытаскивать. Старуха шагнула к нему сама. Мальчик лежал на ее вытянутых руках белый и неподвижный, будто мертвый.
        - Бери, - сказала Шипичиха голосом смертельно усталого человека, а потом добавила: - Тащи их из воды! Да побыстрее!
        Нина уже рвалась к сыну. Чернов поймал ее за шкирку, как котенка, поволок к берегу, словно на буксире. У него было всего несколько мгновений, чтобы обернуться. Наверное, оборачиваться не стоило, получилось бы сохранить трезвость мышления. Но он обернулся…
        Старуха стояла спиной к берегу, лицом к озеру, раскинув в стороны руки. Казалось, что она собственным телом защищает их с Ниной от кого-то невидимого. Или видимого?..
        Он видел… Видел, хоть и не верил своим глазам. Из темной воды одна за другой выныривали черные тени. Нет, не выныривали, а словно бы вырастали, отпочковывались от этой воды. Гибкие, худые, длинноволосые, с черными провалами вместо глаз.
        И шепот… Теперь уже точно шепот под аккомпанемент плеска волн. То ли песня, то ли молитва. Мертвый хоровод из мертвых женщин, вокруг старухи…
        Чернов ломанулся к берегу. Плевать на мертвых теток, даже на Шипичиху плевать! Малой и Нина пока еще живы, и вытащить их из воды - его наипервейшая задача. А за спиной вдруг раздался вой… От этого воя дыбом встали не только волосы, но и отросшая за пару недель борода. Вода вокруг сделалась сначала ледяной, а потом тронулась тонкой корочкой льда, которая ломалась под напором с противным хрустом. Подумалось вдруг, что это все понарошку, что любезная Ксюша втихаря подмешала им в кофе какой-то психотроп. Может, из злого умысла, а может, по доброте душевной, чтобы вечер живой музыки стал для них незабываемым. Как бы то ни было, но от мысли этой стало легче. Психотропы выветрятся рано или поздно, а с поехавшей крышей придется жить всю оставшуюся жизнь.
        Чернов вытащил из озера Нину с Темкой, подумал мгновение и оттащил их на террасу, а сам решительным шагом направился обратно к воде. Глюки там или шизофрения, а стоило попытаться отбить старуху от стаи… кого? От какой стаи надо ее спасать? Уж точно не гигантских сомов и реликтовых щук. Щуки с сомами не воют так жутко. Или в галлюцинациях воют?
        Он уже готовил себя к схватке с любой тварью, что встанет у него на пути, но на пути встала Шипичиха. Даже насквозь мокрая, с прилипшими к лицу, похожими на водоросли волосами, она не казалась ни беспомощной, ни жалкой.
        - В дом пошли, - велела она, мертвой хваткой сжимая запястье Чернова. - Нечего тут делать до утра.
        Он уже собирался сказать, что тут и утром делать нечего, но прикусил язык. Галлюцинация это или еще что, а с Темкой нужно было что-то решать. Скорее всего, хватать и везти в город в больничку.
        В доме уже горел свет, а дверь была опрометчиво распахнута настежь. Внутрь вели мокрые следы. Выглядело это так, словно бы на огонек решила заглянуть утопленница. Чернов любезно пропустил внутрь старуху, вошел сам и запер дверь на массивный засов. Тот, кто жил здесь до Нины, оказался предусмотрительным и осторожным. Случайно ли?
        Нину он нашел в спальне. Она уже раздела и насухо вытерла сына, уложила в постель, по самый подбородок укрыла одеялом. С ее одежды на пол стекали ручейки озерной воды, на восставшую утопленницу она была очень даже похожа.
        - Пусть выпьет! - за спиной у Чернова появилась старуха, в руке она сжимала склянку с мутной, явно не артезианской водой. - Дай ему, пусть хоть глоток сделает.
        Чернов как-то сразу понял, что водичка эта из озера под названием Светлая вода. А еще на память пришли русские народные сказки про воду живую и мертвую. В мертвой они вроде как Темку искупали, а теперь следовало напоить его живой. Вот этой мутной, с триллионами бактерий и еще неизвестно какой заразы.
        Старуха переступила порог, шагнула к Нине, мельком глянув на свое отражение в большом настенном зеркале. В этом зеркале отражались они все: странные, мокрые и измученные глюками человечки. Потому что только глюками можно было объяснить то, что с ними произошло на озере. Нина послушно взяла склянку, свободной рукой приподняла Темке голову.
        - Чтобы хоть капля попала, - инструктировала старуха. - Да не бойся, делай что велю.
        Наверное, попала не только капля, потому что Темка вдруг забился в кашле и открыл глаза. Глаза у него были того же замечательного болотного оттенка, что и у его маменьки, и огоньки святого Эльма в них Чернов тоже разглядел. Не выветрился еще психотроп… Но как бы то ни было, а малому явно становилось лучше, если кашляет и смотрит, если хватает Нину за руки и называет мамой.
        - Жар пропал, - сказала Нина, прижимая сына к себе и глядя при этом только на Шипичиху. - Темочка, как ты?
        - Хорошо. - Темочке полегчало настолько, что он уже пытался выбраться из-под одеяла. - Мама, где Сущь?
        Нина посерела лицом, бросила беспомощный взгляд сначала на Чернова, потом на Шипичиху.
        - Нету, - сказала Шипичиха скучным голосом. - Убежал.
        Наверное, такой ответ малого полностью удовлетворил, потому что он перестал выпутываться из одеяла, положил голову на подушку и закрыл глаза.
        Кажется, целую вечность они стояли над ним, боясь вздохнуть, а потом Шипичиха сказала:
        - Уснул. Теперь до утра проспит. Пойдемте сушиться.
        Но Чернов сразу не ушел. Он проверил температуру, пульс и дыхание. Все, что мог, проверил. Малому и в самом деле стало лучше. Как-то очень уж неожиданно.
        Сушились по очереди. Первой Шипичиха отправила в ванную Нину. Пока Нина принимала холодный душ, Чернов растопил в гостиной камин, чтобы хоть как-то просушить перед ним одежду. Пока растапливал, Шипичиха наблюдала за ним молча, а когда щепу лизнули первые языки огня, сказала:
        - Ты теперь тоже корни пустил.
        - Пустил, - согласился он. - Дом у меня тут, если что.
        - И он тебя теперь знает. Дух твой почуял рядом с их духом.
        - Зверь? - Это ж какое счастье! То ли оборотень, то ли чупакабра теперь знает его лично!
        - Сущь. - Старуха кивнула. Она стояла у камина, тянула к огню ладони.
        - А я все надеялся на галлюцинацию. - Он тоже протянул ладони к огню.
        - Зря надеялся. - Шипичиха усмехнулась.
        - А те… женщины в озере - это тоже не галлюцинация? - Назвать вещи своими именами все никак не получалось. Пусть уж лучше просто женщины просто водили посреди озера хоровод. Может, у местных такая традиция…
        - Нет. - Шипичиха стала так, что теперь всю ее высокую тощую фигуру подсвечивало разгорающееся пламя.
        - Интересное кино. - Чернов убрал от огня руки. - В озере - хороводы, на берегу - чупакабра…
        - Сущь.
        - А хрен редьки не слаще! И вот посреди всей этой вакханалии вы предлагаете Нине растить ребенка?
        - Придется.
        - А вы вообще в курсе, мадам, что милая зверюшка по кличке Сущь однажды уже нападала и на Нину, и на малого?
        - Больше не нападет.
        И словно бы в опровержение ее слов снаружи послышался вой. Так не воют ни собаки, ни волки, так не воют обычные звери. Выть так безумно и так отчаянно может только Сущь. Откуда-то Чернов знал это достоверно.
        - Что это вообще за хрень такая? - спросил он, косясь на дверь гостиной.
        - Это Сущь, - заявила Шипичиха таким тоном, словно это все объясняло, и Чернову стало понятно, что добиться от старой ведьмы правды у него не получится. Поэтому он спросил другое:
        - А с мальчиком как? Очухается?
        - Очухается. - Старуха всматривалась в темноту за окном.
        - Но если Нина решит увезти его от Темной воды, все повторится? - Он должен понимать перспективы. Вдруг все еще можно изменить.
        - Днем не страшно, днем они могут уходить куда захотят, но ночью малой должен возвращаться к Темной воде.
        - И как вы себе это представляете? - спросил Чернов своим особенным официальным тоном, но на Шипичиху этот тон, кажется, не действовал. - Как они будут жить в этом доме после всего, что случилось?
        - Как-нибудь привыкнут. - Шипичиха пожала плечами. - Я дом на заре осмотрю, заговорю от всякого. - Она произнесла это таким будничным тоном, что от него стало совсем муторно. Дом она осмотрит и заговорит! Да сам Чернов его лучше заговорит! Поставит охранную систему - и все дела! - Я думала, что старые ставы еще крепки, а оно вон как. - Старуха разговаривала не с ним, старуха намечала план действий. Вслух намечала. - Больше никто к ним без спросу не сунется. Главное, двери на ночь запирать.
        - И железные решетки на окна… Чтобы как в тюрьме…
        - Окна в первую очередь заговорю. Ох, грядут темные времена… - Она вздохнула.
        Чернов тоже вздохнул. Темные времена на Темной воде. Ну чему тут удивляться?
        - А может, им лучше ко мне? - спросил он. Не то чтобы ему так уж были нужны в доме посторонняя дамочка с младенцем, но это всяко лучше, чем вылавливать их из озера и отбивать от диковинной зверюшки.
        - Не лучше. - Шипичиха в раздражении мотнула головой. - Тут их корни. Тут их сила.
        Надоела уже эта песня про корни и силу! Во всем, что происходит вокруг этого дома и его хозяйки, нужно искать не мистическое, а рациональное зерно. Есть объяснение и зверюшке, и теткам, что водят хороводы в озере посреди ночи. Не мистика, а мистификация! На кого она направлена, Чернов уже и сам понял. В кафе их, всех троих, чем-то одурманили. Ну, гипотетически! У них с Ниной приключились глюки, а малого накрыло посильнее. И тут на сцену вышла добрая бабушка Шипичиха со своей живой водой! В водичку, кстати, запросто можно подмешать антидот. А вся история с окунанием в мертвую воду затеяна для пущего драматизма. Понять бы еще, какая у этого представления цель. Было бы понятно, если бы их хотели выжить из своих домов. Но тут что-то другое, диаметрально противоположное. Им как раз надлежит в домах оставаться и не шляться ночью по округе. Почему не шляться? Что такое интересное происходит по ночам на Темной воде?
        Из ванной вышла Нина, она переоделась в сухое и намотала на голову полотенце на манер чалмы. Выглядела она вполне себе уютно и по-домашнему, если бы не взгляд - напуганный и немного безумный.
        - Там в ванной твой халат, - сказала она, не глядя на Чернова, а потом добавила с горькой усмешкой: - Пригодился. А вам я сейчас что-нибудь подыщу…
        - Не нужно. - Шипичиха махнула на нее рукой. - Само просохнет.
        Спорить с ней Нина не стала, наверное, на споры у нее не осталось сил. А Чернов от сухого халата не отказался. Дурак он, что ли, отказываться!
        Ванная комната в этом старом доме была просторная, с окном и чугунной ванной на львиных лапах. Неожиданная штука для здешней глуши, сродни кованой кровати, антикварному платяному шкафу и зеркалу. Чернов стащил с себя всю одежду, залез в ванну, оставляя на белой эмали грязные следы от ног, включил воду. Вода полилась не сразу, сначала дом словно бы содрогнулся всем своим нутром, всхрапнул, а потом из закрепленного на стене душа на Чернова хлынули редкие бодряще-холодные струи. С напором тут была беда. Или с напором, или с насосом, или вообще со всем домом.
        Он быстро ополоснулся, наскоро вытерся и влез в свой халат. Халат пах чем-то вкусным, совсем не мужским. Нацеплял, значит, всякого, пока болтался в чужой ванной.
        Пока Чернов принимал душ, Нина сварила кофе, по дому плыл его призывный и успокаивающий аромат. Шипичиха, кажется, задремала в кресле перед камином. Во всяком случае, глаза ее были закрыты, а лицо казалось гипсовой маской, почти такой же страшной, как тогда на озере. Чернов на цыпочках прошел мимо гостиной и спальни на кухню, уселся за стол, привалился спиной к стене.
        - Я тебе тоже сварила. - Нина поставила перед ним большую чашку кофе, сказала чуть виновато: - Только к кофе ничего нет. Все, что я купила в кафе, осталось в твоей машине.
        - Я сейчас принесу. - Он уже дернулся было, чтобы встать, но Нина замотала головой.
        - Не надо. Кажется, у меня где-то должна быть шоколадка.
        Она боялась. Боялась выпускать его из дома. Боялась впустить в дом кого-нибудь извне. Сущь боялась впустить. Она ведь не знает про теток с хороводами, не довелось увидеть этакую красоту. Но ей хватило и того, что увидела. Или того, что им примерещилось. Ведь примерещилось же?
        - Что думаешь делать? - Чернов подул на свой кофе, сделал осторожный глоток.
        - Не знаю. - Она пожала плечами. - Шипичиха обещала заговорить дом…
        Прозвучало это буднично, как данность. Словно бы заговоры и прочая мистическая хрень в Загоринах считались самым обычным делом.
        - А не проще ли съехать?
        - Нет. - Она покачала головой. - Я знаю, нам нужно оставаться в этом доме. Не спрашивай, откуда знаю, я все равно не смогу объяснить.
        Зато Чернов мог объяснить. Не давали ему покоя деревянные бусы. И тот туман, которой внезапно возник у него в голове после разглядывания резных бусин, тоже не давал покоя. Шипичиха, может, и не была ведьмой, но гипнозом она точно владела. А когда есть гипноз, психотропы не нужны, подопытному можно внушить что угодно, хоть чупакабру, хоть русалочьи хороводы. Эта мысль была здравая и в каком-то смысле оптимистичная, но объясняла она далеко не все. Зверюга напала на машину еще до того, как они встретились с Шипичихой. Значит, зверюга настоящая, а все остальное - морок и дурман. Собака Баскервилей местного розлива. Может, старуха подобрала зверюгу в лесу еще маленькой, выходила, вырастила, отпустила на вольные хлеба, а зверюга вместо хлеба предпочла человечинку. Прибить бы от греха подальше, но ведь жалко, проще запугать народ страшными сказками про чудовище, чтобы сидели люди по ночам дома и не шастали где попало. Особенно у Темной воды, потому что озеро как раз и есть зверюшкин ареал обитания.
        - Это гипноз, - сказал Чернов шепотом, чтобы не разбудить Шипичиху. - Она тебя загипнотизировала. И тебя, и меня, и малого.
        - Чушь! - Нина вскинулась, готовая защищать старуху, а потом вдруг потрясенно замолчала, уставилась на приткнувшуюся в углу кухни юлу - старую, железную, со следами ржавчины. У Чернова в детстве была такая же.
        - Ну? - спросил он требовательно. - Что ты вспомнила?
        - Ничего. - Нина покачала головой. - В том-то и дело, что я ничего не помню, но мне кажется, я ей про себя все рассказала. - Ее губы, и без того бледные, посинели, как у покойницы.
        Что такое страшное было в ее жизни, о чем она боялась рассказывать? Какую информацию приходилось вытягивать из нее под гипнозом? Чернову было неинтересно. Не его это дело. У него есть дела собственные, ничуть не менее важные. Так уж вышло, что они связаны с вот этой до смерти напуганной девчонкой и ее сыном. Иначе Чернова здесь бы просто не было бы.
        - А что конкретно ты не помнишь? - поинтересовался он. Эту беседу следовало повернуть в более безопасное и полезное русло. - Она сказала, ты была при смерти?..
        - Вот этого я как раз и не помню. - Нина отхлебнула кофе. - Ты не знаешь, но я жила в этом доме в детстве. Оказывается…
        - Оказывается?
        - Я этого не помню.
        - Я тоже не все помню из своего детства.
        - Ты не все, а я вообще ничего. И той болезни, про которую говорит Шипичиха. - Она рассеянно вертела чашку в тонких пальцах. - Я помню себя только с трех с половиной лет. Вот словно бы свет включили в темной комнате и осветили все, что в ней было до этого. Понимаешь?
        Чернов не понимал, но на всякий случай кивнул.
        - А когда мы с Темкой переехали в этот дом, я, кажется, начала вспоминать.
        - Что?
        - Запахи… - Нина закрыла глаза. Ее изящно вырезанные ноздри раздулись, будто она принюхивалась. - Я помню запах мокрой шерсти. И помню не то лапы, не то руки, которые зажимают мне лицо, не дают дышать. А мне страшно, мне так страшно, что проще умереть, чем перестать бояться…
        - Чего ты боялась? - Нет, вопрос нужно переформулировать. - Нина, кого ты боялась в своем детстве?
        Она очень долго молчала, а потом неуловимо быстрым и неуловимо изящным движением перевернула чашку над блюдцем. Бесконечно долгие мгновения они наблюдали, как коричневые потеки кофейной гущи превращаются в очертания остроухой клыкастой морды. Запахло мокрой шерстью…

* * *
        Чернов остался у них до утра, ночевать лег на тахте в гостиной. Нина прикорнула рядом с Темкой, но уснуть не могла очень долго, все прислушивалась то к едва слышному дыханию сына, то к шорохам за окном. Уснуть получилось лишь под утро. Кажется, только глаза закрыла, как кто-то тронул ее за плечо. Еще не до конца проснувшись, Нина вскинулась, нашарила рядом Темку и только потом открыла глаза.
        Над ней склонилась Шипичиха. Как долго она вот так стояла?
        - Вставай, - велела старуха. - Дверь за мной запри.
        - А вы куда?
        - Домой. Рассвет уже, а у меня дома дел полно. - Она говорила так, словно минувшей ночью ровным счетом ничего не случилось, словно бы Нине все померещилось. А вдруг померещилось?
        Надежда истаяла, стоило лишь увидеть на подоконнике пустую склянку. Не померещилось…
        Нина сползла с кровати, пошатываясь, вышла вслед за Шипичихой, сказала, глядя в ее прямую спину:
        - Может быть, кофе?
        - Давай. - Шипичиха не обернулась; проходя мимо гостиной, старуха бросила быстрый взгляд на скрючившегося на тахте Чернова. Тахту стоило бы разложить, но он не стал, даже от постельного белья отказался.
        Оказавшись на заполненной тусклым рассветным светом кухне, Нина окончательно пришла в себя, включила газ, достала из шкафчика жестянку с кофе. А Шипичиха разглядывала блюдце. Надо было вчера помыть, да сил не хватило. Точно так же, как у Чернова не хватило сил разложить диван.
        - Значит, просыпается она? - сказала Шипичиха то ли удовлетворенно, то ли раздосадованно и кончиком ногтя поскребла засохший кофейный рисунок.
        - Кто? Сущь?
        - Сила. В матери твоей она спала так крепко, что Силична и будить не стала, а в тебе и в мальчонке твоем вот просыпается.
        - Какая сила? - Она уже понимала какая, вот только как в такое поверить, когда двадцать первый век на дворе?
        - А какая дадена, такая и просыпается. - Шипичиха отставила блюдце в сторону, с усталым вздохом присела к столу. Нина глянула на ее осунувшееся, посеревшее от усталости лицо и поняла, что, в отличие от них с Черновым, Шипичиха только делала вид, будто спала, а на самом деле она сторожила дом. Как старая цепная собака, которая уже почти потеряла резвость и силу, но еще сохранила острый слух.
        - Вы нас загипнотизировали, - сказала Нина и поставила турку с кофе на огонь. Она не спрашивала, она была почти уверена.
        - А как вас по-другому убедить? - Шипичиха пожала плечами. - Этот вон, - она кивнула в сторону гостиной, - мальца твоего собирался в больницу везти, а в больнице бы его не спасли.
        Теперь Нина и сама понимала, что не спасли бы. Откуда взялось это понимание, она не знала, но незнание ровным счетом ничего не меняло.
        - И раньше вы меня тоже гипнотизировали.
        - Гипнотизировала. Мне нужно было понять, что у тебя на уме, от чего ты бежишь и на что готова. - Шипичиха устало прикрыла глаза.
        - Поняли?
        - Поняла. Оттого и позволила тут остаться. - Глаз она так и не открыла. А Нину вдруг отпустило. Шипичиха ее не предаст. Может, не станет больше помогать, но не предаст. А это дорогого стоит.
        - Я многого не помню из своего детства. - Ей нужно узнать правду, понять, кто она такая и почему мама ни словом не обмолвилась о Темной воде. - Это тоже из-за вас?
        - Из-за меня. - Все так же, не открывая глаз, старуха кивнула.
        - Почему?
        - Потому что не нужны малому дитю такие воспоминания, как у тебя.
        - Я уже не дите. Мне нужны эти воспоминания.
        Старуха покачала головой.
        - Верните мне память. Я знаю, вы можете.
        - Могу, но не стану. Ты еще не готова.
        - Не готова к чему?
        - К тому, какой окажется эта правда. Придет время, сама все вспомнишь. - А вот теперь она подняла тяжелые морщинистые веки, во взгляде ее была тоска.
        - Я хочу сейчас.
        - Сейчас рано. Не выдержишь. Я заслоночку у тебя в голове малость приподняла, потихонечку все будет просачиваться. Да ты уже начала кое-что вспоминать.
        - Я за Тему боюсь. - Нина сняла кофе с огня, разлила по чашкам. - Как я его смогу защитить, если я ничего не понимаю?
        - Придет время - и поймешь, и защитишь. Темная вода она не только отнимает. Таким, как ты, она иногда делает подарки. В венах твоих она течет, девочка. В твоих и твоего ребенка. Он тоже сильный. А после этой ночи еще сильнее станет. И ты…
        - Расскажите про Сущь, - потребовала Нина, усаживаясь напротив старухи. - Почему она охотится на Темку? Или не она, а он?
        - Он. - Шипичиха кивнула. - Зверь красноглазый. И он не охотится. По крайней мере, не на твоего сына.
        - Но он опасен?
        Прежде чем ответить, Шипичиха очень долго молчала, а потом сказала:
        - Я думала, что уже не опасный, что уснул тогда вместе с… остальными, а теперь вот не уверена. Но ты его не бойся. Ни тебя, ни малого твоего он больше не тронет.
        - А Чернова? - Это она просто так спросила, на всякий случай.
        - И его не тронет, пока… - Старуха снова замолчала.
        - Пока - что? - спросила Нина.
        - Ничего. - Кофе был обжигающе горячий, но Шипичиха выпила его большими глотками, как воду, встала из-за стола. - Пора мне.
        Она подошла к входной двери, указала скрюченным пальцем на засов. Чем-то острым, может быть, гвоздем, на засове были выцарапаны символы, очень похожие на те, что Нина видела на деревянных бусах.
        - Теперь в этот дом без твоего приглашения никто не войдет.
        - Ни живой, ни мертвый? - Нина улыбалась, хотя ее до самых костей пробрал озноб.
        - Про живых не скажу, а мертвяки точно не сунутся, пока сама не позовешь.
        Приглушенный туманом утренний свет сделался совсем тусклым, словно бы кто-то поставил его на «минимум». Или заслонил своим огромным, косматым, пахнущим псиной телом…
        - И когда все это закончится? - Вот она и задала самый главный вопрос.
        - Через неделю. Я надеюсь. - Шипичиха посмотрела на нее с жалостью. Наверное, понимала, что не такого ответа ждала от нее Нина. - Ты, главное, не бойся. Страх для такой, как ты, - это последнее дело. - Она положила ладонь на засов, помедлила мгновение, а потом решительно отодвинула в сторону, шагнула в клубящийся за порогом туман и тут же в нем растворилась. А Нина так и осталась стоять на пороге. Страх - последнее дело. Значит, она попробует не бояться.
        Туман снаружи оказался не таким густым и плотным, каким виделся из дому. В его прорехах Нина могла разглядеть и джип Чернова, и прибрежные кусты, и высокую сутулую фигуру…
        Сердце замерло, а потом пустилось вскачь. Сердце еще не знало, что Нина решила не бояться. Человек стоял под старой вербой. В тумане лицо его казалось размытым серым пятном, и Нине вдруг подумалось, что, быть может, это не человек вовсе, а вставший на задние лапы огнеглазый зверь. Сущь умел ходить на задних лапах и притворяться человеком. Нина знала. Или помнила…
        Существо вскинуло руку, помахало. Жест был вполне человеческий, но движения… Рваные, дерганые, словно рука эта держалась на железных шарнирах. Или была многосуставной, чтобы в любой момент трансформироваться в когтистую лапу.
        Нина попятилась от перил. Существо попятилось к воде. Мертвяк не войдет, а живого она и сама не впустит. Надо было спросить у Шипичихи, Сущь живой или мертвый. Существо - Сущь… Случайное совпадение? Пока она рассуждала над этим своим открытием, туман лег ей на плечи тяжелыми и горячими ладонями…
        От истеричного визга Нина удержалась лишь в самый последний момент. Зашипела по-кошачьи и забилась в этих чужих, сотканных из тумана руках.
        - Это я. Успокойся, - сказал туман голосом Чернова. - Это всего лишь я.
        Это всего лишь он. Какое счастье! Такое счастье, что не удержаться на ногах. Она бы села прямо на влажные от росы доски террасы, если бы Чернов позволил, но он не позволил, подтолкнул к забытому на террасе стулу.
        - Где бабка? - спросил скучным голосом, словно бы прошлой ночью в их жизни ровным счетом ничего не изменилось. А может, в его жизни как раз и не изменилось?
        - Ушла. - Пол террасы все еще раскачивался, как палуба корабля, и Нина на всякий случай вцепилась в подлокотники стула. - Сказала, что у нее дела.
        - А ты? - Чернов зябко кутался в махровый халат и в тумане был похож на полярного медведя.
        - А я не ушла.
        - Я не про то. - Он поскреб бороду, осмотрел окрестности. Нина тоже осмотрела - никого! - Как ты себя чувствуешь?
        - Нормально.
        Чувствовала она себя хреново, но это ее личные проблемы.
        - Это хорошо. - Чернов помолчал, а потом вздохнул и побрел в туман.
        - Ты куда? - спросила Нина. Она бы пошла следом, если бы не боялась оставить Темку одного в доме.
        - Оценивать ущерб от чупакабры, - донеслось из тумана, а следом пискнул брелок сигнализации. - И за пирогом! Если эта тварь его ночью не сожрала.
        Ущерб он оценивал минут пять. Туман уже начал отползать к озеру.
        - Не сожрала. - На террасу он вернулся с бумажным пакетом, в который Ксюша вчера упаковала Нинины припасы. - Но краску поцарапала. Зараза!
        Он говорил зло, но злым не выглядел. Скорее, озадаченным. Наверное, где-то в глубине души Чернов надеялся, что царапин на джипе не окажется, что чупакабра им просто померещилась.
        Не померещилась…
        Кофе пили на террасе. Чернов специально поставил стол так, чтобы Нина могла видеть окно спальни. Сам же он развернулся к озеру. Лицо его, по самые глаза заросшее черной бородой, выражало крайнюю степень задумчивости. А Нина трусливо думала, что, если Чернову вдруг вздумается выставить ей счет за причиненный джипу ущерб, ей нечем будет расплачиваться. Но, наверное, Чернов не считал ее виновницей ущерба, потому что так ничего и не сказал.
        Когда кофе был выпит, а Ксюшины пироги съедены, в основном одним Черновым, в рассветной тишине послышался тихий рокот мотора, и к дому подкатил уже знакомый «уазик». Яков не спешил выходить из салона, сидел, крепко сжимая руками баранку. Несмотря на раннее утро, он нацепил «авиаторы», поэтому разглядеть выражение его глаз не было возможности. Первым неладное заподозрил Чернов. Он со вздохом встал, оправил свой лохматый халат и побрел к «уазику». Если гора не идет к Магомету…
        - Доброе утро! - услышала Нина его бодрый голос. - Мимо проезжал или целенаправленно в гости?
        - Мимо… целенаправленно… в гости… - А вот голос Якова звучал как-то странно. У Нины перехватило дыхание. - Вадим, ты бы это… ты бы сходил со мной, а?
        - Куда? - Чернов переминался с ноги на ногу, ерошил и без того растрепанные волосы.
        - Да тут недалеко… - Яков словно вспомнил о существовании Нины, приветственно вскинул вверх руку, но из-за руля так и не вышел. - Утречко! - сказал с какой-то фальшивой бодростью.
        - Доброе. - Нина бросила быстрый взгляд на окно спальни, сбежала с террасы. - Яков, что-то случилось? - спросила шепотом. Подумалось вдруг про Шипичиху. Что она не дошла до своего дома в Загоринах, что Сущь подкараулил ее в тумане…
        - Ты это… ты возвращайся в дом, Нина. Не надо тебе…
        - Яков, не юли! - Чернов начинал злиться и теперь был похож на рассерженного полярного медведя. - Говори, куда нужно идти.
        - Туда! - Яков неопределенно махнул рукой в сторону берега. - Метров триста отсюдова!

* * *
        Чернов не был таким уж крутым психологом, но понять, что стряслось что-то непоправимое, ему удалось и без психологического образования. Он глянул на стоявшую рядом Нину. За минувшую ночь она словно выцвела и лишилась красок. Если бы он был не реалистом, а мистиком, то решил бы, что это место тянет из нее силы. Или уже вытянуло. Но реалист пока побеждал, поэтому он велел своим официальным тоном:
        - Нина, иди в дом. Свари нам с Яковом кофе.
        Яков согласно покивал, сунул в зубы сигарету. Пальцы его при этом очевидно подрагивали. Может, с бодуна? Чернов принюхался: перегаром от Якова не несло.
        - А мы пока… прогуляемся. - Он посмотрел на свои торчащие из-под халата голые ноги и запоздало подумал, что выглядит не слишком презентабельно, а в глазах Якова так и вовсе крайне подозрительно. Да и сама ситуация получалась несколько… двусмысленной. Но Якова, похоже, не волновал ни внешний вид Чернова, ни репутация Нины, он щелкнул зажигалкой и с сосредоточенным видом затянулся сигаретным дымом.
        - Момент, - сказал Чернов и, крепко взяв Нину за руку, почти силой повел ее к дому.
        - Что-то случилось? - спросила она по пути.
        - Случилось, - согласился он. - Сейчас я переоденусь и все узнаю.
        Рубашка уже высохла, а джинсы были еще слегка сыроваты, но всяко лучше банного халата. Чернов сунул ноги в кроссовки, с сожалением подумал, что у него нет при себе оружия. Наверное, оружие было у Якова. Даже наверняка, но со своим как-то надежнее.
        Яков уже выбрался из «уазика» и прикуривал новую сигарету. Не к добру…
        Шли пешком по топкому озерному берегу, кое-где пробираясь сквозь заросли рогоза. Яков впереди, Чернов следом. Он уже почти привык к этому размеренному продвижению к неведомой цели, когда Яков вдруг замер как вкопанный.
        - Вот, - сказал он шепотом.
        Разглядеть хоть что-нибудь из-за спины Якова не получалось, поэтому Чернов вышел вперед. Вышел и тоже замер, хотя внутренне и был готов к тому, что увидит. Он не был готов к тому, кого увидит.
        Тело плавало в розовой от крови воде, раскинув в стороны руки, запрокинув к небу бледное лицо. Чернов не сразу понял, откуда кровь, понадобились мгновения, чтобы принять сам факт чьей-то смерти. И лишь после принятия этого факта он увидел исполосованное чем-то острым горло, увидел белесый хрящ гортани и ошметки сосудов…
        - Это же она? - отчего-то шепотом спросил Яков.
        - Это она. - Чернов кивнул. Вчера вечером он так и не удосужился узнать, как же ее звали, эту девушку-гитаристку, залетную звезду. А сейчас уже и не спросишь…
        - Я, значит, в лесхоз еду. - Яков снова закурил. - Вижу, кусты примяты. Вчера еще нормальные были, а сегодня того… словно бы волокли кого-то к воде.
        Или из воды, подумалось вдруг совершенно не к месту. Девочке-гитаристке нечего было делать у Темной воды. Сказать по правде, даже в Загоринах ей нечего было делать.
        - …Ну, и сунулся посмотреть на свою голову. - В голосе Якова отчетливо слышалось сожаление о том, что сунулся. - А тут она… Утопла…
        - Яков, какое утопла? - спросил Чернов ласково. - Ты горло ее видишь?
        - Вижу.
        - И? Кто мог такое сотворить?
        А ведь он и сам знает кто. Или что. Та красноглазая тварь, что гналась за ними от самых Загорин.
        - Зверь. - В голосе Якова послышалась обреченность. - Чупакабра…
        - Что?.. - Он не верил своим ушам. Выходит, не только они с Ниной знают о существовании твари. - Какая чупакабра, Яков?
        - Ты ж не знаешь… - Яков уронил недокуренный бычок в воду, но тут же выловил его, сунул в карман куртки. Наверное, понимал, что на месте преступления его бычкам не место. - Вы ж вчера с Ниной уехали рано, еще до того, как это началось.
        - Что началось?
        - Сначала антракт. - Яков ежился, в сторону тела в воде старался не смотреть. - Я вообще не ценитель, это меня Генка с Ксюшей уговорили прийти на концерт. Еле высидел до антракта, а как только девочка эта, - он вздохнул, - гитару свою отложила и передыху попросила, так я и ломанулся на свежий воздух перекурить. Стою, курю. Березин ко мне вышел. Сам-то он после того несчастного случая не курит, но рядом постоять любит. Типа молодость боевую вспомнить. Тут и Славка подлетел на своем звездолете. - Звездолетом Яков называл спорткар Сычева-младшего. - Начал на стоянке круги нарезать. Стрит-рейсер хренов! Я ему кричу, осторожнее, машины чужие побьешь, а ему по барабану. Балованный говнюк. - Яков хотел было сплюнуть себе под ноги, но удержался. - И компашка у него такая же. Отморозки. Одну машину он все-таки цепанул бампером. Сигналка завыла, тут и хозяин выбежал.
        Чернову казалось, что Яков специально рассказывает так долго и так путано, чтобы не переходить к самому главному, самому страшному. Он не торопил, но, в отличие от Якова, глаз от мертвого тела не отводил. Смотрел, запоминал.
        - Ну, ясное дело, начались разборки. Славка в Загоринах многим как кость в горле. Золотая молодежь. А тут и повод появился. Генка тоже на шум вышел, певичка эта, - он едва заметно кивнул в сторону воды, - следом. Сигаретку в зубы сунула, стоит, смотрит, чем дело кончится. А дело уже шло к мордобою. Дачник оказался не хлипкого десятка, и Славкина борзость ему сильно не понравилась. Генке, кстати, тоже не понравилось, что сынок его любимый и единственный всю отцовскую культурную задумку испаскудил. А дружки Славкины под какой-то дурью. Может, и он сам тоже, но точно не скажу.
        Конечно, не скажет, потому что Славка Сычев, великовозрастный повеса и бездельник, сын его лучшего друга. Как же о нем плохо говорить?
        - Короче, драка началась, куча-мала. Кто под дурью, кто под алкогольными парами, кто на адреналине. Веселуха.
        Вот, значит, какую веселуху они с Ниной видели вчера вечером, когда проезжали мимо «Стекляшки».
        - Драка - это ж дело обычное. - Яков не выдержал, снова закурил. - Помашут мужики кулаками, выпустят пар да и разойдутся. А тут баба какая-то как завизжит. Я, грешным делом, подумал, что прирезали кого. Тут вторая баба визжать начала и пальцем куда-то тыкать. Я глянул, а там оно… - Яков затянулся так глубоко, что ввалились сизые от щетины щеки. - Рыщет по краю стоянки. А как бабы завизжали, остановилось, на передние лапы припало и зарычало. Веришь, Вадим, я рыка такого никогда в жизни не слышал!
        Отчего ж не поверить? До вчерашнего дня Чернов и сам не слышал. Рыка не слышал, диковинную зверюшку не видел. А теперь вот согласно кивал, потому что верил каждому сказанному слову.
        - Все, ясное дело, растерялись. А потом кто-то по зверюге этой шмальнул.
        Хорошо развлекается в Загоринах народ - с оружием на вечер живой музыки!
        - Может, даже и попал, потому что зверюга как-то так взвизгнула, сиганула на капот ближайшей машины, и все… только ее и видали. Машину, кстати, мы потом осмотрели. Там царапины на эмали вот такие. - Он развел в стороны руки, показывая, какие царапины, но Чернов и без того знал. На крыше его собственной машины красовались такие же.
        - Яков, ты думаешь, что это зверь ее? - Разговор следовало выводить в нужное русло, потому что нельзя стоять вот так над растерзанным телом и делиться впечатлениями о случившемся минувшей ночью. Как минимум требуется вызывать полицию.
        - А кто еще? - спросил Яков. - Ты горло ее видел?
        - И какой зверь, по-твоему, мог такое сотворить?
        - Чупакабра, - сказал Яков одновременно решительно и виновато. - Ну, или мутант какой. Ты только не подумай, я не сумасшедший. В охотнадзор сумасшедших не берут, я за свою жизнь всякого зверья насмотрелся, но такую тварь видел впервые. - Он задумался. - Я - впервые, а вот Генка Сычев, кажется, нет. Ладно, я тебе потом в подробностях расскажу. - Он загасил сигарету об носок своего сапога, а окурок снова сунул в карман. - Давай звони в полицию. У меня, как назло, телефон разрядился.
        У Якова разрядился, а Чернов свой вообще не брал. Кто ж думал, что потребуется? Значит, придется возвращаться к дому Нины, звонить оттуда. Он и позвонит, но сначала кое в чем убедится…
        Этот берег тоже был топкий, в следы от их ног тут же набегала мутная вода. И в их следы, и в чужие тоже. Вот, например, в тот огромный, похожий на собачий. Или вот в тот, от босых ног. Кажется, от босых, хотя нельзя сказать наверняка. Может, ему вообще мерещится. Но Якову, похоже, мерещилось то же самое, потому что он сдернул с загорелого лица очки, вытянул шею, вглядываясь в глинистый берег.
        - На чьи похожи? - спросил Чернов, в любой момент готовый схватить Якова за рукав, чтобы не подпустить ближе к месту преступления.
        - Не знаю. - Яков мотнул головой. - Если бы здесь водились медведи…
        - Но медведей здесь нет.
        - Нет.
        - А чупакабра есть?
        - Получается, есть.
        - Пойдем. - Все-таки он тронул Якова за локоть, легонько сдвигая с места. - Надо позвонить в полицию.
        Нина ждала их на террасе, вцепившись руками в перила.
        - Что там? - спросила шепотом.
        Соврать бы, но ведь все равно узнает.
        - Там тело.
        - Шипичихи?.. - Ее лицо залила смертельная бледность.
        - Не Шипичихи - девушки, которая выступала вчера в кофейне. И давай договоримся, - он снова включил свой официальный тон, - не нужно сейчас истерик. Ясно?
        Она ничего не ответила, даже не кивнула, но Чернов расценил это как согласие. Он сунулся в салон джипа, нашарил в бардачке свой мобильный, вызвал полицию…

* * *
        - Ну и? - Щуплый участковый, как боевой петух, наскакивал на Якова, а тот виновато пожимал плечами и пятился. - Где тело, я спрашиваю?! - Участковый перевел взгляд на Чернова, наверное, ему он доверял больше.
        А тело пропало…
        Сколько они отсутствовали? Да совсем ничего! Позвонили в полицию, кратко, чтобы не напугать еще сильнее, рассказали Нине о страшной находке и отправились обратно к озеру, сторожить и дожидаться.
        Сначала Чернов решил, что они просто перепутали место, но Яков стоял на своем: вот и кусты поломанные, и трава примятая. Единственное, чего не было, так это следов - ни человеческих, ни звериных. И тела не было…
        - Ну, куда подевалась ваша утопленница?! - Звонок Якова поднял участкового с постели ни свет ни заря, и потому он пребывал в крайней степени раздражения. Выходной день опять же, а его вот дергают. - Не под землю же она провалилась?
        - Под воду, - сказал Чернов мрачно.
        - Что? - Наскакивать на него участковый побаивался, но смотрел с грозным прищуром, словно бы в чем-то подозревал.
        - Может быть, тело опустилось на дно. - На самом деле так себе предположение. Здесь у берега топко, но достаточно мелко.
        - Это она, - с какой-то обреченностью в голосе сказал Яков. - Чупакабра! Сначала девочку убила, а потом в свое логово утащила. Михалыч, я клянусь тебе, было тело!
        Участковый тяжко вздохнул, а потом ласково и одновременно грозно попросил:
        - Ну-ка дыхни!
        Яков дыхнул.
        - Мне тоже? - спросил Чернов не без сарказма. Участковый ему не нравился. Впрочем, ему мало что нравилось в происходящем.
        - Вам, гражданин Чернов, не надо, - отмахнулся участковый, а потом многозначительно добавил: - Пока.
        - Тебя ж вчера возле «Стекляшки» не было, - пытался оправдаться Яков. - Ты эту тварь не видел. А половина Загорин видела!
        И он снова пересказал историю про чупакабру.
        Участковый слушал, качал головой и хмурился, а потом сказал:
        - Мне еще чупакабры тут для полного счастья не хватало. - Он перевел взгляд на Чернова, спросил с тайной надеждой: - А тело точно мертвое было? Может, дамочка перебрала после концерта, поцарапалась об кусты, упала, отлежалась да и ушла?
        Такое оптимистическое развитие событий всех бы полностью устроило, вот только ни Чернов, ни Яков не сомневались в том, что девушка была мертва. Понять бы еще, куда подевалось тело.
        Опергруппа приехала через полчаса после участкового, а еще через пятнадцать минут у озера остановился черный «Мерседес», из которого выбрался Сычев. Слухи по Загоринам разлетались быстро.
        - Правда, что ли? - спросил он после того, как пожал руки всем присутствующим.
        - Ген, ну хоть ты не трави душу! - Яков хмурился и курил сигарету за сигаретой.
        - Так, может быть, это не она? - Сычев порылся в кармане дорогого, но изрядно помятого пиджака, вытащил мобильный телефон. - Я ж ее после концерта из рук в руки Ивану Лукичу, председателю совхоза, передал, чтобы отвез в город на железнодорожный вокзал. Предлагал у меня на фазенде переночевать, но она отказалась. Да и понятно, что ей с нами, стариками, делать? - Он невесело усмехнулся, а потом потыкал пальцами в телефон и продолжил: - Но номер у меня сохранился, сейчас я ее наберу, и все разрешится. Не может быть, чтобы это она! Что ей в этой глуши делать?!
        Сычев приложил трубку к уху и, кажется, даже перестал дышать от сосредоточенности.
        Они втроем стояли в стороне от места предполагаемого преступления, но все же достаточно близко к озеру. Тихую трель первым услышал Чернов. Звук доносился откуда-то со стороны прибрежных кустов.
        - Что это? - спросил Яков и сдвинул «авиаторы» на лоб, словно так ему было лучше слышно.
        - Это мобильный! Геннадий Львович, не отключайтесь, - сказал Чернов, а сам ломанулся в кусты.
        Упакованный в гламурный золотой чехольчик «Айфон» Вадим нашел там, где и предполагал. Вот и развеялись их сомнения…
        - Ну, веришь теперь? - На сей раз уже Яков наседал на участкового, который в присутствии Сычева и оперов из города изрядно растерял боевой дух. - Веришь, что она тут была?
        А Сычев уже снова рылся в записной книжке своего мобильного. Прижимая трубку к уху плечом, он отошел в сторонку, то ли чтобы не мешать, то ли чтобы не мешали. Он вернулся минут через пятнадцать. Вид у него был мрачный.
        - Звонил начальнику вокзала, они там записи с камер наблюдения по-быстрому пересмотрели. Не уезжала она из города. По крайней мере, на том поезде, на который у нее были заказаны билеты, точно не уезжала. А Лукич клянется и божится, что от его услуг девица вчера категорически отказалась, сказала, что у нее есть свои варианты…
        От опергруппы к ним трусцой подбежал запыхавшийся, запарившийся участковый, доложил, глядя исключительно на Сычева:
        - В воде и на прибрежной траве нашли следы крови, Геннадий Львович. Решено вызывать водолазов.
        - Правильное решение. - Сычев, кажется, думал о чем-то своем.
        - Вы бы ехали по своим делам, Геннадий Львович. - Голос участкового сделался заискивающим. - Тут возни до вечера, что вам время терять? А я потом все доложу подробнейшим образом.
        Ответить Сычев не успел, со стороны дороги послышался рев мотора, и рядом с его «Мерседесом» остановилась не менее представительная «Ауди», из которой медленно, с явным трудом, выбрался хозяин пансионата «Светлая вода» Березин. Вид он имел такой, словно к озеру его тянули на аркане, а он из последних сил упирался, но все равно шел. И Сычев с Яковом повели себя тоже как-то странно, бросились к нему навстречу, подхватили под локти, словно боялись, что он вот-вот упадет.
        - Ты зачем сюда, Егор? - строго и вместе с тем взволнованно спрашивал его Сычев.
        - Да хоть ты бы не лез! - бубнил Яков, в труху перемалывая зубами фильтр так и не зажженной сигареты, которую стрельнул у участкового. - Тебе оно зачем?
        Почувствовав поддержку, Березин разом обмяк, его рыхлое, асимметричное из-за паралича лицо сделалось еще более асимметричным.
        - Мне т-т-только что с-с-сообщили, - не сказал, а выдохнул он.
        - Быстро ж у нас тут все, - хмыкнул Сычев.
        - Я н-не о том. - Березин мотнул головой. - Мне с-с-сообщили, что он в-вернулся.
        - Кто? - В один голос спросили Яков и Сычев.
        - Л-лютый. Л-лютого выпустили…
        В повисшей после этих слов тишине едва слышные голоса переговаривающихся у воды экспертов теперь казались непривычно громкими. Они и в самом деле говорили о водолазах…
        - Не может быть, - сказал Яков и опустил «авиаторы», то ли машинально, то ли специально, чтобы никто не мог разглядеть выражение его глаз.
        - Когда? - спросил Сычев деловито.
        - П-п-позавчера! А до нас в-вот только с-слухи дошли. - Березин вытащил из кармана носовой платок, принялся вытирать им мокрое от пота лицо.
        - То есть он уже сутки где-то здесь? - Сычев перевел взгляд с Березина на Якова.
        - Он здесь, а девочка с мальцом там, - сказал Яков шепотом и сунул в карман измочаленную сигарету.
        - Могу я узнать, о чем вы сейчас говорите? - спросил Чернов своим специальным официальным тоном.
        - Конечно. - Сычев тяжко вздохнул, а потом виновато улыбнулся. - Мы говорим о Сергее Лютаеве, который когда-то был нашим другом, а потом стал маньяком-убийцей. Его осудили больше двадцати лет назад за жестокое убийство Нининой прабабушки.
        - Пытались обвинить в похищении и убийстве еще трех женщин, в том числе и Алены, Нининой матери, но тогда не хватило доказательной базы, а Серега все отрицал. - Яков задумчиво смотрел на темную озерную гладь.
        - И в-вот он в-вернулся. - Березин аккуратно сложил платок.
        - А Алена, оказывается, все это время была жива. - Яков повернулся спиной к озеру.
        - А сегодня бесследно пропала еще одна женщина. - Взгляд Сычева сделался сосредоточенно-задумчивым.
        - У нее горло было исполосовано… - Яков снова поднял свои «авиаторы», посмотрел на друга как-то странно, с легкой сумасшедшинкой во взгляде. - А у Силичны… у Алениной бабки, сердце было того…
        - Прекрати! - сказал Сычев строго, но тут же добавил уже мягче: - Яша, я все понимаю! Он наш друг, ты пытаешься его оправдать, но мы не должны сбрасывать со счетов тот факт…
        - Покажи ногу! - Яков не дал ему договорить. - Покажи Вадиму ногу и живот. Все свои раны покажи!
        - Зачем? - Сычев даже отступил на шаг, будто боялся, что Яков бросится его раздевать.
        - Затем, чтобы Вадим сравнил твои раны с теми, что мы видели на теле той несчастной девочки! Ее порвал зверь, Генка, - продолжил он уже шепотом. - Тот самый чертов зверь, который двадцать лет назад напал на тебя. Тот самый, которого половина Загорин видела вчера на стоянке. Покажи!
        Сычев вздохнул, как-то виновато глянул на Чернова и принялся медленно расстегивать пуговицы на рубашке.
        - Предупреждаю сразу, зрелище не для слабонервных. - Он нервно усмехнулся и распахнул полы рубашки.
        Зрелище и в самом деле оказалось не для слабонервных, живот и грудь его покрывали багровые, словно бы совершенно свежие рубцы и шрамы. Некоторые из них были глубокие, пугающе глубокие…
        - Когда Яша меня нашел, кишки у меня были наружу. - Сычев принялся застегивать пуговицы. - От перитонита меня потом еще хрен знает сколько лечили, а рубцы вот какие. Бывает, что до сих пор кровят. Егор подлечивает меня по старой дружбе, но всякое случается… - Он пожал плечами.
        - Мы д-думали, это какая-то инфекция. - Березин на живот товарища даже не глянул. Наверное, насмотрелся за все эти годы. - И в М-москву Генка мотался, и за г-границу. Все н-нормально. Здоровье в п-пределах возрастной н-нормы, а рубцы вот… - Он снова утер лицо носовым платком.
        - А они и в самом деле похожи? - спросил Сычев, глядя на Чернова. - Я имею в виду раны.
        - Похожи. Глубиной уж точно. - А еще он своими собственными глазами видел зверя, который, возможно, много лет назад напал на Сычева, и в версию Якова был готов поверить с легкостью. Вот только поверят ли в эту версию следователи?
        - А ты, Генка, значит, думаешь, что это Лютый ее так? - Яков снова нацепил очки, словно отгородился ими от остальных.
        - Я ничего не думаю, Яша. - Сычев пожал плечами. - Я вообще боюсь думать о том, что тут происходит.
        Он хотел было сказать еще что-то, но зазвонил его мобильный, и Сычев, мельком глянув на экран, извинился и отошел.
        - Ты бы ехал домой, Егор, - сказал Яков, косясь на Березина. - Ты и без того через себя переступил, когда сюда явился.
        - Я п-поеду. - Березин закивал, словно бы обрадовался такому предложению. - Я просто с-сказать… п-предупредить… А тут еще в-вот это. - Он вдруг замолчал, очень внимательно посмотрел на Якова, а потом спросил: - Откуда это все, Яша? Я д-думал, оно з-закончилось уже все, а оно, оказывается, д-до сих пор п-продолжается…
        Чернов хотел спросить, что закончилось и что продолжается, но Березин махнул рукой и, сильно припадая на одну ногу, поковылял к своей машине. Яков проводил его долгим взглядом, а потом устало сказал:
        - Пойдем-ка и мы. Михалыч и следак добро дали. А то там Нина одна с мальчонкой. Волнуется, наверное.

