Монтрезор Юлия Зонис
«С утра продираю я глазыньки, ору побудку всей казарме. Нам сегодня ров от птичьих трупиков очищать. Уму непостижимо, как эти птицы дохнут, прямо эпидемия какая-то. Ну, раздал я своим молодцам лопаты, мешки, а сам волосы пригладил - нет, не приглаживаются никак, окаянные, так и стоят дыбом - ну тогда я повязку красную, шелковую на башку нацепил и на кухню - шасть…»
Юлия Зонис
Монтрезор
Пока галка не клюнет, гром не грянет, мужик и не перекрестится. Ну, оно завсегда так. Кто я, спрашиваете, такой? Я - начальник замкового стройбата. А зовут меня, скажем, Эмо. Не нравится? Да у нас у всех тут дурацкие имена. Кто не Юмо, тот Ирмо. А, может, Намо. Это хозяину кажется, что так благородней, а на самом деле, фигня получается. «Эй, как тебя там, Омо, козел ты эдакий, ты канаву роешь куда? Куда, спрашиваю, канаву роешь, мать твою растак? Сказано же - от меня и до самого горизонта! Два наряда тебе на кухне вне очереди». На кухню, впрочем, я мало кого посылаю. Очень уж там кухарка, Фроловна… У нее сиськи - во, жопа - во, а как готовит! Одно слово, золото, а не баба.
Кстати насчет золота. Болтают, что его в наших подвалах хоть лопатой греби. Врут. Это хозяин такую репутацию распространяет. Он мол, алхимик, у него мол, камень философский. Знаем мы этот камень. В почках мы такой камень видали.
Кто, говорите, хозяин? Ну как же, хозяина нашего не знать! Правильно, Жидерец, а погоняло у него - Като. Это потому, что он кататоник гребаный. Идет, бывало, по подвалу с фонарем, хохочет зловеще, сам с собой беседует - это он так поясняет, что других достойных собеседников в замке нету - а потом вдруг на месте замрет. И стоит, час, два, совсем статуя. Потом отомрет и за книжку свою ухватится. Бежит, значит, по коридору, перед нишей какой остановится и орет: «Монтрезор, позвени колокольцами!». И стишок специальный из книжки зачтет. А из ниши, натурально, звенит. У нас этих монтрезоров по всему замку - как собак нерезаных, ей-ей. Было бы золота столько, как этих монтрезоров, я бы в стройбате не сидел. Я бы золото в шапку и тикать. Хотя от него, от Жидерца нашего, конечно, хрен смоешься. У него, понимаешь ли, коготь.
С утра продираю я глазыньки, ору побудку всей казарме. Нам сегодня ров от птичьих трупиков очищать. Уму непостижимо, как эти птицы дохнут, прямо эпидемия какая-то. Ну, раздал я своим молодцам лопаты, мешки, а сам волосы пригладил - нет, не приглаживаются никак, окаянные, так и стоят дыбом - ну тогда я повязку красную, шелковую на башку нацепил и на кухню - шасть. А там кофеем разит и плюшками свежеиспеченными, ох, мамочка моя, да с корицей! Фроловна у плиты майстрячит. Задницу свою, юбкой туго обтянутую, отставила, невзначай будто, будто шагов моих тяжелых командорских и не слышит. Ну я плюшку с блюда - цоп, к Фроловне - шасть, только примерился ее по заду хлопнуть, а она мне в морду - р-раз полотенцем. А полотенце-то все в муке, не прочихаешься.
- Уйди,- говорит,- противный. У тя булыжник вместо сердца и ладони потные.
Ну про ладони-то она соврала. А булыжник - что да, то да. Есть такое дело. Говорю же, у хозяина коготь.
Я когда мальцом был, жил в королевском замке и королю числился сыночком. Это мне лет до десяти очень нравилось, особенно в солдатиков играть с мушкетерами отцовской охраны - выкатишь бывало пушечку, зарядишь, бывало, пареной брюквой… А вот после десяти разонравилось резко. Потому как у нас в королевстве обычай такой, как только старшему принцу десять лет стукнет, должен он отправиться на подвиг и сразиться с супостатом. Это с Жидерцом, то есть. В Стране, блин, Вечной Полночи. А мне эта Полночь нахрен задалась. Она от нас вообще за три королевства, это если Страну Трех Часов Пополудни и протекторат Пятничного Чая не считать. И мост-то туда ведет трухлявый. Но пришлось. Ноблес, понимаете ли, оближ.
