Сохранить .
Подвиги Ахилла Ирина Измайлова
        Герои Трои #1
        В руки молодого историка случайно попадают неизвестные древнегреческие свитки. Занявшись их переводом, ученый внезапно понимает, что стал обладателем уникального сокровища - записок современника или даже участника событий, известных ныне как Троянская война.
        И первая же рукопись раскрыла перед ученым историю самого известного из героев -гроянцев - Ахилла, историю, разительно не похожую на описанную в мифах. Сын мирмидонского царя Мелся с раннею детства был отдан на воспитание отшельнику и мудрецу Хирону и познал не только искусство боя, но и врачевания. А подвиги, совершенные юным Ахиллом, оказались сравнимы с деяниями самого Геракла!..
        Первый роман цикла «Герои Трои».
        Ирина Измайлова
        Подвиги Ахилла
        ЧАСТЬ I
        УЧЕНИК КЕНТАВРА
        ГЛАВА 1
        Лес постепенно отступал, уступая несильной крутизне склона. Все реже стояли буки и вязы, оплетенные буйно цветущими вьюнами, жимолость и кипарисовый кустарник рассыпались на редкие кущи, сменяясь колючими чащами кизила, за которыми желтели вызолоченные солнцем прогалины и на них - редкие низкорослые сосны. Теплые плоские камни подставляли ладони мхам и лишайникам. Воздух к полудню нагрелся и дрожал, сладкий от цветов и пряный от сосновой смолы.
        Тропа, выбитая копытами коз и газелей, то пропадала среди кустов, то вновь появлялась, изгибаясь меж широких плоских камней, запятнанных разноцветными лишайниками, то вырывалась на свободное пространство и тогда становилась еле различимой на плотной, обметенной ветрами земле пологого склона.
        По тропе, вместе с нею взбираясь все вверх и вверх, шли два мальчика. Оба в коротких светлых туниках, подпоясанных плетеными ременными поясами, в сандалиях с высокой шнуровкой, каждый - с луком и колчаном за плечами. У пояса, в кожаных ножнах, болтались ножи с рукоятью из рога дикой козы и небольшие тростниковые плетенки.
        У того, кто шел первым, лук был настоящий, взрослый, мощный и тугой, у второго - детский, с более тонкой тетивой и легкими, короткими стрелами. Из него можно было, пожалуй, сбить на лету горлицу или перепелку, но вряд ли стоило целиться в более крупную дичь.
        Первый мальчик казался старше своего товарища - он был ростом с тринадцати -четырнадцатилетнего подростка, широкоплечий, мускулистый, но вместе с тем гибкий, как пантера. У него была твердая мужская походка и при этом почти бесшумный шаг охотника. Свой тяжелый лук он нес легко, будто не чувствуя его веса. Выдавало мальчика лицо - румяное, пухлое, окруженное крутыми волнами черных как уголь волос, и взгляд больших светло -карих глаз, совершенно детских, широко раскрытых, радостно и удивленно смотревших то на порхающих меж кустов больших разноцветных бабочек, то на изумрудных ящериц, гонявшихся друг за другом по плоским камням. Казалось, мальчику больше всего хочется свернуть с тропы и кинуться их ловить. Ему было чуть больше семи лет, и он вовсе не старался притворяться взрослым, просто так получилось, что все время приходилось быть взрослее, чем ему хотелось…
        Его товарищу, тому, что шел позади, не дали бы ни больше, ни меньше его одиннадцати лет. Это был худощавый подвижный мальчишка, с круглым веселым лицом в веселых рыжих веснушках. Каштановые волосы курчавились вокруг головы большим облаком, совершенно не подчиняясь тонкому ремешку, которым он их пытался подвязать. Серые озорные глаза улыбались, и с розовых, немного потрескавшихся губ тоже не сходила улыбка. Он нес ивовую плетенку, от которой исходил нежный медовый аромат, привлекая диких пчел - они то и дело по двое, по трое подлетали и вились вокруг сумки, заставляя несущего ее отмахиваться с притворным испугом.
        Мальчики прошли уже немало, и если того, кто шел впереди, дорога совершенно не утомила, то его товарищ начал уже спотыкаться на некрутом склоне. Наконец, он не выдержал.
        - Ахилл, послушай! - окликнул он друга. - Может, отдохнем? Можно посидеть в тени, выпить молока и съесть по медовой лепешке. Не то пчелы скоро съедят меня!
        Младший остановился и обернулся с виноватым видом, только теперь сообразив, что его друг, наверное, устал…
        - Патрокл! - Голос у него тоже был детский, звонкий и высокий. - Ну, Патрокл, теперь ведь совсем близко… Мы уже почти пришли. Там течет ручей, и мы сможем умыться, когда поедим. А то вымажемся медом, и будут к нам лезть не только пчелы, а и все мухи! Мы выкупаемся. А потом я тебе покажу все места, где я ставил силки, и барсучьи норы, и озеро, где я стреляю гусей. И когда я буду жить там - ну, в горах… ты сможешь охотиться без меня.
        Эти слова погасили веселую улыбку Патрокла. Ему стало грустно.
        - Да… Ведь уже скоро! А это далеко, Ахилл, да? Та пещера, в которой ты теперь будешь жить?
        Младший пожал плечами.
        - Да нет, не очень. Я и сам ведь там еще не был… Отец говорит, мы поедем туда после праздника Диониса. Я буду приходить вниз на все праздники и состязания, и просто к отцу. И к тебе… И ты, наверное, сможешь иногда приходить ко мне.
        Патрокл содрогнулся.
        - Приходить туда? Туда? К кентавру?!
        Ахилл засмеялся.
        - Да нет же! Отец сказал, что Хирон вовсе никакой не кентавр. Просто он живет один, и его лет сто никто не видел… - И, подумав, для надежности добавил: - А если и кентавр, то что? Говорят, они тоже бывают добрые…
        Старший мальчик вздохнул и поднял опущенную было на землю плетенку.
        - Пойдем. Знаешь, Ахилл, даже если он кентавр, даже если он злой, я все равно буду к тебе ходить. Честно. Ты же будешь там скучать?
        - Буду.
        Еще некоторое время они шли молча, вверх и вверх по некрутому склону. Патрокл задумчиво отгонял рукою пчел, все так же атаковавших его плетенку.
        - Слушай, Ахилл! - наконец, не выдержал он. - Отчего, все -таки, твой отец тебя туда отсылает? Отчего отдает на воспитание кентавру… ну, ладно, не кентавру, ну… этому старику, которого никто не видел? Так хотела твоя мать, да?
        Младший слегка шмыгнул носом.
        - Откуда я знаю, чего она хотела? Я ее так и не видел. Отец так говорит… Говорит, так нужно, чтобы меня всему научить. А, может, он меня боится, вот и отсылает…
        Маленький Ахилл был бы рад не произносить слов, которые у него вдруг вырвались, но он не умел ни врать, ни притворяться. Совсем не умел, и уже стал понимать, что научиться этому труднее, чем метанию копья или верховой езде…
        Но Патрокл слишком хорошо его знал. Он не стал ни удивляться, ни спорить.
        - И я об этом думал, - с недетской серьезностью сказал он. - Ему все говорят, что ты слишком сильный и совсем ничего не боишься. Все говорят, что ты можешь… можешь…
        - Могу вырасти страшный -страшный и стану всех убивать, потому что не знаю своей силы! - закончил Ахилл мысль друга. - Отец тоже так думает, хотя мне не говорит. Он боится. И я боюсь. А Хирон… про него так говорят, он может научить… ну, чтобы я не вырос такой страшный, чтобы у меня все было нормальное. Понимаешь?
        - У тебя и так все нормальное, - обиделся за друга Патрокл. - Ты же никому ничего плохого не делаешь! Я вот тебя нисколько не боюсь. Ни капельки!
        - Спасибо. Но это только ты…
        Он грустно вздохнул, а Патрокл вдруг расхохотался. Когда он смеялся, смеялись все его золотистые курчашки, и все веснушки.
        - Вот еще, тебя бояться! Вот дураки! Наоборот - это с тобой я никого не боюсь! Ахилл, а, может, я тоже вырасту очень сильный? Ну, не такой, как ты, но сильный -сильный? Как ты думаешь?
        - Конечно вырастешь! - убежденно проговорил мальчик, - И мы с тобой будем самые знаменитые богатыри, и…
        За этим разговором они прошли еще немного, и за густыми зарослями, показавшимися по другую сторону широкой каменистой прогалины, действительно послышалось тихое журчание ручейка.
        - Пришли! - с облегчением воскликнул второй мальчик и, взмахнув плетенкой, рванулся вперед, собираясь опередить своего друга.
        Но тот вдруг остановился и так резко схватил товарища за руку, что Патрокл едва не упал. И тут же увидал, как мгновенно изменилось лицо Ахилла - беззаботное детское выражение разом исчезло, взгляд стал жестким и сосредоточенным, губы слегка сжались.
        - Что? - сразу перейдя на шепот, спросил Патрокл.
        Ахилл не отвечал, всматриваясь и вслушиваясь, напряженно застыв на месте. Он определенно что -то видел в колыхании ветвей и мелькании солнечных пятен среди кустов, и его острый слух уже уловил какие -то необычные звуки среди журчания воды, птичьих голосов и шороха листьев. Но больше всего ему, кажется, сказал воздух: ноздри мальчика расширились, дрогнули, как у охотничьего пса, и тотчас рука скользнула к плечу, к жесткому изгибу лука.
        - Встань позади меня, Патрокл, - твердым, совершенно взрослым голосом произнес он.
        - Что там, Ахилл, а?
        - Лев[1 - В описываемую эпоху на территории Древней Греции водились львы и леопарды, позднее там исчезнувшие.], - не поворачивая головы, - ответил тот. - В овраге, возле родника.
        Краска сошла с веснушчатых щек Патрокла. На миг потеряв голову от страха, как любой ребенок при упоминании страшного зверя, он тут же сам вцепился в локоть товарища.
        - Бежим! Бежим скорее!
        Ахилл снял лук с плеча и спокойно, тоже по -взрослому, качнул головой.
        - Тогда он нападет на нас сзади. Он нас уже не отпустит. Смотри!
        За пыльными, серо -зелеными ветвями кизила мелькнула и задвигалась большая желтая масса. Острый запах хищника, который первым уловил своим тонким обонянием Ахилл, теперь достиг и ноздрей Патрокла. В кустах справа зашуршало, треснула ветка, и две птички с писком выпорхнули из ветвей и пронеслись над поляной. Ахилл быстро повернул голову в сторону, его рука тверже стиснула лук, тогда как другой рукой он уже вытаскивал стрелу из колчана.
        - Лукавый Пан![2 - Пан - лесное божество, один из древнейших богов древнегреческого пантеона. Изображался получеловеком с козлиными ногами и рожками. Считался покровителем леса и лесных духов, зачастую враждебных человеку. Внушал ужас, считалось, что он умеет ловко строить козни людям (отсюда пошло выражение «панический страх»).] - сквозь зубы процедил он, - Точно… Лев там не один! С ним львица. Тут уж точно не убежишь! Стой ближе ко мне, Патрокл, очень тебя прошу!
        Как ни странно, страх Патрокла вдруг прошел. То ли на него подействовало спокойствие друга, то ли, что вернее, на смену ужасу пришло оцепенение. Поняв, что гибель неотвратима, он собрался с духом и, зная, что от его маленького лука не будет никакой пользы, вытащил нож.
        Между тем, Ахилл наложил стрелу на тетиву и спокойно ждал. Он уже отчетливо видел просвечивающую сквозь ветви кустов желтую шкуру зверя, своим необычайно острым слухом различал его дыхание. И по тому, как лев внезапно замер, понял, что хищник сейчас прыгнет на них.
        За кустами раздался треск, сквозь ветви прорисовалась огромная голова, окруженная облаком черной гривы - и в тот же миг Ахилл спустил тетиву. Он понимал, что стреляет рано, не дав зверю показаться целиком, и потому рискует не попасть куда нужно. Но знал он и другое: львица не даст ему ни секунды промедления. Раздался оглушительный рев, и лев взвился вверх на десяток локтей, одновременно бросившись вперед. Но рев оборвался глухим воем - и вот уже огромное тело корчится на земле, на том месте, где только что стояли мальчики. Шея хищника была насквозь пробита стрелой.
        В последнее мгновение Ахилл оттолкнул Патрокла назад и сам отпрянул от падающей на них громадины. Одновременно мальчик бросил лук, отлично понимая, что не успеет наложить новую стрелу, и выхватил из висевших на боку ножен большой охотничий нож - справа, из оврага, гигантскими скачками летела львица. Она видела, что лев поражен насмерть, и думала уже не о добыче, на вид такой легкой и слабой - ей надо было отомстить.
        Патрокл закричал от ужаса, увидав, что его товарищ кинулся навстречу разъяренному зверю. Вот львица прыгнула на него. Мимо! Мальчик успел увернуться. Еще прыжок. Опять мимо! Тогда львица отступила и пошла по кругу, обходя охотника со спины. Тот сделал обманное движение, будто хотел уклониться, и вдруг сам подпрыгнул. Его легкое тело взвилось почти так же высоко, как только что взлетел над землей лев. Ошеломленная хищница ничего не успела понять. Маленький враг обрушился ей на спину, левой рукой вцепился в ухо, а правой нанес один за другим два стремительных удара. Рев перешел в хрипение, и вдруг львица умолкла и, вытянувшись, разом застыла на земле, только задние лапы еще подергивались в конвульсиях. Из двух ран на левом боку тонкими полосками выбивалась почти черная кровь.
        Ахилл, переводя дыхание, подбежал к Патроклу. Тот стоял, стискивая в потном кулаке нож, дрожа с ног до головы. Он еще не понимал, что все кончилось.
        - Эвоэ![3 - Эвоэ - возглас торжества, радости победы, приветствия.] - крикнул победитель, в восторге потрясая ножом, окровавленным по самую рукоятку. - Эвоэ! Я их убил!
        Но лев -самец был еще жив, хотя стрела Ахилла и пробила ему сонную артерию. Он перестал выть, приподнялся на передние лапы, с трудом повернув тяжелеющую голову, посмотрел на свою мертвую подругу - и тихо застонал. Не замечая застывших на месте мальчиков, зверь страшными усилиями проволочил свое уже одеревеневшее тело на два десятка локтей, дополз до распростертой львицы и с тем же мучительным воплем опустил голову на ее морду. Окровавленный язык тихо лизнул остановившиеся глаза. По громадному телу зверя прошла сильная судорога, и он тоже замер, будто обнимая передними лапами львицу.
        - Ты их убил! - вдруг осознал происшедшее Патрокл. - Ты один убил и льва, и львицу, мой Ахилл! Ты - самый великий охотник в мире! Ты - как Геракл!
        Он плясал от восторга, размахивая руками, будто обезумев от только что пережитого потрясения и нахлынувшей затем радости.
        Но Ахилл стоял неподвижно. Он смотрел на львов, и его не по -детски широкие плечи начинали все сильнее дрожать. Наконец, он расплакался, уже не сдерживаясь, мгновенно снова став семилетним ребенком.
        - Что с тобой? - вновь испугался Патрокл.
        - Ничего.
        Он подошел к побежденным хищникам и тихо провел ладонью по косматой гриве мертвого льва.
        - Тебе их жалко? - спросил, подойдя к нему Патрокл. - Но они бы нас убили и сожрали.
        - Да. А как ты думаешь, люди могут так же любить друг друга?
        - Я не знаю…
        - Не могут, наверное. По… пойдем к ручью. Смотри, сколько на мне крови. Мухи будут лезть. Идем…
        * * *
        Михаил оторвался от исписанного мелкими строками желтого, как медовая лепешка, пергамента, и в полном ошалении уставился на турка, все так же невозмутимо сидящего на нескольких старых газетах, в классической турецкой позе, со скрещенными ногами.
        Турок был тоже абсолютно классический - небольшой, крупно -курчавый, коричневый, как мулат. Разве только одетый не в шальвары и феску, а в обычную клетчатую рубашку с погончиками и довольно новые джинсы. Одна сандалия была у него на ноге, другая валялась в стороне, и он почесывал зажигалкой босую ступню.
        На газете перед турком были небрежно разложены какие -то безделушки и еще четыре тугих пергаментных свитка, таких же, как тот, что Миша растерянно вертел в руках.
        Молодой человек еще раз пробежал глазами по строкам пергамента. Да, это был настоящий древнегреческий язык, хотя и явно более интересный, чем тот, что он изучал на кафедре. В нем было как будто больше слов, обороты и фразы были красочнее и богаче привычных. Но он был узнаваем, а главное - пергамент, при всей своей потрясающей сохранности, явно был очень -очень древний - уж что -что, а различать подлинность документов профессор Каверин умел и учил тому же всех своих студентов.
        Михаил огляделся. Вокруг жужжал южный город, полный пыли, соленого морского запаха, зноя, автобусов всех цветов, видеокамер, полароидов и прочей атрибутики туристов… И среди всего этого нудного современного хаоса сиял золотом развернутый лист никому не ведомого сказания, в котором упоминались имена героев одного из самых знаменитых сюжетов мировой мифологии…
        * * *
        Миша Ларионов закончил истфак Петербургского университета три года назад. Будучи талантливым и упрямым, защитил один из лучших дипломов и почти сразу поступил в аспирантуру. И женился. Аня, девушка, о которой он мечтал с первого курса, тоже была небогата. Миша жил с матерью в двухкомнатной квартире, у Ани были и отец и мать, но плюс к тому - брат и две сестры, и все семейство обитало в трехкомнатной хрущобе. Правда, Анюте от умершей бабушки досталась большая комната в коммуналке.
        Мать Михаила, не раздумывая, сказала сыну: «Будем меняться!» Из двухкомнатной квартиры и аниной комнаты вышли с грехом пополам две однокомнатные квартиры, и молодые обрели желанную независимость. Миша верил, что сможет учиться и подрабатывать в школе, а Аня до поры станет растить ему наследника, а продолжение карьеры оставит на потом. Она была с этим вполне согласна.
        Гром грянул, когда на пятом месяце Анюта пошла на УЗИ. Вернувшись, она расплакалась и несколько раз повторила: «Как же мы проживем -то?» «Что с тобой? - недоумевал Миша, - Что у тебя там такое?» Она всхлипнула и выговорила слово, повергшее мужа в шок: «Тройня!»
        Да, наследников оказывалось двое, плюс еще и наследница, и при таком раскладе аспирантура и учительские гроши становились чистым самоубийством…
        Выход предложил бывший мишин сокурсник Витька Сандлер, отчислившийся некогда с четвертого курса и уже несколько лет успешно работавший «челноком».
        - Не ломай голову! - сказал он уверенно, - Ты же не лох. Поработай со мной, почелночничай. Годика за три заработаешь и на более приличную квартиру, и на прокорм своих тройняшек. Ну, а пойдут они хотя бы в садик, Анька на работу устроится, и ты сможешь опять в своей аспирантуре звезды с неба рвать. А, может, тебе понравится наш бизнес. Знаешь, вовсе не так плохо.
        Миша, понимая, что иного выхода нет, согласился.
        И в самом деле, поездки в ослепительный курорт Анталия на Средиземном море, где у Витьки были налажены все нужные контакты, стали приносить очень неплохой доход.
        Кожаные куртки, джинсы, майки, сувениры, значки, белье и косметика, - чего только они ни везли на ненасытный «сэкондхэндовский» рынок, чем только не заполняли подвальчик -магазинчик на Васильевском, палатку на «Звездной» и раскладушки на одном из купчинских перекрестков! Витька знался в этих местах со всеми бандитами и всегда видел, кому и сколько нужно заплатить, чтобы с их товаром или доходом не случилось ничего худого… Очень скоро и Михаил стал отлично разбираться во всех этих тонкостях. С иными бандитами он даже подружился, и это сэкономило и ему, и Витьке не одну сотню баксов, так что Сандлер сильно зауважал своего напарника.
        - Да ты же прирожденный бизнесмен, Майкл! - восторгался он, - Ну и на кой хрен тебе возвращаться в твою аспирантуру и продолжать гранитогрызение науки во имя грядущих двух -трех тысяч деревянных в месяц?! Давай раскручиваться дальше и откроем с тобой свою фирму! Такие бабки станем делать, что все академики мира будут перед нами прогибаться!
        Но Мишу, как ни внушал он себе, что его занятие не так уж скучно, а напротив увлекательно и познавательно, челночная стезя тяготила все больше. Великие планы Сандлера казались невыносимо смешными, а кличка «Майкл» раздражала куда сильнее, чем некогда в университете.
        Стопки книг, сложенных на подоконнике, возле запыленного рабочего стола, звали к себе и безмолвно, грустно упрекали.
        Он понимал, что оставить торговлю удастся не скоро. Тройняшки росли, но не «по дням, как по часам», а как им полагалось - степенно и поэтапно. О том, чтобы Аня устроилась работать, пока что не приходилось и мечтать. Правда, квартиру, однокомнатную на трехкомнатную, они поменяли уже на второй год - взяли на первом этаже и в непрестижном районе, зато теперь, приезжая домой, Михаил забирался в свой собственный крохотный, девять квадратных метров, кабинетик, вытаскивал из стопки какой -нибудь том, перелистывал его и мечтал. Он знал: должно что -то произойти - что -то, что прервет его осточертевшее подвижничество и возвратит в тот, уже далекий и желанный мир, где жили тени великого и неразгаданного прошлого, где он мог и должен был сам что -то открыть и отыскать. И только в этом мире он станет достоин любви Анны и всей пока что ничего не смекающей троицы: Сашки, Алешки и Нинки…
        * * *
        И вот теперь, казалось, это что -то произошло, происходило. Турок в одной сандалии, пыльные газеты, и эти свитки пергамента, лежащие на них, будто какие -то дешевые побрякушки, на которые нет -нет да покупались шатающиеся по душным улочкам туристы…
        - Что это? - Михаил ткнул пальцем в пергамент. - Откуда?
        Турок заулыбался, видя, что его «товар» явно произвел впечатление.
        - Письма какие -то, - он пожал плечами, - Отец в подвале находил. Говорил - еще дед видел, и прадед видел, и еще прапрадед видел… Наш дом старый -старый. Письма какие -то старые, язык непонятный. Отец говорит - кто -то когда -то привез из одной крепости…
        Английский язык у него был еще тот. Миша едва разбирал эти сливающиеся друг с другом фразы.
        - Лежат -лежат, а мне они зачем? - турок развел коричневые ладони в стороны. - Вот, продаю. А никто не покупает. Ты купишь?
        Мише стоило большого труда взять себя в руки. Сработала уже укоренившаяся привычка «челнока» - не показывать, насколько тебе интересен товар.
        - Я бы взял, - сказал он, небрежно вертя в руках драгоценный свиток. - Сколько?
        - Доллар, - назвал турок цену, от которой Ларионов едва не рухнул на землю (За ЭТО доллар?! За ЭТО?!). - Ты один берешь или сколько?
        - Пожалуй, все пять, - стоически сохраняя то же небрежное спокойствие, ответил Михаил.
        И тут турок улыбнулся:
        - Это здесь пять. А дома у меня их еще много.
        - Сколько?
        - Целый сундук, - он сунул зажигалку в нагрудный карман и потянулся босой ногой за своей сандалией, - Я считал - пятьсот сорок их там. Было пятьсот сорок пять, я пять продал. Сколько берешь?
        - Я все взял бы, - не раздумывая, сказал Ларионов. - За доллар штука, пожалуй, можно… Только мне надо нанять носильщика. Все самому не унести. Где это у тебя?
        - Там, - коричневый палец ткнул в глубину улицы. - Близко. Я тут живу. А деньги есть?
        Ларионов вытащил бумажник и показал несколько сотенных. Тогда продавец лениво встал и стал заворачивать в грязные газеты свитки и безделушки, едва скрывая за восточной невозмутимостью отчаянную радость - никому не нужный товар вдруг нашел покупателя, да еще такого глупого, что он готов взять эту ерунду всю сразу!
        - Только я посмотрю, что там! - спохватился Михаил. - Может они все одинаковые - во всех одно и то же. Тогда мне это ни к чему.
        Ужаснувшись этой мысли, он тут же отнял у турка второй свиток и поспешно его развернул. И понял, что какой -то невероятный случай подсунул ему сразу же именно начало повествования. На том свитке, который он читал вначале, было написано в левом верхнем углу: «первая». (Что «первая»? Страница, глава? Никаких наименований над текстом он не нашел…) Следующий свиток тоже пронумерован, на нем было написано «третья».
        «Может, они там, в сундуке этом, лежат не совсем по порядку, или совсем не по порядку? Турок говорит, что уже продал пять. Вот жалость!»
        Эта мысль не вошла в сознание, а пронеслась сквозь него. Глаза молодого историка вновь скользили по ровным и мелким черным строчкам, и его душа исчезала из душного пахнущего бензином мира и летела в бездонную дыру времени, за которой…
        ГЛАВА 2
        Хаотические груды гигантских камней и выступающие из них мощные монолитные скалы как бы раздвинулись (казалось, что их раздвинули чьи -то чудовищные руки) и образовали неширокий проход, круто идущий вверх. Он тоже представлял собою каменное нагромождение, но здесь камни, плоские, точно специально обтесанные, образовывали подобие титанической лестницы.
        Нужно было сделать очень большой шаг, чтобы переступить с одной ступени на другую, и поднимаясь по ней, Ахилл вновь вспомнил, как пять лет назад одолевал этот подъем впервые. Ему приходилось не шагать, а вспрыгивать на каждую ступень, ширины шага не хватало. Шедший впереди отец не оборачивался, и мальчик больше всего боялся, что отстанет от него. Почти на самом верху Пелей остановился и через плечо, наконец, глянул на слегка запыхавшегося сына. Его строгое лицо, обрамленное пепельным венцом седеющих волос и узкой полоской коротко подстриженной бороды, выразило удовлетворение.
        - Ты справился с этим подъемом, мальчик! Хорошо…
        Теперь Ахилл шагал по гигантским ступеням легче и увереннее, чем тогда его отец, царь мирмидонцев Пелей. В двенадцать лет он был ростом со взрослого мужчину, а его сложению и могучим мускулам завидовали лучшие атлеты Фтии.
        Мальчик поднимался, неся на спине тушу огромного кабана. Она свисала до земли, и страшные изогнутые клыки секача царапали камень. Ахилл придерживал свою ношу левой рукой, в правой неся лук и копье. Колчан, в котором оставалось пять -шесть стрел, болтался у него на локте.
        Это не была обычная охота. До того ему случалось много раз охотиться на диких свиней, и он нередко убивал матерых кабанов, но сейчас был особый случай.
        Навещая отца и родню и затем возвращаясь в жилище Хирона, Ахилл всегда проходил через несколько селений, расположенных неподалеку от Азенского ущелья и гор, среди которых жил его старый учитель. Селяне тех мест, как и все жители Фтии, много слыхали о сыне царя Пелея, а за эти годы привыкли к красивому мальчику, так рано возмужавшему, и полюбили его за постоянное дружелюбие, полное отсутствие заносчивости и какую -то задумчивую веселость. Пахари и пастухи нередко приглашали Ахилла к своим очагам, угощали лепешками и плодами смоковницы, а то и глотком вина из тыквенной бутыли, посвящали его в свои заботы, иной раз просили о чем -то, чего им самим было не сделать: однажды он, почти играючи, выворотил камень, засевший посреди пахотного участка, и выбросил в соседний овраг, в другой раз напугал до смерти и выгнал из этих краев нескольких беглых рабов, надумавших промышлять кражей коз и овец и пару раз напавших на местных женщин, а однажды зимой перестрелял дюжину волков, повадившихся резать здешний скот, поскольку другой дичи в холодное время становилось мало.
        И вот в последнее время ему уже несколько раз с ужасом рассказывали о стаде диких свиней, беспощадно уничтожавших в окрестностях посевы ячменя и чечевицы, которыми только и кормились селяне. Вожаком стада был невероятных размеров секач свирепый как бешеный волк. Он уже много раз нападал на людей и убивал всех, кто попадался ему на пути. Нескольких охотников, что пытались его подкараулить, жуткий зверь разорвал в клочья своими клыками. Бедные землепашцы стали бояться выходить из дому, и как водится, кто -то вскоре пустил слух, что это вовсе не кабан, а мстительный лесной дух, посланный преследовать и убивать людей за то, что те уничтожили многих диких зверей.
        Ахиллу тотчас вспомнился пятый подвиг Геракла - истребление Эриманфского кабана[4 - По греческому преданию, чудовищный Эриманфский кабан наводил ужас на одну из областей Греции, истребляя посевы и нападая на людей. По приказу царя Эврисфея Геракл, вынужденный служить ему, поймал кабана и притащил царю. Испуганный Эврисфей спрятался от чудовища, и Геракл принес его в жертву богам.]. Он давно знал от Хирона обо всех подвигах величайшего из ахейских[5 - Ахейцы - название одного из греческих племен, распространившееся среди окружавших Древнюю Грецию народов на всех греков. Очень часто так именовали себя и сами греки.] героев, и в глубине души ему, как всякому мальчику, хотелось совершить что -то подобное. Но в отличие от других мальчиков, он при этом знал, что его силы позволяют мечтать о таких подвигах всерьез.
        Посреди ячменного поля, где, по словам селян, проклятое стадо появлялось уже несколько дней подряд, росла группа деревьев. На одном из них Ахилл и устроил засаду. Он вооружился копьем, луком, тремя дюжинами стрел и терпением, которого у него, когда надо, всегда бывало достаточно.
        Ему пришлось дежурить почти сутки, пока свиньи не явились на свой пир. Мальчик насчитал шесть самок, четырнадцать поросят, двух подросших кабанчиков и, наконец, увидал замыкавшего строй гиганта - действительно чудовищного по размерам вепря с такими злобными красными глазками и такими невероятными клыками, что и взрослому мужчине захотелось бы при виде его затаиться и не выдать своего присутствия.
        Но Ахилл даже не подумал о том, что это страшно. Он думал как бы остаться незамеченным, покуда кабаны не подойдут поближе. Ему везло: ветер уносил его запах и свиньи, ничего не подозревая, вскоре принялись жрать еще зеленый ячмень прямо под тем деревом, в развилке которого сидел юный охотник. Мальчик преспокойно уложил стрелами одну за другой четырех свиней, обоих кабанчиков и штук восемь поросят, покуда до зверей дошло, откуда их настигает смерть. Они кинулись прочь, и стрелок испугался, что убежит и секач, до того державшийся на расстоянии, охраняя свое семейство.
        Но секач не обратился в бегство. Напротив - он заревел, как настоящее сказочное чудовище, и бросился к дереву. Громадные клыки врезались в ствол с такой силой, что дерево зашаталось. Но свалить мощный старый граб было не под силу даже такому могучему зверю. Трудно сказать, понимал ли это вепрь - он, будто безумный, вновь и вновь атаковал убежище своего врага, и Ахилл мог бы за это время преспокойно вогнать в него пять -шесть стрел.
        Однако что -то будто толкнуло мальчика изнутри. Нет, он хотел не этого. Поединок! Он давно мечтал о поединке именно с таким страшным противником. Почти не раздумывая, Ахилл отбросил оружие и соскочил на землю перед самой мордой чудовища.
        Дикий рев на мгновение оглушил его. Косматая туша с изогнутыми желтыми клыками рванулась вперед - казалось, теперь даже каменная стена не остановит вепря. Но клыки встретили пустоту. Мальчик взлетел в воздух прямо перед вспененной мордой кабана, словно кошка, перевернулся в воздухе (этому он научился совсем недавно) и сел верхом на его загривок. Правой рукой он охватил мощную шею, левой сжал нижнюю челюсть зверя, как раз под кривыми лезвиями клыков. Есть! Теперь упереться ногами в землю и вложить всю силу в рывок… А если силы не хватит?
        Чудовищная масса железных мышц и бешеной ярости дернулась, стремясь сбросить наездника. Но было поздно. Раздался хруст, новый, на этот раз короткий рев, перешедший в визг, затем в хрип, и кабан -убийца в судорогах покатился по земле. У него была сломана шея.
        Потом селяне долго разглядывали мертвое чудовище и говорили мальчику, что он - новый Геракл, что ему нет равных в Ойкумене[6 - Ойкумена - по представлениям древних греков, населенная земля, окруженная пустынной, необитаемой сушей, обтекаемой кругом океаном.], и еще много -много всего… А сам Ахилл думал, что это никакой не подвиг, что, конечно, этому кабану далеко до Эриманфского чудовища, и Геракл, наверное, убил бы его просто ударом кулака…
        Но чувство торжества и победы все же сияло в душе мальчика, и он, оставив свиней и поросят счастливым селянам, вепря забрал с собой, решив, что покажет его учителю и, возможно, услышит похвалу.
        Каменная лестница дошла до расщелины, завершавщей ущелье. Здесь нагромождения глыб кончались, и подъем вдруг переходил в совершенно ровную поверхность, покрытую землей, обильно заросшую травой и кое -где невысокими кустами. Отдельные кущи низеньких сосен и пихт лепились по краям небольшого плато, одна кромка которого резко обрывалась, будто отсеченная гигантским топором, две другие стороны были окружены все теми же каменными скалами, а четвертая упиралась в почти отвесную стену гранитного кряжа, не слишком высокую, но на вид совершенно неприступную.
        Ахилл отлично знал, как на нее подняться, но ему это было сейчас совершенно не нужно. Он шел прямо к гранитной стене, однако взбираться туда не думал.
        В одном месте с края верхнего плато обрушивался водопад. Он низвергался широким сверкающим занавесом, образуя внизу облака водяной пыли, и дальше бурный поток ошалело мчался вдоль стены, подбегал к обрывистой кромке и кидался с нее в бездну.
        Со стороны казалось, что к водопаду опасно подходить близко. Но Ахилл спокойно приблизился к ослепительным струям и, ступив на плоские гранитные камни, вошел в пространство между водяной и гранитной стенами и оказался перед входом в пещеру. Отверстие было достаточно широким и высоким, и мальчик вступил в него, не пригибаясь, свободно пронеся свою громоздкую ношу. Рыжая лохматая собака выскочила ему навстречу из темноты и завертелась у ног, радостно повизгивая и возбужденно нюхая свисающую до земли кабанью тушу.
        - Привет, Рута, привет! Не крутись под ногами, не то я отдавлю тебе лапу или хвост! - смеялся Ахилл.
        Он уверенно шел по темному проходу, который, уходя в толщу скалы, постепенно расширялся и становился все светлее. В конце концов этот проход завершился настоящим залом: локтей шестьдесят в длину, сорок в ширину и не меньше тридцати в высоту. Свет проникал сюда через два небольших отверстия: одно располагалось сбоку, другое - почти в центре свода. Под этим отверстием, в выемке каменного пола, светлело круглое озерцо, с такой чистой и прозрачной водой, что если бы не дрожащие на поверхности блики света, его можно было бы не заметить. Из бокового отверстия стекали, рассыпаясь и блестя, как бисер, тонкие водяные струйки, которые, достигнув каменного пола, обращались в тихо лепечущий ручеек, исчезающий под выступом скалы. В дальнем конце огромного грота вновь сгущалась темнота. Там начинался еще один подземный коридор, за которым - Ахилл это знал - была вторая пещера.
        С левой стороны свод грота поддерживали два громадных столба. Учитель объяснял Ахиллу, что их за сотни и сотни лет сделала вода: размывая камень, она роняла на пол его частицы, они слипались, срастались, а сверху образовывались наросты, состоящие из таких же постепенно твердеющих частиц, и вот они соединились с наростами на полу и образовались эти могучие колонны.
        - Здравствуй, учитель! - проговорил мальчик, скидывая на пол тушу кабана и оглядываясь.
        - Здравствуй, Ахилл.
        Старый Хирон сидел на грубой деревянной скамье возле очага, сложенного в правой части пещеры. В левой, между столбами, были устроены лежанки, и стояла еще пара скамеек и два простых сундука - все имущество старика -отшельника.
        Хирон отложил медный прут, которым перемешивал тлеющие в очаге угли, и неторопливо встал. Он был высок ростом и нисколько не горбился, в сухощавой фигуре сохранились стать и гибкость. Лицо давным -давно иссекли морщины, но казалось, ветра, много лет овевавшие его, сравняли эти морщины, выгладили их, как острые выступы древней скалы. Загар на коже был уже вечным, ровным, темным, и лицо старика, окруженное сиянием совершенно белых, густых и длинных волос, выглядело кованой бронзой в обрамлении мрамора. Бороду он брил начисто, привыкнув к этому в молодости и не изменив этой привычке, поэтому ничто не скрывало его тонких и резких черт, крепкого, выступающего вперед подбородка, небольшого, выразительно сжатого рта. Глаза у Хирона были голубые, светлые и чистые, как у мальчика, спокойные, постоянно обращенные будто внутрь себя. И вместе с тем, когда он смотрел прямо перед собой, казалось, что он видит очень далеко, куда дальше, чем может увидеть обычный человек.
        - Так ты убил вепря, который не давал жить здешним селянам? - спросил старик, с почти незаметной улыбкой глядя на бурую глыбу громадной туши, вокруг которой с визгом крутилась рыжая Рута.
        - Я свернул ему шею, - сказал мальчик, старясь говорить как можно сдержаннее, с достоинством взрослого мужчины. - И почти всех свиней с поросятами я тоже перестрелял, учитель. Теперь пахари и виноградари могут никого не бояться.
        - Так ли уж никого? - голос отшельника не выдал насмешку, но она еле уловимо промелькнула в его глазах. - Не часто ли мы с тобою убеждались, что человеку нельзя думать, будто он в безопасности?
        Взгляд Ахилла тут же скользнул к левой стене пещеры. Над лежанками, будто ковер, висели штук двадцать волчьих шкур. Такие же шкуры покрывали сами лежанки, расстилались возле них на полу. Густой зимний мех, мягкий и пушистый, хорошо грел студеными зимними ночами.
        Почти все эти шкуры появились здесь три года назад, и мальчик хорошо помнил тот день.
        ГЛАВА 3
        К тому времени он жил в горной пещере со своим старым учителем два года, отлучаясь на состязания и праздники в город, но большую часть времени проводя здесь.
        За это время он уже очень многому научился.
        Хирон рассказывал ему историю мира, так, как о ней принято было говорить, неизменно добавляя, что во многих других землях ее считают другой, но, тем не менее, какие -то представления сходятся у всех, а значит, есть зерно истины в этих отрывочных знаниях людей о рождении земли.
        Старик побывал во множестве стран, видел не только всю Ойкумену, но посещал и места далекие и не ведомые никому, знал о племенах и народах, с которыми не общались ни ахейцы, ни египтяне, ни персы, о которых почти никто ничего не слыхал, но у иных из них тоже была богатая и древняя история.
        Хирон пересказывал мальчику предания об известных героях и подвигах, говорил о старинных городах разных стран и их великих строителях, вспоминал имена царей, живших недавно или очень давно. Он помнил сказания обо всех великих войнах, которые потрясали окрестные земли за долгие -долгие столетия, и внес историю некоторых войн в летопись, которую давал читать своему юному ученику. С первого дня отшельник занимался с Ахиллом чтением и письмом, причем учил его не только читать и писать на принятом критском наречии, но и персидскому, финикийскому и египетскому языкам, объясняя, что это может понадобиться. Персия и Египет - могущественные страны, влияющие на многие окружающие их земли, а финикийские купцы, странствуя чуть ли не по всей Ойкумене, зачастую осуществляют связь между государствами и передают вести о событиях, которые иначе могли бы дойти до иных народов нескоро.
        Ночами они взбирались на широкое плато над пещерой и рассматривали небо. Хирон называл своему ученику все известные звезды и созвездия и рассказывал предания об их появлении, обязательно добавляя, что это - легенды, а о том, что есть звезды на самом деле, можно лишь гадать.
        - Впрочем, египетские жрецы и персидские маги знают о них много, - пояснял он, - Первые за счет науки, которую развивают столетиями, вторые тоже за счет науки, но больше, думается мне, колдовства и общения с духами. Свои тайны они хранят свято, однако я проник в них отчасти… Возможно, когда -нибудь я расскажу тебе об этом больше.
        Ахилл привык, что учитель часто останавливается в своих рассказах на том пороге, за которым кончаются возможности детского разума и понимания, и перестал допытываться, что и как. Он знал, что за молчанием старика кроется не меньше мудрости, чем за его словами, и нужно уметь думать и учиться понимать это молчание.
        Хирон научил его играть на кифаре и петь, и мальчику это очень понравилось: он нашел, что музыка радует и успокаивает, а слова многих прекрасных старинных песен казались ему просто волшебными.
        Вместе с тем, они каждый день занимались борьбой и стрельбой из лука, метанием дротика, сражались на деревянных мечах и упражнялись в кулачном бою. Когда старик в первый раз предложил ему такие занятия, мальчик едва не рассмеялся - он даже представить не мог, что человек, которому больше ста лет, сможет учить его воинскому искусству.
        И ошибся.
        Конечно, отшельник не обладал уже былой быстротой и легкостью, но сила его рук, великолепное владение оружием, знание самых различных приемов боя были изумительны. Он показывал уже искушенному в состязаниях мальчику такие выпады, удары, броски, что тот приходил в восторг.
        - Это все - огромное искусство, - говорил старик, - И я показываю тебе лишь самое его начало. На Востоке знают способы более действенные и более страшные, ведают о тайниках человеческого тела, о которых у нас не знают. Но я покажу тебе, чего опасаться, и как избегать опасности.
        Он почти сразу заставил Ахилла запомнить, какие места на теле наиболее уязвимы, куда можно ударить, сразу принеся смерть, либо на какое -то время лишив врага возможности двигаться.
        - Но всем этим можно пользоваться только в бою и в том случае, если тебе самому грозят смертью, - тут же добавлял он, - Нет хуже позора для мужчины, чем нанести удар тогда, когда в этом нет самой крайней нужды.
        - Но ты столько рассказывал мне, учитель, как великие герои и сами боги в гневе дерутся и убивают, иногда даже слабых! - возражал мальчик.
        - Ну да, - говорил учитель, и его голубые глаза улыбались изнутри, - И как ты думаешь, почему о таких «подвигах» говорят не реже, чем о подвигах настоящих? Да потому, что людям всегда приятнее оправдывать свой позор чужим позором, особенно позором тех, кого они считают выше себя. Это тоже - великая слабость, победить которую мало кому удавалось.
        Жизнь их в горной пещере была достаточно суровой. Во Фтии, где вырос Ахилл, зимы вообще отличались стужей и ветрами, а на такой высоте и подавно в зимнее время царили морозы и метели, и в огромном гроте становилось неуютно. Когда мороз особенно крепчал, старик и мальчик перебирались в более глубокую часть пещеры, в грот, расположенный далеко в толще горного кряжа. Здесь не было света, и приходилось постоянно жечь факелы или поддерживать костер, зато мороз сюда не доставал, и ручейки воды, сочившейся из щели в стене, не замерзали. Они переносили сюда лежанки и запасы еды, но днем неизменно выходили на заснеженное плато, обходили свои владения, навещали коз, которых отшельник держал в небольшой пещере, расположенной выше по склону. На это время года старик шил из козьих шкур толстые чулки мехом внутрь, поверх которых они с Ахиллом надевали сандалии. На плечи Хирон и Ахилл набрасывали волчьи шкуры, но больше ничего теплого не носили, и понемногу мальчик привык переносить холод легко. Он мог даже спать в летнем зале пещеры, завернувшись в волчью шкуру, когда огонь в очаге едва тлел, мог часами бродить
по снегу, мог, спустившись по заледеневшей каменной лестнице в долину, охотиться в зимнем лесу, не боясь вьюги и мороза.
        Волчьих шкур у старика было три, но вскоре стало много больше.
        Это случилось, когда Ахиллу было чуть больше девяти лет.
        Та зима была очень жестока. Окрестные селяне, запертые в своих хижинах снежными заносами, не высовывались наружу и там же, в своих домах, держали скот, а вся живность из ближних лесов разбрелась, спускаясь ниже и ниже по склонам - до более теплых мест. Волчьи стаи, ища добычу, которой становилось все меньше, часто подходили к жилью, и их вой вызывал дрожь и ужас у людей, знавших, что, оголодав, звери легко преодолеют свой извечный страх перед человеком. Уже не раз и не два в эту зиму волки крали собак из поселков, пару раз врывались в хлева и резали скот.
        Все это Ахилл узнавал, посещая деревни по дороге домой. Отважный мальчик не боялся зимы и снежных заносов и не реже, чем летом, ходил навещать отца и родню.
        Вечером, накануне той ночи, рыжая Рута долго и протяжно выла, усевшись на пороге внешней пещеры. Тенга, серая лошадь, которую царь Пелей оставил сыну, и которая обычно бывала очень спокойна, тоже нервничала. Она впервые отказалась ночевать в верхней пещере с козами, а, махнув через загородку, прибежала к жилищу Хирона.
        Старик и мальчик вышли наружу. Выходить было нелегко: водопад, не замерзавший ни в какой мороз, образовал громадные ледяные наросты перед входом в каменный коридор. Ахилл каждый день скалывал их топором, но они вновь вырастали, и если бы мальчик хоть один раз не сделал своей работы, им с учителем пришлось бы долго прорубаться, чтобы выбраться из пещеры.
        - Собака и лошадь чуют беду, - задумчиво произнес Хирон, осматриваясь, - Что может быть? Землетрясение? Нет, тогда бы улетели птицы, но дикие голуби, вон, жмутся под карнизом коридора и воркуют, как обычно. Нам надо сегодня быть настороже, Ахилл.
        Уже почти наступила ночь. Они, как всегда, долго говорили, сидя у очага. На этот раз Хирон велел, несмотря на мороз, перенести лежанки во внешний грот: он не хотел уходить далеко от входа в пещеру.
        Ближе к полуночи мальчик заснул, завернувшись в шкуру, и ему приснилось то, что снилось очень часто: море, в котором он купается, блестящие раковины, огромные, - в жизни он таких не видел, и дельфины, резвящиеся меж ними в совершенно прозрачной воде. Мальчику снилось, что он ныряет, достает до одной раковины, а в ней светится и зовет жемчужина, большая, как апельсин, белая, чистая и загадочная… Он протягивает к ней руку, но чуть -чуть не достает. Воздух в груди кончается, надо всплывать, но как же всплыть, не взяв ее?! Он тянется, тянется из последних сил, в глубине подсознания ощущая, что спит, и страшно боясь, что сейчас проснется и не возьмет жемчужину…
        - Проснись!
        Возглас Хирона вырвал его из сна, и он сразу вскочил с лежанки.
        - Волки, Ахилл!
        Рычание и вой, долетавшие снаружи, истерический лай Руты и ржание лошади… Волки! Да, это они вскарабкались по ледяным ступеням громадной лестницы, поднялись к пещере и сейчас пытались в нее войти, пролезая через наросты льда. Они чуяли лошадь, собаку и людей.
        - Надо их отогнать, пока они не взобрались выше, на плато! - крикнул старик, хватая лук и бросая второй мальчику, - Тогда пропадут наши козы. Топор тоже возьми!
        Ахилла поразило лицо отшельника. Оно сразу преобразилось, будто вновь стало молодым - напряженное, освещенное каким -то невероятным вдохновением, предчувствием битвы. Глаза сияли восторженно и бесстрашно. И тогда мальчик впервые понял, что когда -то его учитель был великим воином и страстно любил сражаться…
        Их сильно выручила луна. Белая и огромная, похожая на ту жемчужину из сна, она осветила небо и землю пронзительным серебряным светом, и было видно как днем, только все стало почти черно -белым, краски утонули в серебре. Впрочем, одной краски луна не смогла поглотить - красной. Хлынувшая на белый снег кровь горела ярче самого снега.
        Некоторое время старик и мальчик дрались у входа в пещеру, оттесняя от него волков. Затем Хирон крикнул:
        - Поднимайся выше, на край плато! Есть только одна тропа, по которой они могут вскарабкаться, надо перекрыть ее!
        Ахилл повиновался, хотя ему было страшно бросить учителя одного - волков возле входа в пещеру оставалось еще много, и они нападали, словно не видя, сколько их уже убито, как будто в них вселились кровожадные демоны Тартара… Впервые Ахилл понял, что боится, правда, он боялся не за себя.
        На краю плато от лука оказалось мало пользы - тропа уходила за выступ скалы, и не было времени целиться в зверей, что выскакивали из -за этого выступа по двое - по трое, как в кошмарном сне. Ахилл рубил и рубил топором, отшвыривая мохнатые тела и вновь занося руку. Ему было жарко, хотя он кинулся в битву в одной тунике и босиком.
        Последний волк, упавший ему под ноги, успел ощерить пасть и схватить мальчика за голую лодыжку. Но у хищника уже не хватило сил стиснуть зубы, и на коже остались лишь еле заметные ссадины.
        Рычание и вой смолкли и внизу. Только Рута отчаянно лаяла и взвизгивала в дикой собачьей истерике.
        - Учитель! - крикнул Ахилл, не спускаясь, а скатываясь по обледенелой тропе. - Учитель, где ты?!
        - Я здесь, не бойся, - ответил Хирон, появляясь в проеме пещеры, за струями водопада. - Я здесь.
        - Они ушли? - спросил мальчик.
        - Думаю, если и ушли, то пять -шесть. Остальные уже не уйдут…
        Ахилл стоял среди мертвых волков, озираясь и пытаясь их сосчитать.
        - Учитель, я понимаю - они пришли, потому что слышали блеяние коз, потому что из пещеры пахло копченым мясом, и потому что кругом мало дичи. Но отчего они так упорно нападали? Мы же убивали их одного за другим…
        Хирон опустил в снег свой лук, откинул топор и медленно сел на ближайшую волчью тушу. Он тоже был в одном хитоне, но на его ногах были сандалии - он не ложился, ожидая нападения.
        - В моей жизни такое уже случалось, - сказал он негромко. - Я видел подобное безумие и у животных, и у людей… У людей оно еще страшнее. Ступай, Ахилл, обуйся и помоги мне занести волков в пещеру - если туши закоченеют, их будет не освежевать. Зато теперь у нас полно работы на несколько дней вперед, и я наконец научу тебя выделывать мех…
        * * *
        - Ни хрена себе, находочка! Говоришь, пятый или шестой век до нашей эры?
        Витька Сандлер крутанулся от окна к дивану, на котором полулежал Михаил с развернутым свитком в руках. Возле, на полу, стояли в ряд три здоровые картонные коробки из -под кока -колы, заполненные остальными свитками, уложенными со всей возможной бережностью.
        - Я не могу точно датировать… - голос Миши звучал устало и почти жалобно. - Но… во всяком случае, не позже пятого века до Рождества Христова. И это подлинник, видно абсолютно четко, хотя сохранность, ну ты понимаешь, просто обалденная!
        - Ни фигашечки!.. Майкл, а сколько же это может стоить на самом деле, а? - глаза Витьки сверкали.
        - Пока их не исследуют, не проверят и не датируют ученые, они ничего не стоят. Но вся феня в том, что для этого их надо ВЫВЕЗТИ! Понимаешь, Витюня, их надо вывезти из Турции в Россию, либо оставить здесь, у турок. А я… Пускай меня теперь хоть застрелят, я их не отдам!
        - Отдавать?! Да ты что?! - ахнул Сандлер. - Это же миллионы долларов в недалеком будущем, если только ты прав. Н-ну… Напрягаю свои еврейские мозги и думаю, думаю, думаю…
        Витька ходил крупными шагами по небольшому гостиничному номеру взад -вперед и повторял медленно и монотонно:
        - Думаю, думаю -ю -ю, ду -у -ума -аю-ю…
        Через минуту у Миши явилось желание чем -нибудь швырнуть в своего бизнес -напарника, но сандалии валялись возле самого входа в комнату, а больше рядом не было ничего, кроме драгоценных свитков.
        И тут Виктор резко остановился.
        - О-па! Кажется есть! А ну -каньки!
        К ужасу Михаила, не успевшего даже раскрыть рот, Сандлер выхватил из коробки свиток, не соблюдая никакой осторожности (да и откуда он мог знать, что ее надо соблюдать, и как она соблюдается?), в то же время другой рукой вынимая из левого кармана джинсов маленькую рулетку.
        - Та -ак! Сколько он в длину? Кайф! Двадцать один сантиметр. Еще два в запасе. Значит так, Микки: тебе не будет жалко еще примерно четырехсот долларов и бутылки шотландского виски для старого другана, чтоб распить ее вместе за твое величайшее открытие?
        - Да я все отдам, что еще оставил на покупки, только бы увезти эту писанину домой! - не раздумывая, воскликнул Миша, помня, что осталось у него немного больше тысячи двухсот.
        - Ну так и о'кей. Я пошел. Жди!
        И, ничего не объясняя, Витька положил свиток назад в коробку и нырнул за дверь.
        Он вернулся меньше, чем через час, истекая потом и таща на вытянутых руках три поставленные одна на другую громадные упаковки.
        - У -у -у, надорвал поясницу! - завопил он, - Принимай! Да бери же, или уроню, и все это раскатится на…!
        Не отвечая на ошеломленные вопросы, Сандлер влетел в душевую, откуда тут же изверглись друг за другом его шикарные пляжные тапочки, футболка «адидас», шорты и бейсболка. Затем сквозь плеск воды, чиханье и фырканье до Михаила донеслось:
        - Вскрой упаковку и посмотри, что за фиговины!
        В широкой коробке оказались посталенные рядами две сотни круглых трубок, очень похоже сделанных под бамбук (на самом деле это, конечно, была пластмасса). Миша снял крышечку с одной трубки и обнаружил в ней тугой сверток бумаги, развернув который, он сразу заметил, что бумага недурно имитирует пергамент, хотя куда тоньше его. Длинный узкий лист был исписан строчками нарочито неровных букв греческого алфавита.
        - Ну как?
        Виктор вышел из душевой, наматывая на бедра полосатое полотенце.
        - «Камафос пафамара куртарикос тамакорка комостантикус…» Что за чушь?! - воскликнул Ларионов, - Это не греческий и не древнегреческий. Это, по -моему, вообще никакой!
        Сандлер захохотал.
        - Конечно, никакой, Майкл! Эти штуки я привозил в Россию еще года четыре назад, тогда они шли, сейчас, конечно, на такую туфту уже не купятся. Ее только американцы всякие хватают. Сувенир это. Называется «Письмо любви». Сделано как бы под Древнюю Грецию, которой тут туристов потчуют не меньше, чем в Афинах или Салониках.
        - Какая же, на фиг, Древняя Греция? - возмутился Миша, - Древние греки не знали бамбука!
        - Можно подумать, что америкашки об этом знают, равно как и турки! - пожал плечами Виктор, - Эти «письма любви» тут продаются по шестьдесят пять центов. Ну -ка, дай бамбучинку…
        Виктор вновь извлек из коробки пергаментный свиток и, прикинув на глаз его диаметр, преспокойно запихал на место «письма любви». Свиток вошел, хотя и с некоторым трудом - он был куда объемнее бумажной «реликвии».
        - Вот. На таможне знают эти сувениры, привыкли к ним.
        Михаил даже поперхнулся.
        - Ду… думаешь, они не поймут? А, Витюн?
        - Думаю, моя приятельница с тутошней таможни, которая видела у меня эти письма много -много -много раз, и которой я оч -чень не зря шесть лет подряд дарю конфеты и цветочки, не училась в нашем универе, Майкл, и не разбирается в древнегреческих пергаментах. Буковки те же самые, а что больше написано, так, значит, по -другому стали делать сувенир. И не станет она копаться, понимаешь? Я друзей зря не завожу. Я, как выяснилось, даже с тобой не зря десять лет в дружбе - ты, вот кто бы мог подумать, скоро можешь стать знаменитым и, может быть, даже богатым! А я буду скромным другом великого человека. Идет?
        До самой ночи они вдвоем вытаскивали из «бамбуковых» коробочек бумажные послания, написанные на тарабарщине, и с великой осторожностью заменяли их пергаментами. Оба снова вспотели, и Сандлер опять ринулся в душ. Что до Михаила, то он, оставив номер под охраной приятеля (он ни за что не бросил бы свое сокровище без присмотра), вышел из гостиницы и уже спустя пять минут был на берегу моря.
        Курортный шум к этому часу приутих. Только из ресторанов и бесчисленных уличных кафе доносились всплески музыки, нестройно сливались, перебивали друг друга.
        Михаил подошел к парапету набережной, сел на него верхом и, переведя дыхание, огляделся. Огни города, дрожа и переливаясь, поднимались вверх и вверх, и где -то, непонятно где, переставали быть огнями и становились звездами. Огромные и, как показалось Мише, горячие, эти звезды висели в высоком лиловом небе.
        - Интересно, - подумал Ларионов, когда одна из звезд мигнула ему три раза подряд, - Ей что -то надо, или она просто так мигает? А, может быть, тот ее свет, что я сейчас вижу, исходил от нее как раз тогда, когда жили герои моих пергаментов? Может быть, в ту минуту, когда звезда на самом деле мигнула три раза, маленький Ахилл так же стоял на берегу моря? А море…
        ГЛАВА 4
        Море растворило размытые краски заката, и глубокая синева поглотила горизонт.
        Ахилл одолел последние, самые головокружительные уступы крутого спуска и оказался на узкой галечной полосе, на которую, шурша и чуть -чуть пенясь, накатывали волны спокойного прибоя.
        Звезды зажигались одна за другой, и море, только что почти черное, пронизывалось их отражениями, и тысячи бликов зажигались на его поверхности, играя и перемещаясь. В то же время оно начинало и само светиться изнутри, будто в непроницаемой для глаз глубине зажигались факелы, и их зеленоватое сияние всплывало к поверхности, рождая воспоминания о загадочных морских духах…
        Какая -то птица крикнула и умолкла, испугавшись своего резкого голоса среди торжественного звучания тишины.
        Мальчик шагнул к воде, ступил в нее босыми ногами, вошел глубже, так, что волна омыла его колени, коснулась края туники. Слабый ветер дохнул в лицо и стих.
        Ахилл вслушивался в тишину и смотрел, не отрываясь, в играющее загадочными пятнами света пространство. Он ждал. Ждал, зная, что его ожидание снова закончится ничем, что будет так, как бывает каждый раз, когда он приходит сюда, что он ничего не услышит, кроме шороха волн и ничего не увидит, кроме звезд, бликов на волнах и этого странного свечения, которое бывает не всегда, но тоже означает лишь то, что у моря свои загадки… Мальчик ждал не этого.
        Волна вдруг плеснула сильнее, и Ахилл, вздрогнув, повернулся туда, откуда донесся плеск. Темный хвост дельфина или крупной рыбы мелькнул над водой в полустадии[7 - Стадий - древнегреческая мера длины, точнее, расстояния. В разное время измерялся по -разному. Традиционный олимпийский стадий равнялся 192 ,27 м.] от берега, и вновь все стихло.
        Мальчик почувствовал на щеке что -то влажное, провел рукой, лизнул. Капля была соленой. Неужели брызги прибоя, такого тихого, взлетели так высоко?
        Ахилл поднял голову, опять посмотрел на море.
        - Так помнишь ли ты меня? - прошептал он и возвысил голос: - Слышишь, отзовись! Или это все неправда? Да, я уже не маленький, я уже почти понял, что меня, наверное, обманули… никакая ты мне не мать… Разве мать бросила бы своего сына навсегда, так, чтобы за двенадцать лет не посмотреть на него ни разу и ни разу с ним не поговорить? Богиня или не богиня, но все равно ведь мама… Кто же тогда родил меня? И почему той, что меня родила, я не нужен? Или во мне что -то плохое? Мама! Мама, откликнись! Если ты - богиня, дочь морского старца Нерея, то ты слышишь меня сейчас… Я ничего и никого не боюсь, я уже почти все умею - сражаться, охотиться, врачевать раны, читать и писать - Хирон всему меня научил. Но мне без тебя плохо, мама! Мама!
        Он крикнул и замер, вновь всматриваясь и вслушиваясь.
        Море тихо шуршало по гальке. Где -то снова плеснула рыба. И вновь, но очень далеко, прозвучал короткий крик морской птицы.
        Звезды стали бледнее - новорожденный месяц взошел, и волны заблистали живой серебряной чешуей.
        Мальчик снова провел рукой по лицу и наконец понял, откуда эта соленая влага на его щеках.
        - Ну что же… - прошептал он, кусая губы, чтобы не разрыдаться. - Ну, раз так… Жил я до сих пор и буду жить дальше! Ладно!
        Он отвернулся и при неверном свете звезд и тонкого полукружия луны стал взбираться по отвесному кряжу. Обрыв был не менее ста локтей в высоту, но мальчик одолевал его уже сотни раз и карабкался по гладким уступам быстро и уверенно. Достигнув плато, он выпрямился, на всякий случай еще раз глянул с высоты в сторону моря, по -прежнему равнодушно сверкавшего серебром лунной чешуи, и повернулся, собираясь пересечь плато и спуститься ко входу в пещеру Хирона.
        - Теплая в море вода? - прозвучал совсем рядом голос учителя.
        Ахилл не вздрогнул: тот же Хирон все пять лет учил его всегда быть готовым к любой неожиданности.
        Старик стоял в трех шагах, подойдя, как всегда, бесшумно и словно появившись ниоткуда.
        - Теплая. Но я заходил только по колено. Ты сам говорил, что ночью купаться небезопасно.
        - Да, - старик кивнул, - И особенно здесь. Я не раз видел акул почти у самого берега. А мне снова не спится. Я разжег огонь в очаге, разогрел мясо твоего кабана и решил пойти позвать тебя, чтобы ты разделил со мной поздний ужин.
        - И ты знал, где меня искать! - тихо сказал мальчик.
        - Я знаю, что ты часто спускаешься к морю.
        Уже сидя в пещере, возле очага, медленно нарезая ножом ломтики сочного мяса на большой глиняной тарелке, Ахилл спросил:
        - Мы никогда не говорили об этом, учитель… Но ведь ты не веришь, что моя мать - богиня Фетида? Ты… Ты вообще не веришь в богов, да?
        Хирон ласково положил руку на плечо ученика, его пронзительные, чистые, как родниковая вода, глаза будто вошли в душу мальчика, видя в ней все. Наконец старик сказал:
        - Будь по твоему. Ты вырос, наверное. И сердце мне подсказывает, что вскоре мы можем расстаться…
        - Нет, учитель!
        - Ты не то подумал. Я пока не собираюсь умирать. Только, боюсь, тебя заберут от меня… Значит, пора ответить и на этот вопрос, не то ты будешь думать, что я в чем -то тебе лгал. Видишь ли, Ахилл, в богов я верю. Только сумасшедший может не видеть очевидной и явной власти над миром и людьми неких незримых сил. Однако я не считаю богов, которых у нас принято чтить, великими и всемогущими.
        - Как?! - вскинул голову мальчик, - Как же: боги - и не всемогущи?
        - А ты сам подумай! - голубые глаза учителя были серьезны, хотя на губах появилась улыбка, - Я же рассказывал тебе все предания о них. И ты сам не раз замечал, что боги, все, вплоть до великого Зевса -громовержца, подвержены тем же порокам и слабостям, которым подвержены люди. И злобе, и зависти, и страху (хотя они бессмертны!), и подлости, и корысти… И в них все это проявляется едва ли не сильнее, чем в людях. Если правда хотя бы десятая часть того, что мы о них знаем, то по сути своей боги слабее людей, потому что наши пороки делают нас беззащитными прежде всего перед собою… Так скажи мне - могут ли существа, не владеющие собой, владеть и управлять миром и силами природы? Допустим, что могут. Но тогда на земле и в мире все было бы устроено нелепо, одно противоречило бы другому… Нет! Наблюдая этот мир, я вижу, что в нем, напротив, все идеально, все взаимосвязано, и все прекрасно. От любого, самого маленького цветка, до высочайшей горы. И при всем множестве созданий, наполняющих мир, нет ничего, ты понимаешь, совсем НИЧЕГО лишнего, чего -то, что не служило бы общей совершенной гармонии. Все, что
есть, и все, что происходит - рождения, смерти, приход весны и наступление зимы, восход солнца и темнота ночи, - все осмыслено, все верно и точно. Только человек постоянно нарушает гармонию, но он делает это потому, что ТАК ХОЧЕТ, а все остальное, что есть вокруг нас, не имеет желаний, но живет по воле силы, создавшей мир. Так вот, подумай: возможно ли, чтобы существа несовершенные, такие, как мы с тобой, способные к стольким ошибкам, создали такой идеальный мир и так мудро и прекрасно им управляли?
        - Н… не знаю… Нет, не возможно! - воскликнул мальчик. - Но… не могло же оно все создаться само?
        - Нет, конечно. Это было бы еще невозможнее. Мир определенно разумен, значит, он и создан Разумом. Более того, тот, кто его создал, действительно обладает личностью, то есть имеет свое Я, не то Он не мог бы создать существо, у которого тоже есть Я - человека. Но наших пороков и слабостей у него нет, Он непорочен.
        - Почему? - голос Ахилла задрожал, и едва ли не впервые в жизни он ощутил в себе страх, только попытавшись представить Существо, наделенное таким могуществом. - Почему ты уверен, учитель? И кто сказал тебе?
        - Никто. Я дошел до этого сам. Хотя нет, не сам… Думаю, Он подсказал мне, не раз подсказывал потому что я давно ищу Его и хочу понять. И мне не раз приходилось слышать в разных землях, от разных мудрецов, что они тоже ощущают нечто подобное и тоже видят несовершенство наших представлений о мире и о его создании. А почему я уверен в Его непорочности? Ну -ка представь: может ли попасть в цель из лука тот, у кого неверен глаз и не достаточно тверда рука? Нет. Может ли поднять и унести тяжелый камень тот, кто слаб? Не может. Возможно ли, чтобы вкусный хлеб испек тот, кто не умеет правильно замесить тесто? Невозможно. Так если в мире ВСЕ так хорошо сделано, стало быть Тот, Кто это все сделал, не имеет недостатков. Так?
        - Да, - кивнул Ахилл, - И кто это - Он?
        Хирон вздохнул.
        - Я не знаю. Очень хочу знать, но не знаю. Говорят, когда -то, беспредельно давно, Он общался с людьми, но потом они об этом забыли.
        - А боги? - спросил мальчик, - Ты сказал, что веришь в них. Кто же тогда они?
        - Они есть у всех народов, среди которых я бывал и жил, - сказал старик. - Они разные, их по -разному описывают, и у них разные имена, но всегда одинаковые признаки и суть. У всех есть бог, повелевающий остальными богами, есть боги Солнца и Луны, есть божество любви и есть царь Подземного царства. Это значит, что либо люди повсюду придумывают олицетворение сил земли и неба, а также олицетворение своих пороков и придают им определенные образы, либо эти божества существуют. Первое объяснение было бы слишком примитивно - в человеческом воображении может родиться многое, но для того, чтобы образ стал зримым и общим для всех, выдумки недостаточно. Нет, нет, они есть. Только вот боги ли они, либо высшие демоны, стремящиеся к власти над миром и обретающие пока только власть над людьми? Почему над людьми? Да потому, что людям легче понять их, чем Его, который настолько их выше, и легче договориться с ними… Возможно, одни из этих богов действительно лучше, а другие хуже, но только они не могут созидать, а значит, не могут и творить добро. Зато им легко толкать людей на злые дела, а людям приятно
оправдываться тем, что зло они делают не сами, а под влиянием богов. Кстати, мне не раз говорили, что у разных народов разные боги, и когда те оказываются сильнее этих, народ сильных богов берет верх над тем, чьи боги слабее… Это уже совсем смешно - похоже на курятник, в котором оказывается три или четыре петуха, и они начинают драться за власть над курами.
        Ахилл рассмеялся и тут же умолк. Ему вдруг стало не по себе.
        Хирон снова глянул ему в глаза и продолжал:
        - Только учти: все, что я тебе говорю, во -первых, может оказаться моей ошибкой и великим заблуждением. Я могу быть не прав. А во -вторых, это опасно повторять - ты восстановишь против себя множество людей и наделаешь много зла: ни я, ни ты не знаем пока, в чем истина, значит, можем лишь посеять сомнение, а сомнение безопасно только для твердого ума, всех остальных оно губит. Поэтому о том, что я сейчас сказал тебе, говори лишь с самыми близкими, с теми, в чьей твердости ты уверен. И не забывай ходить в храмы и приносить жертвы богам - кто бы они ни были, они сильнее нас, и мы не лучше их, а потому не вправе их оскорблять. Во всяком случае, до тех пор, пока не знаем иного пути.
        - А как найти его, этот путь? - спросил Ахилл.
        Старик тихо рассмеялся.
        - Боюсь, это невозможно. Я живу на свете почти сто двадцать лет, обычно люди не живут так долго. Я ушел от мира и живу в уединении именно для того, чтобы ничто не мешало мне размышлять и искать этот путь. Иногда мне казалось, что вот, я нашел. И оказывалось, что это снова не то… Наверное, Он, тот, о ком мы говорили, сам должен нам показать. Возможно, когда -то Он это сделает. А жизни человеческой явно мало для вершины познания.
        - Ну почему нельзя прожить еще и еще раз? - в досаде воскликнул мальчик.
        И снова Хирон засмеялся, на это раз лукаво.
        - А знаешь, у некоторых народов, среди которых я побывал, такая вера есть. Они верят, что душа человека уходит в Царство мертвых лишь на время, а потом возрождается, либо в другом человеке, либо в животном, либо в дереве или цветке. Они говорят: если ты хорошо прожил, то станешь снова человеком, да еще каким -нибудь особенным человеком, а если был плох и грешен, из тебя сделают собаку или осла. Это очень удобная вера, я бы сказал, очень хитрая.
        - Хитрая? - удивился Ахилл, - Но почему?
        - Да потому что позволяет верить в бессмертие, которое на самом деле есть смерть. Разве дерево может думать: «Я было Хироном, или Ахиллом»? Ну, ладно, мы не можем ведать, что думает дерево. Но если бы моя душа возродилась в осле, то уж осел -то нашел бы возможность как -то дать понять людям, что он разумен… А уж если я возрожусь в человеке, то этот человек должен же помнить, что он был мной. Но нет, история не знает случаев такого воспоминания о чужой душе… разве что в случае безумия, а его, как известно, насылают демоны. Так что же это за бессмертие такое получается? Душа, которая живет, не помня, в ком она была? Выходит, душа как раз и не бессмертна, выходит, ее память умирает, а значит, умирает она сама. Вера в перевоплощение есть просто изощренный самообман, и на деле это вера в смерть, в полное небытие. Так что, нет, мальчик мой, нет. Жизнь здесь, на земле, одна -единственная, а в Царстве теней, куда попадем мы все, уже едва ли можно что -то понять и что -то исправить. Послушай -ка, мясо остывает. Давай поедим, да и пора спать - скоро рассветет.
        Некоторое время они молчали, жуя кабанину и кусочки ячменной лепешки. Воду, чтобы запивать еду, черпали чашками прямо из озерца посреди грота, благо недавно прошли дожди, и вода была чистой и свежей.
        - А моя мать? - вдруг спросил Ахилл, - Все -таки, могу я быть сыном богини, или нет?
        - Тебе очень важно быть сыном именно богини? - спокойно, без насмешки, спросил учитель.
        - Совершенно неважно, - твердо ответил мальчик, - Я просто хочу, чтобы у меня была мать.
        Рука старика снова легла на его плечо.
        - Еще ни один человек не был рожден иначе, как женщиной. И если та, что родила тебя, жива, то ты когда -нибудь сможешь ее найти. А если она богиня, то уж точно не могла умереть. У тебя еще много времени, Ахилл. Научись терпеть. Кстати, у тебя и нет другого выхода.
