Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая Владимир Забудский
        Новый мир (Забудский) #1
        Действие первой книги начинается в 2072 году, через шестнадцать лет после глобальной катастрофы, в результате которой уцелели лишь 5 - 7% населения Земли. От лица героя - подростка, появившегося на свет после Апокалипсиса - читатель впервые видит суровое лицо нового мира, где остатки человечества выживают и пытаются строить новую цивилизацию на руинах старой. Парню посчастливилось родиться на одном из немногих сохранившихся островков стабильности, где слова «быть человеком» ещё не утратили своего старого значения. Но хрупкие стены этого оазиса в любой момент могут рухнуть под беспощадными ударами судьбы.
        Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая
        Глава 1
        Большая часть учеников шестого «А» класса провела прошедшие каникулы не бог весть как. Но даже этих впечатлений оказалось достаточно, чтобы одиннадцатилетние мальчишки и девчонки взахлеб делились ими друг с другом, не заботясь, слушают ли их одноклассники или пытаются перекрикивать.
        Обычно-то у нас такого оживления не встретишь. Половина класса - молчуны, чьи мысли зачастую витают далеко от реальности. Некоторые вообще могут не сказать за день ни слова. Что бы там ни твердили учителя, а отрыв от школьных будней изрядно способствует повышению настроения.
        Я бы мог рассказать побольше прочих, но решил сдержаться. Ведь я уже не ребенок, а вдобавок еще и староста класса, и отлично понимаю, что такое «ответственность». Мне надо вести себя скромнее, не давать ребятам почву для пересудов и завистливых сплетен. Хватит и того, что в классе абсолютно незаслуженно шептались, что учителя заискивают перед моим папой и завышают мне оценки.
        - … там реально крутые горки, - восторженно пересказывал круглощекий Степа Медведенко, побывавший вместе с родителями в парке водных аттракционов. - Спецэффекты сумасшедшие просто, я там чуть в штаны не наложил!..
        - Тьфу ты, удивил! Тебе чтоб в штаны наложить много не надо, - передразнил его Джером, вальяжно рассевшись на задней парте с закинутыми на стол ногами. - Сто раз бывал в этом твоем парке. Так себе помоечка!
        Степка не рискнул спорить с малолетним хулиганом, только обиженно на него покосился.
        Джером был в своем обычном виде, расхлябанном и неопрятном. В отличие от одноклассников, большинство из которых в первый день после каникул под бдительным оком предков более или менее принарядились и причесались, Джером щеголял своим обычным затасканным джемпером, покрытыми пятнами джинсами и «просящими» каши кроссовками, а его непослушные кучерявые волосы топорщились во все стороны будто со сна.
        Я прекрасно знал, что Джерри просто выделывается - он, как обычно, провел каникулы, никуда не выезжая из селения и от скуки предавался всем сумасбродным выходкам, которые только могло изобрести бойкое воображение неутомимого нарушителя спокойствия и бунтаря. Мне было жаль друга из-за тех лишений, которые ему приходилось терпеть. Но я, конечно, никогда бы ему этого не сказал, чтобы не ущемить его гордость.
        - Эй, Димка! - меня дернул за рукав сидящий на заднем столе Боря Коваль, стеснительный толстячок с приплюснутым носом-пятачком. - Видел твои фотки из «Аквариуса»! Круто, блин! Я лайкнул все и расшарил, видел?!
        - Спасибо, Боря, - я улыбнулся дружелюбно, не выдав, что меня позабавило неловкое заискивание парня, который втайне пытался во всем мне подражать. - Вот кому я обязан своей популярностью!
        Пошутив, я переглянулся с сидящей рядом со мной Мей Юнг, красивой девочкой с длинными черными волосами и узким разрезом глаз. Мей, как всегда, весело улыбнулась мне в ответ. Ей-то, конечно, я уже успел в деталях рассказать все о посещении «Аквариуса» и показать даже те фотки, которые я в сеть не выкладывал.
        Я не просиживал в Интернете днями и ночами напролет, как многие мои знакомые, но все-таки постил об основных событиях своей жизни и выкладывал фотки, если бывал в каких-то интересных местах. Благодаря папе я бывал в них чаще, чем кто-либо из друзей и одноклассников. Вот и на этих каникулах отец умудрился организовать мне путешествие на станцию «Аквариус» - знаменитый подводный исследовательский центр и музей, лежащий на дне океана. Мало что в жизни впечатляло меня так сильно, как экскурсия на батискафе по заброшенному мегаполису, навсегда погребенному под толстым слоем воды. Всего этого было полно в Интернете, но я не выпускал камеры из рук и щелкал, щелкал, щелкал, не в силах отвести взгляда от покосившихся небоскребов, увешанных навсегда погаснувшими рекламными дисплеями, медленно разрушающихся от соленой океанской воды. Это был величественный город из Старого мира - мира, который я не застал.
        Гомон в классе не пожелал стихать даже при появлении учительницы, так что ей пришлось громко обратиться к школьникам, дабы те неохотно повернулись и уделили ей свое внимание.
        - Шестой «А» класс, добрый день! Похоже, двух недель оказалось достаточно, чтобы вы забыли, как начинается урок, - с легким, напускным укором проворчала классная руководительница. - Лайонелл, а ты, похоже, и вовсе совесть потерял!
        Дождавшись, пока ученики, поутихнут и поднимутся со своих мест (Джером неохотно встал последним, нарочито лениво спустив ноги со стола) классная руководительница Кристина Радославовна дружелюбно осмотрела класс. От нее явно не укрылось, что за эти две недели подопечные посвежели, подтянулись и приободрились. Почти все были в свежевыглаженной одежде и с аккуратными стрижками, не считая нескольких несчастий вроде Лайонелла.
        Стараниями старшеклассников, проходивших трудовую практику, классную комнату к началу семестра тоже прихорошили, отмыв и отлепив из-под столов жвачки. Конечно, сами столы, как и другое оборудование класса, были далеко не новыми, их закупили лет пять назад уже бывшими в употреблении… и все-таки это больше, чем имеют многие.
        Под окнами с полуопущенными белыми жалюзи источали тепло электрические конвекторы, а сами окна были тщательно утеплены, так что в классе сохранялась вполне приемлемая температура и детям не приходилось учиться в куртках и шапках, как когда-то. Под потолком в углу класса натужно гудел старенький ионизатор воздуха.
        Пробежавшись цепким взглядом по глазам школьников, педагог убедилась, что никто не пользуется своими сетчаточными дисплеями, о чем обычно свидетельствует неподвижный, будто застланный белой пеленой взор. Не похоже было, и чтобы кто-то слушал музыку через спрятанные в ушах микродинамики, хотя здесь у Кристины Радославовны, конечно, полной уверенности не было.
        - Итак, я приветствую вас и надеюсь, вы хорошо отдохнули и набрались сил для второго семестра, который будет весьма интересным, но в то же время и сложным!.. - с несколько преувеличенным воодушевлением, которое казалось одиннадцатилетним ребятам наигранным, пролепетала Радославна.
        Это была скромная женщина лет двадцати восьми - тридцати, которую сложно было назвать миловидной из-за заметной сутулости, тусклых русых волос и бледной угреватой кожи лица с неказистыми чертами. Впрочем, ее внешность несколько выигрывала из-за доброго выражения большущих глазищ, которые, правда, Джером называл «рыбьими» из-за их округлости и блекло-голубого цвета.
        После краткой приветственной речи, чья искренняя пылкость компенсировала отсутствие содержательности (глянув на Джерома, я с усилием сдержал улыбку, увидев, как он едва не вывихнул челюсть от зевоты), классная руководительница перешла к сути:
        - У нас сегодня будет несколько необычный вступительный урок. Поскольку в прошлом семестре вы закончили изучение античной истории и теперь вам предстоит продвинуться на следующую ступень, мы на педагогическом совете решили, что есть смысл забежать наперед и прочесть обзорную лекцию о тех страшных событиях, после которых наш с вами мир стал таким, каким он есть. Это очень сложная тема, но все вы, согласитесь, много раз задумывались, говорили и читали об этом, многое слышали от родных и старших друзей. Я прекрасно знаю, что все вы проводите часами в Интернете, на самых разных сайтах, смотрите фильмы, играете в игры, а там порой можно прочесть и увидеть столько чепухи и небылиц, что если верить им, то можно стать совсем безграмотным. Поэтому, хотя новейшую историю вы будете подробно изучать только в старших классах, некоторые главные вещи мы вам расскажем сегодня. Я проведу этот урок не сама. Мне будет помогать наш директор, всем нам прекрасно известная уважаемая Маргарита Петровна.
        Кристина Радославовна сделала многозначительную паузу, а класс заметно напрягся. Директриса, которую все звали не иначе как «железной леди», была легендарной личностью. Ее безмерно уважали все взрослые, включая и моих родителей, а дети, хоть она и редко повышала голос, относились к ней с таким благоговейным трепетом, что в присутствии строгой Маргариты Петровны почти никто не рисковал нарушать тишину.
        - Маргарита Петровна расскажет вам очень интересные вещи. Думаю, вы уже достаточно взрослые и не стоит лишний раз просить вас: не позорьте меня, ведите себя прилично. Лайонелл, мы можем на тебя рассчитывать?
        - Ну чего сразу я? - Джером, один из немногих, кто не пасовал даже перед суровой директрисой, страдальчески пожал плечами. - Молчу я, молчу…
        Миг спустя дверь в классе показалась грузная и величественная «железная леди» Маргарита Петровна Рубинштейн в каком-то строгом необъятном сарафане и неизменных круглых очках. Ей должно было быть сейчас лет пятьдесят, но она выглядела старее из-за тучности и строгих черт лица.
        Я слышал, что она получила диплом физика-ядерщика и степень кандидата технических наук еще до всех этих событий, о которых она нам сейчас будет рассказывать. Ну а всех ее заслуг перед нашим селением было не перечесть. Среди прочего, именно Маргарита Петровна была вдохновительницей просветительской деятельности в нашей глубинке. Вместе с несколькими единомышленницами, в числе которых моя мама, она стала основательницей нашей школы. Маргарита Петровна стала первым избранным голосованием председателем сельсовета и дважды переизбиралась, пока сама не отказалась идти на четвертый срок.
        - Здравствуйте, дети, - осмотрев класс строгим взглядом, который был обращен и на всех вместе, но и по очереди на каждого из нас, молвила директриса.
        Наша община была довольно многочисленной, но Маргариту Петровну знали все, а она, в свою очередь, знала и помнила всех и каждого. Вот сейчас она смотрит на лица учеников, а сама, небось, вспоминает имя и фамилию каждого и имена их родителей или опекунов, с которыми она, безусловно, тоже лично знакома. Она помнила всех: не только меня - старосту классу и отличника, или Джерома - известного дебошира, но и каждую серую мышку вроде тихони Лели Сороки, которая и слова никому никогда не скажет кроме своей единственной подруги Сары. Может быть, именно из-за этого ее все так и уважают.
        - Садитесь, - велела она.
        Кристина Радославовна, раболепно посмотрев на обожаемую ею директрису, уступила начальнице место за учительским столом, скромно умостившись в уголке класса.
        - Кристиночка, прикрой немного жалюзи, - распорядилась директриса мягко.
        Та охотно поспешила исполнить поручение, после чего в классе, и без того темном, света стало еще меньше. «Железная леди» прошествовала к столу и, поколдовав немного с аппаратурой, вывела пред нашими глазами воздушный трехмерный дисплей. Глобус Земли (такой, какой планета была сотню лет назад) грузно повис над нами, начав плавно вращаться. Радославна
        - Знаю, вам бывает сложно понять чувства взрослых людей, - начала она, - которые считают очень важным объяснить вам, почему вы живете не в таком мире, в каком жили они, как-то оправдаться перед вами за это. Многие из нас сознательно или подспудно чувствуют частичку своей вины в том, что случилось. Но сегодня мы не станем искать виноватых. Будем говорить не о причинах, а о последствиях.
        Это краткое вступление вместе с померкнувшим в классе светом магическим образом приковало к Маргарите Петровны внимание класса (по крайней мере, мое внимание и внимание сидящей рядом Мей - точно). Посмотрев на глобус, директор школы с ноткой ностальгии произнесла:
        - Я родилась и выросла в городе Днепр, в Украине. Не так далеко от нас, - управляя дисплеем, она развернула глобус к нам и подсветила оранжевым кружочком свой родной город. - С самого детства я была очень любознательной и с величайшим интересом следила за тем, как бурно и непредсказуемо развивается человеческая цивилизация, как прежде невозможное становится простым и доступным, как ломаются барьеры технические и трещат по швам барьеры моральные. Во времена моей молодости многие люди были недовольны окружающей их действительностью, как и сейчас. Но я всегда верила в прогресс! Была убеждена, что созидательная природа человечества и его неуемная энергия будут все быстрее тянуть этот локомотив вперед, до необъятных далей, в которых мы полностью познаем себя, Вселенную и свое место в ней.
        Сделав небольшую паузу, Маргарита Петровна припомнила несколько фактов:
        - Когда мне было восемь, «парниковый эффект», вызванный работой вредных промышленных предприятий и выхлопными газами автомобилей, привел к таянию антарктических льдов и затоплению обширных территорий Земли. Это стало серьезной причиной для усиления критики бесконтрольного развития технологий, - махнув рукой, директриса промотала хронометр глобуса на несколько десятков лет вперед, и я увидел, как исчезают под синей территорией Мирового океана ряд островов и прибрежных земель. - Но прогресс было не остановить. И я говорю не только о ваших гаджетах и компьютерных программах. Когда мне было тринадцать, в Швейцарии начал работу первый в мире аннигиляционный реактор - технология, которая, как тогда полагали, уже в недалекой перспективе сможет навсегда избавить человечество от проблемы энергодефицита. В пятнадцать лет, затаив дыхание, я следила за тем, как космический аппарат международной исследовательской экспедиции достиг Титана - спутника Юпитера. В конце того же года в Южной Корее впервые был успешно клонирован человек. Девочка по имени Saeloun - «новая», стала копией ребенка, погибшего в
автомобильной аварии незадолго до этого. Когда я училась на первых курсах института, технологии использования «стволовых клеток» реально позволяли увеличить продолжительность жизни человека на двадцать - тридцать лет, а в Британии начали лечить рак четвертой стадии с помощью нанороботов. В том году, когда я защитила свой диплом, американская корпорация New Harvest Co. после более чем десятилетней борьбы за лицензию начала серийное производство всем вам хорошо знакомого «мяса из пробирки». Годом раньше 40-этажная «вертикальная ферма», способная накормить полмиллиона человек, была построена даже у нас в Днепре (а первую такую торжественно открыли в Гонконге, когда я едва появилась на свет). Еще я застала первую в истории операцию по трансплантации мозга. Японцы пересадили мозг умирающего от рака 92-летнего миллиардера Хирохито Нагано в тело преступника, осужденного на смертную казнь.
        Прервав это перечисление достижений человечества, которое могло бы занять весь урок, «железная леди» тяжко вздохнула и покачала головой. Такое впечатление, что воспоминания о былом мире, беззаботно несущимся к заоблачным технологическим высотам, навеяли на нее печаль.
        - Мне было двадцать четыре года, и я готовилась к защите своей диссертации, когда в Южном полушарии разразилась первая за сотню лет страшная война. Исламское государство Пакистан в ответ на аннексию Индией соседней державы Бангладеш объявило о начале так называемого «джихада», который в конечном итоге обернулся ядерной катастрофой суммарной мощностью в пятьсот мегатонн. Мы жили в тысячах километров от воюющих стран, но ощутили на себе последствия не меньше, чем другие. Солнце не показывалось на небе несколько недель. Это был настоящий кошмар, но все-таки он был далеко от нас, и мы лишь жадно следили за ним, прилипнув к экранам. Этот разрушительный конфликт, унесший жизни миллионов людей, не научил нас ничему и, как ни сложно в это поверить, почти не изменил нашу жизнь. Еще десять лет после этого мы прожили в практически нормальном мире, таком, каким он был раньше. Ну а дальше… вы все прекрасно знаете, что произошло.
        Да, все мы это прекрасно знали. Краем глаза посмотрев на Джерома, я увидел, что он картинно спит, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки. Еще несколько одноклассников тоже отвлеклись от темы, несколько утомленные длительной лекцией. Увидев, что внимание учеников рассеивается, Маргарита Петровна повысила голос:
        - Итак, кто скажет мне, когда началась Третья мировая война?!
        Вопрос был очень простым, и, конечно же, я поднял руку.
        - Констанция, пожалуйста, - выбор директрисы пал на смуглявую девочку, сидящую в другом ряду.
        - 12-го декабря 2055-го года, - сказала девочка.
        Я и еще несколько человек, знавших, что Костя ответила неправильно, потянули руки вверх пуще прежнего, едва не вскакивая с мест. Я заметил на устремленный на меня насмешливый взгляд Джерома и чуть поумерил свой пыл.
        - Нет, - покачала головой «железная леди». - Ты назвала дату, когда впервые произошло полномасштабное применение термоядерного оружия. Но сама война началась несколько раньше. Войцеховский, попробуй ответить ты.
        - Война началась в феврале 2054-го, когда приграничный конфликт в Украине постепенно перерос в военное противостояние между двумя военно-политическими блоками: ОДКБ и НАТО, но так никогда и не была официально объявлена ни одной из воюющих сторон. А в марте того же года в конфликт вступила КНР, - ответил я, как всегда, довольный, что удалось проявить свои познания.
        - Верно, - удовлетворенно кивнула Маргарита Петровна. - Долгое время эта война, которую по политическим причинам не называли «войной», тлела и разгоралась, пока ее участники в конце концов, не утратили контроль над ситуацией. 12-го декабря 2055-го года, как правильно сказала Констанция, за сутки в атмосфере Земли была применена ударная мощь равная десяти с половиной гигатоннам в тротиловом эквиваленте. Термоядерные боеголовки, и, кроме того, несколько экспериментальных устройств, использующих энергию антиматерии…
        Профессиональный физик-ядерщик, Маргарита Петровна не заметила, как начала применять терминологию, которая была слишком сложной для детей. Назвав суммарное число взорвавшихся в тот день бомб, навсегда преобразивших лицо планеты, она драматично завершила:
        - Этот день принято считать концом того, что мы зовем «Старый мир».
        Класс внезапно притих, но тут вдруг руку подняла Вита Лукьяненко, бледненькая блондинка с двумя косичками, которая обычно вела себя несколько отстраненно и нечасто отвечала на уроках.
        - Да, Вита?
        - Маргарита Петровна, но вы же все неправильно рассказали! - вдруг запротестовала девочка.
        В классе послышалось шушуканье. Переглянувшись с Мей, я прыснул, поразившись выходке чудаковатой одноклассницы. Заявить директрисе, что та что-то неправильно рассказала - надо же такое! Наша классная руководительница аж подпрыгнула на стуле и грозно насупилась, метая взглядом молнии в Виту.
        - Что я неправильно рассказала? - довольно спокойно переспросила Маргарита Петровна.
        - Ведь вы говорите о Судном часе! - пылко воскликнула девочка. - Это по воле Божьей, а не из-за каких-то там гигатонн, лицо мира преобразилось. Ведь за Войной последовал Вулкан, а за Вулканом пришел Мор, и небо покрылась Тьмой, и земля перестала родить, посеяв великий Голод! Лишь праведники, чьи души были чисты и свободны от Сатаны, пережили этот час!
        Вита явно пересказывала чьи-то слова и делала это с такой преувеличенной серьезностью и так пучила глаза, что многие из одноклассников не удержались и начали хихикать, а Джером и вовсе заржал так, что едва не рухнул со стула. Впрочем, директриса метнула на него гневный взгляд и тот каким-то чудом сумел совладать с собой.
        - Это тебе мама рассказала? - понимающе переспросила Маргарита Петровна, посмотрев на Виту.
        - Да! - решительно ответила Вита.
        - Ее мама - из этих, чокнутая, - услышал я в ухе шепот Мей.
        Точно, как я мог забыть! Ведь Вита воспитывалась одинокой, слегка помешанной женщиной, одной из тех странных людей, которые по воскресеньям собираются дома у старухи Зинаиды Карловны совершать свои обряды. Эти сектанты часто шастают по поселку и пристают к людям, пытаются всучить какие-то потрепанные бумажные книги, призывают покаяться и тому подобное. Помню, моя мама советовала мне держаться от них подальше.
        - Что ж, твоя мама верит, что было так. Разные люди верят в разные вещи, и мы все должны уважать веру других людей, а смеяться над ней негоже, - последнее замечание директрисы относилось к Джерому и несколькими самым ярым хохотунам. - Единственное, с чем я никак не могу согласиться, Вита - это с последними твоими словами. Я знаю множество прекрасных людей, которые тогда погибли. И немало преступников, которые благополучно пережили те страшные времена. Поэтому никто не имеет морального права нарекать выживших избранными, а погибших клеймить грешниками: есть лишь те, кому повезло.