Ну, нас таких героев недоделанных много было. Вон, разрезают под стеной, чирикают, надо рвом стрекоз ловят. Я-то хоть не совсем дурак был. Как только Жидерец у меня меч мой хреновенький выбил и к стеночке прижал, и предложил так ласково: «В охрану ко мне пойдешь - или полетаешь?» - я сразу просек, что к чему. Лучше все же человеком, хоть и с булыжником в груди, чем такой вот бессловесной тварью. Потом, этим птахам ведь и покоя нет. Я на своих охламонов прикрикну и под юбку к Фроловне, а они, бедные, целый день напролет трудятся. Им надо побольше стрекоз и мух наловить. Они ангелов и бесов кормят.
Ангелов и бесов Жидерец держит в кулинарных целях. Он с ними пироги очень любит. Прошлая кухарка, дура редкая, так и пекла. Лезла с лукошком, ангелов и бесов по гнездам собирала и в пирог - хрясь. Живых. У меня на что сердце каменное, а и то муторно было слушать, как они из печи пищат. К счастью, та кухарка быстренько с восточной стены навернулась. Ангелы у нас на восточной живут, им солнце милее, а бесы на западной. Ну так она, кухарка то есть, спросоня за ангелами на восточную стену полезла, а галка ее какая-то, побойчей которая, клювом в глаз - тюк! Может, птица, конечно, и совсем тупая была, и кухаркин глаз за жука приняла, а, может, и нет. Кто знает. Птицы эти ведь к бесам и ангелам привязываются очень, как к птенцам почти. Гнезда для них лепят. Вся замковая крыша в гнездах.
Ну так вот, о Фроловне. Та быстро сообразила, что хозяин-то наш - ку-ку. А сердце у Фроловны доброе. Мы с ней почему и познакомились. Она мне как-то утром говорит:
«Эмо, не окажете ли вы мне любезность?»
- Очень даже окажу,- говорю и портки подтягиваю. И повязку свою красную шелковую поправляю.
- Наловите мне, пожалуйста, во рву лягушек. Корзинки две-три.
Я-то, дурак, решил поначалу, что она просто со мной заигрывает.
- А зачем вам, прелестная,- говорю,- лягушки?
- А я из них суп хранцузский буду варить.
И передничком прикрывается, от жара кухонного розовая вся, и глазками хлоп-хлоп. Ну я что? Охламонов заслал своих на пруд с неводом, они мне живо три корзины лягв представили. Не каких-нибудь там худосочных, а зеленых, скользких, одна другой жирней.
- Получите,- говорю,- и распишитесь.
А она мне «ой, спасибо вам преогромное» - и с кухни меня выталкивает. Ну я, конечно, сделал вид, что ухожу, а сам в щелку подсмариваю. Гляжу, у нее на столе лукошко, а в нем эти бесы-ангелы копошаться. А она им: «Утю-тю, миленькие мои, плохой дядя Жидерец вас скушать хочет, но мы же не дадим ему таких муципусичек жрать, правда, не дадим?». И на пол ссыпает всех этих ангелов. А они в стороны как прыснули, да в крысиные норы - шасть - только их и видели. Одним словом, паразиты.
Ну, Фроловна моя тесто замешивает, раскатывает, и опа - корзинку с лягвами туда. И в печь. Я от восторга даже крякнул, только громко очень, она к двери оборачивается и говорит: «Ах!». И снова передничком закрывается, только в страхе уже. А я ей так по-благородному, принц я, в конце-концов, или не принц:
- Мадам,- говорю,- я вас не выдам.
- Правда?- спрашивает.
И сама аж трясется, бедная. Ага, кому охота быть следующим монтрезором.
- Правда,- говорю.- Я унесу вашу тайну с собой в могилу.
А она снова: «Ах!» - и в передник. Ну и понеслось, в общем.
