Легенды Лиса Антон Александрович Карелин
        Это сборник с осколками разных миров: фэнтези, космофантастика, реализм - здесь можно встретить что угодно. Написанные в разные годы, на разные темы, эти рассказы и повести объединяет Лис, который скачет по мирам и эпохам, везде собирает звёзды и складывает их в книгу.
        Warning: не все из произведений рассказывают всю историю персонажей от и до - на то они и осколки миров! Но каждая конкретная история закончена и все они интересные:)
        От автора:
        Сейчас в книге девять совершенно разных произведений, но сборник ещё будет пополняться. Однако ставлю статус «закончено», потому что объём уже есть, все произведения внутри самодостаточные (даже те, что никогда не будут закончены).
        Антон Карелин
        Легенды Лиса
        Ученик Короля ворон
        ?
        Огненный зал утопал в безмолвии и темноте. Языки пламени, целые полотнища огня, когда-то бушевавшего здесь, были пойманы в магическую ловушку - да так и застыли, взметнувшись к небу, став стенами и куполом зала. Замерший огонь не горел, не светился красным, а был прозрачен, как хрусталь. Только когда солнечный свет пронизывал стены, пойманное в плен пламя будто оживало, разгоралось морем алых и рыжих всполохов, бросая отсветы на черный мраморный пол. А ночью, когда восходили Луны, и их свет пульсировал в стенах и потолке, огонь казался то бледно-синим, то зеленоватым, слабо мерцал, как северное сияние.
        Когда же мир вокруг замка тускнел - например, в сумрачный грозовой день или после заката, пока Луны еще как следует не проступили на небе - то очертания зала терялись в прозрачной пустоте. Казалось, что стоишь на вершине высокой горы, а вокруг вздымаются еще более величественные горы, покрытые густым сосновым лесом. Сейчас здесь почти воцарилась ночь, тучи укутали небо, не пропуская свет Лун или звезд. Поэтому огненным залом владела мгла - и сквозь прозрачные стены бесцветного огня виднелись огромные мрачные склоны.
        Резкий белый росчерк нарушил темноту и тишину; белые отсветы отразились в прозрачных стенах и угасли. Это был переход, но не портальный, а сквозной, судорожный и быстрый. Прыжок из одной точки мира в другую, поспешный, испуганный, сделанный неправильно. И потому очень опасный. Одно неверное движение, один спазм изломанной арки - и проходящего сквозь нее разорвет на части. Из трещины в пространстве выкатилась девочка в лохмотьях, ее плечи дымились, волосы были обожжены, на разодранной одежде краснели тлеющие лоскуты. Излом тут же сомкнулся, срезав крупную прядь ее волос - мгновение раньше, и…
        Девочка мучительно застонала, в ее голосе было столько отчаяния, что если бы кто-то мог услышать, то против воли бросился бы ей на помощь. Даже не зная, что с ней и как ей помочь.
        Одиннадцать лет, худая, сильные плечи выдаются над напряженно согнутой спиной. Она всем весом навалилась на нечто маленькое, стиснув обеими руками, прижимая к полу, пыталась не дать ему освободиться и сбежать. Из-под стиснутых на черном мраморе ладоней вырвался яростный свет, девочка вскрикнула от боли, но держала, хотя в ее руках явно бушевал сгусток огня! Он просвечивал сквозь худенькие пальцы, жег их, девочка скулила от боли, но не сдавалась.
        - Воды, - протяжно звала она, - воды!
        - Вода тебе не поможет, Клара, - раздался приветливый, мелодичный голос. - Водой не потушить звезду.
        Король Ворон возник из ниоткуда, шагнул из едва заметных отсветов и теней, и возвышался над жмущейся к полу, с любопытством разглядывая ее. Девочка всхлипнула, из последних сил пытаясь удержать огненный осколок, который злобно бился в обожженных руках.
        - Ты зря вернулась в замок, - терпеливо, рассудительно покачал головой Левран.
        Сегодня волосы смеющегося бога были белыми, как снег, ниспадая на правое плечо россыпью небрежных, заостренных локонов-нитей. Лицо пересекала золотая цепочка с затейливым витьем, на лбу мерцал голубой опал в изящной резной окантовке, украшенной жемчугом. Маска в виде головы ворона с застывшими, мертвыми глазами была сдвинута налево; вороний плащ из черных перьев стекал по плечам к полу, сливаясь с мрамором, словно растворяясь в нем.
        Как и в любом своем облике, Король Ворон был пугающе красив; несчастный, увидевший его впервые, терял дар речи от осознания, что встретил настолько совершенную красоту. Что после встречи с ним уже ничего не будет как прежде. Клара не раз видела Короля прежде, но даже сейчас, в переломный момент безжалостного боя, у нее перехватило дыхание от его голоса и взгляда.
        - Я говорил, дикие звезды сюда приносить нельзя. Они нестабильны, чуют места силы и могут прорваться в одно из них - тогда… Нельзя, ты же знала. Нельзя.
        Клара знала.
        - Пожалуйста! - взмолилась она. - Пожалуйста, учитель!
        Залитое слезами лицо запрокинулось, расширенные глаза смотрели на него снизу-вверх, но на дне зрачков, полных мольбы, темнела безнадежность. Клара понимала, что безжалостный бог не поможет ей.
        Всё в девочке дрожало, ей трижды казалось, что больше не стерпеть, сейчас она выпустит звезду и навлечет беду на себя, остальных, на весь замок. Ей не простят этого, Король не дает вторых шансов, сейчас она проиграет, нарушит приказ - еще чуть-чуть, и все будет кончено, она не может!.. Но и за третьей чертой отыскалось, наскреблось еще немножко воли и сил. Ужас перед гневом Короля Ворон опять пересилил слабость и боль.
        «Сдайся, пожалуйста, сдайся», шептали пересохшие губы, «смирись, остановись, перестань…»
        Магия Клары была сильна. Но не настолько, чтобы одним лишь заклятием усмирить нечто настолько могущественное, как осколок неба. Однако ритм ее шепота и натянутая струна души бередили своевольную вещь. Жажда, осмысленность и воля к жизни девочки смиряли потоки безумия внутри звезды.
        «Поддайся моей воле, проклятая», всхлипнула Клара, «Как же я ненавижу тебя. Проиграй!»
        Осколок завыл, вырвался из-под сомкнутых рук и взлетел вверх, рассыпая огненные искры, которые дробились и множились в прозрачных стенах. Тело девочки моментально изогнулось, она прыгнула вслед, словно пружина, в прыжке обратилась в хищную светлую рысь с бурыми подпалинами на шкуре - и с мешаниной уродливых выжженных полос на животе и боках.
        Рысь каталась по полу, остервенело рыча, но и в зверином обличье не могла удержать палящую звезду, передние лапы лесной кошки были страшно обожжены, теперь ревущий огнем осколок сжигал задние. Рычание зверя сменилось скулящим, молящим визгом; звезда загудела, сильно вбирая воздух; а стены из застывшего огня едва слышно зазвенели в ответ, словно и правда хрустальные. Палящий осколок взорвался силой и светом, ослепил рысь и отбросил ее в сторону. Скакнул вперед, сбегая от Клары - и разразился нервным, безумным и дисгармоничным перезвоном, заметался по залу, забился о стены огня. Но они были куда крепче, чем казались.
        Рысь бросилась за звездой, прыжок, другой, схватила в полете, приземлилась уже ребенком, прижав сгусток огня к груди. В глазах девочки, на ее залитом слезами и потом лице отразилось полное отчаяние. Она не могла удержать осколок, ей не удалось смирить его. Стены замка не придали Кларе сил, как она надеялась, совершая самый рискованный переход в своей жизни. Учитель не пришел к ней на помощь. Девочка не знала, что еще можно сделать.
        - Если не можешь победить, - сказал безумный бог, поморщившись, - то хотя бы не проиграй. Не подведи своих братьев и сестер, Клара.
        Левран поглаживал ворону, которая высунулась из плаща. То ли бесцеремонные твари были его частью, то ли прятались в гуще черных перьев, но вслед за первой вороньей головой оттуда вынырнули еще несколько. Их насмешливые глаза следили за смертной битвой осколка и ловца.
        - Кар! - сказала одна из ворон. Другие хрипло засмеялись, соглашаясь с ней:
        - Кар… Кар!.. Кар…
        Клара уже не стонала, а прерывисто всхлипывала при каждом вдохе. Звезда бешено рвалась из мертвеющих рук. Но даже теперь, обожженная, истерзанная и израненная, девочка не могла отпустить ее и проиграть. Страх не оправдать ожидания Короля был сильнее.
        Нечто новое проступило на ее лице. Растерянное, обреченное смирение. Смертельная усталость. И тогда Клара проглотила звезду. Та полыхающей огненной искрой прошла по ее горлу, озарив его изнутри, пульсирующе вспыхнула в груди, высветив ребра - и канула внутрь.
        - О, - сказал Левран, глядя на девочку неотрывно. Рука его, с красивыми, хищными когтями, оставила ворона и потянулась в сторону ученицы.
        А Клара упала на пол, скрючилась, хрипя и царапая солнечное сплетение, где разгорался огонь. Она проиграла. Ей не усмирить звезду, и оставалось только перенести последнее испытание. Вытерпеть все до конца, испить полную чашу, а после станет не больно и не страшно. Может, она уничтожит звезду, переполнит ее своей кровью и мукой, и осколок погаснет, раскрошится в пыль - тогда Клара спасет замок, братьев и сестер. Ведь если не спасет, то и смерть не станет ей избавлением, Король Ворон отыщет ее и в царстве мертвых, и на самом краю миров.
        Левран смотрел, как она корчится, и легкая улыбка озарила совершенное лицо. Он видел каждый обрывок мысли в ее голове, каждый разряд боли и каждый всполох рвущихся чувств. Девочка не ненавидела его. Ведь дети всего лишь люди, а он часть Мира, выше их желаний и надежд. Нищенка из трущоб знала: людской удел - жизнь, полная испытаний, а удел мира - обрушивать их на людей. Клара помнила грязное и убогое детство, из которого смеющийся бог забрал ее; понимала, что, если бы не его милость, она умерла бы уже давно. Знала, что принадлежит ему вся без остатка.
        Но даже понимая это, она еще ждала чуда, еще надеялась, что Король Ворон нарушит правила. Ради нее. Глаза умоляли о помощи, детское сердце не могло поверить, что она, Клара, прервется так просто…
        Левран внимательно смотрел на затихающую девочку, но вдруг отвлекся от нее и повернулся назад.
        В воздухе высветился рваный белый узор, пространство расслоилось, как раскрываются лепестки цветка. Неровные линии сомкнулись в фигурный проход - в окантовке белых росчерков возник лис. Словно картина, повисшая в облегающей узорной раме. Он выверенным движением спрыгнул на пол, оставив пустой лисий контур смыкаться и таять за спиной. Рыжая тень скользнула к Леврану, глянула снизу-вверх, глаза осторожно блеснули в полумраке.
        Лис был явно измучен, встопорщенные бока вздымало тихое, осторожное дыхание - он старался не бередить сломанные ребра на правой стороне. Передняя лапа подгибалась, узкий вытянутый нос пересекли две тонких ссадины, а царапина пострашнее прошла от лба через глаз, но недостаточно глубоко, чтобы повредить его.
        Моргнув, зверь настороженно замер. Он не видел умирающую Клару, но услышал и почуял близкую смерть. Усталая расслабленность его позы сменилась молниеносной собранностью: лис скакнул вперед, пролетел сквозь капризного бога - уйдя в сумрак на долю секунды, ровно так, чтобы провалиться из материального мира перед Королем и вынырнуть у него за спиной - и мягко приземлился рядом с девочкой. Глаза, блестящие и темные, как два колодца с искрами в глубине, заглянули в ее угасающие зрачки. Взгляд лиса метнулся к сомкнутым обожженным рукам Клары, из-под которых спазматически мерцала, захлебываясь в крови, дикая звезда.
        Секунда тишины и осознания; ее гаснущий взгляд отразился в его заполненных ужасом глазах, и лис встряхнулся всем телом, превратился в мальчика: потрепанного, очень подвижного и складного, лет десяти, с упрямо торчащим вихром. Он перевернул ее, с усилием поднял, перехватив руками, так, чтобы голова Клары свесилась вниз.
        - Выплюнь ее! - шикнул прямо в ухо названной сестре. - Выплюнь!
        Но она умирала. Опаленные губы прошептали что-то бессвязное. Мальчик-лис метнул взгляд в сторону Короля Ворон, который стоял, склонив голову, наблюдая за его борьбой. Ученик не сказал ни слова, не воззвал к помощи бога, а зашептал что-то быстрое, напевное, странное - не девочке, а звезде.
        Горло его издало нечеловечески-переливчатую песнь, от которой завибрировали застывшие прозрачные стены. «Приди, звезда», звучало в ней, «Вспомни, кто ты». «Лети на свободу, в бездонный простор».
        Клара изогнулась в спазме, изо рта ее изверглась загустевшая кровь. Тело пыталось отторгнуть звезду, а та очнулась и рвалась наружу, к спасению.
        «Лети».
        Звезда с шипением выкатилась на пол, липкая, полупрозрачная и угасшая. Но пламя и свет разгорались в ней с каждым мгновением, и с каждой долей секунды она откатывалась все дальше, а дрожала и подпрыгивала все сильнее.
        Мальчик бережно отпустил Клару и бросился за осколком, который прыгал, разбрасывая огненные искры, все выше и выше. Звезда почуяла, что ловец настигает, и испустила волну огня, но ученик Леврана перекатился под пылающей плетью, словно знал заранее, как она пройдет. Он ухватил осколок, но не пытался удержать его, а наоборот, изо всех сил метнул с разворота вверх.
        Воющая звезда врезалась в свод потолка, огненным росчерком отскочила в стену, от стены в пол, снова вверх - рикошет нес ее дальше и дальше, и с каждым новым ударом ревущий огнем осколок набирал обороты! Секунду спустя он метался из стороны в сторону с умопомрачительной скоростью, и уже не мог свернуть с предопределенного пути, на который швырнул его мальчик-лис.
        Смеющийся бог приподнял бровь и сдвинулся чуть левее, огненный сгусток мазнул мимо.
        Ловец помчался по кругу, обратившись в размытую рыжую тень; он скакал так быстро, что глаз не мог уследить за его движениями, вновь и вновь уворачиваясь от осколка, с воем и звоном носящегося повсюду, усыпая черный мрамор мириадами искр. Но лис не просто метался по залу, а искривлял пространство, проходя сквозь него, как игла пронзает шелк и тянет за собою нить: скукоживал, стягивал его.
        Натянутая до предела, реальность треснула, портал расколол воздух наверху под прозрачным куполом. Он был нечеткий, дрожащий, стремительно срастался - а траектория звезды вела мимо. У Лиса была секунда, чтобы успеть - он взвился в прыжке, превращаясь в мальчика, дотянулся и ударил ладонью невыносимо-быструю пылающую искру. И резанув его по руке, она отклонилась и канула в сомкнувшийся разрыв.
        Резкий звон прокатился по всему замку, мальчик рухнул на пол, упал сильно и неловко, прокатился по мрамору и замер. Застонал. И опять воцарились тишина и темнота.
        - Ты освободил звезду, - довольно кивнул капризный бог, поправляя подвеску с неограненным алмазом, затуманенным, как будущее маленького ловца. - И верно сделал. Угасший осколок, раскрошившийся в пыль, мне совершенно не нужен. Вот усмиренный - другое дело. Но с усмирением вышла незадача…
        - Клара, - прошептал мальчик. Он держался за руку, порезанную осколком, кровь стекала узкой полосой к ладони, раздваиваясь на грязном запястье, как линия жизни и линия судьбы. Со стоном поднявшись, израненный ловец снова обратился в зверя, легко и естественно, как вдох-выдох, мальчик-лис. Подбежал, припадая на лапу, к девочке, неподвижно лежащей в темноте. Остановился над нею, замер, касаясь носом ее шеи. Опустил голову, ноги задрожали. Сел.
        - Пока ты не явился, решение Клары убить звезду было… приемлемо. Не усмирить, так хотя бы не дать ей учинить здесь бедлам, - широко развел руками Король. - Но когда ты пришел, ее маленький замысел превратился в убыток и потерю, ведь ты мог спасти звезду! Зашвырнуть ее подальше, чтоб потом найти и усмирить. Ты превзошел себя и сделал это, спас замок, так что нам удалось избежать потерь. Ну, почти, - он повел пальцами, выказав утонченное сожаление, глядя на тело ученицы, распростертое в темноте.
        - Она умерла, - глухо сказал мальчик, будто не верил в это. - Клара умерла.
        - Конечно, - поднял бровь Левран. - А что еще можно сделать, когда проглотил звезду? Отделаться несварением как-то не получится. И когда у тебя выжигает дыру изнутри живота, тут никто в здравом уме не выживет.
        - За что она умерла? - спросил мальчик с вызовом, вставая. - Чем заслужила?
        - Сначала слабостью, потом глупостью, - не промедлив, ответил Король.
        - Не сладила с осколком? Что ж не бросила его, не бежала сюда укрыться? Зачем притащила его с собой?!.. - мальчик пытался понять, и понял. - Не хотела подвести тебя, учитель. И рискнула. Думала, родные стены помогут. Думала, ты поможешь.
        - Плохо подумала. Слабость, помноженная на глупость, всегда разрушительна. Вот ты - другое дело. Ты принес мне то, за чем охотился. Ты преуспел.
        Ловец вытащил из поясного кармана небольшой предмет, завернутый в тряпку, и вытряхнул к ногам учителя. Мерцающий желтоватый осколок покатился по полу с холодным перестуком. Усмиренная звезда. Король поманил ее к себе, и та послушно подплыла, осветив его лицо, словно лучами уставшего солнца.
        - Ты же мог помочь Кларе, учитель! Мог спасти, - мальчик наконец справился с голосом и почти выкрикнул это. Он умудрился одновременно хлестнуть сжатым, полным боли тоном, и в то же время остаться бесстрастным. Ученик бога замотал порез тряпкой, затянул зубами и наконец отпустил окровавленную ладонь, но руки у него тряслись.
        - Сегодня мог, завтра не смог, - фыркнул Левран. - Кто бы спас её завтра?
        - Она научилась чему-то с этой звездой, - упрямо мотнул головой мальчик. - Поумнела. Спас бы сейчас, завтра она была бы лучше. А теперь у неё нет завтра. Ничему не научится.
        - Зато у тебя есть. Ты научился. Без Клары, как бы ты вспыхнул изнутри?
        - Вспыхнул?.. Изнутри?
        - Ты предвидел отскоки звезды и в долю секунды понял, как её швырнуть, чтобы она по восходящей траектории пошла вверх, - пожал плечами Король. - Ты сумел открыть портал на бегу, уворачиваясь от звезды и вывернуть мир наизнанку за пять ударов сердца.
        - Это я уже умел.
        - Из места в место в пределах мира, - качнул головой смеющийся бог. - Не в грань мглы, не в четвертый слой сумрака сразу. Туда, где, хоть вся изгорись, она не причинит никому вреда.
        - Только пока не выберется.
        - Это будет позже. А сейчас ты превзошел себя. Ты вспыхнул и сам стал звездой. Благодаря Кларе. Благодаря тому, что я не помог.
        Мальчик опустил голову.
        - Сколько раз звезда отскочила от стен, когда ты её бросил? - спросил Левран.
        - Тридцать два.
        - Верно. Ты потянулся в будущее и заглянул на тридцать два шага вперед. Победил её, когда она еще не знала, что побеждена. Но ты уже знал.
        Король вертел в руке маленькую медную штучку, зеленоватую от времени, плоский диск, испещренный тысячью крошечных косых прорезей. То ли пластина с надписью, то ли талисман.
        - Всё равно ошибся, - ловец повел порезанной осколком рукой.
        - Ошибся. Но не так, как Клара. Не смертельно.
        - Сегодня нет. Завтра будет смертельно, - мальчик поднял грязное лицо и посмотрел темными глазами на Короля Ворон. - Что будет тогда?
        - Тогда мы увидим, как ты умрешь, - ответил Левран.
        Звезда в руках бога разгорелась ярче, осветив изысканно-бледное лицо. Мальчик отвернулся. Он смотрел на Клару, лежащую в темноте, но всё его внимание сосредоточилось на другом.
        Главной силой истерзанного лисенка была вовсе не запредельная ловкость и быстрота. Не магия, настолько естественная, что он не слагал заклинаний, а просто говорил с миром на любых языках, и мир отвечал ему. И не умение прыгать по граням и измерениям, пересекая полконтинента за раз. А то, как он видел и слышал, осязал и ощущал. Гораздо лучше других учеников.
        Мальчик-лис был настолько открыт и внимателен ко всему вокруг, что умел почувствовать и понять истинную природу вещей. Он с самого детства мало думал о себе и много смотрел по сторонам. Рано научился слушать не громкий хор своих желаний, а мерный такт причин и последствий происходящего вокруг. Обучение у смеющегося бога обострило его чувства во много раз. До предела усилило связь с миром. Глядя по сторонам, он всегда знал, куда движутся события, и что окажется важным.
        Круглая бронзовая штука в руках у бога бередила мальчика. В ней было что-то, от чего сжималось сердце.
        - Что это?
        - Сито смерти, артефакт эпохи Триумвирата. Давно развенчан, не представляет практической ценности, лишь память времен, - цепким взглядом коллекционера Левран любовался узором отверстий странного талисмана. - Эта маленькая вещь когда-то была великой. С её помощью Король-некромант принес в жертву тысячу и одного пленника и разделил силу бездны на тысячу и одну нить, чтобы поднять величайшую армию невоплощенных. Армию неумирающих воинов для победы в кровавой войне. Каждому из них предстояло вернуться на родину, предать огню и мечу тех, ради кого он отправился воевать и умирать. Каждый солдат помнил, кем был при жизни, но не мог воспротивиться приказам мастера. Или мог? Вот это была бы история. Но артефакт не выдержал такой силы, и… - смеющийся бог театрально повел рукой.
        И всё это было важным почти четыре столетия назад. Ученик вздохнул. Король Ворон полон загадок, тайны оплетают его тело вместе с десятками извилистых украшений. Это лишь малая из них.
        - Я устал, - тяжело сказал ловец.
        - О, конечно, ты заслужил отдых, - легкий жест, и перед ними соткался стол, полный немыслимых яств. Он благоухал так, что поставь посередине площади, нищие сбежались бы со всех концов Навиннира. - Можешь присесть и расслабиться, отведать блюда, от которых потекли бы слюнки у шахов, залить саднящие раны драгоценным вином.
        Мальчик не двигался, ожидая, пока насмешливой бог закончит мысль.
        - Только вот незадача, - расстроенно скривил губы Король Ворон, - звезда рвется из мира мглы на свободу. Она уже на третьем слое сумрака, и скоро прорвется на второй. Ты знаешь, попади она обратно в мир, найти дикую огневицу будет ах, как сложно. Клара охотилась за ней целый лунн. Так что жаль, но…
        Мальчик метнулся к столу, и принялся жадно набивать рот булочками с алой сахрой, перемежая их горстями паштета из печени и сердец безднокрылых соколят. Рубиновое вино из Хароссы потекло по его подбородку и груди, он чавкал так, что напугал ворон, выглядывающих из плаща Леврана; они взволнованно шебуршались и каркали, с завистью глядя на стол, полный прекрасных блюд и блестящих столовых приборов.
        - Уже на втором! - повел бровью безумный бог. - Упустишь её?
        - Она не моя звезда, - прочавкал в ответ ловец. - Клары. Причем тут я.
        Он ухватил тяжелую гроздь пурпурных виноградин, каждая размером с голубиное яйцо, поднял их, разглядывая с недоверчивым изумлением.
        - Но я могу приказать тебе отыскать её, - возмутился Король. - В конце концов, ты ловец звезд. Мой ловец звезд!
        - Я повинуюсь, учитель, и поймаю её. Но не скоро. А ты хочешь сейчас. Прямо сейчас.
        Капризный бог обиженно сжал губы.
        - И чего же ты просишь за то, чтобы усмирить ее для меня? Сию же минуту?
        - Руну времени.
        - Оо, кто-то собрался прыгнуть в прошлое и изменить его, чтобы спасти девчонку! - обрадовался Король Ворон.
        - А что, нельзя? - ученик побледнел.
        - Ещё как можно. Я готов преподнести ценный урок дважды за день. Кстати, как ты собрался поймать и усмирить огненную звезду, которая уже на первом слое сумрака?
        - Превзойду себя. Дважды за один день, - буркнул мальчик. Он бросил наполовину ободранную виноградную гроздь, шмыгнул носом и утер лицо, вскочил на стол, в прыжке превращаясь в лиса, промчался по нему, громыхая посудой и мстительно раскидывая прекрасные яства и блюда во все стороны, те с жалобным звоном сыпались на пол. Рыжий зверь взмыл в воздух, крутнулся и прыжком сотворил портал - симметрично закрученный, четкий. Он вёл прямо в первый слой мира мглы, и рвущаяся наверх звезда, истерично пылая и дымясь, влетела сквозь него, ударилась о потолок и рикошетом нырнула прямо в заботливо подставленный кувшин с драгоценным рубиновым вином.
        Мальчик опустил его на пол и отскочил. Звезда пробила серебряный бок кувшина и запрыгала по залу, резко замерла… и недовольно зазвенела, осознав, что снова попала в проклятое место, где стены из застывшего огня.
        Шрррр! Жадно рванувшись к источнику своих неприятностей, осколок сверкнул перед тем, как вонзиться ловцу в грудь - но тот на мгновение ушел в сумрак, стал бледной прозрачной тенью, и звезда пролетела насквозь. Врезалась в прозрачную стену, но сумела справиться с отскоком и снова замерла, нервно подрагивая. Мальчик не двигался и ждал. Новый рывок, тот же результат.
        - Так может продолжаться довольно долго, - зевнул Король Ворон, ленивым движением руки соткал из искр и отблесков алый бархатный трон и небрежно присел на краешек. - Ну и как ты собираешься её усмирить, если Клара не смогла? У Клары-то магия была посильнее.
        - Клара её не одолела, потому что сражалась, верно? - спросил мальчик, отрешенно глядя на звезду. - А в битве огонь только разгорается ярче. Когда с ней бьешься, она становится сильнее. Пусть выгорит от бессилия.
        Дикарка метнулась к нему, ловец отклонился, пощекотав ее пальцем в полете. Зло взорвавшись ворохом искр, звезда подпрыгнула и обрушилась сверху, но мальчик увернулся и плюнул в нее, плевок угодил в осколок и зашипел, испарившись. Секунда, и они заметались по залу, звезда в бешенстве мчалась за дразнящим лисьим хвостом. Её полыхание становилось все ярче и ярче, вой все громче и сильнее - но как не рвалась, как не прыгала, она не могла поймать ускользающего врага. За считанные секунды он дважды макнул её в грязь вершком: сначала загнал в желе, а потом утопил в соусе из прыгучих креветок и императорских угрей.
        Король мелодично засмеялся и встопорщил перья вороне, послушно сидящей у него в руках.
        Осколок полыхал уже столь ярко, что больше напоминал маленький огненный шар. Пламенные отсветы причудливо колыхались в стенах и танцевали под куполом, высвечивая мрачные горы, нависшие вокруг. Мальчик швырнул в пламенеющий сгусток резной серебряный бокал, затем с разбегу врезал большим и тяжелым блюдом, которое звезда пробила со стоном, вихляясь в воздухе. Шипя от злости, она метнулась к обидчику, и внезапно тот не уклонился.
        Осколок врезался ему прямо в грудь, ловец закружился, словно пытаясь стряхнуть его - но пылавшая яростью звезда уже знала, как невероятно-ловок может быть ее враг. И ударила его изо всех сил, пока не сбежал. Взорвалась яростным каскадом, густой россыпью огненных сгустков, взвившихся во все стороны сразу - не уйдешь, длиннохвост!
        Мальчик-лис ждал этого. Ждал, когда она ударит изо всех сил, выпустит всё, что осталось. Метавшийся по залу наперегонки с разгневанной звездой, он незаметно, по чуть-чуть исказил пространство, соткал легкий, невидимый шов, ведущий в Океан. Приняв яростный удар и закружив звезду, он за мгновение до взрыва вскинул руку - и сверху рухнули бурлящие потоки вод.
        Они окружили ловца искрящимся волнами, смыли пламя и отбросили звезду. Омытый водой, он стоял неподвижно, более светлый и чистый, чем раньше. Выпустившая свое пламя, звезда билась в гуще волн, угасая, захлебываясь в них. Она словно выдохнула, и теперь не могла вдохнуть.
        «Стань водой» дрогнувшим голосом пропел мальчик, держась за обожженную грудь. «Тогда не умрешь». «Прекрати сражаться». «Плыви». И добавил: «Ты прекрасна, ты должна жить».
        Осколок дрожал в потоке, красные и оранжевые всполохи вымылись из него, как краски, смытые с лицедея, и стал виден другой его цвет, прозрачно-голубой, задумчивый и тихий. Ловец повел руками, и волны свободно расплескались по мраморному полу. Он повернулся к учителю, опаленный, измученный борьбой, тяжело дыша.
        Левран встал. Всё лишнее исчезло из зала: еда, вода, блюда, стол и трон. Усмиренная звезда оказалась в его ладони, смеющийся бог заглянул в ее мерцающую глубину и кивнул. Передал в цепкие лапы ворон, и она навеки исчезла в недрах плаща.
        Он подошел к ожидающему мальчику, коснулся когтистой рукой его покрытого ссадинами лица, нежно провел когтем по виску и щеке.
        - Сэн, - сказал безумный бог. - Ты превзошел себя снова. Ты выполнил свою часть сделки. Вот моя.
        Он взял перетянутую тряпкой ладонь ученика в обе руки и стиснул, мальчик скривился от боли, но за болью был звенящий, бесконечный провал, ведущий в неизбывные дали, невмещаемые просторы, безграничные пути.
        Руна времени, невидимая, тяжело осязалась в руке. Сэн с открытым ртом смотрел на свои пальцы, в которых сосредоточилась мировая мощь.
        - Сэн, - сказал Король Ворон, отступая. - В твоих руках власть, близкая к божественной. Ты можешь ворваться в прошлое и изменить его. Изменить весь мир. Но только один раз.
        В глазах бога сверкнула плутовская искра:
        - Какого короля свергнем? Судьбу какого народа изменим? Наши друзья андары, ну не зарвались ли они?! Когда эти обезьяны в нелепых латах пришли на север, им пришлось выиграть войну у старых рас. Я знаю решающий, фокальный момент той войны, если изменить его, их победа пошатнется, и андары перестанут быть сильнейшим народом. Вся история перепишется причудливым образом! Такого крупного узла вероятностей из доступных смертным, больше нет.
        - Клара. Я хочу оживить Клару.
        - Ну конечно, - Левран с насмешкой закатил глаза. - И как ты собрался это сделать?
        Сэн смутился. Ученик двух богов, он уже прыгал во времени, но не сам, а по следам Лиса. Древнейший вел за собой, они промчались по эпохам, как два призрачных беглеца. Сердце мальчишки едва не лопнуло от счастья, это было самое, самое невероятное из всего, что он пережил. Но приемыш Лиса и Ворона еще не умел прыгать в прошлое или будущее сам. Он чувствовал нити судеб и течения вероятностей, умел перебирать их, пропуская сквозь себя - но не мог войти в реку времени. С руной это было возможно. Только он совсем не знал, как это работает…
        - Я прыгну в то место, откуда пришла Клара, - запинаясь, вымолвил Сэн. - В то время, когда она поймала звезду. Приду на помощь, и ей не придется бежать в замок. Вместе мы справимся со звездой и принесем сразу обе. Так получится?
        Мальчик смотрел с надежной.
        - Безусловно получится, - медленно кивнул Левран, - хоть и не совсем то, на что ты рассчитываешь, мой рассеянный ученик. Но почему бы разок не попробовать.
        Сэн медленно поднял руку. В центре ладони начал проявляться переливчатый, убийственно-яркий и тяжелый отсвет звездчатой фиолетовой бездны. Но тут ловца прошиб озноб понимания.
        - Рассеянный на множество мелких кусочков? - воскликнул он, вспотев. - Как тот многорукий, который прыгнул за мной в расколотый портал на плато жалящих ветров?
        - Ещё мельче, - старательно разглядывая отточенный коготь своего совершенного мизинца, ответил безумный бог. - Рассеянный на все протяжение времен.
        - Почему?!
        - Кому, как не тебе, мой маленький бегун по реальностям, понимать логику порталов и прыжков? Так происходит, когда ты возникаешь в месте, которое уже занято, - повел плечами Король. - Телепорт сбился, и тебя воплотило в центре горы? Тело материализуется вперемешку с камнем, его размажет в породе. Попал в раздвоенную арку - будь добр, разорвись надвое, иначе как бедный портал сможет выполнить свою функцию и доставить тебя в две точки сразу? Время же - состоит из мириада реальностей, переходящих одна в другую, или вернее, из одной реальности, растянутой на мириад мгновений. Мгновение так же материально, как гора. Прыжок в массив свершившегося - тебя рассеет по всему мирозданию. И хорошо, а то каждый идиот с руной времени менял бы историю на завтрак. Весело бы мы тогда жили. Но недолго.
        - А как же тогда… вообще менять прошлое? Ты учил нас, что это возможно! Можно исправить ошибку, совершенную раньше!
        - Если ты хочешь поменять его, нужно прыгнуть в один из узлов времени. Точки темпоральной бифуркации, квантовые порталы входа-выхода, их немало рассеяно по всей истории, - как ни в чем не бывало, объяснил Левран. - Главное их свойство, которое и позволяет что-то изменить, это неопределенность. Жизнь - череда выборов и их последствий, переплетение лавинообразных событий, толкающих друг друга, как камни в огромной массе, сходящей с гор. Выбор каждого отражается в общем маршруте лавины. Но этот выбор совершают не пришельцы извне, не темпоральные чужаки, а те, кто живут в текущем моменте, являются неотъемлемой часть него. Эгмунд Фассилор говорил, что люди - это проекции бытия.
        Смеющийся бог замер, поглаживая ворону. Мальчик терпеливо ждал. Он понимал смысл сказанного, даже не зная многих слов.
        - Узлы неопределенности - это единственные точки, в которых есть возможность выбора для тех, кто пришел извне. Для нас, странников по эпохам и мирам, они как островки посреди пустоты.
        - А как же Лис? - затаив дыхание, спросил Сэн. - Он свободен.
        - Да, - ответил смеющийся бог, и глаза его сверкнули. - Древний может скакать по временам, как ему вздумается. Потому что каждый его шаг рождает маленький узел неопределенности, который затухает после того, как Лис сойдет с места. Он как конь, подкованный удачей, свобода в каждой из его лап. Загадочный зверь, один такой на всю вселенную; а всем прочим, инвалидам времени, остается прыгать с кочки на кочку.
        - Значит, - воскликнул Сэн, сложив все воедино, - я могу почувствовать, есть в жизни Клары узел или нет? Как это сделать?!
        - Ты умеешь находить линии судьбы. Так нащупай её нить, - Левран простер руку к неподвижному телу. - Прикоснись, потяни к себе, как звучащую струну. Если отзовется беззвучно и глухо, значит, её музыка исполнена от начала и до конца. Значит все прожито и свершено, свободы больше нет. Если в её жизни осталась хоть одна узловая точка, момент свободного выбора, когда можно что-то исправить - струна зазвенит… и ты почувствуешь, как всё отзывается внутри.
        Совершенные губы изогнулись в нежной, хищной улыбке.
        - А если когда-нибудь ты достигнешь зрелости ловца звезд, то сможешь по этой музыке понимать, как именно тебе отзывается её жизнь и как именно могут быть переплетены ваши судьбы. Пока же попробуй просто услышать отклик. Если он будет.
        Сэн зажмурился, кусая губы, подошел к девочке и сел рядом с ней. Помедлил, словно не решался, но затем всё же взял её холодную руку в свои ладони.
        - Клара, - прошептал он, - Клара.
        Гнетущее молчание накрыло зал.
        - Что там? - лениво потянувшись, едва слышно зазвенев украшениями, спросил насмешливый бог.
        - Нет, - мальчик сморщился, словно накрыл лицо маской мучительных сомнений. - Не звенит. Я не могу помешать Кларе умереть… В её жизни нет узла…
        Он встрепенулся:
        - А у звезды?!
        - Проверь и её, - легко согласился Король Ворон.
        Сэн прижал руки к ожогу на груди и закрыл глаза. Секунды бежали безрезультатно. Тяжкое молчание сгорбило спину мальчика, он замер на мраморном полу, сжав ладонями голову. По его щекам текли слезы.
        - Что ж, - пожал плечами безумный бог. - Полагаю, пора прощаться с Кларой.
        Левран медленно поднял руки, развел их широко в стороны, и вороны одна за другой полезли из тьмы его плаща, как чёрные призраки беспросветной ночи. Их было много. Их глаза горели голодом. Громко каркая и семеня лапами по полу, хлопая крыльями, короткими шумными перескоками, озираясь на хозяина и на ловца, они перелетали все ближе и ближе к холодному телу бывшей ученицы.
        На лице мальчика проступил страх. Он озирался, прикрывая Клару, но знал, что не сможет её защитить.
        - Отступи, Сэн, - сказал безумный бог из темноты. - Ты не знаешь способов её спасти.
        - Не знаю? Ты сказал «не знаю». Ты не сказал, что их нет!
        - Для тебя «не знаю» и равно «нет». Верный ответ часто на расстоянии шага, но люди умирают, не зная, что могли выжить.
        - Кар! Карр!
        Размытая рыжая тень косо метнулась вперед, вороны заорали, яростный клубок прокатился по полу: перья, брызги крови, крики, мешанина крыльев; секунда, и он снова прижался к полу рядом с Кларой. Черные тени отступили и медленно окружали, хрипло скрипя «Каррр! Каррр!»
        - «Если ты хочешь поменять его», так ты сказал… - мальчик задыхался. - А если я не хочу менять прошлое?..
        - Зачем же тогда прыгать в него? - удивился Король Ворон. - Разве что попасть под дождь? В четыреста тринадцатом был незабываемый ливень, две недели подряд, всё побережье…
        - Я не могу прыгнуть в прошлое Клары, там нет узла… - бормотал Сэн. - Но могу прыгнуть в любой узел, который существует… Их тысячи, в разных временах и странах, ну хоть где-то есть помощь?! Хоть где-то есть идеальный, подходящий момент… Как же его найти?
        - Перебирай струны, - хищно ответил Левран.
        - Их слишком много, я не смогу расслышать нужную. Ошибусь и зря истрачу руну, не оправдаю твой дар.
        - Это не станет новостью, - губы безумного бога изогнулись в усмешке. - Люди разочаровали меня давным-давно.
        Сэн не отрываясь смотрел на медный диск в руках у Леврана. Что-то звериное проступило в чертах мальчика.
        - Звенит, - сказал он. - Звенит.
        - Это? - насмешливый бог поднял странную штуку, испещренную ситом прорех. - Ты почувствовал узел времени в прошлом штуковины? Но причем здесь Клара?
        - Я слышу музыку этого ситечка, там смерть… Но там жизнь.
        - И почему ты думаешь, что это именно та музыка, которая тебе нужна?
        - Потому что я хочу не изменить прошлое. А просто попасть под дождь.
        Сэн схватил Клару и прижал к себе, руна времени разгорелась в его раненой ладони. Вселенная дернулась в кратком спазме, переливчатая звездная бездна разошлась рваной прорехой и поглотила их.
        Аль-Хаддир помнил, что он воин великой страны, надежда Герона, наставник бесстрашных, тысячник легиона. Он привык могучим броском метать рунное копье и пробивать строй вражеских щитов. Привык ласково сжимать талию любимой, вот уже двадцать шесть лет каждый раз как в первый; кидать в воздух внука и ловить у самой земли, давать подзатыльник нерадивому бойцу. Привык ловить удары палиц и мечей голой ладонью, смеясь в искажённые страхом лица врагов. Но сильные, никогда не подводившие руки сегодня не слушались его.
        Тонкое граненое жало пронзило лунное сплетение в груди и жадно, но очень медленно пило кровь воина. Не в силах двинуться, Хаддир знал, что уже мертв, хоть ещё и не смирился с этим. Хуже того, его жизнь не просто отберут, а подарят силам тьмы. И самое страшное, рядом точно так же пронзили сотни воинов Герона и союзных королевств. Многих из них он знал, некоторых вел за собой.
        Некроманты не оставляют живых, тут же после боя поднимая их нежитью. А демоны белой крови исторгают и пожирают души пленных, чтобы исцелить своих раненых и заново призвать падших. Кому бы из генералов бело-черного союза ты не проиграл, участь людей одинакова. Тысячник искал причину, по которой его не убили, а привезли в Черный Храм вместе с другими солдатами со всех концов охваченного войной Триумвирата. Теперь причина открылась: как только обряд закончится, они станут отрешенными душами, затерянными между жизнью и смертью. Страшным, убийственным - и покорным орудием врага.
        Король-некромант в мантии, зияющей провалами в тьму изначалья, шел сквозь ряды пронзенных воинов. Да, сама Бездна лежала у него на плечах, и оттуда тянулись призрачные когтистые руки неведомых существ. Они касались человеческих тел и проникали в плоть, словно купаясь в угасающем тепле. На черной груди сверхмага светлел бронзовый диск с тысячью крохотных проколов. Сито Смерти.
        Солнце над головами стало меркнуть. Ритуал можно провести лишь днем, но для его завершения нужна полная темнота. Демоны белой крови создали посреди неба искажение, которое закрыло мир от светила. Поэтому для собравшихся в Храме посреди дня наступала ночь.
        Поднявшись на вершину пьедестала, Король-некромант развернулся к пронзенным воинам. Лицо владыки меняло форму, медленно перетекая из одних черт в другие: юноша с восторженным взглядом обращался стариком с ужасом в глазах. Но неважно, какое из лиц всплывало на поверхность, сотни выпитых жизней давали сверхмагу громадную силу, помноженную на его мастерство. Овладев двумя величайшими артефактами тьмы: Бездной и ситом, владыка мог быть уверен - в мире нет смертного, который сумеет ему противостоять.
        Мастера негатоса вместе с конвоем высшей нежити окружили предводителя тройным кольцом. Рыцари тьмы, дети крови, неупокоенные, маги-личи, всепожирающие твари негатоса и нокса, глифарисы, некротические исчадия - все порождения ночи сплотились вокруг пьедестала. Творя ритуал, повелитель будет ослаблен и уязвим. Поэтому объединенные силы Триумвирата обязательно нанесут удар по Храму, пока длится обряд.
        Король-некромант воздел руку, последние лучи прошли сквозь сито, и солнце померкло.
        Аль-Хаддир, угасающий вместе с ним, слабо вздрогнул: за миг до наступления тьмы у ног воина возникли двое: худой, ободранный мальчик с руками в крови - и девочка того хуже, истерзанная, обожженная, мертвая. Взгляды воина и мальчишки встретились, обреченное удивление с затаенным ожиданием, и на обоих рухнула тьма.
        А вместе с ней тишину потрясли яростные вопли, истязающие человеческий слух. Народ ночи не нуждался в свете, чтобы видеть; миг спустя все они были здесь: воющие духи, шипящие дети крови, маги, покрытые отблесками разных стихий. Твари тьмы окружили Хаддира, веяли ледяным дыханием смерти, рыскали повсюду в поисках незваного чужака.
        В Храм невозможно проникнуть сквозь арку или портал, не пройти сдвигом пространства или воплощением; не пробраться сквозь страну теней и любую другую грань бытия. Высшее колдовство, переплетение старых и новых защит пронизывает всю храмовую гору от неожиданных появлений врага, и в мире нет способов преодолеть его. Армии существ, населяющих каждую грань и преданных Бело-черному союзу, охраняют подходы к Храму.
        Как нежданный человек мог здесь оказаться?
        - Где он? - раздался сотрясающий голос князя тьмы, закованного в нерушимый доспех.
        - Исчез, господин. Его нет в сумраке и в свете.
        - Что скажут мастера?
        - В гранях всех стихий пусто, в межмирье ничего. Все сферы прикосновения с Храмом пусты. Человеческого ребенка нет.
        - Та, что он принес?
        - Мертва! - прошипел голос Жаждущего.
        Судя по глухому звуку, он бросил тело ребенка на землю, и Хаддир, превозмогая слабость, зарычал.
        - Есть ли способы сделать это? Войти сюда минуя все защиты?
        Молчание.
        - Боги могли бы совершить такое.
        Ропот, шипение, вой.
        - Боги погибли. - тяжело проронил князь.
        - Меняющие сиды. Они способны войти сюда сквозь запрет, изменив условия реальности.
        - Сиды закрылись в Инланде и не вмешиваются в дела мира уже сотни лет.
        - И мы не чувствуем следов истинной магии сидов. А её ни с чем невозможно перепутать.
        - Тогда лишь время. Лишь временной прорыв мог открыться в Храме.
        - Они пришли из другой эпохи? - даже в голосе мертвого владыки слышалось удивление.
        - Мы не видим иных способов, господин.
        - Откуда они пришли?
        - Не узнать.
        - Есть ли угроза обряду?
        Пауза.
        - Нет. Мы не чувствуем ничего в теле, оно пусто. А живой, судя по следам, вернулся туда, откуда пришел.
        - Возможно, их случайно забросило сюда. Время коварно.
        - Господин! - новый голос. - Судя по остаточным аурам и колебаниям граней, они пришли из несвершенного. Это посланцы будущих эпох.
        - Ты уверен?
        - Насколько можно быть уверенным в том, что касается времени.
        - Мертвые восстанут сегодня, - проронил владыка. - Может ли быть, что знающие прошлое выбрали этот миг из-за того, чему суждено произойти? Может ли быть, что приславший сюда мертвеца знает о нашем обряде, и хочет получить бессмертного слугу?
        Молчание длилось лишь пару мгновений. Но не потому, что кто-то из магов-личей ответил князю тьмы. А потому что мир содрогнулся и загрохотал.
        Даже сквозь затуманенный взгляд и слабеющий слух Хаддир увидел и почувствовал, что все вокруг залито солнечным светом. Что тысячелетние плиты под ногами и сама земля трясутся панической дрожью - и все они, вместе с Храмом, падают. Падают вниз.
        Воин Герона понял, что объединенные силы человечества вступили в решающий бой против армий бело-черной тьмы. И, не в силах перенестись к Храму для быстрой и организованной атаки всей своей мощью, они свершили обратное: вырвали из земли и перебросили в нужное место всю храмовую гору, целиком. Перенесли прямо в небо над расколотыми равнинами Израим - и теперь гора рушится вниз.
        Это уничтожит её, всё внутри Хаддира возликовало, это сотрет в пыль древние плиты, испещренные вязью рун, пропитанные вязким соком отвратительных заклятий и горькой кровью жертв; это расколет пьедестал ночи, сломает хребет Черного храма. Объединенное воинство нанесло изощренно-сложный по воплощению, простой по замыслу и страшный по эффекту удар по врагу. Оплот некромантов падёт. Хаддир засмеялся, и он был не один из тех, кто ещё оставался в живых и смог оценить величие замысла соратников. Нестройный человеческий смех прокатился по рядам пронзённых.
        Тысячник видел, как со всех сторон на падающий остров пикируют целые армии летающих существ и несутся соланты, небесные корабли.
        Свет снова померк, защитные ауры владык нежити сработали, укрыв стенающих тварей от солнца. Большинство из иерархов переживёт падение: они способны уйти в иные миры, чтобы избежать удара, или просто взлететь; многие из них призраки. Но свершится главное: Храм со всей его древней мощью будет уничтожен. И Король-некромант не успеет завершить ритуал.
        - Все они здесь, - пророкотал князь тьмы. - Высшие Аурины. Раджи Рамал и трое его учеников. Орден Изгнателей. Витаманты севера и Ордиали юга. Все рыцари андаров и всадники аратов. Соланты всего мира, грифоньи и пегасовы войска. С ними воинство рунов и армия химер.
        - С нами демоны белой крови! Их порталы раскрываются наверху и внизу, крылья легиона простираются над миром. С нами огненные твари и порождения искаженных глубин.
        - С ними дети расколотых равнин, хаоскины и племена варгалов. Каменный народ.
        - Новые врата раскрываются в небе и на земле! Это демоны алой крови и демоны мерзости! Обе великих армады вступили в бой на нашей стороне.
        - Канзы. Дети Чистоты сражают наше воинство негасимым огнем. Обнуляют нашу магию.
        - Нульты не успеют добраться до Храма, чтобы помешать.
        - Лорды Хаоса пришли в мир через радужные всполохи. Как и было условлено, они ударят по канзам.
        - Небеса взбунтовались. Народ ветра атакует всех без разбора.
        - Норды. Норды выходят из парящего моря, они прошли с далекого севера на юг морским путем.
        - На чьей они стороне?
        - Союза смертных. Они атакуют орды Хаоса.
        - Что ответят безумные полубоги?
        - Они с нами. Армии Ассирита разворачиваются внизу, мой господин.
        Воистину, равной битвы давным-давно не видел свет. Но ещё секунды, и гора упадет на землю, провалится в бурлящий океан Хаоса, проступающий сквозь трещины Расколотых равнин. Удар будет так страшен, что сотрясет весь мир - но перед этим сотрет Храм ночи в пыль.
        Хаддир был рад, что умрет человеком.
        Однако его радость оказалась преждевременной.
        Сверхмаг вёл обряд и не мог вмешаться в происходящее, но подданные и ученики нашли выход: высшие заклинания пленили время на вершине храмовой горы. Ход мгновений ускорился - за секунды вне Храма, внутри него пролетят минуты. Краткое падение будет долгим для тех, кто волей судьбы оказался здесь. И пока оно длится, владыка Бездны завершит ритуал, воплотит тысячу невоплощенных. Армии смертных, атакующие Храм, не успеют до него добраться, чтобы этому помешать.
        - Битва снаружи только начнет разгораться, а властелин закончит обряд. И мы вступим в неё всей мощью вместе с тысячей невоплощенных.
        Мир дрожал от титанических сил, переполняющих небо над расколотыми равнинами Израим.
        - Что это? - спросил князь, и в голосе его был страх.
        - Петля времени сжимается, - ответили сразу несколько голосов.
        - Почему?!
        - Кто-то из смертных предусмотрел. Кто-то понял, что мы намерены создать армию невоплощенных, и заранее сделал шаг.
        - Кто-то из жертвенных смертных - ловушка?
        - Да, господин. Десятки из пронзенных принесли в себе семена хаоса.
        - Их позволили взять в плен, зная, что, когда Храм рухнет с неба на землю, мы замедлим время… и руны хаоса исказят наше колдовство.
        - Почему вы не увидели этого?! - разъяренный крик владыки потряс гору.
        - Мы сочли их метками Лордов Хаоса, оставшимися у смертных после битв с ними. Все пленники-ловушки - из прошедших карианскую войну.
        Аль-Хаддир почувствовал, как глубоко внутри шевелится отросток великого Хаоса, самой опасной и самой удивительной из мировых сил. Теперь воин понял, зачем Светоносный медлил, сращивая страшные раны тысячника и его людей после карианской победы. Понял, что за радужные отсветы играли в целительных руках. Всё внутри Аль-Хаддира клокотало от радости и ярости боя, увы, недоступной ему - но его ярости, его по праву.
        - Мастера, пытайтесь сдержать время, - пророкотал князь. - Каждая секунда дорога. Остальные, будьте готовы убить пленных. Если не удастся завершить ритуал, мы получим хотя бы тысячу проклятых.
        - Кто-то ещё вступает в битву. Кто-то… вступает прямо сюда!
        - Меняющие сиды. Только они способны открыть портал сквозь реальность, отменив запрет.
        - Я чувствую древнюю магию…
        - О, боги. Теперь это действительно всеобщая война.
        - Да пребудет с нами Тьма.
        Метки Хаоса исказили петлю времени, и она лопнула. Время сравнялось. Пространство вокруг Хаддира взорвалось сотнями силуэтов и теней. Меняющий сид, величественный правитель в доспехе из живого золота, возник прямо на пьедестале рядом с Королем-некромантом. Вместе с его приходом запрет на телепортацию рухнул - и в то же мгновение Храм превратился в поле боя.
        Защиты тьмы отчасти смело, в прорехи грянуло солнце. До сокрушительного удара о землю оставался десяток секунд, но теперь уже нападавшие замедлили время, чтобы пока гора рушится вниз, в Храме прошли минуты - и решающий бой развернулся в полную силу. Сознание обычного человека не способно вместить всего, что произошло в эти минуты. А сознание принесенных в жертву отключалось, жизнь покидала их. Аль-Хаддир всей душой был в этом бою, но и он перестал ощущать биения собственного сердца. Пришел и его час.
        Дальнейшего он не видел.
        Не видел, как Раджи Рамал, верховный мистик и несгибаемый паладин, низверг Князя, как черные глаза безжалостно смотрели в полные угасающей злобы алые, а сияющие клинки оборвали все связи проклятой души с миром, не допуская его возрождения.
        Не видел, как трое великих учеников Рамала обрушили свою мощь на Короля-некроманта, как атаковал его же Меняющий сид. Демоны и нежить пытались помешать им, но остальные союзники оттеснили их огнем и мечом. Высшие иерархи всех сошедшихся в битве сторон сражались здесь, на плитах обречённого Храма, тьма в конвульсиях переплелась со светом, прорывы стихий многоцветными разрядами пронизывали всё вокруг. Слова силы сотрясали и без того раскалывающуюся гору.
        Аль-Хаддир не увидел, как Король-некромант уничтожил сразу нескольких великих страшным, заранее заготовленным ударом тьмы - но многие из тех, на кого обрушился удар, сумели отразить его. Как плащ-Бездна взметнулся и поглотил королеву каменного народа, как руки тьмы схватили и затянули двух архимагов в непроглядную глубину.
        Как в момент наивысшего противостояния жадная тьма из Бездны, из всех миров негатоса и нокса прошла сквозь сито смерти, определяющее, кому жить, а кому умереть. Как пал златоносный сид, принявший удар вековечной ночи на себя. Как первый из учеников Рамала, озарённый величием Гиперион, ударил развоплощением не по Королю-Некроманту, а по бронзовому амулету в его руках.
        И так велико было искажение всех стихий здесь, в рушащемся храме, что от выплеска силы произошло чудо. Инверсия потока обратила полярность нисходящих стихий и основ. Вместо негатоса и нокса сквозь треснувшее сито ворвались бушующие потоки ауриса и света. Торжество смерти обратилось буйством жизни.
        Аль-Хаддир не видел, как корчились в потоках жизни и света ряды высших демонов и нежити, сгорая, развоплощаясь, проваливаясь в темные миры. Погибая и спасаясь бегством.
        Как властный Гиперион, неистовая Зуфият и светоносный Хилеон повергли Короля-некроманта, повергли втроем, каждый с помощью своей силы, но все вместе. Гиперион схождением сфер распада и великого ничто открыл черную дыру прямо в его теле; Зуфият необузданной яростью огня погасила попытки уйти и защитила остальных от возмездия тьмы; а Хилеон сияющей сетью жизни и света выгреб из владыки тьмы все сожранные им души, обнажил его серое, истерзанное язвами негатоса тело.
        Это было лишь малой частью того, что не увидел Хаддир.
        Тело короля-некроманта съёжилось в пульсирующий комок крика и жажды выжить, но черный разрыв нокса поглотил его. Гиперион рухнул на колени, из последних сил удерживая разряды ничто, жадно пожиравшие его собственное тело - но руки наставника легли на его плечи, и печать Раджи Рамала прекратила агонию распада.
        Бой внутри Храма свершился, но чудо еще нет. Хилеон Светоносный, высокий мужчина с вдохновением в глазах и живых, подвижных руках, оказался на вершине постамента. Замершая фигура темнела посреди волн сияющей энергии. Он поднял упавший бронзовый диск, который был надломлен и истекал силой, и развенчал его одним сокрушительным ударом ауриса; а затем преобразовал высвободившуюся мощь на пользу себе и другим. Руки мистика взлетели, сплетая первобытное буйство виталиса в управляемый поток. В его движениях чуткость сплелась с мастерством, и волны зеленой энергии жизни подчинились ему.
        Аль-Хаддир не видел, как один за другим, мертвые пленники начали оживать.
        Но всё это видел Сэн.
        Лис выскользнул из плаща-Бездны, упавшего на каменные плиты там, где минуту назад был сильнейший из магов мира. Рыжий зверь подскочил к телу Клары и замер, глядя, как волны света и жизни переливаются в ней, как ожоги разглаживаются, а его собственные раны, ссадины и даже старые шрамы зарастают спокойно и легко. Волны света будто смывали их с рук, боков и лиц.
        Сэн поднял сияющие глаза и уставился на Хилеона, тот словно стоял на вершине мира, глядя вниз на соратников, победивших великое воинство тьмы. Вытянув шею, высокий человек разглядывал, все ли выжили, выискивал ещё кого-то в толпе, кому нужна помощь. Сила, победившая смерть, послушно замерла в его руках.
        Их взгляды встретились. Секунду, другую Хилеон разглядывал мальчика, затем кивнул ему и сошел с постамента вниз.
        Словно ливень из жизни и света устлал Храм ночи. Чудо свершилось: должные стать воинством смерти вернулись к жизни. И вместе с ними Клара, просто попавшая под дождь.
        - Очнись, пожалуйста очнись!
        Мальчик-лис чувствовал то, о чём Клара была не в силах сказать. Она погибла растоптанной и раздавленной, разуверившись в себе и других. Никто не пришел на помощь, учитель не спас её, а бросил умирать. Безнадежность в потемневших глазах была сильнее воли к жизни. Зачем жить, если ты ни на что не годен? Никому не нужен?
        - Ты нужна мне! Клара! Очень-очень нужна!
        Он схватил её за плечи и тряс, на лице мальчишки смешались возмущение и растерянность, жалость. Любовь. Что-то шевельнулось в глубине карих омутов.
        - Учитель дважды подсказал мне и показал амулет, по которому я нашел это место из тысяч возможных! Ему не всё равно!
        Девочка прерывисто вздохнула, слёзы потекли по щекам. Огромное облегчение отразилось в её взгляде. Сэн смотрел на бледное лицо, в распахнутые глаза, ещё не верящие, что снова видят, и почувствовал, как дурацкая предательская слеза сбежала по щеке. Быстро утерев её, он наклонился к девочке и прижался к ней, она ухватилась за него обеими руками, обняла так судорожно и сильно, будто тонула и умоляла о спасении. Но она уже была спасена.
        - Ты живая, - прошептал Сэн. - Ты такая живая, Клара.
        Вокруг славили Раджи Рамала и его первого ученика. «Победитель сверхмага! Гиперион!» слышались возгласы. Все понимали, что исход боя переломило чудо, произошедшее после его удара по ситу Смерти. Сосредоточенный Джулиан Фассилор, юноша с громким прозвищем и огромным талантом, озирался, смущенный излишним вниманием. Он поднял плащ-Бездну и скрыл её в складке пространства, артефакт такой силы должен быть сохранен. Гиперион был только рад, когда учитель отвлёк от него внимание, резко выкрикнув:
        - Битва не окончена! Время в Храме течет медленно, и великое сражение за его пределами только началлсь. Готовьтесь, скоро мы уходим отсюда!
        - Нельзя допустить, чтобы гора упала, Рамал, слишком многие погибнут.
        - Изгнатель прав, последствия будут колоссальными.
        - Да. Когда все покинут это место, я открою грань Порядка, и гора рухнет туда. Наш мир больше не пострадает от Храма ночи.
        - Аль-Хаддир, выстраивай воинов. Они пойдут со мной.
        - Да, Светоносный, - руки воина, снова послушные хозяину, сомкнулись на рукояти меча. Тысячник поднял оружие князя тьмы, великий клинок, просто лежавший на полу. Враги да устрашатся собственной тьмы - в его руках.
        - Все готовы?
        - Начинаем раскрывать арки!
        - Что это за дети?
        - Мы из будущего, - нахально заявил мальчик-лис, загородив Клару. - Кстати вы всех победите.
        - Правда?
        - Не знаю, я не учил истории. Андары самый сильный народ!
        Глава ордена Изгнателей удивленно усмехнулся, переглянувшись с верховным мистиком. Дети юркнули в сторону от пристальных взглядов, держась за руки
        - В мальчике руна времени. Она завершает цикл, через две минуты он вернется туда, откуда пришел
        - И на нём печать какого-то младшего бога.
        - Левран. Такого бога нет.
        - Очевидно, появится в будущем.
        - Даже с будущими богами лучше не ссориться. Кто знает, может это один из нас.
        - Повелитель ворон? Я стану богом получше!
        Вокруг засмеялись.
        - Не трогайте мальчика.
        - Как ты сделал это? - прошептала Клара.
        - Прыгнул в прошлое. Тут это… битва великих. Случайно взяло и оживило всех мертвых. Судьбоносный момент.
        - И ты принес меня сюда?
        - Ну. Чтоб и тебя оживило. А чего, одним трупняком больше, одним меньше, никто и не заметил.
        - Ах ты!..
        - Ну мертвяком… жмуриком… трупаком…
        - Заткнись, Сэн!
        Она обняла его снова, молчи, глупый, просто прижмись ко мне. Словно не могла, не хотела отпускать.
        - Щекотно, - мальчишка ерзал, вывернулся и поглядел на нее с сомнением. Может у Клары что-то пережглось в голове и не оживилось? - Чего ты плачешь? Все уже позади! Я и звезду твою усмирил, вот какой я, самый лучший!.. Правда?..
        - Ты самый лучший, - повторила Клара, плача.
        - Ну а чего тогда, радуйся! - мальчишка не мог понять. - Думала, ты самая способная из учениц, вот и страдаешь? Ну по магии ты способней. И умнее.
        - Сэн, я не перенесусь обратно вместе с тобой.
        Он замер с раскрытым ртом.
        - Ты пришел сюда без меня. С мертвым телом как вещью. А теперь я живая. Руна для одного, Сэн, - всхлипнула Клара, глядя на него в последний раз. - Мне не вернуться обратно.
        - Что…
        - У нас остались секунды, слышишь. Я…
        - Клара!
        - Я всегда буду… Я…
        - Клара!!
        Фиолетовая бездна раскрылась и заглотила его.
        - Сэн!
        Девочка упала на колени и закрыла ладонями лицо.
        Аль-Хаддир подошел к ней и сказал:
        - Я возьму тебя с собой. Не потому, что так приказал Светоносный. А потому что ты чужое дитя без родителей, и честный человек обязан о тебе позаботиться. Ты под моей защитой, ничего не бойся. Ты станешь мне внучкой?
        Только Клара, в отличие от мальчика-лиса, не знала всех языков, на которых говорит мир. Для неё слова здоровенного солдата, седого как лунь, были тарабарщиной на никогда не слышанном языке. Но всё же девочка поняла главное. И хотя ученица смеющегося бога уже в двенадцать лет могла постоять за себя в неравном бою и потягаться с яростно пылающей звездой - Кларе всё равно было очень, очень нужно, чтобы кто-то её защищал.
        - Да, - ответила она.
        Врата открылись, и все они покинули Храм Тьмы, а затем удар невероятной силы развеял его в пыль.
        Огненный зал утопал в молчании и темноте. Левран стоял спиной к ученику, любуясь звездами.
        - Я вернулся. А Клара осталась там. Она жива.
        - И у меня не будет своей собственной маленькой невоплощенной, - обиженно скривился Король Ворон. - Тебе хотя бы понравились все эти пафосные старички?
        - Я понял… кем хочу быть, - осторожно, но честно промолвил Сэн. - Что хочу делать.
        - Чего же? - безумный бог обернулся и удостоил его взгляда.
        - Оживлять людей. Так можно исправить почти любую ошибку и зло. Вернуть жизнь. Я хочу стать таким, как Светоносный.
        Левран пожал плечами и кивнул:
        - Почему бы и нет.
        Сэн наклонил голову и смотрел на бронзовый диск в его руках. Несмотря на то, что все было кончено, старая вещь по-прежнему бередила его. В ней было что-то дорогое и важное.
        - Ах, это, - вспомнил Король и щелчком пальцев отправил талисман в руки ученика. - Это для тебя, от знакомой старушки.
        Как только сито смерти оказалось в руках ловца, голос Клары заполнил его мысли. И хотя это был голос старой женщины, он все равно оставался голосом Клары.
        «Здравствуй, мой чудесный Сэн. Мальчик, вернувший мне жизнь. Мне уже девяносто два года. Я не стала называть детей и внуков в твою честь, потому что ты всегда будешь один такой на свете.
        Учитель пришел ко мне в день замужества. Я испугалась, что он отыскал меня даже в прошлом, и теперь заберет, но подумав, он решил, что уже наигрался со мной. Сказал, что моя жизнь вот-вот станет совершенно скучной, и он больше не видит нужды ко мне возвращаться.