* * *
        Нина волновалась.
        Они нашли ее там же, где и оставили несколько часов назад: на террасе. Судя по всему, Темка все еще спал. Наверное, это даже хорошо. Такие разговоры не для детских ушей.
        Ее терпения хватило на то, чтобы приготовить им с Яковом яичницу, а потом сварить по большой чашке кофе. Ксюшины пироги закончились, и кофе пили без ничего. Наверное, это было правильно, потому что, когда где-то поблизости незримой тенью бродит неупокоенная душа, не до сладостей.
        - Она пропала, - сказал Яков, обшаривая карманы штанов в надежде найти в ворохе бычков хоть мало-мальски целую сигарету.
        - Кто пропал? - спросила Нина, косясь на окно спальни.
        - Девчонка эта мертвая пропала. Скоро приедут водолазы, осмотрят берег. - Яков замолчал, а потом сказал совсем уж странное: - Лучше бы они не берег прочесали, а озеро целиком.
        - Почему? - спросил Чернов одновременно с Ниной.
        - Потому что Темная вода, - заявил Яков и снова замолчал.
        Он молчал очень долго, нашел-таки ту самую пожеванную сигарету, отошел с ней к перилам, закурил, а когда выкурил до самого фильтра, заговорил:
        - Как же мне не нравится вся эта история!
        Чернов усмехнулся. Ему тоже она не нравилась.
        - Гиблое место. - Яков бросил смущенный взгляд на Нину, виновато улыбнулся. - Ты уж меня прости, но нельзя тут ни тебе, ни малому твоему. Если не хочешь у Шипичихи жить, переселяйтесь ко мне. Ксюша, конечно, сначала ворчать будет, но я ей объясню. Она у меня баба понимающая. - Впервые за это страшное утро он улыбнулся.
        - Нет. - Нина покачала головой. Выражение лица у нее было такое, словно она из последних сил пыталась не сказать «да». Чернов ее понимал. Думал, что никогда не поймет, а вот на тебе. - Нам нужно оставаться здесь, у Темной воды.
        - Оставаться вам тут нужно?! - Яков неожиданно разозлился, перешел почти на крик, но тут же виновато прижал к губам указательный палец. - Все, прости, не хочу малого пугать. - Он немного помолчал, а потом решительно добавил: - Лучше я тебя, Нина, напугаю.
        Нина побледнела, на мгновение прикрыла глаза, словно пытаясь защититься от этой никому не нужной правды, а потом решительно и отчаянно вздернула подбородок.
        - Ксюша мне уже сказала, что ты знаешь, какую мученическую смерть приняла твоя прабабка. И от кого приняла, тоже сказала.
        - От зверя. - Нинины губы побелели. - Ее убил зверь.
        - Может быть, зверь, а может, и человек.
        - Лютаев?
        - Да. - Яков кивнул, вернулся к столу, уперся локтями в столешницу. - И я вот никак для себя не решу, какой зверь страшнее: тот, что о четырех ногах, или тот, что о двух.
        - Он может ходить на задних лапах, - сказала Нина шепотом.
        - Кто? - Яков вернулся обратно к столу.
        - Сущь. Зверя зовут Сущь.
        - Кто зовет? - Поверх «авиаторов» Яков пристально посмотрел на Нину. - Откуда ты вообще про него знаешь?
        - Эта тварь вчера ночью напала на мой джип, - признался Чернов с неохотой. Посвящать Якова в подробности вчерашнего происшествия не хотелось, но дело с каждой минутой меняло масштабы, втянутыми в него оказывалось все больше и больше людей. - Если не веришь, можешь изучить повреждения на эмали.
        - Верю. - Яков закивал с таким же энтузиазмом, с каким до этого кивал Березин. - Тогда и вам двоим будет легче поверить в то, что я вам сейчас расскажу. - Он откинулся на спинку стула, поднял на лоб очки. - Когда Генка Сычев говорил про требуху, что из его пуза вываливалась, он нисколечко не преувеличивал, потому что это я его тогда полумертвого нашел и вот этими самыми руками, - Яков глянул на свои широкие, заскорузлые ладони, - его требуху ему обратно в пузо запихивал, а параллельно пытался остановить кровотечение из порванной ноги. А еще бога молил, чтобы он дотянул до больницы, потому что с такими ранами не живут.
        - Но он ведь выжил, - произнесла Нина с каким-то непонятным упрямством.
        - Выжил, но какой ценой? Про то, что раны до сих пор кровоточат, он сказал, а про то, что живет уже больше двадцати лет на обезболивающих, сказать забыл.
        - Что случилось с Березиным? - перебил его Чернов. Откуда-то он знал, шестым чувством догадывался, что паралич Березина - это не просто так. - Как давно у него случился инсульт?
        - Давно. - Яков мотнул бритой головой. - Почти в то же время, как Генку тварюга эта порвала на британский флаг.
        - Его тоже порвали? - Видимых следов на Егоре Березине Чернов не заметил, но ведь и Сычев свои страшные раны никому не демонстрировал.
        - Его утопили, - сказал Яков с таким выражением лица, что не понять, говорит он правду или шутит.
        - В Темной воде?
        - Да. Генка тогда как раз в больнице был, в реанимации. Еще не живой, но уже и не мертвый, достали его с того света районные хирурги. Вот мы с Егором и решили отметить это дело. Ну, и помянуть Силичну с… - он осекся, - с Аленой помянуть. Чтобы, значит, без посторонних глаз. Потому и приехали на Темную воду, чтобы никто не мешал.
        - Здесь вообще водится рыба? - спросил Чернов.
        - На моей памяти никто тут ничего не ловил. - Яков снова мотнул головой. - Мы рыбу с собой привезли. Мы ж не порыбачить хотели, а напиться, выпустить, так сказать, пар. Ну и напились. До свинячьего визга напились. Я уснул. Береза, кажется, тоже уснул. Даже еще раньше меня. А потом среди ночи меня словно под дых кто-то пнул. Я вскочил, но спросонья и с бодуна ничего понять не могу. Где я? С кем я? Потом услышал крик. Не крик даже, а так… эхо от крика. Огляделся, а Егора рядом нет. Ну, тут я сразу протрезвел, потому что из нас четверых… - он осекся и тут же исправился: - Из нас троих только Егор с природой был на «вы». Мы-то все в Загоринах выросли, а он с родителями только на лето приезжал. Это уже потом, когда его отцу пансионат вверили, они сюда всей семьей переселились. Но ни к охоте, ни к рыбалке он так и не пристрастился. Таскался за нами так… по-дружески, но особой тяги к этому делу не испытывал. Но плавал хорошо. Тут что есть, то есть. Лучше всех нас плавал, потому что сначала в городе в бассейне тренировался, а потом уже в пансионате. Там у них тоже бассейн есть. Это Егор сейчас вот такой
развалиной выглядит, а тогда был красавец. Завидный жених для всех загоринских девиц. Вот поэтому я сначала не особо испугался, когда понял, что Егор в заплыв ушел. Помню, как не хотел в воду заходить, поорал сначала с берега, а он не отвечает.
        Нина слушала рассказ Якова, сцепив в замок побелевшие пальцы.
        - Сунулся я, значит, в воду. А темно кругом - хоть глаз выколи. Звезд не видно, луна за тучу зашла. Брел по дну, пока было можно, а потом поплыл. В темноте и на голос. Только не на голос… - Яков вдруг поежился, - а на голоса. Словно песню кто пел, тихими такими, едва слышными голосами. Слов не разобрать, а страсть как хочется понять, о чем эта песня. Плыву я, значит, башкой по сторонам верчу, а рядом со мной в темноте словно бы тоже кто-то плывет. То затылка коснется, то за пятку пощекочет. Наверное, я все-таки был тогда изрядно пьян, потому что даже сейчас мне ту ночь вспоминать страшно, а тогда - ничего, плыл себе и плыл. Да еще любопытно…
        Чернов слушал Якова, а думал о прошлой ночи. Вот ему не было любопытно, и певуний тех ночных встретить еще раз ему бы не хотелось.
        - Я уже и забыл, что мне нужно Березу искать. - Яков шмыгнул носом. - Мне вдруг так хорошо стало, спокойно. До тех пор, как кто-то… нежить какая-то не положила мне ладони на плечи и под воду не утянула. Вот тогда и спал морок. Морок спал, а страх вернулся. Забарахтался я, стал отбиваться. И от этих рук, и от этих… мертвецких ласк. Открыл под водой глаза, а там уже не темно, луна выглянула. И вот в этом лунном свете кружат они вокруг меня, хороводы водят…
        - Кто? - шепотом спросила Нина. В отличие от Чернова, она вчерашний «хоровод» не видела, а он решил не рассказывать, чтобы лишний раз не пугать.
        - Русалки, - заявил Яков решительно. - Не те, что в Голливуде, с голыми сиськами и хвостами, - он виновато глянул на Нину, - а другие… Сначала глянешь - красавица, каких еще поискать, а стоит только в глаза ей заглянуть, и все, пиши пропало. Мертвые они. Мертвые и голодные. До мужиков голодные. И это, скажу я вам, не фигура речи. Это самый настоящий звериный голод. Я той ночью с жизнь попрощался, потому как точно знал, что не отпустят они меня на берег, утянут на дно, а уж там попируют.
        Нина тихо всхлипнула, сжала виски руками. Чернов легонько тронул ее за плечо, и она тут же плечом дернула, сбрасывая его ладонь. Но он не обиделся, понял, что это движение не от брезгливости и злости, а от страха.
        - Но что-то изменилось. - Яков, кажется, до сих пор удивлялся тому факту, что вышел сухим из воды. Сухим и живым. - Перестали они хороводы водить. И ластиться ко мне перестали, лапать этими своими ледяными руками. Словно бы отозвал их кто-то. Или отогнал. Я так и не понял кто. Не до того мне тогда было. Первым делом на поверхность рванул, чтобы хоть немного воздуха глотнуть. Наглотался. И воздуха, и озерной воды. А когда в себя пришел, огляделся. Луна выкатилась, осветила все вокруг. Я подумал, если еще раз увижу этих мертвячек, если хоть одна из них меня коснется, все… конец мне придет. Но, слава богу, никого в воде не оказалось. Вода вроде как бурлит, всплескивает, и песенку слыхать, только не видно ничего и никого. Я, даром что атеист, перекрестился, как меня бабка учила, и к берегу рванул. А потом вспомнил про Березу. Ведь если они меня так… отхороводили, то и его могли. Стал кричать, звать его. Пару раз даже нырнул. - Яков перевел дух. На загорелом лице его выступила испарина. - Не знаю, как я его нашел. Может, случайно, а может, судьба у нас с ним такая. Только нашарил я в темноте руку.
Сначала испугался, что это мертвячкина рука, а потом чувствую - теплая. Уцепился сначала за запястье, потом за шкирку ухватил, потянул на буксире к берегу. А уже на берегу понял, что Егорка, дружок мой закадычный, тоже мертвяк. Не билось у него сердце… Сердце не билось, а вот я бился… Время не засекал, сколько я его откачивал, но, думается мне, что долго. Потому что, когда откачал и в больницу отвез, выяснилось, что мозг от кислородного голодания поврежден. Тогда еще непонятно было, целиком или частично. Положили его в реанимацию на Генкино место, подключили к аппарату искусственного дыхания. Из комы он вышел на шестой день, не таким, какой он сейчас. Тогда он и говорить не мог, и ходить. Всему заново ему пришлось учиться. Благо отец - главврач пансионата, человек со связями в медицинских кругах. Вытащили Егорку, выходили. Вот только матушка его на меня даже смотреть не могла, до самой своей смерти меня винила в том, что ее единственного сыночка на Темную воду потащил. Про то, что из Темной воды его тоже я вытащил, никто не вспоминал. А мне и не нужно. Выжил, и слава богу! У меня тогда, сказать по
правде, очень сложный жизненный период был. - Яков усмехнулся. - Сначала с Силичной и Аленой эта беда. Мы ведь все эти годы думали, что нет тебя и твоей мамы в живых. Потом Серегу за убийство замели. Потом Генку зверь порвал. Потом вот Егорка едва жив остался. И все не чужие мне люди, близкие друзья и вообще…
        Это «и вообще» было таким красноречивым, что Чернов сразу понял, что Яков был влюблен в Нинину маму. Наверное, это в самом деле страшно: одновременно потерять и любимую девушку, и лучшего друга. А теперь выясняется, что и любимая девушка все это время жила себе припеваючи, друга-убийцу уже выпустили из тюрьмы, а маленькая девочка выросла и сама стала мамой. Вот и сказочке конец, а кто слушал - молодец!
        Или не конец сказочке, а продолжение? Двадцать лет все было тихо-мирно, никаких тебе русалочьих хороводов, никаких нападений диких зверей, никаких убийств, а тут бац - и все сначала! И ведь началось все с возвращением к Темной воде Нины и малого. Что там говорила про них Шипичиха? Что они особенные? Настолько особенные, что одним только своим появлением взбаламутили все это темное болото? И только ли болото? Вот его, Чернова, душу они тоже взбаламутили. Он столько лет жил себе поживал, изо всех сил выбивался в люди, рвал когти и жилы, чтобы сначала основать, а потом отстоять собственный бизнес, чтобы на ноги встать и не думать о будущем. На ноги встал, а о будущем все равно думалось. О будущем и, что греха таить, о прошлом.
        - Теперь ты понимаешь, какое это место? - Яков уперся ладонями в столешницу, подался к Нине. - Теперь ты понимаешь, почему вам с Темой нужно отсюда съезжать?
        - Понимаю. - Нина кивнула. - Шипичиха мне объяснила.
        - Шипичиха! - Яков зло мотнул головой. - Карга старая! Сколько раз я к ней приходил, в ноги падал, просил, чтобы раскинула карты, посмотрела, что стало с… твоей мамой. А она мне всегда одно и то же отвечала. Говорила, нет ее больше, Яшка, уймись и забудь. А как тут забыть, когда каждый день в голове мысли: куда ж вы подевались?! Живы ли вы?! Я верил, что живы. А она говорила, что нет вас. А если бы правду сказала?.. Если бы сказала, куда она уехала, кому бы от этого было плохо? Я бы к вам приехал, помогал бы вам всем, чем мог. - Он снова сдернул с лица очки, спросил странным, заискивающим тоном: - Мамка твоя ведь так замуж и не вышла?
        - Не вышла. - Нина покачала головой, а Яков вздохнул. То ли с облегчением, то ли с тоской по утраченному.
        - Видишь, как оно, девочка? Видишь, как Шипичиха нашими судьбами распорядилась? Я понимаю, Серегу они боялись, того зверства, что он совершил с Силичной… и остальными. Может, от него и прятались. Но ведь я - не он! Я другой был тогда человек!
        Тогда другой, а сейчас какой? Всю ли правду он им рассказал о том, что случилось больше двадцати лет назад? А Серега, славный парень и серийный убийца, вышел на свободу. И сразу же начались новые убийства. Маньяк оказался на воле, а диковинная саблезубая зверушка вышла на охоту. И русалки вмиг вздребезнулись и сопритюкнулись, снова принялись водить хороводы в Темной воде. Жуть и дичь. Какое-то средневековое мракобесие, но не верить во все это не получается, потому что и зверюшку, и русалок Чернов видел своими собственными глазами. Мало того, зверюшка, кажется, уже успела поцарапать Нину…
        - Покажи руку! - Да, это бесцеремонно и некрасиво - стаскивать с малознакомой барышни одежду, но он должен убедиться, еще раз посмотреть на рану. Да и не стаскивает он, а всего лишь тянет за рукав кардигана.
        Нина не оскорбилась, наверное, поняла причину его внезапной порывистости. Сама закатала рукав, положила руку на столешницу.
        Раны не было. От нее остался только тонкий белесый шрам, словно поранилась Нина много лет назад.
        - Это что за чертовщина такая? - Внезапно затянувшаяся рана взбаламутила его куда сильнее всех маньяков, чупакабр и утопленниц, вместе взятых.
        Нина внимательно, но без удивления рассматривала свою руку.
        - Шипичиха сказала, что нам с Темкой Сущь навредить не сможет, - заявила наконец Нина.
        - А утопленницы? - спросил Чернов своим особенным официальным тоном. Так было проще принять здешние реалии и не сойти с ума.
        - И утопленницы. - Нина одернула рукав кардигана. - Без моего приглашения в дом они не войдут, а приглашать я их не стану.
        - Какая ты, однако, негостеприимная. - Не получилось с официальным тоном, можно попробовать сарказм. - А если очень сильно попросят? Я их видел вчера, Нина! Вот этих самых навок-утопленниц, про которых нам тут рассказывал Яков. Только я тогда по незнанию решил, что это какие-то местные тетки. Сектантки там или фольклористки. Песенку их, между прочим, тоже слышал.
        - Тогда тебе лучше переехать жить в Загорины, - сказала Нина бесцветным голосом, а Чернов внезапно рассвирепел. Выходит, она такая храбрая и отчаянная, а он такой трусливый. Испугался каких-то русалок! Какой-то чупакабры испугался! У него оставался еще один аргумент, но Яков его опередил.
        - Лютаев вернулся, - произнес он очень тихо, почти шепотом. - Слышишь меня, Нина? Человек, который зверски убил твою прабабушку, вышел из тюрьмы на волю. А сегодня мы тут совершенно случайно нашли мертвую девчонку. Растерзанную! И он придет за тобой, Нина. Я в этом ни на секунду не сомневаюсь. Он помешался на Алене. Это была такая любовь… граничащая с сумасшествием. Может, он и сошел с ума? Что скажешь? Алена забрала тебя и сбежала. От него сбежала. Они ссорились часто. Такая у них была любовь… - Яков поморщился, как от боли. - И вот представь, она сбежала, бросила его одного. И спросить не у кого, за что, потому что старуха молчит. У Силичны характер был кремень. Шипичихе до нее далеко. Знаешь, девочка, я не верю, что Лютаев убил остальных женщин, но прабабку твою он мог убить запросто. Сначала убить, а потом инсценировать… нападение зверя инсценировать. А теперь Лютый вернулся. Алены больше нет, зато есть ты и твой малец.
        Наверное, это было сродни удару под дых, потому что Нина вдруг со стоном сложилась пополам и начала медленно валиться со стула. Чернов успел подхватить ее за плечи, бережно уложил на нагретый солнцем пол террасы, с яростью глянул на всполошившегося, подорвавшегося с места Якова. Но на ярость не оставалось времени, нужно было что-то делать с Ниной. Хотя бы понять, что с ней происходит.
        - Воды принеси, - прохрипел он Якову. - Да тихо, чтобы Темыча не напугать.
        Яков как-то неловко, бочком, двинулся к двери и исчез в полумраке дома, а Чернов приступил к реанимационным мероприятиям. Как умел, так и приступил. Сначала попытался нащупать пульс, потом сердцебиение. Мешали кардиган и футболка. Пришлось задрать. Лучше бы не задирал. Потому что от увиденного стало плохо уже ему самому. Про такое говорят - нет живого места. На ней и не было. Что там банальная царапина, оставленная зверем, когда Нинины живот и грудная клетка оказались одним сплошным кровоподтеком! Сжав зубы, не выпуская на волю ни жалость, ни ярость, он первым делом ощупал выпирающие ребра. На первый взгляд ребра целы, но рентген не помешает. Ей - рентген, а ему - бокал вискаря для успокоения нервов. А сердце билось. Быстро-быстро стучало по этим несчастным, выпирающим ребрам. Значит, живая, просто без сознания.
        Он едва успел одернуть на Нине футболку, как на террасу с чашкой в руке выскочил Яков. Он сунул чашку Чернову, признавая за ним право на реанимационные мероприятия. Знать бы еще, как реанимировать. Чтобы бережно и деликатно. Чтобы эффективно и неоскорбительно…
        Ледяная вода полилась Нине на щеки, потекла на шею, промочив ворот футболки и кардигана. Ледяная вода всегда выручала Чернова в лихие юношеские годы, когда нужно было срочно прийти в себя после бурной, наполненной алкоголем и прочими излишествами ночи. А раз помогало ему, должно помочь и Нине.
        Помогло. Она со свистом вздохнула и рывком села. В ее глазах цвета болотной пустоши медленно, один за другим, загорались огоньки святого Эльма. Надо думать, это был хороший прогностический призрак.
        - Прости, - сказал Чернов виновато. - Я не хотел тебя пугать.
        - И меня прости, - сунулся из-за его плеча Яков. - Я тоже не хотел пугать. Я только хотел, чтобы ты поняла, чтобы осознала, насколько опасен для тебя этот человек.
        Она перевела на него взгляд, и огоньки святого Эльма вспыхнули все разом. Наверное, так ярко, что Яков зажмурился.
        - Я не боюсь, - заявила Нина таким тоном, что оба они сразу поняли: она и в самом деле не боится. Понять бы еще, не боится только вышедшего на волю маньяка или и всего остального…

* * *
        …Было пыльно и душно. А еще страшно. Так страшно, что хоть криком кричи. Но кричать не позволили, зажали рот косматой, пахнущей свалявшейся шерстью лапой и глаза закрыли. Нина думала, что задохнется, что не выдержит ни этой пыли, ни этой духоты, ни этого страха. Может быть, она и не выдержала, потому что пыльная темнота вдруг кувыркнулась, и Нина кувыркнулась вместе с ней, больно ударившись головой обо что-то твердое.
        В темноте было спокойно и не страшно. Жаль только, что недолго. Жаль только, что Нина не осталась в ее спасительных объятиях, а решила открыть глаза, посмотреть решила…
        Скрюченная, поросшая дымчато-серой шерстью спина, впалая грудь и широкие плечи. Узкий, как кнут, хвост по-кошачьи нервно сшибает белые головки одуванчиков, и серая шерсть покрывается белым пухом, как сединой. А между широко расставленными лапами - бабушка… Ее лицо, обычно загорелое до черноты, сейчас землисто-серое, и глубокие морщины кажутся нарисованными на нем черной гуашью. А глаза яркие, зеленые-зеленые, как у мамы и иногда у нее, Нины. Бабушке плохо. Бабушке больно, но она из последних сил терпит эту страшную боль. Про боль Нина знает, потому что видит перепачканную чем-то красным бабушкину блузку. Раньше блузка была белоснежная, расшитая синими васильками, а теперь вот красная. Это кровь. Очень много крови… Ее так много, что песок под бабушкой побурел, а широко расставленные когтистые лапы сейчас словно в алых сапожках. Мама читала Нине сказку про кота в сапогах. А это Сущь в сапогах…
        Бабушка смотрит. Бабушка знает, что Нина видит ее и Сущь, и улыбается из последних сих, а потом шепчет одними только губами:
        - Ничего не бойся… И не смотри…
        Но Сущь слышит, нервно дергаются острые уши, и шерстяное нескладное тело плывет, словно бы раздается в размерах. А хвост яростно сшибает последний одуванчик и замирает. Сущь оборачивается, смотрит прямо на Нину. У нее глаза цвета бабушкиной крови и черный, как уголь, кошачий зрачок. И из по-кошачьи мягких подушечек выдвигаются длинные-длинные когти.
        - Закрой глаза… Не смотри…
        Она уже не может понять, чей это приказ, бабушки или зверя, и послушно зажмуривается, но недостаточно быстро, чтобы не увидеть, как рассекает воздух когтистая лапа… Кричать больше не хочется. Больше вообще ничего не хочется. Так и остаться бы с закрытыми глазами, чтобы ничего не видеть, ничего не помнить… Но не удается. Из пыльного, пахнущего кровью и псиной забытья ее выдергивают грубо и бесцеремонно, а потом говорят голосом Чернова:
        - Прости. Я не хотел тебя пугать.
        Он не понимает. Он просто не знает, что нет испуга сильнее, чем тот, что она пережила в детстве. Что по сравнению с тем ужасом все остальное меркнет и покрывается бурыми пятнами засохшей крови. А вот она знает! Она знает, как умерла ее прабабушка. Знает, кто ее убил… не знает только одного, почему Сущь оставил ее тогда в живых.
        - И меня прости! - А это уже Яков. Очков на нем больше нет, и без своих привычных «авиаторов» он выглядит моложе и беззащитнее. - Я тоже не хотел пугать. Я только хотел, чтобы ты поняла, чтобы осознала, насколько опасен для тебя этот человек.
        Она осознала. Еще не все и не до конца, но даже десятой части проснувшихся воспоминаний хватает, чтобы понять, что Сергей Лютаев не совершал то страшное преступление, в котором его обвиняют. А еще теперь она понимает, почему мама ничего не рассказывала ей о Темной воде, почему Шипичиха поставила в ее сознании этот барьер. Если бы дело касалось Темки, сама Нина поступила бы точно так же. Ребенок не должен помнить такое…
        Стоило только подумать про сына, как силы вернулись. Нина оттолкнула руки Чернова, попыталась встать. В груди и животе болело, наверное, она ударилась ребрами о край стола, когда падала. Ничего, эта боль пройдет. Она уже проходит.
        А Темка, босой и растрепанный со сна, уже стоял на пороге дома.
        - Мама, почему ты сидишь на полу? - спросил Темка, и Нина едва не разревелась от счастья.
        Мало того, что ее мальчик пережил прошлую ночь, он разговаривал, мысли свои формулировал четко. Шипичиха предупреждала, что так оно и будет, что рано или поздно он войдет в силу. Нина не стала тогда спрашивать, в какую именно силу он войдет. Тогда она могла молиться лишь о том, чтобы он очнулся.
        - Потеряла… - Нина встала на четвереньки, потому что боялась, что ее собственных сил может не хватить на то, чтобы принять вертикальное положение. - Пуговицу потеряла, Темочка!
        Все-таки Чернов ей помог, бережно, словно она была сделана не из плоти и крови, а из хрусталя, подхватил за подмышки, поставил на ноги, но отпускать не спешил. Сказать по правде, Нина была ему за это благодарна.
        - Нашла? - Темка подбежал к ней, обхватил за колени, и Нина пошатнулась.
        - Нашла. - Она потрепала сына по голове. - Хочешь кушать, Темка?
        Темка хотел. И кушать, и какао, и Ксюшиных пончиков. От этих его «хотелок» на душе сразу стало легко и радостно. Кажется, не только Нине.
        - Так я сейчас сгоняю! - Яков пятился к выходу с террасы, его «авиаторы» лежали на столе, стеклами вниз. Еще поцарапаются, подумалось некстати. - Тебе, малой, пончиков и мороженого, а мамке твоей чего? - Он перевел умоляющий взгляд на Нину, словно от ответа ее зависела вся его жизнь.
        - А мне венского пирога. - Он хороший человек. Кажется. Темная вода нашептывала, что доверять нельзя никому, но Нина все еще предпочитала верить.
        - Вот и решено! - Яков пятился к выходу с террасы и едва не свалился со ступеней, в последний момент ухватился за поручни. - А я себе сигарет куплю. Курить хочется, аж пар из ушей идет!
        С пробуждением Темки как-то сразу все наладилось, жизнь вошла в привычное русло. Хотя бы попыталась войти. Нина готовила сыну еду, поглядывая за тем, как Темка играет на террасе с Черновым. Это сначала показалось, что играет, а потом выяснилось, что из срезанной на берегу ветки Чернов мастерит Темке свистульку. Очень громкую, надо сказать, свистульку. От ее звонких трелей у Нины заложило уши. А Темка был в восторге. Он болтал без умолку, и казалось невозможным то, что психологи и психиатры - все как один! - считали его аутистом. Для ее маленького сына Темная вода оказалась целебной.
        Потом они обедали на террасе. Вчетвером, вместе с вернувшимся из «Стекляшки» Яковом, и Нине на мгновение подумалось, что вот такой и должна быть настоящая жизнь. А еще ей подумалось, что Темная вода способна помочь и ей тоже. А потом ее вдруг разморило. Дремоту эту не мог разогнать даже страх того, что Тема останется без присмотра, настолько сильной, настолько всепоглощающей была та усталость, которая на нее навалилась…
        - Э, да ты носом клюешь, - сказал Яков.
        Он сидел на нижней ступеньке ведущей вниз лестницы и курил. Специально отошел подальше, чтобы не дымить на Темку.
        - Иди поспи, а я присмотрю за малым.
        Она бы поспала, но никому нельзя верить. Она знает Якова всего пару дней, а по сути, не знает о нем ничего.
        - Иди. - Чернов глянул искоса. - Часа два у тебя точно есть.
        Два часа в ее положении - это настоящая роскошь. Ей нельзя спать ночью, а это значит, нужно попытаться восстановить силы днем. Вот только что она знает о Чернове? Можно ли ему доверять?
        Наверное, он прочел ее мысли, потому что многозначительно хмыкнул. Я спас вас уже дважды, читалось в его взгляде, но ты, конечно, вольна меня подозревать.
        Она не станет подозревать всех подряд. Чернова точно не станет. Он появился здесь задолго до них с Темкой, он не пришел за ней из прошлой жизни, а это значит, его можно не бояться.
        - Спасибо! Я буду тебе очень признательна! - Она старалась говорить так, чтобы он сразу понял, насколько важна для нее его помощь.
        Наверное, он понял, потому что улыбнулся немного растерянно, а потом сказал, обращаясь к Темке:
        - Ну что, Темыч, будем вырезать лук и стрелы?!
        А Нина снова подумала, что Темная вода иногда не такая уж и темная. По крайней мере, посреди бела дня.

* * *
        Они дали Нине поспать не два, а целых три часа, хотя, сказать по правде, Чернову и самому уже хотелось прикорнуть где-нибудь в тенечке. Он держался мужественно и стойко. Не имея никакого опыта общения с малыми детьми, справлялся он неплохо. Этот конкретный ребенок его даже не раздражал. Удивительное дело!
        А Яков уехал сразу же, как только Нина ушла в дом, сказал на прощание шепотом, чтобы не слышал Темыч:
        - Надо бы за ними присмотреть.
        Чернов уже хотел было буркнуть, что не нанимался в няньки, но неожиданно для себя кивнул. Он присмотрит. Ему бы только отоспаться перед вахтой.
        К себе домой он вернулся уже ближе к вечеру, не стал ни есть, ни пить, сразу же завалился спать. И проспал, кажется, до самой ночи. Проспал бы, может, и до утра, если бы не песня…
        Не то молитва, не то колыбельная на непонятном языке. Или просто он спросонья не может разобрать слов? Чтобы разобрать, нужно выйти из дома, подойти поближе к воде. Войти в воду…
        Босым ногам холодно и немного щекотно, но нет смысла обращать внимание на такие мелочи, когда воздух дрожит, вибрирует от этой не то колыбельной, не то песни, в которой теперь даже слова можно разобрать. Хотя бы одно слово…
        - Вадим… Вадим… Вадим… - Теперь это не песня, а зов, раз невидимые певуньи знают его по имени, раз зовут к себе в хоровод.
        А дно - желтый песок и мелкая галька - уходит из-под ног, проваливается куда-то в преисподнюю, и, чтобы продолжать слышать, чтобы приблизиться к невидимому хороводу, нужно уже не идти, а плыть. Он и плывет. Он хорошо плавает, ведь почти все его детство прошло у воды.
        Плыть легче, чем идти, нужно только держаться лунной дорожки, которую словно специально для него выложили на темной неподвижной глади. И на прикосновения чьих-то ледяных рук не нужно обращать внимания. Он не должен отвлекаться, он должен слушать зов.
        Вода, сначала гладкая как зеркало, теперь идет рябью. Мелкие волны складываются в концентрические круги, и Чернов понимает, что это - хоровод. Подводный хоровод… А он в центре, он тут самый главный…
        Как на Вадькины именины испекли мы каравай… вот такой вышины… вот такой ширины… Каравай, каравай, кого хочешь выбирай…
        Он и выбрал. Вот эту большеглазую, улыбчивую, с тугой косой. Она чем-то похожа на Нину, и она ему улыбается. Как же призывно, как же страстно она ему улыбается! Руки тянет белые-белые, белее лунной дорожки, приближается медленно, по спирали, и спираль эта закручивается все туже и туже. А ему не терпится! Так хочется, чтобы она не мучила, чтобы обвила наконец шею своими ледяными руками, чтобы поцеловала, чтобы забрала и тепло его, и душу. За такие ласки ничего не жалко, и кровь в жилах то ли стынет, то ли вскипает - ему не понять, да и не хочется понимать. Ему другого хочется, совсем другого…
        Она подплыла. Положила ледяные руки на плечи, заглянула в самую душу своими черными бездонными глазами и улыбнулась…
        Зубы острые, как колья. Уже не улыбка, но оскал. И не страсть это, а голод. Такой голод, с которым не совладать, который только и остается, что утолить. Любой ценой… Про голод ему кто-то уже говорил. Вспомнить бы. Но не сейчас! Сейчас у него одна задача: вырваться из этих объятий, уклониться от смертельного поцелуя. Это ж надо было так ошибиться в женщине!
        И морок разом спал. Видно, забвение, дарованное навками, не длится долго. Видно, ужас вкуснее, чем вожделение. Не важно! Сейчас главное - разжать тонкие, извивающиеся, как пиявки, пальцы, упереться коленом в обтянутую полупрозрачной сорочкой грудь, оттолкнуться от нее, как отталкиваются от бортика в бассейне. Почувствовать, как проваливаются пятки во что-то мягкое, гнилое, как обнажаются, трещат пожелтевшие ребра, а потом снова затягиваются белесой неживой плотью. Мерзость… Очень опасная и очень сильная мерзость. И не одна. С одной бы Чернов как-нибудь справился, отбился бы с грехом пополам. Но хороводы в одиночку не водят. Каравай, каравай, кого хочешь выбирай… Вот его и выбрали. Вот он и есть - этот каравай, а девицы кругом одна другой голоднее и страшнее.
        И не отбиться от них… Как ни крутись, как ни старайся, а все равно утянут на дно. Там и попируют. Он ведь каравай…
        Но Чернов бился до последнего. Даже страх куда-то пропал, оставляя место одной только холодной ярости. До чего же обидно - умереть вот такой нереальной, бессмысленной смертью! Может быть, именно ярость и позволяла ему держаться на плаву, а когда невидимые руки тянули его на дно, отбиваться от мертвецких объятий и рваться на поверхность. Только силы все равно кончались. Дело осталось за малым. Еще пару таких нырков, и ему - хана…
        - …Прочь! - Голос был громкий и требовательный. Вот только Чернов, обессилевший и одуревший от кислородного голодания, так и не мог понять, слышит он его на самом деле или это уже все… агония. И женщина эта… бледнолицая, черноглазая, с распущенными волосами, она на самом деле есть или мерещится? Потому что если на самом деле, то ему конец. Потому что от нее ему не отбиться и от ласк ее не уклониться. Не осталось сил…
        Она разомкнула хоровод, вплыла в круг, подплыла к Чернову. Мертвое лицо, мертвые глаза, губы белые, плотно сомкнутые. Наверное, это даже хорошо, что сомкнутые, не так страшно будет умирать. Но глаза лучше закрыть. Насмотрелся…
        Чернов и закрыл. Он боролся, как лев, он сделал все, что было в его силах. Кто ж виноват, что он оказался таким доверчивым лопухом? Следовало придумать какую-нибудь антирусалочью сигнализацию, а теперь уже что…
        А теперь ледяные пальцы у него на плечах, ощупывают, оглаживают, скользят по шее, и ладони прижимаются к щекам, словно бы он маленький, словно бы его вот так, за щеки, зафиксировали и внимательно разглядывают. Дай-ка я на тебя посмотрю, Вадька! Какой большой ты уже вырос! Большой, но глупый… А потом целуют холодными губами, но не в губы, а в лоб. Опять как маленького…
        - Он мой… - И снова не понять, есть этот голос на самом деле или звучит только у него в голове. Глаза, что ли, открыть, взглянуть наконец на свою смерть?
        У смерти глаза сначала черные, как два антрацитовых камня, но с каждым мгновением камни эти становятся все прозрачнее, все светлее. И вот они уже цвета чайной заварки, и чаинки в них плавают, тоже водят хороводы. Когда-то Вадька любил смотреть, как кружатся в чашке чаинки, вот и сейчас смотрит. Уже не страшно - скорее, любопытно. Лицо бледное, неживое, а глаза яркие, светло-карие. И смотрят ласково. Прикосновения тоже ласковые, осторожные, только очень холодные. Но ему уже плевать на холод, смотреть бы и смотреть в эти глаза цвета чая.
        Он бы и смотрел, если бы она его не оттолкнула - зло и одновременно решительно.
        - Уходи… Нельзя тебе здесь…
        Сказала и сама ушла под воду. Не нырнула по-рыбьи, а словно бы в самой этой воде растворилась. Но в последний момент Чернов успел заметить, как меняются, наполняются смертельной чернотой ее глаза.
        - Уходи… - поплыл над темной водой не то шепот, не то стон, а потом наступила мертвая тишина. Ни звука, ни всплеска в этой тишине. Как в космосе.
        Сил хватило лишь на то, чтобы доплыть до берега, выползти на мокрый песок, зажмуриться. Слишком яркая нынче луна, слишком колючие звезды. А русалки такие странные, такие непредсказуемые. По крайней мере, одна, с глазами цвета чайной заварки…
        Сколько бы он так пролежал? Не исключено, что до самого утра, если бы тишину не нарушил ружейный выстрел…