Вот и сегодня это она со мной так кокетничала только, а сама - ух! После сели мы кофий пить и плюшками заедать. Только я прикочил третью плюшку и к четвертой примериваться начал, любовь моя себя по лбу как хлопнет.
- Ох,- говорит,- Эмо, дорогой, тут от кузнеца из деревни мальчонка забегал. Тебя спрашивал. Говорит, ножны уже готовы.
Ну, я в затылке чешу, потому как никаких ножен кузнецу не заказывал. Однако идти придется. С кузнецом мне ссориться не резон. Кузнец - он и в Стране Вечной Полуночи кузнец.
Поправил я свою повязочку красную, шелковую и в деревню зашагал. Иду, значит, по деревенской улице мимо трактира, а оттуда орут мне: «Эмо! Эй, Эмо!». Заглядываю внутрь, а внутри-то вся компания честная в сборе. Ну кузнец-то - понятно, он по пиву спец у нас. Потом еще доитель. Доителю вообще без спиртяги никак. У него работа нервная. А вот что за хрен с горы у них за столом устроился, я и знать не знаю. Подхожу. Присаживаюсь. Мне сам тактирщик пиво тут же тащит - просекает, что я не чушка какая, а сам командир замкового стройбата. Отхлебываю я, значит, пива, и говорю спокойно так:
- Привет, кузнец. С друганом своим меня познакомишь?
А кузнец в ответ:
- Это мне не друган, а самый настоящий родственник. Из протектората Пятничного Чая. Ювелир, между прочим.
Гляжу я на родственника. Видал я таких ювелиров. Пиво те ювелиры полируют - дай бог каждому. Особенно за чужой счет.
Тут ювелир кружку отставляет и говорит:
- Приятно,- говорит,- познакомиться. Много хорошего я о вас слышал.
Вот, думаю, зараза. Что это кузнец ему про меня наболтал?
А кузнец глазом единственным - мырг-мырг. На втором повязка. Второй-то глаз, если по чести, у него целехонек, только болезнь такая в ем, для работы очень неполезная. Астигматизм. Приходится выкручиваться. Но все равно все вилы у кузнеца выходят какие-то кривые.
Между тем кузнец пиво свое приканчивает, ко мне через стол наклоняется и говорит:
- Такая фигня, Эмо. Надо бы родственнику моему очень в замок.
Э, думаю, да у них тут дело затеивается.
В общем, юлили они недолго. Как-то пронюхал родственник, что у Жидерца, хозяина нашего, вместо сердца - рубин преогромнейший.
- Здоровенная каменюка. Каратов на тысячу. А, может, и мильон. Распилим, продадим и заживем на славу. Подальше отсюда. Я себе уже и особнячок в Стране Непрекращающегося Рассвета присмотрел.
- Ага,- говорю,- особнячок. А как ты тот камень из Жидерца-то выковыряешь? Пока ты у него в груди копаться будешь, он тебя когтем - хрясь.
- Видали,- говорю,- мы таких умных.
- А тут,- говорит ювелир,- в дело вступает наш любезный доитель.
И пальцем грязным в него тычет.
У доителя вообще-то и имя есть, только его все забыли. Может, Ирмо, но, может, и Намо. Дикий человек доитель. В пещере смрадной живет. А над пещерой растет дерево анчар, и яд каплет сквозь его кору. Не всегда, конечно, а если знаешь, как подоить. Вот доитель анчар и доит, и с того живет. Ядом, попросту, торгует. А чего, товар ходкий, не залеживается, поди.
- Я,- говорит доитель,- Господину Като яд поставляю.
- А на что ему яд,- спрашиваю,- когда у него коготь есть?
- Ну, милый, многого ты не знаешь. Как думаешь, почему хозяин наш злобный такой?
- Такая уж у него,- говорю,- натура.
- Натура,- доитель хмыкает,- да не натура то вовсе! Он каждую ночь сердце свое - рубин в тыщу карат, то есть - из груди вытаскивает и в стакан с ядом погружает. Так сердце становится презлобным и преядовитым.
- Ага,- говорю,- то есть это вы к спальню к хозяину нашему хотите ночью забраться и сердце скрасть? Умно.