        Но моя жизнь не была скучной. Я видела столько мест и событий, участвовала в стольких из них… И я нашла множество дорогих моему сердцу людей. Некоторых из них я сама создала: родила и вырастила такими.
        Я никогда не забывала тебя. И мы с тобой снова встретились, вот увидишь».
        Послание длилось и длилось, Сэн слушал, как зачарованный. Когда оно закончилось, мальчик улыбнулся, шмыгнул носом, сунул бронзовый диск в карман и обратился в лиса.
        Левран сидел на троне из вороньих перьев и держал в руке голубой осколок звезды. Глаза его были темны, как ночь. Лис прикорнул на верхушке трона, положив лапы и морду на белые волосы бога, а хвост его пушистой лентой спускался по плечу Короля Ворон. Такими их и застал восход солнца, когда прозрачные стены начали разгораться, словно охваченные огнем. Тогда Левран повел плечами, и в следующее мгновение в зале никого больше не было.
        Прощание с Авалоном
        ?
        Посвящается Льюису Кэрроллу, Киру Булычеву,
        Жюль Верну и другим писателям, которые
        с детства пробуждают в нас тягу к приключениям,
        к непознанному и прекрасному
        Полет Облачка
        Повсюду царит переливающийся жемчужный туман. Весь мир тонет в нем, и лишь один чёрный пик выглядывает из туманного моря - одинокая скала среди безбрежной белизны. Сверху раскинулось ясное небо, над ним царит слепящее солнце, а в его жарких лучах плывут сотни маленьких белых облаков, с таким же жемчужным отливом.
        В центре Тирольской возвышенности множество чёрных скал, каждая тянется к небу, но из тумана выглядывает только самая высокая. Остальных сегодня не видно: белый туман поднялся выше обычного, ведь сегодня прилив.
        Причудливые звери, живущие в тумане, не любят показываться на солнечный свет - он их пугает и ослепляет. А потому летающие вокруг птицы крайнее удивились, когда ровно в восемь утра по авалонскому времени из тумана выступило незнакомое существо. Оно поднялось из белизны и замерло посреди безбрежного облачного моря, такое же одинокое, как торчащий вдали чёрный пик. Но, в отличие от него, вполне способное чувствовать своё одиночество.
        Птицам не видно скалы под ногами существа, её укрывает туман. Поэтому с их точки зрения, создание стоит прямо в океане, который расстилается от горизонта до горизонта. Вокруг такой простор, что кажется: весь мир - лишь туманное море и яркое небо над ним, усеянное маленькими облачками. А посредине моря стоит, вытянувшись в струнку и запрокинув лицо к небу, это странное создание.
        Яркие лучи светят ему прямо в глаза, оно немного жмурится, но смотрит на Солнце смело. Слабый ветер треплет длинные черные волосы. Птицы находятся в совершенном недоумении. Не обращая на них внимания, существо оглядывается по сторонам, выискивая что-то в бескрайних небесных просторах.
        В Содружестве межзвездных государств живут существа с самых разных планет. От летающих медуз с Посейдона, разум которых совершеннее, чем лучшая компьютерная система, до ингарских богомолов, насекомых цивилизованных, любящих все прекрасное. И еще тысяча с лишним видов, совершенно непохожих друг на друга. Поэтому, чтобы опознать существо, замершее на вершине скалы, нужно быть хорошо образованным профессионалом.
        Узнать его смог бы паук-этнограф с Арахны, специализация которого: «гуманоидные расы». По сочетанию множества признаков создания, он мог бы уверенно сказать (вернее, прощелкать жвалами), что это homo puella, то есть, человеческая девочка. Это и в самом деле так.
        Она нетерпеливо озирается, находит то, что ищет - взгляд останавливается, темные глаза округляются, ровные брови сходятся к переносице… затем расходятся… Судя по выражению лица, одновременно довольному и удивленному, можно сказать: она увидела то, что искала, и даже больше. Это было маленькое облачко с особо ярким жемчужным отливом.
        - Попалась! - сказала девочка.
        Тут-то и начинается наша история.
        Привычным жестом девочка выхватила из-за пояса тонкую стеклянную дудочку, поднесла ее к губам - и в воздухе пронесся тихий хрустальный звон. Она подула снова, и звон усилился, задрожал, закружился над ней невидимым потоком. В его переливах родился ветер.
        Удивленные птицы отлетели подальше. Ведь там, где был слышен хрустальный звук, ветер становился сильнее и как будто оживал. Послушный зову дудочки, он со свистом прыгнул вперед, закрутился возле маленького, жемчужно переливающегося облачка и, развернув его, полетел обратно. Облачко, неторопливо покачиваясь, поплыло за ним.
        - Ко мне! - сверкнув глазами, прошептала девочка, на секунду прерываясь и сменяя ритм неслышной мелодии на более плавный. Ветер дул ей в лицо. Она улыбалась.
        Облако уже проплывало мимо, и девочка протянула руку к самому краю. Пушистая белая вата обволокла подставленную ладонь, словно здороваясь - а когда ветер отнес облако дальше, в загорелой руке оказалась зажата тоненькая, жемчужно сверкающая нить. Пролетев еще метр, облачко дернулось и остановилось. Нить держала его крепко, не отпуская - теперь жемчужница была у девочки в плену.
        А та не мешкала. Сменив дудочку на две деревянные спицы с множеством петель и крючков, прицепила к ним нитку, и начала аккуратно наматывать ее.
        Пора представить эту homo puella. Ее зовут Алиса.
        Проще всего описать ее с помощью трех «о»: очень отважная и одинокая.
        Ей одиннадцать земных лет и триста шестьдесят четыре дня - сейчас утро триста шестьдесят пятого. Иными словами, сегодня к ночи Алисе должно исполниться двенадцать. Она пришла сюда по заданию воспитательницы Мэй, старшей облачной швеи Авалонского приюта для девочек, и собирается приложить все силы и все умение, чтобы именно сегодня поймать хорошее облако и сплести из жемчужной нити особенно красивую картину.
        Несмотря на то, что Алиса командует ветром и умеет прясть жемчужную нитку из облаков, стоя на вершине скалы в одном из самых красивых мест галактики, на планете Авалон - она вполне обычная девочка, разве что очень смелая. Такая могла бы жить на морском побережье и бегать вместе с мальчишками к обрыву, первой прыгая в воду. Или трудиться в семье фермеров с Деметры, ухаживать за двухголовыми коровами… правда, для фермерской семьи Алиса слишком худая, и одежда у нее потертая, а ведь фермеры люди зажиточные, и не дали бы своей дочке ходить в заштопанных носках.
        Алиса слаба в математике, физике, бионике - и всех остальных науках, которые требуют усидчивости и развитой логики. При словах «Что исследует комплексная нанография?» или «В чем отличие кванта вещества от кванта действия?», Алиса неудержимо тупеет и может сказать лишь «Кванты… это такие частицы». Зато она очень сильна в книгах, сериалах и ловле жемчужниц. Как только эти предметы введут в образовательную программу, Алиса станет отличницей хотя бы по ним.
        Сама она с сожалением считает себя совершенно заурядным человеком - ну, может, только поумнее некоторых других воспитанниц. И хотя сестра Богемия регулярно наказывает Алису за грех гордыни, надо признать, это правда: девочка действительно не глупа. Но в Содружестве полным-полно детей образованнее ее. Никто не знает, что на самом деле кроется в этой девочке - и сама она, конечно, тоже не знает. Впрочем, почему мы вообще решили, что в ней что-то кроется?
        - Ах, черт! - вдруг сказала Алиса, и тут же исправилась. - Прошу прощения, Святая Тереза. Но… Но вы посмотрите на это!! Да-это-же… ВОТ ЧЕРТ!!
        «Это», вместе с остальными эпитетами, относилось к одинокому облачку, которое проплывало неподалеку и, поймав лучи солнца, заиграло лазоревым огнем, словно огромный бриллиант. Алиса в жизни не видела такого яркого сияния, но, как любой собирательнице облаков, ей было прекрасно известно, что это значит. Это нити высовывались наружу, переливаясь в лучах солнца всеми цветами радуги.
        Это было не только красиво до «глаз-не-оторвать». Важнее было то, что раз жемчужница, живущая внутри облака, разрослась за его пределы, значит центральный стебель гораздо старше и больше обычных. Тот, который Алиса сматывала сейчас, был немногим толще ее волоса - а каков мог быть этот!.. Если вдруг - О, Святая Тереза! - он будет миллиметра полтора в диаметре, Алиса одним махом сделает приют ощутимо богаче. И станет непревзойденной собирательницей всей планеты (лучшей в приюте она была уже давно).
        Алиса не знала, может ли вообще нить жемчужницы быть толщиной больше двух миллиметров - но именно сейчас, похоже, ей представилась возможность проверить это. Потому что такого сверкания она не видела даже в хрониках ловцов, демонстрирующих лучших из когда-либо пойманных жемчужниц…
        Ветер, как назло, усилился, и начал сносить облачко в сторону от скалы, да еще и слишком высоко.
        - Ну нет! - решительно воскликнула Алиса. - Никуда ты от меня не уйдешь!
        Расцепив вязальные спицы, она отпустила уже пойманное облачко, и оно медленно поплыло над ватной пеленой тумана. Сверкающая добыча, тем временем поднялась уже метров на пятнадцать, почти покинув расстояние, на котором действовала дудочка - но Алиса, выхватив ее, как ковбой свой верный кольт, набрала в грудь побольше воздуха и принялась так сильно дуть, что через несколько мгновений воздух в легких закончился, голова закружилась, а перед глазами запрыгали разноцветные круги.
        Она жутко нервничала. Хрустальный звон словно сорвался с цепи, пробудил спящий холодный ветер и устроил вокруг такое волнение, что проплывающие мимо облачка разлетались прочь, и по инерции неслись во все стороны еще несколько миль.
        Ветер бесчинствовал, пытаясь поймать в поток одинокое облако и развернуть его в нужную сторону - но пока неудачно. Алиса не справилась с ним, и два встречных потока ударили по облачку, как пара футболистов по мячу. Закрутившись, теряя клочья тумана, облачко жалобно завертелось, сносимое все выше и выше - единственная польза была в том, что летело оно теперь в Алисину сторону.
        Второпях вдохнув несколько раз, Алиса снова поднесла дудочку к губам, задрала голову и попыталась успокоиться.
        Облачко ускользало.
        «Святая Тереза! - мысленно воскликнула Алиса, взывая к покровительнице сирот. - Прошу вас! Пожалуйста!»
        Руки дрожали, дудочка показалась ей слишком мокрой, воздуха в легких не хватало, а ветер не слушался.
        Сияющее в солнечных лучах облако уносилось все выше и выше и, похоже, его было уже не достать. Когда оно пролетало над ней, Алиса подпрыгнула, пытаясь поймать рукой - но это был только жест, ибо руке не хватило до облачка… метров семнадцать.
        Оно летело, такое красивое и великолепное, такое недосягаемое… как и все лучшее, что мелькало в Алисиной жизни - блестит и сверкает, но не достать… Девочка стояла, тяжело дыша. Хрусталь, разбитый на осколки, тихонько осыпался, стихая в тумане под ногами. Даже ее полетная доска не могла подняться выше уровня скал, а потому взлететь за жемчужницей Алиса не могла. Все было кончено.
        Внезапно она увидела, как справа, чуть в стороне от нее, и всего лишь метрах в семи наверх, что-то жемчужно блеснуло. Секунду Алиса всматривалась - и разглядела стелющуюся по ветру нить.
        Конечно!
        Жемчужницы держались в облаках неплотно (за что там было держаться, в самом-то деле). Случалось, что порыв ветра мог вырвать клок облака, а вместе с ним и одну из тысячи тонюсеньких боковых нитей. Разматываясь на метр, на два или на десять - тут уж как повезет - ниточка летела вслед за облаком, медленно втягиваясь обратно. И, обладая сноровкой, можно было попытаться поймать такое хвостатое облако, ветром за жемчужный хвост.
        Алиса уже делала такое, и чаще успешно. Главное было - мгновенно успокоиться. И не терять ни секунды.
        Дудочка снова взлетела к губам, хрусталь зазвенел очень тихо и прозрачно, а ветер, нежно прошелестев у нее над головой, сложился в невидимую щепоть.
        Раз… Два…
        Со второй попытки Алиса ухватила хвостик. Нить натянулась, улетающее облачко дернулось, мотнулось назад. Сохранять поток ветра постоянным даже несколько секунд было очень сложно - правда, как раз это Алиса умела делать лучше остальных, включая многих профессиональных охотников за облаками. За это ее и прозвали «Облачком» и «сестрой ветра».
        Продолжая играть, она закрутила вокруг пойманной нити нисходящий воздушный поток, и медленно повлекла облако вниз.
        Шесть раз нить выскальзывала из ветра - слишком тонкая, чтобы удержаться больше чем на пару мгновений - но охотница была начеку. Снова и снова ветер взвихрялся, повинуясь хрустальному зову, теребил жемчужный хвост, сматывая его кольцом и подтягивая вниз. Когда облачко оказалось на расстоянии десятка метров, Алиса усилила ветер и захватила в плен уже его.
        К тому моменту, хрустальный звон вокруг был уже подобен шуму отдаленного водопада, величественной и торжественной музыке. Нечто невыразимо-широкое и вечное сквозило в ней. Алиса не замечала этого, как не замечала удивленных птиц, тревожно кричащих над ней.
        Она только и успевала, что вдыхать, выдыхать, вдыхать и выдыхать, менять тембр и тональность, разворачивать поток, одновременно отпускать и сжимать его. Не слышала ничего, кроме шума в ушах от нехватки воздуха - и не могла понять, что хрустальное звучание, подобно океанскому прибою, охватывает уже десятки метров и продолжает расширяться невидимыми кругами, центром которых была она. Туманное море колыхалось в такт ее дыханию, и ватно-белые волны расходились по нему во все стороны. Алиса не видела этого.
        Облачко подтянулось совсем близко. Жемчужный хвостик давно уже вился вокруг и временами щекотал ей лицо, но браться за него рукой было опасно, от человеческой силы боковые отростки почти всегда отрывались. Хватать нужно за стебель.
        Облачко поравнялось с лицом, ослепительно переливаясь. Алисины глаза уже вообще ничего не видели, потому что с таким сиянием не справлялись даже адаптирующие к Солнцу контактные линзы, которые она всегда надевала на небесную охоту. Шея, уставшая от напряжения, едва поворачивалась. Плавно, как могла, Алиса выбросила руку вперед - и погрузила ее в мокрую белую вату.
        Стебель оказался таким толстым, что не нащупать его в первую же секунду было бы святотатством. Побледнев, Алиса взяла его двумя пальцами, и потащила на свет. Облако наползло на ее лицо, и, погрузившись в мокрый туман, она ощутила тысячи тончайших отростков жемчужницы, опутавших ее лицо.
        Это было самое нежное и самое щекотное ощущение в Алисиной жизни. Она едва не отбросила облако обеими руками, забыв обо всем - так невыносима была эта щекотка - но сумела взять себя в руки.
        - Шшшшш! - очень тихо прошипела девочка сквозь сжатые зубы, и облако, сдутое ее шипением, медленно сползло в сторону. Только так можно было его согнать, не порвав тончайшие нити, и не отбросив слишком далеко. Теперь, и так мокрое от пота, ее лицо было еще и в облачной влаге. Не обращая внимания, девочка вытащила пару деревянных спиц и… снова зашипела, уже от разочарования.
        Спицы, оказывается, не были приспособлены для таких толстых стеблей. Все их крючки были меньше размером. Никто не думал, что стебель Авалонской жемчужницы может быть толще двух миллиметров.
        - Нуууу!.. - прошептала Алиса ошеломленно, все еще боясь спугнуть облачко и жмурясь от сияния жемчужных нитей, колышущихся перед лицом.
        Мгновение она не знала, что предпринять. Везти домой нескрученную нить, значило убить ее по дороге. Просто намотать ее на спицы и сунуть в колбу с раствором, было вообще невозможно, не влезла бы она туда, не скрученная по правилам. И, самое главное, извлеченный из облака, стебель погибал на открытом воздухе примерно через двадцать минут.
        Алиса, и без того в прямом смысле слова выдохшаяся, теперь молча замерла. Сияние жемчужницы бросало разноцветные блики на ее лицо и плечи, волосы искрились в лазоревом свете. Она стояла, как драгоценная статуя, на вершине укрытой туманом скалы. Ветер усилился.
        Внезапно Алиса решилась.
        - Лин! Включи скейт!
        Личный браслет на левой руке девочки ожил, и мелодичный женский голос сообщил:
        - Полетная доска активирована.
        Из тумана под Алисиными ногами вынырнул воздушный скейтборд, по краям которого гудело силовое поле. Вскочив на него, Алиса торопливо обвязала стебель огромной жемчужницы вокруг правого запястья.
        Щелкнув, выдвинулись упоры для ног и тонкий черный руль - Алиса закрепила ступни в упорах и, схватившись за ручки, вывернула руль наверх.
        - Направление: дом!
        Скейт загудел сильнее, поднимаясь ровно на полметра выше скалы. Алиса почувствовала, как тоненькое силовое поле облегает ее с ног до головы; комбинезон прилип к телу. Она двинула руль вперед, и скейт, ускоряясь, понесся домой.
        - Лин, я хочу попросить тебя кое о чем! - крикнула девочка сквозь свист ветра.
        - Да? - ответила программа браслета.
        - Сними ограничение в скорости.
        - Нельзя, - спокойно ответила Лин. - Максимальная скорость детского скейта на Авалоне 60 единиц.
        - Это не детский скейт! Это спортивный!
        - Водитель ребенок.
        - Лин, я считаю, что здесь чрезвычайные обстоятельства.
        - В опасности жизнь разумного существа?
        - Жемчужницы! Самой большой жемчужницы в мире!
        - Справка: Авалонская жемчужница. Класс: растение. Статус: неразумное. Ситуация не признанна чрезвычайной.
        - Лин, если она погибнет, это будет очень плохо! Для всех! Ты просто не понимаешь…
        - Программа личного браслета не имеет полномочий для определения нестандартной чрезвычайности ситуации, - согласилась Лин. - Ты можешь воспользоваться правом приказа. Ответственность за ситуацию переходит на тебя.
        - Лин, я приказываю! Сними ограничение в скорости!
        - Приказ принят. Ограничение снято. Максимальная скорость 420 единиц. Будь осторожна.
        - Да!
        Алиса рванула, вдавливая руль до упора - облака замелькали быстрее, быстрее, еще быстрее, свист ветра превратился с рев - он бил по Алисе с такой силой, что, если бы не защитное поле, она бы вылетела со скейта через секунду.
        Но, несмотря на защиту, ударная сила ветра отчасти проникала сквозь поле, и резала глаза, а спортивных очков с собой не было - кто мог знать, что они понадобятся.
        Скорость еще выросла, и, похоже, достигла максимума. С ветром творилось что-то невероятное. Он жадно и утробно ревел и даже визжал, клубился вокруг скейта, взрезанный и рассеченный силовым полем, и оставался позади него белой бурлящей полосой. Держать руль становилось все труднее, руки болели, как после часа на тренажерах.
        Алиса врезалась в группу облачков, на мгновение утонув в тумане, затем прошибла его насквозь. Блистание вырванных с корнем жемчужниц, разлетающихся во все стороны, ослепило ее - по лицу текли слезы, резь в глазах становилась невыносимой - но на этой скорости она должна была успеть домой всего за десять минут.
        Скейт внезапно дернулся, упал носом вниз - и перевернулся.
        На мгновение Алисе заложило уши, вокруг нее повисла абсолютная, непроницаемая и жуткая тишина. Она парила в пустоте, не понимая, где низ, а где верх, что с ней и куда она летит.
        Туман обрушился сверху - она упала в него вниз головой - и все вокруг стало молочно-белым. Как будто саван смерти накрыл ее - Алиса падала вниз, в непроглядное марево, и острые камни неслись ей навстречу.
        Сердце зашлось от ужаса, она всем корпусом легла на руль, и повела его обратно. Ей вывернуло руки, она вскрикнула от боли, и попыталась выровнять скейт, но он вращался вокруг собственной оси. Скорость резко упала - сработала автоматика. Слух снова вернулся, и ветер насмешливым свистом хлестнул ей по лицу.
        - Воздушная яма, - сообщила Лин, - внизу река, сорок пять метров до поверхности. Руль направо. Теперь чуть налево. Ровняй его!
        Скейт выровнялся. Несмотря на поле, голова была вся мокрая. Алиса вылетела из тумана, оставляя позади себя настоящую туманную бурю, клочья, разлетающиеся во все стороны - и начала стремительно подниматься выше и выше.
        Стук сердца стал тише, гудение поля вернулось от визга, обозначавшего перенапряжение, к нормальному. Алиса, не успев как следует отдышаться, посмотрела на горящие в центре браслета часы. Восемь минут. Уже прошло восемь минут.
        Она снова увеличила скорость, тяжело дыша. Это было куда труднее, чем ей казалось. Если бы не стоящая на спортивном скейте автоматика…
        До дома оставалось, наверное, минуты две. И тут браслет мелодично запиликал.
        - Экстренный вызов, - сообщила Лина. - Сбавить скорость?
        - Нет! Включай!
        Браслет пискнул, и оттуда раздался неприятный голос старшей воспитательницы Грант.
        - Девятнадцать! Где ты?
        Алиса сразу пожалела, что не сбавила скорость.
        - Я на Тирольской возвышенности, госпожа старшая воспитательница Грант! - немедля ответила она, стараясь перекричать шум ветра.
        - Так! Сейчас же бросай все и возвращайся домой.
        - Да, уважаемая старшая воспитательница Грант! - крикнула Алиса, чувствуя, как выступает на висках холодный пот. - Я уже в двух минутах от дома!
        - Что? А, отлично. Хм. Что за помехи там у тебя? Ты летишь на доске?
        - Да!
        - Но почему… почему такой…
        В браслете что-то щелкнуло. Это значило, что воспитательница запрашивает данные. И что сейчас она их получит. Алиса побелела.
        - Что?! - просипела Грант. - Четыреста двадцать?!
        Алиса будто воочию увидела ее округлившиеся глаза и совершенно белое лицо.
        - Госпожа Грант! - быстро заговорила она, как можно более твердо. - Я не могу снизить скорость! Я держу в руке самую огромную жемчужную нить, которую вам когда-либо приходилось видеть! Если я не успею прилететь домой через две-три минуты, эта нить погибнет.
        - Что?.. Что?.. Какую, святые духи, нить?! Какую, к грешникам, нить!! Снижай сейчас же!!
        - Она, кажется, даже больше нити Рика Дартинсона! - выкрикнула Алиса, уже ничего не видя от слез и понимая, что сейчас она снова во что-нибудь врежется или куда-нибудь нырнет.
        На мгновенное стало ощутимо тише - лишь ветер ревел вокруг, как бешеный.
        - Что? - переспросила воспитательница. - Больше, чем нить Дартинсона?.. Такое бывает?
        - Я не знаю! Лучше спросить у Мэй. Но я держу ее в руках!
        - Хм, - повторила воспитательница Грант. - Лин, приказываю, снизить скорость… до двухсот пятидесяти!
        Скорость резко упала почти вдвое. Алиса утёрла слёзы плечом и попыталась больше ни во что не врезаться. Только теперь она заметила, что вокруг не было ни птиц, ни облачков. Безоблачно-чистое небо окрасилось в темные предгрозовые тона. Гроза двигалась с запада. Но ведь утром синоптики ничего такого не предсказывали?..
        Браслет мелодично пискнул, говоря о подключении к разговору еще одного человека.
        - Алиса! - сказала взволнованная Мэй, старшая швея. - Повтори то, что ты сейчас сказала!
        Алиса послушно повторила, думая о том, что через минуту, наверное, она свалится со скейта и умрет.
        - Но девочка моя! - воскликнула Мэй потрясенно. - Почему же ты не скрутила ее и не засунула в раствор?!
        - Уважаемая воспитательница Мэй! - чеканно и выстрадано ответила Алиса. - Она такая большая, что не помещается в крючки и петли.
        Старшая швея что-то хрюкнула - похоже, голос у нее неожиданно и некстати сел. Очевидно, это была слишком большая нить.
        - Не помещается в петли? - спросила Грант, вмешиваясь в их разговор. - Разве так может быть?.. Алиса, девочка, наверное, ты что-то неправильно сматывала…
        Алиса, лучшая из учениц облачной швеи, не стала возражать директрисе, не понимавшей, что охотник такого класса ошибиться с детской задачей - правильно смотать пойманную жемчужницу - никак не мог. Она просто ответила:
        - Нет, мэм. Она действительно не скручивается. Я проверяла.
        - Алиса! - сипло вернулась в разговор воспитательница Мэй. - Я бегу тебя встречать! Держись! - Браслет пискнул.
        - Хм, - сказала мисс Грант задумчиво. - Ты там, действительно, держись, девочка. Но по прибытию СРАЗУ ЖЕ обратись ко мне. На твое имя пришло письмо. Ты поняла?
        Секунду Алиса молчала - тело ее слишком болело, глаза слишком мало видели, а разум слишком устал, чтобы сразу понять сказанное. Потом она глубоко вздохнула, и беснующийся ветер, развевающий ее волосы, унес этот вздох в никуда.
        Письма ей прийти не могло. Ей могло прийти сообщение от одного из друзей по переписке, ответ на одно из электронных писем звездным капитанам, отосланных в момент острого одиночества. Или куча поздравлений с днем рождения от незнакомых приятелей из гипернета. Все эти вещи были бы в ее компьютере, дожидаясь хозяйки. Но настоящее письмо… пришедшее в адрес приюта на ее имя… Его было некому послать.
        - Что? - переспросила она, совершенно ничего не понимая.
        - Мы тоже слегка удивлены, девочка. Но на твое имя пришло специальное закрытое письмо из столицы сектора. Так что сразу по прибытию ко мне. Ты поняла?
        - Да. Я поняла.
        Браслет снова пискнул, и вокруг воцарилась звенящая тишина, пронизанная лишь свистом усилившегося ветра. Алиса, летящая очень быстро, но все же не так стремительно, как раньше, теперь почувствовала, что вокруг стало темнее и холоднее. Солнце скрылось за предгрозовой пеленой, пришедшей с запада и охватившей большую часть неба. Вдали едва слышно громыхало, и искрами вспыхивали редкие молнии.
        Жемчужница медленно угасала, став блекло-серой. Алиса посмотрела на нее, и ей вдруг стало очень больно.
        - Не умирай, - прошептала она жемчужнице. - Потерпи еще немного. Выдержи.
        Жемчужница казалась шерстяной серой нитью, невесомо охватывающей запястье. В ней ничего не осталось от сверкающего великолепия. Облако практически рассеялось, и теперь тысячи тончайших волосков бессильно висели на серебристом комбинезоне Алисы, серые, как паутинки. Только сейчас девочка вспомнила: чем толще стебель жемчужницы и чем больше у нее отростков, тем больше она нуждается во влаге… и тем быстрее иссыхает, оказавшись вне облака.
        Алиса почти никогда не плакала, но здесь отчаяние и тоска навалились на нее, как горы. Срывая цветы, человек должен по меньшей мере ставить их в воду, а лучше пересаживать в новое место. Убить жемчужницу было очень, очень плохим и бессердечным делом. Охотники всегда относились к ним бережно.
        Жемчужницы чаще всего служили украшением. Сплетенные из них ткани и вышитые ими полотна жили, причем, при должном уходе могли прожить даже больше, чем в естественных условиях - самые удачные экземпляры жили и сейчас, хотя их вышили четыре года назад, когда началась добыча Авалонских жемчужниц. Сколько могла прожить такая жемчужница, Алиса и представить не могла.
        Теперь она умирала - по неловкости и глупости людей. По ее вине. Это было невыносимо.
        Алиса одной рукой поднесла ее к губам и дула, дышала на нее, что-то шепча и плача, слезы капали на серый стебель, пропитывая его - она даже не заметила, как скорость снизилась, и очнулась только когда купол и башня приюта пронеслись под ней.
        Скейт, ведомый Лин, сделал вираж, заходя на посадку возле оранжереи, Алиса увидела толпящихся девочек во главе с Мэй - маленькие прыгающие фигурки; затем бетонные плиты приблизились, фигурки выросли, и скейт опустился у самого входа.
        Алиса плохо соображала, когда ее окружили галдящие подруги, и даже не заметила, как ее вытащили из креплений скейта. Она что-то отвечала на вопросы, сама не понимая, что говорит. Воспитательница Мэй, высокая и сосредоточенная, пробивалась через толпу галдящих девочек, как ходячая башня, держа в руках внушительную колбу с голубоватым раствором.
        - Хватит спрашивать! Видите же, она ничего не понимает. Полетайте на четыреста двадцать!.. Ох, девочка моя! - покачала она головой, увидев нить.
        Алиса протянула руку, подалась вперед. Глаза ее, до сих пор воспаленные от ветра, почти ничего не видели. Она ощутила аккуратное прикосновение старшей швеи. Чуткие пальцы на своем запястье, на груди.
        Руку что-то кольнуло, Алиса поморщилась. Затем вдруг стало очень тяжело. Голоса гудели, нарастая, она качнулась, упала на колени. Вокруг было темно, и она не чувствовала ни рук, ни спины, ни ног - ничего.
        Из темноты забрезжил серый свет, и Алиса увидела, как на нее смотрит Небо. Небо хмурилось. Оно зарастало чернотой, и становилось все ниже. Оно клокотало. Алиса вскинула руки, пытаясь защититься. Но у нее почему-то не было правой руки, просто не существовало - и она не могла остановить падающее небо одной рукой.
        Небо стало совсем черным и молча замерло над ней. И каким-то образом, Алиса почувствовала, что небу очень больно.
        «Что с тобой?» прошептала она.
        «МНЕ БОЛЬНО» сказало Небо. «ЭТО ИЗ-ЗА ТЕБЯ».
        На мгновение стало тихо. Затем Небо лопнуло, разверзлось молниями. И грянул гром.
        Алиса вскрикнула и закрыла глаза.
        Не просто жемчужница
        - Не нужно ей это слышать, точно вам говорю.
        Это была коротышка Рин. Она не любила Алису, но любила справедливость. Если она говорила «не нужно», значит, так оно и было. Но все же ей горячо возразили сразу три девочки:
        - Ну конечно!
        - Ага!
        - Молчи, коротышка!
        Последней была Мэри-Энн, подружка Алисы, которая всегда защищала ее.
        - Да тише вы. Нельзя ей это слышать. Подумайте сами, что будет, если она узнает!
        - Что будет, что будет…
        - А что будет?
        - Уж ты, Ванесса, со страху бы точно описалась, прости Господи! - в сердцах ответила Рин. - Девчонки, попробуйте быть рассудительными, а не глупыми!
        - Бубубу, - ответила Мэри-Энн за всех. Почти никто не любил коротышку, потому что она была самая умная из девочек приюта, самая дотошная и въедливая. И почти всегда оказывалась права.
        - Я думаю, - с достоинством сказала оскорбленная Ванесса, - что Алиса очень храбрая. Ты, может, не помнишь, как она дралась с мальчишкой. Или как отправилась на Чердак. Или…
        - Все я помню. Сравнила тоже! Одно дело все эти ваши детские игры и подвиги, а другое - то, что произошло сейчас.
        Алисе стало дурно. Она подумала, что жемчужница, должно быть, умерла.
        - Но жемчужница-то жива! - возразили сразу два голоса, Мэри-Энн и Ванессы. - А раз она жива, ничего страшного случиться не может!
        Тут терпение Рин, похоже, лопнуло.
        - Ах, какие вы умные! - взвилась она. - Все-то вы знаете! Действительно, связь между состоянием Алисы и состоянием жемчужницы уже научно обоснована и объяснена, ха-ха! Конечно же, если эта перламутровая паучиха в своей банке живехонька, значит, и с Алиской нашей ничего не будет! А? Что? Какие мутагены? Какие изменения на клеточном уровне? Какой паразитизм?.. Из-за того, что вы не учитесь на занятиях, а рисуете в тетрадках всяких принцев, Алиса, значит, теперь в полной безопасности!.. Глупые!
        - Ри, - неуверенно произнесла Ванесса, судя по голосу, сильно испугавшаяся мутагенов с паразитизмами. - Но ведь… сестра Кларисса сказала «вполне приемлимое»!
        - Взрослые! - с презрением выплюнула коротышка Рин. - Они хоть раз говорили, что все плохо, когда все плохо?.. Она не хотела пугать остальных. Но вы что же, глухие? Не слышали, каким голосом она выдавала диагноз?.. В отличие от мисс Грант или сестры Анастасии, которые со-вер-шенно не понимают в биологии, Кларисса с Мэй очень даже сомневались в том, что говорили. И потому что ни сделать ничего, ни даже разобраться, как следует, в ситуации они не могут. Почему, вы думаете?
        Девочки ничего не думали. Рин помолчала, и ответила со значением:
        - Я думаю, потому что случай серьезный. Сестры ведь не ученые, а только воспитательницы. У них для этого случая недостаточная квалификация.
        - А я думаю, у тебя просто грех гордыни, - враждебно заметила Менга, третья из Алисиных защитниц, до того почти все время молчавшая. - Как тысячу раз говорила сестра Богемия.
        Сестру Богемию, эту блюстительницу порядка, коротышка Рин просто ненавидела; у них была война, и все это знали. Что самое смешное, сестра Богемия отличалась той же ярой страстью к справедливости и такой же дотошностью, что и Рин. Но если честно, в порыве своей справедливости она была способна сильно унизить или оскорбить любую из девочек. И почти все из них хотя бы раз в жизни испытали на себе именно ее несправедливость. Чаще других, конечно, это доводилось испытывать гордой и принципиальной Рин.
        Услышав такой довод, коротышка, видимо, обозлилась и вовсе до чертиков, по крайней мере, она набрала в грудь столько воздуха, что можно было обкричать с его помощью весь приют.
        Именно этот момент Алиса выбрала для того, чтобы вмешаться.
        - Ох, - сказала она.
        - Проснулась! - воскликнули все трое, а Рин сделала длинное «Пшшшшшш», спуская пар.
        - Алиса, ответь, как себя чувствуешь? - подскакивая к ней, потребовала Мэри-Энн. Она была так взволнованна, что веснушки на ее лице почти побелели, а кудряшки вились вокруг круглого личика, словно ожившие и такие же взволнованные.
        - Ох, - повторила Алиса, потому что обнаружила, что не способна ничего больше сказать. Ей было непривычно легко, но вместе с тем не очень хорошо.
        - «Ох»? - строго переспросила Рин, присаживаясь на стул и внимательно рассматривая больную. - А сколько будет логарифмический корень из евклидова квадрата?..
        Остальные девочки потрясенно замолчали.
        - Нисколько, - тихо ответила Алиса. - Таких корней не бывает.
        - Ну, - вздохнув и сложив руки на коленях, сказал Рин, - вроде нормальная.
        Алиса не казалась себе нормальной. Она никогда не чувствовала такой слабости. У нее уже сейчас кружилась голова, а встать она уж точно не могла.
        - Ну и что со мной произошло такого? - спросила она у Мэри-Энн.
        - Такого?.. - замялась Мэри, зыркнув на Рин.
        - Девочки, я все слышала, - призналась Алиса. - Так что давайте рассказывайте все как есть. Обещаю не бояться.
        Лицо Мэри-Энн было таким жалостливым, что все остальные невольно заулыбались.
        - Не тяните, - попросила Алиса, снова очень тихо. Обычно ее голос звучал по-другому: гораздо жизнерадостнее. Улыбки как ветром сдуло. Все смотрели на Рин.
        - Ну, - вздохнув, произнесла та. - Надо сказать, ты вляпалась во что-то серьезное. Мы точно не знаем, потому что сестры все скрывают, как обычно. Но Менга… совершенно случайно проходила мимо совещательной комнаты со включенной записью… Давай включай, чего стоишь.
        - Включить запись семнадцать, - слегка охрипшим голосом приказала Менга. Ее браслет пискнул.
        - …Нет, состояние у нее вполне приемлемое, - приглушенно (как и полагается, когда кто-то на пределе чувствительности браслета записывает разговор из-за двери), сказала сестра Кларисса. - Хотя и не норма. Мне непонятно, из-за чего она так ослабла. Полетом это не объяснишь. Вот, видите… все показатели ниже нормы, в среднем на двадцать процентов. А здесь?.. Не может сердцебиение так замедлиться даже от нервного шока, чтобы вы мне не говорили. К тому же, номер девятнадцать вполне решительная и стойкая девочка, вы знаете. Не могла она впасть в истерию по поводу гибнущего цветка, даже учитывая ее честолюбие.
        - Что же с ней происходит? - спросила директриса Грант слегка деревянным голосом.
        - По симптомам - у нее кома. Но высокая мозговая активность не соответствует состоянию комы. Она просто спит, и ей снятся сны. Я с таким никогда не встречалась. И не могу сказать, что является этому причиной.
        - Все в руках Провидения, - своим хорошо поставленным голосом произнесла сестра Вернита, - но я хотела бы знать, что уготовано этой девочке и, из-за нее, всем нам.
        - Я бы не торопилась на вашем месте ставить произошедшее в вину девятнадцатой, - холодно заметила сестра Богемия, искательница справедливости. - Мы пока не знаем достаточно, чтобы об этом судить.
        - Хорошо, - Грант выразительно кашлянула. - Кларисса, скажите мне, как медик, каковы ближайшие возможные причины. Почему в принципе так могло произойти?
        - У меня есть версия. Но прежде я просила бы Мэй еще раз пересказать, как все было. Мэй?
        - Да, конечно… Алиса попросила меня отпустить ее на внеплановую поездку к Тирольской возвышенности. Она считала, что сегодня ей повезет, и хотела к вечеру сплести особенный рисунок, который задумала уже давно. Я, конечно, отпустила девочку - это моя лучшая ученица, вы знаете, единственная из сертифицированных охотниц в приюте. И она уже неоднократно вылетала на охоту одна, вполне самостоятельно. Примерно к восьми двадцати утра мы с миссис Грант узнали, что Алиса мчится сюда на предельной скорости в четыреста двадцать и, конечно, очень взволновались. Однако у нее была причина для такой спешки… самая большая жемчужница, которая когда-либо была зафиксирована человечеством. Оставшись без облачной влаги и без специального раствора, она умирала, и потому Алиса торопилась домой.
        - По дороге, кстати, она трижды не справилась с управлением, один раз это чуть не привело к аварии, спасла автоматика, - вставила Ирина Полякова, старший техник приюта. - Может, это стало причиной шока?
        - Давайте дослушаем, - возразила Грант, не дав Клариссе ответить.
        - Да… - продолжила Мэй. - Так вот, когда она прилетела, жемчужница была почти мертва, но я заметила странную особенность - стебель слегка пульсировал. Это нормально, когда растение в облаке перекачивает соки из отростков в стебель, чтобы подольше продержаться в экстренных ситуациях. Однако открытый воздух быстро замедляет жемчужницу и вводит ее в состояние полу-комы - и тогда подобные реакции невозможны. Конечно, может быть, такая большая жемчужница дольше сопротивляется сухой воздушной среде, но тогда стебель был бы живым - а не полумертвым, как все остальное растение. В общем, это довольно странный симптом.
        - Вы можете его объяснить?
        - Да… И это как раз соответствует гипотезе Клариссы.
        Все воспитательницы, очевидно, затаили дыхание. Как и девочки, впрочем.
        - Мэй, - попросила Кларииса, - Расскажите, как все было, когда вы сняли жемчужницу.
        - Ах, да. Ну, сама Алиса очень ослабла, что, как говорит доктор Кларисса, не соответствует обстоятельствам, даже не смотря на шок от происходящего. Жемчужницу она обвязала вокруг запястья, а отростки и само ядро были прижаты силовым полем к груди. Я аккуратно развязала стебель и сразу окунула его в раствор. Я была сосредоточена на жемчужнице, и пропустила момент, когда Алиса упала. Но, девочки говорят, после того, как я сняла жемчужницу, Алиса широко раскрыла глаза, секунду постояла с пустым взглядом, затем сильно покраснела и упала.
        - То есть, - тихо уточнила Кларисса, - когда на ней была жемчужница, Алиса была очень бледной, да? А когда вы ее сняли - она резко покраснела.
        - Да.
        Сразу несколько сестер резко втянули воздух, осознав, какова гипотеза доктора Клариссы. Алисе показалось, что она не чувствует правой руки. Она вспомнила свой сон, но боялась посмотреть на запястье.
        - Скажите еще только одно. Когда вы снимали жемчужницу. Было ли какое-нибудь… затруднение?
        Воцарилось гробовое молчание.
        - Ну, - неуверенно ответила Мэй, - я не могу сказать точно. Мне показалось, что когда я снимала, было некоторое сопротивление. Но может, это теперь мне так кажется. Тогда я не осознала.
        - Что ж, спасибо, сестра Мэй, - удовлетворенно подытожила Кларисса. - Итак, у кого есть вопросы или соображения?
        - Чего тут соображать, - тихо, но совершенно спокойно сказала Богемия. - Вы считаете, что растение подсоединило себя к девочке и, умирая, выкачивало из нее кровь, чтобы выжить. Теперь, соответственно, непонятное состояние ребенка соответствует полу-коме растения. Я плохо разбираюсь в ботанике, но разве у жемчужниц вообще зафиксированы подобные свойства? Это же высокоразвитый паразитизм!
        - Что ж, - кашлянув, вместо Мэй ответила доктор Кларисса. - На этот вопрос мы ответить не можем. С одной стороны, ничего подобного у жемчужниц не зарегистрировано. С другой стороны, насколько мне известно, они вообще не очень хорошо изучены. Добыча жемчужниц началась всего четыре года назад, до того о них вообще ничего не знали. Исследования авалонской жемчужницы проводятся на Гаскаре, в Центре биологии сектора, но, насколько мне известно, нет никаких причин, чтобы эти исследования были форсированы и вообще велись тщательнее обычного… В общем, я уже послала подробный отчет профессору Тамнику, сегодня ближе к вечеру он должен выйти на связь.
        - То есть, - звучным голосом воскликнула сестра Вернита, - говоря откровенно, наши воспитанницы три с половиной года занимаются плетением и ловлей облачной нити, а до сих пор окончательно не установлена ее безопасность?!
        - Не сгущайте краски, пожалуйста, - возразила Кларисса. - Все эксперименты показали, что жемчужница безопасна. Просто именно эта выходит за рамки известного. Она слишком большая. Мэй, вы что-то хотите сказать?
        - Дело не просто в ее размерах. По нашим данным, средняя жемчужница живет два года. И наиболее крупные экземпляры достигают толщины 1,6 миллиметра. Есть, конечно, уникумы. Например, жемчужница Дартинсона достигла 1,92. Но это была самая большая из известных до сегодняшнего дня… А диаметр этой нити превышает два с половиной миллиметра.
        - То есть, - каменно подытожила миссис Грант, - мы имеем дело с мутацией?
        - Нет, я так не думаю, - возразила Мэй. - Я исследовала клетки жемчужницы, и нахожу их точно такими же, что и у обыкновенных. Теоретически, способность всасывать влагу сквозь человеческую кожу доступна каждой жемчужнице - они же вообще существуют за счет межклеточного обмена. Но, судя по всему, эта жемчужница - следующий этап развития знакомых нам. Редкая - или, быть может, единственная, выросшая в следующую стадию.
        - Хммм. Все это нуждается в профессиональном заключении, - недовольно заметила Богемия. - Без него мы будем толочь воду в ступе, и никак не сможем помочь девочке.
        - Хорошо, - согласилась Грант, - а что вы, Мэй, и вы, Кларисса предлагаете в отношении… девятнадцатой?
        - Судя по всему, - ответила Кларисса, - жемчужница действительно несколько минут паразитировала на девочке. Алиса слишком неоправданно ослабла, если брать другую теорию. Это подтверждает и результат анализов - у нее не хватает многих витаминов и микроэлементов, хотя при последнем обследовании все было в норме. В общем, у нее сильное истощение.
        - Хорошо, Кларисса. Вы только что обследовали девочку повторно. Я правильно догадываюсь, что обследована была ее рука, к которой, как вы полагаете, подсоединялось растение?
        - Да, верно. Я пыталась найти следы. Я их нашла.
        Сестры зашевелились, переминаясь, пересаживаясь, переговариваясь между собой. Браслет Менги не улавливал тихих реплик, и так записывая на пределе чувствительности, через закрытую дверь.
        - Слабое покраснение и воспаление кожи запястья. Некоторое обезвоживание тканей руки. Медицинская система ввела тонизирующие препараты, но последовавший переизбыток влаги вызвал легкую опухоль. Правда, сейчас она уже спала.
        - Хм, все это понятно. А более серьезные изменения?
        - Видите ли, - Кларисса замялась. - Никаких токсинов система не обнаружила. Никаких активных веществ, перешедших от жемчужницы к девочке, тоже. Но наша система довольно простая. У нас не больница, в конце концов. И нет техники, необходимой для подобных исследований. Я взяла клеточные образцы на анализ, отсканировала их, и отправила их сканы вместе с результатами анализов в Авалонский медицинский центр. Я попросила их заняться этим срочно, на случай… если вдруг были введены мутагены, и возможны какие-то… клеточные изменения.
        Алиса почувствовала, как горит все лицо.
        «Ну я сейчас и красная, наверное» - подумала она.
        - Кошмар, - с чувством заметила Вернита.
        - Но я хочу вас уверить, - возразила Кларисса, не давая ей договорить, - что по большому счету все в норме, и девочка скоро очнется. Вечером мы получим результаты исследования…
        Тут браслет щелкнул, и разговор прекратился.
        - У меня настройка на размер записи, - виновато сказала Менга, - Вот. Ну а сама я через дверь ничего не слышала. Я тут же побежала за Мэри-Энн.
        - Самое главное мы услышали, - резюмировала Рин. - Ну, Алиса, что ты обо всем этом думаешь?
        Алиса молча подняла правую руку и рассмотрела свое запястье. Никаких следов покраснения или опухоли она не нашла.
        - Сколько сейчас времени?
        - Почти шесть вечера. Ты спала с пол девятого.
        - Как ты себя чувствуешь-то? - настойчиво повторила Мэри-Энн.
        - И вправду никаких сил нет, - ответила Алиса негромко, сосредоточенно растирая запястье и продолжая пылать от ярости.
        - Чего ты злишься? - испуганно и с жалостью спросила Мэри-Энн, робко погладив Алису по волосам.
        - Пшшшш, - сказала Алиса, никак не в силах отпустить свое запястье. Всё боялась увидеть там проступающие черные пятна.
        - Ясное дело, - буркнула Менга. - Я бы тоже злилась. Спасла эту штуку, а она…
        - Да что она? - возразила Рин. - Ты так уверена, что она что-то сделала Алисе?
        - Она мне ничего не сделала, - мрачно сказала Алиса. - Это я ей сделала. Я ее чуть не убила!
        - Как это? - спросила удивленная Ванесса, и глаза у нее стали как плошки.
        - Она какая-то особенная! Я видела много жемчужниц, вы же знаете, - ответила Алиса, мучительно раздумывая. - Я сразу не поняла, но теперь точно знаю - она не обычная.
        - И что это значит? - озадаченно спросили все трое разом.
        - Не знаю, - почти прошептала Алиса, - не знаю.
        - Ты очнулась! - сказал звонкий голос за их спинами. Доктор Кларисса в своем неизменно-белом халате подошла к кровати и внимательно осмотрела Алису. Девочки переводили взгляд с одной на другую, как будто пытаясь по их лицам прочесть немую беседу доктора с пациентом.
        - Ну, как ты себя чувствуешь?
        - Я спать не хочу, а встать не могу, - мрачно ответила Алиса. - В общем, все как вы и сказали.
        - Я сказала? - слегка удивилась Кларисса, проверяя показатели монитора, установленного рядом с кроватью и следящего за Алисиным состоянием. Глаза девочек округлились.
        - Доктор Кларисса, - ровно ответила девятнадцатая. - Объясните мне, пожалуйста, что происходит.
        - Хм. Что ж, - пробормотала та, удостоверившись, что с показателями все в порядке. - Вроде бы, ничего и не происходит.
        - А по-настоящему? - взгляд Девятнадцатой был очень твердым.
        Доктор Кларисса поглядела не Алисиных подружек, поморщилась, затем вздохнула и опустилась на кровать.
        - Я не могу дать ответ на этот вопрос. Может, что-то и происходит помимо того, что мы видим… Успокойтесь, девочки. Вероятность этого очень мала… Минут через десять, - добавила она, - состоится сеанс связи с институтом биологии и генетики Гаскара. Мы будем разговаривать с руководителем исследовательского центра, профессором Тамником. Если ты хорошо себя чувствуешь, можешь присутствовать. Профессор задаст тебе несколько вопросов.
        - Я просто отлично себя чувствую! - быстро сказала Алиса.
        - Что ж… давай руку. Нет, не ту. Левую.
        Алиса почувствовала, как в запястье ей ткнулась гибкая «рука» медицинской установки. Чуть-чуть кольнуло.
        - Это придаст тебе сил, - прокомментировала Кларисса, коснувшись Алисиного плеча. - Минут через пять вставай, одевайся и в кабинет директора.
        - Ну ты даешь, Алиса, - слегка обижено протянула Менга, когда они остались одни. - А если б она спросила, откуда ты знаешь?
        - Я бы ей ничего не сказала. Но ты же знаешь, Кларисса нормальная. Не стала бы она выяснять. Слушай, Мен! Спасибо тебе большое, правда! Ты молодец!
        - Ладно… Так как, черт побери - о, простите, Святые Сестры! - ты себя чувствуешь?
        - Ну… Вроде бы лучше.
        В ушах немного шумело, да и в глазах все слегка двоилось; везде чувствовалось тепло. Препарат, который вкололи Алисе, взбудоражил ее от макушки до пяток, и даже нос горел, как от глотка церковного вина на одиннадцатилетние.
        Зато слабость почти прошла, и когда Алиса встала, лишь немного закружилась голова.
        - Ну, я пойду, - сказала она, сменяя пижаму на джинсы и свитер.
        - Как закончишь, сразу давай в столовую, - наказала ей Рин. - Будем тебя там ждать.
        Дверь в кабинет мисс Грант была приоткрыта.
        - Входи, Алиса, быстрее, - сказала директриса. - Мы уже начинаем.
        Голографический экран, размещенный на стене, где обычно располагалась карта двенадцатого сектора, сейчас был заполнен помехами. Ирина Полякова стояла перед ним и занималась настройкой. Помимо них, в кабинете директора собрались Мэй, Кларисса, сестры Богемия, Вернита - и девушка из самых старших, Слепая Анна.
        Анна вовсе не была слепой по-настоящему. Но не была и просто тихой и потерянной девушкой. Все воспитанницы знали про нее две вещи: что она умалишенная, и что иногда через нее говорит Большая Верад.
        - Готово, - объявила Ирина, как только возникшая картинка (символ Гаскарского исследовательского центра и приветственный текст) устроила ее. - До начала сеанса минута… десять секунд.
        - Садись, девочка, - кивнула Алисе мисс Грант. Мэй обняла ее за плечо, как будто защищая непонятно от чего.
        - Это Большая Верад? - тихонько спросила Алиса у воспитательницы, кивнув в сторону Слепой.
        - Да. Ее присутствие необходимо.
        При этих словах Анна повернулась и отсутствующим взглядом посмотрела на Алису. Ее блеклые серые глаза потемнели.
        Ну все, подумала Алиса. Ее прошиб холодок. Если на встречу пришла Отшельница, обычно спящая в глубине своих пещер, под горной грядой Тиролли, дело действительно серьезное.
        Большая Верад родилась на далекой планете Таглиан, покрытой болотами, и прилетела на Авалон лет десять назад. Причин ее прилета не знает никто: она просто прилетела и поселилась здесь, в пещерах. Верад не человек, а огромная шестиногая ящерица, двенадцати метров длинной.
        Многие обитатели планеты Таглиан обладают зачатками телепатии и других чудесных для людей свойств - но Большая Верад слывет одной из самых сильных провидиц известной части Галактики. Со всех концов Содружества к ней дважды в год прилетают паломники. Пророчица практически не покидает своих пещер, принимая паломников прямо там - и являлась одной из главных Авалонских достопримечательностей.
        Самостоятельно прийти на совет к директору приюта она, конечно, не могла - входная дверь была для нее слишком мала, как и остальные помещения приюта, кроме разве что бассейна и спортзала. Но в экстренных случаях Большая Верад могла вселиться в сознание любого человека и на время стать им - слышать его ушами, видеть его глазами, говорить с помощью его рта.
        Немало раз на памяти Алисы, Верад вселялась в ту или иную воспитательницу и проводила девочкам урок по природоведению или нестандартным дисциплинам вроде «основы телепатии». Чаще всего она путешествовала по поверхности в теле Слепой Анны. Умалишенная по сути не жила, а практически всегда спала на ходу, не чувствовала и не помнила визитов Большой Верад. Поэтому Кларисса и Грани не были против.
        - Нам нужен ее совет, сама понимаешь, - сказала Мэй. - Тем более… тут вскрылось еще одно обстоятельство.
        Какое именно, Алиса так и не успела спросить. Заставка на экране сменилась большущим бородатым мужчиной лет пятидесяти.
        - Ага, - сказал он басом, - вроде работает.
        - Профессор Тамник, приветствуем вас. Мое имя Летиция Грант, я директор Авалонского приюта для девочек имени Святых Терезы и Дианы.
        - Приятно познакомиться, - кивнул бородатый. Он выглядел очень деловито и жизнерадостно, Алиса разом почувствовала себя лучше. - Зовите меня просто Джордж. Кто здесь доктор Кларисса?
        - Я. Вы получили все материалы?
        - Да, все уже просмотрел. Крайне интересный случай! Скажите, где сейчас девочка?
        Алиса открыла рот, но вовремя спохватилась и посмотрела на директрису. Та кивнула.
        - Я здесь, - ответила она, поднимая руку.
        - Ага, - профессор внимательно ее оглядел. - Ну и как вы себя чувствуете?
        К Алисе едва ли не в первый раз в жизни обратились на «Вы».
        - Нормально, - ответила она, не зная, что еще добавить.
        - Вот данные последнего сканирования, - сказала Кларисса, показывая распечатку с какой-то цветной диаграммой. - Как видите, ничего, в сущности, не изменилось…
        - Джордж, что вы можете сказать обо всем этом? - спросила мисс Грант, не желая терять времени (межзвездные передачи стоили весьма недешево). - Мы не понимаем, что произошло, но должны узнать, грозит ли нашей воспитаннице какая-либо опасность.
        - Да, - кивнул профессор. - Но мне нужны сами образцы клеток, а не их сканы. По сканам можно кое-что сказать, но по ним не провести анализов, вы же понимаете… Для начала, скажите мне, как жемчужница.
        - Она отчасти отошла, но и сейчас еще не в норме, - ответила Мэй, вставая и подкатывая к середине комнаты передвижной столик. Круглый аквариум посреди столика слегка сиял и едва заметно переливался всеми цветами радуги - там, в голубоватом растворе, плавала самая большая из известных человечеству жемчужниц. Но выглядела она слабой и увядшей - совсем не такой величественной и великолепной, как в небе. Алисе стало ужасно горько от этого.
        - Я боюсь, полностью восстановиться она уже никогда не сможет, - продолжала Мэй. - Возможно, пребывание без влаги… эээ… необратимо ослабило ее.
        Алиса закрыла глаза, чувствуя огромную, обессиливающую усталость.
        - Надо же, - выдохнул Тамник, - она огромная!
        - Да уж, - пробормотала сестра Богемия и, повысив голос, добавила. - Так скажите, профессор. По-вашему, что с ней и с девочкой произошло?
        - Я думаю, выводы доктора Клариссы верные. Действительно, произошел краткий симбиоз жемчужницы с человеком, по воле жемчужницы. Я сопоставил данные об изменениях тонуса девочки из ее личного браслета, с данными об изменениях в клетках жемчужницы, которые можно установить по сканам - все они цикличны, и все совпадают. Ухудшение состояния обеих могло привести к коме и даже к смерти. Тем не менее, судя по всему, жемчужница продержалась именно благодаря этой подпитке.
        - Бог мой, какой кошмар, - настойчиво произнесла сестра Вернита. - Этот растительный вампир пил кровь нашей воспитанницы, а мы даже не знали, что такое возможно!
        - Вы преувеличиваете, уважаемая, - кашлянув, возразил Тамник. - Кровью она, разумеется, не питалась. Ей нужна была межклеточная жидкость, и она выкачивала ее из тканей руки. Это само по себе ничуть не лучше, чем пить кровь, в данном случае, даже хуже для организма, и ткани руки в результате были порядком обезвожены. Однако, просмотрев все данные, я уверен в одном очень важном моменте: если бы она захотела, жемчужница могла бы вытянуть из девочки куда больше жидкости.
        И директриса, и даже Богемия, да и все остальные при этом чуть не ахнули. Алиса почувствовала, как запястье снова немеет; ей стало неуютно и страшно, захотелось покрепче зажмуриться.
        - Обратите внимание, Мэй, жемчужница, по вашим словам, была совершенно обессилена, вся серая, провисшая и не подающая признаков жизни кроме пульсации стебля.
        - Да, профессор…
        - Так вот, ей ничто не мешало поддерживать себя в обычном состоянии, уверяю вас. Потреблять из тела девочки столько жидкости и микроэлементов, сколько ей было нужно - они ведь перерабатывают жидкость в энергию, и… - тут он зыркнул на Алису и, наверное, решил, что в ее присутствии не все можно говорить. - Однако она каким-то образом сумела сориентироваться, оценить ситуацию, и взять именно столько, чтобы едва-едва выжить самой. И чтобы повредить ребенку как можно менее.
        Половина присутствующих все же ахнуло. У Алисы как-то сам по себе раскрылся рот.
        - Не стоит думать, что это признак разума, - сказал Тамник, в волнении потеребив свою внушительную бородищу. - Я понимаю, это первое, что приходит в голову… Однако, по нашим исследованиям, жемчужницы проделывают подобные вещи с птицами, с жителями тумана и даже с другими растениями. Мы еще не изучили полный жизненный цикл жемчужниц, но экспедиция, проведенная четыре года назад, дала очень много материала, который постепенно осваивается. И примерный жизненный цикл жемчужниц нам уже сейчас ясен. Мы только не думали, что взрослые жемчужницы, достигшие второй стадии, могут летать в облачках. Они уже слишком тяжелые для этого! Их жизнь должна протекать внизу - под покровом вечного тумана, на некоторых деревьях, в симбиозе с которыми они и должны жить.
        - Но… Но… тогда почему же мы ничего не знали обо всем этом? Что есть и взрослые жемчужницы… - спросила Мэй.
        Откровенно говоря, Алиса сама могла бы ответить на этот вопрос. По собственной вине. Исследования жемчужниц совершенно не относились к вопросам первостепенной важности, и проводились себе потихоньку параллельно с другими проектами исследовательского биоцентра на планете Гаскар. На самом Авалоне ими вообще никто не занимался, кроме профессиональных ловцов, жителей аграрного сектора и нескольких учениц Мэй, которым официально разрешили таким образом зарабатывать деньги для приюта - ведь субсидий на все не хватало.
        Поэтому, виной тому, что Мэй и ее ученицы ничего не знали об эволюции жемчужниц, была их собственная глупость. Ведь в любой момент могли послать запрос в гиперсеть Содружества, и получить оттуда все имеющиеся данные.
        Конечно, Тамник, как человек воспитанный и вежливый, должен был ответить по-другому. Но когда он ответил, у Алисы зашевелились волосы на голове.
        - Дело в том, - сказал профессор, глядя куда-то в потолок, - что изучение жемчужниц входит в строку военных исследований, и потому, в общем-то, отчасти засекречено.
        Госпожа Грант приоткрыла рот. Мэй застыла с разведенными руками. Кларисса слегка побледнела. Богемия, наоборот, покраснела, что предвещало скорую и разрушительную атаку на провинившихся.
        Но этой атаке не суждено было состояться именно сейчас. Потому что…
        - Майор Гельбессер получит выговор, а его секретарь Дафна будет уволена, - тихо произнесла Слепая Анна, - завтра, в тринадцать двадцать две.
        - А? - спросил Тамник, который еще не понял, что происходит.
        - Позвольте представить: Большая Верад, - тихо произнесла директриса, побелевшими руками сжимая скрепку для бумаг. - Известная так же как Авалонская Провидица.
        Профессор Тамник быстро справился с удивлением. Он наверняка был в курсе возможностей таглианских ящериц, и сообразил, кто разговаривает с ним через приютскую девочку.
        - Честь для меня, леди, - энергично кивнул он. - А вообще-то, майор Гельбессер это наш куратор. И действительно, ответственность за то, что к вам не поступило соответствующих предупреждений, падет, пожалуй, именно на него.
        - Верад, - произнесла мисс Грант, обретя, наконец, дар речи, - Если это военная разработка… значит, с жемчужницами что-то не так… Чем же все это чревато?..
        Все замолчали.
        - Я вижу одно темное пятно, - ответила Провидица. - Но очень большое. Разрастающееся. Оно связано с жемчужницей. Но центром его является вовсе не девочка. Центр его находится в девятнадцати милях к западу от нас… И приближается.
        - Господи Всевышний, - заметила Богемия, все еще красная. - Что же это?
        - Это Буря, - раздельно ответила Алиса в наступившей тишине. - Плач Неба.
        - Что? - спросили одновременно профессор, Кларисса и Мэй.
        - Небо разгневалось, - сказала Алиса, переводя взгляд на слабо светящуюся жемчужницу. - Мы чуть не убили ее. И Небо собирается нас наказать.
        С богоугодной сестрой Вернитой сейчас случится истерика, подумала Алиса, говоря все это. Но только теперь она удивительно четко поняла, что все это время Небо неотступно следило за ними. И что все это время Ему было больно.
        - Когда я сорвала ее, я причинила ей боль, - вскакивая, произнесла она пронзительно-звонко, пытаясь говорить так выразительно, чтобы они сразу же поняли. - И почему-то эта боль ушла в Небо. Наверное, чтобы Она могла спастись. Небо приняло ее, но и оно вскоре может не выдержать!
        - Что это может значить? - осведомился профессор, сильно встревоженный. Обращался он, судя по взгляду, к Большой Верад. Провидица повернулась к нему и, не глядя, простерла руку в сторону Алисы.
        - Спрашивайте у нее.
        - Это значит, - сказала Алиса, слегка пошатываясь от слабости, но делая еще один шаг к жемчужнице, - что мы пленили Королеву Жемчужниц. Она плыла по небу по своим делам… а мы безжалостно сорвали ее.
        Слова слетали с губ Алисы скорее даже помимо ее воли. Они приходили откуда-то из глубины, и сыпались на пол, как тяжелые жемчужины. Угрожающе стуча.
        Первым пришел в себя профессор. Он все-таки был мужчиной.
        - Вы хотите сказать, - по-деловому, без сантиментов осведомился он, сразу принимая Алисину терминологию, - что Королева Жемчужниц поддерживает постоянную связь с воздушными потоками?
        Алиса не знала, так ли это на самом деле. Но почему-то уверенно кивнула, прежде чем задуматься.
        - Как такое может быть? - спросила Мэй, поежившись от сквозняка и, осознав это, замерла с округлившимися глазами.
        - Вообще-то, - ответил за нее Тамник, - Жемчужницы действительно взаимосвязаны с окружающей их ветряной средой. На самом деле, именно благодаря этой способности они перемещаются в нужном им направлении. И более того - нам известно, что значительное скопление жемчужниц способно при желании вызвать ветер в нужном им направлении. Подчас… ураганный ветер. Так они обороняют свои колонии от хищников и некоторых видов травоядных. Именно это свойство и стало причиной перевода наших исследований авалонской жемчужницы в статус военных. Все это секретная, закрытая информация. Я разглашаю ее в силу чрезвычайности обстоятельств и только потому что… Если эта жемчужница действительно… Королева… от жизни которой зависит развитие обширной колонии жемчужниц… хм, возможно, сейчас случится действительно серьезная Буря.
        Он поежился.
        - Ирина! - голос мисс Грант буквально хлестнул по воздуху. - Если она как-то связывается с небом и командует ветром, очевидно, с помощью вибрации. Ты можешь обнаружить используемую ей частоту?
        - Я попытаюсь, - кивнула Полякова, поднимая браслет к губам и начиная отдавать какие-то краткие команды. К ее браслету была подключена не только Лин, но и все остальные системы приюта, и она могла управлять ими, не сходя с места.
        - В принципе… - снова осторожно встрял профессор Тамник, - нам известен их способ сообщения с воздушными потоками… Подключите свой браслет к терминалу, я перешлю вам информацию.
