Жертва искусства Михаил Александрович Каришнев-Лубоцкий
        Рассказы для взрослых #5
        Михаил Александрович Каришнев-Лубоцкий
        Жертва искусства
        Летом в Хвалынск, как всегда, нагрянули художники. Хвалынск в этих местах слыл второй Швейцарией.
        Первых гостей Марья Лукинична проворонила, зато когда приехали трое бородачей из Питера, она всех троих забрала к себе.
        -Дом у меня большой,- сказала Марья Лукинична,- места всем хватит. Хотите в горнице живите, хотите в двух других комнатах.
        И тихонько пожаловалась на судьбу:
        -Раньше-то я постояльцев не пускала, а теперь пришлось: пенсия маленькая, а жить на что-то надо…
        Бородатые питерцы дружно поохали, сочувствуя бедной старушке, и тут же выдали ей небольшой аванс.
        -Месяц пройдет - остальное отдадим,- пообещал ей курчавый очкарик.- Кто знает, сколько мы здесь протянем!
        -Обычно до осени живут,- сказала Марья Лукинична,- которые от службы, конечно, свободные.
        -Мы не свободные!- улыбнулся очкарик. И, спохватившись, представился: - Фурш Анатолий Яковлевич, инженер-электронщик. А это - мои коллеги: Синцов Гриша и Гергуладзе Автандил.
        Так с разговорами довела Марья Лукинична гостей до своего дома. После небольшого совещания художники решили разместиться в просторной горнице: втроем веселее, да и хозяйке забот меньше.
        С рисованием, конечно, в первый день ничего не получилось - пока в баню сходили, да пока обедали, тут и день к закату пошел.
        -На пленер завтра с утра двинем,- сказал Анатолий Яковлевич.- А сегодня лучше выспимся хорошенько.
        Поужинали гости и легли спать. И Марья Лукинична в своей комнатке легла.
        А утром…
        -Братцы!- услышала она сквозь сон удивленный и, вместе с тем, радостный голос очкарика Фурша.- Кто в моем альбоме так порезвился?!
        Выглянула Марья Лукинична в горницу и видит: сидит за столом Анатолий Яковлевич и альбом огромный листает. А за его спиной другие бородачи стоят и в этот альбом смотрят.
        -Это не я!- говорит Автандил.- Ты мою руку знаешь, это не я!
        -А я примитивной живописью никогда не увлекался,- шепчет Синцов.- Меня всегда в реализм тянуло…
        -Я тоже не рисовал…- Анатолий Яковлевич растерянно посмотрел на Марию Лукиничну. - К вам кто-нибудь вечером заходил?
        -Нет.- Хозяйка дома почувствовала неладное.- А в чем дело?
        -Да вот альбом мой кто-то разукрасил.
        И Анатолий Яковлевич, снова перелистав листы, показал Марии Лукиничне забавные рисунки.
        На одном из них был изображен смешной старичок с кудрявой бородкой, на другом красивая лошадь с разноцветными ленточками в гриве, а на третьем кошка с огромными, как чайные блюдечки, глазами.
        -Это - Мурка,- признала хозяйка дома свою любимицу.- Это - Зорька, соседа лошадь. А это… Это я и сама не знаю, что за дедок…
        -Рисунки великолепные,- похвалил Фурш таинственного живописца,- их не стыдно и на выставку отправить. Только - кто автор? Кто этот загадочный аноним?
        Марья Лукинична пожала плечами:
        -Сроду у нас никто анонимками не баловался…
        Поговорили художники с хозяйкой, поудивлялись, да и отправились после завтрака «на пленер». Забрались на вершину горы Богданихи и стали рисовать эскизы: Автандил - горы меловые, Гриша Синцов - сосны реликтовые, а Анатолий Яковлевич Фурш - Волгу с теплоходами и баржами. Хорошо поработали питерцы, почти до заката трудились.
        А утром…
        Что такое?! Кто к чужим эскизам свою руку приложил?! У Гергуладзе по горам меловым кони гуляют, у Гриши Синцова из-за сосен реликтовых старички бородатые выглядывают, а у Фурша по реке на плоту старушка плывет - Марья Лукинична собственной персоной. Плот нарисован маленький, а старушка изображена большая: раз в пять крупнее буксирного катера.
        -Это не я…- шепчет Автандил, испорченные эскизы разглядывая.- Вы мою руку знаете…
        -И я примитивизмом не увлекаюсь,- вторит ему Синцов.- Я - реалист…
        Фурш от художеств странных тоже открещивается:
        -Братцы, да чтоб я чужую картину тронул… Да никогда!