- Только ни фига,- говорю,- у вас не выйдет. Там охрана на каждом шагу, не чета нашим, стройбатовским. И по стенке не влезешь. Стенку я сам строил, знаю.
- Наклон у ей,- говорю,- отрицательный. Даже с кошками альпинистскими не возьмешь.
- А вот для этого-то,- ювелир-ворюга отвечает,- мы вас, любезный Эмо, и позвали. У вас, кажется, хорошие отношения с кухаркой?
- Неплохие,- говорю,- всем бы таких отношений. Но Фроловну я в спальню к хозяину не пущу. Знаем мы этих хозяев.
- А и не надо в спальню. Хозяин ваш каждый вечер преогромный торт с зеленым масляным кремом заказывает?
- Ну,- говорю.- Заказывает. И что?
- А то, что торт этот к нему прямо в спальню доставляется. Только я, хехе,- ухмыляется ювелир,- знаю наверняка, что он торта этого не ест. Потому что у него холестерин в крови зашкаливает. Он только смотрит на торт, облизывается и еще большей злобности преисполняется. А утром торт на помойку выкидывает.
Все-то ты узнал, все-то ты высмотрел, думаю. Ох, и не нравишься ты мне, господин ювелир. И не ювелир ты вовсе. А тот лыбится, как ведро помойное.
- Теперь,- говорит,- Эмо, вы поняли мой гениальный план?
А чего тут понимать. Я ж не дурак, я ж принц, все-таки. Хоть и с кирпичом в груди и в красной повязке.
Фроловна, когда мы к ней на кухню завалились и рассказали все, разохалась, но помочь обещала. К вечеру торт был готов. Только незадачка вышла. Фроловна к ювелиру нашему принюхалась и говорит:
- Нет,- говорит,- ни за что такое я в торт не положу. У хозяина нюх, как у мыши. Он перегарище этот за три версты учует. Не хочу я в монтрезоры из-за ваших пакостей идти.
Что делать? Пришлось мне в торт лезть. Ювелир поначалу, конечно, возражал очень. Думал, что я с рубином-то смоюсь. Сам, небось, так и собирался поступить, каналья. Ну потом я ему предложил с кузнецом под стеной ждать. Это я чтобы если из окошка навернусь, как спускаться буду, так хоть падать на мягкое. Поворчал ювелир, поворчал, да и согласился.
Я с собой в торт еще веревку длинную прихватил. Чтобы потом по ней из окошка - и тикать. В охране-то под стеной ребята мои, стройбатовские. Гвардии хозяйской на такое дело не хватает. Да и нафиг ее, стену, охранять, если по ней все равно не влезешь? Ну я стройбатовцев еще днем всех в отгул в деревню отправил, так они в трактире до того набрались - кошку от человека не отличат.
Залез я, значит, в торт. Сижу. Мокро. Липко. Фроловна меня сверху кремом замазывает, плачет и в макушку целует.
- Глупый ты мой,- говорит,- пропадешь ведь. Кто мне тогда лягушек для пирогов таскать будет?
- Не журись,- говорю,- Фроловна, все будет окей.
А больше сказать ничего не успеваю, потому что в рот крем набивается. Зеленый. Масляный. Жирный - жуть.
Чувствую, поднимают меня. Несут. По лестницам несут. Ставят. Видеть ничего не могу, но чую - нехорошо кругом. Это я, значит, уже в спальне хозяйской. Самое отвратное место в замке. Так и сочится злобным колдовством. Сижу. Стараюсь кремом не сопеть. В бок мне впивается что-то. Ой, думаю, неужто он на диету наплевал и торта решил отведать? Но пронесло. Это я потом понял - мне в бок его взгляд яростный и злобный впивался. До того ему торта хотелось. А нельзя. Это и болонку взбесит, не то что Жидерца.
Ну, подождал я еще чуть-чуть, и отпустило. Это он заснул, значит. Я еще для верности подождал и из торта полез.
Вылезаю. Оглядываюсь. Темно. Только на тумбочке прикроватной стакан с ядом недобрым янтарным светом светится. А в нем кругляш большой алеет. Эге-ге, думаю, да тут карат не то что на меня да на Кузнеца с ювелиром и доителем - на весь мой стройотряд хватит. И еще парочка останется.