        Девочка больше не решилась спорить с «железной леди». А та продолжила:
        - Действительно, несколько очень страшных событий произошло в краткий промежуток времени, наложились друг на друга, и поэтому действительно создалось впечатление, что высшие силы решили наказать человечество за его грехи. Я не священник, а ученый, поэтому буду говорить лишь об исторических фактах.
        Повернувшись к глобусу, хронометр которого продвинулся еще чуть вперед и отобразил Землю в первые месяцы после ядерного ада, Маргарита Петровна показала на точку на восточном побережье Северной Америки.
        - Вот это место - когда-то был Национальный парк «Йеллоустон», очень живописная долина, куда с удовольствием ездили отдыхать туристы. Ученые давно знали, что на самом деле парк представляет собой кальдеру, то есть кратер, огромного вулкана. Однако этот «супервулкан» принято было считать спящим, вероятность его разрушительного извержения оценивалось учеными как 0,00014 % в год. До того момента, пока 6 марта 2056-го года, менее чем через три месяца после войны, оно не произошло. Это извержение было оценено в восемь баллов из восьми возможных. Более тысячи кубических километров магмы оказались мгновенно выброшенными в атмосферу. Такого природного катаклизма человечество не переживало тысячи лет.
        Возобновив движение глобуса, Маргарита Петровна махнула рукой, запуская какой-то компьютерный эффект - и изображенный на экране Земной шар плавно заволокла непроницаемая пелена густого серого облака.
        - Два страшных события произвели синергетический эффект, который принято называть «ядерно-вулканической зимой». Озоновый слой, защищающий планету от губительного воздействия вредного космического излучения, оказался практически разрушен. Из-за миллиардов тонн пепла, которые обволокли планету, произошло резкое похолодание. С неба выпадали сернистые и радиоактивные осадки. Климатические изменения уничтожили большую часть флоры и фауны Земли, спровоцировав среди людей голод.
        Понаблюдав немного за моделью планеты, погруженной в зиму, лектор продолжила:
        - 19-го мая того же года из окрестностей Гвадалахары поступило первое документальное свидетельство о случае заражения «мексиканским гриппом». Современные исследователи считают, что этот штамм гриппа был наиболее опасен из всех известных, не исключая даже легендарную «испанку», но все-таки пандемия «мексиканки» не приобрела бы такого размаха, если бы мировая система здравоохранения функционировала. Но мир был погружен в хаос, какого не знал и в Средние века, поэтому пандемия оказалась самой смертоносной за всю историю человечества.
        Сделав паузу, Маргарита Петровна призналась:
        - Скажу вам честно - где-то в середине 56-го почти никто не верил, что человеческий вид вообще выживет. В мире происходила массовая истерия. То, что произошло, люди называли концом человеческой цивилизации - Судным Днем, Апокалипсисом, Армагеддоном, Рагнареком. Были все причины полагать, что все мы вымрем, не оставив потомков. Но этого не случилось. Примерно каждому двадцатому из нас посчастливилось увидеть первый свет после поглотившей мир тьмы.
        На дисплее перед нами облако пепла слегка поредело и начало развеиваться. Перед нами был глобус современной Земли, сохранившейся после постигших ее катаклизмов.
        - Сейчас на дворе 2072-ой год. По осторожным оценкам экспертов, около 550 миллионов людей продолжают жить на нашей планете и с надеждой смотреть в будущее. Мир больше не таков, каким был прежде. И вряд ли он когда-то станет таким. Но другого у нас нет.
        Разглядывая глобус, я отметил интересную вещь. Если не считать того, что большую часть планеты теперь покрывали льды и зоны вечной мерзлоты, то обличье Земного шара - так, как он выглядит из космоса, - практически не изменилось. Падение целой человеческой цивилизации почти ничего не значило даже в масштабах Солнечной системы, не говоря о галактиках и всей Вселенной. Когда-то на этой планете вымерли динозавры, когда-то вымрем и мы.
        Маргарита Петровна сказала правду о том, что нам тяжело понять взрослых, которые очень заботятся случившимся и тяготятся воспоминаниями о былых временах. Ученики 6-го «а» появились на свет в 60-61-ом годах, когда Старый мир стал историей, а на Земле властвовала суровая многолетняя зима. Примиряться с концом Старого мира нам не пришлось. Окружающую нас действительность мы воспринимали как естественную, единственно возможную среду обитания. Нам не с чем было ее сравнивать, разве что с тем, что мы переживали в раннем детстве, а с тех пор дела в селении пошли заметно лучше.
        Местоположение нашего селения было отмечено на глобусе синей точкой на востоке Балкан. С малых лет нам доводилось слышать множество историй о становлении селения в смутные часы конца 50-ых и начала 60-ых, очевидцами которых были наши родители - в народе их называли просто «темными временами». Я ожидал, что Маргарита Петровна тоже не преминет рассказать о том, как на пустом некогда пригорке на территории страны, которая в былые времена называлась Румынией, выросло место, первым именем которого было «временный лагерь беженцев № 213». Но, похоже, директор школы не была настроена заострять внимание на местной истории - ее мысли были заняты вещами глобальными.
        - На уроках истории вам еще предстоит во всех деталях изучить то, что произошло, - возобновила свою речь «железная леди». - Это очень важно, потому что пройдет время и именно от вас будет зависеть, не повторит ли человечество своих ошибок. Поэтому и нужно изучать историю. Ведь умный учится на чужих ошибках. И у вас есть уникальная возможность воочию смотреть на результат таких ошибок. Что привело человечество к гибели, как вы думаете?
        Никто не решился ответить.
        - Кто-то винит во всем технологии. Но посмотрев вокруг, вы сможете убедиться, что без них мы вообще не смогли бы выжить в тех суровых условиях, в которых мы теперь вынуждены обретаться. Подтверждения этого вы видите в нашем селении на каждом шагу. Поэтому технологии не виноваты, дети. Виноваты люди, которые не смогли совладать с темной стороной своей натуры и поддались самому худшему из чувств: ненависти к другим людям. Люди забыли о том, что человеческая жизнь является наивысшей ценностью и что никакими целями, даже самыми благими, не может быть оправдано убийство себе подобных. Вместо того, чтобы объединяться вокруг светлых и добрых дел, которые понятны и близки каждому психически здоровому человеку, люди позволили разъединить себя на враждующие лагеря лишь из-за того, что не могут поделить между собой землю и ее недра, верят в разных Богов или по-разному в одного Бога. Ненависть затмила некоторым людям рассудок и им стало казаться, что нет ничего важнее победы. А другие лишь молча смотрели на это, но не попытались остановить безумцев. В результате больше девяти миллиардов человек погибли. Я
хотела бы попросить у вас, дорогие, всего лишь одну простую вещь. Я хотела бы, чтобы вы накрепко запомнили это. И никогда не позволяли ненависти поселиться в ваших сердцах.
        Выступление Маргариты Петровны произвело на меня сильное впечатление. Оглянувшись, я заметил, что все внимательно слушают. Даже насмешливый обычно Джером сидел, хмуро глядя на директрису, не пропуская ни одного ее слова, и морщил лоб.
        - Что ж, не буду утомлять вас длинными нравоучительными лекциями, - некоторое время спустя заключила она. - Знаю, после каникул нелегко окунуться в учебный процесс, так что делайте это плавно, не перегревая мозги. Желаю вам приятного и интересного семестра. Кристина Радославовна сейчас расскажет о расписании уроков и решит все организационные моменты, а с вами мы увидимся в среду, на уроке физики.
        Маргарита Петровна распрощалась с классом и ушла. Следующие двадцать минут были заняты решением различных классных задач и вопросов, в котором мне, как старосте, пришлось принять деятельное участие. Возвращение к рутине несколько ослабило впечатление от лекции, поэтому к тому времени, как ученики вышли на перемену многие успели перестроиться на свою волну и начали снова вспоминать свои приключения на каникулах. Лишь некоторым, среди которых Джером, не терпелось обменяться впечатлениями и высказать что-то накопившееся в душе. К сожалению, мне пришлось задержаться, чтобы выслушать все напутствия «классухи», полагающиеся старосте. Я вышел из класса позже других и едва успел к началу следующего урока - алгебры.
        Лишь на большой перемене после третьего урока, нагруженному свалившимися на голову уравнениями и функциями, мне наконец удалось найти время для беседы с однокашниками. Я застал Джерома и Мей в компании Бори Коваля, долговязого Ярика Литвинюка из шестого «б» и его одноклассницы, какой-то некрасивой толстушки, имени которой я не помнил, в столовой, где, как всегда, стоял оглушающий гомон. Ребята уплетали принесенную из дому или приобретенную в школьной столовой снедь, оживленно обсуждая что-то.
        - О, Димон! - Джером, прервав какую-то свою фразу, призывно махнул мне рукой.
        Говорить ему было несколько затруднительно, так как за обеими щеками парня были «хрустяшки», которые он щедро черпал из большой пачки с улыбающимся мультяшным кузнечиком. Пачку держал в руках Боря - видимо, только что купил в пищевом автомате. Боря смущенно улыбался, стеснительно пытаясь выудить из своей же пачки хоть что-нибудь, пока наглый одноклассник все не сожрал.
        Присев рядом, я достал из школьной сумки упакованные дома судки с едой. Мама, конечно, ни за что бы не допустила, чтобы я питался фастфудом из торгового автомата. На первое была традиционная грибная юшка, все еще сохранившая тепло в специальном термобоксе. На второе сегодня оказалось консервированное овощное соте из кабачков и баклажанов. Ну и, конечно, лист салата, веточка петрушки, разрезанный на четыре полоски огурчик и три маленьких помидорчика. Даже зимой в мой ежедневный рацион обязательно входило хоть немного свежих овощей и зелени.
        - Угощайтесь, - предложил я, пододвигая судок с овощами ближе к центру.
        Мей, улыбнувшись, охотно взяла себе маленький помидорчик, а Джером лишь отмахнулся, продолжая уплетать Борины «хрустяшки». Ярик, похоже, и вовсе не был заинтересован в еде - его отстраненный вид и скользящие по лицу ухмылки, время от времени переходящие в хохот, яснее ясного говорили, что парень находится в своем мультимедийном мире.
        - Обсуждаете, небось, как Вита директрису поправляла? - улыбнувшись, попробовал догадаться я, принявшись за свою юшку.
        - Витка, конечно, отожгла, но и Петровна ляпала что попало, - ответил Джерри. - Забыла сказать, что это русские нацисты сожгли весь мир. Типа: неважно, кто виноват. Ха! Фигня! Эти козлы первыми напали и получили по заслугам! Правильно, что их мочили! И дальше их надо мочить! Если бы не они, вообще бы ничего не было!
        - Маргарита Петровна совсем о другом говорила, Джером! - запротестовала Мей, недовольная узколобыми суждениями парня. - О том, что если бы все люди были добрее друг к другу…
        - Бла-бла-бла, - легкомысленно отмахнулся он от девочки. - Ну, скажи, Димон, я че, не прав?!
        Я не принадлежал к числу тех, кто станет поддакивать Джерому без причины, но в этой ситуации сам не знал, согласиться с ними или возразить. Вообще-то ругать нацистов и винить их в начале войны считалось нормой. Но вот мои родители, в отличие от многих односельчан, не особенно разглагольствовали на эту тему. Папа как-то сказал, что все сложнее, чем кажется. Думаю, он бы скорее согласился с мнением Маргариты Петровны. А что думаю я сам?
        - Знаешь, Джерри, мне кажется, что Петровна в чем-то права. Люди только и думали, кто «козел» и кого надо «мочить», - высказался я. - Вот если бы все вместо этого объединились и занялись, например, освоением космоса, то к этому времени давно нашли новые пригодные для жизни планеты, и нечего было бы делить, всего бы было в достатке…
        - Ой, не начинай только со своим космосом, - засмеялся Джером, жестом показав, что остался при своем мнении.
        Оглянувшись в поисках союзников, он ткнул локтем Борю и сказал:
        - Борька, ну ты вот умный человек, скажи, а?!
        - Э-э-э… я… - от стеснения Коваль сделался пунцовым и не нашелся что ответить.
        Завидев такую реакцию, Джером загоготал, снисходительно похлопал толстяка по спине и щедро зачерпнул из его пачки «хрустяшек». Тем временем голос неожиданно подала мрачная девчонка, имени которой я не помнил. Голос у нее оказался гнусавым, неприятным:
        - А я знаю, что будет еще Четвертая мировая война.
        - С чего это ты взяла, Клер? - удивленно оглянулась на нее Мей.
        - Потому что мальчики любят кровь и убийство. Они в конце концов придумают такое супероружие, от которого вся планета разорвется на части, и мы все не умрем, - мрачно пророчествовала девчонка (точно, вспомнил ее имя - «Кларисса», но ее бесит, когда ее так называют).
        - Нет, этого не будет, - решительно возразил я, отставляя в сторону бокс из-под доеденной юшки. - Люди будут сколько угодно мочить всяких монстров и уничтожать все возможные миры, но только в виртуалке. А в реальном мире будут развиваться мирные прогрессивные технологии. Вокруг всей планеты создадут новый озоновый слой, очистят землю от радиации и начнут-таки летать на другие планеты, что бы там кто не говорил!
        - Мечтай, мечтай, Димка, - прыснул Джером. - А я тебе так скажу. Разных козлов, всяких там недобитых нацистов и бандитов, надо крошить на мясо, пока они не развились и не забабахали такое супероружие, как говорит Кларисса…
        - Не называй меня «Клариссой»! - вспыхнула неприятная девчонка.
        - … и не превратили нашу планету в облако космического гомнеца, - проигнорировав ее, закончил Джером, абсолютно убежденный в своей правоте. - Ярик, да ты че ржешь-то?!
        Литвинюк, все это время заливавшийся хохотом, умерил звук в своих ушных динамиках и пригласил Джерома заценить какой-то прикол. Тот сразу отвлекся от нашей дискуссии и врубил свой старенький ручной коммуникатор - на новый девайс с «сетчаточником» у его отца не было денег. Я едва успел доесть второе, как прозвучал звонок и вскоре мои мысли перешли на биологию, пара которой стояла следующей в расписании.
        Последним за день, шестым уроком была физкультура. Кое-кто из одноклассников тяжко вздыхал и ерзал на месте, подумывая, не слинять ли с нелюбимого занятия. Что до меня, то физические упражнения всегда были мне в радость, и я не понимал, как они могут кому-то так не нравиться. Поэтому я с воодушевлением направился по коридору к лестнице, по которой надо было спуститься, чтобы попасть в подземный переход, ведущий из основного корпуса школы в спортзал. По пути меня нагнал Джером:
        - Эх, Димка, че-то лень мне кишками трясти, - как всегда, пожаловался он. - Я Ярика уже уговорил физру пасануть. Не хочешь с нами?.. А, впрочем, у кого я спрашиваю? Давай, спортсмен, вперед! Мы где-то прошвырнемся, наберешь нас, как освободишься…
        - Добро, - кивнул я.
        Как старосте мне следовало бы сделать какое-то предостережение по поводу прогула, но я слишком хорошо знал своего друга, чтобы тратить время на его уговоры. Десять минут спустя я уже переоделся, переобулся и стоял в освещенном яркими газовыми лампами спортзале во главе шеренги выстроившихся по росту однокашников. Я был из них самым высоким и подтянутым.
        Школьный спортивный зал был сравнительно новым сооружением, его строили уже на моей памяти, а на торжественное открытие приехало немало важных гостей. Одноэтажное отапливаемое кирпичное здание без окон около двадцати метров в длину, шести метров в ширину и трех с половиной метров в высоту, оборудованное баскетбольными кольцами, турниками, канатом, несколькими тренажерами, лавками, матами и шведской стенкой, являлось предметом для гордости всей общины, хотя это, может быть, было и не бог весь что по мировым меркам.
        Оглянувшись, я заметил, что больше половины ребят, как обычно, стоят отдельным строем поодаль. Это была так называемая «спецмедгруппа» - те, кому активные физические упражнения противопоказаны по состоянию здоровья. К ним прибились еще несколько лентяев, которые «забыли спортивную форму» или просто «как-то нехорошо себя чувствовали». Всего лишь семнадцать из тридцати восьми учеников 6-ых «А» и «Б» классов оказались готовы к занятию. И это был еще хороший показатель для болезненного и апатичного поколения родившихся в 60 - 61 годах.
        К неровному строю мальчишек и девчонок, которые переминались с ноги на ногу и болтали, вразвалку проковылял физрук Григорий Семеныч в оранжевом спортивном костюме. Надо сказать, что это был мужчина весьма впечатляющих габаритов и суровой внешности. В свои сорок с лишним лет он нагулял небольшое брюшко, но сохранил широченные плечи и толстую «бычью» шею, на которой уютно покоился бритый наголо череп. Семеныч кривовато улыбался, показывая неполный ряд зубов, некоторые из которых венчали золотые коронки. Если добавить к этому то, что на его лице был хорошо заметен косой шрам от правого уха до подбородка, то становится ясно, что физруку не приходилось сильно стараться, чтобы добиться от молодежи послушания. И хотя хорошо знавшие добродушие и отходчивость Семеныча не обманывались его страшной внешностью, все-таки спорить как-то желания не возникало.
        - Эх, смотрю я, что каникулы не прошли даром - все расслабились и нагуляли жирку, - констатировал учитель, добродушно оглядывая строй. - Ну-ка поднимите руку, кто за эти две недели хоть раз занимался. Только честно! Так-с. Ну, Войцеховский, это понятно. Сидорченко, Бугай, Дэнуцеску…. Молодцы! Так-с, так-с. А ты, Литвинюк, куда руку тянешь? Где твоя форма?!
        После небольшого сеанса подколок, которым Григорий Семеныч попытался пристыдить ленивых школьников, забывших форму, началась разминка. Я, как всегда, с удовольствием растянул мышцы, пробежал кросс, поотжимался от пола, поприседал, покачал пресс и поподтягивался на перекладине. Для меня это было несложно, я делал зарядку каждый день и охотно принимал участие во всех спортивных играх и соревнованиях, когда выпадала такая возможность.
        Боря Коваль, сидя на лавочке, вспотевший и красный, тяжело дышал и с завистью смотрел, как я несколько раз подряд увлеченно выполняю на турнике подъем-переворот. Тоскливый взгляд паренька от меня не укрылся. Решив, что староста класса в такой ситуации должен что-то предпринять, я предложил ему тоже попробовать, пообещав, что помогу и подстрахую. Но Боря еще сильнее зарделся краской и пробормотал что-то нечленораздельное о своем плохом самочувствии.
        Урок быстро окончился. Физрук разрешил всем желающим остаться поиграть в мини-футбол или волейбол, но лишь немногие, в числе которых и я, решились последовать приглашению. «Спецмедгруппа» и запыхавшиеся от небольших усилий «здоровые» ребята дружно засеменили в сторону раздевалки, довольные, что уроки наконец окончены.
        - Ну ты молодец, Димитрис, - я почувствовал, как мне на плечо дружески ложится крупная, как медвежья лапа, ладонь Семеныча. - Твой папаша - не промах, но ты - вообще прирожденный атлет. Вырастешь - будешь настоящим силачом.
        Учитель назвал меня моим полным, несколько необычным именем - «Димитрис». Из-за имени много кто полагал, что по национальности я грек, но это было не так. Родители назвали меня в честь храброго и достойного человека, который когда-то спас им жизни. Это была душещипательная история, которую я пересказывал за свою жизнь не менее двух десятков раз - каждый раз, когда кто-то из моих новых знакомых допытывался, почему меня так назвали.
        - Спасибо, Григорий Семенович, - скромно ответил я. - А что там с моим папой?
        Меня удивило, что физрук вспомнил отца, говоря об атлетизме, ведь папа - мужчина вполне обычной комплекции и никогда не кичился своей физической силой.
        - Эх, - физрук усмехнулся, явно о чем-то вспомнив. - Я бы мог тебе рассказать немало о подвигах твоего папки в темные времена, которые были до твоего рождения. Но я знаю, что сам он не любит таких историй. Так что язык попридержу. Захочешь - у него и расспросишь.
        Я привык слышать подобное о своем отце, а подчас и о матери, от самых разных людей. С самых ранних лет во мне жил живейший интерес к тем захватывающим приключениям, которые пришлось пережить маме с папой для того, чтобы оказаться в нашем селении и родить здесь своего единственного сына. Но они всегда рассказывали о них крайне скупо и неохотно, так что очень многое я знал только со слов чужих людей, кое-о-чем лишь догадывался, а некоторые вещи наверняка и вовсе оставались для меня тайной.
