Консервы Михаил Геннадьевич Кликин
День за днём, месяц за месяцем, год за годом танковые экипажи ведут свои тяжелые машины в бой. Когда наконец закончится эта война? Или она уже закончилась?..
От автора:
Рассказ был написан специально для сборника «Боги войны» на обложке которого стоит значок «WORLD of TANKS». Я попытался придумать обоснование для происходящего на игровых картах этой популярной танковой стрелялки. На мой взгляд, вышло неплохо.
Михаил Кликин
Консервы
-Зощенко! Эй, Зощенко!.. Зо-щен-ко! Слышь? Вставай!
Я открываю глаза.
Зощенко - это я.
Разбудивший меня Кузьмич улыбается так, будто он только что в одиночку расстрелял из САУ отряд «Пантер». Глупость, конечно: Кузьмич никогда ни из чего не стрелял. Он свой испачканный мазутом нос не высовывает из ангара, где целыми сутками возится с танками. Он и спит тут же - в своем персональном фанерном закутке, в куче ветоши возле самодельного обогревателя, работающего на соляре.
-Завтра на «фрице» пойдешь! - объявляет мне Кузьмич.
-Откуда знаешь?
-От верблюда.
Кузьмич знает всё. И никто не знает, откуда он всё знает.
-А на каком «фрице»?
-На «Рыси». И я уже договорился насчет нового «Майбаха». Будет твоя Рысь прокачана по высшему разряду.
-Чего? Как это - «прокачана»?
-Да ничего, не парься.
Вечно Кузьмич какие-то словечки новые в свой разговор вкручивает. Сам их, что ли, придумывает?
-За мотор спасибо, - говорю я. - А тебе-то какой интерес?
Мы с Кузьмичом хоть и приятели, но не настолько близкие, чтоб он так обо мне заботился.
-Что ж сразу интерес, - обижается Кузьмич. - Я что, от души помочь не могу?
Вот странный он человек. Сидит в этом вонючем ангаре, жилье тут себе обустроил, будто в казарме места на всех не хватает. Подковырки эти его постоянные: спросит что-нибудь и смеется над ответом, словно знает что-то, что другим неизвестно.
-А как думаешь, Зощенко, сколько мне лет?
-Полтинник, - говорю.
Смеется, щурится:
-Бери больше!
Может, конечно, и больше. Кузьмич у нас самый старый.
-А ты, Зощенко, в каком году родился?
-В семнадцатом.
-Ого! Как Октябрьская Революция.
Опять смеется. Ну, словно дурачок!
Отсмеявшись, уточняет, глядит хитро:
-И сколько же тебе лет, выходит?
Я прикидываю в уме, тру наморщенный лоб.
Со временем у нас тут туго: часы нам не положены, календарей тоже нет, дни друг на дружку похожи, особенно если в лазарете лежишь, - немудрено и запутаться. Года три я уже здесь, наверное. В сорок втором меня на Полигон сослали, а значит…
-Двадцать восемь, - говорю.
Кузьмич смеется, голову задрав, небритое горло открыв. Потом подвигает деревянный ящик, садится на него, большим немецким ножом открывает американские консервы, достает ложку из-за голенища и начинает есть - как уголь в паровозную топку закидывает.
-Значит, сейчас сорок пятый?
Я пожимаю плечами:
-Наверное.
-Как думаешь, война-то кончилась?
-Скорей всего.
-Мы победили?
-Конечно.
-Победили, - соглашается Кузьмич. Кивает долго, на тушенку свою американскую смотрит. Потом плюет в нее, выбрасывает в кучу железной стружки за токарным станком. - Давно победили.
-В каком году? - спрашиваю я тихо.
-В сорок пятом, - подтверждает Кузьмич. Я ему верю: он же всё знает.
-А почему давно?
-Потому что тебе не двадцать восемь. А мне не пятьдесят.
Кузьмич не смеется.
Он встает и уходит в свою каморку. Я решаю еще поспать. Слова Кузьмича, конечно, кажутся мне странными, но он весь такой - загадочный. Что толку рассуждать над шарадами юродивого?
Я закрываю глаза…
-Зощенко. Эй, Зощенко!
Ну нет мне сегодня покоя! В казарму, что ли, пойти?
-Чего?!
-Это опять я.
Кузьмич протягивает мне мятую кружку. Я по его хитрым глазам вижу, что в ней не вода. Принимаю подношение, оглядываюсь - не смотрит ли кто. В три глотка осушаю кружку, выхватываю из руки довольного Кузьмича натёртую солью и чесноком горбушку. Тяну ноздрями острый запах, потом заедаю спирт. Вкусно!
-Эх, ядреное у тебя топливо, Кузьмич!
