Зенит затмения Диана Ибрагимова
        Сетерра #3
        Третья, заключительная книга серии «Сетерра» Дианы Ибрагимовой, победителя VIII сезона литературного конкурса «Новая детская книга».
        Над миром Сетерры скоро опять взойдет черное солнце. Но не как обычно, на третий день, а внезапно, спалив всех людей без исключения.
        Кайоши, Астре, Нико, Липкуд и их друзья - как порченые, так и обычные люди - продолжают воплощать в жизнь замысел Такалама и Ри. Но чем дальше, тем больше кажется, что сделать это невозможно: калека теряет вторую руку, артист томится в тюрьме, провидцу больше не снятся вещие сны, а юного властия настигают убийцы… Однако, если они не справятся, затмения не переживет никто.
        Диана Ибрагимова
        Зенит затмения
        
* * *
        Пролог
        Не всюду нашел я поддержку, и не все были со мной приветливы. Однако мои союзники живут теперь по всему свету. Большинство из них принадлежит к малым народностям, населяющим острова и глухие уголки Сетерры, далекие от цивилизации. Я надеюсь со временем не иссякнуть в их памяти подобно известняку, что по песчинке вымывается водами забвения из ракушечных скал. (Из черновиков книги «Племя черного солнца» отшельника Такалама)
        Река Окагинго в этом году услышала молитвы нанумбийцев и поднялась высоко. Облизала берега, распробовала их и хлынула в долины вместе с наносами ила. Плодородная благодать снизошла на почвы, пропитанные жирным слоем водорослей.
        Засуха миновала поля, и посев завершили вовремя.
        - Мои пальцы не чувствуют голод, - сказал Рувва - молодой вождь племени Укку.
        Он стоял на берегу вернувшейся в русло реки и смотрел, как алое солнце поднимается над равнинами царства Бодь-й-а. Много лет назад в этом месте его отец беседовал со светлокожим путешественником, а Рувва, спрятавшись в кустах, пытался угадать, о чем они говорят с такой тревогой на лицах.
        Теперь отца не было, но переданное им знание хранилось в Рувве и ожидало своего часа, как мошки ждут солнца, чтобы согреться и взлететь над Окагинго серыми клубами.
        Ветер толкался в полы балахона, гладил макушку вождя с выбритыми узорами, намазанными зеленой, перемешанной с водорослями глиной; рябью скользил по густому месиву речного потока. Ступни проминали замшелый берег, в котором затаилось множество существ - жучков, червей и улиток. За ними вскоре явятся мелкие птицы. Только страх перед Руввой мешал им скакать вдоль воды, лакомясь дарами почвы, и потому пестрые комки терпеливо ждали в переплетении разросшихся кустов, а иные улетали в стороны.
        - Мои пальцы не чувствуют болезнь, - произнес молодой вождь, закрыв глаза и водя руками вверх-вниз.
        Несколько раз мужчины его племени ходили против течения, но не нашли ни мертвых животных, разлагавшихся в воде, ни всплывших кверху брюхом рыб. Значит, беда грядет с другой стороны.
        Когда Рувва поднял веки, то увидел слева присевшего на валун Чамбо. Юноша подошел неслышно, как гепард, и хотя он наверняка несся сюда во весь дух, ни громкий стук сердца, ни шумное дыхание не нарушило обряд Руввы. Чамбо даже не запыхался, недаром его считали лучшим бегуном племени. У него были длинные, крепкие ноги, и он мог бежать целые сутки, перекусывая на ходу. Вождь постоянно отправлял Чамбо посыльным в соседние племена.
        - Ты бежал всю ночь? - спросил Рувва. - Только вчера вышел в путь, а сегодня уже вернулся. Не бережешь себя.
        - Не хотел встретить затмение в долине, - сказал Чамбо, вставая и подходя к вождю. - Нуваи говорят: в тех местах сейчас много диких кошек. Они нападают на людей во время войны духов. Я хотел успеть вернуться домой.
        - Ты молодец, - сдержанно улыбнулся Рувва. - И какие новости с той стороны? Вождю понравились дары? Он говорил с тобой?
        - Он принял меня охотно, - кивнул Чамбо. - В их племени десять человек с розовыми лицами. Все говорят то же, что и наши. Как только наступила весна, они почувствовали непонятный страх, и он с каждым днем нарастает, как плесень на сыром стволе. Когда я сказал, что твоего отца тоже предупреждал белый человек, вождь Нуваи захотел лично поговорить с тобой. Он отправил людей в три северных племени и просит тебя оповестить южные. Если раздобудем лошадей, сможем также добраться до Маньока и Уту-Руйи.
        Рувва закрыл глаза. Утро было безмятежным и тихим, как долины перед землетрясением, и его пальцы лгали, утопая в спокойствии.
        - Я не чувствую великой войны духов, - нахмурился молодой вождь. - Но я не так способен, как мой отец. Думаю, черное время в самом деле скоро наступит. Нам нужно подготовиться и собрать людей. Хорошенько отдохни за эти сутки, Чамбо. Тебя ждет длинная дорога.
        Глава 1
        Сын драконов
        Изменения, внесенные в прималей и порченых, со временем привели к другим внутренним мутациям среди населения Сетерры. Например, тот факт, что провидение в Чаине и Шанве стало настоящей работой, - результат влияния генов прималей.
        Немногие знают, но почти все сильные предсказатели хотя бы частично являются «сыновьями Змея». Каким-то образом чаинские и шанвийские монахи поняли, что дети, рожденные под знаком обоих Драконов, гораздо способнее прочих, и стали оказывать им особое внимание. Но храмовникам до сих пор невдомек, что и другие люди с талантом провидения могут оказаться сыновьями Черного Бога. Просто они недостаточно сильны и не видят снов о прошлом.
        В дозатменные времена никто и никогда не опирался на советы прорицателей с такой силой, как сейчас, хотя в большинстве стран ясновидящих до сих пор не признают. Лишь Чаин и Шанва используют «дары Драконов» сполна. И я думаю, именно по этой причине Твадор - один из самых стабильных и спокойных материков мира, а династии Ли и Хо правят уже по пятьсот лет.
        Черное солнце, разумеется, не осталось равнодушным к мутациям. Оно побоялось, что предсказатели начнут заглядывать слишком далеко в будущее и разгадают секрет затмения раньше времени, когда человечество еще не будет к этому готово. Потому с некоторых пор введено негласное правило: провидцы не разумеют событий, которые произойдут после их смерти. (Из книги «Племя черного солнца» отшельника Такалама)

* * *
        Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, Теплая долина, 4-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Нико застыл на дне озера, среди развалин, и пузыри вились вокруг него, как рой бабочек, а гигантские шершавые рыбины терлись о кожу холодными телами. Статуя прималя по-прежнему стояла за аркой, на постаменте, то призрачно сияя под солнцем, то теряясь в тени.
        Принц неотрывно смотрел на Маруи, моля его о силе, когда вдруг великан ожил. Он стряхнул с себя рачков и водоросли, спустился с пьедестала, содрогая поступью мертвый Каландул, приблизился к Нико и… оказался Такаламом.
        - Почему ты еще не в белом? - грозно спросил старик. - Ты должен вести людей! Все уже собрались! Один ты не готов!
        Нико с трудом обернулся и увидел позади обломки статуй, замшелые конечности и головы с наполовину сбитыми лицами.
        - Мне некого вести, - растерялся он. - Люди не пришли. И я больше не сын властия, ты же знаешь. Седьмой мертв, его свергли. Твой план не сработал.
        Такалам глядел сквозь принца на мраморное кладбище и в этот миг сам был похож на изваяние. Нико снова обернулся и увидел, как в одной из расколотых девушек проступили черты Цуны. Юноша с отломленными руками оказался Мархом, а рядом с ним грудой обломков лежал Рори. Илан с головой, пронзенной железным штырем, покоился на вершине руин и… улыбался. Это все были порченые - чувства, сброшенные людьми на дно Каландула.
        Принц хотел помочь им, но не смог пошевелиться. Вода держала его, словно призрачная сеть.
        - Эй! Поднимайтесь! - крикнул Нико, и тут же противная рыбина, пахнущая уксусом, приклеилась к его лбу и осталась на нем, грея шершавый бок.
        - Времени нет! Держись за мои усы! - воскликнул Такалам.
        Он принялся раздуваться, пока не превратился в исполинского сома. Усы старика раскрутились и стали похожи на поводья. Нико невозможным усилием схватился за них, и прималь рванул вверх, туда, где сквозь толщу воды сияло солнце, напоминавшее громадный подсолнух.
        - Скорее! Скорее! - подгонял он, увлекая принца к поверхности.
        Нико видел, что куски статуй поднимаются вслед за ними. Противная рыбина все еще липла ко лбу и мешала смотреть, но руки были заняты, и принц не мог ее скинуть.
        Сом плыл, неистово превращая пласты озера в пену и ломая кувшинки. Слой воды над головой стал совсем тонким, пронзавшие его лучи стекали в озеро жидким золотом и опускались на дно подсолнухами. Они касались статуй, зарождая в них жизнь, и те устремлялись к свету. Вскоре за Нико плыла армия людей в белых одеждах. Это зрелище наполнило принца ликованием.
        - Такалам! - закричал он, выпуская изо рта пузыри. - Такалам, они со мной! Они все со мной!
        Вместо ответа сом сделал последний рывок и прорезал поверхность. Нико готовился вдохнуть свежий воздух, когда прямо над ним навис гигантский черный диск светила. Он ударил принца сотней раскаленных штырей и… разбудил его.
        Солнце оказалось медной люстрой с пологом хрустальных подвесок, а затмение - человеком, загородившим свет. Он склонился над Нико, чтобы обтереть лицо и сменить компресс - ту самую «рыбину», не отлипавшую ото лба.
        На груди принца блестела армия тонких, как осенние паутинки, иголок. Такие же красовались на руках и ногах, и Нико невольно сравнил себя со швейной подушечкой. Ловкие пальцы мужчины щелкнули каждую иглу и поочередно вынули, а некоторые еще и предварительно покрутили, но боли не было. Принц только поморщился от неприятных мурашек. Он слышал об этой западной методике врачевания от обоих учителей. Но Такалам рассказывал о ее лечебных свойствах, а Тавар о смертоносных.
        Акупунктура[1 - Акупунктура - то же, что иглотерапия. (Здесь и далее примеч. автора.)] подействовала сразу, и стало холодно, зато прошло оцепенение. Доктор - сухонький человечек в традиционном чаинском платье, - увидев, что принц в сознании, поднялся одним плавным лебединым движением и засеменил к двери, ступая так тихо, будто ковер под его деревянными башмаками был шерстью спящего чудовища.
        Принц несколько раз сжал пальцы в кулак: никакой слабости. Тело было легким, а разум непривычно ясным и спокойным. Ничто не пугало, ничто не удивляло. Нико осторожно сел и оглядел спальню, в которой оказался. Он отметил дорогие обои с рисунками голубей в лукошках и ягод черники, морщинистую от узоров резьбы лакированную мебель, витражные окна в пол, занавешенные тюлем, и множество других предметов обстановки, прямо говоривших о Валааре.
        «Так откуда, разнеси его пеплом, здесь представитель Твадора?»
        Кто-то позади шумно вздохнул. Нико обернулся и увидел крепко спящих затменников. Они лежали на матрацах, как и сам принц, хотя в комнате стояла кровать с балдахином и ножками в виде львиных лап, где уместился бы эмдавский табор. Вороненка хорошо перевязали, и он дышал ровно. На лицах Дорри и Марха блестела жирная мазь. Принц хотел поправить Яни одеяло и потянулся к ней, но тут в комнату вбежал мальчишка той же национальности, что и доктор. Вздыбленный и краснощекий, наряженный в желтый, волочащийся по полу балахон, он будто вылетел прямиком из парилки и на фоне блекло-голубых стен казался подсолнухом, за которым стынет пасмурное небо.
        - А, вы уже проснулись! - воскликнул мальчишка, плюхнув на постель принца стопку одежды и обдав его буйным запахом чеснока. - А меня зовут Осита! А Каёси-танада так и знал, что вы вечером проснетесь! Он видел целых шесть вариантов вашей встречи! В одном вы его аж душили! Моим шелковым шнурком, между прочим! - Осита потряс длинным рукавом. - Вот отсюда вытащили! А это платье даже не мое на самом деле! Оно провидца Ясурамы, а он лучший друг провидца Доо и почти ему брат и точно ему близнец.
        Пока Нико соображал, Осита вытянул из стопки коричневые шаровары соахского покроя, тунику с широким воротом и куртку, подбитую мехом и украшенную кожаными лоскутами разных оттенков. Все это словно прибыло с Террая, только ботинки, предложенные Оситой, оказались валаарскими, но сандалии тут бы и не подошли: судя по натопленному камину, погода снаружи совсем не соахская.
        - Я вообще-то служу предсказателю Доо, - продолжал мальчишка, шнуруя принцу обувь. - Но пока он не стал самым главным, я служу Каёси-танаде. Так вот, а вы его чуть не задушили шнурком от моего платья, которое раньше носил провидец Ясурама! А он вообще-то хотел его выкинуть, потому что дикие женщины их высмеяли, когда они были в этих платьях. Ну их с предсказателем Доо. И провидец Ясурама зарекся это платье надевать и чуть его не выкинул в море от расстройства! А это же настоящий шелк! Я теперь сам его ношу, правда, оно мне пока большое. Ой, а вам все впору оказалось! Это потому, что Каёси-танада выбирал! Так, а ваша книга - вот тут, под подушкой лежит, а еще Каёси-танада велел вам отдать вот эту сережку.
        Осита протянул Нико змейку на золотой цепочке. Принц рассеянно сунул ее в нагрудный карман и позволил слуге застегнуть куртку. С большим трудом он осознавал, что не спит.
        - Где я?
        - Все хорошо, вы не волнуйтесь. Ну, хотя вы же и так спокойный. Наш доктор выбрал самые лучшие лекарства, чтобы не было… ну, в общем, чтобы вы не испортили мое платье и шею Каёси-танады.
        «Они меня чем-то опоили».
        - Где я нахожусь?
        - Мы в долине, рядом с портом, - сообщил Осита. - Ну то есть рядом с городом, в котором порт. Я только название не помню, вы даже не спрашивайте. Оно странное, как наш Каёси-танада. А в долине очень красиво, потому что вода под землей горячая, и все тут растаяло раньше времени. Конечно, у нас в храме в сто раз лучше, но после моря мне и тут как во дворце Ли-Холя, честное слово. Ой, а вы не сердитесь, что я много болтаю? Каёси-танада мне разрешил! Правда-правда! Тут просто совсем не с кем поговорить! В доме только мы с Каёси-танадой, остроухи и наш доктор. Ну, и эти. - Мальчишка кивнул в сторону порченых. - Но они, во-первых, наш язык не понимают. Во-вторых, спят, потому что лекарства еще действуют. А остроухи со мной не разговаривают, а Каёси-танада только команды раздает, а наш доктор немой, а мы тут уже двое суток торчим! Да я чуть не умер от жизни такой! Лучше б меня палками избили, чем прислуживать в доме, где все молчат. Я так обрадовался, когда узнал, что вы понимаете чаинский и что вы будете меня спрашивать обо всем, а мне надо отвечать. И чаинский у вас хороший!
        - Так, стоп, - развел руками Нико. - Мы в Теплой долине возле Еванды?
        Последнее, что он помнил, - длинная игла, впившаяся в плечо, взбешенные кони, мертвые лица возницы и секретаря. Все эти образы пронеслись в голове как видения и ничуть не поколебали железное спокойствие Нико. Он нашел происходящее странным, но не страшным.
        - Ага, - бодро сказал Осита и, подумав, добавил: - Каёси-танада такой богатый! Он арендовал тут целый дом, чтобы просто подождать вас! Ну, и еще одного человека. Но про него я совсем ничего не знаю. Я и про вас-то не знал, пока не увидел.
        - Давно я тут? - спросил Нико, застегивая манжеты.
        - Нет. Вас недавно привезли. Вместе с этими вон. - Осита кивнул в сторону порченых и взялся расчесывать спутанные кудри принца. - Но вы еще в дороге долго проспали, потому что вас пришлось ранить иглой, чтобы… в общем, по-другому у Каёси-танады не получилось бы с вами спокойно поговорить.
        - А теперь расскажи, кто такой этот Каёси-танада и что ему от меня нужно.
        - Он сын двух Драконов и главный провидец императора Чаина! - отчеканил Осита, ловко разделяя пряди. - То есть бывший главный. Теперь уже не главный, потому что главным скоро будет провидец Доо, которому я на самом деле прислуживаю. А вторым главным будет господин Ясурама, это его платье я ношу. А что Каёси-танаде от вас надо, я не знаю. Он мне не отчитывается. Это вы сами его спросите и потом мне расскажете, ладно? Я за это вас чесночной конфеткой угощу! Договорились? Нет? Тогда дам две! Но больше и не просите! У меня их всего пять штук осталось! Могу одну сейчас дать, а вторую потом, когда все узнаете.
        «Рехнуться можно, - подумал Нико. - Неужели Такалам все-таки нашел на Твадоре человека, способного предсказать дату затмения?»
        - Ну и ладно, - надулся Осита. - Правду говорят, что тут люди совсем беседы вести не умеют. Зато какие у вас волосы мягкие! Каёси-танада от зависти умрет, когда узнает! Все, я закончил. Пойдемте в сад, господин вас очень ждет. Я заварю чай. Кстати, какой вы любите? Говорят, чай отражает характер человека!
        Нико снова не ответил, погруженный в свои мысли.
        - Тогда я заварю имбирный с медом, - тут же нашелся слуга. - Он хорошо согревает!
        Они миновали анфиладу полутемных комнат и вышли на крыльцо, а оттуда спустились в яблоневый сад. Над головой сияло пойманное в паутину веток звездное небо, и казалось, что все вокруг - его прямое продолжение. Дорога была окутана маревом похожих на лодочки голубых светильников, качавшихся от ветра на каждом дереве. В «Сливовых Источниках», по словам Виё, тоже так делали, чтобы и ночью гости могли вдоволь насладиться красотой цветущих слив.
        На улице было холодно, изо рта даже шел пар, но Теплая долина оправдывала свое название: в то время как большая часть острова только-только отряхивалась от снега, здесь уже все бушевало, и древесные кроны превратились в сквозной бело-розовый балдахин.
        «Может, мне просто снится то, что я хочу видеть? - размышлял Нико. - Зачем провидцу императора приезжать за мной, если я больше не наследник Террая? Он не знает, что в Соаху переворот? Тогда грош цена его способностям. Или он знает? Может, старик предупредил его и у Каёси есть другой план?»
        Яблони продолжали расступаться, пока дорога не уперлась в блестящую полосу воды: сад выходил к озеру. Запахло сыростью, тиной и приторно сладкими цветами шиповника, облюбовавшего берег. Нико приготовился к худшему. В последнее время он не видел хороших снов, а теперь и этот норовил скатиться в Каландул. Принц ненавидел моря и озера. После испытания лжепрималя в нем засел животный страх перед глубокой водой.
        - Уже почти все! - сказал Осита, обернувшись.
        Земля под ногами стала мягче, и вскоре принц оказался на берегу, поросшем короткой, наверняка стриженой травой. Справа, под огромной яблоней, сидел в окружении все тех же мистических фонариков главный провидец императора. Лепестки падали на его волосы и одежду, но человек не шевелился, будто медитировал. Он походил на чаинское блюдо - клецку, завернутую в листья краснокочанной, то бишь фиолетовой, капусты, посыпанную сусальным золотом. Шея провидца светилась от белизны - точь-в-точь тесто, а волосы, собранные в высокий, гладко зачесанный хвост, были аспидно-черными.
        Каёси не встал, когда Осита крикнул, что уважаемый гость уже здесь, только чуть повернул голову.
        «Паралитик, что ли?» - подумал принц, рассмотрев кресло вблизи: оно было с колесами.
        Осита подбежал к господину, развернул его, и Нико увидел мальчишку младше себя. Болезненно-бледного, хрупкого, как чаинский фарфор, сверкающего каждой пядью роскошных, многослойных одежд, расшитых бисером, золотыми нитями и драгоценными камнями. Как клецки оборачивают луком-пореем, так и Каёси привязали к спинке несколькими шелковыми поясами. Он выглядел усталым и больным. Запавшие щеки, бескровные губы и темные круги под глазами стесали с его лица всю красоту. Должно быть, прежде он походил на тех смешных, большеглазых и румяных чаинских кукол, которых Ли-Холь присылал отцу в качестве подарков.
        - Простите, что я не могу как следует поприветствовать вас, господин Нико, - сказал провидец на международном языке. - И простите за столь неподобающий, грубый прием. Меня зовут Кайоши, у моего слуги отвратительное произношение, он постоянно коверкает мое имя. Я нижайше прошу прощения за парализатор. К сожалению, я не нашел другого выхода, кроме как использовать его.
        «Подозрительный тип, - подумал Нико. - Такой молодой и уже провидец императора? Может, он подставной? Может, Тавар что-то узнал и теперь пытается вытащить из меня информацию через этого парня? А паралитиком он прикидывается, чтобы я не чувствовал угрозы…»
        Нико схватил со стола нож и резким, быстрым движением приставил к животу провидца. Осита вскрикнул, выронив кусочек имбирного корня. Тут же из-за дальнего дерева выскочили два наемника, но Кайоши остановил их.
        - Я велел вам не показываться! - жестко сказал он, и мужчины вернулись обратно в тень сада.
        Теперь было ясно, кто остановил фургон с порчеными и убил всех сопровождающих. Нико сунул нож Осите.
        - На, стругай свой имбирь.
        Клецка действительно был парализован. Его тело никак не отозвалось на угрозу. Даже если он предвидел это, невозможно было контролировать инстинкты. Мышцы пресса не сжались в попытке остановить лезвие, Кайоши не попытался закрыться, не отпрянул. Единственное, что заметил Нико, приложив палец к шее парня, - учащенный от страха пульс.
        - У вас довольно странный способ знакомства, - заметил Кайоши. - Это соахская традиция - начинать беседу с попытки зарезать?
        - Я хотел проверить, правда ли ты паралитик, - сказал Нико, перейдя на чаинский. - А то мало ли что у тебя на уме.
        - Каёси-танада точно-точно парализованный! - тут же оживился Осита. - Я один раз даже пролил на него кипяток, а он и не заметил!
        - Я очень прошу вас говорить на соахском, - сказал Кайоши, на секунду прикрыв глаза и побледнев сильнее прежнего, хотя казалось, дальше уже некуда. - Осита невозможно болтлив и не держит за зубами ничего, начиная от риса и запахов изо рта и заканчивая всем, что увидел или услышал.
        Видимо, паренек заметил в лице хозяина недобрые перемены и засуетился.
        - Но я же теперь совсем хороший слуга, Каёси-танада! - воскликнул он, подбегая к провидцу. - Я даже научился вас расчесывать! Может, я и стричь вас научусь! А то у вас уже так сильно волосы отросли! Как они отросли так быстро? Когда мы уплывали, они были только до плеч, а теперь уже почти до пояса! А вы знаете, - Осита обратился к Нико, - что Каёси-танада уже несколько тридов совсем-совсем не стрижется? У него даже челка уже до груди! А он раньше каждый трид ее ровнял до бровей! А теперь он говорит, что на корабле нет человека, который подстрижет его достаточно ровно, да еще и качка мешает, и поэтому он совсем перестал стричься! Если однажды Каёси-танада мне позволит себя постричь, мое имя занесут в легенды! Вот каким хорошим слугой я собираюсь стать!
        Говоря все это, Осита смахивал с господина яблоневые лепестки, а Кайоши сидел, не открывая глаз, и, только хорошенько присмотревшись, можно было увидеть, как на его шее дергается гневная жилка.
        Когда слуга высвободил руки провидца из муфты, чтобы отряхнуть и ее, Нико заметил странные татуировки, привлекшие его, словно мед пчелу. Он оттолкнул болтливого паренька и схватил Кайоши за запястье. Усохшее от неподвижности, холодное и тонкое, как у ребенка, оно впечатлило Нико больше, чем все слова Клецки, вместе взятые. От пальцев до предплечья бледную кожу парня покрывала тайнопись Такалама, а вчитавшись, Нико понял, что перед ним краткое содержание стариковского плана. Здесь была даже приписка о том, что его вывел Ри, на случай, если Такалам не успеет рассказать принцу о затмении.
        - Разнеси тебя пеплом… - прошептал Нико. - Ты нашел меня. Значит, тебе известна дата.
        - Золотой День, - заявил Кайоши. - Летнее солнцестояние. Пять часов вечера, если быть предельно точным. Я полагаю, вы уже поняли, кто я и какую роль играю во всем этом. Книга Такалама должна была по крайней мере намекнуть вам.
        Яблоневый снег мерно таял в озере, пальцы ветра перебирали камыши, и временами где-то вдалеке кричали ночные птицы. Медленно. Очень медленно до принца доходило, что Кайоши - не плод воображения, а реальный человек.
        - Эй! - Нико схватил его за плечи и пристально посмотрел в глаза. - Если ты здесь, значит, в будущем у нас все хорошо? Ты бы не проделал такой путь, если бы не увидел, что мы справимся!
        От слов Клецки под ногами разверзлась пропасть, но, стоя на самом ее дне, принц понял, что наверху все еще виден свет. Это было похоже на благословение. На дождь посреди засухи. Нико стало страшно, что Кайоши растворится под его пальцами, как в хорошем сне, который прерывают в самую сладкую минуту.
        - Господин Нико, разумеется, я ничего не чувствую, но боюсь, вы оставите на мне синяки, - заметил чаинец. - Что касается вашего вопроса, буду откровенен: я не имею ясного представления о том, как именно все закончится.
        Сердце Нико рухнуло куда-то на дно Каландула.
        - Что это значит? - спросил он, отстраняясь.
        - Сны провидцев устроены таким образом, что мы не можем видеть дальше собственной смерти, - заявил Клецка. - В день затмения я развеюсь пеплом под черным солнцем, прежде чем узнаю, какое решение оно примет касательно Сетерры. Со мной погибнут еще какие-то люди, но это не похоже на конец, описанный вашим учителем. Он говорил, что будет единая вспышка, которая уничтожит разом всех. Но я точно знаю, что вокруг меня останутся живые люди. Я полагаю, это можно расценивать как шанс.
        - Сколько людей собралось вокруг тебя в день затмения? - спросил Нико. - Много? Я их возглавлял?
        - Я не видел ни лиц, ни силуэтов, - покачал головой Кайоши. - Вокруг была кромешная темнота. Я скорее чувствовал окружающих.
        - И скольких ты чувствовал?
        - Может, сотню… Думаю, я чувствовал около ста человек. Но не могу назвать имена или сказать, как они выглядят. Это важно? К сожалению, я не знаю подробностей плана вашего учителя, и эти знаки на моих руках мне непонятны. Я надеюсь, вы расскажете мне все в подробностях. Тогда я смогу соединить сны в правильную картину, и, возможно, это выстроит нам более четкое в?дение грядущего.
        - Сотня… - повторил принц севшим голосом и долго молчал.
        - Чай, чай, вкусный чаек готов, - напевал под нос Осита, разливая напиток.
        Сразу запахло имбирем, и даже холодный ветер не перебил аромат целебного корня. Ветер шумел в кроне яблони, квакали в зарослях лягушки, шелестели камыши. Все казалось реальным и в то же время - мистическим. Клецка, похожий на привидение в ореоле света, блестящий и неподвижный, смотрел на принца, почти не мигая, словно гипнотизировал, и от этого становилось не по себе. В какой-нибудь пьесе он бы идеально сыграл роль духа судьбы, который спускается к людям, чтобы возвестить о смерти или страшных бедах. Возвестить без слов. Одними только глазами, огромными и бездонными, как адские пучины.
        - Значит, так, - выдохнул Нико после мрачной паузы и сел в плетеное кресло. - Я вкратце расскажу тебе о плане, так что не перебивай меня и слушай внимательно. Повторять я не буду.
        Кайоши спокойно кивнул. Нико боялся, что действие лекарств закончится и ему попросту сорвет крышу. К тому времени надо было оказаться как можно дальше отсюда, там, где нет людей. А Кайоши не отпустит принца без объяснений.
        - Этот план Такалам и Ри задумали еще до нашего рождения, - сказал Нико, промочив горло чаем. - Согласно задумке монархи крупных стран в день последнего затмения возглавят шествия из порченых, прималей и обычных людей. Они обрядятся в белое, соберутся где-то на открытой местности и создадут светлые «солнца» в противовес черному. И когда начнется затмение, монархи поклянутся, что приняли чувства, и отныне порченым в их государствах не будет гонения. Вместе с ними их подданные и примали должны принести эту клятву. И тогда, может быть, затмение подарит Сетерре еще один шанс. Это в идеале. В реальности абсолютное большинство крупных стран не поддались уговорам Такалама. Есть только десяток мелких королевств и племен, которые поддержали идею старика. Почти все расположены в Нанумбе.
        - Но Соаху, как я понимаю, стало исключением, - заметил Кайоши. - И это самое значимое государство мира. Значит, вы должны возглавить шествие в Соаху.
        Нико закусил губу.
        - Я просил тебя не перебивать, - сказал он. - Изначально во главе плана стоял Чаин, а не Соаху. В ваших резервациях много порченых, они не разбросаны по стране, как в том же Судмире, так что и собрать их там легче. А еще вы уважаете прималей, и за счет этого у Такалама имелся неплохой шанс убедить императора. Про Соаху он тогда и не думал. И колдуны, и затменники у нас на плохом счету, а к властию нет доступа. Еще у вас лучшие в мире провидцы, а Такаламу с Ри требовалась точная дата затмения. И предскажи ее хоть один сын Дракона, это бы сильно повлияло на императора.
        В глазах Клецки промелькнул живой блеск, и он снова не сдержался:
        - Так вот в чем дело! Теперь я понимаю, зачем Такалам бывал в Чаине и почему хотел служить императору. Но он не остался на Твадоре, он отправился в Соаху…
        - Потому что встретил моего отца, - прервал его Нико. - Седьмой тогда путешествовал вокруг света, это давняя традиция властиев. Такалам сумел понравиться моему отцу и, зная влияние Террая, решил, что, если план воплотить в Соаху, это повлечет глобальные изменения во всем мире. И шанс на спасение будет гораздо выше.
        - Так в чем же… - Кайоши задумался, подбирая слова. - В чем трудность, господин Нико? Почему у вас такой обреченный вид? Переживаете, что мы не успеем в Соаху? Я прибыл сюда на пароходе. Благодаря ему мы доберемся до Террая всего за два трида. Может, чуть дольше, но это не страшно. Нам хватит времени организовать шествие.
        - Наверное, ты уплыл из Чаина раньше, чем террайские новости дошли туда, - вздохнул Нико и через силу продолжил: - В общем, я больше не наследник Соаху. Поверенный отца его предал, спелся с судмирским королем, и теперь на троне Восьмой. Ты прав, я был ключевой фигурой плана. Но без прежних условий, где я владею Соаху, задумка старика бесполезна. Особенно с учетом твоего последнего видения. Сто человек - это как плевок в жерло вулкана. И ты не видел меня во главе шествия. Значит, просто ничего не вышло. Может, в твоем сне было не последнее затмение. Может, это казнь. Кучку мятежников поймали и выставили под черное солнце, а остальные люди просто спрятались где-то, поэтому и не умерли.
        Нико убрал с колен сунутое Оситой одеяло и поднялся.
        - Спасибо, что спас меня и этих детей, Кайоши. И прости, что тебе пришлось плыть за мной аж сюда. Увы, мы уже ничего не сделаем.
        - И вы просто уйдете? - возмутился Клецка. - Куда вы сбегаете в середине разговора? От кого вы бежите?
        - От самого себя, - отозвался Нико.
        Лекарства переставали действовать. Его накрывала паника.
        - Пожалуйста, успокойтесь, - сказал Кайоши. - Выход есть. Но он не лежит на поверхности. Сами собой всплывают лишь пустые плевела, а зерна опускаются на дно. Мы разработаем новую стратегию на основе старой. Задействуем все ресурсы. Ваши знания о Соаху, таланты прималей и порченых, мои видения и финансы. У нас все получится.
        - Эй, сын Драконов… - обернулся к нему Нико. - Ты же не дурак. Ты должен понимать, что сто человек и принц, на которого будет охотиться весь Террай, никого не спасут. Мой народ меня даже не видел никогда. Они меня не знают. Какую там стратегию ты собрался разработать?
        - Мы должны по крайней мере попытаться…
        - Я никому ничего не должен, ясно?! Если проклятый старик хотел сделать меня своей фишкой на гобане, то это его проблемы! Если он такой умный, мог бы предугадать, что Седьмого убьют! А его обманули, как идиота, хотя он правдолюбец! И устроили переворот!
        Нико сорвал голос от крика и судорожно дышал, сжимая спинку кресла.
        - Нико, простите, я сейчас скажу очень жестокую вещь, - произнес Кайоши. - Я думаю, Такалам знал о том, что часть людей давно не верна вашему отцу. Я думаю, он позволил этому перевороту случиться. По закону Соаху новая династия начинает свой отсчет, если погибли все наследники предыдущей, а вы пока живы. Позволив убить вашего отца, Такалам сделал вас официальным властием. Стоит только объявить народу о вашем существовании, и вы станете Седьмым. Ваш отец не подходил на роль человека для шествия, поэтому его убили, освободив трон для вас. И с тех пор как вы покинули дворец, Ри не оставлял вас без присмотра. Он всегда следовал за вами и защищал.
        Принц рассмеялся, скинул куртку и поднял рубашку, оголяя торс.
        - Смотри! - сказал он. - Посмотри на эту кучу шрамов! Это так он меня защищал, да? Он бросил меня после того, как случился переворот! Я тогда был на Таосе! Ри довел меня до Таоса, а потом бросил! И я чуть не сдох на дне Каландула! Где тогда был твой Ри?
        - Вероятно, наблюдал за тем, как вас спасает Чинуш, - спокойно заявил Кайоши. - У него была очень весомая причина ждать до последнего и не помогать вам. Он боялся, что Драконы заметят его вмешательство. Я думаю, он проявил бы себя, попытайся Чинуш вас зарезать.
        - Вот уж не ври! - Нико взъерошил кудри и стал нервно расхаживать из стороны в сторону. - Боялся он! Да что ж он раньше так не боялся? Он много раз себя проявлял до этого! С чего вдруг такая осторожность?
        - Это из-за Цуны, - сказал Кайоши, и принц остановился. - Цуне грозила большая беда на Таосе. Островитяне хотели убить ее, поэтому Ри создал из воды большую акулу и припугнул их. Цуна теперь хозяйка Таоса благодаря ему. Но этот поступок стал для Ри катастрофой, потому что Драконы его заметили. Они отправили за ним других существ, подобных Ри, чтобы те его убили. Ри некоторое время спасало только то, что он никак не проявлял себя. Поэтому он до последнего не вмешивался в вашу судьбу, Нико.
        - Так он… - Глаза принца расширились. - Он до сих пор…
        - Нет, он мертв, - отрезал Кайоши. - Ри умер несколько тридов назад, на Валааре. Недалеко от Каландула.
        - Из-за чего?
        - Из-за кого, - поправил Клецка. - Этого парня зовут Астре. Он безногий калека с большим талантом прималя. И он взрослый, что очень удивительно. Насколько я знаю, калеки по всему миру не доживают до его возраста. Этого парня я видел во многих видениях. Я даже потерял тело из-за того, что спасал его. Я думаю, он очень важная фигура нашего плана, господин Нико. И я смею полагать, мои видения строились уже с расчетом на то, что в Соаху случился переворот. А я не узнал о нем из видений для того, чтобы не отказаться от встречи с вами. Астре скоро прибудет сюда, и те порченые, с которыми вас привезли, - это его семья. Не родная, но все же. Ри погиб на мельнице, когда спасал Астре и этих детей. Он не мог допустить, чтобы порченый погиб. И этот поступок привлек других посланников, как я их называю. Существ, отправленных на Сетерру Драконами. Они уничтожили Ри и передали наш план черному солнцу.
        - И оно выбрало дату, - шокированно сказал принц. - Солнцестояние, да? Пик силы Белого Дракона… Я неплохо знаю вашу мифологию. Считается, что в Золотой День Светлый Близнец наполняется колоссальной энергией. И если в это время он выпустит брата на волю, а тот станет маской гнева, ему хватит сил уничтожить всех людей за одну вспышку. Иначе затмение наступило бы в свое обычное время, десятого числа. А в твоем видении оно появится девятого, на сутки раньше, в обычный день…
        Кайоши долгое время молчал, и принц посмотрел на него. Парень сидел, уронив голову на грудь, и Нико успел испугаться, что он умер, но, судя по пульсу, Клецка просто спал.
        - Ох! - воскликнул Осита, стаскивая с кресла одеяло и кутая господина. - Каёси-танада наконец-то уснул! Наконец-то! Он целый узел не спал! Просто глаз не смыкал! Целый узел! Я уже боялся, что он от этого дух испустит! Или станет совсем-совсем сумасшедший!
        И он покатил Кайоши обратно в дом, ворча, что господа целый час трещали на тарабарском языке, которого ему, Осите, сроду не понять. И что надо уважать его любовь к сплетням, в конце-то концов!
        Глава 2
        Мошка в паутине
        Валаарий отказался от легенд о затмении, сочтя их глупыми суевериями, но Большая Коса помнит и будет помнить древние мифы. До тех пор, пока не перестанут рождаться порченые. До тех пор, пока не сгинут все до одного скитальцы-примали.
        Выдумки островитян очень разнообразны и часто противоречат друг другу. Одних и тех же героев называют множеством имен, а их происхождение - тайна, присыпанная блестками фантазий. Я решил не вдаваться в анализ всего услышанного и прочитанного, потому запишу только ту легенду, которая наиболее полно объясняет поступки жителей архипелага в отношении порченых и прималей. Вначале я не понимал, что именно толкает островитян сбрасывать детей в пропасть. Но теперь, спустя несколько тридов, нашел ответ.
        Говорят, жертвенные места - валаарское ущелье, гнилое озеро на Куве, белый лес на Срединном, угольная скала на Улуне, холодные пещеры на Пепельном и пустоши Варло - появились в одно время. Через десять лет после того, как на планету опустилось проклятие Цели.
        Создал эти места Ивва - величайший прималь Большой Косы - прародитель всех колдунов Сетерры. Он один не побоялся пойти против черного солнца в попытке облегчить людское бремя. По слухам, изначально не было возможности избавиться от ребенка с Целью, и семьи обязывали мучиться с ним всю жизнь. Но Ивва не согласился с таким положением дел. Так же как затмение берет силу у неба и огня, прималь брал силу у земли и воды. Он был столь могущественным и мудрым, что сумел объяснить черному солнцу: люди отбросили бесполезную шелуху, дабы сохранить себя, ибо прежнее богатство Сетерры, плодородие земель, тепло и благодать с годами иссякли и человеческий род начал угасать.
        Ивва уговорил затмение смягчить проклятие, сократив его до десяти лет. И в день, когда закончилось время наказания первой грешной пары, он сотворил жертвенные места, где можно было сбросить бремя совести, страха и остальных Целей.
        Последователи Иввы до сих пор ходят по селениям Большой Косы, дабы помочь семьям, воспитавшим порченых. Их сила крошечна, ибо ради людей Ивва развеялся прахом, чтобы распасться на множество частей и наделить сотни скитальцев своим колдовством. Чем больше прималей носит Сетерра, тем слабее они становятся, разделяя меж собой дар прародителя. Но до сих пор встречаются те, кто способен творить отголоски стихийной магии Иввы. Их слушают вода и ветер, им подчиняются мертвые и болезные души. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, Теплая долина, 4-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Страх пульсировал в каждой капле мелкого, моросящего дождя. Блестел водяными бусами на ветках, голубым ореолом расходился от фонариков, похожих на хрустальные лодочки.
        - Зехма, стой! - шепнула Сиина. - Тут что-то не так… Мне кажется, я чувствую человека, и от него что-то не очень хорошее исходит.
        Она провела пальцами по мокрому стволу яблони и закрыла глаза.
        Тревога пряталась где-то здесь, среди предрассветной тишины. Она еще не обладала своей особенной вибрацией и оттенком боли, присущим только ей. Этот новорожденный страх бился едва заметно, как крошечное сердце, и порченая легко могла бы его упустить. Но за последний трид она стала внимательней и сделала Цель своим оружием.
        - Чуй не чуй, а в такой мгле и медведя не увидишь, - проворчал Зехма. - Вон оно как застило к рассвету ближе. От сырости да от холода. Весь туман сюда стекся. Потому как долина тут. Вот и стекся.
        - Тебе не показалось? - тихо спросил Астре, вынырнув из куля. - Я никого рядом не чувствую.
        - Страх очень маленький, но не ложный, - ответила Сиина, пристально глядя по сторонам. - Помолчи-ка. И ты, Зехма, хватит носом шмыгать. Я пытаюсь понять, с какой стороны…
        Кругом застыла голубая дымка. Деревья были старые и высокие, отчего казалось, что на их кроны опустились облака. Цель ворочалась под ребрами, не обретая форму, и это не давало Сиине покоя. Она не заметила ни подвижных теней, ни силуэтов на дороге, Астре тоже никого не уловил, но страх в груди все так же трепетал.
        - Странно, - шепнула порченая, пройдя еще немного вперед. - Какая-то призрачная тревога. Будто не напрямую ударит, а только заденет… Или даже мимо проскочит. Нет, не так… Не могу объяснить.
        - Ты не волнуйся, ладно? - сказал Астре. - Если кто-то окажется близко, я замечу.
        - Стало быть, коряга какая грохнется, потому и заденет, - проговорил Зехма, задрав голову и глядя на град сорванных дождем лепестков. - Потому как задевать нас тут больше нечему, а если нечему, то яблоня вон и грохнется. Может, вон та, старая грохнется. У ней ствол уже как мочалка и ветки полуголые, а все цветет из последних сил. Как бабка под дырявой шалью стоит. Кто пнет - и упадет она. Вот и заденет.
        Сиина плотнее надвинула капюшон и поежилась от холода. Дождь усилился, но тумана было все еще много.
        - Ладно, идемте, - сказала она, выпуская изо рта облачка пара. - Вроде как дом уже близко.
        Зехма крякнул и поправил брезентовый куль.
        - А я все равно говорю, что дурак этот ваш Калоша. Только дурак станет порченых в такое место звать, где на каждом шагу фонари светят. Светят и светят. И морды наши видать, и все видать как днем. Ночью как днем видать. Что ночь, что день. Стало быть, разницы нет никакой и прятаться негде. Значит, дурак он.
        - Не Калоша, а Кайоши, - поправил охотника Астре. - Нам и не надо прятаться. Он сказал, что тут будут только его люди. Может, просто они нас не сразу узнают… В любом случае здесь безопасней, чем в городе или в порту.
        - А чего фонарей столько навешал, не дурак если?
        - Тише вы! - шикнула Сиина. - Мне все равно кажется, тут где-то человек.
        - Никого не чувствую, - сказал Астре спустя минуту напряженного молчания. - Но я далеко от тела уйти не могу.
        - Подождите…
        Все трое замерли под моросящим дождем, и Сиина вновь обратилась к Цели. Иногда волны тревоги становились такими отчетливыми, что к ним хотелось прикоснуться, но тут же все затихало. Порченая прошла еще немного, выставив перед собой ладонь, и наконец поняла, что это за странное чувство. Словно она задела край паутины, а где-то на другом ее конце билась мошка.
        - Там! - выдохнула Сиина и, приподняв подол вязаного платья, бросилась сквозь кусты шиповника прочь от дороги.
        - Эй, дурная девка! - шикнул ей в спину Зехма. - Куда побежала? Сказала же, что нас только заденет, а сама напрямую бежит! Вот бестолковка!
        Но Сиина не стала игнорировать Цель. Раньше она отгораживалась от нее, как от болезни, и в итоге подставила всю семью. В день, когда Генхард привел головорезов, Сиина могла бы увести всех из дома еще утром. Но тогда она не умела отличать ложную тревогу от настоящей, понадеялась, что все обойдется, и вот к чему это привело.
        Девушка бежала вперед без раздумий. Да, их почти не заденет, но кому-то другому «яблоня» упадет прямо на голову. Порченая знала, что страх ведет ее к человеку, попавшему в беду, и неслась во всю прыть, давя подошвами ботинок мокрую траву и поникшие без солнца колокольчики.
        Туман мешал смотреть, но зрение по большей части было и не нужно. Сиина двигалась навстречу тревожным всплескам, с которыми резонировал ее новорожденный страх. Она не боялась, что Астре и Зехма потеряют ее: чужого человека брат мог не заметить, но дух Сиины благодаря привязанности ощущал на большем расстоянии.
        «Здесь. Где-то здесь», - думала порченая, озираясь по сторонам, пока не увидела большое дерево, под которым сидел, схватившись за бедро, босой, синюшно-бледный парень в одних только замызганных штанах. Его будто подняли с кровати и бросили в этом саду.
        Сиина с опаской приблизилась. Курчавые волосы закрывали парню лицо. Он тяжело дышал, а вены на лбу и шее вздулись. Кожа блестела не то от дождя и тумана, не от лихорадочного пота. Дыхание больше походило на хрип.
        - Эй! - Сиина упала на колени рядом с незнакомцем, и в ту же секунду у ее горла оказался нож.
        Занавешенные кудрями лисьи глаза, полные злобы загнанного зверя, пронзили порченую, но, разглядев ее, остыли, и в следующий миг рука с оружием безвольно упала в траву.
        - Ты как? - спросила Сиина, отнимая вторую ладонь парня от вспоротой штанины.
        Там был небольшой порез. Кожа вокруг него опухла и потемнела. Кажется, яд.
        - Порченая, что ли? - шепнул парень. - Твой брат Астре? Это Кайоши вас сюда позвал?
        - Да, - быстро сказала Сиина, схватила нож и взялась разрезать плотную ткань возле раны.
        - Окаянная девка! - тихо выругался Зехма, пробираясь к ним через кусты. - И от дождя я теперь мокрый, и от пота мокрый. И внутри, и снаружи. Дурная девка.
        - Тише! - шикнул парень, глянув на охотника исподлобья. - Проваливайте отсюда, и поживее! Руки в ноги и валите! Здесь опасно! М-м-м… Ай… Вот же проклятье…
        Парень ударился затылком о ствол, а Сиина выплюнула первую порцию черной дряни, в которую превратилась кровь, и снова припала к набухшему порезу. Кожа была горькой и пахла чем-то острым, неприятным. Может, такой способ тут и не годился, но другого Сиина не знала. Иремил говорил, что яд змей нужно высасывать и выплевывать. Так она и делала, не теряя времени.
        Долгую минуту Астре молчал, а потом выдохнул только одно слово:
        - Нико…
        Сиина даже отвлеклась, чтобы посмотреть на брата. Он выглядывал из-за плеча Зехмы, и глаза у него были словно стеклянные.
        - Кто это? - напряглась порченая. - Ты его знаешь?
        - Помоги ему, - быстро сказал калека. - Остальное потом.
        - Да бесполезно, - прохрипел парень. - Уходите отсюда. Кайоши рехнулся. Он опасен. Мы вчера только нормально разговаривали, а среди ночи он приказал меня убить.
        - С ногой чего? - спросил Зехма. - Идти можешь? Потому как если не можешь, то и не пойдешь никуда.
        - Не могу я ходить, - процедил сквозь зубы Нико. - Меня резануло метательной звездой с какой-то отравой. Нога уже онемела, скоро по всему телу разойдется. Уходите, у людей Кайоши полно этой дряни. Здесь все равно без противоядия не обойтись. Наемники на каждом шагу, я только из-за тумана смог от них оторваться, так что говорите потише.
        Сиина быстро расплела косу, разрезала ленту ножом парня и взялась туго перевязывать ногу, чтобы замедлить ток крови.
        - У наемников есть противоядие? - спросил Астре.
        - Уф. - Нико прислонил голову к стволу и закрыл глаза, морщась от боли. - Есть конечно. Но как ты их заставишь отдать? Топором угрожать будешь? Я знаю, что у тебя дар управлять, но они все старше тебя, и ты по-чаински не говоришь.
        - За нас не беспокойся, - отозвалась порченая, рыща по траве. Она нашла подходящий камень, обернула листом молодого лопуха и приложила к ране. - Я беды не чувствую. Хорошо, что холодно. Яд быстро не разойдется. Старайся не двигаться.
        - Сиина, ты остаешься здесь и защищаешь его, - неожиданно приказал калека. - Мы с Зехмой идем в дом. Кайоши младше меня, я заставлю его отозвать солдат, и мы раздобудем противоядие. В какую сторону идти, Нико?
        Сиина удивленно обернулась. Она не возражала, но в другое время брат бы замешкался, попытался все обдумать, чтобы не оставлять ее здесь одну.
        - Дом недалеко отсюда. На северо-западе, - ответил Нико, повинуясь приказу. - По главной дороге быстро найдешь, но там лучше не ходить. Остроухи могут вас перепутать со мной из-за тумана.
        - Эй, осторожней будьте! - предупредила Сиина. - Не нарывайтесь на посторонних!
        Нико хотел что-то возразить, но Астре запретил.
        - Сдурел ты, культяпка? - возмутился охотник. - Бестолковку одну оставим, что ли? Я твоего кудрявого знать не знаю! С чего мне к этой Калоше бежать из-за него?
        - Зехма! - вспылила Сиина. - Он умирает! Давай живо к дому! Я тут сама справлюсь, получше вас обоих! Даже если придет кто!
        Когда охотник с Астре на горбу скрылся в тумане, Нико закатил глаза.
        - Вы, порченые, просто долбанутые на всю голову! - выдал он. - Зачем они к нему пошли? Моего примера мало?
        - Что случилось? - спросила Сиина, меняя нагретый камень на холодный. - Почему Кайоши хочет тебя убить? Ты ему что-то сделал?
        - Уф, - снова выдохнул Нико. - Да вот знать бы, что я ему сделал. Он просто на голову больной. Я бы так и сдох во сне, но меня его слуга предупредил. Кажется, это не первый раз, когда Кайоши так занесло… - Парень замер, прислушиваясь, и снова ударился затылком о ствол. - Вот же пепел… Они уже здесь.
        Сиина обернулась на шум и увидела невдалеке узкоглазого человека с обритой головой. Он что-то коротко крикнул и вытащил из крепления на поясе длинную спицу. Тут же из тумана один за другим вынырнули еще четверо наемников, и они явно не собирались поить раненого противоядием.
        - Беги! - приказал Нико.
        Но белобрысая дура, увидев пятерых вооруженных мужчин, встала на колени перед принцем, расставила руки в стороны и закрыла его собой.
        Нико застонал не столько от боли, сколько от отчаяния. Это же порченая, в конце концов, чего он от нее хотел?
        На удивление, остроухи не собирались ее ранить. Ни одна спица не полетела в девушку. Вместо этого наемники стали приближаться. Наверняка с целью оттащить порченую от своей жертвы.
        - Лучше не подходите, - сказала она. - Лучше стойте там!
        - Они тебя не понимают…
        Огненная боль разошлась по всей ноге и отдавала в голову. Нико не мог пошевелиться, не то что взять нож. Молодой остроух осмелел и побежал к ним, и тут случилось странное. Словно воздушный удар прошел сквозь Нико.
        - Я же сказала не подходить! - выпалила Сиина. - Я не хочу делать вам больно!
        Остроух упал в мокрую траву, как срезанный стебель. Но остальные не попятились, а продолжили наступать. Один все-таки достал иглу.
        - Вот же дурные! - отчаянно выкрикнула девушка. - Я предупреждала!
        И снова Нико почувствовал воздушный удар.
        После него остался только дождь, голубой свет фонарей, запах сырости, деревья в балдахине лепестков и пять неподвижных силуэтов, распростертых на земле.
        - Ох, - всхлипнула порченая, хватаясь за грудь. - Ну не хотела же! Не хотела! Чего они полезли?
        - Ты что с ними сделала? - спросил Нико, с трудом держась в сознании. - Ты их убила?
        - С ума сошел?! - Девушка гневно зыркнула на него. - Просто напугала. Они теперь какое-то время будут без сознания.
        - Ну ты даешь, - выдал принц. - Уфф… Слушай…
        - Помолчи! - вспылила порченая. - И не шевелись, что ты крутишься, как червяк? Яд разойдется!
        - Да послушай меня, дура!
        В глазах уже мутнело. Нико с самого начала знал, что Астре не успеет и что жить осталось от силы минут десять. Но калека даже слова лишнего не дал сказать. Теперь еще эта девчонка истерит.
        - Слушай, есть разговор… - пробормотал Нико, теряя сознание.
        Казалось, прошло не больше секунды.
        - А ну не спать! - Сиина с размаху дала принцу пощечину. - Я сказала: не спать!
        У нее в руках блестела целая куча стекляшек. Наверное, успела выпотрошить карманы остроухов.
        - Ты что делаешь? - слабым голосом спросил принц, когда Сиина поднесла к его губам флакон и тут же выбросила. - Ты не знаешь, где нужное противоядие…
        Нико хотелось просто отключиться, чтобы не чувствовать боли, но он должен был рассказать о порченых.
        - Слушай, здесь твоя семья. Иди лучше к ним. Они… М-м-м… Они в доме. В той комнате, наверное, окно нараспашку до сих пор. Я его открытым оставил, когда сбегал.
        - Я знаю, что они здесь, - сухо сказала Сиина. - Кайоши обещал их найти.
        - Да что ты делаешь? - повторил Нико, когда она швырнула прочь еще одну бутылочку.
        - Проверяю, - сказала девушка, выплюнув пробку. - Я поняла, как найти нужный. Если я чувствую страх, значит, эта штука тебе не поможет. Я сейчас, держись.
        И она продолжила подносить к губам Нико остальные пузырьки. Принц уже почти отключился, когда зашелся кашлем от горькой жидкости, стекшей по горлу.
        - Не плюйся, глотай! - скомандовала порченая и опрокинула ему в рот вторую пробирку.
        - Ты вообще уверена, что я от этого не сдохну? - скривился принц, ощутив тошноту.
        - Теперь не сдохнешь.
        Сиина отвернулась, легла на траву и скорчилась, притянув колени к груди. Кажется, ей было больно.
        - Ты как? - прохрипел Нико.
        - Ничего… - тихо проговорила девушка. - Так мне и надо. Это Цель меня наказывает. Мне всегда плохо, если я людей обижаю. Ничего… я отойду…
        Сиине было так дурно, что она могла только лежать, содрогаясь всем телом и выпуская изо рта пар. Нико не мог ей помочь, он и сам напоминал живой труп, прислоненный к дереву.
        - Они… в порядке? - спросила Сиина. - Они… Они все живы?
        Хотелось соврать, но почему-то не вышло.
        - Илан, - сипло проговорил Нико. - Илан мертв. Мне жаль. Остальные в норме.
        Порченая с минуту лежала неподвижно, потом села и скинула капюшон, явив Нико худое лицо с розовыми, как яблочная пастила, шрамами и распущенные волосы, доходившие до бедер. Они все еще сохранили следы недавней прически и слабо вились. Глаза у девушки были совершенно голубые, цвета озерного льда. А может, так казалось из-за фонариков. Нико разглядывал ее с тревогой, но она только молча разматывала шарф.
        - Почему ты не идешь к семье? - спросил принц, когда порченая укутала его.
        - Я пока побуду здесь, - сказала Сиина, не глядя на Нико, и снова накинула капюшон. - Нельзя тебя оставлять, пока наемникам приказ не изменили. Страха сильного нет, значит, все наши в порядке. И Астре уже там. Он их почувствует. Я тебя поохраняю, так что давай, отходи от этой гадости. Как ты? Замерз, да? Я пока боюсь тебя сильно укрывать. Вдруг это навредит.
        Нико чувствовал себя лучше. Боль в бедре уже не так пульсировала.
        - Все нормально, - отозвался он.
        Порченая встала и, едва держась на ногах, побрела к распластавшимся невдалеке наемникам, чтобы перевернуть их на спину.
        Она так и не заплакала.
        Нико помнил Цуну и Яни, смелость которых, после того как опасность уходила, непременно выливалась в слезы, и ждал того же от Сиины. Но, узнав об Илане, она позволила себе только минуту молчаливого отчаяния.
        Глава 3
        Маска змея
        Считается, что Белый Бог наделяет избранных людей великим даром ясного ума - талантом провидения.
        Черный же Близнец помогает своим подопечным заглянуть в прошлое и создает прималей, которым доступны недра памяти. Предсказатели живут по всему Чаину, в уединенных монастырях и храмах, сокрытых от шума больших городов. Примали в основном привязаны к библиотекам и научным дворам.
        Сны тех и других тщательно изучают и записывают. Одни видения предназначены живущим ныне, иные принадлежат умершим и хранятся в исторических архивах. Притом, надо сказать, сны прималей почти не используют в качестве реального источника знаний. Порой их невероятно искажают, дабы удержать в рамках Драконьей религии, и это, по-моему, несусветная глупость.
        Мифология Чаина и Шанвы, несмотря на то что эти два государства издавна не могут поделить Твадор, очень схожа и отличается только мелкими деталями. Например, в Шанве вместо фиолетового и золотого Драконьими цветами считаются серый и голубой, поэтому тамошние примали носят серебристую одежду, символизирующую седину, мудрость и пепел. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Под утро у Кайоши замерзло лицо. Он открыл глаза и увидел, что за окном падает снег. Такие огромные хлопья, как перья белой птицы. Хиери называла их по-дурацки - хл?пушками. Глупая Хиери. Глупые девчонки. Вечно они портят слова. Хлопушки, цветочки. Ну и гадость.
        Кайоши откинул одеяло и подбежал к окну. Куда мама дела табурет? Без него не видно. Пришлось искать по шкафам, но и там не оказалось. Тогда Кайоши сложил футон[2 - Футон - толстый хлопчатобумажный матрац для сна на полу.] в несколько слоев, а сверху пристроил подушку и взобрался на мягкий постельный айсберг. Стоя на цыпочках, он сумел заглянуть за подоконник и ахнул: все кругом белое! Белое-белое, как лукум в крахмале! Как будто кто-то всю ночь убирался во дворе.
        Дверное полотно сдвинулось, и в комнату вошла мама.
        - Кайоши, дорогой, не стой возле окна, ты простынешь!
        - Я сам знаю, когда простыну, а когда нет, - огрызнулся маленький провидец. - Куда ты убрала мой табурет? Мне неудобно!
        - Ах, ты же сказал вчера, что он грязный. Твои белые носочки испачкались, когда ты стоял на нем. Вот я и решила его помыть. Он сохнет на веранде.
        Кайоши надулся и продолжил смотреть на снег. Кто-то уже испортил его следами. Наверное, мама. Испортила все волшебство.
        - Посмотри, что я тебе принесла! - сказала она. - Посмотри, Кайоши! Это подарок! Папа вчера привез тебе из Пичита! Только посмотри, какая красивая шубка! Она из викуньи! Очень дорогая и мягкая! А какая легонькая! Ты наденешь и не заметишь!
        - Что такое викунья? - заинтересовался Кайоши и посмотрел, как мама щупает оранжевую шерсть.
        - Это такое животное с востока, - ответила она. - Идем примерим.
        - Цвет какой-то дурацкий, - нахмурился мальчик. - Я хочу красную викунью. Или, может, зеленую, как трава.
        - Таких не бывает, - рассмеялась мама. - Ну, идем, я хочу посмотреть, как она на тебе сидит.
        Кайоши нехотя подошел. Шуба и правда была очень мягкая и теплая. Не успел он ее надеть, как стало жарко.
        - Только посмотри, какой ты красивый! - восхитилась мама и подалась вперед, чтобы обнять Кайоши.
        - Не делай так, я же тебя просил, - нахмурился мальчик. - Я не люблю, когда ты меня трогаешь.
        Глаза мамы стали виноватыми и грустными.
        - Ну, - сказала она, тут же взбодрившись, - что ты хочешь на завтрак?
        - Хочу то, что похоже на снег. Лукум или рисовые шарики в сахаре. И принеси мой табурет!
        - Хорошо-хорошо.
        Мама ушла, забрав шелковый платок, в который была завернута шуба из викуньи. Кайоши прошелся по комнате в одну сторону, в другую и увидел, что дверь чуть-чуть сдвинута.
        - Хватит подглядывать, Хиери! - сказал он. - Раз хочешь посмотреть, зайди и поздоровайся. Папа тебя отшлепает, если будешь стоять под дверями, как сплетница.
        Сестра сдвинула створку и показала Кайоши язык. Тот показал в ответ.
        - Смотри, у меня есть шуба из викуньи, - похвастался он. - Ужасно дорогая. А тебе такую не купят.
        - Ну и ладно! - фыркнула сестра. - Мне и не надо этой твоей викуньи! Тебя все равно скоро в храм продадут! Вот и откупаются дорогими подарками!
        - Они просто меня больше любят! - выпалил Кайоши, хотя знал, что это неправда.
        - Они меня больше любят! - заявила Хиери. - Они тебя вырастят, как свинку, и продадут подороже! И до конца жизни будут получать от тебя восьмую часть всех денег, которые ты заработаешь! А потом на эти деньги соберут мне богатое приданое! И мне нарисуют столько уникоми, что они будут по всему Чаину! Во всех магазинах! И у меня будет самый богатый и красивый жених на свете! А ты будешь жить в своем храме, состаришься там и умрешь!
        Хиери громко хлопнула дверью и опять пошла выть в свой угол. Она всегда так делала, когда папа при возил Кайоши дорогие подарки. Маленький провидец еще раз прошелся по комнате. В одну сторону, потом в другую. Он не заметил, что, когда сестра открыла дверь, на пороге стоял еще один человек: он сам через одиннадцать лет.
        Взрослый Кайоши сидел возле Хиери. Интересно, она обрадовалась, когда на второй год жизни в храме он отправил ей шубу из белой викуньи, в три раза дороже той, что купил ему отец? В храм не присылали письма из дома. Провидцы не должны были знать, что происходит с родными. Волнение могло помешать их работе. У Кайоши остался только один способ общаться с семьей: каждый трид он отправлял им деньги и подарки, а они принимали.
        На празднике в честь именин Ли-Холя он мельком услышал, как говорят о семье Сидзуо, причисляя ее к самым богатым семьям Падура. Редко случалось, что разорившиеся аристократы возвращали, а то и превосходили былое величие. Без подарка самих Драконов подобное никогда бы не случилось. Обсуждая это, сплетники открыто пялились на Кайоши, и он посчитал оскорбительным вступать с ними в диалог. Раньше он тоже носил фамилию Сидзуо, но потом храм отсек ее, показывая, что провидец не принадлежит родителям. Такая участь постигала всех, кого продавали в услужение, будь то храм, театр или бордель.
        Кто-нибудь вроде Доо с Ясурамой взорвался бы, узнав, что великий провидец императора втайне просматривает большинство уникоми, прежде чем они попадут к ним в руки. Кайоши просто хотел узнать, какой стала его сестра. Она должна была вырасти красавицей, похожей на маму. Но он так и не нашел Хиери среди рисованных девушек. Может, свадебные уникоми с ней распродали до того, как они попали в храм. Конечно, она ведь богатая невеста. Наверное, ни одной лишней таблички не осталось. Так подумал Кайоши и в год, когда Хиери минуло семнадцать и она уже точно должна была выйти замуж, потерял интерес к уникоми.
        Он очнулся от мыслей и увидел, что сестра куда-то ушла, поэтому снова заглянул в свою комнату. Маленький провидец уже не гулял по ней в новой шубе. За окнами было темно. Снег растаял, а на ветках яблони набухали розовые соцветия. Кайоши плакал, завернувшись в одеяло с головой. Ему приснился плохой сон, которому предстояло сбыться. Юноша присел на футон и слушал, как мальчик всхлипывает под одеялом, но Кайоши плакал недолго. Он поднялся, вытер щеки и вышел за дверь, чтобы минуту спустя постучаться в отцовский кабинет. За тонкой перегородкой, желтой от света лампы, слышался неразборчивый шепот.
        - Кто там так поздно? - спросил отец.
        - Это я, - ответил Кайоши.
        - Входи.
        Папа казался мальчику строгим и очень сильным. Взрослый же провидец обнаружил в комнате худого, усталого, вечно раздраженного бумажной работой человека. Папа работал секретарем в Монетном Доме и часто приносил старые книги, чтобы переписать их и получить немного денег сверх того, что ему давали за стопки испещренных чернилами листов с именами должников и заявлений. Из-за этого он не спал ночами и постоянно щурился, и его красивое лицо рано покрылось морщинами.
        - Что ты хотел, Кайоши? Тебе давно пора спать.
        - Мне нужен твой совет, - сказал маленький провидец, садясь возле стола. - Папа, как мне стать сильным, чтобы другие люди меня не обижали?
        Отец отложил кисть и долго смотрел на сына.
        - Давай поставим вопрос иначе, - сказал он. - Спроси меня, как сделать так, чтобы другие люди не хотели тебя обижать. Чтобы им это стало неинтересно.
        - Как, папа?
        - Очень просто. Плачь, радуйся и злись только внутри себя, Кайоши. Твое лицо не должно отражать то, что происходит внутри тебя. Преврати его в стену. Не реагируй ни на обидные слова, ни на злые поступки. Если у тебя нет эмоций, значит, нет и слабостей. И тебя нельзя поддеть, потому что причины твоих огорчений останутся скрыты от врагов. Вот как ты можешь стать сильным.
        - Хорошо, - сказал Кайоши, поднимаясь. - Спасибо, папа. Доброй ночи.
        И он выбежал из комнаты, а взрослый провидец задержался на пороге, чтобы еще раз посмотреть на отца.
        - Ты был прав, - сказал он. - Это стало моей религией.
        И неслышной тенью последовал за маленьким собой по темному коридору с расписными стенами.
        Кайоши уже сдвинул створку и вошел в очередной зал. Здесь пахло пионами и дождем.
        - Я слышал, что вы ни с кем не разговариваете, - послышался хрипловатый голос настоятеля.
        Тем летом он как-то умудрился простыть и долго этому удивлялся. Болезнь скоро ушла, но хрипота в голосе еще некоторое время напоминала о кашле. Мальчик вошел и увидел, что старик Цу-Дхо сидит возле низкого столика и разливает чай на двоих. За окнами было светло из-за фонарей, поэтому настоятель не стал зажигать лампы. Кайоши аккуратно сел на циновку напротив него и подвинул к себе пиалу.
        - В этом какая-то проблема? - спросил он. - В том, что я не разговариваю? Мне кажется, стоит вызывать на личную беседу тех, кто чересчур много болтает, а не тех, кто соблюдает тишину.
        - Вы говорите, как престарелый брюзга, - улыбнулся старик. - И это в неполных семь лет. Ваш ход мыслей не перестает меня удивлять. Я слышал, вы сегодня отказались от обеда. Вот, это для вас.
        Он достал с подноса под столиком чашку и положил сверху палочки.
        Кайоши уставился на еду и смотрел, не мигая, целую минуту.
        - О-о, простите-простите, - рассмеялся Цу-Дхо. - Вы не найдете там ни сокровищ, ни деликатесов, даже если будете смотреть всю ночь. Это всего лишь жареный рис и ломтики лосося.
        - Я просто смотрю, нет ли там червей, - грустно сказал взрослый Кайоши. - В тот день они подложили червей в мой обед. Вы помните, Цу-Дхо, как наш сад кишел червями во время сезона дождей? Я тогда частенько ужинал в этой комнате.
        - Ну как, вкусно? - спросил настоятель.
        - Сойдет, - отозвался Кайоши, прикрывая рот ладонью, и торопливо опустил ее, чтобы поправить сползший до локтя рукав.
        - Вы все-таки большой аккуратист, - заметил настоятель. - Здесь вас никто не видит, ешьте спокойно. Можете даже измазаться рисом по самые уши.
        - Я прячу от вас синяки, - сказал взрослый провидец. - Все мое тело было тогда в синяках. Они щипали меня там, где одежда скрывала следы их преступлений. Вы не знали, Цу-Дхо? Или делали вид, что не знаете?
        - Почему бы вам не подружиться с кем-нибудь, Кайоши?
        - Потому что дружить можно только с равными по статусу, - отозвался мальчик. - Здесь таких нет. И никогда не будет.
        - Вы не слишком высоко себя оценили? - повел бровью настоятель.
        - Нет, - решительно сказал юный провидец. - Друзья не завидуют друг другу. А мне всегда будут завидовать. Так что я как-нибудь обойдусь.
        - Что ж, тогда могу я стать вашим другом? - спросил Цу-Дхо. - Уж я вам точно не завидую.
        - Я буду приносить вам кучу денег и без этого, - сказал Кайоши, укладывая палочки на пустую чашку. - Давайте будем просто разговаривать и ужинать вместе.
        - Что ж, я и не рассчитывал получить от вас другой ответ, - вздохнул старик. - Ну, пусть будет хотя бы так. Иначе вы совсем разучитесь вести беседы.
        Взрослый Кайоши бахнул дверью и выбежал в коридор.
        - Не хочу это видеть, - прошептал он. - Я не должен видеть прошлое.
        Он вышел в сад и, минуя бесконечные тени провидцев, бросился к берегу Красного озера. Дождь из лепестков, подсвеченных заревом востока, вдруг превратился в летний ливень, а потом запахло яблоками и хурмой. День прошел за минуту, и вместе с вечером на храм опустилась осень. В мареве заката полыхали клены и черемуха, где-то взрывали фейерверки в честь праздника урожая. Потом огненные сумерки сменились ночью. Листья опали, в саду зажглись фонари, а на небе осело звездное крошево - остатки съеденного кем-то солнца.
        Кайоши наконец добежал до озера. Оно было все таким же огромным и мертвым. Ветер перекатывал темную воду. Скелеты деревьев, как толпа нищих старух, гляделись в отражение и плакали остатками листьев.
        Провидец заметил вдалеке, на мостках для медитаций, чей-то силуэт. Это снова был маленький Кайоши. К нему, сняв деревянные башмаки, на цыпочках приближались трое детей.
        Провидец помнил этот день. Тогда его, ничего не подозревавшего, столкнули в ледяную воду. Так и случилось. Маленький Кайоши упал в озеро и забарахтался в нем, опускаясь на дно под тяжестью плотных одежд. Он ухватился за край мостков, но не смог подтянуться, и никто не помог. Дети просто убежали, но вскоре с холма спустилась лавина слуг и бросилась к мальчику, гремя фонарями.
        - Скорее в дом! - скомандовал Цу-Дхо. - Маэда, принеси горячей воды! Зовите всех докторов, живо!
        - Интересно, я это предвидел? - задумчиво проговорил Кайоши. - Не помню… Может, я нарочно дал им себя столкнуть.
        Он замер у воды и заглянул в свое отражение. Ветер колыхал тонкие многослойные ткани, и казалось, что вместо шелка трепещут лепестки фиолетовой розы, окаймленные золотым песком.
        - Если я вижу все глазами прималя, то почему здесь только мое прошлое? - сказал Кайоши самому себе. - Почему это не сон о Сетерре? И как давно я сплю?
        Он посмотрел на храм и увидел, как вереница огоньков поднимается по главной дороге.
        - Что я делал, прежде чем уснул?
        Озеро вдруг отодвинулось, уменьшилось во много раз, а деревья подступили ближе.
        Из темноты сада появился Осита с фонарем, а вслед за ним вышел красивый молодой человек.
        - Принц Нико, - понял Кайоши, и его тут же ударило еще одной догадкой. - Это не сон! Это мое подсознание. Я говорил с принцем Нико, а потом… Потом я уснул…
        Озеро теперь выглядело иначе, но на нем опять появились мостки.
        - Что ты хочешь сказать мне? - сказал провидец, обращаясь к подсознанию. - На что ты намекаешь?
        Снова и снова маленького Кайоши толкали в воду.
        - Вы этого не помните! - испуганно сказал Нико голосом Цу-Дхо. - Вы не помните. Вам было всего шесть лет. Вы гуляли по мосткам над озером, и вас кто-то столкнул в воду. Кто-то из детей позавидовал вам и столкнул в воду. В ледяную воду. Зимой. У вас была лихорадка, Кайоши. Вы заболели. Сильно заболели. Вы умирали у меня на руках. Мы обложили вас льдом, но жар уже не спадал. Мы приготовились к худшему и тогда… Вы вдруг проснулись и сели, а потом начали смеяться. Я коснулся вашего лба, и он был прохладный. Вы сказали, что Змей наконец-то вышел из клетки. Что теперь вы сын Черного Дракона. И что вы убьете Ли-Холя. Вы так и сказали, Кайоши! Вы заявили, что убьете нашего императора!
        - Червь! - с ужасом понял Кайоши. - Когда я потерял сознание, мной овладел Червь! Значит, поэтому я не могу проснуться!
        - Но у тебя больше власти над твоим телом, - сказал Нико. - Разве нет?
        В лицо ударил запах воска и дыма. Кайоши почувствовал тепло на левой щеке, услышал треск пламени и чьи-то всхлипы. Он открыл глаза и увидел забившегося в угол Оситу, всего в соплях и слезах.
        - Что случилось?
        - Каёси-танада-а! - пискнул зареванный слуга и, приглядевшись, подался чуть вперед. - Вы уже не совсем сумасшедший, да? Черный Дракон ушел?
        - Что здесь произошло, Осита?
        - Вы разговаривали с кудрявым господином, а потом уснули! - выдавил слуга. - А-а потом проснулись среди ночи и как давай головой крутить и глазищами лупать! Луп-луп! Луп-луп! Как бешеная сова! А потом остроухов позвали и страшным таким голосом говорите: «Убе-е-ейте этого Нико! Убе-е-ейте его!» Он, бедный, еле ноги унес!
        От этих слов сердце Кайоши словно превратилось в чугунный колокол, и мысли без конца ударяли в него, разнося гул по всему телу.
        - Где сейчас господин Нико?!
        - Откуда я знаю! - всхлипнул Осита и снова забился в угол. - Он в сад убежал. К-Каёси-танада, вы точно уже не сумасшедший? Можно, я пока уйду, а? Мне страшно.
        - Позови кого-нибудь из остроухов, живо!
        - Вы что, еще и слепой теперь? - возмутился мальчишка, сморкаясь в рукав. - Вон же один стоит возле двери, а второй за спиной у вас! Там еще двое снаружи.
        И правда. Наемники вели себя так тихо, что Кайоши не сразу их заметил. Он не стал больше расспрашивать Оситу и отдал остроухам новый приказ: отыскать Нико и привести обратно в целости и сохранности. Наемников ничуть не смутило непостоянство господина. Двое тут же покинули комнату и побежали в сад, на ходу передавая слова Кайоши остальным.
        - Там еще пришел какой-то страшный одноглазый мужик с кулем! - сообщил Осита немного погодя. - А у него в куле мальчик. Безногий! Они в другой комнате спят. Черный Дракон пока решил их не убивать. Просто усыпить велел. Каёси-танада, я от страха умру, если он опять вернется! Зачем вы его выпустили? Сегодня даже не чернодень!
        Провидец не ответил. Он с трудом сохранял спокойствие в эти минуты. Происходящее выглядело так, словно легенда о Богах воплотилась в человеке и Змей решил уничтожить через Кайоши весь людской род. Не дать ему спастись в день затмения, убив Нико.
        ТАКАЛАМ
        ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК
        В воздухе со вчерашнего дня висит пыльный смог, и даже утренний дождь не избавил нас от этой неприятности. Мы сидим в тени дерева, ветви которого касаются моей макушки, и молчим. Карима лущит фасоль, а я слушаю, как семена ударяются о дно и стенки жестяного таза. Они кажутся почти живыми. Выпрыгивают из ложа и разлетаются в разные стороны, иногда мимо посудины, как неосторожные слова, которые стоило оставить при себе. Я предлагал помощь, но Карима обиделась на меня и велела вести записи.
        Не понимаю, почему ее так расстраивает мое желание быть полезным. Пожалуй, это особенность всех безногих. Они с трепетом относятся к той работе, которую могут выполнять, и стараются делать ее сами. Наверное, своим предложением я как бы намекнул Кариме: «Ты ведь калека. Вдруг ты и это неспособна довести до ума». И вот почему я смотрю сейчас на фасолины под сосредоточенным взглядом Каримы и ругаю себя за слова, пролетевшие мимо сосуда молчания и упавшие в разговор. Я совсем не это имел в виду. Я лишь хотел позаботиться о ней.
        А может, Карима сердится на другое. Вчера я опять поднял вопрос о том, что хочу остаться здесь, с ней, и она жестоко отказала мне. Я не понимаю, в чем дело, ведь я ей тоже нравлюсь. Карима говорит, что «не хочет вставать на пути моей задумки, ибо нельзя прерывать нечто столь грандиозное». Притом она не знает, чем так важна моя цель разгадать тайну затмений и к чему это приведет, и оттого ее слова кажутся обидной отговоркой, хотя я и не вижу в них неправды.
        Я считаю, что достаточно побродил по свету и повзрослел, дабы скинуть с себя глупые мечты мальчишки о великих открытиях и грандиозных планах. Мне двадцать два года, я молод, полон сил. Я нашел девушку всей моей жизни и страну, в которой наше с ней счастье возможно. Так почему Карима гонит меня в новые странствия? Неужели она не верит в то, что я смогу позаботиться о семье? Что стоит ее предчувствие против моей любви? Конечно, талант Каримы сильнее моего, но мне кажется, это не он говорит ее устами, а Цель и боязнь стать мне обузой. Я никак не могу объяснить ей, какую радость обрету, став ее мужем.
        Даже не будь у меня образования, я бы нашел способ выкупить ее долг порченой, чтобы она смогла уехать отсюда, стать моей женой и отныне работать на себя, а не на короля. Я бы усердно трудился на рудниках не покладая рук, до семи потов, до онемелых пальцев. Каменщик Хадим, следуя этой дорогой, недавно освободил себя, супругу и троих ребятишек. Больше его семья не гнет спины на королевских полях, а сам он не горбатится на добыче чужого золота. Теперь у Хадима будет своя небольшая ферма на окраине, он получит бумагу свободного человека, сможет платить налоги и продавать урожай, не боясь, что покупатели станут брезгливо показывать пальцами на его шрамы. Судмир очень развитое королевство, но Карима будто не видит этого. Она живет так, словно мы находимся в Соаху, где порченые попадают на рудники во младенчестве и там же умирают.
        Карима чувствует себя рабыней своего тела, должно быть, поэтому она считает, что человеческие радости не для нее, и готова жить вот так, луща фасоль для чужих столов и день за днем плетя корзины. Она никогда не копила заработанные деньги, а все раздавала в другие семьи, чтобы те поскорее откупились. Порченые всегда отказывались, ибо так уж они устроены. Тогда Карима заставляла их голосом, и это самое страшное. Это означает, что она считает такую жизнь справедливой для себя, иначе не смогла бы пойти против совести. И она верит, будто наша любовь стоит меньше глупого путешествия во имя невозможной разгадки неизвестно чего.
        - Недавно я видела сон, - говорит Карима, не глядя на меня.
        Я весь цепенею от неожиданности и готов ловить каждое слово. Если она решила рассказать, значит, это что-нибудь важное. Обычно Карима подолгу обдумывает увиденное и делится со мной, только будучи уверенной.
        Она заправляет под платок смольную курчавую прядь и чешет шею, тонкую, как у ребенка, искусанную мошкарьем, потную и липкую от висящей в воздухе пыли. Самую прекрасную шею на свете с двумя родинками. Я так увлекаюсь любованием, что едва не пропускаю начало монолога.
        - Я видела то, какой Сетерра была раньше. Многомного лет назад, - начинает Карима напевно и величаво, как древняя сказительница. - Еще до того, как на ней появились люди. И тогда многое было иначе. Я смотрела с большой высоты, как будто была птицей, летящей над материками и океанами. И ты знаешь, раньше на Сетерре было гораздо больше пустынь и меньше рек. И на всем экваторе было жарко. Даже на Валааре! Раньше там росли тропические леса. И в Чаине было жарко, как сейчас в Соаху, а Руссива была наполовину иссохшей. Я все это видела и точно знала, что это правда. Сетерра сильно изменилась.
        - Разумеется, - подтверждаю я, немного огорченный сном Каримы. Мне кажется, в нем нет ничего особенного. - Со временем все меняется. Просто холодные течения пришли с полюсов и изменили климат в некоторых местах, а подземные воды вышли на поверхность, образовав реки. Я слышал это не от тебя одной. Материки находят друг на друга, сморщиваясь в горы. Вулканы извергаются и остывают. Все кругом подвержено изменениям.
        Карима мельком глядит на меня. Ее оранжевые, словно апельсиновая кожура, глаза кажутся мне горящими факелами. Из-за них Карима редко смотрит на людей. Она говорит, что необычные цвета получаются от смешения генов. Это называется мутацией. Еще иногда порченые рождаются с седыми волосами, но с ней такого не случилось. Чаще всего странно выглядят те, в ком велика концентрация таланта прималя, или те, кто одновременно колдун и носитель Цели. Это лишний раз подтверждает мои крохотные способности и, по правде, даже расстраивает меня. Я-то совсем обычный.
        - Нет, ты не понимаешь, - взволнованно говорит Карима. - Эти изменения были очень странными и слишком быстрыми. Невозможно быстрыми! Они не могли произойти просто потому, что так устроена природа. Реки прошли по пустыням Намула, и материк стал болотом, а вулканы потухли. Холодные течения Северного океана изменили курс и стали доходить аж до Валаара, где раньше были тропики. Жаркий Твадор до того остыл, что теперь там случается снег, а в северной части Террая появились горы, которых не могло там быть! Для этого литосферные плиты должны были поднырнуть одна под другую, но там сплошная плита и никогда не было выбросов магмы для вулканических конусов!
        Тут Карима снова смотрит на меня и замолкает, поняв, что я чувствую себя полным дураком. Половина слов, которые она использует, когда забывается, кажется мне непонятной белибердой, и редко какие Карима может объяснить. Она говорит, что знания сами собой всплывают в памяти или же приходят во снах. Я тоже прималь, но ко мне пока, увы, ничего не приходило.
        Я все время думаю о силе Каримы. О том, что она раскрыла Цель до конца и может управлять кем угодно. Пожалуй, на ее месте я бы давно перевернул мир, поставив порченых во главу стола. Я бы сверг короля или заставил его издать такие законы, которые поменяли бы уклад нашей жизни. Я бы не поленился убедить всех людей. Всех и каждого. Научил бы их любить друг друга, принимать благие чувства и сеять добро. Я создал бы прекрасную страну, где у всех все хорошо, а потом перекинул это на весь мир. А Карима говорит, что я болван, тиран и максималист, вот поэтому мне и не дана такая сила. Люди должны осознавать свои поступки и принимать решения сами, а не под приказами, и никто не имеет права управлять судьбой другого. Общество, о котором я мечтаю, - всего лишь плод моего эгоизма, если я создам его насильно. Оно имеет право на существование, только если дойдет до этого естественным путем, через призму преображения самих людей.
        - А если ты сделаешь их такими насильно, в твоем мире будет не больше смысла, чем в этих вылущенных стручках, - говорит Карима. - Мы должны быть хорошим примером. Но не рычагом власти и не абсолютом, который диктует всем свою волю. Мы здесь не для этого. И мы не высшая раса, как ты думаешь, высоко задирая голову и разделяя людей на хороших и плохих. Мы - просто подсказки для тех, кто должен принять решение.
        Кто бы знал, как меня раздражает ее пацифизм. И кто бы знал, как я люблю ее за него. Иногда мне кажется, мы оба неправы и правда спрятана где-то между нами, в переплетении наших слов. Возможно, моральное насилие - в самом деле плохой выход. Но прогресс не начнется сам по себе, и сидеть сложа руки неправильно. Если рыба гниет с головы, то почему бы ей не начать возрождаться с этой самой головы? Что, если бы правители рассуждали иначе и в конце концов изменили весь мир? Но если не влиять на них даром Каримы, единственный выход, который я вижу, - воспитание. Я представляю, как однажды заявлюсь к какому-нибудь государю и скажу: «А не хотите ли вы, уважаемый, чтобы я вырастил вашего малыша достойным правителем?» И меня прорывает на такой смех, что Карима тоже начинает смеяться, хотя и не знает причины.
        Глава 4
        Возвращение блудного брата
        Однажды в небесной стране встретились и затеяли жаркий спор фокусник-факир и нищий монах - дервиш.
        - Чего стоит твое учение, - сказал факир, - если ты беден и коченеешь на холоде, как зимняя муха? Оба мы скитаемся по небу, но мне все рады, а тебя гонят взашей.
        - Твои глупые фокусы тут же забываются, - ответствовал дервиш. - А мои знания хранятся в умах долго. И пусть меня принимают немногие, я остаюсь в их памяти и заставляю думать об истине. И каждая ясная, добрая мысль, которую я внушаю жителям небес, ярче разжигает созданное мной солнце. Здесь я всего лишь странствующий дервиш, зато далеко внизу, под моими ногами, миллионы земных существ считают меня Богом. Я сотворил собственную религию, а ты - жалкий фокусник у всех на побегушках.
        Факира сильно обидели слова монаха, и он решил отомстить ему, внушив жителям небес дурные мысли. Он расточал их на выступлениях и однажды, во время большого праздника, убедил стольких зрителей, что солнце потухло на целые сутки. Скверна, скопленная в лучах, падала на землю и искала в каждом человеке плохое. Грубое ли слово он сказал или убил кого-то. Черное светило хваталось за каждую крупинку злобы и сжигало людей, чтобы достать ее из пепла, впитать и пополниться мраком.
        Узнав об этом, дервиш собрал своих приспешников и вытеснил проклятие солнца великой верой, а факира изгнали на землю, где он и по сей день скитается под множеством личин - прималей, колдунов, шаманов. Но его последователи все еще остались на небе, и раз в три дня они по-прежнему овладевают солнцем. И когда оно сжигает тела, пепельные вихри следуют за многоликим факиром, ропща и проклиная его. Гнев дервиша, чья религия оказалась осквернена, дошел до людей, и те из них, кто подкармливал грехами черное светило, в наказание получали порченое потомство - уродливое снаружи или странное внутри.
        Так испокон веков звучит легенда Соаху, и я полагаю, именно она стала причиной того, что на Террае примали скрывают свои таланты и даже не думают их развивать. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, Теплая долина, 4-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Астре обнаружил себя в деревянном кресле с мягкими, но неумело сшитыми сиденьем и спинкой. Долгими зимними вечерами Илан пропадал в мастерской, без конца шлифуя это кресло для Астре, чтобы тот мог передвигаться, крутя руками колеса.
        Тогда дом пустовал в ожидании новых людей и казался огромным. И Астре не стыдился занимать больше места, чем требовалось его маленькому телу. Потом народу стало много, и наступила уютная теснота. Астре попросил убрать кресло обратно в мастерскую и почти все время проводил на подоконнике, чтобы не мешаться под ногами.
        Он не жалел. Новое убежище было уютным, а еще оттуда получалось наблюдать за семьей в комнатах и во дворе. Оставаться ее частью, при этом никого не донимая. И все-таки, вновь оказавшись в кресле, Астре обрадовался.
        - Я давно тут не сидел. Уже соскучился по нему, - сказал калека, погладив поручень.
        - А по мне? - обиделся Илан, сметая в кучу свежую стружку.
        В мастерской высились горы опилок и золотой пыли. Тут как будто полгода стругали, но не убирали. В распахнутую дверь задувал свежий ветер, и от него колыхалась занавеска на окне. Белая, в синий горошек.
        - Погоди, Илан, а как мы здесь оказались? - спросил Астре. - Я же… Я ведь был…
        Ему вспомнился ночной сад. Деревья в каплях. Морось и туман.
        - Где ты был? - мрачно поинтересовался Илан, откладывая метлу и надевая фартук.
        Странно. Брат никогда не хмурился и не захламлял мастерскую до такой степени. И почему вдруг наступила осень? Из дверного проема виднелся хвойный лес, а за ним ярко-желтые березы. Ельник стоял будто подсвеченный изнутри. Пахло волглой травой, сеном и листьями. И даже воздух словно стал золотым.
        - Ты правда не соскучился? - удивился Илан. - Совсем у тебя совести нет! Ну и ладно.
        Астре наблюдал, как брат, мурлыкая что-то под нос, продолжает выметать из углов бесконечную стружку, и слезы вдруг потекли по щекам.
        - Ты умер… - сказал калека.
        Он знал, что Илан погиб несколько дней назад, в Медуке, от выстрела в голову. Что близится зенит затмения и, если ничего не предпринять, миру конец. Что Нико выжил и ему предстоит вести шествие в Соаху, которое теперь называют Объединенным государством, но об этом в присутствии принца лучше не заикаться. Что его учителя зовут Такалам, а существо, спасшее порченых на мельнице, носит имя, подаренное девочкой с Акульего острова. Рядом ощущался кто-то очень знакомый. Это он принес Астре знания и теперь ждал, пока порченый проснется.
        «Здесь Кайоши, - подумал калека. - Он воспользовался связью прималей».
        - Мне вот интересно, - сказал Илан, упершись подбородком в древко метлы и пристально глядя на Астре, - ты опять заведешь свою шарманку? О том, как ты виноват и что ты не должен жить на белом свете и плодить покойников. Сначала отец, потом Иремил, теперь я. И везде ты один виноват.
        - Почему ты так говоришь? - с трудом спросил Астре. - Ты же… Ты же моя Цель…
        - Да, разрыдайся теперь и посыпь голову пеплом, - усмехнулся Илан. - Или стружками. Хочешь, я тебе посыплю? Вот. Легче стало? Эй, кто-нибудь, вам полегчало? Может, конца света теперь не будет? Астре так старательно себя корит! Интересно, почему от этого никому не радостно?
        - Я не понимаю…
        Калека закрыл глаза, а когда открыл, увидел у себя на культях золотистые спиральки.
        - Полегчало? Ну? Полегчало, Астре?
        - Да о чем ты?! - вспылил калека. - Чего ты от меня хочешь?! Чтобы меня совесть не мучила?!
        - Да мучайся на здоровье, Астре, - развел руками брат. - Мучайся сколько угодно, только хоть иногда шевели остатками своих конечностей. Чтобы от тебя, кроме нытья, был еще какой-нибудь толк. Тебе же плевать на всех. Подумаешь, Кайоши из-за тебя парализовало. Подумаешь, план рухнет, если ты умрешь. Какая разница, тебе же надо свести с собой счеты! Честное слово, в кого ты такой дурак-то? Ты как будто опилки против ветра метешь.
        - А что толку ему говорить, если он не слушает? - раздался за спиной голос Иремила.
        Астре развернул кресло и увидел прималя.
        - Я ему всегда говорил: ищи управу для мыслей. Живи для тех, кто остался. Приноси пользу. Так нет же. Он у нас мученик.
        Иремил снял с плеча пустой мешок и взялся заталкивать в него стружки.
        - С виной жить тяжело! - добавил Илан, снова орудуя метлой. - Поэтому он у нас голодует. Он же всем мешается. Он же такая обуза. Да еще и люди из-за него мрут. Ах ты наш бедный, несчастный мальчик!
        - Трудно ему, - согласился Иремил и уложил мешок Астре на культи. - Вот, это я. Тяжелый, а?
        - А это я.
        Илан бухнул еще один мешок. Они были просто неподъемными, хотя внутри вроде обычные опилки.
        - А это тебе за отца, - сказал Иремил, добавляя сверху третий мешок, за которым Астре уже ничего не видел.
        - И сверху пеплом посыплем! - крикнул Илан, разбрасывая над калекой золотистые горсти. - Как тяжело жить, Астре!
        - Хватит! - выпалил калека. - Хватит, Цель, я все понял.
        - Восемнадцать лет не понимал, а тут вдруг понял, - рассмеялся Иремил.
        - Тяжело, а будет еще тяжелее, - не унимался Илан, продолжая подметать пол. - Тут опилок море. На каком мешке сломаешься, Астре?
        - Ни на каком, - мрачно произнес калека. - Я все понял.
        - Понял? - повел бровью Иремил. - Ну тогда вези.
        Астре взялся за колеса и крутанул их. Руки свело судорогой, а кресло сдвинулось совсем на чуть-чуть.
        - Вот теперь ты знаешь, почему твои братья так мало прожили, - сказал Иремил, толкая калеку к двери. - Они думали, что нам без них легче будет.
        - Это им без мира легче было! - крикнул вдогонку Илан, и Астре проснулся в холодном полумраке комнаты, под раскатистый храп Зехмы.
        «Мы не добежали до дома, - вспомнил калека. - Что-то случилось».
        - Приветствую вас, - послышался знакомый голос.
        Астре повернул голову и увидел юношу в деревянном кресле на колесах. Словно перенесенное из мира снов, оно испугало калеку до нервной дрожи, и он какое-то время не мог понять, что уже не спит.
        - У меня к вам просьба, - сказал Кайоши. - Простите, что так с ходу. Но я боюсь потерять сознание от недосыпа, а это может плохо кончиться.
        Астре сел на кровати. Комната была пустая и темная. На стене горела единственная лампа, и окутанное тенями лицо Кайоши показалось Астре вылепленным из желтого воска.
        - Как много я смог вам передать? - спросил провидец. - Я попытался сократить время на объяснения и…
        - Я все сделаю, - прервал его Астре, дрожащей рукой утирая мокрое от слез лицо. - Но вы уверены в своей просьбе?
        - Да, - резко выдохнул провидец.
        Слова давались ему с большой мукой, и на долю секунды Астре подумал, что Кайоши не решится, но он посмотрел на калеку в упор и сказал:
        - Я схожу с ума от видений, поэтому, пожалуйста, прикажите мне больше не видеть вещих снов.

