Сохранить .
Точка Андрей Алексеевич Кокоулин
        Шесть лет назад Леммер Искин покинул Фольдланд. Теперь он - беженец, живущий в небольшом остмаркском городе.
        Точка
        Глава 1
        Воды на этаже опять не было.
        Ни холодной, ни горячей. После поворота вентиля с холодной водой раздавалось обнадеживающее шипение, после поворота вентиля с горячей не раздавалось ничего. Это говорило о том, что холодная, возможно, будет к полудню, а горячую, пожалуй, уже стоит перевести в категорию «мечты несбыточные».
        Искин устало повозил по зубам сухой зубной щеткой и сплюнул в раковину. Плевок застыл у горловины мутно-белым бугорком на потрескавшейся голубой эмали.
        Искин вздохнул и закрутил вентили. Вытер рот сухим полотенцем.
        В осколке приклеенного к стене зеркала отразились высокий лоб и серые, вздыбившиеся волосы. Чтобы заглянуть себе в глаза, Искину пришлось привстать на носки.
        М-да.
        Глаза были мутные, с краснотой лопнувших сосудиков. Ни желания жить, ни легкости, ни проблеска надежды. Тьфу!
        Огорченный Искин покинул общий санузел.
        У номера его ждал высокий, всколоченный Баль. Он работал на рефрижераторе - развозил мороженую рыбу с завода по окрестным магазинчикам. Длинные ноги его перекрывали коридор, упираясь носками туфель в противоположную стену.
        - Привет, - сказал Искин.
        - Ага, - сказал Баль.
        Он убрал ноги и дождался, пока Искин, со второй попытки попав ключом в замочную скважину, откроет тонкую фанерную дверь.
        - Ты ко мне? - спросил Искин.
        Баль пожал плечами, но молча вошел следом, распространяя слабый запах рыбы. Серый утренний свет дышал сквозь жалюзи. Искин бросил полотенце на спинку драного кресла и сел на продавленную кровать.
        - Так что?
        Баль запустил пятерню в свою пышную шевелюру.
        - Ты мог бы пойти со мной?
        - Опять?
        Баль отвел глаза и кивнул.
        Искин вздохнул, наклонился и вытянул из-под кровати чемодан из местами облезшей коричневой кожи. Собственно, это было все, с чем он три года назад появился в городе.
        В чемодане лежали пиджак, флакон лосьона «Бельмар», подтяжки, томик Эмиля Лензаки и несколько рубашек с коротким и длинным рукавом.
        - Где ты их только находишь? - спросил Искин, доставая одну из рубашек.
        - На улице, - сказал Баль.
        - Это я понял.
        Рубашка оказалась с волнистым узором по животу. От воротника пахло мылом. Искин застегнул пуговицы.
        - Вечером она была нормальная, - сказал Баль.
        - Или терпела.
        - Я разбираюсь, она была нормальная, - упрямо повторил Баль.
        - Хорошо, - согласился Искин, сняв полосатые пижамные штаны. - И сдать ее санитарной службе ты не хочешь. Она здешняя?
        - Нет.
        - Ты знаешь, что это противозаконно?
        Баль вдруг широко, щербато улыбнулся.
        - Идут они в задницу!
        - Ясно.
        Искин, прикрыв одеялом бледные ноги, стянул мятые брюки со стула.
        Пока он одевался, Баль широкими шагами напряженно мерил узкую комнатку. Размеры помещения были таковы, что своими движениями водитель рефрижератора, казалось, заполнял весь его объем. Всюду были его локти, его колени, его волосы и его нос. Тело его, упакованное в джинсы и жилет, перемещаясь, существовало, по всей видимости, сразу в добром десятке точек пространства.
        У Искина заболели глаза.
        - Подай мой биопак, - попросил он, протягивая сквозь петли на поясе брючный ремень.
        - А где он?
        О, благодать, Баль на мгновение остановился, и комната перестала плыть и обрела привычные бледно-желтые цвета.
        - В шкафу на нижней полке.
        - Понял.
        Баль развернулся к шкафу - массивному фанерному сооружению, подпоркой справа которому служили несколько толстых бюллетеней городского статистического бюро. Скрипнув дверцей, он ушел в нутро шкафа с головой.
        - Здесь что-то сдохло.
        - Это старый запах.
        - Понятно. Мерзость. Ага, - Баль, вынырнув, показал Искину толстый, размером чуть больше ладони планшет с выпуклым экраном, - нашел.
        - Замечательно, - сказал Искин.
        Он принял биопак, поиграл утопленными в корпус кнопками, проверил заряд и дождался надписи «bereit» на экране.
        - Все, можем идти.
        Баль шагнул в коридор. Искин вышел следом, провернул ключ в замке. По лестнице они спустились на два этажа вниз.
        Хорошо, что рано, подумал Искин, прислушиваясь к непривычной тишине. Было, пожалуй, около пяти утра. Никто не ревел, не пел, не кричал, не звенел бутылками, не крушил мебель и не слушал музыку, выкрутив басы.
        Плечи Искина покрылись мурашками.
        Тусклые лампочки через каждые три метра освещали растрескавшиеся половые плитки и сиреневые стены, разрисованные корявыми черно-белыми граффити и исписанные непристойностями. Правда, встречались и вполне невинные надписи. Например, «Каждый второй четверг месяца я люблю Шакьяруни».
        Судя по припискам, кривым столбиком сползающим книзу, Эдварда Шакьяруни, раздающего социальные карточки, в этот день любили многие.
        Баль схватил Искина за локоть.
        - Леммер, пообещай мне.
        - Что пообещать?
        - Что ты ее вылечишь.
        Искин остановился.
        - Я сделаю все, что смогу. Но если девчонка на третьей или четвертой стадии, ее придется сдать санитарной службе. По крайней мере, там есть наноплон.
        - А у тебя нет? - с надеждой спросил Баль.
        - Нет.
        В номере у Баля вовсю крутил лопастями вентилятор на разлапистой штанге. Горели ночник под красным абажуром и плафон под потолком. Пахло табаком и лимонами. На столике под вентилятором шелестел страницами еженедельник «Вильмар». Одна, две, три женские задницы, рекламирующие женское нижнее белье.
        Искин подумал, что производители мини и бикини будут проталкивать свою продукцию даже во время апокалипсиса.
        Хотя вот он, апокалипсис.
        Девчонка лежала на Балевой кровати. Локти. Колени. Прозрачные трусики. Небольшая грудь.
        Искин подсел к изголовью, сбросив подушку и простыню.
        Девчонка едва дышала. Он оттянул ей веко, изучая голубоватый глазной белок, тронул жилку на шее. Мимоходом подумал: красивая. Нос, губы.
        - Воды.
        - Чего? - очнулся застывший Баль.
        - Вода у тебя есть? Хотя бы минеральная?
        - Сейчас.
        Баль рванул в угол к компактному холодильнику. Мало у кого в номере был холодильник.
        Искин взял девчонку за руку. Рука была согнута под углом и напряжена. Под кожей на предплечье и у бицепса проглядывали нехорошие, темные бугорки. Искин легко провел по одному пальцем - ребристо.
        Если не третья стадия, то очень близко к третьей.
        - Вот, - Баль сунул Искину маленькую бутылку «аквановы». - Как она?
        - Не знаю. По внешним признакам - плохо.
        - Лем…
        - Я сделаю все, что смогу, - сказал Искин, перебивая и сердясь. - Мне нужно больше света, есть что-то еще?
        - Фонарь, - сказал Баль.
        - Тащи.
        Баль поволок стул к антресолям над входной дверью.
        - Встанешь напротив, - сказал Искин, дергая магнитные присоски из биопака, - и светишь сверху, не сбоку, а сверху.
        - Я понял.
        Какая-то железка грянула на пол из-под Балевой руки.
        Искин вздохнул и больше не отвлекался. Биопак выдавил на экран зеленые строчки меню. Сканирование. Анализ. Терапия.
        Искин прилепил девчонке присоски под левую грудь, над пупком и справа на ребра. Последнюю, на длинном шнуре - под коленную чашечку.
        - Баль!
        - Все, я готов, готов!
        Баль косматой тенью проскользнул мимо, обежал кровать. Помедлив, у антресолей грохнулся стул. Искин поморщился.
        - Свет-то дашь?
        - Уже! - Баль выставил руки, направляя пластиковый конус фонаря отражателем вниз.
        Щелк.
        Живот девчонки растаял в белом световом круге.
        - Держи так, - сказал Искин.
        На самом деле, необходимости в фонаре не было никакой. Но пусть Баль держит - по крайней мере, не мешает и не может разглядеть, что делает сам Искин.
        Такие вот секреты.
        Биопак был старый, фирмы «Моллер», с модифицированной и битой прошивкой. Рухлядь. Ни частоту не держал, ни длительность магнитонного облучения. Говорить о захвате юнитов и вовсе не приходилось. Максимум, что он мог, это идентифицировать степень юнит-заражения. Впрочем, Искин на глаз оценивал быстрее.
        Хо-хо. С паршивого биопака - сканирования клок.
        - Повыше, - сказал Искин Балю.
        - Тяжело, - пожаловался Баль, перехватывая фонарь.
        Световой круг сместился девчонке на лицо, проявив жилки на виске и на шее.
        - Баль, я работаю. Свет верни.
        Фонарь качнулся, и слепящее пятно прыгнуло обратно на худой живот.
        - Глаза режет.
        - Режет - не смотри.
        - А как держать?
        - Молча.

«Моллер» пискнул, объявляя о готовности. Искин плеснул девчонке воды на живот, на грудь, на лицо, мокрой рукой подлез к спине, огладил и запустил сканирование. Ребристые бугорки с первым же микроимпульсом нырнули под кожу, ушли, как рыбы на глубину.
        Значит, все же не третья, вторая.
        Несколько секунд были заполнены посапыванием Баля и щелчками процентного расчета. Искин глотнул воды и сам, наблюдая, как вибрируют смоченные участки.
        - Она говорила тебе, откуда она? - спросил он приятеля.
        - Фольдланд.
        - Мы все тут из Фольдланда, - язвительно сказал Искин. - Фьер из Фольдланда, Мелон из Фольдланда, я, извини, тоже из Фольдланда. В последнее время, видишь ли, из Фольдланда бегут.
        - Она больше ничего…
        - Но зовут-то хоть как?
        - Это… Она сказала, что ее зовут Стеф.
        - Стефания, наверное.
        Искин протянул руку и убрал прядку волос, сползшую на лицо девчонки со лба. Легкое дыхание мазнуло по пальцам. Вряд ли есть даже восемнадцать.
        - Баль, тебе стоит оторвать член, - сказал Искин.
        - Лем, мы по обоюдному согласию, - произнес Баль. - На Роварри и Бушелен девчонки и помоложе стоят. Пять марок. Три марки. Кто-то согласится и за одну.
        - Я не читаю тебе мораль, я просто высказал мысль вслух.
        - А-а…
        - Свет держи.
        Биопак завершил сканирование и вывел на экран схему.
        Искин сразу заметил две колонии - одну у сердца, другую - у правого плечевого сустава. Колонии были небольшие - до тысячи юнитов. Не маскировались. Едва видимые цепочки отходили от них к легким и предплечьям. Нервные узлы не были пока перехвачены целиком, но тонкая кривая игла пунктиром скользила от ключицы к шейным позвонкам.
        Впрочем, он думал, что будет хуже.
        - Колонии не развитые, - сказал Искин Балю, - так что шансы есть.
        - Лем… - произнес Баль.
        - Что?
        - Я сказал девчонке, что смогу ее вылечить.
        Искин, щурясь, поднял голову.
        - Повтори.
        - Она бы не пошла со мной, если б я не сказал ей, что у меня есть приятель-медик…
        - То есть, ты решил попользовать и ее, и меня?
        Баль замотал головой, и фонарь запрыгал в его руках.
        - Лем, я, честно, хотел, как лучше. Я думал, и ее спасу, и ты… ну, перестанешь казнить себя. С работой всякие вредные мысли уходят. Ну, когда занят…
        - Время - лучший лекарь.
        - Что?
        Искин скрипнул зубами.
        - Свет держи, придурок!
        - Я держу, Лем, держу.
        Искин раздраженно передернул плечами. Нашел ведь, что под руку говорить! Самую глупость. В сущности, конечно, Баль - добрый парень. Даже слишком. Но если о нем, Леммере Искине, поползут слухи…
        Придется съезжать.
        - Так, теперь замри, - сказал Искин.
        - Совсем?
        - Не дыши вообще.
        Он подставил биопак ближе к свету, разглядывая схему. Экран бликовал.
        Значит, две колонии. Третью колонию юниты сейчас пробуют организовать в продолговатом отделе головного мозга.
        Ну, да, при переходе со стадии на стадию носитель обездвиживается.
        Юниты, конечно, битые. Девчонку, наверное, неудачно привили. Привили бы удачно, никуда бы она из Фольдланда не сбежала.
        Или, подумал Искин, она как раз удачно сбежала, и на границе ее превентивно облучили.
        Еще вопрос, что из нее попытаются сделать юниты в силу своих крохотных спекшихся мозгов. Да, запускать такое нельзя.
        Ему вспомнилось, как Рамбаум говорил про первые, тестировавшиеся в городских школах программы. Бехандлунг. Общая обработка. Прививка лояльности. Муттершафт. Материнство. Женщина-матка. Зольдатен дер Хаймат. Солдаты Родины. Мужчины-воины.
        Чем стал Фольдланд сейчас, страшно и представить.
        - Свети на правую сторону.
        Баль послушно сместил фонарь.
        - Я устаю, Лем, - пожаловался он. - Мы можем прерваться?
        - Пять минут, потом перерыв, - сказал Искин.
        Он прилепил девчонке под грудь выпуклый овал электромагнитной ловушки и, активируя, накрыл его ладонью.
        - Теперь свети на лицо. Скажешь, когда она откроет глаза.
        Вторую ловушку Искин разместил у правой ключицы. Она моргала красным светодиодом, отвлекая на себя внимание.
        - Даю разряд.
        - Я сдохну сейчас, - выдавил Баль, начиная опускать руки.
        - Держи фонарь! - крикнул ему Искин и присовокупил несколько непечатных слов, которые чудесным образом выровняли световое пятно.

«Моллер» хлопнул впустую. Запахло озоном. Искин надавил на первую ловушку, заставляя ее тонкими канальцами прорасти к сердечной мышце.
        Увеличенный участок схемы показывал темные, незавершенные соты юнитов, налипшие на стенки желудочков и окружающие легочную артерию и аорту. Не было сомнения, что часть юнитов проникла в миокард и добралась до клапанов.
        Ну, это понятно. Контроль жизненно-важных органов. В целом ведь ничего плохого.
        Искин, сосредотачиваясь, выдохнул. От локтя по предплечью в ладонь потек холод, будто мелкий лед по реке. Несколько секунд было терпимо, потом рука онемела, а после появилось ощущение, будто она промерзает насквозь, вглубь, от эпителия к костям.
        Боль была жуткая.
        - С-свет, - выдавил Искин, и Баль вновь сдвинул световой круг.
        - Прости.
        - Убью, с-с-с… сучонок.
        Кожа девчонки побелела под пальцами.
        Пять, четыре, три, повел счет Искин, стараясь, чтобы не дергалось, не плыло лицо. Черт-те что Баль подумает. Два… И ведь подумает, если увидит…
        Он закусил губу.
        Один!
        Импульс ушел, и рука мгновенно сделалась горячей. Экран биопака покрылся рябью помех. Индикатор электромагнитной ловушки позеленел.
        - Глаза! - заорал Баль.
        - Что глаза? - спросил Искин.
        - Один глаз дрогнул!
        - Ясно. Свет выруби.
        - Блин!
        Баль погасил фонарь, и какое-то время комната перед Искиным мерцала в режиме стробоскопа, то пропадая, то появляясь углами, окном, холодильником.
        Он закрыл и открыл глаза. Стало полегче.
        Ловушка под ладонью мелко подрагивала - изнутри ее бомбардировало умерщвленными юнитами. По магнитным каналам, как сок через соломинку, колонию затягивало в накопитель. Хотя здесь, конечно, вряд ли можно было говорить о смерти. Какая у квазижизни смерть?
        Соты на схеме медленно распадались.
        - Я покурю? - спросил Баль.
        - Окно только открой, - сказал Искин.
        - Знаю.
        Долго впустую щелкала зажигалка.
        - Что ты там? - спросил Искин.
        - Хрен ли, все в пятнах, сигареты не вижу. И руки будто чужие. Тут еще совмести одно с другим. Этот твой фонарь…
        Баль наконец закурил. Запах дешевого табака усилился.
        - Чем ты там травишься? - спросил Искин.
        - «Даншин слим», кажется.
        - Это чьи?
        - То ли корейские, то ли иранские. Похрен.
        Баль ссутулился у подоконника. Смолы и никотин - наше все.
        Пользуясь свободой от чужих глаз, Искин добил колонию повторным, пусть и ослабленным импульсом. Вяло пытающиеся самоорганизоваться соты распались окончательно. Часть юнитов, не захваченная ловушкой, растворилась в крови. Бугорки-накопители всплыли было снова, но под пальцами Искина промялись и безобидной белесой солью просочились сквозь поры.
        Что ж, это хорошо. Половина дела.
        Искин, снимая напряжение, потряс рукой. Где-то внутри нее, вокруг лучевой кости, рушилась сейчас выстроенная магнитонная спираль и тут же создавалась новая. Пять минут на все про все, и папа, мои маленькие, снова будет готов на подвиги.
        В глазах слегка плыло, то ли он все же пересмотрел на свет фонаря, то ли импульс потребовал приличное количество энергии.
        - Баль, у тебя есть что поесть? - спросил Искин.
        - Девчонке?
        - Мне. Или сделай сладкий кофе.
        Баль выдохнул дым и выбросил окурок в окно.
        - Окей, масса.
        Он любил странные словечки.
        Пока хозяин комнаты заливал в миниатюрный чайник «акванову» и ставил его на крохотную электрическую плитку, Искин запустил «Моллер» на повторное сканирование. На тридцати процентах биопак подвис, и вылечило его только извлечение аккумулятора. Пришлось отрывать присоски и проводить процедуру активации по-новой.
        Кстати…
        Искин отлепил от девушки отработавшую ловушку. Колония мертвых юнитов казалась серым узором, нанесенным на стенки прозрачного колпака.
        - Лем, тебе сколько ложек? - спросил Баль. - Сахарозаменителя у меня мало, если что.
        - Три. Все равно - три.
        Баль с кряхтением полез в шкафчик.
        - Умеешь ты…
        Искин отвернул колпак, вскрыл и высыпал его содержимое в рот. Мертвецы имели вкус пыли, но чуть кислили на языке. Что ж, скоро он узнает, есть ли в них что-то полезное. По крайней мере, станет известно, какая версия была поставлена девчонке изначально. Ходят слухи, что Фольдланд вовсю использует бегущих из страны, как шпионов. Причем люди и не подозревают, что собирают, систематизируют и делятся информацией с Гаусхоффеном или Кель-центром.
        Может, и здесь так?
        Перегрузившийся биопак пискнул. Запустилось сканирование. Семь процентов. Двадцать два процента…
        - Лем.
        - Что? - поднял глаза Искин.
        - Кофе.
        Баль сунул ему чашку с дымящейся черной бурдой.
        - Синтетика?
        - Ха! Я настоящий кофе уже года три как не видел!
        - В «Ла Форже» за пять марок можно побаловать себя крохотной порцией, - сказал Искин, подув на кофе.
        Баль присвистнул.
        - Хрена себе!
        - Меня тут угостили на прошлой неделе. Если бы я что-то разобрал…
        От сладости кофе Искин слегка поплыл. Миг счастья был острый, резкий. Вспыхнул вселенной и тут же сжался обратно в ничто. У Искина даже появилось поганое чувство, будто его хирургически изъяли. Без анестезии.
        Чик скальпелем…
        Господи, маленькие мои, умеете вы сделать папе больно! Поманили и убили. Искин вздохнул и глотнул снова.
        Нет, уже не то. Впрочем, и хорошо.
        - Влей девчонке воды немного, - сказал он Балю.
        - Куда? - раскрыл глаза Баль.
        - В рот, господи!
        - А!
        Баль зачем-то поболтал бутылку, затем наклонился над так и не пришедшей в сознание девчонкой. Вода полилась мимо губ на постель.
        - Баль! - остановил друга окриком Искин.
        - У нее зубы сжатые.
        - Лей осторожно.
        - Понял.
        Баль присел на кровать.
        - И голову приподними, - сказал Искин, медленно вращая за спиной потихоньку отходящей рукой.
        - Лем, ты меня как за маленького…
        - А с тобой так и надо. Облагодетельствовал девчонку…
        - Лем.
        Глаза Баля, круглые, зеленоватые, обиженно моргнули.
        - Ладно, извини, - сказал Искин, наблюдая как друг неуклюже водит горлышком бутылки по губам несчастной. - Напоил?
        - Ага.
        - На грудь плесни еще.
        Пальцы Баля, закручивающие колпачок, замерли.
        - Ей?
        - Нет, мне! Я шучу.
        - Так ей?
        - О, Баль, Генрих-Отто, да!
        Вода плеснула.
        - Лем, я туплю, я не нарочно туплю, ситуация - сам видишь, - принялся извиняться Баль, вытряхивая из бутылки последние капли.
        - Ты отдохнул? - спросил Искин, отставляя чашку на прикроватную тумбу.
        - В каком смысле?
        - В смысле, способен опять держать фонарь?
        - Да, Лем, тут без вопросов.
        - Сейчас держать придется меньше. Но, возможно, понадобится еще. Потом я бы на месте девчонки все же зарегистрировался.
        - Лем, я ей скажу.
        Искин повел биопаком в сторону, проверяя стабильность схемы, затем остановился, поднял голову.
        - Баль, я не волшебник. Достаточно остаться десятку стабильных юнитов, и через месяц или через два они могут включиться снова. Черт знает, что выскочит из битой программы.
        - Но если они битые, то, возможно, и не включатся.
        - Возможно, - Искин откалибровал схему, разглядывая пузырчатый нарост колонии, одним усиком прилепившийся к лопатке, а другим - нырнувший в легкое. - Но, знаешь, это же Фольдланд-Киле-фабрик. Юниты юбер аллес. Ну, встанет она на учет, по-моему, ей же лучше.
        - А ты? - спросил Баль, поднимая фонарь.
        - Что - я?
        - Ты почему не встал на учет?
        - У меня - особая история, - отмахнулся Искин. - Длинная, безрадостная и полная цензурных вставок.
        Баль хмыкнул.
        - Ну, да, только это у всех так.
        - Что, все бежали из Шмиц-Эрхаузена?
        Баль побледнел.
        - Лем, ты не рассказывал…
        - Я и не бежал. Просто, Генрих мой Отто, мне сорок два. А девчонке - семнадцать-восемнадцать. Или вообще - шестнадцать. И она - никто. Она вряд ли, даже неосознанно, могла куда-нибудь вляпаться. Максимум - фигурирует в общем списке, в котором: «Фольдландс штаатсполицай просит экстрадировать на родину следующих лиц, заподозренных в незаконном пересечении государственной границы…» и так далее. Ей будет достаточно заполнить форму об угрозе политического преследования, и никто ее обратно не вышлет. Для меня же, мой дорогой друг, в противовес ей, Фольдланд - это богатое на взаимное неприятие друг друга прошлое.
        - Ну, Лем, я же это… - виновато пробубнил Баль. - Если ты говоришь, что надо, так я ей скажу.
        - И постарайся быть убедителен, - наставил палец Искин.
        - Постараюсь, - кивнул Баль.
        - И денег что ли… - Искин, порывшись в карманах, выудил несколько мятых банкнот в одну марку. - Дай ей от себя и от меня тоже.
        - Лем…
        - Дай, дай. Тощая же, как… И вообще - срам один, - сказал Искин, бросив взгляд на прозрачные трусики. - Может, приоденется.
        - Я лучше ей на блошином рынке что-нибудь подберу.
        - Ну, или так. Все! - Искин мотнул головой, показывая Балю на место у кровати. - Вставай на точку, свети.
        - Руки мои, руки, - со вздохом сказал Баль, поднимая фонарь.
        Вспыхнул свет.
        Протягивая пальцы к ловушке, Искин случайно задел сосок. Сделалось неловко. Он подсел ближе, жмурясь, окунулся в конус света.
        - Посвети девчонке на лицо.
        - Понял, - сказал Баль.
        Свет сдвинулся. Искин, сосредотачиваясь, зажмурился, накрыл ловушку ладонью с немеющими пальцами.
        Холодно. Очень холодно. Больно!
        Ах! Отдача от импульса, казалось, встряхнула внутренности. Искин дернулся, подбив затылком конус фонаря.
        - Лем…
        - Держи! Выше!
        - А че ты дергаешься?
        - Биопак пробивает. Получал разряд когда-нибудь?
        - А-а.
        - Бэ.
        Свободной рукой Искин, кривясь, встряхнул «Моллер», по экрану которого бежали серые полосы ряби. Изображение восстановилось. Колония под правой ключицей распалась, частью уже втянувшись в ловушку. Хвостик, уходящий в головной мозг, сиротливо обвивал сухожилие. Нет, что-то с хвостиком не так.
        Искин хлопнул девчонку по щеке. Голова свободно мотнулась. Сквозь губы струйкой стекла вода.
        А вот это плохо.
        - Лем…
        Голос Баля был испуганным.
        - Что? - спросил Искин, оттягивая веко лежащей.
        - Она жива?
        - Тьфу на тебя! - На всякий случай Искин прижал два пальца к сонной артерии девчонки и ощутил слабое биение. - Фонарь погаси.
        В номере несмотря на включенные ночник и плафон сделалось темно.
        - Так что? - отступил, взмахнул руками Баль. - Почему она еще не очнулась?
        - Там отросток, - сказал Искин. - Проводящие юниты с функцией субконтроля. Их замкнуло на текущую задачу, когда я разрушил колонии.
        Он отлепил ловушку. Зеленый светодиод мигнул и погас.
        - А текущая задача?
        - Стазис. Для ввода оперирующей программы. Грубо говоря, искусственно вызванная кома. Видимо, какой-то рассинхрон. Если, конечно, это не самовольство юнитов. Они, как мы знаем, битые. Раньше глубокое программирование носителя начиналось с финальной стадии. Но…
        Искин спрятал ловушку в карман и с усилием потер лицо ладонями. Кисть правой руки предсказуемо ныла.
        - Это лечится? - спросил Баль.
        - Да все лечится, - раздраженно ответил Искин. - В стационаре. С наноплоном и магнитонным ускорителем. Специалистами. Под стократным увеличением. Так, дай я подышу.
        Он отодвинул Баля с пути и шагнул к окну, дернул защелку.
        Шум ветра и далекие гудки электропоездов ворвались в комнату. С минуту Искин смотрел на не работающий светофор на углу, на мешки с мусором, сложенные горой на тротуаре, на пересыпанные песком вытертые полосы пешеходного перехода и одинокого, удаляющуюся вихляющей походкой в сторону Кронеберг-штросс человека.
        Серое утро делало мир серым, и только небо отваживалось розоветь.
        - Лем… - произнес Баль.
        - Помолчи, - поднял палец Искин. - Мне надо подумать.
        - Я тогда сварю еще кофе.
        - Да.
        - «Акванова» последняя.
        Искин не ответил.
        Что можно сделать… Вообще, можно ли?
        Зашумел чайник. Обернувшись, Искин нашел Баля сидящим в изголовье у девчонки с ладонью у нее на лбу. Трогательно. Отец и дочь. Словно бы. А на самом деле… Почему Баль все время ищет девчонок на стороне, интересно? Самоутверждается или боится нормальных отношений? Впрочем, в нашем ненормальном мире…
        Не то.
        Искин захлопнул окно.
        - Как там кофе?
        - Сейчас будет.
        Баль поднялся. Искин, словно часовой на посту, сменил его у кровати. Красная полоса протянулась от окна на треть стены. Светало.
        Баль заколдовал у плиты. Стукнула чашка.
        - Посидишь полчаса внизу? - попросил приятеля Искин.
        Спина Баля напряглась. Ложка, полная сахарозаменителя, повисла в воздухе.
        - Я могу и здесь.
        - Я хочу кое-что попробовать, - сказал Искин, - но эта вещь, знаешь, не для чужих глаз. Она немного противозаконная.
        - Я могу в коридоре, - сказал Баль.
        Ш-ш-ш - посыпался сахарозаменитель.
        - Внизу.
        - Это что, вещь из твоего прошлого?
        - В том числе и поэтому.
        - Кофе, - Баль поставил чашку на тумбу впритык к выпитой. - Ты постарайся, Лем, пожалуйста.
        Он снял с вешалки тонкую куртку, позвенел чем-то в карманах и вышел в коридор. Искин, подождав несколько секунд, подступил к двери и щелкнул замком. Он, конечно, подставляется, но ладно, к дьяволу. Пусть будут технологии майд ин Фольдланд. Страшные, запретные, тайные. В сущности, правда ведь. Ди меншлихе фабрик ин Киле.
        А рядом Шмиц-Эрхаузен, милый, пасторального вида концентрационный лагерь.
        Опрокинув в себя кофе, Искин сел, достал ловушку, потряс ею, как отец в детстве тряс перед ним жестяной баночкой с монпансье.
        Мертвые юниты звенели едва слышно.
        Попробуем на совместимость? Другого все равно ничего не остается. Отросток заклинило, восстановиться структура не сможет, накопители он раздавил и вообще почистил хорошо. Брать вещества из клеток юниты вряд ли обучены. Впрочем, встроенные в нейронные цепочки, жить они будут долго.
        Выход?
        Искин вскрыл ловушку и высыпал серую пыль на поверхность тумбы. Пальцем придал сходство с горкой с мини-кратером на вершине.
        Выход в том, чтобы передать им прямой импульс. Или, если получится расшифровать коды, забрать к себе в семью. Да, да, в папочку. Но это маловероятно. Юниты в носителях - маленькие автономные государства с периодически сменяемыми паролями доступа. Кажется, у Берлефа из «Научной практики» была мысль сделать их управляемыми из одного центра, но обнаружилось, что сигнал должен быть чудовищной силы, к тому же возникала проблема помех и обратной связи. Не ясно было и то, как будут реагировать юниты разных модификаций.
        На заседании высокой комиссии при Рудольфе Кинбауэре было решено сделать программирование носителя индивидуальным, а вот разовую активацию производить посредством коротких передач по радиоволнам или волнам высокой частоты.
        М-да…
        Искин обмакнул мизинец в остатки кофе и, капнув в ямку, приложил ладонь. Коже сделалось щекотно.
        Не сахароза, фруктоза, но маленьким мерзавцам почти все равно.
        Досчитав до десяти, он отнял ладонь и не без некого трепета обнаружил под ней пустоту, ровную, крашеную горизонталь. Вот сорванцы!
        А старичок «Моллер» пусть полежит в сторонке.
        Искин напрягся, и объемная схема ясно выстроилась у него в голове. Ключица, клювовидно-ключичная связка…
        Ноготь указательного пальца заострился, вспенился серым на кромке.
        Закрыв глаза, он осторожно прижал его над грудью девчонки. Схема укрупнилась, поймала в фокус ключичный участок, нацелилась на проникший внутрь верткий, гибкий волосок.
        Мягко, потихоньку…
        Юниты надстраивали цепочку, используя останки колонизаторов, и неумолимо двигались к отростку. В один момент усик заскользил было в сторону, к легкому, к артериальной ветви, но Искин подавил самоуправство.
        Не отвлекаемся!
        Стыковка прошла гладко, и часть юнитов, прилипая, тут же поползла выше. Отросток не отреагировал на соединение, и слабые электрические команды не заставили его ожить. Собственно, не очень-то и хотелось. Вернее, хотелось, но если не достучаться…
        Искин, посчитав, что проглоченные юниты уже разобраны, мысленно сформировал запрос о версии и спецификации, кодировал его в нескольких разных форматах и послал по цепочке как тест сбойного участка.
        Ответ пришел неожиданно оперативно.
        Среди мусора случайных символов и массивов чисел и текста перед веками всплыла короткая строка: «SuA/f.06.153.m.KF». Первые три буквы означали: Sabotage und Alarm. Маленькую «f» следовало читать как «frau». Далее шел тип унификации и версия юнитов, наличие вложенных модификаторов и место производства.
        KF. Kiele-Fabrik.
        Иногда в названии прибавляли «m». Человеческая. Меншлихе.
        Ни жарко, ни холодно. Но Искин все же усмехнулся, и память на мгновение услужливо вернула его в облицованное розовыми кафельными плитками помещение, уложила в койку с громоздкими ящиками аппаратуры в изголовье, пристегнула и наполнила свод черепа вибрацией, идущей от штамповочных автоматов за стенкой.
        Тох-тох-тох-тох. Пауза. И снова - тох-тох-тох-тох.
        Тьфу! Пришло не спросясь. Искин мотнул головой и сосредоточился. Раз у нас некая квази-мертвечина, мы ее, конечно, сковырнем. Пожертвуем несколькими десятками нейронов и будем надеяться, что они восстановятся. А куда деваться?
        Плохо, что импульс сильный не дать. Было бы оборудование…
        Впрочем, подумал Искин, вряд ли здесь решились бы на такую операцию. Скорее всего, от греха подальше отвезли девочку в какой-нибудь закрытый институт. Даже не потому, что операция сложная. Не сложная при хорошем навыке. Но с этими программируемыми юнитами все теперь дуют на воду. Как бы чего…
        Памятна Сальская область, когда все ее население в тридцать восемь тысяч человек вдруг единодушно решило присоединиться к Фольдланду.
        А тот с распростертыми объятиями принял. Волеизъявление народа, господа! Фольдланд никогда не выступал против народа! И мы никому не советуем делать это. Сальская область издавна известна своими родственными и деловыми связями с округом Оберпфальц земли Баренц, поэтому, руководствуясь государственными, гуманитарными и, в первую очередь, демократическими принципами, федеральный канцлер не может отказать и всемерно приветствует этот чистосердечный порыв…
        Жертв было всего четыре. Три оставшихся безымянными пограничника, неожиданно прибывшие на пропускной пункт по переводу из Кельдице, и глава отдела службы безопасности области полковник Иосип Карпчек, который застрелился в собственном кабинете.
        Кстати…
        Искин, уже готовившийся дать импульс, задумался. Может, все же ничего не трогать? Сколько лет прошло? Шесть. Юниты, получается, редкий хлам. На нем, помнится, вразнобой испытывали сто десятые и сто двадцатые версии. А тут - сто пятьдесят третья. В Киле должны были добраться до сто пятидесятой версии где-то за год. Кинбауэр тогда взял жуткий темп. Значит, что мы имеем? Правильно, какое-то старое, издыхающее дерьмо, наверняка накопившее в массивах мусора и некорректных срабатываний.
        Интересно, где девчонка их подхватила? Не триппер все-таки.
        И тогда, похоже, он не соврал Балю насчет того, что юниты через определенный промежуток времени могут запустить программу повторного развития.
        Девиз Кинбауэра был: «Автономизация и многократное дублирование».
        Это уже после его непонятной смерти (утонул в ванной), возобладал принцип специализации и исходной массы.
        Что ж… Поехали!
        Искин скрипнул зубами, ощущая, как проникает в кости предплечья холод разряжающегося импульса.
        Ух. Электрическая волна ушла по выстроенному мостику. Пальцы отнялись. Ноль, один, два… Девчонка неожиданно вздрогнула и открыла глаза. С одной стороны, это было хорошо. Это означало, что юниты в продолговатом мозге утратили регуляторные функции. Плохо было другое.
        Дьявол!
        Секунду они смотрели друг на друга. Только не кричи, мысленно взмолился Искин.
        - Я - друг, - сказал он.
        Девчонка кивнула и в следующий момент двинула ему коленом в диафрагму. Удар получился сильный и точный. Искин потерял дыхание и, потянув за собой биопак, грохнулся на пол. Плямкнули вакуумные присоски. Сквозь облако черных и зеленых мушек Искин разглядел, что пациентка шустро скатилась с кровати в противоположную сторону, определив ее естественным барьером.
        Какая м… молодец.
        - Вы кто?
        Голова ее показалась над взбитым одеялом. Искин посипел и кое-как смог ответить:
        - До… доктор.
        - Друг Бальтазара?
        - Кого?
        - Бальтазара.
        Искин зашевелился, напоминая самому себе перевернутого жука, и сел. По конечностям растекалась ватная слабость.
        - Его зовут Генрих-Отто Баль.
        - Но Баль - это же уменьшительное от Бальтазара?
        Глаза у девчонки были карие и бесхитростные, большие, наивные, с желтоватым ободком по краю радужки.
        - Нет, Баль - это Баль.
        - Он меня обманул?
        В этом вопросе было столько искреннего удивления, что Искин заподозрил, что девчонка жила то ли в интернате, то ли в месте, напрочь отрезанном от окружающего мира.
        - А вы ему сказали ваше настоящее имя?
        Девчонка кивнула и потащила к себе одеяло.
        - А про обстоятельства, вынудившие вас… ну, в общем…
        Искин, вздохнув, умолк.
        - Лем! Лем, ты все? - поскребся в дверь Баль.
        - Почти, - сказал Искин, оставаясь сидеть.
        - Откроешь?
        В окно брызнуло солнце. На серых обоях напротив проступил тонкий розовый узор. Они, оказывается, были с узором.
        - Вы ему откроете? - шепотом спросила девчонка.
        - Это все-таки его комната.
        - Но если он не Бальтазар, то, может быть, и комната не его?
        - Увы. Как ты себя чувствуешь?
        Девчонка наклонила голову.
        - Хорошо, но я не помню, что было ночью.
        - Ночью случилось то, что юниты попытались вывести тебя на третью стадию.
        Искин вздохнул и поднялся. Девчонка смотрела на него стеклянными глазами. Удивительный желтоватый ободок.
        - И что?
        Ее голос дрогнул.
        - Где тебя привили? - спросил Искин. - Просто эта зараза довольно старая, ее, конечно, можно подхватить и случайно…
        - Лем!
        Теряя терпение, Баль навалился на дверь плечом. Фанера, опасно треща, на мгновение выгнулась внутрь.
        - Не открывайте! - отчаянно прошептала девчонка.
        - Не глупи.
        Щупая себе живот, Искин прошаркал к двери. Поворот замка явил косматого Баля, который брал короткий разбег от коридорной стенки.
        - Ты все? - спросил он, опуская ногу.
        - Не совсем, - сказал Искин, давая Балю пройти.
        - Я думал, у тебя что-то случилось.
        - Случилось, - кивнул Искин, закрывая дверь за приятелем. - Девчонка врезала мне поддых.
        Баль хохотнул.
        - Ты, наверное, полез ей в трусы.
        - Никуда он не лез! - Девчонка поднялась из-за кровати, прижимая одеяло к груди. Лицо у нее было злым. - Он меня спас!
        - Вот, - показал на нее Искин.
        - Молодец! - Баль хлопнул его по плечу. - А говорил, что не получится. Стеф, я обещал тебе медика…
        - Ты - врун! - выкрикнула девчонка.
        - Не понял, - нахмурился Баль и перевел взгляд на Искина.
        Тот развел руками.
        - Ты говорил, что тебя зовут Бальтазар! - сказала девчонка. - А сам - Генрих-Отто!
        - И что это меняет? - громко спросил Баль. - Хоть канцлер Штерншайссер!
        Искин подумал, что их голоса хорошо слышны через стены. Сейчас проснутся Скавенсены, а у них дети, поднимется рев, и утро, а за ним и день полетят насмарку.
        Или нет, Скавесены выехали неделю назад, у них нашлись дальние родственники где-то на юге, ближе к Варгрии.
        - А где моя одежда? - девчонка наклонилась, пытаясь разглядеть пол перед кроватью.
        Одеяло при этом движении завернулось, открывая Искину кроме всего прочего ягодицу, просвечивающую через прозрачную ткань.
        - Лем, сдвинься, - сказал Баль.
        Он вынудил Искина сделать шаг в сторону. Лем, оказывается, закрывал собой низкий стульчик, на котором зеленым комком лежала короткая юбка.
        - Лови!
        То ли Баль не рассчитал парусность, то ли после удержания фонаря у него кардинально сбился прицел, но юбка, не долетев, опустилась на край кровати. Искин нагнулся подбросить ее поближе, но не успел - девчонка прыгнула, будто оголодавший за пайком. Мелькнули пятнышки сосков.
        - Вы бы хоть отвернулись!
        - Вообще-то мы переспали, - заметил Баль. - А Лем и так видел тебя всю, пока ты лежала в отключке. Я светил.
        - Уроды.
        Девчонка встала и, глядя в стену, натянула юбку. На щеках у нее выступили красные пятна.
        - Вот, - Баль протянул ей пятимарковую банкноту с одним из давно почивших усатых кайзеров и три мятых марки Искина.
        - А за стриптиз?
        Искин подобрал биопак, мимоходом проверив, не треснул ли корпус, и намотал на ладонь провода присосок.
        - Лем, у тебя есть еще марка? - спросил Баль.
        - Нет.
        - А где мои лифчик и блузка? - девчонка, прикрыв грудь рукой с банкнотами в пальцах, опустилась на колени, чтобы заглянуть под кровать.
        - Да не здесь, - сказал Баль, дергая щекой, - с другой стороны.
        - Ну ты и вонючка!
        - Да я-то чего?
        - Ничего!
        Девчонка, фыркая, перебралась через кровать. Блузка у нее оказалась простая, серая, с вырезом и с серебряным значком у ворота.
        - Ну, все, я пошел, - сказал Искин.
        - Постойте, я с вами!
        Хлопнув дверью, недавняя пациентка выбежала за ним и забрякала висящей на ремешке истертой сандалией. Искину пришлось остановиться, чтобы дать ей привести обувь в порядок.
        - Куда ты сейчас? - спросил он.
        - К вам! - самонадеянно заявила девчонка.
        - Я же друг обманщика, - сказал Искин.
        Веский, как он надеялся, довод не возымел действия.
        - Но сам-то вы не обманщик!
        Девчонка посмотрела на него снизу вверх своими желтовато-карими глазами. Интересно, почему-то подумалось Искину, они светятся в темноте? Она была ниже его на пол-головы. Лицо почти детское. Пожалуй, ей не было и шестнадцати.
        - Надеюсь, что нет.
        - Вот видите, - девчонка подхватила его за руку, - вы где живете, выше этажом?
        - Двумя, - сказал Искин, давая увлечь себя к лестнице.
        - Если вы меня покормите, я расскажу вам, где меня привили.
        - В общежитии нет воды.
        - Это не важно.
        - Это важно, - возразил Лем.
        - А вот и нет! - Девчонка показала ему спрятанную в подмышке бутылку. - Сперла у вашего Бальтазара-Отто.
        - Генриха-Отто. Я уже сомневаюсь, стоит ли тебя приводить к себе в комнату.
        - Но вы же не сделали мне ничего плохого!
        - Я даже не знаю, кто ты и откуда.
        - Велика беда! - девчонка развернула Искина к себе и подала ладонь. - Стеф. Я с улицы герцога Вады, ну, пока я там обитаюсь.
        - Леммер. Лем Искин.
        - Ну, вот и познакомились! - Стеф энергично потрясла Лемовы пальцы. - Теперь можете меня вести без всякой боязни.
        - Это еще не факт.
        Они одолели лестничный пролет.
        - Я не буду вас соблазнять, не беспокойтесь.
        Искин фыркнул.
        - Вот уж чего я не боюсь.
        Глаза у Стеф расширились.
        - Вы - импотент?
        - Нет.
        - Любите мальчиков?
        Искин с трудом откашлял воздух, застрявший в горле.
        - Что за глупости тебе лезут в голову?
        - Просто я вообще-то пользуюсь успехом, - сказала Стеф. - Все говорят, что я красивая. Правда, платят все равно мало.
        - А лет тебе сколько?
        Девчонка поболтала бутылкой в воздухе.
        - А угадайте!
        Они наконец вышли в родной для Искина коридор. Было все еще тихо, но за дверью номера, который неделю назад заняла семья из трех братьев и сестры, кажется, постанывали и скользили ступнями по полу.
        Искин вдруг подумал, что сестра эта, может статься, вовсе и не сестра.
        - Тебе шестнадцать, - сказал он, останавливаясь у своей двери.
        - Не-а! Но горячо.
        - Значит, тем более, мне не нужны твои специфические услуги, - Искин прозвенел ключами, вставил выбранный в скважину. - Ты хоть предохраняешься?
        Он провернул ключ.
        - А вы?
        Стеф толкнула дверь и первой очутилась в комнате.
        - Ой, у вас бедненько, - разочарованно протянула она, покрутив головой.
        - А ты что думала?
        Искин смотрел, как Стеф топчется на месте, изучая узкую кровать, шкаф, тумбу с электрической плиткой, стол и несколько стульев, на спинке одного из которых висел больничный халат.
        - Я думала, раз доктор, то богатый. У нас в Кинцерлеерне был доктор Гинке, так он был толстый и весь розовый, с пушистыми усами, и дом у него был почти как у бургомистра или ландрата. Всех девочек водили к нему на общие осмотры, и у него в прихожей висела голова лося. А еще были ковровые дорожки и много хрусталя. И у него была борода.
        - У доктора Гинке?
        - Нет, у лося.
        - Так ты из Кинцерлеерна? - спросил Искин и, подумав, закрыл дверь на защелку.
        - Нет, из деревни по соседству.
        Искин нахмурился.
        - Я не помню, чтобы программу внедрения юнитов проводили через местных или частным образом практикующих докторов.
        Стеф плюхнулась на стул.
        - А я и не говорила, что меня привили там.
        Она подвигала крохотную салфетку, поставила бутылку воды и отвернулась к окну, подложив кулак под щеку. В вырезе блузы закрулилась грудь.
        - Ясно, - сказал Искин, совершенно не представляя, что делать дальше.
        К девяти ему надо было в Альтшауэр-клиник, его ждали Берштайн и семьдесят пять марок за месяц практики.
        Он сел на кровать и принялся расстегивать рубашку.
        Солнце дышало в окно. Снизу послышалось нарастающее ворчание двигателя, затем затухающее - видимо, проехал крафтваген.
        Стеф повернула голову.
        - Дурацкая рубашка, - сказала она.
        - Возможно, - Искин бросил рубашку на подушку и, наклонившись, вытянул чемодан.
        - Вы помните, что обещали меня покормить?
        - Включи пока плитку. Она долго нагревается.
        - А что будем есть?
        - Беженцам дают в основном пайки от Ассоциации борьбы с голодом. Это порошковые супы и каши, поэтому я и говорил про воду. Надо обязательно иметь сколько-то воды.
        Искин достал светло-синюю рубашку с коротким рукавом.
        - Да, эта лучше, - оценила Стеф. - А у вас есть кастрюля или миска? Или вы совсем бедный-бедный доктор?
        - Посмотри в шкафу. Вся посуда там.
        - Оригинально. Да вы чудик!
        Створка шкафа хлопнула, приоткрыв коричневое нутро, разделенное ребрами полок.
        - Ф-фу!
        Стеф отпрянула, зажимая нос. Затем с отвращением вытянула из шкафа ковшик с длинной ручкой.
        - Это какая-то пропитка, - сказал Искин. - Пока шкаф закрыт, запаха не чувствуется. А на свету, видимо, начинают испаряться летучие соединения.
        - Ха! Там просто что-то сдохло.
        - Нет. Можешь проверить.
        - Вот еще!
        Стеф закрыла створку и для верности надавила на нее плечом. Через секунду ковшик звонко брякнул дном о плитку.
        Искин наклонился снова, одновременно пряча чемодан и доставая из коробки, привязанной к боковине изнутри, брикет порошковой рисовой каши. На этикетке было написано: «Рисовый концентрат господина Пфальца, Dimbrolle-Pfallz GdPAu». С другой стороны значилось: «Смешать с водой в пропорции 1 к 1 и разогревать на огне 10 минут».
        - Лови.
        Искин бросил брикет Стеф. Он постарался подкинуть его так, чтобы тот попал прямо девчонке в руки, но концентрат все же упал на пол.
        - М-да.
        - Я не ожидала вообще-то, - сказала Стеф, нагибаясь за брикетом. - Ого, такой на рынке стоит три с половиной марки.
        - Зарегистрируешься в санитарной службе, каждый месяц будешь получать по десять таких.
        - Ага, буду, меня тут же вышлют!
        - Сейчас не высылают. Было несколько трагических инцидентов, после которых эту практику прекратили. В конце прошлого года Европейская Лига выпустила закрытый циркуляр, предписывающий расселять беженцев из Фольдланда по соседним странам с выплатой компенсации принимающей стороне.
        - Ну, не знаю. А как варить ваш брикет?
        - Залить водой и ждать. Но после завтрака ты идешь по своим делам.
        - Слушаюсь, господин доктор! - шутливо отдала честь Стеф.
        - Лучше господин Искин.
        Застегнув пропущенную пуговицу под горлом, Искин поднялся, убрал в шкаф биопак и сел за стол. Стеф, повернувшись спиной, заливала вскрытый концентрат бутылочной водой. Концентрат пах мылом.
        - А хлеб у вас есть?
        - Нет. Я редко ем в номере.
        - Да, вы совсем не похожи на доктора. Вы, если честно, похожи на пациента какого-нибудь корректив- или арбайтс-лагеря. Худой и глазастый.
        - Увы, какой есть, - сказал Искин, внутренне вздрогнув. - Как ты себя чувствуешь?
        - Очень даже ничего.
        Стеф заняла стул напротив.
        - Дай-ка руку, - попросил Искин.
        - А хотите еще и сердце?
        У девчонки была обворожительная улыбка. Какого дьявола она вышла на панель? - подумалось Искину. Неужели среди беженцев у нее нет ни родных, ни знакомых?
        Тем более, здесь, в разросшемся провинциальном городке, который лишь по недоразумению и несчастью, из-за прямой дороги к пограничному Скабину, стал центром распределения переселяемых лиц, ей даже на панели ничего не светило.
        Разве что ранняя беременность.
        - Нет, сердца не надо, - сказал Искин.
        - Жаль, - вздохнула Стеф.
        Грустной она тоже выглядела очаровательно.
        Искин обозвал себя старым извращенцем. Куда я качусь? Он перевернул руку девчонки ладонью вверх, нащупал пульс на запястье. Это была исключительно формальная процедура, но она позволяла снять данные с помощью юнитов.
        - Ай!
        Стеф дернулась, но Искин удержал руку.
        - Что такое?
        - Вы бьетесь электричеством!
        - Наверное, накопил заряд, шаркая носками по полу. Так, - он сделал сосредоточенное лицо, стараясь не нырять глазами в соблазнительный вырез, - сердечный ритм хороший, ровный.
        - Я здорова, как слон, - сказала Стеф.
        - Возможно. Тебе бы провериться в клинике. Колонию я вывел, теперь можно.
        - А оно мне надо?
        Искин прищурился.
        - Кто будет ценить тебя, если ты сама себя не ценишь?
        - Пф-ф! Вы что ли себя цените?
        Стеф освободила руку и вернулась к плите. Несколько секунд вилка глухо звякала о стенки ковша, мешая концентрат.
        М-да, с огорчением подумал Искин, у меня не получается воспитывать. Видимо, я не совсем уверен в том, что говорю. Или говорю глупые, затасканные истины, которых давно уже никто не хочет слышать.
        - У меня другая история, но я себя ценю, - сказал он.
        - Доктора не живут в общежитиях.
        Девчонка сказала это с такой уверенностью, что Искин рассмеялся.
        - Где придется, там и живут. Кроме того, я не совсем доктор. Я, скорее, имею большее отношение к юнит-индустрии. И плитку уже можно выключить.
        - Хорошо.
        Стеф повернула ручку и посмотрела на него.
        - Что? - спросил Искин.
        - Тарелки-то у вас есть?
        - Да.
        - Только не говорите, что в шкафу!
        - Нет, не скажу.
        Искин сделал три шага и присел у кровати перед полкой. Упаковка бумажных одноразовых тарелок на полке была не вскрыта. Он вытянул ее из-под бумаг. Стеф, ожидая, пока он разорвет целлофан и выковыряет две круглые, слегка отформованные картонки, держала ковшик на весу.
        По тарелочной окружности были вытиснены слова «Целлюлозная фабрика Франца Бюхеля желает вам приятного аппетита!».
        Словно предлагала жрать произведенный картон.
        - А ложки?
        - Ах, да!
        Искин задержал дыхание и теперь уже нырнул в шкаф. Большая ложка, маленькая…
        - Ф-у-у!
        Он вынырнул, зажимая добытое в кулаке. Как старатель или, пожалуй, золотарь.
        - Они грязные? - спросила Стеф.
        - Не знаю, - Искин поискал глазами, чем бы протереть щербатую сталь. Не нашел. - Вроде бы чистые.
        - Тогда я буду вилкой.
        Рисовая каша повалилась в тарелки комковатой пастой. Собственно, о наличии отдельных рисин речи даже не шло. Концентрат. Монолит. Серый бетон.
        - Вам хватит? - спросила Стеф.
        - Да, даже много.
        - Ха!
        Какое-то время они молча рассматривали кашу.
        Мыльным запахом она уже не пахла. Стеф выскребла подгоревшие остатки, и они легли причудливой коричневой стружкой.
        Искин осторожно ковырнул свою порцию маленькой, очищенной о брючную ткань ложкой.
        Концентрат он еще никогда не ел, держал про запас. Но, бывало, ел кое-что и похуже, вспоминать о чем не хотелось.
        И вот - предложение вернуться в прежние времена.
        - Боитесь?
        Стеф набрала полный рот каши. Глаза ее засветились от удовольствия.
        - Так вкусно? - спросил Искин.
        Девчонка кивнула.
        - Ну, не знаю.
        Искин попробовал.
        Нет, оказалось не то чтобы хорошо, но вполне сносно. Господин Пфальц знал толк в производстве концентратов. Правда, каша липла к небу и не хотела проваливаться в пищевод. Усилие, Лем, усилие!
        Искин сглотнул.
        - Правда же, супер? - спросила Стеф.
        Теперь она откромсала большой кусок и, наколов на вилку, покусывала его, как мороженое на палочке.
        - Есть можно, - сказал Искин.
        - А знаете, чего не хватает?
        - Соли?
        - Нет. Варенья! Вишневого или малинового. Чтобы можно было полить. Тогда вообще чума. У нас был маленький садик, давно, лет десять назад. Когда еще не было… Ну, когда Фольдланд не хотел быть Фольдландом на полмира…
        Искин отставил тарелку.
        - Так где ты подцепила юнитов?
        Он постарался выглядеть строгим. Девчонка улыбнулась.
        - Вам не идет.
        - Что мне не идет? - растерялся Искин.
        - Такое вот выражение лица.
        Стеф, изображая его, втянула щеки, сжала губы и попыталась насупиться. Вышло смешно. Молодым все удается лучше.
        В том числе, обезьяничать.
        - Так где? - спросил Искин.
        - Честно говоря, я не знаю, - призналась девчонка, теряя веселость. - Они долго были во мне?
        - Я могу назвать предположительный срок, но это нам не поможет, лишь скажет о том, когда юниты получили команду на активацию. В инактивированом, латентном состоянии они могут жить в теле носителя до пяти лет, правда, это же сокращает срок их службы.
        Искин встал и заходил по комнате. От того, что помещение было крохотным, пришлось наматывать круги вокруг стола, рискуя на повороте удариться о задник кровати.
        - Хорошо, - сказал он, - пойдем от противного. В среднем на две стадии уходит три месяца. Это если не было ограничивающих развитие колонии факторов.
        - Это каких?
        - Магнитонное облучение, истощенное состояние носителя, особенности нервной системы или особенности и ошибки прошивки.
        Стеф кивнула.
        - У меня, наверное, было истощенное состояние.
        - Так, - Искин пошел в другую сторону, - тогда уточняющий вопрос: когда ты покинула Фольдланд?
        - Когда сбежала или когда очутилась здесь?
        Искин остановился.
        - Ты не через Скабин пришла, - поразила его догадка.
        - Ага.
        - А откуда?
        - Это южнее. Я не знаю места.
        - Проходила одна?
        - Что вы! Нас было четыре семьи. Нас провезли в грузовике с мебелью.
        - И когда?
        - Где-то с полгода назад, осенью. А здесь я уже четыре месяца. Но может я отправлюсь еще куда-нибудь. К морю хочется.
        - С семьей?
        - С подругой.
        - А здесь - с семьей?
        - Какой вы не понятливый! - возмутилась Стеф. - Говорю же, с подругой!
        - Она тоже привитая?
        Девчонка фыркнула.
        - Пф-ф! Кто же об этом будет болтать? С таким признанием только вешаться. Никто ж не знает, что привитый выкинет.
        - Это заблуждение, но хорошо, - Искин сел. - Как ты догадалась, что привита?
        Стеф опустила глаза.
        - Ну, санитарная служба и министерство общественной безопасности всюду расклеили плакаты с симптомами. Так кажется - симптомы?
        - Да.
        - Там было: бугорки под кожей, потемнение в глазах, необычные картинки под веками, кратковременная потеря сознания, сильное желание сладкого…
        - Что? Что за бред?
        - Вы про что?
        - Про желание сладкого! Юниты для возведения колоний не используют… В основном, они самодостаточны. В том смысле, что их жизненный цикл рассчитан без привлечения ресурсной базы носителя. Хотя, конечно, глюкозу из крови они могут забрать, когда испытывают недостаток в энергии.
        - Вот видите!
        - Я ничего не вижу, - сердито сказал Искин. - И что дальше? Ты сравнила симптомы и решила, что у тебя юниты?
        - Ну да, - кивнула Стеф. - А потом меня стало вырубать - на секунду, на две. Будто выключатель. Щелк! - нет меня. Щелк! - снова есть.
        - Вот этому уже верю. Когда?
        - Наверное, где-то месяц назад. Еще похолодало, помните?
        Искин задумчиво кивнул.
        - Это переход на вторую стадию. Слова были?
        - Слова?
        - Под веками. Короткие вспышки в темноте. Ты должна была видеть.
        Девчонка сначала замотала головой, а потом вдруг застыла, выпрямив спину:
        - Ой, да. Это было.
        - Einstellung (настройка)? Regelung (регулировка)?
        - Кажется, оба.
        - Так… Можешь доесть мою кашу, - Искин подвинул тарелку к Стеф.
        - Спасибо.
        - Получается, - сказал Искин, глядя, как девчонка с энтузиазмом кромсает концентрат, - что тебя, скорее всего, привили здесь. Что достаточно странно. Я бы сказал «невозможно», если бы не знал, что в жизни бывает возможно все. Сейчас многие страны пытаются работать в этой области, а уж с таким дармовым материалом, как беженцы…
        - Знаешь, почему на пять лет введен запрет на выезд из карантинной зоны? - спросил он.
        Стеф подняла голову.
        - Срок жизни юнитов?
        - Угу. Глупый, честно говоря, запрет, и я знаю по крайней мере с десяток человек, которые выбрались за Зивеншопп ближе к Вадуцу до этого срока. Нет, - помолчав, мотнул головой Искин, - не сходится. Юниты-то старые.
        - Ну и что?
        - Зачем колоть битое, невесть как работающее старье?
        Девчонка, жуя, пожала плечами.
        - Может, другого не было.
        - Все равно, - не согласился Искин, - поверь, это не такой простой процесс. Юниты программируются на сигнал активации. Просто потому, что, как ты знаешь, развитие колоний разделено на фазы, и это требует расчета времени. Активацию делают или сразу, при введении, или дистанционно, через ретрансляторы слабых волн определенной длины по ассимиляции или проникновению носителя. И я не могу представить, что «глушилки» на границе не работают. Ходили слухи о компактных ретрансляторах, размером с чемодан, только я не уверен, что они есть более, чем в единичных, опытных экземплярах. Итак, делаем вывод: даже для такого старья как у тебя необходима аппаратура активации и настройки. Случайностей здесь быть не может. Это не сепсис и не расстройство желудка от кишечной палочки. Это не прилетело к тебе по воздуху и не проникло с пищей. Начальные юниты вообще впрыскиваются в полипептидной оболочке, потому что иначе нейтрализуются иммунной системой. То есть, кроме самих юнитов нужен еще белковый раствор, центрифуги, сепараторы и персонал, который со всем этим умеет обращаться. Из Фольдланда и напрямую от Кинбауэра,
из его лаборатории, в свое время, конечно, бежали несколько человек, но мне трудно представить, чтобы они вдруг осели здесь и заодно разжились оборудованием. Тебе кололи что-нибудь под лопатку или в плечо?
        Стеф мотнула головой.
        - Я же на улице все время.
        - А клиенты? Ты теряла у кого-нибудь из них сознание?
        Стеф застыла, задумавшись, с вилкой во рту.
        - Это вы про случаи до заражения спрашиваете? Один раз. Было один раз. Но там… там, в общем, не поэтому поводу.
        - Не понял, - сказал Искин.
        - Мы там покурили кой-чего. Все вместе. Я отрубилась, но совсем ненадолго, - Стеф скривилась. - Я даже самой первой проснулась.
        - Все равно бред, - сказал Искин. - Юнитами не разбрасываются просто так. Юниты - это контроль.
        Стеф наклонилась к нему.
        - А люди от них в зомби превращаются?
        Глаза ее распахнулись в ожидании ответа. Искин подумал, что ей и страшно, дурочке, и сладко представлять себя человеком-куклой.
        - Нет, - сказал он, - люди превращаются в функции, по выполнению которых возвращаются к обычной жизни. Иногда это одно, два действия, иногда - сложный комплекс мероприятий. Но чаще всего это банальная разовая задача. На большее элементарно не хватает возможностей. Правда, у Кинбауэра были грандиозные планы. Им планировалась вакцинация всех граждан Фольдланда, достигших четырнадцати лет, о-колониями. То есть, ордунг-юнитами, колониями, нацеленными на поддержание правопорядка и берущими на себя управление носителем в случае нештатной ситуации. Проект школьной обработки - из тех же планов.
        - У нас в школе ничего подобного не было, - заявила Стеф.
        - Я совсем не про то. Ладно, - спохватился Искин, - это все лирика. Собирайся, мне надо идти. Я уже опаздываю.
        - Я не доела! - запротестовала Стеф.
        - Возьми с собой.
        Искин надел пиджак.
        - А можно с вами?
        Девчонка сложила одноразовую тарелку пополам, получая удивительный картонный сэндвич с кашей посередине.
        - Ты думаешь, это разумно?
        - Я могу пригодиться.
        Искин фыркнул.
        - Нет, - сказал он, пропуская ее вперед. - Мне ты пригодиться точно не можешь.
        - Вы еще не знаете, что я могу!
        - И что ты можешь?
        Искин захлопнул дверь.
        - Ну, как бы… - Стеф прервалась и слизала кашу, выдавленную за края тарелки. - Я по хозяйству могу. И за покупками сходить. Запросто! А в школе нас учили работе на конвейере. Знаете-нет?
        - Знаю, - Искин повернул ключ в замке. - Но у меня нет сборочного цеха.
        - И зря!
        Утверждение показалось Искину забавным. Как будто он мог позволить себе арендовать что-то больше комнаты в общежитии. Да раз плюнуть! Что цех! Не прицениться ли нам сразу к «Rill grossische fold-fabrik»? Хотя нет, кто продаст? Но претендовать на «Helmut Fabe Konstriktion» виду их плачевного положения, почти банкротства, кажется, было можно.
        Смешно.
        Из этой же серии было удивленное замечание Эриха Крепеля, когда Искин в «Ла Форже» попросил лишь чай. Мой дорогой друг, сказал тогда Крепель, никогда не знавший проблем с деньгами, обязательно закажите себе «лёвенманн», здесь его замечательно готовят. Чудесный местный рецепт! Красное вино, гвоздика, перец, мед и капелька грушевого сиропа. Разве это не стоит несчастных десяти марок?
        Искин соглашался, что стоит.
        Но пил чай, который в ресторации стоил три марки, а через улицу, в маленьком подвальном кафе «Шарез», всего десять грошей.
        Искин и Стеф спустились на первый этаж, и дальше пришлось пройти его насквозь, чтобы добраться до лестницы и, одолев длинный пролет, оказаться в холле.
        Дурацкая планировка.
        Общежитие просыпалось. На общей кухне уже позвякивали посудой. За стенкой звучала узнаваемая музыкальная тема новостного радиоканала. Волосатый смуглый большеротый Сидик стоял у своей двери и что-то набирал одной рукой в виссере. Вместо второй руки у него был дешевый протез-держатель, затянутый в резиновый водонепроницаемый чулок.
        - О, Лем, привет! У вас есть вода?
        - Нет, - ответил Искин.
        - Проклятье. Это диверсия.
        - Это изношенные коммуникации. Надо звонить аварийщикам.
        - Звонил уже. А ты с кем это? - подведенные синим маркером глаза Сидика окинули взглядом Стеф.
        - С девушкой, - сказал Искин.
        - Я вижу.
        - Спасибо, что видите, - присела в книксене Стеф.
        Сидик захохотал.
        - Любопытный экземпляр!
        - Вы тоже, - не осталась в долгу девчонка.
        - Сколько берешь? - подмигнул Сидик.
        - Дорого!
        - Слушай, у меня скоро пособие будет, дай адресок, где стоишь.
        - Ищи в городе.
        Сидик снова захохотал.
        - Смотри, найду! Марка, две марки? Пять? Сколько?
        - Не знаю, - сказала Стеф. - Я расту в цене.
        Сидик хотел ответить, но виссер в руке у него замигал, и он поспешно приложил его к щеке.
        - Коммунальная служба? Это Сидик Нубубакар… Гроэке-штросс…
        Искин, задержав дыхание, продрался сквозь текущие из кухни запахи разогреваемой гуманитарной синтетики.
        - Я вас тут клево, - сказала Стеф, следуя за ним.
        - Клево - до рейда полиции, - сказал Искин. - Потом не очень.
        - Почему?
        На лестнице Стеф легко заскакала по ступенькам. Ребенок, господи, сущий ребенок! Шестнадцать - горячо, значит, пятнадцать.
        - Потому что здесь куча народу без местных документов. А без документов и отметок санконтроля сразу везут в отстойник на Гретарут-плац, а там уже решают, отправить этапом в один из лагерей для беженцев, где совсем не сахар и четыре самоубийства в месяц, или оставить на попечении санитарной службы, что еще хуже.
        - А вас уже ловили?
        - Нет. У меня есть документы, - сказал Искин, на всякий случай щупая внутренний карман, где лежал идентификатор.
        - Фальшивые?
        - Обычные.
        Они спустились в холл. Слева открылся небольшой, тускло освещенный зал со столами и стульями, сдвинутыми к стенам. На свободном пространстве на спальных мешках обосновались человек тридцать-сорок. Насколько знал Искин, место стоило пол-марки за ночь. Кто-то уже собирался на выход.
        За стойкой регистрации дремал Финн. Большая седеющая голова его склонилась на грудь.
        - Зиги, - стукнул по пластику Искин. - Зиги, проснись.
        - Я не сплю, - буркнул Финн, выпростал руку из-под коричневого с узором пончо и почесался.
        - Дверь нам откроешь?
        - Вот, Лем, всегда ты…
        Финн зевнул. Рука убралась, чтобы где-то под стойкой нажать кнопку. Разомкнулись и исчезли в стене лапы дверных засовов.
        - Спасибо, - сказал Искин.
        - Все равно уже к семи.
        Искин шагнул было от стойки, но вернулся.
        - Мне было что-нибудь?
        - Со вчера? - приоткрыл глаз Финн.
        - Прости, - смутился Искин. - И дня не прошло.
        - Угу. Подожди.
        Финн повернулся к полкам за спиной.
        Пока он, присев, рылся внизу, Стеф стояла с Искиным рядом, изображая послушную дочь. Искин, впрочем, никогда не позволил бы дочери так одеваться. Юбка слишком короткая, а блузка вроде и серая, но ведь просвечивает, зараза!
        И лифчик, извините, нет лифчика, вон он, накручен на пальцы. А уж что говорить о прозрачных трусах!
        Лысина на затылке Финна медленно багровела - не привык Финн к партеру, тяжелая, неудобная работа.
        - Нет, Лем, - опираясь на стойку, всплыл он. - После тебя еще была доставка, но не тебе.
        - Я понял, - кивнул Искин.
        - А ты, кажется, с Балем приходила, - обернулся к девчонке Финн.
        - Ваш Баль - обманщик, - заявила Стеф.
        Финн хмыкнул.
        - Вы там не убили его случаем? На пару?
        - Нет, досталось как раз мне, - сказал Искин. - История эта долгая, а нам надо идти, Зигфрид, извини.
        - Да, - подтвердила Стеф.
        Финн коротким жестом обозначил путь к дверям.
        - Валяйте.
        Подаваясь под ладонью, скрипнули массивные створки. На широком крыльце ветер приветствовал Искина мелким песком. Ударил по правой щеке, подставь левую.
        Водители тяжелых крафтвагенов часто срезали маршрут по Гроэке-штросс, вывозя песок с карьеров Весталюдде. Где-то на северо-западе строили то ли реабилитационный, то ли исследовательский центр, вот они и придумали по ночам сворачивать с объездного автобана. Минут двадцать экономии выходило.
        Песок с крафтвагенов выдувало на тротуары.
        - Тьфу! Тьфу! - заплевалась Стеф, отворачивая лицо. - Что за фигня!
        - Уже не так клево? - спросил Искин.
        - Не-а.
        Они сошли по ступенькам, миновали брезентовый навес, под которым обычно занимали места адепты «Спасающего Христоса» и «Армии богоугодного Иоганна Ф. Римейера». Синие деревянные скамьи, зеленая трибуна, забытая брошюрка «Как спастись от дьявола в себе». Рано еще для адептов.
        Искин как-то перехватил у них хорошее теплосберегающее одеяло и фонарик «Христов свет», яркий и долговечный.
        - А у вас виссер есть? - спросила Стеф.
        - Зачем мне? - пожал плечами Искин.
        - Ну, мы могли бы перезваниваться.
        Выйдя за сетчатую ограду, Лем обогнул кучу черных мусорных мешков.
        - Зачем нам перезваниваться? - спросил он.
        - Ну, как… А если снова юниты? - Стеф зажала нос и прогундосила: - Что у вас, мусор не вывозится?
        - Вывозится. Раз в три дня, - Искин встал у перехода. - Завтра вывезут. А колонии я почистил, так что если не подхватишь эту заразу снова, ничего с тобой больше не случится. И вообще, виссеры здешняя полиция отслеживает.
        - А вы боитесь полиции?
        Искин пропустил обдавший его теплым воздухом фургон.
        - Нет, я просто не люблю слежку.
        Глава 2
        Они пересекли улицу.
        Было тихо и пусто. До того, как пять лет назад беженцы, как тараканы, хлынули в приграничье из Фольдланда, решившего проводить политику единства и нетерпимости, квартал населяли мелкие чиновники, мелкие же торговцы и офисные работники низового звена. После, когда решением Комиссии по активному взаимодействию была определена карантинная зона и беженцам, прошедшим проверку и санконтроль, выделили три здания, находящихся в муниципальной собственности, квартал стал стремительно терять старый контингент. Люди бросали квартиры и бежали - кто в районы за реку, кто гораздо дальше, в Вадуц, за Вадуц, в Хонхайм или вовсе в другую страну.
        Искин думал, что виной тому были жуткие слухи, будто все из Фольдланда поголовно юнит-колонизированы, а юниты передаются по воздуху, как простуда. Тем более, что за год до этого случилась Сальская область. Некоторые южные страны одно время хотели даже строить стены на границах, чтобы не допустить распространения заразы.
        Он, правда, подозревал, что слухам в немалой степени способствовала местная служба разведки, которой был нужен буфер между населением и беженцами. Проверки проверками, а вдруг что-то упустили, вдруг действительно - по воздуху?
        Нет-нет, лучше не смешивать.
        Потом большую часть беженцев Комиссия распределила между европейскими государствами, выделила квоты и субсидии, бывших инженеров, строителей и наладчиков стали принимать в тесные ряды рыбаков, официантов и подсобных рабочих на побережьях Португезы и Франконии. Квартал опустел. Но жители, покинувшие его, обратно уже не вернулись. За местом закрепилась дурная слава.
        Нет, в квартале жили. В каждом доме на сорок, на семьдесят квартир четверть была непременно занята, но воду городское хозяйство в верхние этажи не подавало - стояли заглушки. Электричество, кажется, тоже было обрублено.
        Впереди с грохотом ушли вверх жалюзи. «Выпечка господина По» уже готовилась к приему посетителей. Искин махнул рукой плотной фигуре в белом, выкладывающей на прилавок румяные булочки. Фигура поклонилась в ответ.
        - Зайдем? - спросила Стеф.
        Искин остановился.
        - Нет. Зачем ты идешь за мной?
        - А что, нельзя?
        - Нет.
        - Это - свободная страна, - заявила Стеф. - Я могу ходить, где хочу.
        - Тебе лучше меня слушаться, - сказал Искин.
        - Почему это? Вы мне - никто.
        Эта фраза, колючая, категоричная, похожая на плевок, Искина обожгла. Никто. За утро привык к малолетней дурочке, что ли?
        - А вдруг - рецидив? - спросил он.
        Девчонка сощурилась.
        - Вы же сказали, что все почистили.
        - Вероятность рецидива небольшая, но все же есть. Так что не ты, а я еще могу тебе пригодиться. Поэтому прошу, иди своей дорогой.
        - Но здесь же одна улица!
        Против этого возразить Искину было нечего.
        - Хорошо, - сказал он, - ты, кажется, живешь на улице герцога Вады? Значит, мы сейчас свернем, и ты пойдешь прямо до Бушелен, а я пойду направо, по Сан-Пьетро. Надеюсь, от Бушелен ты знаешь, как добраться до своего жилья?
        - Знаю, - негромко сказала Стеф.
        - Ну, тогда пошли, - поторопил Искин.
        - Я не могу сейчас идти домой, - опустила голову девушка.
        - Почему? - Искин вздохнул.
        - Вы Грегана знаете?
        - Кто такой?
        - Бандит.
        Искин устал стоять.
        - Хорошо, расскажешь мне по дороге, - сказал он, сдаваясь. - Только не выдумывай ничего. И выбрось уже кашу.
        - Ни за что!
        Повеселев, Стеф двинулась за Искиным, потом нагнала его. Они свернули на Редлиг-штросс, в центре которой разделителем проезжей части шла полоса пешеходной дорожки. Солнце всплывало над крышами.
        - Греган там главный, - сказала Стеф. - Нам некуда было заселиться, когда мы приехали, и нам подсказали адрес студенческой коммуны. Там нас очень хорошо приняли. У них было много пустых комнат, и нас поселили втроем.
        - Почему? - спросил Искин.
        - Что?
        - Почему втроем, раз было много пустых комнат?
        Стеф фыркнула.
        - Так веселее же! И безопаснее. И платить меньше. Коммуна брала с нас двенадцать марок в месяц. Ну, то есть, по четыре марки с человека.
        - Это по-божески, - оценил Искин.
        - Ну, да, - сказала девчонка. - Только без еды. - Она потрясла перед ним своим картонным сэндвичем. - Жри, что хочешь. Думаете, я просто так на улицу пошла?
        - Ничего я не думаю.
        - Ну, сначала вообще-то Кэти пошла, она старше меня на полгода, и - представьте! - сразу двадцать марок заработала! Всего за два часа. Просто космос! - Лицо Стеф сделалось восхитительно-мечтательным. - И ее еще обратно довезли. Там перед зоомагазином есть классное место, на той стороне бар «Старый Фридрих», с бюстом, а на этой - стена глухая, окна высоко, со второго этажа начинаются. Светло и небольшая скамеечка.
        Они пошли по Сан-Пьетро.
        Тут бы им и расстаться. Но Искин не привык бросать дела на полпути. Не выяснить, кто такой Греган, он уже не мог.
        Город оживал на глазах. Утро было тому виной или удаление от общежития и примыкающего к нему квартала, только улица с каждым шагом становилась оживленнее, фасады домов приобретали солидный, а дальше, ближе к Бушелен, и вовсе респектабельный вид - колонны, амурчики, розетки, лепнина, благородная старина.
        Впереди, похожий на жука-мутанта, пофыркивал в ожидании пассажиров омнибус местной сети. Номер двенадцать.
        - Пошли-ка, - сказал Искин.
        - Куда?
        - На омнибус.
        Девчонка встала.
        - Я никуда не поеду.
        - Я поеду! - разозлился Искин. - У меня работа, и я опаздываю!
        - А я?
        - Прокатишься со мной, - Искину поймал Стеф за руку. - Потом выйдешь, где захочешь.
        Чуть ли не силком он потащил ее через улицу.
        - Это две марки.
        - Я заплачу.
        Омнибус уже захлопывал двери, и Искину пришлось несколько раз торопливо хлопнуть ладонью по шершавой жести борта, чтобы водитель разглядел их в зеркало и остановился.
        Передняя дверь. Пять марок. Сдача. Сиденье в центре салона.
        Стеф забралась к окну. Искин подумал было сесть на сиденье впереди или сзади, чтобы не создавать впечатление, будто они едут вместе, но затем все же сел рядом.
        Стесняться было нечего.
        В конце концов, он не любитель молоденьких девочек. С этим, пожалуйста, к Балю. И это даже не предосудительно, по нынешним-то временам. Каждый выживает как может. По миру бродит тень Большой Войны. Пол-Европы в беженцах, готовых на все за кашу-концентрат от господина Пфальца. Так что…
        Чего же я тогда испугался? - спросил он сам себя. Что это за душевные метания? Увидел прозрачные трусики - и зашевелилось?
        Искин посмотрел на затылок Стеф, на неухоженные черные, с желтыми прядками волосы, на тонкую шею, которую в литературе обзывают мальчишеской. В книжках, которые он читал когда-то в детстве, храбрые мальчишки все до одного имели такую.
        На шее у Стеф расставлял ножки непонятный символ-тату, тянулся под блузку. До одури вдруг захотелось оттянуть и посмотреть.
        - Так что там с этим Греганом? - спросил Искин, складывая руки между колен, пряча их подальше от чужой шеи.
        Мимо поплыли дома, указатели, редкие каштаны в узких кадках-обручах. Омнибус отражался в зеркальных стеклах. Взмыла над крышей прозрачная арка транспортной развязки.
        - С кем? С Греганом? - переспросила Стеф. - Греган, вообще, козел.
        - Я понимаю, - кивнул Искин. - Ты просто рассказывала историю…
        - А-а, да, простите, - девушка повернулась к нему. - Этот Греган через три дня явился к нам в общежитие и сказал, что все девчонки, которые снимаются на улице, должны отстегивать ему семьдесят процентов заработка. Представляете? И это еще потому, что он добрый парень. А ребята из коммуны тоже, оказывается, работают на него.
        Старая история, подумал Искин.
        Таких историй - тьма и тьма, они были в прошлом, они будут в будущем, они невозможны, только если отдать на откуп людей юнитам. И то, насколько он знал, со смертью Кинбауэра о постоянном контроле можно было даже не заикаться.
        Интересно, не поэтому ли Кинбауэр…
        - Вы слушаете?
        - Да-да, - кивнул Искин.
        - Точно? - недоверчиво посмотрела Стеф. - У вас глаза невнимательные.
        - Я просто вспомнил кое-что.
        - А еще Греган объявил, что его самого и его друзей мы будем обслуживать бесплатно. Представляете?
        - Представляю. Почему нет? Представляю.
        - Ну, вот…
        Омнибус плавно затормозил. Скрипнули двери. Искин посмотрел на табло над местом водителя. Кассантелль-штросс.
        В салон зашли двое мальчишек лет четырнадцати, купили билеты, забрались на сиденье впереди. За ними поднялся плотный мужчина в кожаных шортах и сетчатой майке. На выбритом черепе у мужчины темнела стянутая кожей стальная пластинка. Искин подумал, что, видимо, в Мировую войну он поймал пулю или даже осколок артиллерийского снаряда. Удивительно, что выжил.
        Мужчина сел за мальчишками. То ли отец одного из них, то ли все-таки посторонний человек, не понятно.
        Дверь закрылась.
        Искин обнаружил, что размышляет над тем, почему его вдруг стали занимать совершенно посторонние вещи, вроде возможных родственных связей у не знакомых ему людей. Определенно, это было связано с историей Стеф. Ему не хотелось в ней участвовать. Вернее, он уже чувствовал, во что может вылиться его участие.
        Баля подключить в наказание?
        Омнибус покатил дальше. Водитель объявил следующую остановку. Кронпринц-Палас. Через одну выходить.
        - Ну, вот, - продолжила Стеф, понизит голос, - Кэти в тот же вечер Греган забрал с собой. Вы бы ее видели утром… Вы слушаете?
        - Да, - сказал Искин, - очень внимательно.
        - Ее там накачали чем-то, есть такие таблетки… ну, когда кажется, что можешь пропустить через себя хоть тысячу человек.
        - Энергетик.
        Стеф сморщила нос.
        - Нет, «прыгунок» или «солнышко».
        - Секстази.
        - Во-во. Она сказала, что там чуть ли не двадцать человек было. Парни чуть постарше ее. Какой-то старый клуб. Греган кинул Кэти им, как кусок свежего мяса собакам. Только под секстази тебе пофиг, кто ты.
        - Знаешь, - сказал Искин, - я не думал, что девчонке из деревни рядом с Кинцерлеерном знакомы такие вещи.
        - Вы, наверное, давно не были в Фольдланде.
        - Не думаю, что там что-то кардинально поменялось с тех времен. Тем более, как ты знаешь, Фольдланд считается закрытой страной. Вряд ли меня туда пустят.
        - Там сейчас все по другому.
        Искин усмехнулся.
        - Фольдланд уже не Фольдланд? Шмиц-Эрхаузен закрыт? Штаатсполицай занимаются переводом детей через улицу?
        - Этого я не знаю, - сказала Стеф, - но секстази, только голубенькие, нам давали еще в школе. Чтобы гормоны вырабатывались.
        - Вот как? А уколы юнитами? Точно не было?
        - Я же уже говорила!
        Искин на мгновение прижал к глазам ладонь.
        - Я, наверное, жил в другом Фольдланде.
        - Я не знаю, в каком Фольдланде вы жили, - заявила Стеф, - но я сбежала оттуда, потому что там было плохо. Там всех перевели на пайки и карточки, а в школе сказали, что скоро всех девочек, прошедших тесты, заберут в репродуц-хаусы, и они выйти оттуда уже не смогут, будут рожать и рожать по ускоренной программе.
        Искин слушал, приоткрыв рот.
        - Серьезно?
        - Нет, я шучу! - Стеф обиженно отвернулась.
        - Извини.
        Он притронулся рукой к ее волосам на макушке. Желтая, как одуванчик, прядка проскользнула между пальцев.
        - Да ладно.
        Девчонка прогнулась назад, и ее затылок уперся Искину в ладонь.
        - Нравится? - чуть повернула голову она, чтобы видеть его лицо.
        - Н-нет, - Искин отдернул руку.
        - Почему вы все такие вруны? - спросила Стеф, пододвигаясь и прижимаясь к нему спиной. - Нас учили, что это нормально.
        - Что нормально?
        Искин не знал, как реагировать. Он зашарил глазами по салону, по затылкам впереди сидящих пассажиров. За окнами текла Пфальц-штросс, игольчатые купола собора Либкнехт-Морау желтели впереди. Пальцы Стеф легко сжимали Искину коленку. В боку, в груди, везде, где его касалась недавняя пациентка, становилось тепло.
        Соблазнение в омнибусе, подумалось ему. Избитый сюжет. Кто кого соблазняет только? И не глупо ли будет пересесть?
        - Старики любят молоденьких, - сказала Стеф, и ее пальцы поднялись по ноге чуть выше. - Мы изучали это на уроках. Так им кажется, что они все еще молоды. Lebensgefuhl. Острое ощущение жизни.
        - Я не старик, - сказал Искин, чувствуя томительное шевеление внизу живота, - мне едва за сорок.
        - Не, - сказала Стеф, поворачиваясь и всем телом словно истираясь об Искина, - это уже ого-го. Это как раз.
        Она улыбнулась. Ее карие с желтым ободком глаза шаловливо искрились. Пальцы поднялись еще выше, зацепив мелочь в кармане.
        Омнибус затормозил.
        - Кронцпринц-Палас.
        - Все! - сказал Искин, отстраняя девчонку от себя. - На этом и остановимся. Мне не надо…
        Рука Стеф на излете все же задела участок брючной ширинки, и он на мгновение испытал тот самый lebensgefuhl.
        Пришлось выдохнуть.
        - Ты рассказывала мне о Грегане.
        - Знаешь, - сказала Стеф, щуря левый глаз, словно прицеливаясь, - я могла бы пожить у тебя. Мы поместимся.
        Этот переход с «вы» на «ты» сбил Искина с толку.
        - Что?
        - Мне много не надо, - сказала девчонка. - Я очень домашняя на самом деле. Я буду ждать тебя по вечерам. А концентрат и жилье я отработаю. Мне не трудно. Если у тебя, конечно, нет другой девушки.
        - А Баль? - Искин почему-то не выловил в голове никакого другого вопроса.
        Стеф фыркнула.
        - Баль меня просто купил на ночь.
        - Я не про то, - сказал Искин, морщась. - Отто мне друг.
        - И что?
        - Нет, это все не то. Это не про Баля и не про что другое. Я просто не могу.
        - Ты все-таки извращенец? - огорчилась Стеф.
        - В мои времена это называлось порядочностью, - Искин проводил взглядом колонны театра на Кепнин-аллее. - Есть вещи, которые я не могу себе позволить.
        Девчонка вскинула брови.
        - Почему?
        - Потому что потеряю часть себя.
        - Как можно потерять часть себя? Я же не собираюсь тебе ничего откусывать.
        Искин грустно посмотрел на Стеф. Неужели она всерьез? Бедная глупая девочка! Что у нее в хорошенькой голове? Не куклы же.
        - Кого ты видишь? - спросил он.
        - В смысле?
        - Опиши меня.
        - Вижу доктора, - неуверенно сказала Стеф.
        - Еще.
        - Невысокого человека, - сосредоточенно хмурясь, она изучила Искина целиком. - Старого. Немножко повернутого на юнитах. Чуть-чуть седого.
        - Хорошо. Что во мне тебе нравится?
        Стеф улыбнулась.
        - Это просто. Ты - добрый. Раздражительный, но совсем не злой. Я это сразу заметила. Баль, он странный, как будто промороженный вместе с рыбой, которую он возит, а ты - другой. Таких людей мало в городе, ты знаешь? Здесь все или злые и расчетливые, как Греган, или совсем никакие, будто пустые.
        - Это не так, - возразил Искин, - но хорошо, ладно. Это годится. Первое. Я добрый. Можешь добавить что-нибудь еще?
        Стеф задумалась.
        - Ну, ты не жадный. Наверное, помогаешь людям, лечишь их бесплатно. Умеешь дружить, если уж кто тебе друг, то он друг. Даже если обманщик.
        Искин кивнул.
        - Достаточно. Так вот, если бы я за миску каши и место в комнате и в постели стал требовать с тебя интимных услуг, то, поверь, очень скоро я превратился бы в подобие твоего Грегана или кого похуже. Понимаешь? И лечить бесплатно я тоже перестал бы. Считал бы марки и складывал их под матрас. И Баля сдал бы вместе с тобой санитарной службе, считая, между прочим, что оказываю и ему, и тебе неоценимую услугу. Когда по минутной слабости или исходя из обстоятельств ты делаешь то, что вызывает внутреннее сопротивление, получается, ты всегда отступаешься от самого себя, теряешь что-то важное, что-то, что потом вряд ли получится восстановить. Так-то вот.
        Омнибус повернул на Боннхаум-штросс.
        - Просто такие люди, как ты, редко встречаются, - сказала Стеф. - Если ты, конечно, не извращенец. Извращенцы, знаешь, тоже разные бывают. Иногда совсем безобидные. Ты вот у меня - третий. Нет, - мотнула головой она. - Четвертый.
        Прозвучало настолько двусмысленно, что Искин улыбнулся.
        - Все-таки расскажи про Грегана.
        - А что Греган? Кэти вернулась, и Греган сказал, что я следующая. В том смысле, что вечером состоится мое торжественное посвящение. Ну, ты понял.
        - Я понял, - сказал Искин.
        - Вот, - сказала Стеф. - Меня заперли, но я сбежала.
        - Заперли?
        - Ну, не совсем. Я же еще должна была работать. Что им деньги-то терять? Семьдесят пфеннингов, ой, грошей с каждой марки! То есть, семь марок с десяти! Прикинь? Греган паспорт и фолькс-карту сразу отнял. Понятно, что даже с клиентом я без них никуда не уеду. Чтобы за какую-то девчонку без документов вписаться, это надо совсем дурачком быть.
        - Как Баль?
        - Пф-фы! - фыркнула Стеф.
        - Значит, как я? - спросил Искин.
        - Ну, почти. - Лицо девушки стало задумчивым. - Но я бы с тобой все равно не осталась. Если только на месяц или на два. Ты добрый, но какой-то… Как заевший механизм. Проржавевший. Ты бы к морю не поехал. А мне хочется к морю.
        Интересно, подумал Искин, проржавевший механизм. И поглядел в окно.
        Омнибус делал поворот, за которым, через триста метров, ему предстояло выходить. Штильплац-штросс. Многогранными сине-стальными кристаллами на фоне белесого неба посверкивали башни делового района.
        - Знаешь, - сказал Искин, - ты чересчур наблюдательна. Здесь мы расстанемся.
        Он поднялся и, ухватившись за поручень, двинулся к передней двери.
        - Эй! А я? - крикнула Стеф.
        Мальчишки оглянулись на нее.
        - Выйдешь, где хочешь. Омнибус делает кольцо, - сказал Искин.
        - А когда вас ждать?
        Искин вздохнул, ощущая, как заинтересованно смотрит на него в зеркало заднего вида губастый водитель. Думает, наверное, о нем, как о старом козле, подцепившем бедную девчонку из карантинного квартала.
        А, может, думает, как ему повезло - молодая, симпатичная, готовая на все ради нескольких марок.
        - По-моему, мы ни о чем таком не договаривались.
        - А утром за завтраком?
        Искин закашлялся.
        - Штиль-плац-штросс, - объявил водитель.
        Двери с шипением открылись.
        - Жди меня после шести, - сказал Искин.
        И вышел.
        Весь короткий путь до Декстра-гассе, небольшого ответвления от Штиль-плац-штросс, он мысленно прогонял утренние события через собственный параноидальный детектор. Баль ладно, Баль сам по себе ходячее недоразумение. Но девчонка. Стеф. Стефания.
        Зачем ей я? Случайно ли она появилась в моей жизни? Ах, если предполагать, что хайматшутц каким-то образом определили его местонахождение…
        Искин раскланялся со знакомым парикмахером.
        Хорошо, хорошо. Допустим. Скорее всего, здесь, в карантинной зоне, их возможности сильно ограничены. Или они не уверены, что я - это я. Я довольно сильно изменил внешность после побега. Поэтому они хотят убедиться…
        А потом?
        Задумавшись, Искин метров на пятьдесят прошел нужный дом, чего с ним никогда не было, и в раздражении вернулся назад, но присел за вынесенный на улицу столик от маленького углового кафе «Кронпринц Фердинанд». Он решил, что необходимо привести себя в порядок. Иначе он не сможет сосредоточится на деле.
        - Что будете заказывать? - возник перед ним молодой парень-официант.
        - Воды, - сказал Искин, натянуто улыбнувшись.
        - Всего-то?
        - Газированной.
        Парень кивнул (клиент всегда прав), предъявив идеальный пробор в коротком поклоне, и удалился. Через десять секунд он появился снова, поставил на картонный кружок высокий стакан, полный на две трети, и сразу взял плату. Пол-марки.
        Искин отпил.
        Вода защипала язык. Почему он попросил газированную? - неприятно удивился он. Никогда не любил. Нет, утро однозначно выбило его из колеи. Искин покрутил стакан. Многочисленные пузырьки воздуха, облепившие его стенки, по одному, по два устремлялись к поверхности.
        Итак, Стеф.
        Первое: странности реакции. Когда? Когда он спросил, где она подхватила юниты. Ведь глупо. Что это за мычание? Синдромы опознала, а когда привили, забыла. Хотя уж в хайматшутц изобрели бы более правдоподобную версию. Но не факт, что она не вызвала бы больше подозрений. Может, плюнули на лакуны и рассудили, что, чем запутанней, тем лучше? Говори, девочка, что в голову взбредет.
        Надо же, секстази вместо юнитов!
        Искин отпил снова и снова удивился себе, отставил стакан на край стола, чтобы даже не притрагиваться.
        И как она нашла Баля? Баль не суется в центр города, да и рыбные заводики все размещены на окраинах или в северных, подкарантинных кварталах.
        И почему старая версия юнитов? Вот самый интересный вопрос! Конечно, после смерти Кинбауэра должно было произойти какое-то замедление в развитии юнит-индустрии, вполне возможно, имел место даже некоторый отток назад, пока определяли, кому передать его наследство. Но пользовать старые версии? Это как если бы вместо электричества вновь перейти на керосиновые лампы. Хотя сравнение не лучшее.
        Нет, очень интересные и тревожащие несуразности.
        Если, конечно, хайматшутц не стали прививать возможных перебежчиков втайне от них самих. Ой, бред! Тогда бы они прививали всех. Это же мечта и канцлера, и фольдстага - законопослушный и управляемый народ. Стройся! Равняйсь! Фольдланд юбер аллес! Кто хочет высказаться против? Никого!
        Черт возьми, никто б в Европе от этого не отказался!
        Но сто пятьдесят третья? По самым грубым прикидкам должна быть двухсотая с хвостиком, ближе даже к трехсотой. Впрочем, сама нумерация, скорее всего, уже была бы другая. Времени-то прошло…
        Искин задумчиво повертел стакан, который, будто заколдованный, опять оказался у него в пальцах.
        Значит, шесть лет. Почти шесть. И все изменилось? Понятно, смерть Кинбауэра через полтора месяца после его побега. Но, дьявол, девчонку-то определенно привили совершенно недавно! Или нет, привили давно, но активировали, по сути, при пересечении границы. Возможно ли такое? Почему нет? Этим вполне объясняется старость юнитов. Правда, прививать в таком возрасте «саботажников»… Получается, Стеф что-то недоговаривает? А если она недоговаривает, то с какой целью? Ну, Греган, положим, на самом деле существует. В городе таких Греганов, пожалуй, с пол-сотни наберется, если не больше. Здесь поверю. Хорошо, заметила она симптомы, нашла Баля, попросила его помочь… То есть, когда началась переходная стадия, очень удачно подвернулся я. С другой стороны, у нее симптомы, а она не знает, где ее привили.
        - Извините.
        - Да? - Искин поднял глаза на вставшего у столика мужчину.
        Мужчина был подтянут и молодцеват, серый костюм, смуглое лицо, зачесанная влево челка, подбородок с ямочкой и улыбка в тридцать два зуба. Плащ перекинут через руку. В другой руке - газета, свежий номер местной «Zeitrevisor».
        - Вы не возражаете, если я присяду за ваш столик?
        - В общем-то…
        Искин оглянулся и обнаружил, что все столики на тротуаре так или иначе заняты, везде сидели по двое, по трое, а за столиком у дверей кафе умудрились поместиться аж четверо молодых людей, по виду - студентов.
        - Время сладкого омлета, - пояснил мужчина, виновато шевельнув плечами.
        - Конечно.
        Искин подвинулся, давая мужчине повесить сложенный плащ на спинку стула и сесть, не прижимаясь спиной к соседям.
        - Я вижу, вы не местный, - сказал, устроившись, мужчина и, привстав, протянул руку: - Рене Персерод-младший.
        Официант принял у него заказ - кайзершмаррн с земляничным вареньем и кофе.
        - Не угадали, - сказал Искин, раздумывая, случайна ли их встреча, и пожал ладонь. - Искин. Леммер Искин.
        Хайматшутц просто обожает плащи. Шпионов из Фольдланда в европейских фильмах теперь без плащей и не показывают. Увидел в кадре человека в тренчкоте - знай, он обязательно связан со службой безопасности. И тут уже не важно, надет тренчкот или нет.
        Или это тоже паранойя?
        - Экономикой не интересуетесь? Инвестициями? Акциями? - спросил Персерод-младший, щелкнув ногтем по газете.
        - Нет.
        - А зря. Сейчас как раз то время, когда можно схватить удачу за хвост. «Шауэршанц» растет, «Дюпон» растет, «Берингер» пока внизу, но что это значит?
        - Что? - спросил Искин.
        - Это…
        Персерод-младший прервался, ожидая, пока официант поставит перед ним тарелку с кусочками сладкого омлета и крохотную чашку кофе на блюдце. Капли варенья алели на краю тарелки, будто кровь.
        - Три марки.
        - Спасибо, - Персерод-младший вложил официанту в ладонь монету в пять марок, - сдачи не надо. - И вновь повернулся к Искину. - Это значит, что «Берингер» со дня на день обязательно пойдет в рост. За ними есть такой грешок - сами играют на понижение перед большими государственными заказами.
        - Зачем? - спросил Искин.
        Персерод-младший наколол кусочек кайзершмаррна на вилку, со вкусом прожевал.
        - Все просто. Они выкидывают от одного до двух с половиной процентов акций на биржу, и цена, разумеется, не сильно, но идет вниз. С помощью вялых слухов и подкупленных трейдеров акции проседают где-то на пол-процента или процент. Это, конечно, немного. Но затем на рынок кто-то выбрасывает еще процента три акций одним пакетом. Это уже пять процентов, в общей сложности. Пять - это психологический барьер. Другие игроки тоже начинают избавляться от «Берингера» под расходящуюся и якобы верную информацию, что «Берингер» утратил свое влияние в правительстве. Улавливаете?
        Он подмигнул Искину.
        - Нет, - сказал тот.
        - Когда курс падает на четыре-пять процентов, а это много, в сумме получается под семьдесят миллионов марок, появляется некий трейдер, что осторожно скупает акции по все падающей цене. А дальше следует объявление, что «Берингер» получает новый заказ для своих промышленных фабрик на полмиллиарда марок. А?
        Персерод-младший засмеялся с полным кайзершмаррна ртом.
        - И акции идут вверх? - спросил Искин.
        - Взлетают! В кратковременной перспективе - процентов на десять. «Берингер» из воздуха получает сто пятьдесят миллионов марок, с лихвой покрывая первоначальные убытки. И все это знают, и каждый раз это срабатывает.
        - Но это обман.
        Собеседник кивнул.
        - Разумеется! Просто удивительно - будто в задумчивости почесал висок он. - Вы - местный, но не знаете о времени кайзершмаррна.
        - А вы хоть раз выбирались за Кассантель-штросс? - похолодев, спросил Искин.
        - Это ближе к карантинным кварталам?
        - Да.
        - То есть, вы намекаете, что там…
        - Я уверен, там даже не знают о кайзершмаррне, - сказал Искин, поднимаясь. - Этот город полон эклектики, и богатые кварталы часто не имеют представления, чем живут бедные. А бедным не до того, чтобы заглядывать богатым в рот.
        Персерод-младший улыбнулся.
        - Вы - социалист?
        - Скорее, реалист, - сердито сказал Искин. - Мне пора.
        - Вы только не обижайтесь, - сказал ему в спину Персерод-младший. - Я просто пошутил. На самом деле, кайзершмаррн подают исключительно в этом кафе с восьми и до девяти утра.
        Искин шевельнул плечом, подразумевая, что нисколько не обижен. Но весь короткий путь до переулка, ему жутко хотелось обернуться. В районе лопаток так и свербело. Смотрит этот Персерод-младший ему вслед или нет?
        Берштайн ждал его у черного входа.
        - Опаздываешь!
        Низенький, округлый, с кипенью черных волос, впустую охраняющих лысую макушку, крючконосый, с выдвинутой вперед нижней губой, он щелчком отправил окурок в близкую стену здания напротив. Крашеная в голубой цвет, вся она была в неприятных крапинах.
        - Уже девять? - спросил Искин.
        - Почти.
        Берштайн запустил его в двери. Пискнул магнитный замок. Через крохотный тамбур они попали в узкий коридор с утопленными в нише шкафами. Берштайн потянул створку, открывая висящие на прищепках халаты. Внизу белел ряд упаковок одноразовых силиконовых калош.
        - Одевайся, - сказал Берштайн.
        Под мягким светом потолочных пластин Искин снял потертую куртку, переложил идентификатор в задний карман брюк.
        - Ты знаешь, что такое кайзершмаррн? - спросил он.
        Берштайн сдвинул створку соседнего шкафа.
        - Это на фольддойче? - спросил он, вешая куртку Искина. - Какое-нибудь ругательство? Я, честно говоря, не силен…
        - Сладкий омлет.
        - Всего-то?
        - Да. Продается в «Кронцпринце Фердинанде». Здесь, рядом с клиникой.
        Искин надел бледно-зеленый халат, провел пальцем по груди, сращивая стороны. Пискнуло. Резиновые манжеты обжали запястья.
        - Я ходил туда всего один раз, - сказал Берштайн, облачаясь рядом в такой же халат. - Что тебе сказать, Лем? Не советую. Они позиционируют себя как весьма демократичное заведение, в смысле, по ценам, но, боже мой, с меня взяли десять марок за паршивый завтрак из яичницы с помидорами. Даже не с мясом, не с беконом, не с острым балканским шпиком, а всего лишь с помидорами! При этом через квартал есть «Повероне», прекрасная итальянская траттория, и там за ту же яичницу, только с зеленью, сыром и кусочками колбасы, просят всего две марки. Две!
        Он вскрыл упаковку калош. Искин вскрыл свою. Уместившись на крохотной лавочке, оба обули калоши.
        - Готов? - спросил Берштайн.
        - Да, - сказал Искин.
        - Тогда помоги мне встать.
        Искин за руку потянул Берштайна с лавочки.
        - Две! - повторил Берштайн, поднимая к потолку палец. - Я за сеанс беру десять марок, и три из них твои. И что, получается, моя работа стоит как паршивая яичница с помидорами? При этом я еще плачу аренду, кредит за оборудование и каждый год подтверждаю лицензию!
        Они прошли в двери и через светло-серый холл мимо двух женщин и девушки, ожидающих на квадратных пуфиках, мимо стойки с секретаршей направились к лестнице на второй этаж.
        - Через пять минут, - бросил Берштайн секретарше.
        Та кивнула.
        Собственно, вся клиника Берштайна представляла собой этот холл с парадным входом с Декстра-гассе и запасным выходом в переулок и два помещения наверху - досмотровую, которая по совместительству являлась операционной, и лабораторию с закутком для отдыха врачей. Врачей значилось три: Берштайн, Искин и Михал Сольваст, которого Лем видел всего раза четыре за три года.
        Известную марку «Альтшауэр-клиник» Берштайн приобрел лет пять назад явно в надежде на вал пациентов. Городок был зажат в карантинные тиски, толпы все прибывали с южных границ Фольдланда, из-под Скабина, словно там вскрылся нарыв. Центр распределения только-только обставил себя столбами и огородился проволокой. В газетах и на телевидении царила истерия по поводу заражения юнитами, каждый второй политик кричал о том, что под видом беженцев происходит невидимая оккупация Европы, а фургоны санитарных служб с зелеными крестами стояли на перекрестках.
        Почему бы и нет? - конечно, подумал Иосиф Берштайн.
        За плечами у него были семь лет работы простым ординатором в медицинском центре в Живорно, почти десять лет администрирования частной клиники в курортном Вейне и крайне популярные курсы биосканирования с помощью биопакови магнитонов «Эскаль», «Хофбург» и «Про-Био».
        Почему бы и нет?