-Первосортное, - соглашается он. Я чувствую, что он тоже принял на грудь - там в каморке своей. Нам хорошо, и мы молчим какое-то время. Но долго молчать Кузьмич не умеет:
-А скажи мне, Андрюха, за что тебя на Полигон сослали?
Вообще-то, такие разговоры тут не поощряются. Но спирт свое дело делает, и я признаюсь:
-За то, что секретный летательный аппарат сбил.
-Ага, - кивает Кузьмич, и я понимаю, что это ему известно. - А расскажи-ка подробней, как оно так у тебя вышло.
Я приступаю к рассказу. Кузьмич достает из кармана блокнотик, начинает что-то карандашиком черкать. Я сразу умолкаю: одно дело изустно балакать, совсем другое, когда тебя записывают. Кузьмич, угадав мое беспокойство, показывает листок: он не пишет, он рисует. Спрашивает:
-Такой летательный аппарат?
-Ну да.
На рисунке Кузьмича диск с утолщением в центре, похожий на детскую юлу.
Я удивлен. Рассказываю, как видел такую вот штуковину в поле, когда наш экипаж назад из разведки боем возвращался. С перепугу пальнули - себя обнаружили. А летательная машина, повреждение получив, зажгла голубые и оранжевые огни, поднялась, будто бы на столбе света, и умчалась на бреющем за лес во вражескую сторону.
-Ясно, - кивает Кузьмич. - Небось, начальству всё доложил, как было. Они тебя и сдали куда следует.
-Ага.
-На Полигон сразу направили?
-Ну да. Сказали, что я уничтожил секретный летательный аппарат. Велели язык за зубами держать. И предложили на выбор: в лагеря или на Полигон. Ну я и выбрал.
-Что, даже про срок не спросил?
-А чего спрашивать? Сколько дали, столько и отбуду. Сам виноват, сам наказание понесу. Да и не жалею я о том, что попал сюда. Полезное же дело делаем - на благо страны.
-Ну да… - И опять Кузьмич лыбится. - Только вот какой страны?..
Нет, такие разговоры я с ним вести не собираюсь. Этак и до измены Родине можно договориться.
-Иди ты, Кузьмич, сам знаешь куда!
-Ладно-ладно. Не горячись… А ведь ты был прав, Зощенко.
-Что?
-По делу я к тебе. Не просто так.
-Ну?
-Возьми меня завтра в бой. В экипаж свой возьми…
Я, наверное, минут пять пялюсь на Кузьмича. Потом понимаю, что он так шутит и хохочу.
-Я серьезно, Зощенко. Возьми хоть механиком, хоть радистом - я могу.
-Не смешно шутишь, Кузьмич. Ты же тут сиднем сидишь, с железками копаешься. Какой тебе танк? Какой экипаж? Или тебе моча в голову ударила на старости лет?
-Попридержи язык, сопляк! - Кузьмич злится. - Да таких, как я, по всему Полигону от силы пять человек!
-Ну и зачем тебе в бой?
Они смотрит на меня - явно, решает, стоит ли меня посвящать в свою тайну. Понимает, что без веской причины я его с собой не возьму. Вздыхает. Признается:
-Вы завтра у пересохшей реки будете сражаться. Пойдете со стороны барханов к поселку. А мне туда очень нужно. Я с одним старым приятелем по рации договорился, он мне передачку там оставит на условленном месте. Ящик такой. Из-под консервов. Вот его я и хочу забрать. Вы меня высадите, где я скажу. А потом подождите.
-Да ты с ума сошел! Мы тебе что, таксомотор?
-Я быстро.
-Нет.
-Мне очень надо, Зощенко. Вопрос жизни и смерти.
-Что в ящике?
Кузьмич мнется, поглядывает на меня. Не хочет признаваться.
-Консервы.
-Врешь же, Кузьмич!
-Вру.
-Что в ящике?
-Посылка.
-Ладно, не хочешь говорить, не надо… Давай я сам эту посылку заберу.
-Нет. Не могу. Место особое, тайное. Открыть тебе его не могу. Извини. Мне самому туда надо ехать.
-Вот что ты за человек, Кузьмич!
-Возьмешь?!
-Нет.
-Я же насчет «Майбаха» договорился, - Кузьмич начинает канючить, будто ребенок шестилетний. - Верь мне, упакуют твою машинку на завтрашний выезд по высшему классу! А если захочешь, я и дальше буду тебе помогать. Я тебе такую рацию добуду - закачаешься!
-Закачаюсь?
Он отмахивается, смотрит на меня преданно - у нас в части кобель Шарик был, вот он так же в глаза заглядывал, когда ему кости подносили, но сразу не давали.
-Что в ящике? - опять спрашиваю я.
-Детали, - Кузьмич сдается. - Запчасти. ЗИП. Только особенные. Мой приятель, про которого я тебе говорил, подшаманил кое-что, проапргрейдил…
-Чего сделал?