* * *
        А хоромы-то отстроили, матерь непутевая! Да тут в одной комнате целым островом жить можно, еще и в гости друг к другу ходить все ноги стопчешь. Генхард на потолок узорчатый столько пялился, что чуть совсем не окосел. Того гляди, вон те птички по лозам виноградным летать начнут и гадить вороненку на лоб. Ишь, какие у них пуза. Ягод небось жрут как прорвы.
        - Эй, - шепнул Генхард в полумрак. - Есть тут кто живой?
        Сесть и посмотреть боязно было. А вдруг не только Илана нету, а и еще кого-нибудь. Генхард только и помнил, как их в телегу после суда погрузили. Может, его признали не порченым и не спалили поэтому? А остальных? Батька соахийский! Только бы это они тут лежали!
        - Эй! - повторил вороненок и стал щупать матрац справа от себя.
        И слева бы пощупал, да плечо страшно разболелось. От этого и проснулся, так что шевелить им лишний раз не хотел.
        - Эй, вы дрыхнете, что ли?
        Рядом сопели, но никто не отвечал, и пришлось подняться. А перина-то мягкая! Пальцы аж до пола провалились! Солнце еще не взошло, и за окнами такой туман стоял, что хоть режь на лоскуты и одежду шей. Никакого света не пропускал. Пришлось Генхарду ползти вдоль матрацев и смотреть, где кто лежит.
        От народа пахло мылом, так что нюхай не нюхай, а родную вонь никак не учуешь. Генхард дополз до первой лежанки и увидел ноги. Длиннющие, волосатые. Торчат из-под одеяла, как палки. И так Генхард этим ногам обрадовался! По ним-то сразу понятно, что это Вобла тут лежит, а не кто-то другой. Он был посинелый и до того опухший, что аж щеки округлились. Уж чего-чего, а щек у Воблы сроду не было. Генхард укрыл ему ноги и дальше пополз.
        Ближе к стене скрутился калачиком Здоровяк. С ним вроде все было нормально. Дорри спал слева, один, и Генхарду никакого духа не хватило на него посмотреть. Когда он его в прошлый раз видел, на бедняге живого места не осталось. Зато волосы блестели, как маслом намазанные. Все им нипочем.
        В последнюю очередь Генхард нашел Яни. Оказывается, она спала слева от вороненка, и он ее не сразу заметил. И было тут еще два пустых матраца, непонятно чьих. Один, похоже, Шивила. А вот второй… Неужто Илана тоже с ними привезли и положили тут… мертвого?
        - О-о-ох, - застонал Генхард, схватившись за плечо.
        Ему так вдарило в руку, что аж в глазах потемнело. И то ли за дверью кто-то караулил, то ли вороненок слишком громко охнул. Тут же послышались шаги, и в комнату просеменил смешной такой мужичок. Маленький, в синем халате, а под ним голубой, а под ним еще белый. И рукава до того огроменные! Каждый с юбку! А на них еще завязки блестящие.
        - Ты кто? - спросил Генхард, когда человечек поклонился и протянул ему чашку с вонючим бульоном. - Ты откуда такой узкоглазый? Пчелы тебя покусали, что ли?
        Мужичок опять поклонился и протянул Генхарду пиалу.
        «Чего это он мне кланяется?» - подумал вороненок и тут увидел, что волосы у мужичка черны-чернехоньки. Как у настоящего соахийца. Правда, все-таки покусанного.
        - Умереть не встать! - выпучился Генхард на мужичка. - Да я же во дворце! Да я же принц теперь! И у меня слуга есть! Братец соахийский! Братец родненький!
        - Да здесь я, здесь! - послышался чей-то раздраженный голос. - От тебя шуму, как от целой толпы.
        Генхард вытянул шею да так и застыл. На пороге, прислонившись к дверному косяку, стоял соахийский принц. Бледный, лохматый, больной на вид, но самый что ни на есть настоящий.
        - Родненький! - выпалил Генхард вне себя от счастья, оттолкнул мужичка, пролив на пол вонючий бульон, и бросился к брату.
        - Да-да, я тоже рад тебя видеть, - сказал тот, когда вороненок чуть не сшиб его с ног. - Но ты бы плечо поберег, а?
        - Не проснусь! Не проснусь! Не проснусь! - пробормотал Генхард, крепко зажмурившись, и только тогда открыл глаза.
        Хоромы золоченые никуда не делись. Принц тоже. Вороненок столько всего хотел ему сказать, но за один миг от счастья ничегошеньки в голове не осталось. Брат наконец-то заговорил, а Генхард стоял, как пень посреди огорода, и ни слова не мог вспомнить.
        - А я и знал! - выдал он наконец, сдерживая слезы. - А я всегда знал, что ты за мной вернешься, родненький! А это мы уже в Соахии, да? Это твой дворец?
        - Нико, - сказал брат. - Это мое имя. Тебе, Генхард, спать надо. Чего ты соскочил так рано? Доктор тебе лекарство принес, выпей и спи. Утром поговорим.
        - А у меня плечо заболело, - потупился вороненок. - Вот и встал. А это… кого там несут?
        Генхард попятился, увидав за спиной брата странного мужика, у которого в руках был самый настоящий куценожка.
        Нико отошел от двери, пропустил дылду, и тот плюхнул Астре на один из пустых матрацев.
        Генхард открыл рот, силясь что-нибудь сказать. Потом закрыл.
        - Эй, куценожка, я, что ли, дохну уже, а? - испуганно шепнул он, глядя то на Астре, то на соахийца.
        - Нет, - спокойно сказал калека. - С чего ты взял?
        - А и как это с чего? Бредить же начал! Говорят, так и помирают от ран! Сначала жар по всему телу, потом чушь всякая в голову лезет. А потом - р-раз! - и вынесли тебя холодного. И брат пришел, теперь еще ты тут. Откуда вам тут взяться обоим? Точно брежу!
        - Все нормально, ты не бредишь.
        - Я пойду мелкого притащу, - зевая, сказал Нико. - А то он со мной уснул.
        Генхард проводил принца взглядом, сел на перину и подполз к Астре.
        - Занозу мне в пятку! - сказал он, ткнув калеку в плечо. - Ты прям взаправдашний! Даже воняешь!
        С минуту они сидели бок о бок, словно два кукушкиных сына в гнезде, и смотрели на Яни. Волосы у нее разметались по подушке, а уголки глаз будто мукой присыпали - ревела много, вот следы и остались.
        - Ты помер, да? - спросил Генхард. - Ты поэтому за мной пришел? Чтобы в мир мертвых меня забрать? А Илана почему тут нету? Ты его забрал уже?
        Куценожка ничего не успел ответить: вороненок увидел, что в дверях стоит Сиина, и никакой храбрости у него не осталось.
        - А и жуть-то какая!!! - выпалил Генхард, грохнувшись на Яни.
        Тут уже все заворочались, и первым подскочил Вобла. Рыжая промычала что-то, начала глаза тереть. А Дорри как увидел уродку, так сразу про все свои раны забыл. Побежал, спотыкаясь, вцепился в Сиину - клещ клещом, зажмурился, уткнулся в нее и затих.
        Дальше было шумно и слезно, а больше всех Вобла рыдал. Прямо до судорог. Рори сидел как пугало с глазами, только головой вертел. Яни вопила: «Вы мои хорошие!», визжала как резаная и целовала Астре в щеки, в лоб, в губы. Потом взялась целовать Генхарда, а потом обоих поочередно. Куценожку могла бы и не целовать, между прочим!
        - А ну замолкли! - гаркнул неожиданно появившийся на пороге страшнючий мужик.
        Глаз у него был всего один, но он так им зыркнул на всех, что Генхард чуть штаны не намочил. Остальные тоже притихли и съежились.
        - Не успели проснуться, а уже орете, - сурово сказал мужик. - Если так орать, то и глотки порвутся. Орать если. А если не орать, то и тихо будет. Медведя вы из берлоги зовете, что ли? Ишь, орава горластая. Все орут и орут. Половина острова сюда соберется, раз орете так. А если…
        - Это Зехма, - прервала его уродка. - Брат Иремила. Охотник он. Мы его нашли и зиму с ним жили, а потом он сюда нас привел. К вам.
        - Зехма я, - подтвердил мужик.
        Генхард и опомниться не успел, а рыжая уже тут как тут целоваться лезет! С разбегу прыгнула на страшилу и орет:
        - Зехма! Ты мой хороший!
        Ну не дура ли?
        Охотник чуть не упал через порог.
        - Ить! - говорит.
        Девчонку он таки удержал, но ворчать стал больше прежнего.
        - А ну отцепляйся! Белка ты, что ли, лазать по мне? Ты хоть и рыжая, а не белка, и, значит, слезай. Белки лазают потому, что бестолковые они. Ты, что ли, бестолковая совсем?
        - Бестолковая! - радостно согласилась Яни, чмокая охотника в обе щеки, и тут Зехму облепили почти все, кто был в комнате.
        Даже Вобла бросился к страхолюду, будто к родному отцу. Зехма выпучился и стоял, не шевелясь, в полной растерянности от такого приема. Дорри к охотнику не пошел. Он все стоял возле уродки и на Зехму смотрел с подозрением, как и Генхард.
        Когда разошлись по кроватям, Яни начала всех знакомить, но мужик и без того знал, кто есть кто. Первым делом он подошел к Генхарду и склонился над ним, как одноглазый коршун над цыпленком.
        - А и… чего ты? - Вороненок натянул одеяло до глаз. - Целоваться, что ли, лезешь? С мужиками не целуюсь я! Даже и по-родственному! Даже и при встрече!
        - Ты, стало быть, патлатый Генхард, - сказал Зехма. - Потому как патлы у тебя вон аж докуда висят.
        Астре тронул охотника за плечо, и тот зыркнул на куценожку исподлобья.
        - Да ты не боись, не порублю я его. Потому как иначе с топором бы подошел. А я не подошел, а лучше б подошел и патлы ему пообрубал за брата моего. Хоть патлы, а пообрубал бы.
        - А я-то чего? - пискнул Генхард. - Я тут ни боком, ни пяткой. Я вон за этими только ходил.
        - Я его уже за все била! - сообщила Яни, оттягивая Зехму от вороненка. - Ты над ним так не нависай, а то у тебя изо рта воняет. Он теперь хороший стал! Он даже так нас защищал, что его ранили, как героя. Ой, а где Шивил? Он же вон там спал. Где он?
        - Это кто? - нахмурился Зехма. - Я такого не знаю. Тебя вот знаю, Яни ты. Эту вон каланчу Мархом зовут, а рожа квадратная у Рори. Это вон Дорри, стало быть. Про вас мне рассказывали про всех, а Шивил кто?
        - А это наш… мелкий, - пробормотал Генхард, стараясь подобраться ближе к Астре.
        Куценожка переглянулся с Сииной, и оба ничего не поняли, но тут виновник разговора появился на пороге сам. Как всегда, в шерстяных чулках, волочащихся по полу, и наскоро подшитом костюмце из серо-зеленой ткани, ушастый, кое-как оболваненный и с первого взгляда шкодливый до невозможности.
        - А я батьку нашел! - заявил он, раздуваясь от гордости. - И с ним спал! А вам про батьку не сказал! Потому что я больше, чем вы, по нему соскучился! Это батька нас всех спас! Злодеев убил, а нас сюда привез! Батька! Идем, они мне не верят! Идем скорей!
        Шивил побежал в коридор и мгновение спустя вернулся, толкая перед собой хмурого принца.
        - Здрасте, - буркнул тот, заглядывая в комнату, и хлопнул мальчишку по затылку. - Хватит сочинять. И я тебе не батька!
        - Ты мой батька! - с чувством сказал Шивил и повис на руке Нико. - Они мне не верили, что ты за мной придешь! А ты пришел! Я тебя так люблю! Как сразу трех батек!
        - Ой, принц! Это же наш принц! - запищала от восторга рыжая и кинулась к Нико. - А ты теперь разговариваешь?! Ты излечился от проклятья, да?! - спросила она, повиснув у соахийца на шее и глядя на него снизу вверх.
        - Я уже боюсь представить, какой еще чуши вы про меня напридумывали, - ответил Нико, подхватив ее и усадив на матрац рядом с Сииной, а сам присел к Генхарду и потрепал по здоровому плечу.
        Вороненок с головой залез под одеяло и рыдал. В нем смешалось счастье, горе и страх, что сон вот-вот закончится.
        - Эй, вылезай оттуда. Надо плечо перевязать.
        - Не присни-ился! - судорожно выл Генхард. - Настоя-ящий!
        - Не плачь, ты теперь будешь принцем! - ободряюще заявила Яни, заплетая косичку, и когда Генхард опять заревел от счастья, шлепнула его по голове. - Не плачь, я сказала! Илан не любит, когда мы плачем. Он сейчас рядышком и на нас смотрит. А ты тут ревешь!
        Глава 5
        Провидцы императора
        В Пархире говорят, что Сетерра - это шарик, проглоченный огромным китом Мазухой. Когда он раскрывает пасть, по всему миру становится светло, а когда закрывает, люди любуются светляками, прикрепленными изнутри к его брюху. А может, это воздушный планктон, похожий на тот, что водится у берегов Мерцающего моря. Но только он обитает в воздушном океане, где плавает среди бездонных, пустых, словно кожаный мяч, внутренностей Мазухи.
        Кит питается ветрами и дождями, часть которых перепадает и Сетерре. Внутри он полый и такой необъятный, что планета выглядит крошечным зерном на фоне его тела. И потому она никогда не касается плоти Мазухи и не сталкивается с ней.
        Раз в три дня кит пролетает над вулканами и глотает дымные вихри, полные копоти и злых духов, и в такое время лучше не выбираться из домов, потому что духи способны схватить человека и унести в жуткую, неизведанную наружность, даруя взамен только пепел. Дымным вихрям отдают лишь больных и покойников.
        Иногда матери вдыхают частички вулканической гари, и на свет появляются странные существа, у которых два отца - один земной, а другой - злой дух. И последний непременно оставляет на ребенке свою метку, чтобы после смерти он превратился в дымный вихрь и помогал уносить с Сетерры мертвых и живых людей. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, порт г. Еванда, пароход «Мурасаки», 4-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Плеск волн, темнота и тишина порождали сладостные фантазии. Ясурама лежал на кровати и смотрел в потолок, а в голове у него роились сотни сцен, в каждой из которых главную роль играла Унара - женщина с глазами цвета весенних листьев.
        Ясурама то улыбался, то вздыхал, обнимая шелковое платье. Он был уверен, что никто не побеспокоит его до самого утра и можно долго-долго лежать в каюте, словно в большой колыбели, упиваясь мыслями о прекрасной, гордой руссивке, но тут в дверь осторожно постучали.
        - Кто там? - испуганно спросил провидец, заталкивая наряд под одеяло и садясь поверх него.
        - Это я, друг мой! - взбудораженно прошептал Доо, просовывая в каюту пухлую руку с фонарем. - Вы ведь еще не спите?
        - Нет-нет, я как раз медитировал, - соврал Ясурама, щурясь от света.
        - У меня поистине Драконьи новости! - выпалил Доо, ставя фонарь в подставку на столе и падая в кресло возле кровати. - Оказывается, Кайоши-танада вернулся на «Мурасаки»! И Осита вот-вот освободится! Это сравнимо с внезапным приездом мэджу в самую унылую пору в храме! Скорее одевайтесь, друг мой! Мне так хочется подергать вас за шнурки, что нет никакого терпения!
        Ясурама зажег еще одну лампу и принялся ворошить недра сундука. Пока он был занят, Доо подцепил двумя пальцами и вытянул из-под одеяла смятое платье.
        - Друг мой, - прищурился он, разглядывая миндально-зеленую ткань. - Мне кажется или вы недавно отправляли Оситу с этой вещью к руссивкам?
        - Не подумайте дурного! - испугался Ясурама, и голос подвел его, надломившись на неприятной ноте. - Моим глазам так больно смотреть на этих дикарок в их обносках, что я решил подарить им одежду, чтобы… чтобы они выглядели приличней. Но дикарки на то и дикарки! Они ничего не взяли.
        - Вы адресовали платье кому-то конкретному? - спросил Доо, расправляя шелк с вышитыми на нем цветущими лотосами.
        - Что вы, конечно нет! Им всем!
        Ясурама надеялся, что в желтом свете друг не разглядит его пылающих ушей.
        - Но как они должны были разделить небольшой кусок материи на целую толпу?
        - Н-ну… Я предполагал, что они разрежут его на ленты. На красивые пояски. У них совершенно уродские пояса, вы же видели.
        - Друг мой, - прищурился Доо, поймав мечущийся взгляд Ясурамы. - Что же вы извиваетесь, словно угорь среди мокрых камней? Я точно видел там женщину с глазами цвета этой ткани. Вы слишком внимательны к подобным деталям, и я уверен, вы подбирали подарок для нее. Вы узнали ее имя? Признавайтесь скорее. У нас не должно быть секретов, иначе какие мы близнецы?
        Тощий провидец нервно сглотнул. Что, если друг рассердится на него за такие вольности? Вдруг Боги не захотят передавать им свой дар из-за недостойных мыслей Ясурамы?
        - Унара, - опасливо шепнул он и замялся на мгновение. - А вот я видел, как Осита ходил к ним с вашим ожерельем. Для кого оно было?
        - Ее зовут Матроха, - мечтательно сообщил Доо, причмокнув губами. - Это ожерелье сравнимо с золотом ее волос. Согласитесь, друг мой, руссивские женщины слишком красивы, чтобы жить на земле! Как они могут очаровывать нас перед самой церемонией?
        У Ясурамы отлегло от сердца, он бросился к Доо и принялся дергать его за шнурки в порыве дружеской любви.
        - Меня так беспокоили эти чувства! - признался он. - А вы, оказывается, тоже не избежали их ужасной ловушки! Как я рад, что мы понимаем друг друга во всем!
        В следующий миг оба провидца едва не выскочили из халатов: к ним безо всякого стука ворвался красный от волнения Осита. Он был до того взбудоражен, что воспаления на лице совершенно слились с цветом щек.
        - Наконец-то тебя отпустили! - подпрыгнул Доо.
        Осита походил на судмирский чайник со свистком на грани кипения. Казалось, он вот-вот заверещит, а из ушей пойдет пар.
        - Сядьте! - выпалил он, не успев сделать и шага. - Сядьте, пожалуйста, не то упадете прямо вот тут!
        Провидцы сели, не выпуская шнурки друг друга.
        - Ну! Рассказывай, Осита! - потребовал Доо.
        «Маленький чайник», захлебываясь паром и кипятком, принялся выливать на провидцев все последние новости, начиная от сошествия с трапа и заканчивая возвращением на корабль. Ясурама то и дело переглядывался с Доо, и оба они одновременно зажимали рты от ужаса и восхищения и то дергали друг друга за рукава, то требовали пересказать самые интересные места и почти каждую фразу осыпали бесчисленным количеством домыслов и комментариев.
        Осита поведал о красивом юноше, которого привезли остроухи, побитых детях в другой части корабля и одноглазом старике с топором. Но вишенкой на торте стала весть о том, что сын Драконов показал себя солнцу, и вместе с ним на корабль явились безногий мальчик и девушка с ожогами на лице.
        - Какой кошмар! - схватился за голову Ясурама. - Почему Кайоши-танада нарушил обет?! И зачем ему порченые? Зачем они ему? Какой в этом смысл?
        - И мальчика несли на корабль в большом куле! - продолжал Осита. - У Каёси-танады тысяча поручений, как будто тут слуг, кроме меня, ни одного нет! Я вот только и вырвался вам все рассказать! Чуть не лопнул!
        - Меня все больше терзают подозрения, - прошептал испуганный Доо. - Что же это такое творится, в самом деле? Кого это Кайоши-танада собирает на наше судно? И почему он до сих пор не передал нам свой дар? Я только и делаю, что голодаю и медитирую целыми днями. Даже не могу лишний раз подняться на палубу и подышать свежим воздухом! Остроухи всюду за мной следят! Разве это обучение? Это истинные муки! Да еще и в таких условиях! Я не понимаю, что задумал Кайоши-танада! Возможно, мы нужны были ему просто как предлог для чего-то?
        - А спросить страшно! - поддакнул Осита. - Я заметил, что его все боятся! Мне прямо кажется, что если лишнего спрошу, то в меня тут же сунут иголку, и я умру! Вот сразу же умру, провидец Доо! Может, он уже совсем-совсем сумасшедший?
        Проговорив до середины ночи, провидцы наконец разошлись, а наутро уже Ясурама стоял под дверью Доо, откуда раздавался исполинский храп.
        Осита несколько раз пытался разбудить господина, перед сном успокоившего нервы сливовой настойкой, но ему это не удалось, и он поспешил за Ясурамой, поскольку новости были такие, что ни в сказке сказать.
        - Друг мой, скорее просыпайтесь! - выпалил долговязый провидец, тормоша Доо.
        - Ясурама! Что же вы пляшете перед моей кроватью, как в очереди в уборную? - возмутился тот, потирая заспанные глаза. - Что такое стряслось?
        - Уже обед! - сообщил Осита, подпрыгивая. - Уже самый настоящий обед! А Каёси-танада только проснулся! Вы представляете? Он спал до сих пор! Он ни разу за ночь не просыпался, не покрывался потом и не кричал! Ни разу! И он не пил вчера сонные таблетки! Точно не пил!
        - Что же творится! - всполошился Доо, щупая ступней ковер в поисках обуви.
        Осита тут же подскочил к нему и взялся напяливать на пухлые ноги мягкие кожаные башмаки.
        - Кажется, ветер пахнет! - сказал Ясурама, дрожа всем телом.
        - Что? - не понял Доо.
        - Ветер! Ветер пахнет! Ну, вспомните, осенью вы говорили об этом! Перед тем как Кайоши-танаду велели выпороть!
        - А-а, вы имели в виду, ветер несет перемены? Это точно. И большие перемены, провидец Ясурама! Осита! А ты неси нам завтрак. И желательно с той же скоростью, что и ветер. Я от этих переживаний испытываю ужасный голод. Мы вот-вот оголодаем настолько, что сможем переговариваться исключительно бурлениями в животах!
        - Но вам нельзя завтракать! - выдохнул Осита, подавая господину платье. - Каёси-танада просил вас позвать! И просил вас не завтракать! А идти прямо к нему! Он сказал! Он сказал, что день пришел!
        Услышав это, Доо собрался быстрее, чем лепесток падает под тяжестью дождевой капли. Ясурама заметался по каюте в поисках желтого наряда, но времени на это не осталось. Как только Доо завязал пояс, они выбежали в коридор, где было так же сумрачно, и быстрым шагом направились вслед за Оситой.
        Время близилось к обеду, но чернодень превращал затменные сутки в одну большую ночь. За закрытыми иллюминаторами не было видно порта, мачт со сложенными парусами, стапельных площадок и торговых навесов. Казалось, что существует лишь корабль, плавающий где-то в пустоте, словно шарик внутри огромного кита Мазухи.
        На пароходе царило безмолвие, будто все еще спали. Обычно было слышно, как шумят на палубе, но сегодня моряки прятались в каюте на полубаке[3 - Полубак - надстройка над верхней палубой в носовой части корабля.]. Там набиралось без малого шестьдесят человек: повара, кочегары, грузчики, матросы и остальная команда, которую венчал мрачный капитан, по прозвищу Лысый Лев. Он всегда носил голубую панамку, якобы приносящую удачу.
        По словам провидца Доо, быстро разузнавшего все особенности «Мурасаки», это судмирское судно раньше использовали не для перевозки грузов, а для развлечения пассажиров. На нем совершили не одно кругосветное плавание, прежде чем его выкупил Кайоши-танада. По этой причине оно было оснащено паровой машиной, которая занимала довольно большую часть нижних палуб, хотя использовалась далеко не всегда. За счет нее приводились в движение гребные колеса, пульсировавшие, словно две половины корабельного сердца. Они позволяли судну развивать скорость до пятнадцати - двадцати узлов в час при хорошем ветре, что для обычного парусника было невозможно.
        В общем виде «Мурасаки» делился на три зоны: зона команды, зона слуг, которую сейчас занимали остроухи и веды (особенно обижал тот факт, что руссивки отказались от роскошных покоев, предпочтя соседство с неразговорчивыми мужланами), и зона путешествующих господ, где жили провидцы и Кайоши-танада. Каюты уважаемых гостей не пересекались с каютами черни благодаря хитро устроенным коридорам. Вот почему на корабле не так-то просто было встретить людей, и вот почему провидцы чувствовали себя так, будто брели внутри пустой скорлупы огромного, обитого деревом яйца.
        Они прошли мимо обеденного зала с резными ставнями на окнах, мимо статуй прекрасных девушек, держащих фонари, и мимо лестницы, спускавшейся на другую палубу, где теперь жили порченые дети.
        - Они совсем-совсем неразделимые. Как грейпфрутовые дольки! - заявил на этот счет Осита. - Заняли большую каюту, которая раньше была чайной, им туда даже кровати перенесли. Они уже пообедали, сидят тихонько, как мышки. Только один у них резвый. Беззубый такой, ушастый, как обезьянка, весь корабль уже оббегал как с шилом в заду.
        Пока друзья слушали историю о Шивиле, ноги привели их в покои сына Драконов, и пришло время для настоящих волнений. У открытой двери стоял остроух то ли на случай, если Кайоши-танаде понадобится помощь, то ли для защиты от непрошеных гостей. Сам провидец сидел в обычном мягком кресле, уже одетый и умытый, и было странно видеть его без деревянных колес и ремней.
        Друзья поклонились, полные благоговейного трепета, и тонкие ноздри Ясурамы тотчас уловили сильный запах камфорного дерева. Покои Кайоши-танады, несмотря на все восклицания Оситы, оказались скромными по размеру, но все здесь выглядело дорого, начиная от судмирского ковра с ворсом толщиной в два пальца и заканчивая росписями на стенах с очень странными сюжетами, какие и во снах-то привидятся редко. Иллюминатор был закрыт резной створкой и зашторен блестящей занавесью.
        - Подожди снаружи, Осита, - сказал Кайоши-танада.
        Ясурама отметил, что, несмотря на бледность, провидец выглядит свежее и уж точно приятней обычного. Почти ушли жуткие темные круги под глазами, и взгляд стал не такими диким, как описывал мальчик. Но он был глубоким и пронзительным, будто Кайоши-танада знал и об уникоми, и о каждой из пропущенных медитаций, и о попытках подарить платье Унаре, и об их с Доо сплетнях. И снова Ясурама поймал себя на мысли, что Кайоши-танада не кажется ему человеком.
        - Приветствую вас, уважаемые.
        Провидцы еще раз суетливо поклонились и застряли, столкнувшись у порога: проем был слишком узким, чтобы они могли пролезть туда оба.
        - Пожалуйста, проходите первым, - предложил Ясурама.
        - Нет, что вы! Это вы должны пройти первым! - возразил Доо. - Вы выше меня по рангу.
        - Зато вы умнее!
        - А вы старше!
        Провидцы спорили еще с минуту, пока Кайоши-танада не рассердился.
        - Дождусь я вас сегодня или нет?
        - Давайте просто пройдем боком! - шепотом предложил Доо, от которого остро пахло потом.
        Провидцы встали спинами друг к другу и протиснулись в проем, как тонкая щепка и пузатая пробка в горлышко бутылки.
        - Садитесь, пожалуйста, - сказал Кайоши-танада.
        Ясурама почувствовал, как у него сами собой подгибаются ноги. Он почти упал на подушку перед провидцем. Доо все же сохранил остатки изящества в этом вопросе, и Ясурама искренне им восхитился. Волнение друга выдавали только темные пятна под мышками и взмокшие ладони.
        - Вы хорошо потрудились в последние дни, - кивнул Кайоши-танада. - Вам было тяжело выполнять все условия, вы во многом себя ограничивали и не задавали вопросов. Это достойно поведения истинных предсказателей императора. Я думаю, сегодня настал тот самый день, и вы готовы перенять мой дар.
        Провидцы слушали затаив дыхание и низко склонив голову, отчего видели только фиолетовые башмаки Кайоши-танады с круглыми носами, украшенные золотой вышивкой и бисером.
        - Отныне вы станете сосудами для силы Великих Драконов, и ваши способности улучшатся. Это произойдет не сразу, а постепенно. И скорость раскрытия вашего таланта будет зависеть от работы над собой, медитаций и внимательного отношения к профессии. Скоро мы продолжим наше путешествие через Медвежье море и окажемся в Соаху, а когда я закончу все дела там, то отправлю вас домой через Серебряный пролив и Море Трех Царств. По прибытии в Чаин вы передадите настоятелю мою личную печать как символ власти. Письмо, продиктованное мной, уже находится у него, останется только узаконить его. С этого дня и до прибытия в Соаху начнется вторая половина вашей подготовки. В качестве тренировки вы должны будете настроить все ваши видения на путешествие к Терраю. Думайте только о нем и каждый раз, когда увидите что-то, похожее на пророческий сон, тут же сообщайте мне.
        - Кайоши-танада, вы невероятно щедры, - низко поклонился Доо, почти коснувшись лбом пола. - Но, признаться, меня немного тревожит такое положение дел.
        Ясураму оно нисколько не тревожило, напротив, он внутренне вопил от радости, но знал, что провидец Доо, в отличие от него, гораздо наблюдательней, хитрее и умнее в делах жизненных. И если он что-то заподозрил, к этому стоит прислушаться.
        - В чем дело? - спросил Кайоши-танада.
        - Провидец Арияма беспокоит меня, - сказал Доо. - Я предполагал, что мы доберемся до Валаара, а потом отправимся в обратный путь снова через Руссиву. В таком случае мы были бы дома уже через несколько тридов, а так получается, что наше путешествие займет почти год. К этому времени провидец Арияма наверняка будет на хорошем счету у императора. Он уже бывал на этой должности, когда прислуживал отцу уважаемого Ли-Холя.
        Ясурама поразился догадкам Доо, и ему тоже стало не по себе.
        - Потому вам и стоит как можно лучше развивать свой талант и то, что я вкладываю в вас, - холодно сказал Кайоши-танада. - Для этого я отправился с вами на Валаар. Я не смогу сопровождать вас на обратном пути и посылаю вас через Соаху для вашей безопасности и для воплощения воли Богов-Близнецов. Они предусмотрели все, прежде чем подсказали мне выбрать вас. И я знаю, что вы сумеете сместить Арияму так же, как некогда сместил его я. Ибо теперь вы мои преемники. Наследники силы обоих Драконов.
        - Кайоши-танада, умоляю вас простить мою дерзость! - снова низко поклонился Доо. - Но прошу вас, расскажите нам, что происходит на корабле? Все эти странные люди, которых вы собираете, зачем они? И какую волю Драконов вы собираетесь воплотить? Мы целиком доверяем вам, но невозможно так долго находиться во власти неведения! Если мы ваши преемники, то нельзя ли нам узнать о великой воле Драконов и чем-нибудь помочь?
        - Взгляните на мои руки, - попросил Кайоши-танада.
        Ясурама с благоговением воззрился на белую ладонь провидца, отметив при этом, что рука у него совершенно гладкая. Без единого волоска. На ладонях и пальцах виднелись странные знаки, которые некогда трактовались монахами благословением самих Драконов, но провидец Доо относился к тем, кто презирал теорию о «божественном вмешательстве». Он считал, что Кайоши-танада и настоятель просто хотят нагнать мистического туману и якобы даже кто-то видел, как поздно вечером в храм впустили постороннего человека и провели в покои Кайоши-танады. Наверняка им был татуировщик, тайно приглашенный Цу-Дхо. Ясураме этот вывод казался вполне правдоподобным, но, когда он увидел крошечные знаки своими глазами, его обуял суеверный трепет. Провидец Доо разглядывал другую ладонь с неменьшим восторгом.
        - Ходило много разных слухов об этом, - сказал Кайоши-танада, - но мы с настоятелем до поры держали правду в секрете. Теперь я дозволю вам коснуться этой тайны. И я хочу, чтобы, когда все свершится, вы рассказали настоятелю Цу-Дхо и самому императору о великом деянии, ниспосланном нам Драконами… Провидец Ясурама, зачем вы трогаете мою руку?
        - Но вы же сказали, что дозволили нам коснуться тайны! - встрепенулся долговязый провидец.
        - Это образное сравнение! - прошипел Доо.
        Красный от стыда Ясурама принялся просить прощения и бить поклоны с остервенением чаинского болванчика.
        - Вы скоро начнете стучаться лбом о мое колено, прекратите, пожалуйста, - произнес Кайоши-танада и продолжил рассказ: - Эти знаки - пророчество Богов-Близнецов о том, что в Золотой День случится зенит затмения - великая кара, ниспосланная людям за грехи. Черный Дракон овладеет разумом Белого Бога за сутки до чернодня и сожжет всех живых существ, где бы они ни находились, даже под землей. Светлый Близнец знает об этом, и через меня он дал сетеррийцам шанс выжить. Сейчас я воплощаю его волю. Для этого мне нужно быть в Соаху в Золотой День. Для этого я собираю людей, которые могут показаться вам неудобными. Они - не глупая прихоть сумасшедшего. Они - воля Белого Дракона, ради исполнения которой я нарочно умолчал о некоторых своих видениях, дабы навлечь на себя гнев императора, что привело к макари и помогло мне выбраться из храма, не подвергнув его удару, который мог бы свершиться от моего прямого побега.
        - То есть выходит, - выпучился Доо, забыв смотреть на провидца уважительно, - вы все это подстроили нарочно?! И вы навлекли гнев императора для того, чтобы исполнить великую волю Светлого Бога?!
        - Так и есть, - согласился сын Драконов. - Я не ошибся ни разу за десять лет, а вы в самом деле поверили, что великий Кайоши-танада вдруг начал терять силу? Я умру в Золотой День и отдаю вам свой талант не потому, что не могу его удержать, а потому, что должен пожертвовать собой ради сохранения человеческого рода. Я не могу позволить дару исчезнуть, он должен продолжать служить императору и Чаину. Поэтому я выбрал преемников. Есть большая вероятность, что я перерожусь сыном Ли-Холя. И вот почему я хочу, чтобы вы как следует тренировались. Вам выпадет честь прислуживать моему новому воплощению. Я хочу, чтобы вы стали летописцами этой истории. Вы должны описать мой путь, дабы воскресить из пепла и очистить слезами благодарности мое имя, запятнанное ради нашего императора, Чаина и всего мира. Я умру в Золотой День, предотвращая самое великое затмение за всю эпоху Близнецов. Вместе с Цу-Дхо напишите об этом хронику, используя все мои знания и материалы, что хранит настоятель. А когда я рожусь заново, в новом теле, и немного подрасту, расскажите мне, кем я был.
        Воцарилась торжественная, сакральная тишина, от которой шум волн за иллюминатором стал особенно мрачным.
        - Но это же нам придется признаться, что вы на самом деле были живы! - осторожно сказал Ясурама и обрадовался тому, что догадался раньше Доо и, значит, не совсем еще бесполезен.
        - Мы объявим, что он был мертв, но в дороге Драконы его воскресили, - как всегда быстро сообразил Доо. - А мы не знали этого до той поры, пока Кайоши-танада не воскрес! Если случится нечто столь великое, разве эта крохотная ложь во благо кому-то помешает? И я уверен, что нас поддержит настоятель!
        Кайоши-танада снисходительно кивнул и устремил взгляд на Ясураму.
        - Есть ли у вас какие-то беспокоящие вопросы? - спросил он так вежливо, что у тощего провидца сперло дыхание. - Может, вам тоже что-то не дает покоя, но вы стесняетесь спросить? Я хотел бы развеять ваши тревоги, чтобы вы тратили больше времени на медитации, а не на разговоры и домыслы.
        - Да, Кайоши-танада! - воскликнул Ясурама, едва не впечатавшись лбом в пол. - У меня есть один вопрос, который нам с предсказателем Доо уже очень давно не дает покоя!
        - И какой это вопрос? - спокойно поинтересовался сын Драконов.
        - Мы никак не можем взять в толк, а почему у вас коричневая пижама? - спросил Ясурама. - То есть горчичная? То есть… Цвета южного рогоза… Разве это не нарушает правило двух цветов?
        - Это и есть ваш самый важный вопрос? - приподнял брови Кайоши-танада. - Вас все это время беспокоила моя пижама?
        - Да!
        Ясурама опустил глаза в пол и боялся даже поглядеть на сына Драконов.
        - Что ж, - вздохнул великий провидец. - Меньше доверяйте болтовне Оситы. Он не разбирается в символике и тонкостях традиционных одеяний. Я не ношу горчичный цвет. Оттенок моей пижамы называется «ночное золото». Он немного темнее обычного и действительно напоминает южный рогоз, который, смею заметить, называют золотым рогозом. Я облачаюсь в цвет Белого Дракона, чтобы он поддерживал меня, пока я нахожусь во власти темноты. Но я должен уважать Змея, поэтому оттенок моей пижамы приглушен фиолетовым.
        - О-о-о! - только и смог сказать Ясурама.
        - А теперь вы не могли бы помочь мне с обрядом, пожалуйста?
        Кайоши-танада кивнул в сторону тумбы, где мерцала удивительно красивая шкатулка из чистого золота с изображением драконов. Она была инкрустирована черными бриллиантами и аметистами и так переливалась в свете резного фонаря, что спирало дыхание. Провидец Доо без лишних слов понял, что нужно делать. Он откинул крышку, и провидцы увидели внутри, на фиолетовой подушечке, рисовые шарики с женьшенем и орехами - церемониальное угощение для преемников. Рис в нем символизировал чистоту помыслов и непорочность, орехи - разум и умения Кайоши-танады, а женьшень - здоровье и крепость тела. Он был особенно важен в том случае, если макари провидца назначали из-за недуга. Тогда существовала опасность, что вместе с силой в тела преемников проникнут и его болезни. Но женьшень защищал от этого как нельзя лучше.
        - Съешьте их и выпейте немного вина, - велел Кайоши-танада. - И пусть с этой едой моя сила перейдет к вам. Отныне вы оба - первые провидцы императора, а я больше не увижу ни одного видения, как не увидел их этой ночью, ибо уже вчера передал свою силу в эти рисовые шарики.
        - Теперь мы не имеем права выходить на солнце, не так ли? - неожиданно понял Ясурама.
        - Вовсе нет, - успокоил его Кайоши-танада. - Вы не примали, так что вам нет необходимости прятаться в каюте днем.
        Провидцы с благоговением вынули сокровище из ларца и, поглядев друг на друга влажными от слез глазами, проглотили его, почти не жуя, а потом запили вином. И с первым же глотком провидцу Ясураме показалось, что он и в самом деле чувствует, как божественный нектар великой силы обжигает нутро и магия Кайоши-танады вливается в тело, наделяя его талантом невообразимой, пугающей силы.
        - Это не все, - сказал сын Драконов. - Я приготовил для вас еще кое-что.
        Дверь открылась, и остроух внес в каюту мальчика без ног. Он усадил его во второе кресло, справа от Кайоши-танады. У Ясурамы все волосы на теле встали дыбом. Он никогда не видел порченых людей так близко и боялся их до ужаса. Испуганный Доо молча потянулся к другу пухлыми пальцами и сжал его шнурок на рукаве. Ясурама, не глядя, сделал то же самое.
        - Этого человека зовут Астре, - сообщил Кайоши-танада. - Ради него я отправился на Валаар. Он поможет вашему дару раскрыться как можно скорее. Это великий прималь, наделенный силой Черного Дракона. Дайте ему свои руки по очереди. Сначала вы, провидец Доо. Вы будете направляющим. Через вас провидцу Ясураме будут приходить видения. Сами же вы будете видеть пророческие сны реже, ибо ваша сила состоит в контроле.
        Ладонь мальчика утонула в пухлых пальцах друга. Кайоши-танада что-то сказал, калека кивнул и начал повторять слова. Видимо, он не знал языка Чаина, поэтому Кайоши-танаде пришлось диктовать.
        - Ваше сознание отныне будет настроено на видения настолько, насколько это возможно, - сказал мальчик с сильным акцентом. - Это мой приказ вам - отныне настроиться на путешествие в Соаху. Пусть ваше подсознание использует все сокрытые в вас резервы. Пусть ваш талант раскроется, подобно цветку.
        Взяв мальчика за руку, Ясурама осознал странную вещь. Он совершенно не боялся, и ему не было противно. Люди говорили, что один взгляд на порченых вызывает у них тошноту и дурное настроение на весь день, а Ясураме было даже интересно смотреть на мальчика и слушать его. И он позабыл о важности момента, думая эту неожиданную мысль.
        - Не получилось, - сказал Астре, когда провидцы ушли. - Я же вам говорил, что не могу приказывать людям, если они старше меня.
        - Ваша роль заключалась не в этом, - заявил сын Драконов. - Я просто разыграл для них спектакль. Вы знаете о силе самовнушения? Если убедить смертельно больного, что сейчас он выпьет лекарство, посланное самим Белым Богом исцелить его, то на другой день человек проснется здоровым.
        Астре внутренне содрогнулся.
        - Вы не об этом говорили, когда просили помочь!
        - Боюсь, вы не согласились бы, скажи я правду, - холодно заметил Кайоши. - У меня не было выбора, Астре. Я должен был что-то придумать, иначе мы окажемся вообще без подсказок.
        - Я знаю, что вы переживаете из-за потери дара, но это не повод пускаться во все тяжкие!
        - Да что вы знаете?! - прошипел Кайоши. - Что вы понимаете, Астре? Видения - это все, что у меня было. А теперь я остался без них. В самое трудное для нас время. Поэтому будьте добры, избавьтесь от ограничения по возрасту как можно скорее. Карима уже в семнадцать могла управлять кем угодно. В чем ваша проблема? Вы уже говорили об этом с Нико? Я хочу, чтобы вы вернули мне видения и, если Змей опять появится, приказали ему никогда больше не выходить.
        Астре не успел ответить: в коридоре послышались шаги, и внутрь ввалился легкий на помине принц с каким-то рулоном под мышкой.
        - Ты на масле экономишь, великий богатей? - цыкнул он, подкручивая лампы. - Чего в темноте сидите?
        В каюте тут же стало светлее, и Астре разглядел потолочные росписи. На красноватом дереве плясали танцовщицы в ярких шароварах с разрезами по бокам, слуги несли на циновки блюда и вина, среди цветов сидели птицы с диковинными хвостами и подпевали дудочнику, который сам был размером с попугая и разъезжал на коте. Животное оседлали на манер судмирского слона, и на лапах у него были смешные остроносые тапки, а на голове - тюрбан, из которого торчали увешанные круглыми колокольцами уши. Принц закрыл дверь, сдвинул оба кресла к иллюминатору, освобождая пространство на полу, и раскатал рулон, оказавшийся картой Сетерры.
        - Мы пытались добиться мистической атмосферы, - пояснил Кайоши. - А как ваши успехи?
        Принц выглядел взбудораженным. Он подошел к столу с резными бортиками, порыскал по нему и схватил вазочку с круглыми конфетами в глазури. Потом вернулся к карте.
        - Я еще раз просмотрел книгу Такалама, - сказал он скороговоркой, - и перечитал все твои видения. Ну и паршивый же стиль в твоем храме, Клецка! Ты хотя бы когда на соахский эту дребедень переводил, не мог, что ли, перефразировать на человеческий язык? Я утонул в твоих метафорах!
        - Вы абсолютно бестактны, и я настоятельно прошу вас перестать называть меня Клецкой! - возмутился Кайоши.
        - А то что? - огрызнулся принц. - Креслом меня переедешь? Ладно, в общем, смотрите.
        Он взял несколько темных шариков и разложил на карте, отметив Руссиву, Намул, Твадор, Террай и несколько островов.
        - Люди, которых собрал Клецка, родом из этих мест, - сказал принц, указывая на конфеты. - И я заметил две вещи. Во-первых, здесь полно представителей крупных стран, благодаря которым в плане задействованы минимум четыре материка и архипелаг. Не включены только Исах, Ноо и Нанумб, но как раз там у Такалама есть последователи. То есть Клецка выполнил одно из условий старика. Такалам хотел, чтобы в Соаху к шествию примкнули представители всех значимых стран, раз уж не удалось убедить других монархов собрать свои круги. И во-вторых, у нас уже есть росинские веды, а еще будут примали Таоса. Исходя из записей Такалама - это самые сильные колдуны мира. И я уверен, что они нам здорово пригодятся.
        Нико продолжал обзывать сына Драконов Клецкой, и тот побагровел от злости, но Астре не вмешался. Осадок от разговора с провидцем обещал остаться надолго.
        - Не тараторьте, пожалуйста, - попросил Кайоши. - Вы слишком взволнованны.
        - Теперь о проблемах, - сказал принц, бросив конфеты обратно в вазочку. - Наш круг, скорее всего, будет единственным, ибо мы не успеваем предупредить союзников о затмении. За два трида мы только в Соаху доберемся. А все нужные нам материки находятся дальше. И от ваших внетелесных путешествий толку нет. Клецка до этого времени предсказывал, в каком месте и кого найдет, но насчет других лидеров у него никакой информации.
        - Я бы сошел с ума раньше, чем что-либо осознал, если бы на меня повесили еще десяток человек, - вставил провидец.
        - Есть три условия, которые мы должны соблюсти, чтобы план сработал, - продолжил Нико. - Во-первых, мы не имеем права принуждать людей. Участвовать в плане, идти под затмение и так далее. Такалам считал, что властий должен вдохновить народ своим примером, чтобы люди пошли за ним добровольно, иначе задумка потерпит крах. В общем, мы не можем попросить Астре, чтобы он убедил хотя бы народ до восемнадцати помогать нам. Это против правил.
        - Я бы не сделал этого в любом случае, - нахмурился калека.
        - Я знаю. - Принц откинул кудри со лба. - Но я рассматривал все варианты. Во-вторых, я и все, кто пойдет за мной, не имеют права убивать с тех пор, как знают о плане. Я так вообще должен чуть ли не в святого Дервиша превратиться. Получается, что мы не можем убивать, даже когда отпор даем. То есть мы беззащитны.
        - Вот это действительно большая неприятность, - вздохнул Кайоши, и Астре посмотрел на него с осуждением.
        - И в-третьих, - продолжал Нико. - Самое паршивое из условий. Я должен во всеуслышание объявить о затмении на падурской площади. Перед толпами людей. Я обязан взойти там на сцену и сказать, что я - сын Седьмого. Законный властий Соаху. И вдохновить людей своей речью о порченых, чтобы в день затмения они добровольно отправились в поле вместе со мной. По-хорошему я должен был за трид до затмения объехать самые крупные города Соаху и выступить в каждом, но в нынешних условиях это самоубийство, поэтому будет только одно выступление - в столице. - Нико шумно выдохнул и вгляделся в лица парней. - Да-да, я уже вижу восторг в ваших глазах, но это еще не все! - сказал он. - Я не могу в день затмения просто выскочить из ниоткуда, толкнуть речь и тут же повести людей в поле, пока Тавар не спохватился. Согласно условию, мне придется дать им время на раздумье. Минимум сутки. Чтобы горожане успели все взвесить. Вы только представьте, на какие мелкие кусочки Тавар успеет вас порезать за эти сутки! Про себя я не говорю. Меня еще на площади превратят в фарш.
        Нико взял с подноса на столе чайник и прикончил его одним махом, высосав напиток через носик. Кайоши побледнел от этого зрелища больше, чем от тирады принца.
        - Фух, - выдохнул Нико. - Еще момент. У нас слишком мало порченых для шествия. Такалам предполагал, что Седьмой освободит народ с рудников. И я думаю, мы найдем способ это провернуть хотя бы с одним рудником. Насколько я помню, ближе всего к Падуру Пятый. Можно привести людей оттуда дня за два, двигаясь по лесам. Только я понятия не имею, как их уговорить идти за нами.
        - Их не надо уговаривать, - вставил Астре. - Никто из порченых не откажется участвовать, если узнает о затмении. Цель не позволит им остаться в стороне.
        - Ясно, - отозвался принц, грохнув чайником по столешнице. - Ну, хоть что-то хорошее. В общем, за два трида мы должны продумать четыре вещи. Первая: как мне не сдохнуть на площади во время выступления. Вторая: как освободить порченых с рудника. Третья: как провернуть план, соблюдая все условия Такалама. И четвертая: как защитить круг в день затмения с учетом того, что Тавар будет знать, где, как и в какое время мы соберемся в поле. Это все.
        Принц начал торопливо сворачивать карту, и Астре заметил, что пальцы у него дрожат.
        - Я думаю, не стоит посвящать вед в наши планы до тех пор, пока мы не продумаем, как решить указанные вами проблемы, - произнес Кайоши. - Они могут испугаться трудностей. Лучше поставим их перед фактом, когда отдалимся от порта или расскажем обо всем перед прибытием в Соаху. Тогда у них просто выбора не останется.
        - Так неправильно, - возразил калека, выдержав холодный взгляд сына Драконов. - Расскажите им прямо сегодня. Не увиливайте и не играйте людьми. Это нарушение условия. Нико только что о нем говорил.
        - Мы ничего не нарушим, просто выгадаем немного времени, - жестко сказал Кайоши. - Если представители Руссивы сбегут, наш план может развалиться.
        - Тогда Драконы давно бы вас предупредили, - парировал Астре. - Они показывают либо события, которых нужно избежать, либо те, к которым надо приготовиться, разве нет? Я знаю содержание ваших видений, Кайоши, вы сами мне их передали. И там нет ни слова о ведах с тех пор, как вы забрали их на реке.
        - Это не повод пускать все на самотек! - возмутился провидец. - Мы должны быть аккуратными! Сейчас каждый человек на счету!
        - Это не повод поступать не по совести, - заявил Астре, окатив Кайоши самым пронзительным взглядом из своего арсенала. - Раз я третья ключевая фигура плана, то прослежу, чтобы вы выполняли его как следует.
        - Спали вас затмение, - выдохнул принц, закрыв глаза ладонью. - Вы двое - еще хуже, чем Тавар и Такалам! И конечно, именно мне приспичило оказаться между вами!
        Глава 6
        Злой рок
        На земле Мерзлых скал, где небо пляшет сине-зелеными сполохами, сам я не был, но встретил однажды человека из тех мест. Был это крепкий, ладный оннин, в чьей темной бороде уже проклюнулись первые седые волоски. Тем удивительней было слушать его истории про Матерь Природу, что повелевает всем и вся, похожие на детские сказки. И если в прочих местах легенды рассказывали мне именно как вымыслы старины, то Мерзлые скалы и Росина до сих пор глубоко погружены в религиозное верование насчет затмения.
        Со слов того человека, черное солнце возникло для равновесия в природе, чтобы увеличилось время отдыха Матери от людей. Раньше сетеррийцы боялись выходить ночами и тревожить великий дух божества. Но потом осмелели: придумали фонари, научились приручать животных, сделали оружие и стали занимать все больше времени, которое им не принадлежало. Вот почему каждый третий день восходит черное солнце и для людей наступает ночь. Для животных же и растений продолжается обычная жизнь.
        Я увидел в этой легенде зерна истины и даже провел несколько экспериментов. Так я понял, что в затменные сутки испаряется почти столько же воды, сколько в обычные дни. Растения продолжают развиваться в полную силу, хотя наблюдения ученых давно доказали: основа прироста для них - солнечный свет. Животные в чернодни также ведут обычный образ жизни. И не только ночные хищники властвуют на Сетерре в это время. Ни диких, ни домашних зверей не одолевает беспокойство, тогда как обыкновенно перед землетрясениями, смерчами или цунами они начинают вести себя странно. Выходит, черное солнце для них неопасно и позволяет видеть и передвигаться так же, как в обычные дни. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Воды Медвежьего моря, пароход «Мурасаки», 4-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Я под горушку с любимым да ходи-ила,
        Под рябинушкой постелю нам стели-ила.
        Ой, гори-гори-звезды, не смотри-ите,
        Ой, росы, ног не холоди-ите…
        Олья лежала животом на бушприте[4 - Бушприт - брус, выступающий наклонно впереди носа корабля.] и смотрела, как киль взрезает тихую воду. Впереди тянулись линии тросов и бесформенными грудами, словно выброшенные на берег водоросли, белели рулоны парусов. Туман сходил медленно, его следы блестели на снастях, мешковине и ограждении палубы, но бьющий в лицо ветер был теплым, и Олья купалась в нем, чувствуя, что наконец-то наступила весна.
        Всю ночь и до сих пор пароход шел на угле, и, кажется, люди уже закоптились в его дыму, но благоприятного пассата[5 - Пассат - ветер, дующий между тропиками круглый год, благоприятный для передвижения парусных судов.] из рассказов Княжны все не было, и мачты стояли голые, не считая налепленной на них веревочной ерунды, по которой матросы лазали с ловкостью Морошки и обозначения которой Олья так и не выучила.
        Море за кормой блестело, гладкое, как стекло. Лишь робкое встречное дуновение тревожило снасти. При таком штиле паруса становились бесполезными и выручала только паровая машина, огромные колеса которой мяли и бултыхали волны в бесконечную пену, оставляя за «Мурасаки» белый след, как от повозки, проехавшей по снежной дороге. След этот, как и положено снегу, пусть и морскому, быстро таял.
        Позади Ольи, болтая ногами, свешенными через щели резного заборчика с чудн?м названием, какого не запомнишь, распевала Унара, и по ее бодрому голосу, вплетенному в веселый мотив, было ясно - она тоже чувствует весну. От солнца и соли Унара сделалась почти черной. До того, что ее веснушки сначала проявились во всей красе, а теперь сравнялись с бронзой кожи. Только тонкие брови, как два белых перышка, да выгоревшие светлые волосы напоминали о том, что она коренная росинка. Унара щурилась на восходящее солнце и горланила на всю палубу, ни капли не стесняясь чайнуков, то и дело сновавших мимо. С высоты полубака она разглядывала все, что происходило внизу, и наверняка ждала одного из «бабонек».
        - Ох, маюсь, маюсь, поломаюсь. Может, зря не взяла, а? - спросила она.
        - Чего не взяла?
        - Да платье! Вот зачем я тебя, дуру, послушала? Надо было взять, а вдруг он теперь на меня и не глянет! Будет как эти вязальщики ходить, слова не проронит.
        Унара имела в виду остроухов, по какой-то причине совершенно равнодушных к женской половине корабля. Матросы во главе с Лысым Львом в голубой панамке - он стоял у штурвала, где до того держал вахту молоденький узкоглазик, и сверял курс «Мурасаки» - тоже сторонились вед и только «бабоньки» проявляли к ним явный интерес.
        - Да не зря. - Олья свесила руку, потянувшись к своему отражению. - Я ж тебе говорю - как откажешь, так и привяжешь. Он теперь день и ночь про тебя думает. С ними так и надо. Он к тебе губки бантиком, а ты к нему спиной. А как совсем огорчится, так ты ему улыбнись. И будет виться вокруг тебя, как Морошка возле Княжны. Да и зачем тебе его тряпка цветастая?
        - Красивая тряпка-то, - вздохнула Унара. - Если уж в таких тряпках мужики на бабонек похожи становятся, то я бы и вовсе расцвела. Надо было взять…
        Олья смотрела на свое мутное отражение в воде и вспоминала красное, словно ягоды калины, свадебное платье и агатовые гребни в волосах. Такой красивой она уже не будет. И прежней жизни ей не видать. И Василь… и к Василю больше нет ничего. Пусто в груди, словно птичка-любовь гнездо покинула. Остались одни перышки-воспоминания. Даже образ Василя забылся. Мутным стал, как отражение в неспокойной воде.
        - Слушай, всю ночь я не спала, - сказала Олья. - После чуши этой про то, что Матери нет.
        - Ой, да забудь ты! - отмахнулась Унара. - И думать тут нечего. Как это Матери нету? Эти западные все, как один, дурные и неверующие. Природу не уважают, по ночам фонарей своих навешивают, вот и не любит их Матерь, не помогает лишний раз. А они как положено жить не хотят, вот и придумали себе успокоение, что Матери нету и что это какой-то там Ри нас у Взрыля собирал да про корабль предупредил. Тьфу ты, ересь какая!
        - И не тревожно тебе? - спросила Олья, глядя на горизонт. - Так все по зернышку Княжна разложил… Что-то страшно мне под это затмение выходить. Вдруг сгорим.
        - Ой, дура! - вспыхнула Унара. - Поколочу я тебя! Вот те мои косы! Поколочу, если еще раз такое ляпнешь! А не поколочу, так косы свои отрежу! Ты не дури, Олья. Матерь - она всегда была и всегда будет. И никакие узкоглазики меня на другую дорожку не перетянут. Матерь нас ведет. И защищает она нас. А этот их Ри, он тоже от Матери пришел. Значит, она так хотела. Ты, Олья, даже и волнений не показывай. Природа нас на благое дело отправила, мы у ней как за пазухой. Услыхала?
        - Ага…
        - Не агакай мне! Ты в Матерь от души поверила недавно совсем. Твою веру еще поломать можно легко, как тростиночку. А мы уже о-ой сколько с ней живем. Нас и ураган не переломит.
        У вед все было просто. Матерь их ведет. Она знает, что делать. Она их защитит. Вот и все, о чем они говорили после того, как Княжна объявил о зените затмения. Только Олью этот рассказ тронул по-настоящему. Даже после того, как Матроха подтвердила, что Кайоши сказал правду, никто из вед не заволновался. И когда им предложили остаться на Валааре, если они боятся и не хотят плыть, Матроха Княжну чуть не поколотила сдуру. Так уж оскорбительно ей стало.
        - Слушай, ну не врет же он, сама говоришь, - сказала тогда Олья, отведя ее в сторону.
        - А я тебе говорякаю, что у всех правда своя! - заявила веда. - Вот он верит в эту чушь, вот пусть и верит. И трясется по ночам. А мы свое дело сделаем, да и заживем припеваючи.
        Не успела Олья погрузиться в мрачные мысли, как Морошка поставила ей на спину мягкую лапу, проверяя на устойчивость.
        - И не вздумай на меня залезть! Куда ты? Ну куда ты лезешь?
        Рысь явно собиралась развалиться на хозяйке, когда вдруг дернула кисточками ушей, сорвалась с места и за несколько прыжков оказалась внизу.
        - О, Княжна выкатила! - тут же сообщила Унара, откладывая гребень и хлопая Олью по ноге. - Смотри! Смотри!
        - Чего это наш крот средь бела дня выползать стал? - удивилась Олья и даже слезла с бушприта.
        Морошка так и вилась возле чайнука, а когда прыщавый мальчик стал ее отгонять, утробно зарычала, словно тот отбирал у нее кусок мяса. Бедняга шарахнулся в сторону, а рысь прыгнула на колени Кайоши. Цветастый зонт упал, как сломанный гриб на тонкой ножке, и едва не улетел от ветра. Мальчик-слуга чудом успел его поймать.
        Олья с Унарой звонко рассмеялись и хохотали бы еще долго, но тут к чайнуку, уже вылизанному в обе щеки, подошел загорелый, вспотевший после тренировки парень. Он схватил Морошку за шкирку одной рукой, опустил на пол и шикнул. Рысь, прижав уши, засеменила обратно к хозяйке.
        Олья поразилась. Чтобы ее питомица вот так запросто послушалась незнакомого человека? Позволила держать себя, как шкодливого котенка, да еще и признала чужака главным? Она даже Василю не давалась и с посторонними вела себя дичкой, весь улус боялся, а тут явился какой-то кучерявый и командует.
        - Ты смотри! Это он! - всполошилась Унара. - Этот самый! Глаза-бирюза! Княжич суахский или как там его узкоглазик назвал? Иди зазнакомься с ним!
        - Нужен он мне сто лет, - фыркнула Олья, но на парня поглядела с интересом.
        «Ох и не зря девчонки трещали вчера, - подумала она. - Хорош. И высокий, и статный».
        - Да иди уже! - подначивала Унара. - Ты у нас тут самая красивая девка! И молодая совсем! Иди, глянь на него, как я учила. Глазки туда. Потом сюда, потом вниз так опусти скромнюче, а потом прямо на него уставься! Не утерпит! Ох не утерпит!
        - Да ну тебя, дура! - прыснула Олья.
        - Иди, говорю, балбеска! Я слыхала, что он рядом с бабоньками живет, в коридоре случайно не пересечешься. Когда еще зазнакомишься с ним? Княжна его скоро как крот в нору свою утащит всякие планы малевать, и не увидишь больше! Я еще слыхала, что они всю ночь у Княжны в каюте торчали!
        - И как это ты с утра пораньше столько всего услыхала? - повела бровью Олья.
        - А вот уметь надо! Да чего ты уши развесила коромыслом? Иди, говорю!
        Олья подумала минутку и решила спуститься. Она сбежала по лестнице, миновала матросов и подошла прямиком к Кайоши.
        - Ну, рассказывай, Княжна. Чего надумали?
        - И вам доброе утро. Мы начали параллельно разрабатывать несколько вариантов плана, - отозвался Кайоши, глядя на Олью из-под зонтика. - Пока что ничего конкретного сказать не могу, на это нужно время.
        «Ох, какой же ты белый при дневном свете, - подумала веда. - Как рыбья косточка. Страшно аж».
        - Это принц Нико, - пояснил Княжна. - Я еще не имел возможности вас познакомить.
        - Ну здравствуй.
        Олья с вызовом посмотрела на курчавого парня и не выдержала его хищного лисьего взгляда. Отвела глаза и покраснела, чувствуя себя как девчонка на первых танцульках. Что-то в этом иноземце было сильное. Что-то, чего даже Морошка испугалась.
        «Как зверь дикий, - подумала Олья. - Есть в нем от зверя что-то».
        - Я жалею. Плохо говорю вашем, - сказал юноша на ломаном росинском. - Мало слова имею. Больше знаю народ Эмдава слова. Я Нико. Прошу вас учить меня ваш говор, когда есть времена.
        - А на общем не разговариваешь? - буркнула веда.
        - Не разговаривает, - покачал головой Кайоши. - Он не прималь и не порченый, поэтому общий не понимает. Но он невероятно быстр в обучении. Я думаю, вы уже вскоре сможете без труда общаться на росинском.
        - Так и быть, Княжна, - сказала Олья. - Пусть княжич приходит разговоры учить, когда из норы твоей выберется. Заодно мне будет рассказывать, чего вы там надумали.
        Она развернулась и быстрым шагом направилась обратно к Унаре.
        - Ладно, Клецка, пошел я сполоснусь и вздремну пару часов, а то голова чугунная, - вздохнул принц, снимая влажную от пота рубашку. - Потом будем дальше думать.
        Кайоши закрыл глаза, переживая вспышку гнева. Ему было плохо как никогда, и ни мантры, ни чай с мелиссой не помогали успокоиться. Сын Драконов жил на грани нервного срыва с тех пор, как отказался от видений. Раньше у него оставалось хотя бы одно преимущество, но в кого он превратился теперь? На этом корабле никто не уважал Кайоши. Ни бесполезный принц, ни калека с большим самомнением, ни даже девчонки с Руссивы. Вот и сейчас они донимали его, выстроившись на полубаке.
        - Эй, Княжна! - крикнула одна из вед. - А чего это ты на Материн свет выкатил?
        Остальные захохотали.
        - Каким кремом намазался сегодня? Поделишься?
        И снова смех.
        - Девица-красавица, зонтик-то убери, мы хоть полюбуемся на тебя!
        «Великие Боги, за что мне это испытание?! - взмолился Кайоши. - Я просто хочу спокойно подышать свежим воздухом!»
        Он балансировал на грани припадка и уже хотел приказать Осите отвезти его в каюту, когда услышал крик:
        - Кайоши!
        К провидцу подскочила Сиина. Руки у нее были в тесте, и она задыхалась от бега. Наверное, прибежала прямо из кухни.
        - Что случилось? - напрягся Кайоши.
        - Тянет! - выпалила девушка, приставив кулак к солнечному сплетению. - Сильно тянет! Что-то дурное будет! Я уверена!
        И она отправилась предупреждать остальных.
        Кайоши тут же велел Осите разбудить Доо и Ясураму, вдруг они что-то видели этой ночью. Слуга передал зонтик ближайшему остроуху, а сам побежал к лестнице.
        Спустя несколько минут с дальней части палубы, путаясь в подолах длинных одежд, мчались перепуганные провидцы.
        - Кайоши-танада! - воскликнул встрепанный, наполовину босой Доо, за которым бежал Осита с сапожком. - Ваша сила помогла нам! Мы видели сон!
        - Мы оба видели одно и то же! - выдохнул Ясурама, на ходу завязывая пояс на мятом наряде.
        - Шторм! - крикнул Доо. - Страшный, совершенно ужасный шторм, Кайоши-танада! Словно сам Черный Дракон спустился с неба и взбаламутил воду своим хвостом!
        - В ближайшие дни или даже сегодня будет ужасный! Ужасный шторм! - подтвердил Ясурама. - И он налетит резко! Неожиданно! Надо будет спустить паруса, иначе мачты поломает в щепки!
        Доо оперся на плечо друга, и Осита надел ему сапог.
        Кайоши с тревогой посмотрел на небо, почти слившееся с зеркальной водой. Волны были совершенно незначительные, и море казалось пластом жидкого бугристого стекла. Ни ветра, ни туч. Только духота, поднимавшаяся над водой вместе с солнцем.
        Отправив Оситу предупредить капитана, провидец вскоре получил ответ: Лысый Лев и штурман, по прозвищу Хромая Улитка, давно предчувствовали смену погоды.
        - Это затишье перед тайфуном, - сказал капитан. - Скоро «Мурасаки» придется попрыгать на хороших волнах. Вам бы лучше спуститься в каюту.
        «Я просматривал все наше путешествие на два трида вперед, - мрачно подумал Кайоши, - и не видел никаких сильных штормов до самого Террая. Почему подсознание закрыло от меня это событие? Что такое должно случиться во время шторма?»
        Колокол на завтрак давно прозвенел, а веды и не думали спускаться. Так уж им хотелось поглядеть на Княжну.
        - Ой, ладно вам, девоньки! - сказала Олья, хватая двух подружек за плечи. - Идемте, а то остынет все! Мунька, ты чего там сидишь?
        - А вы мне хлеба принесите с сыром, - тихо проговорила девчушка. - А я тут посижу. А то ветер хороший.
        Мунька была белобрысая и всюду тоненькая. Волос легче паутинки, косы ниже пояса, а как соберешь в гульки, так будто лысая, только две шишечки по бокам торчат. И уж больно ей нравился Княжна. Прямо умирала она по нему. Как увидела, что он на Материн свет выкатил во всей красе, наряженный да напомаженный, так и пропала девонька. Тут много кому из молодушек чайнук нравился, но признавать стеснялись, а Олья по глазам и так все видела.
        Веды захихикали, но Олья шлепнула их по спинам и отправила в обедальню, а Муньке подмигнула: «Иди зазнакомься, пока нет никого». Та только улыбнулась и снова стала смотреть на Княжну. К тому как раз подбежала одна из валаарских, и Мунька сразу погрустнела, но тут уж Олья ничем помочь не могла. За ручку ее вести, что ли?
        Завтрак был вкусный. Каша пшенная на масле, какие-то рыбные завитушки да кипяток травяной всех мастей. Ни компота, ни кваса, ни ряженки на корабле не водилось, но уж и к этому их чаю Олья привыкла.
        Только она поела и встала из-за стола, как в обедальню залетела Мунька. Она, похоже, неслась во всю прыть с самой палубы. Порог переступила и согнулась впополам, как только не сломалась.
        - Ой, девоньки, шторм!
        Голос у Муньки был тоненький и, когда она кричала, по ушам бил не хуже плетки.
        - Там волны такие впереди страшнючие! Небо чернотой набрякло, и ветер поднимается! Матерь рассерчала на нас! Ой рассерчала, девоньки!
        - Какой еще шторм?! - не поверила Олья, бросаясь к двери. - За два девеса ни одного не было!
        И тут, будто бы в подтверждение Мунькиных слов, пол заходил ходуном. Упали две тарелки, закачались люстры, свободные стулья поехали прочь от столов.
        Веды побросали еду и побежали в коридор. Стеклянный купол над лестницей потемнел от грозовых туч, но Княжна не жалел денег на масло, и фонари горели исправно, освещая витые узоры на потолке, ниши с закрытыми дверями и скрипучие половицы, нет-нет да и перекрытые лоскутами ковров.
        Олья выскочила на палубу и чуть не грохнулась на спину от ветра. Мир будто кувырнулся за пару минут: вместо рассветных лучей сверху обрушился ворох ледяных брызг с гребня волны, разбившейся о палубу. За ней нарастала вторая. Люди кричали, выравнивая крен судна. Пароход «лакал» свинцовым носом воду, то окунаясь в море и хлебая валы, то поднимаясь, чтобы выдержать очередной удар. Вся корма была залита лужами, засыпана обломками раковин и водорослями, иногда на доски даже падали рыбы. Небо и море смешались из-за слепящего ливня, и казалось, что вода всюду. Она хлюпала под ногами, падала с неба, толкала с боков и глушила волнами. Силуэты людей потерялись где-то между вспышками молний. Олья вытерла лицо, спотыкаясь, подбежала к трубе и стояла, схватившись за нее, пока не услышала голос Матрохи:
        - Вставайте в круг, девоньки!
        Веды уцепились за снасти и начали молиться. Волны то и дело заливали их мокрые, продрогшие фигуры. Морошка жалобно мяукала, забравшись на одну из мачт. Брызги долетали до нее, и рысь трясла головой, намертво вонзившись когтями в дерево. Олья ворвалась в круг, поскальзываясь на мокрых досках и едва удерживая равновесие под качкой.
        - Это Матерь! - вдруг рассмеялась Матроха. - Это Матерь! Это она западным безбожникам себя показывает! Это она нарочно море взбаламутила, чтобы мы силу свою явили! Веру свою укрепили! А ну давайте, девоньки! Как над Взрылем! Давайте, родимые! Матерь с нами! Она нас направит!
        - Реки твои - вены мои! - закричала Олья, напрочь забыв общую молитву. Вместо нее она читала ту, что принадлежала родному улусу. - Скалы твои - ступни мои! Лава твоя - сердце мое! И живое тобою живет, а что мертво - сохранно в недрах твоих! Реки твои…
        - Стой!
        Кто-то схватил ее за ногу. Олья обернулась и увидела валаарского калеку, который каким-то чудом умудрился к ней подползти.
        - Не надо! - выпалил он. - Не делайте этого! Скажи им, чтобы перестали! Вы умрете, если это сделаете!
        - Не умрем! - отрезала Олья. - Не мешайся, Матерь нам поможет!
        - Да нет никакой Матери! - проорал калека, тормоша вед. Те стояли с закрытыми глазами и уже не реагировали на него. - Не надо! Не было никакой Матери над вулканом! Не было! Это был Ри! Его сейчас нет! Олья, вы умрете, если выйдете из тела, чтобы море успокоить! Умрете, ясно?! Вы не сможете вернуться! Да хватит же! Прекратите!
        - Замолкни, западник! - оттолкнула его веда. - Не мешай!
        Откуда мальчишке знать о Матери? И как он может судить, какая в Олье сила? Она уже бывала Взрылем и теперь станет чем угодно. Каждая из вед станет. Вместе они остановили вулкан, вместе успокоят шторм. И Матерь точно придет. Олья схватилась за веревку и продолжила читать молитву, не обращая внимания на валаарца.
        Ни молящиеся веды, ни моряки, ни остроухи не заметили, как пропал Нико. Мгновение назад он стоял один на один с огромной волной. Судно накренилось, словно катилось с горы, а потом эта самая гора стала расти и языком, вставшим на дыбы из глотки моря, ударила в палубу, слизнув с нее оцепенелого принца. Он даже не понял, как его швырнуло за борт. Он ничего не понимал с тех пор, как, свалившись с кровати от качки, поспешил наверх и встретился лицом к лицу со своим главным страхом - Глубокой Водой.
        Тело перестало слушаться. Инстинкты словно уснули. Нико даже за трос не ухватился. Он просто смотрел, выпучив глаза, на исполинский вал, а потом оказался среди соленой пены. Он вынырнул, хватая ртом воздух, стал кричать и грести изо всех сил, даже успел прикоснуться к скользкой обшивке «Мурасаки», но никто не услышал. Никто не увидел, что он здесь, один. В холодной воде. Наедине с ее опасной глубиной.
        Чем больше Нико паниковал, тем тяжелее ему становилось. Раз за разом волны били его по затылку, норовя вдавить в тело моря и не выпустить наружу. Он не мог успокоить дыхание и не успевал подгадывать момент, чтобы задержать воздух перед очередной встречей с соленым гребнем. И каждый раз, когда вода попадала ему в нос и в рот, Нико словно сходил с ума.
        Его руки и ноги перестали двигаться. Не от того, что принц сильно устал, а оттого, что он не мог совладать с собой после того проклятого озера. Голова Нико утонула в холоде и снова появилась над поверхностью. Он увидел, как «Мурасаки» отнесло еще дальше. Настолько далеко, что спасательным кругам, обшитым парусиной, уже не хватит длины веревки, чтобы дотянуться до принца. А потом его шибануло еще одной волной, и, теряя воздух, Нико стал погружаться в холодную пасть Медвежьего моря.
        Астре вырвался в пространство и почувствовал сразу всех: тонущего принца, растерянных вед, моряков, остроухов, безумную Сиину, которой было приказано остаться внизу вместе с детьми, и прочих.
        Шторм бушевал. Мачты кренились, готовясь сломаться. Паруса лежали мокрыми тяжелыми мешками. Вспыхивали молнии, и гигантские валы били по «Мурасаки».
        «Судно разлетится в щепки, если мы не выберемся отсюда», - понял калека.
        Он потянулся к сознаниям вед, коснулся первых четырех и скомандовал: «Уплотняйте воздух, чтобы ветер не мог пройти!»
        Это не было приказом в том виде, в каком его могла бы совершить Цель, но веды ждали каких угодно слов. Они все еще уповали на Матерь и подчинились мгновенно.
        «Сдерживайте волны вокруг судна!»
        Этим занялась другая четверка. Корабль постепенно оказался в коридоре, о прозрачные стены которого разбивалась буря. Ополоумевшие матросы застыли, и капитан перестал отдавать приказы. Гребные колеса продолжали взбивать воду, но их скорости было недостаточно, чтобы вырваться из бури.
        «Помогите людям за бортом подобраться ближе к судну! - велел Астре. - Вытолкните их на поверхность и подгоните волной!»
        Часть вед, среди которых оказалась и Олья, отправились к несчастным, барахтавшимся в объятиях моря.
        Астре потянулся к единственному человеку, который мог услышать даже его дух, и почти врезался в него.
        «Доставайте людей из воды! Ставьте все паруса! Живо!»
        Провидец понял калеку и принял командование на себя. Но пока одевали мачты и вытаскивали тонущих, души вед рассеивались в пространстве.
        Астре понял, что не соберет их, если не уйдет дальше от тела. А отдалившись, потеряет последнюю руку. Эта мысль была не из тех, что пугают, замедляя решение. Она просто мелькнула, как дождевая капля, и утонула в море, а калека разошелся большим кругом, собирая сознания и становясь для них барьером, каким некогда стал для него Ри. Самых сильных Астре оставил для последнего приказа: «Станьте ветром».
        И вместе с ними растворился в самодельном пассате. С востока ударили струи воздуха. Судно на полном ходу заскользило по водному коридору среди вспышек молний. Гребные колеса работали как заведенные, труба источала дым такой густоты, что казалось, тучи над кораблем состоят из него. На невиданной для парохода скорости «Мурасаки» ножом по маслу прошел сквозь бурю и вырвался в туннель, за которым толчея облаков превратилась в голубое небо.
        На мокрой, залитой палубе кашляли и отплевывались недавние утопленники. Шторм остался позади, но стоил Астре последней здоровой конечности. И все же он не спешил возвращаться в тело, а отправился проверить, все ли живы. И, коснувшись очередного тела, распластанного на скользких досках, не почувствовал в нем биения сердца. Этот человек захлебнулся, и его сознание готовилось покинуть бренную оболочку.
        Нико не дышал.
        Остроух тряс его, бил о колено, чтобы заставить воду выйти, но бесполезно.
        Забыв о себе, Астре стал будить душу принца, но Нико не слушался. Он не хотел возвращаться.
        «Давай же! - взмолился калека. - Давай, Нико! Очнись!»
        «Кто ты?» - отозвался принц.
        От него исходило легкое недоумение. Он уже не понимал, что происходит.
        «Астре! - мысленно завопил калека. - Я Астре! Ты помнишь меня? Я приказываю тебе выплюнуть воду и задышать сейчас же! Я приказываю тебе!»
        Это подействовало. Нико судорожно закашлял, скорчился и застонал.
        Астре медленно пришел в себя. По лбу стекала кровь, и соленая вода разъедала рану. Видно, ударился головой. Он лежал на животе, дрожа от холода, и не мог сесть. Правая рука больше не двигалась, но страшным было не это. Страшным было другое.
        В тот миг, когда Нико узнал Астре, в его мыслях промелькнули все связанные с ним образы. Калека увидел свой портрет на стенах Рахмы и услышал голос красивой девушки:
        «В начале года он преподнес императору новый вид оружия, которое позволяет убивать на расстоянии крошечным кусочком металла…
        …Уже удалось найти и расстрелять больше сотни порченых…
        …Мне кажется, он и на это бы не решился, но тот случай возле ущелья… Вы слышали? Говорят, безногий мальчик-прималь его завалил!»
        «Ну что, Астре, - сказала Цель голосом Иремила. - На каком мешке сломаешься?»
        Калека закрыл глаза и прошептал дрожащими губами:
        - Ни на каком…
        ТАКАЛАМ
        ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК
        Я пишу, сидя на краю скалы и купаясь в порывах влажного ветра. Камень подо мной сплошь белый и местами прозрачный, как дорогая соль. Прежде я думал, будто самые кипенные скалы на Валааре, однако в Мелы они гораздо белее и выше. Наверху совершенно никакой растительности, поэтому сидеть жестко, а подстилку я с собой не взял, ибо с ней было бы тяжело забраться. Я уже немолод, чтобы сайгаком скакать по горам, но все еще достаточно во мне натуры истинного романтика, дабы выбирать для записей места с красивыми видами.
        Отсюда мне видна большая полоса камней, выступающая над водой во время отлива, птичьи гнезда в ветках колючего кустарника, чудом проросшего на отвесных стенах. Где-то там, вдалеке, за Серебряным проливом начинаются черно-красные пески пустыни Ютын, и я даже вижу невообразимо далеко голубоватую полоску берега толщиной с волосок. Небо совершенно ясное, прямо-таки кристальное, будто сегодня банный день и его кто-то вымыл, надраил и навощил, как доски в домах чаинских вельмож. Здесь холодно и сыро после дождя, но душой я сейчас в другом месте. Я снова в Судмире, на северо-востоке отсюда, в душном дне разговора с Каримой, слушаю биение фасолин о стенки жестяной чашки.
        Я так много узнал о порченых с Целью совести за последние годы, что в очередной раз убеждаюсь: Кариму убило мое невежество. Если бы только я объяснил ей, что сила ее мыслей действует почти так же, как словесные приказы, и материализует все то, что Карима думает о себе…
        Она считала себя помехой моему путешествию и ушла, чтобы я освободился. Она зачахла на моих глазах. Растаяла. Усохла, как цветок, потерявший влагу. Эта сильная девушка, одна из единиц калек, доживших до семнадцати, погибла из-за такого болвана, как я.
        С тех пор я внимательно изучал безногих и пришел к выводу, что большинство из них умирают в возрасте двенадцати-тринадцати лет. В это время калеки начинают искать свою роль в мире и чаще всего не находят. Вот почему смерть настигает их так рано. Тех же, кому довелось миновать этот сложный этап, ждет еще одно скрытое испытание. До шестнадцати лет они должны жить и пользоваться даром так, чтобы не навредить другим людям. По крайней мере, серьезно. Если им это удается, Цель снимает ограничение, и начиная с шестнадцати лет такие калеки могут управлять кем угодно, независимо от возраста. Если же безногий в чем-то крупно провинился и показал себя неспособным контролировать дар в достаточной степени, ограничение остается с ним навсегда.
        Я узнал о подобных Кариме почти все, и только один вопрос до сих пор оставался неразгаданным, ибо мне не хотелось знать ответ на него. Он закончил бы наш с Каримой спор в тот самый день, когда она чистила фасоль, а мне все эти годы было приятно держаться за воспоминание о нем и раз за разом обдумывать, какой могла бы оказаться правда. Сегодня я с этим покончил. Я спросил моего друга:
        - Если у калек есть дар управлять, значит ли это, что они должны править? Значит ли это, что они рождены изменить людей, будучи императорами, шанами, властиями, королями и любыми другими монархами? Быть может, они давно заняли бы эти места, но просто не могут вырасти, чтобы достаточно открыть свой дар?
        Мой друг ответил в том же русле, что и Карима. Порченые - маяки для тех, кто должен принять решение. Они - не само решение. И не те, кто решает за всех. Оказывается, эта мысль заложена во всех порченых с Целью совести, поэтому калеки знают свои места в этом мире и никогда не пойдут на то, чтобы угнетать других ради собственного возвышения и строительства справедливого мира. Они станут править, только если их возведут на трон добровольно.
        - Почему же введено это ограничение? - недоумевал я. - Почему бы не сделать калек монархами? Это решит уйму проблем! Я размышлял об этом еще тогда. Я думал, что рыбу, то есть человечество, нужно лечить с головы. Так почему же калеки не могут править, если у них такой потрясающий дар? Разве не они лучше всего подходят на роль справедливых монархов?
        - Пойми, что порченые - существа ненатуральные, неестественные, - постарался объяснить мне мой друг. - Они изменены черным солнцем и ведут себя не как обычные люди. Затмение могло бы сделать порчеными всех, чтобы на Сетерре всегда царил мир, но тогда люди как вид перестали бы существовать, а черному солнцу важна чистота вашего рода. Оно хочет понять, способны ли вы в конце концов найти правильный путь, оставаясь самими собой. Сможете ли вы прийти к нему такими, какими вас создали. Если сможете, то смысл в вашем существовании есть, а если продолжите губить себя и мир вокруг, тогда вы - ошибка природы. Вы уже чуть не погибли однажды, и надо понять, было ли это обратимо или же все бесполезно, и вы снова скатитесь к дороге, уже проторенной в прошлом.
        Тут я вспомнил наш ранний разговор о том, что черное солнце вернуло знания людей в условное прошлое, когда мы еще не придумали оружие, способное уничтожать континенты. Это разумный шаг. Людей на Сетерре не так уж много, а вначале было и того меньше. И то они умудрялись воевать друг с другом чуть ли не с первых дней. По правде, мне до сих пор странно думать, что затмение, которое я долгое время считал ужасным божеством, на самом деле защищает нас от войн, смертельных болезней и распространения всяческой заразы, разносимой трупами. Все делается для того, чтобы остатки людей не вымерли и не погубили сами себя. Но у торможения науки есть и обратная сторона медали - моральный регресс человечества. Тот самый условный «отказ от чувств» ради выживания в новых условиях.
        Глава 7
        Внешний круг
        Склепы Эпинеи - поистине величественное зрелище, но есть в них и нечто жуткое, особенно для человека, привыкшего думать, что после смерти он развеется невесомым пеплом и станет частью мира. Мумии в эпинейских гробницах кажутся мне натуральными тюрьмами для усопших. Они пугают до семи холодных потов, однако мне пришлось изучить их, дабы копнуть истоки легенды о затмении.
        Людям в Эпинее представляется, что человек долго не осознает свою смерть и остается в теле, в неподвижном состоянии, не стремясь выбраться. Если оболочку развеять прахом, он так и не поймет, что настала пора перейти в новый мир, и продолжит скитаться по Сетерре, взывая к родным и близким, одинокий, никем не слышимый.
        Подобная участь - сущий ад. Вот почему у эпинейцев принята мумификация. Духу предстоит осознать непригодность вместилища. Увидеть, как оно меняется. Заметить отсутствие внутренностей и то, как глаза запали, а кожа присыхает к черепу, обнажая челюсть. Только тогда дух в ужасе покинет бренный сосуд, воззрится на себя со стороны и примет наконец свою смерть. Это осознание - самое важное, что необходимо почившему.
        Дальше он будет руководствоваться знаниями, полученными при жизни. Как освободиться от связи с землей, попрощаться с близкими и подняться к Истинному солнцу, минуя Ложное, что ловит в свои сети болезные, мечущиеся души.
        Зря люди думают, будто черное светило опасно только для живых. Мертвые - вот что необходимо ему. Так говорят эпинейцы. Оба солнца есть переходы в иные миры. И один из них полон благолепия, любви и света, а другой состоит сплошь из болезней, боли и страданий. И если первый благодатный мир позволяет нам прожить полноценную жизнь под теплыми лучами и ждет нас, как терпеливая мать, отпустившая ребенка в дальнее странствие, то затмение ждать не умеет. Оно убивает людей, дабы поскорее впитать их души, затянуть в воронку иномирья и навсегда заключить в беспросветной тюрьме.
        Потому в эпинейских склепах предусмотрена система оповещения душ. Если человек был беден, родственники умершего приходят сидеть возле его тела каждый светлый день на протяжении трида, а в затмение уходят. Им не позволено прикасаться к чему-либо, принадлежащему миру мертвых, потому они только сидят и молчат. Если же у покойника никого не осталось и при жизни он был нищ, как выпотрошенная мидия, захоронители или храмовые рабочие не оставляют его на произвол судьбы. Вплоть до двадцать седьмого дня они подходят к его гробу и указывают прошедшие сутки. Так усопший будет точно знать, какое сейчас число и можно ли ему покинуть склеп, дабы вознестись. Или же его ждет ловушка затмения. В отличие от простых людей, работникам культа мертвых, принадлежащим обоим мирам, разрешено делать пометки.
        В индивидуальном подходе к оповещению душ, как мне кажется, есть что-то теплое и человеческое. Ведь можно просто выбрать стену, нарисовать на ней общий для всех календарь и зачеркивать дни. Но нет, каждый мертвец получает свою особенную посмертную летопись.
        В богатых склепах люди бывают только во время похорон. Здешние купола представляют собой сложные световые календари. Это считается лучшим вариантом оповещения, ибо в тишине и безлюдности души скорее осознают себя мертвыми. Потому в склепах Эпинеи нельзя разговаривать. Я смог проникнуть в один из них, только поручившись сидеть у гроба несчастного бедняка, погибшего от солнечного удара. У него не было родни, но я самолично заплатил за похороны, и да простят меня все мертвые Эпинеи - воспользовался шансом побывать в святая святых. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Воды Медвежьего моря, пароход «Мурасаки», 5-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        С тех пор как Илана убили, никто не говорил, что все будет хорошо, и Рори совсем размазней стал. Вчера вот нашел мертвую крыску. Ольина рысь придушила, а не съела. Рори сидел над серым трупиком до вечера, пока не пришла Яни. Она сказала, что крыску надо завязать в красивый платочек и похоронить в воде. Рори не хотел опускать ее в море. Вдруг она все еще там, внутри, просто не дышит и не шевелится. Может, лучше запалить костер в маленькой бочке и сжечь ее? А Яни сказала, что душа крыски давно уже бегает у него по плечу, просто он этого не видит. Так же как Илан стоит рядом и все время наблюдает за ними. Яни даже чувствует иногда, как он ее гладит по макушке. Будто ветерок проходится по голове. Легонько-легонько. А на самом деле ни ветра, ни сквозняка. Поэтому трупик лучше спрятать поскорее, чтобы крыска не испугалась. Так и похоронили ее в море.
        Потом было много хуже. Астре всех позвал в каюту и новостями поделился. Кайоши им с Нико новый план объяснил, так что сели слушать. Лучше б не на ночь. После плана этого никто не спал, а если и спали, то страшное снилось.
        Рори под утро видел руки. Большие, как у него, намозоленные ладони. А в них котенок. Родился только, глазки еще не открыл.
        - А ну не отводи рожу, соплявая морда! - рычал папка. - Не отводи, кому сказал! Мужика из тебя сделаю! Хоть ты слезами захлебнись, а сделаю! Смотри! Смотри, сказал!
        Кошек у них во дворе было три штуки, да плодовитые все. По два раза в год большущие пометы таскали. То в дрова, то под солому. И как Рори их ни прятал, папка всегда находил. Он думал, что сын привыкнет, перевоспитается, если будет на жестокое часто смотреть. Пацан-то сильный. Работы по дому переделать кучу мог. Жалко такого прималям отдавать. Все Рори умел, только не мог разжать папкины руки, когда тот котят душил. И руки эти все снились порченому. Все снились.
        - Сопля ты и есть сопля, - сказал папка в сердцах, отправляя сына к ущелью. - Ни человека из тебя не будет, ни мужика. Всяко сдохнешь. Слабые долго не живут. Кто сам жалеет, того и губят. И нас за собой потащишь. Ни защиты от тебя, ни опоры к старости.
        Мамка в тот день сильно плакала, но уж родитель такого не стерпел. Так ее по лицу ударил, что щека тут же вспухать начала. А потом Рори с отцом долго ехали и долго шли по пустоши.
        Последний день в Хассишан порченый не помнил. Чем-то папка его напоил тогда. Сказал, что так не страшно будет. И голос у него дрожал. Рори глаза закрыл, а когда открыл, папка уже ушел. Только Иремил остался, даже пустыни вокруг не было. Рори спросил, где родич, а Иремил и ответил:
        - Отсеки от сердца, как гнилья кусок, и больше не вспоминай. Теперь у тебя новая родня. Они тебя полюбят. Хоть ты какой будешь.
        И больше ничего он про папку не сказал.
        Иремил потом умер, семья в беде побывала сколько раз, а мужик из Рори так и не получился. Правильно папка думал. Такие люди всех калечат своей жалостью. Из-за этого Илана убили. Потому что Рори не смог за детей заступиться. Без приказов Астре ничего он не мог.
        А вчера брата привезли вечером, и он заявил, что наконец-то придумали, как им под затмение выходить. Всяко этот злой император, который папку Нико убил, знать будет, где все соберутся и когда. Потому что горожанам объявят на площади, во всеуслышание. Это быстро до всех дойдет. И в уговоренном месте Тавар будет их ждать, как в ловушке, со своим отрядом. Поэтому решили явиться туда перед самым затмением, чтобы времени до него почти не осталось, и пару минут от солдат отбиваться, пока черное солнце не взойдет. Там уж они испугаются и разбегутся. В календаре-то день отмечен как обычный, и никто затмения ждать не станет.
        А чтобы не тронули порченых и простых горожан, три круга защиты будет. В первый остроухи пойдут. За ними примали приготовятся, а потом встанут затменники со страхом и напугают, как смогут. Сестра сама это предложила - научить других детей со шрамами контролировать Цель. Порченых они возьмут с рудника возле соахийской столицы. Там народу наберется тьма, только Нико с Кайоши не придумали еще, как их оттуда освободить.
        Потом Астре сказал, что его место во втором круге, среди прималей, и решение это не обсуждается. Сразу все поняли - умрет он там. Он ведь даже без руки остался из-за этого шторма. Рори пытался с ним заговорить, да все пытались, но Астре никого не слушал. Он совсем странный стал. Все просил отвезти его на палубу и сидел там один или слушал в каюте, о чем Кайоши с Нико рассуждают. Даже Сиине не сказал ничего против, когда та помощь предложила, хотя и в третьем круге стоять опасно. Но это уж если первые два прорвут. Примали тоже могут спастись, а вот внешний круг точно на мертвых рассыплется. Там всех перебьют. Остроухи пойдут добровольно. Никто им не приказывал. Рори как услышал, так всю ночь не спал, а под утро приснились ему папкины руки да голова рыжая - Иланова - вся в крови. Сколько ж таких голов будет на том поле?
        Вскочил он ни свет ни заря, едва воздухом не захлебнулся. Глотку сдавило, и пришлось на палубу бежать, чтобы не будить никого. А там дождь. Мелкий такой, будто холодные мошки в лицо бьются. И в дожде возле киля корабельного чей-то силуэт. Рори пригляделся кое-как через слезы, Нико увидел. Тот рубашку скинул и опять свои танцы затеял: каждое утро в самую рань и в любую погоду выходил сюда и тренировался. Рори поглядел на него, а потом вдруг на свои ладони, годные только голубей греть, и словно пелену какую-то с глаз сняло. Сердце вдруг заколотилось так сильно, что в лицо жар пошел и ноги сами собой с места сорвались.
        - Вот же затмение! - выругался принц, когда Рори чуть на него не налетел. - Ты бессмертный, что ли? Я ж тебя задеть мог!
        В руках у Нико было по ножу. Лезвия блестели, отражая свет еще непогашенных фонарей. Волосы и кожа сияли от мелких капель, будто посыпанные алмазным крошевом.
        - Научи меня тоже кулаками махать! - взбудораженно попросил плакальщик. - Я пойду во внешний круг!
        Его слова на долгую минуту зависли в холодной утренней тишине и смешались с туманом.
        - Ты сбрендил? - сухо сказал Нико, заткнув кинжалы за пояс. - С твоей Целью только во внешний круг идти, Рори.
        - Я смогу! - напыжился плакальщик. - Только ты меня научи! А то меня быстро замнут. Я против толпы совсем стоять не умею. Было уже дело, скрутили меня, ничего не успел толком.
        Зябко дрожа в то время, как разгоряченный принц почти что исходил паром под ледяной моросью, Рори стянул рубашку и расправил плечи. Обычно он держался сутуло, но теперь встал так прямо, что даже спину начало тянуть. Нико с минуту смотрел удивленно, потом сказал:
        - Десять слоев пепла… Я, конечно, читал про твою Цель, но в жизни это смотрится внушительней… Я ни разу не видел, чтоб ты тренировался…
        - Дар у меня такой, - сказал Рори. - Я с детства сильный. Мышцы у меня не хуже твоих.
        Снова повисла тишина, и лицо у Нико стало жесткое, как будто он собирался бить словами.
        - Рори, мало быть сильным снаружи, - сказал он. - Это дала тебе Цель. Во внешнем круге тебе надо будет бить людей. Без приказа Астре. Самому. И так бить, чтобы их вырубало с одного удара.
        - Я смогу! - кивнул Рори.
        Сейчас ему казалось, что он наконец-то нашел способ сделать из себя мужика. Защитить семью за все те разы, когда просто рыдал над ними, как над мертвыми котятами, и не пытался разжать руки, которые их душили.
        Но воодушевление растаяло, как облачко пара изо рта, когда Нико сурово сказал:
        - Ударь меня. И чтобы я почувствовал. Если сможешь, я начну тебя учить. Бей. - Он напряг пресс. - В живот.
        Это было как во сне. В страшном сне. Нико словно нарисованный стоял. Мокрый весь, тело бронзовое, кудри черные от дождя, а за ним туман и морось. Будто ни корабля нет, ни мира. Только один принц, которого надо ударить. Больно ударить. Прямо в живот, кулаком, как злодея какого-то.
        Рори растерялся.
        - Так я же… - пробубнил он, снова ссутулившись. - Ты мне не враг, зачем я тебя бить буду?
        - Бей, я сказал! - повторил Нико, а Рори послышался голос отца:
        - Глаза не отводи, сопля!
        Порченый отшатнулся и замотал головой, глядя в пол.
        С волос капало, мокрые доски блестели от воды, изменившийся ветер бил теперь в левый висок, и поднялся шум: Лысый Лев командовал матросами, чтобы выправили паруса.
        - Поздравляю, - сказал принц. - Ты их только что убил. Всех, кто за твоей спиной.
        Он развернулся и пошел за рубашкой, брошенной поодаль. Рори посмотрел назад. Там никого не было, только глянцевая палуба и море, слившееся с небом в сплошную предрассветную хмарь. Там никого не было.
        - Стой! - отчаянно крикнул плакальщик. - Стой!
        Нико обернулся.
        - Да хватит уже, - сказал он. - Не мучай себя. Цель из груди не вырвешь. Ты не виноват, что такой родился.
        К горлу снова подступили слезы, но Рори удержал их. Он представил, что стоит под затмением и за его спиной семья.
        «Я тебя пожалею, - вспомнились вдруг слова Яни. - Потом».
        Нико не сдвинулся с места, когда Рори метнулся к нему. Он то ли не верил в удар, то ли нарочно не стал уклоняться. Кулак врезался ему под дых. Не в полную силу, чтобы не сломать ребра, но принц отшатнулся и рухнул в мокрые ящики.
        Рори тут же подбежал к нему, попытался поднять, но Нико отбросил его руку и закашлялся.
        - Отвали, - сказал он беззлобно. - Я сам.
        - Синяк будет… - пробормотал Рори.
        - Будет, - согласился Нико. - И будь я проклят, если еще раз по мне попадешь. С завтрашнего дня вставай пораньше.
        «Вот же тьма небесная, такими кулаками только животы людям дырявить», - думал Нико, бредя по палубе мимо курящих матросов, когда услышал где-то неподалеку всхлип. Под куском брезента, среди пустых ящиков, которые использовали вместо сидений, съежилась продрогшая Яни с таким несчастным личиком, словно улыбка никогда его не навещала.
        - Эй, белка, пустишь меня в свой домик? - спросил принц, заглядывая под просмоленный козырек.
        Девочка молча кивнула, и Нико, морщась от боли, пристроился рядом с ней.
        - Чего ревешь? - спросил он. - Я думал, ты решила за всех улыбаться.
        - Не могу я больше за всех улыбаться, - всхлипнула Яни. - Все равно никакого толку нет. Все другие стали. Все не как раньше. Я хочу как раньше. Они все так сильно изменились. Даже Генхард! Он взял и волосы отрезал. И сказал, что какой же он тебе брат, если даже ничем помочь не может. Сиина целыми днями эти балахоны белые шьет, Астре ни с кем не разговаривает почти. Дорри тоже. Марх что-то прячет от меня и ходит куда-то сам по себе. Даже Рори один по углам сидит. Только Шивил такой же остался, но он еще маленький и не понимает. Мы все как будто чужие стали. Это потому, что Илана нет.
        - Вот поэтому тебе надо улыбаться, - сказал Нико. - Если ты не улыбаешься, на корабле пасмурно. Видишь, какой дождь противный? Это потому, что кто-то рыжий тут ревет.
        Яни шумно высморкалась в платок и прижалась к теплому боку принца. Это снова напомнило ему Цуну, и словно лезвие прошлось по сердцу. Чинуш, этот подонок, застрелил ее.
        - Астре сказал, что остроухи будут нас защищать от солдат, - буркнула Яни, перебирая войлочные бусины. - Их, наверное, всех убьют. А они даже не плачут. Что за дурацкий план вы придумали? Надо его переделать, чтобы никто не умер! Зачем их заставлять умирать за нас? Так неправильно!
        - Их никто не заставляет, Яни, - мягко сказал Нико, разжав побелевшие от ярости кулаки. - Они сами решили так поступить.
        - Но почему? - удивилась девочка. - Они же нас не любят. И они не порченые.
        - Это из-за Кайоши, - пояснил принц, глядя на вереницу капель на краю брезента. - Знаешь, у них в стране верят, что после смерти человек снова рождается. И если он делал хорошие вещи и переживал трудности ради других, то другая жизнь будет гораздо лучше. Но если человек кого-то убил, он никогда не переродится. Только если он солдат императора и защищал его, Боги простят ему смерть врага. Но если он обычный наемник, как наши остроухи, то будущего у него нет. И все грехи перейдут к его детям. Поэтому только очень бедные семьи продают своих сыновей в наемничьи кланы, чтобы расплатиться с долгами. Из этих детей растят убийц, которые выполняют заказы для богатых людей. У них не бывает семей и будущего. Но Кайоши пообещал им, что, если они помогут спасти Сетерру, Боги простят их и даруют им новую жизнь. Ведь они защищают императора и Чаин от великой беды. Все эти люди здесь - отступники, Яни. Они сбежали из своего клана ради Кайоши. Они давно знают, что его ведут Боги, и верят, что, если помогут ему и спасут нас, им простят грехи и подарят новую жизнь после смерти. Вот почему они не боятся идти во
внешний круг.
        - И это правда?! - выдохнула Яни, больно сжав руку принца и в очередной раз напомнив о силе плакальщиков. - Они будут потом счастливые? Ты обещаешь?
        - Нет, я не обещаю, - признался Нико, ослабляя ладонь девочки. - Но знаешь, у меня был учитель, и он говорил, что самое сильное, чем мы владеем, - это мысль. И она может воплощаться. Поэтому если человек сильно верит во что-то, оно с ним случается. И хорошее, и плохое. Так что улыбайся, Яни. И ни о чем не переживай. Не привлекай беду. Вот увидишь, начнешь улыбаться, и ясная погода придет.
        - Точно! - взбодрилась девочка. - Генхард всегда говорил, что у него есть родня в Соахии, а потом тебя в помойке откопал! А потом мы так боялись, что нас найдут, и нас правда нашли… Твой учитель умный! Знаешь что, Нико, я теперь буду только о хорошем думать. Что все будет хорошо. Это же всем поможет, да? Мне кажется, я не смогу сильно людей бить. Но зато я могу много думать и улыбаться!
        - Да, - вздохнул принц. - Самая трудная работа - всегда думать о хорошем.
        Он не знал, как сказать девочке, что два ее брата - Марх и Рори - идут во внешний круг. Правдолюбец вчера поздно вечером пришел к Кайоши и попросил, чтобы остроухи потренировали его метать все, что возможно. С луком и стрелами слишком много возни, а времени будет мало. Теперь еще и Рори заявился с требованием научить его драться. На этот выбор даже Астре не мог повлиять, и Нико задыхался от собственного плана.
        - Слышишь? - шепнула вдруг Яни. - Кажется, кто-то поет!
        Хриплый мужской голос выводил одну за другой унылые строки:
        Сердце бродяги в бутылке схоронено.
        Где-то на донышке матушкин дом.
        Там, где калитка в бурьяне утоплена,
        Где вместо сруба лежит бурелом.
        Нико откинул брезент и увидел охотника Зехму. Тот, шатаясь, брел по палубе, в одной руке держа бутылку, а в другой топор.
        Сердце бродяги любовью простужено -
        Теплым деньком, что обманной весной,
        Душу разденет тебе, а не нужно бы:
        После тепла грянет холод лют?й.
        - Зехма! - позвала его Яни. - Ты чего там мокнешь? Идем сюда!
        Охотник привалился к ящику и зыркнул на девочку и принца.
        - Сидите? - спросил он. - А я постою. Ноги есть, вот и постою.
        - Зехма, ты почему такой пьяный? - насупилась Яни, отбирая у него бутылку и нюхая. - Фу-у, воняет! А ты даже рот не полоскаешь по утрам.
        - Выпить нашел, вот и пьяный, - сказал Зехма. - А пить не будешь - хандрить будешь. Особливо в такую погоду да с такими новостями. Я всегда говорю: каждому медведю своя берлога. А когда нет берлоги у медведя, он и пьет. С тоски я пьяный, рыжая. Потому как ни леса моего кругом, ни собаки, ни брата. Все ждал и ждал я его, а оно вон как. И праха горку не получил. Только топор остался. Вон оно как, рыжая. Это ж он мне топор всучил. Хороший у меня топор. И ты, девчушка, не бойся и сопли, знач, не вешай до пола. Все-ех я порублю топором Иремиловым. Как мясо рубил, так и всех порублю. Рубить могу, вот и порублю. Раз насмерть нельзя, не насмерть рубить буду. Я всяко рубить могу. Пойду вон с этими, которые на ухи побрякушки вешают, и всех порублю.
        - Не ходи! - воскликнула Яни, вцепившись в рукав охотника. - Они тебя там убьют!
        - Потому и убьют, - сказал Зехма, - что мертвый я уже. Неживой потому что. Давно я неживой, девчушка.
        - Почему ты мертвый? - спросила Яни, глядя на охотника снизу вверх.
        - Потому что все мои померли, - объяснил Зехма, глотнув еще горячительного. - А я без них давно неживой. Мертвый я почти. А тут еще новости такие. Такие новости. Что и вас прибить могут. Такие и новости. Покуда я жив, всех порублю, чтоб тебя, девчушка, не трогали. Я все равно мертвый уже, потому как неживой почти. Если не порубят меня, то с вами буду. А если порубят, пойду туда, где все мои. Туда пойду. Вот всех порублю и сам пойду. К брату пойду. А он и скажет. Скажет мне брат мой: «Бери, Зехма, топор да пойдем крышу перекроем. Давно я тебе обещал». И пойдем крышу с ним крыть. Потом браги напьемся и в баню. А старики наши спать будут. А собака белок по деревам гонять. Вот там живой я буду. Если вы тут живые будете, то я там буду живой.
        - Не заплачу, - буркнула Яни. - Буду мысли воспитывать. И никто тебя не зарубит! Будешь с нами жить! А вот когда совсем будешь старенький, то и пойдешь к Иремилу!
        Нико оставил их под брезентом и зашагал к лестнице, чувствуя в груди невыносимую тяжесть. Над этим кораблем словно замерла гильотина, и «Мурасаки» стал судном-призраком, где многие уже похоронили себя заживо.
        Глава 8
        Морозный шаман
        Судмир - удивительное государство. Мне кажется, там живут очень смелые люди с горячей кровью. Порой они храбры до безрассудства. Это страна нововведений, и она ушла далеко вперед, тогда как остальной мир все еще топчется на месте в страхе перед наукой и экспериментами.
        Но в то время, пока прогресс толкает Судмир к новым высотам инженерии, проектирования, архитектурных новинок и медицинских открытий, местная мифология не претерпевает никаких изменений, и в этом я нахожу необъяснимый контраст. Возможно, дело тут в традициях, соблюдаемых жителями свято.
        По легенде Судмира, солнце - это золотой мяч, которым играют два розовых слона. Один стоит на западе и носит имя Закат, а другой - на востоке - зовется Рассветом. Собственно, из-за их шкур небо по утрам и вечерам приобретает алые оттенки. Но слоны становятся такими яркими только в тот миг, когда касаются хоботами светила. Это проявляет их, а в иное время они прячутся в голубизне дня или темноте ночи.
        Мяч-солнце скатан из смолы и обвалян в золотом песке. Пока он медленно летит с восточного края неба на западный, крупинки осыпаются, и часть их становится бликами, а другая приклеивается к сводам потолка над планетой - так рождаются звезды.
        Пройдя туда-обратно два раза, потерявший блестки шар чернеет, но Рассвет и Закат не замечают этого целые сутки. Потом они заново окунают мяч в золотой песок и продолжают игру.
        Почему солнце сжигает людей и посылает в семьи порченых, легенда не рассказывает. Но не от того, что сочинителям не хватило фантазии. Просто древние судмирцы считали - если не говорить о беде, она не придет, а скажешь - тотчас приманишь. И у новых поколений, несмотря на изменившийся уклад, не возникло нужды копаться в неприятном. Потому каждый год, в середине шестого трида там, как и тысячу лет назад, отмечают «Праздник танцев розовых слонов» или «Слоновий день» и, кажется, ни о чем особенно не горюют. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья, 5-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Странное чувство подвигло принца взойти на борт «Мурасаки» вопреки страху и давлению. Нико прекрасно понимал, что не готов стать Седьмым и возглавить шествие. Он знал, что не подходит на роль духовного лидера для своего народа. И что план старика, по сути, невыполним.
        И все-таки он был здесь, а не где-то еще. И каждый день проводил за разработкой стратегии, которой боялся.
        Странное чувство не позволило Нико остаться в стороне. Судя по словам Астре, это и называлось совестью.
        На стене каюты мирно тикали часы - искусная вещица из стекла, золоченого металла и розовой эмали. Плоский круг с блестящими цифрами держали два вставших на задние ноги слона, а над ними по тонкой проволочке ползал туда-сюда шарик, изображающий солнце. С каждым часом он сдвигался на одно деление вправо и к ночи должен был достичь хобота «западного» слона, а наутро вернуться к «восточному». Вдобавок, эта пародия на светило медленно поворачивалась вокруг своей оси, дабы к третьим суткам явить зрителю черную сторону.
        Под часами располагался механический календарь, и отсчетный кружок в нем застыл на двадцать первом числе. Уже трид прошел с тех пор, как «Мурасаки» покинул порт Еванды, а Нико все еще бесился, глядя на судмирские предметы. Пароход и все его наполнение сделали на родине врагов, поэтому находиться здесь было тяжело. Но ни в одной другой стране еще не изобрели настолько быстроходных судов.
        Со времен шторма жизнь на «Мурасаки» не отличалась разнообразием. Все постепенно знакомились и занимались рутиной. Сиина поставила женщинам задачу перешить белую ткань, закупленную Клецкой, в балахоны всех размеров. Яни старательно думала о хорошем и радовалась, когда погода была особенно ясная. Генхард тоже перестал хандрить, узнав о своей немаленькой роли в плане, где ему надо было изобразить настоящего соахийца, поэтому при любом удобном случае раздевался до штанов и загорал, чтобы кожа стала смуглой, как у настоящих жителей Террая.
        Марх обучался у остроухов метанию ножей, и суровые чаинские наемники даже немного оживлялись и спорили, пока занимались с ним. Неугомонный Шивил без конца донимал Дорри и в конце концов таки вывел его из молчанки. Конечно, не без помощи Сиины и Астре. Эти двое играли роль настоящих родителей. А их, в свою очередь, как умел поддерживал суровый Зехма.
        Поздними вечерами, когда старшие примальи уходили спать, принц усаживался на полубаке, среди молодых вед, и учился их языку. Это было самое приятное из всего, что происходило на «Мурасаки». Девчонки всегда улыбались и старательно заигрывали, но принц не раздражался. Их беззаботность и железная вера в Матерь были чем-то за пределами его понимания. Ни одна из вед и бровью не повела, когда Нико рассказал им про идею с кругами. Их не смутило даже то, что во время шторма Природа не явилась на помощь. И что их душами управлял Астре.
        - Так это Матерь его и послала! - заявила Унара. - Ты погляди, княжич, мы все живые и целые. А все почему? Да потому, что Природа нас под крылом своим держит! Вот погоди! Выйдем в поле, и она всем вам покажет, как жить надо! Вознесет нас и скажет: «Слушайтесь их! И по уму живите!» Это все, княжич, для того сделано, чтобы единая вера по всему миру настала! Материна вера!
        Слушая их, Нико невольно успокаивался. Женщины вообще обладали какой-то магией успокоения, и она действовала гораздо лучше, чем лекарства Кайоши, которыми тот не упивался только потому, что это вредило способности ясно мыслить. Они с Астре все больше напоминали Тавара и Такалама. Но Нико не собирался дважды ходить по граблям. Он уже сделал для себя выводы и решил, что всего должно быть в меру, поэтому не принимал до конца ни одну, ни другую сторону.
        Беседы с Клецкой о плане занимали б?льшую часть дня, а то и ночи, и терпеть его общество столько времени было тем еще испытанием. Нико не отличался хорошим характером, но Кайоши оказался абсолютно невыносим. Он страдал без своего дара, и его выводил из себя тот факт, что Астре так и не научился управлять всеми подряд. Калека, в свою очередь, осуждал бессовестные предложения сына Драконов, которыми тот пытался облегчить задумку. Находясь в одной каюте с этими двоими, принц каждый раз чувствовал себя словно внутри грозового облака, и ему хотелось сбежать к ведам.
        Уже сегодня вечером корабль должен был оказаться в водах намулийского порта, где ждал морозный колдун по имени Липкуд, сильный настолько, что его тело почти не повреждалось от прямого проявления духа. Глядя на провидца и Астре, потерявшего вторую руку, Нико боялся даже подумать, какой силой обладает шаман.
        Клецка рассказывал о нем жуткие вещи. По его словам, колдун мог заморозить человека до смерти за пару мгновений. Принц даже вообразить такое не мог, хотя много чего слышал от старика. На Валааре ему не встретились настоящие примали, поэтому их способности вроде создания воды из воздуха до сих пор казались принцу выдумкой.
        Нико пропустил даже то, как Астре управлял ведами во время шторма, поэтому глубоко внутри не верил в сказки о прималях. Куча доводов говорила об обратном, и разумом Нико это понимал. Но он вырос в месте, где колдуны даже снов о прошлом толком не видели, а главным волшебством считались фокусы ловких факиров. И вся эта болтовня - мол, веды остановили вулкан, Астре засыпал жертвенное ущелье, а Кайоши простерся духом на половину мира - до сих пор вызывала у принца улыбку. Факты и последствия били в лицо, но Нико не верил. Особенно в запредельную силу Липкуда, о которой Клецка распинался даже больше, чем о своей.
        «Человек, способный заморозить кровь. Да конечно». Нико повернулся на бок и зашипел, задев подушкой разбитую губу. Все тело болело, но это было ничего по сравнению с тем состоянием, в котором принц находился в первые дни на корабле. Его трясло до тех пор, пока он не начал выплескивать переживания на тренировках. Правда, теперь, когда к этому присоединился Рори, личный способ медитации Нико превратился в довольно опасное мероприятие. И подтверждением тому были многочисленные синяки на теле.
        Нико вздохнул и закрыл глаза. Тело, уставшее от тренировки, гудело, мысли начали плыть, и принц погрузился в полудрему, смешанную с шумом воды и гребных колес. Ему приснилось, что слоны оторвались от часов, разбухли до размера настоящих животных и танцуют прямо у него над головой.
        - Да чтоб вас всех там спалило, - простонал принц, накрываясь подушкой.
        Это не помогло. На палубе явно творилось странное. Обычно народ с утра так не бушевал. Все громыхало, скрипело, и Нико даже подумал, что наступил вечер, «Мурасаки» причалил к порту и на воду спускают лодки, вот отчего такая суматоха.
        Измученный принц расстался с постелью и, выйдя в коридор, машинально потрепал по голове Шивила, налетевшего на него с криком: «Батька проснулся!» С висящим на руке мальчуганом он поднялся по лестнице и будто попал на соахский базар. Солнце било в глаза с такой силой, словно Яни всю ночь упорно верила в хорошее. На небе не было ни облачка, а паруса наконец-то поймали долгожданный теплый пассат.
        Но изменилась не только погода. Прежде на палубе можно было встретить лишь два ярких пятна - провидцев Доо и Ясураму, прозванных «бабоньками». А сегодня почти все вырядились как на праздник и настроение на «Мурасаки» царило веселое и озорное. Это было так странно, что принц даже растерялся. Не мог же Клецка вдруг прозреть и увидеть благополучный исход, после которого все будут жить долго и счастливо, как в судмирских сказках, где не бывает плохих концов.
        Шивил, увидев рысь, понесся к ней со всех ног. Тут же мимо пробежала веселая Илюшка в ярко-розовом платье, задела Нико локотком и, стрельнув глазами, понеслась дальше, к ведам. Кто-то из них уже разоделся, другие копались в здоровенных сундуках, визжали, хохотали и выдергивали друг у друга украшения.
        Нико смотрел на залитый солнцем и смехом корабль, и ему казалось, что Царство Семи Гор пришло к ним в гости гораздо раньше, чем они к нему.
        За всем этим, стоя в стороне, наблюдали провидцы Доо и Ясурама. Глянув на них, принц тут же понял, на ком лежит грех столь буйного утра.
        - Что здесь происходит? - спросил он, указывая на шумных руссивок. - Это вашим барахлом с утра так скрежетали?
        - О-о! Какая честь! Великий господин! - воскликнул пухлый Доо, сгибаясь в поклоне.
        Поклон получился скромным из-за нескромного живота предсказателя.
        - Великий господин! - эхом откликнулся Ясурама и согнулся почти пополам.
        - Мы решили раздать свои вещи этим бедным женщинам, - важно сказал Доо, поведя рукой в сторону вед. - Сегодня мы прибываем в Царство Семи Гор и купим там ткани подходящих цветов! Теперь у нас будет такая же одежда, как у великого Кайоши-танады! Только фиолетовый и золото, остальные наряды нам ни к чему!
        - Поэтому мы велели слугам вынести все наши сундуки из гардеробной на палубу и умоляли руссивок принять эти скромные дары! - суетливо вставил Ясурама.
        - Что такое вы говорите, друг мой?! - покраснел пухлый провидец. - Мы совершенно их не умоляли! Мы не опустились бы до подобного перед какими-то дикарками!
        - Но вы же сами сказали, что нам надо…
        Доо легонько пнул «близнеца», и тот прикрыл рот рукавом, но тут же воскликнул:
        - Кайоши-танада! - и вытянул шею в сторону трубы, из-за которой вывезли Клецку.
        На провидце была привычная одежда: фиолетовая в золотых ирисах, а лицо, шея и ладони блестели от густого слоя крема, кое-как размазанного Оситой. Остроух держал над господином бумажный зонт, делавший круги под глазами Кайоши еще темнее. По всему было видно, что этой ночью Клецка толком не спал.
        - Провидец Ясурама, да что же вы копошитесь? - сказал Доо, доставая из рукава карандаш. - Скорее, скорее, разворачивайте! Осита! Иди сюда, негодник! Вставай спиной ко мне и согнись как следует!
        Нико обернулся к «бабонькам» и увидел, что Ясурама раскатывает на спине чесночного мальчишки лист бумаги, а Доо запечатлевает наверху дату.
        - Небо в этот день было ясное, как глаза великого и прекрасного Кайоши-танады! - высокопарно сказал Ясурама, а Доо торопливо записал. - Его божественный лик озарил всю палубу золотым сиянием, и всюду, куда бы ни посмотрел Кайоши-танада, распустились цветы и запели птицы!
        Пухлый предсказатель продолжал строчить.
        - Наряд Кайоши-танады был бесподобен и…
        - Нет-нет, погодите, Ясурама. Мы уже вчера писали, что он был бесподобен, а позавчера - что восхитителен, а за день до этого что прекрасен. Надо придумать новое описание, иначе какой толк от нашей летописи? Давайте, подумайте хорошенько.
        - Ошеломляющий! - воскликнул Ясурама.
        С трудом сдерживая смех, Нико отошел от чаинцев и шуганул рысь, уже взявшуюся вылизывать несчастного Клецку.
        - Эй, княжич! - крикнула с полубака Олья в красном платье с узором из облаков. - Глянь-ка! Похожи мы на намулиек? Бабоньки говорят, что в рыжем царстве все так одеваются!
        Принц взбежал по лестнице и оказался рядом с ведой.
        - Вы же вроде бегали от подарков? - спросил он. - С чего вдруг принять решили?
        - Так перед праздником! - Олья поправила заколку на правой косе, скрученной в спираль над ухом. - Ты не слышал, что ли? У Княжны скоро именины! Он сказал, что как в Унье-Пунье остановимся, так он пир закатит! И с танцульками!
        - В Унья-Панье, а не Пунье, - рассмеялся Нико.
        - Ой, да ты бы себя послушал! - покраснела веда, пихнув его локтем.
        Нико невольно залюбовался руссивкой. Ее стройным станом, смольными волосами и большими черными глазами с такими длинными ресницами, что казалось, тени от них перекрывают половину лица. Образ Данарии истлевал в памяти так же быстро, как однажды распалил в сердце огонь, и на его место упорно просился новый, но Нико старался этого не показывать, хотя бы из уважения к остальным девушкам.
        - Эй! - тут же подскочила косоглазая Уля в синем платье. - А я красивая?
        - Очень, - улыбнулся принц.
        - А я? - ухватилась за рукав Нико Глашка.
        - И ты красавица.
        - Ну все, девоньки, - сказала Олья, услышав колокольный звон, и потащила подруг к лестнице. - Завтракать пора. Потом похвалитесь. Да смотрите не замарайтесь!
        Они с Нико еще раз тепло переглянулись, и принц почувствовал, что сил у него стало чуть больше. Он посмотрел в сторону моря, вдохнул свежий ветер и заметил, что Астре и Марх внизу занимаются чем-то странным.
        Калека сидел в кресле возле фальшборта, укутанный в рыжее пакуттское одеяло из верблюжьей шерсти, а Марх бросал ему на культи не то пуговицы, не то монеты. Нико от любопытства чуть шею не вывернул, но спускаться не стал. Он был уверен, что Астре и на этот раз не расскажет о своей задумке.
        В общем-то давно стало ясно, что калека не сможет снять ограничение Цели. Кайоши об этом не говорили, чтобы он не начал совсем уж с ума сходить, но проблема Астре была нерешаема.
        Нико понял это, когда в очередной раз прошерстил записи Такалама о порченых и сделал несколько выводов. Астре отличался от Каримы тем, что из-за него погибли люди. Он не доказал Цели, что способен распоряжаться даром, обходясь без жертв, поэтому она и не сняла запрет. Только однажды калека смог обойти его. Он просто не знал, что Элиас на четыре года старше. Но в тех случаях, когда возраст человека был очевиден, это не работало.