«Альтшауэр-клиник» поставила ему в кредит пусть и не новый, но вполне дееспособный магнитон «Сюрпейн», сертифицировала деятельность отделения, а сам Берштайн договорился с городскими и карантинными властями о признании результатов его обследований и включении клиники в А-список, который выдают беженцам вместе с памяткой о правах и продуктовыми карточками.
        Поначалу дела действительно шли неплохо. Многие желали, минуя волокиту и очереди санитарных пропускников, получить идентификатор с отметкой об отсутствии юнит-заражения и отбыть подальше, на юг Европы, на запад Европы. Даже цена, которую Берштайн поначалу загнал в двадцать пять марок, первые волны беглецов не отпугивала. Страх их состоял в другом - в штаатсполицай и хайматшутц, в Фольдланде, который вот-вот, обретя единство и чистоту нации, должен был двинуться на завоевание новых жизненных пространств. Что значат двадцать пять марок по сравнению с монстром? Ничего.
        И Берштайн думал также.
        Правда, первая, богатая волна схлынула быстро, и Иосиф с сожалением в голосе часто вспоминал при Искине те благословенные времена, незабвенные полгода, когда «Сюрпейн» шумел безостановочно, пронизывая клиентов магнитонными волнами, а секретарша (не нынешняя, другая, гораздо более молодая и смазливая) перевязывала пачки банкнот резиночками и прятала их в бельевой шкаф.
        Вторая волна оказалась куда как беднее первой, большую часть ее к тому же перенаправили в карантинные лагеря, и цену пришлось снижать первое время до двадцати марок, а затем и до пятнадцати.
        Тем более, что «Сюрпейн» начал вдруг капризничать, пропуская некоторые участки и самовольно выключаясь, а один раз даже ударил Берштайна током, когда он прикоснулся к потрескивающему кожуху.
        Эпопея с ремонтом затянулась на три месяца, еще месяц ушел на тонкую настройку и перепрошивку управляющего модуля какими-то «левыми» умельцами, потому что оказалось, что разработчик «Сюрпейна» давно отказался от обслуживания аппаратов и вообще занимается теперь производством пищевой упаковки.
        Словом, когда Искин познакомился с Берштайном, тот уже снизил цену обследования до двенадцати марок и подумывал использовать клинику если ли не под ночлежку, то, возможно, как мини-склад. Правда, в голове его бродили мысли и о не совсем легальных операциях в обход санитарной службы, связанные с тем, что при ремонте умельцы повредили встроенный виссер, и результаты сеансов стало можно передавать на карантинный контроль с задержкой и выборочно. То есть, совсем выборочно.
        В этом был соблазн.
        И в «Альтшауэр-клиник», как уверял себя и Искина Берштайн, сами были виноваты - на просьбу заменить «Сюрпейн» новым аппаратом ответили, что замена возможна только при окончательном погашении кредита за старый, а на скромный вопрос о понижении ставки кредита в связи с поломкой поставленного магнитона холодно сообщили, что технику господин Иосиф Берштайн получил и так по особенной цене, подразумевающей некоторые риски функционирования в будущем, и принял по акту.
        Двери в рабочие помещения открывались сложным ключом.
        Берштайн вошел первым, снял сигнализацию, Искин застыл в узком коридорчике, ожидая, пока вспыхнет свет.
        - Как ты? - спросил Берштайн, проходя в досмотровую.
        - Хорошо, - сказал Искин.
        - «Сюрпейн» включать?
        - Лучше потом. Он больше с толку сбивает.
        - А клиентов успокаивает.
        - Потом.
        - Ну, как знаешь.
        Берштайн обогнул ложе с нависшим над ним магнитоном «Сюрпейна», похожим на овальный серебристый глаз великана на штанге, подкатил ближе столик с переносным, специально под Искина купленным биопаком. От его передвижений словно сами по себе оживали панели питания, осветился телемонитор, зашелестела вентиляционная вытяжка, на рабочем столе щелкнуло, приподнимаясь, крохотное табло.
        - Кто клиент? - спросил Искин.
        Присев, он занялся биопаком - включил и поставил на диагностику.
        - Первый? Нервная дамочка, - сказал Берштайн, усаживаясь на кресло за столом. - Я заметил, что в последнее время эти дамочки составляют подавляющее большинство нашей клиентуры. Что, конечно, не плохо. Их страхи приносят нам деньги.
        Его пальцы вдавили несколько невидимых клавиш.
        - С другой стороны, - продолжил он, - как и всякие навязанные извне психозы, с течением времени они неизбежно теряют свою силу, замещаясь чем-то новым. Мы должны быть готовы к этому, Лем.
        - Я слышу это уже полтора года, - сказал Искин.
        Он подкатил биопак к ложу, растянул и закрепил в держателях провода. В отличие от «Моллера» в этом биопаке вместо присосок использовались тонкие, похожие на электроды иглы.
        - Ты слышишь, - кивнул Берштайн, извлекая из ящика стола бланки анкет, - но слушаешь ли? Знаешь последние слухи, настойчиво атакующие наше приграничье?
        - Какие?
        - Говорят, Фольдланд сворачивает юнит-программы.
        Искин повернул голову.
        - Что?
        - После смерти Кинбауэра, по некоторым данным, они так и не смогли разобраться в его наследии. Мало того, оказывается, все, кто с ним работал, не имеют ни малейшего понятия о том, как Кинбауэр и его обособленная группа «Визе» программировали юнитов. Как тебе? Что там за порядки в их институтах?
        - Не может быть, - сказал Искин. - Кинбауэр все записывал.
        - Говорят, сжег. Только я, Лем, это говорю к тому, что скоро, судя по всему, наши с тобой старания станут никому не нужны. Если нет юнитов, то нет и страха, что у тебя внутри завелась колония мелкой механической нечисти, а значит, нет клиентуры.
        - Бред.
        - Ну, год-два мы еще продержимся, это я тебе обещаю, мои слова что-то да значат. Мало кто слушает Иосифа Берштайна, а ты, Лем, слушай.
        - Я слушаю.
        В стеклянную створку стукнули с внешней стороны.
        - Заходите, - махнул рукой Берштай, вставая из-за стола. - Аннет Петернау?
        - Да.
        Женщина переступила металлический порожек.
        Ей было к сорока, едва ли больше. Кожа, увлажненная кремами и тонус-гелями, не показывала морщин, разве что их намеки слегка проступали у глаз, когда Аннет щурилась. Она была высока, стройна, худа. Грудь имела небольшую, а таз - узкий. Баль называл женщин такого строения ненасытными стервами и секса с ними избегал. Искин, пожалуй, попробовал бы.
        Стриглась Аннет коротко, волосы у нее были соломенного цвета, нос острый, губы тонкие, скулы высокие. В лице угадывалось нервное напряжение, и на виске, не скрытом волосами, билась синеватая жилка. Глаза зеленые, умные.
        Нет, Баль бы уже бежал от нее на своем грузовике с рыбой.
        - Что мне делать? Раздеваться? - спросила Аннет, разглядывая помещение в поисках места, куда можно было бы сложить сумочку и одежду.
        Голос у нее был обычный, приятный, но не грудной, без хрипотцы, которая позволила бы ей чувствовать себя femme fatale, а особей противоположного пола сводила б с ума.
        Темная юбка. Синяя блузка. Жакет.
        - Только верх, вместе с бюстгальтером, - сказал Берштайн.
        - Юбку?
        - Нет никакой необходимости.
        - Извините, а…
        - Шкафчик слева. Там же бахилы.
        Искин гигиеническим полотенцем протер ложе. Искоса он поглядывал, как Аннет легко, без стеснения, скидывает блузку, открывая светлую кожу плеч, живота и грудь с темными кружками сосков. Никакого бюстгальтера она не носила.
        Искин представил, как впивается в эту грудь губами, и отвел глаза, сосредотачиваясь на том, чтобы удалить пятнышки грязи с похрустывающего под пальцами материала. Со Стеф такого не было, подумал он в некотором удивлении. Ни когда она лежала перед ним в комнате Баля в прозрачных своих трусиках, ни когда она задела его штаны в автобусе. То есть, было, но в самом коротком, бессознательном и спонтанном смысле. А тут, бесконтактно…
        Искин тут же выругал себя. Ну-ка, господин gefangene, что за мысли? Вы, собственно, работать собираетесь?
        - Мне сразу ложиться? - спросила Аннет, встав у шкафчика.
        Вид у нее был забавный - голубые бахилы и юбка. Странная модница пришла на показ.
        - Нет-нет, - сказал Берштайн, - сначала ко мне. Нам надо заполнить данные.
        - С идентификатором?
        - Да.
        Аннет замешкалась.
        - Мне сказали, что результаты обследования не попадут…
        Она как-то беззащитно посмотрела на Искина.
        - Не попадут, - подтвердил Берштайн. - Плохие - не попадут. И это стоит еще десять марок. Садитесь.
        Шурша бахилами, Аннет пересекла помещение и села на круглый стул перед столом. Поежилась.
        - Меня будете обследовать вы?
        - Нет, мой коллега, доктор Леммер Искин.
        - Это я, - сказал Искин.
        Он встал у биопака, комкая полотенце.
        - Очень приятно.
        Улыбка у Аннет вышла искусственной.
        - Идентификатор, - протянул ладонь Берштайн.
        - Пожалуйста.
        Женщина вложила в нее карточку.
        - И десять марок.
        - Да-да, я помню.
        - Хорошо.
        Берштайн сунул идентификатор в ридер перфорированным краем. Пять минут пришлось ждать, пока по телесвязи придет ответ. Аннет успела взять из шкафа сумочку, кошелек и передала Берштайну две банкноты в пять марок и одну в десять.
        Затем зашелестело табло.
        - Очень хорошо, - сказал Берштайн. - Если мы обнаружим у вас какие-то посторонние м-м… привнесенные дополнения, то эта информация отсюда никуда не уйдет.
        - Это точно?
        - Да. Доктор Искин выявит и уничтожит юнит-колонии, а в запись для идентификатора и санитарной службы попадет уже повторное обследование, которое и покажет ваше чистое, никогда не подвергавшееся заражению тело.
        - Хорошо, - сказала Аннет.
        - У вас были какие-нибудь симптомы?
        - Дурнота.
        - И все?
        - Спазмы. Я не могла глотать.
        - Картинки под веками? Желтые? Коричневые? Чередующиеся? - вмешался Искин. - Может быть, вы слышали голоса?
        - Голоса?
        Аннет повернула к нему голову. На лбу ее проступила и пропала крохотная складка.
        - На фольддойче. Einstellung. Regelung, - подсказал Искин.
        - Н-нет, - не слишком уверенно произнесла Аннет.
        - Хорошо, - сказал Искин. - Почему вы решили, что произошло заражение?
        - Мне так сказали.
        - В смысле?
        - У моего мужа есть любовница, - уголок губы у женщины пополз вниз. О своей сопернице она явно была не очень высокого мнения. - Мы, собственно, уже два года не живем с мужем вместе, но у нас есть обязательства. В целом, он, конечно, волен поступать, как ему заблагорассудится, и его похождения меня не волнуют. Но выезжать на приемы в Висбах или к его семье мы вынуждены совместно. Это связано…
        Она замолчала.
        Впоследствии Искину казалась очень милой, забавной эта ее манера вдруг останавливаться на полуслове, замирать, словно превращаясь в фотокадр, в собственный портрет. Лицо Аннет тогда становилось неподвижным, скульптурным, но очаровательно живым, живущим, сосредоточенным - рот чуть-чуть приоткрыт, зеленые глаза смотрят в себя, морщинки всплывают изнутри, из-под слоя тонус-геля.
        Муж ее боялся таких состояний и вроде бы одно время носился с идеей визита в психиатрическую клинику.
        Замерла она едва ли на десять секунд.
        - Мне кажется, это не важно, - сказала она, ожив, и по очереди посмотрела на Искина и на Берштайна. - Это семейные дела, которые должны оставаться внутри семьи. Во всяком случае, говорить о них я не буду.
        Искин кивнул.
        - Хорошо. Но про источник заражения…
        - Любовница мужа распылила юнитов в моей гостиной. Чтобы освободить Дитриха от обязательств на мой счет. Видимо, так ей хотелось бы. И у нее был пульверизатор, мне сказали, что она пшикала раствором на цветы, шторы, в воздух.
        - Так заразиться маловероятно, - сказал Искин. - Попасть через органы дыхания или кожу отдельные юниты могут, но для развития колонии, которая впоследствии сможет взять вас под контроль, необходима инъекция в кровь, скажем так, колониального набора.
        - Вы уверены? - спросила Аннет.
        - Доктор Искин близко знаком с этой темой, - сказал Берштайн.
        - Но я чувствую…
        - Мы это проверим, - сказал Искин.
        - Прошу, - Берштайн жестом указал на ложе под «Сюрпейном».
        - В конце концов, я уже заплатила, - сказала, словно оправдываясь, Аннет.
        Искин подождал, пока она ляжет, и помог ей переместиться чуть выше, ближе к полукружью изголовья.
        - Удобно?
        - Вполне.
        Аннет пошевелила плечами.
        - Мне придется несколько раз коснуться вашей груди.
        - Пожалуйста, - нисколько не смущаясь, сказала Аннет. - Муж давно ее уже не касался. Надеюсь, это делается в чисто профессиональном плане?
        - Конечно, - сказал Искин, вооружаясь пучком игл.
        - Выглядит страшно.
        - С них будут подаваться микроимпульсы для сканирования.
        Аннет приподняла голову.
        - Вы будете втыкать их в меня?
        - Нет, - сказал Искин, показывая крылышки пластыря на иглах. - Просто прикреплю. В сущности, они и сами должны держаться. Они полые, в них создается крохотный вакуумный эффект, эффект присоски.
        - Это вообще долгая процедура?
        - Сканирование? Оно займет около десяти минут.
        Искин наклонился и прилепил две иглы справа, одну - под грудью, другую - между пятым и шестым ребрами, потом зашел, протягивая шнуры, с другой стороны, и укрепил еще две иглы. Больше, подумал, не нужно.
        - У вас умелые руки, - сделала ему комплимент Аннет.
        - Я старался, - сказал Искин.
        - Я чувствовала, как деликатно вы меня касались. Честно говоря, я редко ощущаю возбуждение от прикосновений, но вам это удалось.
        Искин смутился.
        - Простите.
        - Здесь не за что извиняться, - улыбнулась Аннет. - Это не простое умение. Во всяком случае, если мы предполагаем меня.
        - Не смущайте мне коллегу, - подал голос Берштайн.
        Он поднялся и, обойдя биопак, встал у ложа, вскинул голову и посмотрел на лампы под потолком.
        - Не темновато. Может, включим «Сюрпейн»? Пусть поработает, страдалец, хотя бы в осветительном режиме.
        - Мне вполне достаточно, - сказал Искин.
        - Что ж. Я отойду тогда, - сказал Берштайн. - Справишься?
        - Конечно.
        - Я в холле.
        Берштайн вышел, мелькнув зеленью халата за стеклом.
        - Вот мы и одни, - сказала Аннет.
        - Постарайтесь дышать медленно и глубоко, - сказал Искин, запуская сканирование на биопаке.
        - Вот так? - спросила Аннет.
        Она задышала, слегка пристанывая. Глаза ее смеялись. В бахилах, юбке, не достающей до совершенных коленных чашечек, полуголая и неподвижная, с припухшими, отвердевшими сосками, она казалась очень доступной.
        - Госпожа Петернау, - перешел на официальный тон Искин, по спине которого поползли мурашки возбуждения, - это серьезное обследование. Постарайтесь не мешать мне делать мою работу.
        - Я мешаю? Бог мой, я не хотела! А вы здесь ничего не распыляете?
        - В смысле?
        - Мне отчего-то весело.
        - Это, возможно, нервное.
        Искин брызнул воды ей на живот. Аннет захохотала.
        - Господи, что вы делаете? Вы не массажист?
        - Нет.
        - Вы же меня не массажным маслом…
        - Это вода, - сказал Искин.
        - Вы уверены?
        - Абсолютно.
        - А я подумала… - Аннет внезапно замерла, ушла в себя, как за несколько минут до этого. Лицо ее сделалось отсутствующим, пустым. - Простите, - выдохнула она чуть позже, - это все моя испорченная натура. В наше время, знаете, продается гигантское количество «взрослых» журналов, где пишут, что примерно так и должно происходить соблазнение.
        Искин проследил, как биопак медленно строит грубую схему. Схема была с лакунами.
        - Соблазнение в массажном салоне?
        - Или в клинике. Ой, простите.
        Аннет показала отлепившуюся иглу.
        - Вот поэтому, - обходя ложе, с неудовольствием сказал Искин, - я и просил вас быть посерьезнее. В санитарной службе, поверьте, никому не делают снисхождения. Я пропущу горстку полудохлых юнитов, которые через неделю и сами растворились бы в крови, а вы через день возьмете и зазвените где-нибудь на выезде из города на одном из передвижных постов. Сказать, что будет дальше?
        Он наклонился, глядя Аннет в глаза.
        - Скажите, - прошептала она одними губами.
        Искин приладил иглу.
        - Нас, возможно, лишат лицензии, а вас почти наверняка упекут в один из карантинных центров. На полгода. Вы этого хотите?
        - Нет. Я поняла.
        - Очень хорошо.
        Искин снова запустил сканирование. Аннет лежала неподвижно, глаза ее были закрыты, тень улыбки трогала губы. Схема на этот раз сложилась куда быстрее, рисуя внутренние органы груди и брюшины. Серия микроимпульсов дала более-менее приемлемую картинку. Как и полагал Искин, никакой колонии, ни даже зачатков ее в Аннет не существовало. Правда, в легких имелось несколько потемнений.
        Он увеличил схему, но разрешения биопака явно не хватало.
        - Вы курите? - спросил Искин.
        - Курила, - ответила Аннет.
        - Если вы не против, я проведу пальпацию.
        Искин решил подстраховаться.
        - Пальпация - это?..
        - Пощупаю, грубо говоря.
        Аннет фыркнула, но сдержала смех.
        - Разрешаю.
        Искин приложил ладони к груди Аннет, вытянув пальцы к ключицам, к шее. Легонько стукнул указательным, средним, мизинцем, отвлекая внимание лежащей. В правом его предплечье зашевелились, разогревая магнитонную спираль, юниты. В любом случае, одиночный импульс не повредит. Если и имеется какая-то активность в легких, то он ее гарантированно пресечет. Но сначала…
        - Тепло, - сказала Аннет.
        Глаза она все также держала закрытыми.
        - Я знаю, - сказал Искин.
        Он сосредоточился, и юниты-разведчики из его ладоней десятком невидимых ниточек-цепочек проникли в тело Аннет.
        - Не шевелитесь, - предупредил он.
        - Не шевелюсь.
        - Это займет не больше минуты.
        - Это ваша эксклюзивная методика?
        - Ну, в некотором роде.
        - Покалывает.
        - Так и должно быть. Не шевелитесь.
        Юниты, бравые ребята, обогнув средостение, мгновенно расползлись по легким - сквозь плевру по сегментам, по бронхам к альвеолам. Искин чувствовал их интерес, их исследовательское любопытство. Впору было ревновать их к Аннет.
        На микроимпульсы никто не отзывался, и малыши, похоже, большинство энергии тратили впустую. Правда, скромное кладбище юнитов обнаружилось в трахее. Около десятка трупиков, закупоренных слизью. Получалось, что недалекого ума соперница действительно распылила раствор с юнитами по комнате. Но не продаются же такие флаконы в обычных магазинах! Где-то эта дура должна была набрать колонистов, даже если они были отработаны. Или теперь юнитов продают на развес? Стаканами? Зашел, знаете, на Кронеберг-штросс или Лемур-аллее, и тебе за марку насыпали от души, как это бывает с марихуаной.
        Искин наклонил голову и обнаружил вдруг, что Аннет смотрит ему в глаза. Видимо, во взгляде его мелькнуло замешательство, потому что женщина осторожно спросила:
        - Все очень плохо?
        - Нет, наоборот.
        Искин разворошил кладбище и вытянул полуразложившихся мертвецов из трахеи. В темпе, ребятки! Боль свела пальцы, но он не изменил выражения лица, потому что Аннет все еще смотрела на него снизу.
        - Все.
        По возвращению юнитов, Искин на всякий случай разрядил спираль, выжигая в Аннет потенциальных колонистов, и отнял ладони. Тут же захотелось пить. Предплечье захолодело, ответило резкой болью. Запоздало подумалось, что здесь-то как раз и биопак можно было использовать. Не «Моллер» все-таки.
        - Вы экстрасенс? - спросила Аннет.
        Искин шагнул к тумбочке у Берштайна за столом, достал бутылку с минеральной водой и свинтил колпачок.
        - Нисколько. Просто опыт.
        Он осушил пол-бутылки за раз.
        - Мне можно подняться? - спросила Аннет.
        - Нет, - сказал Искин. - Сейчас мы проведем контрольное сканирование, результат которого и отправим в санитарную службу.
        Он допил бутылку.
        - Хорошо, - глядя на серебристый глаз «Сюрпейна», Аннет побарабанила пальцами по ложу. - А на ужин со мной вы бы согласились?
        - Я думал, это прерогатива мужчины приглашать куда-то женщину.
        - В вопросе приглашений я никогда не усматривала сексистский подтекст. Мы можем ограничиться приятной беседой.
        - Тем не менее…
        Договорить Искину не дал Берштайн, аккуратно постучав по стеклу с внешней стороны.
        - Я дома.
        Он вошел, распространяя запах сигарет, причем паршивых, фольдланских. Искин подумал вдруг, что такие привычки могут многое сказать не то что хайматшутц, но и здешней, не слишком расторопной полиции. Слава Богу, он ничего такого за собой не примечал. Ни любви к колбаскам из Баренца, ни пристрастия к ботинкам от «Junge Geist». Хотя, что и говорить, замечательные выпускают ботинки.
        А сигареты, наверное, контрабандные.
        - Да, - сказал Искин, - я почти закончил.
        - А мне позвонил доктор Фертиппер, - сказал Берштайн.
        - Это кто?
        - Один хороший знакомый. Конференции по магнитонной диагностике осенью не будет. Как мне кажется, в струю недавнего разговора.
        Берштайн остановился у ложа.
        - Все хорошо? - спросил он Аннет.
        - Да, - ответила женщина, - меня сбрызнули водой, я посвежела, но пока не растеклась.
        Берштайн выпятил губу и повернулся к Искину.
        - Ничего, - сказал тот, обнуляя результаты сканирования. - Чисто.
        - Тогда выходим с данными в центр?
        - На контрольном.
        - А как же!
        Берштайн уселся за стол, пальцы его снова нажали на невидимые клавиши.
        - Готов.
        Искин отсоединил иглы и подержал их несколько секунд в воздухе. Биопак пискнул, перезагружаясь.
        - Подключено, - сказал Берштайн.
        - Делаю, - сказал Искин, вновь прилепляя иглы.
        - Еще десять минут? - спросила Аннет.
        - Меньше. Недолго. Дышите глубоко.
        Искин запустил сканирование.
        - Картинка четкая, - через секунду сказал Берштайн.
        Искин отклонился, взглянув на экран биопака.
        - Проход без задержек.
        - Замечательно.
        - С этим можно будет в Вадуц? - поинтересовалась Аннет.
        - Хоть в Ниццу, хоть в Вейн. - сказал Берштайн. - Даже в Штаты. Мы все-таки отделение «Альтшауэр-клиник».
        - Так, второй проход, - сообщил Искин.
        Аннет улыбнулась.
        - Я что-то волнуюсь.
        Она попыталась сложить руки на животе, но Искин мягко перехватил ладонь.
        - Не стоит, - сказал он. - Просто соперница взяла вас на испуг. А может она и сама была не в курсе, что колонии таким образом подсадить нельзя.
        Он вернул ладонь на место.
        - Ага, - сказал Берштайн, следя за строчками на голограмме. - Заражения не обнаружено. Данные… данные приняты. Синхронизация… Все, синхронизация успешна. Идентификатор… статус обновлен.
        - Все, - сказал Искин.
        Отсоединив иглы, он помог Аннет сесть и передал бумажное полотенце.
        - Спасибо, - сказала Аннет.
        Она вытерла живот и шею, оставляя на полотенце влажные, расплывающиеся пятна.
        - Идентификатор.
        Берштайн выложил карточку на край стола.
        - Все? - спросила Аннет, спуская ноги с ложа.
        Берштайн развел руками.
        - А что вы хотели? - шутливо заявил он. - Добавили бы пять марок, и мы расщедрились бы на блюдо из кафе поблизости. На…
        Он пощелкал пальцами, вызывая название из памяти.
        - Кайзершмаррн, - подсказал Искин.
        - Да, на кайзершмаррн, на сладкий омлет.
        - Не стоит.
        Аннет прошла к шкафчику и принялась неторопливо одеваться. Искин поймал себя на том, что беззастенчиво пялится на нее.
        - Господин Искин, - обернулась Аннет, - вы не ответили на мое предложение.
        Она оправила блузку и накинула жакет.
        - Я не против, - сказал Искин, складывая за спиной руки.
        - Может, созвонимся вечером?
        - У меня нет виссера.
        - Совсем? - удивилась Аннет.
        Прошуршав бахилами, она взяла со стола идентификатор. На ухоженном лице всплыла улыбка. Несколько секунд женщина стояла неподвижно.
        - Слушайте, - сказала она, отмерев, - может, сегодня в восемь в «Тиомель»? Знаете про «Тиомель»? Я вас приглашаю.
        - Знаю, на Криг-штросс, - кивнул Искин и вспомнил про Стеф. - Но лучше завтра. Завтра в восемь. Сегодня у меня нет возможности. У меня…
        Он умолк. Объявлять о том, что его будет ждать девчонка, в судьбе которой он принимает посильное участие, было, пожалуй, глупо.
        - Договорились.
        На прощание Аннет послала ему легкий воздушный поцелуй.
        - Ох-хо-хо, - с улыбкой сказал Берштайн, когда женщина вышла, - где мои семнадцать лет? А ты тот еще ходок, Лем.
        - Я?
        Берштайн встал из кресла.
        - А я что ли? - он с кряхтением присел в углу у сейфа. - Стоило мне отвернуться, выйти ни минуту, как у вас уже все сладилось. Ты сканированием занимался? У нее, кстати, натуральная грудь. Это, поверь мне, большая удача при том, что сейчас кто только не колет себе парафин.
        Щелкнул замок. Берштайн достал из стальных недр пачку денежных купюр в сине-желтой банковской упаковке и вернулся с ней за стол.
        - Я выдам тебе восемьдесят марок, - сказал он, разрывая ленту. - Это вместе с сегодняшним приемом. Ты не против?
        - Нет, - сказал Искин.
        Ему вдруг сделалось дурно, и он отступил к биопаку, едва не опрокинув его на пол.
        - Лем?
        Берштайн оторвал глаза от пересчета купюр, и лицо его сделалось озабоченным. Он приподнялся. Искин же искал точку опоры и не находил. Перед глазами плыло. Правую руку стиснуло обручем, и не разобрать, горячим, огненным или ледяным, все одно руки будто и не было до плеча. Юниты вибрировали внутри, распадаясь на бестолковые сегменты.
        - Я…
        Искину удалось зацепиться локтем за ложе, он налег на него, перевернулся, большей частью тела наползая под «Сюрпейн» - ни дать ни взять выбросившийся на берег тюлень. Нет, на дельфина не тянул. Дальше уже подоспел Берштайн, разодрал на Искине ворот халата, полез пальцами к шее, потом - к запястью. Хватило сил отмахнуться.
        - Снова? - спросил Берштайн.
        Про приступы Искин сказал ему, что вынес их из Фольдланда. Собственно, вранья в этом не было. Учитывая деликатность темы, Берштайн о большем не расспрашивал и, видимо, посчитал, что его новый работник хотел бы оставить прошлое в прошлом. Сам покинувший Фольдланд за несколько лет до объявленной политики единения и чистоты, Берштайн был уверен, что остальным, чтобы вырваться, пришлось пройти через унижения и пытки. В какой-то степени правдой было и это.
        - Ко… кофе, - выдавил Искин.
        - Сейчас, - сказал Берштайн, исчезая.
        - Сладкий.
        - Труди, - услышал Искин голос Берштайна, связывающего с секретаршей по коммутатору, - придержи пока посетителей. Нам нужен кофе, сладкий, очень-очень сладкий кофе. И быстро!
        Искин лежал, глядя в серебристые разводы «Сюрпейна» над головой.
        Внутри него собирались в колонию раздерганные юниты, выстраивали цепочки, выдавали в мозг информацию о состоянии и ошибках. Целостность упала до семидесяти восьми процентов. Где-то с неделю восстанавливаться.
        Краем проскочил короткий отчет о юнитах, извлеченных из трахеи Аннет. Сто сорок третья версия, древнее, чем юниты, убитые им в теле Стеф. Это было уж совсем что-то из ряда вон. Кто-то что, вывез из Фольдланда юнитов под видом железной стружки? Или со смертью Кинбауэра в Киле-фабрик совсем пропал контроль?
        Какой-то бред. Старые, дохлые юниты в товарных количествах. Они в детях. Их распыляют по комнатам. Не подкладывают ли еще в пресловутый кайзершмаррн? Ложками, чтобы хрустело на зубах?
        - Ну-ка.
        Появившийся в поле зрения Берштайн заботливо приподнял голову. Перед глазами Искина появилась чашка, порождающая пахучие завитки пара. Первый глоток божественным горячим огнем протек в горло.
        Ум-м-м!
        - Сам возьмешь? - спросил Берштайн.
        Он не любил чувствовать себя нянечкой.
        - Возьму, - сказал Искин.
        Правая рука еще своевольничала, крючила пальцы, поэтому немаленькую чашку пришлось обхватить левой. Левая справилась.
        Кофе был исключительно сладкий. Братцы-юниты, предчувствуя скорую энергетическую подпитку, запустили жгутики-расщепители в лучевую и локтевую артерии. Искин ощущал их нетерпение, как легкие покалывания. Оживаем, мальчики? Оживаем.
        Он напрягся и сел.
        Еще два глотка, третий, и приступ отдалился, оставив лишь ломоту в пояснице и звон в голове, за ушами. Проплыло грозовое облачко на горизонте, и Бог с ним. Видимо, перестарался с использованием магнитонной спирали. Третий… ох ты ж, третий раз за половину дня. Многовато, честно говоря. И, как минимум, еще один прием впереди.
        Искин прижал пальцы правой руки к плечу. Терпимо.
        - Ну, как? - спросил Берштайн.
        Искин кивнул и допил кофе.
        - Труди просто волшебница, - сказал он.
        - Ты в порядке?
        - Дай мне пять минут.
        - Хорошо, - сказал Берштайн и склонился к коммутатору: - Труди, через пять минут мы будем готовы принять посетителей. И доктор Искин должен тебе марку.
        - Почему так мало? - раздался задорный голосок секретарши. - Или половину вы взяли себе?
        Берштайн фыркнул.
        - Конечно, взял, Труди, - сказал он. - Как организатор и промоутер твоего таланта.
        Под смех Труди он отключился.
        Искин сполз с ложа, оживающей правой нащупал и прилепил клапан воротника, на нетвердых ногах добрался до сидящего за столом Берштайна.
        - Спасибо.
        Он поставил чашку у табло.
        - В этом году это второй? Или третий? - спросил Берштайн.
        - Я не считаю, - сказал Искин.
        - У меня есть связи, - сказал Берштайн, пожевав губами. - Очень неплохая клиника в Шомполье. Тебя обследуют. Короткий курс легкой медикаментозной терапии. Ты забудешь свои приступы, как дурной сон.
        Искин опустился на стул и потер лицо ладонями.
        - Нет, - сказал он. - Помнишь же: кто убивает прошлое, стреляет в будущее. А я хочу помнить.
        - Как знаешь, - пожал плечами Берштайн и зашелестел отложенными было купюрами. - Но выражение мне в данном случае не кажется подходящим. Это как если бы: кто лечит болезнь, тот стреляет в тело. На, пересчитай.
        Он протянул Искину банкноты. Восемь штук по десять марок.
        - Восемьдесят? - спросил Искин.
        - Да.
        - Тогда верно.
        Искин убрал деньги в нагрудный кармашек халата.
        - Не забудь, - предупредил его Берштайн. - Оставишь в кармане, их вместе с халатом постирают. А я новых не дам.
        - Я не забуду.
        - Фертиппер сказал мне, что канцлер и фольдстаг вроде как хотят объявить, что Фольдланд больше не будет проводить научные исследования, запрещенные мировым сообществом. То есть, на государственном уровне заморозят юнит-индустрию и, возможно, откажутся от опытов на заключенных.
        - Трудно поверить, - сказал Искин. - Я помню, как Штерншайссер, багровея и брызгая слюной, бил кулаком по трибуне фольдстага. Народ Фольдланда никогда не пойдет на поводу у европейского и американского еврейского лобби! Nein!Евреи хотят только одного - чтобы Фольдланд умер, не существовал, не стоял у них костью в горле! Потому что мы несем дух истинной свободы! Мы несем истинный патриотизм! Мы олицетворяем собой альтернативу сионизму, который представляет собой политику подавления любого национального самосознания и любой инициативы, направленной на избавление от навязанных евреями идей.
        - Такое ощущение, что ты конспектировал, - сказал Берштайн.
        - Я слушал речи канцлера много и много часов, - сказал Искин. - У нас их крутили круглосуточно, чтобы мы проникались любовью и пониманием.
        - Я хоть и еврей, - сказал Берштайн, - но тоже выступаю против сионизма. Я был знаком с одним раввином… Впрочем, это не важно. Только скажу, что душок у нынешнего сионизма, чтобы было понятно, очень фольдландский. С другой стороны, я действительно желаю смерти Фольдланду, как совершенно людоедскому государственному образованию. Что со мной не так?
        - Видимо, ты - неправильный еврей, - сказал Искин.
        - А ты?
        - А я не еврей.
        - Фамилия твоя вполне еврейская. Так сказать, патронимическая.
        - Как это? - спросил Искин.
        - Ну, кого-то в твоем роду звали сыном Израиля. То есть, Исраэлем. Искин как бы намекает на это. Может, ты не коэн и не левит, но вполне еврейского колена.
        - Я дойч. Отца моего звали Вильфред, и он всю жизнь работал на сталелитейном заводе Ниппеля и Бруме в Загенроттене.
        - О, тебя, оказывается, легко разговорить, - сказал Берштайн.
        - Ну, я сейчас мог и соврать.
        Берштайн в шутливом изумлении вытаращил глаза.
        - Так может быть ты и не Искин!
        И первым засмеялся шутке. Искин лишь слабо улыбнулся.
        - На твоем месте, Иосиф, я бы не слишком верил таким личностям, как я. В Фольдланде мне несколько раз правили биографию.
        - Ах, во-от… - Берштайн, не договорив, нажал кнопку вклинившегося своим писком в разговор коммутатора. - Да, что там?
        - К вам поднимаются мать с дочкой, - сказала Труди. - Но девочке, кажется, нехорошо.
        - Понял.
        Берштайн поднялся.
        - Лем, давай, готовь биопак. Я встречу.
        Глава 3
        Он вышел на лестницу, исказился в изгибе стекла и пропал. Искин повращал правую руку, разгоняя кровь и выстраивая из юнитов новую спираль. Позавтракали, мальчики? Теперь за работу. Нам дали сто марок.
        Искин успел вновь протереть ложе и обработать дезинфицирующим гелем иглы и ладони прежде, чем в помещение ввалился Берштайн с девочкой лет пятнадцати, повисшей у него на плече. Мать девочки с подобранной сумочкой и беретиком, слетевшим с головы дочери, маячила за его спиной. На одуловатом лице женщины в испуге кривился рот.
        - Здесь, кажется, все серьезно, - прохрипел Берштайн, укладывая пациентку под «Сюрпейн».
        Девчонка была длинноногая, нескладная, прорезиненный плащик на ней был коротковат. Искин поймал себя на том, что в ней есть какое-то трудноуловимое сходство со Стеф. Или у всех пятнадцатилетних так?
        - Давай.
        Они вместе подтянули девчонку к изголовью. Она была уже без сознания. Голова, украшенная высветленными волосами, болталась на тонкой шее. Губы сухие. Глаза вяло двигаются под веками. Ага, заметил Искин, на шее - ребристый бугорок, такой тронешь пальцем, тут же уходит под кожу. Неужто и здесь вторая стадия с намеком на третью?
        Мать девчонки встала рядом.
        - Вы в бахилах? - спросил ее Берштайн, заглядывая на ноги.
        - Да-да, я в бахилах, - мелко закивала женщина. - Что с ней?
        - Как зовут девочку? - обернулся Искин, ощупывая безвольную руку с тонкими, музыкальными пальцами.
        Ногти на пальцах были выкрашены в черный цвет.
        - Паулина.
        - Прекрасно.
        Берштайн посадил Паулину и снял с нее плащик.
        - Держите, - он передал плащик матери и взялся расстегивать на девочке кофту.
        - Что… - женщина задохнулась от возмущения, глаза ее вытаращились. - Что вы делаете? Вы в своем уме?
        Она схватила Берштайна за запястье. Тот оскалился.
        - Мы будем вашу девочку лечить! - прошипел он, стряхивая чужие пальцы. - А биопак в одежде не работает!
        Кофточка присоединилась к плащику.
        Далее Берштайн взялся за обнаружившийся под кофтой полосатый топик. Женщина следила за его движениями с таким выражением, будто на ее глазах совершалось святотатство. Щеки ее побагровели, когда из-под топика выглянула слабо развитая женская грудь.
        - Я…
        - Вон! - крикнул на нее Берштайн. Из-за порывистых движений он стал всколочен и страшен. - Посидите на лавке в коридоре.
        Топик он кинул женщине чуть ли не в лицо.
        - Но вы…
        - Вон! - проорал Берштайн.
        - У вашей дочки третья стадия, - сказал Искин, приподнимая девочке веко. Был виден один белок. - Самое начало.
        - Третья стадия чего? - произнесла женщина.
        - Юнит-заражения.
        - Ю…
        Женщину качнуло. Она побледнела и, наверное, упала бы в обморок, если бы Берштайн не подхватил ее за талию.
        - Сюда, сюда, - он довольно грубо выпроводил ее за стеклянную дверь и усадил на лавку в узком коридорчике. - Здесь будет видно.
        - Но откуда она… - прошептала женщина, подняв на доктора глаза.
        - Вам лучше знать, - отрезал Берштайн.
        Он вернулся в досмотровую. Искин вытягивал из отделений «Сюрпейна» витые шнуры магнитных ловушек.
        - Хочешь сразу дать импульс? - спросил Берштайн.
        - Девочка уже без сознания. Протянем, и, возможно, юнитов без тонкого вмешательства будет уже не вытянуть. Счет на минуты.
        - Это если наше чудо не забарахлит.
        - Посмотрим.
        Искин обернулся. Женщина сидела на лавке за стеклом, стиснув, прижав к животу одежду дочери. Берштайн сдвинул к стене биопак, прошел к щитку с выключателями. Несколько щелчков - и «Сюрпейн» замигал подсветкой по круглому, выступающему изголовью.
        - Как там? - спросил от щитка Берштайн.
        Искин, присев, посмотрел на матовое окошко с тусклыми цифрами.
        - Тест идет, сорок процентов, сорок два, - сказал он.
        Берштайн закрыл щиток, но остался там, пока «Сюрпейн», загудев, не вспыхнул светом над ложем и не раскрыл тонкие, серебристые створки.
        - Семьдесят пять, - сказал Искин.
        Он выцепил из боковины панель на кронштейне, поднял ее повыше, под левую руку, легко пробежал пальцами по верньерам, регулируя параметры. «Сюрпейн» изменил тональность. Берштайн, встав у девочки с другой стороны, выбрал из ниши шлем с белыми кружками датчиков и электродов.
        - Сканирование опустим? - спросил он у Искина.
        - Лучше не рисковать, - ответил Искин. - Еще заглючит.
        Берштайн кивнул и посмотрел на девочку.
        - Она, кстати, местная, - сказал он, одевая шлем на обесцвеченные волосы. - Как тебе такая новость?
        - Может, выезжала в Фольдланд?
        - На экскурсию? - Берштайн усмехнулся, затягивая ремешки у девчонки под подбородком. - Думаешь, это практикуют? Проверь.
        Искин бросил взгляд на панель.
        - Да, сигнал четкий.
        Он стукнул по клавише на панели пальцем. Сверху, сквозь створки, выдвинулись блестящие иглы магнитонного излучателя.
        - Ты направляй там, - сказал Берштайн.
        - У всех колоний - стандартный алгоритм, - сказал Искин. - По крайней мере, не менялся до смерти Кинбауэра. Сердце, легкие, продолговатый мозг и мостики перехвата сигналов центральной нервной системы. Думаю, этот же алгоритм остался и в дальнейшем, в Киле не стали бы менять работающую модель.
        - Тем более, если не имели понятия о том, как делать следующую.
        - Именно.
        - Все равно вслепую, - вздохнул Берштайн.
        - Я дам половинную мощность на лобные доли, - сказал Искин.
        - Будь любезен.
        - Разумеется, - Искин отступил, выходя из-под поля действия «Сюрпейна» - Три… два… разряд.

«Сюрпейн» мигнул.
        Запахло озоном. Раздались клацающие звуки. Крошек в Искине слегка оглушило, во всяком случае, он на несколько мгновений почувствовал, как куда-то отрывается и плывет голова. Впрочем, тише, тише, папочка в порядке.
        На теле девочки завибрировали электромагнитные ловушки, похожие на продолговатых пиявок. На панели обозначилось число извлеченных юнитов. Триста семьдесят четыре. Не много. Колонии, собственно, начинаются от пятисот.
        Тут же заработал сканер, формируя над пациенткой полноразмерную схему. Казалось, будто энергетический двойник прорисовывается над ложем, разделенный на золотистые сектора. За стеклом приглушенно вскрикнула женщина.
        - Что она там? - спросил, поворачивая схему, Берштайн.
        Вглядываясь в рисунок, он движением колесика увеличил грудную клетку. Искин скосил глаза.
        - Ничего, сидит, - сказал он.
        - И пусть сидит, - кивнул Берштайн. - Смотри.
        Он показал на мерцающие точки, облепившие на схеме трахею, шейные позвонки и сердце.
        - Надо увеличивать разряд, - сказал Искин. - Это третья стадия. Без мощного разряда колонии уже не распадутся.
        - Может, точечно?
        - Я не знаю.
        - У «Сюрпейна» есть тонкая калибровка.
        - Ага-ага. Только в ней как раз было дело, когда нам пришлось вызывать техников.
        Берштайн поморщился.
        - Ты можешь взять это на себя?
        - Знаешь, - сказал Искин, потирая правое плечо, - девчонку лучше определить в один из карантинных центров. Там оборудование не в пример лучше.
        - За ней и так приедут.
        - Уже?
        - Ну, на третью стадию выезжают быстро.
        Искин отсоединил разъемы, выложил ловушки на тумбу и взял из ящичка ниже пустые емкости. Снова защелкнул разъемы на шнурах.
        - Тогда я предлагаю почистить легкие, сердце и трассы, а остальное оставить санслужбе, - сказал он. - Мы не сможем вывести девчонку из комы.
        - Ты уверен?
        - С амнезией и прочими поражения мозга - да, сможем. Но нормальной, вменяемой - нет.
        - Что ж, я понял, - кивнул Берштайн. - Тогда я намечу участки, а ты попробуй нацелить излучатели.
        - Голову не трогаем?
        - Нет.
        - Хорошо.
        Искин налепил новые ловушки. Одну в подвздошье, одну - у сердца, и две - у ключиц. Девчонка никак не отреагировала. Дыхание ее было слабым.
        С наведением пришлось повозиться. Оно у «Сюрпейна» присутствовало для «галочки». Дать импульс выжигающей мощности он был готов всегда. Но в аккуратных и хирургически точных, точечных операциях предсказуемо плыл. Для таких работ вообще мало какой аппарат годился. Разве что «Эскаль-Бюро» или профессиональный комплекс вроде «Сименс-Тиг суперМагнито 036». Только где их взять?
        Минут десять Искин упорно совмещал на командной панели магнитонные области излучателей и участки на схеме. Добивался совпадения, фиксировал, укрупнял, выключал лишнее, корректировал. Берштайн безмолвно наблюдал. Мать девочки встала и смотрела, стоя. Ладонь ее упиралась в стекло.
        - Готово.
        Искин облизнул губы и удивился, что они соленые от пота. Совершенно не понятно было, как так можно вспотеть. Точки наведения подрагивали на коже девочки, будто живые пятнышки, собравшиеся у домиков-ловушек.
        - Даю импульс.

«Сюрпейн» снова мигнул.
        В изголовье ложа опасно заскрежетало, Берштайн ощерился - звук выводил его из себя. Запах озона стал гуще. Зашипел стравливаемый воздух. Точки наведения погасли. Искин, отступивший подальше, не почувствовал ничего. Но ловушки исправно замигали, собирая урожай колонистов. Общий счетчик сначала перевалил за пять сотен, потом подобрался к тысяче, замер на девятьсот семидесяти трех.
        - Дьявол, - сказал Берштайн, посмотрев на цифры.
        - Вот и я думаю, откуда? - сказал Искин.
        Он принялся отсоединять разъемы, пока «Сюрпейн» обновлял схему.
        Запиликал коммутатор. Не успел подойти к нему Берштайн, как в помещение с лестницы поднялись четыре человека в темно-зеленой санитарной форме и двое в гражданских костюмах. Санитары вкатили носилки.
        - Мы должны изъять девушку.
        Мужчина в костюме развернул, предъявляя, ордер. Он был где-то одного возраста с Искиным, носил усы и баки, вид имел равнодушно-усталый. Его жест с ордером был рутинным, многократно повторенным движением.
        - Вы оперативно, - сказал Берштайн, отжимая клавишу на коммутаторе.
        - Куда? - вскрикнула мать девочки. - Куда вы ее забираете?
        Санитар и второй гражданский преградили ей путь.
        - В стационар. В карантинный центр.
        - А мое согласие? - спросила женщина, почему-то глядя на Искина. - Паулина - несовершеннолетняя. Вы должны спросить моего согласия.
        - Это - третья стадия, - с сожалением произнес мужчина в костюме. - Мы имеем право, руководствуясь здоровьем пациента, принимать все необходимые меры без разрешения родителей или опекунов.
        - Но я…
        - Вы можете поехать с нами.
        - Могу?
        - Я вас провожу. У нас небольшой микроавтобус.
        Мужчина повел женщину из досмотровой. Топик из ее рук выпал, и он, присев, его поднял. Паулину переложили на носилки, закрепили эластичными ремнями и повезли. Лица санитаров ничего не выражали.
        - Попрошу сдать ловушки, - сказал мужчина, предъявивший ордер.
        Оставшийся с ним санитар раскрыл принесенный с собой чемоданчик.
        - Под опись, - сказал Берштайн.
        - Разумеется, - последовал кивок.
        Берштайн сел за стол, достал чистый лист бумаги и вооружился ручкой.
        - Сколько их? - спросил он у Искина.
        - Четыре.
        - Замечательно.
        С минуту Берштайн писал, сводя брови и двигая губой. Санитар и мужчина в костюме переминались с ноги на ногу.
        - Можно было и по виссеру, - сказал мужчина. - Я бы заверил…
        - Заверите, - кивнул Берштайн. Он тряхнул листком и зачитал: - У отделения «Альтшауэр-клиник», Декстра-гассе, три, изъято четыре электромагнитных ловушки от комплекса магнитонной терапии «Сюрпейн». Изъятие совершил… мне необходимо вписать.
        Он поднял взгляд.
        - Санитарный инспектор Бозен, - представился мужчина в костюме. - Николас Бозен, номер три-семь-двенадцать.
        Берштайн снова заводил ручкой.
        - Ну вот, - сказал он спустя несколько секунд, - теперь можете заверить.
        Инспектор расписался, потом, подышав на извлеченный из кармана пиджака оттиск, приложил его к подписи.
        - Устроит?
        Берштайн повернул лист к себе.
        - Да.
        - Мы можем получить?
        - Лем, будь добр, - обратился к Искину Берштайн.
        Санитар раскрыл чемоданчик. Искин сложил в него ловушки от второго прогона.
        - Четыре.
        - Все, - сказал санитар.
        - Благодарю за сотрудничество, - сказал инспектор Бозен.
        Он пожал руки Берштайну и Искину.
        - Простите, - остановил его в дверях Искин, - раньше ловушки не изымали. Что-то изменилось?
        Инспектор почесал красноватую кожу щеки.
        - Мы исследуем юнит-колонии, - сказал он неохотно. - Есть обстоятельства.
        - Какие?
        - Иди, Юрген, - отослал застывшего на лестнице санитара инспектор. - Я приеду позже. И скажи Майнриху, чтобы девчонку сразу поместили в отдельный бокс.
        - Хорошо, господин инспектор.
        Санитар исчез внизу.
        Инспектор Бозен вернулся в досмотровую и несколько секунд, словно прикидывая, какую часть правды говорить, занимался леденцом в обертке - развернул желтый фантик, аккуратно, двумя пальцами взял конфету, повертел ее так и сяк.
        - Хотите? - предложил Искину.
        - Извините, - отказался тот, - это плохо для пищеварения.
        - Плохо? - удивился Бозен и с сомнением посмотрел на леденец. - Хорошо, - замотав конфету обратно в фантик, он опустил ее в недра пиджака. - Вы знаете, что неделю назад ограбили отделение сберегательного банка на Линден-штросс?
        - Что-то слышал, - кивнул Берштайн.
        - Я - нет, - сказал Искин.
        - А две недели назад пострадало ювелирное ателье «Хоппер и Меншольц». На Равензее. Были разбиты витрины и вынесено бижутерии на несколько сотен марок.
        Искин поставил инспектору стул, сам притащил из угла небольшую банкетку.
        - Есть связь? - спросил он, усаживаясь.
        - Определенно, - кивнул Бозен. Он качнулся на стуле, видимо, выдерживая драматическую паузу. - Грабители действовали группами.
        - Две группы грабителей?
        - Четыре, - сказал Бозен. - Четыре группы по пять человек. Еще были взломаны кассы на автовокзале и разгромлено кафе на Фюнтен-плас.
        Берштайн помял нижнюю губу.
        - Замечательно. Причем здесь мы и причем здесь санитарная служба?
        - Те грабители, что были пойманы, в основном, молодые юноши и девушки, все они были инфицированы. Собственно, это выяснилось случайно.
        - Какая стадия? - спросил Искин.
        - Четвертая. Полный контроль.
        Берштайн стукнул указательным пальцем в столешницу.
        - Здесь, в городе?
        - Это пока ни широко, ни узко не афишируется, - сказал Бозен, - и я говорю это вам лишь для того, чтобы вы своевременно информировали нас, если в вашу клинику вдруг обратятся с любыми признаками юнит-заражения.
        - На четвертой стадии уже не обратятся, - сказал Искин.
        - Я знаю. Но ограбления и разгром кафе, как мы считаем, произошли именно под юнит-контролем. Поэтому любая стадия, любой зараженный помогут нам выявить, кто и с какой целью производит данные манипуляции.
        - Разве не Фольдланд?
        - Фольдланд уже полгода, как свернул свои юнит-программы, - сказал Бозен. - Международные наблюдатели, приглашенные в Киле, это подтвердили. Там остались одни корпуса. Шмиц-Эрхаузен законсервирован. Через месяц планируется подписание совместной декларации.
        Искин потер лицо ладонями.
        - Погодите, технология была только у Фольдланда. Кажется, ни в Европе, ни за океаном существенных успехов в юнит-индустрии достигнуто не было. Вроде максимум, что было заявлено институтом микроники Шлезвига где-то год назад, это то, что их программируемый юнит стал размером с ладонь.
        Бозен сухо улыбнулся.
        - Со смертью Кинбауэра успехов не было и у Фольдланда. Хотя там, как водится, предпочитали это скрывать.
        - Тогда я не понимаю, - сказал Искин. - Зараженные - местные?
        - В какой-то части. Большинство являются беженцами, прибыли к нам от полугода до трех лет назад.
        - Значит, Штерншайссер водит всех за нос! Скорее всего, юниты просто были недавно активированы.
        - Возможно, это сейчас выясняют, - Бозен поднялся. - Я должен идти.
        Он еще раз пожал руки Искину и Берштайну.
        - Да, - он выложил визитку, - вот номер моего виссера.
        Искин проводил его за стеклянную дверь.
        - Извините, - сказал он уже на лестнице, - а что вы делаете с юнитами, извлеченными из ловушек? У вас есть оборудование для исследований?
        - М-м-м… - замялся Бозен. - Скажем так, пока мы их только складируем. С такими технологиями мало кто знаком. Передовой край. Периодически мы отсылаем материалы в научные центры. Но сейчас, думаю, любая информация будет очень востребована, поэтому и за этих юнитов тоже возьмутся. Сейчас несколько стран открыли финансирование, разрабатываются особые микроскопы. С другой стороны, они ведь не испортятся, пока лежат, не правда ли?
        - Я слышал о магнитонном сопряжении…
        - Вы - специалист? - остро спросил инспектор.
        - Нет, - сказал Искин, - но я работаю с магнитонными аппаратами…
        - До свидания, - сказал Бозен.
        Он спустился в холл и быстрым шагом покинул клинику. Искин вернулся в досмотровую.
        - Знаешь, что мы упустили? - сразу спросил его Берштайн.
        - Что?
        - Мать Паулины нам так и не заплатила. - Лицо у Берштайна сделалось скорбным. - Представь, мы возились с ее дочерью, наверное, около часа, извлекли две, и то и три колонии юнитов, дважды прогнали через «Сюрпейн», а он одного электричества жрет на пол-марки за сеанс, и где благодарность?
        Искин пожал плечами.
        - Знаешь, что я думаю? - сказал Иосиф. - Деньги все-таки надо брать вперед.
        Искин выключил панель и сложил ее обратно под ложе, еще хранящее отпечаток тела девушки. Схема погасла. Иглы пульсаторов с едва слышным жужжанием принялись втягиваться в серебристую глазницу.
        - Мы все на сегодня? - спросил Искин, обесточивая биопак у стены.
        - Сейчас узнаю, - Берштайн нажал кнопку коммутатора. - Труди, у нас есть еще пациенты по записи?
        - На вечер записана госпожа Ингрид Эгерсон, - ответил голосок секретарши. - Она будет после шести.
        - И все?
        - Да, господин Берштайн.
        - А что у нее?
        - Магнитонная терапия по рекомендации доктора Меера.
        - А, понял, - Берштайн поднял голову. - С этим я разберусь сам, - сказал он Искину. - Спасибо, Труди. Вы можете взять перерыв.
        Он отключился.
        - Ты веришь в магнитонную терапию? - спросил Искин.
        Берштайн пожал плечами.
        - Многие люди верят. Это популярно. Как искусственный загар. Потом - лечат же ультразвуком. Ультрафиолетом. Здесь то же самое. Какой-то оздоровительный эффект наверняка есть.
        - Неисследованный.
        Искин достал из ящичка тумбы две спрятанные ловушки.
        - Ага, - улыбнулся Берштайн, - я-то гадал, почему ты записываешь четыре ловушки, когда их было шесть.
        - Эти я, с твоего разрешения, возьму с собой, - сказал Искин, упаковывая ловушки в пленку.
        - Куда? Домой?
        - В подпольную лабораторию.
        Берштайн удивленно поднял брови.
        - У тебя и такая есть?
        - Есть многое на свете, друг Иосиф, что и не снилось меншлихе-фабрик.
        Берштайн хмыкнул.
        - Но ловушки ты вернешь?
        - Послезавтра, - сказал Искин. - Завтра у меня продление пособия на карту беженца. Это, насколько я убедился в прошлом году, процедура не быстрая. Анкета, собеседование, сверка по базам данных.
        - Слушай, серьезно - у тебя есть лаборатория?
        - Нет, у меня есть выход на институт микробиологии в Замплине. Они для меня посмотрят юнитов хотя бы на номер серии.
        - И зачем тебе это надо?
        Искин спрятал обмотанные пленкой ловушки в портфель.
        - Это не первая девчонка, у которой я диагностировал заражение в последние двадцать четыре часа.
        - Ага, - сказал Берштайн.
        Взгляд его стал внимательным.
        - Рано утром я проводил сеанс в общежитии, - сказал Искин. - Там была вторая стадия. И вместе с рассказом Бозена это не может не настораживать. У Аннет, кстати, тоже было несколько юнитов.
        Берштайн изменился в лице.
        - Те не сказал мне…
        - Они были мертвые, застряли в трахее. Важно, что в городе, похоже, кто-то отрабатывает технологию юнит-заражения.
        - Это может быть только Фольдланд, - прошептал Берштайн и откинулся в кресле. - Думаешь, они хотят оттяпать еще одну область?
        В его глазах промелькнул страх. Защелкнув портфель, Искин качнул головой.
        - И поэтому грабят ювелирные ателье? По-моему, глупо.
        - Почему нет?
        - Имея глобальную цель, станешь ли ты заниматься банальными налетами? Тем более, что это разные группы юнитов, Иосиф. Орднунг-юниты и саботаж-юниты.
        - А в чем разница?
        Искин вздохнул.
        - В программах.
        - Погоди, но саботаж и ограбление - это разные вещи.
        - Разницы как раз нет. Указывается предмет, время, начальная и конечная точки работы программы. Необходима просто настройка.
        - Возможно, - сказал Берштайн. - Ты больше моего знаешь. Ты же, кажется, имел дело с этим в Фольдланде? Но, прости, разве это не выглядит подозрительным? Допуск наблюдателей в Киле и юниты здесь?
        - Я подумаю, - сказал Искин.
        - Подумай, подумай, - Берштайн поднялся. - Про деньги не забудь.
        Он показал на нагрудный карман.
        - Да, хорошо. До послезавтра.
        Искин спустился по лестнице в холл.
        - Труди, - обратился он к секретарше, которая сидела за стойкой, уткнувшись в газетный кроссворд, - у вас есть мелкая монета?
        - А сколько вам нужно? - спросила Труди, поднимая глаза.
        - Мне бы разменять десять марок.
        - Ой, найду!
        Труди достала сумочку и установила ее на стол. Щелкнула застежка, разъехалась молния, открывая внутренние отделения. Искин слегка отстранился, избегая смотреть в недра чужой вещи. Любопытно, конечно, но все равно, что в чужую жизнь заглядывать. Нет, он предпочел просто глазеть на Труди.
        Ей было к тридцати. У нее были черные волосы, сколотые заколками. С правой стороны топорщился венчик. На левом виске серебрился тонкий узорчатый диск - Искин так и не понял, украшение это илирисунок. Крохотные морщинки, легкиетени под глазами, закушенная в поисковом раже губа. Крыло носа было проколото, в нем сверкал прозрачный камешек. Африканская мода.
        Почему-то Искин поневоле начал сравнивать Труди сначала со Стеф, потом с Аннет. Обеим она проигрывала.
        - Вот.
        Секретарша выложила на стойку монеты в пять и две марки. Затем к ним присоединились еще четыре монеты - по двадцать пять грошей.
        - Восемь марок, - сказал Искин.
        - Да-да, я знаю.
        Труди выдвинула ящик стола. Мелькнули зеркальце, расческа, какая-то книжка мелкого формата с золотистым крестом на темной обложке. Такие распространял тот же «Спасающий Христос».
        - Сейчас.
        Она мимолетно улыбнулась Искину. Коричневые монетки в один, пять и десять грошей добавились к предыдущим.
        - Этого хватит, - сказал Искин, достав из кармана халата купюру. - Это вам, Труди.
        Секретарша растеряно взяла банкноту.
        - Но у меня, похоже, не набирается адекватной суммы. Погодите, я посмотрю в пальто.
        - Не стоит, - жестом остановил ее движение Искин. Зажав портфель между колен, он сгреб мелочь в ладонь. - Я же должен вам марку за кофе, не так ли? А остальное будет авансом. За следующую чашку.
        - Тоже сверхсладкого? - улыбнулась Труди.
        - Непременно!
        - Спасибо.
        Искин кивнул.
        В коридоре он переоделся, запихнув халат в пластиковую корзину, а бахилы - в урну. Вспомнив, достал из халата деньги. Теперь следовало где-нибудь пообедать. И лучше всего подошло бы какое-нибудь тихое место. Лем чувствовал необходимость серьезно обдумать новости от Бозена. Значит, никаких навязчивых официантов и толкотни.
        - Труди, - он снова вышел в холл, подворачивая ворот на куртке, - вы не знаете, где здесь можно перекусить?
        - Это приглашение?
        Искин смутился.
        - Нет. Я… Извините, Труди, я не имел ввиду…
        Он умолк. Возникла неловкая пауза. Искин и не думал приглашать Труди на обед, но фраза, надо признать, получилась двусмысленная. Обижать женщину отказом, объясняя, что она не так его поняла, Искину не хотелось.
        Несколько секунд Труди смотрела ему в лицо.
        - То есть, вы не приглашаете меня, а просто хотели узнать, имеется ли поблизости недорогое, но приличное кафе?
        Искин подумал, что сформулировать точнее, наверное, не смог бы и сам.
        - Да, - с облегчением выдохнул он. - Именно это! Я сразу прошу прощения, если как-то вас задел своим неуклюжим предложением.
        Труди фыркнула.
        - Никак не задели. Видели бы вы себя! - сказала она весело. - У вас такая озабоченная складка на лбу сразу появилась!
        - Серьезно?
        Секретарша кивнула.
        - А я думаю: как же я с ним пойду? У меня - другие дела. Есть более интересные мне люди. Я вовсе не хочу…
        Она осеклась.
        - А вы прелестно краснеете, - сказал Искин.
        - Простите.
        - Давайте с самого начала? - предложил Искин. - Иначе, чувствую, нам обоим станет неловко, и мы с вами отправимся куда-нибудь вдвоем, вовсе не намереваясь этого делать. Психологическая ловушка.
        Труди рассмеялась.
        - Значит, вам нужно кафе?
        Искин кивнул.
        - Да.
        - В этом районе? Этот район, извините, достаточно дорогой.
        - Можно у Штиль-плац.
        - Ой, нет, я там не бываю, - сказала Труди. Она задумалась. - Знаете, за Зиман-аллее есть хорошее кафе. Там тихо.
        - Это далеко?
        - Отсюда - метров двести. Сразу пересекаете улицу и проходите через сквозной дворик дома с автоматической прачечной в цоколе.
        - Я увижу? - спросил Искин.
        - Да, конечно, - кивнула Труди, - это «Олимпик», у них с десяток прачечных по городу, на углу дома стиральный автомат в тоге - их вывеска.
        - Кажется, что-то подобное я видел.
        - Тогда не заблудитесь. По дворику выходите на аллею, а наискосок будет кафе.
        - У него есть название?
        - Ой, какое-то простое… - Труди, вспоминая, приложила палец к диску на виске. - Сейчас, постойте… - она заблуждала глазами по холлу. Взгляд ее уткнулся в дешевую картонную репродукцию. Древесные стволы, плющ. Кажется, это была картина Ван Гога. - «Пихта»! Нет, что-то похожее. «Кипарис»! Кафе называется «Кипарис»!
        - Спасибо.
        Искин толкнул массивную - стекло, светлое дерево, позолота - дверь. Отражение холла с темным пятном головы Труди поплыло и смазалось. Звуки города накатили на Искина урчанием двигателей и турбин, гудками, свистками, пощелкиваниями табло, звонками и трелями электрического трамвая. Он, честно говоря, даже несколько ошалел от акустической атаки, пожалев, что не вышел через тихий боковой ход. Буквально в двух шагах от узкого тротуара текли желтые капли такси, полупрозрачные громадины омнибусов, мелькали стройные силуэты люксовых моделей. Горели огни реклам, пестрели зонтики и маркизы, двумя не пересекающимися, плотными, локоть в локоть, потоками умудрялись идти люди.
        Час пик.
        Застывшему на ступеньке крыльца Искину стало понятно, почему Труди, отпущенная Берштайном на перерыв, не спешила покидать клинику. Узники деловых кварталов, менеджеры, агенты, клерки и муниципальные служащие, заполонили улицы, перекрестки и все места в ресторанчиках и кофейнях. Темные пиджаки. Белые рубашки. Узкие галстуки-шнурки. Спортивные фигуры. Идеальные зубы. За витринами они смотрелись как манекены, рекламирующие корпоративную моду.
        Искин в своем коричневом, мешковатом пиджаке с вытертыми локтями и с портфелем, нескладный и неловкий, никак не вписывался в общую картину нашествия, тем не менее, шагнул в поток, текущий к ближайшему переходу, и даже приспособился к его скорости. Во всяком случае, никому на туфли от Визеншталя не наступил.
        Поток перенес его через на мгновение замершую улицу, завернутый в тогу стиральный автомат подмигнул зеленым над головой, окаймленный оградой дворик сунул под ноги дорожку из красноватой плитки.
        Кусты, несколько тонких японских осин, как-то прижившихся в тесном пространстве, детская площадка с одиноким ребенком. Все четыре скамейки дворика были заняты. Клерки пили кофе из бумажных стаканчиков и ели сосиски в тесте. Кто-то, кажется, спал, запрокинув лицо к стиснутому домами синему небу.
        Искин прошел дворик насквозь, чувствуя себя случайным путешественником по чужому миру. Клерки синхронно поворачивали головы, провожали странными, равнодушными взглядами. Другая цивилизация. Ему вдруг подумалось, что вопросы, которые так терзали Кинбауэра, о специализации, о восприимчивости команд, о программировании отдельных групп населения, можно было прекрасно решить и без юнитов.
        Он переступил через вытянутые ноги.
        - Прошу прощения.
        Вот армия, сосредоточенная на узких задачах. В программе - приказы и планы, продвижение по карьерной лестнице, премии, графики, часы «Барко», сеансы и тренинги. Увольнение - конец программы. Корпорации, бюрократический аппарат, вообще, мир давно уже освоил то, что Кинбауэр пытался добиться от юнитов.
        И сделал это проще, дешевле, надежнее.
        В локте заломило. Искин переменил руку под портфель, прислушиваясь к покалываниям в предплечье. Ну-ну-ну, мальчики.
        На Зиман-аллее тянулись вверх буки.
        Улочка была пешеходной, но с узкой дорожкой для транспорта, ажурные тени посаженных в два ряда деревьев создавали приятную прохладу и ощущение ленивого спокойствия, что казалось совсем удивительным в виду соседства с деловыми кварталами, где все куда-то бежало, текло, звенело, сияло, стремительно мчалось, боясь с остановкой, видимо, познать смерть.
        Кафе «Кипарис» располагалось в невысоком, трехэтажном, светло-желтом здании, мирно сосуществуя с винным магазинчиком, пошивочным ателье и семейным пансионом. Сбоку, в полуподвале, под вычурным козырьком, кажется, находилась букинистическая лавка, во всяком случае, Искин заметил там лоток с книгами.
        Он пересек аллею.
        Часть столиков была вынесена из кафе на площадку под тентом. Несмотря на вполне светлый день, там царила уютная полутьма и качались разноцветные бусины лампочек. Народу было совсем немного. На крытых кремовыми скатертями столиках лежали электрические планшеты с меню.
        Искин сначала хотел зайти в само кафе, но, подумав, решил, что на свежем воздухе персонал и случайные посетители будут меньше мозолить ему глаза. Он сел на приятно скрипнувший плетеный стул, поставил портфель в ногах и взял в руки планшет, который с легким усилием отсоединился от магнитной базы.
        Выбор блюд был невелик, но Искина это даже обрадовало. Он находился в твердом убеждении, что меньшее количество предлагаемых блюд означает лишь лучшее качество их приготовления. И почти всегда находил этому подтверждение.
        В виду того, что его завтрак почти целиком слопала Стеф, Искин решил подкрепиться основательно. Тем более, что «Кипарис» предлагал баранье жаркое в горшочках и хорошо прожаренные бифштексы. К бифштексу прилагалась рассыпчатая картошка, украшенная зеленым горошком и веточками укропа, сметанный соус и грамм пять сливочного масла, которым предназначено было медленно стаять в золотое озерцо.
        В горшочке же, судя по строчкам описания, вместе с мясом около получаса томились четыре вида круп, сладкий перец, чеснок, тонкие ломтики бекона, кнедли и местные травяные приправы.
        Честно говоря, Искин хотел и то, и то. Но все же остановился на бифштексе. Блюдо было и подешевле, четыре пятьдесят вместо шести сорока, и можно было с уверенность сказать, что он его одолеет. Отмечая свой выбор пальцем, Искин заказал еще кофе и небольшой кусок штруделя с черничной начинкой на десерт. В пять марок не уложился, и это заставило его несколько раз огорченно пересчитать в уме, сколько марок после обеда останется в распоряжении. Сумма не билась, пока Искин не вспомнил о неполноценном размене десятки. Тогда все сошлось.
        С салфеткой и корзинкой с хлебом к его столику пришел официант в сиреневом жилете, с серьгой в ухе, выразил пожелание, что Искину понравится заказанный бифштекс, и взял десять марок.
        - Наличные?
        - Да.
        - Я посмотрю размен.
        - Будьте добры.
        - Бифштекс будет готов через десять минут.
        - Очень хорошо.
        Официант был пожилой и слегка прихрамывал. Затылок у него был пострижен скобкой.
        В период ожидания Искин успел осмотреть аллею и дома напротив, приметил фонтанчик, с удивлением проводил взглядом прогарцевавшего на светлой кобыле всадника в бриджах и в старинном мундире с эполетами.
        Две женщины, прихватывая друг дружку под локоть, направились в пошивочное ателье. Из пансиона на крыльцо вышел мужчина со скучным усатым лицом и долго, остервенело смолил сигару. Несколько мальчишек прокатили тележку с самодельным чучелом, которое умудрялось двигать руками-палками. По воздуху проплыл тягучий колокольный звон.
        Бом-м!
        Искин стал размышлять, что, должно быть, незаметно переместился в прошлое. Лет на сорок-пятьдесят назад. Удивительно, что попадаются такие кварталы, тихие, казалось бы, законсервированные во времени. Он неплохо знал город. По крайней мере, районы порта, окраин и подкарантинной зоны, в силу обстоятельств, были им изучены хорошо. Центр, пусть и из омнибуса, в последние годы он тоже наблюдал довольно часто. И что видел? Урбанизированного, современного монстра, растущего вширь и вверх, пухнущего трущобами и отражающегося в зеркальных фасадах небоскребов. Монстр был, конечно, уродом, но все же следовал тенденциям - перестраивался и перекрашивался, скинув старую шкуру из брусчатки, рыжих черепичных крыш, телег, оград и невысоких, заросших мхом домов.
        И вдруг - такое. Причем, рядом, в двухстах метрах от складок новой шкуры из стекла, бетона, стали.
        Искин хмыкнул. Мысль его зацепилась за эклектику, за смешение пластов, и он задумался о технологиях и их распространении. Странно ведь, что какие-то исследования вдруг выдают технические решения, которые тут же находят мгновенное применение и проникают в приборы, продукты, повседневную жизнь, как те же виссеры, как та же магнитонная терапия. А микроника с фотоникой топчутся на месте, обещая дивиденды когда-то в будущем, и робототехника застряла на уровне манипулятора с ограниченными степенями свободы. Ах-ах, юнит-индустрия в Фольдланде! А кроме нее было ли что-то? Реактивные двигатели - в зачаточном состоянии, элементная база - контрабандная, микросхемы - мелкой серией, ускоритель частиц обещают в следующем году.
        Грозный Фольдланд!
        Тех же электрических планшетов в Фольдланде не было. А здесь есть, пожалуйста, в кафе. В древнем квартале. Это ведь, кстати, тоже технология, но, получается, никому не нужная, не востребованная. Удобно, конечно, но смысл? Искин пошевелил планшет с меню. Отнесешь подальше от магнитной базы, схлопочешь статью за воровство.
        Драгоценность.
        - Ваш бифштекс.
        Официант снял тарелку с подноса, поставил перед посетителем, жестом фокусника убрал с тарелки стальной колпак, призывая обратить внимание на легкий парок блюда, подвинул приборы.
        - Приятного аппетита.
        - Спасибо, - сказал Искин, заправляя салфетку под горло.
        Официант скрупулезно отсчитал мелочь.
        - Ваша сдача. Сейчас принесу кофе.
        - Будьте добры.
        Искин вооружился ножом и вилкой.
        - Извините, - остановил он уже шагнувшего от столика официанта, - а вот ваши планшеты с меню…
        Мужчина развернулся. На лице его шевельнулись брови.
        - Что вы хотели бы узнать?
        - Чья это идея?
        - Прежнего владельца. Оставили, потому что дорого.
        - И что вы о них думаете?
        Официант бросил взгляд на планшет.
        - Ерунда. Наподобие дверного звонка. Вы звоните, у нас загорается лампочка под блюдом.
        - А виссер?
        - Домашний телефон обходится мне дешевле.
        - Спасибо, - сказал Искин, отпуская официанта.
        Тот коротко кивнул и удалился, пропустив под тент семью - упитанного мужчину, его высокую жену и двух детей лет шести-восьми, мальчика и девочку.
        Искин склонился над бифштексом. Мясо пахло замечательно. Мелкий свежий картофель дышал жаром.
        Несколько минут Искин с аппетитом ел, изгнав из головы все посторонние мысли. Кинбауэр говорил, что за едой надо думать исключительно о еде, только так формируется залог здорового пищеварения, которое есть путь к долгой и не изнурённой болезнями жизни. Для разговоров, говорил он, для размышлений и прочего существует уйма другого времени. Вы можете заниматься своими делами даже во сне. Так извольте хотя бы полчаса поработать на собственный организм, не принуждая его к несварению и прочим проявлениям вашей несдержанности.
        Кинбауэру, впрочем, это не помогло.
        Искин мотнул головой, запрещая себе переключаться с бифштекса на мертвеца. Прекрасное, хорошо прожаренное мясо. Волоконца - одно к одному. Режется, как масло. Он кивнул появившимся на столе чашечке кофе и куску штруделя на блюдце. Очень кстати.
        Как-то само собой пришло воспоминание-картинка с утренней бумажной тарелкой от Франца Бюхеля с рисовой кашей от господина Пфальца, которую Стеф сложила пополам, и Искина передернуло. Так и аппетит испортить недолго. Ощущая мясо, картофель, горошек, масло, образовавшие во рту изысканный вкусовой букет, он даже зажмурился, а когда снова открыл глаза, обнаружил севшего напротив мужчину лет сорока пяти в светло-коричневом пиджаке и светлой шляпе.
        Лицо у мужчины было обычное, челюсть тяжеловата, глаза расположены близко к переносице, над верхней губой пробивались короткие светлые усы. Особой приметой, наверное, можно было считать родинку, приклеившуюся в уголке глаза. Бутафорская слеза и только, обозначающая амплуа.
        Плаща при мужчине не было.
        - Здравствуйте, - сказал незнакомец, слегка приподняв шляпу.
        - Здравствуйте, - сказал Искин.
        - Я смотрю, вы пообедали, - мужчина показал глазами на опустевшую тарелку. - Не против поговорить?
        - О чем? - спросил Искин.
        Холодок прополз ему за шиворот, юниты под кожей зашевелились, воспринимая неосознанную тревогу.
        - Вас зовут Георг Шлехтер? - спросил мужчина.
        Когда-то Искина действительно звали так. В самый первый год после побега из Киле близ Шмиц-Эрхаузена.
        - Вы, должно быть, ошиблись, - улыбнулся он. - Меня зовут Леммер Искин.
        Незнакомец улыбнулся в ответ. Так же скупо, едва показывая кромки зубов, словно копируя чужую мимику.
        - Пусть так. В свою очередь…
        Мужчина достал из кармана пиджака и показал Искину прямоугольник идентификатора с вытисненным на нем орлом.
        - …представлюсь и я. Август Мессер, служба безопасности. Чтобы не портить вам обед, я дождался, когда вы расправитесь с бифштексом.
        Родинка в виде слезы наполняла любые его слова иронией.
        - Ничего, - сказал Искин. - У меня крепкий желудок. Но за заботу, конечно, благодарю.
        - Тем более, сытые люди более расположены к разговору, - добавил «безопасник».
        - У нас пока просто разговор?
        - Да.
        Искин взял штрудель.
        - Но отказаться я не могу?
        - Вам совершенно не выгодно отказывать нам в беседе.
        - Я тоже так думаю.
        Искин впился в штрудель зубами. Мессер с улыбкой посмотрел на него, снял шляпу и поднял палец, призывая официанта.
        - Кофе, - заказал он, когда тот появился. - И, пожалуйста, большую кружку. И сладкий, будьте добры.
        - Конечно.
        Официант удалился, а Искин неторопливо дожевал штрудель, в конце промокнув салфеткой сладкие черничные губы.
        - Не волнуетесь? - спросил Мессер.
        - Нет.
        Искин глотнул горечи из крохотной чашечки.
        - Мы знаем, что вы работали в Киле, - сказал Мессер.
        - Это не верно.
        - Почему?
        - Я был зэк. Подопытный.
        - По нашей информации, вы числились среди персонала фабрики.
        Искин кивнул.
        - Как все зэки.
        Перед Мессером поставили большую белую кружку кофе.
        - Сколько? - спросил он.
        - Марка, - ответил официант.
        Мессер достал портмоне из внутреннего кармана добротного, в полоску, пиджака.
        - Пожалуйста.
        Он вложил в ладонь официанта истертую банкноту.
        - Благодарю, - сказал тот.
        Мессер принялся размешивать сахар в кружке. Ложка едва слышно скребла по дну и не касалась стенок.
        - Что еще вам интересно? - спросил Искин.
        Мессер вздохнул.
        - Вы куда-то торопитесь?
        - Пока нет.
        - Хорошо, - Мессер отхлебнул кофе. - Здесь тихое место. Есть, конечно, места потише, но они не настолько уютны.
        Искин выпрямил спину.
        - Господин Мессер, если это угроза…
        - То что?