Опять Кузьмич раздраженно машет рукой.
-Возьмешь?
-Ну, не знаю… Дай подумать…
Жалко мне полкового кобеля Шарика. Добрый он был, ласковый, а не баловала его жизнь. И сдох он плохо, просроченных консервов нажравшись.
* * *
В конце дня я отправляюсь в казармы, чтобы найти радиста в экипаж.
Ромка Хохорин, на которого я рассчитывал, - отказывается.
Харламов отказывается.
Курочкин отказывается.
И даже Руслан Гаджиев отказывается.
Все разводят руками:
-Кузьмич сказал по секрету, что тебя подобьют. Кузьмич всё знает. Так что - нет, извини, командир, не в этот раз.
Злой, иду искать Кузьмича.
Впрочем, что его искать? Он же из ангара ни ногой.
Врываюсь без стука в его каморку, заставленную аппаратурой. Старый интриган сидит перед включенной радиостанцией, паяет что-то - запах канифоли щекочет мне ноздри. Стоящий на полке круглый громкоговоритель, похожий на бумажную тарелку, изрыгает странную музыку. Я хлопаю дверью, Кузьмич пугается, роняет горячий паяльник на колени, ругается, торопливо выключает радиостанцию - музыка умолкает.
-Это что такое?! - грозно спрашиваю я.
-Депеш мод, - говорит напуганный Кузьмич. - Англичане.
-Чего?!
Мы смотрим друг на друга. Кузьмич понимает, что сморозил что-то не то. Спрашивает осторожно:
-Ты о чем, Зощенко?
-Я о том, что ты предательские слухи распространяешь.
-А! - Кузьмич облегченно выдыхает, смеется. - Да ничего я не распространяю. Правду говорю. Если не возьмешь меня - сгоришь в танке.
-Слушай, Кузьмич, ты совсем дурак? - Я аж шиплю от злобы.
Он достает из-под стола фляжку, взбалтывает, многозначительно на меня смотрит.
-Возьми меня в экипаж, Зощенко. У тебя же место радиста пока не занято? Ну! А я твой счастливый талисман буду.
На столе появляются две кружки, консервы, сухари и - о, чудо! - соленые огурцы, ровненькие, как бы восковые, в пупырышках. У меня слюнки текут.
-Садись, Зощенко.
Я сажусь. Как тут не сесть? Спрашиваю, на огурцы глядя, бульканье спирта слушая:
-А что такое Депеш мод?
-А это, Зощенко, тебе знать не положено… Возьми меня в экипаж.
Я беру кружку.
-Нет, не возьму!..
* * *
Утро.
В составе взвода выдвигаемся на позиции, катимся по обочине дороги, вздымая клубы пыли. В моем экипаже кроме меня три человека: Антон Шаламов, Юрка Прохоров по прозвищу Тракторист, ну и, конечно же, Кузьмич.
«Рысь» идет мягко, будто на лапах крадется. Мощный «Майбах» - не мотор, а песня!
-Правее, - говорю громко, по ненужной сейчас привычке прижимая к горлу ларингофон шлема. - И ходу прибавь. Отстаем.
-Ага, - отзывается в наушниках голос Юрки Тракториста. - Будет сделано, ваше высокоблагродье.
Кузьмич хихикает. Ему теперь все можно. Если бы не он, не было бы у нас ни новых шлемофонов, ни нового танкового переговорного устройства.
-Отставить смех, - говорю.
Чудо, чудо - даже кричать не нужно!..
Как начинаются дюны, встаем, слушаем боевую задачу. В это время с севера подходят еще два взвода. Тут танки посерьезней. Вижу три тяжелые машины союзников - ну, эти дадут жару.
Противник, впрочем, у нас тоже нешуточный. А на Полигоне иначе и не бывает.
Взводный спрашивает, всё ли мне ясно. Отвечаю, что вопросов не имею, повторяю поставленную перед нами задачу: «зайти к населенному пункту с востока, обогнуть его, по возможности скрытно приблизиться к обозначенным высотам, обнаружить позиции самоходной артиллерии противника, передать координаты и ориентиры.»
-Приступайте, - говорит взводный.
Я вижу, как срывается с места «Леопард» Димки Крылова, - перед ним поставлена та же задача, и это уже вызов, уже соревнование.
-Быстро, быстро, быстро! - ору я.
Мы с Димкой Крыловым давние соперники.
Моя «Рысь» будто прыгает вперед. Умеют, все же, фрицы делать технику!
-Обо мне помнишь? - хрипит в наушниках голос Кузьмича. - Третий дом справа, как я показывал. Встанем там.
-Под трибунал нас подведешь, Кузьмич! - кричу я.