* * *
        К вечеру «Мурасаки» прибыл в порт Унья-Паньи, и люди, как горошины из спелого стручка, посыпались в лодки. Остроухов и моряков Кайоши послал за покупками, восхищенные провидцы вырядились по-павлиньи и вместе с Оситой отправились изучать таинственный Намул в поисках вычурной ткани, а Нико и Клецка собирались, не теряя времени, найти морозного шамана.
        Вечерний город сиял всеми красками. Пристань шла полукругом, и с одного ее конца было видно, как на другом дорожки от фонарей пронзают воду, словно замершие в полете звезды. Закат оставил от кораблей только черные силуэты в паутине мачт со спущенными парусами, от людей на кораблях - далекие голоса.
        Лодка сильно раскачивалась, и принцу с остроухом пришлось попотеть, втаскивая Кайоши вместе с креслом на деревянный помост, по которому можно было проехать к берегу.
        Нико едва стоял на ногах. Казалось, камни под ним вздымаются и опускаются, а стоило ветру подуть в его сторону, как накатила тошнота от запахов уличной кухни. Если в противовес морской существовала и земная болезнь, принц определенно стал ее жертвой.
        Кругом было шумно и весело, как всегда перед черноднем. Бренчали на гитарах музыканты, кто-то хлопал в ладоши и танцевал, скворчало сало на углях жаровен, шипело масло, с шумом падали в сковороды перевернутые на бледную сторону оладьи. Нико даже остановился, чтобы впитать эту атмосферу, и тут же одному боку стало холодно от ветра, а другому тепло из-за жара печи, где пеклись крендели с маком и корицей.
        - И почему мы должны встретиться с шаманом именно в тюрьме? - вздохнул он, с неохотой садясь в нанятый Клецкой экипаж.
        Больше часа они катили по Унья-Панье куда-то на самые задворки. Нико развлекался тем, что ел купленный по пути бараний шашлык и пирожки с вишневыми цукатами. Кайоши так поздно не ужинал. Он вообще мало ел и боялся растолстеть от неподвижности, а принц из-за тренировок все время испытывал голод.
        Ближе к окраине Унья-Паньи света и праздничного шума стало в разы меньше, но толстый возница не давал скучать, во всю глотку распевая:
        Зажги свой фонарик над дверью,
        Моя дорогая Тиль-Тиль.
        Ворчливой старухи поверья
        Не слушай: не дрогнет фитиль,
        И свет огонька будет ярким,
        Пока в моем сердце живет
        Румяной, щекастой доярки
        Лик милый, что к дому зовет.
        За окном уже почти не встречалось фонарей, и только тощие собаки истошно лаяли на повозку, а ветер вместо запаха копченостей задувал болотную вонь вперемежку с тухлятиной из подворотен. Принц бросил шавкам недоеденное мясо, чтобы заткнулись. Они тут же сцепились в рычащий клубок и отстали.
        - Я надеюсь, вы помните, что Липкуд способен заморозить человека до смерти в мгновение ока, - сказал Кайоши. - Пожалуйста, будьте предельно осторожны в своих высказываниях.
        - Слушай, Клецка, мне кажется или ты лыбишься?
        - У вас что-то со зрением.
        Кайоши врал, как воду пил. Принц готов был выколоть себе глаза, если этот едва заметный изгиб губ - не улыбка. Он слишком хорошо умел подмечать детали и складывать из них картину. Клецка что-то задумал, и Нико трижды пожалел, что с ними не поехал Астре.
        Думая о предстоящем разговоре с шаманом, он почувствовал холодные мурашки, и аппетит резко пропал. Половина пирожка с цукатами чуть было не отправилась в окно.
        - Оставьте, - попросил Кайоши. - Он вам еще пригодится.
        - С чего ты взял? - нахмурился Нико.
        - Просто предполагаю.
        Этот гад точно что-то знал, но не признавался, и тут еще лошади остановились возле мрачного и будто заброшенного здания, половина окон в котором представляла собой провалы, а у ворот стоял единственный фонарь с расплывшейся свечой и умирающим в луже воска червяком фитиля. Его света не хватало даже на то, чтобы отыскать колокольчик у входа, поэтому звонить пришлось на ощупь.
        - Похолодало, - заметил Кайоши на чаинском, и остроух тут же укутал его вторым одеялом. - Думаю, это Липкуд постарался.
        Храбрость Нико истончилась до волосинки, и ему больше всего на свете не хотелось входить в эту жуткую развалюху. Одно дело не верить и совсем другое - столкнуться лицом к лицу.
        Вскоре охранник распахнул дверь и уже открыл рот, чтобы осыпать пришедших отборной руганью всех тюрем Намула, но остроух сразу же сунул ему бархатный мешочек, набитый серебром.
        Ошалелый мужик захлопнул челюсть, спрятал деньги в карман и спросил только:
        - Э-э-э. А вам кого?
        - Липкуда, пожалуйста, - ответил Кайоши на неплохом намулийском.
        Смотритель кивнул и потопал обратно во двор, а оттуда в здание. Нико неохотно побрел следом.
        Они поднялись по ступенькам и вслед за тусклым пятном лампы в руках охранника пошли куда-то вглубь коридора.
        Нико со страхом косился на блестящие от влаги ржавые решетки по бокам прохода, но за ними никого не было. Под ногами блестели лужи, звук шагов отражался сводами и нанизывался сам на себя многократным эхом.
        - Что за… - шепнул принц, выйдя за очередную арку.
        Здесь все было как в ледяной пещере: каменная кладка сменилась густым, пышным инеем, какой бывает на Валааре после туманной оттепели. Нико прикоснулся к стене, но снежный слой не растаял под его ладонью.
        - Видимо, Липкуд не в духе, - пояснил Кайоши, и в его блеклом голосе зазвенели нотки веселья.
        Волоски на теле принца встали дыбом. Он судорожно сглотнул. Какие только образы не роились в голове, а злополучный коридор все тянулся, как закольцованный, и казалось, что каждый камень в нем наблюдает глазами ледяного шамана. Ошметки паутины, словно чьи-то патлы, свисали с балки, и Нико напряженно вглядывался в темноту: не сидит ли колдун прямо над ними? Вдруг он спрыгнет и начнет душить принца длинной белой бородой, как великан Мороз из страшилок Генхарда? Жуткий старик с ледяными глазами и посохом из оленьих рогов, который каждый год выстраивает возле своего терема забор из окоченевших зимой людей.
        Нико глянул на Кайоши, но не увидел на его лице ни капли волнения. Клецка умел притворяться, этого у него не отнять. Даже здесь он выглядел на своем месте. Так, словно тюрьма строилась для него, и провидец дополнял ее, как последний штрих. Он блестел в свете фонаря, а ему в ответ мерцали заиндевелые стены. И казалось, что Кайоши слеплен из снега, его волосы сотканы из темноты, вытянутой по углам, а золото на одежде - искры фонарного света. Дитя подземелий. Властитель катакомб. Дух снежной бури. Кайоши был похож на кого угодно, только не на человека.
        «Ладно, - подумал Нико, вглядываясь в темень. - Я не боюсь призраков. У меня есть свой».
        Смотритель остановился возле камеры, где иней на решетке был такой толщины, что заглянуть внутрь оказалось невозможно, и, отперев замок, гаркнул:
        - Эй! Подъем!
        Он оставил дверь открытой, кивнул Кайоши и удалился обратно, позвякивая ключами.
        - Я приветствую вас, Липкуд, - чинно произнес Клецка.
        - Чего надо? - послышался чей-то хриплый голос.
        Он показался Нико смутно знакомым.
        - Я слышал, вы дали грандиозное представление в Театре тысячи огней. На моем корабле готовится большой праздник, и я бы хотел видеть вас там. По этой причине я выкупил вас отсюда и еще хорошо заплачу за выступление. Вы согласны?
        «Что он несет?! - удивился принц. - С какой стати прималю где-то выступать?»
        - Если б у меня тут рядом был Хорхе, я б тебе ответил, - сообщил шаман. - Он бы тебя насквозь увидел. А так как я без него, а ты заявляешь, что хочешь меня нанять развлекать людей на твоем корабле порчеными, то лучше проваливай подобру-поздорову. Меня вообще с некоторых пор блевать тянет от этих ваших кораблей.
        И все затихло.
        - Что ж, как я и говорил, меня он не послушает, только вас, - заявил Кайоши. - Поговорите с ним с глазу на глаз, Нико.
        Принц проклял Клецку про себя раз десять. Потом взял у остроуха фонарь и вошел. В камере было холодно, и одному солнцу известно, как этот человек здесь выживал. Он сидел на лавке, подобрав под себя ноги, и выглядел совсем невнушительно. Приблизившись на дрожащих ногах, принц увидел красный кафтан и рыжие волосы, заплетенные во множество ярких косичек. Их невозможно было не узнать, и Нико чуть не уронил лампу.
        - Ты же тот кабачный кривляка!!!
        - Кудрявый псих?! - всполошился певун, разглядев принца. - Кудрявый псих из винной?!
        С минуту они просто сверлили друг друга ошалелыми взглядами.
        - Точно… Я же не знал твое имя, - пробормотал Нико. - Мы в тот раз так и не познакомились… А ты, значит… Липкуд…
        - Ты что тут делаешь, парень? - бодро спросил Косичка. - Тебя все-таки поймали за твою дурость?
        Камеру затопила тишина, и тут из темноты коридора послышался смех. Сначала тихий, а потом отчетливый, громкий, почти счастливый хохот Кайоши.
        - Просто бесподобное выражение лица! - сказал провидец, задыхаясь от веселья в дверном проеме. - Вам не нужно сменить белье, господин Нико? А то я припас на всякий случай.
        И он опять затрясся в приступе хохота. В Чаине считалось неприличным смеяться открыто, поэтому остроух держал перед ним платок вместо ширмы.
        Взбудораженный Липкуд переводил взгляд с одного парня на другого, а Нико, наконец сообразив, что провидец разыграл его, чуть не сполз по стене.
        - Вот же проклятье, Клецка! - выпалил он. - По-твоему, это смешно?! Почему ты сразу мне не сказал, что мы с ним знакомы?
        - Я знал, что вы будете издеваться надо мной целый трид, поэтому не стал переводить для вас некоторые детали видений, - заявил провидец, все еще подхрюкивая. - Я же сказал, что вы дождетесь однажды, разве нет? Это лучше ответной клички. Теперь каждый раз, когда вы будете называть меня Клецкой, я найду что вам напомнить.
        Нико так захотелось врезать паралитику, что только чудо удержало его от этого поступка. Полгода назад за такую шутку от Кайоши бы даже блесток не осталось.
        - Пошли, - сказал принц Липкуду. - Мы забираем тебя отсюда.
        Косичка не медлил ни секунды.
        - Я так и знал, что мы встретимся! - заявил он с восторгом. - Ты мне даже снился! Я еще подумал, что это неспроста!
        Все кругом начало оттаивать и капать. Остроух тут же достал прикрепленный к спинке Кайоши зонт и раскрыл его над господином.
        - У тебя правда сотня порченых? - спросил Нико. - Откуда ты их взял? Ты же говорил, что проблемы не любишь?
        - Не сотня, а сто три человека, - гордо уточнил Косичка. - Помнишь, ты мне говорил, чтобы я выступал в театре? Так я же выступил! Мы с Эллой просто порвали зал! Просто на снежинки порвали! И потом собрали свой собственный театр!
        - И что ты делаешь в тюрьме тогда?
        Вдохновение Липкуда сразу куда-то делось.
        - История долгая и несправедливая, - сказал он, отряхиваясь от инея. - И я, конечно, обалдевший, но не настолько, чтобы не спросить, кто этот парень в кресле, что ты тут делаешь, кудрявый, и на кой вы меня выкупили? И нет ли у вас еды? Я так жрать хочу, аж мочи нет.
        - И это тоже долгая история, - сказал принц, мрачно покосившись на улыбающегося Клецку и сунув Липкуду недоеденный пирожок с цукатами.