«Безопасник» сделал новый глоток, глядя на Искина поверх кружки. Ответа не последовало. Мессер достал из кружки ложку, аккуратно, видимо, по давней привычке, протер ее салфеткой и отложил в сторону.
        - Вы правильно замолчали, - сказал он. - В вашем шатком положении строить из себя поборника прав и свобод было бы опрометчиво. Но я, на самом деле, далек от каких-либо угроз в ваш адрес. Мы просто разговариваем. В какой-то мере обмениваемся информацией. Я - вам, вы - мне.
        - А что вы можете - мне? - спросил Искин.
        В серых глазах собеседника мелькнуло удовлетворение.
        - Легализацию, окончательную, - сказал Мессер. - Гражданство. Вам разве это не интересно? Документы, с которыми вы сможете уехать на юг Европы или в Америку. Подальше от Фольланда и от нас.
        Искин помолчал, глядя на каплю черничного варенья на кромке блюдца.
        - Я мало что помню.
        - Не важно. Разрешите?
        Мессер достал диктофон с миниатюрной кассетой. Искин пожал плечами. Возражать смысла не было. Диктофон лег между ними на стол. Мессер нажал кнопку, закрутились видимые через стекло крохотные катушки.
        - Так что вы делали в Киле? - спросил он.
        - Был подопытным, - сказал Искин.
        - В лаборатории А или лаборатории Б?
        - В Киле не было деления на лаборатории.
        - Конечно, - кивнул Мессер. - Простите, небольшая проверка. Хотел убедиться. Насколько я знаю, там были испытательные зоны.
        - Испытательные зоны были на самой фабрике, а мы занимали отдельный корпус, связанный с фабрикой подземным коридором, палаты с первой по двадцать вторую. Кинбауэр называл нас «Arbeitsgruppe».
        - «Arbeitsgruppe»… То есть, вы напрямую работали с Кинбауэром?
        Искин накрыл блюдце сдернутой с шеи салфеткой.
        - Я вижу, вы хотите выставить меня пособником, - он посмотрел на мужчину напротив. - Мы не работали с Кинбауэром, Кинбауэр работал с нами. Как с расходным материалом. Это не добровольное сотрудничество. Так, извините, можно договориться до того, что преступник и его жертва совместно работали над убийством.
        - Возможно, я был не совсем корректен, - сказал Мессер, сложив лицо в мимолетную гримасу. - Прошу прощения, если мои слова вас задели. Мы ищем тех, кто был хотя бы частично в курсе работ доктора Кинбауэра.
        - Никто, - сказал Искин.
        - Категоричное утверждение. У него не было учеников?
        - Нет. Было четыре помощника и восемь санитаров. Но санитары не работали с аппаратурой, они присматривали за нами.
        - Хорошо, а эти помощники?
        Диктофон чуть слышно шелестел пленкой.
        - Я знал их только по именам, - сказал Искин. - Ральф, Марк, Вальтер и Эрих.
        - Ни фамилий, ни отличительных примет их вы не знаете?
        - Нет.
        - То есть, просто Ральф, Марк, Вальтер и Эрих?
        - Ральф был рыжий, а Эрих косил на левый глаз. Это вам как-то поможет?
        Мессер поджал губы.
        - Не знаю. Но нам пригодились бы любые мелочи.
        - Собственно, шесть лет назад я все рассказал вашим коллегам и вряд ли смогу припомнить что-то еще. Наоборот, мне бы хотелось забыть все, что связано с Киле и Шмиц-Эрхаузеном. Это не слишком светлые страницы моей жизни. И ваши коллеги, кстати, обещали, что больше меня не потревожат.
        - Обстоятельства, господин Искин, - сказал Мессер. - Я читал стенограммы ваших бесед. Вас, кажется, даже проверяли магнитоном?
        - Тогда все проходили через магнитон, - сказал Искин.
        - Да-да, Сальская область, паника, я помню. Вас, кстати, признали чистым, ни одного юнита не нашли.
        - Это плохо?
        Мессер улыбнулся.
        - Это подозрительно. Заключенный, на котором испытывали юнит-колонии, вдруг оказывается совершенно чист.
        - Даже нынешние магнитонные аппараты не выявляют одиночных юнитов, - сказал Искин. - К тому же я был три месяца в бегах. За этот срок все вышло со шлаками, с потом и мочой. Здесь нет ничего удивительного.
        - Да, но в городе вы не встали на учет.
        - Вы все же хотите видеть меня помощником Кинбауэра.
        Мессер промолчал.
        Порыв ветра потрепал тент, по дорожке протарахтел дряхлый автомобиль, за ним, хватаясь за вычурные крылья и блестящий, никелированный бампер, пробежали дети. На скамейке читал газету мужчина в плаще. Стройная женщина в светлом жакете и темных чулках выгуливала среди буков лохматую псину. Искин задумался, те ли они, за кого себя выдают. Группа поддержки? Август Мессер не любит ходить в одиночку?
        - Вас не пытали электричеством, господин Мессер? - спросил Искин.
        - Нет.
        - В Шмиц-Эрхаузене была такая программа. Называлась: «Через электричество - в люди». Доктор Эльс Пауферн сделал на этом карьеру. Знаете, какое у него было прозвище среди зэков? Электрический папа. Он все время ходил в прорезиненном фартуке и в черных резиновых перчатках. Считалось, что электричество просветляет наши неблагонадежные мозги, выбивает из них дурь. - Искин подался к собеседнику. - И в какой-то мере это было правдой. Дурь действительно вышибало напрочь. Только вместе с мозгами. Наш блок-12 в Эрхаузене познал просветление одним из первых. В месяц к электрической кровати меня подключали четырнадцать раз. Иногда я забывал, кто я и где я. Иногда мочился в штаны. Нам накладывали кожаные шоры, а в зубы давали железную скобу, обмотанную изолирующей лентой…
        - Благодарю, мне понятно, - кисло сказал Мессер.
        - Поэтому когда объявили набор добровольцев в Киле, - продолжил Искин, - я вызвался, не задумываясь. Половина блок-12, те, кто еще могли что-то соображать, тоже изъявили желание участвовать. Не важно, насколько это было опасно, все, чего нам хотелось, так это оказаться подальше от доктора Пауферна и его электрических кроватей.
        - Вам еще дали выбор, - сказал «безопасник». - Не у всех он есть даже здесь.
        Искин пожал плечами.
        - Фольдланд - демократическая страна. Во всяком случае, в границах Шмиц-Эрхаузена.
        Мессер впервые посмотрел на Искина с симпатией.
        - Хорошо, - сказал он, - я буду откровенен. В городе - целый вал происшествий, виновниками которых оказались местные парни и девчонки от пятнадцати до двадцати двух лет. Все они, большинство, имели развитые, укоренившиеся колонии юнитов. Мы полагаем, что они находятся под управлением инициированных программ.
        - Я знаю, - сказал Искин.
        Глаза Мессера стали острыми.
        - Откуда?
        - Сегодня из клиники, где я работаю, санитарная служба забрала одну из таких девчонок. Третья стадия.
        - Имя девочки?
        Искин потер висок, вспоминая. С усмешкой подумалось, что сейчас очень помог бы электрический разряд.
        - Паулина! Кажется, Паулина. Фамилии я не знаю. Но, думаю, она есть в регистрационной карточке. А о грабежах я узнал от санитарного инспектора Бозена. От него же я узнал о том, что Фольдланд закрыл юнит-исследования и скоро об этом объявит.
        Раздался щелчок, запись остановилась. Мессер открыл окошко, перевернул кассету, но включать диктофон вновь не стал, убрал в карман.
        - Беда с этими инспекторами, - сказал он. - Оперативной информацией разбрасываются направо и налево. Хорошо, господин Искин, этот ваш инспектор Бозен прав. Мы сейчас работаем по всему контингенту, что может быть связан с фольдландской технологией. Случившееся насторожило не только нас, но и прочие европейские специальные службы. Поэтому все каналы, которые могут иметь какую-либо информацию, запрашиваются по-новой. В связи с этим я хочу спросить вас: вы имеете отношение к нынешней ситуации с юнит-заражением?
        Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
        - Нет, - сказал Искин.
        - Хорошо. Можете ли вы нам помочь выявить источник этого заражения?
        - Я - бывший зэк, господин Мессер, а не научный сотрудник. Я не знаю тонкостей. Думаю, это полицейская работа.
        - Но вам же интересны юнит-технологии?
        - Мне интересно разрушение колоний.
        - Говорят, Кинбауэр любил читать лекции перед теми, на ком ставил опыты. Возможно, вы помните что-то из них.
        - Это вам не поможет.
        - Почему?
        Мессер искренне не понимал.
        - Я сформулирую, - сказал Искин. - Юниты - это фабрика, которая их выпускает. Это штамповочный и программный цеха, это маркировочные, сигнальные и тестовые лаборатории, это особые белковые ванны, стерильный цех конечной комплектации. Грубо говоря, это технологическая и производственная база. Она там, - он показал за спину, - в Фольдланде. И я сильно сомневаюсь в том, что такая база появилась здесь.
        - Но сами вот эти комплектации…
        Искин кивнул.
        - Конечно, их можно переправить через границу, можно каким-нибудь невероятным способом -
        распылением в воздухе, плевками, начиняя из шприца сосиски и бутерброды (я иронизирую) - заразить мальчишек и девчонок, допустим также, что активация юнитов происходит автоматически, по времени формирования колонии, но тогда объясните мне, какой тайный смысл можно спрятать в акциях, которые тянут лишь на хулиганские выходки? Я не понимаю. У меня происходит диссонанс между применяемым инструментом и получаемым результатом. Вы же слышали про гвозди и микроскоп?
        - Слышал, - сказал Мессер.
        - Здесь то же самое. И потом, - сказал Искин, - Сальская область, несмотря на прошедшее время, так и осталась единственным примером работы юнит-технологии. Насколько я знаю, там под видом борьбы со вспышкой кори Фольдланд предоставил несколько медицинских автолабораторий, которые производили «вакцинацию» населения. Около месяца они колесили по области, прививая всех желающих. Так что охват случился очень высоким и обеспечил почти стопроцентную явку на референдуме.
        - Безотносительно моего отношения к Фольдланду и канцлеру, - сказал Мессер, - это была выдающаяся спецоперация. Пусть и случилось это в стране-соседе, но мы совершенно прохлопали фазы операции, очухавшись только по факту.
        - А я все думаю, что они ощущали после.
        - Кто?
        - Жители Сальской области.
        - А они что-то помнили?
        - Колонии не стирают память, когда распадаются в конце жизненного срока. Думаю, что многие просто приняли то, что произошло, как собственное волеизъявление. Но кто-то, возможно, почувствовал себя обманутым.
        - В их жизни мало что изменилось, - сказал Мессер.
        - Орднунга стало больше, - сказал Искин.
        Мессер фыркнул.
        - Орднунг юбер аллес! Ладно, - он покрутил в пальцах кружку, - а если эти дешевые трюки с ограблениями и вандализмом лишь отвлекающий маневр? Вспыхнуло здесь, мы бросились тушить, а рванет потом на другом конце или вовсе в столице? Что если это первая фаза чего-то большего? Я бы такого не исключал.
        Искин улыбнулся.
        - Знаете, какой самый большой недостаток выявился у технологии сразу же? Юнитов требовалось вводить в кровь. Колонии, запущенные в пищевод, дыхательные пути, посаженные на кожу, или не могли добраться до зон строительства, или просто погибали в первые же минуты из-за неблагоприятных условий среды. Понимаете? Для второй, третьей и последующих фаз вашего предполагаемого плана необходима «вакцинация» юнитами большого числа людей, а это неизбежно станет заметным.
        - Возражу, - сказал Мессер, - эти вот банды местной молодежи полностью выпали из поля нашего зрения. И, честно говоря, мне страшновато представлять, сколько и каких обществ, групп, выразителей субкультур еще могли подвергнуться скрытой обработке. И все это у нас под самым носом!
        - Вам и карты в руки, - сказал Искин. - Думаю, найти тех, кто колол им юнитов под видом хотя бы наркотика, не составит для вас труда.
        Мессер посмотрел на часы на руке.
        - Пройдемся? - предложил он.
        - Если только до остановки омнибуса.
        - Хорошо.
        Мессер встал. Искин, подобрав портфель, поднялся следом.
        Женщина с лохматой собакой исчезла. Но мужчина с газетой все также сидел на скамейке, правда, газету он уже свернул и теперь щурился, подставив солнечным лучам худое, выбритое до синевы лицо.
        - Нам туда, - сказал Мессер, показывая в конец аллеи.
        Они пошли по дорожке под буками. Мимо тяжело прокатил фургон, украшенный призывами покупать выпечку и шоколад от Ландта. Мессер держал шляпу в руке, легонько постукивая ею по бедру. Искину казалось, что улица тянется в прошлое, потому что дома по пути становились все приземистей и дряхлее, стены их обрастали плющом, в прорехах всплывали чудные, откуда-то из древности дворики, и где дальше может остановиться омнибус было совершенно не понятно. В лучшем случае, пассажиров здесь забирала карета. Восьмиместный дилижанс.
        - Мне нравится этот район, - сказал Мессер. - Правда, говорят, что через него пройдет новая скоростная трасса.
        - Я бы оставил, - сказал Искин.
        - Я бы тоже, - сказал «безопасник». - Здесь спокойно. Это там, - он кивнул на вытянувшиеся над черепичными крышами зеркальные фасады делового центра, - жизнь пришпоривают, словно хотят нагнать само время, но мне больше по душе ее размеренный, плавный ход. Есть возможность понять, куда все несется.
        - И куда? - спросил Искин.
        Мессер ответил не сразу.
        - К войне, господин Искин, разве это не очевидно? - сказал он, отсчитав с вопроса десяток шагов. - К войне.
        Искин остановился. Небо потемнело. Порыв ветра чуть не вырвал шляпу из рук собеседника.
        - Вы уверены?
        - Более чем, - сказал Мессер.
        Зиман-аллее заканчивалась, впереди обозначилась арка, за которой цветными пятнами мелькали несущиеся автомобили.
        - Мне казалось, - сказал Искин, помедлив, - что фольдстаг не утвердил повышенные военные расходы. Под нажимом мирового сообщества, Лиги и угрозы санкций Штерншайссер год назад отказался от модернизации армии.
        Мессер оглянулся на буки и проглядывающие за ними дома.
        - Вы все еще там, в прошлом, - качнул головой на аллею он. - А смотреть надо в будущее.
        Из арки навстречу им вынырнула парочка - светловолосый парень, темноволосая девушка. Парень был в полувоенном комбинезоне. Мессер посторонился.
        - В газетах ничего нет, - сказал Искин, чуть ли не оправдываясь.
        Слова о войне его ошеломили, в глазах прыгали мушки.
        - Пока нет, - поправил Мессер. - Потом, знаете, многие в нашем правительстве симпатизируют Фольдланду. Кое-кто вообще считает, что только в связке с Фольдландом у нашей страны есть шанс не отстать в развитии от остальной Европы и Американских Штатов. Не говоря уже о Красном Союзе. Возродим древний Асфольд! Не слышали?
        - Нет, - сказал Искин.
        - Вот видите, - Мессер стукнул ногтем по железным, закрывающим проезд под арку воротцам. - Вы многого не слышали. Война будет, - уверенно сказал он. - Через два или три года. И газеты об этом еще обязательно напишут, не сомневайтесь. Правда, сначала она, наверное, покажется несерьезной, подумаешь, падет Данск.
        - Данск?
        - Самое вероятное.
        - А мы?
        - Мы, пожалуй, присоединимся еще раньше.
        Искин почувствовал, как у него что-то сдвинулось в груди, защемило сердце.
        - Юнит-заражение? - прошептал он.
        - Вряд ли, - Мессер дернул щекой. - Все произойдет осознанно и с одобрения большинства. Не как с вашими юнитами. Кулуарно все уже обговорено. Федеральный совет и две трети бундесрата ждут только представления нашего сомневающегося во всем Шульвига. Канцлер очень осторожен и взвешивает варианты.
        - А народ?
        - Поддержит!
        - И вы мне вот так это…
        Мессер улыбнулся.
        - Мы же договорились об обмене информацией, нет? Тем более, что я не выдаю никакой тайны. В любой газете от социалистов каждая вторая статья посвящена грядущему объединению, там даже уже примерные сроки указаны.
        - А карантин? А Европа?
        - Все меняется, господин Искин. Карантин снимут. Подпишут декларацию о запрещении юнит-технологий. Снимут ряд ограничений.
        - Ничего не понимаю, - растерялся Искин. - С кем же тогда будет война?
        - А с Европой и будет, - сказал Мессер. - Сначала Данск, затем, наверное, Богемия, Трасильвания и Балканы.
        - И Франкония?
        - Конечно.
        Искин задумался, мотнул головой.
        - Но если объединение - дело почти решенное, совершенно незачем инфицировать будущих союзников.
        - Вот!
        За воротцами мелькнул человек, и Мессер предусмотрительно приоткрыл для него створку. Мужчина в костюме, вздрогнув, сухо улыбнулся, поблагодарил его и двинулся к аллее. Метров десять он шел, неестественно прямо выдерживая спину, словно ожидал, что сзади раздастся выстрел. Возможно, подумал Искин, мы выглядим, как два гангстера.
        - Я тоже решил, - проводив мужчину взглядом, сказал Мессер, - что не складывается. С одной стороны мы имеем прекращение исследований и будущее объединение, а с другой - вспышку заразы в достаточно крупном городе недалеко от границы. О чем это говорит? О том, что, скорее всего, действуют две разнонаправленные силы.
        - В Фольдланде? - спросил Искин.
        - Да. Возможно… - Мессер оборвал себя и посмотрел на собеседника. - Вот это вам, простите, знать совсем необязательно, опустим. Но основное вот что еще. Вы правильно сообразили про то, как можно добраться до организатора заражения. Пойманных налетчиков сейчас как раз обрабатывают на этот счет, где, когда, кто им колол препараты. Но пока результатов нет.
        - Почему?
        Мессер поморщился.
        - Потому что нет. Большинство наших мальчиков и девочек курили травку, использовали таблетки и периодически баловались синтетическими смесями. В общем, отрывались на полную катушку. Собирались в общежитиях, в клубах, подвалах, карантинных домах. Даже очищенные от юнит-колоний, они ни черта не помнят. Достаточно было кому-то принести раствор с юнитами под видом новой смеси, и они могли вколоть его себе сами. Пневмопистолет с дозатором, контейнер, и - поехали.
        - Можно отсчитать время…
        - Можно, - кивнул Мессер, - только у них отсюда, - он постучал себя по лбу, - все уже выветрилось. Сколько там длятся стадии?
        - Если все четыре, то до полугода, - сказал Искин.
        - А они не помнят, что было вчера.
        - Но не все же, - пробормотал Искин, - та же Паулина, которую от нас забрали сегодня…
        - Она участвовала в ограблениях?
        - Не знаю. Вряд ли.
        Мессер надел шляпу и подал ладонь.
        - До свидания, господин Искин.
        Родинка делала его лицо печальным. Огорченный клоун, у которого не получился трюк. Лема так и подмывало сказать ему: «Крепитесь, дружище, все еще образуется». Почему-то эта глупая, сентиментальная фраза засела у него в голове. Клоун грустный, а он как на похоронах. Крепитесь, дружище.
        Господи, что за бред!
        - До свидания, - Искин пожал ладонь.
        Створка открылась, будто в другой мир. Автомобили, стекла, отражения, нагретый ветер и густой, накатывающий, как прибой, шум двигателей.
        - Если что, - сказал на прощание Мессер, - позвоните мне.
        Он сунул в пальцы Искину визитку. Номер телефона на ней мелкими циферками шел по нижнему краю. В центре не было ни стилизованного орла со щитом, ни тисненого «Generaldirektion fur die Sicherheit». Все, что там имелось - это грубое изображение виссера.
        - Если что? - спросил Искин.
        - Если решите нам помочь. Или вы питаете к Фольдланду теплые чувства?
        Не дожидаясь ответа, Мессер развернулся и быстрым шагом отправился в то прошлое, из которого только что выпроводил Искина. Возможно, ему не терпелось вернуться в «Кипарис» и заказать еще одну кружку кофе.
        За аркой скрывалась Падеборн-штросс, значок остановки желтел метрах в тридцати. Необходимо было еще перейти улицу, чтобы сесть на омнибус, следующий по маршруту на северо-восток хотя бы до Ульрих-Маркт.
        Искин остановился у ограждающего барьерчика. У стойки уже собралось человек десять, ожидающих сигнала светофора, запрещающего выезд на Штиль-плац-штросс. Проезжая часть находилась недопустимо близко, едва-едва ограниченная вытертой белой линией. Было удивительно, что никого из толпящихся до сих пор не задело ни бампером, ни зеркалом, ни колесом проезжающих мимо лихачей. На взгляд Лема автомобили проскакивали уж очень быстро.
        Дзонн!
        С легким звоном сигнал светофора переменился на красный, вместе с остальными пешеходами Искин поспешил на другую сторону улицы. Он заметил стеклянный колпак омнибуса, застывшего на повороте со Штиль-плац-штросс. По плашке с маршрутом наверху, кажется, это был тот самый омнибус, что шел до карантинных кварталов.
        Неожиданно сзади чуть не выбили портфель у него из руки, какой-то коротко стриженный мальчишка, хохоча, скрылся за спинами впереди идущих людей. Паранойя тут же заставила Искина завертеть головой. Так-так-так. А не подслушивали ли его разговор с Мессером? Женщина с собакой. Мужчина… Или же кто-то знает, что у него в портфеле? Значит, кто-то знает, что он может прочитать маркировку.
        Искин прижал портфель к груди.
        Это хайматшутц! Его вели! Его просто не трогали до поры до времени. Чтобы расслабился, чтобы утратил бдительность. И Стеф возникла неспроста. Специально подбросили… Он хватанул ртом воздух. Воздуха было мало. Сердце задергало, будто на электрической койке. Захотелось лечь на асфальт и съежиться, подтянуть колени к груди, обхватить их руками, есть люди, нет людей, бог с ними со всеми.
        Пальцы кольнуло, тепло поднялось к плечу, в глубине черепа сверкнула молния, напрочь выжигая накатившую панику.
        - Мальчики, - благодарно выдохнул Искин.
        Юниты чуть слышно отозвались, и он сказал им: все в порядке с папочкой, спасибо.
        Омнибус уже проехал к остановке. Пришлось бежать к нему, крича выстроившимся на входе пассажирам, чтобы придержали двери.
        Секунды три-четыре мир был нестерпимо ярок. Скакали, кривлялись отражения, звенела под подошвами тротуарная плитка, солнце в небе обжигало глаза. Искин заплатил за проезд и сел на одно сиденье рядом с полным мужчиной в сером пальто. Мужчина сразу отвернулся к окну, засопел недовольно.
        - Простите, - на всякий случай сказал Искин.
        Поставив портфель на колени, он ощупал ловушки. Целы. Снаружи двинулись здания, столбы, провода, киоски, поворачиваясь, прячась, пропадая за своими собратьями, рекой плыл транспортный поток, брызгали светом и красками рекламные щиты, оставляя на сетчатке, постэффектом, аляповатые рисунки, похожие на пятна Рор-шаха. Омнибус мягко покачивало.
        Лем закрыл глаза.
        Итак, война. Почему война? Раньше Штерншайссер и прочие уверяли всех в исключительном миролюбии Фольдланда. Как на это повлиял успех с Сальской областью? Видимо, напрямую. Да, признавал министр информации Йорунд Гебблер, у нас в стране открыты с десяток концентрационных лагерей. Но они есть ответ на подрывную деятельность коммунистов, анархистов и являются гуманным средством изоляции враждебных элементов от остального населения. Мы никого не убиваем! Мы перевоспитываем! Да, это связано с ограничениями свободы и трудовой повинностью. Да, условия там далеки от идеальных. Но тем, кто с трибуны Мировой Лиги вопит о том, что в Фольдланде попираются права человека, должны в первую очередь посмотреть на себя. Того же представителя Великой Колониальной Британии мы можем спросить о правах индийцев и австралийских аборигенов, не говоря уже о бурах, семьи которых, видимо, человеколюбивые поборники прав предпочитали держать за колючей проволокой, как заложников. А представителю Североамериканских Штатов следует помнить о многочисленных индейских гетто, где остатки великих племен прозябают в катастрофических
условиях. Почему никто не заявляет об их правах? В некоторых Штатах, кстати, до сих пор официально существует рабство, а в других законом закреплена сегрегация. Официальному представителю Бельгийского королевства мы бы и вовсе посоветовали молчать, потому что те ужасы, которые они во времена Леопольда Второго творили на берегах Конго, должны бы поднять вопрос об исключении Бельгии из списка цивилизованных стран. Такие преступления, хочу заметить, срока давности не имеют и нуждаются в беспристрастной оценке мирового сообщества. Также очень странно выглядит лепет в адрес Красного Союза, что его внутренняя политика не является предметом международного разбирательства. Но там тоже существуют лагеря, в которых, как нам известно, содержится до двух миллионов человек. Чем их лагеря отличаются от наших лагерей? Тем, что Красный Союз слишком силен и влиятелен? Так это, возможно, именно потому, что для того, чтобы страна совершила рывок в развитии, они сознательно ограничили права тех, чью деятельность можно назвать вредительством и саботажем. Мы поступаем в точности также, и тем, кто обвиняет нас в удушении
политических свобод, можем без тени сомнения указать: посмотрите в зеркало, господа, посмотрите в зеркало! Там вы увидите настоящих преступников, что развязывают войны и делают миллионы на чужих бедах. Не вы ли душили политические свободы на Балканах, не вы ли повсеместно запрещали социалистические партии, не ваши ли спецслужбы преследуют неугодных вам лидеров, устраивая им смерти исподтишка. Посмотрите в зеркало, гос…
        Искина толкнули в плечо. Разлепив глаза, он увидел приподнявшегося соседа.
        - Разрешите?
        - Зачем? - спросил Искин.
        - Я выхожу.
        - А-а. Простите.
        Чувствуя ломоту в коленях, Искин неловко выбрался в проход. Его сосед, с сопением хватаясь за поручни, устремился к дверям. На воротник пальто прилипла мятая бумажка.
        - Ролькау, - объявил водитель. - Следующая остановка - Больцман-штросс, музей естесственной истории.
        С шипением распахнулись створки. Полный мужчина вышел за женщиной в шляпке с куцыми перьями. Искин пересел к окну.
        Война.
        Значит, Сальская область - единственный успех Кинбауэра. Как и всего Фольдланда. И семь последующих лет - ничего. То есть, ни спорный Эльзас, ни земли южнее, ни Силезию не получилось присоединить таким же образом. А были ли попытки? Этого он не знал. Предполагал, что уж Эльзас в планах Штерншайссера присутствовал обязательно. Больная тема для всего Фольдланда.
        Но не случилось.
        Почему? Ответ был один: у Кинбауэра не заладилось с юнитами. Настолько не заладилось, что он почил в ванне с горячей водой, наглотавшись снотворного. Что и как ни решали после, но, кажется, тогда полетели к чертям и все остальные проекты. И «Материнство», и «Солдаты родины», и общая орднунг-обработка. Стеф уже про них и не слышала. Да, был доклад про специализацию и исходную массу, Искин помнил, как Рамбаум перед кем-то из министерства фонтанировал идеями, то и дело утирая бледный лоб платком. Но имелось ли что-то под этими идеями? Не утащил ли Кинбауэр вместе с собой в преисподнюю секрет юнит-технологии, без которого все и встало?
        Так, а почему этот секрет всплыл сейчас?
        Искин потер виски. Что-то не складывалось. В той неразберихе, что произошла после аварии, он сбежал из Киле, из Шмиц-Эрхаузена, из Фольдланда с единственной мыслью - оказаться как можно дальше. Но сейчас подумал, что можно было и обождать. Их бы побоялись сразу пустить в расход. Даже после смерти Кинбауэра.
        Берлефа из «Научной практики» повесили, кстати, только через полтора года. Видимо, без Кинбауэра и он не смог ничего сделать, чем жутко разозлил канцлера. А был восторженный, бородатый мальчишка тридцати семи лет. Махал им, помнилось, находясь за стеклом. Искин зажмурился. Теперь становилось ясно, зачем Фольдланду необходима война. И почему она неизбежно случится.
        Единение нации посредством юнитов уплыло у Штерншайссера из рук. Ах, как хорошо было бы иметь послушный твоей воле, покорный народ! Активировал и - женщины рожают, рабочие трудятся, солдаты бесстрашно бегут в атаку. Никто не задает вопросов. И все кричат: «Да здравствует Штерншайссер!». Мечта!
        Но нет. И мягкое превращение Европы в Большой Фольдланд тоже не состоялось. Что делать? Народ нужно кормить. Народу необходимо светлое будущее. Работа и жизненное пространство. А не кредиты, контрибуции, продуктовые карточки, горькие последствия поражения в войне с Британией, чувство вины и дурное наследие прошлых лет. Лозунги и призывы, конечно, какое-то время смогут дурить людям головы похлеще юнитов, объединяя против внутренних врагов и играя на низменных инстинктах толпы, но голод победит и их, и страх перед полицией, застенками и хайматшутц.
        Да, война.
        Это сплотит нацию в единый стальной кулак. Дрянь из этого кулака уже изъята и работает на благо страны в лагерях по исправлению. А та, что не изъята, молчит и держит шаг в общем строю. Военные заводы решат проблему безработицы. Вновь создаваемая из руин армия поднимет дух и любовь к Фольдланду на небывалую высоту. К вам, патриотам Фольдланда, обращаюсь я! Мы были унижены и растоптаны Европой двадцать лет назад! Мы умирали от голода и холода, а наши вчерашние соседи обирали нас под видом победителей, растаскивая то немногое, что у нас еще оставалось. Мы просили помощи, но нам давали объедки с европейского стола, требуя за это проценты, жизни наших отцов и будущее наших детей.
        Пора сказать: хватит!
        Искин увидел Штерншайссера на трибуне перед фольдстагом, красно-белые флаги с руной зиг трепетали за ним на фоне колонн и могучего фронтона, тянулись ввысь башенки по бокам, венчал купол бронзовый Зигфрид. Меч Зигфрида сиял в небе. По обе стороны от канцлера стояли люди, чьими усилия Фольдланду суждено воспарить над миром, встать во главе него. Серые, темно-синие, песочного цвета мундиры и френчи. Исполненные власти и значительности лица. Гебблер, Говерхат, Маркузе, Арноб, Эллер, Кальтляйнер и многие, многие другие.
        У ступеней за цепочкой черных солдат волновалось море. Море имело тела и головы, глаза, руки, уши, море улыбалось и затаенно, восторженно слушало. Флажки, флажки, флажки. Голос Штерншайссера звенел в их душах.
        Мы больше не позволим командовать нами! Мы не станем соблюдать ограничения, предписанные нам жирующей Европой! Наша сила находится внутри нас! Все, что нам необходимо, это поверить в собственное величие! Вы должны поверить, и я поведу вас! Вы - мой народ! Я - ваш пастырь!
        Придавая чеканность словам, канцлер застучал ладонью по трибуне, и это странно сказалось на Искине. Ему стало отдавать в плечо. Словно трибуна была шаткой, а он подпирал ее с нужной стороны.
        Бум! Вы. Бум! Я.
        - Господин… Эй.
        Искин открыл глаза и увидел за стеклом бетонный куб автовокзала на Гештальт-плац. Самый-самый восток города. Шоссе на Тренчин и Морек, крутобокие холмы, дымка, оседающая в далекий горный хребет.
        - Что?
        Он повел глазами влево и наткнулся на неприятно заросшую физиономию водителя.
        - Приехали! - объявила физиономия.
        - Простите.
        Искин полез с сиденья, едва крепкие пальцы оставили в покое его плечо.
        - Портфель, - напомнили ему.
        - Спасибо.
        Искин подхватил упавший на пол портфель. Водитель потопал за ним к дверям, поскрипывая кожаной курткой и собирая мелкий мусор - несколько газет, бумажный пакет, конфетные фантики.
        - Спать дома надо, - пробурчал он.
        - А вы обратно… - обернулся Искин.
        - Через час. У меня - перерыв.
        Они покинули омнибус, водитель закрыл двери специальным ключом и показал Искину на противоположный конец площади.
        - Там посадка.
        Глава 4
        На большом круглом циферблате, высоко на штанге вынесенном из здания вокзала, жались друг к другу большая и маленькая стрелки. Искин задрал голову. Почти половина шестого. А Стеф он, кажется, сказал ждать его к шести. Не очень разумно. Нет, к шести он точно не успеет. Если бы его не сморило…
        Пугая голубей, Искин заспешил к стоящим под посадкой омнибусам. Под хлопанье крыльев в голове брякали мысли. Интересно, пустит ли Финн девчонку в общежитие? Не уйдет ли она, прождав слишком долго? Надо бы серьезно ее расспросить. Не ради службы безопасности и Мессера, ради собственного спокойствия. Это будет платой за ночлег. Должна же Стеф вспомнить хоть что-нибудь!
        Уже заскакивая в двери омнибуса под номером девять (маршрут «Гештальт-плац - Остзеен-Хюгельбанн»), Искин сообразил, что надо бы что-то прикупить к ужину. Если По еще не закрылся, он возьмет у него мясной пирог.
        - До Бушелен останавливаетесь? - спросил он водителя, подавая две марки.
        Лысый, с желтым лицом, тот кивнул и оторвал билет от ленты.
        - Вам где надо?
        - Редлиг-штросс.
        - На параллельной улице, устроит?
        - На Кламке?
        - Да.
        - Устроит.
        Искин обнял портфель.
        - Не стойте в дверях, - сказал водитель.
        - Простите.
        Искин отошел чуть дальше в салон.
        - Я вас предупрежу, - водитель недовольно посмотрел на него в зеркало заднего вида. - Сядьте куда-нибудь.
        По иронии судьбы, как и в предыдущем омнибусе, свободное место имелось через три ряда от дверей. Правда, соседом на этот раз оказался не плотный мужчина, а худая женщина, носатая, с усиками, в темно-зеленом суконном пальто.
        - Здравствуйте, - сказал ей Искин.
        Женщина покосилась на него, но ничего не сказала.
        Омнибус принял еще двух пассажиров, которые, громко переговариваясь, устроились в конце салона, и со скрипом сомкнул двери. Куб вокзала повернулся новой гранью, истыканной сотами окон, и, отдаляясь, уменьшаясь в размерах, спрятался за полотнищем, приглашающим всех на выставку авангардного искусства. Полотнище сменили строительные леса и деревянные щиты ограждения.
        Дальше Искин смотреть не стал, слишком сильно пришлось бы выворачивать шею. Вода! - вспомнил он. Необходимо купить воды. Вряд ли аварийные службы починят водопровод сегодня. Вряд ли они, зная их необязательность, вообще сегодня явятся. Значит, как минимум, литра четыре на двоих надо иметь в запасе. Даже если Финн вызвал муниципальную водовозку. Дьявол, сморщился Искин, туалеты опять загадят.
        Честно говоря, он давно уже подумывал съехать из карантинного общежития, раз в неделю просматривал объявления о сдаче жилья, но в районах получше, поближе к клинике его отпугивали цены, а в районах похуже, собственно, было все тоже, что и в общежитии. Разве что жилплощадь отдельная. Но смысла в отдельности Искин не видел никакой. Когда вокруг, за стенками, сверху и снизу, ощущался народ, он чувствовал себя спокойнее, чем если бы в одиночку занимал квартиру или целый дом. Тесные блоки Шмиц-Эрхаузена и тихие палаты с электрическими кроватями намертво втиснули ему в голову максиму: среди людей - безопасней. К тому же у хайматшутц, если они на него выйдут, не получится бесшумно и не мозоля ни чьих глаз пробраться к нему в комнату через роящийся и не спящий круглыми сутками напролет коммунальный бедлам.
        Что до отдельности… Об этом мечтала та часть Искина, которая еще помнила жизнь до ареста и лагеря. Помнила, в какую шикарную квартиру водила его Хельма. Квартира была куплена ее отцом на паи «Лебензиг гросстехник», компании, которая выросла через два или три года в военный концерн, курируемый самим канцлером.
        Он был не ее круга. Родители Хельмы, наверное, вздохнули с облегчением, когда он перестал мозолить им глаза. Кажется, сейчас у нее двое детей. М-да, а его потянуло на малолеток. Впрочем, тьфу! Искин мотнул головой, заставляя качнуться от него худую соседку. А меня же есть Аннет, сказал он себе, мы договорились встретиться с ней завтра, в восемь… Название кафе только вылетело из головы. Как же? На Криг-штросс, за оперой, там еще полуколонны на здании справа, его недавно подкрашивали. Пытаясь вспомнить, Искин потер лоб.
        Омнибус качнуло.
        - Эй! Господин с портфелем!
        Искин не сразу понял, что обращаются к нему. Он поднял голову, только когда соседка задела его острым локтем.
        - Вас зовут, - сказала женщина.
        Лем посмотрел на водителя, занырнувшего со своего сиденья в салон верхней половиной тела.
        - Что-то случилось?
        Водительская лысина качнулась в сторону раскрытых дверей.
        - Кажется, вы хотели выйти. Кламке-штросс.
        - Уже?
        Искин подхватился. Кто-то, намеренно или нет, выставил ногу в проход. Искин переступил, попросил прощения, благодарно кивнул водителю и вывалился под желтый знак остановки.
        Омнибус немедленно покатил дальше.
        Небо уже потемнело, и Кламке-штросс купалась в электрическом свете, горели фонари на столбах и маленькие лампочки, оплетающие провода, протянутые через улицу. Вспыхивали неоном вывески. Зато переулки и арки казались черными дырами, ведущими в другое пространство, иную реальность. Там чудилось неясное движение, то и дело, будто умирающие звезды, помигивали огоньки сигарет.
        У баров и кафе небольшими группками в пять-шесть человек топтались юнцы. Некоторые в полувоенной форме, в тяжелых, шнурованных ботинках, в куртках, похожих на летные. Кто-то уже блевал. Позвякивали пивные бутылки.
        Искин сориентировался и перешел улицу.
        Тренькнул колокольчик, из ближайшего бара, чуть не затоптав юркнувшего под арку старичка, вывалилась компания из парней и девиц, пьяно горланящих: «Асфольд, Асфольд, ты глядишь на нас из славных времен». Кто-то запнулся, грянул хохот, визгливый женский, грохочущий мужской, неудачника вытянули с уходящей в цокольное помещение лестницы, принялись отряхивать, несмотря на вялые протесты. Синие, зеленые, красные от вывески над головами лица, волосы торчком, кожа и бахрома.
        На Редлиг-штросс было потише. Оплывали желтым светом окна. У тротуаров теснились автомобили. Из переулка доносилсявоенный марш. Война, да, войной пахнет воздух. Но войной потешной, ненастоящей. Войной где-то далеко. Войной, где умирать будут только враги. Мы-то вечны, мы вечны. Поэтому можно пить и веселиться, и блевать, и петь про Асфольд.
        Освещенные промежутки чередовались с темными, и Искин поневоле думал о том, что, должно быть, так выглядят следы бомбардировки или обстрела кромешным мраком. Бумм! - и половины дома не существует, есть только силуэт, абрис на фоне более светлого неба. Бумм! - и пропадает перекресток. Вместо него яма, бездна, в которую страшно ступить. Бумм! - и в темноте остаточными искрами вспыхивают стоп-огни.
        Оказалось, что пекарня По работает теперь до восьми, и Искин еще не припозднился. Сам По, внушительных габаритов пожилой азиат, стоял за прилавком, кланяясь и улыбаясь каждому посетителю. Как-то Лем вылечил ему радикулит, сказав, что владеет навыками акупунктуры и лечением прикосновениями ладоней - рейки. Ему удалось уговорить недоверчивого владельца пекарни на сеанс в задней комнате.
        - Ты не можешь знать чженьцю, - ворчал По, с раздражением высвобождая плечи от халата. - Такому здесь не учат.
        - Не учат, - соглашался Искин.
        - Ты - гвайло, - сердито фыркал По, ложась животом на широкую скамью. - Я не знаю, почему уступаю тебе.
        Спина у него была в пятнышках папиллом.
        - Не шевелитесь, - сказал Искин.
        Он действительно прикладывал ладони, мял кожу, мощную жировую прослойку, добираясь до позвонков По, но основную работу, конечно, сделали его крошки-юниты. Проникли, нашли защемление, убрали мешающий нарост. Искин видел позвонки пекаря их странным, красно-фиолетовым зрением, они спрашивали его совета, и ему приходилось лишь соглашаться: «Да, да, если вам кажется это неправильным».
        После сеанса По садился с обычным для него кряхтением, но, сев, качнулся, наклонился влево, наклонился вперед.
        - Не болит, - сказал он удивленно, повернув голову к Искину.
        Тот показал ладони.
        - Рейки.
        - Но не чженьцю.
        - Нет.
        По наклонился вправо.
        - А то. Я бы почувствовал.
        С той поры любая выпечка стоила Искину половину цены.
        В пекарне из десяти столиков занято было всего три. Крутились вентиляторы, перемешивая теплый и вкусный воздух, шелестели ленточки с иероглифами, подвешенные над каждым столом, за спиной По дышали паром горки лепешек и пирожков пян-се, на прилавке за стеклом томились на широких подносах лапша и мясные бао-цзы.
        - Лем!
        По приветствовал Искина поклоном. Искин поклонился в ответ.
        - Господин По.
        - Какой я тебе господин! - замахал руками пекарь, и было решительно не понятно, как длинные и просторные рукава его рубашки умудряются не раскидать весь сдобный товар на пол. - В лучшем случае, дядюшка.
        - Хорошо, дядюшка По, я пришел не просто так. Я пришел за пирогом.
        По улыбнулся.
        - Я знал, что ты заглянешь.
        - Откуда?
        - Я видел тебя утром. С дочерью.
        Искин смутился.
        - Это не моя дочь.
        Пекарь рассмеялся.
        - Какая разница, Лем! Я подумал: если доктор ходит с девушкой, это значит, что к вечеру они будут голодны.
        - Я…
        - Нет-нет, - сказал По, ныряя под прилавок, - причина здесь совершенно не важна, и я не хочу ее знать. Я говорю о том, что завоевать расположение девушки может только одно. Мой мясной пирог.
        С этими словами он выставил на свободное пространство накрытый полотенцем противень.
        - Он еще горячий, - предупредил По и движением фокусника убрал полотенце.
        Пирог зазолотился в электрическом свете. Он был не совсем правильной формы, а сбоку темнел прокол, закипевший мясным соком.
        - Дашь мне коробку, дядюшка? - спросил Искин.
        - Конечно. Это очень удачный пирог, - сказал По, наклоняясь, - очень вкусный. Понюхай.
        Искин приблизил лицо. Пекарь повел ладонью.
        - Чувствуешь?
        Искин чувствовал только жар, идущий от пирога, но на всякий случай кивнул. Нет, какие-то мясные нотки действительно были. Огорчать По он не хотел.
        - Ты думаешь, это простой пирог? - сказал пекарь, достав коробку. - Нет, Лем. Ничуть. Я положил туда особую травку. Вернее, несколько особых травок. Здесь таких нет, поэтому европейцы ничего не понимают в пирогах.
        Он длинной лопаткой снял пирог с противня. Со звоном подвесных трубочек в пекарню вошел солидный мужчина в коротком пальто и сразу уставился на висящие на стене картинки блюд с ценами.
        - Сюй! Сюй! - крикнул По. - Мне нужен второй человек за прилавком.
        Из соседнего помещения вышел сонный парень в лиловом китайском халате с перекинутым через плечо полотенцем. По тем временем По упаковал пирог в коробку и обвязал ее шпагатом.
        - Сколько? - спросил Искин.
        - Это дорогой пирог, - вздохнул пекарь.
        - А попробовать можно? - наклонился зашедший мужчина.
        - Конечно, - улыбнулся По и показал на своего помощника. - Вот Сюй. Он вам подскажет. Но только одно блюдо.
        - Ага.
        - Я слушаю, господин, - поклонился Сюй.
        Мужчина сдвинулся к лапше за стеклом. За одним из столиков, громко засмеявшись, сказали что-то по-китайски.
        - Так сколько? - спросил Искин.
        По потер пальцы.
        - Две марки, Лем.
        - Это такие цены? - придвинулся к Искину мужчина, получивший от Сюя на пробу миску обжаренной лапши с грибами. - Я думал, китайские блюда - дешевые.
        Он с шумом втянул в себя лапшу. Жир обмазал ему подбородок.
        - На самом деле, стоимость блюд зависит от вложенного в них труда, - с поклоном сказал По. - Цена мясного пирога может доходить до пяти марок.
        Мужчина присвистнул.
        - Вы же едите самое неприхотливое блюдо, - продолжил По. - Оно стоит десять грошей за порцию. Вкусно?
        - Чего?
        Посетитель посмотрел на остатки соевого соуса на дне миски. Язык его прошелся по нижней губе, тыльная сторона ладони удалила жир с подбородка.
        - А почему мне не дали блюдо подороже? - нахмурился он.
        - Вы же сами выбрали лапшу. Сюй.
        - Да, - поклонился Сюй, - господин сам выбрал лапшу.
        - Потому что он ее уже накладывал! - повысил голос мужчина. - Дайте попробовать… Вон, написано: «Пян-се».
        - Пятнадцать грошей, - сказал По.
        Он передал Искину коробку. Тот отсчитал две марки. Звякнула касса. Мужчина побагровел и треснул миской по прилавку.
        - Вы что, издеваетесь? - крикнул он.
        От столиков заоглядывались. По, улыбаясь, поклонился и мужчине, и остальным посетителям отдельно.
        - Если у вас нет денег, господин, перед закрытием мы кормим всех нуждающихся.
        - Я не нуждаюсь! - Мужчина посмотрел на Искина, грязными пальцами поправил ворот выглядывающей из пальто рубашки, словно он его слегка придушил, и, кашлянув, наклонился к пекарю. - Разбаловал вас Шульвиг. Ничего, придет Штерншайссер, и вас, косоглазых, быстро разучат изображать из себя полноценных людей.
        Улыбка на лице По замерзла.
        - Вам придется покинуть пекарню, господин.
        - Да?
        - Иначе я вызову полицию.
        - Вы и ниппонцам так говорили? - Мужчина хохотнул. - То-то они заняли почти весь Китай. Сколько там продержалась китайская армия?
        - Шесть дней.
        - Божественная китайская армия! Смотрю, не слишком надеясь на нее, вы сбежали к нам. Не прогадали, нет? Я почему-то уверен, что половина хваленого Китая разбежалась по укромным уголкам.
        Спокойствие покинуло По.
        - Вон! - крикнул он.
        В руке у него появился широкий нож, которым он на виду у клиентов часто мелко-мелко резал зелень и мясо, показывая мастерство владения инструментом. Сюй выдвинулся из-за прилавка, готовый помочь посетителю найти выход. За столиками тоже поднялись.
        Мужчина осклабился.
        - Какие вы грозные! - Он обвел помещение чуть выпуклыми глазами, развернулся и подхватил Искина под локоть. - Пошли, дружище. Ей-богу, этой дрянной забегаловке скоро подпустят «красного петуха».
        - Но…
        Сопротивляться с пирогом в руках было не очень удобно, и Искин позволил мужчине увлечь себя наружу. Они отошли метров на десять и из-под света уличного фонаря нырнули в проход между домами. Только там хватка с локтя исчезла.
        Мужчина распахнул пальто и захохотал.
        - Видел? Видел? - постукивал он Искина в плечо. - Ох, черти узкоглазые! Скажи, похожи на тараканов?
        Он сгибался и разгибался, тряс большой головой, словно кто-то отмочил при нем зверски смешную шутку. Секунд десять чуть ли не рыдал. Искин хотел уйти, но подумал о «красном петухе» и остался.
        Мимо них, будто тени, шаркая, прошли несколько человек. Вспыхивали и гасли огоньки сигарет.
        - Часто к ним ходишь? - спросил мужчина, отсмеявшись.
        - Нет, - сказал Искин.
        - И не ходи.
        - Почему?
        - Ты им сочувствуешь?
        Мужчина поймал в кулак ворот пиджака случайного спутника.
        - Нет, - сказал Искин. - Пироги вкусные.
        Несколько секунд мужчина угрюмо смотрел ему в лицо, затем вдруг подал ладонь:
        - Виктор Раухер.
        Искин вспомнил разговор с Берштайном о происхождении своей фамилии и называть ее не стал, нырнул в прошлое.
        - Георг Шлехтер.
        Рукопожатие вышло крепким.
        - Здешний?
        - Нет.
        Раухер недовольно качнул головой.
        - Бежал, как понимаю, из Фольдланда?
        - Пришлось.
        - Почему?
        - Юниты, - сказал Искин.
        - А-а! - Раухер погрозил ему пальцем. - Здесь тоже все с ума сходили. Мол, юниты заставят всех подчиняться чужому дяде, а женщин - отдаваться по первому требованию. Неплохо, да? Я бы не отказался.
        Он ткнул Искина кулаком в бок.
        - Да.
        Пирог остывал. Где-то позади, в извилистом сумраке, стукнула дверь, вопль включенного на полную громкость приемника вырвался наружу, но тут же заглох. Гавкнула собака. Вверху обозначилось светом окно.
        - Пойдем, пропустим по кружке пива, - сказал Раухер.
        - Мне нужно домой, - сказал Искин.
        - К жене? Жена подождет. Призвание жены - ждать.
        - Поздно.
        Раухер посмотрел на небо, исчерканное электрическими проводами. Небо густело, разводы черноты плыли по нему абстракционистскими пятнами.
        - Темновато. Я тебя потом провожу. Пошли.
        Он повлек Искина из прохода.
        - Виктор.
        - Да?
        Они остановились на пешеходной дорожке, разделяющей проезжую часть.
        - Я с вами никуда не пойду, - сказал Искин.
        Раухер насупился.
        Под светом ярко сияющего фонаря на покатом лбу его обозначилась складка. Мясистые щеки застыли буграми.
        - Потому что я неадекватно себя веду? - с вызовом спросил Раухер.
        - Да.
        Раухер фыркнул.
        - Бесстрашный Георг!
        - Простите.
        - Нет, ты мне нравишься. Ладно, иди на все четыре стороны, - Раухер оттолкнул Искина. - Хотя нет, постой, - он поймал Лема за рукав, - хочешь, чего скажу?
        В выпуклых глазах его появились нетерпеливые огоньки.
        - Хорошо, - вздохнув, сказал Искин, - я слушаю.
        Раухер одобрительно хлопнул ладонями по бедрам.
        - Скоро… - прошептал он, приблизив губы.
        И отклонился, наблюдая за реакцией собеседника.
        - Что «скоро»? - спросил Искин.
        Раухер хохотнул.
        - Не ведешься, да? Скоро все изменится, - подступив снова, негромко сказал он. - Все уже меняется. Тебе разве не видно, Георг?
        - Пока нет.
        - Скоро все китайцы в стране будут маршировать строем под наши марши. Нет, мы не прогоним их. Мы просто сделаем их шелковыми. Послушными. Потому что великому Асфольду нужны даже такие придурки, как они. Представь, а?
        Раухер хлопнул Искина по плечу.
        - Как тебе загадка?
        - Вряд ли вы заставите маршировать дядюшку По.
        - Дядюшку По! - передразнил Раухер. - Это потому что он пока чистый китаец. А если он станет грязным китайцем?
        - В каком смысле?
        - А ты подумай, Георг. Я тебе скажу: есть люди, которые могут превратить чистого китайца в грязного.
        - Пресса?
        Раухер расхохотался.
        - Иди к жене, Георг. Иди, не смеши меня. Ты, конечно, прав. «Tageblatt» и «Alpenfreund» кого угодно могут смешать с дерьмом, от последнего пьянчужки до нашего похожего на крысу канцлера. Но здесь другой случай.
        - Тогда я пошел? - спросил Искин.
        - Иди, - сказал Раухер. - И думай. А я накачаюсь пивом. Это здесь, буквально в пяти шагах…
        Он показал пальцем на неоновую вывеску метрах в тридцати по другую сторону улицы. Под вывеской покачивался силуэт в плаще и в шляпе, принимая на себя то фиолетовые, то зеленые блики. Силуэт, видимо, выбирал, погрузиться ему снова в недра полуподвального заведения или отправиться уже восвояси.
        - Доброго вечера, - попрощался Искин.
        Он успел сделать пять или шесть шагов в сторону родной Гроэке-штросс, как Раухер нагнал его.
        - Стой!
        - Что?
        Правая рука схваченного за плечо Искина потеплела. Крошки-юниты приготовились дать импульс. Не слишком сильный, но вполне сравнимый с электрическим разрядом какого-нибудь больничного дефибриллятора.
        - Ты это, Георг… - сказал Раухер. - В общем, забудь. Разозлили меня китайцы, я всякой чуши и намолол.
        - Все в порядке, - сказал Искин.
        - Не злись, дружище.
        - Хорошо.
        - Просто выброси из головы.
        - Уже.
        - Ну, ладно.
        Раухер потоптался, словно хотел сказать что-то еще, но передумал и канул во тьме. Габаритная фигура его всплыла под вывеской, где облитый неоном силуэт с громким пьяным возгласом качнулся ей навстречу, они обнялись и вместе спустились в бар.
        Постояв с минуту, Искин шевельнул рукой и направился в сторону общежития. Тише, тише, мои дорогие мальчики.
        Магазинчики по пути были уже закрыты, демонстрируя решетчатые экраны и глухие жалюзи. Теперь, пожалуй, до самой Гроэке-штросс воды было не купить. Уличного освещения становилось все меньше. Стены домов карантинного квартала озаряли горящие в бочках костры. Где-то из-за штор, из-за ставень горел свет. Места, где курили кальяны и марихуану, поплескивали сизым дымком.
        Опять другой город. Другой мир.
        Странно, подумалось Искину, бежали, в основном, дойчи из Фольдланда, а процентов шестьдесят беженцев, осевших здесь, наверное, составляют арабы с севера Африки и азиаты, китайцы, персы, корейцы, турки. С китайцами, впрочем, понятно, а с остальными?
        В переулках посвистывали, во дворах еще пинали мяч, гонялись с фонариками, стайки детей лепили на стены, борта бесколесных, застывших у обочин фургонов плакаты против санитарной службы. Плакаты белели как указатели.
        На Гроэке Искину пришлось пройти метров двести, чтобы добраться до круглосуточного магазина и купить трехлитровую стеклянную бутыль с родниковой водой в оплетке от местного разливного заводика. Обошлось в полторы марки. Кое-как распределив в двух руках бутыль, портфель и пирог, Искин потопал к общежитию.
        Он опоздал где-то на час от назначенного срока и с некоторым облегчением обнаружил, что Стеф его не дождалась. Ее не было ни на скамейках перед крыльцом, ни на ступеньках крыльца, ни в холле, где за стойкой сегодня дежурил угрюмый Ганс Отерман, крепкий старик за шестьдесят, на которого чары девчонки точно не подействовали бы. Без идентификатора в общежитие он не пускал никого.
        С одной стороны, конечно, было неловко. И пирог Искин покупал на двоих, уж точно не имея ввиду Баля. И история Стеф, если она была правдой, сулила ей мало приятного, вернись она в коммуну. С другой стороны, он все-таки не нанимался ни в няньки, ни в опекуны. Выслушать он выслушал, посочувствовал, колонию на переходной стадии прибил. Накормил. Денег дал. Не так уж и мало, наверное, сделал для совершенно постороннего человека. Хотя, признался себе Искин, не так уж и много. Во всяком случае, можно было обратиться к Смольдеку из комитета беженцев, чтобы подыскал для Стеф какое-нибудь жилье. Да хотя бы здесь же, в зале при холле можно было купить спальное место. Пятнадцать марок на первый месяц Искин наскреб бы. Жалко девчонку. Жалко, если всякие Греганы превратят ее в куклу, умеющую зарабатывать только одним способом. Хотя, конечно, и сама она…
        Искин вздохнул и прошел к стойке.
        - Привет, Ганс.
        Старик Отерман пожевал губами и стукнул темным пальцем по дереву.
        - Карточку, прошу.
        Искин выложил идентификатор.
        - А Зигфрид не спрашивает, - сказал он, выставляя на стойку бутыль и давая отдохнуть затекшим пальцам. - Я из сорок седьмой. Искин.
        Отерман склонился над карточкой, добавил света от лампы, поскреб уголок ногтем, приблизив подслеповатые глаза.
        - Финн на память не жалуется, а я жалуюсь, - проговорил он ворчливо. - Людей-то - семь этажей, да с детьми, да каждый норовит знакомого или девицу притащить. А некоторым одной девицы, понимаешь, мало. Они двух, а то и трех тащат.
        - Я один, - сказал Искин.
        - Это я вижу.
        Отерман достал откуда-то снизу толстый, распухший от записей журнал. Идентификатор Искина снова оказался под светом лампы.
        - Леммер Искин, - щурясь, прочитал Ганс.
        - Собственной персоной.
        - Комната?
        - Сорок седьмая.
        Отерман раскрыл журнал и отлистал его в самое начало.
        - Ага, - сказал он, отметив пальцем строчку, - Искин, комната сорок семь. Есть такое. Знаете, что крайний срок подходит?
        - Какой? - спросил Искин.
        - Льготный период был установлен в два года…
        - В три.
        - Понижен до двух, - сказал Отерман, - и через полтора месяца вам придется оплачивать полную стоимость комнаты.
        - Это сколько?
        - Сорок марок против десяти.
        - Ого!
        - Вы можете обратиться к господину Ральфу Смольдеку…
        - Я знаю.
        - Тогда все в порядке.
        Отерман вернул на стойку идентификатор.
        - Идентификаторы теперь по-другому проверяют, - сказал Искин, забирая карточку и воду, - с них даже деньги снимать можно, если верификация есть.
        - Это для богатых. А у нас все по-старинке. Оно и верней.
        - А воду дали?
        Отерман шевельнул бровями.
        - А что, мы без воды? Зигфрид мне ничего…
        - Сидик должен был звонить. С утра было глухо.
        - Не знаю.
        - Я же - вон! - Искин качнул бутылью.
        - Так крика было бы.
        - Откричали уж, наверное, с утра. Утром воды точно не было.
        Отерман повертел головой, выискивая в холле, кого можно было бы спросить.
        - Дитта! Дитта! - махнул он рукой пышноволосой женщине в темном платье с вырезом, сбивающей пепел с сигареты в бумажный стаканчик. - Иди-ка сюда!
        Женщина обернулась.
        - Я уже не курю, Ганс.
        - Я не про это! - сморщился Отерман.
        - Ну, что?
        Дитта подошла и облокотилась о стойку полной рукой. Пахла она терпкими, забористыми духами. Дешевые бусы из искусственного жемчуга украшали грудь. Подведенные тушью глаза стрельнули по Искину.
        - Надо помочь мальчику?
        - Нет, - сказал Отерман, - ты скажи, вода на твоем этаже есть или нет? А то утром, говорят, не было.
        - Ха! - сказала Дитта. - До полудня не было. Еще часов с трех ночи. На Мауцен трубу прорвало.
        - И починили? - спросил Искин.
        Дитта развела ярко-алые губы в улыбке.
        - Я, по крайней мере, смогла принять душ. - Она огладила Искину плечо. - Я теперь свежая и доступная.
        - Простите, - сторонясь, сказал Искин.
        Он направился к лестнице. Дитта расхохоталась ему вслед.
        - Мальчик!
        Уже на ступенях Искин остановился, качнул головой. Мальчик! Это сколько ж Дитте лет, если он для нее еще не вышел из пубертатного возраста?
        Длинный коридор гремел, стонал, полнился детскими голосами, музыка рычала слева и справа, на кухне громыхала посуда, валил пар, пахло подгорелой пищей, кто-то вытряхивал белье, кто-то курил, один ребенок сидел на горшке, а другой катил из дальнего конца на трехколесном велосипеде. Искин здоровался с теми, кого знал, и кивал тем, кого видел впервые. Парень из «Спасающего Христоса» раздавал буклеты. Все говорили громко, наперебой, но, похоже, прекрасно друг друга слышали.
        На площадке между пролетами Искин позволил себе передохнуть. В голове слегка звенело. Сумасшедщий день! Сначала Баль со Стеф, потом Паулина, потом Мессер. А в конце - вишенкой - он заснул в омнибусе. Ах, да, еще господин Раухер с грозным обещанием вымарать всех китайцев. Как он, интересно, собирался это проделать? Кроме китайцев есть же тайцы, монголы, уйгуры, манчжуры, корейцы, ниппонцы и прочие. Или добрые асфольдцы разбирать, кто есть кто, не будут?
        Искин качнул головой и потащился дальше. Хорошо, хоть воду дали. Значит, будет запас. Поставить в темный угол, под кровать, к рисовому концентрату, что ему, запасу, будет? Закупорено хорошо, глядишь, не протухнет.
        Коридор на его этаже имел выступ, обусловленный комнатами большого метража, и Искин все же сбился с шага, когда сразу за выступом увидел подпирающую стенку Стеф.
        - У-у! Вы долго!
        Она подскочила и взяла из рук Искина самое тяжелое - бутыль. Та же короткая юбка, та же серая блузка. Те же карие глаза с чертенятами.
        - Извини, - сказал Искин, - искал воду.
        Он почувствовал, как начинают гореть щеки. Ох, дурак. Радовался, что не увидел девчонку на крыльце? Стыдно теперь? Стыдно.
        - Тяжелая, - сказала Стеф, изгибаясь под бутылью.
        - А как ты прошла? - спросил Искин, выгребая ключи.
        - С Марком и Славеном. И еще четырьмя девчонками. Правда, этот старик за стойкой записал наши имена. Я назвалась Бритт-Мари.
        - Понятно. Я думал, он пускает по идентификаторам.
        - Ага, Марка и Славена - по ним, а мы должны покинуть общежитие до одиннадцати вечера. Старик сказал, что обязательно проверит.
        - Вон как.
        Искин отпер дверь и включил свет. Стеф юркнула в комнату первой и сразу, оставив бутыль чуть ли не на пороге, бухнулась на кровать.
        - Все, - она раскинула руки, - предел мечтаний!
        Лежала: глаза - в потолок, на губах - улыбка.
        - Вообще-то, это моя кровать, - сказал Искин.
        - Я думаю, мы поместимся, - сказала наглая девчонка. - Здесь места - на двоих. А если одного еще положить «валетом»…
        - Это мы обсудим позже.
        Искин сдвинул бутыль, закрыл дверь, поставил портфель к тумбочке у кровати и с мясным пирогом шагнул к столу.
        - Ты ужинала?
        - Ой, нет!
        Стеф в мгновение ока спрыгнула с кровати.
        - Тогда садись, - сказал Искин, включая электрическую плитку. - Но сначала сходи и набери воды.
        - Это куда? - с готовностью отозвалась Стеф.
        - Это в конец этажа. Справа - кухня, слева будут умывальники и туалеты. На, - Искин вручил девушке железный чайник.
        - Только вы не начинайте без меня, - сказала Стеф и выскочила за дверь.
        Искин снял крышку с коробки. Конечно же, сейчас и стоит начать, с усмешкой подумалось ему. Пока малолетнее чудо не явилось. Он же целый день ждал именно этого момента. М-да. Тронутый пальцем пирог был чуть теплый. Остыл. Вдохнув, Искин нырнул в пахучий шкаф, освободил из-под кастюль сковородку. Тьфу-тьфу, кошмар. Зараза, аж глаза слезятся. Точно какая-то химия. Закрыв створку и подышав, ножом он порезал пирог на две неравные части. Меньшую оставил в коробке, на завтра, большую положил на выскобленное дно сковородки. Масла нет, но и не важно. Вкуснотища!
        Хлопнула дверь. Искин повернулся и увидел Стеф, прижавшуюся к фанере лопатками. Чайник в руках у живота, щеки - в румянце, глаза широко распахнуты.
        - А у вас там моются, - сказала она так, словно ей открылась жуткая тайна.
        - Прости, - сказал Искин, - у нас нет душа. Приходится так.
        Стеф заторможенно кивнула.
        - Ага. Там взрослый мужчина, в пене, а я воду набираю. А он еще поет. И все видно. Ну, хоть и вполоборота…
        Она замолчала.
        - Если ты тоже хочешь, у меня есть шланг с насадкой, - сказал Искин.
        - Н-нет, спасибо.
        - Смотри, - Искин забрал чайник из рук девчонки. - Пока вода есть, зевать не стоит. Давай, садись.
        Он подтолкнул девчонку к столу.
        - Все ж подглядывать будут, - Стеф забралась на стул с ногами.
        Искин вручил ей картонную тарелку.
        - Я позову Сусанну из сорок третьей, она тебя посторожит, если для тебя это так важно. Сколько ты уже не мылась?
        Вскинув руку, Стеф понюхала блузку в подмышке.
        - Дня три. А что, пахнет?
        - Пока нет, - Искин снял разогретую сковородку с пирогом с плитки и поставил вместо нее чайник. - Но скоро будет.
        Он положил деревянную подставку, предупредил:
        - Осторожнее.
        Стеф отпрянула. Мгновение - и сковородка обосновалась в центре стола. Мясной пирог золотился в ней, как алхимическое золото. Капли жира шипели на дне.
        - Это все мне? - спросила Стеф, нырнув к сковородке любопытным носом.
        - Ну, все! Не все. Погоди.
        - Пахнет зашибически!
        - Погоди, говорю.
        Искин отхватил ножом четверть пирога, плюющегося мясными комочками, отскреб ее и переложил в тарелку.
        - Это кому? - шумно сглотнув, спросила Стеф.
        - Мне, - сказал Искин.
        - А все остальное?
        - Тебе.
        Девчонка взвизгнула. Только что сидела напротив, и вот уже нет ее. Искин не успел повернуться, мягкие губы впечатались в его небритую щеку, тонкие руки обняли на долю секунды, он озадаченно моргнул, качнулся навстречу, но, как оказалось, впустую - веселая, счастливая Стеф уже вернулась на прежнее свое место.
        - Можно переложить? - спросила она.
        - Э… да, - сказал Искин, застыв в неудобной позе.
        Поцелуй горел на щеке, словно был из жгучего красного перца. Как его там? Хабанеро?
        - А можно из сковороды?
        - Ну, да. Все твое.
        - Тогда это вам.
        Стеф передала Искину неиспользованную тарелку и подтянула к себе подставку со сковородкой. Вилка в ее руке хищно нацелилась на треснувшую, раскромсанную ножом корку. На плитке нехотя начал шипеть чайник.
        - Точно все мне? - посмотрела на Искина Стеф.
        - Ешь.
        - Ну, вы сами отказались.
        Вилка вонзилась в пирог. Губа не дура, первый, просто гигантский кусок Стеф едва затолкала в рот. Жирный мясной сок потек у нее по подбородку. Чтобы не испортить блузку, девушка приставила ладонь и, зажмурилась, усиленно пережевывая стряпню господина По. Искин поймал себя на том, что с удовольствием смотрит на то, как Стеф ест. Правда, тут же вспомнился Шмиц-Эрхаузен и испортил настроение.
        - Я сполосну кружки, - сказал он, вставая.
        Стеф с энтузиазмом закивала. Щеки у нее круглились от пирога. Искин обошел комнату. Одна кружка нашлась на подоконнике, вторая - на полке у кровати.
        - А что вы свой пирог не едите? - поинтересовалась Стеф.
        - Я с чаем поем, - сказал Искин. - Следи за плиткой.
        Он вышел в коридор и мимо сиреневых, расписанных граффити стен двинулся в дальний конец. Сахар у него был, а вот чаем он как-то не запасся, и сейчас думал, у кого бы его одолжить. В номерах бренчали гитары, плакал ребенок, говорили на непонятных языках.
        В облицованном кафелем помещении, отведенном под умывальники, в углу с решетчатым полукружьем слива действительно топтался мужчина. От ближайшей раковины отходил присоединенный к крану шланг. Мужчина держал его над головой и, прижимая пальцем, создавал себе душ. Не обращая на него внимания, белобрысый мальчишка чистил зубы там, где утром чистил их Искин. В обломке зеркала подрагивал непослушный хохолок волос на макушке.
        Искин обдал кружки горячей водой. Мужчина запел. Кажется, что-то из Дитрих. Или не из Дитрих. Песня наивной девушки из кабаре в его исполнении звучала настолько комично, что мальчишка, кажется, едва не поперхнулся.
        В кухне, заставленной электрическими плитами, толпились женщины, и запахи концентратов смешивались с запахом рыбы и духом кипятящегося белья.
        - Ирма! - позвал Искин стройную, высокую женщину, колдующую над небольшой алюминиевой кастрюлькой.
        - О, Лем.
        Ирма подошла к Искину, и стало видно, что она болезненно-худа. Запавшие щеки, тени под глазами, сухая вымученная улыбка.
        - Как ты себя чувствуешь? - спросил Искин, ища глазами тревожные признаки.
        - По твоему совету варю рыбу, - сказала Ирма. - Скоро сама стану рыбой.
        - Как работа?
        - Взяли машинисткой в одно бюро. Но я не уверена, что задержусь там надолго. Зарплата совсем маленькая.
        - Кстати, - Искин вытащил из кармана пиджака десять марок. - Это тебе.
        - Зачем?
        - Считай, что я чувствую ответственность за своего недавнего пациента. И надеюсь, что ты от них не откажешься.
        - Я возьму, Лем, - сказала Ирма, пряча купюру в кармане платья. - Спасибо.
        - Но с тебя чая хотя бы на две кружки.
        - Травяной подойдет?
        - Любой.
        - У меня есть, и очень вкусный. Летний сбор. Фрида! - крикнула Ирма в кухню. - Фрида, посмотри чтобы не разварилось. - И обернулась уже к Искину: - Постоишь минуту?
        Искин кивнул, звякнул кружками.
        - Куда я денусь?
        - Я сейчас.
        Ирма зашаркала по коридору. Ее пошатывало, худые пальцы правой руки чуть касались стены, выбрав ту ориентиром. Искин не знал ее истории, но догадывался, что в Фольдланде она угодила в один из женских лагерей вроде Момзена или Свиттена. Кинбауэр как-то обмолвился, что рабочий материал из этих лагерей он браковал сразу. Потом уже Шмиц-Эрхаузен наполнили, и обращаться на сторону он перестал.
        Как ни зарекался Искин не вспоминать Фольдланд больше, но тот все время вклинивался в мысли, прорастал, как колония юнитов, нацеленная агрессивно атаковать память. Я здесь, мы здесь, Леммер! Или, может быть, Георг? Или Пауль? Или все-таки Конрад?
        Искин зажмурился. Приказать что ли своим крошкам осторожно покопаться в мозгах? Чтобы вычистили к Штерншайссеру Шмиц-Эрхаузен, Киле, месяцы истязаний и самого Штерншайссера. Чтобы некто Леммер Искин стал по-настоящему Леммером Искиным, остером, без дышащих ему в затылок двойников-дойчев с жутким прошлым. Правда, вряд ли его юниты на такое способны. Ребята, конечно, разносторонние, но…
        Он замер, пытаясь ухватить неожиданную мысль.
        Так-так-так. Что там говорил Раухер про китайцев? Грязных сделают чистыми. Грязных китайцев - чистыми китайцами. Грязных… И они будут маршировать бок о бок со всеми во славу Асфольда. Ага, но с чего китайцам, тому же дядюшке По и тому же Сюю, вдруг маршировать? Это возможно, если…
        - Лем.
        Искин открыл глаза. Ирма стояла рядом и протягивала ему бумажный кулек.
        - Тебе хватит?
        - Да. Извини, задумался, - сказал Искин. - Я навещу тебя на следующей неделе, ты не против? Посмотрю, как ты и что.
        - Да нет, - пожала худыми плечами Ирма.
        - Тогда я побежал.
        Он на ходу понюхал переданный чай. Тот даже через бумагу пах свежими, острыми травяными и лиственными нотками. Кажется, там точно был рибес. И гибискус. Потерянную мысль Искин поймал уже в своем номере, глядя на белый пар, рвущийся из чайника.
        Чистыми, управляемыми китайцев могут сделать только юниты. Та-дам!
        Это простое соображение ударило его словно обухом по голове, и он совершенно механически, в какой-то прострации выключил плитку, засыпал по горсти чая в кружки и так и застыл. Раухер… Раухер не мог сказать ему о китайцах, не обладая неким знанием. Возможно, он в курсе, кто и с какой целью заражает молодежь юнитами, кто вообще оказался способен на такую глупость. Хотя, ей-богу…
        - Господин доктор!
        Искин очнулся, когда кружку настойчиво потянули у него из пальцев.
        - Да, прости, чай, - он улыбнулся Стеф, которая с тревогой, с тонкой морщинкой над переносицей всматривалась ему в лицо.
        - Вы больной?
        - Нет.
        - Но у вас явно что-то с головой.
        - Прости, если напугал, - сказал Искин, снимая чайник с плиты. - Это Фольдланд стучится в мою голову.
        - А вы часто так? - спросила Стеф.
        - Нет. Но бывает.
        - Вообще, прикольно. И немного страшно.
        Искин налил кипятка в обе кружки. Вернув чайник на плитку, он сел напротив девчонки. Сковородка между ними белела дном.
        - Ты все съела?
        - Ага.
        - Не можешь одолжить мне свой виссер?
        Стеф фыркнула, обрызгав чаем стол.
        - Откуда он у меня?
        - Я помню, утром ты предлагала мне созвониться.
        Стеф рассмеялась.
        - Я думала, что это у вас виссер есть. Он же под сотню марок стоит!
        - А я - богатый…
        Гостья вытерла стол ладонью, а ладонь - о юбку.
        - Ну, это я так сначала думала. Хотя вот на омнибус у вас деньги есть. И на пирог. Вы не такой уж и бедный.
        - И куда бы я тебе звонил?
        - В коммуну, конечно!
        - Там же Греган.
        - Я, когда предлагала, еще не помнила о Грегане. Не это было важно. А потом вспомнила и поняла, что возвращаться туда не буду.
        - Знаешь, - сказал Искин, покрутив кружку в пальцах, - все это звучит несколько подозрительно.
        - Вовсе нет!
        - А я думаю, да.
        Искин отхлебнул чай и закусил его пирогом. Стеф смотрела на него, и нижняя губа ее подрагивала от обиды.
        - Вы ничего не понимаете!
        - Чего не понимаю? - спросил Искин.
        - Вы такой… ну, настоящий, отзывчивый, не как ваш друг. Конечно, немного странный. И вылечили меня. Я просто хотела остаться с вами.
        - А Греган - выдуманный персонаж?
        Стеф мотнула головой.
        - Нет. Если он найдет меня, то, наверное, убьет.
        - Понятно, - сказал Искин, вздохнув, - с твоим жильем мы что-нибудь придумаем. Я куплю тебе место со спальным мешком в холле. Но только на месяц.
        - А здесь я не могу жить?
        - Здесь живу я.
        - Я буду тихо-тихо, - произнесла Стеф, будто в поиске участия пытаясь накрыть своей ладонью пальцы Искина.
        Искин отклонился вместе с кружкой.
        - Это не тема для обсуждения.
        - Возьмете и выгоните меня, да? Вы же здесь почти не живете. А я порядок наведу, шкаф ваш проветрю, полы помою.
        Искин посмотрел в темноту за окном.
        - Пожалуйста, - сказала девчонка, привстав. - У вас рубашки неглаженые, а я поглажу.
        - У меня нет утюга, - сказал Искин.
        - Но у кого-то же есть?
        Искин отставил кружку.
        - Ты понимаешь, что ставишь меня в совершенно дурацкое положение? - спросил он.
        - Чем?
        - Своим присутствием!
        - Вы что, меня боитесь? - удивилась Стеф.
        - Нет. Но ты и я - это неприемлемо. Это… - Искин не находил слов. Они клокотали в горле и бились на колкие осколки. - Пойми, тебе нет и шестнадцати. Все станут думать, что мы с тобой… Что я купил тебя.
        - Пусть думают, - легкомысленно сказала девчонка. - Как будто другие так не делают.
        - Я - не делаю.
        - А те же Марк и Славен…
        Искин заскрежетал зубами.
        - Ты спала с Балем!
        - Всего один раз, - парировала Стеф. - И мне не понравилось. Все время хотелось зажать нос от запаха рыбы.
        Искин почувствовал, что устал.
        - Я не хочу с тобой спорить, - сказал он. - Сегодня, так и быть, ты переночуешь здесь, но завтра тебе придется или согласиться на холл, или искать место себе самой, без меня и моей помощи.
        - Хорошо, - покладисто сказала Стеф. - А где я сплю?
        - На кровати.
        - А вы?
        - В шкафу!
        - Серьезно?
        - Нет. Я постелю на полу. Или пойду к Балю.
        Показывая, что разговор окончен, Искин встал, перенес сковородку на тумбочку рядом с плиткой, вывалил в нее из коробки остатки пирога, потрогал чайник и долил из него себе в кружку остывшего кипятка. Отхлебнул.
        - То есть, вам спать с Балем приятнее, чем со мной? - спросила Стеф.
        - Может быть, - сказал Искин.
        Девчонка куснула губы.
        - Тогда дайте мне полотенце, - протянула руку она.
        - Что?
        - И мыло. Вы же хотели, чтоб я помылась?
        - Хотел.
        - И шланг.
        - Сейчас.
        Присев перед тумбочкой, Искин достал из нее обмылок в закрытой жестяной мыльнице, свернутый в бухту резиновый шланг с притороченной к нему насадкой от садовой лейки, куцую поролоновую мочалку, с кроватной спинки снял полотенце, но, подумав, вернул его на место. Вместо этого из второго отделения шкафа, сдвинув висящий на плечиках старенький поношенный костюм, он извлек простыню и полосатый матрас, а затем, пошарив ладонью на верхней полке, вытянул еще одно полотенце.
        - Вы запасливый, - сказала Стеф.
        - Не подлизывайся, - Искин свалил матрас с простыней на кровать, а мыльницу, мочалку, шланг и полотенце вручил девчонке. - Все, можешь идти.
        - А если там занято?
        - Займешь очередь.
        - Хорошо, - легко согласилась Стеф. - Я пошла?
        - Погоди. Я пройду с тобой.
        Искин подхватил простыню.
        - Это зачем? - спросила Стеф.
        - Прикрою тебя, чтобы никто не пялился.
        - А шланг подержите?
        Ох уж это ехидство в голосе! Вместо ответа Искин указал на дверь. Они вышли из комнаты. Пока Искин возился с замком, Стеф ускакала вперед. В коммунальном санузле две девочки шести-семи лет держали руки в одной раковине и больше плескались и брызгались, чем оттирали чернильные пятна на пальцах. Рядом женщина, набрав таз, склонившись, мыла голову. Место у полукружья слива было свободно. Угол стены влажно поблескивал. На кафельном полу медленно оседали лепешки серой пены.
        - Мы вовремя, - сказал Искин, цепляя за крючок конец простыни. - Становись.
        Стеф скинула туфли.
        - Можно раздеваться?
        - Держи пока.
        Искин передал девчонке свободный край простыни и принялся накручивать шланг на кран.
        Шумела вода. Из кухни через коридор текли неразборчивые женские разговоры. Постукивала ложка. Лем морщился, пытаясь вспомнить, о чем он думал буквально десять минут назад. О чем-то важном. О чем-то действительно важном. Шел с чаем в комнату, была какая-то мысль, потом…
        - Здравствуйте, - убрав мокрые волосы с лица, сказала женщина.
        - Добрый вечер, - пришлось отозваться Искину.
        - Здрасте, - сказала Стеф, у которой над простыней торчала одна голова.
        - Ваша? - спросила женщина Искина.
        - Дальняя родственница.
        Лампы пощелкивали под потолком, заливая помещение резким светом.
        - А мои - вон, - женщина кивнула на девочек у раковины. - Тина, Рона, поздоровайтесь с соседями.
        Тина и Рона хором произнесли:
        - Здравствуйте!
        - Привет.
        Искин включил воду. Из насадки сначала брызнула холодная, но стоило подкрутить вентиль, и потекла теплая. Несколько секунд Лем держал ладонь под струйками, подбирая температуру.
        - Ладно.
        Он перехватил у Стеф простыню и шагнул в сторону, отвоевывая у возможных зрителей треугольный кусок пространства. Вода из насадки побежала на пол.
        - Можно раздеваться? - спросила Стеф.
        - Да, толь…
        Искин не успел ни договорить, ни отвернуться. Неуловимым движением Стеф освободилась от блузки, словно нарочно показывая ему соблазнительную, остренькую, с задорными пятнышками сосков грудь. Конечно, где нам лифчики носить? В голове у Лема пронеслись жаркие, опасные, огненно-розовые картины, где люди сплетались телами, руками и распахивали для поцелуев рты. Он вонзил взгляд себе под ноги.
        - Стеф.
        Девчонка, всколыхнув простыню, неожиданно оказалась рядом. Искин почувствовал идущее от нее тепло.
        - Вы же все равно меня всю видели, - шепнула она.
        И отдалилась, исчезла. К правому ботинку Искина, как обломок кораблекрушения, прибило комок юбки.
        - Лейте, - услышал он.
        Искин поднял руку со шлангом. Душ ударил вслепую.
        - Ой, теплая! - обрадовалась Стеф.
        В поле зрения Искина несколько раз мелькнула ее пятка, простыня потемнела от брызг, где-то за ней воображение нарисовало тонкую, угловатую фигурку. Можно рукой дотронуться. Ну, честное слово, можно.
        Стеф повизгивала, отфыркивалась, мыльные хлопья гроздьями падали на пол, за спиной Искина попрощалась, уводя дочерей, женщина, он что-то ответил ей, сосредоточенный на том, чтобы не потерять над собой контроль. Возможно, даже сказал: «У вас все в порядке», как пациенту, у которого не обнаружил юнит-заражения. Зашел кто-то еще и, включив воду, стал шумно умываться. Несколько человек нырнули в отделенную перегородкой половину с унитазами и писсуарами.
        Глупая затея, подумал Искин, поддергивая простыню вверх. Чего он вызвался? Сказал бы той же Ирме. Ирма могла бы. Нет, захотелось самому. Извращенец. В брюках, в районе паха ощущалась болезненная натянутость.
        - У вас мыла совсем мало, - сказала, подходя, Стеф.
        - Ничего, пользуй.
        - И мне нужна ваша помощь.
        Искин зажмурился. Издевается?
        - Какая?
        - Потереть спину.
        - У меня шланг, - хрипло сказал Искин. - У меня не три руки.
        - Я подержу.
        Мокрыми пальцами девчонка перехватила насадку.
        - Просто потереть? - спросил Искин, хотя, наверное, глупее вопроса задать не смог бы, сколько он ни старайся.
        - Ну да, - Стеф сунула ему в ладонь намыленный поролон. - А что еще?
        - Ничего. Это я так…
        Искин несколько раз сжал мочалку.
        - Давайте быстрее, - поторопила его девчонка, разворачиваясь где-то на периферии зрения. - Здесь, на самом деле, холодно. Я уже замерзла. Вы же не хотите меня заморозить?
        - Не хочу.
        - Тогда трите! Иначе я простужусь и слягу у вас в номере. А вам придется обо мне заботиться и задабривать мясными пирогами.
        - Сейчас.
        Искин вслепую повел рукой и никуда мочалкой не попал. Под близкое шипение душевой струи он предпринял вторую попытку, но и она не увенчалась успехом. Как так? Лем сделал крохотный шажок вперед и слегка приподнял голову. Этого оказалось достаточно, чтобы встретиться со Стеф глазами.
        Она с улыбкой смотрела на то, как он таращится. И как старается не замечать, что в нескольких сантиметрах от него сквозь мокрую простыню проступает грудь.
        - Вы все-таки меня боитесь.
        - Нет… - Голос подвел Искина и сделался едва слышен. - Это просто… кха… пойми, против моих правил.
        - Вы возбудились?
        Карие глаза Стеф смеялись.
        - Я…
        - Эй, парочка! - донеслось от умывальников. - Давайте вы со своими любовными играми пойдете к себе в комнату!
        - Да-да, простите, - пробормотал Искин.
        - Я принимаю душ! - крикнула Стеф.
        - Да ради бога!
        - Трите уже!
        Девчонка брызнула из шланга Лему в лицо. Он мотнул головой, проморгался и увидел Стеф всю, коварно отступившую в угол, опустившую руки, застывшую перед ним бледной улыбающейся грацией. Худая, с запавшим животом, резко очертившимися ребрами, легким мазком лобковых волос внизу живота. На бедрах и плечах желтели пятнышки сходящих синяков. Желание у Искина как-то в момент пропало. Осталось лишь смутное, непонятно на кого озлобление: довели девчонку.
        Может, на весь Фольдланд.
        - Поворачивайся, - строго сказал Искин.
        Стеф переступила ногами.
        - Ближе ко мне.
        Искин провел губкой между острых, выпирающих лопаток. Поролон, конечно, как серьезная мочалка, никуда не годился, только делать все равно было нечего. Пена ручейками поплыла вниз. Стеф от движений руки покачивалась и задирала вверх голову.
        Искин тер справа и слева, ощущая ребра под пальцами, уходил по позвоночнику к ягодицам и снова взмывал вверх, к тонкой шее. Пена становилась мутная, напитавшаяся грязью.
        - Смывай.
        - Все уже? - спросила Стеф.
        - Да.
        Шланг с насадкой вспорхнул в руке над мокрой головой. Брызги полетели в простыню, в Искина, на стену. Никакого рождения из мыльной пены, конечно, не произошло, Стеф было далеко до Афродиты, и пена там, помнится, была морская, но девчонка определенно посвежела, а цвет кожи утратил бледно-серый оттенок, порозовел.
        - Все?
        - Ага, - смешно морща нос, Стеф повернулась к Икину. - Что теперь?
        Лем, придерживая, снял простыню с крючка.
        - Заворачивайся.
        - Ух, круто!
        Девчонка в мгновение ока намотала простыню на себя, оставляя свободными руки, и какое-никакое сходство с древнегреческой богиней только усилилось, когда конец ткани она перекинула через плечо. Правда, насколько знал Искин, формы у изменчивой супруги Гефеста были попышней. Господи, подумалось ему, о чем думаю? Что за дрянь лезет мне в голову? Раздраженный, пока Стеф собирала свое белье, он выключил воду и скрутил шланг в похрустывающие кольца. Насадка напоследок обдала его быстро погасшей теплой струйкой. Впрочем, брюки и так были уже мокры.
        - А можно еще постираться? - спросила Стеф.
        - Как хочешь, - сказал Искин.
        - Я тогда мыло все использую?
        - Без проблем.
        Искин подобрал губку. Несколько секунд он смотрел, как девчонка, сложив в раковину нехитрую одежку, сосредоточенно трет ее под горячей водой, потом вздохнул и пошел к выходу.
        - Господин Искин! - крикнула Стеф.
        - Да? - обернулся Лем.
        - Хотите, я и вам постираю?
        - Нет, - сказал Искин. - Нет. Туфли не забудь. Номер комнаты помнишь?
        - Сорок семь!
        - Да, правильно.
        Отступив, он дал протиснуться к умывальникам тучной, совиноглазой женщине с полотенцем через плечо. Женщина недовольно скривила губы. На своем этаже Искин со всеми был более-менее знаком, и новое лицо его озадачило. Кого-то выселили, кого-то заселили? Или это чья-то гостья? Дьявол! - вспомнил он. Мне ведь тоже через полтора месяца, скорее всего, придется съезжать!
        Тем временем женщина, включив воду, всем телом повернулась к Искину.
        - Что, мальчик, нравлюсь? - спросила она, уперев в бок руку и сразу определив себя в одну компанию с Диттой.
        Из-за ее плеча выглянула Стеф.
        - Нет, просто… - Искин замялся. - Я вас раньше не видел.
        Женщина фыркнула.
        - А ты здесь живешь, мальчик?
        - Да.
        - Значит, мы будем видеться постоянно, - улыбнулась женщина. - Ева. Ева Вивецки.
        Голос у нее был простужено хрипл. Искин пожал протянутую ладонь.
        - А кто… - он опомнился и представился: - Леммер Искин. Вас из бюро прислали или вы через Смольдека…
        - Через Смольдека, мальчик, - сказала Ева.
        - Из Фольдланда?
        - О, да. Из Воленшатта.
        - И как там?
        - Все работают, мальчик. Кто дороги тянет, кто на заводах спину гнет, кто мундиры шьет. И все славят канцлера.
        - Простите, - сказал Искин, - лучше зовите меня по имени. Леммер. Лем. Мальчик - это…
        Улыбка Евы стала шире.
        - Я знаю, мальчик. Лем. Прости, въелось, как чирей. Всех уже мальчиками называю. Я как раз из этих, - сказала она. - Или ты брезглив?
        - Нет, - Искин бросил взгляд на Стеф.
        Ева отреагировала поворотом головы.
        - А-а! Твоя? - показала она пальцем на девчонку.
        - Нет.
        - Я - своя собственная! - заявила Стеф, выжимая серый ком юбки.
        - Эх, девочка, - грустно сказала Ева, - сколько вас по всему Остмарку пытается хоть как-то найти себя в жизни, знаешь? Тысячи вас. Что в Вадуце, что в Вене, что Линце, и все свои собственные. Смазливое личико и женские прелести - вот все, в большинстве своем, что у вас есть за душой.
        Стеф хотела ответить, но не нашла слов и принялась яростно жамкать белье в раковине. Профиль у нее заострился, повернутое к Искину ухо сделалось малиновым.
        - Ты зайди ко мне завтра в пятьдесят третью, - сказала Ева. - Думаю, я смогу научить тебя кое-каким вещам.
        Стеф дернула плечами.
        - И зачем это мне? - зло спросила она. - Я скоро отсюда уеду. К морю!
        - Разумеется, - вздохнула Ева, - все вы хотите к морю. Как лемминги.
        - Кто?
        - Такие хомячки, которые однажды заражаются безумием и сотнями погибают, кидаясь в пропасть или в океан.
        - Почему? - спросила Стеф.
        - Никто не знает, - развела руками Ева. - Но я читала об этом в книге.
        - И ладно, - сказала Стеф, отворачиваясь.
        Искин выскользнул в коридор. Из кухни наплыл запах тушеной капусты, дальше трое парней на корточках играли в карты, по радио премьер-министр Гольм обещал всемерную поддержку фермерам и сельскохозяйственным предприятиям и призывал сдавать мясо на государственные убойные фабрики. От тусклых лампочек слезились глаза.
        У комнаты стоял Баль. В руках он держал бумажный пакет.
        - Привет, - сказал он.
        - Привет, - сказал Искин, которого накрыло острое чувство дежа-вю.
        Сейчас, подумалось ему, Генрих-Отто, виновато опуская глаза, попросит его пойти с ним. Как же иначе? Ведь там, в его номере…
        - Я вас видел, - сказал Баль.
        Искин посмотрел на него снизу вверх, по-птичьи наклонив голову.
        - Кого «нас»?
        - Тебя и Стефанию, Стеф.
        Баль сказал это так, словно Искин обещал ему никогда, никогда и еще раз никогда не встречаться с его девушкой.
        - Это сцена ревности? - спросил Искин.
        Баль задумался.
        - Нет, - сказал он через несколько секунд, - я даже рад, что ты, значит, решил… Она выбрала хорошего человека. То есть, если бы она была с кем-то другим, то это, конечно, ее дело. Но если ты, то это правильно.
        - Что ты несешь? - вздохнул Искин.
        - Я ведь с ней не спал, - сказал Баль тихо, наблюдая, как Лем ковыряется в замке. - Она вырубилась на первом поцелуе. А я, знаешь, не совсем отмороженный, чтобы взять и отодрать бесчувственную девчонку.
        Искин подумал, что так, как Баль, добиться проникновенности грубыми словами не может никто, ни один человек. Открыв дверь, он повернулся.
        - Можешь сказать ей это сам.
        - Нет-нет! - испугался Баль. - Я же так… Я вот, принес, - Он протянул пакет. - Ей. Стеф. Вам обоим.
        - Что там?
        - Пирожные.
        - Спасибо, - сказал Искин, укладывая пакет на кольца шланга.
        Баль посмотрел в конец коридора, и на лице его появилось беспомощное выражение. Генрих-Отто отступил. В глазах его Искин прочитал укор: «Что ж ты не предупредил-то?».
        - Ну, я это…
        Баль торопливо шагнул на лестницу.
        - Пока! - донеслось уже снизу.
        О причине поспешного бегства Баля гадать не пришлось - от умывальников, белея простыней, к комнате приближалась Стеф. Первой, конечно, она увидела пакет и завладела им, свалив на руки Искину мыльницу и ком белья.
        - Это что? - спросила девчонка, уже сунув нос внутрь.
        - Пирожные, - сказал Искин, проходя в комнату.
        - Ух ты, круто!
        Стеф поцеловала его куда-то в район уха и, зашуршав бумагой, достала из пакета эклер. Оставив белье на стуле, Искин убрал шланг, мочалку и мыло в тумбочку. Нет, поцелуй был приятен. Как всякое выражение признательности. Но, пожалуй, в его обыденности, легкости и заключался перебор.
        - Стеф.
        - Да?
        Девчонка затолкала в себя весь эклер и вытаращилась на Искина.
        - Давай с поцелуями поосторожней.
        Несколько секунд Стеф жевала, жмурясь от сладости во рту. Потом спросила:
        - А почему?
        - Потому что - выгоню.
        - Понятно, хорошо, - легко согласилась Стеф. - А можно чайник поставить?
        - Можно.
        - А еще один эклер?
        - Да.
        Девчонка кивнула.
        - А если не целоваться, то не выгоните?
        - Не знаю, - буркнул Искин, подвигая кровать, а вместе с нею - выползающий из-под нее чемодан.
        Дно чайника стукнуло о конфорку. Стеф что-то промычала с полным ртом. Искин сбросил матрас к стене. Места стало достаточно, чтобы поместиться на нем вполне комфортно. От матраса пахло прелью. И почему-то совершенно не было мысли, чтобы оставить кровать себе. Вроде правильно, а вроде и не правильно. Если копать глубоко, спящий внизу ставит себя в зависимое положение от того, кто спит выше. Как, например, пес, ночующий на коврике перед постелью хозяйки.
        Получается, он похож на такого пса? Ну, нет, не будем углубляться в психоанализ. Просто он все же что-то к ней чувствует.
        Обернувшись, Искин посмотрел на танцующую к нему спиной Стеф. Что-то ностальгическое, давнее шевельнулось в груди. Как будто на мгновение прошлое, светлое, не измазанное дерьмом концентрационного лагеря, дохнуло в затылок. Детство, юность, лето, шмели и Лиза Каннехт, скачущая по берегу речки в просвечивающем, воздушном платье…
        Да, сказал себе Искин, еще мне нужна будет простыня, что сейчас на Стеф. Можно, конечно, обойтись и без простыни, но зачем? Он забыл доски, голые панцирные сетки, тощие, воняющие дезинфекцией одеяла. Стоит ли вспоминать?
        - Стеф.
        - Ага, - обернулась девчонка.
        - Повесь одежду сушиться.
        - Куда?
        - У подоконника веревка с крючком на гвоздь намотана, видишь?
        - Ну.
        Искин встал у выключателя.
        - Тяни ее сюда.
        - Хорошо.
        Стеф понадобилось пять шагов, чтобы вручить веревочный конец Искину. Лем встал на цыпочки, пытаясь попасть крючком в бог знает зачем вделанную в стену проушину. Проушина располагалась сантиметров на десять выше шкафа, и крепление веревки внатяг требовало воистину титанических усилий.
        - Так, помоги, - попросил Искин.
        - Что делать? - с готовностью спросила Стеф.
        - Держи веревку.
        - Сейчас.
        Девчонка попыталась дотянуться до рук Искина. Близость их сделалась опасной. Грудь Стеф потихоньку, с каждым ее движением, с каждым привставанием на носки выползала из простыни. Искин почувствовал возвращение эрекции. А казалось, что у него все в порядке с самоконтролем. С другой стороны, попробуй тут изобрази импотентного, в смысле физиологического влечения, товарища.
        - Что ты делаешь? - спросил он. - Не трись об меня.
        - Высоко, - протягивая пальцы, сказала Стеф.
        - Стул подставь.
        - Так любой дурак может, - заявила девчонка, вновь переходя на «ты». - Даже твой Баль.
        - Да, Баль высокий.
        - Я знаю.
        Стеф подвинула стул к Искину и, хмурая, влезла на него. Схватилась за веревку.
        - Держишь?
        - Да!
        Искин стукнул локоть об угол шкафа и сорвал крючок в последний момент.
        - Черт!
        - А самому подставить стул не судьба? - прокомментировала Стеф.
        - Возможно. Держи пока.
        Искин отпустил веревку, сходил выключил чайник, выдувавший пар такими темпами, словно собирался стать паровозом, и подставил второй стул.
        - Вообще-то руки устают, - сказала Стеф.
        - Баль тоже жаловался, когда мы тебя спасали, - Искин взобрался на стул.
        - Он тоже держал веревку?
        - Фонарь. Мне светил, - Искин зацепил крючок за проушину, думая, не вылетел бы гвоздь из противоположной стены. - Отпускай.
        Девчонка убрала руки.
        - Все?
        - Все.
        Он попробовал пальцем струну, наискосок прочертившую комнату. Веревка отозвалась коротким басовитым звуком. Боу-умм.
        - Остался один эклер, - сказала Стеф.
        - Разделим? - предложил Искин.
        - Ну, да, - вздохнула девчонка, - ты же ни одного не съел.
        - Посмотрим.
        Искин убрал стулья на место, Стеф перекинула через веревку юбку, блузку и трусики, сдвинула их ближе к окну, чтобы не давали тени на стол.
        - Да уж, - сказал Искин.
        - Что? - повернулась Стеф.
        - Женское белье сделалось совсем откровенным.
        - Пфф! Ты будто фильмов не смотрел!
        - Каких?
        - Ну, «Странный ангел», «Гермина», «Мое кабаре», «Наследники» с Верой фон Беникен.
        - Там везде их носят?
        Стеф расхохоталась, сложилась едва не пополам.
        - Их там покупают, как самый-самый писк моды, - сказала она, отсмеявшись. - А чуть-чуть показывают в «Моем кабаре».
        - Понятно. Я, видимо, отстал от жизни.
        - На три года, как минимум.
        - Кстати, - сказал Искин, - простыню тоже бы надо высушить. Мне еще на ней спать.
        - Ой, пожалуйста!
        Девчонке оказалось достаточно ослабить край, чтобы простыня, разматываясь, ворохом упала к ее ногам.
        - Стеф.
        В горле пересохло. Юное женское тело - вот оно. Вот. Искин отступил на шаг, но девчонка тут же сократила расстояние. Высохшие волосы топорщились. Глаза были серьезны.
        - Да?
        - Зачем?
        - Я думаю, если мы переспим, ты меня здесь оставишь, - бесхитростно сказала Стеф. - Не сможешь выгнать.
        - Ты же хочешь к морю, - сказал Искин.
        - Это потом, летом.
        Ее пальцы принялись снимать с него пиджак.
        - Так, - Искин собрал волю в кулак. - Прежде всего - отвернись.
        Он отстранил девчонку от себя, хотя, честное слово, еще мгновение, и за себя бы не поручился.
        - Зачем?
        - Секрет.
        - Ты стесняешься? - спросила Стеф, покачиваясь стройным соблазном, подергивая плечиками в такт какой-то звучащей в ее голове песенке.
        - Да, - соврал Искин, приседая на матрас. - Не подглядывай.
        - Тогда последний эклер весь мой.
        - Договорились.
        Искин мазнул по девчонке взглядом. С матраса, ох, с матраса на нее лучше было бы не смотреть. Уж очень, очень… Он приподнял крышку чемодана и наощупь вытянул оттуда рубашку. Попалась с коротким рукавом. Какая, впрочем, разница?
        - Еще долго? - спросила Стеф.
        - Нет, - Искин подошел к ней сзади. - Вытяни назад руки.
        - Ты что, из этих?
        - Из каких?
        - Ну, любишь связывать.
        - Не люблю, - сказал Искин. - Я вообще не люблю насилия. Насмотрелся. И наелся. На всю жизнь.
        Стеф попыталась повернуть голову.
        - Нельзя. Потеряешь пирожное, - пригрозил Искин.
        - Ладно, - смирилась девчонка. - Вяжи.
        Она протянула руки, и Лем сначала ловко просунул их в рукава, а потом уже накинул рубашку на плечи.
        - Вот так. Повернись.
        - Это что? - спросила Стеф, глядя, как он торопливо застегивает пуговицы.
        Живот и лобок мелькали в просвете.
        - Рубашка, - голос у Искина дрогнул. - У меня в комнате голышом не ходят.
        Самую нижнюю пуговицу он застегнуть побоялся. Отступил. Посмотрел. Полы рубашки доходили Стеф до середины бедер. В общем, видно почти ничего не было. Если не скакать. Искин собой даже немного погордился. Потому что устоял.
        Девчонка вдруг шмыгнула носом.
        - Я тебе совсем не нравлюсь?
        - Глупый вопрос. Нравишься, - сказал Искин. - Давай пить чай.
        - А завтра?
        - Что?
        - Выгонишь?
        Искин сел за стол, кивнул на стул напротив.
        - Садись.
        Стеф подулась, постояла, теребя пуговицу у ворота, но села. Желтые волосяные прядки торчали как рожки.
        - Чайник, - сказал Искин.
        Девчонка понятливо вскочила, насыпала Ирминого чаю из пакета, залила кипятком, поставила кружки. Уселась снова, подобрав одну ногу под себя, а коленку второй уперла в край стола, положила на нее подбородок. Вид у нее сделался, как у щенка, ожидающего команды хозяина. Искину стало противно от самого себя. Не просил, а дали в распоряжение чужую жизнь.
        - Стеф, - сказал он, думая, с чего начать. - Я сам здесь, наверное, не задержусь. Льготный период проживания в общежитии у меня заканчивается через месяц.
        - И что? - спросила Стеф.
        - Второе, - сказал Искин, - если ты хочешь жить здесь, тебе придется бросить свое уличное занятие.
        Девчонка повертела кружку, цепляя ее за ручку то одним, то другим пальчиком.
        - Ты думаешь, что мне нравится спать с кем-то за несколько марок? - произнесла она. - Просто это все, что мне осталось. Даже за перевозку в мебельном фургоне… Ты думаешь, все вокруг все делают за так?
        Глаза у нее заблестели. Стеф отвернула голову.
        - Стеф…
        - Попробуй сам выжить без документов, без денег, без…
        Девчонка замолчала. Искин подождал продолжения. Не дождался.
        - Может, тебе стоит вернуться домой? - спросил он.
        - В репродуц-хаус или к папашке моему? У папашки свой репродуц-хаус.
        - Понятно.
        - Ничего вам не понятно!
        - Третье, - сказал Искин, когда Стеф тыльной стороной ладони прошлась по глазам и повернула обратно к нему покрасневшее лицо, - ты помиришься с Балем. Он, на самом деле, хороший человек.
        - Только торгуется, снимая девчонок.
        - Ты его не знаешь.
        - Ага, хотел сэкономить на мне две марки!
        - Стеф, ты хочешь остаться?
        Стеф вздохнула.
        - Хорошо, - сказала она. - Я помирюсь с ним, если увижу. Это все?
        - Еще четвертое.
        - О! Еще четвертое! - закатила глаза девчонка. - А сколько всего у тебя условий?
        - Это - последнее, - сказал Искин. - Возможно, потом я придумаю пятое.
        - Сейчас, - Стеф вытащила из пакета последний эклер и приготовилась его укусить. - Все, я слушаю.
        - Ты никого сюда не водишь.
        Последовал кивок. От пирожного осталась половина.
        - Я серьезно, - сказал Искин.
        - Я поняла, - сказала Стеф, слизав крем с губы.
        - Я поговорю с Финном, он выпишет тебе временный пропуск. Я могу приходить поздно, поэтому тебе придется обживаться самой. Если что, есть вода и концентрат. Мыться знаешь где. Туалет там же, правда, общий, разделение символическое, но кабинок много. Плитку зря не жги. Мои вещи не трогать.
        Девчонка, улыбаясь, приложила ладонь к голове.
        - Да, господин доктор!
        - Наведи порядок. Найди себе занятие. У меня есть несколько книг, если любишь читать…
        - Не-а, - мотнула головой Стеф.
        Искин посмотрел в светящиеся радостью глаза девчонки.
        - Уломала, - признал он. - Что, довольна?
        Стеф вскинула руки (одну - с недоеденным эклером), как одержавший победу борец.
        - Да!
        Крем брызнул на стол. Искин хмыкнул. Стеф расхохоталась.
        Глава 5
        - Все, пей чай. Мне, вообще-то, уже пора спать, - сказал Лем.
        - Мы можем вместе… - начала Стеф.
        - Нет, - сказал Искин. - Ты - на кровати, я - на полу.
        - И все равно…
        Девчонка встала. Искина обмануло то, что она шагнула к белью на веревке, тронула пальцами юбку, потом проверила простыню.
        - Почти высохла, - сказала она, заходя ему за спину.
        Пола рубашки обмахнула край стола.
        - Ну…
        Искин не договорил. Стеф прижалась к нему сзади, обняла, сладкими губами нашла щеку.
        - Спасибо.
        Искин почувствовал ее тело, ее тепло, низ живота уткнувшийся ему в поясницу, потому что дырявая спинка стула это позволяла. Мгновение - и он оказался свободен, а девчонка вернулась на свой стул.
        - Вот так, - сказала она.
        Искину понадобилось секунд пять, чтобы восстановить дыхание. Разозлиться, правда, не получилось. Да и на кого? На себя?
        - Это - в последний раз.
        - Хорошо, - сказала Стеф.
        - И я весь в креме, - Искин потер щеку. - Там мыло еще осталось?
        Девчонка двумя пальцами, чуть-чуть не соединив их в колечко, показала, сколько.
        - Думаю, мне этого хватит.
        - Ой, а можно я первая? - вскочила Стеф.
        - Куда?
        - В туалет.
        Искин вздохнул.
        - Беги.
        Стеф исчезла за дверью. Половинка эклера, лишившегося большей части начинки, осталась лежать на столе. Искин безотчетно сунул ее в рот, принялся жевать. Сладко. Баль купил хорошие эклеры. Проверив, как сохнет простыня, Искин сдвинул ее в сторону и присел у тумбочки. Что я делаю? - спросил он себя. Готовлюсь к свиданию с Аннет, нашелся ответ. Вот шланг, вот мыльница. Все очень просто. Завтра - свидание с Аннет, и хотелось бы прийти чистым. Глупо думать, что это как-то связано со Стеф. Я - на полу, она - на кровати. А то, что представляется, оно пусть себе представляется. Это мозг, это бессознательные видения, розовые картинки, которым не суждено прорасти в реальность.
        Почему? Потому что он, Леммер Искин, никогда им этого не даст.
        Искин выпрямился, скинул пиджак, переложил из пиджака деньги в чемодан, в маленький незаметный кармашек, снял рубашку.
        Что-то стукнуло в дверь, за звуком в комнату влетела Стеф.
        - Я - все!
        - За тобой что, кто-то гонится?
        - Не-а.
        - Тогда приберись на столе и ложись, - сказал Искин.
        - Можно в рубашке? - спросила Стеф.
        - Можно. Пижамы у меня нет.
        - А сказку на ночь?
        Искин, выходя за дверь, пригрозил пальцем. Девчонка рассмеялась, бухнулась на кровать. Рубашка задралась, мельком показав то, на что смотреть было никак нельзя. Искин выскочил в коридор. Все же слышно, запоздало подумалось ему. Такая мелодрама! Такие страсти! Лучше всяких радиоспектаклей. Поцелуй же меня, мой принц, мой рыцарь! Нет, ты предназначена другому! И, вообще, прекрати ходить на улицу!
        - Привет, Лем, - сказал ему рыжеватый, лысеющий сосед, выглянувший из пятидесятой.
        Звали его, кажется, Ханс или Хорст. Или даже Хайнрих. Если не Хольм. Близко знакомы они не были.
        - И тебе, - кивнул Искин.
        Сосед раздвинул рыжие усы в улыбке.
        - Где девчонку откопал?
        - Родственница.
        Искин ускорил шаг.
        - А что голышом бегает? - прилетело ему уже в спину.
        Искин обернулся.
        - Головы нет.
        - А-а.
        Душевой угол был занят, там, переговариваясь, неторопливо мылись две женщины, третья стояла на страже, держала, как и Искин, край простыни, загораживая купальщиц. Шлепали босые ноги, звенела, шипела, билась о плитку вода.
        - Долго еще? - спросил Искин.
        - Минут пять, - ответила стражница. - Но вода чуть теплая.
        - Я тогда следующий.
        Женщина кивнула.
        - Я передам, если кто придет.
        - Ага.
        Возвращаться в комнату Искин не стал, вместо этого шагнул на кухню, в мир оббитого кафеля, массивных электрических плит и разделочных столов. Никто уже не готовил. Лопасти вентилятора под потолком вхолостую месили воздух. Ирму, как и надеялся, Лем обнаружил заваривающей кофе в турке. Бурая жижа лениво колыхалась в посудине, не желая закипать. Ирма курила в узкую форточку, с тревогой поглядывая в сторону турки. Не раз и не два коварный напиток, видимо, выкипал, стоило ей ослабить свое внимание.
        - Выглядишь получше, - сказал Искин.
        - Я стараюсь, - одними губами улыбнулась Ирма.
        Она выдохнула дым, и тот пропал в глубокой черноте за окном.
        - У меня к тебе просьба, - сказал Искин.
        - Какая?
        - Погоди… Кипит.
        - Ах, черт!
        Затушив сигарету в пепельнице, стоящей на подоконнике, Ирма кинулась к плите, подхватила турку за длинную ручку, понесла клокочущий кофе к кружке. Бурда с шипением ударила в жестяное дно.
        - Мне определенно везет сегодня, - сказала Ирма.
        - Бывает. Тебе стоит меньше курить.
        - Не стоит беспокоиться о моем здоровье, Лем. Я проживу, сколько проживу. И, знаешь, я вполне довольна этой жизнью. По крайней мере, - усмехнулась Ирма, - я здесь хорошо сплю.
        - Даже после кофе?
        - Меня от него как раз клонит в сон. Всех бодрит, а я могу впасть в спячку. Чего ты хотел?
        Искин помялся.
        - У меня тут есть девчонка…
        - Я видела ее, - кивнула Ирма и отхлебнула из кружки. Худое лицо ее на мгновение разгладилось и приобрело мечтательное выражение. - Настоящий кофе, Лем. Две недели мечтала. Хочешь попробовать?
        - Нет, - сказал Искин. - Я тогда как раз не усну. Так вот, мне бы хотелось…
        - На десять твоих марок я купила триста грамм. Этого, даже если не экономить, мне хватит до следующего месяца.
        - Ирма…
        - Не переживай, еды у меня достаточно. Ты с ней спал?
        - Что?
        - Ты спал со своей девчонкой?
        - Нет.
        - Хорошо.
        Ирма, отпивая из кружки, прошлась по кухне. Пальцы ее легко пробарабанили по подоконнику в конце маршрута.
        - Знаешь, - Ирма развернулась, - я бы удивилась, если бы ты с ней переспал. Совсем не соответствует твоему образу. Получается, ты ее пожалел. Это тоже не самое лучшее свойство, но с ним можно примириться.
        - Я всех жалею, - сказал Искин.
        - Я знаю, - улыбнулась Ирма.
        - Присмотришь за ней?
        - Как ее зовут?
        - Стеф.
        - Стеф. Хорошо, - Ирма приподняла кружку, - я в деле.
        - Спасибо.
        - Эй, мужчина, - заглянула в кухню стражница из умывальной, - мы уже сворачиваемся. Вы как, собираетесь мыться?
        - Конечно!
        Искин поспешил за ней. Какой-то смуглый парень уже сбрасывал шлепанцы, намереваясь без очереди занять угол.
        - Эй-эй! - крикнул Искин.
        - Что?
        Парень стянул рубашку и взялся за брючный ремень. Женщины, собрав белье, пропали в коридоре. После них остался зыбкий запах земляники.
        - Сейчас моя очередь, - сказал Искин.
        - Не возражаю, - сказал парень и освободился от брюк. - Но здесь хватит места, чтобы помыться двоим.
        - Ну, в общем, согласен.
        Искин расстегнул ширинку. Какая-то девочка подбежала к одной из раковин и, хихикая, наполнила водой стеклянную банку.
        - Брысь! - шикнул на нее парень.
        - Бе-бе-бе!
        Девочка исчезла в коридоре. Искин подсоединил душ. Парень навинтил свой шланг на кран по-соседству.
        - Вы, дядя, держитесь левее, - сказал он.
        Оба избавились от трусов. Искин включил воду. Вода потекла неохотно, вялой струйкой, потом сильнее. Парень встал к стене и зашевелил плечами, поливая себя сверху.
        - Холодная.
        - Это да.
        Искин смочил голову, поневоле ежась и переступая ногами. Обмылок растворился в ладони. Его хватило на два прохода по волосам и те же два скребка в подмышках. И все - серая капелька, выскользнув, потерялась на полу. Холодный душ колол будто иглами, заставляя гримасничать и напрягать мышцы. Парень пританцовывал правее. От него то и дело летели брызги. Искин потер плечи и живот, смыл мыльные потеки, обвив шлангом предплечье, помассировал пальцами голову, пока вода до онемения заливала бок и бедро. Что-то уже ледяная. Он сходил к раковине и подрегулировал. Толку никакого. Возвращаясь на помывочный пятачок, запоздало сообразил, что, кажется, ближе к выходу кто-то чистил зубы. Оглянулся - пусто. Не испугал ли кого своей наготой?
        Напоследок Искин полил себе на спину, повозил рукой в паху, ощущая член, как маленький, смерзшийся огурчик. Ополоснулся в последний раз. Кожу на затылке стянуло. Зубы выбили дробь. Кажется, пора и честь знать. Он закрутил кран и, дрожа, схватил полотенце. Растирал себя старательно, до красноты, до появления болезненного тепла под кожей.
        - Ого!
        Подняв глаза, Искин обнаружил, что парень, составлявший ему компанию, смотрит на ветвистый красный рисунок, от холода ярко проступивший у него на груди.
        - Это электричество, - сказал Лем.
        - Молния?
        - Почти.
        - А на плече?
        Искин скосил глаза на бурое пятно, обжившее бицепс и толстым усиком спускающееся к локтю.
        - Ожог.
        - Что, играли с электричеством? - вытираясь, насмешливо спросил парень.
        На дойче он говорил со странным, мягким акцентом.
        - Фольдланд играл со мной.
        Улыбка пропала с лица парня.
        - Простите. Я не знал.
        - Ничего страшного.
        Искин принялся одеваться. Он почти согрелся. Попадая ступней в трусы, заскакал на одной ноге.
        - Скажите, - спросил парень, когда Искин снял с гвоздя брюки, - там действительно страшная диктатура?
        - Ты сам-то откуда? - спросил Лем.
        - Жермен, - протянул руку парень. - Я из Алжира.
        Искин пожал чужую, крепкую ладонь.
        - Я - Лем. А тебя, похоже, куда-то не туда занесло, - сказал он, заворачивая в полотенце шланг и пустую мыльницу.
        - В Алжире - война, - сказал парень. - Мы бежали. Мы не хотели поддерживать ни франконов, ни Ферхата Абу-Режеса.
        - Понятно. Но здесь тоже не сахар.
        - Намного лучше, чем в Эль-Сабии, намного. Нас семь человек, и все хотят остаться жить здесь, в Остмарке.
        - На пособие? - спросил Искин.
        Парень тряхнул мокрыми волосами.
        - Нет-нет, у нас дядя лавку держит. А я водителем могу, жестянщиком могу, строителем могу, стричь могу.
        - Стричь?
        Жермен вздернул подбородок.
        - Я верблюдов Анвара Аль-Али стриг!
        В его голосе прозвучала такая гордость, что Искин поневоле уважительно качнул головой. Возможно, Анвар Аль-Али за плохую стрижку закапывал в песок.
        - Я думаю все же, что людей стричь сложнее, - сказал он.
        - Проще. Намного проще. Люди не лягаются и не кричат. И волос у них меньше, чем шерсти у верблюда.
        - Ну, если так только, - Искин, прощаясь, протянул ладонь. - Мне пора, Жермен.
        Жермен потряс ее.
        - Простите, я много болтаю, да? Мне все это говорят. Но если у вас будет работа, вы можете позвать меня.
        - Как только приобрету верблюда.
        Жермен рассмеялся.
        - Хорошо.
        Искин вышел в коридор, оставив парня скручивать шланг. Качнул головой, удивляясь, что некоторые бегут, спасаясь, в самый огонь. Вот станет Остмарк частью Фольдланда, придется Жермену с семьей искать новый приют. Уж высоконравственные и расово чистые асфольдцы об этом позаботятся.
        Свет в комнате был уже погашен. Глаза в темноте едва различили растянутую простыню. Поднырнув под нее, Искин по памяти прошлепал к тумбочке, сгрузил в нее шланг и мыльницу. Выпрямился и, повернувшись, едва не скинул вниз то ли юбку сохнущую, то ли блузку. Обошел стол, нащупал кружку с остатками чая. Сделал глоток. Вполне хороший чай, даже остывший.
        - Стеф, ты спишь?
        Кровать скрипнула, девчонка, свернувшая край одеяла, смутно обрисовалась в темноте.
        - Что?
        - Вторую подушку, маленькую, дай мне, - попросил Искин.
        - А, сейчас.
        Подушка, прилетев, мягко ударила Лема в грудь.
        - Попала? - спросила Стеф.
        - Да, спи, - негромко сказал Искин.
        Он снял простыню с веревки, сложил вдвое и вслепую застелил матрас, затем избавился от брюк, устроился межу половин простыни и положил подушку под голову. Сытый, усталый, вымытый. Что-то еще надо было вспомнить. Искин перевернулся на живот, правую руку определил вдоль тела, ладонь левой подсунул под щеку.
        - Эй, - позвала Стеф, - а ты на море не хочешь?
        - Я хочу спать, - сказал Искин.
        - А по-настоящему?
        - Ничего не хочу.
        - Вообще-вообще?
        Искин задумался. Он вдруг осознал, что не задавал себе подобный вопрос с момента побега. Да и тогда его единственным желанием было пересечь границу Фольдланда. Потом - свобода. Это все, чего ему хотелось. Какие-то глобальные планы? Нет, с этим к Кинбауэру. А где Кинбаэур, наверное, понятно. Вот и планы там же.
        - Я хочу просто жить, - сказал Искин, чуть повернув голову.
        - И все? - спросила Стеф.
        Лицо ее смутно забелело над кромкой кровати.
        - Спи, - сказал Искин. - Во сне люди растут. А когда подрастают, то многое понимают о себе и о мире.
        - И что ты понял?
        - Что я хочу просто жить. Просыпаться и засыпать. Заниматься какой-нибудь ерундой. Работать. Общаться с людьми. Жить. Поставить на прошлом точку и жить.
        - Знаешь, - сказала девчонка, - ты - зануда.
        - Наверное, - сказал Искин. - Но с возрастом начинаешь ценить самые простые вещи. Особенно, если тебя пытаются старательно их лишить. Ты поймешь это чуть попозже.
        Стеф фыркнула. Помолчала. Искин слушал, как ее гибкое тело крутится под одеялом, шуршит рубашкой.
        - А ты любил когда-нибудь? - спросила вдруг Стеф.
        - Конечно.
        - Она была красивая?
        Искин вспомнил Лизу Каннехт. С Лизой у него случился первый поцелуй и, наверное, первая любовь. Ее родители сняли номер в пансионате, а Искин гостил у бабушки в деревне поблизости. Ему было одиннадцать, Лизе - десять. Новому веку стукнуло и того меньше. Мировая война еще даже не звенела подкованными каблуками военных маршей. И у деревни, и у пансионата имелся общий спуск к реке.
        Возможно, платье у Лизы Каннехт все же не было прозрачным, просто она, смеясь, бежала против солнца, а он видел, как ее тонкие ноги, просвечивая, сгибаются в коленках. Тогда он еще не думал о физической близости, но в душе напрягалась, гудела струна, обещала счастье. В памяти остались веснушки Лизы Каннехт, ее соломенные волосы и сморщенный нос, когда она после поцелуя сказала: «У тебя сухие губы, так не правильно».
        Целое лето они обменивались письмами. Ее письма Искин аккуратно подклеивал в тетрадь, приписывая под каждым «Ld», то есть, «liebe dich».
        Потом была Хельма.
        Нет, не сразу за. Он отучился в школе, одновременно помогая отцу в мастерской. Вырубал формы из жестяных листов, которые затем превращались в тазы, кастрюли, вывески, кожухи, крышки, заготовки для лопат и значки. Был почтальоном и объездил на служебном велосипеде всю округу. Тайком курил отцовские сигареты и с другими ребятами бегал на автодром «Опель-Тиссен», с восторгом наблюдая, как по трассе выписывают «восьмерки» сигарообразные гоночные автомобили и блестящие стеклами, угловатые автомобили представительского класса.
        А в пятнадцатом вместе еще с тремя десятками горожан отца забрали в армию.
        Война уже громыхала в отдалении, на Балканах, в Царстве булгар и Черногории. Остмарк и Османская империя сдерживали русского медведя, итальянцы сцепились с булгарами, сербы с венграми, фольддойчи смотрели на запад и на восток. И на юг, если уж на то пошло. Кайсер Вильгельм выступал по радио, грозя русским, франконам и британцам стереть их в порошок. Впрочем, до Штерншайссера по экспрессии ему было далеко.
        Отца убило через полгода. Мастерскую пришлось продать. Искин с матерью стали жить подсобным хозяйством да случайными приработками. По ночам под окнами кричали: «Долой войну!» и ходили с красно-черно-белыми флагами, на которых были орлы и молоты. Фрайкоры вместе с полицией отлавливали дезертиров. На отца назначили пособие, на которое можно было купить лишь две буханки хлеба и бутыль молока.
        Искин вступил в социал-демократическую ячейку, в Spartakusbund, их было пятеро, они называли себя революционерами.
        Но это не то, не важно. Хельма случилась уже после войны, когда цены пустились вскачь, а улицы наполнили люди в серых шинелях, угрюмые и худые, одноногие, однорукие, на костылях и в тележках, в подсумках они держали табак и газетные лоскуты, на которых кайсер признавал поражение, а франконы и британцы накладывали контрибуцию.
        Господи, сколько проклятий в сторону британцев, сколько обещаний утопить франконов в их собственном дерьме слышал от них Искин! Их глаза были припорошены пороховой пылью, а в ушах до сих пор звенели выскакивающие из затворов гильзы.
        Он говорил им: «Обернитесь! Посмотрите на фольдстаг, на промышленников, на толстосумов, на Дуйсбурга, Круппа, Рейша и прочих, что от войны получили лишь прибыль…».
        Нет, это тоже не то.
        Искину тогда поручили устроить акцию в загородном клубе в Аппельшоне, где местные богачи проводили время за игрой в Schafkopf и Doppelkopf,а также обсуждали новости, создавали союзы и подсчитывали барыши.
        Акция была такая: разбросать листовки, которые призывали к национализации фабрик и заводов, установлению подлинно народной власти и созданию свободной республики. Искин вдобавок решил еще на желтой стене одного из зданий архитектурного ансамбля нарисовать красную звезду.
        Конечно, глупо было бы ее рисовать у всех на виду. Кто бы дал ему это сделать? Аппельшоне, пусть и номинально, охранял фольдвер, вооруженные силы страны, стояли два поста, имелись даже казармы. Поэтому он выбрал находящийся чуть в отдалении павильон, неказистый и требующий ремонта, с полуколоннами и террасой, приподнятой на высоту половинного этажа. Ступеньки на террасу шли по бокам глухой стены. Собственно…
        - Эй!
        С некоторым удивлением Искин обнаружил, что его трясут, взявшись за край простыни.
        - Эй, ты что, уснул?
        Стеф свешивалась с кровати.
        - Я? Да, прости, - он вытянул простыню из чужих пальцев. - Ты тоже спи.
        - Ты вообще-то не договорил.
        - О чем?
        - О своей девушке. Она осталась в Фольдланде?
        - Да. Она вышла замуж.
        - Предательница!
        - У нее были обстоятельства, - сказал Искин.
        - Какие, какие могут быть обстоятельства? - возмутилась Стеф.
        Она, кажется, даже хлопнула по одеялу ладонями. Экспрессивная девчонка. Лиза была такой же. А у Хельмы был другой склад характера. Наверное, его можно было назвать спокойным, но твердым.
        - Обстоятельства такие, - сказал Искин, - что меня посадили в концентрационный лагерь. Самый образцовый. Самый электрический. В Шмиц-Эрхаузен.
        - Ой, серьезно?
        За стенкой негромко стукнуло. Искин представил, как поднесенный для слышимости с той стороны стакан при упоминании Шмиц-Эрхаузена выскальзывает из пальцев и не бьется только из-за того, что слушатель ловит его у самого пола. Правда, коленом или локтем ему приходится выдать свое местоположение.
        Ха-ха. И кто бы это мог быть? Рыжеусый Ханс-Хорст-Хайнрих? Нет, его комната дальше по коридору. А соседа через противоположную стенку давно видно не было. То ли график у Искина был таков, что они не встречались, то ли худой, болезненного вида Тильман на время куда-то выехал, так как Шакъяруни добыл-таки ему направление в лечебный санаторий. Ох, да и Бог с ними со всеми. Слушает кто, пусть слушает. Хотя, скорее всего, кто-то просто неудачно двинул стул.
        Правда, кто?
        - Да, - сказал Искин. - Какая уж тут любовь, если ты в концлагере.
        - А я бы ждала, - сказала Стеф.
        - Это тебе сейчас так кажется. Ждать - самое трудное занятие.
        - Ничего подобного! Надо просто уметь ждать. Меня научил один парень. Он был такой немножко… ну, медлительный. Его все считали ненормальным, но он был нормальный, он просто размышлял над словами, потому что пытался понять правду говорят люди или лгут. Он не мог разобраться.
        - Было бы интересно послушать, - сказал Искин, закрывая глаза.
        С нижнего этажа сквозь перекрытия пробивалось бормотание радио. Одно сплошное бу-бу-бу.
        - Ты слушаешь? - спросила Стеф.
        - Да.
        - Так вот, этот парень, его звали Томас, когда я однажды взбесилась, что его приходится долго ждать… Мы не то, чтобы встречались, просто мама Томаса просила меня за ним приглядывать, она, видимо, тоже сомневалась в его нормальности. Ты только не подумай, она его любила, но считала, что он… ну, не слишком приспособленный к нашей жизни. Что он может потеряться. Или еще что.
        - Угу, - сказал Искин.
        И радио, и голос Стеф убаюкивали его лучше колыбельной. В коридоре кто-то шелестящими шагами пробежал к лестнице. За стенами общежития едва слышно, чуть ли не деликатно, на далеких путях прогудел железнодорожный состав.
        - Ну, я тогда сильно взбесилась, - сказала Стеф. - Даже дернула его за волосы. Он был… ну, знаешь, такой полный, носик маленький, а щеки большие. Выше меня, хотя на год младше. И я сказала ему, что в следующий раз ждать не буду, хоть он всего на пять минут опоздай. Даже на минуту. И пошла. А он пошел за мной. Потому что я, конечно же, к его дому пошла. Раз он уже здесь, не бросать же, хотя и очень хотелось. Потом он вдруг говорит: «Ты злишься». Я говорю: «Еще бы! Мне пришлось ждать тебя целых сорок минут!». А он такой: «Это потому, что ты не умеешь ждать». А я ему: «Скажи «спасибо», что как раз умею». «Нет, - говорит он, - когда ждешь, не надо думать, что ждешь. Надо думать те вещи, на которые у тебя обычно не хватает времени. Тогда можно сколько угодно ждать». А у меня, вот знаешь, внутри все сразу… Ты спишь? Эй.
        - Что?
        Искин с трудом вынырнул из сна, почти сомкнувшегося над ним. В темном, ночном городе группы хайматшутц фонариками загоняли его в тупик. Сужались улицы. Звучали отрывистые команды. Тени в плащах ползли по стенам.
        - Не ври, что не спишь, - в скрипе пружин сказала Стеф.
        Искин представил, как она склонилась к нему с кровати. Зыбкий, серый, едва угадываемый овал лица.
        - Сплю, - признался он.
        - Ну и спи!
        Девчонка переползла, шумно откинула одеяло, босые ноги стукнули в пол.
        - Ты куда? - приподнялся Искин.
        - Пить хочу, - сердито ответила Стеф.
        - Прости, я очень устал.
        - Пфф!
        Железо звякнуло о железо. Потом послышались глотки - девчонка пила чай прямо из носика. Искин, должно быть, выключился на несколько секунд, поскольку в следующий момент обнаружил уже, что кто-то сворачивает с него простыню.
        - За… зачем?
        Голос сел.
        - Это я, не бойся, - прошептала Стеф.
        Она была гибкая, сильная. Ее горячее дыхание коснулось его лица.
        - Ты… не… - проговорил Искин.
        - Я знаю, знаю, - сказала девчонка, ложась на него.
        Прядки ее волос обмахнули ему лоб. Губы попали в губы. Жар от губ поплыл по горлу вниз, заставляя проседать грудь, живот. Искин усилием воли отвернул голову.
        - Нет. Нельзя.
        - Почему нельзя? - зашептала Стеф, ползая по нему ладонями. - Дурачок. Я же сама. Я сама хочу, понял?
        - Ты…
        Искин попытался оттолкнуть ее, но оказалось, что руки его спутаны, стянуты простыней, хвост которой еще и захлестнул шею.
        - Ты устал, - зашелестел голосок Стеф. - Я все сделаю. Ты просто лежи. Тебе будет приятно, я умею.
        Ее тело медленно заскользило по Искину вниз. Искин чувствовал грудь Стеф, язычок Стеф, пальчики Стеф - сначала через складки простыни, потом уже обнаженной кожей. В голове стучало: что она делает? Почему я ничего не делаю? Да-да-да-да, стоит освободиться. Если она спустится еще чуть ниже…
        - Не вертись, - приподняла голову Стеф.
        Искин напряг шею.
        - Это непра…
        Он выдохнул, когда девчонка переползла через его вздыбленные трусы, потому что успел ощутить ее своей плотью.
        Жарко! Жарко!
        - Постой.
        Стеф замерла. Вместе с ней замер Искин.
        - Что?
        - Ты возбудился.
        - Я…
        - Ага. Так даже лучше.
        Ладонь Стеф нырнула ему под резинку трусов. Пальцы сомкнулись у основания члена. Искин хватанул воздух ртом.
        - Ничего, большой, - сказала Стеф.
        Искину удалось выпростать руку. Он попытался поймать девчонку за плечо, но кончики пальцев лишь скользнули по коже.
        - Сто… Стой!
        - Что, ты любишь помедленнее? Хорошо.
        Трусы поползли у Искина с ягодиц. Освобожденный член, полный напряжения, рвущийся вверх, ввысь, тут же был захвачен Стеф.
        - У тебя давно не было женщины, да? - спросила она.
        - Хва…
        Искин почувствовал, что если Стеф сделает еще несколько плавных, оглаживающих движений рукой, он изольется спермой. А если она накроет его член ртом…
        - Хватит!
        Он вскинулся, срывая оковы простыни, и сел, ошалевший, ополоумевший, на матрасе. Грудная клетка ходила ходуном.
        - Хва…
        Несколько мгновений Искин хрипел и пялился в темноту. Пот щипал глаза. Член подергивался, словно жил своей жизнью.
        - Стеф.
        Девчонки не было у него в ногах. Искин повернул голову и на какое-то время просто впал в ступор, разглядев фигуру Стеф, проступающую в складках одеяла. Тут надо было или признавать за девчонкой способность за долю секунды бесшумно перемещаться в пространстве, или подозревать себя в галлюцинировании наяву.
        Господи! - понял он. Я заснул! Мне снилось!
        Облегчение было настолько велико, что Искин упал обратно на матрас. Ох-хо-хо. Он скорчился в беззвучном смехе. Мы не занимались любовью. Она не лезла мне в трусы. Господи, как хорошо, когда к тебе не лезут в трусы. Искин опустил руку вниз и обнаружил, что живот его и паховые волосы в липкой и влажной сперме.
        Дьявол.