-Да какой тут к дьяволу трибунал? - смеется Кузьмич. - Дальше ссылать уже некуда.
* * *
Проходит всего минут десять, и мы видим вражеский танк. Тяжелый «Маус» ломится через кусты. Вступать с ним в бой я не рискую. Да и надобности такой нет, пока не выполнена главная задача. «Маус» исчезает за дюнами, то ли не заметив нас, то ли приняв за своего. И теперь я понимаю, почему нам с Димкой Крыловым достались сегодня немецкие танки.
-Левей давай!
Мы уходим на юг - там должно быть безопасней и потише.
Кузьмич докладывает обстановку: основные наши силы двинулись маршем на село. Через пять минут добавляет: встреченный «Маус» расстрелян. Еще через пять минут: «Леопард» Крылова обнаружен врагом.
Нам пока везет: летим на всех парах, прыгаем по пустым песчаным холмам. Впереди уже видны строения и дым пожаров. Где-то там тайник, так нужный Кузьмичу.
-Кузьмич, как же ты из ангара решился выбраться? Про тебя говорят, что ты трус. Боишься в боях участвовать.
В танке грохот, но шлемофоны работают отлично.
-Не трушу, а осторожничаю, - отвечает Кузьмич. Я даже интонации его голоса разбираю. - Мне погибать нельзя, я слишком много знаю.
-Но в этот бой сунулся.
-Я всё просчитал. Вероятность не вернуться из этого боя примерно такая же, как вероятность попадания шального снаряда в ангар. Так что я рискую не больше обычного.
-Наверное, и задание наше знал?
-Знал. Я же всё знаю.
-Откуда, Кузьмич?
-От верблюда.
Врываемся в село. Третий дом - нахожу его. Это какой-то барак с выбитыми окнами и провалившейся крышей. Выбираю сторону, где можно встать незаметно.
-Кузьмич, готовься!
-Всегда готов!
Юрка Тракторист мастерски подводит танк вплотную к стене. Я даю команду заглушить мотор.
-Три минуты, - говорю я Кузьмичу.
-Уже бегу!
Он срывает шлемофон и, отдуваясь, лезет из танка. Тишина стоит такая плотная, что хоть её ножом режь. Я достаю карту, сверяюсь с ней, прикидываю, где бы я сам развернул артиллерийские установки.
Проходит уже минут пять. Я теряю терпение и ругаюсь, на чем свет стоит. Мне кажется, что я слышу канонаду; вслушиваюсь напряженно. Вдруг по броне что-то бьет. Я вздрагиваю. Еще удар - и скрежет.
-Эй, командир! - Кузьмич заглядывает в открытый люк.
-Давай быстрей, скотина, - рычу я на него.
-Кто-нибудь, помогите мне!
Антон Шаламов помогает Кузьмичу затащить ящик. Не знал бы я, что там такое, точно бы решил, что это тушенка.
-Танки сюда идут, - кричит мне Кузьмич. - Смываемся, пока не поздно!
Ухает близкий взрыв. Один из домов медленно и красиво рушится - осыпается внутрь себя.
-Заводи! - ору я.
Новенький «Майбах» ревёт. «Рысь» дергается, тащит за собой барак, заваливает его. Шаламов около пушки уже готов стрелять, но не знает куда - пока ничего не видно.
Еще взрыв - совсем рядом. Нас накрывает волной песка и камней. А я вдруг понимаю, что это лупят вражеские самоходки.
-Не стоять! - ору я. - Полный вперед!
Мы петляем по селу, будто кот, которому скипидаром зад натёрли. Из-за каменного здания вымахивает «Тигр». Я почти в упор леплю ему в борт. «Тигру» это нипочём, он поворачивает башню в нашу сторону.
-А-а! - кричит Юрка Тракторист, пытаясь увести машину.
Шаламов готовит орудие к новому выстрелу.
«Тигр» вдруг вспыхивает. Мимо нас проносится «Леопард», и я угадываю, что это машина Димки Крылова. Приостановившись, «Леопард» со ста метров добивает охваченного пламенем «Тигра» - у того в стальной утробе рвется боекомплект, и плоская, похожая на консервную банку башня приподнимается, наклоняется и сползает к гусеницам.
Я представляю, как ликует сейчас Димка. Я радуюсь вместе с ним. Но недолго - мощный взрыв рвет «Леопарду» гусеницу. Крутанувшись на месте, танк встает. Вокруг него очень тесно начинают ложиться снаряды - теперь он легкая добыча для САУ.
-Связь! - ору я. - Давай связь!
Мы уходим из-под обстрела.
-Это «Рысь»! - кричу я, вдавливая в горло ларингофон. - «Серый», ответьте!
-Это «Серый». Слушаю, «Рысь».
-Даю ориентиры.