        - Маргарита Петровна нам сегодня как раз рассказывала о конце Старого мира и о темных временах, - вспомнил я. - Мы с ребятами потом еще спорили о том, что она сказала: о доброте, ненависти и других вещах. А я с тех пор не могу выбросить это из головы и все представляю себе, как оно было тогда…
        - Хм, а я сразу заметил, что ты сегодня как будто пригруженный чем-то. Подумал, девки обижают, - учитель оскалился своей доброй, но несколько пугающей улыбкой.
        Физрук вздохнул, улыбка исчезла, на лбу залегли морщины и по лицу его будто пробежала черная тень. Такое бывало со многими взрослыми, когда им приходилось вспоминать о темных временах. Мама говорит, что это называется «посттравматический синдром» и что он в той или иной степени проявляется у всех людей ее поколения.
        - Я тебе скажу так, браток, - произнес он. - Это было испытание. Такой себе экзамен, устроенный всему человечеству и каждому человеку отдельно. Только вот не все поняли, какая цель экзамена. Многие восприняли его просто как тест на индивидуальное выживание. Я тоже вначале был таким. Цеплялся за жизнь как зверь, не щадя ни себя, ни других. А вот папаня твой сразу все смекнул как надо. Он знал, что дело не в сохранении своего тела. Штука в том, чтобы сохранить душу, отстоять свое право называться «человеком». Эх, ты, наверное, еще слишком мал, чтобы понять, о чем я говорю…
        - Нет, почему это, я все понимаю! - возмутился я, обиженный на «малого».
        - Знаешь, что, - на лице Семеныча пролегла печать глубокой задумчивости. - Думаю, и тебе, и многим твоим корешам было бы полезно побывать в одном месте. Это место, в котором я пережил… э-э-э… как бы назвать-то это… м-м-м… духовное перерождение!
        - Что за место? - заинтересовался я.
        - Ну, сейчас его называют - Храм Скорби, - объяснил физрук.
        - О! - поразился я, услышав хорошо знакомое мне название. - Но ведь это же за территорией селения. Туда же ходить нельзя! Но ничего. Я видел оттуда много фотографий, и видео есть. Мы могли бы…
        - Нет-нет, фото, видео - это не то, - отмахнулся от моих предложений учитель. - В таких местах, как это, витает особенный дух. Его можно почувствовать только побывав там самому.
        - Не думаю, что нас туда пустят, - пессимистично предположил я.
        - Да, вообще-то правилами не дозволено, - пригорюнился физрук. - Но знаешь, ничего особо опасного там нет. Я вот бываю там каждую субботу. Знаешь, я, наверное, поговорю об этом с Петровной. Может быть, она даст добро, чтобы сводить вас туда.
        - Вау! Вот это было бы круто! - обрадовался я. - Я еще никогда не был на экскурсии за территорией!
        Обрадованный тем, что его идея нашла у меня отклик, физрук усмехнулся, но тут же задумался и вновь стал серьезным.
        - Ты это… не трепайся об этом особо, - предупредил он меня. - Я улучу момент, покумекаю с директрисой. Может быть, к весне, после Пасхи, на гробки, как раз и выберемся. И вот еще, не больно мне нравится это твое словечко - «экскурсия». Экскурсия, Димитрис - это такой вид развлечения. А в Храм не ходят, чтобы развлекаться. Туда ходят, чтобы почтить память и, может быть, осознать что-то для себя… Ладно, не грузись, иди давай, ребята вон уже на команды разбились!
        Наслаждаться игрой в волейбол я смог всего-то полчаса. На полчетвертого у меня было занятие с репетитором по английскому языку, а родители к этим занятиям относились очень серьезно.
        По моей просьбе физрук открыл для меня школьную душевую, обитую кафелем болотного цвета. Раздевшись и вооружившись куском мыла, я выдохнул и забежал под прохладные струи воды. По действующим в поселении нормам экономии воды надо было укладываться в четыре с половиной минуты, поэтому принятие душа в какой-то степени превращалось в еще одно спортивное упражнение. Впрочем, за долгие годы мы все наловчились сдавать этот норматив на «отлично».
        Вытершись, подсушив феном голову и одевшись, я заметил, что на часах 15:25. Поздновато, могу домой не успеть. Но это не проблема. Для встречи с репетитором мне достаточно иметь при себе коммуникатор и доступ к Интернету. Школьная инфотека, в такое время обычно полупустая, подойдет для дистанционного урока ничуть не хуже, чем моя комната дома. Поэтому, схватив сумку, я поспешил туда.
        Полтора часа совершенствования моего произношения - и вот я уже подхожу к школьному гардеробу. Мои шаги отражались от стен школьных коридоров громким эхо. Наверное, я уходил из школы одним их последних. Из-за завешанных жалюзи окон уже не проникало ни лучика света, так что в гардеробной зажгли лампочку. Сонная обрюзгшая тетка, которую я на своей памяти ни разу не видел без закрытого «сетчаточником» левого глаза, лениво отправилась за моей курткой.
        На улице сейчас было -20 по Цельсию, не меньше, так что прежде чем выбраться наружу я плотно укутал шею шарфом, надел на голову шапочку, тщательно завязал капюшон с полумаской и окунул свои руки в громадные теплые рукавицы. Чуть не забыл снять свой «сетчаточник», которым я пользовался для сеанса видеосвязи с репетитором. Каждый год находятся растяпы, которые попадают к докторам с примерзшим к глазам устройствами, но становиться очередным из этих неудачников мне как-то не хочется.
        - До свидания! - крикнул я гардеробщице, приоткрывая тяжелую металлическую дверь в предбанник.
        В предбаннике температура была уже близкой к уличной, а за следующей дверью в незащищенный теплой одеждой верхний участок лица подул колючий порыв ветра. Впрочем, ветер был сегодня не слишком сильным, снег не падал, а к морозам мы здесь все были привычны. По расчищенной от снега и льда тропинке я побрел к воротам, ведущим из школьного двора на улицу, не оглядываясь на неказистую двухэтажную постройку, увенчанную обледеневшей вывеской «Первая средняя общеобразовательная школа Генераторного».
        Название было глупым, так как это была единственная школа в моем родном поселении, которое по прошлогодней официальной переписи насчитывало восемь тысяч триста одного жителя, и вряд ли строительство еще одного учебного заведения есть в ближайших планах администрации.
        Мамин автобус придет в семь двадцать, а может, с учетом зимней дороги, и в восемь, так что у меня оставалось еще около двух часов времени, чтобы погулять с друзьями. Неохотно высвободив одну руку из рукавицы и вытащив комм, я набрал Джерома, не сомневаясь, что он, несмотря на мороз, тусуется вместе с компанией где-то в округе, если только ему не удалось обойти правила и погрузиться в «виртуалку».
        Я не ошибся. Оказывается, Джером с ребятами попробовали проскользнуть в «зал погружений», но там в этот раз дежурил Петруша. Так звали парня из набранной школьной директрисой команды «тимуровцев» - старшеклассников, которые, среди прочей общественно полезной работы, следили за соблюдением запрета на пользование детьми младше шестнадцати лет залом погружений в виртуальную реальность Dreamtech. Если с прочими «тимуровцами» бойкому Джерому иногда удавалось договориться, то Петруша, которого ирландский смутьян не называл иначе чем «долговязым жополизом», был неумолим.
        Запрет был введен поселковой администрацией три года назад по просьбе родительского собрания «из соображений общественной морали и профилактики детской виртомании» к величайшему разочарованию и гневу ребят, лишившихся доступа к крутейшему развлечению современности и компании Dreamtech, потерявшей значительную часть прибыли в Генераторном. А ведь в свое время менеджмент компании, учуяв бешеный спрос, не останавливающийся даже перед высокими ценами, увеличил количество мест погружений с шести сразу до тридцати двух.
        Я хорошо помню первые месяцы после открытия зала. Люди, пришедшие в эйфорию от появления в нашей глуши последнего достижения игрового бизнеса, расцвет которого был прерван Апокалипсисом, записывались в очередь за недели и даже месяцы. Места в очереди задорого продавали, обменивали, из-за них ругались и иногда дрались. Что и говорить, наша действительность была так сера и неприглядна, что желающих окунуться в нечто более красочное было хоть отбавляй.
        Вот и в этот день ребята не преминули сделать попытку пробиться в «виртуалку». После постигнувшей их неудачи расстроенные школьники какое-то время подурачились на самодельных горке и катке, которые в этом годы соорудили напротив главного административного здания, а потом, замерзнув, отправились в одно из постоянных мест для зимней тусовки - на чердак жилого дома номер восемь, находящегося в тупичке в восточной части селения, примыкающем к техническим сооружениям.
        Через десять минут неспешной прогулки по тротуару Центральной улицы, заботливо расчищенному дворниками и не слишком многолюдному в этот час, когда взрослые еще в основном были на работе, я свернул в тот самый тупичок. А еще через минут пять осторожного скольжения (здешний разбитый тротуар почистили плохо, и одинокий дворник как раз трудился над этим, временами дыша на задеревеневшие ладони) мои озябшие пальцы набрали известный мне код домофона на металлической двери неказистого четырехэтажного здания, большая часть окон которого была еще со старых времен наглухо закрыта ставнями или плотно заколочена деревянными досками. Многие люди не верили, что солнце теперь стало безопасно.
        Поднявшись по темной лестнице, пожалуй, излишне узкой (но ведь и проектировали ее не профессиональные архитекторы) я вскоре присоединился к друзьям.
        - О, вот и наш спортсмен пожаловал, - засмеялся Джером, едва скрипнула ведущая на чердак дверь.
        - Привет, Димка! - обрадовалась моему появлению Мей, которая, против обыкновения, сегодня тоже решила присоединиться к тусовке. - Как там твой английский?
        - Ничего, нормально, - улыбаясь, я пожал руки ребятам, с которыми еще не виделся сегодня. - А вы тут как поживаете?
        - Да такое, - неопределенно мотнула головой девчонка, поведя глазами в сторону Джерома - видимо, он, как обычно, что-нибудь вытворил.
        Нельзя сказать, что тусоваться здесь было особенно интересно. Но, по крайней мере, на чердаке было куда теплее, чем на улице. Жильцы восьмого дома знали, что здесь собираются дети, а иногда и подростки, но закрывали на это глаза, если только гуляния не затягивались допоздна и с чердака не доносился запах табачного дыма. В невысоком, изрядно захламленном помещении с косой крышей, поддерживаемой поперечными балками, на которых висели какие-то мешки и старые тряпки, в теплую пору года иногда стелили матрасы для приезжих, а в прочие времена жильцы хранили здесь всякую всячину, не слишком ценную и не помещавшуюся дома. Запертая на висячий железный замок дверь с надписью белым маркером «Гражданская оборона» преграждала вход в коморку, где хранилось, как мы все знали, с полсотни противогазов на случай объявления тревоги. Лезть туда нам было особенно не интересно. Большую часть времени мы коротали время, играя в различные игры: от обычных карт до замысловатых подвижных баталий, в которых каждый имел отведенную ему роль. Однако сегодня все внимание собравшихся здесь ребят и девчонок (а их было сегодня
семеро, не считая меня) было обращено на Джерома - ясно было, что он задумал что-то необычное.
        - Ты, Джерри, это все врешь, наверное, - решительно заявил Ярик Литвинюк, видимо, вернувшись к какому-то разговору, прерванному моим появлением. - Это все панты, вот что.
        - Ты, Ярик, по себе-то не суди, панты-манты, - с величайшим самомнением ответил ирландский шалопай. - Настоящий пацан если что-то говорит - значит это, считай, что уже сделано. А ты че, за пацана меня нормально не считаешь, или че?!
        - Та не, я-то че, - немного смутился Литвинюк, который, как и прочие, не решался задираться с Джеромом несмотря на его небольшой рост. - Ну просто это все как-то…
        - Да брось, Джером, - Мей, как всегда, с совсем взрослой ироничной насмешливостью посмотрела на друга. - Ты же прекрасно знаешь, что ходить за территорию нельзя, да и не получится у тебя, только здорово влетит и попадешь опять в комендатуру…
        - Ничего ты, малая, не знаешь, вот что я тебе скажу, - отмахнулся от нее парень. - Конечно, если полезть, как дебил последний, прямо через ворота, то милиция сразу спапашит. Но есть другие пути, надо их знать. Есть один человечек, который мне по секрету рассказал про такой путь. И, если я попрошу, то и проведет меня по нему.
        - Это что за «человечек» - Том твой, что ли? - сразу догадался я и громко фыркнул. - Да ему, наверное, привиделось, пока он под кайфом по всему селению болтался. Намотал пять кругов топчась на одном месте - вот и решил, что заблудился на бескрайних пустошах.
        Ребята громко рассмеялись. Все мы были наслышаны о Роме Томильчуке по прозвищу «Том», немного отмороженном сироте-старшекласснике, который, как говорили, был самый настоящий наркоман и находился под постоянным присмотром в детской комнате милиции. А вот Джером не гнушался с ним общаться, просто-таки обожал Тома, который всегда мог рассказать или показать «что-нибудь прикольное». Старшеклассник, в свою очередь, чувствовал в нем родственную бунтарскую душу и всегда привечал. Говорил всем, что они «как Том и Джерри в мультике, только дружат». В последнее время Джером все чаще намекал, что ему становится интереснее в компании Тома, чем среди нас, мелюзги.
        - Ты, грека, говори, что хочешь, - обидевшись на мои слова и особенно на смех, Джером, конечно, не преминул назвать меня «грекой» в насмешку над моим именем. - Да только мне осточертело сидеть в этих стенах, играться с вами в дурацкие игрушки да жить по дурацким правилам, которые установили ископаемые мумии вроде Петровны! Там, за стенами, целый мир, полный невероятных опасностей и приключений! И, чтоб вы знали, я от этого мира прятаться не стану…
        - Ты глупости говоришь, - серьезно возразил я. - Ты разве не знаешь, насколько опасно на пустошах? Думаешь, стены и озоновый купол у нас над головой сделаны просто так?
        - М-да, - несмело поддакнул мне Боря Коваль, до этого сидевший тихо. - Мне папа говорит, что там до сих пор такие ужасы происходят, какие и в самом кошмарном сне не приснятся, совсем как в темные времена…
        - А ты, Димка, поменьше слушай страшилки, которые тебе взрослые рассказывают, - не спасовав перед моими аргументами, легкомысленно ответил Джером. - А то будешь как Борька - писаться в штаны от одной мысли о том, чтобы высунуть свой нос из скорлупы.
        - Из какой еще скорлупы? Я, Джерри, не какой-нибудь цыпленок! - возмутился Коваль, ярко зардевшись.
        - Да это выражение такое, дурья твоя башка! - заржал ирландец, схватившись за живот. - Это значит, что ты натуральный маменькин… ну ладно, папенькин сынок и всего на свете боишься. Ты что, совсем тупой что ли?!
        - Никакой я не тупой и ни «папенькин сынок», - зашморгал носом Борька. - Дима, скажи ему!
        - Нет, в самом деле, дружище, ты что, считаешь, что можно так вот просто выбраться наружу и прогуливаться там? - попробовал я призвать друга к рассудительности.
        - «Так вот просто» - нет, нельзя, конечно, - серьезно ответил он. - Для этого надо изрядно подготовиться. С собой надо обязательно иметь вещи, необходимые для выживания: палатку, спальный мешок, фонарь там, сухое горючее, зажигалку, веревку крепкую… ну и оружие, конечно, тоже. А чё вы смотрите? Вот нападет на вас стая одичавших собак, так что вы, руками от них будете отбиваться? Или, того хуже, бандиты…
        Когда Джером заговорил об оружии и бандитах, я немного успокоился - понял, что он больше фантазирует, чем рассказывает о своих реальных планах. Этот его Том, конечно, личность мутная, но скорее всего ни о каком тайном пути на пустоши не знает и знать не может. И хорошо, что так. Зная беспокойный нрав Лайонелла, я все время волновался, что друг вляпается во что-нибудь серьезное. Он и так получал много замечаний от учителей и часто имел проблемы с комендатурой из-за нарушений установленных в селении правил поведения и мелких хулиганских выходок. Мама считала, что своими постоянными проказами Джером стремится привлечь к себе внимание, которым он был обделен дома и произвести впечатление на сверстников. Пожалуй, так оно и было - Джерри был тот еще позер. Но все-таки он не глуп и вовсе не настолько бесшабашен, чтобы сбежать из селения.
        Придя к такому выводу, я довольно беспечно подключился к обсуждению того, как надо снарядиться, чтобы выжить на пустошах. Несколько раз мы обменялись улыбающимся взглядом с Мей, которая не хуже меня поняла несерьезность этого трепа. Довольно скоро разговор перескочил на другие темы и вскоре я о нем совсем забыл.
        Расходиться компания начала к шести вечера. Как раз в эту пору взрослые возвращались с работы и наступало время ужина. Кое-кому из ребят позвонили родные, а кто-то обошелся без напоминаний, но уже к половине седьмого мы с Джеромом остались вдвоем. Последней с нами торопливо распрощалась Мей Юнг, чьи родители должны были как раз вернуться со службы.
        Мой комм тоже завибрировал и издал звук, приняв текстовое сообщение. Взглянув на экран, я прочел: «Еду на раннем. Приходи к вкусному ужину. Люблю, целую. J». На моем лице засияла улыбка. Значит, сегодня удачный день: маме удалось вовремя освободиться с работы, что бывало далеко не всегда, и она успела на первый из двух конвоев, которые отправлялись из райцентра. Этот конвой приходил обычно в семь двадцать вечера и, когда мама приезжала с ним, меня ждал ужин в семейном кругу и общение с родителями. Если мама задерживалась и возвращалась с поздним конвоем, который отправлялся двумя часами позже, то ужин мне предстояло разогревать самому.
        Джером украдкой смотрел как я отвечаю на мамино сообщение. Его отец, разумеется, не интересовался, чем сын занимается этим вечером. Вероятнее всего, Седрик Лайонелл в это время был уже пьян. Но, конечно, Джером никогда в жизни не подал бы виду, что завидует ровесникам, пользующимся вниманием родителей. Скорее наоборот, был склонен насмехаться над теми, кого «мамаши опекают как наседки цыплят». Правда, на этот раз решил меня пощадить - промолчал.
        - Ты как, не против часок на досках попрыгать? - поинтересовался я, когда остальные разошлись.
        - А че, пошли, делать нечего, - небрежно ответил друг.
        Как это часто бывало в эту пору года, мы с ним забежали ко мне домой за досками и отправились на Трамплины. Так в народе величали полуосвещенный мигающим уличным фонарем дворик первого дома, примыкающий к внешней стене селения невдалеке от западных ворот. Неунывающие любители сноуборда превратили это место в самый настоящий островок экстремального спорта посреди размеренно-монотонного жизненного уклада Генераторного. Правда, посторонний наблюдатель вряд ли отдал бы должное их стараниям. Хорошо утрамбованные горы снега, круто спускающиеся книзу, хотя и достигали почти самой вершины четырехметровой бетонной стены, но все-таки мало напоминали настоящие горные склоны. Впрочем, скромные масштабы площадки нисколько не мешали ребятам, вооружаясь самодельными или покупными досками, самозабвенно имитировать здесь занятие по сноуборду. Со стены за ними с завистью наблюдал молодой милиционер, притоптывая и ежась в своем бушлате под порывами зимнего ветра.
        В здешней пестрой компании, в которой можно было встретить людей самых разных возрастов, часто оказывались и мы с Джеромом. Правда, Джером постоянно ворчал, что если бы не дурацкий запрет, то в виртуалке мы могли бы запросто покататься на настоящих горах, а не тратить время на это баловство. Но все-таки он не упускал возможности попрыгать на Трамплинах на своей новенькой доске, которую я преподнес другу на прошлый день рождения взамен нелепой плоской деревяшки с самодельными металлическими креплениями для ног, которую Джером смастерил сам. Новую доску друг хранил у меня - боялся, как бы его папаше не пришло в голову ее продать или заложить, как это ранее случалось с прочей домашней утварью.
        Несколько раз вывалявшись в снегу после неудачных финтов на Трамплинах и изрядно замерзнув, вымотанные и вполне удовлетворенные, в десять минут седьмого мы, взяв доски под мышки, бодро зашагали в сторону западных ворот, устроив по дороге отчаянную перестрелку снежками. Я собирался встретить маму, а Джером, по обыкновению, решил составить мне компанию. Догадываюсь, что он не спешил отправляться домой, где в эту пору мог застать пьяного отца, что означало весьма непредсказуемые последствия.
        У ворот, как всегда в эту пору, уже начинали собираться жители, ждущие своих родных и близких. Встречая соседей и знакомых, люди приветственно махали руками, сбивались в небольшие кучки и завязывали беседы, выпуская изо ртов облачка пара. Хоть многие из них бывали тут ежедневно, в здешней толпе всегда ощущалась атмосфера некоторого волнения. Мысленно люди все еще не отпустили в прошлое те времена, когда каждый, кто покидал ворота селения, рисковал никогда больше в него не вернуться.