        Все время, пока шла передача данных, двое человек в комнате не слушали возбужденно переговаривающихся профессора и сестер. Алиса и Слепая Анна, словно вслушиваясь в далекий неслышимый голос, или в самих себя, застыли в разных местах директорской комнаты, и стояли неподвижно, в ожидании неизвестно чего.
        Первой на это обратила внимание Мэй.
        - Алиса, - негромко окликнула она, - с тобой все в порядке?
        - А?.. Не знаю, - качнула головой та. - Мы что-то делаем не так… Мне кажется.
        На это изречение, даже сказанное тихим голосом, обратили внимание почти все.
        - Послушай, - задумчиво произнес Тамник, на лбу которого обозначилась глубокая складка, - ты хочешь сказать, что после вашего симбиотического взаимодейств… после того, как она была с тобой соединена, между вами сохраняется какая-то связь?
        Алиса, если честно, об этом не думала. Теперь же, услышав это, она поразилась собственной глупости. Прислушалась к себе.
        - Ничего такого не чувствую. Но только…
        - Информацию получила, - отрапортовала Полякова, - частота моделируемая. Могу перекрыть ее помехами.
        - Чувствую! - воскликнула Алиса, внезапно четко осознав одну очень важную вещь.
        Директриса в шоке уставилась на свою воспитанницу.
        - Мы тебя внимательно слушаем, Девятнадцатая, - сказала она.
        Вообще-то, Алиса соврала. Никакой связи она не чувствовала. Но когда старший техник сказала, что может прямо сейчас прервать плач жемчужницы, доносящийся до небес, Алисе вдруг стало дурно. И, не мешкая, она высказала эту важную вещь, которую осознала.
        - Нельзя делать этого, послушайте! Нельзя затыкать Королеве рот! Она не хотела нас наказывать. Все это время она беседовала с Небом… и, наоборот, сдерживала его! Но она умирает. И если… как только она умрет, Небо обрушится на нас.
        - Буря становится сильнее и приближается, - сказала Слепая Анна в наступившей звенящей тишине. - Примерно девять баллов. Синоптики Авалона пытаются удержать ветряной фронт силовыми полями и погодными ракетами. Они думают, что удерживают. Но удерживает их она.
        Рука ее указывала на аквариум. Жемчужница безмолвно парила в нем, как в замкнутом мертвеющем небе, слабо светящаяся. Тысячи ее отростков переливались, медленно угасая.
        - Девять баллов, - пробормотала Мэй, - на Авалоне не было зарегистрировано бурь и штормов сильнее шести, ну максимум семи.
        Что-то щелкнуло. Это скрепка в руках мисс Грант переломилась на две части.
        - Верад, что нам делать? - сухим голосом спросила она.
        - Займитесь людьми, - чужим голосом сказала слепая девушка. - Я займусь Народом Тумана. Я выхожу.
        Глаза ее угасли, стали невыразительными и блеклыми.
        - А? - удивленно спросила Анна. - А?..
        - Кларисса, выведите ее! - приказала мисс Грант, приходя в себя и начиная действовать. - Ира, свяжитесь с погодной службой, объясните им ситуацию. Профессор, поставьте в известность военных, пусть они отдадут соответствующие приказы Авалонскому гарнизону. Мэй, Алиса! Вынесите жемчужницу… Королеву на воздух. Кларисса, возьмите медицинский катер и отвезите Королеву как можно дальше от приюта к западу. Сделайте все, чтобы она выдержала до подхода ветра. Оставьте ее на пути бури и быстро возвращайтесь обратно. Все всё поняли?
        - Да! - хором ответили присутствующие.
        - Богемия! Займись детьми. Все должны быть внутри приюта через десять минут. И Ирина! Начинайте наглухо закрывать все окна и двери. Я сделаю звонок в правительство… Да поможет нам Бог.
        Мэй с Алисой ухватились за пластиковые ручки аквариума и помчались вниз.
        Жемчужница тускло переливалась в голубой воде, и Алиса шептала себе под нос: «Держитесь, держитесь… Ваше Величество». Ей было все равно, что жемчужницы неразумны. Она знала: Королева услышит ее.
        Входные двери автоматически распахнулись, и мощный поток ветра ударил им в лицо.
        Шторм
        На улице дул сильный ветер, и сорванные с деревьев листья носились по двору, будто души потерянных детей. Оказавшись там, и женщина, и девочка вздрогнули: над Авалоном нависла разросшаяся на пол неба сизо-черная стена надвигающегося шторма.
        - Сейчас прибудет Кларисса, - глядя на клокочущее небо, сказала Мэй. Лицо старшей швеи выражало внутреннюю борьбу.
        - Что с вами? - спросила Алиса.
        - Слишком невероятно! - раздраженно воскликнула та, всплеснув руками, оглядывая пронизанный молниями, пульсирующий грозовой фронт, нависающий над плато, и медленно приближающийся. - Почему это происходит именно сейчас, именно с нами?!
        Секунду Алиса думала, и мысли ее метались, как листья по ветру, столь же беззащитные и мельтешащие.
        - Потому что мы виноваты, - дернув плечом, ответила она.
        - Да! Мы, оказывается, чертовски виноваты!.. Но сильнее нас виноваты эти военные, и профессиональные охотники, которые жемчужниц поймали больше в пятьсот раз!.. Виноваты музеи и гостиницы по всей галактике, коллекционеры, которые все это время скупали нить, вышивки, гобелены и аппликации! Виноваты ученые, которые вовремя не додумались, что жемчужницы, быть может, разумны!..
        Алиса поняла, почему в этой сдержанной женщине клокочет такой сильный гнев. Она любила жемчужниц, любила их больше, чем все остальные. Считала их самыми прекрасными в мире существами, наверное. И думать не думала, что, отрывая от облаков и продлевая с помощью растворов их жизнь, причиняет жемчужницам боль. А теперь оказалось, что она - сестра ордена святых Терезы и Дианы - три с половиной года учила детей злу!
        - Почему, ответь мне, Алиса, отвечать за все четыре года авалонского экспорта жемчужниц должны мы, мы с тобой?!
        - Зло жемчужницам причиняли все, - ответила девочка, не раздумывая. - Но, по-моему, хорошо, что отвечать за него будем мы. Потому что мы с вами их любим. А только так и можно по-настоящему ответить…
        Худая, высокая и некрасивая, старшая облачная швея посмотрела на свою девятнадцатую ученицу пронзительно, как никогда - и отвернулась, пряча лицо.
        На них упала тень - катер опустился прямо во двор. Листья бились о корпус, и стелились по нему, будто умоляя пропустить их внутрь. Защитное поле гудело громче, чем ветер. Доктор Кларисса махала рукой из кабины, показывая, чтобы садились быстрее. Алиса с Мэй подхватили аквариум и, ежась от холода, боком поднялись по узкой лесенке, очутившись в переходнике. Дверь закрылась, разом стало тихо - только в ушах звенело от этой резкой перемены.
        - Садитесь быстрее! - позвала Кларисса, высовываясь из кабины пилота. - Верад велела лететь к ее пещере, и там встретить бурю. А ветер движется вперед, надув на усилия погодников, и мы не успеем, если не поторопимся!
        Алиса с Мэй поставили аквариум между задних сидений кабины, и плюхнулись в них, поспешно пристегиваясь. Кресла были мягкие, специально чтобы скрадывать полетные перегрузки.
        Кларисса стартовала резко, выводя катер вверх, и бросила его в полет на максимальной скорости.
        - Подтвердите переключение на автопилот, - попросила бортовая система.
        - Подтверждаю… Пфф, там уже десять баллов! Святая Диана, я ничего подобного в жизни не видела, - сказала Кларисса, нервным кивком указывая на грозовой фронт.
        «И не увидите» подумала Алиса, но промолчала. Ей не хотелось говорить, и все мысли выветривались, кроме одной, самой главной: «Держитесь, Ваше Величество, пожалуйста, держитесь!» - которая стучала в голове, словно глухой отзвук сердца. Ладонь сама собой легла на пластик аквариума, где плескался раствор, и в растворе - умирающая жемчужница. Пластик был холодный и сухой.
        - Алиса, - прошептала Мэй, наклоняясь, - что бы ни случилось, знаешь, я…
        Резкий вираж катера, заходящего на посадку, вжал их в кресла; Мэй охнула, и не сумела договорить, но Алиса и так поняла, что именно хочет сказать ей воспитательница. И даже слабо улыбнулась от неожиданного чувства нежности, едва ли не впервые в жизни коснувшегося ее. Но улыбка померкла, и чувство растаяло - Алиса физически ощущала, как Королева угасает, и как вместе с ней гаснут… другие жемчужницы… много… целый жемчужный род. Это с каждой минутой становилось все отчетливей и все больней.
        «Вы хотите сказать, что после контакта между вами и жемчужницей поддерживается какая-то… связь?» - Алиса закрыла глаза.
        - Садимся! - прокомментировала Кларисса, проверяя датчики.
        Катер на максимальной скорости опускался, чтобы сесть у гряды Тирольских гор, прямо у входа в пещеры, во мраке которых обитала Большая Верад. Буря была уже милях в четырех отсюда, и черный, разлинованный молниями шквал занимал две трети неба, постепенно поглощая его целиком.
        - Держитесь, сейчас тряхнет! - тряхнуло, и головокружительное движение кончилось: катер замер, почти упершись носом в скалу.
        - Я взяла всепогодники, - вскакивая, заявила Кларисса, вытаскивая из багажной полки три комбинезона, серебристо-серых с желтыми полосками, так хорошо знакомых Алисе. - Одевайтесь!
        Алиса залезла в комбинезон, закрепила молнию, застежки и капюшон. Нажала клапан и спустила весь лишний воздух, чувствуя, как плотно прижимается к телу непромокаемая двойная ткань.
        - Хотя бы от дождя и от ветра, - удовлетворенно отметила Кларисса. - Чего молчите?.. Пойдем?
        Ветер снаружи студил даже сквозь комбинезон. Он громко и протяжно выл, беспрестанно бил в грудь и в спину, пытаясь закружить, свалить с ног. Глаза приходилось закрывать из-за пыли и мелких камешков, носящихся в воздухе и бьющих прямо в лицо.
        Не глядя, женщины вытащили аквариум и поставили у самой скалы.
        - Что дальше?! - прокричала сквозь вой и свист Кларисса, прикрывая руками глаза и рот. - Ждем Верад?
        Мэй кивнула, вжав голову в плечи. Начал моросить беспорядочный, мелкий дождь.
        Алиса подошла и села на корточки возле Королевы, стараясь не отпускать руку, потом обняла аквариум и склонила голову. Ей казалось, что в звуках ветра витает неслышный шепот - но как ни пыталась, она не могла расслышать, кто шепчет, и что.
        - Боже мой! - минуту спустя произнесла Кларисса потрясенно. Алиса подняла голову, и увидела, что на лице доктора отчетливо проступил страх. Мэй молчала, закрыв рукой рот и расширенными глазами глядя туда же - в грозу. Ветер уже не выл, а свистел как-то удушенно и тонко, мечась между скалами и замершими у их подножия людьми. В нем тоже сквозил страх - в «свободном ветре райского Авалона», - и девочка ясно услышала его. Тогда Алиса встала, обернулась… и посмотрела.
        На них накатывала стена мрака размером с весь мир. Авалонское небо, воспетое в пасторальных пейзажах и голографических видах, украшающих квартиры и офисы по всей галактике, стало стеной пульсирующих, кишащих молниями, надвигающихся черных облаков.
        Воздух дрожал, плача холодным дождем. Горы ждали удара, сжавшись и будто став меньше. Ветер выдул с них туманы, всегда покрывавшие хотя бы подножия - и теперь каменные склоны, поросшие лесом, казались голыми, молча сплотившимися перед наступающей грозой.
        Браслет Клариссы что-то пробормотал.
        - Одиннадцать баллов, - глухо произнесла доктор. - Погодники поняли, что ничего не могут сделать. Отступают… На всех прилегающих территориях начата эвакуация.
        Только сейчас происходящее стало реальным, для всех троих. Алиса поняла, что они уже не в сказке, которую открыли и колонизировали сорок лет назад. Не на курорте, билет на который считался удачным выигрышем в межпланетной лотерее.
        Рай оживал, повинуясь гневу и боли расы жемчужниц, и превращался в ад у них на глазах. Черная стена полыхающей разрядами смерти катилась по холмам, сметая все на своем пути - в конце этого пути были они с Королевой.
        - Надо улетать! - закричала Кларисса, хватая Мэй за руку. - Надо…
        - Верад! - воскликнула Мэй, указывая рукой.
        Все трое обернулись в сторону пещеры. В двадцати шагах от них, из темного зева показалась блестящая, угольно-черная голова, покрытая мелкой чешуей. Двухметровая голова медленно выплыла из пещеры, блеснули мрачные серые глаза. Показались покатые плечи, первая пара ног. Разряды в небе желтыми искорками отражались на блестящей чешуе. Озаренная светом молний, шагающая ритмично и медленно, Большая Верад казалась мифическим драконом, плывущим в грозовом небе и внимательно оглядывающим его.
        Шестиметровое тело, несомое тремя парами ног, уже покинуло пещеру, и лишь волочился по мокрой почве почти такой же длинный хвост. Верад вышла на простор, и подняла голову, всматриваясь в небо, вслушиваясь в ветер.
        Уроки телепатии и экстрасенсорных дисциплин изредка проходили в глубине пещер, но всегда в полной темноте. Девочки не видели ее при свете, и могли лишь догадываться, каким чудовищным созданием является старейшая из учительниц приюта. Главная достопримечательность планеты и, может быть, всего Двенадцатого сектора. Она была и красива, и пугающа. Даже буря, кажется, немного стихла; по крайней мере, ветер лишь плачуще стелился у земли, а молнии стали проблескивать реже.
        - Что нам делать, Верад? - крикнули Мэй и Кларисса одновременно.
        «Уходите», сказал пульсирующий голос в Алисиной голове. «Вы не можете помочь»
        - Алиса, идем! - скомандовала Мэй, разворачиваясь, прикрывая рукой глаза.
        Алиса не двинулась - она уже поняла.
        «Оставьте ее», сказала Верад, не глядя на суетящихся людей, их мысли, пылающие страхом, и крошечный катер, испуганно гудящий защитным полем. Закрытые глаза ее были обращены в самый центр Бури, и казалось, она слышит ее голоса.
        - Оставить?! - крикнула Мэй, в глазах которой появились и ужас, и гнев одновременно.
        «Вы мешаете. Мы не сможем с Ним договориться, если вы будете мешать мне»
        - Тогда мы должны уходить все вместе! Эту бурю не остановить! Пусть королева умирает, мы переждем…
        - Нет! - крикнула Алиса пронзительно. - Не говорите этого! Не говорите! Он слышит!..
        Жуткий всплеск ветвящихся молний подтвердил ее слова. Это было прямо как в сказке, но Алиса уже поняла, что сказка кончилась, не успев начаться. Облачко не сплетет сегодня жемчужный узор - на кону стоят вещи, более серьезные и важные, чем жизнь одного или нескольких человек. Взрослые так медленно понимают реальность, потому что не верят в сказки. Алиса не знала, как объяснить все это учительницам - но знала, что если уйти ей, прямой виновнице - гнев Неба обрушится на всех остальных.
        - Если не договориться, - закричала она, стараясь перекричать ветер, - буря не успокоится. Это не такая буря. Ее не переждешь! Она пойдет дальше, и придет в город, и пройдет сквозь щиты, и тогда…
        Мэй и Кларисса дернулись совершенно синхронно, как будто получили по пощечине.
        «Уходите. Уходите быстрее. Вы мешаете мне»
        Кларисса глянула на девочку расширенными глазами, и рванулась к катеру. Мэй стояла, как парализованная. Затем она бросилась вперед, с явным намерением схватить Алису и утащить ее.
        Мысленный удар Верад перехватил ее на середине прыжка, опрокинул и протащил по земле метров пять в сторону катера. Пророчице было не до церемоний - она единственная из всех знала, чем все это может обернуться. Мэй вскочила и, ведомая чужой волей (движения ее были очень резкие и дерганые) запрыгнула в катер. Секунды спустя он свечкой взмыл в воздух - белое пятно в беснующемся воздухе.
        «Возьми Королеву», - приказала Верад, не поворачиваясь. - «Встань передо мной».
        Алиса подчинилась. В мыслях у нее была полная пустота и темнота. Единственное, что она теперь понимала и знала с уверенностью: сейчас ее накажут за убийство Королевы, накажут ее одну - за всех охотников и охотниц, а так же за всех детей, что из рогаток или водяных пистолетов стреляли в жемчужниц и другими способами срывали живые цветы. Ей было страшно, она поверила в реальность происходящего, и ветер хлестал ее с ненавистью… Два острых камушка оставили кровоточащие царапины на щеках.
        Королева жемчужниц тихо бултыхалась в аквариуме, все такая же паутинчато-тонкая, блекло-серая, пока девочка неуклюже тащила его к ногам Верад.
        Встав там, она оказалась немного укрыта от дождя и ветра. Сверху простерлась широкая голова: провидица по-прежнему молча смотрела в грозу. Алиса глубоко вздохнула… и тоже посмотрела туда.
        Шторм был потрясающе прекрасен, и ужасен - до дрожи. Черная стена стала угрожающе-материальной, хотя состояла только из ветра и туч. Она приблизилась настолько, что казалась шелковой завесой на расстоянии вытянутой руки. Из глубины трепещущей ткани то тут, то там пробивались тонкие, ослепительно-яркие ветвящиеся линии.
        Алиса знала, что таких четко очерченных грозовых фронтов не бывает. Грозовой фронт - это ливень, несущийся вслед за ветром, движущим тучи. И он широкий, на многие километры во все стороны. Здесь все было иначе. На них двигался узкий, сплоченный, клубящийся воздух, напоенный мраком, холодом, беснующимися ветрами и электричеством. Что было внутри у этого шторма, Алиса предсказать не бралась.
        - Заградительные щиты сельскохозяйственной колонии «Город Яблок» уничтожены. Поля на плато уничтожены, - пискнув, произнес ее браслет. Вина свалилась на Алису грудой мелькнувших картин; она закрыла уши руками, сжалась.
        - Что мне делать?
        «Не знаю»
        Алиса даже не удивилась.
        - У вас нет плана? Вы просто прогнали их, чтобы они выжили? Вы знаете, что Небо будет мстить, когда Королева умрет?
        «Да»
        - Почему же вы не уходите… Вы же сдаетесь на Его милость… Но Он не будет мил!
        «Сдайся, чтобы победить. Одна из древнейших стратагем, запомни ее»
        - Сдайте меня, ведь виновата одна я, пусть наказывают меня одну…
        «Нет виноватых. Есть жертвы. Я здесь, чтобы жертв стало меньше»
        - Тогда… скажите Небу, что мы просим прощения! Что мы хотим ее вернуть…
        «Я говорю. Небо не отвечает мне»
        - Что оно думает?
        «Оно жаждет нашей смерти, всех нас»
        - Почему… почему… - ошеломленно прошептала Алиса, пытаясь вместить это, но не в силах, обессилено опускаясь на землю и прижимаясь к черной чешуе.
        «Оно спало на протяжении столетий. Ты сорвала Королеву, которая несла в себе споры нового поколения. Споры десятков тысяч родителей, собранные в сердце у одной Королевы, будущей матери. В которой было сосредоточено будущее всей расы. Оказавшись вне кокона, Королева опоздала с принятием решения. Ей нужно было выпить твою влагу и спастись. Она не сделала этого вовремя. Споры начали гибнуть. Жемчужницы-родители повсюду почувствовали гибель своего потомства и боль. Как делали всегда, они отдали боль Небу. Но ее оказалось слишком много. И Небо проснулось»
        - И если мы не сумеем спасти Королеву… или договориться с Ним…
        «Он убьет всех пришельцев и уничтожит все следы их пребывания на планете. Погибшие дети будут отомщены, и снова наступит покой»
        Лишь тут Алиса поняла, что уже минуту безостановочно трясется от страха. Ей отчаянно захотелось, чтобы кто-то большой и сильный сказал - «Не бойся»…
        «Бойся» - сказала Верад.
        Девочка всхлипнула и вытерла мокрое лицо ладонями, хотя дождь залил его тотчас же, новыми холодными каплями. Минуту Алиса содрогалась, не в силах преодолеть это, и шептала Небу: «Не убивайте нас, не убивайте нас, не убивайте…», зная, что Он ее слышит.
        Затем Верад шевельнулась. И в воздухе что-то изменилось. Девочка снова услышала этот неуловимый шепот, и снова не смогу расслышать ни слова - а может, слова просто были на чужом, непонятном языке.
        «Я говорю с ней» - сказала Верад как-то напряженно, словно через силу. А потом добавила:
        «Вставай»
        В голове у Алисы царило опустошение, в теле слабость, в сердце - темнота от сгоревшего пламени, она заставила себя вдохнуть и встать. Чешуя Верад прошелестела - пророчица отступила назад. Она неотрывно смотрела на Королеву, и глаза ее мрачно поблескивали в сумраке дождя.
        «Осталось немного», - наконец услышала Алиса. - «Нам нужно, чтобы Небо ответило. Ты должна услышать ее и поговорить с ней, прежде чем Шторм накроет нас»
        - Но как?
        «Возьми ее в руки»
        Алиса упала перед аквариумом на колени, открыла крышку и вынула Королеву из раствора. Паутинки легонько коснулись ее руки, бессильно повисли, такие длинные и тонкие, почти достающие до земли… Королева стала такой невесомо-серой… Ветер выхватил несколько десятков отростков из сгустка развевающихся ниточек; они унеслись в темноту. Алиса почувствовала, как горечь разрывает ее.
        «Не умирай…», хотелось сказать ей, но перехватило горло. Шепот жемчужницы, носящийся в воздухе, непонятный и чужой, вдруг весь оказался вокруг них, от начала и до конца; и нити дрогнули.
        Верад зашипела, и Алиса поняла, что в следующее действие таглианская пророчица вкладывает много сил. Ветер вырвал еще с десяток нитей - не понимая, что делает, Алиса расстегнула комбинезон, рванула ворот рубашки и приложила жемчужницу к груди, обняв себя руками и упав на траву.
        Шепот заполнил голову, руки, все тело, весь Авалон - и стал холодом, дождем и ветром, временем и пространством; как раз в то мгновение, когда Шторм приблизился, закрыв черной стеной всю вселенную, и накатил на них.
        Цена ответа
        …Сквозь туман светит яркое, горячее солнце. Но ватный покров плотен, и тепло только щекочет, проникая сверху в прохладный уют. Влажно и свежо - циркулирующий воздух несет живительные ароматы, легкие перезвоны, многоцветные пылинки, такие нежные на вкус.
        Жемчужницы раскинули нити и собирают росу, выступившую на коре деревьев и на камнях. Солнце пока не добралось сюда, и дарованная туманом роса ошеломляюще свежа.
        Ты - юная Королева; лежишь в самом центре, и взрослые-охранники медленно плавают вкруг, не позволяя ничему лишнему просочиться к тебе. Здесь спокойно и хорошо. Но ты уже знаешь, что через несколько месяцев придет пора покинуть туман. Ты взлетишь, и поплывешь с развевающимися нитями в ночном сумраке, собирая пыльцу и ароматы, дуновения ветра и шелест листьев и трав. Собирая вокруг себя кольца тумана, и складывая их в свой собственный кокон, который до конца жизни будет защищать тебя от полуденного солнца…
        Ты знаешь, что через несколько лет непрерывного странствия, познав мир, опустишься обратно, вместе с другими; но если они будут покидать небо навсегда, чтобы доживать свой век во влажном тепле, то ты - Королева-Дочь - здесь станешь Королевой-Матерью.
        Вобрав в себя частицы будущей жизни от каждой из жемчужниц рода, ты поплывешь на простор, сияя и переливаясь, чтобы через месяцы полета, пересекающего континент, в сильном холодном ветре, взлетев в самое сердце неба, отдать миру мириады почти невидимых, жемчужно поблескивающих спор…
        …Тысячу раз было такое - жемчужницы отживали срок на севере мира, и угасали там, послав свое потомство на юг. Столетие юга сменялось столетием севера, и круг замыкался. Мать, странствуя с юга на севере или с севера на юг, несла в себе будущее, и ни одна из птиц Авалона не тревожила ее полет, потому что сияние, источаемое Матерью, предупреждает всех за мили вокруг: летит Королева. Не прикасайтесь к ней, ибо гнев Неба будет ужасен. И даже алый сокол, безрассудно кидающийся на любую добычу, это сверкание облетит стороной; всякое животное боится жемчужного света Королевы-матери - боится больше, чем огня.
        …Ты знаешь все это, и жизнь твоя - непрерывные радость, счастье, ожидание и покой. Печали бегут от тебя, ведь ты смотришь на все через собственное сердце - сердце Королевы, полное любви к жизни, которая сияет вокруг. Которую в долгих странствиях по миру ты соберешь и вскормишь по пылинкам, по отсветам радуг и отблескам зари, брызгам дождя и каплям тумана, вдохам ветра и выдохам цветов. Ты смотришь на все сквозь сердце, полное любви к жизни, которая вырастет в тебе.
        …Есть лишь одна печаль, способная одолеть твою радость. Плач Неба, которое редко пробуждается, но к окончанию столетий спит беспокойно.
        Плач Неба давным-давно встретила твоя Мать, старая Королева. А вернее, мать ее матери, или еще дальше в прошлое, давным-давно… Ты слышишь шепот нитей старой Королевы, тускло переливающейся в самом центре колонии, в двух скалах от тебя. Он обращен к тебе, хотя слушают его все. В этом шепоте есть сила и мудрость, знание и печаль.
        Шепот рассказывает о Гневе Неба, о том, как неразумно и неправильно будить и тревожить Его. Он слишком силен и жесток, он из тех, что не могут остановиться, пока не мир не будет приведен к точке исхода. Пока не наступит равновесие, и Его покою ничто более не будет угрожать. Он любит лишь жемчужниц, которые очищают Небо. Он охраняет их, и дарит им ветры, и качает их в колыбели тепла и туманов, поит их свежестью. Ради них Он готов на все…
        …Ты видишь сердцем Матери, чувствуешь ее нитями: когда-то давно на колонию напали животные, бегущие от лесного огня, и сил охранников, чтобы отпугнуть их, не хватило. Сметенные жемчужницы бессильно летят по ветру, в клубах тумана и дыма; жилище разрушено, многие умирают или мертвы. А боль их уходит к Небу - Небу-Отцу.
        И ты чувствуешь памятью древних Матерей, как Небо вздрогнуло, пробуждаясь, и как черный холодный огонь был спущен на волю: смерть повсюду, гаснущее мерцание чужих сердец, и вся сила Королевы брошена лишь на то, чтобы обратить этот гнев против пожара, а не против живых существ, спасающихся от него.
        Пожар уничтожен, раздавлен одним лишь движением Неба, но боль клокочет в Нем, нерастраченная, и столько же мощи жаждет пролиться на кого-нибудь - все равно, на кого еще. И Мать понимает: пока эта боль не будет вымещена вся, без остатка, Небо будет продолжать убивать.
        Ты знаешь, почему она это сделала. Ты знаешь, ведь твое сердце полно ожидания и любви к жизни вокруг тебя, к жизни в тебе. Ты знаешь, почему она гордо выплыла наверх, лишенная кокона, разрываемая ветром, и встала перед Штормом, и осталась в нем до конца.
        Ты знаешь, что она едва выжила, приняв этот гнев на себя, и только поэтому Шторм прекратился, и Небо уснуло, успокоенное. Ты знаешь.
        Ты знаешь.
        Болит и пульсирует правая рука. Такая горячая. Такая… горячая…
        - Это я!.. Я сорвала ее!.. Я виновата!..
        - Двенадцать баллов. Достигнут максимум шкалы Бофорта. Показатели выше максимума. Башня связи… - помехи. Помехи. Браслет замолк.
        - Это я… пожалуйста… бейте меня…
        Ты знаешь, почему Королева не выпила твою влагу. Она не замешкалась, не опоздала с решением. Она выбрала не лишать тебя жизни - даже ради своих детей.
        И ты знаешь, что виновата перед жемчужницами, перед Небом. Ты обязана принять их боль. Тебе нужно, чтобы Он ответил.
        - Это!.. Я!..
        «ДА» - ответил Он.
        …Алиса закричала. Боль, ударившая в нее с Неба, была такой огромной, что даже детское сердце не могло вместить ее полностью.
        Она скатывалась черным потоком, захлестывая каждую клеточку. Алиса пыталась что-то крикнуть - все сливалось в один нескончаемый ураганный рев, земля вокруг содрогалась в агонии, они были в самом центре смерча, вокруг летали огромные тени… Она вскинула руки, чтобы защититься - небо пронизала тонкая серебряная линия, все звуки перекрыл протяжный, мучительный стон. Небосвод лопнул, черная вихрящаяся боль обрушилась полностью, без остатка, и взорвалась, как пылающая сверхновая, у Алисы в груди. Девочка вскрикнула пронзительно и жалобно. И темнота захлестнула ее.
        Все вокруг было серым. Небо, все еще укрытое слоем рваных облаков. Солнце, севшее за горизонт. Чистая, очень чистая земля без единой травинки, такая темная и будто спекшаяся, будто покрытая коркой. Большая Верад стояла неподвижно, но чешуя ее посерела, а глаза были безжизненны и сухи. Она словно превратилась в камень. И вокруг них ровным пунктирным кругом валялись вывороченные скалы.
        Алиса видела все это, не вставая с земли, на которой распростерлась.
        Подумав немного (голова была пустая, как надутый шар вакуумной жвачки), она поняла, что все еще соединена телепатической связью с пророчицей. Что видит не своими глазами, а ее внутренним взором, расходящимся на сотни метров во все стороны.
        - Почему? - хрипло спросила она. - Я же умерла…
        Она отчетливо помнила свою смерть. Как боль откликнулась на зов, и как Небо с готовностью наказало ее. Как каждая клеточка не выдержала и сгорела. Как обратилась в пепел вся она, от живого, пульсирующего сердца до самых кончиков ни…
        - Нет, - осознав, прошептала Алиса, тихо, как ветер. - Мама…
        Королева-мать лежала в ладони, и сердце ее было мертво, а нити медленно выпадали одна за другой. Ни искры, ни мерцания, ни тепла не осталось в той, что несла в себе будущее жемчужниц. Светлого народа, на котором не было иной вины, кроме любви - даже к жизни чужого ребенка.
        Алиса не заплакала, у нее не было сил, а глаза оказались сухими, как высохшие озера. Она просто поднесла останки королевы к лицу, вжалась в них и застыла, чувствуя, как все невесомее становятся нити, расползаясь, скользя, улетая во все стороны…
        «Прости меня, мама… Прости меня…»
        «Наступает ночь» - сказала Верад спокойно. - «Я призвала ваш катер обратно»
        Алисе было все равно.
        «Лучше бы я, - подумала она совершенно искренне и очень спокойно. - Лучше бы я».
        «Не лучше» - в голосе Верад было что-то, отдаленно напоминающее тепло.
        Алиса медленно и презрительно выдохнула.
        Таглианская ящерица посмотрела на нее. Раздвоенный язык с шипением мелькнул в приоткрытой пасти.
        «Ты еще не поняла».
        Алиса поежилась.
        - Что же … непонятного, - тихо сказала она после паузы, не поднимая головы. - Королева поступила так же… как все Королевы до нее. Приняла гнев Неба на себя… Но она была измучена… и боль на этот раз была слишком велика. Она умерла, защищая меня. Уже второй раз защищая меня, вместо того чтобы просто… отдать Небу… и спастись самой, и спасти… детей.
        «Нет. Второй раз она уже не медлила. Не защищала тебя. Второй раз она защищала детей»
        - Но… Почему тогда?..
        «Она не призывала Боль Неба. К этому моменту была уже бессильна и практически мертва»
        - Что?..
        «Она лишь отдала своим детям все, чем располагала»
        - Так это… я призвала?.. Я одна… выдержала… всю эту?..
        «Нет. Человек не может выдержать Боль Неба»
        - Но как же… мы остались… живы?..
        Верад усмехнулась, хоть лицо ее оставалось каменным.
        «После смерти Королевы в Нем проснулся разум. Он хотел уничтожить всех нас… Но на пути у Него стояли дети. Он не смог убить своих детей»
        Алиса в мгновение ока очнулась от бездушия.
        - Дети? Живы?! Где они?! Что она отдала им?! Чем располагала?!
        Верад наконец-то двинулась с места. Шея ее изогнулась, голова повернулась в сторону человека.
        «Тобой» ответила она.
        Сердце Алисы дрогнуло, глаза расширились. Предчувствие - нечеткое, но властное - заполнило ее.
        «Тобой».
        Очень медленно она подняла правую руку. Паутинки с легчайшим звуком сползли… и она увидела… Тонкая серебряная нить лежала на ладони, протянувшись от указательного пальца как линия жизни, и длилась дальше, вокруг запястья, два с половиной витка.
        Она едва заметно мерцала даже в сумерках. Алиса с тревогой любовалась на эту тончайшую красоту, думая, как же с ней поступить, как же… посадить ее… И лишь потом до нее дошло, что нить, тоненькая и хрупкая, не умирает без влаги, не гибнет на открытом воздухе. Уже минуту, уже две минуты не гибнет и даже не тускнеет. И что она движется точно… точно вместе с ее дрожащей рукой.
        «Тобой».
        Алиса задохнулась на мгновение, и слезы все же брызнули из ее глаз, покатившись по щекам. Осознание было подобно валу, захлестнувшему ее с головой. Сильнее, чем Буря, сильнее, чем боль.
        Она шептала и смеялась, как сумасшедшая, и рассматривала ее, и вертела рукой, в кожу которой умирающая Королева вживила свою бесценную серебряную нить.
        А Верад закончила - все так же сухо и спокойно:
        «Представ перед таким выбором, Небо не смогло убить тебя… приемная Мать жемчужниц. Всемогущий наконец-то вытерпел боль сам».
        Девочка почти не слышала ее; даже не заметила, как опустился катер, и как показались из переходника две всклоченные, бледные воспитательницы.
        - Алиса, - сказала Мэй, словно пьяная, медленно спускаясь по ступенькам трапа и всматриваясь в девятнадцатую, будто та была репродукцией одной из старых Земных картин. - Алиса, я…
        Девочка подняла на нее глаза с высыхающими счастливыми слезами. Вид у нее был, мало сказать, потрепанный, хотя сама она об этом ничего не знала. Мэй, глядя на чумазую с ног до головы, всю исцарапанную, но живую воспитанницу, с которой уже успела мысленно попрощаться, ненадолго потеряла дар речи.
        Почему-то запищал тоненьким голоском зуммер наручного браслета Клариссы.
        - С днем рождения, Алиса, - вздохнув, в звенящей тишине констатировала доктор, посмотрев на часы.
        Убийцы
        Владельцы самоцветных ферм считают, что туман на плато не такой плотный, как в низинах или в Западных холмах - а значит, растить там нечего. Ведь все драгоценные деревья, травы и цветы на планете Авалон растут в тумане. А холмы и предгорья, где тумана маловато, покрыты лесом из обычных деревьев - без сапфировых прожилок, хризолитовых бусин или янтарной смолы.
        Для фермеров важнее всего именно драгоценные растения, так что у них в ходу поговорка: «Ближе к солнцу - дальше от самоцветов». Но из этого правила есть исключение - на Авалоне существует драгоценность, которая живет прямо в небе, купаясь в солнечных лучах. А так как охотиться на нее можно только с земли, небесные охотники стараются забраться как можно выше.
        Алиса забралась под самый купол неба. И ударилась лицом о стекло. Она падала, не в силах справиться с доской, вокруг бушевала гроза, дождь хлестал ее с презрением, с ненавистью… а сверху, не мигая, смотрел чужой, буравящий взгляд.
        Вздрогнув всем телом, девочка проснулась.
        Утром небо хмурилось.
        - Алиса, - подтянутая и строгая, с кругами под глазами, сказала директриса Грант, рассматривая Девятнадцатую очень внимательно, - ты, я вижу, уже твердо стоишь на ногах?
        - Да, уважаемая восп…
        - Не сейчас.
        Судя по блеклому и невыразительному голосу, директрисе, всегда подтянутой и строгой, было не по себе. Седые волосы слегка выбились из аккуратной шишки, слева на лицо падал всклоченный локон - сестра не замечала его.
        - Ладно, - кивнула Алиса слегка виновато.
        - Мы и в самом деле… все жутко переволновались. Это… как в дурном романе, честное слово.
        - Дурном?
        - Слишком серьезно… К делу! - директриса сделала над собой видимое усилие, и произнесла это бодрым деловым тоном. - Естественно, сейчас тебя хотят увидеть военные. Ты должна написать специальный рапорт, заполнить анкеты, пройти тесты. Освободить тебя от этого не в моей власти. Я даже не знаю, что будет потом. Удалось, правда, выговорить несколько послаблений. Но в сущности… Нет, не так, - она внезапно опустила голову и потерла переносицу. Алиса поразились, только теперь увидев, какой усталой была их железная леди сейчас.
        - Девочка моя. Послушай…
        Девятнадцатая вздрогнула. Она никогда не была «чьей-то девочкой». Ничьей с головы до ног - принадлежа государству, как остальные дети приюта. Никто из воспитателей не был нежен с ними сверх меры, и уж тем более, мисс Грант, всегда живущая по уставу, точная во всем. Услышав неожиданную фразу, Алиса секунду не могла понять, что случилось… затем поняла.
        «Понадобились смерть и несчастья, чтобы они вдруг задумались над тем, кто мы для них».
        Мисс Грант, пребывавшая в очевидной усталости, не заметила тени на Алисином лице. Подняв глаза, она продолжила:
        - Ты, судя по всему, пережила нечто весьма… весьма особенное. Святые Сестры были с тобой. Благодарение Господу, ты жива. Но все это, как ты понимаешь… очень необычно. И теперь, когда ураган уничтожил, - директриса взглянула на лежащий перед ней лист бумаги, - «несколько тысяч гектаров полей, три башни связи, шесть поселков и множество силовых щитов», все будут пытаться понять то, что произошло. И, вероятно, что пережитое там… в результате станет лишь прелюдией к тому, что тебе предстоит пережить теперь. Когда начнется разбирательство.
        Алиса, проснувшаяся недавно, и не слышавшая официальных рапортов службы контроля погоды и сводок последних новостей, похолодела. Лишь в этот момент она действительно поняла, что помимо случившегося с ней, Шторм имел и иные последствия.
        «Шесть поселков» кружилось у нее в голову, «Шесть поселков», и больше ничего.
        - Сядь! - приказала мисс Грант, вставая, протягивай свой стакан. - Выпей это.
        Сок был кислый, ужасно кислый.
        - Не молчи, - сказала старшая сестра приюта после тяжелой паузы. - Выскажись… я могу… принять исповедь.
        Алиса глядела в пол, и лицо у нее было пунцовое.
        - Какая дура, - прошипела она. - Дура, дура, простите …
        Мисс Грант молчала, отвернувшись к окну, где вновь текли в знакомом лазоревом небе привычные белые облака.
        - Я думала, что спасла всех… гордилась тем, что спасла. Пришла и легла спать, такая… довольная. Спала, лечилась… А они!.. Ведь это я виновата. Я… скажите, сколько… погибло?
        Мисс Грант обернулась от окна, и в глазах ее мелькнула горечь, но только на мгновение.
        - Это все? - сухо спросила она. - Ты закончила?
        Девочка неловко пожала плечами.
        - Я была рада, что спасла всех… - сказала она. - А на самом деле, кого я спасла, кроме себя. Столько всех пострадало, чтобы я себя спасла.
        Мисс Грант усмехнулась и откинулась на спинку кресла.
        - Ты, я смотрю, - спокойно, даже с иронией сказала она, - впадаешь в свое обычное состояние. В гордыню. И это не может не радовать, так как свидетельствует, что с ума ты не сошла, и что с тобой все в порядке. Однако позволь разъяснить тебе одну простую вещь. А именно. Несмотря на все полученное здесь воспитание, которым мы по праву гордимся, ты, Алиса, всего лишь одиннадцатилетняя… а, нет. Двенадцатилетняя девочка. И в силу узости своего жизненного опыта и ума ты, разумеется, несешь ответственность только за те проступки, которых могла избежать. Поэтому, не надо брать на себя необъятное. Геройства девочкам из нашего приюта не к лицу.
        - То есть, - спросила Алиса, увидев, что мисс Грант ждет от нее вопроса, - вы считаете, что я не виновата?
        - Как ты можешь быть виновата в случившемся, открой секрет? Ты что, работница центра биологических исследований Гаскара, который попустительствовал жемчужному промыслу? Ты куратор профессора Тамника? Ты - авалонский исследовательский институт, который за четыре года исследований так и не установил, что жемчужницы связаны с погодными явлениями Авалона? Или, может быть, ты директор приюта для неидентифицированных детей двенадцатого сектора… Которая позволяла девочкам охотиться в одиночку?..
        - Нет, - подумав, ответила Алиса.
        - Так почему ты берешь на себя функции всех этих взрослых людей и организаций, и решаешь, что несешь ответственность за то, что является сферой их профессиональной деятельности? С какой стати ты считаешь, что за принятые всеми этими людьми решения отвечать должна ты? Ты что - ядро галактики?
        - Но ведь это я сорвала ее, - просто возразила Алиса. - Ну и пусть мы не знали, чем это кончится - ведь неумышленный грех все же грех.
        На это мисс Грант уже открыто усмехнулась.
        - Когда ножницы состригают розу, виноваты они или человек, держащий их в руках? Алиса, я понимаю твое стремление к самостоятельности, но в произошедшем ты - немногим большее, чем ножницы. Ты действовала, как принято, как поступали все охотницы - и точка.
        Алиса не знала, что ответить на все это. Ей сложно было решить, кто здесь прав - потому что где-то глубоко внутри до сих пор звенели боль и страх, стихал навсегда тихий шепот жемчужницы, и Небо ненавидело всех людей. А потом оказывалось, что дети живы, и что все позади. По сравнению со всем этим, разумные доводы выглядели еще более блеклыми, чем усталые глаза мисс Грант, перенесшей бессонную ночь.
        - Пойми, девочка. Более трех лет мы охотились на облачных жемчужниц, не принося им зла. Вспомни: погруженные в биораствор, они живут даже дольше, чем в природе! Лишь последняя встреча оказалась печальной. У нас не было опыта, который позволил бы это предугадать. В любом случае, не у тебя. И потому нас нельзя судить как преступников. Как судят воров и убийц. Нельзя.
        Алиса отвернулась к окну.
        «Если все это время мы срывали жемчужниц, принося им благо, а вчера сорвали Королеву и принесли им зло - мы были убийцами все это время, потому что все время заносили свой нож», подумалось ей. Сформулировать эту мысль вслух у нее не хватило красноречия, но понимание правдивости было очень сильным. Люди были убийцами жемчужниц - не более, не менее. И она была одной из них. Лучшей из них.
        Она невольно взглянула в окно - на тревожные серые облака. Небо молчало.
        - Вам все рассказала Верад? - наконец спросила девочка.
        - Нам все показала Верад. Мы в курсе всех тонкостей. Это не отменяет, впрочем, необходимости подробно описать произошедшее тебе самой, - мисс Грант пристально посмотрела на Алису и спросила:
        - Так как, девочка моя - гордыня хоть немного поколеблена?
        - Наверное, да, - прошептала та.
        - Тебе очень жаль жемчужницу.
        Алиса молчала, глядя в пол.
        - Мне тоже, хоть я совсем и не знала ее, - мягко заметила мисс Грант. - Пусть Сестры благословят эту юную мать, и жизнь ее продлится на Небесах, более прекрасных, чем даже Авалонские.
        «Я буду молиться за нее» - подумала Алиса, и вокруг стало светлее.
        - Я не подумала, что Королева может оказаться на Небесах, - сказала она, глядя на мисс Грант темными глазами, в которых таилась удивленная задумчивость.
        - Ты просто не успела это обдумать, - усмехнулась директриса. - А ведь это вполне естественно. Позволь процитировать галактическое Писание, которое вы изучаете на уроках сестры Верниты. «Невинные каждой расы приходят к Богу, ведь путь к нему недолог с любой планеты. Со всех концов бескрайнего космоса они возносятся в совершенно иные Небеса, любви в которых хватит на всех»… Чего ты улыбаешься?.. Ах, ну да - Авалонское Небо не такое уж доброе, да?
        - Нет, оно как раз очень любит жемчужниц, - качнула головой Алиса. - Как будто оно их муж. Хотя есть жемчужницы-мужчины. Тогда, наверное, как отец. Да, Отец.
        - Рада видеть тебя оживающей… Вернемся к разбирательству. Сегодня в обед прибывает группа для расследования. Среди них будет профессор Тамник, с которым ты уже знакома, остальные - специалисты по метеорологии, биологии, ксенологии и несколько военных.
        - Ксенология? - встрепенулась Алиса. - Это наука о чужых разумах, не входящих в Содружество! Но ведь жемчужницы… неразумны? Так сказал профессор? Да и мне… не показалось, что Королева как человек. Когда я была Королевой… это как будто быть цветком. Хотя я никогда не была цветком, - поправилась Алиса, и смутилась. Девочки не общались с директрисой так близко и столь долго. Не было повода - за проступки отчитывала сестра Богемия, а с ней разговаривать не полагалось, только отвечать на вопросы и выслушивать вердикт.
        Мисс Грант кивнула. В глазах ее была усталость. Она вдруг подумала, что тоже никогда не была цветком. Ей захотелось стать маргариткой - такой яркой, беспечной и полной жизни… Где-нибудь в клумбе детского центра на Гаскаре, посреди галдящей ребятни… Но у нее были дела и обязанности, да и вообще эта мысль пришла к ней в голову лишь по вине усталости. Повернувшись к ученице, она ответила:
        - Это сложный вопрос, Алиса, и не нам с тобой на него отвечать. В любом случае, группа будет здесь уже через два-три часа, и, естественно, на повестке дня встреча с тобой, как с основной свидетельницей. Слушай внимательно. Я не смогу присутствовать при этом разговоре, потому что улетаю с отчетом в правительство. Но с тобой будет сестра Богемия. Она защитит тебя… если придется. Теперь поторопимся. К прилету группы у тебя должен быть готов письменный отчет с подробным изложением всех событий. Сейчас отправляйся к себе и пиши его. Тебе ясно?
        - Да, мисс Грант.
        - Меня зовут Летиция, - вдруг вырвалось у директрисы.
        - Хорошо… мисс Летиция.
        - И Алиса…
        - Да?
        - Что у тебя с рукой?
        - Вы хотите посмотреть? - Алиса помедлила, и протянула ладонь.
        Молчание.
        - Очень красиво. Надо же.
        - Как браслет, правда? Как ирианское украшение?
        - Ирианские украшения очень дорогие. Их не может быть у девочек с Авалона, - улыбнулась мисс Грант.
        - Это дороже, чем ирианское, - ответила Алиса, не задумываясь. Пальцы ее гладили серебряную нить.
        Когда девятнадцатая покинула кабинет, Летиция Грант долго сидела в задумчивости, пребывая на грани бодрствования и сна. Важные вопросы приходили ей в голову, оставаясь без ответа. Одним из них был: «…Если окажется, что раса жемчужниц теперь обречена… А люди убийцы… Что мы будем делать? Как станем отмаливать свой грех?..»
        А другим, теребящим душу очень настойчиво - «Девятнадцатая еще совсем не понимает, что с ней произошло, и кем она стала. Что будет, когда она поймет?»
        Ужас сестры Верниты
        - Фантастика, - сказал майор Гельбессер, потирая переносицу в точности как миссис Грант. Только нос у него был куда крупнее, и очень «породистый». - Просто фантастика.
        - Что вы имеете ввиду, майор? - сухо спросила сестра Богемия, которой эта формулировка совершенно не понравилась. - Полагаете, в отчет нашей воспитанницы вкралась какая-то художественная метафора, преувеличение или иная неточность?
        - Нет, что вы, - вежливо ответил майор стратегических войск, взглянув на въедливую сестру так же довольно холодно, - я всего лишь выражаю вслух ощущение, которое возникнет от подобного рассказа у любого обывателя.
        О, майор не был знаком с сестрой Богемией, искательницей справедливости.
        - Насколько я понимаю, - спокойно продолжала она, - обывателям не представится возможности услышать эту историю. Ведь в противном случае вам придется объяснять, что такое на самом деле жемчужницы, и многое другое, связанное с новейшими открытиями в данной области. А это не входит в планы вашей… канцелярии. Не так ли?
        При этих словах, майор, открывший было рот, чтобы втолковать дотошной сестре, что он лучше знает, как и что ему придется объяснять, резко передумал. Алиса явственно увидела, как промелькнули в его глазах раздражение, опаска и сдержанность. Ее это повеселило, хотя, естественно, виду она не подала. Она молча сидела в кресле, левой ладонью прикрывая правую.
        - Тем не менее, - пожал плечами майор, - история в высшей степени неожиданная. Поставьте себя на место обычного жителя Авалона. Например, фермера. Живешь-живешь на милой пасторальной планетке, и вдруг она - рраз! - превращается в сущую Пандору. Или оказывается, что раз в миллион лет там просыпаются драконы. Величиной с материк… Джордж, вы слышали что-нибудь подобное?
        - В меньших масштабах вполне, - миролюбиво кивнул профессор Тамник. - Скорость колонизации новых планет в наше время опережает их изучение, о чем не устает напоминать правительству Ученый Совет. Если бы к ученым чаще прислушивались…
        - Ну, Джордж, вы же понимаете, что текущее положение вещей естественно. Если изучать каждую пригодную к заселению планету лет по пятьдесят, прежде чем начать колонизацию, что мы будем делать с перенаселением. Тем более, для всех научных, промышленных и торговых процессов… а, простите, - извинился майор перед Алисой, осознав, что увлекся. - Я получаю второе образование, по глобальной экономике.
        Алисе эти рассуждения как раз были интересны. Сестры никогда не обсуждали с девочками политику правительства, структуру Содружества, межрасовые отношения, и все прочее, что касалось мира за пределами Авалона. «Мы тут как в Раю», говорили они, имея ввиду: «нечего думать о постороннем, тем более, вся жизнь пройдет здесь; и вообще, на остальных планетах живется куда хуже».
        Девочки, впрочем, были в этом совсем не уверены. Хотя бы потому, что свободная часть Авалона, не принадлежащая туристическим компаниям, являлось очень технически отсталой, просто ужасно.
        «Мы тут как в каменном веке», любила повторять Рин. В этом многие были с нею согласны; девочки носили браслеты вместо интерактивных чипов; и ни у одной из них не было, например, личного генератора поля… Весь Авалон, исключая ультрасовременную курортную зону, являлся технически отсталой провинцией. И на содержательности здешних разговоров это сказывалось точно так же, как на уровне технических новинок. Поэтому девятнадцатая с интересом посмотрела на Тамника, ожидая, что он ответит.
        - Да, такой подход неизбежен, - согласился профессор. - Колонизация всегда будет опережать изучение. Но чего тогда удивляться. Лига занимает слишком большое пространство, и расширяет свои границы слишком стремительно, чтобы не сталкиваться со скрытыми возможностями наспех заселенных планет. Хотя бы раз лет в двадцать… В бытность студентом, я проходил практику на Амалтее, и стал одним из студентов, попавших в историю с лунной пылью. Знаете, что такое лунная пыль?
        - Нет, - ответила Алиса, хотя, судя по всему, остальные тоже не знали.
        - Вам она наверняка известна под именем сиянцев. Теперь их никто не зовет лунной пылью - всем известно, что они разумны. Да-да, это было как раз двадцать с лишком лет назад, когда Лига вступила с сиянцами в контакт. Я и мои сокурсники нашли их в пещерах на Амалтее, и случайно обнаружилось, что они разумны. Вот была сенсация: мы ведь колонизировали Амалтею больше двух столетий назад. А откуда, майор, вы думаете, моя звезда, - он улыбнулся.
        - Неплохо, - качнул головой Гельбессер, прихлебывая налитый Богемией жемчужный чай. - То есть, это вы были одним из студентов, установивших, что сиянцы разумны. Я и не знал! В вашем личном деле об этом совсем кратко упомянуто, так и не сообразишь… Да я его почти и не читал…
        - Просто случай сам по себе был из ряда вон выходящий, - усмехнулся профессор, пряча улыбку в бороду. - Ведь все комиссии, исследовавшие Амалтею перед заселением, в один голос утверждали, что разумной жизни на ней нет. Мы проникли в глубины пещер, где проживала лунная пыль, по стечению обстоятельств. А там еще более случайно вошли с ней в контакт.
        - Очень показательный случай, - благосклонно кивнув профессору, заметила Богемия. - Вселенная велика, и Объединенная Лига не обладает даже миллионной толикой знаний о ней. Хотя в гордыне своей она считает, что управляет целым рукавом галактики.
        Алиса представила, как они сейчас вступят в дискуссию о политике Содружества и о правах меньшинств (которые страстно любила защищать сестра Богемия), но майор оказался умнее.
        - Мм… - сказал он, - я с вами согласен.
        Пока никто из собеседников не успел задать еще один уводящий от темы вопрос, он схлопнул голографическую папку с Алисиным отчетом и рассказами прочих свидетелей, и сказал:
        - Что ж, резюмирую. Отчет принят, свидетельские показания доктора Клариссы и уважаемой Пророчицы тоже. С обстоятельствами этого дела за сутки не разберешься, расследование будет продолжено. Изучение жемчужниц пойдут теперь несколько иными темпами и под иным углом государственного надзора. Думаю, филиал Гаскарского университета будет открыт на Авалоне незамедлительно, равно как и военная база стратегических войск.
        Алиса сначала удивлялась, как много и как серьезно сказал им майор. Но это было понятно. Ведь они стали центральными участниками очень важного события. События, после которого многое на планете переменится. Для военных лучше было раз и навсегда все объяснить им, свидетелям событий, чем оставить вопрос не проясненным, давая повод для недовольства, закулисных обсуждений и возможности утечки информации.
        - Свидетельства о неразглашении, - сказал он, раскрывая перед Богемией и Алисой голографические листки. - Прошу расписаться и приложить палец в светящийся квадрат.
        Коснувшись пальцем идентифицирующего квадрата, сестра подписала свое свидетельство, проверила, чисто ли вышла Алисина подпись, и кивнула майору; тот свернул документы в две светящиеся точки, и они сами втянулись в папку.
        - То есть, как я вижу, - кивнула Богемия, - произошедшее признано настолько важным, что фактически весь Авалон переходит под юрисдикцию военных. Или института биологии Гаскара? Или… кого-то еще?..
        Вопрос попал в точку.
        - Я не могу ничего определенного сказать на эту тему, - пожал плечами Гельбессер, сохраняя внешнюю бесстрастность. Но мочки его ушей слегка покраснели. - Это вне моей юрисдикции. Однако, - он глянул на сестру, - отныне самым важным на Авалоне станет не туристическая деятельность. А изучение жемчужниц и контакт… с Небом.
        - О, - сказала сестра Богемия, худшие опасения которой, равно как и ее начальницы, столь скоро подтвердились.
        - Впрочем, разглашаться все это не будет. И на местной жизни никак не скажется. Фермеры так же будут разводить перламутровых птиц, выращивать янтарные деревья. Вышивание драгоценными нитями, генетическая ботаника и прочие направления авалонского экспорта не находятся под угрозой, как - естественно - все здешние туристические комплексы и заповедники. Думаю, даже ловля облаков и плетение жемчужной нитью будет продолжено, хотя решение об этом будет принимать Джордж, - майор Гельбессер кивнул на профессора, будто хотел подчеркнуть всю полноту данных его группе полномочий.
        - Приятно слышать, - кивнула сестра Богемия. - Но что насчет ловли жемчужниц ученицами приюта?
        Доходы от жемчужниц много значили для приюта: Алиса знала, потому что сама заработала много денег. Раньше она гордилась этим, но сейчас ей стало неприятно. Для нее, узнавшей жемчужниц так близко, Искательница справедливости словно спросила: «Ничего, что мы продолжим разводить сквиггов на кладбище, мертвым ведь это не помеха? А нам так нужны деньги для воспитания девочек!»
        «Вот о чем фраза из учебника сестры Верниты: „Справедливость далеко не всегда означает добро“» - мрачно подумала девятнадцатая.
        - Это вопрос к профессору Тамнику, - бесстрастно повторил майор, убирая совсем съежившуюся папку в нагрудный карман и поднимаясь. - Он сможет ответить вам несколько дней спустя, когда проанализирует все факты.
        - Будем ждать, - спокойно кивнула сестра Богемия. - Что ж, я провожу вас.
        Алиса собиралась вставать, но вдруг она заметила, что Тамник бросил на нее мимолетный задумчивый взгляд.
        - Профессор, простите! - тут же, не раздумывая, сказала она. - Я хотела бы еще поговорить с вами.
        - О, - сказала Богемия, собираясь садиться на место.
        - Забыл! - в ту же секунду с чувством сказал майор, словно фокусник, вынимая распахнутую папку из рукава. - Я же не осмотрел жемчужную мастерскую и лабораторию по сохранению нитей. Сестра, мне понадобится ваша помощь!
        Богемии ничего не оставалось, кроме как следовать за ним. Выходя из комнаты, она обернулась и бросила на Алису предупреждающий взгляд.
        «Будь осторожна», читалось в ее нахмуренном лице. Этот лозунг всем девочкам внушали с раннего детства. При общении с чужими, и с мужчинами в особенности, он принимал характер спасительной заповеди. Святая Диана плохо относилась к мужчинам, чему была посвящена отдельная глава в ее святой книге.
        Дверь закрылась, наступила тишина. Алиса сидела напротив Джорджа Тамника, бородатого профессора лет сорока пяти, и видела, как тот в задумчивости смотрит на нее.
        - Ты не хочешь спросить меня о чем-нибудь? - наконец проговорил он.
        Алиса очень хотела. У нее было столько вопросов без ответов!.. Но нелегко решиться и задать их, получив неожиданное разрешение. Привычное «Будь осторожна» висит над головой, будто сестра Богемия собственной персоной молчит за спиной. Алиса покраснела, затем побледнела, но все же переборола этот навязчивый призрак.
        - Что будет с жемчужницами? В смысле - им грозит… вымирание?
        - Выживут, - уверенно ответил Тамник. - Это древняя раса, и она не просуществовала бы десятки тысяч лет, если бы не имела дублирующих механизмов. Раса, продолжение рода которой поставлено на одну-единственную особь - мертвая раса. Любая случайность, вроде появления человека - и жемчужницы мертвы. Естественно, у них имеется защитный механизм от случайностей.
        - Какой? - спросила Алиса, довольная тем, как уважительно и уверенно говорит профессор о ее жемчужницах.
        - Запасная королева. Сотни запасных королев. Если что-то случается со старшей, в путь выпускается следующая. Думаю, королевы с потомством гибнут не первый раз. Как оказалось, в Авалонском центре геологических исследований зарегистрированы области высокой степени эрозии… в разных местах континента. Раньше ваши геологи считали, на них воздействовали многолетние сильные ветры. Теперь ясно, что случалось там тысячи лет назад.
        - Значит, - в горле у Алисы стоял ком, - новая Королева уже в пути.
        - Об этом доложат чуть позже. За колонией жемчужниц ведется постоянное наблюдение со спутников. Мы полагаем, что с момента гибели должно пройти около двух суток, прежде чем новая Королева будет готова к путешествию на юг.
        - Почему они живут то на юге, то на севере?
        - О, это очень интересный феномен, Алиса, - в голосе профессора Тамника вновь послышались уважение, и даже некоторый трепет. - Мы уже четыре года изучаем структуру колонии и способ их размножения. Все из-за здешней атмосферы. Авалон - необычная планета. Она довольно молода, и жизнь развилась здесь быстрее обычного. Куда быстрее, чем, например, на Земле. Ты хорошо знакома со здешними растениями и животными, да?
        - Немного знаю, - ответила Алиса осторожно.
        - В любом случае ты в курсе, что Avalonis abelia grandiflora… о, прости - абелия-крупноцветка при попытке ее сорвать выделяет сильный дурманящий газ. Пурпурный кустарник плюется ядом, а птиц, мышей и насекомых подманивает запахами пищи. Мраморные лисы выделяют феромон ужаса; алый сокол жалит искрами с крыльев - ну и так далее.
        - Конечно, знаю! - энергично кивнула Алиса. - У меня на спине есть шрам от кислоты, я в детстве не послушалась и сунулась в запруду к смолистым бобрам.
        - Вот именно, - согласился профессор без улыбки. - И так здесь все: почва, вода, животные, растения. Все обладает свойством выделять химические вещества, или сложные органические ферменты, влияющие на среду вокруг. Это помогает животным и растениям выжить, защищает их или, наоборот, служит для них оружием. Авалон является планетой с повышенной активностью сложных химических реакций. Вся планета заполнена следами этих реакций, все живое носит их на себе. Естественно, в первую очередь атмосфера, ведь все уходит туда.
        Алиса вспомнила, что «боль жемчужниц уходит в Небо».
        - Скажу тебе, что процент содержания этих активных органических веществ в воздухе достигает в некоторых местностях 4 процентов, и это очень много.
        - Но… почему же мы нормально дышим?
        Профессор Тамник улыбнулся, явно довольный, и ответил:
        - Потому, что жемчужницы очищают небо. Они живут одной обширной колонией, вытянутой в полосу. И в ареале около восьми с половиной тысяч миль в длину собирают для своих коконов пораженный ферментами воздух. Очищают его от многих примесей, пылей и присущих авалонской атмосфере микрочастиц драгоценных пород. Естественная очистка не дает растениям и животным задыхаться от собственных химических выделений. Этот механизм очень интересен. Жемчужницы здесь выполняют роль зеленых растений на обычной кислородной планете. Одних деревьев Авалону не хватает, да и сами растения частенько выделяют больше, чем очищают. И потому жизнь жемчужниц, по смыслу, тот же самый фотосинтез. И именно поэтому островные колонии Авалона приходится защищать куполами - там не обитают жемчужницы, и человеку почти невозможно дышать.
        - Здорово! - в Алисе невольно поднялось восторженное ликование. Все совпадало с тем, что она увидела и почувствовала, когда соединилась с Королевой с помощью Большой Верад. В груди от этих слов становилось тепло. - Но почему им нужно перелетать с места на место?
        - Потому что развитая колония жемчужниц очищает небо быстрее, чем оно загрязняется. Примерно за столетие небо очищается от значительной части примесей, и жемчужницам становится все труднее собирать облачные коконы, да и просто питаться. Когда Мать северной колонии чувствует, что настало время сменить среду обитания, жемчужницы всего поколения дают свои родительские споры юным Королевам. После этого жемчужницы в колонии больше не размножаются. И одной из Королев предстоит основать новую колонию, а всем остальным - тихо угаснуть здесь от старости, и предоставить воздуху севера набираться нужного количества ферментов, пока раса жемчужниц живет и развивается на юге, в благодатной среде.
        - Теперь все становится понятным, профессор, - тихо сказала Алиса, улыбаясь и глядя серебряную нить пальцами. Правда оказалась очень красивой. - Но что же мне делать… с ними? - она показала руку.
        - Я думаю, совершенно ничего, - пожал плечами Джордж Тамник. - Королева, конечно, спасла своих детей. И… погодное явление было остановлено. Но на этом инцидент исчерпан. Выпускать их в Авалонское небо от тебя не требуется. Ведь Королева с нитью точно таких же спор отправится в путь уже завтра. Основать колонию может только одна мать. Иначе жемчужницам грозит перенаселение и смерть от голода. Если две группы спор активируются в одно время на той же территории, одна из них полностью угаснет - сработает природный механизм самоограничения численности. Поэтому новая Королева отправится в путь, преодолеет его, и рассеет в воздухе на юге свои споры. А ты останешься здесь, с ними, что совершенно справедливо. Ведь ты и рассеять-то их не сумела бы, - он улыбнулся.
        Алиса смотрела на него, но не видела, и перед внутренним взором ее проносилась картина. Сверкающая королева сыпет в руки холодного ветра полосы мельчайшей переливающейся пыльцы. Драгоценные струи плывут в разные стороны и делают небо сияющим, растягиваются в драгоценную радугу Авалона, сияющую под солнцем раз в сотню лет…
        - Кгм, - сказал профессор, возвращая ее к реальности.
        - Да, - буркнула девочка, опуская глаза. - Не сумела бы.
        - Что ж, - кивнул он как-то неопределенно. - Думаю, я ответил на твои вопросы…
        - Нет, - вырвалось у нее.
        - Нет?
        - Есть еще одно.
        - Внимательно слушаю, - сказал Тамник и опустился обратно в кресло.