        В эту ночь он впервые увидел сон, который потом приходил к нему много -много раз. Он снова увидел море, спокойное, играющее ослепительными солнечными бликами. На отмели, среди пены и волн, прыгали и гонялись друг за другом дельфины. Они носились, почти задевая дно, то уходя на глубину, то вновь приближаясь к опасному для них мелководью. И среди них, с ними, резвилась и играла девушка. Нагая, прекрасная, как Афродита пеннорожденная в день своего рождения. Ахилл точно знал, что это не его мать. Это была смертная девушка, но она, была прекрасна, как богиня. Он запомнил ее точеные ноги, высокую грудь, полускрытую струями длинных -длинных, черных, как смола волос, ее глаза, синие и жаркие… Да, именно синие и жаркие!
        Мальчик проснулся с ощущением счастья, будто море, от которого он столько лет ждал встречи с матерью, вернуло ему невозвратимый долг. Потом он понял, что это был сон, но в нем почему -то осталась уверенность, что эта девушка есть. Не здесь, не сейчас. Но где -то она есть обязательно, и когда -нибудь он сможет увидеть ее наяву.
        * * *
        - Ты хотя бы сам представляешь себе, ЧТО ты нашел?
        - Честно говоря, Александр Георгиевич, нет. Я ни о чем подобном никогда даже не слышал. Я был уверен, что в тот период не создавались такие формы литературных произведений. Вернее, был уверен, что не создавалось никаких. Ведь это так называемые «темные века», время упадка…
        - Ага! В тот период. А в КАКОЙ? Ты каким веком датируешь рукопись?
        Профессор Каверин сидел совершенно не по -профессорски, верхом на стуле, рядом со своим письменным столом, размерами и мощью более всего напоминающим БТР. Стол был девятнадцатого века, резной, многоящиковый, со «вторым этажом», снабженным множеством полочек и ящичков, с выползающей из -под верхней крышки гибкой деревянной шторой, которая могла при надобности закрыть всю верхнюю часть и саму столешницу, покрытую не красным и не зеленым, а изысканным фиолетовым сукном. Бронзовый с мрамором чернильный прибор, готовальня из натуральной кожи, ампирный подсвечник, в который был очень ловко вделан провод и вставлена лампа, бюсты Платона, Геродота и Ломоносова, стопка книг в возрасте от девяноста до ста пятидесяти лет, часы -хронометр, пепельница черного мрамора… Среди всего этого логически взаимосвязанного хаоса сумасшедшим вторжением времени выглядел компьютер. Его клавиатура дерзко светлела на толстом стекле, лежащем поверх сукна, а из -под нее выглядывали фотографии покойной жены Александра Георгиевича и его дочки, снятой с мужем и сынишкой на белоснежной лестнице Алупкинского дворца. Монитор тускло
косился на стоящего рядом Геродота.
        Стол был главной доминантой просторной комнаты. Но сейчас главнее был кирпичный камин, потому что он горел, и сполохи пламени, играющие прямо за спиной профессора, делали его фигуру, обтянутую темным свитером, загадочной и фантастической.
        Александру Георгиевичу было шетьдесят два года, но он казался моложе, и вообще облик его был далек от классических профессорских стандартов. Он не был ни тучен, ни сухощав, но ладно и хорошо сложен, довольно высок, но не долговяз. К тому же не носил ни усов, ни бородки, ни бородищи, а был гладко выбрит, и его седые густые волосы были подстрижены коротко и ровно, скорее как у спортсмена, а не ученого. Даже очки он надевал только когда в них возникала крайняя необходимость. Зато (и это было уж точно по -профессорски) он курил трубку, шикарную, вишневую, старой, хорошей работы. Был у Александра Георгиевича и кот, тоже вполне профессорский, черный, большой, длинноусый, гордо носивший прозаическую кличку Кузя.
        Профессор вот уже шесть лет жил за городом, но свой кабинет в загородном доме обставил точно по образцу городского. Только прежнюю кафельную печь заменил камин.
        - Так какой это, по -твоему, век, а, Миша?
        Голос у Каверина был тихий, но звучный и какой -то очень молодой. Бывало, он звонил Мише по телефону, в старые времена, когда Ларионов жил с матерью, и та кричала: «Миш! Тебя какой -то парень спрашивает!»
        - Век… - Миша смутился. - Я датировал пергаменты веком пятым до нашей эры…
        - Ничего подобного!
        Глаза профессора сверкнули, он так и подскочил на стуле.
        - Ты не побоялся датировать его этим периодом, хотя видел, что пергаменты выглядят новенькими. Сомневался, но датировал. И ты ошибся.
        - Подделка? - со смешанным чувством отчаяния и сомнения воскликнул Ларионов.
        - Да нет же! - крикнул Каверин, - Нет. Только это не пятый век и не шестой. В то время уже ничего подобного написать не могли. Ты прав, тогда ничего не писали. Это памятник подлинной крито -микенской культуры, и создан он, очевидно, в двенадцатом веке до нашей эры, то есть непосредственно после событий, в нем описанных.
        У Михаила закружилась голова.
        - Двенадцатый?! Но…
        - Мишенька, - очень серьезно проговорил профессор, - вольно или невольно, ты совершил громадное, невероятное открытие. Во -первых, мы столкнулись с действительно неизвестной нам до сих пор формой древнего художественного произведения. И оно подтверждает мою догадку о подлинном уровне развития культуры крито -микенской эпохи. Эти свитки заключают в себе роман, именно роман, написанный стилем и языком, очень близким к нашему времени. Я имею в виду лексику, форму, сюжетное построение… И во -вторых - это, вероятно, подлинное описание событий, ставших первоосновой одного из самых известных и знаменитых мифов древности. Это настоящая история Троянской войны и ее героев.
        - Вы думаете? - задал Михаил совсем глупый вопрос и покраснел.
        Но Александр Георгиевич, казалось, не заметил ни вопроса, ни смущения своего аспиранта.
        - Начало, которое ты успел прочитать и перевести, наспех, но очень неплохо, - оно, это начало, уже дает полное представление, о чем, точнее, о ком и о каком периоде идет речь. Я прочитал повесть целиком.
        - Вы успели!? - ахнул Миша, - Я вам привез свитки три недели назад… Ну, чуть больше.
        - Я успел уже и перевести больше половины текста, - профессор развел руками и вновь вцепился в спинку кресла, не спуская с Миши пристального взгляда своих светлых глаз, - Я просто не мог ничего больше делать. Позорно взял больничный, хотя до зимней сессии - всего ничего. Я почти не спал. Я кота не кормил больше суток! Нет, это просто фантастика! И я более, чем уверен, что писал это все один из участников, во всяком случае, один из свидетелей всех этих событий.
        - И там описана вся Троянская война? Как у Гомера? - спросил Миша.
        - Нет. Не как у Гомера и не как в общеизвестных вариантах мифа. Повествование начинается, если ты заметил, раньше, чем гомеровское - с детских лет главных героев. В мифологических сюжетах есть подтверждение этому изложению - и упоминание о дружбе Ахилла и Патрокла с детских лет, и обучение Ахилла кентавром Хироном.
        - Но в этой… в нашей повести Хирон не кентавр!
        - Ну, само собой! - глаза Каверина смеялись, хотя лицо осталось серьезным, - Мы же с тобой имеем не сказку и не легенду - это абсолютно реалистическое произведение. И там не может быть никаких кентавров, потому что их никогда не было в природе. А Хирон был. И был, видимо, на самом деле одним из величайших мудрецов своего времени. Как он по теории реинкарнации[8 - Теория реинкарнация - очень древняя, а в наше время очень модная теория переселения душ, воплощения души после смерти ее носителя в другом носителе (человеке, животном, растении). Распространена в восточных религиях и многих оккультных учениях.] двинул, а!
        - Читая это, я подумал, что так рассуждал бы православный человек, - заметил Миша, бросив взгляд на несколько старых икон, поблескивающих латунными ризами в правом углу комнаты.
        Профессор кивнул.
        - Всякий человек, близко подошедший к пониманию Господа, Его подлинной Сути, приближается к православному сознанию. Хирон, скорее всего, искал эту Суть всю жизнь и оказался к ней вплотную. Не зря же он отвергал идею могущества языческих богов. В дальнейшем, в повести эта тема развивается неоднократно. Но сама повесть просто поразительна! В ней - все достижения современной нам литературы… Я сейчас почти закончил перевод первой книги… То есть, там нет такого деления, но логически и по смыслу оно есть, и я делаю это в переводе. Я же разделил первую книгу на несколько объединенных по смыслу частей и собираюсь сделать то же самое со второй книгой, также придумывая к частям заглавия, которых у нашего автора нет. А вот главы как таковые есть. Они обозначены отчеркиванием или пропуском - свободным местом на листе пергамента.
        - Трудно было переводить? - с восхищением глядя на профессора, выдохнул Ларионов.
        - Абсолютно не трудно. Говорю тебе, по сути и по стилю это - современный текст. Уровень развития, не технического, а культурного и духовного, у людей этой эпохи очень близок к нашему. И я всегда это знал, изучая немногие сохранившиеся рисунки и скульптуры того времени. Литературных памятников нам не осталось, от Древней Греции вообще осталось мало литературы. Самое древнее - пьесы Софокла, Еврипида, Эсхила, комедии Аристофана. Это все уже очень и очень не то время и страшно далеко от крито -микенской культуры. Первый дошедший до нас греческий роман «Дафнис и Хлоя» - и вовсе третий век нашей эры, и он выглядит рядом с твоей находкой все равно, как оды Тредиаковского рядом с поэмами Пушкина.
        - Развитие по спирали… - прошептал Ларионов.
        - Возможно… - глаза профессора блеснули и погасли, - А может быть… Не знаю, Миша, не знаю. Словом, переводить было не труднее, чем Бальзака, например. Я в молодости этим баловался. Другое дело, что сам язык рукописи много богаче привычного нам классического древнегреческого языка, в нем больше красок, его словарный запас неизмеримо шире. По своему многообразию и по своим образно -художественным возможностям он, пожалуй, напоминает русский. Там есть слова и словосочетания, о которых я даже не слышал, хотя знаю древнегреческий не хуже своего родного, в чем ты, помнится, не раз убеждался. Мне приходится для иных выражений искать чисто смысловой перевод, «вылавливать» то или иное слово из текста в разных местах, чтобы не сомневаться в его значении. Но это, опять же, не трудно, а невероятно интересно. Жаль, есть солидные утраты текста. Вот после того пергамента, что ты успел перевести сам, одного свитка недостает. Очень важного, на мой взгляд. Там как раз, видимо, завязка событий, ситуация, когда Парис похищает Елену Прекрасную из Спарты. Возможно, описаны и состязания ее женихов, и само их
жениховство, и то, как Елена выбирала Менелая, спартанского царя. Возможно, есть. Додумывать я не рискую. В конце концов, мы знаем мифологический сюжет. Хотя ты сам убедишься, как отличается то, что произошло на самом деле, и от мифа и от Гомера… Не только и не столько событийно, хотя и события развивались несколько иначе, но прежде всего нравственно -психологически. Да вот, возьми и читай!
        С этими словами Александр Георгиевич протянул руку к столу, подхватил своими длинными пальцами стопку принтерной распечатки и сунул Мише. Следующим движением он повернул колпак настольной лампы так, чтобы свет упал на листы.
        - А у вас есть время? Я не задерживаю вас? - Миша дрожащими руками вцепился в распечатку, - Можно у вас задержаться?
        - Можно. Только жене не забудь позвонить. И читай спокойно, а я пока за водой схожу и сооружу чай.
        ГЛАВА 5
        Дом мирмидонского базилевса[9 - Базилевс - царь, предводитель у древних греков. Базилевсы правили городами полисами, возглавляли племена, в военное время руководили армией.] Пелея все называли дворцом. Называли потому, что это был дом царя. Но он нисколько не походил на прекрасные дворцы Микен, Крита или Спарты. Это было одноэтажное здание, сработанное из светлого песчаника, с широким порталом[10 - Портал - вход, входное отверстие.], украшенным четырьмя прямоугольными колоннами, к которому поднималась внушительная лестница.
        Портал вел сразу в просторный зал с выбеленными стенами, с фризом[11 - Фриз - полоса, завершающая верхнюю часть стены, перед переходом к карнизу.], очерченным геометрическим орнаментом, с широким отверстием в потолке, под которым было устроено углубление для сбора дождевой воды. По углам зала стояли высокие бронзовые светильники, очень простой формы, вдоль стен располагались деревянные скамьи, покрытые медвежьими и волчьими шкурами. В дни праздников сюда же вносили длинные столы и вазы с цветами, и в воду маленького бассейна тоже бросали цветы. От зала вправо и влево вел коридор, а в него выходили двери десяти комнат (по пять с каждого крыла), обращенных узкими окнами во внутренний двор. Этот двор образовывали не крылья здания, каковых не было, а высокая каменная ограда. Во дворе лепились к ограде несколько хижинок, в которых жили рабы, посреди был колодец, а кругом него росли кусты жасмина, несколько старых слив и акаций.
        Комнаты, как и зал, были расписаны и обставлены очень просто, выдавая и недостаточное богатство базилевса, и его пренебрежение к украшениям и блеску. Роскошны здесь были только шкуры хищников, разложенные и развешанные повсюду, свидетельствовавшие о том, что хозяин дома - великий охотник, да еще оружие, которое, хотя и не бросалось в глаза, но попадалось на пути часто - красиво сработанное и любовно начищеное. Видно было, что базилевс умеет его ценить и любит иметь под рукой.
        - А вот это копье Ахилл недавно сделал для себя сам. От начала до конца. Сам отыскал в роще, на склоне, молодой, совершенно прямой ясень, срезал его, обточил и отполировал, Сам выковал наконечник, железный, не бронзовый, и посмотри, какой мощный! И своими руками его укрепил на древке, а само древко, видишь, в нескольких местах оковал полосами железа, чтобы сделать прочнее и уравновесить с наконечником. Оно красиво, верно? Наши воины прозвали его «пелионским ясенем» - деревце -то со склона Пелиона.
        Произнеся это, Пелей погладил рукой копье, прислоненное к стене в комнате его сына.
        Феникс, давний друг царя и управляющий всем домом, красивый шестидесятипятилетний старик, изумленно подняв голову, осмотрел наконечник, сверкавший на высоте пяти локтей[12 - Локоть - распространенная в древнем мире мера длины. Измерялся в разное время и разных местах по разному. В описываемый период - около 35 см.] от пола, взялся за гладкое древко, с трудом охватив его пальцами, но не рискнул даже попытаться поднять.
        - Да оно же с полбыка весит! - проговорил он. - И что, Ахилл, в свои тринадцать без малого лет, может его носить?
        - Носить? - Пелей рассмеялся. - Он бросает его легко, как дротик, и оно летит на двести шагов и втыкается в землю и в самое твердое дерево. Ты давно не видел своего бывшего воспитанника, Феникс, и даже не можешь себе представить его нынешней силы. Я сам с трудом верю в нее.
        Феникс покачал головой.
        - Да-а! Я понимаю царя Агамемнона, который так хочет заполучить Ахилла в свою армию! Если война с Троей начнется, то такой воин им очень не помешает…
        - Этого не будет! - резко воскликнул Пелей и, как обычно, волнуясь, разрубил воздух взмахом ладони. - Я не знаю, с чем возвратится царь Менелай, вернут ли ему жену эти обнаглевшие троянцы, но в любом случае, мой сын не поедет воевать ради подлой девки, ради грязной развратницы, сбежавшей от мужа с каким -то негодяем -сопляком! Ахилл не сватался к ней, да и не мог свататься - ему тогда было одиннадцать лет, и никакой клятвы он не давал, и не во власти Агамемнона и Менелая потащить его туда, чтобы он сложил голову за чужую дурь!
        - И потому ты хочешь отправить его на Скирос[13 - Скирос - один из островов Эгейского моря. Согласно мифологии, на Скиросе, у царя Ликомеда, Пелей спрятал Ахилла, т. к. тому была предсказана гибель во время Троянской войны.], к Ликомеду? - спросил старик.
        - Да.
        Пелей отвернулся и, выйдя из комнаты сына, прошел через узкую дверь в конце коридора во внутренний двор. Здесь, в тени большого старого ореха, стояла широкая деревянная скамья, перед которой, на невысоком столе, рабы, знавшие привычки своего хозяина, заранее поставили небольшой кувшин вина с парой кубков и блюдо с разложенными на нем свежими лепешками и спелыми плодами смоковницы.
        Пелею в это время уже исполнилось шестьдесят, но выглядел он лет на десять моложе, высокий, могучий, все еще быстрый во всех движениях, а временами порывистый и резкий. Обильно просеянные сединой волосы и борода, подстриженная очень коротко, красиво обрамляли его острое лицо, которое казалось бы сухим и холодным, если бы не очень живые серые глаза, да не румянец, в мгновения гнева и возбуждения заливавший его худые щеки.
        Он так и не приучил себя носить подобающий возрасту длинный хитон, и тот, что был на нем сейчас, лишь закрывал колени и опускался едва ли до четверти икры. Впрочем, крепкие, сильные ноги царя были вполне под стать такой одежде. На его шее поблескивала массивная серебряная гривна. Ни венца, ни колец, ни браслетов он обычно не носил.
        Отпив вина из кубка и степенно закусив лепешкой, Феникс вернулся к их незаконченному разговору, зная, что, при всей своей резкости, царь внимательно прислушивается к его словам.
        - Почему бы тебе, раз так, не оставить Ахилла у Хирона, а Пелей? - спросил управитель. - Разве кто -нибудь из подданных Агамемнона отважится проникнуть в пещеру того, кого они считают кентавром?
        Пелей пожал плечами.
        - Кто -кто, а Патрокл туда доберется! Все время добирается. Они же видятся не только тогда, когда Ахилл бывает здесь, и сын этого не скрывает. Патроклу, конечно, не разрешается входить в пещеру, но возле нее и на берегу моря они встречаются постоянно. И если друг моего сына скажет ему, что едет на войну, Ахилл поедет тоже, и я не смогу удержать его. Он слишком предан Патроклу.
        - А на Скиросе он не узнает и не догадается, что его друг отправился воевать с Троей? - голос Феникса выдал едва заметную усмешку.
        - На Скирос Патрокл не поедет, - сухо сказал Пелей. - А я… Я, в конце концов, пойду на то, чтобы обмануть Ахилла - напишу, что Патрокл остается здесь.
        - Но война не закончится быстро, это все говорят, - не сдавался упрямый Феникс. - Если она начнется, то продлится года три -четыре, по крайней мере. Троада сильна и непобедима. Была непобедима до сих пор… Что же, Ахилл так и будет прятаться на Скиросе, будучи величайшим богатырем среди ахейцев? И что же, он не узнает, что друг, которого он так любит, сражается в войске Агамемнона?
        Пелей нахмурился.
        - Пускай станет хоть немного старше. Чтобы у него была возможность решать обдуманно. Ты знаешь, Феникс: мне нагадали дурное о нем… Там, возле Трои, его стережет гибель!
        - И ты думаешь обмануть судьбу? - голос старого управляющего прозвучал печально. - Ах, Пелей!
        - Я уже не раз и не два обманывал ее, и она пока что терпит! - почти со злостью бросил базилевс. - Я знаю, что заставить Ахилла сделать что -то, чего он не захочет, не в моих и ни в чьих -либо силах. Это же говорит мне Хирон. Но это мой сын, и я буду бороться за него!
        Феникс задумался, отпил из кубка и неторопливо надкусил большую сочную смокву.
        - А мне кажется, - тихо проговорил он после недолгого молчания, - мне кажется, что на Скиросе мальчик будет едва ли не в большей опасности…
        - Это ты на что намекаешь? - чуть усмехнувшись, спросил Пелей.
        - Ты знаешь, на что. На старшую дочь Ликомеда.
        - Деидамию? - базилевс сморщился. - Ну… Неужели ты думаешь, что?.. Да нет, чушь!
        И вновь его крепкая ладонь сверху вниз рассекла воздух.
        Однако Феникс вздохнул и снова заговорил.
        - Это серьезно, царь, поверь мне. Деидамии восемнадцать лет, и она уже дважды была замужем. Трудно сказать, что ею движет, и трудно сказать, отчего ее отец потакает безумным выходкам дочери. Во всяком случае, раз Ликомед пригласил Ахилла погостить на Скиросе, то у него есть какие -то тайные мысли. Просто так он ничего не делает.
        - Ликомед - мой друг, - хмурясь, произнес Пелей.
        - Ну да, - кивнул Феникс. - Пять лет он не вспоминал о тебе, а теперь, когда по всем ахейским землям разнеслась слава твоего сына, он вдруг написал письмо и пожелал видеть тебя и его! Думаю, ему пришло в голову женить Ахилла на Деидамии и заполучить надежного защитника своего острова, на который уже много лет зарятся два его брата. Вот в этом все и дело…
        - Женить Ахилла на этой… этой!.. - лицо базилевса загорелось алыми пятнами и тут же вновь побледнело. - Да ты с ума сошел, старик! Он еще мальчик. И неужели она ему понравится?!
        Феникс отпил вина и вновь неторопливо надломил лепешку.
        - Она многим нравится, Пелей. Ахилл - мальчик, да, ему нет еще тринадцати, но на вид -то все восемнадцать. Я его и правда давно не видел, но от многих слышал, каким великаном он вырос. И он уже может стать мужчиной, неужели нет? А этой хищнице такой и нужен - юный, прекрасный, наивный. И ее умнейший отец готов помочь ей в этом - у него -то свои замыслы. Ох, плохо это может кончится, мой царь, ох плохо! Право, отпиши Ликомеду, что Ахилл к нему не поедет…
        Пелей собирался ответить, но тут во двор вбежал один из его рабов.
        - Мой царь! - раб говорил, одновременно низко кланяясь и от этого проглатывая слова. - Мой, царь, к тебе приехал почтенный Нестор. Он не хочет ждать, идет прямо сюда.
        - Ну так пускай идет! - ответил Пелей, пожимая плечами. - Принеси еще один кубок и пару подушек, Селий.
        Едва он это произнес, как в дверях дворца появился и быстрым шагом подошел к ним мужчина лет пятидесяти пяти, среднего роста, жилистый и крепкий, одетый в широкую черную хламиду, искусно, но и небрежно наброшенную поверх красного, чуть прикрывающего колени хитона. У него были темные, скупо разбавленные сединой волосы, повязанные скрученным платком, и коротко остриженная темная борода. Черты лица, крупные, однако достаточно тонкие, выдавали страстную натуру, но страсть давно была глубоко спрятана под твердой корою воли и мудрого, непреклонного терпения.
        Нестор был роднею мирмидонского базилевса, но, хотя сам он и не был царем, слава его далеко превосходила славу Пелея. Подобно могучим Диоскурам[14 - Диоскуры - Кастор и Полидевк (в римской мифологии Кастор и Поллукс) - легендарные сыновья аргосского царя Тиндарея, братья Елены Прекрасной, знаменитые укротители коней и неразлучные друзья.], он прославился как великий укротитель коней, непревзойденный наездник и знаток лошадиного нрава.
        - Привет тебе, мой базилевс! - голос пришедшего звучал ровно и твердо, хотя только что он почти бежал. - Здравствуй, добрый Феникс!
        - Что у тебя за известие? - быстро спросил Пелей, лишь чуть привставая навстречу гостю - их близкое родство и давняя дружба давали право избегать обычных церемоний. - Ты не влетел бы сюда так бешено, если бы не имел важного известия для меня. Я слушаю. Впрочем, я не хочу быть неучтивым… Выпей вина, а уже после говори. Эй, Селий! Где подушки и кубок?!
        Раб бегом подскочил к столу, поставил кубок рядом с кувшином и, повинуясь взгляду господина, наполнил его вином.
        Нестор, спокойно расправив складки своей хламиды, уселся на расползающуюся стопку подушек и поднес к губам вино. Глоток, второй, и вот он уже поднял взгляд на двух напряженно ожидающих его речи мужчин.
        - Весть, я думаю, дурная, Пелей… - у него был глуховатый, но необычайно выразительный голос. - Мне передали через моих друзей, что живут в Спарте: Менелай приплыл из Трои… Его попытка вернуть похищенную жену провалилась. Самого его едва не взяли в плен эти обезумевшие от наглости троянцы. Спасло только вмешательство старшего сына царя Приама, этого юного богатыря и, как говорят, большого умницы - Гектора… Он внушил своим мысль о том, что взять в плен мирных послов - последняя подлость. Но, как бы там ни было, Елену троянцы не вернут, а это значит, что будет война.
        - О, лукавые боги! - вырвалось у Феникса.
        - Я так и думал! - тихо сказал Пелей.
        Нестор посмотрел ему в лицо.
        - Ты знаешь, что я скажу тебе, мой царь! - он говорил очень тихо, но необычайно резко. - Ты знаешь, что может случиться… Ахилл не должен туда ехать. Он не должен участвовать в войне, что бы там ни было!
        - Я знаю, - сухо проговорил Пелей и со странной улыбкой обернулся к Фениксу: - Ну, видишь, друг мой! Деидамия Деидамией, а выбора у меня нет. Ахилл отправится на Скирос!
        * * *
        - Вот оно, как было! - проговорил задумчиво Михаил. - А ведь во всех мифологических сюжетах упоминается этот самый остров Скирос, и царь Ликомед, и его дочь Деидамия, которая стала женой Ахилла. Александр Георгиевич, а если забежать вперед… Здесь как? Он на ней женится?
        Профессор Каверин в это время колдовал над составлением своей любимой сложной заварки из трех сортов индийского чая. Всякие прочие мудреные кулинарные изыски он совершенно не выносил, но это чайное священнодействие чтил неизменно. Летом чай заваривался из латунного самовара, сейчас в дело был пущен суперсовременный электрический чайник, закипающий за полторы минуты. Но суть была не в этом, а именно в загадочном соединении черных рассыпчатых горстей ароматных чаинок в какой -то совершенно определенной пропорции. Пузатый чайничек -заварник был заранее разогрет и курился прозрачным паром, ожидая, когда заветное зелье будет брошено в его фарфоровое чрево и залито кипятком.
        - Он женится на ней, Миша, - не поднимая головы, отозвался профессор. - Правда, ненадолго, как явствует из дальнейшего текста. Здесь отсутствуют два свитка, видимо, в них и описана история пребывания Ахилла на Скиросе и его романа с коварной красавицей. В мифологии о ней фактического материала нет, так что нарисованный здесь образ особенно интересен и совершенно по -особому объясняет скоропалительную женитьбу Ахилла, в то время еще мальчика -подростка. Я совершенно уверен, что в реальной истории его пребывания у Ликомеда нет никакого переодевания. Помнишь, миф утверждает, что его переодели девушкой, дабы никто не знал, где он скрывается, и лишь хитроумный Одиссей с помощью простой уловки смог его разоблачить?.. Абсолютная глупость! Сама логика характера это исключает, не говоря уже о том, что атлетически развитого, очень рослого мальчика (вспомни - он выглядел на восеснадцать лет!) вряд ли можно было задрапировать под девицу, тем более в греческом варианте наряда… Но на крючок к Деидамии наш герой угодил, и, если мысленно восстанавливать утраченную часть текста, то, надо думать, покинул он Скирос,
узнав о том, что его лучший друг Патрокл отправляется на Троянскую войну. И самое интересное, Миша: нет здесь, как я говорил, двух свитков, то есть, очевидно, истории с Ликомедом и Деидамией и появления на Скиросе послов царя Микен Агамемнона, отправленных за Ахиллом. Больше в двух свитках поместиться не могло, учитывая общую экспрессию развития сюжета. Но дальше… а дальше автор применяет литературный прием, который, как мы думали, до восемнадцатого века вообще не применяли. Он пропускает огромный отрезок времени - двенадцать лет - и разом переносит нас от завязки сюжета ко времени главных событий. Мы видим Ахилла, Патрокла, других героев повести, уже в конце Троянской войны, Понимаешь?
        - Понимаю! - Михаил присвистнул, - Ну совершенно современная штука!
        - Абсолютно! - кипяток зашипел, устремившись в узкое жерло заварника, и по комнате растекся густой запах крепчайшего зелья, которое все приятели Александра Георгиевича величали «каверинским эликсиром». - Абсолютно современная повесть. Но написана она в двенадцатом веке до нашей эры, и с этим ничего не поделаешь! Прием переноса времени используется автором и в дальнейшем, причем он свободно манипулирует различными временными отрезками. И вот еще что интересно: новая часть повести, следующая за той, что ты читал, начинается именно от того момента, с которого начинает свою «Илиаду» Гомер. Точно с того самого!
        - Ничего себе! - вырвалось у Ларионова, - И что это значит?
        Каверин поставил дымящийся заварник на стол и отошел к высокому старинному буфету, чтобы достать чашки, сахарницу и вазочку с сушками. Но ощущая спиной жгучий взгляд своего аспиранта, он заговорил раньше, чем вновь повернулся к Мише.
        - Есть два варианта объяснения. Первый - Гомер читал один из списков повести (я допускаю, что было несколько копий) и использовал ее за основу. В таком случае, он сильно отошел от исторических событий - изложенных автором, видимо, очень точно. И второй вариант, куда более жизненный: они оба, эти два автора, почувствовали, где именно совершается завязка, где начинается собственно сюжет, с какого момента судьбы героев связываются в один трагический узел. Скорее всего, было именно так!
        Профессор расставил на столе чайные принадлежности, локтем отодвинув мешающую стопку бумаг и записных книжек и отобрал у Миши рукопись.
        - Читать и трапезничать одновременно - признак самого дурного воспитания. Даже если исключить возможное угощение этих бумаг индийским чаем, это просто неуважение и к читаемому, и к трапезе, и, между прочим, к собеседнику, то бишь ко мне - чай придуман для общения. Позволь тебе налить.
        Миша рассеянно принял из рук Александра Георгиевича красивую темно -синюю чашку и стал усиленно крутить в ней ложечкой, хотя сахара в чай не положил. Ему было не собраться с мыслями. Он понимал, что надо бы почаевничать, да и ехать домой - Аня с малышами ждут. Но белая стопка рукописи притягивала и гипнотизировала.
        Молодой человек заставил себя перевести взгляд на свою чашку, и ему тут же показалось, что в подернутой паром, будто туманом, почти черной поверхности профессорского «эликсира», как в сказочном зеркале, проступают лица, и двигаются тени. Он продолжал видеть, угадывать, воображать события, описанные в найденной им повести…
        ЧАСТЬ II
        ОСАДА
        ГЛАВА 1
        Наступил полдень. На равнине пронзительные солнечные лучи жгли так отчаянно, что всякая живность исчезла с открытых мест, и даже птицы, с утра порхавшие и носившиеся над кустами с разноголосым гомоном, поутихли и деловито сновали в зарослях, отыскивая насекомых, тоже скрывавшихся здесь от жары. Только пара орлов, подняшись высоко, неторопливо облетали свои владения.
        С высоты их полета открывалась не только равнина, на которой они искали добычу, но и вся громадная бухта, и часть прилегающих к ней холмов и предгорий.
        Бухта была шириною в двадцать с лишним стадиев и формой походила на сильно согнутый, готовый к выстрелу лук. В этот день море было спокойно, и вода сверкала, переливаясь рябью, как начищенные пластины воинского доспеха. Небольшие волны ласково дотрагивались до берега, лишь чуть -чуть набегая на узкий галечный пляж в южной оконечности бухты и игриво резвясь меж скалистых утесов в северной ее части.
        Посреди бухты в море вдавалась довольно длинная и совершенно прямая коса. С одного взгляда было видно, что она рукотворная, созданная людьми, но не ради прихоти - грандиозная каменная насыпь, укрепленная вбитыми в дно по всей ее длине тостыми просмолеными бревнами, сверху покрытая галькой и песком, служила для двух целей: во -первых, деля бухту на две части, она разрезала морские волны и мешала им атаковать берег, и во -вторых, эта коса служила причалом - к ней могли приставать корабли. Бронзовые кольца, вделанные в окаймлявший ее поверху кирпичный поребрик, служили для крепления причальных канатов. Служили прежде - теперь возле косы не было ни одного судна, а завершавший ее маяк, сложенный из крупных известняковых плит, был наполовину разрушен, и огня на нем давно никто не зажигал.
        Однако суда в бухте стояли.
        С высоты орлиного полета видны были темнеющие на фоне галечного пляжа силуэты кораблей. Не меньше сотни. Но они были не на плаву - их вытащили на берег и надежно укрепили, вбив вдоль бортов колья и присыпав у килевой части камнями и галькой. С мачт сняли паруса, так что кораблям явно не скоро предстояло выйти в море. Правда, за ними следили: днища были свежепросмолены, борта очищены от песка, наносимого волнами во время особенно сильных штормов. Людей на них и вокруг них почти не было видно - вся охрана составляла десятка три воинов, в знойный полдень лениво дремавших в тени кораблей либо плескавшихся в море. Однако суда не были пусты - их темные чрева заполняли тюки и сундуки, оружие, сложенное грудами вдоль бортов и прикрытое просмоленой парусиной, бочки, от которых в жару исходил либо аромат крепкого виноградного вина, либо тонкий запах оливкового или льняного[15 - Льняное масло очень высоко ценилось в Древней Греции. Его использовали не только в пищу, но и как ценный лекарственный препарат.] масла.
        За береговой полосой бухты открывалась равнина, с севера тянувшаяся до самых предгорий, с юга ограниченная лесом. Она была местами гладкой, заросшей лишь густыми южными травами да иногда редким кустарником, но кое -где на ней сочными кущами клубились рощи. Из них лишь две или три выросли здесь сами, остальные насадили руки людей, тех же, кем была сложена и разделявшая бухту каменная коса. Каждая роща в давние времена была посвящена какому -то божеству, а потому в здешних местах их звали священными рощами, и в них не разрешалось рубить деревья. Тут были рощи оливковые, кипарисовые, лавровые и апельсиновые, однако, за долгие годы, и особенно за последние десять с лишним лет, когда за ними перестали присматривать, ветер нанес в мягкую почву семена других растений. Теперь среди траурной темноты кипарисов светлели ветви олеандров и земляничника, пестрели их яркие цветы, в блестящую листву лавра вторгались резные листочки маленьких подростков -дубков, среди олив и апельсинов росли дикие вишни и кизил.
        С северной стороны равнину пересекала не слишком широкая, но полноводная и быстрая река - Скамандр. Она текла с гор и впадала в море у самой северной оконечности бухты, образовывая своим устьем глубокий мелкий лиман.
        Прежде равнина сплошь зеленела травами и кустами, но сейчас вся ее центральная часть представляла собою почти голую, вытоптанную землю. Тысячи человеческих ног из года в год топтали ее, по ней прокатывали, грохоча, боевые колесницы, стрелы и копья вонзались в нее, и густая человеческая кровь проливалась и проливалась, делая землю еще плодороднее и жирнее, однако весной травы едва успевали кое -где пробиться сквозь пыль и грязь, как их снова сминали и затаптывали. Люди, уничтожая друг друга на этой земле, стирали с нее и все прочее, что могло бы на ней жить.
        Двенадцатый год здесь длилась война.
        Те, кто приплыл на кораблях, вросших в узкий пляж большой бухты, разбили лагерь вдоль равнины, с юга, со стороны окаймлявшего ее леса. Вернее, не лагерь, а несколько лагерей - на расстоянии двух -трех стадиев друг от друга располагались группы военных шатров. В центральном, самом большом из лагерей, их было около двадцати, в других - меньше, и во всех шатрах и возле них ощущалась жизнь. Чернели пятна костровищ - ночью, даже когда было очень тепло, караульные разводили большой огонь, помогавший видеть местность вокруг, с разных сторон группами по двое -трое дежурили караульные. Днем воины, устроившись в тени палаток, чистили доспехи и оружие, готовили еду, играли в кости или дремали. Иные прятались от зноя внутри шатров.
        Их одежда и вооружение говорили о том, что в разных лагерях живут люди из разных мест - у них различались между собою доспехи, луки и копья, разным был их выговор, хотя, несомненно, все они гоорили на одном языке.
        То были ахейцы, некогда приплывшие сюда с царем Микен Атридом Агамемноном и его братом Атридом Менелаем, чтобы наказать город Трою и дерзких троянцев за невиданное и невероятное оскорбление - похищение троянским царевичем Парисом Елены, жены Менелая. Спартанцы и итакийцы, локрийцы, абанты, афиняне, аргивяне, - все жители полуострова Пелопонесса, окрестных с ним земель и островов. Все, чьи цари некогда давали роковую клятву помогать тому, кого в день их общего сватовства изберет своим мужем своенравная дочь царя Спарты лучезарная Елена, - все привели к берегам Троады свои корабли и привезли сюда своих воинов. И вот уже одиннадцать с половиной лет осаждали неприступную Трою…
        За равниной, там, где начинались заросшие лесом холмы, плавно переходящие в предгорья, высились могучие стены великого города.
        Троя была выстроена так удачно, что ее не только невозможно было взять приступом - тому мешала окружавшая город на всем протяжении стена, высотою в двенадцать локтей, сложенная из громадных камней, - но нельзя было и окружить сплошным кольцом осады. Во -первых, слишком велика была общая протяженность ее стен, так что рассредоточить вокруг нее войско было бы слишком опасно, и во -вторых, с запада городская стена вдавалась на некрутом склоне холма в лес. Здесь троянцы стерегли подступы к городу особенно зорко, и отсюда, через небольшие западные ворота в город проникали обозы со съестными припасами, ночами пастухи с дальних лесных пастбищ пригоняли коз и овец, союзничавшие с Троей варвары привозили вина и масло. Иногда эти обозы нарывались в лесах на засады ахейцев, и тогда торговцы, не раздумывая, бросали свое добро и скрывались - царь Трои Приам платил достаточно щедро, и небольшие потери их не пугали, они стремились только уйти живыми.
        Но осада была, тем не менее, страшна для Трои. Город, объединивший под своим началом всю огромную Троаду и подчинивший себе все окрестные царства, постепенно терял свое влияние и могущество. Союзные Трое города и области были за эти годы разрушены и разграблены ахейцами, влияние троянского царя на соседние государства слабело. Год от года истощалась, казалось бы, неистощимая троянская казна, самая богатая во всей Азии…
        А сколько героев и воинов пало за годы войны! Сколько раз надевали все троянцы, от царской семьи до последнего раба, темно -синие траурные одежды… Из четырнадцати сыновей царя Приама и царицы Гекубы в живых осталось только пятеро, девять царевичей один за другим погибли в битвах. Гибли и ахейцы. Уже не один десяток погребальных курганов вырос вдоль моря и на равнине, и это при том, что отдельных курганов удостаивались только базилевсы и знатные воины, прах простых воинов подхоранивали к одному из общих захоронений. Кроме боевых потерь, урон ахейской армии уже трижды наносили тяжелые болезни, которые косили воинов десятками. Приехавший с ними лекарь Махаон не знал азиатских болезней и не умел составлять снадобья от них.
        …Орлы несколько раз облетели равнину, но зверье попряталось от зноя, а сражений в это утро и накануне не было, и птицы не увидели для себя добычи. Тогда, так же медленно и плавно они направили свой полет к лесу, не рассчитывая что -нибудь увидеть под кронами деревьев, но помня, что в лесу много полян и прогалин, речек и ручейков, которые в знойные часы особенно любят лани и косули. Эти чуткие и осторожные животные слышали любой шорох, и редкий зверь мог бесшумно подобраться к ним в лесных зарослях. Но полет орла бесшумен, а живущие в лесу звери редко смотрят вверх… И раз так, цари птиц вполне могли надеяться на добычу.
        ГЛАВА 2
        Солнечные лучи, беспощадно выжигавшие равнину, почти не проникали сквозь густые своды чащи, что начиналась почти сразу за одной из священных рощиц. Здешние места были богаты растительностью, и пышность этих лесов восхищала всякого, кто видел их. Тут во множестве росли дубы, чьи широченные кроны составляли как бы верхнюю часть богатого шатра. Много было в этом лесу лиственниц и пихт, от которых в жаркие дни исходил пьяный аромат, будто их текучая смола забродила под тонкой корой, как виноградный сок. Среди этих прекрасных деревьев то тут то там попадался земляничник, в это время года скинувший со стволов кору. Росли здесь и вязы, иные из которых своими сильными кронами догоняли высокие кроны дубов. Иногда попадались пришельцы с гор - роскошные кедры.
        Нижнюю часть лесного шатра составляли кустарники - олеандр и шиповник, багульник, дикая слива и вишня, иногда попадался кизил. Как во всяком южном лесу, здесь царствовали лианы и вьюны, и хотя до крон дубов и вязов они не доставали, внизу все было ими оплетено, и запах их цветов - а цвели они почти все, сливался с ароматом пихтовой и лиственничной смолы, с густым запахом кедров. Сотни диких пчел, как золотые искорки, мелькали среди этого зеленого великолепия, их жужжание вместе с невероятным ароматом леса дурманило и усыпляло.
        В одном месте чаща расступалась. Ее рассекал широкий ручей, скорее даже речка, прозрачная, легкая и быстрая. Она замедляла свое течение лишь ненадолго, там, где упавшее поперек русла дерево образовало естественную запруду. За долгие годы вода вырыла глубокую яму, так что получилось настоящее озерцо, в нем даже цвели водяные лилии.
        Пятнистый косуленок подошел к запруде, остановился, наклонившись, и вместо того, чтобы пить, уставился на себя в воду, хлопая большими пушистыми ушами. Что за зверь смотрит на него из воды? Не опасен ли он?..
        Однако из чащи тут же появился зверь много опаснее. Огромное животное, выскочившее почти бесшумно из -за завесы кустов, могло показаться волком, если бы не слегка изогнутый пышный хвост, несколько иная форма морды и золотистый, очень необычный цвет густого меха. Это была собака, вернее, полусобака -полуволк - громадный, сильный и свирепый зверь. Косуленок повернулся, попятился, дрожа всем тельцем, дернулся, собираясь бежать. Он не пробежал бы и десятка шагов на своих смешных растопыренных ножках - страшный пес уже изготовился к броску. И тут из леса прозвучало коротко и повелительно:
        - Тарк, стой!
        Пес замер уже почти в прыжке. Его ощеренная пасть, в которой тускло блистали устрашаюших размеров клыки, закрылась, опала вздыбленная на загривке шерсть. Он отвернулся от малыша, которого уже считал своей добычей, с таким равнодушным видом, будто внезапно решил, что косуленок несъедобен…
        - Молодец, Тарк, хорошо!
        Из леса показался тот, кому так беспрекословно подчинился могучий зверь. Человек и собака были под стать друг другу. Хозяин Тарка был громадного роста, настоящий великан. Смуглый, почти обнаженный (на нем были лишь сандалии да набедренная повязка), он выглядел сказочным лесным божеством. При широченных плечах и груди у него была довольно узкая талия, а ноги, хотя и мощные, отличались длиной и пропорциями, которые можно увидеть обычно лишь у статуй, созданных скульпторами с целью преувеличить красоту естества. Благодаря этому ни огромный рост, ни переливающиеся под кожей богатыря несокрушимые мышцы не делали его тяжеловесным. Он был взрослым мужчиной, лет двадцати пяти, но выглядел юношей.
        - Мы найдем другую добычу, Тарк, - сказал он псу, провожавшему взглядом косуленка, который торопливо трусил к зарослям. - Такого маленького жалко, верно? Помнишь, как ты сам был маленьким, помнишь, да? Не выкорми тебя мы с Патроклом, и пропал бы. Тебя бы тоже кто -то съел!
        Говоря так, человек скинул надетый на плечо лук, снял колчан со стрелами, усевшись на мягкий мох, расшнуровал сандалии, отбросил их и встал, снимая набедренную повязку и собираясь окунуться в прохладную воду запруды. Вода была будто зеркало, и он, как недавно косуленок, увидел себя всего, с ног до головы. Совершенство отраженного в озерце мужского тела изумило его. Он словно забыл, что смотрит на себя самого.
        Наконец, охотник расхохотался, мотнув головой, украшенной целым облаком черных волос, блестящих и волнистых, хотя в последнее время он мыл их почти всегда лишь холодной водой.
        - Фу, да я с ума сошел!.. Уставился на себя самого, как Нарцисс[16 - Нарцисс - в древнегреческой мифологии прекрасный юноша, однажды влюбившийся в свое отражение. Он сутками смотрелся в воду, которая его отразила, и боги в конце концов обратили его в красивый цветок, растущий возле водоемов.] какой -то… Что значит много лет не видеть себя в зеркале… Вот бы мирмидонские воины увидали своего великого Ахилла в такой момент! Уж точно решили бы, что ими командует помешанный…
        И, продолжая смеяться, он кинулся в воду, сразу разбив волшебную гладь зеркала и взметнув множество брызг, которые лучи солнца, проникавшие сквозь кроны дубов и вязов, на мгновение превратили в драгоценные камни.
        Искупавшись, Ахилл выбрался на берег и растянулся среди мха и травы. Тарк, поняв, что они пока никуда не уходят, тоже бросился в воду и плавал довольно долго, а затем выскочил с другой стороны запруды, устремился в заросли и выбрался оттуда с какой -то крупной птицей в зубах, которая еще трепыхалась, хотя зубы пса уже перервали ей глотку.
        - Это кого ты? - Ахилл приподнял голову. - А, лесного петуха, удода. Ешь, я тебе разрешаю - не больно -то они вкусны. И мне хочется самому настрелять дичи.
        Пес опустил добычу в траву, и его пасть раскрылась в гримасе, которую трудно было назвать иначе, как улыбкой. Он отлично понял слова хозяина и с удовольствием принялся за еду, хрустя тонкими птичьими костями и ловко выплевывая пестрые перья.
        - Тебе немного надо! - прошептал Ахилл, полузакрыв глаза и подставляя мокрое лицо мечущимся взад -вперед солнечным зайчикам, - Какой же ты счастливый! И какой же я дурак…
        Его лицо, только что почти безмятежное, вдруг исказилось. Гнев и боль проявились в глазах, в судорожной гримасе рта, в алом румянце, внезапно проступившем сквозь природную смуглоту и усилившем ее густой южный загар.
        К этому времени, к середине двенадцатого года Троянской войны, Ахиллу было немногим более двадцати пяти лет. Он был почти в полном расцвете, и его сила, еще в детские годы поражавшая и пугавшая всех, теперь вызывала уже не изумление, а трепет у своих и непреодолимый ужас у врагов. Легкий и стремительный, прозванный между ахейцами «быстроногим Ахиллом», он был искуснейшим воином, одинаково владевшим мечом и копьем, умевшим разить с колесницы и в пешей схватке. Даже самые бесстрашные отступали перед ним на поле боя, потому что битва с ним означала смерть, и все это знали.
        Множество подвигов совершил великий Ахилл за годы войны, как ему и предсказывали. Но вот уже более полугода он не участвовал в сражениях. Его жестокая, едва не закончившаяся кровью ссора с Атридом Агамемноном привела к тому, что боевое преимущество ахейцев над троянцами исчезло. Осмелевшие защитники города не раз уже выходили из -за городских стен и вызывали пришельцев на бой, и чаще всего атридово войско с трудом избегало полного разгрома и несло большие потери.
        Ахилл наблюдал за всем этим со стороны, испытывая отчаяние и чувствуя себя опозоренным и обманутым…
        Все началось с того, что Агамемнону вздумалось однажды принести жертвы в единственном троянском храме, стоявшем за пределами городских стен. Храм Аполлона Троянского, покровителя города, белый, стройный, окруженный буйно цветущими гранатами и олеандрами, сверкал на высоком холме, к югу от городской стены. Прежде жрецы приходили сюда в дни больших праздников, а теперь не приходили вовсе, опасаясь встречи с ахейцами. И только верховный жрец сребролукого бога Хрис упорно не считался с опасностью и по -прежнему жил в небольшом домике рядом со святилищем. Он отпустил своих рабов в Трою, и с ним оставались только старая жена и внучка, дочь погибшего в самом начале войны сына. Ее звали Хрисеида. Вот эту -то Хрисеиду и увидал верховный базилевс ахейцев могучий Агамемнон, придя с дарами для великого бога в его храм…
        Хрисеиде исполнилось шестнадцать лет, она была маленькая, легкая и вся светлая, как лепесток водяной лилии. Она почти всегда улыбалась, и ее улыбающееся личико с ямочками на щеках и золотистыми брызгами веснушек привело в восторг микенского царя. Не рассуждая долго, он принес жертвы, вернулся в лагерь и послал своих воинов захватить прелестную внучку жреца и привести в его шатер.
        Воины -микенцы испугались - кому же хотелось навлечь на себя гнев самого Аполлона? Но Аполлон был все же дальше, чем Агамемнон, и уж его -то гнев они не раз на себе испытывали…
        Старый Хрис явился в шатер царя тем же вечером, умоляя вернуть ему девушку, не позорить его седины, не оскорблять священного звания жреца. Он клялся, что отдаст за Хрисеиду богатый выкуп: сам Хрис был беден, но царь Приам, конечно, не пожалел бы для него богатых даров из троянской казны. Однако взбешенный Агамемнон выгнал старика, сказав, что еще оказывает ему честь, беря его внучку в наложницы.
        И тогда старик, уже в совершенном отчаянии, пришел к шатру Ахилла.
        Он слышал от самих же троянцев, что беспощадный в битвах герой слывет, справедливым и великодушным по отношению к слабым, и что он - единственный, к чьим словам может прислушаться своевольный Агамемнон…
        Так вот все и случилось. Гневное обращение Ахилла к верховному базилевсу сперва привело того ярость. Но просто так отказать Ахиллу не посмел даже гордый Атрид. Он обещал подумать, а до поры не посягать на чистоту внучки старого жреца.
        На другой день в лагере началась новая вспышка непонятной болезни, от которой еще год назад умерло не меньше двух сотен человек, и Ахилл тут же заявил Атриду в присутствии других царей, что это - кара оскорбленного Аполлона. Возможно, герой так и не думал, но он был вне себя от жалости к старику и к хрупкой девушке, которую не раз видел в храме и к которой питал своеобразную нежность, как к маленькому, беззащитному и доверчивому зверьку.
        - Будь же по -твоему, дерзкий! - закричал Атрид, видя, что и другие цари всерьез верят в слова Ахилла о мести Аполлона и уже осуждают его. - Ты, посмевший ставить мне условия, на этот раз своего добьешься - я верну малышку старому болтуну… Но мне нужна юная и красивая наложница, и у меня она будет! В Фивах ты захватил для себя прехорошенькую девчонку, у нее, кажется, и имя похожее - Брисеида, что ли… Так вот - я забираю ее себе!
        Как сумел Ахилл сдержаться, как не изрубил Атрида мечом? Ничего бы тот не поделал против его неимоверной силы и его быстроты!.. То ли помешал его верный друг Патрокл, схвативший его за руку и твердивший, что нельзя поддаваться порыву безумия? То ли слова итакийского базилевса Одиссея, сказавшего, что этот раздор погубит всю армию, отрезвили сына Пелея? Так или иначе, он ушел, в неистовом гневе одним взмахом меча перерубив сразу два толстых столба шатровой опоры, так что богатый шатер повис тряпкой над головами царей…
        Уже с порога молодой базилевс обернулся и бросил:
        - Я не унижусь до того, чтобы драться из -за пленницы, хотя она мне очень дорога, дороже многих боевых трофеев… Забирай ее, надменный царь. Но я даю слово, а своего слова я не нарушал еще никогда… Скорее река Скамандр, что течет через эту равнину, попрет вспять, чем я снова стану сражаться на твоей стороне. Воюй теперь без меня!
        ГЛАВА 3
        - Ты здесь, Ахилл? Ага, и Тарк здесь! А я искал тебя в гроте.
        И Патрокл, выйдя из зарослей в том месте, где недавно исчез пятнистый косуленок, кинул на землю сумку и сам уселся в траву рядом с другом.
        За прошедшие годы Патрокл Менетид почти совершенно не изменился.
        У него было такое же округлое лицо с высоким лбом и твердым подбородком, те же вьющиеся каштановые с золотистым отливом волосы, такие же серые глаза, веселые и смеющиеся, будто он не жил двенадцать лет на войне, среди смерти, страха и злобы. Даже веснушки еще оставались на его щеках и переносице, только теперь их было меньше, и они стали почти не видны на фоне густого загара.
        Патрокл, как и Ахилл, был в одной набедренной повязке и тоже с луком через плечо.
        - Я купался, - сказал Пелид, улыбнувшись другу. - И тебе советую - освежись. А потом пойдем в грот и перекусим. Только я еще ничего не настрелял.
        - Я подстрелил четырех диких голубей и кролика, в сумке - лепешки, молоко и мед. А в роще я сорвал несколько апельсинов - они уже зрелые. Нам хватит.
        - Отлично! - Ахилл перевернулся со спины на бок и выловил из полуоткрытой сумки апельсин. - А молоко откуда? Ты был в каком -то селении?
        - Что ты! - Патрокл добродушно рассмеялся. - Во -первых, поблизости их не осталось, а во -вторых, я не рискую, подобно тебе, бродить в одиночку по окрестностям и заходить в троянские поселки. Это Хрисеида принесла нам молока - большой кувшин притащила. И лепешки тоже от нее, у нас в лагере таких мягких и ароматных никто не печет.
        - Сумасшедшая девчонка! - воскликнул Ахилл, хмурясь. - Который раз уже приходит, искушает судьбу… Мирмидонцы, конечно, не посмеют ее тронуть, но мало ли, на кого можно нарваться… Вот пойду в храм и скажу ее деду, чтобы следил за ней получше!
        Патрокл достал еще один апельсин и, не торопясь чистил его, складывая кожурки на загривок лежащего рядом Тарка, который косил на них янтарным глазом и втягивал острый аромат, чуть шевеля кожаным коричневым носом. Ему не очень нравилось развлечение одного из хозяев, но он любил Патрокла и терпел от него подобные ребячьи шалости.
        - В храм сходить, вообще -то, неплохо было бы, - заметил Патрокл, надкусывая апельсин и выплевывая косточки. - Мы давно с тобой не были в храме. А Хрис, я думаю, знает, что девушка сюда ходит. Он тоже тебе благодарен и уверен, что в твоем лагере с ней не случится ничего плохого. И… Знаешь, Ахилл, она, должно быть, в тебя влюбилась!
        - А ну тебя! - махнул рукой базилевс, резко отворачиваясь. - Опять эти твои песни… Тебя послушать, так в меня все женщины влюбляются, какие только ни есть.
        - А что, это не так разве? - лукаво улыбнулся Патрокл, - Еще хорошо, что здесь нам редко приходится иметь с ними дело, братец! А уж Хрисеида, та точно попалась! Мало того, что ты ее спас, так ты еще и из вражеского стана. А знаешь, как женщины обожают влюбляться наперекор судьбе - вот, нельзя любить, не полагается, так она как раз и влюбится!
        - Выдумщик ты и болтун, дорогой мой! - усмехнулся Ахилл, бросая апельсиновые корочки в воду и следя, как тихое в берегах запруды течение медленно сносит их к плотине, - Не знаю я ничего такого, я вообще не знаю женщин, кроме Деидамии, моей бывшей жены, но тогда я был слишком молод, чтобы не сказать мал, и ни в чем не успел разобраться. Еще знаю наших рабынь, но они, сам понимаешь, не в счет, потому что любят меня по обязанности… Да и ты знаешь чуть больше меня, между прочим: ну, мне было тринадцать, тебе семнадцать, когда мы уехали на войну - много ли ты успел?
        - Успел кое -что! - скромно потупясь, заметил молодой человек. - Вот жениться не успел, не в пример тебе, а что до прочего… Нет, нет, женщины иногда, верь мне, неплохи. Хрисеида мне очень нравится.
        - Вот ты и посватайся к ней! - воскликнул Ахилл. - Кстати сказать, с чего ты взял, что она приходит в лагерь из -за меня? А может, из -за тебя, а? Ступай к старику -жрецу и скажи, что готов взять его внучку в жены. А что? Это будет первая свадьба в нашем лагере!
        - Мне нельзя на ней жениться, - с самым серьезным видом возразил Патрокл, - У нее веснушки, у меня веснушки, что же за дети получатся? И потом, как жениться, если она тебя любит? Тебя, тебя, это же видно!
        - Пошел ты к лягушкам в болото! - фыркнул Ахилл.
        Мгновенно вскочив, он вдруг подхватил Патрокла подмышки, и тот, не успев даже ахнуть, плюхнулся в воду посреди запруды, продолжая ошалело сжимать в зубах дольку апельсина.
        - Потрясающее доказательство правоты! - проговорил он, нырнув и вынырнув, уже без дольки - под водой он ее проглотил. - Обожаю купаться в сандалиях… Братец, а на что ты так рассердился? Только на то, что еще одна женщина в тебя влюблена? Но не я же виноват в этом!
        - Я не рассердился! - Ахилл тоже прыгнул в воду и окатил друга целой пригоршней воды. - Просто надоело слушать о девушке, из -за которой все это случилось… Мы можем смеяться сколько нам угодно, но мой позор при мне, и кому, как ни тебе это знать, Патрокл!
        - Это не твой позор, - молодой человек стал серьезен. - Это позор Агамемнона, как, впрочем, и все остальное… Из -за одной вздорной женщины он притащил сюда всех царей Пелопонесса и его окрестностей и кучу простого народа, которому до этой женщины дела нет и не было, теперь из -за другой женщины оскорбил тебя, это при том, что стольким тебе обязан… И вот мы проигрываем сражения, да, да, сам знаешь, мы их не раз и не два уже едва не проиграли, мы терпим позор, потому что, из -за чего бы ни началась война, но ее все равно ведь надо выиграть, раз уж так случилось… А этот индюк не может переломить себя и попросить у тебя прощения!
        - Перестань! - воскликнул Ахилл сердито. - Перестань меня злить. Ну и речи у тебя… Прямо, как у спартанца Терсита!
        - Куда мне до него! - рассмеялся Патрокл. - Если бы боги наградили меня таким даром красноречия, я стал бы поэтом, а не воином. Терсит подбирает такие словечки и выражения, что не хочешь, а засмеешься. Или лопнешь от злости, что и происходит с нашими Атридами каждый раз, когда кто -то из них узнает о терситовых насмешках. Менелай уж не раз клялся, что открутит ему башку, и, уверяю тебя, братец, когда -нибудь да открутит!
        С этими словами он выскочил из воды и уселся на траву, по очереди снимая и отряхивая сандалии.
        - И, возможно, правильно сделает, хотя и не пристало царю и великому воину связываться с болтунишкой… - Ахилл, в свою очередь, выбрался на берег запруды, выплюнул в траву апельсиновые косточки и потянулся за вторым апельсином. - Терсита иные из простых воинов считают смелым и называют чуть ли не разоблачителем всех пороков. Только я?то вижу, чего он стоит! Ему совершенно все равно, кого разоблачать, а вернее, на кого лить грязь - лишь бы пообиднее да пошумнее. Ну, будь он хотя бы сам лучше… А то ведь трус и кривляка! В бою его не видно, зато после боя, когда другие перевязывают раны, он бегает по лагерю и обсмеивает всех и каждого, а базилевсов - больше всех! Зависть его заедает, что ли?
        - Думаю, не без этого, - Патрокл поднялся, снял набедренную повязку, старательно отжал и снова надел. - И зависть тоже. Иногда и мне хочется влепить ему затрещину, братец! Особенно хотелось третьего дня, когда мы едва не потеряли большую часть кораблей, когда Гектор, как свирепый тигр, гонялся за нашими воинами, чуть не загнал нас в море, поджег три корабля, когда только бесстрашие Одиссея и Диомеда спасло нас от разгрома, и когда потом, после всего, что мы пережили, этот вертун Терсит принялся изображать, как мы убегали и прыгали с кораблей!
        - И ты не задал ему трепку?! - в голосе Ахилла прозвучала такая ярость, что Патрокл пожалел о своей горячности, - И ты… А, да что там! Если бы я мог вмешаться, Гектор дорого заплатил бы за эту вылазку… Кстати, Патрокл, Одиссей говорил мне, что не он и не Диомед, а ты был главным героем этого боя, и корабли были спасены, главным образом, благодаря тебе.
        - Я думаю, он немного преувеличивает, я думаю, - молодой человек тоже взял второй апельсин, подкинул высоко вверх и ловко поймал. - Может, я виноват перед тобой, что сражаюсь, когда ты в ссоре с царями, но…
        - Я сам говорил тебе, что ты абсолютно прав! - резко прервал друга Ахилл, - И хватит об этом, в самом деле…
        - В самом деле, хватит! - подхватил Патрокл. - Ну что же, идем в наш грот? Я хочу пообедать, а не грызь апельсины, да и Тарк, вон, уже облизывается на мою сумку - чует кролика…
        - Пошли, - Ахилл встал и тоже намотал на бедра свою повязку.
        Грот, о котором они говорили, находился локтях в двухстах от ручья и запруды, где друзья купались, и, кроме них двоих, о нем не знал ни один человек: им не хотелось, чтобы их сокровенное убежище, место отдыха и дружеских бесед, посещал кто -то еще.
        Примерно за год до этого времени Ахилл охотился в лесу. Преследуя дикого поросенка, он выскочил на небольшую поляну, в конце которой высился старый бук, когда -то, во время сильной бури, накренившийся и застывший с распластанной над землей кроной, с полувывороченными корнями, от которых уже много лет росли в разные стороны молодые побеги. Дерево окружали густые заросли кустов, в которых и скрылся испуганный поросенок. Ахилл бросился следом - и неожиданно для себя провалился в пустоту… Поднявшись с мягкого мха и сухих листьев, он обнаружил, что находится в маленькой пещере, образованной, как он потом разглядел, приподнятым корневищем старого бука и наросшей вокруг землей. Кусты плотно закрывали отверстие грота, но внутри было достаточно светло: меж корнями осталось немало небольших отверстий, в которые проникал свет. С одной стороны в земляную стену грота вдавался замшелый камень, сверху весь покрытый трещинами, сквозь которые сочилась вода. Чистая, родниковая, она крохотными струйками сбегала по камню, по выточеным на его боку светлым бороздкам, и убегала под землю, не оставляя на полу грота ни
ямки, ни лужицы. Грот был совсем невелик: в нем могли поместиться человек пять, не больше.
        Ахиллу очень понравилось это убежище. На другой день они пришли сюда с Патроклом и с тех пор бывали тут часто.
        * * *
        - Готово! - Ахилл ножом разгреб золу, разрезал спекшиеся и обугленные листья водяной лилии и, ловко наколов кончиком ножа румяную тушку кролика, перекинул ее на плоскую ивовую плетенку, где уже лежали только что снятые с вертела жареные голуби. - О, как вкусно пахнет!
        - Замечательно! - согласился Патрокл. - Но еду нужно не нюхать, а есть.
        Некоторое время друзья молча поглощали мясо, закусывая лепешкой и по очереди прихлебывая молоко из красивого глиняного кувшина, длинногорлого, покрытого зеленой глазурью с нанесенными на нее фигурками нимф и каких -то загадочных птиц.
        - У троянцев все красивое… - Патрокл приподнял кувшин так, чтобы на него сквозь одно из отверстий в стене грота упал свет. - Самые простые вещи они делают с любовью. Наверное, среди них много музыкантов и поэтов. А ведь как странно! Мы здесь двенадцатый год, и ничего почти не знаем о них…
        - Кроме того, что они умеют нас убивать! - усмехнулся Ахилл, беря у друга кувшин и отпивая молоко. - Что тебе до троянцев, Патрокл? Мне не интересны негодяи, которые оскорбляют законы гостеприимства и гадят в чужом доме!
        - Но это сделал Парис! - возразил Патрокл, оделяя Тарка костью с изрядным куском мяса. - Ведь не все троянцы такие. Уверен, что Гектор никогда бы подобного не сделал.
        - Наверное, ты прав. Этот не похож на трусливого вора. Но он все равно враг, верно? И третьего дня из -за твоей безумной отваги он едва тебя не убил, дорогой мой! Сколько он уже уложил наших воинов!
        - Не больше, чем мы с тобою его родни, братец! - улыбнулся Патрокл. - Ты -то уж точно больше… Гектор страшен, это верно, но мне он интересен. В нем есть что -то великолепное, что -то очень настоящее, как… как в тебе.
        - Ну, спасибо за сравнение! Ты мне польстил!
        Ахилл усмехнулся и вновь поднял кувшин к губам. Капли молока упали на его смуглую грудь, попали на колено, и лежавший вплотную к нему Тарк осторожно слизнул большим розовым языком белые брызги.
        Молодые люди вновь замолчали. Они иногда могли молчать часами и не потому, что им не о чем было говорить. Просто каждый так хорошо знал другого, что иной раз они вели беседы без слов, угадывая, словно прочитывая друг у друга мысли. И в этот раз Ахилл вдруг ответил не на слова Патрокла, а на родившуюся у того мысль.
        - И если я не примирюсь с Агамемноном и не вернусь на поле сражения, это бужет стоить слишком дорого… Мы останемся в Троаде еще на долгие годы, и самые отважные найдут здесь смерть. Я же понимаю это, не думай! Но не могу… Не могу, Патрокл!
        Это мучительное восклицание вырвалось у героя уже против воли, и он тут же отвернулся, хотя понимал, что Патрокл видит его состояние, даже когда его лицо скрыто тенью.
        - Это не ты с ним должен примириться, а он с тобой, - голос Патрокла прозвучал неожиданно жестко, и его всегда спокойные серые глаза остро блеснули и погасли. - Виноват он, Атрид Агамемнон, а не ты, и пускай все будет, как есть, пока…
        - Пока Гектор, который тебе так интересен, не разнесет наш лагерь пеплом по равнине! - зло проговорил Ахилл. - А я не умру от моего позора. Ф-фу! Сидеть в шатре и прислушиваться к звукам сражения! И это мне -то, которого называют величайшим из воинов! Я сам себе противен!
        - Придумать бы какой -то выход… - проговорил Патрокл задумчиво. - Я давно думаю. Но у меня ничего не получается - не хватает, видно, умишка. Поговори -ка с Одиссеем. Этот придумает все, что хочешь.
        - То -то он и придумал идиотскую клятву женихов Елены, из -за которой мы все здесь оказались! - Ахилл рассмеялся коротко и резко, поперхнулся и с трудом откашлялся. - Где тогда был его хваленый ум?
        Патрокл вдруг расхохотался.
        - Спроси лучше, где был мой ум, когда я шестнадцати лет от роду, царь не царь, а просто вздорный мальчишка - без царства, без богатства, без блестящих надежд на будущее, вздумал свататься к лучезарной Елене, из -за которой лучшие воины и герои готовы были друг друга перерезать! Это каким же надо было быть самовлюбленным и самонадеянным болваном, какое иметь совершенно дурацкое тщеславие?! Все посватаются, а я нет - надо же! И ты ведь тогда смеялся надо мной! Ты -то в двенадцать лет был умнее… Э -э -э, братец, куда нам кого -то укорять! Мне -то уж, во всяком случае…
        Он вдруг нахмурился и проговорил уже другим тоном, с настоящей горечью:
        - А все же ничего не делается зря… Я ведь неплохой воин. Видишь, и базилевсы говорят, что без меня бы третьего дня кораблей было не спасти! И это, если честно сказать, правда. Уж как ликовал Гектор, когда ему удалось поджечь три корабля! Уж как потешался! А отступая, кричал: «Через три дня выходите в поле снова! А не выйдете, значит, вы - трусы и можете драться только за спиной Ахилла!» Я едва с ума не сошел от злости…
        - Значит, завтра снова битва? - невольно встрепенувшись, воскликнул Ахилл.
        - Послезавтра, - Патрокл проглотил последний кусочек мяса и вытер губы тыльной стороной ладони. - Агамемнон сказал - нечего нам исполнять приказы Гектора! Когда захотим, тогда и выйдем. На самом деле, надо хотя бы раны залечить… Я?то цел и невредим, зато мой нагрудник и шлем, ты сам видел, в каком состоянии. И я ума не приложу, что надену! Среди наших трофеев ничего подходящего нет, одолжить не у кого…
        Ахилл грустно покачал головой.
        - Так уж и не у кого, Патрокл? К сожалению, у меня! Я ведь не буду драться послезавтра с тобой рядом…
        Друг базилевса взвился со своего места, от радости едва не ступив ногой в горячие уголья.
        - Ахилл! Ты… Ты дашь мне свои доспехи?!
        Герой пожал плечами.
        - А что здесь такого? Бери, конечно. Они прочнее всех ахейских доспехов и, думаю, всех троянских. Ни у кого таких нет. Только вот они тебе велики, но мы подтянем ремешки, и это не будет слишком мешать… Да не смотри на меня так восторженно! Лучше бы мне самому надеть их… И вот что - обещай мне, нет, поклянись, что не вообразишь себя Ахиллом и не полезешь в этих доспехах сражаться с Гектором!
        Последние слова Ахилл произнес уже с настоящей тревогой, кажется, сожалея, что предложил другу великолепные латы, которые могли вызвать в нем еще большую отвагу, доходящую до безрассудства…
        - Обещай, что не будешь драться с Гектором! Слышишь, Патрокл? Или я тебе этих доспехов не дам!
        - Обещаю, обещаю! Я же не совершенно сумасшедший, немножко -то ума у меня все же есть… Ну не хмурься, Ахилл, прошу тебя! С твоей помощью я для начала хотя бы напугаю троянцев… То -то завизжат с перепугу!
        Однако, Ахилл продолжал хмуриться.
        - Знаю я тебя… Ох, как хорошо знаю! Ладно, не смотри так… Давай сюда мед и вторую лепешку. Доедим это все и, уж прости, я хочу спать. Ночами, в шатре, мне не спится, а здесь так спокойно и тихо.
        Патрокл улыбнулся и, набрав в опустевший кувшин воды, благо она стекала струйками по стене грота, тщательно залил еще тлеющие уголья их костерка.
        Некоторое время спустя друзья крепко спали, растянувшись один на постели из ветвей и листьев, другой - на мягком мху. Вдвоем они заняли треть пространства небольшого грота. Их огромный золотистый пес тоже задремал, устроившись возле входного отверстия, надежно скрытого ветвями кустов. Он спал чутко, положив тяжелую голову на передние лапы, подрагивая во сне ушами и при каждом шорохе или звуке, что долетали из леса, морща и напрягая нос. Но обоняние не говорило ему ни о какой опасности, все было спокойно, и пес не просыпался.
        * * *
        На этом месте Мише пришлось прервать чтение. Часы показывали без четверти одиннадцать, и надо было поспешить, чтобы успеть на последнюю электричку. И Аня волнуется…
        Аня, конечно, волновалась, но вида не показала. Предложила поужинать и быстренько собрала на стол. Когда же Михаил, давясь горячей котлетой, захлебываясь и сбиваясь, рассказал ей о том, что успел прочитать, она задумчиво откинула на спину свою тугую, бронзовую косу и проговорила:
        - И когда ты снова поедешь?
        Миша посмотрел на жену умоляюще.
        - Мы договорились с Александром Георгиевичем на послезавтра. Понимаешь, через неделю мне снова ехать за шмотками, так хотя бы что -то успеть…
        - Я с тобой поеду, - просто, без нажима, но тоном твердой решимости сказала Анна.
        - Но… А эти как же? - он кивнул на притворенную дверь комнаты, где в три носа сопели спящие близняшки.
        - Тебе ста рублей не жалко? - теперь Анюта смотрела на мужа с просительной улыбкой. - Моя Верка - ну, помнишь?.. Она подрабатывает в одной фирме няней по вызову. Давно мне предлагает - давай я с твоими посижу. Всего сотку за вечер просит, в три раза дешевле, чем у них обычно берут. Можно, да?
        Миша так и подскочил от радости.
        - Аннушка… ой, ну конечно! Мне так жалко было, что ты этого не читала!
        - А я чуть с ума не сошла от зависти… Ладно, едем вдвоем.
        В конце концов, я три года при них сижу, а у меня тоже - высшее историческое. Буду читать у тебя из -за плеча.
        Но профессор Каверин, очень обрадованный появлением Анюты, решил дело проще:
        - Рукопись с правками, с переносами строк. Я тут над ней колдую и кое -что на ходу перекраиваю. Так что сегодня вы просто пейте чай и слушайте, а я буду читать вслух. Если у меня хватает воздуха на двухчасовые лекции при полном актовом зале, то вам двоим, да при уютном камине и с трубочкой, я часа четыре, а то и пять читать буду. Идет?