Мы вымахиваем на вершину холма, обозначенного на карте, как «высота 511». Отсюда я вижу позиции самоходной артиллерии. И вижу, как горит расстрелянный ими «Леопард».
-«Высота 490», - называю я точку. - Ориентиры: запад - одинокая сосна, восток - водонапорная башня.
-Понял, - говорит «Серый». - Спасибо «Рысь».
Я собираюсь ответить «Служу трудовому народу!», но тут в глазах у меня меркнет, а уши забивает звоном…
* * *
-Зощенко! Эй, Зощенко!.. Зо-щен-ко!
Я открываю глаза.
-Горим?!
Нет, вроде бы, не горим, но от дыма першит в горле.
-Зощенко! - Кузьмич хватает меня за руку. Он перепуган - лицо белое, губы серые, глаза безумные. - Так не должно быть! Слышишь Зощенко?!
-Место! - кричу я ему, словно собаке. - Займи свое место, радист!
Я поправляю шлемофон. Перед глазами скачут радужные круги. Сколько я был без сознания?
-Потери есть?
Слышу Прохорова:
-Шаламов оглох. У него кровь из ушей. Отлеживается тут.
-Сам как?
-Нормально, ваше высокоблагродье.
-Танк цел?
-Башню, вроде бы, заклинило.
-А остальное?
-Пока не знаю, не успел проверить.
Танк рычит двигателем, вздрагивает.
-Вроде бы, в порядке, - докладывает Прохоров. - Из боя выходим?..
Я смотрю на Кузьмича. Он вжался в кресло заряжающего, уставился на меня дикими глазами, шепчет что-то.
-Шаламов совсем плох?
-Да, - откликается Прохоров.
Я припадаю к перископу - ничего не вижу. Открываю люк, встаю в полный рост. Мы всё еще на высоте. Вокруг холма огонь - горит всё: дома, кусты, земля. В стелящемся дымном зареве ворочаются тяжелые туши танков - будто киты плавают.
Я ныряю в башню.
-Кузьмич! Заряжать сможешь?
Он не понимает. Я бью его ладонью по лицу. Он вздрагивает, глаза его проясняются.
-Твое место теперь здесь, - говорю я ему. - Заменишь Шаламова.
Он кивает.
-Прохоров, башню действительно заклинило, будешь сам наводить танк на цель.
-Ясно, ваше высокоблагродье.
-Идем в бой. Нашим нужна подмога.
Кузьмич скулит что-то. Я его не слушаю. Наклоняюсь к нему и говорю жестко:
-Ты сам напросился. Хочешь жить? Заряжай!
* * *
Мы врываемся в бой: скатываемся по склону холма и окунаемся в горячий хаос. Я по-прежнему командир, но сейчас от меня мало что зависит. Это Прохоров теперь царь и бог. Что мы можем противопоставить броне и огневой мощи гусеничных чудовищ? Только скорость и маневренность. Прохоров отлично это понимает, и управляемая им «Рысь» словно танцует среди горящих руин раздавленного села.
-Осторожней, - бормочет Кузьмич. - Осторожней, пожалуйста.
Он переживает за свой ящик, за его хрупкое содержимое. Страшно трусит. Но дело своё делает.
Выстрел. Еще один.
Дышать нечем, дым ест глаза. Я открываю кормовой люк, но легче от этого не становится.
-Консервы, - кричит Кузьмич. - Мы тут как консервы…
Два «Леопарда» выходят навстречу. «Рысь» проскакивает меж них, разворачивается. Молодец Прохоров!
Секундная пауза - выстрел!
Кузьмич тянет новый снаряд.
Один «Леопард» начинает дымиться.
Я победно кричу.
«Рысь» срывается с места, уходит из-под огня, прячется в дыму. Какая-то махина проходит совсем рядом - её борт заслоняет от нас мир. «Рысь», порыкивая, пятится - мне начинает казаться, что наш танк живое существо.
Обрушив кирпичную стенку сарая, выбираемся на дорогу. Здесь сошлись две «тридцать четверки» и два немецких «Е-50». В стороне догорает американский «Шэрман». Пока решаю, как помочь нашим, Прохоров уводит танк за укрытие. Немцы на нас не обращают внимания - а зря.
-Подкалиберный!
Опять выкатываемся на дорогу, уже представляя, где находятся цели. Прохоров делает невозможное - точно и быстро наводится без прицела.
Выстрел!
Опять прячемся за стеной.
-Попали? - спрашивает Кузьмич.
-Да! - Я поворачиваюсь к нему, улыбаюсь широко. - Готовь дырку под награду, Кузьмич.
И тут нас накрывает.
Я даже не понимаю, что происходит. Мощный удар, хлопок - в горле кровь, в ушах пульсирующий гул. Нас трясет. Я вижу, как мнется броня. Кузьмича выбрасывает из кресла.