        Алисе было трудно сказать это. Она не привыкла лезть к взрослым. В конце концов, у них были свои головы на плечах и, как правило, куда более умные головы, чем у детей. Все же она преодолела себя и медленно произнесла:
        - Жемчужницы ведь неразумны, верно?
        - Нет, не разумны, - ответил профессор, но Алисе показалось, что перед ответом он чуть-чуть запнулся. - Ты написала, что почувствовала ее любовь к тебе, ко всему живому, что ее окружало, и было в ней. Что в колонии они обмениваются мыслями, что Мать решает… Но это не разум, Алиса. Это реакции на уровне развитого животного, вроде кошки, стигийского линейника или может, даже ранцеллы. Жемчужницы очень развиты. Но неразумны. И вряд ли когда-нибудь станут разумными. Бессменные тысячелетия миграций… устраивают их.
        - Я понимаю, - смиренно кивнула девочка, избегая смотреть Джорджу Тамнику в глаза. - Дело не в этом.
        - А в чем же?
        Ей показалось, или в голосе его действительно мелькнула настороженность? Ей показалось, или он боялся того, что она скажет сейчас?
        - Профессор… Разумно Небо. Их Отец.
        В кабинете директора царила ничем не нарушенная тишина. Алиса подняла голову и увидела, что мужчина избегает ее взгляда.
        «Зря я это сказала, - с тяжестью в сердце подумала она. - Сейчас мне научно объяснят, что Оно мертвое и что все это была одна большая метеорологическая реакция… на феромоны».
        Однако профессор Тамник не торопился с научными опровержениями. Он явно думал, как поступить. Еще некоторое время задумчиво теребил бороду, прежде чем ответил. Но в результате он ответил, прямо глядя Алисе в глаза.
        - Мы знаем это. Да, Небо живое.
        Девочка замерла. А Тамника словно прорвало. Теперь, когда прятать этот факт необходимости не было, он вскочил с кресла и стал расхаживать по комнате, и восхищение напополам с изумлением отразилось у него на лице.
        - Мы и не думали, что такое возможно, но теперь уже нет сомнений. Это как гром среди ясного… - он улыбнулся невольному каламбуру, и не стал договаривать, только махнул рукой. - В общем, это открытие, которое многое перевернет в Авалонской жизни. Но знаешь, еще это открытие из тех, что всё расставляют по местам. Ведь у исследовательской группы здешних метеорологов уже были все факты! Они просто не могли и помыслить, что… Не могли сложить их воедино, сопоставить и понять.
        Алиса кивала, сжимая подлокотники кресла, подавляя желание вскочить и запрыгать.
        Небо живое! - она лишь сейчас поняла, что сама не верила этому. Живое и чувствующее. Живое и понимающее. Это было так важно!.. Она шмыгнула носом и заставила слезы убраться. Профессор вроде не заметил.
        - А как оно вообще может быть живым?
        - Сходу объяснить сложно. Но пойми - здешнее небо насыщено очень сложными летучими соединениями. Все активные ферменты с поверхности и из-под земли на протяжении миллионов лет своей стремительной эволюции отдавались Небу. Можно даже сказать, что все оно - одна огромная, непрекращающаяся химическая реакция. И вот когда-то - наверное, уже десятки тысяч лет назад - в хороводе полетов с юга на север и обратно, жемчужницы изменили мир. Странствуя в небе, они как-то нарушили экологический цикл, или наоборот, как-то упорядочили его. И в результате, совершенно случайно, а может, совершенно неизбежно, взаимодействие их спор с атмосферой породило одно живое, разумное Небо, способное совершенствоваться. И Небо стало их покровителем. Оно не отец им, оно их Сын. Разумный, но дикий и неразвитый. С реакциями ребенка. С мироощущением титана. Можно сказать, он сам и есть этот мир, сложнейшая его часть, верхнее звено пирамиды. Пройдет миллион лет, и разум его возрастет настолько, что он станет могущественным планетарным творцом, и, может быть, сотворит новую расу, или пробудит разум в жемчужницах, возвращая им
долг.
        Профессор помолчал. Видно было, что все это производит на него большое впечатление.
        Алиса смотрела на него, и чувствовала, как восхищение горит на щеках вперемешку с непонятным стыдом. Ах да - это была гордость. Она испытывала гордость за жемчужниц, своих… родственников.
        - Значит, ваши ксенологи прибыли сюда не для того, чтобы изучать жемчужниц. Они прибыли, чтобы разговаривать с Небом.
        - Да. Нам нужно еще очень многое понять. Исследования пойдут теперь совсем другими темпами. Авалон очень богатая планета, это лучший курорт для людей и прочих альфа-рас Содружества. Курортный бизнес здесь приносит огромные доходы, ты бы удивилась, узнав, сколько. Но силы и средства, которые бросят сейчас на изучение планеты, будут сравнимы с оборотами турбизнеса. Я раньше возглавлял это изучение с Гаскара, а теперь стану мелкой сошкой. Потому что после такой новости сюда прибудут специалисты галактического уровня.
        Профессор вздохнул и опустился в кресло.
        - Алиса, девочка, - сказал он. - Тебе пришлось пережить тяжелое испытание, и сейчас ты почти не осознаешь важность явления, участницей которого стала. Но, думаю, постепенно ты поймешь, что являешься причиной и свидетельницей небывалого события в истории сотрудничества разумных рас галактики. Такой формы жизни мы еще не знали. Сиянцы Амалтеи, энергетические и полевые расы и создания других исследованных миров - никто не идет в сравнение с этим одиноким и громадным существом, состоящим из ветра, сложных и неизученных газов и вибраций. Это как… как если бы вся планета была единым живым организмом, и откликалась на мысли живущих на ней. Писатели разных времен и народов придумывали разумные планеты, писали о них в фантастических книжках, снимали фильмы. Но Авалонское Небо - единственный известный пример чего-то подобного. И это… потрясающе.
        - Профессор Джордж, - произнесла Алиса, не улыбаясь. - Спасибо вам. Большое!
        Тамник слегка смутился от ее серьезности.
        - Ну хорошо. У тебя есть еще какие-нибудь вопросы?
        - Профессор, - спросила она на прощание то, о чем перед началом разговора решила вовсе не говорить, - но что мне делать с рукой-то?
        Тамнику, судя по его виду, не хотелось думать об этом сейчас. Алисина рука была единственным, что не вписывалось в его логичную и завершенную схему.
        - А ты что-нибудь чувствуешь по этому поводу? - вздохнув, спросил он.
        Алиса еще с утра поняла, что и вправду чувствует. Это не относилось к физическим ощущениям. Рука не чесалась, голова не кружилась, кожу не щекотало. Просто сознание того, что в правой ладони она несет целую расу, сделало ее осторожной и сосредоточенной. Она по-прежнему была воспитанницей приюта, но с другой стороны, теперь она стала гораздо большим, чем просто двенадцатилетняя человеческая девочка. Кажется.
        - Ответственность? - неуверенно ответила она.
        - Нуу… - он вытер пот со лба. - Дай мне время подумать. У вашего доктора уже лежат инструкции по обследованию. Когда обследование будет завершено… тогда и посмотрим.
        - Но вы хотя бы скажите, - Алиса волновалась, и говорила сбивчиво, глядя на него снизу вверх, задрав голову, - что со мной такое вообще!
        - Если в общем, то… Типичный случай намеренного одностороннего симбиоза, - пожав плечами, спокойно объяснил профессор. - Предразумное ксеноморфное существо инсектофлорного типа ввело в ткани правой руки реципиента спиралевидное образование высокой концентрации растительных микроспор. Период созревания спор и особенности их дальнейшего развития в организме реципиента неизвестны… Пошли?
        «Сестра Вернита будет в ужасе», подумала Алиса, выходя из кабинета вслед за ним.
        Непроглядная тень
        Сначала Алисе казалось, что все не так страшно.
        Официальная эвакуация началась при одиннадцати баллах, когда поля были уже уничтожены, и буря подходила к первым поселениям - но фермеры, в шоке от увиденного, со всей возможной скоростью убрались с насиженных мест гораздо раньше. Фронт основной, черной бури был довольно узок, и избежать его не составляло труда, просто перебравшись на несколько километров в сторону. Так говорила сестра Вернита на общем собрании.
        Но от девочек Алиса узнала, что были погибшие. Просто не успевшие сориентироваться и уйти. Список показали в новостях: восемь фермеров-людей и один стигиец, исследователь. Кто-то десятый чудом выжил, оказавшись на краю. И около сорока человек, пострадавших в той или иной степени - они вышли за пределы черной бури, но не успели покинуть пределы обыкновенного шторма баллов в девять, клокотавшего вокруг нее.
        Это была единственная информация, дошедшая до девочек. Сразу после первого выпуска новостей Ирина настроила все приемники, к которым у воспитанниц был доступ, на ограниченный прием. Теперь смотреть и слушать можно было только образовательные программы, фильмы, сериалы и музыку. Новостные ленты гипернета в приюте не загружались, сообщения на форумах, в которых обсуждалась Буря и ее последствия, были девочкам не видны. Сестры игнорировали все вопросы воспитанниц, отвешивая епитимьи чересчур настойчивым, и волнительные рассуждения быстро прекратились.
        Рин попыталась узнать правду другим способом. Она написала письмо подружке по переписке из курорта на Перламутровом побережье, попросив ту прислать точные сводки. Сочувствуя Алисе, которая хотела знать имена тех, в чьей гибели считала себя виноватой, Коротышка предприняла эту безнадежную попытку. Но ее детский шифр был без труда разгадан системой охраны информации Лин. Письмо так и не ушло к адресату, а справедливая девочка получила несправедливое наказание, которое приняла со спокойным достоинством.
        Алиса, меж тем, думала только об одном. Она слонялась, как умалишенная, по полупустому чердаку, и никак не могла заставить себя сесть. Потому что как только она садилась, список из девяти неизвестных вставал перед глазами, и не хотел уходить, меркнуть, стираться. Давление вины нарастало - она хотела одновременно и позвать их, услышав голоса, и заставить их раствориться, уйти.
        Ей нужно было сделать что-нибудь, как-то убрать это из головы. Но вместо того чтобы отвлечься и попытаться забыть, она, напротив, думала только об этих девятерых, снова и снова в мельчайших деталях представляя их - и накатывающий черный вал. Узнай об этом Кларисса, она спросила бы с ужасом и состраданием: «Зачем ты делаешь это?!» Сестра Вернита мигом прекратила бы самоистязание, и начала молитву за упокой душ погибших. Сестра Богемия кивнула бы, и вышла, ничего не сказав. Облачная швея Мэй, возможно, прижала бы Алису к себе и дала ей выплакаться. Но никого из сестер рядом не было - они проводили важные, срочные совещания. Поэтому Алиса лечилась собственным - не сладким, но правдивым лекарством. Через час весь мир сузился до девяти свечек, мерцающих на одном из ящиков чердака.
        Ровно в восемь вечера в трубах загудело, волна горячего влажного воздуха пронеслась по чердаку, свечки разом погасли, и он погрузился в кромешную, непроглядную тьму.
        Таким образом, тьма снаружи Алисы сравнялась с тьмой внутри нее. Почувствовав, как выравнивается давление, она вздохнула, и смогла заплакать.
        Рин встретила ее на лестнице, медленно спускающейся вниз, держа погасшие свечки в руках.
        - Зачем ты себя мучаешь? - прошептала она, глядя в бледное лицо, желая обнять девятнадцатую, но боясь и стесняясь сделать это. - Ты и не виновата, и не сможешь им помочь!
        Еще сутки дня назад Коротышка ни при каких условиях не заговорила бы с Алисой первая. День назад Алиса не ответила бы ни на один ее вопрос. Сейчас - когда жемчужница была мертва, а незнакомые им обеим люди теперь не станут знакомыми никогда…
        - Пойду в Храм, - пожав плечами, прошептала девятнадцатая, и продолжила свой путь.
        В условиях тотального контроля со стороны воспитательниц, она просто сделала, что могла. Вроде бы совсем немного. Девять свечек, огонь которых канул в непроглядную тень, вновь горели, вместе с сотней других, поставленных девочками. Загаданные желания, смешные и красивые мечты, опасения и надежды трепетали в тонких свечах. В их теплом сиянии тень отступила. Что-то в Алисе дрогнуло, будто этот свет перевесил чашу весов - и наконец она смогла прошептать несколько слов перед иконами за каждого из них.
        Это заняло два часа, по окончанию которых у девятнадцатой не осталось больше ни слезинки, ни слова, ни капли сил. Пошатываясь, она выползла из храма, как улитка на крутой склон, и уже не помнила, как оказалась в своей комнате.
        Письмо
        Несколькими часами позже, уже перед сном, девочки сидели кружком и слушали, что она говорит. Левая рука каждой была спрятана под подушку или сложенное одеяло.
        - … и тогда я пошла в Храм, - сказала Алиса. - А когда вышла, знала что делать.
        - И что делать? - спросили сразу несколько голосов, но Мэри-Энн, конечно, первая.
        - Надо найти родственников каждого. Даже стигийских родственников.
        - Найти их… - моргнула Менга, - и что?
        - Я принесла им зло. Раз больше ничего нельзя сделать, надо просто сделать каждому из них добро.
        - Что-то доброе? - задумчиво отозвалась Рин. - Хорошо.
        Идея понравилась всем девочкам, но особенно Ванессе. Верная ученица сестры Верниты (этот незатейливый каламбур девочки считали вполне уместным и часто его использовали) была склонна к красивым жестам, как и учительница. Во время Алисиного рассказа в больших глазах примерной Ванессы стояли слезы, и теперь она всплеснула руками, выражая восторженное одобрение.
        - Я тебе помогу, можно? Давай вместе!
        Остальные загалдели с блестящими глазами, и даже Рин слегка раскраснелась, обдумывая идею. Очень быстро оказалось, что Общество Помощи насчитывает восемь горящих энтузиазмом участников. Алиса, еще час назад раздавленная, теперь обнималась с девочками, и чувствовала, что выплаканные до самого донышка слезы снова увлажняют глаза. Но от этих слез было так хорошо!
        - Отлично, - взяв на себя инициативу, громко и гордо спросила Ванесса, потрясая указательным пальцем, - надо решить, как именно мы будем это делать!..
        В наступившей тишине зуммер вызова донесся из-под подушки, с Алисиного запястья, совершенно отчетливо.
        - Вас вызывают к директору, - пискнув в качестве приветствия, вежливо сказала Лин из браслета, и девочки разом втянули воздух.
        - Чего еще? - возмущенно спросила Мэри-Энн, когда он пискнул, выключаясь. - Опять допросы?
        - Может, анализы?
        - Привезли аппаратуру для де-ксе-но-мор-фи-ро-ва-ния руки!
        - Ох, лучше молчите! Наверное подслушали они, что Алиса все нам рассказывает! Говорила я вам, подушками не обойдешься!
        Девятнадцатая вздохнула, выслушав версии подруг. И тут она вспомнила про известие, столь удивившее ее во время полета.
        Письмо.
        Она все еще чувствовала себя несколько оглушенной и обессиленной, но воспоминание о письме внушило ей тревогу и пробудило от усталости.
        - Кто-то прислал мне письмо, - сказала она, пожимая плечами в задумчивости. - С Абено, из столицы сектора.
        - Ни фига себе, - звучно высказалась Толстая Мэри, любившая эффектно ругаться и пугать этим окружающих. - Это что еще за новость? Может, тебя теперь заберут в лабораторию? Для экспериментов!
        - Не смешно! - негодующе воскликнула Мэри-Энн, вскакивая и стремительно краснея.
        - Чего вы так мечетесь, сестры? - кротко удивилась Ванесса, сложив пухлые губы бантиком. - Святые покровительницы уже спасли Алису, и теперь с ней все будет хорошо. Иначе для чего ее было спасать?
        С этим доводом согласились все, кроме Рин, которая, как обычно, была ни с чем не согласна; сейчас она хотя бы промолчала.
        Алисе, правда, всегдашняя приютская отговорка уже не казалась разумной. Кто из них мог знать, как было лучше… Возможно, ее спасли для того, чтобы она успела помолиться за людей и Королеву, смягчив свой грех, и что как раз теперь с ней должно было что-нибудь случиться?
        «Пути планет изучены и управляемы, но пути человеческие меж ними неисповедимы», гласила очередная мудрость из учебника по межзвездному Христианству. Алисина жизнь, вообще-то, всегда была «неисповедимой»: она ей почти не управляла, потому что принимать решения о судьбе девочек было привилегией воспитательниц. Но в первый раз власть над Алисой мог получить кто-то другой. Незнакомый и… опасный.
        Будущее вдруг стало пугать.
        - Ладно, - поднявшись и оправив рубашку, сказала она, стараясь выглядеть собранной. - Что бы там ни было. Хуже-то быть не может. Ну… я пойду.
        Хоть она и сказала «хуже быть не может», к двенадцати годам Алиса очень хорошо выучила одно правило. В ее жизни хороших неожиданностей не бывает. Чем неожиданнее новость, тем хуже в результате она оказывается.
        Письмо было совершенно неожиданным.
        - Входи, - кивнула ей миссис Грант, которая выглядела немного посвежевшей, хотя наверняка спала не больше пары часов.
        На этот раз в кабинете присутствовали снова почти все сестры. Алиса даже не удивилась этому, только поежилась. Слепая Анна тоже сидела здесь, сложив руки на аккуратном вылинявшем платье.
        - Если помнишь, вчера на твое имя пришло письмо, - начала директриса, не предложив девочке сесть. - Оно в этом передатчике.
        Посередине комнаты на высоком треножнике стояло миниатюрное устройство, которое Алиса видела в первый раз.
        - Так как это закрытое письмо, защищенное индивидуальным кодом военного образца, мы не могли вскрыть и прочитать его без тебя, - объяснила мисс Грант официальным тоном. - Полчаса назад мне пришло повторное предупреждение о том, что ты в краткие сроки обязана прочесть письмо и удостоверить его получение.
        - Что мне делать, госпожа старшая воспитательница?
        - Подойди к передатчику. Стой смирно.
        У Алисы даже не возникло мысли, что письмо адресовано ей лично, а потому с чего вдруг сестрам слушать его. Как только она шагнула вперед и остановилась, устройство ожило. Заработал встроенный генератор поля - ее окружила бесшумная, слегка вибрирующая стена.
        - Идентификация, - сказал аппарат, считав с помощью поля все личные данные, от отпечатков пальцев и сетчатки глаз до излучений тела. - Алиса Вайзенкинд, Авалонский приют для девочек. Личность подтверждена. Вы готовы к прослушиванию письма?
        - Да.
        В аппарате что-то мелодично пискнуло, и тишину нарушил голос программы оповещения.
        - Внимание. Сообщение высокой важности. Просим завершить все ваши дела и прослушать сообщение. Удостоверьте вашу готовность.
        Алиса, не готовая к таким предисловиям, просто кивнула, потом, подумав, что этого может быть недостаточно, добавила:
        - Хорошо…
        Снова писк, пауза. Комнату наполнил незнакомый, властный мужской голос.
        - Алиса Вайзенкинд. Согласно постановлению специальной комиссии межпланетного комитета по защите прав детей, вы снимаетесь с учета Авалонского приюта и переводитесь под опеку межпланетной организации по защите прав детей «Колибри». Процесс перевода считается начатым с этой минуты. Вашему директорату поступят соответствующие распоряжения. - Браслет Летиции Грант пискнул. - В ближайшее время вам надлежит прибыть на борт пассажирского лайнера «Весна», в первый Авалонский космопорт. Рейс сто семнадцать, старт четырнадцатого июля в восемь часов двадцать пять минут утра. По прибытию вас ожидают встречающие. Все данные переведены вам лично. Еще раз повторяю. Вы переводитесь немедленно, это приказ. Попрощайтесь с близкими и приступайте к выполнению.
        Писк. Тишина. Снова мягкий женский голос программы оповещения:
        - Пожалуйста, подтвердите, что сообщение принято.
        Алиса открыла рот и почувствовала, что не может говорить. Остальные в комнате тоже пока молчали.
        - Пожалуйста…
        - Да, - тихий вздох слетел с ее губ.
        - Спасибо.
        Голос стих, поле исчезло. Аппарат связи безжизненно замер.
        - Что за… ерунда? - выразила общую мысль Мэй. - Вы когда-нибудь с таким сталкивались?.. Они что, имеют на это право?!
        - Орден является свободным в любых внутренних делах, но в вопросах жизнеучреждения воспитанниц, помимо епископа Авалонского, он подчиняется межпланетному комитету по защите прав детей. И при наличии повода они всегда могут забрать у нас любого неидентифицированного ребенка, - тихо ответила сестра Богемия, впервые на Алисиной памяти выглядящая подавленной. - Просто раньше никто и никогда этим правом не пользовался. Совершенно неясно, кому и зачем это может быть надо. Кроме того, - она выпрямилась и посмотрела на сестер с достоинством, - мы не подавали ни единого повода… раньше.
        - Сейчас ситуация такова, что повод более чем имеется, - кашлянув, мрачно заметила мисс Грант.
        Только тут Алиса окончательно поняла, что ее забирают с Авалона и увозят неизвестно куда.
        С открытым ртом и широко распахнутыми глазами она смотрела на воспитательниц, и те одна за другой отводили взгляд. Слепая Анна вздохнула.
        - П… Почему? - только и спросила Алиса.
        - Очевидно, в связи с происшедшим, - без всякой радости ответила мисс Грант. Плечи ее опустились, и было видно, что говорить то, что она говорит, Летиции очень неприятно. Но как директор, именно она должна была все это сказать.
        - Скорее всего, военные хотят держать тебя поближе, чтобы… Ладно, девочка. С этим мы ничего не можем сделать. Ты можешь быть свободна. Попрощайся с подругами, собери свои вещи. У тебя только сегодня и завтра, ведь завтра вечером ты нас покинешь.
        Когда девятнадцатая тихо вышла из комнаты, придавленная сказанным, Мэй, не спрашивая разрешения, рванулась и выскочила в коридор вслед за ней.
        - Нас всех ожидают тяжелые времена, - опустив голову, сказала Вернита.
        Сестры перекрестились, и, получив указания, стали расходиться. Каждая из них думала об этом, и каждой казалось, что забирать ребенка из приюта ради каких-то исследований - неправедное, несправедливое и нечестное дело. Но они были бессильны.
        Богемия вернулась в комнату, когда убедилась, что остальные разошлись, и рядом никого нет.
        - Ты упускаешь одно обстоятельство, Летиция, - сказала она, склоняясь над директрисой. Мисс Грант сидела с закрытыми глазами, откинувшись на спинку плетеного кресла, и вдыхала пары янтарной смолы, плавящейся в маленьком керамическом светильнике.
        - Какое? - она была измождена и физически и духовно, и явно нуждалась в долгом и спокойном сне. Но раз Богемия пришла к ней именно сейчас, значит, дело было важным и безотлагательным, и нужно было ее выслушать.
        - Ты решила, что девочку забирают у нас из-за этих событий с жемчужницами.
        - Как же иначе? - непонимающе ответила Летиция, глядя на подругу блеклыми глазами. - Что еще могло стать причиной?
        - Я понимаю, ты устала, - голос Богемии был сухим и ровным. - Но напрягись немного. Вспомни очередность событий. Письмо пришло прежде, чем все случилось. Оно автономно, и военные не могли поменять его содержимое с учетом произошедшего потом.
        Мисс Грант застыла с открытым ртом.
        - Действительно, - в конце концов, вымолвила она, - я совсем забыла.
        - Здесь могут быть лишь две вероятности. Либо у них есть своя штатная провидица, которая предсказала шторм и серебряный имплант девятнадцатой. Но это маловероятно. То есть, провидица у военных возможно есть - но к чему им было выдавать ее таким неуклюжим способом? Тогда как достаточно было прислать письмо с требованием о переводе на сутки позже, и все. Поэтому, скорее всего речь идет о второй вероятности.
        - Какой же?
        - Они не ждали Шторма. А просто прислали письмо, потому что есть другая причина. Никак не связанная с произошедшим.
        Мисс Грант пришла в себя и сосредоточенно обдумывала вероятность сказанного.
        - Но какая? Алиса обыкновенная девочка, одна из двух сотен неидентифицированных сирот двенадцатого сектора…
        - Это первый случай перевода за всю историю существования ордена. Кому нужна обыкновенная девчонка? Кто будет просто так брать на себя обязанности кормить, учить ее, присматривать за ней? Ровно в день двенадцатилетия пришло письмо о переводе. Значит, что-то в ней есть. У военных есть какие-то причины поступать так. И раз мы не знаем, что это может быть, надо известить тех, кто узнает.
        Летиция помолчала, а затем ответила:
        - Бо, в таких вещах тебе виднее. Решай самостоятельно. Мне нужно выспаться, затем в правительство с окончательным отчетом. Поговорим послезавтра, когда ты наведешь справки.
        - Хорошо, - сказала искательница справедливости. - Налицо какой-то заговор, или просто скрытые интересы и обстоятельства. Но раз это касается нашей девочки, мы не будем бездействовать. Я займусь этим. Спи спокойно.
        Когда за Богемией закрылась дверь, мисс Грант, не раздеваясь, рухнула на постель - и уснула, как убитая. Ей снился освещенный ярким солнцем луг, и радуга над ним после дождя.
        Радуга
        «Привет, мой безымянный дневник!
        На Авалоне прекрасное небо, я знаю его, как родное. Вернее, было прекрасное, раньше знала. Сейчас оно стало живым, и наше первое знакомство получилось не очень удачное.
        Раньше была настоящая свобода, летать в огромной пустоте, над облаками… и иногда в их проблесках видеть изумрудные и янтарные поля… Я летала, дула в дудочку, звала ветер, он всегда приходил на помощь… Самое лучшее было вскочить на ветер и мчаться на скейте по волне, это так здорово… в этот момент ты больше, чем птица, ты летящий человек.
        Потом шел дождь. Жемчужницы после дождя опускаются низко-низко, что можно достать их рукой прямо со скейта… они плавают стаями вокруг тебя. Поблескивают не очень ярко, но ты все равно с головы до ног в отсветах… Летишь и касаешься каждую - щекотно. Но не трогаешь ни одной, потому что на прошлой неделе сорвала парочку, и больше пока нельзя. Птицы после дождя становятся смелее и мотаются между горстками облачков, такие бестолковые, и все время кричат. А потом из облаков вырастает огромная радуга, уходящая так далеко, так далеко, что не достать…
        …Что же теперь будет со мной - без всего этого.
        Вот, улетаю с Авалона. Никто не знает, из-за чего, или знает, но толком объяснить не может. Или не хочет. Наверное, руку будут исследовать. А мне не хочется, чтобы к ней даже просто прикасались. Она не их… и не моя тоже… но точно не их.
        Давно, когда мы были совсем маленькие, сестра Вернита рассказала нам, что мы живем здесь почти что в раю, на планете доброго чуда, совершенного Богом ради людей. Небо всегда светлое, солнце каждый день ласковое, вода чистая, и вокруг сплошные драгоценности. Нет хищников, болезней и стихийных бедствий, в общем, практически никаких угроз. Что же теперь получается? Это был обман? Или люди могут разгневать даже Рай?
        Авалон и в самом деле был очень добр с нами. Спасибо тебе, светлый остров!..
        Но ведь я совсем не знаю, как живут люди там. В более цивилизованных областях. Им даже браслеты не нужны, они с помощью мысли свободно всем управляют, а у меня нет никаких генных модификаций и чипов. Как же я там буду.
        Отдали бы меня в какую-нибудь старую общину! Где люди живут как тысячу или две тысячи лет назад. Сестра Марья рассказывала, как в детстве на Талибане они пасли коз. Наверняка там мне было бы очень хорошо. Но ведь не отдадут, наверное. Посадят в комнатку при лаборатории, будут раз в день брать какие-нибудь анализы или заставлять делать специальные упражнения… Как я устала от всего этого! Почему не объяснить по-человечески, куда везут, для чего. Мне уже двенадцать, я все пойму!.. Но им плевать.
        А я не могу наплевать, я только ребенок. Мои права изо всех сил успешно защищают, но мне почему-то нисколечко от них не дают. Хоть пойди и… Святая Диана, прости, пожалуйста… Пусть хоть кто-нибудь будет, кто поговорит со мной нормально. Как профессор Джордж. Джордж Тамник хороший, я точно знаю… Но только все равно не хочу давать им прикасаться к руке…
        На этом все, больше нечего сказать. Пока, мой безымянный дневник».
        Алиса отключила лазерную панель, отложила ручку-луч и прикрыла рукой глаза. Ей владел полнейший упадок сил.
        Двадцать минут спустя, маршрутный катер с единственным пассажиром на борту уже преодолел большую часть расстояния до северо-восточного космопорта. Алиса сидела у окна, всматриваясь в бесконечное море белых облаков, таких знакомых, и таких беспечальных.
        Как странно все получилось! Сколько себя помнила, она считала, что живет в чужом доме, среди чужих людей, всегда одна… и вдруг ощутила себя членом семьи, в которой, оказывается, есть любовь.
        Не прошло и суток, как ее заставили покинуть эту семью.
        Прощания, тихие слезы и скрытая ноющая боль в груди остались позади. Даже объятие Мэй поблекло, становясь лишь воспоминанием. Как смытые холодной морской волной, они уступили место задумчивости и пустоте.
        Все случилось так неожиданно, что у Алисы не оказалось особой возможности горевать. Серебряная линия обвивала запястье, и была вполне весомой причиной для того, чтобы жизнь разительно изменилась. Что было впереди, она не знала, и не хотела об этом думать.
        Раньше Алиса считала, что находится в подвешенном состоянии всю жизнь. Нет родителей, по-настоящему близких и любящих только тебя, нет настоящего дома, нет смысла во всем этом - только надежды на будущее, и глупые детские мечты. Сейчас она понимала, что потеряла нечто большее, чем место, в котором в одиночестве жила. Но ведь было уже поздно…
        Кривой маленький тортик, сделанный Мэри-Энн, и содержащий как минимум двести миллилитров слез, лежал в вакуумной упаковке, и мог пролежать там лет сто, ничуть не испортившись. Кристаллик с личными записями Алисы, молитвенник, немного одежды и бутерброды… Больше ничего не было, и сама себе она казалась очень легкой, как бродячая кошка в огромном пустом городе.
        Облака под крыльями катера теснились клубящимся полотном, жемчужно поблескивая.
        «Утром прошел дождь, - подумала Алиса, - Где-то в небе есть радуга… Хоть бы увидеть ее на прощанье, здоровенную и ясную, во все небо…»
        Браслет пискнул, и над ним развернулась небольшая голографическая панель.
        - Здравствуй, Алиса, - сказал профессор Тамник. - Я узнал, что ты улетаешь.
        - Улетаю, - кивнула она, глядя на Джорджа с печалью в темных глазах.
        - Понимаю… Я как раз сегодня хотел свозить тебя на одну экскурсию. Но раз так получилось… У меня есть новость для тебя.
        - Королева? - с надеждой прошептала девочка. - Королева отправилась в путь?
        - Да, рано утром, еще до рассвета. Сейчас она проплывает над Тирольским плато, мы фиксируем это. Я перешлю тебе изображение на твой браслет, скажи код доступа.
        Алиса, сбиваясь, продиктовала личный номер.
        - Отлично. Ты можешь подключиться к лазервидео в пассажирском салоне катера. Знаешь, как?
        - Да, браслет сам все сделает, - кивнула Алиса, жаждущая как можно быстрее увидеть эту картину.
        Получив данные, она подскочила к спящей медийной панели, сняла браслет, вставила его разъемом в принимающее устройство. Оба пискнули - и секунду спустя салон катера озарился ярким солнечным светом. Алиса прикрыла глаза и отступила на три шага назад. Метровый голографический экран показывал белое ватное море, над которым плыло одинокое облачко, утопающее в сверкании. Оно сияло, как маленькое нежное солнце, и Алиса на мгновение забыла о своем одиночестве.
        - Avalonis nassa margaritaceus, - с ноткой восхищения в голосе сказал профессор Тамник. - Авалонская жемчужная сеть.
        - Смотрите, справа… - тихо вымолвила Алиса. - Выше…
        - Что там?.. А, радуга.
        Радуга величиной в полнеба запуталась в жемчужной сети Королевы.
        Катер летел к космопорту под ее дугой, словно сквозь огромные врата.
        Алиса подумала, что в древних земных сказках мир фей всегда открывался за радугой. Она покидала Авалон. Но кто знает, может быть там, на других планетах, тоже прячется волшебство.
        2003 г
        Чёрное эхо
        Глава I
        Это ты?
        Алиса едва дышала, чтобы они не услышали. Они шумели в другом конце коридора, врываясь в спальни и издевательски выкрикивая:
        - Ты где, стукачка?
        - Выходи, всё равно найдём!
        У взрослого руки трясутся от страха, когда за ним охотится толпа, а в тринадцать страх может парализовать. Ты забьешься в ближайшую дыру и замрёшь в глупой надежде, что мучители пройдут мимо. Но они не пройдут.
        Алиса не нырнула под кровать и не полезла в шкаф: ей в голову пришла идея посмелее. Скользнув в чулан завхоза, она по старым ящикам, как по шершавой деревянной лестнице, забралась к антресолям под потолком. Раздвинула колонны пустых банок - они неприятно запели - и вклинилась в пузатый пыльный строй. Тут пахло затхлостью старых вещей, саднило колено, содранное о доску. Алиса прикрылась старым чемоданом, где лежали пластинки с забытой музыкой, и сжалась в неудобной позе, стараясь не шуметь.
        Одна из банок упала вниз и разбилась с громким стеклянным вскриком. Сердце зашлось от страха, но именно в этот момент на том конце коридора хором закричали: «Вылезай, тварь!» и стали бить ногами в дверь запертого туалета. Ведь убегая от них, Алиса ловко поддела шпилькой крючок туалетной двери и закрыла её снаружи. Мучители попались на уловку и думали, что жертва скорчилась внутри.
        - Ждёшь меня, гадина?
        От резкого и властного голоса Лары у Алисы свело живот, неприятные воспоминания взвились, как клубок жужжащих мух. Вот мерзкое: «сыграть на рояле». Тебя хватают и держат двое парней, Лара поет любимую песню, аккомпанирует обеими руками, точёными ногтями резко впивается где страшнее: в шею, подмышки, живот. Это больно даже когда не сильно вцепляться в кожу, но главное противно. Ты чувствуешь себя как ободранный и голый щенок, как будто повис над пропастью и вот-вот упадешь. Хочешь поджаться, увернуться от щипков, не знаешь, куда воткнется следующий аккорд - и дрожишь как будто в такт унижению. А Лара поет: «Группа крови на рукаве» или «Спят усталые игрушки» или «Show Must Go On!» Песни хорошие, некоторые даже любимые - и от этого еще хуже, ведь получается, что музыка тебя предала. Она на стороне Лары.
        Если жертва плачет, просит отпустить, это называется «сыграть с аккомпанементом», а если закричит от боли, то остальные начинают весело подпевать. Фальшивая разноголосица легко заглушает плач и крик, чтобы никто из взрослых не почувствовал, что обязан идти проверять. Хотя кто пойдет после отбоя? Воспитатели понимают, что ночью к старшим детям без серьезной причины лучше не соваться. Поют в субботу до полуночи? Да и пусть, завтра побудки нет.
        «Хорошая пианина, теперь и настроили», наконец говорит Лара и берет салфетку, чтобы придирчиво вытереть ногти. Тебя отпускают, ноги не слушаются, скорей бы прикрыться и отползти в сторону, провалиться в угол и перестать существовать. Следы на коже проходят быстро, следы в памяти уже навсегда.
        - Вылазь, мразь!
        Алиса сжала ладонь на животе, представила, как жужжащие мухи замолкают и дохнут, исчезают, и воспоминания про Лару ушли. Но сразу вспомнилось, как Долгоносик однажды ей врезал. Дыхание потерялось, она не могла ни вдохнуть, не выдохнуть и секунду казалось, что чужой и злобный маленький кулак стал частью ее живота. Алиса закрыла глаза, чтобы не помнить всего этого, но в темноте возникали другие картины. Они теснились и лезли вперед, пытаясь перекрыть друг друга, потому что их было много. Как не прячься, они давно внутри тебя, ведь ты живешь в этом месте, с этими людьми - и никто не освободит тебя от такой жизни, потому что ты никому не нужна. Кроме них.
        - Будешь упираться, Кабан откроет, и я сама тебя мордой в унитаз суну! - пообещала Лара. - Лучше выходи!
        Беглянка тихонько замерла и надеялась, что никому даже в голову не придет искать в чулане завхоза, ещё и под потолком. Алиса не знала, что бесформенные и раздутые отражения ее ног, рук и головы переходят из банки в банку и заполнили каждый стеклянный изгиб. Снизу можно было с изумлением разглядеть жутковато двоящиеся и троящиеся фрагменты девочки, как осколки в калейдоскопе, будто перемешалось несколько Алис и уже не разобрать, какая где. Впрочем, свет в чулане давным-давно не работал и никто не собирался менять провода, так что тёмные отражения тонули в густых тенях.
        Что-то громко стукнуло: судя по хору торжествующих криков, Кабан сорвал дверь в туалет с хлипкого крючка. Злорадные улюлюканья быстро оборвались.
        - Вот тварь, - прошипела Лена и хлопнула Кабана ладонью по плечу, будто он был виноват. - Куда она делась?
        - Ну дальше по коридору. Тут бежать некуда, - сказал кто-то из пацанов.
        И они бросились на поиски, ведь впереди осталось всего четыре двери. Волна из десятка детдомовцев, возбужденных предстоящей расправой, хлынула, распахивая двери одновременно в класс, игровую комнату и в маленький полузабитый чулан. Дверь вскрипнула от рывка, топот вбежавших эхом прошелся по небольшому пространству, банки еле слышно задрожали на досках под потолком, и девочка дрогнула от страха вместе с ними.
        «Только не надо, только не надо…» молила Алиса, закрыв глаза и сжав худыми пальцами ручку чемодана. Она знала, что с ней сделают, если найдут; знала, как будут издеваться и радоваться - она уже это испытала. Но сегодня будет хуже, потому что теперь у Лары есть повод, теперь она по-настоящему хочет сделать Алисе больно.
        Сегодня её ищут не просто помучать - а отомстить, сделать тёмную, по удару от каждого, а некоторые будут бить снова и снова. Может, они остановятся, и тогда Алиса пролежит несколько дней в постели, тихо плача, укутанная в перевязь боли. А может, они так разойдутся, что не остановятся. Слишком сильно пнут в голову, и тогда Алиса умрет? Это будет не так больно, потому что она потеряет сознание раньше - и уйдет, не понимая, что уходит. Но это будет слишком неправильно, нечестно.
        Самым неприятным в Ларе была улыбка, такая уверенная и утверждающая. Она смотрела на жертву прищурившись, как хищница, предвкушая. Как будто у неё было такое право от природы, как будто это было в порядке вещей.
        - Отстань, Львова! - крикнула ей Алиса в первый раз. - Я ничего тебе не сделала!
        Ей казалось, что правда имеет какую-то силу, что Лара услышит и остановится. Но правда не имела особой силы даже в мире вечно занятых взрослых, а тем более здесь, в доме вечно скучающих детей.
        - Я лев по гороскопу, - гордо сказала Лара позже, глядя на плачущую жертву, которая забилась под парту. - А ты по гороскопу лох.
        А девочка под партой беззвучно стонала и, даже зажмурившись, не могла перестать видеть лицо бывшей подруги, которая приблизилась вплотную и вдавливала в Алису когти, приговаривая: «Теперь понятно тебе? Теперь ты заткнулась? Уже не такая борзая?»
        Алисе было понятно, она заткнулась и почти не замечала боль снаружи, гораздо больнее было глубоко внутри, где горело воспоминание, которое Алиса берегла всю жизнь. Ей четыре года и семилетняя Ларочка сжимает ее в объятиях, гладит и бормочет сквозь слезы: «Я никому тебя в обиду не дам, слышишь? Никому. Ты моя дочка будешь, а я твоя мама. Пусть хотя бы у тебя будет мама. Поняла?» И маленькая девочка с растрепанными черными волосами кивает, глядя на старшую взглядом, полным обожания и благодарности.
        У Алисы не получалось забыть этих двух Лар, таких непохожих одна на другую. Всю неделю, с первой расправы, днем и ночью, с открытыми глазами и с закрытыми, наяву и во сне - она видела эти два лица, родное и чужое, два взгляда. И не могла понять, как это: одна любит и защищает её, а другая ненавидит и презирает.
        Пронзительный голос буравил уши и болезненным эхом отдавался внутри, в Алисе всё протестовало против реальности, в которой близкий человек может так с тобой поступать. Но реальность с Ларой были сильнее, они били вместе. И девочке, дрожащей под потолком, вдруг показалось, как от страха, унижений и ударов она начинает трескаться, и через трещины уходит все хорошее, что в ней было. Привычка мечтать, всегда прощать обидчиков и не думать о них, как о врагах, представлять, что в следующий раз вы станете друзьями… Сколько Алиса себя помнила, эти качества и были она сама. Убери их, и не станет Алисы.
        Сейчас она не чувствовала в себе ни капли прощения, будто превратилась в пустую банку, готовую разбиться вдребезги. Ей хотелось лишь одного: перестать дрожать, спрыгнуть вниз и начать их бить, жестоко и с ненавистью. Чтобы они поняли, как сильно ошиблись, чтобы они выли от боли и страха, пытались уползти, а она не отпускала, шла по пятам и повторяла: «Всё поняли? Всё?» Удушливая злоба терзалась внутри, вытесняя всё; но Алиса не хотела стать такой. Она задыхалась от чувств, бушующих внутри… и резко вдохнула и выдохнула, не справившись с ними.
        Банки дрогнули, зазвенели, сердце провалилось в колодец.
        - Вот она! - с восторгом заорал маленький Витек.
        Ему было восемь, и он страшно обрадовался, ведь обычно издевались над ним. И Витек так привык к унижениям, что уже не понимал, как без них. Витек радовался не в те дни, когда его не трогали, а в те дни, когда мучали кого-то другого.
        - Снимайте ее!
        - Ну забралааась!
        Они толпились, мешая друг другу. Кабан растолкал пацанов, подставил ящик с книгами и дотянулся до чемодана, Алиса вцепилась изо всех сил, это была ее последняя защита. Кабан вырвал чемодан из слабых девчачьих рук и сбросил вниз. Остальные заорали, прикрывая головы, выдираясь из тесного чулана. Стоявшие в коридоре хохотали или молчали, одни ненавидели, другие просто развлекались, третьи лишь шли за толпой.
        Алиса видела их сверху, четко и явственно, как никогда: таких ободранных и маленьких, живущих в вечной жажде, в их жизни не было ничего, что бы хоть однажды позволило по-настоящему ее утолить. Она встретилась взглядом с Ларой, которая стояла позади всех, одна в окружении пустоты. Девочка увидела, как напряжена львица: когти впились в сжатые руки, дышит сильно, как после бега. В глазах Лары не было предвкушения и торжества, только гримаса перед неприятным и неизбежным.
        Кабан схватил Алису за руку.
        - Тащи! - закричали снизу.
        Неужели это случится, металось внутри девочки, неужели они набросятся на меня и ничто их не остановит? Неужели я жила в этой клетке тринадцать лет и мечтала о хорошем только для того, чтобы сегодня умереть?
        «Пожалуйста» взмолилась Алиса. «Я больше так не могу»
        Кабан дернул, девочку потащило вперед по колючим доскам, банки посыпались во все стороны, они падали и разбивались с резким звоном. Алиса остро поняла, что она сама - пустая и бессмысленная банка, которую сейчас разобьют.
        - Спасите! - закричала она.
        И кто-то услышал её зов.
        Он был невообразимо далеко отсюда. Услышав плач девочки у себя в голове, он вздрогнул, но взял себя в руки и спросил:
        - Кто ты?
        Кабан стащил беглянку с антресолей и торжествующе развернулся.
        Но разум Алисы был уже не здесь.
        Она бежала по диковинному лесу из тянущихся изломанных серых ветвей, в ушах застыл незнакомый голос. «Кто ты?» «Кто ты?» Она бежала на этот голос, по наитию, не разбирая дороги, не успевая рассмотреть, что мелькало вокруг. Густо переплетённые серые ветви расступились, и Алиса вышагнула из чащи… в большую комнату.
        Перед ней было зеркало, из зеркала напряжённо смотрел мужчина средних лет. Высокий, худой, такой странный человек, весь в странных пластиковых заплатках, будто актёр в костюме киборга. В глазах какие-то крошечные устройства, это называется «аугменты», они выступают в руках, ногах, по всему телу. Алисе было неуютно смотреть на человека, потому что ему было неуютно таким жить.
        Он замер, уставившись на самого себя. Из щеки торчала пластиковая трубка, которая уходила за шею, а на затылке тяжелел плотно облегающий плечевой корсет, в котором что-то тихо шелестело. Алиса почувствовала, что в её щеке есть дырка, из которой медленно выделяется гель. Она откуда-то знала, что гель охлаждает аугменты и одновременно питает её.
        Руки Алисы испуганно взлетели ощупать лицо - и руки мужчины в зеркале взлетели в точно таком же жесте. Происходящее было безумным. Ощупывая свою шершавую, небритую щёку с прохладной пластиковой трубкой, девочка окончательно поняла, что это не её щека. До Алисы дошло, что она оказалась в чужом теле, в чужой голове.
        Чужая воля отдёрнула руки от лица. Воля хозяина тела.
        - Успокойся! - сказал он в зеркало самому себе. - Не делай резких движений. Ты у меня в гостях.
        Они стояли в такой необычной комнате, здесь всё было по-другому. Из пола росла густая короткая трава, босые ноги Алисы, то есть, мужчины, ощущали мягкость и свежесть зелёного ковра. Стены и потолок были из черного пластика, покрытого прозрачным «лаковым» слоем, и по этому покрытию скользили неброские переливы домашнего скринсейвера. Одну из стен и угол комнаты пересекала мягко подсвеченная голубая полоса, которая шла лёгкой рябью… потому что это была вода, прямо по дому тёк искусственный ручей. Технологические узлы разных размеров и форм гнездились в каждом из углов. Вот эта большая стальная капсула - пищевой блок, откуда-то знала Алиса.
        В комнате не было мебели, кроме кресла, где сидел мужчина - но когда он вскочил, услышав зов о помощи, кресло плавно сгладилось, ушло в пол, чтобы не мешать. Боже, что происходит? Алиса резко обернулась, пытаясь сообразить, где находится, и чёрная стена, к которой она повернулась, почти сразу же стала прозрачной. Перед девочкой открылся ночной город, залитый разноцветными огнями. Летающие машины проносились между причудливых зданий, оставляя тающие неоновые следы. А в километре от небоскрёба, где они стояли, медленно дрейфовал остров, полный движения, музыки и фейерверков.
        Мужчина бережно вернул контроль за собственным телом, повернулся обратно к зеркалу и спросил:
        - Это ты?
        Руки опустилась сами собой, без участия Алисы, он опустил их - и это было так непривычно и пугающе, будто твоим телом управляет кто-то другой. Только наоборот, это она управляла его телом! Алиса рефлекторно дернула руки обратно вверх и прижала их к груди, в глазах мужчины мелькнул испуг: её желание двигаться перекрывало его, он перестал быть хозяином в собственном теле.
        - Да постой же, - хрипло сказал человек. - Просто скажи, кто ты?
        - Алиса, - ответил мужчина в зеркале. Со стороны это выглядело, словно человек разговаривает сам с собой. - Пожалуйста, помоги!
        - Алиса! - потрясенно выдохнул он. - Это ты!
        Кажется, он допускал такой ответ, но сам в него не верил.
        - Вы… меня знаете?
        - Да, - нервно рассмеялся он. - Знаю.
        - Откуда?
        Мужчина целую секунду выбирал ответ.
        - Ты уже приходила ко мне. Много лет назад.
        - Как это…
        - Более поздняя ты.
        - Не понимаю, - прошептала Алиса.
        - Значит, ты из ранних. Какая у тебя стадия? - резко спросил человек.
        - Что?
        - Что с тобой происходит? Ну?
        - Меня… будут бить.
        - Что? Ещё не началось?!
        Его брови поползли вверх, на лице появилась испарина, он выглядел так, будто услышал самую ошеломляющую новость своей жизни, самую важную. «Боже всемогущий» отразилось на его лице и в его мыслях, которые Алиса на мгновение ощутила почти как свои. «Неужели можно всё исправить?..»
        Человек совладал с собой:
        - Они уже нашли тебя?
        Алиса не успела ответить. Она пошатнулась, почти потеряла контроль над чужим телом, перед глазами все плыло.
        - Стой! - воскликнул мужчина. - Я помогу, только оставайся здесь! Сосредоточься, не уходи!
        Алиса пыталась остаться, не проваливаться в пустоту. И кажется у неё получилось, но она чувствовала, как с каждой секундой в голове мутится всё сильнее.
        - Они уже нашли тебя? - отчетливо и громко повторил мужчина.
        - Да, - прошептала Алиса едва слышно, ей стало трудно шевелить его губами.
        - Ты теряешь контакт, - быстро заговорил он. - У нас ещё есть время, выйди и отдохни. Наберись сил и возвращайся ко мне прямо перед тем, как тебя начнут бить. Понимаешь? Выходи, тяни время, сделай что-нибудь безумное, чтобы они удивились и у тебя появилась лишняя минута.
        Алисе казалось, что она понимает мужчину, но в то же время, сказанное плохо укладывалось в голове.
        - Алиса, я спасу тебя! - искренне воскликнул человек в аугментах. - Ты не просто так из всех людей, через всё время дотянулась сюда. Твой разум нашел мой, потому что я могу тебя спасти, слышишь?
        - Пожалуйста. Помогите.
        - Вернись в себя, иначе ты надорвешься и не сможешь прийти снова. Соберись с силами и приходи в самый последний момент. Я буду готов. Поняла?
        В его глазах горела такая убежденность, что Алиса поверила: у всего происходящего есть смысл. Этот человек может спасти, надо только выйти, выдохнуть и набраться сил…
        Кабан вытолкнул её из чулана.
        Глава II
        Правды нет
        Разбитое стекло хрустело под ногами, а у них на лицах ходили желваки.
        - Вот гадина, мне из-за тебя чемоданом по спине заехало! - Долгоносик дернул Алису за плечо, чуть не надорвал футболку, занес руку.
        - Отпусти! - подскочив, завизжала Лара таким голосом, что все попятились. - Я первой её бью, поняли? Только я!
        На львицу было страшно посмотреть, в её глазах за бешенством пряталась боль, а искра сомнения судорожно полыхала, но задыхалась в желании отомстить. Ларе было тошно от мысли, что сейчас на Алису, на её Алису набросятся всей толпой. Но отступить львица уже не могла. Противоречия раздирали хищницу, ей было хреново, взгляд прыгал то на всклоченную, исцарапанную жертву, то на остальных. Никто не осмелился возразить, только Мирон одобрительно усмехнулся. Он был самый старший в средней группе, почти пятнадцать лет, выше Кабана, хоть и не такой бугай, но гораздо опаснее и злее. При желании Мирон мог отвесить Ларе такого леща, что львица бы тут же заткнулась и сменила тон. Но сегодня Мирон тоже хотел избить Алису, очень хотел, только не мог. Он лишь кивнул Ларе.
        - Тащи её…
        - Заходят как-то в бар две бесконечности, - громко сказала Алиса. В голове мутилось, но тошнота постепенно отступала.
        - Чего? - переспросили несколько голосов.
        - А ничего. До сих пор заходят. Они же бесконечные.
        Никто не засмеялся, потому что никто не понял юмора, только Витек прыснул от неожиданности. Но Алиса не дала им времени отреагировать.
        - Мужик ловит рыбу, а тут всплывает корова, - все затихли и смотрели на сумасшедшую. Кто с удивлением, другие со смехом, с кто-то понимающе, время тянешь, ну-ну.
        - Корова говорит, это какой берег, этот или тот? А тебе какой надо? А мне пофигу, я подводная.
        Самые смешливые засмеялись, а остальные прыснули или улыбнулись вслед за ними. Неожиданность сделала всё смешнее. Только Лара молча смотрела, скривив губы. Ждала.
        - Штирлиц погладил кошку! - театрально всплеснула руками Алиса, которую накрывала волна вдохновения. - А она умерла. Потому что утюг тяжелый.
        Ха-ха. А чего не смеяться, раз смешат.
        - Ингуша танцует вот так, - Алиса задергалась, изображая. - А Макарыч вот так.
        Тут они уже заржали, весело и дружно. Это же про воспитков и дерюгу, ха-ха! Смех как огонь, он вырастает, если подбрасывать шутки, и пляшет сильнее. И это хороший огонь, теперь они смотрели на Алису с жадным предвкушением: давай, ещё. Они были сами как огонь, сколько не корми, сколько не швыряй развлечений, им всегда нужно ещё.
        - Один глухой спрашивает другого: Ты что, детдомовский? Нет, я детдомовский! Аа, я думал ты детдомовский.
        Улыбки скуксились. Про нас уже не смешно, только Витек захихикал по-инерции, но быстро спохватился и замолчал.
        - Думаешь, посмеялись, загрустили и все отменится? - тихо и серьезно спросила Лара. Ухмылки вокруг погасли. - Думаешь, забудем, как ты на всю группу настучала? Стукачка.
        Это было ругательство погрубее всех остальных.
        - Это вы настучали! - в ярости зашлась Алиса, сжав кулаки. - Сами подожгли, а сдали малышей!
        - Малышам ничего бы и не было! - ощерилась Лара. - Их бы только для вида наказали. Ой, без подарков оставили, какое горе! Их бы даже не бил никто почти.
        - А нам по полной предъявят, - Долгоносик с ненавистью смотрел на Алису.
        Лет с восьми с тобой уже не цацкаются, со средняков спросят за поджог почти как со старших. Посадят в «карцер», лишат подарков и отпускных дней, заставят разбирать и отмывать пепелище, затаскают по унылым проверкам, нагрузят учебой, лишат всех послаблений - воспитатели будут мстить в мелочах, сделают и так несладкую жизнь невыносимой. А старшаки станут бить и унижать больше, чем обычно, потому что есть повод. Жизнь тех, кто баловался с огнём в детдомовской библиотеке, превратится в ад.
        Но у Лары и Долгоносика было хуже. Её хотела тётка забрать на каникулы, а теперь не заберёт. Ему уже оформили путевку в спортивный лагерь, а теперь отменили. Оба ненавидели стукачку всем сердцем, плевать им было на честность - они же просто прикалывались, и теперь так сильно отвечать за прикол?! И уж совсем плевать им было на мучения каких-то малявок.
        Но Алиса помнила эту сцену: как трое мальчиков приникли друг к другу и вжимаются в стену. Их взгляды… Алиса видела такой у щенка, которого домашние дети пугали за гаражами, пинками гоняя из стороны в сторону. Жизнь странная штука, попади этот пёсик в интернат, где подростки в пять раз злее и опаснее дворовых, вокруг него был бы сплошной щенячий восторг. Дети недоброй повседневности ценят повод для ласки - а домашние, сытые жизнью, с ленцой пинали его. Щенок скулил в страхе, всё надеялся, что сейчас перестанут. Он не понимал, почему. Алиса же абсолютно точно понимала, что обязана схватить пёсика и попытаться бежать. За секунду в голове пронеслась целая жизнь: как из него вырос большой, надёжный друг; как они никогда не разлучаются, девушка и её верный пёс. Но Алиса побоялась подойти.
        Она торопливо ушла с гаражей, будто ничего не видела, и постаралась скорее забыть. На следующий день, гуляя с подругами, она заметила маленькое тельце в кустах. И перед глазами встал тот момент, когда прошлое сделалось невозвратным: щенок обернулся в поисках спасения - он не увидел Алису, но она увидела затравленный взгляд на его смешной маленькой морде. Его ещё можно было спасти, но она побоялась и ушла.
        У троих малышей были такие же взгляды. Над ними нависла Инга Петровна, крупная, решительная женщина с родинкой на щеке, в слегка бесформенной одежде, купленной там, где не выберешь подходящий размер. Она наступает на детей и гневно орёт, замахиваясь рукой. Мальчики пятятся, но отступать некуда, младший в слезах, икает от страха - ему всего четыре года. Средний, с встопорщенными русыми волосами, хочет оправдаться, объяснить, что это не они! А старший уже понимает, ему уже шесть лет, он хватает друга за руку и смотрит пронзительно, одновременно умоляет и угрожает: «Не смей». Шестилетка уже знает, что с ними будет, если они не возьмут поджог на себя.
        Павел Макарович стоит в стороне, у обугленного косяка, переводит взгляд с комнаты-пепелища, на Ингу и детей. Глядит одинаково хмуро и туда, и туда. Он человек продуманный и быстро понял, что малышня ничего поджечь не могли: не по возрасту выходка и даже не по росту. Ясно, что на младших скинули вину, но со старшими разбираться труднее. Рот оскоминой сводит, только подумаешь, какие сцены они устроят, как будут отстаивать свою «невиновность». Доказательств нет, а наказать нужно строго, показательно, чтобы отвадить раз и навсегда. Пусть будут младшие, какая разница? Камеру поставить да железные двери, вот о чём надо думать, а не тратить силы на поиски виноватых и попытки достучаться до их совести - нет её.
        Вот что думает Павел Макарович, и Алиса знает, что справедливости от него не дождешься. Он человек разумный и всегда делает правильно, а не честно. А Инга Петровна как цепной пес, у неё роль такая, «Спускайте Ингушу!» Голос трубный, рука тяжелая и железное ощущение правоты. Её работа - следить и наказывать: если бы руку на ребенка поднял директор, это было бы нет-нет-нет и проблемы у всего интерната. Макарыч казнит руками подчиненных и старшаков. На крайние случаи у него завхоз и физрук, их дети не зря боятся, один пьющий, другой в татуировках, и оба дружат с кем надо, даже если врежут мелкой шпане до кровоподтека, ничего им за это не будет. Но это управа на старших, а остальным хватает Инги Петровны. Ведь когда благородная воспитательница отвесит материнский подзатыльник, то чего уж там, всё правильно делает. Она же лучшие годы своей жизни отдала всем вам, неблагодарное хулиганьё.
        Алиса видит, как Ингуша с размаху бьет русого мальчика. Не сильно бьет, замах эффектный для виду, в устрашение остальным. Инга Петровна не зверь, рукоприкладство не доставляет ей удовольствия, просто иначе с «этимидетьми» нельзя, им надо показывать силу. Но малыш хлипкий, ему хватает, он падает на пол, сидит и держится за щеку, униженный и побитый за преступление, которого не совершал. Пятилетка не плачет, а просто смотрит в пространство перед собой, глаза отчаянные, губы дрожат от обиды… И именно сейчас у него на лице на крошечное мгновение проступает болезненное и окончательное понимание.
        Правды нет. Справедливости нет, ты никому не нужен, за тобой никто не придет. В этой жизни можно только врать, выкручиваться и выживать.
        Алиса помнит свой момент истины, ей было шесть, когда поняла - она всегда была тормознутая. До этого момента ты ещё ребенок, у тебя надежда и мечта, ты не знаешь счастья, но ждёшь его. «Оно наступит, обязательно, просто потом!» А после этого момента - внутри всё гаснет, ты становишься уже не ребёнок, который ждёт будущего, а детдомовец, который живет одним днем. Ты пытаешься себя убедить, что в будущем всё сложится, а в глубине души не веришь: ни во взрослых, ни в друзей, ни в семью, ни в мечты. Вот что меняется, когда приходит этот момент, незаметный и крошечный снаружи, огромный и необъятный внутри.
        Все дети в интернате это осознают, кто раньше, кто позже, и необратимо меняются. Одна Алиса стала исключением, особым случаем: осознала, но не изменилась. Вместо того, чтобы всё потерять, она в одиночестве приюта нашла себе друзей, семью и любовь. Ну и пусть не настоящих, для неё вполне настоящих - на страницах книг. Она читала запоем, выпадала из детдомовской жизни и витала там, в других мирах, где мальчики и девочки были свободны, дружили и любили, сражались вместе. Там всегда побеждало добро, и даже если конец у книги был печальный, это была грусть, от которой жить, любить и сражаться хочется только сильнее.
        Но жизнь не совпадала с книгами, и большинство детдомовских предпочитало учиться выживанию на практике, а не прятаться в фантазиях. Это было разумно, но Алиса упрямо выбрала другой путь - и читала, читала, как будто не могла надышаться.
        Так и получалось, что её сверстники были гражданами детдомовской коммуны, а она гражданином десятка выдуманных миров. Их дрессировали воспитки, а она училась у Дамблдора и Мэри Поппинс. Пока другие перенимали изворотливую мораль у старшаков, Алисе подавал пример немногословный Шериф Шторм. Остальные играли только друг с другом, а у Алисы были Пашка Гераскин и Питер Пэн, настоящие, хоть и выдуманные друзья. И пока детдомовцы воровали и дрались, завирались и попадались, ссорились и выживали - Алиса незаметной тенью шла за Фродо с Сэмом и помогала им тащить Кольцо.
        Конечно, она не сделалась из-за книг примерной девочкой, вела себя как все: хитрила, малодушно врала или молчала ради мелкой выгоды, иногда воровала, хотя и меньше остальных. Алиса искренне считала себя плохой только снаружи, для прикрытия, а внутри - хорошей и честной.
        Ларе читать было скучно, она с самого начала не понимала эту блажь. Львице не нравилось, что бывшая послушная тень отлепилась от неё и гуляет всё дальше, сам по себе. Всё больше молчит и всё чаще смотрит на Ларины игры с осуждением в тёмных глазах. Поэтому Лара придумала наказать Алису, лишить её дурацких книг. Она подговорила друзей, они играючи облили дверь библиотеки бензином, беззаботно её подожгли и радостно смотрели, как пламя становится всё смелее.
        Взрослому человеку трудно поверить, что эти дети не понимают очевидных последствий - но они и правда не подумали, что пожар будет таким большим и пугающим. Что набитая бумагой комната вспыхнет и еще до приезда пожарных прогорит до углей. Что жаркий огонь набросится на кабинеты по-соседству, завораживающе и страшно потечёт по потолку коридора и станет лизать стены, этаж заполнят клубы дыма, а едкий обжигающий жар выгонит всех прочь. Для Лары с друзьями всё это было абсолютно неочевидно, когда они поджигали дверь. Ведь чтобы предвидеть и понять последствия твоих действий, нужно жить не только сегодняшним, а и завтрашним днём - а это умение интернат тщательно вытравлял с раннего детства.
        Когда всех подняли и в спешке вывели во двор, большинство детей не понимало, что там полыхает, где горит? Но Алиса знала два родных окна, ведь она столько раз сидела на подоконнике и читала, глядела на облака… Пока остальные возбужденно галдели, радуясь зрелищу, Алиса с ужасом и слезами на глазах смотрела, как мечется ненасытное пламя, и в этом пламени сгорают Винни Пух и Страшила, Шерлок Холмс, Безумный шляпник и великодушный, всесильный Аслан. От её любимых городов и замков, лесов и дорог остались лишь угли, все сокровища и богатства, которыми владела Алиса, обратились в пепел.
        А Лара просто взяла и рассказала её о своей проделке. С уверенной улыбкой, с простодушием хищника, который не ждет твоего гнева, потому что ни во что тебя не ставит. «Может будешь со мной гулять, раз твои книжки сгорели», рассмеялась она. И самое смешное было то, что Алиса обожала Лару, сколько себя помнила. Она простила бы ей даже пылающего Шерифа Шторма, чья несгибаемая и спокойная фигура привиделась девочке в клубах ревущего огня. Как бы Алиса не боготворила свои книги, она всё-таки понимала, что их герои не настоящие.
        Но трое малышей, прижатых страхом к стене, были настоящие. Как тот щенок, даже больше настоящие, чем щенок.
        Алиса не знала, как зовут русого пятилетку, ей просто было больно смотреть ему в лицо. Понимание высветилось в детских чертах всего на секунду, ошеломило мальчика, перевернуло весь его мир, и угасло, осталась глухая, тусклая безнадежность. Он больше не хотел оправдаться. Не думал, что, узнав правду, его приласкают и скажут, что орали зря. Ему стало все равно. И с этого начинается непроходящая злость на всех, с этого начинается война со всем миром, которую маленький человек обречён проиграть - поранив при этом многих вокруг.
        Аслан и Гендальф внимательно смотрели на нервную, трусливую девочку, которая привыкла только мечтать о подвигах и никогда их не совершать. Дамблдор и Шериф Шторм ждали. У Алисы пересохло в горле, но она шагнула вперед и выкрикнула:
        - Инга Петровна! Павел Макарович! Это не они сделали! Не они.