        У тяжелых распашных двустворчатых ворот, возле караульной будки, топтался отряд милиции - суровых мужчин в кирзовых сапогах, теплых бушлатах и шапках-ушанках. Напротив груди у каждого милиционера болтался короткий автомат со складывающимся прикладом. Один из них держал на поводке огромную мохнатую овчарку, которая тяжело дышала, высунув язык и от холода прижала длинные уши к голове. Невдалеке от караулки стояли два снегохода.
        У входа в неутепленный и потому неиспользуемый в это время года летний павильон Привратного рынка была разбита одинокая палатка, освещенная изнутри экономным светильником. На раскладном стульчике у входа в палатку сидел бородатый мужчина в необъятном сером тулупе, вязаной шапочке и торчащими из старых меховых сапог обрывками газет. Видимо, приезжий торговец - пытается сбыть в Генераторном свой товар. Некоторые из встречающих от скуки подходили к палатке, но надолго никто не задерживался. Заглянув туда из любопытства, мы с Джерри заметили целую свалку макулатуры - старые книги, журналы, открытки, тетради. Заинтересовать это могло разве что коллекционера. Но предметы из Старого мира нескоро еще станут настолько редки, чтобы обрести ценность.
        - Не проходите мимо, посмотрите, здесь столько прекраснейших книг, - агитировал людей торговец охрипшим от холода голосом, не теряя надежды заманить покупателей.
        - Ага, - презрительно фыркнул крупный мужчина в коричневой дубленке, поднося к палатке свой наручный коммуникатор. - Ты, барыга, не забудь предупредить народ, что от барахла твоего фонит так, что дозиметры с ума сходят. Гнать таких, как ты надо, без разговоров! Дал, небось, ментам на лапу?!
        Быстро утратив интерес к перепалке, к которой от скуки подключились еще несколько жителей, мы с Джеромом отошли прочь и заняли место в толпе. Переминаясь с ноги на ногу, мы трепались о разной ерунде, время от времени поочередно поглядывая на часы на коммуникаторе и на ворота, а иногда прыгая на месте, чтобы согреться.
        Поскольку в райцентре - Олтенице, работали многие жители Генераторного, туда были организованы регулярные прямые рейсы. Дважды в день утром в райцентр отправлялись охраняемые конвоем автобусы и дважды в день вечером они возвращались. Хоть ведущая туда дорога и охранялась стационарными постами милиции, но все-таки это были пустоши, поэтому считалось безопасным двигаться там лишь крупными колоннами. В составе таких колонн туда не единожды отправлялся и я, пялясь сквозь затемненные и закрытые решеткой стекла автобусов на опустошенные земли со ссохшимися черными деревьями.
        Несмотря на кажущуюся безопасность и небольшую дальность, этот путь был наполнен атмосферой тревожности и беспокойства. Даже на моей памяти с конвоями несколько раз случались «чрезвычайные происшествия», и не всегда речь шла о дорожных авариях или технических неисправностях. Бывало, машины обстреливали местные казаки, а случалось забредут в округу и другие дикари. Каждый раз на место ЧП высылали ударные отряды милиции, в воздух поднимался наш новенький беспилотник или старый вертолет, из-за стен была слышна стрельба. Мне повезло - я ни разу лично в такой переплет не попал. Джером тоже не попадал, хоть он-то, кажется, мечтал о подобном приключении.
        Через какое-то время ворота отворились, и я облегченно вздохнул, решив, что конвой прибыл. Но, как оказалось, преждевременно. Вместе с порывами ветра в проем ворот медленно вполз старенький пикап, груженый плотно набитыми мешками - видимо, привезли припасы из какого-то из дружественных селений. Милиционеры тщательно осмотрели машину, заглянули даже под днище, внимательно проверили у водителя документы и лишь тогда офицер лениво дал отмашку, позволяя водителю проезжать в селение на разгрузку.
        Еще через десять минут, когда мы изрядно озябли, ворота вновь начали открываться. На этот раз наши ожидания оправдались. Первым въехал угрожающий бронированный автомобиль с противоминной защитной, из люка на крыше которого наполовину высунулся милиционер в утепленном шлеме, опираясь на крупнокалиберный пулемет. Мы называли его «Носорогом», хотя я не знал точно, как называется эта модель. Следом двигался большой военный джип, в котором, как я знал, едут пять или шесть вооруженных милиционеров. Лишь после него плавно ползли грузные автобусы, битком набитые людьми.
        Мы с Джеромом терпеливо дождались, пока все восемь громадин, а также с десяток легковушек и еще несколько машин сопровождения пройдут проверку, вползут в селение и растянутся вдоль упирающейся в западные ворота Украинской улицы, а ворота захлопнуться. После этого мы уверенно направились к восьмому автобусу, зная, что мама обычно едет на нем. Как раз успели протиснуться ко входу, чтобы увидеть выходящую маму. Она была одета в теплую зимнюю куртку с меховым воротником и, как и большинство пассажиров, держала на плече сумку. При виде нас она радостно улыбнулась. Она так и думала, что я буду ее встречать. А я так и знал, что мама, как всегда, сядет в последний в колонне автобус.
        Моей маме - Катерине Войцеховской, в девичестве Шевченко, было тогда тридцать пять лет. Сын, конечно, не способен оценивать свою мать объективно: для каждого родная мама всех милее. Но не только я, но и все знакомые родителей утверждали, что она выглядит моложе своих лет и очень привлекательна. Мамина особенная красота крылась не столько во внешности, сколько во внутреннем обаянии, которое с первого же знакомства располагало к себе людей. Нельзя было не почувствовать тепла, исходящего от спокойного взгляда ее выразительных карих глаз и от ее улыбки. За этой улыбкой всегда читалась искренняя доброжелательность, а не желание соблюсти приличие, и это очень подкупало окружающих.
        - Привет, сынок! - мама с радостью обняла меня, но не стал слишком сильно нежничать, чтобы не позорить перед другом. - Ужас, ты же совсем холодный! Сколько вы тут простояли, минут двадцать? Сегодня мы ползли как черепахи, я думала никогда не доедем. Ой, Джером, привет!
        - Здравствуйте, теть Кать, - поздоровался Джером.
        - Джером, милый, да ты настоящий друг, если мерз тут вместе с Димкой все это время, и уже который раз, - улыбнулась мама. - Я настаиваю, чтобы хоть сегодня ты с нами поужинал!
        - Нет, нет, теть Кать, спасибо! - торопливо стал отнекиваться друг. - Мне домой надо, я так только, с Димкой постоять… Пойду я, домой мне надо! Дима, доску мою возьми, лады?!
        Конечно же, упорные уговоры мамы ни к чему не привели. Я знаю, что Джером не хотел домой и не собирался сейчас туда идти. Знаю и то, что он с удовольствием покушал бы у нас дома, в уюте и тепле, где стол всегда ломился от яств в отличие от многих других столов в Генераторном и особенно стола Лайонеллов. Но вместо этого он предпочтет в одиночестве пошляться где-то по темным подворотням, пока его отец не уснет, съесть какую-нибудь остывшую пакость из своего полупустого холодильника и уснуть полуголодным, но гордым.
        Джером стыдился своей бедности. И очень злился, если кто-то напоминал о проблемах с выпивкой у его отца. Как-то он рассказал мне, что его папу собутыльники часто приводят под дверь совсем «готового» и бросают там, как мешок с картошкой. Джерому приходится волочь отца, мычащего что-то невразумительное, до кровати, снимать с него ботинки, накрывать одеялом. Джером признался, что в такие моменты он ненавидит отца. И заплакал. Но потом разозлился и взял с меня клятву, что я никому не расскажу. Мне было очень жаль друга и его «тайну» я никому не раскрыл, хоть никакой особый тайны ни от кого на самом деле не было.
        Распрощавшись с другом, какое-то время я грустно провожал взглядом его удаляющуюся фигуру, задумавшись о превратностях судьбы, лишивших ни в чем не повинного паренька семейного очага. Но постепенно переключился с этой темы на разговор с мамой, которая оживленно расспрашивала как прошел мой день. Прилежно пересказав ей свои школьные будни, я задал вопрос о ее работе, прекрасно зная, что мама всегда охотно взахлеб рассказывает о своих воспитанниках. В свое время, помнится, я даже обижался и ревновал из-за этого - пока меня не научили тому, что такое «эгоизм», «ответственность» и другие серьезные вещи, которых маленькие дети не понимают.
        - О, мы делаем очень большие успехи! - как всегда, мама очень оживилась. - Маричка и Пин сегодня закончили изучать алфавит, скоро начнут писать. А видел бы ты, как они едят, молодцы просто! Еще месяц назад прямо зубами все хватали, а сейчас держат вилки с ножами так чинно, будто потомственные аристократы - смотреть любо-дорого. Я возлагаю на них большие надежды. Попомни мое слово, Димка, еще до следующей зимы им удастся найти свои семьи!
        - А в этом году многих пристроили?
        - Пятерых всего, - мама грустно понурила голову. - Каждый год удивляюсь, почему так мало людей изъявляют желание усыновлять или удочерять наших бедняжек. Это притом, Димитрис, что в наше время сорок два процента семейных пар не могут иметь собственных детей! Виной всему стереотипы. И дурные слухи, которые раздувают журналисты. А на самом деле многие из наших детишек намного умнее и добрее родившихся в цивилизации. Если окружить их любовью и теплом - они вырастут и раскроются прекрасными, словно цветы!..
        После таких историй мне порой казалось, что мама вконец разочаруется и потеряет интерес к своей работе. Но Катерина Войцеховская была сделана из прочного теста. Она принимала неудачи и испытания стоически, а каждому успеху, даже самому маленькому - радовалась от всей души. В матери я видел яркий пример человека, который искренне верит в значимость и правильность того, что она делает.
        Когда-то, во времена, которые я и не помню, мама была в Генераторном кем-то вроде врача-терапевта широкого профиля. Но в сфере терапевтики не прижилась. Как она сама однажды мне призналась: нервов не хватило. Она так и не смогла избавиться от дрожи и отвращения при виде гноящихся ран, безобразных опухолей и омертвевших тканей. А насмотреться на все это ей пришлось вдоволь: в те темные времена люди массово болели и мучительно умирали от лучевой болезни и рака, дети рождались в основном мертвыми или с серьезными отклонениями, а врачи-самоучки вроде моей мамы мало чем могли помочь, но не могли с этим и смириться.
        В конце концов, когда самые худшие годы миновали, мама нашла свое призвание в работе в приюте для сирот в Олтенице. Приют был основан под патронажем всемирно известного международного благотворительного фонда новозеландского миллиардера Джейсона Хаберна, штаб-квартира которого находилась в Веллингтоне.
        Наше селение было достаточно тесным, и я не мог не слышать, что болтали некоторые злые языки. Сплетники говорили, будто моя мама была скверным врачом и с радостью распрощалась с клятвой Гиппократа завидев на горизонте «непыльную работенку и хорошие денежки». Но я знал, что двигали мамой исключительно искренние убеждения и желание делать людям добро. Да и назвать ее работу «непыльной» мог лишь тот, кто не имеет о ней ни малейшего понятия.
        В «центрах Хаберна» по всему миру несчастных детишек, найденных на пустошах (в те годы, кажется, как раз начали входить в обиход политкорректные термины вроде «нежилой территории», заменившие у взрослых просторечие «пустоши») пытались обучать и внедрять в цивилизацию. Несчастные, обездоленные детки, которых удалось отловить на просторах разрушенного мира, были подобны диким зверькам. Зачастую они не были знакомы ни с единым человеческим словом, привыкли питаться падалью и отбросами, тяжело болели и были облучены радиацией.
        Центр Хаберна в Олтенице состоял из мужественного коллектива врачей, в основном психиатров, взявших на себя тяжкое бремя адаптации искалеченных чад к нормальной жизни. Своими трудами лекари сумели превратить в полноценных членов общества многих несчастных зверенышей. Правда, еще больше оказалось тех, с кем медиков постигли неудачи. Но, так или иначе, проделанная ими работа заслуживала искреннего восхищения.
        Мама лишь горько усмехнулась, когда однажды я пересказал ей конспирологические теории, распускаемые на одном из веб-порталов, о том, что детей из центров Хаберна используют для трансплантации донорских органов и бесчеловечных медицинских экспериментов. «Когда делаешь добро от души - не ждешь ни от кого благодарности», - кажется, она ответила что-то такое.
        Мама была одной из наиболее самоотверженных и преданных сотрудниц центра. Она не жалела для своей работы ни сил, ни времени. Даже во время беременности и после моего рождения она не переставала печься о своих воспитанниках, которые были целью и смыслом ее каждодневной кропотливой работы и о которых она, как и сегодня, всегда рассказывала взахлеб, возвращаясь домой.
        За беседой мы и не заметили, как, двигаясь в потоке сошедших с автобуса людей, доковыляли до нашего дома номер двадцать семь. Это была новенькая пятиэтажка рядом с главным перекрестком Украинской и Центральной улиц. Пятиэтажку называли не иначе как Председательский дом, потому что с момента его постройки тут жили все председатели поселкового совета. Здесь выделяли квартиры только заслуженным жителям, представителям местной «элиты» - насколько это слово могло быть уместно в нашей демократичной общине, где не принято было слишком сильно задаваться и ставить себя выше других.
        Вход в Председательский дом сторожил дворник, а по совместительству консьерж. Этот тучный румын преклонных лет по имени Григор бдительно следил, чтобы в опрятные сени элитного дома не проник какой-нибудь проходимец, который бы мог все там загадить. Бездомных, правда, в Генераторном не водилось, поэтому Григор вполне мог позволить себе выполнять эту обязанность расслабленно, с полузакрытыми глазами, расплющивая их только для того, чтобы потребовать от кого-нибудь тщательнее вытереть ноги. Мы с мамой, как обычно, поздоровались с дворником, но тот не ответил - со слухом у старика было туговато.
        Тщательно обив обувь о решетку и преодолев двойную дверь, мы очутились в светлом отапливаемом конвекторами парадном со свежей побелкой на стенах и потолке. В холле дома новомодная интерактивная система в виде воздушного экрана соседствовала с обыкновенной доской объявлений, за стеклом которой пылились распечатанные на принтере листы A-4, таящие в себе самые разные просьбы, уведомления, требования и даже угрозы, обращенные к жильцам.
        У доски объявлений мы застали облаченную в малиновый домашний халат блондинку средних лет с полотенцем на голове. Это была соседка с первого этажа, тетя Галя. Среди мелких невыразительных черт ее лица доминировал крючковатый нос, необычайная длинна которого вполне отвечала ее любознательности В отличие от дворника, соседка вежливо и даже немного подобострастно поздоровалась с мамой. Я буркнул приветствие в ответ, но едва слышно и неохотно.
        Мне вспомнился обрывок ее разговора с кем-то из подруг, нечаянно подслушанный мною около года назад, когда я возвращался домой из школы. Разговор был о моей маме, а точнее об одной истории, которую мама очень не любила вспоминать. И вещи в нем говорились настолько неприятные, что меня это тогда очень сильно расстроило и поразило. Дело было вот в чем.
        Еще в 63-ем, когда мне было только два года, мама защитила диплом доктора медицины, а в 65-ом уже стала заведующей центром Хаберна в Олтенице и признанным специалистом в сфере прикладной детской психиатрии. Она выступала на многих научных симпозиумах и ее настойчиво приглашали на работу в главный офис Хаберна в Веллингтоне. Но четыре года назад ей пришлось перенести тяжелое испытание, поставившее крест на ее карьерном развитии. Один из маминых подопечных, который был по ее настоянию признан пригодным к обучению в школьном классе вместе с обычными детьми, напал на обидевшего его одноклассника и, словно дикий пес, перегрыз ему горло. Пострадавшего ребенка едва удалось спасти. Маму отстранили от работы и долго таскали по допросам в связи со служебными разбирательствами. Родители пострадавшего ребенка настаивали на уголовном наказании врача за служебную халатность. Отцу пришлось звонить по многим телефонам и унижаться перед высокопоставленными чиновниками, чтобы спасти мать от позорного увольнения.
        Так вот, в разговоре тети Гали с ее подругой прозвучала совсем другая версия маминой истории, мерзкая и неправдивая. «Войцеховского жена - известная взяточница», - доверительно шептала соседка. - «Вот и в тот раз взяла на лапу от пары престарелых гомосеков, которым приглянулся один мальчик-сирота. Выписала на него все бумаги для усыновления, хотя он диким совсем еще был, и близко не прошел никакой реабилитации. Ну и…» Я не думал до этого плохо о тете Гале, но с того момента начал ее недолюбливать, а на душе еще долго оставался неприятный осадок. Маме я даже рассказывать не стал, чтобы не расстраивалась.
        По итогам той истории маме вынесли строгий выговор и сместили с поста заведующей центром на должность рядового врача-психотерапевта. На этой должности она числится до сих пор, фактически продолжая руководить центром. Когда папа однажды спросил у мамы, о чем она больше всего жалеет в этой истории, мама ответила: «О ребенке, который потерял свой шанс вернуться к нормальной жизни». Она до последнего защищала своего воспитанника, утверждая, что его намеренно спровоцировали на агрессию.
        - Ты о чем задумался? - спросила мама, проводя ключом-карточкой по сенсорной щели нашего дверного замка.
        - Да так, о ерунде разной, - уклончиво, но в целом правдиво ответил я.
        Наконец мы очутились дома и смогли сбросить с себя верхнюю одежду. Мама, едва раздевшись, устремилась на кухню, чтобы успеть накрыть стол к моменту папиного прихода. Я в это время проскользнул в свою комнату и, надев «сетчаточник», заглянул на свою страничку в социальной сети и еще несколько сайтов. Мей была в сети и написала мне какое-то сообщение со смайликами, а потом и видеосвязь включила, чтобы поболтать. Кое-кто из одноклассников, как обычно, решил уточнить у старосты пару вопросов по школьному расписанию. Еще несколько комментариев появилось под моими фотками из «Аквариуса». Джерома я в сети не видел и мог лишь гадать, чем сейчас занимается мой несчастный и гордый друг.
        Своей собственной комнатой я был обязан тому, что у нас была одна из самых больших квартир в Генераторном - две комнаты, кухня и собственный туалет с умывальником. Как никак, мой папа был большим человеком в селении. Именно из-за этого кое-кто завидовал нам и мне иногда приходилось слышать неприятные вещи о маме и папе - вроде тех, что говорила тетя Галя. Но это были только отдельные неприятные моменты, на которые я старался не обращать внимания и относиться ко всем людям с дружелюбием и открытостью, как учил папа.
        Поболтав с Мей и положив свой сетчаточник в футляр со специальным влажным покрытием (родители настаивали, чтобы я не пользовался им по вечерам - берег зрение), я отправился на кухню, наблюдать за тем, как мама возится с пищевым процессором. Мама сообщила, что папа уже освободился со службы и скоро будет. Болтая с мамой, временами мы с ней поглядывали на входную дверь, пока не услышали наконец за ней шаги и писк электронного замка. Это означало - папа дома.
        Усталый отец всегда приходил к ужину последним. Снимал тяжелое пальто, трепал меня по голове, чмокал маму в щеку. Его движения были размеренными и спокойными, в них не было той нервозности и раздражительности, которые присущи многим взрослым на исходе изнурительного буднего дня. Честно говоря, я вообще не помню, чтобы папу кому-нибудь удавалось вывести из душевного равновесия. Даже будучи недоволен или разочарован, он сохранял полный самоконтроль.
        Владимир Войцеховский был на четыре года старше мамы, росту и сложения среднего, с короткой стрижкой и приятными гармоничными чертами лица. Снизу овал отцовского лица был обрамлен темной тенью, образовавшейся за день на месте выбритой утром щетины. По долгу службы папа всегда был аккуратен - брился по меньшей мере раз в день, а иногда дважды. В отличие от щек, на макушке у отца волосы росли редко - даже на фоне короткой опрятной стрижки была хорошо заметна залысина. Впрочем, эта последняя черта вносила лишь еще один вполне уместный штрих в его интеллигентный портрет.
        Пожалуй, папа выглядел бы вовсе безобидным, если бы не волевой подбородок и решительная твердость в голосе и взгляде, которые можно было проглядеть при первом взгляде, но сразу становились заметны при дальнейшем общении. Все, кто был хорошо знаком с Войцеховским-старшим, знали - это человек с изрядной силой воли. И если он решал проявить упорство (а бывало так лишь тогда, когда папа отстаивал свои искренние убеждения), то сдвинуть его с занятой позиции было практически невозможно.
        Папа подготовился к ужину, быстро обмывшись в умывальнике и переодевшись в домашнее - спортивные штаны и вязаную кофту. Заходя на кухню, он часто моргал воспаленными покрасневшими глазами, потому что перед этим закапал их лекарством. С глазами у него были проблемы. Мама говорит, они начались еще со времен войны, из-за вспышки, которую он видел, когда взорвалась ядерная бомба. Сам папа не любил обсуждать это. Отмахивался: «Пустяки!» Отец относился к породе людей, которые не слишком носятся со своим здоровьем, - он лишь придерживался нескольких простых правил, которые позволяли ему оставаться в тонусе, а к остальному относился с философским фатализмом.