«Это называется поллюцией», - произнес в его голове голос, похожий на голос Берштайна. Но и это не стало для Искина огорчением. Главное, ничего не было.
        Не было!
        - Стеф, - тихо позвал он.
        И обрадовался, что девчонка не слышит, спит, видит сны. Искин кое-как поддернул сбитую простыню и вдруг вспомнил, о чем думал до появления Стеф у его комнаты.
        Раухер.
        Раухер, намекнувший, что скоро все китайцы станут шелковыми и послушными. Впрочем, наверное, не только китайцы. И рядовых граждан Остмарка не минует чаша сия. Ведь есть Аннет, есть Паулина, есть малолетние грабители. О, как можно было не сообразить! Кто-то, о ком знает Раухер, проводит в городе скрытную вакцинацию юнитами!
        Раухер знает!
        Или нет? Или он, как любой обыватель, переживший страх сделаться фольдландовской, штерншайссеровской марионеткой, везде и всюду видит признаки скорого юнит-завоевания? Слухи, видимо, и так ползут по городу. Ах, ах, ребята-грабители выносили ценности не по своей воле! Да-да, и Толльмайстер… не знаете Толльмайстера? Гюнтер Толльмайстер вчера стащил из мясной лавки окорок, но, когда его поймали, сказал, что не помнит, чтобы брал что-то кроме заказанной ранее вырезки. Возможно, он давно заражен юнитами. Это они, они распорядились его рукою!
        Нет. Искин снова сел на матрасе. Раухер точно что-то знает. Он был слишком уверен в своих словах. Искал, с кем бы поделиться. Почему бы не со случайным посетителем китайской пекарни? Его распирало-таки от знания. Тем более, он был пьян. Скоро, скоро… Не говорил ли он о сроках? Нет, не говорил. А может, узнал через вторые руки - от приятеля, жены, родственника. Кто-то ему рассказал.
        Искин попытался вспомнить, как Раухер выглядел, и выловил из памяти только короткое серое (или светло-коричневое?) пальто и покатый, освещенный фонарем лоб. Ах, да, глаза выпуклые. Все остальное совершенно стерлось. Даже имя. Раухер, Раухер. Зигмар? Вернер? Или Эдгар? Там был еще бар, наискосок от пекарни, и Раухера наверняка там помнят. Спрашивать надо там. И в барах поблизости. Не случайно же его занесло на Редлиг-штросс? Скорее всего, он появляется в окрестностях регулярно. Живет или работает. Или кого-то навещает.
        Стоит позвонить Мессеру.
        Ох, сообразил Искин, и насчет Аннет надо позвонить Мессеру. Там еще одна зацепка. Любовница ее мужа, которая где-то раздобыла юнитов, чтобы разбрызгать их по чужому дому. Значит, у нее есть доступ к рабочим партиям. Откуда бы еще она их взяла? И, возможно, эта любовница будет поважнее Раухера. У Раухера только язык, а у дамы - юниты.
        Заснуть не получалось. Мысли ходили табунами, матрас был недостаточно мягок, на боку сдавливало ребра, на спине начинали болеть лопатки. А кроме того картинки из недавнего сна то и дело вспыхивали в мозгу. Не сказать, чтобы картинки были не приятные, но приводили Искина в смущение и в боевое состояние.
        За стенками было тихо. В коридоре пощелкивала лампа. Стеф тихо посапывала. Что ж, решил Искин, займемся делом.
        Он нащупал портфель, притянул его к себе и, разместив на коленях, осторожно открыл замки. Одна ловушка. Другая. Отжав язычки, Искин по очереди снял предохранительные крышки и опустил ловушки в ноги. Потряс в темноте правой рукой, разогревая, активируя своих малышей. Самое время, парни. Поработаем? Когда запястье заныло, а ладонь закололо, он опустил пальцы в первую ловушку.
        Проскочили искорки. Искин закрыл глаза. Символы побежали под веками, сначала, как всегда, муть, наборы букв и цифр, не имеющие смысла, и только секунд через десять юниты добрались до необходимой информации от мертвой колонии.
        Искин выдохнул.

«SuA/f.07.161.m.KF». Дерьмо. У Стеф - сто пятьдесят третья, здесь - сто шестьдесят первая. Разница - символическая. Неужели кто-то еще тогда, пять или шесть лет назад, украл наработки Кинбауэра и только сейчас запустил в серию? Потому-то Фольдланд и сворачивает свою программу, потому что, в сущности, и сворачивать нечего. Но это же, как минимум, десяток грузовиков оборудования.
        Конечно, после Сальской области и программы единения и чистоты, объявленной Штерншайссером, на границах с Остмарком и Швизеном творилось сущее безумие, но чтобы хайматшутц и Йонгель с особым отделом упустили такое…
        Бред, бред!
        Пальцы пощипывало. Крошки Искина разбирали мертвецов и закачивали в Искина строительные материалы. Информация шла отрывочная, перемежаемая нечитаемыми массивами. Пропускать их через себя было физически тяжело. Казалось, они, как мусор, оседают на дне черепной коробки и копятся, копятся.
        Искин искал даты, они проскакивали, путались с остальными числами, какое-то время под веками вдруг пошел мертвый серый фон. Активация, шептал он своим малышам, когда была активация?
        Малыши не спешили с ответом. Предплечье грелось, кожа чесалась. Искин терпел, удерживая пальцы в ловушке.

«07.161», «07.162», «07.164». Вот как? Как юнитов разных версий слепили в одну колонию? Как они вообще попали друг к другу? Искин скрежетнул зубами. Насколько он помнил, никакого смешения в процессе не допускалось. А здесь? Кто это делал? Как это все работает? Колония ведь была вполне живой.
        Искин все больше и больше убеждался, что фабрика в Киле не имеет к этим юнитам никакого отношения. Никто в Киле такого бардака бы не допустил. Даже после Кинбауэра. Значит, это здесь. Он задумался. В округе много заброшенных зданий, кажется, лет десять уже в Харше, что в пяти километрах от города, стоят корпуса давным-давно разорившегося обогатительного комбината Плюме. Кто-то мог выкупить их задешево. Почему бы не устроить производство среди отвалов пустой руды?
        Впрочем, Бог с ним, с Харшем и Плюме, в пределах города, в портовой зоне и на подкарантинной территории, полно места, где можно спрятать и завод, и Шмиц-Эрхаузен впридачу. Хотя бы к югу от Гроэке-штросс, ближе к карьерам Весталюдде. Кто там что высмотрит из кабины крафтвагена?

«07.159».
        И все саботажные. Sabotage und Alarm. Это хорошо. Значит, других юнитов у неведомых производителей нету. А то обязательно слепили бы гибрид. Интересно, получилось бы у них оживить юнит-чудовище Франкенштейна?
        Строчки кода, прерываясь и обрываясь, бежали под веками. Искин вспомнил, как Кинбауэр показывал им перфокарты и говорил, что для кодирования колонии им необходимо около полутонны таких перфокарт. Все же это старые, старые запасы. Вряд ли квалификация присвоивших себе технологическую линию позволяла менять задачи и характеристики юнитов. Или же никакой технологической линии нет? Скажем, есть несколько контейнеров с уже готовым материалом, складским запасом шестилетней давности, забирай в пистолеты и впрыскивай. Но не являются ли «саботажные» юниты просто пробным шагом?
        Ох-хо-хо.
        Возможно ли, что после Кинбауэра разработали «сухой» способ консервации юнитов в обычных мешках, коробках, контейнерах, бочках, и кто-то упер несколько сотен килограмм или даже тонн, просто вывезя их под видом отходов, мусора, скажем, металлической стружки? Это, конечно, звучит фантастично, но предположить я обязан.
        Так, все равно заснуть уже не удастся.
        Искин выпрямил спину, пошевелил плечами и вместе с ловушками переместился за стол. Опустевшую ловушку отложил в сторону, взялся было за вторую, но решил повременить. Юнитов в таком темпе использовать не стоило. Все-таки у них сложилось замечательное и трогательное партнерство.
        Искин помял то холодеющее, то нагревающееся предплечье. Ребят, пожалуй, следовало подкормить. В тумбочке он нащупал жестяную банку с крохотными пакетиками сахара, выловил один и, вернувшись за стол, раскрыл пакетик. Палец нырнул к колким крупинкам. Поздний ужин, мальчики!
        Юниты поделились с ним благодарным теплом. Быстрее, ровнее застучало сердце.
        Искин не солгал Мессеру - Кинбауэр любил озвучивать подопытным свои планы. Они были грандиозны.
        При этом помощники, те же Ральф, Марк, Вальтер и Эрих, слушали Кинбауэра не хуже отобранных из Шмиц-Эрхаузена добровольцев. Словно и им в новинку были те перспективы, на которые Кинбауэр открывал им глаза. Вроде бы работали с аппаратурой, знали весь технологический процесс. Или не знали? Или Кинбауэр их не допускал, а говорил, что допускает, и они кивали болванчиками?
        Тогда не удивительно, что после его смерти… Но были же еще Берлеф и Рамбаум, которого пророчили в правопреемники. Ладно, Берлеф нашел конец своей жизни в петле, но Рамбаум? О Рамбауме давно ничего не было слышно. Пропал из новостей. Пропал из сводок Министерства Науки. О смерти его не сообщалось. Наверное, с год после Кинбауэра он пытался вести его проекты. Искин помнил, с какой помпой газеты Фольдланда возводили его на пьедестал к Кинбауэру.
        Сбежал? Сбежал в Остмарк? Наладил собственную линию по выпуску юнитов и так, что об этом не знает ни хайматшутц, ни здешние спецслужбы? А если знают? А если Мессер - один из тех, кто просто не в курсе? Может, тестируют публику на восприимчивость. Если вверху уже договорились, как сказал Мессер, вполне возможно, что теперь Фольдланд хочет обкатать технологию на родственниках.
        А там уж - единый Асфольд, Асфольд юбер аллес, эрсте колонне марширт. И война, война. Неужели обязательно война?
        Чувствуя пресыщение, Искин отставил сахар. Хватит, парни. Поработаем еще чуть-чуть. Он подвинул вторую ловушку.
        Юниты в ней тоже оказались саботажные, старые, кривые и битые, почти не идущие на контакт. Колония вбирала их уже без того энтузиазма, что был в начале. Сахар ребятам явно стоило давать позже.

«07.163», «07.164». Kiele. Все-таки Киле. Было бы глупо, если бы тот, кто производил юниты, стал их маркировать по-новому, с головой выдавая и себя, и свое местоположение. Код шелестел под веками, медленно наполняя голову болью, пока отдаленной и слабой. С течением времени эта боль обязательно превратится в тварь, убивающую всякие мысли и чуть ли не наживо выедающую мозг, но думать пока об этом Искину было некогда.
        Хоп! Стоп.
        Он поймал четкую ссылку на активацию. То есть, не совсем ссылку, а, скорее, алгоритм стадий, который давал четкую отсечку по дням. Выходило, что каждая фаза, кроме первой, проистекала за какой-то немыслимо короткий промежуток времени. Первая, подготовительная, ресурсная, как и раньше, при Кинбаэуре, занимала около полутора месяцев. Но вторую, связанную с развитием колонии, и третью, нацеленную на перехват управления, юниты перескочили в какие-то удивительные для Искина сроки.
        Вторая - двенадцать дней. Третья - четырнадцать. То есть, за два с хвостиком месяца колония вышла на выполнение миссии. Грубо округлим, три. Три месяца там, где раньше требовалось полгода. Так. Так. Искин в волнении поскреб кожу на висках. С чем это связано? С битым кодом или кто-то нашел способ ускоренной активации? И тогда, возможно, он ошибся со Стеф. У нее была как раз третья стадия.
        Ну, да, да. Это возможно, и он лопухнулся. И что кислее, с третьей могло и не прокатить, просто удачно получилось, что колония не закрыла доступ, и он смог… Искин шевельнул плечами, прогоняя холодок между лопаток. Чуть девчонку в глубокую кому не окунул, из которой ему бы не удалось ее вывести. Специалист, блин. Так. Но что там говорила Стеф о том, сколько она здесь? Если он правильно помнит, то четыре месяца. И полгода в Остмарке. Это что? Это значит, что привили ее здесь, и это абсолютно точно.
        Круг сужается. Дать Мессеру наводку на коммуну? Или все же коммуна здесь не при чем? Четыре месяца на улице - это, наверное, под сотню клиентов. Кто-то из них мог и напоить, и вколоть коктейль. Сто человек. Искин фыркнул, вспомнив, как Стеф сказала, что он у нее - третий. Нет, четвертый. Или это она говорила про порядочных людей? Ну, судя по снам и эрекции он все же не совсем порядочный человек.
        Повернув голову, Искин посмотрел на едва белеющую кровать.
        Глупая девчонка, подумалось ему. За какой жизнью побежала? К какому морю? Или просто подальше от Фольдланда? Ох, далеко придется бежать. Через море, а, может, и через океан. И мне, наверное, тоже бежать придется. Вот как Берштайн соберется, так и я. У еврейского народа на это чуйка.
        Война. Война. Привкус чувствуется.
        Искин убрал пальцы из ловушки. Не стоит ли бежать уже сейчас? Льготный период почти закончился. Значит, могут урезать и пособие. И встанет он в один ряд с неимущими и безработными гражданами Остмарка. Нет, без дохода не останется. Руки-то есть. С малышами и замки вскрывать можно, и мелочь жестяную чинить, на худой конец, объявит себя мастером рейки - японцы и китайцы потянутся.
        Не прихватить ли сегодня к Смольдеку Стеф?
        Искин двинул стулом. Получилось протяжно и громко. Все общежитие можно перебудить. С сухостью во рту он вылез из-за стола. В чайнике воды не было. Пришлось свинчивать крышку с купленной бутыли и пить прямо из горла. Вода чем-то отдавала и была теплой. Ни черта не родниковая.
        За окном едва-едва брезжило, желтело видимое в косой зазор на Гроэке-штросс небо. С Весталюдде тянулся зыбкий, пылевой шлейф. Искин пошевелил плечами, где-то в спине, в правом боку звонко хрустнуло. Он с опаской потянулся. Нет, кажется, ничего серьезного. Впрочем, что там может быть? Ребро? Позвоночный хрящ?
        - Эй.
        Искин повернул голову.
        В темно-сером пространстве комнаты Стеф, севшая на кровати, казалась лишь чуть более светлым пятном.
        - Спи, - сказал ей Искин.
        - А ты чего?
        Голос Стеф подсипывал со сна.
        - Ничего. У меня бессонница.
        - А-а.
        - Спи, - шепотом повторил Искин.
        - А сколько времени?
        - Должно быть, к трем. Около трех ночи.
        Стеф молчала где-то с минуту.
        - А ты меня звал во сне, - сказала она.
        Искин с трудом протолкнул воздух в горло.
        - Кх… когда?
        - Как заснул. Я тебе снилась?
        - Не помню, - соврал Искин, чувствуя, как в трусах, напоминая о себе, дернулся член.
        Помню, помню!
        Стеф опустилась обратно на кровать и, судя по мягким шлепкам, взбила подушку.
        - Знаешь, - пробормотала она. - С тобой спокойно. Я все ждала, что ты ко мне полезешь, а ты не полез. Я вся такая чистая, вымытая…
        Послышался вздох. Искин не разобрал, что девчонка пробормотала в конце, но, кажется, произнесла: «Даже обидно». Вот как, подумалось ему с легкой грустинкой, нынешняя молодежь, похоже, и понятия не имеет об обыкновенной порядочности. Времена. Нравы. За предоставление места обязательна оплата натурой. Какое-то время Искин не шевелился. Плечи затекали. По щиколоткам нет-нет и тянуло холодком. От окна, из-за двери - не поймешь.
        Заснула?
        Он вытянул шею, но разглядеть что-либо не смог. На цыпочках Искин, задев макушкой веревку, сделал два шага в сторону кровати, но смутился до оторопи, представив, что будет, если девчонка, проснувшись, увидит его в весьма двусмысленной позе. Не оправдаешься потом, что хотел только посмотреть.
        И одеяло подоткнуть, ага.
        Он снова сел за стол. Комната скоро наполнилась серым светом, будто серой пылью. Так и хотелось этот свет стряхнуть со столешницы.
        Итак, выводы. Версии юнитов - старые. Это раз. Значит, никаких прорывов за шесть лет не случилось. Два. Технологическая линия или запас, который распространяют среди подростков, находится в городе или рядом с ним. Короткий срок активации - это три. Может, он был предусмотрен еще Кинбауэром.
        Если Паулине - а она, судя по всему, была домашней девочкой - где-то привили юнит-колонию, то, скорее всего, это была школа или медицинское учреждение. Что-то вроде ежегодного осмотра. Повернись, открой рот, скажи «А», а теперь подставь руку. Пшик - и юниты в вене.
        А если это - как в Сальской области, только круг охвата более узкий? Ездят неприметные автомашины… Под носом у полиции и спецслужб. Если только те специально не отворачиваются в сторону.
        Так, а Стеф? Чтобы не запомнить, что тебя привили, процедуру необходимо сделать максимально рутинной и незаметной. Где это возможно? Во всяком случае, Стеф не соприкасалась с государственными центрами, заведениями санитарной службы, лагерями беженцев. В мебельном, видите ли, фургоне…
        Получается, коммуна? Общежитие? Как сомнительный вариант - опоили и вкололи. Но не над всеми же малолетними саботажниками проделали такое. Замучаешься. В общежитии, конечно, можно провести медицинский осмотр под предлогом заботы о здоровье и под видом прививки от столбняка или коклюша привить колонию. Только Стеф это бы запомнила.
        Очень, очень интересно. Почувствуй себя Шерлоком Холмсом. Или нет - почувствуй себя Мессером. Искин потер лицо. Впрочем, он может поступить гораздо проще. Он может вывалить Мессеру свои наблюдения и догадки, и пусть Мессер и остмаркские спецслужбы изображают Холмса вместо него. В конце концов, ему есть, чем заняться. Во-первых, взять выписку о проживании. Приложить к выписке корешки социальных карточек. Во-вторых, с восточной окраины с этой выпиской и идентификатором, и паспортом добраться до окраины южной, где устроили центр по адаптации и работе с беженцами. Встать в очередь. Дождаться, когда вызовут. Заполнить анкету. Пройти собеседование. Получить одобрение и тут же мчаться через весь город или по объездной уже на север, в центр номер два, что спрятался в комплексе зданий санитарной службы, и там уже из рук приятного господина или не менее приятной улыбчивой дамы получить новую карточку с двенадцатью отрезными корешками.
        Но - черт! - если время льготного проживания сократили до двух лет, то и пособие могут просто не назначить. Поздравляем вас, Леммер Искин, вы полностью адаптировались к жизни в нашей свободной и демократической стране! Сорок марок - общежитие, шестьдесят или семьдесят марок - отдельная квартира.
        Хоть хватай Берштайна за грудки и требуй от него повышения своего заработка. Только клиентов на «Сюрпейн» это не прибавит. Хотя в свете нынешних реалий…
        Ах, да, а вечером - Аннет!
        Вполне возможно, что при открывающихся перспективах свидание для него будет первым и последним. Совсем не хочется ходить в альфонсах. Надо, кстати, будет вернуть одолженный Балем светло-коричневый, полгода назад купленный костюм. И у него же взять плащ. Леммер Искин и сам может быть как человек из хайматшутц. То есть, в плаще. Оправдывая расхожий штамп.
        Искин задумался. Если Аннет захочется продолжения, куда ее вести? Не в общежитие же. Тем более, что здесь - здравствуйте, я рядышком полежу - будет Стеф. И к Аннет при живом муже, пусть и с любовницей, идти будет глупо.
        Значит, номер в отеле.
        Кто об этом обязан подумать? Конечно же, джентльмен. Только фешенебельные апартаменты ему, увы, не по карману. На роскоши «Romischer Kaiser», «Ritz» или «Ambassador» можно сразу ставить крест. Отели с номерами дешевле пяти марок за ночь, пожалуй, больше скажут о джентльмене, чем об отеле.
        Интересно, на той улочке, на Зиман-аллее имеется сносная гостиница?
        Возможно, Аннет даже понравился бы этот старый квартал по соседству с деловым центром. Во всяком случае, Искин был почти уверен, что для нее это будет таким же открытием, как и для него. Они прогуляются под буками, закажут в кафе теперь уже баранье жаркое. Оно непременно будет замечательным. А там, за ужином, уже решится, стоит ли продолжать. Впрочем, нет, нет, они же договорились о «Тиомель» на Криг-штросс.
        Боже мой! Ресторан на улице Войны. Но и кафе на Зиман-алее, если подумать, не лучше. Среди буков и - «Кипарис».
        Как легко сбивается мысль! Искин тряхнул тяжелой головой. Это все позже. Позже. Это все не так важно. Основное - юниты. Кто прививает. Где прививает. Зачем. Я хочу найти этих людей, вдруг понял он. Да. Я хочу их найти. С Мессером или без Мессера. Это моя война. Они тащат из Фольдланда самую мерзость. Они этой мерзостью превращают людей в кукол. В управляемых, но ничего не подозревающих об управлении кукол. Возможно, они даже не понимают, что делают. Или нет, все они понимают. Фольдланд пришел в Остмарк, и Фольдланд переварит его, и даже китайцы - стройными рядами…
        Искин не заметил, как задремал, и проснулся только от того, что кто-то облапил его со спины.
        Его мальчики в предплечье тут же завели магнитонную спираль, готовясь дать отпор, и ему стоило большого труда не позволить им разрядиться.
        - Стеф?
        - Ага.
        Искина поцеловали куда-то под ухо, в челюсть, сухими губами.
        - Хватит, - он выгнул спину, пытаясь сбросить прижавшуюся к нему девчонку. - Мы же кажется договорились.
        - Прости.
        Стеф отпустила его и, провальсировав, брякнулась на стул напротив. В рубашке с коротким рукавом сейчас, утром, она была совершенно неотразима. Сочетание невинности и распутства. Чистой красоты и обещающей, похабной улыбки. В расстегнутом, изогнувшемся вороте виднелась грудь.
        Искин поймал себя на том, что беззастенчиво ее разглядывает. Свет, льющийся через окно, выжелтил комнату. От далекого гудка дрогнуло стекло. Впрочем, конечно же, не от гудка. От порыва ветра.
        - Ставим чайник? - спросила Стеф, запахивая рубашку.
        - Да, - сказал Искин.
        За стеной сдвинули мебель, потом кто-то там стал протяжно и громко вздыхать. Стеф округлила глаза.
        - Это что?
        - Видимо, зарядка, - сказал Искин.
        - Это какая? Такая?
        Стеф встала и несколько раз наклонилась в одну сторону, головой к полу, складываясь чуть ли не пополам, потом - в другую. Пластика у нее была удивительная. Ну и рубашка то открывала, задираясь, то прятала живот и все, что ниже.
        - Фух! - улыбаясь, Стеф вернулась за стол. - Круто?
        - Да, - признал Искин, безуспешно пытаясь побороть эрекцию.
        - Я не знаю, зачем только пыхтеть.
        - Все пыхтят. Когда не в форме.
        - А я еще на руках могу ходить. Показать?
        - Нет-нет, - торопливо сказал Искин, представив на миг, как это будет выглядеть.
        За стенкой поухали и, кажется, приступили ко второй фазе физических упражнений - принялись, хэкая, вбивать в пол пятки.
        - А это что? - спросила Стеф, наклонившись к ловушкам на столе.
        - Электромагнитные накопители.
        - Для юнитов?
        - Да.
        - А можно посмотреть, какие они?
        - Юниты? Пожалуйста.
        Искин снял крышку с ловушки, провел пальцем по стенкам, собирая невидимые крупинки, и показал палец Стеф.
        - Смотри.
        Стеф привстала, изогнулась к выставленной руке.
        - Ну-ка, ну-ка, - она прищурилась. - Они точно здесь?
        - У меня на пальце? - уточнил Искин, стараясь не замечать белеющее тело в провисшем вырезе рубашки. - Думаю, около двух сотен.
        - Серьезно?
        - Их размеры - один, два микрона. Это чтобы они могли проходить по капиллярам. Ты их просто не видишь.
        - Пфф! - возмущенно выдохнула Стеф. - Я тоже так могу! - Она выставила палец. - Вот, у меня здесь юниты!
        Искин улыбнулся.
        - Ты хотела поставить чайник.
        - Бе! - Показав язык, девчонка шагнула к плитке. - Обманывать нехорошо, господин доктор!
        За стенкой запело радио. Пока Стеф наливала воду из бутыли в чайник, Искин украдкой облизнул палец.
        - Вообще, - повернулась девчонка, - я хотела сказать тебе что-то важное.
        - Ты вспомнила, где тебя привили?
        - Нет. Сейчас.
        Вода была перелита, чайник закрыт крышкой, тумблер на плите издал щелчок. Стеф устроилась на стуле, одну ногу подобрав под себя, а другую угнездив на сиденье так, что ее можно было обхватить руками или использовать в колене как опору для подбородка. К такой позе Искин уже начал привыкать.
        Вид у Стеф сделался таинственный.
        - Ты знаешь, что сны на новом месте в первую ночь - вещие?
        - Нет, - улыбнулся Искин, - никогда о таком не слышал.
        - Так знай.
        Она, замолчав, принялась водить пальцем по столешнице. Рисуя завитки, палец подбирался к ловушкам.
        - И все? - спросил Искин.
        Девчонка надула губы.
        - Я думала, ты спросишь, что же мне снилось.
        - Хорошо, - Искин одну за другой перекинул ловушки на матрас, давая простор кружащему пальцу. - Что тебе снилось?
        - Ну, слушай.
        Для того, чтобы поведать Искину сон, прежняя поза не годилась, и Стеф спустила ногу. Поерзала, наклонилась вперед.
        - Первое, что мне приснилось, это море. Я серьезно. Я качалась на волнах. И солнце светило. И мне куда-то надо было доплыть. Ну, - Стеф замялась, - там было кораблекрушение, но я выжила. Это не значит, что я непременно попаду в кораблекрушение на самом деле, это могут быть жизненные обстоятельства. То, что не приснилось конкретно, а идет как бы в ощущениях, в памяти, оно не настоящее.
        - Хорошо, - кивнул Искин, сдерживая улыбку.
        - Вот, и я лежу, - продолжила Стеф. - Вокруг только волны. Потом вдруг слышу - за плеском словно кто-то меня зовет. А волны реально мешают, плямкают прямо у головы. Ну и голос вроде как все тише. Стеф. Стеф.
        - Это был я? - спросил Искин.
        - Да постой ты! - сказала девчонка, вонзив пальцы в виски. - Вот ты сразу… Я же не выдумываю, я вспомнить пытаюсь.
        - Это, наверное, из-за чайника.
        Искин выбрался из-за стола и выключил плитку. Потом выбил на блюдце из кружек вчерашнюю заварку и засыпал из пакета новую. Вместе с чаем принес к столу коробку с остатками мясного пирога.
        - Лучше, наверное, подогреть.
        - Зачем? - Стеф тут же отломала кусок и запихнула его в рот.
        Несколько секунд Искин смотрел, как она жует, как, надуваясь, ходят щеки, как девчонка задорно шмыгает носом. Стеф что-то промычала, но он не расслышал, не разобрал. То есть, залюбовался, старый идиот.
        - Что?
        Стеф, проглотив пирог, запила чаем.
        - Я говорю, - сказала она, - что холодный пирог даже вкуснее.
        - Серьезно?
        - Сам попробуй.
        Девчонка отломила кусок вдвое меньше своего и протянула Искину. Искин попытался переложить его на свою ладонь, но Стеф отвела руку.
        - Ты рот открой.
        - Я вполне могу еще есть сам, - сказал Искин.
        - Ты - дурак? - спросила Стеф, глядя на него строгими карими глазами.
        Искин неожиданно почувствовал себя ребенком, капризно отказывающимся от завтрака. Это было смешное и вместе с тем восхитительное чувство.
        - Хорошо.
        Он открыл рот и зачем-то закрыл глаза.
        - Я аккуратно, - сказала Стеф.
        Искин ощутил, как мясной сок капнул на подбородок. Палец Стеф коснулся верхней губы. Дыхание, движение воздуха обмахнуло ресницы. Творение дядюшки По проскользнуло между зубами.
        - Все, - сказала Стеф, - теперь жуй.
        Искин принялся жевать. По вкусовым качествам холодный пирог действительно не уступал горячему. Девчонка, довольно жмурясь, облизала палец.
        - Ну, как?
        - Сносно, - оценил Искин.
        - Ничего ты не понимаешь! - заявила Стеф. Тем же несколько раз вылизанным пальцем она потянулась к нему вытереть подбородок.
        Искин не стал дергаться. Касание было мимолетным.
        - Все? - спросил он.
        - Да.
        - Я сегодня иду в центр для беженцев…
        - Погоди! Я же недорассказала! - возмутилась Стеф.
        - О чем?
        - О вещем сне!
        - Ах, да! - Искин подобрался. - Я слушаю.
        - Так вот, - Стеф отломила еще кусок пирога и показала на него глазами. - Ты не возражаешь?
        - Нет-нет.
        - Значит, я плыву. То есть, меня качают волны, и вроде как я - в спасательном жилете. То есть, жилета нет, но я не тону. Как еще объяснить, я не знаю.
        - Я понял, - кивнул Искин.
        Стеф куснула пирог.
        - Потом вдруг издалека - Стеф, Стеф, - таинственным шепотом произнесла она, видимо, пытаясь передать, как это звучало в ее сне. - И я решила поплыть на голос. Перевернулась и поплыла. А на воде какие-то обломки, тряпки, дым тянется, но не видно откуда.
        - Кораблекрушение.
        - Да. Но оно не имеет значения.
        - Разумеется.
        - Потому что самое главное - это море, - сказала Стеф и вздохнула. - Я буду на море, это точно. Скорее всего, если получится, это будет итальянское побережье, нам рассказывали в школе про маленькие городки, про Портофино, про Бордигеру, про Рапалло. Они очень-очень уютные, там можно ничего не делать, сидишь, пьешь сок или вино, и время тянется медленно-медленно, не надо никуда бежать, думать, где бы достать лишнюю марку, всюду зелень, дома уступчиками спускаются к самой воде, а вода, представь, голубоватая, но прозрачная.
        Взгляд Стеф затуманился.
        - А сон? - спросил Искин.
        - Ой! - Девчонка легко стукнула ладонью себя по лбу. - Прости. Ну, вот, я поплыла на голос. А он исчез! Все, нет его. Может, утонул человек, а может и показалось мне, что кто-то звал. И опять волны вокруг - шлеп-шлеп, убаюкивают, мол, и ты давай, тони уже. Я головой покрутила и вижу - полоска берега, белая, неровная, далеко. Сразу понятно, мне надо туда. А через мгновение - раз! - и я уже лежу на какой-то двери, как на матрасе. И гребу.
        Стеф отхлебнула чая, и Искин последовал ее примеру. Все-таки у Ирмы - замечательный травяной сбор, подумалось ему. Это талант. А можно кофе - за пять марок. И кофе-то так себе.
        С минуту они молча пили и доедали мясной пирог. Стеф пальцем подобрала крошки. На лице ее проступила лукавая улыбка.
        - Я, знаешь, что вспомнила?
        - Не знаю, - сказал Искин. - Это же твой сон.
        - Ага. Я тебя видела, вот.
        - В воде?
        - Не-а. Ты бегал по пляжу.
        - Зачем мне бегать по пляжу? - удивился Искин.
        - Это же сон! - рассмеялась Стеф. - Ты бегал и махал руками, чтобы я плыла к тебе. Только ты был такой… не совсем одетый.
        - Голый что ли?
        - Ага.
        - Это не сон. Это какие-то эротические фантазии.
        За стенкой кто-то громко, с натугой выдохнул. Словно взял большой вес. Или с великим трудом отжался.
        - А вот и нет! - понизив голос, запротестовала девчонка. - Когда я доплыла до берега, тебя уже не было.
        - Что я тогда там делал? - прошептал в ответ Искин.
        - Это же понятно. Ты поможешь мне добраться до моря, но сам к морю не поедешь. Вещий сон. Как ты и говорил.
        - Я про это не говорил.
        - Про то, что к морю не поедешь?
        - Это-то ладно. Я про сон.
        - Про сон - это я тебе сказала!
        - Все, - сказал Искин, тряхнув головой. - Я запутался. Что там было в конце?
        - Ничего, - вздохнула Стеф.
        - Как - ничего?
        - Ну, значит, я не помню. Я помню только море, как плыву и тебя на пляже. Мне этого достаточно.
        - Понятно, - прибирая пустую коробку из-под пирога, Искин поднялся. - Тогда собирайся.
        - Куда?
        Над переносицей у Стеф изогнулась подозрительная складка, а глаза сделались тревожными.
        - Мне нужно продлить пособие, - сказал Искин. - А тебе нужен хоть какой-нибудь документ.
        - Кто мне его даст?
        - Мне дадут. Только, уж извини, придется записать тебя своей дочерью.
        Стеф развеселилась.
        - Я буду Стефания Искин?
        - Да. Но на пособие не рассчитывай. Это будет документ исключительно для того, чтобы тебя при проверке не загребла ни полиция, ни санитарная служба. Временный паспорт беженца с фотокарточкой. Сейчас многие выезжают по таким из Остмарка. А если тебя все же арестуют, то разбираться с ними, как отец, стану уже я. Кроме того, тебе необходима санитарная карточка, без санитарной карточки, приложенной к паспорту, последний не действителен. Поэтому для карточки тебе придется пройти обследование в клинике моего приятеля. Это будет официальное обследование, по результатам которого он выдаст тебе карточку, которую опять же будет необходимо заверить в санитарной службе. Но так ты избежишь обязательного учета, как беженец из Фольдланда.
        - Как все сложно!
        - Можно еще вернуться к твоему Грегану и попросить его полюбовно отдать нам твой паспорт и фолькс-карту. Как думаешь, отдаст?
        Стеф фыркнула.
        - Если с полицией придем, то отдаст.
        - А я думаю, что его след простынет, едва только полиция приблизится к коммуне.
        Стеф вдруг нахмурилась.
        - Что? - спросил Искин.
        - Я подумала, как там Кэти, - девчонка посмотрела ему в глаза. - Ее надо выручить. Мы можем даже взять Баля.
        - Стеф…
        - Ну, пожалуйста!
        - Стеф, давай решать проблемы по приоритету. Сначала разберемся с тобой, потом уже займемся твоей Кэти. Нельзя хвататься за все сразу. Так можно всем дать надежду, но никому не помочь.
        - Ты - зануда! - фыркнула Стеф.
        - Может быть, - сказал Искин и кивнул на висящую на веревке одежду. - Должно быть, все уже высохло.
        - Наверное.
        Девчонка сердито сдернула юбку, трусики и блузку. Рубашка, в которой она спала, комком упала на пол. Никакого стеснения! Впрочем, какие могут быть секреты между будущим отцом и будущей дочерью? Стоя к Искину спиной, голая Стеф еще, как нарочно (нарочно!), наклонилась, чтобы поднять рубашку и повесить ее на спинку стула, и Лем с хрустом вывернул шею в сторону. В голове с треском, вскачь, вспышками, пронеслись картинки, как он в полной боевой готовности подбирается к девчонке сзади, трусы вниз, придержать спину, ах-ха-ха, одно движение - и ты внутри другого человека.
        Дьявол! - запоздало сообразил он. Я в одних трусах. Сложенные брюки лежали на краю матраса. Добираться к ним с выпирающим членом было бы совершенно идиотской затеей. Бог знает, какие выводы для себя сделает Стеф. Вернее, она точно сделает не верные выводы! Искина обожгло стыдом. Он ведь и чайник снимал, и пирог подавал почти в чем мать родила! Синие ситцевые трусы вряд ли могут что-то скрывать.
        И прекрасно натягиваются.
        Все же он почти не спал, разбираясь с юнитами Паулины. Тяжелая ночь. С другой стороны, конечно, morgenstunde hat gold immunde. То есть, кто рано встает…
        - Стеф.
        - Да? - обернулась девчонка, застегивая юбку на незаметные пуговички.
        - Подай мне брюки, пожалуйста.
        - Конечно, папочка.
        - Я…
        Подумав, Искин решил не препираться. В сущности, чем чаще они будут называть себя папой и дочкой, тем меньше возникнет подозрений, что это не так.
        - Все равно все видно, - сказала Стеф.
        - Что видно? - спросил Искин, ловя подкинутые ему брюки.
        - Как ты меня любишь, папочка.
        - Стеф!
        - Молчу.
        Искин, отвернувшись, сунул ноги в брючины. Член уложил набок. Пуговицы ширинки затолкал в петли. Все, арест. Одиночная камера. Выход с разрешения и только пописать. Злость на себя заставила его застегнуть ремень на предпоследнюю проверченную дырку. Вдох-выдох. Стеф почему-то не было слышно. Искин обернулся.
        - Стеф?
        Девчонка перевела задумчивый взгляд с его спины.
        - Тебя пытали?
        - Что?
        - У тебя вся спина…
        - Это электрический ожог, - сказал Искин. - Иногда проявляется, иногда нет. Я думал, его уже не видно.
        - И на груди.
        - Да.
        - И на плече.
        Стеф подняла руку, собираясь дотронуться.
        - Не надо, - сказал Искин.
        - Тебе было больно?
        Искин улыбнулся. У Стеф было очень трогательное лицо.
        - Все уже в прошлом.
        Девчонка тряхнула головой, и желтые прядки встали мягкими рожками. Карие глаза сверкнули, словно поймали отблеск солнечного света.
        - Все, я решила. Я возьму тебя на море.
        - А сон?
        - Пфф! Ты же был там, на берегу! Если бы тебя не было, я бы еще засомневалась. Но ты был. Значит, мы ничего не нарушим.
        - Как все сложно! - сказал Искин, возвращая Стеф ее же слова.
        - А ты - зануда! - парировала девчонка.
        - Иди умойся, пока не все проснулись.
        - Слушаюсь! - Стеф шутливо приложила ладонь к взлохмаченным волосам.
        Ох, дождется!
        - Что еще? - спросил Искин, когда она остановилась у двери.
        - А у тебя есть зубной порошок? - спросила девчонка.
        - Да, в тумбочке.
        - Я возьму?
        - Только постарайся использовать его экономно.
        Когда Стеф присела, разглядывая складированные в тумбочке вещи, Искин подумал, что ее надо бы приодеть. Кто поверит, что родитель позволяет своей дочери ходить в такой короткой юбке? Как раз возникнут подозрения, что он с неясной целью приволок девчонку с улицы. Зайти что ли к Ирме? У нее, кажется, имелись вещи на подростка. Будет возможность дать ей еще десять марок.
        - Ой, «Helika»! - воскликнула Стеф, достав жестяную коробочку. - Мы тоже ей дома пользовались.
        - Там еще щетка в футляре и стаканчик, - сказал Искин.
        - Ага, я нашла. И полотенце.
        Прижимая к груди добытое, Стеф выскочила за дверь. Искин постоял и принялся сворачивать матрас вместе с простыней. Ловушки он сложил в чемодан под кроватью, предварительно вытянув из него майку и темно-зеленую рубашку с длинным рукавом.
        За стенкой снова захэкали. Неужели спортсмен какой подселился? Или любитель физической зарядки? Находясь под впечатлением, Искин и сам покрутил руками, сделал несколько наклонов к полу и пару раз присел. Почувствовал, как поплыла голова. Ну и хватит. Будем считать, что поддержал здоровый образ жизни. Невидимый сосед пофыркал и, кажется, прошелся ладонями по разгоряченному упражнениями телу - шлепки по коже звучали как выстрелы.
        Этого, впрочем, Искин повторять не собирался. Это пусть сосед сам. Некоторым шлепки не нравятся с прошлой жизни. Он смочил полотенце водой и наскоро обтер тело, лицо, размазал ступней случайные капли. Потом торопливо, опасаясь возвращения Стеф, сменил трусы, одел штаны и рубашку, отряхнул и напялил пиджак. Проверил документы. Загнул пальцы, считая, что надо сделать: Ирма, одежда, Отерман, выписка, звонок Мессеру. Мессеру, кстати, можно позвонить из центра адаптации, он видел у них бесплатные городские телефоны.
        В коридоре вдруг возник шум, какая-то непонятная, приглушенная стенами возня. Без всякой задней мысли Искин выглянул за дверь.
        - Что здесь…
        Дальше слова кончились.
        Он увидел, как Ханс-Хорст-Хайнрих, впечатав Стеф в стену, рукой пережимает ей горло. Другую, свободную руку он просунул девчонке под юбку. Рука двигалась. Рот у Стеф был распахнут, но она едва хрипела. Щеки ее багровели. На голом, поросшем рыжеватым волосом плече соседа таял след зубов. Ханс-Хорст-Хайнрих сопел.
        - Сейчас, сейчас, - услышал Лем торопливый шепот, - это быстро.
        Возможно, Искин действовал не сам. Возможно, это малыши-юниты распорядились за него. Он почувствовал только щелчок собственных зубов, поймал Ханса-Хорста-Хайнриха за рыжину на затылке и рванул на себя.
        - Отпусти девчонку.
        Ему казалось, он произнес это достаточно внятно, но на самом деле выдавил какую-то нелепую сумятицу звуков, весьма отдаленно напоминающую слова. Сосед с присвистом втянул воздух и, извернувшись, сбросил его руку со своей головы. Он был крупнее, плотнее и выше Лема.
        - Ты не видишь? - Ханс-Хорст-Хайнрих ткнул Искина кулаком в грудь. - Мы договариваемся со шлюшкой о цене.
        Искина завернуло. Локоть бухнул в стену. Кто-то выглянул из дверей дальше по коридору. Темный силуэт соткался в проеме кухни. Стеф, откашливаясь, присела, чтобы подобрать выпавшие из свернутого полотенца предметы.
        - Урод!
        - Она… моя… дочь, - сказал Искин в раскормленное рыло соседа.
        - Ага! - ухмыльнулся Ханс-Хорст-Хайнрих. - Дочь! Я видел ее на Пеликан-штросс, папаша! Она стоит пять марок за ночь!
        - Заткнись! - Искин и не знал, что может шипеть, как змея.
        Как змей. Заткнис-с-с.
        - Так ты ее что, продлил? - вытаращился сосед. - Понимаю, у нее такая сладкая ды…
        Случаются в жизни ситуации, когда все обещания, которые ты давал себе, летят псу под хвост.
        С Искиным произошло то же самое. Наверное, уже с год он каждый день твердил в себе, как молитву: не высовывайся, пользуй малышей в самом крайнем случае, а лучше вообще не пользуй, замри, умри, хайматшутц достаточно слуха, намека, чтобы пойти по твоему следу. Но, оказалось, что цена всему этому - один Ханс-Хорст-Хайнрих.
        Искин протянул руку.
        Сосед еще произносил «ды-ы..», а магнитонная спираль уже разряжалась в его тело. Все-таки мальчики иногда торопятся. А может так сжились с ним, что просто предугадывают желания.
        Вуфф! Хлопнуло. Сверкнуло. Стеф упала на пол, выпустив из рук коробочку зубного порошка. Мигнули коридорные лампы. Ханса-Хорста-Хайнриха одновременно с этим впечатало в стену с такой силой, что треснула, раскрошилась штукатурка. Редкие рыжеватые волосы его встали торчком. Челюсть у Ханса-Хорста-Хайнриха отвисла, глаза закатились, и он вместе с мелкими осколками сполз вниз.
        - Ух ты!
        Стеф не смогла обойтись без того, чтобы не пнуть негодяя.
        - Все, пошли, - поймал ее за руку Искин.
        - А что это было?
        - Ничего. Статическое электричество.
        - Серьезно?
        - Зайди в комнату, - попросил Искин.
        Наклонившись, он подхватил бездыханного соседа и поволок его по коридору. Сорок восьмая. Сорок девятая. Пятидесятая. Носком туфли он открыл дверь и, выдохнув, затащил Ханса-Хорста-Хайнриха в пыльный и неряшливый номер.
        Вместо кровати Ханс-Хорст-Хайнрих использовал топчан, застеленный серым солдатским одеялом, прожженным в трех местах. Компанию топчану составлял табурет и подвинутый к окну стол. Ни шкафа, ни тумбочки. Одежда висела на вбитых у двери гвоздях или лежала на полу. В одном углу были сложены коробки из-под продуктовых наборов, пустые или полные, не понять. В другом из-под драной шинели выглядывали вещмешок и жестяной таз. В общем, было похоже, что Ханс-Хорст-Хайнрих не так давно, скорее всего, прошлой осенью дезертировал из вооруженных сил Фольдланда.
        Искин привалил тело к топчану, на всякий случай приложил палец к сонной артерии и, ощутив слабое биение, выбрался из комнаты в коридор. Ничего, часа через три очухается. Он вытер о бедро пальцы, мокрые от пота Ханса-Хорста-Хайнриха. Надо было бы документы урода посмотреть. Может он Хьюберт?
        - Мальчик!
        Искин обернулся.
        - Э-э, да?
        Из пятьдесят второй комнаты выглядывала Ева Вивецки. В синем колпаке колоколом и в ночной рубашке.
        - Я все видела, мальчик, - кивнула она. - Ты правильно сделал, что врезал этому говнюку. Не убил хоть?
        - Нет.
        - Если что, я подпишусь на то, чтобы его выселили.
        - Я думаю, он и так кое-что уже уяснил.
        Руку тянуло, покалывало холодом, и Искин, разминая, спрятал ее за спину. Ева зевнула.
        - Ладно, мальчик. Мне хочется досмотреть мой сон. Знаешь, какой? - хрипло спросила она.
        - Нет, - ответил Искин.
        - И не узнаешь, - женщина скрылась за дверью.
        Искин несколько секунд размышлял над ее словами. Это было приглашение? Своеобразное кокетство? Или правда жизни? Стеф он обнаружил в комнате, съежившейся на кровати и ревущей в подушку. В груди все оборвалось.
        - Стеф.
        Искин встал рядом, решительно не зная, что делать.
        - Стеф, у нас нет времени.
        Девчонка подняла голову от подушки.
        - Он мне тру… сики порвал! - проревела она, захлебываясь слезами. - Е… единственные! Куда я без н… них? Сво… Сволочь!
        Искин присел на кровать. Как-то само собой у него получилось приподнять, прислонить к себе, обнять Стеф.
        - Ну и что? - сказал он, гладя ее плечо. - Я уже кое-что придумал.
        - Я твои трусы не надену!
        - Почему мои? - удивился Искин. - Видела Ирму? Худую такую женщину? Мы возьмем одежду у нее.
        Стеф шмыгнула носом.
        - Ее трусы я тоже не хочу.
        - Она шьет и собирает одежду для беженцев. Выберешь сама, что понравится. Господи, что за фантазии? Почему кто-то должен снимать трусы с себя?
        - Ах, вот… как, - девчонка сделала судорожный вдох.
        - Именно, - Искин потянул ее с кровати. - Все, надо торопиться. Нам еще в два конца мотаться и в клинику.
        - А этот? Он еще там?
        Стеф встала, напряженная, как струна. Искин попробовал ее сдвинуть и увидел, как у девчонки на шее и на виске проступили жилки, а лицо задрожало, готовое вот-вот разродиться криком.
        - Ты же видела, я его наказал, - сказал он.
        Стеф посмотрела на Искина остановившимися, покрасневшими глазами и вздрогнула.
        - Я боюсь его.
        - Ну, я же с тобой, - улыбнулся он. - Если что, как шарахну электричеством!
        - Спасибо.
        Стеф прижалась, сцепив руки у Лема за спиной. Никакой эротики. Страх и отчаянная беззащитность. Свалилась на мою голову, подумал он.
        - Все, пошли.
        Глава 6
        Номер Ирмы создавал впечатление вещевого склада. По крайней мере, половина комнаты была занята тюками, одеялами, отрезами ткани. Под потолком теснились кружева и гипюр. Бельевой шкаф вмещал простыни и пальто, а на дверцах в три слоя висели мужские штаны. У окна стояла швейная машинка «Gritzner». У стены, в темной половине, словно тушуясь, стыла узкая койка с табуретом вместо тумбочки в изголовье.
        Воздух был сперт и пах рыбой и травами.
        Оставив Стеф разглядывать бельевые залежи, Ирма отвела Искина к койке.
        - Что тебе надо, Лем? - негромко спросила она.
        - Нижнее белье, брюки, рубашку и, наверное, короткое пальто.
        - На нее? - качнула головой Ирма.
        Стеф в это время заставляла колыхаться гипюр, трогая его ладонью. Под самым потолком в гипюрных тенетах копошилась муха.
        - Да, - сказал Искин.
        Несколько секунд Ирма смотрела на него, словно давая возможность отказаться от своего слова, потом вздохнула.
        - Хорошо, я подберу что-нибудь поновее.
        - Ирма.
        Искин вложил ей в руки две банкноты по десять марок.
        - Это лишнее.
        Женщина попыталась вернуть деньги, но Лем накрыл ее пальцы своими, заглянув в большие, окруженные тенями глаза.
        - Это тебе за одежду.
        - Этого много.
        - Копи, - сказал Искин. - Слышала, что срок льготного проживания сократили до двух лет?
        Ирма выдавила слабую улыбку.
        - Меня это не касается. Считаюсь узницей режима. Собственно, эта комната записана за мной бессрочно.
        - Все равно, тебе не помешает.
        - Ладно. Куплю еще кофе.
        Марки исчезли в кармане темного платья. Ирма шагнула к девчонке, которая остановилась у швейной машинки.
        - Я знаю, тебя зовут Стеф.
        Ведя пальцем по маховому колесу, Стеф кивнула.
        - А вас - Ирма.
        - Мне выйти? - спросил Искин.
        Ирма на мгновение повернула голову.
        - Да, Лем, пожалуйста. На пять минут.
        - Уже.
        Искин вышел коридор. Он направился в умывальную комнату, которая оказалась на удивление пустой, и за перегородкой справил в писсуар малую нужду. В одной из кабинок кто-то кряхтел. На грязном стекле было наклеено объявление о наборе всех желающих на поденные работы в лесное хозяйство Алпентилле, полторы марки в сутки и обед. М-да, подумалось Искину, а у нас в планах - море. То есть, куда мне, я-то не поеду… Он заглянул на кухню, поздоровался с теми, кто там был, мотнул головой от запаха подгоревшей пшенной каши.
        - Господи, а проветрить?
        Кто-то тут же открыл окно. Искин прибил таракана, вздумавшего в открытую пробежать от плиты к раковине. Потом посмотрел, как Фридрих Локке, сосед из сорок третьей, кромсает свиной бок. Широкий нож взлетал и опускался, взлетал и опускался. Хрясь! Вид за окном мутнел от летящего песка. Прошло пять минут? Женщина из новеньких, маленькая, черненькая, в нелепом платье, смущаясь, вынесла остатки каши. Будет это есть? Искин едва не потопал за ней, надеясь предложить ей хотя бы пять марок, чтобы она выкинула неудавшуюся стряпню.
        - Лем, - позвала его Ирма.
        - Да? Все уже?
        - Пройди.
        - Глаза закрывать?
        Ирма коротко улыбнулась, оценив реплику. Тиская все еще холодеющую руку, Искин шагнул в комнату.
        - Смотри.
        Стеф силуэтом стояла напротив окна. На ней были широкие, темные штаны и короткое, легкое пальто. Волосы прибивала шляпа с полями. Вообще, ее можно было принять за мальчишку - фигурка худенькая, а отвороты пальто умело скрывали грудь.
        - Ну, нормально? - настороженно спросила Стеф.
        - Хорошо, - сказал Искин. - Самое то для нашего похода.
        - Тебе нравится?
        - Да.
        - Мне тоже, - сказала Стеф. - Я как Гаврош. Дитя улицы. Нам в школе рассказывали про Гавроша.
        - Вы куда-то собрались? - спросила Ирма, собирая с койки, видимо, не подошедшие брюки и пиджаки.
        - Оформлю ее в центре беженцев, - сказал Искин.
        - Как дочь?
        - Не вижу других вариантов.
        - А документы?
        - Все сделаем там. Это просто.
        - И тебе поверят? - удивилась Ирма, вываливая одежду на ворох белья, ждущего, чтобы его разобрали.
        - А какой смысл регистрировать чужого человека, если это не дает никакой выгоды? Пособия на нее не выпишут.
        - Почему?
        - Потому что тогда у всякого мало-мальски соображающего беженца объявится куча малолетних отпрысков без документов.
        - Разумно.
        - Ирма, а у тебя есть зеркало? - спросила Стеф, крутясь на каблучках туфель.
        - У стены под подоконником, за куском драпа, - ответила Ирма.
        - Нашла.
        Стеф вытащила зеркало, с одного края облитое то ли чернилами, то ли лаком, и на вытянутых руках протянула его Искину.
        - Подержи, я посмотрю.
        Искин обхватил пальцами острые кромки.
        - Видно?
        - Чуть выше. Ага.
        - Непосредственная девочка, - сказала Ирма. Она закашлялась, прижала кулак к губам. - Лем вообще-то тебе чужой, милая. Могла бы называть его на «вы».
        - Как же я папу могу называть на «вы»? - удивилась Стеф, рассматривая отражение.
        - В хороших, воспитанных семьях так и говорят, - сказала Ирма. - Это вежливо и уважительно.
        - А я оторва, - сказала девчонка.
        Вид в зеркале ее удовлетворил, и анфас, и в профиль. Несколько секунд, прищурившись, она еще изучала себя, потом сказала:
        - Еще бы шарф, красный.
        Ирма сухо улыбнулась.
        - Нет, шарфов нет.
        - Жалко, - вздохнула Стеф.
        - Пошли, - сказал Искин, беря ее за руку. - Ирма, спасибо.
        - Не за что.
        - Спасибо, - сказала Стеф.
        Они прошли коридором к лестнице. В пятидесятой было тихо. Где-то звучала музыка, где-то слушали по радио последние новости.
        Общежитие проснулось.
        - А кто тебе Ирма? - спросила Стеф, перескакивая ступеньки.
        Из-за плеча любопытно, ревниво, на мимолетном повороте головы, блеснул карий глаз.
        - Знакомая, - ответил Искин.
        - Она плохо выглядит.
        - Сейчас еще ничего. Полгода назад была - страх и ужас.
        - Ей тоже нужно к морю, - заявила Стеф.
        Отклонившись к стене, Искин пропустил поднимающуюся компанию из трех парней и двух девушек.
        - Была б твоя воля, - сказал он, - ты бы всех к морю перетащила.
        - Не всех. Но Ирму-то можно. Ей полезно будет.
        - Это точно. Только она не согласится.
        - Почему?
        - Потому что здесь она чувствует себя нужной.
        Стеф прыгнула через три ступеньки.
        - Пфф! Там тоже можно шить!
        В зале на первом этаже еще спали. Хотя некоторые уже занимались какими-то малопонятными в полумгле делами. Кто-то читал, подсвечивая себе карманным фонариком. Кто-то стоял, кутаясь в одеяло. За стойкой, приложив ладонь к щеке, дремал старик Отерман. Левый ус под крупным носом подергивался от дыхания, будто живой.
        - Здравствуйте!
        Стеф подскочила к стойке, с шумом притопнув каблучками туфель. Отерман разлепил глаза и передвинул ладонь под подбородок.
        - Слишком поздно, девушка, - пробормотал он. - Посещения разрешены до двадцати трех ноль-ноль.
        - Уже утро! - выпалила Стеф.
        - Тем более. Идите себе по добру-по здорову. Дверь открыта.
        - Ганс, доброе утро, - придвинулся Искин. - Мне нужна выписка о проживании.
        Старик качнулся на стуле, вызвав скрип рассохшегося дерева, и поскреб щетинистую щеку.
        - Это можно. Идентификатор, пожалуйста.
        - Сорок седьмая, Искин.
        Отерман взял идентификатор и с зевком раскрыл тетрадь.
        - А, точно, есть такой, - сказал он, поводив пальцем. - Сорок седьмая. Какой вопрос?
        - Выписка о проживании.
        - Выписка… Для пособия что ли?
        - Да.
        - Понятно.
        Отерман с кряхтением нырнул вниз и вытащил из ящика стола объемистый гроссбух, подписанный на корешке линялыми чернилами.
        - Не уходи далеко, - негромко сказал Искин Стеф, которая, побродив по холлу, решила выйти наружу.
        - Здесь душно, - сказала девчонка.
        Стукнула дверь.
        - Дочь? - спросил Отерман, что-то выводя в гроссбухе вечным пером.
        - Да, - кивнул Искин.
        - Не слушается?
        - Почему? Слушается.
        - А моя внучка совсем от рук отбилась. Мать ее, конечно, не лучше. Но у той с возрастом хоть сколько-то ума прибавилось. А у этой…
        Отерман безнадежно махнул рукой.
        - Что-то натворила? - спросил Искин.
        - Связалась с такими же придурками, как она сама. Теперь меня вызывают в полицию, потому что с родителями она дела иметь не желает. А что я им скажу?
        Стукнул ящик. К гроссбуху добавилась узкая книжица, напоминающая чековую. Вычерчивая буквы, старик низко склонил голову.
        - Вы же из Фольдланда? - спросил вдруг он, подняв на Лема покрасневшие от недосыпа глаза.
        - Из Фольдланда, беженец, - подтвердил Искин.
        - Там, кажется, такие безобразия пресекают на корню. Или нет?
        - Какие?
        - Хулиганство. Когда собираются компанией и разносят, что под руку попадется. Думаю, в Фольдланде такое вряд ли возможно. Там все-таки полиция может называться полицией. Это у нас - сборище придурков, которые поспевают только тогда, когда все уже кончилось.
        - Но вашу внучку поймали.
        - Поймали. Потому что дура.
        В руке у Отермана появилась квадратная печать, он дохнул на нее и крепко приложил к бумаге.
        Послышался треск отрываемого листа.
        - А подпись коменданта? - спросил Искин.
        - Уже стоит. И идентификатор.
        Отерман выложил документы на стойку.
        - Спасибо.
        В справке значилось: «Дана господину Леммеру Искину (идентификатор номер…) в том, чтобы засвидетельствовать его проживание в общежитии по адресу Гроэке-штросс, двадцать семь, комната сорок семь, с марта тысяча девятьсот… года по текущий год». Ниже, рядом с четким квадратным оттиском, чернела размашистая подпись коменданта Юргена Фраймара.
        Искин сложил справку пополам, убрал вместе с идентификатором во внутренний карман пиджака и вдруг сообразил, о чем ему рассказал старик.
        - Ганс, - он налег грудью на стойку, - а ее проверяли на юнитов?
        - Это которых из Фольдланда через границу седьмой год тащат?
        - В смысле, тащат?
        - А санитарная служба что, зря у нас по улицам фургоны гоняет? Значит, тащат. Будто у нас своих проблем мало.
        - Хорошо, пусть так. Так ее проверяли?
        Отерман отклонился на стуле, угрюмо глядя на Искина.
        - А не удивлюсь, что она их где-то подхватила, - сказал он, стукнув ладонью по столу. - Мать ее тоже шлялась, где ни попадя. Все ей свободы не хватало. А теперь на дочь жалуется.
        Достав платок, он шумно высморкался. Несколько девушек стайкой выпорхнули с лестницы к дверям, и Отерман проводил их полным неудовольствия взглядом. В зале захныкал ребенок, женщина принялась укачивать его.
        - Так вот, - сказал старик, - не знаю, подхватила она вашу заразу или нет, но то, что она в мать свою - это точно.
        - А где она сейчас?
        - Вы про внучку? В участке на Литмар-штросс, через два квартала отсюда. Со всей своей дурной кампанией. Разбили четыре витрины, перевернули автомобиль, подожгли табачную лавку. Вы знаете, сколько это в марках? Одно витринное стекло стоит четверть моего месячного жалования! Нет, я склоняюсь к тому, что концентрационные лагеря как в Фольдланде - это благо для страны.
        Искин хмыкнул.
        - Поэтому мы оттуда и бежим.
        Отерман двинул челюстью. Узловатый палец нацелился Искину в грудь.
        - Потому, что вы оттуда бежите, там и порядок. Я бы первый…
        - Не стоит, - сказал Искин.
        Старик осекся.
        - Я, конечно, не знаю вашей истории, - сказал он глухо, признавая неправоту. - Вы, возможно, хороший человек, но разве вы в той или иной мере не виноваты в том, что с вами случилось?
        Искин вспомнил красную звезду на здании в Аппельшоне. Ему так и не удалось тогда дорисовать нижний левый луч.
        - Все, что с нами случается, следствие наших поступков, - вздохнув, сказал он. - Но о Фольдланде вы ничего не знаете, Ганс.
        Отерман убрал в стол печать, книжицу и гроссбух.
        - Не знаю, господин Искин, - согласился он. - Но в газетах все чаще пишут, что с Фольдландом нам по пути.
        Искин растянул рот в кривой улыбке.
        - И про Асфольд пишут?
        - Да, про возрождение объединенного государства, которое когда-то именовалось Священной Римской империей Барбароссы.
        - Боюсь, вы разочаруетесь.
        - А вы снова сбежите?
        - Сбегу.
        Старик качнул головой.
        - Вам так претит порядок?
        - Мне претит тюрьма, которую наспех побелили и объявили домом отдыха, - Искин сморщился. - Только давайте оставим это, Ганс, чтобы не разругаться в пух и прах. Когда вы хотите идти в полицию?
        Отерман озадаченно моргнул.
        - Зачем?
        - Выручать внучку.
        - Ах, это. Встречу со следователем мне назначили сегодня на три часа. Но вам какой в этом прок?
        - Я занимаюсь магнитонной терапией, - сказал Искин. - В клинике мы проверяем посетителей на наличие юнитов и их колоний. Мне хотелось бы посмотреть вашу внучку на предмет возможного заражения.
        - Где, в клинике?
        - Нет, мне будет достаточно обычного осмотра.
        - Сколько это будет стоить? - спросил Отерман.
        - Нисколько, - сказал Искин. - Просто я заметил нехорошую тенденцию юнитов к распространению и думаю проверить свои догадки.
        - На моей внучке?
        - В том числе.
        Старик шевельнул усами.
        - Хорошо, подходите к участку без пятнадцати три. Если опоздаете, ждать я не буду. И с внучкой наедине не оставлю.
        - Этого и не нужно.
        - Кстати, - спросил Отерман, - почему дочь ваша у меня не записана?
        Искин, с самого начала разговора готовившийся к этому вопросу, солгал, не меняясь в лице:
        - Потому что раньше жила с матерью. В Фольдланде.
        - А ее документы?
        - Получу в течение недели.
        - Если она будет жить у вас…
        - Да-да, - закивал Искин, отступая, - я знаю. Плюс десять марок.
        - Господин Отерман! - потеснив его, к стойке припал худой, длиннорукий мужчина в мятой рубашке и полосатых пижамных брюках. - Мне разбили окно!
        Круглые глаза на его бледном лице смотрели так, будто старик-вахтер мог справиться с проблемой, не сходя с места.
        - Комната?
        - Двадцать пятая.
        Дальше Искин не слышал. Он вышел, думая про случай с внучкой Отермана. Отдел Мессера мог его и пропустить. Не понятно, конечно, когда это произошло. День, два, три назад? Таких хулиганств, быть может, полиция регистрирует до десятка в неделю. И не все они обязательно совершаются под юнит-контролем. Достаточно какой-нибудь шантрапе накачаться пивом или шнапсом и вспомнить о том, что в их жилах течет кровь героев Асфольда. О, Асфольд юбер аллес! Кр-руши!
        - Лем!
        Стеф взбежала к нему по ступенькам крыльца.
        - Да?
        - Почему ты так долго?
        Стеф обижалась. Стеф хмурилась из-под шляпы. Стеф, сунув руки в карманы пальто, широко разводила локти и нетерпеливо двигала ими, словно пыталась вспорхнуть в небо. Показывала, что еще чуть-чуть - и непременно улетит. К морю.
        Удивительное море энергии. Искин не смог сдержать улыбки. Действительно, Гаврош. Правда, у нас не Франкония. И кепку бы вместо шляпы.
        - Ну что ты улыбаешься? - разозлилась Стеф. - То сам торопил, торопил, а теперь мы будто никуда не идем.
        - Конечно, идем.
        Искин лишний раз проверил документы, портмоне, карточку Мессера с телефоном в заднем кармане брюк и подставил руку.
        - Берись.
        - Пффф! - фыркнула Стеф, отстраняясь. - Мы что, парочка?
        - А кто?
        - Ну, ты - мой отец…
        - И отец ведет дочь в центр по работе с беженцами.
        - Только я слишком независимая и считаю, что идти с отцом под ручку - это только для маленьких.
        - Ну, как знаешь.
        - Пффф! - снова фыркнула Стеф. - Я шучу!
        Она окольцевала руку Искина своими руками. Прижалась. Они спустились и мимо лавочек, столиков, тентов, мусора выбрались за ограду на Гроэке. Крутилась песчаная поземка от только что проехавшего крафтвагена. Его мощный силуэт растворялся в дальнем конце улицы. Ветер принялся играть полами пальто.
        - Мы на омнибус? - морщась, спросила Стеф.
        - Да, только поедем в другую сторону, - сказал Искин, щурясь.
        - Тьфу! - девчонка сплюнула песок. - Так в рот и лезет.
        - Погоди.
        Искин расстегнул пиджак и полой прикрыл Стеф от ветра. Они перебежали улицу. Стеф упиралась лбом Искину в подмышку.
        - Ну, не удобно!
        Она скоро отстранилась, взяла дистанцию. В подмышке осталось зудящее тепло. В коротком переулке отвалился за спину карантинный дом-мастодонт, квадратами, неровными фигурами легло на брусчатку розовое солнце.
        К удивлению Искина пекарня По была закрыта. Ржавые сетчатые ворота перегораживали двери. На окнах темнели жалюзи. Оглянувшись, Искин обнаружил, что мясная лавка и пивной бар поблизости тоже не подают признаков жизни. Хотя бар, понятно, вечернее заведение. Он прислушался. Кажется, с Редлиг-штросс или же с примыкающей к ней улочки, доносился барабанный рокот. Тр-рум-тр-рум, тр-рум-туру-дум-тум-тум.
        Звук дробился, отскакивал от стен и взлетал ввысь, звенел в стеклах. А скоро сквозь барабаны пробился звонкий, слаженный стук каблуков.
        Тум. Тум. Тум.
        Редких прохожих вымело в подъезды и арки. Как-то вдруг оказалось, что Искин со Стеф стоят у перекрестка в совершенном одиночестве. Девчонка, помедлив, подшагнула поближе.
        - Как в Фольдланде, - прошептала она.
        Рука Искина, призывая к спокойствию, легла на ее плечо. Барабаны грохнули совсем близко. Первым из-за поворота, печатая шаг, появился знаменосец. Черно-желтый имперский стяг ловил рассветные лучи. На знаменосце был темно-зеленый мундир, черные штаны и кепка с ремешком под подбородком. Смотрел знаменосец куда-то вдаль, словно видел светлое будущее. Р-раз! - и он повернул, пройдя мимо Искина и Стеф, похожий на вдруг оживший памятник. Какое-то небывалое исступление на лице.
        Тр-рам. Тр-рам!
        Десяток метров пустоты - и на перекресток, вбивая невидимую пыль, за знаменосцем шагнули барабанщики. Их был десяток. Те же кепи, но короткие зеленые штаны и крапчатые курточки. В два ряда они явно ходили не первый раз, ближний край приостановился, дальний вошел в поворот. Тр-рум, тр-рум! И мимо, мимо, по направлению к Гроэке-штросс, чтобы у зауженности проулка повернуть за разделительный тротуар. Совсем мальчишки. Лет тринадцать-четырнадцать. Может, пятнадцать. Что у них в стриженных головах?
        Палочки выхватывали рокочущие звуки из натянутой кожи. Тр-р-р-р! Рам! Знаменосец потерялся за барабанщиками, но стяг плыл над их головами, как наддутый парус.
        - Асфольд! Асфольд! - грянуло в воздухе.
        Искин поймал себя на том, что втянул голову в плечи. Фольдланд подкрался не юнитами, не шпионами хайматшутц в плащах, а восторженным ревом молодых глоток. Молодые глотки желали славить павшую империю. Идиоты жаждали военных побед и орденов. Грезили объединением с Фольдландом.
        Тот ли это Остмарк, что был еще два, три года назад? Откуда они все? Почему он не заметил, пропустил это?
        Искин сцепил зубы и расправил плечи. Нельзя показывать страх. Ну уж нет! Тум. Тум. Тум. Первая колонна, человек сто, пехотная рота, железные пряжки на поясных ремнях, железные пуговицы на зеленых мундирах, подкованные ботинки, вывернула из-за угла.
        - Асфольд простирается от моря до моря!
        Молодые идиоты открывали рты и выкрикивали слова. Высоко тянулись носки ботинок, едва не задевая задницы впереди идущих. Отмашку давали руки. Взлетали кулаки.
        Тум. Тум. Тум.
        Двадцать рядов по пять человек. Искин смотрел на лица, полные торжественной силы. Лица будущих убийц и садистов. Сама собой разогревалась магнитонная спираль. Кукожился, мерз желудок. Остро кололо там, где прикладывал контакты «электрический папа» Пауферн.
        Тум. Тр-рам! Тум. Р-рам! Радостное будущее мясо, решившее усыпать собой поля Европы, чеканило шаг. Кто-то их выучил, надрессировал, запретил задумываться, в какой ад они шагают. Асфольд, Асфольд юбер аллес!
        Искин смотрел, все больше холодея, промерзая будто на морозе. Стеф прижималась. В окне дома напротив кто-то осторожно сдвинул занавеску и наблюдал.
        - Наш мир стоит на костях наших врагов!
        За первой ротой с промежутком в двадцать метров пошла вторая. Среди мальчишек в мундирах замелькали девчонки. Куртки, юбки, пилотки. Замыкал строй взвод вполне зрелых мужчин, на груди некоторых поблескивали значки отличия.
        - Ой! - выдохнула Стеф и спряталась за Искина.
        Знаменосец снова, уже по другой стороне улицы, подходил к перекрестку. Из второй роты нет-нет и косили глазами на застывших на углу дома случайных зрителей. Искин ловил и любопытство, и высокомерие, и желание покрасоваться. Грудь вперед, шаг четче, четче. Эй, мальчишка, вставай в строй. А ты, отец, чего ждешь?
        Тр-рам! Тр-рум!
        Барабанный грохот подравнял ряды. Последними перед Искиным и Стеф прошли три офицера в мундирах остмаркского вермахта - серые брюки, серые, на манер фольдландских мундиры, сине-зеленые петлицы, портупеи, два усача, один, носатый, с коротким шрамом от угла рта к уху.
        - Асфольд! Асфольд!
        Офицеры улыбались. Один, державший перчатки в ладони, едва заметно кивнул Искину. Словно он был его старый знакомый. Видимо, отсутствие иной публики требовало такого знака. Вышли посмотреть, как шагает будущее страны? И что ж! Правильно! Молодцы! А все остальные - гнилые обыватели, наложившие в штаны от страха.
        Последним семенил полный полицейский инспектор, призванный, видимо, контролировать порядок прохождения марша.
        Стяг вернулся на Редлиг-штросс и поплыл в глубину улицы, затираемый серым углом похожего на бастион здания. Тр-рам-тум-тум! Звук отскакивал горохом. Барабанщики держали дистанцию. Рев двух сотен глоток:
        - Асфольд, прими героев!
        - Пошли! - Стеф потянула Искина за руку, едва появилась возможность пересечь освободившуюся проезжую часть.
        - Погоди, - сказал Искин.
        Ему не хотелось показывать, что он готов бежать от почитателей Асфольда вприпрыжку. Такого удовольствия он им не доставит. Медленно, чинно, прогулочным шагом…
        - Быстрее! Ну, пожалуйста!
        Стеф обернулась, жалобно кривя рот. Желтые прядки выбились из-под шляпы.
        - Я и так…
        Она не дала ему договорить, выпалив:
        - Я видела Грегана!
        Искин наконец позволил Стеф увлечь его за собой.
        - Какого Грегана? Того Грегана?
        - Да!
        Они почти побежали.
        - Он тебя узнал?
        - Я не знаю.
        Солнце вставало над крышами. Полосы оранжево-розового цвета ложились на асфальт и стены домов. Впереди брякала клаксонами, блестела стеклами Кламке-штросс. Асфольд остался позади, заглох, утянулся в раскатистом рычании за спину.
        - Он шел во второй колонне! - сказала Стеф.
        Навстречу им молодая женщина прокатила коляску. На скамейке под кленом дремал завернувшийся в плащ старичок. Тирольская шляпа сползла на нос.
        - То есть, Греган у нас - в местном хаймвере? - уточнил Искин.
        - Да!
        Стеф остановилась, запыхавшись. Лицо ее раскраснелось. Обернувшись, она вытянула шею. Искин оглянулся вместе с ней.
        - Вряд ли они пойдут на Кламке, - сказал он, расстегнув пуговицу на вороте рубашки, - никто не будет ограничивать движение транспорта. Думаю, им и Редлиг-штросс выделили не всю. Наверное, от здания Военного музея.
        - Это точно был он, - сказала девчонка.
        - Ну, тогда он видел какого-то мальчишку в одежде не по размеру, - Искин обмахнул рукав ее пальто. - И меня.
        Стеф шмыгнула носом.
        - Все равно было страшно.
        Искин сощурил глаза, глядя, как хаймвер последними пятерками марширует с перекрестка. С огоньком работают с молодежью, вдруг зло подумалось ему. Асфольд, Асфольд! Куда как надежнее, чем отдавать все на откуп юнитам. Нарисуй будущее, надуй его из былого прошлого, которого никто не помнит, покажи врага, внутреннего, внешнего, объясни, что будущее без победы над врагом невозможно. И все - формируй колонны из простаков и любителей легкой жизни.
        Какого дьявола кому-то еще понадобились юниты?
        - Это страшно и без Грегана, - произнес Искин, вновь беря девчонку за руку. - Красивым и безобидным это кажется только в начале. Все эти блестящие глаза, пружинящий шаг, чувство причастности к чему-то великому…
        - Я же из Фольдланда, - посмотрела на него Стеф.
        - Прости.
        Они пошли молча. Барабанный рокот попытался догнать их, но был безжалостно задавлен шумом Кламке-штросс. Они выбрали момент, когда регулировщик остановил автомобильное движение, и перебрались на противоположную сторону улицы. Омнибусная остановка располагалась у здания с продуктовым магазином на первом этаже. Ненавязчивые надписи предлагали купить говяжьи колбасы и альпийский сыр. Зеленели кусты шиповника. Играли с лохматым щенком дети.
        В десяти шагах белел киоск с соками и газированной водой. Худая продавщица натирала тряпкой прилавок.
        - Дашь мне десять грошей? - спросила Стеф.
        Они пристроились в хвост небольшой очереди, ожидающей омнибуса.
        - На воду? - спросил Искин.
        - Ага.
        - У тебя же есть деньги, - сказал Искин.
        - Я их коплю, - сказала Стеф.
        - Для моря?
        - Да. Для чего же еще?
        Искин покопался в карманах.
        - На.
        Он высыпал несколько монеток в подставленную ладонь.
        - Хочешь, я и тебе куплю? - сверкнула веселым глазом из-под кепки девчонка.
        - Во мне еще чай бродит, - сказал Искин.
        - Как знаешь.
        - Только давай по-быстрому. Придет омнибус, я тебя ждать не буду.
        Стеф рассмеялась, отступая к киоску. Натуральный Гаврош.
        - Будешь!
        - Уеду один.
        - Ха-ха! Сам-то веришь?
        Стеф дрыгнула ногой, пугая прохаживающихся поблизости голубей.
        - Увидишь!
        Старуха в очереди с оттянутыми, бульдожьими щеками неодобрительно посмотрел на Искина сквозь стекла очков. На ней была плотная темная кофта, которую она использовала как верхнюю одежду. Седые волосы и плечи покрывал платок.
        - Дети сейчас никого не слушаются, - сказала она. - Им нужна твердая рука.
        Искин промолчал.
        - Да-да, - сказала старуха, словно он ей только что возразил, - никакого уважения к старшим. Грубят, шумят, устраивают какие-то забеги по дворам. Их всех надо отдать в армию. Там их научат порядку.
        - Вы уверены? - спросил Искин.
        - А я согласен, - присоединился к старухе худой господин в костюме. Под мышкой он держал потертый портфель. - Спасу от них в городе не стало. Каждый день в газетах пишут: то на Облер-штросс стекла побьют, то бакалейную лавку обнесут, то налетят и - прощай часы и бумажник. А вчера, говорят, в центре Бушелен стычку с полицейскими устроили. Уже полицию не боятся!
        - Беженцы? - спросил Искин.
        - Не знаю, - сказал мужчина. - Может и они. Кто их разберет? А может кто из шуцбунда. Мало их гоняли в свое время.
        Лицо у него было цвета плохой газетной бумаги, бледное, в пятнах. На лацкане пиджака поблескивал значок в виде оленьей головы.
        - Беженцы не лучше, - заявила старуха, поддергивая висящую на локте кошелку. - У меня все клумбы истоптали.
        - В хаймвер всех и загнать, - горячо сказал мужчина и наклонился к Искину: - Не хотите отдать в хаймвер своего сына?
        Искин обернулся. В стороне от киоска Стеф, обхватив двумя руками большую стеклянную кружку, пила сладкую фруктовую воду.
        - У меня дочь, - сказал Искин.
        - Дочь?
        Лицо худого господина недоверчиво вытянулось.
        - О, Господи! В штаны обрядили! Тьфу! - Старуха резко отвернулась к проезжей части, не желая иметь с Искиным ничего общего.
        - Ну, женщин тоже принимают, - неуверенно сказал мужчина.
        Видно было, пыл его угас.
        - Я подумаю, - сказал Искин.
        - Вы же не социалист? - спросил мужчина, уставившись на него бесцветными глазами.
        Искин улыбнулся.
        - Я - беженец.
        Лицо собеседника запахнулось, будто дверь в комнату. Качнув головой, он отступил, даже спрятался за старуху. Мимо тек автомобильный поток. Среди «мерседесов», «крафтов» и «опелей» нет-нет и попадались местные «австро-даймлеры» и «штейры». Омнибусы же все сплошь были производства фольдландовских заводов, в основном, «зауэры» и «кэссбореры». Длинные, на сто с лишним пассажиров, междугородние «кэссбореры», проезжая, сверкали синими и белыми лакированными бортами. Ехали в Линц, Варсбург, Клагенфюрт, Загреб и Падую. На одной из табличек, прикрепленной к лобовому стеклу, Искин конечным пунктом разглядел греческие Салоники.
        Стеф припрыгала на одной ноге.
        - Я - все, - сказала она. - Вода очень вкусная.
        - Теперь, если что, терпи, - сказал Искин.
        - Пфф! А омнибуса не было?
        - Нет пока.
        - Видишь, я успела.
        - И все, стой.
        Солнце целиком всплыло над крышами и, посветив с минуту, тут же увязло в облачной пелене. Серый покров, затягивающий небо с севера, казался бесконечным. На асфальт упали первые капли. Дома и улица потемнели. Кто-то, предусмотрительно захвативший зонт, уже поднял его над головой.
        Омнибус на Бюргер-плац подошел, когда над стоящими в очереди на остановке громыхнуло. Открылись двери, и люди торопливо принялись забираться в салон. Худой мужчина, предлагавший Искину отправить Стеф в хаймвер, приподнял портфель над головой. Водитель принимал деньги и отрывал билетную ленту.
        - Давай, - подтолкнул девчонку Искин.
        Стеф поднялась на ступеньку. Все сидячие места уже были заняты. Галдели мальчишки, глядя, как сбегают по стеклам капли. Кто-то отряхивал шляпу. Любитель хаймвера протирал латунные пряжки портфеля рукавом.
        - Два билета.
        Лем разменял десятку. Водитель закрыл дверь. Омнибус тронулся и покатил по Кламке-штросс. Сверкнула молния.
        - Проходи дальше, - сказал Искин Стеф.
        Они забрались в самый конец салона, протиснувшись между людьми. Здания и тротуары, проплывающие за стеклами, размывало, штриховало дождем. На сиденье рядом полная женщина везла пустую кадку, а мужчина читал «Kronen Zeitung», на развороте которой кто-то ехидно высмеивал последнюю речь Шульвига.
        - Ох и не повезло нам, - сказал кто-то. - В такой дождь какая рыбалка?
        Стеф потеребила Искина за рукав пиджака.
        - Что? - наклонился он.
        - Хочешь, что-то скажу? - спросила Стеф.
        Лицо ее было серьезно.
        Омнибус остановился и выпустил трех пассажиров под зябкие дождевые струи. Взамен, отряхивая зонт, поднялся мужчина в старом, потрепанном кителе. Также он оказался обладателем бравых, закручивающихся вверх усов.
        - Что-то случилось? - спросил Искин, переключая внимание на Стеф.
        Девчонка приблизила губы к его уху.
        - Я полгода провела в фольдюгенде, - прошептала она. - И из винтовки стреляла. Три раза. У меня даже значок есть. Он в коммуне остался.
        - А потом?
        - Потом мы с Кэти сбежали.
        - Не понравилось?
        - Сначала было весело. - Стеф умолкла, выдавила слабую улыбку. - Мы маршировали, как эти… - Она качнула головой вбок, назад, в сторону давно скрывшейся Редлиг-штросс. - Ходили по Кинцерлеерну, а нам хлопали. Мальчики были все солдаты, а мы - медицинские сестры. И мы пели про Фольдланд и цветы на могилах героев. У нас многие плакали, когда пели. Я тоже. К нам даже Пирхофф приезжал.
        - Пирхофф? Не знаю такого.
        - Первый комиссар фольдюгенда.
        Омнибус продирался сквозь не на шутку припустивший дождь. Летели брызги. Впереди и по бокам движущиеся автомобили проплывали растянутыми, размазанными пятнами. Искин подумал о безуспешной попытке обогнать грозовой фронт. На юг, на юг!
        - Вот, - вздохнула Стеф и тихо продолжила: - А потом оказалось, что есть жесткий распорядок, когда вставать, когда ложиться. Девочки должны одно, мальчики другое. Самое главное для девочки - это материнство.
        Искин кивнул.
        - Еще есть позорный столб, карцер и отдельный домик для тех, кто провинился. То есть, не показывал успехов, был последним в соревновании, много болтал, не слушал речи Штерншайссера или не спал после отбоя.
        Одно из сидений освободилось.
        - Садись, - сказал Искин Стеф.
        - Не хочу, - ответила девчонка.
        Она была напряженная и прямая. Почему-то Искин подумал, что она все еще видит шагающий за барабанщиками молодой хаймвер. За стеклами тенью мелькнул близкий дом, словно гигантское подводное чудовище, на миг проявившее к омнибусу любопытство.
        - Там чуть не убили мальчика, - выдохнула Стеф. - За то, что он сказал, что «коричневые рубашки», когда Штернштайссер пришел к власти, убили его отца. Ему кричали, что его отец был коммунист, любитель Красного Союза, сочувствующий всякой погани, которая видит Фольдланд на коленях перед Европой и американскими евреями. А он сказал, что его папа просто пытался прекратить погром у соседей.
        На следующей остановке человек десять вышло из салона, и омнибус сделался полупустым.
        - Шольхов-штросс, - сказал водитель. - Следующая - Грюнер Маркт.
        Искин все же посадил Стеф на освободившееся место, сел рядом сам.
        - Мне этот мальчик нравился, - сказала Стеф, царапая ухо Искину полями шляпы. - А его привязали к столбу и кидали в него яйца и картофель. Но он же ничего не сделал! И всех нас заставили кричать, что он коммунист, урод и враг.
        - И ты тоже кричала?
        Девчонка чуть заметно кивнула.
        - Да, - сдавленно ответила она.
        - Понятно, - приобнял ее Искин. - Будем надеяться, что здесь этого не случится.
        - Я все равно отправлюсь на море, - упрямо заявила Стеф.
        Дальше они молчали. Искин не знал, о чем думала Стеф, она дышала на стекло и выводила пальцем волны и купающихся в них человечков. Сам же Искин начал прикидывать, что можно собрать, кого предупредить, куда выехать.
        Сразу границы не перекроют. Будет хаос, будет неразбериха, Фольдланд тоже давал уехать всем желающим. Берштайн и Ирма - им надо сказать обязательно. Потому что если вокруг тебя ходят с маршами во славу старой империи, значит, она вот-вот сделает попытку возродиться через молодых идиотов. Фольдюгенд, хаймвер, союз защиты родины - уже не важно, под каким названием они выступают. Просто в один момент эти бестолковые, оловянноглазые парни придут к тебе домой и спросят, готов ли ты поддержать их. Или ты враг, скрытый извращенец, псих, шпион? Хайматшутц по тебе плачет.
        Господи, неужели никто не видит? Или видят, но не могут ничего сделать? А что если это исторически предопределено? Многим же нравится. И Отерман соскучился по порядку, и мужчина из очереди, с оленьим значком на лацкане, и старуха из нее же. Наверное, проведи опрос по всему Остмарку, половина страны, как минимум, будет не против объединения с большим братом. Дойчи и остдойчи. Асфольд звенит в крови. Один, когда-то разделенный народ. Не пора ли снова?
        Значит, в Италию к дуче. Или, пожалуй, в Грецию. Франкония не вариант, Португеза смотрит в рот Эспаньоле с каудильо Франко. Балканы? Польша? Или вообще вон из Европы? Красный Союз? Искин усмехнулся.
        - Что? - спросила Стеф, почувствовав, как он шевельнулся.
        - Подумал о Красном Союзе.
        - Там моря нет.
        - Есть.
        - Все равно там страшно.
        - Почему?
        - Так все говорят.
        - Все в Фольдланде?
        - И здесь.
        - Может, врут?
        Стеф легкомысленно пожала плечами.
        - Ну и что? Это далеко.
        - Просто, есть сомнения.
        Мир вдруг резко посветлел. Омнибус вывалился из дождя на умытую, свежую улицу, мелькнули пестрые тенты и аккуратные дощатые павильончики, выстроившиеся по периметру овальной площади.
        - Грюнер Маркт.
        Дверь открылась, вышли одни из последних пассажиров, кто-то выругался, попав ногой в лужу.
        - Наша - следующая, - сказал Искин.
        Хватаясь за поручни, он двинулся в начало салона. Стеф, следуя за ним, ушибла коленку и с шумом втянула воздух.
        - Дурацкие сиденья!
        Они встали у двери. Омнибус дрогнул и мягко покатил от павильончиков прочь. Водитель оглянулся.
        - Следующая - конечная.
        Искин кивнул. Стеф просунула пальцы ему в ладонь. Он слегка пожал их, чувствуя тонкие косточки под кожей.
        - Ты меня теперь ненавидишь? - спросила она.
        - С чего бы? - удивился Искин.
        - Ну, за то, что я была в фольдюгенде.
        - Это не имеет никакого значения.
        - А что имеет?
        - Что ты здесь.
        - Тогда ладно.
        Снаружи потянулось распаханное поле за невысоким заборчиком. Дальше обнаружилась вытоптанная, рыжая от кирпичной крошки площадка, огороженная сеткой. Омнибус повернул, и по правому борту открылось длинное серое здание с отходящими в стороны рукавами. На флагштоках перед ним, прибитые дождем, висели флаги Остмарка, Франконии, Британии и неофициальный флаг лиги наций. Мелькнули несколько тракторов и механизированных тележек, выстроенных у обочины. Работники в штанах на лямках кучковались около дощатого фургончика на колесах. У площади перед невысоким белым зданием омнибус остановился. Вокруг, будто палки, торчали саженцы.
        - Бюргер-плац.
        Дождь уже даже не моросил, хотя тротуары и земля были мокрые. До центра по адаптации и работе с беженцами пришлось идти метров триста. Белели флагштоки. Искин и Стеф миновали два поднятых шлагбаума и пустую будку. Никто не шел за ними следом, ни один человек не спешил от здания к остановке.
        - Как будто никого нет, - сказала Стеф.
        - Просто мы рано, - сказал Искин, хотя и сам был в некотором недоумении.
        Когда он посещал этот центр последний раз, тот напоминал растревоженный муравейник - все куда-то спешили, толклись на широком крыльце, сновали из кабинета в кабинет или, сойдя со ступенек, сосредоточенно окуривали сигаретным дымом каштаны. Дети и женщины сидели на скамейках. Длинные хвосты очередей вились по дорожкам и ныряли в окантованные железом высокие двери. Многочисленные головы мелькали в окнах второго и третьего этажей. Разноголосо шелестел воздух.
        Возможно, просто упал поток.
        Копошение жизни, впрочем, скоро обозначилось. У правого крыла под присмотром полицейского человек двадцать ожидали, когда их запустят внутрь, упирались ладонями в железные перила, курили, переминались. В выгородке рядом с левым крылом затарахтел, плюнув выхлопом в небо, двигатель. На первом этаже открыли несколько окон.
        Искин и Стеф поднялись по широким ступенькам. Центральные двери были открыты, они спокойно зашли. Внутри было гулко и просторно. За пустым гардеробом и кафе в четыре столика, тоже пустым, обнаружился коридор.
        В начале коридора за массивным столом, придавившим своими массивными ножками ковровую дорожку, при лампе и телефоне сидел строгий мужчина в сером костюме. Сидел прямо и смотрел строго перед собой, словно тренировал выдержку.
        - Можно? - спросил его Искин.
        - Что? - встрепенулся мужчина и сделал внимательное лицо, вытянув губы в гузку.
        - Вы работаете?
        - Да, я работаю, - подтвердил мужчина.
        - А Центр?
        - Центр? - мужчина, перегнувшись через стол, выглянул в коридор. Он едва не боднул Искина головой в живот. - Работает. Обязательно работает. Как же! Все с утра уже здесь. Вы по какому вопросу?
        - Хочу зарегистрировать дочь и продлить карточку беженца, - сказал Искин.
        - Я - дочь, - подступив, сказала Стеф.
        В подтверждение своих слов она сняла шляпу. Улыбка, которую она подарила сидящему, была лучезарной.
        - Нет-нет-нет, - замотал головой мужчина, - это невозможно. Это разные кабинеты.
        - Но они работают? - наклонился Искин.
        - Да, но это, кажется, туда, - мужчина показал пальцем в правый рукав коридора, - и на второй этаж. Вы не сможете сделать это одновременно.
        - А последовательно?
        - После… - мужчина застыл с приоткрытым ртом. На его молодое лицо и шею словно брызнули кармина. - Да, извините, это можно. Это получится. Вы можете успеть до обеда.
        - А регистрация на втором?
        - Да. Была там, - мужчина слабо улыбнулся. - Но вам необходимо будет сделать фотокарточку и внести дочь в картотеку.
        - Я знаю, - сказал Искин.
        Он взял Стеф за руку.
        - До свидания, - сказала мужчине девчонка.
        Длинный лестничный пролет изгибался вдоль округлой стены. Часть стены была задрапирована в государственные цвета Остмарка. Висели портреты в тяжелых рамах. Стеф, пока они поднимались, читала надписи на латунных табличках.
        - Эрцгерцог Леопольд Седьмой, император Франц Первый, император Фердинанд Первый, император Франц Иосиф Первый… Ой, у нас они тоже были! - объявила она. - Вот этого, с баками, я помню!
        Она чуть ли не поскребла пальцем подбородок Франца Иосифа.
        - Успокойся, - сказал Искин, - не мудрено наличие одних императоров, раз Остмарк и Фольдланд были одним государством.
        - Асфольдом?
        - Асфольд был куда раньше. Во времена Барбароссы, крестовых походов, замков, мечей и копий.
        - Почему же все хотят вернуть такую древность? - спросила Стеф.
        - Потому что им кажется, что эта древность - ослепительна, и им достанется кусочек древней славы, - сказал Искин. - Спроси чего-нибудь полегче. Гоняться за призраками былого - наша национальная забава.
        - И Остмарка, - добавила Стеф.
        Они пошли по тихому коридору с лавками у стен. Белели двери, начинаясь с двадцать первого номера. По левую руку были четные, по правую - нечетные.
        - Вообще-то, - сказал Искин, - британцы тоже не против вернуться в прошлое. Спят и видят возрождение королевства времен короля Артура.
        - А он был до или после Барбароссы?
        - До. Лет на шестьсот раньше.
        - Пфф! Откуда они знают, что тогда было хорошо?
        - Они и не знают. У них есть только древние баллады. Героические. Где один король сразил другого.
        Они обогнули выступ. В нише за ним обнаружилась площадка с уходящим наверх лестничным пролетом, тут же у окна под подоконником, на черно-белых плитках стояла урна, из которой вился вверх зыбкий сигаретный дымок - кто-то не погасил окурок. Дальше опять пошли двери. Двадцать седьмая и двадцать восьмая. Никаких указателей не было, хотя Искин помнил, что в прошлый раз, хоть и редкие, но висели таблички.
        - А мы правильно идем? - спросила Стеф.
        - Вроде бы да, - сказал Искин, надеясь увидеть хотя бы одну живую душу, у которой можно будет спросить про регистрацию.
        Коридор был пуст.
        - Давай спросим в каком-нибудь кабинете? - предложила Стеф.
        Искин остановился.
        - По-моему, это было дальше.
        - Пфф!
        Стеф с ходу решительно потянула ручку ближней двери. Дверь оказалась заперта. Тогда Стеф выбрала своей целью следующую.
        - Здравствуйте, - она головой нырнула в открывшийся проем. - А где здесь происходит регистрация?
        Искин не успел вмешаться.
        - Стеф!
        Что ответили девчонке, он не услышал, но по покрасневшим ушам, по напряженной позе, по вцепившимся в ручку пальцам понял, что неучтивого юного посетителя, посмевшего сунуть свой нос в кабинетную тишь, поставили на место.
        - Простите, - оттягивая Стеф в коридор, Искин на мгновение заглянул сам. - Простите, мы не хотели помешать…
        Он мельком увидел толстощекое лицо с крючковатым носом и жирными губами, шею, стянутую воротником серого, гражданского мундира, стакан чая, поднесенный к губастому рту.
        - Извините.
        Искин закрыл дверь, но Стеф проворно открыла ее снова.
        - Вы сами - дурак! - крикнула она и потянула Искина прочь от багровеющей, всплывающей будто солнце над столом физиономии чиновника.
        Дверь хлопнула. Искину пришлось вслед за девчонкой нырять за стенной выступ дальше по коридору.
        - Он может вызвать полицию.
        - И что? Он обозвал меня дураком! - заявила Стеф.
        - Но ты действительно поступила не очень умно.
        - Тогда бы уж назвал дурочкой.
        Искин оглянулся.
        - Ладно. Кажется, это здесь.
        Он смутно припомнил, что Принцель, после Шмиц-Эрхаузена устроившийся в Центр мелким служащим, кажется, именно сюда приводил его для оформления три года назад. Вряд ли что-то изменилось. По крайней мере, скверно окрашенная квадратная арка, ведущая к туалетам, осталась такой же скверно окрашенной. Разве что вдобавок облупилась кое-где. А дальше уж точно должны быть таблички.