Подхожу я к стакану, перчатки по пути на руки натягиваю. Перчатками меня доитель снабдил, потому как без них с ядом - никак. Ну на левую руку я перчатку натянул, а на правую не успел, оттого что стакан вдруг заговорил человеческим голосом.
- Привет,- говорит,- мужик. Выпей меня.
Э-э, думаю, не такой я дурак, чтобы яд глотать.
А он будто мысли мои читает.
- Болван,- говорит,- это не рубин во мне лежит, а аметист. А он яд обезвреживает, даже дети малые это знают.
- А еще во мне,- говорит, и внаглую так подмигивает,- вся сила жидерецова. Выпьешь, станешь крутым.
- Пошел,- говорю,- к черту.
Совсем у меня уже, думаю, крыша набок едет. В хозяйской спальне с посудой беседую.
- Ну и дурак,- говорит стакан.- Дубина. У тебя в груди сейчас что? Правильно, обычный булыжник. А ты меня выпей и аметист себе в грудь вложи. Хозяин так каждое утро делает. Станешь могучим колдуном, да еще и королем впридачу. А нет, так и останешься принцем недоделанным. Девчонка.
И опять мне аметистом своим поганым соблазнительно подмигивает. Что тут со мной, ребята, сделалось, не пойму. Наверное, от испарений ядовитых ум помутился. Короче, схватил я стакан и в глотку себе опрокинул. Такой боли в жизни не испытывал, ей-ей - горло будто огнем обожгло. Хочу заорать, а хриплю только. На мое счастье, тут хозяин проснулся и мечом мне по башке зазвездил. Ну, я и отключился.
Очухался я во дворе, оттого, что лицо мне обдувал вонючий ветерок с замкового рва. Было мне как-то неудобно, да оно и неудивительно - потому как привязан я был к столбу. А под ногами у меня хворосту навалено - телеги две, не меньше. На другом конце двора собрались все наши - и из отряда моего, и из охраны, и по хозяйственной части. Перед ними стоял сам Жидерец со своей чертовой книжкой в руке.
- Так-так,- говорит хозяин,- очухался, значит. Крепкий ты, Эмо. Другого бы от яда давно сколбасило. А ты ничего, переварил. Молодец. Тем приятней мне. Если бы ты от яда скопытился, как бы я тебя поджарить мог, а?
И заржал, гад. И охрана его подхватила. А мои солдатики молодцы, молчат. Любят, значит, командира до последнего. Хорошо я их, значит, воспитал.
Ну, тут Жидерец список моих преступлений зачитывать начал, но это мне было неинтересно. А интересно мне было, где ж моя Фроловна? Неужто не вышла проводить бойца в последний путь? Искал я ее взглядом в толпе, искал, да так и не нашел. И стало мне жуть до чего грустно и обидно. А тут уже и Жидерец закругляться начал.
- Сейчас,- говорит,- я продемонстрирую вам свою исключительную волшебную силу и вселю попутно в ваши сердца священный ужас. Я мог бы поджечь костер обычным факелом, но нет - он возгорится от моей магии. Гордитесь, бестолочи, что такой великий колдун, как я, снизошел до банальной демонстрации.
И книжку свою раскрывает, пальчикам по строкам водит и чего-то из нее такое читает. Только ничего не возгорается. Вместо этого над замком собираются здоровенные тучи, и гром как загрохочет, и как польет!
- Тьфу,- говорит Жидерец, и воду со своих косм отряхивает.- Это не то заклинание. Кто-то мне тут все страницы перепутал. Ну ничего, сейчас…
Только что «сейчас», никто так и не узнал. Потому что вдруг из замка донесся ужасающий звон. Просто непереносимый. Кошмарный. Кое-кто в толпе даже застонал, на колени упал и за голову схватился. Я бы тоже схватился, только у меня руки к столбу были привязаны. Звенело и гудело так, будто небо над замком лопнуло и оттуда грянулся сам Небесный Баран со своим колокольчиком, а заодно и все его стадо. Стены задрожали, заходили ходуном стены, и как обрушились! Только пыль столбом. По науке это называется резонансом. А у нас, в стройбате, по-простому - навоз вместо цемента.