А потом делается темно и тихо.
* * *
-Зощенко… Слышь, Зощенко… Этого не должно было быть… Я же все просчитал…
Мне кажется, что я умер и похоронен. Открываю глаза - и ничего не вижу. Пытаюсь руки поднять - не получается. Душно и тяжело. Сильно пахнет бензином.
Зову:
-Прохоров… Эй, Прохоров!
Молчание.
-Шаламов… Эй, Шаламов!
Тишина.
Через какое-то время - то ли через минуту, то ли через час - опять:
-Зощенко… Эй, Зощенко… Всё не так должно было быть…
-Кузьмич, ты?
-Был Кузьмич, да весь вышел.
-Что там с тобой?
-Кранты… Капец…
-Чего?
-Сдохнем все, вот чего. Придавило меня.
-Я тоже пошевелиться не могу.
-Сейчас полыхнем.
-Не паникуй. Выберемся.
-Не. Прощай, Зощенко. Засыпало нас.
-Как засыпало?
-Стена на нас рухнула. Ты не понял, что ли?..
Лежим, молчим, дышим. От паров бензина и общей духоты голова идет кругом. По виску течет что-то - то ли кровь, то ли пот. А, может, бензин?
-Ты горел в танке, Зощенко?
-Что? Нет.
-Горел, я знаю… Двадцать шесть раз ты горел, Зощенко. Сорок пять контузий у тебя. Восемьдесят девять ранений. Из них тридцать пять - смертельных. Я статистику собирал. Я всё знаю.
-Ты бредишь, Кузьмич?
-Нет, Зощенко. Я тебе исповедуюсь. Не думал я, что так получится. У тебя же на «Рыси» лучшие показатели. Сорок пять выездов, из них только один неудачный. Потому я к тебе и просился. Поэтому тебя и выбрал.
-Что-то ты врешь, Кузьмич. Я на «Рыси» всего-то семь раз катался.
-Это в этой жизни. А я тебе про весь срок говорю…
Лежим, дыхание переводим.
-Какой срок?
-Про весь твой срок на Полигоне.
-Я три года здесь.
-Ага… - Кузьмич хрипло смеется. Я уверяюсь, что он сошел с ума. - Как же… Семьдесят лет ты тут… Как и я… Мы с тобой ровесники, Зощенко.
Глухо - будто в другом мире - грохочет канонада. Бой еще идет. Кругом пожары. Сколько у нас есть времени, прежде чем огонь доберется до разлившегося бензина - минута, пять, десять?
-В тридцать девятом состоялся контакт с пришельцами… - бормочет Кузьмич. - В марте сорок первого они предложили идею создания этого чертового Полигона. Через три месяца все было готово, и сюда начали поступать первые люди и машины…
-Кто такие пришельцы? - спрашиваю я. - О чем ты, Кузьмич? Молчи лучше! Воздух береги.
Он меня как не слышит:
-Полигон вне нашего мира… Это такая капсула, пузырь… Огромная консервная банка… Тут своя физика, и даже время свое… И законы тоже… Пришельцы говорили о скором вторжении… Говорили, что мы будем должны помочь себе сами… Для того и создали Полигон, чтобы собрать тут танковую армаду… Они нас законсервировали, понимаешь? До поры до времени… Семьдесят лет уже, Зощенко! Мы семьдесят лет живем в консервной банке. Думаем, что испытываем танки… И никто ни о чем не догадывается… А если у кого и появляются подозрения…
Кузьмич кашляет, хрипит.
-Обычный срок жизни танкиста - три года… Никто разобраться не успевает… Погибает в бою, потом возрождается… Как чистый лист… Такой же молодой… Не помнит ничего… Только приговор… И ссылку на Полигон… Мы клоны, Зощенко. Нас вычеркнули из того мира… И скопировали сюда… И копируют заново каждый раз, когда мы погибаем…
-Клоуны?
-Клоны, дурак ты необразованный! - Кузьмич перхает, давится - это он так сейчас смеется. - Я шестьдесят лет тут так живу… Как же обидно умирать! Очнусь в лазарете такой же отсталый болван, как ты сейчас. Только и буду помнить, что в сорок втором случайно раздавил танком штабную палатку… Прощай, Зощенко. И до встречи.
Я ему не отвечаю. Лежу, думаю, как бы нам выбраться. Ноги не слушаются - кажется, поломаны ноги. Зато начинаю чувствовать правую руку. Откатываю пару снарядов, пытаюсь за что-нибудь зацепиться пальцами. С неимоверным трудом приподнимаюсь, сажусь. Сильно кружится голова - кажется, я сейчас опять упаду.
Танк вздрагивает. Я думаю, что мне это чудится. Но Кузьмич спрашивает:
-Что это? - Значит, и он заметил движение.