«Rezeption». «Kartothek». «Archiv». И другие.
        - Сюда.
        Искин завернул в отросток, освещенный желтой лампочкой. Пол здесь был на ступеньку ниже. Двери шли часто, из-за них, обитых коричневым дерматином, летели звуки жизни - голоса, щелканье клавиш, скрипы мебели. Короткими рядами у серо-зеленой стены стояли стулья, сколоченные то по три, то по четыре штуки вместе.
        - Теперь точно сюда.
        Искин узнал нишу с окном, выходящим на внутренний двор, и прошел дальше. «Rezeption». Он остановился у белой двери. Память не обманула.
        - Здесь? - спросила Стеф.
        - Да, - Искин взял девчонку за плечи. - Итак, ты - моя дочь, Стефани Искин. С твоей матерью я в разводе, ты сбежала ко мне из Фольдланда.
        - Мама умерла, - сказала Стеф. - Я сбежала от отчима.
        - Так даже лучше.
        Искин взял ее ладонь в свою.
        - Разрешите? - он открыл дверь.
        В небольшое помещение были втиснуты три стола, заполненные папками стеллажи и книжный шкаф с застекленными дверцами. Единственное узкое окно было занавешено зеленой шторой. На двух столах стояли пишущие машинки «Rheinmetall». Третий, дальний, стол использовался, видимо, как место для хранения документов, разобрать которые было некогда. Весь он был завален бумагами. Правда, стаканы и сахарница отвоевали себе крохотный уголок. На одной стене висела карта Остмарка с опасно краснеющей границей Венгерского Королевства. На другой висел детальный план города.
        Люстра о четыре рожка имелась одна на все помещение, но давала достаточно света. На взгляд Искина, светила даже чересчур. Один рожок можно было со спокойной совестью и в целях экономии выкрутить.
        - Здравствуйте.
        Он сощурился, разглядывая сидящих за столами женщин. Они были в блузках и строгих серых пиджаках. Одна худая, другая полная. Брюнетка и шатенка. Искин их не помнил. В памяти его лица не отпечатались.
        - Вам что-то нужно? - спросила шатенка, кашлянув.
        - Нужны регистрационные документы, - сказал Искин, подводя Стеф к столу. - Это моя дочь, она из Фольдланда.
        - Стефани, - сказала Стеф.
        - Какие-нибудь документы на нее вообще у вас есть? - спросила брюнетка.
        - Откуда? - развел руками Искин. - Я даже не знаю, как она через границу перешла.
        Шатенка наклонила голову. На ее морщинистом, остроносом лице появилась гримаса неудовольствия.
        - И что нам тогда писать?
        Стеф подступила к столу.
        - Вы можете записать, что я Стефани Нойбауэр, если по маме, и Стефани Искин по папе. Мне пятнадцать с половиной лет. И я сбежала от отчима.
        - Из Фольдланда?
        - Да, из Кинцерлеерна.
        - А что с матерью?
        - Умерла.
        Наклонившись, Искин выложил свой идентификатор.
        - Я прошу зарегистрировать ее, как мою дочь.
        - Это достаточно редкий случай, - сказала брюнетка. - Ее проверяли на юниты?
        Искин вздохнул.
        - Мы собираемся сделать это в «Альтшауэр-клиник». Но, как вы понимаете, без регистрации в обследовании нет смысла.
        - А в карантинный центр…
        Искин качнул головой.
        - Мне бы не хотелось потом полгода выцарапывать ее из рук санитарной службы. Вы же знаете, какая там бюрократия и неразбериха.
        Его расчет оказался верен. Санитарную службу даже здесь, в центре адаптации, мало кто любил.
        Побаивались, уважали, но не любили. Слишком много власти было у санитарных инспекторов. Больше, чем у иного полицейского комиссара.
        - Понимаю вас, - вздохнула брюнетка. - Но вы должны отдавать себе отчет в том, что без санитарной книжки документы девочки будут недействительны.
        Искин кивнул.
        - Я знаю. Мы идем в «Альтшауэр-клиник» завтра.
        - Это не обязательно. У вас есть неделя, - сказала шатенка. - В течение этого срока вы должны пройти обследование на заражение юнитами.
        - Еще полтора года назад срок был три дня, - поделилась ее коллега.
        - А лет шесть назад никого из беженцев даже не выпустили бы в город, - улыбнулся Искин. - И без документов людей на улице забирали на карантин.
        Шатенка передернула плечами. Некрасивое лицо ее скомкалось в переживаемых чувствах.
        - И не напоминайте!
        - Хорошо, не буду, - сказал Искин. - Что нам нужно делать?
        - Вот.
        Брюнетка подала ему лист бумаги, на котором успела набросать последовательность действий и номера кабинетов. Номер двадцать третий. Картотека. Завести картотечную карточку. Номер тридцать седьмой. «Sofortiges Foto AGFA». Моментальное фото AGFA.Сфотографироваться. Три карточки пять на четыре. Стоимость - одна марка (за срочность). Номер двенадцатый, первый этаж. С фотографиями и карточкой из картотеки - в документальный отдел. Отдать, вернуться сюда и ждать внутренней корреспонденции.
        - Ясно, - прочитав, сказал Искин.
        - Стефани, - позвала Стеф шатенка, - подойди сюда.
        Она вручила ей листок с печатью. Это было направление в городскую больницу. Вши, туберкулез, дезинтерия - на наличие этого ее обязательно должны проверить. И по женской части, конечно.
        - Благодарю вас, фрау, - сказала Стеф.
        - Кстати, - обернулся уже в дверях Искин, - а почему у вас так мало народу?
        - А вы не знаете? - удивились женщины. - Мы большей частью уже переехали на Кайзертур-аллее. Вам еще повезло, что вы нас застали. Площади для отделов не подготовлены, но обещают к первым числам мая решить эту проблему. А так на первом этаже и в правом крыле почти никого не осталось. Кабинеты закрыты.
        - И что здесь будет? - спросил Искин.
        - Кажется, какая-то организация, - пожала плечами шатенка.
        - Что ж, понятно, - сказал Искин. - Спасибо.
        Дальше они мотались по кабинетам, вымеряя шагами длинные, извилистые коридоры здания. Полчаса провели в картотеке, где грудастая женщина с бульдожьим лицом устроила Стеф форменный допрос, записывая в карточку имя, фамилию, возраст, место рождения, правша она или левша, цвет глаз, особые приметы. От нее они получили плотную картонную бирку с номером и штампом. С этой биркой в тридцать седьмом кабинете усталый пожилой фотограф с отвисшей нижней губой и тоскливыми глазами посадил Стеф на фоне белой стены и сделал несколько снимков монструозным, выкатным, на колесиках, аппаратом, который тут же принялся гудеть, пощелкивать и что-то перемещать в своих железных недрах. Здесь же, в закутке за аппаратом, фотограф принял от Искина плату и пробил чек. Лем хотел было его спросить, почему он доплачивает за срочность, если фото моментальное, но решил не создавать конфликт на ровном месте. Марки ему было не жалко. Снимков пришлось ждать пять минут, они появились блоком в четыре штуки, и фотограф аккуратно отделил одну для внутреннего учета, карандашом переписав на обороте данные с бирки. В документальный отдел
на первом этаже обнаружилась очередь из двух человек, и Искин, оставив Стеф сидеть на стуле, сходил по своему делу - в пустой комнатке заполнил анкету, приложил социальную карточку, выписку о проживании и идентификатор и дождался, когда документы вернутся к нему с красным штампиком «Одобрено для продления».
        - Вам теперь на Хумбольдт-штросс, там выдача.
        Искин улыбнулся в прорезанное в фанере окошко.
        - Спасибо, я знаю. Они не собираются переезжать?
        - Нет, вроде бы.
        Когда он вернулся к Стеф, та в гордом одиночестве вышагивала от одной стенки к другой рядом с дверью двенадцатого кабинета. При этом, разворачиваясь, вставала на носки и поддергивала штаны. Это было забавно, так и хотелось улыбнуться.
        - Что, наша очередь? - спросил Искин, уминая документы во внутреннем кармане пиджака.
        Стеф кивнула.
        - Тогда пошли, - он взялся за дверную ручку.
        - Я не могу, - сказала Стеф, продолжая изображать добросовестного коридорного патрульного.
        - Почему?
        - Потому что я терплю.
        Искин поймал ее на очередном шаге.
        - В смысле?
        - Если походить, не так хочется писать, - шепотом объяснила Стеф. - А там, наверное, придется стоять.
        - О, Господи! - сказал Искин и отвел девчонку в нишу к туалетам. - Давай. Только быстро.
        - Это все фруктовая вода, - сказала Стеф, исчезая за дверью.
        - А самой не сообразить?
        - Не-а, - отозвалась девчонка. - Я очередь держала.
        Искин вздохнул. Ох, Стеф. На все есть ответ! Он потер тупо занывшую грудь. Почему-то вспомнилась Хельма, ее лицо, вытянутое, с длинноватым носом, веснушками и маленьким ртом. Большие, удивленно распахнутые глаза делали ее прекрасной. Если бы у них случилась дочь, то была бы она уже одного возраста со Стеф. Или даже на год или на два старше. Но случилось другое.
        Исправительный изоляционный лагерь для неблагонадежных элементов Шмиц-Эрхаузен главного административно-хозяйственного управления Хайматшутц.
        Искин прикрыл глаза. Нет, вспоминать Хельму было не к добру. Как только он видел ее перед глазами, обязательно происходила какая-нибудь гадость. В прошлый раз пришлось спешно бежать из тихого Бренна. Хотя виной тому мог быть и приступ паранойи. Может, сейчас на Хумбольдт-штросс ему не продлят статус?
        - Я все.
        Стеф вышла из туалета, тряся мокрыми руками.
        - Там что, нет полотенца? - спросил Искин.
        - Не-а.
        - Ну, вытри о брюки. У меня нет с собой платка.
        Они подошли к кабинету и обнаружили, что он закрыт. Искин постучал, ответом ему была тишина. В коридоре все также, пялясь в пустое, открывающееся ему пространство холла, сидел за столом молодой человек.
        - Извините, - обратился к нему Искин, - мы должны были попасть в двенадцатый кабинет, но он почему-то заперт.
        - Это не удивительно, - сказал мужчина, чуть повернув голову. - Вы не знаете внутреннего распорядка.
        - Возможно.
        На лице мужчины отразилась слабая улыбка.
        - У нас - обеденный перерыв.
        - А вы? - спросила Стеф.
        - Я? - нахмурился мужчина.
        - У вас, наверное, тоже должен быть обеденный перерыв.
        - У меня?
        Мужчина привстал, снова сел, поднялся уже полностью. Рот его приоткрылся. Глаза сделались напряженными.
        - Вы правы, - подал он руку Стеф. - Вы совершенно правы.
        Мужчина вышел из-за стола. В волнении он шагнул в холл, потом вернулся, убрал какую-то книжку в ящик и, посветлев лицом, не оглядываясь, направился к выходу из здания.
        - Хорошо, что он не в Фольдланде, да? - спросила Стеф, когда мужчина, розовея пятнышком лысины, прошел в двери.
        - Не думаю, что он совсем ненормальный, - сказал Искин. - Возможно, просто с трудностями развития.
        - У нас одну такую девочку сразу отправили в приют, - сказала Стеф. - Она не сразу отвечала, когда ее спрашивали.
        - Ладно, - Искин взял руку «дочки» в свою ладонь. - Пойдем что ли тоже пообедаем? Кажется, я видел кафе на Бюргер-плац.
        Кафе называлось «У Якова». Оно располагалось сразу за частоколом саженцев, находясь в старом, но крепком здании о трех этажах. Здание было белым и голубым, тенты над окнами второго этажа - желтыми, буквы - золотистыми, а тумба с театральной афишей - пестрой.
        Хозяина звали Вацеком, и расхождение его имени и названия кафе казалось нарочитым.
        Искин взял себе шницель, Стеф пожелала колбасок с горчицей и салат. Они устроились за вынесенным под тент столиком, и буквально в метре от них плохо приклеенный плакат зазывал на премьеру «Доброго человека из Сычуани» с несравненной Сарой Линдер. Рядом приглашали на венгерский цирк с уродцами и львами. Правда, уродцев именовали не уродцами, а удивительными и отверженными созданиями. Но рисунки четко показывали, кто они есть.
        - В Фольдланде тоже хотели разрешить цирк, - жуя, сказала Стеф. - Но я ни разу не видела. Это весело?
        Искин пожал плечами.
        - Кому как.
        - Я бы хотела устроиться в цирк гимнасткой.
        - Ты разве гимнастка?
        - Я гибкая, - сказала Стеф. - Меня бы взяли.
        - Но зачем?
        - Чтобы ездить с ними на фургоне.
        - Ты хочешь стать бродячей артисткой?
        - Ты зануда. Это же мечта, - Стеф вздохнула. - Мы бы останавливались в маленьких приморских городках и выступали за еду и небольшие деньги. У нас был бы удав и старый лев по имени Клаус, а еще шпагоглотатель, два жонглера и бросатель ножей. Я была бы звездой цирка, ходила бы по канату и ездила верхом на льве.
        - Ты видела это в кино? - спросил Искин.
        Девчонка кивнула. На подбородке ее застыла капелька горчицы.
        - Дай, - протянул руку Искин.
        - Я запачкалась?
        - Да.
        Стеф подставила подбородок. Искин стер горчицу пальцем. Не удержался, сунул палец в рот. Не так уж и горько.
        - Ты тоже мог бы ездить с нами, - сказала Стеф.
        - В роли кого - льва или удава?
        - В роли врача. Лечил бы нас всех, всю труппу, если мы заболеем.
        Искин качнул головой.
        - Я только по юнитам.
        Городская окраина была тиха. За то время, что они сидели за столиком, всего раз проехал омнибус. Напротив кафе лениво красили фасад. На вновь выглянувшем солнце подсыхали тротуарные лужи. На пустыре за парком мальчишки гоняли мяч.
        Искин заказал себе имбирного пива, а Стеф - стакан молока. На все про все ушло еще четыре марки, и Лем не смог в уме подсчитать, сколько у него осталось. За пирог, Ирме, потом на Зиман-аллее, еще здесь и за фотографию. Если из восьмидесяти осталась хотя бы половина - уже хорошо.
        Что-то он раскидался деньгами. Ах, черт! - вспомнил Искин. Ирме же я давал дважды. За чай и за одежду. Двадцать марок - фьють. Значит, точно осталось меньше сорока. Берштайн, конечно, выручит, если что. К тому же девятнадцатого числа должны выплатить пособие, урезанное в последний год до тридцати трех марок. И продуктовые наборы он получит по продленной социальной карточке. Не бог весть, но даже вдвоем они вполне сносно переживут месяц. А вот дальше надо будет думать.
        Искин обнаружил, что в упор остановившимся взглядом смотрит в ямочку под горлом Стеф.
        - Ну, что, идем обратно? - он спрятал этот взгляд за улыбкой.
        - А о чем ты сейчас думал? - спросила Стеф, поднимаясь.
        - О будущем, - сказал Искин.
        Они пошли по дорожке в обход саженцев.
        - Давай ты не будешь на меня так больше смотреть, - хмуро сказала девчонка.
        - Как?
        - Как будто меня нет. То есть, тебя нет. В общем, ты понял. Ты лучше разозлись, если я сделала что-то не то, хорошо? - жалобно попросила она в конце.
        - Пока все то, - Искин приобнял Стеф. - Все то.
        - Я больше не буду пить фруктовую воду. Обещаю.
        Пока их не было, к левому крылу центра съехались грузовики - два «хеншеля» и один «манн». Деловитые рабочие в комбинезонах грузили в них столы и тумбы через откинутые борта. У крыльца и под окнами громоздилась всякая мелочь: стулья, лавки, полки, вешалки, свернутые в рулоны плакаты, таблички, кронштейны, листы фанеры и несколько гипсовых бюстов, которых Искин не смог опознать, потому что они были повернуты затылками.
        У центрального входа, сбоку от ступенек, были сложены несколько ящиков под замками. Рядом с ними, ожидая погрузки, стояла женщина в легком коричневом пальто. В руках у нее была папка с бумагами.
        Искин после обеда слегка осоловел, и очередной забег по кабинетам провел как во сне. В двенадцатом они отдали карточку с фотографиями, получили еще один номерок на бирку и вернулись на второй этаж. В ожидании корреспонденции у Искина даже получилось задремать на стуле в коридоре. Стеф подставила ему плечо, и он с благодарностью опустил на него голову. В конце концов, он почти не спал ночью.
        В коротком сне он убегал по широкой улице от нарастающего сзади барабанного боя. Там поблескивали пуговицы и начищенные сапоги, печатался шаг и раздавались команды. Искин понимал, что его загоняют в ловушку, но дома по сторонам не имели ни дверей, ни арок, ни проходов, чтобы в них свернуть. Было идиотски светло. А впереди жутким мороком вставали бетонные столбы с натянутой между ними колючей проволокой. И слышался, слышался заунывный скрип железных ворот. Ку-уу.
        Добро пожаловать в Шмиц-Эрхаузен!
        Непонятным образом к руке его тут же прилепилась Стеф, и ему пришлось, напрягая жилы и обливаясь холодным потом, тянуть ее за собой, потому что она едва перебирала ногами. Лем оглядывался, дыхание его кончалось, а лицо Стеф приобретало черты то Ирмы, то Аннет, то старухи на омнибусной остановке.
        За спиной же…
        - Господин Искин.
        - Пап!
        Получив тычок, Искин разлепил глаза. Из двери кабинета выглядывала шатенка.
        - Вы можете получить документы.
        - Да, хорошо.
        Искин встал, опираясь о спинку стула. Ноги были ватные. В голове плыл туман. Мальчики больно кусались в предплечье. Вручая картонную, плотную, вдвое сложенную карточку, женщина не преминула напомнить ему о недельном сроке, выделенном на обследование. Искин пообещал сделать это завтра.
        - Ваша дочь будет жить с вами?
        - Что?
        - Стеф будет жить с вами?
        - Да, - сказал Искин. - Где еще?
        - Адрес?
        - Гроэке-штросс, двадцать семь, комната сорок семь. Это общежитие…
        - Я впишу этот адрес во вкладыш. Коменданту останется только поставить штампик.
        - Конечно.
        Искин не стал сообщать, что через два месяца им, возможно, придется искать новое жилье.
        - Дай! Дай! - запрыгала вокруг него Стеф, едва они покинули здание.
        Небо совсем очистилось. Вместо «хеншелей» и «манна» стоял тентованный «Мерседес». Водитель курил, выставив локоть в окно.
        - Сейчас, - сказал Искин.
        Он несколько раз вдохнул и выдохнул. Свежий ветерок подействовал, как приложенный ко лбу компресс. Что ж так дурно-то?
        - Не вырони.
        Он передал карточку теперь уже официальной дочери. Вкладыш, конечно, тут же едва не выпал.
        - Ой, - сказала Стеф.
        - Держи.
        - Я держу.
        Девчонка на лету прибила тонкую книжицу к животу и вернула ее на место под скрепку. Несколько секунд она рассматривала вклеенную на развороте фотографию и недовольно шевелила губами.
        - Что? - спросил Искин, борясь с зевотой.
        - Это не я, - сказала Стеф.
        Искин заглянул через руки.
        - Почему не ты? Ты.
        Кривовато обрезанная фотография с залезшей на уголок печатью делала черты лица Стеф резкими, а глаза большими. Она казалась старше, ей можно было дать и восемнадцать, и двадцать лет. На лбу так и читалось: «Fluchtling». Беженец.
        - Страхолюдина какая-то, - сказала Стеф, зажмурив один глаз. - Я же не такая. Вот чего я вытаращилась?
        - Потому что фотограф так сказал. Пошли.
        Прошагав квартал, они сели на красный «кэссборер», идущий через город в Инсброк, и Искин обеднел еще на две с половиной марки. Руку тянуло. Нет-нет - и раскаленная игла на долю секунды заходила от кончиков пальцев к плечу. Искин захлебывался дыханием и терпел, как мог. Такое уже бывало. Иногда он думал, что крохи-юниты в нем, не получая обновлений и инструкций, испытывают что-то вроде информационного голода и на короткий период сходят с ума. А может, сами затевают какую-то перестройку. Смышленые маленькие проныры. Только вот не предупреждают.
        Тише, мальчики, мысленно попросил их Искин. Вы что-то разошлись. Убьете еще меня ненароком. Тише.
        Юниты послушались. Юниты всегда его слушались. Это была странная связь, о которой так и не узнал Кинбауэр. Связь, которая однажды помогла ему бежать.
        Боль притупилась, исчезла. Глядя на Стеф, приникшую к стеклу, Искин подумал, что, наверное, совершает самую большую глупость в жизни. Фактически удочерил незнакомую девчонку. Стефания Искин. Кошмар. Бойтесь своих желаний. Хотя он и не загадывал ничего подобного, разве что чуть-чуть завидовал Балю.
        Интересно, что об этом думают юниты? Если они иногда действуют без его команды, значит, у них есть какое-то свое соображение? Отдельная подпрограмма? Во всяком случае, он никогда не думал о них, как о бездушных механизмах. Мальчишки, мальчики, ребята. И связь у них не односторонняя, он чувствует их состояние, их возбуждение, улавливает крохи информации, которые они прогоняют через себя.
        Правда, не имеет понятия, как.
        - Пап.
        - Да? - отозвался Искин.
        - А зачем ты это делаешь? - спросила Стеф.
        - Что делаю?
        - Ну, документы для меня.
        Стеф не оборачивалась, и Искин видел лишь ее слабое отражение в окне, поджавшее губы и следящее за прохожими по ту сторону «кэссборера».
        - Сама, помнишь, сказала, что я добрый.
        - Но я же тебе не нравлюсь.
        - Нравишься, - сказал Искин.
        - А с Ирмой ты спишь? - спросила Стеф, водя пальцем по стеклу.
        - Нет.
        - Так не бывает. Нельзя что-то делать просто так. А ты ей помогаешь и мне помогаешь. А я, может, не смогу взять тебя на море! - с надрывом произнесла она.
        - Я и не прошу, - сказал Искин.
        - Так попроси!
        Стеф резко повернула голову и посмотрела Искину в глаза.
        - Знаешь, - потер подбородок Искин, - у меня был друг, мы познакомились… в общем, в одном не слишком приятном месте.
        - В лагере, где тебя пытали электричеством?
        - Раньше. В тюрьме. Это давно было. Нас там били хорошо, а кормили, знаешь, не очень. А друг, Герхард его звали, был меня лет на десять старше. Он был из тельмановцев, из коммунистов. Они даже Штерншайссера как-то побили, когда он еще был простым капралом не существующей уже фольддойч-армии.
        - Честно?
        - Так он мне рассказывал. В тех условиях, знаешь, не имело смысла врать. Он все жалел, что промахнулся тогда булыжником. Возможно, и не было бы сейчас Штерншайссера, попади Герхард тому в голову.
        - Или он был бы одноглаз!
        Искин поправил шляпу на голове у девчонки.
        - Может быть. Так вот, там нас кормили один раз в день. Кусок хлеба и вода с капустными листьями, которую по недоразумению назвали супом. Похлебал - и свободен. Чувство голода сводило меня с ума. К допросам с пристрастием я привык. Они даже прибавляли мне сил, как это не удивительно. Отвлекали от острой необходимости что-либо сожрать. Зато в камере я лез на стенку. Знаешь, тюремщики были глупы. Рассчитывая на признание, им стоило предложить мне полноценный ужин!
        Искин умолк.
        - И что? - спросила Стеф.
        - Что? Ах, да, каждый вечер Герхард отдавал мне свой кусок хлеба. Представь, он хранил его целый день, чтобы я… Прятал где-то, - Искин хмыкнул, вспоминая. - Я совершенно не помню вкуса тех кусков. Может, хлеб был замешан на крысином помете и сейчас бы при всем желании не полез мне в горло. Но тогда каждая хлебная крошка была для меня как манна небесная. Ну, как для тебя концентрат господина Пфальца.
        - Он вкусный.
        - Да, - кивнул Искин. - Но, наверное, мясной пирог вкуснее?
        - У меня нет возможности каждый день есть мясные пироги, - сказала Стеф. - Один раз я ела картофельные очистки.
        - Постой, я не закончил, - сказал Искин. - Когда я спросил Герхарда, зачем он мне помогает, если сам едва жив, знаешь, что он мне ответил? Последнее время он почти не ходил и мочился кровью. Ему сломали несколько ребер. Отбили почки. Вывернутые из суставов пальцы он перемотал себе сам. Мясо с лица все сошло, осталась лишь кожа, обтянувшая кости черепа.
        Стеф ткнулась лбом ему в плечо.
        - Зачем ты… Ты думаешь, я взрослая и ничего не боюсь?
        - Я просто хочу объяснить тебе, что есть иное, чем видеть во всем выгоду лично для себя, - сказал Искин. - Герхард это объяснил мне тогда. Знаешь, он улыбнулся и произнес: «Я помогаю тебе, парень, потому что могу». Вот так.
        Весь оставшись путь они молчали. Только выходя из «кэссборера» Стеф спросила:
        - Твой друг умер?
        - Да, - ответил Искин, - он умер. А я выжил.
        - Тогда мы должны спасти Кэти, - сказала Стеф, крепко сжав его пальцы.
        - Я помню.
        Весь комплекс зданий санитарной службы был сложен из красного кирпича. Административная часть. Склады. Помещения обработки и временного содержания. Помещения для персонала. Гаражи. Приемный пункт. Помещение учета и статистики. И сбоку - длинное здание, где уместились миграционное бюро и отделение центра адаптации. Территорию окружала крупноячеистая металлическая сетка, и Искину в очередной раз стало не уютно, когда он попал внутрь. Почти Шмиц-Эрхаузен.
        Здесь было многолюдно и шумно. Отправлялись фургоны с зелеными крестами, прибывали автобусы и грузовики, за вынесенными на улицу столами сидели люди, им что-то рассказывали, к приемному пункту и обработке змеились очереди, ходили военные патрули. Звучал дойч, звучал какой-то балканский язык, пестрая толпа цыган кричала на романи.
        Стеф, оробев, пристроилась сзади.
        - Не потеряйся, - сказал ей Искин.
        Ему вдруг подумалось, что он мог и не брать девчонку сюда. Для того, чтобы продлить пособие, Стеф была совсем не нужна. Впрочем, на всю эту кухню ей посмотреть стоило. Вдруг еще пригодится.
        В холле миграционного бюро Искин заметил прикрепленные к стене телефоны и вспомнил о Мессере. Он усадил Стеф на скамейку, а сам занял очередь к аппаратам, выловив в кармане визитку. Тут же, в окошке отделения почты разменял марку на десять монеток «telefongroschen».
        Люди входили и выходили, полицейский с руками за спиной прошелся по холлу. Стеф тискала свою карточку.
        Стоявший перед Искиным худой усач выговорил бесплатную минуту и освободил аппарат. Лем приложил теплую трубку к уху, отжал рычажок и по сигналу набрал номер. Какое-то время соединения не было, затем что-то щелкнуло, и простуженный голос сказал:
        - Слушаю.
        Искин, чтобы не подслушали, отвернулся к стене и прикрыл динамик ладонью.
        - Господин Мессер?
        - Да, - отозвались на том конце провода.
        - Это Леммер Искин.
        - Кто?
        - Георг Шлехтер, если хотите. Мы с вами разговаривали на Зиман-аллее.
        - Шле… Да, простите, теперь вспомнил. Извините, второй день сплю урывками. Память - как решето. Что вы хотите?
        - Нам надо поговорить. У меня есть некоторые соображения…
        - Где? - не дослушав, сказал Мессер.
        - Если можно, то завтра, в том же кафе. Я приду пообедать.
        - Хорошо, я понял, - Мессер кашлянул. - Еще что-то?
        - Нет.
        - Тогда до завтра.
        Трубка разразилась короткими гудками. Искин ссыпал «telefongroschen» в карман. Не понадобились.
        - Стеф?
        - Да, пап.
        - Поднимайся.
        Глава 7
        Новую социальную карточку Искин получил без задержек. Выстоял очередь в кабинет к инспектору Шульману, отдал документы и через пять минут разбогател на двенадцать отрывных корешков. Также ему продлили ежемесячное пособие в пятьдесят семь марок, которые при предъявлении идентификатора можно получить в любом городском почтовом отделении или отделении Национального банка.
        - Кстати, - инспектор Шульман, тихий, одного возраста с Искиным, гладко выбритый мужчина в очках, постучал ногтем по документам, - вы знаете, что со следующего года вы не сможете претендовать на денежное пособие?
        - Почему? - спросил Лем.
        - Вы зарегистрированы уже три года. Считается, что за это время вы должны ассимилироваться и найти работу. В ноябре ваше пособие будет аннулировано.
        - Извините, - сказал Искин, - но беженцев в городе много, а работы почти нет.
        - Вставайте на биржу.
        - Я состою там уже полтора года.
        - Вы думаете, это моя проблема? - тихо спросил инспектор. - Уезжайте.
        - К морю, - пробормотал Искин.
        - Что?
        - Мне как раз советуют податься к морю, - усмехнулся Лем.
        - Правильно советуют, - кивнул Шульман. Очки его сверкнули, ловя свет лампы. - Поверьте, если вы не устроились здесь за такой срок, то будет лучше вам попытать счастья в другом месте. Собственно, мы говорим это сейчас и новоприбывшим беженцам. Некоторые сразу пересекают нашу страну транзитом.
        - И кто их принимает?
        - Португеза. Греция. Алжир.
        - Там же война, - сказал Искин.
        - Где?
        - В Алжире.
        - Значит, Тунис. Но это не важно. Вы же наверняка работаете, только не легально. Скажите спасибо, что вам это позволяют.
        - Видите меня насквозь?
        - Вижу, - сказал испектор. - Вы хорошо одеты для безработного.
        - И то, что мне не получить местную аттестацию, тоже видите?
        Шульман пожал плечами.
        - Если у вас есть техническая или иная специальность, то для работы по ней нужны подтверждающие документы.
        - Из Фольдланда?
        Искин издал смешок. Инспектор позволил понимающе улыбнуться.
        - Можете получить образование по специальности здесь.
        - Это стоит денег, господин инспектор. И времени.
        - А что вы от меня хотите, господин Искин? - посмотрел на Искина Шульман. - Есть правила. Есть государственные интересы. У нас, извините, не такая экономическая ситуация, чтобы носиться с каждым беженцем, как с драгоценностью. У нас своих ртов… И помощь от лиги наций урезают с каждым годом. Считается, что поток мигрантов из Фольдланда находится под контролем. Вы знаете, что у нас одних инвалидов после войны - триста тысяч? А у вас - две ноги, две руки, голова…
        - Спасибо, я понял, - поднялся Искин.
        - Я очень на это надеюсь, - сказал инспектор.
        На складе Искин по корешку получил вещевой мешок с пятью пачками рисового концентрата и семью пачками пшенной каши, три банки сахарина, две банки свинины и пять пачек чая. Также ему выдали на месяц зубного порошка, бритвенных лезвий и мыла.
        - Ого! - оценила Стеф.
        - Ничего не «ого», - сказал Искин мрачно. - Раньше давали больше.
        - А ты будешь делиться с Ирмой?
        - Обязательно, - Искин приладил мешок на плечо.
        - Тогда давай ей отдадим пшенную кашу, - попросила Стеф. - Я никогда ее не любила. Значит, невелика потеря. А рисовый концентрат оставим себе. Из него даже торт испечь можно! Я тебе испеку!
        - А свинину?
        Девчонка вздохнула.
        - Хорошо. Одну банку.
        - Хм, ты щедрая, оказывается.
        - Вообще-то я учусь у тебя, - сказала Стеф.
        - Ты молодец, - похвалил Искин. - Кстати, давай-ка мы заодно сдадим анализы.
        - Ты?
        - Нет, ты.
        - Я? Пап, вообще-то я уже не хочу. Фруктовая вода вся вышла.
        Искин улыбнулся. Папа и папа. Так можно и привыкнуть. Предупредить что ли Берштайна и действительно махнуть на море? Пусть Мессер разбирается с заражением самостоятельно. Вроде умный мужик, осилит. А посвящать безопасника в интимную жизнь обитающих в себе юнитов Искин в любом случае не собирался.
        - Значит, возьмут на анализ кровь.
        - Из вены?
        - Да, из вены. Боишься?
        - Не люблю. В Фольдланде брали каждый год.
        - Зачем?
        - Я не знаю, - пожала плечами девчонка. - Программа здоровья нации.
        Они дошли до одного из медицинских корпусов. Люди входили и выходили. Пахло специфически - хлором, мочой, нашатырем. У дверей курил санитар в форменной зеленой куртке. Внутри гардероб принимал верхнюю одежду.
        - Пап, - сказала Стеф, оттягивая Искина на ступеньки крыльца, - я кое-что вспомнила.
        - Что?
        - Я уже сдавала кровь. Нас возили на фабрику и хотели дать работу. Надо было то ли шить, то ли мотать пряжу. Три пятьдесят за смену!
        - Серьезно?
        - Давай я сдам завтра? - с надеждой посмотрела девчонка.
        - Завтра у нас «Сюрпейн», - сказал Искин.
        - После «Сюрпейна»!
        - Все-таки боишься?
        - Знаешь, какой иглой нас кололи в Кинцерлеерне? Я все думала, что мне насквозь локоть проколют!
        - Ладно, погоди, - Искин вспомнил про внучку Отермана. - Который сейчас час?
        Стеф поднялась к санитару. Искину не было слышно, что она спросила его, но тот с готовностью повернул запястье, блеснув стеклом наручных часов.
        - Два двенадцать! - возвращаясь, перескочила через ступеньку Стеф.
        А Отерман будет ждать до без пятнадцати три. За полчаса на Гроэке… нет, на Литмар-штросс… На омнибусе впритык. Надо брать такси.
        - Хорошо, - решил Искин, - едем домой.
        - Класс!
        Они пошли к воротам.
        - Ты погоди радоваться, - Искин подбил вещевой мешок на плече. - Я завтра работаю. Поэтому сюда тебе придется пойти с кем-то другим.
        - Я могу сама, - сказала Стеф.
        - Я попрошу Генриха-Отто. У него, кажется, выходной.
        Девчонка остановилась.
        - Это, между прочим, не правильно.
        - Если помнишь, это было одним из условий твоего проживания.
        - Сдать анализы с Бальтазаром? - фыркнула Стеф.
        - Помириться с ним.
        - Мы, вообще, не ссорились.
        Искин развернул девчонку к себе.
        - Стеф, - сказал он, глядя в обиженные карие глаза, - когда ты в силу каких-то обстоятельств, предпочитаешь делать не то, что должна делать, ситауция всегда становится только хуже. Сама же отказалась от анализов сегодня.
        - Я передумала.
        - Уже поздно.
        - Почему?
        - Потому что теперь нам необходимо быстро поймать такси.
        Искин вытянул руку на краю тротуара. Стеф, помедлив, встала в метре от него и вытянула свою.
        - Не злись, - сказал Искин.
        - Знаешь, - сказала Стеф, посопев, - сейчас твои шансы поехать со мной к морю очень понизились.
        - Прости.
        Автомобили проезжали мимо. «Австро-даймлеры» и «штейры» соревновались с «мерседесами» и «порше». До голосующих отца то ли с дочерью, то ли с сыном им не было никакого дела. Наконец впритирку к тротуару подкатил новенький «фольдсваген», видимо, буквально вчера сошедший с конвейера в Вольсбурге и купленный городским бюро перевозок. Черный низ, кремовый верх.
        Искин открыл дверцу.
        - Литмар-штросс, Гроэке-штросс.
        Водитель, молодой, усатый парень в коричневой замшевой куртке кивнул.
        - Садитесь.
        Он подвел счетчик. Стеф забралась на заднее сиденье, и Искин передал ей мешок.
        - Я выйду на Литмар, - сказал он ей. - Тебе придется готовить и ужинать одной. Справишься?
        - Пфф! - сказала Стеф.
        - Если что, иди к Ирме. Ну, если там…
        - Господин… - позвал водитель. - Здесь нельзя долго стоять.
        - Да-да.
        Искин плюхнулся на переднее пассажирское сиденье и сразу полез за портмоне. Такси тронулось, громко защелкал счетчик, отмеряя метры пути. В маленьком окошке, позвякивая, двадцать грошей за посадку превратились в двадцать пять.
        Дзонн! В тридцать.
        - Сначала на Литмар, к полицейскому участку, - сказал Искин, вынимая купюру в десять марок. - Знаете, где это?
        - Конечно, - сказал водитель.
        - Потом к общежитию на Гроэке, что у шоссе на Весталюдде.
        - Понял.
        - Вот десять марок, - Искин положил банкноту рядом с рычагом переключения скоростей. - Сдачу отдайте дочери.
        - Хорошо.
        Водитель прибавил скорость. Они вывернули на длинную, изломанную Плоймар-штросс, которая шла через центральные районы. По-остмаркски крепкие, низкие дома под дранкой и черепицей уступили место железобетонным колоссам, желтые, светлые фасады - серым стенам под маркизами и витринному стеклу.
        - Стеф, - повернул голову Искин, - я буду поздно. Ты не жди, ложись спать без меня. Да, вот ключ.
        Он передал девчонке ключ от комнаты.
        - А ты? - спросила Стеф.
        - У меня - дела, - сказал Искин. - Может быть, я вернусь уже утром. Наверное, это даже более вероятно.
        - Я поняла, - сказала Стеф.
        Она помрачнела и скрестила руки поверх вещевого мешка, стоявшего на коленях. Искин, отворачиваясь, вздохнул.
        - Это не то, что ты думаешь.
        - Я ничего такого не думаю, папочка, - сказала Стеф.
        Искин почувствовал пинок по спинке сиденья.
        - Стеф…
        Сбоку понимающе завел глаза водитель: ох уж эти дети! Никакой личной жизни не оставляют родителям.
        - Стеф, я не понимаю…
        - Ты уже на десять километров дальше от моря!
        Пощелкивал счетчик. На очередном повороте солнце выстрелило в лобовое стекло, заставив Искина дернуться и прикрыться рукой, почти ослепнув. Сквозь пальцы зарябили тени буков и тополей. Водитель прижался к рулевому колесу. Промелькнули здание почтамта и площадь имени Вальтера фон дер Фогельвейде с мраморной фигурой, простершей руки над городом. Кажется, поэт какое-то время служил придворным миннезингером у местного герцога. В одной руке - лютня.
        Дзонн! Три марки сорок пять грошей, если скосить глаза.

«Фольдсваген» неожиданно вильнул и прижался к обочине. Совсем рядом выросла ограда из чугунных прутьев, прутья украшали щитки с двуглавыми орлами. За оградой стояла пара полицейских автомобилей.
        - Литмар-штросс, - сказал таксист. - Полицейский участок.
        - Спасибо.
        Искин принялся выбираться. Стеф демонстративно отвернулась. Наверное, надо было что-то сказать ей, соврать, разрешить купить на сдачу сладостей, но Искин не придумал ничего, кроме неумной шутки.
        - Весь концентрат не слопай, - сказал он.
        Глупо.
        Стеф ничего не ответила, лишь шевельнула плечом, руки ее обняли мешок, а Искину вдруг сделалось так тоскливо, так неуютно, так тошно, что он, поймав в пальцы один из прутьев ограды, почти зайдя во двор полицейского участка, шагнул назад.
        - Стеф…