* * *
        - …Не смотри… - Не то шепот, не то шорох, но, наверное, приказ. У нее нет никакого желания приказа этого ослушаться, нет желания открывать глаза. Она не хочет видеть то, что увидит, стоит только ослушаться и посмотреть. Она и вспоминать не хочет. Забыть бы, чтобы ничего-ничего этого не было.
        Если бы не шаги, тяжелые, по-стариковски шаркающие, она бы никогда не открыла глаза. Если бы за этими человеческими шагами не расслышала другие - по-кошачьи мягкие и крадущиеся. Если бы не поняла, что нужно прятаться.
        Она спряталась, затаилась в пыльном полумраке своего убежища. Который уже раз за этот страшный день?
        Первый раз она пряталась здесь от мамы. Они играли в прятки, в такую специальную, понятную только им двоим игру. Нина всегда пряталась в своем тайнике, а мама всегда искала ее в других местах, никогда не могла найти и очень удивлялась, когда Нина внезапно оказывалась за ее спиной. Про тайник знали только Нина с бабушкой, это была их маленькая тайна.
        А шаги становились все громче. Нина открыла глаза, ослушалась приказа. Может быть, это вернулась мама? Они ведь так и не доиграли в прятки. Нина сидела в своем тайнике так долго, что, кажется, уснула, а когда проснулась, мамы в доме не оказалось. Ни мамы, ни бабушки. Бабушка была у воды… И зверь нависал над нею, сшибал хвостом одуванчики, отращивал когти…
        А потом Нине велели не смотреть… Но если это вернулась мама! На маму ведь можно смотреть? Если смотреть достаточно долго, то мама даже может понять, что Нина хочет ей сказать. С бабушкой это проще, бабушка понимает ее с полувзгляда. Понимала… Теперь у нее осталась одна только мама…
        Если это вообще мама. Слишком громкие, слишком тяжелые шаги. Мама по дому летает легко, как бабочка, звонко цокает каблучками по полу. Под мамиными шагами не стонут и не прогибаются половицы. Мама не рычит вот так… яростно, по-звериному, не хлопает дверями.
        Это снова прятки. Только уже другие - страшные прятки. И на Нинины плечи ложатся тяжелые, пахнущие псиной и кровью лапы. Пока только на плечи, но она знает, стоит только попытаться закричать, когтистая лапа зажмет ей рот.
        - Молчи… не смотри…
        Но она все равно смотрит. И даже кое-что видит.
        Высокие сапоги, которые бабушка называет болотными. Они грязные. Такие грязные, что оставляют на полу мокрые бурые следы. Нина знает, почему следы бурые. Она теперь многое знает. Она теперь почти взрослая.
        Сапоги приближаются к кровати, медленно, осторожно, словно нехотя. Хозяин сапог падает на колени, заглядывает под кровать. Если бы Нина спряталась там, он бы ее непременно нашел, но у нее совсем другое убежище. У нее тайник, о существовании которого не знает даже мама.
        А сапоги обходят комнату по периметру, останавливаются в центре. Нине хочется закричать, но лицо зажимает лапа. Не сильно, не выпуская когти, но так, что не получается сделать вдох.
        - Молчи… - слышит она перед тем, как снова провалиться в темноту.
        Нет, не только это. Еще она слышит стук. Громкий стук, словно в окно бьется ветка. Или птица. Или нежить…
        Как она уснула?! Ведь зарекалась, пила кофе литрами, чтобы не уснуть, чтобы ничего не пропустить и никого не впустить, а вот… уснула. Кажется, только прилегла на кровати рядом с Темкой, чтобы почитать ему сказку, кажется, только перевернула страницу, и вот уже нет никакой доброй сказки, остались одни лишь ужасы, о которых детям рассказывать никак нельзя.
        - Тема? - Еще не открыв глаза, она пошарила рядом с собой. В пустоте… - Темка!!!
        Он стоял перед окном, прижавшись обеими ладошками к стеклу. Как тогда, в салоне машины Чернова. От сердца отлегло: он хотя бы дома.
        Нина осторожно спустила ноги на пол. По босым ступням тут же потянуло холодом. Наручные часы показывали полночь.
        - Темочка, иди сюда, - позвала Нина уже шепотом, боясь напугать сына. Наверное, она его уже и так испугала своим воплем. - Тема?..
        Ее маленький сын стоял не шелохнувшись. Кажется, он ее даже не слышал. Что-то там, за окном, привлекало его внимание куда сильнее. Ноги словно налились свинцом. Или водой, темной озерной водой. Нине даже казалось, что вода булькает и плещется в них при каждом шаге, а позади остаются мокрые следы. Почти такие же, как в том страшном сне. Только не от охотничьих сапог, а от босых ступней. Она не стала оборачиваться, не позволила себе ни на мгновение отвлечься от сына. Она здесь для того, чтобы его защитить. Любой ценой. От кого угодно.
        Та, от кого требовалось защищать Тему, стояла по ту сторону окна, прижимала к стеклу узкие ладони с длинными музыкальными пальцами, прижималась щекой и ухом, словно пыталась услышать, что происходит в доме. Взгляд ее темных глаз был отрешенный, словно это она, а не Нина только что пробудилась после глубокого сна. Вот только это был не сон…
        Девушка-гитаристка, та самая, которую убил зверь, та самая, тело которой так и не нашли. Тело не нашли, потому что она… ушла. Или, вернее сказать, уплыла? Ее одежда была насквозь мокрой, а с длинных волос на пол террасы стекали струйки озерной воды.
        - Она просит ее впустить. - От тихого Темкиного шепота Нина едва не завизжала. Или не от голоса, а от неожиданности. Хотя что может быть более неожиданным, чем полуночный визит утопленницы?
        - Не надо. - Нина положила ладони на Темкины плечи, сжала, не сильно, но крепко, готовая в любой момент оттянуть его от окна. Если эта… если это существо попробует войти. - Не надо ее впускать, сынок.
        - Ей холодно и страшно, мама. Там же совсем темно.
        Нине тоже было холодно и страшно. Темная вода словно вышла из берегов и затопила все вокруг мутным ужасом, который сейчас медленно просачивался в их дом. В их надежно запечатанный Шипичихой дом. Или не так уж и надежно?
        - Она потеряла свою гитару и теперь не может играть.
        Она потеряла гитару и не может играть, зато она может петь. Песня, слов которой не разобрать, которая звучит словно бы прямо у тебя в голове и которая не исчезнет, даже если заткнуть уши.
        - Впусти меня. - Теперь утопленница смотрела не на Тему, теперь она смотрела прямо Нине в глаза. - Пусти меня погреться.
        - Тема, иди в постель. - Нина очень старалась, чтобы голос ее звучал буднично. Тема не знает, кто там за окном. Не понимает, что это за существо. Нина тоже до конца не понимает, но в памяти уже всплывает рассказ Якова про русалок.
        - Такой хороший мальчик. Такой добрый мальчик… - Существо высунуло длинный, противоестественно длинный язык и лизнуло стекло. Нину замутило, она почти силой оттащила упирающегося Темку обратно к кровати. - Сиди здесь, - велела строго. А как еще она могла поступить, чтобы его не напугать?
        - Но тетя…
        - С тетей я разберусь!
        Нина не знала, как будет разбираться с этой «тетей» и что предпримет, если та попытается проникнуть в дом, но решимость ее росла с каждой секундой. Решимость росла, а страх, наоборот, таял. И знания, неведомые, потаенные знания, просачивались в нее с темной озерной водой.
        Нина вернулась к окну, коснулась ледяного стекла кончиками пальцев. Заглянула в черные глаза утопленницы, сказала шепотом:
        - Я не могу впустить тебя в дом.
        Ответом ей стал то ли стон, то ли вздох, и по бледной щеке покатилась слеза. Или озерная вода…
        - Но я могу показать тебе путь. Хочешь?
        Черная лодка у берега и мощенная серебром лунная дорожка, мостик из мира живых в мир мертвых. Нина знала этот путь, словно тысячи лет ходила по нему сама и проводила других, тех, кто еще не успел замарать свою душу убийством. Тех, кого еще можно было спасти. Таких, как эта девушка.
        Она справится. Для этого ей придется на время оставить Тему одного в доме, но он справится тоже. Откуда-то Нина точно знала, что ее маленький сын куда сильнее и куда мудрее, чем кажется.
        - Темка, мне нужно ненадолго выйти. - Нина отошла от окна, присела на корточки перед сыном. - Тетя заблудилась. Я покажу ей дорогу и вернусь. Ты посидишь тут один?
        В доме безопасно. Куда безопаснее, чем снаружи. Шипичиха не обманула, Шипичиха тоже многое знает.
        - Посижу. - В глазах ее сына не было страха - только свойственное всем детям любопытство. Вот и хорошо.
        - Я выйду, а ты закрой за мной дверь. Только надежно закрой, на засов.
        Засов, разрисованный непонятными символами, кажется, светится в темноте, а на прикосновения отзывается легкой вибрацией.
        - У тебя получится его задвинуть?
        Можно не спрашивать, она знает, что получится. Ведь у нее самой, когда она была такой же, как сейчас Темка, получалось.
        Засов поддался легко, беззвучно скользнул в пазах, и тяжелая дубовая дверь так же легко открылась. Нина переступила порог, сказала шепотом:
        - А теперь, сына, закрывай.
        Она постояла мгновение, прислушиваясь, к тихому шороху за дверью. Темка задвинул засов, выполнил просьбу. Она тоже выполнит. Надо только собраться с духом, убедить себя в том, что такой, как она, не страшна ни Темная вода, ни ее обитатели. Ей ведь не страшно. Ну, почти не страшно. Она готова!
        Вот только нет никого за дверью. И за дверью, и перед окном спальни. Мокрые следы босых ног ведут вниз, с террасы на лестницу, а дальше к озеру. Ушла? Не дождалась ее и ушла? Наверное, так даже лучше. Не нужно испытывать ни себя, ни свою храбрость. Она попыталась помочь, но от помощи отказались. Можно возвращаться в дом.
        Нина бы и вернулась, если бы не этот странный звук. Не то плеск, не то шелест, не то и вовсе стон. Ох, не стоило ей спускаться с террасы к воде. Ей бы обратно к сыну, забраться в постель, укрыться с головой одеялом, закрыть глаза. Ей бы забыть все это как страшный сон. Но ноги сами несли ее в кромешную темноту, к озеру.
        Это сначала показалось, что темнота кромешная, а потом Нина стала различать не только звуки, но и силуэты. Один высокий, тощий, широкоплечий. Второй изящный, тонкий, какой-то текучий. Сначала ей показалось, что эти двое обнимаются, что она потревожила влюбленную пару, но стоило только сделать еще один шаг, стоило только всмотреться в темноту…
        Яков стоял по колено в воде. Опущенные плечи, руки плетьми вдоль тела, голова склонилась набок, словно бы он прислушивался к той, что обвивала его руками за шею и шептала что-то на ухо. Или целовала? Или… не целовала?
        - Яков! - Собственный голос показался ей оглушительно громким, но Яков не услышал, даже не шелохнулся.
        Зато та, что льнула к нему всем телом, зло и отчаянно сверкнула черными глазами.
        - Он мой… - прошипела и лизнула длинным языком щетинистую щеку Якова. - Он мой, а ты уходи!
        Наверное, прежняя Нина и ушла бы, бежала бы прочь, не оглядываясь, но Нина нынешняя не желала отступать. Этой ночью не будет ни жертв, ни жертвоприношений. Этой ночью она сделает, что должна.
        - Нет. - Еще один шаг, и босые ноги по щиколотки проваливаются в мокрый песок. - Отпусти его. Пожалуйста.
        - Отпустить? - Голова утопленницы склоняется в сторону, почти ложится на плечо, словно бы в этом теле не осталось ничего твердого, словно удерживается оно изнутри не костями и мышцами, а водой. Темной озерной водой. - А он меня отпустил? - Белые губы расползаются в улыбке-оскале, язык вываливается между острыми зубами. - Я просила. Я молила, чтобы отпустил, чтобы не делал мне больно… - И черный ноготь прочерчивает кровавую борозду на подбородке Якова. Жадно раздуваются тонко вырезанные ноздри, принюхиваются к сладкому кровавому духу.
        - Кто? Кто тебя убил? - Нине важно знать. Может быть, это знание нужно ей даже больше, чем самой утопленнице.
        - Он… - Черный ноготь соскальзывает с подбородка на кадыкастую шею, а Яков стоит не шелохнувшись, как истукан. - Сначала было больно дышать… - Второй ноготь впивается в мертвую плоть, рвет и без того разорванную гортань, и голос становится сиплым, почти неразличимым. - Это сейчас я могу дышать в воде… - И сумасшедший смешок, а следом брызги воды из этой страшной раны. Вместо крови. - А тогда у меня не получалось. Ни дышать, ни кричать, ни отбиваться… Ногти обломала…
        Обломанные при жизни ногти отросли. Теперь они почти такие же длинные, как когти зверя. И, наверное, такие же смертоносные, если ее не остановить.
        - Кто с тобой это сделал? - Ее нужно отвлечь, переключить на себя, пока не стало поздно.
        - Он… - Ноготь вонзается в яремную ямку, Яков дергается, но продолжает стоять смирно, а утопленница улыбается, почти нормальной, почти человеческой улыбкой: - Видишь, как я теперь могу? Видишь, что я могу с ним сделать? Что угодно могу сделать, а он даже не шелохнется. Если пожалею, он и боли не почувствует. Но я не пожалею. Меня не пожалели, так зачем же мне?..
        - Погоди! - Еще один шаг, и холодная вода все выше, подбирается к коленям. - Оставь его. Пойдем со мной. - Руку протянуть так, чтобы ладонью вверх. - Пойдем, я тебя выведу отсюда. Покажу тебе путь.
        - Выведешь? - Голова склоняется к другому плечу, с мокрых волос стекают капли воды, растворяются в озере, как слезы. А рука с черными ногтями тянется навстречу, то ли для рукопожатия, то ли для удара.
        - Выведу. Ты заблудилась. Запуталась. А я могу помочь.
        Пальцы утопленницы ледяные, но Нина держится из последних сил, не отдергивает руку. Она здесь, чтобы помочь. Кому? Якову. Этой несчастной. Темке. Да себе самой, в конце концов!
        Не получается. Ничего у нее не выходит. Черный ноготь прочерчивает кровавую дорожку теперь уже на ее ладони.
        - А если я не хочу уходить? Если я вот его хочу? - Вторая рука снова тянется к неподвижному Якову, а длинный язык тянется к ране на Нининой ладони.
        Да, она не хочет. Она почуяла запах крови, почти почувствовала ее вкус. И теперь по-хорошему не получится. К сожалению…
        Откуда эти знания? Откуда в ней эта нечеловеческая ловкость и сила? Нина не знает и знать не хочет. Она хватает утопленницу за мокрые, стянутые в хвост волосы, наматывает на кулак. Грубо, почти по-мужски. Свободной рукой отмахивается от острого как бритва языка, отступает в сторону, тянет нежить за собой. Нет, эта несчастная еще не нежить, и непоправимое можно исправить. Не вернуть отнятую жизнь, но сохранить душу. Это ведь тоже дорогого стоит.
        Яростный визг в клочья рвет барабанные перепонки, и скользкое, холодное тело в ее руках извивается, плещется, как бурдюк с вином. Это потерявшее себя, заблудившееся между мирами существо не хочет, чтобы его спасали. Оно хочет плоти, горячей человеческой плоти. И еще мести. Месть сойдет за приправу. И если Нина не удержит, не справится, некого будет спасать… Вот она и держит… Из последних сил…
        Этих сил не так уж и много осталось, но еще достаточно, чтобы видеть окружающий мир в каком-то непривычном багряно-золотистом свете, чтобы все чувствовать и все слышать… Слышать мягкие крадущиеся шаги за спиной. Чуять запах мокрой шерсти. Видеть на темной воде красноглазую тень…
        С двумя ей не справиться… Какой бы сильной она ни была, но с двумя сразу ей не справиться. Никому не справиться с этими… тварями. Визг и вой в резонанс… От резонанса этого дрожат стекла в доме, а вода грозится вот-вот выйти из берегов. Умереть бы прямо сейчас, чтобы не слышать, чтобы не стоять вот так, в беспомощности, между разъяренными монстрами… Но ей нельзя умирать, потому что у нее есть Темка, а у Темки нет никого, кроме нее. Значит, придется бороться, биться не на жизнь, а на смерть…
        …Бороться не пришлось. И визг, и вой разом заглушил ружейный выстрел. Зверя откинуло в прибрежные кусты, а утопленница, извернувшись, нырнула в воду и под водой этой тут же исчезла. Бесполезно ждать, когда она всплывет. Теперь она может дышать под водой. Или не дышать, а просто… не умирать. Но думать сейчас нужно не о том, думать нужно о том, чтобы спастись от выстрелов самой и спасти Якова.
        Нина бросилась к нему, по-прежнему неподвижному и равнодушному, с силой дернула за рукав, потянула на берег, мельком успев заметить на плече у Якова охотничий карабин. Он шел послушно, не сопротивлялся. И на том спасибо. Нина толкнула его к террасе, и он деревянным истуканом привалился к ступеням. А она уже тащила с его плеча карабин.
        Нет, она не была великим стрелком, но Игорь кое-чему ее научил. Ему нравилось оружие и нравились женщины с оружием в руках. А Нине, тогда еще молодой и глупой, хотелось нравиться ему…
        Карабин был тяжелый, и тяжесть эта придавала уверенности. Она выстрелит. Если потребуется, она выстрелит в любого, но сначала надо понять, куда делся зверь.
        Прибрежные кусты не шевелились, и в наступившей тишине не слышалось ни звука, даже плеска воды. Тварь сдохла? Было бы здорово, если бы сдохла, но не нужно обольщаться. Это не обычный волк или пес, это вообще не зверь. Это Сущь, нездешний монстр, который неведомо зачем вернулся из небытия и на оборванном поводке притащил за собой воспоминания, жалкие ошметки Нининых воспоминаний…
        А из темноты выступила тень, высокая, долговязая, человеческая. Нине очень хотелось верить, что человеческая. Тень бесстрашно шагнула к кустам, пошарила в них чем-то похожим на палку. Только Нина знала, что это не палка, а ружье. То самое ружье, выстрел которого прогнал монстров. Наверное, Сущь на самом деле сдох или сбежал, потому что никто не выпрыгнул из кустов со страшным рыком, не сверкнул красными, как катафоты, глазами, не занес для удара когтистую лапу, чтобы убить человека с ружьем.
        Ей бы выйти, поблагодарить своего спасителя, но инстинкты, глубинные, почти животные, взяли тело под контроль. Никому нельзя верить. Особенно тому, в чьих руках ружье. Верить можно только себе самой. На себя одну надеяться. И вместо того чтобы выйти, Нина отползла в самый дальний, самый темный угол террасы. Сейчас ей оставалось только молиться о том, чтобы Темка не вышел из дома, чтобы выполнил ее приказ.
        А незнакомец уже направлялся к дому. Шел тяжелыми, шаркающими шагами, медленно и словно бы неуверенно переставляя ноги в грязных охотничьих сапогах. Этот человек уже бывал в ее доме. В ее доме или в ее кошмарах. Нина теперь и сама не знала, где явь, а где сон. Тогда она не рассмотрела его лица, и сейчас оно пряталось за низко надвинутым капюшоном дождевика. Человек остановился у изножья лестницы, ведущей на террасу, вопросительным знаком завис над неподвижным Яковом.
        - Ты… - Голос был сиплый, то ли простуженный, то ли прокуренный. - Вот и свиделись… - И черный ствол ружья уперся Якову в грудь.
        Нина сцепила зубы, чтобы не закричать, сделала глубокий вдох, унимая дрожь в руках, медленно подняла карабин. Сначала в воздух. Она не станет стрелять в живого человека, кем бы он ни был. Для начала она выстрелит в воздух. Может, этого хватит…
        - Ну, чего молчишь, Яша? Тогда нечего было сказать, так сейчас хоть что-нибудь скажи. Вот он я, весь перед тобой. И поверь, сейчас я куда опаснее, чем двадцать лет назад.
        Теперь она знала, по одной этой фразе поняла, что это за человек. Это Лютый, некогда смертельно влюбленный в ее маму, осужденный за убийство, которого не совершал, вернувшийся, чтобы отомстить.
        Нет, она не станет стрелять в воздух, она выйдет под свет луны. Пусть он сначала ее увидит, а потом они поговорят. Попытаются поговорить. Им есть что вспомнить. У них имеется как минимум одно общее воспоминание. Игра в прятки: Нина пряталась, а он искал. Кого он искал тогда в их доме? И что бы сделал, если бы нашел?
        - Ты не знаешь, а она ведь приходила тогда ко мне. Уже после всего… этого. Только я еще не знал, не понял я тогда, дурак, ничегошеньки… Даже не сразу сообразил, на самом деле все это со мной случилось или спьяну примерещилось… Пьяный я тогда был… Мертвецки пьяный. Лучше бы подох там, на берегу. Может, она бы тогда меня… - Лютый не договорил, замолчал, прислушиваясь.
        Нина тоже прислушалась. В полуночной тишине с каждой секундой усиливался еще один звук. Звук этот она узнала безошибочно. Сквозь подлесок и темноту к ее дому прорывался джип Чернова. Или Чернов на джипе, это уж как посмотреть.
        Лютый не испугался, лишь досадливо покачал головой и перекинул ружье через плечо.
        - Еще свидимся, Яша, - сказал, отступая в темноту. - …И с тобой тоже свидимся.
        Он не мог ее видеть, но смотрел, кажется, прямо на Нину. Сердце замерло, а карабин налился чугунной тяжестью. Он знал. Он все это время знал, что она прячется поблизости. Или просто предположил? Предположил точно так же, как Чернов предположил, что им с Темкой этой ночью может понадобиться помощь.
        К тому моменту, когда внедорожник Чернова с ревом замер перед террасой, Лютый уже исчез, растворился в темноте, словно его и не было. Пусть бы его и не было…
        Чернов выскочил, почти вывалился из салона, рванул к дому. На ходу он едва не сшиб сидящего у лестницы Якова, заметил его в последний момент, чертыхнулся. А Нина с карабином наперевес уже выползала из своего угла. От облегчения, от того, что все это закончилось, пусть и на время, колени ее ослабли, и идти нормальной человеческой походкой не получалось, получалось ползти, как ночной тать. Хоть бы его не напугать.
        Не напугала. Может быть, потому, что подала голос раньше, чем он ее заметил.
        - Это я, - сказала весело, словно играла с ним в прятки. В те самые прятки, когда никто-никто не мог ее найти.
        Первым делом он глянул на карабин, обошел Якова, поднялся по ступенькам, аккуратно забрал у Нины оружие и так же аккуратно встряхнул за плечи.
        - Это ты стреляла? - спросил, всматриваясь в ее лицо.
        Его собственные руки оказались холодными, почти такими же холодными, как у утопленницы. И одежда на нем была мокрая насквозь, а с волос и бороды на грудь стекала озерная вода.
        - Не я. - Нина коснулась пальцами его бороды. - Ты купался?
        - Купался. - Он мотнул головой, а потом добавил мрачно: - Хороводы водил… Где Темыч?
        Он подумал про ее сына раньше, чем она сама. Это было нечестно. Он Темке никто, а она родная мать! Не говоря ни слова, Нина подошла к двери, поскреблась в нее и сказала неестественно бодрым голосом:
        - Темочка, это я! Можешь открыть!
        Дверь открылась тут же. Наверное, Темка все это время стоял за ней и прислушивался. Что он услышал? Что понял?
        - Все, ты проводила тетю? - спросил он без страха, но с любопытством.
        - Какую тетю? - буркнул за ее спиной Чернов.
        - Проводила. И смотри, кто к нам приехал! - Она потянула Чернова за мокрый рукав. - А на террасе еще сидит дядя Яков. Ты побудь тут, а дядя Вадим поможет мне привести его в дом.
        - Дядя Вадим поможет. - Чернов кивнул. - Отчего ж не помочь? - Он пошарил в темноте, щелкнул выключателем, и террасу залил уютный желтый свет. В этом свете все казалось нестрашным, лишь самую малость странным. И сидящий в изножье лестницы Яков выглядел безобидным, перебравшим лишнего пьяньчужкой.
        Наверное, Чернов так и решил, потому что многозначительно хмыкнул, спустился по ступеням, подхватил Якова под мышки и поволок на террасу. Но уже тут, на террасе, внимательно вгляделся в его лицо и спросил шепотом:
        - Что это с ним?
        - Она его заморочила, - тоже шепотом ответила Нина. - Та убитая девушка. Она приходила ко мне сегодня.
        - Приходила куда? - Чернов притулил Якова к стене дома, чтобы тот не упал, подпер локтем.
        - Сюда, домой.
        Он тяжко вздохнул. Нина его понимала. Нет ничего хорошего в ночных визитах утопленниц. Но Шипичиха ведь предупреждала, что такое возможно.
        - Она вошла в твой дом?
        - Нет. Я вышла к ней. - Признаваться в таком безрассудстве было стыдно. Это тогда ее порыв казался нормальным и единственно возможным, но как такое объяснить Чернову?
        Чернову не требовалось объяснение.
        - Дура, - сказал он одновременно зло и устало. - О себе не думаешь, так хоть бы о Темыче подумала.
        Он называл ее сына таким одновременно взрослым и смешным именем, что обижаться на него не было никаких сил. Да и что обижаться, если она дура и есть?
        - Кто стрелял? Он? - Чернов глянул на Якова. Он не спрашивал, что Яков делал у Темной воды посреди ночи, наверное, догадывался что. Его волновали куда более важные вопросы.
        - Нет. - Нина мотнула головой. - Стрелял Лютый. Сергей Лютаев, человек, который…
        - Я знаю, кто он такой, - оборвал ее Чернов резко и нетерпеливо. - Он стрелял в кого-то из вас?
        - Он стрелял в зверя. - Неожиданно Нине стало обидно из-за этого нетерпеливо-пренебрежительного тона. Глупость, конечно, но все же…
        Чернов свободной рукой взъерошил свои еще влажные волосы, застонал, а потом велел:
        - По порядку!
        Она рассказала по порядку, кратко, без лишних слов и эмоций, словно стенограмму зачитала.
        Чернов тоже слушал без лишних слов, вот только свет на террасе он погасил. Наверное, чтобы не стать мишенью для того, кто мог до сих пор прятаться в темноте. А потом велел:
        - В дом!
        Он дождался, когда Нина переступит порог, а потом втащил внутрь Якова, задвинул засов, осмотрелся. Взгляд у него был как у полководца, оказавшегося в осажденной и не слишком надежной крепости. Он потеплел, лишь когда остановился на Темке.
        - Дядя Яша немного того… перебрал, - принялся объяснять Чернов. - Ты иди спать, Темыч, больше ничего интересного не будет.
        У него удивительным образом получалось договариваться с ее сыном. Даже немного обидно. Но как бы то ни было, а Темка широко зевнул, махнул им рукой и пошлепал в спальню. В его маленькой вселенной все встало на свои места: тетя ушла, дядя Вадим пришел, мама на месте, до утра ничего интересного не случится. Знать бы еще, слышал ли он вой зверя и выстрел. А если слышал, понял ли, что происходит? Она подумает об этом утром, а пока нужно что-то сделать с Яковом.
        Яков сидел в кухне за столом, смотрел прямо перед собой невидящим взглядом, по его подбородку стекала тоненькая алая струйка, а Нине некстати подумалось, что пиявки, когда присасываются к человеку, выпускают в рану вещество, разжижающее кровь, специально, чтобы та не свернулась. А еще что-то анестезирующее, чтобы паразита долго не могли обнаружить. Что сейчас в крови у Якова? И как его вывести из этого сумеречного состояния?
        - Это она его ранила? - спросил Чернов, стаскивая мокрую футболку и аккуратно развешивая ее на спинке стула.
        - Да.
        - А тебя?
        Прежде чем ответить, Нина глянула на свою ладонь. Чернов тоже глянул. Рана затянулась, напоминал о ней лишь тонкий белесый рубец.
        - Со мной все в порядке. - Она сжала руку в кулак, едва удержалась от того, чтобы спрятать кулак за спину.
        - И теперь он вот такой. - Чернов не спрашивал, Чернов констатировал очевидное. - Значит, она сказала, кто ее убил? - спросил он совсем другое, а Нина задумалась.
        Получалось, что та девушка обвиняла в своей смерти Якова. Она говорила «он». Он - это кто? Яков или кто-то другой? Только одно Нина теперь знала наверняка: убийство совершил человек, а не зверь. По крайней мере, одно конкретное убийство. Было и еще кое-что… Лютаев тоже желал Якову смерти. И в голосе его, прокуренном или простуженном, слышалась затаенная ярость.
        - Я не уверена в том, что она сказала. Она уже не человек, понимаешь?
        - Понимаю. - Чернов криво усмехнулся, и Нина подумала, что, возможно, про русалок он теперь знает не меньше, чем она, если не больше. Про русалок и полуночные хороводы… - Слушай, я пойду переоденусь. Ты же не выбросила мой халат?
        Она не выбросила, она его даже просушила и аккуратно повесила на вешалке в ванной. На всякий случай. Глупость, конечно, но вот… снова пригодился…
        Чернов вернулся быстро. Так же скоро и деловито он зажег духовку и придвинул к раскрытой дверце стул с развешанной на его спинке мокрой одеждой. Нине и самой захотелось пересесть поближе к теплу, потому что в ее теле все еще плескалась Темная вода.
        - Надо побриться к едрене фене. - Чернов поскреб подбородок. - Думал, поживу в глуши Робинзоном, обрасту волосами, как леший, отдохну от цивилизации, а тут бороду приходится сушить по три раза на дню.
        Он говорил и наблюдал, как Нина достает из шкафчика коробку с кофе. С одобрением и вожделением наблюдал.
        Кофе пили молча, каждый думал о своем. И только Яков не думал ни о чем, Яков сидел истуканом и смотрел прямо перед собой.
        - Что станем с ним делать? - Чернов не выдержал первым. - Есть идеи?
        У Нины возникла только одна мало-мальски толковая идея. Помочь им могла Шипичиха, но для этого следовало дождаться рассвета. Посреди ночи она Чернова из дому не выпустит. Мысль эта была настолько смешная и самоуверенная, что Нина помимо воли улыбнулась.
        - Что? - спросил Чернов настороженно. Ее улыбки его нервировали. Да она и сама нервничала. Чего уж там…
        - Съезди за Шипичихой, - сказала Нина и поспешно добавила: - Только утром!
        - Ну разумеется, не сейчас! - Он многозначительно глянул на свои торчащие из-под халата ноги. - Не хотелось бы эпатировать таким фривольным видом почтенную загоринскую публику.
        Стало вдруг легко, словно невидимая глыба, что все это время давила на сердце, истаяла, как предрассветный туман. Он никуда не уйдет до рассвета, не бросит их с Темкой одних.
        - А зачем? - спросила Нина шепотом. - Зачем ты приехал?
        - Выстрел услышал. - Чернов пожал плечами.
        Выстрел услышал и примчался их спасать. Какой хороший человек. Никто раньше не спасал их с Темкой. Ей приходилось спасаться самой. Она уже почти привыкла.
        - Он в него попал? - спросил Чернов, внимательно разглядывая безучастного ко всему Якова.
        - В Сущь?
        - В зверя.
        - Я не знаю. Наверное. Зверь прыгнул в кусты, и тот человек… Лютый эти кусты потом проверил.
        - Смелый, однако.
        - Смелый. - Или ему просто нечего терять. Когда человеку нечего терять, он становится не просто смелым, а безрассудно смелым. Нине ли не знать. - И Яков, наверное, тоже смелый, если пришел сюда один.
        - Он присматривал. - Чернов снова пожал плечами, поскреб торчащую из-под халата лодыжку. - За вами с малым.
        Значит, присматривал. Яков присматривал, а Нине хотелось, чтобы и Чернов тоже. Глупость и блажь. У Чернова были свои дела, Чернов водил хороводы…
        - Они на тебя напали? - спросила Нина так тихо, что и сама едва расслышала свои слова.
        - Выманили. - Он кивнул. - Очнулся уже в воде. Что это, по-твоему? Гипноз?
        - Морок.
        Чернов снова кивнул, словно ее объяснение его полностью устроило.
        - Думал, мне кранты, но отпустили.
        - Почему отпустили? - Ей было важно знать. Эти существа… русалки, они редко отпускают тех, кто попадается в их сети. Даже если бы хотели, голод бы им не позволил.
        - Не знаю. Не понравился на вкус. - Чернов усмехнулся. Усмешка получилась кривая. - Ты мне лучше скажи, что на тебя нашло. Зачем ты вышла из дому? У тебя вообще мозги есть?
        - Мозги есть. - А еще есть воспоминания и невесть откуда взявшиеся знания. - Так надо было.
        - Надо было… - Он посмотрел на нее как на ненормальную, с жалостью и сомнением посмотрел. - И она на тебя напала?
        - Не на меня - на Якова. А я попыталась ей помешать.
        - Получилось? - Сомнения во взгляде Чернова стало больше, чем жалости.
        - Получилось бы. - Она была почти уверена, и он почувствовал эту уверенность, многозначительно хмыкнул. - Если бы не появился зверь. Если бы не появился Лютый и не выстрелил в него.
        - А если бы он не появился, что бы с вами стало? С тобой, Яковом и малым? - спросил Чернов своим каким-то особенным казенным тоном.
        - Шипичиха сказала, что нам с Темкой нечего бояться. - Вот только воспоминания, кровавые обрывки воспоминаний говорили совсем о другом. И взгляд Чернова тоже.
        - Ага, по моему джипу эта тварь скакала просто так, от избытка чувств.
        - Она убила мою прабабушку. - Нина обхватила себя за плечи. В доме было холодно. Несмотря на включенную духовку, холодно. - Я видела… я помню. Это не Лютый, это Сущь…
        - Помнишь? Что еще ты помнишь?
        А ведь было и еще кое-что. Кое-что очень важное. Был тайник, в котором она пряталась в детстве. И тайник этот находился в спальне.
        Нина встала из-за стола, на цыпочках, чтобы не разбудить Темку, направилась в спальню. Чернов пошел следом. У него, такого большого, такого внушительного, получалось двигаться бесшумно. Почти так же бесшумно, как двигался зверь. В окно, задернутое легким тюлем, заглядывала полная луна. Слава богу, только луна! Ее света хватало, чтобы видеть и спящего Темку, и все остальное. Нина замерла посреди комнаты, осмотрелась, вспоминая ракурс. Где она могла прятаться, чтобы видеть входную дверь и ножки кровати? Вот, например, шкаф, она бы там поместилась даже сейчас, а не только в детстве. Но ракурс был другой.
        - Что ты ищешь? - шепотом спросил Чернов, и она на него шикнула, все так же, на цыпочках, подошла к зеркалу, ощупала резную раму: завитушку за завитушкой. Одна из завитушек вдруг с тихим щелчком поддалась, и зеркало превратилось в дверь…
        За дверью находилась комната. Или, точнее сказать, каморка. Они свободно поместились бы в ней вдвоем с Черновым, но третьему там не осталось бы места. Чернов мягко, но решительно оттер Нину в сторону, включил в телефоне фонарик, посветил.
        Темнота. Пустота. Затянутые паутиной углы, серебристая шерсть на полу. И тряпичная кукла…
        …Это ее кукла. Мама сшила ее специально для Нины. Она была смешной и милой: широкоротой, с глазами из ярко-синих пуговиц, в красном платье в горох. У Нины было такое платье, а из остатков ткани мама сшила наряд для куклы. И на Темкином рисунке в пасти у зверя то ли девочка, то ли кукла в красном платье…
        Зашумело в ушах, а в нос шибанул острый звериный дух, комната качнулась вместе с зеркалом-дверью. Нина упала бы, непременно упала, если бы Чернов не схватил ее за плечи, не удержал на ногах.
        - Спокойно, - сказал он ласково, словно разговаривал с маленькой Ниной, а не Ниной взрослой и самостоятельной. Его собственные глаза были темными, как ночь.
        - Шерсть…
        - Вижу. - Аккуратно прислонив Нину спиной к стене, он бесстрашно шагнул в тайник и взял в одну руку куклу, в другую клок шерсти.
        Нина завороженно наблюдала за его действиями.
        - Твое? - Он протянул ей куклу.
        - Мое. - Она прижала куклу к груди. - Клюква.
        - Что?
        - Ее зовут Клюква.
        - Ясно. - Чернова не интересовала кукла, куда больше его интересовала шерсть. И Нина его понимала. Если в тайнике есть шерсть, значит, здесь бывал и зверь. Вот только когда он был здесь в последний раз? Уж не в ту ли ночь, когда разодрал ей руку?..
        - Спокойно, - снова повторил Чернов, только на сей раз не ласково, а строго. - Не паникуй.
        - Она сказала, что в дом никто не войдет… что она поставила защиту…
        - Вот теперь и не войдет. Утопленница ведь не смогла войти. - Чернов рассматривал шерсть, держа ее на ладони.
        - Не смогла. - Утопленница не смогла, а Сущь… Сущь уже входил в дом. Больше двадцати лет назад. Тогда еще не было защиты и символов на запоре?
        Нина задумалась, вспоминая. Были! Символы были всегда. А Сущь все равно вошел… После того, как убил бабушку. Перед тем, как в дом пришел Лютаев в своих грязных охотничьих сапогах.
        - Чертовщина какая-то… - донесся до нее голос Чернова.
        Чертовщина. Разве можно с этим спорить? Вот только Чернов имел в виду что-то другое, Чернов глаз не сводил со своей раскрытой ладони. Нина тоже посмотрела.
        Клок шерсти менялся. Из серебристо-серого он сделался дымчато-серым, потом потемнел до угольной черноты, а дальше просыпался сквозь пальцы Чернова горстью пыли. Что это вообще такое? Как такое возможно?
        Сказать по правде, метаморфозы с шерстью были самой меньшей из ее бед, но занимали куда сильнее, чем навьи хороводы. Может быть, потому, что хороводы водились вне стен ее дома, а шерсть - вот она.
        - Охренеть. - Чернов вытер руку о халат, и Нина мельком подумала, что халат потом придется постирать. - Откуда ты узнала про тайник?
        - Из воспоминаний.
        Вообще-то, из снов, но, похоже, сны - это воспоминания и есть. Не заботясь о том, как это выглядит со стороны, о том, что подумает о ней Чернов, Нина встала на четвереньки, заглянула под кровать. Она должна убедиться, что там никого нет. Ничего нет.
        Чернов не стал ее останавливать. Наверное, он все понял. Вместо этого он аккуратно вернул зеркало на прежнее место и сказал:
        - Ты бы поспала, а я тут пока покараулю до утра.
        Нина, пошатываясь, встала на ноги, посмотрела на него со смесью недоумения и благодарности.
        - Спи, - повторил Чернов. - На рассвете, перед тем как ехать за Шипичихой, я тебя разбужу, - и вышел из спальни, не давая Нине возможности ни возразить, ни поблагодарить.
        Впрочем, возражать она и не собиралась. Она прижала Клюкву к груди и, не раздеваясь, улеглась поверх лоскутного пледа. Он прав, ей нужно поспать…

* * *
        Рассвет наступил неожиданно быстро. Наверное, Чернов все-таки задремал на боевом посту. Но, как бы то ни было, за время его дежурства ничего особенного не случилось. Яков по-прежнему сидел за столом пень пнем, Нина с Темычем крепко спали, а за окнами клубился рассветный туман.
        Вадим переоделся в свою еще чуть влажную одежду, подумал мельком, что нужно привезти сюда запасной комплект, потому что одного только банного халата уже очевидно мало, усмехнулся этим мыслям и поставил на огонь турку. К тому моменту, как он осторожно тронул Нину за плечо, кофе уже сварился.
        Она проснулась мгновенно, вскинулась, первым делом проверяя, на месте ли ребенок. Хорошо хоть не закричала, потому что Чернов уже был готов зажать ей рот рукой. Кукла со смешным именем Клюква лежала на подушке между Ниной и Темычем, хитро зыркала синими пуговичными глазами.
        - Я поехал, - сказал он то ли Клюкве, то ли Нине.
        Она молча кивнула в ответ, не стала спрашивать, куда он поехал. Значит, даже во сне все помнила и все контролировала. А вот у него не получалось. Что-то туго у него в последнее время с контролем. А ведь раньше казалось, что нет ничего проще. Но это было до русалочьего хоровода и встречи с неведомой зверюшкой.
        Снаружи было сыро и тихо, в тумане Чернову мерещились тени. Наверное, только мерещились, потому что до своего джипа он добрался без происшествий. Шипичиха тоже проявила неожиданную покладистость. К тому времени, как Чернов постучался в ее дверь, она ожидаемо оказалась уже на ногах и просьбу его выслушала спокойно, почти без этого своего ведьмовского сарказма.
        - Есть способ как-то ему помочь?
        - Есть. - Старуха кивнула и вышла из дому. Чернов последовал за ней.
        По пути до Темной воды он пересказал Шипичихе все происшествия минувшей ночи, не стал рассказывать только про хоровод. Это его личное дело, и оно никого, кроме него, не касается.
        - А она, значит, из дома к навке вышла? - Шипичиха смотрела прямо перед собой.
        - Значит, вышла. - Чернов крепко держался за руль. Как за спасательный круг, честное слово. - Дура, да?
        - Ну, это как посмотреть. - Шипичиха усмехнулась. Ему показалось, что одобрительно. Наверняка показалось.
        - А Лютаев стрелял в зверя?
        - Нина говорит, что стрелял. Как думаете, эту тварь можно убить?
        - Нельзя, - сказала как отрезала, одним только словом сгубила всякую надежду.
        - И тайник мы нашли. То есть Нина нашла. В тайнике - кукла и шерсть. Шерсть, кстати, исчезает. - Ему хотелось ее удивить. Хоть чем-нибудь. Но не вышло.
        - Исчезает. - Шипичиха кивнула. - Потому и исчезает, что Сущь тоже умеет исчезать.
        - В смысле? - В памяти тут же всплыли кадры из «Чужого», Чужой прекрасным образом умел исчезать и по внешнему виду был немногим красивее неведомой зверюшки. - Мимикрирует?
        Откуда деревенской бабке знать такое слово? Но она знала.
        - Можно и так сказать. Когда у него есть силы, он многое может. А силы у него, похоже, теперь снова есть.
        Чернову хотелось знать, что значит это «снова». Раньше, выходит, сил не было, а теперь вдруг появились. С чего бы?
        Он так и спросил, не особо рассчитывая на ответ, но Шипичиха неожиданно ответила:
        - Это из-за Нины, из-за ее крови.
        Сразу же вспомнилась Нинина рана, та самая, которая затянулась удивительным образом. У других, у Сычева например, раны не затянулись до сих пор, а тут такая вот странность.
        - То есть вы хотите сказать, что Нина, Нинина кровь делает эту тварь сильнее? - Догадка была жуткой. Как-то не хотелось Чернову ставить на одну доску Нину и Сущь.
        - Да.
        - И активировалась она именно потому, что Нина вернулась к Темной воде?
        - Да.
        - Охренеть…
        Шипичиха глянула на него осуждающе, мол, не выражайся в моем присутствии, малец.
        - А русалки, эти, как вы говорите, навки, тоже из-за нее, из-за Нины?
        - А навкам просто пришел срок. Темная вода входит в силу. Так всегда бывало, просто раньше было кому… - Старуха не договорила, оборвала себя на полуслове, словно побоялась сболтнуть лишнего. И Чернов понял: больше от нее ничего не добьется. Такая уж она строптивая… ведьма.
        Нина ждала их на крыльце. К тому времени туман уже почти полностью рассеялся, лишь малые клочья его цеплялись за прибрежные кусты, плыли над Темной водой. Она поздоровалась с Шипичихой, и та коротко кивнула в ответ, прошла в дом.
        Яков сидел на том же месте и в той же позе, в которой Чернов его оставил, невидящим взглядом смотрел прямо перед собой. Шипичиха остановилась напротив, уперлась ладонями в колени, заглянула Якову в глаза, покачала головой.
        - Заморочила его навка, - сказала равнодушным голосом.
        - А отморочить как-то можно? - спросил Чернов с надеждой.
        - Можно. - Она кивнула и велела: - Оставьте нас одних.
        - С радостью! - Чернов крепко сжал Нинино предплечье, потянул ее из дому. - Пойдем, совершим утренний моцион.
        Моцион совершали к кустам. Тем самым, в которые, по словам Нины, упал зверь. Ожидаемо, в кустах ничего не нашлось. Ни Сущи, ни следов, ни крови. Но обломанные ветки имелись, наверное, их можно было считать доказательством.
        - Значит, ты считаешь, что Лютый никого не убивал? - спросил Чернов таким тоном, словно они только что обсуждали виновность Лютаева.
        - Не убивал. Во всяком случае, не мою маму и не мою прабабушку. - Она зябко поежилась. Может, от утренней прохлады, но, скорее всего, от воспоминаний.
        - А остальных? Мог он убить остальных женщин? Девчонку ту мог?
        - Не знаю. Знаю только, что ее убил мужчина и теперь она стала вот такой… разъяренной. Она готова была растерзать Якова. - Нина помолчала, собираясь с мыслями. - Я только не поняла, винила она его в своей смерти или была зла на весь мужской род.
        Чернов тоже не понимал, а понять это нужно как можно быстрее. Потому что убийца, кем бы он ни был, все еще бродит поблизости. Темная вода… темные места… и люди тоже темные. Не все, но некоторые. И хватит одного, чтобы чья-то жизнь оборвалась или полетела под откос.
        - Боишься? - спросил он у Нины. Вопрос этот был глобальный, он касался той черной тучи, что нависла над ее головой и следует за ней по пятам. Где истоки этой тучи и этого страха? Точно ли у Темной воды?
        - Боюсь. - Она все поняла правильно. С некоторых пор Чернову казалось, что она понимает его с полуслова. Быть такого, разумеется, не могло, но думать так оказалось неожиданно приятно.
        - Но никуда отсюда не уедешь.
        - Не могу. Ты же помнишь, что было.
        Он помнил, хотя предпочел бы забыть. Если уж ему, крепкому и здравомыслящему, хочется забыть, то каково ей? Спросить бы, но ведь не ответит. Все сама, все сама. Все проблемы привыкла решать в одиночку. Позиция, достойная уважения и… жалости.
        Чернов обернулся, посмотрел на дом. На террасе стояли двое: Шипичиха и Яков. В зубах у Якова дымилась сигарета, и дешевые китайские «авиаторы» уже были на месте.
        - Пойдем. - Он тронул Нину за плечо. - Очухался.
        Они вернулись к дому, взбежали по деревянной лестнице, встали напротив старухи и Якова.
        - Ты здесь? - спросил Чернов осторожно.
        - Здесь, - ответил Яков мрачно и сквозь стиснутые зубы выпустил струйку дыма.
        - Это хорошо. А что помнишь из прошлой ночи?
        - Все. - Яков сдвинул «авиаторы» на лоб. Взгляд его был вполне осознанный и, кажется, злой. - Все и всех помню.
        - И… русалку?
        - И русалку, и зверя, и… Лютого. - Он сказал это таким тоном, что как-то сразу стало ясно, что встречу с бывшим другом он помнит особенно ярко. Интересно, почему? Не потому ли, что Лютый приходил к нему не просто так, поболтать о былом, а чтобы предупредить. Или убить. За что Лютому убивать Якова? За какие такие прегрешения?
        - Спасибо тебе, девочка. - Яков шагнул было к Нине, но остановился и протянутую руку опустил. - Если бы не ты…
        - Если бы не она, тебя, дурака, уже бы раки доедали, - резко и зло сказала Шипичиха. - Ты зачем поперся сюда ночью?
        - Присматривать. - На Шипичиху он глянул виновато, как нашкодивший мальчишка. - Тут опять убили… девушку. Ту самую, которая ночью…
        - Присмотрел? - Шипичиха покачала головой. - Ну, и кто кому помог? Даже от него, - он ткнула пальцем Чернову в грудь, - толку больше, чем от тебя. Все, - она устало потерла глаза, наверное, процесс возвращения Якова в нормальное состояние потребовал от нее много сил, - расходитесь. Днем тут ни за кем присматривать не нужно. Она и сама справится.
        Нина кивнула, но как-то не слишком уверенно. А Яков с Черновым переглянулись.
        - Давайте я вас отвезу в деревню, - предложил Чернов.
        - Сами, - отмахнулась старуха и, не глядя ни на кого из них, шагнула к лестнице.
        Ну, сами так сами! У Чернова имелись свои собственные неотложные дела. Ночи у него нынче выдавались веселые и насыщенные, но и дневные заботы никто не отменял.
        Оказавшись дома, он первым делом принял душ и побрился. Ну ее на фиг, эту робинзонаду, надоела борода до чертиков! Вторым делом он плотно позавтракал. Третьим взялся за телефон. Необходимо было сделать несколько очень важных звонков, выяснить кое-что как можно быстрее. Гришаев, разумеется, начнет бухтеть, что Чернов звонит ему исключительно по делам, нет чтобы заглянуть в гости на шашлычок под коньячок, но это так… для приличия. Гришаев человек такой же занятой, как и сам Чернов. Если не более занятой. И помог он ему уже изрядно. Помог бы и больше, но Чернову хотелось самому. Так сильно хотелось, что аж свербело все внутри. Гришаев обещал сделать все, что в его силах, а это означало все, что в принципе возможно сделать в сложившихся обстоятельствах. Большего Чернову и не требовалось.
        Закончив разговор с товарищем, он включил ноутбук, забил в поисковик «навки, русалки» и на несколько часов выпал из реальности безо всякого там морока.