        Какие разные выражения возникли на лицах. У Ингуши смесь жалости к русому мальчику и беспокойства, что она показательно ударила не того ребенка, что пойдёт буча и придется отвечать, объяснять. Воспитательница суетливо схватила и встряхнула мальчика, ну-ну, успокойся, не плачь, начала поправлять и утешать, даже почти извиняться. Алиса увидела, как пятилетка все-таки не выдержал и расплакался. Его взгляд снова осветила вера в то, что взрослым можно верить, что всё может быть честно и хорошо. И пусть Алиса понимала, что извинения и забота Ингуши наполовину фальшивы, ей было хоть немного радостно, что мальчик пока не понимал.
        У Павла Макаровича в глазах мелькнула досада, и раздраженно дёрнулся уголок рта, но это Алисе было не страшно. Её затрясло от того, как смотрела Лара. Изумление, неверие, ярость. А на следующий день ненависть и первая расправа.
        Алиса не выдала воспитателям, кто поджег библиотеку. Она выдержала все уговоры, манипуляции и угрозы, твердила лишь одно: «Это не малыши, это из наших. Не скажу. Не скажу». Только лучше от этого не стало. Павел Макарович вздохнул и применил воспитательные меры ко всей группе средняков, особенно к Ларе, Мирону и Долгоносику, ведь он был умный человеки мог вычислить поджигателей без свидетельских показаний. А чтобы отомстить выскочке, которая осложнила его работу, директор не наказал её, а наоброт, похвалил на общей линейке. Он знал, что стукачку будут бить, это тоже был воспитательный момент.
        - Пожалела, что малышню защитила? - вкрадчиво, доверительно спросила Лара. - Конечно пожалела, можешь не врать. Сколько хочешь делай вид, что ты благородная, Святая Алисия, а я всё равно знаю, что ты трусливая маленькая шваль. Я тебя вырастила!
        - Жила-была девочка, добрая-предобрая, - сказала Алиса, глядя ей в глаза, - а потом убила подругу и стала злая-презлая.
        Лара длинно и презрительно усмехнулась, чтобы все услышали, что ей все равно.
        - Да я злая была до твоего рождения, Лисуня. Ты просто тупая и не поняла.
        Алиса промолчала. Голова уже не кружилась, в ушах не шумело, мелкий дрожащий страх в руках и ногах почти исчез.
        - Подходим, народ, поактивнее, - буднично позвала Ларочка. - Щас будем приступать.
        Они окружили со всех сторон, лишь Мирон остался стоять у двери в класс. Он только вернулся из СИЗО и лишний догон ему был ни к чему, но взгляд у него был довольный.
        - Обвиняемой Святой Алисии предоставляется последнее слово, - печально сказала Лара, и даже когти сложила в молитвенный жест. Они были накрашены ярко-красным лаком, как на день рожденья. - Последнее слово перед казнью. Давай свой финальный анекдотик, дрянь, и после этого мы тебя накажем до кровавых соплей.
        Алиса глубоко вдохнула, усмиряя дрожь. Она кожей чувствовала, как они близко, как напряжены их руки, сжатые, как пружины, ждущие сигнала, готовые ударить. Они дышали всё тише и стиснутее.
        - Вы трусы, - глядя в глаза хищницы, сказала жертва.
        Удар наотмашь по лицу обжег, как огонь.
        - Бей! - крикнула Лара с ненавистью.
        Воздух вокруг Алисы как будто ожил, затрепетал в последнюю секунду перед тем, как град ударов обрушился со всех сторон. Она успела только зажмуриться, изо всех сил потянуться далеко-далеко отсюда. И снова оказалась там.
        Глава III
        Параллект
        Серые заросли раступились, Алиса вынырнула из леса и оказалась где-то. В ком-то.
        - Ты вернулась! - воскликнул мужчина.
        Вокруг толпились люди, которые с изумленными возгласами отступили из освещённой области в темноту. На лицах мелькали напряжение, жалость, сложная гамма чувств. Какая-то женщина потрясенно закрыла ладонью рот и пятилась, Алиса разглядела на её лице… благоговение?
        Она вздрогнула, осонав, что находится уже не в комнате с полом из травы и ручьём, а совсем в другом месте. Старинный зал, низкие своды подземелья, спертый воздух и давящее чувство, что ты в глубоком каменном мешке. Вокруг громоздились ряды техники, уходящие в темноту, они едва заметно вибрировали и негромко гудели. Худой мужчина остался один в освещённом круге из больших агрегатов, остальные попрятались за ними, скрываясь в полумраке.
        - Алиса, - донеслось шипящее, изломанное восклицание из темноты. Ему вторили другие:
        - Она пришла!
        Тихие возгласы, блестящие от восторга глаза, они произносили её имя, как молитву. Многие повторили один и тот же странных жест: коснуться плеча, вены в ложбинке локтя, вены на запястье. Этот жест был о смерти. Некоторые плакали, один человек сполз на пол, закрыв лицо руками.
        Эти люди были странные, все до единого. У одного глазницы заполнены синто-гелем, а вместо глаз голову опоясывает сканирующая алая полоска. У другого фильтр на месте носа, у многих электронные кружева вокруг век, антенны и передатчики в головах, механические наросты на руках и ногах, накладки-дамперы на затылках. У самой худой женщины черный металлический позвоночник поверх одежды, а у самого массивного мужчины полный экзоскелет, и руки, и ноги. Все люди были худые, нескладные, одетые в почти одинаковую обтягивающую одежду светло-серых оттенков - и от момента, когда они разбегались в темноту, повеяло картинами Босха.
        Алиса не знала, кто такой Босх и понятия не имела, что такое «аугменты», «дамперы» и «экзоскелет». Но находясь в разуме человека, для которого это были повседневные вещи, она с первого взгляда понимала их назначение и суть. Мужчина с экзоскелетом может пробить рукой стену или приподнять танк; человек-сканер видит все вокруг в разных спектрах; женщина с ворсистыми пальцами определяет химический состав любого предмета, которого касается. Аугменты как одежда или часы, только дают гораздо больше, но и снять их не так легко. Многие причиняют неудобства, даже сильные неудобства, некоторые ведут к болезням, уродуют внешность, но если хочешь работать и выдерживать конкуренцию - аугментируйся и уходи в нишевую специализацию, иначе никак. Все это пронеслось у Алисы перед глазами ворохом стремительных образов, которые она даже не рассматривала, а сразу понимала. Как воспоминания о чужой жизни. Разные образы слились в единое понимание, словно кусок чужой жизни вложили Алисе прямо в голову. Это было новознание. Маленькое и не особо значимое новознание, но сам факт того, что для этого явления у них есть
специальный термин…
        - Алиса, не отвлекайся! - быстро сказал мужчина, выводя ее из транса. - Это друзья, они здесь, чтобы помочь тебе. У нас всего десять минут, мне нужно научить тебя, как спастись!
        «Третий глаз» у него во лбу прошелестел, и перед ними в воздухе появилась зеркальная фигура. Два мужчины напротив друг друга, настоящий и проекция - и, глядя на него, Алиса поразилась, как сильно изменился этот человек. Теперь его голова представляла собой зловещее нагромождение маленьких технических деталей, растущих прямо из черепа. Нечто вроде сетчатого шлема уходило в плечи и поддерживало этот пугающий металлический и пластиковый рельеф. Его носитель выглядел измученным и больным человеком.
        - Что вы с собой сделали? - вырвалось у Алисы. В ту же секунду голограмма напротив них изменилась: вместо мужчиныв воздухе повисла и заговорила цветная трехмерная Алиса. А когда она замолчала, проекция опять сменилась на него.
        Они так сделали, чтобы мы оба могли говорить от своего лица и при этом видеть друг друга, поняла девочка. Так и вправду было лучше, но происходящее стало ещё более безумным.
        - Не переживай за меня, - ответил мужчина, и слабая улыбка искривила бледные губы. Он тоже в какой-то степени чувствовал эмоции и мысли Алисы, их ощущения пересекались и им было проще понять друг друга. - Тело лишь ресурс, и я использую свой наилучшим образом. Мы подготовились к этому разговору, подключили дополнительные системы. Сняли почти всю нагрузку с твоего мозга и перевели на мой. Теперь ты сможешь пробыть в моём разуме дольше. Предположительно, десять-двенадцать минут.
        - Я ничего не понимаю! Кто вы? Почему я в вашей голове? Это бред?.. Я схожу с ума, чтобы спрятаться?
        - Я Гектор. А ты Алиса, и ты не сумасшедшая. С твоей точки зрения, мы находимся в будущем. Ты из 2020 года от Рождества Христова, а сейчас 2330 год. И с нашего предыдущего разговора, который для тебя состоялся пять минут назад, для меня прошло шесть лет.
        Изумление, неверие, волнение - чувства Алисы стиснули ему грудь. Руки мужчины судорожно сжались, но какая-то деталь внутри его тела легонько щелкнула, мышцы расслабились и дышать стало легче.
        - Вы услышали мой зов, потому что вы киборг-телепат из будущего? - Алиса пыталась сложить всё происходящее воедино одной фразой.
        - Нет, - улыбнулся мужчина. - И степень моей аугментации вряд ли имеет значение, ведь это не я привел тебя сюда. А ты сама нашла меня и пришла. Снова.
        - Как?!
        - Потому что ты параллект, Алиса. Телепат, церебрант, интуит, выбирай любой термин. Как все телепаты, ты способна находить разумы других людей и связываться с ними, образуя ментостазу, временный континнум, в котором твой и чужой разум сочетаются… в разной степени единства.
        - Я могу влезать в головы другим людям?
        - О, ещё как можешь. Упав без сознания, ты инстинктивно искала помощи и входила в контакт с разными людьми по всему миру. За последние триста лет зафиксировано семнадцать таких случаев. Один из них был я - единственный, к кому ты приходила дважды. Теперь трижды. Первый раз ты пришла, когда тебя уже избивали, появилась судорожно, на несколько секунд. Мне было восемь лет, и эта встреча стала ярчайшим воспоминанием моего детства, она стала причиной моей страсти к церебрологии и, видимо, предопределила нашу повторную встречу… шесть лет назад. Потому что твой разум в поисках спасения нашел личность, которая достигла высот не только в нужной науке, но еще и в изучении всего, что история сохранила о тебе. Ты искала помощи - и твой разум нашёл того, кто тебя знает и может тебе помочь.
        - Но вы же… из будущего! Я понимаю телепатия… Но как можно общаться с тем, кого ещё нет?
        Перед мысленным взором Алисы завертелись образы и понятия, формули и графики, которые знал Гектор. ТЕМ, Теория Единой Ментосферы, выдвинута академиком Красовским в две тысячи восьмидесятом году, до сих пор не доказана и не подтверждена, остается одним из маргинальных, но, тем не менее, влиятельных течений церебрологии. Современная наука не находит объяснений способности первичного параллекта вступать в интерпоральный контакт. Гипотезы и подходы… Чужие мысли и воспоминания вихрем вертелись у Алисы перед глазами и пытались сложиться в целостное понимание, но Гектор разогнал их усилием воли и взмахом руки.
        - Не углубляйся в мою память! - воскликнул он. - Каждое полученное новознание перегружает твой мозг! Сейчас не время для теорий, мы должны перейти к практике!
        - Но почему?! - поразилась Алиса, которую раздирала невероятность происходящего. - Столько народу, вы все пытаетесь меня спасти?! Почему вы столько лет ждали разговора и изуродовали себя ради него?! Что во мне такого, что вы…
        Алиса осознала сразу несколько важных вещей, которые Гектор держал поглубже и старался не вспоминать.
        - Вас ищут и пытаются остановить… Все вокруг… - промолвила она. - Вы скрываетесь тут в подполье и идете против государства… Против всего общества… чтобы мне помочь? А все остальные, весь мир против вас… и они хотят, чтобы я погибла… Что?!
        Вокруг послышались оханья и шепот, шелест и перемигивание аугментов. Неслышные сообщения носились от человека к человеку в локальной сети.
        Гектор вздохнул, его разум заполняли сильные чувства: всепоглощающее желание достигнуть главной цели, острое сочувствие к Алисе и страх не успеть. А позади высилась сильная, годами копившаяся усталость. Он словно взбирался на высочайшую гору в своей жизни и знал, что назад не вернется. Смирился с этим и заранее пустил себя в расход, лишь поднимался и поднимался, шёл на износ, готовый истратить себя, чтобы достигнуть вершины. Сейчас он замер в шаге от неё, после стольких лет и стольких жертв.
        - Алиса, - сказал Гектор тихо. - Потому что ты не просто параллект. Ты единственный настоящий телепат в истории. Остальные лишь отголоски. Ты первичный параллект, и ментальные способности всех в мире происходят… от тебя.
        Что-то страшное, глубоко подавленное и запрятанное темнело за этими словами. Гектор приложил все силы, чтобы скрыть это от Алисы, он полностью контролировал свои мысли и чувства. Потому что, вдруг явственно поняла Алиса, он и сам был параллект.
        - Скажите правду, - беззащитно прошептала девочка. - Пожалуйста.
        Внутри Гектора боролись и другие чувства, не менее сильные. Чувства к детям и жене, он любил их всем сердцем. Долгая, тусклая, вымученная боль утраты. Но ведь они ещё живы, отчего тогда боль? Он был вынужден уйти, чтобы их не тронули, скрыться в подполье. Ради неё?! Алиса чувствовала совесть, сопереживание к чужой девочке. Жалость к ней и её судьбе, сострадание к тому, что произошло из-за неё.
        - Алиса, тебя знает каждый человек на Земле, - голос Гектора был выдержанным и ровным, он словно повторял давно составленные и заученные слова. - Двадцать седьмого октября две тысячи двадцатого года тебя избили сверстники и следующей ночью, не приходя в сознание, ты умерла от полученных травм. Но эти сутки твоей агонии вошли в историю человечества, как «День Единения» и «День Боли». Потому что ты первичный параллект. И когда тебя били и затем, когда ты умирала, ты инстинктивно вошла в контакт с разумом каждого человека на планете. Каждого, кроме девятерых, кто тебя избивал, от них ты пыталась бежать. И все миллиарды людей на планете, от мала до велика, где бы и кем бы они ни были, испытали твой страх, твою боль, твоё отчаяние. А после - медленную агонию твоего умиращего тела и разума, который повсюду искал спасения и не находил его. Вместе с тобой на сутки впало в кому большинство населения Земли. Падали самолеты, машины врезались друг в друга, поезда шли без остановки и срывались с рельсов, люди тонули и замерзали, за эти сутки случились миллионы трагедий. Но худшее случилось, когда ты умерла:
всё население планеты испытало смерть вместе с тобой, и большинство детей и врослых на Земле сошли от пережитого с ума. Двадцать седьмое октября 2020 года стало худшим днем в истории человечества. И это было лишь начало периода, известного как Падение. Большинство населения перестали быть дееспособными людьми и погибли от голода в следующие годы; немалая часть превратилась в Павших, голодных и яростных дикарей, которые устроили оставшимся кровавый «зомби»-апокалипсис. Цивилизация рухнула, и потребовалось половина столетия, чтобы восстановить её в самом общем виде.
        Алиса молчала, неспособная даже нормально дышать. Вместе со словами Гектора, из его памяти прямо в её разум передавались образы, картины из архивов, сцены из мемуаров. Чувства, пережитые им в детстве, когда он читал и смотрел о трагедии. Воспоминания о Единении, которое наступает каждый год. Ровные серые ряды людей на трибунах и улицах повторяют этот траурный жест: прикоснуться к плечу, к ложбинке локтя, к запястью, боль стекает по руке, пальцы сжимаются в кулак. Бездны перенесенных страданий, Алиса чувствовала ужас и скорбь, текущие через столетия.
        И все это… сделала она?! Все это произошло ПО ЕЁ ВИНЕ?! Слезы текли по лицу Гектора, но это были её слезы.
        - Алиса, - выдохнул он, утирая лицо, - да причем здесь ты! Никто в здравом уме не может обвинять ребенка в том, что он кричал от боли и звал на помощь. Ребенок не знал, что кричит прямо в головы всех людей на планете, и что каждый будет биться в припадке и кричать вместе с ним… Наша цивилизация наказала сама себя, ведь она создала систему, в которой ты росла и в которой погибла. Это не вопрос вины, понимаешь? Да плевать, кто виноват, все виноваты. Вопрос, как избавиться от Эха.
        - Эха? - переспросила Алиса, и то жуткое, что Гектор прятал в глубине, начало проступать из мрака.
        Он мучительно вздохнул, прежде чем ответить, словно набираясь сил. Алисе показалось, что чей-то пугающий, неведомый взгляд смотрит на неё из темноты.
        - Полное единение с твоим разумом оставило в каждом из выживших некий оттиск, - сказал Гектор. - Эхо смерти, квинтэссенция страха, отчаяния и зла. Все выжившие получили Эхо. Ты живешь мирно и спокойно, пока оно спит. Но примерно раз в год, может, раз в пару лет, у каждого по-разному, Эхо возвращается и занимает все мысли, весь разум человека, отключает от реальности. На протяжении суток Эхо звучит у тебя в голове и ты снова и снова переживаешь то избиение беззащитной девочки, испытываешь страх и боль, которую она перенесла. И у тебя есть выбор: перенести мучения… или не выдержать и пойти убивать других. Если ты причинишь боль другому, тебе станет легче, гораздо легче, мучения кончатся тут же. Или бейся часами в агонии, сопротивляйся, старайся выстоять - или ударь, искалечь, убей, и страдания прекратятся. Каждый из нас должен сделать этот выбор, много раз в жизни. Но хуже всего то, что у детей, родившихся после двадцать седьмого октября 2020 года, так же проявляется оттиск. Эхо передается из поколения в поколение.
        - И вы? - прошептала девочка.
        - Да, Алиса. Всё человечество. Твой умирающий разум породил чудовищ, и они поселились в каждом из нас. С того дня все люди рождаются с демонами в голове, и эти демоны терзают нас с детства. Делают многих из нас монстрами, которые жаждут лишь одного: отомстить, мучать и убивать в ответ.
        Он вздохнул и продолжил:
        - Церебрология не может удалить оттиск, лишь облегчить симптомы, и за прошедшие столетия мы нашли немало способов. Но все они поверхностны и нерадикальны. Если использовать радикальные, погасить сознание, будет хуже: Эхо придет позже и станет сильнее, оно не уйдёт, пока человек не прочувствует его. Староверы считают, что это наказание человечества за грехи, что болью святой великомученицы Алисы Господь карает всех людей. Наша жизнь построена на передышках между Эхом, мы живем в радости, пока его нет, и в мучительном ожидании момента, когда оно обязательно вернется - снова и снова. Мы с раннего возраста учим детей, как принимать Эхо и как не стать жестокими, вымещая полученную боль на других. Эхо приходит непредсказуемо, поэтому наша цивилизация построена на принципе мгновенной заменяемости действий и людей. Алиса…
        Гектор задохнулся и замолчал, оперевшись рукой о большой гудящий агрегат. Поднял голову и посмотрел «зеркалу» в глаза.
        - Вся наша цивилизация возведена на обломках того дня, когда тебя убили.
        Алиса не просто слышала его, она ощутила всё сказанное, все его мысли, как свои. Воспоминания о десятках пережитых приступов заполнили её. Столько страданий.
        - Лучше бы я просто умерла, - воскликнула девочка, сердце которой готово было разорваться от услышанного. - И ничего этого не было!
        - Нет, Алиса, - спокойно сказал он, и в этом спокойствии было неимоверно-твёрдое решение, выношенное десятилетиями. - Лучше спасти тебя. И тогда ничего этого не произойдет.
        - Но как?
        - Слушай внимательно. Ты ещё не контролируешь свой дар. Ты не можешь войти в разум кого-то из взрослых и заставить его прибежать наверх. Ты не можешь войти в разум Мирона и раскидать остальных, вытащить тебя. Ты входишь в контакт лишь интуитивно, и с началом избиения у тебя уже не будет сил целенаправленно сделать это. Поэтому у нас только один выход: физически избежать расправы. Тебе нужно вырваться из кольца, а затем убить любого из девятерых мучителей. Чем выше по статусу в вашей групповой иерархии, тем лучше. Это вызовет шок, и они остановятся.
        Алиса пыталась понять услышанное. «Мне тринадцать лет» прошептала жалость к себе. «Мне только тринадцать лет».
        - Другого выхода нет, - сказал Гектор. - Ты должна прекратить избиение в первые же секунды, иначе потеряешь контроль и уже ничего не сможешь сделать. И тогда погибнет невообразимое число ни в чем не повинных, хороших людей, а жизнь следующих поколений будет убога и полна мучений. Навеки. Даже когда цивилизация восстановится и пойдет вперед. Нужно убить одного из них, чтобы остальные остановились.
        - Это же неправильно…
        - Это милосердие. Потому что каждого из этих девятерых в итоге поймали и уничтожили самыми жестокими способами. После твоей смерти их лица и имена знал каждый человек на Земле, ведь они убиликаждого. Твоих убийц нашли и казнили, они умерли в ненависти. Ты же можешь принести мир всем людям планеты, ценой жизни лишь одного.
        - Я не смогу, - залепетала Алиса. - Я просто не сумею, они же со всех сторон… я не умею драться…
        - Ты сможешь. Мы создали симуляцию, и я тренировался все эти годы. Смотри.
        Третий глаз зашелестел, и вокруг них разлилась голограмма коридора. Родного коридора Алисиного детдома, он был именно такой, как в реальности, потому что видения этого места приходили всем людям на планете по многу раз в жизни, каждый знал это место и всех действующих лиц. Алиса снова оказалась в стенах интерната, окруженная стаей: Мирон вглядывается издалека, а перед ней Лара, заносит руку с искаженным лицом.
        - Смотри внимательно, - Гектор шевельнул пальцем и коридор вокруг них сдвинулся так, будто они сидели на корточках. - Между Шиловой и Долгоносиком просвет. В остальных местах они сгрудились теснее, ты не проскочишь. А этот просвет слева и сзади от тебя, никто не ожидает, что ты нырнешь назад, под низ и вырвешься там. Это твой путь из круга, если не вырвешься, они тебя забьют. Если вырвешься, тебе всего два скачка до чулана.
        Коридор снова развернуло, теперь ракурс сверху и сбоку, бледная фигурка Алисы, вытянутой в прыжке, перемещается к чулану, из которого ее только недавно вытащили. Сколько же они готовились к этой попытке, сколько разных людей с разными профессиями и талантами трудились над этой голограммой, разрабатывали этот план?.. Строили павильон и тестировали одну сцену снова и снова… Приводили для участия своих детей, а потом перестроили павильон под размеры взрослых, и взрослые изображали детей, а Гектор изображал Алису.
        - Ты физически слабая и не умеешь драться, - сказал он. - Поэтому круг наших возможностей ограничен, но есть оптимальный способ: разбитые банки. Забежав в чулан, хватай самый крупный осколок. Не бойся порезать руку, ты ее в любом случае порежешь, это не сташно и не особенно больно. Мы не знаем, какие там валяются осколки, мы видели только место, где тебя избивают, остальное экстраполяция. Но там разбилось много банок и обязательно будут подходящие осколки, схвати самый острый и удобный, можно двумя руками.
        В воздухе перед Алисой повисали, сменяя друг друга, разные виды осколков, отсортированных по форме, размеру и применимости. Неэффективные и неудобные были помечены красным, приемлемые желтым, оптимальные зеленым. Самыми эффективными оказались крупные и крепкие, идущие от горлышка банки, ведь там был гладкий и удобный полукруг, за который можно взять осколок и он будет почти как нож. Анимация сбоку показывала, как быстро обернуть верх осколка в обрывок старой газеты.
        Алиса не могла быть полностью уверена, что всё происходящее не бред.
        - Схватишь осколок, развернись лицом к двери. Не упирайся в стену, тебе нужно пространство для маневра, поняла? К этому моменту кто-то из них уже добежит до входа в чулан, скорее всего Долгоносик. Он не боится тебя и полезет вперед, он будет в ярости и не будет осторожен. Его статус в групповой иерархии достаточно высок.
        Зеркальный Гектор прямо смотрел Алисе в глаза.
        - Если ты убьешь его, этого будет достаточно. Они разбегутся и мир будет спасён. Сейчас я научу тебя, как это сделать максимально быстро и легко.
        Каждый раз, когда он заканчивал свою реплику и расслаблял мышцы, передавая контроль за телом Алисе, чтобы она могла ответить, девочка лишь молчала и пыталась справиться с дрожью. В этот раз ей было гораздо легче быть здесь, повиснуть в его теле, чувствовать его разум где-то снаружи своего, быть не одной. Но это всё равно истощало, Алиса чувствовала, как драгоценные минуты уходят и мысли начинают путаться. Чувствовал это и Гектор. На таймере оставалось около трёх минут.
        - Когда Долгоносик вбежит в чулан, он с высокой вероятностью споткнется о стекло или упавшие старые вещи. Когда он споткнется, нужно левой рукой схватить его за волосы или за плечо и дернуть вперед, он потеряет равновесие и начнет падать лицом вниз. Ты просто подставишь под него правую руку, и он упадет горлом на осколок. Вот так. После этого нужно выдернуть руку, слегка отводя в сторону, чтобы порез был шире. Остальные уже сгрудятся у входа в чулан и хорошо всё увидят, крови будет много, это напугает и остановит их. Большинство убежит, никто не осмелится подойти к тебе. Не бросай осколок, стой с окровавленным стеклом в руке, чтобы все его видели.
        Они думали над этим несколько лет. Когда у коллег и друзей Гектора возникла сама идея о том, что можно помочь Алисе, научить ее, как спасти мир - они превратились в круг единомышленников. Поверили, что смогут всё изменить, победить Эхо, избавить человечество от катастрофы и вечного ужаса, живущего в каждом из нас.
        Для этих людей воткнуть стекло в горло Долгоносика и выдернуть осколок в сторону было самым простым, самым логичным и оправданным поступком, который только можно себе представить. Они родились и выросли в мире большей жестокости, большей боли. В мире Эха. Эхо терзало их с детства, и в нем Долгоносик был абсолютным злом и врагом. Один из девяти всадников апокалипсиса, он раз за разом убивал каждого человека на Земле на протяжении десяти поколений. Так естественно было разработать план и хладнокровно тренироваться, чтобы убить его. Всё это настолько логично вытекало одно из другого, причинно-следственные связи прошлого и будушего переплелись так тесно за прошедшие три сотни лет, что их было невозможно расплести и исправить. Но можно обрезать осколком стекла.
        - Если он не споткнется, то попытается ударить тебя ногой, делай вот так… А если потянется схватить рукой, то вот так…. А если…
        Голограмма четко и ясно показывала, как может быть и как нужно делать. Быстрые сцены сменяли друг друга, каждая повторялась по два раза.
        - Ты думаешь, что у тебя не получится, - с пониманием сказал Гектор. - Получится, Алиса. Это трудно только из-за барьеров в голове. В самих действиях нет ничего сложного. Одной рукой делаешь так, как будто взяла ручку двери и рывком открываешь на себя. Другую руку ставишь так, будто держишь в ней мороженное. И так с любым вариантом, два-три точных движения, каждое из них простое. Его просто нужно сделать вовремя, и всё.
        Алиса молчала.
        - У тебя получится, потому что я три с лишним года тренировался в симуляции с лучшими инструкторами по ближнему бою, тренировался в самых разных вариациях развития событий. Знаешь зачем?
        Алиса помотала головой, она не могла говорить.
        - Потому что мы знали, что твой разум будет в ментастазе с моим. Сейчас ты нырнешь глубже, постарайся почувствовать моё тело как свое. Не думай, просто сделай, у нас мало времени и на кону так много… - голос Гектора впервые дрогнул.
        Лица его жены, сына и дочер стояли перед глазами, Алиса видела их и чувствовала пылающую любовь и тупую, многолетнюю боль.
        - Когда ты нырнёшь, образуется прямая нейро-мускульная связь, и вся моя мышечная память будет в твоем распоряжении, через новознание перейдет к тебе. Ты получишь опыт трех лет тренировок в ситуации, максимально приближенной к твоей. Нужно только нырнуть.
        - Они нашли нас! - воскликнул кто-то по громкой связи.
        У Гектора в зрачках были микро-мониторы, на них замелькал инфопоток с десяток камер наблюдения, со множества сканеров и радаров. Его тренированный и аугментированный разум обрабатывал всё сразу, Алиса увидела общую картограмму: заброшенный военно-промышленный комплекс времён Падения, эпохи смуты и постоянных войн. Мятежники создали базу на нижних уровнях, шесть лет потихоньку выстраивали слои защиты, и сейчас на это место со всех сторон рушились мигающие красные треугольники, сходящиеся в одну точку.
        Люди в темноте задвигались, часть метнулась к выходу из зала, к коридорам и лестницам, ведущим наверх. Они хватали оружие из ниш в стенах и вставали в давно отрепетированных местах, прячась за приземистыми колоннами.
        - Мы войдём в историю, как самые безумные учёные, - донеслись до Алисы слова какого-то из мужчин.
        - Не войдём, - резко фыркнул кто-то постарше.
        - Мы уничтожаем её, - с горечью сказала одна из женщин.
        - Нет, творим, - уверенно ответила вторая.
        - Входящие! Держитесь! - крикнула громкая связь.
        Сверху рухнули титанические удары, они глухо пророкотали сквозь сотни метров земли и камня, мощь взрывов уходила в буферные зоны, но подземелье всё равно сотрясалось сверху-донизу. Ракеты одна за другой врезались в броню старого убежища, пыль и пепел хлопьями срывались и падали с потолка.
        - Защита не выдержала… они обрушили на нас ВСЁ, - сквозь ужас в голосе говорившего послышалось восхищение.
        - Алиса! - воскликнул Гектор. - Сосредоточься! Ты понимаешь, что на кону?!
        Тёмное эхо билось здесь, совсем рядом.
        - Да.
        - Ты должна взять себя в руки и защитить всех людей. Ты готова?
        Фродо и Люк, Гарри и Бастиан тоже были не готовы.
        - Да, - ответила Алиса.
        - Обманка не сработала! Они уже здесь! - заорали по громкой связи. - Дроны и эхоборцы!
        Динамик надорвался хором криков, стрекотом выстрелов, хаосом взрывов, захрипел и стих.
        «ГДЕ ТЫ?» раздалось у Алисы в голове. Все вокруг охнули, это было доминирующее вторжение в разум, штурмовой удар. Но Алиса не почувствовала боли, потому что вся она пришлась на Гектора, ведь мыслительные затраты их единения переносились на него. Гектор упал на колени и схватился за голову, застонал.
        - Церебралы! - крикнула женщина из темноты. - Даже сквозь гасящее поле!
        Агрегаты вокруг гудели сильнее, прерывисто, неровно.
        - Не бойся их, - проскрипел Гектор. - Все параллекты в мире лишь тень тебя, лишь эхо твоей силы, им с тобой не совладать. Ты спасёшься, Алиса.
        Он говорил так убежденно, что она наконец поверила.
        - Ты спасёшь всех, кто живет в двадцать первом веке. И всех остальных.
        «ГДЕ ТЫ, ДЕВОЧКА. ОСТАНОВИСЬ».
        - Ныряй, - с трудом вымолвил учёный, он задыхался. - Ныряй так глубоко, как только сможешь. Забудь на секунду, что ты не я, стань мной.
        Алиса закрыла глаза.
        Они висели друг напротив друга в сумраке его разума, и Гектор протягивал руку, где вибрировало, пело воспоминание, абсолютно счастливое и неимоверно горькое. Оно манящим сгустком света жило и дышало на ладони, Алиса потянулась, коснулась его, и свет заполнил сознание целиком. Она провалилась в нечто бездонное - чужую жизнь, и потеряла себя, забыла, кто она, где и что происходит, зачем всё это. Забыла, что нужно бояться и страдать, а сознавала лишь, что нужно радоваться и любить.
        Гектор сжимал в объятиях жену и сына с дочкой, смысл своей жизни, таких маленьких и таких доверчивых, тёплых. Ему было бесконечно хорошо с ними; они всегда будут вместе, всегда будут опорой и радостью друг для друга. Теперь он знал, что сумеет защитить их от Эха и других опасностей жестокого мира. Гектор знал, ради чего делает то, что делает, он приносил жертву ради высшей цели, и уже не сомневался. Когда отец встал, дети заплакали, потянулись к нему, понимая, что он уходит. Жена сидела, бессильная от горя, и смотрела, как затравленный зверь, она не могла его простить. Гектор вырвался из рук детей и оттолкнул их. У самой двери он повернулся и нажал на свою руку в трёх местах: три нервных узла, триединство боли, священный знак параллектов чёрного эха, дань памяти всем, кого мы потеряли, кто поддался мукам или был убит. Гектор уходил, чтобы никто никогда больше не сделал этого жеста. Чтобы люди забыли и никогда не узнали о нём.
        Алиса выплыла из глубины и судорожно пыталась отдышаться.
        Бой шёл на подступах к залу - искорёженный дымящийся дрон влетел из коридора и рухнул, развалившись на оплавленные куски. Удар импульс-оружия отбросил одного из защитников, с пробитым и гаснущим энергощитом в руках. Его искалеченное тело ударилось о старую каменную стену и нелепо скатилось на пол.
        Ослепительная вспышка, внутрь влетели гранаты, но из техно-узлов в сводах выросли силовые сферы, и взрывы грохнули, не произведя эффекта. Несколько боевых дронов летучими тенями метнулись поверху, под сводчатым потолком, из стен выдвинулись туррели и обрушили на них град деформирующих снарядов. Десяток быстрых черных фигур вкатились в зал и открыли огонь, ответные гранаты защитников отскочили на них же, тела падали, пробитые и прожженные, взрывы разметали всех в стороны.
        Гектор упал на пол, задыхаясь от боли - десятки государственных церебралов, элита Ментального Легиона сомкнули разумы в боевом единении и били по ренегату изо всех сил. А половина подавителей уже перестали гудеть и замолчали, выведенные из строя.
        «ГДЕ ТЫ. АЛИСА. ОСТАНОВИСЬ И УМРИ». сотрясающе приказал голос. «НЕ СОПРОТИВЛЯЙСЯ. ТЫ ДОЛЖНА УМЕРЕТЬ. ТЫ ХОЧЕШЬ ЭТОГО. ЭТО ОСВОБОЖДЕНИЕ. ЭТО РАДОСТЬ. ОСТАНОВИСЬ. НЕ СОПРОТИВЛЯЙСЯ».
        Девочка увидела эхоборца, спецназовца в черном с импульсным орудием в руках, он был дважды смертельно ранен, но экзоскелет ещё держал его на ногах. Разбитая бронемаска слетела, открылось окровавленное лицо. Он заметил скрюченную фигуру на полу, накрытую градом обломков. Эхоборец мог выстрелить, но не выстрелил, а шагнул вперед и нагнулся, поднял Гектору подбородок, вглядываясь Алисе в глаза. Это был молодой мужчина лет двадцати семи, наверное, красивый, очень подтянутый и статный, идеально натренированный и безжалостный к врагам, но главное, стойкий. Эхоборцы умели выдерживать первые признаки Эха и не отключаться сразу. Этого звали… Анджей, и он отчаянным усилием воли и предельным навыком самоконтроля мог сдерживать беспамятство на протяжении сорока трех секунд. Рекорд корпуса.
        Анджей боролся с теми, кого Эхо сломало и превратило в мстительных тварей, и на этой службе спас жизни десятков тысяч человек. Корпус гордился таким солдатом, а солдат гордился государством, которое позволило ему стоять на страже закона и порядка, защищать человечество от зла. Ради этого он и сражался сегодня.
        - Не слушай их, Алиса! - хрипло воскликнул умирающий Анджей, кровь клокотала в его горле и пузырилась на губах. - Они пораженцы! Предатели и враги!..
        - Алиса, - прошептал Гектор, - спаси человечество, прошу тебя… Люди не должны так жить…
        «ОСТАНОВИСЬ. НЕ СОПРОТИВЛЯЙСЯ. УМ…»
        Гектор нажал на три точки на своём запястье, прощай, триединство боли - и взорвался. В будущем не осталось разума, за который Алиса могла цепляться, и она моментально очнулась в двадцать седьмом октября две тысячи двадцатого года.
        Прежде чем она успела подумать, мышечная память рванула её влево-вниз. Удары посыпались со всех сторон, некоторые достигли цели, но Алисе было совсем не больно, ведь это было ничто в сравнении с болью, которую пережило человечество. С той болью, которую люди из двадцать четвертого века, не раздумывая, причиняли друг другу, чтобы спасти Алису или убить ее.
        Она вырвалась из круга между Шиловой и Долгоносиком, сзади кто-то упал, Алиса в два прыжка достигла чулана, схватила идеальный осколок, идущий от гладкого горлышка банки и развернулась, чтобы встретить врага и выполнить то, что обещала, то, что должна.
        В дверях возникла Лара и с львиной яростью рванулась вперёд.
        Глава IV
        Святая Алисия
        - Не трогай меня, ты чё, больная? - возмутилась светловолосая девочка, но в голосе была не злость, а веселье. Чего эта малявка себе позволяет, р-р-р! Лара и сама из младшаков, но ещё какая бойкая для семи лет.
        - Плосто погладить хотела, - прошептала встрепанная черноволосая малышка, робко показывая на Ларины волосы. - Мозьно?
        - Еще чего, каждая блохастая лахудра будет мне волосы трогать, - гордо сказала Лара, в десятый раз невесомо проводя кончиками пальцев по красиво уложенным локонам, на которые с восхищением и завистью смотрели остальные девчонки в комнате. - Скоро меня тут вообще не будет!
        Молодая пара забирала Лару на выходные, и красавица не сомневалась, что будущие родители упадут к её ногам, будут делать все, что она потребует. Особенно теперь, когда её сводили к парикмахеру, одели в новое платье, и она сияла как ангел, благоухала, как цветок.
        - Ну вот, - развела руками смешная малышка. - Тебя забелут, и узе не поглазу.
        Несколько девчонок рассмеялись на это, а крупная некрасивая Вика, которая недолюбливала Лару, буркнула с верхней койки:
        - Дай ребенку погладить, уж не растрепет, королева нашлась!
        - Викуся, выкуси! - показала грубый жест будущая львица. - А ты, заморыш, иди лучше поешь чего-нибудь. Вон, Гуля хлеб натащила и в подушку спрятала, можешь брать, Гуляша все равно жирная.
        Она хамила, но по-настоящему не имела этого ввиду, просто привычный тон со всеми, кто слабее. Малышка чувствовала, что на самом деле Ларе приятно восхищение.
        - Так вкусно пахнет, - восхитилась Алиса, подступив поближе и вдохнув аромат, исходящий от Лариных волос. - Ну хоть понюхать мозьно?
        - Понюхай, - захихикала Лара. - Всё равно от тебя не отделаешься!
        Когда красавицу привезли обратно, у нее были красные глаза и дрожащие губы. Лара поняла, что эти люди не станут её родителями, и поняла, что она сама тому виной. Отличница учёбы в интернатской школе жизни - она умело притворялась хорошей, но настоящая Лара прорывалась сквозь притворную в нежданных выплесках неконтролируемого темперамента. Она вела себя то приторно-послушно, то отвратительно и враждебно, как загнанный зверёк. Лара не хотела быть такой, но она была такой и по-другому не могла. Молодая пара осталась в шоке от встречи.
        На подгибающихся ногах израненная маленькая львица вернулась в ненавистную комнату, на опостылевшую кровать, к нелюбимым подругам, к нежеланной жизни. Уткнулась лицом в стену, молча перенесла издевки и насмешки, не реагировала на тычки. Ночью кто-то измазал ей волосы пастой, и спутанные, слипшиеся в уродливые комья пришлось коротко и неровно обрезать. Лара смотрела в зеркало на свою клочковатую шевелюру, и шептала: «Ты уродина, ты никому не нужна».
        Её освободили от уроков, и пока подруг не было в комнате, Лара хотела наконец дать себе послабление и по-настоящему зарыдать… Но эта новенькая, её только перевели из ясельной группы! Ей было всего четыре года, конечно, она не ходила на уроки - и оказалась здесь, стала свидетельницей Лариной слабости, Лариной мольбы.
        - Ну почему они меня не полюбили, - срывающимся голосом шептала девочка, - ну почему? Почему даже не обняли ни разу… разве я не красивая?
        И когда незнакомая черноволосая девочка подошла к ней с таким правдивым сочувствием в глазах, робко протянула руку и погладила Лару с беспричинной любовью, что-то внутри нее словно закричало: «Меня можно любить!» Ручка этой малышки подарила Ларе обычные человеческие чувства, вроде бы доступные подавляющему большинству людей в мире, но на самом деле нет.
        Лара скалилась и рычала, потому что её никто не любил, и ей было неоткуда научиться любить в ответ. А Алису с пелёнок любила старая нянечка, без всякой причины, ну просто так вышло, что Иванна выбрала себе хоть одного ребёнка, к которому относилась тепло. Забота об одном ребенке хоть в какой-то мере оправдывала для Иванны то, как ей приходилось обращаться с другими. Без старой нянечки и ее ласки Алиса выросла бы таким же полупустым и разболтанным существом без ориентиров в сердце, как Лара. Но ей посчастливилось, и хотя бы один человек во вселенной заботился именно об Алисе, любил её с самого детства. Поэтому смешная малышка была доброй и тянулась к людям, поэтому она смогла научить Лару обниматься, подпускать к себе хоть кого-нибудь.
        И в Ларе ненадолго пробудились лучшие чувства, она ненадолго стала чистой, как настоящий цветок. Она сжимала Алису в объятиях, гладила и бормотала сквозь слезы. «Никому тебя в обиду не дам, слышишь? Никому. Ты моя дочка будешь, а я твоя мама. Хоть у тебя будет мама. Поняла?» И маленькая девочка с растрепанными черными волосами кивнула, глядя на старшую взглядом, полным обожания и благодарности. А потом обняла её так спокойно и тепло.
        - Не вздумай, - глухо сказала Алиса. - Я тебя убью.
        Голос у нее был другой, не такой, как всегда, Лара тут же поняла: что-то изменилось. Голос, поза, уверенность, с которой она двигалась. Опасение шевельнулось внутри хищницы.
        - Кабааан! - закричала она, и влюблённый пацан, не по возрасту здоровенный и не по возрасту глупый, втиснулся в дверной проем. Лара хищно оскалилась.
        - Ты хватай и тащи, а я поймаю руку со стеклом, - шепнула львица. - Не боись, двоим она ничего не сможет.
        Кабан послушно ринулся вперед, Лера метнулась сбоку. В Алисе помимо воли включилась мышечная память, она ушла в другую сторону, сделала подсечку, и Кабан с грохотом и воплем свалился на пол. Осколки вонзились в него повсюду, в тело и в лицо, неглубоко, но болезненно и страшно, испуганный рёв-визг потряс весь этаж. Алиса вскочила Кабану на спину, схватила львицу за волосы и натренированным движением дернула вниз. Когда не думаешь и не сомневаешься, когда движения рук и ног отточены тысячью повторений, это так просто. Шея открылась для удара, запрокинутое лицо Лары белело в полутьме, в широко раскрытых глазах только рождался страх.
        Будущее рванулось к Алисе, оплело ее, и она увидела, как Лара содрогается, держась за горло. Кровь толчками льётся сквозь пальцы, бессильные удержать жизнь, неудержимо растекается по холсту футболки, рисуя невозвратно-алые облака. Взгляд Лары полон непонимания, как это возможно? Она не верит, что может умереть, пытается что-то сказать, но лишь булькает и гаснет, замирает на полу под крики, визг и топот убегающих ног. И окровавленная черноволосая девочка с осколком в руках понимает, что выполнила предназначение и спасла мир. Но Лары в этом спасённом мире уже не будет, и Алиса не сможет ей ничего объяснить и рассказать.
        Это видение лишь на долю секунды задержало точный удар смертоносного стекла. Но как только Алиса осознала происходящее и ощутила малейшее сомнение - мышечная память Гектора ичезла, и девочка осталась наедине с враждебным миром, который надо спасти. Мучители толпились в дверях, Долгоносик ворвался в тесный чулан и тянулся к Алисе, Кабан орал и силился перевернуться, а Лара в панике изворачивалась, вырывалась. Она поверила, что Алиса убьет её, и отчаянно пыталась спастись. Оставалась крошечная секунда, чтобы сделать выбор.
        И это не был выбор между Ларой и миром - пережив то, что пережила, Алиса без малейших колебаний воткнула бы осколок в горло подруги, чтобы остановить армагеддон, происходящий по её же вине! Выбор был между Ларой и Алисой.
        Ведь существовал ещё один способ спасти мир.
        Гектору и его соратникам это не могло даже прийти в голову, потому что для них Девять Мучителей с самого детства были вселенское зло и извечные враги. Но для Алисы все девять были обычные дети, хоть она их ненавидела, но ведь знала, как облупленных, своих. А Лара… Лара для неё была гораздо больше, чем просто ещё одна стерва из интерната.
        Если бы у Алисы было время подумать и принять рациональное решение, она вряд ли бы поступила так, как поступила. Но в самый решающий момент у тебя никогда не остаётся времени - а остаётся только то, что в тебе заложено за всю предыдущую жизнь. Книги учили Алису доброте и милосердию, самопожертвованию и героизму. А главное, правде. И в момент истины её сердце не нашло ни единого настоящего повода, по которому из них двоих именно Лара должна умереть.
        Напротив, глухая уверенность в сердце сказала Алисе: это должна быть ты. Потому что твоё желание выжить породило Эхо. Потому что Лара глупая и ничего не понимает, а ты умная и должна отвечать за всех. Если бы Лара знала, что поставлено на карту, то конечно бы отступила; да каждый из этих злобных и мелочных детей сбежал бы отсюда, оглушённый правдой, если бы только мог узнать её. А ты знаешь правду, и в твоих силах изменить будущее. Поэтому это должна быть ты.
        Вес знания придавил Алисе руку, Кабан вывернулся у нее из-под ног, девочка неловко упала назад и ударилась спиной о старый чемодан, осколок выпал. На мновение ей привиделось, как алая краска течёт с холста наверх, картина смерти стиралась, не успев нарисоваться. Лара выскочила из чулана живая, дрожащая от страха.
        А разъярённый Мирон схватил Алису за волосы и выволок в коридор по стеклу.
        Они ждали. Распалённые и разъярённые, её избивали ногами и лицо, в живот, по спине - удары дезориентировали Алису, она не понимала, что происходит и с какой стороны защищаться, пыталась закрыть руками голову, кровь с разбитых бровей заливала глаза. Кто-то, хохоча и обзываясь, кидал в Алису пластинками и старыми ботинками из треснутого ящика. Этих ударов она даже не чувствовала, так слабы они были. Кто-то бил молча и с оттягом, кто-то побледнел и отошёл, кто-то выкрикнул: «Хватит! Хватит!»
        Алису рвали боль и страх, несправедливость плавила душу, их жестокость и равнодушие протыкали ее насквозь, она содрогалась, получая удар за ударом. Черное Эхо билось в венах и рвалось наружу - дотянуться до всех. Всё в Алисе кричало, но этот крик не привёл к концу света, ведь теперь она знала правду и больше не искала защиты. Её разум никого не позвал на помощь, не вошел в контакт ни с одним человеком на Земле и не обрушил терзавшие её страдания ни на кого из людей. Она не пыталась спастись.
        «Правда есть», горело в сердце Алисы, «Она есть для меня, а через меня - она есть и для всех».
        Удар пришелся в висок, и девочка, уже не понимавшая, кто она и что с ней, погрузилась в темноту.
        Тянулось рваное безвременье. Алиса медленно поднималась из глухой глубины на поверхность, туда, где есть цвета и звуки, запахи и тиканье часов. Ватная бездна не отпускала, вязко и бережливо держала, ведь стоило всплыть повыше, она начинала чувствовать боль, и демон страдания, дремавший внутри, начинал пульсировать и содрогаться. Несчастная пряталась от боли, куталась в покрывало забытья, ей не хотелось всплывать, оживать и просыпаться, она не понимала, зачем. Но чьи-то руки массировали её, мыли и обтирали, накрывали шерстяным одеялом, чтобы она чувствовала тепло.
        Почему люди пытаются спасти незнакомых людей? Почему существуют больницы, зачем туда привозят раненых и умирающих? Ведь можно пройти мимо. Почему одни равнодушно убивают, а другие стараются спасти? Лежащая в полумраке девочка, завёрнутая в лохмотья пульсирующей боли, не понимала этого. Кто-то кормил её бульоном и кашей, делал уколы и перевязки, измельчал таблетки и давал в ложке с сахаром и водой. Кто-то включал ей музыку, далекую и почти не слышную, но всё же целебную. Столько усилий, ради неё. Почему им не всё равно?..
        Росток жизни едва зеленел в девочке, она равнодушно смотрела, как он то расцветёт, то вновь съёжится, то снова расцветает. На задворках сознания шелестел дождь, он барабанил по стеклу, словно пытаясь что-то сказать, и она постепенно стала обращать на него внимание. Разглядывала, как капли текут по непредсказуемым линиям, сворачивая то в одну, то в другую сторону, текут друг от друга или друг за другом, будто невидимым единством связанные между собой… Как люди. Барабанящий и шелестящий дождь поливал росток жизни у девочки в груди, и та постепенно возвращалась.
        Она сидела перед зеркалом и смотрела на обритую голову, покрытую хирургическими швами и неровными тёмными пятнами. Ёжик отрастающих волос немного скрывал эту картину, но все равно на нее было страшно смотреть.
        - Алиса, - шепнула увечная. - Меня зовут Алиса, и я преодолела Эхо. Все живы, никто не принесен в жертву. Я… победила?
        В её голосе не было уверенности.
        Месяц спустя девочка смогла ходить, опираясь на палку, но хромота осталась с ней навсегда. Раны на теле Алисы постепенно заросли, но её разум так никогда и не оправился. Она сидела и смотрела в одну точку, словно глубокий старик, голова которого полна угасших воспоминаний, а в жилах больше нет желания и искры. Алиса чувствовала, что уже сделала главное в своей жизни, то, ради чего была рождена, и больше ей ничего не осталось, только бессмысленно доживать свой век.
        В конце зимы травмированную выписали из больницы и отправили в другой интернат. Там её прозвали Пугачиха, потому что от каждого звона или шороха она вздрагивала и вскрикивала, в панике озиралась и смешно ковыляла в угол, в её глазах было застывшее отчаяние и затравленный страх. Дети устраивали ей пугачки и ржали над тем, как она ковыляет, а однажды так напугали болезную, что она описалась прямо при всех и, дрожа, села на пол в лужу собственной мочи и завыла себе в ладони. Это было ужасно противно и смешно. Но больше противно, поэтому её перестали трогать.
        - Это упражнение поможет тебе отпустить травму и начать новую жизнь, - ласково говорили психологи.
        - Зачем? - тихо спрашивала Алиса, и ни один из ответов не показался ей правдивым и стоящим.
        - Тесты показали, что ты совершенно не ценишь свою личность, считаешь себя никем, но ведь это не так! Каждый человек ценен и в каждом есть что-то уникальное…
        Один раз она созналась психологу, которая понравилась ей больше других. Встречаясь с ней, больная даже перестала нервно грызть ногти и все время оглядываться, что было хорошим знаком.
        - Исторически я очень значительная личность. Я спасла мир от страшной катастрофы. Но это был мой пик, больше в жизни я ничего не сделаю, потому что способностей парал… парал… телепата у меня после травмы нет. Моя значимость, хоть и общечеловеческого масштаба, была одноразовая. А до ключевого момента и после него - я никому не нужна. Не подумайте, что это жалость или просьба о помощи. Просто такая судьба.
        - Можем поговорить о том, кого ты спасла, - дипломатично предложила психотерапевт, что-то помечая в пухлом блокноте, полном закладок и торчащих листочков, других пациентов, их отклонений, надежд и забот. - Выясним, как это связано с твоей самооценкой.
        Алиса посмотрела на молодую женщину. «Она живёт только потому, что я принесла себя в жертву». И отрицательно покачала головой.
        - Это такая игра, история, - засмеялась она, махнув рукой. - Я не всерьёз так думаю. Я же не сумасшедшая.
        Психологи ещё пару раз сменялись, а затем Алису перестали пытаться вылечить, и началась спокойная, тихая жизнь. Она устроилась работать библиотекарем в интернате для детей с расстройствами, и проводила жизнь в безмолвном чтении, часами сидя неподвижно и глядя в окно. Алиса растворилась в книгах, старых столах и стульях, стеллажах и полках, в стенах и потолке большой комнаты, и все приходящие в библиотеку научились воспринимать её как часть обстановки.
        Прошло шестнадцать лет.
        Психически, Алиса почти излечилась. Она всё ещё пугалась каждого резкого движения и звука, но научилась сдерживать себя и не дергать окружающих. Рассеянно улыбалась людям, а на претензии и грубость не отвечала, становясь словно деревянная. Она соображала и действовала не быстро, всегда заторможенная и неуверенная в себе и своих словах. Обкусанные ногти, нерасчёсанные волосы и бесформенная одежда прятали её от взглядов мужчин. Она хромала и мало двигалась, так что выросла в слегка оплывшую женщину с немного дряблой кожей. Она жила на крошечную зарплату и маленькое пособие в своей комнате, куда иногда приходил инспектор из надзорной организации, но никогда не оставался на ночь. Она писала стихи и фантазии о будущем и прошлом, о людях и равнодушии, о ласке и любви - и сжигала каждую тетрадку, как только та была завершена, потому что не хотела никаким образом обременять никого из людей.
        И разговаривала она преимущественно сама с собой.
        - Знаешь, первые годы я думала, что тогда победила, - вздыхала медленная женщина, сидя перед зеркалом и расчесывая волосы, по-прежнему черные, как смоль. - Ведь я предотвратила апокалипсис, избавила человечество от вечных мук. Не позволила людям стать ещё злее, чем они сейчас. И я сделала это без единой жертвы. Не знаю, что стало с Ларой или Долгоносиком, но я подарила им жизнь, дала им шанс.
        Женщина посмотрела в зеркало долгим, виноватым взглядом.
        - Я так первые годы думала, и даже гордилась собой. Но потом как-то вдруг поняла, что нет. Ведь меня после этого считай, что не стало.
        Голос её упал до шёпота, а в глазах заблестели слёзы.
        - Кому я принесла себя в жертву? Человечеству? Нет. Мир бы я и так спасла. А получилось, что я принесла себя в жертву Долгоносику, Ларе и Мирону. Сердце мне сказало, что так правильно… но сердце ошиблось. Они ничего не поняли, а только растоптали меня.
        Женщина утерла ладонью лицо.
        - Понимаешь, ведь это они были виноваты в апокалипсисе, а не я. Я не сделала вообще ни капли дурного, лишь спасла маленьких мальчиков от подлого надругательства. А они пришли убить меня из-за каких-то наказаний, которые можно было просто перетерпеть. И заодно со мной они бы так же равнодушно растоптали весь мир. При этом, самое идиотское, их бы потом уничтожили, стерли в порошок ужасным способом, понимаешь? Дебильные уродцы топчут все на своём пути, повергают мир в ужас, а сами гибнут в мучениях, - прошептала женщина, - вот вся их суть. Они не знают, как можно иначе, а я всех спасла, всех и каждого. И никто этого даже не понял. Нет, мне не надо славы и благодарности, вот честно, - всхлипнула она, - мне ничего не надо, даже сочувствия и любви. Одно надо было: чтобы эти ничтожные эгоисты хоть что-то поняли. Хоть в чем-то стали лучше! Надо было, чтобы моя жертва хоть как-то изменила мир к лучшему.
        Она прерывисто вздохнула, закрыв лицо руками, и просидела так минуту. Потом отняла руки и с трудом улыбнулась зеркалу.
        - А получилось, что я могла убить любого из них, не дать им ко мне притронуться, и так победить по-настоящему. И жить счастливо, совершать что-то хорошее со своим уникальным даром. И мир бы стал только лучше от этого. А я угробила себя, позволила им растерзать меня и сломать, превратить в безвольную тряпку ради того, чтобы поступить правильно. Святая Алисия! - в ее голосе было столько насмешки и боли. - Святая Алисия! Потому что я принесла эту жертву не ради них, а ради себя. Чтобы остаться верной себе. Чтобы продолжать верить в свои детские идеалы. Тем книгам, которые обожала, из них сложилась моя суть, как из кирпичиков. Я так любила книги и так верила в добро, что… не смогла поступить иначе.
        Женщина развела руками, в своей бесформенной одежде она была одновременно проникновенной и жалкой.
        - Так что не жалей меня, Алиса. Слышишь? Не жалей!
        - Не буду, родная, - ответила Алиса из зеркала.
        Ведь прежде, чем сделать окончательный выбор, она изо всей силы потянулась к разуму того единственного во вселенной человека, который мог сказать ей, правильно она поступит или нет. К самой себе из будущего, которое наступит, если она не убьёт Лару.
        И получила ответ.
        - Борись, Алиса, сражайся с ними, - сквозь слёзы просила Святая Алисия. - Ты должна показать им, что они не правы, понимаешь? Что жить нужно по-настоящему, а не как живут они. Обещай мне… Что будешь драться не только за человечество, но и за саму себя.
        - Обещаю.
        Запрокинутое лицо Лары белело в полутьме, беззащитная шея изгибалась под рукой, а в глазах горел страх. Впереди кричали другие, рвались сюда. Чёрное эхо билось в каждом из тех, кто пытался выместить свои страдания на Алисе. Девочка всем сердцем ненавидела их в ответ, и чувствовала, как чёрное эхо нарастает и в ней. Пытается поглотить её, вырваться наружу, заставить кричать и убивать.
        «Не знаю, что ты такое» подумала она. «Но тебя не будет».
        Алиса стиснула волосы Лары, на мгновение фиксируя её голову, и с размаху полоснула стеклянным лезвием по линии челюсти и щеки, точным и сильным ударом без тени сомнений. Острый осколок взрезал Лару, кровь брызнула с тонкой линии, львица завизжала, упала и выкатилась из чулана, истерично мыча сквозь алеющие ладони. Остальные в шоке отскочили, глядя, как Лара несется к лестнице с окровавленным лицом. Двое пытались ударить, Алиса одним росчерком резанула по двум летящим вперед кулакам и скользнула вбок.
        Пригнулась, уходя от хвата Долгоносика, и изо всех сил прошла осколком по внутренней поверхности его руки, наискось от локтя к подмышке. Остановилась, не доводя до артерии. Долгоносик сам напорол себя на стекло, от силы удара осколок сломался и застрял, а злоба в глазах любителя бить девочек сменилась на ужас и боль.
        «Спасибо, Гектор».
        - Аааа! - тонко, панически завизжал Долгоносик.
        - Бешеная! - испуганно и даже жалобно вскрикнул кто-то из убегавших.
        Алису поразило, насколько резко всё изменилось. Ещё минуту назад они были неодолимой и безнаказанной угрозой, а ей, беспомощной одиночке, оставалось лишь прятаться, бояться и терпеть: в такой реальности она жила. Но те, кто казались сильными и страшными - оказались трусливыми и жалкими. Мучители орали и отступали, а с лестницы слышались грубые мужские окрики, подвыпивший завхоз уже раздавал лещи и тумаки. Визг Кабана разбудил и разозлил его.
        Остался только Мирон, последний и самый опасный, он смотрел то на лестницу, то на Алису, с недетской угрозой в зверино сощуренных глазах. Беглянка понимала, почему он так ненавидит её. В их интернате старшие били младших, коллектив наказывал отбившихся и виноватых, сильные подставляли слабых. Таков был закон, в котором Мирон вырос, он нахлебался этого закона вместе с годами побоев и унижений, пока был младшаком и средняком. От старшаков Мирон получал и сейчас, но над большинством младших он наконец-то был сила и авторитет. Наступало его время царствовать и наслажаться законом - а эта малявка, эта возомнившая о себе тварь восстала против ЕГО уклада. Восстала дважды, а под конец так борзо и внезапно, что…
        - Ну давай, Мирошка, - Алиса утерла кровь с разбитых губ и вспомнила, как его называли старшаки. - Рискни тушкой.
        Мирон подался вперед, и вдруг на его широком лице со свернутым на бок носом проступило сомнение. Он всерьёз дрался уже два десятка раз, и чем опытнее становился в драке, тем лучше чувствовал палево. И вопреки всякой логике, в этой хилой, исцарапанной и побитой девочке, которая должна лепетать и дрожать, забиться под стол и жалобно плакать, Мирон внезапно почувствовал угрозу. Когда он двинулся, она сдвинулась вперед и немного вбок, встала так, как в уличной драке встают люди, годами не расстающиеся с ножом - и от этого нереального контраста Мирона прошиб холодный пот. У него был кастет в кармане джинсов, а под ремнем пряталась цепочка со свинцовой гирей, но их надо было ещё доставать.
        Алиса не дала ему времени на раздумья, она напала сама. Осколок сверкнул перед вытянувшимся лицом отшатнувшегося Мирона, ещё раз, снова, резанул по ладони, которой пришлось прикрыться, чтобы не попало в лицо. Он отмахнулся, но девчонка была уже с другой стороны, страх сжал Мирону горло, и он сбежал, скатился по лестнице, не мог даже выругаться и убегал молча, не понимая, что произошло. А Алиса дышала ровно и размеренно, как Гектора приучили инструкторы, и слушала испуганный топот его ног.
        Снизу из жилого корпуса раздался крик ужаса дежурной: окровавленные Лара и Долгоносик предстали перед ней во всей красе. Алиса знала, что в ближайший час её обвинят во всех смертных грехах.
        Но ещё она знала, что победила.
        2019 г
        Враг Богов
        Бран Бесцветный
        История первая: Звенящий мост
        Бран то ли нёсся вниз по заснеженному склону, то ли летел, едва касаясь его. Сильные руки сжимали рулевую перекладину, спина упиралась в высокое кресло, он был пристёгнут к меховому седлу ледянки, а унты крепились прямо в стремена. Но даже так, закреплённый со всех сторон, он чувствовал дрожь напряжения в каждой деревянной и металлической детали, как в собственном теле. Мощные струи ветра наполняли матерчатые крылья ветрянки и толкали вперёд, будто стараясь повалить. Казалось, ещё немного, один сильный порыв, одна кочка - и снежный кораблик опрокинется и покатится вниз, разлетаясь на ходу. Но деревянная птица с белыми крыльями была крепче, чем кажется. Окружённая пружинистым слоем ветра, она уверенно несла Брана вниз.
        Воистину, работа мастеров. Горные утлы, кочующие вокруг Ледяного моря, знали снег, лёд и ветер как никто другой - не зря их звали «ольдичалые» и «ездоки лавин». Иссиня-белые тела утлов чувствовали холод, но не боялись его. Ольдичалые знали, как смастерить настоящую белокрылку. Каждой ледянке давали собственное имя, к ним относились, как к живым, никто из утлов не отдал бы снежную птицу чужаку… Но Бран Бесцветный умел добиваться своего. Он уже владел одной снежной птицей, из плоти и крови. Теперь к ней добавилась вторая: из дерева, металла - и вихря, пойманного в магический плен. Ледянка с женским именем Хейла-хей-ол.
        Они спускались посередине заснеженной гряды, дивясь величественной красоте. Не зря эту гору звали Блистающая Дева, её снежный наряд блистал в лучах восходящего солнца.
        Два склона, справа и слева от Брана, разительно отличались. Левую сторону заливали лучи солнца, снег отливал розовым. А с правой стороны ещё прятались остатки ночной тени, там густела синева. Правый склон был пологий и весь покрыт густым еловым лесом. А слева елей было немного, склон опускался круче, и за ним открывалось огромное пространство… полностью, до самого горизонта заполненное морем белых облаков.
        Когда ты забрался достаточно высоко в горы, облака уже не плывут надменно над головой, а покорно плещутся у твоих ног. Бран нёсся по белому подолу Блистающей девы, а впереди виднелись новые горы. Здесь вообще повсюду были заснеженные пики и хребты, это место не просто так звалось Белогорьем.
        Хотя пройди еще с десяток миль к северу - и горы оборвутся. Взгляду откроется гладкая, как наковальня, чёрная равнина, мёртвые земли, устланные вулканическим песком. А за равниной, посверкивая в туманной дали, раунодушно плещется Ледяное море, в котором не бывает штормов. Оно такое же пустое и мертвенное, как черные пески на десятки миль вокруг. Суровые, неприветливые края, где не все способны выжить.
        Туда и двигался Бран.
        С небес донёсся легкий птичий клёкот. Никто, кроме Брана, его не услышал - а Бран узнал бы этот оклик, даже прозвучи он за полмира от него. С этой птицей они были связаны узами крепче братских.
        Не мешкая, человек потянул рулевую перекладину на себя и одновременно вбок, вжал ногами педали по обе стороны от седла - и ледянка изящно ушла вбок, сбрасывая скорость. Шлейф искрящегося снега взметнулся в воздух, на склоне появился идеально гладкий веерный след. Ветер в крыльях Хейлы послушно утих, а крылья опустились, ледянка прокатилась еще шагов десять и замерла. Бран тут же опустил глухое забрало шлема, без единого отверстия и просвета, и оказался в полной темноте и тишине.