        Молодые люди и не подумали спорить - слушать Александра Георгиевича было всегда невероятно интересно, о чем бы он ни говорил и что бы ни читал. Муж и жена дружно плюхнулись в кресла, и на коленях у Ани тут же оказался урчащий от удовольствия Кузя. Она запустила пальцы в его пушистую шерсть, и с первых же слов уютный профессорский кабинет исчез. За ее спиной трещал и разгорался все жарче камин, синие витые струйки дыма поднимались от лежащей на углу стола трубки, свиваясь в какие -то загадочные иероглифы, а в это самое время…
        ГЛАВА 4
        В это самое время в нескольких десятков стадиев от апельсиновой рощи, за которой начинался лес, таивший в себе прохладную запруду и маленький грот, на высокой Троянской стене караульные несли свою обычную службу.
        Все последние годы воины дежурили по двое на участке стены протяженностью в четыре сотни локтей - так, чтобы каждая пара караульных видела соседнюю пару.
        Жара сморила дежурных, и они, прохаживаясь по каменной дорожке между невысокими поребриками, старались поскорее добраться до одного из выступов, к которым поднималась с внутренней стороны лестница - чтобы, по очереди сбежав на несколько ступенек вниз, немного постоять в тени.
        Со стены в том месте, где располагались громадные Скейские ворота, открывалась Площадь Коня, и воины видели сооруженные на ней солнечные часы. Они показывали немного заполдень. Этой смене оставалось нести караул четыре часа, что вовсе не радовало воинов, но они старались об этом не думать - война приучила всех относиться к караульной службе очень серьезно… И все же им было муторно - солнце палило, дрожащий от зноя воздух утомлял глаза, и они топали взад и вперед лениво и медлительно, сдвинув на затылок шлемы и даже не глядя на свои сложенные у поребрика щиты и луки, которые им, следуя приказу, нельзя было даже выпускать из рук.
        Шаги, прозвучавшие на ступенях лестницы, заставили караульных поспешно метнуться к своему оружию, подхватить его, продеть руки в ремни щитов и поправить шлемы так, чтобы они, как и положено, полуприкрывали их лица. Они узнали эту легкую и одновременно твердую поступь и не ждали ничего хорошего в случае, если их застанут за небрежным исполнением службы…
        - Слава тебе, Гектор! - воскликнул один из караульных, не только с искренней радостью приветствуя своего военачальника, но и предупреждая громким возгласом соседнюю пару охраны, чтобы и те успели вооружиться, как полагается.
        Впрочем, троянский полководец давно уже знал все эти «военные хитрости».
        - Молодец, Аквин! - проговорил он, широкими шагами одолевая последние ступени и поднимаясь на стену. - Ты прав: я мог застать твоих товарищей врасплох, и уж им бы не поздоровилось, если их шлемы и оружие валялись в стороне, а не были при них. Только, думаю, еще хуже было бы, если бы их застали врасплох враги.
        - Да какие враги, Гектор? - проговорил второй караульный. - На равнине пусто, как на тарелке, вымытой после трапезы. Ахейцы сейчас присмирели - мы задали им третьего дня славную трепку! Едва ли они решатся напасть на нас.
        - Едва ли, - кивнул троянский герой. - Едва ли, покуда Ахилл в ссоре с Агамемноном и не участвует в битвах. А если они помирятся? Да и в любом случае, нам нельзя быть беспечными.
        С этими словами он подошел к краю стены, поставил ногу на поребрик и стал внимательно осматривать равнину.
        Гектору к этому времени минул тридцать один год. Он уже достиг полного расцвета своей неслыханной силы и поистине выдающейся мужской красоты. Громадный рост, идеальное сложение, когда при очевидной исполинской силе в фигуре героя не было ни малейшей тяжести или грузности, точные и стремительные движения, царственность осанки, - все в Гекторе восхищало и привлекало внимание.
        Его лицо было под стать общему облику - тонкое, умное, с почти идеально правильными чертами и будто освещенное тем скрытым огнем, который выдает силу, куда большую, чем сила железных мускулов. Высокий чистый лоб молодого человека прочерчивали черные, будто вырезанные из полосок драгоценной ткани брови. Карие удлиненные глаза смотрели спокойно, а в последние годы, в годы войны и бесконечных потерь, их взгляд стал суровым. Как все троянские мужчины, не достигшие преклонного возраста - «возраста мудрости», он не носил бороды, и его твердый, чуть выступающий подбородок подчеркивал выражение жесткой, непреклонной решимости.
        Лицо героя обрамляли роскошные волосы, черные, сверкающие, густо -волнистые, слегка вьющиеся, как почти у всех Приамидов. Сзади они свободно опускались на шею, касаясь плеч, а надо лбом их подхватывал серебряный с чернью обруч. Этот обруч да неширокий браслет такого же червленого серебра, надетый на левую руку выше локтя, были единственными украшениями троянского героя. В Трое многие мужчины носили серьги, и Гектор носил их в юности, но теперь дырочки в его ушах заросли. Его одежда тоже была проста: черный, до колен хитон - сшитый, однако, из дорогой и тонкой ткани, со скупой отделкой, подхваченный кожаным поясом, да сандалии с военной высокой шнуровкой составляли весь наряд знаменитого полководца. Впрочем, в такую жаркую погоду едва ли разумно было надевать на себя что -то еще…
        Гектор долго, не отрываясь, смотрел на раскаленную равнину, поворачивая голову то вправо, то влево. Ничто не изменилось, со вчерашнего дня явно ничего не произошло, не появилось ни одного подозрительного предмета.
        Троянский герой вздохнул и снова посмотрел на стражников.
        - Воины ночной смены говорили, что в лагерях ахейцев как будто было больше костров, чем всегда, - сказал он - Никто не заметил утром чегонибудь необычного?
        - Нет, - подумав, ответил Аквин. - Дымов и точно, было много. Но я думаю, они вчера охотились: из лесу доносились крики и лай собак.
        Видно, им повезло, они набили дичи, вот и хотели за ночь нажарить и накоптить побольше мяса - в такую жару его можно и до утра не сохранить.
        - Это верно, - голос Гектора звучал задумчиво. - Да, нам сейчас на охоту не выйти… Однако, не слишком они напуганы после недавней битвы, если охотятся так близко к городу! Жалко, я не знал - мы бы их перехватили. Хотя, впрочем, - и тут он нахмурился, - это могла быть ловушка: однажды, шесть лет назад, нас уже заманили таким образом в лес. А теперь скажите мне: кто из военачальников обходил с утра стены?
        - Полит, - ответил младший из воинов. - Он и расставлял нас всех в караулы.
        - А Париса вы не видели? - нахмурился Гектор.
        - Сразу после восхода? - простодушно воскликнул юноша. - Да разве Парис когда -нибудь встает так рано?
        Он осекся, заметив испуганный жест своего товарища. Но если Гектор и был разгневан такой неучтивостью в отношении царевича, своего брата, то не счел нужным это показать. Он как бы не обратил внимания на слова воина.
        - Хорошо, - герой повернулся и глянул на площадь, на солнечные часы. - Сегодня очень жарко, поэтому я приказал, чтобы через час вас сменили. Дневные дежурства в эти жаркие дни будут короче.
        - Слава великому Гектору! - радостно воскликнули оба воина.
        - Хорошо, хорошо, не надо так громко, - усмехнулся полководец.
        Я пройду вдоль всей стены и, когда закончу обход, как раз начнется смена караула.
        Он зашагал по стене от поста к посту, проверяя, все ли на месте, и попутно заглядывая в стоящие через каждые двести шагов глиняные кратеры[17 - Кратеры - большие сосуды с широким горлом, обычно использовались для вина.]: в них три раза за день рабы наливали свежую воду, чтобы несшие дежурство воины не испытывали жажды. Кратеры были прикрыты толстыми крышками, дабы вода в них не нагревалась и не испарялась, а рядом с каждым кувшином лежал деревянный черпак.
        Осматривая равнину, лес, предгорья, с юга и с запада близко подступающие к городу, Гектор то и дело бросал взгляд в другую сторону, на обнесенный этими мощными стенами город.
        Троя дремала, как обычно в жаркий полдень, полупустая. По ее улицам, в той части, где жили люди состоятельные и знать, двигались только одинокие фигуры рабов и рабынь, выполнявших какие -то поручения, либо шедших в верхний город за покупками, либо спешивших в один из храмов - принести жертвы, покуда хозяева отдыхали и не нуждались в них. В верхнем городе движения было куда больше: работали мастерские и лавки, в небольших садиках, появившихся на свободных участках улиц за годы войны, хлопотали их хозяева, поливая деревья либо собирая созревшие гранаты, маслины или персики. Дети с шумом носились по улочкам ремесленной части Трои - их жара не пугала. Иной раз какой -нибудь мальчишка, завидев на городской стене всем хорошо знакомую фигуру Гектора, махал ему рукой и приветственно кричал, и остальная ватага вслед за ним принималась вопить: «Эвоэ! Слава Гектору!».
        Но все это мало походило на бурную жизнь великого города в прежние, довоенные годы. Гектор хорошо помнил Трою радостной и полной движения, помнил, как шумели даже в эти жаркие дневные часы базары верхнего города, теперь почти пустые - в город давно не приезжали купцы, помнил, сколько людей шло в храмы, как толпилась на площадях молодежь, устраивая игры и затевая споры, а то кто -нибудь принимался сочинять песенки, аккомпонируя себе на лире или ударяя в тимпан.
        Теперь на пустых улицах жила лишь память об этом.
        Герой закончил обход, проверил, явилась ли смена караула, которую привел его брат Полит, и спустился по той же лестнице вниз, в город.
        Он прошел через Скейскую площадь и, дойдя до невысокого белого храма Афины Паллады, быстро поднялся по ступеням. В храме дымился жертвенник, и молодой жрец завершал обряд жертвоприношения, а две женщины, принесшие сюда драгоценное сандаловое масло, просо и белого ягненка, только что поднялись с колен и поправляли свои покрывала, собираясь уходить.
        - Пойдем, Эфра, - произнесла одна из них серебристым, мягким голосом. - Я слышала, как прошли мимо храма воины, значит уже поменялся караул, и Гектор вот -вот придет за мной.
        - Я уже пришел, Андромаха, - произнес герой и, преклонив колени перед жертвенником, низко поклонился, а затем встал.
        Женщина, та, что говорила, подбежала к нему, не замечая, что ее светлое покрывало соскользнуло на плечи, открывая чудесную головку, украшенную большим узлом волос цвета темной меди. Эта строгая прическа, подчеркнутая простотой небольшой серебряной диадемы, очень шла к прелестному, совсем юному личику двадцатилетней женщины, к ее нежной светлой коже, абрикосовому румянцу, к ее изумрудно -зеленым, большим загадочным глазам. Андромаха была среднего, скорее даже небольшого роста, и когда Гектор опустился на колени, она оказалась с ним вровень, когда же они стояли рядом, ее голова была ниже его груди. Тоненькая, хрупкая, вся будто светящаяся, она выглядела лепестком розы на его ладони. И в ее глазах, обращенных к мужу, было столько радости, восторга, детской неподдельной любви, что потеплело бы и самое холодное сердце, а сердце Гектора никогда не было холодным. Он тоже любил свою жену Андромаху, любил и безгранично верил в ее любовь. И это был тот случай, когда святому доверию мужчины ничто не угрожало.
        - Пойдем, моя хорошая, - он обнял жену и ласково кивнул ее рабыне Эфре, в это время собиравшей в корзинку кувшинчики изпод масла и проса и лепестки с цветочных гирлянд, которыми они украсили алтарь и статую богини Афины.
        Андромаха прижалась к мужу, обвив гибкой рукой его талию - как ни велик был Гектор, его талия была достаточно тонкой, чтобы молодая женщина могла его обнять.
        - Что на стене? - спросила Андромаха, когда они вышли из храма. - Все ли сегодня в порядке?
        - Как обычно, - ответил Гектор - Все как обычно, как все эти годы, и именно это плохо. Люди от этого дико устают. Идем, я хочу позавтракать с тобою вместе, а потом у меня много дел.
        ГЛАВА 5
        В одном из внутренних двориков огромного дворца царя Трои Приама, среди разбитого здесь крошечного садика, на невысокой каменной скамье сидела женщина. Жара заставила ее сбросить с плеч серебристое, расшитое тончайшим золотым узором покрывало и снять сандалии, оставшись только в белом платье из очень легкой, почти прозрачной ткани, без рукавов, с модным в Трое глубоким вырезом, перехваченным крохотной золотой застежкой. Это платье свободно облегало тело женщины, не скрывая, но подчеркивая точеные, совершенные линии ее фигуры. Она сняла и бросила на скамью возле себя и пять -шесть своих драгоценных браслетов, и золотую с лазурью диадему, вытащила черепаховые шпильки из своей прически, и волосы, цвета светлого золота, рассыпавшись, упали на спинку скамьи и свесились с нее до земли. Босые ножки женщина поставила на бортик небольшого, отделанного мрамором бассейна, в котором собиралась дождевая вода. Рабы часто и аккуратно чистили этот бассейн - вода была прозрачна, и дно блестело, играя солнечными бликами.
        На поребрике, у самых ног красавицы, резвился маленький, белый как облачко, котенок. Женщина дразнила его, держа над ним свой пояс и подергивая так, чтобы кончик то опускался ниже, то взлетал вверх - и зверек прыгал, старясь его поймать, цеплял коготками, срывался, падал, иногда чуть не в воду, снова ловил и ловил… Кошки не считались в Трое священными, как в Египте, хотя мода держать их в богатых домах пришла именно оттуда. Не обожествляя кошек, их, тем не менее, любили и баловали, и подарить знатной женщине котенка считалось проявлением самого доброго отношеия.
        Гектор вошел во дворик через внутреннюю галерею дворца и, остановившись в десятке шагов от скамьи, на которой сидела женщина, окликнул:
        - Елена!
        Она быстро обернулась. У нее было овальное лицо с высоким чистым лбом, идеальной линией тонких бровей и едва заметной переносицей. Брови и густые ресницы казались особенно черны на фоне светлой, как лепесток чайной розы, кожи. Что до глаз, то они были очень большие, почти неестественно большие, светло -голубые и прозрачные, как вода в бассейне.
        Увидев Приамида, женщина поспешно приподнялась.
        - Здравствуй, Гектор! - проговорила она смущенно.
        Герой подошел к ней и сел рядом.
        - Оставь свое покрывало, Елена. Ты не на улице, а дома, и мы ведь не чужие… Я не хотел тебя тревожить, но вот не могу найти Париса. Где он, а?
        Елена чуть заметно пожала плечами, и ее лицо, и без того подобное мрамору, совсем окаменело.
        - Не знаю. Я его не видела.
        - И он не говорил тебе, куда пойдет? - уже почти резко спросил Гектор.
        Женщина отвернулась, наклонившись, подхватила тершегося у ее ног котенка и прижала к груди, будто боялась, что сквозь ее плоть и тонкую ткань платья станет видно отчаянное биение сердца. Котенок запищал и вырвался - Елена стиснула его слишком сильно и, не желая того, причинила зверьку боль.
        - Разве ты не знаешь, Гектор, что он давно уже не говорит мне, куда ходит и зачем? Спроси мужчин, они скорее знают.
        - Мужчин? - у Гектора вдруг вырвался злой смешок. - Ну нет! Что делают мужчины и где их искать, я знаю и сам. Кто не на посту, тот в мастерских, либо на другой работе, либо отдыхает в своем доме, чтобы быть готовым работать или сражаться. Наш дом велик, и я думал, что ты, жена Париса, можешь знать лучше других, где твой муж. Если я ошибся, прости - обидеть тебя я не хотел.
        Елена опустила голову.
        - Как раз ты единственный, кто не обижает меня, Гектор, - почти шепотом произнесла она. - От кого только я не слышу обидных слов! Кто не смеет говорить в глаза, тот шипит мне в спину… Вся Троя меня ненавидит!
        Она проговорила это с такой горечью, что раздражение Гектора улеглось. Он сел на скамью рядом с Еленой и ласково накрыл своей большой смуглой ладонью ее судорожно стиснутые на коленях руки.
        - Перестань! Как у всех женщин, у тебя слишком бурное воображение. Не спорю, то, что с нами происходит по милости Париса и отчасти по твоей глупости, никому не нравится. Но так уж и ненавидит! Так уж и вся Троя!.. В Трое, я надеюсь, пока достаточно мужчин, у которых хватит ума не валить все на женщину. И не плачь - глаза покраснеют.
        - Они и так уже красные. Я проплакала половину ночи.
        - Ясно, - Гектор нахмурился. - Так Париса, значит, с тобой не было?
        - Со мной был только мой котенок и две рабыни, - Елена посмотрела в лицо царевичу и усмехнулась. - И не притворяйся, великий Гектор, что ты не знаешь этого!
        - Чего?
        - Того, что твой брат нередко пренебрегает своим супружеским ложем!
        - Это не мое дело, - молодой человек отпустил ее руки и встал. - Если я сейчас найду его, то скажу ему и об этом… попробую сказать. Но нужен он мне по другой причине.
        Гектор нашел Париса случайно. Выйдя за пределы дворца, он направился по одной из улиц к площади Ареса, где обычно упражнялись воины, сражаясь деревянными мечами, стреляя в цель из луков и бросая копья. Молодой военачальник бывал там каждый день, если только не было сражения и мирные упражнения не сменялись кровавой бойней. Гектор постоянно давал уроки своим воинам. Стать с ним в пару, меч на меч, считалось великой честью даже для самых опытных и искусных.
        За поворотом улицы, перед площадью, был разбит небольшой сад, где стояла восьмиугольная каменная беседка. Она была в стороне от мощеной кирпичом дорожки, и Гектор, как обычно, прошел бы мимо нее, но оттуда вдруг долетел взрыв женского смеха, и затем донесся мужской голос, в котором герой тотчас узнал голос своего брата.
        - Нет, нет, обманщица! - почти кричал Парис. - Браслет ты не получишь: ты была слишком холодна! Я отдам его твоей подружке.
        - Да, да, мне, отдай его мне! - взвизгнула женщина.
        И другая обиженно пропела:
        - Ей легко быть горячей… Ее отец, говорят, был из Эфиопии. Вон она какая черная! Ты обманул меня, прекрасный сын царя!
        Гектор стремительно шагнул к беседке. Внутри нее, на расстеленной посередине шкуре леопарда, сидели, грызя миндаль, две полуобнаженные молодые женщины. Над ними, на притороченной к стене беседки скамье, развалился царевич Парис, держа в одной руке полную горсть орехов, а в другой - золотой с изумрудами браслет, который он небрежно подкидывал на ладони.
        Парис слыл самым красивым из сыновей Приама и Гекубы, и он был, действительно, очень хорош. Высокий, ладно сложенный, светлокожий и светловолосый, как Аполлон на дворцовых росписях, он был подвижен и легок, а движения отличались особенным, почти женским изяществом. У него была гордая посадка головы, а лицо, идеально правильное, как у мраморной статуи, часто принимало отрешенно -надменное выражение. Темноголубые глаза, густые золотистые кудри, свободно падавшие на плечи, персиковый румянец, часто озарявший щеки, - все это делало Париса неотразимым для многих женщин. Он обладал и изрядной силой, но ее трудно было заметить - главным в царевиче Парисе было другое…
        Парис, улыбаясь, наблюдал за перепалкой двух красавиц - рыжей и курчаво -черноволосой. Сам царевич, как и девушки, был почти совсем раздет - на нем оставалась только белая набедренная повязка. Пурпурный с золотом хитон валялся у самого порога беседки, там же были брошены сандалии, а леопардовая шкура, которую красавец носил вместо плаща, служила подстилкой для его любовных игр. Однако на руках царевича по -прежнему красовались четыре или пять драгоценных браслетов, в ушах - серьги в виде длинных золотых капель, голову украшал золотой обруч, на пальцах блестели кольца.
        - Привет тебе, брат! - негромко произнес Гектор. - А я искал тебя.
        Парис, увидав его, едва не поперхнулся миндалем, а обе женщины хором завизжали и вскочили, проворно набрасывая на себя одежду. Вход в беседку перегораживала огромная фигура героя, и темнокожая красавица с ловкостью мартышки махнула через высокий каменный борт. Вторая, более плотная и не такая сильная, беспомощно заметалась, в ужасе тараща глаза на грозного богатыря.
        - Я вижу, - тем же спокойным тоном продолжал Гектор, - что приказы царя Трои существуют не для всех. Царь Приам запретил гетерам заниматься своим ремеслом во время войны, чтобы не вводить в соблазн и не расслаблять воинов. Он даже работу всем вам предоставил, чтоб вы не поумирали с голоду. Я не сомневаюсь, что потихоньку вы принимаете у себя дома любителей ваших обезьяньих ужимок, но чтоб вот так устраивать забавы возле площади, где упражняются воины… Как велю изловить вас обеих и наголо остричь, чтоб не смели больше пакостничать!
        - Пощади, великий Гектор! - взвизгнула рыжая красотка и бухнулась на колени. - Нас сюда привел царевич, твой брат…
        - Мне плевать, кто вас сюда привел, царевич, или рогатый сатир из леса! - возвысил голос герой. - Вам ведь сойдет любовник и с копытами, лишь бы заплатил! Вон отсюда, и если еще раз увижу любую из вас возле площади Ареса, бритьем головы вы не отделаетесь!
        Рыжая исчезла с такой же быстротой, как и ее ловкая подружка, проскользнув мимо отступившего на шаг великана. Когда ее испуганный визг смолк в конце улицы, Гектор повернулся к Парису. Тот успел надеть свой хитон и сидел на скамье, неестественно выпрямившись и заметно побледнев. От его румянца не осталось и следа.
        - Ну что, Парис? - спросил Гектор, подавляя готовое прорваться наружу бешенство. - Значит, мы все воюем двенадцатый год подряд из -за того, что ты украл чужую жену, а ты, клявшийся тогда, что жить без нее не можешь, бегаешь ночами к потаскухам, да и днем не обходишься без них!
        - Вовсе не каждую ночь, брат! - воскликнул красавец. - Это бывает только иногда, когда я… ну, когда мне становится трудно терпеть капризы Елены. И зачем ты так говоришь? Я ведь тоже воюю!
        - Ты?! - в ярости Гектор так ударил кулаком по одному из столбов беседки, что она содрогнулась. - Я вижу, как ты воюешь! Совсем недавно все любовались твоей «отвагой», когда ты принял вызов Менелая на поединок, обещав ему, что вернешь Елену, если проиграешь. И что? Он обезоружил тебя, сшиб с ног, как мальчишку! И ты удрал, как заяц, а потом и не подумал сдержать свое слово! И это не первый твой «подвиг»! Тебя в лучшем случае видят в покоях украденной тобою женщины, в худшем ты у гетер или у каких -то своих любовниц, о которых пока никто не знает. На поле сражения ты появляешься реже всех! Да и не только на поле сражения. Сегодня утром была твоя очередь снимать посты на стене и проверять караул. Почему это сделал Полит?! У Полита нога искалечена, он хромает, однако он бегал вместо тебя по крутым лестницам и совершал обход. Он и от участия в битвах не отказывается, хотя мог бы сослаться на больную ногу, и его бы никто не осудил! Ты позоришь род Приама изо дня в день, Парис! Простые воины смеются над тобой! Мне говорили, что шестнадцатилетние юноши, впервые уходя в сражение, молят богов дать им
отвагу, чтобы не быть в бою «как муж Елены»!
        - Они смеют тебе говорить такое!? - вскрикнул Парис, краснея.
        - Мне никто не посмеет сказать такое о моем брате! - Гектор с трудом перевел дыхание, подавляя гнев. - Но я же слышу разговоры, мне рассказывают, что делается в войсках… У меня нет больше сил терпеть твою трусость и твои подлости, брат!
        - Какие еще подлости, Гектор? - глухо спросил красавец. - Что такого подлого я сделал?
        Гектор усмехнулся.
        - По -твоему, не подло открыто изменять женщине, которая из -за тебя совершила безумный поступок, обычно караемый смертью? Ты же позоришь Елену у всех на глазах!
        - Да не у всех на глазах, никто ничего не знает, кроме рабов! - возопил Парис. - А если об этом болтает Елена, то сама и виновата… Ты же знаешь, Гектор, что характер у нее премерзкий, и я с ней тоже хлебнул дерьма!
        Гектор скривился.
        - Опять ты отпускаешь словечки, от которых воротит…
        - А в этом не моя вина! - пожал плечами царевич. - В том, что от моих слов иногда пахнет хлевом, винить надо наших с тобою любезных родителей, дорогой мой Гектор!
        - Родителей при мне не поминай таким тоном! - тут в голосе Гектора прозвучал уже не гнев, но такое едва сдерживаемое бешенство, что Парис снова побелел, как известка. - Даже если они в чем -то виноваты, не нам их судить. Не тебе, во всяком случае. За то, что ты смеешь называть виною царя и царицы, вся Троя уже одиннадцать с лишним лет платит непомерную дань. И все, хватит болтать! Не смог утром снять посты, снимешь их вечером, после захода солнца. Ты понял?
        Парис побледнел еще сильнее.
        - Ты считаешь, что можешь мне приказывать? - спросил он тихо. - Как старший брат младшему?
        - Как военачальник и командующий армией, я во время войны могу приказывать даже царю! - с расстановкой проговорил Гектор. - И посмей не исполнить приказания… Ты знаешь меня. А теперь иди -ка на площадь и поупражняйся с мечом и копьем, не то ведь разучишься держать их в руках.
        Он повернулся, быстро вышел из беседки и, пройдя шагов пятнадцать, обернулся. В его взгляде уже не было гнева, он смотрел на Париса с грустью и смущением.
        - Брат, прости меня. Я, возможно, говорил слишком резко. У меня не все хорошо с нервами - война… Но постарайся понять и не делать стольких глупостей и гадостей!
        - Хорошо, Гектор, я постараюсь.
        Парис сказал это, пытаясь придать своему голосу мягкость, даже дрожь. Но он был слишком взволнован и разозлен, и обычный дар притворства изменил ему.
        - Думаю, ты постараешься просто лучше все это скрывать, - вновь усмехнулся Гектор. - Ладно, хотя бы так…
        С этими словами троянский герой вновь отвернулся от беседки, в досаде пнул ногой валявшийся на дорожке женский поясок, потерянный одной из гетер, и зашагал к площади Ареса.
        * * *
        - Постойте, Александр Георгиевич! - Михаил едва дождался, когда профессор прервет чтение, чтобы затянуться в очередной раз своей трубкой. - Вы употребили слово «нервы». То есть, автор употребил… У них, что же, было это понятие? Я считал, что древние греки его не знали.
        Каверин написал на листке бумаги десяток букв и показал их молодому человеку. Анна, перегнувшись в кресле, тоже посмотрела.
        - Я уже несколько раз встретил в тексте это слово, - пояснил профессор. - Прежде оно мне в греческих рукописях не попадалось. Здесь вообще много новых для меня слов, сам язык куда шире и богаче как древнегреческого, так и современного греческого языка. Вероятно, это и есть то самое часто упоминаемое в свитках «критское наречие», самый богатый из языков крито -микенской эпохи… А существительное, о котором ты, Миша, иначе как «нервы» не переводится, если судить по совокупности смысловых оттенков тех фраз, в которых я его нашел. Вкладывал ли автор в него то понятие, которое вкладываем мы, или люди его эпохи немного иначе все это мыслили - кто знает? Словом, я говорил и в десятый раз повторяю: их понимание и восприятие мира куда ближе к нашему, чем у знакомых нам античных авторов, чем у людей Средневековья, чем даже у мыслителей эпохи Возрождения! Это невероятно, но это ясно следует из рукописи, а она написана именно тогда - в двенадцатом веке до нашей эры.
        - Я уже понял, что они удивительно похожи на нас, - задумчиво проговорил Михаил. - Ну, а дальше, Александр Георгиевич?
        Профессор оторвался от трубки и поднял со стола очки:
        - Здесь снова отсутствует один свиток - вероятно, твой бойкий турок продал его. Дальше в тексте есть и более значительные пробелы, кое где не хватает и по пять -шесть свитков. Но здесь, видимо, было описано то, что мы хорошо знаем по «Илиаде»: сцена гибели Патрокла. Очень важно было бы сравнить ее с гомеровской и с теми вариантами мифа, которые мне известны. Ее, однако, нет… И мне пришлось продолжить текст с того момента, когда Ахилл узнает от посланного к нему воина, что его друг ослушался запрета, вступил в поединок с Гектором и был убит.
        ГЛАВА 6
        Ахилл медленно встал и огляделся, будто хотел убедиться, находится ли еще на том самом месте, где его настигло известие… Ему казалось, что сейчас все кругом изменится, и окажется, что это сон или бредовое видение, что это не наяву - то, ЧТО он сейчас услышал.
        Но все оставалось по -прежнему: его шатер с откинутым пологом, застывшие на пороге воины, покрытый пылью и кровью Антилох. И это слово, стучавшее в голове, как тяжелый таран: «Убит. Убит. Убит.»
        - Ты лжешь, - тихо сказал герой, глядя в лицо Антилоху с выражением такой дикой ненависти, что у юноши мелькнула мысль о его внезапном безумии.
        - Но тут же Ахилл прошептал: - Нет, ты не лжешь. Это правда…
        Несколько мгновений он сидел совершенно неподвижно, с лицом разом почерневшим и изменившимся, словно его сжали в тисках и смяли.
        И вдруг невероятный крик, крик чудовищной, неописуемой боли огласил шатер, лагерь и, казалось, всю равнину. В нем не только не было ничего человеческого: это был крик даже не земного, не реального существа. Будто кричал, низвергаясь в Тартар, титан, побежденный богами, кричал, летя сквозь треснувшую толщу скал, ломая руки и хребет, оставляя на камнях куски плоти. Кричал, видя, как улетает вверх, темнеет, меркнет, исчезает навсегда небо над его головой…
        В ужасе Антилох и все остальные кинулись вон из шатра. Мгновение - и Ахилл рванулся следом. Но он бежал не за ними. Продолжая кричать, герой кинулся к равнине, на которой, вдалеке, где -то за облаками пыли, еще слышался гул стихающего сражения.
        Он мчался едва ли не быстрее самой быстрой колесницы. Ему навстречу попадались ахейские воины, но все шарахались в стороны. Все, кто знал, и кто не знал о случившемся.
        Троянские отряды подходили к городской стене, за которой уже исчезли колесницы их военачальников, когда до них долетел ужасный крик Ахилла и, обернувшись, они увидели, как герой возник из пыльной завесы и марева дрожащего от зноя воздуха. Он был без оружия, босой и в одном хитоне, но от этого показался троянцам еще страшнее. Громадный, с тучей вставших дыбом черных волос, с чудовищно искаженным лицом, выражавшим одну лишь всесокрушающую ярость, с глазами, полными кровавого пламени.
        - Спасайтесь! - закричал кто -то из воинов.
        И отряды в панике, налетая друг на друга, ринулись к Скейским воротам.
        Ахилл догнал их, когда перед городской стеной оставалось еще человек сто. Он взмахнул рукой, и двое убегавших упали на землю с разбитыми головами. Медные шлемы их были смяты, как листы лопуха… Еще удар, еще. Последние из беглецов вбегали в ворота, а за воротами бились в предсмертных судорогах либо лежали неподвижно не менее тридцати человек.
        - Закрывайте, закрывайте! - кричали беглецы страже. - Скорее, или он ворвется в город!
        Стражники сверху отлично видели все, что происходило у ворот, и уже отдали приказ тем, кто стоял внизу возле рычагов, двигавших громадные створки. Рычаги завертелись, створки пришли в движение, и, когда в ворота вбежал последний из уцелевших воинов, меж ними оставалась лишь узкая щель.
        Еще мгновение, и Ахилл тоже оказался у ворот. Протиснуться в них было уже невозможно. Герой ухватился за громадное бронзовое кольцо, рванул, и… С внутренней стороны на два рычага налегали восемь человек, еще шестеро тянули за ремни, привязанные к внутреннему кольцу, и не меньше десятка подбежали и вцепились в бронзовые украшения створки, всей своей массой оттягивая ее на себя. Но чудовищная сила Ахилла, утроенная безумием, превысила силы двадцати с лишним могучих троянцев и мощь бронзовых рычагов. Створка поползла назад, щель стала расширяться.
        - Помогите, помогите! - в ужасе закричали стражники и воины.
        В это время Эней, троянский богатырь и военачальник, племянник царя Приама, последним въехавший в Скейские ворота на своей колеснице, увидал происходящее и, соскочив с повозки, бегом вернулся к воротам. Он тоже ухватился за рычаг, напрягая все силы своих железных мышц.
        Несколько мгновений, казалось, сохранялось равновесие. Затем створка вновь дернулась наружу - силам Ахилла, как всем казалось, не было предела. Его громовой крик, не умолкавший ни на мгновение, слился с отчаянными воплями по ту сторону стены. Троянцы забыли, что на них нападает смертный, не думали, что, ворвавшись в город, без оружия и доспехов, герой все равно будет обречен погибнуть. Они ощущали только всесокрушающую волну ненависти, обрушившейся на них, и им мерещилось, что в город рвется сама смерть…
        И тут раздался грохот, похожий на удар грома - кусок толстой медной обшивки ворот, вместе с огромным бронзовым кольцом, отлетел, оставшись в руках Ахилла. Герой опрокинулся на спину, створка стала на свое место, и стражники в мгновение ока задвинули мощные железные засовы. Эней выругался, отскочил от ворот и ринулся вверх по лестнице на стену, крича караульным:
        - Стреляйте! Стреляйте же! Что вы смотрите!? Стреляйте в него!
        Ахилл мигом вскочил на ноги, отшвырнул медный лист с кольцом и торчащими длинными стержнями крепления, и в ярости ударил кулаком по воротам. Лишенные части обшивки, могучие дубовые брусья ответили стоном.
        В это время стража наверху опомнилась и, следуя призывам Энея, стала пускать стрелы в атакующего ворота героя. Но стрелять вертикально вниз было неудобно, к тому же пережившие потрясение воины целились плохо. Две или три стрелы все же попали в Ахилла, нанеся неопасные раны, которые он даже не заметил, а на его красном, пропитанном потом хитоне пятна крови были почти не видны.
        - Стреляйте, болваны! - орал Эней, подбегая к воинам. - Стреляйте!
        - Он неуязвим, ты же знаешь, Эней! - воскликнул один из стражников. - Я попал в него, но что толку? Его нельзя убить стрелой… Мать -богиня сделала его тело слишком прочным для обычного оружия.
        - Дай сюда лук! Сейчас посмотрим! - зарычал Эней, охваченный яростью.
        И в это мгновение рассудок Ахилла прояснился. Он понял, что не сломает Скейские ворота, а стрелы, сыпавшиеся сверху, в конце концов его прикончат, и он не отплатит Гектору и троянцам за гибель Патрокла.
        Герой отскочил на несколько шагов, поднял с земли лист меди и прикрылся им, как щитом. Кусок обшивки вместе с кольцом весил как два десятка больших боевых щитов, но для Ахилла это был вес медной тарелки… Стрела, пущенная Энеем, ударилась в толстую медь и отскочила.
        Ахилл отошел еще немного назад, стал среди валявшихся на земле тел троянцев, только что убитых им, и, вскинув голову, крикнул:
        - Гектор, сын Приама! Ты, тварь, убившая моего друга! Или ты выйдешь в поле и примешь поединок со мной, или я войду в этот гнусный город и уничтожу в нем все и всех! Слышишь ты, ублюдок! Клянусь, я убью тебя, и ничто, и никто не помешает мне, даже если за тебя вступятся все боги Олимпа и все силы Тартара! Знай, Гектор - ты скоро умрешь!
        С этими словами герой вновь отбросил гулко зазвеневшую медь, презрительно открываясь лучникам, которые, однако, застыли в ужасе и уже не думали в него стрелять. Затем повернулся и пошел прочь от Скейских ворот.
        Рыча и ругаясь, Эней снова выстрелил, но злость застилала ему глаза пеленою, и он промахнулся. Еще немного, и ахейский герой, который шагал прочь быстро и не оборачиваясь, был уже далеко от Троянской стены.
        Ахилл удалялся, а все, смотревшие ему вслед, мысленно благодарили богов за то, что кольцо так вовремя оторвалось от створки…
        - Что произошло? Что это было, Эней?
        Племянник царя, продолжавший среди общего молчания дико ругаться и посылать проклятия уже опустевшей равнине, резко обернулся. Рядом с ним, на сторожевой площадке стены, стоял Гектор.
        - Что это? - он указал вниз, на трупы троянцев. - Кто их убил возле самых ворот, и почему никто не выйдет подобрать тела?
        - Потому что эта тварь только что ушла! - вскричал Эней, - Но чтоб мне провалиться в Тартар и еще ниже, не понимаю, отчего я не вышел и не разделался с ним?!
        - Оттого, что он бы сам разделался с тобой, как со всеми этими воинами, - произнес стоявший рядом немолодой стражник, тот, что послал стрелу и был уверен, что она не смогла ранить Ахилла. - Если бы он ворвался в город, он бы убил сотни и сотни людей… Дело дрянь, Гектор!
        И пока Эней, рыча, припоминал все новые бранные слова, стражник в нескольких словах рассказал молодому военачальнику обо всем, что случилось возле Скейских ворот. Подошли другие троянцы, также видевшие со стены все происшедшее, и дополнили рассказ различными жуткими деталями.
        Гектор слушал, все более и более мрачнея. Сознание вины за гибель трех десятков троянцев и пережитый остальными ужас давили его, а гордость была уязвлена оскорблениями Ахилла, которые ему также пересказали от слова до слова.
        Троянский герой был в боевых доспехах Ахилла, снятых с убитого Патрокла. Они сидели на Гекторе так, будто были сделаны специально для него. Великолепные латы, сработанные с особой прочностью, были еще и очень красивы: мощные медные пластины нагрудника прикрывали сверху тонкие пластины железа, вызолоченного и украшенного насечкой, от усаженного круглыми бляшками пояса опускались широкие полосы кожи, сплошь покрытой железной чешуей[18 - Очевидно, имеются в виду железные пластины, находящие одна на другую Кольчужное плетение в то время не применялось.]. Они доходили герою почти до колен, точно как и Ахиллу. Медные поножи и наручники тоже были позолочены, и их украшал тонкий тисненый узор. Но особенно красив был шлем - высокий, с гребнем в форме перевернутого вниз двойного полумесяца, с которого ниспадали волны конской гривы, окрашенной в ярко -желтый цвет. Гектору не удалось захватить только щита - знаменитый ахиллов щит отбил отважный Диомед, вместе с Одиссеем и Менелаем принявший бой за тело Патрокла.
        - Что же мне делать? - в некоторой растерянности проговорил Гектор. - Не могу же я это так оставить… Догнать его? Но он безоружен, без доспехов… Хорош я буду, если нападу!
        - Если убьешь его, это будет лучшее, что ты сделал за всю жизнь! - завопил Эней. - И я с тобою! Едем, Гектор! Эй, колесницу! Мы его догоним!
        - Ахейцы только и ждут, чтобы Гектор в одиночку или с кем -то еще, но без войска высунулся на равнину! - воскликнул подошедший к троюродным братьям воин Антенор. - Ахилл уже далеко, и он сейчас, даже безоружный, опасен, как смертельно раненый лев. Когда он бежал по равнине, ужас летел впереди него на десятки локтей. Я не удивлюсь, если окажется, что кто -то из тех, внизу, умер не от удара его кулака, а просто от страха. У меня тоже едва не лопнуло сердце, и я тоже бежал от него… Не знаю, правда ли, что он неуязвим для оружия - с чего бы ему тогда нужны были доспехи и щит? Но убить его в любом случае трудно, даже и безоружного, тем более сейчас. А пока вы будете с ним драться, подоспеет и Агамемнон со всей армией - они, надо думать, наготове. Не делай этого, Гектор!
        - Но он нас всех опозорил, едва не ворвавшись в Трою и перебив столько людей у самых ворот! - краснея, как мальчик, вскрикнул Гектор. - И он вызвал меня на поединок, могу ли я не ответить? Я должен драться с ним!
        - И будешь убит.
        Прозвучавший рядом негромкий женский голос заставил героя едва заметно вздрогнуть. Он повернулся и увидел на верхних ступенях лестницы молодую женщину в черном платье и светлом покрывале, наполовину соскользнувшем с головы. Она почти бежала, торопясь подняться на стену. Ей было лет тридцать или немногим больше, она была довольно высока ростом, худощава и, пожалуй, красива, но жесткая складка возле тонких губ, почти всегда плотно сжатых, и постоянно печальный взгляд больших темных глаз старили ее.
        - Хотя бы раз ты напророчила что -то хорошее, Кассандра! - воскликнул Гектор. - Неужели все в Трое так боятся Ахилла?!
        - И ты боишься его, не то уже был бы на равнине, - сказала девушка тем же негромким, но густым и звучным голосом. - Ты погибнешь, Гектор. Я сегодня видела во сне, как на тебя рушатся какие -то каменные глыбы, и ты падаешь под их тяжестью.
        - При всей моей нелюбви к Ахиллу, я не замечал в нем особого сходства с каменной глыбой, - Гектор пытался и не мог скрыть раздражения и даже гнева. - И не пугай меня, сестра! Зачем ты явилась сюда пророчить мне смерть?
        - Я явилась вовсе не за этим, - она перевела дыхание и говорила теперь спокойно. - Я ждала тебя возле дворца, но начался этот шум, и ты развернул колесницу, не добравшись и до внутренней стены. У нас беда: в этом сражении пропал Деифоб.
        - О, боги! - ахнул Гектор, сразу забыв о предыдущих мрачных словах Кассандры. - Он убит?
        - Нет, не то бы его видели мертвым. Воины рассказали, что во время твоей схватки с Патроклом, а потом с другими ахейцами над его телом, Деифоб с тремя десятками воинов, желая тебе помочь, напал сзади на отряд ахейцев. Их оттеснили, многих убили, а Деифоба и еще одиннадцать человек, скорее всего взяли в плен.
        - Ну так Ахилл убьет их! - мрачно проговорил Антенор - Ему сейчас как раз кстати…
        - Что же делать? О, что же делать?! - почти с отчаянием простонал герой. - Как спасти нашего брата и остальных?
        - В любом случае, сейчас надо оставить Ахилла в покое, - Антенор старался говорить тверже и ровнее, но голос дрожал и у него. - Теперь он, увы, помирится с Агамемноном, и нам уже не удастся побеждать в битвах. Но, возможно, ахейцы и не узнают, что захватили твоего брата, Гектор. Когда проходили последние переговоры и ахейские послы видели Деифоба, ему было восемнадцать, а сейчас двадцать три - он сильно изменился. Тогда есть надежда выкупить его и остальных - ведь до сих пор ахейцы охотно меняли пленных или брали выкуп. Надо подождать до завтра, пока уляжется все это, и кого -то отправить послом. Хотя сейчас за жизнь этого посла трудно будет дать и ломаную медяшку… А раз так, можешь отправить меня.
        - Спасибо, Антенор. Я подумаю.
        Гектор опустил голову так, что золотая грива ахиллова шлема упала ему на грудь и, повернувшись, направился к лестнице. Сотни глаз сверху и снизу были обращены на него, но он ни на кого не смотрел.
        - Пусть откроют ворота и внесут мертвых, - на ходу приказал герой страже.
        - Значит не поедем за Ахиллом? - уже в спину ему рявкнул Эней. - Так ему это и сойдет?
        - Да, Эней, - через плечо бросил Гектор. - У тебя было довольно времени, чтобы выйти к нему, но ты этого не сделал и, скорее всего, поступил умно. Я тоже хочу быть умным, хотя бы потому, что одну глупость сегодня уже сделал. Расставь -ка лучше стражу по местам - не то чуть не весь караул топчется над Скейскими воротами, а вся остальная стена осталась без охраны. Ступай!
        ГЛАВА 7
        - О чем они говорят? Ты не слышал?
        - Только отдельные фразы. Они примирились. Ахилл уверяет, что будет сражаться, покуда не перебьет всех троянцев и не разрушит Трою, а Агамемнон обещает ему лучшую часть добычи и, конечно, клянется, что сегодня же вернет эту самую Брисеиду, чтоб у нее хвост на лбу вырос!
        - Представляю ее с хвостом на лбу… Разве она виновата в ссоре базилевсов, Антилох? Будь же справедлив! Вся ее вина лишь в том, что у нее - круглое, хорошенькое личико, белые -белые зубки и точеная шейка. Я бы тоже от нее не отказался, но, само собою, не стал бы из -за нее ссориться с Ахиллом.
        Этот разговор вели между собою, сидя на самом берегу, в тени одного из ахейских кораблей, два воина: тот самый юноша Антилох, что накануне принес Ахиллу известие о гибели Патрокла, и базилевс итакийцев Одиссей.
        Антилох был самым молодым из участников осады: ему только что исполнилось двадцать, и в сражениях он участвовал лишь последние четыре года. Его привез сюда отец - родственник и близкий друг царя Пелея, мудрый Нестор. Нестор слыл среди ахейцев не только знатоком и укротителем коней, но и прекрасным стрелком из лука, а также лучшим из лучших возничих. Ему теперь было уже за шестьдесят, но на колеснице он не знал себе равных, нисколько не стыдясь править лошадьми, хотя и был царской крови. Впрочем, у ахейцев царский колесничий пользовался не меньшим почетом, чем, скажем, у египтян. В бою Нестор обычно правил колесницей Ахилла - молодой базилевс знал и очень ценил и его твердую руку, и его абсолютное спокойствие среди самой отчаянной схватки.
        Антилоха Нестор привез в Троаду девятилетним мальчиком и растил из него воина, обучая всему, что умел сам. Юноша, высокий, крепкий, прекрасно развитый, обещал вскоре превратиться в могучего мужчину, и Нестор, давно овдовевший и не имевший других детей, любил его всеми силами души. Впрочем, Антилоха, с его добродушным и веселым нравом, любили многие.
        Одиссея среди ахейцев звали не иначе, как «хитроумным Одиссеем», и он оправдал это прозвище не однажды и не дважды. Тонкий, острый и пронзительный ум этого царя не раз помогал решать сложные вопросы, нередко у Одиссея спрашивали совета другие базилевсы, когда почемулибо оказывались в затруднении, и он обычно находил выход.
        Ему было тридцать шесть лет, и он был в расцвете сил и воинского искусства. Обычно люди настолько изощренного и изворотливого ума редко обладают могучими мускулами. Но к вождю итакийцев это не относилось: Одиссей уступал во всем войске Агамемнона только двоим - Ахиллу и Аяксу Теламониду. Он не был таким великаном, как эти двое, но в его поджаром теле, литых плечах, в его упругих мышцах заключалась невероятная мощь.
        Лицо итакийца, загорелое и обветренное, было бы красиво, если бы не некоторая резкость и сухость черт. Тонкое, почти острое, обрамленное вьющимися каштановыми волосами и короткой бородой, оно было очень подвижно, однако Одиссей следил за собою - выражение лица никогда не выдавало ни его мыслей, ни его состояния. Только в глазах - серых, глубоких, пронзительных и насмешливых - внимательный взгляд всегда прочитал бы куда больше, чем хотелось их обладателю, поэтому он приучил себя часто опускать голову и смотреть вниз.
        Антилох только что пришел из микенского лагеря, где состоялось примирение Агамемнона и Ахилла. Неподалеку, на берегу моря, в это время сооружался погребальный костер: ахейцам предстояло проститься с бесстрашным Патроклом Менетидом.
        - Как Ахилл? - спросил задумчиво Одиссей, вертя в пальцах круглую гальку, - Удалось ему овладеть собой?
        - С виду он спокоен, - мрачнея, ответил Антилох. - Он весь как окаменевший… И я не знаю, что хуже. Вчера, когда он бился и рыдал над телом Патрокла, мы боялись, что он помешается. Я даже его за руки схватил и держал, чтобы он не вздумал проткнуть себя мечом.
        - А то ты его удержал бы! - усмехнулся Одиссей. - Видел я это все, ты можешь мне не рассказывать, я ведь тоже был в его шатре - мы с Диомедом и привезли тело Патрокла. Отчасти, может быть, и хорошо, что Ахилл вел себя так бурно: боль вырвалась наружу и не сожгла его изнутри. Нет, он не сойдет с ума - ум у него ясный и очень твердый, я?то его знаю хорошо. Но трудно сказать, что будет дальше.
        - Одиссей, Антилох, вы здесь?
        Голос донесся из -за корабля, в тени которого они сидели. И через несколько мгновений они увидели воина -микенца, вероятно, посланного за ними Агамемноном.
        - Костер готов, и все уже собрались, - сказал воин, кланяясь. - Почтенный Нестор сказал, что ты, Антилох, отправился сюда за благородным Одиссеем.
        - Так оно и было, - Одиссей встал, отряхивая с ног и хитона крошево мелкой гальки. - Это я задержал его расспросами. Мы идем.
        Погребальный костер был сложен неподалеку от морского берега, поблизости от того места, где в бухту вдавалась насыпь бывшей троянской гавани. Смолистые кедровые бревна, уложенные крест -накрест, в несколько ярусов, были густо переложены ветвями лиственницы и вяза, полосками сухой коры и пучками мха, которым предстояло, быстро разгоревшись, воспламенить основную массу костра. Сверху были положены бычьи и козьи шкуры, поверх - несколько тонких дорогих покрывал, а на них, в чистом белом хитоне, с ногами, прикрытыми пушистой шкурой волка, лежал Патрокл. Его лицо, запрокинутое к совершенно безоблачному в этот день небу, казалось не просто спокойным - оно было по -детски безмятежно, и на побледневшей коже ярче проступали беспечные веселые веснушки.
        Вокруг костра стояли все ахейские цари и все воины -мирмидонцы. Пришли попрощаться с героем и многие воины из других лагерей - за долгие годы осады Патрокл никому не внушил неприязни, никого не оттолкнул от себя обидой или оскорблением. Его высокая мужская дружба с Ахиллом внушала всем уважение, а отчаянная смелость, доходящая до безрассудства и так невероятно сочетавшаяся с его наивной мягкостью и добротою, вызывала только восхищение. Странно, но ему никто не завидовал…
        Ахилл был ближе всех к костру. Он опустился возле него на колени, прижавшись лбом к сухому дереву, и плакал, глухо и мучительно, ни на кого не глядя и никого не стыдясь. Его прекрасные волосы, прежде волнами падавшие на плечи, были теперь коротко обрезаны. Герой положил их срезанные пряди на костер, рядом с телом друга. За его спиной стояли, опустив голову, царь Саламина Аякс Теламонид, огромный и могучий богатырь, в своих мощных доспехах похожий на башню, и царь Аргоса Диомед, высокий сорокалетний красавец, с густой копной светлых волос и рыжеватой бородой.
        Живя в лагере особняком и тесно общаясь, в основном, только друг с другом, Ахилл и Патрокл все же сблизились с этими двумя базилевсами. Третьим, кому, пожалуй, Ахилл доверял более всех, стал хитроумный Одиссей, которого Патрокл, полушутя, называл «главным умником войска». Ахилл прекрасно видел, что итакиец, подозрительный и осторожный со всеми, к нему относится совершенно иначе. Диомеда друзья полюбили за его откровенность и честный нрав, за полное неумение и нежелание ссориться из -за богатой добычи, за презрение к страху смерти. Что до Аякса Теламонида, то этот простоватый великан сам всей душою привязался к Ахиллу, не испытывая ни малейшей досады от того, что очень быстро понял его физическое превосходство. Им двоим не было равных, и в Аяксе это рождало гордость - он любил, когда его вспоминали вместе с Ахиллом и называли их «сильнейшими из сильных». К тому же саламинского царя, из -за свойственных ему порою вспышек ярости, все боялись. Все, кроме Ахилла и царя Локриды, тоже Аякса, которого прозвали Аяксом маленьким. С ним большой Аякс был в дальнем родстве и в давней, прочной дружбе. Он любил
его даже больше, чем своего родного брата Тевкра.
        Все собрались, и все было готово к погребальному обряду. Последним подошел, в окружении своих воинов, Атрид Агамемнон.
        Верховный базилевс приказал всем расступиться и приблизился к Ахиллу. Почувствовав прикосновение его тяжелой руки к своему плечу, Пелид поднял голову и обернулся.
        - Пора? - спросил он тихо. - Что же… Чем скорее, тем лучше. Я знаю, что должен сам зажечь огонь. Пусть так.
        - Сначала нужно принести жертвы, - проговорил Агамемнон. - Я не могу утешить тебя в твоем горе, богоравный Ахилл, но хотел бы сделать подарок, который отчасти может удовлетворить твою жажду отмщения. Посмотри.
        Ахилл встал с колен и взглянул туда, куда указывал Атрид старший. В это время воины привели на берег двенадцать троянских пленников. Без доспехов, покрытые пылью и кровью, со связанными за спиной руками, они шли, шатаясь, потому что почти все были ранены. Когда им велели остановиться, пленные сели, вернее, почти попадали на землю, сбившись тесной толпой. Они увидели сложенный на берегу костер, увидели Ахилла и стоявшего рядом с ним Агамемнона и почти сразу поняли, для чего их сюда привели…
        - Их захватили в том самом бою, в котором пал Патрокл, - сказал Агамемнон - Я дарю их тебе - пускай станут твоей жертвой погибшему другу.
        - Спасибо за подарок, - глухо ответил Пелид, и в его глазах вновь загорелся страшный кровавый огонь, который днем раньше обратил в бегство отряды троянских воинов, когда он, босой, без доспехов и без оружия, гнался за ними по равнине.
        Он нагнулся и поднял с камня заранее приготовленный жертвенный нож. Большой и тяжелый, с широким лезвием. Герой повернулся, сделал шаг к группе пленников. И тогда один из них вдруг, сделав над собой усилие, поднялся с земли и медленно, стараясь не шататься, пошел к нему навстречу. Это был совсем молодой человек, почти юноша, не старше двадцати двух -двадцати трех лет. Однако он был богатырского роста и сложения, а его лицо отличалось тонкими, почти идеальными чертами и даже сейчас, бледное, грязное, со следами крови, все равно было красиво.
        - Выслушай меня, богоравный Ахилл! - произнес троянец, остановившись в трех шагах от базилевса. - Прошу тебя именем владыки Зевса и всех богов: не оскверняй своих рук и своей чести убийством стольких безоружных людей! За этих воинов ты можешь взять богатый выкуп. А в жертву твоему павшему другу принеси меня одного, и это больше насытит твою жажду мести… Я - Деифоб, сын царя Приама, родной брат Гектора.
        - Вот так добыча! - воскликнул негромко Агамемнон.
        - Это правда, Ахилл, - подтвердил подошедший к герою Антилох, внимательно всмотревшись в лицо пленного. - Около полугода назад я сражался с ним, и если бы с моего копья не сорвался наконечник, мог бы его убить. Тогда я слышал, как его называли воины, и запомнил лицо. Это действительно брат Гектора Деифоб.
        Несколько мгновений Ахилл пристально смотрел в глаза юноше, и тот, не выдержав, опустил голову. Базилевс положил руку на его чуть дрогнувшее плечо.
        - Сстань на колени! - тем же глухим голосом приказал он.
        Если бы гордость и толкнула Деифоба на сопротивление, у него все равно не нашлось бы сил сопротивляться: рука базилевса показалась ему тяжелее каменной глыбы. Его колени подогнулись сами собою.
        - Прощайте! - крикнул он, не видя своих товарищей, но зная, что те смотрят на него.
        Над берегом повисла пустая, неестественная тишина. Даже крики чаек умолкли.
        Мгновение Ахилл раздумывал. Легкая судорога прошла по его лицу, будто внутренне он делал над собою неимоверное усилие - и вдруг, нагнувшись над пленником, одним движением ножа разрезал прочные ремни, стянувшие ему кисти рук.
        Неожиданно поняв, что его руки сободны, молодой троянец пошатнулся. Среди ахейцев послышался неясный шум.
        - Возьми! - Пелид протянул пленному нож рукоятью вперед, - Иди, освободи остальных, и чтобы вас тотчас здесь не было! Бери, я сказал!
        Юноша приподнял было руку, но она упала, как деревянная.
        - Я не могу! - прошептал Деифоб. - Руки у меня были связаны почти сутки и теперь не двигаются…
        - Антилох, возьми нож и освободи пленных! - приказал Ахилл, вкладывая оружие в руку ошеломленного мирмидонца. - И последи, чтобы они ушли беспрепятственно. Все слышали? - он возвысил голос, поворачиваясь к ахейцам. - Царь Агамемнон подарил их мне, и я волен делать с ними, что мне угодно.
        Ахейские воины и базилевсы зашумели было, но тут же умолкли. Среди пленных взметнулось несколько беспорядочных возгласов - они верили и не верили в то, что произошло.
        - Передай Гектору, - проговорил Пелид, вновь глядя в упор на поднявшегося с колен Деифоба, - что завтра, после восхода солнца, я жду его на равнине перед Скейскими воротами. Ты понял?
        - Да.
        - Тогда прочь отсюда! И поскорее.
        Возвратившись к костру, Пелид приказал своим воинам подвести жертвенных коз и подать кувшин с дорогим маслом.
        - По крайней мере, можно было взять за них выкуп… - проворчал за его спиною Аякс Теламонид.
        - Какой выкуп окупит мне моего Патрокла? - не поднимая головы, отозвался Ахилл. - Я только попрошу у тебя назавтра твои доспехи, Аякс. Всего на несколько часов. Все остальные будут мне малы.
        - Бери на сколько надо, - воскликнул великан. - В них ли дело?
        Жертвы были принесены, обычные жертвы, какие приносились всегда - козы, масло и плоды. И вскоре костер запылал, и густые смолистые клубы дыма скрыли от царей и их воинов веснушчатое лицо Патрокла.
        ГЛАВА 8
        Один, ничего не видя ни вокруг себя, ни перед собою, будто во сне, навеянном сиреной[19 - Сирены - мифические существа, полуптицы полуженщины. Своим пением они сводили людей с ума. Вызывали видения, в море заставляли кормчих менять курс, и корабли разбивались о скалы.], Ахилл возвращался к своему лагерю. В сознании, в мыслях, в душе героя жила сейчас одна -единственная мысль, одно имя: «Гектор!» Он испытывал неимоверное страдание и видел его причину, а потому всеми силами хотел только одного - уничтожить того, кто принес ему это страдание, убить врага.
        - Я клянусь тебе, Патрокл, что я это сделаю! - шептал он, сжимаясь от внутренней боли и нечеловеческим усилием превозмогая ее. - Твой убийца умрет! Я клянусь тебе!
        - Легко отпускать пленных, не брать выкупа, легко быть великим и великодушным, когда ты богат! Как все было красиво! Я, честное слово, готов заплакать от умиления… Не знаю, правда, проливает ли слезы душа Патрокла, которая сейчас, верно, плывет через подземную реку к берегам печального Аида[20 - Аид - имя одного из трех верховных богов Олимпийского пантеона, брата Зевса. Повелителя Царства мертвых. Царство, получившее имя своего владыки, омывалось подземной рекой Стикс.]… Приятно ли ему, бедняге, думать, что его нежно любимый друг пощеголял на его похоронах своей добротой, а не послал за ним вдогонку дюжину троянцев. Вообще интересно, добрее или злее мы становимся ТАМ? А?
        Эти слова, внезапно достигшие слуха базилевса, вернули его к происходящему, будто грубый толчок или оплеуха. Он резко остановился и огляделся вокруг. Голос, произносивший эти глумливые слова, доносился из -за зарослей кипариса, мимо которых герой как раз проходил.
        Кто -то ответил шутнику, кажется, возражая ему и возмущаясь его неуважением к мертвым. Но Ахилл не разобрал слов. Одним движением руки он раздвинул, сминая и ломая, ветви кустов и возник перед тремя беспечно болтавшими воинами, как призрак или ночной дух Тартара. Все трое только ахнули.
        Ахилл сразу понял, кто из этих троих произнес глумливые речи. Среднего роста, коренастый воин, с густой массой каштановых волос, в которую на макушке прокралась маленькая лысинка, с лицом далеко не безобразным, но изуродованным кривым шрамом, который шел от правой брови, через щеку, к подбородку. Это украшение воин получил не на войне - он приехал сюда уже со шрамом, равно как со своим гнусным нравом и привычкой смеяться надо всем и надо всеми. То был спартанский воин Терсит, тот самый, которого сторонились почти все простые участники осады и люто ненавидели базилевсы.
        - Я предлагаю тебе проверить, какими мы ТАМ становимся, Терсит! - тихо проговорил Ахилл и, прежде, чем оторопевший спартанец успел отпрянуть, схватил его правой рукой за шею, сразу нащупав пальцами мокрый от пота кадык. - Сейчас ты сам узнаешь, добрее или злее станешь, покинув этот мир. Согласен?
        - Но, богоравный Ахилл, - Терсит еле ворочал языком от ужаса, однако еще пытался найти какие -то слова, которые оттянули бы его гибель, - как же я расскажу вам всем, каким я там стал? Я же не смогу оттуда вернуться!
        - И об этом никто не пожалеет! - голос Ахилла вдруг зазвенел, и глаза налились бешенством, - Никто, ты понимаешь? Ты, вонючая скотина, внушаешь всем только омерзение! Пускай твоя поганая кровь осквернит меня и придется очищаться от нее*, пускай! Я избавлю всех от тебя и от твоих гнусностей!
        Пальцы базилевса сжались, и он ощутил, как подается, отступает дрожащая человеческая плоть. Еще мгновение, и хрустнут позвонки… Терсит захрипел, дернулся, беспомощно поднял руки и уронил их. Он знал, что силе Ахилла сопротивляться бесполезно, да и сопротивлялся не он, а его погибающее живое естество.
        Но в последнюю долю мгновения Ахилл опомнился. Порыв отвращения был еще сильнее порыва ярости, и герой отшвырнул от себя беспомощно обвисшее тело. Терсит покатился по земле, корчась от боли, отхаркивая кровь, потом глухо закашлялся, лежа ничком. Какое -то мгновение он еще ждал удара. Но базилевс просто стоял над ним и смотрел. Приятелей насмешника давно не было видно - они унесли ноги, едва завидели перед собою грозного Пелида.
        - Ну что, с тебя довольно? - глухо спросил Ахилл, когда спартанец перестал кашлять и привстал на руках, глядя перед собой мутными, пустыми глазами.
        - Ты всех жалеешь? - прохрипел Терсит. - И Деифоба, и меня…
        Ты только Патрокла не пожалел, когда послал в бой вместо себя, чтобы не нарушать своего слова. Да?
        Он, видимо, понимал, что, произнося эти слова, идет на смерть - но натура была сильнее страха. Тело у ног Ахилла вновь сжалось от ужаса - и вдруг Пелид глухо, с каким -то страшным спокойствием произнес:
        - Да. Именно так. Ты сказал правду.
        - Я всегда говорю правду! - голос Терсита ломался, дрожал, он все еще не мог вздохнуть. - И за это меня все хотят убить… Я знаю, что правда не всегда нужна и не всегда хороша. Только кто бы научил меня выбирать, когда можно, а когда нельзя? Жалко, что ты меня не убил… Я очень боюсь смерти, но жить тоже не хочу - я сам себе противен! Ты тоже правду сказал: меня никто не любит.
        - Теперь и меня тоже, - пожал плечами Ахилл. - Меня любил понастоящему только Патрокл. Что мы с тобой - хилые женщины, чтобы оплакивать самих себя? У меня есть цель - отомстить.
        - А у меня? - глухо спросил спартанец.
        - Да откуда я знаю? Что -то понять. Полюбить кого -то.
        Терсит хрипло засмеялся.
        - Вот -вот! Полюбить и тоже стать безжалостным. Мы все безжалостны только к тем, кого любим. Или я не прав? Чужих легко жалеть, это ничего не стоит, как ничего не стоит погладить кошку или дать собаке кусок мяса, если у тебя его много. Близким и любимым надо отдавать себя самого, и не только… Надо менять себя, уходить от себя, а это уже трудно. И, в конце концов, мы становимся жестоки. Да?
        - Раз ты это знаешь, то и ты кого -то любил, - Ахилл опустил голову, вновь ощущая бесконечную тяжесть поглотившей его утраты и пытаясь отвлечься от нее. - Прости меня, Терсит. Я бы не поднял на тебя руку, но мною владеет безумие. Мне очень больно.
        - Ты, великий царь, просишь прощения у последнего из воинов? - теперь в голосе спартанца звучало неподдельное изумление, - Ты и в самом деле совершенно другой, не такой… Или ты сумасшедший? Меня все считают ниже грязи, а ты говоришь со мною, как с равным, и просишь, чтобы Я ТЕБЯ простил?!
        - Я сейчас в любом случае ниже тебя, - глаза базилевса сверкнули и погасли. - Я - там, в бездне, у самых врат Аида…
        - Нет же! - Терсит попытался встать, но его мотнуло в сторону, и он снова закашлялся. - Как доходит до важных моментов, так у вас, у благородных, слова - прямо как у поэтов или певцов… Не понимаю я этого. Будь ты там, разве ты хотел бы отомстить? Хотя, опять же, кто его знает, как оно там?
        - Вот то -то и оно…
        Ахилл подошел к воину и протянул ему руку.
        - Вставай. Да не смотри с таким страхом, я же хочу тебе помочь. Вот странное ты создание - на поле боя прячешься за спины других, сейчас дрожишь, как тетива после выстрела, а не боишься говорить в глаза мне и другим таким же или почти таким же гневливым царям самые неприятные вещи. Кто ты, трус или бесстрашный?
        - Я - жалкий гордец, скрывающий свою трусость за выходками, которые настоящие мужчины считают позором… - Терсит ухватился за руку Пелида и с трудом поднялся на ноги. - Я - трус, который самому себе всю жизнь доказывает, что по -настоящему смел тот, кто не боится говорить… А что толку в говорильне? В любом случае, выйти один на один против врага - больший риск, чем говорить всем пакости. Даже когда они справедливы. И по -настоящему, по совести, мне легче всех.
        - Почему? - не понял Ахилл.
        - Потому что самое легкое - все осуждать и надо всем смеяться.
        Так ты, вроде бы, всегда прав… И это ничего не стоит. За это ничего не надо отдавать. Таких, как я, много, наверное… Только я хотя бы сам себе честно признаюсь, что я такое. Другие самих себя уверяют, что они лучше всех… И что их не любят из -за их превосходства. Ха -ха! Изза превосходства не любят тебя, например… А я… Видишь, все мною брезгуют. Даже убить меня брезгуют. И ты тоже.
        - Нет! - резко возразил Ахилл - Я просто понял, что тебе тоже больно.
        - Есть немного… - спартанец усмехнулся, - Шея очень болит. Ты едва ее не сломал, да даруют тебе боги новые великие победы!
        - Растереть тебе шею? - голос Ахилла звучал уже совсем мягко.
        - Ой, нет! - воин замахал руками. - Я знаю, что ты обучен искусству врачевания, но сейчас, боюсь, у тебя слегка дрожат руки. Прости же и мне мою болтовню. На самом деле я видел, что Патрокл двадцать раз лучше их всех. Вижу, что и ты тоже.
        - Это вовсе не так. Он - да, а я… Ладно, Терсит, я пойду. У меня завтра - поединок. Надеюсь, что он состоится. Прощай.
        - Прощай, богоравный.
        Но верный себе Терсит, дождавшись, пока Пелид почти скрылся в зарослях кипариса, негромко бросил ему вслед:
        - Только смотри, не пожалей Гектора!
        - Что? - не расслышав, герой обернулся.
        - Ничего, ничего, это я просто бубню себе под нос… Прощай, великий!
        И уже совсем тихо спартанец проговорил:
        - А, может быть, именно это и было бы тебе нужно. Но этого -то и не будет. Вот ведь что худо -то!
        ГЛАВА 9
        Гектор застегнул ремешок шлема, еще раз проверил, как держатся поножи и пояс. В душе он понимал, что нарочно растягивает время, но не из страха перед поединком - он знал, что его все равно не избежать. Но предстояло войти в покои Андромахи, предстояло проститься с ней и с Астианаксом, и это казалось ему сейчас едва ли не страшнее встречи с грозным врагом…
        Доспехи Ахилла были тяжелы - при всей своей мощи Гектор ощущал их тяжесть - но сработаны так прочно, что в них герой чувствовал себя куда увереннее. Он пересек коридор дворца и, толкнув дверь, вошел в комнаты жены.
        Гектор ждал слез, мольбы, отчаяния. Но ничего этого не было. Андромаха обняла мужа, всем телом прижавшись к холодному железу, и замерла. Потом ее руки скользнули по его рукам, коснулись лица.
        - Значит, ты не можешь туда не идти? - тихо спросила женщина.
        - Ты же знаешь, - сказал он. - Я все тебе объяснил.
        - Знаю. Хочешь видеть Астианакса?
        - Хочу.
        Андромаха не стала звать рабыню, как сделала бы в другое время. Она сама выбежала из комнаты и вернулась почти сразу. На ее руках, весело играя серебряными кольцами материнских сережек, прыгал румяный и кудрявый малыш, их с Гектором трехлетний сын Астианакс.
        - Иди ко мне, маленький! - позвал Гектор, протягивая руки.
        Ребенок посмотрел на него и плотнее прижался к Андромахе.
        - Мама, а это кто? - спросил он с опаской.
        Шлем с широким выступом и густой конской гривой совершенно менял лицо царевича, и мальчик не узнал его. Гектор рассмеялся.
        - Ну вот! Одного героя я уже устрашил!
        Он поспешно расстегнул пряжку и стащил с головы шлем. Увидев внезапно возникшее перед ним лицо отца, Астианакс завопил от восторга и раскинул пухлые ручонки, силясь обхватить могучую шею Гектора.
        - Папа! А почему у тебя нос так блестел? И волос было так много?..
        Герой прижимал к себе маленькое, упругое и теплое тело мальчика и чувствовал, как все сильнее поднимается в нем одно -единственное желание: так же взять на руки Андромаху и с ними обоими бежать куда -нибудь прочь, исчезнуть, скрыться, пропасть. Потому что иначе нужно идти туда, на равнину перед Троянской стеной. И умереть.
        «Как стыдно! - подумал Гектор, - Хорошо, что никто не видит наших мыслей…»
        Неслышно подошла Эфра, любимая рабыня его жены, и осторожно приняла на руки малыша, когда Гектор бережно разнял его объятия и поцеловал выпуклый лобик.
        - Унеси, - сказал он рабыне и вновь повернулся к жене.
        И убедился, что ее мужество не беспредельно: теперь она плакала.
        - Прости меня! - прошептала молодая женщина, опуская голову - Я знаю, что нельзя… Но мне страшно… Гектор! Что бы ни случилось… Я буду с тобой.
        - Я люблю тебя, Андромаха, - сказал герой, вновь привлекая ее к себе - Тебя, первую и последнюю. Прости меня!
        Он вышел из Скейских ворот один, как ни разу еще не выходил в бой. Ворота раскрыли перед ним молчаливые и растерянные стражники. Никто не пытался удержать его. Этого он боялся больше всего: вечером накануне и отец, и мать, и братья, и все, кто только мог с ним поговорить - все как один умоляли его отказаться от страшного поединка.
        Сейчас у ворот не было никого, кроме воинов и стражи. Все остальные поднялись на стену, и Гектор был благодарен отцу (а еще более - матери, потому что наверняка решающее слово сказала она) за то, что ему не пришлось выносить новых прощаний и напутствий. Он со всеми простился во дворце.
        Залитая утренним светом равнина была пуста. Очень далеко неровной темной чертой виднелись ряды ахейцев, выстроившихся не для атаки - они ждали. Ждали его, Гектора.