* * *
        День тянулся медленно. Нина покормила проснувшегося Темку, почитала ему книжку, включила мультик в ноутбуке. Что угодно, только бы он не вспоминал то, что случилось ночью. Темка и не вспоминал. По крайней мере, не спрашивал.
        Пока сын смотрел мультики в залитой солнечным светом спальне, Нина взялась убирать в кладовке. Нельзя сказать, что ей так уж был нужен порядок, скорее, ей требовалась свободная кладовка. Чтобы никто-никто, ни человек, ни зверь, не смог спрятаться за ворохом годами копившегося в ней старого хлама.
        Хлама оказалось много. Коробки с посудой, местами целой, местами со сколами и трещинами. Посуду Нина рассортировала на террасе. Битое убрала, хорошее отнесла на кухню. Дальше пришел черед вещей. Их было меньше. Одежда, взрослая и детская, аккуратными стопками лежала в пластиковых пакетах. Наверное, у мамы или прабабушки не поднималась рука ее выбросить. У Нины тоже не поднялась. Потом нашлась большая картонная коробка, доверху заполненная игрушками. Коробку Нина отнесла Теме, пусть разбирается. Вдруг захочет оставить что-нибудь себе.
        В углу кладовки стояли самодельные деревянные санки и две пары лыж: одни взрослые, другие детские. Тут же на вбитом в стену гвозде висели две пары коньков, опять взрослые и детские. Наверное, они с мамой любили кататься на коньках, когда озеро замерзало. Наверняка любили, а Нина всю жизнь думала, что не умеет стоять на коньках.
        Здесь же, в темном углу, отыскалось старое охотничье ружье и почти полная коробка с патронами. Этой находке Нина обрадовалась почти так же сильно, как Темка коробке с игрушками. Обрадовалась и тут же испугалась этой радости. Но ружье из кладовки достала, перенесла в кухню, спрятала за шкафчиком с посудой. Вечером она его внимательно осмотрит и почистит.
        Старый дерматиновый чемодан она нашла на верхней полке самодельного стеллажа, когда кладовка оказалась уже почти полностью освобождена от хлама. Чемодан был легкий, но все же что-то в нем хранилось, что-то скользило от одной стенке к другой с тихим шорохом. Нина вынесла чемодан на террасу, положила на стол, смахнула пыль с пошедшей мелкими трещинами крышки.
        Замок поддался с трудом, наверное, она просто не сразу сообразила, как работает такой механизм. А когда сообразила, крышка с тихим щелчком откинулась, и от увиденного у Нины потемнело в глазах…
        Эту шерсть - серебро с проседью - она теперь не спутала бы ни с чем другим. На мгновение, на долю секунды ей показалось, что в чемодане лежит шкура, но шок прошел, а здравомыслие вернулось. Не шкура. Вовсе не шкура! А вязаные вещи. Нине уже доводилось видеть свитера, связанные из грубой необработанной и неокрашенной шерсти. Их продавали бабушки на развалах в ее городе. Винтаж и настоящий хенд-мейд. Они были невероятно теплые и невероятно колючие. Такие колючие, что кололись даже через плотную футболку. Винтаж и настоящий хенд-мейд! В старом чемодане тоже лежал хенд-мейд. Вот только прикасаться к нему было страшно. Из-за цвета… Из-за шерсти, из которой связали вещи…
        Нина отошла на шаг от стола. Сделала глубокий вдох и такой же глубокий выдох.
        - К черту! - сказала зло и решительно вытащила из чемодана первую вещь.
        Это был свитер. Если судить по размеру, детский. Если судить по узору «косичками», тоже настоящий винтаж и хенд-мейд. Этот свитер не кололся, «косички» казались шелковистыми на ощупь. Поднести бы его к лицу, прижаться щекой. Но Нина знала, чья эта шерсть, и запах псины, не настоящий, а прорвавшийся из снов, шибанул в ноздри.
        - Спокойно… Не надо истерик. - У нее даже хватило силы воли, чтобы не отшвырнуть свитер, а аккуратно положить его на перила. Здесь, под солнечными лучами, он больше не казался серым, он отливал серебром, чистейшим, благороднейшим серебром. - Спокойно… Это всего лишь вязаный свитер, настоящий винтаж и хенд-мейд.
        Следующими Нина достала из чемодана рукавицы. Одну пару взрослых и одну пару детских. Узор на них был другой, более тонкий, более изящный, с вкраплениями темной нити. Словно бы светлую шерсть вычесывали из подбрюшья, а темную со спины, от остроухой головы до самого кончика тонкого хвоста. Того самого хвоста, который так ловко и так безжалостно сшибал головки одуванчиков… Вот только кто бы решился вычесать этого зверя? Сначала вычесать, а потом свить из его шерсти пряжу и связать все эти вещи? Если кто-то и мог, то этот кто-то точно был не в своем уме…
        Рукавицы легли рядом со свитером, а руки уже тянулись к… чему? Что это кружевное, пушистое и ажурное, почти невесомое? Нина потянула за край, и из чемодана выскользнула пуховая шаль. Эта точно из подбрюшья, мелькнула полная горечи и сарказма мысль. Уже не серебро, а белое золото, почти лебяжий пух. Вот только не лебяжий…
        Шаль льнула к рукам, как живая. Шали хотелось на Нинины плечи, чтобы сначала укутать, а потом придушить… Не потому ли ее, такую красивую, такую пушистую, такую смертоносную, спрятали в чемодане в самом дальнем углу захламленной кладовки?
        Нина взмахнула руками, стряхивая шаль на пол. Та легла к ногам серебряным облаком, потянулась к лодыжкам. Пришлось отступить. Можно было отшвырнуть, но Нина предпочла отступить, обойти стол с другой стороны, снова заглянуть в чемодан. На дне его сейчас оставался только один предмет - обтянутый бархатом, украшенный серебряным тиснением фотоальбом. Прежде чем взять альбом в руки, Нина пробежалась пальцами по синей обложке. На мгновение ей показалось, что она его помнит, что уже держала его в руках, листала, положив на колени, гладила ласково, как гладят любимую собаку. Этот альбом не был страшным и опасным, в нем наверняка хранились осколки ее, Нины, прошлого. Маленькие пазлы, которые, возможно, получится сложить в цельную картинку.
        С альбомом в руках Нина уселась на верхней ступеньке лестницы, перевернула первую страницу. На ней был групповой снимок. Смеющиеся ребята: парни, девушки в несколько рядов. Те, что повыше, сзади, те, что пониже, спереди. И несколько сидящих на стульях взрослых на переднем плане. Школьный снимок. Нина сразу поняла, что школьный. Наверное, выпускной. Наверное, у нее даже получится отыскать на нем маму. Она долго всматривалась в молодые, счастливые лица и никого не узнавала. Нет, ей показалось, что она узнала Якова. Вот в этом широко улыбающемся, кучерявом парне в костюме словно с чужого плеча и небрежно повязанном, сбившемся на сторону галстуке. Да, этот парень мог быть Яковом. Определенно мог. А вот этот серьезный чернобровый красавец, вероятно, Сычев. А девушка, на которую они смотрят… Нет, это не мама. На мгновение в ее идеальных чертах лица мелькнуло что-то знакомое, но это не мама. Мама совсем другая, всегда серьезная, всегда собранная, со стянутыми в строгий пучок волосами. Была… Такой Нина ее запомнила. Она еще раз обвела взглядом фотографию, задерживаясь на каждом лице, всматриваясь и
пытаясь узнать. Ничего не вышло. Здесь не было ее мамы. Может, мама фотографировала и потому ее нет в кадре?
        Нина перевернула страницу. Женщина. Не пожилая, а уже старая, но все равно крепкая, со строгим взглядом зеленых глаз, с вязальными спицами в руках. Прабабушка… А на следующем снимке она же, но с другого ракурса. И в ногах у нее лежит собака. Лохматая крупная серая дворняга. Спина темная, подбрюшье светлое. Нина всхлипнула, бросила быстрый взгляд на лежащую на полу шаль. Вот чья это шерсть. Вот этой косматой и добродушной псины. Если ее вычесывать, если делать это годами, регулярно и старательно, можно ли собрать достаточно пряжи?
        Нина снова перевернула страницу. Все та же лохматая псина, которую обнимает за шею маленькая девочка. Такая же маленькая, как Темка, и чем-то неуловимо на него похожая. Похожая, потому что это она - Нина, потому что это первая и единственная ее фотография из детства. Не было в их доме детских фотографий. Не потому ли, что все они остались тут, в старом дерматиновом чемодане, закутанные в пуховую шаль? Нина откинулась назад, потянула за уголок шали. Теперь можно. Теперь, когда она знает правду, уже не страшно. Шаль уютно легла на плечи. Нина зажмурилась. От шали шел аромат луговых трав и совсем не пахло псиной. А на следующей фотографии лохматый пес уже лежал на боку, откинув в стороны лапы и хвост, а маленькая беззаботная девочка пыталась повязать ему на голову цветастую косынку. Вид у обоих был совершенно счастливый. И от самой фотографии веяло счастьем и спокойствием. Сделать такое чудесное фото могла только мама.
        Дальше шли пейзажные снимки. Темная вода на рассвете. Темная вода на закате. Темная вода в солнечный полдень. Отражение самой мамы в темной воде, текучее и переменчивое, неуловимое и неузнаваемое. Тонкий девичий силуэт на темном фоне. И еще один силуэт… Нина поднесла снимок к глазам… Со дна озера на нее и на ее беспечную маму смотрел Сущь, красноглазый зверь. Или не со дна? Или он подкрался со спины и заглядывал маме через плечо? Сущь заглядывал, а мама ничего не замечала. Нина даже сейчас не была уверена в том, что видит. Может, Сущь, а может, игра света и тени, происки бессонной ночи.
        На следующем фото был запечатлен пикник. Или рыбалка, Нина разглядела висящий над зажженным костром котелок. Их было четверо. Троих она узнала сразу, кем был четвертый, догадалась. Четверка неразлучных друзей. Все четверо молодые, красивые, довольные. Все четверо улыбаются той, что их снимает. Улыбаются и призывно машут руками.
        А теперь их осталось двое. Третий снимает их со спины. Мама в накинутой на плечи шали, той самой, что сейчас так уютно укутывает Нину. И Сергей Лютаев. Он обнимает маму за плечи, по-хозяйски обнимает, но смотрит не на нее, а на того, кто снимает. В его взгляде раздражение. Наверное, этот третий застал их врасплох, поэтому он злится. Наверное, им с мамой хотелось побыть наедине, а третий им помешал. У мамы длинные распущенные волосы, тогда она еще не носила строгие пучки, тогда она позволяла себе любить и быть любимой. Сердце защемило, Нина перевернула страницу.
        Этот снимок сейчас назвали бы селфи. Девушка, та самая, с первого фото, улыбается своему отражению в зеркале, на ней шелковое платье в мелкий цветочек, в руке - фотоаппарат. Надо спросить у Шипичихи, что это за девушка, возможно, одна из маминых подруг.
        Нина подняла голову в тот самый момент, когда на альбомные страницы упала тень. Наверное, поэтому не успела испугаться. Или просто устала бояться?
        Перед крыльцом с виноватым видом стоял Геннадий Сычев. Он смотрел на Нину снизу вверх и не решался подняться по лестнице. Одет он был в льняные брюки и тенниску, и Нина помимо воли подумала о том, что там прячется под тенниской, какие раны.
        - Простите, Ниночка, если напугал.
        - Вы меня не напугали, Геннадий Львович. - На самом деле напугал. Просто испуг получился отсроченный. Оказывается, такое тоже бывает.
        - А я специально оставил машину в стороне, чтобы звуком мотора не разбудить вашего парня.
        - Вы не разбудили. Парень смотрит мультики. - Нина запоздало вспомнила о гостеприимстве, встала на ноги, едва не уронив альбом. - Прошу вас, проходите. Что-то случилось? - Она должна была задать этот вопрос, потому что в тихих Загоринах и ночи не проходило, чтобы что-нибудь не случилось.
        - Слава богу, нет! - Сычев замахал руками. - Просто время такое… неспокойное, а вы тут совсем одна с маленьким ребенком.
        Нина хотела было сказать, что она не одна, а с Черновым, но прикусила язык. Они с Темкой сами по себе, не нужно рассчитывать на чужого человека.
        - А я вот с гостинцами. - Она только сейчас заметила в руках у Сычева знакомый пакет из крафт-бумаги. Значит, перед визитом к ним он заскочил к Ксюше в «Стекляшку». - Даже мороженое у меня тут есть, надеюсь, что еще не до конца растаяло.
        Нина быстро накрыла стол на террасе. Сказать по правде, она была рада этому внезапному визиту. Во-первых, можно хотя бы на время почувствовать себя в безопасности, а во-вторых, расспросить Сычева о маме.
        Вот только у Геннадия Львовича имелись свои вопросы.
        - Яков рассказал, что этой ночью к вам приходил Лютаев. - Сычев легкомысленно дул на кофе, но вид у него был очень серьезный. - Я беспокоюсь за вас, Нина.
        - Не нужно за нас беспокоиться, он не сделал нам ничего плохого. - Она помолчала, а потом добавила: - И, как вы знаете, он не сделал ничего плохого моей маме.
        При этих словах Сычев помрачнел, отставил чашку с кофе.
        - Я вас понимаю, - сказал он одновременно строго и ласково, - тяжело видеть в каждом человеке врага и убийцу.
        - Лютаев не убивал мою маму.
        - А кто тогда убил? - спросил Сычев совершенно невероятное.
        - Маму?.. - Нина тоже отставила свою чашку. - Мою маму никто не убивал, она умерла несколько лет назад из-за болезни.
        - Простите… - Сычев провел широкой ладонью по глазам. - Это все от стресса и бессонницы. Я имел в виду вашу бабушку. Лютаев ведь ее убил, это доказанный факт.
        - Нет, не доказанный. - Нина мотнула головой. Она знать не знала Лютаева, ни тогда, когда он еще был просто Серегой, ни тогда, когда стал Лютым, но человек не заслуживает того, чтобы его обвиняли в преступлениях, в которых он не виноват. - Мою бабушку он тоже не убивал. Я это точно знаю.
        - Точно знаете? - Сычев покачал головой. Жест этот означал только одно. Ох уж эта молодежь! Все-то она знает! - Пусть… Но вчера погибла девушка. Этот прискорбный факт никак нельзя сбрасывать со счетов. Я волнуюсь. Сказать по правде, мы все очень волнуемся. Вам с ребенком не место у Темной воды. - Он бросил быстрый взгляд на фотоальбом и продолжил: - Я понимаю, ностальгические чувства и все такое. Но сейчас не время, Нина! Не время и не место предаваться ностальгии, когда происходят такие ужасные вещи, когда возобновились эти зверские убийства.
        - Это не Лютаев, - повторила Нина упрямо. - Я точно знаю, что мою прабабушку убил не он.
        - Откуда? - Сычев прижал ладонь к животу, но, поймав Нинин взгляд, тут же отдернул. Наверное, те старые раны в самом деле все еще болели. - Почему вы в этом так уверены, Нина?
        - Потому что я видела настоящего убийцу, - сказала она и отвернулась. Не нужно было говорить, не стоило доверяться еще одному незнакомцу. Или Сычев не незнакомец? На него ведь тоже однажды напал зверь. Напал и едва не убил. А вдруг Сущь нападет еще раз? - Вам нужно быть очень осторожным, Геннадий Львович.
        Он молчал очень долго, наверное, обдумывал то, что она сказала, а потом усмехнулся:
        - Мне уже нечего терять, Нина. - Прозвучало это так, словно он был дряхлым стариком, а не мужчиной в расцвете сил. - А вот вам…
        А ей нельзя уезжать далеко от Темной воды, и с этим ничего не поделаешь.
        - Мне тоже, - ответила она тем легкомысленным тоном, который заставляет любого мужчину считать, что перед ним не рассудительная женщина, а недалекая девица. Можно было добавить, что в кухне у нее спрятано ружье, но зачем еще больше тревожить хорошего человека?
        На веранду с деревянной лошадкой в руках выбежал Темка, и разговор сам по себе свелся к вещам будничным и неопасным.
        - Вам тогда было примерно столько, сколько сейчас вашему сыну, - сказал Сычев и подмигнул Темке. - В таком возрасте многие вещи кажутся не тем, чем являются на самом деле. Зачем вы приехали сюда, Нина? Почему именно сейчас?
        Она приехала сюда, потому что так сложились обстоятельства, потому что она нашла документы на этот дом, потому что ей некуда было больше бежать. Тогда было некуда, а сейчас и подавно, но рядом крутится Темка, и ему не нужно ничего знать о взрослых проблемах.
        - Ностальгия, - сказала Нина и улыбнулась. - Я хочу разобраться с тем, что случилось. Хочу вспомнить свое прошлое. Все свое прошлое. - Пальцы погладили теплый бархат фотоальбома. - Вы должны меня понять, Геннадий Львович. - Да, он должен ее понять, потому что он один из тех четверых, влюбленных в ее маму. Это ясно как божий день. Для этого даже не нужны те фотографии. Это место крепко-накрепко связало их всех. Здесь происходили страшные вещи. Такие страшные, что мама предпочла забыть о них сама и заставила забыть Нину, сожгла все мосты, уничтожила все ниточки, кроме одной - дарственной на дом.
        - Понимаю. - Сычев кивнул, тяжело встал из-за стола. - У меня к вам только один, самый последний вопрос. Даже не вопрос, а просьба.
        - Я слушаю вас. - Нина тоже встала.
        - Вам это может показаться странным, но… двадцать лет прошло… - Он немного помолчал, а потом продолжил: - Нам всем ее очень не хватало. Все эти годы. Понимаете? Сейчас такое время, мобильники, цифра и прочий прогресс. Возможно, в вашем телефоне сохранились ее фотографии?
        Теперь Нина поняла. И его смущение, и эту его растерянность. Он хотел знать, какой стала ее мама спустя годы, он хотел ее видеть.
        - У меня есть. - Нина включила свой мобильный, вошла в галерею. Фотографий с мамой на этом телефоне было немного, но они были. И мама на этих фото была еще здоровой и полной сил. Болезнь случилась годом позже, а пока мама улыбалась ей бодрой, почти счастливой улыбкой. Улыбалась ей и Геннадию Львовичу.
        Когда он взял у Нины мобильный, руки его дрожали от волнения. Наверное, у Якова бы тоже дрожали. Может быть, и у Березина. И наверняка у Лютаева… В фотографии он всматривался очень долго и очень внимательно, и выражение его лица менялось с каждой секундой. Нина никак не могла понять, что это: надежда, нетерпение, горечь или разочарование. Возможно, все разом, потому что время не щадит никого, потому что то, что случилось больше двадцати лет назад, наложило на мамино лицо невидимую печать тревоги. Теперь Нина понимала это очень хорошо. И маму она теперь тоже понимала. Их затворническая жизнь в маленьком городке, где друзей и знакомых по минимуму, и мамино нежелание вспоминать прошлое, не только свое, но и Нинино. Корни всех этих странностей росли из жаркого июльского лета, а ветви тянулись к Темной воде.
        - Спасибо. - Сычев вернул ей мобильный. Лицо его сделалось бледным, словно бы он только что увидел призрака. Впрочем, возможно, так оно и случилось. Больше двадцати лет он считал, что Нинина мама мертва. И сама Нина тоже. - Мне пора. - Он отступил от стола, его правая рука снова потянулась к животу. - Я и без того злоупотребил вашим гостеприимством, пора и честь знать. Кстати… - он глянул на Нину каким-то странным, затуманенным взглядом, словно теперь уже она сама стала призраком, - в этой шали вы очень на нее похожи, просто невероятно.
        Уходил он поспешно, будто боялся, что Нина попытается его задержать или задаст какой-нибудь неловкий вопрос, на который ему окажется сложно найти ответ. Странное место… Странные люди…
        Нина постояла несколько мгновений в задумчивости, а потом краем глаза увидела какое-то движение. Вернее даже, тень движения. Потому что тот человек, который все это время прятался за углом ее дома, уже растворился в лесной чаще. Если это был человек… Шипичиха сказала, что днем им нечего бояться, но Нина все равно боялась. Не за себя, а за Темку, поэтому спешно увела сына с террасы и так же спешно заперла дверь на засов. До вечера оставалось совсем ничего, можно посидеть и под замком.

* * *
        Телефон зазвонил вечером, Нина как раз купала Темку перед сном в ванне со львиными лапами. Наверное, поэтому она пропустила первый звонок. Но второй она услышала, как только вышла из ванной…
        Сюда, в дом у Темной воды, ей никто не звонил, потому что никто не знал номера этого ее телефона. Она надеялась, что никто не знал. Выходит, зря надеялась. Когда Нина тянулась за мобильным, рука ее дрожала точно так же, как рука Сычева, когда тот разглядывал фото ее мамы. Номер, высветившийся на экране, оказался ей незнаком, но это ровным счетом ничего не значило. Позвонить мог кто угодно. Рекламные службы часто звонят на мобильные. И те, кто проводит соцопросы по телефону, тоже звонят. А еще кто-то мог просто ошибиться номером. Как бы то ни было, она не ждет звонка, а это значит, отвечать не обязательно.
        Мобильный звонил долго и настойчиво, и все это время Нина, кажется, не сделала ни единого вдоха. А когда звонок оборвался, стало еще тяжелее. Потому что ничто не может сравниться со страхом ожидания. Ожидание это может свести с ума. Уже сводит…
        Тишина длилась недолго, черный экран мобильного снова вспыхнул и завибрировал, сообщая о приходе эсэмэски. Нина тихо вскрикнула и едва не выронила телефон. Ее решимости не хватило на то, чтобы ответить на звонок, но едва-едва хватило на то, чтобы прочесть сообщение.
        «Я иду за тобой, сука».
        Все-таки она выронила телефон. Замешательство было похоже на анабиоз, но длилось совсем недолго. Нина упала на колени, подхватила мобильный, с тихим воем, ломая ногти, попыталась вскрыть его корпус. Получилось не с первой и даже не со второй попытки, потому что управлял ею сейчас не разум, а паника. Именно паника заставляла ее выть по-звериному, в кровь обкусывать губы и ломать ногти о неподатливый пластик. В чувства ее привел голос Темки. Сын уже ждал ее в спальне и требовал сказку.
        - Я сейчас приду, сына! - Нина очень старалась, чтобы голос ее звучал обычно. Кажется, у нее даже получилось.
        Вскрыть мобильный тоже получилось. Она не знала, как нужно действовать, не понимала, можно ли отследить ее по телефону, поэтому на всякий случай уничтожила все: и мобильный, и сим-карту, а потом дрожащими руками собрала с пола осколки и отнесла в мусорное ведро на кухне. Здесь же, на кухне, Нина опустилась на табурет, сжала виски руками, попыталась дышать полной грудью, попыталась успокоиться.
        Он написал, что идет за ней. Значит ли это, что он ее уже нашел? Или все еще ищет, но в ярости и нетерпении не может удержаться от того, чтобы не подать ей весточку, не прислать эту черную метку? Это было в его характере. Вполне. Нетерпение и ярость, от которой белеют глаза, которая крушит все на своем пути, ломает мебель и… ребра.
        Нина вытерла выступивший на лбу пот, посмотрела на шкафчик для посуды. Когда она уложит Темку, ей найдется чем заняться. А пока она должна подумать.
        У нее удивительным образом получалось читать сказку сыну и размышлять над сложившейся ситуацией. Нет, «размышлять» - это слишком нормальное, слишком обыденное слово, она не размышляла, она лихорадочно искала выход. Он мог узнать про этот мобильный. Возможно, вышел на кого-то из ее заказчиков, возможно, выяснил каким-то другим образом. Но про этот дом не знает никто! Про этот дом знали только они с мамой. Мамы больше нет, а Нина не рассказывала никому. Ей некому рассказывать. Можно ли отследить ее местоположение по телефону? Нина не знала. Наверняка она знала только одно: он никогда не оступится, а ей нельзя уходить далеко от Темной воды. И даже если она попробует торговаться, если отдаст ему то, что ему нужно. Теперь она знает, что ему нужно, выучила наизусть каждую чертову цифру. Ему окажется этого мало. После того, что он сделал, после того, что сделала она, он никогда и ни за что не успокоится. В тот раз он не пожалел ее, но пощадил Темку, не дал ему увидеть все это… то, что он сделал с его матерью за плотно закрытой дверью. И она была ему за это почти благодарна. Она глотала боль и крик, она в
кровь искусала губы, только бы Темка не услышал, только бы весь этот ужас его не коснулся…
        Темка уснул на середине сказки. На краю его подушки лежала деревянная лошадка из коробки с игрушками. А на краю Нининой подушки лежала Клюква и бессмысленно таращила в потолок свои пуговичные глаза. Нина осторожно сползла с кровати, на цыпочках вышла в кухню, достала из-за шкафчика ружье и коробку с патронами. Если - нет, теперь уже, - когда он придет за ними с Темкой, она будет готова. Готова ко всему…
        Она не оказалась готова к тому, что в окно постучатся. Но ружье к плечу вскинула. Это было совершенно инстинктивное движение, почти такое же инстинктивное, как то, которым прошлой ночью она схватила навку за волосы.
        С той стороны стоял незнакомец. Вернее, это сначала Нине показалось, что незнакомец, а потом она услышала приглушенный стеклом, но все равно злой голос Чернова:
        - Нина, опусти ружье и впусти меня!
        Впусти меня! Почти вампирская просьба. Вот только у Темной воды не водятся вампиры. Русалки и утопленницы водятся, Сущь водится, а вампиров нет…
        - Я стучал в дверь. Ты не слышала?
        Она не слышала. Она была слишком погружена в свое прошлое, поэтому выпустила из-под контроля настоящее. А он изменился. Без бороды и усов он стал гораздо моложе, словно другой человек. Другой, но со взглядом Чернова.
        На негнущихся ногах Нина прошла к двери, положила руку на засов. Нацарапанные на нем символы не светились в темноте. Наверное, это означало, что снаружи спокойно, что магическая сигнализация работает исправно.
        - Открывай, - велел Чернов с той стороны.
        Нина сделала глубокий вдох и распахнула дверь. Он не вошел, а ворвался и каким-то совершенно мимолетным движением отобрал у нее ружье. Нина не сопротивлялась, лишь подумала, что впредь нужно быть готовой и вот к такому… к тому, что тот, кто сильнее, может силой своей воспользоваться. Однажды уже воспользовался. Больше она не позволит.
        Прежде чем сказать хоть что-нибудь, Чернов задвинул засов. Задвинул, оглядел Нину с ног до головы, а потом спросил:
        - Сюда кто-то приходил? Кто-то, кроме меня, уже стучался в твою дверь?
        Не стучался, но рано или поздно постучится. Или, что вероятнее всего, войдет без стука, по-хозяйски. И речь сейчас не об утопленницах, не о навках, а о ком-то гораздо более страшном.
        - Нет. - Она нашла в себе силы ответить.
        - Откуда ружье? - Он проверил затвор, глянул на коробку с патронами, многозначительно хмыкнул: - Пули серебряные?
        - Обычные. - Чтобы убить того, кто войдет в ее дом без спросу, ей не нужны серебряные пули.
        - А ружье?
        - Нашла в кладовке. Зачем ты пришел?
        Прозвучало совсем негостеприимно, хотя она была рада, что он рядом. Пусть бы задержался подольше. У нее еще очень много кофе. И сладости, которые принес Сычев, еще остались. Их хватит до самого утра.
        - Решил пожить у тебя. - Чернов аккуратно поставил ружье в угол возле двери.
        - Зачем?
        - Затем, что вы ко мне вряд ли переберетесь.
        - Мы не переберемся. - Она ничего не понимала. Сказать по правде, сейчас все ее мысли были о другом.
        - Вот и я говорю, не переберетесь. А мне нельзя оставаться одному. - Чернов взял ее за руку, потянул обратно на кухню.
        - Почему?
        - Потому что морок, - ответил он многозначительно. - Если меня снова накроет, когда я буду один, никто меня не остановит.
        - А я остановлю?
        - Очень на это рассчитываю.
        Это он зря, на нее нельзя рассчитывать. Она и себе самой не может помочь. Но все равно хорошо, что он пришел. Как же хорошо!
        - Кофе будешь?
        - Кофе буду. - Он уселся за стол, прислонился широкой спиной к стене, посмотрел на Нину строго и внимательно, спросил: - Что случилось?
        - Ничего. - Она пожала плечами и даже легкомысленно хихикнула. Ей бы выпить. Водки или даже самогона. Упиться до беспамятства, чтобы не думать и не вспоминать, чтобы забыть вообще все. - Все нормально.
        - Все нормально. - Он кивнул, соглашаясь с ее враньем. - Тогда почему ты гуляешь по дому с ружьем наперевес? - Не согласился. Не согласился и не поверил. Вот же какая досада…
        - Я не гуляю. Я просто решила его проверить. Я не ждала гостей.
        Вообще-то, ждала. И отныне будет ждать каждое мгновение своей жизни.
        Кофе пили в молчании. Перед тем как сесть за стол Нина проверила сына, заглянула в тайник и под кровать. Если уж сходить с ума, то основательно.
        - Чем занималась днем? - Наверное, Чернов решил придерживаться светского тона до самого утра. Или все намного проще и им не о чем разговаривать?
        - Прибиралась. - Нина поплотнее закуталась в шаль. В теперь уже свою пуховую шаль. - Нашла много интересного.
        - Покажешь?
        Отчего же не показать? Надо же как-то коротать ночь. Нина сходила в гостиную и вернулась обратно с альбомом, положила его перед Черновым. Кончик шали коснулся его загорелого предплечья, Чернов скосил взгляд, взялся за шерстяной уголок, потер между подушечками пальцев. Наверное, у него тоже возникли сомнения. Ничего, они скоро исчезнут.
        Он разглядывал альбом очень долго и очень внимательно. Некоторые фотографии даже вынимал из креплений и переворачивал обратной стороной, наверное, искал подписи и даты. А Нина и не догадалась. Больше всего ее волновал один конкретный снимок. Увидит ли Чернов на нем то же, что увидела она? У нее не хватило терпения, поэтому она спросила:
        - Ты его тоже видишь?
        - Сущь? - Чернов поднял на нее глаза, черные, цыганские глаза в обрамлении густых ресниц. Если бы не взгляд, с этими глазами и этими ресницами он сошел бы за парня с обложки, в равной степени безмозглого и обаятельного, но взгляд не оставлял места иллюзиям.
        - Значит, видишь. - Нина еще и сама не понимала, что означает это ее открытие. Увидела ли мама то, что увидели они с Черновым? А если увидела, то почему не уничтожила этот снимок, почему безрассудно оставила в альбоме, который мог попасть в руки ее маленькой дочки?
        Ксюша обмолвилась, что ее мама была несколько… легкомысленной. Касалось ли это легкомыслие лишь отношений с мужчинами или вопросов воспитания ребенка оно касалось тоже? Или Ксюша ошибалась? Или просто по-бабьи сплетничала? Нинина мама никогда не была легкомысленной.
        А Чернов уже перевернул страницу. Теперь он внимательно изучал фото с рыбалки, разглядывал каждого из присутствующих и, кажется, узнавал. Он перелистал альбом от начала до конца, к некоторым снимкам возвращался несколько раз, а потом сказал:
        - Ты очень на нее похожа.
        - На кого?
        - На свою маму. - Он перевернул страницу и постучал кончиком пальца по фото с селфи. - На нее.
        Возможно, некоторое сходство имелось, вот только девушка перед зеркалом не была Нининой мамой. Нина не сомневалась в этом. И могла даже подтвердить свою правоту. Да, она уничтожила телефон и сим-карту, но под обложкой ее паспорта рядом с фотографией Темки лежала и фотография мамы.
        - Ты ошибаешься. - Она протянула Чернову свой паспорт. - Вот моя мама. Я не знаю, кто эта девушка на фотографии.
        Он изучал оба снимка очень внимательно, даже положил их рядом. А потом вдруг достал свой мобильный и сфотографировал Нину. Она не успела ни возразить, ни отвернуться, она не ожидала от него такого коварства.
        - Сотри, - сказала срывающимся от ярости шепотом. - Сотри немедленно!
        - Сотру. - Кажется, его совсем не удивила ее реакция. - Обязательно сотру, а пока посмотри.
        Он положил свой мобильный между двумя снимками, придвинул их поближе к Нине, чтобы она лучше видела. Но она все видела и без того. Из трех женщин, фото которых лежали перед ней на столе, только две были похожи. И не просто похожи, а похожи как две капли воды. И что делать с тем фактом, что такого просто не может быть? Что делать с тем фактом, что Нина точно знает, кто из этих женщин ее мама?
        - Видишь? - спросил Чернов.
        - Это ничего не значит. - Она видела, но не хотела верить. Да и во что, собственно, она должна верить?
        Чернов молча перевернул фотографию с селфи. На обратной стороне тем же стремительным почерком, которым были подписаны остальные фото, было написано: «Я и мой новый фотоаппарат». В животе у Нины сделалось пусто и холодно. Почти так же пусто и холодно, как в тот момент, когда несколько часов назад зазвонил ее телефон.
        - Я и мой новый фотоаппарат, - повторил Чернов многозначительно, а Нине захотелось его ударить.
        Зачем он лезет? Зачем вмешивается в ее жизнь?! Зачем пытается перевернуть все с ног на голову?! Она знать не знает, кто эта девушка!
        - И вот это тоже она. - Чернов открыл альбом на самой первой странице, указал на коллективный снимок. - А вот это Яков и Сычев. А вот это, я думаю, Лютаев.
        Нина тоже думала, что это Лютаев. Нет, она была в этом почти уверена.
        - И на кого они все смотрят? На кого, Нина?
        Она не стала отвечать. Она забрала у Чернова фотографию мамы и альбом, а собственный снимок стерла из памяти его мобильного. Чернов не пытался ей помешать, кажется, он смотрел на нее с жалостью. Можно подумать, ей нужна его жалость?! Можно подумать, осталось еще хоть что-нибудь, способное вышибить ее из седла. Нельзя вышибить из седла того, кто уже давным-давно валяется под копытами лошади…
        Больше они не разговаривали. Нина не хотела, а Чернов не настаивал. Они даже разошлись по разным комнатам: Нина в спальню к Темке, а Чернов на тахту в гостиную. Он не собирался спать, вместо этого взял с полки первую попавшуюся книгу. Нина посмотрела, это снова оказалась «Дикая охота короля Стаха». Подходящая книга, вполне себе атмосферная, уснуть с ней будет тяжело.
        …Вот только Чернов уснул. Кажется, Нина и сама задремала рядом с Темкой. Ее разбудил странный звук: не то шорох, не то скрежет, не то и вовсе шепот. Несколько мгновений она лежала неподвижно, затаив дыхание, всматриваясь в темноту перед собой, в темноте этой пытаясь нашарить сына. Темка спал, свернувшись калачиком.
        Осторожно, стараясь не издать ни звука, Нина сползла с кровати и тут же под кровать эту заглянула. Она была готова ко всему. К тому, что увидит притаившегося под кроватью Лютого, к тому, что из-под кровати высунется когтистая звериная лапа, но слабый свет фонарика высветил лишь улыбающуюся тряпичную куклу. Клюкве не нравилось спать на подушке, Клюква привыкла к укромной темноте тайника. В тайник Нина тоже заглянула и, когда не нашла там никого и ничего, наконец-то вздохнула полной грудью.
        За окном, за прозрачной тюлевой завесой, тоже никого не было. Наверное, это хороший знак. Наверное, разбудил ее какой-то случайный звук, может быть, птичий крик. Нина вышла в коридор, заглянула в гостиную. Диван оказался пуст, «Дикая охота короля Стаха» лежала на полу корешком вверх. Мама всегда ругала Нину, если она оставляла так книгу. Нина бы тоже отругала Чернова, если бы нашла…
        Его не было ни на кухне, ни в доме. Зато дверь, ведущая во двор, оказалась открыта. Засов тускло светился в темноте. Сработала магическая сигнализация. А Нина не сработала, обещала присмотреть за Черновым, но не присмотрела, и теперь он ушел. Хорошо, если добровольно. Плохо, если его позвали…
        Нина вышла на террасу, замерла, прислушиваясь и всматриваясь. Если бы можно было раздвоиться, половину себя оставить в доме, а вторую половину отправить на поиски Чернова, она бы так и сделала. Но теперь ей приходилось выбирать. Дверь можно закрыть, пусть не на засов, но на ключ. Закрыть и не уходить далеко от дома. Да ей и не нужно далеко уходить, вот оно - озеро, плещется прямо у стен, шепчет что-то непонятное. Шепчет… Сначала шепот, а теперь песня, далекая и тихая. Хороводная. Вот какая это песня! И означать это может только одно: пока Нина топчется тут в нерешительности, навки уже водят свой смертельный хоровод. Вокруг кого водят?
        Она метнулась к окну спальни, взглянула на спящего Темку, заскочила в прихожую и сдернула с крючка ключи, нащупала в углу ружье. Ружье против русалок не поможет, но Сущь может отпугнуть.
        - Я быстро, - пообещала она шепотом, заперла дверь на замок и сбежала по лестнице.
        На берегу не было никого. Закричать бы, позвать Чернова по имени. Но крик может разбудить Темку и привлечь внимание. Чье? Да чье угодно! У нее хватает врагов. Значит, придется молча, практически на ощупь. Да, она рванула в воду сломя голову, спасая Темку, но тогда у нее не оставалось выбора. Да и не думала она тогда ни о чем, не просчитывала. А сейчас вот подумала и просчитала. Сейчас выбор был. Черная лодка вспорола острым носом прибрежные кусты и уперлась в песчаный берег. Откуда она взялась, Нина не знала. Может, ее принесло течением, притащило к ее дому невидимым водоворотом. Может, ее забыл какой-нибудь отчаянный рыбак не из местных. Обязательно не из местных, местные не ловят рыбу на Темной воде. Не важно! Важно, что лодка есть, а на дне лодки лежит весло. Только одно, но Нина как-нибудь справится.
        Лодка качнулась, когда Нина в нее шагнула. Качнулась, но удержалась на плаву. На ощупь она была мокрой и слизкой, и это наводило еще на одну догадку. Лодку не принесло течением, лодку подняло со дна озера. Какой силой подняло, Нина не желала знать, достаточно того, что она согласилась принять этот странный подарок. Да, подарок. Потому что на дне она увидела не только весло, но еще и венок. Гоголевской панночке бы такой подошел. Дурманом пахнущие луговые цветы, острые, как пики травы. Подарок. Теперь уже нет никаких сомнений. Нине казалось, что она даже знает, от кого он.
        А лодка уже отплывала от берега, скользила по лунной дорожке. Нина надела венок. Нельзя отказываться от подарков. Даже от таких странных. И еще ей нужно остановить хоровод. Тот самый хоровод, который издалека кажется водоворотом. Тот самый хоровод, который вот-вот утянет на дно Чернова.
        Теперь она видела больше. Теперь она видела почти так же ясно, как днем. Навки - белолицые, черноглазые, голодные. Волосы как водоросли, извивающиеся нечеловеческие тела, тихая песня. Хороводная. Глаза Чернова широко открыты, но он ничего не видит. Или видит что-то свое, что-то нездешнее, вымороченное. Потому что он улыбается тем, кто сжимает и сжимает круг, кто тянется к нему гибкими телами, кто стонет от вожделения и нечеловеческого голода.
        А лодка замерла: ни вперед, ни назад. Словно зацепилась за дно невидимым якорем. Только не зацепилась. Лодку держат белые когтистые руки, и черноглазые русалки смотрят на Нину из воды.
        - Прими эту жертву. - Голоса в голове, десятки голосов: - Стань одной из нас. Стань лучшей из нас.
        Лодка раскачивается. Нет, ее раскачивают когтистые руки. Как колыбель.
        - Отпустите его. - Собственный голос кажется ей незнакомым. - Я сказала, отпустите его немедленно!
        И от голоса ее по темной воде идет мелкая рябь, как от ветра. И навки, те, что держали лодку, бросаются врассыпную, но не уплывают далеко. И остальные не размыкают круг, не прекращают водить свой смертельный хоровод.
        - Ты нужна нам. Не противься. Прими дар…
        Лодка снова плывет, и кольцо белых рук размыкается перед ней, впускает в центр хоровода, к неподвижному, зачарованному мужчине.
        Мужчина красив. Пелена морока разгладила напряженную морщинку на его лбу, а навки расчесали мокрые волосы костяными гребнями. У него мощная шея и широкие плечи. Она видит, как перекатываются мышцы под загорелой кожей. Она почти чувствует, как вонзаются ее когти в его горячую плоть. Кровь вкусная, сладкая, как сама жизнь. Мужчина поделится с ней и первым, и вторым. С радостью поделится. А в ее власти сделать так, чтобы он умер счастливым. Она видит серебряные нити морока, что оплетают его тончайшей паутиной. Она и сама может сплести такую паутину. Нет, не такую! Ее морок будет куда сильнее, куда красивее и беспощаднее. Ей лишь нужно убить мужчину. Вот этим костяным ножом, еще одним навьим подарком…
        - …Мы вплетем в твои косы цветки папоротника… Мы знаем, где он расцветет…
        - …Ты узнаешь, как весело качаться на ветвях деревьев, зачерпывая в ладони лунный свет…
        - …Мы покажем тебе другую сторону… Научим играть в прятки и водить хороводы…
        - …Мы научим тебя петь песни… Никто-никто, ни один мужчина не сможет тебе отказать…
        - …Когда тот человек придет за тобой, ты будешь готова… Подумай… Только представь, какое это наслаждение - искупаться в крови врага… Он будет умирать и видеть сны… И только ты станешь хозяйкой его снов…
        - …Подумай… Прими наши дары…
        И ей уже хочется, чтобы враг ее нашел. И она уже знает, какой сон он увидит перед смертью. Она даже знает, как он умрет… Ей только и нужно не противиться, принять дары. Одна ничтожная жизнь в обмен на жизнь вечную…
        - …Это не жизнь, девочка. - Тонкие полупрозрачные руки качают лодку. Туда-сюда. Как колыбель. Но кто качает, не разобрать. Эта женщина… нет, не женщина, а навка, умеет плести такой морок, сквозь который ей не пробиться.
        - …Не обижай его… - Вторая навка, серебристый силуэт в серебряном мареве тумана. - Не смей его обижать!
        И лодка кренится, словно бы кто-то взбирается в нее из воды. Еще одна сотканная из морока тень. Третья…
        - Красивый венок, девочка. Отдай его мне…
        Нина проводит рукой по поникшим головкам луговых цветов. Красивый. Только очень колючий. Пальцы ранятся об острые шипы, и капли крови падают в темную воду, прожигая дыры и в тумане, и в мороке. На мгновение, всего на долю секунды Нина видит. Видит, но не может удержать это видение. А навки бросаются врассыпную, словно бы ее кровь для них страшнее серной кислоты. Остаются только две кутающиеся в туман тени. Бесстрашные. И полупрозрачная рука почти ласково касается Нининых волос.
        - Сильная… Наверное, даже сильнее нас всех… - Голос тоже ласковый, его хочется слушать, ему хочется доверять.
        - Ты должна уйти! - Уже не шепот, но крик. И прикосновения больше не ласковые. Сильная рука толкает Нину в воду, с головой окунает в туманное марево.
        Как она могла подумать, что кому-то можно доверять! Как она могла подумать, что нежити можно доверять!
        От злости, от холодной нестерпимой ярости вода вокруг вскипает миллиардами пузырьков. Рука слепо нашаривает на голове венок, отшвыривает его далеко-далеко.
        - Хотела? Забирай!!!
        Венок ловят на лету с тихим издевательским смехом.
        - Глупая… Такая же глупая, как все мы… Ничем не лучше… Ничем не сильнее…
        Обидные слова, но Нине не обидно. Вместе с венком уходит морок. Она и не знала, не замечала, как его тонкая вуаль укутывала ее, словно подвенечная фата. И костяной гребень в волосах тоже не замечала. А теперь всей кожей чувствует его острые зубья. Гребень летит вслед за венком, и мир становится прежним. Уже не искаженным - навьим, а самым обычным - человеческим. И в мире этом, в самом его центре, парит мужчина. Его глаза широко открыты, но он все еще видит морочные сны.
        - Не смейте! Даже не приближайтесь! - кричит Нина в темноту, и ответом ей становится затухающий вдали смех. - Он мой!
        Она по-прежнему видит тонкие нити морока. Они вплетаются в мокрые волосы Чернова, серебряными узорами обвивают плечи и запястья. Теперь она знает, как их порвать. Шипичиха делала все не так, примитивно и грубо. Потому что Шипичиха знала про навий морок, но не видела нити. А она видит и понимает, как с ними поступить.
        Если бы у нее были когти, черные русалочьи когти, стало бы проще, но она справится и так, порвет нити морока голыми руками. Они обжигают, как крапива, и зло вибрируют от ее прикосновений, но поддаются, рвутся одна за другой с тонким звенящим звуком.
        - Просыпайся. - Его щеки колючие из-за щетины и холодные, как у мертвеца. - Просыпайся! - И изо рта не вырывается ни облачка. Это потому, что он не дышит. В его вымороченном мире не нужно дышать. - Просыпайся!!!
        И губы тоже холодные, равнодушные и каменно-твердые. Целовать его все равно что целовать надгробие, но она не отступится. Она отбила его у стаи голодных навок и не позволит умереть. Больше никто не умрет! Вот только где взять сил? И тепла. Тепло она отдала Чернову полностью, все до последней капли. Обидно будет, если не получится…
        - …Обалдеть! - Голос в ушах и горячие ладони на ее ледяных плечах. - Страсти-то какие!
        Получилось. Хреновая из нее ведьма, и в русалки ее не взяли, но ведь получилось же. Вот только сил совсем не осталось. И холодно…
        - Эй, Нина! - В его голосе тревога и удивление. Удивления пока больше, но скоро все изменится. - Нина, открой глаза!
        Открывает. Через силу. Нет, из последних сил. Морока больше нет. Морока нет, а Чернов вот он, рядышком, живой и здоровый. Это хорошо. Теперь его очередь…