«Фольдсвагена» уже не было у обочины. Уехал. Несколько секунд Искин стоял неподвижно, уминая в себе странное чувство, будто он упустил что-то важное, не сказал, не выслушал, сделал что-то не так. Во рту скопилась противная, кислая слюна. Далеко до моря… Неужели это расстроило? Или сам вид Стеф, повернувшейся к нему затылком?
        Ну, дурак, дурак, сказал себе Лем.
        - Господин Искин?
        От Гроэке-штросс к нему подошел Отерман. Был он в старомодном темном костюме, при галстуке и в шляпе.
        - Здравствуйте, - сказал Искин.
        Отерман пожал ему руку.
        - Вы пунктуальны. Вам действительно так важно проверить мою внучку?
        - Если бы мне дали возможность, я проверил бы всех ребят, что поймали вместе с ней. Кстати, Финн сейчас на месте?
        - Да.
        - Вы предупредили его насчет моей дочери?
        - Таких вещей я не упускаю, - сказал Отерман, кажется, слегка обидевшись.
        - Простите, она поехала в общежитие одна…
        - Финн ее пропустит.
        - Спасибо.
        В вестибюле участка у длинной выгородки Отерман остановился, снял шляпу, глядя в зеркало, поправил седые волосы и крохотной расческой прошелся по усам.
        - Пойдемте, - сказал он Искину.
        За вестибюлем начинался зал, пройти в который мешал высокий деревянный барьер. За столом по ту сторону барьера сидел дежурный офицер. Виднелась только голова, увенчанная высоким кепи с орлом.
        В глубине зала сидели, ходили люди, кто-то курил, светили большие лампы, постукивали клавиши пишущих машинок, звучало радио. На окрашенных серой и зеленой краской стенах висели редкие плакаты.
        - По какому вопросу? - обратив внимание на вошедших, спросил полицейский.
        - К господину инспектору, - сказал Отерман. - По поводу внучки. Ее арестовали.
        - Имя инспектора?
        Отерман вытащил листок с неровно накорябанной фамилией, сощурился.
        - Господин Хартиг.
        - Сейчас. Присядьте, - показал на лавку полицейский и перевел взгляд на Искина. - А вы?
        - Я с ним, - сказал Искин, кивнув на Отермана.
        - Присядьте тоже.
        Дежурный офицер поднял трубку телефона. Голова его скрылась за барьером. Искин остановился у лавки, разглядывая фанерный щит с плохими рисунками пропавших людей.
        - Вы долго будете осматривать Агне? - спросил Отерман.
        - Вашу внучку? Минут пять, не больше, - ответил Искин.
        - Ну, это ничего.
        Старик сложил руки на коленях.
        - Господин Хартиг сейчас выйдет, - сказал дежурный офицер.
        Мимо него в вестибюль, обронив несколько слов, выбрался коллега в плаще. Стукнула дверь. На улице шумно выстрелил автомобильный глушитель.
        - Тихо здесь в последнее время, - сказал Отерман. - Как коммунистов в прошлом году передавили окончательно, так благодать.
        Из глубины зала к барьеру тем временем приблизился худой, высокий мужчина в сером крапчатом костюме. Он наклонился к дежурному, выслушал короткую речь и выпрямился.
        - Вы за внучкой? - спросил он Отермана.
        Лицо у него было бледное, синеватое даже, но на щеках цвел чахоточный румянец. Шея пряталась в мохнатом шарфе.
        Старик встал.
        - Да. За Агне Тернштюбер.
        - А вы ей кто?
        - Дед.
        Мужчина покашлял.
        - Документы, пожалуйста.
        Отерман протянул паспорт. Инспектор полистал его, сверил фото с оригиналом, потом взял журнал у дежурного и выложил его на барьер.
        - Укажите цель нахождения в участке, дату и распишитесь.
        - А цель какая? - спросил Отерман.
        - Визит к уголовному инспектору Карлу Хартигу, - сказал чахоточный. - Можете написать: за внучкой и постановлением о штрафе.
        - Большой штраф? - черкая чернильной ручкой в расчерченном листе, поинтересовался Отерман.
        - Достаточный. Он выписан на родителей, - инспектор посмотрел на Искина. - А вы?
        - Я врач. Я хотел бы осмотреть девочку, - сказал Лем.
        Хартиг подобрался.
        - По какому поводу?
        - У меня есть подозрения, что девочка заражена.
        - Чем?
        - Колонией юнитов. Сейчас расследуются несколько случаев…
        - Вы - специалист?
        - Да, по магнитонной терапии.
        Инспектор протянул руку.
        - Ваши документы тоже.
        - У меня только идентификатор, - сказал Искин.
        - А, так вы беженец!
        - Да, но в Фольдланде был знаком…
        - Этого не надо, - оборвал его Хартиг.
        Идентификатор и социальную карточку он, покашливая, рассматривал не в пример дольше паспорта Отермана.
        - Три года уже живете в городе? - спросил Хартиг.
        - Да, работаю в «Альтшауэр-клиник», правда, подсобным рабочим.
        Инспектор повертел социальную карточку.
        - Сегодня продлили?
        - Да.
        - И что вы хотите проверить? Насколько я понимаю, для этого необходимо оборудование? Хотя бы переносное. У вас что, с собой?
        - Нет, - сказал Искин. - Но мне достаточно только выявить признаки заражения, а они легко пальпируются.
        Он не стал пояснять, что это возможно только на начальных стадиях развития колоний.
        - Хм… понятно, - качнул головой Хартиг. - А пальпи… это чего?
        - Ощупывание. Достаточно рук, плечевого пояса и шеи.
        Инспектор почесал за ухом.
        - Даже не знаю.
        - Вот, - вернул журнал Отерман.
        - Вы распишитесь тоже, - сказал Хартиг Искину, отдавая документы.
        Искин вывел: «Визит к уголовному инспектору» и поставил подпись.
        - Так?
        Хартиг заглянул в журнал.
        - Да, следуйте за мной.
        Часть барьера, скрипнув невидимыми петлями, отошла в сторону, как калитка. Несколько окон были открыты, по залу гулял свежий воздух, ворошил бумагу. Окна выходили во двор, и Искин видел, как раздетые до пояса полицейские моют один из пары автомобилей. Кто-то позвякивал ложечкой в стакане.
        Хартиг, не останавливаясь, дошагал до прохода в коридор.
        - Сюда.
        Коридор был узок, два человека разошлись бы с трудом. И справа, и слева темнел ряд дверей. В дальнем конце коридор упирался в глухую кирпичную стену, но видимый короткий отрезок чугунных перил говорил о том, что там имеется лестница вниз, в подвал. В простенке висел плакат «Остерегайтесь шпионов!», дальше имелся еще один - с рекламой «австро-даймлеров».
        - Прошу.
        Инспектор ключом открыл третью или четвертую дверь по ходу слева.
        - А Агне? - спросил на пороге Отерман.
        - Сейчас ее приведут, - сказал Хартиг.
        В небольшом помещении стояли два стола, один - у забранного решеткой окна, другой - наискосок у стены. Остальную часть мебели составляли сейф, железный шкаф, четыре стула (один - под бумажными папками) и еще один шкаф, уже деревянный.
        Деревянный шкаф имел сходство с тем, что стоял у Искина в общежитии.
        - Берите стулья, садитесь.
        Хартиг расположился за столом, растворил в стакане с водой какой-то бурого цвета порошок и, морщась, выпил. Затем взялся за трубку телефона, всего один раз прокрутив диск. Несколько секунд они все вместе слушали громки гудки. Наконец, на том конце ответили.
        - Вахмистр Йоцке у аппарата.
        - Тимо, это Карл, - сказал инспектор, прижав трубку к уху. - Да, сверху, из кабинета. Сколько там наших бузотеров еще осталось? Да, тех, которые на Кристоф-штросс… Трое? Выводи девчонку… разумеется… У меня сидит ее дед, сдам с рук на руки. Как себя чувствуешь? Понял. Да, жду.
        Он опустил трубку на рычаг и повернулся к посетителям.
        - Придется минут пять подождать.
        Отерман кивнул.
        - Это можно.
        - А я могу осмотреть тех, кто был с девушкой в одной компании? - спросил Искин.
        Хартиг, занявшийся бумагами на столе, поднял голову.
        - Зачем? Девушки вам будет не достаточно?
        - Для полноты картины.
        - Извините, не могу вам этого разрешить.
        Инспектор кашлянул в кулак и вновь приник к документам. Искин смотрел, как он делает записи в одном журнале, в другом, как заполняет какой-то формуляр крупными буквами, как раскладывает перед собой в одном ему известном порядке исписанные убористым почерком страницы.
        Минута - и страницы отправились в серую папку с завязками.
        - Так, это штраф, - сказал Хартиг, протягивая листок Отерману.
        - Ох, - сказал старик, заглянув в него.
        - Разве много?
        - Тридцать марок? Чувствительно.
        - Можете оспорить апелляцией, - сухо улыбнулся инспектор. - На первый раз мы взяли по нижней планке. Владельцы пострадавших автомобиля, кафе и табачной лавки в виду неполной дееспособности молодых людей, насколько я понимаю, подадут иски на возмещение ущерба к их родителям. Ввиду доказанности правонарушения советую соглашаться с ними на мировую и не доводить дело до судебного процесса.
        - Но если Агне не виновата? - наклонился к столу Отерман.
        - Как? - удивился Хартиг. В руках его появилась еще одна папка, пухлая, грязно-зеленого цвета. - Это показания свидетелей, - на стол плюхнулись несколько скрепленных листов. - Это результаты экспертиз. - К первой пачке добавилась вторая. - Отчеты полицейских, рапорт лейтенанта Ульфа по задержанию четырех человек, подозреваемых в хулиганстве и порче чужого имущества, заявления потерпевших…
        Инспектор выкладывал документы перед Отерманом с изяществом игрока в покер, собравшим выигрышную комбинацию.
        - Наконец, - сказал он, взмахнув в воздухе последними страницами, - есть собственноручные признания. Вашей Агне тоже.
        - Это понятно, - вздохнул Отерман. - У меня одно возражение. А если это зараза? Ну, юниты. Если она сама не осознавала, что делает?
        Он оглянулся на Искина.
        - Такая возможность есть, - сказал тот.
        - Что, и призналась, не осознавая? - с насмешкой в голосе проговорил Хартиг. - Простите, но мне в мифическую заразу из Фольдланда не верится. Почему вдруг сейчас? - Он покашлял в кулак. - Почему вдруг у вашей внучки?
        - А Сальская область? - спросил Искин.
        - Фикция, - сказал инспектор. - У нас многие уверены, что юнит-заражением прикрыли кулуарные договоренности о переходе области к Фольдланду. Согласитесь, звучит правдоподобнее?
        - А санитарные службы и карантинные центры тоже фикция?
        - Нет, почему? Они для беженцев.
        - А магнитонная терапия?
        Хартиг собрал документы обратно в папку.
        - Боже мой, господин Искин, мне кажется, вы отстаиваете юнит-заражение из профессиональной солидарности. За пять лет, что я работаю здесь, я ни разу, поверьте мне, ни разу не сталкивался с людьми, поведение которых можно было бы объяснить заражением маленькими механическими жучками, которых и в лупу-то не разглядишь. А попадались и наркоманы, и сумасшедшие, и актеры, которых только в фильмах снимать. У вас-то самого в голове умещается, как эти жучки могут вами управлять? Они что, такие умные?
        Искин кивнул.
        - Это как раз…
        В дверь стукнули, и Искин умолк.
        - Да-да, заходите, - сказал Хартиг.
        На пороге возник полицейский. Темно-зеленые штаны. Темно-зеленый мундир. Одуловатое, немолодое лицо.
        - Господин инспектор, Агне Тернштюбер.
        Он завел в кабинет хмурую девушку. Девушке было лет восемнадцать-двадцать. На ней были темная длинная юбка, серая кофта и кожаная куртка, которую лет десять назад мог носить какой-нибудь военный летчик. В руках она тискала берет.
        Отерман поднялся со стула.
        - Агне.
        - Все нормально, дедушка, - сказала ему внучка.
        - Прошу сесть на стул, - показал ей Хартиг и повернул голову к вахмистру: - И вы, Йоцке, тоже останьтесь.
        - Слушаюсь, господин инспектор.
        Полицейский встал в простенке рядом с дверью и стал похож на предмет мебели. Хартиг жестом показал на девушку.
        - Прошу, господин Искин.
        - Агне, здравствуйте, - поднялся Искин, - я должен вас осмотреть.
        - Чего? - девушка, не веря услышанному, посмотрела на испектора, а потом на деда. - Какой-то хрен…
        - Это врач, Агне, - сказал Отерман, успокаивающе выставив ладони. - Он думает, что ты заражена.
        Девушка издала звук, полный сомнения.
        - Вы в своем уме? Я что, заголиться должна? При всех?
        Она подняла руки, собираясь защищаться. Взгляд ее заметался. Искин подумал, что не будь решетки на окне, Агне давно бы высадила стекло и выпрыгнула наружу. Боевая девушка. Кабинет был исключительно тесен для пятерых человек, и забиться в нем было некуда, разве что в угол, к сейфу.
        - Заголяться необязательно, - сказал Искин, останавливаясь. - Я не по этим болезням специалист.
        - А по каким? - с вызовом спросила Агне.
        - По юнитам, - сказал Искин.
        - Он по юнитам из Фольдланда, Агне, - посчитал нужным добавить Отерман.
        - Ка… каким юнитам? - нахмурилась девушка.
        Искин подставил поближе свой стул и сел.
        - Я объясню, - он протянул ладонь. - Дайте руку.
        - И все?
        - Только руку.
        У Агне был большеватый нос, но замечательные глаза. Щеки горели румянцем.
        - Это не больно?
        - Нет.
        Искин мягко взял боязливо протянутую девушкой руку.
        - Дело в том, - сказал он, сбивая чуть выше рукав кофты, - что развитие колоний юнитов сопровождается некоторыми уплотнениями под кожей, чаще всего, на плечах, под ключицами, на шее. Меня интересует только это. Я просто осторожно пропальпирую, Агне, твои предплечье и плечо.
        Искин повел ладонь к локтю. Юниты зашевелились, покалывая пальцы, заскользили от фаланги к фаланге. Осторожнее, мальчики. Нам надо проверить ваших кривых братцев, не вызывая подозрений.
        - Может слегка покалывать, - предупредил он.
        Агне следила за его действиями, приоткрыв рот. Судя по напряженному лицу, она ожидала, что вот-вот будет больно.
        Искин добрался до локтя девушки, подключил вторую руку. Выше, выше, забираясь под ткань платья под кофтой.
        - Ай! - выдохнула Агне.
        Отерман наклонился, раздув усы. Хартиг обеспокоенно привстал.
        - Больно? - спросил Искин.
        - Нет, - сказала Агне, покраснев. - Показалось, у вас руки - горячие.
        - И сейчас?
        - Нет, на мгновение.
        - Бывает.
        Искин сосредоточенно помял пальцами девчоночьи бицепс, трицепс, дельтавидную мышцы.
        - Сознание не пропадало?
        - Нет.
        - Когда закрывала глаза, под веками слова, обозначения не вспыхивали?
        - Нет.
        Искин остановил руку. Теперь ему надо было, чтобы никто и ничего не заметил. Поэтому он заговорил, чуть сильнее сжав плечо Агне:
        - Насколько мне известно, по всему городу в течение месяца прокатилась волна выступлений молодежи. Это так?
        Он повернул голову к инспектору.
        - Не могу вам сказать ничего определенного, - ответил тот, то ли в силу того, что не был уполномочен выдавать служебную информацию, то ли просто не владел теми данными, что находились в распоряжении санитарной службы и Мессера. - Это не самый лучший район города. Много беженцев. Среди беженцев много подростков. Они периодически попадают к нам в участок. Вот и все.
        - Тем не менее, - сказал Искин, - есть основания полагать, что большая часть тех, кто буянил в городе, в том числе, и местные студенты и школьники, подверглись заражению юнитами. Я знаю это со слов одного из санитарных инспекторов, которые сейчас забирают всех, у кого выявлены колонии, в карантинные центры. Считается, что они находятся под управлением фольдландовской программы по саботажу городской инфраструктуры.
        - Вы серьезно? - спросил Хартиг.
        - Да, - сказал Искин.
        Одновременно он дал команду своим мальчикам, и те тонким щупом-усиком проникли под кожу Агне.
        Девушка дернулась, но не вскрикнула, прикусив губу.
        - Что? - приблизив лицо, спросил Искин.
        - У вас ноготь, - тихо сказала Агне. - Он меня царапнул.
        - Прости. Потерпи еще минутку.
        Ему казалось, он непростительно долго держит руку. Подозрительно? Еще как! Три человека смотрят на то, что ты делаешь, во все глаза. А юнитам нужно время, около тридцати секунд, чтобы пробраться к легким, сердцу, шейному отделу позвоночника.
        Чтобы найти.
        - Господин Искин…
        - Да-да.
        - Что вы делаете? - спросил Хартиг.
        - Слушаю, - сказал Искин, начиная врать. - Иногда колонии близко к поверхности кожи формируют накопители, они прощупываются, но также их можно опознать по легкому биению, оно как пульс, только мелкий, едва уловимый. Достаточно какое-то время подержать подушечки пальцев, и его можно ощутить. При должном, конечно, навыке.
        - Ощущается?
        - Нет.
        Искин вздохнул и встал, оставляя усик, его остатки в Агне. Несколько минут - и тысяча-другая юнитов распадется на элементы, которые потом выйдут из тела девушки с мочой и потом. Никакой опасности.
        - Так что? - обратился к нему Отерман.
        - Здорова, - сказал Искин. - Никаких колоний я не выявил.
        Тряхнув рукой, Агне распустила рукав к запястью. Она с вызовом посмотрела на сидящего за столом инспектора.
        - Все? Я свободна?
        - Погоди, - сказал Хартиг, оттянув шарф на шее. - Господин Искин, вы можете постоять в коридоре. Нет, лучше во дворе, - он расписался в бумажке и передал ее Лему. - Ваш пропуск. Йоцке, вы тоже свободны.
        - Слушаюсь, господин инспектор.
        Вахмистр взял «под козырек» и открыл перед Искиным дверь.
        - Спасибо, - сказал, выходя, тот.
        - Э-э… господин доктор, - придержал его полицейский, когда они оказались в коридоре. - Про заразу вы точно знаете?
        - Да.
        Вахмистр помялся.
        - У меня сын недавно словно с ума сошел. Пропадает где-то вечерами, возвращается пьяный. Литературку почитывает, знаете, не совсем понятную. Не марксистскую, не коммунистическую, но… даже не могу сформулировать. В общем, о скрытом, о неявном среди нас, не поймите меня неправильно.
        Искин пропуском почесал висок.
        - И что?
        - А вдруг это и есть зараза? - вытаращил глаза Йоцке.
        - Вряд ли, - сказал Искин. - Заражение тем и характерно, что человек до включения программы ведет себя совершенно обычным образом, иногда даже не догадываясь, что он инфицирован. Да и сам период работы юнитов имеет узкие временные границы. Верхний предел - около двадцати часов. Ваш сын, скорее всего, просто увлеченный молодой человек. Очень многие сейчас обращают свое внимание на эзотерику.
        - Куда?
        - На скрытое, как вы говорите.
        - Да? - вахмистр, немолодой, грузный, застыл, глядя внутрь себя. - То есть, с этой стороны мне бояться нечего? - спросил он, подняв глаза на Искина.
        - Думаю, нет.
        Отдав пропуск дежурному офицеру, Искин вышел во двор. Вымытая машина блестела, вторую под шланг отогнали чуть в сторону. Сквозь листву тянущихся к небу буков и тополей побрызгивало солнце.
        Искин дошел до ограды, присел на каменный выступ, упираясь спиной в прутья. Ему необходимо было подумать. Он закрыл глаза. Так-так-так. Очень интересно. Внучка Отермана оказалась чиста. Ребята-юниты не нашли даже тени колонии. Что это значит?
        Ничего, ровным счетом.
        За день, пожалуй, колония выводится начисто. Кинбауэр когда-то ставил это в несомненный плюс технологии. Мол, у врага даже не будет доказательств, что она была использована. Юниты выполнили свою задачу и распались. Что предъявлять? Соли и шлаки? Повышенное потоотделение? Именно этим во многом объяснялась паника, охватившая всю Европу. Но Мессер говорил, что колонии у пойманных молодых хулиганов были своевременно обнаружены. Успех? Успех. Только не значит ли это, что у них была расширенная программа? Или она просто не успела завершиться? Впрочем, и у Кинбауэра не всегда колонии выводились гладко. А тут еще юниты битые, не стоит об этом забывать.
        Но что интересно: кто-то вдруг решил проверить погромщиков на магнитоне. Это было знание или наитие? Может быть, паранойя? Тогда он к этому неизвестному человеку должен испытывать чуть ли не родственные чувства. Он тоже параноик.
        Искин потер лицо ладонями. Дьявол, откуда эти юниты вообще взялись? У Агне нету, а у Паулины и многих других есть.
        У Стеф тоже есть… были. Что она говорила в такси? Она что-то же говорила в такси! Нет, кажется раньше…
        Искин зажмурился, вспоминая. Он захлопывает дверцу… Нет, в салоне, когда еще десять марок… И море все дальше, все дальше… Черт, не вспомнить! Зря еще усик, перестраховываясь, оборвал. Потери юнитов составили три тысячи четыреста девятнадцать особей. Мальчики вовсю восстанавливали поредевшую колонию и требовали сладкого. Ш-ш-ш, сказал он им, будет, будет вам пирожное.
        Что-то не складывалось, не сходилось. Нелепость происходящего сбивала Искина с толку. Никто в здравом уме не будет связываться с битыми юнитами со старой прошивкой. Это как «Pater noster». От зубов. Идиотизм - ставить всю операцию на грань провала. Идиотизм вдвойне ее в данном случае затевать. Пытаться развязать волнения и беспорядки в подкарантинном городе, где не продохнуть от санитарных служб? Для чего?
        Мотивы неведомого злоумышленника ускользали от Искина. Мысль бежала по кругу. Нет, это не Фольдланд. Определенно не Фольдланд. Как бы он не ненавидел государственную машину, выстроенную Штерншайссером, ей все же была присуща основательность и детальная проработка. И логика. Действия хайматшутц и иных служб не являлись ни спонтанными, ни хаотичными. Все они подчинялись единой цели.
        Великий Фольдланд. Может быть, по нынешним временам - великий Асфольд.
        Ладно, подумал он, откидываясь затылком на прутья ограды, самое логичное - это утечка технологии. Кто-то…
        Ага! - тут же возразил он себе. Кто-то свистнул чертежи, дневники, производственную линию и поставил ее здесь? И никто ни в Остмарке, ни в Фольдланде не в курсе? Самому не смешно? Это же совершенно невозможно при том уровне контроля, что застал еще он. Даже если программу после смерти Кинбауэра не смогли возродить, на километр, на десять километров случайный человек к Киле не подойдет. Исключительно по пропуску за подписью если не самого канцлера, то министра науки Кнопке или фольдкомиссара Эллера.
        А вот в Шмиц-Эрхаузен по соседству…
        Нет, все равно невозможно. Даже если допустить агента, ну, двух агентов, неведомым образом просочившихся в концентрационный лагерь, кто их оттуда выпустит живыми? Искин не помнил, был ли набор заключенных после смерти Кинбауэра. Кто-то мог попытаться… Но после его побега он полагал, что всю «arbeitsgruppe» заперли по палатам в корпусе и продержали там продолжительное время. Также, скорее всего, поступили и с персоналом, с санитарами и помощниками.
        Можно, конечно, поразмышлять о том, сам ли Кинбауэр ушел из жизни, передавал ли он кому-то все свои наработки перед смертью и передал ли полностью, но занятие это было неблагодарное. В пустых измышлениях толку - чуть.
        - Господин Искин.
        Лем отвлекся от синего неба и опустил взгляд. Перед ним, наклонившись, стоял Отерман. Из-за его плеча выглядывала Агне.
        - Вы в порядке?
        - Да, - сказал Искин. - Не беспокойтесь. Я просто задумался.
        - Я возвращаюсь в общежитие, - сказал Отерман. - Вы составите мне компанию?
        - Нет, - качнул головой Искин, - у меня еще есть дела. Я не посмотрел в зале, сколько было времени. У вас случайно нет при себе часов?
        Старик фыркнул.
        - Как раз есть.
        Он достал из кармана пальто отделанный серебром хронометр и сморщился, разглядывая положение стрелок.
        - Агне, помоги-ка, - он сунул часы внучке.
        - Четыре часа, дед, - сказала Агне, бросив быстрый взгляд на стрелки.
        - А поточнее?
        - Четыре девятнадцать, - Агне вложила хронометр в ладонь старику. - Все, я побежала.
        - Куда? - опешил Отерман.
        - У меня тоже дела.
        - Но твоя мать…
        - Дед, - обернулась Агне уже за оградой, - спасибо, что выручил. Матери с отцом не рассказывай, хорошо? Им лучше не знать.
        - А штраф? - воскликнул Отерман, взмахнув серым квитком.
        - Заплати, - тенью в конце ограды возникла Агне. - Я потом тебе отдам.
        Девушка исчезла. Повернувшись, Отерман встретился глазами с Искиным.
        - Вся в мать, - слабо улыбнулся он.
        Искин коснулся его плеча.
        - За моей Стеф проследите, пожалуйста.
        - Конечно, - рассеяно произнес старик, сложив квиток пополам.
        - До свидания.
        - Да-да.
        Оставив Отермана, Искин двинулся по Литмар-штросс в поисках какого-нибудь кафе. В планах его было сначала подкормить юнитов. Затем он подумал о парикмахерской. За тридцать грошей хотя бы навести порядок на голове. Месяца три не стригся. Дальше… Он сошел с тротуара под сень арки и, оглянувшись, занялся подсчетом финансов. В портмоне обнаружилось двадцать семь марок, еще три марки (две одномарковые банкноты, остальное - мелочью) набралось в карманах брюк. Негусто. За два дня, получается, он потратил две трети месячного бюджета. И это еще не вечер!
        Впереди - «Тиомель».
        Впрочем, кажется, в «Тиомель» его пригласили. Значит, платить, скорее всего, не придется. И здесь Искин был готов наступить на горло своей порядочности. Ну и что? Он купит букет прекрасных весенних цветов. Размен неравноценный, но кто знает, во что выльется ужин? Может, муж Аннет ворвется в ресторан, как потенциальный рогоносец, и устроит скандал с битьем посуды и зеркал.
        Хотя он же уехал. Или не уехал?
        Искин посопел. Он вдруг понял, что не может вспомнить лица Аннет. Высокая. Короткие светлые волосы. И, кажется, светлые глаза. Голубые. Или зеленые? Кошмар, честно говоря. Отвратительное чувство.
        И куча времени до восьми часов.
        Спрятав портмоне, Искин повернул с Литмар-штросс на коротенькую Хохмитц и мимо домов, выкрашенных в желтый и коричневый, вышел на оконечность Кламке-штросс, с которой по Людвиг-аллее зашагал в направлении Бушелен. Он придумал, чем себя занять. Кроме кафе и парикмахерской он зайдет к Берштайну, если он еще в клинике, и договорится о проверке Стеф. В таком Берштайн точно не откажет.
        А далее до Криг-штросс и «Тиомель» он прогуляется медленным шагом и подготовится к беседе с Мессером завтра.
        Зеленые, вспомнил Искин. Глаза - зеленые.
        Это привело его в бодрое расположение духа, и он как-то незаметно для себя отмахал с километр. На Бушелен выходить не стал, а сквериком прошел на параллельную улочку, где цокольные этажи крепких домов в пять-семь этажей занимали пекарни, овощные лавки и маленькие семейные кафе.
        Было еще светло, хотя кое-где уже зажгли фонари и вывески. Кафе «У Леопольда» прельстило Искина вывеской с веселым бородачом, зажавшим в зубах сосиску. Под звон колокольчика он открыл дверь и оказался в уютном крохотном зальчике с квадратными столиками и висящими на цепях лампами. Витринные окна были исполнены в виде витражей, пол по углам был посыпан опилками.
        - Добрый день!
        Посетителей было всего двое, они сидели в дальнем углу, Искин был третьим, и хозяин кафе сам вышел к нему, чтобы принять заказ. Он был черноволос, улыбчив, усат, но не имел разлапистой, как на вывеске, бороды. Лет тридцать. Рубашка, брюки, темно-синий фартук. Из-за стойки выглядывал мальчишка лет двенадцати.
        - Вам столик?
        - Да, - сказал Искин.
        - У нас домашнее пиво и лучшие в городе сосиски, - сказал хозяин кафе.
        - Кофе?
        - Разумеется. Колумбийский.
        - Если можно - сладкий.
        Мужчина кивнул, хотя в лице его читалось, что портят кофе сахаром только совершеннейшие тупицы.
        - Пирожные у вас есть?
        - Штрудель, - владелец кафе подвел его к столику у окна. - А здесь можно повесить одежду.
        Он показал на разлапистый крючок на стене.
        - Тогда кофе и штрудель, - сказал Искин, медленно выбираясь из плаща.
        - Это обойдется вам в полторы марки.
        - Замечательно!
        - Штрудель - малиновый, и я для вас посыплю его сахарной пудрой.
        Искин сел на стул.
        - Это было бы кстати, - сказал он.
        - В вас без труда угадывается сладкоежка, - улыбнулся мужчина. - Пять минут!
        Искин кивнул, сложив ладони на белой скатерти. Один из посетителей встал и нетвердым шагом направился к выходу.
        - Пока, Феликс! - крикнул ему перебравшийся за стойку хозяин кафе.
        Тот махнул рукой. Звякнул колокольчик. Словно разбуженный этим звуком, оставшийся в одиночестве мужчина за дальним столиком вскинул голову. Взгляд его остановился на Искине.
        - Ты воевал? - крикнул он через весь зал.
        - Что? - спросил Искин.
        - Сейчас…
        Посетитель поднялся и, прихватив с собой тарелку с сосисками, пошел к неожиданному собеседнику.
        - Мориц! Мориц! - Владелец кафе, оставив электрическую кофемолку, перегнулся через стойку в попытке преградить ему путь. - Ты пьян. Ты наделаешь глупостей!
        - Вот еще!
        Мужчина ловко обогнул протянутую шлагбаумом руку.
        - Так, значит, ты не воевал.
        Он шлепнулся на стул напротив Искина. Тарелка, не растеряв ни одной сосиски, расположилась в центре стола.
        - Мориц!
        Владелец кафе, красный, как вареный рак, поймал его за плечо.
        - Стефан, я себя контролирую, - произнес посетитель.
        - Ты мешаешь человеку, - сказал Стефан, извинительно, для Искина, прижимая ладонь к груди. - Дай ему спокойно попить кофе.
        - Я просто поговорить.
        Мориц уставился на хозяина кафе водянистыми глазами.
        - Но, может быть, господин не хочет с тобой разговаривать.
        - Да?
        Удивление Морица было неподдельным. Он всем телом повернулся к Искину. Лицо у него было грубое, мясистое, выбритое до синевы. Справа, от виска к нижней челюсти, шел кривой рубец, видимо, след от осколка или сабли.
        Возрастом он был постарше Искина, но если застал Мировую войну, то, скорее всего, рядовым или унтер-офицером.
        Носил он иссиня-серый (гехтграу) мундир старого военного образца. На левой стороне темнела бронзовая медаль «За храбрость» на красно-белой ленте. Искин вспомнил, что с извещением о смерти отца им передали знак «За ранение» и «Железный крест». Будто это как-то могло утешить.
        - Так ты, значит, против поговорить? - с вызовом спросил Мориц.
        Искин улыбнулся.
        - Нет, мы вполне можем поговорить.
        Мориц замедленно кивнул, словно не ожидал согласия.
        - Уважаю. - Он перевел взгляд на хозяина кафе. - Ты слышал, Стефан? Две кружки твоего темного, мне и моему другу.
        - Господин, - наклонился к Искину Стефан, теребя край фартука. - Вы действительно не имеете ничего против…
        - Нет, - сказал Лем.
        Ему надо было убить время до Аннет, и он посчитал, что такой способ ничем не хуже длительной прогулки. До Берштайна-то он доберется в любом случае.
        - Тогда кофе и штрудель - за мой счет, - тихо сказал владелец кафе.
        Слух у Морица оказался тонкий.
        - А пиво? - спросил он.
        - Извини, Мориц, - сказал Стефан, - но об этом мы не договаривались.
        - Справедливо, - Мориц покопался в карманах брюк и выудил оттуда несколько монет. - Этого хватит?
        - Две кружки.
        Хозяин кафе, собрав монеты с чужой бугристой ладони, вернулся к стойке. Мориц пошевелил тарелку с сосисками и посмотрел на Искина.
        - Значит, не воевал.
        - Отец воевал, - сказал Искин. - Второй Магдебургский полк.
        Мориц хлопнул ладонью по столу.
        - Ха! Не было у нас такого!
        - В Фольдланде, - добавил Искин.
        - А-а! - протянул Мориц. - Что ж, это возможно, - согласился он, потеребив подбородок. - Ты тоже мог воевать.
        - Мне было шестнадцать.
        - Значит, я был постарше.
        Мориц, хмыкнув, взял одну из сосисок пальцами и откусил от нее две трети. Незаметно появился Стефан, поставил перед ним две кружки с темным пивом. Также незаметно перед Искиным появилась чашка с горячим кофе и блюдце с посыпанным сахарной пудрой штруделем. Салфетка, вилка, стакан воды.
        Какое-то время Мориц, дожевывая сосиску, смотрел, как пена в его кружке оседает на стеклянных стенках.
        - И что ты об этом думаешь? - спросил он.
        - О чем? - уточнил Искин.
        - Об объединении.
        Мориц глотнул пива и подвинул вторую кружку Искину с кивком, мол, давай, твое, уважь собеседника.
        - Я лучше кофе, - улыбнулся Искин.
        - Как хочешь, - покладисто сказал ветеран, забирая кружку обратно. - Было бы предложено. Так что?
        - Сейчас.
        Искин вилкой оттяпал кусок штруделя от целого и отправил в рот. Затем он пригубил кофе. Стало хорошо, легко, весело. По телу разлилось тепло. Благодарность юнитов, принявшихся с энтузиазмом восполнять поредевшую колонию, словно иголочками исколола живот, плечи, виски. Тише, малыши, тише.
        Искин не смог отказать себе в том, чтобы под мутным взглядом Морица с удовольствием вычленить и умять второй кусок. Малиновое желе вытекало из штруделя, будто кровь.
        - Любишь штрудель? - непонятно спросил Мориц.
        - Да.
        - А некоторые, когда не хотят отвечать, ищут, чем бы себе рот залепить. Готовы дерьмо жрать. Ты же не из этих?
        - Нет, - сказал Искин.
        Попытка оскорбить выглядела забавно. Мориц двинул челюстью.
        - Ну так и скажи, ты за или против, чтобы мы с вами объединились? Наш Остмарк и ваш Фольдланд. Наш Шульвиг и ваш Штерншайссер.
        - Нет.
        Мориц, уже собравшийся согласно кивнуть, вскинул белесые брови.
        - Как - нет?
        - Нет, - повторил Искин. - Я против объединения.
        Ветеран придвинулся. Глаза его вспыхнули интересом.
        - Ну-ка, ну-ка, господин хороший, скажи мне, почему?
        Он был пьян, но пьян в той степени, когда тянуло поговорить, излить душу и найти истину. Хотя, конечно, Искин не мог поручиться, что в следующую минуту пивная кружка от Морица не полетит ему в голову. Рисковый вы парень, господин Шлехтер, словно бы шепнул ему на ухо Август Мессер.
        - Зная воинственность Штерншайссера, - сказал Искин, - могу с уверенностью предположить, что его интересует кооперация двух наших стран только затем, чтобы нарастить военный и мобилизационный потенциал.
        - Это плохо? - спросил Мориц.
        - А что в этом хорошего? - Искин отпил кофе. - Это только означает, что в скором будущем нас ожидает война.
        - Лягушатники и островитяне давно на это напрашиваются.
        - А если снова напросимся мы?
        Мориц прищурил один глаз, словно выцелил в Искине врага.
        - То есть, ты считаешь, - сказал он, тряся рукой, - что нам стоит простить позорную капитуляцию, к которой они нас принудили? Простить унижение? Простить нищету и голод послевоенных лет? Простить контрибуцию?
        - Да, - сказал Искин. - Забыть. Двадцать лет прошло.
        - Не-ет уж, - ухмыльнувшись, качнул головой Мориц, - не в этот раз. Мы стали сильнее, хитрее, опытнее. А они, как всякие победители, которые уверовали в успех, не понимают, что внутри заражены, как сифилисом, спорами будущего поражения. Под бархатной кожей их благополучия копится гной слабости.
        - Это из Штерншайссера, - сказал Искин.
        - Ага.
        - Я слышал эту речь.
        - От нашего канцлера такого не услышишь. Вот скажи, - вооружился сосиской Мориц, - плохо ли, что люди думают об объединении? Разве плохо, что все эти ваши мелкие курфюрства, а затем герцогства и королевства слепились в одну страну? Выжили бы они поодиночке? А Фольдланд? Даже с капитуляцией кайсера он не разлетелся на мелкие части и сделался только сильнее. Ему не хватало лидера, способного возглавить народ в трудный период, и такой лидер появился. И хвала Господу, так я считаю.
        - Чего он хочет, этот лидер, вот в чем вопрос, - сказал Искин, ломая штрудель.
        Ветеран хмыкнул.
        - Он ничего не хочет, он выражает устремления масс.
        - Это опять из его речи.
        - А это так и есть! Его выбрали? Выбрали. И выбрали трижды! Как лидера партии, как канцлера, как вождя. Значит, народ доверил ему вести себя за собой.
        - Не весь народ.
        - Ты про коммунистов, социал-демократов и прочую шваль? Забудь их! Все, на что они были способны, это призывать к забастовкам и демонстрациям. Часть того дерьма, что не умела работать и не желала порядка, конечно, теряя штаны, побежала с ними в первых рядах. И что, многого они добились?
        - Нет, - сказал Искин.
        Мориц несколькими большими глотками осушил кружку и вытер губы тыльной стороной ладони.
        - А знаешь, почему? - спросил он. - Я тебе скажу. За ними не было силы. За ними не было народной поддержки. Против чего они выступали? Против капитала и угнетения. Против промышленников и финансистов. Против денег и богатства. У нас тоже здесь поднимали было головы, разевали рты. Бей богачей! Бей капиталистов! Дураки! На что они надеялись? Мне это не понятно. Это куда они всех загнать хотели, а?
        Несколько секунд взгляд Морица пьяной мухой ползал по столу, пока не наткнулся на полную, с опавшей уже пеной кружку.
        - Так ты будешь пиво?
        - Нет, - сказал Искин.
        - Правильно.
        Мориц сделал несколько гулких глотков. Но лицо его не разгладилось, а словно сжалось, рубец побелел.
        - Лет пять назад, - сказал он, наклонившись, будто втихую выбалтывая секрет. - Еще до всего этого бардака с беженцами гоняли мы коммунистов. У них, значит, шуцбунд, «союз рабочих сил», еще какой-то союз, чуть ли не Красный…
        Замолчав, он посмотрел на Искина - понял ли тот, о чем он?
        - Я слушаю, - сказал Искин.
        - Красный Союз, - повторил Мориц.
        - Да, я понял.
        Ветеран тяжело кивнул.
        - Это хорошо. С их стороны, значит, все эти союзы, полные идиотов, а с нашей - хаймвер и мужики с ландвера, которые еще в войну хлебнули всякого. Ну и я тоже в ландвере состоял. И, знаешь, мы нутром чуяли, что все то, что предлагают нам эти борцы за права и свободы, наимерзейшая гнусь, прикрытая словами, как фиговыми листочками. В Вене, когда жгли их типографию, выловил я, значит, одного, люпоглазого, большеротого, с красной повязкой. Повалил, горло сжал…
        Мориц прихватил кружку, и Искин живо представил, как эти же пальцы, крепкие, поросшие бесцветными волосками, стискивают чужое горло.
        - Убили?
        - Чего? - повел глазами Мориц.
        - Мальчишку - убили?
        Мориц хмыкнул.
        - На черта? Сгрузил полицейским. Дальше - не знаю. Но перед этим я его спросил. За что, говорю, боретесь, дурачки? Богатство - это то, что любой человек копит всю свою жизнь. А вы против. Каждый человек хоть как-то стремится выползти из бедности, обеспечить сносное, сытое существование себе и своей семье, детям. А вы что предлагаете? Всех в коммуны, в трудовые лагеря и на зоны? Скопом, как скот, в стадо и никому ничего? Лишь по маленькой пайке? Жены общие, дети общие, одежда и то - день твоя, день моя.
        - И что он?
        - Засмеялся, - сказал Мориц. - Я хотел было его затылком о брусчатку пристукнуть да пожалел. Не его, себя пожалел. Чего уж, думаю, малохольного на душу брать? А тут и полиция по нашему вызову приехала…
        - В Фольдланде было также, - сказал Искин.
        - Чего-о?
        - Всех, кто был против Национальной партии, или изгнали, или посадили, или убили. Особенно деятельные исчезли, будто их и не было.
        Мориц потряс перед Искиным пальцем.
        - Именно так и достигается единство!
        - Так кто кого в стадо, получается, загнал? - спросил Искин. - Если никому против и не пикнуть?
        Его собеседник с ухмылкой отклонился назад.
        - А-а! Так ты из этих!
        - Нет.
        - Не из коммунистов?
        - А похож?
        - Я разных коммунистов видел, - сказал Мориц. - Некоторые выглядели - хрен от фабриканта отличишь. В костюмчиках с иголочки. С портмоне и портфелями из свиной кожи. Голубая коммунистическая кровь!
        - Нет, я не коммунист. Я беженец.
        - То есть, сочувствующий?
        - Единство, которое предложил народу Штерншайссер, это единство колонны, ведомой на убой, - сказал Искин.
        Мориц фыркнул.
        - Ты-то откуда знаешь? Я вот газеты читаю. Радио слушаю. Хорошая там жизнь. Все при деле, все работают на благо страны. А планы? Дух ведь захватывает! Корабли! Автомобили! Авиация! Нашему Шульвигу десять процентов от таких планов озвучить, у него бы в Остмарке ни одного политического противника не осталось. У нас ведь, куда ни плюнь, всюду ваше - «мерседес», «кэссборер», «штильманн», «рейнметалл», «крупп», «фольдмоторс». И ты мне говоришь, что канцлер вас ведет на убой? Да у нас полстраны мечтают перебраться к вам навсегда. О зарплатах ваших рабочих, знаешь, как говорят? С придыханием!
        Он значительно поднял палец.
        - А юниты? - спросил Искин.
        Мориц поморщился.
        - Это да. Это ваши что-то недодумали. И меня, честно говоря, не особенно тянет всякие винтики глотать, которые ко мне в мозг полезут. Я и без винтиков политику вашего канцлера одобряю. На черта мне винтики? Впрочем, если ты по этому поводу из Фольдланда сбежал, то все равно дурак. Я слышал, с этим собираются заканчивать.
        - Вроде бы, - сказал Искин.
        Он допил кофе.
        - Да, - мечтательно вздохнул Мориц, - будет единый Асфольд, таких дел наворотим - весь мир вздрогнет!
        - В этом я с вами полностью согласен.
        Искин попытался встать, но Мориц придержал его за рукав.
        - Знаешь, - сказал он, - таким, как ты, пора подумать о бегстве куда-нибудь еще.
        - Я думаю, - сказал Искин, выкручивая руку из чужих пальцев.
        - И лучше не во Франконию.
        - Разумеется.
        Мориц кивнул.
        - И про островитян забудь.
        Он свесил голову, двинул ногой и захрапел. Искин наконец освободил руку, снял с вешалки плащ и, одевая его на ходу, направился к стойке, за которой стоял, внимательно наблюдая за ним, хозяин кафе.
        - Что-нибудь не так? - спросил мужчина с напряженным лицом.
        - Ваш друг, кажется, утомился, - улыбнулся Искин.
        - Простите его, пожалуйста. Надеюсь, Мориц не слишком донимал вас, - сказал Стефан. - От кафе я могу предложить вам лишь кусок штруделя с собой.
        - Нет-нет, все в порядке, - сказал Искин и полез в карман за портмоне. - Мы прекрасно побеседовали. Я думаю, что должен все-таки расплатиться.
        Он извлек две сине-зеленые банкноты.
        - Что ж, тогда от штруделя вам не избавиться, - сказал повеселевший Стефан. - Тем более, что я его уже приготовил.
        Он подвинул Искину бумажный пакет.
        - Благодарю, - кивнул Лем.
        - И пятьдесят грошей.
        Монетка стукнула о стойку.
        - Благодарю еще раз.
        Искин прихватил и пакет, и монетку.
        - Доброго дня! - напутствовал его Стефан.
        - И вам!
        Выходя, Искин попридержал дверь для мальчишки, который протиснулся внутрь с большим, перехваченной бечевкой отрезом полотна. Из-под полотна свешивались рыбьи хвосты.
        - Наконец-то, Веро! - воскликнул хозяин кафе.
        На улице Искин вдохнул весенний воздух и зашагал в сторону деловых кварталов. Было уже за шесть, город преображался, зажигал яркие вывески и окна. Где-то звенел колокол, призывая к вечерней мессе. Отзвуки интенсивного дорожного движения долетали до Искина настырным шепотом - продернувшейся сквозь арки и переулки смесью из шелеста шин, стрекота двигателей и гудков.
        По крышам домов скакали отсветы Бушелен и Роварри - самых помпезных, дорогих, искристых, самых неспящих кварталов.
        Прохожих стало больше. Мелькнула вывеска кинотеатра «Utloff». К Искину сунулись продать лишний билет.
        - Нет-нет, - со смехом сказал он.
        С открытой эстрады в тени деревьев негромко заиграли что-то легкое, джазовое. Никакой войны, что вы! Никакого предчувствия.
        Впрочем, здесь Искин обманулся. Буквально через сотню метров он наткнулся на собравшуюся на крохотной площади толпу, которая внимала седому мужчине с пышными усами. Оратор стоял у бюста, кажется, императора Иосифа (Искин не так хорошо знал остмаркских императоров, как старался произвести впечатление на Стеф) и, кутаясь в темное пальто, энергично, по-военному, рубил воздух рукой.
        - Что может Шульвиг? - спрашивал он, освещенный фонарем. - Что может наш вечно испуганный Гольм? Ничего! Они не имеют таких способностей! Они не знают, что движет людьми, не знают, что почти двадцать лет в наших с вами сердцах горит яростное пламя неприятия итогов последней войны.
        - Так и есть! - крикнул кто-то.
        За порядком следил хаймвер. Пробираясь краем толпы, пахнущей пивом и соленой рыбой, Искин заметил, как молчаливо курят у урны несколько парней в серой полувоенной форме.
        - Нас унизили. Да, нас унизили и, прикрываясь благими намерениями, залезли в каждый карман, плюнули в каждую душу! И мы, и Фольдланд потеряли три миллиона человек, мальчишек, воинов, сынов империи! Но этого победителям оказалось мало. Они покусились на наше будущее, обложили ежегодной контрибуцией и ограничениями на развитие промышленности, армии и военной авиации. А стоит нам чуть поднять голову, они душат нас экономически. Вы помните, насколько обесценились кроны? Помните, как ввели шиллинги? Помните, как за одну ночь кусок свинины подорожал в десять раз?
        Люди загудели.
        - Они могут тоже самое сделать и с маркой - рубанув вечер надвое, заявил седой оратор. - Закрыть поставки необходимых нам товаров, бензина, пшеницы или ввести запрет на торговлю нашими железом, мясом и молоком. Но в наших силах сделать очень простой шаг. Они боятся этого шага, как огня, потому что этот шаг будет означать, что мы возвращаемся из того небытия, в которое они нас сбросили. В наших силах сказать объединению с Фольдландом «да»!
        Толпа вскинула руки.
        - Да! Да!
        - И мы вернем…
        Дальше Искин уже не слышал. Он пересек улицу, ежась от долетающих возгласов. «Асфольд! - чудилось ему. - Асфольд превыше всего!» И не надо никаких юнитов. Никаких, к дьяволу, юнитов! Непростое экономическое положение и грамотная политическая кампания. И сильный сосед под боком, пылающий родственными чувствами.
        Оседлать недовольство, направить его в нужное русло. Тем более, что есть ветераны, бредящие былым величием, и юнцы, которым это величие расписывают в красках.
        Искин нашел пустую лавочку под каштаном. Мимо прошла пожилая парочка. Проехал фургон санитарной службы. Мальчишки погнали мяч по тротуару, азартно выкрикивая: «Я - Синделар! А я - Бицан!»
        Искин закрыл глаза. Время еще было. До Криг-штросс оставалось пройти метров триста, это самым медленным шагом - ну, пять, ну, десять минут. А у него - как минимум, час в запасе. Можно еще штрудель доесть.
        Нет, понятно, Остмарк получит импульс развития, думал он, тиская в кулаке горло бумажного пакета. Штерншайссер, по крайней мере, на первых порах, поддержит менее развитого соседа деньгами и преференциями. «Австро-даймлеры» и «штейры», пожалуй, почаще замелькают на улицах городов, серьезно возьмутся за Штирию и Альпы. У местных фермерских хозяйств охотно будут скупать сыры и колбасы.
        И ладно бы в этом не было никакого подтекста. Он он есть. Остмарк исчезнет с политической карты как самостоятельный субъект.
        А далее - что? Далее необходимо будет уезжать. К морю.
        Искин усмехнулся. Беженцев объединение коснется сразу же. Списки есть, службы под боком. Чтобы хайматшутц обошла этот вопрос стороной? Что вы, что вы! Ведь столько интересных людей осело в Остмарке и даже не заглядывает на родину! Вообще, Остмарку жуть как не хватает своих концентрационных лагерей! Под это дело можно использовать карантинные базы. Очень уж удачно то, что они есть. Ах, чего вы боялись? Юнитов? Смешно. Право слово, не того вы боялись.
        И, конечно, на полную заработают старые и новые заводы. Их продукция по отчетам для международной комиссии будет проходить как сельскохозяйственная и железнодорожная техника, арматура и инвентарь, посуда и строительные материалы, но на самом деле…
        Или я не прав? - спросил себя Искин. Он принялся всухомятку поедать штрудель. Ягодное желе кислило на языке.
        Допустим, Остмарк и Фольдланд объединяются. Цель этого объединения? Логично - стать сильнее. Получить дополнительные человеческие, мобилизационные, производственные ресурсы. Для чего? Ну, первое, построить империю. Воссоздать древний Асфольд. А чем был известен Асфольд? Подмял под себя чуть ли не всю Европу.
        В каждой газете, из каждой радиоточки: несправедливое поражение! Унижение народа!
        На что играет? На реваншистские настроения. Митинги, ораторы, марширующий по улицам городов хаймвер - к чему? Все к тому же. Ладно, возможно, цель объединения - самая благая. Не игнорировать же волеизъявление народных масс? Там дойчи, здесь остдойчи. И императоры опять же совсем недавно были одни на двоих, и Барбаросса века назад был общий, и Священная Римская Империя простиралась от Альбиона до Хазарского моря со столицей во Франкфурте.
        А далее? Начнется давление на Данск, на Шведское королевство, на Франконию, на Богемию, на Италию с ее манерным дуче. Скажете, нет? Скажете, что Штерншайссеру будет достаточно и Остмарка? Позвольте вам не поверить.
        Штерншайссеру даже Европы будет недостаточно. Он смотрит на Африку, он смотрит на Индию, он щерится на Красный Союз.
        От близкого, вот-вот грозящего разгореться пожара второй в двадцатом веке войны, более грандиозной, более жуткой, чем первая, у Искина мурашки побежали по плечам и спине, а кожу на затылке стянуло, словно кто-то холодными пальцами поставил невидимые скрепки.
        Ах, черт! - вспомнил невпопад он. Я же через клинику хотел идти! Он оглянулся в начало улицы. Или оставить клинику на завтра? Пожалуй, если он сейчас направится к Берштайну, то в «Тиомель» к восьми уже не успеет. Опоздать на первое свидание? Искин качнул головой. Впрочем, ему же известен телефон клиники. Он может позвонить из ресторана или телефона на улице и записаться у Труди в очередь.
        Решено, клиника откладывается, у него еще визит в парикмахерскую значится в планах. Искин пощупал ладонью челюсть. Побриться. Времени на стрижку уже не хватит. Разве что на удаление отросших косм электрической машинкой. Так вот пребываешь в уверенности, что у тебя целая вечность впереди, а на поверку оказывается, что ты уже в чудовищном цейтноте. Зря он позволил себе слушать болтовню пьяного Морица. Тот не сказал ничего, о чем Лем не имел собственного мнения.
        Искин поднялся. Он приметил на противоположной стороне улицы за швейным ателье вывеску парикмахерского салона. Мимо пробежали несколько парней и, приблизившись к дому у Искина за спиной, загорланили непристойную песню. Грета, Грета, у меня есть медная монетка, я отдам ее тебе за поцелуй. Дальше следовало, что поцелуя мало за блестящую медную монетку, покажи, Грета, что у тебя под юбкой…
        Судя по звуку, из окна в ответ кинули цветочный горшок.
        В парикмахерской было пусто, мастер, упитанный, лысый, пучеглазый, коротал время за чтением «Wiener Zeitung» и при появлении Искина лишь поднял глаза над обрезом газеты.
        - Клиент? - спросил он.
        - Да, побриться, - кивнул Искин, снимая плащ.
        - Двадцать грошей. С туалетной водой и компрессом - двадцать пять.
        Парикмахер сдернул простынку с кресла, приглашая Искина сесть. Руки у него были крупные, мощные. Брюхо выпирало из-под жилетки.
        - Мне с компрессом, но желательно уложиться в полчаса.
        - Уложимся, - кивнул мастер. - Хельга!
        Невзрачная девушка выглянула в незаметную дверь в глубине салона.
        - Да, господин Тикке?
        - Горячую воду и полотенце, - распорядился парикмахер.
        - Хорошо, господин Тикке.
        Девушка исчезла.
        - Вы садитесь, садитесь, - сказал парикмахер.
        Искин сел. Кресло стояло у окна, при желании можно было не только смотреть в зеркало на стене, но и косить одним глазом на улицу. Под окном в свете фонарей проходили прохожие, а в мясную лавку, что находилась чуть дальше, сгружали с грузовика коровьи туши. Желтели жир и кости, краснело мясо.
        Над зеркалом были наклеены фотографии из журналов. На всех были запечатлены актрисы.
        - Знаете хоть одну? - спросил мастер.
        - Нет, простите, - сказал Искин.
        - Это печально. Лиана Хайд, Нора Грегори, Тилла Дюрье, - парикмахер по каждой фотографии щелкнул пальцем. - Вы не смотрите наши фильмы?
        - Я далек от мира кино.
        - Хм.
        Мастер закрепил простынку у Искина за спиной.
        - А фильмы Фольдланда вы смотрите? Маргрет Шен, Марику Рекк? Аннелизу Торди, наконец?
        Искин пожал плечами.
        - Извините, я не любитель.
        - Зря, - сказал парикмахер, - с нашим миром нас могут примирить только красивые женщины. Или вы не согласны?
        - Вот с этим согласен, - сказал Искин.
        Они посмотрели друг на друга через зеркало.
        - Я так понимаю, что вы спешите на свидание, - сказал мастер. - Разрешите? - Он потрогал, помял Искину кожу на лице. - Неделю не брились?
        - Восемь дней.
        - И бритва у вас была безопасная.
        - Именно.
        Отражение мастера в зеркале сморщилось.
        - Уж простите меня, но к безопасным бритвам у меня сформировалось стойкое неприятие. Бреют черт-те как. Что «шик», что «блайе», что хваленый американский «жиллет». А теперь голландцы, представьте, еще и электрические бритвы решили выпускать!
        - Господин Тикке…
        Девушка принесла и поставила на стул таз парящей воды, подала парикмахеру полотенце.
        - Ты пока свободна, Хельга, - сказал тот.
        - Да, господин Тикке.
        Девушка ушла, мазнув по Искину равнодушным взглядом.
        - Племянница, - пояснил мастер, смачивая полотенце в тазу. - Так вот, всем этим недобритвам я предпочитаю золингеновский инструмент. И мой «бисмарк» еще никогда меня не подводил. Раньше был «анхольв», но у него, увы, раскололась ручка. Так, сейчас будет горячо.
        Он сложил полотенце вдвое, а затем прижал его к нижней половине лица полулежащего в кресле клиента.
        - О, - сказал Искин, чувствуя, как жар забирается под кожу.
        - Потерпите с минуту, - сказал парикмахер, взбивая пену помазком в керамическом стаканчике.
        - Наоборот, хорошо.
        - Значит, вы знаете в этом толк. Придержите пальцами, а то спадет.
        Искин прижал ладони к горячей ткани.
        - Так?
        - Замечательно.
        Мастер включил светильник над зеркалом, и свет ударил Искина по глазам. Он зажмурился.
        - Пальцы можете убрать, - господин Тикке, помедлив, выдернул полотенце.
        - Слишком ярко, - сказал Искин.
        - Что есть, то есть.
        Парикмахер развернул кресло. Ноги Искина стали смотреть в проход, а сам он едва не прилег с подголовником на столик перед зеркалом.
        - Простите мне вольное обращение с вашим телом, - сказал мастер, работая помазком. - Я предпочитаю брить, как мне удобно. Так я могу гарантировать результат.
        Пена покрывала щеки и подбородок Искина.
        - Я не в претензии, - сказал он, едва не лизнув выросший на верхней губе пенный ком.
        - Ну, некоторым не нравится.
        Помазок перестал щекотать кожу, и Искин, не увидев фигуры парикмахера перед собой, скосил глаза. Все было предсказуемо - господин Тикке правил бритву. Полоска золингеновской стали нежно скользила по кожаному ремню.
        - Лежите-лежите, - сказал мастер.
        - Лежу.
        - Не боитесь?
        - Чего?
        - Многие стали считать такое бритье опасным. А горло всегда было самым уязвимым, самым беззащитным местом.
        - Ну, вы же мастер.
        - Это да.
        Парикмахер встал над Искиным, повернул его лицо в сторону от слепящего света и несколько раз провел бритвой. Касания, честно говоря, почти не чувствовались. Но на всякий случай Искин выстроил цепочку юнитов под челюстью.
        - Лежите.
        Мастер пропал. Снова раздался мягкий шелест бритвы по ремню. Новый поворот головы. Новые касания. Господин Тикке придержал Искина за нос. Внимательные глаза осмотрели результаты работы. На полотенце, перекинутом у парикмахера через плечо, подсыхала пена. Редкими всходами чернели на пене волоски.
        - Запрокиньте голову, - попросил мастер.
        Искин попытался уловить проходы заточенного металла по коже, но с некоторым изумлением обнаружил, что пальцы господина Тикке он чувствует куда лучше, чем путешествие «бисмарка» по изгибу шеи.
        - Замечательно!
        Парикмахер приподнял кресло и в очередной раз отошел к ремню. По оконному стеклу побежали красные блики. Искин чуть повернул голову и разглядел протекающие мимо в свете горящих факелов кепки, шляпы, непокрытые головы.
        - Что это? - спросил он.
        Мастер помрачнел.
        - Не обращайте внимания. Они здесь часто ходят. Сейчас еще кричать начнут.
        - Да?
        - Без этого не могут.
        И словно в подтверждениеего слов с улицы, приглушенный стенами и дверью, донесся неразборчивый рев. Вскинулись вверх кулаки.
        - Что это? - спросил Искин, хотя догадывался и сам.
        - Наше будущее, как видите, - сказал парикмахер, осторожно проходясь бритвой по подбородку клиента. - Орут за объединение.
        - С Фольдландом?
        - Ну, не с Красным же Союзом!
        - Нет, это понятно.
        - Поймите, - господин Тикке склонился над Искиным, выбривая трудные участки. «Бисмарк» неуловимо скользил по коже. - Я ничего не имею против объединения. Пожалуйста. Только такие вот толпы сначала ходят просто так, а потом начинают задирать прохожих и бить камнями стекла. Слышали, что творится в городе?
        - Разве это они?
        - А кто еще? Бьют стекла, когда чувствуют безнаказанность. Безнаказанность рождается из силы. А сила сейчас за этими молодчиками.
        На улице снова грянуло. Кажется: «Асфольд!». Факельный свет вспыхивал и качался поверх голов.
        - Хельга! - крикнул мастер. - Смени таз и приготовь чистое полотенце!
        Он развернул Искина к зеркалу, в котором мелькнула спина племянницы парикмахера.
        - Я вот чего не понимаю, - сказал господин Тикке, затирая у Лема на лице остатки пены. - На что они рассчитывают? Что объединятся с Фольдландом и тут же попадут в рай? Вы знаете, между прочим, что в Фольдланде рабочая неделя - на два часа больше? И экономика их не настолько хороша, как вещают Штерншайссер и Гебблер.
        - Да, это мне известно, - сказал Искин.
        Из зеркала смотрел на него чисто выбритый мужчина с неважно стриженными, серыми волосами, спадающими на высокий лоб. Взгляд его был устал.
        Он попробовал двинуть губами.
        - Да-да, - сказал мастер, - это вы. Непривычно?
        - Нет, я просто… пробую улыбнуться. Мышцы не слушаются.
        - Бывает. Закройте глаза.
        Из рук появившейся родственницы парикмахер принял чистое полотенце и, смочив его, расправил на лице клиента, разгладил руками, обжимая скулы, надбровные дуги, нос, линию подбородка. Сквозь массирующие движения Искин слышал голос господина Тикке.
        - Ну, ладно, - говорил мастер, - объединились. Но ведь эти орущие про древний Асфольд идиоты не понимают, что экономика Фольдланда уже десять лет по сути как является мобилизационной, военной. Вы знаете, сколько у них танков под видом тракторов рассредоточено по землям Вестфалии и Баренца? Около пяти тысяч. И семь тысяч бронетранспортеров и легкобронированной техники. И пушек около двадцати тысяч единиц. Все это просто не может, как пресловутое чеховское ружье, однажды не выстрелить!
        Он снял полотенце.
        - А юниты? - спросил Искин, получив возможность говорить.
        - Ай, бросьте! - парикмахер брызнул ему в ладони туалетной воды. - Мертворожденный проект сумрачного фольдландского гения по имени Кинбауэр! Пугалка для Европы. Мы всем скопом производим магнитонные аппараты, которые вроде как выявляют крупицы железа в теле и больше ни на что не годны, а Фольдланд строит армию.
        - Значит, война?
        Искин похлопал себя по щекам, чувствуя, как мгновенно начинает пощипывать распаренную кожу. Запах воды был вполне нейтральный, не терпкий.
        - А что еще? - господин Тикке обернулся к окну, где снова стало тихо и уютно-темно. - Эти юнцы полагают, что уж им-то достанется все. Но я думаю, что большинству из них достанутся лишь кресты на местных и чужих кладбищах. Хотя какой-то части, пожалуй, и повезет, они побывают во Франконии, Богемии, Булгарском царстве, Данске, Бельгийском королевстве. Возможно, некоторые доберутся до Португезы и, переплыв Гибралтар, окажутся в Марокко.
        - Обширная география, - сказал Искин.
        - Европа не так велика, как кажется. И я уверен, что Штерншайссеру ее окажется мало. Не беспокойтесь, он ее завоюет.
        Искин выбрался из кресла.
        - Всю Европу?
        - Да, - кивнул мастер, - всю. Хотя с каудильо Кабанельясом и дуче Муссолини, возможно, он заключит союз.
        - Вы интересно мыслите, - сказал Искин, достав монету в половину марки.
        - Я читаю газеты, - усмехнулся парикмахер. - Там ничего не написано прямым текстом, но если вы умеете сопоставлять одно с другим…
        - А дальше?
        - Дальше? - господин Тикке принял монету и вздохнул. - Боюсь, дальше Штерншайссер, а вместе с ним и вся Европа обломают зубы. И кто будет камнем преткновения - Красный Союз, Американские Штаты или Империя Ниппон - не так уж важно. Важно, что вместе с Фольдландом рухнем и мы. Подождите, я сейчас дам вам сдачу.
        Крепкими пальцами он проверил карманы жилета.
        - Не стоит, - улыбнулся Искин, - я вполне удовлетворен и бритьем, и беседой. Думаю, она одна стоит не меньше двадцати пяти грошей.
        - Это приятно, - качнул лысой головой мастер. - Но, боюсь, не этом не сколотить капитал. Трезвый взгляд в нынешние времена не пользуется спросом. Постойте, - он придержал за локоть шагнувшего к двери Искина, - идиоты сейчас пойдут обратно. Вам, наверное, не хотелось бы оказаться среди них.
        Лем, одевая плащ, выглянул в окно.
        - Пока никого нет. Мне нужно спешить, простите. Женщина превыше всего. Я проскочу.
        - Ну, как хотите, - огорченно сказал парикмахер. Видимо, Искин был ему симпатичен. - Заглядываете еще!
        - Обязательно.
        Искин открыл дверь и сбежал по ступенькам на тротуар. Факельное шествие действительно возвращалось, но пляска огней была еще далеко. Кожу лица холодило, она казалась нежной и молодой. Искин приподнял воротник и метров через сорок перебрался на параллельную улочку. Светили фонари. Стояли у обочин редкие автомобили. Чуть слышно звучал расстроенный рояль.
        До Криг-штросс Искин слегка удлиннил маршрут, огибая помпезные здания прошлого века и каменные стены оград. Тут же обнаружился полицейский участок, сквозь затемненные окна которого едва пробивался синий свет. Две пьяные, плохо стоящие на ногах фигуры около тумбы с ободранной афишей препирались с представителем закона, который отправлял их по домам. Куда же мы пойдем в таком состоянии, херр Баудер? - спрашивал один. Моя жена - жуткая женщина, а я не смогу ей сопротивляться.
        Криг-штросс сияла огнями.
        Автомобильное движение здесь и не думало замирать, слепили глаза вывески. «Ночной кордебалет». «Грандиозное представление Эмми Тампер». «Картер Лестер с оркестром. Только сегодняшней ночью». «Поет Мария фон Трапп». «Наши девушки умеют многое!». Для городка, еще десять лет назад из всех увеселительных заведений имевшего в наличии только кафешантан, это было изумительным многообразием.
        По мигающему светофору Искин перешел на другую сторону улицы. Большие часы на столбе показывали семь часов сорок минут.
        Ресторан «Тиомель» занимал часть первого этажа длинного здания, со временем утратившего свое очарование. А может очарования в нем и не было никогда, со всеми его многочисленными пилястрами, вытянутой аркой проезда во внутренний двор и пустыми постаментами под несостоявшихся атлантов. Впрочем, вечером фасад, подсвеченный уличной иллюминацией, явно выигрывал, приобретая загадочный и пестрый вид.
        Одна из широких дверных створок ресторана была открыта, приглашая внутрь, к сверкающим огням, белизне накрахмаленных скатертей и изысканно сервированным блюдам. На тротуар выплескивались звон столовых приборов, голоса и рыдание скрипки.
        Ныряя из света во тьму и вновь появляясь на свет, Искин почти дошел до полукруглого крыльца, когда его негромко окликнули:
        - Господин Искин!
        Он повернул голову. Шагах в двадцати дальше по улице, из-за угла здания выглядывала Аннет и отчаянно жестикулировала ему, чтобы он подошел ближе.
        Искин посмотрел на «Тиомель».
        - Но… - произнес он.
        - Идите сюда! - прошипела Аннет.
        Искин обошел крыльцо. Не так он представлял себе начало свидания. Во всяком случае, было в нем что-то от шпионских кинолент. В сумрачной тени Аннет Петернау, прислонившись к стене, куталась в кожаное пальто. Лицо ее было бледным, испуганным.
        - Слава Богу! - сказала она, схватив Искина за руки.
        - В чем дело? - спросил он.
        - Мой муж выследил меня! - громко прошептала бывшая посетительница «Альтшауэр-клиник». - И с ним еще двое!
        - Зачем?
        - Разобраться с вами!
        - Со мной?
        - С тем, кто придет в ресторан и назовет мое имя! Это их план! Они только и ждут, что кто-то спросит обо мне.
        - Но я бы…
        - Нам надо уйти отсюда! - не дав Искину договорить, женщина повлекла его в темноту прохода. - Моя машина стоит на соседней улице.
        Искин шоркнул плечом о едва видимый выступ стены.
        - Ничего не видно.
        - Сейчас.
        Аннет выпустила его руку. Щелкнула, распространяя неверный свет, зажигалка. Искин не успел ни обрадоваться, ни шагнуть вперед. Крепко набитый песком мешочек, обрушившийся на затылок, лишил его сознания.
        Лем даже ничего не понял.
        Глава 8
        А потом был страх.
        Ребята-юниты, хоть и переполошились, но достаточно быстро вернули Искина из беспамятства. Он обнаружил себя связанным по рукам, скрючившимся в полной темноте в тесном, угловатом пространстве. Боль сидела в затылке, иногда потягиваясь и подползая к вискам, к шее, к челюсти. Подташнивало.
        Хайматшутц!
        Это было первой, обжигающей мыслью. Нашли! Дотянулись! И как хитро все обставили! Искин не сомневался, что визит в клинику некой личности под именем Аннет Петернау был лишь проверкой. Возможно, Аннет его даже скрытно сфотографировала, чтобы люди из Фольдланда, из Киле опознали и подтвердили, что да, это он, неуловимый и столь долго разыскиваемый беглец из Шмиц-Эрхаузена. Только вот никакой не Леммер Искин. Совершенно.
        Искина тряхнуло, ударило локтем о твердую поверхность. Прорезались звуки - шорох шин, урчание мотора. Пришло понимание, что его упаковали в багажник автомобиля, завязали рот и куда-то везут. Уж не обратно ли на родину?
        Страх чуть не заставил его забиться в беззвучной истерике, выворачивая кисти рук, колени и бодая лбом крышку багажника. Нет. Нет. Нет! И только разогреваемая малышами магнитонная спираль привела Искина в чувство. Тише, тише, сказал он им, успокаивая и успокаиваясь сам. Это мы всегда успеем. Вряд ли они знают о вас и о том, что я умею вместе с вами. Поэтому наше оружие мы прибережем на крайний случай.
        Он прислушался, но люди в салоне автомобиля молчали. Ехали еще минут двадцать, потом снаружи что-то звякнуло, машина повернула и сбавила ход, одолела препятствие под колесами.
        Значит, пока не в Фольдланд, решил Искин. А куда? На перевалочную базу? В импровизированную пыточную?
        Он не стал изображать бесчувствие, когда автомобиль остановился и багажник открыли. От яркого света Искин сощурился.
        Над ним склонились, ухватили за веревки.
        - Эрик! Он уже в сознании! - крикнул мужчина, выдернув пленника из багажника.
        - С чего бы? - отозвался еще один человек. - Я правильно бил, Петер. Как минимум, на полтора-два часа.
        - Значит, клиент у нас - неправильный.
        Мужчина взвалил Искина на плечо и, шаркая подошвами ботинок по бетонному полу, двинулся мимо высоких стеллажей. Он был крепок и коренаст, пах кожей и бензином. И куда же мы без Аннет Петернау? Рядом, вне поля зрения, сопровождая, застучали женские каблучки.
        Искин пока решил ничего не предпринимать. Он не знал, где он, не знал, сколько человек участвуют в операции по его поимке, не знал, что им нужно. На самом ли деле им нужен Леммер Искин? Вдруг нет? Вдруг ошибка? Хотя вероятность этого, конечно, была исчезающе мала.
        Выследили.
        - Постой пока.
        Мужчина спустил Искина на пол и шагнул куда-то в сторону. Шаги его отдалились. Но вместо него появился худощавый блондин в перетянутом поясом рыжем плаще. Глаза у блондина были светлые, злые. Он обошел Искина, как сторожевая собака обходит свою территорию. Одну руку при этом он все время держал за спиной, невидимой для пленника. Видимо, сжимал в ней «люгер» или, скорее, «вальтер», любимое оружие агентов хайматшутц.
        - А ты ничего, - сказал он с ухмылкой превосходства, - долго прятался.
        Искин, не имея возможности возразить, только фыркнул.
        - Чего? - наклонился к нему блондин с утрированным вниманием. - Ты хочешь что-то сказать? - Свободной рукой он сдернул повязку, врезавшуюся пленнику в рот. - Прошу.
        - Не понимаю, - сказал Искин, выплюнув грязь и кусочки шерсти.
        - Чего?
        - Вам, наверное, нужен кто-то другой.
        - Ага.
        Удар рукоятью пистолета в скулу был похож на высверк черной молнии и опрокинул Искина на пол. Боль студнем всколыхнулась в затылке. Юниты обожгли связанное за спиной запястье. Не время, мальчики. Ох, не время пока.
        - Эрик!
        Отошедший мужчина вернулся с деревянным стулом с разбитой спинкой и поставил его в круг света от лампочки под жестяным абажуром. Он оттеснил напарника плечом, поднял Искина и усадил его на стул.
        - Петер, я всего лишь готовлю человека к разговору, - сказал блондин.
        - Заткнись, Эрик.
        Петер пальцами приподнял голову Искина за волосы. Искин сморщился. Под левым глазом, ему казалось, существует участок чужого лица.
        - Не так и страшно, - сказал Петер.
        - Вы уверены? - спросил Искин.
        - Ты тоже заткнись.
        Мужчины удалились. Искину представилась возможность оглядеться. Он находился в просторном полутемном помещении. Красные кирпичные стены. Залитый бетоном пол. Высокая железная крыша в узоре металлических конструкций. Ряд ламп под абажурами, включенных через одну, уходил вглубь помещения. С полок близкого стеллажа свешивались мотки проводов. Метрах в пяти, будто поверженный великан, лежал громоздкий железный шкаф. Дальше стояли его скорбные собратья. Дверцы одного были распахнуты, и Искин разглядел предохранители и залитые в бакелит многочисленные клеммы и контакты. Возможно, здание представляло из себя старый склад электротехнической компании.
        По пыли, по грязи, по общей захламленности было видно, что склад уже какое-то время не используется по назначению. Значит, это не центр города. Западная окраина? Или местность у дороги к карьерам Весталюдде?
        Петер и Эрик тем временем принесли стол, состоящий из двух толстых тумб и измазанной мелом столешницы. Блондин раздобыл ведро с водой и тряпку и аккуратно протер серую поверхность, не забыв ни дальние углы, ни кромки. Петер принес два стула, поставил на стол лампу с длинным проводом и пишущую машинку, хлопнул пачкой бумаги. На Искина они не глядели. Разве что мельком. Видимо, не считали, что он способен на побег. А может как раз хотели проверить, как у него с выдержкой - не развяжется ли, не побежит. Как-то же сбежал из Шмиц-Эрхаузена.
        Искин не сделал ни одного лишнего движения.
        - Все готово, фрау Лилиан, - сказал Эрик, закончив уборку.
        Аннет Петернау, до этого, невидимая, наблюдавшая за Искиным из темного угла, подошла к столу.
        - Замечательно, - сказала она.
        Кожаное пальто повисло на спинке стула. Под ним на Аннет-Лилиан оказались темная блуза с серебристым значком на лацкане и серо-стальная юбка. Женщина выложила на стол пачку сигарет, бросила коробок спичек. Села.
        - Удивлены, господин Искин? - спросила она.
        Искин пожал плечом.
        - Знаете, кто мы?
        - Родная хайматшутц?
        Аннет-Лилиан рассмеялась.
        - Ну, видимо, не такая родная, раз вы предпочли нам Остмарк.
        - Я - обычный беженец, - сказал Искин.
        - Тогда, может, представитесь?
        - Леммер Искин, сорок два года, уроженец Бирнау.
        - Значит, возраст вы менять не решились.
        В руках у Аннет-Лилиан появилась картонка, и она ловко сложила из нее, согнув все четыре стороны, подобие коробочки.
        - Страшно хочу курить, - призналась женщина.
        Длинная сигарета отправилась в накрашенный рот. Чиркнула спичка, на мгновение отразившись огоньками в прищуренных глазах.
        - Ладно, - сказала Аннет-Лилиан, выдохнув дым. - Не будем играть.
        Потушив спичку, она кинула ее в импровизированную пепельницу. Туда же стряхнула первый пепел. Тонкий дымок от сигареты был похож на душу, стремящуюся на свет.
        - Петер, - подбородком указала женщина на Искина.
        Крепыш кивнул и встал позади пленника. Как предвестник неотвратимого наказания.
        - Эрик, ты пока свободен.
        - Я здесь посижу, - сказал блондин, выбрав местом своего расположения поваленный железный шкаф.
        Аннет-Лилиан затянулась.
        - Ты не услышал меня, Эрик?
        Блондин, дернув головой, неохотно встал.
        - Услышал.
        - Подыши снаружи.
        - Яволь, фрау Лилиан.
        Эрик пропал между стеллажами. Какое-то время слышалось, как он раздраженно шумит, хлопает ладонью по пустым полкам. Потом звуки стихли. Аннет-Лилиан подвинула к себе пишущую машинку, заправила в нее лист бумаги, снова сбила пепел в коробочку. Искин молча наблюдал, как она задумчиво почесывает ногтями щеку, как крутит на пальце короткий обесцвеченный волос у виска.
        - Не порадуете нас чистосердечным признанием, Леммер? - спросила Аннет-Лилиан.
        Лампа вспыхнула, свет ее плеснул Искину в лицо.
        - Простите, - сказал он, моргая, - в чем я должен признаться?
        - Петер, - сказала женщина.
        Стоящий за спиной агент ударил Искина по ушам. Искин вздернулся. Несколько секунд боль звенела в его голове, распугивая мысли. Петер прижал книзу связанные руки носком ботинка, чтобы пленник не смог сползти со стула.
        - Даю вам время подумать, - сказала Аннет-Лилиан.
        Сигарету она погасила и с минуту, не обращая внимания на выгнувшегося Искина, печатала на машинке. Подергивался в каретке, принимая в себя очереди из букв и символов, серый бумажный лист. Искин молчал, с усилием пропуская воздух в легкие.
        - Так как вас зовут? - приподняла голову Аннет-Лилиан.
        - Леммер Искин.
        Женщина отняла руки от клавишей и достала из пачки новую сигарету.
        - Может, начнем сначала? - спросила она, закурив. - Мне не хочется часто обращаться к Петеру, он может перестараться. Так ни для меня, ни для вас никакого толка не будет. Давайте мы сделаем следующее. Я расскажу вам, кто вы, а вы уже решите, на какую откровенность можете пойти со своей стороны.
        - Это торг? - спросил Искин.
        Аннет-Лилиан выпустила дым изо рта.
        - Определенно.
        - Гарантии?
        Аннет-Лилиан отставила руку с сигаретой.
        - Никаких. Но если… - она сделала акцент на последнем слове, - …если информация, которую вы нам дадите, продвинет нас в нашем деле, мы оставим вас в Остмарке. Пожалуйста, живите, прячьтесь, переезжайте куда-то еще. Вы нам станете не интересны.
        Искин понимал, что это ложь, но должен был признать, что Аннет-Лилиан прекрасно владела искусством обмана. Ей хотелось верить. Только с Петером, дорогая Аннет, ты не спешишь по другой причине, подумалось ему. Если ты знаешь, что я являлся узником Шмиц-Эрхаузена, то должна быть в курсе, через что я прошел. Петер не сравнится ни то что с «электрическим папой», но даже с рядовым лагерным надзирателем.
        И все же он не совсем понимал, о чем хочет торговаться хайматшутц.
        - Хорошо, - сказал Искин, - я не совсем уверен, что могу быть полезен. Но про себя с удовольствием послушаю.
        Аннет-Лилиан сухо улыбнулась.
        - Это разумно. - Она затянулась. - Итак, вас зовут Леммер Искин. Это имя вы назвали при регистрации в городском центре беженцев три года назад. До этого вы были Яннисом Цатакисом, очень короткое время, не больше месяца, но на нем мы, так уж случилось, надолго потеряли ваш след. Пять лет назад, на пограничном пункте в Эсмаре, что западнее, вы представились Георгом Шлехтером. В Шмиц-Эрхаузене вы носили номер «6212», на Киле-фабрик за вами закрепили номер «3», а настоящее ваше имя…
        Аннет-Лилиан сделала паузу.
        - Я слушаю, - сказал Искин.
        - Людвиг Фодер.
        Она затушила сигарету.
        - Что ж, - сказал Искин, - очень познавательно. Тогда вы должны знать, что я ненавижу хайматшутц.
        - Я знаю, - сказала Аннет-Лилиан. - Как представитель хайматшутц, я вас ненавижу не меньше. И при других обстоятельствах, Людвиг, с удовольствием выпустила бы вам пулю в лоб, как врагу Фольдланда.
        - В том то и дело, что я не враг Фольдланда.
        Аннет-Лилиан приподняла тонкие брови.
        - То есть, свое участие в Spartakusbundи коммунистической партии Тельмана-Неймана вы никак не связываете с изменой Родине?
        Искин качнул головой.
        - В коммунистической партии не состоял.
        - Не успели.
        - Да, меня арестовали раньше.
        - А знаете, что господин канцлер лично вычеркнул вас из списка на помилование в тридцатом году?
        - Какая честь!
        - Он считает вас весьма опасным человеком. Он сказал мне, что вы схлестнулись на одном митинге после войны.
        - Я не помню, - сказал Искин.
        - Главное, что господин канцлер помнит. Но это все лирика, - Аннет-Лилиан посмотрела на кончик сигареты. - Как я уже сказала, это мы с вами можем отодвинуть в сторону. В одном, правда, случае. Если вы расскажете нам все об опытах Рудольфа Кинбауэра.
        Она перевела взгляд с сигареты на Искина.
        - В смысле? - спросил Искин.
        - Всю правду.
        - Я же был подопытным, а не одним из его подручных.
        - Это не важно. Мы знаем, что он любил делиться информацией со своим контингентом. Вот эту информацию нам бы и хотелось узнать.
        - О юнитах?
        - Именно.
        - И только о них?
        - Обо всем, что вы видели и чему являлись участником в Киле. К сожалению, людей, имевших какое-либо отношение к юнит-технологиям, осталось удручающе мало, приходится гоняться за вами по всей Европе.
        - А разве Штерншайссер не объявил о сворачивании программы? - спросил Искин.
        - Наш интерес как раз и вытекает из указаний господина канцлера.
        - Но ведь в Киле…
        - Сейчас мы говорим с вами, Людвиг, - Аннет-Лилиан отклонилась на спинку стула и, затянувшись, выдохнула дым к потолку. - Все, что осталось в Фольдланде, осталось в Фольдланде. Речь идет о вас.
        Искин шевельнул плечами, проверяя прочность веревок, стянувших кисти рук.
        - Мне надо подумать, - сказал он.
        - Думайте, - Аннет-Лилиан, щурясь, посмотрела на маленькие часы на запястье. - Хватит пяти минут?
        - Полагаю, да.
        - Тогда время пошло, Людвиг.
        - Лучше - Леммер. Я отвык от своего настоящего имени, - сказал Искин.
        - Как скажете.
        Аннет-Лилиан встала и, разминая шею, пошла по проходу между стеллажами. Ее худая фигура то грациозно появлялась на свет, то пропадала во тьме. Метров через двадцать она повернула обратно, но где-то на середине пути шагнула в сторону - то ли в помещение по-соседству, то ли наружу. Глухо стукнула дверь.
        Петер за спиной Искина не проявил признаков беспокойства. Стоял, изредка похрустывая костяшками пальцев. Видимо, такое поведение Аннет-Лилиан было в порядке вещей.
        Пять минут.
        Искин посмотрел на лист в пишущей машинке и закрыл глаза. Ладно. Попытаемся прокачать ситуацию. Похоже, он не интересен хайматшутц сам по себе и представляет ценность лишь как источник информации о Кинбауэре. Что это значит? Почему его не везут в Фольдланд, а допрашивают на месте? Уж переправить через границу с Остмарком необходимый груз хайматшутц и легально, и нелегально может без всякого труда. Хоть цирк, хоть эшелон. Хоть завернутого в ковер человека. В чем здесь дело? У них нет времени? Или это просто промежуточный, так сказать, «горячий» допрос? Что, если смысла везти его в Фольдланд нет никакого?
        Он похолодел от этой мысли. Почему?
        Потому что они не думают, что я могу рассказать что-то ценное, - ответил себе Искин. Потому что я - «трешка». Не Кинбауэр, не Берлеф, не Рамбаум. Беглец. Людвиг Фодер, третий подопытный экземпляр.
        А второе - меня некуда везти, вдруг с предельной ясностью понял он. Фабрика на консервации, и, видимо, Штерншайссер уже не надеется на ее восстановление. Юниты вот-вот будут преданы забвению. Возвращать меня в Шмиц-Эрхаузен глупо. Самое простое - убить после допроса. Так, стоп. Не понятно. Если Фольдланд окончательно отказался от юнит-технологии, зачем вообще нужен Леммер Искин? Чего он такого особенного может поведать? Внутреннюю кухню Киле? Кто на какой койке лежал? Как сбежал?
        А если попробовать это связать с битыми юнитами, которыми кто-то в городе потчует молодых ребят? Искин прищелкнул языком. Интересно. Выходит, что хайматшутц среагировала на сигнал, что последние случаи погромов и хулиганских выходок имеют под собой основой технологию Кинбауэра. Так-так-так. То есть, свою они утратили. Возможно, перед смертью Кинбауэр, осознав чудовищные последствия и прочее, с кем-то переправил записи, позволяющие запустить процесс в Остмарке и лишающие этого процесса Фольдланд.
        А так как я - здесь, то логично предположить, что этим кем-то был я. Тогда и побег мой подстроен Кинбауэром. И все сходится.
        Искин качнулся на стуле. Но Петер тут же схватил его за волосы.
        - Тихо, - прошипел он, брызгая капельками слюны.
        Нет, ни хрена не сходится!
        Полтора месяца разницы - раз. Разжиться дневниками и записями он, конечно, мог бы, но буквально на коленке слепить фабрику так близко к границе - это, извините, дураком надо быть. Гениальным, но дураком. Это два. Третье - чем связываться с производством юнитов самому, он бы просто нашел покупателя, готового выложить за сокровенные мысли Кинбауэра уйму марок, франков или фунтов.
        Или хайматшутц считает, что он что-то вывез, но ни с кем пока этим не поделился? За шесть лет? Что ж, тогда их поведение логично. И то, что никто в Европе не сделал прорыва в этой области, говорит, пожалуй, в пользу этой версии. Он, Леммер Искин, вывез и спрятал.
        Потому его и искали. Но как нашли? Наткнулись, когда кто-то под боком начал проверять и обкатывать технологию? Или он где-то засветился? Или проверка по спискам беженцев наконец добралась до его фамилии?
        С этим не ясно. Но все остальное звучит вроде складно. Только почему Аннет-Лилиан сказала, что он им не интересен? Значит, они подозревают не его, а кого-то еще? А может быть, не интересен, потому что интересна предположительно имеющаяся у него документация?
        Искин пошевелил запястьями. Малыши-юниты вовсю трудились над веревкой, растягивая и подрезая волокна.
        - Господин Искин! - Аннет-Лилиан появилась из темноты и быстрым шагом направилась к столу. - Ну, как, вы решились?
        - Я согласен поговорить о Кинбауэре, - сказал Искин.
        - Я знала, что вы - разумный человек, - улыбнулась женщина, усаживаясь на стул. - Не хотелось бы вас пытать.
        - Вряд ли бы вы этим чего-нибудь добились.
        - Именно поэтому и не хотелось бы, - сказала Аннет-Лилиан. - Но все мы существуем в рамках определенных стереотипов. И обращение к пыткам для того, чтобы заставить человека говорить правду, увы, один из них.
        - А потом? - спросил Искин.
        - Оставим ли мы вас в живых - это вы, наверное, хотели спросить?
        - Да.
        Аннет-Лилиан посмотрела на него, как на пустое место.
        - Вероятность есть, - она вытянула лист из каретки и скомкала его. - Но зависеть это будет от вас. - Она отклонилась назад и, повернув шею, позвала кого-то, стоящего за стеллажами: - Дитрих, вы можете выйти.
        Из темноты на свет появился плотный мужчина в старомодном темном пальто и серых брюках. На круглой голове его сидела шляпа-котелок.
        - Здравствуйте, Людвиг, - сказал он с неуверенной улыбкой и занял свободный стул по правую руку от Аннет-Лилиан.
        За шесть лет Дитрих Рамбаум располнел и утратил здоровый цвет лица. Под носом у него появилась короткая щеточка усов в подражание Штерншайссеру. Но губы, нижняя больше верхней, остались такими же влажными, нос не изменил своей крючковатости, а родинка над переносицей, похожая на отметку индианок, только не красная, а черная, все также приковывала к себе взгляд. Видимо, потому о нем и не было нигде информации, что хайматшутц до поры до времени предпочитала прятать его в своих секретных недрах.
        Теперь же - voila!
        - Думаю, вы меня знаете, - сказал Рамбаум.
        - Знаю, - сказал Лем.
        - Я расследую деятельность известного вам Рудольфа Кинбауэра, - Рамбаум снял шляпу-котелок и продемонстрировал совершенно лысый череп, при этом шляпа угнездилась у него на коленях. - Думаю, вы могли бы оказать нам в этом значительную помощь.
        - Кому - вам? - спросил Искин.
        - Хм… Фольдланду, если вы его патриот.
        - Ваша соседка собирается меня убить после нашей с вами беседы. До патриотизма ли мне?
        - Вот как?
        Рамбаум задумался. Пальцы его постучали по тулье, затем заползли за отворот пальто. Он вытащил портсигар, но, раскрыв его, вместо сигареты или папиросы достал розовую таблетку и положил ее под язык.
        - Будьте добры, воды, - обратился Рамбаум к застывшему у Искина за спиной агенту.
        - Что? - спросил Петер.
        - Воды. И не торопитесь.
        - Я не могу…
        - Идите, Петер, - сказала Аннет-Лилиан.
        Толкнув Искина бедром, Петер вышел из помещения. Они остались втроем. Собираясь с мыслями, Рамбаум какое-то время молчал. Посасывал таблетку и смотрел то на Искина, то на свои руки.
        - Лилиан, - сказал он наконец, обернувшись к женщине, - я думаю, мы можем пообещать господину Фодеру сохранение статус кво.
        - Этому коммунисту? - возмутилась Аннет-Лилиан. - Учтите, Дитрих, он - враг Фольдланда.
        - Я знаю его историю лучше вас, - сказал Рамбаум. - Его арестовали за звезду на хозяйственной постройке в Аппельшоне. Второй раз арестовали при разгоне митинга в Гамбурге. При этом митинг был мирный. Собственно, это все его прегрешения. За это его посадили в тюрьму Каутвиц, а затем в Шмиц-Эрхаузен.
        - Но он устроил диверсию и бежал!
        - Никакой диверсии не было, Лилиан. Была утечка метанового газа и взрыв. Кроме того, в то время заключенные находились в опытном крыле фабрики. При всем желании господин Фодер не мог одновременно быть в двух местах. Из семи заключенных ему просто повезло больше всех, и он по счастливой случайности оказался не задет обвалившейся в результате взрыва стеной. Вы бы не сбежали на его месте, Лилиан?
        - Я служу Фольдланду! - выкрикнула женщина.
        - Я тоже, - спокойно ответил Рамбаум. - Но это не отменяет наличие такого инструмента, как логика. Кроме того, кажется, господин фольдкомиссар назначил меня руководителем расследования?
        - Вас.
        Аннет-Лилиан потянулась за сигаретой.
        - Тогда я вынужден взять с вас обязательство не убивать господина Фодера, - сказал Рамбаум. - Хоть вы и самостоятельны в некоторых решениях, в данном случае я категорически настаиваю…
        - Сначала пусть вернет украденное, - сказала Аннет-Лилиан.
        Искин поднял голову.
        - А что я украл? - спросил он.
        Аннет-Лилиан улыбнулась.
        - Вам лучше знать, - сказала она.
        - У некоторых в хайматшутц и в кругах, близких к господину канцлеру, есть версия, что провал с юнитами - есть результат кражи документации, без которой технологический процесс невозможно стало запустить, - пояснил Рамбаум, взмахом ладони отогнав дым. - Одно время, пока не побывал в Киле и не выслушал компетентных специалистов, я тоже был ее приверженцем. Но позже изменил свое мнение. Теперь я уверен, что вся деятельность Рудольфа Кинбауэра в Киле - одна большая афера.
        - Что? - спросил Искин.
        - Афера, - повторил Рамбаум. - Грандиозно обставленный пшик. Но об этом позже. Вы согласны говорить со мной откровенно, господин Фодер?
        - Меня развяжут?
        - Нет! - стукнула ладонью по столу Аннет-Лилиан.
        - Пока нет, - покосившись на нее, сказал Рамбаум.
        Искин наклонился вперед.
        - Я надеюсь на вашу порядочность, - сказал он, глядя Рамбауму в глаза.
        Вошел со стаканом воды Петер.
        - Пожалуйста, - он поставил его на край стола.
        - Петер, погуляй еще, - сказала ему Аннет-Лилиан. - Но будьте с Эриком поблизости.
        - Мне меньше работы, - фыркнул тот.
        Ламповый свет облизал его затылок и плечи перед тем, как он скрылся за стеллажами. Рамбаум, наклонив голову, дождался стука двери.
        - Он вышел, Дитрих, - сказала Аннет-Лилиан.
        - Да, тогда приступим, - Рамбаум потер руки. - Господин Фодер… Людвиг, часть моих вопросов, наверное, покажутся вам дикими, но я прошу обстоятельно и вдумчиво отвечать на все.
        - Хорошо, - сказал Искин.
        - Лилиан, прошу, - сказал Рамбаум.
        Не вынимая сигареты изо рта, женщина заправила новый лист в пишущую машинку. Рамбаум поправил свет.
        - Имя? - спросил он.
        - Людвиг Фодер, - ответил Искин.
        Аннет-Лилиан занесла и вопрос, и ответ. Клавиши стучали громко. В машинке что-то дребезжало.
        - Номер в опытном блоке Киле?
        - Третий.
        - Сколько еще было номеров?
        - Кажется, девять или десять.
        - Были ли вы знакомы с Карлом Плюмелем и Акселем Веттингом?
        Искин задумался.
        - Вы о номере первом и номере втором?
        - Да.
        - Я не знал их фамилий. Мы мало общались. Я знал только имена.
        - Вы знали, что Карл Плюмель был умственно отсталым человеком?
        - Да.
        - Тем не менее, Рудольф Кинбауэр его очень выделял, - сказал Рамбаум. - У него были комфортные условия. Игрушки.
        - Он работал над юнит-технологиями, насколько я знаю, - сказал Искин. - Кажется, проверял перфокарты.
        Аннет-Лилиан перестала печатать.
        - Дебил - инженер? - повернула голову она.
        Рамбаум проигнорировал ее вопрос.
        - Вы видели, как он работал с юнитами?
        - Карл? Нет. Кроме Карла в особую зону мог заходить только Кинбауэр.
        - А его помощники? Ральф или Марк?
        - Никто.
        - А Вальтер?
        - Никто. Ни Вальтер, ни Эрих. Ни Ральф с Марком. Никто.
        - Получается, в той зоне, кроме Кинбауэра и Плюмеля, никто никогда не появлялся.
        - Да, Кинбауэр говорил, что там находится сердце проекта.
        Рамбаум помолчал. Несколько секунд он покачивался на стуле взад и вперед, набирая все большую амплитуду.
        - Людвиг, - наконец сказал он, - а вам не казалось это странным?
        Искин незаметно попробовал натяжение веревки.
        - Нет, - сказал он, - мне это и сейчас не кажется странным.
        - Почему?
        - После работы Карла всегда появлялись рабочие юниты, которыеуже испытывались на нас.
        - То есть, там делались прототипы? - уточнил Рамбаум.
        - Наверное. Небольшие партии.
        - Значит, там должно быть… я не знаю, какое-то производство… механизированная линия… Ну, по логике.
        - Возможно, - согласился Искин.
        Рамбаум пожевал губами. Аннет-Лилиан отстучала последний ответ и вытянула лист из каретки.
        - Первый, - сказала она.
        - Хорошо, - кивнул Рамбаум. - Продолжим. В чем заключались ваши функции, Людвиг?
        Аннет-Лилиан, затушив сигарету, придвинулась к пишущей машинке. Защелкали литеры, оставляя отпечатки на бумаге.
        - Кинбауэр называл нас испытательными стендами, - сказал Искин.
        - То есть, вы тестировали юниты? Я верно понимаю? - спросил Рамбаум.
        - Да. Первые партии были мои и Акселя. Модификации тоже.
        - Как это происходило?
        - Меня фиксировали ремнями на стуле или в кровати (это делали Ральф и Марк, реже Вальтер с Эрихом), потом Кинбауэр…
        - Лично?
        - Да, только он. Он вводил мне через шприц колонию, растворенную в витаминном коктейле. С Акселем, я думаю, было также.
        - В вену на руке?
        - Чаще всего. Редко он колол в подключичную или яремную вену.
        - Зачем?
        - Я не уверен. Возможно, это было как-то связано с возможностями быстрого формирования колоний в отделах головного мозга.
        - Угу…
        Рамбаум, наклонившись к столу, перечитал текст в каретке.
        - Скажите, - повернулся он к Искину, - мне интересно, что из себя представлял витаминный коктейль?
        Искин усмехнулся.
        - Господин Рамбаум, вы разговариваете с заключенным. Не с научным работником и не с Кинбауэром. Все, что я могу пояснить, с большой вероятностью не является достоверной информацией, поскольку она почерпнута из того, что говорил нам Кинбауэр, и того, что сложилось в моей голове позже. Рудольф Кинбауэр объяснял нам, что это витаминный коктейль с микроэлементами для строительства колоний. Но что это было на самом деле, я сказать не могу.
        - А какого цвета была жидкость?
        - Мутно-белая или бледно-желтая. Изредка - прозрачная.
        - И как она на вас действовала?
        - Никак.
        Тох-тох-тох. Клавиши пишущей машинки отстучали последние символы.
        - Дитрих, - сказала Аннет-Лилиан, убирая второй лист к первому, - мне кажется, что господин Фодер только что признался, что не скажет нам ни слова правды.
        - Мы можем требовать от него больше?
        - Если я позову Петера…
        - Оставьте, Лилиан! - раздраженно сказал Рамбаум. - Вы прекрасно знаете, через что он прошел. Нам не поможет ни Петер, ни Святой Петр!
        - Да, но, возможно, господин Фодер размяк на свободе.
        - Вы можете проверить, - подал реплику Искин.
        Веревка держалась на честном слове, но он пока не торопился освобождаться. Разрядить магнитонную спираль в сидящих - дело одной секунды. Только вот что дальше? Сколько у Аннет-Лилиан людей? Трое? Четверо? Пятеро? Кроме того, вопросы, которые задавал Рамбаум вызывали у него смутное беспокойство.
        Искин чувствовал, к чему тот клонит.
        - Давайте не отвлекаться! - Рамбаум поднял и посмотрел на свет поставленный стакан с водой, потом осторожно отпил. - После инъекции юнитами… - он покашлял, дожидаясь, пока Аннет-Лилиан что-то подкрутит в каретке, - после инъекции, как определялось развитии колонии? Как вообще Кинбауэр выявлял отклонения или, наоборот, правильность формирования настолько мелких образований?
        - У него был рентгенограф. Позже все проецировалось на специальный экран.
        - Вы видели?
        Искин кивнул.
        - Кинбауэр показывал снимки.
        - То есть, по вашему мнению, - наклонился к нему Рамбаум, - юниты не только выживали в агрессивной среде организма, но и основывали там колонии, которые, по сути, управляли человеком?
        - Насколько я помню, - сказал Искин, - Кинбауэр рассказывал вам, как это происходит.
        - Кому только Кинбауэр это не рассказывал! - воскликнул Рамбаум, которому вдруг изменила спокойная манера общения. - И в министерстве Науки, и на совещаниях у господина канцлера, и отдельно и лично господину канцлеру! Про полипептидную оболочку для обмана иммунной системы, про биохимию мозга, про продолговатый мозг и таламус, про открывающиеся перспективы, при этом его консультировали ученые мировой величины: Фишер, Ландштейнер, Бергер, бесчисленные химики, физики и физиологи, а также математики и инженеры. Я сам был его горячим сторонником.
        Он умолк, уставившись на свою шляпу.
        - Но разве полипептидная оболочка не нужна? - спросил Искин.
        - Об этом потом, Людвиг, - тяжело вздохнув, сказал Рамбаум. - Сейчас меня интересует, чувствовали ли вы в себе юнитов?
        - Да.
        - Каким образом?
        - Были определенные тесты по стадиям развития колонии, отключение сознания, управление дыханием и сердечным ритмом, органами чувств.
        - Даже так?
        - Кроме того, мы имели обратную связь с юнитами.
        Аннет-Лилиан прекратила печатать.
        - Что? Юниты разговаривали с вами?
        - Нет, - улыбнулся Искин. - Скорее, это было информирование о функционировании колонии. Слова на несколько мгновений возникали под веками. Версия, назначение, стадия. В урезанном виде это сохранилось и в промышленных партиях.
        - То есть, юниты подключались к зрительным нервам? - спросил Рамбаум.
        - Нет. Кинбауэр говорил, что трансляция ведется напрямую в затылочные доли. Там происходит обработка зрительной информации.
        - Понятно.
        Рамбаум встал и шагнул от стола к Искину.
        - Людвиг, - он присел перед пленником, - сколько колоний вы испытали за весь период своего нахождения в Киле?
        - Около тридцати.
        - Как это? Не выходит по срокам.
        Искин улыбнулся.
        - Кинбауэр в течение месяца мог подсадить мне три или четыре колонии с перерывами в неделю.
        - Вот как?
        - Да. Если одна колония поглощала другую, опыт прерывался.
        - Но, в среднем, сколько вы тестировали одну колонию. Три месяца? Полгода? Или хватало месяца?
        - Кинбауэр часто форсировал стадии, - ответил Искин, - а иногда запускал лишь один или два этапа. Но, в целом, наверное, действительно, выходило по три, три с половиной месяца на тест.
        - И ни одного сбоя?
        - Почему? У меня было три сбоя. Кинбауэру это сразу было видно на рентгенографе, и колонии уничтожались излучением.
        - Доходили ли вы до конечной стадии и последующей активации программы?
        Искин кивнул.
        - Да, мне показывали кино.
        - Зачем?
        - Не знаю. Чтобы я понимал, на что способны юниты.
        - Вы знаете, что кино с вами показывали господину канцлеру? - спросил Рамбаум.
        - Он, наверное, был в восторге.
        - Именно. Он сказал: «Вот таким и должно быть перевоспитание неблагонадежных элементов». Неделю ходил в приподнятом настроении. На что это, кстати, похоже?
        - Что?
        - Действие под программой. Вы же, наверное, были в сознании?
        - Не совсем, - сказал Искин. - Ты словно отделен… Это трудно объяснить.
        Кино было черно-белым. Но имело звук. Кинбауэр снимал его в специальном боксе, оборудованном съемочной и звукозаписывающей аппаратурой. Звук был необходим, чтобы слышались команды, которые выкрикивал Кинбауэр. Хронометраж фильма составлял четыре минуты. Исчерпывающие четыре минуты. Искин, впрочем, не знал, тот ли фильм смотрел Штерншайссер. Кинбауэр в какой-то период увлекся показательными съемками, и эпизодов с активациями колоний могло быть куда больше одного.
        Гриф: «Совершенно секретно».
        Когда Искин смотрел на самого себя, запечатленного на пленке, он не мог отделаться от мысли, что вместо него играет какой-то удачно загримированный актер. Очень похожий. Этот актер, не мигая, около десяти секунд смотрел в объектив. Потом Кинбауэр сказал: «Представься». И актер отчеканил: «Людвиг Фодер, номер три, в активации орднунг-колония, версия девяносто пять». Затем по команде Кинбауэра и под едва слышный стрекот электрического привода кинокамеры Людвиг Фодер приседал, пел, пытался разбить стекло (орднунг-колония не давала), отжимался, избавлялся от одежды, маршировал нагишом и кричал: «Да здравствует, Адольф Штерншайссер!».
        Во второй части фильма Людвиг Фодер убивал. Кто-то, кажется, Вальтер, выдал ему «маузер-98» с магазином на пять патронов и поставил напротив него пятерых заключенных, взятых из Шмиц-Эрхаузена. Наручниками они были прикованы к стене, так что того, что кто-то вдруг бросится на стрелка, можно было не опасаться.
        Десять шагов.
        Искин помнил, что ничего тогда не чувствовал. Ничего. Даже в глубине души не бесновалось запертое, скукоженное, протестующее «я». «Я» было усмирено юнитами. Эти пятеро не снились ему потом. Пять изможденных человек в полосатой лагерной форме, которая мешком висела на каждом. Он не мог воссоздать их лиц. Помнил только, что они были большеглазые и бледные и показались ему близкими родственниками. Двое были лет пятидесяти, еще двое лет тридцати, а один, совсем мальчишка, - лет восемнадцати. Мальчишка был лопоухий. Сквозь уши просвечивал белый свет.
        На кинопленку попали только их коротко стриженные черепа, лица мелькнули на долю секунды - Кинбауэр поспешил отвести камеру на Фодера, на основного героя фильма, который, широко расставив ноги, все еще голый, стоял с винтовкой наперевес.
        (Господин канцлер был любителем эротики, и видимо, Кинбауэр хотел потрафить Штерншайссеру этой съемкой. Кроме того, сразу можно было объяснить, что никакой рефлексией, ни по отсутствию одежды, ни по выполнению приказов, подопытные у него не страдают).
        Кинбауэр сказал: «Людвиг Фодер». Фодер сказал: «Я!». «Перед вами пять целей, Фодер». «Да!».