        - Что случилось, Хан?
        Снежнокрыл парил над горами в двух милях отсюда, но услышал голос хозяина, будто они были рядом. Разум птицы потянулся к нему, и темнота распахнулась ошеломляющим видом. Хан парил над изломанными скалами, где не ступала нога человека, а Бран смотрел его глазами. Сверху всё выглядит по-другому, но благодаря своей птице, Бран давно привык взирать на мир сверху. Он пытался понять, зачем Хан привлёк его внимание?
        Пустые заснеженные красоты, леса, замерзший водопад. Вроде бы ничего… но Хан завершил свой вираж, и Бран увидел крошечный тёмный силуэт, летящий вдалеке. Ещё одна птица в небе, что такого? Но острота зрения Хана намного превосходила человеческую, поэтому они разглядели, что это дымный сокол. А дымные соколы не водятся на севере, это дети южных степей. Рыскать здесь, в Нордхейме, он может только если защищён от холода амулетом. А раз так, наверняка это связанный зверь, такой же, как Хан. У него есть хозяин.
        И в этом тоже не было бы ничего особенного, подумаешь, магическая птица-компаньон. Вот только Бран знал, что дымных соколов чаще всего используют шкуроеды, мародёры черных песков. О, эти научились выживать в пустынных и неприветливых землях вокруг Ледяного моря, где всегда не хватает еды и ресурсов. Они едят своих пленников и врагов, и делают одежды из их шкур. Бран ощутил отвращение и гнев. Кого высматривает мародёрская птица? Где его жертва?
        Хан заложил новый вираж, поднимаясь выше, держась с солнечной стороны. Несколько минут они с Браном неслись в залитом солнцем небе, невидимые для сокола и его хозяина. Наконец поиск принёс результат: маленькая золотисто-красная точка пересекала склон неблизкой горы.
        Неужто самоходная повозка? Хан присмотрелся. У снежнокрыла были необыкновенные трехслойные глаза: с тремя зрачками, большим, средним и малым, они работали, как линзы телескопа. Зрачки наползли один на другой, точка приблизилась… В самом деле, самоходка! Осколок цивилизации в пустошах дикого севера. Колёса подняты и вдвинуты в борта, разумеется, на колёсах в снегах не проедешь. Обитая алым бархатом с золотым росшивом, роскошная лодочка с ледянистым дном вольготно катилась по снегу - вперёд к Сиротской пропасти и Звенящему мосту.
        Хозяин богатой повозки вряд ли знал, что за ним следит дымный сокол. Скорее всего, беспечный ездок и подумать не мог, что мародёры затаились у моста и ждут, когда он пожалует в их сети. Будущий обед шкуроедов знай себе катился по склону, любуясь красивыми видами, и баловал себя вином с алой сахарной ягодой. Или с халвой. Бран бы усмехнулся, представив эту картину, но на шутки не было времени.
        - Лети следом, Хан! - приказал он. - Будь сверху и с солнечной стороны, не дай соколу себя заметить. Но главное, не упускай из виду лодку.
        Снежнокрыл рванул выше и быстрее, ещё секунду Бран чувствовал его сильное, напружиненное ветром тело, затем их связь ослабла. Подняв шлем, человек вздохнул.
        «Хейла-хей-ол… Скользящая по самой кромке пропасти», подумал он. «Твой мастер дал тебе говорящее имя. Проверим, так ли ты быстра, как он уверял».
        Бран поднял крылья ветрянки, потянулся к основанию седла и нащупал там железную фигурку: птицу, по крыльям которой змеились молнии. Он с лязгом передвинул птицу в положение «вверх». Это снимало грозовой замок. Ветер в крыльях пробудился и превратился в гудящий вихрь, от которого веяло мощью. Белокрылка задрожала, в воздухе запахло грозой.
        - Ну давай, Хейла, - сказал Бран с предвкушением в голосе. Если честно, ему давно хотелось попробовать грозовую скорость, но раньше не было повода.
        Бледные молнии прошлись по крыльям и бортам Хейлы. Ветер в крыльях закрутился и взвыл. Белая птица сорвалась с места, вздымая искрящегося снега, и помчалась вперёд.
        ?
        Бархатная алая лодочка на пустынных просторах Белогорья выглядела, как яркий рубин на голой скатерти бедняцкого стола. А может, как капля крови на белом подоле высокородной невесты. Зависит от того, кому в голову пришла метафора. Впрочем, диким шкуроедам оба сравнения были недоступны. Для них диковинная посудина была именно посудиной и обещала скорый обед. И диковинные вещи, которые можно привезти в одно из пропахших дымом и жиром кочевий и обменять на оружие и еду.
        Беспечный ездок не подозревал об этом. Его бархатная лодка подкатила к Сиротской пропасти с подвесным мостом и остановилась, небрежно ткнувшись носом в ледяной торос. Переехать на ту сторону она никак не могла. И даже не потому, что трясущаяся дощатая змейка с веревочными перилами подходила только для смелых духом, акробатов-самоубийц и невозмутимых горных коз. А скорее потому, что лодка была вдвое шире моста. Так что владелец повозки оказался в тупике.
        Мародёры с обеих сторон пропасти, слившись с сугробами, не двигались, выжидая удобного момента. Нужно сперва рассмотреть, кто и что там. Не на каждую жертву можно напасть: вдруг перед ними высокий маг, который способен одним заклинанием выжечь половину отряда?
        Расшитая золотыми узорами дверь откинулась наверх. Оттуда взметнулось тонкое облачко тёплого пара, в котором показалась кудрявая огненно-рыжая голова.
        - Апчхи! - с чувством воскликнул юноша в красном бархатном камзоле явно в тон лодке. То есть, в одеянии кучера. - Ну и холодрыга!
        И исчез обратно в повозку. Оттуда послышались кряхтение, звон посуды, какой-то треск, и сдавленные проклятия на рунском, древнем языке истинно образованных и культурных людей. Затем из открытой двери со щелчком развернулась позолоченная лесенка, украшенная резьбой из зайцев, оленей, волков и даже охотничьих борзых, танцующих рука-об-руку в цветущем лесу. Если приглядеться, можно было заметить, что они танцуют на проросших корнями луках, топорах и покрытых мохом человеческих черепах. Но это не бросалось в глаза. Видно, мастер, создавший лодочку, любил животных и не жаловал охоту. И по этой пацифистической лесенке, смакуя каждый шаг, спустился растрёпанный парень, укутанный в женскую соболиную шубу.
        Роскошная шуба никак не могла принадлежать кучеру, к тому же была ему на восемь размеров велика. Она волочилась позади четырьмя пушистыми, хоть и уже несколько подпорченными соболиными хвостами, цепляясь за всё подряд. Но парень не обращал внимания на такие мелочи. Стильный с головы до ног, от королевского воротника, торчащего выше ушей, до ремня с золотой пряжкой и женских же унт, отделанных мехом ондатры, блестящий молодой человек снизошел из уютной безопасности самоходной повозки в непредсказуемые и суровые земли Белогорья. Он ступил на чистый, абсолютно нетронутый снег (мародёры умели устраивать засады и не оставлять следов).
        - Вот засада, - с досадой сказал парень, рассматривая узенький мост. - Не проехать.
        Он пинком сложил лесенку обратно вверх, сердито захлопнул дверь лодочки и воздел обе руки, явно собираясь призвать какую-то магию. Шуба распахнулась, Шкуроеды затаили дыхание. Радужные всполохи родились на кончиках пальцев молодого мага. Это было плохой признак! Никто не любит магию хаоса. Ну, кроме магов хаоса. Руки юноши нервно заскользили по борту лодочки, обходя кругом, а радужные отсветы впитывались в борта повозки, словно в губку. Губы шевелились, он что-то сосредоточенно перебирал в уме.
        - Тащить самому… дерево, металл, ткань… Atelai feravis, реморфация через три фактуры… рюкзак… бурдюк… шкура…
        Один шкуроед хотел было метнуть магу в спину гарпун на веревке, но едва он проявился в мешанине сугробов, один из собратьев схватил его под руку и угрожающе качнул головой. Нельзя ещё нападать. Надо сначала увидеть, на что способен чародей. Если его магия слишком сильна, лучше не связываться.
        - Шуба… шерсть… медведь… Ну какой медведь, жизнь недостаточно интересна, да, Янни? - насмешливо высказал парень самому себе. - Рысь… кошка… Бурундук!
        Глаза мага широко раскрылись, словно он узрел истину. Радужные отблески в руках всполыхнули, разгораясь многоцветным огнём. Стремительно обводя лодку по кругу и насыщая её радужной силой, он воззвал:
        - Atelai feravis khaos, atelai berom BURUNDUK.
        На лбу выступила испарина, шуба встопорщилась, по ней скользили едва заметные разноцветные отсветы. Парень с усилием отнял от бархатной обшивки руки, и сразу же, со странным чавкающе-грохочущим звуком лодочка стала стремительно меняться.
        Снежнокрыл кружил высоко-высоко, прячась в лучах солнца. Из его горла вырвался тихий клёкот, когда повозка стала терять форму, скручиваться и сжиматься, превращаясь во что-то иное.
        Бран слышал возглас птицы, но не мог отвлечься и посмотреть. Он с сумасшедшей скоростью нёсся по склону, огибая чернеющие выступы скал. Впереди зиял большой разлом, и едва Бран успел его заметить, как сразу стало невозможно успеть его обогнуть. За один вздох разлом приблизился и вырос вдвое. Бран видел выщербленные скалы на той стороне, о которые их с Хейлой размажет, если в следующую долю секунды он не найдёт, как вырулить.
        Бесцветный не мог объяснить, как именно его сердце и разум принимают решения в такие моменты. Но он всегда принимал их мгновенно, без колебаний. Бран не стал разворачивать белокорылку и резко тормозить - наоборот, отпустил ветер в крыльях на полную силу и помчался на одну из чёрных скал, выступающих впереди. Самая пологая, самая гладкая, их с Хейлой единственный шанс.
        Главное - выдержать руль. Перекладину мелко трясло, но руки Брана умели держать штурвал. Он сжал её так, что не отпустит до конца прыжка или до самой смерти. Мы вместе до конца, слышишь, Хейла-хей-ол? Деревянное и металлическое тело Хейлы стонало от напряжения. Выдержат ли крылья? Не сорвёт ли их взбесившийся ураган, который воет о свободе? Они внеслись на чёрную скалу, Бран задрал нос ледянки, она с воплем-скрежетом прошлась дном по заледеневшим наростам, едва присыпанным снегом - вверх, вверх - и взлетела, как с трамплина. Стало невероятно легко, как будто гигант швырнул тебя за горизонт, и ты летишь, как безумная комета, в полном восторге, но при этом в ужасе, ведь понимаешь, с какой силой упадёшь… Бран знал это ощущение из опыта. Да, его уже швырял гигант.
        Стало совсем тихо, только ветер судорожно шептал-бормотал в крыльях, и ватные комья набухли в ушах. Хейла совершила гигантский прыжок через разлом, Бесцветный успел подумать, что с ними станет, если она не долетит до того края. Но она долетела. Мощный круговорот ветра облегал белокрылку, она приземлилась словно на воздушную подушку, подпрыгнула, упала, подпрыгнула ещё раз - и, почти не замедляя хода, помчалась дальше.
        Сиротский провал был за следующим пиком.
        Мародёры с изумлением взирали на то, как самоходная лодка, подёргиваясь в чавкающих судорогах, стремительно уменьшаясь в размерах, превратилась сначала в плащ-палатку с металлическими спицами, потом в рюкзак, затем в комок бесформенной дышащей шкуры, внутри которой барахталось что-то живое, пытающееся вырваться. И, наконец, в бурундука.
        Мокрый от пота маг схватил ошалевшее животное за загривок и не без труда поднял в воздух. Бурундук неподвижно застыл в экзистенциальном ужасе.
        - Четыре фактуры… а он ещё и живой! - срывающимся голосом провозгласил рыжий маг. И, лихо запахнув шубу, понёс свою уже не совсем бархатную и не совсем лодку через пропасть по звенящему мосту.
        Звенящим мост назывался не просто так. От холода на веревках и досках намерзали сосульки, и стоило кому-нибудь вступить на скользкие промерзшие доски, мост начинал слегка раскачиваться. Сосульки принимались стукаться друг о друга и прозрачно звенеть, обламываясь и уносясь в бездонную пропасть. Псоглавые, охотники и воины северных земель, приводили сюда пленников и заставляли перебежать на другую сторону, а сами трясли мост. Наверное, один из сотни обречённых умудрялся пробежать по скользкой полосе, ходящей резкими волнами. Остальные с криками рушились вниз, и их падение сопровождал холодный льдистый звон. Так псоглавые приносили жертвы Китле, владычице горных бездн.
        Любому здравому человеку было страшно до колик переходить через звенящий мост. Рыжий вообще не обратил на это внимания. Одной рукой держась за леденелую веревку, шаркая унтами по скользким доскам над жадно распахнутой бездной, парень просто топал на ту сторону. Из всего происходящего его интересовал только бурундук.
        Самым простым и естественным со стороны шкуроедов было именно сейчас швырнуть магу в спину пару зазубренных гарпунов на веревках. Пробить лёгкое и ногу, подтащить извивающегося в агонии, кашляющего кровью беднягу к себе и придушить до полуобморока. Чтоб не умер прямо здесь: ведь при смерти мага его магия вырывается наружу в разрушительной терналии. Магов надо убивать или издалека, или умеючи, в спокойной обстановке. Так, чтобы терналия не причинила честным мародёрам вреда.
        Но шкуроеды пока не стали швырять свои гарпуны, по нескольким причинам. Им понравилась безрассудная смелость парня и огненная грива у него на голове. Их привела в восторг величественная Шуба. Но больше всего на свете не искушённым в развлечениях дикарям хотелось увидеть, как бурундук превращается обратно в самоходную лодку, набитую всяким скарбом.
        Убивать мага, пока он не вернул лодку на место, представлялось расточительством.
        Поэтому пока рыжий шёл по трясущемуся мосту, на той стороне позади него из сугробов возникали белые тени с оружием в руках. Они беззвучно сходились к пропасти, пресекая бедняге путь к бегству. А шкуроеды с другой стороны ещё ждали. Вот обратит бурундука обратно в лодку, мы его сетью и накроем, по голове пристукнем - и с добычей и обедом отправимся домой, к довольным супругам с детишками. Так рассуждала каждая мало-мальски соображающая мародёрская голова.
        Но капризной судьбе захотелось иначе.
        Как только рыжий сошёл с предательского и зыбкого моста на твёрдую землю, бурундук решил, что перенёс достаточно ужасов и страданий. Он яростно извернулся и куснул мага в руку, чего тот никак не ожидал. Юноша вскрикнул, зверёк свалился на землю, тонко застрекотал и стал панически удирать.
        Увидев, как лодка с добром убегает, шкуроеды рассудили, что пора знакомиться! Двое крайних сорвались в погоню за добычей, а остальные явили южному гостю свои приветливые лица. Рыжий ошалело озирался, осознав, что его окружает приветственная делегация северян, да и по ту сторону моста толпятся их угрюмые собраться.
        В руках у двоих были сети, еще четверо сжимали свои верные зазубренные гарпуны на веревках, остальные держали луки и пращи. Мародёр особо людоедского вида откровенно вытащил из ножен два больших разделочных ножа.
        - Ч-что? - не найдя ничего более вразумительного, спросил маг.
        - Лодка, - показывая в сторону, куда устрекотал бурундук, угрожающе произнёс шкуроед с ножами. - Колдуй лодку обратно.
        Говорил он, конечно, на своём наречии. Но рыжий внезапно ответил ему на практически чистом нордском языке. Немного с чудовищным акцентом, слегка с трудом подбирая слова, но всё-таки.
        - Этнограф! - гордо сказал он, выпячивая грудь. Нашарил под шубой и предъявил людоедам медальку с переливающейся магической печатью. - Этнографическая лицензия Руниверситета… действуя на всех землях Нордхейм! Дать дипломатный неприкосновенность!
        - Чего? - не понял головорез, с жадностью глядя то на переливающуюся штуку, то на её держателя.
        - Руниверситет! - юноша с гордостью повторил главное в своей речи.
        - Срусвертеп? - с недоверием переспросил шкуроед. С его точки зрения, странно было гордиться происхождением из такого срамного места. Но, может, он что-нибудь не так понял.
        - Моржовая мать учила: все южане извращенцы поганые, - заметил бородатый людоед. - Уж огнеликие точно.
        Даже такой беспечный человек, как рыжий маг хаоса, путешествующий в одиночку по диким окрестностям Ледяного моря и чуть-что норовящий превратить лодку в бурундука, почувствовал, что атмосфера складывается не вполне дружественная.
        - Друзья! - с воодушевлением сказал он. - Нет нужды кроволитие! Я принёс дары. Идём к вашему очагу, и разрежем хлеб мира? Я рассказать вам о своих путешествиях по северный лёд. И дать дары!
        - Ну пойдём! - шкуроед развёл ножами, поражённый настолько сознательной жертвой. - Ты у нас заговоришь. Всё расскажешь. Да.
        Он улыбнулся во все зубы и указал ножами, куда идти. Гарпуны гостеприимно наклонились магу в бока и спину, деликатно подсказывая правильный путь. И лишь один из шкуроедов издал напряжённый возглас, указывая куда-то вверх. В следующий миг мародёры по ту сторону моста истошно заорали, бросаясь врассыпную, но небо обрушилось на белые скалы, и Китла, владычица горной бездны, получила самую большую жертву за сотню лет.
        Юноша замер, расширенными глазами глядя, как большая белокрылая ледянка утлов рухнула на мародёров на той стороне, как хищная птица на меховую отару овец. Она упала на воздушную подушку из облегающего её вихря, но вихрь мгновенно сдулся, и ледянка с лязгом вдавилась в землю.
        При падении она смяла троих, ещё мгновение назад живых, а теперь вбитых в мёрзлые камни. Ещё один северянин был на краю, его ударило крылом в грудь, и он с немым криком канул в пропасть. Осталось два самых быстрых мародёра, которые успели откатиться и теперь вскакивали, пытаясь понять, что произошло и куда им бить.
        Шкуроеды на той стороне ощетинились оружием, двое уже натягивали луки и стреляли через пропасть, один со свистом раскручивал пращу. Никто, кроме головореза с двумя ножами, не следил за молодым магом, не принимал его в расчёт. Да в этом и не было никакой нужды, рыжий не собирался ни вредить шкуроедам, ни убегать. Он заворожённо смотрел, как за пеленой опавшего вихря обрисовалась фигура воина в стёганом доспехе, слишком лёгком для этих краёв. На нём был тёплый плащ из шкур, но воин уже скинул его. Он отбросил крепления, которыми был пристёгнут к покрытому мехом седлу, и соскочил вниз. В руке его был странный меч, который казался абсолютно бесцветным, глазу было странно смотреть на него.
        Свистнули две стрелы, метивших воину в грудь. Но за мгновение до удара в его пустой руке вырос полупрозрачный ледяной щит, стрелы впились в него, сквозь щит блеснули холодные синие глаза человека. В глазах была спокойная, выдержанная ненависть. Воин рассчётливо шагнул вперёд, и камень из пращи пролетел у него над головой.
        Двое вскочивших мародёров бросились на него с зазубренными гарпунами, напали слаженно, каждый со своей стороны, один бил снизу, второй сверху. Нельзя одновременно защититься от ударов сверху и снизу, с двух разных сторон! Но прежде, чем они успели ударить, воин уже шагнул к одному, закрылся ледяным щитом от второго, а первого встретил бесцветным клинком. Меч пронзил шкуроеду горло, воин прикрылся его телом от следующей атаки мародёра, а щитом от ещё двух стрел с другой стороны пропасти. Камень из пращи ударил его в спину, воин пошатнулся, но не издал ни звука.
        Гарпун врезался в ледяной щит и пробил его, по щиту разошлись трещины, но гарпун застрял. Воин тут же крутанулся, выворачивая мародёру руку, и отшвырнул щит вместе с гарпуном. Шкуроед выхватил нож, но слишком медленно, бесцветный клинок уже пробил ему грудь. Воин отбросил умирающего ударом ноги, освобождая меч, а в его свободной руке вырос новый ледяной щит, куда ударились две новых стрелы. Камень из пращи прилетел запоздало, и врезался в одно из лежащих на краю пропасти тел - воин уже входил на звенящий мост.
        Рыжий восхищённо ахнул, ведь всё увиденное, с момента, как белая птица рухнула с небес и до момента, как его удивительный заступник вступил на мост, заняло не больше четырёх секунд.
        Что же он делает? пронеслось в голове у мага, потому что мародёры подскочили к мосту и начали рубить канаты. Осколки льда, лихорадочные снопы искр и обречённый звон. Сейчас натянутый мост лопнет, и воин рухнет в пропасть. Но на его лице не дрогнуло ни мускула, он не побежал назад, пока ещё мог успеть. Воин шёл убийцам навстречу, с бесцветным клинком, окрашенным их кровью. Ледяной щит по-прежнему прикрывал его от стрел, но лучники прекратили стрелять, ожидая, что мост вот-вот обрушится. Все глядели на безумца, открыв рты.
        Левый и правый канаты лопнули одновременно, мост скрутила мгновенная судорога, он взвился вверх, как змея, и тут же стал падать вниз. Но воин не упал вместе с ним. Он шёл, не быстро и не медленно, сосредточенно, расчётливо, неотвратимо. Под каждым его шагом в воздухе наливался прозрачной синевой ледяной мост, который протянулся с того края пропасти уже до середины. Глаза воина ярко сверкали, как два осколка льда. Шкуроеды издали дружный злобный вой. Чужак двигался через пропасть, и мародёры не могли его остановить.
        Сверху пронеслась быстрая тень, раздался яростный птичий переклик, и окровавленный дымный сокол камнем упал в снег.
        В рядах дикарей родился ропот, пронёсся ещё не страх, но уже напряжённое сомнение. Отступить или нет? Их было семеро против одного. И ещё двое, кинувшихся за бурундуком, услышат звуки боя, скоро они вернутся, и северян станет девять.
        - Швырь! - клокочущим от злобы голосом скомандовал вожак шкуроедов. Рыжий с ужасом увидел, как сразу пятеро сорвали с поясов гляниные шары и торопливо чиркнули искровыми камнями по промасленным фитилям. От них повалил вонючий дым, запахло прогорклым салом, дикари метнули их: двое в воина, а трое в мост позади него. Все шары угодили куда нужно, из разившегося шара выплескивалась едкая тягучая жидкость, которую тут же охватывал огонь. Но если щит воина просто покрылся пятнами горючей жижи и огня, то три глинянки, упавших на ледяной мост, расползлись по нему и начали плавить лёд.
        Воин понял, что сейчас произойдёт. Он не мог успеть добежать вперёд, и не мог успеть домчаться назад. Через секунды проплавленная прозрачная полоса надломится, не выдержав его веса. Он остановился, прикрывшись щитом, и закрыл глаза.
        Юноша затаил дыхание. А мародеры закричали и стали кидать гарпуны, чтобы отвлечь чужака, чего бы он там не делал, или свалить его в пропасть. Рыжий маг понял, что время быть безобидным чудаковатым обедом подходит к концу. Он отступил назад, и в руках его родились радужные отсветы.
        Шкуроед с разделочными ножами был настороже, он тут же подскочил и ударил парня ножом в горло. Но нож встретила радужная рука, и ткнувшись в сияние, нож превратился в пёструю змею. Маг оттолкнул гадину, и та, разъярённая и испуганная сиянием хаоса, впилась в первое, что ей попалось - лицо мародёра. Крича, тот перерубил змею пополам, но сам уже чернел от яда и корчился в судорогах.
        Второй и третий шкуроеды набросились на юнца.
        Бран закрыл глаза и потянулся к Хану. Снежнокрыл уже пикировал вниз, он почувствовал опасность хозяину раньше, чем та произошла. Юный маг на той стороне пропасти наконец-то пришёл в себя и стал биться, как мужчина. Бран видел глазами Хана, что там происходит, но сейчас емку было совсем не до того. «Я стылый ветер ледяного моря. Я равнодушный ток холода. Я отзвук далекой бури». Вот что думал Бран.
        Он чувствовал, как чужая Сила, древняя зимняя мощь леденит его вены. Власть зимы была велика. Сумеет ли он с ней справиться? Или превратится в одного из Потерянных, которых ведёт шёпот стылого ветра? «Я снежный вихрь, что хлещет по беззащитной земле. Я холод, который был всегда и пребудет всегда».
        Мост треснул и Бран завис над пропастью на бесконечно-малый миг.
        - Я зима, - прошептал он. И превратился в снежный вихрь.
        Снежнокрыл спикировал с неба, влетел в беснующееся белое облако и пронёс его на своих крыльях через остаток пропасти, с пронзительным клёкотом сбросив в гущу врагов. Мародеров обдал порыв ледяного, колючего ветра, снег запорошил глаза. В стылом вихре родилась фигура воина в тёмном доспехе с бесцветным мечом, и эта фигура принесла им смерть.
        Рыжий маг успел окружить себя сферой хаоса, которая отразила два гарпуна. Первый гарпун превратился в лохматый початок джунгарской капусты, а другой - в причудливый перламутровый нарост, наверное, со дна Блуждающего моря. Он разбился вдребезги и раскатился сотней жемчужно блестящих осколков. Сфера магической энергии отразила удары, превратив из смертоносных в просто неприятные, но всё равно они больно отозвались в груди и отбросили юношу на снег. Но Шуба, хвала божественной мягкости и гущине, смягчила падение. Упав, рыжий увидел, как тёмная фигура кружится в толпе шкуроедов, сея ужас и смерть.
        Мародёры умели убивать. И хотя через две секунды их осталось всего четверо, двое прорвались через ледяной щит и меч. Нож укусил воина в ногу, топор разбил верх ледяного щита и впился ему в плечо. Воин дрогнул от этого удара, но устоял. И крикнул с холодной яростью странные слова:
        - Я лёд!
        Из его тела вырвались десятки острых ледяных шипов, пробивая руки, торсы и головы дикарям. Словно страшный ледяной дикобраз, воин замер. Раненый, кровоточащий, с пробитым в десятках мест собственным доспехом и одеждой. Но все окружавшие его враги были мертвы.
        Лишь на холмике метрах в двадцати стояли два мародёра, так и не добывшие бурундука. И с ужасом в глазах смотрели на то, как больше десятка их собратьев были перебиты за полминуты.
        Рыжий поднялся и направил сияющие руки на дикарей, нетерпеливо топнул ногой, и от его носка вверх по снегу потекли радужные разводы. Там, где они проходили, снег скукоживался, деформировался и плавился, сворачиваясь в причудливые и безумные узоры. Мародёры вздрогнули, увидев это, и синхронно сорвались с места, прочь отсюда.
        Но далеко они не ушли. Белая птица понеслась им вслед с резким криком, не сулящим пощады. И каждый из них напоролся на мощный ледяной шип, внезапно выросший из земли прямо навстречу бегущему - и пробивший его насквозь.
        Вокруг Сиротской пропасти наступила тишина. Немало шкуроедских детей остались сегодня сиротами. Владычица горных бездн была бы довольна такой жертвой, если б только она имела хоть какое-нибудь отношение к жестоким обычаям псоглавых и к этому месту вообще.
        Тяжелые ледяные шипы с гулким стуком опадали с тела воина, тела шкуроедов сползали на стылую землю. Он осел на снег, кажется, у него не осталось сил. Кровь сочилась из двух его ран, воин тяжело, но размеренно дышал, прикрыв глаза.
        Рыжий утер пот.
        - Янни, - жизнерадостно сказал он, помахав нежданному спасителю рукой, но пока не решаясь приблизиться. - Янни Гранд из Руниверситета. А ты кто?
        - Бран Бесцветный, - после паузы тяжело ответил воин, было видно, что ему нехорошо. Но он говорил на чистом андарском языке.
        - Ты тоже путешественник? Надень-ка шубу, - нашёлся Янни, всё-таки подходя. - В лечении я, сам понимаешь, не спец. Поэтому, чем могу…
        - Лечение мага хаоса опаснее, чем сами раны, - с трудом усмехнулся воин.
        - Ага. Вот жаль, моя повозка убежала. Там есть медикаменты. Нельзя же в энтнографическую экспедицию без медикаментов. Эти гады пытались догнать бурундука, но бурундук был в истерике, поэтому…
        Сверху послышалось хлопанье крыльев, над ними зависла роскошная бело-серая птица с хохолком. И окоченевший, оцарапанный, пребывающий в глубоком шоке бурундук шмякнулся прямо в руки изумлённого мага.
        - Держи свою повозку, - прохрипел Бран, который заледенил обе раны, но не думал, что это особо полезно для здоровья. - Давай уже реформируй её обратно. Мне бы прилечь.
        - ? ?
        Одинаковые
        ?
        Миссис О’Сана растила прекрасные цветы. Парк ее славился далеко за пределами Садов, а уж тут, по названию ясно, трудно удивить цветами хоть кого-нибудь.
        А миссис О’Cана, похоже, имела в этом деле не только врожденный, но полностью созревший и раскрывшийся талант. Цветы всех размеров, мастей и форм слушались ее, как дрессированные: по утрам встречали хозяйку шелестящим хором; днем тянулись к ней, тихими вздохами выпрашивая воды или ласки. А вечерами после заката благодарили и провожали пряной песней. К остальным своевольные растения относились с сомнением: путались под ногами, кололись острыми шипами, пускали пыльцу в глаза. В общем, буйство красок и форм подопечных О’Саны мог перебить лишь их пылкий и страстный нрав.
        Герда мечтала помогать О’Cане с ее буйными детьми. Но в моменты, когда соседка прилежно трудилась над бесконечно красочным, вьющимся, живым полотном, действия ее были настолько рассчитано-беспечны, столь интуитивно-точны, что всякое вмешательство казалось кощунством. Оставалось тихонько смотреть, не отрываясь, как она делает, и что - а позже пытаться повторить невозможное в своем скромном маленьком саду.
        Герда не расстраивалась, когда у нее получалось с цветами не так хорошо. У нее был свой талант.
        Раз в неделю она собирала с открытых небу, чернеющих стволами низких, приземистых Мануфактур выросшие полотна разноцветной ткани. И следующие семь дней вышивала на них нитками из коконов нитяных жуков, которые вылупились и улетели в странствие на далекий север.
        Платья и кофточки, жилеты и брюки, плащи и шапочки, а еще картины и узоры, рожденные ее рукой, с восторгом принимали соседи. А когда одет и обшит оказался последний обитатель Садов, Герда начала посылать подарки тем, кто жил дальше: на север, на юг, на запад, и на восток.
        Ответные подарки не заставляли себя ждать. Сэр Томаш Глас из Холмов прислал чайный набор, дутый из блестящего темно-зеленого стекла, с бледным чайником в виде нераскрывшегося лилейного бутона, ситечком и лимонно-желтыми ложками. Кузнец из низины лично доставил Герде новенькие ножи и другой домашний инструмент. Терби, кряхтя, принес огромный каменный комод, украшенный извилистыми прожилками и неровными узорами; в нем поселилась Кейр-тха, так что теперь все полки были усыпаны базальтовой крошкой. А кто-то совсем далекий, с Предгорий, с внушающим трепет именем Рхи’зъялинк-пиуль в ответ на вышитое двухметровое полотно восходящей над Садами зари, передал через посыльных странную Штуку. Сделанная из засохшего навоза вперемешку с сеном, песком, камнями и землей - по внешнему виду она походила на перевернутый термитник, а внутри, по приложенным уверениям, была пронизана пятью тысячами извилистых узких ходов, устланных полированным серебром. А где-то в центре у нее позвякивало сердце из горного хрусталя.
        Так это было или не так, проверять никто не решался. А только в час заката, когда на Штуку падал последний алеющий луч, извилистое серебро впитывало его и тянуло через все пять тысяч лазеек к центру. Если сказать после этого «Друг», то даже в самой кромешной темноте появлялся идущий изнутри переливчатый свет, мерцающий два или даже три часа. Герда решила пока не зажигать его каждой ночью, надеясь, что, если подождать с месяц, света в Штуке накопится достаточно, чтобы осветить как-нибудь все Сады целиком - вот это будет зрелище, так зрелище. Для каждого из живущих вокруг друзей.
        Были еще два вращающихся металлических шара от жителей Подгорья, они висели над каменной пластиной и не думали падать; вытянутая полированная стелла из речного песка; маленькая собачка Тутти с розовым бантиком, которая почти все время спала, и многое, многое другое. Подарки веселили Герду, по крайней мере, скрадывая скуку и одиночество, когда такие гостили в ее скромном жилье.
        Сейчас ей, правда, все-таки грустилось, даже тоскливилось. Поминутно взглядывая за окно, Герда вздыхала и сбивалась с ритма, останавливаясь, поправляя петельки, вытягивая нить, аккуратно выправляя малейшие неровности - чтобы снова продолжить вышивать.
        Сегодня все получалось не так, как надо; в расстроенных чувствах она распускала узор и начинала сначала, но рука сбивалась, нарушая гармонию, и все повторялось опять.
        Последний закатный луч вяло, неохотно сполз в желобок Штуки, но все же впитался в него, словно разбавленный малиновый сок. Близилась ночь. Строчка снова сбилась.
        После восьмого раза Герда сложила руки на коленях, и долго сидела в темноте, не думая ни о чем. Прошла пора, когда она ходила в гости к чете Кашмировых, живущих слева, в пятидесяти шагах, минуло вечернее время, когда соседи собирались за игрой в бридж. Ночь вступила в свои права. Звезды вызолотили темное поднебесье мерцающим узором, который Герда мечтала, и все никак не осмеливалась запечатлеть - наверное, потому что серебряно-хрустальные и блестко-золотые жуки были слишком редки, и нужной нити еще не накопилось. Сейчас все небо переливалось оттенками серебряного и золотистого цветов, меркнущих в бархатной темноте. Сегодня красивее, чем обычно.
        Но, взглянув на него, Герда почувствовала себя еще горше. Из-за оборванных, танцующих по ветру кружев выглянула красавица-Луна, ровным ликом волнуя мириады сердец. Ткачиха вздохнула, чувствуя влагу в глазах, прикрыла занавесью окно. Тутти перевернулась во сне, негромко тявкнула.
        Была половина двенадцатого. Время идти к О’Сане пить чай. Герда поднялась, как сомнамбула, и, отложив шитье в сторону, отправилась туда, прихватив гостинцы и накинув теплый платок.
        - Привет, детка, - ласково кивнула О’Cана. Она протянула среднюю левую руку к порогу и приняла от Герды печенье, испеченное еще в обед. Тремя другими верхними руками, состоящими из гибких сочленений, хозяйка сноровисто накрывала на стол, выставляя мисочки и горшочки, поправляя ложечки и чашечки, одергивая скатерть. Две маленькие, самых нижние руки, сложенные у сегментного живота, желтоватого в темных крапинах, неторопливо взбивали сливки в глиняной чаше пружинным стучком.
        - Здравствуй, Сана… Как твой день?
        - Присаживайся, - одной из рук гигантская богомолка без труда и без скрипа пододвинула к столу ореховую скамью, которую Герде было даже не приподнять.
        - Смотрите-ка, что за вид. - Фасеточные глаза блеснули внимательно за толстыми линзами граненых очков. - У меня-то все нормально. Розы опять цветут и ругаются с георгинами. Вот лучше рассказывай, как у тебя.
        Герда чувствовала сладостно-пряный, ошеломляющий запах роз, плывущий над садом и верандой. Такой аромат они источали примерно два раза в год; от него всегда щемило в груди, сердце билось неровно и часто.
        Она вздохнула, усаживаясь на скамейку, опуская плечи и голову, прячась в шерстяной платок. Длинные соломенные волосы рассыпались по плечам, укрыли глаза.
        - Да как-то… - она пожала плечами, неуверенно и беззащитно.
        Хозяйка встревожилась.
        - Ну здравствуйте, - сказала она, звякнув несколькими блюдцами и горшочками. - Что с тобой? Ответь толком?
        - Да как-то все… - с трудом поежилась Герда, не зная, как начать.
        О’Cана закончила со столом, уложила принесенные печенья в вазочку, уселась поудобнее в свое хозяйское кресло, возносясь к потолку, шесть рук сложив, словно шесть расходящихся от цветка лепестков. Жвальца ее, зелено-желтые, замерли внимательно, граненые глаза отражали тысячу скукожившихся, склоненных горестных Герд.
        - Тоскливо, - уверенно, за гостью ответила она.
        Герда кивнула, не в силах что-то еще сказать.
        Хозяйка негромко кашлянула, пошевелив выцветшими крыльями на спине, и раздумчиво двинув усиками длинной в метр.
        - Ну как же, - огорченно скрипнула она. - Еще недавно все было так мило. Так прелестно. Тебе подарили Тутти и навозный свет… Теперь ты тоскуешь. Я верно думаю, что ты хотела бы об этом поговорить?
        Герда снова вздохнула. И кивнула едва заметно, не поднимая глаз.
        Хозяйка аккуратно взялась за крошечную по сравнению с ней чашку, с протяжным всхлипом осушила за глоток. Нижние руки ее, тем временем, успели сделать два бутерброда со сливками и отправить меж подрагивающих, деликатно пощелкивающих жвал. Утолив таким образом голод чисто душевный, чтобы в беседе уже не отвлекаться, О’Cана взглянула на гостью еще раз.
        - Ты давно была у Джимболо? - спросила она.
        - Недавно, - ответила Герда, розовея, рукой теребя краешек платка. - Четыре дня назад. Но…
        - Сколько ему стукнуло? - О’Cана была мудрой старушкой.
        - Шестьдесят восемь.
        - О-о-о. Значит, теперь он окончательно стар, - кивнула О’Cана, почесывая усиками сочленение головы со спиной. Воцарилось молчание. Собственно, это и был вердикт.
        Герда вспомнила предпоследнюю встречу, месяц назад. Они лежали с Джимболо вдвоем, на веранде, в гамаке, который он так любил, и молчали, как обычно молчали после этого. Она уткнулась носом ему в плечо, и ощущала привычный запах густой шерсти, наросшей на морщинистую, толстую кожу. Подступившая старость чувствовалась в его запахи: к поту, впитавшемуся в шерсть и некоторой изначально присущей ей замшелости, сейчас примешивался глубинный вкус его большого, разгоряченного тела, идущий изнутри.
        - Ты устал? - наконец-то спросила она, когда дыхание Джимболо стало более-менее ровным.
        - Фышшшш… - глухо ответил он, не вынимая лица, засунутого в подмышку.
        - Ну прости, - огорчилась она, хоть и знала, что он расстроится. Ему все это давалось весьма тяжело. Да он и сам был ужасно тяжел, как три даже четыре Герды!..
        Но Джимболо так же, как и Герда, ждал этих встреч. Полных вздохов, возни и хрупкости. Так же, как и у Герды, у него не было других возможностей. Если не считать той странной женщины с копытами и рогами, которая иногда (и в основном, к нему в гости) ходила на двух ногах - то во всех Садах, да и далеко за их пределами, все живущие были слишком не похожи на них, двуногих, для подобных встреч. К Герде, правда, захаживал один маленький чешуйчатый, длиннохвостый сосед с вытянутой пастью и цепкими лапками, но он был слишком холодный и скользкий, а кроме того, чешуя оставляла царапины и синяки.
        Остальные были еще хуже.
        Вот у Сильды и Мавии спутников и спутниц было полно. Разноцветной компанией они с утра до вечера носились по округе, хлопая крыльями, и общались с себе подобными без особых проблем. Конечно, все они так же были разными, ибо в мире нет двух одинаковых - но не настолько; и для крылатых, одетых в перья, значение имел только размер. Крошечная Чиу-пиу, к примеру, зналась с четверкой поклонников, самый широкий из которых, вытянув крылья, был Герде с локоток.
        Или, например, Кашмировые - вообще-то, не слишком похожие друг на друга, они, тем не менее, были совершенно друг другу подходящи, а потому вовсе не разлучались. У Герды такого в жизни не было. Или?..
        Ну да, Тьяльви… Полузабытый Тьяльви, живущий сейчас где-то очень далеко.
        Он был похож на Герду больше всех: с такой же безволосо-голой кожей, такой же фигурой - ну, только целый. Из всех жителей Долины, которых Герда когда-либо видела, и более того, из всех живущих, которых когда-либо видела старая О’Сана, он походил на Герду почти идеально. Правда, вытянувшись на цыпочках, Тьяльви доставал взрослой Герде примерно до середины живота. И достоинства его были соразмерны с ее желаниями лишь много лет назад, когда они весело играли вдвоем у реки, и когда она совершенно не имела представления о своем теле и о его возможностях, воспринимая эти игры с обычной детской непосредственностью.
        Позже, уже начав общаться с Джимболо, Герда часто думала, что если бы остричь со своего спутника всю шерсть, выпрямить вечно сгорбленную фигуру, укоротить достающие до пола руки, на которые Джим опирался при ходьбе; если отучить его вылавливать из шерсти блох и закидывать в рот, а еще от постоянных фруктов, засоривших шкурками все его жилье, то ее спутник был бы точь-в-точь похож на Тьяльви.
        Это заставляло ее задаваться тем постоянным и мучительным вопросом, который задает себе любой: почему одни соседи похожи друг на друга, в то время как другие разительно различаются; и от чего зависит, как ты выглядишь и каков ты изнутри. Мысли эти изводили Герду довольно долго, пока в своем смятении она не натолкнулась на незыблемую мудрость воспитательницы.
        - Я тоже искала в молодости, - сказала О’Сана. - Все ищут, никуда от этого не деться. Каждый желает найти такого же, это слепой инстинкт. Любой из нас дозревает до состояния, когда чувствует постоянный Зов. Не важно, целый ты или половинная, если поддаться этому зову, придется идти путешествовать, отправляться в Поиски, чтоб отыскать кого-то, кто будет подходить для обоюдной связи. Да, любовь и даже просто привязанность спасают от одиночества… Но вопрос, которым надо задаваться, звучит по-другому: зачем мы, такие разные, ищем связи с одинаковым?
        Она помедлила, скрупулезно протирая коротким, намасленным мохнатым усиком маленький мешочек, выглядывающих из-под сочленения двух самых толстых и твердых пластин на ее животе.
        - Я так и не нашла ответа на этот вопрос, - сказала старушка, задумчиво поглаживая живот. Фасеты ее затуманились. - Но понятно, что у единения двух одинаковых есть высшая, неизвестная нам цель.
        - И что же это за цель? - хрипло спросила Герда, у которой в груди защемило от предчувствия чего-то истинного и безмерного.
        - Ну, - развела шестью руками О’Сана, сомкнув пробел в броне, - мы узнаем это лишь тогда, когда найдутся первые два одинаковых на свете… На моей памяти этого не случалось.
        Даже получив столь мудрый ответ, Герда не могла успокоиться, ибо так и не узнала, почему Сильда и Мавия похожи на своих щебечущих дружков, а, например, Дха-дхи-дху не похож ни на кого из живущих вокруг, и бесконечно одинок. Единственных в своем роде вообще было ощутимо больше, чем похожих, а потому иметь отношения, подобные связи Герды с Джимболо, считалось удачей. Но все же чувство одиночества с раннего детства ходило за Гердой по пятам, и сейчас вновь стало невыносимым.
        О’Сана, прожившая много, очень много лет, полинявшая последним хитином из сочно-зеленого в блекло-сероватый цвет, прошедшая по семи краям, последним из которых стала Долина и цветущие в ее центре Сады, лучше других понимала, каково сейчас Герде, единственный подходящий целый которой неизбежно постарел. Наблюдая за половинной, которая уже оплакала свой уходящий в прошлое союз, чуткая старушка неторопливо думала, как ей помочь.
        - Погоди-ка немного, - задумчиво и негромко прожужжала она, поворачиваясь в шерстяному пузатому шкафу, стоящему в этом доме от прошлой хозяйки: Пушистой, память о которой О’Сана трепетно хранила, потому что Пушистая была лучшей из ее подруг. - Где-то тут были древние писания с ответами на все вопросы… сейчас, я поищу…
        В шкафу действительно лежали шелестящие манускрипты с яркими картинками, хоть и поблекшими за бездну лет. Древние писания, содержащие мудрость, или просто предметы древнего обихода встречались повсюду, во всех краях. В большинстве своем они были ужасно хрупки, и осторожная О’Сана прибегала к их помощи крайне редко, чтобы они не рассыпались в пыль.
        Герда вытерла слезы, и с трепетом ожидала, уняв свою дрожь. О’Сана долго выискивала что-то в разрозненных глянцевых листках, перебирая их с величайшим прилежанием.
        - Жгучая страсть голливуда, тест на беременность, диета, как остаться в лучшей форме, - бормотала старушка, - бассейн в ванной, любовь на расстоянии, три совета домашней хозяйке, рецепты, стресс, потеря любимого… Ну. Вот.
        И надолго замолчала, спустив на нос толстые линзы очков.
        - Ну хорошо, дорогая, - наконец сказала она, отстраняя руку с заветным листочком и поднимая глаза, теперь полные воодушевлением. - Очевидно, на этот раз Джимболо совсем ничего не смог с тобой сделать. Он действительно уже стар… Ну и что ж? Ты знаешь это, теперь ты в этом уверена - так прими это, и посмотри вперед! Очередной период в твоей жизни теперь закончился. Он был хорош, потому что ничего не надо было искать, и потому что Джимболо весьма галантный целый, который был с тобой осторожен и добр. Но если наступает новое время, ты, вместо того, чтобы оглядываться на старое, и заново переживать утрату, смело иди своим путем, не сомневаясь в будущих победах и будучи уверенной в себе! Смотри впередсоптимизмом.
        - О! - услышав все это, воскликнула Герда с несчастным видом, позволив себе выразить переполняющие ее горе и боязнь. - Но, Сана! Это так сложно! Когда я вспоминаю, каково было сблизиться с Джимболо!.. - у нее не хватило слов. В памяти разом ожила сумятица картинок и состояний: все трудности, непонимания и разочарования, от неудобной скачущей походки или блох, до ужасной боли, которую поначалу он ей причинял. И еще хуже - его резкое гуканье и многочасовое молчание, его привычка вычесывать ей волосы ногтями, и сильно бить рукой по ягодицам…
        - Начинать все сначала! - почти простонала Герда. - Даже если случится чудо, и я встречу кого-то, кто будет подходить, он окажется совершенно новый, не такой, как Джимболо, Тьяльви или как Вирран… А после всех усилий, мы все равно останемся такими непохожими, такими разными. Никогда не будет правильно! - она опустила руки и внезапно заплакала, не в силах с собой совладать.
        О’Сана, встретившая такой отпор древней мудрости, не была удивлена. Глаза ее гроздяными огоньками улыбались из-за граненого стекла. Аккуратно сложив тонкие, рвущиеся листочки в пузатый нижний ящик, плавно задвинув его, хозяйка цветов протянула гибкую руку и погладила Герду по растрепанной голове, как делала с самого гердиного детства сотни раз.
        - О, моя милая, - ласково сказала она, незаметно отправив жвальцам пару наскоро состряпанных бутербродов, и запив кружкой полуоствышего чая, - сколько всего нам приходится перенести, чтобы добиться тени того счастья, которое было бы в идеальном мире…
        - Где никто, - всхлипнув, подхватила Герда, - не является одиноким… все живут в дружбе и спокойствии… и у каждого есть своя пара.
        - В детстве, - прикрыв глаза ресничками, пробормотала бабушка, - ты очень любила эту сказку.
        - В детстве! - мучительно воскликнула Герда, с трудом поднимая блестящие глаза. - Когда могла еще поверить! В то, что где-то в мире, пусть совсем далеко, есть кто-то, похожий на меня!..
        Рыдание стиснуло ей грудь, теплые слезы полились по щекам.
        В доме с камином, украшенном всевозможными цветами, благоухание которых выносилось и в залитый лунным светом сад, наступила долгая тишина.
        - А может, - прошептала Герда, лежащая на мягком подбрюшье О’Саны, - и не нужно всего этого?.. Ну что в этом такого?.. Встречаются половинная и целый, делят друг друга воедино, и счастливы - совсем ненадолго…
        - Раньше мне казалось, - грустно и очень тихо ответила старушка, разговаривая больше сама с собой, - это только насмешка над нами. Искаженное подобие чего-то бесценно-настоящего, что спрятано в невообразимой дали. Все на свете мечтают о том, чтобы найти таких же, но это невозможно, в мире нет двух одинаковых… Кто сделал это недостижимым для всех нас?
        В этот момент что-то отвлекло ее внимание. Какой-то далекий шорох, сбивчиво-спешащий звук.
        - Кто-то бежит сюда, - удивленно сказала О’Сана, прислушавшись, поведя треугольной головой. - Кто-то… Ах, это наш многоногий.
        Герда торопливо села, одернув платье и потерла глаза. Негоже было встречать гостя, пусть и нежданного, в неряшливом виде; в Долине это было не принято.
        Впрочем, и являться в чужой дом так поздно, тем более, без предупреждения, не принято было вдвойне.
        - Что-то случилось, - констатировала О’Сана, переставляя приборы на столе и наливая новые чашки, теперь и для гостя, хотя тот не очень любил чай.
        Тем временем неровный шуршащий бег многоногого стал слышен и Герде, уже отворившей входную дверь и вглядывающейся в белую дорожку, ведущую к калитке из-за холма. Наконец неожиданный гость появился на виду и, поспешно преодолев дорожку, громко постучался.
        - Входите! - звонко произнесла О’Сана, щелкая жвальцами.
        - Дха-дхи-дху! - поприветствовала его Герда, бывшая от природы нетерпеливой. - Что с тобой?
        Блестящая пупырчатая многоножка перелилась через заборчик, изгибаясь сегментами, и с шорохом опустилась на землю перед ней.
        - О-шшшш… - воскликнул он, - нефефояшно!
        Что значило: «Ох!.. Невероятно!»
        - Ну, проходите быстрее, чего же вы? - радушно осведомилась хозяйка, распрямляя шестиметровые спинные усы, и доставая из погреба запечатанный кувшин с мутной соленой водой, полной снующих жировичков.
        - У-шшшш… - Дха-Дха-Дху перетек к столу, устроился на вертящемся круглом стуле, верхней частью тела оплел горлышко, сорвал печать, в несколько всхлипывающих вдохов опустошив кувшин до половины, и лишь затем смог успокоиться, чтобы сказать что-то членораздельное.
        - ЖаокшаинойШадофвижелиХешшу!
        Это было невозможно.
        На мгновение в комнате повисла звенящая тишина.
        - Герду? - хрипло переспросила О’Сана почти полминуты спустя, глядя в маленькие, подергивающиеся белесой пленкой глаза Дха-Дха-Дху. - Герду видели за окраиной Садов?
        Замершие, не знающие, что сделать и сказать, все трое стояли недвижно, и только горло Дха-Дха-Дху всхлипчато вибрировало, со свистом втягивая соленый сок.
        Они очнулись только после тяжелых, торопливых шагов, скрипа резко распахнутой калитки и громкого
        - Угук! Угук! - выкрикнул Джимболо, заспанный и всклоченный, но, тем не менее, возбужденный не меньше них.
        - Ук-Герда! - своим хриплым низким голосом улюлюкнул он, разводя огромными мохнатыми руками и невысоко подпрыгивая, отчего дергался стол и стулья, а посуда в шкафу жалобно звенела. - Герда явилась там, угук! Пернатки видали, у Садов на окраине, ее! Полчас туда назад!
        - О, Джимболо! - прошептала Герда, чувствуя, как земля уходит из-под ног, и оказываясь в его могучих, хоть и изрядно поседевших руках. - Джим, разве это может быть?!
        - Ук… не знаю, - твердо, но совершенно растеряно ответил он, почесавшись в двух местах сразу, переваливаясь с ноги на ногу, но уже не прыгая, поддерживая Герду бережно и невесомо. - Но Чиу-пиу видела, ко мне долетела, сказать. Обратно помчалась. Назад отпустил ее. Сейчас недавно. Ук-гук! - он пожевал огромным морщинистым подбородком, как делал всегда, когда бывал озабочен.
        - И что же? - теперь вмешалась наконец-то пришедшая в себя О’Сана, рассудительность которой взяла верх, но даже в ровном голосе которой слышался отголосок дрожи.
        - Сюда ее ведут, ук! - хрипло и убежденно ответил обезьян, сжимая Герду в объятиях.
        В доме воцарилась паника. Дха-Дха-Дху бегал кругами, сшибая все на своем пути, О’сана раскачивалась, как в трансе, возвышаясь над остальными, Джимболо озабоченно дрожал и почесывался, Герда смотрела на все это невидящими, широко раскрытыми глазами.
        Тем временем, с холма к дому спустился щебечуще-стрекочущий, подвывающе-щелкающий, мяучно-лающий многоголосый шум. Светились в темноте большие и малые, овальные и треугольные, парные, линейные и гроздьевые глаза всех оттенков и цветов.
        Мохнатые, гибкие, встопорщенные, гладкие, чешуйчатые, перепончатые и все остальные создания заполнили двор О’саны, выстраиваясь в ступенчатые ряды согласно размерам, и затихая.
        - Ждут, - сказала садовница, окидывая их взглядом, впервые в жизни не обращая внимания на ущемленные и помятые цветы, лишь поправляя сбившиеся очки, чтобы не пропустить зрелище. - Значит, точно идет.
        - О Боже, - Герда, наконец, ожила, задыхаясь от волнения, стискивая руки на груди. - О, Боже!..
        - Девочка моя, - решительно заметила О’Сана, обнимая ее рукой, шепча жвалами в самое ухо, - Успокойся, приди в себя. Ничего ужасного, может быть, не происходит. Чему быть, того не миновать!
        Это звучало, как заговоренная формула, как таинственный древний оберег. По телу Герды прошла неудержимая дрожь. Она сжала холодную, жесткую руку гигантской богомолки, и медленно выдохнула сквозь стиснутые губы.
        - Ук, - задумчиво сказал Джимболо, вытягивая шею, - вон она.
        По тропинке со склона, спускаясь медленно и слегка неуверенно, шла к дому О’Саны настоящая Герда, в сопровождении Чиу-Пиу с друзьями и подружками, с возбужденным писком носящихся вокруг в полной тишине.
        Была она высокой и черноволосой, немного крупнее и не такой плавной, в другой одежде, более смуглая и, кажется, с другим цветом глаз. Но была это именно Герда, и никто другой. По рядам столпившихся прошел судорожный шепот восхищения и страха.
        Герда на деревянных ногах подошла к своему почти-отражению, остановилась в двух шагах. Оно выглядело устало.
        - Здравствуй, - произнесло оно, вглядываясь ей в глаза, столь же пытливо и испуганно, со столь же огромной надеждой.
        Голос оказался такой знакомый, такой родной, хотя и более низкий - что Герда зажала рот ладошкой, боясь, что вязнущий на губах вскрик разрушит хрупкое многоголосое молчание, окутавшее весь сад.
        - Здравствуй, - медленно прошептала она. - Ты Герда? - и почувствовала, как тишина сгустилась еще больше, как многие в ожидании ответа перестали даже нервно бить хвостами, топорщить жабры и дышать.
        - Нет, - сказало отражение. - Я Кай.
        Жители Садов хором выдохнули, на секунду издав какофонию звуков и запахов, которую нужно было просто переждать.
        - Я нашел тебя, - в лице его отразились за одно мгновение изумление, радость и боль.
        Герда коснулась его волос, провела рукой по лицу. Дотронулась до сильных, измазанных пылью рук.
        - Значит, все это время я была Кай? - задумчиво спросила она.
        Они не в силах были оторвать друг от друга взгляд, как умирающие от голода, от жажды, как дышащие в первый раз.
        - Может быть, - ответил он, беря ее за руку, склоняясь к ней, рассматривая каждую черточку ее лица.
        - А может быть, - прошептала она, против воли поглаживая его руки, локти, плечи, - ты просто Джимболо, у которого выпали все волосы, и который… не любит бананов?..
        - Наверное, - ответил он, приближая ее к себе, чувствуя тонкое, гибкое тело, с трепетом вдыхая аромат ее волос.
        - А если…
        - Да нет, черт возьми, - резко скрипнула О’Сана, прерывая ее, - он просто твой целый, Герда. Из той детской сказки. - Глаза ее были абсолютно, агатово-черными. - Мечта мира сбылась.
        Полторы сотни разных смотрели на двоих одинаковых - беззвучно, пряча слезы, слизь и серные выделения, скрывая все остальные признаки чувств.
        - Ук-ук. Удачи, Герда! - лишь рыкнул, свирепо и глухо, старый Джимболо.
        - Пофли офсюша! - прошипел Дха-Дхи-Дху, яростно хлещая блестящим, агатово-черным хвостом из пластинчатых сочленений. - Вше вооон!!
        Быстро и незаметно вокруг них воцарилась тихая, пронизанная цветочными ароматами ночь.
        Они прижимались друг к другу все теснее, разглядывая, чувствуя, ощущая. Забывая обо всем стороннем, с растущим восторгом открывая, что одинаковы практически во всем. За исключенимем факта, что один из них половинная, а другой - целый. Удивляясь тому, как удачно и подходяще все устроено.
        Целуясь, переплетаясь, любуясь собой. И, конечно, шепча друг другу - вы знаете, что.
        Ну, что у женщины-львицы слишком спутанная грива, а у сирен - острые, когтистые лапы. Что чешуя холодная, жесткая, и не нравится обоим. Что оба любят звезды и цветы. Что ее грудь - самая прекрасная на свете. И что… да собственно, какая разница.
        Герда, до того общаясь с целыми, всегда чувствовала затрудненность, противоестественность и стыд. Это же было наиболее естественным из всего, что она сделала в своей жизни. Даже более естественным, чем вышивать. Мы и вправду созданы друг для друга, ведь мы - одинаковые, прошептала она.
        Они вошли рука-об-руку в дом, со входной завесы до постели вышитой ее рукой.
        И совершенно неожиданно для жителей Садов, вырвавшись после недели томления на волю, окрестности залил яркий, сияющий белый свет. Казалось, освобожденная от света Штука выпустила в небо все свое серебро…
        У Герды оставался один лишь вопрос. Уже заданный вслух О’Саной: зачем все это? Для чего половинная и целый? Есть ли в этом смысл?
        - Не знаю, - ответил он. - А просто так, разве не нравится?
        - Нравится, - прошептала она, касаясь пальцем его уха и невесомо гладя его. - Но только… я знаю, почему все разные.
        Кай молча посмотрел на Герду, внимательно ожидая, что она скажет, и сердце ее сжалось от сладкой боли, от невозможного счастья, которое пришло к ней само. Она ответила:
        - Если бы мир был идеален… как в сказке… Как трудно нам с тобой было бы найти друг друга в мире, населенном одинаковыми существами!
        2002 г.
        Художник: Zac Retz.
        Убийца
        1
        - Хаджи-Далар, что ты ответишь на предложение?
        - Властительные, вы приводите меня в замешательство.
        - Тебя называют лучшим убийцей Самоцветного побережья.
        - Я без сомнения лучший во всей Империи.
        - Что же мешает тебе принять его?
        - То, что даже в этой провинции есть множество, способных выполнить его вместо меня.
        - Мы желаем нанять лучшего.
        - Лучший не желает заниматься недостойным своего клинка.
        - Осторожнее, убийца. Не забывай, с кем ты разговариваешь.
        - Нижайше прошу прощения. Я забылся.
        - Не смотри на нас так. Не улыбайся. В этом деле мы хотим твоего ножа не просто так. Есть причина.
        - Я - слух.
        - Причина… Причина в том, что это не простой ребенок. Этот мальчик сейчас никто. Но… сам Гетар, верховный владыка тьмы, отметил его.
        - «Нет тьмы непрогляднее, чем в его взгляде. Нет тьмы непроглядной, которую бы не пронзил его взор». Возможно, в своей бездонной мудрости владыка прозрел будущее?
        - Да, так. Да, точно. Да, в том-то и дело. Пророчица Далайя Герс предсказала возвышение этого ребенка. Он станет высшим Изгнателем, возродит древний орден.
        - Станет высшим Изгнателем? Теперь, когда орден Изгнателей Хаоса уничтожен и втоптан в песок?.. Но откуда возьмутся силы, которые возвысят этого ребенка, вернут власть Династии?.. Судьбы не меняются просто так.
        - То нам неведомо. Но истинно: возродив орден, избранный выиграет войну у кочевых орд Травяного моря, разрушит пустынные Столпы, уничтожит Серую гильдию и Храм Боли, предаст казни лучших и могущественнейших из хардай. Вернет славу древнему ордену. Скоро. Всего через двадцать лет.
        - Как забавно.
        - Что в этом забавного?
        - Сильнейшие из хардай - это вы. И… я. Мы знаем, кто и что сделает с нами через двадцать лет. Мы можем изменить это сейчас. Великая милость Гетара. Какой в этом смысл для Него?..
        - Ты принимаешь предложение?
        - Когда вы смотрите на Луну, о чем вы думаете?
        - Зависит от обстоятельств. Ты принимаешь предложение?
        - Я должен увидеть пророчицу.
        - Это невозможно. Ты осквернитель Времени. Ты Убийца. Ты выпиваешь время людей. А пророчица служит будущему, она не станет говорить с тобой.
        - Вы сделаете это.
        - Ты забылся. Ты совсем забылся.
        - Вернёте мангуста в клетку, когда он удавит змею. Если удавит.
        - Хорошо. Мы сделаем это. Ты увидишь ее.
        2
        - Где ты, Далайя Герс?
        - Там, где время. Везде и нигде.
        - Я не вижу тебя. Впрочем, обычно не видят меня, здесь мы просто поменялись местами. В этом есть смысл?
        - Не знаю.
        - Ты же провидица. Как ты ответишь на мои вопросы про мальчика, если не можешь дать такой простой ответ?..
        - Не я отвечаю на вопросы. Отвечает владыка тьмы. На этот вопрос Он молчит.
        - Хорошо. Не буду тратить твоё… Хм, как раз для тебя время не имеет значения.
        - Спрашивай.
        - Когда ты смотришь на Луну, о чем ты думаешь?
        - Она когда-нибудь кончится. Но это не имеет никакого значения, потому что когда-то она была. И смерть чего угодно не имеет никакого значения, потому что когда-то оно было, хотя бы малый миг. А то, чего не было, не имеет значения потому, что его нет и оно бессмысленно. Но это не те вопросы, которые ты должен был задать. Спрашивай снова.
        - Этот мальчишка. Если он может и должен победить всех хардай… Как он убьет меня? Когда он убьет меня?.. Чем он убьет меня?.. Что я увижу перед смертью?
        - Выдавит твои глаза. Когда ты подкрадешься к нему со спины, и совершишь свой удар. Рукой в латной перчатке. Алую темноту.
        - Как?! Как?!
        - Ты промахнешься. Твой удар не будет смертелен. Он не промахнется. Он будет готов, потому что будет ждать. Он уже ждет.
        - Ты хочешь сказать…
        - Тьма вездесуща.
        3
        - О чем вы думали?! Она открыла будущее не только хардай, но и им, всем наследникам Ордена!
        - Тьма вездесуща. Владыка Гетар склонил свою милость не только к нам, но и к другой стороне весов. Что мы могли сделать?
        - Теперь каждый из хардай и каждый из людей Ордена знает судьбу этого ребенка, а сам он знает о том, что смерть ему должен принести я!
        - Потому мы и наняли тебя.
        - Я не мясник. Не буду убивать теленка.
        - Если не сделать этого сейчас, он станет взрослым и убьет тебя. Ведь он все время готов к твоему приходу. Все время ждет.
        - Пошлите другого! Кого он не ждет!
        - Любой откажется. Все знают, что он твоя жертва. Никто не осмелится перейти дорогу… тебе.
        - Какая глупость. Ловушка судьбы.
        - Ты откажешься от него?
        - Нож не щадит плоть, в которую втыкается; падая, дождь не летит к небу. Вы знаете, что я не могу отказываться. Богиня Смерти не прощает… отказов.
        - Тогда скажи нам - когда ты совершишь это.
        - Когда вы смотрите на Луну, о чем вы думаете?
        - Что ночь, которую она озаряет, светлее, чем день, который затмевает Солнце. Когда ты совершишь это?
        - Не знаю. Впрочем, нет. Знаю. Завтра на рассвете я отправлюсь в Дарьян. Поговорю с ним.
        - Ты сумасшедший. Тебя не впустят в Дарьян. Тебя узнают в воротах и схватят.