Ну, народ, как слегка очухался, разбегаться начал, конечно. А хозяин ничего, быстро в себя пришел. Лицом только позеленел и перекосился весь.
- Ах так!- кричит.
Вскакивает и с мечом наперевес на меня несется, как бешеный бык. Ну, думаю, пропал я весь. Однако чую - кто-то мои путы дергает. Оглянулся, а там птиц поналетело! И все эти птахи стараются, веревки клювиками долбят и узлы распутывают. В два счета меня освободили. А четыре особо жирные галки подлетают и меч мне в руки роняют. Кривой, конечно, меч. Нашего кузнеца изделие. Но ничего, тут уж не до жиру, и кривым мечом повоевать можно.
Только я все равно собрался помирать. Потому что помнил, как Жидерец меня тогда, десять лет назад, острием к горлу - и к стеночке. Однако солдат не сдается без боя. И парировал я его яростный удар. А потом еще. И еще раз. А потом Жидерец все же побеждать стал. Артеросклерозные бляшки - бляшками, но триста лет практики не похеришь. Хак, бум, хрясь - и мечок мой в сторону летит, и железо холодит мне горло. Все, думаю, прощай, Лизавета Фроловна, и плюшки, и кофий твой прощай. Зажмуриваюсь покрепче, чтобы не так страшно помирать было… Однако че-то разить меня супостат не спешит. Открываю осторожно глаза. Застыл, каналья! Как есть застыл. Рожа зверская недвижна. Приступ у него, короче. Ну, я не стал ждать, пока он отомрет, кривулю свою подобрал и в грудь ему по самую рукоятку всадил. Звякнуло что-то. И рассыпался Жидерец. То есть буквально. По камешку. Как его проклятый замок. Только осколки аметистовые во все стороны брызнули.
А ко мне от развалин уже Фроловна бежала, и целый выводок ангелов и бесов за ней по пятам.
Что, говорите, там за история со звоном этим? Ну дак просто все. Фроловна моя, как про казнь прознала, к Жидерцу птичек заслала. Птички-то страницы из жидерцовой книжки и повыдергали. Включая ту самую, с монтрезоровым стишком. Фроловна переписала стишок две сотни раз и вручила каждому ангельчику и бесу. Те по замку разбежались. И, когда уж меня совсем казнить начали, стишок одновременно каждому монтрезору прочли. Ну, монтрезоры и зазвенели. Я же сказал - резонанс. Наука, блин.
Потом… да что потом. Книжку я подобрал. Заклятье там нашел, которое птиц обратно в людей превращает. И обратно всех наших птах превратил. Да. Только они уже не детишки были, увы, потому как птичий век короток. Ну я им в утешение по аметистику раздал, на ювелирову телегу посадил и по домам отправил. То еще было зрелище. Но они ничего… восприняли стойко.
Ювелиру тоже, конечно, перепало. Да и кузнецу, и доителю. Оно и правильно. Доитель основного своего клиента лишился. По миру бы, бедняга, пошел. А кузнец ничо, на руки поплевал и пошел перековывать кривые мечи на кривые орала.
А Фроловну я на белого коня посадил и домой поскакал. Думал, меня там, как принца-победителя и вообще героя, цветами встретят. Ни фига. За то время, пока я в стройбате вкалывал, власть в родном королевстве успел мой дядюшка узурпировать. Он там папаше че-то такое в ухо влил. Медики говорят, валерьяновую настойку, но я думаю, что то был анчарный сок. Папонька и скопытился. Я, впрочем, не особенно плакал. И в самом деле, что за мода такая - старших сыновей еще до достижения пубертатного возраста со всякими уродами отправлять сражаться? Ну и с дядькой я быстро разобрался. Что мне какие-то дядьки после ужасного Жидерца?
Нет, я его не убил, конечно. Я не злой совсем, даром что у меня в груди как был кирпич, так и остался. Я добрый. Я из него монтрезора сделал. Теперь, если нам с женой скучно, мы спускаемся в подвал, подходим к нише, и я читаю стишок:
Летет ебеть
Считат девять
Девять
Восемь
Семь
Шесть
Пять
Четыре
Три
Два
Раз
ДЗЫНЬ!
|