        Он прошел вперед шагов двести и остановился. С Троянской стены долетали неясные возгласы с Троянской стены - оттуда виднее была равнина, и, наверное, собравшиеся наверху троянцы уже видели то, что сейчас предстояло увидеть ему.
        И он увидел. От густой толпы ахейцев отделился и пошел вперед огромного роста воин, в таких же, как на самом Гекторе, блистающих доспехах, в шлеме со светлой конской гривой, с копьем невероятных размеров. Ахилла легко было узнать издали.
        Он шел ровным, размеренным шагом, не ускоряя и не замедляя движения. Шел так спокойно, будто и не собирался драться насмерть. Его круглый шлем был бесстрашно сдвинут на затылок, и чем ближе он подходил, тем яснее можно было рассмотреть его лицо, тоже спокойное, с чуть нахмуренными бровями, с презрительно сжатым ртом, бледное, но исполненное той страшной уверенности, которая дается перед боем только тому, кто не боится умереть.
        - Гектор! - донесся с Троянской стены отчаянный крик, и герой узнал голос отца. - Гектор, слышишь, вернись! Опомнись, сын, не губи нас всех! Ты - единственная надежда Трои… Он убьет тебя, и тогда ахейцы возьмут город! Вернись, пожалей меня - я потерял уже стольких сыновей и близких! Тебе откроют ворота! Сын мой, вернись!
        - Я не могу, отец, и ты это знаешь! - ответил герой, не поворачивая головы, чтобы не видеть тех, кто на стене. - Я должен драться. И уже поздно.
        - Гектор, мальчик мой!
        Это был голос матери. Но она ничего больше не крикнула, даже не позвала его во второй раз. О, как он был благодарен царице Гекубе за ее силу! Позови она его еще раз, попроси вернуться, и он мог бы дрогнуть…
        Еще кто -то что -то кричал. Голоса Андромахи Гектор не слышал. Его жена была на стене, в этом он не сомневался, но она молчала…
        …Ахилл шел и шел вперед, и вот уже его лицо, освещенное восходящим солнцем, стало совсем отчетливым под блестящим изгибом шлема. И глаза, не темные, а будто вспыхнувшие огненно -золотыми искрами, смотрели прямо в лицо Гектору, смотрели в него и сквозь него.
        «Нельзя! - подумал вдруг Гектор. - Нельзя с ним драться… его нельзя победить. Может, пойти к нему навстречу, сложив оружие, предложить переговоры, пообещать от имени отца, что мы вернем Елену и все, что Парис похитил в Спарте, заплатим любую дань, выполним любые условия… Чушь! Он не станет слушать и просто заколет меня, как свинью на бойне!» Тряхнув головой, герой отогнал малодушные мысли. Между ним и Ахиллом оставалось уже не более тридцати шагов.
        И тут, словно при яркой вспышке молнии, Гектор ясно увидел, что это подходит его смерть. Не опасность, не угроза была в этом лице, в этих ровных, будто неторопливых шагах, но именно смерть, беспощадная и непреклонная. Ахилл шел, чтобы убить его, и Гектор понимал, что будет убит.
        И тут смотревшие с Троянской стены увидели то, что ошеломило их и вызвало общий крик смятения: их великий защитник, шлемоблещущий Гектор внезапно бросил на землю тяжелый щит, копье, повернулся и кинулся бежать! Он бежал так, как не бегал ни разу в жизни, охваченный даже не ужасом - то было чувство вообще не человеческое, а скорее звериное - дикое, ни с чем не сравнимое желание сохранить жизнь.
        Ахилл, увидев, что троянский герой кинулся прямо к Скейским воротам, бросился ему наперерез. Гектор вкладывал в бег все свои силы, но Ахилл бежал куда быстрее и преградил ему путь шагах в сорока от ворот, которые стража приоткрыла, но тут же захлопнула, едва Пелид оказался к ним ближе, чем Гектор. Тот, поняв, что путь к спасению отрезан, рванулся в сторону и побежал вдоль Троянской стены. Он мчался что было сил, ничего не видя, уже не выбирая дороги. Дикие вопли ужаса, долетавшие со стены, не касались больше его слуха. Он слышал лишь ровный и стремительный топот позади, звон щита и легкий скрежет нагрудника, и знал, что его враг все на том же расстоянии - шагов в двадцать -тридцать. Ахилл бежал, не бросив ни щита, ни копья, казалось, даже не замечая их тяжести, равно как и тяжести своих доспехов.
        Сколько длился этот безумный бег? Впереди снова показалось широкое пространство равнины, и Гектор, захлебываясь застрявшим в горле дыханием, сквозь пелену залившего глаза пота увидел, что бежит к своему лежащему на земле щиту. Копье валялось шагах в семи -восьми от щита. Значит, они обежали вокруг города…
        Гектор остановился, обернулся. Ахилл тоже остановился, переводя дыхание, но не задыхаясь, будто этот бег и не стоил ему больших усилий. И троянский герой, внезапно опомнившись, понял, что Пелид мог двадцать раз догнать его и поразить сзади, но не сделал этого, потому что хотел поединка, а не убийства!
        Шатаясь от изнеможения, Приамид подобрал щит и копье, выпрямился.
        - Торжествуешь? - глухо спросил он Ахилла.
        - Жду, когда тебе надоест бегать от меня, - ответил тот все с тем же спокойствием.
        - Больше я не побегу, - сказал Гектор. - Я готов драться.
        - Не готов, - голос базилевса звучал ровно, почти не выдавая ни ненависти, ни презрения, и от этого был еще страшнее. - Ты едва дышишь. Отдыхай, я подожду.
        Он оперся на копье и стоял, опустив щит, почти не глядя на Гектора. С Троянской стены теперь не доносилось ни звука. Молчали и ахейцы, до того все время вопившие от восторга и посылавшие вслед беглецу насмешливые выкрики.
        Некоторое время молчали все и все. В этой неестественной тишине упорно верещала лишь какая -то цикада, перепутавшая утро с вечером…
        - Все! - теперь голос Гектора прозвучал твердо. - Мы можем начинать. Но перед тем, как будем биться, выслушай меня, Ахилл. Я знаю, как ты меня ненавидишь. Я тоже ненавижу тебя, хотя и благодарен безмерно за то, что ты пощадил вчера моего брата и других пленников… Мы не можем знать наверняка, кто из нас падет в этом бою, но знаем оба, что один будет убит. Я даю слово, что не стану бесчестить твоего тела, если боги даруют победу мне. Обещай то же самое, поклянись, что если убьешь меня, то дашь моим родным предать меня погребению!
        Впервые за все время какая -то тень промелькнула на лице Ахилла.
        Губы его дрогнули и покривились.
        - А не ты ли пытался отсечь мечом голову убитого Патрокла? - спросил он тихо. - И ты хочешь заключить со мной договор? Нет и не будет между нами договоров! Дерись, троянец, и помни: ты дерешься последний раз в жизни. Я убью тебя!
        Гектор понял, что в следующий миг ахеец бросит в него «пелионский ясень». Но Пелид медлил, и сын Приама первым вскинул свое копье и метнул его. Ахилл не уклонился, но лишь с огромной быстротой поднял свой круглый щит. Наконечник копья ударил в середину щита, прогнул, но не пробил его. Недаром ахейцы, сражаясь за тело Патрокла, так упорно отбивали ахиллов щит!
        Ахейский герой даже не пошатнулся. Он сделал лишь одно движение, лишь взмахнул правой рукой, и «пелионский ясень», точно гигантская стрела, сверкнул в воздухе. Гектор, ожидавший удара, пригнулся, почти прижался к земле и почувствовал, как чудовищное копье рассекло воздух в том месте, где только что была его грудь… Он выпрямился. Его копье лежало у самых ног Ахилла, нечего было и думать вновь овладеть им.
        - Зевс -громовержец! - прошептал герой и, вырвав из ножен меч, бросился навстречу врагу. Ахилл ждал его, не вынимая своего оружия, его рука лишь касалась кованой рукояти меча. Но, когда между ними оставался один шаг, новое неуловимое движение, - и широкое лезвие сверкнуло перед самым лицом Гектора.
        Два громадных меча ударились один о другой, лязг и скрежет достигли, казалось, Троянской стены и застывших в ожидании рядов ахейцев. В обе стороны брызнули искры. Отброшенный неимоверной силой Ахилла, Гектор отступил на два шага, пошатнулся, теряя равновесие, и тут же ощутил, как огненное жало обожгло правое бедро. Наконечник меча на ладонь вошел в тело. Кровь хлынула, заливая колено, затекая за поножь. Гектор глухо вскрикнул, отступил, пытаясь восстановить равновесие. В то же мгновение закричал и Ахилл. Его крик, гортанный, дикий, прозвучал как рычание тигра, увидавшего кровь жертвы. До сих пор он, как никогда, владел собою - но эта кровь, пролитая им кровь ненавистного убийцы Патрокла, вызвала приступ безумия. Рыча, он кинулся вперед и вновь взмахнул мечом. Каким -то чудом Гектор отбил удар, но на этот раз от толчка упал Прокатившись по земле, он вскочил и снова отбежал на несколько шагов. Ахилл бросился следом - и увидел шагах в десяти свое копье, вертикально вонзившееся в землю. Одним прыжком он оказался рядом, схватил «пелионский ясень» и замахнулся.
        Гектор видел, что на этот раз не успеет уклониться. Их разделяло расстояние локтей в двадцать. Не было и надежды, что могучий нагрудник сможет его защитить - у Ахилла хватит силы пробить толстое кованое железо.
        Впрочем, Пелид, даже и охваченный бешенством, помнил, что должен вернуть свои драгоценные доспехи, и не стал калечить нагрудник. Он метнул копье круто вверх, и в первое мгновение Гектору показалось, что оно пролетит над ним… Но вот оно уже падало, рушилось на него, так точно нацеленное, будто им управляла невидимая рука. В последнюю долю мгновения Приамид успел прикрыться щитом. «Пелионский ясень» расколол его надвое, как скорлупу ореха и, войдя наискосок, над левой ключицей, пронзил горло Гектора.
        Короткий страшный крик, в котором прозвучала смертельная боль, прервался хрипением. Кровь пеной заклубилась вокруг черенка железного наконечника. Инстинктивным движением Гектор еще успел вырвать копье из раны и, захлебываясь кровью, корчась в судорогах, упал в липкую и вязкую пыль.
        Он услышал вопль ужаса и отчаяния, донесшийся с Троянской стены и различил в сотнях рвущихся к нему голосов пронзительный крик матери:
        - Гектор! Нет, нет!!!
        Ахилл стоял над ним, нависая, заслоняя небо и все, что еще оставалось ему видеть. Глаза Пелида, эти ужасные глаза, взгляд которых обратил троянского героя в бегство, светились безумным кровавым огнем.
        - Прошу тебя… - с клокотанием крови вытолкнул Гектор из груди и горла еле связные слова. - Твоими родными, всеми, кого ты любишь… Проси у отца любой выкуп, золота… рабов… Он все даст… Верни им мое тело… Всеми богами заклинаю тебя!
        - Заклинай хоть всем сводом небесным, хоть каждым божеством поименно! - ответил Ахилл, и голос его звучал почти так же хрипло. - Я любил только Патрокла, которого ты убил! Не надейся, ни за какие сокровища я не верну твоего тела родным, троянский пес! Никто не омоет твоих ран, их будут лизать собаки! Ты сгниешь непогребенным и неоплаканным! Подыхай!
        - У тебя… не сердце человека… - у Гектора уже почти не было голоса, последние конвульсии сотрясали его тело. - Ты… как лютый волк… Но и ты умрешь…
        - Умрут все, - сказал Пелид почти спокойно, следя за агонией врага и упиваясь ею, будто она вливала в него новые и новые силы - А мне было важно увидеть, как умрешь ты!
        Но Гектор уже не слышал его. Закатившимися, остекленевшими глазами он смотрел мимо лица Пелида в какую -то неясную и незримую бесконечность.
        - Эвоэ! - взревел Ахилл, потрясая над головой копьем. - Эвоэ! Он мертв! Ты слышишь, Патрокл?! Он мертв!!!
        - Эвоэ! - гремели со всех сторон голоса ахейцев, подходивших и подбегавших к победителю с радостными воплями.
        Их крикам вторил пронзительный хор рыданий и отчаянных стонов с Троянской стены.
        - Дай же и нам вонзить копья в мужеубийцу, губителя стольких наших героев! - вскричал маленький Аякс Локрийский, подскочив к Ахиллу и в восторге уже занося свое копье, чтобы поразить им мертвеца, с которого Пелид в это время стащил свои залитые кровью доспехи.
        - Не трогать! - прогремел Ахилл, выпрямляясь. - Он мой! Все прочь от меня!
        И так страшен был его взгляд и его лицо, затуманенное безумием, что все отпрянули.
        - Колесницу! - крикнул герой, ни к кому не обращаясь, но зная, что его приказ тотчас исполнят.
        Антилох молча подвел к нему запряженных в повозку коней.
        - Я сам буду править!
        Бросив на дно колесницы снятые с Гектора доспехи, Ахилл взял лежавший в ней длинный ремень и, нагнувшись, захлестнул им лодыжки убитого. Он стянул петлю как можно туже и затем привязал другой конец ремня к медному кольцу позади колесницы. Вскочив в повозку, герой тронул вожжи, затем, увидев, как поспешно расступаются перед ним ахейцы, нетерпеливо хлестнул коней.
        - Эгей! Вперед!
        Колесница рванулась с места, понеслась, и окровавленное тело величайшего из троянских героев повлеклось за нею, утопая в клубах пыли.
        Ахейцы снова закричали, потрясая в воздухе оружием, и снова им ответили рыдания с Троянской стены. Ахилл нарочно направил колесницу прямо к Скейским воротам, не доехав до них локтей двести, развернул коней и помчался вдоль стены, чтобы все, наблюдавшие сверху, хорошо видели страшное бесчестие Гектора.
        - Отродье Тартара! Будь ты проклят! - прозвучал низкий, сорванный женский голос. - Да будет твоя смерть еще ужаснее! Да не оплачет тебя никто на земле!
        Это кричала царица Гекуба, стоя на одном из выступов стены, на самой ее кромке. Покрывало упало с ее головы, и она, вырвав из волос гребни, в отчаянии растрепала их по плечам и спине. Приам стоял рядом, закрыв лицо руками, молча и глухо рыдая.
        Другие троянцы тоже стали выкрикивать проклятия и угрозы, но все это лишь вселяло в Ахилла новое ликование. Он отомстил! Их отчаяние было его утешением, его наградой после дней тоски и скорби.
        - Смотри, Патрокл! - снова крикнул герой и, вновь повернув коней, помчался прочь от стен Трои.
        И тут на стене, возле Скейских ворот, среди общих стенаний, раздался короткий, отчаянный возглас:
        - Нет, Гектор, нет!!! - и тонкая женская фигурка в светлом платье, как птица, мелькнула над краем стены и ринулась вниз.
        - Андромаха, стой! - запоздало крикнул стоявший рядом с нею Эней, пытаясь схватить женщину, но только ее плащ остался у него в руке.
        Этот безумный прыжок был, казалось, самоубийством - высота стены в этом месте была около пятнадцати локтей. Но легкое тело Андромахи упало на гибкие ветви ивового куста, одного из немногих кустов, росших возле самой стены. Ветки спружинили, и, хотя затем сломались, но отвратили сильный удар о землю. Андромаха упала среди этих смятых ветвей, несколько мгновений лежала, оглушенная, потом встала - исцарапанная, в порванном платье, и, шатаясь, оступаясь, бросилась вслед за уносящейся в клубах пыли колесницей Ахилла.
        - Нет, нет, Гектор… - твердила она и бежала все быстрее и быстрее.
        - Она тоже погибла! - воскликнула Гекуба чужим, изменившимся голосом.
        - Погибли мы все! - прошептал Приам и заплакал громко, навзрыд, не стыдясь уже никого и, скорее всего, уже никого не видя.
        * * *
        Камин почти догорел. На горячих углях плясали низенькие сине -красные сполохи, да время от времени две -три крупные золотые искры вырывались из -под спуда почерневших поленьев и взлетали в черное жерло каминной трубы.
        За окном стояла ночь.
        - Ну я и увлекся! - ахнул, поглядев на часы, Александр Георгиевич. - Да и вы тоже… Как вы теперь поедете? Такси вызовем, или останетесь у меня?
        Аня всхлипнула, промокнув нос платком, помотала головой и, взглядом испросив разрешения, кинулась к телефону.
        - Да все в порядке, чего ты? - ответил на том конце провода сонный голос Веры. - Спят они, как лапочки… Да, поели, и йогурты смолотили за милую душу! Анюткин, да не бери в голову - в наши обязанности входит, если надо, оставаться с детьми на ночь. Какая еще приплата, ты что, офанарела?! Ну… можешь мне подарить хорошую пару «санпелегрино» или шоколадный наборчик красивенький, это я не откажусь! А чего ты плачешь -то, что случилось? Ой! Кого убили?! Какого Гектора? Я его знаю? Это, что ли, тот армянин с твоего курса? Так он вроде Геворк… Что? Анька, ну тебя, ты меня напугала!
        - Да, вот оно как! - протянул Михаил, залпом допив совершенно холодный чай. - А вот здесь уже все совершенно, как в «Илиаде», и вообще, как в известных вариантах сюжета.
        Глаза Каверина вдруг сверкнули.
        - А вот и нет! Вот как раз отсюда и начинается полнейшее расхождение и с «Илиадой», и с известными вариантами. Именно с этого момента все было абсолютно не так!
        - Тогда… Тогда можно дальше, а? - с мольбой в голосе попросил Ларионов.
        - Двенадцать ночи, Миша, - напомнил профессор, хотя был явно доволен. - И твою жену мы уморили…
        - Нет, нет, Александр Георгиевич! - закричала Аня. - Я не устала! Ну хотя бы часик почитайте еще… Или вы ложитесь спать, а мы с Мишей сами…
        Каверин засмеялся.
        - Ладно. Аннушка, ты ставишь чайник, а Миша подбросит дровец и раздует огонь - у нас тут не Троада, и за окном минус восемнадцать. И скоро - Рождество. Давайте, давайте, за дело. А я возвращаюсь к нашей рукописи.
        ГЛАВА 10
        Колесница неслась все быстрее. Кони ощущали, что ездок обезумел и сами мчались, будто безумные, покрытые пеной, взрывая копытами мягкую землю, храпя и вскидывая оскаленные влажные морды к жесткому встречному ветру.
        Ахилл весь ушел в это стремительное, бесконечное движение. Движение поглотило его, он перестал ощущать время и самого себя, он тоже вдыхал горячий, сухой ветер и в эти мгновения ничего больше не чувствовал, кроме дрожи колесницы и нескончаемого бега коней.
        Внезапный крен повозки застал его врасплох, и лишь стремительная реакция помогла избежать падения. Он натянул вожжи, шатаясь, упираясь коленом в борт колесницы, пока не почувствовал, что повозка стала. И тут же понял, в чем дело: одно из колес едва не соскочило с оси.
        Пелид спрыгнул на землю, перевел дыхание и сразу почувствовал давящую духоту чужого нагрудника. Доспехи, что одолжил ему Аякс Теламонид, вроде бы были впору, но все -таки теснили грудь. Ахилл снял их, оставшись в одной набедренной повязке, и с облегчением вздохнул. Потом медленно обошел вокруг колесницы и остановился над телом поверженного врага.
        На всем пути сумасшедшего движения колесницы земля была мягкая, покрытая густой летней пылью - и тело, волочившееся за повозкой, нагое, вымазанное кровью и грязью, осталось почти невредимым. К тому же оно, должно быть, даже ни разу не перевернулось, все время оставаясь на спине - и лицо Гектора, обращенное к расплавленному жарой небу, тоже было невредимо. Застывшее, оно казалось удивленным. Полузакрытые, закатившиеся глаза блестели узкими полосками подернутых кровью белков. Кровь еще сочилась из страшной раны на горле, темными нитями тянулась ото рта к щекам, змеилась по подбородку.
        Ахилл стоял над телом и не мог понять: что неуловимо знакомое мерещится ему в прекрасных, почти совершенных формах Гектора? Где -то он будто бы уже видел эти великолепные пропорции, эту законченность и легкость при всей несокрушимой мощи литых мыщц. Что -то, чего не было ни в ком другом… И внезапно вспомнил - вспомнил свое отражение в абсолютно гладкой воде лесной запруды. Базилевс невольно содрогнулся. На какой -то миг ему показалось, что позади колесницы, в густой пыли, нагой и окровавленный, лежит он сам…
        Опомнившись, герой тряхнул головой и, вновь обойдя повозку, присел на корточки возле перекошенного колеса. Крепивший его стержень выскочил из гнезда, и Пелид немало провозился, пока, отколов от борта колесницы щепку, не выточил лезвием меча другой, временный стерженек. Несколькими ударами кулака он вернул колесо на место, хотя обычному человеку потребовался бы для этого молот.
        Наконец, починка была закончена. Ахилл разогнул спину и, привалившись плечом к борту выпрямившейся повозки, вновь глубоко вздохнул и закрыл глаза. Невероятное, оглушающее опустошение вдруг навалилось на него. Только что кипевшее в нем безумное ликование исчезло, будто сдутое ветром, и он понял, что ликовал впустую… Его месть совершилась. Враг, убивший его единственного друга, лежал мертвый в двух шагах, но это больше не приносило никакого удовлетворения. Сейчас, стоя над мертвым Гектором, он как -то сразу, внезапно понял, что этой новой смертью, этим убийством, прибавленным к бесчисленному ряду его кровавых подвигов, он ничего не добился…
        Пелид медленно огляделся. Высокое жаркое небо разливалось над равниной сплошным, глубоким молчанием. Ни птичьего голоса, ни звона цикад. Все замерло, все умерло, как его выжженная дотла душа…
        И тут будто какой -то звук или тень звука коснулись его напряженного, как тетива, слуха. Что -то, чего, казалось, не могло быть, но оно было… Он вслушался. Что это? Ему показалось… нет, не показалось, звук повторился, и теперь он понял: это был еле слышный стон. Откуда? Кто мог стонать посреди совершенно пустой равнины?
        Внезапная мысль, как кипятком, обожгла сознание. Одним прыжком Ахилл вновь обогнул колесницу и… Он всмотрелся в сведенное судорогой лицо Гектора. Оно было по -прежнему неподвижно - но напряженный взгляд уловил едва заметное, скорее угадываемое биение пульса во вздувшейся на виске жилке. И тут снова из приоткрытых окровавленных губ послышался тихий, как дыхание, невероятно слабый звук - тот самый! Сомнений не оставалось - Гектор был еще жив!!!
        Ахилл вскрикнул, отшатнулся, отпрянул. Не сразу, но все яснее он начал понимать, ЧТО сделал… Всем существом вдруг представил, что должен был чувствовать своим помутившимся сознанием Гектор, когда его тело волочилось в пыли за стремительно несущейся колесницей, подскакивало на кочках, изгибалось в рытвинах, когда камешки и корни терзали его, сдирая кожу…
        - Но я же не знал! - прошептал Ахилл, пытаясь оправдаться перед самим собой.
        Новый стон, вылетевший из подернутых синевой губ, заставил героя опомниться. Что же он смотрит? Надо прекратить это!
        Он вытащил из колесницы свой меч, обнажил его, поднял, собираясь нанести удар. Впервые в жизни Ахилл готовился ударить лежачего, и его охватило ощущение дурноты. Рука дрожала, противная дрожь возникла в коленях.
        «Не думай, бей!» - приказал он себе.
        И в это мгновение глаза Гектора открылись. Полные боли, измученные, они смотрели прямо в лицо убийце. Гектор видел его, видел занесенный меч. Расширенные до предела зрачки, казалось, стали еще шире. Беспомощный, детский ужас поднялся из глубины глаз, губы дрогнули.
        Это длилось лишь несколько мгновений. Затем Ахилл резко опустил меч и следующим движением бросил его назад, в колесницу.
        - Не могу! - крикнул он, будто бы не самому себе, а кому -то, кто хотел его рукой нанести удар, и чьей воле он сумел воспротивиться…
        - Не могу, - повторил он уже почти спокойно. - Ну, и что же делать?
        Глаза раненого закрылись. Судорога прошла по телу, он снова, на этот раз яснее, застонал. Ахилл видел, что это еще не агония - во всяком случае, она может продлиться еще очень долго.
        Пелид огляделся. И с удивлением понял, что в ослеплении промчался мимо трех ахейских лагерей, каким -то образом свернул к горному склону и, когда колесо соскочило с оси, оказался немного в стороне от лагеря мирмидонцев, неподалеку от леса, взбиравшегося вверх по некрутому скосу. Справа, всего в ста шагах, начиналась священная апельсиновая роща, та самая, в которой они еще недавно так любили отдыхать вместе с Патроклом.
        Новое яркое воспоминание об убитом друге пробудило в душе резкую боль, но не злобу. Ахилл снова взглянул на распластанное в пыли тело Гектора. И ощутил как что -то острое, будто горячая игла, кольнуло его прямо в сердце.
        «Если я не могу его добить, - подумал герой, - то нужно хотя бы перенести его в тень, спрятать от этих жгучих солнечных лучей. Тогда он будет умирать не так мучительно…»
        Он вновь достал меч, на этот раз для того, чтобы обрезать ремень, которым ноги раненого были привязаны к колеснице. Едва он успел это сделать, едва выпрямился, собираясь вложить клинок в ножны, как вдруг за спиной у него раздался пронзительный, невероятный в полной тишине крик:
        - Не надо!!!
        Он вздрогнул и стремительно обернулся.
        По равнине, прямо к нему, бежала женщина. Само ее появление, словно бы ниоткуда, так ошеломило Пелида, что он подумал: не видение ли возникло перед его глазами, после стольких потрясений… Но нет, женщина была на самом деле. Тонкая и грациозная, в изорванном до лохмотьев нежно -зеленом платье, в облаке медно -рыжих, до колен, волос, босая, с окровавленными ногами - она бежала, шатаясь, хрипя, оступаясь, беспомощно протянув к нему руки.
        - Не надо! - вновь простонала она.
        - Что «не надо»? - воскликнул растерянно Ахилл.
        - Не убивай!
        И она упала перед ним на колени, подняв вверх залитое потом и слезами, выпачканное пылью лицо, невыразимо прекрасное даже сейчас, несмотря на грязь, бледность, искусанные и опухшие губы.
        - Откуда ты взялась?! Кто ты такая? - выдохнул Пелид, поднимая выше свой меч, чтобы женщина не ухватилась за него и не изрезала себе руки.
        - Я - жена Гектора, - хрипло произнесла она. - Я бежала за твоей колесницей, по следу крови…
        «Сколько же времени я возился с колесом, что она успела? - подумал герой, уже совершенно растерявшись. - И как она смогла пробежать столько? Я сам бы падал от усталости… И как ей удалось миновать три ахейских лагеря? Или им сейчас ни до чего нет дела - празднуют… или приняли ее за лесную нимфу и не решились остановить?»
        - Я знала, что он жив, - продолжала женщина, хватаясь за руку героя, державшую меч. - Прошу тебя, Ахилл, заклинаю тебя жизнью твоих отца и матери, не убивай его!
        - Мой отец уже умер, - глухо сказал герой. - А моя мать, если верить в историю моего рождения, бессмертна… И я не собирался его убивать. Он и так умирает. Я взял меч, чтобы обрезать ремень. Клянусь, когда я привязал Гектора к колеснице, я был уверен, что он мертв!
        Эти слова оправдания вырвались невольно, и прозвучавшее в голосе Ахилла смятение и смущение внушили женщине надежду.
        - Да, да, я знаю, ты не стал бы мучить раненого! - воскликнула она.
        И… я вижу, его можно еще спасти! Именами всех богов, богоравный Ахилл! Дай мне одну из твоих лошадей и позволь попробовать довезти Гектора до Трои…
        Ахилл рассмеялся коротко и резко, и тут же передернулся, будто от внезапной боли.
        - Даже будь я и вправду сумасшедшим, за которого ты приняла меня, троянка, я бы вряд ли это сделал. Но допустим, я исполнил бы твою просьбу. Во -первых, его нельзя везти на лошади, да и в колеснице тоже, он умрет почти сразу. Если ты думаешь, что его можно спасти, то должна дать ему возможность лежать неподвижно. И второе: ты каким -то образом пробежала вслед за мной через три наших стана. Обратно ты не пройдешь и одна, а уж тем более, с ним вместе.
        Молодая женщина еще крепче сжала его руку.
        - Ну так помоги мне! Помоги… Я знаю, что раз ты не добил моего мужа, то в твоем сердце уже нет ненависти… Ты не такой, как другие! Вся Троя была в изумлении от твоего великодушия, когда вчера ты отпустил Деифоба и других троянских пленников! Помоги мне спасти моего Гектора, и я клянусь тебе: он никогда, никогда больше не будет убивать ахейцев!
        - Как можешь ты клясться от имени мужчины, безумная?! - возвысил голос базилевс. - Кто дал тебе право?..
        - Я знаю моего Гектора! - вскричала она, поперхнувшись пылью и слезами, закашлялась, но продолжала: - Ты видишь - он на грани смерти. Возможно, он уже не будет здоров, и его прежняя сила исчезнет. Но если и нет, разве после такого твоего великодушия, обязанный тебе жизнью брата и своей жизнью, - разве после всего этого Гектор сможет поднять против тебя меч?
        Ахилл покачал головой, все с большим изумлением глядя на это хрупкое и слабое существо, в котором все яснее проявлялась совершенно немыслимая сила.
        - Как тебя зовут? - спросил он, наконец.
        - Андромаха.
        - Ну вот, Андромаха… Все это - пустой разговор. Рана Гектора смертельна. Тебе не спасти его. Я обрезал ремни, чтобы перенести его в рощу, в тень. Сейчас я это сделаю. Если хочешь, помоги - поддержи ему голову.
        Со всей осторожностью, все более поражаясь себе, герой поднял тело своего врага на руки. Гектор снова застонал, и Андромаха тихо заплакала, бережно подставив руки под его вывалянные в грязи кудри. Пока они шли, у Ахилла родились две мысли: во -первых он вспомнил про свой грот за рощей и решил, что отнести туда раненого будет всего удобней - там никто его не найдет. И вторая мысль, очень смутная и как бы прозрачная, но совершенно неотвязная: снадобье! Он вспомнил о хранившемся в его шатре снадобье старого Хирона!
        ГЛАВА 11
        - Теперь подай мне мох. И оторви полоску от своего хитона - он и так уже весь изорван. В колеснице лежит мой плащ, но он куда более грубый.
        Говоря так, Ахилл ловко и аккуратно заканчивал перевязывать раненого. Перед тем, войдя вместе с Андромахой в прохладную тень грота, герой уложил Гектора на свою постель из травы и листьев и осторожно обмыл его раны и все тело прозрачной родниковой водой, струившейся по выступающему из стены пещеры камню. На этом же камне рос светлый, очень чистый мох, который часто применяли при перевязках, и герой воспользовался им, не имея под рукой ничего лучше.
        Рана на горле Гектора была ужасна. Наконечник «пелионского ясеня» вошел почти вертикально сверху, вонзился до самого черенка и проник глубоко в грудь. Ахилл никак не мог понять, каким образом Гектор может быть жив, получив такую рану. Укол меча на бедре троянца был тоже глубок, но кость не задета, значит, эта рана не представляла особой опасности.
        Страшнее всего Пелиду было увидеть спину троянского героя. Правда, он ожидал худшего: каким -то образом колесница миновала на своем пути глубокие впадины, острые камни, кони несли ее по мягкой земле, и лишь кое -где корни и осколки кремня впились в кожу раненого, местами она была содрана, и из ранок сочилась сукровица. Но все же спина Гектора превратилась в один громадный кровоподтек…
        Наложив повязки с помощью полосок коры, вьюна, мха и обрывков ткани от хитона Андромахи, Ахилл осторожно опустил раненого на подстилку.
        - Вот, - он нахмурился, пытаясь отогнать все ту же неотвязную мысль, и понял, что у него это не получается. - Я хотел сказать, что больше ничего не могу сделать, но это была бы ложь… Слушай, Андромаха, я не возьму в толк, почему твой муж не умер - он должен быть уже мертв. Наверное, у него больше жизненной силы, чем бывает обычно. Может быть, он и может… Во всяком случае, если уж я взялся за это… Одним словом, у меня есть одно снадобье… но за ним нужно идти в мой лагерь. Жди меня и ничего не бойся - про этот грот никто не знает…
        - Я не боюсь, - тихо сказала Андромаха.
        Дойдя до колесницы, Ахилл вдруг подумал, как беспечно бросил ее посреди равнины, даже не привязав лошадей (хотя в этом месте их и не к чему было привязать!). В повозке лежали его собственные, снятые с Гектора, драгоценные доспехи, копье и меч, доспехи большого Аякса… Понятное дело, украсть их тут было некому, но, вспугнутые каким -нибудь зверем, кони могли унести колесницу невесть куда… Ахилл даже не вспомнил об этом!
        «Со мной, действительно, что -то неладно!» - почти равнодушно подумал герой и, вскочив в колесницу, хлестнул лошадей и помчался к лагерю.
        Мирмидонцы встретили своего базилевса криками восторга. Но его сумрачное лицо сразу отбило у всех охоту подходить и поздравлять героя с победой, а заодно и спрашивать о чем бы то ни было. Исчезновению привязанного к колеснице тела Гектора никто особенно не удивился, все подумали, что Пелид просто бросил его где -то на равнине, на растерзание птицам и шакалам…
        Войдя в свой шатер, Ахилл махнул рукой Брисеиде и двум другим ожидавшим его возвращения рабыням, приказывая выйти. Он ощущал волнение и торопился, будто от быстроты его возвращения в грот зависела не жизнь его злейшего врага, а, по крайней мере, его собственная…
        Бутылка из скорлупы огромного ореха лежала там, куда он ее положил в день своего прощания с Хироном - на самом дне походной кожаной сумки. За все дни войны он ни разу не доставал ее, помня слова старого мудреца: «Это на крайний, на самый -самый крайний случай!» Значит, этот случай настал…
        Ахилл аккуратно опустил бутылку в полотняный мешок, сложил туда же почти весь запас самшитового мха[21 - О целебных свойствах мха, растущего на столах самшитовых деревьев, люди знали с глубокой древности. Самшитовый мох убивает болезнетворные бактерии и дезинфицирует раны.], собранного в здешних горах, свернутые холщовые бинты и большой кусок целого холста, несколько глиняных чашек, небольшой медный горшочек. Кинул нож с роговой рукоятью, зачем -то большой роговой гребень (возможно, он неосознанно представил себе в этот момент медные струи волос зеленоглазой Андромахи), положил огниво и трут.
        В последний момент, уже собравшись выходить, герой вдруг понял, что не переоделся и собирается идти в перепачканной кровью и пропитанной потом набедренной повязке… Он крикнул Брисеиде, чтобы скорей принесла чан с водой и таз, поспешно, почти лихорадочно, обмылся с ног до головы (даже не сняв сандалий, чтобы не терять времени, и вызвав этим дикое изумление рабыни), надел чистый хитон и пояс и набросил на плечи плащ, чтобы спрятать привешенный к поясу мешок. Захватил лук со стрелами и короткий бронзовый меч.
        Все это время Тарк, встретивший колесницу еще на подъезде к стану мирмидонцев, молча лежал в углу, следя за хозяином и понимая, что тому не до него. И когда Ахилл свистнул ему и коротко позвал: «Тарк, за мной!» огромный пес даже взвизгнул от радости и, подскочив, кинулся следом за Пелидом.
        У порога шатра ждал Антилох, и герой, испугавшись вопросов юноши, сразу стал отдавать распоряжения:
        - Последи, чтобы воины не сильно напились, Антилох. Не то как бы их ликование не кончилось плохо… Я уйду… мне нужно отдохнуть. Если кто -то из базилевсов станет меня разыскивать, объясни, что я хочу побыть один. Ты понял? Да, и пошли кого -нибудь вернуть Аяксу Теламониду его доспехи и передать мою благодарность. Лучше отправляйся с этим сам. И найди среди моей добычи какой -нибудь богатый подарок для большого Аякса. Если бы не он, мне не в чем было бы выйти на поединок. Все, ступай, оставь меня теперь!
        Он понимал, что, если возьмет колесницу, это вызовет совсем уже странные мысли у его воинов, и поэтому, оказавшись за пределами лагеря, просто припустил бегом через кусты и через лес. Он бежал напрямик и едва ли медленнее, чем двигалась бы колесница, поэтому вернулся к гроту лишь чуть заполдень. Тарк мчался следом, не отставая, но и не обгоняя его.
        Подходя к спрятанному среди кустов входу, герой вдруг услышал голос Андромахи. Сперва он напрягся и вслушался, заподозрив, что кто -то еще проник в пещеру, но тут же понял: Андромаха говорила со своим лежащим в беспамятстве мужем…
        - Все хорошо, родной мой! - ее голос звенел необычайной, не знакомой Ахиллу нежностью, - Все хорошо! Я знаю: ты не слышишь меня, но я буду говорить, потому что душа твоя, которая сейчас между жизнью и смертью, меня слышит. Не уходи, останься, Гектор! Потерпи… Скоро станет лучше.
        - Я пришел! - сказал Ахилл громко, пригибаясь и входя в грот.
        Андромаха обернулась к вошедшему, и в ее глазах сверкнула радость. Левой рукой (правой она держала безжизненную руку мужа) молодая женщина попыталась поправить на плече сползающее разорванное платье.
        «Я не взял для нее никакой одежды! - подумал Ахилл. - А у моих рабынь этого тряпья, как у цариц!.. И еды никакой не взял…»
        - Это Тарк, - сказал герой, заметив, что Андромаха с опаской смотрит на вбежавшего следом за ним пса. - Он будет вас охранять, когда я уйду. Ни человек, ни зверь не тронет вас при нем. Тарк, слышишь: эту женщину и раненого ты должен охранять ото всех! И никуда не отлучаться, пока нет меня. Ты понял, Тарк?
        Пес оскалил зубы и вильнул пушистым хвостом.
        - Он все понимает, - пояснил Ахилл. - Не бойся его.
        - Я его не боюсь, - Андромаха слабо улыбнулась, но губы ее задрожали. - Гектору очень плохо, Ахилл. Ты принес… принес снадобье?
        - Да, - он даже не обиделся на ее вопрос, понимая, КАК она ждала. - Вот. Грей воду, и побыстрее, а я пока займусь его раной.
        И он протянул Андромахе медный горшочек и трут с огнивом.
        - Сучья набери возле грота, их тут хватает. И не разводи большого костра - не то будет полно дыма. Сложи очаг из небольших камней.
        Отдавая эти приказания, он, тем временем, вновь опустился на колени возле лежащего в беспамятстве Гектора. Тот выглядел хуже, чем два -три часа назад: лицо заострилось, глаза, плотно закрытые, утонули в глубоких черных провалах, кожа посерела. Дыхание участилось, стало сухим и мучительным, при каждом еле слышном вздохе на сомкнутых губах вспухали крохотные розовые пузырьки крови…
        Сняв повязку, Ахилл увидел, что рана начала воспаляться.
        - Этого я и боялся! - прошептал он, уже не удивившись слову «боялся» - Ну что же, посмотрим, что удастся сделать этому волшебному зелью!
        Он безгранично верил мудрости Хирона и знал, что тот не мог ошибиться в свойствах волшебного снадобья.
        Ахилл вытащил пробку из горлышка бутылки, и маленькую пещеру наполнил густой аромат неведомых горных трав, пчелиного воска, какого -то знойного ночного цветка… На подставленный кусок чистого холста медленно вытекала не жидкость, а очень густая, янтарно -коричневая масса, почти непрозрачная и вязкая, как мед. На ощупь она казалась теплой.
        Пропитав тряпицу зельем, Ахилл аккуратно приложил ее к ране на горле Гектора и прибинтовал, проводя бинт наискосок через грудь героя, чтобы не стягивать повязку на горле. Потом он так же поступил с раной на бедре, понимая, что и она может воспалиться. Нагретую Андромахой воду Пелид вылил в чашку и добавил туда зелья. Оно долго не растворялось, когда же растворилось, вода стала желтой и ароматной. Со всей осторожностью Ахилл разомкнул сжатые губы раненого и по капле влил жидкость ему в рот. К его облегчению, Гектор проглотил снадобье - он еще мог глотать!
        - Что теперь? - тихо спросила Андромаха.
        - Теперь только ждать.
        Он вновь осторожно положил раненого на место и укрыл своим плащом.
        - Завтра утром я поменяю повязку.
        - А сейчас ты уйдешь?
        Голос женщины задрожал, и она посмотрела на Ахилла с такой мольбой, что тот невольно опустил глаза.
        - Мне нужно в лагерь. Я ушел, никому ничего не объяснив. Ты же сказала, что не боишься. И Тарк остается с вами.
        - Я… не боюсь. Не боюсь зверей, не боюсь, что сюда придут люди. Но… если Гектору станет хуже?
        Ахилл покачал головой.
        - Я ведь больше ничего сделать не могу!
        - Можешь! - горячо воскликнула Андромаха и с какой -то детской отвагой схватила его за руку. - Ты столько знаешь… Если ты будешь здесь, ничего плохого не случится!
        - Хорошо. Я останусь.
        «В самом деле, ничего страшного, если меня не будет в лагере! - мелькнуло у него в голове. - Я же сказал Антилоху все, что нужно…»
        Чтобы как -то оправдать свою уступчивость, он переделал очажок, неловко сложенный Андромахой, и дабы сделать его прочнее, принес с берега ручья глины и старательно обмазал ею камни. На краю поляны рос наполовину высохший куст, герой выломал его и наготовил сухих ветвей с тем, чтобы их хватило на всю ночь.
        Он понимал, что спать им не придется…
        ГЛАВА 12
        Ночью у Гектора начался жар. Его тело пылало, по лицу и груди текли ручейки пота. Дыхание стало слышнее, но сделалось еще более трудным и хриплым.
        После полуночи раненый стал бредить. Говорить связно он не мог, лишь хриплый, невнятный шепот вылетал из его воспаленных губ. Среди бессвязного бормотания несколько раз отчетливо прозвучало только имя Андромахи…
        - Он чувствует, что ты здесь, - сказал Ахилл, видя, как мертвеет и искажается лицо молодой женщины. - Говори же, говори с ним, как говорила днем, и он не уйдет в Царство мертвых!
        - Я слышу дыхание смерти! - прошептала она, задыхаясь. - Бог смерти Танат стоит где -то там, в темноте, и ждет, когда ему можно будет войти…
        - Пускай только попробует! - воскликнул Ахилл в порыве безумного, ничем не объяснимого гнева. - Я верю моему учителю - зелье, которое он дал, победит смерть! А если упрямый бог из Аидова царства вздумает все же проникнуть в мой грот, я спутаю ему крылья, как некогда сделал великий Геракл, если верить сказаниям[22 - В одном из мифов о Геракле рассказывается, как он вернул своему другу Адамету его рано умершую любимую жену Алкесту. Когда бог смерти Танат явился за ее душой, Геракл одолел его а драке, связал и потребовал душу умершей в обмен на свободу]…
        Ночной хор цикад уже умолкал, рассыпавшись отдельными голосами, небо на востоке стало выше и прозрачнее, как обычно перед восходом утренней звезды. Вдруг Гектор дернулся на своем травяном ложе, страшно вскрикнул и, что казалось невероятным, привстал и рванулся вверх. Он почти сел, и на повязке, охватившей его шею, все шире и все страшнее стало проступать кровавое пятно. Еще миг, и от напряжения кровь хлынула бы из горла, влилась в грудь…
        - Нет! - дико вскрикнула Андромаха.
        Но Ахилл успел вовремя. Он сорвался с места, охватил обеими руками раненого и прижал его назад, к постели. Гектор бился в судорогах. Они были так сильны, что несколько мгновений Пелид с трудом удерживал троянца - силы того, казалось, удесятерились… Но вот он обмяк, вытянулся, вздрогнул и затих.
        - Он умер?! - прошептала Андромаха, склоняясь к мужу и не слыша больше его дыхания.
        - Нет, он жив, - ответил Ахилл, поправляя плащ, прикрывавший раненого и прикладывая руку к его груди. - Жар спадает… И сердце бьется ровнее, хотя и слабо. Снадобье действует. Он может выкарабкаться…
        Огонь в очажке тихо пританцовывал на горке углей, то привставал оранжевыми сполохами, то опадал и прятался под красными, будто кровью налитыми головешками. Он уже почти не освещал небольшое пространство грота, и густые тени подползли вплотную к людям. Ахилл и Андромаха сидели рядом, на охапке сучьев, вглядываясь в лицо раненого, которое тоже совсем растворилось в темноте и выступало бледным, нечетким пятном.
        Лежавший у входа Тарк заворчал и привстал, втягивая ноздрями воздух. На фоне темной завесы кустов огненно замерцали его глаза и сверкнули белые искры обнажившихся клыков.
        - Дичь, да? - тихо спросил Ахилл пса. - Ну, вперед! Принеси -ка и нам дичи - а то мы ничего не ели!
        Пес мгновенно исчез. Спустя несколько мгновений предутреннее безмолвие нарушил короткий сдавленный вскрик, хруст ветвей, какое -то трепыхание, и затем Тарк снова показался на пороге лесного грота. Его челюсти сжимали что -то большое, повисшее неподвижно и уже мертвое.
        Ахилл подкинул в очажок дров, пламя вскинулось длинными языками, желтыми, как глаза Тарка, и стало видно, что тот принес в грот тушку барсука, крупного, когтистого, сильного зверя. Вся охота могучего пса заняла лишь несколько мгновений…
        - Не самая лучшая дичь! - проговорил Ахилл, осматривая добычу - Мясо у них жестковатое. Этот, впрочем, довольно жирный.
        Герой быстро освежевал тушку, кинул Тарку потроха, голову и переднюю часть барсука, а остальное рассек ножом на небольшие кусочки, нанизал на прямые веточки и воткнул их в остывающую золу по краям очага.
        - Хотя бы это съедим, - произнес он устало. - Сейчас изжарится… А ты, Тарк, не хрусти тут костями и не оставляй клочьев шерсти. Ступай -ка завтракать за порог!
        Пес захватил зубами то, что еще не успело исчезнуть в его пасти, и выполз из грота. Слышно было, как он, устроившись среди кустов, с удовольствием доедает свою часть добычи.
        - Он и вправду понимает человеческую речь! Все слова понимает! - прошептала удивленно Андромаха.
        - Да, - кивнул Ахилл, поворачивая палочки с мясом, чтобы оно быстрее жарилось. - Он - человечье дитя. Хотя его матерью, вероятно, была волчица, а отцом один из псов, которых мы сюда с собой привезли. Патрокл нашел его в лесу, еще слепого. Волчица, должно быть, а он не умел добывать себе еду и должен был умереть. Он даже не умел лакать из чашки, и Патрокл придумал ему соску - приделал к кожаной фляге узкую трубку, тоже из кожи, и давал щенку молоко. Чтобы он не замерз, кто -то из нас каждую ночь брал его к себе в постель. Он был тощий - только голова и лапы. Но очень быстро стал расти. И научился понимать все, что мы ему говорили. Патрокл уверял, что иногда он даже пытается что -то сказать, и у него почти получается.
        Огонь вновь ярко вспыхнул, и осветилось осунувшееся личико Андромахи. Она молчала, склонив голову, потом тихо спросила:
        - Вы с Патроклом дружили всю жизнь?
        - Почти всю - ответил Ахилл. - Когда мы подружились, ему было девять лет, а мне пять. Сперва он пытался меня учить и иногда надо мной подсмеивался. Я как -то рассердился и поколотил его. И тогда он мне сказал: «Думаешь, если ты самый сильный, то уже и умный?» И с тех пор я никогда ни с кем не дрался… Только на состязаниях. Два года мы не расставались. Потом пять лет я жил в пещере у моего учителя Хирона, и с Патроклом виделся редко. Но от этого мы еще сильнее привязались друг к другу. Я и сюда приехал только потому, что приехал он… он ведь тоже был среди женихов Елены и тоже давал проклятую клятву - помогать тому, кого эта белокурая змея выберет на его голову своим мужем! Патрокл не раз говорил мне, что с его стороны это было чистое ребячество - это жениховство и все, что из этого вышло!
        - И он не мог отказаться участвовать в войне? - голос Андромахи задрожал.
        - Не мог - клятва ведь!
        - И ты не отговаривал его?
        - Я? - Ахилл вдруг горько рассмеялся. - Мне было тринадцать лет, и я совершенно не понимал, какое несчастье обрушилось на нас… Я вообще мало что понимал тогда. Я мечтал о великих подвигах, о великой славе… Я совершил эти подвиги, добился этой славы. И потерял моего Патрокла!
        Судорога исказила лицо Ахилла. Волна прежней невыносимой боли, от которой он едва не лишился рассудка в первые часы после гибели друга, вновь затопила сознание. Он глухо зарычал, стиснув кулаки с такой силой, что суставы захрустели. Та же кровавая темнота на миг закачалась перед глазами героя. И пропала. Он увидел прямо перед собой бледное лицо Андромахи, ее расширенные от ужаса глаза.
        - Не бойся! - прошептал Ахилл, стирая ладонью струйки пота со лба и висков. - Да, я еще не могу этого осознать и пережить, но… уже ничего плохого не сделаю. Знаешь, этот грот… он мне напоминает о Патрокле! Патрокл любил лес, как и я. Только я этот лес чувствовал нутром, как зверь, а он его осознавал душой, будто поэт из Микен или с Крита. Он слушал, как поют птицы и уверял, будто понимает, что они друг другу говорят! Шелест листьев для него был голосами нимф, и он их не боялся - ему казалось, что мы и загадочные существа леса - почти одно и то же!.. Он был старше меня, но из нас двоих я один вырос и стал взрослым, а мой Патрокл остался юным и жил своими прежними мальчишескими мечтами. А ведь он был отважен, отважнее меня - легко быть храбрым, зная, что ты самый сильный… Я знал, что он всегда рискует, и не подумал об этом тогда, в последний раз!..
        Он говорил и говорил, изливая свое горе, впервые выражая его словами, впервые ища сочувствия у другой человеческой души, тоже пережившей огромную боль. Замолчав, переводя дыхание, он посмотрел на Андромаху и увидел, что она плачет, уткнув лицо в колени, содрогаясь всем телом.
        - Ты что? - спросил он почти с испугом. - Не надо… У тебя все будет хорошо!
        - А я не о себе! - она вскинула свои громадные глаза. - Я плачу о Патрокле! Как страшно, что умер такой хороший человек… ни за что умер! О, боги, боги!
        И она разрыдалась еще сильнее.
        - Спасибо! - Ахилл осторожно тронул ее дрожащее плечо влажными от пота пальцами. - Спасибо… Его ведь ни одна женщина не оплакивала. Наши рабыни плакали, конечно, но это был просто плач по доброму хозяину, да еще желание угодить мне!.. Спасибо тебе, Андромаха. А теперь успокойся. Ну! Рассвело, видишь? Давай съедим эту барсучину - она давно изжарилась, а потом согрей -ка воды. Надо снова перевязать раненого.
        С прежней осторожностью герой снял повязку с горла Гектора и, увидев рану, не удержался и крикнул:
        - Эвоэ! Воспаление прошло! Совсем прошло! И рана чистая. Действует!!! Снадобье Хирона действует! Эвоэ!
        Действительно, рана совершенно очистилась. Прошел и жар. Мучительное забытье Гектора уже походило на сон.
        - Мне кажется, он выберется, - сказал Ахилл, поменяв все повязки и вновь напоив раненого разведенным в воде снадобьем. - Да, я уверен, что все будет хорошо. Слышишь, Андромаха?
        Она только тихо всхлипнула, разбирая дрожащими пальцами потные, спутанные кудри мужа.
        - Ты едва держишься, - хмурясь, проговорил Ахилл. - Чуть не сутки прошли. Ты ночь не спала. Надо отдохнуть.
        - Я не спала две ночи, - сказала молодая женщина, вновь поднимая на Пелида глаза, обведенные синими кругами безмерной усталости. - В ночь перед поединком я не смыкала глаз. Но ты… ты ведь тоже не спал!
        - Да, - он кивнул, - Эта ночь была четвертая. Я не мог уснуть со дня смерти Патрокла.
        - В таком случае, - твердо произнесла Андромаха, - первым отдохнешь ты. Ложись и спи. Я буду около Гектора и, если что, разбужу тебя. Спи, Ахилл! Ты тоже похож на тень из Аидова царства!
        - Рад это слышать! - проворчал он и… сдался.
        - После полудня сразу буди меня! - велел Ахилл, укладываясь. - Потом поспишь ты, а к вечеру я опять осмотрю рану Гектора и уйду в лагерь. Будет скверно, если меня начнут искать. Тарк сюда никого не впустит, но совершенно ни к чему, чтобы кто -нибудь даже близко подходил к гроту… Поняла, женщина? Сразу после полудня.
        И с этими словами он растянулся прямо на негустой поросли мха, пересыпанного сухими листьями, и почти мгновенно заснул.
        …Сперва ему ничего не снилось. А потом он увидел свой старый детский сон, не посещавший его с начала войны: отмель возле незнакомого знойного берега, сверкающие спины дельфинов, прыгающих над волнами, и девушку - синеглазую черноволосую девушку, которая смеялась, играя с этими дельфинами, и манила его рукою: иди, иди ко мне! И снова он знал, что это не его мать, и вообще - не богиня и не нимфа - это - живая девушка, и он любит ее. Но он знал также, что никогда не видел ее наяву и никогда не увидит, если не произойдет чуда.
        ГЛАВА 13
        - Где же ты пропадал? О тебе уже стали тревожиться…
        С этими словами Одиссей поднялся навстречу Ахиллу с невысокой каменной скамьи, в далекие времена поставленной здесь троянцами, и теперь наполовину вросшей в землю и покрытой мхом.
        Ахилл не удивился появлению в своем лагере хитроумного итакийского базилевса - Одиссей и прежде часто к нему заходил. Если они и не были дружны, то, во всяком случае, находили между собою куда больше общего, чем каждый из них с остальными ахейскими царями.
        На этот раз герою показалась странной одежда итакийца: впервые он увидел Одиссея в длинном, почти до щиколоток, хитоне, сшитом из плотной тяжелой ткани, отделанном по рукавным проймам и по подолу короткой бахромой и подпоясанном широкой полосой тонкой, богато выделанной кожи.
        - Ну, ты и нарядился! - проговорил Ахилл, ответив на приветствие итакийца. - Может, все уже решили, что война окончена?
        Одиссей покачал головой, и в его короткой светло -курчавой бороде промелькнула улыбка, всегда придававшая лицу итакийца особенное загадочное выражение.
        - Иные из царей, действительно, надеются, что после твоей великой победы Троя вот -вот будет взята. Но, конечно, ее едва ли отдадут без боя… Агамемнон уже посылал за тобой, Ахилл: он хочет назначить на завтра общее собрание, чтобы решить, как организовать штурм города.
        - Штурм? - мирмидонец пожал плечами. - Он что, собирается снести городскую стену или придумал, как вышибить Скейские ворота?
        Он говорил, неторопливо шагая по направлению к своему шатру. Одиссей шел рядом.
        Было уже совершенно темно, и караульные разожгли с четырех сторон и в середине лагеря высокие костры. Вокруг них собрались чуть ли не все мирмидонские воины - никто в эту ночь не торопился спать, звучали возбужденные возгласы, смех, иногда кто -нибудь заводил песню, но сразу умолкал: Антилох строго исполнял приказ Ахилла и второй вечер подряд следил, чтобы в лагере не было пьянства. Конечно, мирмидонцы пили вино, празднуя новый, самый великий подвиг своего базилевса, но никто не переходил меры. Увидав Ахилла, воины и подавно спешили попрятать кувшины и чаши - его долгое отсутствие и бледное, нахмуренное лицо, в неверном свете костра еще более суровое и осунувшееся, наводили на мысль о том, что осуществленная месть не облегчила душу Пелида…
        - Агамемнон не надеется сломать ворота или разрушить Троянскую стену, - проговорил Одиссей. - Но есть другие мысли. Отвлечь большую часть троянцев к одной стороне стены, а тем временем попробовать взобраться на стену с другой стороны. При таком искусном полководце, каким был Гектор, это едва ли удалось бы - он сразу просчитывал все наши хитрости. Но теперь у троянцев нет ни умного полководца, ни величайшего их воина.
        - И все равно, вздумав идти на штурм, мы угробим половину наших воинов, если не больше, - пожал плечами Ахилл. - Атридам, наверное, мало погребальных костров!
        Одиссей очень пристально посмотрел на него, и Ахилл поспешно отвел глаза, опасаясь почти сверхъестественной проницательности итакийца.
        Они уже подходили к высокому шатру базилевса, когда Одиссей вдруг взял товарища за локоть.
        - Постой. Прежде, чем мы войдем к тебе, я хочу кое о чем спросить. Ты…
        - Войдем, и там спросишь, - нетерпеливо прервал Пелид. - Я устал.
        - Понимаю. И все же постой. Во -первых, ты спросил, отчего я надел эти тряпки. Да просто вдруг вспомнил, что сегодня - день, когда моему сыну исполняется ровно четырнадцать лет. Глупо, но вот, расчувствовался… И второе. После гибели Патрокла ты говорил, что хотел бы истребить троянцев, всех до единого. Правда, потом ты отпустил пленных. А как теперь: похоже, ты не так уж рвешься их убивать? Ты утолил свою жажду мести?
        Ахилл опустил глаза, потом вновь их поднял:
        - Скажу тебе откровенно, Одиссей: на самом деле месть не дает ничего. Совершенно ничего. Возможно, мне сейчас легче, но только не от того, что я отомстил. А убивать… Мне - как, я думаю, и тебе - все это смертельно надоело. Но не ты и не я будем решать, сколько еще этому продолжаться.
        - Это и так, и не так, - Одиссей смотрел в лицо герою с тем же неотступным вниманием. - И вот отчего я тебя удержал перед входом в твой шатер: дело в том, что тебя там кое -кто ждет. Я решился тайно привести этого человека в твой лагерь и укрыть у тебя в шатре. Кроме меня, один Антилох это знает: он сейчас там, с ним…
        Ахилл вдруг почувствовал, как по спине пробежал озноб. Он знал, О КОМ говорит Одиссей, и очень боялся встречи, которой теперь, вероятно, было уже не избежать.
        - Вижу, ты угадал! - воскликнул итакийский базилевс. - И понимаю, что ты, возможно, так долго не возвращался в лагерь, именно опасаясь этого… Но я не мог отказать в помощи старику, обезумевшему от горя. У меня ведь тоже есть сын… И я не знаю, что сталось бы со мной, если бы моего сына на моих глазах привязали за ноги к колеснице и проволокли, как тряпку, по земле.
        Пелид резко повернулся к Одиссею. Его глаза так страшно сверкнули, что, при всем своем бесстрашии, итакиец отступил на шаг.
        - Ты будешь судить меня?! - глухо спросил Ахилл. - Изволь! Сын есть и у меня, а у тебя не было и никогда не будет такого друга, каким был мой Патрокл!
        - Я знаю и не осуждаю тебя, даже в мыслях! - воскликнул Одиссей с такой несвойственной ему горячностью, что Ахилл сразу поверил в искренность его слов. - Просто я пожалел старика, и знаю, что ты тоже пожалеешь его. Решай все сам. Я ухожу, Ахилл, и прошу тебя простить мою смелость. Царь Приам ждет тебя. И ты знаешь, что ему нужно: всего лишь то, что, быть может, еще осталось от тела его первенца, если осталось что -нибудь.
        Сказав это, Одиссей повернулся и исчез в темноте.
        Несколько мгновений Ахилл в полной растерянности стоял перед входом в шатер. Будь Гектор действительно мертв, Пелиду, возможно, было бы сейчас легче. Но что, в самом деле, должен он сказать человеку, пережившему из -за него боль, которую не всякий вынес бы, сохранив рассудок?
        Внутри шатра горели, зажженные Антилохом, два высоких бронзовых светильника. Сам юноша стоял, прислонившись к центральной опоре, положив правую руку на рукоять меча. Его фигура была ярко освещена, тогда как человек, сидевший на низкой скамье, был весь в тени. Герой сперва не увидел ничего, кроме рук, свесившихся между коленей, сухих и безжизненных, желтых, как пергамент, со взбухшими синими жилами.
        - Мой базилевс! - воскликнул Антилох, оборачиваясь к вошедшему. - Одиссей привел сюда…
        - Я знаю! - как можно тверже ответил Пелид - Я видел Одиссея. И я благодарю тебя, Антилох. А теперь ты можешь идти.
        Юноша заколебался.
        - Но…
        - Ты что, думаешь, будто мне что -то угрожает?! - воскликнул герой. - Ступай, говорю тебе, и последи, чтобы никто не подходил к шатру близко - я не желаю, чтобы нас подслушивали. Иди!
        Когда полог шатра упал, базилевс медленно приблизился к сидящему.
        Тот поднял голову и пристально, сквозь застилавшую его глаза пелену, посмотрел на подходившего героя. В грозном величии огромной и мощной фигуры Ахилла было что -то невероятное, что -то не от человека, а как будто от божества. Но лицо было таким измученным и печальным, что не могло вызвать страха.
        Сидевший встал. Он был очень высок ростом, хотя и много ниже Ахилла. Однако сейчас спина троянского царя ссутулилась так, будто у него вырос горб. Вместо обычной богатой одежды на Приаме был темно -синий траурный хитон и такой же плащ, широкий и длинный, без украшений. Красивые седые волосы царя Трои, обычно аккуратно уложенные, сейчас просто висели до плеч, обрамляя потускневшее, серое лицо. Голова старика была непокрыта.
        Мгновение он стоял, вглядываясь в Ахилла, затем сразу, будто потеряв силы, упал перед ним на колени.
        - Я пришел молить тебя о милости, великий Ахилл! Милости к самому несчастному из смертных!
        Он заплакал навзрыд, и Ахилл вдруг ощутил дикое, позорное желание выскочить из шатра и убежать. Подавив его, он нагнулся и взял старика за руки.
        - Встань, царь Приам, встань! Ты - безумец, что решился проникнуть сюда… Хорошо, что тебе встретился Одиссей, благородный и мудрый человек, но встреть ты кого угодно другого, тебя взяли бы в плен, а возможно, и убили.
        - Разве я хочу жить? - проговорил троянец глухо. - Не поднимай меня, богоравный Ахилл! Я не встану с колен, пока не услышу твоего ответа… Я пришел молить тебя вернуть мне тело моего бедного сына! За любой, за какой угодно выкуп позволь нам с женою облить его слезами!.. Гекуба молит богов о том, чтобы хоть коснуться вновь его кудрявых волос! Сжалься над нами! Я, некогда самый великий из азиатских царей, теперь унижен, как последний из рабов! Может ли быть что -нибудь страшнее… Смотри: я целую руку, убившую моего сына!
        С этими словами он поймал руку Пелида и прижал ее к губам, задыхаясь от слез. В этот миг Ахилл принял решение, и сразу его смятение улеглось. Он твердо знал, ЧТО должен сделать, и удивился, почему подумал об этом только сейчас.
        - Встань же, Приам! - сказал он уже громко и спокойно и силой поднял старика, а затем подвел к стоявшему возле одного из светильников креслу. - Садись и выслушай меня, и, возможно, тебе станет лучше. Хочешь глотнуть вина?
        - Нет, нет! - прошептал Приам. - Говори! О, я вижу в твоих глазах жалость… Ты смягчился! Ты пожалеешь нас…
        - Послушай, царь! - продолжал Ахилл. - Все, что случилось с вами и с нами, очень трудно исправить. Война, которая началась из -за мерзости, совершенной твоим сыном Парисом, натворила слишком много бед. Ее пора закончить, эту войну. Согласен ли ты?
        Старик низко опустил голову.
        - Я думаю об этом день и ночь. Мы же пытались, мы же вели переговоры. Но условия Агамемнона были всегда слишком тяжелы.
        - Да, я это знаю. Но тогда у Трои был могучий защитник. Вы могли на что -то надеяться. Если не на победу, то на какое -то равновесие сил. Теперь Гектор пал. И Агамемнон пылает желанием взять Трою, даже угробив ради этого половину всех ахейцев. Я не могу этого допустить!
        Глаза Ахилла заблестели, и Приам, внимательно его слушавший, невольно пристальнее всмотрелся в лицо молодого человека.
        - Ты не хочешь этого? - тихо спросил он.
        - Мне уже нечего терять, - сказал герой так же спокойно - Твой Гектор убил моего единственного друга, и мне все равно… Но я не хочу, чтобы гибли другие, их ведь тоже кто -то любит! Послушай, царь Приам. Вот мое условие: я склоню Атридов к новым переговорам, уговорю большую часть царей, им тоже до смерти надоела война. Ты же, со своей стороны, поведешь переговоры о мире и выполнишь самые суровые условия. Вернешь Елену ее мужу Менелаю, заплатишь какую угодно дань… я знаю, как несметно богата Троя. Ты пойдешь на все, кроме сдачи города, и в конце концов мы добьемся своего: война будет прекращена, и наши корабли уплывут отсюда. И если ты это сделаешь, я верну тебе твоего сына.
        Приам покачал головой.
        - Сына? Сына мне уже никто не вернет.
        Ахилл сел против Приама на свою лежанку, затем, подавшись вперед и понизив голос, проговорил:
        - Нет, я верну тебе именно сына, а не тело, о котором ты молишь. Гектор жив, клянусь молнией Зевса!
        Если бы шатер зашатался и упал на голову старика, тот не вскрикнул бы так отчаянно и не вскочил с таким проворством на ноги.
        - Что ты говоришь?! - крикнул он, - Ты хочешь лишить меня рассудка?!
        - Я говорю правду, - Пелид опустил голову, уходя от горящего взгляда старика. - Я не знал, что не убил его, иначе не протащил бы за своей колесницей. Но потом… потом я увидел, что он жив, и мне удалось… Словом, я укрыл твоего сына в надежном месте, царь. Его и его жену Андромаху.
        Старый царь молча, расширенными глазами смотрел на базилевса. Он еще не верил в то, что услышал. Но всеми силами хотел поверить…
        Немного сбиваясь, Ахилл рассказал Приаму обо всем, что произошло после того, как его колесница покинула поле битвы. Рассказал и о том, как хотел добить Гектора, поняв, что тот жив, и как не смог этого сделать. Однако о том, куда он перенес раненого и где спрятал вместе с явившейся так вовремя Андромахой, Пелид не стал говорить.
        - Мне нельзя увидеть его? - еле слышно спросил Приам, - Я понимаю, ты не хочешь, чтобы я знал место… Завяжи мне глаза, если хочешь. Но мне бы только убедиться…
        - Нельзя, - твердо сказал Ахилл. - Кроме всего прочего, это опасно. Тебя не должны видеть. А убедиться ты сможешь спустя несколько дней, когда к твоему сыну хотя бы немного вернутся силы. Я думаю, он напишет тебе письмо. Для того, чтобы ты мне поверил.
        - Я верю тебе! - воскликнул Приам. - Почему -то верю, хотя твой рассказ похож на сказку или сон. Но… ты говоришь, что Гектор еще на грани жизни и смерти. А если… если он умрет?
        - Надеюсь, этого уже не случится, - не думая, Ахилл охватил руками колени, как делал в детстве, и сидел, чуть покачиваясь, почти не поднимая глаз. - Мы встретимся с тобой через… через десять дней, царь. Тогда, когда уже не будет сомнений в том, что твой сын будет жить и поправится. Тогда и условимся, как и когда ты начнешь переговоры. До этого времени я удержу Атридов от каких -либо попыток напасть на Трою. Я скажу им, что мне нужно время для соблюдения траура по Патроклу, а тебе - чтобы почтить память Гектора. Скажу, что тело я тебе отдал. А чтобы ты знал, как обстоят дела, вели своим караульным каждую ночь внимательно смотреть на равнину. Если случится самое плохое, я зажгу перед Скейскими воротами три костра. Но этого не случится! Не знаю, отчего, но я уверен.
        Ахилл сказал это так решительно и с такой искренней надеждой, которую даже не пытался скрыть, что старик взглянул на него с изумлением и чуть заметно покачал головой.
        - Так кто ты, в самом деле? Никогда бы прежде не поверил! Что же, я буду молить богов, чтобы костры не загорелись. Буду верить, что мой мальчик останется жить, как веришь в это ты. Мне… можно, я скажу Гекубе?
        Ахилл нахмурился.
        - Я хочу, чтобы ни ахейцы, ни троянцы не знали о том, что Гектор жив. Не знали до тех пор, пока не закончатся переговоры.
        - Почему? Я понимаю, почему не должны знать ахейцы. А троянцы?..
        - А ты веришь, что молва не улетит из Трои в наши лагеря? Бывало уже такое… И еще: если троянцы будут знать, что Гектор жив, у них снова появится надежда на могучего защитника, и переговоры могут опять сорваться. Твои богатые родственники и придворные пожалеют своих сокровищ. Так ведь уже было во время прошлых переговоров, да? Я требую от тебя клятвы, царь Приам - клятвы, что ты скроешь правду ото всех, пока ты не заключишь твердого договора с Агамемноном.
        - Я дам тебе клятву! - поспешно воскликнул старик, - И я признаю, что ты прав. Боги дали тебе мудрость не по годам… Но я прошу позволения сказать только Гекубе, моей жене. Я едва ли смогу скрыть от нее… Позволь!
        Один из светильников вспыхнул ярче, и пятно света, расширившись, захватило склоненное вперед лицо Приама. Его только что мертвые щеки заливала краска.
        Ахилл пожал плечами.
        - Решай сам. Я плохо знаю женщин. Ты уверен, что у царицы достанет выдержки не выдать нас? Что она не натворит глупостей?
        - Скорее я их натворю! - слабая улыбка промелькнула на губах Приама. - Ты, возможно, плохо знаешь женщин, великий герой, но моей жены ты не знаешь вовсе. Она - само мужество. И ее поддержка понадобится мне для этой трудной игры. Я скажу ей и больше - никому.
        - Хорошо, скажи. Я согласен.
        - И последнее, - Приам еще сильнее подался вперед, и его глаза стали вдруг твердыми и острыми, как два ножа. - Я сделаю все, что смогу, чтобы заключить мир. Но если это окажется бесполезно? Если я не смогу?
        - А ты смоги! - Ахилл ответил взглядом на взгляд - словно отбил удар. - Ты должен, царь!
        - Что будет с Гектором, если это не удастся? - резко спросил Приам.
        - Гектор - мой пленник, - спокойно сказал Пелид. - И, если ты не выполнишь моих условий, я снова буду с ним драться. О, разумеется, только тогда, когда он будет в силах. Но и в этом случае я убью его, и ты это знаешь, царь Приам.
        Старик содрогнулся.
        - Да, тебя нельзя победить! Когда ты сражаешься, видно, что страх смерти тебе неведом.
        - Это неправда, - покачал головой Ахилл. - Я боюсь смерти, как и все люди. Только мое горе в последние дни затмило и страх, и все остальные чувства.
        - Но говорят, что твоя мать -богиня сделала твое тело неуязвимым для оружия смертных, - осторожно заметил царь Трои.
        Герой посмотрел на него с изумлением.
        - А о тебе говорят, что ты самый мудрый из восточных царей и, к тому же, самый образованный. И ты веришь в эту сказку? Посмотри на меня. Вот, видишь, шрамы? Вот, вот и вот. Раз есть шрамы, то были и раны. Смотри, я беру нож и колю себя в руку. Видишь кровь? Я сам никогда и никого не пытался убедить в какой -то там своей неуязвимости, потому что считаю эту легенду полнейшей бессмыслицей. Нет у меня никаких свойств, не присущих смертным. Просто я умею сражаться лучше других. Но хватит об этом… Мне бы очень хотелось, чтобы переговоры удались. Очень.