        - Не думаю. Теперь известно, что мальчишка в моих руках. Пустите слух, что я сомневаюсь и иду увидеть его. Любой, кто знает Убийц, понимает, что после разговора я уйду, и лишь затем нападу, чтобы убить. Халиф Дарьяна умный человек. Он нанимал моих учеников. Он знает. Никто не остановит меня.
        4
        - О, нет! Вы пришли за ним! Он слишком мал, еще слишком мал! Уходите! Уходите! Прочь!
        - Женщина. Твой крик невыносим. Убийцу нельзя разжалобить, глупая. И если меня видно, значит, я иду не убивать.
        - Господин милостив! Вы пожалели бедного мальчика! Все знали это! Все говорили, что вы не станете убивать беззащитного! Господин милостив!
        - Перестань хвататься за мои колени, руки у тебя липкие. Поди на кухню и принеси нам вина.
        - Но… мальчику всего семь лет. Он не пьет вина!
        - Сегодня выпьет. Избавь нас от своего присутствия, поскорее. И где он? Я не желаю бродить по всей усадьбе.
        - Он… в комнате слева. Мы вымыли его сегодня, и переодели, он уже высох. Но вы… Вы пощадите его?..
        - Когда ты смотришь на Луну, о чем ты думаешь? Отвечай!
        - О том, что она отражает свет Солнца. Господииин!..
        - Чего ты плачешь. Иди к подругам. С ним ничего не случится сегодня. Иди.
        5
        - Здравствуйте, Убийца.
        - Привет, моя Смерть.
        - Нет!
        - Ты отшатнулся?.. Не хочешь быть смертью? Ведь ты рожден для справедливости и защиты. Для чести и света. Но очищение требует смерти. Тебе предстоит убить очень многих. Слишком многих для бледного мальчика, которого плохо кормят и который… мочится в постель.
        - Я не хочу убивать.
        - Не хочешь убивать невинных?
        - Нет. Не хочу убивать.
        - Никого? Даже меня - того, кто умертвит тебя, как выпивал время сотни несчастных, без всякой жалости и сострадания - мужчин, женщин, стариков и детей?..
        - Не хочу. Не хочу. Не хочу.
        - Наверное, тяжело быть ребенком, в которого все тычут пальцем и который вдруг узнает, что должен стать величайшим рыцарем Изгнателей со времен падения Ордена, величайшим воином Света за несколько сотен лет. И знать, что весь твой путь лежит на острие ножа того, кто может прийти в любой момент и воткнуть его тебе в спину. Знать, что если не ты его, то он тебя. Да… Для семилетнего мальчика это, должно быть, тяжело. Чего ты молчишь?
        - Я не знаю, что сказать… господин Убийца.
        - Подойди ко мне. Чего ты выпячиваешь грудь? Для удара? Я бью в спину, ты должен знать.
        - О… Извините.
        - Прекрати выгибаться. Стать горбуном тебе все равно не удастся.
        - Почему вы улыбаетесь?
        - Ты смешной.
        - Так все говорят. Как я могу стать таким великим, если я такой смешной!
        - Откуда я знаю. Как-нибудь сможешь. Должен стать. Ты знаешь, что все простые люди надеются на тебя? Чего ты опустил голову! Если твоя голова будет клониться от этого, что с ней станет от меча?..
        - Простите.
        - О, нет, это ты прости меня. Хотя вряд ли ты сможешь. Трудно простить того, кто несет тебе смерть.
        - Давайте быстрее! Я устал!
        - Молчи, лягушонок. Кто ты такой, чтобы подталкивать смерть.
        - Я спаситель человечества.
        - Лишь одной его половины.
        - Добро спасает каждого, даже врагов!
        - Что ты знаешь о добре…
        - Узнаю все, что нужно, если зло меня не убьет!
        - Научись терпеть. Иначе как же ты будешь мучаться, если я вздумаю убить тебя лет в пятнадцать?
        - Вы ведь тоже будете мучаться. Все это время.
        - Что с того. Я вообще живу недобрую, несладкую жизнь.
        - Я мог бы… спасти вас.
        - Спасти меня от кого? От моей совести? От моего Божества? От них обоих нет спасения. Но поверь мне, я знал, на что шел. И, поверь мне, есть вещи более важные, чем мое спасение. И я не зря отдал им жизнь.
        - Значит, и я не зря отдам жизнь - моим более важным вещам.
        - Никто не сомневается. Отдать жизнь важным вещам вообще проще простого, если идет речь о том, чтобы просто умереть. Другое дело - отдать жизнь всю, от начала до конца, целиком - сохранив ее.
        - Я… не понимаю.
        - Что поделать.
        - Научите меня.
        - Что?
        - Они любят меня, обожают меня, боятся меня, кормят меня, моют меня, одевают меня, защищают меня, рассматривают меня, превозносят меня, надеются на меня… Никто не говорит со мной - как вы. Никто не учит меня.
        - Ты даже не понимаешь, что сказал, лягушонок. Не понимаешь… Когда ты смотришь на Луну, что ты думаешь?
        - Что я один, и что она одна. Что в мире нет другой такой Луны, и нет другого такого меня. И никогда не будет. И что если убить Луну, то умрет весь мир, который был до того. И если убить любого человека. Я не хочу убивать весь мир.
        - Лягушонок…
        - Что с вами? Вы… вы же не умеете.
        - Я и не плачу. Я просто слишком часто убивал Луну. Давай так, лягушонок. Я не трону тебя. Я развернусь сейчас и уйду.
        - Но почему?.. Почему вы так сделаете?
        - Я объясню тебе, слушай.
        - Я - слух.
        - Когда - то, когда я был молод, но уже стал Посвященным, обычай Ордена потребовал от меня принести в жертву одного из соучеников. На мне лежала большая ответственность за всех непосвященных. Вся группа знала, что один из них должен стать жертвой. Все тряслись от страха, кроме тех, что были дружны со мной. Мои друзья тщательно выбрали мне жертву. Это был хилый мальчик из горного рода, самый неспособный из всех нас, тот, кому светило лишь стать слугой при храме. Его никто не защищал, а сам он только трясся и плакал. Я убил его, чтобы остальные успокоились и перестали ждать. Но в жертву я принес не его, а того, кто был самым лучшим и сильным. Кого было сложнее всего застать врасплох. Когда он умирал, глотая воздух, на моих руках, я на мгновение перестал быть человеком, приблизился к небу и понял, что поступил верно.
        Теперь слушай.
        Я мог бы легко убить тебя сейчас. Это было бы бесчестьем и изменой моему Божеству. Я потерял бы небо, а небо потеряло бы лучший из своих ножей.
        Я мог бы подождать двадцать лет и принять бой, несмотря на пророчество - и в этом бою погибнуть от твоих рук вместе со всеми хардай и с темной чашей весов. Но это глупость, а глупость так же принизит моего Бога и всех Убийц.
        Ты мог бы послушно умереть сейчас, но честь и свет великого Ордена умерли бы вместе с тобой.
        Ты мог бы вырасти и убить меня, но предавать смерти человека, беззащитного перед Роком, ждавшего своей смерти двадцать лет - жестоко и бесчестно. Является предательством тех высших идей, для защиты которых ты рожден.
        По вине владыки тьмы Гетара мудрого, что теперь делай, мы станем предателями, и дело наше потерпит крах.
        Поэтому единственная возможность, которая мне остается - сделать тебя сильным, чтобы потом вступить с тобой в честный бой. Угодный и твоей, и моей чаше весов.
        - Вы станете моим учителем? Поможете мне?
        - Я стану силой, что возвысит тебя. Я помогу тебе возродить орден Изгнателей, выиграть войну у кочевых орд, разрушить пустынные Столпы, уничтожить Серую гильдию и Храм Боли, предать казни лучших и могущественнейших из хардай. Вернуть славу Ордену.
        Все эти годы, пока ты будешь расти и свершать, я буду невидимой тенью следовать за тобой. Когда ты закончишь, мы сразимся. И я убью тебя, принесу в жертву Смерти. Или ты убьешь меня, защитив все, что тебе дорого. Все будет совершено, как должно. Не будет бесчестья ни для одной из чаш весов.
        - Я… Я буду ждать вас, Учитель. Я буду все время ждать вас. Но я не буду все время готов.
        - Я рад, что ты понял меня, лягушонок.
        Убийца помолчал.
        - Кочевники затевают реставрацию пустынных Столпов и пробуждение Бури. Мне нужно отправляться в пустыню и помешать им… Я отправляюсь немедленно. Ты что-то хочешь сказать?
        - Счастливого пути, Учитель!
        - Убийцам не желают счастливого пути. До свиданья.
        2003 г.
        Немного о безнадёжности

* * *
        Впервые мы встретились с ней во время завоевания Саолли.
        Её армия состояла из ста воинов и пятидесяти человек сопровождения. Нас было около четырёх тысяч. Начальник гарнизона предложил мне сдаться.
        - Это безнадёжно, господин, - сказал он. - Их целая сотня. Мы бы выстояли против троих, или, может, пяти. Справиться с десятком было бы выше наших возможностей. Сотня - это издевательство.
        - Мы не сдадимся, - сказал я. - Мы примем бой. Те, кто не доволен, могут вынести им мою голову на блюде.
        - О чём вы говорите, - прошептал старик, опуская голову. - Никто не предаст вас.
        Он, разумеется, не ошибался.
        - Лорд Ива! Милостью Короля, мы предлагаем вам и вашей крепости сдаться. Я всего лишь ничтожный посланник Её Высочества… - сказал тучный дипломат, одетый в несколько раз роскошнее, чем я, - …но от имени великодушной предводительницы, призываю вас не допустить кровопролития. На размышление вам даётся два часа.
        - Вас действительно привела сюда наследная Принцесса? - спросил мой советник Бриам, скорее от удивления, чем услышав мои мысли. - Но почему?
        - О, сочту за честь ответить на этот вопрос, - с охотой объяснил ничтожный посланник, кланяясь. - Королевство огромно и старо. Королевский род властвует над нами бессменно вот уже тысячу лет. Накопившиеся древние обычаи подчас неясны, и могут показаться странными…
        Лицо его скрывало довольство. То, что мы задаём вопросы, для него было знаком того, что мы сдаёмся.
        - Согласно одному из них, наследники трона обязаны уже в юности испытать большинство из того, что испытывают обычные подданные. Пройти через то, чем живут пекари и солдаты, мастеровые и прислуга. Учитывая, что представители королевской семьи живут и сохраняют ясность рассудка до двухсот лет, их юность и взросление заняты проживанием нескольких жизней, что очень пригодится им в будущем, при управлении государством. Её Высочество живёт сейчас пятую. Она уже была ученицей швеи, слугой лекаря, солдатом и офицером. Теперь она завершает обучение. Сейчас она военачальник.
        - Но ведь она так молода… - произнесла Седим, моя кормилица, глаза которой были заплаканы и затуманены.
        - Вы намекаете на то, что повелительница занимает пост лишь номинально, а в действительности управляет войском кто-то из офицеров-мужчин, - усмехнулся посланник, разводя руками. - Я понимаю. Трудно поверить в то, что юная девушка ведёт сотню высших воинов королевства, не правда ли? Отдаёт приказы, которые беспрекословно исполняются. Принимает решения в переговорах и в бою… - он снова улыбнулся очень радушно и приветливо.
        - Но если она ошибётся? - прошептала Седим.
        - Иногда она ошибается, - с достоинством кивнул посланник. - Нет ничего удивительного, чтобы ошибаться в столь юном возрасте, занимаясь неподобающим для девушки ремеслом.
        Мои приближённые закивали, делая понимающие лица. Посол ещё раз кротко улыбнулся, и с милой улыбкой вырвал их сердца:
        - Но её не поправляют, нет. Всё делается так, как она сказала. Ведутся войны. Гибнут люди. Гибнут наши солдаты. Сопротивляющиеся гарнизоны и их крепости сметаются с лица земли.
        Мы молчали.
        - Но всё же… - добавил он, - Её Высочество великодушна. Она с завидным постоянством предпочитает бескровнейшие из путей. И отдаёт приказы об атаке лишь в крайнем случае.
        Мы молчали.
        - Вы спросите, почему королевские подданные принимают это командование, даже зная, что оно бывает ошибочным, и озарено недостатками детства? - с пониманием осведомился посол.
        Мы молчали. Посол улыбнулся и развёл руками.
        - Лишь потому, что мы, познавшие за тысячу лет и тиранию самовластных взрослых, не проникшихся в нежном возрасте нужными ценностями, и разгул безобразий от воссевших на трон самовлюблённых детей, последние несколько столетий превыше всего ценим значимость воспитания. В первую очередь, королевских особ. Для королевства ничего не значит потеря пары-тройки крепостей, десятка-другого высших воинов. Если закалка нужного качества стали даётся такой крохотной ценой, мы рады и счастливы. И мы ведём настоящие завоевательные походы, преследующие реальные цели. Не потому, что нам нужны ваши разрозненные крепости. А потому, что нам нужны разумные и опытные правители. Один разумный правитель у нас уже есть. В качестве истинного военачальника, в нашем отряде присутствует великодушная, осторожная и мудрая девушка. Без малого два часа спустя этот ещё почти ребёнок отдаст приказ уничтожить крепость не потому, что её переполняет ощущение власти или радость разрушения. А потому, что так нужно - в нашей крошечной войне, в которой закаляется настоящая сталь.
        Речь его произвела нужное патетическое впечатление на всех, кроме меня и моего старика.
        - И поэтому, - сказал я, - вы привели сюда сто воинов вместо десяти.
        - О, нет, - не раздумывая, ответил посол, кланяясь чтобы спрятать глаза. Чувствуя, что максимальную осторожность нужно проявить именно сейчас. - Сто воинов присланы не для защиты Её Высочества. Обычно мы действительно берём с собой не больше двадцати, и этого всегда хватает. Но в этот раз мы привели с собой сотню. Не для того, чтобы драться. Не ради насмешки. Не чтобы испугать или подавить ваш моральный дух. Мы честны со всеми, кого завоёвываем, и никогда не сделали бы этого. Сто воинов с нами - лишь знак уважения к вам, Лорд Ива. Мы многое слышали о вас. Мы знаем, как вы отважны.
        - Довольно. Вы можете продолжать развлекать моих домашних рассказами. Я закончил с вами. Час спустя вы получите письмо, которое передадите вашей осторожной девушке. И после мы увидим, какова её мудрость.
        - О… - сказал посланник, опять склоняясь, чтобы дать себе время подумать.
        Но я ушёл из зала, не дожидаясь, пока он распрямится.
        - Позвольте спросить вас, - тихо сказал мой старый начальник гарнизона. - Почему?
        - Как ты сам думаешь? - пожал я плечами, стоя у окна, чувствуя тяжесть на боку, где висел меч, и на душе, где тлело сердце.
        - Я думаю, мой лорд, - помедлив, честно ответил он, - вы чересчур отважны для этого боя. Слишком честны. Все знают вашу честность и доброту. Я знаю лучше всех. Думаю, что вы собираетесь вызвать на поединок одного из воинов принцессы. Думаю, вы проиграете его и погибнете, ибо, следуя вашей всегдашней чрезмерной серьёзности, поединок будет до смерти. Думаю, через десять лет все будут воспринимать вашу гибель не как героический поступок, а как ужасную глупость. Ведь если бы вы сдались, королевский эдикт назначил вас управляющим, и всё стало бы как раньше, а разница между свободным и вассалом оказалась столь незначительной, что через десять лет люди, живущие в спокойном, процветающем графстве, помнили бы о вас, лишь как о сумасшедшем.
        Он помолчал, рассматривая мою спину и тяжко вздыхая от любви ко мне.
        - Действительно, - кивнул я, - они бы оказали мне честь управлять крохотным леном королевства, который из разбойничьей земли я превратил в спокойный и радушный приют. Вернули бы все мои привилегии и наделили бы дополнительным правом стоять в присутствии префекта провинции. Они взяли бы с нас не самые больше налоги, помогли бы со знаниями, с этой современной наукой, привнесли бы в нашу жизнь больше уверенности и нескрываемую гордость… Гордость, сравнимую с гордостью тетеревов. С другой стороны, конфликт с ними неминуемо привёл бы к гибели половины гарнизона и позорному бегству оставшихся. Две тысячи матерей, столько же жён и ещё больше детей оказались бы ввергнуты в величайшее горе утраты… Драться с сотней совершенно безнадёжно… И почему, после всего этого, глупый лорд Ива собирается не сдаваться, а принимать бой? Что ты скажешь об этом?
        - Я скажу, что вы просто запутались в понятиях долге и чести, мой лорд. Не можете принять неизбежное поражение, как нечто, предопределённое свыше, и отказаться от своей героической смерти во имя неизвестно чего.
        - Неизвестно чего? - проронил я. - Тебе неизвестно, что такое - Матушка Свобода, и что - Тётка Несправедливость? Ты не знаешь, почему с одной из них следует бороться, а за другую - умирать?
        - Поверьте мне, - он почти заплакал. - Я знаю. Я сам учил вас этому… Но ведь не тогда, когда это совсем безнадёжно. Не тогда…
        - Поверь мне, - сказал я, оборачиваясь, - я не пошёл бы драться с безнадёжностью, если бы знал, что это бессмысленно. Но, по мне, в этом есть смысл.
        - Пожалейте, - задохнувшись, воскликнул он, падая на колени. - Пожалейте хотя бы меня! Я ведь вложил в вас всю жизнь без остатка, всё, что было! Вы ведь являетесь олицетворением всему, во что я верил и что любил…
        - Именно поэтому, - прошептал я, наклоняясь и целуя его в сморщенный вспотевший лоб. - Именно поэтому я не сдамся.
        Чайки кричали, подгоняя начинавшийся прилив. Письмо доставили, и вызов был принят. Заключённое законом чести перемирие расцвело пятнадцатитысячной толпой жителей моих деревень и крепости. Толпа, высыпавшая на широкое поле, пестрела всеми красками, говорливо шумела; мужчины и женщины жались друг к другу, с боязнью поглядывая на молчаливый квадрат воинов королевства, окружавших маленькую фигурку Её Высочества. Мои подданные пришли посмотреть на бой. Некоторые из них плакали, радостным точно не выглядел никто. Повсюду неслись шепотки «Что он делает?!», «Зачем?!» и «Не надо!» Они вправду любили меня - и мне было легче.
        - Что ж, - объявил тощий и страдающий насморком глашатай, обводя нас с королевским рыцарем взглядом грустных серых глаз. Ему, как и всякому разумному человеку цивилизованной страны, претило моё самоубийство. - Поединок чести, до смерти одного из противников, оружие меч, доспехов нет, всякая магия запрещается. Готовы ли…
        Мы с рыцарем синхронно кивнули. Он сорвал свой шлем и начал разоблачаться с помощью оруженосца.
        - Что вы хотите сказать, господин? - спросил грустный глашатай, увидев моё лицо.
        Бриам, которого я взял в качестве сопровождающего, вздохнул и, выйдя вперёд, поклонился в сторону Её Высочества.
        - В знак уважения к нашей потере, - громко сказал он, - и потому что этот поединок будет освящён для всех родившихся в наших краях на столетие вперёд… Мы просим Её Высочество благословить обоих воинов. И того, кто бьётся за правду, и того, кто за честь.
        Ропот прошёл по полю, как порыв ветра, качнувшего траву. Глашатай посмотрел на нас ещё более грустно, и отступил назад. Мы не слышали, что говорилось там, в центре молчаливого строя. Но девушка подала руку телохранителям, сошла с повозки и оказалась рядом с нами.
        Она была маленькая для своих шестнадцати лет, почти коротышка. Одета, как мужчина, на женской фигуре форма слегка топорщится: никто не стал её перешивать. Гладкие тёмные волосы, собранные в хвост; овальное лицо с большими глазами, словно удивлёнными; ровные тоненькие брови; какой-то совершенно детский нос; губы, слегка озадаченные. И маленькие уши, оттопыренные чуть больше, чем следует.
        Рыцарь рухнул на колено, не закончив развязывать тесёмки, брякнув своим железом. Я стоял на секунду больше, чем нужно, показывая, что для меня это не наследная принцесса, а просто девушка из чужих краёв. Затем опустился. Телохранители отступили в стороны, зорко оглядывая толпу. Стояла непривычно-дикая тишина. Мы с рыцарем подняли головы. Принцесса смотрела на нас, пока глашатай представлял её со всеми титулами и подробностями.
        Что-то сказав своему рыцарю одними глазами, она повернулась ко мне.
        - Лорд Ива, - произнесла она, голосом твёрдым и старательным, а потому - ещё более детским, чем даже эти беззащитные, открытые уши. - Зная о вас, как о человеке стальных принципов и чести в высшем её проявлении, я не осмеливаюсь попросить вас сдаться без поединка. Но, Лорд Ива… благословить вас на самоубийство я тоже не могу. Здесь… и сейчас… я могу лишь восхищаться вами. И скорбеть за вас.
        Нечто искреннее и доброе было в её открытом навстречу ветру лице - она казалась очень, очень нежной. Я ощутил вдруг, что всё это было сказано не ради долга или этикета. И даже не для того, чтобы понравиться будущим подданным. Остальные тоже поверили - толпа шумела, передавая стоящим сзади её слова. Я моргнул и опустил взгляд, чтобы дать себе время передумать.
        - Значит ли это, что вы подошли к нам ощутить во всей полноте чувство скорби и вины? - тихо спросил я, не мигая. Не передумал.
        Лицо её неуловимо потемнело. Рыцарь скрипнул кожаной перчаткой, сжимая кулак. Похоже, принцессу тоже очень любили среди своих.
        - Порой, - так же тихо ответила мне девушка, - собственное благо и даже благо своего маленького баронства не может сравниться с благом большего количества людей. Не из-за их числа. А потому, что так надо. Как в вашем случае, Лорд Ива. Вы собираетесь драться за то, что не имеет смысла и ценности. Ваша свобода абстрактна, и уже через год все ваши подданные поймут, что лучше быть верными вассалами королевства. И если я не сумею убедить вас, вы просто погибнете… бесцельно.
        - Ива! - надрывно крикнули из толпы, безуспешно пытавшейся расслышать нашу беседу. - К чёрту свободу! Не дерись!
        Секунду спустя пятнадцать тысяч человек орали, как бешеные, и в этом гвалте ничего нельзя было разобрать, кроме того, что большинство, в общем-то, считает точно так же.
        Мы с принцессой были единственными, кто не повернулись на этот голос и не обратили внимания на вопли толпы. Мы продолжали смотреть друг другу в глаза. Я - потому, что отворачиваться от говорящей с тобой принцессы не позволено, а эта чужая девушка, кажется, была достойна своего звания. Она - потому что искала внутренний отклик на сказанные слова.
        Тем не менее, я прекрасно слышал все эти крики. И сделать то, что собирался, было теперь гораздо тяжелее. Гнусно сознательно ранить любовь тех, кто тебе предан, и нужно быть низким человеком, чтобы пойти на это.
        - Что ж, - я опустил взгляд. Затем поднялся, встретился с её лицом, теперь уже глядя сверху. Ожидание проступило сквозь сдержанность, два карих глаза тихо сияли звёздным светом.
        - Я отказываюсь от поединка, - громко сказал я в наступившей тишине. Затем сделал широкий шаг и оказался за спиной у принцессы. Меч блеснул, поймав солнце, приник к её шее, как серебряное ожерелье, и я медленно, сосредоточенно развернул принцессу лицом к её войскам. Я всё ещё видел, как проявлялась улыбка, родившаяся после моих слов. И чувствовал, как теперь она умерла в оцепенении. Принцесса, поражённая случившимся, двигалась, словно во сне. Её телохранители повернулись к нам и стояли, с открытыми ртами, как и половина присутствующих.
        Глашатай высунулся из-за плеча вскочившего рыцаря, и на лице его грусть и усталость сменились удивлением и интересом. Две волны ропота прошли сквозь раздираемую противоречием толпу. Я ждал, пока сквозь неё же протиснется тучный посланник. Принцесса молчала, осторожно дыша. Я чувствовал её обиду и напряжение в поникших покатых плечах. В руках, сжатых в кулаки. В домашнем детском запахе её волос.
        - Хм, - сказал посол, остановившись в шаге и даже не разводя руками. - Лорд Ива, вы нас поражаете. Вы что, взяли Её Высочество в плен? - я кивнул.
        - Но почему, почему вы пошли против чести, против благородства, за которое всю жизнь так яростно сражались?! - ещё более недоверчиво, с некоторой долей патетики воскликнул он. - Как вы могли запятнать свою кристально чистую честь таким… омерзительным деянием?! И, главное… ради чего?!
        - Да ради того же, - нехотя ответил я. - Убирайтесь прочь с нашей земли, оставьте нас в покое на веки вечные, и тогда я отпущу вашу драгоценную наследницу, которую вы все так любите. А если не уберётесь, я прибью её без лишних разговоров, вы зачистите окрестности, и все будут счастливы таким кровавым оборотом дел. Но вы ведь представители великодушного королевства… Так что, даю вам два часа на раздумья. Принцесса! Вы пойдёте сами или вас вести вот так?
        - Ваше высочество, - вопросил посланник, низко склоняясь со скорбным лицом, - мы все ждём вашего решения и поступим так, как вы скажете.
        Её лёгкая рука коснулась моей ладони. Я ослабил нажим и убрал меч. Молча растирая горло, принцесса глядела в землю, и я готов был поклясться, что она готова зашипеть от негодования, и, одновременно, провалиться под землю от стыда. Однако, «мудрая и осторожная девушка» обрела над собою власть.
        - Я решила, - громко и чуть скрипуче сказала она, - что мы с Лордом Ивой направимся, куда он скажет, и будем говорить о нём и его решении. Час спустя мы вернёмся и огласим вам результат переговоров. До тех пор приказываю вам оставаться на месте и не причинять вреда здешним жителя, если они сами вас не тронут.
        Она глубоко вздохнула и с трудом подняла на меня взгляд. Лицо её всё ещё пылало.
        - Пойдёмте, - дёрнув плечом, сказал я.
        Прилив достиг высшей точки, и охрипшие чайки устало стелились над берегом, как в ветреную погоду ветки ивы над речной водой.
        - Куда вы меня ведёте, могу я спросить?
        - Здесь неподалёку есть прибрежная пещера. Прилив до неё не добирается, и потому там сухо, чисто и тепло. Я прятался там в детстве.
        - Что ж, - кивнула она, глядя на море, - приятно начинать завоевание нового владения с экскурсии по примечательным местам.
        - Вы всё ещё уверены, что завоюете его? Значит, наш предстоящий разговор - фикция?
        - О, нет, - тихо и зловеще уверила она, - наш разговор с вами далеко не фикция. Вы испытаете на себе всю его тяжесть, поверьте.
        Я против воли улыбнулся.
        - Я кажусь вам смешной? - замедлив шаг, внимательно спросила она.
        - Нет. Вы кажетесь мне отважной.
        - Столь же отважной… как вы сам? Прославленный рыцарь Ива? - спросила она так вкрадчиво и вместе с тем столь пронзительно, что мне стало не по себе.
        - Теперь гораздо более отважной, - просто сказал я, глядя под ноги, - гораздо более, чем этот рыцарь.
        - Вы ведь страдаете от того, как сейчас поступаете. Почему же вы делаете это? - с непониманием спросила девушка, и я снова почувствовал, что ей не всё равно.
        - А вы, кажется, действительно тот чистый и добрый ангел, которого описывают бродячие поэты.
        - Лучше отвечайте, чем смеяться. Будет больше чести.
        - Хватит вам. В глазах моих подданных - чести мне уже ничто не прибавит. Глаза ваших - для меня что… шелуха… А в моих собственных - я всё делаю, как надо.
        - А значат для вас что-нибудь… - хотела спросить она, но замолчала и отвернулась, глядя на волны, бьющиеся о скалистый берег.
        Я понял, и слегка удивился. Потом услышал, как ответило сердце.
        - Значат, - ответил в сторону, не особенно желая смотреть ей в глаза. Она вздохнула. Остаток дороги мы преодолели в молчании.
        - Вот вход, - указал я, - следуйте за мной.
        Пещера была действительно чистой и уютной. После того, как мне исполнилось тринадцать, я почти не заглядывал сюда, но новые хозяева Логова поддерживали в нём священный порядок. Их драгоценности - осколки глиняных кувшинов, блёсны и старые удочки, раковины и перештопанные сети лежали на своих местах, как приношения духам моря и гор.
        - Присядьте здесь, - сказал я, расстилая свой плащ на троне, с которого оглядывал макушки своих худых и проворных вассалов когда-то давным-давно. Она села. Поза у неё была совершенно не военная и не мужская. Сдвинутые колени, руки на них, слегка наклонённая вправо… Вместо формы само по себе представлялось атласное белое платье с жемчугом, и сетка в аккуратно убранных волосах.
        - Хотите пить?
        - Ничего я не хочу, кроме объяснения.
        - С чего вы взяли вообще, что я буду перед вами объясняться, - с досадой усмехнулся я.
        - Ни с чего. Вы просто это сделаете, - ледяным тоном ответила она. - Иначе моё терпение закончится, и вы тут же ответите за свой поступок.
        - Вы же сдались мне, помните? - спокойно сказал я, насмешливо на неё глядя. - Согласились стать моей пленницей, так ведите себя подобающе. Или же мне придётся напомнить вам, что раз уж, находясь под угрозой смерти, будучи беспомощной, вы выбрали жизнь и послушание, то нарушать этот ваш выбор теперь, когда вы удобно сидите на моём плаще и на моём бывшем троне, попросту бесчестно.
        - О, разговор о бесчестности с вами так притягателен, - заметила она, краснея совершенно не от стыда, - и ваше поучение заставляет меня так устыдиться!
        - Но… принцесса, - делано-обескуражено заметил я, - вы же не собираетесь идти по моим стопам и повторять моё падение?
        Она слегка побледнела, и теперь лицо её было как пятнистый розовый мрамор.
        - Хорошо. Я, действительно, поторопилась с выводами. А что будет, если я попрошу вас объясниться?
        - А что будет, если я попрошу ваше войско уйти и не возвращаться?
        - О, - вымолвила принцесса, - вы невыносимы.
        - Гораздо менее, чем ваши воины. Меня хотя бы можно прибить, как муху.
        Столкнувшись с железом этой логики, она получила ещё одну царапину вдобавок к тем, что сейчас занимали половину её воспетого менестрелями доброго и ранимого сердца. Взгляд её стал усталым и грустным.
        - Вы не понимаете, лорд Ива, - сказала она. - Как же вы не понимаете… что для меня очень важно…
        - Почему? - спросил я удивлённо, пристально на неё глядя. - Почему вам так хочется знать, что я из себя представляю?
        - О, - задохнулась она, вскакивая, - да что вы себе позволяете, в конце концов!
        - Прошу прощения, - смиренно сказал я, сбитый с толку. - Хм. Но всё же, просто, без всякой подоплёки, почему вам не всё равно?
        - Да потому что, что бы вы там не думали, решение о дальнейших действиях принимать буду я! И чтобы оно было справедливым, я должна дать вам оправдаться!
        Лицо моё стало удивлённым.
        - Я понимаю, ваше драгоценное воспитание, и всё остальное… Но как может дитя, взятое в заложницы, принимать решение о своей собственной судьбе и о судьбе всех окружающих? - тут на смену удивления незаметно подкрался сарказм, - А вы уверены, что по истечении часа сюда не вломятся ваши рыцари и не отобьют вас, наплевав на честь?
        Это было прямым оскорбление и её, и её рыцарей, и всего королевства. Принцесса навряд ли когда-нибудь сталкивалась с таким. Что скажет её хвалёная мудрость?
        - Вы… да вы просто…
        Внезапно она вся сжалась, как от злости, и оборвала сама себя. Негодование кипело в ней. Сев, она выдохнула. Ещё минуту сидела молча, успокаиваясь и размеренно дыша. Я молча ждал, рассматривая то ракушки, то её выпрямленную, как струнка, спину и змеящийся тёмный хвостик.
        - Знаете, лорд Ива, - наконец совершенно без эмоций сказала она, - вы за столь краткое время умудрились причинить мне неприятных переживаний больше, чем все предыдущие враги и оппоненты, чем очень меня опечалили. Но, так или иначе, в последний раз повторяю: решения здесь принимаю я, а все им следуют. Как бы это для вас не звучало, за мной право сильного, прошу меня простить. То, что я согласилась быть вашей пленницей, ничего не значит, и вскоре вы это поймёте. Однако перед тем как начнётся всё дальнейшее, я всё же очень прошу вас… рассказать мне.
        Вот чертовка, подумал я печально, глядя как неподвижно и ровно она сидит, скрестив руки на коленях и глядя куда-то мимо меня.
        - Как пожелаете, - кашлянув, сказал я, подумав, что жать сейчас бессмысленно. - Хотя рассказывать особо нечего. Я просто не желаю примириться с вашей сладкой ложью о том, что под властью королевства моим людям будет лучше житься. Власть чужих людей - это власть чужих людей, это несвобода в любом, даже самом мелком деле. И как его не приукрашивай, завоеватель остаётся завоевателем. Даже с таким лицом, как у вас.
        Она не дрогнула.
        - Отдавать моих людей без борьбы я не намерен в любом случае. Смерть моя там, на поле, действительно была бы бессмысленной. И потому я сделал единственно возможное: взял вас, чтобы обменять на свободу для них.
        - Как же вы будете править ими после того, как покрыли себя бесчестьем? - спросила она, глядя на меня очень внимательно.
        - Кто вам сказал, что я собираюсь ими править? Я собираюсь отпустить вас, когда мне дадут королевские гарантии неприкосновенности моих людей и их земель, и затем уйти куда-нибудь. Ну, если ваши доблестные воины вдруг не предадут условия и не задержат меня.
        - То есть, вы бросаете собственную честь и жизнь в пыль, надеясь при этом на честь короля и его обещаний, - резюмировала она, чем-то недовольная, но внешне спокойная.
        - Да.
        - Вы верите в честь королевства?
        - Конечно, верю. Глядя на вас - в особенности.
        - Всё же, зачем вы делаете это?
        - Ради блага моих людей.
        - А если им будет лучше принадлежать мне?
        - А если я посчитаю, что чьим-то грязным сапогам будет лучше принадлежать мне, ведь я их начищу - мне можно сразу подойти и забрать их?..
        - Мы говорим о людях, а не о сапогах! - повысила голос она.
        - О людях? - в тон ей откликнулся я. - Так для вас они всё же люди, а не пункт на карте и новый налог? Вы пришли к ним, как к людям, а не как к ещё одному беззащитному поселению?.. Нет, милая, для вас они всего лишь новая пара сапог!
        - Не смейте так говорить со мной! Я вам не милая!
        - Нет? Разве?.. Вы так пытались ей казаться.
        Она побледнела ещё сильнее, чем раньше. Обида на несправедливость кружилась в ней со свистом холодного ветра перед ураганом, и то, что ответить такому чёрствому человеку ей было нечем, этот ветер ещё более усиливало.
        - Вы просто играете словами! - угрожающе воскликнула она, вскипая. - Играете со мной словами!
        - Только словами?! - меня вдруг пронзила нешуточная злость на эту ославленную девочку, в шестнадцать лет взявшуюся судить о пятнадцати тысячах моих сапог. - Я предпочёл бы дать вам не словесный урок, куда более поучительный, чем театральные сценки ваших воспитателей! Вы бы на собственной шкуре ощутили, как чувствует себя отнятый сапог!
        - Что вам мешает! - воскликнула она, вытягиваясь, как струна, и источая ярость пополам с презрением. - Ведь я же ваша пленница! Вы уже пали, предав честь, которой славились, ради того, чтобы унизить меня, своего врага! Так дайте себе волю, сделайте мне ещё больнее, это так просто - стать ничтожеством, чтобы отомстить!
        Шагнув к ней, я одним движением вздёрнул ухоженную и гладкую девочку, как мешок и, тряхнув её, прижав спиной к стене, почти вплотную приблизил своё лицо к её лицу.
        - Сейчас я сдеру с вас одежду, и сделаю с вами то, что обычно делают ваши солдаты с женщинами завоёванных городов и деревень, когда вы в их сторону не смотрите. Но вы не беспокойтесь, ни в коем случае, примите это, как должное, ведь избежать этого невозможно! Поверьте, после того, как я обесчещу вас, я возьму вас в жёны - и вам так прекрасно, так уютно будет у меня за спиной! Гораздо лучше, чем в королевстве - по крайней мере, не придётся жить чужими жизнями и играть чью-то роль! Нет, не сверкайте глазами, не брыкайтесь, висите смирно, чёрт возьми, ведь у меня право сильного! И чтобы вы там себе не думали, решения здесь принимаю я!
        Миг она смотрела на меня. Но сквозь пелену гнева, её глаза вдруг увидели меня, расширились, и сделались ужасно пустыми. Из них как будто в мгновение ока вытекла вся вера и вся жизнь. Она повисла в моих руках, утратив всякую волю, словно провалившись в колодец темноты.
        Хоть я и понимал, что абсолютно прав, мне стало тошнее тошного, я опустил её так бережно, как смог, и опустился у её ног.
        Несколько мгновений она закрывала лицо руками и прятала глаза. Затем взгляды наши неминуемо встретились.
        - Что вы… делаете… зачем вы… так… - прошептала она и заплакала.
        Что-то глухо ударило меня изнутри. Как птица бьётся о скалы, падая с неба. Я только сейчас понял, что в её крике, во всех её упрёках отчётливо прозвучала не ненависть, не презрение, а удивившая меня боль. Ей было больно, оттого, что я предал какие-то несчастные идеалы. Можно ли такое представить? Она действительно так чиста, как говорят?
        - Вижу, вы в самом деле добры и великодушны, принцесса, - тихо сказал я. - Мне неприятно причинять вам боль. Я потому и не хотел говорить с вами, ибо агрессия королевства узаконена другими людьми, и им принимать решения. Вы, простите, всё ещё ребёнок. Вам стоит, хотя бы временами, быть открыто-хрупкой, ранимой и незащищённой - чтобы доверенные лица королевской семьи защищали и утешали вас.
        Не знаю, к чему я говорил всё это. Наверное, от усталости или, скорее, от безнадёжности своего положения. Я ведь знал, что в таких вещах честь не играет никакой роли, и что вскоре принцессу преспокойно возьмут из моих рук. Я ведь просто ставил медведю муравьиный ультиматум, действительно не в силах смириться с неизбежностью.
        Принцесса, однако, выслушала меня более-менее спокойно. Постепенно выплывая из чёрного омута, в который её сунули лицом. Лик её был окрашен тенью задумчивости. В глазах, сменяя боль и разочарование, отразилось понимание.
        - Я очень хотела вас понять, - прошептала она, всё ещё не окончательно придя в себя. - Вы всегда казались мне очень сильным и верным. Сейчас я просто испугалась… что ошибалась всё это время, что вы совсем не такой.
        Ах, подумал я, наконец-то осознав, что её так болезненно тревожило, ради чего она согласилась идти со мной, и почему так настойчиво расспрашивала.
        Да ведь, похоже, лорд Ива с его славой примирителя разбойников олицетворял для этой доброй и честной девочки высокие идеалы. И шла сюда она не просто получить урок и не просто завоевать Саолли - а воочию увидеть его.
        Как странно было понять всё это - вещи, вселяющие тепло и надежду, в максимально безнадёжном положении, когда ничего уже не исправить… Как капли росы в раскалённый песок, они должны были исчезнуть без следа. Но они остались.
        - Что ж, - качнула головой девушка, не видя, как горит моё лицо, отражающее совершенно несвоевременный стыд. - Теперь я понимаю вас. Как глупо и печально. Вы поступили бесчестно ради вещи, более важной, чем честь.
        Разговоры про честь мне порядком надоели, потому я вздохнул и отвернулся.
        - Вы выяснили всё, что хотели?
        - Не всё, - странным тоном сказала она, будто бы даже виновато. - Но всё, что было нужно. И, Лорд Ива…
        - Что ещё?
        - Я снова хотела бы… сказать вам, что восхищаюсь.
        Лорд Ива вздохнул с досадой. Когда он поднял голову, её лицо было практически рядом.
        - Мне очень жаль вас, - сказала она тихо, вглядываясь в меня. - Вы пострадаете незаслуженно. Я буду… помнить о вас.
        Глядя в звёзды, которые уже почти пролились на землю сверкающим дождём, я вдруг ощутил предательскую жалость к себе. Это было столь непривычно и по-дурацки, столь из детства, когда избалованный мальчик жалеет себя, лёжа в тёмной комнате и упиваясь своим воображаемым героизмом, что я едва подавил дрожь отвращения.
        Она заметила это и отнесла на свой счёт. Резко отстранилась. Чужим, грудным голосом ребёнка, переживающего драму, сказала, не поворачиваясь:
        - Да, понимаю. Вы можете ненавидеть меня, и презирать меня. Я олицетворение жадного и жестокого врага, который ходит и отнимает у всех сапоги. Я… - совершенно невероятно, но её почти трясло. Девушке, запоздало подумал я, совершенно не хотелось отдавать приказы об уничтожении новой крепости и половины её солдат. Не хотелось видеть похороны умерших воинов, салютовавших за час до того. Да что там - живя этой пятой жизнью, она уже не хотела, видимо, быть и наследной принцессой, потому что королевство с его порядками и собственная семья стали для неё отвратительными и неправильными. Но, разумеется, делала всё это, стараясь остаться доброй, и великодушной… и в то же время, исполняя свой долг. Типично для правителя - пройти через всё это. Но впервые так близко от моей руки - мы тут, в Саолли, управлялись куда как проще.
        - Бедная вы девочка, - сказал я, с трудом поборов жалость и желание коснуться её плеча, - вот идиоты эти ваши воспитатели! Так же можно свести с ума…
        - Нет-нет, - тихо ответила она, потому что, кажется, всхлипнула, - они в этом не виноваты. Всё так, как есть. Пожалуйста… оставьте меня.
        Просьба её была умоляющей. Что-то призрачно-синее мелькнуло у меня перед глазами, словно небо, сложенное в один длинный цветочный лепесток. Эхо далёкого крика металось в груди, как чайка над прибоем, руки стали тяжёлыми, мысли вскипели и выплеснулись, как из лопнувшего котла. Мне никогда, наверное, не было так стыдно. Я повернулся и вышел.
        Отлив был в самом разгаре. Мокрые камни пяти шагов вниз, и ещё ниже, блестели в лучах заходящего солнца. Сотня мальчишек и девчонок расселась по валунам, ожидая меня. Они-то знали, куда пойдёт с пленницей их лорд.
        - Ива! Ива! - вскакивая, закричали они тревожно, печально и радостно, как северные ветры, и стонущие в бурю, и свистящие. - Ты женишься на ней? Да?
        Я посмотрел на них с насмешкой. Но смеялся я над собой.
        - Пошли вон, - махнул рукой, и их как ветром сдуло.
        - Давай быстрее! - возмущённо крикнули, прячась за камнями. - Нам холодно!
        Я беззвучно засмеялся бы, если бы не чувствовал себя опустошённым. Что-то роилось в моей голове, складываясь в глиняный ком. Руки искали себе места и не находили его. Ноги хотели то ли отвалиться, то ли помчаться куда-то навстречу гаснущему солнцу, уже почти дотлевшему в груди. Так странно я себя никогда ещё не чувствовал.
        Постояв так с минут десять, я вздохнул и пошёл обратно в пещеру
        - Лорд Ива, - сказала она, когда я встал напротив. - Я думаю, мы с вами закончили. Я приняла решение.
        - Что ж. Рад буду выслушать его.
        - Ваша жертва была не напрасной. Мы уходим сейчас же.
        Сумрак изменился, или это я моргнул.
        - Что?
        - Вы убедили меня. Я не могу вам ничего гарантировать, ведь когда мы возвратимся в столицу, мой отец будет решать и, скорее всего, снова пошлёт к вам воинов. Но… так мы будем хоть немного в расчёте.
        - В расчёте?
        - Так я исправлю часть зла, причинённого вам и… им всем. На ваше бесчестье ляжет моё. Мы будем… квиты.
        - О каком вашем бесчестье…
        - Лорд Ива, да что с вами?! Вы пошли против гостеприимства и перемирия, я не выполню приказ командующего. Оба мы будем жестоко наказаны, и это будет справедливо. Ведь я не могу сделать для вас большего.
        - Бог мой, - с трудом произнёс я, глядя на эту деловитую девушку, которая десять минут назад безвольным призраком висела у меня на руках. - Да вы… несносны!
        - Что вам теперь-то не нравится, - озадаченно переспросила она, даже не удивляясь, просто глядя на меня, как послушная птичка.
        - Вы, - ответил я, не зная даже, что хочу ей сказать, - да вы просто…
        «Бесценны», мелькнуло в голове, и я почти сказал это.
        - …позабыли, что я собирался дождаться королевских гарантий. А не отпускать вас восвояси. Но, разумеется… я вас не держу. Я и так очень виноват перед вами. Глупо приносить свои извинения. Но всё же…
        Она смотрела на меня, склонив голову на бок. На лице её наконец-то родилась та едва заметная улыбка, которую я так жестоко оборвал там, на поле.
        - Лорд Ива, - сказала она, прямо-таки безудержно расплываясь, - глупо мне в этом признаваться… Но всё же… Всё это время я не ждала вашего разрешения уйти. Как не ждала того, что рыцари явятся меня спасать. В любую минут, начиная от вашего поступка, я могла уйти самостоятельно, в любой момент. Вы же не могли причинить мне никакого вреда. И все мои люди об этом знали.
        - Что? - спросил я.
        - Это пятая жизнь, Лорд Ива, которую я живу за других. Третьей была жизнь солдата. Я служила в отряде младшего брата. Понимаете? Я - высший воин, уже три с половиной года.
        Я шагнул к ней, нахмурившись. Я попытался взять её за плечи, поняв внезапно - вот чего я хочу уже полчаса. Она почти не двинулась, но свод пещеры перевернулся, прикосновение бросило меня на колени, и я уткнулся щекой в камень рядом с её ногой.
        - Простите, Лорд Ива, - говорила она быстро и виновато, - пожалуйста, простите. Это уж слишком, я понимаю, это…
        - Замолчите же, - прошипел я, не двигаясь, не в силах поднять лицо и встретить её взгляд. Я писал чуть выше, что никогда в жизни не испытывал такого стыда. Я ошибался.
        - О, Лорд Ива, - с жалостью промолвила она спустя полминуты, не вынеся тягостное молчание. - Ну простите меня, пожалуйста! Оскорбите меня ещё разок, вам станет легче.
        - Да вы просто цветок, - мучительно выдавил я, собрав всё своё мужество, и от всей души оскорбляя её, - чище и прекраснее которого нет никого на свете… Вот всё, что я хочу вам сказать.
        - Зачем вы говорите это, - прошептала она, краснея и отворачиваясь, - я была с вами не честна. Дважды. Трижды. Я и сейчас с вами не честна!
        Я посмотрел в распахнутые глаза, на мучительно изогнутые губы и пурпур щёк, на открытый лоб и нежный овал лица, на этот детский, страдающий кончик носа. Её подбородок дрожал. Глиняный ком во мне лопнул и осыпался. Дотлевшее сердце погасло и вспыхнуло с той запредельной яркостью, какая бывает раз в жизни. Ничего не видя в этом свете, кроме неё одной, я хрипло ответил:
        - Да нет же! Все ваши «нечестности» - только тени, а сами вы - солнце. Я не думал, что могу встретить солнце здесь, не на небе. Удивительно… что встретил вас.
        Взгляд её метнулся к моим глазам, прыгнул прочь, вернулся, ресницы затрепетали, руки взлетели и опустились, снова взлетели - и легли мне на плечи, совсем ослабшие.
        - Лорд Ива, - возразила она чисто и искренне, сгорая в том же свете, что я и, - вы не понимаете. Это я искала вас, с самого детства, когда вы были ещё разбойником, а мне исполнилось шесть лет, и я прочитала о вас поэму. Я не случайно пришла сюда, заканчивать пятую жизнь перед началом своей настоящей. Я хотела увидеть вас… и попрощаться. И я… так рада, что увидела вас! Вы оказались ещё честнее, чем я думала, а я думала, что и таким-то быть невозможно! Вы оказались… как ненастоящий, но всё же такой настоящий. Знать вас - величайшая радость в моей жизни, правда!
        Тяжесть невесомых рук, запах её волос, гладкость кожи и алый мак склонённого лица были невыносимы.
        - Что же вы молчите, - едва слышно сказала она.
        - …Что ж, - сказал я после долгой паузы, не прекращая ей любоваться. - Теперь мы увиделись, ваше высочество. И можем… попрощаться. Право, жить, зная вас, гораздо лучше.
        - Я… тоже так думаю, - прошептала она, тыльной стороной ладони касаясь губ.
        Отлив опустился к низшей точке, и прибрежные протоки обмелели.
        Мы вышли из пещеры, как пьяные. Я вёл её обратно, с каждым шагом угасая и погружаясь в никуда. Она шла за мной послушно, с принятым решением навстречу наказанию.
        Глашатай объявил о решении Её Высочества, и войско собралось очень быстро, пока мы с ней смотрели друг на друга. Тучный воспитатель очень хитро глянул на меня, и, улучив момент, кивнул удовлетворённо. Очевидно, я идеально вписался в его понятие о необходимом Её высочеству уроке. Возможно, мной изначально манипулировали именно ради такой вот оказии. Тяжесть морального выбора, и прочее - вернувшись, он наверняка получит заслуженную медаль.
        Всё это время мы с принцессой, как умирающие от жажды, не отпускали друг друга взглядами. Сеть наших взоров оплела поле. Теперь я вёл под уздцы её коня, совершая один из обрядов гостеприимства - проводы. Несколько тысяч моих подданных тащились в отдалении с ещё более несчастным видом, чем был у нас с принцессой.
        - Я прощаю вас, Лорд Ива, - сказала она перед расставанием, - прощаю вас за нарушенные гостеприимство и перемирие.
        - А мне не за что вас прощать, - ответил я, отпуская её коня.
        Она оглянулась один раз, будто бы случайно, затем угасающее солнце поглотило её и сопровождающих и угасало за горизонтом вместе с тем, что догорало у меня в груди.
        Я вернулся домой, как будто во сне, и никто не подошёл ко мне по дороге. Замок был пуст, всё небо занимали теснящиеся тучи. Чайки носились низко, зазывая дождь. Оборачиваясь, я всякий раз видел её исчезающее в солнечных лучах лицо. Закрывая глаза, я видел его рядом со своим, там, в пещере.
        - Что с вами, мой лорд? - спросил мой старик две недели спустя. - Вы вытащили нас из самой безнадёжной ситуации, какая только бывала на моей памяти! Вы ещё больше прославились во всех краях от моря до великого тракта. О чём же вы печалитесь?
        Я посмотрел на него, не видя, и ответил:
        - Дед, я вытащил вас из одной безнадёжности, чтобы загнать себя в другую, куда более тяжёлую. Я люблю принцессу, дед. Люблю её всем сердцем.
        - Но это… совершенно безнадёжно, мой господин! - воскликнул он, обалдев. - Она же будущая королева! Учитываю вашу славу и привлекательность, мы бы могли сосватать вас с баронессой или, может, графиней. Договориться с герцогиней было бы уже выше наших возможностей. Наследная принцесса - это издевательство!
        - Плевать мне на издевательство! - рявкнул я. - Мне всё равно, не могу я тут оставаться! Приготовь коня и вещи, уеду сегодня вечером. А те, кто недоволен, могут плюнуть мне в спину, когда я уйду.
        - О чём вы говорите, - прошептал старик, опуская голову. - Никто не задержит вас. Все только скажут… Удачи вам, господин Ива, в вашем самом глупом и безнадёжном в мире предприятии…
        Он, разумеется, не ошибался.
        2004 г
        Последний совет
        ?
        Сколько себя помню, всегда мечтал быть ближе к нему, рядом с ним, вместе с ним. Словно карлик, спящий под мышкой у великана. Будто детская азбука, прислоненная к тому энциклопедии. Как приникший к дереву плющ. Всегда мечтал узнать его поближе, побольше любить его, получше понять. Как странно чувствовать это сейчас.
        Сначала я звал его «папка», после «папа», еще недавно «пап». Теперь я зову его «отец».
        Помню раннее детство. Я ничего не знал, и бесспорные факты, вроде того, что вода из-под красного крана горячая, а стекло бьется, мой разум принимал на веру. Отец был проводником в лабиринте, и всем, что я знаю, всем, как умею познавать, я обязан ему. Говоря рассудительно, я вообще обязан ему всем. Он работал матерью, нянькой, кормилицей, учителем, грелкой и домашним полисменом. Я никогда не обижался на его наказания, почти из-за них не плакал, потому что вера в его непогрешимость была сильнее обиды.
        Помню одинокий дом на окраине города, в котором мы жили. Днями папа ездил на работу, вставая ранним утром и любуясь восходом.
        Потихоньку выползая из уютной темноты детской комнаты на свет, задавая бесчисленное количество вопросов, в определенный момент я спросил, что он делает там, на веранде, так рано - и в ответ он взял меня с собой.
        Помню сильные руки и широкие плечи; уткнувшись в рубашку, я ездил властителем мира, защищенным от всех невзгод. Сидя на веранде перед распахнутым окном, краем глаза посматривая на отца, я копировал чувства и гримасы, отраженные его лицом. Прижавшись к горячему боку, я с тем же выражением горести и печали вглядывался в восходящее солнце, еще не зная, что это горесть, восхищение и печаль. Иногда чувства, жившие внутри него, становились сильнее - он закрывал глаза, и мне казалось, ему трудно дышать.
        Когда, впервые встревоженный, я громко спросил, что случилось, чувствуя себя абсолютно беззащитным перед злом, заставившим страдать даже его, он ответил, не открывая глаз: «Солнце… единственное, что для нас с тобой вечно». Я долгое время не мог этого понять.
        Потом мы завтракали, я пил свое молоко или сок, он ехал на работу, и дом становился мой: три этажа, подвал, наглухо запертый на ключ, шестнадцать комнат плюс кухня, прихожая, две ванных с уборными. Уютные гостевые спальни, детская комната, моя вотчина, и неисследованный, слегка скрипящий чердак, полный чьих-то старых кукол и игрушек, пыльных фотоальбомов и других странных, никому не нужных вещей. Начиная с этого дома, со двора, бывшего другим измерением, и пышного сада, разбитого вокруг, заканчивая высокой оградой - это и было замкнутым миром, в котором я рос.
        Оставалась в доме одна запертая комната, в которую папа меня не пускал. На вопросы, тогда что там, он лаконично отвечал: «когда исполнится двенадцать», словно «двенадцать» было магическим числом, открывавшим все двери, дававшим ответы на все вопросы. Тем временем я безмятежно рос.
        Прыгая по дому, пока воспитательница моя еще не пришла, топоча по коридорам, играя в индейцев, рыцарей, космонавтов и русских солдат, крича и распевая, я веселился, как мог, мечтая скорее вырасти и стать таким, как папка, проникаясь радостью, бесконечностью, захватывающим счастьем жизни - еще не вполне понимая, что в жизни может быть какой-то другое назначение и смысл. Мое взросление проходило удивительно спокойно.
        Не зная боли, укрытый заботой и предусмотрительностью отца, я ни разу не столкнулся с острыми вещами, пока не дорос до понимания опасности, исходящей от них; ни разу не мог ниоткуда упасть, так как пока я не научился бегать как следует, падать в доступной части дома было неоткуда; ни разу не играл с огнем, пока не усвоил, как просто возникает пожар, и так далее, так далее, и так далее.
        Все эти боли я получал по сценарию: сначала теоретически, потом на практике - в присутствии отца.
        Только раз случилось: года в четыре, оставшись на три часа до прихода няньки в запертом втором этаже, я слишком быстро расправился с предложенной игрой-головоломкой, и, истязаемый одиночеством, умудрился открыть окно. Я уже собрался вылететь оттуда, взмыть под облака и растаять в безбрежной сини, поглощенный замечательным миром, который так стремился познать; уже перегнулся через подоконник и начал крениться вниз, в сторону разрастающейся асфальтовой дорожки - как вдруг сильные руки подхватили меня, сжали, и даже ребрами, удивленными от боли не меньше, чем был удивлен от неожиданности я сам, почувствовал, как сильно в каждой из крепких рук бьется его сердце.
        Он смотрел на меня, как смотрят… не знаю подходящего сравнения. В том взгляде было совсем мало ужаса или облегчения, типичных для родителя, в последний момент подхватившего свое дитя - в нем светилось всепоглощающее чувство ценности, я был дорог ему, как ничто иное. Но вместе с тем, в его зрачках замерла внимательная пустота, как черные провалы, они впитывали каждую черточку моего лица. Затем он усмехнулся со сдержанной горькой иронией, словно произошедшее было странной игрой, понятной лишь ему одному.
        Взрослея, я часто ловил в свой адрес это странное выражение отцовского лица; иной раз в нем было больше искрящегося смеха, иной раз горечи, но всегда эта внимательная, вкрадчивая пустота.
        «Осторожнее, - хмыкнул он, переводя дыхание, - ты можешь упасть». Поставил меня на стол, чтобы как следует обнять. Он дышал спокойно, но мне показалось, что глаза его сверкают так, словно он через весь мир мчался, чтобы подхватить меня.
        Много позже, вспоминая об этом случае, я спросил его:
        - Как случилось, что ты тогда вернулся домой?
        - Я вспомнил, что нужно вернуться за тобой, - ответил он, не задумываясь, не глядя на меня. - Вспомнил, что не закрыл как следует окно.
        Он никогда мне не врал.
        Обычно отец приезжал домой вечером, через полчаса после ухода няни, когда солнце начинало клониться к горизонту, готовое угаснуть и спать до зари. Летящими шагами папа взбегал наверх, в мою комнату, громко и радостно звал меня, и я с распахнутыми объятиями его встречал. Подхватывая меня на руки, он шел на веранду, и точно так же, как утром встречали Солнце, теперь мы вместе провожали его.
        Так было каждый день.
        Иногда, редко, его спокойное и даже суровое лицо расплывалось в накатывающей изнутри слабости, жалости к самому себе, а затем становилось светлее и спокойнее, словно ежедневная чаша страдания была осушена до дна, и теперь можно было веселиться и отдыхать.
        Лет с пяти я уже понимал, почему он страдает. В принципе, я и раньше спрашивал про маму, сначала как Питер Пэн не понимая, что это такое, не в силах понять объяснений; затем, увидев множество примеров (специально для этого мы бывали в гостях, читали книги и смотрели фильмы), пытался понять, почему у нас с ним нет такой прекрасной, замечательной Венди.
        - Она где-то? - спросил я, пытаясь представить маму на далеких островах.
        - Она умерла, - ответил папа. Черные глаза его были внимательны и пусты. - Умерла, когда тебе исполнилось полтора года. Она никогда к нам не вернется.
        Сначала я не понял, почему это грустно; отец несколько раз объяснил мне, так, чтобы я ощутил всю горечь этой утраты. С точки зрения среднестатистического взрослого человека, наверное, это был жестокий поступок. Увидев, как поползли по моим щекам холодные, чистые слезы, отец добавил:
        - Она в другом месте, далеко-далеко. Ждет тебя. Когда-то ты встретишь ее.
        Я поверил, как всегда верил ему, ведь я всегда оказывался за это вознагражден. Он никогда мне не врал; значит, я действительно увижу ее. Пока же у меня были старые фотографии и немногочисленные лаконичные рассказы отца. Вот она, совсем маленькая, ласковый ребенок с удивленными глазами, вот редкая фотография: неясная, смазанная девочка в профиль, повернувшаяся на зов в момент съемки, с руками, сложенными на худых коленках, с юбкой, лежащей неровно, вот девушка, глядящая застенчиво и странно, с растерянной улыбкой, на кого-то, стоящего рядом - фотография ровно обрезана - вот молодая женщина рядом с папой, гуляющая с ним под руку, вот она же, в сотне угасающих осколков, аккуратно вложенных в мутноватый полиэтилен.
        Мама была красивая и ясная, как свет лучистой звезды, как лазоревое небо над городом, осененным зарей. Ее так и звали - Света. Озаренная изнутри, с белой кожей, льняными волосами, улыбчивым лицом, рядом с темноволосым папой, чьи глаза были черным углем, а кожа загорелой, даже выгоревшей, она казалась солнцем, обнимающим его лучами - и счастье обоих чувствовалось почти физически. Долгое время она так и оставалась для меня недосягаемой, прекрасной сказкой, о которой каждое утро и каждый вечер грезил отец.
        Оставаясь один дома, я исследовал весь многолетний прах, осевший в старых вещах, которыми папа не то что бы дорожил, но никогда не выбрасывал. Фотографии в пыльных альбомах повествовали о многотомной истории нашей семьи, когда-то многочисленной и разношерстной, теперь сведенной к нам двоим (с родственниками после смерти матери мы почти не общались). Устройство семьи было сложным, я долго не понимал всех тонкостей, женщин просто считая бабушками или тетями, мужчин - дедушками или дьдями. Позже я с удивлением понял, что все многочисленные родственники принадлежат к половине мира матери, а из родовой линии папы в альбомах нет ни одного лица.
        - Пап, - спросил я, - почему нигде нет твоих родственников?
        - Я пришел ниоткуда, - проникновенно сказал он, не отрываясь от «Известий» - Одинокий волк, сын заснеженной пустыни.
        - Как это?
        - Да вот так. В моей жизни есть только один кровный родственник: ты.
        - Нет? - удивился я безмерно. - Где же твои мама с папой? Мои бабушка и дедушка! Я хочу еще одних бабушку с дедушкой!
        - Так получилось, что бабушек у тебя две, а дедушка только один. Мамин папа. Папиного папы нет. Хотя, говоря строго академически, он-то как раз есть, просто… ты с ним никогда не встретишься. И я никогда не встречался.
        - Как это?.. - промямлил я, совсем ничего не понимающий. - Твой папа бросил маму перед тем, как ты родился?
        Папа фыркнул.
        - Нет, он воспитывал меня, пока я не подрос. А потом ушел.
        - Тогда почему же ты говоришь, что ты с ним никогда не встречался?!
        Он оторвался от газеты, спокойно посмотрел на меня и ответил:
        - Я имел в виду дедушку. Своего дедушку. С ним я никогда не встречался. Как и ты никогда не встретишься… со своим.
        В комнате повисла древняя, готическая семейная тайна. Совершенно сбитый с толку, я спросил почти шепотом:
        - Но почему?..
        - Ну почему апельсин не может увидеть дерево, из которого выросло дерево, на котором он вырос?.. - пожал плечами отец, встряхивая газету, переворачивая страницу и все еще пытаясь углубиться в чтение. - Наверное, потому что он растет на месте дерева, которого теперь нет.
        Этого я понять не мог, как не старался; слишком поэтично. Спросил что проще:
        - А что… с твоим папой и мамой… случилось? Где они сейчас? - спросил я, затаив дыхание и ожидая чего-то ужасного в ответ.
        - Я скажу тебе один раз, Сережа, хоть ты все равно пока не поймешь, - вздохнул он, складывая газету и убирая ее, посмотрев на меня немного печально и устало. - Моя мама там же, где твоя, а мой папа - там же, где и твой. Правда, при этом нельзя сказать точнее, потому что все они - в разных местах.
        - В разных? Местах? Как узники замка Иф?
        - Нет. Как бусы, нанизанные на одну и ту же нить. Как минутная стрелка, догоняющая саму себя. Как змея, кусающая свой хвост.
        - Я ничего не понимаю!
        - Потому что рано. Слишком рано, - буркнул он, и замолчал.
        Я мучался с полгода; не в силах найти ответ на эти вопросы, отложил его до поры до времени, оставив дремать в глубине.
        Вещи, разложенные в шкафах и ящиках столов, на долгие годы стали предметами изучения и объектами игр; когда мог, я спрашивал про них, и получал развернутый либо краткий ответ, почти всегда одинаково бездумный и четкий. Знания копились в моей голове, как мячики в зашитой баскетбольной сетке, застревая и теснясь, вдавливаясь друг в друга, или объединяясь, как мыльные пузыри в одной банке, или лопаясь, чтобы испариться в бездне забытья. Но с определенного момента ответов и кратких рассказов мне уже не хватало, растущий разум требовал все больше, мне страстно хотелось заполнить внутреннюю пустоту.
        Неудивительно, что с раннего детства я стал много читать.
        Книги и фильмы проходили друг за другом, укладываясь в извилистую сетчатую трубу, свивающуюся змеей - в мою мячную бесконечность. Многое они оставляли навсегда: эта - крыло птицы на ветру, та - суть любви к ближнему, синяя - доброту, зеленая - преданность и ласку, красная - предательство и боль, черная - мудрость и печаль; так мало помалу я складывался из пустого расплывчатого пятна в сложный симметрический узор, своеобразный для каждой личности.