        Ужинали мы на кухне, за столиком, накрытым скатертью в цветочек, умостившись на старых, но удобных стульях с мягкими сиденьями. В углу тихо шелестел ионизатор воздуха. Из приоткрытой форточки светил уличный фонарь и доносились шаги и голоса запоздалых прохожих.
        Не считая пищевого процессора и ионизатора, в нашей кухне почти не было современных достижений техники. Папа обил ее деревом, а мама обставила разными плетеными корзинками и глиняной посудой, создав провинциальный интерьер на старинный манер. Стены украшали фотографии в деревянных рамках, изображающие пейзажи из старого мира: пшеничные поля под голубым небом, карпатские горные реки, альпийские зеленые, луга, живописные швейцарские деревушки, венецианские каналы с гондолами… Мама периодически распечатывала новые фотографии и меняла их, но мотив всегда оставался тем же. Пожалуй, лишь в этом проявлялась горькая тоска мамы по тому миру, о котором она редко говорила вслух.
        - Ух, - усаживаясь за стол, папа улыбнулся. - Хорошо хоть дома тепло. А в администрации холод страшный. Пусть еще после этого кто-то скажет, что мы отапливаем ее в первую очередь, - заставлю этого болтуна как-нибудь там переночевать.
        - Как прошел день? - поинтересовалась мама.
        - Ой, да знаешь, как-то, как всегда. Давай, может, перекусим для начала, а то у Димки вон я вижу слюни уже на стол капают.
        - А у тебя, пап, что, нет?! - засмеялся я.
        Кушали мы вкусно. Конечно, рацион современного жителя планеты стал куда беднее, чем у счастливчиков, которые живьем повидали пейзажи с фотокарточек на нашей кухни. Но мама делала все возможное, чтобы оживить домашнее меню чем-то необычным и, главное, натуральным. Непременным атрибутом нашего стола были овощи: помидорчики, огурчики, редисочка, зеленый лучок, сочные пучки укропа и петрушки. Овощи были элитные, дорогие - урожай с огородов семейства Стахановых, живущих независимой общиной в окрестностях Генераторного. Их плоды были не такими крупными и не такой правильной формы, как генетически модифицированные, выращиваемые на близлежащем фермерском хозяйстве Александру Одобеску. Но зато какие вкусные!
        - Мм-м, - отправив в рот помидор, папа аж причмокнул. - А все-таки какие они овощи растят, а? Почти как довоенные. Почти. Хм. Но могли ли мы подумать во время той долгой зимы, что нам доведется вообще есть какие-то овощи?
        - Да, - задумчиво ответила мама и ее взгляд застелила мрачная пелена невеселых воспоминаний о страшных временах голода, который мне посчастливилось не застать. - Тогда, Димитрис, за эту горстку овощей, которые мы съедаем за один вечер, могли покалечить или убить человека, или даже многих людей. Не дай Бог еще когда-то такое увидеть.
        - Голод превращает людей в животных, - покачал головой папа. - По крайней мере, многих из них.
        - Нам сегодня как раз рассказывали о тех временах, - вставил я, припомнив вступительный урок в школе, который провела нам директриса. - Ну, не о нашем Генераторном, а вообще, о том, как это все случилось. Маргарита Петровна сказала…
        Не забывая подкрепляться поданными на ужин блюдами, я вкратце пересказал родителям содержание нашего вступительного урока и свои мысли в связи с этим. Родители слушали внимательно, временами задумчиво кивая. Я знаю, что они старались пореже вспоминать о темном прошлом, но все-таки считали, что мне надо знать о нем правду и понимать, что произошло и почему.
        - Да, это хорошо, что они решили провести такой урок, - сказал папа. - Маргарита Петровна очень умная женщина, неспроста ее все у нас так любят и уважают. Все, что она вам сказала - совершенно правильно, Димитрис. Мы с мамой можем тебе это подтвердить, потому что мы сами были свидетелями того, какой бывает человеческая ненависть и к чему она привела людей. И мы говорим не о той волчьей, звериной злобе, которая владела людьми в темные времена, когда они, не щадя друг друга, боролись за свое выживание и за пищу, которой не хватало на всех. Нет, мы говорим об истинно человеческой разрушительной ненависти, которая неведома и непонятна никакому другому животному, - о той, во имя которой был уничтожен целый мир.
        - Да, я понимаю, пап, - ответил я, хотя эти слова были на самом деле слишком еще сложны для меня.
        - Думаю, что нет, Дима, - беззлобно не согласился со мной папа. - Но оно и к лучшему. Надеюсь, ты никогда не почувствуешь, что такое эта самая ненависть, не позволишь ей поселиться в своем сердце.
        Папа смотрел на меня испытывающим взглядом, как будто пронзал насквозь. Думаю, он сам не чувствовал, что это за взгляд и какое впечатление он на меня производит. Нет, нельзя сказать, что он был очень суровым человеком или, более того, что я его боялся. Но в такие моменты мне становилось неуютно, хотелось съежиться и куда-то исчезнуть. Казалось, что я неожиданно попал на экзамен, к которому совершенно не готов, и я начинал смертельно боятся, что провалю его.
        Хотя мама в силу своей профессии с детства приучила меня к постоянному психоанализу, в одиннадцать лет мне все еще сложно было понять это обуревавшее меня чувство. Лишь многим позже, размышляя над своим детством, я полностью осмыслил свои переживания и отыскал их истоки.
        Я был в семье единственным ребенком, более того - желанным. Когда 10-го мая 2061-го года я появился на свет, то ознаменовал собой первый лучик света в непроглядной тьме, в которой родители боролись с отчаянием и безысходностью предыдущие пять страшных лет. С моим рождением все вдруг обрело для них простой и понятный смысл, многие вопросы исчезли сами собой. Новорожденный я, сам того не ведая, стал фундаментом, на котором была построена жизнь всей нашей семьи в новом мире.
        Родители пытались вложить в меня очень много своей души - намного больше, чем это, наверное, требовалось. Они растили и воспитывали меня с такой внимательностью, трепетностью и ответственностью, с какой создают свои шедевры художники или композиторы. Я вырос в любви и доброте, каким могли позавидовать многие дети. Но притом с самых пеленок на меня были устремлены требовательные взгляды, в которых отражалось желание видеть предмет для гордости. Родители ждали, что я буду лучше всех своих сверстников. Но речь была не о физическом лидерстве, наилучших отметках в школе или успехах в спортивных соревнованиях (хоть все это и поощрялось). Превосходство должно было быть выражено в развитии наиболее ценимых ими человеческих качеств: доброты, честности, порядочности, справедливости, отваги, образованности, эрудиции.
        Именно из-за этого я все время испытывал тайную тревогу, что разочарую родителей или не оправдаю в чем-то их ожиданий. Мучимый этим комплексом, я усиленно тянулся к воображаемой планке, которая высилась надо мной невообразимо высоко. Планка эта определялась примером моих родителей, людей незаурядных, и данным мне воспитанием, которое велело с пониманием относиться к порокам и недостаткам окружающих, но крайне критично оценивать себя и собственные поступки.
        Хоть я и не признавался себе в этом, но погоня за этими идеалами порой превращалось для меня в муку, отравляла мне беззаботное детство, не позволяла радоваться жизни как прочие дети. Но стоило мне начать втайне обижаться за это на родителей, как во мне сразу же просыпалась совесть, которая велела мне упрекать не их, а наоборот, себя - в малодушии, неблагодарности и эгоизме.
        - М-м-м, - чтобы побыстрее развеять смутивший меня момент и вырваться из плена неприятных раздумий, я первым прервал паузу. - А еще я забыл рассказать вам, что придумал наш учитель физкультуры. Ну, Григорий Семенович! Кстати, он намекал, что давно знает тебя, пап. Что вы с ним переживали какие-то приключения вместе…
        Я намеренно замешкался с дальнейшим рассказом, надеясь, что папа или мама поведают мне ту самую историю, о которой предпочел умолчать физрук.
        - С Гришкой-то, Тумановским? - папа слегка улыбнулся, многозначительно переглянувшись с мамой, явно вспомнив что-то известное им обоим. - И что, он рассказал про эти приключения?
        - Нет. Сказал, что ты сам расскажешь, если захочешь.
        На отцовском лице какое-то время отражались смешанные чувства, словно он колебался, стоит ли говорить мне правду. Но, в конце концов, какое-то неведомое соображение одержало в нем верх и папа попытался мягко закруглить тему:
        - Григорий Семенович - хороший человек, и, вдобавок, твой учитель. Я не хотел бы ворошить наше с ним прошлое без надобности, Дима.
        - А что, если я пообещаю, что никому не расскажу? - почувствовав в словах отца слабину, я улыбнулся и пытливо заглянул отцу в глаза. - Ну пап!
        Папа еще какое-то время оставался в нерешительности, но затем вздохнул и, разлив нам по чашечкам с пакетиками чая кипятку из электрочайника, молвил:
        - Ты не раз слышал, как мы с мамой очутились здесь. Это было… где-то в середине 56-го, если я не ошибаюсь? Да, Кать?
        - Июль, - кивнула мама, делая глоток пышущего паром чая. - Я помню тот день, когда мы попали сюда так, будто это было вчера. Мы с твоим отцом благодарили судьбу, что нам удалось дожить до того дня. Но где-то глубоко в душу закралось отчаяние. Генераторное было тогда совсем не тем, чем оно есть сейчас. Сухой безжизненный грунт, на котором разбиты потрепанные армейские палатки, переполненные голодными людьми под дурацким бессмысленным названием и номером. “Временный лагерь беженцев № 213”. Кроме друг друга, рваных ботинок, джинсов, курток да наплечников со скудными пожитками у нас во всем мире не осталось никого и ничего…
        - Ты так хорошо рассказываешь, что, пожалуй, тебе стоит и продолжить, - улыбнулся папа.
        - Нет, ну что ты, - мама смущенно потупилась. - Димка же про Гришу просил рассказать.
        - Гришу я узнал, когда пошел в поисковой отряд, - припомнил папа, тоже отхлебнув чая. - Поисковые группы тогда отправлялись в путь денно и нощно, рыская по окрестностям в поисках всего необходимого: еды, топлива, строительных материалов, оружия и патронов, лекарств, полезного в хозяйстве инструмента и оборудования.
        - Я знаю, ты часто участвовал в таких «экспедициях», - оживился я. - Ведь если бы не это, люди просто не выжили бы!
        - Да. Володя ходил в них нескончаемо, - вспомнила мама. - Мы собирались у самодельных ворот в возведенных вокруг лагеря баррикадах, кутаясь в плащи с капюшонами и закрывая лица платками и марлевыми повязками и в угрюмой тишине провожали взглядами группы вооруженных мужчин в камуфляжной одежде. Это были наши отцы, мужья и сыновья. И каждый из нас понимал, что некоторые из них, скорее всего, не вернутся назад. Папа даже не помнил точно, в скольких «экспедициях» он побывал. Его жизнь много раз висела на волоске, людей рядом с ним калечили и убивали, но ему везло и, не считая нескольких царапин и ушибов, он остался невредим.
        - Да, все это знают. Папа настоящий герой! - с искренней гордостью воскликнул я.
        - Не говори так, Димитрис, и не вздумай так говорить другим! - не на шутку рассердился отец. - Я не раз говорил тебе, что не было там никаких героев. То время называют «тёмным» не только из-за вечного смога. То было не для героев: время тяжелых решений, неоднозначных поступков. Эти наши «экспедиции» - это было, по сути, обыкновенное мародерство, хоть мы не употребляли это слово. Поисковые отряды постоянно вступали в стычки с другими мародерами. А порой и с местными, боронящими свое добро. Бывали жертвы.
        - Но ведь на вас нападали, вы вынуждены были защищаться.
        Папа тяжело вздохнул.
        - Неизвестно, как закончилась бы история ВЛБ № 213, сложись все иначе, но еще в первые месяцы после войны нам удалось неплохо вооружиться, вначале опустошив оружейную милицейского отделения в окрестном селении, а затем приняв участие в разграблении склада румынской воинской части. Среди нас было много бывших военных и резервистов, которые хорошо владели оружием. Поэтому наши поисковые отряды чувствовали себя довольно уверенно и из большинства стычек чаще всего выходили победителями. Самым сложным во время мародерских вылазок было не уберечься от пуль. Сложнее было не озвереть, сохранить человечность. Из мужчин, ходивших вместе со мной в «экспедиции», это удавалось не всем. Ожесточившиеся, изголодавшиеся, замерзшие и замучавшиеся люди вскоре практически перестали видеть разницу между добром и злом, превратились в стаи волков, которыми руководил лишь один принцип: «зубами вырвать себе добычу или сдохнуть».
        Папа прервался, чтобы немного смочить горло горячим чаем. Вместо него продолжила мама:
        - Именно эти страшные метаморфозы, происходящие с товарищами, больнее всего ранили отца и повергали в его наибольшее отчаяние - а вовсе не вечная темнота, холод, радиация и разруха. Из добытчика он очень быстро превратился в миротворца, который пытался спасти встречавшихся им людей от неконтролируемой ярости спутников. Однажды по этой причине произошла потасовка, в которой против папы выступил один из самых остервеневших мародеров - бритый наголо верзила по кличке Тумак, некогда работавший грузчиком в Одесском порту, а в неспокойные времена подрабатывающий за деньги охранником различных митингов и политических шествий. Не имея ни семьи, ни каких-либо убеждений, мужик уважал лишь силу и это его жизненное кредо прекрасно вписалось в реалии постапокалиптической анархии.
        - И что, дяде Гриша вступился за тебя перед этим Тумаком?! - догадался я.
        Папа печально улыбнулся и, не ответив на вопрос, сказал:
        - Мы забрели в развалины старого промышленного предприятия, где надеялись разжиться инструментами, но там все оказалось уже разграблено и люди были изрядно разочарованы. И тут мы случайно набрели на румынского пацаненка, тоже шарящего в развалинах. Тумак решил, по его словам, «проучить поганца, чтобы знал, как на нашей территории крысятничать». Инструментом поучения должен был послужить солдатский ремень.
        Слушая историю, я затаил дыхание. Спустя пятнадцать лет после той истории отец сидел передо мной живой и здоровый, но все же я волновался за него так, будто неизвестно было чем эта история может закончиться. Зная отца, я не сомневался, что его рука пресекла экзекуцию, независимо от того, какую опасность он мог навлечь этим поступком на себя.
        - Он большой был? - спросил я.
        - Выше меня на голову. И гордился тем, что мог головой разбить кирпич. Наверное, во время этих занятий он и отбил себе остатки мозгов, - вспомнил папа, усмехнувшись. - С таким, конечно, страшно было связываться. А он, только глянув на меня, решил, что победитель в этом единоборстве очевиден. Только он погорячился. Твой папаша в молодости был хоть и тщедушен на вид, но поверь, Димка, довольно жилистый и выносливый.
        - А главное - практически лишен страха, когда бьется за правое дело, - добавила мама, ласково чмокнув папа в щеку.
        - Запомни, Дима. Если уж довелось попасть в драку и нельзя иначе выйти из ситуации, помни: не бойся, даже если нападавший кажется больше и сильнее. Здесь важны не только мускулы, а и настрой. Человек, защищающий свою жизнь или свое достоинство, имеет моральное преимущество над тем, кто пытается их отнять, и это не следует недооценивать.
        - Так что, ты с этим Тумаком дрался? - мои глаза поползли на лоб. - А разнять вас не пытались?
        - Все смотрели с интересом и ждали, чем кончится, - папа хмыкнул. - Говорю же, в те времена гуманизм был не в чести. В общем, досталось мне изрядно, но я бился до конца и с большой натугой одолел верзилу - главным образом из-за того, что тот не ждал от меня серьезного отпора.
        - Вау! - я с каким-то новым восхищением оглядел некрепкого на вид отца. - А дальше что было? И, главное, при чем здесь мой учитель физкультуры?
        - Вначале отвечу, что было дальше. Командир поисковой группы принял сторону Тумака. Направил свой автомат на меня и сказал: «Если ты не за нас, значит против. Нравится этот цыганский оборванец - вот и бери его, и вали прочь!» Несколько человек из группы заступились за меня, назрела вооруженная стычка. Но я успокоил всех и сказал, что уйду добровольно. Не хотел, чтобы из-за меня там все друг друга перестреляли. Чтоб ты понимал, до лагеря оттуда было километров тридцать, в те времена казалось немыслимым преодолеть такое расстояние одному. Но я таки добрался. Несколько раз отбивался по дороге от бродячих псов, однажды попал под обстрел, замерз, изголодался. Но - к маме вернулся. Жалел только о том, что напуганный румынский мальчик со мной не пошел - при первой же возможности убежал и на крики не оборачивался. А так, может быть, был бы у тебя сводный братец.
        Зачарованный этой невероятной историей, я молчал.
        - Ну а теперь второй твой вопрос. Тумак - такое было тогда прозвище у Гриши Тумановского.
        - Да ты что?! - ахнул я.
        Я вдруг вспомнил и совершенно по-другому оценил слова физрука, сказанные мне после урока. «Цеплялся за жизнь как зверь, не щадя ни себя, ни других», - говорил он о себе в молодости, противопоставляя моему отцу.
        - И вот тебе главная мораль этой истории, Димка, - допив чай и поднявшись из-за стола, папа ласково потрепал меня по голове. - Люди меняются. В том числе меняются к лучшему. Вот и Гриша изменился. И после той истории он десятки раз показывал себя смелым и достойным человеком. Каждый раз встречаясь с ним на улице мы пожимаем друг другу руки и даже можем выпить по бокалу пива, вспоминая о том, как он когда-то получил от меня пару хороших хуков справа.
        - Да уж… - выдохнул я, жалея о данном слове не рассказывать об этой истории друзьям.
        - Кстати, что там Григорий Семенович предложил? - поинтересовалась мама.
        - Ну, он сказал, что хочет попросить Маргариту Петровну, чтобы весной, перед каким-то важным христианским праздником, ему разрешили сводить школьную экскурсию в Храм Скорби. Сказал, что он там пережил духовное перерождение. И, кажется, я понимаю теперь, о чем он. Наверное, после той трепки, которую ты ему задал, он уверовал в Бога и начал любить своих ближних…
        - Не совсем так, там другая была история. Он переболел «мексиканкой», лишь чудом сумел выжить. А после такого - люди меняются, - вмешалась мама. - Но об этом как-нибудь в другой раз. Вообще-то мне его идея не по душе. Детям не место на нежилой территории.
        - А вот я бы слишком сильно не тревожился, - неожиданно не согласился с ней папа. - Туда всего-то пару километров ходу. В теплое время года группе детей при хорошем сопровождении на этом пути ничего не грозит. Я считаю, им неплохо было бы туда сходить. Свою историю надо знать. Кроме того, это место, пожалуй, действительно навевает определенные полезные раздумья.
        - А я не была там с тех самых пор, - покачала головой мама. - Как-то не очень хотелось. Хоть там и построили церковь, но для меня это место навсегда останется тем, чем оно было изначально - выселками для зараженных вирусом людей… и кладбищем.
        - Мам, а мне было бы интересно сходить! - запротестовал я.
        - Ладно, давай отложим этот разговор. Сомневаюсь, что Маргарита Петровна вообще это позволит. А если разрешит, то поговорим, - уклончиво закончила разговор мама.
        Папа, кажется, хотел сказать еще что-то, но в этот момент услышал звонок своего коммуникатора и быстро умчался в родительскую спальню. Минуту спустя оттуда уже доносился его дипломатичный смех и оживленная речь на английском языке. Мы привыкли, что папин комм не умолкает сутки напролет и отец общается с сотнями самых разных людей на всех пяти языках, которыми он владеет. В Генераторном папа отвечал за связи общины со внешним миром. Именно на этом поприще он завоевал себе авторитет и признание среди односельчан. Но работа эта требовала полной самоотдачи и не предполагала ни минуты отдыха, когда можно было просто выключить коммуникатор и забыться.
        - Да уж, - оставшись на кухне вдвоем с мамой, я улыбнулся. - Вот так история про Семеныча. В жизни бы не подумал. И много еще такого, чего вы с папой мне не рассказываете? Я ведь уже не ребенок!