        Ахилл встал, откинул полу шатра и дважды негромко ударил костяшками пальцев в висевший на опорном столбе медный гонг. Но, как ни глух был звук гонга, из соседнего небольшого шатра тотчас показалось сонное личико Брисеиды.
        - Что?.. - спросила она, одной рукой протирая глаза, а другой втыкая в узел растрепанных волос длинную костяную шпильку.
        - Буди Кадму и Мельтиду, - приказал базилевс. - Шума не устраивайте, но побыстрее приготовьте хорошую трапезу и подайте сюда. И вина захватите - лучшего, какое у меня есть. Да, Брисеида, и принеси мне два -три твоих платья. Я потом подарю тебе другие.
        - Зачем, господин мой? - растерянно спросила девушка.
        - О, боги! Ну не нимф же в лесу соблазнять! Для этого я нашел бы что получше. Если я говорю, то и делай, что сказано!.. Ну, поживее! И еще: нагрейте воды и принесите сюда кувшин и таз. Да влейте в воду побольше ароматного масла.
        Он повернулся к Приаму и, уже совершенно овладев собой, поклонился.
        - А теперь, могучий царь великой Трои, когда мы заключаем с тобой договор, позволь оказать тебе гостеприимство. Мои рабыни омоют твои ноги и подадут ужин. Мы поужинаем вместе - я три дня почти ничего не ел, если не считать трех -четырех кусочков пережаренной барсучины… Ты окажешь мне такую честь? А потом я сам отвезу тебя к Скейским воротам.
        Ожившие глаза троянского царя ярко блеснули.
        - Человеку, который сохранил жизнь моего первенца, я и сам омыл бы ноги. Это ты оказываешь мне честь, богоравный Ахилл!
        - Я не богоравный! - покачал головой Пелид, вновь опуская и отводя глаза. - Куда уж мне… Боги могут много больше нас, смертных. Но я никогда не слышал, чтобы они отказывались от мести и щадили своих врагов.
        ГЛАВА 14
        Одиссей никому не рассказал о появлении в ахейском лагере троянского царя, которого он тайно привел к Ахиллу. Но вскоре все и так поняли, что либо Приам, либо его послы были у мирмидонского базилевса. Старый Нестор по поручению Ахилла сообщил Агамемнону, что тело Гектора за немалый выкуп возвращено троянцам, и что сам Ахилл просит на двенадцать дней отложить всякие военные советы и, тем более, не планировать сражений.
        - Его скорбь о Патрокле слишком велика и неутешна, и эти дни нужны ему не только для приличествующего траура, но и для того, чтобы просто немного прийти в себя, - сказал мудрый возничий. - Он сейчас проводит все дни и ночи либо у кургана своего друга, либо в лесу, отдаваясь охоте и простому созерцанию. К тому же, эти двенадцать дней просил у него и Приам для того, чтобы, в свою очередь, справить тризну и соблюсти траур по Гектору. Какие бы чувства мы ни испытывали к погибшему, это был величайший из троянских воинов и величайший из наших врагов.
        Агамемнону нечего было возразить на это. Спустя два дня и сам Ахилл появился в его шатре и подтвердил свою просьбу, причем говорил он так почтительно и выглядел таким подавленным, что у Атридастаршего не хватило духа проявить нетерпение. Он не мог предположить, что угнетенное состояние Ахилла вызвано не только и не столько его горем, сколько невыносимым смущением, которое испытывал герой, вынужденный впервые в своей жизни лгать…
        Агамемнон дал обещание и утешался тем, что караульные каждый день говорили ему о доносящихся со стороны Трои многоголосых рыданиях. Троянцы не просто оплакивали славного героя, они оплакивали и страшную участь своего города, потерявшего могучего защитника. Атрид думал об этом и улыбался про себя - ему уже виделось, как он катит на боевой колеснице по горящей разрушенной Трое… Нетерпение его росло, и на третий день после разговора с Ахиллом он зашел в шатер к своему брату, чтобы для начала обсудить будущее с ним вдвоем.
        Шатер Менелая стоял, как полагалось, посреди спартанского лагеря. Он был раза в два меньше шатра Агамемнона, но выглядел куда наряднее. Менелай любил удобства и блеск, и даже здесь, среди сурового походного быта, не отказывал себе в этом.
        Шатры базилевсов обычно отличались от шатров простых воинов только размерами, да еще тем, что воины жили по десять -двенадцать человек вместе. Сшиты были все эти жилища из самой толстой и плотной ткани, пропитанной воском, чтобы не пропускала влаги.
        «Походный дворец Менелая» (как величали его воины с легкой руки Терсита) был сработан из отлично выделанных бычьих шкур. Снаружи его украшали вклепанные по швам медные бляхи и свисающие с верхней части опор конские хвосты, вроде тех, какие крепились на шлемах. Внутри шатер и в самом деле напоминал уменьшенный дворец, по крайней мере, убран и обставлен был со всей возможной роскошью.
        Земляной пол, тщательно выровненный, был посыпан светлым речным песком и устлан двойным слоем ковров персидской и фиванской работы, частью трофейных, частью привезенных из Спарты. Такие же ковры висели по всем четырем стенам, увешанным поверх них кинжалами, луками, колчанами и щитами, как ахейскими, так и троянскими.
        Постель базилевса находилась не у стены, как обычно, но почти в центре жилища и представляла собою солидное возвышение, покрытое толстыми волосяными тюфяками и застеленное не плащами, шкурами либо грубыми шерстяными одеялами, как в других шатрах, но драгоценной фиванской тканью, с богатым и изысканным цветочным узором. В изголовье лежала шкура черной пантеры - подарок Агамемнона, а в ногах - шкура белого волка, которого еще в начале войны застрелил сам Менелай. Четыре кресла из драгоценного сандала располагались по углам шатра, и рядом с каждым из них возвышался светильник. Четыре почти одинаковых сундука, тоже из дорогих и редких сортов дерева, отделанные бронзой, костью и перламутром, стояли возле каждой стены, и по ним были прихотливо разбросаны кожаные и меховые подушки.
        Войдя к брату, Атрид Агамемнон застал того полулежащим на ложе, возле накрытого стола. В еде Менелай тоже позволял себе несвойственные походным правилам излишества, доставляя своим рабам и рабыням немало хлопот. Было утро, но и легкая утренняя трапеза спартанского царя занимала половину стола: солидный кусок кабаньего окорока с каким -то ароматным соусом, тушенная в золе рыба, несколько изжаренных на вертеле голубей, виноград, оливки, апельсины, мед и свежайшие лепешки, еще почти горячие. И, конечно, высокий кувшин вина.
        Это изобилие отчасти объяснялось и тем, что в то утро Менелай завтракал не один. Против него расположился в кресле афинянин Идоменей (который и принес вино, хотя у Атрида -младшего хватало своего). Они с царем Спарты не были близкими приятелями, но нередко беседовали, вместе трапезничали, либо играли в кости. Менелай, один из немногих, мог выносить бесконечное недовольство и жалобы Идоменея, и тот, видимо, это ценил, хотя едва ли представлял себе до конца, как трудно бывает с ним общаться.
        - Ничего хорошего не выйдет из этого штурма, если он произойдет! - говорил Идоменей в тот момент, когда Атрид -старший откинул полу шатра. - Ну, сам посуди, даже если троянцы сразу не заметят, что мы лезем на стену, если на другой ее стороне удастся отвлечь их внимание… Все равно почти сразу туда кинутся воины, и много ли нас успеет взобраться наверх? Будет такая свалка, что трупов потом не сосчитаешь! И я, вот посмотришь, буду среди них… Ни с кем не бывает такого невезения, как со мною…
        - Ты говоришь это перед каждым сражением, Идоменей! - воскликнул Менелай, смеясь и от смеха едва не подавившись виноградиной - Но ведь ты же жив! Ну признайся, что ты жив, несмотря на всю свою невезучесть. Значит были и более невезучие: ведь живы за эти годы остались далеко не все.
        - Ну, многим из погибших повезло все равно больше! - Идоменей отпил вина и вздохнул. - Для них эта маята уже закончена. Другим еще престоит слава, почести, добыча… А я, вот посмотришь, перед самым возвращением домой и погибну! Вот будет несправедливость -то!
        Агамемнон, слушая эти сетования, задержался при входе и, покуда его не заметили, забавлялся контрастом, который являли собою его брат и богатый афинянин.
        Менелай, несмотря на всю свою любовь к роскоши и богатству, во всем остальном был настоящий спартанец. И сейчас он возлежал за столом в одной набедренной повязке, белой с красной оторочкой, позволявшей видеть красивые линии его торса и стройных обнаженных ног. Пышную массу густых каштановых волос подхватывал сложенный узкой полосой кусок тонкой белой ткани, повязанный на троянский манер - длинный ее конец опускался на плечо базилевса, и на нем болталось крупное золотое кольцо с изумрудом. В здешнем жарком климате Менелай не стал, подобно Ахиллу или Патроклу, брить начисто бороду, но все же подстригал ее как можно короче, так, что она лишь чуть выступала на щеках, не скрывая мужественной формы его подбродка и резкой тяжелой линии щек. От этой крохотной бороды, равно, как и от его волос, исходил запах дорогого масла - это было еще одно «дворцовое» излишество, которое спартанский царь позволял себе среди походной жизни.
        Что до Идоменея, то он был облачен в длинный, почти до земли, пурпурный хитон, поверх которого была наброшена широченная светло -коричневая хламида. На ногах вместо сандалий - высокие кожаные чулки с подшитой к ним толстой подошвой - троянцы носили такую обувь, путешествуя по горам, либо во время самых суровых зим, которые для большинства ахейцев все равно казались мягкими. Афинянин объяснял свое странное для жарких мест пристрастие обилием змей и абсолютной уверенностью, что именно его змея в конце концов и ужалит, и ему никто не сможет помочь. (Хотя за все годы войны от змеиных укусов пострадало не более тридцати -сорока человек, и из них никто не умер: у лекаря Махаона были припасены на этот случай нужные травы, и сами воины хорошо знали, что следует делать в случае укуса…).
        Наряд Идоменея, при всей его необъятности, не скрывал массивности и неуклюжей полноты великого ворчуна, а обилие золотых колец и браслетов на открытых по локоть руках, подчеркивало массу жестких черных волос, которых на предплечьях и пальцах афинянина было почти столько же, сколько на его голове.
        - Благородный Идоменей, боги не допустят твоей гибели! - воскликнул Агамемнон, кивая брату и обмениваясь с ним насмешливым взглядом. - Ты вернешься в Афины и непременно с богатейшей добычей!
        - О, непременно! - возопил афинянин, воздевая руки к своду шатра. - Я так и жду этих великих сокровищ! Только скажи мне, славнейший из царей, знаменитый Атрид Агамемнон, откуда эти сокровища на меня свалятся? При штурме меня убьют обязательно, а если проторчим тут дольше, боги, вот увидите, пошлют нам вновь какую -нибудь болезнь, вроде той, которая поразила четыре сотни воинов этой зимой, и уж я?то заболею, с моим -то везением!
        - За твое везение, Идоменей! - захлебываясь смехом, воскликнул Менелай, опрокидывая кубок вина и знаком приглашая старшего брата сесть рядом с собою. - Агамемнон, пей с нами! Выпьем за славного нашего Идоменея, который обладает редчайшим свойством в мире: он умирает вот уже двенадцать лет всеми возможными смертями и до сих пор жив и в здравии!
        - О да! Хорошо, что у наших врагов нет таких свойств! - подхватил Атрид -старший, наполняя поданный братом кубок. - Не то не слыхать бы нам нынешних стенаний из -за Скейских ворот…
        - Да, эти вопли ласкают слух лучше струн кифары! - согласился Менелай. - Вот я бываю зол на Ахилла из -за всех его сумасшедших замашек, а как его не боготворить, когда он одним ударом своего копья открывает нам путь к победе, к сокровищам Трои, к возвращению домой!.. Пускай -пускай троянцы воют! Так ли еще им придется взвыть в скором времени!
        Агамемнон залпом выпил вино и налил себе новый кубок, другой рукой отгоняя пчелу, с жужжанием вившуюся возле горлышка ароматного кувшина.
        - Только бы на Ахилла снова не «нашло»! - проговорил он, хмурясь. Не нравится мне его нынешнее нежелание даже говорить о сражениях… Ведь Патрокл умер, а клятвой с нами был связан только он, а не Ахилл… Правда, когда Патрокла убили, наш герой в ярости кричал, что останется здесь до окончания войны, но кричал, а не клялся, да к тому же и война может закончится по всякому…
        - Но он же убил Гектора! - пожал плечами Менелай.
        - Убил, - кивнул Агамемнон. - И тело его проволок за колесницей. Признаюсь, даже меня дрожь прошибла, когда он это сделал. Но прошло два дня, и великий воин размягчился и отдал труп старику Приаму. Говорит, что за богатый выкуп, только никто не видел этого выкупа…
        - А вот я думаю, ЧТО он вообще мог отдать? - проговорил Идоменей, между своими жалобами успевший уничтожить солидный кусок окорока и уминавший сочную голубиную тушку, которую обильно запивал вином и заедал виноградом. - Если он, по его же словам, бросил тело прямо на равнине, то спустя два дня шакалы оставили бы от него только кости, да, возможно, клочья одежды…
        - И поэтому, - подхватил Менелай, - Приам и Гекуба не устроили публичного оплакивания тела и сожжения его в присутствии всех троянцев.
        - Откуда ты знаешь? - быстро спросил Атрид -старший.
        - Болтают в моем лагере, - пожал плечами Менелай. - Наши воины ведь нет -нет, да общаются со здешними пастухами, которых встречают на холмах, и с варварами, которые преспокойно торгуют и с троянцами, и с нами. Да, старик -царь заплатил, видно, только за косточки своего сына. И уж этого троянцы никогда не простят Ахиллу и будут призывать на него проклятия всех богов. Значит, ему выгоднее как можно скорее уничтожить их всех или почти всех…
        - Сильнее всех его, вероятно, проклинает твоя Елена! - сказал афинянин, кидая птичьи кости в медный тазик и вновь отрезая себе свинины. - Я слышал, что троянцы давно в злобе на нее, а Гектор один защищал ее от их нападок…
        - Тем более славно, что больше нет Гектора! - произнес Менелай с великолепным спокойствием. Только алые пятна, разом вспыхнувшие на щеках, выдали его гнев.
        Агамемнон хотел было осадить Идоменея за дурацкую шутку, но тут послышался удар гонга.
        - Кто идет? - спросил Менелай резко.
        В шатер заглянул молодой воин.
        - Ты здесь, царь Агамемнон? - спросил он, - Я так и думал… К тебе явился жрец.
        - Что? Какой еще жрец? - в недоумении спросил верховный базилевс.
        - Жрец Аполлона Хрис.
        - О, боги! И что ему надо теперь? - царь поднялся, недовольным движением откладывая кусок лепешки, - Ну, веди же его сюда… Сто лет бы не видел этого старого негодяя, из -за которого приключилась ссора с Ахиллом и случилось столько бед. Давай -давай, Каст, приведи его! Чем раньше он придет, тем скорее, надо надеяться, и уберется…
        Жрец Аполлона появился, действительно, очень скоро. Он был не в обычном белом облачении, а в темно -синем длинном хитоне. Кусок ткани того же цвета покрывал его голову, подхваченный вдоль лба полоской темной кожи.
        Войдя, Хрис низко склонился перед верховным базилевсом и его братом.
        - Да пошлют тебе боги свою милость и покровительство, великий царь! - произнес он негромким, но необычайно звучным голосом.
        Хрису чуть перевалило за шестьдесят, но он был крепок и силен. Высокая фигура и широкие плечи, твердая походка, гордая посадка головы говорили о крепком здоровье и твердости духа. Худощавое, волевое лицо покрывал густой загар, на фоне которого были особенно выразительны голубые, светлые глаза, пронзительные и ясные, живые, как у юноши.
        - Приветствую тебя, мудрый жрец! - отозвался Агамемнон, не меняя позы (он полулежал на ложе брата, свесив лишь ноги в пыльных сандалиях). - Что привело тебя на этот раз? Надеюсь, тебя никто больше не обидел? И отчего ты не в жреческой одежде, а в этом синем мраке?
        - Никто не наносил мне обиды, о Агамемнон! - ответил Хрис спокойно. - А моя одежда - знак траура по величайшему из героев Трои за все время ее существования. Но к тебе я пришел с доброй вестью.
        - Вот как! - проговорил царь, глаза которого налились злостью при упоминании о Гекторе. - Что же это за весть?
        Хрис вновь поклонился.
        - Помнишь ли ты, славный Агамемнон, что когда мне, по твоему повелению, вернули мою внучку, я пообещал тебе поведать первое же предсказание сребролукого бога, которое сможет вселить радость в твою душу? Так вот, все эти дни, все дни после гибели нашего Гектора, я каждый день приносил жертвы на алтаре и молил Аполлона смилостивиться над нашим злосчастным народом… Сегодня, сразу, как рассвело, я тоже принес жертву, и вдруг огонь на алтаре возгорелся так ярко, что едва не опалил мне лицо. Я отступил перед пламенем, и тут услыхал голос - я говорил тебе, что иногда слышу это… Голос сказал мне, что война вскоре закончится.
        - Вот как! - с невольным возбуждением Агамемнон привстал на ложе. Он знал, что Хрис действительно наделен даром пророчества, об этом в Троаде говорили все, хотя сам старик пророчествовал очень редко и твердил, что боится делать это.
        - Вот как! И бог света сказал тебе, КАК она закончится?
        - Он сказал только, что ее конец близок. Вернее, два конца.
        - Как это понимать? Что означает «два»? - вместо брата спросил Менелай, тоже пораженный и заинтересованный словами жреца.
        - Мне так было сказано, - твердо ответил Хрис. - Я не знаю, что это значит. Голос сказал: «Ожидай двух концов войны, и это будет скоро». И еще: «Если будет нарушено слово, тот, кто его нарушит, умрет. Прямо в своем доме».
        - И это что значит? - спросил Агамемнон, - Что ты пугаешь нас, старик? Мы -то здесь, в любом случае, не у себя дома!
        - Я сказал лишь то, что слышал, стоя перед алтарем бога Аполлона, - тихо произнес Хрис, медленно отступая к выходу из шатра, - Я поклялся поведать тебе добрую весть: вот она. В любом случае, конец войны ДЛЯ ТЕБЯ - весть добрая. Думаю, ты, великий царь, никогда не нарушаешь своего слова! А теперь, прощай. Я должен рассказать о своем видении и царю Трои, даже если он сочтет эту весть дурной ДЛЯ СЕБЯ. А, быть может, и нет…
        Он повернулся и ушел, спокойный и таинственный, как обычно, и ни у кого не возникло даже мысли задержать его. Но слова пророчества будто еще звучали, и слышавшие их долго молча смотрели друг на друга, пытаясь понять, угроза или надежда была в этих словах.
        * * *
        Ранняя еще полупустая электричка оказалась теплой и уютной - с мягкими сиденьями, без единой выбитой рамы в новеньком вагоне. Аня опустила голову на плечо мужа. Ее пуховый платок сполз на затылок, и рыжие, влажные от растаявшего снега волосы защекотали Михаилу щеку.
        - У тебя волосы, как у Андромахи, - прошептал он, целуя ее в макушку.
        - Угу… И я такая же сумасшедшая! Как она, бросила детей и помчалась за тобой неизвестно куда.
        - У нее был один ребенок. И ситуация совершенно другая. Никто же меня не убивал. Слушай, а как здорово! Я тоже верю, что повесть документальная, и все было так, как там написано.
        - И я тоже! - поддакнула Анна. - Мне кажется, такое бы просто не придумалось. В то время, когда поступок Ахилла показался бы всем полным идиотизмом… Миш, а мы до твоего отъезда приедем хотя бы еще разок? Вера готова помочь. И спят они с ней нормально.
        Он улыбнулся.
        - Да, мы - плохие родители. Я договорился через три дня. На все воскресенье. А во вторник я уже еду.
        - Помню, - Аня сонно кивнула. - И я обещаю тебе, Мишенька, что, пока ты будешь в Турции, я не поеду к Каверину и не стану слушать продолжения без тебя.
        - Ну ты прямо, как в верности клянешься! И зря: он все равно без меня читать не станет, - обиженно отрезал Миша - Я нашел, в конце концов, эту рукопись, или ты?
        Но Анюта не услышала его возмущенных слов. Она заснула, утонув щекой в воротнике его дубленки.
        ЧАСТЬ III
        ГЕКТОР И АНДРОМАХА
        ГЛАВА 1
        Медленно и с трудом выбирался Гектор из своей мучительной агонии, прорываясь назад, к жизни. В его полуобескровленном, разбитом и измученном теле оставалось ровно столько сил, чтобы продержаться между бытием и небытием те первые сутки, в течение которых волшебное снадобье старого Хирона проникало через страшную рану в горло и грудь, вливалось в кровь, согревая ее и помогая ей течь по жилам, пробуждало сердце, заставляя биться сильнее и ровнее, начинало заживлять изуродованные острым железом ткани.
        Могучее лекарство победило и остановило смерть. Но та еще не отступила, она затаилась рядом, выжидая, зная, что раненый попрежнему в огромной опасности, что любое резкое движение или даже слишком сильный вздох могут убить его.
        Все это время Гектор был в беспамятстве или в жестоком бреду. Последний проблеск сознания запечатлел в его душе мгновения животного ужаса и беспредельного отчаяния, когда, открыв глаза, изувеченный и распластанный в кровавой грязи, он увидел над собою лицо своего убийцы и занесенный для удара меч.
        Но удара не последовало. А потом сознание пропало, заволоклось нечеловеческой болью. Эта боль сжигала и разрывала все тело до тех пор, пока что -то теплое и одновременно освежающее не прикоснулось к ране на горле, к разбитой спине, к раненому бедру. Чудодейственная мазь начала действовать почти моментально, и мучения ослабели - потом стало глубже забытье и гуще мрак.
        Затем навалились жар и бред, и демонические видения поселили не в сознании - его все так же не было, - но в подсознании[23 - Понятие «подсознание» у древних греков отсутствовало. Тем не менее употребленное автором слово иначе не переведешь. Очевидно, в развитии цивилизации крито -микенской эпохи сходные понятия существовали.] беспомощный страх. То он вновь ощущал, как чудовищная и неумолимая сила тащит его все быстрее и быстрее по земле, и земля становится раскаленной, жжет тело, и рвет на части… То какие -то гигантские птицы с кровавыми когтями спускались к нему, все ниже, нацеливая когти в глаза и в грудь, и он хотел закричать, но крик не мог вырваться из сдавленного жаром горла… То вдруг он падал в бездну, и снизу, навстречу его бесконечному падению, вздымались языки пламени, и ему казалось, что он уже горит, уже почти сгорел, но при этом полет вниз и вниз продолжался, и из бездны долетали чьи -то жуткие вопли и вой…
        А потом все прошло. Жар, боль, страх, видения. Непроглядный и беззвучный мрак окружил и словно отделил его от всего мира. И лишь через какое -то время некоторые звуки стали проникать сквозь это безмолвие, и в подсознании своем Гектор понимал, что это уже не бред, что он действительно слышит что -то, происходящее во вне…
        Голос Андромахи. Показалось? Нет, то была она, и она что -то кому -то говорила. Что? Он не мог разобрать слов - словно перед тем нырял, и вода налилась в уши. Кто -то отвечал ей. Мужчина? Да. Вот она плачет. Или снова ему кажется?
        Призрачное полусознание исчезало и появлялось вновь. Ощущения, которые он теперь испытывал, были уже не мучительны. Боль еще была, еще возникала - то при более глубоком вздохе, то от чьих -то прикосновений к ране на горле. Но она уже не наполняла всего тела, не была невыносима и непобедима. И спина уже не горела и не разламывалась.
        Еще через некоторое время он стал смутно чувствовать, как его приподнимают, поворачивают, меняют повязки, как чьи -то осторожные пальцы разжимают ему губы и вливают теплое питье, от которого ему всегда делалось лучше. Он уходил в мягкое, уже не бредовое забытье, потом выплывал из него, вновь слышал родной голос Андромахи, чувствовал, как она гладит его плечи, целует его. И еще одни руки прикасались к нему. Очень сильные - однажды Гектор ощутил, как они отрывают его от постели, на которой он лежал, и поднимают, легко, будто его тело совсем ничего не весит… И при этом они, эти руки, необычайно мягки, их прикосновения осторожны, почти нежны и никогда не причиняют боли. Но голос, голос! Как будто бы он его уже слышал… Или нет?
        Все это были не мысли и даже не ясные ощущения, а только отзвуки реальности в неосязаемой глубине сознания.
        Впервые по -настоящему Гектор пришел в себя на седьмой день после ранения. Он будто вынырнул из глубочайшей бездны и, осознав, что все ясно слышит и чувствует, постарался понять, где он и что с ним. Он ощутил себя лежащим на спине, на довольно мягком ложе, застеленном гладкой скользящей тканью. Его обнаженное тело было по грудь прикрыто другой тканью, более плотной, но тоже мягкой. На шее, на груди, на правом бедре он почувствовал прикосновения плотных повязок.
        «Я ранен, - сказал он себе. - Да, я помню. Я ранен. Хотя я ведь был не ранен, я был убит! Так что же это?! Что со мной?»
        Он открыл глаза. Полупрозрачный туман, вначале окутавший все и мешавший смотреть, рассеялся. Гектор увидел над собою земляной свод со свисающими, замысловато переплетеными корнями, покрытый кружевом мха и светлых лишайников. Из узкого бокового проема стекал ручеек неяркого утреннего света. Где -то, совсем рядом, тихонько журчала вода.
        Он попытался приподнять голову, но даже слабое напряжение вызвало резкую острую боль, которая прожгла шею и грудь. Гектор застонал и на мгновение зажмурился. Вновь открыв глаза, он увидел над собою испуганное лицо Андромахи.
        - Гектор, милый!
        Ее нежный голос, полный тревоги, сразу погасил боль.
        Раненый попытался улыбнуться, и это ему удалось.
        - Гектор, ты видишь меня? - проговорила молодая женщина. - Ты меня узнаешь?
        - Да.
        Он прошептал это хрипло и еле слышно, но затем уже яснее:
        - Здравс…твуй… Андромаха!
        Она поцеловала раненого в запавшую, заросшую густой щетиной щеку.
        - Здравствуй, муж мой!
        Гектору было очень трудно говорить, при каждом слове снова просыпалась боль, но смутное волнение и вопросы, родившиеся в сознании, едва он очнулся, заставили его спросить:
        - Где… Где мы?
        На лице Андромахи появилось замешательство, она как будто заколебалась, потом сказала:
        - Мы с тобой в лесу. В гроте.
        - Почему?
        Молодая женщина опустила на миг голову. Она не знала, что ответить. Но затем, собравшись с духом, произнесла:
        - Гектор, все хорошо. И будет хорошо. Так случилось, что… Словом, ты сейчас еще очень слаб, и не надо ни о чем говорить и беспокоиться. Поверь мне, самое плохое уже позади!
        В это время вблизи послышались чьи -то шаги, четкие шаги мужчины. Андромаха обернулась и сказала, обращаясь к тому, кто, видимо, остановился в ногах постели:
        - Он очнулся.
        Последовало короткое молчание, будто тот, кто вошел, тоже был в замешательстве и не знал, как поступить. Потом захрустели ветви, из которых было устроено ложе, и над Гектором наклонилось загорелое и, как ему показалось, незнакомое лицо.
        - Тебе лучше?
        Голос был тот же, что слышался сквозь пелену бреда и забытья. Он был знаком и не знаком одновременно. Гектор не мог понять, слышал ли его когда -нибудь прежде. Видел ли он это лицо? Сначала он подумал, что, пожалуй, не видел. Худощавое, с немного острыми, но почти идеально правильными чертами, тонкое и резкое одновременно, еще очень молодое, в обрамлении коротко остриженных черных волос. «Почему он так острижен? - подумал раненый. - Раб? Не может быть! Тогда, значит, траур?». На мгновение этот человек показался ему похожим на кого -то из братьев. Но нет, что -то в нем было совсем особенное, что -то, что будило тревожное и жадное воспоминание.
        - Мне лучше, - Гектор старался говорить яснее и громче. - А кто ты?
        - Хозяин этого грота, - ответил незнакомец и странно посмотрел на Андромаху, будто взглядом просил ее о чем -то молчать.
        - Троя… - вдруг прошептал раненый, испуганный внезапной мучительной мыслью - С ней ничего?..
        - Троя стоит, как и стояла! - голос молодого человека выдал чуть заметное напряжение. - С ней ничего не случилось.
        Гектор с облегчением перевел дыхание, вновь причинив себе боль, но на сей раз почти ее не заметив. И тут же понял, что встревожило его в незнакомце: тот говорил хотя и на очень правильном критском наречии, но с интонациями, необычными для троянца. Он не мог быть жителем Троады. Варвар? Но те говорят совсем не так, да и совершенно не так выглядят. Неужели данаец? Но тогда…
        И вдруг словно ярчайшая вспышка озарила сознание Гектора - он вспомнил, где слышал этот ровный и низкий голос, пугающий своей силой и глубиной, даже когда звучал совсем тихо. И эти карие светлые глаза странной формы, со скрытым в них огнем, глаза, которые могли метнуть Зевесову молнию и устрашить больше, чем блеск оружия… Пришедшая к раненому мысль была страшна и невероятна, хуже, кажется, ничего не могло быть…
        Но Гектор не привык лгать никому, и себе самому прежде всего. Он узнал того, кто склонялся сейчас над его постелью, того, кого он видел над собою в последние, как он думал, мгновения своей жизни, так же, как сейчас, без шлема, с обрамлявшими лицо короткими черными волосами.
        - Ты… - прохрипел раненый, едва не теряя сознания от охватившего его смятения. - Я тебя узнаю! Ты…
        Он рванулся, пытаясь привстать, но вновь не смог даже оторвать голову от кожаной подушки.
        Андромаха вскрикнула, метнулась к мужу, и в то же время Ахилл очень мягко, но сильно опустил руку на грудь Гектора и властно прижал его к постели.
        - Ты погибнешь, если будешь напрягаться и делать резкие движения, - твердо сказал базилевс - Рана на твоем горле еще не до конца закрылась, и жар только что прошел. Может быть, тебе не нужно было видеть меня, но ты все равно захотел бы знать все, что произошло, и Андромаха не смогла бы тебя обмануть. Этот грот далеко от ахейского лагеря, и никто, кроме меня, не знает, что вы - ты и твоя жена, здесь. Ахейцы считают тебя мертвым, Гектор.
        Троянский герой молча слушал своего врага, пытаясь понять и до конца осознать всю непоправимость случившегося. Но если ахейцы не знают, то… Чего хочет теперь Ахилл?
        - Почему… ты не убил меня? - глухо спросил раненый.
        - Копье вошло недостаточно глубоко, - спокойно ответил Ахилл. - Ты первый, кто не умер сразу после удара моего копья.
        - А потом… Почему потом не убил?
        - Не знаю.
        Базилевс сказал это просто и как -то растерянно, опустив глаза.
        - Несколько дней подряд, - вмешалась между тем Андромаха, - Ахилл лечил тебя. Если бы не его снадобья и лекарское искусство, ты бы умер, Гектор. И верь мне: с нами не будет ничего плохого!
        «Она -то откуда знает?! Почему так уверена?» - со злостью подумал Пелид.
        Но злость его была не настоящей, не искренней, и герой промолчал. Его рука все еще лежала на груди Гектора, и он ощущал, какими неровными толчками бьется сердце раненого.
        - Что ты с нами сделаешь? - спросил Гектор, невероятным усилием подавив накатившую дурноту.
        Ахилл быстро взглянул на него.
        - Не бойся. Все дурное, что я мог сделать в отношении тебя, я уже сделал. На второй день после нашего поединка ко мне в лагерь приходил твой отец… Нет, не смотри так, с ним ничего не случилось, он вернулся в Трою. Он приходил просить, чтобы я отдал твое тело…
        - Ты ему сказал? - на этот раз Гектор не совладал с собою, и его голос задрожал.
        - Да, ему я сказал, - проговорил Ахилл, отводя глаза от мучительно тревожного взгляда троянца - И разрешил сказать царице Гекубе. Через пять дней мы встретимся снова.
        - Для чего?
        Пелид отвернулся, встал, налил что -то в глиняную чашку и вновь подошел к постели.
        - Тебе рано говорить и нельзя волноваться, Гектор. На, выпей.
        - Что это?
        - Молоко. Я добавил в него отвар одного корня… Ты выпьешь и уснешь. Не то у тебя снова будет жар. Обо всем, что предстоит сделать, мы поговорим дня через два.
        - Нет! - губы Гектора побелели, но он по -прежнему боролся с наплывающим обмороком. - Сначала я должен знать… Я выпью все, что ты мне дашь, но только когда ты скажешь, что тебе нужно от царя Приама и от меня, Ахилл! Прошу тебя…
        Эти последние слова прозвучали почти умоляюще, и вновь будто что -то острое кольнуло Ахилла в сердце. И когда он заговорил, его голос, до того ровный и бесстрастный, прозвучал очень мягко:
        - Я договорился с царем Приамом, что, когда тебе станет лучше - чтобы он мог быть уверен в твоем будущем выздоровлении - он через послов начнет переговоры с Атридом Агамемноном о прекращении войны. Я обещал вернуть ему не твое тело, а тебя живого, если война будет окончена.
        - На… На каких условиях? - выдохнул Гектор.
        - На любых, кроме сдачи города. Приам умен и искусен в таких делах, он сумеет уговорить Атридов. Это все, чего я хочу. В моем намерении есть что -то плохое?
        - Нет.
        Гектор смотрел на Пелида если не с изумлением, то с новым, напряженным интересом.
        - У меня… плохо работает голова, Ахилл… Если ты говоришь правду…
        - Лгать я не умею. А теперь пей молоко и спи. Ты обещал.
        И он осторожно, медленно приподнимая чашку, влил густое козье молоко, приправленное чем -то остро -ароматным, в рот раненого, с неосознанной радостью замечая, что тот уже легко глотает и ему, вероятно, не больно.
        - Андромаха, подойди, - прошептал Гектор. - Я хочу тебя видеть.
        Она взяла его руку и нежно потерлась об нее щекой.
        - Я здесь. Я всегда с тобой!
        - А… А как ты сюда?.
        Но он не договорил. Слабость, пришедшая на смену напряжению, словно сковала язык. Тут же начало действовать снотворное, и уже не обморок, а глубокий сон, без сновидений и кошмаров, погрузил его в тихую прохладную тьму.
        ГЛАВА 2
        Пройдя через восточное крыло дворца и миновав один из его обвитых диким виноградом внутренних дворов, царь Приам поднялся по широкой каменной лестнице в покои царицы.
        Было раннее утро, и он не встретил на пути никого, кроме стражи и рабов, подметавших двор и поливавших росшие в нем розовые и гранатовые кусты. Но царь не сомневался, что Гекуба уже не спит, она всегда вставала с рассветом, а в последние дни и вовсе почти не спала. Правда четыре дня назад, когда царь сообщил ей, взяв клятву молчать, что их сын жив, она после бурного разговора сразу уснула и спала мертвым сном весь день до вечера. Но потом тревога и смятение снова лишили ее сна.
        Приам застал свою супругу в комнате, смежной с ее спальней, за резным, персидской работы столиком, накрытым для завтрака. Впервые со дня смертельного поединка Гектора с Ахиллом царица заставила себя по -настоящему поесть. Перед нею на тарелке лежала лепешка, выпеченная из ячменя с растертыми орехами, стояла чашечка меда и высокий кубок разбавленного родниковой водой вина. На небольшом серебряном блюде рассыпались спелые фиги.
        Услыхав знакомые шаги мужа, Гекуба быстро обернулась и махнула рукой стоявшей позади ее кресла рабыне, приказывая той уйти. Потом встала и пошла навстречу Приаму.
        - Да будет исполнен надежды твой день, царь, муж мой!
        И тут же спросила совсем тихо:
        - У тебя есть какие -то известия?
        - Только одно, - отвечал царь, обнимая и нежно привлекая к себе жену - Ночью костры на равнине не загорелись, значит наш сын прожил эту ночь. А, значит, надежды еще больше. Он выздоравливает.
        Гекуба со стоном опустилась назад, в свое кресло.
        - Невыносимо! Невыносимо так ждать и ничего не делать! Это может помрачить рассудок!
        И она порывисто сжала ладнями виски.
        «Все та же! - подумал Приам, - Так же нетерпелива и так же сильна…»
        Царице той весною исполнилось пятьдесят три года, она была на двадцать лет моложе своего мужа. Приаму, несмотря на все постигшие его в последние годы горести и лишения, всегда давали меньше его настоящих лет, но Гекуба, пожалуй, выглядела еще лучше: даже сейчас, после семи дней бессоницы, слез, отчаяния, она казалась женщиной лет сорока, величавой, полной сил и даже еще красивой. Она родила на свет восемнадцать детей и всех их сама выкормила, но ее стан остался стройным, а грудь высокой, хотя и утратившей пышность и свежесть. Лицо, в первые дни после поразившего ее горя бледное и окаменевшее, теперь, с пробуждением надежды, вновь окрасилось нежно -смуглым румянцем, в годы ее юности сводившим с ума всех мужчин, кто хоть раз ее видел. У царицы были карие глаза и каштановые, с золотым отливом волосы, в которые уже ворвалась седина, но их было слишком много, чтобы несколько седых прядок могли быть заметны в этой густой массе.
        - Когда же ты встретишься с Ахиллом? - спросила царица мужа.
        - Осталось четыре дня.
        - Ах да, я знаю… Целых четыре дня! О, боги, боги!
        Поймав тревожный взгляд царя, женщина тут же вновь встала, взяла его руки в свои и сказала, глядя ему прямо в глаза:
        - Не бойся, я не выдам себя, не проговорюсь, не нарушу ничем твоих намерений, Приам. Ты знаешь меня. Если бы я только захотела… У меня ведь есть свои преданные рабы и воины, и я могла бы давно послать лазутчиков, начать искать. В конце концов, вблизи ахейского лагеря не так много мест, где Ахилл мог бы спрятать нашего сына. Но нет, не смотри с таким испугом: я знаю, что этого нельзя делать… Только скажи мне, во имя Аполлона, ты веришь Ахиллу? Ты веришь, что это - правда? И что Гектор действительно жив? А если…
        - Нет! - почти резко перебил жену царь Трои - Ахилл мне не лгал, я это видел. Я слишком хорошо знаю людей, как и ты, моя прекрасная царица. И я ясно вижу, что этот человек не из тех, кому удается ложь. И для чего ему меня обманывать? Ему нет от этого никакой выгоды.
        - Но, может быть, он хочет заманить тебя в ловушку?
        Приам усмехнулся.
        - Я и так был в его руках, когда пришел к нему один… И потом, поверь мне, жена моя, еще раз говорю: этот человек не коварен и не хитер. Хотя умен необычайно и не по летам многое понимает. Нет -нет, он меня не обманывает ни в чем. И его желание остановить войну тоже искреннее. А теперь взгляни -ка, что я получил сегодня еще до рассвета!
        Он протянул Гекубе тонкую трубку свиного пергамента, и та, взяв ее, поспешно развернула. Пробежав глазами первые строки, она ахнула.
        - Пентесилея! Царица амазонок!
        Царь кивнул.
        - И, как видишь, она пишет, что готова прислать отряд своих женщин -воинов на помощь Трое. Амазонки - большая сила.
        - Кто привез письмо? - спросила царица, и ее тонкое выразительное лицо напряглось.
        - Привезла амазонка, совсем юная - она добралась со стороны гор, к западным воротам. Я уже отправил с нею ответ.
        Гекуба побледнела, потом ее лицо опять загорелось румянцем.
        - И что ты ответил царице Пентесилее?
        - Я ответил, - спокойно произнес Приам, - что сейчас нет ни малейшей надежды разбить ахейцев, даже и с помощью амазонок, потому что мы потеряли Гектора, и никто уже не сможет противостоять в бою богоравному Ахиллу. Еще я написал, что веду переговоры с Атридом Агамемноном, и мне ни в коем случае нельзя нарушать заключенного перемирия. Я поблагодарил могучую царицу и отказался от ее помощи, предложенной так великодушно.
        Гекуба опустила голову, отошла к высокому квадратному окну и при свете залившей половину неба зари снова прочитала письмо.
        - Она молода, но решительна и отважна, как львица… О ней ходят легенды. Приам, уверен ли ты, что поступил верно?
        Он помрачнел.
        - Не думай, что у меня не было искушения… Но об этом нельзя и помышлять. В наших руках жизнь Гектора, нашего Гектора, который значит для Трои больше, чем все ее сокровища, а для нас с тобою, Гекуба, больше, чем вся наша жизнь!
        - Да.
        Царица отвернулась, глядя в окно, и тут же еле слышно, будто разговаривая сама с собою, проговорила:
        - Но если Ахилл хочет встретиться с тобою один на один, то и он может оказаться в нашей власти… Он сам сказал и показал тебе, что его неуязвимость - всего лишь легенда. А найти Гектора, как я уже сказала, было бы нетрудно.
        Она не смотрела на мужа, потому что знала его слишком хорошо и предвидела, как он примет ее слова. У Приама редко бывали вспышки гнева, однако сейчас царица ждала одной из них. И удивилась, когда он, мягко взяв ее за плечи и повернув к себе, поцеловал в лоб и по -отечески ласково произнес:
        - Вот этим и отличается женщина от мужчины. Все самое плохое, что рождают демоны в наших мыслях, мужчина таит ото всех и от самого себя, и от этого зло, проникшее в него, затаившись, растет и свивает гнездо в его душе. А женщина открыто высказывает самые страшные и безумные намерения, и тогда они вызывают стыд в мужчине, а потом и в ней самой, и их удается прогнать и отбросить. Я знаю, что тебе уже стыдно, Гекуба. И потом, если бы ты увидела этого человека, который держал в своих руках и сохранил жизнь вот уже второго нашего сына, если бы ты видела его и говорила с ним, у тебя не родилось бы ни одной мысли причинить ему зло.
        - Я видела его только со стены, - глухо сказала Гекуба - Только на колеснице, за которой он волок тело Гектора.
        - Гектор жив, - голос царя обрел твердость и стал повелительным и жестким. - И мы увидим его живым, если я сумею сдержать слово. А ты никогда еще не отказывалась мне повиноваться, жена.
        Гекуба отступила и низко склонилась перед мужем.
        - Я повинуюсь, мой царь! И пускай боги помогут тебе никогда об этом не пожалеть!
        ГЛАВА 3
        Гектор постепенно выздоравливал. Спустя четыре дня после своего пробуждения от забытья он уже мог приподнимать голову, свободно двигал руками, даже пытался привставать, но жестокая слабость сразу валила его обратно. Ахилл принес из своего шатра еще штук шесть кожаных подушек и время от времени поднимал изголовье постели так, чтобы раненый мог полусидеть, отдыхая от утомительного лежания в одной позе. Поворачиваться на бок Пелид ему пока не разрешал, опасаясь, как бы не вскрылась от любого усилия едва начавшая затягиваться рана на горле.
        Никогда в жизни Ахилл не чувствовал себя глупее. Изо дня в день он приходил в грот к своим пленникам, принося им еду, бинты, все, что было необходимо для нелегкой жизни в лесной пещере, готовил целебные отвары и снадобья из трав по не забытым еще указаниям Хирона. Он с прежней заботливостью ухаживал за раненым и постоянно ловил себя на том, что искренне радуется его постепенному выздоровлению… Он радовался тому, что спас своего злейшего врага, убийцу Патрокла!
        В мирмидонском лагере базилевс бывал мало, хотя твердо следил за тем, чтобы там был порядок, полагаясь во многом на Антилоха, но сам проверял по утрам, на месте ли все его воины, имеют ли они вдоволь еды и не возникают ли меж ними раздоры, столь частые в военном лагере в дни бездействия.
        Прочих ахейцев он видел очень редко, по -прежнему избегая без лишней надобности встречаться с Атридами и другими базилевсами.
        Его не трогали, приписывая эту еще более обострившуюся замкнутость глубине постигшей его скорби, выражали сочувствие и не приставали с разговорами.
        Ахиллу было стыдно это видеть - ему все время казалось, что он не только обманывает своих воинов и все атридово войско, но, быть может, и предает их всех, излечивая самого страшного их противника, «мужеубийцу Гектора». Но хуже всего ему было думать, что он предает память Патрокла…
        Между тем, герой любил своего погибшего друга ничуть не меньше, чем прежде. Но вместе с тем, признавался он себе, та чудовищная тоска, которая обрушилась на него в первые дни после происшедшей трагедии, теперь если не ослабела, то уже не владела всем его существом - у него было, куда идти, с кем говорить, чему отдавать себя. И он все более и более понимал, что эти вторгшиеся в его жизнь люди - вернувшийся из Царства мертвых Гектор и его кроткая, веселая жена - много ближе ему, чем поглощенные войной и своими ссорами ахейские цари…
        После того, первого разговора с только что очнувшимся Гектором, они говорили мало. Приходя в грот, Ахилл он занимался снадобьями и лечением раненого, либо ходил к запруде, где поставил самодельную сетку -садок, чтобы разнообразить стол своих пленников рыбой. Но их разговоры он всегда слушал с интересом, иногда осторожно вступая в них. А очень часто Андромаха, со своей совершенно детской непосредственностью, сама приглашала его к разговору. И он видел - с удивлением, не без тайной досады, но со все большим удовлетворением - что она уже не испытывает к нему ни малейшего страха, но совершенно и безгранично ему доверяет…
        Гектор был куда сдержаннее, но в его молчании и часто обращенном на Пелида пристальном, изучающем взгляде не было и тени страха либо враждебности. Казалось, троянец все более и более удивляется, наблюдая за своим победителем.
        В искренности этой скрытой симпатии Гектора Ахилла больше всего убеждало поведение Тарка. Верный пес, повинуясь приказу хозяина, жил все эти дни в гроте, отлучаясь оттуда, лишь когда там был сам Ахилл. Он послушно охранял троянцев и, безусловно, не подпустил бы к ним ни зверя, ни человека. Однако любить их Ахилл не приказывал, да и не мог приказать Тарку. И все же тот с первых же дней по настоящему привязался к Андромахе, а потом еще сильнее к Гектору. «А ведь он чувствует отношение, - думал базилевс, наблюдая за псом. - И, если бы Гектор продолжал меня ненавидеть, Тарк был бы с ним совершенно другим! Так что же происходит, в конце концов?!»
        В то утро, подойдя к гроту, Ахилл наткнулся на Андромаху, собиравшую на краю поляны спелые сливы.
        - Отчего ты одна? - спросил он строго, как всегда смущаясь от обращенной к нему лучезарной улыбки юной женщины. - Почему Тарк не с тобой? И стоит ли вообще среди бела дня бродить по лесу без крайней надобности?
        - Я только ягод собрать… - виновато проговорила та. - И далеко не отхожу. Если что, Тарк ведь услышит чужого и мигом даст мне знать. Он там, с Гектором. Гектору нравится с ним разговаривать.
        - Да, Тарк не умеет говорить, но слушать очень даже умеет, - согласился Ахилл.
        Войдя в грот, он застал уже почти привычное зрелище: громадный пес лежал возле самой постели раненого, а тот, положив руку на лобастую голову собаки, ласково ерошил его золотистый мех.
        Тарк издали услышал и почуял приближение хозяина, но, помня приказ не покидать грота, пока Ахилла там нет, оставался на месте, лишь заурчав от радости, и встал только, когда Пелид появился в отверстии входа.
        - Доброе утро! - приветствовал его Гектор.
        Он выглядел намного лучше, чем накануне - на исхудавших щеках даже проступил свежий румянец. Андромаха ухитрилась аккуратно побрить его, и отсутствие густой черной щетины сразу сделало лицо раненого много моложе.
        - Доборое утро, Гектор! - отозвался Ахилл, скидывая с плеча сумку и теребя загривок ластившегося к нему Тарка, - Я вижу, ты чувствуешь себя неплохо… Все, Тарк, все, я сказал! Ступай встречать Андромаху. Где Андромаха, ну?
        Золотистый пес выскочил из грота. Ахилл привычно уселся у изголовья постели, на покрытый овчиной плоский камень, который он сам сюда принес. Гектор вопросительно на него посмотрел, потом сказал:
        - Я знаю, с чем ты пришел. Сегодня я должен написать письмо отцу, да? Ты завтра с ним встретишься?
        - Да, - ответил Пелид.
        - Я готов, если это нужно. Правая рука работает уже безукоризненно, - он вытянул руку и пошевелил пальцами. - Еще вчера я ее с трудом поднимал. Ты принес пергамент и тростинку для письма?
        - Да, - кивнул Ахилл.
        - Хорошо. Ну, а что писать?
        Базилевс нахмурился.
        - Ничего лишнего. Напиши, что ты жив и поправляешься и тоже хотел бы, чтобы царь Приам начал переговоры с царем Агамемноном. Если только ты на самом деле хочешь этого.
        - Я этого хочу, - твердо сказал Гектор. - Но меня по -прежнему тревожат условия, которые могут поставить Атриды. Они слишком ненавидят Трою…
        Ахилл вспыхнул.
        - Сильнее их всех ее ненавижу я! Но именно я готов оставить этот проклятый город в покое и уплыть отсюда, потому что еще во сто крат сильнее я ненавижу эту войну! В ней давно уже нет ни доблести, ни смысла…
        Он начал говорить порывисто и резко, но тут же взял себя в руки и продолжал уже почти спокойно, только пунцовый румянец, окрасивший смуглые щеки, выдавал возбуждение.
        - Посмотри на меня, Гектор! Мне скоро двадцать шесть лет. Почти половину из них я здесь. До того у меня был дом, был отец, я женился, пускай безумно рано и безумно глупо, но это тоже было частью моей жизни, хотя отец и расторг этот брак и, вероятно, был прав… Меня воспитывал мудрейший из мужей Ойкумены, знающий столько, сколько не знают сто мудрецов вместе. Я жил с ним бок о бок почти круглый год, в течение пяти лет и постиг многие премудрости, знания, искусства. И у меня был друг, тот, что ближе всех, что от самой ранней юности и до зрелых лет - рядом и в славе, и в слабости, и в счастье… И где все это теперь? Что мне осталось?! Без малого двенадцать лет крови и смерти. От воинов с одного из последних прибывших сюда кораблей я узнал когда -то, что у меня родился сын. Я так и не видел его. Знаю по одним лишь слухам, что умер мой отец. Кто сейчас воспитывает моего сына, кто заменил ему мать и отца? Моя прежняя жена, как я слышал, давно опять замужем. Жив ли мой старый учитель? И много ли я помню теперь из его уроков? Все будто стерлось, ушло далеко -далеко… Всем, что связывало меня с моей прежней
жизнью, был Патрокл. Его больше нет!
        Ахилл запнулся, замолчал, подавленный воспоминанием, потом снова поднял глаза.
        - Я думал, что, если отомщу за него, моей душе станет легче. Вздор! Месть вообще ничего не дает и не облегчает страдания. Во мне все пусто. И все это сделала война, война не во имя своей земли или священной справедливости - но во имя чужой гордости…
        - И во имя золота! - тихо произнес Гектор, до того со вниманием слушавший бурную речь Пелида. - Может быть, Менелаю и нужна Елена, но его брату нужно прежде всего золото, еще раз золото и еще раз - великие богатства Трои! Ну скажи, что это не так, Ахилл! Скажи!
        К его удивлению Ахилл расхохотался.
        - Или ты думаешь, сын Приама, что я - полный глупец? Конечно, главная цель войны для Атридов - добыча. Ну а мне -то что с того?
        - Ты получишь не меньше, чем они! - почти с вызовом ответил Гектор.
        - Я уже получил больше, чем они! - воскликнул Ахилл. - Я перестал быть собой… Им мало, но с меня довольно! Пусть забирают золото, сколько смогут увезти (я думаю, твой отец даст им его много!), и прекращают эту бойню.
        - Но цель войны, которую они называли - Елена.
        Гектор смотрел на базилевса с напряжением, готовый к новой вспышке ярости. Но Ахилл лишь пожал плечами.
        - Ты хочешь сказать, что, потребовав какую угодно дань, Атриды все равно потребуют и Елену? Конечно. И они должны ее получить. Тем более, - добавил он, усмехнувшись, - что два года назад, если помнишь, Парис принял поединок с Менелаем, поклявшись, что вернет Елену ее законному мужу, если проиграет. Он проиграл, и притом проиграл позорно… И не сдержал клятвы!
        Гектор покраснел и опустил глаза.
        - Я чуть не убил его тогда! - произнес он едва слышно.
        - Я тебя понимаю. Так отчего же теперь тебе так жаль Париса?
        Троянец посмотрел на Ахилла смущенно и грустно.
        - Мне совсем не Париса жаль. Сказать по чести, мне жаль Елену.
        - И я жалею ее!
        Не замеченная увлеченными разговором мужчинами, Андромаха уже давно вошла в пещеру, опустила на землю корзину со сливами и тихонько уселась на свою постель, обхватив руками колени. Ахилл давно заметил, что у нее, как и у него, есть такая привычка - и бывало очень забавно, когда они, не сговариваясь и не думая об этом, садились друг против друга в одну и ту же позу.
        Тарк лежал у входа, тоже прислушиваясь к беседе.
        Ахилл и Гектор, услыхав слова женщины, разом посмотрели на нее, а она, покраснев и смутившись, все же продолжила:
        - Я вижу, как много выстрадала Елена, и как она уже наказана за свою ошибку. Она сделала страшную подлость, но теперь живет хуже всех. Ее ненавидит вся Троя… Только Гектор всегда защищал ее.
        - Да потому, что не должна слабая и беспомощная женщина отвечать за подлые дела мужчин! - воскликнул Гектор. - Разве в силах женщина бороться со столькими соблазнами, если все вокруг только и стараются внушить ей дурные, а не добрые поступки!
        - Ты хочешь сказать, что твоя жена могла бы поступить, как Елена? - с чуть заметной насмешкой спросил Пелид.
        - Моя жена, - без тени обиды и без малейшего сомнения ответил Гектор, - совсем другая женщина. Таких очень мало. Моя мать такая…
        А Елена слабая и, наверное, просто неумная. Но она сейчас очень страдает. Парис с нею так жесток!
        Последние слова вырвались у героя случайно, и он тут же осекся. Но было поздно.
        - Он еще и жесток с нею?! - воскликнул Ахилл. - Ему мало того, что она из -за него натворила, того, что происходит из -за них обоих с Троей?! Послушай, Гектор, я не могу понять… Из твоих слов, из всего, что я вижу, получается, что Парис - бесчестное ничтожество. Почему же царь Приам, ваш с ним отец, который показался мне мудрым и благородным старцем, столько лет потакает безумию, повергшему Трою в страшные несчастья? Как он может терпеть выходки Париса? Почему он не выгнал его с порога в первый же день, когда тот явился в Трою с женщиной, похищенной у законного мужа, у человека, принимавшего Париса, как дорогого гостя? Почему сейчас… Это все мне не понятно. Ты можешь мне хоть что -нибудь объяснить?
        Несколько мгновений Гектор, казалось, колебался. Его щеки вновь порозовели, затем он отвел взгляд в сторону, нахмурился. Но, поборов сомнение, проговорил:
        - Тому есть две причины. Я знаю, что не должен их тебе называть, но не могу иначе. Ты слишком честен, чтобы с тобой можно было поступать нечестно. Первая причина в том, что в самом начале, когда все это произошло, мой отец не был против войны.
        - Что?! - ахнул Пелид.
        - Нет, ты не понял! - поспешил пояснить Гектор. - Он был возмущен поступком Париса. И не просто возмущен, а взбешен - я это хорошо помню. Он вначале твердо приказал ему отвезти Елену назад, в Спарту. Но тот наотрез отказался, пригрозил, что уедет с похищенной женой Менелая куданибудь в далекие земли. И тут отца стали убеждать, что, если начнется война, это будет ему только на руку.
        - Кто? Кто его в этом убеждал?
        Гектор вздохнул.
        - Больше всех его двоюродный брат Анхис, отец Энея. Потом еще некоторые жрецы. Они уверяли, что взять Трою ахейцы никогда не смогут, а разбив их войско, отец сможет сам диктовать им условия. Они говорили, что тогда он вернет утраченное былое влияние Троады на Микены и Спарту, а возможно, и подчинит их себе полностью и отвоюет выгодные для торговли портовые стоянки. Особенно если ему удастся взять в плен Агамемнона и Менелая.
        - Ах вот как! - воскликнул пораженный Ахилл. - Как же я глуп, что сам этого не понял! Ну да, Атриды пришли сюда, мечтая о богатствах и новой власти, а Приам ждал их, мечтая о том же самом. И он не боялся? Их ведь… Нас ведь очень много!
        - И нас немало, - Гектор искоса глянул на базилевса. - Но дело ведь не в этом. Они рассчитывали на меня.
        - На тебя?
        - Конечно. Когда началась война, мне не было еще двадцати лет, но обо мне слыхали во многих краях. Я уже много раз участвовал в боевых походах - отец помогал соседям, дважды на наши владения нападали дикарикочевники, один раз пришлось выступить против морского разбойника Пейритоя и его большой и очень искусной дружины. И отец поверил, что с моей помощью легко сокрушит рати Атридов!
        - А ты заранее гордился этими победами? - не удержав насмешки, спросил Ахилл.
        - Нет, - жестко ответил Гектор. - Я никогда не хотел войны. Правда, я был очень молод, и, если честно, мне льстила эта слава, эта молва. Да что там!
        Ты видишь, как боги меня за это наказали… Но у меня хватило ума выступить против безумных планов отца. Я спорил с ним, убеждал его не слушать Анхиса и любой ценой не допустить осады Трои. Я умолял его силой отправить назад Елену. Но он не сделал этого.
        - Почему?!
        Троянец вздохнул.
        - Я говорил тебе, что причин было две. Вторая - это вина. Вина, которую мои отец и мать, да и мы все, испытывали и испытываем перед Парисом.
        - О чем ты? - изумленно спросил Ахилл.
        - Все дело в истории рождения Париса. Если хочешь, я тебе расскажу.
        Ахилл видел, что Гектор говорит о таких вещах, о которых никогда не стал бы говорить с чужим человеком, возможно, собирается открыть ему какую -то сокровенную тайну.
        - Я, конечно, хочу послушать, - не без смущения ответил он. - Но в силах ли ты вести такой долгий разговор, тем более, долго рассказывать?
        - Думаю, что да, - Гектор осторожно перевел дыхание, проверяя, не отзовется ли рана прежней мучительной болью. - Мне гораздо лучше, Ахилл. Если можно, я помолчу немного и пока что напишу письмо отцу, а потом ты меня выслушаешь. Это интересная и страшная история.
        - А не лучше ли будет, - вновь вмешалась в разговор Андромаха, - если ты, муж мой, сначала поешь немного размягченного в молоке хлеба с медом и выпьешь отвара из трав и кореньев? И Ахиллу нужно поесть, а у меня запечены в золе несколько рыб, и есть еще половина бараньей ноги, которую Ахилл принес вчера из лагеря. Мы с Тарком совсем немного съели…
        - Вот это - добрая мысль! - обрадовался бази -левс. - После еды и рассказ пойдет лучше. Приготовь молоко с хлебом, Андромаха, а мясо я разогрею над очагом сам.
        И, чтобы справиться с целым потоком обрушившихся на него мыслей, герой поспешно вышел из грота и принялся собирать сухие сучья для очага.
        ГЛАВА 4
        - Это случилось, - начал свой рассказ Гектор, - когда мне было пять с небольшим, но я помню происшедшее так ясно, будто все было недавно. А ведь прошло двадцать шесть лет. Кстати, думал ли ты, Ахилл, что Парис - твой ровесник?
        - Не может быть! - ахнул герой. - Ты хочешь сказать, что он соблазнил и увез Елену, когда ему было…
        - Совершенно верно, - подтвердил Гектор, - Ему было тринадцать лет. Но ведь и ты, как я понимаю, женился в таком же возрасте.
        - Ну да… Женился, вернее сказать, дал себя женить. Но по нынешнему облику Париса никак не скажешь, что он в тринадцать лет был таким же, как я в том же возрасте, и ты, наверное, тоже.
        - Да, - согласился Гектор, - теперь он выглядит на свои годы.
        Но мальчиком он и вправду казался лет на пять старше своих лет и развит был необычайно… Должно быть, боги наказали его за все проделки, не дав вырасти великим богатырем, каким он обещал стать в юности. Елена, уезжая с ним тайком из Спарты, и не подозревала, что ее обольстил, по сути дела, ребенок. Узнав это, она была просто поражена. А моя мать до сих пор пытается оправдать тот поступок Париса именно его ребяческой незрелостью…
        Однако я хотел рассказать тебе все с начала. Рождению Париса предшествовали очень странные события. Когда царица Гекуба узнала, что она беременна, то пошла по обычаю в храм Артемиды - принести жертвы. Огонь на жертвеннике возгорелся так сильно, что моя мать обрадовалась и возгордилась: «Не иначе, как этот ребенок будет кем -то особенным!» - воскликнула она. Но в ту же ночь ей привиделся сон, будто она рождает не дитя, а языки пламени, и этот огонь распространяется по дворцу и начинает пожирать весь город. В ужасе она проснулась и пошла к оракулу.
        А у нас предсказания дают не только и не столько жрецы Аполлона, которым разрешено это делать лишь по приказанию царя, а жрецы храма Астарты.
        - Вот как! - с удивлением проговорил Ахилл. - Но ведь Астарта - вавилонская богиня. Я не знал, что троянцы тоже приносят ей жертвы и чтут ее.
        - Ничего удивительного, - ответил Гектор. - Трою, если ты слышал об этом, основали много столетий назад критские цари (мой отец - их потомок), и здесь утвердилась со временем вера в Олимпийских богов. Но по расположению мы - азиаты, Троя не раз подвергалась нашествиям азиатских племен, а об их постоянном влиянии на здешнюю жизнь нечего и говорить. Поэтому есть среди нашего сонма богов и боги, которых данайцы не чтут. Астарта пришла к нам от вавилонян, и поклонение ей всегда было связано с какой -то жуткой тайной. Ведь эта богиня властвует над мрачными подземными силами, связана со страшными духами Тартара, который глубже и ужаснее Аидова царства. Ее жрецы общаются с демонами и призраками, и именно от них удается получить обычно самые точные предсказания. Правда, чаще всего они пророчат дурное…
        В то время в храме служил старый жрец Адамахт. Его сын Лаокоон сейчас сменил отца, тот двадцать лет, как умер… Я хорошо помню этого мрачного и жуткого старика. Его синие длинные одежды, бороду ниже пояса, к концу которой был привешен змеиный череп с раскрытой пастью… Я боялся его, но когда мама сказала, что пойдет в верхний город, в храм Астарты, я запросился с нею. Мне казалось, что Адамахт может ей как -то навредить. Мы пошли туда вдвоем. Мать рассказала старому жрецу свой сон - и услышала ужасное истолкование. Как сейчас вижу жуткую статую богини, кровь жертвенной овцы, и руки старика, все в этой крови… Он долго бормотал какие -то заклинания, потом произнес… Слово в слово помню: «Царица, ты родишь сына, и этот сын силой, доблестью, красотою и славой превзойдет всех сыновей Приама. Но он принесет Трое неисчислимые бедствия, погубит тысячи троянцев, прольет кровь родного брата и станет причиной гибели своего отца!» Выслушав это страшное пророчество, царица едва не лишилась чувств. Потом овладела собой и потребовала, чтобы жрец еще раз вопросил богиню и уточнил предсказание. Адамахт отказался.
«Астарта вещает один раз!» - изрек он и потом, глядя матери в глаза, сказал жутким голосом: «Если не хочешь, чтобы все это исполнилось, ты должна убить своего сына, царица! И чем скорее ты сделаешь это, тем лучше». «Будь ты проклят за такие слова!» - закричала мать и, схватив меня за руку, кинулась вон из храма.
        С того дня ее словно околдовали… Она ходила сумрачная и печальная, вся погруженная в свои мысли. Ни отец, ни наши родственники, ни лекари, которых царь призывал к ней, ничего не могли понять. Только я знал правду, но Гекуба взяла с меня слово, что я никому ничего не скажу.
        И вот у нее родился сын - третий сын Приама и Гекубы. К тому времени у них с отцов было трое детей. Первой родилась царевна Кассандра, потом, год спустя - я, через два года - Лисипп, который погиб в самом начале войны, и, наконец, появился третий троянский царевич. Ликованию отца, его родни и всех придворных не было предела. Даже царица оживилась, увидав, какого прекрасного младенца она родила. Вдруг, на седьмой день после рождения мальчика, во дворец явился Адамахт и потребовал, чтобы его принял царь Приам. Отец, как и все троянцы, не любит жрецов Астарты, но опасается их. Он не решился прогневить страшную богиню. Адамахт повторил ему слово в слово свое пророчество и потребовал, чтобы царь сам принес в жертву Астарте своего новорожденного сына, иначе Троя погибнет! Приам пришел в ужас. Он еще больше, чем царица Гекуба, был склонен верить в мрачные предзнаменования богини подземных духов, и боялся, что, отказавшись исполнить повеление жреца, и в самом деле погубит свой город и свой народ.
        Долгие дни они вместе с царицей думали и решались. Сначала мать и слышать не хотела о том, чтобы принести ребенка в жертву. Отец тоже не мог принять решения и колебался. Но и ему стали сниться мучительные сны, и жрецы Аполлона в один голос толковали их как пророчество будущих бедствий для всей Трои. И тогда Приам решился. «Я - царь, - сказал он своей жене, - и я не могу, как бы ни был мне дорог сын, погубить ради него весь мой народ…» Гекуба еще сопротивлялась, но, в конце концов, поняла, что если не уступит, отец принудит ее силой. Тогда она сказала: «Раз моему несчастному сыночку суждено умереть, то он, во всяком случае, не будет отдан в жертву этой кровожадной богине темных сил! Я сама, своими руками, убью его!»
        Моему маленькому брату тогда сравнялось три месяца. И вот однажды - это было ночью, перед рассветом, когда я без сна лежал в своей постели - я услышал, как по коридору дворца кто -то идет и тихо -тихо плачет. Я быстро надел свой хитончик и, выглянув в коридор, увидал мою мать. Она несла люльку с младенцем, крепко прижимая ее к груди. Я понял: сейчас произойдет что -то ужасное. Босиком, ступая как можно тише, я последовал за царицей. Она вышла из дворца, добралась до западной стены города, где в то время калитка запиралась лишь засовом изнутри и почти не охранялась. Через эту калитку мы вышли на равнину. Мать шла очень быстро, и я, хоть и был развит не по своим летам, поспевал за нею не без труда. Она шла, как зачарованная, ничего не замечая, и ей даже в голову не приходило, что за нею иду я… Мы шли все дальше от города, вошли в лес, стали подниматься в гору…
        Рассвело. Младенец в люльке проснулся и заплакал, и мать, присев на камень, стала кормить его грудью, целуя и лаская. Она просила у него прощения и говорила с ним так нежно и так ласково, что я чуть было не заревел. Я прятался за кустом, смотрел на царицу и думал, что она, наверное, не сделает этого, не сможет. Но вот она встала, вновь взяла люльку и пошла дальше. И я понял, куда она идет. По склону горы, чуть дальше того места, течет река, а за рекой, шагах в ста, горный склон разрывает ущелье. Глубочайшая трещина появилась, говорят, тысячу лет назад, во время землетрясения. Если смотреть вниз, в эту трещину, то дна не видно, тьма сгущается, и нагромождения каменных глыб постепенно теряются в ней. «О, только не туда! - думал я. - Оттуда никто не спасется!»
        Гекуба вброд перешла реку, я, скользя и падая на мокрых камнях, последовал за нею. Даже тогда она ничего не услышала, хотя один раз, разбив о камень коленку, я вскрикнул довольно громко.
        И вот царица подошла к пропасти. Она остановилась, посмотрела на небо, уже озаренное лучами восходящего солнца, наклонилась и поцеловала ребенка. Ветер поднялся такой сильный, он будто бы рвал люльку из ее рук, чтобы скорее скинуть в пропасть.
        Я не выдержал, закричал: «Мама, мама, не надо!» и кинулся к ней, плача и вытягивая вперед руки, чтобы вцепиться в платье царицы и удержать, остановить ее. Мать обернулась, дико вскрикнула: «Гектор!» Но, должно быть, мое появление еще больше подтолкнуло ее к исполнению страшного долга - она испугалась, что я и в самом деле ей помешаю. С выражением ужасной решимости она обратилась к пропасти, вытянула руки с люлькой… И тут ее поразил обморок: при всей своей силе, Гекуба все -таки женщина. Она рухнула без чувств на самом краю расщелины, и люлька упала рядом, да так, что один ее конец повис над пустотой!
        Этого мгновения я никогда не забуду! От ужаса я позабыл имена богов, а мне хотелось их всех попросить, чтобы они вмешались и спасли моего крохотного брата. И еще я испугался, подумав вдруг, что моя мама умерла!
        Потом я подбежал, наклонился к ней и увидел, что она вот -вот придет в себя - ее губы и веки дрожали, она дышала все глубже. Я понял, что у меня совсем немного времени, чтобы попытаться что -то сделать самому. Подумал было, что надо спрятать люльку в кустах, но ребенок опять мог заплакать… И вдруг издали до меня донесся шум воды. Река! Я схватил люльку - она была тяжелая, обычный пятилетний ребенок не поднял бы ее - добежал до реки, вошел по колена в воду и опустил свою ношу в струи потока. Течение в том месте сильное, но порогов нет - они дальше, вниз по течению, да и не очень страшные, лодки их проходят легко… Люльку с моим маленьким братом подхватило, закружило, потом она попала в мощную струю потока и понеслась прочь, а я упал на колени и стал просить духа реки и всех водных нимф и богов, чтобы ребенок, которому так и не успели дать имени, не погиб, чтобы его кто -нибудь спас…
        Когда я вернулся к матери, она уже очнулась, привстала и дико озиралась вокруг. «Люлька? - спросила она. - Где люлька, Гектор?» - «Она упала в пропасть», - ответил я.
        Это была первая ложь в моей жизни. Наверное, можно было сказать правду. Но я так боялся, что они все -таки захотят найти и убить его! А потом двенадцать лет я жил с моей тайной, никому не смея ее открыть. Всем было объявлено, что маленький царевич умер от простуды.
        После смерти жреца Адамахта открылись какие -то тайные заговоры, которые он плел против моего отца. Оказалось, что он был в давнем сговоре со своим родственником Кефарием, в молодости боровшимся с отцом за власть над Троадой и был изгнан из -за этого за ее пределы. Отец уже по -иному стал оценивать то давнее пророчество и страшно жалел о гибели сына, хотя за эти двенадцать лет Гекуба подарила ему еще двенадцать сыновей. Именно этого ребенка они с матерью втайне любили и жалели больше нас всех, хотя оба были уверены, что его уже нет.
        Тогда -то, видя, как убивается моя мать, я с глазу на глаз рассказал ей, как все было на самом деле, и сказал, что могло произойти чудо, и мой брат мог уцелеть. Именно чудо. Став взрослым, я уже понимал, что люльку, скорее всего, перевернуло, опрокинуло на порогах, что младенец, конечно, утонул, а если и не погиб на реке, то его унесло в море, где у него не было уже никакой надежды. Гекуба тоже это понимала, но готова была перевернуть вверх дном всю Троаду, чтобы только отыскать пропавшего сына.
        Поиски ничего не дали.
        Но прошел еще год и наступил праздник Аполлона, который у нас отмечается ежегодно. Это всегда - самый торжественный день в Трое и в Троаде. Теперь мы празднуем его внутри городских стен, а раньше, когда еще не было войны, торжество происходило прямо на берегу моря. Со всей Троады собирались лучшие борцы и бегуны, стрелки из лука, метатели диска, музыканты и поэты. Состязания устраивались между всеми, кто хотел в них участвовать, без различия знатности рода или происхождения. Мы, сыновья царя Трои, состязались порой с простыми охотниками и воинами.