* * *
        Договорившись с шаманом о празднике, парни отыскали лавку ювелира и заказали ему перстень с особым узором - вписанной в штурвал монетой. У Нико уже была такая печатка, когда он сбежал из дворца, но ее украли на Валааре, так что пришлось подсуетиться, и здесь как никогда пригодилось умение запоминать детали.
        В порту Падура Нико собирался записать себя как соахского купца, дабы получить разрешение на торговлю привезенными рабами, которая дозволялась только коренному населению Террая.
        Они с Клецкой задумали «продать» часть порченых на рудник, чтобы те устроили тихий переворот изнутри. Для этого проще всего было воспользоваться именем и родословной, которые в свое время приготовил для Нико Седьмой. Имя сына купца первой гильдии - Раму - значилось в записях налоговиков, поэтому проблем с документами не ожидалось, да и Тавар вряд ли следил за портовыми списками. С тех пор как Чинуш вернулся в Соаху, наместник считал принца мертвым. Если только мыш не проговорился о своей неудаче, а он этого точно не сделал.
        Вернувшись на «Мурасаки», Нико устроился в каюте Клецки, где было самое яркое освещение, и взялся восстанавливать документы.
        - Я вижу, вы все осознали, - самодовольно сказал Кайоши, велев Осите подвинуть кресло к столу.
        Нико, не отвлекаясь от записей, чтобы не испортить каллиграфию, спросил:
        - Ты о чем?
        - Вы ни разу не назвали меня Клецкой за этот вечер, - пояснил провидец.
        - Ты думаешь, я тебя испугался, что ли? - повел бровью Нико.
        - Полагаю, что так.
        Принц вздохнул и вернулся к документу, но у Клецки было слишком хорошее настроение, чтобы оставить его в покое.
        - Хотите сказать, я ошибаюсь? - снова завел он шарманку. - Тогда назовите другую причину.
        - Причина в том, что ты даже не понял, почему я придумал тебе кличку, - сказал Нико, обмакнув перо в чернильнице. - Я думал, ты просто для вида огрызаешься, а ты, оказывается, так оскорбился, что целый трид вынашивал план мести.
        - Значит, по-вашему, я неверно трактовал вашу травлю и оскорбления?
        - Да с чего ты вообще взял, что я тебя оскорбляю? - не понял принц. - У нас, в Соаху, клички считаются признаком дружбы. Я терпеть не могу жеманство в разговорах. И я уже трид пытаюсь сломать твою стену патетики и жду, когда ты перестанешь выкать.
        - В Чаине даже близкие друзья общаются друг с другом на «вы»! - возмутился Кайоши. - Я сомневаюсь, что вы ничего не знаете о культуре моей страны! И вы не раз могли слышать Доо и Ясураму! У нас никто не придумывает друзьям обидные прозвища! По крайней мере, в глаза их не говорит.
        - Простите великодушно! - сказал Нико и отвесил Кайоши поклон, сидя на стуле. - Не учел ваш менталитет.
        И он снова вернулся к документу.
        - А почему именно Клецка? - не унимался провидец. - Почему не что-нибудь красивое? Например, Цветок.
        - Потому что ты на клецку в капусте похож, - раздраженно отозвался принц. - Что тут оскорбительного? Я даже Морошку от тебя шугаю каждый день по доброте душевной, а мог бы посмеиваться в стороне вместе со всеми, пока она тебя вылизывает. Сложно понять, что я пытаюсь с тобой подружиться?
        Кайоши замолчал, видимо складывая в уме события прошедшего трида.
        - Мне нелегко понять то, с чем я никогда не сталкивался, - заявил он наконец. - Откуда я могу понять, что кличка - это дружеский жест?
        Нико не ответил, надеясь, что провидец все-таки даст ему поработать.
        - Хорошо, я принимаю это, - сказал Кайоши холодным тоном. - Можете и впредь называть меня Клецкой. Но я, в свою очередь, намерен и дальше обращаться к вам на «вы». Я считаю, это справедливый компромисс.
        - Договорились, а теперь ты можешь не сидеть у меня над душой?
        - Только после того, как мы кое-что обсудим, - произнес Кайоши. - Это касается Липкуда. Вы ведь до сих пор не догадались, почему я пригласил его выступать на корабле?
        Нико заинтересованно повернулся к провидцу:
        - Чтобы не пугать его затмением с ходу. Разве нет? Ты же всех предупредил, что Липкуду нельзя ничего рассказывать в ближайшие пару дней.
        - На самом деле я использовал праздник, чтобы заманить на корабль весь его театр, - объявил Клецка. - Помните, Астре сказал, что ни один порченый не пройдет мимо, узнав о плане? Я подумал, что, если дети Липкуда по окончании праздника услышат о затмении и решат плыть в Соаху, шаману ничего не останется, кроме как последовать за ними и участвовать во втором круге ради их защиты.
        - Ого, - выдал Нико. - А я думал, ты уверен, что он согласится. Он же был в Соаху в последнем видении. И оно со знаком пепла.
        - Это не значит, что не нужно ничего предпринимать, - заметил Кайоши. - Это значит, что я найду способ добиться согласия Липкуда. Точнее, я его нашел, но Астре загубит мою идею на корню, если узнает. Поэтому я изначально не хотел доверять ее даже вам. Что вы скажете, Нико?
        - Насколько я помню, - мрачно сказал принц, - в последнем видении Липкуд умер.
        - Наш план не обойдется без жертв ни при одном раскладе, - вздохнул Кайоши. - Вопрос только в их количестве. И вы это понимаете. Астре не знает о том, что Липкуд умрет.
        - Ты и от него часть видений спрятал? - удивился Нико.
        - Разумеется, спрятал, - кивнул Клецка. - Я предчувствовал проблемы с Липкудом, так что приберег некоторые записи о нем. Астре уверен, что знает все мои видения. На деле ему известно только то, что я посчитал необходимым ему передать. Я не зло во плоти, Нико. Я всего лишь человек, способный мыслить рационально и в масштабах планеты, а не отдельных личностей. В нашем плане без жертв не обойтись. Я одна из них, так что я имею полное право на такую точку зрения.
        Нико шумно выдохнул, взъерошил кудри и ударился лбом о столешницу.
        - Это разумный ход, - сказал он тихо. - Но Астре все равно разгадает его. Мы можем врать, но он читает наши эмоции.
        - Вы не слишком наблюдательны, - заметил Кайоши. - После шторма дух Астре не может уйти от тела дальше чем на два метра. Он не чувствует эмоции людей на расстоянии. Иначе давно бы меня раскусил.
        Нико удивленно посмотрел на Клецку:
        - В смысле? Ты вообще целиком парализован, а дотянулся до Астре, еще когда в Медвежьем море был, чтобы в Еванду его позвать. С какой стати он теперь только на два метра выйти может?
        - Это из-за Ри, - пояснил Кайоши. - Он настроил меня, чтобы я легко мог дотянуться до Такалама, где бы он ни был, и рассказать ему о затмении, как только узнаю дату. Добавим к этому методики Шаа-танады, которые я изучал, самогипноз и тот факт, что я не управляю стихиями. Я очень аккуратно путешествую вне тела, и часть меня всегда остается прикрепленной к нему, как нить. Астре выходит целиком и расходится во все стороны, он не способен придать духу форму, и ему тяжелее вернуться. И он не может поддерживать тело, когда отдаляется от него, в отличие от меня. Правда, он не уступает мне в осознанности из-за Цели. Он контролирует сознание, даже когда выходит полностью. Другие примали на это неспособны.
        - Ясно, - кивнул принц.
        - И есть еще такой феномен, как морозный шаман, - добавил Кайоши. - Он выходит целиком, как Астре, но его тело разрушается даже медленней моего. Оно как будто замерзает, словно лягушка во время зимней спячки, а потом оживает как ни в чем не бывало. Полагаю, тут дело в мутации. Такалам говорил, что люди постепенно видоизменяются, чтобы выжить. Видимо, в будущем все примали станут такими.
        - Наверное, - вздохнул Нико. - Если, конечно, мы доживем до этого будущего.
        Глава 9
        Сто три предателя
        Большеречье занимает самую сердцевину Намула - земли вдоль берегов реки Неры - и иногда его называют мышиным пояском. Основу рациона жителей Большеречья составляет рыба, раки и речные растения. Поэтому неудивительно, что местная мифология связана с водой. В частности, с Повелителем небесных рек.
        Говорят, это огромный великан, непостоянный, как водная стихия. Он знатный модник, и у него множество нарядов из разных тканей, которые он редко надевает два дня подряд. Основные из них, конечно, синие, голубые и серые. Но есть розовые и алые, как удивительно вкусная рыба, обитающая в Нере.
        Тело Повелителя до того велико, что людям не видно ни его рук, ни ног, ни головы. Зато в дневное время прекрасно заметна золотая пуговица на кафтане - солнце.
        Раз в три дня рыбы верхней реки поднимаются вверх по течению, чтобы метать икру, которая вскоре станет звездами. И обязательно в косяке найдется глупая рыбешка, которая примет пуговицу за блесну и откусит ее, оставив дыру в прекрасном наряде Повелителя. Это приводит его в такое бешенство, что воды неба чернеют на целые сутки и все рыбы оказываются прокляты. Людям тоже не стоит попадаться на глаза Повелителю в это время, потому как он и их считает рыбами.
        На долгий чернодень верхний мир погибает, но потом великан успокаивается и возрождает небесную реку. Рыбы снова мечут икру, и Повелитель меняет наряды с алых на голубые или серые, потом снова на розовые, а в конце дня на роскошные вечерние, расшитые бисером икринок.
        В отличие от небесной реки, земная не мертвеет, но гнев Повелителя достигает ее вод. Некоторые обитатели Неры от страха слишком долго прячутся под камнями, и проклятие так и не сходит с них, даже когда великан добреет и посылает миру лучи прощения через свою новую пуговицу. Порченая рыба не отличается от обычной и тем особенно опасна беременным женщинам, которые, проглотив хоть кусочек, могут навсегда навредить младенцу проклятием Повелителя небесных рек. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья, 5-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Надо же быть такими болванами. Вручить малознакомому человеку десять золотых аванса за одно только обещание работы! Даже не спросили о театре. Какие выступления, какие декорации будут. И вообще, умеют ли порченые петь? Как этот псих кудрявый умудрился выжить до сих пор с такой наивной душой? И колясник ему под стать - деньги есть, а ума ни на каплю. Ну хоть бы притащили с улицы честного затменника и проверили - правду Липкуд говорит или врет. Может, он вообще не шаман. Потом заключили соглашение, заверили как положено. А они - хоп! - и на тебе, Косичка. Получай десять золотых.
        В общем, пусть пеняют на себя. Потому что у Липкуда ни театра, ни желания идти на этот клятый корабль. Хватило ему кораблей. По горло хватило. И порченых тоже. Туда же их вместе с кораблями.
        Косичка сунул деньги за пазуху, широко улыбаясь, распрощался с дураками и пошел промочить горло в ближайшую пивнушку. Вместе с рассветом он собирался уйти из Унья-Паньи. Болваны мало того, что денег дали, так еще и согласились подождать Липкуда пару дней, пока он якобы закупит все нужное для костюмов и декораций, соберет театр и придумает подходящее выступление. Так что погони бояться не стоило.
        У Косички не было никакого театра. Только сто три клятых предателя, из-за которых он оказался в тюрьме на четверть трида. На одной чашке холодной гречки с утра. Без молока, без масла. Собак и то лучше кормят. А начиная с восьмого дня и вовсе ожидалась голодовка.
        Певун много чего переосмыслил, пока сидел в камере один-одинешенек. Только на ум ему пришло не то, чего ожидали порченые, а совсем другое. И как только подвернулся счастливый случай, Липкуд решил оборвать с затменниками все связи. Пусть живут как хотят. Им все равно никакой разницы, есть рядом Косичка или нет. А он будет скитаться по городам и наслаждаться свободой. Липкуд ой как соскучился по тридам без головной боли, когда не надо волноваться за животы еще ста человек помимо своего. Пусть сидят в своем дырявом пансионе и дохнут по одному от голода. Они сами так захотели. Липкуд плохой? Вот и отлично, значит, найдут хорошего.
        Косичка брел по вечерней Унья-Панье, сунув озябшие ладони в карманы любимого кафтана, и мрачно оглядывал темные улицы. Какая-то собачонка, заливисто вереща, ухватилась за его сапог, и Косичка пнул ее под живот.
        - Тупая шавка, - выругался он, прокашлявшись от дыма из бочки на углу, где жгли какое-то вонючее старье.
        Такие бочки стояли почти у каждого дома, чтобы не захламлять свалки мусором, который можно было спалить. Правда, никто не учел кошмарного запаха.
        - Ненавижу идиотов.
        Косичка пнул консервную банку, и она с грохотом покатилась в проулок, напугав кошку.
        - Липкуд? - послышалось из темноты.
        Маленький силуэт вынырнул под фонарь, и певун увидел Хорхе - сутулого мальчика тринадцати лет, худющего, как мумия шамана, с длинной русой косой, перекинутой через плечо, и вечным кашлем. Хорхе держал в руках узелок и смотрел на Косичку во все глаза.
        «Везет как Эйнару, - подумал Липкуд. - Они все давно должны быть дома. И чего он мне встретился?»
        - Здравствуй и прощай! - Косичка махнул рукой и пошел дальше, испепеляемый взглядом правдолюбца.
        - Эй! - крикнул ему Хорхе, шлепая по лужам и явно догоняя. - Ты куда? Ты почему не в тюрьме?
        Он сипло закашлялся. Вот и нечего бегать с таким паршивым здоровьем.
        - Я устал, я ухожу, - сказал Липкуд, не оборачиваясь. - Нашим скажи, что я все осознал и покинул город с первым рассветом, чтобы не запятнать его своей скверной душонкой.
        - Да стой ты! - Хорхе схватил Косичку за рукав. - Ты почему не в тюрьме? Всего тридень остался! Потерпеть, что ли, не мог? Ты же знаешь Матильду!
        - О, я знаю Матильду! - воскликнул певун. - Она была права. В тюрьме я все осознал! Я понял, Хорхе, что я паршивый человек! Я хотел, чтобы вы жили в достатке, здоровые, с целой крышей над головой. И при этом не научился создавать из воздуха ни еду, ни лекарства, ни даже несчастную черепицу. И пришлось мне, негодяю, грабить мерзких богачей, которые издеваются над вами, и кормить вас на эти деньги. Ах, какой же я гад!
        - Но Матильда права! - выпалил Хорхе. - Мы за тобой не для того пошли, чтобы ты такое творил. Ты обещал, что мы будем выступать! Ты обещал нам театр!
        Липкуд вырвал рукав из ладони парнишки. Что толку объяснять ему, что порченые никому не нужны, поэтому надо снять черные ленты, несмотря на запрет Матильды. Что для нормального театра у этой кучки детей нет ни опыта, ни поставленных голосов. Что без денег не достать красивые декорации и не сшить впечатляющие костюмы. И что, прежде чем добиться успеха и начать зарабатывать на выступлениях, нужно каждый день что-то есть и где-то спать.
        Вдохновленный своей силой Липкуд собирался идти напролом. К самой Варьяне - хозяйке Царства Семи Гор, чтобы запугать ее и заставить прилюдно подписать новый закон о порченых. Да только затменникам это оказалось не нужно. Ни один не поддержал Косичку. Это ведь насилие! А Матильда так и вовсе заявила, что грешник-Липкуд должен сдаться и пойти в тюрьму хотя бы на десять дней и переосмыслить свой образ жизни.
        Он и переосмыслил.
        - Эй, ты куда? Пансион в другой стороне! - сказал Хорхе, тяжело дыша.
        С его астмой трудно было поспевать за Липкудом.
        - Скажи Матильде, что я бегу с корабля, где глупые крысы сами прогрызли дыру и теперь ждут, когда их затопит, - бросил певун. - И отвяжись от меня, Хорхе! Я не вернусь в пансион. Я ушел.
        Шаги позади замедлились, потом затихли.
        Косичка потопал дальше по сумрачной улице, где вещи, оставленные сушиться на балконах, колыхались, как стаи призраков. Здесь всегда и у всех что-нибудь висело, потому что из-за сырого климата мокрая одежда почти не сохла, и ее приходилось полоскать под ветром несколько дней подряд. До кучи, на балконы ставили трещотки от птиц. Пернатые умудрялись если не загадить выстиранную ткань своим пометом, то непременно оставить на ней следы грязных лап. С чем была связана их любовь к подобным выходкам, никто не знал, но трещотки, вертушки и чучела жили почти на любом балконе. И от этого ходить тут ночью было испытанием не для каждого.
        Липкуд прошел несколько метров и уже подумал, что Хорхе отстал, но его догнала фраза:
        - Юль сильно заболела…
        Косичка встал как вкопанный, но тут же двинулся дальше.
        - Я вообще не помню дня, когда она не болела! - бросил он через плечо.
        - Она заболела, когда ты ушел! - отчаянно выкрикнул Хорхе. Липкуд готов был поклясться, что глаза у мальчишки на мокром месте. - Она тебя очень ждет! Мы все тебя ждем! Почему ты сбежал из тюрьмы?!
        - Тебя кто-нибудь учил, что ниже пояса бить запрещено? - спросил Косичка, оборачиваясь.
        Хорхе стоял под фонарем, прижимая к груди узелок. Одежда висела на нем, как на швабре, а плеч как будто вообще не было.
        - О все боги Намула! - воскликнул певун. - И почему я опять на ваших глазах иду в это клятое болото?! - Он вздохнул, цыкнул и сказал: - Ладно, не реви, Хорхе. Я не сбегал из тюрьмы. Меня оттуда выкупили, так что я не нарушил условие. Никого не трогал, никому ничего не отмораживал. Уж ты знаешь, что я не вру.
        Хорхе от облегчения закашлялся.
        - Нечего ходить по улицам ночью в такой легкой одежке! - пожурил его Липкуд, укрывая необъятным кафтаном. - Не лето еще. Пошли в лекарскую лавку. Пилюль купим.
        - Но деньги… - пробормотал Хорхе, согнувшись под рукой Косички. - Мы собираем тебе на выкуп, но там пока мало…
        - Деньги есть, - заявил певун. - И нет, я никого не обокрал, не ограбил, голышом в кабаке не танцевал. Откуда взял, потом расскажу. Шагай быстрее, пока лавка не закрылась.
        Они вернулись в освещенную часть Унья-Паньи, где уже начали собирать уличные кухни, и в последнюю минуту успели заскочить в нужный магазинчик, а выйдя оттуда, принялись по дешевке сгребать у поваров остывшие оладьи, лепешки, сырные пельмени на палочках и прочую снедь, не купленную вовремя и оттого потерявшую часть вкуса и цены.
        Потом, нагруженные по самые уши, потащились на другую окраину города, откуда через рощу можно было пройти по шаткому мосту над болотистым озерком к заброшенному пансиону, где порченые жили вот уже несколько тридов. В общем-то из-за этого пансиона Липкуд и решил остаться в Унья-Панье. Где еще можно разместить сто человек? Внутри здания царила разруха, по большей части оно было деревянным и построенным почти на болоте, так что полы сгнили, крыша прохудилась и часть стен превратилась в труху из-за расплодившихся жуков.
        Как следует отремонтировать пансион было невозможно, дешевле оказалось построить новый, в сухом месте, поэтому власти так и сделали, а старый забросили. Даже бродяжки тут не жили, потому что здание стояло отдельно от города, в чащобе, и слухи про него ходили нелестные. Но зато во многих спальнях остались каменные печи, а на чердаке нашлось два здоровенных чугунных котла, в которых безногая Матильда и ее команда «рукастых удальцов» готовили для всех еду.
        Липкуд дернул кольцо в носу замка - мордастого черного солнца, - и тут же послышался перезвон колокольчиков, замерший где-то в глубине дома. Эту систему оповещения придумал Снай - щербатый калека с отвратной привычкой грызть ногти, губы и заусенцы. Липкуд при случае старался притаскивать жесткое печенье, чтобы Снаю было чем занять рот, когда он размышлял. Иначе бедняга просто не мог. Он сообразил протянуть целую сеть колокольчиков, которые легко было отвязать от уличных гирлянд, и прикрепил ее к носатому солнцу возле входа. Теперь в каждой жилой комнате висел колокольчик, и если у порога стояли гости, Матильда и остальные бывали тут же оповещены, независимо от того, в какой части пансиона они находились.
        Вслед за утихшим звоном послышалось привычное громыхание деревянной тележки.
        - Говорить будешь ты, - шепнул Липкуд. - А то нас ждет допрос на полчаса.
        - Матильда, это я! - сказал Хорхе, вынырнув из кафтана Косички.
        - Добро пожаловать, мой чахлый друг, - послышался картавый девичий голос.
        Дверь распахнулась, выпустив язык теплого света, и Липкуд увидел Матильду. Она, как обычно, приехала на своей домашней деревянной тележке с четырьмя колесами и двумя ящиками по бокам, где лежала всякая всячина от недовязанных носков до желудей и спичек. На плечах Матильды пестрело толстое одеяло в заплатах, облако рыжих волос пряталось под синим беретом. Девушка держала в руках кочергу, которой сдвинула запор, и при виде ее Липкуд поспешно отбежал от порога.
        - Ах ты певунишка! - тут же разглядела его Матильда. - Тебе невозможно повезло, что я на домашней тележке!
        У порченой была еще одна, очень скоростная. Она больше походила на табуретку с маленькими колесами и без спинки. Матильда садилась в нее, когда нужно было выехать в город, затягивалась ремнем, надевала любимые перчатки-непротирайки и становилась бешеным крабом. Она перебирала руками так быстро, что у Липкуда глаза на лоб лезли, и почти не отставала от ходячих собратьев. Помимо Матильды, в несостоявшемся театре было только трое безногих, и все они покинули пансионы совсем недавно, так что не успели хлебнуть горя. Четырнадцатилетняя Матильда была настоящим феноменом среди порченых Царства Семи Гор. Затменники с ее Целью попросту не доживали до такого солидного возраста, а эту девушку смерть как будто боялась.
        - Я все объясню! - поспешно сказал Липкуд. - Я не сбежал. Ничего плохого не сделал. Меня просто выкупили раньше, чем вы собрали деньги, и предложили хорошую работу. Правда же, Хорхе?
        Последние слова Косичка произнес с нажимом.
        - Да, - кивнул паренек, прокашлявшись.
        - Ладно, плевать, - отмахнулась Матильда. - Заваливайтесь, а то холодно. Оба шуруйте на кухню, мы там раскочегарили, согрейтесь хорошенько. Хорхе, полотенце на голову и быстро стоять над кастрюлей! Паром дышать десять минут! На, сначала туда кинешь. - Она порылась в правом ящике, вынула мешочек с какой-то травой и сунула правдолюбцу, потом торопливо запихала обратно выпавшую спицу, отъехала от порога и обратилась к Липкуду: - И ты марш на кухню, шалопай! Согрейся и иди к Юль. Бедняжка уже хрипит. И не вздумай холодными руками ее трогать! В кипятке искупаю!
        - Ладно-ладно, - согласился Косичка, затворяя дверь.
        Сквозняк перестал тревожить колокольчики, и стало слышно, как безногая ребятня на кухне громыхает чашками, кто-то кашляет и шмыгает носом, кто-то весело прыгает, а Элла читает скороговорки, чтобы избавиться от заикания. Сто три предателя дышали под крышей полуразрушенного пансиона. Стаскивали сюда барахло, из которого пытались соорудить декорации, затыкали щели тряпками, соревновались в чистке картошки и устраивали гонки на тележках по трассе с препятствиями, когда во время дождя в длинном коридоре ставили ведра под протекшей крышей и калеки спорили, кто проедет от первой двери до последней быстрее всех и не свалит ни одну жестянку.
        Косичка на мгновение замер возле порога, поправил на плечах мешок с едой и с облегчением подумал: «Я дома».
        И ему показалось невозможным, что час назад он собирался уйти из Унья-Паньи и был обижен на порченых изо всех сил.

* * *
        Все уже постели расправляли, а Сиины все не было. Марх услышал от Рори, что она вернулась на палубу, и ему стало неприятно. Тут даже гадать не нужно, зачем она туда пошла. Там же этот ее спаситель должен был сегодня появиться. Этот чудик намулийский - морозный шаман. Марх недавно узнал, что он не старый дед, а вполне себе молодой парень, и ему стало по-настоящему паршиво от взгляда на Сиину, которую эта новость явно обрадовала. Марх едва сдержался и не ляпнул: «Да ты и в корягу лесную влюбишься, если узнаешь, что она тебя спасла».
        Ну правда, давно он так не расстраивался. У Сиины аж глаза заблестели от восторга, когда Кайоши ей про Липкуда рассказал. А до того ходила сама не своя, только целыми днями сидела на полубаке вместе с ведами и нашивала эти белые балахоны, в которых все пойдут под затмение. Марх еще ни одним глазом не видел шамана, но уже готов был глотку ему перегрызть.
        Проходя мимо лестницы, он услышал знакомый голосок и, остановившись, посмотрел вниз. Там, между двух колонн, забравшись с ногами в кресло, сидела сонная, лохматая Яни, а рядом стоял охотник и честно пытался заплести ей косички на ночь. От такого зрелища Марх даже забыл, куда шел.
        - Слушай, белка-бестолковка, - сказал Зехма, почесав седой затылок, - топор у меня есть.
        - Ну и что? - спросила Яни, щупая косичку. - Ой, ну криво же! Переплетай, так некрасиво!
        - Я вот потому и говорю, - пояснил охотник. - Есть у меня топор. Хороший топор, острый. Я им что хош порублю. И мясо порублю, и дрова порублю, и всех порублю, а если не надо, то и не буду рубить. Хорошо я им рублю.
        - Зехма, - Яни задрала голову и недовольно прищурилась, - ну и зачем мне твой топор?
        - Ты вот рыжая, как белка, а сама не белка, - нахмурился охотник. - А глупая как белка все равно. Я ж тебе ясно говорю - топор у меня есть. И рублю я им хорошо. А вот косы твои не умею я вязать. Баба я, что ли, таким заниматься? И раз я не баба, а ты с меня требуешь волосы тебе вязать, то я топором их лучше пообрубаю да и мучиться не буду. Топор у меня хороший. Острый топор. Я им и бреюсь, и тебя налысо побрить могу.
        - Зехма! - пискнула Яни. - Ты чего?! Сдурел? Плети давай красиво! Мне без волос нельзя! Я же буду в Соахии принцесса! А на что мне там бугуди накрутят, если волос нету? Плети давай!
        Суровый Зехма вздохнул и принялся расплетать кривую косичку. Марх стоял и наблюдал за ними, и в этот миг он не любовался семейной идиллией. О нет. Его душила зависть. Марху ведь уже пятнадцать, и ростом он под два метра. Никто не будет возиться с таким дядей. А ему бы хотелось. Вот честное слово, хотелось бы. Но Зехма уделял все внимание девчонкам, а Иремил был ласков только в первые годы, пока не появился Дорри и Марх не уступил ему роль младшего. Тогда он пошел на хитрость и попросил Иремила обучить его ремеслу охоты. Это позволяло проводить с прималем кучу времени, и правдолюбец был счастлив. С Зехмой так уже не получится. Времени не хватит. Потому что Марх идет во внешний круг.
        У него не было родителей с тех пор, как ему исполнилось два года. Оба умерли от болезни, а сын остался, и растила его суеверная бабка, испугавшаяся, что, если младенец умрет, проклятье может перейти на вторую дочь. Внука она терпеть не могла, и чаще всего он слышал от нее фразу: «Что ж не ты сдох-то? Что ж ты не сдох вместо них, родимых?»
        И Марху верилось, как, наверное, всем сиротам, что, останься папка и мамка в живых, все могло обернуться иначе. Кто знает, вдруг они бы любили его и не отдали никому. Марху не с кем было сравнить, и некому было разрушить его фантазии, поэтому он завидовал даже Дорри, которого в детстве только и делали, что колотили, которому не давали есть. Марх завидовал каждому, кто мог назвать кого-то в этом мире родителями. Даже никудышные и жестокие, они у них все-таки были. А бабка только и делала, что плевалась проклятиями и просила сдохнуть. И Марх научился ей отвечать. Он научился бить словами в отместку. Научился выбирать такие фразы, чтобы ей делалось тошно, и не разучился до сих пор. И говорил так со всеми.
        И может, потому, что у него никогда не было доброй, ласковой матери, он так любил Сиину. И так хотел, чтобы она всегда принадлежала только ему и заботилась только о нем. И за эту зиму без нее он до сих пор не простил Астре. И не собирался прощать.

* * *
        На большую землю Сиина смотрела издалека, с борта «Мурасаки». Ни она, ни другие члены семьи не изъявили желания прогуляться по Унья-Панье. Говорили, что там порченые ходят по улицам, как самые обычные люди, только в волосах у них черные ленты. Кусочек материи взамен смерти. Сиине было трудно в это поверить, и она не решилась сойти с парохода, а без нее и Астре никто из детей даже не подумал о таком.
        Но смотреть на другое государство отсюда, из безопасного убежища, отделенного от пирса полоской сияющей ночными огнями воды, девушке нравилось. И нравился, хотя и пугал, веселый шум набережной. Сиина пыталась разглядеть людей, но попортила зрение вязанием и шитьем при тусклом свете, поэтому плохо видела вдаль и могла только гадать, как выглядят намулийцы и где среди них гуляют Кайоши и Нико, отправившиеся на берег встретить морозного шамана и провести ему экскурсию по кораблю, чтобы он знал, с чем имеет дело.
        - Так и не пошла? - спросила Олья, подойдя к фальшборту.
        - Нет.
        Порченая мельком глянула на веду и не смогла удержаться от мысли о том, какая же она красивая, особенно в этом ярком платье. И Сиине стало неловко стоять рядом с Ольей, будто красота руссивки делала шрамы на лице порченой еще безобразней. Словно показывала, каким должен быть человек, а каким не должен.
        - Мы тоже не пошли, - сказала веда, лузгая семечки и сплевывая шелуху в темную воду. - Уже тридень тут сидим и гляделки на берег пялим, а не идем.
        - Почему?
        - Да страшно как-то. - Олья присела на парапет. - Мы к такому не привыкли. Княжна говорит, в этом рыжем царстве колдуны в почете, а не как у нас. Боятся их, а уважают все равно. И они могут, как обычные люди, туда-сюда по улицам расхаживать. И правду говорит, знаю, что правду, при Матрохе разговор шел. Умом понимаю, а сердцем нет. Страх там засел. От рождения засел, это так просто не выкорчуешь.
        Порченая невольно улыбнулась.
        - Чего ты? - нахмурилась Олья. - Смешно, что я трусиха?
        - Нет. - Сиина плотнее укуталась в шаль. - Просто я думала о том же самом. Нам на Валааре тоже житья не было. И тоже страшно на берег идти, хотя тут и порченым гулять можно. Только и надо черную ленту в волосы вплести. Но у меня одна трясучка от мысли куда-то выйти. Всю жизнь прятались. Теперь дальше корабля ступить боязно.
        - А у нас нет порченых, - отозвалась Олья. - Это вы тут, на западе своем, с ума сходите. Напридумывали ерунды всякой и сами боитесь. У нас нет порченых. У нас только особенные есть. Даровитые. У брата моего, Петро, отметины на лице, как у тебя. Ох и трус был, пока не вырос. А как вырос, так стал беды всякие предсказывать. Не всегда попадал, но частенько. И перед свадьбой мне сказал, что нехорошее чувствует, а я не послушала.
        - У тебя свадьба была? - удивилась Сиина.
        - Была, да под лавой утопла, - грустно улыбнулась Олья, протягивая ей горсть семечек. - Жених мой сбежал, когда узнал, что я веда.
        - У нас бы тебя уважали, - сказала порченая, чувствуя себя виноватой за вопрос.
        - А у нас тебя, - хмыкнула Олья.
        Они переглянулись и улыбнулись друг дружке. Сиина больше не чувствовала прежнего неуюта рядом с красивой девицей.
        - Слушай, - нагнулась к ней Олья. - Колись давай, кто тебе нравится? Княжна или Глаза-бирюза?
        - А тебе кто?
        - Эй, ты нечестная! Я первая спросила!
        - А вот не скажу, пока сама не признаешься.
        - Да княжич конечно, - вздохнула веда. - Сохну по нему, как вишня перезрелая. А он хоть бы улыбнулся лишний раз… И девонькам не расскажешь. Такая обида сразу будет, что хоть утопись.
        - Это почему? - удивилась Сиина.
        - Да как же, - нахмурилась Олья. - Я-то почти замужем была, а они и губ любимых не нюхали. Так что мне вроде как нельзя теперь влюбляться. Надо им уступить. А то я ведь красивая, только глазками стрельну и уведу его у всех. Такая вот незадача.
        Веда встрепенулась и пихнула Сиину локтем:
        - А ну давай колись, девчушка-хитрушка! Тебе кто нравится? Княжна или княжич?
        - Да ни один, - улыбнулась порченая.
        - Врешь! - не поверила веда.
        Сиина подперла подбородок ладонями и весело посмотрела на Олью.
        - Ой, ну хватит, не томи! Морошке скажу тебя покусать! Вижу же, что нравится тебе кто-то!
        - Ой, да стыдно мне, - шепнула Сиина, жгуче краснея. - Смеяться будешь, если скажу.
        - Не буду, - пообещала веда.
        - Я его даже не видела никогда, - призналась порченая. - Только сегодня увижу.
        Веда застыла с приоткрытым ртом и шелухой, прилипшей к губе. Сиина не выдержала и расхохоталась. И поняла, что смешно ей больше не от вида Ольи, а от волнения.
        Пришлось рассказывать про морозного шамана с Намула и про то, как он спас Сиину в зимнюю ночь на Валааре.
        - Это, знаешь, так странно было, - улыбнулась порченая. - Как будто я изнутри человека увидела. А он там такой хороший, такой добрый, прямо сил нет! Я же сначала думала, что это Кайоши меня спас. И никак поверить не могла, когда его встретила. А потом решилась и заговорила с ним. А он мне и сказал, что другой человек снег растопил и меня к дому вывел и что мы обязательно встретимся в Намуле! Ой, мамочки, тебе рассказываю, а у самой аж ноги трясутся.
        Сиина потрогала пылающие щеки.
        - И это сегодня он явится на корабль?! - всполошилась Олья. - Этот твой шаман? Сегодня же! Княжна и княжич за ним поплыли!
        - Ага, - выдохнула Сиина. - У меня сердце заходится… Прямо сил нет…
        - Ты сдурела совсем?! - вспыхнула Олья. - Стоишь тут в старой шали, не расчесанная толком! А ну пошли быстро! Я тебя приодену хоть. Нам бабоньки платьев кучу надавали!
        - Да не надо, - возразила Сиина. - Краше не стану все равно. Я же видишь какая.
        - Бестолковая ты, вот какая!
        - Да мне все равно Княжна с ним знакомиться запретил пока что. Он же не знает про затмение. Я просто одним глазком на него посмотреть хочу.
        В этот миг сквозь шум и уже привычную иноземную речь прорвался совершенно новый говор, какой порченая никогда еще не слышала. Он не походил на грубый, словно тесанный топором, руссивский или по-змеиному шипящий язык Соаху, которым Нико частенько ругался. Не был похож и на чаинский, мелодичный и тихий, вежливый и странный, полный коротких слов. Этот язык звучал как песня, как мелодия. Люди так растягивали гласные, что не было понятно, в каком месте закончилось одно слово и началось другое.
        Сиина посмотрела в сторону трапа. На палубу подняли в лодке несколько человек, и вслед за креслом Кайоши остроухи опустили на доски порченую девочку в тележке с колесами. Не дожидаясь остальных, она тут же принялась лавировать между моряками с резвостью, какая не каждому ходячему дана. У Сиины ослабели руки и шаль соскользнула с плеч. Такого она никогда в жизни не видела. Представить, что Астре вот так рассекает у всех под ногами, громко хохоча и жестикулируя, да еще и хлопая встречных по ногам, Сиина бы ни за что не смогла. Веселая безногая девочка. Веселая. И безногая. Одно с другим. Такого не бывает.
        Сиина выпучилась на нее, забыв и про холод, и про все на свете, и только когда порченая и сопровождавший ее болезненного вида парень скрылись за трубами паровой машины, перевела взгляд на остальных. Кроме знакомых личностей, там была еще одна девочка с мраморно-белыми волосами и, судя по голосу, взрослый парень. Вот только росту в нем было с три вершка, особенно по сравнению с Нико.
        Этот намулиец в красном кафтане с огромными рукавами едва доходил принцу до середины плеча и только ненамного возвышался над своей подругой. Волосы у него были совершенно чудн?е - красно-рыжие и разделенные на сотню косичек, каждая из которых могла похвастаться своей неповторимой лентой. Сиина никогда не видела такого аляповатого, смешного и странного человечка. Даже провидцы Доо и Ясурама, в эту минуту важно шествующие с нагруженным дарами Оситой к хохочущим ведам, не могли сравниться с намулийским парнем.
        - А это еще кто? - проворчал из-за спины Марх, накидывая на сестру упавшую шаль.
        Сиина вздрогнула. Она так пялилась на гостей, что даже не заметила, как брат спустился с полубака и подошел к ней. Марх укутал сестру и не убрал руки с ее плеч. От него пахло копченой рыбой.
        - Ты не замерзла? - спросил он. - Может, спать пойдем? Дети без тебя плохо спят.
        - Да-да, - торопливо сказала порченая. - Сейчас пойдем.
        А сама наблюдала за голосистым парнем, и сердце стучало как бешеное.
        «Мамочки, это он!»
        Парень размахивал руками, широко улыбался и беспрестанно что-то говорил. Сиина отметила в нем крупные, неподходящие маленькому телу черты лица. Мясистый нос, огромный рот, кустистые брови и хитрые с прищуром озорные глаза. Он вовсе не казался красивым. Он был противоположен стройному, статному Нико, которым Сиина, как и все девушки на корабле, втайне любовалась. И его резкие, шумные движения не походили на тихое изящество плывущего рядом, словно лебедя по ночному озеру, провидца. И все-таки человечек затмевал их обоих. Он горел, как факел, как огонь, и вдруг, пройдя в нескольких шагах от порченой, замер и умолк. Нико и Кайоши многозначительно переглянулись. Беловласка потянула парня за рукав, и тут намулиец повернул голову и огромными глазами уставился на Сиину. Ее прошибло потом и холодом одновременно.
        - Чего он пялится? Морду не начищали давно? - прошипел Марх.
        Его слова сбили морок, нашедший на Сиину. Она сконфузилась и отвела взгляд. Парень в кафтане тоже будто очнулся, весело раскланялся и, влекомый девочкой, поспешил за остальными. Но на пути он еще раз обернулся, чтобы поглядеть на Сиину.
        ТАКАЛАМ
        ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК
        Я ничего не писал целых два трида, с тех пор как прибыл в Индари. Все это время я ужасно болел и не мог держать ни перо, ни карандаш. Мой недуг здесь называют «чамал», что переводится как «ржавая кожа». Кажется, болезнь появляется из-за какой-то водоросли, обитающей в воде. Местным она нипочем, а у меня с первых дней в Индари по всему телу пошли жуткие струпья, и ни мази, ни другие врачебные предписания не помогали. Я пытался поговорить с доктором, но толком не вышло. Здесь мало кто знает международный, и в основном мы общались на языке жестов, пока у меня оставались на них силы.
        Семья из семи человек, приютившая меня за скромную плату, почти не скрывала радости от моего недуга. А может, у них тут так положено. Во всяком случае, мне казалось, будто они ждут не дождутся, когда я умру, и уже прикидывают, сколько смогут выручить за мой скромный скарб. И даже если они не желали мне смерти, болезнь моя наверняка их устраивала, ибо заставила меня два трида лежать в доме неподвижным, но оплачиваемым грузом.
        «Дом» - громкое слово для ветхого бунгало на берегу озера Топпи. Оно и правда огромное, но вода тут не такая уж и синяя, как говорили. Во всяком случае, мне за два трида довелось лицезреть за окном только серую массу, но, может быть, все дело в сезоне дождей. В это время озеро удивительно расширяется, и если сильный ветер поднимает волны, они порой накатывают на хижину и затапливают пол. Местные не обращают на это никакого внимания. Они подвешивают все, что возможно, под потолок или крепят к стенам и спокойно ходят по воде, а мне поначалу было дико, и я боялся, что тонкие перегородки обрушатся прямо на мою лежанку.
        Я бы, наверное, умер, не появись мой друг. Он отлучался набрать солнечной энергии вдали от планеты, где это удается ему гораздо легче, нежели здесь. Потому, застав меня в столь бедственном положении, он был весьма удивлен и сделал нечто невообразимое - за несколько минут избавил меня от заразы, поселившейся в крови и коже. Я сразу же смог встать, силы вернулись, будто чамал никогда не одолевала меня.
        - Это легко, если знаешь, из чего состоит тело и как оно должно выглядеть в здоровом виде, - объяснил он. - Я сразу же заметил в тебе лишние частицы и убрал их, а потом восстановил поврежденные ткани. Я могу разрушать и создавать все, кроме того, что ты называешь душой или сознанием.
        - Ты говорил, что черное солнце наделило каждого прималя подобием такого таланта, - вспомнил я. - Значит, во мне тоже есть задатки этих способностей? Могу ли я сам себя лечить? Научи меня. Я слабый прималь, но быстро соображаю.
        - Увы, - ответствовал мой друг. - Даже сильнейшие примали Большой Косы не могут возвращать к жизни забитые пеплом конечности. И талантливые колдуны Таоса не могут лечить себя от элементарных болезней.
        - Но почему? - удивился я. - Мы ведь подсознательно способны влиять на любую материю. Если копнуть глубже и понять, из чего состоит тело…
        - Потому что все творения черного солнца имеют две стороны, - прервал меня мой друг. - Порченые наделены даром, но ограничены Целью. Примали могут управлять материей, но не могут делать это безнаказанно, неоплатно. Ибо человек - существо, неспособное распоряжаться даром творца. Его сводит с ума власть и сила. И если он осознает безграничность таланта, как ты думаешь, что останется от Сетерры?
        Я хмуро кивнул.
        - Дар убивает за чрезмерность, - продолжал мой друг. - Он необходим лишь для того, чтобы люди верили в божественное происхождение прималей и слушали их. Но любой колдун должен знать свой предел, и если он разрушит себя, то никогда не сумеет восстановиться, ибо черное солнце поселило это глубоко в его подсознании. Такова плата за ваши способности. И ее не обойти, как порченые не могут обойти Цель. Поэтому я спас тебя сам.
        - Но для тебя опасно совершать подобное, не так ли? - спросил я, помня, как мой друг рассказывал, что не имеет права проявлять себя ни в каком виде.
        - Каждый наш диалог опасен для меня, - подтвердил он. - Каждый импульс, каждый всплеск энергии, которую я трачу на изменение мира и на общение с тобой, может привлечь черное солнце. Это похоже на комнату с решетчатой стеной. Внутри горит свеча, и, если смотреть в определенном месте, она будет закрыта узором перегородки и оттого незаметна. Но стоит сделать шаг в сторону, и свеча может оказаться в зазоре, где ее будет видно. Чем толще свеча, тем опасней. Чем больше сил я трачу, тем заметней и дальше расходятся волны, по которым черное солнце может меня уличить.
        Я был поражен не столько его ответом, сколько формой фразы. Не думал, что мой друг научится метафорам. Еще недавно он не понимал, зачем они нужны, и считал их лишними, затрудняющими понимание элементами речи. Но истинное открытие ждало меня дальше.
        - Раньше у меня было только два состояния: покой и любопытство, - сказал мой друг. - Сегодня появилось третье. Мне вдруг стало странно от мысли, что ты умрешь и я не смогу больше говорить с тобой. Я могу завести новое знакомство после твоей смерти, я уже научился на тебе. И пусть это будет долго и трудно, пусть у меня уйдет много сил и времени, чтобы найти того, кто не сойдет с ума из-за моего желания говорить, я все же найду его, как находил раньше. И это будет безопасней, чем лечить тебя. Ты почти умер, и твое восстановление потребовало много сил. Больше, чем я потратил тогда, в пустыне, когда перенес тебя в пещеру. Потому что в этот раз я воздействовал не на песок, а на живое тело, и тем, кто «стоит за решеткой», это заметней. Оно как пламя толстого фитиля. Искать нового собеседника было бы безопасней для меня. Но я ощутил странное чувство от того, что это будешь не ты.
        - Это называется привязанностью, - объяснил я ему. - Ты привязался ко мне. Это человеческое чувство.
        Он долго молчал, обдумывая мои слова, и в конце концов согласился, ибо не смог отнести свое новое состояние ни к покою, ни к любопытству. Мне лестно от мысли, что не только он может научить меня столь многому, но и я способен подарить ему то, чего он раньше не знал.
        - Человек не может быть камнем, - сказал он мне в один из наших первых разговоров. - Он не знает, каково быть камнем. Он может разбить его и увидеть, что внутри, но это ничего не даст ему, кроме картины. Так и я не могу понять человека. Я знаю, какие вещества появляются в твоем организме, когда тебе весело или страшно, но не ведаю, что побуждает их появляться и почему ты смеешься или плачешь. Я могу заставить твое тело сделать любое из веществ, и ты будешь радоваться или грустить по моей воле. Но я никогда не пойму, каково тебе от этого. Я могу настроить тебя, как настраивают инструмент или машину, чтобы ты спал только по три часа в сутки или ненавидел морковь, но я не узнаю, как ты поступишь, увидев морковь на своей тарелке. В один раз ты выбросишь ее, будучи в одиночестве, а в другой съешь, ибо тебя кормит морковью твоя любимая женщина, и ты боишься ее обидеть. Каково это, бояться обидеть? Что значит любить? Что происходит внутри тебя, прежде чем ты совершишь тот или иной поступок? Я могу вызвать любую эмоцию внутри человека, но я не пойму ни одну из них. Поэтому люди такие интересные.
        Тогда я поверил ему, и мне сделалось грустно от этого, но теперь он проникается мной все больше и познает чувства. Быть может, человеку не стать камнем. Но два мыслящих существа могут в конце концов понять друг друга и чему-нибудь научиться.
        Глава 10
        Сгоревший фейерверк
        Боги Царства Семи Гор представляются жителям Намула весьма праздными господами, а солнце - прозрачным котлом, в котором они варят амброзию - напиток, дарующий бессмертие и красоту. Он ослепительно сияет, а по вкусу похож на белое вино: так говорят хозяева питейных, доставая из погребов образцы для дегустации.
        Я пробовал намулийские напитки и могу подтвердить - это были лучшие вина среди тех, что когда-либо касались моих губ и языка. И ни роскошные виноградные плантации Соаху, ни персиковые рощи Судмира, ни сливовые сады Чаина и Шанвы не помогли этим странам освоить столь же прекрасные рецепты. Все-таки у каждого места есть свои секреты и традиции, которые не повторить никому в мире, как ни одному из государств не повторить вкуса пряностей с острова Шаури.
        Жители Царства Семи Гор в древности считали, что в первые сутки тридня боги готовят яства и варят амброзию, чтобы на вторые устроить праздник. Закончив труды, они танцуют, много едят и сладко пьют. А когда засыпают, злые мелкие божки плюют в амброзию и травят ее ядовитой слюной. На третий день боги просыпаются и, не почуяв подвоха, выпивают почерневшую жижу. И тогда с ними начинает твориться злобное безумие, которое и приводит к затмению.
        Потом боги засыпают и на другое утро просыпаются, ничего не помня. Они снова принимаются варить амброзию, дабы устроить праздник, и люди следуют их традиции - перед каждым затмением они танцуют, гуляют и празднуют сутки напролет, чтобы утомиться и проспать все то время, пока боги бесчинствуют от проказ темных божков, портящих напиток бессмертия. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья, пароход «Мурасаки», 5-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        В день шестнадцатилетия умытый, разодетый и натертый благовонными маслами Кайоши маялся от мигрени и хмуро смотрел в иллюминатор. Туман редел, обнажая мачты соседних кораблей. На востоке, за громадами облаков, точно кровь, пропитавшая бинт, расплывалось пятно солнца. Белый Бог выдыхал из пасти огненный шар, чтобы согреть Сетерру от Твадора до Руссивы, от Исаха до Намула.
        Это утро могло оказаться прекрасным, наполненным тишиной, созерцанием и красотой природы, но как бы не так. На верхней палубе с прошлого вечера будто поселилась армия злых духов. Кайоши хотелось насыпать им под ноги зеркальных обломков, затем сгрести в мешок и выкинуть за борт.
        Бах. Бах, - словно тараном по медному щиту.
        Топ-топ-топ, - как стая подкованных собак, бегающая за мячиком от полубака до юта.
        Крыыыыыву. - Великан со скрежетом сминает в ладонях стальную пластину.
        От всех этих звуков у Кайоши разболелась голова, и он уже не знал, куда себя деть и как приблизить долгожданный вечер.
        Дверь в каюту неожиданно распахнулась будто от сквозняка. Провидец вздрогнул, но сразу успокоился: внутрь ввалился принц Нико. Полуголый, с разбитой бровью и резким запахом пота. В отличие от Оситы, который даже по коврам топал как слон, принц ходил очень тихо, и ему легко было застать Кайоши врасплох.
        - Когда вы научитесь стучаться?! - рассердился сын Драконов. - Я мог все еще спать!
        - Да ты не можешь уснуть даже от тиканья часов! - парировал Нико, закинув мокрую рубашку на плечо и хлопнув дверью. - А от такого топота ты точно не спал всю ночь. Я в общем-то тоже.
        Нико плюхнулся в кресло, и Кайоши бессильно застонал.
        - Во имя Драконов, прошу вас! Не садитесь на мою мебель в таком виде! Вы же весь потный! Запах сохранится в обивке, и меня будет тошнить!
        - А я воняю, что ли? - Принц удивленно понюхал свою руку, потом волосатую подмышку.
        Провидец закатил глаза.
        - Надеюсь, вы как следует подготовились к сегодняшнему вечеру, - сказал он, когда Нико пошел к двери. - Речь должна быть хорошей и четкой.
        - Справлюсь, - коротко ответил принц. - Главное, чтобы сам знаешь кто не прищемил мне язык.
        Снова хлопнула дверь, и на мгновение стало почти тихо. Только волны шумели за иллюминатором, разделенным надвое бликующей водой и алым небом, да шуршала от качки сдвинутая вбок занавеска, сшитая из множества золотистых пластин. Янтарный шарик с мертвым жуком катался по желобку в столешнице, и Кайоши, наблюдая за ним, чуть не уснул. Ему привиделось, что душа застывает в смоле подобно бабочке и ждет перерождения в новом, беззатменном мире. Но упасть в этот сон окончательно Кайоши не удалось. Из полудремы его вырвали голоса, которые никогда раньше не звучали в центральном коридоре. Тут жили порченые, болваны-провидцы и Осита, но никак не веды.
        - А ну громче, девоньки! - бодро скомандовала Олья, и хор грянул с новой силой.
        Далеко не все руссивки отличались музыкальным талантом, зато петь любили поголовно. Сейчас они затянули что-то непривычно веселое, и то и дело из общей мелодии заусенцами выбивались крикливые и писклявые голоса. Кто-то подвывал на высоких нотах, кто-то почти хрипел, кто-то шепелявил. Худшего хора Кайоши еще не доводилось слышать. Он искренне понадеялся, что там все-таки только веды, а не артисты Липкуда, иначе день обещал скатиться от пасти Змея до хвоста.
        «Что они здесь делают?» - удивился Кайоши, а потом расслышал слова песни:
        Ой-ой, наш Княжна да красоте-енюшка!
        Ой-ой, у кого тут День рожде-еньюшка?
        Мы пирог спекли да румя-яненький,
        Где же наш Княжна, где наш сла-аденький?
        И тут Кайоши до такой степени живо прочувствовал пляску мурашек по своей спине, что готов был с ними познакомиться.
        Он ведь совсем не подумал о реакции жителей «Мурасаки» на этот праздник. В Чаине в такие дни все было просто и понятно. В храм присылали гонцов с подарками от Ли-Холя и чиновников. Под навесами ставили большие столы, которые накрывались за счет Кайоши, и весь день вокруг толпились жадные до угощений толстяки. Провидцы вежливо поздравляли сына Драконов и с наступлением сумерек приносили ему дорогие вещицы, а он сидел на подушке перед очередью, слушал песни монахов о собственном здравии и ждал, когда закончится этот скучный, многолюдный день. Ближе к ночи запускали фейерверки и, если Кайоши того хотел, заявлялись мэджу.
        Но веды не знали традиций Чаина, а их собственные могли круто отличаться от принятых на родине Кайоши.
        Кто-то бахнул возле двери чем-то твердым - сапогом? - и голос Ольи громко сказал:
        - Эй, Княжна, ты там не голый? А то мы заходим!
        Веды захохотали, и Кайоши пришлось два раза повторить приглашение. В первый раз его не расслышали из-за смеха. Дверь пнули, и вошла Олья, а за ней, как грибы-вешенки, сгрудились в проходе остальные руссивки и весело глядели одна поверх другой. Кайоши отметил, что здесь только молодые девицы. Все до одной румяные и веселые, в ярких платьях, наскоро пошитых из нарядов Доо и Ясурамы.
        Олья неспроста открывала дверь ногой. Руки у нее были заняты большим медным тазом.
        - Зачем вам вода? - не понял Кайоши, искоса глянув на то, как веда заворачивает рукава до локтей.
        В Чаине женщины не оголяли при мужчинах запястья, и провидцу стало неловко.
        - Это кипяток заговоренный, - сказала Олья, ставя таз на табурет и подвигая к нему кресло Кайоши. - В Мамкин день… Ну, день рожденья по-вашему, у нас всегда воду кипятят и, пока она не остыла, всей семьей заговаривают. Это как… Вроде той воды, в которой ты был, пока не родился. Сила в ней большая. Все, что наговоришь в этот день, вода сохранит. Уж мы, Княжна, так расстарались, что ты у нас после нее бегать начнешь!
        - Мне нужно это выпить? - брезгливо спросил Кайоши.
        Он даже не думал отказываться. С Ольей спорить себе дороже.
        - Нет, пить не надо. Окунать тебя будем, - пояснила Олья, и прежде чем Кайоши что-то понял, сзади к нему подбежала Мунька и собрала волосы, а еще две девушки подняли посудину, и Олья смачно макнула Кайоши лицом в воду.
        А потом еще и еще, и так шестнадцать раз по количеству прожитых лет. Провидец молился, чтобы рядом оказался остроух или хотя бы Осита. Но никого из наемников не было снаружи: Липкуд всех сгреб себе в помощь, а шумного слугу Кайоши отправил на палубу, как только началась мигрень, и велел не возвращаться, пока солнце не поднимется над водой на два пальца.
        - Ну как? - весело спросила Олья, промакнув лицо одуревшего Кайоши полотенцем. - Ох ты, смотрите, девоньки! Порозовел!
        Веды одобрительно загомонили, и каждая посчитала необходимым ущипнуть Кайоши за щеку. Они были как дети, дорвавшиеся до игрушки, которую раньше им не давали трогать.
        - Румяненький! - взвизгнула одна из руссивок с таким восторгом, будто перед ней поставили тарелку с пирожком.
        - Ты язык проглотил? - Олья повесила полотенце на спинку стула. - Как себя чувствуешь, новор?жденный?
        - Все просто прекрасно, - процедил Кайоши сквозь зубы. - Но пожалуйста, не могли бы вы не трогать меня?
        - Я же сказала, что оздоровишься! - воскликнула веда, перебив дальнейшие слова провидца. - Это наш тебе общий подарок, а есть еще у Муньки отдельный.
        Хрупкая, как белая магнолия, Мунька все еще стояла позади Кайоши, держа его волосы, и, кажется, ей стоило большого усилия их отпустить, а провидцу такого же усилия стоило не заорать, чтобы веды убрались из его каюты и оставили его в покое.
        - Тащите Мунькин пирог! - скомандовала Олья, и девушки передали друг другу аж из коридора поднос с пирогом.
        - Это зачем? - спросил Кайоши, ожидая подвоха.
        - Не зачем, а с чем. Родильные пироги всегда с яблоками, - ответила за девушку Олья. - Свежих, правда, не было, но зато сушеных полно нашли. Мунька всю ночь стряпала, старалась, так что рот пошире открывай!
        Корми провидца Олья, она наверняка затолкала бы в него половину пирога, но Мунька все делала понемногу и кусочек отделила совсем небольшой. Пирог был слипшийся, недопеченный и приторно-сладкий, поэтому провидец порадовался, что среди вед нет Матрохи и никто не обличит его вранье.
        - Благодарю вас, - кивнул он, с трудом прожевав. - Это очень вкусно.
        Мунька от похвалы вся покраснела и под хохот подруг выбежала в коридор.
        - Ладно, Княжна, не скучай, а мы наряжаться пойдем, раз танцульки обещали, - сказала Олья и, подхватив таз, повела всех прочь из каюты.
        На минуту Кайоши остался в одиночестве, раздраженный и весьма озадаченный тем, что после дикого купания у него в самом деле прошла мигрень, но не успел сделать никаких выводов: в каюту вбежала Яни со связкой деревянных катушек, нанизанных на бечевку. Присмотревшись, Кайоши узнал в них части дверных ручек, не то открученных, не то выломанных, и окончательно убедился, что боится людей с большим энтузиазмом и энергией, а Яни по этой части превосходила все население «Мурасаки».
        - Ура-а! С днем рождения! - воскликнула она. Потом застыла на пороге, выбежала и постучалась. - Можно войти?
        - Да, - вздохнул Кайоши. - Спасибо за поздравление.
        - Так, это тебе от меня. - Девочка повесила на шею провидца темно-красное войлочное ожерелье, где каждая бусина была размером с ранетку, и чмокнула его в обе щеки. - А теперь я буду тебе красоту наводить!
        - К-красоту? - повторил Кайоши, заикаясь от внезапных поцелуев.
        - Ага, - весело кивнула Яни. - Все остальные наверху для тебя стараются, а я сюда пришла. В день рождения надо быть самым красивым в мире! Так что я тебе помогу!
        - Позвольте узнать, каким образом? - спросил Кайоши, с ужасом глядя на то, как порченая снимает с бечевки обломки дверных ручек. - Я в общем-то уже одет, и умыт, и расчесан. Право, не стоит об этом беспокоиться!
        - Да мне нетрудно! - отмахнулась Яни. - Я знаешь как красиво делаю? Мы тебе сейчас бугудей накрутим! Бугуди - самая красивая прическа в мире! Ее все богатые делают! Я раньше думала, что соахийцы кудрявые из-за бугудей! А Нико говорит, что это от природы… Генхард ужасно расстроился, когда узнал. Надо было ему не говорить. Но я все равно научилась красиво их крутить! Правда, катушек Илановых у меня больше нет… Но это ничего. Эти тоже сойдут.
        - Все-таки не стоит. У нас, в Чаине… так не ходят…
        - Да это потому, что вы бугудей не знаете! Так, а где тут эта твоя паста, которую ты на голову мажешь, чтобы волосы не разлетались?
        Яни схватила со стола расческу, и Кайоши зажмурился от страха.
        - Так-так! - Руку девочки перехватил Нико. - Ты что тут делать собралась?
        - Бугуди! - радостно сообщила Яни.
        - Белка, - принц заглянул девочке в глаза, - ему не нужны бугуди, правда-правда. Он же не соахиец, он чаинец. И еще Кайоши очень не любит, когда кто-то трогает его волосы. Очень-очень не любит, Яни. Ты все поняла?
        Девочка почесала затылок и шкодливо улыбнулась.
        - Ну ладно, я тогда пойду прикручу бугуди обратно. И она выбежала за дверь, а Кайоши облегченно выдохнул.
        - Вот поэтому я и пришел к тебе раньше, чем умылся, - сказал принц. - Так и знал.
        - Как же трудно с этим восточным менталитетом, - покачал головой Кайоши. - Я чуть не сорвался.
        - Ладно, раз уж мы друзья, послежу, чтоб девчонки тебя не донимали, - пообещал принц. - Буду сегодня твоим личным наемником, Клецка. Торжественно обещаю не подпускать к тебе Морошку.
        - Да мне уже все равно, - сокрушенно заявил провидец, посмотрев на бусы, абсолютно не подходившие к платью. - Даже если меня вылижет десяток рысей. Я не сторонник конфликтов, но эти люди понятия не имеют о такой вещи, как личное пространство. Их поведение абсолютно бесцеремонно.
        - Клецка, чтоб ты знал, они это делают из дружеских чувств, - пояснил Нико. - Никто бы пальцем о палец не ударил, если бы им было плевать на тебя. Но девчонки есть девчонки. Они перебарщивают.
        Принц накинул на Кайоши одеяло и покатил его к лестнице. Кресло вынырнуло из темноты коридора и выехало к залитой солнцем комнате отдыха под стеклянным куполом. Ее не использовали во время затмений, поэтому возле распахнутых дверей на крюках висели замки. Дальше было еще несколько кают, заброшенная столовая и, наконец, подъем на палубу.
        Увидев, что произошло с «Мурасаки» всего за одну ночь, Кайоши потерял дар речи. Всюду висели фонарики и разноцветные гирлянды из бумажных цветов и звезд. Трубы паровой машины задекорировали крашеной бечевкой, в стороне юта орудовали повара, а веды, задорно хохоча, таскали блюда кто из корабельной кухни, а кто с жаровен, и запахи съестного вокруг с ума сводили.
        Тут и там стояли сдвинутые столы, поднятые из кают, а на них мерцали говяжьи отбивные в вишневом соусе, рыба с лимонами, рассыпчатый рис, завернутый в ломтики сыра, пирожные, бутерброды с икрой и вина всех мастей. На просторном полубаке расставили лавки, да не просто так, а в виде лестницы, чтобы сидящим сзади все было видно. Похоже, Липкуд решил выступать на палубе.
        - Спорим, это лучше, чем в храме? - сказал Нико, сорвав бумажный цветок темного-красного цвета и вложив его в ладони Кайоши. - Они от всей души целую ночь это делали. Осита детей учил складывать фигурки, веды кухней занялись, мы с мужиками мебель таскали.
        Сын Драконов просветлел, увидев, что появился еще один элемент в поддержку бусам Яни, и его болезнь порядка немного утихла.
        - Я никого не просил так стараться, - пробормотал он.
        - В том-то и дело, Клецка. В том-то и дело.
        Кайоши смотрел на никудышно сложенных животных и птиц, на веселые кривые мордочки, расклеенные на мачтах, на фонарики, не сочетавшиеся ни по форме, ни по цвету, на Морошку в платье, которую привязали на время к фальшборту, и раздражение начало откатывать.
        При виде именинника поднялся шум, и все наперебой бросились поздравлять провидца, надевать на шею дурацкие цветочные ожерелья, читать стихи и петь ему песни.
        Среди подарков не было ни одного ценного, не считая золотой шкатулки со статуэткой лани, которую преподнесли Доо и Ясурама, но Кайоши вообще не ждал подарков. Эти люди ничего ему не должны. Зачем они столько сил вложили в этот день?
        «Чтоб ты знал, - повторил в голове голос Нико, - они это делают из дружеских чувств».
        Кайоши вдруг понял, что никто на «Мурасаки» не завидует ему. Никто не хочет оказаться на его месте. Никто не пытается потешить свое тщеславие через дорогие подарки и не думает об этом дне, как о бесплатном обеде или поводе увидеть мэджу и развлечься.
        И мир начал трещать по швам. Кайоши перестал внутренне дергаться каждый раз, когда кто-то его задевал. В детстве он не давал себя трогать даже родителям. Разве могут по-настоящему любить люди, которые собираются продать тебя в храм? И разве могут по-настоящему дружить с тобой те, кому это выгодно? И разве можно доверять тем, кто мечтает занять твое место?
        Но сейчас все было иначе. Нико старался изо всех сил, но не мог сдержать натиск веселой толпы. Кайоши пачкали, пытаясь покормить в десять рук, что-то вопили в самое ухо и кружили вместе с креслом до тошноты. И он чувствовал себя так, будто только что родился и весь мир ждал его рождения. Просто потому, что Кайоши - это Кайоши.
        Жаль, что погоде было плевать на праздник, и к вечеру, в самый разгар веселья, заморосил мелкий, противный дождь. Палуба скоро стала сырой, паруса намокли, со снастей капало, и оригами на нитях жалко обмякли. Только сложенные из вощеных листов сохранили достойный вид.
        Лампы в виде арбузов, персиков, закрытых тюльпанов, лиц красивых женщин и просто расписных шаров качались от ветра и временами стукались друг о друга с легким звоном. Они тоже были покрыты моросью и волшебно блестели в пасмурных сумерках, опустившихся на «Мурасаки».
        Но люди наплевали на непогоду ровно в той же степени, в какой она наплевала на праздник. Воду на палубе в брызги разбивали пятки танцующих, а шум заглушал и ветер, и редкие раскаты грома. Над столами натянули брезентовые тенты, и под одним из них сидел Кайоши, наблюдая за тем, что творилось на пароходе.
        А творилось тут всякое. Театр порченых, размахивая платками, вопил задорную намулийскую песню, половину слов из которой было не разобрать. Под нее Косичка плясал рука об руку с румяной Сииной. Астре, Яни и Матильда - безногая девушка из театра Липкуда - устроили гонку: тележка против кресла, и хотя брат с сестрой постоянно выигрывали, безногая сдаваться не собиралась. Она объявила это битвой конечностей и требовала продолжения поединка. Яни с грохотом катила кресло, используя всю свою немаленькую силу, Матильда перебирала руками со скоростью сумасшедшего краба, а калека вопил то ли от страха, то ли от брызг, то ли оттого, что шапка сползла ему на глаза и он ничего не видел.
        Провидцы Доо и Ясурама пытались танцевать рядом с предметами своей любви. Они синхронно поворачивались и делали руками полукруг, словно протирали невидимые окна. Унара и Матроха устали бить себя по животам и хохотать, глядя на них, а провидцы, видимо решив, что это лучший из знаков внимания, распалялись все больше, пока Ясурама, закружившись, не врезался в бочку.
        Марх тоже повеселел и о чем-то болтал с Рори и Генхардом. Зехма, прикончив бутылку вина, принялся доказывать остроухам удобство бритья топором и навязчиво хотел опробовать лезвие на чьей-нибудь голове.
        Наемники неслышными тенями рассредоточились по всему периметру корабля и курили. Моряки бузили у себя в каюте, и здесь их видно не было, но один раз на палубу поднялся красномордый Лысый Лев и тут же ушел обратно, завидев, что к нему направляется Зехма с наточенным топором, нетвердым шагом и твердым намерением показать, как ловчее всего поддерживать чистоту под голубой панамой.
        Младших детей отправили вниз, подальше от сырости, и малышня уже который час самозабвенно играла в прятки, для коих на «Мурасаки» было большое раздолье.
        Молоденькие веды во главе с Ольей, разгоряченные шампанским, перестали стесняться и всячески пытались втянуть Нико в свой хоровод, а то и пощипать его, но принц железно стоял возле Кайоши, и пока что ему удавалось оградить сына Драконов от катания в кресле под дождем и от посягательств Морошки.
        Вдруг все затихло и раздался голос Липкуда:
        - Пришло время для настоящего представления, господа! Прошу вас подняться и занять места под навесом!
        - Кажется, пришел его звездный час, - усмехнулся Нико, толкая кресло Кайоши к полубаку.
        Остроухи быстро положили на лестницу две доски, между которыми оставили прогал, и принц вкатил кресло наверх. Под тентом уже собрались почти все, и тут оказалось тесновато.
        Палуба опустела. Никого, кроме Липкуда, там не осталось.
        - Я думал, он будет выступать с театром, - задумчиво проговорил Кайоши. - Почему он один?
        Еще не совсем стемнело, но корабль тонул в сумерках, и гирлянды фонарей преобразили «Мурасаки» в одну огромную сцену. Моросящий дождь скрыл завесой дальнюю часть палубы, в том числе паровые трубы и мачты, и это было только на руку Липкуду. В том месте, где он стоял, светильников оказалось особенно много, так что его хорошо было видно, а за ним, словно призрачные кулисы, стоял туман.
        - Дамы и господа! - произнес Косичка, взирая на зрителей снизу вверх. - Я буду петь специально для Кайоши - сына двух Драконов и настоящего ценителя высокого искусства! Сегодня вы увидите выступление, каких еще не бывало ни на одной сцене Сетерры! Прошу никого не покидать свои места и не спускаться на палубу, пока представление не окончится.
        Косичка на время спрятался за трубами, а вышел оттуда в черном балахоне и с черными волосами.
        - Он их в угольной крошке обвалял, что ли? - удивился Нико.
        - Тихо! - ткнула его в бок Яни.
        Все завороженно замолчали, уставившись на Косичку. В новом образе он выглядел довольно устрашающе. Мокрая палуба блестела от света гирлянд и вдруг начала белеть на глазах, поднимаясь заиндевелым ковром.
        Позади Липкуда проступили дети в белых одеждах и начали выводить бесконечное переливчатое «а-а-а», одновременно жуткое и красивое. Оно служило фоном голосу шамана. До этого момента он не выступал, только руководил детьми, а теперь запел сам, и мурашек на коже провидца стало больше, чем семечек в подсолнуховом поле.
        Голос Липкуда был невероятен. Густой туман, подсвеченный фонарями, нетающий иней под ногами шамана и его песня о зимней ночи создавали просто бешеную атмосферу. Провидец боялся дышать, так он был поражен происходящим. С полубака давно не раздавалось ни звука. Все были захвачены, зачарованы, взяты в плен выступлением намулийского певуна. И пока он не зашел за трубу, спев больше десятка арий, пока хор не отступил в морось и не оттаяли палубные доски, все продолжали молчать. Дождь промочил тент, капли падали людям за шиворот, а они сидели, не двигаясь.
        На поклон Липкуда вывели под руки. Он не мог толком стоять, но улыбался и старался говорить бодро.
        - Для вас выступал Театр порченых!
        Полубак взорвался аплодисментами и свистом. Это было в сотню раз лучше всяких мэджу.
        Финальным аккордом праздника стали фейерверки, но запустить их оказалось не так-то легко из-за дождя. Потрясающий день подходил к концу. Сказка завершалась мрачной реальностью, и, глядя на Нико, можно было догадаться, что он повторяет в уме заготовленную речь.
        «Мне шестнадцать, - с грустью подумал Кайоши, глядя на оригами в ладонях. - Время, когда цветок распускается. Великие Драконы, пусть в следующий раз меня будет ждать долгая жизнь. В этой я не успею ни толком распуститься, ни увянуть. Прошу вас, в следующей жизни дайте мне постареть».
        Послышался первый залп, смешанный с восторженными воплями. Празднующие собрались возле носа «Мурасаки» и зачарованно смотрели, как в туманном небе над голыми мачтами взрываются цветы, шары и брызги. Красные, зеленые, серебряные, золотые, фиолетовые. Они сменяли друг друга и таяли в воздухе, не долетая до палубы. Мокрые доски вспыхивали разными цветами, словно кто-то наверху быстро зажигал и тушил огромные намулийские лампы. Лица и одежда людей становились то дынно-желтыми, то синими. Взрывы один оглушительней другого сопровождались охами, вскриками, аплодисментами, даже визгом.
        На шестнадцатом залпе Кайоши закрыл глаза. Ему хотелось замереть в этом моменте навсегда. Стать жуком, похороненным внутри янтарного шарика. Он чувствовал себя сгоревшим фейерверком, жизнь которого обозначалась только недолгим дымом оставшихся дней.
        Глава 11
        Смертельный номер
        В Везлоке и Зелене черное солнце называют болезным или чумным, а все из-за истории, давным-давно приключившейся с этими землями на юге Намула.
        Под брюхом «летучей мыши» есть два безымянных острова, на которых много лет никто не живет. Туда не ходят корабли, а в воды Узкого моря между Намулом и этими клочками суши стараются не заплывать. Рыбаки Везлока добывают улов, не уходя далеко от берега, ибо страшатся болезни, порожденной не то насекомыми, не то животными таинственных островов. Я хотел исследовать их, но никто не согласился сопровождать меня туда, как и на север Валаара и еще во множество мест мира, где я так и не побывал.
        Все дело в том, что несколько столетий назад с островов на Везлок пришла чума, а после перекинулась на Зелену. Считается, что острова были прокляты затмением, и даже животные на них стали рождаться порчеными. Они заражали и воду, и почву, и когда люди добрались до этих земель, то обратно привезли с собой жуткие язвы на теле. Их плоть гнила заживо, и такое же происходило со всеми, кто находился рядом с больными.
        Два государства почти вымерли от морового поветрия. Пришлось насильно оставлять зараженных под затмением, прокуривать дома особым сбором трав и всячески избегать контакта с носителями чумы.
        Жители Везлока и Зелены до сих пор считают, что за Узким морем таятся проклятые места, где даже животные несут в себе затменную порчу. Якобы таким способом черное солнце пытается добраться до людей, которых не может достать в домах и укрытиях. Но это выглядит не слишком логично, и мне кажется, они попросту сплавили два страха в один, дабы ненавидеть и бояться их вместе. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья, пароход «Мурасаки», 5-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Это было похоже на спектакль. Очень дорогой спектакль, разыгранный для одного-единственного человека. Поэтому Липкуд отказывался верить в происходящее. Даже когда Хорхе и остальные правдолюбцы в один голос заявили, что Нико не врет и все это - затмение, план, круги - настоящее и случится на самом деле.
        Помнится, зимой все дети с Целью страха заболели. У них в груди давило, но ничего не случалось, а боль так и мучила. Перепробовали кучу разных средств. И горчичники, и отвары. И хоть бы хны. А оно вон как. Затмение, значит.
        Услышав о нем, Липкуд закатил большой скандал. Пинал табуреты, пугал всех, грозил заморозить. Чего только не делал, пока кто-то не вылил ему на голову ведро холодной воды. Она тут же замерзла, и Косичке пришлось отдирать волосы от лица. Потом оказалось, что его окатила Элла.
        И главное - из порченых никто не удивился. Один Липкуд стоял как громом пораженный. Он чуть не убил Кайоши, когда понял, какую пакость тот подстроил. Но оказалось, что и без Косички было кому возмутиться.
        Безногий мальчишка по имени Астре разразился гневной тирадой о том, что это грязный, несправедливый способ, и даже попытался детям внушить, чтобы они забыли слова Нико. Но самая жуть состояла в том, что никто ничего не забыл. Цель приказала порченым запомнить каждое слово. И они оказались в ловушке без выбора. А Липкуд вместе с ними.
        Он внутренне порывался уйти, и не раз. Маленький человек внутри Косички еще не погиб. Он хотел просто жить. Как можно тише и как можно дольше. И одним пьяным богам ведомо, почему Липкуд уже третий день сидел на борту проклятого парохода и слушал, как гребные колеса взбивают море.
        Он успокаивал себя тем, что даже если это последние полтора трида в его жизни, лучше провести их здесь, а не голодать в дырявом пансионе. По крайней мере, дети будут сыты и одеты. И на «Мурасаки» есть бесплатный доктор. Он уже присмотрел за Юль, и девочке стало лучше.
        - Ты в порядке?
        Липкуд вскинул голову и увидел Сиину. Она закуталась в шаль и села рядом с ним на ящик возле ограждения, за которым далеко внизу шумела темная вода.
        - Я совершенно точно не в порядке, - сказал Косичка и пожалел, что девушка не состоит в его театре, поэтому не знает о его желании побыть в одиночестве.
        С Сииной у Липкуда вообще складывалось странно. Она была вторым в его жизни человеком, которого он почувствовал раньше, чем увидел. Первым оказался этот гад Кайоши. Косичка уличил его, когда еще даже шагов в тюремном коридоре не было слышно.
        Липкуд откуда-то знал, что парень этот одинокий, болезный и жить ему осталось недолго. Вот и захотелось устроить для него праздник. Не столько из-за денег, сколько по доброте душевной. Кто же знал, что Кайоши окажется такой скотиной.
        Про Сиину Липкуд знал другое: на этой девушке надо срочно жениться. Пока никто не раскопал, какая она внутри, и не увел. Снаружи-то обычная. Не красавица, да и не уродина. Подумаешь, шрамы. У Липкуда самого ожоги на половине тела красовались. А вот внутри… Внутри она была такое сокровище, что от счастья умрешь. Всех детей в театре могла полюбить, как настоящая маменька. Обо всех позаботиться, а если надо, и повоспитывать. И хозяйственная, и добрая. И… просто прелесть. Косичке позарез нужна была такая жена. И хоть об стену убейся, а не разгадаешь, с чего вдруг он сделал такие выводы в первую минуту их знакомства.
        Но сейчас ему хотелось спрятаться ото всех, а Сиина, как нарочно, взяла и подсела. И спиной Липкуд чувствовал прожигающий взгляд высоченного детины, который сразу ему не понравился. Косичка с первого момента терпеть его не мог. Потому что этот дылда своими здоровенными ручищами обнимал Сиину за плечи, когда Липкуд впервые ее увидел. Этот гад трогал его жену! Косичка чуть не загорелся прямо на месте, но понял, что, кажется, сходит с ума, поэтому раскланялся и пошел дальше осматривать корабль, но еще раз обернулся, чтобы поймать взгляд Сиины. Она смотрела на него, может, полсекунды, но Косичка застыл, как захваченный в плен. В ее взгляде было столько значений, сколько могут выдать за миг только женские глаза.
        И потом весь день он строил грандиозные планы и старался танцевать так, чтобы Сиина оказывалась рядом. Частенько между ними встревал длинноногий, но это Косичке почти не мешало. Он надеялся заговорить с порченой после праздника, когда все уляжется. Придумывал что-нибудь впечатляющее, примерял на себя то образ шута, то романтичного героя из баллад. Но вечер закончился объявлением о зените затмения, и план Косички рухнул.
        И вот сейчас они сидели бок о бок с Сииной, но у Липкуда не было ни слов, ни сил что-нибудь ей говорить. Мало того что он повел себя как трусливый идиот, когда узнал о затмении, так еще и до сих пор не мог прий ти в себя.
        - Ты извини, что я тебе надоедаю, - проговорила порченая. - Я знаю, тебе сейчас не до меня совсем.
        - Ничего, ничего. Я слушаю, - наигранно взбодрился Липкуд. - Просто мне до сих пор кажется, что я еще не проснулся.
        - Понимаю, - вздохнула Сиина. - Мы когда узнали, трид назад, тоже были не в себе. Но я вообще-то о другом поговорить хотела.
        - Хочешь за меня замуж? - грустно улыбнулся Липкуд. - Я и так собирался предложить, да, как видишь, времена у нас не свадебные. Но как только разберемся с концом света, я тебе напомню.
        Девушка рассмеялась.
        - Я хотела тебя поблагодарить, - сказала она. - Кайоши тебе пока не говорил… То есть это я попросила его не говорить…
        Порченая обернулась и увидела, что дылда подошел еще ближе и никаким шепотом от него не спастись.
        - Марх! Уйди, пожалуйста! Я же просила!
        - Где хочу, там и стою!
        Сиина одарила братца таким взглядом, что у Липкуда аж холодок по спине прошел. Такой ее он еще не видел, и ему страшно понравилась новая женушкина черта. Только… чтобы не часто, а время от времени. Для разнообразия отношений, так сказать.
        Марх что-то прошипел себе под нос и ушел, а Сиина, проводив его глазами, снова потеплела и заговорила:
        - Помнишь, тебе приснился морозный шаман и попросил сыграть для него пьесу?
        - А ты откуда знаешь? - удивился Липкуд.
        - Это был Кайоши, - смущенно проговорила порченая и взяла Косичку за руку. - Только не горячись, ладно? Мне после вчерашнего уже боязно, что ты вскочишь и побежишь его убивать.
        - Не побегу, если руку не отпустишь, - сказал Липкуд, гипнотизируя ладонь порченой, и только потом встрепенулся. - Погоди, ЧТО ты сказала?!
        - Это был Кайоши, - повторила Сиина. - Это он тебя выдернул из тела тогда. Он это сделал, чтобы провести тебя через море на Валаар. Чтобы ты растопил снег и помог мне добраться до избушки. Я замерзала в лесу, а ты меня спас. Я так давно хотела сказать тебе спасибо.
        Сиина крепко обняла Косичку, и он наконец все вспомнил. Запах ее мокрых волос и палой листвы. Колкую темноту и пьесу. Пьесу, которую велел сыграть шаман.
        В ней был другой сюжет. Не такой, как в оригинале. В этой пьесе Снежница подарила Эйнару шкуру белого оленя, и он вернулся домой, чтобы вылечить сестру. А несчастная влюбленная так скучала по нему, что не выдержала и сбежала от отца Мороза. И тогда от злости он превратил ее в человека и оставил замерзать посреди заиндевелого леса. И Снежница погибла бы. Но отец все-таки сжалился над ней, растопил сугробы и проделал в них дорогу, ведущую к дому Эйнара.
        В той пьесе Липкуд играл не роль молодого охотника. Он был Морозом, который раскаялся, увидев муки дочери, и подбадривал ее до тех пор, пока она не оказалась у порога возлюбленного.
        Это была самая прекрасная пьеса из всех, что когда-либо перевирали на другой лад, и, сжимая в объятиях Снежницу, вдыхая ее запах, Липкуд понял, откуда он знает эту девушку и почему почувствовал ее раньше, чем увидел.
        Тогда, зимней ночью на Валааре, он соприкоснулся с ее душой. И хотя память певуна ничего не помнила о Сиине до этого момента, его нутро так скучало по ней, что он чуть не умер, когда обнял ее сейчас.