* * *
        Кто бы думал, что может быть сначала так холодно, а потом так горячо. Горячо и приятно. В глобальном смысле приятно! Давно Чернову не снились эротические сны. С подросткового возраста, кажется. А тут надо же: не просто эротика, а Нина в русалочьем обличье. Глазищи черные, волосы длинные, губы синие, как у утопленницы. Вот на этом вся эротика и закончилась - на синих, как у утопленницы, губах. Это уже потом Чернов провел рекогносцировку и обнаружил себя и Нину на середине озера, а тогда, в первый момент, он испугался. Сначала за себя, потому что решил, что теперь она навсегда останется вот такой… русалкой. А потом за нее, когда понял, что дело дрянь и она вот-вот уйдет под воду. Не изящной русалкой уйдет, а бесчувственной колодой.
        Наверное, он бы запаниковал, если бы в спину не ткнулось что-то твердое. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что это лодка. И сил хватило, чтобы забраться в лодку самому и затащить Нину. С единственным веслом он тоже управился. Она ведь как-то управилась, когда приплыла спасать его из цепких русалочьих когтей. А то, что не обошлось без русалок, без их пресловутого морока, Чернов даже не сомневался. Поманили, он и пошел. Как бычок на веревочке. А Нина, стало быть, отправилась следом. И, по всему видать, у нее получилось его вытащить. Боевая девчонка! Вот только на том ее боевые таланты и закончились. А с талантами и силы. Целовала она его, похоже, на прощание. Похоже, нравился он ей как мужчина.
        Мысли были суматошные и глупые. Чернов отмахивался от них веслом, греб упрямо и остервенело, звал Нину по имени. Он звал, а она молчала…
        Он ведь планировал не спать всю ночь. У него впервые за все время появился план. План и информация. Фотографии своих родных эта дуреха хранила в паспорте. Чернов рассмотрел не только фотографии, но и паспортные данные. Вот оно - недостающее звено, информация, которой так не хватало Гришаеву. Она была так шокирована его догадкой, которая, положа руку на сердце, являлась не догадкой, а твердой убежденностью, что не заметила его интереса к ее паспорту. Потом-то она, конечно, забрала и спрятала паспорт, но Чернов нашел. Прятать она не умела. Или просто доверяла ему чуть больше, чем остальным?
        Но сначала он наткнулся на разбитый мобильный. Не случайно разбитый, а намеренно, уничтоженный вместе с сим-картой. Сунулся выбросить в мусорное ведро сметенные со стола крошки и нашел. Не нужно быть особо умным и догадливым, чтобы понять, что все это значит. Хватило наблюдательности и жизненного опыта. Нина от кого-то убегала, и, похоже, этот кто-то вышел на ее след.
        Вадим долго ждал, пока она уснет, прислушивался к тишине, а потом на цыпочках вошел в ее спальню. Паспорт обнаружился в рюкзаке. Такая беспечность.
        Первым делом Чернов изучил адрес прописки, вторым проверил наличие штампа о браке. Штампа не было. Штампа не было, а Темыч был. Собственно, штамп в паспорте ровным счетом ничего не значил. Гражданским браком нынче никого не удивишь, как и внебрачным ребенком. Чернова интересовало другое. От кого она бежала? На вопрос «почему» он получил ответ, когда увидел кровоподтеки на ее теле.
        Интересно, тот урод, Нинин сожитель, избивал только ее или и Темыча тоже? Темыч не выглядит напуганным и зашуганным, значит, Нина принимала удар на себя.
        Рассуждая над этим, разглядывая паспорт, Чернов злился. Даже на себя самого, хотя он-то точно не был виноват в сложностях Нининой личной жизни. Или его злил сам факт существования у Нины личной жизни?
        - Все сложно, - сказал он шепотом, надул губы и закатил глаза к потолку. Так в приснопамятные времена делала его сердечная подружка. Слишком юная для такого матерого дядьки, как он, и, наверное, все-таки глупая, коль уж банальное «все сложно» сопровождала вот этим всем… Сердечная подружка задержалась в его сердце недолго, Чернов вовремя одумался и так же вовремя вспомнил про седину, беса и ребро. Он был еще вполне себе молодым, вообще не седым, но ребра его едва не пострадали от беса. Нинины ребра тоже пострадали… От мысли этой кровь отхлынула от лица, а кулаки налились свинцовой тяжестью.
        Гришаеву он звонил из кладовки и зловещим шепотом диктовал паспортные данные Нины. А Гришаев таким же зловещим шепотом ответил, что достаточно было прислать фото паспорта, и отключился. Чернов не обиделся. Собственно, разбуженный посреди ночи Гришаев тоже не обиделся, просто он не любил тратить время на лишние разговоры. Он свяжется с Черновым сам, когда добудет всю необходимую информацию. А добывать станет прямо сейчас, посреди ночи.
        …Когда лодка зарылась острым носом в прибрежные заросли, Вадим перебросил через плечо ружье - она отправилась на его спасение с ружьем! - подхватил Нину на руки, выбрался на берег. Дверь была заперта, но ключ Чернов нашарил в кармане мокрых Нининых джинсов. Войдя в дом, он первым делом уложил ее в гостиной на ту самую тахту, которая уже дважды служила ему самому ночным пристанищем. Нина была без сознания, но дышала спокойно и размеренно. В груди у нее не клокотала темная озерная вода. Собственно, сейчас главное, что она вообще дышала.
        Убедившись, что прямо сейчас Нине ничто не угрожает, Чернов на цыпочках вышел из гостиной, заглянул в спальню проверить, как там Темыч. Мальчик спал в обнимку с деревянной лошадкой, и тряпичная кукла со смешным именем Клюква лежала на Нининой подушке. Картинка была бы почти умиротворяющей, если бы не мокрые следы на половицах. Мокрые звериные следы. Ружье все еще висело у Чернова за плечом, и, вскидывая его, он мельком поразился своим рефлексам. Есть еще порох… А потом он поразился другому. Звериные следы таяли на глазах. Не высыхали, а просто исчезали, словно их и не было.
        Первым делом Чернов проверил тайник, потом заглянул под кровать, убедился, что окно заперто изнутри. Вторым обошел весь дом, обшарил все самые потаенные его закоулки. Если та тварь и забралась в дом, то уже исчезла. Каким образом, ему еще предстояло разобраться. Но сначала требовалось разобраться с Ниной.
        Раздевал он ее без малейшего сомнения и даже почти безо всяких задних мыслей. Просто ее одежда оказалась насквозь мокрая, одежду следовало снять, а Нину укрыть чем-нибудь сухим и теплым. В желтом свете торшера синяки на ее ребрах и животе казались почти черными. Захотелось кого-нибудь убить, придушить на месте того урода, который способен сотворить такое с женщиной. С Ниной сотворить. Но сейчас нельзя. И раздевать ее полностью тоже никак нельзя, не после того, что он увидел в желтом свете торшера. Чернов оставил на Нине белье и футболку, осмотрелся вокруг, заметил пуховую шаль. Шаль была большая и с виду теплая, в сложившихся обстоятельствах она запросто сойдет за одеяло.
        Шаль легла на неподвижное Нинино тело серым саваном. Это в первое мгновение подумалось, что саваном, наверное, от пережитого стресса. Но почти сразу же стало ясно, что никакой это не саван, да и Нина больше не походила на покойницу. Словно в подтверждение этому, она открыла глаза. Зеленые ведьмовские глаза. Сначала в них не было никаких болотных огней, а потом они стали загораться один за другим. Это хорошо. Это правильно.
        - Ты как? - спросил Чернов шепотом и натянул шаль ей до самого подбородка.
        - Темка! - Оказывается, даже кричать можно шепотом. Вот так она и кричала, одновременно испуганно и осторожно, боясь разбудить сына.
        - Спит, с ним все в порядке. - Про исчезающие следы Чернов решил не рассказывать. Хватит на сегодня чертовщины и стрессов. - Так как ты?
        Наверное, она ему не поверила или решила удостовериться лично, потому что сползла с тахты и, пошатываясь, волоча за собой шаль, как мантию, побрела в спальню. Чернов пошел следом, в любой момент готовый подхватить ее в случае падения. Но она не упала, она замерла, вцепившись обеими руками в дверной косяк, глядя то на спящего сына, то на лежащую на подушке Клюкву.
        - Она была под кроватью, - сказала едва слышным шепотом. - Когда я проснулась посреди ночи, кукла лежала под кроватью.
        Значит, Нина тоже заглядывала под кровать и наверняка в тайник. А еще в шкаф и бог весть куда еще, чтобы убедиться, что в ее доме нет чужаков. И вот с такими мыслями и такими страхами ей теперь жить все то время, пока она решит оставаться у Темной воды. Возможно, всю оставшуюся жизнь жить. Ему было знакомо это чувство, что-то подобное он испытывал давным-давно. Это было что-то темное, потаенное, глубоко погребенное под ворохом взрослых воспоминание. Оно почти забылось, но все равно маячило где-то на самой периферии сознания. Чернову даже подумалось, что стоит ему остаться у Черной воды вместе с Ниной и Темычем, и это потаенное может выйти на свет божий. Вот только хочет ли он? Готов ли он к тому, что может вспомнить?
        …Принимая решение построить на берегу озера летний дом, Чернов был полон насмешливой решимости. Его не пугали истории про русалок, его пугали совсем другие истории. Вернее сказать, не пугали, а… занимали, вызывали острый интерес и не менее острое желание разобраться. А теперь вот получалось, что русалки - это вовсе не страшные сказки. Получалось, что русалки существуют как вид. Может быть, в этом мире, а может, в параллельном. Но здесь, у Темной воды, грань между мирами так тонка, что иногда стирается вовсе. Стирается сама и стирает мокрые звериные следы на полу Нининой спальни. Версия эта была одновременно сумасшедшей и… практичной. Она объясняла если не все, то многое. А с остальным, с необъяснимым, он разберется. Ему лишь нужно немного времени.
        - Наверное, ты ее подняла и положила обратно.
        Он сказал это, просто чтобы что-нибудь сказать, чтобы отсрочить тот момент, когда она поймет, что под пуховой шалью на ней почти ничего нет и он, Чернов, теперь знает ее тайну. А еще им нужно обсудить то, что случилось на озере. Обсудить ту часть, что выпала из поля его внимания. Это тоже очень важно и тоже в каком-то смысле очень интимно. Возможно, даже более интимно, чем кровоподтеки на Нинином теле.
        - Я не поднимала. - Она не возражала и не злилась. Она шагнула к сыну, погладила его по голове, а потом сказала: - Мне нужно принять душ.
        Им обоим необходимо принять душ, смыть с кожи ядовитые капли Темной воды, приглушить боль и воспоминания. Вот только у Нины это были воспоминания, а у Чернова - выморочные страшные видения, которые определенно связывала с реальностью тонкая нить. Только он пока никак не мог эту нить нащупать.
        - Иди, я сварю нам кофе. - Это был поступок не столько благородный, сколько расчетливый. Ему требовалось время, чтобы подумать и собраться с мыслями. А еще подготовиться к тому, каким взглядом она посмотрит на него, когда выйдет из душа.
        Собраться с мыслями не получилось, стоило только Нине запереться в ванной, как завибрировал мобильный. Вадим не ошибся, когда решил, что Гришаев примется за дело прямо посреди ночи. Он был не готов к тому, что Гришаев добудет информацию так быстро. Услышанное Чернова не удивило, к чему-то подобному он был морально готов. Из колеи его выбили подробности этой истории. С подробностями теперь тоже придется разбираться. Точно так же, как и с Ниной.
        - …А она исчезла той же ночью. Забрала ребенка и документы и словно сквозь землю провалилась, - рассказывал Гришаев без тени эмоций, но это не значило, что эмоций не было. Просто Гришаев так привык. - Она молодец, я тебе скажу. Следов почти не оставила. Но прятаться бесконечно не получится, даже в этом твоем медвежьем углу. Она должна это понимать. И ты тоже должен это понимать. Кстати, он ищет ее по собственной инициативе. У его босса нет к ней никаких претензий. И это хорошо, потому что, если бы были, я бы первый посоветовал вам делать ноги. Прямо сейчас. Там очень серьезные люди, Чернов. Возможно, мне удалось бы как-то договориться, что-то решить, но на это требуется время и, скорее всего, немалые деньги. Но это не бизнес, это что-то личное. Теперь я абсолютно в этом уверен. И это очень хорошо. Собственно, только это и хорошо. Я почти уверен, что она что-то слышала или что-то знает. Поговори с ней, Вадим. Если ты и дальше намерен участвовать в ее судьбе, то должен с ней поговорить, выяснить, что там на самом деле произошло.
        Он намерен. Еще до конца не понимает, как будет участвовать, но решимость его крепла.
        - Теперь по поводу нашего с тобой дела. - В трубке что-то зашелестело. Наверное, Гришаев сверялся со своими записями. Бумаге он доверял больше, чем электронным носителям информации. - Появились кое-какие подвижки. Все, что я нашел, я сброшу тебе на почту. Там понемногу на всех фигурантов.
        За спиной послышался шорох, и Чернов, не прощаясь, вырубил связь. Гришаев не дурак, все поймет правильно.
        Нина стояла в дверях. Поверх сухой домашней одежды она снова набросила шаль. На Чернова Нина смотрела настороженно, словно ждала и боялась расспросов. Вот только он не станет задавать вопросов. По крайней мере, не сейчас. Он знает, кто она. Знает, от кого она бежит. Догадывается, почему. Гришаев обещал помочь, нужно только дождаться следующего звонка. А рассвета они, похоже, уже дождались…

* * *
        Он все про нее понял. Понял в тот самый момент, когда увидел следы на ее теле. Такие мерзкие, такие откровенные следы. Она как-нибудь справится, как-нибудь переживет неминуемую жалость в его взгляде. И хорошо, если это будет только жалость, а не брезгливость. Но даже с брезгливостью она сумеет справиться. Она не справится только с вопросами. Потому что никто не имеет права задавать ей вопросы о том, что с ней случилось!
        - Садись, - сказал Чернов, словно это Нина находилась у него в гостях, а не наоборот. - Садись, я сварил нам кофе. Светает. - Он посмотрел в окно. Там, снаружи, и вправду уже клубился рассветный туман. Еще темный и плотный, но светлеющий с каждой минутой. В тумане этом Нина тоже видела серебряные нити морока. Они были тонкие и затейливые, как ловчая сеть, наброшенная поверх озера. Если потянуть за одну из этих нитей, можно почувствовать вибрацию, почувствовать тех, кто сплел морок. Но она не станет тянуть за нити. И смотреть в глаза Чернову она тоже не станет. Вместо этого она сядет за стол, зажмет в озябших ладонях горячую чашку, дождется, когда кофе остынет, и выпьет его одним большим глотком. Как виски. Наверное, виски был бы лучше, но в ее доме, в ее новом старом доме, не водится алкоголь.
        - Спасибо, - сказал Чернов.
        Она не стала спрашивать, за что он ее благодарит, лишь молча кивнула в ответ. Когда рассеется туман, он уйдет. Скорее всего, теперь уже навсегда. И причиной его ухода будут не кровоподтеки на ее теле, не ее прошлое, а здравый смысл. Ему опасно оставаться у Темной воды. Кажется, любому нормальному человеку опасно. Навий морок усиливается с каждым днем, и невидимые ловчие сети раскидываются все дальше. Рано или поздно в них попадется еще одна жертва. И Нина не может допустить, чтобы этой жертвой стал Чернов.
        - Ты должен уйти, - сказала она глухо и осторожно подула на свой кофе.
        - Уйду, - пообещал Чернов, и в сердце тут же вонзился острый шип. Такой же острый, как луговые травы в ее навьем венке. - Вот ты накормишь меня завтраком, расскажешь, что мы делали ночью на озере, и я пойду.
        Он не понимает. Даже не догадывается, в какой он опасности. Не догадывается, что за разрушительная сила просыпается в Темной воде. Вот-вот проснется. Нина тоже не понимает, но чувствует. Каждой клеточкой своего тела ощущает те перемены, что происходят здесь и сейчас. Она отказалась от кровавого дара, не стала одной из них, но минувшая ночь не прошла для нее бесследно. Темная вода приняла ее в свои неласковые объятья точно так же, как до этого приняла ее маленького сына. Темная вода признала их своими и оставила на них свою невидимую печать. Как ни странно, это озеро - для них место силы. Какой именно силы - другой вопрос. Искать на него ответ Нине не хотелось. Слишком на многие вопросы ей еще предстояло найти ответы, но одно она знала наверняка. Она готова. Если не на сто процентов, то на семьдесят готова к тому, чтобы встретиться лицом к лицу со своими детскими воспоминаниями. Теми самыми, которые мама и Шипичиха решили запереть за маленькой, украшенной заговоренными узорами дверцей. И если Шипичиха не отдаст ей сегодня ключ от этой дверцы, она взломает ее сама. Вышибет к чертовой матери! Как она
может защитить своего сына, не зная о себе всей правды, не понимая, как можно управляться со своей силой?!
        - Они не все одинаковые. - Голос Чернова пробивался к Нине, словно бы из-за той самой невидимой дверцы, он звучал глухо и встревоженно.
        - Кто? - Все-таки она подняла на него глаза, и во взгляде его черных глаз не увидела ни жалости, ни брезгливости, ни осуждения - одну лишь решительную сосредоточенность.
        - Русалки. Они не все одинаковые, если ты понимаешь, о чем я.
        Она понимала, но предпочитала услышать его версию.
        - Некоторые из них чуть более… - Чернов задумался.
        - Человечные, - подсказала Нина.
        - Да. - Теперь в его взгляде появилось удивление. - Да, более человечные. Мне даже показалось, что одна из них меня пощадила. - Он замолчал. Удивление превратилось в изумление, словно бы он только что сделал для себя какое-то очень важное открытие.
        - Они человечные до тех пор, пока не попробуют крови, пока не замарают душу убийством. - Откуда пришло к ней это знание? Может быть, оттуда же, откуда пришло к Чернову и его собственное открытие.
        Морок… Тонкое, изящно сплетенное кружево, не позволяющее разглядеть деталей… Те навки… те женщины словно невидимыми нитями удерживали ее от непоправимого шага, когда ей - страшно об этом вспоминать! - когда ей так хотелось стать одной из них, стать сильнее и опаснее любой из них. Почему они не позволили? Почему остановили? Уж не потому ли, что все еще оставались в большей степени женщинами, чем русалками?
        - Откуда ты знаешь? - спросил Чернов, одним махом выпивая свой кофе.
        - Знаю. - Нина пожала плечами. - Мне кажется, я даже знаю, как помочь тем из них, кому еще можно помочь.
        …Знает? Или помнит?
        Помнит рыхлое и сырое рассветное марево… Помнит, как теплая вода ласково лижет босые ноги… Бабушка запретила ей выходить из дома, но она ослушалась. Ей было интересно.
        Мамина пуховая шаль оказалась ей велика и волочилась по земле. Чтобы не замочить шаль в воде, пришлось оставить ее на берегу, и теперь тепло было только босым ногам, а затылок словно холодной рукой ерошил ветер. Бабушка с кем-то разговаривала. В тумане Нина могла слышать только ее сердитый голос, но ничего не видела.
        - Ты должна уйти! Ты и так уже задержалась дольше положенного. Скоро даже я не смогу тебе помочь.
        Наверное, та, с кем спорила бабушка, ей что-то ответила, только Нина не сумела расслышать, зато бабушкин голос она слышала отчетливо.
        - А я говорю, так нельзя! Никому от этого хорошо не будет. Слышишь ты меня, девка? Никому!
        И снова тихий шепот в ответ, такой тихий, что его не разобрать из-за плеска воды.
        - Если захочешь отомстить, все потеряешь. Это я тебе говорю, а уж я-то знаю. Душегуба твоего расплата все равно настигнет, а если ты шепнешь мне, кто это был, так и от людского суда он не уйдет. А там уж и божий суд, девочка. Ты скажи мне, шепни на ухо одно-единственное словечко и ступай. Я тебе помогу. Переведу на ту сторону. Ты не бойся, больно не будет…
        И снова тишина пополам с неразличимым шепотом, а потом злой бабушкин вскрик:
        - Не смей! Даже думать об том не смей! Никому ты здесь больше помочь не сумеешь. А навредить можешь легко. Знаешь, кому в первую очередь навредишь, когда обернешься окончательно? Тем, кого больше всего любила при жизни. Хочешь ты для них такой доли? Отвечай! Да не прячься за мороком, знаю я все ваши уловки. В глаза мне смотри и отвечай!
        Бабушка всегда была доброй. Даже когда Нина разбрасывала свои игрушки, она никогда ее не ругала, а ту невидимую тетю ругала. Захотелось обратно в дом, забраться в теплую мамину постель, укрыться одеялом с головой, прижать к себе Клюкву и все забыть. Но какая-то невидимая сила заставляла ее оставаться на месте, тянуть шею в попытке услышать что-то очень важное.
        - Семь дней у тебя осталось, девочка. - Теперь в бабушкином голосе не было злости - одна только усталость. - Как закончится русалья неделя, никто тебе помочь не сумеет. Даже я. Если ты к тому времени не решишься, если будешь цепляться за то, что больше уже не твое, перекинешься в одну из них. Кыш! Я кому сказала, кыш! Ишь подслушивать они удумали!
        Туман закачался из стороны в сторону, как будто это бабушка раскачивала его взмахом рук. Нина почти видела этот жест. Так бабушка отгоняла на озеро утку с утятами и говорила точно так же - кыш!
        - …А если перекинешься, - продолжила бабушка прерванный разговор, - то не жди от меня пощады. Если не я, так Нина тебя достанет. Поверь, у нее сил поболей, чем у меня будет. Нина! Эй, слышишь меня, Нина? А ну-ка ступай в дом, пока я тебя навкам не отдала!
        Она знала. Все это время бабушка знала, что Нина здесь, прячется в тумане и подслушивает. Навкам она ее не отдаст, но наказать сумеет. Бабушка у нее добрая, но строгая, куда строже, чем мама. Нина испуганно вздрогнула, сделала глубокий вдох, обернулась и едва не вскрикнула, когда в прорехах тумана увидела черную тень с огненно-красными глазами…
        - …Эй, ты как? - Ее плеча коснулась горячая ладонь, и Нина снова едва не закричала. - Ты вообще здесь?
        Чернов нависал над ней, перегнувшись через стол, смотрел внимательно и немного опасливо. За нее боялся? Или ее?
        Нина решительно встала из-за стола. Так решительно, что Чернову даже пришлось отшатнуться.
        - Побудь здесь, - попросила она. Нет, не попросила - приказала. - Я скоро вернусь, а ты присмотри за Темой.
        Надо было сказать «пожалуйста», но она не стала, тонкие нити морока становились прозрачнее с каждой минутой, ей нужно спешить.
        Символы на засове светились ровным светом. Это хорошо. Это значит, что Чернов и ее сын в безопасности. Нина отодвинула засов, решительно переступила порог и закрыла за собой дверь.
        У Темной воды туман сделался густым, почти таким же густым, как в ее видении. Или в воспоминании… Нина всмотрелась в ускользающие узоры морока, нашла нужную нить, потянула. Эта нить была ярче остальных, она мерно пульсировала, словно в такт невидимому сердцу.
        - Иди сюда, - позвала Нина шепотом. - Не бойся. Я просто хочу поговорить.
        Она не была уверена, что та, кому адресован этот зов, придет. Но бабушка говорила, что Нина сильная. Надо доверять и бабушке, и своей силе.
        Из тумана показалась рука. Тонкая девичья рука с черными серпами когтей. Она слепо шарила перед собой, словно нащупывая путь, и Нина бесстрашно потянулась к ней навстречу. Рука была холодной, неживой, черные когти легонько черкнули Нину по коже, но не до крови, не оставили следов.
        - Я пришла. - Навка вышла из тумана полностью, встала напротив Нины. - Зачем звала?
        - Чтобы помочь. Я способна тебе помочь. Ты ведь знаешь?
        - Теперь знаю. - Мертвая зябко поежилась, и тяжелые капли сорвались с ее мокрых волос, прожигая в тумане дыры. - Ты могла бы стать одной из нас. - Синюшные губы расползлись в усмешке.
        - Но не стала.
        - Не стала. Теперь ты одна из них, из тех, кто остался на берегу.
        - Я одна из тех, кто способен тебе помочь.
        - Да. - Навка кивнула. - Можешь. - Во взгляде ее мелькнула и тут же исчезла надежда.
        - И я помогу, но ты должна мне рассказать… - Туман с каждым мгновением не только сгущался, но и наливался могильным холодом. Ничего, она выдержит! - Ты должна рассказать мне, кто тебя убил.
        Наверное, не держи Нина навку за руку, та бы вырвалась, растворилась в тумане, ушла под воду. Но Нина держала крепко, изо всех сил.
        - Мне нужно знать, - сказала ласково. - И тебе это тоже нужно. Ты его видела? Ты знаешь, кто сделал с тобой такое?
        На синюшной шее навки появилась и тут же закровоточила страшная рваная рана, мертвая прикрыла ее второй рукой, словно стесняясь.
        - Знаю, - ответила так тихо, что никто кроме Нины ее бы не расслышал. - Я знаю, кто меня убил.
        - Тогда расскажи, и я тебя отпущу. Нет, не отпущу, я провожу тебя. Хочешь?
        Она хотела. В ней боролись совершенно разные чувства: боль, голод, ярость и надежда. Но она точно хотела освободиться.
        - Я скажу… - Она поманила Нину когтистым пальцем, - шепну на ухо.
        Страх обдал ледяным холодом. Нельзя подходить к нежити так близко, нельзя подставлять под удар шею.
        - Не бойся. - Навка улыбнулась почти человеческой улыбкой. - Я не смогу причинить зло такой, как ты. Даже если захочу.
        И она не обманывала. В ее голосе Нине чудилось сожаление. Мертвой бы хотелось, но она не могла.
        Нина сделала решительный шаг навстречу, велела:
        - Говори!
        Шепот навки был похож на песню. Он одновременно завораживал, увлекал и пугал. Нина слушала, запоминала каждое сказанное слово, успокаивающе гладила навку по мокрым волосам.
        - …А потом я проснулась в воде. - Собственную смерть она считала пробуждением, все никак не могла понять, что ничего уже не исправить. - Их было двое. Они смотрели на меня с берега, а я смотрела на них из воды. Если бы они подошли ближе, если бы только попытались… - Она оскалилась по-звериному, но Нина не отшатнулась, Нина продолжала слушать эту посмертную исповедь, - я бы их убила, разорвала в клочья. Сначала молодого, а потом того, что старше. Но они не зашли в воду, а у меня не хватило сил выйти на берег. Тогда еще не было сил. - Оскал превратился в улыбку, полную сожаления о несбывшемся улыбку.
        - Ты все сказала? - Нина знала, что все, но ей нужно было спросить, убедиться, что она ничего не упустила.
        - Все. Ты отпустишь меня? - В тихом шепоте - надежда и недоверие. - Ты покажешь мне путь?
        - Я покажу. - Нина все еще видела путь. Уже не лунную дорожку, но ее слабую тень. И остроносую лодку, ту самую, что ночью подняла со дна озера неведомая сила, тоже видела. - Мы поплывем.
        В лодке не было весла, вместо него на дне лежали два венка. Один из луговых трав - для Нины, второй из кувшинок - для навки. Так и должно быть. Так всегда было. И плыть им совсем недолго, до середины озера.
        - …Вот и все, мне пора. Я знаю. - Сейчас в нежных рассветных лучах навка походила на девчонку, самую обычную девчонку. Она улыбалась полной нетерпения улыбкой. - Дальше я сама. - Головки кувшинок в ее венке золотило солнце, и от этого они светились, словно электрические фонарики, весело и радостно, как новогодняя гирлянда. - Спасибо! - Узкая ладошка с длинными музыкальными пальцами, с аккуратно подрезанными ногтями ласковым мимолетным движением коснулась Нининой щеки. - Береги себя…
        Она шагнула с лодки в воду, чтобы, еще не коснувшись ее темной поверхности, раствориться в рассветном тумане навсегда. А лодка уже несла Нину к берегу.
        …На берегу ее ждал Чернов. Он сидел на верхней ступеньке террасы и всматривался в туман, лицо его было таким же бледным, как у навки. А во взгляде плескалась беспомощная злость.
        - Нагулялась? - спросил он таким тоном, словно Нина и в самом деле гуляла, а он был ревнивым мужем. - Новый веночек, смотрю, сплела.
        Его злость не была пугающей, наоборот - она успокаивала и согревала. Оказывается, такое тоже возможно. Оказывается, этот мир соткан из противоречий.
        - Веночек мне подарили. - Нина устало улыбнулась и присела рядом с ним на ступеньку.
        - Даже не стану спрашивать кто. - Он набросил ей на плечи пуховую шаль. Подготовился.
        - Не спрашивай. - Шаль тут же согрела и вернула силы. Удивительная вещь.
        - Ты теперь типа ведьма? - поинтересовался Чернов скучным казенным тоном.
        - Я теперь типа Харон. - Нина усмехнулась, вытянула перед собой дрожащие руки.
        - Типа Харон, только в миленьком веночке?
        Она кивнула, спрятала руки под шаль. Захотелось рассказать ему всю правду, переложить на его широкие плечи хотя бы часть того тяжкого груза, что прибивал ее сейчас к земле. Но не время. Совсем не время. Она должна разобраться сама. Сначала в своем прошлом, потом в своем настоящем. А для этого ей нужна Шипичиха.
        - Тебе пора идти. - На Чернова Нина старалась не смотреть, достаточно и того, что он близко. Слишком близко. Достаточно того, что делится с ней теплом. Самым обычным теплом человеческого тела. Собственное она почти израсходовала.
        - Пойду, - пообещал он в который уже раз. - После того, как ты расскажешь, что случилось на озере.
        Он спросил про озеро, а она испугалась, что спросит про синяки. Про озеро рассказывать легче, в мистическое зло иногда проще поверить, чем в зло реальное. Значит, она расскажет про зло мистическое.
        И она рассказала. В самых мрачных красках описала полуночный навий хоровод. Она даже рассказала о своем почти невыносимом, почти неконтролируемом желании вцепиться ему в глотку прямо там, посреди озера. Пусть испугается, пусть поймет, насколько опасно для него это место, насколько она для него опасна.
        - Значит, ты хотела меня убить? - спросил Чернов задумчиво. - А здешняя нежить тебя к этому активно подстрекала?
        - Хотела. Подстрекала. - Она дважды кивнула, подтверждая его и свои слова.
        - Но вместо того, чтобы впиться мне в шею смертельным поцелуем, ты впилась мне в губы страстным?
        Он ее не боялся! Он верил ей, знал, на что она способна, но все равно не боялся!
        - На моем месте могла оказаться любая из них, - сказала она, глядя Чернову в глаза. - Поверь, желающих было предостаточно.
        - Но ты отогнала конкуренток. - Он не улыбался, он смотрел на нее очень серьезным взглядом.
        Не боится… дурак…
        - Чтобы они тебя не убили.
        - И они не убили, они признали твою власть над ними. Гипотетически?
        - Они не убили, но Сущь может убить любого. - Еще один козырь, практически последний.
        - Шипичиха сказала, что тебе не нужно бояться этой твари.
        - А тебе? Послушай, я своими собственными глазами видела, как он убил мою бабушку. Убил и вырвал ее сердце! Как думаешь, моя бабушка тоже его не боялась?
        - Я думаю, что нам нужно поговорить с Шипичихой, - заявил Чернов.
        - Мне поговорить! Мне, а не тебе! Тебя, Чернов, эта история вообще не касается!
        Он не стал спорить. Просто посмотрел на нее как-то странно, словно бы с жалостью, а потом поднялся на ноги.
        - Ладно, мне в самом деле пора. Вы с Темычем продержитесь без меня день?
        Она хотела было сказать, что они продержатся без него и ночь, но не сказала, не повернулся язык. Кем бы она ни была, но есть зло, которому она не сможет противостоять. Или сможет? Сохранит ли Темная вода и ее страшную тайну? Потому что, если потребуется, она пойдет до конца…

* * *
        Шипичиха пришла к ней сама, почти сразу же после отъезда Чернова, незваной гостьей переступила порог, мельком глянув на испещренный символами засов.
        - Сегодня ночью приплывала лодка, - сказала вместо приветствия.
        Нина не стала спрашивать, про какую лодку речь. У нее хватало других, куда более насущных вопросов.
        - Приплывала. - Она кивнула.
        - Они звали тебя к себе. - Тоже не вопрос, а утверждение.
        - Звали.
        - Но, раз ты до сих пор здесь, у них ничего не получилось.
        - А бывало, что получалось?
        - Бывало всякое. Кто-то справлялся. Кто-то не мог устоять. А кому-то вообще не позволили войти в хоровод.
        - Моей маме не позволили?
        - Она была слабой. Куда слабее своей бабки и значительно слабее тебя. Хорошая девочка. - Шипичиха улыбнулась. Возможно, она улыбнулась впервые со времени их знакомства. - Хорошая, но слабая. Она хотела жить нормальной жизнью, кружить головы мужчинам, шить свои платья и не погружаться с головой в эту… Темную воду. Первый раз за ней приплыла лодка, когда ей было тринадцать лет, но венок оказался ей велик. Понимаешь?
        Нина понимала, ее собственный венок был идеальным. Если вообще можно назвать идеальным навий венок.
        - И твоя прабабушка ее не отпустила, не позволила пройти испытание.
        - Потому что понимала, что мама не справится?
        - Да. - Шипичиха кивнула. - В ней, в твоей маме, тоже была сила. Этой силы хватало, чтобы наводить морок на мужчин, чтобы создавать удивительной красоты вещи, но ее бы не хватило, чтобы справиться с Темной водой. Твоя прабабушка решила, что так тому и быть, и поставила барьер.
        - Такой же барьер, какой вы поставили мне?
        - Почти.
        - А моя бабушка? Мама моей мамы справилась с испытанием?
        - Нет. - Шипичиха покачала головой. - Она была моей подругой. Лучшей подругой. У нас не было друг от друга секретов. Может, потому, что во мне тоже есть сила. Не такая, как твоя, но все же. Такие уж здесь места. Она не сомневалась, что справится с навьим хороводом. И навий венок пришелся ей впору. - Шипичиха замолчала, а когда заговорила, голос ее упал до сиплого шепота: - Она так и пришла ко мне в этом своем венке. Поскреблась в окно черными когтями, позвала по имени. Она хотела видеть Алену. Пока только видеть…
        Нина не стала спрашивать, что с ней стало. Шипичиха рассказала сама.
        - Твоя прабабушка проводила ее на ту сторону на рассвете.
        - А если бы не проводила? Если бы позволила остаться?
        - Ты знаешь, что бы с ней стало. Сохранять душу и память навка может только год после своей смерти, а потом все… обратной дороги нет. Твоей прабабушке пришлось бы ее убить.
        - Что такое русалья неделя? - спросила Нина, вспомнив вдруг свое утреннее видение. - Когда она наступает?
        - Она уже наступила, - сказала Шипичиха жестко. - Темная вода просыпается каждый раз ровно на неделю. И зло, которое в ней заключено, тоже просыпается.
        - А навки?
        - А навки становятся в разы голоднее и в разы сильнее. И с каждой русальей неделей в озере становилось на одну навку больше. Понимаешь почему?
        - Их заманивали? Так же, как пытались заманить меня?
        - Нет. Ты особенная, тебя не заманивали, тебя приглашали, задаривали дарами и обещали вечную не-жизнь. Тех женщин убивали не навки, а люди. Самые обыкновенные люди. Те, чьи черные души отзывались на зов Темной воды и не желали противиться злу.
        Нина начинала понимать. Пока не все, но многое. Но многое все еще требовало объяснения. И она добьется правды, чего бы ей это ни стоило.
        - Мой сын Тема - он тоже особенный?
        - Он исключительно особенный. Мальчики в вашем роду рождаются один раз в несколько столетий. Его сила абсолютна, она уже есть, ей не нужно испытание. И с каждым прожитым годом он будет становиться все сильнее и сильнее. Особенно теперь, после того, как… - Шипичиха замолчала, но Нина и так ее поняла. После того, как Темка прошел испытание и Светлой, и Темной водой.
        - Та тварь… Сущь поэтому пыталась его убить? Чтобы он не стал сильным? Что это вообще такое?
        Шипичиха смотрела на Нину с жалостью и молчала. Поэтому Нина заговорила сама:
        - Мне нужны мои воспоминания! Все до единого! Я не могу с этим жить, пока не пойму, что тогда случилось.
        - Я затем и пришла. - Шипичиха устало потерла глаза, сняла с шеи свои бусы. Те самые бусы. - Я не верну тебе все воспоминания сразу, ты можешь с ними не справиться, но я открою дверь настолько широко, насколько это возможно.
        - Я хочу знать правду про свою маму. Всю правду. Слышите?
        - Узнаешь. - Шипичиха потянулась к висящей на перилах шали, набросила ее Нине на плечи. - И я очень надеюсь, что после этого ты сможешь нас простить.
        - Кого - нас? - Костяные бусы в костлявых руках пощелкивали, как счеты, а вырезанные на них символы вспыхивали один за другим, выжигая на сетчатке огненные отпечатки.
        - Сейчас я открою дверь, Нина. Приготовься…

* * *
        - …Сейчас я открою дверь, Нина. Приготовься!
        Ласковый шепот и теплые ладони на Нининых плечах. Тяжелая дубовая дверь еще заперта, и засов привычно светится непонятными закорючками. Закорючки вырезала бабушка. А одну, самую красивую, похожую на птичку, она разрешила вырезать Нине. Мама тогда очень ругалась, потому что маленькой девочке нельзя играть с ножом, даже не с настоящим, а костяным. Но сейчас мама не злится, в мамином голосе - радость. А все потому, что у Нины сегодня день рождения и за запертой дверью ее ждет подарок.
        - Ты только пока не смотри. Закрой глаза, малышка.
        Нина послушно закрывает глаза ладошками, затаив дыхание, слушает скрип дверных петель, а потом на нее обрушивается ураган, сшибает с ног, опаляет горячим дыханием. Нина визжит и открывает глаза.
        Это не ураган. Это собачка! Огромный, больше Нины пес! У него серая с подпалинами шерсть и карие глаза. Он улыбается Нине. Да, да, улыбается! Виляет хвостом и продолжает облизывать с ног до головы!
        Ее подарок! Самый лучший в мире подарок! Она обхватывает пса за шею, зарывается лицом в его косматую шерсть, счастливо смеется.
        - Вот видишь, Алена, - слышится за спиной голос бабушки, - а ты говорила - блохи!
        Мама тоже смеется, звонко и весело, снова кладет ладони Нине на плечи и говорит заговорщицким шепотом:
        - А у меня для тебя тоже есть подарок, малышка.
        В большой картонной коробке - кукла со смешными пуговичными глазами в красном горохами платье.
        - Познакомься, это Клюква!
        Нина одной рукой продолжает обнимать за шею своего пса, а второй достает из коробки Клюкву. Ей хочется такое же нарядное платье. И платье, только уже не кукольное, а самое настоящее, ложится на спинку стула, так, чтобы Нина могла рассмотреть его со всех сторон. Нина снова визжит от восторга. Это лучший день рождения в ее жизни. Бабушка сказала, что это третий день рождения, и обещала, что таких дней в жизни Нины будет еще очень много. Дней рождений и подарков!
        - Ну, малышка, обернись! Обними маму!
        Нина оборачивается, раскидывает в стороны руки для объятий. Для этого ей приходится отпустить свою собаку, но Клюкву она держит очень крепко.
        - Я люблю тебя, Нина! - Незнакомая женщина, очень изящная, очень красивая, с волосами цвета спелой пшеницы, в нарядном платье в цветочек смотрит на нее с любовью. - Я люблю тебя, доченька! Ну, обними же маму!
        …Нина открыла глаза, чувствуя под одной ладонью собачью шерсть, а под второй - гладкий шелк платья в горохи, чувствуя сладко-терпкий аромат маминых духов, чувствуя острую боль в сердце. Ее мама… ее настоящая мама только что называла ее малышкой и прижимала к груди. Как же она могла такое забыть?! И кем была та, которую она двадцать лет считала мамой? Оставался еще один вопрос, но задавать его Шипичихе Нина боялась, потому что глубоко в душе уже знала на него ответ. У нее отняли детство и воспоминания о маме, потому что мамы больше нет в живых. Обеих ее мам больше нет…
        - Ее никогда не звали Аленой, всегда только Еленой. - Шипичиха возилась у плиты, заваривала какие-то травы. - Но мы решили, что нет надобности менять имя. Алена… Лена…
        - Кто она? - спросила Нина, не узнавая собственного голоса. - Почему она?
        - Она была моей племянницей и подругой твоей мамы, приезжала ко мне каждое лето. Лучше ее никто бы не справился. Никому, кроме нее, я бы тебя не доверила. Когда все это… этот кошмар закончился, ты была в беспамятстве, я боялась, что не смогу сохранить твой рассудок. Прости, но мне пришлось действовать быстро.
        - Вы закрыли дверь.
        - Да, я закрыла дверь. А потом мы с Леной увезли тебя из Загорин, сначала в райцентр, а потом и вовсе за тысячу километров. Мы оформили бумаги на удочерение. Не спрашивай, чего мне это стоило. Наверное, именно тогда я и научилась управлять с мороком не хуже Силичны. Лена не могла родить детей. Ни я, ни твоя прабабушка не могли ей с этим помочь. Иногда так бывает. Иногда Господь не дает родных детей, а потом награждает приемными. Она очень тебя любила, девочка. Больше жизни любила. Ради тебя она пожертвовала многим, хранила тайну до самой своей смерти. Мы думали, если тебя удалось оторвать от Темной воды, если ты все забыла, то не стоит и напоминать. Мы надеялись, ты станешь жить самой обычной счастливой жизнью. Но судьбу не обмануть.
        - Где моя мама? - спросила Нина шепотом. - Где моя настоящая мама?
        - Ты все еще не вспомнила? - Шипичиха посмотрела на нее с жалостью.
        Нина не знала, что должна вспомнить, но дверца внутри ее едва держалась от рвущихся наружу воспоминаний.
        - Твоей мамы больше нет. Ее не стало еще тогда… двадцать лет назад. - Шипичиха разлила отвар по двум кружкам, одну придвинула к Нине, вторую оставила себе. - Я не знаю, что с ней случилось. Никто не знает. Но я думаю, почти уверена, что знаешь ты. Поэтому ты и закрылась, сама помогла мне запереть ту дверцу. Ты не хотела помнить, как умерла твоя мама, а я не хотела тебе напоминать. Но дверца больше не заперта. Скоро ты вспомнишь, Нина.
        - Я знаю, кто убил мою бабушку! - Нине казалось, что она визжит, но на самом деле она шептала, почти шипела. - Мою бабушку убила эта тварь! Я видела своими собственными глазами!
        - Что ты видела, Нина? - Шипичиха сделала глоток из своей чашки.
        Тонкий хвост, сбивающий головки одуванчиков… Черные когти, с каждым мгновением становящиеся все длиннее… Замах лапой… И сочащийся кровью ошметок в этой лапе…
        Закружилась голова, а следом закружилась и кухня.
        - …Не смотри! - То ли просьба, то ли приказ, и пахнущая кровью и мокрой шерстью лапа зажимает ей рот. - Не смотри и не кричи…
        …Грязные болотные сапоги пачкают добела начищенные половицы. Загорелая рука откидывает покрывало, чтобы было проще заглянуть под кровать, чтобы было проще найти ее, Нину. Не то стон, не то рык, но доносящийся уже из гостиной…
        - …Не смотри…
        - …Не вспоминай! - сиплый голос старухи и горький запах луговых трав. - Не пускай их, пока не станешь готова, девочка! Если впустишь сейчас, сойдешь с ума, и еще один ребенок останется сиротой. Хочешь такого для своего сына?
        Она не хочет, поэтому мотает головой, пытаясь одновременно освободиться и от лап, и от кошмара воспоминаний. Она никогда не бросит своего сына! Она не такая, как ее мама!!!