        И вот в тот день, о котором я тебе рассказываю, как всегда, съехалось очень много разного люда, и на состязаниях воинов и атлетов появился совершенно не знакомый нам прежде юноша. На вид ему было лет семнадцать, и мы все даже не подозревали, что он на самом деле куда моложе. Ничего особенного мы в нем не заметили, кроме действительно выдающейся красоты, от которой все троянские девы прямо -таки растаяли, как воск на ярком солнце. И тут он стал побеждать во всех, без исключения, состязаниях. Он соревновался со всеми и всех побеждал!
        - И тебя? - прервал рассказ Приамида Ахилл, до того слушавший молча и с напряженным вниманием - давно уже ему не доводилось выслушивать ничего более интересного и потрясающего воображение. - Он и тебя победил?
        - Ну да! - и тут Гектор рассмеялся. - Дело в том, что во всех его победах, безусловно, была некая хитрость. Он состязался в каждом из видов единоборства с тем, кто в этом виде был не самым лучшим. Меня он победил в беге. Я бегаю очень хорошо, до сих пор, можешь мне поверить…
        - Еще как верю! - воскликнул Ахилл, вспомнив, как преследовал Гектора вокруг Троянской стены. И тут же, вспыхнув, осекся. Не хватало только напомнить об этом Гектору! Добавить ко всем унижениям, перенесенным его пленником, еще и это позорное воспоминание… Как он мог себе это позволить?!
        Гектор услышал его восклицание, заметил краску, залившую щеки Пелида, его смятенный взгляд и будто прочел его мысли.
        - Конечно, - произнес он, лишь чуть заметно бледнея, - ты мог в этом убедиться. Только я отлично понимаю, что ты двадцать раз догнал бы меня, если бы хотел. Просто не умеешь бить в спину, как не умеешь добивать раненых и приносить в жертву пленных. Не смущайся, я знаю, что повел себя позорно, поддавшись страху, и ты не должен щадить мою гордость. Я сам виноват.
        - Это была мгновенная слабость! - возразил Ахилл с такой горячностью, будто обидели его самого, - Это может случиться с кем угодно. Ты дрался отважно, и никто не смеет обвинить тебя в трусости. А что до быстроты бега, то со мной до сих пор не мог состязаться никто. Меня с раннего детства называют «быстроногим Ахиллом», я лошадей догоняю… Но ты сказал, что и Парис оказался бегуном хоть куда. Я ведь не ошибся - этот юноша был пропавший сын царицы Гекубы, твой брат Парис?
        Гектор в который уже раз как -то особенно посмотрел на Пелида, потом отвел глаза и, помолчав немного, продолжил:
        - Конечно. Конечно, это и был Парис. А обогнал он меня потому, что незадолго перед тем я на охоте повредил себе левую лодыжку и еще не совсем твердо ступал на эту ногу. Впрочем, бегает он действительно хорошо. В борьбе он вызывал тех, кто был искусен, но недостаточно гибок и ловок, в кулачном бою с трудом обыграл моего двоюродного брата Энея, сильного, как кабан, но уступающего ему в быстроте движений и легкости. В чем он и правда оказался всех сильнее, так это в стрельбе из лука - тут ему, пожалуй, нет равных в Трое.
        Когда мы, еще не зная, кто он, стали о нем всех расспрашивать, здешние охотники рассказали, что это - внук почтенного пастуха Агелая, знаменитый меж ними Парис, прекрасный охотник, известный забияка и драчун. А когда награждали венками победителей, вдруг выбежала вперед моя сестра Кассандра… Ты слышал о ней?
        - О да! - ответил Ахилл. - Говорят, у нее дар пророчества.
        - Вот именно. Это не раз подтверждалось, только она от этого очень несчастлива. Не знаю, как это объяснить. И ей обычно не верят. Но в тот день ей поверили. Она указала на Париса и воскликнула так, что все услышали:
        - Царь и царица, отец мой и моя мать! Этот юноша - ваш пропавший без вести сын, тот, которого ты, матушка, хотела бросить в пропасть и которого спас Гектор!
        Я тогда просто онемел от изумления… Ведь я рассказал матери обо всем случившемся с глазу на глаз, а ее попытки что -то разузнать о пропавшем ребенке вряд ли могли быть известны царевне, да Гекуба никому и не объясняла причин поисков. И не говорила, кто именно спас младенца.
        Парис был изумлен не меньше меня. Царь и царица, потрясенные, не знали, что говорить и что делать. Когда же спросили юношу, сколько ему лет, он ответил, что его родители давно умерли и он не помнит, когда родился, но лет ему еще совсем немного. Призвали его деда Агелая, и вот тут -то старик, страшно смущаясь, признался, что этот мальчик ему на самом деле не внук, что он подобрал его в люльке на речной отмели тринадцать лет назад, а его сын с женой, у которых не было детей, охотно приняли к себе ребенка. Он описал, как выглядели люлька и плащ, в который был завернут мальчик. Эти вещи старик продал в городе какому -то лавочнику, потому что после смерти сына бедствовал, и ему трудно было кормить приемного внука. Сохранился и по -прежнему висел на шее Париса лишь его детский талисман, который мать тотчас узнала - сердоликовая фигурка льва на кожаном шнурке.
        - Ну, таких фигурок много! - заметил Ахилл. - И у меня в детстве была такая. Ее вешают, чтобы мальчик рос сильным. Я ее потому и снял - боялся, что если буду еще сильнее, меня все станут бояться…
        - Это правда, талисман не такой уж редкий, - согласился Гектор, - Но вместе со всем остальным, вместе с рассказом старого пастуха и со свидетельством Кассандры… Все сошлось, и сомнений не было - этот красавецпастух был нашим пропавшим братом, третьим сыном Приама и Гекубы.
        Ему сказали, кто он, и мальчик от волнения чуть не лишился чувств. А что было с матерью, с отцом, да и со мной, - мне просто не описать. Это был день огромного, настоящего счастья.
        С тех пор Парис стал жить с нами во дворце. Его все любили, ему все разрешали, потому что мы все, особенно царица, не могли простить себе, что он, без всякой своей вины, был удален от нас, жил в нищете и тяжелых трудах, не получал всего того, что с детства получали дети царя.
        А у него очень скоро обнаружилось много скверных черт. То, что он был совершенно невоспитан, не умел себя вести и не хотел этому учиться, можно было легко понять - какие там благородные привычки среди овец и пастушьих собак? Но Парис, к тому же, стал требователен, капризен, любил, чтобы ему уделяли внимания и забот больше, чем другим, очень гордился собой и хотел, чтобы все говорили ему, какой он особенный.
        Меня это почти сразу насторожило. А отец и мать ничего не хотели замечать. Вина перед Парисом заставляла их видеть его не таким, каким он был, прощать ему самые дикие и дерзкие выходки. И, когда отец отправил корабль с посольством в Спарту, чтобы договориться о каких -то торговых делах, и Парис пожелал ехать с этим кораблем, царь Приам беспрепятственно разрешил ему это, даже не помыслив, что мальчишка задумает и вытворит что -либо худое. Хотя чего он только до того уже ни вытворял за то короткое время, что прожил в Трое!
        О том, что ему, как он до сих пор уверяет, явилась накануне поездки богиня Афродита и пообещала любовь самой красивой в мире женщины, Парис никому не говорил - рассказал, уже когда привез в Трою похищенную Елену.
        И вот непоправимое совершилось, и мы все были принесены в жертву самолюбию и своеволию этого неумного ребенка, которому царь и царица так много позволяли. Пророчество исполнилось. Только крови своих братьев он еще не проливал, и я страшусь подумать о последней части предсказания Адамахта, об отце… Но если бы тогда ребенка оставили во дворце, все это вряд ли могло произойти. Подземные духи, которым служил старый жрец, сыграли с нами со всеми злую шутку!
        ГЛАВА 5
        Гектор умолк и, взяв из рук сидевшей подле него Андромахи чашку с молоком, отхлебнул немного и закрыл глаза.
        Ахилл всмотрелся и понял, что раненый не спит. Просто он вновь переживал все, о чем говорил, вновь вспоминал те тяжкие события.
        - Ты не жалеешь? - наконец, спросил базилевс.
        - О чем? - Гектор открыл глаза и взглянул на Пелида.
        - О том, что спас Париса.
        - Нет, конечно, - без колебаний ответил царевич. - Как можно об этом жалеть? Жаль только, что сам Парис не умеет быть благодарным. По сути дела, в крови его братьев, что была пролита уже столько раз, именно он и виноват. Но до сих пор не признает этого.
        - И никогда не признает! - не сдержалась Андромаха. - Он же - само самодовольство. Ух, как я его не люблю!
        Гектор рассмеялся.
        - Да, пожалуй, из всех троянцев моя жена сильнее всего не любит Париса. И мало кто, кроме отца и матери, теперь питает к нему любовь…
        - А Елена? - спросил Ахилл. - Она -то поняла, наконец, кому принесла в жертву себя и всех нас? Неужели ей он по -прежнему мил и дорог?
        В глазах троянца промелькнуло сомнение, и он ответил не сразу.
        - Как знать… Со мной Елена, пожалуй, откровеннее, чем с другими. Но о своих чувствах к Парису она никогда не говорит. Думаю, ей стыдно.
        - Значит, она тоже должна согласиться на возвращение в Спарту! - решительно произнес Ахилл. - Твой рассказ, Гектор, многое мне объяснил, но тем более дико было бы продолжать эту войну. Не стоит Парис и капли крови, ни ахейской, ни троянской - так же, как не стоит любви и преданности Елены. А царь Приам, я думаю, теперь уже не надеется разгромить наше войско и взять в плен Атридов…
        - Отец давно уже хочет мира! - воскликнул Гектор. - Даже надменный Анхис хочет того же. И если отец виноват в своей самонадеянности и в излишней жажде власти, то сейчас он за это уже достаточно наказан. Мои раны и плен - хорошее вразумление для него, верившего в сказку о «непобедимом Гекторе».
        - Да-а! - протянул Ахилл грустно. - Только вот ранен и в плену ты, единственный, кто действительно пытался не допустить начала войны и внушал царю разумные мысли.
        - А что ты станешь делать, - вдруг спросил Гектор, и его глаза как -то странно блеснули, - что ты станешь делать, если ничего не получится, если перемирие сорвется и война возобновится?
        Базилевс нахмурился.
        - Я сказал царю Приаму, что в таком случае после твоего выздоровления нам снова придется драться на поединке.
        - Это разумно, - Гектор глубоко вздохнул и опять полузакрыл глаза. - Только вот здоров я буду, наверное, еще не скоро.
        Андромаха подалась вперед и, глядя в лицо Ахиллу своими изумрудными глазами, спокойно проговорила:
        - Этого не будет. Ты этого не сделаешь, Ахилл. Я знаю.
        - Она всегда все знает вместо меня! - сердито бросил базилевс. - У кого дар пророчества, Гектор? У твоей сестры или у твоей жены? Я говорил об условии, поставленном троянскому царю. А что мы будем делать в действительности, почем мне знать? Я ни разу в жизни не был в более глупом и нелепом положении, чем сейчас!
        Он отвернулся, испытывая смущение и злясь на себя, непонятно за что. Некоторое время они молчали, потом базилевс, порывисто повернувшись, воскликнул:
        - Помоги мне, Гектор! Помоги мне победить эту войну… Одному это слишком трудно.
        - Самое трудное ты уже сделал, Ахилл - ты победил себя… А я сделаю все, что в моих силах! - горячо произнес троянец. - Я уверен, что и мой отец будет мудр и терпелив. Дело лишь за ахейцами…
        - За ахейскими царями, - поправил Ахилл. - Простые воины, все до единого, только и мечтают о возвращении. Хотя и о добыче тоже. И если Приам заплатит богатую дань и они получат свое, то их здесь уже ничем не удержишь. У всех есть, куда и к кому возвращаться.
        Он помолчал и добавил:
        - У всех, кроме меня. Я потерял здесь все, что имел.
        - У тебя есть сын, - тихо сказал Гектор.
        - Сын, который меня ни разу не видел! - вскричал герой, невольно сжимая в руке глиняный кубок, из которого перед тем пил, и стряхивая с ладони крошево черепков. - Сын, которого воспитали без меня, неведомо кто и неведомо, как. Возможно, он мне совсем чужой. Но даже и не в этом дело. Я ведь ничего, совершенно ничего не смогу дать ему! Все то богатство знаний, искусств, доброты и мудрости, что вложены в меня Хироном, украла война! Что -то я еще помню, но это все уже так далеко от меня нынешнего… Я умею теперь только убивать! С тринадцати лет мое существо переламывали, корежили, давили войной. Другие тоже изувечены ею, но они пришли сюда взрослыми, их сознание и память были защищены опытом, привычкой. Я не уверен даже, что моему Неоптолему стоит узнавать меня близко. Ему ведь сейчас тринадцатый год, и да спасет его Афина Паллада от уроков, которые он может получить у меня!
        Ахилл закрыл лицо руками, потом резко их отнял. В его глазах стояли слезы, но он этого не замечал, не то отвернулся бы, чтобы скрыть такую позорную слабость. Андромаха протянула руку и ласково коснулась его влажного от пота плеча. Ахилл вздрогнул.
        - Я несу какой -то бред! Не слушайте меня!
        - Тогда ты меня послушай, - произнес Гектор так же тихо, но очень твердо. - Я - совершенно взрослый человек, и достаточно много знаю и много пережил. Но и мне ты сумел за совсем короткое время дать столько, сколько не давали учившие меня мудрецы, мои воспитатели. И никто не сможет сделать твоего сына лучше, чем сделаешь ты! Столько доброты и совести, сколько заключает твоя душа, пускай и израненная войной, я не встречал никогда и ни в одном человеке.
        Базилевс слушал, опустив голову, уже чувствуя, что предательская капля сползает от уголка его глаза на щеку. Он не знал, что ответить.
        - Давай -ка я перечитаю письмо, - проговорил он, наконец, стараясь побороть невольное смущение и досаду. - Какой у тебя красивый почерк, Гектор! Даже на таком дрянном пергаменте и грубой тростинкой ты пишешь ровно и четко. Тем лучше - царь, конечно, узнает твою руку. И написано все, как нужно. Хорошо.
        Он аккуратно свернул пергамент и встал.
        - Пойду. Мне надо появиться в лагере. А завтра мы увидимся с Приамом, и начнутся переговоры.
        - Ты завтра придешь? - спросила Андромаха, улыбнувшись.
        - Приду, конечно. Я же должен рассказать вам о встрече с царем. Возможно, он тоже что -нибудь напишет для тебя, Гектор. Или что -то передаст. Да и еда у вас кончается. Так что приду. И… Мне теперь намного легче. Спасибо!
        Последние слова он произнес, отвернувшись, уже пригибаясь, чтобы выйти из грота.
        Спустя два дня царь Приам прислал к царю Агамемнону послов с богатыми дарами и с предложением начать переговоры о заключении мира. В послании к Атриду царь Трои писал, что готов теперь на самые тяжелые условия и хочет только сберечь жизнь и свободу своих подданных.
        Агамемнон, даже после гибели Гектора не ожидавший такой уступчивости, растерялся. Послы прибыли открыто, и о предложении Приама нужно было известить всех.
        На собрании царей голоса разделились: одни (как и сам Агамемнон) требовали осады, штурма, уничтожения Трои, другие, и их оказалось больше, настаивали на переговорах и спорили лишь о возможных размерах дани, которая (и это понимали все) могла быть просто колоссальной - истинных богатств Трои ахейцы не могли себе даже представить.
        Спор решил голос Ахилла: мирмидонский базилевс заявил с твердостью и решимостью человека, давно все обдумавшего, что если есть возможность закончить войну, не проливая больше крови, то он категорически отказывается воевать дальше.
        Атриды были в гневе, но продолжать спор стало совершенно бессмысленно. И троянские послы повезли своему царю письмо, в котором предлагалось назначить первую встречу и подумать о возможных размерах дани…
        * * *
        - Здесь приходится пропустить существенную часть повествования, - проговорил Александр Георгиевич, с сожалением перекладывая только что прочитанные листы на угол стола. - В этом месте рассказ нашего неизвестного автора прерывается: отсутствуют, судя по нумерации, целых четыре свитка.
        - А окаянный турок говорил, что продал их до меня всего пять! - с досадой воскликнул Михаил. - Между тем, считая те пропуски, что были вначале, уже получается двенадцать!
        Каверин усмехнулся.
        - Турок, возможно, и шельмовал, стараясь представить свой «товар» целым и невредимым, точнее, почти целым. В любом случае, он свалял дурака настолько, что скажи ему кто об этом, бедный малый потерял бы рассудок. Я даже представить себе не могу, сколько по -настоящему стоит эта рукопись… А возможно, кстати, турок тут и ни при чем - свитки могли пропасть при каком -либо перемещении, перевозке. Ведь сундук -то, в котором они хранились, уж точно был не двенадцатого века до нашей эры. Так, Миша?
        - Само собою! - Ларионов наморщился, вспоминая окованное железными полосами страшилище. - Ну, лет шестьсот ему есть.
        - Всего -навсего! Однако я постарался восстановить хотя бы приблизительную последовательность событий в недостающем отрывке, - профессор потрогал очки, достал платок и осторожно потер им вспотевшую переносицу. - Итак, переговоры пошли, надо думать, полным ходом, когда вдруг в Трое нашелся предатель. Судя по дальнейшему тексту, это был какой -то жрец одного из троянских храмов, за чтото сильно обидевшийся на царя Приама. Он, видимо, тайно выбрался из Трои, пришел в лагерь ахейцев и рассказал Агамемнону о том, что существует потайной подземный ход, ведущий от храма, где он служил, за пределы города. Агамемнон решил этим немедленно воспользоваться, позабыв о данном им слове.
        - Хор -роший царь! - вырвалось у Миши.
        - Урод! - прошептала Аня, невольно резко повернувшись в кресле, так, что спящий Кузя едва не кувырнулся с ее колен и больно вцепился в них когтями, чего Аннушка в увлечении даже не заметила.
        - Он и у Гомера, и во многих вариантах Троянского цикла фигура весьма противоречивая, - заметил профессор. - Из текста, прочтенного далее, следует, что было созвано собрание базилевсов, и почти все они одобрили план: ночью проникнуть в город и напасть на ничего не подозревающих троянцев. Против выступил, видимо, только Ахилл.
        - И как он стал действовать? - Миша почувствовал, что волнуется совершенно так же, как в детстве, когда развивался острый сюжет кино -боевика, и напряжение нервов заставляло забыть, что происходящее на самом деле - вымысел, и ничего этого не было. Впрочем, на этот раз он не сомневался - это было, и именно так все происходило в XII веке до нашей эры, под стенами легендарной Трои.
        - Ахилл поступил по логике своего характера, - Каверин поправил очки и снова взялся за листы перевода. - Он понял, что не может допустить такой подлости и такого грязного нарушения перемирия… А быть может, он уже был слишком духовно связан с Гектором, хотя сам еще не осознал, как они близки. Словом, он пошел в лесной грот, чтобы все открыть своему пленнику и вместе с ним решить, как и что делать…
        ГЛАВА 6
        Гектор и Андромаха выслушали рассказ базилевса в полном молчании.
        Когда он остановился и перевел дыхание, у Гектора вырвались те же слова, что всю дорогу мучили Ахилла:
        - Неужели все напрасно?! И война не закончится?..
        - Боюсь, что так, - произнес Пелид, устало опускаясь на расстеленную возле очага овчину. - Так, значит, этот ваш перебежчик сказал правду? И ты знал об этом подземном ходе, Гектор?
        - Конечно, знал, - троянец посмотрел ему в глаза и тут же отвел взгляд. - Теперь нет смысла лгать. О нем знают лишь очень немногие. Только приближенные царя и служители храма. Мы пользовались этим ходом в самых крайних случаях. Жители того пастушьего селения тоже ничего не знают - только двое старших пастухов, которые под страхом смерти запрещали остальным забираться в пещеру. Они говорили, что там живут лесные духи. Но ты… Ты ведь не хочешь, чтобы ахейцы нарушили перемирие и поступили так подло, да, Ахилл?
        Базилевс пожал плечами.
        - Разве я рассказал бы тебе об этом предателе, если бы было иначе? Но только мне трудно теперь принять решение, и я жду твоего совета. Ведь если мы предупредим царя Приама, то перемирие все равно будет нарушено. Приам сам сможет устроить ловушку отряду ахейцев, их ведь пойдет туда не более трехсот человек, остальные будут ждать, когда те откроют ворота… И тогда предателем стану я!
        Гектор нахмурился.
        - Пока я здесь, отец едва ли станет так рисковать.
        - А что ему делать?
        - Замуровать отверстие в храме.
        - Чтобы замуровать прочно и надежно, нужно много времени. И в этом случае, Агамемнон и его люди сразу же догадаются, что их выдали, и поймут, кто мог это сделать. Я сейчас на совете слишком яростно с ними спорил, доказывая, что нарушать перемирие недопустимо, и они давно знают, как мне опротивела эта война.
        - Они могут тебя убить? - испуганно спросила Андромаха.
        Герой усмехнулся.
        - Ну, это вряд ли им удастся. Мирмидонские воины меня не предадут, да я и сам могу защитить себя. Но тогда вражда разгорится уже внутри нашего лагеря, и я никак не смогу убеждать Атридов и взывать к их благоразумию. Вот если бы ахейцы не нашли этой пещеры! Но даже если я вернусь в лагерь и тайком убью перебежчика, они станут обшаривать все в тех местах, о которых он говорил. Надо хотя бы пастухов предупредить, их ведь всех перебьют.
        - Отсюда нелегко найти дорогу к этому селению, - задумчиво произнес Гектор.
        - Я прекрасно знаю, как туда идти, - возразил Ахилл. - И дойду куда скорее, даже если бы вышел одновременно с ахейцами, а они выступят только после полудня, с тем, чтобы быть там к наступлению сумерек и ночью пробраться в Трою по подземному ходу.
        - Ты знаешь это селение?! - почти в один голос воскликнули Гектор и Андромаха.
        Ахилл рассмеялся, несмотря на свое напряжение.
        - За эти двенадцать лет я в здешних местах узнал все дорожки и все уголки. Я же лесной житель и, в отличие от прочих ахейцев, не боюсь один бродить по вашим лесам. Я видел все потайные тропы и все поселки пастухов, что пригоняют в Трою коз и овец. Конечно, по эту сторону долины, - добавил он. - В дальние горы, во владения варварских племен, я не заходил, это слишком далеко.
        Гектор не смог скрыть своего изумления.
        - И ты не нападал на пастухов? И не выдавал их ахейцам?
        - Ты унижаешь меня таким вопросом, Гектор! - воскликнул базилевс. - Кто же я, по -твоему, чтобы убивать безоружных селян? То селение, что возле пещеры, отсюда ближе всех остальных. Я и вход в пещеру видел не раз, она там одна. Знать бы прежде, что оттуда можно проникнуть в Трою…
        И тут он внезапно умолк. Какая -то мысль поразила его. Глаза героя сверкнули.
        - О, я, кажется, придумал!
        - Что? Ты придумал, как не допустить битвы?! - вскрикнул Гектор. В волнении троянец рванулся к Ахиллу, и от резкого движения боль пронзила его, как лезвие меча. Он глухо охнул, невольно прижав руку к ране.
        - Что ты делаешь? - воскликнул Пелид. - Хорошо ли будет, если еще и тебе станет хуже?
        - Говори! - прошептал Гектор, откидываясь на кожаные подушки и задыхаясь уже не от боли, а от возбуждения. - Говори же! Что ты придумал?
        - Помнишь ли ты, как выглядит склон над пещерой, Гектор? Помнишь, там целая осыпь камней? А наверху - большие валуны, они, наверное, задержались на склоне, когда с более высокой вершины шла лавина. Как -то я там проходил и случайно сбил ногой вниз небольшой камешек. За ним устремился целый поток других камней, и я подумал…
        - Я понял! - в волнении Гектор снова привстал. - Я понял… О, Ахилл, боги наградили тебя столь же острым разумом, сколь и могучим телом! Если сбросить большие камни, лавина, которую они увлекут за собою, засыплет вход в пещеру!
        - Ты понял правильно, - кивнул Ахилл и улыбнулся.
        - Но ведь завал можно разобрать, - заметила Андромаха, до того лишь напряженно слушавшая разговор мужчин. - Ахейцев будет много…
        - Откуда же они узнают, где именно разбирать? - глаза Гектора блестели. - Ты не была там, жена, а я был. Там все усыпано этими камнями. Предатель, кто бы они ни был, не может в точности помнить, где находится отверстие. А пастухи уйдут - их уход подозрений не вызовет, они могли просто поменять место стоянки. Если Агамемнон вздумает разгребать все глыбы, что ссыпались со склона, его люди пробудут там долгие -долгие дни. Надо только опередить Атридов на значительное время, чтобы их люди не слышали шума обвала и подумали, что он произошел уже давно.
        - И я так же подумал, - Ахилл снова нахмурился. - Только беда: некому пойти. Дорога туда и обратно - это целый день. Если я отлучусь именно сейчас на такой срок, в лагере это заметят и смогут легко догадаться. К тому же надо ведь предупредить пастухов, а они могут не поверить ахейцу. И в лицо они меня, возможно, знают, что совсем плохо - тогда и слушать не станут, просто разбегутся.
        - А из твоих воинов послать некого? - спросил Приамид.
        - Что ты, нет! Они мне преданы, но этого не поймут… И я не могу рисковать.
        - А я, - проговорил задумчиво Гектор, - если и смогу подняться, не пройду и двух десятков локтей… Что остается?
        - Остается идти мне! - сказала Андромаха.
        Ахилл быстро обернулся и посмотрел на нее. Нет, она не шутила.
        - Я смогу, Ахилл! - Голос молодой женщины задрожал от напряжения.
        Ты только объясни мне, как найти селение… Я знаю, ты скажешь, что это долгая и трудная дорога, но я умею долго и быстро ходить. Гектор подтвердит тебе это. Я троянка, мне поверят. А сбросить камни сумеют и сами пастухи, когда я объясню им, зачем это нужно. Позволь мне!
        - Только Гектор может тебе позволить или не позволить, - возразил базилевс и повернулся к раненому. - Что ты скажешь?
        - Другого выхода нет.
        Голос Гектора выдал его тревогу, его страх за жену и восхищение ее отвагой.
        - Ну, а если тебя увидят одну в лесу? - попытался возразить Ахилл. - Что тогда?
        - А я переоденусь мальчиком! - живо нашлась она. - Пастушком.
        - Но у нас из мужской одежды только моя, - не сдавался базилевс. - Она тебе велика.
        - Зато у нас много овечьих шкур, - засмеялась Андромаха. - Разве пастухи носят туники и хитоны? Я проделаю дыру в большой шкуре, скреплю ее с боков ремешками, а на голову смастерю колпак из такой же овчины. Он скроет мои волосы. И никто ничего не заподозрит.
        - Ну что же… - Ахилл не мог скрыть изумления, как ни старался. - Если так, тогда… Скоро начнет светать, выйти надо сейчас же, еще затемно. Я провожу тебя до холмов, а там дорогу найти будет нетрудно, я тебе объясню, как идти. С тобой пойдет Тарк. Эй, Тарк, слышишь!
        Услыхав свое имя, огромный пес, до того дремавший у входа в грот, вскочил и глухо заворчал, подходя к хозяину.
        - Ты проводишь Андромаху в пастуший поселок, - сказал ему базилевс, опуская руку на лобастую голову. - И будешь ее охранять. Понял?
        Тарк оскалился в своей обычной «улыбке» и, как всегда делал, мотнул вправо и влево пушистым хвостом.
        - А как же Гектор? - испугалась Андромаха. - Что же, он останется совсем один? Ведь ты уйдешь в лагерь, Ахилл!
        - Что со мной случится? - пожал плечами Гектор. - Я уже не так слаб. А ахейцы здесь не появляются.
        - Чтобы было безопаснее, я закрою вход в грот, вот и все, - сказал Ахилл, поднимаясь на ноги.
        - Как? - удивилась Андромаха, - Здесь ведь нет двери.
        - Ну так будет, - пожал плечами герой и, выглянув из -под нависающих над входом в грот ветвей, посмотрел на небо. - Ночь на исходе. Быстро мастери себе пастуший наряд, женщина, и нам надо идти.
        ГЛАВА 7
        Ущербная луна еще не померкла в небе, когда Андромаха вышла из грота. Ахилл улыбнулся, увидав ее в новом одеянии. Мешковатая овчина неровными краями опускалась почти до колен, оставляя открытыми стройные смуглые икры. Руки тоже были обнажены, а голову покрывал, сползая до бровей, лохматый колпак - вроде тех, что носили варвары. Талию молодая женщина опоясала сыромятным ремнем. Выдать ее могли разве что сандалии, хорошей, слишком тонкой работы, каких пастухи не носили. Но чтобы это заметить, надо было подойти к ней близко, а этого не допустит Тарк. Во всяком случае, Ахилл утешал себя этой мыслью.
        Оглядев Андромаху, он одобрительно кивнул и вновь заглянул в грот.
        - Держись, Гектор! К вечеру я приду, и мы будем вместе ждать возвращения твоей жены.
        - Да пошлют боги удачу тебе и ей! - донеслось изнутри. - За меня не бойтесь, все будет хорошо.
        Андромаха отвернулась. Она ничуть не боялась длинной и нелегкой дороги, она боялась только за Гектора.
        Ахилл отошел к краю поляны, где среди кустов громоздились базальтовые валуны, поднял камень величиной с хорошую свинью и, вернувшись к гроту, уложил валун за кустами, поперек входа в пещерку. Он умудрился сделать это так ловко, что не поломал и не помял ветвей. Со стороны казалось, будто камень лежал тут всегда.
        - Потом я его уберу, - сказал он ошеломленной Андромахе. - Кроме меня, его никто не сдвинет. Щель над камнем достаточно широка для света и воздуха, да и других отверстий в гроте хватает. В крайнем случае, если со мной что -то случится, их можно расширить. А пока ни человек, ни зверь сюда не войдут. Идем! Тарк, за мной!
        Они прошли через лес до апельсиновой рощи, пересекли ее и вышли на равнину, мутно -серую в мареве зарождающегося на востоке рассвета. Луны уже не было, ночные птицы умолкли, а дневные еще не решались подать голос. Не было и ветра, и над равниной повисло густое, как этот полусумрак, безмолвие.
        Вдали вновь начинался лес, черной кромкой проступающий почти на самом горизонте. За ним уже не виднелись, но лишь угадывались холмы.
        Ахилл остановился.
        - Я нарочно шел, не сбавляя шаг, - обернулся он к немного запыхавшейся Андромахе. - Да, ты - хороший ходок, раз не отстала, хотя на один мой шаг приходятся три твоих. Но времени у нас мало, и до того леса надо добраться прежде, чем рассветет. Поэтому позволь мне…
        Он наклонился, левой рукой обхватил ноги молодой женщины и поднял ее, усадив на свой согнутый локоть, как сажают маленького ребенка.
        - Держись! - сказал герой и, почувствовав, как ее горячие руки доверчиво обвили его шею, сорвался с места и со скоростью скачущей галопом лошади помчался через равнину.
        Андромаха в первый момент ахнула от испуга. Она не думала, что человек может бегать так быстро, и у нее снова мелькнула мысль, что в Ахилле проявляются какие -то сверхъественные силы, происходящие от его родства с божеством. Она даже глянула вниз, ожидая увидеть на его ногах крылатые гермесовы сандалии или что -то в этом роде. Но Пелид бежал, как все люди, касаясь земли, дыхание его, как ни легок был этот бег, постепенно учащалось, спина под тонкой тканью туники покрывалась потом, а это означало, что он подвержен усталости, как любой простой смертный…
        Должно быть, со стороны это было невероятное зрелище. Великан в короткой черной тунике, смуглый и прекрасный, как неведомый лесной дух, нес через безмолвную равнину мальчика -пастушка, тоже сказочно красивого, будто похищенного им прямо от овечьего стада, чтобы в чаще леса тот веселил его игрой на свирели. За ним широченными скачками мчался гигантский пес, в рассветном мареве казавшийся почти белым.
        На востоке проступила розовая полоса, и в лесу подали голос птицы, когда Ахилл, миновав равнину, пронесшись через негустую опушку леса и огромным прыжком перемахнув глубокий ручей, остановился среди зарослей граната, за которыми начинался некрутой склон.
        - Вот! - Он опустил Андромаху на землю и перевел дыхание. - Видишь - там, на склоне, начинается тропа. По ней ты пойдешь все вверх и вверх, а когда тропа раздвоится, свернешь направо. Дальше будут места, где тропы не видно, но уже взойдет солнце, и тебе надо следить, чтобы оно было от тебя все время с левой стороны. Когда дойдешь до кедровой рощицы, тропа возобновится. Там будет еще один ручей, в это время года он неглубок, и ты легко перейдешь его вброд. Только не забудь сперва разуться, не то потом мокрые сандалии натрут тебе ноги. Иди до каменной гряды. Там проход между двумя валунами, один из них похож на лежащего с подогнутыми ногами громадного барана. Потом опять ступай по тропе - она пойдет сначала вниз, затем снова вверх. Так ты перейдешь холм, и с его противоположного склона увидишь склон следующего холма - вот он -то тебе и нужен. Там, повыше зарослей - опять каменная осыпь. Обогни ее, от нее поднимись до хребта, через небольшой сосняк пройди на ту сторону второго холма, и иди вниз по тропе - она там довольно широкая. Если собьешься с пути, вели Тарку искать селение - он поймет и отыщет.
Но сразу не выходи к людям, убедись, что это именно те, которые тебе нужны. Ты поняла меня, женщина?
        - Да.
        Андромаха смотрела на Ахилла снизу вверх, из -под лохматого овчинного колпака, своими волшебными зелеными глазами, и в них читалось такое робкое, почти детское восхищение, что герой смутился.
        - Если поняла, тогда ступай. Времени мало. Когда завалите вход в пещеру, дождись прихода ахейцев, чтобы посмотреть, как поступит Атрид Агамемнон. Иди.
        Она взяла его руку, подняла ее к своим губам и поцеловала.
        - Что ты делаешь? Я тебе не отец и не старший брат…
        - Мой отец и старшие братья убиты, - тихо сказала троянка. - У меня есть только Гектор и мой сын. А тебя я бы поцеловала в лоб, но мне не достать… Ты… Ты сам не знаешь, какой ты хороший!
        Ахилл почувствовал, что краснеет, и рассердился на себя за это.
        - Ты нашла подходящее время для высоких слов, женщина! Иди, не то будет поздно. Тарк, ты идешь с ней. И не покидай ее ни на миг!
        Пес встал рядом с Андромахой и глухо заворчал. Молодая женщина повернулась и решительным, быстрым шагом пошла по тропе. Тарк бежал почти бок о бок с нею, уже не оборачиваясь к хозяину - он выполнял приказ. Среди высоких неподвижных деревьев, редких каменных валунов, среди торжественного предутренного леса фигурка троянки казалась такой маленькой и хрупкой, что Ахилл внутренне содрогнулся. На миг ему даже стало страшно и захотелось догнать Андромаху, вернуть ее. «В конце концов, туда могу пойти и я, - подумал он. - Заметят? И что в том такого? Как смогут они связать мое отсутствие в лагере с провалом своей подлой затеи?» И тут же остановил себя. «Если я это сделаю, мир может быть нарушен. И снова война… У нее в Фивах убили отца и братьев - хорошо, если это сделал не я. Нужно удержать перемирие. Нужно его спасти! И она дойдет, и сделает все, как надо…».
        Он подождал, пока фигурка «мальчика -пастушка» не скрылась за деревьями, потом повернулся и так же, бегом, устремился в обратный путь через равнину, уже оживленную заревом рассвета.
        ГЛАВА 8
        Весь день Ахилл провел среди мирмидонских воинов, отдавая распоряжения на случай, если понадобится выступать к стенам Трои: воины проверяли свое оружие, готовили факелы для ночной битвы, чистили доспехи и мечи. По замыслу Агамемнона, им не нужно было выступать к осажденному городу немедленно, как микенцам и спартанцам, но быть готовыми ринуться на подмогу, едва появится дымовой сигнал.
        Ахилл убедился, что все подготовлено, как должно, и сказал, что сам будет ожидать сигнала на равнине, дабы выступить раньше своего отряда. Вести воинов к Трое он назначил Антилоха, веря, что тому не придется исполнить приказа, и сигнала не будет…
        Задолго до вечера базилевс закончил все дела в лагере и, решив, что достаточно попадался на глаза всем, включая и «случайно» забредавших к его стоянке соглядатаев Агамемнона, ушел, прихватив в своем шатре, как обычно, хлеба, меда и масла для светильника. Взял он и лук со стрелами: в лагере уже привыкли к тому, что он часто уходит на охоту. В этот раз он и в самом деле поохотился - ему не захотелось нести в грот жестковатое козье мясо, и он подстрелил дорогой четырех упитанных цесарок.
        «Для выздоровления Гектору полезнее более нежное мясо!» - подумал Ахилл и тут же вновь поймал себя на очевидной дикости этой мысли. «Я забочусь о нем, как о ребенке. Как о своем ребенке! Не безумие ли поразило меня?»
        Гектор, как он и думал, не спал. Когда Пелид убрал камень от входа в грот, раненый немного привстал и чуть заметно улыбнулся.
        - Здравствуй. Я ждал тебя.
        - Тебе стало хуже?
        - Нет. Но сегодня быть одному нестерпимо трудно.
        - Понимаю.
        Ахилл сбросил с плеча сумку и лук и принялся раздувать огонь под треножником.
        - Не надо так тревожиться, Гектор. С Андромахой ничего не случится. Завтра она вернется и расскажет нам о том, как Атриды в ярости пинали ногами скалы…
        Гектор нахмурился.
        - А ты уверен, что пастухам удастся устроить обвал?
        Ахилл выглянул из грота и посмотрел на заходящее солнце.
        - Они это давно уже сделали. И, можешь не сомневаться, у них получилось. Послушай, Гектор, ты не съел ничего из того, что мы тебе оставили. Даже к молоку не притронулся… Как сможешь ты выздороветь, если станешь целый день голодать?
        С этими словами он выплеснул в отверстие грота подкисшее молоко и, ополоснув чашку под каплями родничка, наполнил ее свежим.
        Троянец беспомощно усмехнулся.
        - Прости, Ахилл. Ничего не могу поделать - кусок не идет в горло.
        - Но это неразумно!
        Тут же герой вспомнил, что и сам ничего не съел за весь день, и понял: волнуется не только Гектор.
        «Но я волнуюсь за сохранение перемирия, а Гектор боится и за свою жену!» - подумал он и честно признался себе, что тоже боится за Андромаху.
        - Пока не стемнело совсем, я хочу посмотреть, как твои раны, - произнес базилевс, чтобы скрыть замешательство и, присев на край постели, осторожно помог раненому приподняться. - Не хватало только, чтобы от волнения у тебя опять начался жар, и началось воспаление…
        Но его опасения оказались напрасны: сняв повязки, он увидел, что рана на бедре Приамида совершенно зарубцевалась, а рана на горле прочно стянулась, и бинт на ней оказался совершенно сухим.
        - Хвала тебе, сребролукий Аполлон! Тебе и твоему сыну, божественному Асклепию… - прошептал базилевс. - Бедро можно уже не перевязывать. А спина? Кажется, и здесь все зажило почти до конца. У тебя нет больше боли в спине, Гектор?
        - Давно уже нет, - ответил раненый. - Какие у тебя необыкновенные руки… Я их почти не чувствую. Послушай, Ахилл, а кто научил тебя врачевать?
        - Не врачевать, а только применять некоторые способы врачевания, - возразил Пелид. - А учил меня этому, как и очень многому другому, мой старый наставник - мудрец Хирон, я говорил о нем вам с Андромахой. Я прожил в его пещере пять лет.
        - Хирон, которого считают кентавром? - с чуть заметной улыбкой спросил троянец.
        Ахилл засмеялся.
        - Вижу, ты понимаешь, какая это глупая выдумка. Конечно, он не кентавр. Но его опыт и знания так необъятны, что я, находясь с ним рядом, порою думал, что он бессмертен и живет на земле уже тысячи лет. Сам он говорил мне, что ему уж точно больше ста двадцати лет. И он видел все страны и все земли, населенные людьми, ему открыты многие тайны. Он и мне сказал много такого, что до сих пор волнует меня и смущает.
        - Что, например?
        Гектору хотелось говорить, завести длинный разговор о чем -нибудь интересном, чтобы только развеять хоть немного невыносимое напряжение, которое он испытывал весь день и которое, сейчас он это ясно видел, мучило и Ахилла.
        - Что он говорил тебе такого, что вызывает у тебя сомнения?
        Ахилл покачал головой.
        - Да не сомнения, нет… В том -то и дело, что все, о чем он говорит, так или иначе оказывается справедливым, и это все я сам чувствую. Когда он сказал мне, что я не вынесу войны, что она начнет убивать меня изнутри, что я первый среди всех всеми силами постараюсь ее прекратить, я был обижен. Я?то был уверен, что мой дух воина несокрушим, что война и даруемая ею слава меня возвысят! И я верил, что мы вскоре победим. А Хирон предрек, что это очень надолго, и что победа может оказаться страшнее поражения… А я… Я ничего тогда не понял!
        - В четырнадцать лет мог ли ты понять? - в голосе Гектора послышалось волнение, он даже чуть дрогнул. - И я вначале не понимал многого. Это неистовое любование своими подвигами… конечно, оно и у меня было. И это вечное оправдание - воля богов, по воле богов! Почему так выходит, что по их воле мы делаем зло, а потом уже по своей слабой воле пытаемся его исправить?..
        Ахилл посмотрел на раненого очень серьезно и тихо проговорил:
        - Почему ты думаешь, что добро мы творим только по своей воле? И почему тебе кажется, что эта воля слаба? Переступить через зло очень тяжело, и не дать себе поступить трусливо или жестоко гораздо сложнее, чем поддаться тому темному и страшному, что в нас живет и всегда так властно требует выхода. Нет, нет, Гектор, добрая сила выше и могущественнее, если она все же берет верх. А Хирон мне говорил… - Тут он запнулся, с сомнением посмотрел на Приамида, но продолжал: - Он говорил, что боги, которых мы чтим, которые у разных народов носят разные имена, но покровительствуют сходным силам и явлениям, так вот они - только могучие духи, населившие землю раньше нас, и, возможно, враждебные нам. Но, он говорил о другом Боге, о всемогущей Силе, создавшей мир и повелевающей им. И несущей в себе только добро…
        - Да, да! - с волнением подхватил Гектор, не только не возмущенный, но, казалось, обрадованный этими дерзкими речами Пелида. - Да, я слышал об этом… Это говорил не только Хирон. К моему отцу давно, еще до начала войны, приезжал один старик. Из Сирии. Он долгие годы был жрецом, а вот в Сирии, в Египте, или в другой стране, я не запомнил. Он говорил, что жрецы древних стран знают многие тайны, которых никогда не открывают простым людям. И что они знают о Боге, создавшем мир. Когда -то Он приходил к людям и говорил с ними, и являл им Свою волю. Но они не послушались… Я еще думал: как же может быть такое - Он все создал и всем повелевает, а люди могли Его ослушаться?
        - Хирон это объяснял! - воскликнул Ахилл. - Все, весь мир живет по одному Закону, и ничто в этом мире не устроено плохо. Но людям Он дал право делать по -своему, дал право выбирать.
        - Для чего? - в недоумении прошептал Гектор. - Чтобы мы делали зло?
        - Чтобы мы выбрали добро. Хирон сказал, что, наверное, Он хочет научить нас самих выбирать. И мы столько страдаем для того, чтобы увидеть: зло ведет в никуда. Я не понимал этого.
        Гектор привстал, потянулся к чашке с молоком, но Пелид сам быстро взял ее и подал раненому. Тот отпил несколько глотков и какое -то время молчал.
        В отверстие грота входили косые лучи заката. Лес темнел, оглашаясь таинственными вечерними голосами. Сумрак наползал и сгущался, и первые светляки уже проступали пятнышками неясного зеленоватого света под самой темной и густой тенью. Цикады было умолкли, но тут же грянули густо и стройно, и прочие звуки ночи показались много тише среди их бесконечной и торжественной песни.
        - Ты с кем -нибудь пытался об этом говорить? - тихо спросил Гектор.
        - Да. - Ахилл кивнул - Я говорил Патроклу.
        - И что он сказал тебе?
        - Что это опасно думать и говорить. Что боги или духи, кто бы они ни были, станут вредить нам, если поймут, что мы знаем о них больше, чем следует. И что история создания мира из хаоса не похожа на то, о чем говорил Хирон.
        - Так думают все, - со вздохом сказал Гектор и снова отпил молока. - И ты не переубедил его?
        - Нет. Я перестал об этом говорить. Но теперь, - нерешительно сказал базилевс, - теперь Патрокл думает иначе. Он говорил мне о добре и зле почти то же, что Хирон, хотя никогда с ним не беседовал.
        - Теперь?! - Гектор расширенными глазами посмотрел на Пелида. - Когда - теперь?
        - Несколько дней назад, - ответил Ахилл. - Он приходил ко мне.
        - Всемогущие боги! - воскликнул Гектор. - К тебе приходил мертвец, а ты так спокойно это рассказываешь?!
        Ахилл усмехнулся.
        - Я не так сказал, как должно было сказать. Просто я видел его во сне. Но видел так ясно, будто и вправду он сам мне явился.
        Троянец перевел дыхание.
        - И что он говорил?
        - Я не все запомнил, - базилевс уже жалел, что заговорил об этом и привел раненого в такое возбуждение. - Одно я помню: он сказал, что если бы я тебя убил, ему ТАМ стало бы хуже.
        - А может быть, - проговорил Гектор, пристально вглядываясь при свете очага в лицо героя, - может быть, ты просто сам перед собою пытаешься оправдать свою слабость и потому видишь такие сны?
        Троянец ожидал гневной вспышки в ответ на свои слова, которые могли показаться базилевсу обидными. Но тот вдруг рассмеялся.
        - Это в чем же, по -твоему, я проявил слабость, а? В том, что не добил раненого? Нет, Гектор! Слабостью было протащить тебя по равнине за колесницей, потому что это была уже даже не месть - разве мертвым мстят? Слабостью было отвергнуть твою просьбу, когда ты, умирая, просил отдать твое тело родным для погребения. А потом я сумел проявить силу. Но моя ли она, или ее дает Тот, о ком говорил Хирон… кто знает?
        Он снова привстал и поворошил дрова в очаге, собираясь заняться ужином.
        - Ночь будет влажная. Дождя нет, но воздух сырой. Я укрою тебя плащом и зажгу светильник.
        - Ты останешься? - с надеждой спросил Гектор. - Не пойдешь в лагерь?
        - Не пойду.
        - Спасибо тебе. Не то от этого ожидания у меня помутится разум!
        - Пожалуй, и у меня тоже…
        И Ахилл, отвернувшись, принялся прилаживать над треножником вертел.
        ГЛАВА 9
        Ночью усилился ветер. Он нагнал с моря тучи, и редкий, тяжелый дождь прошуршал по лесу. Где -то, очень далеко, несколько раз раскатился гром, но гроза не приблизилась, ушла в сторону, и только порывы сырого морского ветра все так же раскачивали стволы и кроны деревьев. Все лесные голоса смолкли, не слышно было ни птицы, ни зверя, лишь глухой треск и шепот, а то будто невнятные стоны доносились отовсюду и ниоткуда…
        Гектор, сломленный тревогой и слабостью, к полуночи заснул, Ахилл же лежал без сна, вслушиваясь в непогоду. Он не боялся этих звуков, привыкнув к ним с детства, хорошо умея их различать. Но сейчас ему живо представлялось, как жутко должно быть там, на пустынном горном склоне, отряду Агамемнона. Не найдя подземного хода, ахейцы наверняка не решились двинуться в обратный путь ночью, а палаток у них с собою не было, и теперь они жгут костры под наспех сооруженными навесами из ветвей, а ветер срывает эти навесы, валит жерди, задувает пламя…
        Ахилл в сотый раз спрашивал себя: можно ли назвать то, что он совершил, предательством? Он, ахеец, мирмидонский базилевс, великий воин атридова войска, предотвратил вторжение своих во вражеский город, спас ненавистную Трою. Другое дело, что ему была отвратительна и сама измена троянца -перебежчика, и то, что воины Атрида собирались, проскользнув, как крысы, под землей, среди ночи напасть на безоружных спящих троянцев. Он, в любом случае, не участвовал бы в этом. Но сейчас это вторжение означало еще и нарушение слова - слова Агамемнона, его слова… Это опорочило бы навеки честь всех ахейцев. Останься в живых хотя бы один троянец, все земли вокруг узнают, что Агамемнон, Менелай и он, Ахилл - подлые клятвопреступники! Да что там троянцы - разве в самом ахейском войске не найдется охотников судить и осудить их? Одного Терсита хватит… Нет, нет, этого нельзя было допустить!
        Дождь кончился, стало светать. Перед рассветом Ахилл тоже забылся неглубоким чутким сном, и ему снилось, что он куда -то летит на своей колеснице, что у нее отрывается колесо, он балансирует, стараясь удержать равновесие и одновременно пытаясь сдержать сумасшедший бег коней, но кони, всегда такие послушные, будто не чувствуют поводьев и мчатся, и мчатся, как обезумевшие. Самое странное, что герой отлично понимал - это сон. С ним уже бывало такое раньше, когда он спал недостаточно глубоко. Но самое мучительное было именно в этом осознании сна и в неумении прервать его и проснуться.
        Но вот где -то в лесу пронзительно закричал свиристель, и базилевс разом вынырнул из сна, прекратив бесконечное падение с колесницы и осознав себя лежащим на овечьих шкурах, под темным сводом лесного грота.
        В отверстие входа лились солнечные лучи. Птицы захлебывались разноголосыми трелями, завершая утреннюю перекличку, и Ахилл подумал, что, скорее всего, с восходом солнца все же заснул крепче, не то этот гомон разбудил бы его уже давно.
        Он потянулся, сел. Гектор спал все так же глубоко, и Ахилл не стал будить его. Андромаха, даже если вышла из пастушьего поселка чуть свет, раньше полудня не вернется. А лишнее волнение раненому совсем ни к чему.
        Затянув свой кожаный пояс и расправив тунику, герой выбрался из пещеры и зажмурился - так ярко сверкали кусты и деревья, омытые дождем и с утра еще мокрые. Когда он шел с кувшином к ручью, на него рушились маленькие густые водопады капель. Но, умывшись, проверив свою сеть, в которой оказалось, кроме трех небольших рыбок, еще и шесть большущих раков, наполнив кувшин и отправившись назад к гроту, он заметил, что прохладные потоки иссякли, а трава перед убежищем его пленников уже совсем высохла. Утро, наступившее после пасмурной и ветреной ночи, оказалось жарким, почти знойным.
        - А я думал, ты с утра отправился в лагерь! - встретил его Гектор, не скрывая удовольствия от того, что его предположение не оправдалось.
        - Куда бы я ушел, не накормив тебя завтраком? - пожал плечами базилевс, выгребая из горячей золы горшок с румяными тушками трех цесарок (четвертая послужила ему ужином). - Ты же не съел ни кусочка мяса, ни крошки хлеба… Только молоко и пил. Но молоком бывает сыт разве что грудной младенец! А сегодня молока не будет - ночью была гроза, и оно, скорее всего, прокисло.
        - Гроза была? - Гектор встревожился. - А она не могла застать в пути Андромаху?
        - Ни в коем случае! Андромаха обещала переночевать у пастухов и тронуться в путь на рассвете. В это время уже не было ни грозы, ни дождя. А утро сегодня великолепное.
        И, лукаво поглядев на раненого, Ахилл вдруг спросил:
        - Хочешь туда?
        Он кивнул в сторону сверкающего солнцем проема.
        - Очень хочу! - сразу оживился Гектор. - А ты поможешь мне встать? Дойти я, наверное, и сам смогу, но подняться…
        - Нет, пока что не вставай, - возразил базилевс. - Успеешь. А солнце тебе вреда не причинит.
        С этими словами он сгреб в кучу с десяток овчин, вытащил их из грота и, вернувшись, подхватил троянца на руки и вместе с ним вышел на лужайку.
        Гектор зажмурился.
        - О! Я сейчас ослепну!
        - Бог Гелиос[24 - Гелиос - у древних греков бог солнца.] слишком рад встрече с тобой, он давно тебя не видел! - рассмеялся Ахилл, раздвигая плечами ветви и осторожно поворачиваясь так, чтобы они не хлестали раненого по лицу. - Ничего, сейчас твои глаза привыкнут. Вот здесь мы сегодня будем завтракать.
        Выходя перед тем из грота, он соорудил возле запруды, в углублении берега удобное кресло из овечьих шкур, устроенное таким образом, чтобы можно было сидеть, опираясь спиной. Он помнил, что троянцы, в отличие от ахейцев, предпочитают есть сидя, а не полулежа. Впрочем, живя в боевом лагере, он привык есть так же.
        Когда вся приготовленная с вечера снедь была принесена на берег, а блюда и чашки расставлены на одной из шкур, Гектор вдруг сказал:
        - Ахилл, ты говорил, что молоко прокисло… А ведь, помнится, ты приносил целый кувшин вина и добавлял мне его в воду.
        - Ну да, и сейчас добавил, - кивнул базилевс.
        - А нельзя ли принести этот кувшин и попробовать вино?
        Ахилл усмехнулся:
        - Ты прав: вино уж никак не могло прокиснуть от грозы. И с ним наше ожидание будет короче…
        Он принес объемистый кувшин и пару серебряных кубков, но перед тем, как наполнить их, заколебался:
        - Вино очень крепкое. Разбавить?
        Гектор вдруг вспыхнул:
        - Я не ребенок! И терпеть не могу разбавленого вина! Если хочешь, разбавляй себе!
        - О, только не сверкай глазами так грозно! - Ахилл опустил голову, подавляя новый смешок. - Что ты станешь делать, если я испугаюсь и убегу?
        - Утоплюсь! - отозвался Гектор, закатываясь смехом. - Вода так и зовет…
        - А вот это - хорошая мысль! - воскликнул базилевс и вскочил: - А ну -ка, окунись для начала!
        Ахилл снова подхватил раненого и, не снимая с себя сандалий и туники, вместе с ним вошел в прозрачную и прохладную воду озерца. Он зашел по грудь, так, чтобы вода не коснулась раны на шее Гектора, осторожно опустил свою ношу, дав Приамиду коснуться ногами дна, и тут же бережно подхватил его за локти. Они стояли как раз в том месте, где ручей переливался через запрудившую его преграду, там, где его движение ощущалось еще сильно, настолько сильно, что вода, казалось, толкала их и обволакивала, мягко, но властно увлекая за собою.
        - Ну что же? Хорошо? - спросил базилевс.
        Гектор, продолжая смеяться, окунул лицо в воду, потом подхватил ее пригоршней и плеснул в Ахилла:
        - Чудесно! Какая легкость! Нет, постой, не выходи на берег… Я хочу еще почувствовать эти струи ручья, эту прохладу, этот жар солнца, что льется сверху… Самые обыкновенные ощущения… А я и не знал, как это все невероятно!
        Спустя некоторое время они, развалившись на овечьих шкурах, одним духом осушили полные кубки.
        - Хорошо! - выдохнул Гектор, поводя мокрыми плечами.
        - Хорошо! - Ахилл вновь налил вина и хотел было по привычке нарезать мяса для раненого, но тот выхватил у него тушку цесарки и, решительно оторвав от нее порядочный кусок, принялся за еду, отщипывая кусочки от лепешки и заедая ими мясо.
        - Вкусней не бывает! Давно мне так не хотелось есть… И вина давно так не хотелось. Налей -ка еще.
        - Уже налил! - отозвался Ахилл. - И я пью за скорое возвращение твоей жены, в котором, как ты понимаешь, не сомневаюсь… Поверь мне, Гектор, я не думал, что бывают такие женщины. Разве что амазонки… Но их я никогда не видел. А ты?
        К удивлению базилевса, Гектор вдруг покраснел.
        - Я?то видел их… Какое хорошее вино! Откуда такое?
        - Варвары привозят и продают за чистую бронзу и прочие мелочи. Таковы дикари - союзничают с Троей и торгуют с ее врагами… Тебе еще?
        Гектор кивнул.
        - Наливай. Ты ведь можешь не бояться, что я свалюсь, коль скоро таскаешь меня на руках.
        - Скорее ты должен бояться, что свалюсь я, с тобою вместе! - проговорил Ахилл, с готовностью вновь наполняя кубки густым темно -красным напитком. - А расскажи -ка об амазонках. Правда ли, что их почти никто еще не побеждал в сражении?
        - Правда! - Гектор улыбнулся, поднося к губам кубок. - Но их царицу я победил.
        - Царицу? - переспросил Ахилл. - О ней я много слышал… Ее зовут…
        - Пентесилея. Она поклялась, что станет моей женой.
        Ахилла так изумило это известие, что он едва не поперхнулся вином и, держа в одной руке кубок, в другой - полуобглоданную ножку цесарки, уставился на Гектора.
        - Вот это здорово! И отчего же не она твоя жена?
        Гектор опустил глаза.
        - Я никогда и никому этого не рассказывал. Ты первый, кто узнает… Это было пять лет назад. Тогда, если помнишь, мы заключили с ахейцами первое перемирие и начали было переговоры, но вскоре стало ясно, что они закончатся ничем, и война возобновится. И в то время пришло письмо из Темискиры, столицы государства амазонок. Как раз тогда погибла их прежняя царица, Амарсида, и амазонки избрали Пентесилею. Ей было семнадцать лет, и она стала самой юной царицей за всю историю государства амазонок. Она знала о том, сколько лет уже длится война Трои с ахейцами, и горела желанием помочь нам, хотя им по -прежнему хватало войн со своими соседями. Отец решил, воспользовавшись перемирием, послать меня к амазонкам, чтобы договориться о помощи с их стороны, на случай, если снова начнутся бои…
        - Он понимал, что против тебя царица не устоит? - небрежно спросил Ахилл.
        Приамид покраснел и сердито нахмурился.
        - Полагаю, он думал скорее о том, что я умею говорить на нескольких языках… Хотя, Пентесилея говорит отлично и на нашем языке, и на многих других. Амазонок дикарками не назовешь, при всей суровости их жизни. И вот, я поехал туда, и мы с ней встретились. И… это было как рок… Она полюбила меня. И я… Я тоже думал, что люблю.
        - Думал или любил? - безжалостно уточнил Ахилл, опрокидывая свой кубок и вновь берясь за кувшин.
        - Думал, что люблю, - голос Гектора на сей раз прозвучал твердо. - Тогда я и не знал, что такое любить… Я радовался, что завоевал неприступную царицу амазонок. Это были несколько безумных и великолепных дней и ночей! Мы с Пентесилеей отдавались друг другу, забыв на время обо всем! Потом я вспомнил, что должен возвратиться в Трою, и предложил ей поехать со мною. Но она отказалась. Ты слышал, наверное, как строги их законы. Чтобы выйти замуж не на время, а навсегда, амазонка должна сначала получить разрешение всего племени. Потом ее избранник должен выдержать специальное состязание с амазонками…
        - Неужели ты бы его не выдержал? - искренне изумился Ахилл.
        - Не в этом дело… - Гектор смущенно отвел глаза. - Я сказал ей, что на это ведь нужно еще несколько дней, а у нас война, и… На самом же деле я просто не знал, так ли хочу этого… А она… Она и мгновения не усомнилась во мне! Она готова была ждать годы! И поклялась, что выйдет за меня замуж, как только это будет возможно. Тогда и я думал, что, если не будет всех этих препятствий, то я женюсь на ней… Я… Ах, разве я сейчас помню обо всем, что тогда думал!
        - А что было потом? - спросил базилевс.
        Гектор отломил еще кусок от тушки цесарки, которую уже наполовину уничтожил, и нечаянно откусил так много, что тут же подавился и закашлялся.
        - Осторожнее, обжора! - возмутился Ахилл - Для твоего горла это совершенно недопустимо…
        Он хлопнул троянца ладонью между лопаток и тут же испугался еще сильнее.
        - Я не сделал тебе больно?
        - Нет! - Гектор запил мясо глотком вина и перевел дыхание. - Ты удивительно умеешь рассчитывать свою силу.
        - Этому я еще в детстве научился. - Пелид вздохнул. - Не то ломал бы все, к чему ни прикоснусь. Думаю, тебе приходилось учиться тому же - ты ведь тоже во много раз сильнее самых могучих воинов… Но ты мне не ответил.
        - Что? Ах, да! Что было потом… Потом ахейцы… потом вы взяли Фивы. Погиб фиванский царь и его сыновья. Ты ведь знаешь, этот город был частью Троянского союза и полностью подчинялся моему отцу, но от старых времен там остался царствующий род, и Приам не возражал против того, чтобы глава города по -прежнему назывался царем. Андромаха - одна из дочерей царя Фив. Во время штурма города женщины с детьми, старики, жрецы храмов ушли в горы, и потом им удалось тайком пробраться в Трою с той стороны, где нет ахейских лагерей. Уцелевшие фиванцы были потрясены гибелью города и своих родных. Им стоило большого труда прийти в себя. Андромаха осталась совсем одна, ее мать умерла за два года до того, старшая сестра уже несколько лет замужем далеко, в чужих землях, а младшая в день гибели города пропала - или ее убили, или, что вернее всего, она сгорела при пожаре. Моя мать взяла Андромаху к нам во дворец. Вот тогда -то я ее и увидел! Увидел и понял, что никогда прежде не любил женщину…
        Говоря это, Гектор весь вспыхнул и словно засветился. Его губы тронула улыбка, лицо стало таким мягким и светлым, что сразу показалось почти юным.
        - Знаешь, Ахилл, - он опустил голову, будто признавался в чем -то недозволенном, - я ведь действительно до нее никого не любил. Все эти детские и юношеские влюбленности меня не коснулись. Лет с пятнадцати я часто захаживал в отцовский гарем - отец не возражал, тем более, что сам уже много лет знал только царицу Гекубу. Бывали у меня и всякого рода приключения, но я всегда знал, что это быстро пройдет. Только вот с Пентесилеей чуть не попался… Однако то, что случилось, когда я встретил Андромаху, это… Это стал уже не я, понимаешь? И все эти четыре года, что я зову ее своей женой, это совсем другие годы, другая моя жизнь! Даже непонятно - война, смерть, слезы и страх, а мы так возмутительно счастливы!
        - А что сказала Андромаха, узнав про Пентесилею? - спросил Ахилл.
        - Что ты! Она не знает о ней! И я все эти годы страшусь даже мысли о том, что узнает.
        - То… То есть как это? - опешил Пелид. - Ты не сказал ей?
        - Нет, - Гектор покраснел и поспешно проговорил: - Она не простила бы, если бы узнала, что я дал слово жениться на другой.
        - Не простила бы?! - ахнул Ахилл, - Ты, великий Гектор, боишься упреков женщины?!
        В ответ троянец лишь покачал головой.
        - Это не то, что ты думаешь. Я боюсь, что она перестанет мне верить.
        Ахилл немного помолчал, затем пожал плечами.
        - Этого я не понимаю. Но я много чего не понимаю, потому что последние без малого двенадцать лет ничего не вижу, кроме войны. Дай твой кубок, я наполню его. Пью за твою жену!
        - Благодарю тебя! - Гектор поднял кубок и залпом выпил вино. - А теперь наливай снова! Не смотри на меня так - я не пьяница, даже в праздники я пью очень мало. Спроси, кого хочешь.
        - Сейчас сбегаю в Трою и кого -нибудь спрошу, - усмехнулся герой. - Но сегодня ты пьешь, как сатир из свиты Диониса. И я с тобой вместе…
        - Сегодня у меня будто все впервые! - воскликнул Гектор. - И это солнце, и ручей, и вино… За тебя, Ахилл! Я пью за тебя!
        - О, боги, если бы кто -нибудь это услышал… - прошептал базилевс.
        И произнес вслух:
        - Что же, раз так… Будь здоров, Гектор! Я совершенно не умею лгать, хотя в последнее время мне приходится это делать. Но если бы я сказал, что нас с тобой ничто не связывает, я солгал бы слишком очевидно… Это похоже на безумие, но это есть, и тебе, скорее всего, так же странно об этом думать, как и мне. Ты убил единственного моего друга, я, вероятно, чуть не половину твоей родни… Ни у кого нет больше прав на ненависть, чем у тебя по отношению ко мне, и у меня по отношению к тебе… И вот, мы сидим рядом и оба понимаем, что стали друг другу близки. Я не знаю, как это произошло, но этого уже не изменить. Будь здоров, Гектор! Ого, а кувшин -то почти пустой…
        Базилевс наполнил кубки вновь, но на этот раз оба героя долго молчали, бесцельно следя за изумрудными стрекозами, реющими над поверхностью воды.
        - Мне вдруг показалось, что это было страшно давно… - прошептал Гектор. - Наша ненависть, смерть Патрокла, твое копье…
        Из чащи леса на том берегу запруды с шумом выпорхнули несколько птиц, и Ахилл мгновенно напрягся, всматриваясь и вслушиваясь. И в следующий миг радостно вскрикнул:
        - Тарк!
        Огромный золотистый пес выскочил на берег, тремя прыжками одолел брод выше по течению ручья и радостно кинулся на грудь хозяину, который при его появлении быстро поднялся на ноги.
        Следом за Тарком из леса выбежала Андромаха, тоже вошла в ручей, оступилась, потеряв брод, со смехом упала в запруду, и, когда течение вынесло ее почти на середину, уверенно, по -мужски поплыла к берегу. Ахилл выловил ее из воды и с торжествующим воплем принес прямо в объятия Гектора, от радости на миг утратившего дар речи.
        - Получилось! - в восторге кричала молодая женщина, обнимая и целуя мужа. - Все -все получилось! Никто уже не найдет подземного хода… О -о -о, как ругались и бранились ахейские цари! Мы, сидя в кустах, чуть не поумирали от страха. А как удирал троянский перебежчик… Надо было это видеть!
        - И он ушел, этот негодяй?! - возопил Ахилл. - Агамемнон его не прикончил?
        - Не успел, - Андромаха прижалась к Гектору, не замечая, что с ее лохматого «пастушеского» одеяния ручьями льет вода. - Но предатель не спасся. Он побежал прямо в те заросли, где я пряталась с четырьмя пастухами. Выскочил на нас и с перепугу замахнулся палкой. И именно на меня. А Тарк… Ты же велел ему меня защищать, Ахилл… И потом воины Атридов, прибежавшие на крик, долго гадали, какой же зверь напал на того, кто заставил их впустую совершить этот поход. Они, кстати, подумали, что камни уже давно обвалились.
        Ахилл ласково опустил ладонь на голову пса, и тот величаво осклабился, понимая, что им довольны.
        - Пастухи дали мне с собою мешочек овечьего сыра, - продолжала Андромаха. - Вот. Надеюсь, я не очень его намочила. Как хорошо, что Тарк учуял вас и побежал прямо сюда. Что было бы, если бы я пришла к гроту и не нашла там никого…
        - Как рано ты вернулась! - воскликнул базилевс, так же, как и Гектор, не скрывая огромного облегчения и бурной радости от того, что их затея удалась. - Что же ты, вышла еще ночью?
        - Я вышла, едва показалась утренняя звезда. Пастухи провожали меня, пока не рассвело. И очень долго расспрашивали, кто же тот ахеец, который решился предупредить троянцев о замыслах Агамемнона. Я сказала, что об этом нельзя рассказывать. И себя не назвала. Сказала, что я - пленница в ахейском лагере. Ведь это же правда! А как они удивились, поняв, что я - женщина, а не мальчик!..
        - Успокойся, - Гектор поцеловал Андромаху и, приподнявшись, усадил рядом с собою на овечьи шкуры. - Ты вся дрожишь от возбуждения. Поешь и выпей стакан вина. Если только оно там осталось…
        Молодая женщина взглянула на большой глиняный кувшин, на серебряные кубки, на покрытое румянцем лицо мужа и, переведя дыхание, глубоко вздохнула:
        - Ну вот… Пока мы с Тарком совершали подвиги, вы здесь упивались вином. Что за несправедливость!
        И, поймав деланно суровый взгляд Гектора, она вновь расхохоталась, закашлялась, и вдруг, расплакавшись от усталости и от всех недавно пережитых страхов, спрятала мокрое личико на огромной груди мужа.
        ЧАСТЬ IV
        ПЕНТЕСИЛЕЯ
        ГЛАВА 1
        - Никогда не видел прежде, чтобы они залетали так близко к морю! - задумчиво проговорил Одиссей, еще выше задирая голову.
        Они с Ахиллом сидели на стволе кряжистого бука, столетия назад поваленного бурей и теперь наполовину вросшего в землю, сухого и лысого, без единой полоски коры. Он громоздился вблизи широкой тропы, как раз на середине расстояния между мирмидонским и итакийским лагерями.
        Оба базилевса уже довольно долго наблюдали за величавым полетом громадного орла, прилетевшего со стороны гор и зачем -то плавно кружившего высоко над берегом. В этом не было бы ничего странного, если бы царь птиц высматривал добычу. Но добыча уже была у него в когтях, и то, что он так долго нес ее по воздуху, тоже говорило об огромной силе великолепной птицы. Он тащил, держа лапами за шею, крупную горную козу.
        - Да, и мне непонятно… - в свою очередь, удивился Ахилл и быстро добавил: - Не это - другое. Мне как раз случалось видеть орлов у морского берега - у меня на родине они иногда даже вьют гнезда на утесах, почти у самого моря. А вот чтобы орел так неудобно нес добычу…
        - Отчего ты решил, что ему неудобно? - поднял брови Одиссей.
        - Ну сам посмотри: разве тяжесть козы не тянет его назад и вниз? Орлы всегда несут убитую дичь за середину туловища - тогда тяжесть распределяется равномерно. А тут он вцепился козе в шею, а ее массивный зад болтается в воздухе. Можно подумать, что орлу помешали взять тушу поудобнее - может быть, на него кто -то напал, и он побыстрее улетел и утащил лакомый кусочек, который себе добыл?
        - Или добыл кто -то другой, а он как раз и стащил козочку! - рассмеялся итакиец. - Думаешь, среди орлов не бывает воришек? Сколько угодно… Должно быть, он и крутится здесь потому, что мечтает побыстрее где -нибудь устроиться и поесть, а внизу кругом - наши лагеря.
        - Но на берегу полно свободного места! - Ахилл пожал плечами. Одновременно он продолжая ранее начатое дело - затачивал на плоском кремне наконечник своего копья, хотя глаза его были неотступно устремлены на птицу. - Такое впечатление, будто орел нарочно летает как раз над нами… Если бы я верил в придуманную нашими воинами легенду, будто одни боги помогают нам, а другие - троянцам, я бы решил, что в отсутствие владыкиЗевса его супруга, ревнивая Гера приказала любимому орлу царя богов отправиться в лагерь ахейцев, которых она не любит, и…
        - И сбросить нам козу с отравленным мясом! - подхватил Одиссей, проявив ничуть не больше уважения к богам, чем его собеседник. - Но ее на всех не хватит. А я, если бы верил, что иные люди умеют принимать облик животных и птиц (кстати, я чуть -чуть в это верю), то уж точно бы подумал, что этот орел - троянский лазутчик.
        - У нас - перемирие, - возразил Ахилл, отрываясь и от заточки копья, и от созерцания странной птицы. - И до сих пор, за все двадцать дней, троянцы его ни разу не нарушали.
        Он сделал едва уловимое ударение на слове «троянцы» и тут же об этом пожалел - проницательный Одиссей не мог не обратить на это внимания. Однако итакийский базилевс сделал вид, что не придал значения последней фразе собеседника.