        - А ты что, обижаешься? - мама слегка пожала плечами. - Извини. Мы, на самом деле, пытаемся тебя как-то оградить от тех грустных воспоминаний. И себя, наверное, тоже. Осень и зима 56-го - 57-го были самым тяжким временем в истории общины, да и, наверное, всего человечества. В условиях «ядерно-вулканической зимы» земля не дала всходов и человечество столкнулось с голодом библейских масштабов. По миру ширилась «мексиканка», а впереди нее неслись жутковатые слухи о 95 %-ой смертности от вируса, окончательно убеждая людей в наступлении Судного дня. В те дни я и сама утратила присутствие духа. Реальность представала нам в таком мрачном свете, что мы уже и не пытались разглядеть светлое будущее за завесой безысходности - думали лишь о том, как дожить до завтрашнего дня. Люди с гипертрофированным инстинктом самосохранения по-звериному цеплялись за жизнь, не брезгуя никакими средствами. Все остальные - обретались в молчаливом отчаянии. Если бы ты, не дай Боже, пережил что-то подобное - тоже, наверное, старался бы об этом не вспоминать.
        - Понимаю, - я скромно потупил взгляд, но тут же спросил. - А почему папа разозлился, когда я назвал его «героем»? Он же герой, самый настоящий, это все знают. Вот, например…
        - Понимаешь, Дима, - мама вздохнула, слегка закатила глаза и на её лице отразилось выражение такой теплоты, которая не оставляла ни малейших сомнений в том, что она искренне любит своего мужа. - Твой папа - очень совестный человек. И он не любит, когда его нахваливают. Наоборот, относится к себе очень придирчиво. Но ты должен знать, что он действительно совершал очень сильные и самоотверженные поступки, и во многом именно благодаря им наша община смогла выжить и укрепиться. Только я говорю вовсе не о драках или стрельбе. Таким восторгаются только глупые мальчишки. Твой папа умеет прекрасно находить общий язык с людьми, строить с ними отношения. Я вообще не уверена, что наше селение не вымерло бы и не одичало, если бы не папино «дипломатическое путешествие». А ведь я сама тогда не верила в успех его затеи, отговаривала его идти. Даже плакала и ругалась.
        Катерина Войцеховская смущенно улыбнулась, будто ей самой было сложно представить себя плачущей и ругающейся. А я, тем временем, не замедлил вставить:
        - Я знаю, весной 57-го, шестнадцать лет назад, папа отправился в поход по окрестным общинам, чтобы установить с ними дружеские и торговые связи. Это тогда был подписан Пакт о дружбе и сотрудничестве в Доробанцу!
        - Ты, Дима, не думай, что это было какое-то триумфальное шествие. После страшной зимы, которая фактически продолжалась и весной, голод и нужда в селении достигли той отметки, за которой люди хватаются за любые иллюзорные надежды, лишь бы не сидеть на месте. Комендант всяческими драконовскими мерами умудрялся удерживать порядок и стаскивать отовсюду последние остатки съестных припасов. Но этих остатков почти не осталось, а по всей округе благодаря стараниям наших мародеров распространились мифы о «кровавых бандитах из Новой Украинки», которые если не едят живьем младенцев, то уж расстреливают и грабят всех без разбору. У Володи был свой взгляд на проблему, не совпадавший со взглядом коменданта. Он был убежден, что всем выжившим людям надо объединять усилия, а агрессивный изоляционизм в конце концов угробит нас. Поэтому он решил нанести дружеский визит тем, кто обитает по соседству с нами и разубедить их в том, что от нас стоит держаться подальше. К нему примкнуло порядка сотни людей. Среди них, кстати, и Седрик, папа Джерома. Тогда он еще не пил. Несчастный одинокий ирландец, который волею судеб
встретил конец света в чужой стране…
        Я вежливо слушал мамины воспоминания, хотя отлично знал эту историю. Папино паломничество продлилось почти неделю и далеко не всегда было «дипломатическим» - стычек на долю добровольцев тоже хватило. И все же, вопреки прогнозам скептиков, предприятие ждал крупный успех именно на дипломатической почве.
        Современная гидроэлектростанция «Доробанцу», построенная на притоке Дуная, куда папа первым делам направил свой отряд добровольцев, оказалась совершенно цела. Вот только она была занята вооруженным табором цыган, чей барон называл себя «владельцем энергетической компании» и был настроен на продажу энергоресурсов по очень высокой цене, несмотря на то, что станция не функционировала. Наглых цыган было не слишком, много кто из украинских ополченцев был полон решимости отбить станцию силой, но по настоянию отца этот сценарий оставили лишь на самый крайний случай. Папа надеялся, что сможет убедить цыган в необходимости сотрудничать, так как те, очевидно, не способны были ввести электростанцию в эксплуатацию, тогда как в числе украинских беженцев были люди с техническим образованием, а возможно в ВЛБ № 213 оказался и кто-то из бывших работников ГЭС.
        По удивительному стечению обстоятельств, почти в один момент с неполной сотней украинских ополченцев, явившихся к востоку, с запада к ГЕС подошел другой отряд, превосходящий наших по силе. По сведениям очевидцам, там было не менее двухсот человек в натовской бронированной экипировке с современным вооружением в сопровождении дюжины, а то и двух десятков бронемашин. На рукавах солдат и на корпусах машин виднелись эмблемы с красно-синим гербом, изображающим три скрещенных колоска и якорь - должно быть, знак принадлежности к какой-то румынской воинской части. Как позже оказалось, в строю у них находились даже поисковые роботы, которые разведали обстановку и обнаружили украинцев задолго до появления солдат. Отряд этот мог безо всякого труда рассеять и украинцев, и цыган. Но, к счастью, командовал им дальновидный и уравновешенный человек по имени Троян Думитреску, бывший капитан натовской армии, который, как и мой отец, предпочел дипломатию грубой силе.
        Переговоры, в которых участвовал мой папа с двумя единомышленниками, Думитреску с его офицерами и цыганский барон вместе с парой членов семейства, стали настоящим триумфом дипломатии, казавшимся немыслимым на постапокалиптических руинах.
        Думитреску рассказал, что он представляет «правительство Румынии, точнее то, что от него осталось». Как он объяснил, в течение нескольких месяцев после ядерного удара по румынской территории, включая и столицу страны, официальные власти утратили контроль над большей частью страны. Одним из немногих островков стабильности стал город Олтеница на Дунае, в который отступила одна из воинских частей, избежавших попадания в зону поражения ракет, упавших в Кэлэраши. В город и его окрестности стеклось огромное количество беженцев из жудеца (области) Кэлэраши и соседних жудецов. Со временем там была образована «временная администрация региона Валахия», основу которой составили уцелевшие местные чиновники, армейские офицеры и гражданские активисты.
        Как поведал папе Троян, числившийся тогда полковником «Сил гражданской обороны Валахии» только в одной Олтенице на тот момент находилось не менее пятидесяти тысяч человек, а по всей Валахии, по их данным, может быть, еще до миллиона выживших людей. Только вот это число с каждым днем убывало из-за голода, морозов, «мексиканки» и долговременных последствий ядерного удара. Власти в Олтенице не претендовали на реальное управление всем регионом, но поддерживали хоть какое-то подобие порядка на контролируемой ими территории и не теряли связи с другими островками цивилизации. По словам Трояна, нечто подобное Олтенице существовало и в Ловече, по болгарскую сторону Дуная, и еще во многих точках Европы.
        К рассказу отца об украинской общине в бывшем ВЛБ № 213, или, как ее тогда называли, Новой Украинке, Думитреску отнесся с величайшей внимательностью и всячески приветствовал усилия украинцев, сумевших сохранить цивилизованность и организацию. Несмотря на то, что он все еще считал себя представителем легитимной власти Румынии, полковник сразу согласился с папой, что речь сейчас идет о выживании человечества как вида, что побуждает к объединению всех людей независимо от расы и национальности.
        Неизвестно, что думали обо всем этом цыгане, но каким-то образом их тоже удалось склонить к сотрудничеству. Папа как-то при мне обмолвился, что решительный настрой цыган переменился при виде прекрасно вооруженных олтеницевских ополченцев и поэтому они начали прощупывать почву на предмет возможных торгов. Но мама, помню, намекнула, что причина их сговорчивости была в другом.
        Не знаю, как там было на самом деле, но точно знаю, что цыганский барон, Горан, до самой своей смерти находился с моим папой в хороших отношениях, а его родной племяш, Миро, даже называл себя папиным «крестным сыном». Миро служил в силах самообороны Олтеницы - этот подтянутый молодой мужчина с веселыми чертами смуглого лица на моей памяти несколько раз гостил у нас дома и никогда не забывал угостить меня какими-то сладостями.
        - Кстати, мам, а как тогда папа смог договориться с цыганами? - вспомнив об этом, спросил я.
        С интересом глянув на меня, мама неожиданно засмеялась.
        - Очень здорово, что ты спросил это именно сегодня, Дима, после рассказанной папой истории про свое давнее знакомство с Григорием Семеновичем. Сейчас ты услышишь реальный пример того, как добро возвращается к людям сторицей. Знаешь ли ты, что цыгане были склонны до последнего защищать свое «право» на владение электростанцией и ни за что не уступили бы без кровавого боя, если бы племянник барона не признал в Володе «доброго дядьку», который в свое время спас его от расправы, когда тот искал чем поживиться в одной заброшенной деревеньке.
        - Подожди… Это тот самый мальчик, который?.. - не поверил я, и тут меня осенила невероятная догадка. - Это был Миро?!
        - Именно! - удовлетворенно хлопнула в ладоши мама. - Так и знай, Дима: добро всегда порождает добро. Хоть иногда для этого приходится запастись терпением и подождать.
        - Ну и ну, - я восхищенно покачал головой и пообещал себе при первой же возможности расспросить словоохотливого Миро о том случае поподробнее.
        Как известно всем жителям Генераторного, уже на следующий день в Доробанцу был подписан трехсторонний Пакт о дружбе и сотрудничестве, который действует до сих пор. Представитель временной администрация региона Валахия и делегация украинской общины из ВЛБ № 213 договорились объединить усилия по обеспечению энергоснабжения уцелевших населенных пунктов региона, для чего обе стороны взяли на себя обязанность направить на ГЕС технических специалистов, а также выделить ремонтные бригады для восстановления линий электропередачи.
        «Администрация ГЕС» (так назывались в договоре цыгане) взяла на себя обслуживание и охрану территории в обмен на сохранение за ними права на постоянное на ней проживание, а также поставки ограниченного количества боеприпасов и снаряжения. Более всего цыган интересовала еда, но никто из присутствующих на тот момент не мог похвалиться тем, что изобрел способ выращивать что-либо в изменившейся экологии.
        На станции были оставлены для охраны отделение олтеницевских солдат с бронемашиной и десяток украинских ополченцев. Думитреску пообещал как можно скорее парафировать пакт у своего руководства, папа - у своего, после чего стороны, пожав руку, разошлись.
        Многие члены группы, воодушевленные достигнутой договоренностью, но так и не нашедшие самого на тот момент для них важного - еды, вконец ослабев, повернули назад в лагерь. Но отец вместе с немногочисленной группой энтузиастов, которые уже едва переставляли ноги от голода и усталости, отправился вниз по региональной дороге № 31, где, в пятнадцати километрах, по слухам, должны были находиться еще какие-то поселения.
        Выяснилось, что на востоке от Новой Украинки действительно образовались две небольшие соседствующие друг с другом цивилизованные общины. Это были фермерский поселок Александру Одобеску, где около сотни изможденных селян силились вырастить урожай в возведенных ими теплицах, и текстильная фабрика в поселке Индепентеца, на трассе № 307а, в подвалах которой нашли прибежище несколько сотен бывших работников и случайных прохожих, которые со временем волей-неволей объединились в сплоченное сообщество.
        Фермеры в Александру Одобеску на тот момент не достигли успехов в выращивании зерновых и овощей, зато изловчились растить в темноте грибы, которые, по их заверениям, довольно сносно переносят радиацию и съедобны, по крайней мере для тех, кто переносит их отвратительный запах. Непереборчивые поневоле фермеры удобряли свои грибные плантации собственными естественными отходами - это могло бы заставить побрезговать кого-то другого, но не членов папиной группы, никто из которых не весил на тот момент больше шестидесяти пяти килограммов. За грибы с фермерами щедро рассчитались половиной оставшихся боеприпасов.
        «Фабриканты» в Индепентеца могли похвастаться рабочим текстильным оборудованием и изрядными запасами качественных хлопковых вещей, которые, впрочем, мало кого интересовали в тогдашнем голодающем мире, поэтому община едва выживала, выменивая свой текстиль на еду у всех забредающих к ним прохожих.
        Обе общины сильно страдали от постоянных гоп-стопов, поэтому с радостью приняли предложение отца, который обещал им защиту хорошо вооруженных украинских ополченцев в обмен на поставки съедобных грибов и одежды. На это предстояло еще получить «добро» у коменданта полковника Симоненко, но отец не сомневался, что движется в правильном направлении.
        Достигнутые в этом путешествии договоренности окупились с лихвой и были положены в основу того жизненного уклада моей малой родины, который был мне знаком.
        В середине 57-го года никто бы еще с уверенностью не поручился за то, что человечество не вымрет. Я читал, что температура в начале того «лета» не достигла даже нуля по Цельсию. Успехи неунывающих агрономов были все так же скромны. В наглухо заваленном железнодорожном тоннеле, расположенном невдалеке от лагеря, начали выращивать грибы, но скромный их урожай не удовлетворял и десятой части пищевых потребностей украинцев, не говоря уже о том, что показания дозиметра при их изучении оказались неутешительны. Голод парализовал все помыслы и старания людей, лишал их сил и здравого смысла, становился идеей-фикс для всех и каждого. Но все-таки крохи пищи - это лучше, чем вообще ничего. Благодаря грибным плантациям общине удалось, бедствуя и худея, кое-как пережить самые голодные времена.
        Наш совет единодушно одобрил «энергетический союз» с Олтеницей и отрядил два десятка технарей, в числе которых действительно обнаружился румын - бывший сотрудник ГЕС (или, во всяком случае, выдающий себя за такового) в Доробанцу. В числе отправившихся на станцию была и наша «железная леди». Именно вездесущая Маргарита Петровна, как говорят, в конце концов заставила электростанцию заработать. Уже в начале лета совместными усилиями наших и румынских специалистов удалось не только запустить ГЕС, но их провести электричество в лагерь.
        После долгих убеждений полковник согласился выделить вертолет, который он берег как зеницу ока, для доставки украинской делегации во главе с моим отцом в Олтеницу. В состав делегации вошли, кроме наших, также по представителю от «подзащитных» поселений: ферм Александру Одобеску и фабрики Индепентеца.
        Я много раз бывал в Олтенице и помню ее совсем другой, но папа рассказывал, что в то время город представлял собой огромный лагерь тощих беженцев, которых две тысячи солдат «сил самообороны» с трудом удерживали от разбоя и каннибализма. Несмотря на очевидный гуманитарный кризис, который в любой момент мог перерасти в мятеж или окончиться вымиранием, правительство в Олтенице отличалось незаурядной организованностью и дальновидностью. По прогнозам местных правителей, голод, холод и пандемия в следующие два с половиной года неминуемо выкосят от 30 до 70 процентов населения цивилизованных мест и до 95 % «дикарей», но у тех, кто сможет дожить до начала 60-го года, шансы на выживание резко повысятся. Инфраструктура Содружества наций, с правительством которого власти в Олтенице поддерживали постоянный контакт, как они надеялись, сможет к тому времени развиться настолько, что станет возможен экспорт ресурсов из Австралии и других «гуманитарных оазисов» в разрушенную Европу. Как оказалось впоследствии - так и случилось.
        Вдобавок к ранее достигнутым энергетическим соглашениям, украинская миссия договорилась совместно с Олтеницей восстанавливать и обеспечивать безопасность дорожного сообщения между населенными пунктами. Для того чтобы очистить, отремонтировать и организовать охрану нескольких десятков километров дороги № 31, выделялись людские и материальные ресурсы. Это начинание было частично реализовано еще до моего рождения, хотя и на моей памяти эта дорога осталась не вполне безопасным местом.
        К маю 61-го, когда я появился на свет, мы больше не находились под угрозой исчезновения - и благодарить за это следовало не в последнюю очередь Владимира Войцеховского, моего отца.
        - Ладно, Дима, - вывела меня мама из раздумий. - Допивай-ка свой чай и начинай делать домашнее задание, чтобы не засиживаться допоздна. Не забывай: каникулы уже закончились. Что вам, кстати, задали?..
        Закончил я этот день уединившись в своей уютной комнатке: вначале добросовестно покорпел часа два над конспектами, пока за окном не погас уличный фонарь (в десять вечера они в Генераторном гасли), а затем, раздевшись и забравшись под теплое пуховое одеяло, надел наушники с любимой музыкой и углубился в чтение книги в свете ночника, подвешенного над кроватью. Временами я отвлекался от чтения и поглядывал на выложенную кирпичом стену печи, сооруженной между моей комнатой и комнатой родителей - на случай, если электрическое отопление подведет. Этой печью мы не пользовались уже добрый год и сейчас на ней были подвешены на гвоздиках связки деревянных рамок с семейными фотографиями.
        В основном на снимках был запечатлен я вместе с родителями, довольными и счастливыми, в последние пять-семь лет. Но где-то в необъятных электронных архивах можно было отыскать снимки и видеозаписи из былых времен, на которых мои родители были совсем другими: юные, худые, как щепки, издерганные и несчастные. Я задумался над тем, как многое им пришлось пережить, сколько еще историй наподобие сегодняшней остались для меня неведомыми и ощутил за них неимоверную гордость и в то же время жалость из-за тех тягот, которые им пришлось перенести.
        Последней перед сном мыслью была мысль о физруке и об обещанной им экскурсии. Я решил, что непременно уговорю маму отпустить меня туда. Заодно, кстати, сбудется и мечта Джерома вырваться за пределы селения…
        Глава 2
        Когда-то начало весны люди встречали с превеликой радостью. Но климат стал иным и в 2073 году от рождества Христова переворот календаря с февраля на март мало что изменил в царящей за окном суровой действительности. 22-го марта, выходя утром из квартиры, я все так же тщательно кутался в шарф и прятал уши под шапкой, чтобы их не отморозить. В полвосьмого утра, когда я выходил из дому, было еще темно. Под ногами у спешащих на работу прохожих хрустел снег. Дворник Григор, опершись о совковую лопату, дымил сигаретой вместе с двумя коллегами из соседних дворов, обсуждая, видимо, планы грядущего застолья.
        По дороге в школу я встретил Мей Юнг, одетую в новенький красный пуховик с капюшоном. Она весело помахала мне рукой, и мы пошли дальше вместе. Мей, довольно улыбаясь, рассказала, что ее папа Ан вчера сумел совсем недорого купить пуховик на распродаже в Олтенице и она ждет не дождется щегольнуть обновкой перед девчонками. Я, конечно, не преминул похвалить пуховик, в котором девочка и впрямь смотрелась очень миленько.
        - Спасибо, - Мей слегка покраснела.
        Мне иногда казалось, что я ей нравлюсь. Но я совсем не знал, что в таких случаях делать и поэтому просто обращался с ней по-дружески вежливо и приветливо. Кое-кто из сверстников уже «встречался» и всячески выпячивал этот факт в соцсетях, особенно девчонки. Но, мне кажется, они просто пытались казаться круче и взрослее, а мне такими глупостями заниматься было ни к чему.
        Взглянув на Мей, чьи щеки покрывал от мороза румянец, я признал, что раскосая черноволосая девочка и впрямь хорошенькая, особенно когда улыбается. Не сравнить с теми страхолюдинами, которые учатся в нашем классе. Да и из семьи она очень хорошей. Мей - кореянка. Ее родители, Ан и Пуонг Юнги работали в посольстве Республики Корея в Бухаресте, когда началась война. Они прошли долгий путь по пустошам прежде чем осесть и зажить спокойной жизнью в Генераторном, где у них родилась дочь. Сейчас Пуонг следила за исправностью доильных автоматов в нашем коровнике, где два десятка буренок производили молоко для нужд селения, а Ан работал технологом на маслобойне, устроенной при том же коровнике, где из молока производили сливочное масло. Юнги находились в хороших отношениях с моими родителями и часто бывали у нас в гостях, никогда не забывая прихватить баночку-другую молока.
        Только вот Джером был тайно влюблен в Мей. Будучи его другом, я был прекрасно осведомлен об этом, а вот сама девочка, кажется, даже не догадывалась. Неугомонный ирландец все время придумывал различные способы произвести впечатление на подружку. Мей расценивала поведение Джерома как пустое баловство - иногда его выходки забавляли девочку, иногда пугали. Не думаю, что она догадывалась о чувствах, которые стояли за этим выпендрежем или тем более намеревалась как-то на них ответить.
        Но, так или иначе, Джером был моим лучшим другом и мне не хотелось бы, чтобы он чувствовал во мне соперника на любовном фронте - это могло бы сильно поколебать наши отношения, которые и так являются настоящим феноменом, потому что на первый взгляд у нас с ним нет вообще ничего общего.
        - Что там у нас первое по расписанию? - спохватилась Мей, когда мы подошли к школе.
        - Алгебра, кажется.