* * *
        Мир Чернова рушился уже во второй раз. Во второй раз кубарем катился под откос. И Чернов катился следом, из последних сил цепляясь за остатки здравого смысла. Эта ночь… ночь, которую он пережил благодаря Нине, дала ему кое-что. Нет, не уверенность, а надежду. Вот только при свете дня надежда казалась призрачной, куда более призрачной, чем навьи хороводы. С ней нужно было свыкнуться, заставить себя посмотреть на рушащийся мир под другим углом. А для этого Чернову просто жизненно необходимо то, что можно объяснить обычной логикой, что можно подвергнуть анализу…
        …О том, что срок отсидки Лютаева подходит к концу, он узнал два с половиной года назад от Гришаева. А как только узнал, начал готовиться.
        Земля у Темной воды стоила сущие копейки, но даже если бы Чернову пришлось заплатить в разы больше, он бы заплатил не задумываясь, потому что, когда придет время, он должен находиться здесь. Нет, этого мало! Когда придет время, он должен быть здесь своим. Несколько щедрых пожертвований в местный благотворительный фонд, долевое участие в строительстве нового корпуса в пансионате «Светлая вода», помощь районному краеведческому музею - и вот он уже свой, и вот он уже один из столпов местного общества. И вот уже с ним разговаривают о тех вещах, которые в присутствии чужаков предпочитают не обсуждать, приглашают на творческие вечера в «Стекляшку», зазывают на охоту и рыбалку. А еще в баньку с домашним квасом и домашним же самогоном. И все бы хорошо, если бы он продвинулся хоть на йоту, если бы нашел хоть что-нибудь, хоть одну-единственную зацепку, чтобы встреча, к которой он так стремился и которая неминуемо должна была состояться, прошла не впустую.
        Первым в Загорины приехал Гришаев, еще два года назад под видом отдыхающего снял дачу у Светлой воды. Гришаев умел искать все: людей, информацию, потерянные или похищенные вещи, но тогда, два года назад, он пообещал Чернову только информацию.
        - Все слишком призрачно, Вадим. Ты должен это понимать. - Они сидели на крыльце съемной гришаевской дачи и пили самогон. - Я сделаю все, что от меня зависит, но вряд ли я смогу ее найти.
        - Я понимаю.
        Он в самом деле все понимал, вот только жить с этим с каждым годом было все тяжелее, а после визита в Загорины стало и вовсе невыносимо.
        - Местные молчат. - Гришаев смотрел на него сквозь запотевшее стекло штофа. Штоф был наполовину пуст. Или все-таки наполовину полон? - Информацию, которая есть в свободном доступе, ты уже и сам изучил.
        - Архивы? - Чернов провел пальцем по штофу, стирая с холодного стекла испарину.
        - Работаю над этим. - Гришаев полулежал в плетеном кресле в расслабленной, совершенно сибаритской позе. Если бы кто-нибудь посторонний увидел его в этот момент, то непременно принял бы за очередного бездельника из приезжих. Наверное, так и было задумано. Вот только самому Чернову никак не удавалось расслабиться.
        - Может быть, хотя бы намек? Может быть, он сказал хоть что-нибудь?
        - Он ничего не сказал. Ни на одном из бесчисленных допросов. Он все отрицал, несмотря на почти неопровержимые улики. - Гришаев покачал головой. - Я читал все протоколы допросов.
        - А местные?
        - А местные рассказывают сказки. Ты веришь в сказки, Вадим?
        - Какие именно?
        - Про призрачного огнеглазого зверя, что рыщет по берегам здешнего озера, про русалок, что в этом озере резвятся. К слову, зверя не видели уже много лет, с тех самых пор, как он напал на одного из здешних бизнесменов, и у меня есть основания предполагать, что это был самый обычный волк. Ну, может, не самый обычный, чуть крупнее обычного, но у страха глаза велики. А вот русалки… - Гришаев задумался.
        - А русалки, в отличие от огнеглазого зверя, существуют на самом деле? - Тогда, два года назад, Чернову не нравились эти разговоры про русалок. От Гришаева он ждал чего-то более приземленного и практичного, а не перепевов местного фольклора.
        - Русалок, может, и не существует, но Темную воду местные до сих пор предпочитают обходить седьмой дорогой. - Гришаев подался вперед, снова потянулся за штофом. Движения его оставались такими же расслабленными, но взгляд был сосредоточенным и самую малость задумчивым. - Признаюсь, все эти легенды меня увлекли настолько, что я решил копнуть чуть поглубже.
        - Что нарыл? - спросил Чернов с невеселой ухмылкой.
        - Эти байки про зверя и русалок вовсе не новодел. Упоминания о Темной воде и водящейся в ней нечистой силе я нашел в документах почти трехсотлетней давности. Пришлось обаять директрису краеведческого музея, чтобы добраться до архивов. И знаешь, что любопытно?
        - Что? - Чернов наблюдал, как друг ловко разливает самогон по рюмкам.
        - Из года в год в здешних краях повторялась одна и та же история. Сразу после Троицы, в конце русальей недели…
        - Какой недели?
        - Русальей. Это из славянской мифологии. Предполагается, что во время русальей недели русалки могут выходить из воды на берег.
        - И? - Гришаев и народное мифотворчество - до чего же несочетаемые вещи!
        - И, по словам местных, они таки выходили.
        - Русалки?
        - Русалки! Каждый год во время русальей недели в Темной воде кто-то тонул. Почти триста лет. Это из того, что задокументировано.
        - Только женщины?
        - Всякое случалось. Бывало, мужчины, бывало, женщины и даже дети. Я нашел одну любопытную закономерность. Тела мужчин и детей всегда находили, а женщины пропадали бесследно.
        Знойный июльский вечер вдруг дохнул могильным холодом, и штоф на мгновение покрылся инеем. Чернов моргнул - иней пропал. Показалось.
        - А после тех событий все закончилось. - Гришаев провел пальцем по штофу. Может быть, ему тоже показалось? - В том же году в озере чуть не утонул нынешний владелец пансионата, некто Березин, незадолго до этого неведомый зверь напал на Сычева, еще одного местного воротилу. Но никто не погиб, все выжили. Огнеглазый зверь исчез, и Темная вода больше не забрала ни одной жизни.
        - С тех самых пор? - переспросил Чернов.
        - Да, с тех самых пор. У меня пока нет объяснения этому феномену.
        У Гришаева нет, а у него есть: чудовище поймали и осудили. Не мифическое огнеглазое чудовище, а то, что о двух ногах. Вот и весь феномен!
        - Мне это не нужно. - Чернов покачал головой. - Мне нужно, чтобы ты ее нашел. Или чтобы заставил его заговорить.
        - Он не заговорит. - Гришаев отодвинул от себя штоф с самогоном, от недавней расслабленности не осталось и следа. - Он молчит уже восемнадцать лет. Разумеется, я сделаю все, что в моих силах, но ты, Вадим, должен четко осознать: этот человек не скажет тебе ни слова.
        Вот тогда, погожим июльским деньком, Чернов и принял осознанное решение перебраться поближе к Темной воде, построить дом на берегу и дождаться того, кто молчит уже восемнадцать лет.
        Гришаев тут же считал его мысли, покачал головой, сказал устало:
        - Вадим, ты думаешь, убить человека легко? Даже такого, как Лютаев?
        Чернов ничего не ответил. Он принял решение, которое спустя несколько лет в самый разгар русальей недели привело его к Темной воде. Многое изменилось за эту неделю. Он сам изменился, но ярость, слепая ненависть, что полыхала в нем все эти годы, не исчезла. И вопросов стало больше на порядок…
        …Яков ответил на звонок со второго гудка, словно специально держал трубку поблизости. А может, так оно и было.
        - Что-то с Ниной и мальцом? - спросил он, не здороваясь.
        - Нет, с ними все в порядке. Яков, нам нужно встретиться и поговорить.
        Да, им давно пора поговорить начистоту.
        Был момент, когда Чернов почти поверил, что Лютаев не виноват. Или ему просто хотелось поверить? Нинина мама не пропала без вести двадцать лет назад, и Нинину прабабушку убил не человек, а Сущь, огнеглазый зверь, по версии Гришаева. Эти факты - на одной чаше весов. И они перевешивали, какое-то время перевешивали, пока Чернов не побывал в навьем хороводе, пока не увидел фотоальбом и настоящую Нинину маму. Теперь весы неумолимо качнулись в другую сторону. Нининой мамы, той девушки из фотоальбома, наверняка нет в живых. И девочки-гитаристки больше нет в живых. А Лютаев вышел на волю. Все. Точка!
        Яков ждал его на крыльце своего охотничьего домика, он пожал протянутую руку и приглашающе похлопал ладонью по ступеньке, на которой сидел. Пока Чернов усаживался рядом, закурил, сдвинул «авиаторы» на лоб, спросил:
        - С ними точно все хорошо?
        - Ночь закончилась, - сказал Чернов так, словно это все объясняло. Но, кажется, Якову и в самом деле объясняло.
        - И как… ночь? - В его голосе послышалась вина. - Я не смог прийти… Ксюша не отпустила. Такой скандал мне закатила… - Он вздохнул. От него ощутимо пахло не только сигаретным дымом, но и перегаром.
        - Нормально, пережили.
        Яков глянул на Чернова искоса, ничего больше не сказал, даже не спросил, зачем Вадим к нему пожаловал.
        - Мне нужна твоя помощь. - Чернов вытащил из рюкзака фотоальбом. Тот самый, в бархатной обложке. Вряд ли Нина хватится его до вечера. - Посмотри на это фото, - он постучал пальцем по групповому снимку, - здесь есть Нинина мама?
        Яков глянул не на снимок, а на него - с изумлением глянул, а потом сказал:
        - Разумеется, есть. Вот она. - Пожелтевшим от никотина ногтем он легонько чиркнул по снимку, подтверждая догадку Чернова, а потом взялся перелистывать альбом: - И вот она - Алена! - Снимок с селфи он разглядывал дольше остальных, на загорелом лице его витала тень улыбки. - Красивая, правда? И Нина на нее очень похожа.
        - Похожа. - Чернов согласно кивнул. - Вот только Нина не признала в этой женщине свою маму.
        - Как это?! - Во взгляде Якова читалось изумление. - Ведь очевидно же… все знают…
        - Все, кроме Нины. - Чернов протянул Якову еще один снимок, тот самый, что Нина хранила под обложкой паспорта. - Вот эту женщину она считает своей мамой. Посмотри, ты ее, случайно, не узнаешь?
        Яков разглядывал снимок долго, но Чернову показалось, что женщину, на нем запечатленную, он узнал с первой секунды. Узнал, но не поверил своим глазам.
        - Это же Ленка, - сказал он наконец. - Это Ленка, племянница Шипичихи. Они дружили с Аленой, а после того… после той ночи Ленка пропала. Шипичиха сказала, что уехала домой, но, сказать по правде, никто из нас не интересовался ее судьбой. Ленка была такая… - он прищелкнул пальцами, и столбик пепла упал прямо на носки его охотничьих ботинок, - обыкновенная. Аленина тень, если хочешь знать. Погоди, - он осекся, - так ты хочешь сказать, что Нина считает ее своей мамой?
        Чернов кивнул.
        - А где же тогда… - Сизые от щетины щеки Якова побледнели. - Где же тогда Алена?..
        Чернову было что сказать, но он приехал к Якову задавать вопросы, а не отвечать на них.
        - Мне нужна твоя помощь. И не только мне, а Нине с Темычем. - Нине с Темычем Яков не откажет. Наверное. - Ты знаешь, где может скрываться Лютаев?
        И снова в глазах Якова что-то такое мелькнуло, а чтобы больше не мелькало, он нацепил свои «авиаторы». Очень удобно…
        - Ты думаешь, что Серега все-таки… - Он мотнул головой.
        - Я думаю, что Лютаев двадцать лет назад убил Нинину маму. Настоящую Нинину маму, - произнес Чернов, чеканя каждое слово. - А теперь вернулся и взялся за старое.
        - Нет…
        - Да!
        - Он не мог убить Алену! Ты просто не понимаешь! Он ее любил! То есть мы все ее любили, но Серега сильнее остальных, в разы сильнее! Алена об этом никогда не говорила, не принято о таком было говорить, но мне думается, что Нину она родила именно от Лютаева. Так что же ты думаешь, он мог убить мать собственного ребенка?
        - А другую мать, мать другого ребенка он мог убить?
        Вот он и задал тот самый мучивший его вопрос. Задал не тому человеку, но все же…
        - Какую мать?.. - Яков сдернул с переносицы очки, посмотрел на Чернова с недоумением, потом недоумение трансформировалось в понимание. - Погодь, - сказал он наконец. - Так ты что же? Ты тот самый пацан? Ты Жени Симоновой сын?
        Чернов молча кивнул.
        - Вот оно что, - вздохнул Яков. - А я-то все гадал, чего тебя черт дернул строиться на Темной воде. А тебя не черт дернул, а…
        - Русалки, - закончил за него Чернов. Хотел сказать совсем другое, но вот… вырвалось.
        …Почти год после исчезновения мамы Вадик прожил с бабушкой в Загоринах. Как прожил, сейчас и не вспомнить, хоть на тот момент ему уже исполнилось десять лет. По сравнению с Ниной он был уже взрослым парнем, и вот, поди ж ты, не помнил. Словно бы кто-то вырезал из его жизни целый год вместе со всеми его детскими воспоминаниями. Или это защитная реакция на боль потери? Как бы то ни было, но с бабушкой, маминой мамой, он прожил еще почти год, а потом бабушка спешным порядком вызвала в Загорины отца. Собственного отца Чернов тогда увидел в первый раз. Родители развелись вскоре после его рождения и отношений не поддерживали. Во всяком случае, ему так казалось. И вот одним туманным летним утром отец появился на пороге бабушкиного дома. Он был здоровый, широкоплечий и бородатый. Тогда ему было почти столько же, сколько Чернову сейчас. Ранний брак, раннее отцовство…
        У них так и не сложилось по-настоящему теплых отношений, но они оба старались. Каждый по-своему. Отец не отдал его в детдом. Учил, кормил, одевал ровно восемь лет, до совершеннолетия, а потом просто протянул конверт с деньгами и попросил уйти. Новая жизнь. Новая женщина. Новый ребенок. Ты должен меня понять, Вадик. Он никогда не называл Вадима сыном. Может, не хотел привязываться сильнее, чем того требовал отцовский долг.
        Тогда Чернов его не понял и от денег, разумеется, отказался. Но отец сгреб его в охапку, силой сунул конверт в карман джинсовки и силой же вытолкал за дверь. С тех пор они больше никогда не виделись. Денег в конверте хватило на то, чтобы продержаться на плаву полгода. К тому времени Чернов уже учился в медицинском. Днем учился, а ночами подрабатывал в больнице санитаром. Спустя еще три года он устроился на «Скорую», уже не санитаром, а фельдшером. Было тяжело, но Вадим справлялся, ему даже хватало времени и сил на мечту, на то, чтобы ассистировать на операциях и брать ночные дежурства в травме. После распределения он остался работать в том же отделении. Сначала простым ординатором, потом заведующим. К слову, самым молодым заведующим за всю историю больницы. Так уж вышло, так уж ему повезло. Про «повезло» шептались в стенах клиники. Может быть. Чернов не спорил. Ему было некогда - он пахал.
        С Гришаевым они познакомились лет семь назад. Его привезли в приемный покой после автомобильной аварии - ломаного-переломаного, умирающего. Наверное, Гришаеву тоже повезло, что той ночью дежурил Чернов. Во всяком случае, Гришаев считал именно так и был признателен за спасенную жизнь и сохраненные руки-ноги-хребет. А признательность Гришаева, как выяснилось, дорогого стоила. Оказалось, что он человек, способный решить любую проблему. Он владел информацией. И слово его имело вес. Такой вес, что, когда Чернов решился основать собственный медицинский центр, одной только рекомендации Гришаева хватило, чтобы инвесторы выстроились в очередь. На все остальное хватило самого Чернова. Пахать и зарабатывать бабки ему было не привыкать. Обычное дело, ничего особенного. Просто пахать теперь приходилось в разы больше, но и бабок тоже получалось больше в разы. Чего уж там…
        А с Гришаевым они с тех самых пор приятельствовали. Виделись редко, чаще только по делу, но каждый из них знал - случись что, помощь придет незамедлительно. Хоть «Скорая», хоть финансовая, хоть просто товарищеская.
        Деньги, кстати, Чернов отцу вернул с процентами, переслал с курьером и закрыл этот гештальт. Тогда думалось, что одних только денег и любимого дела достаточно, чтобы стать счастливым. Вот только денег и работы становилось все больше, а счастье никак не наступало. Может, справиться с пустотой и одиночеством ему помогла бы бабушка, но бабушка ушла, когда Чернову исполнилось двенадцать.
        Помнится, в тот год Вадим сбежал в Загорины из лагеря, в который на все лето определил его отец. Почти сто километров проехал на попутках. На что надеялся? Да ни на что! Просто пустота внутри сделалась совсем уж невыносимой.
        Он приехал как раз вовремя, чтобы попрощаться. Бабушкин дом пропах болью и сердечными каплями, а старый комод был похож на алтарь. Фотографии мамы, фотографии самого Вадима - совсем маленького и уже повзрослевшего. Оказывается, отец отправлял бабушке его фото. Отцовский долг, как он есть…
        Там, у постели умирающей бабушки, в доме, где прошли его самые счастливые годы, Вадима накрыло первый раз. Это была такая жуткая, такая неизбывная тоска о несбыточном! О детстве, которого его лишили! О маме, которую у него отняли!
        Он прожил с бабушкой три дня, до самой ее смерти. Он держал ее за руку и, затаив дыхание, прислушивался к ее последним словам. Утром четвертого дня за ним явился отец в сопровождении участкового милиционера.
        Остаться на похоронах бабушки отец Вадиму не позволил, наверное, в наказание и назидание. Но оставил денег соседке бабе Глаше, чтобы присмотрела, помогла с погребением.
        Вадим не спорил и не сопротивлялся, даже полный укора отцовский взгляд выдержал не моргнув. В голове его все еще звучали последние бабушкины слова. Может, бред умирающей, а может, откровение. Оказавшись в отцовской квартире, он записал каждое слово, чтобы ненароком не забыть. Теперь у него появилась цель, которой можно было заполнить пустоту. Он найдет того, кто отнял у него его маму. Найдет и заставит заплатить за все!
        - …Я его не видел. - Яков выбил из пачки еще одну сигарету, закурил.
        - Он приходил к дому Нины. С оружием приходил. Откуда оно у него, а? Он только что откинулся с зоны, где ему взять оружие?
        Яков посмотрел на Вадима странно, словно бы с жалостью, а потом сказал:
        - Это же Загорины, парень! Лесной и озерный край. Тут каждый второй если не охотник, так рыбак. Оружие есть почти у всех. У кого легальное, а у кого… - Он многозначительно махнул рукой, давая понять, что нелегального оружия в Загоринах куда как больше.
        - То есть ружье - это не проблема?
        - Не для Сереги Лютаева. Он с батей на охоту ходил с четырнадцати лет. Наверняка где-то в лесу у них имелся схрон.
        - Хорошо. - Чернов кивнул. - Можно ли предположить, что если есть схрон, то есть и какое-нибудь укромное место?
        Яков долго не отвечал, молча курил сигарету, а потом наконец сказал:
        - Полиция первым делом проверила дом его родителей. Ну, сразу после убийства этой… девочки. Не было его там, даже следов не нашли.
        - Это означает только одно: в родительский дом Лютаев после тюрьмы не возвращался. Яков, где еще он мог спрятаться? Ты должен мне рассказать, если знаешь.
        - Я не знаю. - Яков покачал головой. - То есть я не уверен. Надо было бы проверить, навестить, так сказать, по старой памяти, но я не решился.
        - И полиции про это место не рассказал.
        - Не рассказал! - ответил Яков с вызовом. - Ты пойми, парень, другом он мне был! Закадычным дружком с детства! Я же до сих пор поверить не могу, что это он тогда Алену и… маму твою убил. Он всегда горячий был, сорвиголова! Шкура на нем горела! Но чтобы убийство, чтобы зверство такое… - Яков помолчал, сказал уже тише: - Не укладывается такое у меня в голове.
        - Место укромное покажешь? - спросил Чернов, уже почти не надеясь на успех. Когда дело касалось Темной воды и всего, что с ней связано, все загоринские стояли насмерть, не хотели бередить старые раны, не хотели вспоминать. Вот такое коллективное умопомрачение.
        - Покажу, - сказал Яков и решительно встал на ноги. - Только ты обещай, что не станешь чинить самосуд. Вот в глаза мне сейчас посмотри и пообещай!
        Как такое пообещать, когда в сердце до сих пор черная дыра? Как выжгли ее в детстве, так она и не затянулась… И непонятно, затянется ли вообще когда-нибудь.
        - Мне нужно с ним поговорить. - Да, поговорить. Сначала поговорить, а там видно будет.
        - Оружие у тебя с собой? - спросил Яков.
        Оружие было, лежало на заднем сиденье джипа, но ответить Чернов не успел.
        - Значит, так, оставишь его тут. - Яков мотнул головой в сторону домика.
        - И пойдем мы с тобой против маньяка и убийцы с голыми руками? - Чернов усмехнулся. Он понимал, что согласится на условия Якова. На любые условия согласится, лишь бы тот отвел его к Лютому.
        - Почему же с голыми руками? - Яков посмотрел на свои широкие, заскорузлые ладони. - Я ружьишко возьму. На всякий случай. У меня-то здравомыслия поболе твоего будет. Особенно в этом деле. Я без надобности палить не стану.
        - А с надобностью? - спросил Чернов, глядя прямо Якову в глаза.
        - А с надобностью рука не дрогнет. Можешь не сомневаться.
        И ведь и правда не дрогнет. Вот она - непоколебимая, отчаянная решимость пойти до самого конца! Почти такая же непоколебимая, как и у него самого.
        - Ты пойми, Вадим, - сказал Яков устало, - я уже двадцать лет живу с мыслью, что Серега убил Алену. Я ж любил ее. Так любил, что мне сейчас на Нину смотреть больно, потому что она на мать похожа. Не зажила рана. Вот как у Генки Сычева на пузе не заживает, так у меня в сердце. Всех нас тем чертовым летом судьба через колено переломала. Всем досталось. Мне, конечно, меньше остальных, но все равно… - Он в отчаянии махнул рукой. - Я понять хочу, зачем он такое сотворил, что им двигало. Ты спросить хочешь, да? Так и я тоже хочу спросить! Двадцать лет назад у меня духу не хватило, а теперь понимаю: тяжело с этим жить. Словно бы плиту могильную на плечах таскаешь. Понимаешь?
        Чернов молча кивнул. Он понимал. Не все, но многое. Понимал и был готов принять выдвинутые условия.
        В лес отправились на «уазике». Это было решение Якова, и Чернов не стал спорить.
        - До старой лесопилки дорога еще есть, а дальше придется пешком. - Яков снова нацепил «авиаторы». Он курил сигарету за сигаретой, на его загорелых щеках пролегли глубокие морщины, которых еще вчера не было. - Там землянка у них с батей. Серега говорил, что еще с военных времен осталась, от партизан. Может, правда, а может, брехал. Любил он по молодости покрасоваться, пыль в глаза пустить.
        - Перед тобой? - спросил Чернов.
        - А что передо мной красоваться? - усмехнулся Яков. - Я такой же, как он, был - деревенский пацан-недоучка. Перед Аленой он красовался да перед Генкой и Березой. У Генки батяня - председатель сельсовета, у Березы - главврач пансионата. Вот этих если только партизанской землянкой и удивишь. - Он снова усмехнулся, наверное, вспоминая былые беззаботные времена. - Если Серега где и прячется, то там. Больше негде. Место глухое, густой подлесок, глубокий овраг.
        Дальше до самой заброшенной лесопилки ехали молча. «Уазик» оставили у полуразвалившейся кирпичной будки, в которой сто лет назад располагалась контора.
        - Теперь пешком, - сказал Яков, перекидывая через плечо ружье. - Дороги тут нет, пойдем лесом. Сначала я, ты - следом. И смотри по сторонам. Мало ли что.
        Вот это «мало ли что» Чернову особенно не понравилось. И о данном Якову обещании он тут же пожалел. С двумя ружьями было бы спокойнее. Почему-то подумалось ему в этот миг не о Лютом, а о Сущи, огнеглазом звере. Как далеко он отходит от озера? Где он напал на Сычева двадцать лет назад? Чернов уже почти было спросил, но в самый последний момент передумал. Сейчас они охотники, а не добыча. Да и Сущь предпочитает дню ночь.
        По лесу Яков шел быстро и практически бесшумно. Чернов тоже старался не отставать и не шуметь. А рельеф тем временем менялся, начались обещанные Яковом овраги. Идти стало в разы тяжелее. Теперь смотреть приходилось не только по сторонам, но и под ноги.
        - Нам вниз, - буркнул Яков и первым ступил на едва различимую в зарослях орешника тропу.
        На дне оврага царили сумрак и прохлада, тишину нарушал противный писк комаров. Яков застыл на месте, обернулся, прижал указательный палец к губам. Чернов кивнул и снова, в который уже раз, пожалел об оставленном ружье. Наверное, если бы не Яков, сам он ни за что не нашел бы эту чертову землянку. Заросший травой и тонкими деревцами холм земли, словно нора хоббитов, вход в который прячется за толстенным стволом старой липы, а для надежности привален валежником так, что если не знать, что искать, то и не найдешь.
        - Нет его, - едва слышно шепнул Яков и кивнул на ворох валежника.
        Чернов уже и сам понимал, что в землянке - никого. Сейчас никого. Но вот сломанная, еще не подсохшая молодая ветка, вот примятые прошлогодние листья и свежее, еще дымящееся кострище. Лютый был здесь. Был, но успел уйти до их появления.
        Не говоря ни слова, Яков сгреб в сторону валежник, согнувшись едва ли не в три погибели, потянул на себя узкую, но явно очень тяжелую дверь, протиснулся в открывшийся лаз. Чернов протиснулся следом. Какое-то время глаза привыкали к смене освещения, а потом из сумрака начали медленно выступать вырытые прямо в земле ведущие вниз ступени. Подумалось, что Лютаев не врал, когда рассказывал, что землянка осталась еще с партизанских времен. Сделана она была добротно, почти на века. По такой и танк проедет - не повредит. Нутро землянки, крошечное помещение три на три метра, освещалось через узкое, больше похожее на щель окошко под самым потолком. Свет сквозь него просачивался мутный и тусклый. Обстановка была спартанская: сбитый из досок топчан с накинутым поверху старым шерстяным одеялом, дощатый же стол с остатками недавней трапезы. В закопченном котелке в жирном бульоне что-то плавало. Яков заглянул в котелок, понюхал содержимое, сказал со странным облегчением:
        - Зайчатина.
        Он поскреб ногтем наплыв от сгоревшей свечи, сдвинул с места жестяную кружку с чем-то коричнево-черным, тут уж Чернов догадался сам - чифир, зачем-то заглянул под стол и под топчан, словно боялся, что Лютый может до сих пор прятаться в землянке, а потом устало опустился на грубо сколоченную лавку.
        - Котелок еще теплый, значит, он был здесь пару часов назад.
        Пару часов назад был, а теперь вот ушел. И что им остается делать? Дожидаться Лютого здесь? Сколько придется дожидаться? Скоро вечер, а там и ночь. Нина с Темычем останутся без защиты.
        - Ну что? - спросил Яков, оставляя за Черновым право принимать решение.
        - Он не вернется до утра, - сказал Чернов. Он был в этом почти уверен. Ночь - время Лютого. Ночь и озерный туман - его сообщники. - Возвращаемся.
        Яков кивнул, кажется, с облегчением. Ему было неуютно здесь, в этой похожей на склеп землянке. Чернову тоже, но, прежде чем выйти на свежий воздух, он откинул в сторону одеяло. Под одеялом, в самом углу что-то белело. Чернов вытащил это белое на свет.
        Снимок. Выцветший, измятый, с затертыми и обтрепанными краями. На снимке парень - красивый, смеющийся, счастливый. Лютый. Нет, пока еще не Лютый, пока еще Серега Лютаев. Он обнимает за талию такую же красивую, смеющуюся и счастливую девушку, Нинину маму. За их спинами - озеро, прибрежные кусты с клочками утреннего тумана на ветках. За одним из кустов - темный силуэт, даже скорее намек на силуэт. Игра света и тени, оптические капризы раннего утра. И два красных огонька, словно две зажженных где-то во тьме свечи. Сущь…
        Захотелось выйти. Из этой пропахшей сырой землей тьмы на свежий воздух. Может быть, там, на свету, оптический обман исчезнет и снимок станет нормальным. Вот только Чернов знал правду: нормального в этой истории становится все меньше и меньше. Он сунул снимок в задний карман джинсов. Якову можно будет показать его позже, когда они доберутся до «уазика».
        Чернов уже направился к узкому лазу, когда откуда-то сверху, прямо над их головами, раздался звук. Сначала тихий, а потом достаточно громкий, скрежещущий. Охнул и тихо выругался Яков, оттолкнул его в сторону, бросился вверх по земляной лестнице, но не успел. Дверь, тяжеленная, толстенная, сделанная на века, как и вся остальная землянка, была заперта. Чернов лихорадочно пытался вспомнить, был ли на двери замок. Не было! Не было никакого замка! Да и зачем он нужен в глухом лесу, в этом медвежьем углу? Но тем не менее дверь оказалась заперта. Или подперта чем-то снаружи.
        Яков с ревом врезался в нее плечом. Бесполезно. Слишком узкий лаз, слишком мало места для маневров. И вдвоем к двери не подступиться. Может, выстрелить?
        - В сторону! - рыкнул Яков, сдергивая с плеча ружье и отступая на несколько шагов.
        Прогремел выстрел, в замкнутом пространстве показавшийся оглушительным, но дверь осталась стоять как стояла. Яков снова чертыхнулся, выстрелил второй раз, скорее от отчаяния, потому что было совершенно ясно, что эту дверь им не одолеть.
        - Серега! Лютый!!! - заорал он во все горло. - Ты что творишь?! Открой дверь!
        Ответом ему стала тишина. Но длилась она совсем недолго. Сверху снова послышался какой-то странный звук. Тот, кто запер их в землянке, забивал в крошечное оконце полено. Уже забил… Землянка погрузилась в темноту.
        - Продыхи забивает, вентиляцию. - В темноте этой голос Якова прозвучал глухо и обреченно.
        Чернов его понимал. Не хотел понимать, не хотел верить, но все же… Их не просто заперли в землянке, фактически их замуровали заживо под толстенным слоем земли и только что лишили доступа кислорода. Сколько они продержатся в этой подземной темнице? На сколько им двоим хватит воздуха?
        - Серега! Не сходи с ума! Мы поговорить пришли! Просто поговорить! - Яков все еще продолжал надеяться на чудо. - Открой дверь! Выпусти нас!
        Снаружи больше не доносилось ни звука…
        Чернов пошарил в кармане куртки, вытащил мобильный. Заряд батареи был почти полный, но сеть не ловила. Может быть, из-за того, что место глухое, может, из-за того, что они оказались под землей. Света от экрана хватило, чтобы увидеть искаженное яростью и, кажется, страхом лицо Якова. Он тоже вытащил свой старенький мобильный, глянул на экран и в отчаянии мотнул головой.
        - Вот я дурак! - сказал злым шепотом.
        Дураки они были оба, потому что вдвоем полезли в эту чертову землянку, понадеялись, что Лютаев давно ушел.
        - Посвети мне! - Чернов сунул свой мобильный Якову, сам нашарил в полумраке лавку, попытался выбить клин.
        У него ничего не вышло. Возможно, только с первого раза. Надо пытаться раз за разом. А еще дверь. Нужно попробовать открыть дверь. Яков выстрелил дважды. Результат они видели. Не доска, а брусья, сантиметров десять-пятнадцать в диаметре. Такие не прострелишь.
        Брусья не прострелишь, а вот кислород сожжешь запросто. До сих пор в носу щекотно от едкого порохового дыма. Наверное, Яков думал о том же, потому что обреченно сказал:
        - Он подпер дверь бревном. Я видел, там валялось снаружи. Один конец в дверь, второй в дерево напротив двери - и все, гуляй, Вася! Дверь нам не вышибить. И не прострелить, - добавил он многозначительно, а потом спросил: - Кто-нибудь знает, куда ты поехал?
        - Нет. - Чернов покачал головой. Он никому не говорил. Да и кому было рассказывать о своих планах? О таких своих планах!
        - У меня сегодня отгул. - Экран мобильного погас, и Яков не стал его включать. Наверное, решил экономить заряд. Хотя, сказать по правде, в сложившихся обстоятельствах телефон им без надобности. - С Ксюшей поругался, уехал к себе. Еще сутки как минимум она не будет мне звонить. Уж так у нас повелось. Я ухожу, она обижается и не звонит. Обычно я сам потом звоню. Или приезжаю. Цветочки, тортик - и все дела…
        В голосе Якова слышалась горькая ирония. Даже если Ксюша решит позвонить ему сама, то сделает это только спустя сутки. Вопрос - есть ли у них эти сутки? Чернов встал, попросил:
        - Посвети-ка.
        В темноте снова вспыхнул экран мобильного. В его тусклом свете он внимательно осмотрел землянку. Хотя осматривать было особо нечего. Он ошибся в предварительных расчетах. В длину и ширину землянка была едва ли больше двух с половиной метров, а в высоту не достигала и двух. Получалось, что на двоих у них оставалось приблизительно десять-двенадцать кубометров воздуха. Любопытно, насколько им его хватит? Интуиция и здравый смысл подсказывали, что ненадолго. И на то, что сквозь дверные щели поступит хоть малая толика воздуха, надеяться не стоит. Не было в этой сделанной на века двери щелей. Во всяком случае, через дверь свет в землянку не проникал. Ни лучика…
        - Ложись, Вадим, - сказал Яков с какой-то жуткой обреченностью в голосе. - Ты на топчан ложись, а я тут на лавочке посижу. И не мечись, парень. Будешь метаться, кислород расходоваться быстрее станет.
        - Еще належимся! - Вслед за отчаянием пришла злость и решимость. Может быть, Яков и собрался сдаться вот так, без борьбы, а он не может. - Дай мне мобильный!
        Землянку он обшаривал сантиметр за сантиметром, не переставая смотреть на экран телефона. Вдруг где-нибудь, на каком-нибудь крошечном пятачке обнаружится сеть.
        - Пустое, - сказал Яков. - Сеть ловит только возле лесопилки. Я проверял. Эх, до чего же курить хочется, - добавил он с тоской.
        А Чернов уже поднимался по лестнице к двери. На потемневших, покрытых плесенью бревнах остались сколы и щербины от выстрела, но такие незначительные, что бесполезно даже надеяться на то, что, израсходовав весь боезапас и почти весь воздух, они смогут пробить хоть крошечную брешь. А щели между бревнами были то ли законопачены, то ли просмолены, то ли просто заросли мхом и землей. Чернов достал из кармана перочинный ножик, вонзил лезвие между бревнами. Крошечная щель их не спасет, вполне возможно, что воздух, который гипотетически может сквозь нее пробиться, лишь продлит агонию, но он просто не мог сидеть без дела.
        - Кто еще знает об этом месте? - спросил он, проворачивая лезвие в щели между бревнами.
        - Да все наши знают. Я же рассказывал, - послышался снизу голос Якова. - Только никто за нами не придет, парень. А если кто и додумается нас здесь искать, так будет уже поздно.
        - Если станет совсем невмоготу, будете стрелять! - сказал Чернов зло и с такой силой провернул лезвие, что едва его не сломал.
        - Там слой грунта снаружи. Ты просто не заметил. Дверь под наклоном, почти как люк. Земли за эти годы нанесло, наверное, сантиметров десять. А сверху мох и прочая дребедень. Если ты надеешься этим своим ножичком их пробить, так это зря.
        - Я хотя бы надеюсь, - буркнул себе под нос Чернов. Ему пока еще не было страшно. Наверное, не пришло еще осознание того факта, что их с Яковом замуровали заживо, но от загривка по позвоночнику уже бежала холодная дрожь обреченности…

* * *
        Солнечные зайчики неспешно скользили по темной воде, и так же неспешно скользил к финалу этот день. Он выдался тихий и спокойный. Подозрительно тихий и подозрительно спокойный… Нина была готова ко всему. Старое ружье стояло у входа в дом, входная дверь была заперта. Это не убережет их с Темкой в случае нападения, но хотя бы на время задержит того, кто придет за ними. Любого из тех, кто придет, задержит…
        Самым сложным было объяснить Темке, почему ему нельзя выходить из дома. Пришлось врать про зверя. Она не хотела еще больше пугать своего маленького сына, но, если это нужно ради его же безопасности, она напугает.
        - Я его не боюсь! - В одной руке Темка держал Клюкву, а в другой сжимал деревянную лошадку, которую уже окрестил Натуськой.
        - Я знаю, ты очень смелый мальчик. - Нина погладила его по голове, улыбнулась. - А вот я немножко боюсь. Но если ты будешь рядом, мне не будет страшно.
        Поразительно, как легко обмануть маленького ребенка, как легко он верит словам взрослых. Нина тоже верила. Почти всю свою жизнь верила, а потом выяснилось, что ее обманывали… Больно ли ей? Да, больно! Обидно ли? Возможно. Но одно она знает точно: ложь во спасение существует. И теперь уже сама она станет врать, чтобы уберечь своего сына.
        - А хочешь, Темка, я покажу тебе тайную комнату? - Она присела перед сыном на корточки, заглянула в глаза. - Это будет наш с тобой секрет!
        Разумеется, Темка хотел. Разумеется, он визжал от восторга, когда старое зеркало превратилось в дверь и впустило их обоих в тайник. Там, в комнатушке размером не больше платяного шкафа, Нина тщательно все вымыла, а на пол постелила лоскутный плед. Темка тут же на него уселся. Он смотрел на Нину снизу вверх и улыбался счастливой улыбкой. Темке нравились секреты и игры. Темка не боялся тайной комнаты. Это хорошо!
        Они проводили репетиции. Темка прятался в тайной комнате, а Нина делала вид, что не может его найти, делала удивленное лицо, заглядывала под кровать и в шкаф, а сама прислушивалась. Однажды она услышала приглушенное хихиканье. Или ей показалось, что услышала.
        - Тема, - она заглянула в тайник, - Тема, если ты будешь смеяться, тебя могут услышать и найти. А мы же договорились, что никто-никто не должен тебя найти. Сейчас мы играем понарошку, тренируемся. Но когда станем играть по-настоящему, ты должен усвоить главные правила. Первое! - Она загнула один палец. - Ты не должен выходить из тайника, пока я тебя не позову. Или пока в доме будут другие люди.
        - Дядя Вадим? - тут же спросил Тема.
        Про дядю Вадима Нина старалась не думать, приучала себя к мысли, что в этой игре и в этой войне каждый сам за себя. Но Темка ждал ответа.
        - Если позовет дядя Вадим или бабушка Шипичиха, можешь выйти.
        - А дядя Яша? - тут же уточнил Темка.
        В том, что с дядей Яшей ее сыну будет безопасно, Нина с недавних пор не была так уверена, поэтому ответила:
        - Только я, дядя Вадим и бабушка Шипичиха.
        Вот она и очертила узкий круг друзей. Ну, может, не совсем друзей, но точно не врагов. Сейчас, в нынешних обстоятельствах, было очень важно точно знать, кто враг, а кто друг.
        - А Сущь? - Темка погладил лошадку Натуську по спине.
        - А Сущь тебя никогда здесь не найдет! - сказала Нина как можно увереннее, стараясь не думать про клочья сизой шерсти, что они с Черновым видели на полу в тайной комнате. Ее ведь Сущь не нашла… - Значит, запоминаем остальные правила! - Она улыбнулась и загнула второй палец. - В тайной комнате надо вести себя очень тихо, чтобы никто не догадался, что здесь кто-то есть. Сможешь?
        Темка кивнул. Нина сделала глубокий вдох, готовясь озвучить самое главное, самое тяжелое правило.
        - И в-третьих, - она загнула третий палец, - ты не должен ничего бояться. Что бы ты ни услышал, что бы ты ни увидел… страшного, ты не должен бояться и выходить из тайника. Когда ты тут, - она постучала по резной раме, которая сейчас превратилась в дверной косяк, - когда ты тут, все, что происходит снаружи, происходит понарошку. Понимаешь?
        Темка снова кивнул. Ему все еще нравилась эта игра.
        - Хорошо. Я оставлю здесь для тебя воду и печенье. Просто так, на всякий случай. Если ты заскучаешь или вдруг проголодаешься. - Как же тяжело давались ей эти слова! Как же дико они звучали, но Темка верил. - Это… игра не продлится долго. - Она так надеялась. Сказать по правде, она надеялась, что эта игра вообще не начнется, но уповай на лучшее, а готовься к худшему.
        Если бы только можно было уехать! Бросить все, сгрести Темку в охапку и бежать куда глаза глядят! С некоторых пор вариант вечного бегства перестал казаться Нине таким уж страшным, появились куда более пугающие перспективы. Но Шипичиха в этом вопросе была категорична: пока не закончится русалья неделя, Темка должен оставаться у Темной воды. А русалья неделя закончится завтра, это значит, что им предстояло продержаться одну-единственную ночь. И для Нины очень важно, чтобы ее сын не заметил ни ее страха, ни ее готовности пойти до конца. Для него все эти приготовления к бою всего лишь увлекательная игра. Пусть так и остается!
        А день клонился к закату. Солнце уже окунулось рыжим боком в темную воду, окрасив ее багрянцем. Очень скоро стемнеет, очень скоро начнется самая последняя русалья ночь… Нина ждала. Обходила свой дом дозором, словно это был не дом, а самая настоящая крепость. Брала в руки ружье, проверяла, заперты ли окна, проверяла знаки на засове - магическую сигнализацию, надеялась, что Чернов все-таки сдержит обещание и придет. Наверное, она бы даже ему позвонила. Переступила бы через себя, рискнула бы его жизнью ради жизни Темки, но у нее больше не было телефона, а то, что от него осталось, лежало на дне озера. Так ей показалось надежнее.
        Солнце нырнуло в озеро и залегло в спячку в его темных глубинах, над водой, сплетаясь в затейливый узор с лиловыми сумерками, поплыл туман. Чернов не пришел, и Нина поняла, что надеяться она теперь может только на себя одну. Нам бы ночь простоять да день продержаться…
        Она искупала и накормила Темку ужином, а потом, уже на ходу, с тревогой всматриваясь в темноту за окном, изменила правила игры.
        - Темка, а давай ты сегодня будешь спать в тайной комнате! - Она из последних сил старалась, чтобы голос звучал бодро, чтобы в нем не звучало и тени тревоги. - Тренировочный сон в походных условиях! - У нее даже получилось улыбнуться. - Я постелю тебе там постель, положу подушку и одеяло. И планшет с мультиками ты тоже можешь взять. А дверь я не стану закрывать. - Она чуть было не добавила «если ты боишься», прикусила язык в последний момент. Ее сын не должен ничего бояться. А еще он не должен ничего видеть.
        Темка согласился. В четыре года легко верить взрослым. Четыре года - это возраст бесстрашия. Он даже помог Нине устроить в тайной комнате наблюдательный пост. Так он это называл.
        Наблюдательный пост… Когда-то, почти двадцать лет назад, это был ее наблюдательный пост. Тогда она увидела такое, что почти сразу же предпочла забыть. А теперь ей нужно вспомнить. Во что бы то ни стало вспомнить!
        Темка уснул в девятом часу, в обнимку с Натуськой, Клюквой и планшетом. Нина укрыла спящего сына пледом и осторожно закрыла дверь. Из мутного отражения в антикварном зеркале на нее смотрела какая-то другая, совершенно незнакомая ей женщина. Эта женщина с полным решимости взглядом была готова идти до конца. И пойдет, если потребуется.
        Нина выключила свет в спальне, на цыпочках прошла в кухню, по пути прихватив с собой ружье. Окно она занавесила еще вечером, почему-то так ей было спокойнее. Хотя спокойствие давным-давно стало для нее недостижимым состоянием. Нам бы день простоять да ночь продержаться… А еще восстановить в памяти то, что никак не удавалось вспомнить…
        Юла лежала в углу, тускло поблескивая полосатым боком. Та самая юла, которую подарила Темке Шипичиха, та самая юла, с помощью которой приоткрылась дверца…
        Нина села на пол, правую руку положила на приклад ружья, а левой потянулась за юлой. Та начала вращаться словно неохотно, с тихим, едва различимым жужжанием, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, пока разноцветные полосы на ее облупленных боках не слились в одну серую линию, пока не превратились в узкую щель приоткрытой двери…