        - А с другой стороны, для чего бы им засылать сюда лазутчика? - продолжал Ахилл свои рассуждения. - Расположение лагерей мы не меняли уже несколько лет, и оно им известно, тут бывали и их послы, да и их соглядатаи. И варвары эти, что вечно торгуют и с ними, и с нами…
        - А интересно было бы подстрелить эту птичку, да, Ахилл?
        - Разве его достанешь стрелой на такой высоте? - резонно заметил мирмидонец, - Легче по мухам стрелять.
        - Ну, ты -то из своего лука достал бы! - подзадоривал Одиссей. - Очень уж интересно, что такое приключилось с птицей, что ее так крутит на одном месте… Я бы не поленился сходить в твой лагерь за луком, если ты позволишь. Попытаешься?
        - Как тебе угодно. Иди, если тебе охота. Только заодно отнеси в мой шатер копье - я его уже наточил.
        С этими словами молодой человек, невинно улыбаясь, протянул итакийскому базилевсу свой «пелионский ясень», небрежно держа на ладони гигантское древко.
        Любой другой из ахейских героев либо обиделся бы на это предложение, либо сглупил и попытался исполнить просьбу Ахилла, но Одиссей понял шутку правильно. Он только замахал руками:
        - Нет, нет, это бревно таскай сам, либо кликни двух -трех своих воинов, чтобы взвалили на плечи и волокли. Я не хочу, чтобы мирмидонцы любовались, как Одиссей выползает из -под твоего древка, точно придавленный жук!
        - Ты прежде был не мастер до льстивых речей! - усмехнулся Ахилл - Или не про тебя мне рассказывали, что у себя дома ты согнул лук, который самые сильные итакийцы не могут натянуть даже вдвоем? Да и здесь, среди сильнейших данайских мужей превосходит тебя разве что Аякс Теламонид…
        - Это все правда, - кивнул Одиссей, сумев не показать, как приятны ему такие похвалы от обычно сдержанного Пелида - Но и я, и большой Аякс перед тобой, как козлята перед бычищем, и глупо было бы этого не признавать. Мой лук ты согнул бы как камышинку, а твое копье… Нет, я, само собою, его подниму и нести смогу, только если возьму в одну руку, меня закачает. Не понесу, и не проси! Скажи уж сразу, что боишься не попасть в орла!
        - Сказать по правде, действительно боюсь! - усмехнулся герой - При таком расстоянии даже мой лук придется натягивать до отказа, и прицел не будет абсолютно точным. И потом, ты же знаешь, я ненавижу просто так, без нужды, убивать животных.
        - Да и людей тоже, - заметил итакийский базилевс.
        Ахилл внутренне напрягся, но сумел не выдать себя.
        - Ты о троянских пленниках? Скажу тебе откровенно, Одиссей, - тогда я был в помрачении после смерти Патрокла, не то и не подумал бы о таком чудовищном жертвоприношении. Хвала Афине Палладе - верно, это она прояснила мой разум и отвратила от поступка, который опозорил бы меня на всю жизнь!
        - Хм! - Одиссей пристально посмотрел на Пелида, и в его умных серых глазах промелькнуло некоторое недоумение, словно бы он не ожидал услышать от товарища таких слов. - Я знаю многих среди наших воинов, кому случалось приносить такие жертвы.
        - И ты мог бы? - быстро спросил Ахилл.
        - Я? Нет. Но посмотри -ка, наша птица, наконец, улетает!
        Действительно, орел, за которым они наблюдали, завершив второй большой круг над ахейским лагерем, повернул в сторону гор и, все так же крепко держа свою добычу, полетел к горам.
        - Улетает туда, откуда явился… Странный орел! - прошептал Ахилл и встал. - Ну, если ты не хочешь отнести мое копье, Одиссей, придется уж мне самому…
        - Дай -ка все же подержать! - не устоял перед искушением Одиссей и, взяв из рук Ахилла окованный металлическими полосами древесный ствол, в самом деле едва его не уронил. - О-ох! Каково же получить удар таким копьем! Странно, что оно, попав в Гектора, не проткнуло его от горла до самых пяток.
        - Бросок был неудачный: я бросал с близкого расстояния, но копье летело по очень крутой дуге, ты же видел. Пойдем, Одиссей, - он взял у итакийца свой «пелионский ясень» и, подбросив, ловко поймал его в воздухе за середину древка. - Солнце садится, мне надо успеть обойти лагерь. Я сегодня отпустил Антилоха на охоту.
        * * *
        …В то время, как базилевсы вели этот разговор, по одному из горных склонов, примыкавших к Троянской долине, стремительно двигался конный отряд. Не менее тысячи всадников, в строгом боевом построении, по шестеро в ряд, свободно и слаженно мчались через покрывавший склон негустой лес. Упряжь и седла лошадей, снаряжение самих всадников, - все подтверждало, что это, действительно, боевой отряд, и по всему было видно, что цель их похода - битва.
        Лошади под ними были, все без исключения, красивые скакуны, той великолепной породы, которая была выведена некогда на пастбищах южнее понта Эвксинского* и особенно высоко ценилась персами. Поджарые, довольно крупные, с небольшой головой на высокой шее, с ногами жилистыми и мощными, но у копыта такими тонкими, что их прикосновения к земле во время скачки казались легкими. Среди них встречались вороные и темно -гнедые, но в основном они были рыжей и золотистой масти, густогривые и пышнохвостые.
        Всадники отличались, на первый взгляд, лишь своей необычной посадкой: они ехали, не сидя в седле, а почти стоя на нем коленями, так, что голени не охватывали корпус коня, а были вытянуты вдоль него и прочно опирались на специально приспособленные выступы с двух сторон седла. Но. Приглядевшись, можно было заметить, что необычны и доспехи этих воинов, и их вооружение. На них не было ничего, кроме кожаных набедренных повязок, нагрудников и наплечников из такой же плотной кожи, обшитых медными пластинами, и сандалий с толстой подошвой и высокой, до бедра шнуровкой из широких ремней. Спина оставалась открытой, как бы исключая для воинов возможность паники и бегства. Шлемы были круглые, с коротким нашлемником, спереди закрывающие всю верхнюю половину лица. Но сейчас, когда отряд не сражался, а лишь двигался к месту сражения, шлемы у воинов были сдвинуты на затылок и лица открыты.
        Оружие всадников составляли короткие обоюдоострые секиры, привешенные к седлу таким образом, чтобы их можно было в любое мгновение снять. Такая секира, способная резать, колоть и рубить, секира, но которую можно было использовать и для метания, представляла собой страшное оружие. Кроме того, к каждому седлу были приторочены по шесть -семь коротких метательных дротиков. У большинства имелись и луки, небольшие, однако очень тугие, с пучками коротких стрел, густо оперенных и вправленных в кожаные колчаны. Серповидный небольшой щит, укрепленный на левой руке, и недлинный, но мощный нож, вправленный в ножны на шнуровке левой сандалии, довершали вооружение этих необычных всадников. Всадников? Нет! Их лица, не ведавшие бритвы и ножниц, фигуры, лишь немного скрытые легкими доспехами, форма обнаженной спины и контур груди под изгибом нагрудника выдавали то, чего они, впрочем, и не скрывали. То были женщины. По склону горы к осажденной Трое, а вернее, к раскинувшемуся против нее ахейскому лагерю, двигался боевой отряд амазонок.
        ГЛАВА 2
        Впереди отряда, с небольшим отрывом, ехала амазонка, одетая и вооруженная почти так же, как остальные - но сразу было видно, что весь отряд подчиняется именно ей. Пластины ее нагрудника украшал тонкий кованый узор, шлем был не бронзовый, а железный. На щите - круг луны и лук с наложенной стрелой, символы богини Артемиды, которые у амазонок были одновременно знаками царской власти. Сама царица амазонок Пентесилея вела свой отряд на битву с ахейцами.
        В том месте склона, где лес редел еще больше и начинались заросли граната и шиповника, предводительница остановила коня и движением руки скомандовала остановиться остальным. Ее повелевающий жест видели только скакавшие в первых рядах амазонки, но весь отряд стал быстро, ряд за рядом, без шума и беспорядка.
        К царице тут же подскакали две другие всадницы - высокая, крепко сложенная женщина лет двадцати семи, тоже в железном шлеме, но без отличительных знаков на щите, и тринадцатилетняя девочка -подросток, гибкая, смуглая, с очень живым и подвижным личиком.
        - Остановимся здесь? - спросила первая.
        - Да, - отвечала Пентесилея звучным и низким голосом, который легко можно было принять за голос юноши. - Здесь будем ждать Авлону. Спешимся, Аэлла. Крита, скажи всем, что можно спешиться и снять шлемы.
        Аэлла, лучшая военачальница царицы, не говоря больше ни слова, соскочила с седла, а юная Крита, оруженосица и гонец Пентесилеи, помчалась верхом вдоль рядов застывших в седлах амазонок, передавая распоряжение.
        Пентесилея тоже спешилась и отпустила поводья, тихо похлопав своего коня по шее, будто приказывая стоять смирно и ждать. Конь, великолепный густо гнедой жеребец, нервно повел ноздрями, но не тронулся с места, лишь переступая своими точеными ногами и тихонько пофыркивая.
        Царица развязала ремешок под подбородком и одним движением сняла шлем, открывая тугую черную косу, дважды обернутую вокруг головы. У большинства амазонок волосы были раза в два короче - иначе они слишком тянули голову назад и мешали. Однако, волосы Пентесилеи были мягкие и легкие, как пух, и, несмотря на их невероятную массу, царица совершенно не чувствовала своей косы.
        Пентесилея была высокого роста и так идеально сложена, что где -нибудь в Микенах с нее непременно захотели бы сделать статую богини. Правда для идеала ей не хватало еще той нежной полноты, какая обычно так прельщает скульпторов, той покатости плеч, от которой веет томным бездельем и ласковой податливостью. Тело ее, как и тела других амазонок, было упруго и развито не хуже, чем у любого мужчины, только могучие мышцы не вырисовывались и не поднимались буграми, но словно лились под смуглой кожей. Лицо великой царицы, в двадцать два года снискавшей славу непобедимого и беспощадного бойца, было будто вырезано самым твердым резцом из чистого светлого сердолика - правильный овал завершался довольно жестким, но такой же идеальной формы подбородком. Лоб был высок и крут, брови черны и прихотливо -тонки, надломленные посередине, как крылья чайки во время полета. Глаза, большие, но постоянно словно слегка прищуренные, были синими, однако синий цвет обычно бывает холодным, а это была горячая синева, непостоянная, как цвет моря, в минуты гнева сменявшаяся густой чернотой. Еще у нее был очень выразительный рот
- небольшой, по -мужски твердый. Пентесилею называли прекрасной, но в ее облике было нечто, настолько более значимое и выразительное, чем просто женская красота, что при первом взгляде она скорее ошеломляла, а то и пугала, а не привлекала к себе.
        - Скоро начнет темнеть, - сказала Аэлла, тоже снимая свой шлем и с удовольствием распуская по плечам густые светлые волосы. - Или Авлона вернется сейчас, или с ней и с Ганом что -то случилось.
        - Ничего не случилось, - возразила царица, вскидывая голову и указывая куда -то вверх. - Вон они, уже видны. Смотри.
        В это самое время за лесом, над равниной, показалось в небе небольшое темное пятнышко. Оно довольно быстро увеличивалось, и вот уже все увидели, что к лесу приближается громадная темная птица, державшая в когтях тяжело повисшее тело какого -то животного. Это был тот самый орел, странный полет которого недавно наблюдали Ахилл и Одиссей.
        - Подай сигнал! - вскричала Аэлла. - Сквозь деревья нас может быть плохо видно, тем более что уже смеркается.
        Пентесилея сняла со своего кожаного пояса небольшую, удлиненную раковину и, поднеся ее к губам узким концом, сильно подула. Низкий и хриплый звук, похожий на вопль ночной птицы, разнесся по лесу. В то же самое время орел резко снизил полет и круто пошел вниз. Вот он сделал полукруг, огибая вершины почти над головами амазонок, и мягко опустился на траву, осторожно положив свою ношу.
        Теперь стало видно, что к ногам его крепятся ремешки, соединенные с козьей тушкой, а еще один ремешок тянется к шее.
        - Умница, Ган! - проговорила Аэлла, наклоняясь и гладя птицу по спине.
        Однавременно она отсоединила ремешки от его лап, шеи и крыльев, давая орлу полную свободу, а затем повернула козью тушу и… отыскала ременные завязки в густой серой шерсти.
        - Выходи, Авлона! Царица ждет твоего сообщения.
        Шкура животного раскрылась, и оттуда выбралась тоненькая, как стебелек, девочка лет восьми, рыжеволосая, большеглазая, одетая лишь в кожаную набедренную повязку, такую же, как на остальных амазонках.
        Девочка отдышалась, выпрямилась и, подбежав к неподвижно стоявшей возле своего коня Пентесилее, прижала руки к груди и наклонила головку:
        - Моя повелительница! Я сделала все, что ты велела мне. Мы с Ганом облетели их лагерь два раза. Я все видела и все помню.
        Пентесилея улыбнулась. Это была страшная улыбка - ее губы раздвинулись, как челюсти волка, обнажая оскал ровных белых зубов, а глаза загорелись мрачно и жестоко.
        - Ты можешь рассказать, как расположены их лагеря и где шатры их вождей, Авлона? - спросила она.
        - Могу, моя госпожа!
        И маленькая лазутчица, усевшись на корточки и быстро подобрав на земле горсточку камушков и веточек, принялась их раскладывать, одновременно проводя пальцем линии между ними.
        - Тут вот, посередине, - самый большой лагерь, и в середине - очень большой и красивый шатер… И вокруг много палаток и много костров.
        - Лагерь Агамемнона, - прошептала Аэлла, внимательно следя за движениями девочки.
        - Вот еще большой лагерь, - пальчик Авлоны снова прочертил линию по песку. - Между ними - палатки, они почти смыкаются. Вот здесь, здесь, здесь и здесь - отдельные лагеря, они подальше от других. Расстояние… ну, копий в четыреста от больших лагерей. Палаток в больших лагерях по сто, а в самом большом не меньше двухсот, а в меньших - штук по пятьдесят.
        - Жаль, нельзя определить, где именно лагерь Ахилла, - проговорила Аэлла задумчиво.
        Едва она произнесла это имя, как лицо царицы мгновенно исказилось, выразив такую ярость, что смотревшая на нее в это время снизу вверх маленькая Авлона вздрогнула и опустила глаза. Но повелительница овладела собой и лишь глухо проговорила:
        - Думаю, он самый крайний, вот этот. Кто -то однажды рассказывал мне, что сын Пелея не ладит с прочими царями. Но мы не можем вначале ударить сюда: тогда наше нападение сразу привлечет внимание в больших лагерях, а на них надо напасть в первую очередь.
        - А можем ли мы так рисковать, - сказала, качая головой, Аэлла, - если царь Приам, как он тебе написал, не станет принимать участия в этом сражении? Нас - тысяча триста секир, ахейцев же - не менее восьми тысяч. Мы умеем сражаться, но и они не дети.
        - Потому мы и нападем на рассвете и внезапно, - сказала Пентесилея, не глядя на свою помощницу. - Приам от помощи отказался, и это - его дело. Мое дело - убить Ахилла и как можно больше ахейцев. Если троянцы увидят, что мы побеждаем, они сами выступят нам на подмогу, и да и царь их одумается. Победа лучше переговоров. Эй, Крита, ты здесь?
        - Я здесь! - отозвалась юная оруженосица, выступая вперед и подходя к царице. - Смеркается, госпожа. Мы выступаем?
        - Да, как только стемнеет, чтобы оказаться возле лагеря до восхода луны. Там мы будем дожидаться утренней звезды и, едва станет светать, нападем. Созови командующих сотнями, Крита.
        - Великая царица! - подала голос маленькая Авлона, вставая с земли, и отряхивая свою короткую кожаную юбочку. - А можно мне сегодня принять участие в сражении?
        - Нет, - жестко отвечала Пентесилея. - Ты тоже останешься здесь.
        Девочка закусила губу и опустила глаза, чтобы взрослые не увидели в них слез. Царица ласково положила руку на ее головку и усмехнулась.
        - Или ты не понимаешь, Авлона, как важна ты для нас? Сколько времени уходит на то, чтобы подготовить лазутчицу? Не у каждой маленькой девочки такая память, не каждая так отважна, и мало кто совсем не боится высоты. Не каждая, наконец, сумеет с помощью ремешков управлять полетом орла, будь он хоть какой угодно ручной… И при этом даже в твоем возрасте многие девочки уже крупнее и тяжелее, а более тяжелый груз Гану было бы не унести. Еще год -два, и придется тебя заменить - вот тогда и мечтай о сражениях. Хотя для этого нужно ведь еще и посвящение пройти, помнишь? Ну вот… Отдохни и покорми Гана - уже темнеет, и он не полетит сейчас за добычей. А мы будем готовиться к битве.
        ГЛАВА 3
        - Проснись, царь, проснись! Там идет сражение!
        Этот крик, ворвавшись в сон Приама, на какой -то миг стал частью сна: будто бы кричал стоящий посреди храма Зевса высокий и седобородый жрец, который только что предсказал царю рождение еще одного сына… Приам хотел было возразить ему, что это невозможно, у него уже не будет детей - как вдруг лицо жреца исказилось, точно он увидел в полутьме храма, за жертвенником, нечто ужасное, и он испустил вопль, поразивший Приама в самое сердце: «Проснись, царь, проснись!»
        Он открыл глаза и таким резким движением сел на постели, что на миг у него закружилась голова. Сон и явь еще смешивались в его сознании, но он уже видел смутные очертания предметов, убранство своей опочивальни, освещенной стоящим в глубокой нише ароматическим светильником, испуганное лицо раба, всегда спавшего у порога на волосяном тюфяке, смятенные лица двух стражников, вбежавших, должно быть, вслед за человеком, так дерзко нарушившим сон царя Трои. Но они не остановили этого человека, значит не имели на то права. Значит, он… Ну да, конечно, это же Деифоб, его сын! И это он закричал сейчас: «Проснись, царь, проснись! Там идет сражение!»
        - Отец! - голос царевича звенел от напряжения. - Отец, на лагерь ахейцев напали!
        - Кто?! - это оглушающее известие разом прогнало остатки сна, и царь вскочил с постели. - Кто осмелился?!
        - Чужие, не троянцы, - выдохнул Деифоб. - На рассвете послышался страшный шум, потом они появились на равнине… бегущие к морю ахейцы и всадники. Много всадников…
        - Всадники? - истина, как сполох огня, озарила мысли царя. - Амазонки… Пентесилея! Я просил ее не делать этого, но она… О, боги, боги, он погиб!!!
        - Кто?! О ком ты, отец? - в полном недоумении вскрикнул Деифоб, но тут же забыл про свой опрос: - Ты слышишь, отец - они, кажется побеждают, эти амазонки, или кто бы то ни был! Прикажи троянцам вступить в бой!
        - Молчать, мальчишка!
        Приам резко повернулся к сыну. Он был в эти мгновения страшен - лицо искажено, в глазах - безумный огонь, седые волосы разметались по плечам.
        - Мы заключали перемирие, и мое слово свято! Они на нас не нападали! Мой плащ, сандалии, скорее! Слышишь, Тедий!
        Раб уже стоял за его спиной, готовый накинуть плащ на плечи царя, прямо поверх туники, в которой тот спал. Еще несколько мгновений, и Приам в сопровождении Деифоба и стражи бежал вниз по лестнице. Впереди спускались двое рабов с факелами.
        - Колесницу! - кричал Приам на ходу.
        - Ждет внизу! - отозвался Деифоб. - Я на ней приехал!
        - Приам, я с тобой!
        Гекуба, совершенно одетая, будто она и не ложилась спать, подбежала к колеснице и впрыгнула туда прежде, чем успел взойти царь.
        - Пентесилея?! Это она? - быстро спросила царица, когда Деифоб хлестнул коней и повозка рванула с места.
        - Больше некому… - глухо отозвался Приам.
        - Что теперь будет? - глаза Гекубы засверкали. - Что будет с Гектором?
        Их никто не мог слышать - топот копыт заглушал голоса, но даже и услышь их сейчас кто -нибудь, обоим было все равно. Нападение амазонок, если они разобьют ахейцев, спасет Трою, если проиграют сражение - погубит. Но в любом случае - если только их страшный враг, грозный Ахилл не погиб в самом начале битвы - Гектора, скорее всего, не спасти…
        - Может быть, он понял, что бой ведут не троянцы? - хрипло произнес царь. - И что мы не звали на помощь амазонок?
        - Ты сам бы поверил в это? - глухим голосом спросила царица. - Нет, у нас одна надежда: быть может, Ахилл мертв!
        На Троянской стене уже собирались люди. Отовсюду сбегались воины и рабы, даже женщины, и все в возбуждении, перекрикивая друг друга, обсуждали происходящее на равнине, уже довольно хорошо видимое со стены, ибо битва приблизилась, и почти совершенно рассвело.
        Перед царем все расступились, но тут же к нему подскочил Эней, облаченный в боевые доспехи, и воскликнул:
        - Великий царь! Мы разглядели со стены, кто напал на наших врагов - это доблестные амазонки, должно быть, во главе с самой царицей. Я выезжаю со своими воинами на подмогу. Прикажи всем троянцам присоединиться к нам!
        - Нет, стой! - с нестарческой силой Приам схватил Энея за руку. - Я запрещаю тебе это делать! Мы давали слово Агамемнону. Я давал слово! И я сдержу его. Я не звал сюда Пентесилею!
        - Ты обезумел! - взревел Эней. - Какие еще слова?! Или эти псы не убивали двенадцать лет подряд лучших из нас?! Или не они убили двенадцать твоих сыновей? Или Ахилл не убил Гектора и не проволок его тело за своей колесницей, опозорив перед людьми и перед богами?! И мы теперь должны держать слово, данное ему и Агамемнону, который жаждет сжечь наш город, убить всех мужчин в Трое и издеваться над нашими детьми и женами?! Прикажи выступать, царь, или я…
        - Замолчи!
        Смятение, охватившее в эти мгновения душу Приама, лишало его способности хладнокровно рассуждать. Но при этом он оставался собой, он оставался царем осажденной Трои и отцом Гектора - Гектора, мертвого для всех, кроме него и Гекубы, кроме Ахилла и Андромахи… Погубить Гектора и помочь амазонкам спасти Трою? Или, быть может, попробовать спасти и сына, и город… Или…
        - Слушай, Эней! - произнес старый царь, сильно подаваясь вперед и понижая голос, чтобы слышать его мог один только сын Анхиса. - Слушай меня! Ты возьмешь воинов и поведешь их на помощь амазонкам, но сделаешь это ВОПРЕКИ МОЕЙ ВОЛЕ! Ты понял? Я стану тебе запрещать, и ты не послушаешься…
        - С чего вдруг ты… - начал Эней, но рука Приама вновь властно легла на его руку.
        - Мы не станем нарушать договора, и я не опозорю моего слова! - возвысил голос царь. - Ты останешься здесь, Эней!
        - Не останусь! - крикнул троянский герой, совершенно не понимая, чего от него хочет Приам, но желая сейчас только одного - оказаться на поле боя. - Если ты сошел с ума, о мой царь и брат моего отца, то я принесу за тебя жертвы богам! Потом. А сейчас… Воины, за мной!
        - Стой, ослушник! - загремел вслед Энею Приам, но не сделал попытки его задержать.
        Все это время царь то и дело оборачивался к расстилавшейся внизу равнине. Там творилось нечто невообразимое. Застигнутые врасплох, вытесненные из своего лагеря ахейцы, частью плохо вооруженные, со сна похватавшие что попало, иные без доспехов, пытались, уже здесь, на равнине, перестроиться, чтобы оказать сопротивление накатившей на них лавине - но она сметала их все дальше, к морю и все ближе к стенам Трои, откуда они могли в любой момент ожидать нового нападения. В том и был расчет Пентесилеи: она хотела, чтобы троянцы увидели происходящее и пришли ей на помощь.
        - Я не вижу Ахилла! - в смятении произнес Приам, всматриваясь в ход сражения. - Битва еще на значительном расстоянии, но все равно, его было бы видно… Неужели?.. О, боги, пускай это будет так!
        - Нет, это не так! - сорванным голосом отозвалась царица. - Вот он, смотри!
        Со стороны священных рощ в это время показалось облако пыли, затем из этого облака вырвалась колесница. Кто правит, не было видно, но огромная фигура воина, стоявшего в ней и потрясавшего гигантским копьем, была заметна издали. Вот колесница достигла первых рядов сражающихся. Вот наступающие амазонки повернулись, понимая, что надвигается опасность, более грозная, чем все сотни ахейцев, что сейчас пытались им противостоять. Навстречу колеснице полетели стрелы. Поздно! Воин уже ворвался в самую гущу битвы. И… Ряды дев -воительниц не дрогнули, они наступали, бились. И гибли! Со стены было хорошо видно, как падают лошади и всадницы, как корчатся в кровавой пыли их тела.
        - Смотри! - задыхаясь, Гекуба схватила царя за ру -ку. - Он их убивает… Он снова победит! И ахейцы уже опомнились. Вот они перестраивают ряды. Зачем ты отпустил Энея, безумец?!
        - Я не отпускал.
        - Лжешь, я все слышала! Поздно… Вот уже открывают ворота!
        - Эней, стой! Вернись, я приказываю! - что есть силы закричал царь, понимая, что это бесполезно…
        Скейские ворота наполовину раскрылись, и пять сотен энеевых воинов рядами по пять выходили из них, сверкая доспехами. Находясь внизу, они не видели того, что происходит на равнине.
        - За мной, герои! - кричал Эней, потрясая мечом. - За мной, на помощь отважным амазонкам! Напоим этих псов, которые так хотят нашей крови, их собственной вонючей кровью! Вперед!
        - Остановитесь, троянцы! И ты, Эней, во имя Зевса и Аполлона, покровителя Трои, стой!
        Воины Энея замерли, ошеломленные. Дорогу им преградила колесница, украшенная изображениями солнца. В ней стояла во весь рост, сжимая одной рукой поводья, другую простирая к их предводителю, прекрасная женщина, в которой они не сразу узнали царицу Гекубу.
        - Уйди, Гекуба! - задыхаясь, вскричал Эней. - Мы можем вместе с Пентесилеей разбить данайцев!
        - Нет, не можете! - со страшным спокойствием произнесла царица. - Ты всегда был хорошим рубакой, но плохим полководцем, Эней, сын Анхиса. Или ты не видишь, что амазонки уже отступают? Они отходят по всей линии. И наше подкрепление, даже выйди сейчас на поле боя вся троянская армия, ничего не изменит, только будет во много раз больше убитых с той и с другой стороны. Ахилл в который раз доказал, что он один может изменить ход битвы. Да и ахейцы дерутся теперь во всю силу - они уже опомнились.
        - Потому что мы им позволили! - крикнул Эней.
        - Им позволили боги, которые не хотели, чтобы царь Приам нарушал свое священное слово! - отвечала Гекуба и властно повернулась к воинам:
        - Троянцы! Слушайте свою царицу. Если вы не хотите великого позора для всех нас и в конце - нашей гибели, сейчас же вернитесь! Вы можете погубить весь город. Слышите - назад!
        - За мной!
        Эней, будто охваченный безумием, толкнул своего возничего, и его колесница устремилась мимо царской колесницы на равнину, к облакам пыли, указывающим, где идет сражение. Человек пятьдесят, уже успевших отъехать от стены, последовали за своим военачальником, не до конца расслышав и не до конца поняв слова Гекубы. Те же, которые стояли перед ней и видели ее простертую руку и гневное лицо, не тронулись с места.
        В это мгновение царицей управлял уже не страх за сына: увидев на поле боя Ахилла, она почти сразу уверилась в неизбежной гибели Гектора. Но в подсознании женщины еще жила надежда, она еще хотела верить, что самого страшного не произошло. А главное, ее поддерживала мысль, что есть еще последняя, самая маленькая надежда спасти перемирие и вернуть возможность договориться с ахейцами.
        Глянув с гневом и болью на удаляющегося Энея и последовавших за ним воинов, Гекуба повернула свою колесницу и вскоре уже вновь стояла на стене рядом с Приамом, наблюдавшим сверху все, что разыгралось внизу.
        - Скорее! - она перевела дыхание после стремительного подъема по каменной лестнице. - Скорее, Приам! Не жди конца битвы. Посылай гонцов к Агамемнону, к Ахиллу. Объясни, что твоей воли здесь не было, что ты не нарушал перемирия. Может быть, еще не поздно…
        Она не договорила что «не поздно», но царь и так ее понял.
        - Я уже отправил гонца к Ахиллу, если он найдет его там… - проговорил Приам тихо. - Вскоре отправлюсь и сам, упаду к его ногам… Я тоже верю, что еще, быть может… А сражение окончено - смотри!
        Облака пыли почти рассеялись, и стало видно, что уцелевшие амазонки - около тысячи человек - спешно отступают к лесу и горам, и многие уже скрылись за деревьями. Ахейцы преследовали отступавших, однако большая часть их была без колесниц, и пешим было не догнать всадниц. И только колесница Ахилла еще настигала последние ряды амазонок. Вот и этой колесницы не стало видно, ее скрыли деревья. Не различить было и Энея с его отважными спутниками.
        Солнце целиком вышло из -за горизонта. Его косые лучи озарили равнину, и в их радостном свете особенно темной и жуткой показалась кровь, вновь залившая эту землю.
        ГЛАВА 4
        В ту ночь, накануне нападения амазонок, Ахилл проснулся задолго до рассвета. Знакомое с детства напряжение, некое подсознательное предчувствие, которое всегда появлялось у него перед грядущей опасностью, не давало ему вновь заснуть.
        Герой поднялся с постели. В шатре было совершенно темно, и лишь просвет откинутого полога вырисовывал в черноте более светлый, сине -лиловый треугольник. Ахилл набросил хитон и, пригнувшись, выбрался из шатра.
        В лагере было совершенно тихо. Тишина, глухая и, как показалось Ахиллу, противоестественная, царила во всем данайском стане. Только нет -нет подавали голос собаки, отвечая на далекое завывание шакалов, да окликали друг друга караульные. Тусклые пятна слабо тлеющих костров были не ярче звезд, густо покрывающих лиловое азиатское небо. Почему -то молчали цикады и древесные лягушки. И почти не было ветра.
        «Напрасно я не остался сегодня у Гектора и Андромахи! - подумал базилевс. - Может, мне из -за них так тревожно? Но что может случиться? Кто -нибудь проведал о моем тайнике? Но войти в грот никто не сможет - Тарк этого не допустит».
        Он обошел свой лагерь. Караульные у костра, лишь слабо шевелящегося под черными струпьями толстых горячих углей, лениво кидали кости, в десятый раз разыгрывая добытое кем -то в бою медное ожерелье. Ахилл приказал им подбросить дров и подобрать сложенное рядом оружие.
        - Оно должно быть у вас в руках, а не в стороне! - прикрикнул он. - Случись что, вы его и взять не успеете.
        - Так ведь перемирие! - попытался оправдываться молодой воин.
        Но другой, постарше, дернул его сзади за край плаща - ему совсем не хотелось испытать на себе гнев великого базилевса.
        Ахилл подумал было пойти к апельсиновой роще, к гроту, однако решил, что это лучше сделать утром - к чему будить пленников и пугать их среди ночи? Его беспокойство, скорее всего, не из -за них - что -то происходит в нем самом.
        - Кажется, я знаю! - вслух проговорил герой. - Я давно не был у Патрокла!
        Он вернулся в шатер, отыскал в темноте кувшин с дорогим фиванским маслом и, отлив немного в кувшинчик, отправился к берегу моря.
        Пролив драгоценное масло на жертвенник кургана, базилевс опустился на землю и, по обыкновению, заговорил с мертвым другом, пытаясь, как однажды случилось, услышать внутри себя его голос, дождаться его ответа.
        - Я все больше виноват перед тобой, Патрокл! Тогда, то ли во сне, то ли наяву, ты мне сказал, что мой поступок с Гектором только тебе на благо… Да, и Хирон говорил, помнишь, что милосердие полезно и нам, и нашим близким, живым и умершим. Но то, что я теперь чувствую и делаю, уже не милосердие, понимаешь? Я чувствую близость с этим человеком, с твоим убийцей! Я готов полюбить его, как своего друга! И вижу, что он тоже любит меня. Он и его удивительная жена… Что это, Патрокл? Как это может быть? Ты там знаешь многое, чего мы здесь не знаем. Ему, Тому, кто управляет нами, это было нужно?
        Ахилл вздрогнул. Он уже вслух упомянул Того, который выше богов… А если они слышали?! А впрочем, он ведь уже говорил об этом с Гектором, да и с Патроклом когда -то говорил…
        Небо с восточной стороны стало прозрачнее, его лиловая густота переходила в синее марево, и пламенные искры звезд начали тускнеть. Где -то далеко, за широкой полосой берега, в лесу, пронзительно закричала ночная птица.
        И почти тотчас сумрак огласился топотом и ревом, нестройными, безумными криками, диким предсмертным воем, лязгом оружия и неслыханным дотоле, высоким, надрывным боевым кличем: «А -а -о-о -о -о-а!!!»
        Ахилл опомнился, уже промчавшись по пустынному берегу и миновав заросли, отделявшие береговую полосу от ближайшего к морю лагеря - спартанского, где сейчас уже шла битва. Нет, не битва - избиение, ибо напавшие лавиной всадники застигли ахейцев врасплох и просто избивали их, полусонных и ошеломленных. Караульных застрелили перед началом атаки - поднять тревогу было некому. То же происходило, как понял базилевс, и в лагере микенцев, и у абантов, и у локрийцев… Везде. Он не знал, цел ли пока его лагерь.
        Герою оставалось шагов триста до кипевшей в полурассвете схватки, когда на него ринулась серая тень с поднятой секирой. «Амазонки!» - не догадался, а почувствовал Ахилл, вновь на уровне подсознания - он никогда не видел амазонок, только много слышал о них.
        На Ахилле не было ничего кроме хитона, пояса и сандалий, а из оружия он, отправляясь к кургану Патрокла, захватил только меч. Не лучшее оружие против всадника - однако выбирать не приходилось. Он уклонился от удара с быстротой, которой напавшая на него воительница никак не могла ожидать - ее рухнувшая сверху вниз секира почти достала землю. И в тот же миг герой ударил мечом наискосок. Женщина вскрикнула от боли - лезвие рассекло руку, сломало кость, и амазонка выронила секиру.
        Меж тем Ахилл уже наносил второй удар, затем третий, уклоняясь от новых и новых нападений. В голове его вихрем носились сумбурные и страшные мысли: «Приам предал! Воспользовался перемирием и призвал этих кровожадных гарпий[25 - Гарпии - хищные и свирепые полуженщины -полуптицы.]… Или они сами? Что это значит?!»
        Он видел, как страшны в бою амазонки. Никогда еще великий воин не встречал такого войска, такой стремительности и такого бешеного напора, такого презрения к опасности и такой монолитности в атаке. Часть ахейцев успели вооружиться и вступить в бой относительно стройными рядами, но их сопротивление было смято и раздавлено почти сразу.
        «Что я сделаю без доспехов, без копья и колесницы, с одним лишь мечом?! - почти с отчаянием подумал герой. - Пока я доберусь до центра лагеря, они сметут половину нашего войска!!!»
        - Ахилл! Мальчик мой! Сюда!
        Он сразу узнал голос Нестора. Старый возница летел навстречу, на его колеснице, неистово погоняя коней, бесстрашно минуя надвигающуюся лавину всадниц.
        - Прыгай! Скорее!
        Ахилл вскочил в колесницу на полном ходу.
        - Они напали врасплох! - выдохнул возничий. - Но наши караульные успели их увидеть и поднять крик. Коней я запряг прежде, чем пятый раз перевел дыхание. Не успел взять твои доспехи - они были в шатре, а там уже дрались… Но копье ты оставил, по счастью, снаружи. Вот оно, у борта колесницы.
        Свой «пелионский ясень» Ахилл уже и так видел - громадное древко далеко выдавалось из повозки.
        - Эвоэ! - взревел герой и взмахнул копьем, как палицей.
        Забытое было чувство - злости и упоения, неистового порыва битвы захлестнуло его и мгновенно погасило все прежние чувства. Он несся на передовые ряды воительниц, уже теснивших ахейских воинов к морю, уже готовых разметать и рассеять их по берегу.
        Амазонки увидали его, навстречу посыпались стрелы.
        - Нестор, пригибайся! - зарычал герой, слыша, как стрелы чиркают по борту колесницы. Одна пронзила ему правую руку выше локтя, вторая наискосок впилась в грудь - по счастью, неглубоко, третья разорвала кожу выше колена… Но еще несколько мгновений, и вот он уже среди амазонок, так что они не могут стрелять в него, не рискуя поразить друг друга.
        Взмах копья, затем удар, и трое всадниц падают: под одной хрипит и бьется конь, другая, кажется, мертва, третья вскакивает и вновь падает без памяти…
        Удар. Почти то же… кто -то страшно кричит, и упругое женское тело бьется в корчах прямо под копытами его коней.
        «Я убиваю женщин!» - вдруг подумал Ахилл, однако тут же пришла другая мысль: «Но это же не женщины, а просто безумные ламии[26 - Ламии - в древнегреческой мифологии - чудовища Тартара (глубочайших недр земли), ночные вампиры умевшие принимать женский облик.], жаждущие человеческой крови…» - И третья: «Но если так, то кто тогда я сам?»
        Он ловил эти мысли вскользь, как стрелы на щит, а рука наносила и наносила удары. Но в какой -то момент он поймал себя на том, что бьет, стараясь не попадать в человеческую плоть наконечником копья. Древко косило всадниц, как гигантская палица, но чаще не убивало, а лишь крушило ребра, ломало руки и оглушало… Не сознавая этого, первый раз в жизни Ахилл дрался, пытаясь не убивать!
        Зато амазонки делали все возможное, чтобы убить его, и он прекрасно сознавал, что за всю свою жизнь не сталкивался, наверное, с более опасными противниками. Быстрота их реакции почти не уступала его собственной, и ему лишь с огромным трудом удавалось уклоняться от их ударов и от метательных секир, которые то и дело летели в него с близкого расстояния. В бортах колесницы их торчало уже не менее десятка.
        И, тем не менее, амазонки проигрывали битву!
        Опомнившиеся данайцы уже выстраивались и начинали наступление, полные злости из -за пережитого ужаса. К отрядам спартанцев и микенцев примыкали локрийцы, большая часть который успела надеть доспехи, потому что на их лагерь амазонки напали в последнюю очередь, и итакийцы, возглавляемые отважным Одиссеем, который стоял в своей колеснице и криками подбадривал воинов. Подкатила и колесница Агамемнона, и вот он, совершенно невредимый, ибо его воины успели во время нападения прикрыть отступление своего базилевса, уже возглавил ахейские отряды.
        - Вперед! - громовым голосом кричал царь. - Вперед, воины! Эти твари убили десятки наших братьев! Пускай их кости валяются на этой равнине, в наущение им и в назидание подлым троянцам, нарушившим перемирие! Не сами же явились сюда эти гарпии! Вперед, на них! Покажем им, как умеют драться данайцы!
        «Лихо! - мелькнуло в голове у Ахилла, лишь смутно слышавшего крики Атрида, но понявшего их смысл. - Только что они показывали тебе, КАК умеют драться…»
        Боевой клич амазонок смолк. Сражение близилось к концу, и бесстрашная Пентесилея, ни на миг не утратившая хладнокровия, поняла, что нужно немедленно отступать. Она потеряла уже не менее трети своего войска и видела, что остается совсем немного до полного его уничтожения. Царица скомандовала отступление и, размахивая своей окровавленной секирой, пробилась к Аэлле. Военачальница была ранена: ее правая рука висела неподвижно, и она дралась левой, то и дело смахивая кровь, заливавшую лицо - вторая глубокая рана пересекала лоб.
        - Этот мирмидонский зверь один стоит целой армии! - крикнула она царице. - И его не убить - он слишком быстрый… Ты правильно решила - надо спасти наше войско.
        - Я убью его! - крикнула Пентесилея, разворачивая коня. - Веди отряд, Аэлла, уводи амазонок - и поскорее, пока у ахейцев еще мало луков. Я буду драться с ним. Если погибну, Крита известит вас. За мной, Крита!
        - Слушаюсь, царица! - вслед Пентесилее прокричала Аэлла.
        В это время Ахилл уже преследовал отступающих воительниц вдоль одной из священных троянских рощ. Одна из пущенных ими стрел попала в шлем старого Нестора и возница, вскрикнув, уронил щит и упал с колесницы.
        Ахилл перехватил поводья. Он надеялся, что старый воин не убит - стрела едва ли могла пробить крепкую медь шлема. И все же базилевса окатило новой волной гнева. «Погодите, дикие кошки! Я нагоню вас!» - подумал он, ударяя лошадей вожжами.
        И тут перед ним возникла всадница в сверкающем железном шлеме, верхом на темно -гнедом коне.
        - Ахилл сын Пелея! Ты, злобный ахейский пес! Принимай мой вызов!
        В первое мгновение базилевсу показалось, что он слышит мужской голос. Но нет - это была женщина.
        - Я, Пентесилея, царица амазонок, вызываю тебя на поединок! Дерись со мной, или ты - последний трус и сын труса!
        - Что ты раскаркалась, ворона на коне! - ответил герой, задыхаясь от ярости. - Хочешь, чтобы я размазал твои мозги по своему копью? С радостью это сделаю!
        - Тогда за мной! - она резко повернула коня и понеслась через рощу.
        Базилевс прекрасно понял этот маневр. Она уходила с поля сражения, понимая, что сюда вот -вот подкатится волна наступающих ахейцев, которые могут помешать их схватке один на один. К тому же это давало амазонкам возможность отступить - если бы они схватились прямо здесь и царица сразу погибла, у героя еще оставалось бы время, чтобы попытаться нагнать их.
        - Стой, драчливая кошка, стой, или я запущу копье тебе в спину! - рычал Пелид, погоняя коней. - Мы уже не на поле боя, и нам не помешают! Стой!
        Ему показалось, что конь под ней начинает уставать и спотыкаться. Колесница стремительно настигала всадницу. И вдруг… Ахилл даже не успел заметить, в какой миг та повернула коня и послала его навстречу врагу. Герой опомнился, внезапно увидав прямо над своим лицом падающее острие секиры…
        Увернулся он просто чудом. Хлестнул коней, и храпящий конь Пентесилеи пролетел мимо, задев его горячим боком.
        Яростно вскрикнув, Ахилл тоже развернулся. Царица амазонок вновь неслась на него. И тогда он метнул копье - метнул, целясь в грудь, понимая, что должен убить ее, или в следующее мгновение будет убит сам. Но амазонка увернулась от летящего копья, хотя, казалось, это невозможно - у нее не было на это времени. И все же «пелионский ясень» просвистел мимо, а в следующий миг конь царицы взвился на дыбы над бортом колесницы, и окровавленная секира взметнулась вверх.
        Ахилл успел прикрыть голову щитом Нестора, но оружие амазонки рассекло кованую медь и лишь случайно не достало его, пройдя вдоль плеча. И тотчас край сломанного щита страшно ударил героя в лоб. Пелид вылетел из колесницы, прокатился по земле и вскочил на ноги, ощущая прилив дурноты и понимая, что если потеряет сознание - ему конец!
        Амазонка вновь взмахнула секирой, но та разрезала пустоту - Ахилл бросился ничком на землю, перевернулся через голову, отшатнулся, избегая нового удара и, успев отскочить шагов на двадцать, приготовился встретить следующий удар с тем, чтобы перехватить руку с секирой и сорвать всадницу с седла. Он понимал, что рискует: Пентесилея была, очевидно, единственным пока человеком, чья реакция не уступала его собственной. И если она увернется…
        Краем глаза герой вдруг заметил какой -то блеск в темной гуще гранатового куста, возле которого он вскочил на ноги. И тут же понял, что это такое - то было его копье, оно вонзилось в землю, пролетев мимо Пентесилеи!
        «Ну, теперь кто быстрее!» - успел он подумать в ту долю мгновения, когда его рука сжала и взметнула вверх окованное железом могучее древко.
        Коню Пентесилеи оставалось сделать один прыжок. Только один.
        - Умри, убийца моего супруга! - крикнула она. И увидела нацеленное в нее острие страшного ахиллова копья. И поняла, что не успеет…
        В последнее мгновение она дернула поводья и подняла коня на дыбы, заслоняясь его телом от удара.
        - Вот тебе, гарпия! - прохрипел Ахилл, вкладывая в удар всю свою силу.
        Копье вошло в брюхо коня, пронзило насквозь его тело, седло и поразило всадницу. Копыта скакуна взметнулись в воздух, раздался утробный визг и хрип. Совсем недолго конь бился в судорогах и затих.
        Шатаясь, хрипло переводя дыхание, Ахилл выдернул копье с древком, до середины вымазанным кровью, из тела лошади и обошел ее, чтобы взглянуть на амазонку, только что едва его не убившую. Она лежала, раскинув руки, полупридавленная трупом своего коня, судя по всему, мертвая.
        «Теперь тебе некого бояться, Гектор! - подумал Ахилл, будто ища оправдания в этой мысли. - Никто уже не расскажет Андромахе…»
        ГЛАВА 5
        - Хвала богам, мой базилевс! Ты жив!
        Навстречу колеснице Пелида, спотыкаясь, бежал Антилох в сбитом на затылок, помятом шлеме, в забрызганном кровью нагруднике, с окровавленным мечом.
        - Эти страшные твари уложили не меньше четырех сотен наших воинов… Особенно много убитых у микенцев… - юноша схватился свободной рукой за борт колесницы и шагал рядом, покуда Ахилл натягивал поводья и останавливал возбужденных коней. - Аякс Локрийский ранен… К счастью, не опасно. А Диомеду их ужасная царица раскроила голову секирой! Разрубила пополам щит, шлем…
        - Диомед убит? - голос Ахилла дрогнул.
        - Нет, нет! - Антилох перевел дыхание. - Он дышит. Кажется, рана не смертельная. Но если бы не ты…
        - Нестора ты не видел? - прервал воина Пелид.
        - Видел только что. Он жив, мой базилевс! Его оглушил удар, он выпал из колесницы…
        - Это я знаю! Он ранен?
        - Цел и невредим! А ты… Ты погнался за этой ужасной ламией, за их царицей. Она одна поубивала человек сорок…
        - Я убил ее, - Ахилл держал поводья натянутыми, но при этом напряженно вслушивался в недалекий шум битвы, который совсем было утих, но вдруг с новой силой возобновился. - Что такое, Антилох? Амазонки отступили, с кем же там дерутся?
        - Троянцы напали на спартанский отряд! Эней и его воины.
        - Так что же ты не сказал сразу?! Скорей в колесницу! Бери вожжи!
        - Ты ранен, мой господин! У тебя в руке - обломок стрелы. И в груди…
        - Пошел ты к ночным духам! Какое мне сейчас дело до этого?! Эней…
        «О, боги, он же все -все испортит! Неужели Приам ему позволил?!»
        - Их немного! - крикнул Антилох, уже заняв место возницы и направляя коней в сторону густых облаков пыли, вновь поднявшихся над равниной. - Где -то с полсотни… Едва ли царь Трои послал их, тогда было бы целое войско… Вообще ничего не понятно!
        - Поймем! Сейчас я хочу проучить этого наглеца!
        В это время они были уже среди схватки. Небольшой спартанский отряд только что преследовал отступавших амазонок и был так неожиданно атакован воинами Энея, что не успел перестроиться и встретить их. Остальные ахейские отряды были далеко, и никто из вождей не ожидал и не предусмотрел возможного нападения со стороны Трои: ведь во все время основного сражения оттуда не выступил ни один воин…
        - Ловушка! Подлый Приам - нарушитель перемирия! - кричали спартанцы.
        Однако дрались они отчаянно и отважно, как обычно - и Энею с его отборными троянскими богатырями не удалось смять их одним ударом, как он рассчитывал.
        - Берегитесь, клятвопреступники! - прогремел среди клубов пыли знакомый каждому троянцу страшный голос Ахилла. - Берегитесь!
        Эней, блистающий своими роскошными доспехами и возвышавшийся на своей колеснице, как башня, увидел летящую к месту битвы колесницу Пелида, и его охватило бешенство.
        - Ах, ты еще жив, муравей -переросток[27 - Ахилл, согласно преданию, происходил из племени мирмидонцев, возникшего, по еще более древней легенде, из… скопища муравьев, обращенных в людей. Мирмикс - по древнегречески означает муравей.]! - загремел он, - Амазонки тебя не добили? Ну, так я это сделаю! Ко мне, собака, ко мне! Я посчитаюсь с тобой за Гектора!
        Что -то поделалось в эти мгновения с Энеем - какая -то неистовая, почти безумная злоба обуяла его, затмевая разум, не то он никогда не послал бы своей колесницы навстречу коням Ахилла. Он, как и все троянцы, знал, что с Пелидом драться нельзя. Но сейчас им владело то ли отчаяние - ибо он уже понял, что битва амазонок проиграна - то ли ярость оттого, что царь Приам и надменная Гекуба не дали ему вывести на равнину все троянское войско. Он обезумел от ненависти к Ахиллу, который один, без доспехов и почти без оружия, сокрушил армию воительниц и вновь даровал ахейцам победу. Одна мысль владела затуманенным сознанием Энея - убить Пелида, убить, убить!
        - Навстречу ему, быстрее! - скомандовал Ахилл Антилоху.
        Колесницы сближались. Эней схватил копье, прицелился и метнул его. Ахилл легко уклонился. После невероятных по быстроте атак Пентесилеи Эней казался ему сущей черепахой. Троянский герой поднял второе копье, но между ними мелькнула чья -то другая колесница, отлетела в сторону…
        Пелид спокойно приподнял свое копье. С холодным бешенством он смотрел на Энея, с которым их разделяло уже не более сотни локтей, и знал, что сейчас убьет его. Вот свистнуло в воздухе другое копье троянца. Не надо было и уклоняться - Эней промахнулся. Еще бы - на всем -то скаку!
        И уже в ту секунду, когда древко копья отделялось от ладони, Ахилл уловил ясно и остро просверлившую его мозг мысль: «Приам может быть не виновен в нападении амазонок, как и в нападении Энея, не то троянцев было бы на поле боя в двадцать раз больше! Если так, перемирие не нарушено, его еще можно возобновить. Но если я убью Энея, родственника царя, сына надменного Анхиса, миру конец!»
        Ладонь Пелида чуть заметно качнулась вниз, и копье, пущенное в Энея, пронзило борт его колесницы. Железный наконечник прошел между ног троянского героя, чудом его не задев. Эней взревел и, вместо того, чтобы отвернуть и спасаться бегством, ибо колесница Пелида была от него уже в двадцати шагах, ухватил третье свое копье и завопил, что есть силы:
        - Умри, ахейский ублюдок, умри!
        - Получай же, дурак! - крикнул в ответ Ахилл и, перегнувшись через борт колесницы, подхватил с земли камень размером с кулак.
        Эней в последний момент увидел это, понял, что ему угрожает, и успел прикрыться щитом. Но пущенный со страшной силой камень пробил толстый медный щит, как яичную скорлупу и смял вдребезги могучий нагрудник. Затрещали ребра, и Эней, испустив дикий вопль, рухнул замертво на дно своей колесницы.
        Его воины, которых оставалось к тому моменту человек тридцать, сразу поняли, что отступление теперь неизбежно. Видели они, впрочем, и то, что им не уйти от Ахилла, если тот захочет с ними разделаться - почти все они были пешие, да и без колесницы быстроногий Ахилл легко нагнал бы их - он был уже рядом.
        - Прочь отсюда, энеевы шакалы! - страшным голосом проревел базилевс, вырывая свое копье из борта вражеской колесницы, с которой в этот момент столкнулся, и потрясая им над головой. - Прочь! Уползайте за свою стену, пока я не оставил вас здесь на корм нашим собакам!
        Возница Энея пригнулся, заслоняясь щитом и понимая, что если Ахилл ударит, то проткнет и щит, и его, и дно колесницы. Но Пелид не ударил. По его знаку Антилох развернул коней.
        - Прочь! Прочь, я сказал!
        Вид Ахилла, сплошь покрытого кровью, полунагого - ибо его хитон, разорвавшись, сполз с одного плеча и свисал, обнажая грудь - был ужасен. Троянцы уже видели однажды ахейского героя без доспехов, бегущего к Скейским воротам и помнили, как тот едва не отворил их, преодолев сопротивление полусотни стражников, и не ворвался в город. Теперь - они это ясно видели - Ахилл мог легко уничтожить то, что осталось от их отряда.
        Троянцы обратились в бегство. Укатила с поля боя и колесница Энея, увозя бесчувственного героя.
        - Догоним их! - кричал Антилох, от восторга только что не прыгая в колеснице. - Догоним, Ахилл!
        - Пусть убираются! - спокойно отвечал базилевс. - Правь назад. Я хочу подобрать Нестора.
        ГЛАВА 6
        Через некоторое время, отправив колесницу с Антилохом и Нестором в свой лагерь, Ахилл пешком вернулся в священную рощу, где произошел его поединок с Пентесилеей. Он хотел еще раз взглянуть на убитую им царицу амазонок, которая - это он прекрасно понимал - оказалась самым опасным его противником за всю жизнь. Перед этим герой приказал Антилоху передать мирмидонцам его приказ - собрать на равнине мертвые тела амазонок и до наступления ночи сложить костры, чтобы предать их огню. Он вовсе не хотел, чтобы отважных воительниц пожирали ночью шакалы и волки, а утром доклевывали хищные птицы. Агамемнон наверняка хочет как раз этого, да только будет не по его воле: амазонок разбил не он и не его войско…
        Что делать с телом царицы, Ахилл еще не решил - он не знал, пришлют ли амазонки посольство с выкупом, или ее тоже придется предавать погребению здесь. Скорее всего, отряд воительниц уже далеко, и едва ли кто -то из них рискнет вернуться…
        Раздумывая так, он шел через рощу - то была оливковая рощица, посаженная троянцами в честь богини Афины. Неподалеку отсюда начиналась апельсиновая роща, примыкавшая к лесу, где совсем близко находился его грот. Во время битвы амазонки и ахейцы вполне могли оказаться там, и герой мысленно благодарил богов за то, что этого не случилось.
        Ожесточение боя прошло, и теперь он чувствовал, как сильно изранен. Антилох извлек несколько стрел из его груди, правой руки и левого бедра (этой стрелы он вообще не заметил), промыл и перевязал раны. Но боль после этого не притупилась, а стала еще острее, рука немела и плохо слушалась. От сильной потери крови у Пелида шумело в ушах.
        В роще не было ни души, хотя с равнины еще доносились голоса и отдаленные крики - возбужденные спартанцы преследовали остатки энеева отряда чуть не до самых Скейских ворот и теперь возвращались, подбирая дорогой оружие убитых троянцев и амазонок, бранясь и призывая проклятия на своих врагов, живых и мертвых. Микенцы, абанты, локрийцы, итакийцы уже почти все возвратились в ахейский стан, унося своих раненых и мертвых.
        Конь царицы амазонок лежал в широкой луже крови, над которой тучами вились мелкие золотистые мушки. Несколько ворон уселись на тушу, деловито тыча клювами в пропоротое копьем лошадиное брюхо. При появлении Ахилла они лениво взлетели и переместились на ветви растущих поблизости олив.
        Герой обошел труп коня и остановился над неподвижной Пентесилеей.
        Ее голова была запрокинута, но шлем по -прежнему закрывал всю верхнюю часть лица. Ахилл поддел край шлема наконечником копья и сдвинул его назад.
        И замер, будто прирос к месту… Его поразила в самое сердце даже не удивительная, торжественная красота царицы амазонок, еще более величавая в неподвижности смерти. Он никогда не видел такой прекрасной женщины. Наяву. Но он видел много раз это лицо, чистое, невозмутимое и ясное. Перед ним была та самая девушка, которой он столько раз любовался в своих юношеских снах, та, что купалась на отмели с дельфинами и играла на свирели в лесной чаще. Его нимфа и богиня… Это была она.
        - Боги! - прошептал базилевс, разом испытав боль, в сто раз более сильную, чем та, что причиняли ему ра -ны. - Что это за шутка, злые, коварные боги?! И за что вы так шутите надо мной?!
        Ахилл стоял и смотрел на Пентесилею. Ее лицо и раскинутые в стороны прекрасные нагие руки не были запятнаны кровью - кровавая лужа, растекшаяся под мертвым конем, не коснулась их. Нагрудник царицы был в крови, но, может быть, то была кровь ахейцев? Базилевс подумал, что, наверное, она, такая искусная в битве, была невредима, пока он не нанес ей рану… А где эта рана? Копье, пронзив лошадь, ударило всадницу, но куда? Нагрудник был невредим, а ниже пояса тело амазонки скрывала придавившая ее конская туша. Ахилл ухватил одной рукой подпругу и резким движением отбросил труп коня в сторону.
        Не думая, он сделал это правой рукой, и боль от раны на миг почти лишила его сознания. Пелид сжал зубы, прогоняя налетевший приступ дурноты.
        Нижняя часть тела амазонки, ее ноги в боевых сандалиях, - все было в крови, и трудно было понять, куда попало копье. Ахилл наклонился и, преодолевая непонятный трепет, осторожно тронул неподвижное тело.
        И тут произошло то, о чем он молился бы, если бы хоть на мгновение мог поверить, что это возможно… Тело под его рукой вздрогнуло, шевельнулось.
        Радость, которую он испытал, была еще сильнее только что испытанных отчаяния и боли. Он вскрикнул. Отступил, потом вновь нагнулся, в ужасе подумав, что ошибся, или движение, которое он видел было лишь конвульсией. Но нет - тело амазонки вновь дрогнуло, шевельнулись разбросанные в стороны руки, дрогнули веки и губы. И тут же Ахилл подумал: «Да ведь копье могло в нее и не попасть! Толчок, что я ощутил, когда наконечник прошел через тело коня, мог быть ударом о седло. Тогда ее просто оглушило падение и сильно придавило трупом коня».
        И в этот момент амазонка открыла глаза. Они были такими, какие он видел у девушки во сне - синие, большие, удлиненные, будто чуть прищуренные. Сначала в этих глазах был лишь туман. Потом взгляд прояснился, в нем появилась осмысленность.
        - Что со мной? - спросила Пентесилея, и ее глубокий голос, низкий, почти, как у мужчины, но необычайно красивый, поразил Ахилла почти так же сильно, как ее лицо. - Есть здесь кто -нибудь?
        Она говорила совершенно спокойно, без волнения и страха. И если бы Ахилл мог нормально рассуждать, то в этот момент удивился бы больше всего тому, что говорит она на том же критском наречии, что и троянцы, только произношение немного другое. Отрывистые восклицания, которыми обменивались между собою амазонки во время битвы, были явно на каком -то другом языке… Впрочем, от Хирона он когда -то слыхал, что среди амазонок в ходу два или даже три языка.
        Пентесилея шевельнула руками, будто проверяя, целы они или нет, напрягла их, привстала. И тут их глаза встретились, и ярость исказила прекрасное лицо амазонки. Она все поняла.
        - Ты, ахейская собака?! Ты! Ты выиграл поединок, но ты еще не убил меня!
        Она вскочила, легкая и сильная, и Ахилл про себя облегченно вздохнул - кажется, царица аазонок была невредима.
        Пентесилея искала глазами свою секиру, в порыве бешенства не сознавая, что ее страшный противник в мгновение ока свалил бы ее просто ударом кулака, если бы того хотел. Секиры не было - очевидно, оружие оказалось под телом коня, когда Ахилл отбросил его в сторону. Тогда царица одним движением выхватила из ножен, притороченных к ремням правой сандалии, небольшой, но очень острый нож с костяной рукоятью.
        - Защищайся, тварь! Сейчас я тебя убью!
        Ахилл спокойно выпрямился, сверху вниз, почти надменно глянув на девушку.
        - Я уже защищался и уже защитился от тебя, Пентесилея. Битва окончена, и амазонки ее проиграли, как ни отважно дрались. Не совершай глупости. У тебя в руке нож, а у меня - копье. Даже будь мы одной силы, это не было бы равным поединком. Остановись.
        - Я убью тебя и голыми руками, если ты не убьешь меня! - закричала женщина, и ее лицо вспыхнуло такой ненавистью, что новая боль остро и жестоко кольнула героя прямо в сердце.
        - Я не стану с тобой драться.
        Он произнес это так спокойно и с таким невозмутимым выражением, что даже обуявшее амазонку безумие на миг отступило. Герой отбросил в сторону свой «пелионский ясень» и опустил руки.
        - Убивай.
        В первый раз в жизни Ахилл равнодушно подставлял грудь под удар врага. Будь это кто угодно другой, он мог быть уверен, что в последний миг перехватит руку с ножом. Но у этой женщины реакция была такая же, как у него, он в этом убедился. Если она сейчас ударит, то действительно убьет.
        - Ты сошел с ума, ахейский пес? - глухо произнесла Пентесилея и взмахнула ножом. - Почему ты не защищаешься?
        - Защищаться? Мне? - он пожал плечами. - Я уже победил. Скажи лучше, отчего ты так хочешь убить меня?
        - Ты спрашиваешь?! - ее губы задрожали, кривясь от гнева. - Ах да, ты не знаешь! Я - жена Гектора!
        «Ну, и что теперь делать?» - мысль даже не пронеслась, а молнией мелькнула в сознании, - Сказать ей? И что будет? Она захочет убедиться - и узнает про Андромаху и про то, что Гектор ее обманул? И что сделает тогда эта дикая кошка?»
        - Гектора я тоже победил в поединке, - тихо проговорил герой. - Ты могла мстить за него, пока мы сражались. Теперь поздно.
        - Мстить никогда не поздно, глупец! Дерись, защищайся, или ты сейчас умрешь! Я привыкла сражаться, а не резать баранов… Почему ты не защищаешься?!
        - Потому, что я не хочу убивать тебя, Пентесилея, - ответил Ахилл. - Потому что никого больше не хочу убивать без самой крайней нужды. А ты… Мне кажется, как это ни глупо, что я тебя полюбил.
        - Да, ты сошел с ума! - казалось, его слова лишь добавили ей ярости. - Или ты смеешь шутить?! Поднимай копье и дерись, или я ударю!
        Рука с ножом была занесена, сверкающее острие нацелено ему в сердце.
        - Бей! - твердо сказал базилевс.
        «Она ведь и в самом деле ударит…» - метнулась новая мысль.
        Мгновение Пентесилея медлила. Эта спокойная беззащитность, граничившая с презрением и, с другой стороны, полная веры в ее воинскую честь, лишала ее обычной твердости. Только что она не чувствовала ничего, кроме ненависти, но сейчас…
        - Стой, Пентесилея, остановись!
        Этот могучий и властный голос, прозвучавший над поляной, как удар гонга, был исполнен такой силы, что амазонка окаменела. И в следующий миг ахнула, будто пораженная в сердце. Она узнала этот голос!
        Ахилл тоже его узнал. Но прежде, чем испугаться за человека, совершившего такой отважный и такой безумный поступок ради того, чтобы ему помочь, он испугался за Пентесилею, боковым зрением увидав то, что в этот момент происходило на краю поляны.
        - Назад, Тарк! - отчаянно крикнул базилевс.
        Крикнул как раз вовремя. Еще мгновение, и гигант -ский пес оказался бы на плечах царицы амазонок. Тарку было довольно того, что на его хозяина подняли нож… Он остановился в прыжке, и его четыре лапы взрыли песок в двух шагах от женщины, которой сейчас было не до него, не до Ахилла и уже ни до чего на свете.
        - Гектор! - крикнула она, задыхаясь. - Мой Гектор?!
        Троянский герой стоял на краю поляны, прислонившись к стволу оливы. Его лицо, бледное, со сжатыми в усилии губами, было залито потом. Рядом, поддерживая мужа за локоть, стояла Андромаха, лицо которой при возгласе Пентесилеи «Мой Гектор!» выразило нечто куда большее, чем простое изумление…
        - Ты… - амазонка уронила руку с ножом и всем телом повернулась к нему. - Ты… Это невозможно! Твой отец написал мне, что ты убит! Поэтому я здесь!
        - Он совершил ошибку, написав так, - голос Гектора выдавал теперь и нечеловеческую усталость, и смятение. - Царь Приам знает, что я жив. Ахилл не убил меня, Пентесилея, хотя его копье и нанесло мне рану - вот она, на шее, едва зажила, видишь? Больше того, он спас мне жизнь. Тебе некому и не за кого мстить.
        - Я ничего не понимаю… - прошептала амазонка, делая к нему шаг.
        - Тем более не за кого, - твердо продолжал Гектор, - что мы с тобой не успели стать мужем и женой по твоим и по нашим законам. А теперь это невозможно. Я женат на другой женщине. Вот она, рядом со мной.
        - Твоя жена?! - крикнула Пентесилея. - Этого не может быть! Ты… дал мне слово. Какая еще жена?
        - Дал слово?! - еле слышно прошептала Андромаха.
        - Да, Пентесилея, я давал тебе слово! - Голос Гектора дрогнул, уже не только от волнения, но и от телесной слабости: переход через опушку леса и апельсиновую рощу дорого ему стоил. - Да, я думал тогда, что буду твоим мужем. Я обманул тебя. Я встретил и полюбил другую, по -настоящему полюбил и люблю сейчас.
        - Я не верю тебе! - вскрикнула Пентесилея.
        Страшно было смотреть на ее лицо: только что выражавшее даже не радость, но безумное счастье, оно исказилось, по нему пронесся целый ураган чувств - сомнение и гнев, страшная боль, презрение, вновь сомнение…
        - Ты… Ты солгал мне, шлемоблещущий Гектор, великий герой Трои? - глухо проговорила царица, стискивая рукоять ножа с такой силой, что ее пальцы побелели.
        - Я не лгал, я действительно думал, что люблю тебя! - ответил Гектор, вырывая свой локоть из ослабевших пальцев Андромахи и делая несколько шагов к оцепеневшей царице. - Но ты была для меня «славной царицей амазонок», равно, как я для тебя «шлемоблещущим Гектором». Любят не за это, Пентесилея, только я поздно это понял. Боги наказали меня за все: я лишился и славы, и свободы. Я - пленник, и только великодушие моего победителя сохранило мне жизнь и даровало надежду вернуться домой. Если можешь, прости, царица! Если нет - накажи меня за нарушение клятвы. Если бы я и хотел, я сейчас не смогу защищаться…
        Он стоял теперь в трех шагах от амазонки, бледный до желтизны, тяжело и трудно переводя дыхание.
        - Ты предал меня! - голос Пентесилеи упал до самых низких тонов. - Из -за тебя я нарушила обет целомудрия, который дает каждая амазонка… А сегодня из -за тебя же я погубила своих лучших воительниц! Твой отец мне написал, что нельзя нападать на ахейцев, что троянцы заключили с ними мир… Я не послушалась, потому что должна была за тебя отомстить. За кого?! И чего ради?
        - Делай со мной, что хочешь, - тем же, почти спокойным тоном произнес Гектор.
        - И кого же мне убивать? - спросила она, презрительно искривив губы и переводя взгляд с троянского героя на вновь вставшую рядом с ним Андромаху. - Тебя? Или эту малышку, которую ты называешь своей женой? Кто -то из вас умрет! Ты, она - или вы оба!
        Гектор сделал движение, чтобы заслонить собой жену. Но раньше, чем он успел хотя бы шагнуть вперед, Ахилл, до сих пор молчавший, стремительно перехватил руку царицы, вновь заносившую нож.
        - Нет, Пентесилея! - тихо, но властно произнес базилевс. - Не умрут ни Гектор, ни его жена. Я не позволю тебе их убить. Ни тебе, ни кому другому. Они здесь под моей защитой - это первое. От того, жив или мертв Гектор, во многом зависит возможность спасти перемирие ахейцев с Троей. Но даже не будь этого, я не дам никому причинить зло ему или Андромахе, потому что просто этого не хочу!
        - Вот как! - у Пентесилеи вырвался презирительный смешок, и она дернула руку, пытаясь освободиться из кольца ахилловых пальцев - но с таким же успехом она могла бы разжимать кузнечные тиски.
        - Да, это так, царица. Я понимаю, что Гектор перед тобою виноват, но боги действительно уже покарали его за это. А в гибели своих амазонок вини себя - раз Приам написал тебе, что нельзя идти войной на наш лагерь, написал о перемирии, то только ты в ответе за то, что с вами произошло.
        - Здесь ты прав, - голос Пентесилеи как будто окаменел, и все больше каменело, становилось неподвижным ее лицо, только что полное огня и смятения. - Отпусти мою руку.
        - Отпущу, если ты обещаешь никого не трогать, - твердо сказал Ахилл. - Андромаху вообще не за что винить: она даже не знала, что до нее Гектор давал слово другой женщине. И потом, - тут базилевс перевел дыхание и тоже усмехнулся, - неужели ты, великая и непобедимая царица амазонок, едва не сокрушившая в поединке самого Ахилла, неужели ты поднимешь руку на раненого, который едва держится на ногах, и на беззащитную женщину, которую не учили владеть мечом? Ты унизишься до этого?
        Пентесилея мучительно перевела дыхание.
        - Нет. Ты снова прав, ахеец. Я никого не трону. Отпусти меня, или ты раздавишь мне руку.
        Ахилл разжал пальцы и с облегчением вздохнул: царица амазонок спокойным движением вернула нож в ножны на ремне сандалии.
        - Хвала тебе, Афина Паллада, дарующая мудрость! - произнес базилевс. - И, как я понял, у тебя нет больше повода желать моей смерти, царица?
        - Есть! - Она говорила сухо, уже безо всякого выражения. - Ты перебил четверть моего отряда. Я виновата в том, что привела их сюда, но убивал их ты, Ахилл, сын Пелея! Однако это была честная битва, тем более, что ты дрался без доспехов и с одним только копьем. Поединок с тобой я проиграла, мой отряд далеко, значит, теперь я тоже - твоя пленница. Это так?
        - Нет, - почти таким же холодным тоном ответил Ахилл, найдя в себе силы и волю спокойно смотреть в эти потухшие синие глаза. - Ты свободна, Пентесилея.
        Она чуть заметно вздрогнула.
        - Ты не хочешь даже получить выкуп?
        - У меня хватает боевой добычи. А награды большей, чем победа над таким великолепным воином, как ты, царица, для героя не может быть. Я не могу дать тебе коня - моя колесница далеко. Но на равнине еще много лошадей, и ты, конечно, сумеешь поймать любую. Уезжай, пока здесь нет ахейцев - они сейчас озлоблены, как никогда. Прощай. А я должен проводить Гектора и Андромаху в безопасное место, пока здесь никто не появился.
        - Я сам дойду! - воскликнул Гектор и пошатнулся, побледнев еще сильнее.
        Андромаха вскрикнула и обхватила его руку.
        - Какие нежности! - сквозь зубы проговорила Пентесилея. - Будто ты удержишь его, воробышек, если он станет падать…
        - Я удержу! - уже почти резко сказал Ахилл и решительно опустил руку раненого на свое плечо. - Скорее, Гектор! Ты натворил уже довольно глупостей… Тарк, за мной!
        Уходя, он не оборачивался. Ему было страшно вновь посмотреть на амазонку - он знал, что не выдержит, если еще раз встретится с нею взглядом.
        * * *
        - Ну и дела! - не выдержала Анна, когда Каверин умолк, глянув, наконец на часы: они показывали девять вечера. Значит, он читал свой перевод уже семь часов, почти без передышки. - Ну и дела… Я все это знаю не так, как Мишка, но ведь все же это там есть! Правда, не совсем так… В «Илиаде».