* * *
        Невыносимая летняя жара началась около двадцати дней назад, и с тех пор почти все на «Мурасаки» стали бронзовокожими и светловолосыми. Только сын Драконов не поддавался загару, но и он сменил весенние наряды на летнее платье, сшитое всего из двух слоев ткани.
        Небо с утра походило на зимнее озеро с удивительно голубой водой. Словно кто-то бросил в него камень, расколов лед на кусочки, и теперь они медленно плыли на восток, то слипаясь, то расходясь лазурными прогалинами. Астре казалось, что он может смотреть на них вечно, и частенько ему хотелось побывать там, наверху. Взвиться над бурями, нырнуть в спокойную синеву и остаться в ней светом далекого солнца, ветром, шепотом пепла. Не тем, что лежал на дне жертвенного ущелья, а свободным от тягот земной жизни и от самой Сетерры.
        Астре устал быть совестью, но Цель велела стараться для живых, и калека старался. Каждым сантиметром тела, каждой крупицей духа. Он хотел отдать себя без остатка, прежде чем уйти.
        А пока он смотрел в расколотое небо и любовался им с безмятежностью человека, у которого больше не будет на это времени.
        - Так-так! - весело сказала Матильда, громыхая домашней тележкой. - Кто тут у нас загорает?
        - Доброе утро, - улыбнулся Астре. - Как спалось?
        - Вопрос с издевкой, как я погляжу! - фыркнула безногая, заправляя под берет выбившуюся кудрявую челку. - Или ты правда ночью спал? Я только младших уложить сумела. Остальные до полуночи на ушах прыгали. Правда, потом Сиина пришла и такого втыку всем дала, что улеглись как миленькие, но не спали все равно. Уж я их знаю.
        - А я спал, - заявил калека.
        - Вот чудик! - хохотнула Матильда. - Тут весь пароход гудит, что завтра в Соаху прибываем, а он сидит, глаза как две незабудки, небом любуется! Ты чего такой спокойный?
        - Из-за Цели, - сказал Астре. - Мне нужно следить за душевным здоровьем и высыпаться, если я хочу пользу принести.
        - Это ты правильно, - кивнула Матильда, доставая что-то из ящика. - Так, а это тебе.
        И она положила на культи Астре синие носки.
        - Что это? - удивился калека.
        - А самому не видно? - Матильда затолкала обратно внутренности ящика и закрыла его. - Подарок! Я считаю, что у каждого безногого должны быть носки! Никогда не знаешь, в какой день у тебя могут отрасти ноги. Вот представь: они отросли, а ты без носков! Ну непорядок же! А если так и не отрастут, можно их носить вместо варежек. Или продать. Или подарить ногастому другу.
        Астре рассмеялся.
        - Спасибо. У меня никогда не было носков. Это очень мило с твоей стороны.
        - Я всем дарю носки под цвет глаз, - похвалилась безногая. - И вышиваю внутри имя! Это на удачу!
        И она покатила на другую часть палубы, отталкиваясь от пола руками в дырявых перчатках и шлепая по икрам всех «ногастых», чтобы не мешались на дороге.
        Астре проводил ее взглядом и понаблюдал за остальными. Нико усердно повторял какие-то детали плана, тыча в расстеленную карту. Кайоши молча кивал, а порченые смотрели во все глаза. Там было немного народа: Яни, Марх, дети из театра Липкуда с заметными изъянами и еще пара человек. Все они должны были завтра отправиться на рудник, поэтому население «Мурасаки» готовилось поделиться на три части.
        Первая оставалась в Падуре вместе с Кайоши, ждала прибытия таосских шаманов и изо всех сил старалась скрыть свою связь с Нико. Она включалась в план в последнюю очередь. Второй предстояло привести людей с рудника, поэтому принц столько внимания уделял карте. Третьей же следовало сопроводить Нико в убежище и дождаться вместе с ним выступления на падурской площади. В этой группе числились только Астре, Рори и Сиина.
        Настроение царило мрачное, и все были напряжены до зубовного скрипа, поэтому Астре подозвал Марха. Тот стоял в компании остроухов и одним глазом следил за калекой, а другим за толпой учителей, которые занимались с ним так усердно, что впору было завидовать.
        Остроухи не разговаривали с правдолюбцем, он ведь не понимал чаинского, зато учили его жестами и собственным примером. В минуты, проведенные с ними, порченый упивался вниманием, которого не мог попросить в семье, чтобы не казаться Сиине ребенком. В свою очередь, остроухи - немногословные люди-тени - оказались очень глубокими внутри.
        Марх рассказывал, что они втайне балуют детей, отдавая им свои десерты с обеда, будь то кусок сладкого пирога, мармелад или зефир. И что удивительно, даже такие болтуны, как Осита и Шивил, никому про это не рассказывают. И если бы Марх не наблюдал за наемниками, ни за что бы не поверил.
        Остроухи учили его с таким азартом, будто у них вдруг появился взрослый сын или младший брат. Прежде обделенные возможностью воспитывать кого-то и с малых лет лишенные семей, они находили в этом удовольствие.
        - Знаешь, эти парни от нас почти не отличаются, - сказал как-то Марх. - Они тоже родились не в то время и не в том месте. И всю жизнь делают не то, что хотят. Прямо как мы из-за Цели.
        - Я до сих пор не знаю, как их зовут, - признался калека. - Они так редко разговаривают, что я даже имен их не слышал.
        - У них нет имен, - раздраженно бросил Марх. - Только цифры. Их называют цифрами, представляешь? Обезличивают, чтобы они себя чувствовали никем. И это при том, что многие имперские солдаты в Чаине даже оружию придумывают имена. Кайоши говорил, что там это дело любят. А наемники из кланов как будто пыль. Они хуже рабов, потому что рабов хотя бы убивать не заставляют. Там даже к порченым лучше относятся. До десяти лет их воспитывают в семьях как обычных детей, всему обучают, а уже потом отправляют в специальные резервации. И они там продолжают жить как нормальные люди. У них свои города. Они платят налоги, работают.
        Марх с жаром говорил обо всем этом, и Астре нравилось, что брату наконец-то хватает внимания. Особенно теперь, когда Липкуд и Сиина не отходили друг от друга ни на шаг. Даже не хотелось отрывать Марха от компании наемников перед завтрашним расставанием, но все-таки пришлось.
        - Чего тебе? - спросил брат, сунув руки в карманы штанов с нашивками понизу.
        Астре иногда размышлял, что ноги у правдолюбца такие длинные, что их бы хватило на двух человек.
        - Я думаю, пора, - сказал он. - Надо всех взбодрить. И все-таки придется попросить Липкуда, с ним веселее.
        - С коротышкой разговаривай сам! - бросил Марх. - Я лучше косички ему в рот затолкаю.
        - Я уже договорился, - кивнул Астре. - А ты готов?
        - Всегда готов. - Марх шлепнул себя по поясу с ножами. - Пойду принесу щит покрупнее. Видел там подходящий от ляху. Погоди, а это что у тебя?
        - Носки, - улыбнулся калека. - Мне Матильда подарила.
        - Она издевается?! - вспыхнул брат. - Я ей сейчас на голову эти носки натяну вместо берета!
        - Остынь, - нахмурился Астре. - Лучше положи их мне в карман. Не хочу, чтобы потерялись.
        - Я бы на твоем месте взбесился, - пробормотал Марх, выполняя просьбу. - Такое чувство, что у этой девчонки давно уже крыша едет. И быстрее, чем ее тележка.
        Ворча под нос ругательства, Марх побрел к носу парохода, по пути буркнув Элле, чтобы позвала Косичку.
        Астре снова посмотрел в небо, до которого не мог дотянуться. Больше никаких гроз, ветра, дождя и песчаных бурь. И если уйти от оболочки дальше, чем на пару метров, это будет в последний раз.
        - Так-так-так! Дамы и господа! - захлопал в ладоши поднявшийся на палубу Липкуд. Его веселый голос прорезал грозовое облако, сгустившееся над «Мурасаки», и рассеял напряжение брызгами фейерверков. - Все собираемся здесь, возле меня! Все-все-все! Встаем в круг! Встаем! У нас будет сегодня грандиозное представление! И знаете, кто собирается выступать?
        Марх вытолкнул кресло с калекой в пространство между мачтами и, пока принц скатывал карту, а остальные собирались в круг, установил позади калеки деревянный щит.
        - Что это вы задумали? - нахмурился Нико. - Какое еще выступление, Астре?
        - Сюрприз, - улыбнулся калека. - Погоди немного.
        - Итак! - развел руками Липкуд, демонстрируя всю величину рукавов, способных посоревноваться в длине даже с нарядами Кайоши. - Дамы и господа! Нас ждет ни много ни мало, а смертельный номер! Наш юный Марх покажет всем свое мастерство! А его компаньоном в этом кровавом деле станет наш храбрец Астре!
        У половины зрителей побледнели лица.
        - Так, хватит дурью маяться, - не выдержал Нико, подходя к Астре и хватаясь за кресло.
        - Не трогай, - приказал ему калека. - Стой в стороне и смотри.
        - Астре, ты сдурел?!
        Нико пришлось подчиниться, но он пылал от раздражения.
        - Эй-эй, я, конечно, подарила тебе счастливые носки, но они могут оказаться не настолько счастливыми! - выкрикнула Матильда.
        - Спокойно, господа! Спокойно! - успокоил всех Липкуд. - Я думаю, каждый из вас прекрасно знает, что наш дорогой Астре еще не выжил из ума.
        - Вы спрашивали полтора трида чуть не каждый день, - прервал его Марх, - чем это мы занимаемся. Хотите узнать?
        Это подействовало куда лучше слов певуна. Жители «Мурасаки» сгорали от любопытства, наблюдая за странными занятиями парней, но те ничего никому не говорили.
        - Ладно, валяйте, - сдался принц. - Но чтобы без глупостей. Только попробуй ранить его, Марх!
        - Для того чтобы выступать во внешнем круге, порченый должен обладать абсолютным хладнокровием! - начал Липкуд, пока Марх отходил от калеки. - И он должен быть уверен в своих силах, ведь если он ошибется, то…
        Нож вонзился в дерево с правой стороны от Астре. Калека почувствовал движение воздуха. Зрители охнули, кто-то вскрикнул.
        - Браво! - воскликнул Косичка, недовольный тем, что Марх не дает ему как следует представить номер.
        Брат действовал очень быстро и четко. Он примерялся и тут же бросал лезвие. Второе слева, третье снова справа и так поочередно, пока с обеих сторон от Астре не образовался коридор из ножей.
        Никто в толпе не аплодировал. Никому номер не показался забавным, но Астре этого и не ждал. Их с Мархом план состоял в другом.
        Очередное лезвие просвистело над головой калеки. Он кивнул брату и закрыл глаза.
        На миг воцарилась тишина. Косичка снова хотел вступить, но Марх остановил его жестом. Принцу не доставляло никакого удовольствия следить за тем, как правдолюбец отточил свои навыки. Если бы напротив него стоял только деревянный щит - пожалуйста. Но не парализованный калека!
        Нико боялся, что Марх плохо прицелится, что его рука дрогнет или он ошибется с ветром.
        И вот осталось всего два лезвия. Порченый замахнулся, и принц, мгновенно оценивший траекторию полета, понял, что этот нож вонзится прямо в калеку.
        - Стой!!! - заорал он, выскакивая вперед, но успел сделать только шаг.
        Нож вылетел из ладони Марха.
        Задыхаясь от ужаса, Нико бросился к Астре и увидел, что калека спокойно сидит в кресле с закрытыми глазами. Ножа в нем не было. И крови на одежде тоже.
        - Да чтоб вас всех пеплом разнесло! - выпалил Нико, злобно глянув на парней. - Вы рехнулись оба?! Нашли время развлекаться! Ты же неправильно нацелился, Марх! Ты его чуть не убил! Я, конечно, горжусь твоими навыками, но знаешь что, обойдусь и без такой демонстрации!
        - А кто сказал, что это я тут сегодня демонстрирую навыки? - отозвался правдолюбец.
        Нико почувствовал, как пот, ставший вдруг холодным, несмотря на полуденное пекло, стекает по спине.
        Астре открыл глаза и произнес:
        - Нико, встань, пожалуйста, рядом со мной и замри. Только вплотную. Не шевелись.
        Это снова был приказ, и ноги сами двинулись к калеке.
        - Слушайте, хватит! - возмутился Нико. - Это не смешно! Без того все на взводе, а вы еще нервы нам решили пощекотать!
        - Молчи, - прервал его Астре. - И смотри внимательно.
        Принц встал вплотную с креслом и расширенными от страха глазами наблюдал, как Марх достает последний нож.
        «Он целится мне в лоб!!!»
        Миг, и лезвие метнулось прямо в Нико. Принц зажмурился, задержал вдох и… Ничего не произошло. По толпе прокатилась волна возгласов. Нико открыл глаза и увидел, что Марх уже подошел к нему и вынимает ножи из щита.
        Принц ошеломленно огляделся.
        - Можешь говорить, - сказал ему Астре.
        Но слов у Нико не было. Марх вытащил все ножи и сунул в кармашки на поясе. Два отделения остались пустовать.
        - Что… произошло? - с трудом проговорил Нико. - Я видел лезвие перед своим лицом! Что с ним, затмение дери, произошло?! И где нож, который Марх прямо тебе в грудь отправил? Где он?
        - Его нет, - просто ответил калека. - Я его рассеял. И тот, что летел в тебя, тоже.
        Нико безмолвно воззрился на Астре.
        - Я теперь не могу выходить из тела надолго и дальше, чем на пару метров, - пояснил безногий. - И я не могу проявлять свой дух, находясь внутри оболочки. Потому что так мои органы и конечности отмирают гораздо быстрее. Поэтому я полтора трида учился импульсным выходам. Это когда выходишь из тела полностью, но на очень короткое время. Секунда или две. И за это время успеваешь повлиять на пространство в радиусе полутора метров от себя. Я подумал, что раз могу создавать что-то, объединяя частицы материи, то сумею и расщепить это в обратном порядке. Нужно было только настроить скорость. И натренировать мою чувствительность, чтобы успевать выходить мгновенно. Мы с Мархом много тренировались, но я не хотел тебе говорить раньше времени, пока не буду точно уверен, что у меня получится.
        Взгляд Астре, синий и глубокий, как воды Медвежьего моря, пробирал до костей, но принц не мог отвести глаз.
        - Нико, ты возьмешь меня с собой на площадь, когда будешь выступать, - сказал калека. - Я буду совестью, которую ты принял. Я все это сделал, чтобы защитить тебя в день выступления. Ни один нож к тебе не прикоснется. Я буду твоим щитом. Ты ведь больше всего переживал об этом, правда? Теперь не бойся. Даже если остроухи пропустят кого-то из людей Тавара, я не пропущу никого.
        Глава 12
        Опасный разговор
        Несется грозный бог Мардук на коне сквозь лазурную степь, что сплошь покрыта васильками, и в колчане его свистят все ветра мира. Никто не угонится за ним, никто не увидит, ибо Мардук есть воплощение истинной свободы и создан он из тысячи буйных ветров, которыми стали умершие люди, вознесшиеся в верхнюю степь. Скачет грозный бог Мардук по бесконечным василькам, собирает по миру новые ветра, ибо каждый миг умирают люди, освобождаясь от тяжких оков жизни, от бремени болезного тела. Собирает их Мардук в колчан, где новый их дом и где новая жизнь. И когда хотят ветра побывать на земле, выходят они из его колчана, и если бризом легким гладят верхушки полей - это нежные девушки и мягкие женщины навещают родные места, к которым так привязаны, а если буйным тайфуном пронесутся над полями - это воины могучие, павшие в боях, чья сила великая стала великим ветром. Вспоминают они о битвах, и нет им покоя, и буйствуют они, буйствуют, пока Мардук не подхватит и не вернет их обратно в свой колчан.
        Когда достает он мех с водой и пьет, капли падают, стекая по его подбородку, проходят сквозь травинки верхней степи, как через сито, и проливаются дождем. А если Мардук ест лепешку, то мука падает от нее и становится снегом.
        Верный скакун Годья везет Мардука, не зная устали. И бока его порой взмыливаются до белой пены, а пена, стекая, превращается в облака. Но не останавливается Годья, только ржет раскатами грома да бьет копытами, молнии высекая. И лишь одно способно остановить его. Точно игривый кот, Годья любит гоняться за солнцем. И если уж он его увидел, даже Мардук не сможет остановить своего скакуна. Станет Годья гоняться за солнцем, станет топтать его пыльными копытами и не успокоится, пока не затопчет. Солнце становится черным, грустным, и Мардук не видит ветра, которыми стали души, а те, что выходят из его колчана, губят людей.
        Приходится Мардуку спускаться с коня и прогонять его дальше в степь пастись, а самому умывать солнце, чтобы снова светило, показывая людям, куда идти. Вот как говорит о черном солнце легенда Эмдавы или Эммедики, как называли ее в старину. Но не все там верят в нее. Очень большая часть эмдавцев, та, что не относится к кочевникам, верит в дозатменного бога Элиаса и в честь него носит на шее маленькие перекрестные знаки.
        Мне жаль, что я знаю это только понаслышке. Увы, в Эмдаве, так же как и северней по материку, в Росине, не жалуют прималей, и мой путь туда может быть опасен. Между тем в северной части Эмдавы мертвых почему-то хоронят в земле. Причем целиком, а не только прах или, скажем, голову, как в некоторых племенах Маньока, где существует поверье, что таким образом сохраняется мудрость предков, которая хорошо скажется на потомстве. А тела отдают прожорливым духам, чтобы задобрить их. В Эмдаве никто ничего не отделяет. Людей просто предают земле. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 6-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Падурский порт был огромен и заполнен таким количеством людей, что разбегались глаза. Унья-Панья даже рядом с ним не стояла, как и Пичит. Корабли сменяли друг друга нескончаемым потоком, и носильщикам на берегу не было покоя. Запахи, наполовину смытые ливнем, пробуждались, создавая в жарком воздухе мешанину из дегтярного духа просмоленных лодок, аромата рыбы и солонины, глянцевитой водоросли в корзинах, креветок и мидий, политых уксусом.
        Иногда пахло железом и мокрой кожей, а временами до Кайоши доносилось благоухание пряностей, и от него щекотало в носу. Солнце палило так беспощадно, что казалось, бумажный зонт над головой вот-вот загорится.
        Нико вместе с порчеными уже уплатил налог за «имущество» и покинул «Мурасаки», чтобы начать воплощение плана, поэтому Кайоши места себе не находил, хотя у самого было проблем по горло.
        Ясурама и Доо с утра пораньше ввалились к нему в каюту и сообщили о тревожном сне, в котором будет девушка со странными волосами и высокий мужчина. Особенно их беспокоила девушка, хотя говорил во сне только мужчина, а его спутница и слова не произнесла. Разговора предсказатели не поняли. Видимо, это был язык Соаху, так что Кайоши с ходу насторожился.
        - Ох и страшно, - призналась Олья, глядя на воды причала и шумный рынок вдалеке. - Еще наряд этот дурацкий. Если б меня дома кто увидел с голым пупком, за волосы оттаскали бы.
        Сейчас веда походила на коренную соахийку из-за темных густых волос, завитых в мелкие кольца и спадавших почти до бедер. Она была одета в короткую желтую блузу с открытыми плечами и такого же цвета юбку до пят. Блуза едва прикрывала грудь, поэтому веда старалась держать руки на животе или стоять за креслом провидца. Остальные руссивки тоже с трудом привыкали к ролям служанок, а Доо и Ясурама отказались выходить на палубу, чтобы Великие Драконы не прокляли их за непристойные мысли.
        - Я понимаю, что вам некомфортно, но другого выхода нет, - проговорил Кайоши. - Не волнуйтесь, мы скоро покончим с этим и переедем в гостевой дом.
        - Жара-то какая, - простонала Олья. - С меня и в этих тряпочках уже семь потов сошло. Морошке даже донимать тебя лень. Смотри, как разморило ее.
        Рысь в красном ошейнике с бубенцами развалилась в тени паровой машины, порой лениво облизывала себя и вяло пыталась сцапать надоедливую муху.
        Провидцу было не до Морошки. Он наблюдал за писарем в компании десятка помощников, которые уже пару часов слонялись по кораблю, считая имущество сына Драконов, чтобы взять с него налог.
        Это было откровенным грабежом, и при Седьмом такого точно не водилось. Нико едва сдержался, когда узнал о новых порядках, введенных Таваром с легкой руки Восьмого.
        Иностранные торговцы и путешественники были не в восторге, но вряд ли наместника это беспокоило. Насколько понял Кайоши, в будущем он собирался обогатиться за счет оружейного преимущества, а новые законы были просто временной мерой, позволяющей ни в чем себе не отказывать. Соаху беднело, но все еще пыталось замазать миру глаза.
        - Так-так, уважаемый господин, - наконец сказал налоговик, поправляя синий тюрбан с большим камнем. На первый взгляд он выглядел как изумруд, но Кайоши сразу разгадал крашеную стекляшку. - Список готов, давайте сверять. И… у меня к вам есть вопросы.
        - Пожалуйста, спрашивайте.
        - Мы насчитали множество белых одежд на вашем складе. Позвольте спросить, для чего вы привезли их в Соаху?
        - О-о, - наигранно улыбнулся Кайоши. - Один человек c Террая сказал, что белая одежда здесь очень редкое явление и достать ее почти невозможно, поэтому я решил сделать на этом деньги. Буду торговать. У меня там все размеры есть. Белая ткань для такой жаркой страны - лучший товар!
        Услышав это, налоговик расхохотался до слез.
        - Уважаемый, вы совсем юны и в первый раз в Соаху, я полагаю? - сказал он. - Вам бы нужен хороший советчик, иначе всякие шалопаи так и будут обманывать вас. Существуют некоторые причины, по которым вы не продадите здесь ни одного белого наряда. Правда, есть способ хоть как-то покрыть ваш ущерб…
        Он выжидающе замолк и сделал вид, что просматривает список.
        - Возможно, вы будете так добры и согласитесь внести цену за свой совет в мою налоговую бумагу? - тут же сообразил Кайоши.
        Он порадовался, что выглядит юным и что его принимают за избалованного родительским богатством калеку, наивного от макушки до пят.
        - О, раз вы настаиваете, это будет стоить два золотых, - улыбнулся соахиец.
        - Достойная цена. Надеюсь, и совет дельный, - кивнул Кайоши.
        - Ваш друг не сказал вам, что по законам Соаху белую одежду могут носить только властий и его семья, - с улыбкой пояснил налоговик. - Отдайте ее в красильню, тогда, может, еще что-то выручите.
        - Великие Драконы, этот подлец обманул меня! - возмутился Кайоши. - А я еще и заказал больше тысячи белых одежд с Таоса! Их вот-вот должны привезти!
        - Сильно же вы решили разбогатеть! - снова рассмеялся налоговик.
        - Благодарю вас, уважаемый, - хмуро сказал Кайоши. - Думаю, мне и правда не помешает дельный советчик. Впишите себе еще один золотой.
        - Благодарю за щедрость, - весело прищурился мужчина. - В таком случае не останусь в долгу и дам вам второй совет: вы зря упустили этого рыжего парня из Намула. Он своими фокусами заработает такие деньги, что ни одному нашему факиру это и не снилось. Народ на пристани даже слов из его песен не понимает, а не расходится с самого утра.
        - Увы, он не моя собственность, - сказал Кайоши. - Я согласился взять его на корабль, чтобы он развлекал меня, пока мы плывем в Падур, а теперь он свободный человек.
        - Действительно жаль, - кивнул налоговик. - Я сам еще не успел посмотреть, но говорят, он настоящий волшебник и умеет делать снег.
        - Да, при вашей жаре это очень удобно. Так сколько я вам должен, уважаемый?
        - Боюсь огорчить, но довольно много, - улыбнулся мужчина. - Налог на корабль, слуг и служанок, охранников, товары. Разве что за команду платить не надо. Вы ее распустили, как я вижу.
        - Да, - подтвердил Кайоши. - Наберу новую через трид. Запишите, что стоянка будет длиться двадцать семь дней. Надеюсь, мне тут не наскучит за это время.
        Налоговик широко улыбнулся, убрал счеты под мышку и повернул Кайоши листок. Такую сумму провидец средней руки не заработал бы даже за пять лет, но сын Драконов и глазом не моргнул, а попросил принести деньги.
        - Эй, о чем вы разговаривали? - шепнула Олья, как только налоговик пересчитал монеты в сундучке и ушел с корабля, оставив провидцу заверенную печатями бумагу. - Все в порядке?
        - Да, все хорошо, - проговорил Кайоши. - Надеюсь, они ничего не заподозрили насчет ткани. Это было неприятной неожиданностью. Я не думал, что они будут копаться в моих трюмах.
        Веда выдохнула, но, как оказалось, рано.
        - Олья, пожалуйста, будьте внимательны, - предупредил Кайоши. - Здесь еще какой-то человек.
        Провидец напрягся, когда увидел молодого мужчину, исконного соахийца с буйными кудрями, перевязанными налобной лентой, в шароварах цвета миндаля и зеленой тунике, подпоясанной шелковым платком. За ним шла служанка с волосами до того пушистыми, что они напоминали облако. Девушка несла на голове поднос с графинами, фруктами и бокалами. Ее лицо закрывала зеленая, под цвет одежды, вуаль, и только большие карие глаза испуганно смотрели на провидца.
        Олья обняла Кайоши со спины и шепнула:
        - Смотри в оба. Это они. Про которых бабоньки говорили.
        - Приветствую! - махнул человек издалека. - Прости, что без приглашения заявился! Услышал про твой пароход и, хоть ты убей, не могу мимо пройти! Что за роскошное судно! Пришел познакомиться и выпить с тобой, уважаемый. Говорят, ты кучу диковинок с собой привез! Я целый час простоял возле того рыжего человечка! А как узнал, что он с твоего корабля, так подумал: умру, если не познакомлюсь с таким удивительным господином! Говорят, и служанки у тебя сплошь с белыми волосами и глазами светлыми! А-а-а! Теперь и сам я вижу! Великий Дервиш, какие красавицы! Умру, если не познакомлюсь с тобой, дорогой человек!
        Кайоши заметил, что остроухи, стоявшие неподалеку, сильно напряглись. И человек, шедший к нему, провел по ним взглядом, похожим на лезвие. С его широкой улыбкой это совсем не сочеталось.
        - Добрый день, уважаемый, так великодушно с вашей стороны составить мне компанию в эту страшную жару, - сказал Кайоши, стараясь подражать стилю соахийца.
        - Да, пекло сегодня еще то, - согласился мужчина, приложив руку козырьком и глядя на ослепительное небо. - Про такое солнце у нас говорят: «Оно испаряет даже тени». Но я все-таки решил тебя побеспокоить. Не уделишь наглецу минутку для знакомства? Меня зовут Шаханди, я сын второго министра здесь. Не такой маленький человек, чтобы тебя беспокоить! Давай выпьем, дорогой господин!
        - Мне так жаль, - сказал Кайоши. - Из-за моей болезни тела я совсем не могу пить алкоголь. Надеюсь, это вас не обидит. Меня зовут Кайоши. Счастлив приветствовать вас, уважаемый.
        - О, вот как, вот как, - покачал головой мужчина. - Что ж, здоровья и всех благ тебе. Поговорим тогда без вина.
        Они прошли под тент и с полчаса беседовали о Чаине и Соаху и о разнице между ними. Шаханди много курил, много смеялся и много спрашивал. Сам он отвечал с жаром и охотой, но очень коротко. Словно его мысли не выходили за пределы нескольких фраз. В нем не чувствовался человек, которому нужен собеседник.
        Кайоши отвечал осторожно и обдуманно. И он был слишком внимателен, чтобы не заметить, как служанка Шаханди сжимает подол юбки всякий раз, когда провидец врет. И ткань ее вуали была слишком плотной. Она не подходила к остальному наряду.
        - Эта девушка странная, - шепнула Олья, поцеловав Кайоши в ухо.
        - На каком языке говорит твоя красавица? - тут же подался вперед Шаханди.
        - Не поверите, на росинском, - гордо сказал Кайоши. - Спрашивает, принести ли нам холодного чая.
        Он врал. На самом деле Олья говорила на общем. И провидец быстро сообразил для чего: служанка Шаханди поняла слова веды. Ее глаза на миг расширились, и она не сразу догадалась, почему хозяин не смог перевести реплику веды.
        «Значит, Тавар использует порченых на манер Седьмого, - тут же сделал вывод Кайоши. - Под вуалью татуировка. Вот почему ткань не полупрозрачная».
        - А ты не перестаешь удивлять меня! - рассмеялся сын министра.
        - Олья, эта девушка правдолюбка, и если она выдаст нас сейчас, все люди на этом корабле умрут, - спокойно, почти нежно сказал Кайоши на общем языке. - Поэтому уведи ее в сторону и все объясни. Я велел тебе принести нам холодного чая. Попроси ее помочь.
        Олья ласково кивнула и сказала:
        - Придумай что-нибудь, чтобы это не выглядело странно.
        - Моя любовь говорит, что сильно ревнует, - улыбнулся Кайоши. - Она уморит меня жаждой, но не оставит наедине с твоей красавицей. Позволь ей тоже помочь с чаем.
        - Только пусть возвращается поскорее! - воскликнул Шаханди. - А то я соскучусь и рассержусь!
        - Олья, я на вас рассчитываю. Постарайтесь объяснить ей все очень быстро.
        В этот момент Кайоши четко понял: Шаханди - человек Тавара. И он пришел сюда, чтобы выпытать информацию о Нико. Значит, за списками приезжих все-таки следили и Тавар уже отправил часть людей за принцем, а другой велел проверить Кайоши. Выходит, Шаханди - один из отряда Летучих мышей. Поэтому остроухи так среагировали на него.
        «Великие Драконы, пусть этот дурак не умрет в первый же день здесь», - взмолился про себя Кайоши.
        Пока девушки отходили, соахиец болтал о всякой ерунде, но, как только принесли чай, он начал наводить стрелы на цель.
        - Я смотрю, не один ты светленькими балуешься, - рассмеялся Шаханди и как бы невзначай заметил: - Слышал, с тобой прибыл какой-то хитрец и привез кучу белобрысых на рудник продать!
        - А-а, вы про Раму, - как ни в чем не бывало ответил Кайоши. - Это он с Валаара их набрал. Они сами к нему полезли, как узнали, что тут их убивать не станут, а на рудник отвезут. Хитрый парень, монетки не потратил на это дело. В го играет, как сам Черный Дракон, потому я его и взял с собой. Перевез бесплатно вместе с его порчеными. За такое мастерство, как у него, раскошелиться не жалко.
        - Вот как? - удивился Шаханди. - Мой отец страстный игрок! Он собирает всех, кто умеет играть, в своем доме! Он меня точно не простит, если упущу такого игрока. Где его достать?
        - Так на рудник уехал, - без запинки сказал Кайоши. - Потом, наверное, в Падур вернется. Но это уж он мне не отчитывался.
        Узнав необходимое, Шаханди стал заметно быстро сворачивать беседу.
        - Ох, уважаемый! - сказал он. - Совсем я тебя утомил своим разговором. Прости великодушно! Я бы хотел еще с тобой поговорить, как отдохнешь с дороги, а то устал ты совсем!
        - Говорите, сын второго министра? - улыбнулся Кайоши. - Я запомню наше знакомство! Благодарю за визит!
        - Позвал бы тебя погостить в моем доме, дорогой человек, но, как назло, уезжаю на днях!
        И вскоре они распрощались.
        - Вы успели? - спросил Кайоши, как только Шаханди спустился по трапу в сопровождении служанки.
        - Она все поняла, - шепнула веда. - Я сразу догадалась, что она странная. Пугливая, как олененок. Говорит, ее недавно забрали с рудника, и теперь она во дворце служит. Я ее успела спросить, про что она хотела рассказать Тавару. И указала на места, про которые говорить нельзя. И про какие можно. Если совсем будет молчать, это подозрительно, а врать она не умеет. Поэтому я сказала ей признаться, что ты врал. Но часть твоего вранья опустить.
        - Олья, - выдохнул Кайоши, посмотрев на веду. - Вы просто бесподобны.
        - Они знают про Нико, - жестко сказала девушка, не обратив на похвалу никакого внимания. - Они уже знают про Нико.
        - С ним, как минимум, Астре, Рори и Сиина, - успокоил ее провидец, хотя самого било нервной дрожью. - И Доо с Ясурамой ничего не видели о Нико. Все будет хорошо. Главное, что мы сегодня не провалились. Теперь нужно дождаться Генхарда и прималей с Таоса.
        Кайоши очень жалел, что не смог отправить с Нико ни остроухов, ни провидцев. Люди с чаинской внешностью стали бы очевидной связью между ними, а принц не раз повторял, что самое важное - не показывать общности. Тавар ни в коем случае не должен понять, что заодно с Нико множество людей. Это сделает принца опасным в глазах врага, а остальных - мишенью для наемников. И тогда Тавар не будет мелочиться и выжидать. Лучше пусть думает, что Нико - дурак, из-за нехватки мозгов вернувшийся на родину в надежде жить под именем сына купца. Порченые «для продажи» не привлекут внимания, если иметь при себе заверенное разрешение на торговлю рабами. И, думая о принце как об одиночке, Тавар не поднимет лишнего шума и вряд ли отправит в погоню за ним целый отряд. Но он уже прощупал Кайоши с помощью Шаханди, а значит, не бездействовал.
        ТАКАЛАМ
        ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК
        Наш второй разговор случился еще тридень назад, но я записываю его только сейчас. Головная боль, которую приносят беседы с этим существом, - испытание похуже того, когда мой учитель напоил меня колдовской гадостью, от которой рвало и колотило четверть трида, а видения так и не появились. Но все равно в этот раз было легче, нежели в прошлые. Сыграло мое любопытство. Мне очень хотелось получить подробный ответ на вопрос, и я терпел, пока не услышал все, что хотел. Это стоило мне дорого, я отошел только сейчас и смеюсь, записывая эти строки и дрожа от холода возле бочки, в которой догорает очередная порция угля.
        Мне смешно оттого, что второе испытание в Храме Солнца среди елей, белок и сугробов в итоге завершилось тем, чего я хотел, хотя мой второй учитель в меня не верил. И мне смешно от того, что я узнал. Это болезненный смех. Я смеюсь и в то же время почти плачу. Плакал я в первый день. От знаний и от головной боли. Теперь уже легче.
        Итак, после первого вопроса о том, что же такое черное солнце, я спросил, как появились порченые и зачем они нужны. И существо ответило мне, как смогло. После того как люди по воле затмения забыли о большей части своего прогресса, они стали и внутренне возвращаться к истокам. Ожесточаться ради выживания, обрастать эгоизмом, жадностью, недоверием. Черное солнце, наблюдая за их поступками, решило, что люди начали лишаться некоторых добродетелей, которые мешали им поступать вопреки морали. И что, если у них не появится пример для подражания, деградацию будет не остановить. Поэтому черное солнце решило изменить некоторых еще нерожденных детей, чтобы они ни при каких условиях не могли обойти стержень внутри себя. Это и называется Целью.
        Порченые, как их в итоге прозвали, должны были стать для сетеррийцев кем-то вроде мессий. И черное солнце неспроста настроило их рождение, чтобы такие дети появлялись только в дни затмений. Порченые должны были почитаться как дети божества, раз уж черное солнце считали таковым. Это обещало дать им преимущество и заметность от рождения, но все пошло не так, и порченые не получили роли детей бога, хотя у них имелись способности, которые должны были заставить людей поверить в их божественное происхождение, - дары, что шли в противовес изъянам. Вместо этого в большинстве стран порченых стали считать проклятием и убивать сразу же после рождения.
        Порченые - не наказание за грехи, такой ребенок может появиться у кого угодно, и это никак не связано с кармой родителей, но люди любят придумывать себе лишние страсти, страхи и беды. Их жестокость было не обратить. Тогда черному солнцу пришлось внушить сетеррийцам новую мысль - о том, что, если убить порченого ребенка, нормальные не родятся до тех пор, пока первый не вырастет хотя бы до десяти лет. Таким образом оно надеялось развить у людей то, что называется привязанностью и любовью. Само оно понятия не имеет, каково это - испытывать чувства. Но, наблюдая за нами, оно решило, что забота возникает, когда люди проводят много времени друг с другом, и вот почему организмы женщин были изменены таким образом, чтобы после убийства порченого, которому нет десяти, снова рождался затменник. Десять лет - достаточный срок для возникновения теплых чувств. Так посчитало черное солнце и снова ошиблось: в большей части мира люди все так же избавлялись от порченых, только теперь уже после десяти лет.
        Еще я узнал об интересной статистике. Я спросил, почему порченых так мало, если они рождаются каждый третий день и, по сути, треть населения планеты должна состоять из них. Существо ответило, что порченые не должны нарушать структуру человечества своим количеством, поэтому в дни затмений рождается очень мало детей. Так заложено генетически. Если произвести определенные расчеты, можно заметить, что на каждого затменника появляется в среднем сто обычных детей, поэтому порченых в мире не так уж много.
        Глава 13
        Портовые сплетни
        Не вырасти я на Шаури, местная легенда стала бы для меня одной из самых абсурдных и смешных. Но подобного не случилось, поскольку остров долгое время был моим домом.
        До пятнадцати лет я искренне верил, что солнце и затмение - это горошинки черного и белого перца, которые временами падают с Лавахху.
        «На этом огромном дереве, - говорила Ами, - растут все-все виды пряностей. На одной ветке поспевают и сами собой сушатся листья лавра, на другой уже розмарин, а на третьей гвоздика. В дупле и корнях можно найти сотни трюфелей. Лавахху благоволит острову Шаури, вот почему у нас так много растений для улучшения вкуса блюд».
        Я слушал, открыв рот, и невдомек мне было, что это выдумка. Чего еще ждать от острова пряностей, где вся жизнь крутится вокруг специй и торговли оными с другими государствами? Ами прибыла на Шаури с Валаара, и ей не вливали рассказы о горошке с материнским молоком, однако благодаря наивности она пропиталась ими до состояния веры.
        Шаурийцы считают солнце белой горошиной, что, поспевая, падает с перечной лианы. Вокруг нее нет мякоти, она сразу же готова, и не нужно сушить ее или вымачивать в известковой воде, в отличие от земной. Как известно - и это подтвердит вам любой хороший повар, - у белого перца мягкий тонкий вкус, и он не такой жгучий, в отличие от родного брата. Потому от горошинки расходится приятное, животворное тепло, под которым греются люди и животные, а также растут все растения мира.
        Но если сорвать плоды раньше срока, они сморщиваются и чернеют - получается черный перец. Он до того острый, что люди сгорают под ним. Со временем Лавахху замечает горошину и убирает ее, а с лианы падает новое солнце. Так островитяне представляют затменный цикл. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 6-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Ночью Падур обнажал перед Чинушем гнилую плоть. Под солнцем этот город был другим: слишком пестрым, слишком жарким и слишком светлым. Настолько светлым, что скрывались все червоточины. Грязные подвалы с грязными хозяевами, ведущими грязные дела. Дома ядоваров, что действовали втайне от Седьмого до тех пор, пока Тавар не нашел с их помощью нужный яд, отряды воров и убийц, нищета, полудохлые мальчишки, больше похожие на зверьков. Такие же, как Чинуш когда-то. Они дрались за помойки и фруктовые деревья. Образовывали шайки и нападали друг на друга. И часто среди свалок можно было встретить чье-то истерзанное тело. После чернодня на его месте оставался только пепел.
        Соаху - золотой мир, каким его считали иноземцы, - давно уже не был таковым. Он постепенно разлагался, и мало что сдерживало упадок.
        Ступивший на улицы Падура днем увидел бы величественный дворец вдалеке, опоясанный стеной из желтого камня, прекрасные шатры, слепящие пестротой палатки, его окружили бы дурманящие запахи лавок с пряностями, духами и эфирными маслами. Он увидел бы красивых женщин с бронзовой кожей и темными глазами. Курчавых мужчин в дутых рубашках с широкими воротами, жилетках и шароварах. Услышал бы хохот детей, запускающих бумажных змеев, сладкие голоса зазывал и звон фонтанов.
        Но этот Падур был коркой гнилого арбуза. Словно люк, закрывающий канализацию, на который поставили цветочный горшок. Никто не почувствует запаха и не увидит мерзости, скрытой за ним, пока не поднимет крышку.
        Чинуш не просто поднял крышку. Он поднялся оттуда, из самой глубины, и всегда смотрел на мир глазами затравленного дикаря, который дрался и разбивал головы таких же детей о камни, чтобы те не зарились на его кусок лепешки, яблоню или персиковое дерево.
        Чинуш обитал среди отбросов. Все это были страшные от худобы, брошенные сопляки, жившие по звериным законам. На них почти не обращали внимания. Они были как свора собак, и собаками их и считали.
        Сейчас мыш ехал по темным закоулкам и чувствовал всем телом голодные взгляды. Они цеплялись к нему словно репьи. К его дорогой одежде, оружию, видному из-за полы плаща, начищенным до блеска сапогам и холеному коню. Нищие смотрели жадно. Они пожирали его глазами. Чинуш знал это, но никогда не бросал им подачек. Так делал Такалам, и Тавар презирал его за это изо всех сил.
        - Этот старик, - говорил мастер ножей, - плодит гниль, вместо того чтобы дать ей самой уничтожить себя. Бедность приводит к болезням, убийствам и грабежам. Властию приходится тратить деньги на то, чтобы мы чаще прочесывали улицы. И раз уж в законе сказано не убивать детей до шестнадцати даже за воровство и отправлять в тюрьмы только с такого возраста, то почему бы не дать им перебить друг друга? Надо бы сравнять их с порчеными и ссылать на рудники сразу после рождения, но тогда начнутся бунты и прочая чепуха. Обычный люд не может сидеть на цепи тихо. Естественный отбор - лучшее, что придумала природа. Этот старик нарушает его. Плодит гниль и солит своему же властию. Сильные убивают слабых. В итоге остаются самые сильные. Вот их можно хоть на рудники, хоть куда. От них будет больше толка и меньше вреда.
        Чинушу было девять лет, когда в очередной потасовке он умудрился убить четверых и ранить еще троих. Он был самым злобным из всех существ на улицах Падура. Злобным и жадным до жизни. Его никогда не жалели, поэтому Чинуш тоже не умел жалеть. Он научился метко бить в виски и вспарывать горла обломками стекол. Научился грызть до крови и пугать слабых.
        Чинуш не испытывал сомнений. Он не думал о других. Ни когда бился с ними, ни после, когда поедал выигрыш рядом с их остывающими телами. Он был силен и беспощаден, и именно после той свалки, откуда Чинуш вышел победителем, измазанным в своей и чужой крови, Тавар забрал его с собой и сказал, что теперь мальчик будет есть вдоволь. У него, тогда еще Ипа, появится новое имя. А потом Тавар обучит его мастерству боя и сделает наемником для Седьмого.
        - Вы не найдете детей более благодарных и способных, нежели те, что выросли на улицах, - объяснял он властию. - И вы не найдете людей, способных так ценить хорошую жизнь и свое положение, как они.
        С тех пор Ип стал Чинушем и ловил каждое слово Тавара, как слово божества. Он не знал сытости, но Тавар дал ему сытость. Он не знал безопасности и слова «дом», а Тавар дал ему крышу над головой.
        До того дня как этот высокий человек в черных одеждах появился в ночи и увлек Чинуша за собой, мальчик ненавидел всех людей в мире. Они были его врагами. Все до одного. Взрослые гнали из лавок, грозя убить за воровство, и порой избивали до кровавой рвоты. Дети норовили отобрать то, что принадлежало ему.
        Чинуш не вступал в группы, как другие ребята, и все найденное или отвоеванное делил только с собой. Он был потрясающе жестоким, но и восхитительно целеустремленным ребенком. И он вырос бы поистине страшным человеком, не попадись ему однажды мастер ножей. С тех пор как Тавар забрал Чинуша, сделав для него то, чего не делал никто, он стал его богом. Поважнее властия и черного солнца. И для Чинуша отныне не было большей радости и большего смысла, кроме как служить Тавару. Зарабатывать его любовь.
        Раньше Чинушу хватало роли мальчика на побегушках, но, видя, как лелеют принца Нико, мыш страстно возжелал любви и вырос с этой неутолимой жаждой.
        Ее не приглушали женские ласки, от нее не могли избавить друзья, которых Чинуш не заводил. Он доверял только одному человеку, все прочие были вещи. И вот чего мыш не мог понять до сих пор. Почему его рука дрогнула там, в поле? Почему кинжал не вонзился в лоб Нико? Почему не вспорол ему горло? Убивавший с детства, мыш не смог уничтожить человека, которому завидовал сильнее всех в мире. Этим поступком, этой слабостью Чинуш предал бога и не мог спокойно спать. Особенно после провала на Таосе.
        Мастер ножей мгновенно отправил Чинуша на самые задворки отряда и почти не давал поручений. Теперь его любимцем стал Маро. Именно он должен был вот-вот отправиться обратно на Таос, чтобы уладить проблему с шаманами. Для Чинуша не было наказания больнее, и Тавар это знал. Но пока еще оставался смутный шанс, что мастер вернет мыша к себе под крыло. Не раз и не два после молчания Тавар снова заговаривал с ним, и Чинуш старался еще больше, лез вон из кожи ради своего божества. Последнее наказание обещало быть долгим, но надежда не оставляла наемника. До тех пор пока Тавар ничего не знал о Нико, все еще можно было вернуть.
        Сейчас, посреди ночи, под взглядами голодных детей, Чинуш направлялся к одной из улочек возле порта, где обосновался торговец Хева - худой человек с маленькой, как серная капля на спичке, головой и толстой бычьей шеей.
        Хева торговал вялеными фруктами, безделушками и словами. Последние он получал от беспризорников, которые бегали целыми днями по набережной с лотками и пытались что-нибудь продать приезжим. За это Хева давал им кров и остатки со своего стола, что было совсем неплохо, и дети по-настоящему бились за эту работу. Не раз бывало, что утром Хева отправлял с товаром одного мальца, а вечером с пустым лотком и выручкой к нему являлся другой.
        А еще Хева был в хороших отношениях с портовыми налоговиками, и последние особенно интересовали Чинуша. Они составляли списки людей, прибывших в страну на кораблях, описывали их имущество и пополняли казну за счет сбора пошлины. С недавних пор благодаря щедрости мыша вместе с налоговиками на корабли поднимались дети, наущенные искать среди прибывших человека, похожего на Нико. Лоточникам тоже отдали приказ внимательно разглядывать всех высоких мужчин. Благо, внешность принца сразу бросалась в глаза, и он попросту не смог бы пройти незамеченным, даже если подделает документы.
        Таким образом Чинуш подстраховался, хотя это было недешево. Если у Нико не хватит мозгов и он все-таки вернется в Соаху, мыш узнает об этом сразу. И убьет принца раньше, чем Тавар обнаружит измену.
        Вскоре наемник добрался до нужного места - заросшего лианами дома-склада Хевы, привязал коня и спустился в подвал. Здесь, как всегда, воняло тухлыми яйцами и прокисшим вином, а ступени скрипели на все лады.
        - Я уже чуть не отправил к тебе одного из своих пострелов, - загадочно улыбнулся торговец, увидев гостя. - Есть новости.
        - Выкладывай, - резко сказал мыш.
        - Дай подумать, - вздернул подбородок Хева. - У меня слишком много полезных знаний для тебя на этот день. Даже не знаю, расплатишься ли?
        Чинуш молча грохнул на стол кошелек. Там было немало, уже судя по звону и весу, но Хева все-таки схватил его и поморщился, заглянув внутрь.
        - Многовато мелочи.
        - Выкладывай, - прорычал наемник, и торгаш суетливо упихал кошелек в нагрудный карман.
        - Мои мальчишки сегодня видели в порту человека. Очень похожего на того, которого ты описал. В точности. Вплоть до родинки под глазом. Очень красивый человек. Явно метис. Представился именем Раму, при себе имел соахские документы и печатку. Все подлинное. Налоговик отыскал его имя в списках торговцев первой гильдии. Этот Раму только что выехал из города. По центральной дороге. Наверное, во дворец собрался. А может, и нет.
        - И какого затмения я узнаю об этом только что?! - выдохнул Чинуш, рванув через стол и схватив торгаша за грудки.
        В его взгляде читалось злобное безумие, и Хева испуганно затараторил:
        - Я же сказал, что собирался отправить к тебе человека! И как я могу что-то тебе передать, пока ты во дворце?!
        Чинуш чувствовал, что земля уходит из-под ног. В порыве бешенства он схватил торговца и одним резким, грубым движением свернул его бычью шею. Никто не должен узнать о Нико. Чинуш готов был выбежать на улицу и перебить всех лоточников, лишь бы они не проболтались. Руки мыша дрожали, когда он отвязывал коня.
        «Не вздумай явиться во дворец, идиота кусок! Не вздумай!»
        Вскочив на лошадь, Чинуш ринулся к центральной дороге галопом, не замечая ни криков горожан, ни поломанных копытами корзин.
        «Я забыл спросить, на чем он едет… Фургон, телега или верхом?»
        Мыш надеялся просто увидеть впереди освещенную фонарями курчавую макушку и вонзить в затылок принцу нож. Потом искромсать труп до такой степени, чтобы его невозможно было узнать, и бросить на свалку. Но когда он потянулся к оружейному поясу, пальцы задрожали с такой силой, будто Чинуш полдня отжимался, опираясь на них.
        «Я могу промазать», - понял наемник, вспомнив окровавленное лицо Нико и занесенную над ним руку с кинжалом.
        Тогда его трясло точно так же. И не от ярости.
        На дороге, освещенной фонарями, никого не было. Здесь вообще редко кто-нибудь ездил в такое время. Торговцы предпочитали обходной короткий путь, а этот существовал исключительно для нужд властия, встречи делегаций из других стран и всего, что касалось связи дворца с портом. За десять минут бешеного галопа мыш встретил только старика с пустым фургоном, писца, ехавшего в Рагду, и двух женщин с корзинами яблок.
        Возможно, Хева солгал и Нико выехал из города раньше. Либо сошел с дороги.
        «Если он уже во дворце, мне конец, - подумал мыш. - Надо понаблюдать за охраной у ворот. Они себя выдадут, если что-то уже случилось. Ну не совсем же он дурак, в самом-то деле. Зачем ему соваться к Тавару? Может, он поехал на развилку…»
        Чинуш остановил взмыленного коня. Впереди светился дворец, и на оставшемся к нему пути никого не было. Дорога у подножия каменной стены на западе раздваивалась и уходила в темноту поля, за которым начинался обширный лес, простершийся почти до Пятого рудника. Надо было ехать туда и искать Нико, но Чинуш даже думать об этом не хотел. Его пальцы не слушались и едва держали поводья.
        «Я не смогу, - ударила в голову мысль. - Даже если я найду его сейчас. Я не смогу убить его руками. Мне нужен пистоль. Надо застрелить его. У Тавара на складе есть целый ящик».
        Чинуш не стал входить во дворец через ворота. Он пробрался внутрь по тайному ходу, о котором знали очень немногие, и в первое время прислушивался к тому, что творилось на территории.
        Все было тихо и спокойно. Наемники стояли на постах, служанки разносили ночные закуски. Ни суеты, ни лишнего света, ни подозрительных взглядов.
        «Значит, он не здесь или прячется, - подумал Чинуш. - Иначе все уже обсуждали бы сплетни».
        Мыш направился через сад в сторону склада, встретил двух наемников и обменялся с ними кивками, а через пару шагов увидел Тавара. Он шел навстречу по широкой мощеной дороге вдоль канала. В обычном черном одеянии, с гладко зачесанными в хвост волосами и бокалом в руках.
        - Где ты гуляешь? - спросил он, увидев Чинуша. - Я хотел выпить с тобой.
        - Я… - Мыш сглотнул. - Простите, мой господин, я не знал. Я вернулся бы раньше.
        - А я думаю, ты знал, - сухо заметил Тавар. - От тебя несет потом и спешкой. Куда так торопился? Почувствовал, что я тебя жду? Ладно, не отвечай. У меня к тебе другой разговор.
        Мастер дружелюбно похлопал его по плечу, потом по шее. Он никогда так не делал, и Чинуш почуял подвох, но слишком поздно. Что-то острое проткнуло его кожу, и темнота схлопнулась над мышем в тот же миг.
        Он очнулся на полу в главном зале и, поднявшись, увидел вокруг два десятка молодых остроухов и столько же учеников, недавно принятых во дворец. Оружейного пояса не было.
        На возвышении под золотым балдахином, в плену мягких подушек, сидел Тавар и курил трубку из слоновой кости.
        - Ты и правда думал, что я глух и слеп? - сказал он, выпустив кольцо дыма. - Ты думал, я не замечу? Хева работает на меня с тех пор, как ты впервые пришел к нему. Это Маро велел ему сказать, что Нико уехал по центральной дороге, чтобы ты в первую очередь проверил дворец.
        У Чинуша по спине пробежала волна мурашек.
        - Вот почему я живу по принципу недоверия, - сказал Тавар, глядя на него, как на кусок грязи. - Любая шавка может укусить руку хозяина, которая кормит ее. Ты предал меня, Чинуш. Я дал тебе имя, новую жизнь и кров. И как ты поступил со мной?
        Тавар поднялся с подушек и достал пистоль.
        - Я хочу, чтобы твоя судьба послужила уроком молодежи. Они давно следят за тобой и знают, что ты меня предал. Все остроухи наблюдали за твоей жалкой попыткой обезопаситься, Чинуш. И они увидели на твоем примере, как это бесполезно. И сейчас я покажу им, как поступаю с предателями.
        Чинуш молча стоял на коленях и смотрел в пол, сгибаясь под тяжестью слов. Теперь он понимал, почему его не связали. Тавар знал мыша слишком хорошо. Он не побоялся оставить его руки и ноги свободными. Он показывал остальным свое превосходство. Уверенность в том, что предатель не сбежит.
        Чинуш слышал, как Тавар, не торопясь, засыпает в открытую полку порох и вгоняет в ствол пулю. Мастер был прав: любовь к нему не подчинялась жажде жизни. Мыш до последнего верил, что Тавар не выстрелит. Это просто наказание. Жестокий урок. Все не по-настоящему.
        В это момент двери позади Чинуша распахнулись, и внутрь вошел Маро. Он поклонился, мазнул взглядом по мышу и обошел его.
        - Проклятье, ты не вовремя! - вспылил Тавар. - Я преподаю молодежи урок, ты не заметил?
        - Простите, вопрос не требует отлагательств, - коротко сказал наемник. - Мы нашли принца. Каков будет ваш приказ?
        «Нико жив!» - подумал Чинуш, и эта мысль обожгла его.
        - Проваливай за дверь! - скомандовал Тавар. - Вернешься, когда я разберусь здесь!
        Маро направился к выходу, а мыш наконец взглянул на мастера. Тот поднял пистоль и целился Чинушу в голову. Мыш хотел перекатиться и убежать. Но ноги не двигались, прикованные к полу взглядом божества.
        «Он этого не сделает, - повторял внутри Чинуша мальчик, стоявший в закоулке среди трупов детей. - Он тебя любит».
        Тавар взвел курок до второго щелчка и выстрелил Чинушу в голову.
        Осечка.
        «Это примерно в одном случае из двадцати, но мы постепенно совершенствуем механизм», - прозвучал в голове голос Тиаса.
        Лик божества раскололся на тысячу осколков. Мыш дернулся в сторону, выхватил с пояса ближайшего мальчишки метательный нож и полоснул его по горлу. Сорвал кинжал и убил еще двоих. Тавар бросил пистоль и метнул в предателя лезвие, но не попал: мыш прикрылся вторым учеником и рванул к дверям, за которыми стоял Маро. Спустя секунду Маро упал на колени с ножом в виске.
        Мальчик, стоявший в закоулке среди трупов, отпустил руку божества, и мыш понял, что не готов умереть. По очень странной и глупой причине. Потому что Нико еще жив.
        «Он тебе дорог, - сказал мальчик внутри Чинуша. - Поэтому ты не можешь его убить. Защити его. Защити его от Тавара. Теперь он твое божество».
        Инстинкты внутри Чинуша проснулись. Сметая всех на своем пути, он выскочил в сад и, сопровождаемый окриками погони, скрылся в темноте. Ночь забрала его под свое крыло.
        Глава 14
        Грязный метод
        Легенды Торфяной земли и Болот Фаври совершенно идентичны, а все потому, что изначально это было единое государство. На востоке Намула, там, где заканчивается Большеречье, берут начало великие Болота Фаври. Они обширны и опасны. Долгое время считалось, что в той стороне и вовсе никто не живет, но моряки и картографы однажды огибали «летучую мышь» и обнаружили поселения в северо-восточном уголке материка, докуда, как оказалось, не доставали топи.
        Люди жили там изолированно, питались в основном дарами Бескрайнего океана и скудной растительностью. Земледелие и скотоводство были развиты слабо, и часто случался голод, поэтому намулийцы изучали болота в поисках пищи. Они заходили все дальше и дальше. Со временем в безопасных местах Фаври появились первые стоянки, превратившиеся в селения. Так болота стали чем-то вроде отдельного государства.
        Населения там очень и очень мало. Фаврийцы живут крошечными общинами и обладают недюжинной смелостью. Они - настоящие дети топей, а главный их девиз: «Не верь своим глазам» - уходит корнями в зыбкую среду обитания, где гнилая палка может оказаться змеей, кривая коряга - крокодилом, а крепкий на вид ствол дерева - трухлявой оболочкой. Ступи на такой, и тебя тотчас затянет в трясину.
        С тех пор как Торфяная земля открылась остальному миру, к ней проложили дороги, чтобы торговать с остальными государствами торфом, который местные жители, кажется, одни из первых в Намуле приспособили под топливо.
        Теперь Торфяная земля и Болота уже не так отрезаны от центрального Намула, однако там сохранилась совершенно самобытная культура. Особенно в Фаври, где некоторые племена все еще живут по законам древних времен.
        Черное солнце они сравнивают с алн?са. Это растение-трехдневка, цветущее почти круглый год. Оно вырастает за сутки, на вторые распускается нежно-желтым шариком, а на третьи темнеет и осыпается спелыми семенами. Про то, что затмение сжигает людей, ни фаврийцы, ни торфяны не знали до тех пор, пока к ним не пожаловали моряки. Когда они немного научились языку местных жителей, то спросили, почему торфяны не выходят в чернодни на улицу, если не верят в затмение. Оказалось, те считают, будто в это время просыпаются болотные чудовища. И именно они уносят мертвых и больных, оставленных в дар топям.
        Еще торфяны объяснили, отчего в затмение нельзя открывать окна и двери. Если чудовище увидит человека и запомнит его лицо, жертве не миновать плена и смерть может настигнуть ее в топях быстрее, чем того желает судьба. Особенно этого боятся фаврийцы, для которых болота давно стали и домом, и тюрьмой. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 6-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Сколько раз Нико мечтал отправиться домой. Сколько раз представлял себе, как в порту Еванды взойдет на корабль и вернется к отцу и матери, к террасам под глицинией и ручным леопардам, к мертвой воде в каналах, кувшинкам на озере возле домика Такалама и лимонным садам. Все это ждало Нико в Соаху, и, готовясь к зениту затмения, он верил. До последнего верил в нелепый страшный сон, который скоро закончится.
        И вот наконец он вернулся на Террай и уже несколько часов ехал в фургоне по западному тракту, но не домой, а в сторону Пятого рудника.
        - Я же говорила! - довольно сказала Яни, снимая с головы Генхарда последний деревянный цилиндрик и расчесывая кудри пятерней. - Теперь ты точно на соахийца похож!
        И правда. На коротких волосах прическа смотрелась иначе, а благодаря помаде Клецки, которой он пользовался в ветреную погоду, обещала держаться долго.
        - Ну как? - спросил Генхард, щупая макушку. - Похож я на соахийца-то?
        - Да ты больше меня на соахийца похож, - улыбнулся Нико.
        Он ничуть не соврал. Вороненок сильно загорел за последний трид, гуляя по палубе с голым торсом, и теперь был по-настоящему смуглым. Остриженные патлы не висели сосульками и выглядели густыми, а темные глаза добавляли образу Генхарда последний соахский штрих.
        Вороненок гордо заулыбался.
        - Ты дорогу-то в Падур помнишь? - спросила Яни.
        - Да я ее даже спросонья тебе расскажу!
        Задачей вороненка было дождаться в фургоне, пока Нико благополучно продаст порченых на рудник, а затем вернуться в Падур и незаметно предупредить Клецку о том, что все в порядке.
        Вороненок идеально подходил на роль тайного информатора. Он был шустрым, ушлым, хитрым. И благодаря внешности обещал не выделяться из толпы себе подобных. На такого никто не обратит внимания ни на дороге, ни на улицах. А если будут о чем-нибудь спрашивать, Генхард обещал притвориться юродивым и сбежать. Единственным недостатком парнишки было то, что языка Террая он так и не выучил.
        - Ох, - вздохнула Яни, прижавшись к Генхарду с грустным видом, но тут же встрепенулась, потрясла головой и шлепнула себя по мокрым от пота щекам. - Ничего-ничего, - сказала она, улыбаясь. - Я думаю только про хорошее! Только про самое хорошее!
        Нико открыл смотровую щель и увидел, что фургон уже добрался до самой густой части леса. Деревья над головой сплетались в сплошное кружево, а дорога из мощеной превратилась в земляную, и лошадь перестала цокать копытами.
        Пятый рудник находился ближе всего к столице, и с восточной стороны к нему подступал лес, который Седьмой запретил рубить для общих нужд, потому что это испортило бы виды вокруг дворца.
        Теперь лес должен был скрыть то, как несколько тысяч человек идут от рудника к большому полю возле Падура. Задача «проданных» состояла в том, чтобы предупредить всех о зените затмения и устроить тихий переворот изнутри. Закрыть надсмотрщиков, оставив пару человек следить за ними, и незаметно покинуть рудник.
        Повозки с провизией приезжали два раза в трид, второго и пятнадцатого числа, а те, что забирали руду, - третьего. Следом шло затмение. Значит, до пятого порченым нельзя было ничего предпринимать. В идеале, хорошо бы выйти с рудника за два дня до затмения, спокойно добраться до Падура и тут же выйти в поле. Это самый безопасный способ. Но из-за черного солнца он не работал, поэтому решили поступить иначе. Затменники покинут рудник пораньше, прибудут в убежище рядом с Падуром, где Нико спрячется на некоторое время, и переждут там два дня.
        Для того чтобы вместить множество людей, требовалось большое, изолированное здание. И даже здесь принцу помогло то, что Террай беднел и властии стремились на всем экономить. Нико собирался использовать Храм Солнца, или Храм Великого Дервиша, как называли его несколько веков назад.
        Это сооружение, возведенное еще во времена первых властиев неподалеку от Падура, считалось самой большой храмовой постройкой на территории Соаху, а может, и во всем мире. На его обслуживание требовалось около сотни тысяч человек. Комплекс имел сложную архитектурную систему, десятки зданий и бессчетное множество комнат для жрецов, работников и гостей. Впервые попав туда, Такалам был поражен и долго смеялся, вспоминая, как проходил испытание на Валааре, в заброшенной лачуге с таким же названием.
        Раньше верили, что чем богаче дары Дервишу, тем благословенней будет жизнь монарха и его потомков, поэтому властии тратили на религиозный культ колоссальные средства. Сменяя друг друга, они соскабливали со стен барельефы о жизни предшественников и заказывали новые, надеясь, что их династия никогда не иссякнет.
        Но уже прадед Нико посчитал невыгодным содержать такое огромное строение и велел перенести обрядовое место в город. Он выстроил небольшой храм прямо в Падуре, который действовал по сей день, а прежний комплекс забросили. Туда приходили только во время зимнего солнцестояния - в День Мертвых, - чтобы почтить память предков. Поминальные обряды не могли перенести в город, ибо прежний Храм Солнца пристроили к усыпальнице властиев и их семей - горе Достойного Праха, где был похоронен и Такалам.
        Перед обрядами комплекс приводили в порядок, выметали и вычищали грязь, подрезали кусты и деревья, высаживали свежие цветы, обновляли воду в каналах и бассейнах. Но после Дня Мертвых огромный массив зданий размером с целый город пребывал в запустении. Где-нибудь на Валааре туда бы приставили охранников, чтобы никакие бродяжки не устроили в Храме свалку, но в Соаху достаточно было забрать из комнат все ценности. Из-за теплого климата бедняки не рвались иметь крышу над головой вдали от города. Их устраивали уличные циновки.
        Маленькому Нико иногда казалось, что, пока в Храме нет людей, само черное солнце обитает в пустынных залах, охраняя гору Достойного Праха, где покоятся все его жертвы. Он боялся темных подвалов, по которым водил его властий, показывая историю предков. Статуй, держащих портики. Барельефов, где люди с безумными лицами горели, оплетенные лучами светила.
        И теперь это жуткое место должно было стать его убежищем.
        Сидевшая сбоку от Нико Сиина неожиданно заерзала, и все порченые напряглись. Окон в повозке не было, и фонарь над потолком раскачивался, но давал достаточно света, чтобы принц мгновенно среагировал.
        - Что? - спросил он.
        - Что-то приближается, - сообщила Сиина.
        - Может, просто разбойники, - пробубнил Рори.
        - Страх не очень сильный, - сказала порченая. - Но прямой. Это значит, нас точно коснется. Будьте готовы.
        - Всем спокойно, - скомандовал Нико. - Действуем по плану. Сиина, смерти будут?
        - Нет, - помотала головой девушка. - Есть опасность, но не смерть.
        - Это точно не разбойники, - сказал принц. - У нас неказистый фургон, к тому же без охраны. Они на такое не клюнут. Скорее всего, это по мою душу. Я пойду один и попытаюсь разобраться. Не высовывайтесь без нужды. Никто не должен знать, что мы заодно. Вы вступаете только в крайнем случае. Если меня захватят в плен или вроде того.
        В этот момент возница - седой старичок, нанятый в порту Падура, - выдал громкое:
        - Тпррру-у-у!
        Кляча остановилась, и фургон тряхнуло. Нико открыл окошко, чтобы прислушаться к звукам снаружи.
        - Чем могу помочь, ува…
        Голос возницы оборвался хрипом. Сиина прижала ладони ко рту.
        - Мамочки! - прошептала она.
        Нико сразу понял: возница мертв. Порченая не смогла этого предсказать, ибо мужчина был ей мало знаком, а она чувствовала страх только за близких людей.
        Со всех сторон послышался цокот копыт: повозку окружили.
        - Выползай, змееныш! - скомандовал кто-то. - И без глупостей, иначе шкуру с тебя спустим! Выходи, Нишайравиннам! Мы знаем, что ты здесь!
        Принц заткнул кинжал за пояс, выпрыгнул из фургона и увидел вокруг человек десять наемников на гнедых лошадях. Вечерний свет, приглушенный густыми кронами деревьев, падал на черную броню мышей, делая ее похожей на жучьи панцири.
        «Почему их так много? - напрягся Нико. - За мной должны были отправить пару человек, чтобы убить по-тихому. Неужели Клецка провалился? Не верю».
        - А теперь медленно вынь свой кинжал, положи на землю и пни в сторону, - сказал глава отряда, поигрывая снятым с пояса ножом.
        Делать было нечего, и принц подчинился. Он не понимал, чего хотят мыши. Почему они не пытаются его убить?
        - Мы приехали с приветом от господина Тавара, - проговорил глава отряда, подъезжая ближе. - Как-то нехорошо ты заявился в Соаху, змееныш. Не показался во дворце. Не пришел на поклон к наместнику. Наш господин чересчур великодушен, знаешь ли. У тебя есть два дня, чтобы явиться в резиденцию и поцеловать ему ноги.
        - Тебе там приготовили место на конюшне, - рассмеялся кто-то позади принца. - Будешь прислуживать нашим лошадкам и драить им задницы.
        Остальные поддержали его смех.
        - А что будет, если я не явлюсь? - спросил Нико, смело глядя на лидера.
        - Сдохнешь, - осклабился тот. - О тебе знают во всех городах Соаху. Везде развешаны листовки с твоей рожей. Ты нигде не спрячешься. Я лично привезу тебя во дворец и убью в том же месте, где мы…
        То, что он сказал дальше, подкосило Нико. Принц не знал, какая страшная сила удержала его в тот момент и заставила стоять на месте. Он должен был перерезать глотки этим ублюдкам, разорвать их рты и отрезать от тел по кусочку до тех пор, пока земля не пропитается кровью насквозь.
        Глубоко внутри Нико надеялся, что родителей просто усыпили. Что они умерли во сне. Без мук и унижений. Так было легче. Так было проще.
        Но ублюдок в черном не уставал распинаться о подробностях. Унизительных, грязных подробностях.
        Под ноги принцу покатилась жемчужная заколка. Мамина заколка. Бурая от засохшей крови. И трубка отца.
        Нико упал на колени перед ними.
        Наемник говорил что-то еще, но его голос перебивал грохот сердца и шум крови в ушах.
        Нико трясло от ярости, но в висках пульсировала мысль: «Ты не должен никого убить».
        - Эй! - Мыш пнул принца. - Я тебя спрашиваю! Тебе есть что передать господину Тавару?
        Год назад Нико валял его в пыли во время тренировок, а он пресмыкался перед ним. Вот же ублюдок.
        Принц поднял жемчужную заколку, встал и посмотрел наемникам в глаза.
        - Я запомнил ваши лица, - сказал он. - Когда я буду смотреть на вас в следующий раз, вы станете горсткой пепла. Передайте Тавару его же слова: «Не глумись над своим врагом, пока он дышит».
        Наемники расхохотались дружным хором, и Нико понимал, как ничтожно он выглядит сейчас, бросаясь громкими фразами. Нищий принц на старом фургоне, везущий на рудник кучку детей, чтобы выручить денег.
        Тавар отправил так много людей не для убийства, а чтобы Нико посмотрел на тех, кто измывался над его родителями.
        Разве можно убить врага, не насладившись его падением? Лучше отпустить и пусть сам приползет на коленях вымаливать жизнь. Глупый принц, вернувшийся на родину. Что ему остается, кроме как подчиниться новому наместнику? Нико - беспомощная соринка на носке его сапога. Тавар мог позволить ему бродить по Соаху. Даже жить здесь. Зная, что принц ничем ему не помешает. И никак не отомстит. Мастер ножей любил абсолютную власть, при которой жертва сама шла в пасть хищнику. И собачью покорность, как у Чинуша. Поэтому он и набирал детей с улиц. Это было фетишем Тавара.
        - Два дня, змееныш, - весело повторил наемник. - Господин тебя ждет. И вымой рот, прежде чем будешь целовать его обувь!
        Он пришпорил коня, и несколько секунд спустя весь отряд скрылся в глубине темной дороги.
        Нико грохнулся на колени и прикусил руку, чтобы не заорать. Тавар читал его, как раскрытую книгу. Грязный трюк с вещами родителей должен был взвить принца на дыбы, чтобы он точно захотел отомстить. «Горячая голова». Вот на что рассчитывал Тавар. Но он не знал, сколько раз принц сбрасывал кожу за этот неполный год. Он понятия не имел, как много жизней стояли за спинами Нико. И за его поступками.
        Принц спрятал тело несчастного возницы в зарослях и вернулся в фургон. На него смотрели такими глазами, будто увидели живой труп. Ребята не понимали соахский, но по виду Нико определили, насколько все паршиво.
        - Не трогайте его, - сказал Астре, когда Сиина потянулась к принцу. - Не сейчас.
        Нико забился в угол, прижимая к груди родительские вещи, и полчаса сидел неподвижно, ничего не говоря. У него не было слез, их высушил внутренний жар. Остались только боль и ярость. И страшное чувство беспомощности.
        Хотелось орать, выть, царапать землю ножом, разбить кулаки до крови о ближайшее дерево, чтобы стало хоть чуточку легче. Но дети испугаются, если увидят Нико таким. Всем без того страшно. Они скоро окажутся на соахском руднике и должны будут провернуть большое, опасное дело. Надо было держаться.
        Когда пелена спала, Нико посмотрел на остальных и сказал хриплым голосом, словно сорванным от внутреннего вопля:
        - Тавар знает, что я здесь. Он отправил за мной людей. Хочет, чтобы я пришел к нему сам в течение двух дней. Вас могут трясти после того, как я не приду к нему. Будьте готовы. Похоже, с Клецкой и остальными все в порядке, иначе Тавар не оставил бы меня так гулять. Но все равно постарайтесь предупредить всех за два дня и, если порченые почувствуют страх, уходите с рудника. Пусть остальные организуются без вас.
        - Тогда они точно заподозрят нашу связь, - заметил Марх. - Я не думаю, что они будут нас трясти. На их взгляд, мы просто твои деньги, Нико. Ты продал нас и сбежал. Они максимум расспросят смотрителей.
        - Уходите, если будет опасно! - жестко сказал принц. - Это все.
        Глава 15
        Глубины страха
        На острове Единственный, окруженном водами Бескрайнего океана, люди долгое время думали, что в мире нет больше ни единого клочка земли помимо их цитадели. Поэтому местная мифология рассматривает Единственный как центр мира, колыбель цивилизации и тому подобное.
        Жители острова - атеисты и не верят ни в кого, кроме себя. За основу мира они берут человека, как высшее существо - венец творения природы. Они каким-то образом используют ту же энергию, что производит молния, и на основе этой невероятной силы создают различные приборы. Например, лампы, которые горят без огня, за счет спирали. Когда приходит срок, они перегорают и остывают, поэтому на Единственном иногда шутят, что кто-то наверху раз в три дня выкручивает лампочку и заменяет ее на новую. О затмении как об элементе божественной силы они не думают. Для них это скорее часть естественного отбора. Например, сумасшедшие и полоумные не понимают, что в затмение нельзя выходить на улицу. И никто их не учит, поэтому они просто сгорают, а «умные» люди остаются живы. Таким образом, людской род как бы прогрессирует, избавляясь от убогих.
        Жители острова верят, что властвуют над природой и в конце концов починят даже солнце, так же как через половину океана от них, на Руссиве, заявляют: «Природа и есть Бог».
        Люди на Единственном словно шагнули на несколько десятилетий вперед. Я слышал, что они используют для этого знания прималей, но сам ни разу не смог убедиться. Дело в том, что на Единственный почти невозможно попасть. Местные жители тщательно защищают свою обитель от «дичья» и мнят себя пупами Сетерры.
        Что ж, их прогресс в самом деле удивителен. Но и беспринципная жестокость там процветает. Существуют даже некие умственные отборы, по которым определяется судьба человека и его роль в обществе на всю оставшуюся жизнь.
        Не знаю, как они поступают с порчеными, но вполне могу догадаться благодаря прималям. Если они настолько сильны и продвинуты, значит, порченых наверняка убивают во младенчестве и «очищают» от них людской род, следуя жуткой теории естественного отбора.
        Я бы никогда не узнал о жизни этих замкнутых людей и побоялся подобраться к острову, ибо он защищен мертвой стеной, по которой пробегают молнии. Но у них стали кончаться минералы и материалы, за счет которых они занимались «покорением природы», поэтому завязалась торговля, и однажды мне довелось встретить человека оттуда.
        Он был неразговорчив и смотрел на меня сверху вниз, как лось на блоху. Я тогда почувствовал себя ничтожным перед его знаниями, но не растерялся. Мало кто может посоперничать с моим навыком добиваться расположения людей, подстраиваться под них и делать так, чтобы им хотелось говорить со мной.
        Емал весьма гордился своим островом. Он сказал, что однажды Единственный прогремит на всю планету благодаря науке, а его ученые устранят все опасности, какие только существуют на свете. Они создадут новый мир и будут им управлять. Будущее Сетерры - это люди-знания, люди-изобретатели, люди-боги. Они уничтожат черное солнце и станут новой религией. Для меня это прозвучало так, будто весь мир вскоре станет тюрьмой. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 7-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        - Старая У! - крикнула Яни, распахивая дверь в глиняную хижину.
        Она чуть не сломала соломенное полотно, укрепленное ветками, и огляделась по сторонам. Вроде никто не заметил, как грохнула. А то ругаться будут.
        - Старая У, ты здесь? Я тебе поесть принесла!
        В логове самой древней жительницы рудника всегда пахло кислятиной. И от самой У, и от ее странных заготовок из квашеной травы. Комната тут была только одна. Круглая и совсем без мебели, поэтому чашку Яни поставила на коврик, а сама села на другой, напротив порченой.
        Старой У весной исполнилось девяносто три года. Она была меньше Яни, сгорбленная и сморщенная, как будто вместо кожи к ней приклеили мятую ткань. На руках и лице У, помимо алых шрамов, виднелись темные пятна, но волосы, убранные со лба скрученным платком, нисколько не поседели. Они были толстые, короткие и взъерошенные. Яни понимала, почему старая У так стрижется. И ночью, и днем жарко, а мыться особо негде. У всех на руднике волосы были короткие, кроме тех, кто приехал совсем недавно. Вроде Яни, Матильды и других девочек из театра Липкуда. Но и они стали собирать пучки на затылке, чтобы шея не потела.
        - Ты не будешь есть? - спросила Яни, наблюдая, как старуха продолжает мыть в огромной чашке картофель.
        - Работа, - шепеляво сказала У и продолжила возиться с клубнями.
        - Ладно, я тебе помогу, - кивнула Яни, подбираясь к порченой. - А то суп нагреется. Он такой холодненький, приятный.
        Старая У посмотрела на Яни и нахмурилась, шлепнув себя по лицу:
        - Всегда.
        Девочка грустно улыбнулась:
        - Угу. - Она взяла до блеска натертую чашку и погладила большой синий круг на щеке. - Это теперь не смоется. Иголкой делали. Я бы лучше хотела красный, как у Марха и Дорри. Или зеленый, как у Эллы. Мне синий не очень идет. И кожа до сих пор жжется. Я и не знала, что татуировки так больно делать, ладно хоть безногим и со шрамами их не делают. У, не грусти, я все равно принцессой не буду. Ты не переживай.
        Яни запустила руки в грязную воду, выловила картофелину и принялась отмывать от песка.
        - А ты знаешь, - сказала она, - я сегодня помогала Ю с младенчиками! Ой, они такие хорошенькие! Такие маленькие! Я их прямо зацеловала бы! Знаешь, когда я была маленькая, у меня тоже были братик и сестренка. Ну, только они были не порченые. И мне их даже нянчить не давали. И вообще трогать не давали… Никого. Мне поэтому все время хочется всех обнимать. Чтобы прямо косточки трещали!
        Старая У ничего не ответила. От нее вообще редко больше одного слова дождешься. И попробуй догадайся, чего она под этим словом имеет в виду. Но Яни все-таки научилась ее понимать.
        - Слушай, У, - девочка плюхнула клубень в таз с чистой водой, - а как вы не путаетесь между собой? На руднике целая куча и Ю, и У, и А. Ты вот старая У, про тебя сразу понятно. А другие?
        - Триста тридцать девять У, - сказала старуха, облизав отвисшую губу. - Первая У - старая У, вторая У - длинная У, третий У - одноглазый У…
        - И ты всех помнишь?! - поразилась Яни, чуть не выронив картошку.
        - Все У, все А, все Э, все О… Все. - Старуха хлопнула себя по груди. - Семья.
        - У тебя самая огромная семья из всех, какие я видела! - сказала Яни.
        - Триста пятая Я - рыжая Я, - проговорила порченая и похлопала девочку по голове. - Семья.
        Яни так широко улыбнулась, что аж щеки заболели.
        - Старая У, слушай, раз мы теперь твоя семья, ты же и наши беды чувствуешь, да? - поняла вдруг девочка. - Уже четвертый день прошел, как мы тут. Наверное, если кого-то отправили нас допрашивать, то они должны скоро приехать. Ты что-нибудь чувствуешь? Принц нам сказал уходить с рудника, если будет опасно. Только… Только у нас Сиины нету. А младшие, конечно, научились Целью управлять и других учат, но только… Они так предсказывать не умеют, как сестра. Они говорят, что у них один большой страх и он слопал все остальные. И ничего не понятно. Старая У, а ты чувствуешь другие страхи, кроме затмения?
        Порченая отодвинула оба таза, схватила какую-то доску, прислоненную к стене, и грохнула ее на пол. Девочка аж вздрогнула и, пока У копошилась позади себя, в большой корзине, разглядела на светлом дереве цифры.
        - Старая У! Это же календарь, да?
        Старуха поставила перед собой несколько чашечек с блестящими, мелкими, как бусины, камнями разных цветов. Яни ахнула, ей тут же захотелось проделать в них отверстия, нанизать на нитку и носить, как роскошное ожерелье. Но когда она узнала, зачем нужны камни, весь восторг ушел.
        - Болезнь, - сказала У, ткнув сморщенным пальцем в синюю чашку, потом в черную. - Смерть.
        Красные камни означали кровь, наказание, коричневые - несчастный случай, травму, опасность.
        Порченая указала на двойку.
        - Сегодня, - буркнула она, выбрала коричневый камень и положила в квадратик, обозначавший день.
        Яни встрепенулась.
        - Они приедут сегодня?!
        Старая У покачала головой.
        - Железный О. Нога. Найди большую И. Скажи.
        - Ладно! - вскинулась Яни, но старуха удержала ее за руку:
        - Потом.
        - Но ты сказала, что железный У повредит ногу!
        - Потом, - повторила старуха и продолжила раскладывать камни.
        На третье число она положила черный, и у Яни холодок прошел по спине.
        - Рябой Э, - сказала порченая. - Старость.
        - Погоди, У! - вытаращилась на нее девочка. - Ты не просто предсказываешь беду, а еще знаешь, с кем именно и что случится?! И так с двумя тысячами людей?!
        Старуха хлопнула себя по лбу, потом по груди.
        - Училась, - сказала она и следующий коричневый камень положила на шестое число. - Общая беда.
        - У нас у всех будут неприятности шестого числа? - побледнела Яни. - Пятого мы выйдем с рудника, если ничего не случится. А шестого… А что именно случится, старая У? Ты знаешь, что именно?
        - Не боль, не кровь, - сказала порченая. - Но плохое.
        А потом она взяла целую горсть черных камней и высыпала на цифру девять.
        - Зенит затмения, - выдохнула Яни.
        Старуха взяла еще горсть и снова высыпала, потом перевернула всю чашку.
        - Большой О, красный Ы, - взялась она перечислять, но Яни схватила ее за сморщенные руки и шепнула:
        - Не надо! Давай верить в хорошее, ладно? Давай верить…
        Она разрыдалась, обняв старуху, и старая У тоже заплакала.
        Черные камни - жертвы девятого числа - заняли почти всю доску.