* * *
        Первые несколько часов Чернов пытался бороться, ковырял ножиком дверь, осматривал землянку изнутри, сантиметр за сантиметром, пробовал вышибить намертво вколоченный клин, вышибить дверь… Он бился в эту чертову дверь до тех пор, пока хватало сил, а потом с беспомощным рыком опустился на холодные ступени.
        Дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Сначала ему помогала ярость: и дышать, и бороться, и отмахиваться от увещеваний Якова. Но когда силы закончились, пришла гипоксия. Пока еще легкая, с туманом перед глазами и головокружением, но очень скоро, возможно, уже через час, все усугубится. Их смерть будет милосердной, но бессмысленной. Как же обидно! Как же глупо все вышло!
        Он подохнет в этом подземном склепе, а Нина с Темычем останутся совсем одни. Конечно, Гришаев не бросит их в беде. Если он обещал разобраться с Нининой проблемой, то разберется. Главное, чтобы она смогла дожить до этого светлого момента. Если бы Чернов был рядом, ее шансы увеличились бы в разы, но он, безответственный идиот, подыхает от гипоксии перед на века сколоченной дверью. Молодцы партизаны, знали свое дело…
        Голова кружилась все сильнее, чтобы не потерять сознание, Чернов окликнул Якова. Пусть не молчит, пусть говорит, вспоминает, как оно было во времена его юности. Пусть рассказывает про свою Алену, про то, как сильно ее любил. Главное, разговаривать, делать хоть что-нибудь.
        Яков не отозвался. Мелькнула мысль, что уснул, вот только не уснул, а отключился. Смерть Якова точно станет милосердной. Чернов спустился по ступеням. От гипоксии его шатало из стороны в сторону, как пьяного, и, чтобы не свалиться, приходилось держаться за склизкие стены. Яков сидел на лавке, уронив голову на стол. Рядом лежали его «авиаторы», совершенно бесполезные в этом царстве вечной тьмы.
        - Яков! - Чернов посветил ему в лицо и, не дождавшись ответа, попытался нащупать пульс. Пульс был. Пока еще был.
        Возвращаться обратно к двери не было ни сил, ни желания. Чернов улегся на топчан. Закрыл глаза. Наверное, сначала наступит забытье, череда картинок и образов из прожитой жизни. Это если по правилам, если так, как обещают эзотерики и те, кто прошел этот путь не до самого конца. Ну и пусть! Кино перед смертью - это не самый плохой вариант. Он готов. Еще бы стук не мешал… Нет, не стук - тихий скрежет, словно бы железом по стеклу…
        …Вадик открыл глаза, осмотрелся. Комната залита лунным светом. В свете этом все кажется незнакомым и призрачным. Простыня мокрая от пота, а подушка - от слез. Он плакал перед сном. Возможно, он даже плакал во сне. Днем получалось держаться. Он старался, как мог, чтобы не расстраивать бабушку. Его мутило от тошнотворного запаха сердечных капель, который за эти дни словно бы въелся в стены дома, ему хотелось выть в голос, но он держался. У бабушки он остался один. Единственный родной человек после исчезновения мамы…
        Не стоило просыпаться. Не надо было вспоминать. Хотя бы несколько часов в беспамятстве и бесчувствии. Но он проснулся и вспомнил. И слезы тут же хлынули из глаз. А в окно снова постучались…
        Она стояла с той стороны - белая тень на черном фоне. Стояла и смотрела прямо на Вадика черными-черными, незнакомыми глазами. Мама…
        Он кубарем скатился с кровати. Наверное, даже со счастливым визгом. Ну и пусть глаза не такие! Пусть! Главное, что мама вернулась! Никто не верил, что она вернется, шептались за его спиной, смущенно отводили взгляды и тут же замолкали в его присутствии. И только Вадик продолжал надеяться.
        - Мама… - Он прижался ладонями к холодному, словно инеем тронутому стеклу. - Мамочка!
        - Вадик. - Она улыбалась ему с той стороны, улыбалась не весело, а грустно. На ее шее было ожерелье из цветов, желтых озерных кувшинок, а с длинных волос стекала вода. - Вадик, сыночек… Впусти меня…
        Конечно, он впустит! Он так соскучился! Он устал быть взрослым! Ему нужна его мама!
        Шпингалет на оконной раме заржавел и не хотел поддаваться, а Вадим от радости совсем растерялся, позабыл, что мама может войти через дверь, что ей совсем не нужно стоять вот так в темноте, прижимаясь к ледяному стеклу ладонями, царапая это стекло длинными ногтями. Тогда ему думалось, что всего лишь ногтями… Он пытался открыть окно, а она пела. Пела незнакомую, похожую на колыбельную песню. Тихо, ласково и… нетерпеливо.
        У него почти получилось справиться с защелкой, когда за спиной скрипнули половицы и такой же скрипучий бабушкин голос сказал:
        - Уходи, Женечка…
        Бабушка положила теплые ладони Вадику на плечи, и только тогда он понял, как сильно замерз.
        - Бабушка, посмотри, мама вернулась! - Он не оборачивался, боялся, что стоит ему отвести взгляд, и мама исчезнет, отступит в темноту и с темнотой этой сольется. - Бабушка, помоги мне открыть окно!
        Он все еще тянулся к шпингалету, когда бабушкины пальцы на его плечах сжались, причиняя боль.
        - Вадик, отойди от окна, - велела она глухим, незнакомым голосом. - Отойди, внучок. Это не мама…
        - Да как же не мама? - Он злился, пытался вырваться, но бабушка держала крепко. Он и подумать не мог, что в ней еще осталась такая сила. - Это же мама! Неужели ты не видишь?!
        - Женечка… - Бабушка встала между ним и окном, своим грузным телом отгородив его от мамы. - Доченька, уходи. Христом богом тебя молю, не трогай его!
        - Он мой сын! - От маминого крика зазвенели хрустальные бокалы в буфете. - Дай мне войти! Пусти меня к моему сыну!!!
        Вадик вырвался, юркнув под беспомощно раскинутые бабушкины руки, кинулся к окну, прижался к стеклу ладонями и носом, как маленький.
        - Мамочка, что с тобой? - Он уже начал понимать. Осознание чего-то страшного и непоправимого просачивалось в него, как просачивалась сквозь щели в подоконнике холодная озерная вода. А по маминым щекам, белым как мел, текли слезы. Или это тоже была озерная вода? Тонкие, полупрозрачные руки потянулись к ожерелью из кувшинок, сминая, кромсая лепестки, расцарапывая черными когтями белую шею. Там, под ожерельем из кувшинок, виднелся рубец, багровый, страшный рубец, как у висельника… Вадик зажмурился.
        - Женя! Ты пугаешь его, Женя! Ты пугаешь своего мальчика!
        Если бы не бабушкин крик, он бы, наверное, потерял сознание, но крик этот помог ему устоять, удержаться на ногах, смотреть и запоминать.
        Черноты в маминых глазах на мгновение стало чуть меньше. И черных когтей больше не было, и страшного рубца на белой шее. Мама замерла, глядя на него одновременно с тоской и нежностью, а потом отступила от окна и растворилась в темноте. Теперь уже закричал он, страшным, нечеловеческим криком закричал и бросился к двери, чтобы догнать, чтобы остановить.
        Бабушка его не пустила, обхватила сзади, крепко-крепко прижала к себе, зашептала на ухо что-то успокаивающее. Она не отпускала его от себя до рассвета, а утром, когда Вадик уже почти обессилел от слез и крика, велела:
        - Одевайся!
        Она привела его к запретному озеру. Темная вода - так его называли все загоринские мальчишки. Никому из них не разрешалось ходить к Темной воде, потому что здесь жила ведьма. Вот к ведьме бабушка его и привела…
        Дом оказался светлым и уютным, совсем нестрашным. На просторной террасе, прямо на досках, в обнимку с огромной собакой сидела девочка. Она была еще совсем маленькая, при обычных обстоятельствах Вадик даже не обратил бы на такую мелюзгу внимания, но после минувшей ночи мир казался ему болезненно ярким и болезненно острым. Таким острым, что об него можно легко порезаться. На девочке было красное платье в белый горох, точно такое же, как на кукле, что лежала тут же на полу. Ее светлые волосы были заплетены в две смешные тонкие косички, а глаза казались зелеными-зелеными, как приозерная трава. Она смотрела на Вадика очень внимательно, смотрела и молчала. Он тоже молчал. Он больше не хотел разговаривать. Он хотел обратно в свою комнату. Там бы он дождался ночи, дождался маму…
        Собака тоже смотрела на них с бабушкой очень внимательно, переминалась с лапы на лапу, со стуком била по деревянным доскам длинным, в шишках репея хвостом. Собака нравилась Вадику куда больше девчонки с косичками. Понравилась бы… если бы прошлая ночь не перевернула всю его жизнь с ног на голову.
        - Здравствуй, Нина, - сказала бабушка. Она снова защищала Вадика своим телом. Только на сей раз не от мамы, а от собаки. - Где Силична?
        Девочка с косичками ничего не ответила, Вадику показалось, что она даже не поняла вопроса. Мелюзга! Что с нее взять? Но им не потребовался ее ответ, дверь дома открылась, и на террасу вышла старуха. Она была старше его бабушки. Старше, ниже ростом, суровее. Словно бы мимоходом старуха погладила по голове сначала девочку, потом собаку, и Вадик подумал, что, если она попробует погладить и его тоже, он закричит, заорет во все горло.
        Она не стала, даже не глянула в его сторону. Она смотрела только на бабушку.
        - Что? - спросила вместо приветствия. - Она приходила?
        - Сегодня ночью. - Бабушка положила ладони Вадику на плечи, и вес их показался ему неподъемным. - Стучалась в окно, просилась, чтобы впустили. Чтобы он впустил. - Пальцы на плечах сжались, превращаясь в тиски. - Я едва успела.
        - Ты прогнала мою маму, - проговорил Вадик злым шепотом. - Она хотела ко мне, а ты ее прогнала!
        В этот момент он ненавидел весь белый свет: и этих старух, и эту девчонку с косичками, и эту лохматую псину. Как же он их ненавидел!
        - Я говорила с ней. - Старуха скрестила на груди сухие, похожие на ветки мертвого дерева руки. - Она не хочет уходить. Не может оставить его одного.
        Бабушка всхлипнула, хватка ее ослабла, а дыхание сделалось тяжелым и свистящим.
        - Она снова придет, да?
        Пусть бы пришла! Почему в бабушкином голосе столько страха, когда речь идет о его маме?!
        - Она придет. Она станет приходить раз за разом, пока не сорвется. - Лицо ведьмы было суровым. - А он, - она ткнула в Вадика крючковатым пальцем, - впустит ее в дом.
        - Я буду следить, я не позволю. - Кажется, бабушка плакала. Пусть плачет, она виновата! Она не разрешает Вадику видеться с мамой!
        - Ты не уследишь. Когда-нибудь ты не уследишь, и тогда все… - Ведьма покачала головой. - Ты потеряешь их обоих. Хочешь ты для них и для себя такой доли?
        Вадик не увидел, скорее почувствовал, как бабушка покачала головой.
        - У нее есть в запасе один год до следующей русальей недели, год надежды для нее и год мучений для вас двоих. Больше года не могла устоять ни одна из них. Поверь, я знаю, о чем говорю.
        А Вадик не знал, не понимал ни слова из сказанного ведьмой. Не хотел понимать, но продолжал слушать.
        - Они всегда приходят к тем, кого любили при жизни. И она придет за ним. - Ведьма снова ткнула в него пальцем. - Не этой ночью, так следующей. Не следующей, так через год. А через год у нее уже не будет пути назад, закроются для нее все дороги, не приплывет лодка.
        - Что делать? - спросила бабушка едва различимым шепотом. - Что же мне делать?
        - Мальчик должен уехать. Уехать и больше не возвращаться.
        Они говорили о нем так, словно его не было рядом, словно он являлся вещью, а не живым человеком. Это добавляло боли, хотя Вадику казалось, что больнее уже не может быть.
        - У него никого нет.
        - У него есть отец. Позвони ему, пусть вспомнит о родительском долге.
        - Я никуда не поеду! - закричал Вадик так громко, что девочка с косичками вздрогнула и посмотрела на него с удивлением, а собака предупреждающе зарычала. - Я хочу к своей маме!
        - Я позвоню, но мне все равно понадобится время, чтобы его убедить, - сказала бабушка тихо. В ее голосе ему послышалась вдруг непоколебимая решимость.
        Вадик все понял. Его предали. Сначала предала мама, когда ушла и оставила его одного. А теперь и бабушка, когда решила отдать его какому-то незнакомому мужику, отцу, которого он никогда в жизни не видел. Вадик снова закричал, вырвался из бабушкиных объятий, бросился к лестнице, вон с террасы, но старая ведьма заступила ему дорогу. Кажется, даже с места не сдвинулась, а оказалась прямо у него на пути.
        - Стой, - приказала она неожиданно ласково и так же ласково погладила по голове. - Стой, Вадик, не шевелись.
        И он остановился, замер как вкопанный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. А ведьма подошла к самому краю террасы, тому, что нависал прямо над водой, перегнулась через перила, сказала, ни на кого не глядя:
        - Я придержу ее на неделю. - Из складок юбки она достала нож с костяной рукоятью, серая псина тихо завыла. - Только на неделю. На большее, боюсь, моих сил сейчас не хватит.
        Вадик не заметил, как это случилось, увидел лишь солнечный блик на ноже, а потом лезвие окрасилось алым. Это ведьма вспорола себе ладонь. Злая, сумасшедшая старуха, которая хочет отнять у него маму! Наверное, Вадик снова закричал бы, но у него не получилось. У него получалось только стоять и смотреть, как с растопыренных пальцев стекают капли крови. Стекают и падают в воду. А тонкие губы шепчут что-то неразборчивое, злое. Конечно, злое! Ведьмы не могут быть добрыми! Не осталось в его мире добрых людей…
        Его плетью висящей вдоль тела руки коснулось что-то теплое. Девчонка с косичками больше не играла с собакой, она подошла к Вадику и взяла его за руку. Если бы не взяла, он бы, наверное, сошел с ума. Во всяком случае, так ему тогда казалось. И руку вырывать из ее ладошки ему не хотелось, наоборот, он сжал ее крепко, изо всех сил, наверное, даже до боли, но девчонка даже не поморщилась. Она очень внимательно смотрела на Вадика снизу вверх, и в ее потемневших глазах один за другим зажигались яркие огоньки.
        - Я оглушила их на неделю, отбила нюх. - Голос ведьмы теперь звучал словно бы издалека. - Ты должна управиться за это время, увезти мальчика из Загорин.
        Он хотел сказать, что никуда не уедет, что они не имеют права, но снова не смог.
        - Ему я тоже помогу. - Ведьма подошла вплотную, встала напротив. Рука ее больше не кровоточила, рана затягивалась прямо на глазах. - Нина, иди в дом, - велела она и снова достала нож с костяной рукоятью. - Смотри сюда, Вадим, - сказала она требовательно. - Посмотри, что здесь нарисовано.
        Символы… Глупые и непонятные символы. Они вспыхивали один за другим, как до этого вспыхивали огоньки в глазах девочки с косичками. Если смотреть на них долго, то можно понять…
        - …Вот и все. - Голос был скрипучий и незнакомый. - Открывай глаза, Вадим!
        Он открыл, хоть и не хотелось. Ему снился такой интересный сон про зеленые огоньки и яркие символы, а теперь приходится просыпаться.
        Перед ним стояла незнакомая старуха с суровым лицом, за ее спиной маячила бабушка. У бабушки были красные от слез глаза. Почему она плакала? Что они делают на запретном озере?
        - Тебе снились кошмары, - сказала старуха, глядя куда-то поверх его головы. - Больше они тебя не побеспокоят.
        Она ничего не понимает в его снах, но спорить с ней не нужно. Не нужно спорить и расстраивать бабушку, бабушке, после того как пропала мама, и без того тяжело. Проще согласиться и для пущей верности кивнуть. А еще украдкой осмотреться.
        Залитая солнцем дощатая терраса, одним своим краем нависающая прямо над водой! Здорово! Он бы тоже хотел жить в таком доме с такой террасой. Когда-нибудь он вырастет и построит себе похожий дом, а пока нужно соглашаться со старухой.
        На террасе чего-то не хватало. Чего-то или кого-то. Вадик не мог вспомнить, но в груди почему-то родилось саднящее, как старая рана, чувство потери. Наверное, это потому, что мама ушла и не вернулась…
        - Мало времени. Очень мало времени, - сказала старуха, а потом вдруг схватила Вадима за плечи, встряхнула с невиданной силой и рявкнула: - Очнись, парень! Кажется, там кто-то есть…
        …Солнечный день разом ухнул в темноту, которую подсветил невыносимо яркий луч света. Над Черновым нависал Яков, тряс за плечи. Совсем не так крепко, как показалось, совсем не с такой силой. У Якова почти не осталось сил. Впрочем, как и у него самого…
        - Там кто-то есть, - сказал Яков сбивающимся, свистящим шепотом. - Кто-то ходит вокруг землянки.
        Соображать и двигаться пока не получалось. То ли от слишком страшных воспоминаний. То ли от слишком густого воздуха. От того, что от воздуха осталось… Чернов закрыл глаза, борясь с дурнотой и прислушиваясь.
        Шаги… Тяжелые, быстрые, словно тот, кто был снаружи, особо не таился. Чернов глянул на часы. Половина двенадцатого ночи. Вернулся Лютый? Или это какой-то случайный заблудившийся в ночи путник?
        - Эй!!! - из последних сил заорал Яков. - Эй, люди! Мы здесь!!!
        Вот только не люди… Снаружи был не человек.
        Человек не станет скакать по крыше землянки, мягко пружиня четырьмя лапами по толстой моховой подушке, царапая когтями почти столетние бревна. Человеческое горло никогда не сможет породить такой жуткий, до костей вымораживающий звук…
        - Тихо, - велел Чернов шепотом. - Это не…
        Яков все понял сам. В бледном свете экрана мобильника лицо его казалось похожим на погребальную маску: такое же белое, с причудливой и страшной игрой света и тени. Никто не придет их спасать. Все гораздо хуже. Это Сущь, огнеглазый зверь, вышел на охоту. Пришел по их следам по их души…
        Бревенчатые стены землянки содрогнулись сначала от рыка, а потом от удара. В наступившей следом тишине вдруг раздался странный хлопок, словно выбило пробку из бутылки шампанского. Только не пробку из бутылки, а деревянный клин из вентиляционного окошка.
        Если бы Чернову сказали, что воздух можно пить жадными и ненасытными глотками, он бы не поверил. Чтобы поверить в такое, надо сначала почти умереть от удушья, а потом почуять тончайшее дуновение, податься ему навстречу всем своим обессилевшим телом, сделать глоток еще не свежего, но уже воздуха.
        Они дышали и ни о чем не думали. Возвращение жизни было таким прохладно-упоительным, что они даже перестали бояться, потянулись к вентиляционному окошку, как тянутся к солнцу слабые ростки. Тянулись бы и дальше, помогая друг другу взгромоздиться на лавку, чтобы стать поближе к бревенчатому потолку, если бы слабый лунный свет вдруг снова не померк. В слуховое оконце протиснулась когтистая лапа, слепо зашарила в темноте. Так кот пытается сунуть лапу в мышиную нору, чтобы поймать зазевавшуюся мышь.
        Его реакции и сил хватило, чтобы дернуть Якова на себя, подальше от лапы. Тот с тихим стоном упал на земляной пол и завозился в темноте. Чернов знал, что он делает. Яков ищет ружье. Уже нашел. Заряжает…
        А лапа исчезла, и в оконце снова хлынул свежий воздух, только их уже не обмануть. Сущь, огнеглазый зверь, не откажется так легко от добычи. Сущь не откажется, а они не сдадутся.
        Долго, очень долго ничего не происходило. В наступившей тишине они слышали свое сбивчивое дыхание, слышали шум ветра и крики ночных птиц. Кажется, они даже начали видеть звезды в узкой прорехе окна. Целый хоровод холодных белых звезд. И в самом центре этого хоровода то вспыхивала, то гасла кроваво-красная звезда. Сущь, огнеглазый зверь, смотрел на них сверху, изучал.
        - Стреляй, - сказал Чернов одними только губами.
        В темноте он скорее почувствовал, чем увидел, как Яков вскинул ружье. Сущь, огнеглазый зверь, тоже почувствовал. За мгновение до того, как прозвучал выстрел…

* * *
        Если день казался бесконечным, то ночь наступила внезапно, рухнула черной птицей на землю, раскинула крылья, закрывая небо. Нина, кажется, тоже рухнула, потому что обнаружила себя на полу в кухне. Рядом лежали юла и ружье. Первая уже бесполезная, второе жизненно необходимое.
        Она вспомнила! Вспомнила все в малейших подробностях. Потайная дверца ее памяти теперь была открыта нараспашку. Поток страшных воспоминаний сорвал ее с петель и сшиб Нину с ног. Ей требовалось время, чтобы привыкнуть и смириться с тем, что она узнала. Нет, с тем, что она вспомнила! Вот только времени у нее не осталось. За ней и Темкой придут сегодня ночью. И если она не предпримет меры, если не впустит в себя то, чему противилась все это время, то история двадцатилетней давности повторится. Кое-что уже повторилось. Не здесь, а за тысячу километров от Темной воды.
        …Тогда Нина думала лишь об одном: чтобы не закричать и криком своим не напугать играющего в детской комнате Темку. Темка ни о чем не должен знать. Он не должен слышать и уж тем более видеть того, что с ней делали…
        …Ей казалось, что жизнь изменится, стоит ей только уйти от Игоря. Да, тяжело. Да, денег будет не хватать. Но она как-нибудь справится. Как-нибудь научится жить по-новому, потому что жить по-старому она больше не могла.
        Они не были расписаны. Игорь никогда не предлагал, а Нина не настаивала. Ей и так было хорошо. Первые три года: год до рождения Темки и два года после. А потом выяснилось, что Темка особенный, не такой, как все, и никогда таким, как все, не станет. Потом вдруг выяснилось, что это ее вина, потому что в роду у Игоря все были «нормальными». Ничего такого не случалось в их роду. Правильные гены, чистая кровь. Про гены и чистую кровь Игорь заговорил, когда Теме исполнилось два с половиной года.
        - Посмотри на меня, малая! - Он сидел на кухне и прямо из сковородки ел жареную картошку. Нина даже не успела достать тарелки, чтобы накрыть на стол. - Посмотри! - сказал и нахмурился. В его взгляде больше не было любви - одно только глухое раздражение. Наверное, именно в этот момент Нина решила, что им с Темой нужно уходить. - Видишь? - Он согнул руку в локте, поиграл накачанным, татуированным бицепсом. - Видишь? Я нормальный. И вот тут, - указательным пальцем он постучал себя по лбу, - у меня полный порядок. У меня, у бати моего, у малого.
        Малым Игорь называл Стаса, своего младшего брата. Наверное, только он один так его и называл, потому что остальные, те, кто не был членом «нормальной» семьи, называли его Янычаром. Может, из-за узкого смуглого лица. Может, из-за ярости, что постоянно кипела на дне его черных глаз. Может, из-за пути, который он себе выбрал. Они оба выбрали: старший и младший брат. Это был темный и, как позднее выяснилось, опасный путь.
        - Все у нас будет тип-топ, малая! - любил повторять Игорь. Тогда, еще до рождения Темы, он по-настоящему любил Нину. Любил, защищал и баловал. Он был старше и опытнее. Он знал жизнь, а она знала только его одного. Тогда ей этого хватало. - Держись меня, малая! И все будет зашибись!
        Поначалу оно и было зашибись. Первым делом они купили квартиру. Большую, трехкомнатную, в самом центре. Ремонтом Игорь занимался сам, Нина к тому времени уже была беременна.
        - Не думай об этом, малая! И о бабках тоже не думай! Я все решу. Мужик я у тебя или кто? - Он подхватывал смеющуюся Нину на руки и кружил по пока еще пустой и гулкой гостиной их новой квартиры.
        - Мужик! - От этой порывистости и решительности у Нины захватывало дух и закладывало уши. - Игорь, поставь меня, пожалуйста, на место! Меня сейчас укачает!
        Но он никогда не останавливался сразу, и, когда Нина наконец оказывалась на ногах, голова ее и в самом деле шла кругом и приходилось замирать с крепко зажмуренными глазами, чтобы переждать волну тошноты.
        - Зачем тебе работать, малая? - спрашивал Игорь, целуя Нину в изрядно округлившийся живот. - Хватит с нас и твоего института! Моя женщина, - да, он никогда не называл ее женой, - моя женщина должна хранить домашний очаг! Сколько тебе дать денег на очаг, малая? Ну, говори, не стесняйся! Я получил на работе бонус. Очень большой бонус, малая!
        Она пыталась расспрашивать его про работу. Потому что, хоть он и не называл ее женой, они были семьей, она собиралась родить ему сына. Но он всегда отшучивался.
        - Не забивай голову, малая! Женщине положено знать о своем мужчине только одно - он способен ее обеспечить! А каким способом он добудет мамонта, не должно ее волновать!
        На охоту на мамонта Игорь ходил в дорогом костюме и в до блеска начищенных туфлях. Костюмы и туфли он покупал во время своих частых поездок в командировки. Оттуда же, из командировок, он привозил подарки и Нине. Только ей не были нужны подарки, ей хотелось находиться рядом со своим… мужем. Да, в душе она считала Игоря мужем. И ей хотелось знать, какой он не только дома, но и на работе. Ей хотелось знать, какая у него работа. Хотелось понять, как так вышло, что необразованный парень с района почти в одночасье взлетел так высоко и так стремительно.
        Она была молода и наивна, но она не являлась дурой. У нее имелись глаза и уши. Она умела собирать и анализировать информацию. Она видела людей, с которыми общался Игорь. Респектабельность и роскошь напоказ. Дорогой автомобиль, хороший портной, модный парфюм… И речевые ошибки, которые все портили, выдавали с головой, не намекали даже, а криком кричали о происхождении и образовании. Об отсутствии образования. О таких говорят - из грязи в князи. Вот только из грязи ли? И точно ли в князи? И что это за бизнес, который поднимает посреди ночи с постели, заставляет спешно одеваться и пропадать иногда на сутки, а иногда и на недели? Что это за бизнес, который возвращает ей мужа то смертельно уставшим, то чертовски злым, то мертвецки пьяным со следами дамской помады на накрахмаленном вороте английской сорочки?
        Однажды Нина спросила. Дождалась, когда Игорь проснется, залпом осушит бутыль ледяной минералки, примет душ и зайдет с тыла, чтобы обхватить ее за необъятный уже живот. Спросила про помаду, но имела в виду все сразу.
        Он снисходительно фыркнул, горячо дыхнул Нине в затылок замаскированным мятной жвачкой перегаром, погладил живот, а потом сказал:
        - Я люблю тебя, малая. Люблю с тех самых пор, как увидел в первый раз. - Правой ладонью он вычерчивал круги на ее животе, а левой скользил выше, от живота к груди. - Но ты беременна, а я мужик. Понимаешь?
        Наверное, в тот момент ей нужно было развернуться, упереться в него своим безразмерным беременным животом и заглянуть в глаза, чтобы он тоже кое-что про нее понял, но она струсила, до крови прикусила губу и промолчала. Она была беременна, и в тот момент ей казалось, что беременность - это синоним беспомощности. А еще ей хотелось верить, что все изменится, стоит только появиться на свет их ребенку.
        Темка родился, и все снова стало хорошо, почти как прежде. Если бы Нина сумела забыть про чужую помаду и запах чужих женщин на коже своего мужчины. Да, всего лишь мужчины. В какой-то момент она перестала думать об Игоре как о своем муже. Как-то так само собой получилось. Зато Нина начала думать о будущем. Рождение ребенка делает женщину очень внимательной ко всему, что раньше казалось незначительным. А еще расчетливой. Наверное, уже тогда, еще не отдавая себе в этом отчета, она готовилась уйти. А когда Игорь в первый раз заговорил про «нормальность», смутное решение стало обретать плоть. Когда в ее жизни появился Темка, она как-то враз, в одночасье перестала быть инфантильной. Словно щелкнуло что-то внутри, перенастраивая ее на новую жизненную программу. Теперь она больше не малая. И теперь она больше никогда не останется одна. Даже если Игорь решит, что они с сыном недостаточно «нормальны» для того, чтобы по-прежнему находиться в кругу его интересов и забот. Кажется, именно тогда Нина начала откладывать деньги на черный день и искать подработку в интернете. Кажется, именно тогда она поняла, что
сумеет продержаться без Игоря. И примерно тогда же задумалась над тем, что прячет Игорь в сейфе за репродукцией «Звездной ночи» Ван Гога. Ей понадобилось три дня, чтобы подобрать код, и еще примерно столько же, чтобы решиться заглянуть в сейф.
        Там, рядом с несколькими пачками стодолларовых купюр, лежали пистолет и простая пластиковая папка с документами. Нина не тронула деньги, но сфотографировала все документы до единого. Материнство сделало ее осторожной, проницательной и расчетливой, шепнуло, что информация может пригодиться в будущем.
        И она пригодилась. Как же, оказывается, плохо она знала человека, с которым связала свою жизнь! Рубаха-парень, простой, грубоватый, но при этом везучий, умудрившийся поймать удачу за хвост. Вот так она думала об Игоре. Предпочитала думать. Она не верила дорогим костюмам, английским сорочкам и итальянским шелковым галстукам, считала их если не блажью внезапно разбогатевшего человека, то дымовой завесой, превращающей парня с района в преуспевающего бизнесмена. А на самом деле Игорь был гением, темным финансовым гением. Бумаги, бережно хранившиеся в простой пластиковой папке, подтверждали гениальность, а пистолет делал темное настоящее почти чернильно-черным. Названия фирм - настоящих и подставных, имена - неизвестные и широко известные, счета - все сплошь офшорные, суммы - все сплошь шестизначные. Или Игорь не был гением, а являлся доверенным лицом криминального гения? Настолько доверенным, что имел доступ к информации, в равной степени бесценной и опасной.
        Второе предположение не исключало первого. Криминальные гении не окружают себя простаками и уж тем более не вводят их в ближний круг. Оставалось очертить круг…
        Так уж вышло, что сначала всей Нининой жизнью была мама, потом Игорь, а потом Темка. Так уж вышло, что Игорь отделял жизнь личную от жизни общественной. Защищал ее от правды? Стеснялся такой своей работы? Скорее всего, и первое, и второе.
        Это сначала, пока он ее любил. А теперь? Что знала Нина о нем теперь? Из бумаг, спрятанных в сейфе, она узнала куда больше, чем от самого Игоря. Например, о том, что он купил загородный дом. Особняк в четыреста квадратных метров, если верить договору купли-продажи. Или о том, что месяц назад он летал во Францию, если верить визе в его паспорте. И, наверное, летал не один, если верить копии дарственной на новый «Бумер». В дарственной значилось имя. Нина погуглила и нашла то, чего боялась, но к чему была уже готова. Девица оказалась молода и хороша, девица была копией самой Нины, ее улучшенной копией. Девица была активна в соцсетях и постила в Инстаграме по несколько фотографий в день. Нашлись там и фото из Франции под тегом «Париж город влюбленных».
        Сначала Нине стало так больно, словно бы кто-то врезал ей под дых, но боль неожиданно быстро прошла, оставив после себя непоколебимую решимость. Она уйдет и заберет с собой Темку. У нее есть мамина квартира, «малая, зачем нам эта халупа, когда мы достойны лучшего?!». У нее есть наработанная клиентская база и несколько тысяч долларов, припасенных на черный день. А еще у нее есть гордость. Кажется, еще есть…
        - …Ты одурела? - спросил Игорь, отставляя в сторону рюмку с недопитой водкой и отодвигая почти полную тарелку. Теперь он больше не ел со сковородки. И речь его была бы почти правильной, если бы не это «одурела».
        - У тебя есть другая женщина. - Нине не нужно было имя в дарственной, спрятанной в сейфе, ей было достаточно планшета с выходом в интернет.
        - У меня всегда были другие женщины. - Игорь пожал плечами. - Кажется, мы с тобой это уже обсуждали. - Так же, как до этого рюмку с водкой, он отодвинул от себя планшет.
        - Ты меня больше не любишь. - Нина села напротив, уперлась локтями в столешницу.
        - Меня все устраивает.
        - И малой ты меня больше не называешь.
        - Меня все устраивает, малая.
        Он смотрел не на нее, а сквозь нее. Человек, который когда-то был для нее целой вселенной.
        - Я тебя больше не люблю. - Признание далось Нине легко, почти так же легко, как и его равнодушное «меня все устраивает».
        Кажется, его устраивало далеко не все, потому что взгляд его скользнул по планшету и остановился на ней, припечатал к стене, словно кулаком. Он никогда не повышал на нее голос и не поднимал руку. Такого не было раньше и не случилось сейчас.
        - Так уж вышло… - Он помолчал, а потом продолжил: - Так уж вышло, малая, что ты мать моего сына. Поэтому твое место здесь, рядом со мной. - Для наглядности он похлопал широкой ладонью по соседнему стулу.
        - Ненормального сына. - Ей было больно говорить так про Темку, но она должна. Если придется, она ударит по самому больному.
        - Да, ты меня подвела. - Он кивнул. - Но что случилось, то случилось. Я не брошу своего ребенка, даже если он родился дебилом.
        - Тема не дебил! - впервые за этот вечер Нина сорвалась на крик, но тут же прикусила язык. Темка играл в соседней комнате, и она не хотела, чтобы он испугался.
        - Я помню. - Игорь одним махом допил виски. - Аутизм. Я ходил с тобой по врачам.
        Ходил. Первые три раза, пока еще существовала надежда, что что-то можно исправить. А потом перестал.
        - Тогда зачем мы тебе? - Нина подалась вперед, накрыла ладонью его широкую ладонь. - Мы ведь тебе только мешаем.
        - Не мешаете. - Игорь пожал плечами, и Нина вдруг с обреченностью приговоренного к пожизненному заключению поняла, что они ему в самом деле не мешают, что его вполне устраивает эта двойная, если не тройная жизнь. - К тому же ты нравишься боссу. И известию о том, что я выставил тебя с малым ребенком за дверь, он точно не обрадуется.
        Босс, тот самый темный гений, который приблизил и возвысил. Мужчина средних лет, благодушный и респектабельный. По-настоящему респектабельный, словно английский лорд. Со старательно выбеленной, почти безупречной репутацией. Нина встречалась с ним дважды, и оба раза он улыбался ей отеческой улыбкой и произносил короткий спич о том, как в наше нелегкое время важна семья. Второй раз случился всего неделю назад. К этому времени Нина уже приняла решение. Игорь, кажется, тоже.
        - Нам нужно расписаться, - сообщил он равнодушно, словно обсуждал с ней планы не на всю будущую жизнь, а на ближайший уик-энд. - Так будет правильно.
        - И босс окажется доволен.
        Он не услышал сарказма в ее голосе.
        - Босс очень влиятельный человек, и мне несказанно повезло оказаться рядом с ним в удачное время, оказать ему услугу. Поэтому да - я сделаю все, чтобы босс был доволен. А вы с ребенком получите гарантии. Я мужик, и я привык выполнять свои обязательства перед теми…
        Перед теми, кого приручил, чуть было не закончила за него Нина, но вместо этого сказала:
        - Нет.
        - Нет - что? - Игорь слегка приподнял брови.
        - Нет, я не выйду за тебя замуж. Нет, тебе придется добиваться расположения босса каким-то другим образом.
        - Ты одурела? - снова спросил он. На сей раз не равнодушно, а изумленно.
        - Мы уходим, Игорь. - Нина встала из-за стола. - Я уже все решила.
        - Ты решила? - Он поймал ее за руку, крепко сжал. - С каких пор ты вообще что-нибудь решаешь? - Изумление его приобрело нотки веселья. - Ты никто, малая! Без меня ты никто, пустое место! - Свободной рукой он потрепал ее по щеке и спросил: - А теперь скажи, что сделало тебя такой безрассудной?
        - Папка в твоем сейфе, - ответила Нина твердо и, не давая ему возможности опомниться, продолжила: - Я все сфотографировала, каждую бумажку, записала все имена и даты. Интересно, твой любимый босс знает о существовании этой папки?
        Всего лишь догадка. Но догадка, тут же переросшая в уверенность, стоило только увидеть выражение его лица. Все-таки он тоже темный гений, может, не такой темный, как его босс, но достаточно расчетливый, чтобы собрать информацию, копить компромат. Пусть бы еще и достаточно благоразумный, чтобы понять, что с ней лучше не связываться, что ради сына она пойдет на все.
        - Ты понимаешь, что я подстраховалась? - спросила Нина, освобождаясь из его сделавшейся вдруг вялой хватки. - Понимаешь, что, если со мной или моим сыном что-нибудь случится, твой босс получит копии вместе с сопроводительным письмом?
        Он был в ярости, но все же он был гением. А еще он знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что она не использует содержимое папки против него без острой необходимости. Определенно, простой парень с района достиг больших высот.
        - С тобой ничего не случится, - сказал он, доставая вторую рюмку. - Ни с тобой и ни с твоим ребенком. Давай выпьем за нашу сделку, малая! - На мгновение в его взгляде Нине почудилось восхищение. Наверное, не почудилось, потому что, опрокинув в себя водку, Игорь вдруг добавил: - Если бы я знал, на что ты способна, все могло бы сложиться совсем иначе.
        Оно и сложилось иначе. Вот только не для Нины, а для него. Игорь погиб в автомобильной аварии вместе с той самой девицей, которой довелось побывать в Париже, городе любви. Была ли эта смерть несчастным случаем, Нина не знала, не хотела об этом думать. А на следующий день после похорон на пороге Нининой квартиры появился Янычар…
        Нет, это был не день, уже наступил вечер. И Янычар был пьян. А еще зол. А еще…
        - Тебя не было на похоронах, - сказал он вместо приветствия. - Тебя и твоего ублюдка не было на похоронах моего старшего брата! - В черных глазах его клокотала ярость и что-то еще, что-то куда страшнее и опаснее обычной ярости.
        Он вошел в ее дом без приглашения, отодвинул Нину в сторону татуированной жилистой рукой, а потом прижал к стене с такой силой, что стало трудно дышать.
        - Мы не были нужны ему при жизни. - Нина попыталась высвободиться из его хватки. - Так зачем мы ему после смерти? - Она говорила шепотом, чтобы не привлечь внимания Темки, чтобы не напугать ребенка.
        - А он тебе? - Черные глаза Янычара сузились, руку он так и не убрал. - Мой брат когда-нибудь был тебе нужен? Или ты, как все хитрые суки, просто использовала его?
        Использовала для чего? Для того чтобы остаться одной с малым ребенком на руках?
        Спросить Нина не успела, потому что Янычар ударил ее по лицу. Не больно, а так, скорее для острастки. Чтобы понимала, чтобы осознала, что он уже все про нее знает, что ему не нужны ее объяснения и ее оправдания, он пришел карать. Да, именно карать. Понять бы еще, за что? Она не собиралась проводить генетическую экспертизу, чтобы доказать отцовство Игоря и встать в самом начале длинной очереди из потенциальных наследников. Она ни на что не претендовала. А то, что не пошла на похороны и не скорбела, так у нее имелись на это причины. Много мелких и крупных причин. И не Янычару ее судить…
        Вот только он пришел судить и наказывать. И смуглые пальцы его уже больно сжимали Нинино горло выше растянутого ворота домашней футболки. И уголки губ кривились в странной, недоброй улыбке.
        Все эти годы они жили в параллельных вселенных. Нина жила с Игорем, старшим братом. А Янычар, брат младший, крутился где-то на периферии их вселенной, иногда появляясь в поле ее зрения, бросая на нее полные злости и похоти взгляды. У Янычара было почти все, чтобы стать счастливым. Но это «все» организовал для него более успешный, более умный, более сильный старший брат. Ненавидеть брата было нельзя. Но можно было ненавидеть его женщину. Ненавидеть и хотеть одновременно…
        Однажды Янычар попробовал, осмелился прикоснуться к Нине, вот точно так же прижать к стене, провести по щеке кончиками пальцев. Тогда еще почти ласково, не оставляя следов, не причиняя боли. У нее хватило силы и смелости, чтобы пресечь эту ласку. Хватило одного лишь взгляда и брезгливого движения плечом, чтобы Янычар убрал руки. Он убрал, но запомнил. А теперь, когда Игоря больше не было, когда Нина стала никем, пришел в ее дом, прижал к стене и крепко, до удушья, сжал горло.
        - Мы разговаривали, - дыхнул он ей в лицо водочными парами. - Мы разговаривали с ним о многом. Даже о тебе. - Тонкие губы снова расползлись в ухмылке. - Еще тогда, когда ему было о чем рассказать. А потом мы разговаривали все больше о бизнесе. Так уж вышло, что бизнес стал занимать его куда сильнее баб. Так уж вышло, что он тебя недооценил.
        К удушью добавился пробирающий до костей холод. Янычар пришел не только чтобы карать, Янычар пришел за документами. За копиями тех документов, которые освободили ее от Игоря.
        - Где бумаги? - Он коротко, без замаха, ткнул Нину кулаком в живот. - Она охнула и сложилась бы пополам, если бы он позволил ей это сделать, но он не позволил, он держал крепко, заглядывал в наполнившиеся слезами глаза, наслаждался. И нет смысла спрашивать, какие бумаги. Нет смысла что-то отрицать. Она все расскажет сама, отдаст все копии, только бы он ушел.
        - В надежном месте… - Ее голос сипел, воздуха не хватало, чтобы закончить фразу. Янычар ослабил хватку, позволяя сделать жадный глоток воздуха. - Если ты хочешь…
        Еще один удар под дых, кажется, вышиб из нее дух. От боли потемнело в глазах, но, даже теряя сознание, Нина знала одно - нельзя кричать, нельзя пугать Темку.
        Она очнулась в спальне за закрытой дверью. Янычар сидел на краю кровати, разглядывал ее со смесью ярости и торжества. Он знал, что она отдаст ему эти чертовы бумаги, а она знала, что это ее не спасет.
        - Мой брат был дураком, - сказал он и погладил Нину по лодыжке. - Он решил, что может сыграть в игру, которая ему не по мозгам. Решил, что сможет шантажировать босса.
        - И рассказал об этих бумагах тебе. - Она уже знала правду, она просто тянула время и оглядывала спальню в поисках чего-нибудь в достаточной мере эффективного.
        - По пьяни, - кивнул Янычар. - В этой жизни все беды из-за бухла и из-за баб. Он сначала похвалился, а потом пожаловался. Знаешь, ведь, даже рассказывая мне, какая ты расчетливая тварь, он восхищался тобой!
        - А ты рассказал про эту папку боссу? - Она попыталась отстраниться, но пальцы на ее лодыжке превратились в тиски. - Выслужился?
        Он был стремительный и сильный, его не стоило злить. Возможно, если бы она его не разозлила, не было бы так больно и мерзко…
        Она пыталась убедить себя, что все вытерпит. Ради сына, чтобы не напугать Темку. Возможно, ей даже удастся договориться с Янычаром после того, как он… закончит.
        - Я присмотрю за тобой, малая. За тобой и твоим выродком. В конце концов, он мой племянник. Босс не знает, что ты сделала копии тех документов. И не узнает, если ты станешь вести себя хорошо. Если ты очень постараешься. - Затрещала, расползлась по вороту майка. Нина закусила губу. - Он думал, что умнее всех. Мой глупый старший брат. - Янычар почти ласково погладил наливающийся кровоподтек на ее животе.
        А еще он думал, что уж брату-то можно доверять. А брат его предал. Значит, та авария не была случайной. Почти милосердная казнь, без пыток и унижения. Ей, Нине, повезло меньше.
        - К тебе у босса нет никаких вопросов. Ты ему нравишься. Знаешь ли, он сторонник семейных ценностей. В своей машине Игорек мог оказаться один, но семейные ценности… - Янычар пожал плечами, усмехнулся. - Не зарься на чужое, и все дела… Я подумал, что боссу будет приятно, если мы накажем обоих сразу. - Татуированная рука потянулась к ремню на Нининых джинсах. Уже не ласково, уже со злым нетерпением.
        Мы накажем… Ему нравилось наказывать. Всех без разбора. Это его возбуждало куда сильнее, чем все остальное. Ее он тоже будет наказывать. Сначала ее, а потом и Темку…
        Прикроватный светильник достаточно массивный. Главное, чтобы у нее хватило сил и времени…
        У нее хватило. Лишь в самый последний момент она ослабила удар. Испугалась не за Янычара, испугалась за себя, за то, что может убить человека. Пусть даже это уже не совсем человек…
        Он рухнул с кровати на пол, упал с тихим стуком, но без стона. По бритому затылку стекали струйки крови. Крови оказалось много. Опасно много. А у Нины оставалось мало времени.
        Она собиралась быстро, не обращая внимания на вспышки боли в животе и ребрах. Несколько ребер, возможно, были сломаны, но с болью она разберется потом, когда они с Темкой уедут как можно дальше от этого места.
        Прежде чем уйти, ей надо было бы удостовериться, проверить пульс, но Нина не решилась, не нашла в себе сил прикоснуться к Янычару. Испугалась, что может сорваться. Кухонный нож не зря оказался у нее в руке. Неизвестно, когда и как, но точно не зря…
        Из дома они с Темкой ушли в первом часу ночи. Нина очень надеялась, что никто из соседей не видел ни их, ни Янычара. А еще она надеялась на удачу, маленькую удачу, способную если не вернуть ей ее прежнюю жизнь, то хотя бы дать передышку. Есть место, о котором никто не знает, где их с Темкой никто не будет искать. Главное, добраться до этого спасительного места.
        Кто ж знал, что Темное вода - это не о спасении! Это о страшном и невероятном, о том, что не хочется вспоминать никогда-никогда. Но она вспомнила! Приняла вызов, ввязалась в бой, который был начат больше двадцати лет назад. А если верить памяти предков, то веками раньше.

* * *
        …В окно кухни поскреблись, прочертили полосу длинным, заостренным когтем. Прежняя Нина не подошла бы к окну, но у Нины нынешней не осталось выбора.
        Они стояли рядком - белые тени на черном бархате ночного неба. Безмолвное воинство. Пока еще безмолвное, но Нина уже слышала далекое пение, тихий зов, за которым хочется следовать.
        - Он идет… - Шепот то ли за окном, то ли прямо у нее в голове. - Он идет за тобой. Мы знаем.
        Нина тоже знала. Чувствовала. А еще она знала, что тот, кто идет, не должен войти в дом. Не должен найти Темку. Это означало только одно: ей придется выйти ему навстречу. И она выйдет.
        Символы на засове полыхали белым огнем. Теперь Нина знала, что означает каждый из них, от какой нечисти защищает. Ей больше не требуется защита. Она способна защитить себя сама.
        Навья лодка мерно покачивалась на волнах, приминая мокрым боком прибрежный камыш. На дне ее лежал венок из луговых трав и расшитая обережными узорами сорочка из тончайшей ткани. Последний подарок в последнюю ночь русальей недели.
        Сквозь сорочку просвечивал лунный свет и, наверное, обнаженное Нинино тело. На венке блестели капли росы. Ярче бриллиантов блестели.
        На плечи легли холодные пальцы, но не царапнули, лишь легонько сжали. Нина закрыла глаза, позволяя чужим неживым рукам бережно расплести ее косу, расправить волосы по плечам.
        - Все, я готова, - сказала она, не оборачиваясь.
        Она обманывала всех, и себя в первую очередь. Она не была готова, но у нее не оставалось выбора. В последнюю ночь русальей недели нездешняя сила переполняет всех, и плохих и хороших, стирает грань между добром и злом. Почти стирает.
        …Он шел вдоль берега нетерпеливой поступью вышедшего на охоту зверя. Нина чувствовала и его злость, и его радостное нетерпение. Он о ней «позаботится». Непременно позаботится. Если она позволит. Вот только она не позволит.
        Ворот русальей сорочки достаточно широкий. Одного движения плечом хватило, чтобы невесомая ткань скользнула по телу и легла на траву у Нининых босых ног. И одного-единственного шага хватило, чтобы ее переступить. Второго шага хватило, чтобы стать чуть ближе к тому, кто пришел, чтобы о ней «позаботиться». Сначала «позаботиться», а потом убить.
        Он больше не таился, замер, уперев руки в бедра, склонив бритую голову к плечу, блеснув оскалом белоснежной улыбки.
        - Смотрю, ты подготовилась к встрече, малая.
        Да, она подготовилась. Нет, она больше не малая.
        - Мне нравится, когда меня встречают вот так. - Он раскинул руки в стороны, словно хотел ее обнять. Может быть, сначала в самом деле обнять, перед тем как ударить. - Мне нравятся сумасшедшие бабы! Теперь я понимаю своего брата. Теперь я, наверное, даже не стану тебя убивать.
        Не станет. Сначала он о ней «позаботится». Возможно, он будет «заботиться» о ней довольно долго, пока ему не надоест. А потом все равно убьет. Бледная навья луна высветила сумасшедший блеск в его глазах.
        Нина отступила к Темной воде, поманила Янычара за собой. Из нее бы получилась хорошая русалка, она могла бы с легкостью забирать души и жизни мужчин, но сначала она бы о них… «позаботилась».
        Янычар шагнул следом, на ходу сдирая с себя рубашку.
        - Хочешь поиграть в прятки, моя сладкая? Давай поиграем! Только потом, когда я тебя поймаю, пеняй на себя. Я голоден. Ты даже представить себе не можешь, как я голоден!
        Ну почему же не может? Она видит его насквозь, для этого ей даже не нужен мутный свет навьей луны. Для этого ей достаточно собственной силы. И этой силы хватает, чтобы знать, чем закончатся прятки.
        Вода уже по колено и поднимается все выше. Она ласковая и теплая, она примет Нину в свои объятия в любой момент, спрячет за пологом морока. Нина касается тонкой серебряной нити, тянет на себя. Противоположный конец ее захлестывается на шее Янычара, и тот рычит от нетерпения. Он не видит морок, но уже поддается его чарам, одним яростным нырком уходит под воду, чтобы вынырнуть прямо перед Ниной. Нина тоже ныряет и тянет за собой кружево морока, заворачивается в него, как в пуховую шаль. Она видит Янычара ясно и четко, видит клубящийся в его глазах дурманный туман. Он тоже что-то видит, наверное, ему даже кажется, что он видит ее. Видит, сжимает в крепких объятиях, впивается в губы яростным поцелуем, а потом бьет наотмашь.
        Черноглазая навка хохочет, запрокинув назад голову, гладит Янычара по груди и щекам, оставляя когтями кровавые дорожки на некогда загорелой, а теперь белой коже.
        - Я убью тебя, малая! - Он слизывает кровь языком и улыбается безумной улыбкой, а потом снова замахивается.
        - Нет, мой сладкий. - Навка льнет к нему холодным мертвым телом, улыбается из-за его плеча своим выступающим из тумана сестрам. - Ошибаешься, мой сладкий. Но нам точно будет весело…
        Нина знает, как заглушить звуки, как сделать так, чтобы не слышать эти душераздирающие, полные боли и наслаждения крики. Но не делает ничего. Она, не оборачиваясь, плывет к берегу, подхватывает лежащую на песке сорочку, надевает на мокрое тело, а поверх набрасывает пуховую шаль. Не ту, что из морока, а настоящую. Кто-то заботливо оставил ее на берегу. Она даже знает кто. Знает, но пока еще не готова смириться с этим знанием.
        А из темноты за ней внимательно следят два красных глаза. Ей не нужно видеть зверя, она его чувствует. Чувствует так же хорошо, как в детстве. А может быть, даже лучше…

* * *
        - …Промахнулся, - прошептал Яков, хотя можно было не шептать, можно было кричать в голос. - Уйдет гадина!
        Не уйдет. Зачем же огнеглазому зверю уходить? Зачем бросать свою добычу? Он что-нибудь придумает. Если он достаточно разумный, то вышибет подпирающее дверь бревно. Его сил на это хватит.
        Наверное, Яков подумал о том же, потому что тихо застонал, завозился в темноте, перезаряжая ружье. А снаружи уже снова слышались мягкая поступь и низкое рычание. А потом дверь содрогнулась от мощного удара, хрустнуло сломанное пополам бревно. Этого не могло быть, но оно хрустнуло! Чернов слышал хруст своими собственными ушами.
        - Если сунется, стреляй, - сказал он с обреченным спокойствием в голосе.
        - Не учи ученого! - В голосе Якова слышалась та же обреченность, лишь немного приправленная отчаянием. - Живым мы этой твари не дадимся. Даже не сомневайся!
        Это было утешение. Слабое, но уж какое есть. Живыми они не дадутся, а мертвым уже все равно.
        Снаружи послышался скрежет. Чуть звонче там, где коготь вспарывал старую древесину, и глуше там, где проваливался в щели между бревнами. Яков дышал шумно и неритмично. Если придется стрелять, он промахнется. Мелькнула мысль забрать ружье, но Вадим тоже не справится. Охотник из него тот еще. И уж точно он не охотник на огнеглазого зверя.
        Дверь открылась почти бесшумно, словно бы кто-то легонько толкнул ее невидимой рукой. Или лапой. Это уж как посмотреть. Яков перестал дышать, приготовился. Чернов тоже приготовился.
        Секунды летели одна за другой, складывались в минуты, но ничего не происходило. Сквозь открытую дверь в землянку хлынул прохладный воздух. Уже не тонким ручейком, а полноводным потоком, так, что с непривычки закружилась голова. Снаружи не доносилось ни звука.
        - Затаился, - сказал Яков тихим шепотом. - Умный, падла.
        Чернов согласился и с первым, и со вторым утверждением, но это не избавляло его от принятия решения. Русалья ночь входила в полную силу, а Нина и Темыч на озере совсем одни. Он обещал защитить, но так и не пришел. Что она подумала? Наверняка не удивилась. Кажется, она уже привыкла к предательству.
        - Я пошел, - произнес он тоже шепотом.
        - Куда пошел? - кажется, испугался Яков, а потом вдруг решительно сказал: - Я иду первым, у меня ствол.
        И попер буром, словно партизан, готовый броситься на амбразуру. Чернов попер следом, в который уже раз пожалев об оставленном в джипе оружии.
        Прежде чем выйти из землянки, Яков пальнул. Предупреждающий выстрел, глупый и бесполезный. Огнеглазого зверя пулей не убить, а вот разозлить можно запросто.
        Некого было злить. Не оказалось снаружи никого: ни зверя, ни человека. В холодном лунном свете белело сломанное пополам бревно, чернели оставленные на двери царапины.
        - Это что? - спросил Яков, не опуская ружья. - Где он?
        - Ушел. - Чернов был в этом почти уверен.
        - Как ушел? - Яков пошарил в кармане куртки, вытащил сигарету и с наслаждением закурил.
        - Может, отозвали? - предположил Чернов, с вожделением поглядывая на сигарету: он бы и сам не отказался, хоть и бросил курить лет шесть назад.
        - Кто отозвал? Кто вообще может управлять такой тварью?
        - Кто-то точно может. - Чернов подставил разгоряченное лицо под прохладный, влажный от тумана ветер. - Может быть, тот, кто натравил зверя на Силичну.
        - Ты думаешь, его натравили? - Яков глубоко затянулся.
        - Я не знаю, что думать.
        - Лютый? Типа Серега его натравил? Батя его был лесником, лес они знали как свои пять пальцев. Всякую живность подбирали. Однажды у них целый год лосенок жил. Вместе с коровами, представляешь? Думаешь, нашли в лесу вот это… - Яков недоверчиво покачал лысой головой. - Нашли, выходили, а теперь что? А теперь зверь мстит всем, кого Лютый считает виноватым?
        Чернов пожал плечами, вместо того чтобы искать ответы, которых у него не было, сказал:
        - Мне пора. Нина там одна.
        - Нам пора, - решительно поправил его Яков, а потом добавил: - С этим надо что-то делать.
        Определенно, с этим нужно было что-то делать. И как можно быстрее, поэтому спорить Чернов не стал, ломанулся через бурелом прочь от землянки. На сердце было неспокойно. Теперь он знал такое… вспомнил такое, что хоть вой. Теперь он знал, где его мама. Теперь он знал, кто его мама… Силична сказала, что они приходят за теми, кого любили при жизни, что больше года не может продержаться ни одна из них. Прошло больше двадцати лет, а она все еще держится. Она не пыталась его убить. Наоборот, она пыталась его защитить.