        - При чем тут «Илиада»? - очнулся от задумчивости Михаил. - В ней как раз все абсолютно не так. И, кстати, она заканчивается погребением Гектора, которого, как мы теперь знаем, вообще не погребали! То есть, не погребали после поединка с Ахиллом, потому что он остался жив. А в мифах - там, да… Там и Пентесилея есть, и битва с амазонками описана почти так - ну, не так, но похоже… Только там, опять же, Ахилл убивает царицу.
        - А вот тут ты ошибаешься, Миша, - возразил уже успевший перевести дыхание профессор. - Да, в учебных пособиях чаще всего дается именно этот вариант: Ахилл убивает Пентесилею, потом видит ее лицо и влюбляется в нее, то есть, в нем возникает страсть к мертвой. Но в мифических сюжетах существует еще один очень распространенный вариант, согласно которому Ахилл взял Пентесилею в плен и женился на ней. Возможно, этот вариант и был первоначальным.
        - А тут он тоже на ней женится? - быстро спросила Аня.
        - Пока что об этом нет и речи! - Александр Георгиевич снял свои очки и старательно протер стекла. - Ну… Еще часок -другой я вам почитаю, а потом встретимся уже после возвращения Михаила из теплых краев. С родины, так сказать, большинства героев…
        ГЛАВА 7
        - Подите прочь! Все прочь! И не лезьте ко мне со своими дурацкими лекарствами и еще более дурацкими советами! Все вон, или у каждого из вас будет в десять раз больше сломанных ребер, чем у меня! Рыбы двуногие, ослы бескопытные, индюки ощипанные!
        Изрыгая поток проклятий и брани, Эней швырял всем, что ни попадало под руку, в спасавшихся бегством рабов и рабынь, кузнеца, пришедшего забрать в починку его искалеченные доспехи и щит, и в дворцового лекаря Кея.
        - Будут мне тут совать всякую дрянь, чтоб я травился ею, да еще скулить, что мне можно, чего нельзя! Плевать я на всех вас хотел!
        Герой стоял, в чем мать родила, на своей громадной кровати и размахивал последним светильником из тех, что возле нее стояли, примеряясь, в кого бы его запустить. Все, что на нем было - это наложенные на грудь широкие бинты с подложенными под них волокнами целебного мха. Каждое движение причиняло Энею жуткую боль, но он был в бешенстве, которое сводило его с ума и которое он должен был непременно на ком -то сорвать.
        Царский лекарь Кей, родом перс, высокий, худощавый, с красиво седеющими темными волосами и совершенно седой, коротко остриженной бородой, уклонился от очередного броска и стал неподалеку от двери, возле стоявшей на возвышении небольшой статуи богини Геры[28 - Гера - супруга царя богов Зевса. Считалась покровительницей семьи и дома.], в которую, как он надеялся, Эней все же не рискнет бросать светильник… Врач был совсем не робкого десятка, и бешенство знаменитого воина скорее смешило, нежели пугало его.
        - У тебя, богоподобный Эней, сломаны с правой стороны четыре ребра, - произнес он, достаточно громко, чтобы продолжавший браниться герой все же его услышал. - А у человека всего семь пар ребер, так что у каждого из нас в любом случае не будет в десять раз больше сломанных ребер, чем у тебя. Это же так просто сосчитать…
        - Пошел отсюда со своими подсчетами, иноземный колдун! - ревел Эней, взмахивая светильником, но не решаясь, как и думал Кей, кинуть его в сторону священной статуи. - Не смей учить меня, воина, как мне себя вести, иранский козерог! Я сражался, получив и не такие вмятины!
        - Вероятно, одна из них была у тебя в голове, - так же спокойно сказал Кей. - Я давно это подозревал…
        Эней вновь выругался, но соскочить с кровати и кинуться на дерзкого лекаря не решался, чувствуя, как мучительно нарастает боль и понимая, что может просто свалиться замертво.
        Между тем кузнец, видя бесстрашие лекаря, вернулся из коридора в комнату героя и заметил, не без усилия поднимая пробитый насквозь огромный нагрудник:
        - А все же, отважный Эней, я повторю тебе: латать тут нечего. Надо ковать новый нагрудник, да и щит тоже, а на это нужно время. Покуда ты хвораешь, я все и сделаю. И потом, если ниспошлют нам это всемогущие боги, надеюсь, перемирие продлится, и тебе не нужно будет так спешно надевать доспехи…
        - Безмозглый индюк! - заорал Эней, - Подлый, трусливый простолюдин! Какое теперь перемирие?! Я хочу их крови! И мне завтра же нужны мой нагрудник и мой щит!
        - Вот было бы радости для данайцев… - произнес от дверей негромкий, глуховатый голос. - Вот бы они посмеялись, глядя, как тебя в твоих дырявых доспехах и со сломанными ребрами добивает первый же ахейский возница! Ахиллу не понадобилось бы и выходить из шатра. Уймись. Ты сегодня уже осрамился и перед своими, и перед врагами.
        Этот голос несколько охладил пыл героя, во всяком случае, он опустил светильник, которым так ни в кого и не бросил, и с глухим рычанием рухнул на свою смятую постель. В дверях, опираясь на палку из драгоценного резного сандала, украшенную золотыми и бирюзовыми бляшками, стоял его отец, двоюродный брат царя Трои Анхис.
        - Благодарю тебя, Эндимион, - обратился он к кузнецу. - Сделай для Энея новый нагрудник, этим можно разве что ловить раков в реке, если затянуть дыру сеткой. И новый щит сделай. Я постараюсь наградить тебя, как следует. Ступай. И тебе я очень благодарен, мудрый Кей. Прости горячность моего сына, он взволнован битвой и огорчен своим поражением.
        - Он знал в битвах далеко не одни поражения, царственный Анхис, но и победы не прибавляли ему ни сдержанности, ни вежливости, - ответил врач с достоинством и одновременно с возмущением, которое скрыл ровно настолько, чтобы это было заметно, но не выглядело вызывающе.
        - Да оставишь ли ты меня сегодня в покое, костоправ?! - стискивая огромные кулаки, рявкнул Эней. - Залатал, и ладно… Не буду я пить твоего тошнотворного варева - лучше хвачу вина покрепче. В таком бешенстве я давно не бывал! Такое глупое поражение! И последнее, что я слышал, как этот ахейский негодяй назвал меня дураком - куда уж дальше!
        - Как видно, главный грех Ахилла в том, что он постоянно говорит правду… - очень тихо произнес Кей и отвернулся, потому что сдержать улыбки уже не смог. - Позволь мне удалиться, достойный Анхис. Я сделал для твоего сына все, что мог. Об остальном моли богов - мои возможности исчерпаны.
        И, выразительно глянув на величавого старика, врач вышел, плотно притворив двери.
        Анхис коротко взглянул на сына, при его появлении натянувшего на себя шерстяное одеяло, и медленно, твердо опираясь на свою роскошную палку, прошел к стоявшей в глубине комнаты, меж двух алебастровых ваз с цветами, резной низкой скамье, обитой войлоком и плотной дорогой тканью. У скамьи была довольно высокая спинка, такая же мягкая, как и сидение, и старец удобно развалился на ней, вытянув ноги и вновь устремив взгляд на Энея.
        Анхис был очень мало похож на своего двоюродного брата. Их несходство проявлялось и в облике, и манере ходить, и в привычке одеваться. Если Приам был очень высок ростом и до сих пор держался идеально прямо, а посохом пользовался лишь как одним из символов своей царской власти, то Анхис, будучи на три года моложе, уже сильно согнулся и ссутулился, при ходьбе пошаркивал ногами и явно полагался на палку не меньше, чем на свои ноги. У него были такие же, как у Приама, густые седые волосы и такая же роскошная борода, но если Приам просто расчесывал волосы на прямой пробор и ровно подстригал бороду, то у Анхиса и волосы, и борода всегда были искусно завиты специально обученными рабами, а бороду ему разбирали на множество тонких прядей, концы которых украшали разноцветными ароматическими шариками. Вместо серебряного обруча на волосах, который носил Приам, лишь в торжественных случаях заменяя его золотым венцом, Анхис украшал голову широкой повязкой из драгоценной персидской ткани, расшитой золотыми нитями и отделанной великолепной огранки изумрудами и опалами. Одежда его, даже в обычные дни, тоже всегда
была из самых дорогих тканей, а на плечи он набрасывал шкуру огромного леопарда, которого еще юношей убил Эней.
        - Я вижу, сын мой, свое поражение на поле битвы ты решил возместить, ломая домашнюю утварь и калеча своих рабов? - спросил Анхис.
        - Поражение?! - вскричал герой. - Ты говоришь, поражение… Да как же мы могли победить, если царь Приам сперва велел мне мчаться на помощь амазонкам, делая при этом вид, что не отпускает меня, а потом царица Гекуба заставила большую часть моих воинов вернуться!
        - И была права, - сухо заметил Анхис. - Вы уже опоздали - Ахилл разбил амазонок, и твое счастье, что он неточно метнул копье, а другого у него не было. И как удивительно, что он промахнулся копьем с расстояния всего в сорок шагов!
        - Ты что, жалеешь об этом, отец?
        - Я жалею, что боги не дали тебе достаточно быстрого ума, сын! - со вздохом произнес старик. - Почему ты не выехал на поле битвы сразу, едва началась схватка амазонок с ахейцами? Ахилл появился много позже, настолько позже, что Пентесилея и ее воительницы успели загнать Атридово стадо чуть не под самую Троянскую стену. Можно было успеть убить Агамемнона и Менелая, а тогда…
        - Но Приам с его перемирием! Его запрет! - крикнул Эней, вновь заливаясь краской гнева.
        - А что тогда сделал бы Приам? И ведь в этом случае сражение могло закончиться иначе. Вовремя получив поддержку, Пентесилея могла и в самом деле убить Ахилла. Думаю, она за этим и приехала… Не знаю, как ты, а я кое о чем догадываюсь. Когда Гектор пять лет назад ездил с посольством в Темискиру, вернулся он не таким, как всегда… Потом уже появилась Андромаха.
        - Отец, я не понимаю, к чему ты все это говоришь и зачем? - в голосе Энея теперь слышалась усталость. - Что гадать, как могло бы быть? Приам - наш царь, и он не разрешал вступать в битву. Пентесилея не убила Ахилла, а, как я понимаю, он убил ее - во всяком случае, ахейцы вопили об этом на всю равнину. А в меня хотя и не попало Ахиллово копье, но угодил его камень и поломал мне, если верить этому персидскому попугаю, четыре ребра. У меня душа горит драться с наглым мирмидонским выскочкой, слышишь, отец! Я не могу не отомстить ему за этот срам!
        - Не глупи, Эней, - уже довольно сурово произнес Анхис. - Мне только не хватало твоего погребального костра! Как бы ты ни мечтал в свое время превзойти Гектора в состязаниях и в воинском искусстве, ты не смог этого добиться. А Ахилл победил Гектора. Его не убить в открытом бою и один на один! Ни тебе, и никому из воинов.
        Он помолчал, пристально глядя в помрачневшее лицо сына, потом усмехнулся:
        - Но победить, мальчик мой, можно всякого, если только иметь ум. Нам бы царя поумнее да похитрее…
        Эней хмыкнул.
        - Ты что хочешь этим сказать, отец?
        - Хочу сказать, что Трое не позавидуешь… Приам, как показывают события - хотя бы сегодняшнее - начал выживать из ума, Гектор мертв, и могучего, умного и отважного наследника у царя больше нет. Деифоб слишком молод и тоже не особенно умен. Троил - совсем мальчик. А Трое нужен новый царь. Очень нужен!
        - Не ты ли мечтаешь сменить Приама на троне, почтенный родитель? - усмехаясь, спросил Эней.
        - Куда мне! - вздыхая и лукаво прищуриваясь, возразил Анхис. - Я тоже уже старик, и здоровьем куда слабее Приама. Только ума у меня побольше, и я мог бы пригодиться новому молодому царю, как советчик и мудрый учитель.
        Тем более, что новый царь может оказаться прекрасным воином, но не слишком искусным правителем. На первых порах.
        - Ты о ком это, отец?
        - О тебе, Эней, о тебе… Ты и сам должен понимать, что после гибели Гектора другого наследника в Трое нет.
        - Но я… - от растерянности герой не знал, что сказать. Подобные мысли никогда не приходили ему в голову.
        - А тогда мы, - как бы не слыша его восклицания, продолжал Анхис, - еще поиграли бы с данайцами в перемирие, а там придумали бы какую -нибудь хитрость, чтобы одним ударом с ними покончить! Можно придумать много хитростей, сын мой. В любом случае, мы бы не отдали им чуть не все богатства Трои, как это собирается сделать мой царственный брат!
        - Но Приам не уступит власти ни мне, ни тебе, - все с той же усмешкой заметил Эней. - Ты же не думаешь об убийстве брата?
        Анхис бросил на сына короткий взгляд и как бы с сожалением отвел глаза в сторону.
        - Конечно, не думаю. Но есть много других способов. Мы поговорим об этом в другой раз, сынок. Тебе нужно выздороветь. И, во имя всех богов, только не думай о схватке с Ахиллом!
        Сказав это, двоюродный брат царя Трои поднялся, сильно опираясь на свою сандаловую палку, и спокойно направился к двери.
        - Отец! - вдруг крикнул ему вслед Эней. - Уж не радует ли тебя смерть Гектора? Не хотел бы я в это поверить!
        - Ты не в своем уме! - тем же ровным голосом проговорил Анхис, чуть повернув голову и глянув через плечо, но не останавливаясь на пороге. - Как могу я радоваться самому страшному несчастью, постигшему Трою? Мой тебе совет - выпей снадобье Кея. Быть может, у тебя прояснятся мысли.
        И он затворил за собою двери так же старательно, как сделал это, оставшись с сыном вдвоем.
        ГЛАВА 8
        Факелов в шатре горело не меньше двух десятков. Половина из них, сделанных наспех и слишком сильно насмоленных, изрядно чадила, и, хотя полог был откинут, шатер постепенно наполнялся духотой и смрадом. Величина шатра позволяла собравшимся в нем людям чувствовать себя довольно свободно, хотя их было здесь не меньше сотни: все ахейские базилевсы, их помощники и военачальники, колесничии и лучшие воины, удостоенные за свою отвагу права голоса на собрании царей.
        Собравшиеся были в таком возбуждении, что даже властному Агамемнону очень долго не удавалось их утихомирить и овладеть общим вниманием. Нападение амазонок, пережитые смятение и ужас, гибель многих отважных воинов, раны, злость, усталость - все это лишило ахейцев способности слушать и обдумывать чужие и свои слова. Ими владели только гнев и жестокая радость, воцарившаяся при виде гибели их неумолимых врагов. В шатре стояли крик и гомон, и долгое время этот шум невозможно было прекратить.
        Ахилл, войдя в шатер, очень быстро понял, что опоздание, пожалуй, ему на руку: как раз ко времени его появления страсти начали утихать, и базилевсы были уже в состоянии не только кричать, но и хоть кого -то слушать.
        Взглядом герой сразу отыскал всех, на чью помощь мог хотя бы отчасти рассчитывать: Одиссея, как всегда, сидевшего с самым отрешенным и задумчивым видом, будто все происходящее его не касалось; Диомеда, пришедшего, несмотря на свою тяжелую рану и полулежавшего в глубине шатра, среди сдвинутых к стене подушек; Нестора, Лукиана…
        Ахилл пришел позже других не по своей воле. О собрании царей ему сразу же сообщил Антилох, да и сам мирмидонский базилевс не сомневался, что оно состоится. Но едва он успел вымыться и переодеться, как в его шатер вбежали двое воинов, сообщивших, что захватили возле лагеря какого -то чужака, уверяющего, что он послан с поручением к их царю. Герой велел привести ленного. Как он и ожидал, то был не лазутчик, а посланный от царя Приама. Он склонился к ногам базилевса и проговорил, не поднимая головы:
        - Царь Трои смиренно просит тебя увидеться с ним, богоравный Ахилл! Он неподалеку отсюда и ждет встречи с тобой.
        - Он выбрал удачное время! - не сдерживая злости, воскликнул Ахилл. - Только его появления сейчас здесь и не доставало… Хорошо, веди меня к нему.
        Но перед тем, как выйти из шатра, он надел свои доспехи и захватил меч и лук, а также приказал Антилоху следовать за ним и провожатым на некотором расстоянии. При всей своей отваге герой понимал, что рисковать собой сейчас не имеет права, а этого посланца он видел впервые в жизни. Да и добрые намерения Приама после утренних событий вызывали у него сомнения…
        Однако царь Трои ждал его совершенно один, как в первую и во вторую их встречу, и находился в одной из примыкавших к лагерю рощиц, так близко, что Ахилл невольно воскликнул вместо приветствия:
        - Чистое безумие, царь, быть тебе сейчас под самым носом у нашей стражи! За твою жизнь я не дам сегодня и огрызка медного бруска[29 - До появления монет одной из «ходовых» денежных единиц в Древней Греции были бруски или полоски меди.]…
        Приам пошел навстречу базилевсу и поклонился ему, едва ли не ниже своего посланца, который тут же отступил назад и остался на изрядном расстоянии, под охраной Антилоха - юноше было приказано не спускать с него глаз.
        - Я хотел вначале увидеть тебя, богоравный Ахилл, а потом говорить с Агамемноном и другими царями! - произнес Приам твердо, хотя его лицо выражало напряжение и смятение.
        - Значит тобой и вправду овладело безумие, - сказал Ахилл. - Сейчас идти к ним?! Они в ярости, как, впрочем, и я… Тебя могут убить или взять в плен, неразумный царь, нарушитель клятвы!
        - Я не нарушал клятвы! - голос Приама выдавал отчаяние, охватившее царя. - Я получил двадцать четыре дня назад письмо от Пентесилеи, письмо, в котором она предлагала Трое свою помощь. И я ей ответил, что она ни в коем случае не должна идти сюда и нападать на ваш лагерь. Это правда, клянусь Аполлоном!
        - Это, действительно, правда, - голос Ахилла смягчился. - Это сказала и сама Пентесилея, уже после нашего с нею поединка.
        - Она жива?! - глаза царя Трои блеснули и погасли. - А…
        - А Гектор, хочешь ты спросить? Жив и он, само собою. Я угрожал тебе новым поединком с твоим сыном, когда он будет здоров, но не думал же ты, что я убью раненого?! Впрочем, ты мог думать, что угодно, мне все равно!
        После этих слов героя старик пошатнулся и закрыл лицо руками. На несколько мгновений силы его оставили, и Ахиллу стало стыдно. Он подхватил царя под руку и осторожно подвел к поваленному стволу, заросшему мхом. В полусвете угасающего вечера этот ствол выглядел уснувшим среди травы мохнатым драконом. Они сели рядом, и герой заговорил, понизив голос, чтобы ни Антилох, ни троянский воин не могли их услышать:
        - Сегодняшнее нападение амазонок очень многое испортило, царь Приам. Я надеюсь еще что -то исправить, поэтому сейчас отправлюсь на собрание базилевсов и постараюсь их убедить. Думаю, мне поверят, когда я скажу то, что слышал от царицы амазонок и сейчас от тебя, - поверят, что Пентесилея нарушила твой запрет и напала на лагерь по своей воле. Но как тогда прикажешь объяснить появление под конец сражения Энея и его воинов? Это уже не амазонки! Эней - твой подданный!
        - Он тоже нарушил запрет! - воскликнул старый царь, быть может, слишком порывисто. - Я запрещал ему покидать город, но он…
        - Ты это можешь сказать Агамемнону и Менелаю… Только не сегодня, сегодня тебе лучше держаться подальше от ахейцев и быть не за одной, а за двумя Троянскими стенами - у вас ведь есть и вторая. Потом - я молю богов, чтобы это стало возможно - ты можешь с ними встретиться и убеждать их, что так оно и было. Но меня в этом не убеждай - я не верю тебе.
        - Но это правда, великий Ахилл!
        - Наверное, я великий… Великий воин, великий безумец, раз я здесь и слушаю тебя, но я не великий дурак, о мудрый царь! Я вполне могу поверить, что Эней, с его диким нравом и, судя по всему, сильно неповоротливым умом, мог, не спрашивая тебя, ринуться в сражение, на помощь амазонкам. Но я никогда не поверю, что перед ним раскрыли бы Скейские ворота, запрети ты их раскрывать. А что ты был на стене с самого начала битвы, у меня нет сомнений. Одно твое слово, и ворота не открыл бы никто, я помню, сколько возле них стражи во время сражений - весь Энеев отряд бы не справился! Ну? Я не прав?!
        Царь опустил глаза, отвел их в сторону. Лицо его стало еще бледнее.
        - И я знаю, как это было, - продолжал герой. - Ты ему сказал потихоньку, чтобы он собирал отряд и мчался на помощь Пентесилее, а сам, вероятно, кричал, чтобы он не смел этого делать… Только отдать приказ страже позабыл. Так?
        Приам глубоко вздохнул.
        - Ты еще умнее, чем я думал…
        - Спасибо! Догадаться -то нетрудно. И потом, я понимаю тебя - ты сейчас как в тисках: Агамемнон с его тяжкими условиями мира, которые он сам еще не до конца принял, я с моими угрозами. Жизнь Гектора, которая висит на волоске. Притом в Трое не знают, что Гектор жив и не понимают до конца твоей уступчивости Агамемнону. Да?
        - Я думаю даже, что мой брат Анхис сейчас строит заговор против меня! - прошептал старик, стиснув на коленях свои тонкие красивые руки. - Я знаю, что у него на уме. И Гекуба говорит мне, что ее лазутчики давно наблюдают за Анхисом. Это она, моя жена, удержала большую часть отряда Энея у Троянской стены.
        - Да вознаградит ее Афина за великую мудрость! - с искренним восхищением воскликнул герой - Если бы не это, будь уверен, я перебил бы этот ваш отряд вместе с твоим нахальным племянником! Чего мне стоило удержаться и не проткнуть его копьем… Но его отряд был слишком мал, чтобы нанести нам большой урон, и они почти сразу обратились в бегство, а я вовремя подумал о том, как трудно будет возобновить переговоры, если Эней будет убит.
        - Ты подумал об этом во время сражения?!
        Теперь в голосе Приама было не только восхищение, но настоящее изумление.
        - Я удивляюсь не меньше твоего, царь, - усмехнулся Ахилл. - И, однако, это так. Но положение очень серьезно - многие ахейцы погибли. Ранены некоторые цари. Да я сам, вступив в бой без доспехов, был утыкан стрелами амазонок, как еж иглами!
        - О, боги! Ты мог погибнуть! - вскрикнул Приам.
        - Ты на это и рассчитывал, посылая в бой Энея! - жестко проговорил Ахилл и тут же вновь смягчился. - Но я и здесь понимаю тебя - ты думал о Гекторе.
        - Как он? - голос царя дрогнул.
        - Сегодня у него хватило сил пройти не менее пятисот локтей. Правда, после этого он лежал чуть ли не в обмороке, но, возможно, не только от затраченных усилий… - Ахилл чуть заметно усмехнулся. - Самое смешное, что он подверг себя смертельной опасности, как я понимаю, чтобы защитить меня! Это в то время, как ты сделал все возможное, чтобы меня убили…
        - О, Ахилл, прости меня! Я просто старый безумец!
        Этот возглас старика прозвучал так искренно, что сердце базилевса окончательно смягчилось. Он положил ладонь на стиснутые, побелевшие пальцы Приама и проговорил почти ласково:
        - Как можно скорее возвращайся в Трою. Не рискуй собою, царь. Я иду на собрание базилевсов и буду убеждать их возобновить переговоры. И будем надеяться на лучшее. Антилох проводит тебя. А вскоре я сообщу, когда можно присылать посольство и приехать сюда тебе самому…
        После этого разговора Ахилл шел на собрание с одной лишь мыслью - не дать другим базилевсам сосредоточить внимание на вылазке Энея и понять то, что понял он - эта вылазка была бы невозможна, не будь на то тайной воли царя Трои.
        Шум в шатре почти улегся, и герой услышал, как громовой голос Агамемнона, наконец, перекрыл все голоса. Внимание собравшихся обратилось к верховному базилевсу.
        - Я говорю вам, данайцы, спартанцы, аргивяне, локрийцы, итакийцы, абанты, мирмидонцы, - все цари, союзные мне, пришедшие сюда за славой и победой! Нас предали, нарушили перемирие! Можем ли мы теперь верить троянцам и их клятвам?
        - Нет! Нет, не можем!!! - загремели со всех сторон голоса, и шатер вновь огласился нестройными выкриками и бранью.
        - Это значит, что мы должны возобновить войну и драться с ними, пока не победим! - прогремел старший Атрид.
        - Гектора нет, а с остальными можно справиться! - возвысил голос Аякс Теламонид, потрясая мечом, с которым почти никогда не расставался и который выручил его в это утро, когда амазонки напали на его лагерь. - Если мы и не выманим проклятых троянцев на равнину, то, в конце концов, найдем способ одолеть их гнусную стену!
        - Вот это очень нелегко! - подал голос Одиссей, до сих пор молчавший, потому что до этого времени никто никого и не слушал. - Вообще нелегкое дело решить, что нам сейчас делать…
        - Воевать!!! - загремели сразу несколько голосов.
        - А как? - уже резко воскликнул Одиссей, ловя взгляд Ахилла и чуть заметно ему кивая. - Сегодня троянцы увидели, что им нас не победить, даже и с помощью амазонок. Надо, чтобы они не успели понять, что и нам точно так же не победить их. Сейчас они в страхе - этим надо воспользоваться.
        - Я говорил и говорю - мы не должны отказываться от переговоров! - произнес Ахилл и вышел в круг света, образованного факелами, укрепленными на подпорках шатра.
        Несмотря на свое возбуждение, базилевсы и воины почти все поднялись и приветствовали героя разноголосым хором:
        - Эвоэ! Слава Ахиллу!
        - Я пришел еще раз сказать, что мы должны закончить войну! - голос мирмидонского базилевса перекрыл приветственные крики. - Сегодняшняя битва показала, как все устали. Разве еще год -два назад наш лагерь можно было так легко взять во время сна?
        - Мы усилим стражу! - воскликнул, мрачнея, Атрид Менелай. - Мы будем внимательны до предела…
        - До предела чего, Менелай? - парировал Ахилл. - Наших нервов? И на сколько нас хватит? Ты сам видел, что творится с воинами. И самое страшное, что они уже этого не понимают… Нет, я говорю - довольно! В нарушении перемирия царь Приам не виноват, я в этом уверен…
        - А если это не так? - с еле сдерживаемой злобой воскликнул Агамемнон. - А если царь Трои вероломно усыпил нашу осторожность и воспользовался перемирием, чтобы устроить нам западню?
        - В таком случае, он всего лишь поступил не лучше нас, великий базилевс! - ответил Ахилл. - Или мы не собирались воспользоваться подземным ходом, о котором нам рассказал троянский перебежчик? Разве мы не хотели проникнуть в Трою под покровом ночи и напасть на троянцев внезапно, как на нас напали амазонки? Чем же мы лучше? Тем, что подземного хода на самом деле не оказалось? Или тем, что троянцы не знают об этом?
        Базилевсы вновь зашумели. Они перекрикивали друг друга, вскакивали с мест.
        - Ты хочешь, чтобы мы уступили троянцам и уехали, взяв то, что нам сунут в качестве выкупа, тогда как основные богатства останутся Приаму?! - закричал вождь абантов Иодамант. - Ты потому к этому ведешь, Ахилл, что твоя доля добычи и так достаточно велика, и при дележе выкупа ты тоже получишь больше других!
        Ахилл резко обернулся к говорившему. Его лицо переменилось, и сидевшие впереди других невольно отстранились и подались назад - эта перемена, как они понимали, не сулила ничего хорошего.
        - Я когда -нибудь требовал себе больше, чем другие, Иодамант? - крикнул мирмидонец. - Я брал больше добычи в бою, это верно, а кто тебе мешал брать столько же?! У меня - четыре корабля, и в них не нагрузить добра сверх того, что они смогут нести, вместе с моими воинами и рабами. А я думаю, мы возьмем с царя Приама такую дань, что не увезти будет и на всех кораблях Агамемнона, и на ваших кораблях, достойные цари, хотя у каждого из вас кораблей хотя бы по десятку! Мы возьмем с Трои больше, чем могли бы взять, разграбив ее. Когда мы взяли богатые Фивы, вспомните: половина домов сгорела, и погибло все добро, что там было, а почти половину уцелевших богатств воины поломали и втоптали в грязь, буйствуя на улицах павшего города…
        - Вот -вот, этим мы последние лет пять и занимаемся! - вмешался невозмутимый Одиссей. - Троянцы сидят за своими стенами, вылезают два десятка раз за год, а мы разрушаем все окрестные города Троады, грабим их, даем воинам напиваться из захваченных погребов и напиваемся сами… Сейчас уже и городов в округе нет - воины шныряют по селениям пастухов, воруют оттуда женщин и таскают коз. И за нашими спинами бранят нас последними словами, потому что перестают уважать в нас своих вождей. Мы обещали им скорую победу и большую добычу. И что? Сколько еще мы сможем им это обещать?
        - Как ты смеешь так говорить, Одиссей? - рявкнул Менелай, вскакивая.
        Одиссей спокойно встал ему навстречу.
        - Как я смею говорить правду? Вот еще новость! А с каких пор это у нас запрещено?
        - Хватит! - крикнул Ахилл, видя, что Агамемнон готовится вновь заговорить и может завладеть вниманием собрашихся. - Хватит, цари! Мы собрались сюда не браниться и спорить. Мы говорим о перемирии. В конце концов, главное для нас - решить, кто его нарушил. Я говорю вам - никто. О нашей попытке взять Трою с помощью подземного хода никто не знает. Нападение амазонок произошло не по вине царя Приама.
        - А Эней? - выкрикнул со своего места Аякс Теламонид.
        - Эней нарушил запрет царя, я в этом не сомневаюсь, не то с ним было бы не пятьдесят воинов, а по меньшей мере пятьсот! - твердо сказал Ахилл. - И Энею хорошо попало - больше он не высунется… Я уверен, что царь Трои захочет возобновить переговоры, и мы сможем тогда увеличить наши требования. Я хочу, чтобы сегодняшнее сражение было последним в этой войне.
        - Ну и речи в устах великого Ахилла! - подал голос раненый Аякс Локрийский.
        Ахилл повернулся в его сторону.
        - Продолжи, Аякс! Скажи, что я струсил…
        Базилевсы разом замолчали.
        - Я… Разве я такое сказал? - выговорил, бледнея, вождь локрийцев.
        - Я так тебя понял.
        Ахилл обвел глазами молчаливый круг собравшихся. В свете факелов его фигура, облаченная в сверкающие доспехи, казалась невероятно громадной. Лицо, суровое и гневное, и этот столь знакомый ахейцам страшный блеск его глаз предвещали бурю, и всем стало не по себе.
        - Ахилл, мы не безумцы, чтобы говорить тебе такое! - сказал Менелай.
        - Ты спас нас всех от амазонок! - произнес Диомед, привставая и стискивая зубы, чтобы не вскрикнуть - он и так держался из последних сил.
        - Я рад, что хотя бы кто -то это вспомнил! - жестко сказал Ахилл. - А теперь выслушайте меня и постарайтесь понять. Одиссей сказал сейчас горькую правду. А я продолжу и скажу еще хуже… Мы здесь двенадцать лет. За эти годы мы одержали немало славных побед, завоевали много добычи, убили много врагов. И весь берег в курганах… под ними - прах наших друзей и братьев, наших лучших бойцов. А война давно перестала приносить нам славу, но стала нашим унижением! Чем, кроме грабежей и разбоя, мы здесь занимаемся? И наши воины, действительно, начинают ненавидеть нас, только пока не смеют открыто это высказывать.
        - Смеют! - резко вставил Одиссей - Вон Терсит уже сегодня вопит на весь лагерь, что амазонки перерезали бы нас, как кур, не явись вовремя Ахилл.
        - Я убью этого наглеца! - прохрипел Менелай.
        - И появятся десять других! - возразил Ахилл. - Да и при чем тут Терсит? Он тоже говорит правду, только говорит ее слишком жестоко и насмешливо… Но сами себе мы втайне давно уже говорим куда более неприятные вещи. И каждый, каждый из нас, благородных царей, не смеет сказать главного, потому что мы привыкли больше всего бояться друг друга: а вдруг первого, сказавшего: «Довольно!» остальные назовут трусом?! И наша великая спесь возмущается против этого!
        Что же - если так, это скажу я! Я, Ахилл, сын Пелея, вероятно, трус. Я давным -давно понимаю, что мы стали жертвами нашей гордости и слепого упрямства, давным -давно вижу, как много мы потеряли, упорствуя в них. Переговоры можно было начать несколько лет назад, вернее, продолжить те, что начинались и срывались из -за нашей же тяги к ссорам и гневу! Я виновнее всех вас: я мог бы добиться мира, но не делал этого… Вместо того я устраивал ссоры с базилевсами, чуть не подрался с Агамемноном из -за какой -то рабыни, лелеял свою гордость и упивался своей славой среди нашей общей беды! Это я, а не Гектор, убил Патрокла! И я никогда себе этого не прощу! Мы уже проиграли войну, понимаете вы или нет?! Но сейчас мы можем ее выиграть! Мы можем заставить троянцев уплатить любую дань, вернуть Менелаю его жену… Если мы оставим пустой гнев и нелепую злобу, мы этого добьемся и вернемся к нашим домам, к нашим родным победителями. Не в крови детей и женщин, не в грязи пепелища, не с мешками вытащенных из -под руин и снятых с мертвецов тряпок и блестящих побрякушек, а с настоящей и достойной добычей победителей!
        ГЛАВА 9
        Ахилл замолчал. Ему казалось, что сейчас шатер огласится шумом, что ему вновь станут возражать, быть может, он услышит чьи -то дерзкие слова. Он, Ахилл, назвал себя трусом! Теперь ему могут сказать все, что угодно, и придется смолчать… И только бы хватило воли вновь говорить и вновь убеждать их!
        Но все молчали. Вероятно, Агамемнон обдумывал, как ответить герою, и какие найти слова, чтобы они всех переубедили. Но ему было слишком трудно - в эти мгновения он почему -то видел белые, как молоко, ступени микенского дворца и крошечного мальчика, своего сына Ореста, смешно, вперевалку бежавшего ему навстречу по этим ступеням… Вот так он и побежит, когда корабли войдут в гавань… Так? О, боги, да нет же - Оресту сейчас четырнадцать… пятнадцать лет! Он уже почти мужчина…
        - Могу я просить слова на вашем собрании?
        Голос, прозвучавший в полной, непривычной тишине, вернул базилевсов к действительности. Они разом посмотрели на вход и увидели… Они увидели в первый момент лишь фигуру воина в доспехах и шлеме и тут же поняли, что на нем не ахейские доспехи!
        - Кто это? - приходя в себя, воскликнул Агамемнон - Кто просит слова у нас?
        - Я, Пентесилея, дочь Ариции, царица амазонок.
        Ахилл ахнул так громко, что его не могли не услышать. Но вскрикнули и многие другие базилевсы и воины. Такого никто не ожидал. Между тем амазонка вошла в шатер и остановилась в середине круга. Она была в своем боевом облачении, которое, неизвестно когда и как, сумела привести почти в идеальный порядок. Начищенные пластины нагрудника сверкали, сдвинутый на затылок шлем отражал свет факелов. Она была без оружия, только рукоять памятного Ахиллу ножа по -прежнему торчала из ножен на ремнях сандалии.
        - Как ты попала сюда и как сюда прошла?! - выдохнул Атрид старший.
        - Ты - царь Агамемнон? - повернулась к нему Пентесилея и, по обычаю амазонок, вскинула правую руку ладонью вверх и затем приложила ко лбу. - Я приветствую тебя. Сюда я вошла потому, что пришла невооруженной и сказала твоим воинам, что иду с миром. И это, действительно, так. Я билась в поединке с Ахиллом, и он меня победил, однако отказался брать в плен и подарил мне свободу. И я пользуюсь этой свободой, чтобы исправить, хотя бы отчасти, причиненною мною зло.
        - О чем ты? - глухо, не скрывая изумления, спросил верховный базилевс.
        - Я напала на ваш лагерь и поставила под угрозу перемирие ахейцев с троянцами. Но вы все должны знать - это не была воля царя Приама. Возьми это, Атрид Агамемнон, и прочитай, чтобы слышали все!
        Она вытащила из небольшой сумки, вшитой в ее пояс, кусок тонкого пергамента и подала царю. Агамемнон взял лист, развернул и прочел вслух:
        «Благодарю тебя, достойная и могущественная царица Пентесилея, за предложение помощи! Но отказываюсь от нее и убеждаю тебя именем Артемиды, покровительницы амазонок, и светлого Аполлона, покровителя Трои, и всех Олимпийских богов, не вести своих отрядов к нашему осажденному городу. Сейчас между нами и данайцами заключено перемирие, которое может, наконец, завершить эту бесконечную войну. Мы уплатим дань, и они уедут. Вести войну мы больше не можем: в поединке с Ахиллом пал мой сын Гектор, главный защитник Трои, и без него ни о каких сражениях с войском Агамемнона не может быть и речи. Твое вмешательство лишь повредит нам. Еще раз приношу свою благодарность и верю, что смогу позвать тебя в Трою уже в мирное время. Царь Приам, волею богов повелитель Трои и Троады».
        - Я думаю, ты не заподозришь меня в подделывании письма, царь!
        Пентесилея улыбнулась, и в ее надменной улыбке промелькнула усталость.
        Между тем, несколько голов наклонились к кусочку пергамента, который держал Агамемнон, придирчиво его разглядывая.
        - Это, несомненно, рука Приама, - заметил Одиссей.
        - Да, - подтвердил и Менелай. - Я тоже узнаю его руку. Ну что же, кажется, он и вправду не нарушал перемирия, а Эней просто такой же наглец, как Парис. Должно быть, в их роду таких несколько…
        - Я благодарю тебя, царица, за… за то, что ты помогла нам решить очень важный вопрос! - Агамемнон вовремя понял, что необходимо вернуть себе внимание всех. - Теперь мы можем продолжить переговоры с тро -янцами.
        - Эвоэ! - крикнули разом несколько голосов и в смущении умолкли.
        Ахилл повернулся к базилевсам и вскинул свой меч.
        - Хвала великому Атриду Агамемнону! Слава его мудрости и доблести! - воскликнул он.
        - Эвоэ!!! - загремел уже весь шатер.
        И вдруг снаружи, из густой и, казалось бы, непроницаемой темноты, совсем близко, раздалось:
        - Эвоэ! Перемирие не нарушено!
        И чуть дальше:
        - Эвоэ! Слава нашим базилевсам!
        - Нас подслушивали! - темнея, воскликнул Менелай.
        - Нет же! - осадил брата Атрид старший. - Это же наша стража… Они стояли почти у входа в шатер и, ясное дело, все слышали. Ну, а до остальных сейчас все это дойдет.
        - Я могу идти? - спросила Пентесилея, обращаясь не к Агамемнону, а к Ахиллу, с которым стояла теперь лицом к лицу, но на достаточном расстоянии, чтобы смотреть ему в глаза, не запрокидывая голову.
        - Я провожу тебя, царица, - ответил тот.
        Никому не пришло в голову удерживать амазонку. Вдвоем они вышли из шатра Агамемнона, прошли мимо стражи и двинулись в молчании прочь от микенского лагеря, по направлению к лагерю мирмидонцев. За Ахиллом на некотором расстоянии последовал Антилох с зажженным факелом.
        Из темноты сбоку вынырнула тень и проявилась в неровной полосе света, оказавшись спартанским воином Терситом.
        - Дозволено ли мне будет спросить у великого Ахилла, отчего это мой богоподобный царь Менелай снова собирается меня убить? - спросил смутьян, сохраняя, однако, некоторое расстояние между собой и базилевсом.
        - Так ты все -таки подслушивал, скотина? - без всякой злобы спросил Ахилл.
        - И не я один, - кивнул Терсит. - Разговор -то был интересный… Зато это я закричал, между прочим: «Слава нашим базилевсам!» Да -да, я! Славить надутого индюка Агамемнона, уж прости меня, великий герой, мой поганый язык не повернулся, а кричать «Слава Ахиллу!» означало бы снова перессорить тебя со всеми этими прекраснейшими царями! Вот я и восславил их всех, хотя слава тут только твоя… А я?то, дурная моя башка, думал, что ты не слишком речист! Да никакой мудрец, ни в каком совете старейшин не сказал бы лучше тебя, богоравный!
        - Замолчишь ли ты наконец, Терсит, или дать тебе затрещину, чтоб отучить от болтовни? - в смущении поглядывая на Пентесилею, воскликнул Ахилл.
        - А вот этого не надо! - Терсит отскочил в темноту, но тут же вновь появился, выглядывая теперь из -за спины идущего с факелом Антилоха. - Не надо мне твоих затрещин…
        Спартанец растворился в ночи, и некоторое время они шли молча.
        - Я могу еще чем -то помочь тебе, Ахилл? - спросила Пентесилея.
        Герой удивленно посмотрел на нее.
        - Так ты пришла на собрание, чтобы мне помочь?
        - Конечно, - она говорила прежним, совершенно бесстрастным тоном - Я едва не разрушила вашего перемирия и должна была как -то это исправить.
        - И тебе это удалось.
        - Это удалось тебе! - Она говорила, глядя на него снизу вверх, потому что они шли теперь совсем рядом. - Я плохо понимаю спартанский диалект, но речь этого болтливого воина поняла хорошо. Он прав. Так, как ты сказал там, на собрании, не сказал бы никто.
        - Ты слышала? - быстро спросил он.
        - Да. Я уже стояла у входа. Я никогда не думала, что так просто можно сказать о таких важных вещах.
        - И ты не осуждаешь меня и не смеешься надо мной?
        - За что?! - изумилась амазонка.
        - Ты, рожденная воевать и побеждать, царица самого воинственного племени, одобряешь мой призыв заключить мир? - с усмешкой спросил герой.
        Пентесилея тоже усмехнулась.
        - Человек рождается не для войны. Если бы ты сумел сам родить человека, то тебе не нужно было бы это объяснять. Да, я не думала, что во время войны можно найти путь к миру. Все равно, как тропу в огне…
        Они вновь замолчали. Впереди показались мирмидонские шатры.
        - Ты уедешь сейчас или утром? - спросил Ахилл царицу.
        Что -то неуловимое появилось и исчезло в ее взгляде. Несколько мгновений она колебалась, потом проговорила:
        - Я ранена. Не заметила сразу, но потом почувствовала. Твое копье, пройдя через седло, достало меня наконечником. Рана на бедре, с внутренней стороны. Я ее промыла и зашила, но она довольно глубока и полностью закроется через сутки. Сейчас ехать верхом - значит разбередить ее. Ты будешь до конца великодушным и позволишь мне провести сутки в твоем шатре?
        - Оставайся. Я поставлю стражу. На всякий случай.
        - А ты сам? Ты куда -то уйдешь?
        В ее голосе был почти вызов, как и в глазах, но Ахилл сделал вид, что не заметил этого.
        - Мне нужно увидеть Гектора и рассказать, что здесь произошло, - сказал он, понижая голос, чтобы Антилох его не услышал. - К тому же мой шатер не так велик, как жилище Атрида, и ложе у меня одно.
        - Я могу лечь на что угодно! - пожала она плечами. - Амазонки привыкли спать на любой постели.
        - Но раненой амазонке лучше спать на постели настоящей. Мои рабыни приготовят тебе воду для мытья и пищу к ужину. Антилох!
        Ахилл возвысил голос, и юноша тотчас его догнал. Базилевс велел ему поставить стражу у шатра и, пообещав царице прийти утром, отправился нав обычный вечерний обход лагеря.
        А боль в сердце почему -то росла и росла. Он не знал ей названия и не понимал, отчего она не уходит. Что -то страшное сделала с ним женщина с синими жаркими глазами, что -то такое, от чего он не мог спастись. Она, проигравшая ему поединок, победила его в более опасном бою, и рана, нанесенная ею, заставила забыть о боли, причиняемой другими ранами, хотя они по -прежнему сильно болели…
        Закончив обход, Ахилл не удержался и вернулся к своему шатру. Стража стояла вокруг него, зорко охраняя царицу амазонок, хотя никто не думал на нее нападать.
        - Мы сделали все, как ты сказал, - тихо проговорила, подходя к нему, Брисеида и привычно поклонилась, когда базилевс обернулся к ней. - Она… Эта женщина останется здесь, господин мой?
        Плохо скрытая тревога в голосе рабыни почти насмешила Ахилла. Даже невольница способна ревновать! А он? Отчего он не ревнует Пентесилею к Гектору? А ведь в самом деле, совсем не ревнует! Откуда же эта боль?
        - Послезавтра она уедет, Брисеида. Это не моя женщина. И она не пленница, а гостья в моем лагере.
        Он подошел ко входу в шатер и осторожно приоткрыл полог. Внутри горел небольшой масляный светильник - Ахилл приказал рабыням оставить в шатре свет. Пентесилея лежала на его постели, полуобнаженная - на ней осталась лишь кожаная набедренная повязка. Доспехи были сложены в ногах ложа. Черные волосы волнами закрывали спину и плечи амазонки. Сперва базилевсу показалось, что она спит, но легкое подрагивание спины и рук подсказали ему, что это не так, а вслушавшись, он уловил рыдания, слегка заглушенные подушкой, в которую Пентесилея уткнулась лицом.
        Ахилл почувствовал стыд от того, что невольно подсмотрел ее слабость. И вместе с тем волна горячей нежности едва не толкнула его подойти к ней, чтобы утешить, хотя бы просто провести рукой по этим распавшимся в беспорядке волосам, по мокрой от слез щеке… Но он знал, что Пентесилея не простит ему этого.
        Тихо -тихо ступая, базилевс отошел назад, опустил полог шатра и, еще раз глянув на своих воинов, застывших с полуопущенными копьями, пошел прочь от лагеря.
        ГЛАВА 10
        - Вот видишь, она так и не может меня простить! И молчит, и молчит целый день… С ума сойти можно!
        При этих словах мужа Андромаха, с преувеличенным старанием начищавшая закопченный глиняный горшок, обернулась через плечо и сердито бросила:
        - О чем же прикажешь говорить, муж мой? Все, что происходит сейчас, и без слов понятно, а о прошлом ты, как я теперь поняла, не хочешь разговаривать со мной… Ты мне ничего не рассказывал, и я не дерзаю спрашивать!
        - Я рассказывал тебе все, все, что со мной было, чуть ли не со дня рождения! - воскликнул Гектор. - А если я о чем -то умолчал, то только о том, что могло бы тебя огорчить!
        - И как часто в твоей жизни бывало что -то, что теперь бы меня огорчило? - уже совсем резко спросила молодая женщина и вновь принялась яростно скоблить горшок, все ниже опуская голову, лишь бы мужчины не видели, что она плачет.
        - И вот так третий день подряд! - с отчаянием воскликнул Гектор, бросая на Ахилла почти умоляющий взгляд - Скажи ей, прошу тебя, что мы с тобой об этом говорили и что я объяснял тебе, почему не мог…
        - Да хватит тебе, наконец! - не выдержал Ахилл. - В чем ты оправдываешься?! Что в двадцать семь лет, или сколько тебе тогда было… что ты в этом возрасте женился, не сохранив до того целомудрия?! Гектор, но это же безумие!
        - Ты это Андромахе скажи… - мрачно произнес троянец, в досаде обламывая уже десятый или двадцатый корешок на стене грота и кидая его в слабо тлеющий очаг.
        - А по -моему, - усмехнулся Ахилл, - все дело только в том, что у вас в Трое женщинам слишком много позволено. И они до того привыкли делать то, что им угодно, что решили даже судить своих мужей. Так вам и надо!
        Андромаха бросила на него быстрый взгляд и опустила глаза, понимая, что раздражение Пелида вызвано на самом деле вовсе не ею и не словами Гектора. Но Гектор, которого размолвка с женой привела в самое мрачное расположение духа, воспринял слова базилевса как обиду.
        - Много позволено? Ты так считаешь? - его голос задрожал от негодования. - Может быть. Но наши женщины до сих пор не убегали от своих мужей с заезжими красавцами!
        Ахилл вздрогнул, отбросил в сторону лук, на котором перетягивал тетиву, и проговорил глухо и резко:
        - Этого не случалось, потому что во всех прочих землях мужчины чтут хозяев, у которых гостят, благодарны им за гостеприимство и не соблазняют чужих жен! В моей земле ни один мужчина не станет красть жену у принявшего его в свой дом человека. Этого не сделает даже последний рыбак, не то что царский сын!
        Краска, залившая лицо Пелида, и его грозно сверкнувшие глаза испугали Андромаху, которая уже отчаянно жалела, что стала причиной этой столь внезапной ссоры. Она хотела бы вмешаться, но не могла придумать, как это сделать. А Гектор, тоже раздраженный и распалившийся, не смог вовремя остановиться.
        - А в нашей земле мужчины сами отвечают на обиды, а не тащат за собой всех окрестных царей, чтобы посчитаться с обидчиком! Удобнее всего прикрыть свое бесчестие бесчестным поступком женщины!
        - Бесчестие?! - крикнул Ахилл, вскакивая так, что его голова почти коснулась свода лесного грота. - Ты сказал «бесчестие»? Да?! Это в Трое так принято - называть подлость своих бесчестием чужих?!
        Его лицо исказилось, стало страшным, каким бывало в мгновения битвы, и Андромаха, вскрикнув от испуга, бросилась между ним и Гектором, как будто она смогла бы остановить Ахилла… Но уже в следующее мгновение Пелид перевел дыхание, резко отвернулся, потом вновь посмотрел на своего пленника и проговорил совершенно другим тоном и голосом:
        - Прости меня, Гектор! Я тебя оскорбил. При том глупо и незаслуженно.
        Это было так не похоже на прежнего Ахилла, что Гектор сначала не нашел, что ответить, только в изумлении смотрел на залитое краской лицо мирмидонца. Потом тихо произнес:
        - И ты меня прости. Я гнусно воспользовался тем, что ты не можешь мне ответить. Ты же никогда не ударишь раненого…
        - Ударить? Да мне и в голову не пришло! Просто мы оба не в себе… А посмотри -ка, как Андромаха кинулась тебя защищать! Вот тебе и ответ, простила или нет.
        И он, отвернувшись, вышел из грота.
        Гектор посмотрел на жену, все еще испуганно замершую в изголовье его ложа, и тихо попросил:
        - Помоги мне подняться.
        - А тебе можно вставать? - прошептала она. - Еще вчера было плохо.
        - А сегодня хорошо. Помоги. А то ведь я и сам встану.
        Подавляя головокружение, он вышел из грота и огляделся. Ахилл сидел на другом конце поляны, привалившись к одному из валунов, и что -то чертил сучком на земле. Гектор подошел к нему и, стискивая зубы от напряжения, опустился рядом.
        - Что с тобой? - спросил он.
        - Ничего. Все в порядке, - глухо ответил базилевс. - А ты как?
        - Лучше. Куда лучше.
        Ахилл искоса глянул на него.
        - Я так и не спросил, зачем тебя понесло в рощу? Ты в самом деле кинулся меня спасать?
        Гектор смутился.
        - Ну… Я знаю Пентесилею. Когда Андромаха вышла из грота, потом вернулась и сказала мне, что идет бой ахейцев с амазонками, я понял, что будет поединок. Не знаю, как у меня хватило сил столько пройти. И как случилось, что я пришел именно туда, куда надо было.
        - Спасибо, - голос Ахилла совсем потух и стал вновь очень спокойным. - Сегодня она уехала.
        Они помолчали, и вдруг Пелид, не выдержав, сжал виски ладонями и застонал.
        - Мне больно, Гектор! - воскликнул он, и в голосе его прозвучали детская беспомощность и обида. - Мне больно, и я ничего не могу с этим поделать. Эта женщина будто что -то вырезала у меня в груди… У меня никогда не было такой боли. Что мне делать?
        Гектор положил руку на плечо базилевса.
        - Это пройдет, - сказал он тихо.
        - Нет, - покачал головой Ахилл. - Не пройдет. Я знаю.
        - Пройдет так или иначе. Завоюй ее, раз она тебе так нужна.
        - Ее нет. Она уехала.
        - Она может вернуться. Или ты, когда будет заключен мир, можешь поехать в Темискиру.
        - Что толку, Гектор? Она любит тебя.
        Троянец засмеялся.
        - Она не может любить меня, Ахилл. Она рождена любить победителя. А я побежден.
        - Но я хотел бы, - прошептал Пелид, - чтобы она полюбила не «великого Ахилла», не победителя, а меня, просто меня! Мою душу, мою суть.
        - Неужели не понимаешь? - в голосе Гектора было такое тепло, что герою поневоле стало легче. - Это же и есть твоя суть. Ты по сути победитель. Ты даже себя победил. Пентесилея поймет это, в конце концов…
        Некоторое время они молчали. Лес качался и шумел от налетевшего ветра.
        - Знаешь, Гектор, - сказал вдруг Ахилл совершенно другим, ровным и спокойным голосом, - я думаю, вам с Андромахой пора возвращаться в Трою.
        Гектор вздрогнул.
        - Ты… отпускаешь меня? А переговоры?
        - Для переговоров и перемирия будет, пожалуй, лучше, чтобы ты находился в Трое. Приам мне сказал, что его братец Анхис снова устраивает какие -то козни… Вчера Агамемнон обронил, что власть Приама может пошатнуться, потому что не имеет твердой опоры, и как тогда вести переговоры? А Одиссей прямо сказал, что был бы уверен в заключении мира, если бы за Приамом по -прежнему стоял Гектор, но Гектора -то, мол, нет, и от пэтому он сомневается. Словом, нужно, чтобы ты был там.
        Троянец задумался.
        - Но если я появлюсь в Трое, это тут же станет всем известно. И что ты тогда скажешь Атридам и всем остальным?
        Базилевс пожал плечами.
        - Скажу правду и расскажу, как все было. Они будут в бешенстве, но сделать уже ничего не смогут.
        Наступило молчание.
        - Я понимаю, - сказал, наконец, Гектор. - Но мне бы не хотелось тебя оставлять, пока тебе так трудно, Ахилл.
        - Я справлюсь, - коротко сказал Пелид - и вдруг тихо рассмеялся.
        - Ты что? - удивленно спросил Гектор.
        - Мне пришло в голову… Еще два дня назад, когда ты, зеленый от боли, еле держась на ногах, притащился спасать меня от Пентесилеи… Я подумал, что так боялся за меня и так обо мне заботился только один человек на свете. Понимаешь, кто? Да, мой Патрокл… Почти забавно, да?
        - Вот что, Ахилл… - Гектор снова взял его за плечо и, когда тот обернулся, твердо посмотрел ему в глаза. - Ты окончательно решил меня отпустить? Уже никаких сомнений?
        - Я же сказал тебе! Сегодня к ночи ты будешь в Трое.
        - Если так, я должен тебе рассказать, как это было. Как было на самом деле.
        - Что? - не понял Ахилл.
        - Как погиб Патрокл.
        - Я же и так знаю.
        - Не знаешь. Ахейцы были далеко. Только Менелай и двое -трое его воинов были на небольшом расстоянии, но они… Словом, выслушай меня, прошу тебя! Для меня это очень важно.
        - Говори. Слушаю… - голос Пелида звучал глухо.
        - Ты знаешь, тебе это говорили наверняка, что, когда твой друг появился на поле боя в твоих доспехах, я принял его за тебя. Все наши воины кричали: «Ахилл! Ахилл!» и беспорядочно отступали. Я тоже отступил, видя, что вот -вот останусь один и что ахейцы наступают следом за тем, кого я считал тобой… Он бросился меня преследовать. Его кони были резвее моих, и вот мы оказались почти у самых Скейских ворот. Я остановился, понимая, что он может ворваться за мною в город. Он был совсем близко, и вот тут я разглядел его лицо. Шлем был надвинут, но и под его выступом я сразу увидел, что меня преследует вовсе не Ахилл, а Патрокл! Помню, я чуть не закричал от бешенства! От кого я бежал?! Я крикнул ему, чтобы он поворачивал назад, что я его узнал, и если он не оставит меня в покое, то поплатится за свою самонадеянность. Он засмеялся: «Что же, выходит, ты и меня боишься, Гектор? И ты - самый отважный из всех троянцев?! Остальные, значит, бегают от женщин и грудных детей?!» Он нарочно выводил меня из себя, но я не хотел с ним драться.
        - Почему? - спросил Ахилл.
        Гектор усмехнулся.
        - Только из осторожности. Я понимал, что, если убью его, мне придется драться с тобой… В душе я, быть может, иногда об этом и мечтал… Но я же не сумасшедший. За эти годы я, как и все, понял, что поединок с Ахиллом - это смерть, а от меня слишком многое зависело. От меня зависело самое существование Трои… Словом, я искренне хотел, чтобы Патрокл повернул колесницу. Вместо этого он двинулся прямо на меня. Я крикнул ему: «Стой, или погибнешь!» И вот тут он снова засмеялся и ответил: «Я знаю, Гектор, что не мне тягаться с тобой. Но я здесь вместо Ахилла. И уж коль скоро я осмелился надеть на себя его доспехи, я не имею права отступить! Остальное решит судьба!» В его отваге было что -то совершенно детское, незащищенное… Я почувствовал, что не хочу его убивать! Но он уже бросил копье.
        Мой возничий Кебрион прикрыл меня собой и упал мертвый. Это было напрасно: мои доспехи и щит вполне могли выдержать. Тут подкатил на своей колеснице Менелай и с ним еще несколько его воинов, и мне пришлось вступить в бой за тело Кебриона, лучшего из троянских колесничих. Я отбросил назад Менелая, но на меня снова налетел Патрокл. Мое копье было далеко, я обнажил меч, и мы сшиблись друг с другом… И вот тут мне захотелось проверить, так ли крепки Ахилловы доспехи, как о них говорят. Я ударил прямо в середину нагрудника. Он выдержал. Меч скользнул вниз, и как раз в этот момент Патрокл снова рванулся вперед, и лезвие моего меча вошло ему в бок. Он согнулся, отступил… Кровь из раны брызнула во все стороны, попала мне на грудь, в лицо… Патрокл зашатался, его лицо стало серым от боли, он пытался вновь замахнуться, но рука не слушалась его. Я сказал тогда: «Ну что, с тебя довольно? Кажется я тебе доказал, что и в доспехах Ахилла ты двадцать раз не Ахилл! Убирайся, или я тебя добью!»
        В это время на помощь мне спешил от Скейских ворот Эвфорб, один из наших храбрейших воинов. Эвфорб увидел меня в крови, увидел, что Патрокл снова заносит меч… Думаю, он решил, что ранен именно я, и что мне угрожает опасность. Он сбоку напал на Патрокла, и я увидел, как он наносит удар копьем. Копье вошло под правую руку, туда, где нагрудник отставал от тела: твои доспехи неплотно сидели на твоем друге… Наверное, наконечник достал сердце! Патрокл повернулся к Эвфорбу и вонзил свой меч ему в грудь с такой невероятной силой, что пробил легкие доспехи и проткнул его чуть не насквозь! Эвфорб рухнул мне под ноги мертвый. А Патрокл стал медленно оседать на землю… И вдруг сказал: «Вот, Гектор! Все же не ты убил меня! Даже обидно…».
        - Боги! - простонал Ахилл, задыхаясь. - Значит не ты?!..
        - Не я. Хотя, что там… возможно, и я: рана в боку тоже могла быть смертельной.
        - Нет! - крикнул Пелид. - Я видел ее - она не была смертельна, он бы поправился!
        - Но все равно, - настаивал Гектор, - я первый его ранил. Эвфорб не справился бы с ним, не будь он едва жив. Я - причина его смерти.
        - Причина его смерти - я! - голос Ахилла сорвался и охрип. - Я из -за своей дурацкой гордости не стал участвовать в сражениях, я дал ему доспехи, которые его и погубили - не только потому, что в них ты принял его за меня, но и потому, что они болтались на нем и оставляли уязвимые места… Но… но… почему ты мне не сказал этого раньше?!
        - Когда это? - поднял брови Гектор. - Уж не перед поединком ли? И ты бы стал меня слушать?
        - Не стал бы! - Ахилл с трудом перевел дыхание. - А… потом?
        Гектор покачал головой.
        - Потом, когда я был у тебя в плену? Да ведь ты бы мог счесть это просто ложью. Ложью из трусости. Я и так предостаточно осрамился перед тобой, Ахилл. Я и сейчас, может быть, не должен был рассказывать, но… ты стал мне очень -очень дорог, и я не мог больше жить с мыслью о том, что мы никогда не сможем быть настоящими друзьями потому, что между нами кровь Патрокла.
        - А зачем ты хотел отрубить ему голову? - тихо спросил Пелид.
        - И не думал делать этого! - воскликнул Гектор. - Троянцы никогда такого не делают, вспомни… Я взмахнул мечом только для того, чтобы разрубить застежку плаща - мне было иначе не снять нагрудник, а я торопился. И тут на меня налетел Менелай с воинами и завязался бой.
        - Менелай! - вскрикнул Ахилл, и его глаза блеснули прежним недобрым блеском. - Почти все ахейцы были далеко, я помню. Они не могли видеть, как все происходило. Но Менелай… Он -то был рядом. Он видел все! Он не мог не заметить, кто на самом деле нанес удар копьем. Но он сказал мне, что это был ты!
        - Ты мне не веришь? - тихо спросил Гектор.
        - Абсолютно верю. Я не верю ему. Но для чего он солгал?!
        - Мы подняли тучу пыли, - возразил было Гектор и тут же покраснел: - Да нет, ты прав - он все видел. Просто им было нужно, чтобы ты меня убил. Они двенадцать лет пытались и не могли это сделать!
        Когда стемнело, Ахилл подкатил к апельсиновой роще на своей колеснице. В лагере удивились, увидав, как он запрягает коней и уезжает, но никто не посмел что -либо спрашивать, а кто что подумал, теперь не имело никакого значения.
        - Как удобно! - воскликнул Гектор, довольно легко взбираясь в повозку и устраиваясь на ее дне, на груде заботливо сложенных там овечьих шкур.
        На самом деле боевая колесница вовсе не была удобна для езды втроем, при том, что один из ездоков расположился в ней полулежа. Андромахе пришлось встать у другого борта, ухватившись за него руками, а Ахиллу ступить на самую кромку днища, перед медными кольцами, к которым крепилась упряжь.
        Луна показалась над горизонтом и покрыла равнину своим мягким светом. Колесница вынеслась из рощи и помчалась по открытому пространству, прямо к Троянской стене, которая возникла впереди неровной чертой и приблизилась, в неверном лунном свете почти черная, со светлым пятном посередине. То сверкали своими мраморными столбами и серебряной обшивкой Скейские ворота…
        И вот Пелид натянул поводья и остановил коней на расстоянии шагов в двести от ворот. Сверху, со стены, за ними уже следили караульные, кто -то указывал рукой на непонятных пришельцев, кто -то накладывал стрелу на тетиву лука, не собираясь стрелять, но на всякий случай…
        - Отсюда ты дойдешь? - спросил Ахилл, помогая троянцу сойти с повозки.
        - Дойду.
        - Ну, тогда все. Прощай, Гектор! Когда будет заключен мир, возможно, мы еще сможем увидеться, если ты того захочешь. Прощай, Андромаха!
        Она опустила голову, потому что плакала. Молча просунула руку под локоть мужа, чтобы его поддержать, хотя он стоял твердо…
        - Идите! - нетерпеливо проговорил базилевс. - Вон, там, на стене, уже волнуются - кто бы это мог быть…
        Но Гектор колебался.
        - Ты веришь мне, Ахилл? - голос Приамида против воли задрожал. - Нет, я не так спросил… Ты мне доверяешь?
        Ахилл улыбнулся, и улыбка выдала все, что так долго скрывалось за невозмутимым выражением лица - усталость, тоску внезапно нахлынувшего одиночества…
        - Я доверяю тебе. И ты это знаешь.
        - Тогда позволь мне хотя бы как -то отблагодарить тебя за все, что ты сделал для меня и Андромахи. Сегодня ты вернул мне свободу. Но я и не чувствовал себя твоим пленником, разве что в самые первые дни… Я был твоим гостем, Ахилл. И сейчас приглашаю тебя в гости в свой дом. Пойдешь?
        - Туда?!
        Герой ошеломленно кивнул в сторону Скейских ворот.
        - Ты сказал, что доверяешь мне, - Гектор твердо смотрел ему в глаза.
        - Тут, скорее, речь о том, доверяешь ли ты мне! Что будет с троянцами, если я войду в эти ворота?
        - Когда они узнают, что ты сделал, они будут славить тебя, как бога! Раз ты твердо решил больше не скрывать правды от ахейцев, то пускай ее первыми узнают троянцы. Я честью моей ручаюсь за своих сограждан.
        - Я никого не боюсь. Но… но…
        - Ты не хочешь увидеть Трою?
        - Хочу!
        Ахилл сам изумился тому, как поспешно и решительно он ответил. До этого вечера он продолжал думать, что ненавидит этот город… И он пойдет туда без оружия, без доспехов?.. Не безумие ли это!? Но Скейские ворота светились в полутьме и властно звали его войти…
        - Я пойду с тобой, Гектор. Садись назад, в колесницу. Не брошу же я моих коней посреди равнины…
        - О, боги! Ты пойдешь с нами?! - Андромаха захлопала в ладоши. - Какое счастье! Я просто не могла поверить, что мы расстаемся.
        - И я не мог поверить! - сказал Ахилл, трогая коней.
        * * *
        Михаил Ларионов пробыл в Турции дольше, чем думал: целых две недели. Когда он приехал, пришлось долго возиться с устройством товара, бегать по магазинам и точкам, и в этих хлопотах прошло еще не менее трех недель.
        Аннушка терпеливо ждала, не напоминая ни о чем и ничего не требуя.
        В конце концов, Миша позвонил Каверину, но оказалось, что тот уехал на какой -то симпозиум в Италию - в его загородном доме жила в эти дни, присматривая за хозяйством и кормя Кузю, двоюродная сестра покойной жены профессора.
        Они поехали к Каверину только спустя еще месяц. И были ошеломлены названием следующей части повести - она называлась: «Троянский Конь».
        - А я думал, до коня еще далеко, - пожал плечами Миша. - И вообще надеялся, что этого не будет, что греки… то есть, ахейцы… что они не разрушат Трою, что переговоры пройдут успешно.
        Каверин усмехнулся.
        - Миша, миф - это миф, а реальность - это реальность. И в реальности ахейцы никак не могли соорудить из подручных средств громадного коня, внутри которого проникли в город и взяли его. Заметь, конь должен был быть красив и хорошо сделан, не то бы троянцы не стали его затаскивать в город, поверив, что их враги уплыли, а конь оставлен им в дар… Нет, мифологический Троянский Конь - абсолютный нонсенс. Но сама эта идея казалась мне всегда очень интересной… Почему конь? Отчего именно это изображение? У многих азиатских народов, у персов, в в частности, конь был символом бога Солнца… И наша повесть дала мне полный ответ на этот вопрос. Кстати, помните, в начале повести упоминалось название «Площадь Коня»? И вот, наконец, я дошел до его описания. Поэтому, хотя в этом отрывке описано много различных событий, я назвал его именно так…
        notes
        Примечания
        1
        В описываемую эпоху на территории Древней Греции водились львы и леопарды, позднее там исчезнувшие.
        2
        Пан - лесное божество, один из древнейших богов древнегреческого пантеона. Изображался получеловеком с козлиными ногами и рожками. Считался покровителем леса и лесных духов, зачастую враждебных человеку. Внушал ужас, считалось, что он умеет ловко строить козни людям (отсюда пошло выражение «панический страх»).
        3
        Эвоэ - возглас торжества, радости победы, приветствия.
        4
        По греческому преданию, чудовищный Эриманфский кабан наводил ужас на одну из областей Греции, истребляя посевы и нападая на людей. По приказу царя Эврисфея Геракл, вынужденный служить ему, поймал кабана и притащил царю. Испуганный Эврисфей спрятался от чудовища, и Геракл принес его в жертву богам.
        5
        Ахейцы - название одного из греческих племен, распространившееся среди окружавших Древнюю Грецию народов на всех греков. Очень часто так именовали себя и сами греки.
        6
        Ойкумена - по представлениям древних греков, населенная земля, окруженная пустынной, необитаемой сушей, обтекаемой кругом океаном.
        7
        Стадий - древнегреческая мера длины, точнее, расстояния. В разное время измерялся по -разному. Традиционный олимпийский стадий равнялся 192 ,27 м.
        8
        Теория реинкарнация - очень древняя, а в наше время очень модная теория переселения душ, воплощения души после смерти ее носителя в другом носителе (человеке, животном, растении). Распространена в восточных религиях и многих оккультных учениях.
        9
        Базилевс - царь, предводитель у древних греков. Базилевсы правили городами полисами, возглавляли племена, в военное время руководили армией.
        10
        Портал - вход, входное отверстие.
        11
        Фриз - полоса, завершающая верхнюю часть стены, перед переходом к карнизу.
        12
        Локоть - распространенная в древнем мире мера длины. Измерялся в разное время и разных местах по разному. В описываемый период - около 35 см.
        13
        Скирос - один из островов Эгейского моря. Согласно мифологии, на Скиросе, у царя Ликомеда, Пелей спрятал Ахилла, т. к. тому была предсказана гибель во время Троянской войны.
        14
        Диоскуры - Кастор и Полидевк (в римской мифологии Кастор и Поллукс) - легендарные сыновья аргосского царя Тиндарея, братья Елены Прекрасной, знаменитые укротители коней и неразлучные друзья.
        15
        Льняное масло очень высоко ценилось в Древней Греции. Его использовали не только в пищу, но и как ценный лекарственный препарат.
        16
        Нарцисс - в древнегреческой мифологии прекрасный юноша, однажды влюбившийся в свое отражение. Он сутками смотрелся в воду, которая его отразила, и боги в конце концов обратили его в красивый цветок, растущий возле водоемов.
        17
        Кратеры - большие сосуды с широким горлом, обычно использовались для вина.
        18
        Очевидно, имеются в виду железные пластины, находящие одна на другую Кольчужное плетение в то время не применялось.
        19
        Сирены - мифические существа, полуптицы полуженщины. Своим пением они сводили людей с ума. Вызывали видения, в море заставляли кормчих менять курс, и корабли разбивались о скалы.
        20
        Аид - имя одного из трех верховных богов Олимпийского пантеона, брата Зевса. Повелителя Царства мертвых. Царство, получившее имя своего владыки, омывалось подземной рекой Стикс.
        21
        О целебных свойствах мха, растущего на столах самшитовых деревьев, люди знали с глубокой древности. Самшитовый мох убивает болезнетворные бактерии и дезинфицирует раны.
        22
        В одном из мифов о Геракле рассказывается, как он вернул своему другу Адамету его рано умершую любимую жену Алкесту. Когда бог смерти Танат явился за ее душой, Геракл одолел его а драке, связал и потребовал душу умершей в обмен на свободу
        23
        Понятие «подсознание» у древних греков отсутствовало. Тем не менее употребленное автором слово иначе не переведешь. Очевидно, в развитии цивилизации крито -микенской эпохи сходные понятия существовали.
        24
        Гелиос - у древних греков бог солнца.
        25
        Гарпии - хищные и свирепые полуженщины -полуптицы.
        26
        Ламии - в древнегреческой мифологии - чудовища Тартара (глубочайших недр земли), ночные вампиры умевшие принимать женский облик.
        27
        Ахилл, согласно преданию, происходил из племени мирмидонцев, возникшего, по еще более древней легенде, из… скопища муравьев, обращенных в людей. Мирмикс - по древнегречески означает муравей.
        28
        Гера - супруга царя богов Зевса. Считалась покровительницей семьи и дома.
        29
        До появления монет одной из «ходовых» денежных единиц в Древней Греции были бруски или полоски меди.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к