* * *
        Никто из порченых не пришел в храм седьмого числа. Наступил чернодень, на исходе которого Нико должен был отправиться в Падур, а люди с рудника так и не появились.
        Вроде бы все сделали правильно. Продав детей, Нико поехал по торговому тракту, а потом фургон перехватил остроух, которого Кайоши отправил в помощь принцу в тот же день, когда они расстались. Это было частью плана. Остроух отдал Нико свою лошадь, а сам поехал на фургоне дальше, в город Уваль, чтобы отвести подозрение от ближайших лесов. Если спрятать повозку на обочине или в чаще, будет очевидно, что Нико не ушел далеко от Падура.
        Генхард, притворяясь обычным соахским парнишкой, выдвинулся обратно в столицу, чтобы предупредить Кайоши о сделке. С Нико остались только Сиина, Астре и Рори.
        Они нашли Храм Солнца еще первого числа, перед затмением, и с тех пор не покидали его. Лошадь спрятали в глубине комплекса, и она, к счастью, вела себя тихо. Паслась во внутреннем саду, подбирала спелые яблоки и не рвалась с привязи.
        Нико в первые дни занялся медитациями, чтобы очистить разум и укрепить дух. И у него выходило неплохо, несмотря ни на что. Он готовился выступить перед падурцами, прокручивал в голове речь и старался опустить все лишнее.
        И вот наступило седьмое число. И никто не появился. Чернодень накрыл пустой Храм на целые сутки, за которые весь настрой Нико отправился Дракону под хвост.
        Принц стоял посреди огромной пустой залы, в полной темноте, уткнувшись лбом в мраморную колонну, и слушал, как длинный дрожащий усик часов отмеряет секунды.
        Наступил день, но для Нико все слилось в тугую спираль ожидания, где не было светлого времени суток. Ему казалось, что ночь никогда не закончится. Но через несколько часов затмение должно было сойти на нет. Минуты, когда принц отвяжет лошадь, посадит на спину Астре и отправится в столицу, еще недавно казались невозможно далекими. Но они уже почти здесь. В отличие от порченых.
        Принцу хотелось отмотать время на много кругов назад, в беззаботное детство, где десятки рук протягивались к нему, стоило только упасть или захныкать. Нико чувствовал себя догорающей свечой, брошенной в смолу. Ему было тяжело дышать, будто легкие забились сгустками крови, и мысли едва прорывались сквозь шум в ушах, очень похожий на тот, что возникает, когда приставляешь к ним полые морские раковины.
        Кайоши в последнем видении чувствовал сотню человек. Он утверждал, что просто не мог заметить всех и его сознание ухватило ближайших. Но затменники не появились в назначенное время. Что-то случилось. Что-то помешало им. Кто-то помешал. Может быть, они уже мертвы по воле Тавара. И тогда остается только театр, веды, шаманы и остроухи. Наемников убьют первыми. Росинки и таосцы погибнут во втором круге. И когда взойдет черное солнце, останется только Липкуд с детьми. Чуть меньше сотни человек. Все, как и говорил Кайоши.
        Принц ударился лбом о колонну. Его спокойствие выпарилось вместе с потом, промочило рубашку и не собиралось возвращаться.
        - Нико, - послышался тихий голос Астре.
        Рори принес его в зал и ушел, забрав с собой фонарь.
        - Чего тебе?
        - Соберись, - сказал калека. - Нам скоро выезжать. Принц не видел его в темноте, но хорошо представил глаза цвета синей пыли.
        - Если хочешь, чтобы я собрался, прикажи мне. Я не могу справиться со страхом, и ты это прекрасно знаешь. У меня нет Цели, чтобы я просто закрылся от лишнего и не переживал!
        Воцарилась тишина, и Нико на мгновение показалось, что в зале никого нет, а голос Астре ему померещился. Но после паузы калека продолжил:
        - Я видел там, за колоннадой, комнату с большим бассейном. Отнеси меня к нему.
        - Чего?
        - Отнеси меня к бассейну.
        - Искупаться приспичило? Мог бы Рори попросить.
        - Это приказ.
        Чертыхаясь, принц поднял калеку и, двигаясь на ощупь, понес к большой арке, за которой находилось очередное помещение без окон. В этом здании вообще не имелось ни прорезей, ни куполов, ни застекленных поверхностей. Здесь монахи жили в затмение, не беспокоясь о ставнях и механизмах, закрывавших прозрачные потолки.
        Нико почти скользил по каменному полу, чтобы ненароком не ухнуть в воду, и, нащупав ступней край бассейна, опустил Астре чуть поодаль.
        - Знаешь, - сказал калека, - когда черное солнце будет полыхать над планетой, меня, Кайоши и Липкуда уже не будет. Завтра ты будешь стоять посреди поля, под затмением. И это похуже того, что тебе доведется испытать сегодня. Я хочу, чтобы ты научился справляться с этим, Нико. Я хочу, чтобы ты стал самым сильным из нас. Нашим лидером. Человеком, который вдохновляет других своим внутренним стержнем, а не парнем, который просит защиты у порченого. Даже если, когда мы вернемся в Храм сегодня, тут никого не будет. Даже если тебе придется стоять в поле всего с сотней людей, ты должен сделать это как следует.
        - И как мне это сделать, если я не могу?! Астре, это не так просто! У меня нет Цели, как у тебя! Я не могу выбросить страх и гнев из головы и медитировать, любуясь кувшинками, как вы с Кайоши!
        Снова наступила тишина. Принц не мог расслышать даже дыхание Астре. Ему казалось, что он говорит с внутренним голосом. Словно калека стал совестью, которую Нико принял, и поселился у него в голове.
        - Как ты думаешь, какая тут глубина? - спросил Астре.
        - Откуда я знаю, - огрызнулся принц и тут же напрягся. - К чему ты клонишь?
        - Ты боишься воды, - заявил Астре. - Она вызывает у тебя панику и неспособность мыслить. Не хочешь немного поплавать?
        - Сбрендил?! Тебе моча в голову ударила? Ты еще скажи, что я должен сюда нырнуть! Кто меня вытаскивать будет? Сиина с Рори? Они даже плавать не умеют! Или сам бревнышком за мной нырнешь?
        - Нико, насколько ты мне доверяешь? - спросил Астре. - Завтра ты должен довериться мне настолько, чтобы забыть обо всякой опасности и думать только о выступлении. Ты сможешь это сделать? Сможешь отсечь все лишние мысли?
        Голос Астре разносился по залу крыльями невидимых бабочек эха. Как голос призрака. В нем не было приказа, но Нико уже знал, что подчинится.
        - Как ты собираешься меня вытащить, если я начну паниковать? - проговорил он. - Прикажешь успокоиться? Отличный вариант, Астре. Учитывая, что ты отказался использовать на мне любые убеждения. Я же должен сам все превозмочь. Воспитать из себя духовного лидера.
        - Нет, я не буду тебе приказывать, - возразил калека. - А ты не будешь просто плавать. Ты возьмешь что-нибудь тяжелое и нырнешь в глубину. Я хочу, чтобы ты сидел на дне, как тогда, в Каландуле. Столько, сколько выдержишь. Пока не начнешь захлебываться. Доверься мне и не всплывай. Даже если потеряешь весь воздух.
        Нико нервно рассмеялся.
        - Ты меня утопить решил? - серьезно спросил он. - Это ваш с Кайоши план, да? Убить меня, если я так и не стану лидером, который вас устраивает? Так ведь? Один человек - это не жертва, если из-за него могут умереть миллионы. При таком раскладе с совестью можно и договориться.
        - Ты хоть сам понимаешь, что несешь?
        В голосе Астре прозвенели стеклянные нотки.
        - Ладно, - сплюнул принц. - Я согласен! По-моему, я мечтаю сдохнуть еще с Валаара.
        Он скинул рубашку и поднял тяжелую каменную вазу. Было душно и жарко, вода воняла болотом. И хотя под ногами было не озеро и не море, Нико испытывал такой животный ужас, что хотелось сбежать куда-нибудь в пустыню, где точно не утонуть. Если только в зыбучих песках.
        Принц подошел к самому краю, обмакнул пальцы в воду, набрал полную грудь воздуха и нырнул. Вода обожгла прохладой. Дно оказалось глубже, чем ожидалось, и в полной темноте ничего не было видно. Нико показалось, что он плывет по бесконечной пропасти, и ноги уже начали неметь, когда ваза ударилась о каменные плиты. Нико нащупал их ладонями - скользкие от ила, покрытые мелкой россыпью камней и обрывками гнилой ткани. Он обхватил тяжелую вазу и остался на дне.
        Было до ужаса темно, и вода наверху не отличалась от тех чернил, что обитали вокруг принца. Более жуткого места Нико не помнил. Тело мгновенно замерзло, а бешено стучащее сердце расходовало воздух слишком быстро.
        Принц и правда верил, что Астре хочет избавиться от него. Он же никудышный властий. И если он захлебнется здесь, сейчас, наступив дважды на одни и те же грабли доверия, то так ему и надо. Может, его судьба просто сдохнуть под водой и не идти сегодня на площадь, не вести людей под затмение, не решать все эти немыслимые проблемы. И не видеть смертей.
        Грудь сдавливало и нестерпимо хотелось дышать. Нико зажмурился, чувствуя, что больше не может выдержать. Астре велел сидеть, даже если кончится воздух, даже если он начнет захлебываться. Как порченый собирался спасти принца? Один, без рук и ног? Он, конечно, не собирался. Он не собирался.
        Нико не почувствовал гнева. Он уже тонул однажды и знал, что это мучительно, но недолго. Агония продлится всего минуту. Принц зажмурился, выпустил воздух и судорожно вздохнул, открывая путь грязной воде. Но воды не было! Нико распахнул глаза и понял, что дышит воздухом. Зная, что Астре не выдержит долго и что его тело умирает, принц быстро наполнил легкие, оттолкнулся от скользкого дна и всплыл на поверхность. Ему померещился огромный белый сом впереди и захотелось обернуться: не поднимаются ли следом разбитые статуи? Но там ничего не было, кроме темноты.
        Принц выбрался из бассейна, жадно хватая ртом воздух, и распластался на каменных плитах.
        - Дурак, - сказал он. - Поберег бы себя. Зачем от тела ушел так далеко?
        - Всего три метра, - сказал калека. - Ненадолго я могу. Тебе получше?
        Нико шумно вздохнул, глядя в черный потолок, и шепнул:
        - Да. Только я теперь воняю.
        Грязная вода смыла темные мысли, и принцу стало легче от осознания, что Астре все еще верит в него.
        ТАКАЛАМ
        ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК
        Прошло примерно полвека от начала рождения порченых, когда черное солнце решило создать еще одних измененных, которые стали бы проводниками между затменниками и обычными людьми. Объяснили, для чего нужна Цель и почему детей жестокого светила нужно ставить себе в пример.
        Так появились примали.
        Люди падки на всевозможные чудеса, мифы и колдунов, поэтому прималей решили наделить умениями черного солнца, дабы мы тоже знали состав любой частицы и могли менять материю. Это сделало бы нас волшебниками, шаманами, которым люди так охотно верят. Но для воплощения задумки пришлось внедрить в сознание измененных память о прошлом планеты и множество информации, которую человеческий мозг не способен удержать.
        Дабы примали не сходили с ума, ее скрыли в подсознании, как в хранилище, с тем чтобы по мере взросления она начала пробуждаться. Примали должны были самостоятельно развивать доступ к памяти, но так вышло, что большинство не стремилось расшифровывать сны и объяснять свою тягу к порченым. Я был одним из немногих, кто шел наперерез этому устоявшемуся явлению, наверное, из-за моего правдолюбия, образованности и достатка, благодаря которым я мог проводить много времени в размышлениях, вместо того чтобы думать, как заработать на кусок хлеба. Вот почему это существо заинтересовалось моей судьбой, еще когда я был ребенком. Но мой талант прималя был невелик, так что существу в итоге пришлось-таки вмешаться.
        Вспомнив мои заметки, я спросил его:
        - Почему силы прималей разнятся? Почему на Большой Косе или на Руссиве они сильны, как никогда, а в Соаху слабы и порой не знают о своих талантах?
        - Кое-что зависит от генов, - ответило существо. - Но в основном эти различия обусловлены поведением самих людей. Отношением их к порченым и прималям. На Большой Косе затменников всегда жестоко уничтожали, поэтому тамошние колдуны владеют б?льшим талантом, нежели остальные. Этот талант должен помогать им спасать порченых. И потому на таком крохотном клочке суши, как Таос, где затменников убивают во младенчестве, рождается столько сильных прималей. А в Росине ведунов ненавидят и гонят. И там сила нужна им для спасения себя самих. В большинстве западных стран к порченым относятся терпимо, вот почему тамошние примали не особенно талантливы.
        - Я родился на Большой Косе! - взбунтовался я тогда. - Так почему же мой талант настолько крохотный?
        - Потому что ты прежде всего затменник, - сказало существо. - В первые десятилетия наблюдалось четкое деление на порченых и прималей, но со временем связи между людьми привели к тому, что в одного ребенка могли попасть и гены затменника, и гены колдуна. Притом почти всегда талант прималя оказывается крохотным. Очень и очень редки случаи, когда порченые обладали бы сколько-нибудь значимой частью силы прималей. Но и такое порой случается. Карима была одной из таких редкостей.
        Глава 16
        Седьмой
        В Армадии существует забавная сказка о том, что небо состоит из волшебной материи. Она вращается вокруг Сетерры на гигантских катушках и защищает нас от губительного воздействия Ничего, которое находится за пределами купола. Таким образом, черное солнце - всего лишь прореха, сделанная (тут уж дайте волю фантазии и вообразите самых причудливых монстров) кем-то непостижимым.
        И якобы раз в три дня поврежденная ткань оказывается над Армадией, поэтому случается чернодень. Притом от моего вопроса - почему же никто не копает глубже, ведь давно известно, что затмение наступает сразу повсюду, а не только над Армадией, местный историк отмахивается и говорит, что изучать это бесполезно, ибо ответа все равно не найти и за такое платят меньше, чем за переводы старинных небылиц.
        В очередной раз я сталкиваюсь с поразительным невежеством. Почему-то в людях нет желания докопаться до истины, и я порой чувствую себя занозой, застрявшей в коже человечества. Занозой, которая будоражит ранку незнания и не дает миру спокойно верить в сказки. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 7-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        С Летучими мышами, честное слово, приятно было иметь дело. Попав в руки Чинуша и прекрасно зная о его способностях к допросам, они не сопротивлялись и не пытались увильнуть, а выкладывали все, что знали, в обмен на быструю смерть.
        За четверть трида пес, как отныне называл себя Чинуш, выловил и убил троих приближенных наместника, но так и не напал на след Нико. Говорили, что Тавар выдвинул ему ультиматум и приказал явиться во дворец, а поскольку Чинушу не было туда хода, решение оставалось одно - ждать Нико в Падуре.
        Ведь эта бестолочь обязательно придет. Мыши рассказали ему грязные подробности расправы над Седьмым и его женой. Принц просто не мог не отомстить. Тавар, в свою очередь, не собирался убивать Нико в тихом обществе своих приспешников. Он хотел унизить его на весь Падур, как обманщика, чтобы в будущем ни у кого не возникло желания притвориться наследником Седьмого и поднять народное восстание. Датой казни Тавар назначил День Жертвоприношений. Кажется, его это забавляло.
        Узнав о планах мастера, Чинуш остался в городе и восьмого числа, как только сошло затмение, явился на площадь, в центр Падура, от обилия людей в пестрых одеждах похожий на котел с кипящей радугой.
        После черных суток все собрались и высыпали из домов очень быстро, и уже в шестом часу вечера улицы заполонили палатки, торговцы, факиры и кудесники всех мастей. Завтра ожидалось солнцестояние - День Живых - священный праздник Соаху. А перед ним все спешили принести жертву Дервишу, поэтому наибольшая толкотня была возле Храма, а уже выйдя оттуда, люди расходились веселиться.
        Наблюдая за ними, Чинуш стоял в тени дерева, одетый как простой горожанин, с волосами, окрашенными в черный, чтобы мышам труднее было узнать его, и не высовывался. Постоянное движение толпы было отличной маскировкой, а темные одежды наемников, порой мелькавшие тут и там, - прекрасным ориентиром для действий.
        Чинуш выбрал место с хорошим обзором, возле главной сцены, где обычно толкали праздничную речь и резали животных, но ничего особенного там не происходило. Тавар не собирался выступать перед народом. Во-первых, он не был властием, а во-вторых, давно уже наплевал на часть традиций Соаху в угоду Восьмому.
        Властий Ур был родом из Судмира и пожелал, чтобы Объединенное государство постепенно переходило на новый уклад и основным праздником считало четырнадцатый день шестого трида - Слоновий день. Но это могло вызвать недовольство, и с кардинальными переменами решили повременить. Между тем Ур не только ни разу за все время не появился на Террае, но даже отказался удлинить свое имя, и среди соахийцев ходили шуточки о том, что ими правит бедняк из народа. И что если у нового правителя все-таки появятся дополнительные слоги, его именем можно будет подзывать голубей. Тавар, следуя примеру Восьмого, также не стал прибавлять к имени еще одно значение, чтобы встать вровень со знатью. Поэтому его звали как прежде.
        Чинушу было плевать на все, кроме того, выведут ли сегодня Нико. Если нет, значит, принц еще не совсем дурак, и придется искать его за пределами Падура. А если выведут, постараться защитить и увести отсюда как можно скорее и тише. Но прошло еще полчаса, и никаких приготовлений на сцене по-прежнему не было, а вот количество людей в черном стало заметно уменьшаться. Это показалось псу странным, и он напрягся. Неужели Тавар его выслеживает и для этого велел наемникам сменить кожаные доспехи на обычную одежду? Они словно таяли в разноцветной ряби. Пропадали то тут, то там. Шел человек, и вот его уже нет. На этой площади определенно что-то творилось.

* * *
        Слиться с толпой еще на торговом тракте и пройти через ворота, не привлекая внимания, в такой день было легче легкого. Кругом гуляло слишком много шумных, пьяных, странно одетых падурцев, чтобы кто-то заметил парня с мальчиком на спине, укрытых одним на двоих серым плащом, и каурую лошадь, цокающую копытами по шлифованным булыжникам.
        - Ни о чем лишнем не думай, - тихо шепнул Астре.
        Нико не ответил, только крепче сжал уздцы в потной ладони. Он молча пробирался сквозь толпу к площади, изо всех сил стараясь не озираться по сторонам.
        Вдоль перекрытой для повозок улицы мелькали пестрые палатки со сладостями и вином. Высились громадные здания с колоннами и куполами из малахита, звенели водой бассейны, в которых купались дети. Тысячи людей гуляли семьями, не обращая на Нико внимания. Женщины ели сладости, пытаясь не запачкать расшитые драгоценными нитями вуали, и звонко смеялись. Ольи среди них не было, но принц все-таки пытался выловить ее голос. Сейчас он был частью потока, никем не замечаемый, никому не важный. И боялся узнать, что на площади нет людей, которые вместе с ним продолжают следовать плану.
        Что, если Тавар убил Кайоши и остальных? Что, если таосцы не прибыли на Террай? Что, если… Нет. Не думать о постороннем.
        «Они уже на пути в Храм, - твердо решил Нико. - И весь Пятый рудник ждет нас там. Все хорошо. Все по плану. Все именно так, как должно быть».
        Остроухам приказали очистить площадь от мышей через час после ухода затмения. Поэтому Нико старался не смотреть по сторонам, чтобы не увидеть ненароком людей в черном. Это могло выбить его из колеи.
        Часы на стеклянной башне Дома министров показывали без пяти минут шесть. Большинство людей уже сделали подношение Дервишу. Лучшее время для выступления.
        Нико шагал прямо к сцене, крепко держа лошадь, которую должны были забрать из его рук, как только он подойдет к ступеням. В глазах начинало мутнеть от напряжения.
        «Держись, - сказал себе Нико. - Даже если ты один. Никто, кроме тебя, этого не сделает. Ты властий. Ты отвечаешь за все это. И ты не сбежишь».
        Он шумно выдохнул, на секунду закрыв глаза, а когда открыл, то увидел впереди, среди мелькающих силуэтов, человека в кресле под цветным зонтом. Его везла красивая девушка, а рядом, держа чашки со сладостями, шли еще две.
        Сердце Нико заколотилось так сильно, что Астре наверняка почувствовал его своей грудной клеткой. Людской поток, закрывавший человека, поредел, и принц увидел Кайоши. Как всегда разодетого в фиолетовый и золото. Его везла Олья, а по бокам шагали Мунька и Унара. Никто из четверых не посмотрел на принца, но, проходя мимо, Олья легонько коснулась его мокрой от пота ладони.
        «Они здесь! - завопил про себя Нико. - Они в порядке! Разнеси их пеплом! Почему они все еще тут? Они должны были отправиться в Храм сразу после затмения!»
        - А я маленький! - послышался вдруг зычный голос Липкуда. - Да хорошенький! Ношу алый кафтанчик в горошинку!
        И словно река, несущая упавшие в воду осенние листья, сквозь Нико прошла толпа рыжих детей. Принц брел против их течения, чувствуя, как артисты на долю секунды прикасаются к его рукам и одежде, словно говоря: «Мы с тобой, Нико. Мы здесь».
        Ни один не взглянул на принца, все продолжали петь как ни в чем не бывало, и вскоре рыжая река умолкла где-то в конце площади. Нико не выдержал и стал мельком смотреть по сторонам. На всем пути к сцене он видел среди толпы то остроухов, разодетых на соахский лад, то светловолосых мужчин, каждый из которых незаметно складывал руки в виде капли, когда принц замечал их. Это были таосцы. Хозяин Смерчей и его ученики. Поприветствовав Нико, все они постепенно пропадали из виду.
        Радостное волнение забилось в груди принца. Он чувствовал себя как в том сне, когда поломанные статуи обрели жизнь и начали подниматься со дна Каландула. И пусть здесь была всего пара сотен человек, Нико ощутил себя лидером огромного шествия.
        Все в порядке. Тавар не добрался до них. Они здесь. Они встретили принца. И дали понять, что все в порядке. Словно валун величиной с гору Достойного Праха свалился с груди. Дышать стало легче, сосредоточиться на цели проще. До круглой сцены, сделанной из пятидесяти пород дерева, окруженной поясом из тонких резных колонн и накрытой стеклянным куполом, оставалось около сотни шагов.
        Один из остроухов быстро взял из рук Нико уздцы, а еще двое одновременно сдернули с него плащ.
        Под неприглядно-серой тканью пряталась ослепительно-белая, расшитая золотом одежда. Словно солнце зажглось посреди толпы. Нико продолжал идти, и люди, только недавно не замечавшие его, стали расходиться в стороны, со страхом глядя на человека в цветах властия. В месте, где он прошел, образовалась колея из неподвижных горожан.
        «Это мои подданные, - подумал Нико. - И я должен думать только о них».
        Не спеша он взобрался по ступеням на сцену и молча оглядел толпу. Кругом не продохнуть. Шумно, жарко, дымно. В каждой части движение и музыка, а в фонтанах не видно воды из-за купающихся.
        Часы на стеклянной башне начали отбивать шесть вечера. И как по волшебству площадь стала окаменевать. Даже Тавар, будучи только наместником, не носил белый и золото. И люди начали подходить к сцене все плотнее, пытаясь разглядеть, кто там стоит.
        Когда смолкли удары часов, сердце Падура застыло. Остался только шум от вертушек на крышах, плеск воды в фонтанах и голоса детей.
        - Мое имя Нишайравиннам Корхеннес Седьмой, - сказал Нико. - Я сын Седьмого. Наследник Соаху. И ваш законный властий.

* * *
        Чинуш просто не мог поверить в то, что творилось на его глазах.
        Нико! В кипенной одежде с золотым шитьем! Посреди сцены на падурской площади, как бельмо на глазу у солдат, как красная тряпка для быка, как живая мишень, стоял и толкал речь о том, что он - сын Седьмого! А за спиной у него сидел привязанный поясами безногий пацан явно не соахской наружности. И только подумать - тоже в белом.
        Люди были до того озадачены, что застыли в недоумении. Часть его была обоснована тем, что Нико слишком походил на Седьмого. Черты его лица заострились, волосы отросли до плеч. Даже одежда повторяла праздничный наряд властия.
        Тавар не взошел на сцену, чтобы произнести речь, но на нее словно поднялся призрак мертвого Иштураймнарвая. Ишим тури райма наду рвай - «Светлый разум в крепости тела». Его так назвали потому, что Седьмой родился недоношенным и маленьким, и его отец переживал за наследника.
        Но не все знали прежнего властия в лицо, и уж точно его не видели судмирцы, которых в Падуре собралось уже довольно много.
        - Что этот клоун там забыл?! - возмутилась прервавшая тишину тетка с сильным акцентом.
        Она держала на голове лоток со сладостями и фруктами на продажу. С других сторон площади послышались неодобрительные возгласы.
        - Седьмой сдох! - крикнул кто-то. - Почему этот клоун оскорбляет Восьмого властия?
        - Да как ты посмел надеть белое, недоумок?!
        - Где стража?! Почему его не снимут оттуда?!
        Только тут Чинуш избавился от морока и приготовился оборонять Нико. Остроухов нигде не было. Появилась прекрасная возможность для побега, но пес не мог схватить принца за рукав, стащить со сцены и спрятать в толпе. Нико стал его новым божеством и явно не хотел вмешательства. И Чинуш, как верный пес, обязан был подчиниться.
        Между тем возмущение достигло пика. Судмирская тетка, схватив самый мягкий персик, растолкала людей и с криком: «Пшел вон оттуда!» - бросила его в принца. Тут же со всех сторон в Нико полетели овощи и фрукты торговцев с Исаха. Чинуш не мог просто подняться на сцену и загородить божество. Неизвестно, как оно среагирует, увидев недавнего врага. Пес приготовился действовать в толпе, но на площади снова воцарилась оглушительная тишина.
        Ни единого пятна не появилось на ослепительно-белом наряде. И ни один плод не валялся у ног принца.
        - Вы не испачкаете моей одежды, - громко сказал Нико, глядя на горожан. - Ни один из вас даже пальцем меня не коснется.
        В этот миг Чинуш заметил среди людей черную тень и метнулся в ее сторону, но было поздно. В принца полетел нож. И… пропал прямо перед его лицом. Нико и глазом не моргнул.
        Толпа ахнула, не заметив, что мыш тут же куда-то делся. Протиснувшись к нему, Чинуш увидел, что парень лежит под ногами зачарованных падурцев. Он дышал, но был без сознания. Кто-то его только что отключил. Кто-то продолжал убирать людей Тавара. Одного за другим. Тихо, быстро и ловко.
        - Я путешествовал по миру целый год, и вам солгали о моей смерти, - продолжал Нико. - Я вернулся только что, раскрыв великую тайну об опасности, которая грозит всем нам за грехи наших прародителей и родителей, за наши грехи и за грехи наших детей. За то, что мы отбросили чувства как ненужный груз и отказались от человечности в том ее виде, в каком она была с нами до появления черного солнца. Король Судмира и Тавар решили создать опасное оружие на порохе, чтобы подчинить себе мир. Их желания - великая скверна, насытившая затмение злобой. Из-за нее Дервиш разочаровался в людях. И завтра, в День Жизни, он убьет нас. В пять часов вечера взойдет черное солнце. Оно уничтожит всех людей мира за одну вспышку. Где бы вы ни прятались: под циновками, в домах или под землей, оно достанет вас и ваших детей и обратит пеплом.
        Дальше Чинуш слушал вполуха. Он был занят притоком мышей, которых уведомили о беспорядках. Незаметные, спрятанные в толпе защитники Нико старались как могли, но их скорости не хватало, и за то время, пока принц говорил, Чинуш свернул шеи четверым, создав несколько очагов паники.
        - У вас есть сутки на раздумье, - сказал Нико. - Завтра в пять часов вечера вы должны примкнуть к шествию, принять чувства и поклясться вместе со мной.
        С этими словами он спустился по ступеням, и двое мужчин быстро накинули на него плащ. Принц взобрался на каурую лошадь и, разгоняя толпу, помчался прочь от сцены. Чинуш не мог просто последовать за ним. Сперва надо было задержать погоню, так что он остался на площади, а когда наконец добрался до ворот, за ними стояла дымовая завеса из шашек. Видимо, Нико уехал по одной из трех дорог, и едкая стена должна была скрыть его отступление. А может, это приманка, и принц до сих пор в городе.
        Глава 17
        Слепая вера
        Легенды Стамбала чаще всего повествуют о слепом циклопе Дромее, чей глаз был выколот могущественным героем Итиллем. Говорят, что Сетерра - это одна из планет-загонов Дромея, на которой он держал и разводил людей, чтобы съедать их и кормить ими других великанов.
        Раз в три дня Дромей, осмотрев прочие из своих угодий и забрав оттуда по сотне женщин, мужчин и детей, приходил на Сетерру, чтобы взять дань и с нее. Но вот среди людей объявился великий герой Итилль, который умел уговаривать воздух поднимать его в небо. Однажды, когда Дромей в очередной раз явился на Сетерру, Итилль велел всем людям спрятаться, а сам сделал огромное копье, взлетел под небеса и пронзил единственный глаз циклопа. Дромей ослеп и в великой ярости разрушил бы Сетерру, да только не смог найти ее сослепу.
        С тех пор он все так же бродит между планетами-загонами и раз в три дня по привычке ноги приводят его к Сетерре. Но люди, наученные Итиллем, прячутся в домах и убежищах. И только те несчастные, кому не довелось найти укрытие в затменные сутки, когда огромная тень великана заслоняет солнце и оттого становится темно, отправляются к нему в плен.
        Итилль до того одряхлел за все эти годы, что превратился в пепел и теперь ветрами носится над Сетеррой, отпугивая слепого великана от живых людей и отдавая ему мертвых. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 7-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        С самого рассвета в голове Тавара не утихали слова принца: «Не глумись над своим врагом, пока он дышит».
        Этот пацан совсем не поумнел, а ведь Тавар готов был подумать иначе. Нико, в конце концов, почти год прожил вне дома без поддержки отца. Но эта его привычка бросаться пышными фразами, не имея ни ума, ни гроша в кармане, сразу выдала глупость принца.
        Он с самого начала был строптив и недалек. Выбрал захудалую каракку вместо галеона, отправился в земли, про которые Седьмой и говорить не хотел. И вот, видно, хлебнул горя и бедности. Решил вернуться домой, надеясь, что его давно считают мертвым. Заработать деньжат на продаже порченых, постепенно сколотить состояние и спокойно жить вдалеке от Падура, где никто не знает его в лицо.
        И Тавар готов был в это поверить, но фраза, брошенная отряду, показала - Нико все такой же дурак. Он не изменился. Его разум до сих пор заполнен приторным учением Такалама, а если так, он не станет продавать порченых ради выгоды. Это слишком претит морали старика. Выходит, Нико что-то задумал.
        Мыши следили за ним все время и докладывали Тавару о каждом шаге. Принц действительно продал валаарских детишек, даже торговался за них, но не поехал ни в Падур, ни в иной город. Наверное, испугался слов о том, что всюду развешаны листовки с его портретом. Он залег на дно в старом Храме Солнца, и Тавар мог бы подумать, что на этом все. Но вместе с принцем там находились девушка-уродка, безногий и еще один парень - наместник готов был поклясться - тоже порченый.
        Любопытство снедало Тавара, но ему ничего не оставалось, кроме как следить за принцем. Что же он задумал? Для чего продал детей на рудник? И почему вместо покорной мольбы продолжает сыпать пафосом, будто все еще чувствует себя способным воевать с Таваром? Забавно было наблюдать за трепыханием мошки, которая думает, что паук не видит ее, в то время как его паутина уже повсюду, а эта мошка ее не замечает.
        И вот на днях пришла весть о том, что свершилось. Да ни много ни мало - переворот на Пятом руднике. Почти все порченые покинули его и, двигаясь лесами, направились в тот же самый Храм, где прятался Нико.
        Тавар позволил им добраться. Он слишком хотел знать, что же задумал принц и в чем состоит его план. Порченые не могут ни убивать, ни даже серьезно ранить людей. Неужели Нико решил поднять восстание с их помощью? От одного представления этой нелепости Тавару хотелось рыдать от смеха. Это было гораздо занятнее, нежели следить за потугами Чинуша, когда тот пытался скрыть свой провал.
        Правда, теперь предатель начал доставлять проблемы, и его все еще не поймали. Что ж, он, в конце концов, первый ученик. Стыдно, если до него доберутся слишком рано. Но и терять людей Тавару не нравилось. И особенно ему не нравилось не понимать - мстит мыш, убивает тех, кто его заметил, или же играет на стороне врага.
        Во дворец Нико так и не явился, но Тавар велел его не трогать. Он выжидал, и ожидание вознаградилось. Только что в комнату фонтанов под открытым небом, где Тавар пил чай после того, как сошло затмение, ворвался наемник и рассказал о случившемся на площади.
        Тавар давно так не смеялся. Если он вообще когда-то смеялся с такой силой. Великое же наследие оставил принцу Такалам - этот сумасшедший старик, помешанный на затмении. Только подумать, до чего он довел наивного мальчишку своим бредом. Ради его идей Нико вернулся в Соаху на верную смерть и привел с собой еще кучку болванов, которые в самом деле верили, что завтра взойдет черное солнце. Это было так же странно, как если бы кто-то сказал, что солнце не взойдет вообще и рассвета не будет.
        - Каков ваш приказ, господин? - спросил Вату. - Послать отряд для зачистки?
        - Оставьте его, - махнул рукой Тавар. - Зачем гонять мух по углам, когда они обещают сами сесть к тебе в ладонь, чтобы их прихлопнули. Зачистим завтра, прямо в поле. Не очень-то хорошо убивать в День Жизни, но я не могу пропустить такое зрелище. Лично поеду и посмотрю на это. А пока проследите, чтобы никто из горожан не примкнул к шествию. Сделайте объявление от моего имени. Скажите, что это какой-то полоумный и что, если он и его люди не сдадутся сами, завтра их ожидает казнь за измену, подстрекательство к измене, клевету, осквернение Восьмого властия и наместника Тавара. И все, кто решит пойти за предателем и самозванцем, пойдут на смерть. А поскольку я не собираюсь расстреливать своих же людей, поддавшихся фокусам и блажи какого-то мальчишки, то приказываю перекрыть все выходы из города. Проследите, чтобы и за стеной никого не осталось. Всех гоните в Падур.
        - Да, мой господин, - кивнул Вату.
        - Хомай, завтра у нас будет тренировка на свежем воздухе, - весело обратился Тавар к другому мышу. - По стрельбе из пистолей. По живым мишеням, как понимаешь. Достаньте все запасы, какие есть. Все, что привезли с Солнечного. И организуйте легкие переносные палатки. Все, кто умеет стрелять, будут стрелять. Остальные вступят, когда круг начнет рассыпаться и порченые побегут во все стороны. Нам придется зачистить несколько тысяч человек, убедись, что все пройдет быстро. Я лично возглавлю отряд.
        - Да, господин!
        - Шаку, постой тут и подожди. Для тебя у меня особое поручение.
        - Есть!
        Тавар поднялся с подушки и стал бродить между статуй. Прохлада комнаты фонтанов спасала от зноя, и наместник с удовольствием гулял между глянцевыми, сочными от влаги растениями, персиковыми деревьями и цветами. Даже в темной одежде, беспощадно поедавшей солнце, ему не было душно.
        Тавар умел наслаждаться жизнью больше, чем кто-либо в этом мире. Каждой секундой, каждой эмоцией. Для того чтобы познать вкус счастья в полной мере, приходится сначала ощутить горечь страдания. Черный цвет, приносивший мучительную жару, напоминал каждому из мышей, что они гораздо сильнее, крепче духом и выносливей всех, кто находится в их окружении. Они - особая каста. Именно такие люди, а не властии в их белых балахонах, рождены править. Тот, кто взобрался на гору с самого ее основания, продержится на ней дольше, чем тот, кого принесли туда на руках.
        Тавара уважали не за родословную. Не за богатство. А за умение добиваться желаемого. Когда-то имя наместника состояло всего из одного слога - «Ва» от «варрай» - «здоровье». Три ребенка до него погибли в материнской утробе, и только Ва умудрился выжить. Одно небо знает, что пережил Тавар, прежде чем собрал отряд мышей и доказал свои способности властию.
        Тогда он смог выбрать себе другое имя. Но не отрекся от прошлого, бедняцкого. Тавар любил родителей. Это были первые и последние люди, которых он любил, и оба покинули его рано. Ва родился, когда они были почти стариками и толком не могли работать, поэтому семья нищенствовала.
        Отец Тавара занимался шитьем обуви, но ослеп, и все легло на плечи матери. Они с Ва перебрались из города в деревню и стали возделывать поля, но не знали хитростей аграрного дела, и все у них не спорилось. Никто из соседей не помогал ни куском хлеба, ни советом, поэтому семья голодала. И в те годы Ва решил, что обязательно станет богатым. Самым богатым в Соаху.
        - Живи подольше, Ва. Успей узнать все хорошее, что есть в жизни, - повторяла старуха-мать. - Я ничего тебе не дала, кроме голода. Пусть же великий Дервиш смилостивится над тобой.
        - Мама, мне страшно, что я умру, - говорил Ва, прижимаясь к ней ночами. - Мне страшно, что я умру рано. Или ослепну, как отец.
        - Живи так, чтобы в любой миг не пожалеть о смерти, - успокаивала мама. - Делай все, что хочешь. Радуйся каждый день. И тогда ты не будешь бояться часа, когда великий Дервиш придет за тобой.
        Ва не верил в Дервиша. Только в себя. И когда пришло время, он добавил еще один слог - «Та» от слова «таус» - «бык». С тех пор полное имя Тавара звучало как «Таус варрай» - «Бычье здоровье».
        Он до сих пор боялся смерти, слепоты и голода. И сделал все, чтобы этого избежать. Он старался в каждом дне находить пользу, и пока бродил между фонтанами, раздумывая о том, как порадовать себя и сбить мерзкий привкус от слов Нико, в голову пришли строки судмирского поэта Фиши:
        О, не падай, глупец, без раздумий в постели шелка.
        Даже если томленье усталости с?мкнуло члены.
        Твой покой будет вечен, коль яд попадет в твои вены.
        Яд змеи, затаенной в подушках, - подарок врага.