Поверху что-то стучит, скрежещет. Действительно, такое ощущение, будто мы в консервной банке, и её сейчас вскрывают.
-Зощенко, ты слышишь?
Я мало того, что слышу, я еще и видеть начинаю - розовый дым, кровавые отсветы. Я стаскиваю шлемофон.
-Горим, Зощенко! - кричит Кузьмич. - Горим!
Грохот усиливается, танк качается, словно шлюпка на волнах. За считанные секунды становится так жарко, что у меня начинают трещать волосы. Дышать нечем. Я хриплю, хватаюсь за горло.
-Горим! - Крик Кузьмича - это последнее, что я слышу и помню…
* * *
В санчасти я лежу почти месяц. Скучаю. Страдаю от ожогов. Поломанные ноги срастаются плохо. Я переживаю, что теперь меня спишут в техники. Обещаю себе, что сразу, как врачи снимут гипс, начну учиться танцевать.
«Ты горел в танке, Зощенко?» - вспоминаю я слова Кузьмича.
-Силуянов, - спрашиваю я у соседа по палате. - Ты знаешь, кто такие пришельцы?
Силуянов мотает головой. Он смотрит в книжку, ему не до моих глупых вопросов.
-Что читаешь? - спрашиваю.
-Война миров. Англичанин какой-то написал. Уэллс.
-Англичанин? А про Депеш Мод там что-нибудь есть?
-Слушай, Зощенко, помолчи, ладно? - Силуянов сердится.
-Ну про что хоть там, в книжке-то?
-Про марсиан. Как они на Англию напали. Я дочитаю и тебе дам. Интересно. У них машины такие еще были, на трех ногах.
Я почему-то вспоминаю подбитую мной летающую машину, ту, которую без моего описания нарисовал в блокноте Кузьмич.
«Двадцать шесть раз ты горел, Зощенко. Сорок пять контузий у тебя…»
Нашу «Рысь» выволок из-под завала тяжелый «ИС-7». Нас у Кузьмичом достали за минуту до того, как в горящем танке начали рваться снаряды. Прохоров и Шаламов остались внутри.
«Погибает в бою, потом возрождается… Как чистый лист… Такой же молодой…»
Мне нечем заняться.
-Ты мне дай почитать книжку-то, ладно? - говорю я.
-Сказал же - дам! - опять сердится Силуянов.
-И если там про клонов что-нибудь будет, ты мне скажи.
-Да нет там никаких клоунов!..
Я отворачиваюсь лицом к стене. Лежу и думаю о разном.
У меня много времени.
Целый месяц.
И даже больше.
* * *
После выписки я получаю с доктора свои сэкономленные наркомовские, добываю две банки тушенки и сразу отправляюсь в ангар.
Кузьмич встречает меня недобро, смотрит с подозрением, осторожно. Я показываю ему аптекарскую банку с водкой, громыхаю сложенными в карман консервами. Он молча сторонится, пропускает меня в каморку.
Садимся.
Опять Кузьмич достает огурцы. Поразмыслив, пожавшись, вынимает из ящика солёное, чуть подкопченное сало.
Так ни слова ни говоря, открываем консервы, режем хлеб и прочий харч, разливаем по кружкам водку. Смотрим друг на друга. Чокаемся. Пьем.
-После первой не закусываю, - говорит вдруг Кузьмич и лыбится.
Я его не поддерживаю: беру прозрачный ломтик сала, кладу на тонкий кусок хлеба, сверху огурчиком накрываю. Щурюсь - эх, хорошо!
-Поговорить пришел? - спрашивает Кузьмич.
Киваю. Начинаю издалека:
-Я тут, пока лежал, с доктором своим поприятельствовал. Хороший человек, безотказный.
-Ну? - говорит Кузьмич.
-Навел у него справки. Насчет Шаламова, Юрки Тракториста и Димки Крылова.
-Ага, - кивает Кузьмич.
-Доктор говорит, такие к ним не поступали.
Я жду, что скажет Кузьмич. Он молчит, разливает водку. Его руки обожжены - так же, как и мои.
-Шаламов, Крылов и Прохоров поступили к соседям, - говорю я. - Через два дня после нашего боя. Все трое как бы с контузией. И как бы с потерей памяти. Отлежались два дня и были зачислены в строй.
-Интересно, как доктор это узнал, - бормочет Кузьмич.
-Это они? - спрашиваю я.
-А кто же еще.
-Клоуны?
-Клоны, - поправляет меня Кузьмич. - Только ты их больше не увидишь. А если бы даже и увидел, то они все равно тебя не вспомнят. Они сейчас всё заново начали. На новом месте.
Мы осушаем кружки. Кузьмич долго и вкусно закусывает, урчит аж, словно кот. Потом встает, выглядывает из каморки, запирает дверь. Включает свою аппаратуру, крутит вареньер, настраивается на какую-то негромкую музыку.