«Вы должны убить их». «Слушаюсь!». «Цельтесь в сердце». «Слушаюсь!». «Огонь!».
        Фодер прижал приклад «маузера» к плечу и, выверенными движениями смещая ствол винтовки, выстрелил пять раз.
        Вот так. Пленка не распалась, не раскрошилась от ужаса содеянного и бесстрастно зафиксировала повисшие на цепях, выгнувшиеся трупы.
        Сначала Кинбауэр хотел, чтобы Фодер расстрелял собак, а остановился на заключенных потому, что их было много, тогда как собак еще стоило поискать.
        - Людвиг?
        - Да, - сказал Искин.
        - Так вы были в сознании? - спросил Рамбаум.
        - Я чувствовал себя наблюдателем. Отстраненно смотрел за происходящим. Ничего не чувствовал.
        - И вы считаете это заслугой юнитов?
        - Да, это было их предназначением.
        - Простите, Людвиг, - произнес Рамбаум, - но мне хочется понять, чем вызвана ваша уверенность в том, что вы в это время находились под сторонним, скажем так, управлением?
        - Тем, что будучи в состоянии управлять собственными разумом и телом, я бы никогда не сделал того, что сделал.
        Аннет-Лилиан хмыкнула.
        - А вы не думали, что могли выполнить это под влиянием химических препаратов? - спросил Рамбаум.
        - Нет.
        - А, предположим, под гипнотическим внушением?
        Искин мотнул головой.
        - Вы не понимаете…
        - Я как раз понимаю, - перебил его Рамбаум и нацелил палец. - Это вы, Людвиг, не понимаете, что доказательства существования колоний микроскопических существ непонятной природы, которые, прорастая в человеке, подчиняют его себе, настолько зыбки, что просто диву даешься, как вы до сих пор в них верите.
        - Я испытывал их, - сказал Искин.
        Тр-р-р! - Аннет-Лилиан с треском выдрала лист из каретки, сложила его к уже напечатанным и потянулась за сигаретной пачкой.
        - Он дурит вам голову, - сказала она Рамбауму.
        - Иногда люди истово убеждены в том, чего нет, - ответил он ей. - Некоторые верят в высшие силы и в каждом событии находят доказательства их проявления. Некоторые верят в дьявола и также не имеют сомнений в том, что он ходит среди людей. При этом, по здравому размышлению, присутствие и высших сил, и дьявола не имеет твердого, материального основания. Все это изобретения человеческого разума, которому необходимо иметь опору для оправдания собственной слабости. А господину Фодеру, думаю, было легко поверить в тот спектакль, что разыгрывал перед всеми Кинбауэр, потому что подкреплением этой веры Рудольф занимался ежедневно.
        Аннет-Лилиан закурила.
        - Я католичка, - сказала она. - И верю в Бога.
        - А я материалист, - сказал Рамбаум.
        - Я думала вы из… - Аннет-Лилиан скривила губы. - Ну, из «Альтенэрбе».
        - Обычно участие в таких организациях не афишируют, - с долей укора сказал Рамбаум, и стул под ним скрипнул. - Но что это меняет?
        - Разве «Альтенэрбе» не находится на другом полюсе от материализма?
        - Если считать ее, как и прежде, оккультным орденом, то да. Но с той поры, с угасания небезызвестного ее предшественника под руководством Зеботтендорфа, прошло больше пятнадцати лет. У старых организаций, как и у людей, с возрастом часто прибавляется разума, и вместо распевания заклинаний на латыни, медитаций и проведения бестолковых ритуалов с забиванием козлов и ягнят появляются вполне материалистические концепции по поиску древних артефактов.
        Но это, пожалуй, к нашему делу не относится.
        - Согласна.
        Аннет-Лилиан затянулась, сбила пепел в коробочку и заправила в пишущую машинку новый лист.
        - Хорошо, - оглянувшись на нее, сказал Рамбаум, - продолжим. Итак, Людвиг, информацию о развитии колонии вы получали посредством тестов и зрительного текста.
        Искин кивнул.
        - Да.
        - Меня интересует вот что. Другие пациенты, если можно так выразиться про находящихся в Киле заключенных, они тестировали те же партии юнитов, что и вы, или Кинбауэр каждому давал что-то свое?
        Под ожесточенный стрекот клавиш Искин вздохнул.
        - Я же сказал, первые партии всегдапредназначались мне и Акселю. Последующие доводились остальными.
        - Почему? - спросил Рамбаум.
        - Возможно, мы с ним были более восприимчивы. Или же вероятность отторжения колонии у нас была меньше, чем у кого-либо еще. Я не могу сказать ничего определенного.
        - Разве Кинбауэр вам не объяснял?
        - Он говорил, что мы с Акселем находимся на одной волне с юнитами.
        - Как это?
        - Возможно, наши организмы, мозг как-то способствовали быстрому развитию колоний, - сказал Искин. - По другому я не могу интерпретировать его слова.
        - Угу, - сказал Рамбаум. - И насколько я понимаю, Кинбауэр испытывал на вас несколько разновидностей юнитов?
        - Да. Было четыре основных программы.
        - Четыре?
        - «Солдаты родины», «Саботаж и тревога», «Материнство». Четвертая - универсальная, общее подчинение, орднунг-юниты.
        - В целом, по докладам Рудольфа я знаком с каждой программой, - сказал Рамбаум, погладив шляпу на коленях. - В свое время они вызвали подлинный фурор в фольдстаге на закрытом заседании партийного комитета. Но все же, Людвиг, как вы могли, например, участвовать в программе «Материнство»?
        Аннет-Лилиан придвинулась к столу.
        - Да, это было бы интересно услышать, - сказала она.
        Ее голос был полон скепсиса.
        - Это просто, - сказал Искин. - Вальтер или Ральф фиксировали, что колония развернута в необходимом месте, вот и все. У нас не было в Киле женщин. Кинбауэр планировал тестировать «Материнство» на девочках четырнадцати-пятнадцати лет.
        Аннет-Лилиан хохотнула.
        - А я уж подумала, что заключенных мужского пола заставляли тужиться и рожать.
        - Программу пытались внедрить в школах, - сказал ей Рамбаум. - Лет восемь назад.
        - У Кинбауэра было много планов, - сказал Искин. - Он договаривался о вакцинации ряда школ. Но точных цифр я не знаю.
        Рамбаум кивнул.
        - Я знаю. Кляйнфольд-шуле и Рисбах-шуле. И поверьте, Людвиг, я до сих пор с отвращением вспоминаю, как с воодушевлением смотрел на девочек, которых кололи первыми коктейлями Кинбауэра. Я говорил им: «Материнство - это здоровье. Это быстрая и безболезненная беременность. Это крепкий плод. Это отсутствие патологий».
        - А на самом деле? - спросила Аннет-Лилиан.
        Рамбаум двинул шеей, словно ему стал жать ворот пальто.
        - У двух из тридцати были выкидыши. Одна оказалась бесплодна.
        - Должно быть, время действия… - сказал Искин.
        - Вот! - громко произнес Рамбаум под стрекот клавиш. - Вот еще один и очень важный вопрос! Как раз про время действия. Скажите пожалуйста, Людвиг, какой срок существования был положен юнитам?
        - В неактивном состоянии - около пяти лет, - сказал Искин. - Так нас заверял Кинбауэр. Дело в том, что за пять лет растворяется оболочка, в которой находится латентное ядро колонии, и на нее реагирует иммунная система организма.
        - А в активном?
        - От нескольких часов до года.
        - И иммунная система уже не реагирует?
        - Я не знаю, - сказал Искин. - Должно быть. Когда колония развивается, она уже воспринимается как часть организма.
        - С чего вдруг?
        Искин пожал плечами. Ответа у него не было. Кинбауэр об этом говорил обиняками, путаясь, и не очень уверенно.
        - Ну, хорошо, - Рамбаум прищурился. - А почему такой разброс?
        - Наверное, все зависит от программной цели колонии.
        - Но, как я понимаю, те же орднунг-юниты должны были бы находиться в теле человека бессрочно.
        - Это было в планах.
        - Вы представляете себе возможным такое?
        - По замыслу Кинбауэра юниты должны были получать питательные вещества и строительные материалы из крови и клеток человека.
        - Чудесно! - воскликнул Рамбаум. - Видит Бог, у Кинбаура было бы большое будущее на литературном поприще!
        - Опыты велись, - сказал Искин.
        - Это понятно. Опыты велись, Европа дрожала. А что вы скажете насчет многочисленных версий, Людвиг?
        - Кинбауэр варьировал скорость и этапы развития колонии, ее внутренние процессы, сроки жизни, конкретизировал задачи. Новые версии выпускались чуть ли не каждую неделю.
        - Кем?
        - Кинбауэром.
        Рамбаум качнулся на стуле.
        - То есть, программированием занимался он сам?
        - Да, но Карл, который номер первый, всегда помогал ему. Я видел, как он вырезал перфокарты с командными кодами. Многие видели. У него был небольшой пресс-станок с трубками, которые пробивали картон в определенном порядке.
        - И куда, извините, эти перфокарты шли? - с интересом спросил Рамбаум.
        - В программатор, - сказал Искин.
        - Вы его видели?
        - Да, он был «рейнметалловский».
        Рамбаум заулыбался, словно Искин сказал ему что-то приятное.
        - Вы говорите про здоровый, сваренный из металла станок, стоявший в отдельном помещении на фабрике, Людвиг?
        - Да.
        - От него еще шла лента транспортера через весь цех?
        - Да, насколько я знаю.
        - Как я понимаю, - сказал Рамбаум, - именно в этом станке-программаторе изначально пустым юнитам, болванкам, задавались необходимые характеристики?
        - Кинбауэр объяснял, что да.
        - Угу.
        Рамбаум поднялся и, положив шляпу на стул, словно боялся за свое место, отошел к лежащему железному шкафу.
        Звук от ударившего в жестяной бок носка ботинка, вышел глухой. Рамбаум резко повернулся к Искину.
        - Людвиг, а вы не задавались вопросом, каким, собственно, образом происходит программирование? Что там внутри? Это же не арифмометр. Не машина Бэббиджа. Не Versuchsmodell нашего дорогого Конрада Цузе.
        - Я не видел внутренности станка, - сказал Искин. - Он был всегда закрыт, но сбоку имелась съемная панель на болтах.
        - Вы же представляете размеры одного юнита?
        - Да, Кинбауэр объяснял.
        - До пяти микрометров, правильно? - спросил Рамбаум.
        - Где-то так, - сказал Искин. - Чтобы не застревал в капиллярах. Зернышко почти не чувствуется пальцем.
        - И вы не спрашивали себя, хотя бы однажды, какой должна быть технология, чтобы запрограммировать зернышко таких размеров? Зернышко, как минимум, должно было самостоятельно двигаться…
        - Движение обеспечивал ток крови, - вставил Искин.
        - О, да! - воскликнул Рамбаум. - А дальше? А ориентацию что обеспечивало? А прикрепление к стенкам сосудов и органов? А дальнейшее развитие, накопление энергии, размножение, формирование колонии? Вы верите, что станок замечательной «Rheinmetall», способной, несомненно, на многое, был вообще в состоянии программировать?
        - Верю, - сказал Искин.
        Рамбаум захохотал.
        - Он дурит тебя, Дитрих, - сказала Аннет-Лилиан, звонко впечатав последний знак в лист бумаги. - Он определенно строит из себя дурачка.
        - Почему? - спросил Искин.
        - Потому что даже я понимаю, что это невозможно!
        - Тогда, извините, если вы убеждены, что программатора не существовало, то что, по вашему мнению, я мог украсть?
        - Разработку, Фодер, гениальную разработку, - сказала Аннет-Лилиан.
        - Лилиан считает, - пояснил Рамбаум, - что Кинбауэр не мог около пяти лет просто так дурачить канцлера и всю нашу политическую верхушку. Что у него был программатор, но не тот многотонный кусок металла, гордо объявляющий о себе на фабрике, а гораздо более компактный прибор.
        - Возможно, что его сделал не он сам, - добавила Аннет-Лилиан.
        - А кто? - удивился Искин.
        - Карл Плюмель, ваш номер первый. То есть, Кинбауэра номер первый.
        - Вы же сами обозвали его идиотом.
        - Дебилом, - поправил Рамбаум, вышагивая между пленником и столом. - Он был дебил.
        - В одной области - дебил, в другой области - гений, - сказала Аннет-Лилиан. - Я знала математика, который с легкостью вычислял логарифмы, но не мог сообразить, сколько ему заплатить за проезд в Берлинском штроссбанвагене.
        - Значит, Карл что-то сделал? - уточнил Искин.
        - Или он, или Кинбауэр.
        - А я эту разработку украл?
        - Да, - кивнула Аннет-Лилиан. - Именно так. И мы ее найдем, Фодер. Уж в этом не сомневайтесь. Вы же обитаете сейчас на Гроэке-штросс, двадцать семь? Общежитие для таких же, как и вы, беженцев?
        Искин похолодел. Стеф! Стеф же будет там, в его комнате! И если кто-то из хайматшутц… Если к нему явятся… Неясное ощущение, которое он уловил, выходя из такси на Литмар, наконец оформилось. Что он тогда подумал, мельком, уголком сознания, глядя на затылок обидевшейся девчонки?
        Что они могут больше не увидеться.
        Искин с трудом сглотнул.
        - Там ничего нет, - сказал он. - Я не стал бы…
        Аннет-Лилиан улыбнулась.
        - Но проверить-то надо?
        - Оставьте, Лилиан, - поморщился Рамбаум. - Мы-то с вами, надеюсь, оба понимаем, что какой бы ни был изобретен прибор, ничего изменить в гоп-компании, построенной Кинбауэром, он не смог бы по определению.
        - А если это был гипнотический аппарат?
        Рамбаум завел глаза к фермам потолка, словно спрашивая терпения у невидимого Господа.
        - Не надо, Лилиан. Это не имеет ничего общего с действительностью.
        - Но…
        Рамбаум поднял руку. Аннет-Лилиан усмехнулась и потянулась за следующим листом.
        - Отставим пока программатор в сторону, - обратился Рамбаум к Искину. - Давайте поговорим о юнитах.
        - Я не против, - пожал плечами Искин.
        Веревка чуть не соскользнула с запястий, и он прижал ее пальцами. Ни Рамбаум, ни Аннет-Лилиан этого не заметили.
        - Так вот, юниты, - сказал Рамбаум и, вернувшись к столу, отпил воды. - Если с программатором я могу простить вам, Людвиг, незнание устройства, то о юнитах, я уверен, Кинбауэр рассказывал вам в подробностях.
        - Не совсем, - сказал Искин. - Он, скорее, расписывал их возможности и в своих фантазиях становился похож на господина Штерншайссера.
        - Фодер!
        Пишущая машинка под пальцем Аннет-Лилиан выстрелила клавишей.
        - Спокойней, Лилиан, поспокойней, - с укором произнес Рамбаум, коснулся своих «канцлерских» усиков и продолжил: - Людвиг, вы имеете о юнитах хотя бы более-менее четкое представление?
        - Думаю, да, - сказал Искин.
        - Охарактеризуйте их, пожалуйста.
        - Это изделия самых крохотных размеров, которые в организме человека могут образовывать колонии, имеющие целевую направленность.
        - Я рад, что вы сами это сказали - изделия. Как же собирались эти изделия?
        - На фабрике.
        - Угу.
        - Вы сами инспектировали производственную линию.
        - Это да, - согласился Рамбаум. - Как всякий профан я был в полном восторге. Все громыхало, все двигалось, катилось, шипело, звякало, скрывалось в железных недрах и выходило с транспортной ленты серым металлическим порошком. И минимум людей! Все само - дышит, пыхтит, перемещает, подмигивает огнями, ременные приводы крутят колеса, штамповочный пресс вбивает грохот и заготовки в станину. Бум! Бум! И только после смерти Кинбауэра, когда стала возможной полномасштабная ревизия…
        Рамбуам замолчал.
        Лицо его вдруг сделалось печальным, обиженным, как у человека, который испытал крах мечты. Которому показали мечту, а потом провели к ее изнанке, где все держалось на ниточках, мехах, заставляющих мечту парить, и рычагах и рейках.
        - Вы должны понимать, Людвиг, - сказал он, - что для сборки хотя бы одного юнита, если мы договорились понимать под юнитом сложное электромеханическое устройство, нужен соответствующий инструмент. А так как само устройство обладает микроскопическими размерами, то и инструмент должен уметь с этими размерами работать. В связи с этим умозаключением возникает вопрос: в той конвейерной линии, что показывал всем Кинбауэр, в грохочущем, пыхающем паром и искрящем цехе какой-нибудь из десятка станков мог оперировать такими устройствами?
        - Но на выходе…
        - Нет-нет, - прервал Искина Рамбаум, - вы послушайте. Если мы понимаем под юнитом сложное электромеханическое устройство, то он должен иметь какие-то движители, так? Пусть это будут даже волоски или что-то вроде каучуковых ресничек. Чтобы движители работали, им нужен мотор или хотя бы аккумуляторная батарея, правильно? Всему этому просто необходим корпус и какой-то механизм, который запускал бы движение, когда надо, и прекращал бы его в противном случае. То есть, в определенный момент подключал и отключал питание. Что-то вроде реле. Но кто будет определять этот момент? Юнит - устройство обособленное. Значит, внешнее управление им мы осуществить не можем. Напрашивается вывод, что в юните должен существовать, если хотите, командный центр, сложный и еще более миниатюрный прибор, в который уже заложена перфокарта с программой действий. И поверьте, Людвиг, это я еще очень грубо прикидываю по составным частям.
        Рамбаум выдохнул и с сожалением посмотрел на опустевший стакан.
        - Так вот, - сказал он, - я справлялся у наших светлых голов, в том числе у Лилиенфельда из Лейпцигского университета, Хайла, многих других физиков и инженеров по поводу возможности создания таких устройств на основе вакуумных ламп, транзисторов, бог мой, даже анкерного механизма, и все, заметьте, все до единого были убеждены, что при нынешнем развитии техники это попросту невозможно. Слишком уж малы размеры. Слишком уж запредельна автономность. Слишком уж… Все слишком.
        - Что же я тогда испытывал? - спросил Искин.
        Но Рамбаум словно не услышал вопрос.
        - Это я уже не говорю про то, что составные части должны взаимодействовать друг с другом посредством то ли электрических цепей, то ли шарниров и шестеренок. Но ладно, ладно, - сказал он. - Я подумал, а что, если юнит - это, скорее, биомеханическое устройство? Что, если он выращен как живая клетка? В конце концов, фольдланская наука стоит на передовом крае в изучении клеточных структур, их строения и функционирования. Возможно, и Кинбауэру неожиданно удалось, как в чашке Юлиуса Петри, воспроизвести на фабрике необыкновенную культуру, которой посредством облучения рентгеновскими или радиоволнами можно придавать определенные свойства и даже, в какой-то степени, программировать. Так я думал, пока Варбург и Кребс не оставили и камня на камне от моих построений. Они сказали, что одна энергетическая составляющая клетки являет собой такой каскад химических реакций по формированию аденозинтрифосфата, как универсального энергетического источника, и высвобождению углекислого газа и воды, что о том, чтобы воспроизвести это в искусственном клеточном организме, можно не заикаться еще лет сорок-пятьдесят. А
может и все сто! Собственно, биологическую природу юнитов они отвергли едва ли не хором.
        - Извините, но все это можно легко проверить, - взволнованно сказал Искин. - У Кинбауэра был целый склад с запасами.
        Рамбаум кивнул.
        - Был. Все так думали. Но оказалось, что большинство контейнеров заполнены металлическим порошком, который к юнитам вообще никакого отношения не имеет. Просто мелко перемолотый алюминиевый порошок.
        - Но если бы нам в кровь вводили алюминий…
        - Это понятно. Как мне сказали, он бы осел и капсулировался в капилярах, зарос соединительной тканью. В больших количествах, наверное, образовал бы тромб в кровеносном сосуде. Что же тогда кололи вам, Людвиг? И здесь мы не находим ясного ответа. Самая, на мой взгляд, непротиворечивая версия: это были витамины и опиаты. Наркотический раствор, который повышал внушаемость и вызывал галлюцинации. Ведь что интересно - все уцелевшие заключенные фабрики верят именно в юнитов. Значит, на всех них, и на вас, Людвиг, оказывалось целенаправленное воздействие по формированию определенных ощущений. Зачем это нужно было Кинбауэру? - Рамбаум пожал плечами. - Возможно, сначала он задумывал все как безобидную шутку. Все эти программы, все эти планы по единому Фольдланду… Но однажды шутка перестала быть шуткой, и он не смог остановиться.
        Искин улыбнулся.
        - То есть, мы жили в мире своих фантазий?
        - Я склоняюсь к этому, - сказал Рамбаум. - Я инициировал операцию по встрече с вами, пусть и в не слишком удобном для вас формате, Людвиг, так как у меня еще имелись сомнения, что за аферой я, возможно, упускаю какие-то реальные плоды изысканий Кинбауэра. Но все ваши комментарии идеально соответствуют моему предположению. Со всем Фольдландом, с канцлером и фольдстагом Кинбауэр провернул удивительный, невозможный сеанс массовой веры в пустоту, в то, чего не может быть, в крохотных жучков-паучков, которые по радиоканалу или самостоятельно программируют людей на необходимые действия. Материнство! Бесстрашные солдаты Родины! Беспрекословное подчинение! А знаете, почему все попались на такую грандиозно обставленную аферу? Потому что Кинбауэр выразил их затаенные мечты. Мою мечту о превосходстве фольдландского гения над прочими придурковатыми и спесивыми народами в том числе. Мечту Эллера. Мечту Штерншайссера.
        - А Сальская область? - спросил Искин. - Это тоже фантазия?
        Рамбаум улыбнулся.
        - О, Сальская область! Я все ждал, Людвиг, когда вы ее упомянете, и, наконец, дождался. Да, Сальская область, казалось бы, должна не оставить от неверия в юнит-технологии и камня на камне. Превосходная операция! Медицинские фургоны и волеизъявление народа. Невиданное мирное оружие! Страх и обморок Европы! Но что за всем этим стоит, если приглядеться повнимательнее? Что там произошло на самом деле?
        - Голосование о присоединении к Фольдланду.
        - Правильно, - сказал Рамбаум. - Но если бы вы изучили вопрос, Людвиг, то вамстало бы ясно, что фокус с вакцинацией юнитами - не совсем фокус. Вы бы обнаружили, что Сальская область около семидесяти лет считалась спорной территорией, что профольдландские настроения там успешно культивировались добрый десяток лет, что соседствующий Баренц даже в самые тяжелые времена помогал области продовольствием и горючим, что, в сущности, эти земли и заселены-то преимущественно дойчами. И вы бы, кстати, узнали, что область с полвека была наделена автономией, иначе голосование не имело бы никакого смысла.
        Искин шевельнулся.
        - Вы намекаете, что и без юнитов исход голосования был бы тем же?
        Рамбаум кивнул.
        - Да, и Кинбауэр понял, как можно извлечь из этого выгоду. Канцлер, поскольку был под впечатлением кинофильма с вами, Людвиг, дал добро, к операции подключилась внешняя служба хайматшутц, пресловутые фургоны под предлогом медицинской помощи заколесили по населенным пунктам области, не брезгуя даже хилыми, на два-три двора, хуторами, витамины и опиаты потекли по венам. Вы, наверное, не знаете, но одновременно с этим была развернута умопомрачительная компания «Стань фольдландцем, вспомни, кто ты есть». На радиостанциях, вещающих на область, каждая вторая передача рассказывала о том, какие перспективы открываются у населения с переходом под крыло такой большой и могущественной державы, как Фольдланд. Мы - наследники древнего Асфольда. Вы - наши братья. Твердым шагом, горячим сердцем… А так, конечно, юниты, крохотные колонии, прорастающие внутри граждан, в органы граждан, в мозги граждан.
        Рамбаум вздохнул.
        - Чего было по-настоящему не отнять у Кинбауэра, - сказал он, - так это гениального чувства момента. Так случилось с Сальской областью. Так, полагаю я, случилось и с его смертью. Канцлер требовал разворачивания программ, но Кинбауэр отчего-то медлил. В верхах зрело недовольство. Поговаривали, что Рудольф должен наладить процесс и наконец отойти в сторону. Максим Кнопке, министр Науки, пообещал прислать в Киле техническую комиссию. И тут - бах! - авария. Смерть пятерых подопытных вместе с номером первым, Карлом Плюмелем. Бах! Ваше бегство. Бах! - самоубийство.
        - И еще! - с напором сказал Рамбаум. - Фабрика Кинбауэра никогда не могла произвести ничего сложнее мыльниц и пепельниц.
        - Я думаю, вы не правы, - сказал Искин.
        - Не упорствуйте, Людвиг! - отмахнулся Рамбаум. - Та замечательная линия с прессом, с программатором, с измельчителем, с катками и ваннами, с вытяжками и прочим, прочим, есть одно большое надувательство. Специалисты, вызванные мной на место, смогли только подтвердить, что линия работает, электричество подведено, ремни и валы крутятся, но все это не является сколько-нибудь цельной структурой. Все станки, хоть и соединены транспортировочной лентой, трудятся вхолостую, рубят воздух, штампуют воздух и производят шум. Ах, да, еще периодически искрят и ломаются. И, кстати, в пользу блефа говорит то, что под основной лентой, в тайной выемке, специально закрытой кожухом, прямо от особого бокса бежала еще одна лента, по которой, видимо, и шли контейнеры с мнимыми юнитами прямо на финальную стадию, к складированию.
        - Но зачем?
        - Что - зачем?
        - Зачем делать еще одну ленту, если можно показать на выходе алюминиевый порошок? Кто будет вникать в тонкости процесса?
        - Не знаю, - Рамбаум пожал плечами. - Может быть, вид у алюминиевого порошка был маркий, непрезентабельный, его ведь еще необходимо было растворить в коллоиде. Или же Кинбауэру хотелось создать впечатление сложного, сочлененного механизма, но не стояло задачи, чтобы этот механизм еще и выдавал продукт. - Он потер шею и повернулся к откинувшейся на спинку стула сотруднице. - Лилиан, простите, почему вы перестали фиксировать ответы Фодера?
        - Потому что говорите в основном вы, Дитрих, - сказала Аннет-Лилиан, дымя сигаретой, - а наш хитрец только щурится и думает, как бы освободиться от веревок.
        Рамбаум вздохнул.
        - Его можно отпускать.
        - Я этого не обещала, - сказала Аннет-Лилиан.
        - Мне казалось, мы договорились. Кинбауэр основательно промыл ему мозг, и опасности для Фольдланда он не представляет.
        - Я договаривалась с вами, Дитрих, сохранить ему жизнь. Правда, с оговоркой, что он нам поможет. Помощи я не увидела.
        Аннет-Лилиан собрала листы в стопку и сложила их в тонкий кожаный портфель. Потом, вскрыв пишущую машинку, она выдрала текстильную печатную ленту и сложила ее горкой в пепельнице. Щелкнула зажигалка. Огонь принялся пожирать предложенную ему жертву. На лице Аннет-Лилиан появилась странная усмешка.
        - Простите, - сказал Искин, - и вы только ради меня устроили весь этот цирк с похищением?
        - Что здесь странного? - нахмурился Рамбаум.
        - Ничего. Просто… я, наверное, не заслуживаю такого внимания от хайматшуц. Если и до меня все было ясно.
        - Заслуживаете, - сказала Аннет-Лилиан. - На счет этого не беспокойтесь. Дитрих, поговорим на улице?
        - Конечно, - отозвался Рамбаум.
        - Петер! - крикнула женщина.
        В глубине помещения скрипнула дверь. За стеллажами послышались шаги. Через секунду, отклонив абажур рукой, чтобы на него не падал свет, в коридоре появился Петер.
        - Звали?
        - Да, последи за объектом.
        - Без проблем.
        Одернув куртку, охранник сел за стол. Рамбаум и Аннет-Лилиан вышли. Нет, понял Искин, они совсем не в курсе того, что в городе сейчас как раз упорно выявляют людей, звенящих юнитами на магнитонах. Конечно, юнитов же не существует! А что тогда у него, у Искина, за колонии в руке, у сердца и в отделе продолговатого мозга? Фикция? Ребята, мальцы, вас нет! Я вас, видимо, выдумал. Слышите?
        Мальчики ответили сердитым теплом в предплечье. Такого юмора они не понимали.
        Очень, очень интересно. Юнитов нет, но местная безопасность стоит на ушах, выявленных случаев, наверное, к десятку, если не больше, карантинная служба приезжает на третью стадию, как на пожар. Как говорится, все они еще не в курсе, что борются с выдумкой. Но тогда совсем не понятно, откуда в городе юниты. Хайматшутц, Рамбаум, получается, ни сном, ни духом. А уж им-то бы следовало.
        Так, если подумать… если подумать. Фабрику закрыли, заключенных, в лучшем случае, вернули в Шмиц-Эрхаузен, оборудование демонтировали и, наверное, развезли по разным складам. А утечка, судя по всему, произошла недавно. И кто-то знал, что он делает и для чего, потому что видел, как это работает при Кинбауэре. И не утерпел показать товар покупателю, вакцинировав тех, кто был под рукой.
        Карл погиб. Акселя завалило обломками, и жив он или нет, Искин не знал до сих пор. Значит, оставалось всего четыре человека.
        Ральф, Марк, Вальтер и Эрих. Помощники Кинбауэра. Кто-то из них, похоже, недавно сбежал в Остмарк, прихватив несколько контейнеров с автономными юнитами, и обосновался совсем рядом.
        Искин хмыкнул от очевидности умозаключения. Охранник отвлекся на звук и поднял глаза от ногтей, которые подравнивал небольшим ножом.
        - Чего улыбаешься? - спросил он.
        Искин пожал плечами.
        - Вы тоже не верите в юнитов?
        - Я верю в первитин, - сказал Петер. - Вот это штука мощная. Его, кстати, сам канцлер принимает. А какие-то жучки… - он скривился. - Это сразу к господину Лангу, он бы ухватился за сюжет и снял фильм в двух, а то и в трех частях. Как человек сходит с ума от живущих в его голове паразитов.
        Дальнейшие пять минут они провели в молчании. Петер продолжил разбираться с ногтями, изредка бросая взгляд на неподвижного пленника. Искин думал. Юниты копили энергию и держали в готовности магнитонную спираль.
        В сущности, это даже очень хорошо, что юнит-технологии признаны фикцией, думал Искин. Рамбаум, наверное, прав. Не может быть таких крохотных машинных организмов. Нет возможности их создать. И биологических организмов, всецело послушных человеку, запрограммированных, похоже, еще долго не смогут произвести.
        Этому Искин был рад. Не будет «Солдатов Родины», и дойчи не превратятся в единый оболваненный, беспрекословно подчиняющийся Штерншайссеру народ. Замечательно! Оставался один вопрос: доказательством чего является он сам? Доказательством фикции? Примером глубокого внушения?
        Или все же… Он же чувствует своих мальчиков, они отзываются на его вопросы, его мысли, сердятся, боятся, любят сладкое. Он лечил ими Стеф.
        Искин вдруг вспомнил Карла Плюмеля.
        Это был полный, высокий парень с пустым, мало чего выражающим лицом. Когда Кинбауэр делал объявления или читал лекции, Искин сидел с ним бок о бок. От Карла плохо пахло, болезнью и потом. Роба и пиджак - в жирных пятнах. (Только Карлу из всех заключенных был позволен пиджак). Пальцы - в порезах. Слушая Кинбауэра, он непрестанно прорезал пилкой в картонках круглые отверстия, едва намеченные карандашом. Картонок у него всегда был большой запас.
        Искин дважды отдавал ему свой обед - разваренный рис с крохотными волоконцами мяса, и Карл проникся к нему расположением. Он почти не говорил, но иногда улыбался. Губы у него были все время влажные.
        Это, конечно, можно считать бредом и фантазией, после неудачного внедрения юнитов Искин едва что-либо соображал тогда, но он помнил, как Карл появился в его боксе, звякнув украденными ключами. Что у него было на голове? Камень. Кусок породы. Остроконечный, изломанный, с вкраплениями, кажется, кварца кусок породы, похожий на колпак. Он каким-то образом держался на бугристом черепе Плюмеля без завязок и ремешков.
        - Кооль, - сказал Карл, выпятив подбородок.
        - Что? - спросил Искин, пошевелившись.
        - Я - кооль мира! - повторил Карл.
        - Король? Да, Карл, ты король. Похож.
        Плюмель рассмеялся. Из незаметных дырочек в каменном колпаке посыпалась серая, искристая пыль, и Карл, будто дождю, подставил ей ладони.
        - Детки. Мои детки.
        - Да-да, - сказал Искин.
        От слабости его замутило, он закрыл глаза, а когда на какой-то звук с трудом снова разлепил веки, то Карла в боксе уже не было.
        Возможно, Искин галлюцинировал. В это было легче поверить, чем в то, что головной убор Плюмеля сыпал юнитами. Откуда взялся этот колпак? Что он вообще такое? Каменный или железный? Почему только Плюмель его носил? Или только Карл и мог с ним работать? Но тогда в словах Рамбаума не было лжи. Фабрика Кинбауэра в действительности являлась ширмой, скрывающей настоящего производителя юнитов.
        И когда Карл погиб…
        Искина снова швырнуло в прошлое. За несколько дней до взрыва Кинбауэр зашел к нему в бокс. Чистенький белый халат. Чемоданчик. Очки и аккуратная бородка. Карл маячил у него за спиной, не решаясь переступить порог. Без колпака. Но с пирожным в измазанных кремом пальцах. Перетянув жгутом руку Искину выше локтя, Кинбауэр повернул голову.
        - Иди, Карл, ты свободен, - сказал он мягко. И пояснил: - Наш Карл что-то переживает за тебя, Людвиг.
        - Почему? - спросил Искин.
        Кинбауэр показал ему шприц с мутной белесой жидкостью в цилиндре.
        - Экспериментальные юниты.
        - В смысле?
        - Универсальные.
        - Полностью боден, - улыбнулся в проеме Карл.
        - Он хочет сказать, что полностью свободен, - сказал Кинбауэр, промокая сгиб локтя подопытного смоченной в спирте ваткой.
        - Я? - спросил Искин, наблюдая, как игла входит в вену.
        - Скорее всего, он, - улыбнулся Кинбауэр, осторожно запуская коктейль в кровеносную систему. - Вы-то, Фодер, никак не можете быть свободны.
        - А он может? - спросил, закрывая глаза, Искин.
        - Ему сам Бог велел, - сказал Кинбауэр. - Мой милый Карл вряд ли вообще понимает, где находится. Хотя и знает свою работу крепко.
        Он похлопал Искина по щеке, заставляя того очнуться.
        - Вечером я к вам загляну, - он приподнял закрепленному на койке пациенту веко. - Людвиг, вы слышите? Вы скажете мне о своих ощущениях, и, возможно, мы вас осторожненько рентгенографируем. Очень, знаете ли, хочется посмотреть, что там у нас такого замечательного получилось.
        Но вечером Кинбауэр не пришел - выехал к дочери, у которой поднялась температура. А на следующее утро Киле-фабрик, в сущности, перестала существовать.
        Бум-м! И сирена. И крики.
        Искин был в койке, а потом не в койке. Исчезли стягивающие ремни. Ноги сами повели его наружу.
        Искин до сих пор не помнил, как сбежал. Какие-то слайды вспыхивали в памяти - огонь, кирпичи, разбросанные взрывом, охранники, бегущие от Искина в противоположную сторону и почему-то не замечающие его в упор, пиджак Карла на плечах, чужие, мешковатые брюки. Кажется, он просто прошел за ворота. Да, так и было. И пошел дальше. Но сам ли он это делал? Мальчиков спросить было нельзя. Искин еще не знал, что в нем последним подарком Карла оживает, растет, меняется необычная колония.
        Недавно ей исполнилось шесть лет.
        Стукнула дверь, обрывая воспоминания. Искин прищурился. Из глубины помещения дохнуло свежим воздухом.
        - Ну, что, Людвиг, - подходя к столу, сказала Аннет-Лилиан, - мы с Дитрихом обо всем договорились.
        Она с улыбкой сдернула со спинки стула кожаное пальто.
        - Меня снова в багажник? - спросил Искин.
        - В этом уже нет необходимости. Петер с Эриком вас проводят. Извините, добираться придется на своих двоих, лишнего транспорта у нас нет.
        - Ничего, - сказал Искин, - меня трогательная забота хайматшутц нервирует больше, чем ее невнимание.
        - Не дерзите.
        Аннет-Лилиан пропустила к столу жующего яблоко блондина и, проведя ладонью по пыльному стеллажу, скатала в пальцах крохотный комок.
        - Вы все равно для меня - грязь, - сказала она, выщелкнув комок в сторону пленника.
        Странный был жест. Искин его не понял. Каблучки выстучали короткую дробь.
        - Петер, - добавила Аннет-Лилиан, - мы ждем вас в «Вейзинге».
        - Мы будем, - ответил охранник.
        Едва женщина вышла, Эрик с размаху запустил огрызком яблока в стену, стараясь, чтобы тот пролетел рядом с головой Искина.
        - Ну, что, дядя, пошли?
        - Я готов, - сказал Искин.
        - Значит, вставай.
        В правой руке у блондина обнаружился «вальтер». Петер тем временем просыпал пепел от печатной ленты на пол, раздавил его носком ботинка, затем поднял пишущую машинку и поставил ее на одну из полок стеллажа, повыше.
        - А зачем оружие? - спросил Искин, поднимаясь.
        - Чтоб не убежал, дядя! - засмеялся Эрик.
        - Бери правее, - сказал Петер.
        - Вправо? - удивился Искин.
        - Точно, дядя!
        - Но выход, кажется, слева.
        - Не в парадный же тебя…
        - А есть еще один? - удивился Искин.
        - Есть, есть, дядя.
        Эрик подтолкнул пленника к проходу между стеллажами. Свет ламп из центрального коридора спорил с суставчатыми тенями. За стеллажами открылась пустота - бетонный «карман» и полная ночного неба мозаика окон высоко под крышей. Одинокая лампочка под абажуром освещала участок кирпичной стены. Висела балка с цепями и крюком. Чуть в стороне, у стены в полу темнел ряд отверстий, похожих на ванны для процедур.
        Никаких дверей Искин не увидел. Агенты хайматшутц остановились у него за спиной на краю «кармана». Что ж, очень предсказуемо. Правое предплечье нагрелось. В пальцах левой руки лихорадочно закопошились юниты. Часть колонии сформировала защитные оболочки вокруг жизненно важных органов.
        - А где выход? - спросил Искин, чуть повернувшись.
        До Эрика было два шага. До Петера - три. На три магнитонная спираль, пожалуй, что не добьет.
        - А вон твой выход, дядя, - со смехом кивнул Эрик на одну из ванн.
        - Мне казалось…
        Удар рукоятью пистолета опрокинул Искина на пол. Веревка, связывающая запястья, лопнула.
        - Ползи к ванне, дядя, - наклонился блондин.
        Дуло «вальтера» нацелилось Искину в глаз.
        - Смотри, он развязался, - предупредил напарника Петер.
        - Ничего.
        Эрик пнул лежащего носком ботинка по колену.
        - Ай! - вскрикнул Искин.
        Он мог убить или, по крайней мере, надолго вырубить Эрика уже сейчас, но Петер так и оставался вне досягаемости. Поэтому он предпочел уповать на следующий удобный момент. Правда, что-то подсказывало, что таких моментов будет совсем немного. Один. Может, два.
        - Ползи к ванне! - крикнул блондин.
        - К какой? - спросил Искин.
        - К любой!
        Искин пополз, натирая костюм бетонной пылью. Медленно, постанывая, постоянно вытирая и пачкая лицо. Эрик шел за ним, попинывая по пяткам. Петер, страхуя своего коллегу, все время находился сзади и сбоку. Он был опытен, и дистанцию держал автоматически.
        - Давай-давай!
        Новый пинок. Искин вывалился за круг света. Край ванны оказался совсем близко. Пахло оттуда сухой, кислой пылью.
        Искин повернулся.
        - Если хотите убить, стреляйте, - выдохнул он.
        - В ванну заползай, - показал «вальтером» Эрик.
        - Не хотите пачкаться?
        - Не-а.
        - А последняя просьба?
        Блондин обернулся к напарнику.
        - Какая? - как старший, спросил Петер.
        Искин выкопал из-за пазухи портмоне.
        - Перешлите почтой на Гроэке, двадцать семь, Генриху-Отто Балю.
        - Что там? - спросил Петер.
        - Двести марок, - сказал Искин, протягивая бумажник вверх.
        - Хм, - в голосе Эрика послышался интерес. - Двести?
        - Да.
        - Давай.
        Блондин выхватил портмоне. Инскину хватило доли секунды, чтобы царапнуть по незащищенной коже ладони ногтем.
        - Ах, ты, су…
        Токсин, который мальчики выпустили в кровь Эрика, вызвал у того мгновенный паралич мышц. При этом Искин отклонился, показывая Петеру, что совершенно ни при чем. Отмирающие юниты посыпались с пальцев.
        - Эрик! - окликнул Петер.
        - Кх… - блондин хрипел, силясь выдавить хотя бы звук сквозь сомкнувшиеся челюсти.
        Стоял он неустойчиво, наклонившись к Искину, и с секунды на секунду мог начать заваливаться на бетон.
        - Эрик!
        Петер все же шагнул вперед. При этом, судя по щелчку предохранителя, он сначала резонно решил нейтрализовать пленника, а потом уже разбираться, что это вдруг случилось с его молодым напарником. Расстояние для разряда магнитонной спирали все еще оставалось критическим, но медлить Искину было уже нельзя.
        Он выбросил к Петеру правую руку. Грохнул выстрел. Пуля, пробороздив Искину плечо, неглубоко вошла в бок между ребер. Одновременно магнитонный импульс отбросил агента хайматшутц спиной на стеллаж. Казалось, кто-то невидимый пнул человека в живот. С полок полетели коробки, болты, медные катушки. Петер упал. Искин оттолкнулся от края ванны и поймал на себя скрюченного, хрипящего Эрика. Он должен был послужить ему щитом. Часть юнитов тем временем останавливала кровь и выталкивала пулю из раны, сшивая раневой канал. Часть заново заряжала энергией спираль.
        Так-так-так, шумело в голове Искина. Что там с нашим Петером? Жив? Мертв? Руки немели от холода. Дрожа, он вслепую нащупал «вальтер» и вытянул его из пальцев блондина. Насчет ранения он не переживал. Переживал, что много, много энергии потрачено. У кого бы заказать сладкого-сладкого кофе? Изо рта Эрика капала слюна. Зрачки агента сузились до точки.
        Нет, с Аннет-Лилиан и раньше было понятно, но Рамбаум…
        От стеллажа что-то покатилось. Искин вскинулся, преодолевая вес Эрика. Бухнул выстрел, и блондин дернулся, принимая пулю в себя. У Петера, похоже, не было никакого чувства товарищества. Искин в ответ выстрелил наугад дважды. Тух! Тух! Взвизгнул рикошет.
        - А ты не промах, Фодер, - хрипло проговорил Петер. - Но все равно сдохнешь здесь. Я держу тебя на мушке.
        Искин выглянул из-за блондина.
        - Зря вы это.
        - Что?
        - Зачем вам меня убивать?
        - Все просто, Фодер. Приказ.
        Петер выстрелил. Голова блондина откинулась, брызнув на Искина кровью. Затылком уже мертвый Эрик стукнул Лему в скулу.
        - Ты как там? - помолчав, спросил Петер.
        - Жив. А Эрик мертв.
        - Не скажешь, чем это ты меня отоварил?
        - А что?
        - Интересная штука.
        Спираль разогрелась. Впрочем, о первоначальной мощности можно было только мечтать. Юниты почти исчерпали свои резервы. Дальше они могли только жрать хозяина. Из раны с натугой выползла, упала в пыль деформированная пуля. Искин, выдохнув, упер дрожащую руку в спину Эрика.
        - Может все-таки разойдемся? - спросил он, только чтобы узнать, где примерно находится Петер.
        - Выгляни, и я подумаю, - отозвался тот.
        - Пожалуйста.
        Импульс подкинул мертвого блондина в сторону стеллажей.
        Сам Искин тяжело перекатился влево, успев краем глаза уловить, как Эрик в своем рыжем плаще валится, не долетев до полок. Петер успел выстрелить в труп, а затем, мгновенно оценив ситуацию, перенес огонь на Искина. Пуля боднула Лема в бедро. Только вот Петер не мог знать, что мальчики включат в Искине настоящего солдата Родины. Ни страха, ни боли, ни паники. Холодное, расчетливое состояние.

«Вальтер» в руке Искина дважды огрызнулся свинцом, целя чуть выше короткого всплеска огня за стеллажом и чуть ниже.
        Этого хватило.
        По помещению рассыпалась звонкая тишина. Искин лежал, чувствуя, как холод от ног и рук пробирается к груди. Юниты трудились в нем, покалывая кожу и посылая сигналы, что силы их на исходе.
        - Да-да, - пробормотал Искин, - поесть.
        Где-то был огрызок, кинутый Эриком, вспомнил он, там, у стены, но до него ползти, ползти. Лежать было приятней. Скоро ему почудилось, что Петер за стеллажом еще жив, еще шевелится, и он с трудом приподнял голову. Стеллажи поплыли, изгибаясь.
        - Стоять, - прохрипел им Искин.
        Бедро жило толчками приглушенной боли. Ныла, дергала раненая рука. Бетонный пол расцветили пятна крови. Не так много, чтобы потерять сознание, но и не так мало, чтобы сказать, что он вышел из перестрелки без потерь. Или это не его кровь? Искин прижал руку к бедру. Нет, еще сочится.
        Он сделал усилие и сел.
        Мир, помедлив, прекратил крутиться и вилять, кирпич, бетон, стеллажи застыли на своих местах, будто пойманные врасплох. Мертвецы тоже не предприняли попыток подняться.
        - Хорошо, - сказал Искин.
        Ковыляя, он добрался до Эрика, а потом до Петера. Петеру пуля попала в голову, разворотив челюсть. Подумав, Искин бросил «вальтер» рядом с трупом, но потом, отставляя в сторону простреленную ногу, поднял его и сунул в карман пиджака. Пригодится. Из восьми патронов в магазине потрачена всего половина. А ему еще… Впрочем, Искин не был уверен, что добраться до Рамбаума и Аннет такая уж неотложная задача.
        В голове шумело. Хватаясь за стойки стеллажей, Искин кое-как дошаркал до двери и вывалился в ночную темень.
        Глава 9
        На обочине стоял автомобиль. Опелевская «Олимпия». С запоздалой мыслью, что если бы в салоне сидел водитель, то на фоне светлого проема он представлял бы для него отличную мишень, Искин спустился по ступенькам низкого крыльца. Он открыл дверцу, пошарил ладонью. Ключей зажигания в замке на центральной панели, разумеется, ему никто не оставил. А было бы славно. Вздохнув, Искин вернулся в здание.
        Пешком он все равно был не ходок.
        Боль в ноге притихла. Ключи нашлись в кармане брюк у Петера. Свой плащ Искин обнаружил аккуратно свернутым на заднем сиденье «Олимпии». Правда, он был слегка влажен. Но, видимо, приглянулся одному из агентов хайматшутц. Сев на место водителя, Искин посмотрел на себя в зеркало заднего вида. Хорош! В пыли и в крови. Он отер лицо, потом охлопал пиджак, рукава, грудь. Дырки в плече и темные пятна крови, въевшиеся в ткань, лезли в глаза. Искин решительно запаковался в плащ, поднял ворот и стал похож на агента хайматшутц из фильма самого дурного пошиба. Впрочем, так было даже лучше.
        Он завел автомобиль и вдруг осознал, что не совсем понимает, что ему делать дальше. Звонить Мессеру? Искать убежища у Берштайна? Бежать, никого не ставя в известность? Потом, с открыткой…
        Стеф! - обожгло его. Стеф! Если хайматшутц наведывалась в комнату в общежитии, то Стеф могла им помешать в поисках мифических документов Кинбауэра. Что они могли с ней сделать? Все.
        Искин похолодел.
        Его опять, как у полицейского участка на Литмар-штросс, накрыло противное, жуткое чувство, что он чего-то не успел, не договорил, не услышал от Стеф. А теперь поздно, поздно! Почему он помнит лишь шляпу с полями? Почему не помнит ее глаз? Совершенно не помнит ее глаз. Обиженный затылок только и помнит.
        Но как же может быть поздно? Он обязательно с ней поговорит! Извинится. Искин завел автомобиль. Мотор «Олимпии» взревел. Приступ дурноты чуть не заставил его вывернуть рулевое колесо и отправиться в кювет, заросший весенней зеленью. Мальчики напоминали о себе. Перекусить, необходимо что-нибудь перекусить. Борясь с дурнотой, Искин выехал за кирпичный забор. Дорога была одна. Зарево от огней ночного города стояло справа. Ах, да, промышленная зона Весталюдде, как он и полагал.
        Под днищем звякнула, проскочила какая-то железка, видимо, водоводная труба. Кажется, Искин ее уже слышал. Он помнил этот звук.
        Фары высвечивали дорогу, электрические столбы и кое-где положенный бордюрный камень, трава и деревья выступали из темноты, как постовые, протягивали ветви в упреждающем жесте. Halt! Ausweis, bitte!
        Искин мотал головой. Стеф, Стеф, Стеф. Как странно, думалось ему. Я должен думать о себе. Меня будут искать, хайматшутц так просто не отступится. Но в мыслях моих только девчонка, которую я не знал еще неделю назад. Почему? Потому, что она нагло вломилась в мою жизнь? Или потому, что именно ее мне и не хватало? Может быть, потому что я надеялся закрутить с ней легкий любовный роман? Вряд ли у нас вышло что-нибудь серьезное. Карие, смешливые глаза, желтые прядки волос, чуть вздернутый нос и мягкие губы.
        Она напоминала Лизу Каннехт. И Хельму.
        Стеф.
        Он видел ее всю. Он влюбился в нее. Да, да, стоило это признать, несмотря на то, что девчонка стояла перед «Старым Фридрихом» и торговала собой за несколько марок в час. Глупая девчонка, ничего не видевшая в жизни. Действительно, не рвануть ли с ней к морю от Фольдланда подальше?
        Стеф.
        А может он чувствует себя несостоявшимся отцом. Люди часто не умеют сразу разобраться в том, что ими движет. Им кажется, ими руководит одно, но на самом деле, если копнуть поглубже, ими руководит другое. Вернее, в побуждении или в поступке часто присутствует не один мотив, а несколько, и превалирует не тот, что лежит на поверхности. Старые мужчины часто видят в молоденьких своих пассиях обновление собственной жизни. Словно пускают молодую кровь по изношенным венам. Но разве это про него?
        - Я люблю Стеф, - произнес Искин.

«Олимпия» выбралась из заброшенного района, потянулись холмы песка и щебня, перемежаемые складами и пустыми площадками. Иногда слышался тарахтящий звук работающего дизеля. Редкие указатели отсчитывали километры до города или предостерегали от поворотов. Мимо, мигнув огнями, прокатил грузовой «хеншель», брызнул песком в лобовое стекло.
        На въезде в город Искин свернул к автовокзалу и круглосуточному кафе для водителей и поздних пассажиров.
        В кафе было пусто.
        Искин пробежал глазами по карточке меню, выложенной на стойку, и хлопнул ладонью по звонку. Дзынн! Заспанный конопатый парень лет двадцати вышел из подсобного помещения, пнув за дверь упавшую подушку.
        - Я слушаю, господин.
        - Работаете? - спросил Искин.
        - Да.
        - Тушеную капусту с мясом, - принялся диктовать заказ Искин, выкладывая из кармана мятые купюры, прихваченные из бумажника Петера, - сосиски с картофелем, два стакана чая, сладкого, кружку пива, два куска яблочного пирога с пудрой.
        - Восемь марок.
        - Вот, - Искин отсчитал сумму.
        - Э-э… - замешкался парень.
        - Что?
        - Вы плохо выглядите.
        - Я знаю, - сказал Искин, проводя ладонью по подбородку. - Небольшая авария.
        - Вы можете умыться, - показал на туалет парень. - А я пока подогрею капусту и сосиски.
        - Хорошо.
        Искин собрал лишние марки и коротким коридором, украшенным газетными вырезками, прошел в уборную. Стены помещения были оформлены желтой и коричневой плиткой в шахматном порядке. На полке лежал кусок серого мыла. Полотенце на крючке было чистое.
        Искин включил воду и с полминуты держал голову под теплой струей. Вода шипела, вымывая мысли. Словно известковый осадок, оседала в груди тревога. Ладно, ладно, растворялось в нем, сейчас я подкормлю мальчишек и приеду. Обязательно надо покормить малышей, они, наверное, половину колонии потеряли из-за меня.
        Жди меня, Стеф.
        Он выпрямился. В треснувшем зеркале отразилось осунувшееся лицо с запавшими красноватыми глазами и царапиной через весь лоб. Да уж. Можно пугать детей. Рану в боку дернуло, и Искин едва не свалился на пол. Пришлось громко стукнуть ботинком, чтобы обрести равновесие.
        - Господин? - подал голос парень, видимо, услышавший шум.
        - Все в порядке.
        Искин торопливо вытер лицо и вышел, налепив извиняющуюся улыбку.
        - Простите, едва не подскользнулся.
        - Ваш заказ стоит на столике, - сказал парень.
        - Спасибо.
        - Приятного аппетита.
        Ел Искин торопливо, жадно. В голове пощелкивали секунды, звенело: Стеф, Стеф, Стеф. Девочка моя. Дочка. Подожди немного, шептал он, размалывая челюстями капусту, сосиски, мясо и запивая их чаем. Я слегка подкреплюсь и буду на Гроэке. Ты только потерпи, дочка. Я не могу не позаботиться о малышах. Они - моя семья и мое оружие. Еще две, три минуты. Даю тебе слово, мы сегодня же поедем к морю.
        Искину казалось важным проговаривать это в себе, он видел в этом некую магию, которая обещала ему, что все будет хорошо.
        Стеф.
        Он затолкал в себя кусок яблочного пирога. Юниты сновали под кожей, размножались, получали энергию, собирались в конгломераты, делились теплом, сшивали и сращивали ткани. Будто холодный компресс прилип к раненому бедру. Хорошо. Это хорошо.
        Искин выдохнул.
        - Спасибо.
        Второй кусок пирога он взял с собой.
        Окраины были темны, светились редкие вывески и окна. Одинокий «кэссборер» с фигурками людей внутри проехал навстречу, к автовокзалу. По кривому переулку Искин выбрался в самое начало Гроэке-штросс.
        Она, наверное, спит, подумал Искин, вывернув рулевое колесо. Если не у него в номере, то у Ирмы. Они, кажется, поладили. Она - отходчивая девчонка. Он извинится. Скажет, что с Аннет-Лилиан у него ничего не получилось. И это будет правдой. Аннет-Лилиан выбрала Рамбаума.
        Автомобиль подскакивал на неровностях дороги. Искин гнал. Темные дома мелькали по сторонам.
        Стеф.
        Ему хватило ума остановить «Олимпию» метров за пятьдесят от общежития. Несколько фонарей горели по периметру ограды. Посторонних автомобилей в пределах видимости на обочинах и съездах не было. Здание, наверное, единственное в квартале, не собиралось отходить ко сну и в полночь. На каждом из семи этажей светились несколько окон. На пятом - целый десяток.
        Секунд десять Искин терзал электрический звонок, тревожа людей, спящих в общем зале, пока за дверным стеклом призраком не всплыла физиономия Зигфрида Финна. Физиономия раскрыла рот.
        - Чего надо?
        Сердитый голос его был едва слышен из-за двери.
        Искин приложил к стеклу карточку идентификатора. Вахтер прищурился, разглядывая нечеткие буквы.
        - Искин?
        - Да!
        - Жди.
        Финн качнулся и исчез. Через полминуты раздался щелчок замков. Искин вошел, и плотно закрыл дверь за собой.
        - Придурок! - крикнул кто-то ему из зала, с устланного спальными мешками пола. - Люди, вообще-то уже спят!
        - Простите.
        - Я с полным правом мог тебя не пускать, - сказал Финн, когда Лем оказался у стойки.
        - Извини, Зиги, я задержался, - сказал Искин.
        - Задержался? - Финн бросил взгляд на часы. - Ты, мил человек, не задержался. Мы закрылись час назад.
        - Не мог раньше.
        Морщинистая физиономия Финна скривилась.
        - Сорок седьмая? Иди уже.
        Он качнул седеющей головой в сторону лестницы, делая пометку в журнале.
        - Зиги, - с полшага остановился Искин, - а незнакомых людей здесь не было?
        Финн показал в зал.
        - Три четверти этих людей мне незнакомы. Как ты понимаешь, спрашивать имя у человека, пребывающего в затруднительном положении, не лучший способ с ним поладить. Большая часть платит за спальное место, и это уже хорошо.
        - Я говорю о тех, что могли вызвать у тебя подозрение.
        Вахтер почесал затылок.
        - Вроде все как обычно…
        - А Стеф?
        - Девчонка твоя?
        - Дочка.
        - Ее видел, - кивнул Финн. - Отметилась и прошла. Но не скажу, что довольная. Шляпу надвинула - глаз не видно.
        - Мы поссорились, - сказал Искин.
        - Я так и понял.
        - Ладно.
        Раненая нога почти не болела. Мальчики пересобирали в руке магнитонную спираль, обещая скорую готовность к разряду. Юниты были вновь полны энергии. Чувствовалось, как они деловито копошатся внутри, следуя каким-то своим правилам и протоколам. Но так-то, конечно, они не существовали.
        Смешно.
        Искин прошел длинным коридором и поднялся на второй этаж. Хотелось бежать, но он сдерживал себя, цепляясь пальцами за стены. Зачем бежать? Куда? Стеф, должно быть, уже спит. Так и есть. Стоит ли думать о плохом? Нет, это только делает тебя уязвимым. Значит, он тихонько разбудит ее, и они покинут город, Остмарк и, возможно, даже континент…
        Пахло табаком и сырым бельем. На кухне еще кто-то кашеварил на ночь глядя. Бренчала гитара. Поневоле прислушиваясь, Искин прошел комнату Баля. Там было тихо. Пальцы нашли перила, стиснули. Искин встал на нижней ступеньке лестницы на третий этаж, пытаясь прогнать вдруг заложившую уши ватную пробку.
        Малыши, уловив его состояние, встопорщились, укололи шею, запястья тревожными импульсами. Где опасность? Тихо-тихо, сказал он им. Я здесь, я просто… Мне нужно передохнуть. Он расстегнул пуговицу на вороте рубашки.
        Если что-то бы было не так, подумалось ему, все бы об этом уже знали. И Финн знал бы первым. Это же общежитие. Он бы сказал. Тонкие стены, любопытные соседи. Значит, все хорошо. По другому и быть не может.
        Искин сдвинулся с места. Казалось бы, только что подгонял себя, и вот уже медлит с каждым шагом. Человеческое непостоянство. Даже с юнитами.
        Лестничный пролет отвалился вниз. Он перешел на следующий. Сквозь ткань плаща постукивал по ноге «вальтер». Мелкой табличкой с цифрой обозначился четвертый этаж. Мигнула лампочка, обернутая в проволочный каркас. Спрятался в лукавой тени выступ, за которым как-то подкараулила его Стеф.
        Задержав дыхание, Искин шагнул в коридор. Прямоугольными заплатками врастали в сиреневые стены серые и зеленые двери. Справа, слева. Комната номер пятьдесят два. Комната номер пятьдесят один. Комната номер пятьдесят. Ханс-Хорст-Хайнрих, ублюдок, я помню. Комната номер сорок девять. Комната номер сорок восемь.
        Все.
        А ключи - у Стеф. Замерев перед дверью своего номера, он вдруг подумал, что если она заперта, то Стеф - там. Просто потому, что кто-то же должен находиться в закрытой изнутри комнате. А находиться в ней может только Стеф.
        Искин поскреб ногтями в крашеную фанеру.
        - Стеф, - тихо позвал он.
        Дверь скрипнула и отворилась. Искин переступил низкий порожек и, помедлив, хлопнул ладонью по выключателю.
        - Стеф?
        Комната была пуста. Вещевой мешок стоял на столе. Часть продуктов горкой лежала с ним рядом. Покрывало на кровати было примято. На веревке висела светлая рубашка, Искин узнал в ней свою, из чемодана. Никаких следов борьбы, поваленных стульев, разбросанных вещей, грязи и капелек крови на полу. Он обежал глазами комнату. Чайник на плитке, кружка на подоконнике, шкаф, стол, кровать, тумбочка.
        Нет, номер не обыскивали. Хайматшутц перевернула бы здесь все вверх дном. Как же, украденная документация! А Стеф была, но, видимо, надолго не задержалась, ушла. Куда? Почему? Может, к Балю?
        В груди Искина заныло. Стеф, девочка моя!
        Он обошел стол. Стоять уже не получалось, необходимо было движение, которое хоть как-то успокаивало мысли. Полотенце на спинке кровати. Пальто на вешалке. Регистрационная карточка выглядывает краешком из кармана. Значит, не одевалась. Значит, где-то на этаже, в общежитии, рядом.
        Ирма! - с облегчением догадался Искин. Конечно, он же сам посоветовал к ней зайти! А еще Стеф могла пригласить к себе Ева Вивецки из пятьдесят второй. Или Сусанна из сорок третьей. Кажется, он просил ее приглядеть.
        Так. Он вышел в коридор и направился в дальний его конец. В душевой шумела вода. Свет из общей кухни лежал на вытертых плитках пола.
        Комната номер сорок два. Искин постучал в серую дверь костяшками пальцев.
        - Ирма. Ирма, открой.
        В комнате скрипнули пружины.
        - Кто? - услышал Искин сиплый со сна голос.
        - Лем, - ответил он. - Леммер Искин.
        - Сейчас.
        За дверью покашляли, потом раздались шлепки босых ног. Щелкнул шпингалет. В кофте, наброшенной поверх ночной рубашки, Ирма выглянула наружу. Выглядела она хуже, чем обычно, изможденно.
        - Лем?
        Искин кивнул.
        - Стеф у тебя?
        - Нет. Почему? - Ирма потерла щеку, дотронулась до виска, лицо собралось в гримасу. - Что-то случилось?
        - Ты видела ее вечером?
        - Нет. Я разбирала одежду, Лем, ребята из «Спасающего Христоса» привезли пять тюков. Минут пятнадцать назад только легла.
        - И она не заходила?
        Ирма качнула головой.
        - Нет.
        - Просто…
        Искин задумался.
        - Что, Стеф пропала? - спросила Ирма, обнимая себя руками.
        - Нет-нет, ты спи, - сказал Искин. - Я разберусь.
        Он шагнул от двери.
        - Лем, - позвала Ирма.
        - Да?
        - У тебя царапина.
        - Я знаю.
        - И кровь на руке.
        Искин нашел в себе силы улыбнуться.
        - Небольшое происшествие. Ты спи.
        - Ты серьезно?
        - Да, спи, все в порядке.
        - Ладно.
        - Ложись, - как можно беспечнее сказал Искин.
        Он знал, где искать. Злость разгоралась, звенела в сердце, в горле, выключала голову. Вышагивая по коридору, Искин начал постукивать по стене ребром ладони. Оскал разодрал рот. Бойся, бойся! Шмиц-Эрхаузен идет за тобой. Малыши, заразившись его настроением, шипели под кожей. Рвались в бой.
        У пятидесятой Искин повернул голову и убедился, что Ирма вернулась в свою комнату. Хорошо. Ей смотреть не стоило.
        Он напряг, отвел плечо, взял короткий разбег. Бумм! Хлипкий замок не выдержал. Выскочила, зазвенела по полу какая-то железка. Пружина, накладка, «собачка» - бог знает. Шрапнелью улетел к стене шуруп. Искин вместе с распахнувшейся дверью оказался внутри, в полутьме, подсвеченный пугливо заглядывающей из коридора лампочкой. Зверь. Чудовище. Боль. Разъяренный отец.
        - Где Стеф?
        Хрипя, он поймал, вытащил к себе с топчана забарахтавшуюся под армейским одеялом фигуру. Ханс-Хорст-Хайнрих щурился и, кажется, ничего не понимал. Его руки отталкивали Искина, словно отгоняли кошмар.
        - Какого дьявола…
        - Стеф! - процедил Искин, целясь мужчине «вальтером» в глаз. Он и сам не понял, как пистолет оказался у него в руке. - Где Стеф?
        - Кто?
        - Девчонка. Дочка.
        Ханс-Хорст-Хайнрих узнал Искина в неверном полусвете и побледнел.
        - Ты это…
        Выпущенный, он упал на топчан. На его заросшем лице под рыжими усами раскрыл рот испуг.
        - Я ничего не сделал!
        Тут бы Искин, наверное, и выстрелил. В душе он уже вынес приговор ублюдку, тот был виновен, никаких апелляций, никаких задержек процесса, ничего. Палец на спусковом крючке. Стеф, девочка моя!
        Остановило его то, что рядом с Хансом-Хорстом-Хайрихом произошло движение, и из-за его плеча выглянула женская голова.
        - Что происхо…
        Искин опустил пистолет. Голова, тряхнув пышными, чуть сбившимися набок волосами заинтересованно проследила за его движением. Вслед за головой появились плечи, пухлая рука белой змеей легла Хансу-Хорсту-Хайнриху на голый живот.
        - Мальчики, это, конечно, не мое дело, - произнесла женщина, - но если это из-за меня…
        Искин издал горлом звук, оборвавший нелепые слова.
        - Стеф, - прохрипел он.
        - Я - Дитта, мальчик, - сказала женщина. Отерман за стойкой как-то спрашивал ее про воду на этажах. - Ты ошибся.
        - Я не то… - сказал Искин, скрипнув зубами. - Я ищу девчонку, он видел…

«Вальтер» качнулся в его руке, и Ханс-Хорст-Хайнрих поспешил выставить ладони.
        - Стой-стой-стой! - быстро заговорил он. - Я твою девчонку не трогал. Клянусь! Я усвоил урок, я усваиваю уроки, я не контуженный.
        - Где? - выдохнул Искин.
        Ханс-Хорст-Хайнрих едва не подскочил.
        - Да я-то откуда знаю? Я вот с ней, - он наощупь занес руку, неловко пытаясь обнять Дитту. - Я с ней сплю.
        - Странно, - сказал Искин.
        Горечь пронзила его. Он оглядел комнату. Нет, Стеф здесь не было. Господи, Стеф, дочка, где ты? Может, стоит на все общежитие…
        - Простите.

…завыть?
        Искин повернулся и вышел в коридор. Заглянул обратно, вызвав испуганную оторопь на рыжеусом лице.
        - Я тут замок…
        Он махнул рукой, понимая, что важность выбитого замка ничего не значит. Вообще ничто ничего не значит, кроме Стеф. Качнулись сиреневые стены. Ноги привели его обратно в его номер. Он был пуст. Стеф не вернулась, хотя у него была мысль, что она решила его попугать и на время спряталась. Искин сел на кровать. Покрывало было холодное, в его складках уже не чувствовалось тепла человеческого тела, как если бы Стеф лежала здесь пять, десять минут назад. Куда она могла выбежать? В туалет? На кухню?
        Искин посмотрел на вещевой мешок. Он с усилием встал и подошел к столу, а затем принялся разбирать продукты, что Стеф так и не успела выложить. Сахарин. Свинина. Чай. Зубной порошок и бритвенные лезвия, наверно, стоит сразу… Он задумался. Стиснул губы. Брусок мыла выпал из руки. Что-то отвлекло Стеф, когда она сложила рис в одну горку, а пшенную кашу - в другую, понял он. Поэтому мешок и остался разобран лишь наполовину. Что-то отвлекло. Что-то или кто-то. Кто-то вошел в комнату…
        Искин развернулся, стараясь заметить хоть что-то, что натолкнет его на правильный ответ. Этот кто-то - что? Позвал с собой? Или…

«Wir konnen zeigen», - вдруг возникли слова в голове. Мальчики могли что-то показать ему. Искин уловил желание сахарина и, вскрыв банку, торопливо высыпал едва ли не треть емкости в рот. Давайте, мои родные! Сколько угодно. Помогите, помогите мне! Он запил сахарин водой из чайника. До противного сладкая волна прокатилась по пищеводу.
        Искин замер.
        Левый глаз его задергался, зачесался, он зажмурил его, но юниты не дали ему поднять руку, чтобы проверить его состояние. Через минуту все в глазу поплыло, комната смазалась, и предметы стали трудноразличимы. Оказалось, что правый глаз все это время был слеп. Боль прошила мозг и словно отрикошетила от затылка, щелкнула по зубам.
        Челюсти свело. Искин с трудом вытолкнул воздух из легких. Стеф, вот все, о чем он мог думать. Стеф, Стеф, Стеф.

«Sieh», - возникло вдруг прямо посреди мутного пятна, в которое превратилась комната. Правый глаз все также ничего не видел, но к левому неожиданно вернулось зрение, из ряби, из марева проступили стены, обрели четкость, окружающее пространство, хоть и окрасилось в голубоватые тона, но обзавелось деталями.
        Искин повернул голову и увидел бледно-желтое, вытянутое пятно на кровати. Мальчики дали понять, что это тепловой отпечаток лежавшего человека. Очень слабый, почти трехчасовой давности. Вещевой мешок и рисовый концентрат хранили следы рук. Пальцы Стеф оставили едва видимые пятнышки на столе, на тумбочке, на чайнике. Следы ее ног…
        Боль вспыхнула под черепом, и темнота прыгнула в глаз. Искин скрючился, упал на пол. Пришлось закинуть в себя еще пол-банки сахарина. Мальчикам необходима была подпитка.
        Стеф.
        Искин встал на четвереньки. Прямо от двери шли бледные отпечатки узеньких подошв. Их было много. Они накладывались друг на друга вокруг стола, слабо желтели у окна и у кровати. Следы тяжелых ребристых ботинок проступили чуть позже. Два человека побывали в комнате вместе или в одно и то же время со Стеф. Сорок третий и сорок пятый размер. Следы сорок третьего размера топтались у двери. Следы сорок пятого…
        Искин поднялся, чувствуя, как каменеет, смерзается лицо.
        Ботинки сорок пятого размера вплотную подбирались к узеньким туфелькам, замершим у стола. Похоже, разбирая продуктовый набор, Стеф и не подозревала, что происходит у нее за спиной. Ох, девочка.
        Он не мог ни крикнуть ей: «Обернись!», ни сделать что-либо еще. Все это было в трехчасовом прошлом. Отпечатки ботинок приблизились, отпечатки туфелек сдвинулись, сделались прерывистыми, нечеткими и пропали. Ладонь на столе прочертила исчезающую тепловую линию.
        А дальше человек в ботинках сорок пятого размера, постояв, двинулся в сторону шкафа. Там, за дверцей, в душной и вонючей утробе мальчики показали странное, неясное пятно. Медленно теряющее свой цвет.
        Стеф!
        На деревянных ногах Искин заковылял к шкафу. Девочка моя! Дочка! Пальцы не сразу уцепились за тонкую металлическую скобу, служащую ручкой.
        - Стеф!
        Тот, кто помещал ее в шкаф, втиснул Стеф между матрасом и боковой стенкой, и для этого вытащил и поставил ей на голову биопак. Всем лицом она уткнулась в ткань матраса. Колени к груди, руки между колен. Кому-то, видимо, показалось смешным попробовать сложить человека, как вещи укладывают в чемодан, в тесное, ограниченное пространство.
        Она не сказала, обиделась, хотела к морю…
        - Стеф!
        Искин с трудом, дрожащими руками выковырял ее из темноты, из вонючих недр. Скатился на пол и треснул биопак. Повалилась перекладина с «плечиками». Хоть сто, хоть двести тысяч раз. Плевать. Девчонка уже затвердела, он со стоном подхватил ее на руки. Сжавшийся, захолодевший комочек.
        - Что ж ты, дочка…
        Искин не помнил, сколько просидел со Стеф на кровати. Руки баюкали, гладили, перебирали прядки. Губы шептали. Слезы катились по щекам и падали вниз. В груди звенела боль, которой не было выхода. Надо было не ходить с Балем тогда, думал Искин. Вызвали бы санитарную службу, осталась бы жива…
        Стеф.
        Тонкая, коричневато-бурая странгуляционная борозда обвивала ее шею. Убийца, подкравшись со спины, задушил девчонку крепким шнуром. Он был силен. Держал ее, прогнувшись, на себе, пока она не перестала дышать. Стеф, должно быть, успела испугаться, но всплеск страха был короток, потому что довольно быстро пришла тьма. Закрыла глаза, успокоила стук сердца, потянула за собой.
        К морю, к морю, к морю…
        Извини, сказал он ей. Я не смог быть рядом. Я не смог защитить. И простились неправильно. Я все понимаю, дочка. Ты можешь злиться. А такому, как я, стоит быть мудрее. И мягче. Только понять это получается не сразу. Ведь ты теперь очень далеко от меня. Прости. Прости, Стеф. Я очень люблю тебя.
        - Лем.
        Подняв голову, Искин увидел Ирму и удивился, откуда она взялась в его номере. Разве он не закрыл дверь?
        - Уйди, - сказал он.
        - Это Стеф? - тихо спросила Ирма.
        Искин хотел прогнать ее, но лишь кивнул. Света стало мало, а боли много. Где-то внутри, позвякивая, родилась дрожь.
        - Она… мертва?
        Искин зарычал. У него затряслись колени и плечи. Нет, она жива! Жива! - хотел закричать он. Но слова застряли в горле.
        - Тише, Лем, тише, - сказала Ирма, обнимая его голову. От нее пахло кофе и сигаретами. - Кто это был? Ты знаешь, кто это был?
        Искин убрал волосы со лба Стеф. Несколько секунд, через чужие руки, он всматривался в ее лицо, спокойное и равнодушное ко всему. Нет, Стеф до сих пор казалась хмурой.
        - Хайматшутц.
        - Что? - Ирма склонилась, впилась в его глаза своими. - Здесь? Откуда?
        - Приходили за мной, нашли ее, - мертво ответил Искин.
        - Подожди. Как? Их никто не видел.
        - Двое.
        Он вдруг вспомнил: в «Вейзинге». Аннет-Лилиан будет ждать агентов в «Вейзинге». Возможно, он еще успеет. Не уедут же они сегодня же ночью? Вряд ли. Скорее всего, возвращение в Киле или даже Берлин запланировано на утро.
        - Лем, - сказала Ирма, - я сейчас разбужу наших…
        - Не надо, - сказал Искин.
        Он осторожно переложил Стеф на кровать. Она так и осталась съеженной, сложенной, беззащитной.
        - Побудешь с ней? - спросил Искин Ирму.
        - А ты?
        - Прогуляюсь.
        - Куда? - с беспокойством спросила Ирма. - Лем, пожалуйста, не глупи.
        Она попыталась поймать его за отвороты, рукава, полу плаща. Искин был неостановим.
        - Я же сказал, я со всем разберусь.
        Он спускался, угрюмо повторяя про себя: никто из вас не попадет на море. Стеф попадет, а вы нет. У меня с вами счеты. Поэтому никто из вас не попадет на море…
        У стойки Искин тронул за плечо задремавшего Финна.
        - Зиги.
        - Что? - поднял голову Финн, одновременно стирая платком слюну с подбородка.
        Лампа освещала участок стола, расчищенный от бумаг. Из темноты зала доносились похрапывания и тихий голос, поющий колыбельную.
        - Ты знаешь такой отель - «Вейзинг»? - спросил Искин.
        - Нет, не слышал. Но у меня есть справочник.
        - Посмотри, пожалуйста.
        - Именно сейчас?
        Искин кивнул. Финн со вздохом наклонился к ящикам стола.
        - Вот, - он сунул тонкий, потрепанный журнал под свет лампы. - Ищи сам.
        - Спасибо.
        Искин зашелестел страницами. Отели шли в алфавитном порядке и сопровождались фото и короткими картографическими вставками с обозначениями районов и улиц.

«Вейзинг» шел в самом конце. Высокий дом в шесть этажей с некоторым намеком на готичность. Мельберг-штросс, тридцать, в северо-западной части города. Минут пятнадцать на автомобиле.
        - Зиги, откроешь мне? - спросил Искин, возвращая справочник.
        Финн сердито стукнул ящиком стола.
        - Тебе именно сейчас?
        - Да.
        - Ты дочку-то нашел?
        Искин на мгновение зажмурился.
        - Нашел. С ней сейчас Ирма.
        В груди зудело. Боль гуляла по телу, отзываясь то в скрюченных пальцах, то в раненом бедре, то в сердце.
        - А когда вернешься? - поинтересовался Финн.
        - Утром, - сказал Искин.
        - Учти, через час или два я не открою.
        - Выпусти меня, Зиги.
        - Ладно.
        Финн нажал кнопку, Искин вышел на крыльцо. Электрические запоры со щелчком сработали за его спиной.
        Мельберг-штросс, тридцать.
        Выйдя за ограду, Искин добрался до «Олимпии», сел в салон и какое-то время тупо смотрел на бумажный пакет на пассажирском сиденье. Откуда это здесь? Кто-то подбросил? Послание от хайматшутц? Только через минуту или две он с усилием вспомнил, что это, должно быть, второй кусок яблочного пирога.
        Так и оказалось.
        Ночной город оживал ближе к центру, вся Бушелен была в огнях, из здания театра по широким ступенькам сходили мужчины во фраках и женщины в вечерних платьях. Почти все платья были с блестками. Мода. Искину казалось, что он слышит довольный смех и щебет провожаемых певичек.
        Он подумал, что все это разметет скорая война. Нет, сначала будут восторги по поводу присоединения, шляпки, цилиндры, перчатки в воздухе, букеты цветов, да здравствует Штерншайссер, Асфольд, Асфольд, мы - твои сыны. Но через два-три года, через пять лет от восторгов не останется и следа. Глупые, глупые люди.
        Ведя «Олимпию» по городским улицам на запад, Искин обнаружил вдруг, что совершенно спокоен. Даже отстранен. Мальчики были тому виной или же сработал какой-то внутренний защитный механизм, он не знал. Холодно отмечал знаки и повороты, крутил рулевое колесо, жевал остатки пирога, притормаживал под указателями.
        Думал Искин о том, что поступки Аннет-Лилиан отражают суть не только хайматшутц, но и всего Фольдланда, который строит Штерншайссер и его партия. Зачем было убивать Стеф? Разве имелась в этом необходимость? Так просто - оставить человека в живых. Но нет. Все вокруг должно быть изгажено, уничтожено, стерто в пыль. Потому что идеалы нации зовут, Асфольд брезжит, и новый мир не терпит слабости к тем, кто не хочет в нем оказаться. Кто не с нами, тот против нас. И даже просто попавший под руку, под кованый сапог, не достоин жалости. Собственно, что значит Стеф против возрождающегося величия? Что значит девчонка, бежавшая из деревушки по соседству с Кинцерлеерном, против грозных армий, готовых пройтись по Европе завоевателями? Ничего.
        За центром улицы снова становились темны. Редкие фонари на перекрестках освещали углы домов. Покружив по незнакомому кварталу, Искин со второй попытки выбрался-таки на Мельберг-штросс. «Олимпия» миновала небольшой садик, кирху и приземистое одноэтажное здание. «Вейзинг» открылся слева, пророс серым камнем, декоративной угловой башенкой.
        Искин остановил автомобиль. Какое-то время он смотрел на окна, гадая, за каким из них существует Аннет-Лилиан. Должно быть, спать она еще не ложилась, ожидая доклада Эрика с Петером. Значит, в окнах ее номера должен гореть свет. Таких окон со стороны фасада он насчитал три штуки. Второй этаж, третий и шестой, под самой крышей. Для себя Искин решил, что его неудавшаяся пассия находится на втором этаже.
        Двери отеля не были закрыты. За тяжелой дубовой створкой дремал на стульчике пухлый швейцар. Стоило воздуху с улицы проникнуть внутрь, как швейцар, подобрав живот, вытянулся перед посетителем.
        - Доброй ночи, господин.
        Тараща глаза, он придержал дверь и получил несколько грошей в ладонь.
        Искин прошел к стойке администратора, за которой темнела доска с ключами от свободных номеров. Звонить в звонок не потребовалось - за стойкой сидел подтянутый мужчина при жилетке и галстуке и читал какую-то книгу. Он поднял глаза на незнакомца в грязном плаще, только когда тот остановился напротив.
        - Чем могу служить?
        - У вас остановилась женщина по имени Лилиан, - сказал Искин и улыбнулся одними губами, не собираясь продолжать.
        У него не было плана действий.
        - Возможно, - сказал администратор.
        - Вы можете позвонить к ней в номер?
        - В такое позднее время?
        Искин коснулся «вальтера» в кармане плаща.
        - Он должна была предупредить вас о том, что кое-кого ждет, - сымпровизировал он.
        Администратор склонил голову, разглядывая Искина умными глазами.
        - И как вас представить? Ну, если я вдруг решусь позвонить?
        - Петер, - сказал Искин.
        - Хм, - мужчина сел и, полистав записную книжечку, придвинул к себе телефонный аппарат. - То есть, вы - Петер?
        Искин кивнул. Администратор прижал трубку к уху. Набрав двухзначный номер, какое-то время он прислушивался к гудкам, затем сказал: «Алло?». Искин не слышал ответа. «Прощу прощения за поздний звонок, - сказал администратор, - но вы сами просили…». «Да, здесь Петер, - сказал он, взяв паузу, и добавил: - Хорошо».
        Искин еще раз улыбнулся.
        - Ну, что?
        - Номер девятнадцать, вас ждут, - сказал администратор.
        Как он и думал, второй этаж.
        Поднимался Искин медленно. В голове толклись холодные, как волны северного моря, мысли. Лампы в виде ромба светили со стен, ковровая дорожка бежала вверх по ступенькам. Он не знал, что скажет Аннет-Лилиан. Может, убить ее сразу? - подумалось ему. Убить и уехать. Администратор запомнил его как Петера. Значит, будут искать Петера. Он предупредит Ирму и отправится в Грецию, на какой-нибудь маленький островок, где его никто не станет искать. А оттуда уже пошлет телеграмму Берштайну. «Дорогой Иосиф, ко всем чертям вали подальше из Остмарка. Жду».
        Искин на мгновение помедлил с шагом. Нет, он должен посмотреть ей в глаза. Он должен спросить ее. Простой вопрос, на который часто не находится ответа. Зачем? Девчонку - зачем? Она-то здесь причем?
        Мальчики разгоняли спираль и, он чувствовал, выстраивали под кожей что-то вроде тонкой металлической сетки. Это должно было уберечь от ранений жизненно важные органы. Искин не мешал им. Иногда юниты знали лучше, что ему необходимо. Словно видели ситуацию наперед.
        Половинная мощность, сказал он им, останавливаясь у двери девятнадцатого номера. На короткий стук раздался голос Аннет-Лилиан:
        - Я слышу, Петер, входи.
        Искин вошел.
        Номер состоял из небольшой прихожей и комнаты с двуспальной кроватью, круглым столиком у окна и тумбочки с лампой и телефонным аппаратом. Горел верхний свет.
        - Вы все сделали с Фо…
        Аннет-Лилиан в халате из китайского шелка выглянула в проем, и слова застряли у нее в горле. С изменившимся лицом, с каким-то задушенным криком она рванула обратно в спальню. Видимо, под подушкой или в ящике тумбочки у нее был пистолет. Искин, конечно, не дал ей возможности до него добраться. Разряд магнитонной спирали опрокинул Аннет-Лилиан на кровать. К ее чести, она нашла в себе силы со стоном перевернуться на спину и выпростать руку в сторону изголовья.
        - Простите, Лилиан, - сказал Искин, доставая из-под подушки карманный «браунинг».
        - Тварь, - выдохнула женщина.
        Она попыталась пошевелиться, но все ее усилия пропали даром. Несколько секунд Искин смотрел, как лицо Аннет-Лилиан краснеет от приливающей крови, затем пошел за стулом. Вернулся, подставил, сел. Нет, так разговаривать было неудобно. Искин подтащил женщину к спинке кровати и посадил ее, придав подушкой устойчивости. Халат на ее теле сбился, открыв некрасивые ноги.
        - Чем это вы меня? - выдавила Аннет-Лилиан.
        - Магнитонный разряд, - объяснил Искин, усаживаясь обратно на стул. - Вы не сможете шевелиться два или три часа.
        - Компактное устройство?
        - Да.
        - Разработка Кинбауэра?
        - В каком-то смысле, - сказал Искин.
        - Все-таки я была права, - усмехнулась Аннет-Лилиан.
        Искин наклонился.
        - Это не важно, - сказал он. - Сейчас меня интересует один вопрос, и от ответа на него будет зависеть ваша жизнь.
        - Я слушаю.
        - Зачем? - спросил Искин.
        У Аннет-Лилиан дрогнула губа.
        - Я не могла оставить вас в живых, Фодер. Вы сами по себе были утечкой секретной информации. И вы - наш враг. Мне жалко, что я вас недооценила. Поддалась аргументам Дитриха. Надо было избавиться от вас сразу, без этого идиотского допроса. Эрик и Петер мертвы?
        - Мертвы.
        - Что ж, наслаждайтесь победой.
        - Речь не обо мне, - сказал Искин.
        - Не понимаю.
        - Стеф.
        - Что?
        Искин скрипнул зубами.
        - Зачем вы убили девчонку?
        - Какую девчонку?
        Искин не сдержался и влепил женщине пощечину.
        - Которую я приютил. Неужели она вам так помешала?
        Аннет-Лилиан шумно втянула в себя воздух.
        - Вы что-то путаете, Фодер, - сказала она. - Я никого не посылала к вам в общежитие. И не знаю ни про какую Стеф.
        Искин улыбнулся.
        - Вы не умеете врать.
        - Я не вру! - повысила голос Аннет-Лилиан, и Искин был вынужден стиснуть горло женщины пальцами.
        - Тише.
        - Я не вру, Фодер, - захрипела Аннет-Лилиан. - Можете убить меня, но соваться к вам в общежитие не было никакого смысла.
        - А документация?
        - Разве она есть?
        - Нет.
        - Я подумала также, - сказала Аннет-Лилиан.
        Искин убрал пальцы с ее горла. Он задумался. Если не хайматшутц, то кто? Версий не было. Странно, сейчас ему хотелось, чтобы это была хайматшутц. Двое, про себя проговорил он. Один стоял у двери. Другой душил. А потом спрятал в шкаф. Может ли так быть, что эти люди охотились именно за Стеф?
        Интересно.
        Аннет-Лилиан жадно всматривалась в его лицо.
        - Я вижу, вы мне поверили, - сказала она.
        - Теперь я не могу вас отпустить, - сказал Искин.
        - Само собой.
        Искин выставил руку.
        - Давайте, - подначила его Аннет-Лилиан. - Я беззащитна.
        Он не решился. Вместо него все решили юниты. Иксин почувствовал, как разрядилась спираль, и услышал хруст в шейных позвонках Аннет-Лилиан. Ему почудилось, будто в последний момент в ее глазах мелькнуло удивление.
        Рамбаума он искать не стал.
        Убивать его Искину не хотелось, да и как его найти, он не знал. Возможно, Рамбаум снимал один из соседних номеров, но… Бог с ним.
        Осталась последняя зацепка. Искин спустился с этажа, поблагодарил администратора и вышел из отеля. Швейцар открыл ему дверь. «Олимпия» ждала его у тротуара через улицу. На углу, выведя из подъезда, сажали кого-то в фургон санитарной службы. Метался по стенам свет фонариков.
        Искин сел в автомобиль. Ему подумалось, что методы карантинных работников удивительно похожи на методы хайматшутц. Тоже по ночам, когда все спят, тоже с фонариками, предупреждая возможный побег в дверях и под окнами.
        Он склонился, уткнулся лбом в рулевое колесо.
        Что у него осталось? Только Греган. Греган, которого Стеф опознала в колонне хаймвера, марширующей по Редлиг-штросс. Дальше - пустота. Узнал ли ее Греган? Допустим, узнал. В шляпе, одетую под мальчишку. Некоторым хватает мгновения, чтобы мельком увидеть лицо. Но мог ли он как-то проследить за ними? Вполне, решил Искин. Они же не прятались. Какой-нибудь парень из колонны, не вызывая подозрений, вполне мог проехаться с ними в одном омнибусе. Или вовсе нанять такси. Марок в тридцать все путешествие и обошлось бы. Центр беженцев на Бюргер-плац - миграционное бюро - Гроэке.
        Насколько Искин знал таких, как Греган, ребят, они не останавливались ни перед чем, чтобы наказать кого-то, кто уронил их авторитет. В их полубандитской или даже целиком криминальной среде сбежавшая из-под контроля девчонка вполне могла пошатнуть лидерство главаря. Во всяком случае вопросы у подчиненных «шестерок» обязательно возникли бы. А где вопросы, там и сомнения, так ли хорош главарь.
        Искин завел «Олимпию».
        Даже если он ошибется с Греганом, подумалось ему, он сможет выручить Кати. Стеф бы этого хотела.
        Где находится улица герцога Вады, Искин знал. Он надеялся, что студенческую коммуну обнаружить там будет просто. К тому же у него был еще один ориентир - зоомагазин и бар «Старый Фридрих». От них он и начнет плясать, если что. Искин усмехнулся. Как много он помнит! Казалось, пропускал мимо ушей Стефину болтовню, но каждое слово, каждый жест, взгляд осели в памяти. Горчат только.
        Он выехал с Мельберг-штросс и углубился в переплетение улочек и аллей старых районов, в которых то там, то здесь прорастали новые здания. Один раз его остановил полицейский и поинтересовался, в чем причина столь поздней поездки. Искин сказал вахмистру, что возвращается от друзей. Этого хватило. Полицейский посоветовал ему следить за временем и быть осторожным - впереди разобрали часть брусчатки.
        - Спасибо, - сказал Искин.
        Он выехал на улицу герцога Вады уже после часа ночи и понял, что в темноте никакого общежития не найдет. Редкие фонари лишь усугубляли чернильный мрак арок, подворотен и дворов. Как-то не верилось, что на настойчивый стук любопытного ночного гостя высыпет толпа доброжелательного народу и отведет к дверям коммуны. Скорее, выстрелят из ружья. А потом и мальчики подали ему сигнал, что им необходимо время для восполнения колонии и каких-то своих дел. Искин, вздохнув, сдался и переполз на заднее сиденье. Я отложу Грегана до утра, прошептал он, подбирая ноги, ты не против, Стеф?
        Стеф была не против. Она теперь почти всегда согласно молчала. Даже внутри Искин не слышал ее голоса.
        Он скрючился на сиденье. «Вальтер» врезался в бедро, но эта была не та боль, которую невозможно было вытерпеть. Искин попытался представить себе, каково это, когда тебя душат. Должно быть, все время не хватает воздуха.
        - Нет, - сказала Стеф, - так ты не попадешь к морю.
        - Почему? - спросил Искин.
        - Я о таком способе не знаю.
        Стеф повернулась к нему с переднего пассажирского сиденья.
        Она была в пальто, подобранном ей Ирмой, тонкая шея пряталась в вороте рубашки, карие глаза смотрели с грустинкой.
        - Что произошло? - спросил Искин.
        Стеф легко пожала плечом.
        - Я умерла, - улыбнулась она.
        - Это неправильно, - сказал Искин.
        Он попытался сесть, но не смог. Пришлось изучать девчонку лежа. Света не хватало разглядеть ее четко.
        - Я хотела спросить тебя, - сказала Стеф.
        - Да, дочка, - сказал Искин.
        - Ты не знаешь, где моя шляпа?
        - Шляпа?
        - Да.
        - Зачем тебе шляпа?
        - Кажется, я ее потеряла.
        - Я поищу, - сказал Искин. - Все, что смогу. Прости меня.
        - Ты очень добрый, - сказала Стеф.
        Она наклонилась поцеловать его. Искин смутился.
        - Я грязный.
        - Это ничего, - сказала Стеф.
        Ее губы коснулись его бритой щеки.
        - Тепло, - сказал Искин и открыл глаза.
        Было уже утро, солнце било в лобовое стекло, поблескивало в окнах, заливало светом близкую кирпичную стену. Прозвенев звонком, проехал велосипедист. Мелькнули силуэты мальчишек, заглядывавших внутрь салона и прыснувших прочь.
        Искин сел. Мышцы спины отозвались болью.
        Наверное, Аннет-Лилиан уже нашли в своем номере. Вызвана полиция, названо имя Петер. Интересно, допрошен ли Рамбаум? Впрочем, Людвиг Фодер для него мертв и вряд ли он что-то определенное сможет сказать по описанию. Администратор же, скорее всего, запомнил лишь то, что Петер был в плаще и имел царапину на лбу. Мог ли настоящий Петер иметь царапину? Без сомнения.
        Правда, швейцар мог заметить, как он садился в автомобиль. Опознал ли швейцар марку? В любом случае, «Олимпия» была Искину уже не нужна. Он отогнал ее на соседнюю улочку и приткнул в глубине двора какого-то неопрятного дома к дощатому забору. Ключи выкинул в канаву. Бензина в «Олимпии» оставалось - чуть.
        Скоро он нашел и зоомагазин, и бар. Через проулок от «Старого Фридриха» в цоколе старого, обросшего мхом здания располагалась кондитерская, и Искин зашел туда, чтобы понаблюдать за домом на противоположной стороне улицы. Стеф рассказывала, что стояла там у скамейки, продавая себя. Скамейка имелась. И окна начинались со второго этажа. То самое место. Искин надеялся, что Греган, как сутенер, не дал пустовать такому перспективному объекту получения выручки.
        Он провел в кондитерской, наверное, полчаса, пока не сообразил, что ранним утром надеяться на появление кого-то из девушек - глупость несусветная. Те, кто всю ночь работали на Грегана, сейчас наверняка дрыхли без задних ног. Пожалуй, стоило дождаться вечера, но Искин был убежден, что времени у него мало. Все же если не хайматшутц, то местная безопасность могла взяться за убийство Аннет-Лилиан всерьез.
        Он доел пирожное с кремом, допил кофе и, чувствуя, как благодарным теплом дышат под кожей мальчики, перешел улицу.
        Весь глухой первый этаж за скамейкой был оклеен плакатами с рекламой фольдландовского кинофильма. С плакатов улыбалась нарисованная Марика Рекк.

«Гаспароне», прочитал Искин. Он вдруг подумал, видела ли фильм Стеф. Она, кажется, любила фильмы.
        За домом был проход, который через вытоптанный двор вывел его на грязную улочку, а она в свою очередь, как ручей, впадающий в реку, вывела его на улицу герцога Вады. Обшарпанные дома, двух и трехэтажные, надвинулись на него. Каждый по своему виду годился в студенческие коммуны. Висело, лениво култыхаясь, белье. Курил табак старик в старом военном мундире. На пустыре за одним из домов уже гоняли мяч мальчишки. Ворота обозначали сложенные друг на друга кирпичи.
        Искин дождался, когда один из ребят окажется поблизости.
        - Парень, - позвал он, - пятьдесят грошей хочешь?
        Вихрастый мальчишка лет двенадцати, уже себе на уме, выпнул откатившийся мяч к приятелям и, щурясь, назвал свою цену:
        - Марка.
        - Хорошо, - сказал Искин, доставая купюру. - Марка так марка.
        - Девочки там, - показал пальцем на блекло-синий двухэтажный, длинный, с загибом дом мальчишка.
        Он сделал попытку выхватить купюру, но Искин отвел руку.
        - Не торопись. Мне нужна коммуна.
        - Я и говорю, - мальчишка дернул подбородком, - это она самая коммуна и есть. А в ней - девчонки. Вы не первый их ищете.
        Он выжидательно шмыгнул носом, и Лем разжал пальцы. Купюра в одну марку сменила хозяина.
        - А Греган?
        Мальчишка, уже было развернувшийся бежать к воротам, посмотрел на Искина, словно оценивая его платежеспособность.
        - Две марки, - сказал он.
        - Марка, - сказал Искин. - Еще одна марка.
        - А вы не этот? - подозрительно спросил мальчишка.
        - Кто?
        - Не из полиции?
        - Я похож на полицейского? - спросил Искин, складывая марку в пальцах.
        - Не-а.
        - Так что?
        - Греган там же, - выпалил мальчишка, схватил купюру и через секунду уже влился в игру.
        - Греган там же, - повторил Искин.
        Двери в здание были открыты. Левая створка висела на одной петле и имела все признаки тяжелой судьбы - часть филенки была выломана, часть чернела сажей. Искин шагнул в сумрачное, кисло пахнущее нутро тамбура и толкнул еще одну дверь. Направо и налево уходили рукава коридора с плохими полами и зелеными, шелушащимися стенами, прямо открывался небольшой холл с продавленными диванами, низким столом, стульями и барьерной стойкой, за которой виднелся пролет лестницы на второй этаж.
        - Куда? - незамеченный Искиным парень в темных штанах и зеленой куртке отделился от стены сбоку.
        - Так я… - сказал Искин. - Мне сказали…
        - Рано еще, - парень, видимо, принял его за клиента. - Приходите после четырех. Мы после четырех работаем.
        Ему было не больше двадцати. На круглом лице выделялись светлые, будто льняные усики. Коротко стриженные волосы тоже были светлыми. Из него бы вышел прекрасный остдойч для плаката. С одной стороны - он. С другой - такой же парень, но представитель Фольдланда. Возродим древний Асфольд!
        - А Греган? - спросил Искин.
        - Спит.
        Искин показал на лестницу.
        - Там?
        - У вас что, дело к нему? - спросил парень.
        - Да.
        - Важное?
        - Личное, - сказал Искин.
        - Ну, это… - парень почесал затылок, не зная, как поступить. - Вы посидите пока, я посмотрю, может наш шарфюрер уже проснулся.
        - Кто?
        Парень улыбнулся.
        - Грегану дали звание шарфюрера! - гордо сообщил он. - Ну, в хаймвере.
        - А тебе?
        - Не, - смутился парень, - я еще шутце. Вот сюда, пожалуйста. - Он провел Искина к дивану и стукнул ладонью по стойке. - Тимо!
        Из-за стойки показалась всклокоченная голова.
        - Что?
        - Здесь господин к Эмилю.
        - А я причем? - спросила голова, видимо, терзаемая похмельем.
        Один глаз у нее был закрыт, а второй болезненно щурился на свет.
        - Ну, как бы… За порядком на этаже следить поручено, вообще-то, тебе. А я пойду Эмиля проверю.
        - А-а, в этом смысле. Ладно.
        Встретивший Искина парень быстро взбежал по лестнице. Шаги прозвенели и затихли. Лем сел, подвинув брошенную на диван куртку. Голова Тимо нашла его взглядом.
        - Что, за девочками? - спросила она.
        - Нет, - ответил Искин.
        На лбу головы нарисовались, напружинились складки.
        - За мальчиками?
        - Не пользуюсь.
        - Это хорошо.
        Выбравшись из-за стойки, Тимо проявился весь - крепкий, плечистый парень в майке и мышиного цвета штанах, раза в два моложе Искина. Его тоже можно было хоть сейчас помещать на плакат. Он покрутил шеей, несколько раз, широко расставив ноги, повернул торс направо и налево и сел напротив посетителя на противоположный диван. В пальцах его возник тонкий мятый цилиндрик сигареты.
        - Это хорошо, - повторил Тимо, прикуривая от взятой со стола зажигалки. - Мы не одобряем гнилые слабости. Так, ради денег, позволяем пока всяким ублюдкам тешить себя, но это не значит, что однажды все они рядком не будут висеть на виселице.
        Он сплюнул табачную крошку. Искин промолчал.
        - Ха! - сказал Тимо, качнувшись. - Ты никак за девчонку пришел просить! Влюбился, да? Понравилась?
        - Ты угадал, - сказал Искин.
        - По тебе сразу видно, - Тимо затянулся и выдохнул дым. - У тебя вид такой… несчастного влюбленного. Но ты знаешь, что задаром девчонку никто не отпустит? Это стоит приличных денег.
        - Я думал, вы - хаймвер. Разве хаймвер занимается сутенерством?
        Тимо важно кивнул.
        - Хаймвер не занимается. Мы - занимаемся. - Он хохотнул. - Ты только не думай, что мы о наших девчонках не заботимся. Мы почти благотворительное общество. О, Каспар!
        На взмах его руки из коридора, позевывая, вышел худой парень небольшого роста в черных трусах и кителе на голое тело.
        - Уроды, высосали все пиво, - недовольно сказал он, напрочь игнорируя Искина. - Что за кислятину принес вчера Шмеллинг?
        - Кажется, какой-то рислинг. Я не запомнил название.
        Каспар, морщась, присел рядом с приятелем.
        - Шмеллинга в этом рислинге следует утопить, - сказал он, почесал грудь и откинулся на диванную спинку. - А это что за чудик?
        Бесцветными глазами он посмотрел на Искина.
        - Я к Грегану, - сказал Искин.
        - Хочет выкупить девчонку, - сбив пепел с сигареты на пол, поделился информацией Тимо.
        - Хм. А какую? - обозначил интерес Каспар.
        Он тоже обзавелся сигаретой, выловив ее из кармана кителя.
        - Кати, - сказал Искин.
        Каспар фыркнул.
        - У нас их три!
        Для верности он показал три пальца. Искин сухо улыбнулся.
        - Мне нужно одну.
        - Это понятно. Мы распродажами не занимаемся, чтобы, значит, две Кати впридачу. И насколько ты богат?
        Искин пожал плечами. Он обнаружил вдруг, что ему хочется убить этих парней. Сделать так, чтобы их не было. Чтобы они не ходили, не дышали, не курили, не почесывали грудь и не блевали от рислинга. Впрочем, он вполне примирился бы с тем, чтобы они сидели напротив. Но - мертвые.
        Он вздрогнул, когда мальчики принялись крутить магнитонную спираль в левом предплечье. Видимо, посчитали, что одной на всех будет недостаточно. Бог знает, сколько еще будущих мертвецов находится в здании.
        - У меня есть сбережения, - сказал Искин, отыгрывая роль.
        Каспар прикурил.
        - И чем эта Кати тебя так зацепила? - спросил он. - Рассказала душещипательную историю? Или прыгала на тебе в постели, как до этого не прыгал никто и никогда?
        Разве это человек? - подумал Искин, глядя Каспару в бесцветные глаза. Это существо. Двуногое, прямоходящее, возможно, обладающее зачатками разума. Самое жуткое, что оно считает себя вправе распоряжаться чужими жизнями.
        - Рассказала историю.
        - Я так и думал! - Каспар ткнул кулаком в бицепс приятеля.
        - Эй! - возмутился Тимо.
        - Я же любя, - сказал Каспар. - Ты тоже можешь мне двинуть. Только не со всей силы, не изображай Зигфрида.
        Он выставил свое плечо, чтобы принять удар.
        - Я не Зигфрид, - буркнул Тимо.
        - Так что за история? - придвинулся вперед Каспар, когда никаких действий от приятеля не последовало. - Наверное, о том, как она сбежала из Фольдланда, как пряталась от хайматшутц и полиции, как лишилась матери и отца…
        - Почти, - сказал Искин.
        - Не, так не интересно, - скривился Каспар, - должны же быть…
        - Эй! - раздался вдруг окрик сверху. - Кого вы ко мне привели?
        Искин поднял голову.
        Эмиль Греган оказался мужчиной лет тридцати. С красивого и жестокого лица смотрели цепкие и холодные глаза. Нос с горбинкой, тонкие, вздернутые вверх усики и короткий шрам на подбородке. Аристократ, подавшийся в лесные разбойники. Обедневший дворянин, решивший поправить дела на пиратской шхуне. Одет Греган был в штаны на подтяжках и светлую, закатанную в рукавах рубашку. Крепкие, волосатые руки сжимали деревянный брусок перил.
        - Этот господин, - повернулся к лестнице Тимо, - хочет выкупить у нас девчонку, Эмиль.
        - Да? - приподнял бровь Греган. - А я думаю, что дело совсем не в этом.
        Искин неотрывно смотрел в его лицо.
        - А в чем? - спросил Каспар.
        Греган раздумчиво склонил голову.
        - Думаю, дело в мести.
        - Осторожнее с ним, ребята, - выступил из тени «плакатный» блондин и, спустившись на несколько ступенек, направил на Искина пистолет. - Эмиль узнал его.
        - Ух ты! - заулыбался Каспар.
        Тимо привстал.
        - И кто он?
        - Обыщите его, - приказал Греган.
        Искин не пошевелился. Его поставили на ноги и ощупали в четыре руки, нашли «вальтер» и «браунинг» Аннет-Лилиан, портмоне, визитку, деньги. Все это переместилось на край стола. Затем с него сдернули плащ.
        - М-да, - спускаясь вслед за своим подчиненным, Греган с усмешкой оценил мятый и грязный, простреленный костюм Искина, - из какой задницы ты вылез, мужик?
        Он встал у стойки. Каспар показал ему на «вальтер» и «браунинг». Греган кивнул. Из портмоне тем временем была изъята идентификационная карточка.
        - Леммер Искин, - прочитал Каспар.
        - Кто? - сунулся Тимо.
        - Беженец.
        - Из общежития на Гроэке, - пояснил Греган и обратился к блондину: - Уве, приставь пистолет нашему гостю к затылку. Дернется - стреляй.
        - Хорошо, Эмиль.
        Искин почувствовал, как ствол оружия уперся в череп.
        - Поговорим? - подступил Греган.
        - Это ты? - спросил Искин.
        - Я - это я, - улыбнулся Греган. - А ты зачем пришел?
        - Посмотреть на тебя.
        - Смотри. У меня, говорят, фотографическая память. Я Стеф сразу срисовал, хотя ты и навертел на нее одежды с какого-то мальчишки. Тут уж, извини, мужик, упустить ее я не мог. Дело техники и организации, знаешь ли.
        - Это был ты, - сказал Искин.
        Греган оглянулся на своих ребят.
        - Если честно, это были мы с Каспаром. Ну, если ты про общежитие. У вас там, кстати, проходной двор. За пять марок хоть весь хаймвер проводи. Но женщины попадаются соблазнительные. Думаешь, стоит заняться этим местом?
        - Значит, ты.
        - Я!
        - Девчонку…
        У Искина свело челюсти. Мальчики внутри дали понять, что по его желанию легко сместят голову с линии стрельбы, качнут тело. А дальше - две разряда, кратковременно усиленные мышцы и костяшки пальцев, «вальтер» на столе.
        Тише, тише.
        - У меня не было к ней никаких чувств, - сказал Греган, кривляясь. - Возможно, у тебя были чувства. Но меня она, понимаешь ли, выставила посмешищем перед моими парнями и девчонками, которых я содержу. Все здесь слушаются меня. Но Стеф почему-то решила, что она особенная. Согласись, спустить это было никак нельзя.
        - Разве она была твоей собственностью? - спросил Искин.
        - Мужик! - воскликнул Греган. - Оглянись! Весь мир делится на собственников и их собственность. Просто люди рядят это в красивые слова. Но смысл под словами всегда будет один: есть те, которые обладают силой и властью, и те, которые им подчиняются. Ты ведь тоже хотел ей владеть?
        - Нет, - сказал Искин, - мы хотели с ней поехать к морю.
        - Ну, извини.
        Греган пожал плечами.
        - Мне уже стрелять? - спросил Уве.
        Рука у блондина затекла, и обрез дула ерошил Искину волосы на затылке.
        - Ну не здесь же! - сказал Греган, наклоняясь за зажигалкой. - Надо что ли вывезти его куда-нибудь.
        Сейчас, сказал Искин мальчикам.
        На какое-то время он отдал им управление собой и наблюдал за происходящим, словно зритель. Юниты резко дернули тело вправо и назад так, что рука блондина с пистолетом выскочила над левым плечом.
        Боумм! Пуля ушла в стену. От выстрела заложило ухо, и кинофильм вышел почти немой. Старая школа. Левой ногой - по низкому столу, чтобы кромка столешницы врезалась в берцовые кости Каспара и Тимо. Тимо, как самому опасному, разряд из правой руки. Стол кувыркается, парня отбрасывает на диван. Каспар с беззвучным воплем летит к стойке. Греган роняет зажигалку и, кажется, челюсть. Погоди, доберемся и до тебя.
        Разряд из левой руки - исполнительному Уве. Спираль в ней отлажена не до конца, и блондин получает лишь треть от намеченного. Но мальчики придерживают его руку, и плечо выходит из сустава. Уве за спиной садится на пол кричащим мешком. Пистолет из его пальцев (Искин видит, что это компактная «беретта») падает в подставленную ладонь. Все происходит настолько быстро, что, кажется, никто ничего не успевает понять.
        Финал фильма следующий: Искин с «береттой», Каспар и Уве - на полу, Тимо без сознания крючится на диване, Греган так и не разогнулся.
        - Су…
        Кто нанес хлесткий удар пистолетом по скуле свежеиспеченного шарфюрера, мальчики или он сам, Искин так и не понял. Видимо, желание было обоюдным. Греган, захлебнувшись словами, упал на одно колено. Скула налилась красным.
        - Вставай, - сказал ему Искин.
        В груди кололо. В голове звенело. Пальцы казались ледышками. Искин спрятал все это за широкой улыбкой. Нечего кому-то видеть, с каким трудом ему далось это представление.
        - Вставай, Эмиль. Мы еще не закончили.
        Греган сплюнул на пол.
        - Ты же понимаешь… - выпрямляясь, проговорил он.
        Удар кулаком в солнечное сплетение оборвал и это начало. Искин с трудом удержался, чтобы не добавить еще. Хватая воздух ртом, побелевший Греган уткнулся лбом в коврик, бегущий к стойке.
        - Вставай, - потянул его Искин.
        Он упустил, что опрокинутый Каспар окажется в одном движении от «вальтера», соскочившего со стола, и решит, что достаточно храбр как для глупости, так и для геройства.
        - Умри!
        Стеф, подумал Искин, глядя на поднятый пистолет. Прости.
        Пуфф! Пуфф! Пуфф! Пуфф! Стрелок из Каспара был аховый. Чему их там учат в хаймвере? В «вальтере» оставалось четыре пули, и три из них - первую, вторую и четвертую - Каспар послал в «молоко». Третья попала Искину в живот, на ладонь левее от пупка. Как ни старались мальчики погасить ее энергию, она все равно вгрызлась в тело, ввинтилась в жировую прослойку, прошла к ребру. Искина откинуло к стене, но он устоял на ногах. Кровь принялась пропитывать многострадальный пиджак.
        Каспар с испугом смотрел то на отошедший назад после израсходования всех патронов затвор «вальтера», то на Искина. В голове его, видимо, никак не укладывалось, что оружие разрядилось, а противник жив.
        - Как же? - прошептал он.
        Тогда Искин выстрелил, и в худой груди Каспара возникло небольшое отверстие, которое помешало ему жить.
        - Лежать! - скомандовал Искин Уве.
        Блондин покорно лег на спину, держась за вывихнутое плечо. Лицо его исказила страдальческая гримаса. В коридоре захлопали двери, но в холл так ни один человек и не заглянул. Там звучали осторожные перешептывания. Бежать в полицейский участок, похоже, никто не решался. Тимо лежал без движения.
        - Пошли, - Искин поднял Грегана.
        - Куда? - прохрипел тот.
        - Мне нужна Кати, подруга Стеф.
        - Там, - показал на лестницу Греган.
        Его аристократически-разбойничий лоск поблек, он даже позволил подтащить себя за ворот рубашки.
        - Вперед, - Искин подопнул его к ступенькам.
        - Мы можем договориться, - обернулся, хватаясь за перила, Греган. - Я уважаю силу. Но я не мог…
        Искин ткнул его стволом «беретты» под лопатку.
        - Заткнись.
        Он чувствовал, как мальчики внутри него пытаются остановить кровотечение. Он слабел, они тоже слабели.
        От лестницы Греган повернул направо. Несколько дверей торопливо захлопнулись.
        - Эмиль! Что случилось, Эмиль? - крикнул кто-то, возникая в коридоре. - Что, к дьяволу, за стрельба?
        Тучное тело в майке и трусах. Сердитые щеки. Пистолет в руке. Искин выстрелил. Тело хрюкнуло и повалилось. Греган вздрогнул.
        - Кати, - напомнил ему Искин.
        - Да-да, только сначала нужно…
        Греган остановился у одной из дверей и отпер ее ключом.
        - Она слегка приболела, - пояснил он, шагнув в комнату.
        Лампочка под потолком осветила пышную постель с откинутым в изножье одеялом, зашторенное окно, накрытый бархатом стол с комом одежды на нем, обшарпанный секретер и приземистый сейф в углу. На стене висел портрет Штерншайссера. Штерншайссер остановившимся, остекленелым взглядом смотрел в сторону.
        - Без глупостей, - сказал Искин.
        - Я понимаю.
        Греган присел перед секретером, выдвинул ящичек внизу.
        - Что там? - спросил Искин, ткнув дулом пистолета в напряженную спину.
        - Вот.
        Греган медленно поднял руки, между указательным и средним пальцами правой повисло проволочное кольцо с продетыми в него ключами. Ключей было штук двадцать.
        - Это зачем? - спросил Искин.
        Его шатнуло. Он чуть не завалился на стол. Куртка сползла с бархатной скатерти на пол, открыв то, что было под ней.
        Несколько секунд Искин смотрел на коричневую шляпу с небольшими полями и невысокой тульей. Он узнал эту шляпу.
        - Я запер девчонку, чтобы ее никто не беспокоил, - сказал Греган и умолк, заметив, что все внимание пришедшего мстить клиента сосредоточилось на головном уборе.
        Мертвенная бледность разлилась по его лицу.
        - Ты взял это на память? - жутким, скрипящим голосом спросил Искин.
        - Мужик…
        Искин выстрелил. Рукав закатанной рубашки брызнул кровью. Греган свалился на пол.
        - Дерьмо! - простонал он оттуда. - Мы могли бы договориться. Забирай любую девчонку! Забирай двух!
        - Вставай, - произнес Искин.
        Он бросил раненому какую-то оказавшуюся под рукой тряпку.
        - Ты здорово рискуешь, мужик, - выполз с локтем на стол Греган.
        - Перевяжись.
        Искин заметил на низкой тумбе у кровати поднос с тарелками и шагнул туда. Пока Греган кряхтел, стонал, ругался и тянул зубами узел на плече, Искин слопал половину подсохшей сардельки, несколько хлебцев, горсть вареного, нарезанного кубиками картофеля и остатки капустного салата. Еще с Каутвица он не страдал брезгливостью.
        В голове слегка прояснилось.
        - Готов? - спросил он Грегана и допил из стакана какую-то бурду.
        - Наши найдут тебя, - сказал Греган.
        По левой руке его вились струйки крови.
        - Ты слишком долго возишься, - сказал Искин. Он подхватил шляпу Стеф и пнул Грегана пониже спины. - Веди.
        Идти пришлось в сторону, где лежало тучное тело в трусах и майке. От тела уже натекло. Греган чуть не подскользнулся на луже. Одинаковые, окрашенные белой краской двери приоткрывались по мере того, как Искин конвоировал Грегана все дальше по коридору, мелькали настороженные, любопытные глаза. Эх, девчонки, девчонки…
        - Сюда.
        Греган склонился к замку одной из последних дверей. Ключ заерзал в замочной скважине.
        - Что она сделала, что ее пришлось запирать? - спросил Искин.
        - Ничего, - сказал Греган. - Это как бы карантин.
        Комнатка была похожа на шкаф. Окно отсутствовало. Стены были выкрашены в зеленый цвет. Имелись несколько полок. На кривом гвозде висели свитер и темное платье. Из мебели был только стул. Кати обнаружилась на матрасе, брошенном прямо на пол. Рядом стояли отхожее ведро и тазик с водой. Девчонки почти не было видно под тонким одеялом.
        - Давай.
        Искин втолкнул Грегана в комнатку.
        - Вот, это она, - сказал Греган.
        - Сел, - приказал ему Искин. - Что с ней?
        - Это пройдет, мужик, - Греган, прижимая ладонь к левому плечу, присел в углу на корточки. - Никаких проблем.
        - Пройдет?
        Искин откинул одеяло.
        Кати дышала. Это была крупная, ширококостная девушка с круглым, добрым лицом и огненно-рыжими волосами, завитыми в толстую косу. Она лежала в одной сорочке, и пот намочил ее так, что ткань облепила тело.
        По тяжело снующим под веками глазным яблокам, по сжатым зубам за пухлыми губами, по проступившим жилам на шее Искин, в сущности, уже знал, что с ней. Он приложил ладонь ко лбу. Голова Кати не была ни горячей, ни холодной. Юниты в кончиках пальцев слегка вибрировали, улавливая обмен магнитонными сигналами внутри девчонки.
        Вот как. Переход с третьей стадии на четвертую. В полный контроль.
        Глава 10
        Искин подошел к Грегану.
        - Где вы заразили девчонку? - спросил он.
        Дуло «беретты» нашло у молодого шарфюрера точку над переносицей.
        - Это не заражение, - сказал Греган, облизнув губы. - Это укрепление организма. Я серьезно, мужик. Это уже проверено.
        - Что проверено?
        - Через день-два она очнется и больше не будет болеть.
        - А она болела?
        - Нет, но это же было возможно. Чахотка, грипп, сифилис. А так у меня уже девять девчонок через это прошло.
        - А Стеф?
        - И она, - сказал Греган. - Она тоже.
        - Она говорила, что ее никто не прививал.
        - Это было, было. Зачем мне врать?
        - А ей?
        - Ты же знаешь этих су… - попробовал сказать Греган и получил «береттой» в зубы.
        - А ты? Ты прививался? - спросил Искин.
        Греган сплюнул кровь, сверкнул глазами.
        - Это не для всех, - сказал он.
        - Почему?
        - Потому что экспериментальная дрянь.
        - Кто ее делает? Где?
        - Доктор один.
        - Где обитает этот доктор?
        Искин подкрепил вопрос пинком. Греган щелкнул зубами.
        - На фабрике. Она еще с краха акций в начале тридцатых обанкротилась. Доктор вроде как выкупил. Чуть ли не за пятьдесят марок. Без оборудования уже.
        - А фабрика где?
        Греган скривился.
        - Тебе-то это зачем, мужик? Или ты и доктору отомстить хочешь? Он вообще здесь ни при чем.
        - Это мое дело, - сказал Искин.
        Греган уставился в пол.
        - На востоке, у ферм Грюнерхюгель, - произнес он. - Не доезжая. Там шесть или семь зданий, часть складских, одно административное. Фабрика консервы делала. Если хочешь, съезди и посмотри.
        - Съезжу и посмотрю, - сказал Искин.
        - Вперед, мужик, - качнул головой в сторону проема Греган. - Пока мои пацаны не набежали.
        - Телефон здесь есть?
        - Внизу, за стойкой.
        Какое-то время Искин смотрел на сидящего.
        - Что, - не выдержал Греган, - раздумываешь, не взять ли меня с собой?
        - Нет, - сказал Искин.
        Пуля оставила во лбе Грегана аккуратную дырочку. Что там получилось на выходе, смотреть Искину было не интересно. Он опустил «беретту». Греган сполз по стене на пол. Фабрика, подумал Искин. О чем-то таком и хотела ему рассказать Стеф еще в такси. Возможно, вспомнила, что с ней делали на самом деле.
        Но странно.
        Искин вышел из комнаты, вызвав испуганные визги, топот ног и хлопки дверей впереди по коридору.
        - Все уже кончилось, - сказал он.
        Помедлив, не выглянет ли кто, он стал спускаться по лестнице. Внизу, в холле, стояли две девушки в ночнушках и парень в простой одежде, ошеломленно разглядывая устроенный Искиным разгром.
        - Эй, - сказал Искин.
        Все трое подняли головы. Парень сообразил первым. Он пулей вылетел из холла, на ходу рванув за собой одну из девушек.
        - Бежим!
        - Вики! - успела крикнуть та.
        Вторая девушка не отреагировала. Большеглазая, курносая, она наблюдала, как Искин неторопливо, как судьба, сходит к ней по ступенькам. Видимо, от страха она не могла сдвинуться. Блондина Уве уже не было на полу. Но Каспар и Тимо никуда не делись. Пистолеты лежали не тронутые. Стол частично перегораживал проход.
        Искин подобрал «браунинг». «Вальтер» с отпечатками пальцев Каспара решил оставить для полиции.
        - Вики, - позвал он.
        Девушка смотрела куда-то сквозь.
        - Вики, - Искин решился тронуть ее за плечо.
        - Не убивайте, - прошептала девушка.
        Она зажмурилась. Искин разозлился.
        - Эй! - он тряхнул ее, как гуттаперчевую куклу. - Открой глаза, ну же! И вызови санитарную службу. У девушки наверху четвертая стадия. Поняла?
        - Что?
        - Санитарную службу и полицию! - крикнул Искин.
        Он подтолкнул Вики к стойке, а сам поднял и надел плащ, затянул пояс и через коридор похромал в тамбур. Во дворе было многолюдно. Мальчишки бросили играть в футбол и толпились под окнами. Из соседнего дома человек десять оккупировали два крыльца - инвалид на одной ноге, несколько старух, худые, мосластые мужики в штанах и майках, беременная баба. Они смотрели на Искина, словно он должен был сказать: «Алле оп!».
        - Вызовите полицию, - сказал Искин.
        Кто-то рассмеялся. Кто-то махнул рукой.
        - Тут все Эмиль у них решает, - сказала беременная. - И комиссар Кнупп.
        - Звоните ему.
        - А Эмиль что, сам не может? - спросил кто-то.
        - Убит, - сказал Искин.
        Мальчишки притихли. Инвалид, почесав затылок под кепкой, сплюнул на ступеньку.
        - Тогда вам, господин, лучше убраться отсюда, - сказал он. - Блондин из этих за подмогой побежал. Через полчаса вернется.
        - Спасибо, - кивнул Искин, - мне, собственно, и так пора.
        Он прошел мимо мальчишек. Те смотрели на него во все глаза. Выдавленная, кусочком сплющенного свинца выпала из-под плаща пуля.
        - Вам лучше идти через Флухт-штросс, господин, - сказал кто-то.
        - Это куда? - обернулся Искин.
        Ему показали. Он благодарно кивнул. Флухт-штросс оказалась улочкой, заставленной кургузыми домишками и оканчивающаяся скотобойней. Ограждение из железных листов тянулось в обе стороны метров на сто. Над воротами, выгибаясь дугой, чернели буквы: «Schlachthof von Herrn Engelst». Тягуче пахло смертью и кровью.
        Сначала Искин подумал, что его специально завели в тупик, но потом разглядел тропку у самого забора и через три минуты вышел к той самой кондитерской, в которой сидел утром. Теперь надо было найти такси.
        Искин направился дальше по улице, удаляясь от памятного для Стеф места. По пути ему попалась часовая мастерская, где причудливые и строгие, простые и сооруженные в виде башенок и музыкальной шкатулок часы показывали одно время. Без десяти десять. Собственно, еще и день не начинался.
        Он вдруг обнаружил в руке шляпу Стеф и, сложив, спрятал ее за пазуху. Впереди обозначился перекресток. Замелькали автомобили. Искин пошел медленней. Ему необходимо было подумать.
        Значит, бывшая консервная фабрика. Греган. Эмиль Греган привозил туда девчонок, чтобы тем вкололи какой-то экспериментальный препарат от всех болезней. Интересно, он верил в это сам? Знал ли вообще, чем их прививают? Во всяком случае, похоже, подозревал, что тут дело нечисто.
        Судя по всему, Кати привили в одно время со Стеф. Если развитие колоний было ускорено, то и у Стеф сейчас наступала бы четвертая стадия. Если же развитие колоний, как и раньше, подпадало под установленные сроки…
        Искин мотнул головой. Нет, так он запутается. Ведь если это юниты старых версий, то и стадии у них заданыжестко. С другой стороны, есть пример Паулины, где отличная всего на десяток пунктов версия давала другие сроки.
        Что получается? Ничего не получается. Разнобой, разброд. Или это все-таки отбраковка? Кто-то уволок из Киле брак и теперь пытается его пристроить? Или показывает покупателю, что это никакой не брак? Итак, Ральф, Марк, Вальтер или Эрих?
        Случаи хулиганства, вызванные юнитами, зафиксированы службой безопасности. Как бы что Рамбаум не говорил о фикции. Вернее…
        Искин остановился. Зафиксированы случаи хулиганства и порчи частного и общественного имущества. Это первое. Второе: у лиц, пойманных на месте преступления или позже, во время расследования, обнаружены юнит-колонии в финальной стадии. Но что если первое и второе никак не связаны? Если акции на улицах города не имеют никакого отношения к технологии Кинбауэра? Если вся технология Кинбауэра…
        Нет. Быть такого не может. Я сам - ходячая технология Кинбауэра, качнул головой Искин и двинулся дальше. Как мне не верить своим собственным ощущениям, своим собственным глазам и действию магнитонной спирали? Какая же это фикция?
        Или же… Или же Карл Плюмель не приснился ему тогда с колпаком на голове, брызгающим юнитами. Это все-таки был не сон.
        Искин прошел по тротуару и поднял руку, подзывая такси. Не прошло и десяти секунд, как к нему подкатил «фольдсваген» с шахматным трафаретом на дверце.
        - Фермы Грюнерхюгель знаете? - спросил Искин, усаживаясь.
        Худой, с косой челкой водитель поджал губы - ему не понравилось, как выглядит пассажир.
        - В принципе, отсюда - на северо-восток. Километров семь.
        - Можете отвезти?
        - Если вы заплатите вперед.
        Искин кивнул и выложил купюру в пять марок.
        - Этого хватит? Там, не доезжая, должна быть фабрика.
        - Знаю, - сказал таксист. - Жена брата там работала. Только сумма может выйти побольше.
        - Доплачу по счетчику, - сказал Искин.