* * *
        …В доме было темно и тихо. Нина зажгла свет, прошла на кухню. Темная вода прокралась за ней мокрыми следами босых ног. Захотелось кофе. До рези в желудке, до зубовного скрежета. Кофе и шоколада. И того, и другого побольше. А еще бы виски, крепкого виски, которым отпаивал ее Чернов. Но Чернова нет, и виски, стало быть, тоже нет.
        Нина на цыпочках прошла в спальню, тихонько, стараясь не шуметь, открыла дверь тайника. На мгновение ей почудился в его глубине красный отблеск. Всего лишь на мгновение, но этого хватило, чтобы сердце замедлило бег, почти остановилось. Она вернулась на кухню, поставила турку на огонь. У нее еще есть немного времени. Наверное…
        В дверь деликатно постучали, когда кофе уже вскипел. Нина вздрогнула, выключила газ, поплотнее закуталась в пуховую шаль, подошла к двери. Она почти знала, кто за ней стоит, но все равно спросила:
        - Кто там?
        - Нина… Ниночка, - голос был тихий, словно бы виноватый. И да, она узнала этот голос. - Простите, что так поздно, но мне срочно нужно с вами поговорить. Впустите меня, пожалуйста. Это касается того… убийства.
        Нет, она не впустит. Этой русальей ночью она не впустит в свой дом ни одного чужака. Но она может выйти наружу. Теперь точно может.
        Ружье оказалось тяжелым, почти неподъемным. Нина могла бы оставить его в доме, но решила взять с собой. На всякий случай. Навьи ночи полны страшных сюрпризов. Ей ли не знать. Ей ли не помнить…
        Он стоял на террасе, широко расставив ноги, на его плече тоже висело ружье.
        - Доброй ночи, Геннадий Львович. - Нина аккуратно прикрыла за собой дверь. - Простите, что не приглашаю в дом. Темка спит, мне не хотелось бы его разбудить.
        - Ничего, Нина. - Он понимающе кивнул, а потом многозначительно глянул на ее ружье. - Времена сейчас неспокойные. Я вот тоже… - Правая рука его коснулась ремня, на котором висело ружье. - На всякий случай вооружился. Кстати, вы умеете пользоваться оружием?
        - Умею. Зачем вы пришли, Геннадий Львович?
        Можно было не спрашивать. Она знала, зачем он пришел. Не догадывалась, а именно знала. Боялась ли? За себя точно не боялась, а Темку защитят. Защитят точно так же, как защитили ее двадцать лет назад. Нина в этом не сомневалась, все сомнения развеялись, когда темный поток воспоминаний снес с петель потайную дверцу.
        - Русалья ночь на исходе, - сказал он задумчиво и улыбнулся. - Самая сильная ночь в году, самая темная, самая опасная. Чувствуете, как вскипает кровь? - Он прислушался. То ли к биению собственного сердца, то ли к кипению собственной крови.
        Нина тоже прислушалась. Русалья ночь полнилась жизнью и не-жизнью. И того, и другого поровну, но в любой момент чаша весов может качнуться. Ей, Нине, решать, в какую сторону. Она точно знает, что именно ей. И она почти уверена, что справится. Ей даже не нужно для этого ружье. Выстрел может разбудить Темку.
        Она аккуратно положила ружье на стол, рядом с забытой с вечера чашкой. Вот такой натюрморт.
        - Я думала, вы придете вдвоем, - сказала, упираясь ладонями в столешницу. - Или даже втроем.
        - Втроем? - Он приподнял вверх густые брови, усмехнулся. - Проницательная. И чертовски красивая. Почти такая же красивая, как твоя мать.
        - Уберите оружие, Геннадий Львович. - Ее улыбка светилась радушием и легкомыслием. - Я не хочу, чтобы выстрел разбудил моего сына.
        - Теперь я понимаю. - Верхняя губа его дернулась вверх то ли в улыбке, то ли в оскале. - Я понимаю, почему она тогда не издала ни звука, даже не пикнула. Она тоже не хотела, чтобы ты услышала. Знаешь, как злит молчание, Нина? Можешь ты это понять? Когда хочется одновременно и выть от восторга, и рвать на куски от ярости?
        Она понимала. Она уже встречала такого… зверя.
        - Может быть, все закончилось бы по-другому, если бы она не молчала. Если бы она хотя бы открыла глаза. А она лежала, как полено…
        …потому что в потайной комнате играла с Клюквой ее маленькая дочь. Потому что Нина могла выйти на шум и увидеть…
        - И та, вторая, тоже молчала. Не радовалась, понимаешь?
        Та, вторая, это мама Чернова. Молчала и не радовалась, умирала в полной тишине, чтобы не напугать своего ребенка.
        - Ну, что ты смотришь на меня? - Его губа снова дернулась. - Тебе ли не знать, что такое русалья ночь, что она будит в человеке!
        В человеке русалья ночь будит страх, а в нелюде - зверя, вытаскивает из потаенных глубин самое темное, самое страшное, подталкивает в спину когтистой лапой.
        - Значит, ты все-таки была той ночью в доме. - Сычев сделал шаг навстречу, но тут же замер. То темное и страшное, о чем он говорил, уже плескалось на дне его зрачков, клубилось болотным мороком. - Я ведь до последнего надеялся, что ты осталась где-нибудь в Загоринах, у этой… Алениной подружки.
        Нет, она была в доме… Но почти ничего не видела, потому что уснула в своей тайной комнате. А когда проснулась, ей не позволили ни увидеть, ни закричать… Но она слышала! И запомнила все в малейших подробностях. На веки вечные запомнила эти возбужденные и одновременно злые мужские голоса…
        - …Генка, она не дышит! Генка, что ты натворил?! Ты задушил ее, Сычев!!!
        - Заткнись, Береза! Лучше помоги мне ее одеть…
        - Светает… Старуха вернется с минуты на минуту, надо валить!
        - Не вернется! Где ее туфли? Где ее чертовы туфли?!
        Но прабабушка вернулась, переступила порог с первыми рассветными лучами и… лицом к лицу столкнулась со своей смертью.
        - Тогда мне казалось, что она мертва. Нож, знаешь ли, опасная игрушка. Иногда даже опаснее ружья. А у меня всегда был с собой охотничий нож. Его подарил мне твой папенька. Я почти уверен, что ты достаточно умна, чтобы понять, кто из нас четверых твой отец.
        Она понимала. Нет, она знала наверняка.
        - Нож в сердце. Кто ж мог подумать, что старуха не помрет сразу! А проверять не оставалось времени, нам нужно было избавиться от улик и от… тела.
        - Моя прабабушка была жива еще какое-то время. - До тех пор, пока Сущь, огнеглазый зверь, не вырвал у нее из груди сердце. Прямо у Нины на глазах…
        …Не смотри… Не кричи…
        - Она… Алена думала, что Лютаев ее защитит. Надеялась до последней секунды. А он спал мертвецким сном на берегу. - Сычев махнул рукой куда-то в темноту. - Алкоголь с барбитуратами - убойная штука, если ты понимаешь, о чем я.
        Он все время спрашивал, понимает ли она, словно все еще сомневался, что перед ним взрослая женщина, а не маленькая девочка.
        - Алкоголь принес я, таблетки - Береза. Он, наивный дурак, надеялся обойтись малой кровью. Думал, можно и Алену накачать барбитуратами, чтобы она ничего не вспомнила. Чтобы все было по-простому, чтобы пропал огонь!
        Гнилой, смрадный болотный огонь сумасшествия, который вспыхивал сейчас в его глазах, который разгорался все сильнее и сильнее.
        - Но так неинтересно! Уверяю тебя, моя сладкая, так совсем неинтересно! Мы попробовали колеса в самый первый раз. Никакого огня, никакого драйва. Она тоже молчала. Понимаешь?
        - Сколько их было всего? - спросила Нина шепотом.
        - Три, - ответил он без запинки. - Ты станешь четвертой. - Теперь его улыбка ничем не отличалась от звериного оскала, а рука нежно гладила приклад ружья. - И я почти уверен, что уж ты-то точно не сможешь молчать. Я постараюсь.
        Он постарается. Нина не сомневалась в этом ни на секунду. Вот только он плохо ее знает. Еще хуже, чем Янычар…
        - А девочка-гитаристка? - Она не станет думать о Янычаре. Собственно, ей даже не нужен ответ на этот вопрос, ей нужно тянуть время.
        - Эта дура? - В голосе Сычева послышалось раздражение, рука крепко, до побелевших костяшек, сжала приклад. - Соблазнила Славку. Повелась на его обещания подвезти до города, а он привез ее к Темной воде и… не удержался. Русалья ночь, понимаешь.
        Русалья ночь… Гнилая кровь… Яблочко от яблоньки…
        - Задушил! Полудурок! Не хватило мозгов, чтобы спрятать тело, но хватило, чтобы кинуться за помощью к отцу. - Сычев ухмыльнулся. - Она кричала. Он сказал, что она кричала, до последнего молила о пощаде. Она бы сделала что угодно, чтобы он ее отпустил. Но он увлекся. И слишком поздно обратился ко мне за помощью, уже почти на рассвете. Пришлось импровизировать. К счастью, к тому времени уже поползли эти слухи про зверя…
        Не слухи. Уж ему ли не знать?
        - У вас кровь. - Нина не сводила взгляда с его на глазах набирающей красноты рубашки.
        - Старые раны. - Он пожал плечами. - Открываются в минуты особого душевного волнения. Или физического… Значит, зверь… Мне показалось забавным свалить все на эту блохастую тварь.
        Нет, ему просто хотелось еще раз прикоснуться к смерти, вспороть, в клочья порвать беззащитное горло.
        - Потом-то до меня дошло, что концы нужно прятать в воду. И мы спрятали. До сих пор не могу понять, как она снова оказалась на берегу.
        Она всплыла. Бедная девочка, застрявшая между мирами, пыталась нащупать путь обратно. Тогда-то ее и нашел Яков. Тогда-то, глядя на Якова и Чернова через тонкую преграду воды, она впервые почувствовала голод…
        - А что ты оглядываешься, Нина? - Сычев коснулся своей окровавленной рубашки, словно приласкал открытую рану. - Думаешь, твой дружок придет тебя спасать? Так он не придет! Прямо сейчас он подыхает под землей, в корчах сдыхает от удушья вместе с дурачком Яковом. - Он глянул на часы. - Через полчаса все будет кончено, моя сладкая. Я не люблю, когда становятся у меня на пути. Одного на зону, второго и третьего червям под землю.
        Полчаса… становятся на пути… Значит, Чернов не бросил их с Темкой. Значит, он пытался им помочь и сейчас умирает где-то под землей от удушья…
        Нина закрыла глаза, прислушалась к себе и к темноте. Темнота отозвалась почти мгновенно, ей показалось, что даже с радостью. Вот только подчиняться не хотела. Пришлось приказать…
        - Чего опечалилась, моя сладкая? - Голос Сычева заглушил слабое ворчание. - Переживаешь за своего дружка? Не переживай, его смерть будет почти безболезненной. По сравнению с твоей. Я все еще не теряю надежды услышать крик этой ночью.
        Она тоже. А еще те, что в эту самую секунду поднимаются со дна озера на запах крови. А еще тот, кто прячется в темноте за старой липой.
        - Остается еще Березин. - Нина открыла глаза.
        - Слабак! - Сычев махнул рукой. - С ним тоже придется разобраться. Слишком много он знает и слишком истерично ведет себя в последнее время. Не бойся, моя сладкая, я что-нибудь придумаю. До следующей русальей недели еще есть время. И не смотри на меня так, человеческую природу не переделать.
        Человеческую ли? Звериную. Наверняка звериную! Вот только даже звери не творят такое. Даже Сущь…
        Сычев посмотрел на наручные часы, удовлетворенно кивнул. У него еще было много времени. Он избавился и от врагов, и от свидетелей. Почти от всех врагов и всех свидетелей. Ему хочется пить эту русалью ночь маленькими глотками, как дорогой коньяк. Ему хочется задушевных разговоров перед тем, как он приступит к тому, зачем пришел. И Темная вода скроет следы его ночных бесчинств точно так же, как она делала это раньше. Как делала двадцать лет назад. Века назад…
        - Почему вы остановились? - спросила Нина, всматриваясь в темноту, прислушиваясь к темноте. - Почему тогда, двадцать лет назад, вы остановились?
        Он глянул на нее с изумлением, словно бы никогда раньше не задавался этим вопросом. А может, и не задавался.
        - Почему? - Перепачканной кровью пятерней он пробежал по седым волосам, окрашивая их в бордово-красный. - А ведь в самом деле, почему? Не хотелось. Не чувствовал я в себе этой страсти. Вот сейчас чувствую, - он глянул на Нину с вожделением, - а тогда словно успокоился. Женился даже, сына родил.
        Сына родил… Яблочко от яблоньки… Такое же гнилое, ядовитое яблочко.
        - Думал, ну все - отгулял свое, пора и остепениться. А потом увидел ее. То есть тебя. Ты ведь знаешь, как сильно ты похожа на свою мать?
        Да, теперь она знала. Они похожи, и не только внешне. Если потребуется, Нина тоже будет молчать. Вот только не потребуется. Ее сил хватит. Ее сил уже хватило на то, чтобы понять, почему двадцать лет спала Темная вода, почему на берегу озера и в сердцах людей царил покой. Потому что тогда, двадцать лет назад, была принесена жертва. Страшная, кровавая жертва. Потому что Силична, прабабушка, которую она почти не помнила, приняла решение, позволившее кому-то выжить, а кому-то сохранить душу.
        - А теперь ты мне скажи, Нина, как на духу скажи! Когда ты поняла, что твою мать убил я?
        Когда поняла? Догадываться начала после рассказа навки. Навка помнила своего убийцу и помнила того, кто забавы ради кромсал ей горло. Вот только тогда Нина еще не знала наверняка, сколько их было - настоящих убийц. Яков тоже значился в ее черном списке, как и Березин. Они, все четверо, были в ее списке! А потом потайная дверца слетела с петель, и Нина вспомнила. Обрывки мозаики сложились в цельную картинку. Цельную страшную картинку.
        - Сегодня. - Она не стала врать.
        - Когда я заглянул к тебе на огонек?
        - Позже.
        - То есть тогда, когда ты задавала все эти свои вопросы, ты еще ничего не знала.
        - Не знала.
        - Забавно. - Он ухмыльнулся совершенно безумной улыбкой. - Выходит, я зря волновался.
        - Не зря.
        И снова она не стала врать. Он просто еще не понимает, что его ждет, не догадывается.
        Оказывается, она тоже не смогла предвидеть все и сразу, потому что, когда Сычев сделал шаг в ее сторону, из темноты послышался сиплый голос:
        - Стоять!
        Он замер, застыл как вкопанный, а потом проговорил с легкой досадой:
        - Ну конечно! Как я мог сбросить тебя со счетов, Лютый! Мне сказали, меня клятвенно заверили, что тебя возьмут под стражу, отвезут в район. Ради твоего же блага. - Он снова усмехнулся. - Чтобы не случился самосуд. Ты же понимаешь, как сейчас неспокойно в Загоринах? Девушку убили. Еще одну девушку. И что же? Участковый, этот никчемушник, меня обманул?! Он же сам лично звонил мне, чтобы отчитаться, что тебя взяли. Я своими собственными глазами видел, как они тебя взяли. Я был там, у этой твоей землянки! А потом что?
        - Что потом? - Из темноты под тусклый свет электрической лампочки вышел мужчина. Он был высокий и болезненно худой. На его изможденном лице живыми оставались только глаза, яркие, как васильки. В руках он держал обрез, держал как-то так, что сразу становилось понятно - он умеет обращаться с оружием. - Он тебя не обманул, Генка. - Мужчина шагнул на террасу, и его болотные сапоги оставили на досках грязные следы. Нина уже видела и эти сапоги, и эти следы… В далеком детстве, двадцать лет назад…
        Не смотри… Не кричи…
        - Здравствуй, девочка. - На Нину мужчина глянул мельком, и лицо его осветила мимолетная улыбка. Ему не нужно было ее разглядывать, он уже видел и ее, и Темку. Он нес вахту у Темной воды с того самого дня, как вернулся в Загорины. - Я боялся, что опоздаю.
        - Ты сбежал! Обвел вокруг пальцев олухов из района! Я должен был догадаться. Ну ничего! Зато я заприметил этих двоих, Якова с Черновым. Едва не столкнулся с ними нос к носу, успел спрятаться в самый последний момент. Они теперь подыхают в твоей землянке. Каково это, Серега? Каково знать, что на твоей совести еще две смерти?
        - Иди в дом, девочка, - велел мужчина, которого Нине следовало бы называть папой. Возможно, она так и сделает, когда все закончится. Если все закончится. - Иди в дом и не выходи, пока я тебя не позову. А ты не дергайся! Я всегда стрелял быстрее и лучше тебя. Опусти ружье, Сычев.
        - И что ты сделаешь? - Конечно, он не опустил ружье, но во взгляде его больше не было прежней уверенности. Уверенности не было, а сумасшедший огонь разгорался ярким пламенем. - Ты хладнокровно убьешь человека на глазах у собственной дочери? Возьмешь грех на душу? Да ты же ничтожество, Лютый! Невезучее ничтожество! Скажи мне лучше, как ты очутился на месте преступления двадцать лет назад? Ты же пьяный был, лыка не вязал! У меня - что греха таить! - имелась мыслишка свалить все на тебя. Потому и ножик, подарок твой, с собой взял. А на ножике только твои отпечатки. Я же, в отличие от тебя, не дурак, я все наперед просчитываю. А тут и карга старая так удачно под удар подставилась. Вот бы и с Аленкой твоей ненаглядной так же… чтобы на тебя и ее убийство свалить. - Сычев оскалился. - Но там уж другие отпечатки, другие улики. Наследили мы там с Березой. Сильно наследили. Если ты понимаешь, о чем я. - Сычев хихикнул, пригладил окровавленную рубаху. - А тут такой подарок: ты сам приперся, собственной персоной! Кругом твои следы, твои отпечатки! А у старухи сердце из груди вырвано. Даже я бы до такого
зверства не додумался! Так что тебя сюда привело, Лютый?
        - Алена… Она меня привела… - Голос Лютаева звучал глухо, почти равнодушно. - Тронула меня за плечо, в глаза заглянула. А у самой глаза черные-черные… Очнись, говорит, Сережа. Очнись, там наша дочка совсем одна… Я не понял… не почуял, какая с ней беда стряслась. Сил только и хватило, чтобы сюда дойти… Сил хватило, а разума - нет. - Он посмотрел на Нину, сказал виновато: - Я искал тебя, девочка. Честное слово, искал.
        Она кивнула в ответ. Искал. И если бы не Сущь, если бы не ее собственный парализующий страх, то и нашел бы. Но теперь уж что?..
        - А теперь уходи! Ступай в дом, Нина! На человека я руку не подниму, но это… это не человек!
        - Нет! - Она замотала головой. - Не надо этого делать! Я прошу вас. Его можно задержать, вызвать полицию. Я дам показания, и все закончится.
        - Показания? - Лютаев, человек, который пока еще не стал ее отцом, но уже не был и чужаком, горько усмехнулся. - У него - деньги и власть. Он сотрет твои показания в пыль. И тебя он тоже сотрет в пыль, девочка. Тебя и твоего сына. А мне больше нечего терять. - Ствол обреза угрожающе дернулся.
        - Нет! - Нина старалась не кричать, старалась помнить про Темку. - Нет, вам есть что терять! Тебе есть что терять, папа! У тебя есть мы!
        Он замер, словно окаменел. И на лице его, испещренном ранними морщинами, застыло странное, не поддающееся описанию чувство. Это было все сразу: и боль, и горечь, и неверие, и надежда, и робкая радость. Все те эмоции, которых он сознательно лишал себя все эти долгие годы.
        - Я думал, что тебя больше нет, Ниночка. Я думал, что тебя тоже больше нет… - Он говорил, а ствол его обреза целился в живот Сычева, прямо в центр кровавого пятна. - Я искал тебя…
        - Мы все ее искали. - Сычев попятился. - Сказать по правде, со временем я тоже стал думать, что ее больше нет, что ее сожрала та красноглазая тварь.
        - Та тварь, которая напала на вас у озера? - Как же Нина его ненавидела! Просто лютой, нечеловеческой какой-то ненавистью. Но она не может позволить своему родному отцу замарать руки кровью этого выродка. Ей нужно еще совсем чуть-чуть времени.
        - Да. Местные зовут ее чупакаброй. - Сычев машинально коснулся своего живота. - Вот только никакая это не чупакабра! Это какой-то адский пес! Адский…
        - Это Сущь, - сказала Нина очень тихо, но они оба ее услышали и оба уставились на нее расширившимися от изумления глазами. Как малые дети, готовые услышать страшную сказку на ночь. - Это Сущь, а не адский пес… совсем не адский. - Пуховая шаль льнула к коже, ластилась, словно живая. В каком-то смысле она и была живой, бабушка связала ее из шерсти, которую вычесала у Сущи, из волшебной, меняющей цвет и исчезающей на глазах шерсти.
        - Что еще за Сущь?.. - Голос Сычева дрогнул. - Что еще за хрень такая?
        Не адский пес и не чупакабра. Даже не оборотень в полном смысле этого слова. Обережный дух для тех, кто взялся охранять покой Темной воды. Очень опасный обережный дух…
        …В детстве Нина называла его Сущиком, потому что имя Сущь казалось ей непонятным и неподходящим для такого красивого, для такого волшебного пса! Только одно это слово она умела произносить. Так уж у нее получалось. Бабушка пыталась объяснить, что Сущь - это от слова «сущее», что это очень важно и Сущик может обидеться на нее, но Сущик не обижался, Сущик очень сильно ее любил, даже сильнее, чем бабушку. Наверное, поэтому Нина и не испугалась, когда бабушка подняла ее с кровати темной русальей ночью, закутала в теплую пуховую шаль и повела за собой к озеру. Бабушка сказала, что Нина уже достаточно большая, чтобы увидеть, какой Сущик на самом деле, что он на самом деле. Бабушка держала ее за руку так крепко, что было немного больно, а еще любопытно. Бабушка умела удивлять.
        - Смотри… - она погладила Нину по голове, - смотри, моя хорошая, и ничего не бойся.
        Она и смотрела. Во все глаза смотрела, как сгущается темнота, как вспыхивают в ней два красных огонька, как темнота начинает обрастать серебристо-серой шерстью. А потом послышалось тихое ворчание. Слишком тихое для такого большого зверя.
        В этом красноглазом, остроухом и зубастом чудище Нина мгновенно узнала своего Сущика. Она узнала бы его даже без предупреждения бабушки. Просто почувствовала бы. И клыкастой пасти коснулась без страха и отвращения, а потом прижалась щекой к мощной, пахнущей туманом и мокрой шерстью шее.
        Сущь обнюхал ее, совсем по-собачьи ткнувшись горячим носом в растрепанную макушку, заворчал и лизнул длинным, совсем не собачьим языком.
        - Вот и славно, - сказала бабушка, как показалось Нине, с облегчением. - После моей смерти он станет твоим насовсем, но и сейчас он будет слушаться, любить и защищать тебя.
        Серебристая шерсть под Ниниными пальцами менялась, редела, становилась тоньше и короче. Сущь тоже менялся. Прямо на глазах! Уже не зверь, но еще и не человек! Чудище на двух ногах, как в сказке про аленький цветочек, что читала Нине мама.
        - Моя! - Из острозубой пасти слова вырывались нескладными, но все равно понятными. - Моя Нина!
        Она засмеялась, снова потянулась к чудищу. И пасть, уже не звериная, но еще и не человечья, тоже растянулась в улыбке.
        Сущь теперь был с ней всегда, во всех трех своих обличьях, но чаще всего в виде пса. Бабушка сказала, что так проще всего. Особенно для мамы. Мама не видела его истинную суть, мама не видела многих вещей, которые для Нины и бабушки были очевидны. Она даже не видела Сущь на фотографиях. Почти никто не видел. За мамой Сущь не присматривал, у него было только две настоящие хозяйки, но Нина знала, ее Сущь любит сильнее всего. И защищать станет до самого конца.
        Он и защитил. Как умел, как считал нужным и правильным. Когтистая, пахнущая псиной лапа, зажимающая рот, и шепот:
        - Не смотри… не кричи…
        Наверное, он мог бы защитить маму от тех людей, но ему было приказано во что бы то ни стало защищать Нину. Он сам хотел защищать Нину. Однажды бабушка сказала, что такие, как Сущь, особенные существа, очень любят детей. Любят и никогда не обидят.
        Детей не обидят, а как насчет взрослых? Как насчет бабушки?..
        Тонкий хвост, сшибающий головки одуванчиков… Лапа с вырастающими черными когтями…
        Не смотри…
        Не кричи…
        Так надо, Нина…
        Так было надо. Теперь она знает это наверняка. Кровавая жертва, великая жертва, усыпившая Темную воду на долгие годы, давшая передышку живым и надежду мертвым. Бабушка решила все сама. Сущь лишь исполнил ее просьбу, оборвал агонию и совершил кровавое жертвоприношение. Кровь такой, как они, - это огромная усмиряющая сила. Нина помнила, как бросились врассыпную русалки, когда ее собственная кровь смешалась с водами озера. А на что способно еще бьющееся сердце?..
        Не смотри…
        Не кричи…
        Давай кататься, Нина…
        Сущь толкнул когтистой лапой потайную дверь почти сразу, как ушел тот человек в болотных сапогах. В потайной комнате Сущь помещался, только когда становился чудищем на двух ногах. И говорить он мог только тогда.
        - Давай кататься, Нина…
        Она не хотела кататься! Она хотела к своей маме! И боялась увидеть бабушку…
        - Кататься… - слова потонули в тихом рычании, и на подоле ее нарядного красного платья в белый горошек сомкнулись мощные челюсти. Сущь лег перед Ниной на пол. Холка его нервно дергалась, а в глазах разгорался красный огонь.
        Теперь у нее остался только ее Сущик. Страшный Сущик, забравший у бабушки сердце. Теперь только он будет любить и защищать Нину. А потом, когда она вырастет, они вдвоем найдут и накажут тех людей.
        Сущь не стал ждать, когда она вырастет. Сущь сам нашел Сычева. Вот только убить не сумел, потому что на излете русальей недели слабел точно так же, как слабела Темная вода, но пометил на всю оставшуюся жизнь. Озерный дух… он был создан и призван охранять не только таких, как Нина, но и Темную воду тоже. Отпугивать, не подпускать к ней чужаков. Особенно в русалью неделю, в страшную русалью неделю, когда чаша весов может склониться в любую сторону. Когда такие, как Сычев, повинуясь неведомому зову, выходят на охоту.
        А Березин темной русальей ночью попался в объятия к навкам, к сонным, уже готовым погрузиться в долгий двадцатилетний сон навкам. Только потому он и остался жив. В каком-то смысле им с Сычевым повезло. Вот только повезло ли?
        Сущик отнес Нину к Шипичихе, грозно рыкнул на кинувшегося было к ним пса, ударил лапой по тяжелой двери, оставляя глубокие зазубрины. Дверь открылась почти сразу же. Старуха не испугалась и не закричала, бесстрашно подошла к Сущику, положила худую ладонь ему на лоб, прикрыла глаза, а когда снова их открыла, перевела взгляд на Нину:
        - У меня есть для тебя подарок, Нина. - В руке ее, откуда ни возьмись появилась полосатая юла. - Посмотри. Ты только посмотри, какой он чудесный…
        Нина посмотрела…
        - …Что еще за Сущь? - сиплый голос Сычева пробивался через мельтешение разноцветных полос и мерный гул раскручивающегося волчка.
        Как же ей хотелось сказать: «Ты узнаешь! Очень скоро ты узнаешь, что такое Сущь!» Но вместо этого она произнесла совсем другое. И посмотрела не на Сычева, а на своего отца:
        - Папа, пусть он уходит. Отпусти его.
        - Нет! - Лицо отца исказила судорога. - Он не заслуживает прощения!
        - Уходите! - Нина встала между Сычевым и отцом, прямо на линии огня. - Уходите, если у вас получится уйти…
        Нет, она, как и ее бедный отец, не была готова прощать. Но о справедливости и сути вещей Нина знала чуть больше, чем этот замученный, измордованный жизнью человек. На то и существует русалья ночь, чтобы чаша весов склонилась в правильную сторону. Особенно когда на одной из чаш до сих пор лежит и кровоточит жертвенное сердце.
        - Нина, ты не понимаешь… - Отец прицелился.
        - Уходи! Пошел вон! - Нина повернулась к отцу спиной. Теперь она смотрела прямо в глаза пятящегося к краю террасы чудовища. В глазах этих не было ни сожаления, ни раскаяния - одно лишь дикое торжество.
        Наверное, поэтому она не удивилась, когда из темноты, из безопасной, по мнению Сычева, темноты послышался его теперь уже точно сумасшедший смешок и еще один, очень характерный звук. Сычев приготовился стрелять. Он был в темноте, в безопасности, а они с отцом на освещенной террасе. В кого он решит выстрелить первого?
        Крепкая рука сжала Нинино плечо, с силой толкнула ее в глубь террасы. Теперь на линии огня стоял ее отец. Еще одна жертва во имя любви и будущей жизни. Еще одна чистая душа…
        А в темноте уже рокотал рев мотора и вспыхивали красные огни…
        А из темной воды уже выходили навки…
        - Он ваш, - сказала Нина, впиваясь ногтями в деревянные перила.
        Грохот выстрела потонул в отчаянном, наполненном ужасом вопле. Нина спустилась к воде. Отец спустился следом. Навья луна залила берег мертвенным светом. Его хватало, чтобы в малейших подробностях видеть все и всех.
        Сущь с ощетинившимся, дыбом стоящим загривком, яростно сшибающий тонким, как кнут, хвостом уже не одуванчики, а ивовые ветви…
        Бегущие от «уазика» Чернов и Яков. Живые! Слава богу, живые! Яков что-то кричит и на бегу прилаживает к плечу ружье. Это лишнее. Оно все равно не понадобится, а выстрел может разбудить Темку…
        Сычев и… теперь еще и отец в самом центре навьего хоровода.
        Навки… Голодные и яростные, помнящие свои обиды и своих убийц. В последнюю ночь русальей недели они не пощадят никого. Если Нина позволит…
        Тонкие руки с полупрозрачной кожей и черными когтями тянутся к зашедшемуся в беззвучном визге Сычеву. Эти руки приласкают, расправят окровавленную, прилипшую к животу рубашку, а потом вспорют сначала ткань, а потом и кожу.
        - Вот мы и встретились, миленький мой… - Тихий шепот и кончик языка, облизывающий дергающуюся в тике щеку Сычева. - Помнишь, как сильно ты меня хотел? - Это она, самая первая жертва. Уже вкусившая человеческой крови, уже неукротимая, но все равно заслуживающая отмщения. - Помнишь, миленький?
        Он помнит! И рад бы забыть, но помнит и визжит уже в полный голос. Он видит то, что и должен видеть, женщину, жизнь которой он отнял больше двух десятков лет назад. А навка уже плетет из нитей морока тонкую удавку, чтобы он никуда не сбежал, чтобы остался с ней на веки вечные.
        И к отцу тоже тянутся из темноты бледные руки, обвивают ласково за шею.
        - Нет!!! - кричит Нина и пытается прорваться в навий хоровод.
        А к ней пытается прорваться Чернов, хватает за плечи, крепко-крепко прижимает к себе. В его глазах - тоже морок. Он тоже что-то видит. Он знает что-то неведомое Нине и поэтому держит так, что не вырваться, и поэтому жарко шепчет ей на ухо:
        - Нина, подожди… Им нужно попрощаться…
        Попрощаться…
        А отец уже прижимает к себе навку так же крепко, как Чернов прижимает ее, Нину. Нет, не навку! Женщину! Нинину маму! Мама гладит его по седым волосам, поверх его плеча улыбается Нине почти счастливой улыбкой, кивком головы указывает куда-то в сторону, туда, где медленно поднимается на поверхность черная навья лодка с тремя венками из луговых трав.
        Объятия Чернова сначала слабеют, а потом размыкаются, он тоже бесстрашно и безрассудно шагает в навий хоровод к женщине с длинными черными волосами, к женщине, глаза которой полны живого тепла и нежности. Она не достает Чернову даже до плеча, но кажется, что рядом с ней он все еще маленький мальчик, а не взрослый мужчина. И по вихрастой голове она гладит его с материнской любовью и шепчет что-то на ухо. А Нина вдруг с кристальной ясностью понимает, для чего нужна была жертва. Для того, чтобы двадцать неизбежных навьих лет превратились в один милосердный год. Чтобы две матери смогли дождаться и проститься со своими покинутыми, уже повзрослевшими детьми. Теперь, когда у Нины достаточно сил, чтобы проводить их обеих на ту сторону. Теперь, когда ее сил достаточно, чтобы заглушить их многолетнюю боль и многолетний голод, они могут проститься с теми, кого любили при жизни.
        Одного лишь движения руки хватает, чтобы разочарованная навка отпустила уже переставшего визжать Сычева. Одного лишь его остекленевшего взгляда достаточно, чтобы понять, что человек этот наказан до конца своих дней. Потому что до самого конца он останется жить в навьем мороке. Наверное, это куда хуже смерти…
        Яков тоже шагает в воду. Свои «авиаторы» он сдвигает на лоб одновременно лихим и растерянным движением. На его загорелом лице робкая улыбка. Нина не слышит его голос, но точно знает, чье имя он произносит. И мамина рука ласково треплет его по бритому затылку таким движением, словно ерошит буйную шевелюру. И мамины губы что-то шепчут ему на ухо, наверное, что-то важное, потому что он кивает и улыбается.
        Нина ждет своего часа. Сейчас она маленькая девочка в красном платье в белый горох. Сейчас в ее руке кукла Клюква, а непослушные волосы щекочут щеку. Мама умеет управляться с ее волосами лучше всех, и косы плетет такие красивые, как на картинках в модных журналах.
        - Давай-ка я расчешу тебя, детка! - В маминых зеленых глазах ласковая грусть, а в руках деревянный гребешок. - Какая же ты стала взрослая, моя Нина!
        - Мамочка, я так скучала по тебе! - Нина встает на колени, чтобы маме было удобно заплетать ей косу.
        - Я знаю, малышка. Я тоже по тебя скучала. - Гребешок ласково скользит по волосам, расчесывая непослушные пряди. - Ты выросла смелой и сильной. Даже без меня…
        Они разговаривают. Нина знает, что времени хватит. Эта ночь будет длиться столько, сколько нужно, чтобы они сказали друг другу самое важное. Чтобы попрощались и подготовились к расставанию.
        - Он хороший человек… - Коса заплетена уже наполовину. - Твой папа. Он хороший человек и не виноват, что так вышло. Присмотри за ним. Ладно?
        Нина кивает. Она присмотрит. Она бы и так присмотрела, безо всяких просьб.
        - И за тобой присмотрят. - Вплетенные в косу васильки щекочут шею.
        - Сущик?
        Мама смеется задорным молодым смехом.
        - Нет, я говорю о нем. - Он смотрит на Чернова. - Он уже за тобой присматривает.
        Присматривает. Смотрит очень внимательно, словно пытается понять про нее что-то очень важное. Уже понял, потому что лицо его озаряет неуверенная улыбка. Нина улыбается в ответ.
        А из темноты доносится то ли тихое ворчание, то ли приглушенное рычание. Они оборачиваются все разом, оборачиваются к Сущи и маленькому мальчику, который крепко и бесстрашно держит зверя за шею. Проснулся. Или Сущь разбудил, чтобы показать внука бабушке, чтобы дать возможность им, никогда не видевшим друг друга раньше, попрощаться.
        Напрягается, каменеет Чернов. Хватаются за оружие отец и Яков.
        - Не надо. - Мамины руки успокаивающе ложатся им на плечи. - Он вас не обидит. Он никого тут не обидит.
        А Сущь крадется к озеру, замирает у самой кромки воды, втягивает черными ноздрями предрассветный туман, по-кошачьи щурит красные глаза. Обережный дух, который сначала защитил Нину, а потом и ее маленького сына. Ее Сущик.
        Она подходит к зверю без страха, одной рукой обнимает Темку за плечи, второй обхватывает Сущь за шею. От него привычно пахнет мокрой шерстью и немного луговыми травами. Он ласково утыкается горячим носом Нине в шею, уже не ворчит, а урчит всем своим огромным серебряным телом.
        А мама тянется к Темке. И Темка тянется к ней. Голос крови силен в таких, как они. Таким, как они, не нужны ни представление, ни объяснения. Родовые знания просачиваются в них с Темной водой, чтобы остаться с каждым из них навсегда.
        Нине тоже хочется подойти, присоединиться к тихой беседе этих двоих, но на запястье ласково и решительно смыкаются крепкие челюсти. Не мешай им - читается в красных глазах, не мешай им и побудь со мной, погладь, почеши за ухом. И она гладит, выбирает колючки чертополоха из серебряной шерсти, а Сущь щурится от удовольствия.
        Они все - и живые и мертвые - снова собираются вместе, когда верхушки высоких сосен начинает золотить нарождающийся рассвет.
        - Нам пора, детка. - Мама целует Темку и надевает на голову Нины венок из луговых трав. - Проводите нас, дети. Проводите и закройте за нами дверь. Навсегда.
        Навсегда. Нина знает, как это сделать, и знает, что им с Темкой это по силам. А еще она знает, что случится, когда дверь между мирами закроется. Сущь поднимает на нее усталый взгляд, ворчит ободряюще. Сущь тоже знает.
        Они плывут по лунному фарватеру на навьей лодке, места в ней хватает как раз четверым. Сущь плывет рядом, над темной водой видна только его остроухая голова. А под водой, не поднимаясь на поверхность, безмолвной мертвой свитой скользят навки. Этим утром они тоже войдут в потайную дверь. Нина чувствует их нетерпение и страх, слышит их тихое прощальное пение.
        Они ждали этого момента годами, а некоторые, возможно, веками. Ждали и одновременно боялись того дня, когда в доме на берегу Темной воды появится мальчик. Ждали, когда из глубин озера к нему поднимется черная навья лодка, признавая и его право, и его силу. И не просто покорно ждали, а пытались убить, утопить просыпающуюся в нем силу в Темных водах озера. Пытались его жизнью оплатить свою не-жизнь. Не получилось. Сущь, обережный дух и темный погонщик, не позволил. И навки смирились, подчинились и детской воле, и недетской уже силе. Долгие века ожидания, боли и страха подходили к концу, а черная лодка подплывала к забрезжившей в тумане двери…
        От двери, от перехода между мирами, она унесла только двоих, тех, кому место на этой стороне. Остальные ушли, переступили порог. Кто добровольно и с радостью, кто смиренно, кто ропща и сопротивляясь из последних сил. Но ушли все, кому пришло время. И остались те, чей час наступит еще не скоро.
        На берегу их ждали трое мужчин. Стояли по стойке «смирно», словно статуи, до тех пор, пока черная навья лодка не ткнулась острым носом в берег, а потом шагнули в воду. Чернов подхватил на руки Темку, отец набросил на Нинины плечи пуховую шаль, Яков закурил. А темная вода светлела прямо на глазах, то ли от утвердившегося на небе солнца, то ли по какой-то иной причине.
        - Да, похоже, озеро придется переименовывать, - задумчиво сказал Яков.
        Эпилог
        Год спустя
        К новому дому Нина привыкла быстро, а Темка еще быстрее. Чернову привыкать и вовсе не пришлось, потому что дом этот он строил для себя и под себя. Сначала. А теперь вот оказалось, что дом прекрасно подходит для комфортной жизни не только одиночки, но и целой семьи. Да, очень даже подходит! И для приема гостей!
        Гостей в их доме теперь всегда было много. Нинин отец, Яков с Ксюшей, Гришаев с женой Алей, товарищи и сослуживцы Чернова. За минувший год Темная вода стала очень популярным местом. Чернов уже начал ворчать, что даже слишком популярным. А по весне на берегах озера угнездились рыбаки. Пока только на берегах, но об их небывалых уловах в Загоринах уже начали складывать легенды. Уловы и в самом деле были богатые. Отец, Чернов, Яков и Темка могли бы этот факт подтвердить. Если бы захотели. Но они предпочитали помалкивать, не выдавать рыбные места. Хотя бы первый год.
        Это был одновременно тяжелый и счастливый год, в равной мере насыщенный радостными и грустными событиями. Нет, пожалуй, радости было больше. По крайней мере, в их семье.
        Чернов сделал ей предложение полгода назад. Собственно, предложение это было чистой формальностью, потому что к тому времени они с Темкой уже и так переселились в его модерново-рустикальный дом. Кажется, Чернов забрал их к себе прямо тем утром, что завершило русалью неделю. Да, совершенно точно, тем утром! Просто подогнал к домику у озера свой джип и закинул их с Темкой на заднее сиденье.
        - Мне так будет спокойнее, - сказал с мрачной решимостью.
        - Как - так? - спросила тогда Нина.
        - Чтобы вы находились рядом.
        - Надолго?
        - Навсегда.
        Наверное, это и было самое настоящее предложение. Нет, даже наверняка! Не слишком романтичное, зато искреннее.
        - Но могу переехать к вам с Темычем, если тебе так будет спокойнее. - Он сказал это, не оборачиваясь и даже не глядя на Нину.
        Ей было спокойно рядом с ним в любом месте. Кажется, она так ему и сказала там, сидя в салоне джипа. Или она сказала это, лежа поперек широкой кровати Чернова, положив голову на его каменное пузо? Или когда вышла на террасу с двумя чашками кофе и уселась рядом с ним, свесив босые ноги прямо в воду? Или она сказала ему это в каждый из тех раз? Оказывается, счастье, тихое женское счастье, не нуждается в статистике. Оно есть, и этим все сказано.
        Яков сделал предложение Ксюше прошлой зимой. Свадьбу гуляли всеми Загоринами. Катались на озере на коньках, а по деревне на самой настоящей тройке. Ксюша и Темка визжали от восторга. Причины для восторга у них были разные, но это тоже ничего не значило. Нет, это означало, что темнота ушла из этих многострадальных мест. Или потихоньку уходила вслед за теми, кто носил ее в своих душах.
        Расследования и разбирательства длились почти год. Сычева-младшего арестовали после проведенных экспертиз и чистосердечного признания Сычева-старшего. Временами ему удавалось вынырнуть из навьего хоровода, и тогда он начинал кричать, умолять о пощаде и милости. А потом принимался рассказывать такие страшные вещи, от которых даже у бывалых, ко всему привычных следователей шел мороз по коже. Этих «окошек» прояснения и раскаяния становилось с каждым разом все меньше и меньше, из навьего морока просто так не вырваться. Но информации, фактов и доказательств хватило.
        Березин не стал дожидаться расследования. Его нашли мертвым на дне пансионатского бассейна. На лице его, говорят, было выражение нечеловеческого ужаса, а на бортике лежала увядшая кувшинка. Про кувшинку рассказывал пансионатский сторож, про кувшинку и мокрые женские следы на кафеле. Но сторож любил приложиться к бутылке, а криминалисты так ничего и не нашли. А Нина была почти уверена, что все это - остатки морока, что накинула на Березина на прощание одна из навок. Возможно, та же самая - первая жертва. Пусть и запоздалое, но возмездие.
        Возмездие - одним. Полная реабилитация - другим. Нинин отец по ее настоятельной просьбе поселился в домике на берегу. Это было правильное и успокаивающее истерзанную душу решение. Сколько потребуется времени, чтобы исцелиться окончательно, Нина не знала, но они с Черновым делали все возможное. И Яков с Ксюшей тоже делали. И даже Шипичиха, которая наведывалась в дом у озера с регулярностью часового. Но лучшим лекарством для него было общение с внуком. Лекарством и успокоением.
        Темке тоже требовалось лекарство. Ее бесстрашный мальчик тосковал по пропавшему другу. Сущь не вернулся с той стороны. Или не смог, или остался охранять переход. Нина тоже тосковала. По всему сразу. Но это была светлая, почти незамутненная тоска. Наверное, потому, что рядом с ней был Чернов. Наверняка потому! Она тосковала и с легкой тревогой ждала очередную русалью неделю, прислушивалась к шорохам, всматривалась в Темную воду, которая на самом деле больше не была темной, ждала, что со дна ее вдруг снова поднимется черная навья лодка. Мало ли…
        Чернов, кажется, тоже ждал. А самого его ждала работа. Медицинский центр функционировал как часы. Чернов, бывало, говорил, что главное - как следует наладить процесс, а потом можно лежать на печи и ничего не делать. Но оба они знали правду: присмотр нужен и за медцентром, и за Темной водой. Так они и жили этот год - на два дома. Но, когда очередная русалья неделя вступила в свои права, Чернов отложил все дела и вернулся в дом у озера. Береженого и бог бережет…
        Они оба знали: стоит только пережить вот эту одну-единственную русалью неделю, и все закончится теперь уже навсегда. Может, оно уже закончилось, но все равно надо удостовериться.
        Тот звук Нина услышала первой. Нет, это была не колыбельная и не скрежет когтей по стеклу. Это было похоже на слабый детский плач. Или не детский.
        На террасу она выбежала первой, накинув поверх пижамы пуховую шаль. Следом вышел Чернов. На лице его застыла решимость. Ее муж, так же, как и она сама, этой ночью был готов ко всему. Но к этому они оказались не готовы.
        Он лежал на верхней ступеньке лестницы. Еще явно кроха, но уже крупный, длиннолапый и остроухий, с отливающей серебром шерстью. Он ткнулся горячим носом в протянутую Нинину ладонь и тихо рыкнул. Пока еще по-щенячьи тихо. А потом лизнул ее в щеку шершавым языком.
        - Сущик! - послышался за их спинами восторженный визг. - Мой Сущик вернулся!
        Темка бросился к щенку, ухватил за не по-собачьи острые уши, чмокнул в нос.
        - Ты вернулся!
        Щенок радостно тявкнул. И на мгновение, всего лишь на долю секунды в его карих глазах вспыхнули красные искры…