-Депеш мод? - спрашиваю я.
-Энигма.
Разливаем по третьей. Ждем, греем кружки в руках, сало посасываем, наслаждаемся уютом.
-Значит, поверил, - говорит Кузьмич. - Никому, надеюсь, не рассказывал?
-Нет. Нельзя, наверное.
-Нельзя. Нас таких человек пять по всему Полигону. Теперь вот шесть… Дурак я, что проболтался.
Музыка кончается. Веселый мужской голос начинает что-то говорить. Я невольно прислушиваюсь:
«… но нужен ли нам этот праздник? Что мы празднуем девятого мая? Победу? И чью же?..»
-О чем это он? - спрашиваю у помрачневшего Кузьмича.
Кузьмич встает, выключает радиостанцию. Не отвечает - не хочет, видимо, говорить на эту тему.
-Это ведь оттуда музыка? - спрашиваю. - Снаружи? С большой земли?
Он кивает:
-Да. Мы научились перестраивать радиостанции, чтобы принимать внешние сигналы.
-Вот, значит, что в том ящике было.
-То, да не то, - говорит Кузьмич. - Это мне американец посылочку переслал. Чтобы я одну новую штуковину собрал.
Он снимает промасленную мешковину с какого-то электронного устройства, похожего на осциллограф. Включает его, дает ему прогреться. Зовет меня:
-Садись ближе.
Я пересаживаюсь, смотрю в зеленовато-серый экран. Кузьмич возится с подвывающим прибором, крутит ручки, бормочет что-то про сбивающиеся настройки, плохую антенну и неустойчивый сигнал.
-И что будет дальше, Кузьмич? - спрашиваю я.
-Сейчас настрою, увидишь.
-Да я не про осциллограф твой… Что с нами всеми будет?..
На экране что-то происходит. Я вглядываюсь в светящиеся линии, угадываю очертания человеческого лица, чуть отодвигаюсь, чтобы лучше видеть.
-Враг пришел, - бормочет занятый Кузьмич. - Но эти дураки еще ничего не поняли. Так что скоро всё кончится. Полигон свою задачу выполнил.
-Что ты там бормочешь? - сказать честно, меня больше занимает живая картинка на экране осциллографа, чем слова Кузьмича.
-Да ты сам послушай…
Изображение на экране делается чётче - теперь можно даже буквы прочитать, закрепленные на стене позади человека: «Новости». Из треска и гула выделяется голос:
«…сведения о необычных летающих объектах поступили так же из Владивостока. Имеющейся информации пока недостаточно, чтобы делать какие-то выводы. Но местные жители связывают пожары и взрывы на военных складах с полетами светящихся шаров. Кто-то даже говорит о похищении людей…»
-Кончается твой срок, Зощенко, - говорит Кузьмич.
Я выпиваю водку, кладу тающий ломтик сала на язык. И задаю вопрос, который еще в санчасти не давал мне покоя:
-Если всё так, как ты говоришь… Зачем вообще надо было создавать этот Полигон? Неужели на большой земле до сих пор лучше наших танков ничего не придумали? Столько времени прошло - разве там другого оружия не появилось, мощного, нового?
-Оружие появилось, конечно, - говорит Кузьмич.
-Ну?! Так зачем надо было консервировать на Полигоне все эти танки? Они же, наверное, давно устарели. Клепали бы новые, готовились бы к войне миров!
Кузьмич смотрит на меня как на больного.
-Дурак ты, Зощенко. В самом деле не понимаешь или притворяешься?
Я смотрю на него, пьяными глазами хлопаю. Требую:
-Объясни!
Он подвигается ко мне:
-Да, Полигон - это такие консервы. Тут ты всё правильно понял. Только не танки в эти консервы закатали. Совсем не танки.
-А что же?
-Тебя и меня, Зощенко! - Кузьмич повышает голос, ладонью по столу хлопает. - Людей. Героев. Всех нас - воевавших. Таких как Шаламов, как Юрка Прохоров, как Димка Крылов. Это нас законсервировали, нас, а не танки!
-Зачем? - удивляюсь я.
-Да потому, что таких людей больше не делают, Зощенко, - Кузьмич перестает кричать, говорит тихо, устало и зло. - Танки там научились делать лучше, а вот людей - нет. Я шестьдесят лет слежу, что на большой земле происходит. Сердце кровью обливается, а я слушаю это грёбаное радио и всё жду, когда же нас, наконец, выпустят… - Он сжимает кулаки. - Вот что я тебе, Зощенко, скажу. Не осталось больше настоящих людей. Были они еще какое-то время - после нас. Но потом тоже сгинули. Так что мы - последние. Мы - консервы…
|