        Ни на первом, ни на втором уроке, которые мы корпели над алгебраическими уравнениями, Джерома не оказалось. Классная руководительница недовольно сморщила нос и тяжело вздохнула, отмечая в электронном журнале очередной прогул и пробурчала, что, похоже, пора снова вызывать отца в школу. На правах старосты я вежливо попытался разубедить ее, высказав предположение, что Джерому, возможно, нездоровится, но Кристина Радославовна лишь посоветовала мне не покрывать проступки друга, а лучше провести с ним беседу на тему важности школьных занятий.
        Я лишь в отчаянии махнул на это рукой. Я уже успел убедиться, что любые разговоры, ровно, как и вызов отца - напрасная трата времени. Даже если Седрик Лайонелл найдет в своем расписании трезвый день, чтобы явиться в школу и, выслушав десяток жалоб учителей, отхлещет сына ремнем - это сделает только хуже, еще сильнее ожесточит и обозлит Джерома.
        Третьим уроком в расписании были «основы безопасности жизнедеятельности человека». Этот предмет вел сухопарый, тощий мужчина возраста моего отца, который носил старые засаленные костюмы и старомодные очки и был до того рассеян, что постоянно забывал что-нибудь важное или ронял со стола. В этом Игорь Андреевич Коваль был похож на своего сына, ученика нашего класса, который на его уроках постоянно садился на заднюю парту и, казалось, стеснялся, что урок ведет его отец.
        Мне уроки ОБЖЧ всегда казались очень полезными. Игорь Андреевич мне нравился - вежливый, начитанный, интеллигентный мужчина, чем-то напоминающий моего папу, но чуть более робкий. Свой предмет он знал прекрасно. И, хотя внимание многих одноклассников ускользало от него из-за некоторой монотонности и путанности речи, смысл ее всегда представлял немалый интерес. Вот и в этот раз тему Игорь Андреевич выбрал очень увлекательную - продукты питания и их безопасность.
        - Голод, - молвил учитель. - Стал бичом второй половины XXI века. Вы чего смеетесь там? Не знаете, что такое «бич»? Это вам не ругательство английское. Это означает - большая проблема, серьезная угроза. Понятно? Так, и не сбивайте меня, тихо сидите!
        Оглянувшись через плечо, я заметил, что около половины класса сидит в оцепенении, с застывшими глазами, спрятанными за сетчаточниками (учитель ОБЖЧ на такое обычно не обращал внимание). Из второй половины большая часть слушала внимательно, а несколько ребят на задних рядах шептались и ржали.
        - Э-э-э… В общем, население Земли постоянно росло и росла потребность в пище. Но и сельское хозяйство тоже развивалось. Поэтому, не считая самых бедных стран, в середине нашего столетия проблема голода не стояла очень остро. Но все изменилось после «ядерно-вулканической» зимы. Из-за сильного похолодания, разрушения озонового слоя земли, радиоактивного загрязнения и кислотных, сернистых осадков земледелие и животноводство на всей планете были практически уничтожены. Хоть количество людей и сократилось во время тех ужасных событий по меньшей мере в двадцать раз, но даже и оставшимся было нечем питаться. Так к чему я веду? Еще до войны я получил образование и какое-то время работал в аграрной сфере. В то время в сельское хозяйство массово внедряли новые перспективные технологии. Но за их влиянием все-таки был серьезный контроль! Кроме государства, было еще очень много общественных организаций, которые доставляли много головной боли агрохолдингам, протестуя против генной обработки продуктов, использования удобрений, «мяса из пробирок» и так далее. Но это было хорошо, потому что корпорациям приходилось
постоянно оправдывать перед общественностью безопасность своих технологий, а от наиболее вредных и рискованных нововведений они вынуждены были отказываться. Но теперь, ребята, все изменилось. В один момент практически не стало ни государств, ни движений «зеленых», а голодающие люди стали готовы есть что угодно не задумываясь о последствиях. И такая ситуация, к сожалению, сохранилась до сих пор. Хотя сейчас-то мы уже не настолько в бедственном положении и пора бы задуматься, что мы едим и полезно ли это для вашего здоровья.
        Осмотрев класс, Коваль-старший с тревогой заметил, что смотрит на него менее трети школьников - остальные на протяжении длительной лекции постепенно переключили свое внимание на скрытые мультимедийные развлечения или на соседей по парте. Чтобы спасти положение, учитель решил завести диалог:
        - Вот скажите, например, вы, Медведенко, что вы обычно едите на обед?
        - Ну, - мой одноклассник Степа Медведенко пожал плечами. - Я люблю, в принципе, «Fast&Cool». Они вкусные. А что?
        - Так-с, хорошо, хорошо, - учитель удовлетворенно улыбнулся. - Кто еще любит быстрые обеды «Fast&Cool» или «Taberu»? Ну давайте, не стесняйтесь! Раз, два, три, четыре, пять… ну, все почти. Борька мой, знаю, их тоже уплетает за обе щеки, когда я не вижу. А ты, Виточка, что предпочитаешь?
        - Я люблю кашу и хлопья из киноа, особенно если с изюмом, - охотно поведала странноватая Вита, страшно довольная, что на нее обратили внимание. - А еще мама мне говорит, что надо есть много овощей. И разрешает мне есть соевые бефстрогановы. А мяса мы не едим, особенно всяких противных букашек и жуков! Мама говорит, что для благовоспитанного человека это грех - есть такую пакость.
        - Хм. Веганы, значит? - Игорь Андреевич добродушно улыбнулся. - Ну, это тоже один из способов питания, многие диетологи его рекомендуют. Нечего здесь смеяться! А кто мясо любит? О, Констанция! Пожалуйста, что тебе обычно мама подает из мясного?
        - Ну, мы с мамой курочку любим, а папа обожает стейки из буйволятины, - ответила Костя. - Мама делает к ним особенный сливочный соус, чтобы они не казались такими пресными. Ну, и супы едим с кузнечиками! И салат с огурцами и гусеничкой вкусный! Мама говорит, в насекомых много полезных веществ!
        - А я саранчовые шашлычки обожаю! - выкрикнул с задней парты рыжий коротышка Карол, улыбающимися глазами покосившись на Виту, которую, кажется, начало тошнить от перечисленных Костей блюд с насекомыми.
        - Ладно, ладно, довольно, - ласковым движением руки урезонил всех учитель и щелчком пальцев вызвал воздушный экран, на котором была изображена трехмерная модель огромного здания.
        Появление картинки позволило вернуть внимание нескольких учеников к предмету урока, и, воодушевившись этим, Игорь Андреевич продолжил лекцию:
        - Знаете вы или нет, но большая часть продуктов, необходимых для выращивания ваших любимых блюд, производится сегодня на Земле всего лишь несколькими компаниями. Крупнейшая из них - агрохолдинг “New Harvest Co.”, входящий в состав всемогущего конгломерата Smart Tech. Основой их производства являются несколько сотен «вертикальных ферм» - таких, как эта, которую вы видите на экране. Самая крупная из таких ферм расположена в агломерации Окленда, Новая Зеландия. Это невероятных размеров здание высотой свыше пятисот тридцати метров с подземными помещениями глубиной в сто сорок метров. Внутри него расположена даже собственная станция оклендского метрополитена, представляете! На этой «ферме» каждый день работают больше семидесяти тысяч человек. Большая часть работников непосредственно не контактируют с животными и растениями, а лишь следят за исправностью автоматики и многочисленных агботов. Дроны делают все: вспахивают, сажают и пропалывают, поливают, вносят удобрения и собирают урожай, кормят животных, доят их и забивают… Вот, смотрите, на этой схеме все прекрасно видно! Здесь круглый год растут поля
сои, проса и киноа, на сегодняшний день наиболее коммерчески рентабельных сельхозкультур. Плантации пищевых грибов, разумеется. Чай, кофе, какао… ну, я все перечислять не буду… вы это, посмотрите потом дома… О, вот в этих цилиндрических резервуарах растят живую саранчу, кузнечиков и сверчков: они очень быстро растут и размножаются, так что производить их намного дешевле, чем млекопитающих. Вот огромные бассейны, в которых выращивается живая рыба. Основные виды - тилапия и пангасиус. А вот тут расположены установки, которые синтезируют синтетическое мясо на основе ДНК крупных животных, в основном свиней, буйволов и зебу. За пять-шесть дней интенсивной накачки питательными веществами сгусток живого мяса набирает несколько центнеров веса и идет под нож. А вот здесь, по соседству, таким же точно способом растят тушки птиц - кур, индюшек, гусей, мясных голубей. Живые животные и птицы тоже здесь выращиваются, но в меньшем количестве. Их продукты… ну, вы понимаете… получаются в производстве дороже. Роботизированные «вертикальные фермы», конечно, потребляет огромное количество электроэнергии, поэтому
позволить себе их могут только большие города, которые питаются от термоядерной или аннигиляционной энергоцентрали.
        Рассматривая на экране громадную башню со схемами, пояснениями, фотографиями, я лишь недоверчиво качал головой. Хоть я и слышал о «вертикальных фермах» сотни раз, бывать там на экскурсии мне не доводилось, а воображение с трудом позволяло представить себе чудовищные масштабы этого производства.
        - Ну, в нашей-то глубинке ничего такого нет, - завистливо сказал кто-то из класса.
        - Верно, - согласился учитель. - Но, как вы сами признались, продукция “New Harvest” легко смогла найти дорогу к вашим столам. Вот, «Fast&Cool», например - это их продукция. В Олтенице она заполнила полки магазинов уже лет десять назад, и у нас появилась вскоре после этого. Так что новый голод в ближайшее время нам не грозит. Но тут уже возникает другой вопрос - насколько на самом деле безопасны такие продукты?
        Сделав интригующую паузу и обведя класс взглядом, учитель продолжил:
        - В Интернете вы можете найти на эту тему множество самой разной информации. И я не призываю всему верить. Но могу сказать одно. В современном мире мало что сдерживает производителей продуктов питания от… э-э-э… как бы это сказать… бесконтрольных экспериментов. Особенно таких гигантов как “New Harvest”, которые во многом влиятельнее любых властей и правительств. На эти компании работают прекрасные специалисты. Но главной их задачей является обеспечение… э-э-э… как сказать-то… максимальной прибыли. А для этого продукция должна быть быстрой и дешевой в производстве, долго храниться и иметь какой-никакой вкус и аромат. Влияние этой продукции на здоровье людей, особенно в долговременной перспективе - для них это дело десятое. Что получается в итоге? Ну, сами понимаете… Растения и животные, которые и так являются плодами генной инженерии, выращиваются на синтетических грунтах с химическими удобрениями и кормятся синтетическими кормами, после чего щедро сдабриваются консервантами, усилителями вкуса и ароматизаторами. Как это влияет на наше здоровье? Один Бог знает. Но статистика врачей о состоянии
здоровья нашего подрастающего поколения заставляет слезы наворачиваться на глаза.
        Убедившись, что мораль его реплики была усвоена хотя бы частью присутствующих, а некоторые, в числе которых и я, даже согласно кивали, учитель ОБЖЧ благодушно улыбнулся и сменил изображение. Теперь вместо «вертикальной фермы» перед нашими глазами была графическая схема с картинками, показывающая источники продуктов питания в Генераторном.
        - К счастью, пока еще транснациональные гиганты… э-э-э… как бы это сказать… не приобрели монополию на наших кухнях и в столовых. Кое-что мы производим сами или закупаем у ближайших соседей. И, работая по совместительству санитарным инспектором, я могу подтвердить, что эти продукты… хм-м… намного ближе по своему составу к тем, что ели наши деды и прадеды.
        На схематическом рисунке я мог видеть, что, кроме собственных производств, вроде молочной фермы, на которой работают родители Мей, значительная часть продуктов питания поступает в Генераторное от коллективного хозяйства общины «александрийцев» (так мы называли земледельцев из Александру Одобеску, которые традиционно тесно сотрудничали с Генераторным и находились под нашей защитой) и еще от нескольких небольших общин. Увидев в этом списке и Стахановых, я воскликнул:
        - О, стахановские овощи очень вкусные и полезные! Мы стараемся есть только их.
        - Ха! - учитель улыбнулся. - Стахановы - это особый разговор. С самого начала они живут неподалеку от нас, но обособленно, очень замкнуто. Мне, пожалуй, и не доводилось видеть человека, который бы бывал внутри их фермы.
        - Я слышал они оттуда вообще не вылезают и никого не пускают! Женятся на своих двоюродных, и они им детей рожают! - выкрикнул с задней парты Карол.
        - Фу, гадость, - поморщилась тихоня Леля Сорока, переглянувшись со своей подружкой Сарой.
        - Ну, этого не знаю, не буду говорить, но они действительно сторонились чужих сколько я себя помню, - припомнил Игорь Андреевич. - Они жили здесь уединенно своим большим семейством еще задолго до войны и до того, как на месте нынешнего Генераторного появился лагерь беженцев. Впервые, я помню, мы повстречали их, когда я был в группе твоего, Димитрис, уважаемого папаши, когда мы расхаживали по окрестностям и заводили знакомство с местными. Но они, знаете ли, не сильно нас привечали, да… Но овощи своим растят это они да, умеют. Продают, правда, задорого, но могу, как санврач, сказать, что они, да, хорошего качества…
        - Ага. А еще они наркоту растят! - выкрикнул Степка Медведенко.
        - Ну, не знаю, не знаю, вы это, не сильно-то, - смутился учитель.
        Все знали, что Стахановы производили наркотики и поставляли их всем желающим в округе, но говорить об этом в обществе шестиклассников учитель, видимо, посчитал излишним. О Стахановых мне приходилось слышать немало. По национальности, если я не ошибаюсь, они приднестровцы, говорят по-русски, с румынами почти не общаются. К тому времени, как на холме невдалеке от их фермы разбили лагерь беженцев, они превратили свою обитель в настоящую крепость и не подпускали к себе чужаков, особенно же «хохлов», к которым отец семейства Илья Стаханов относился с традиционно русским недоверием и подозрением. К счастью, не принадлежал он и к приверженцам русского нацистского режима, что могло бы навсегда перечеркнуть возможность диалога с соседями.
        Стахановы, изредка мародерствуя в округе и видя, как быстро истощаются запасы продуктов в разворованных супермаркетах, с самого начала осознали опасность голода и направили все свои усилия на фермерство, которым их род жил, сколько они себя помнили. Они не жалели любых ценностей, выменивая у торговцев аммиачные и нитратные удобрения, которыми обильно сдабривали почву своих теплиц. Поначалу, правда, у них ничего не получалось, но со временем упорный труд дал свои плоды.
        Папа как-то рассказал мне о первом с ними контакте. Где-то в 58-ом он со своей группой случайно повстречался с Ильей Стахановым, когда тот со старшими двумя сыновьями отправился на вылазку за топливом для их бензинового генератора. Поначалу меж людьми скользило недоверие, друг на друга смотрели стволы, но усилиями папы и старшего сына Ильи, Петра, здравый смысл возобладал над инстинктивной враждебностью. Пятнадцатиминутный перекур и беседа позволили папе, по его словам, «многое понять и увидеть со стороны». Что именно он имел в виду я тогда не слишком хорошо понимал.
        - Как бы там ни было, - поведал в завершение урока учитель. - Вам следует порадоваться, что вы не жили в темные времена, как ваши родители, когда самым изысканным лакомством были грибы, которые росли только если их как следует удобрить… э-э-э… как бы это сказать… естественным человеческим навозом.
        - Фу! - поморщилась впечатлительная Вита. - Не говорите таких гадостей!
        - Ну прости, Виточка, но нам приходилось не то что говорить, а уплетать их за обе щеки. Мы высадили целые плантации в обрушенном железнодорожном тоннеле в нескольких километрах от селения. Это тот самый тоннель, который сейчас… э-э-э… как бы это сказать… завален и с другой стороны тоже.
        - Это там, где казачья станица?! - выкрикнул Карол с заднего стола.
        - Ну… э-э-э… в общем, да, - растерялся учитель.
        - И что, они там до сих пор одни эти грибы едят? - поинтересовалась Костя.
        - Ага. И удобряют так же! - засмеялся Степка.
        В классе раздался смех, а следом за ним прозвенел звонок.
        - Ладно, - когда ученики нетерпеливо вскочили своих мест, учитель начал торопливо говорить. - В дневниках на ваших коммуникаторах вы найдете домашнее задание…
        Ничего особенно интересного в тот день в школе больше не было. Разве что последний, шестой урок, география, где учительница на этот раз решила проверить, добросовестно ли ученики выполнили домашнее задание, касающееся политической карты мира.
        Географичка Алла Викторовна была из тех, с кем не забалуешь. Худую и поджарую блондинку слегка за сорок с короткой мужской стрижкой, резкими чертами лица и тонкими губами, когда она не вела уроки, чаще всего можно было встретить в атлетическом зале занимающуюся с парой гантель или приседающую со штангой на плечах. По слухам, географичка имела за плечами едва ли не больше похождений, чем физрук.
        Первой ее жертвой стал неповоротливый, покрытый прыщами толстячок со смешным именем Серафим, одна из самых тихих и незаметных личностей класса, вся жизнь которой проходила в сетевых играх. Серафим обычно старался избежать внимания учителей, садясь на одну из задних парт и низко пригибаясь, когда глаза педагога обшаривали класс.
        - Ладно, Флоря, - назвав фамилию ученика, когда тот, понуро опустив голову, под смех одноклассников проковылял к доске с видом осужденного висельника, учительница начала допрос. - Не вешай нос, двоечник, ничего сложного спрашивать не буду. Назови мне, для начала, крупнейшие государственные образования на современной политической карте мира, и покажи их.
        Вопрос был слишком легким даже для Серафима, который большую часть жизни проводит в виртуальном мире, где воюют между собой царства темных и светлых эльфов. Подойдя к карте, Серафим неуверенно произнес:
        - Ну, Содружество…
        - Хорошо, - удовлетворенно кивнула учительница, которая своим резким голосом и острым взглядом напоминала хищную птицу. - Из каких основных частей состоит Содружество наций? Можешь назвать хотя бы некоторые государства-члены?
        Эта задача оказалась для Флори непосильной. Но он, по крайней мере, смог правильно ткнуть пальцем в сторону Австралии, окружающих ее островных архипелагов и северного побережья Антарктиды, где и впрямь находились главнейшие государства-члены Содружества.
        - Кто-нибудь дополнит этот ответ? - оглядела класс Алла Викторовна.
        Будучи прекрасным знатоком географии, я поднял руку в числе прочих, но на этот раз учительница позволила ответить Мей, которая указала на некоторые части Африки, прибрежные районы Индостана и Индокитая, а также Северную Европу, а затем, после некоторого раздумья, также на северную оконечность Южной Америки.
        - Хорошо, хорошо, садись, Мей. А мы с Флорей продолжим. Итак, Серафим, какие еще крупные государственные образования ты знаешь?
        - Ну, Китай, - пожал плечами мальчик.
        - Китайская народная республика, если быть точным, - поправила его педагог. - Которая входит в состав Евразийского союза, объединяющего еще 22 государства-сателлита. Покажи-ка мне, Флоря, территории, которые контролирует ЕАС!
        С горем пополам Серафим с помощью учительницы справился и с этой задачей, после чего Алла Викторовна смилостивилась над ним и позволила ему занять свое места. Щелкнув пальцем, она воспроизвела на воздушный экран, который до этого изображал все материки на карте в девственно белом виде, границы территорий, контролируемых Содружеством наций (синий) и Евразийским союзом (красный). Территории, контроль над которыми был спорным или неполным, изображались, соответственно, бледно-розовым или светло-голубым цветом.
        Следом начали появляться территории государств, не входящих ни в один из блоков, и со временем около трети суши, на которой сохранились огоньки цивилизации, окрасилось в различные цвета. Большая часть суши осталась окрашенной различными оттенками серого. Это были пустоши.
        - Ну хорошо, давайте теперь укрупним наш масштаб. Центральная Европа, а точнее, Балканский полуостров, на котором мы с вами обитаем. Кто расскажет мне о политическом устройстве на ближней к нам территории? Ну, Войцеховский, давай.
        Алла Викторовна не сомневалась, что я отвечу правильно, да и я совершенно не волновался.
        - На территории Балкан находится, по разным оценкам, от семисот до тысячи созданных в послевоенный период автономных образований малого и карликового размера, - ответил я, обводя ладонью родной Балканский полуостров. - Наиболее значительными из них по количеству населения и фактически контролируемой территории являются…
        Я добросовестно перечислил самые заметные из существующих на Балканах «государств», некоторые из которых амбициозно претендовали считаться правопреемниками довоенных держав, но ни одно из них не контролировало более десятой части довоенной территории.