«Фольдсваген» тронулся. Потекли за стеклами дома и редкие пешеходы. Искин откинул голову на подлокотник.
        - А что, фабрика снова работает? - спросил таксист.
        Искин не ответил. Он думал: ну, хорошо. Десять девчонок от Грегана. По две, по три девчонки в течение месяца. Если не все скопом. Пусть. Но привитых наверняка гораздо больше. И что, их тоже свозили на фабрику? Омнибусами и грузовиками? Нет, тогда обязательно по городу пошел бы слушок о таком месте, и в организации Мессера о фабрике стало бы достаточно быстро известно. А если не известно до сих пор, то доктор, видимо, работает под какой-то «ширмой».
        О-па.
        - Так что фабрика? - спросил таксист.
        - Там сейчас другое производство, - ответил Искин.
        - Яблочное повидло там раньше делали, - вздохнул водитель. - В пятикилограммовых банках. До сих пор помню.
        - Извините, я подремлю.
        Искин закрыл глаза. Очень интересная версия пришла ему в голову, и таксист его отвлекал. Допустим, размышлял он, если разместить объявление о найме на работу с ограничением по возрасту и небольшой платой, чтобы предложение представляло интерес как раз для тех, кому, собственно, не из чего выбирать, а затем под видом медицинского обследования для допуска на работу…
        Собственно, проверку можно было организовать и под видом кабинета магнитонной терапии. Хотя нет, слишком сложно. На фоне истерии по поводу юнит-колоний, заразивших половину Европы, скрытно работать не получилось бы. Нет, обычный прием с измерением температуры, давления, стуком молоточком по коленным чашечкам, оттягиванием века. Откройте рот, закройте рот, повернитесь, я послушаю легкие, а сейчас будет немножко больно… И укол в шею.
        Искин читал о новинках техники. Сейчас вовсю рекламировались пневматические безыгольные шприцы для подкожных и внутримышечных инъекций.
        Вроде как через специальный баллон с повышенным давлением воздуха без боли и почти незаметно впрыскивался препарат. Пока, конечно, все это было лишь экспериментальной новинкой, но что если и здесь так?
        Искину снова вспомнился Рамбаум, который говорил, что юнит-технологии не соответствуют современному уровню технологического и промышленного развития. Что же они такое? Кто же вы, братцы, такие? - мысленно обратился он к юнитам.
        Юниты промолчали.
        Машину тряхнуло, дорога потеряла асфальт. Искин открыл глаза. Город спрятался за холмом, они ехали по проселку, и с одной стороны толпились деревья, а с другой зеленел частично распаханный склон.
        - Почти приехали, - сказал таксист и показал рукой. - Фермы во-он там.
        В широкую прореху между деревьями действительно виднелись стоящие на возвышенности дома, окруженные штакетником, и ряды побеленных яблонь. Дальше было поле, по которому полз трактор.
        - А фабрика?
        - Сейчас.
        Водитель повернул в противоположную фермам сторону, и «фольдсваген» через пятьсот метров выехал к решетчатому ограждению, за которыми темнели длинные складские сараи. Тут же лежало ржавое железо и рыжел остов какого-то древнего оборудования.
        - Вход там, - таксист ткнул пальцем в лобовое стекло, за которым промелькнули синие жестяные ворота.
        Автомобиль развернулся.
        - Спасибо, - сказал Искин.
        - Марку накинете? А еще, если вы не долго, я могу подождать, - предложил водитель. - Отсюда до города попуткой только можно добраться. Ну или пешком.
        Искин вспомнил, что сегодня в два или половину второго он обещал Мессеру встретиться. А еще Берштайн ждал его на работе.
        - Хорошо, - сказал он. - Я попробую уложиться в полчаса.
        Таксист повеселел.
        - Обратный - вдвое дешевле!
        Искин кивнул. Он вышел из «фольдсвагена» и направился к воротам. За воротами не было ни охраны, ни шлагбаума. Одна створка была открыта внутрь, на мощеный двор с подъездами вглубь территории. Фабрика, возвышаясь на три этажа и увенчанная высокой трубой как экзотическим цилиндром, встречала входящих мрачным и глухим кирпичным фасадом. Только под покатой крышей пристроились несколько грязных окон, что придавало зданию высокомерный и подозрительный вид.
        Дым из трубы не шел. Ни одного человека не попалось Искину в поле зрения. Только пройдя за фабричный корпус и оставив справа бараки с грудами деревянной тары, он наткнулся на невысокого, лысеющего мужчину в длиннополом пальто. Мужчина курил, сутулясь на скамейке, примыкающей к торцу фабрики.
        Искина он заметил первым.
        - Э, вы куда? - спросил он, поднимаясь.
        - Мне, наверное, в администрацию.
        - Мы не нанимаем, - сказал мужчина, сходу изобличив в Искине человека, ищущего работу.
        У него было грязное, небритое лицо.
        - А вы? - спросил Искин.
        - Я поддерживаю в порядке оборудование. И уж это место вам точно не по зубам, - ухмыльнулся курильщик.
        - Я по другому поводу.
        - По какому?
        Искин не ответил. В некоторых случаях это была самая верная тактика - собеседник сам додумывал за тебя, куда и зачем ты идешь.
        Сработало это и сейчас.
        - А, так ты к доктору? - спросил мужчина.
        - К нему, - сказал Искин.
        - Мутный он тип, - поделился с ним курильщик, затянувшись. - Мы вроде как швейное производство открывать собираемся, слыхал?
        - Нет.
        Мужчина качнул головой в сторону двери за спиной.
        - У меня здесь раскройный стол, сменные ножи в смазке, двадцать машинок «Singer», и все лежит мертвым грузом. А почему? Потому что доктору все не то!
        - Что - не то?
        - Люди не устраивают. Месяца четыре уже подбирает. Те его не устраивают, эти его не устраивают. Девчонок таких привозили - я бы с каждой индивидуальный пошив организовал! А ему все поперек дела. Потом уж и вовсе смурной народ прибывать начал. Омнибусом - человек двадцать. Беженки, конечно, с Фольдланда. И что ты думаешь? И тех забраковал. Будто чтобы фартуки и рукавицы шить редкие специалисты нужны.
        - Странно, - сказал Искин.
        - Ага! - обрадовался собеседник. - Улавливаешь!
        Он докурил папиросу и бросил ее на землю, прижал каблуком.
        - Я уж думал, он, знаешь, некто вроде доктора-торговца. Получает партию товара и распространяет ее в городе. Ну, морфин или первитин от «Теммлера». Но, кажется, ни хрена. Тут бы уже толпа страждущих склады облюбовала. Ни забор бы не удержал, ни охрана, хоть бы даже из хаймвера. Так что это мимо.
        - И что тогда? - спросил Искин.
        Мужчина двинул плечами.
        - Он просто шизик, вот что. Сам не знает, что ему нужно.
        - А лаборатория у него есть?
        - Этого не видел.
        - А которое здание администрация?
        - Фабричного управления, - поправил мужчина и показал на крепкий, двухэтажный дом. - Это оно. А дальше котельная и общежитие для работников.
        - Я понял, - кивнул Искин. - Я там этого доктора найду?
        - Да там народу почитай и нет никого. Точно найдешь.
        - Спасибо.
        Узкий мощеный проезд Искин пересек медленным, дерганным шагом. У него вдруг возникло ощущение, что он находится в самом конце пути. В его финальной точке. Навалилась усталость, слабость, захотелось передохнуть. Имелся бы газон, Искин разлегся бы тут же на газоне. Странно. Не время раскисать.
        Он остановился. Выдохнул. На всякий случай разогрел магнитонную спираль.
        За дверью со стеклянной вставкой виднелся коридор с побеленным потолком и балками перекрытий.
        - Здравствуйте, - сказал Искин, войдя.
        Дверь скрипнула и закрылась за ним. Никто не вышел навстречу.
        - Эй!
        Искин пошел по коридору, трогая дверные ручки. Все было заперто. Свет не горел. На рамках развешанных по стенам картин, восхваляющих производство яблочного повидла и вообще яблоки в любом виде, лежал слой пыли. В конце коридора имелась тесная площадка, заставленная бидонами, и лестница на второй этаж. Искин прислушался и вроде бы различил голоса. Поднимался он тихо, чувствуя, как малыши снуют под кожей. Им передалось его волнение. Конец пути. Больше он никого искать не будет. Если здесь пусто, он просто отправится к морю. Вот и все.
        Густеющий свет из окон желтил стены. С каждым шагом голоса становились отчетливей, их было два, и один казался знакомым.
        Искин помедлил, потом легко стукнул в дверь, за которой обитали голоса. Стало тихо. Послышались осторожные шаги. Потом дверь распахнулась.
        - Так, вы кто?
        Человек, который встал на пороге, обзавелся бородой и усами, но Искина обмануть не смог. Зато Лем, которому юниты слегка поправили форму лица и сделали горбинку на носу, остался не узнанным. Он видел это по глазам.
        - Здравствуйте, - сказал Искин, - я к доктору.
        Вот и все, подумалось ему. Как просто. Все дороги из пограничного Скабина ведут сюда.
        - К какому доктору? - возмутился человек. - Здесь не больница. Вы, извините, в своем уме? Что за бред!
        - Мне сказали…
        - Кто вам сказал?
        Второй человек выступил из глубины комнаты. Он был выше и моложе. Искин его не знал. Но если давний знакомый был в пиджаке, свитере и брюках, то этот мужчина, его приятель или, что более вероятно, напарник, был как раз в медицинском халате.
        - Вас нагло обманули!
        - Простите.
        - Вы зачем пришли? - нападал молодой и высокий в то время, как первый мужчина просто смотрел на Искина.
        - Мне сказали, что здесь делают инъекции, - сказал Лем.
        Молодой побледнел. Его более возрастной напарник обладал прекрасной выдержкой и лишь улыбнулся.
        - Что значит «инъекции»? - спросил он. - Здесь, как вы видите, не больница, все, что есть в здании, это небольшой медицинский кабинет. Крохотный, по правде говоря. И он находится в очень запущенном состоянии. Мы даже не водим туда никого. Это однозначно. Вас, наверное, кто-то обманул.
        - Но здесь проверяли…
        - Ах! - артистично хлопнул себя по лбу бородач. - Конечно! Мы подбираем персонал и периодически делаем медицинские осмотры, приглашаем врача, проверяем на педикулез, дерматиты, рефлексы и общее физическое состояние. В этом нет никакого секрета. Мы собираемся открыть швейную фабрику.
        - Но мы еще не решили, - добавил молодой.
        - Мы даже платим предполагаемым работникам за осмотр по полторы марки! Авансируем, так сказать. Я, кстати, не представился, - подал руку бородач. - Альфред Костигер, предприниматель. А вы?
        - Леммер Искин, - сказал Искин.
        - У нас проверялась ваша дочь? Сын? У меня хорошая память, мы ведем картотеку, но я не помню никакого с такой фамилией.
        - Нет. Ни дочери, ни сына у меня нет. Мне просто сказали, что здесь делают инъекции.
        - Кто?
        Искин пожал плечами.
        - Я уже не помню. Но вас ведь все зовут доктором, не так ли? - обратился он к бородачу.
        Костигер склонил кудлатую голову.
        - Видимо, потому, что я доктор естественных наук. Проходите.
        Он широко открыл дверь. Искин благодарно кивнул и вошел. От него не укрылось, как бородач задержался, выглядывая, нет ли кого еще в коридоре.
        Комната была обставлена просто: кресло, кушетка, два стула, стол, книжный шкаф, наполовину пустой, и несколько жестяных картотечных ящиков. Крашеный деревянный пол. Бледно-зеленые обои. Настенные часы с выпуклым циферблатом. В боковой стене имелась еще одна дверь, ведущая в смежное помещение.
        Костигер подвинул стул в середину комнаты, предлагая Искину сесть.
        - Так кто, говорите, сказал вам об инъекциях?
        - Не помню, - сказал Искин, присаживаясь. - Кажется, кто-то из общежития.
        - Общежития… - повторил за ним Костигер.
        - Ну, да, Вальтер.
        Костигер дернул щекой.
        - Альфред, господин Искин. Альфред. Но вам лучше звать меня доктором Костигером, раз уж все зовут меня доктором.
        Искин улыбнулся.
        - Может, все-таки Вальтер?
        - Вы меня с кем-то путаете, - Костигер прошел за стол.
        Искин заметил, как бородач, с удобством устраиваясь на кресле, незаметно выдвинул один из ящиков стола. Его молодой напарник убрал руки за спину. Интересно, что там у него за поясом? Или не интересно? Но глаза - злые.
        - Возможно, просто я знал вас как Вальтера, - сказал Искин.
        - Да? - Костигер сгорал от любопытства и наклонился вперед, закрывая от посетителя вытянутый из ящика пистолет. - Что-то я вас не помню.
        - Только не стреляйте сразу.
        Искин поднял руки.
        - Хорошо.
        Костигер, мгновение подумав, выложил пистолет на стол. Пистолет поблескивал в электрическом свете и, похоже, был новым.
        - Недавно приобрели? - спросил Искин.
        - Да, посоветовали. «Штейр». Он на вооружении у здешней полиции.
        - Угу. А у вашего напарника?
        - Крис, покажи, - сказал Костигер.
        Молодой человек достал из-за пояса такой же новенький «штейр».
        - Забавно, - сказал Искин.
        - А у вас? - спросил Костигер.
        Искин улыбнулся.
        - У меня - ничего. Кроме самого себя. Ах, нет.
        Он покопался в кармане плаща и под прицелом молодого человека выложил «браунинг».
        - Какая кроха! - умилился Костигер.
        - Увы.
        - Так кто же вы такой?
        - А вы присмотритесь, Вальтер, - сказал Искин, качнувшись к столу. - Присмотритесь.
        Костигер вздернул брови. Взгляд его сделался острым. С минуту он внимательно исследовал лицо Искина, глаза, губы, скулы.
        - Вот как, - сказал он потом.
        - Да.
        - Номер третий. Гельмут Фодер.
        - Людвиг.
        - Да-да, конечно, у вас изменилось лицо, мимический рисунок… Людвиг Фодер. Наш третий номер в Киле.
        - Вы сказали «наш».
        Костигер ухмыльнулся.
        - Как причудливо плетутся нити судьбы, - сказал он. - Меньше всего я ожидал увидеть здесь вас, Людвиг. Нет, меньше всего я ожидал увидеть Кинбауэра.
        - Он же умер, - сказал Искин.
        - Это абсолютно точно. Поэтому и меньше всего. Представьте, какой был бы сюрприз. Надеюсь, вы не в обиде на меня за прошлое? А то ваше появление поневоле вынуждает меня думать о том, что вы исполнены мстительных намерений.
        - Это не так.
        Костигер посмотрел на «браунинг».
        - То есть, вы искали не меня?
        - Я работаю в филиале «Альтшауэр-клиник». Мы занимаемся магнитонной терапией.
        - И имеете лицензию?
        - Да.
        - Так-так. То есть, если можно так выразиться, став беженцем из Фольдланда, вы пошли по профилю?
        Искин пожал плечами.
        - Вы, получается, тоже. В последнее время в городе, - сказал он, - санитарной службой стали фиксироваться случаи вакцинации саботажными юнитами, третья и четвертая стадии развития колонии. Этим уже заинтересовалась служба безопасности Остмарка. Ну а я предпринял собственное расследование, которое и привело меня к вам.
        - Но служба безопасности еще не в курсе? - спросил Костигер.
        - Думаю, им нужно больше времени.
        - Это хорошо. Возможно, мы успеем закончить наши дела.
        Искин поморщился.
        - Не стоит, Вальтер. Мне вся эта ситуация с юнитами осточертела, и я хотел бы ее прекратить.
        Костигер подпер щеку кулаком и превратился в заинтересованного слушателя. Борода, узкий лоб, острый нос. Усы.
        - И как же это, позвольте спросить?
        - Я думаю, что вы украли часть запасов со склада Киле-фабрик, - сказал Искин. - Я хочу их уничтожить.
        - Как вы не вовремя, Людвиг!
        - Почему?
        - Я тоже хочу избавиться от юнитов, тем более, что они бесполезны. Уж вы-то знаете об этом поболее моего, - сказал Костигер. - Но я хочу на этом еще и заработать. Вот и все.
        - Почему юниты бесполезны? И вы, и я видели эффект от их применения. Я не думаю, что они никуда не годятся. Возможно, старые версии…
        - Нет никаких старых версий, - сказал Костигер.
        - Почему? Я знаю, что они есть, - сказал Искин.
        - Значит, вы ничего не поняли в том, что происходило на Киле-фабрик.
        Молчание длилось с минуту. Альфред-Вальтер, видимо, размышлял, стоит ли посвящать бывшего подопытного в подноготную всей юнит-технологии.
        - Хотите есть? - спросил он, выпрямившись.
        Искин кивнул.
        - Да, если можно.
        - У нас есть колбаса, сыр и рисовый концентрат. Крис его исключительно хорошо готовит. Вино или кофе?
        - Кофе, - сказал Искин, - только очень сладкий.
        - Извращение, ну, что ж, у каждого свои слабости, - улыбнулся бородач. - Крис, займись, пожалуйста.
        Постояв, молодой напарник шагнул к выходу в коридор.
        - А вам, доктор? - спросил он, взявшись за дверную ручку.
        - Бутерброд с сыром и бокал вина, - сказал Костигер. - Наш гость, думаю, не против основательно подкрепиться, так что и ему, и себе свари каши.
        - Хорошо.
        Крис вышел.
        - Кто он вам? - спросил Искин.
        - Племянник.
        - Бежал вместе с вами?
        - У него есть за что не любить Фольдланд, - сказал Костигер.
        - А у вас?
        - Ну, я не являюсь поклонником Штерншайссера. И я вижу, куда там все катится.
        - Куда?
        - К войне.
        Костигер поморщился, опустил взгляд, пальцем покрутил «штейр» на столешнице. Губы его изогнулись в усмешке.
        - Я понимаю, - сказал он, - я как бы сам этому способствовал. Не в прямом смысле, но косвенно однозначно. «Солдаты Родины» - это же тоже была работа на войну. И вообще… Во что мы превратили Фольдланд? Вы давно там не были?
        - Шесть лет, - ответил Искин.
        - А я выехал полгода назад.
        - Выехали?
        - Именно выехал. И прихватил племянника, к которому как раз можно применить «сбежал». Вы, наверное, уже знаете, Людвиг, что Киле-фабрик теперь прочно связана с грандиозным обманом руководящего состава страны и партии. Рамбаум провел ревизию после смерти Кинбауэра, и все мы остались не удел. Подопытных поместили обратно в Шмиц-Эрхаузен, Берлефа повесили, Сильессона, которого вы знаете как Ральфа, посадили на семь лет, потому что он вел основную документацию и, соответственно, прямым образом участвовал в афере, Эриха Штильмана по ходатайству отца, он у него - крупная фигура, взяли в армию, Марк Незнански, уехал в какой-то маленький городок на западе простым преподавателем, а мне, как и Незнански, выписали «волчий билет».
        - То есть, вас выпустили?
        - Через пять лет, в течение которых я, откровенно говоря, перебивался с хлеба на воду. - Альфред-Вальтер поскреб ногтями трещинку в лаковом покрытии столешницы, посмотрел на Искина. - Я работал стекольщиком, слесарем, продавцом в табачной лавке, занимался починкой велосипедов и радиоприемников, клал кирпич и выводил крыс. Вы можете представить меня в роли работника коммунальной службы в противогазе и с газовым баллоном на спине?
        Искин снова пожал плечами.
        - Так вот, - продолжил Костигер, - о Фольдланде. Подавляющее большинство народу там сейчас находится в приподнятом, чуть ли не экзальтированном состоянии. Я бы предположил поголовную вакцинацию юнитами порядка, если бы не знал, что с этими юнитами у нас были многочисленные сбои и отказы. Ну и, соответственно, в широкие массы они пойти никак не могли. А после смерти Кинбауэра и комиссии Рамбаума их применение и вовсе стало невозможным. Какой вывод? Эта волна энтузиазма, воодушевления и обожания канцлера поддерживается газетами, радиостанциями, кинофильмами и массовыми мероприятиями. Всюду говорят о скором славном будущем и возрождении Асфольда.
        - Здесь тоже, - вставил Искин.
        - Да? - удивился Костигер. Он качнул головой. - Дурачье. В Фольдланде сейчас бредят новыми жизненными пространствами, завоеванием Европы. Всей Европы. И это всерьез. В каждой общине, городе, округе созданы военизированные формирования. Где под эгидой партии, где под эгидой армии, где при поддержке местных толстосумов. «Штурмовики», «юнгесблут», «айзенхельм» и прочие, и прочие. Это национальная идея. Мы завоюем мир! Мы принесем новый порядок! Это витает в воздухе, как зараза. Человеку невосприимчивому кажется, что люди от мала до велика, кричащие «Асфольд, Асфольд!» и «Хайль Штерншайссер!», сошли с ума. Сумасшедшие, понимаете?
        Искин кивнул.
        - Я сидел в Шмиц-Эрхаузене с этим пониманием.
        - Да, но вы - коммунист, а я аполитичен, хоть и вступил в свое время в национальную партию. К тому же десять лет назад это повальное сумасшествие совсем не бросалось в глаза. Мне, по крайней мере, не бросалось. Повторюсь, такое ощущение, что сейчас все эти толпы, кружащие с факелами по городам и прославляющие бывшую империю, охвачены кровожадным безумием. Жуткая пляска Святого Вита охватила страну. Поэтому я счел за лучшее оттуда убраться, как только представилась такая возможность. Я продам юнитов и с легким сердцем отправлюсь за океан.
        - Предлагают хорошую сумму?
        - Представьте, - сказал Костигер. - Видимо, потому, что я знаю меру. И знаю, что юниты ни коим образом не помогут покупателям.
        - Но они считают, что помогут, - сказал Искин.
        Альфред-Вальтер улыбнулся.
        - Это их право.
        - А вы не боитесь…
        - Когда колонии выйдут на четвертую стадию, я буду уже далеко. Продукт я показал. Люди убедились, что он работает. А то, что они получат в результате, ни коим образом меня уже не волнует.
        В дверях на мгновение появился Крис.
        - Еще пять минут, и будет готово, - объявил он.
        - А как вы вынесли контейнер с юнитами? - спросил Искин.
        - Я же не спрашиваю, как вы сбежали, - шутливо погрозил пальцем Костигер. - Вынес. В любом случае это было не трудно. Кроме того, я украл их три. И, честно говоря, жалею, что не больше.
        - Но там же белковый раствор…
        - Нет никакого раствора. Юниты прекрасно существуют и без него.
        - Простите, Вальтер, - мотнул головой Искин, - Кинбауэр однозначно… Он же рассказывал, что юнитам необходима защита от агрессивной среды.
        Он умолк. Костигер ждал.
        - Это вранье? - спросил Искин.
        - Я вам могу сказать, Людвиг, что Рудольф сам не понимал, что такое юниты и для чего они предназначены. Про защитные белковые оболочки ему рассказали в одном из институтов, где он консультировался, и он тут же придумал их для своего проекта и получил несколько тысяч марок на воспроизводство растворов. Но юнитам они были не нужны.
        - Тогда что такое - юниты?
        - Прекрасный вопрос! Вы видели их вживую?
        - Скорее, вмертвую. В «Альтшауэр-клиник» мне доводилось извлекать колонии.
        - Прекрасно! - обрадовался Костигер. - Значит, вы имеете о них хоть какое-то представление. На первый взгляд, мелкая металлическая пыль, так?
        - Так, - сказал Искин.
        - И на второй тоже. Кинбауэр возил эту пыль в Мюнхенский технологический, к Руске, который занимается электронными микроскопами. Четырехсоткратное увеличение выявило у этой пыли лишь странный структурный рисунок. И все.
        - Тогда…
        - Хотите, расскажу, откуда у Рудольфа появились юниты? - спросил Костигер.
        - Хочу. Но вы откуда это знаете? - поинтересовался Искин.
        - Кинбауэр сам мне рассказал. Мы иногда с ним… В общем, ему было недостаточно вас в роли слушателей, тем более, что он не говорил вам правды, а мне…
        - Извините.
        Напарник Костигера открыл дверь и внес жестяной поднос.
        - Ах, да-да, Крис, мы почти готовы, - заявил Альфред-Вальтер, очищая стол от бумаг. - Разрешите, я уберу.
        Он отправил оба пистолета в ящик стола.
        На подносе оказались две миски с разваренной рисовой кашей, две кружки с кофе, пирамидка из тонко нарезанных бутербродов и бокал с красным вином. Одну из мисок Крис поставил напротив Искина, предварительно положив салфетку, выдал ложку.
        - Ешьте.
        - Спасибо.
        Искин придвинул стул, выцепил себе бутерброд. Крис с боковой стороны подсел третьим. Странная у них получилась компания.
        Жуя кашу, Искин вспомнил Стеф, как она радовалась, когда сварила концентрат имени господина Пфальца, как мечтала полить его вареньем, как складывала картонку с остатками, приберегая их на следующий день. Это уже не вернется. Каша застряла в горле, слиплась комком. Искин отложил ложку, отхлебнул кофе из кружки.
        - По-моему, недурно получилось, - сказал Крис, глядя на Лема. - Или нет?
        - Нет-нет, хорошо. Просто… пусть остынет, - сказал Искин.
        Костигер, пригубив вина, откинулся на спинку кресла.
        - Мы как-то выпили с Кинбауэром, - сказал он. - Он искал компании, ему нужно было поделиться, и я слегка проявил инициативу. Достал чешской «бехеровки», которую он трепетно любил, предложил отметить какой-то наш очередной успех. Не с Ральфом же ему пить? Про Штильмана уже и не говорю. А в одиночку, согласитесь, Людвиг, пить глупо. Чистый перевод хорошего продукта.
        Искин откусил бутерброд. Крис наворачивал кашу, деликатно постукивая ложкой о стенки миски. Костигер бросил взгляд на часы.
        - Кого-то ждете? - спросил Искин.
        - Покупателя на остатки юнитов, - сказал Костигер. - Надеюсь, вы не будете мне препятствовать в силу то, что я вам рассказал и еще расскажу.
        - Мне полагается поверить вам на слово?
        Альфред-Вальтер повел бокалом в сторону.
        - Увы. Но, думаю, вы поверите. Кинбауэр признавал вас талантливым и достаточно умным человеком.
        - Странно, - заметил Искин. - Мне казалось, он видит в нас исключительно рабочий материал.
        - Материал материалу рознь. От женщин, кстати, оказалось мало толку, даже по программе «материнство».
        - Почему?
        - Вы не даете мне договорить, Людвиг. Имейте терпение, - сказал Костигер и снова отпил вина. - Это был год тридцать первый, возможно, начало тридцать второго. Несколько месяцев до вашего побега и смерти Плюмеля. Возможно, где-то после Сальской области. Мы пили у Кинбауэра дома. Он редко выбирался из Киле, но держал прислугу, поэтому дома было чисто. Помню его выглаженные рубашки. Впрочем, это не важно.
        Рудольф был достаточно проницателен, чтобы видеть, что юниты у нас, вспомогательного персонала, вызывают неподдельный интерес. Вероятно, он догадывался, что и Штильман, и я, и Сильессон отчитываемся кто перед хайматшутц, кто перед «Альтенэрбе», канцлером или Министерством Науки. Он не подпускал нас в бокс с Плюмелем, но понимал, что этим провоцирует всю четверку на определенные действия. Не на бунт, конечно, но, скажем, на воровство контейнеров и растворов с юнитами и преувеличенное любопытство к конвейерной линии и к тому же Плюмелю - определенно.
        С этой стороны, возможно, я это допускаю, наш разговор был им точно рассчитан, несмотря на приличное количество выпитого. Утратив как бы контроль, он поделился со мной сказкой, которую никак нельзя было принять всерьез. И в этом мне чудится удивительная ирония. Сейчас, по прошествии времени, я все больше склоняюсь к тому, что в словах Кинбауэра не было никакой выдумки. Ни на грамм. Он поделился со мной сокровенным.
        - Я уберу миски? - спросил Крис, поднимаясь.
        - Нет, не надо, я доем, я обещаю, - сказал Искин.
        - Лучше налей мне еще вина, Крис.
        Костигер передал напарнику пустой бокал. Крис вышел. Искин, вздохнув, взял свою миску в руки.
        - Если вы не хотите… - начал Костигер.
        - Нет-нет, мне необходимо поесть, - сказал Искин.
        Он набил кашей рот. Костигер улыбнулся.
        - Все дело было в Плюмеле, - сказал он. - Точнее, в Плюмеле и в непонятном каменном, с металлическими вставками конусе.
        Искин кивнул.
        - В колпаке. Я видел.
        - Когда?
        - Однажды, - сказал Искин. - В полубреду.
        - Ну, можно назвать эту штуку и колпаком. Это был то ли тольтекский, то ли ольмекский артефакт. Чуть ли не от нашего гения географии Гумбольдта, который вывез его из Мексики и хранил в своем доме в Берлине. Стоял он потом на каминных полках, пылился на чердаках или использовался, может быть, как ваза или как ночной горшок, об этом можно только догадываться. И у Кинбауэра он оказался совершенно случайно - один из его студентов (Рудольф тогда преподавал в университете) преподнес ему артефакт на день рождения. Знал, что Кинбауэр любит необычные вещи. Тогда, кстати, и выяснили происхождение «колпака».
        Вернувшийся Крис подал Костигеру бокал, наполненный вином, и поставил на стол бутылку, чтобы не бегать вниз еще раз. Альфред-Вальтер благодарно ему кивнул.
        - Собственно, - сказал он, - на этом бы история «колпака» и Киле-фабрик кончилась, не начавшись, если бы у Кинбауэра не было знакомой с душевнобольным сыном. Как вы понимаете, Людвиг, я говорю о Карле Плюмеле. Ему тогда было около шестнадцати. Он был крупный, рыхлый парень, слегка медлительный и редко понимающий что-то с первого раза. Интереса, как сказал мне Кинбауэр у него было два: есть и играть. Фольдланд выбирался из войны, биржи росли, коммунисты и социал-демократы бились с националистами, а Штерншайссер еще не был канцлером и не провозглашал манифест о самоочищении нации от врагов государства, евреев и слабоумных.
        Что сделал Карл в доме Кинбауэра первым делом, так это напялил «колпак» себе на голову. Его голова замечательно к артефакту подошла. Рудольф уже хотел отобрать игрушку у дебила, как заметил, что «колпак» сыплет блестками. Без головы Плюмеля артефакт работать не захотел. Даже когда Кинбауэр по очереди использовал свою голову и голову соседки. Карл оказался незаменим.
        - Почему? - спросил Искин.
        - Вы слышали о волнах Бергера? - спросил Костигер.
        Искин поставил миску на стол.
        - Вы про мозговые волны?
        - Да, - сказал Костигер. - Бергер как раз открыл их. И версия Кинбауэра, а я с ней согласен, состояла в том, что волны мозга Карла Плюмеля каким-то образом служат ключом к взаимодействию с артефактом. Видимо, как раз из-за его умственной отсталости. Как рассказывал Рудольф, он был ошарашен. Он взял отпуск, уговорил знакомую передать Карла под его надзор и занялся экспериментированием с «колпкаком». Но ладно, сыплет «колпак» блестками и сыплет. А зачем, с какой целью? Добиться что-либо от Карла было сущим мучением, пока, в конце концов, Кинбауэр не выяснил, что Плюмель просто хотел играть. Рудольф собрал блестки. Это оказался какой-то мелкий, кисловатый на вкус металлический порошок. Что с ним делать, было не понятно. Тупик. Тольтеки, ольмеки или бог знает кто еще не потрудились оставить инструкцию.
        Альфред-Вальтер в два глотка опустошил бокал. Искин взялся за кружку с кофе. Ему вдруг подумалось, что да, правда может быть и такой. Главное, она согласуется с выводами Рамбаума. Был «колпак», а все остальное - фикция.
        Но Кинбауэр, конечно, наворотил вокруг. Зачем? Боялся, что «колпак» и Плюмеля никак нельзя предъявить как технологию? Или боялся, что узнай кто, на чем зиждятся его разработки, он, Рудольф Кинбауэр, будет уже не нужен?
        - То есть, вы знали… - произнес Искин.
        - Я ничего не знал, - сказал Костигер. - Если бы вы услышали детскую сказку, вы бы восприняли ее как реальность? Тем более, что разговор был единственным, а дальше потянулась обычная рутина с опытами. Вы, Людвиг, лучше не отвлекайте меня, я еще не закончил.
        - Молчу, - сказал Искин.
        Крис фыркнул и, собрав посуду, исчез за дверью. Костигер посмотрел ему вслед.
        - О чем я?
        - О металлическом порошке.
        - Да, о нем. Нет, о тупике, в котором оказался Кинбауэр. Порошок - это просто порошок. Не лечебный, не взрывоопасный, не токсичный. Мелко дисперсная хрень. В сущности, даже делать его в промышленных масштабах, имей он какие-то полезные свойства, не представлялось возможным. Тупик, самый настоящий.
        А потом Карл стал играть им в «войну». Кинбауэр сказал, что едва не отмахнулся от желания дебила показать ему, как это происходит. Вы же помните, Людвиг, Плюмель еще и говорил, глотая буквы, его иной раз невозможно было понять.
        Искин кивнул. «Я - кооль мира!» - вспомнилось ему.
        - Кинбауэр сказал мне, что весь порошок он тогда собрал в жестяную ванночку размерами сантиметров сорок на тридцать, - продолжил Костигер. - Вышло немного, едва дно закрыло. Карл сел у этой ванночки в своем «колпаке», Кинбауэр встал рядом, и на его глазах порошок на дне зашевелился, разделился на две примерно равные фракции и развернул военные действия. Одни крупицы нападали на других, врывались на чужую территорию, собирались над врагами в комки и рассыпались после. Побежденные темнели и больше не шевелились. «Как это?» - спросил Кинбауэр. «Я говою им!» - ответил Карл.
        Кинбауэр сказал мне, что идея вживления крупиц этого чудесного порошка в человека родилась именно во время войны на дне ванночки. Он подумал: если Карл будет задавать изначальные параметры, эти крупицы, эти юниты будут следовать им, превращая человека в послушное орудие. Потом он подумал: «Неужели один только Карл?».
        Вот из чего возникли Киле-фабрик и юнит-технологии.
        - Но почему он вдруг решил, что юниты смогут существовать в чужом теле и, тем более, подчинять его себе? - удивленно спросил Искин.
        - Не знаю, - сказал Костигер. - Возможно, это было наитие. Ведь, в сущности, так оно и вышло. Кинбауэру был нужен только материал для экспериментов.
        - И он нашел его в Шмиц-Эрхаузене.
        - Да. Его идея понравилась Кнопке и кое-кому еще. Многие питали слабость к управлению массами. А Рудольф пообещал быстрый результат. В том смысле, быстрый, что в течение двух-трех лет.
        - То есть, Кинбауэр просто стал колоть нам юнитов?
        - Сначала скармливал, но это не дало никакого эффекта. Оказалось, что юниты должны проникать в тело через кровь. А дальше, насколько я понимаю, перед ним встала задача научить Карла мысленно программировать юнитов.
        - А перфокарты?
        Костигер махнул рукой.
        - Это так, для отвлечения внимания. Все остальное, насколько я понимаю, создавалось исключительно как туман, призванный скрыть истинное положение дел. Едва только через три-четыре месяца появились первые обнадеживающие результаты, Кинбауэр по собственным чертежам принялся строить производственную линию. Как вы понимаете, «производственную» надо взять в кавычки. Одновременно он начал, скажем так, подводить под юнитов теоретическую базу. Именно тогда появились и концепция белковых оболочек, и общая концепция юнит-колоний, которая, в конце концов, сыграла с Рудольфом злую шутку.
        - Почему? - спросил Искин.
        - Потому что Руди был туп, - сказал Костигер.
        Искин тряхнул головой.
        - Объясните, пожалуйста, Вальтер.
        - Смотрите, Людвиг, - Костигер придвинулся к столу и отставил бутылку, чтобы не мешала жестикуляции. - Он разработал четыре стадии развития колоний, сроки их прохождения, три специализации: «порядок и подчинение», «саботаж», «солдаты Родины», «материнство» появилось уже позднее, и с одной стороны это здорово упрощало и структурировало работы с юнитами, а Карлу и вам нечего было додумывать самостоятельно. Но, с другой стороны, эти рамки со временем стали похожи на тиски.
        Возьмем те же сроки. Полгода на полноценную колонию. На это, с подачи Кинбауэра, мысленно программировал юнитов Плюмель, эти сроки внушались вам… Простите, я отвлекусь на очень важную ремарку, Людвиг. Вы должны знать, что юниты устанавливали некую симпатическую связь со своими носителями. Например, те, кто имели представление о специализации юнитов, гораздо четче выполняли запрограммированные задачи, чем те, которые этого представления не имели. Соответственно, те, кто верил, что юниты постоянно обновляют версии, получали подтверждение этого, хотя никаких различий, в сущности, Плюмелем задаваться не могло. Это к вопросу о старых и новых версиях, вы спрашивали. Собственно, все лекции Кинбауэра, прочитанные вам до и после вакцинации, несли лишь одну задачу: дополнительно подстроить ваш разум к действиям юнитов. Это очень-очень тонкая тема. Но мы о другом. О тисках. Да, я это помню.
        В чем была глупость? В том, что потом очень трудно поменять концепцию, рабочую программу и у Карла, в особенности, у него, и у вас. Попробуй вам, Людвиг, сказать, что следующая партия юнитов в два раза быстрее достигает четвертой стадии, вы ведь засомневаетесь.
        - Засомневаюсь.
        - А сколько длились стадии у тех, кого вы выявили в своей клинике?
        - По разному, - сказал Искин. - Но все равно короче, чем у стандартной колонии.
        - Знаете, почему?
        Искин задумался.
        - Симпатическая связь?
        Костигер улыбнулся.
        - Не совсем. Юниты не могут влиять на сроки развертывания. А вот человек может. Каждому, кого я вакцинировал…
        - Инъектором?
        - Да, безыгольным, в плечо. Каждому я говорил про три или даже два месяца. Говорил, что они почувствуют себя новыми людьми.
        - Прямым текстом?
        - Ну, не совсем. Мы там еще давали… Важно было не это, важно было закрепить срок. Понимаете? Носители сами, с моей подсказкой, устанавливали для юнитов срок формирования колонии.
        - Не понимаю, - сказал Искин.
        Костигер сморщился.
        - Я, честно говоря, и сам не до конца. Но факт, факт! А Кинбауэр об этом даже не задумывался. Вбил себе в голову эти три, ну, четыре программы. Плюмелю их вбил. Полгода. Четыре программы. Но хоть раз задался вопросом, что он вообще использует? Для чего этот инструмент предназначен? Может ольмеки порошок в рот набирали и зубы им чистили!
        - А вы знаете, для чего?
        - Нет! И я не знаю! Но я вам хочу сказать, Людвиг: то, что придумал Кинбауэр, оно, конечно, работало. Вы и сами это знаете. Но оказалось, что работало оно не совсем так, как ему и всем остальным хотелось. Лучше всего дело обстояло с «саботажными» юнитами. Карл, видимо, воспринимал эту программу как баловство, как шалость, как игру. С «саботажными» почти никогда не случалось сбоев. У меня их было больше всего, на них я и показывал, чем обладаю. Вы же в курсе про случаи спонтанного хулиганства в городе?
        - В курсе, - сказал Искин.
        Костигер потряс пальцем.
        - И люди, мальчишки и девчонки, не знали, что они вакцинированы. Сработала программа, и вот они уже будто бы по собственной воле бьют стекла, лупят прохожих и грабят лавки. Просто все разом.
        - Если никто не знал о юнитах, откуда узнала санитарная служба?
        - От моего потенциального покупателя, - улыбнулся Костигер. - Ему же нужно было убедиться, что это не пустышка, а реально работающая вещь. Вот он анонимным звонком в санитарную службу и выразил озабоченность.
        - Понятно.
        - С «солдатами Родины» Плюмелю было уже сложнее. Рудольф несколько раз срывался, пытаясь добиться от дебила, чтобы юниты убивали страх, останавливали кровотечение и заживляли раны. Карл, оказывается, жутко боялся пораниться, поэтому его часто «клинило» в процессе. Кинбауэр мне этого, конечно, уже не рассказывал, но у меня все-таки есть глаза и мозг. - Костигер коснулся пальцем виска. - Я умею анализировать и сопоставлять. В том числе, и кучу отказов по этому направлению в самом начале. Правда, судя по всему, Рудольф кое-как втолковал затем нашему Плюмелю, что как раз серьезно пораниться юниты по этой программе никому не дадут, что он спасет кучу жизней и должен преодолеть себя. Тогда дело сдвинулось. Но, как выяснилось, радоваться было рано.
        Как ни странно, бесстрашие породило неадекватность восприятия, когда солдат мог просто сунуться под обстрел, считая себя бессмертным. На объявленных для испытания учениях вакцинированный юнитами взвод проявил подлинный героизм, но весь полег под условным пулеметным огнем.
        Вот скажите, Людвиг, почему бы Кинбауэру не сообразить, что жесткие ограничения не доведут его юнитов до добра? А ведь он уже растрезвонил, что за «солдатами Родины» будущее всех родов войск.
        Костигер сморщился.
        - Когда вдруг возникла необходимость управлять колониями юнитов дистанционно, - сказал он, - посредством радиосвязи, волн определенной частоты, выяснилось, что втолковать Карлу это невозможно. А Штерншайссер уже растрепал, что его агенты, которые не знают, что они вакцинированы, наводняют Европу и в нужный момент буквально по щелчку его пальцев устроят диверсии на важных военных и промышленных объектах. Помните эти пароксизмы европейского страха, обустройство глушилок на пограничных пунктах и стремительное производство магнитонных аппаратов?
        - Я лежал у вас в Киле, - сказал Искин. - Я не могу этого помнить.
        - Ах, да, простите. Ну а с «порядком и подчинением» было еще хуже, чем с «солдатами». Карл Плюмель не знал таких понятий, они просто отсутствовали в его слабоумном мире. Тем более, что Кинбауэр и сам не представлял, кому должен подчиняться вакцинированный гражданин - местной власти, отцу, матери, канцлеру, начальнику, господу Богу. Следовать человеку законам или заповедям? Или устоявшемуся образу жизни? Выполнять все предписания или часть из них игнорировать? А что, если человек нарушал закон, не зная о нем, или был вынужден нарушить его в силу обстоятельств? К тому же оказалось, что у носителей совершенно разные представления о порядке и подчинении, и двух человек юниты просто свели с ума. Тем не менее Кинбауэр ни за что не хотел отступаться от этого направления. Во-первых, этому способствовали вы, Людвиг, и восторг Штерншайссера…
        Искин мрачно кивнул.
        - Мне показывали кино.
        Альфред-Вальтер посмотрел остро, но комментировать не стал.
        - А во-вторых, Сальская область, - продолжил он. - Но там все сложилось удивительным образом.
        - Я знаю.
        - Что-то вы слишком много знаете.
        Искин криво улыбнулся.
        - У меня было много свободного времени.
        - Ладно, - сказал Костигер, - я к вам в тайник не лезу. Просто хочу сказать, что мои покупатели хотят приобрести именно орднунг-юниты. У меня их немного, всего десяток доз. И я, честно говоря, не знаю, сколько там живых юнитов, а сколько мертвых. То, что они будут работать, как им захочется, я вам только что объяснил. Поэтому не считаю это ни предательством, ни передачей секретных технологий. Юниты эти последние, ничего иного, кроме как вколоть их кому-нибудь, они сделать с ними не смогут. А что там будет с носителем… Скорее всего, ничего, но у меня будет несколько месяцев форы.
        - Сколько платят? - спросил Искин.
        - Пять тысяч марок.
        - Ого!
        - Если вы хотите небольшую долю… - сказал Костигер.
        - Не хочу, - сказал Искин. - Я просто хотел бы удостовериться…
        Он умолк, так как в дверях, вытирая руки полотенцем, появился Крис.
        - Едут, - сказал он, - промелькнули на повороте у холма.
        - Ага, - Костигер поддернул рукава свитера, сначала застегнул, а потом расстегнул пуговицы на пиджаке, посмотрел на Искина. - Людвиг, вы не могли бы посидеть пока в комнате?
        - Меня у ворот ждет такси, - сказал Искин.
        - Такси? Я скажу, что это для Криса, что он собрался за покупками, - выйдя из-за стола, Костигер повел гостя в боковую комнатку. - Мне бы не хотелось нервировать покупателей, - объяснил он. - Еще подумают, что я веду двойную игру. Дело достаточно щепетильное. Секретное. Пять тысяч марок.
        Он освободил от одежды угол узкой кушетки.
        - Посидите здесь.
        - Надеюсь, это ненадолго.
        - Минут пять-десять. Я покажу юнитов, - Костигер прихватил с пола небольшой чемодан. - Получу деньги. Думаю, никаких сложностей.
        - А кто покупатели? - спросил Искин.
        - А какая разница? - пожал плечами Альфред-Вальтер. - Им все равно ничего не светит.
        - Может, они опасны.
        - Я их обаял и убедил, что никаких проблем в моем случае не будет. Партия орднунг-юнитов - единственная, действуют они на свой страх и риск. «Саботажные» все ушли в дело.
        Искин огладил ладонью ткань кушетки.
        - Я хотел вас убить в самом начале, - признался он. - У меня были такие намерения. Я хотел поставить точку.
        - Каких только глупостей не делают люди, - улыбнулся Костигер и повторил еще раз: - Пять-десять минут. И ни звука.
        Он прикрыл за собой дверь.
        Искин огляделся. Комнатка была мала. Кроме кушетки в ней находились шкаф и бюро непрезентабельного вида. Светлые обои на стенах кое-где отошли, демонстрируя пятнистую штукатурку. В углу пылилась стопка скоросшивателей, оставшаяся, видимо, от прошлых владельцев фабрики. За грязно-серыми занавесками пряталось окно.
        Костигер за дверью что-то спросил. Его напарник ответил. Голоса звучали неразборчиво. Потом стало тихо.
        Искин сложил ладони на коленях. Значит, ничего не работало, подумалось ему. Но все повелись, все представили, что это работает, потому что всем этого хотелось. А я застрелил пять человек.
        Он вздохнул. Почему вы врали мне о версиях? - спросил Искин малышей. Их же не было. Но малыши не согласились. Они дали понять ему, что верили в это вместе с ним. Он верил. Они верили. Они находили знаки.
        Да, согласился Искин, я верил. Как дурачки верят в Асфольд. Как Стеф верила, что однажды окажется у моря. Ничего не сбылось, не сбудется, не случится. Чувствуя, как что-то смерзается в груди, в сердце, он потер лицо. Что дальше? Эпопея с юнитами завершилась. Ну, почти завершилась. И, скорее всего, его ищет криминальная полиция. Что он им скажет? Стоит ли им что-либо говорить?
        Искин сунул руки в карманы плаща и нашел в одном «беретту». Надо же. Вальтер оказался дилетантом, не обыскал, а он сам совсем забыл о пистолете. Сколько там осталось патронов? Он хотел было уже выщелкнуть магазин, чтобы проверить, как услышал множественный топот - не один, не два, человек пять или шесть входили в соседнюю комнату.
        - Проходите, - услышал он громкий голос Альфреда-Вальтера.
        Осторожно встав, Искин шагнул к стене рядом с дверью, чтобы лучше слышать, что происходит у Костигера. Скрипнуло кресло, что-то стукнуло, кто-то покашлял.
        - Вина?
        - Нет. Что там за автомобиль на выезде? - спросил глухой голос.
        - Такси. Я вызвал его племяннику, - сказал Костигер. - Ему надо будет съездить в город.
        - А, деньги сразу в банк? - говоривший хмыкнул. - Я бы сделал также. Но мы и сами могли его подвезти.
        Вспыхнул короткий смех.
        - Спасибо, не стоит. Крис, подай чемоданчик, - распорядился Костигер.
        - Конечно, дядя Альфред.
        Искин расслышал шаги, близко с дверью тихо звякнуло, шаги сместились в сторону.
        - Вот.
        Раздался щелчок, видимо, Костигер раскрыл чемодан.
        - Любуйтесь, господа.
        - Десять капсул? - спросил все тот же глухой голос.
        - Да, - ответил Костигер. - Десять капсул, юниты в физрастворе, готовы к применению. Процедуру я вам описал. Стопроцентных гарантий, как я сказал, дать не могу.
        - Ойген, пересчитай.
        Капсулы зазвякали в неумелых руках.
        - Десять, Лукас.
        - Последние?
        - Увы, больше нет, - сказал Костигер. - Как вы знаете, Киле-фабрик закрыли, направление признано бесперспективным. Здесь все, что осталось.
        - Ну, нам больше и не надо. Ойген.
        Раздался повторный щелчок. Чемоданные углы царапнули столешницу.
        - Я, конечно, понимаю, что это не мое дело, - сказал Костигер, - но хотелось бы понять, зачем вам юниты? Их слишком мало для массовой вакцинации, а воссоздать их никто не сможет.
        Стало тихо. В тишине поскрипывали полы. Обладатель глухого голоса раздумывал, наверное, с полминуты.
        - Нам и не нужны массы, - произнес он наконец. - На самом деле необходимо, чтобы нам подчинялись люди, занимающие ключевые посты. Например, канцлер Шульвиг на октябрьском заседании бундесрата по поводу объединения двух стран. Странно, что в Фольдланде до этого не додумались.
        - Да, странно, - согласился Костигер.
        - Деньги, дядя, - напомнил ему Крис.
        - Ах, конечно! Господин Лукас, вы получили товар, и я бы хотел расчета.
        - Конечно, - сказал обладатель глухого голоса, - все по еврею Марксу, который в этом смыслил больше всех. Так сказать, живое исполнение формулы товарно-денежного обращения. Вы не еврей, нет?
        - Нет, - сказал Костигер.
        - Это хорошо. Я признаю, что за товар должны быть заплачены деньги. Виктор.
        Искин услышал шаги, потом шлепок пачки купюр на стол.
        - Здесь всего тысяча, - после минуты молчания удивленно объявил Костигер.
        - Согласитесь, это неплохо, - произнес хриплый голос.
        - Мы договаривались о пяти.
        - Увы.
        - Я не могу…
        Потом Искин оглох от выстрелов. Бах-бах-бах-бах! Бах-бах! Костигер вскрикнул всего раз. Его племянник не успел сказать ни слова. Пули впивались в тела и в стену, за которой стоял Лем. Одна насквозь пробила дверное полотно.
        Искин присел. Пальцы сжали «беретту». Мальчики под кожей принялись торопливо заводить магнитонную спираль.
        Ох, Вальтер! Вальтер просчитался. Юниты - последние, и вряд ли их продавец нужен покупателям живым после совершения сделки. Такие дела всегда решаются очень просто. И информацию о предназначении подготовленных капсул ему раскрыли только потому, что были убеждены в том, что слушатель ни сейчас, ни позже не разгласит информацию третьим лицам. То есть, скоропостижно скончавшись, унесет тайну с собой в могилу.
        Замечательные глупцы! Надеются с помощью орднунг-юнитов подчинить себе канцлера Остмарка. Самое гнусное, у них может получиться.
        Бах! Бах!
        Два последних выстрела были сделаны уже в мертвецов. В воздухе запахло порохом. Искин услышал, как стрелявшие перезаряжаются.
        - Виктор, собери деньги, - приказал хриплым голосом тот, кого Костигер назвал господином Лукасом. - Ойген, проверь комнату. Я буду в машине.
        Звякнули гильзы. Скрипнув подошвами, господин Лукас вышел. Скорее всего, он прихватил и чемодан. Искин вытянулся, прижался к стене. Он переложил «беретту» в левую руку и наставил ладонь правой на то место, где окажется человек, шагнув в комнату.
        - Черт! - услышал он недовольный голос Виктора. - Две банкноты в крови.
        - Две - не десять, - ответил ему напарник.
        - Я тоже подумал, нахрена нам платить? Он ворованными юнитами торгует, а мы ему плати? По нему, наверное, хайматшутц плачет.
        - Ты лучше молись, чтобы он нас не нахлобучил в результате.
        - Куда ему!
        Искин услышал, как Ойген перешагивает через лежащего. Дверь приоткрылась. Рука с пистолетом проскользнула в щель первой.
        - Да тут бардак!
        - И что, ничего ценного? - спросил Виктор.
        - Погоди.
        Дверь закрывала Искина, на время делая его невидимым для заглянувшего в помещение. Ойген просунулся вперед. Его светлая голова показалась на фоне оконных занавесок. Молодой, лет двадцати пяти парень. Убийца. Несколько капель крови темнели на подбородке.
        Потом две вещи случились одновременно.
        Повернув голову, Ойген увидел Искина. Мальчики-юниты, не дожидаясь команды, разрядили в него спираль.
        - О…
        Треснула дверь. Звонко брызнула осколками оконная рама. Парня в плеске занавесок вынесло в окно. Мелькнули зеленые штаны, подошвы ботинок, и он исчез, канул внизу. А руку Искина тут же скрутило жгучей болью. Он сполз на пол. Малыши в панике перезаряжали спираль, и успокоить их не удавалось.
        Как еще с левой стрелять?
        - Ойген!
        Виктор, не без основания полагая, что с Ойгеном что-то случилось не по его воле, принялся с криком палить в приоткрытую дверь. Бах! Бах! Бах! Его, видимо, от страха переклинило. Он даже не задавался мыслью, что напарник попадет под огонь, если все еще находится в комнате. Пули оставляли отверстия в обоях, вонзались в бюро, выбивали щепки из косяка. Две ушли в кушетку.
        - Сдохни! Сдохни, сволочь!
        Виктор прекратил стрелять, только когда в обойме не осталось патронов. Искин услышал, как опустошенный магазин упал на пол, а новый со скрежетом и под причитания: «Ну, входи же, сука, входи!» безуспешно пытается втиснуться в рукоятку. Он выполз в проем. В глазах плыло. У самой двери лежал Крис с залитым кровью лицом. Высокий человек в длиннополом пальто, трясущий мясистыми щеками и суетливо загоняющий в пистолет обойму, стоял от него в одном шаге.
        - Эй.
        Искин приподнял «беретту».
        Человек подпрыгнул от неожиданности. Глаза вытаращились на Искина. Магазин вывалился из пальцев.
        - Ты-ы…
        Искин выстрелил. Промахнулся. Стрелять с левой руки, когда из правой тянут жилы, и все вокруг двоится, оказалось не так легко. Виктор дернулся, побледнел, но, обнаружив, что даже не ранен, сбросил с себя оцепенение.
        - Ах, ты…
        Он кинулся на Искина. Правда, не успел и этого: второй выстрел закрутил его волчком, а третий, когда он упал на племянника Альфреда-Вальтера, оборвал жизнь. Какое-то время Искин в упор смотрел на выбритое и мертвое лицо, застывшее в злобной гримасе с приподнятой верхней губой, потом вспомнил, где его видел.
        Он покупал мясной пирог для Стеф, когда в пекарню По вошел этот, потом назвавшийся Виктором Раухером. И еще, помнится, пообещал всех чистых китайцев сделать грязными. Вот, значит, какие люди хотят творить историю.
        Опираясь на мертвеца, Искин поднялся.
        - Виктор! - донеслось с улицы. - Виктор!
        Искин усмехнулся. Он выбросил «беретту» и подобрал с пола компактный «зауэр» Раухера, зарядил магазин. Боль в правой руке поднялась до плеча, но притихла. Его мальчики, полные свободы юниты, восполняли свое количество.
        Искин знал, через пять-десять минут станет совсем дурно. То, что его шатает сейчас, еще цветочки. Когда-нибудь малыши его сожрут. Да-да. Он поискал взглядом и увидел на полу у стола бутылку с вином. К его удивлению, она не разбилась.
        Пробку - вон. Запрокинув голову, Искин сделал несколько глотков. Краем глаза он смотрел, как
        мертвый Альфред-Вальтер, скособочившись, сидит в кресле. Что-то никому юниты пользы не принесли. Ни Кинбауэру, ни Берлефу, ни Карлу Плюмелю, ни вот ему.
        - Виктор!
        Искин вздохнул и пошел спускаться. Ему не хотелось, чтобы человек с чемоданом капсул плюнул на напарников и уехал. Если уж заканчивать дело, то сейчас. Очень хороший день, почти со всем разобрался.
        - Виктор!
        - Иду, иду, - прошептал Искин.
        Он вышел из здания. Метрах в десяти, сразу за бесформенной фигурой выпавшего из окна Ойгена, разворачивалась к выезду светлая «шкода». Лукас все же решил не ждать своих подручных. Это было расчетливо и благоразумно. Хотя и малодушно. Искин заступил взревевшему автомобилю дорогу.
        Спусковой крючок сработал впустую. Только сейчас Искин сообразил, что, видимо, вставил пустую обойму и не заметил этого. «Шкода» надвигалась. За лобовым стеклом белело сосредоточенное лицо водителя. Лукас с чемоданом казался тенью на заднем сиденье.
        Мальчики, обратился к юнитам Искин, давайте-ка второй раз.

«Зауэр» выскользнул из пальцев. Ладонь открылась в сторону автомобиля. Тяжелые крылья, две фары, вытянутый капот с массивной решеткой радиатора надвинулись, размазались во времени, движение «шкоды» соединилось с дыханием, с током юнитов под кожей, с золотистой полосой солнечного света на камнях.
        Лишь бы не вхолостую, успел подумать Искин.
        В следующий момент пальцы взорвались кровью, ошметками мяса, облетели до голых фаланг. В полутора метрах от Искина «шкода» словно впечаталась в невидимый столб, зад подлетел вверх, водителя в дожде осколков выбросило через лобовое стекло на капот и под ноги, где он застыл нелепым, неподвижным мешком, Лукаса с заднего сиденья перекинуло на переднее, приложило головой о рулевое колесо и приборную панель, затем под силой тяжести зад с грохотом, звоном, треском опустился обратно.
        Искин закричал.
        Он упал и поднялся, прижимая изувеченную руку к животу. Казалось, он сунул ее в огонь. Боль ходила по телу, стучалась в голову. Белели костяшки. Юниты пережимали сосуды. Им было страшно, но они знали свое дело. Искин кричал и стонал. И ковылял к «шкоде». Открыл дверцу, левой рукой выволок мало что соображающего Лукаса. У мужчины был сломан нос и порвана щека, возможно, выбито плечо и сломаны ребра. Искин добавил ему в живот ногой. Счастья тебе, урод!
        - Где портфель? - крикнул он в зажмуренные глаза.
        Плюнул, пошел искать сам. Его трясло. В ушах шумел океан. На передних сиденьях чемодана не было. На задних тоже. Искин нашел его, только обойдя автомобиль. Чемодан вывалился через окошко в задней дверце. По иронии судьбы все десять стеклянных капсул, переложенные какими-то тряпками, уцелели.
        Он расколотил их тут же. Брал каждую и с размаху бил о булыжники, отворачивая лицо от осколков. Десять капсул - десять мокрых клякс и миллион осколков. Потом Искин на какое-то время выключился и очнулся уже метрах в пятидесяти от «шкоды». Кажется, он шел к такси. Кисть правой руки была замотана тряпкой из чемодана.
        Дома раскачивались, мощеный проезд так и норовил встать дыбом. Солнце играло в прятки. Искин то падал, то вставал. Один раз увидел Стеф. Девчонка смотрела куда-то в сторону и обернулась к нему буквально на секунду.
        - Все? - спросила она.
        Искин мотнул головой.
        - Еще чуть-чуть.
        Таксист, увидев его, чуть не рванул с места.
        - О,черт! Вы весь в крови!
        Искин кивнул и выложил банкноту в сто марок, подобранную со стола у Костигера.
        - Все будет ваше.
        Он кое-как забрался на заднее сиденье.
        - Только без полиции, - сказал он, едва не теряя сознание. - Штаны, рубашку и куртку. И обед.
        Таксист помолчал.
        - Я тут видел, ребята из хаймвера проехали, - произнес он.
        - Кончились ребята.
        Таксист хмыкнул.
        - А ты из шуцбунда, значит? - спросил он.
        И, не дождавшись ответа, завел «фольдсваген».
        Эпилог
        Мессер обладал завидным аппетитом. Когда к выносному столику на площадке под тентом с пятнадцатиминутным опозданием подсел Искин, он успел приговорить тушеное мясо в горшочке и теперь, передохнув, разбирался с жареными колбасками и картофельными биточками.
        - Здравствуйте.
        - Здравствуйте, - сказал Искин.
        - Воспользуетесь электрическим меню?
        - Еще работает?
        - Вполне.
        Искин нажал на кнопку на планшете с выбором кофе. Мессер выпрямился от тарелки и какое-то время рассматривал собеседника, медленно двигая челюстями.
        - Плохо выгляжу? - спросил Искин.
        - Ужасно.
        - Такой уж выдался день.
        Перед «Кипарисом» Искин побывал в аптеке, забинтовал руку и увидел себя в зеркале. Черное от усталости, с ввалившимися щеками лицо его не напугало, но расстроило. Себя он едва узнал.
        - А у меня, видите, - указал ножом на тарелку Мессер, - благодаря вам выдалось время полноценно пообедать.
        - Я рад, - сказал Искин.
        Мессер кивнул.
        - Поранились? - спросил он про руку.
        - Да.
        - Это как-то связано с нашими делами?
        - Все уже хорошо.
        - По вам не скажешь.
        Подошел официант. Сиреневый жилет. Серьга в ухе.
        - Господин будет только кофе? - уточнил он.
        - Еще можно порцию гренок, - сказал Искин. - Просто на планшете у вас…
        - Его, в основном, используют только для вызова официанта, - улыбнулся мужчина.
        - Тогда гренки с джемом и кофе, сладкий.
        Официант кивнул.
        - Хорошо. Принесу через пять минут.
        Он удалился, и Искин, чуть морщась, потискал забинтованную руку. Мессер наблюдал молча. Потом, почесав родинку-слезу у глаза, склонился к тарелке.
        Было малолюдно. Буки под порывами ветра шелестели кронами. Где-то вдалеке, словно в другой жизни, сигналил омнибус.
        Официант принес кофе и гренки на блюдце. Искин сразу попросил счет и расплатился. Мессер съел большую часть биточков и колбасок. Наконец он, выдохнув, откинулся на спинку стула и промокнул губы салфеткой.
        - Так что вы хотели мне сообщить, господин Искин?
        Искин пригубил кофе.
        - Я хочу сообщить вам, что юнитов больше в городе не будет, - сказал он.
        Мессер хмыкнул.
        - Вы на сто процентов уверены?
        - На девяносто девять.
        - То есть, Киле-фабрик все же закрылась окончательно?
        - Да.
        Мессер отложил салфетку.
        - Из Киле, как я понимаю, была утечка?
        - Очень локальная.
        - Это как-то связано со смертью некой Лилиан Зуле, оберштурмфюрера хайматшутц, ночью в отеле «Вейзинг» на Мельберг-штросс?
        - Нет.
        - И вас там не было?
        - Я был в другом месте, - сказал Искин.
        - Можно спросить, каком?
        - Я не смогу ответить точно. Я… я был не в том состоянии, чтобы запоминать.
        - Хорошо, - сказал Мессер, - я понимаю.
        - Вы не понимаете.
        - Мне известно, что вы потеряли девушку, которую записали своей дочкой. Насколько я в курсе, ее задушили и чуть ли не в вашей комнате. Криминальная полиция, кстати, хотела бы видеть вас в участке на Литмар-штросс.
        - Они думают, что это я? - спросил Искин.
        Мессер пожал плечами.
        - Не мое ведомство. Думаю, они в тупике. Она была дорога вам?
        - Да, - сказал Искин.
        - И ночью вы искали тех, кто мог ее убить?
        Искин усмехнулся.
        - Я уже разобрался.
        Мессер снова посмотрел на его замотанную руку.
        - Страшный вы, получается, человек. Ничего не скажете по этому поводу?
        - Нет.

«Безопасник» потер подбородок.
        - Хорошо, с этим пусть разбирается полиция. Вы же не собираетесь от нее бегать?
        - Еще не знаю, - сказал Искин.
        - Сколько человек вы убили?
        Искин посмотрел Мессеру в глаза.
        - Хотите зафиксировать признание на диктофон?
        Мессер выложил черную коробочку из нагрудного кармана пиджака на стол, щелкнул кнопкой.
        - Все, не записывает.
        - Извините, Август, мне нечего сказать.
        - Хорошо, а по поводу юнитов?
        Искин взял гренок и обмакнул его в кофе.
        - Недалеко от ферм Грюнерхюгель есть фабрика, там найдете продавца и покупателя, - помедлив, произнес он и опустил гренок обратно на блюдце.
        После того, как Мессер упомянул Стеф, есть ему в «Кипарисе» расхотелось.
        - Я могу хотя бы узнать, кто они?
        Искин кивнул.
        - Продавец - Вальтер, один из бывших подручных Кинбауэра, покупатель - некто Лукас, с ним был еще некто Виктор Раухер. Больше я о них ничего не знаю.
        Мессер достал книжечку в темной кожаной обложке и записал имена карандашом.
        - Если это тот Лукас, о котором я думаю, то он довольно высоко ценится в местном хаймвере, да, пожалуй, и в общереспубликанском. Он жив?
        - Возможно.
        - В каком смысле? - удивился Мессер.
        - Мне было важно уничтожить емкости с юнитами, - сказал Искин. - А не то, что Лукас хотел их опробовать на канцлере.
        Мессер вздохнул.
        - Хотите откровенно?
        Искин сухо улыбнулся. Это было как поощрение.
        - По мне было бы лучше, если бы вы его убили, - сказал Мессер. - Потому что в плоскости политического заговора у расследования не будет никаких шансов на успех. Хаймвер сейчас почти что вторая власть. А может быть и первая.
        - Все замнут?
        - Обязательно. А преступником выставят вас. А юниты вообще пропадут из поля зрения. Он видел ваше лицо?
        - Да. Но он меня не знает.
        - Ладно. Фабрика у Грюнерхюгель?
        - Возможно, там уже полиция, - сказал Искин.
        - Было шумно?
        - Да.
        - Что ж вы сразу-то!.. - вскочил Мессер. - Мне срочно нужно туда.
        Он забыл плащ на спинке стула, вернулся, пожал Искину руку и по буковой аллее быстрым шагом направился к выходу на улицу.
        Берштайн был зол.
        - Лем! Лем, я жду тебя уже шесть часов! - накинулся он на Искина, поднявшегося на второй этаж клиники. - Тебя нет! А полицейские есть! Слава Богу, сейчас уже нет, но были! И клиенты как с цепи сорвались - один за одним, один за одним. Я уже не за себя, я за «Сюрпейн» боюсь!
        Искин нашел в себе силы улыбнуться.
        - Иосиф, я ухожу, - сказал он.
        Берштайн изменился в лице.
        - Куда?
        Искин пожал плечами.
        - Эспаньола, Италия. Мало ли тихих мест?
        Берштайн хмыкнул.
        - Италия-то чем лучше Остмарка?
        - Тем, что там море, мой друг.
        - Это из огня да в полымя. От канцлера к дуче, - раздраженно сказал Берштайн, - не вижу здесь ничего хорошего.
        Он подступил к Искину и снизу вверх заглянул в его лицо.
        - Думаешь, пора собираться и мне?
        - Мне кажется, осенью Остмарк присоединится к великому Фольдланду.
        - Это верные сведения?
        Искин в ответ пожал плечами.
        - Где твоя чуйка, Иосиф?
        - При мне. Нашептывает. А полиция? - спросил Берштайн. - Почему она искала тебя? Ты убил кого-то? Мне ничего толком не сказали, у тебя откуда-то появилась дочь…
        - Да, Стеф, - сказал Искин.
        - Родная?
        Искин качнул головой.
        - Это уже не важно. Мне нужно идти.
        - Что, вот так сразу? - удивился, обеспокоился Берштайн. - Нет, ты постой.
        Он шагнул за стол, постояв там, взялся за ручку сейфа в стене. Нижняя губа его упрямо и угрюмо вытянулась вперед. Дверца сейфа поддалась.
        - Сколько тебе нужно? - спросил Берштайн, ныряя рукой в стальные недра.
        На стол шлепнулись несколько перехваченных аптечными резинками тонких денежных пачек.
        - Нисколько, - сказал Искин.
        - Нет, серьезно, - заговорил Берштайн, заглядывая в сейф. - Двести? Триста марок? Максимум я могу дать тебе триста пятьдесят. Триста восемьдесят. Мне, извини, через два дня платить аренду, так что…
        Еще несколько купюр легли на стол.
        - Спасибо, Иосиф. У меня есть.
        - О, господи, какой дурак! - воскликнул Берштайн. - В кои-то веки еврей расстается с деньгами без всякой для себя выгоды, а он не берет!
        - Иосиф, я бы и так пришел к тебе первому, - улыбнулся Искин.
        Берштайн вышел из-за стола.
        - Ты плохо выглядишь, - ткнул он в грудь Искину коротким пальцем. - Три дня назад ты нравился мне гораздо больше.
        - За три дня много всего произошло.
        - Точно у тебя есть деньги? - остро прищурившись, спросил Берштайн.
        Искин обнял его, низенького, крючконосого, кажется все больше лысеющего.
        - Прости меня, если что.
        - Начинается, - сказал Берштайн, отстраняясь. - Когда меня просят о прощении, я обычно начинаю соображать, где меня надули.
        Он, не глядя, взял со стола пачку.
        - Все, это от меня, на память, - он принялся засовывать деньги Искину за пазуху. - Можешь не тратить, можешь поставить в рамочку.
        - Ладно, Иосиф, мне пора.
        - С тебя открытка, Лем, на этот адрес. Иначе ты для меня умер.
        На вахте общежития сидели вдвоем Финн и Отерман. Несмотря на все различия во внешности, выглядели она как братья. Оба морщинистые, бледноглазые старики. Отерман - с седыми усами. Финн с копной белоснежных волос и крохотной проплешиной на затылке.
        На стойке в несколько стопок лежали журналы и учетные книги. Зал был пуст. Вообще было непривычно безлюдно. Свернутые спальные мешки горкой высились у одной из стен.
        - Зигги, Ганс, здравствуйте, - сказал Искин.
        Старики бросили сообща листать какую-то книгу и подняли головы.
        - Добрый день, Лем, - сказал Отерман.
        - Господин Искин, - кивнул Финн.
        Они смотрели, ожидая его реакции.
        - Для меня что-нибудь есть? - спросил Искин.
        - Есть, - помедлив, сказал Отерман. - Полицейское предписание.
        - И два письма, - добавил Финн.
        Один старик выдал Искину желтую бумажку предписания, другой встал и переместился к шкафчику с корреспонденцией.
        - Распишитесь здесь, - показал пальцем Отерман.
        Он подал Искину перьевую ручку. Лем расписался напротив строчки «С предписанием ознакомлен». Ему следовало в течение трех дней явиться в полицейский участок на Литмар-штросс для проведения следственных мероприятий. Предписание было выдано уголовным инспектором К. Хартигом.
        - И здесь.
        Ганс отчеркнул ногтем пустое место на корешке. Искин расписался. Финн встал рядом, ожидая, когда Искин освободится. Отерман, прижав ладонью, медленно, по сантиметру, отделил корешок от основного листа.
        - Все, - сказал он, забрав корешок.
        Искин взял предписание. Финн подал письма.
        - Сегодня утром доставили.
        - Спасибо.
        Оба письма были из Фольдланда. Конверт одного был голубоватый, из нотариальной конторы Панвейзера, другой, простой, серый, имел обратным адресом «Розыскное бюро Шмидта».
        - Стефани увезли в морг, - сказал Отерман.
        Искин кивнул.
        - Ваша комната опечатана, - сказал Финн. - Ваши вещи в сорок второй, у Ирмы Лаур.
        - И где мне спать? - спросил Искин. - Впрочем…
        Он замолчал, отошел от стойки и сел на скамейку у окна, где светлее. Вскрыл конверт из нотариальной конторы. Машинописный текст от герра Панвейзера уместился на одном листе. «Дорогой господин Искин! - значилось там. - В свете вашего поручения по розыску Риты Фодер, как наследницы, предприняты соответствующие действия и выяснено следующее: Рита Фодер была выписана из муниципального реестра владельцев недвижимости в мае тридцать второго года. Новым владельцем дома по известному вам адресу стал Рихард Клаузенбах. Остаток денежного фонда - сорок четыре марки двенадцать пфенингов. С уважением, Руперт Панвейзер».
        Искин вздохнул и вскрыл второй конверт.
        Шмидт писал от руки, но письмо его тоже было коротко. «Господин Искин, не уверен, что мое письмо вас обрадует, но местонахождение Риты Фодер мною установлено. Проживая в местечке Дитценбах, недалеко от Франкфурта, Рита Эдна Фодер умерла в тридцать пятом году и была похоронена на городском кладбище при евангельской церкви. Крепитесь. Вернер Шмидт».
        Минут пять Искину казалось, что его нет. Он сидел и смотрел в стену, и стены не было, ничего не было, кроме рук матери, подносящего ему ломтик серого хлеба с размазанным по нему маслом. Ему девять, за стенкой стучит по жестяному листу молоток отца. «На, Людвиг, перекуси». Руки у матери крепкие, но чуть темнее серого хлеба.
        А лицо так и не давалось. Овал, абрис, высвеченный до невозможности разглядеть черты. Он не мог вспомнить, сколько не силился.
        Ну, вот, с горечью подумалось ему, больше меня ничего здесь не держит. Искин кое-как больной рукой затолкал письма в карман, где мялись купюры Берштайна и, кивнув старикам за стойкой, направился к Ирме. Поднявшись на второй этаж, он постучал в дверь комнаты, где жил Баль. Ему никто не ответил. Присев, Искин просунул под дверь купюру в сто марок.
        Ирма была дома.
        - Лем!
        Она бросилась ему на шею, едва он вошел в комнату. Искин вдохнул запахи хозяйственного мыла и кофе.
        - Здравствуй, Ирма, - сказал он.
        - Лем, с тобой все хорошо?
        Ирма, отстранившись, взяла его лицо в свои ладони.
        - Я жив. По-моему, этого достаточно, - сказал Искин.
        - Ты выглядишь как больной чахоткой. Весь иссох, - с болью проговорила Ирма, оглаживая его виски холодными пальцами. - Тебя словно что-то ест изнутри. Я видела таких людей в больницах.
        - Я в порядке, - сказал Искин.
        - Тебя покормить?
        Ирма отошла к столу и сбросила ворох одежды на пол, к распотрошенному матерчатому тюку, из которого, будто разноцветные кишки лезли шарфы и кофты.
        - Нет, я поел.
        Ирма обернулась. Лицо ее потемнело.
        - Стеф увезли в морг.
        - Я знаю, - сказал Искин. - Я, собственно, за вещами.
        - Я сложила все на койке, - сказала Ирма. - Боюсь только, в беспорядке.
        Искин, подойдя, успокаивающе потискал ее худое плечо.
        - Не страшно. Мне нужен лишь чемодан.
        На темно-коричневом покрывале весь склад его вещей составлял небольшую горку с чемоданом в основании и костюмом из шкафа на вершине. Не так уж и много. Впрочем, когда ему нужно было больше? Вот если бы со Стеф… Искин выложил из чемодана остатки концентрата, переоделся в свое, пока Ирма на кухне грела чайник, одежду от таксиста сунул в общую кучу. В чемодан положил шляпу Стеф и, подумав, выложил томик Эмиля Лензаки. Все стихи Лензаки он знал наизусть.
        Прошлое зарывайте в землю, будущее даст всходы.
        Но это верно только для растений.
        Человек в земле не дает всходов.
        Будущее его в том, что он делает, пока жив.
        - Лем, кофе!
        Ирма чуть не облила его кипятком.
        - Ирма, я, собственно, попрощаться, - сказал Искин, увернувшись от чайника.
        Женщина сузила глаза.
        - А если я тебя не пущу?
        Искин улыбнулся и промолчал.
        - Ты все решил, - глухо сказала Ирма. - И куда?
        Искин пожал плечами и выложил на стол триста марок.
        - Это тебе. Можешь использовать, как хочешь. И на похороны…
        Он добавил еще сто марок.
        - Лем…
        - Тебе пригодятся. А у меня еще есть. Ну, все, я пошел, - сказал Искин. - Лензаки на память от меня.
        Он сухими губами коснулся щеки Ирмы.
        - Ты нашел тех, кто ее убил? - с надрывом спросила она, когда Искин уже вышел в коридор.
        - Да.
        В полицию он не пошел. Через четыре дня в небольшой деревеньке на берегу Лигурийского моря некто Людвиг Хольмер (двести марок за паспорт на новое имя) снял на две недели комнату в доме престарелой четы Брекоти. До моря изумрудного цвета было пятьдесят метров. Извилистая тропинка вела между обветренных, изгрызенных морским воздухом камней с возвышения вниз, на узкий пляж из мелкой гальки.
        До кромки воды от конца тропинки было около двадцати шагов, но каждый раз по разному, когда семнадцать, когда двадцать три. Море казалось живым и добрым. Оно шелестело галькой и приносило водоросли.
        Было тепло.
        Обычно Искин заходил в море по щиколотку, ему хватало, а затем, расстелив тонкий плед, садился на камни и просто смотрел вдаль. Его считали мрачным, немного не в себе остдойчем, потому что он не сразу отзывался, когда его звали по имени. Не так легко было вновь привыкнуть, что он Людвиг, а не Леммер.
        На пляж нередко прибегали дети, но в большинстве своем или утром, или вечером. Поэтому Искин искренне полюбил сиесту. Он в одиночестве сидел на солнце, и руки его от нечего делать запускали в воду то один, то другой голыш.
        Рядом с ним все время лежала шляпа, но он ни разу ее не надел, что очевидно добавляло ему странности в глазах местных. А уж если бы кто-то подслушал, что он бормочет на своем дойче, то, пожалуй, решил, что худой остдойч с розовой, словно обваренной правой кистью не просто странный, а крепко-накрепко сумасшедший.
        Мясо на пальцах нарастало медленно. Юниты, будто истратив всю энергию на фабрике, работали медленно, с какими-то странными задержками. То заставляли частить сердце, то подсовывали под веки непонятные символы, то словно рассыпали под кожей горячие угольки. Возможно, думал он, я перестал верить в них, как раньше, и они это чувствуют.
        Разучиться не верить не получалось.
        - Ну, вот, Стеф, - шептал Искин, - мы и на море. Я не обещаю тебе какой-то особенной красоты, но здесь есть свое очарование.
        Метрах в сорока из моря выступала скала, вокруг нее было пенно. Порывами налетал ветер. Искин сидел в рубашке с коротким рукавом.
        - Мне так жалко, Стеф, - шептал он. - Возможно, это самообман. Возможно, твоя откровенная нагота, попытки провокации и соблазнения не имели ничего общего с какими-то чувствами ко мне. Ты хотела к морю, тебе нужно было жилье, а я… я попался. Но, наверное, этого и не хватало мне в жизни. Именно этого не хватало, чтобы вновь почувствовать себя по-настоящему живым.
        Искин бросил маленький камешек в воду.
        Бульк! И ничего.
        - Какой ты зануда! - сказала Стеф.
        Она была в трусиках и лифчике - устроилась загорать на камнях. Шляпу свою взяла от Искина, надвинула на глаза, закрываясь от солнца.
        - Стеф? - удивился Искин.
        Стеф рассмеялась.
        - Чего ты удивляешься? Это же сон!
        Искин огляделся. Пляж был как пляж. Море как море. Тропа убегала вверх. Стеф лежала на гальке и ерзала, устраиваясь поудобней.
        - Какой же это сон? - спросил Искин.
        - Самый настоящий, - сказала Стеф, сдвинув шляпу и посмотрев на него веселым глазом. - Ты взял меня к морю. Это сон.
        - Но…
        Девчонка приподнялась на локте.
        - Господин доктор, скажите, вам сейчас плохо?
        Искин мотнул головой.
        - Нет.
        - Тогда какая разница, сон это или не сон? - фыркнула Стеф. - Наслаждайся, папочка.
        - Ты такая же дерзкая, как и раньше, - сказал Искин.
        - Какой помнишь.
        - Ну, да.
        Искин лег, подложив здоровую руку под голову.
        - Классно, да? - спросила Стеф.
        - Да.
        Солнце пекло, сияло в небе. Сиеста.
        - Я, наверное, искупнусь, - сказала Стеф через минуту.
        Она встала, просыпала горсть камешков на живот Искину. Вредина.
        - Иди уже, - отмахнулся он. - Только далеко не заплывай.
        - Хорошо, папочка.
        Галька проскрипела под ногами девчонки. Искин сел.
        - Куда в шляпе-то? - крикнул он.
        Тонкий, гибкий, источенный солнцем силуэт станцевал ему у кромки воды непонятную пантомиму. Потом Стеф вошла в море, погрузилась в него, поплыла. Искин следил за ней из-под ладони, но скоро потерял из-за слепящих солнечных бликов.
        Крикнула чайка.
        Проснувшись, он не обнаружил шляпы рядом и долго искал ее, бродя по пляжу и вглядываясь в изменчивую чешую волн.
        Через день он уехал.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к