* * *
        - О все боги мира… - выдохнул Нико, выйдя на балкон в большом зале главного храма.
        Здесь все было желтым из-за огромного купола, состоявшего из ажурной металлической сетки, детали которой соединили в узор наподобие сот и вставили внутрь янтарные стекла. Раньше Нико сравнивал перекрытия храмовых башен с кукурузными початками, но с тех пор как побывал на Валааре, полупрозрачные конусы казались ему больше похожими на сосновые шишки. Внизу, целиком закрыв мозаику пола, стояли порченые с цветными кругами на щеках, сделанными для того, чтобы легче было отдавать распоряжения и распределять затменников согласно Цели.
        От плакальщиков было мало толку на кухне, где иногда все же водилось мясо, и в лечебницах, где вместо рева надо было лечить раненых. Зато они прекрасно справлялись с самой тяжелой работой. Правдолюбцы не могли помогать с малышами, потому что не умели рассказывать сказки, придумывать истории и успокаивать детей обманом. Цели безногих и уродов были очевидны, так что им кругов не делали. Но все остальные не избежали этой участи.
        - Перед вами Нишайравиннам Корхеннес Седьмой, - сказал Кайоши, которого подвезли к балюстраде.
        Две с лишним тысячи человек опустились на колени и коснулись лбами пола.
        - Ну можно, я его все-таки обниму? - канючила Яни, стоя возле кресла Клецки. - Я так соскучилась!
        - Нельзя, - шепнул сын Драконов. - Это недопустимо. Нико - властий Соаху.
        - Ну я сзади! Незаметно! Ну хоть чуть-чуть.
        - Яни, - нахмурилась Сиина, и девочке пришлось отступить.
        - Встаньте! - скомандовал Нико, жестом поприветствовал затменников и ушел с балкона.
        - Вот же пепел, - выдохнул он, почти вывалившись в коридор, стены которого были сплошь покрыты барельефами, а потолок над головой состоял из того же ярко-желтого стекла и тянулся сквозь все здание до южной стены. Таких коридоров, расходившихся от центрального купола, в главном храме было больше пятидесяти, и, глядя на него с вершины горы Достойного Праха, можно было увидеть янтарное солнце.
        - Ты как, Нико? - с тревогой спросила Сиина. - Ты очень бледный.
        Она сама выглядела не лучше. Страх, разрывавший ее изнутри, почти достиг предела, и всего за пару дней Сиина усохла, а под глазами у нее проступили синяки.
        - Я чуть не умер от переживаний, а они просто заблудились в лесу на два дня! - в сердцах сказал властий. - Заблудились! Иди сюда, Яни.
        Седьмой только что вернулся с площади вместе с Астре и еще не успел поздороваться с друзьями, когда его потащили на пятый этаж, чтобы он показался порченым, пока не снял одежду. Она вся пропотела и посерела от дорожной пыли, надо было постирать перед завтрашним днем, чтобы высохла за ночь.
        - Ура-а-а! - Яни с ходу врезалась в Нико. Сегодня ее косички были особенно кривыми. Сразу видно - заплетал Зехма. - А можно, я тебя крепко-крепко сожму?
        - Нет, белка, иначе ты сломаешь мне ребра, - улыбнулся Нико и обратился к остальным: - Я до одури рад вас видеть.
        Сиина, Олья, Марх и Кайоши поднялись вместе с ним. Остальные были заняты распределением белых одежд, которые привез Клецка.
        - Все настолько по плану, что даже подозрительно, - сказал Марх, скрестив руки на груди и барабаня пальцами по сгибу локтя.
        Он стал чем-то похож на остроухов с тех пор, как начал носить оружейный пояс и собирать лохматые волосы в хвост.
        - Все по плану, кроме того, что вы заблудились, - поправил Кайоши. - Но, к счастью, нашего властия так легко не пробить. Я очень горжусь вами, Нико.
        Седьмой улыбнулся и хлопнул Клецку по плечу. Драконий сын, как всегда, был спокоен, безупречно расчесан и одет в платье, пахнущее мелиссой. Как он вообще находил на это время?
        - Сиина, как у вас с предчувствиями?
        - Я не знаю, - покачала головой порченая, держа ладонь на солнечном сплетении. - Очень большой страх на завтра. И он все разбухает. Я не могу почувствовать те, что под ним.
        - Вам всем надо быстрее подружиться со старой У! - взбудораженно запрыгала Яни. - Если вы станете ее семьей, она будет знать беды и про вас тоже!
        - Я уже говорила со старой У, - вздохнула Сиина. - Она чувствует смерти пяти сотен человек. У нее такой большой страх, что он вообще все перекрыл.
        - Пять сотен?! - ужаснулся Нико.
        - Порченые, - сказал Кайоши. - Как я и предполагал, все сильные мужчины рудника собираются во внешний круг. Они закроют детей, женщин и стариков. Во втором круге у нас около ста двадцати сильных прималей. Веды и таосские шаманы договорились использовать ветер. Он сдержит наемников на какое-то время.
        - Ветер - легче всего и нам, и им, - кивнула Олья, держа на руках Морошку и терпя ее бодания. - Они ветер лучше всего умеют. И мы ветром уже были, когда шторм приключился.
        - Я еще позанимаюсь с третьим кругом, сколько успею, - произнесла Сиина. - Они быстро учатся. Азы уже знают. Завтра страх будет просто огромный. Если мы направим его в нужное русло, то многих остановим.
        - А что там Доо с Ясурамой? - спросил Нико.
        - Пока ничего важного, - помотал головой Кайоши. - Они на таблетках живут в последние дни. Сейчас тоже спят. Осита их периодически будит. Думаю, если они что-то и увидят, то не раньше, чем за полночь.
        - Астре очнулся, - сообщил подошедший сзади Рори. - Отходит потихоньку.
        Нико аж вздрогнул.
        - Твою ж! - выругался он, обернувшись. - Напугал до смерти! Ходишь, как привидение.
        - Как учил, так и хожу, - нахмурился плакальщик.
        За последний трид он столько раз укладывал Седьмого на лопатки, что Нико его боялся. Да и любому человеку при виде Рори было чего испугаться. Когда он так вытянулся? Под два метра стал. И плечи шириной с падурские ворота. С тех пор как Рори перестал сутулиться и плакать, на нем половина вед готова была повиснуть. Даже как-то обидно.
        - Ладно, судя по видениям Клецки, шествие состоится в любом случае, - сказал Нико. - Так что давайте расходиться по кельям и отдыхать. Девушки, проверьте, у всех ли есть белая одежда. Если кому-то не хватает, хотя бы повязки налобные сделайте или что-то в этом роде. Я буду у себя. Без необходимости не тревожьте, ладно? Мне надо хорошенько настроиться.
        - Остроухи следят за периметром, не беспокойтесь, - заявил сын Драконов. - Если Доо и Ясурама что-то увидят, я отправлю к вам людей.
        Нико вышел за арку, спустился по лестнице и нырнул в уже ставшую привычной комнату. Закрыл дверь и сполз по стене. Сердце грохотало невыносимо, до тошноты. Чаинский доктор сунул ему лекарство перед выходом на балкон, но Нико отказался. Астре был прав. Страх надо пережить самому.
        Пару минут Седьмой радовался. Все добрались до Храма. Все живы-здоровы, и не похоже, что Тавар отправил людей в погоню. Но тут же облегчение ударило Нико обратной стороной. Он только что приветствовал людей, которых завтра поведет на смерть. Он разговаривал с друзьями, которых завтра потеряет. И ничего не сделать. Абсолютно ничего.
        - Какого затмения я даже не прималь? - простонал Нико, ложась на каменный пол.
        Он пролежал так еще какое-то время, слушая тиканье часов на стене возле круглого окна, потом сел на скамью, подобрав под себя ноги, и попытался настроиться на покой, но куда там. Все тело тряслось. Дорожки пота стекали по груди и спине. И от тихого стука в дверь Нико едва не завопил.
        - Кто там? - прохрипел он.
        - Это Ю! Четыреста восьмая Ю - большеглазая Ю! - сказал детский голосок.
        Нико вытер лоб, встряхнулся и открыл дверь. В коридоре стояла девочка лет шести с зеленым кругом на щеке. У нее и правда были большие глаза. Карие, спокойные, наполовину закрытые курчавой челкой.
        - Можно, я войду? - спросила Ю. - Я принесла вам кое-что волшебное!
        В руках она сжимала глиняную чашку с водой, на вид чистой.
        - Ладно, входи, - сказал Нико. - А что именно ты принесла?
        - Волшебную воду! - восторженно сообщила девочка, прикрыв дверь. - Она правда волшебная! Если вы ее выпьете, то вам сразу станет спокойно, и вы будете сильный! Мы все нашептали туда волшебные слова! Я ходила и собирала у всех волшебные слова! Чтобы вода их впитала и вы стали самым сильным на свете! И я сама целых полчаса в нее шептала! Это очень волшебная вода!
        - Дай догадаюсь, это Олья тебя научила? - улыбнулся Нико, вспомнив полный возмущения рассказ Кайоши о заговоренном кипятке.
        - Я сама придумала! - заявила девочка. - Только выпейте все до капельки!
        - Ладно, я как раз ужасно хочу пить, - согласился Нико, но залпом воду не проглотил.
        Привычка проверять всякую жидкость и еду все еще была железной. Властий не почувствовал ничего подозрительного, осушил чашку и стряхнул на язык последние капли.
        - Вы уже чувствуете волшебство? - с восторгом спросила Ю, схватив Нико за руку.
        - Да, мне уже гораздо спокойней, - почти не соврал Седьмой.
        Ему и правда показалось, что внутренняя дрожь утихла. Но спокойствие опередил топот. Кто-то бежал по коридору. Дверь распахнулась, и в келью влетела красная от бега Сиина.
        - Нико! - выпалила она. - Будь осторожен! Что-то случится прямо сейчас! Я только что заметила! Только что!
        И в этот момент властий ощутил все «волшебство» воды Ю. Он грохнулся на пол. Чашка покатилась по каменным плитам, а в глазах стало стремительно темнеть.
        - Нико! - бросилась к нему Сиина. - Нико! Что с тобой?
        - Яд, - прохрипел принц, скорчившись на полу. - Смотри в оба, тут где-то люди Тавара. - Он перешел на соахский и обратился к испуганной девочке: - Эй, Ю, кто тебе дал эту воду?
        - Я сама нашла!
        - Ты соврала, Ю, в этой воде яд. Скажи, кто тебе ее дал?
        - К-как яд?.. - Девочка грохнулась на колени рядом с Нико. - Но черный человек сказал, что вода волшебная! И что она не будет волшебной, если кто-то узнает, что это он мне ее дал! Черный человек сказал, что он добрый волшебник!
        «Какой же я идиот, - подумал Нико, теряя сознание. - Зеленый круг на щеке… Она же легковерка… Вот почему она меня так легко убедила. Она может обмануть даже правдолюбца».
        Глава 18
        Собрание смертников
        Когда-то давно в дивном городе Саерны жила прекрасная царевна Мирика. Была она темноглаза и черноволоса, а лицо ее сияло, как жемчужное. Когда Мирика выходила на прогулку, цветы склонялись вслед за ней, а мотыльки и пчелы так и вились вокруг, ибо аромат царевны был прекрасней запаха роз.
        Любопытное Солнце изо всех сил пыталось углядеть лицо красавицы, но та всегда пряталась под зонтиком, ибо ее тонкая, нежная, словно лепесток, белая кожа могла обгореть от одного касания лучей. Но вот однажды на прогулке сильный ветер вырвал зонтик из рук царевны. Солнце увидело ее во всей красе и влюбилось. Стало оно преследовать Мирику всюду, и та в конце концов закрылась в тереме отца и перестала выходить наружу.
        Тогда начались пожары и суховеи. Трескалась почва, вяли растения. Люди не понимали, откуда пришла беда. И обратились они к великому мудрецу города Мэрьюа, а тот сказал: покуда Солнце не получит то, чего желает, не будет всему миру покоя. Узнав это, люди взмолились царю: отдай Мирику Солнцу. И любил царь свою дочь, но, видя, что гибнет Саерна, велел он вывести Мирику наружу и отдать Светилу. И тут же лучи опутали девушку, и от прикосновения к ним стала ее кожа черней смолы. Солнце подняло Мирику и унесло в небесные чертоги, превратив в себе подобную сферу. С тех пор несчастная царевна ненавидит род людской и раз в три дня выходит из дворца Светила, чтобы поквитаться с жителями Сетерры. Ищет она всех, кто не сумел укрыться от нее, и обращает в пепел в наказание за то, что пожертвовали ею ради собственного благополучия. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Архипелаг Большая Коса, о-в Валаар, г. Еванда, 7-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Кайоши в одиночестве сидел в большом зале и смотрел, как за стеклянной стеной полыхает в закатных лучах заброшенный сад. Он не боялся нападения и отослал даже остроухов. Смерть наступит завтра, не сегодня. Незачем себя охранять.
        Нико лежал без сознания, и Храм словно умирал вместе с ним. Людей Тавара не нашли, больше ничего не случилось, но нападение на властия в канун самого важного дня подкосило всех.
        «Неужели поэтому? - думал Кайоши. - Неужели поэтому я ни разу не видел Нико во главе шествия? Но почему я не увидел такую важную вещь? Я не представляю, что теперь делать. Великие Драконы, помогите нам!»
        И в тот же миг, словно в ответ на мольбу, тишина зала раздробилась эхом шагов. Из-за арки выбежали лохматые провидцы. Почему-то без Оситы.
        - Кайоши-танада! - выпалил Доо, бросаясь в ноги предсказателю. - Кайоши-танада! Близнецы благословили нас!
        - Мы столько всего увидели, Кайоши-танада! - воскликнул Ясурама.
        - Выкладывайте! - скомандовал сын Драконов.
        - Сюда приедет человек! - задыхаясь, сказал Доо. - У него будет при себе флакон! Он отдаст его…
        - Это уже сбылось, - отрезал Кайоши. - Господина Нико отравили.
        - Нет-нет! - замахал руками Ясурама. - Другой человек! Он принесет лекарство! Господин Нико должен его выпить! Ему полегчает от этого! Человек приедет безоружным. Его не надо убивать, Кайоши-танада! Пожалуйста, предупредите остроухов!
        - Простите мою дерзость! - выпалил Доо, кланяясь до пола. - Но я уже сделал это! Иначе мы могли опоздать. Простите мою дерзость! Я отправил Оситу предупредить остроухов возле ворот!
        - Что еще вы видели? - спросил сын Драконов. - Рассказывайте все!
        Ясурама открыл было рот, потом схватил «близнеца» за шнурки на рукаве и разрыдался.
        - Кайоши-танада, - выдавил он. - Я видел… Мы видели…
        Поняв, что Ясурама не в состоянии говорить, Доо продолжил за него:
        - Кайоши-танада, мы видели множество солдат в черной одежде. Они стояли в палатках напротив нас, и у них были пистоли. Железное оружие на порохе, из-за которого Близнецы разгневались на Сетерру, но Драконы не покарали этих людей. А когда остроухи и порченые из внешнего круга бросились защищать остальных, вперед выступили другие люди в черном. Они бились обычным оружием и перерезали весь внеш ний круг.
        - И когда остались только примали… - всхлипнул Ясурама, - которые стояли неподвижно… Солдаты снова начали стрелять из пистолей. Они… они развлекались, Кайоши-танада. Они смеялись. Они знали, что мы никого не убьем. И развлекались. Мы с провидцем Доо стояли в крови по колено. Вся трава между нашим «солнцем» и палатками этих людей была в крови и трупах.
        - Они… они выстрелили в Унару, - проговорил Доо. - И ветер ей не помог. Я своими глазами видел, как она упала. Никто из солдат не испугался прималей, Кайоши-танада. Они их просто перестреляли…
        Воцарилась тишина. Юный провидец на мгновение закрыл глаза.
        - Это все? - спросил он.
        Ясурама судорожно закивал.
        - Что же нам теперь делать? - шепнул Доо. - Что же делать? Как мы исполним волю Белого Бога?
        Кайоши смотрел, как за стеклянной стеной догорает небо и черная, словно обугленная, листва шелестит на ветру.
        - Благодарю вас, - вздохнул он. - Вы - поистине великие предсказатели. Скажу откровенно, прежде я презирал вас. Однако вы доказали, что даже малый талант может оказаться незаменимым. Боги научили меня ценить других людей, и я благодарен им за это. Не беспокойтесь, я знаю, что делать. Пожалуйста, позовите ко мне всех прималей.
        - Идемте, Ясурама! - всполошился Доо. - Я же говорил вам, что Кайоши-танаду не застать врасплох! Идемте! Все будет хорошо!
        - Умоляю вас! - Тощий провидец повалился в ноги сыну Драконов. - Умоляю вас, не дайте им застрелить мою Унару!
        - Что такое вы говорите? - прошипел Доо, приподнимая и таща обезумевшего от горя друга в сторону арки. - Вы говорите неприличные вещи!
        Когда они ушли, юный провидец шумно выдохнул. Теперь он знал, как именно умрет. Последний пазл заполнил брешь, и в голове воцарился покой. Картина сложилась. Все было на местах. Идеальное. Завершенное. Больше никакого хаоса. Каждое из видений воплотилось или проложило путь к завтрашнему дню.
        Теперь Кайоши знал все. Его мысли стали зеркальным озером, а с яблони тревог облетели последние лепестки. Больше нечему было будоражить воду.
        Спустя четверть часа, когда все примали были собраны, Кайоши выкатили перед ними, и он сказал:
        - У меня есть две новости для вас. Хорошая и плохая.
        - Многовато уже плохих было, Княжна! - заявила Матроха, скрестив руки на груди. - Говорякай хорошую сначала!
        В ее глазах дрожали огоньки ламп. Будто искры, взлетевшие над потоками лавы. И такие же блики хранила во взгляде каждая веда.
        «Они удивительные, - подумал юный провидец. - Они не сомневаются. Мне легче держаться из-за них».
        - Властий не умрет, - уверенно сказал Кайоши. - Скоро ему принесут противоядие.
        Олья от облегчения сползла по колонне, и Морошка тут же взялась облизывать ее. Все просветлели.
        - В чем состоит плохая новость? - спросил Астре.
        Он уже отошел от выступления на площади, но серый цвет лица явно говорил о том, что калека чувствует себя неважно.
        «Как же я ненавидел вас до этого дня, - улыбнулся про себя Кайоши. - Вы постоянно мне мешали. Но мы с вами как два Дракона. Как два брата. Мы дополняем друг друга, словно инь и ян».
        - До сегодняшнего дня у второго круга был шанс на спасение, - заявил провидец. - Теперь его нет. Знаете, я не самый нравственный человек. И я мог бы попросту скрыть это, чтобы не потерять людей. Но я уверен, что никто из прималей не уйдет. Вы - та сотня человек из моего последнего видения. И я знаю, почему чувствовал именно вас, когда умирал.
        Кайоши внимательно посмотрел на вед, обернувших голые животы лоскутами ткани, на Хозяина Смерчей и его учеников, выряженных в соахские шаровары и туники, на взъерошенного Астре и на Липкуда Косичку, возле которого, алкая прохлады, сгрудился добрый десяток человек. Ни на одном лице не было удивления или ужаса. Колдуны знали, на что идут. И Кайоши впервые ощутил себя не отдельным украшением, а бусиной в общем ожерелье. То чувство родства, которое он испытывал сейчас к по сути чужим людям, обволакивало и грело его, как теплая каша с медом больное горло. Это умаляло боль и страх. Это меняло все вокруг. Это придавало смысл завтрашнему дню.
        - Говорякай, Княжна, не томи, - сказала Матроха. - Видать, с пользой помрем, раз не убежали?
        Каойши собрался с духом и рассказал о видении Доо и Ясурамы.
        Слова гнетуще повисли в воздухе. На зал опустилась мертвая тишина. За четверть часа никто не проронил ни слова. Только инея под Липкудом стало в разы больше, но людям и без него было зябко в этой жаре.
        - Опять пистоли, - мрачно проговорил Астре, глядя на культи. - Опять проклятые пистоли… Я смогу закрыть только Нико… И то ненадолго.
        - Всех, - возразил Кайоши, посмотрев ему в глаза. - Мы закроем всех.
        «Вместе мы сможем».
        - О чем ты? - удивился безногий.
        - Астре, никто из прималей не обладает вашими способностями, и никто, кроме нас с вами, не может контролировать сознание, когда целиком выходит из тела, - заявил Кайоши. - В свою очередь, для меня закрыта возможность управлять стихиями, а вы не умеете контролировать форму духа. Но я могу сделать то же самое, что однажды сделал с Липкудом. Я вытяну ваш дух в форму нити и проведу одновременно ко всем прималям. А вы заставите их выйти из тела полностью. Я объединю сознания прималей, и ваши умения перейдут к ним. Вместе мы создадим живой, разумный заслон, способный расщеплять даже пули. В нем не будет брешей, ибо мы окажемся всюду. Вы сможете управлять душами, как смогли управлять ведами на корабле. А я стану тем, кто объединит всех в единую цепь.
        «Вот ради чего я стал паралитиком, спасая вас. Драконы знали уже тогда. И о выступлении Нико, и о завтрашнем дне».
        - Мы продержимся в таком состоянии до затмения, только если покинем тела целиком, - продолжил Кайоши. - Это будет стоит нам жизней. Вы быстро истощитесь, так что некому будет собрать нас. Как только наши тела умрут, затмение развеет их пеплом. Вот что я видел в последнем сне.
        Мерно горели лампы, шелестели в ночи листья за окном, дыхание сотни человек слилось в один унисонный вздох.
        - Ну что, девоньки, мужички, - встряхнулась Матроха, оттолкнувшись лопатками от колонны. - Вот и она - роль наша великая. Вот оно, зачем нас Матерь в Суаху отправила.
        - Большая Акула против пороха, - покачал головой Хозяин Смерчей. - Мы станем ее острыми зубами и раскусим тех, кто делает железное оружие.
        Они говорили о разных божествах, но думали об одном и том же.
        Белобрысая Мунька расплакалась, Олья хлопнула ее по спине.
        - А ну не реви, дуреха. Все равно же пойдешь. Не реви, родимая.
        Все молча покинули зал, и Кайоши снова остался один, посреди замершего озера мыслей.

* * *
        Чинуш никогда не был умелым стратегом, но он верно служил прежнему господину и знал о нем почти все. Пес легко предугадал тех, кого Тавар приблизит к себе после смерти Маро. Эти мыши обладали наибольшим количеством информации. Они получали самые важные задания и один за другим становились мишенями Чинуша.
        Когда Нико сбежал из Падура и за ним никого не отправили, пес быстро понял, что Тавар давно выследил убежище врага и держит его под прицелом. Слова мыша по имени Шаку, которого Чинуш перехватил, когда тот возвращался с задания, это подтвердили.
        Тавар велел отравить принца тем же ядом, которым убили Такалама. Но дать неполную дозу, чтобы принц не умер, а только ослеп. Мастер забавлялся с ним, как кошка с полудохлой добычей. Ему хотелось взглянуть, как жалко будет выглядеть брызжущий пафосом сын Седьмого, когда потеряет глаза, да еще и от рук порченых, которых грозится принять и поставить чуть не на одну ступень с собой. Теперь шествие, задуманное полоумным стариком, виделось Чинушу олицетворением давней притчи: «Слепые, ведомые слепцом, рухнут в пропасть все вместе».
        Допросив и убив Шаку, пес решил увезти бестолковое божество из Храма Солнца, пока его не прикончили. Он торопился и так загнал коня, что тот издох посреди дороги. Плевать, у Нико была еще каурая лошадь. Она наверняка в Храме.
        Оставшийся путь пес преодолел, двигаясь по эвкалиптовой роще и обдумывая, как пробраться на территорию комплекса. Он помнил о невидимых помощниках принца. Эти фанатики убрали столько мышей, что пес просто не мог их не зауважать. И ему пришлось зауважать их еще больше, когда тень, спрыгнувшая с дерева, вдавила его лицом в мох. Тут же в шею что-то вонзилось, и Чинуш потерял способность двигаться.
        Подбежали еще двое мужчин. Узкоглазых, одетых в кожаные доспехи.
        - Эй, - сказал пес, когда его поволокли в сторону храмовой стены. - Я не враг! Я не враг, ясно? Мне нужен правдолюбец! Он докажет, что я не враг!
        Третий мужчина прямо на ходу стал шарить в его карманах и вытащил из сумки на поясе флакон.
        - Эй! Это лекарство! - выпалил Чинуш.
        Остроухий схватил бутылек и побежал с ним в ту же сторону, куда тащили пса. Чинуш все еще не мог пошевелиться, хотя ясно соображал. По загривку потек холодный пот.
        «Куда они меня волокут? Они примали? Откуда они знали, что я пробегу именно здесь? Или они сидят тут на каждом дереве? И куда этот мужик потащил лекарство? Может, они думают, что я пришел добить Нико? Они странно выглядят. Стоп! Это чаинцы! Они не понимают международный?»
        - Я не враг, - повторил Чинуш на языке Чаина.
        Он знал его неважно и учил только из-за того, что наместник частенько отправлял мышей на Твадор. Он искал там новые сорта ядов, а еще изучал состав пороха. Но о последнем Чинуш узнал совсем недавно.
        - Я не враг вам! - повторил пес.
        - Знаем, - сухо сказал один из мужчин. - Не шуми.
        И они поволокли его дальше, а у Чинуша словно что-то щелкнуло в сознании. Две ниточки связались в одну, и голос Бавари в голове произнес: «Гадалок я могу послушать и в Чаине. Говорят, они там до того помешаны на предсказаниях, что отлить без них не ходят».
        «Они знали, что я приду! - подумал пес, покрываясь вторым слоем холодного пота. - Они ждали меня!»
        Не в силах поднять голову, Чинуш смотрел себе под ноги, вспоминая, как Нико стоял на сцене с безногим калекой за спиной и как все, что в них бросали, растворялось прямо в воздухе. Теперь еще эти парни, заранее знавшие о том, где встретить пса. Фанатики опасны. А еще тут полно правдолюбцев. Как же вытащить Нико?
        Темная трава сменилась мощеной дорогой, затем ступенями и мозаикой пола. Чинуш обдумывал свои возможности и пока не видел никакого выхода. Его тащили мимо жутких барельефов и статуй Дервиша. Мимо гулких колоннад и световых колодцев. Мимо мерцающей в полутьме мозаики, вдоль бесконечных анфилад и коридоров с кельями по обеим сторонам.
        Наконец Чинуша приволокли в просторный круглый зал с хороводом пилястр и глубоких порталов, которые, видимо, заменяли окна. Зал венчался мощным куполом и был освещен всего тремя фонарями. Два из них висели на стене. Еще один стоял на каменном алтаре, возле которого расположились два кресла с колесами.
        В них кто-то сидел, и, присмотревшись, Чинуш узнал взъерошенного мальчика с площади и женоподобного владельца корабля, на котором прибыл Нико. Безногий почти не среагировал на пса, а длинноволосый юноша сильно удивился.
        - Великие Драконы, я уж думал, что все расставил по местам, а тут такая связка, - сказал он, сверля Чинуша большими, как у филина, глазами. - Что ж, приветствую вас. Признаться, не ожидал вашего визита. Особенно в качестве союзника. Меня зовут Кайоши, а это Астре. Будем знакомы.
        Чинуша грохнули в третье кресло. Оно было без колес и невероятно жесткое, целиком из дуба. Странная мебель для Храма. Обычно всюду циновки или подушки.
        - Кто это? - спросил калека на языке Большой Косы. Чинуша прошибло ознобом. Неужели принц неспроста отправился на восточный архипелаг? Неужели его надоумил Такалам и все, включая продажу порченых на рудник, было частью его плана? Как давно сумасшедший старик одурманил Нико своей дурацкой затеей?
        - О, это очень особенный человек в нашей истории, - сказал Кайоши. - Правая рука наместника Тавара. Отравитель Такалама. Убийца Хозяйки Акульего острова. Господин Чинуш собственной персоной. Да еще и принес нам противоядие для Нико. Потрясающий день. Я как будто прожил целый трид за последнее время.
        - Это тот самый Чинуш? - удивился калека.
        - Откуда вы меня знаете? - хрипло спросил пес. - Кто вы вообще такие?
        - Я полагаю, это нам следует задавать вопросы, - холодно заметил Кайоши. - И не стоит врать. Мы потеряем время.
        Чинуш с трудом повернул тяжелую голову и увидел, как из-за арки вышел старик с красным кругом на щеке и сел неподалеку прямо на пол.
        - Это сильнейший правдолюбец Пятого рудника, полагаю, - сказал Кайоши. - Поэтому я надеюсь на откровенный разговор.
        Чинуш облизал пересохшие губы.
        - Я пришел предупредить вас, - заявил он с ходу. - Пришел сказать, чтобы вы закончили этот ваш бред с затмениями. Тавар перекрыл все входы и выходы в город, расставил солдат по всему периметру стены. Даже если кто-то захочет примкнуть к вам завтра, они не смогут выйти из Падура. Тавар дождется, пока вы соберете круг, и просто расстреляет вас всех.
        Кайоши помрачнел и шумно выдохнул. Астре сокрушенно покачал головой.
        - Эта новость раздавит Нико, - проговорил он. - Получается, он завтра будет единственным обычным человеком среди нас.
        - Вы преувеличиваете, - возразил Кайоши. - У нас есть остроухи, Зехма, Генхард. Доо с Ясурамой, в конце концов.
        - И почти все они умрут до того, как взойдет затмение, - отрезал Астре.
        - Да вы просто помешанные фанатики! - не выдержал Чинуш. - Не будет никакого затмения! Это бред! Дайте мне увести отсюда Нико, а сами убирайтесь куда подальше с Террая! Мне плевать на вас всех, но я хочу защитить этого балбеса принца!
        - Не стоит говорить первому провидцу императора Чаина, что его видения - бред, - жестко заявил Кайоши. - Это невежливо. И Нико с этих пор не принц, а властий Соаху.
        Ряженый пацан обладал странной аурой. Будто существо, прожившее сотню жизней, поместили в тело ребенка.
        - Сколько тебе лет? - спросил Астре, обращаясь к Чинушу.
        - Не отвечайте! - предупредил Кайоши и повернул голову к безногому. - Вы не должны знать, сколько ему лет. Это расширяет границы возможностей вашего голоса. Попробуйте действовать по наитию.
        Пес испуганно воззрился на мальчишек.
        «Что происходит?»
        - Ладно, - кивнул калека, и его без того неприятные глаза стали выглядеть как-то странно. - У меня есть идея, как помочь Нико укрепить дух с помощью этого человека.
        - И как же?
        Безногий не ответил.
        - Чинуш, - сказал он. - Я запрещаю тебе мешать нашим планам. У тебя только два выхода. Ты либо уходишь, либо остаешься и предлагаешь свою помощь. Это приказ.
        В мыша словно что-то ударило. Будто его опустили в озеро, кишащее медузами, и каждая прошлась по нему щупальцами.
        Он часто задышал, выпучив глаза и не понимая, что случилось.
        - Ну как? - с интересом спросил Кайоши.
        - Сработало, - просветлел калека. - Что выберешь, Чинуш?
        - Остаюсь, - без раздумий сказал пес, посмотрев на него исподлобья.
        Выбора просто не было.
        - В таком случае вас ждут большие сложности, - вздохнул Кайоши, посмотрев куда-то за арку.
        Чинуш тоже повернул голову и увидел маленького мужчину. Его длинные волосы не были уложены в оранжевую пику и одежда не отливала всеми оттенками моркови, но пес тотчас узнал Хозяина Смерчей.
        Все кишки в животе пса при виде этого человечка завернулись в тугой узел.
        - Моя чуяль ваш! - заявил прималь, подходя к Чинушу с таким плотоядным выражением на лице, словно собирался впиться ему в горло. - Моя чуяль! Враг Акули! Ваш убил дочь Акули! Бесцветн порошок! Сказать все ложь!
        Вслед за Хозяином Смерчей в зал вошла целая толпа светловолосых мужчин и юношей. Чинушу захотелось провалиться сквозь землю.
        - И это только первая ваша проблема, - проговорил Кайоши. - Попытайтесь объяснить этим людям, что вы теперь на нашей стороне.
        ТАКАЛАМ
        ЗАПИСЬ ИЗ ТАЙНОГО ДНЕВНИКА
        Страшно подумать. Нико уже старше того меня, что отправился по миру в поисках разгадки затмения. Мы сидим на террасе, перед гобаном, и, пока он обдумывает очередной ход, я по привычке делаю записи. Нико думает, будто я сочиняю для него новые загадки, потому не спрашивает, что я пишу, и мне не приходится это замалчивать. Ему сейчас не до того, он обдумывает ход и настолько погружен в игру, что, кажется, не замечает ничего вокруг.
        Стоит тихий вечер середины осени. Я люблю это время. Уже не так палит солнце, и куда-то делись комары, но все еще достаточно жарко, чтобы просиживать ночи напролет на террасе хоть голышом. Сады обильны как никогда, и всюду разносится аромат спелых яблок, а вслед за ними, ближе к зиме, начнут зреть апельсины. Я слушаю, как плоды падают в траву под шумное сопение Нико. Он сидит на подушке, ерошит волосы и что-то бормочет себе под нос, а я любуюсь им, будто собственным внуком.
        Дворец - тюрьма для моих идей, но дом для моего сердца. Здесь я смог поддаться блаженному самообману, представив, будто у меня есть семья. И оттого мне хорошо, и оттого я благодарен за каждый миг, проведенный здесь. И в такие вечера, когда бушуют цикады и благолепие садов дурманит запахами спелых фруктов, а где-то далеко плещут воды пролива, мне кажется, что последнего затмения никогда не будет. И ничто страшное не коснется нас во веки веков.
        Мошки вьются под намулийскими фонариками из цветного стекла, которые мы недавно вычистили и вымыли вместе с Нико, хотя он и ворчал. В них стоят новые, розовые свечи и пахнут лавандой.
        Как бы я хотел, чтобы этот год минул поскорее и мы отправились подальше отсюда, в большое путешествие по Сетерре. Я так хочу познакомить Нико с моими друзьями и показать людей, которые выйдут под затмение вместе с нами в тот же день. Я хочу, чтобы он увидел мир таким, каким видел его я. Но только без моей глупости в его юном возрасте. Он проникнется этой идеей, он уже почти готов, несмотря на все попытки Тавара. И так же, как игра го захватила его разум, так же, как фишки учат его завоевывать территорию и увеличивать зону влияния, однажды он продумает великую стратегию, которая протянет новое мировоззрение на всю Сетерру.
        Он придумает, как убедить людей после затмения. Он будет шаг за шагом изобретать новые пути и решать сложные задачи. А сейчас он корпит над узором фишек на гобане, явно проигрывает, но не хочет этого признавать, и я люблю его нежелание видеть тупик, и я ценю его склонность не сдаваться, пусть сейчас она и не от силы духа, а от его самовлюбленной упрямости.
        Нико - совершенный монарх для нашего затменного шествия. Он не связан с черным солнцем и не владеет ни одним из его даров. И между тем в нем есть тот же стержень, что и в порченых, только более гибкий.
        Уже весной, когда ему исполнится шестнадцать, а может, чуть позже, если так решит властий, мы отправимся в путь, и я расскажу ему все, что знаю об этом мире. А пока я просто любуюсь им. Красотой его правильных черт, буйной молодостью, которой хватает на столько лишних, суетливых движений, остротой его ума и пытливостью, во много раз превзошедшей мою.
        Мне кажется, будь Нико на моем месте, он бы ни разу не засомневался, в отличие от меня. Он никогда не бросил бы на полпути решение моей загадки. Он поступит как истинный властий и доведет дело до конца, не колеблясь ни от нежданной любви, ни от сомнений в собственной бестолковости. Быть может, как говорит мой друг, я уже слеп от любви к этому мальчишке. Всей той любви, что мог бы дать своим детям, а отдал ему. И потому я толком не вижу в нем ни одного изъяна. Пусть так. Я хочу оставаться слепцом.
        Глава 19
        Затмение в глазах
        В мире Верхнего Леса царит вечная тьма. Ветви там переплетаются так густо, что меж ними не просунуть и пальца, а у подножия стволов стелется топкое болото. В чаще водятся хищники, и самый страшный из них - ворон Даф. Сливаясь с ночью, он крадет одну за другой звезды, чтобы души мертвых, поднимаясь на небо, плутали и гибли, потеряв дорогу в Золотое Царство.
        Сильнее всех существ Даф ненавидит сияющую птицу Ухуаллу, которая борется с ним тысячи лет. Ей не найти ворона в угольной листве и не спасти от него частицы света, но каждый третий день Ухуалла улетает как можно дальше от чащи, садится в небесное гнездо над Сетеррой и откладывает круглое черное яйцо. У птицы нет времени высиживать его - ей нужно защищать лес от ворона, - поэтому она тут же покидает малыша.
        Но птенцу не нужно материнское тепло, ибо жар, согревающий его, исходит изнутри. И даже ворон Даф не нападет на священную кладку: черная скорлупа источает проклятие Ухуаллы, которому велено защищать отпрыска до тех пор, пока на другой день он не вылупится, чтобы стать жарким солнцем. Крупинки расколотого яйца иногда падают на землю, и беда тому, кто коснется черной скорлупы, ибо она продолжает нести в себе заговор Ухуаллы, бросающий тень на нерожденных детей.
        Птенец быстро вырастает во взрослую птицу и вечером, на исходе вторых суток, улетает в Верхний Лес, к своей стае, дабы занять место в сумрачных ветвях и не дать мертвым заблудиться в топких болотах Дафа. Так, согласно древней легенде Геллы, появляется затмение, рождаются и гибнут звезды. (Из книги «Легенды затмения» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 7-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Душный морок перетекал из часа в час, и казалось, что утро никогда не наступит. Разница между ночью и днем исчезла вместе с ощущением времени. Властий впитывал тишину, а в его глазах застыли два черных солнца, превратившие мир в абсолютное затмение.
        Нико не шевелился и почти не дышал. Возможно, главный механизм Сетерры сломался, часы перестали отсчитывать удары-дни, и больше некому завести страшную игрушку там, наверху? И тогда, если притвориться частью замершего пространства, будущее перестанет существовать, и никто не умрет. Нужно только остановить минуты. Растянуть их медленным дыханием, связать липкой темнотой. Пусть погрязнут в ней и устанут вырываться, а потом и вовсе застынут… Нужно только очень… тихо… дышать…
        Нико вспомнилась зола в камельке учителя и пришла догадка, откуда она там бралась каждое утро. Такалам знал о затмении все. И если днем удавалось избежать тисков этого знания, то ночами - никогда. Нико испытал на собственной шкуре то, как во мраке и одиночестве страхи поглощают человека. Изголодавшиеся, жадные, они стараются попировать на славу, не оставить от души ни кусочка. Там, у озера с кувшинками, в доме с зеленой крышей и намулийскими фонариками на террасе, старый прималь сходил с ума и писал письма, в которых рассказывал о том, чем не мог поделиться ни с кем. Потом он сжигал их, и вот откуда… Вот откуда брался пепел… Нико пришлось изломаться множество раз, чтобы понять, каково было одному из его самых близких друзей.
        Все было кончено. Тавар добрался до лидера шествия руками наивной затменницы. И таких людей тысячи. Таких же алчных, бессовестных людей. Для них порченые - всего лишь пешки. Возможно, черное солнце право. Этот мир не стоит спасать. Возможно, человечество - неизлечимая опухоль, и лучше вырезать ее навсегда.
        Так думал сын Седьмого, очнувшись от сильнейшей агонии. Он был слеп. Тело давно это поняло, поэтому чувства обострились до предела, и властий ощущал мир иначе. Он читал его по звукам, плотности воздуха, запахам и вибрациям. До зенита затмения осталась всего одна ночь, а Седьмой, должный повести за собой людей, лежал в холодном поту, сломанный, слепой и готовый рыдать взахлеб.
        Он не помнил, как заснул в тошнотворной жаре, и не помнил, как проснулся. Его разбудил тихий голос Астре:
        - Как ты?
        - Мне нужна помощь, - прохрипел Нико в соломенную подушку. - Мне нужна помощь. Я не справлюсь без твоего убеждения. Скажи, что пришел пообещать его мне… Скажи, что у тебя нет плохих новостей… Скажи, что провидцы увидели новый сон и в нем все хорошо…
        - Я не буду приказывать тебе успокоиться, - жестко сказал калека. - Ты переживешь эту ночь сам и выберешься из нее. Завтра я буду твоими глазами, Нико, а ты моими ногами.
        - Зачем ты вообще приперся?! - шумно выдохнул властий. - Лучше проваливай!
        - Ты должен выдержать еще одно испытание, - заявил калека. - Оно укрепит твой дух.
        Властий нервно захохотал, приподнявшись на животе.
        - Издеваешься? Ты сейчас издеваешься?
        - Нико, у меня плохие новости. Тавар велел закрыть городские ворота и расставить стражу по всему периметру стены. Завтра никто из падурцев не выйдет с нами в поле. Из обычных соахийцев под затмением будешь стоять только ты один.
        Нико застыл, пялясь в бесконечную темноту перед собой.
        - Ты встретишь затмение один, - повторил Астре. - И силы твоей души должно хватить на всех. Это испытание сделает твой дух близким к духу порченого человека. Оно покажет, что ты принял чувства, Нико. Я думаю, оно даст нам шанс.
        - Что я должен сделать? - спросил властий.
        Астре, как холодная вода из бассейна, окатил его своим присутствием, и Нико весь собрался, хотя калека не сказал ничего ободряющего.
        - Ты должен от всей души простить кое-кого, - сказал Астре. - И принять его помощь. Он искренен в своих намерениях. Он принес противоядие, чтобы тебе полегчало, и теперь хочет присоединиться к нам. Но тебе будет очень тяжело его простить.
        - Кто он? - спросил Нико, внутренне напрягшись.
        - Это Чинуш, - ответил Астре.
        - Ты рехнулся, безногий! - Лицо Нико прорезала кривая улыбка. - Вы все там рехнулись, да?! Что, все заболели легковерием?! Да это он меня отравил! Отравил меня и подмазался к вам с противоядием, чтобы разгадать наш план и сдать нас Тавару! Тавар его божество! Эта крыса никогда его не предаст!
        - Его опрашивали десятеро самых взрослых правдолюбцев. Он искренне хочет тебе помочь.
        - Идиоты, - прошипел Нико, швырнув на пол подушку. - Наивные придурки!
        Астре ничего не сказал, но его молчание не было согласием. Нико замер и с минуту сидел не шелохнувшись. Потом начал хохотать. Его забавляло все это. Требование простить предателя и убийцу акульей девочки. То, что ни один житель Падура не выйдет завтра в поле. И то, с какой уверенностью калека наседал на Нико, говоря, что тот должен делать, а чего не должен.
        Происходящее казалось таким бредом, что хотелось смеяться и рыдать одновременно. Расшвырять все, что попадет под руку. Разбить стекла круглого окна, услышать их звон и то, как они каскадом осыпаются на пол. Вырвать стрелки часов. Схватить Чинуша и задушить его голыми руками. Или перерезать ему горло.
        Астре продолжал молчать, и Нико перестал смеяться, когда понял, что это их последний разговор перед затмением. И завтра будет уже не до того. Молчание Астре отрезвило властия. Но за оставшиеся несколько минут, прежде чем калеку увезли, Нико так ничего и не сказал.
        Вскоре пришел еще кто-то, и по запаху властий определил Косичку. Шаман, единственный из всех, совершенно не вонял потом, несмотря на жару, не спадавшую даже ночью. Клецка вообще-то тоже не вонял, но от него всегда несло духами.
        Липкуд бесцеремонно плюхнулся на скамью рядом с властием и сообщил:
        - Мне сказали, что ты выглядишь совсем паршиво, так что я пришел рассказать тебе сказку на ночь.
        Еще один последний разговор. Еще один живой мертвец. Невыносимо.
        - Липкуд, скажи, - с трудом проговорил Нико, - как мне притвориться завтра, что все в порядке? Как мне сыграть свою роль правдоподобно? Я не знаю, как это сделать. Я просто не знаю.
        - Очень просто, мой кудрявый друг! - заявил Косичка, шмякнув полотенце в таз с водой и обтерев мокрый лоб властия. - Не играй, а живи.
        Нико горько усмехнулся.
        - Вот заметь, на первый взгляд совет абсолютно бесполезный, - бодро заметил шаман.
        С его появлением в келье воцарилась приятная прохлада и даже думать стало легче.
        - Так в чем изюминка?
        - Изюминка в том, что на самом деле настоящий ты - это тот человек, который поведет завтра нас всех. А сегодня ты играешь роль такого… ну, знаешь, мало впечатляющего типа. Я расскажу тебе сказку про одного отличного парня, Нико. Ложись поудобней.
        Властий послушно лег на спину и стал смотреть, как в бесконечном затмении проступают первые образы нарисованной Липкудом истории.
        - Однажды на свете родился маленький человечек. Он был такой крохотный и слабый, что все его обижали, а он не мог дать сдачи и только убегал. Но однажды добрый бог из Верхнего Царства это увидел. Он стоял возле котла и мешал амброзию, потому что наступила его очередь готовить волшебный напиток бессмертия, и от скуки наблюдал за людьми, копошащимися внизу. И вот он заметил маленького человечка, поднял его и сказал: «Ты маленький снаружи, но я подарю тебе талант, который сделает тебя большим внутри».
        И он дал человечку волшебную губную гармошку. Она выводила такие чудесные песенки, что люди плакали и смеялись, стоило только ей заиграть, а больные тут же выздоравливали. Но человечек никому ее не показывал. Он боялся, что кто-нибудь украдет гармошку или рассердится, узнав, что у маленького человечка появился такой большой дар.
        Человечек давно понял, что не выживет в страшном мире, если не сделает так, чтобы мир перестал его замечать. И, вместо того чтобы играть на волшебной гармошке, он отправился к шаману, который жил в глубине болота, где стояли деревья, выросшие из костей утопленников.
        Немногие добирались до шамана, но маленький человечек не испугался жуткого места. Он исходил множество таких мест. Люди пугали его намного больше. И вот он добрался до шамана и в обмен на волшебную гармошку попросил сделать себя невидимым. Шаман превратил человечка в невидимку, и с тех пор никто его не замечал, а чудесная гармошка никогда больше не звучала над миром.
        Человечку стало хорошо. Он уже не боялся, что его обидят, и надеялся прожить долгую жизнь. Но вот однажды ему попался другой маленький человек. И он был еще меньше и слабее первого. И его тоже все обижали. И два маленьких человечка крепко подружились. Но одного никто не замечал, а другого постоянно били. И вот однажды его ранили так сильно, что он должен был вот-вот умереть. И человечек-невидимка горько заплакал, ведь у него не было волшебной гармошки, чтобы залечить раны друга.
        Добрый бог снова увидел его слезы. Он поднял раненого человечка, исцелил его и сказал человечку-невидимке: «Ты можешь прожить долгую безопасную жизнь, оставаясь маленьким и трусливым. И ты всегда будешь один. Но ты можешь стать большим, если только переборешь свой страх. Если перестанешь бояться боли, которую могут причинить тебе, когда ты станешь заметным и начнешь помогать таким же маленьким людям, как ты сам. Ведь у меня нет кучи волшебных гармошек, чтобы помочь им всем. Я ужасно бедный бог, потому что я всем все раздаю. Но гармошка есть у тебя. И выбор в твоих руках».
        Вообще-то добрый бог был немного дурак и в тот день опять проворонил амброзию, пока болтал с человечком-невидимкой. Волшебный напиток пригорел, и чуть не случилось затмение раньше времени. Другие боги устроили ему большую головомойку, но человечек-невидимка так восхитился этим богом!
        Он в тот же день побежал к шаману и обменял свою невидимость обратно на губную гармошку. И вместе с другим человечком они начали ходить по миру и собирать маленьких людей. И маленький человечек внутри стал огромным, как целое солнце.
        Когда Липкуд закончил историю, Нико улыбался.
        - Это притча про нас с тобой, - сказал Косичка. - Ты бестолковый, но великий добрый бог, а я маленький человечек, который стал большим благодаря тебе. Благодаря твоим словам и твоему поступку. Сто три порченых, Нико. Сто три ребенка. Я собрал их только из-за тебя. Из-за тебя они все до сих пор живы. Из-за тебя я пойду завтра под затмение. Ты великий властий. Тебе не надо им притворяться.
        Седьмой закрыл лицо ладонью и шумно вздохнул.
        - Я хочу и дальше слушать твои песни.
        - Я подарю тебе одну, - пообещал Липкуд, вставая. - Она будет с тобой, даже когда меня не станет. Я тебе обещаю.
        - Кто там следующий на очереди? - спросил властий. - Наверное, целая толпа моих успокоителей собралась. Буду до утра слушать сказки.
        - Ну, кое-кто точно зайдет, но толпу не жди, - весело хмыкнул Косичка и хлопнул дверью.
        Нико не мог поверить, что завтра Липкуд умрет. Такой живой парень просто не мог умереть.
        Властий поднялся. И пока он сидел, спрятав лицо в руках, по пыльным каменным плитам заскрипели колеса, и дверь распахнулась снова.
        - Выглядите просто кошмарно, - с порога заявил Клецка. - Я даже не знаю, что надо намазать на вашу кожу, чтобы к завтрашнему вечеру она выглядела приятно.
        От провидца пахло сандаловым деревом.
        - Приехал уговорить меня навести красоту? - спросил Нико, как только затихли шаги Оситы.
        - Разумеется, нет, - произнес Кайоши. - Главным предметом красоты и восторга завтра буду я. Ваша задача - не мелькать на моем фоне.
        Властий хохотнул:
        - Ну и чего ты тогда приперся? Хочешь попрощаться и порыдать у меня на груди?
        - Не представляю, какая извращенная фантазия заставила вас о таком подумать, - брезгливо сказал Кайоши. - Я предпочитаю не тратить время на ерунду, и, уж поверьте, прощание с вами меня ни капли не беспокоит. В следующей жизни вы еще успеете мне надоесть, я более чем уверен в этом. Я прибыл напомнить вам о подарке для Ли-Холя. Как только у него родится первенец, вы должны отправить ему подарок. Поздравление и соответствующую записку. Намекните, что у него родился именно я. Это подтвердит слова провидцев. Император обожает дорогие наборы дыхания камней, так что озаботьтесь для него хорошим гобаном.
        - Клецка, ты завтра умрешь, и все, что тебя беспокоит, это подарок для Ли-Холя? - не выдержал Нико.
        - Разумеется, - заявил Кайоши. - Когда я стану императором Чаина, введу закон на запрет слова «клецка» в моей стране. Нарушителей буду пороть. Даже если сам Нишайравиннам пожалует ко мне в гости.
        Властий уже не понимал, шутит Кайоши или абсолютно серьезен. В его голосе не было ноток веселья, но он нес полную чушь. Неужели так неуклюже пытался подбодрить?
        - Ладно, а чего ты так низко метишь? - спросил Нико. - Можешь родиться моим сыном. Тогда будешь еще знаменитей. А то низкую планку ты взял, великий сын Драконов.
        - Полагаю, что не выдержу оскорбления родиться вашим сыном, - отрезал Кайоши. - Чтобы вы шлепали меня, выговаривали и воспитывали в своем варварском обществе по варварским законам? И во что вы меня превратите? Нет уж, увольте. Я такого отца даже врагу не пожелаю.
        Седьмой захохотал.
        Кайоши не менялся от обстоятельств. Он всегда был тем Кайоши, каким Нико его знал. С самого начала и до конца. Этим он удивлял, пугал, смешил, но в то же время восхищал, и властий поймал себя на мысли, что в самом деле размышляет о том, какой гобан отправить императору Ли-Холю.
        - А теперь о деле второстепенной важности, - сказал Клецка. - Я наконец-то сложил картину полностью. И полагаю, пары деревянных ящиков для нашей импровизированной сцены будет маловато. Придется нести еще.
        - Это зачем? - не понял Нико.
        - Затем, что нас там будет трое. Вы, Астре у вас на спине, и я в своем кресле, разумеется. Мы с Астре придумали, как обезопасить порченых завтра. Доо и Ясурама сказали, что ветер - это плохая идея. Поэтому мы создадим живой заслон. Вроде того, что Астре делал для вас на площади. Только этот будет большим. По всему периметру нашего круга. Мы с Астре будем находиться в центре, вместе с вами и контролировать остальных. Но не волнуйтесь, когда взойдет затмение, мы уже развеемся пеплом. Никто не посягает на вашу славу. Кстати, я придумал отличную шутку на этот счет. Хотел рассказать завтра, но, пожалуй, это будет несколько не к месту.
        - Что за шутка? - глухо спросил властий, осознавая, что под словами «мы уже развеемся пеплом» Клецка имел в виду всех прималей.
        - Собрались как-то безногий, паралитик и слепой спасать мир, - сказал Кайоши и замолк.
        Нико выждал минуту и поинтересовался:
        - А дальше?
        - На этом все. Мне кажется, это остроумная шутка. Ну, подумайте. Паралитик, слепой и безногий. Спасают мир. По-моему, это забавно.
        - И только одно в тебе осталось несовершенным в этой жизни, великий сын Драконов, - фыркнул Нико. - Ты так и не научился шутить. Но я, так и быть, совру провидцам, что хохотал как безумный.
        - Каёси-танада, - послышался из коридора шепот Оситы. - А вы уже все?
        - У вас есть полчаса, а потом войдет Чинуш, - сказал Кайоши на прощание. - Честно говоря, я был против его помощи. Я считаю это испытание неразумной идеей. Но не могу противостоять решению Астре. Надеюсь, он знает, что делает.
        На этом третий мертвец покинул комнату, и Седьмой остался один. В тихом, темном одиночестве. Ждать своего врага.
        Когда дверь открылась снова, в лицо Нико ударил запах крови. Все его тело непроизвольно сжалось. Каждая мышца напряглась до боли. Властию казалось, что стоит услышать голос Чинуша, и разум канет в небытие, заглушенный звериным желанием убийства.
        Мыш стоял там, на пороге, и не двигался. Он пах кровью, и Нико отчетливо представилось, что на нем кровь Цуны. Он видел Чинуша по локоть в крови, с бешеными глазами. Сердце колотилось как ненормальное, и было странно, невыносимо странно осознавать, что мыш застыл на пороге. Не пустил в горло Нико нож. Не набросился на него. Что он просто стоял у входа, словно призрак, вросший в монолитную тишину.
        «Если завтра никто из горожан не выйдет в поле, - уговаривал себя Нико, - я понесу это бремя один. Я должен отпустить свою ненависть. Я должен простить его».
        Но руки властия, стиснутые в кулаки, дрожали от ярости.
        Чинуш отравил Такалама, вступил в сговор с Таваром, преследовал и чуть не убил Нико. Он застрелил Цуну. Девочку, которая ничего ему не сделала. Как это чудовище можно простить? За что ухватиться?
        После несколько долгих, тягостных минут Нико наконец прервал молчание.
        - Выкладывай, зачем пришел, - сказал он.
        «И убирайся, пока я не задушил тебя».
        Какой-то части Нико было любопытно, как именно обратится к нему мыш. Станет лебезить и называть господином? Или властием? Как поведет себя этот новый Чинуш? И что он такое?
        Наемник шагнул вглубь комнаты, прикрыл дверь и приблизился к Нико. Металлический запах крови стал отчетливей.
        - Я пришел отговорить тебя, - сказал Чинуш. - Я пришел забрать тебя у твоих чокнутых дружков. Но мне запретили.
        Властий решил проявить все возможное и невозможное терпение и выслушать этого человека, невзирая на сполохи огня в груди, от которых Чинуш бы ослеп, если бы мог их видеть.
        «Если хочешь понять человека, обидевшего тебя, выслушай его до конца, - говорил Такалам. - Дай ему оправдаться. Дай ему сказать столько, сколько он хочет, не перебивая. И уже потом суди, достойны ли его оправдания, или же он обманщик. Не выпускай гнев раньше времени. Эта огненная птица может покарать невинного, прежде чем ты сможешь вернуть ее в клетку разума. Ты вспыльчив, Нико. В этом твой главный недостаток».
        Никакого оправдания Чинушу не было, но Нико дал себе слово, что выслушает его. Ради всех, кто выйдет завтра под черное солнце.
        Наверное, мыш ожидал вспышки гнева, но не дождался.
        - Объясни, почему ты хотел это сделать, - спокойно сказал властий.
        Чинуш схватился за его слова, как утопающий за соломинку. Он почти рухнул на пол рядом с Нико, стиснул его запястья и начал говорить. Быстро, захлебываясь словами, почти в панике. Так говорят люди, которые боятся, что им не хватит времени. Так говорят сумасшедшие или те, кто пытается докричаться до сумасшедших.
        В лицо Нико бил запах крови, но он молча сидел и даже не оттолкнул Чинуша, а слушал его сбивчивый шепот. Ему хотелось вынуть нож и полоснуть мыша по горлу. Разбить стекло и всадить его обломок в висок наемника. Услышать, как кровь, булькая, покидает горло врага. И как руки, сжимающие запястья Нико, холодеют.
        - Послушай, - говорил Чинуш. - Я знаю, что ты любил Такалама, но он помешался, понимаешь? Завтра не будет никакого затмения, Нико! Старик просто был болен! Затмения не будет! Ты просто выйдешь в поле с этой кучкой детишек, и Тавар от тебя живого места не оставит! Он уже достал тебя! Ты ослеп, Нико! Ты слеп, как треклятый циклоп Дромей! Как ты думаешь, почему ты только ослеп? Почему не умер? Почему именно этот яд? Тавар играет с тобой, Нико. Он забавляется! Он покалечил тебя твоей же верой! Он насмехается над тобой! Над всеми вами! Он мстит тебе за те слова, которые ты сказал ему, когда дрался со мной в последний раз. Он хочет показать, что Такалам оставил тебе после смерти только боль. Поэтому он тебя не убил, Нико. Он мог бы сделать это сто раз, но он выжидает. Он знает, что тебе хватит дурости выйти завтра в поле. Это будет представлением для него. Кучка идиотов соберется прямо у него на ладони, чтобы он мог прихлопнуть всех в одном месте. У него есть запасы пистолей с Солнечного! Он поставит палатки по всему периметру вашего круга и будет отстреливать вас одного за другим. Чтобы ты слышал
выстрел за выстрелом. Пока он не доберется до тебя в центре этого паршивого «солнца». Все люди вокруг тебя - ненормальные. Этот Кайоши, этот безногий мальчишка. Они самоубийцы, Нико. Я не могу просто вырубить тебя и увезти отсюда, но мне никто не запрещал говорить тебе правду. Покинь это место добровольно, пока не поздно. Пожалуйста. Ты же не дурак.
        - Убийца хочет стать моим благородным спасителем, - усмехнулся Нико. - Почему ты это делаешь, Чинуш? Расскажи, мне до смерти любопытно. Тавар был твоим божеством. Как ты мог его предать?
        Кровавая тишина снова застыла над Нико. Звук дыхания, шорох от скользящих по полу пальцев мыша. Властий был уверен, что от них тянется алый след.
        - Помнишь, как Такалам говорил, что люди привлекают к себе то, о чем думают? - спросил Чинуш. - Тавар всегда боялся предательства. Говорил, что нельзя никому доверять. Может, поэтому с ним так и случилось.
        - Я спрашивал не об этом, - жестко сказал Нико. - Не пытайся манипулировать мной таким жалким способом. Не трогай Такалама. Не делай вид, что понял его. Мне это не нужно. Я просто хочу знать, что тебя изменило.
        - Это был ты, - заявил мыш, вставая. - В тот день, у озера, на Валааре. Ты сказал, что отдашь мне брошь первенства, если она мне нужна. И что ты не хочешь драться со мной насмерть. И потом ты двигался, уступая мне. Потому что боялся меня ранить. Я называл тебя трусом. Я бесился. Я проклинал тебя. И я ненавидел тебя, потому что ты был прав. Я никогда не стану сыном Тавара. Я для него всегда был вещью из кучи других вещей. Но для тебя я был Чинушем. Для тебя я был человеком. В тот день у озера я это понял. Внутренне понял, но мысленно еще не осознал. Поэтому я тогда не смог тебя убить и не мог найти этому объяснение. Тавар отказался от меня из-за одной ошибки. Он заменил меня, как сломанный нож. И я понял, что защищал не того человека. Поэтому я хочу вытащить тебя, Нико. Пока не поздно, я хочу сделать для тебя хоть что-то полезное. Я могу десять раз поклясться тебе в верности перед всей толпой твоих правдолюбцев, и они не распознают вранья.
        Боль в голосе Чинуша веселила Нико. Это было забавно. Слышать от помешанного на Таваре мыша слова раскаяния. И ведь Чинуш не врал, иначе его бы сюда не пропустили.
        - Ты пахнешь кровью, - сказал властий. - Ты кого-то покалечил?
        - Сначала ответь на мой вопрос, - настаивал мыш. - Ты уйдешь отсюда, пока не поздно?
        - Я не собираюсь отступать. Знаешь, порой сумасшедшие оказываются просветленными. Так же как иногда боги оборачиваются демонами. Если твое божество бросило тебя, почему старик, которого ты считал психом, не может оказаться мудрецом? Я собираюсь идти под затмение. И что ты будешь делать?
        - Пойду защищать тебя, идиота кусок, - без заминки сказал Чинуш. - Ты спросил, откуда кровь. Это моя кровь. Я вымаливал прощение у таосских шаманов и дрался с остроухом за право возглавлять внешний круг. Я подготовлю людей насколько смогу. Расскажу им все, что знаю про пистоли.
        «Вот оно, - сказал где-то внутри голос Такалама. - Вот же оно. То, что ты искал. То, за что ты хотел ухватиться».
        В комнате пахло кровью Чинуша, и Нико увидел мальчика на задворках Падура. Чумазого звереныша с куском стекла в одной руке и сухарем в другой. Ребенка, за которым однажды пришло божество, неспособное любить. Ребенка, отчаянно желавшего любви. Готового ради нее на все и так и не получившего даже капли. Чинуш все еще был тем мальчиком.
        «Он предал отца, - подумал Нико. - Он убил Такалама и Цуну».
        Огонь всколыхнулся в груди и загорелся с новой силой, но это не был огонь ненависти, обращенный к Чинушу или Тавару. Этот огонь предназначался самому Нико.
        - Мне жаль, - сказал он после долгого молчания. - Мне жаль, что я был слишком слеп, чтобы видеть тебя. Слишком счастлив, чтобы понять твою боль. Слишком богат, чтобы чувствовать твой голод. Слишком любим, чтобы ощущать одиночество. Прости, что я не смог дать тебе то, чего ты так желал. Прости, что не относился к тебе лучше, хотя мне это ничего не стоило. Может быть, тогда ничего бы не случилось. Может быть, тогда мы вместе спасли бы Такалама и родителей. И ты никогда бы не отправился на Таос. Прости, что я не стал твоим другом, Чинуш. И спасибо тебе. За то, что спас меня из озера. За то, что не убил. За то, что пришел сегодня, рискуя жизнью. И за завтрашний день.
        «Я прощаю тебя».
        Мыш молчал, и его дыхание было судорожным и частым. Он сглотнул, постоял еще минуту и выдохнул ответное:
        - Мне жаль… что меня однажды подобрал не Такалам.
        И это было все, что он сказал перед уходом. В этих словах было все.
        Глава 20
        Зенит затмения
        Среди всех легенд, что я когда-либо узнал и записал, нет ни одной, хотя бы близко подобравшейся к истинному положению дел. Люди - большие выдумщики и то, чего не могут объяснить, покрывают слой за слоем обманом до тех пор, пока не окажется, что в основе не осталось ни единого зерна истины. Все это время я путешествовал по миру, собирая ложь. (Из книги «Племя черного солнца» отшельника Такалама)