        Больше всего мне нравились книги о папиной работе - людях и генах, опытах прошлого и практике современности. Отец возглавлял проект, связанный с клонированием человека, огромная группа людей по всему миру тратила всемирные деньги, пытаясь добиться успеха, научиться возрождать погибших в полном соответствии, с памятью оригинала - вот уже десятый год у них ничего не получалось.
        Иногда к отцу заходили коллеги в дорогих пиджаках, и, спускаясь в подвал, к специализированной библиотеке, рабочему кабинету, в лабораторию, они подолгу беседовали, спорили, строили предположения и планы, ругались или пили крепкие напитки, особенно после разносов, которые устраивало им какое-нибудь правительство. Ребенка туда не пускали, хоть плачь. Папа словно хотел оградить меня от этой работы, пусть она нравилась мне все больше, и на высказанное желание стать доктором, как он, лишь морщился и вздыхал, хоть иногда и улыбался, прижимая меня к себе - и гладил по темным густым волосам.
        Но даже не проникая в их покои, в один предельно печальный день своего восьмилетья, я узнал из их разговора, что одним из объектов, над которым ведутся эксперименты, является моя мать.
        На мучительные вопросы о том, сможет ли он когда-нибудь оживить маму, папа отвечал молчанием, и лишь однажды сказал: «Мне кажется, никогда. Но, может быть, это можно будет сделать потом, когда я постарею, или после моей смерти… В любом случае, мне все равно, буду ли я рядом с ней - мне достаточно, что она снова будет жива. Соскользнет с этой нитки… пойдет дальше».
        С этого дня он стал рассказывать мне о матери, много всего, но часто не отвечал на самые простые вопросы и почему-то не сообщал разных подробностей, возможно, считая это или слишком мучительным, или излишним.
        Он любил ее больше жизни, хотя и тогда, и даже сейчас я пока еще не понимаю истинного значения этих слов.
        Уже став подростком, я понял: отец был странным человеком. Он казался наделенным непонятной способностью предугадывать все мои желания, понимать меня с полуслова, впрочем, не только меня, но и всех остальных, с кем я видел его. Не осознавая этого в раннем детстве, позже я изумлялся, видя, как он живет словно по книге, по дневнику, будто уже зная все наперед - и поражался его мудрости. Он угадывал все мои пристрастья, мой вкус и даже некоторые слова; с усмешкой дарил по праздникам то, о чем я скрытно мечтал. Мы часто играли в такую игру, и почти всегда он угадывал, что я подумаю или скажу, или что хочу сделать или сказать.
        - Почему ты такой умный? - спрашивал я его. - Откуда ты все знаешь?
        - Не умный, - отвечал он. - Не все.
        - Ты угадываешь? - дергая за палец, требовал я с него.
        - Думаю и вспоминаю, - улыбался он, и добавлял, объясняя, - ты же так похож на меня.
        А потом прижимал меня к себе и дышал мне в макушку. Лишь эта фраза, этот жест, и некоторые другие, рассеянные в пустоте совместно прожитых времен, показывали, как спокойно и беспредельно он обожал меня, словно считая неотделимой частью самого себя.
        Однажды он подошел ко мне с атласом о ювелирных изделиях.
        - Это бриллианты. Очень дорого стоят, поэтому в них удобно вкладывать деньги на будущее. Если бандиты украдут сто миллионов, чтобы их унести, нужен целый грузовик. А бриллианты легкие и маленькие, их берешь небольшую коробку - те же самые сто миллионов. Только чтобы обменять на деньги, нужно хорошенько подумать. Не принесешь же ты бриллианты в магазин… В общем, тут написано про все это, про ювелиров. Почитай. И вот эту кассету посмотри. Интересный фильм, мошенники драгоценности сбывают.
        Он часто так делал - совал мне какие-то книжки или статьи безо всякого объяснения, добавляя - «Почитай».
        Когда мне исполнилось двенадцать, дверь в комнату на втором этаже оказалась открытой. Как я и думал, это была комната нашей мамы, комната ее собственных вещей, где она работала и отдыхала. Мама, оказывается, рисовала, и рисунки ее заставили меня плакать от ощущения безвозвратности - строгие и ясные, они остались единственным светом изо всего, который она излучала, доступным для меня.
        Медленно, очень осторожно я обошел всю комнату, запоминая каждую вещь, без сомнения, с момента маминой смерти лежавшую неподвижно. Папа не заходил сюда даже чтобы стереть пыль - этим занимались домработницы.
        Не стану описывать, что и как лежало там, хотя каждая вещь вызывала во мне отклик, счастливую улыбку, болезненный спазм - или по рассказам папы, или по собственным мечтам. Запомнилась картина, которую отец показал мне отдельно. По его словам, написанная мамой в детстве: чей-то пустынный двор со старой яблоней в центре, за ней бежевая стена, в которой я угадал стену, виденную мной с детства, только с другой стороны, густые кроны позади нее, и старая скамейка у облупленной желтой двери подъезда…
        - Где это? - спросил я отца.
        Папа как-то странно на меня посмотрел.
        - У соседей, - ответил он.

* * *
        Все началось вскоре после моего тринадцатилетия.
        Я уже давно исследовал весь город, знал (общаясь поверхностно) многих сверстников и более старших ребят - но не дружил ни с кем из них, не ощущая в этом острой необходимости, абсолютно довольный обществом книг и отца, отделенный от мира вместе с ним. Школа не стала для меня должной тяжестью, и времени почему-то всегда оставалось так много, что хватало на путешествия по окрестностям.
        Наш дом примыкал к заводской территории, и предприятие было уже много лет практически заброшено. Рядом с огороженной зоной кренилось к асфальту старое общежитие, в котором раньше, в социалистические времена, формировались прилежные рабочие ячейки, живущие рядом с местом труда. В определенный момент, лет десять назад, его по аварийности расселили, приготовив под снос, но дальше проектов дело не пошло - и теперь за забором возвышался пустынный двор, на который я наконец-то сподобился посмотреть, забравшись наверх и перевесившись через ограду.
        С первого взгляда на сухую яблоню и разломанную скамью я узнал его, и по всему телу прошла неудержимая дрожь. Здесь моя мама встречалась с моим отцом. В этом общежитии она жила, и здесь рисовала картину, от высохших красок которой я несколько дней не мог уснуть. Я не решился тогда перелезть в этот мертвый двор: здание, как живое, смотрело на меня провалами темных окон, в которых таилась зловещая темнота. Приглушенно вскрикнув, я скатился вниз, чудом не подрав колени, и изо всей силы бросился прочь.
        Отец в тот вечер не вернулся, позвонив и сказав мне, что задержится на симпозиуме, обязанном перерасти в банкет. В конце разговора, перед тем, как положить трубку, он тихо добавил: «будь там осторожнее», словно предчувствовал что-то. Он прежде почти никогда так не говорил.
        Ночью, изменившей мой мир, за окном бушевала страшная гроза.
        Улыбаюсь, перечитывая: начало, как в сказке. Так оно и было - по крайней мере, для меня. Но поначалу это была страшная сказка, полная тайн.
        Молнии сверкали в темноте, разверзая ее, и в сгустках мрака на мгновение казались искрящиеся глаза ночи. Чувство глубокого наваждения окутывало меня, как будто воздух вокруг густел и сворачивался упавшими на плечи складками, стены сужались, потолок беззвучно трескался, готовый рухнуть, а за спиной вырастало нечто из аморфных теней. Чувство чуда, спаянное со страхом, переполняло меня; в такт с ударами грома била нервная дрожь. Я был мальчишкой, мне исполнилось тринадцать - читая эти строки, что вы знаете о мальчишеском страхе перед Вселенной, бесконечность и отрешенность которой я только начинал сознавать?
        Громы и молнии, одиночество и расколотое небо, озаренное от горизонта до горизонта, распластанное давящим сверху, непроглядным космическим мраком непредставимых бездн - дрожащая занавеска колыхалась даже здесь, за вибрирующим стеклом в подрагивающей оконной раме из пластика - тряслась моя душа, в груди и животе зияла тянущая, ноющая пустота, яростно требующая заполнения чем-нибудь - чем-то особым.
        Когда сверхъестественный ветер вдруг со страшным звуком распахнул до того едва приоткрытую створку, струи ливня обрушились на ковер и на пол с разъяренной жестокостью, я вскрикнул, гулким эхом пробуждая мертвый дом - и что-то глубоко во мне надорвалось. Все эти годы не зная страдания, лишь смутно предчувствуя его, теперь я внезапно, неистолкованным и неподвластным чувством увидел приближение неотвратимой беды.
        Бросившись к подоконнику, увернувшись от намокшей занавески, хлестнувшей в лицо, я схватил створку - и расширенными глазами увидел, как через бежевую стену ограды к нам в сад лезет кто-то чужой.
        В грозовом полусвете была различима хрупкая насквозь промокшая фигурка, и, кажется, на выпирающем узоре переплетенных стальных шпилей пришелец застрял, отчаянно дергаясь, никак не в силах перебраться сюда.
        - Эй! - крикнул я громко, в чужом присутствии сразу же потеряв свой страх, становясь уверенным, каким при посторонних всегда был отец. - Э-э-эй!
        Чужой вздрогнул, пытаясь поднять голову и взглянуть на второй этаж, чтобы увидеть меня - я встретил глазами запрокинутое белое лицо, черные омуты глаз, залитых ливнем или слезами, но отчего-то увиденных четко, как вблизи. Взгляд выражал бессилие.
        Махнув рукой, я рванулся вниз, топая по лестнице, как слон, накинул ветровку с капюшоном, влез в сандалии и с разбегу вляпался в грязь, поскользнувшись в которой, упал. Вскочил, как заведенный, хромая, бросился вперед, словно кто-то гнался и настигал - чувство необыкновенного схватило и повело, небо разверзлось величайшим ливнем, который знавала земля, ливнем, желавшим залить меня с ног до головы. В десяток длинных прыжков я достиг подножия стены, клокочущего пузырящейся рекой, и задрал голову, пытаясь разглядеть пленника оград.
        Это была девчонка. Свесившись оттуда, одной ногой уже ступившая на каменный парапет, белой от напряжения рукой ухватившись за ажурное плетение, чтобы перенести все тело, она как-то зацепилась, и теперь не могла освободиться, восседая на частоколе, подобно древней наезднице из героических легенд. Волосы тяжелым хвостом прилипли к плечу, намокшая челка скрыла брови, торс облеплен светлой футболкой, джинсовые шорты и резиново-тряпичные кеды, мокрые насквозь - порождение мальчишеского ада с яростью в потемневших глазах. Сверкнули досадой, но еще я увидел в них удивление, неуверенность и испуг.
        - Сейчас! - крикнул я, и полез наверх, все также яростно, словно кто-то подгонял. Чуть не свалившись, оцарапав руку, поравнялся с ней, уже не стараясь удерживать на голове спадающий капюшон, так же, как и она залитый с ног до головы этим сумасшедшим дождем, я глянул на чужачку, словно время было как раз для знакомства.
        - Я зацепилась! - прокричала она сквозь гром, откидывая сползшие волосы назад.
        - А!..
        - Там! - изгибаясь, указала за спину, куда не могла развернуться. Я передвинулся, задев ее ногу, понял, что отсюда не достать. Она умудрилась зацепиться в двух местах. Чугунным шпилем проткнула штанину коротких шорт у самого бедра, а приподняться для того, чтобы освободиться, ей не давала застрявшая в выкрутасах ажуростроителей ступня.
        - Я перелезу!
        Она поморщилась, своим бессилием вызвав во мне жалость, но делать было нечего, пришлось ей вплотную прижаться ногой к ограде, пропуская меня на левую сторону. Избегая смотреть на девчонку, я переполз по узкому парапету, едва не обнявшись с ней, и, с облегчением оказавшись слева, перебрался на ту сторону, наклонился, пытаясь освободить ее ногу. Она уже была растерта, на щиколотке кожа покраснела и две маленьких ссадины сочились кровью, бледной в пленке воды. Нужно было повернуть ступню под прямым углом к ограде, но, перекошенная, фактически нанизанная на проткнувший шорты шпиль, она сделать этого не могла. Несколько минут прошли в бесполезной борьбе, заставлявшей ее стиснуть зубы, дернуться от боли несколько раз.
        - Не получается! - несчастный и скривленный, как от оскомины, ощущением ее неудобства, заявил я, вызвав новый приступ гнева и ярости в ее несчастных, сверкающих глазах.
        Нужно было приподнять шорты, чтобы освободить ее от шпиля, сантиметров на пять. Ткань тянулась на три с половиной-четыре, и, искуснейшие жрицы самой изощренной любви, вы не можете представить, как изгибалась эта незнакомая девочка, чтобы помочь мальчишке, который сквозь стиснутые зубы боролся за ее свободу с коварством немых вещей.
        Наконец бедро было на нужные сантиметры оголено, мелькнула светлая полоска незагорелой кожи и узорчатая белая ткань, незнакомка смогла со стоном выпрямиться. Многие взрослые не могут знать и доли того упоения, что с этим стоном познал я. Она была не менее счастлива, и, спустившись быстро, словно кошка, уже ждала меня внизу, запрокинув голову, как недавно запрокидывал ее я.
        И почему-то вид ее устремленного к грозовому небу лица, перекошенного прищуром, скомканного дождем, озаренного саднящей болью ступни, показался мне настолько захватывающим и прекрасным, насколько были смутные образы и мечтанья, которых я никогда раньше представить себе не мог. Сердце мое ухнуло в колодец, который на дне своем содержит сонм сорвавшихся, да так и не вставших на место мужских и мальчишеских сердец из всемирной истории, нога подвернулась и поехала вниз по камням, руки, сведенные судорогой, не успели за что-либо уцепиться - и в результате я стремительно съехал прямо по покрытой мохом стенке, ободрав колени, локти и лицо.
        По идее, кончиться это замедленное падение должно было ударом о землю и трещиной в костях, но папа растил здесь, у самой стены, густой декоративный мох. Он смягчил удар, и я отделался острой болью, в которой утонул неловкий вскрик, и саднящими углами рук-ног.
        - Больно? - спросила она, уже не обращая никакого внимания на дождь. В глазах ее были жалость и то же переживание чужой боли, что минутами раньше ворочались во мне.
        - Ага! - морщась, кивнул я. Потом подумал, что все это ужасно глупо, и крикнул: - Пошли! - указывая на дом.
        Она побежала по лужам вслед за мной, шлепая как-то неритмично и странно. Только на пороге я заметил, что спасенная в одном кеде, а тот, что был на застрявшей ноге, так и остался где-то в темноте.
        - Надо переодеться! - прокричал я, захлопнув дверь, все еще пытаясь быть громче дождя. В тишине прихожей это прозвучало как гром.
        Мокрая девочка вздрогнула, поднимая большие темные глаза, держась нерешительно и недоверчиво, смотря то на меня, то на лужу, растекающуюся подо мной, то на такую же, стекающую вкруг ее ступней. Ее трясло от холода, она обхватила себя руками, но никак не могла справиться.
        - Надо в горячую ванну! Иначе простудимся, - словно первоклашке, объяснил я ей, скидывая сандалии, носки и рубашку. Хотел снять и джинсы, но вовремя спохватился, кивнул в сторону коридора и пошел туда, начиная краснеть. Она двинулась вслед за мной.
        - Туда, - сказал я, указывая на дверь, включая свет, уже трясясь от пробирающего холода, который осознал лишь теперь.
        Девчонка по-прежнему смотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно увидев привидение, и, кажется, совсем не слышала. Я замер с раскрытым ртом, не зная, как себя вести.
        - Нужно под горячий душ… понимаешь?
        Глаза ее раскрылись еще шире, выражая такое удивление, какого я в жизни своей ни у кого не видал. Я бы сказал, глаза ее стали, как у удивленной кошки. Она смотрела то на облицованную плиткой ванную комнату, блестящую сталью, мерцающую плафонами, матовым хромом, мягкими линиями пластика, то на меня, и глаза ее темнели все больше.
        Только спустя мгновения до меня дошла причина недоумения, царившего в карих омутах ее души. В обычных домах нет двух ванных комнат, где можно купаться независимо друг от друга.
        - Я буду здесь, - неловко объяснили скомканные слова, в то время как руки рывком открыли другую мутно-стеклянную дверь. - Если что-то надо, можешь позвать, - и захлопнул дверь за собой быстрее, чем увидел ее изменившиеся глаза.
        Некоторое время, горячие вода и пар исцеляли холод, пробравший меня до костей, а взбитая белая пена лезла в уши, нос и глаза. Потом все закончилось и, возбужденный случившимся, лихорадимый тем, что будет дальше, начнется прямо сейчас, я прислушался к происходящему за перегородкой, в моей ванной комнате, теперь ставшей таинственной и чужой, вмещающей обнаженную тайну, которую вот уже несколько месяцев я пытался почувствовать и понять.
        Там шумела вода. Гостья осторожно поливалась из душа, фыркая, как тюлень, и, верно, смывая с волос мой шампунь. Я расчесывал короткие волосы папиной деревянной расческой, стоя напротив его зеркала в полный рост, у полки с его одеждой и его дорогой косметикой, раздумывая, одеться ли сейчас в его футболку, попросить тюлениху выдать мне майку, носки и трусы или голым отправиться в комнату, где все это так же было… Таким запомнилось ощущение первого вмешательства девочки в мою жизнь: причиняющего неудобство, очень смущающего, но притягательного. Победило стремление к простоте: надев папин махровый халат, я важно прошествовал в комнату, где, переодевшись, снова почувствовал себя собой.
        Минут пять я ходил под дверью кругами. Затем пересилил себя, и спросил:
        - Ты как?
        - Да, - ответили из-за стенки после паузы. - Хорошо.
        Голос стал спокойнее и теплее. Не столь пронзительно-грудной, как там, на ограде. Более расслабленный, мягкий.
        - У меня есть футболка и шорты, - сказал я, держа в руках и то, и другое, а так же носки. - Я положу у дверей.
        На другом конце провода повисла пауза. Даже вода стала течь тише. Наконец, фыркнув с досадой, девочка сказала:
        - Да. Хорошо.
        Но сделать я ничего не успел. После паузы дверь немного подергалась и отъехала в сторону. Спасенная стояла, как была, одетая в свои мокрые вещи, и моргала, подобно мне, не зная, что сказать. Я протянул ей одежду и, недолго думая, отвернулся. Она закрыла дверь и там зашуршала сначала полотенцем, потом остальным.
        - Как тебя зовут? - раздался ее голос, уже чуть более звонкий.
        - Сережа, - ответил я. Кашлянул, раздумывая, и все же добавил, - Сергей Сергеевич Николаев.
        - Спасибо тебе, Сергей Сергеевич Николаев, - сказала она с чувством. - Ты меня вообще-то спас.
        - От кого? - не зная, что еще спросить, спросил я.
        - От грозы, - она неожиданно фыркнула снова. - Из плена.
        - Тебя как звать?
        - Светлана Александровна Воробьева. Света.
        - А-а.
        Дверь открылась. Мокрая ткань уже не облепляла ей спину и грудь, а значит, смотреть было можно спокойно. Шорты, как и футболка, топорщились, немного широковатые, и вообще представляющие собой типичный гавайский стиль - в этом одеянии ее запечатленная моими глазами стройность слегка смазывалась, и тонкие руки-ноги торчали как заячьи лапки из дедморозовых валенок. Расчесанные волосы она тут же завела за уши, открывая чистое, светлое лицо, крапленое угасающими веснушками - была середина сентября. Живые глаза ее уже исследовали меня и окружающее пространство, а влажные розовые губы за несколько секунд пережили гамму неуловимых движений, складываясь то в едва заметную, чуть растерянную улыбку, то в озадаченное непонимание, то в нескрываемое восхищение царящим здесь насыщенным комфортом.
        - Слушай… Можно я… - она смутилась, сжимая в руках свои вещи. - Их надо посушить.
        Помимо всего прочего, у нас была машина для быстрой просушки стираного белья, пользоваться которой я конечно умел. Многочисленные горничные, нанятые отцом, в служебном рвении относились ко мне с трепетом, постоянно таская по дому. Священнодействия мытья посуды, уборки комнат, стирания, сушки и глажения белья запечатлелись во мне с раннего детства, равно как и все эти красотки, с которыми невозмутимо общался отец, и которые изредка оставались у нас ночевать.
        - Давай, - кивнул я, и, приняв из ее рук мокрую ношу, поочередно растягивая вещи на каждой из складных рам, опустил крышку, включая поддув.
        - Пошли отсюда. Как высушит, выключится сама.
        - Сережа, - с трудом оторвавшись, сказала она, - а мне можно посмотреть ваш дом?..
        Папа многое вложил в наши стены. Но только теперь, глядя на ее постоянно расширенные глаза, робкие руки, страшащиеся взять что-нибудь, что ей то и дело хотелось бы пощупать или рассмотреть, я понял, в насколько благоустроенном замкнутом мирке мы живем. От ее звонких, взволнованно-кратких вопросов и фраз, ее интереса и возбуждения дом наполнялся смыслом, оживал.
        Вспомнив о вежливости, я предложил гостье чай, все еще не решаясь спросить, какого рожна ей понадобилось лезть через нашу стену к нам во двор. На изобилие печений и конфет она смотрела с недоверием, стараясь не брать больше, чем «чуть-чуть». Я подумал, что жизнь там, за стеной, в полуразрушенном общежитии вряд ли была богатой, и внутренне понял ее осторожность.
        - Хочешь знать, зачем я лезла через забор? - внезапно сказала она, поднимая глаза поверх блестящей золотым обводом чашки. - Хочешь?
        Я кивнул.
        - Всегда хотела посмотреть, кто здесь живет. Сквозь деревья ничего не видно. В детстве думала, здесь живет принц. Ну, раньше. Давно.
        Я молчал, не желая говорить. Чувствуя, что скажу не то.
        - Слушай… - она помедлила, глядя куда-то в стену, рассеянно глядя пальцем фарфор, - у вас такой замечательный дом… Богатый, но… не бездарный.
        Улыбка, медленная, осветила ее и без того озаренное внутренним спокойствием лицо. Я не двигался, и, кажется, не дышал. Больше всего в этот момент я боялся двух вещей - своего голоса, который неотвратимо предаст, и того, что все это - сон.
        - Как зовут твою маму? - спросила она тихо, снова пристально глядя на меня.
        Мне совсем не хотелось говорить. Я открыл рот и хрипло прочистил горло.
        - Как тебя. Светой.
        Почему-то мне не хотелось говорить этой девочке, что мы с нею, возможно, двоюродные или троюродные брат и сестра. Что мама моя, скорее всего, приходится ей тетей, и что выросла она в том же самом дворе, рисуя картины детства, подобные картинам, в которых моя гостья жила каждодневно.
        Я сказал еще что-то, ничего не сообщая про отца и мать, в ответ на вопрос о профессии безучастно бросив: «Художница». Света заулыбалась.
        - Мне пора домой, - сказала она, как только гроза стала стихать.
        Я пожал плечами, вставая, и отправился провожать ее к переодеванию и к двери, одновременно как хозяин и как паж. Дверь недовольно скрипнула, холодный ветер повеял в лицо, капли дождя скользнули по щекам.
        - Нет уж, не провожай, - с легким ехидством заметила она. Тонкий силуэт быстро растаял в темноте, затем мелькнул сквозь черные кроны шумящих деревьев. У меня перед глазами все время было ее лицо, тот момент, когда перед уходом она неуверенно спросила: «Я еще приду?..», и я молча закивал.
        Дом все еще отражал дробное эхо легких шагов, и голос Светы удивительным образом застыл на всякой вещи, к которой прикасалась ее тонкая рука. Впервые на моей памяти он так ожил - и впервые мне показалось, что оживаю весь я, целиком.
        Уснул сразу же, будто провалившись в бездонную темноту - а утром, по привычке встав с восходом, я уже знал, что люблю ее.
        Мне не хватало ее каждой клеточкой тела, каждым движением мысли, каждым лучом души, светящейся в груди. Странное тянущее чувство, пустота в груди, нытье внизу живота, сплетенное с тягучей сладостью и необъяснимой легкостью, щекочущей с ног до головы.
        Речи бессловны, слова бессильны, мне не удастся заставить вас поверить, но все же, в свои тринадцать лет я почувствовал, что смысл жизни обретен. И странная, непостижимая уверенность в том, что она почувствует то же самое, не оставляла меня.
        Папа, мой молчаливый непредсказуемый папа уже был там - в своем чуть мятом костюме темно-серого цвета, с опустошенным стаканом и оберткой от таблетки в руках.
        - Похмелье, - небрежно бросил он, откидывая подушку в сторону, вставая с локтя и жестом приглашая меня. - Сынок, никогда не пей. Даже если заставляют.
        - Даже если начальство? - улыбаясь, спросил я.
        - Проклятые чинуши, - усмехнулся он. - Нельзя позволять им верить в твое согласие. Ты никогда ни с кем не должен быть согласен.
        - Папа, ты ведь совсем не пьяный.
        - Нет, сынок.
        - Почему ты никогда не пьянеешь?
        Он не задумался.
        - Пьянеют, потому что уходят. Мне некуда уходить - я… всегда.
        Я давно уже понял, что не думать о маме он просто не мог. Она была для него как воздух. Он с этим смирился, и, кажется, уже почти не страдал - или боль стала слишком привычна.
        - У меня будет так же?
        Он помолчал, пожевал губами. И глянул мне в глаза:
        - Очевидно, у тебя все будет так же, как у меня.
        Лучи восходящего солнца, истаивающие розовым, уже почти что желтые, освещали его покрывающееся свежей щетиной лицо. Он казался задумчиво-отрешенным, словно памятник в сквере, свободный от всех проблем, не обращающий внимания на семенящих голубей и детей.
        - Пап, я влюбился.
        Он растянулся на полу, раскидывая руки, отодвигаясь и одновременно становясь ближе во сто крат. Лицо его трещиной расколола улыбка, выразительная и глубокая.
        - Влюбился, - негромко повторил он, и щеки его горели, как от жары.
        - В девочку из соседнего двора, папа. Откуда была наша мама. Я думал, там давно уже никто не живет. Ее зовут…
        - Света?
        - Как ты узнал? - спросил я, не слишком удивляясь, заранее зная ответ на вопрос.
        - Как обычно, - не пожимая плечами, ответил он, кивая потолку. - Ты не мог влюбиться не в Свету.
        Готическая семейная тайна дохнула дымом в лицо.
        - Она моя двоюродная сестра? - с почти сериальным надрывом спросил я, предчувствуя худшее.
        - Нет, - лениво ответил папа, - хотя возможно более так было бы лучше. Ты уверен, что любишь ее?
        - Почему нет? - от этого вопроса я дернулся, как от шлепка.
        - Что ты чувствуешь?
        - Не знаю, - ответил я неуверенно. - Все так… насквозь! Мир вертится. Вокруг столько счастья. Пап, это вправду любовь?
        - Не знаю, - внезапно довольный ответил он. В первый раз за всю жизнь говоря эти два простых и совершенно, совершенно диких слова! - Любовь не бывает одинакова. Тебе всего тринадцать лет. Трудно любить в тринадцать, ты даже не понимаешь, что с этим делать, и как.
        - Как? Что?
        - Возьми ее за руку, посмотри в глаза. Никто не ждет от вас поцелуев сейчас, или чего-то большего.
        Он угадал мои мысли, снова. Я открыл рот, закрыл его, затем снова открыл, но главный вопрос задать не успел. Он перевернулся на живот и размеренно заговорил, подперев щеки руками, рассеянно взирая на восход.
        - Ты должен понять, что все это значит - для мира, для нее и для тебя. Для чего это, к чему ведет. Какой может быть свадьба, сколько у вас может появиться детей. Каким окажется ваш дом, куда вы поедете отдыхать, что сможете делать вместе десять, пятнадцать лет спустя. Как заживете в старости, - он перевел дух, но, не утихая, продолжал, вводя меня в оцепенение, бросая в дрожь неудержимой истинностью каждого из сказанных слов, тем познанием, которое я искал слепым щенком. Раскрывая передо мной опыт, который я сам бы накапливал еще лет пятьсот, высказывая просто и ясно, как будто отсчитывая сдачу продавцу. - Ты должен стать ее водителем, и вести ее туда, куда она сама побоится идти. Должен суметь стать ведомым, чтобы отправиться вслед за ней, куда ей захочется тебя повести. Должен научиться завоевывать и уступать, владеть и подчиняться, творить и… - он внезапно споткнулся, словно не находя нужной рифмы, нужного слова, затем рассмеялся, сонно и устало, - и убирать мусор. Да… мусор всегда будет.
        - Папа, - спросил я в полном молчании, разлепляя сухие губы и сжимая его руку своей, - что все это значит?..
        - Расскажи ей все, и спроси ее. Послушай, что она скажет. Просто действуй и смотри. Все разрешится само… Если это любовь.
        - Так что же мне делать? Как узнать?!..
        - Заведи дневник, - без паузы посоветовал он.

* * *
        Жизнь моя понеслась свежим ветром, буланым конем, скачущим по бескрайним, золотистым полям, напоенным ароматами расцветающих трав. Счастье не до конца осознанной любви пронизывало каждый шаг, и, не встречаясь с девочкой ни разу, я целую неделю видел и слышал ее каждый миг.
        Дневник мой венчали угловатые, обрывочные фразы, вроде «Вспоминал Свету. Какая она красивая. Люблю ее», и по большому счету я не знал, о чем писать. Фантазии сменялись четким изложением действительности, галопом неслись мелкие события, среди которых идеи и мысли путались, возникая друг из друга и не особенно заботя автора - просто ложась на бумагу уроком для будущих поколений.
        Потом наступило воскресное утро, которым мы встретились во второй раз.
        Уже со второго дня после знакомства я весь извелся.
        - Пап, я хочу к ней пойти.
        - Сегодня? - он достал из кармана смартфон, сверился со своим рабочим приложением, с каким-то графиком-календарем, и отрицательно покачал головой:
        - Нет, сегодня не получится. - А затем обыденным тоном сказал фразу, от которой волосы у меня едва не встали дыбом. - Наш дом окружен невидимым силовым полем, сегодня стагнация, и выйти за пределы зоны значит… риск.
        - Какой зоны? - медленно, внятно спросил я.
        Папа не мог мне врать. Это было сутью нашей жизни. Но сейчас, я был уверен, он хотел бы ответить неправдой, или хотя бы смолчать.
        - Одним словом, - поморщившись, сказал он, - это можно назвать аномальной зоной четырехмерности. Граница подвижна, обладает нестабильными флуктуациями, но общий график имеется, мы с Евгением Палычем все рассчитали еще лет восемь назад.
        - Мы живем на какой-то аномальной зоне, и ты мне ни разу ничего не сказал? - уже не помню, когда в последний раз я бывал так изумлен.
        - Ты еще многого не знаешь, Сережа, - пожал плечами отец, как будто не обсуждалось ничего особенно важного. - Я веду серьезную научную работу. Между прочим, засекреченную. Как-нибудь во всем разберешься, пока еще рано… Через четыре дня открывается устойчивый канал, и тебе ничего не сможет помешать. Жди. Сегодня все равно ничего не получится.
        Секунду я соображал. Затем, принимая сказанное на веру, просто спросил:
        - А если она захочет прийти сюда?
        - Она не сможет, - папа помотал головой. - Ее способности сильные, но все время угасают. Лет с шестнадцати она вообще не сможет переходить границы поля. Просто перестанет замечать его.
        - Что все это значит? - кажется, отныне это мой любимый вопрос.
        - Значит, что она всю неделю может пытаться встретиться с тобой, но не сможет перелезть через забор, - по-философски меланхолично ответил отец, вставая и собираясь уезжать.
        Мучительно дождавшись воскресенья, я в десять часов рванулся к ограде, приставил лестницу и перелез через нее. Странно, быть может, такова сила внушения, но в этот раз мне показалось, что нечто невидимое и упругое обволокло на самом верху - пропустило, но обдало холодом и тошнотой. В следующую секунду я позабыл об этом.
        Она летала посередине двора на скрипящих качелях, крепленых к старой яблоне, и бежевая юбка плескалась по ветру, волосы взмывали и опадали в такт полетам вниз-вверх. Щекой прижавшись к толстой веревке, крепко держась обеими руками, прикрыв глаза, она казалась устремленной куда-то очень далеко. И горестной, и печальной. И думающей обо мне.
        - Света!
        Ритмичность маятника сменилась дернувшим веревки сбоем, перекрутившим качели, завертевшим их вкруг. Глаза ее расширились, сандалии опустились, взметнув дворовую пыль. Я уже соскочил с забора и медленно шел к ней, любуясь, как трепещет по ветру ее подол платья и ласкается, касаясь шеи, бледно-зеленый шарф.
        - Как твои дела?
        - Как твои дела? - спросили мы одновременно: я, останавливаясь, она - соскакивая и выправляя складки.
        - Хорошо.
        - Нормально.
        Нормально были у нее, и это значило, что плохо.
        - Почему ты не приходила в гости? - спросил я как можно спокойнее, желая все сразу же ей рассказать, но твердо зная, что нельзя.
        Она покраснела. Кожа ее была очень светлой, любое волнение отливало возбужденным пурпуром. Мгновение она размышляла, как сказать, взгляды наши встретились, и, желавшая соврать, Света ответила правду.
        - Я пыталась залезть, но никак не могла. Здесь стена ровнее, зацепиться не за что. Все время соскальзываешь. Не знаю, как у меня тогда получилось… Наверное, повезло.
        Ей было стыдно. Она подняла глаза и, широко распахнув их, спросила невинно:
        - А почему… не приходил ты?
        - Папа не пускал, - я не мог говорить ей про поле, про работу отца, но не мог и врать, поэтому закашлялся.
        Она удивилась, но кивнула, пальцем теребя свой соломенный хвост, вся освещенная солнцем, словно плывущая в облаке света. Мне захотелось коснуться ее волос.
        - Ты здесь живешь?
        - Вообще-то нет. Раньше жила, в детстве. Теперь приехала обратно, только не знаю, мы здесь останемся или нет. Мама решает.
        Мы говорили о ее семье, и странным было чувство изначального отношения к незнакомым людям, как к будущим родственникам: я собирался жениться на ней. Несильно раскачивая качели, касаясь ее руки своей рукой, я всякий раз подавлял желание коснуться ее русой макушки или узкой спины. Не оборачиваясь, она спросила, что я люблю делать, я ответил, что читать и смотреть на восход и закат, она удивленно улыбнулась, сказала, что тоже хочет, но ведь это так рано, я, внезапно решаясь, пригласил ее остаться у нас, пообещав, что разбужу. Она зарделась, ответила: мама не пустит, но спасибо; тут мне показалось, что рука ее теребит волосы слишком настойчиво и нервно, в горле у меня давно уже пересохло, пальцы, оказывается, уже были сжаты в кулак, она отвлеклась, а потому, когда я протянул руку, чтобы очень кратко погладить ее висок, не сразу замерла, как испуганный зверек с колотящимся сердцем, но когда замерла, я почему-то не смог отнять руку от нее, она склонила голову на бок, будто пытаясь четче почувствовать жар моих пальцев, глаза ее вспыхнули, в губах скользила незаметная улыбка, угасающе-расцветающая каждый
миг; она прошептала, растерянно и сбито: «такой горячий», потершись о мою руку щекой - счастье вскипело и перекатилось из сердца в ослабнувшие руки и глаза, потемневшие, на миг словно укрытые чернотой, в груди все пылало, и что-то глубокое изнутри толкнуло меня к ней, заставляя наклониться и поцеловать ее, куда-нибудь, все равно.
        Я ткнулся губами в бровь, она вскинула удивленное лицо, наши губы встретились, мир на мгновение пропал. Очнувшись, я ощутил, что держу рукой ее талию и бок, что она уже почти стоит, и что ее тонкие руки лежат у меня на плечах.
        - О-о-о-о-ох, - выдохнул я, и она выдохнула одновременно со мной.
        Пару секунд мы прерывисто дышали, не в силах выправить дыхание, но тела наши сближались уже самостоятельно, так что полминуты спустя мы были сжаты друг другом, как сгорающие от жажды, нашедшие единственный источник в нескончаемой пустыне. Если в этот момент через какое-нибудь из общежитских окон смотрела ее мама или сосед, нам бы плохо пришлось.
        Сзади кто-то громко кашлянул.
        Света рванулась, освобождаясь от моих рук, повернулась с широко распахнутыми глазами, в которых мелькнул яркий ужас, и увидела моего отца. Я обернулся, непроизвольно закрывая рукой губы, все еще чувствующие сладость ее губ.
        Он стоял в пяти широких шагах от нас. Замерший, опустивший руки. Взгляд его был пронзительным и спокойным, не знаю, как можно такое сочетать.
        Молчание длилось секунду, в течение которой Света боролась с инстинктом убежать, я осознавал изменение окружающей реальности, а папа фиксировал взглядом каждую деталь.
        - Привет, пап, - хрипло сказал я. Он кивнул.
        - Это Света, - она взглянула на него из-под полуопущенных ресниц, и внезапно начала наливаться алым соком стеснения. Он снова кивнул, и она тихонько, сипловато выдохнула:
        - Здравствуйте…
        - Нам надо идти, Сережа, - он говорил, не сводя с нее глаз, и, кажется, сам не слышал своих слов. - Появились препятствия. Я тебе все объясню, но у нас нет времени.
        - А-а, - словно во сне кивнул я, - пойдем.
        Он повернулся, немного неровно, неуклюже, двигаясь так, как не двигался… не двигался никогда - мой папа, уверенный, насмешливый, циничный и сильный, он словно не желал отсюда уходить, покидать двор своей юности, где росла его светловолосая принцесса, так похожая… так похожая… сердце мое дрогнуло, туман в глазах выветрился мгновенно и до конца, все тело налилось холодящим свинцом.
        - Пойдем, - хрипло бросил я, рванувшись к нему, хватая его за руку.
        - Света, - сказал он, оборачиваясь, щурясь против солнца, голосом абсолютно спокойным, - я вижу, вы дружите с моим сыном. Приходите к нам в гости, если хотите. Сережа за вами зайдет.
        - Да… Ладно, - ответила она.

* * *
        - Поле становится нестабильным, - поеживаясь, бросил папа, как только мы перелезли через стену и оказались внизу. - Начинаются бессистемные стягивания.
        - Что это значит? - возопил я. - Оно… рассыпается?
        - Хуже. Оно начинает скручиваться. Скоро схлопнется в ничто.
        - Исчезнет?
        - Да.
        - Что же в этом плохого?! - меня передернуло, как только я представил себе Свету, карабкающуюся по каменной стене вверх, и бессильно замирающую внизу, а перед ней - невидимое пульсирующее полотно, от которого веет нечеловеческим равнодушием, холодной насмешкой.
        - Ничего, если не считать того, что после исчезновения поля мы оба кое-что потеряем безвозвратно.
        Что-то болезненно сжалось у меня в груди, и гипотеза, до того бывшая неоформленно-туманной, четко высветилась внутри. Сонм неточностей, странностей, деталей, преследовавших меня всю жизнь, все непонятое, обрушившееся на меня минуты назад, теперь становилось обоснованным и ясным.
        - Папа, - сказал я, уже когда мы входили в гостиную и он снимал пиджак, оставаясь в темно-синей рубашке, закатывал рукава и торопливо спускался в подвал, впервые не останавливая идущего вслед за собой меня, - твои эксперименты с генами как-то связаны с этим полем. Официально у вас ничего не получается, но секретная часть вашей работы зависит от этого поля, и там есть настоящий успех.
        Он, не оборачиваясь, усмехнулся, открывая железную дверь, быстрой дробью набирая код и сообщая пароль. Дверь поехала в сторону, нас обдало теплым воздухом, папа вошел в лабораторию, махнув мне рукой.
        Центральные мониторы сразу же вспыхнули, показывая различные картины: какие-то пробирочные клетки, неторопливо множащиеся в штаммах где-то микроскопически далеко, и четкие, трехмерные схемы нашего дома, пространства вокруг, старого заводского двора - и прозрачной клубящейся субстанции, окружающей нас.
        Еще три недели назад я бы душу отдал ради того, чтобы осмотреть тут все, чтобы родиться заново и жить тут с вечера до утра, до самого конца времен - но теперь в голове моей была жажда узнать правду, и я продолжал:
        - Ты сумел использовать это поле, не знаю, как, но оно помогло вам и вашим генам, вашим… клонам, - голос мой вырос, стал пронзительным и неудержимым. - И теперь там… растет эта девочка, эта Света - наша мама!.. А я… - я задохнулся и замолчал.
        Отец стоял неподвижно, сжав руками взятый сор столика вытянутый черный пульт. Он не мог сказать мне неправды, а потому ему очень не хотелось отвечать.
        - Если бы все было так просто… - негромким расслабленным голосом заметил он, поворачиваясь, быстро отдавая какие-то команды на пульте управления комплексом. - Ученый вырастил девочку и мальчика друг для друга, взамен собственной утраченной любви… Если бы. Знаешь, так трудно жить, если ты минутная стрелка. Как будто жизнь известна заранее, словно прочитанная книга, как будто ходишь по одному и тому же пути. Можешь себе представить ожидание того, что неминуемо произойдет, каждый день, каждый час?.. Зачем тебе знать это сейчас, сынок. Я бы не стал тебе отвечать.
        Лицо его было мрачноватым, но в целом в норме, будто я только что не сказал нечто потрясающее, абсолютное, после чего жизнь меняется безвозвратно. В моем меняющемся сознании он походил на неуклюжего гиганта, взирающего на крошечные скалы, разбросанные собственной рукой, на крошечные реки и лилипутские моря, в которых плавали бациллы-киты. Все это утомляло его, как древнегреческого титана утомляла смертная суета. Внезапно, еще толком не зная величины его открытий, я понял: он был Прометем, принесшим людям огонь, и не хотевшим из-за этого страдать. Но не страдать было невозможно.
        - Ты только скажи мне, - попросил я, снова остро, почти с болью чувствуя нечто недосягаемое в нем, таком близком и настолько непознанном мной до сих пор, - она действительно наша мама? Это на самом деле… ее клон?
        - Сережа, - ответил он после паузы, пристально глядя мне в глаза, - эта девочка - для тебя. Судьба посылает ее тебе в руки, ты уже взял ее. И хотя она будет любить нас обоих, останешься с нею ты.
        - Откуда ты знаешь? - прошептал я, зачарованный, веря ему полностью, до конца, как в сказочные шесть или восемь лет.
        - Она такая чудесная, - внезапно запрокинув голову, рассмеявшись, сказал он. - Я уж начал забывать, как она выглядит.
        Я узнал этот смех: в нем была давным-давно не выходившая наружу вечная папина боль. Подойдя к нему и прижавшись к его груди горящей щекой, я почувствовал, как тяжелая рука невесомо гладит мои черные волосы.
        - Пап, я посижу здесь с тобой?
        - Принеси чаю, - ответил он.

* * *
        На третий день непрекращающихся исследований, когда все гены оказались совершенно заброшены, а дом наш превратился в проходной двор для ученых, правительственных агентов и просто боевиков спецназа, когда количество защитной, тревожной, научной и энергетической аппаратуры достигло критического предела, а академические совещания проводились с периодичностью уже в три-четыре часа, было точно установлено: поле смещается от нашего дома, в центре которого в течении тридцати лет была стабильная «воронка четырехмерности», куда-то в сторону, совершая серию пульсирующих движений, сжимаясь и расходясь в стороны, теряя очертания, и, «совершенно очевидно», схлопываясь навек.
        Сделать с этим ничего не было возможно, поэтому в задачу отца и его людей входило вынесение как можно большего количества информации из «данного природного феномена», и все выбивались из сил. Споры проходили в обстановке, приближенной к боевой, хотя не агрессия была этим мерилом, а насыщенность выпадов-атак, направленных против неизвестности и незнания в маневре, называемом «перманентный мозговой штурм».
        Близко к рассвету третьих суток папа подошел ко мне, дремлющему в кресле напротив рябящего телевизора, положил руку на плечо и сказал негромко, так, чтобы не слышал никто больше:
        - Все заканчивается. Поле расширяет пульсацию с геометрической прогрессии, и завтра утром сместится очень далеко отсюда, примерно на четыреста километров на юг. Группу перебросят туда, ты останешься здесь практически один, - он понизил тон, сжал мое плечо, указывая, что сообщает нечто крайне важное:
        - Никто не знает, что ровно в полночь следующих суток центр по параболе вернется сюда, и будет последняя судорога. Здесь почти никого не будет, никто не сможет тебе помешать. Возьмешь в моей комнате дорожную сумку, там все подготовлено. Где-то без пятнадцати двенадцать уже будь у стены. Без одной минуты - лезь.
        Что-то вздрогнуло во мне, перевернулось, оцепенение сошло.
        «Что все это значит?» - хотел спросить я, но вместо этого автоматически вылетело:
        - Мы больше не увидимся?!.. Мой сын никогда не встретит своего дедушку?..
        Он усмехнулся, не собираясь отвечать. Боль его куда-то полностью исчезла, сделав его другим человеком, совершенно незнакомым, но еще более родным. Ему все это было снисходительно-забавно. Он-то ведь знал все наперед.
        - Она приходила вчера, пока ты спал. Смогла перейти поле в момент сжатия, - я вздернул голову и распахнутыми глазами смотрел на него.
        - Мы немного поговорили на кухне. Сложнее всего было сделать так, чтобы они все не поняли, откуда она пришла.
        Мне было уже плевать, откуда.
        - Что она сказала?
        Папа помолчал, улыбаясь. За словами, которые он должен был сказать, стояла вся его жизнь. Сеть невидимых морщинок пронизала его лицо. Ему было сорок два года, на тридцать долгих лет больше, чем мне.
        - Она не смогла сдержаться. Сказала, что, мы с тобой совсем необыкновенные. Что, кажется, влюбилась в нас.
        Я не сдержал судорожный вздох.
        - Сергей Сергеевич, пора! - крикнули сверху, взволнованно и торопливо. - Оно начинает сбиваться!
        Тихий ответ отца потонул в шуршании пиджака, в нарастающем шелесте крутящихся вертолетных лопастей. Задержавшись у выхода из дома, куда я добежал вместе с ним, пропуская вперед суетливо пакующих багаж людей, отец остановился в проеме, освещаемый бледнеющей луной. Подобный пришельцу, оставленному среди ни о чем не подозревающих людей.
        - Давай, сынок, - совершенно нормально сказал он, подмигивая и кивая. - Вспоминай меня.
        И добавил почти весело:
        - Еще позвоню.

* * *
        Дом опустел, академики, строгие секретарши и военные улетучились без следа. Осталось два лаборанта и четверо человек охраны, кроме теоретических террористов на всякий случай прячущиеся и от нас. Доступ в подвал был мне воспрещен, да и вообще меня никуда из дома не выпускали, так что о школе пришлось забыть.
        До наступления полуночи оставалось восемь часов.
        Я все время думал о Свете, слоняясь по дому и не зная, что предпринять.
        Девочка-мама, вечный образ, освещавший мое детство и изменивший мою жизнь. Кто она? Выросшее из клеток погибшей матери юное и хрупкое существо, покорно генной памяти всем сердцем любящее меня и моего отца?.. Минутами мне казалось, от этой безысходной жестокости, которая была так прекрасна, я схожу с ума. Больше всего хотелось встретить ее и обнять, стоя молча, прижавшись друг к другу, раскачиваясь, как качаются деревья на ветру. Жить без нее, не дышать ей я уже не мог.
        Я впервые узнал боль разлуки и страха; что все закончится, поле погибнет - и тогда в клетках моей девочки начнется какой-нибудь страшный генный распад - она ведь была связана с этим полем, все было связано с этим полем, хоть я и не знал, как.
        - Сереж, есть будешь? - спрашивала лаборант Оля, наконец-то покидая гостевую комнату, где беспрестанно работала вместе с долговязым лаборантом Колей. Довольная и потягивающаяся, в ответ на мой кивок шла разогревать какой-нибудь миноборонский полуфабрикат, которыми наш дом все еще был забит.
        - Сереж, можно видик посмотреть?
        - Сереж, а как это включать?
        Я объяснял, сердцем будучи уже не здесь.
        В собранной папой сумке-ранце была кроме одежды поразившая меня коробка: с тремя бархатными кошелечками, в каждом из которых лежало понемногу ограненных сверкающих бриллиантов. Там же было две тонких пачки с деньгами и непромокаемый конверт с документами. Я осознал, что при желании отец мог бы положить сюда гораздо, гораздо больше денег - но он не стал. В боковом кармане лежало запечатанное письмо, на котором чернело: «Открыть там». Никакого удивления. Гипотеза оправдывалась шаг за шагом, мне оставалось только ждать и в нужный момент действовать без промедлений.
        Где там, и куда вообще будет мое путешествие, я не спрашивал. Мне хватало подсердечных фантазий о волшебной стране, где мы со Светой вечно будем вдвоем. Я только не понимал, как папа умудрился ее для нас создать - хотя теперь мне думалось, что он стремился к этому всю жизнь.
        За полчаса до полуночи, когда весь дом словно вымер, я, сидящий на отцовской кровати с тянущей пустотой ожидания в груди, с его крупными, очень дорогими часами на руке, внезапно увидел коричневый корешок моей книги-дневника, торчащий из-под его аккуратно сложенных бумаг.
        Часом назад я положил дневник в сумку к остальным дорогим мне вещам. Удивленно привстав, подумав, что у папы такой же, я потянул его на себя, свалил пару журналов и стопку бумаг, раскрыл потертый и замасленный переплет.
        «Вспоминал Свету. Какая она красивая. Люблю ее» - было написано там. Дальше шли страницы и страницы, исписанные твердым, взрослеющим почерком. Через некоторое время со схемами, и надписями на латинском, с выводами и формулами, но сердце мое уже жило отдельно от рук, а разум пытался вместить и осознать понятое лишь сейчас.
        Телефон зазвонил, как сумасшедший, как всплеснувшееся безумие. Я взял трубку, падая в темноту, наваливающуюся со всех сторон.
        - Здравствуй, сынок, - хрипловато, но, в общем, совершенно обычно сказал отец. - Ты уже все понял насчет этих апельсинов и минутных стрелок. Так что дам тебе только один совет… Что бы ты не чувствовал, чего бы не ждал, как бы четко, от начала и до конца не видел всю предстоящую тебе жизнь, с каким бы страхом не ждал смерти нашей жены, не тревожься. Мне понадобилось много времени, чтобы это понять. Но так надо, чтобы ты смог и без нее жить и быть счастливым. Сумей это, и ты покроешь весь долг перед своим родителем… перед дедушкой, которого никогда не увидит твой сын.
        Трубка скрипнула, помехи от сотового шевельнулись и угасли. Кто-то что-то возбужденно на заднем фоне кричал. Кажется, они искали пропавшее поле, сейчас метнувшееся сюда. Я вздрогнул, почувствовав его плавный, стиснувший сердце приход.
        - Пока сынок, - сказал папа. - Я очень люблю тебя. Прощай.
        - Пока, папа, - вымолвил я с трудом, и сердце взметнулось, осознавая эту потерю его навсегда, и эту встречу с самим собой. - Люблю тебя, папа! Прощай!..
        Луна светила безмолвно, ветер притаился в кронах и кустах, ожидая чьей-нибудь трагической смерти, чтоб обездоленно взвыть во всю мощь. Я влез на стену, чувствуя пульсацию поля. Оно было здесь, дышащее, нечеловечески насмешливое, холодное. Я чувствовал его.
        - Эй, младший, - окрикнул невесть откуда взявшийся спецназовец, возникший из-за дерева, словно тень, - ты куда?
        - Гулять я. К подружке во двор. Задрало уже тут сидеть.
        - Ладно, иди, - подумав, разрешил он. - Но возвращайся быстрее. И если что, кричи. А то хулиганы какие-нибудь. Отвечай потом перед Сергей Сергеичем, он же убьет.
        Я кивнул. Поле вздулось, напряглось, пробегая судорожными бесцветными волнами, обволокло меня с ног до головы, пронизало тело и пропустило, обдав все тем же холодом и тошнотой. Минутная стрелка шагнула на полдиска назад.
        Двор моей матери вспыхнул, разрастаясь перед глазами, освещенный ярко - тут был полдень. Я свалился со стены, сильно ударившись ногами, стиснул зубы, шипя от боли. Света сидела перед мольбертом, рисуя старую яблоню и окружавший ее двор. Увидев меня, она вскочила с широко распахнутыми глазами, и даже в этот краткий миг я увидел мелькнувшее в них сумасшедшее, радостное счастье.
        Пока она бежала ко мне, я думал о о предопределении и неизменности, о Свете и моей маме, обо мне и об отце. Но в следующее мгновение тонкие Светины ноги оказались перед моим поднимающимся лицом, и вместо шипения боли я сквозь зубы сказал, глядя в ее сверкающие глаза: «Привет».

* * *
        Много времени еще пройдет с того дня. Я буду жить в детском доме и учиться, выбиваться в люди, привыкая заботиться о себе сам. Я уеду за границу, несколько раз вернусь, откапывать спрятанные сверкающие камни, буду брать понемногу, как мошенники в том фильме, и снова уезжать, устраивая свою будущую жизнь, жизнь своей будущей жены и сына, с которым мы будем, как одно.
        Мы будем часто видеться со Светой, я увижу, как она будет расти, и почти все время буду помнить, каким окажется окончательный исход. Боль вперемешку со счастьем станет моим бременем, моим дыханием, моей насмешливой судьбой.
        В семнадцать, после полных сладости встреч, мы обещаем друг другу всю жизнь. В двадцать сыграем свадьбу. Годы начнут нанизываться один на другой, годы счастья и ожидания, годы, которые я знаю наперед.
        Все это будет висеть надо мной и моей двойственной жизнью неразрешимым бременем. Но в любом горе и в любой радости я всегда буду помнить, сколько сделал для меня отец, и какую боль каждодневности он ради меня перенес. В любом состоянии, что бы не произошло, я буду помнить его единственный совет: суметь прожить эти годы счастливо - не для себя, а для жены, для единственного ребенка, которому все это так же впоследствии предстоит.
        Я знаю все это и теперь, когда тонкие руки Светы поднимают меня с пыльной земли, и теперь, когда мне удается опереться на ее плечо, и когда она спрашивает «Больно?», и когда с тревогой заглядывает в мои глаза, когда улыбается в ответ на мой сквозь слезы смех, когда гладит мою щеку, великодушно стараясь изгнать боль.
        Я чувствую исходящее от нее тепло, и больше мне нечего желать.
        Впрочем, нет.
        Мне всегда будет не хватать моего папы, моего отца. Сколько себя помню, всегда мечтал быть ближе к нему, рядом с ним, вместе с ним. Всегда желал узнать его поближе, побольше любить его, получше понять. Я и теперь желаю того же, как ни странно это может звучать.
        И все еще зову его «отец». Каждый вечер, когда солнце клонится к закату, мне хочется стать таким же, как он.
        2001 г
        Разговор
        ?
        На улицах царила жара. Футболка обтягивала плечи, едва ли не хлюпая на каждом шагу; грудь подскакивала и опускалась, как два упругих приклеенных мяча. Под ногами струилась пыльная вода, от соприкосновения с текущими обмылками слегка пузырящаяся и вязкая, как речная грязь.
        Гортанные крики темноволосых сопровождали ее, как и их взгляды, наполненные жаром и остротой. Иной раз они бывали приятны; сейчас давили на лопатки, как тупые осколки тусклого стекла. Ей не хотелось ни видеться, ни говорить ни с кем.
        Жара, облапившая мощеные улицы, прогревшая камни, припекшая грязь у выщербленных тротуаров и ворот, липкими пальцами касалась ее лица. Струйки пота вязли на плечах, делая ткань тяжелой и плотной, как резина.
        Нужно было просто покинуть кривые кварталы, дойти до остановки и сесть в блестящий, обтекаемый автобус, который увезет ее… домой.
        Темноволосые крутили головами, прикрытыми белыми тряпками, имеющими свое название - но все, связанное с ними, сейчас ей было настолько чуждо, что даже это простое слово она загоняла далеко в глубину, стараясь не думать, не вспоминать.
        Мальчишка перебежал ей дорогу, маленький и смуглый, прокопченный на солнце и совершенно не блестящий, абсолютно сухой. Он впитывал жару, словно губка. Он станет сморщенным уже через пятнадцать-двадцать лет. Его спина и ягодицы мелькнули, вызвав в ней что-то знакомое, и вместе с тем неприятное. Она выпустила трепещущий вдох, лишь сейчас осознав, как сжато и напряжено все внутри.
        - Хэй, Сайа, нойно д’бе! - крикнул один из черноволосых. - Тил майрокко, са?..
        Она не была «майрокко». Кратко мотнув головой, ускорила шаг. Они не обернулась. Только болтали что-то, быстро и невнятно, она почти совсем не знала их языка. Хрипло рассмеялись. В их голосах плясала насмешка.
        Жара истощала.
        Микроавтобус подкатил к остановке, девушка пригнулась и вошла, став вторым пассажиром, едущим в город. Раньше она каталась сюда к любимому на велосипеде - через ничейные пустоши и заброшенные минные поля. Теперь так ездить стало совсем опасно… и вовсе не нужно. Эти кварталы и своего последнего милого она покидала навсегда.
        Блик от солнца прорвался сквозь затемненные окна, лоскут зноя вплыл через открывшуюся дверь - вошла старушка в цветастых юбках, с ребенком, уселась на переднее сиденье, задвинув дверцу ногой.
        В чем смысл всего этого, подумала она, я начинаю эти отношения и обрываю, потому что со временем чувства кончаются, истощаются, как родник. Здесь слишком много родников пересыхает, в этой жаре. Сегодня совсем жарко. Хочу домой. Домой. Домой.
        Но дом был гораздо дальше, чем та комната, в которую она поднималась сейчас по лестнице на четвертый этаж, пропуская студентов, спешащих на занятия или лениво идущих спать после ночных дел. Дом… был так далеко.
        В солнечном сплетении набухла тяжёлая, подобная вакууму смерти, капля тоски. Лицо скривилось в маску усталого клоуна.
        Я не хочу всё это снова, не хочу эти чувства заново, к новому милому, подумала она - но в то же время она хотела, хотела именно это, и именно снова, потому что в этом пряталось неимоверное очарование, переживание, сердце пробуждалось, и пело, жило. Каждый раз начинать заново - в этом был смысл. Все эти милые восхищались ей, любили её; и хоть на несколько месяцев она была тем, кем желала быть, самой собою. Она жила.
        Это было просто и сложно, каждый раз совершенно понятно и в то же время непостижимо, восторженно-радостно и цинично-безнадежно. Каждый раз у этого не было будущего, но разве будущее важно для настоящего, которое жадно, предприимчиво и нежно проживалось день за днем?..
        Да, думала она, роясь в кошельке и доставая ключ, это ущербная радость. Ну и что. Разве кто-то из них думает обо мне так, как я не могла бы представить? Разве их истинное отношение ко мне имеет настоящий смысл?
        Дверь скрипнула и отворилась.
        Она вошла в сумрак опущенных жалюзи, в нестройность чужой дешевой мебели, в шумящую свежесть старого кондиционера. Закрыла дверь.
        Он сидел на кровати, упираясь локтями в расставленные колени, согнув спину и глядя в пол.
        - Давно, - тихо и медленно сказал он, - давно не говорил с тобой.
        Она постояла у входа, опустив на полку ключ и кошелек. Сняла туфли. Подумала о чем-то. Безразлично тряхнула головой, освобождая пропитавшиеся жарой волосы от заколки, и стянула футболку, не глядя вперед.
        - Часто думаю, - сказал он с каким-то трудом в голосе, словно совершенно не хотел ничего сказать. Или словно считал разговор глупым и бесполезным, и заставлял себя говорить. - Думаю, чем ты занимаешься. Как живешь.
        Она молчала, стоя перед зеркалом полуголая и рассматривая себя вместо того, чтобы идти в ванную.
        - Я знаю, что тебе безразлично, и ты не услышишь. Ну… мне-то не все равно. Я думаю о тебе.
        Она потянулась, выгибаясь вперед, чувствуя, как обрисовывается каждый изгиб тела, и захотела, чтобы кто-нибудь восхитился этими линиями, кто-нибудь обрадовался и улыбнулся её красоте. Кто-нибудь, чья радость осветила бы её изнутри.
        Парень нахмурился, дернул плечом.
        - Всё время вижу тебя с твоими… Ревную, ревную. От этого больно, ни о чем другом не могу думать. Внутри одна пустота.
        Вздох, усталый вздох. Завтра с утра на занятия, думала она, а после занятий в кафе, а после работы - гулять. Обязательно встречу того, высокого у ворот в посольство, он хорошо запомнил меня, он так смотрел…
        - Иногда мне кажется, ты просто невообразимо далеко, совершенно в другой вселенной, иногда что ты рядом… По идее, я должен просто наплевать. Чего я хожу за твоей тенью? Просто не могу не думать о тебе.
        Не хочу думать, почти вымолвила она. Не хочу видеть, не хочу слышать, не хочу ничего помнить. Сейчас вымоюсь и засну.
        - Какая глупость. Ты совсем меня не слышишь, - сказал он с каким-то глухим отчаянием и безнадежностью. - Дурацкий… - он задыхался - дурацкий разговор!.. Не слышишь, не видишь.
        Минус, на этом дурацком счету снова минус, подумала она, все еще стоя перед зеркалом и рассматривая свое отражение, не обращая внимания больше ни на что. Что я буду делать с этим минусом… стипендию дадут через шесть дней.
        - Я не жалуюсь, - спокойно сказал он, не поднимая глаз. - Весь этот разговор… Он ради… Я просто знаю ответ на вопрос. Хочешь ответ?
        Чего я хочу, спросила она себя, чувствуя, что в первую очередь хочет вымыться в душе и еще часа два поспать, потому что потом нужно зубрить, не покладая учебников.
        Он поднял голову, глядя куда-то сквозь потолок. И сказал:
        - Будь у тебя хоть сто мужчин, хоть десять из них одновременно, ты не будешь с ними счастлива. Ты не можешь быть счастлива, потому что сама себе не позволяешь. Есть простейшая схема: каждый раз ты ищешь настоящую любовь, даже если говоришь себе, что это просто игра. Но каждый раз ты прекрасно знаешь, всё это ненадолго. Даже когда ты обманываешь себя, через месяц, через полгода или год все кончается, потому что ты с самого начала знаешь - это не всерьез, сейчас у тебя нет такой возможности, тебе нельзя. Ты не можешь жить без репетиции любви, но каждый раз хочешь больше, чем позволяешь произойти. Это так просто. Ты… принимаешь обезболивающее.
        Она закрыла глаза, внезапно вспоминая всю вереницу событий, происходивших с ней за последние два года. Все волнения и безразличность, слова и молчание, чувства и пустоту.
        - Ладно, ты можешь меня не слушать и не слышать. Плевать. Я просто ужасно упрямый. Я знаю, как мы могли бы быть счастливы. Жаль, - выдохнул он, выпрямившись, и кровать жалобно скрипнула. Наступила пронизывающая, глухая тишина. Только тихонько тикали часы на стенах.
        Где же ты, отрешенно подумала она в гудящей кондиционерной тишине, почему ты никак не придешь, ведь я так жду тебя, так хочу узнать, какова она, настоящая, единственная любовь.
        Открыла глаза очень медленно. В глубине зеркала на мгновение увидела того, кто мог бы любить и обнимать её. Он стоял, подняв голову, смотрел куда-то наверх - может, в небо. Когда он повернулся к ней, она едва не заплакала. Отвернулась. Подобрала брошенную футболку, почувствовав внезапный холод, скрестила руки на груди. Боком двинулась в ванную, с какой-то обреченностью в глазах. Ей было все равно. Ведь в зеркале была пустота.
        Она мылась, и вода незаметно смывала одиночество. Завтра много нужно сделать. Этот длинный, с большим носом, у ворот - он так смотрел… Она невольно улыбнулась. Завтра будет совсем новый день. Боже, как хорошо, что можно просто жить и просыпаться по утрам каждый раз заново!
        Вода бормотала, обрушиваясь вниз, стуча об эмаль и с глухой дробью разлетаясь на тысячи блестящих капель. Жара отступила, оставшись на улице, за щитами стен.
        Он посидел еще немного в тихой комнате, молча глядя в пол. Поднял лицо, посмотрев на часы, встал, вышел, прошелестел одеждой в прихожей, закрыл за собой дверь.
        Пролет, площадка, пролет, входная дверь подъезда раскрылась от резкого толчка. Искристый снег заскрипел под ногами.
        Боже мой, подумал он, какая глупость. Какой маразм. Она не услышит ни одной из этих мыслей. Не узнает никогда.
        Холодный ветер дунул в лицо, взвихряя колючие снежинки, преломляя тусклые солнечные лучи. Пять часов вечера, сказали густеющие тени; и на него взглянули переулки, темнеющие по мере того, как красное солнце спускалось в холодную январскую ночь.
        2002 г