        Марья Лукинична, узнав про «новую новость», чуть от стыда не сгорела: в ее дому и такие фокусы! А успокоившись немного, решила ночью не спать, а озорника-рисовальщика поймать во что бы то ни стало.
        И вот, когда все постояльцы улеглись, устроилась пенсионерка Зотова Мария Лукинична в своей комнатушке под дверями на стульчике. В руки, чтобы зря не скучать, спицы с вязаньем взяла, а на столик рядом с собой термос с горячим чаем поставила. Сидит, носочек вяжет, чаек время от времени попивает.
        Вот час ожидания проходит, вот второй, вот третий… Вдруг слышит Марья Лукинична: зашуршало что-то в горнице. Отбросила она вязанье, со стула вскочила и к постояльцам - шасть!
        И на пороге, как статуя, застыла: прямо перед ней, в лучах света лунного купаясь, сидел на полу коротышка-старичок с курчавой бородкой и что-то старательно в альбоме Фурша фломастером малевал.
        -Кто ты, батюшка?- пролепетала бедная старушка, к косяку спиной прислоняясь.
        -Я-то?- переспросил старичок.- А никто.
        И, тяжело вздохнув, расстаял в воздухе. А фломастер и альбом взлетели с пола и сами собой улеглись на стол.
        Пошатываясь от пережитого ужаса, вернулась Марья Лукинична в свою спаленку. Отпила из стакана остывший чай, на кровать, как подкошенная, рухнула. «Не иначе, как домовой объявился… Ну, теперь пойдет потеха!»
        Словно в воду смотрела пенсионерка Зотова: с той ночи ни ей, ни квартирантам житья не стало. Саму Марью Лукиничну домовой почти не трогал, так, пощекочет иногда под утро или в волосы травинок наплетет. А вот постояльцам от него досталось побольше: Автандилу он в ту же ночь один ус отрезал, Грише Синцову на одежде все пуговицы оторвал, а Анатолию Яковлевичу Фуршу в паспорте отметку сделал: «БЕЗДАРЬ!» и зачем-то рядом с обидным словом смешную рожицу нарисовал.
        Художники, конечно, взбеленились и через трое суток с квартиры Зотовой съехали. Аванс у старушки отбирать не стали, но и других денег ей, конечно, не добавили. Да и то сказать, не за что доплачивать было.
        Когда постояльцы исчезли, домовой шалить перестал. Только сидел всю ночь под печкой и тяжело вздыхал. От этих вздохов Марья Лукинична еще больше в расстройство пришла: одно дело травинки из волос вытаскивать, другое дело такую музыку всю ночь слушать!
        Наконец Марья Лукинична не выдержала и, подойдя однажды к печке, спросила:
        -Эй, батюшка! Ты чего вздыхаешь? Или неможется? Скажи, милый, я тебе лекарств в аптеке куплю!
        Под полом сердито фыркнули, но не ответили. А через минуту на беленой печке кто-то невидимый вывел угольком коряво: «КУПИ КРАСОК, КИСТЕЙ И АЛЬБОМ! ДА ЕЩЕ ФЛОМАСТЕРОВ!»
        Удивилась старушка, однако просьбу невидимки выполнила. На следующий день пошла в торговые ряды и на все деньги, которые от постояльцев получила, накупила всякого добра для таинственного художника. Перед печкой все вечером аккуратно на пол сложила и к себе в комнатушку удалилась.
        А утром опять альбом в горнице обнаружила. Только не с чистыми листами, а с разрисованными. А на обложке приписку нашла: «Отдай сии картины бездарю Фуршу. Пусть на выставку свозит. Ежели за них деньги выручит, часть себе пусть возьмет за труды, а другую часть тебе отдаст. А медаль - мне!»
        Удивилась Марья Лукинична, однако и эту просьбу домового выполнила.
        А через год приехал опять в Хвалынск бородатый Фурш и сразу к Зотовой.
        -Поздравляю! Ваш родственничек - лауреат!
        И на стол Диплом кладет и письмецо от устроителей выставки. А в письме объяснение, что деньги только художнику отдать можно или кому-нибудь другому, но по доверенности.
        -Теперь его работы в Париже! А оттуда в Токио поедут!- вспомнил Анатолий Яковлевич.- Париж вы прозевали, но в Японию еще можно попасть!
        И поздравив Марью Лукиничну с успехами земляка, Фурш исчез.
        -Слыхал, батюшка? В Японию тебя зовут!- сказала Зотова, подойдя к печке.- Поедешь аль нет?
        Но талантливый живописец ей не ответил. Впрочем, особо удивляться тут нечего: днем домовые никогда не разговаривают, а сидят себе тихо под полом и ждут своего часа.