* * *
        Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 7-й трид 1020 г. от р. ч. с.
        Кто-то невидимый завел механическое сердце Сетерры. Стрелки вырвались из смолы и затикали со своей обычной скоростью. Мир начал движение. Наступил девятый день седьмого трида - солнцестояние.
        Властий нащупал в нагрудном кармане серьгу и достал ее. Он догадывался, что сейчас украшение похоже на маятник: изумруд раскачивается на золотой цепочке, а вместе с ним и змейка, раскрывшая пасть. Может быть, ее крошечные глаза блестят и блики играют на виноградном листе, а может, Нико стоит в тени, и камни таинственно мерцают в полумраке. Он столько раз пытался надеть подарок родителей, но не мог. Прокол в мочке почти зарос, и властию пришлось сделать его заново. По крайней мере, так он ощутил: боль была нешуточная и выступило немного крови. Теперь имя наследника вернулось. Выбранное отцом и матерью Нидум шайра равья винна амори.
        - Нишайравиннам, - прошептал Нико, касаясь уха. - Больше я его не потеряю.
        Послышался тихий стук в дверь, но еще раньше властий уловил шаги. Они были тяжелые, будто человек что-то нес.
        - Входи, - сказал князь.
        Олья боялась увидеть его разбитым и про себя облегченно выдохнула, увидев, что Нико стоит возле окна со спокойным видом.
        - Проснулся?
        Князь повернул голову так, будто смотрел на веду, и ей на миг показалось, что он видит.
        - Я не спал.
        Его кудри окружала золотистая дымка. Глаза были такими же ясными, как всегда, и Олья глупо застыла на пороге, вдруг осознав, что это первый раз, когда она может смотреть на Нико вот так, не робея и не отводя взгляда. Ей захотелось впитать этот образ. Расслабленную позу князя, кудри в ореоле света от круглого окна, так похожего на солнце, босые ноги и серьгу, блестящую на фоне убранных за ухо прядей.
        - Ты пялишься на меня, - улыбнулся Нико.
        - Вот еще! - с вызовом ответила веда.
        - Принесла мне умыться? Я слышу воду.
        - Я тебя и побрить пришла. Ты же страшный, как чудо-юдо лесное. И обросший весь. Княжна говорит, в таком виде тебя к народу выпускать нельзя.
        - Клецка сказал или сама вызвалась? - хмыкнул князь.
        - Я тебе кипяток на голову вылью, - заявила веда, краснея до кончиков ушей. - Садись давай, малыш-слепыш. Мамка за тобой поухаживает.
        Нико послушно нащупал лавку и сел.
        Олья взбила в пену заранее размягченное мыло, убрала волосы с лица князя и снова замерла, глядя на него.
        Он не был похож на Василя ни одной черточкой. И в этих глазах, ярко-зеленых в солнечном свете и бирюзовых, почти голубых в тени, никогда не было такого страха, какой Олья видела у жениха, когда призналась ему у Взрыля. Те глаза еще долго снились ей в кошмарах. До тех пор, пока Олья не нашла эти.
        Нико наверняка почувствовал, что веда снова смотрит, но ничего не сказал, и Олья встрепенулась сама. Она набрала пены в ладони, провела по щекам князя, колким от щетины, по подбородку и под носом.
        - Только не сбрей клинышек под губой, - попросил Нико. - Это что-то вроде… традиции.
        - Да уж не дура, - пробормотала Олья. - Это как нам косы свои отрезать.
        Она достала лезвие и принялась аккуратно сбривать жесткие волоски с правой щеки князя. Только бы не зареветь и не порезать Нико, если глаза вдруг помутнеют от слез.
        Это был первый и последний раз, когда они вот так остались наедине и когда Олья могла без стеснения касаться человека, которого любила. Скоро она пойдет под затмение, потому что решила защищать его. И это не страшно. Страшно только, что этот момент закончится.
        Олья медленно проводила ножом, убирая белую пену, и смотрела, запоминая родинку под глазом и морщинки между бровями от привычки Нико хмуриться. Плескалась вода, и блестящая бритва все скребла по намыленной коже. Олья почти не дышала. Так дорого ей было каждое мгновение.
        Наконец она закончила, принесла полотенце и стерла остатки пены, а потом намазала щеки князя чем-то вроде масла, предложенного бабоньками, чтобы кожа не воспалилась от жары и не покраснела.
        В конце Олья хотела пошутить, что мамашка закончила возиться с малышом, но вместо этого наклонилась к Нико и поцеловала.
        Его губы были сухими и горячими, а щека влажной и теплой. Он пах душистым мылом, и его волосы, несмотря на густоту, были мягкими, как шерсть Морошки. Олья резко отстранилась и вытерла слезы.
        - Ты что делаешь? - тихо спросил Нико.
        - Плату получаю, - хмыкнула веда, стараясь держаться как обычно. - Я тут за тебя грудью встану, хоть так расплатись. Что, нельзя?
        - Для жизни слишком дешево берешь.
        Олья фыркнула, бросила лезвие в воду и развернулась, чтобы уйти. Но Нико, плавно поднявшись со скамьи, так, что веда даже не заметила, вмиг оказался рядом и обнял ее со спины. А затем развернул к себе и поцеловал. По-настоящему. Как даже Василь не целовал. И ведь знала Олья, что зря только душу и себе, и ему бередит. Знала, что стыдно перед девоньками. Знала и не оттолкнула. Вот же дура. Ни гордости, ни ума не осталось. Только крепкое объятие, кудри, щекочущие лицо, холодная серьга, касающаяся щеки. Запах мыла и губы, конечно губы.
        - Одежда твоя на лавке, - дрогнувшим голосом сказала Олья.
        Она схватила чашку, расплескав половину мыльной воды, и, чуть не поскользнувшись на ней, побежала прочь из комнаты.
        Нико подобрал мокрое полотенце и обтерся им. Нужно было не подавать вида. Притвориться, что нет головной боли, тошноты и слабости в коленях. Властий запретил себе думать об этом, хотя ему было так плохо, что он едва держался на ногах.
        Чуть погодя за ним пришла уже не Олья, а Унара.
        - Эй, князь, ты там не голый? - спросила она.
        - Нет, не голый, но не оделся еще. Сколько сейчас времени?
        - Так уж три часа пополудни. Топать нам скоро. Наряжайся давай. Чего как Княжна возишься?
        - Я сейчас.
        Ткань рубашки пахла мылом. Этим проклятым ромашковым мылом, которое так любил Такалам и от которого у Нико все внутри сжималось в тугой болезненный ком. Глупый старик. Уж в этот день он должен быть рядом. Даже если предположение Кайоши правдиво и Такалам замалчивал грядущий переворот. Даже если так. Нико все равно хотел, чтобы он был рядом в этот день.
        Нащупав обувь, Седьмой решил остаться босиком, так легче «видеть» ногами, а в последнюю очередь прикоснулся к ленте.
        «А это, похоже, для глаз, - догадался Нико. - У слепых беспомощный взгляд».
        Он сжал ленту и, бросив ее на пол, пошлепал по каменным плитам в коридор, где ждала Унара. Она ничего не сказала, только взяла властия под руку и потащила к остальным.
        Скоро пяткам стало тепло, и Нико понял, что они проходят под куполом, где пол нагрелся от лучей. Серьга мягко билась о кудри от каждого шага. Пахло свежим ветром из распахнутой двери в конце коридора.
        - Не грохнись, тут ступени, - предупредила Унара.
        Нико спустился по длинной лестнице, и трава, проросшая между камнями центральной аллеи, защекотала ноги сквозь тонкий хлопок. Все стояли здесь. Во дворе, перед главным зданием. Властий слышал, как две с лишним тысячи человек опустились перед ним на колени.
        «Я в порядке, - подумал он, хотя никто не мог прочитать его мысли. - Я готов».
        - Великий господин! - послышался взволнованный голос Ясурамы. - Великий господин, у нас было еще одно видение!
        От него воняло одновременно потом и одеколоном. А может, это был запах Доо, подскочившего с другой стороны.
        - Великий господин! - эхом повторил толстяк. - Подсолнухи! Белый Дракон сказал, что нам не хватает подсолнухов! В нашем видении мы все шли в поле, держа в руках подсолнухи! Они были неспелые! То есть желтые. То есть…
        - Это как неспелое затмение! - добавил Ясурама. Он, как всегда, жестикулировал, и концы его длинных рукавов касались штанин властия. - Это как символ солнца! Белого Дракона! Сейчас же трид солнечных цветов!
        Запахло чесноком: значит, и Осита рядом.
        - Когда мы ехали сюда из Падура, вдоль дороги нам встретилось несколько полей, прежде чем начался лес, - заметил Кайоши, чье кресло Нико услышал раньше, чем самого Клецку. - Насколько я помню, одно из них подсолнуховое.
        - Значит, мы пойдем по дороге, - кивнул властий. - Нас все равно ждут. Нет смысла прятаться. Приготовьте ремни для Астре. Я пока поприветствую людей.
        - Может, нам стоит довезти его до поля в кресле? - осторожно предложил Клецка. - Вы еще довольно слабы.
        - Я в порядке, - отрезал Нико. - Я понесу его сам.
        Воздух дрожал от тепла, колебался сродни прозрачной струйке над свечой. Было жарко и от солнца, и от потных ладоней Марха и Рори, лежавших на плечах Астре с обеих сторон. Вся семья собралась в круг, обнялась и молчала. Астре катал на языке слова, пытаясь подобрать хоть что-нибудь ободряющее, но даже в уме это звучало ужасно. Шивил ревел, прижимаясь к Сиине, Дорри всхлипывал, Яни изо всех сил улыбалась, но уголки ее губ дрожали, а мокрые дорожки на щеках не успевали высыхать. Генхард стоял рядом с ней, опустив кудрявую голову, и шумно дышал. Сиина с Мархом держались изо всех сил, но даже правдолюбец шмыгал. Не плакали только три человека: Зехма, Астре и Рори. И если первым двоим это было привычно, то от Рори такого поведения никто не ожидал.
        - Стало быть, вот что я вам скажу, - начал вдруг охотник, похлопав по спинам Сиину и Марха. - Скажу и скажу. Как умею, так и скажу. Потому как я не скажу, так и никто не скажет. Кто сегодня помрет, тот со мной пойдет, поняли? Со мной пойдете. Помрете если. К Иремилу все пойдем. У нас избушка большая там. Вот все и пойдем. Помрем и пойдем. Так что вы сопли до полу не вешайте, а то чеснока нету у меня. Нету у меня чеснока. Да и не помогает он от таких соплей. От душевных соплей не помогает чеснок. Только горит от него все, а мы и так горим на жаре такой. Так что вы слушайте хорошенько. Как помрете, так меня ищите, поняли? Я вас с собой заберу. А сопли вы мне не вешайте. У нас с Иремилом, братом моим, избушка большая. Всех поселим. А там этот ваш деревщик уже давно живет. Кровати нам стругает. А вы ревете. Вот маленько погорим еще и к брату пойдем. А там зима у него, прохладно. Сосны до неба стоят. Хоть руби, хоть любуйся. И медведи с кабанами бродят - бей не хочу. А кто не хочет, тот и бить не будет. А мамка моя пироги печет вкусные. С капустой печет. С яблоками тоже. С мясом. С чем найдет, с тем и
печет. Вы мне не ревите. Вы постоите маленько, а я порублю, и пойдем все вместе пироги лопать. Вот и сказал. Как мог, так и сказал. Сказал я вам. Как мог.
        Семья грустно улыбалась, и внутри стало чуточку легче от фантазий Зехмы. Но не успел Астре налюбоваться просветлевшими лицами родных, как вышел Нико, и настала пора выдвигаться в поле.
        Астре почти ничего не весил. Нико пригнулся, когда кто-то положил калеку ему на спину, и придержал за культи. Руки Астре безвольно упали на плечи Седьмого. Повисли, раскачиваясь. Их привязали к груди Нико широкими лентами. Специально не стали сажать Астре в куль, чтобы всем было видно, какое чувство он несет.
        - Как ты? - спросил властий, прежде чем калека задал тот же вопрос.
        - Хорошо, - безмятежно ответил Астре. - Сегодня я хоть немного покрою свой долг. Может, перерожусь потом где-нибудь.
        Он произнес это таким тоном, будто они собирались на прогулку к морю.
        - Знаешь, - Нико удобней перехватил калеку, - я предлагал Кайоши стать моим сыном, но он отказался. Так что место свободно.
        - Я учту. Теперь, пожалуйста, на минуту ни о чем не думай.
        Седьмой ощутил странный гул в голове, и темнота словно обретала контуры.
        - Что это? - удивился Нико, озираясь по сторонам.
        - Мы сейчас совсем рядом, так что я могу передать тебе чувствами то, что вижу, - пояснил Астре. - Это не совсем зрение, но…
        Нико стоял посреди аллеи, простершейся желтой полосой далеко на юг, прямо к воротам. По бокам раскинулся пышный сад, заросший наполовину культурными, наполовину дикими цветами. Двумя полукругами к аллее примыкали бассейны с теплой, пахнущей болотом зеленой водой. За спиной Нико высились громадные башни, увенчанные куполами из янтарного стекла. Еще дальше закрывала небо спиральная гора Достойного Праха, где властий так и не побывал. Он боялся увидеть могилы родителей и Такалама. А еще больше боялся не увидеть их: Тавар мог надругаться даже над прахом врагов.
        Белые здания, разные по высоте и форме, слепленные между собой галереями и мостами, объединялись в симметричный узор в форме солнца. Стена впереди состояла сплошь из барельефов. Нико не видел цвета и формы, но вынул их из памяти, добавил к чувствам Астре и сделал первый уверенный шаг. Процессия расступилась и меловым потоком двинулась вслед за Седьмым в эвкалиптовый лес.
        Впереди, закрывая властия живым щитом, шли остроухи. Люди по бокам от Нико держали в руках ящики, из которых собирались выстроить подобие сцены.
        «Я не один, - думал Седьмой. - Люди собираются по всему миру. Порченые с Целью страха предупредили вождей. Они не знают точное время, но чувства подскажут им дату. Они соберут круги заранее. Уже собрали».
        Стало жарче. Тени пропали вместе с кронами эвкалиптов, и храмовая дорога влилась в широкий западный тракт.
        - Смотрите! - послышался радостный голос Яни. - Смотрите, подсолнушки!
        Толпа позади пришла в движение, сдвинулась вправо, и вскоре в руках у Нико оказался толстый шершавый стебель. Пчела прожужжала у носа и улетела вместе с толикой пыльцы на лапках. Властий вдохнул сладкий запах и вспомнил, как лучи солнца, обернувшись цветами, оживили статуи. Он не был предсказателем, но кажется, и ему в тот раз приснился вещий сон.
        Держа в руках подсолнух вместо кинжала и совесть на плечах взамен доспехов, Нишайравиннам Корхеннес Седьмой продолжил идти навстречу зениту затмения.
        - А хочешь, я расскажу тебе легенду о бессмертных? - спросил Липкуд, стараясь, чтобы это прозвучало бодро.
        - Просто держи меня за руку, - тихо попросила Сиина. - Этого хватит.
        «Все беды от женщин, - вздохнул про себя Косичка. - Они убивают в мужчине маленького человека! И рождают великого героя, великого романтика и великого дурака».
        Липкуд сдул с носа косичку, но она снова начала лезть в лицо, и он небрежным жестом откинул ее за спину. Сегодня все ленты в шевелюре певуна были белого цвета. Каждый артист из театра захотел вплести свою, особенную. Каждый, пока вплетал, пел Липкуду песню. Какую знал и как умел. А потом они пели все вместе. Обнявшись и раскачиваясь в такт мелодии на каменном полу большого зала.
        - Ох ты, - встрепенулся Косичка. - Чуть не забыл, болван.
        Он пошарил за пазухой и вытащил белый шнурок, на котором висело мамино колечко с желтым камнем и потертая губная гармоника. Алый кафтан пришлось оставить в той же комнате, где Липкуд переодевался, и без карманов было тяжко.
        - Слушай, Сиина.
        - Чего? - потерянно отозвалась девушка.
        - Я тут подумал. - Липкуд снял шнурок и попытался развязать узел, но не вышло, и он его просто разгрыз. - Если мы с тобой умрем, то нам надо пожениться. На том свете женатым парам искать друг друга легче. Ну а если я умру, а ты нет, просто разведешься со мной, да и все. Что скажешь?
        Сиина грустно улыбнулась и наконец-то посмотрела на Косичку. Какая красавица! С распущенными пшеничными волосами до пояса. В белом, прямо-таки свадебном платье. Голубоглазая, заплаканная. Такая родная.
        - Поздно ты спохватился, Липкуд, - сказала она.
        - Никогда не поздно! У меня все почти готово!
        Косичка присмотрелся к траве у обочины, сорвал первый попавшийся ковыль, скрутил и надел на безымянный палец.
        - Вот! - сказал он.
        - Чего это? - удивилась Сиина.
        - Как чего? Обручальное кольцо. А что, на Валааре как-то по-другому женятся?
        - У нас невесты вышивают пояса для женихов и приданое собирают, а женихи приносят подарки невестиным родителям.
        - Ну, пояс ты мне вышить не успеешь, приданого мне не надо, а родители твои далековато отсюда. Давай по-нашему? - улыбнулся Косичка.
        Сиина поймала и отразила его улыбку.
        - Давай.
        Липкуд надел ей на палец мамино колечко с желтым камнем. Только его, да еще гармошку он вытащил из кармана и взял с собой.
        - Теперь надо целоваться! И тогда мы женаты.
        - Ты что! - Сиина покраснела и огляделась по сторонам. - Стыдно! Раньше надо было! Пока одни были.
        - Ладно, у меня и на этот случай все готово! - постарался Липкуд скрыть расстройство.
        Он приставил гармонику к губам Сиины, потом вложил ее в руки женушки.
        - Что это? - удивилась та, вертя в руках подарок.
        - Это такой музыкальный инструмент, - сказал Косичка. - На нем играют губами, так что тут куча моих поцелуев и все для тебя! Раз ты ее поцеловала, то вроде как это я тебя поцеловал. Значит, мы женаты!
        - Ой, дурак, - шепнула Сиина, сконфузившись.
        Потом быстро наклонилась к Липкуду - увы, несправедливая судьба сделала ее выше на полголовы - и быстро чмокнула певуна в губы.
        Косичка расцвел широкой улыбкой, застыл, и в него чуть не врезались идущие позади затменники. Сиина схватила его за руку и потащила дальше.
        Пес шел впереди, во главе отряда. Вместе с двумя десятками остроухов они образовали защитный клин, за которым как ни в чем не бывало шагал Нико с прямой спиной и ясным взглядом. Он будто не ослеп, и пес гордился своим божеством. Пусть даже сумасшедшим. Для Тавара люди были вещами трех видов - полезными, бесполезными и опасными. Чинуш прошел все стадии, прежде чем наместник выстрелил в него. Сегодня он сделает это снова. Или кто-то другой из мышей. И сегодня, во второй раз в жизни, Чинуш не станет убивать. Сегодня он в белом. Какая ирония. Носить черное и вдруг обрядиться в белый цвет.
        Когда впереди заблестел куполами яркий Падур, все сошли с тракта. Седьмой запрещал засаживать земли вокруг дворца. Тавару, видимо, тоже нравился вид зелени, так что поле не распахали, и оно бушевало разнотравьем, но стебли цветов не доходили даже до колен. Лето в этом году было жаркое, и, несмотря на близость пролива, растениям не хватало воды.
        Пес щурился, пытаясь спасти глаза от света. Пот уже промочил рубашку и защитный пояс под ней. Руки стали влажными. Как бы ножи не выскользнули. Вскоре Падур остался по левую сторону, а море приблизилось. Ясное, без единого облака, небо нависло над Чинушем, будто огромный, разрезанный пополам круглый кокон, к стенке которого прикрепилось солнце. Оно сияло над головой и словно не двигалось с самого утра. Пес откинул крышку ручных часов и захлопнул. До затмения десять минут.
        Он не хотел смотреть в сторону моря, но не мог не смотреть. Там уже стояла черная полоса мышей. Не меньше тысячи. Они растянулись с запада на восток, точно удав, ждущий белого кролика. И кролик шел к нему в пасть.
        - Пора, - сказал Нико, остановившись.
        Тут же порченые поставили ящики один на другой в несколько рядов, и властий взошел по ярусам, как по ступеням. Он возвышался над толпой на две головы, как живая мишень, и только парень за его спиной напоминал Чинушу, что Нико в безопасности от стрел, ножей и пуль. Пародию на сцену торопливо достроили, подняли туда Кайоши и подперли колеса его кресла, чтобы, чего доброго, не скатился.
        Отряд мышей быстро двигался в сторону порченых, и тем пришлось поспешить, выстраиваясь в круг. Чинуш наблюдал, стоя в стороне. Одним глазом за черной волной мышей, другим за построением хороводов вокруг властия. В самую глубь поставили детей, и чем дальше от центра, тем старше становились ребята. Круг быстро разрастался. Люди Тавара приближались еще стремительней. Последние ряды вставали почти бегом.
        Плотное кольцо из порченых со шрамами закрыло остальных. Перед ним, на большом расстоянии друг от друга, сидели на коленях веды и таосские шаманы. Порченые держали их за плечи. Наконец пришел черед внешнего круга, и Чинуш встал на свое место, среди остроухов и рабов с кирками.
        Все вместе они смотрели на то, как люди Тавара спокойно расходятся в две стороны, словно клешня, заключая «солнце» в западню. Они не бросились на шествие с ходу, как думал пес, а выстраивались в два ряда. На первом плане стояли вооруженные до зубов мужчины. За ними расставляли палатки для стрелков. И все это в десяти шагах от Чинуша.
        Когда все были на местах, двое мышей расступились и вперед вышел Тавар. Как всегда в кожаных доспехах, с гладко зачесанными волосами и улыбкой предвкушения. Он скользнул глазами по первым рядам и зацепился за Чинуша. Пес молча выдержал холодный взгляд наместника, но Тавар ничего не сказал. Он вернулся в палатку и скомандовал:
        - Зарядить пистоли!
        Мыши принялись методично засыпать порох и загонять пули в стволы. Часы на главной башне Падура отбили первый удар, и этот звук разнесся далеко за пределы города. Наместник нарочно дождался пяти часов вечера. Чтобы показать всю глупость затеи Нико.
        - Взвести курки! - скомандовал он одновременно со вторым ударом. - Стрелять по моей команде! Первый круг - готовьсь!
        Солдаты, стоявшие перед палатками, вынули оружие из ножен. Прозвенел панихидный пятый удар. Тавар с ухмылкой посмотрел на предательски-ясное небо, где не было даже намека на черное солнце, тогда как обычно перед затмением все сначала стремительно темнело, мир терял краски на несколько минут, и только затем появлялось угольное светило.
        - Первый круг - вперед!
        И началось. Две стены: белая и черная - соединились в кровавое кольцо. Замелькали иглы, секиры и ножи. Боковым зрением Чинуш видел, как порченые падают. Он действовал так быстро, как только мог. Отвел руку с кардом, рванул мыша вниз и свободным локтем ударил его в затылок. Тут же метнул два ножа в ноги следующему и вырубил тыльной стороной кинжала. Мимо скакнула рысь, вгрызлась кому-то в шею, но ее тут же ранили, и она бросилась на обидчика.
        «Не убивать. Не убивать», - пульсировало в висках предупреждение Астре.
        Лучше бы приказал. Подчиняться вслепую проще, чем контролировать себя.
        Отшвырнув пинком еще одного мыша, пес прорвался к ближайшей палатке.
        - Пли! - грянул приказ Тавара.
        Чинуш даже не понял, как все случилось. Он сделал еще два шага к стрелку и увидел, что напротив стоит мастер и перезаряжает пистоль. Кто-то вонзил нож Чинушу в бок, прежде чем он ощутил в груди огненную вспышку. Ноги подкосились. По белой ткани расплывалось темно-красное пятно. Пес упал на спину, захлебываясь кровью. И тут же чье-то тело придавило грудную клетку. Чинуш сделал последний сиплый вдох и остался лежать с широко раскрытыми глазами. В них все еще отражалось предательски-лазурное небо.
        Дул сильный ветер, и длинные, как хвост Змея, волосы Кайоши развевались на всю длину. Часы пробили пять вечера, но черное солнце не появилось. В последнем видении сын Драконов отчетливо видел стеклянную башню на площади Падура и то, как стрелки встали в одну линию. А потом кромешную темноту и пепел. Где же затмение? Где оно?
        - Кайоши, - быстро сказал Астре, посмотрев на провидца. - Пора.
        В его глазах отражалась вся боль от резни за внешним кругом. Нико, стоявший спиной к сыну Драконов, молча сжал его плечо.
        - Удачно переродиться, парни, - проговорил он. - Я буду ждать.
        Кайоши закрыл глаза и вырвался из тела. Этого бесполезного, безжизненного сосуда, где душа обитала, как в тюрьме. Он сразу же почувствовал рядом Астре и вытянул его в тонкую нить. Словно два Дракона, объединенные танцем, они пронзили Косичку и потянули его за собой, как ленту. Затем врезались в Унару и забрали ее дух. Быстрее, чем пуля, прошедшая расстояние от дула до внешнего круга, примали соединили остальных в непрерывное кольцо.
        «Расщепляйте все, что пытается пройти через вас!» - скомандовал калека.
        Души стали закручиваться в подвижный вихрь. Драконом, проглотившим собственный хвост, Кайоши слился сам с собой, замыкая круг, и создал совершенство. Идеальный, непроницаемый барьер из живых душ. Абсолютное единство. Чистая магия.
        Пальцы Сиины дрожали. Она стискивала плечи Липкуда, а в груди разрывался болезненный ком. Словно огромный гнойник лопнул и мерзкая жижа сочилась из него, заполняя внутренности. Они умирали прямо на глазах. Им вспарывали глотки и животы. В них стреляли. Сиина только что видела, как убили Марха. Секунду назад он стоял прямо перед ней. И вот уже лежал в траве, и по нему топтались. Зехма с яростным рыком бил всех направо и налево обухом топора, пока ему прямо в лоб не вонзился нож. Дольше всех стоял Рори. Он двигался ловко, как кошка, а бил, как таран. Глядя на него, Сиина даже поверила, что братец выстоит. Что не умрет до затмения. Что хотя бы он останется. Рори прорвался к палатке и сшиб головами стрелков, но тут же в него выстрелили двое, стоявшие сбоку. Рори упал с пулями в виске и шее.
        Через каких-то пару минут первая шеренга полегла вся. Кругом валялись бесполезные секиры и ножи. Пахло кровью. Черный человек что-то скомандовал, и наемники отступили назад, открывая палатки, в которых прятались стрелки.
        Больше некому было оборонять порченых. Сиина сжимала плечи Липкуда, а ей хотелось броситься вперед и загородить его. Черный человек снова что-то сказал. Люди в палатках наставили пистоли на прималей.
        - Сиина, - шепнул Косичка. - Я тебя люблю.
        Его голова ударилась о грудь, тело обмякло, и только руки порченой удержали шамана от падения.
        - Хащ! - крикнул черный человек.
        Бахнули выстрелы. Сиина зажмурилась и почувствовала, как в лицо ударил холодный ветер. Заиндевелая трава под Липкудом начала оттаивать, а сам он был теперь где-то перед Сииной. В невидимой стене, увлекавшей за собой пылинки и венчики сухих цветов. Подсолнух выпал из рук шамана. Пространство впереди словно плыло. В лицо продолжал хлестать ветер. Сиина слышала вскрики черного человека и выстрелы. Видела блеск ножей, брошенных в прималей. Но никто больше не был ранен. Порченая огляделась по сторонам. Увидела вдалеке Олью и других вед. Хозяина Смерчей и безвольную фигурку Астре, уронившего голову на плечо Нико.
        - Готовьтесь! - крикнула Сиина. - Вспомните все, чему я вас учила!
        Она с трудом заставила себя отпустить Липкуда. Певун тут же упал лицом в траву, а порченая схватила за руки стоявших рядом мужчину и девушку. Все затменники с Целью страха из третьего круга взялись за руки. Этот жест означал: «Готовьтесь».
        И вот барьер начал иссякать. Сиина увидела, как в Унару, сидевшую справа от нее, вошла пуля. Державший ее провидец Ясурама испуганно завопил.
        - Сейчас! - заорала Сиина и сжала пальцы стоявших рядом во второй раз.
        Общий страх вырвался из тел порченых и врезался во врагов, но волна получилась неравномерной. Где-то она скосила почти всех солдат, а где-то лишь задела стоявших близко. Половина третьего круга повалилась в траву со стоном.
        Тавар понял, что барьер пробит, но не стал больше стрелять. Он велел солдатам действовать вручную. Черная волна накатила на меловую скалу из порченых. Боль разодрала грудь Сиины, но она осталась стоять и расширенными от ужаса глазами смотрела на бегущего к ней мужчину. Он замахнулся ножом, лезвие блеснуло перед лицом девушки. И упало. Прямо на тело Липкуда. Солдат рассыпался пеплом. Он превратился в серый силуэт и медленно осел в мокрую от крови траву. Порченая рухнула на колени, судорожно хватая ртом воздух.
        Резко стало темно. Словно все небо перекрыли черным стеклом. Впереди никого не было. Абсолютно никого. Ни мертвых порченых, ни палаток, ни стрелков. Только полоса пепла. Сиина уронила взгляд на Липкуда, потянулась к нему, но вместо плеча ее пальцы схватили волглую траву с налипшим на нее прахом. Тело Липкуда рассеялось одно из последних. Он держался дольше всех.
        Порченая подняла лицо и увидела, как высоко над головой, прямо в зените, полыхает огромное черное солнце. Оно было гораздо больше настоящего и казалось отраженным от земного круга. Словно два близнеца, вставшие напротив.
        Нико почувствовал, как тяжесть со спины исчезла. Он схватился за спинку кресла, в котором сидел Кайоши, и попытался нащупать его, но кресло было пустым. Остался только поднятый ветром пепел.
        «Они мертвы, - подумал властий. - Зенит затмения… начался».
        Все внутри закаменело. Шесть сотен людей отдали жизни за этот момент, а Нико не мог сказать ни слова. Прямо над ним сейчас пылало черное солнце. И надо было убедить его, что Нишайравиннам Корхеннес Седьмой достоин поручиться за страну, в которой никто из жителей не примкнул к шествию, а те, что явились, уничтожили половину порченых. За мир, где затменникам до сих пор не было места. За планету, на которой примали выбирали путь палачей, а не пророков.
        Седьмой не мог разлепить сухие дрожащие губы. Стебель подсолнуха взмок в его ладони, ноги подкашивались. Астре больше нет. Кайоши мертв. Нико один. Посреди этого поля. Один за всех. Кто он такой, чтобы остановить зенит затмения?
        Тишина, зависшая над полем, дрогнула. Послышался голос Эллы:
        Время придет уснуть,
        И я отправлюсь в путь.
        Знай же, что как-нибудь
        Я доберусь.
        Высокий и переливчатый, словно серебристая паутинка в весеннем ветре. Он взвился ввысь маленькой птичкой, и вслед за ним к черному солнцу взмыла целая стая:
        Целый или без ног
        К миру лучей-дорог,
        Где ожидает Бог,
        Пеплом взовьюсь.
        Мягкие хлопья касались щек и лба, а детские голоса пели, то сливаясь в унисон, то расходясь в многоголосье. Они пели, вспарывая темноту, говоря за каждого, кто отдал жизнь, и обращаясь к каждому, кто остался:
        Там, у судьбы в руках,
        Где-то на облаках,
        Буду молить, пока
        Хватит мне сил.
        В последнем видении Кайоши слышал эту песню. Значит, его душа все еще где-то здесь, как и души других прималей. Они все слышат ее сейчас, и это последнее, что объединяет живых и мертвых. Растворившись в вихре, примали ждали от властия той роли, которая была ему уготована. Даже став пеплом, Липкуд напоминал о ней. И пока театр допевал последние строки, Нико собирался с мыслями и вспоминал всех, кто стоял сегодня вместе с ним.
        Пусть даже солнца нет,
        Чувства горят во мне
        И зародят во тьме
        Сотни светил.
        «Я справлюсь», - подумал властий.
        Пусть даже солнца нет,
        Чувства горят во мне
        И зародят во тьме
        Сотни светил.
        Тысячи подсолнухов, как маленькие солнца, колыхались волнами в такт мелодии. Нико чувствовал это движение. То, как люди подняли цветы и раскачивают ими из стороны в сторону.
        Голоса затихли. Властий воззрился на невидимую сферу и громким твердым голосом начал речь.
        - Мы знаем, зачем ты пришло сегодня, великое светило, - сказал он. - Ты явилось покарать нас за наши грехи. За то, что мы не приняли твоих детей, и за то, что стремимся убивать друг друга. Ты больше не веришь в нас и хочешь очистить планету, но мы вышли в этот день к тебе, чтобы просить твоей милости. Я, Нишайравиннам Корхеннес Седьмой, законный правитель Соаху, клянусь, что принимаю порченых. И пусть сейчас я стою перед тобой один, меня одного хватит, чтобы изменить ошибки моих предков и предотвратить грехи потомков. И ты можешь прожечь мое сердце, но не найдешь в нем лжи. Ибо я искренен, и я взываю к тебе не ради пощады своей жизни. Я взываю к тебе во имя твоих детей.
        Люди жестоки, но ты ничем не лучше, великое светило. Зачем ты так поступаешь со своими детьми? Чувства - самая прекрасная часть человека, а ты облекаешь их в уродливую оболочку и заставляешь их бояться. Пусть они рождаются нормальными, пусть калечности и уродства не мешают им выполнять твою волю. Они не заслужили этих мук, а я не смогу избавить их от этого.
        Я, Нишайравиннам Корхеннес Седьмой, принимаю всех затменников Соаху и клянусь принять в свое сердце всех порченых мира. Клянусь до конца жизни помогать Сетерре меняться, чего бы мне это ни стоило. Клянусь, что не дам своему народу пойти по пути войн, убийств и терзаний. Клянусь, что мой народ примет затменников. И прошу у тебя еще один шанс.
        Нико поднял подсолнух к небу и услышал, как тысячи рук сделали то же самое. Тишина стала звенящей, колючей и холодной. Полуденный жар словно испарился. Ветер трепал полы одеяний, и властий чувствовал кожей огромный черный диск, нависший над полем. Собравший первый урожай жертв и готовый в любой миг полакомиться остальными. Души прималей рассеялись в пространстве. Наступили минуты, о которых Клецка не знал.
        Нико молил провидение, чтобы никто не заметил его страха. Чтобы люди не рассыпались по сторонам и не начали прятаться в траву. Рука дрожала, пепел от людских тел все еще бился в лицо. Было так тихо, что властий испугался. Вдруг никого уже нет? Что, если вспышка произошла, а он в своей слепоте не распознал ее и стоит сейчас абсолютно один посреди поля пепла? А черное солнце потешается над властием, прежде чем уничтожить его.
        Прижавшись к Генхарду изо всех сил и захлебываясь слезами, Яни продолжала улыбаться. Она смотрела в черное небо, не переставая верить. Это было так трудно сейчас, что Яни, наверное, ни за что бы не смогла. Но рядом стоял Генхард, крепко сжимал одной рукой девочку, а другой цветок и тоже через силу улыбался. Он смотрел не на черное солнце, а на Нико, за плечами которого уже не было ни Астре, ни лент, которыми его привязывали к спине властия. Кайоши тоже пропал.
        Яни не видела отсюда, что случилось там, за внешним кругом. Обзор закрывали взрослые, а она была низенькой, еле в грудь Генхарду дышала. Но зато все слышала. Крики и выстрелы. И то, как люди кругом всхлипывают. Но продолжала улыбаться. Скулы уже болели, и щеки дрожали, но Яни твердила про себя: «Все будет хорошо! Все будет хорошо! Все хорошо!»
        - Ох… - выдохнул вдруг Генхард.
        Яни проследила за взглядом вороненка и едва удержалась на ногах. От подсолнуха Нико прямо в небо поднимался луч золотистого света, а его волосы из каштановых, почти черных в темноте, становились белыми. Длинный плащ колыхался за спиной Нико, и весь он походил на живую статую, как те, что занимали в Храме каждую нишу. Властий стоял неподвижно, а свет от его цветка становился все ярче, ярче и достал аж до солнца.
        Нико готов был опустить руку и тут увидел, как в темноте проступает что-то белое. Сначала мутное, оно вдруг стало четким, и властий увидел свое запястье, мок рое от пота. Колышущийся под ветром рукав, ладонь, пальцы, дрожащие от напряжения, и подсолнух. От него поднимался столб света и пронзал черноту наверху. Затмение накрыло половину неба и составляло круг ничуть не меньше того, что стоял у ног властия.
        Цветы в руках порченых сияли желтым золотом. Затмение словно получило белого близнеца на земле. Они замерли друг напротив друга, разделенные только ветром. И в миг, когда властий не мог даже дышать, черное солнце начало осыпаться, открывая лазурь светлого неба. Точно пятно из сажи, оно разлеталось пеплом. От тысяч подсолнухов поднимались столбы света и пронзали светило, выжигая его, как угольную бумагу.
        Пепел падал вниз и растворялся в воздухе, не долетая до земли. Все замерли в оцепенении, глядя на то, как в небе сгорает круг затмения, а через него прорываются и падают на землю полосы яркого света.
        Без единого слова Нико спустился с возвышения, и толпа разошлась перед ним, словно рассеченная ножом. За спиной властия она смыкалась в шествие, а впереди распахивалась, словно молния на судмирских одеждах. Скоро Седьмой шел впереди всех, приминая босыми ногами траву, согбенную под тяжестью пепла и примятую коленями прималей. По траве со следами крови убитых. Где-то здесь лежал Зехма, а там, быть может, Рори или Марх. Где-то испустил последний вздох Чинуш, а где-то вместе с палаткой сгорел Тавар.
        Нико шел по полю, но ему казалось, что он в Хассишан из рассказов Астре и пепел вот-вот поднимется в воздух, чтобы сопровождать их. Мертвые и живые вместе войдут в столицу. Но пепел оставался в траве и только смягчал путь босых ступней.
        Стены Падура сияли от лучей золотистого света. Стена из желтого камня прерывалась прямоугольной пустотой. Нико переступил пепельную дорожку, оставшуюся от ворот, и тысячи ног вслед за ним вошли в город.
        Здесь было тихо и мертво. Ставни в домах закрыты, всюду плач людей, не успевших толком схорониться от затмения, но оставшихся в живых. Они жались к стенам, натягивая на себя мешки и циновки. Сидели под прилавками, надев на голову корзины. Кто-то даже спрятался под бочкой. Бегали, весело лая, собаки и гоняли рассыпанные фрукты из лотков. Свежая рыба в ведре била глянцевитым хвостом, а лежавшие рядом неразделанные тушки облюбовали мухи.
        При виде людей собаки залаяли громче, и горожане начали шевелиться. В домах приоткрыли ставни. Люди уже увидели свет, сменивший темноту - он бил из щелей в эту минуту, - и слышали топот толпы. Падурцы начали снимать с голов мешки, ведра и корзины и очумелыми глазами смотрели на властия. Потом они поднимались на дрожащих ногах и один за другим присоединялись к шествию.
        Двери открывались. Горожане стекались к порченым, словно муравьи, нашедшие мертвого жука. Как завороженные, без единого слова, без единого вопроса, они шли за властием, а те, кто не присоединялся сразу, бежали к закрытым домам и звали остальных. Скоро весь город высыпал на улицы и собрался на площади.
        Нишайравиннам поднялся на ту самую сцену, где еще вчера стоял вместе с Астре, и с ее высоты посмотрел на падурцев, собравшихся вокруг многотысячной толпой. Люди прибывали и прибывали, окружая порченых в белых одеждах.
        Приходили все. Богатые и бедные. Верующие и атеисты. Иностранцы и моряки. Весь Падур собирался у ног Нишайравиннама. Стекался к нему, как металлическая стружка липнет к магниту. А он стоял и ждал, когда соберется как можно больше людей. И долго ждать не пришлось. Вскоре огромная площадь была забита народом. Те, кто не мог протиснуться к сцене, смотрели на властия с балконов, из распахнутых окон, с крыш и деревьев. Забирались даже на фонтаны. И молчание, начавшееся еще в поле, не прервалось до тех пор, пока властий не сказал первое слово.
        - Сегодня черное солнце приходило, чтобы покарать нас за наши грехи, - произнес Нишайравиннам, оглядев толпу зорким взглядом. - Но я поклялся ему, что мы примем чувства, и оно дало нам еще один шанс. Больше вы не под началом Тавара. Его и всех, кто пошел за ним, чтобы убить детей затмения, настигла кара. Они мертвы и развеялись пеплом на наших глазах. Отныне я буду вашим властием. Я был им с тех пор, как погиб мой отец. Ибо я сын своего отца. Я - Нишайравиннам Корхеннес Седьмой - отныне и до самой смерти буду властием Соаху.
        Толпа была похожа на море. Она начала волнами опускаться на колени, сначала создавая ямки, провалы, а затем сливаясь в абсолютный штиль. За несколько мгновений сотни тысяч людей коснулись макушками площадных плит, приветствуя нового властия. И затменники, и падурцы, и остроухи, те, кто не ушел за Таваром, а остался в городе. Все склонились перед Нишайравиннамом.
        Выждав минуту, он продолжил:
        - Теперь встаньте и примите тех, кого отвергали. Примите их в свое сердце и в свои семьи. Отныне у нас нет порченых. И никогда не будет. Отныне мы все едины. Это лишь малая толика тех, кого мы освободили с рудников. Больше там не будет рабов. Я освобожу все рудники и разработаю новую политику для нашей страны. Чтобы она процветала. Чтобы богатства Соаху достались не только вам, но и вашим детям, вашим внукам. Тавар хотел разорить мою страну и оставить ни с чем ваших потомков. Он хотел войны, но я не позволю этого. Мы сохраним наше процветание и распространим его на весь мир. Встаньте же и примите своих братьев и сестер. Своих детей. Свои чувства.
        И снова площадь заволновалась в ряби встающих. Те, кто стоял ближе всего к затменникам, начали молча подходить к ним и обнимать. Женщины брали на руки детей. Стариков держали под локти. Белое и цветное слилось воедино, и больше не было разницы между одними и другими.
        Глава 21
        Цвета солнца
        Меня не раз ломали ураганы.
        Дрожал я, вспышкой молний обеленный.
        Но выжил. Среди мертвого бурьяна
        Один стою, судьбой непокоренный.
        Не подпирай меня. Знай, я не рухну.
        Не поднимай меня. Поверь, я встану.
        Не бойся. Мне достанет силы духа.
        Не плачь. Я залечу любую рану.
        (Из песни «Вящий дуб» неизвестного автора)

* * *
        Материк Террай, государство Соаху, г. Падур, 1-й день беззатменной эпохи.
        Властий Соаху вошел в светлый отцовский кабинет, закрыл дверь и сполз по ней на пол. Здесь все было по-прежнему: ворох подушек на ковре, стол из эбенового дерева, трубка на подставке в виде львиной головы, шелковые обои с узорами, на которые Нико смотрел каждый раз, когда отец его отчитывал.
        «Я вернулся», - подумал властий, глядя в окно, за которым сияло вечернее солнце.
        Здесь ничего не изменилось. Каждая деталь осталась на месте, и только аромат был другим: Седьмой любил мяту и цитрусы, поэтому в кабинете всегда пахло лимонами вперемежку с пряным дымом. Теперь же приторно воняло одеколоном и табаком - видно, Тавар не смог до конца изменить привычки и в дорогих трубках отца раскуривал смесь куда более дешевую, нежели та, что хранилась в запасах властия.
        С трудом поднявшись, Нико подошел к зеркалу. Он заметил это еще в поле и теперь убедился: кудри стали белыми как снег. Брови и ресницы тоже побелели, а вместо маминых бирюзовых глаз на властия смотрели желтые, как подсолнухи, с черными сердцевинами зрачков.
        Положив на место отцовскую трубку, Седьмой покинул кабинет и, пройдя чередой галерей со стеклянными потолками, вышел в сад, оживленный ветром, а оттуда по знакомой дороге двинулся к террасе с качелями. Все, кого он встречал на пути, падали на землю и не двигались до тех пор, пока не затихала босоногая поступь властия.
        Раз в четверть трида, в самое жаркое время суток, когда невозможно было заниматься учебой и тренировками, Нико приходил к матери, чтобы подремать у нее на коленях. Эта традиция брала истоки из далекого детства, и, хотя властий был против таких нежностей, матушка умела добиваться своего слезами и жалобами.
        Она всегда ждала Нико на больших мягких качелях, укладывала голову сына себе на колени и чесала его кудри, без конца говоря о том, какой ее мальчик красивый и хороший. Нико молча слушал, хотя и раздражался, что матушка до сих пор считает его ребенком. Служанка легонько раскачивала качели, и ее бронзовые плечи блестели на солнце, как панцирь жука-носорога. Нико смотрел в веселые глаза матери и в конце концов начинал улыбаться. Все куда-то уходило, улетучивалось. И даже если перед этим властий битый час изнывал над уроками, в голове от них не оставалось ни следа усталости, и строки стихов превращались в рябь виноградной листвы.
        Седьмой положил жемчужную заколку на качели и толкнул их. Кованый металл отозвался натужным скрипом. Шелест листьев усилился. Дыхание сада прорвалось сквозь зеленую стену, и Нико почувствовал запах спеющих яблок.
        Он спустился по лестнице и направился в последнее место, где хотел побывать, вернувшись домой. Прошел вдоль канала, миновал аркады, увитые розами, и оказался в лимонном саду. Здесь, в зеленых сумерках глянцевитых крон, оглушительно пели цикады и древесные лягушки заливались трелями, обнимая склоненные к воде листья. А чуть поодаль стоял домик Такалама с намулийскими фонариками и старым гобаном с испорченной крышкой.
        Нико прошел под оливой, задев макушкой шарики плодов, и увидел, что на террасе сидит, свесив одну ногу в озеро, а другую подобрав под себя, парнишка лет пятнадцати и счищает воск со свечных поддонов. Рядом с ним выстроился целый отряд абажуров из разноцветного стекла и лежали завернутые в тряпицу парафиновые столбики: розовые, голубые, зеленые и желтые. Каждый со своим ароматом.
        Седьмой с минуту наблюдал за юношей, не выходя из-под сени оливы. Кто приказал заботиться о доме старика? Неужели в нем кто-то живет? И давно ли здесь работает этот парень? Тот заметил властия издали, отложил нож и, встав на колени, коснулся лбом пола, как и все, кого Нико встретил по пути сюда.
        Седьмому захотелось ускорить шаг и побежать. Но он спокойно двинулся по тропинке вдоль озера. Властий Соаху не мог скакать по дворцу, плескаться в фонтанах и обливать остроухов, как это делал принц Нико.
        - Встань, - сказал Седьмой, подойдя к слуге.
        Тот поднялся, широко улыбаясь, и долго смотрел на Нико, не отводя взгляда зеленых в коричневую крапинку глаз. Первое впечатление о нем отслоилось, подобно пласту снега, что сходит с горной вершины, обнажая скалу.
        - Что ты делаешь в этом месте? - спросил Нишайравиннам, стараясь скрыть дрожь в голосе.
        - Налаживаю освещение, мой светлый господин.
        - Что ж, давай наладим его вместе.
        Нико сел на террасу, опустил ноги в теплую воду и взял в руки нож. Властий чувствовал странное умиротворение, снимая слой за слоем и стряхивая соскобленный розовый воск в чашку. Ему было спокойно сидеть на этой террасе, слушать трели древесных лягушек, вдыхать лимонный запах и аромат разноцветных свечных столбиков.
        «Я не буду скорбеть, - думал Нико. - У меня есть на это причина».
        Прошел, может быть, час, когда все фонари вернулись на свое место под потолком. К тому времени зеленая мгла застыла над озером, и вот-вот должны были наступить сиреневые сумерки. Нико зажег фитили один за другим, и терраса озарилась стеклянными бабочками, выдутыми из стекла фруктами и нераскрывшимися тюльпанами. Пока Нико возился со светом, паренек, пыхтя от усердия, притащил на террасу чудом уцелевший гобан. Тот самый, в котором юный властий когда-то нашел записку.
        - Я слышал, что вы большой любитель сидеть на этой террасе, пить чай и играть тут в го, - сказал слуга. - Поэтому я все для вас приготовил. Хотите сыграть со мной? Я попросил принести нам ужин сюда, когда мы зажжем свет.
        Они уселись на циновки, взяли по чаше с камнями, и в самом деле скоро появилась процессия девушек с подносами. Они расставили еду на столике и, низко кланяясь, ушли.
        Паренек взялся разливать чай, и властий не мог не заметить стоявший на отдельном подносе десяток чашечек со специями.
        - Шаурийские пряности - лучшие в мире, - улыбнулся юноша, проследив за взглядом Седьмого. - Не могу без них ничего есть. Все кажется пресным.
        И медленно, как замерзшая рептилия, он взялся добавлять в чай по щепотке трав.
        Это было последней каплей. Властий отшвырнул столик, разделяющий их с Такаламом, и он грохнулся прямо в воду вместе с чашечками, специями и лавровым листом, превращая озеро в пряный суп. Седьмой крепко обнял учителя. Так, что, кажется, у того затрещали косточки.
        От Такалама пахло ромашковым мылом. Тем самым, что он предпочитал любому другому. Мылом, которое варила его названая мать Ами. Этот запах Нико не спутал бы ни с каким другим. Как и манеру речи старика, жесты и черты лица. Наконец Нишайравиннам отпустил учителя, и тот повел плечами, показывая, что объятия были чересчур усердными.
        - Я тоже рад тебя видеть, мой мальчик, - сказал он, улыбаясь. - Но зачем, позволь спросить, ты отправил весь мой чай рыбам на угощение?
        - Потому что ты поставил его между нами, - ответил Нишайравиннам. - Какого затмения ты так выглядишь? Я сначала подумал, что это твой внук. У меня к тебе столько вопросов, что, если ты прямо сейчас не ответишь, я убью тебя, проклятый старик.
        - Ты, разумеется, соврал, но я не собираюсь молчать, - сообщил Такалам, спрятав ладони в рукава. - А ты думаешь, для чего мы ставили новые свечи? Будем сидеть здесь целую ночь, а без света не очень-то удобно. Я готовился к твоему приходу, Нико. И право, я думал, ты удивишься хоть немного.
        Но властия уже ничто не могло удивить. По крайней мере, не сегодня. Не в день, когда все походило на вычурный, гротескный сон.
        - Я читал об этом в твоей книге, - сказал он, пристально глядя на помолодевшего прималя. - В Храме Солнца на Валааре, когда ты хотел все бросить и к тебе впервые пришел Ри. Он уговорил тебя не сдаваться и пообещал что-то взамен. Я всю голову сломал, пытаясь понять, почему ты согласился. Значит, он пообещал вернуть тебя в пятнадцать лет, когда все закончится. В этом возрасте ты покинул дом ради поиска правды о затмении. Ри обещал вернуть тебе твою жизнь. Но как он это сделал?
        - У всего, что произошло, есть четкое объяснение, мой светлый господин, - улыбнулся Такалам. - И ты, как никто другой, заслуживаешь получить ответы на свои вопросы. Затмение поощряет любопытство. Только представь, я проснулся на своей лежанке сегодня вечером, а уже знаю все, что произошло за последний год с тобой и теми, кто тебе помогал. Можешь просто задать мне любые вопросы, и я отвечу. Тебе не надо ничего рассказывать.
        - Ты знаешь мой главный вопрос, - заявил Нико.
        - Затмения не существует, - ответил Такалам, глядя на озеро в сиреневой дымке. - Его никогда не было, мой мальчик. И это знают растения и животные, рыбы и птицы. Черное солнце никогда не всходило над нашей планетой. Все это - внушенная сетеррийцам иллюзия.
        Нико замер, широко раскрыв глаза и не веря своим ушам. Он не произнес ни слова, и Такалам продолжил:
        - Когда-то давно мы жили на иной планете. Далекодалеко отсюда. Мы были развиты, много развитей сегодняшних нас. Мы умели летать по небу на железных птицах, мы могли вырваться за пределы неба, мы строили дома такой высоты, что задевали облака. И мы создавали оружие, способное уничтожать континенты.
        Такалам поставил на гобан белую фишку.
        - Наша планета называлась Земля, и у нее был спутник - сфера, которая двигалась вокруг нее. Ты помнишь серебряное солнце, которое я видел во снах?
        Нико завороженно кивнул, глядя, как черный камень описывает кольцо вокруг белого.
        - Вот оно и создавало затмения несколько раз в год, вращаясь вокруг Земли и загораживая светило, - сказал Такалам, выстроив три фишки в линию. - Эти затмения не были опасны.
        Когда человечество только зародилось, Землю заметило существо, которое состоит из множества себе подобных, как леденец из сахарных крупинок. Оно называет себя - Единое. Эти создания цельно мыслят и существуют, питаются энергией солнца и могут разделяться, дабы изучать то, что их окружает. Движущая сила этих существ - любопытство. Они знают состав любого вещества и способны создать все что угодно, кроме сознания. И только один главный вопрос остался в их жизни: кто их создатель? От кого они получили осознанность и мышление? Как все это зародилось в них?
        Единое избороздило все вокруг в поисках ответа и однажды нашло Землю. И поняло, что у людей тоже есть сознание и душа, которую это существо воспроизвести не может и не понимает, как она зарождается. И оно стало изучать людей, пытаясь понять, есть ли у нас общий создатель - Бог, как называем его мы.
        Долгие тысячелетия, не вмешиваясь в ход событий, Единое наблюдало за тем, как люди развиваются. Осваивают новые науки, учатся упрощать свою жизнь, а после уничтожают ее. Единое не вмешивалось. Важнее всего было наблюдать за естественным процессом.
        Оно не понимало, почему люди так глупы. Зачем они придумывают себе сказки о богах и чудищах и сами в них верят. Во многих земных пророчествах говорилось о том, что человечеству однажды придет конец. И случится это в результате катаклизма, большой войны, которая погубит всех. И что якобы во время этой войны явится некий мессия. Мертвые восстанут из праха, и всюду воцарится мир и покой, а добро навсегда победит зло.
        Единое никогда не принимало выдумки пророков за чистую монету. Само оно абсолютно не способно ничего предсказать. И оно не могло принять тот факт, что люди умеют то, что Единому недоступно. А потом мы погубили Землю. Мы изобрели нечто гораздо страшнее пороха и устроили войну. И разом миллионы людей погибли, а тем, кто выжил, осталось недолго, ибо Земля - Терра, как ее называли в древности, - стала непригодна для них.
        И тогда Единое посчитало, что в самом деле сбылось пророчество. И все-таки где-то есть Бог, который создал людей и Единое. И что он открыто проявит себя, если выполнить все условия конца света. Единое подумало, что призвано исполнить пророчество, потому что овладело способностями возвращать к жизни мертвых. Ибо к тому времени оно хорошенько узнало нас и научилось сохранять души людей в том состоянии, в каком они оказываются сразу после смерти.
        Мой друг говорил, что потом души переходят на какой-то новый уровень, в новое состояние, до которого даже Единое не может дойти. И что там, наверное, и находится Бог, которого оно ищет. В этом месте души рождаются, из него приходят в наш мир и туда уходят после смерти. Но если не дать душе измениться и поддерживать ее в том состоянии, в каком она находилась в теле, можно сохранить сознание человека.
        Единое поняло, что восстанавливать Землю будет слишком долго. Поэтому оно сохранило столько душ, сколько успело, прежде чем они вернулись в мир Бога, отыскало планету, похожую на нашу прежнюю, поменяло ее отчасти, чтобы мы могли дышать местным воздухом и чтобы появилось больше земель, пригодных для жизни, потом воспроизвело погибшие тела и опустило души в них.
        Единое постаралось, чтобы климат и прочие условия Сетерры походили на те, что были у людей прежде. Ведь их тела подстраивались под природу, и им было легче выжить в привычной среде. Потому географически наша планета живет по законам, которых на Земле не было. Так появилась Сетерра - Созданная Единым Терра.
        И так появились сетеррийцы, Нико. Вот кто мы есть. Всего лишь копии себя прежних. А Единое стало ждать, когда добро победит зло, чтобы увидеть Бога. И все это время оно всячески пыталось наставить людей на правильный путь, но сетеррийцы жили по своим правилам. И в какой-то момент Единое решило, что, возможно, Бога нет, а люди - это ошибка, и нужно очистить мир от столь бесполезных существ, если они опять свернут на старую дорогу и начнут убивать друг друга.
        Властий ошеломленно молчал, потом произнес:
        - И так оно воскресило тебя… Сохранило твою душу…
        Такалам кивнул:
        - Скажу тебе по секрету, Нико. В какой-то степени это я устроил затмение. Ри обещал хранить мое сознание до тех пор, пока не прибудут другие части Единого, чтобы передать меня им. Он сделал это на мельнице, прежде чем умер. И, как видишь, Единое решило исполнить обещание. Но сохранение моей души отнимало у Ри много сил, поэтому, когда Цуне грозила опасность, он сделал водную акулу. Он понимал, что не сможет хранить душу девочки вместе с моей. Из-за этой акулы его и заметили. Ри был существом, ответственным за наблюдение за Сетеррой. В то время, пока Единое изучало другие места в поисках Бога и чего-то нового, непознанного, он продолжал следить за людьми и привязался к нам. Его сознание обособилось, он даже познал чувства. Ри долгое время пытался скрыть происходившее на Сетерре, но Единое узнало, что люди опять создают оружие.
        Такалам замолчал, ожидая реакции ученика.
        - Рассказывай дальше, - глухо попросил властий.
        - Единое решило вернуть людей к тому времени, когда они еще не умели создавать опасное оружие, и посмотреть, пойдет ли человечество по прежнему пути. Людей сохранилось не так уж много, и они умудрялись почти с первых дней воевать друг с другом. Их одолевали болезни, и неприбранные трупы разносили холеру, она скашивала города. Единое хотело сохранить людей и как могло помогало им в этом. Оно даже сделало машины, летающие высоко над планетой, воспользовавшись теми, которые некогда создали наши предки. Эти машины предназначались для того, чтобы сжигать трупы и предотвращать развитие болезней. А чтобы в сетеррийцах не пробудилась память о прошлом, решено было спрятать машины. И так появилась иллюзия затмения, которую Единое внушило нам, воспользовавшись тем, что изучило наш мозг и методы воздействия на него в достаточной степени.
        Наши предки на Земле, будучи в том же состоянии, в какое вернули нас, очень боялись затмений и считали их пугающим, дурным знаком, поэтому его взяли за основу. Как символ опасности.
        Сначала «затмение» сжигало только трупы. И появлялось оно каждые третьи сутки оттого, что за это время тела не успевали сильно разложиться. Но вскоре черное солнце стали использовать как оружие против войн и попыток создать оружие. Вот почему оно сжигало пистоли. Вот почему армии обращались пеплом и каракки, снабженные пушками, шли ко дну целыми флотилиями. Единое всеми силами пыталось увести людей от погибели.
        - Людям стало труднее жить, и они начали деградировать, - сказал Нико. - Их моральный облик тоже вернулся к старине, а Единое это не устроило, так? И тогда оно создало измененных. Порченых детей. И прикрепило их появление к черному солнцу, пытаясь создать новую религию. А потом создало прималей как посредников.
        - Так и есть, - кивнул Такалам. - Все это ты уже прочел в моей книге.
        Нико мрачно молчал долгую минуту. Потом спрятал лицо в руках.
        - Знаешь, - сказал он, - а я ведь почти поверил. Когда я прозрел, а потом тебя узнал, я подумал, что сейчас все просто возьмут и воскреснут, как в судмирской сказке. Я правда подумал, что это возможно.
        - Люди получили новый шанс благодаря тем, кто умер, - вздохнул Такалам. - И разумеется, Единое никому, кроме меня, не обещало чудес. Я… не хочу тебя сильно обнадеживать, Нико, но не могу не сказать. Твоя теория возможна.
        Седьмой удивленно посмотрел на учителя.
        - Единое может воскресить людей, как уже делало это в прошлом. Оно может сделать это ради тебя. Чтобы еще больше убедить твоих подданных в том, какое чудо ты совершил. В этом случае оно даже сделает калек и уродов обычными, как ты попросил.
        - Но почему оно не сделало этого сегодня? - тихо спросил властий.
        - Потому что некому было лицезреть чудо, - пожал плечами Такалам. - Твой народ не вышел в поле, Нико. Если Единое решило воскресить жертв судного дня, оно сделает это завтра, когда ты поведешь всех встречать первый день без затмения. Чтобы соахийцы увидели и утвердились в чуде, снизошедшем на них. Но это действительно будет чудом.
        - Тогда я буду верить, - через силу улыбнулся Нико. - Мысль - это самое сильное, что есть у человека, разве нет?
        - Конечно, - кивнул Такалам.
        Властий шумно выдохнул, утирая лицо.
        - У меня кое-что не складывается в голове, - сказал он, помолчав. - Это насчет Кайоши. Что еще за Черный Дракон? Почему он хотел меня убить?
        - Я говорил моему другу, что это плохая идея - помещать в одно тело два сознания, - покачал головой Такалам. - Но Ри до того переживал за разум Кайоши, что решил подстраховаться на случай, если мальчик сойдет с ума. Когда Кайоши начал терять осознанность, пробудилось второе сознание - Сабуро. Ри заранее заложил в него наш план, поэтому задачей Сабуро было использовать видения Кайоши и воплотить с их помощью нашу задумку.
        Ри выбрал душу очень уважаемого стратега для этих целей. Я был категорически против, но меня никто не послушал. Полагаю, оценив ситуацию, Сабуро счел, что ты не можешь вести шествие в сложившихся обстоятельствах, Нико. И он решил убить тебя, дабы освободить Кайоши от внушения Ри, согласно которому все его видения были настроены на тебя. После твоей смерти Кайоши, вероятно, увидел бы другое решение проблемы. Его сны могли перемениться и найти путь полегче. Но могло оказаться и так, что другого решения попросту нет. И я так понимаю, Сабуро еще раньше пытался упростить наш план. Он подговаривал монахов убить императора и возвести на трон человека, лояльного к порченым, дабы он собрал круг в Чаине в день затмения и помог основному кругу. Он даже назвал себя Черным Драконом, рассчитывая на суеверный страх монахов. Но они все поняли по-своему.
        - Теперь я верю, что Кайоши и правда переродится сыном Ли-Холя, - улыбнулся Нико. - Единое вполне может такое провернуть. И… ты не против, если я отправлю этот великолепный гобан, спасший мир, чаинскому императору?
        Такалам рассмеялся и не замолкал целую минуту.
        Они говорили еще долго. До рассвета, окрасившего глянцем лимонные деревья, до душного полдня, испарявшего с поверхности озера теплую томную влагу, до раннего вечера и медового света, затопившего террасу, где свечи оплыли новыми цветными слоями.
        - Скоро время затмения, - сказал Такалам, глянув на небо. - По календарю сегодня чернодень. Нам пора, Нико. Люди с вечера ждут тебя на площади. Пойди и переоденься во что-нибудь подходящее для столь великого дня. Твоя одежда все же простовата.
        Властий кивнул и поднялся. Уходя, он не сдержал улыбку, заметив, что Такалам привычно достал откуда-то листок бумаги и принялся записывать. Вскоре вместе с прималем они пошли вдоль дворцовых построек и фонтанов к воротам.
        - Собирайтесь! - говорил Такалам каждому, кто встречался на пути. - Мы идем встречать первый день без черного солнца.
        Когда Нико вышел за пределы дворца, вместе с ним шло уже несколько тысяч подданных.
        На площади и правда ждали. Столько людей здесь не бывало даже в дни больших праздников, но в воздухе витала тишина, достойная склепов Эпинеи. Только дыхание, ставшее, казалось, единым, разгоняло душный воздух Падура.
        Пахло потом, яблоками и свечным воском. Старики и матери с младенцами сидели у фонтанов, где жара не так чувствовалась. Остальные расположились прямо на каменных плитах.
        Завидев Седьмого, все как по команде рухнули в поклоне, а поднявшись, начали зажигать свечи. Нишайравиннам увидел их почти у каждого, как и подсолнухи. И одеты горожане были в самые светлые вещи, какие нашлись в их гардеробе. Нико шел в одежде отца, расшитой золотом и бриллиантовыми бусинами. Люди смотрели на его снежные волосы, и вера, только что бывшая сплетнями из чьих-то восхищенных уст, проникала в них до самого нутра.
        Нико вышел с площади, и сплошной поток двинулся вслед за ним по центральной дороге. Все они, даже Такалам, двигались на почтительном расстоянии от властия. Седьмой шел впереди, возглавляя самое великое шествие за всю историю Соаху. А позади горели свечи, рябили в руках подсолнухи, ветер колыхал светлые одежды и тысячи босых, как у Нико, ступней приминали теплую траву.
        Властий вышел в поле.
        Туда, где покоился пепел ушедших.
        «Я верю», - подумал Нишайравиннам, глядя на солнце.
        Он закрыл глаза в ожидании чуда, и в это мгновение, за секунду до новой эры, из тишины, треска свечей и пятен цветочных солнц в нем рождалась великая надежда.
        Ветер всколыхнул белые волосы властия, прошелся волнами по траве и поднял частицы пепла в воздух.
        Главные часы Падура прозвонили первый удар. До затмения оставалось несколько вдохов, но никто не шелохнулся.
        Второй удар разнесся над башней и полем.
        - Верьте! - громко сказал Нико, перебивая звон колокола.
        Тысячи рук подняли к небу свечи и подсолнухи.
        Они верили.
        Верили, пока часы били четвертый и пятый удары.
        И вот над полем снова зазвенела тишина. Невесомая, полная надежды и света.
        Время наступило.
        Властий открыл глаза…
        Вместо эпилога
        Меня зовут Такалам, и это моя последняя запись - дань привычке, много лет сопровождавшей меня. Вскоре я откажусь от нее, но сегодня, пусть не ради необходимости, а для символизма, который обозначит завершение старого этапа моей жизни и начало нового, я запишу эти строки здесь, а после сожгу, как сжигал до сих пор множество дневников, запечатленных в стенах дворца.
        Все мы стоим на распутье, и мир ничего не может нам обещать, так же как и мы ему. Не все ожидания исполнятся, и мечты наши отчасти будут разрушены. С большой вероятностью мы сами разрушим их. Но пока этого не случилось и пока в нас жива надежда, мне хочется строить грандиозные планы и верить, что в этот раз я исправлю свою ошибку, вызванную трусостью, и стану императором Большой Косы, коим рожден по праву. Ибо я, а не кто-то другой несу ответственность за то, что вот уже много лет происходит там по воле моего названого брата Валаария.
        Я должен изменить уклад этого архипелага, который так долго и упорно не признавал истинным домом. Ведь это делало меня ответственным за него. И потому я предпочитал Шаури. Но пример юноши, которого я воспитал, а жизнь огранила до мужчины, вызывает во мне такой восторг и стыд, что я не смею вечно прятаться за него и верить, будто он и впредь станет решать то, что не сумел я. Отныне я должен помогать ему изо всех сил, и я сделаю для него все, на что меня хватит. Каждой капли моей крови, каждого мускула, каждой разумной мысли.
        Услышав о моих планах, он, как истинный хозяин жизни, не стал ни отговаривать меня, ни жаловаться. О нет. Он пошутил, что я всегда мечтал о детях и теперь мне предстоит хорошенько постараться, ибо у Большой Косы шесть островов, и, дабы все их заселить наследниками, мне придется потратить немало времени на роль главы семейства. И может быть, тогда, обзаведшись женой и чадами, я наконец перестану быть таким невыносимым занудой, что мухи от моих речей засыпают на лету и падают в озеро, и потому в нем такая жирная рыба.
        Лицо его выражало спокойствие, он улыбался, и я понял, как он вырос за этот год и какая сила отныне сияет в нем вопреки боли. В тот миг на моих глазах из мальчишки, которого я знал, родился властий, каких еще не было ни в Соаху, ни на целой Сетерре.
        Я не знаю, как утешить его, и не могу обещать того, что облегчит его боль, ибо это может не сбыться. Но я знаю: он готов к любому исходу и даже худший не сломит его, ибо внутри он не один.
        Сегодня мы заслужили этот разговор. Я заслужил поделиться тем, что столько времени держал в себе, а властий - узнать ответы на любые вопросы. Ответы, ради которых он столько сделал. Но завтра мы забудем все то, чего знать не должны. Все то, до чего обязаны дойти своим умом. Черное солнце вновь станет для нас легендой из прошлого, волшебной вдохновляющей историей. Я забуду свой путь и все догадки. Забуду моего друга. Забуду большинство тайн Сетерры и, быть может, даже всю свою прошлую жизнь.
        Но это неважно.
        Когда-нибудь мы дойдем до всего своим умом, а пока не время.
        Я не ведаю и не возьмусь гадать, по какому пути мы пойдем. Куда двинемся, стоя на распутье. Но я знаю: отныне у нас есть выбор. И выбор этот зависит от нас.
        Такалам закончил писать, свернул листок и поджег свечой из фонарика, снятого с одного из крючков. Он смотрел на пламя, роняя пепел в воду до тех пор, пока оно не начало обжигать пальцы. Тогда он бросил остатки в озеро, и они отправились таять среди кувшинок и глупых рыб, наверняка принявших серые хлопья за хлеб. Те, что не достались им, взлетели вместе с ветром к верхушкам лимонных крон и затерялись в них шепотом пепла.
        Такалам проводил их взглядом и спустился по ступеням в сад, чтобы встретить Седьмого, который вот-вот должен был появиться на террасе главного дворца и отправиться навстречу первому дню беззатменной эпохи.
        notes
        Примечания
        1
        Акупунктура - то же, что иглотерапия. (Здесь и далее примеч. автора.)
        2
        Футон - толстый хлопчатобумажный матрац для сна на полу.
        3
        Полубак - надстройка над верхней палубой в носовой части корабля.
        4
        Бушприт - брус, выступающий наклонно впереди носа корабля.
        5
        Пассат - ветер, дующий между тропиками круглый год, благоприятный для передвижения парусных судов.