        - Восточную область Балкан контролирует так называемая Югославская народная республика, прежде Задунайская русская республика - тоталитарное государство, во главе которого с самого начала его основания стоит военачальник нацистской армии генерал Ильин. Он заявляет, что ЮНР претендует на право владения всеми Балканами…
        - Ну, это его личное дело! - перебила меня Алла Викторовна, недобро улыбнувшись, как и многие взрослые, когда речь заходила о ЮНР. - Хороший ответ, Войцеховский. Расскажи-ка два слова и о нашем селении с точки зрения политической географии.
        - Наше селение «Генераторное» с населением свыше 6 тысяч человек по уровню организации занимает 213-ое место в мире и 17-ое место на Балканах в рейтинге “Civilization grade”, который ведется Содружеством наций, - с гордостью за свою малую родину, к которой меня всегда приучали родители, ответил я. - Юридический статус селения: автономная территория в зоне ответственности администрации региона Валахия, входящего в состав Румынской республики. Администрация региона Валахия размещена в городе Олтеница с населением свыше 75 тысяч человек, который находится неподалеку от Генераторного. Форма правления - республиканская. Государственный режим - демократический…
        - Хорошо, Димитрис, хорошо, - торопливо остановила меня географичка. - Можешь садиться.
        Удовлетворенный очередной высшей отметкой, я вернулся на свое место, поймав на себе завистливый взгляд Бори Коваля, которому география всегда давалась плохо. Что касается меня, то, хоть некоторые предметы и интересовали меня больше, чем география, отметки по ней я зарабатывал только высшие - как, впрочем, и надлежит сыну главного в селении дипломата.
        Учительница продолжала вызывать для ответов все новых учеников, переключившись на более далекие части света. Краем уха слушая их ответы, я переключился на свои мысли, изредка шепчась с Мей насчет планов на то, чем заняться после уроков, а точнее, после группового факультатива по иностранному языку. Сегодня они у нас совпали по времени, хотя в группах мы занимались разных: я изучил английский, а Мей, по настоянию отца - китайский. Дядя Ан считал это более перспективным.
        Исполнив все обязанности старосты, связанные с окончанием учебного дня, я отобедал вместе с Мей и еще несколькими однокашниками в столовой, а затем отправился на факультатив. Полтора часа разговорного английского пролетели, как всегда, незаметно.
        Репетиторша - Клаудия Ризителли, американская беженка итальянского происхождения, поселилась в Олтенице чуть больше года назад. Обычно она давала уроки по видеосвязи, но по вторникам старалась приезжать в Генераторное, чтобы устроить «live speaking club». Мне очень нравилась Клаудия: молодая, веселая, жизнерадостная и общительная. Со своими учениками она держалась «на короткой ноге» и всячески пыталась увлечь их обучением, что ей с легкостью удавалось. У американки были длинные, вьющиеся черные волосы - такие роскошные, что даже Мей, однажды видевшая Клаудию в коридоре, откровенно ими восхитилась. Клаудия ярко одевалась, носила на шее пестрые коралловые бусы и, по слухам, даже имела татуировки, которые, снова-таки по слухам, были как-то связанны с буддистской религией, которую она исповедовала. Иными словами, она была клевая, необычная и, в пример прочим учителям, нравственно близка шестиклассникам.
        Мы с одногруппниками так увлеклись, что даже и после окончания урока еще какое-то время продолжали свободно общаться между собой по-английски. Мей, освободившаяся минут на пять раньше и ожидающая меня в коридоре, передразнила нас, начав тараторить на своем «мандарине».
        У гардеробной, где, как обычно, дежурила наполовину спящая тетка с «сетчаточником» на глазу, я помог Мей накинуть ее новый пуховик. Мы распрощались с товарищами по группе и отправились прогуляться по Центральной улице. День выдался, как для марта, замечательный - всего лишь -8 по Цельсию, и совсем безветренно.
        Пройдя мимо катка напротив главного административного здания, откуда доносился скрип коньков, веселые крики и смех старшеклассников, мы свернули в переулок Стойкова и уселись на одну из лавочек около памятника Героям-спасателям, одной из местных достопримечательностей Генераторного.
        Памятник отлил местный умелец в честь героического майора службы спасения Болгарии Петра Стойкова и его товарищей, которые привели несколько сотен людей, включая и автора скульптуры, через опустошенные земли из «пункта сбора пострадавших № 452», некогда созданного невдалеке от черноморского побережья Болгарии, к их новому дому.
        Бронзовое изваяние изображало троих широкоплечих мужчин в защитных скафандрах. Задние двое были в устрашающих противогазах, а первый держал свой противогаз в руке, обнажив горделивый лик и устремляя ястребиный взгляд вдаль. Рядом с памятником был сооружен красивый фонтанчик, который в летние месяцы журчал струей воды. У фонтанчика висела заледеневшая ныне табличка, строго запрещающая из него пить.
        Большинство жителей Генераторного привыкли к виду статуи и не обращали на нее внимания, но некоторые прохожие ненадолго останавливались напротив или даже поклонялись. Это были те самые, кто добрался сюда усилиями болгарских эмчээсников.
        - Ты о чем задумался? - спросила Мей.
        - Да так, ни о чем особенно, - отмахнулся я.
        - Твои родители ведь тоже пришли сюда из ПСП № 452, да? - припомнила Мей, оглядываясь на памятник. - Твои мама с папой, наверное, хорошо были знакомы с майором Стойковым. Они ничего тебе о нем не рассказывали?
        - Говорили, что он великий человек, герой, - буркнул я неопределенно, стараясь припомнить хоть один рассказ родителей о легендарной личности. - Вообще-то они не очень любят говорить о своем прошлом. А твои, что, много всего тебе рассказывали?
        - Ты же знаешь моего папу, он говорит не умолкая, - улыбнулась моя подружка. - Я знаю обо всех его приключениях в таких подробностях, как будто это все произошло со мной, а не с ним. И, скажу тебе по секрету, каждый год в его историях прибавляются какие-то новые страшные подробности!
        Хорошо зная говорливый характер дяди Ана, я не выдержал и прыснул. Можно было поверить, что папа Мей охотно пересказывал дочери все свои переживания, в противовес своей сдержанной и терпеливой супруге - тете Пуонг. Мысленно я поставил себе зарубку, что надо будет как-то поподробнее расспросить родителей о походе Стойкова.
        В этот момент рядом послышались голоса, и в переулок зашла группа милиционеров. Крупный пожилой мужчина в бушлате, из-под которого виднелось солидное брюхо и в офицерской фуражке, покрывающей ровные седые кудри, с сизо-красными щеками и водянистыми глазами, характерными для любителей выпить, грозным басом отчитывал двух подчиненных.
        Один из ребят, совсем молодой паренек с большими слоновьими ушами, едва помещающимися под шапкой, выглядел так, словно только что получил хорошую взбучку. Я узнал его - это Коля, не помню фамилию, два года назад окончил школу и пошел на милицейские курсы. Его как «салагу» постоянно ставили в наряды на внешнюю стену, откуда он тоскливо наблюдал за зимними забавами молодежи.
        - … понял, Гриценко?! - окончил какую-то гневную тираду суровый командир. - А ну давай, топай, быстро, сказал!
        - Есть, трщ комндант! - заикаясь от волнения, пролепетал Коля и, вместе со своим товарищем затрусил куда-то мелкой рысцой.
        Оставшись наедине, тяжело дышащий старик в фуражке проводил своих подчиненных грозным взглядом. А затем, оглядев переулок, обратил внимание на двух школьниках, сидящих у памятника и испуганно притихших от его криков.
        - А вы что здесь шляетесь, малышня?! - спросил он своим басом, который оставался суровым даже тогда, когда он не вкладывал в голос угрожающих интонаций. - Шли бы уроки учить, что ли?
        - Мы гуляем просто, Семен Аркадьевич! - бойко ответил я, не испугавшись хорошо знакомого мне коменданта. - Вот еще немного погуляем - и пойдем учиться. У нас же комендантского часа нет сейчас, да?
        - Хм, - буркнул комендант, остановив на мне взгляд, слегка затуманенный, вероятно, из-за сотни-другой принятых сегодня грамм. - Больно ты у нас умный, Войцеховский. Прям как папаша твой. Ты мне лучше вот что скажи - куда твой дружок запропастился? Замыслил, небось, какую-нибудь пакость?
        - Да нет, ничего он не замыслил…
        - Знаю я его, у него постоянно какие-то опасные проказы на уме. Папаша его бухает так, что уже и рука ремень не удержит, вот и распоясался, сорванец. Ты бы, Войцеховский, приглядел за ним, что ли?! А то он якшается со всяким отрепьем, с Томильчуком вон этим. Вы будьте покойны, я Томильчука этого выведу на чистую воду, будет он у меня всю жизнь на исправительных работах батрачить. А дружок твой, если из той же компании - так же закончит.
        - Ну что вы, Семен Аркадьевич, Джером ничего плохого не делает, - заверил я. - Мы же в шестом классе только учимся, что мы такого можем натворить?
        - Ну, с вас станется, - с сомнением покачал головой комендант.
        Но, кажется, последняя моя реплика, сказанная с нарочитой невинностью, напомнила коменданту, что он тратит время на «мелюзгу». Поэтому он утратил к нам интерес и, махнув рукой, бросил на прощание:
        - В общем, смотрите мне тут, я вас предупредил!
        Мы смотрели, как он удаляется своей тяжелой медвежьей поступью.
        - Ну и злой он, - шепнула Мей.
        - А он всегда такой, - ответил я, глядя, как широкая спина в пятнистом бушлате скрывается за углом.
        И впрямь, когда бы я не видел Аркадьевича - он всегда был одинаково рассерженный и чем-то недовольный. Впрочем, мой папа непомерно уважал этого седого крикливого старикашку с красным носом несмотря на его быстрое дряхление и ощутимые проблемы со спиртным. «Ничего не поделаешь, такая у него работа», - оправдывала его мама. Под началом Семена Аркадьевича находился весь штатный состав нашей милиции - почти пятьсот человек, основу которых составляли суровые мужики, матерые и опытные бойцы, хорошо вооруженные и всегда готовые дать отпор негодяям, якшающимся по пустошам. Именно их стоило благодарить за то, что на Генераторное на памяти моего поколения ни разу не нападали.
        - Ты не знаешь, где Джером? - спросила Мей.
        - Понятия не имею. Я пытался связаться с ним, но его нет в сети.
        Такое бывало прежде и не раз, поэтому я не сильно волновался за друга.
        - Как ты думаешь, этот Том действительно может втянуть его в какие-то темные делишки? - забеспокоилась Мей. - Я слышала, что он курит траву, ест таблетки и нюхает порошок, да еще и достает где-то все это для других наркоманов.
        - Где наркоту достают, положим, все знают, - ответил я. - Стахановы в своих теплицах растят такую ядреную дурь, о которой идет слава во всей Румынии. Вопрос только в том, действительно ли Том к этому причастен. Помнишь, как Семен Аркадьевич его «брал в оборот», по его же словам? Ничем это не кончилось.
        Мей согласно кивнула. Несмотря на крутой нрав коменданта, Том в ответ на все обвинения упрямо отпирался и отнекивался. Милиционерам так и не удалось найти достаточных доказательств того, что скромный помощник мастера на водоочистных сооружениях, пусть и непутевый, торгует наркотиками. Недовольный комендант добился от нашей поселковой судьи Аллы Викторовны, чтобы она «в целях прекращения оборота запрещенных средств» запретила г-ну Томильчуку выход из селения без специального разрешения. Бывало, даже приставлял милиционера в штатском следить за ним. И все равно Том постоянно ходил под кайфом, и свежая дурь в селении так же регулярно появлялась, пользуясь у подростков и взрослых, имеющих такую дурную привычку, огромным спросом.
        - И все-таки от этого Тома добра не жди, - убежденно предрекла Мей. - Помнишь, он как-то надоумил Джерри, что было бы круто выбраться из селения и побродить по пустошам?
        - Да, - я припомнил тот зимний разговор. - Но, мне кажется, он тогда говорил не всерьез.
        - Не знаю. Я в этом не уверена.
        Вскоре нам стало холодно сидеть у памятника. Мей позвонили и позвали на ужин, и я вызвался ее провести, так как мне в этот день было спешить некуда. Мама еще вчера предупредила, что задержится, так как будет принимать в центр новых деток. Дело это было хлопотное - случалось, она из-за этого и ночевать оставалась на работе. Подруга, конечно же, позвала меня ужинать к себе, но я вежливо отказался - во-первых, не хотел стеснять Юнгов, которые обитали втроем в крохотной однокомнатной квартирке, а во-вторых, я подумал, что было бы неплохо сделать бутерброды и заявиться с ними к папе на работу. Зная, что мама будет поздно, папа тоже наверняка засидится на работе, совсем не думая о своем желудке.
        Забежав домой, я на скорую руку соорудил нам с папой простенький «холостяцкий» ужин. Взглянув на экран пищевого процессора, увидел, что как раз хватит ингредиентов для грибного супа и нажал соответствующую кнопку. Пока устройство жужжало и испускало пар, я соорудил пару толстых бургеров с буйволятиной, сыром и овощами. Минут через двадцать все было готово - оставалось только залить суп в термос и упаковать бутерброды в судочек.
        Главное административное здание было средоточием всех важных дел в Генераторном. Именно здесь работал председатель поселкового совета, его заместители и различные чиновники, отвечающие за все стороны жизни селения. Тут заседали трое наших судей, решая споры между жителями и приговаривая правонарушителей к наказаниям. В здешнем большом зале собирался на шумные заседания поселковый совет. В здании принимали и чествовали важных гостей. У ступеней здешнего крыльца часто обретались странные люди с флагами и плакатами, скандирующие лозунги. Даже ночью во многих кабинетах горел свет.
        Меня здесь знали, поэтому, когда я сказал, что пришел к папе, охранник в милицейской форме без вопросов пропустил меня внутрь, не став проверять документов. По широкой лестнице, а затем по плохо освещенному и довольно-таки прохладному коридору я пробрался к папиному кабинету, находящемуся на втором этаже, несколько раз миновав серьезных мужчин и женщин, которые что-то деловито обсуждали. В папином кабинете, конечно же, горел свет, и оттуда доносились голоса. Приблизившись, я замер в нерешительности, различив из-за приоткрытой двери голос председателя.
        Хоть папа и почти не распространялся о своих служебных делах в кругу семьи, мне приходилось слышать, что председатель чуть ли не каждый день забегает к папе, чтобы «лично отдать кое-какие распоряжения», а на самом деле - посоветоваться по тому или иному вопросу. Мама говорит, что папа сам стал бы председателем после Маргариты Петровны, если бы захотел. Но ни тогда, ни за все прошедшие годы он ни разу так и не выдвинул своей кандидатуры.
        - … вот так прямо и написали. - закончил председатель какую-то речь. - И как я, по-твоему, должен на это отреагировать? А ведь я должен, сам понимаешь, Володя. Люди следят за новостями. Они не поймут, если я сделаю вид, что ничего не происходит. Рядом с нами разрастается самая настоящая империя. И во главе ее стоит психически неуравновешенный динозавр из давно минувших времен. И это очень сильно напоминает такую же точно ситуацию в прошлом. Думаю, тут не надо быть гением, чтобы провести параллели…
        - Да, конечно, совершенно с тобой согласен, - терпеливо ответил папа. - Только вот параллель притянута за уши. Единственное, что роднит Ильина с нацистскими лидерами прошлого - это неадекватность его воззрений. Он мнит себя чем-то намного большим, чем он в действительности является. Так называемая «Югославия», которую держат вместе только насилие и диктатура, терпит огромные внутренние проблемы и просуществует не дольше, чем проживет ее престарелый основатель.
        - Знаешь, во время своей сегодняшней речи он выглядел очень даже бодренько, и толпа ему орала дай боже, - засомневался председатель. - Он держит это уродство вместе уже шестнадцать лет, «временно исполняя обязанности президента», и на вид способен протянуть еще лет десять. Только вот похоже, что он собирается воплотить свои извращенные мечты еще при жизни. Как он там сказал в конце? «Кто владеет Балканами, тот владеет Европой. Кто владеет Европой - тот владеет миром. Поэтому я со всей ответственностью заявляю, мы близки к построению Русского мира как никогда ранее». Я, когда это слышал, мороз по коже проползал. Будто снова оказался в начале 50-ых.
        - Старик бредит. И в этом есть свои плюсы - тем скорее его прихлебатели поймут, что его пора менять. А у нас нет никаких причин для паники, - твердо заявил папа
        - Комендант считает, что это серьезная угроза обороне. Предлагал повысить уровень боеготовности.
        - Повысить? - засмеялся отец. - Он и так держит нас в постоянном полувоенном положении. Что тут еще можно повысить?
        - Он вроде говорил, чтобы перевести вертолет на режим усиленного патрулирования. Я отказался, конечно. Он и так еле летает, а если еще и «усиленное патрулирование», то в один прекрасный день грохнется. Хватит того, что беспилотники в воздухе по шестнадцать часов в сутки. Но вообще я хотел спросить у тебя, так, если между нами… ты считаешь, что реальной угрозы войны нет?
        На некоторое время в кабинете повисло тревожное молчанье, но затем Владимир Войцеховский убежденно заявил:
        - Уверен, что цивилизованные люди навсегда научены опытом. Мы едва-едва выбираемся из эпохи хаоса и тьмы. Ильин должен понимать, даже если он старый маразматик, что Патридж не отдаст ему Балканы, а в войне с Содружеством у него нет никаких шансов. Если он так возмущен тем, что его родина перекрасилась из коричневого в красный, и собирается выступить против Союза, ему намного выгоднее действовать с Содружеством сообща, чем наживать себе еще одного столь же сильного врага.
        - Хм. Ты правда так считаешь? Ну, Володя, ты меня, как всегда, успокоил немного. Я вообще-то и сам так думал. Комендант, знаешь ли, он вояка до мозга костей, постоянно сгущает краски… Ладно, время позднее, не буду задерживать тебя. Увидимся завтра на совещании.
        - Счастливо, Сережа. Лене передавай привет!
        - Спасибо. И Кате от меня самый искренний!
        Когда глава селения выходил из папиного кабинета, мы с ним столкнулись практически лоб в лоб. Я открыл было рот, чтобы произнести какие-то слова оправдания, но широкое благодушное лицо председателя Добрука расплылось в улыбке, и он по-свойски потрепал меня по волосам. Добрук был приземистым, обстоятельным человек, которому было хорошо за сорок или чуть за пятьдесят, в шерстяном костюме поверх джемпера, с открытым лицом и большими голубыми глазами, глядя в которые хотелось верить тому, что он говорит. О нем, правда, говорили, что он больше горазд чесать языком, чем делать что-то путевое, и часто ругали. Но, тем не менее, трижды переизбирали на новый годичный срок. Папа говорит, что председатель наделен ценным для политика качеством - умением «плыть по течению и не раскачивать лодку».
        - Димка, вот так сюрприз! Ого, как ты вырос, скоро папку догонишь!
        - Спасибо, Сергей Николаевич, - скромно ответил я.
        - Давай, тащи отца домой, а то он тут ночевать будет, - подмигнув мне, Добрук отправился прочь, нарочито весело насвистывая себе под нос какую-то песенку.
        Сложно представить, что еще минуту назад этот жизнерадостный мужичок серьезно обсуждал с папой вопросы внешней политики. «Быстро же он умеет переключаться!» - подумал я. А может, председатель специально изображает избыточное веселье, чтобы скрыть свою обеспокоенность?
        Папин рабочий кабинет своей спартанской обстановкой мало походил на место, в котором заседает важный чиновник. Здесь не проходили встречи с высокими гостями и дипломатические приемы. Две квадратных комнатки где-то три на три метра были разделены перегородкой из стекла с изменяемой тонировкой. В предбаннике стояли три стола, на двух из которых работали папины помощники, а над третьим висел воздушный экран, разделенный на сектора, транслирующие эфир крупнейших в мире каналов новостей. Взглянув на этот калейдоскоп, я заметил, что во многих сюжетах мелькают заголовки «Россия - полноправный член ЕАС» и несколько реже «В ЮНР заявили о разрыве всех связей с правительством в Новосибирске». Во второй комнатке, дверь в которую сейчас была распахнута, сидел за столом папа, сосредоточенно водя пальцами по невидимым мне окнам на его сетчаточном дисплее. В предбаннике свет был выключен, в папином кабинете - по-вечернему приглушен. Не рискуя отрывать папу от важных дел, я стеснительно остановился у двери.
        - Дима? - удивленно воскликнул папа, наконец заметив меня. - А ты что здесь делаешь?
        - Принес тебе ужин, пап, - я поднял кулек, который держал в руке.
        Напряжение на папином лице сразу же исчезло, морщины на лбу разгладились, и он устало улыбнулся. Затем отключил свой сетчаточник, снял его и потер кулаками воспаленные красные глаза.
        - Мама говорит, для твоих глаз они особенно вредные, - счел нужным напомнить я.
        - Знаю, знаю. Ладно, давай-ка, выкладывай, что принес!
        Не прошло и пары минут, как на папином столе были разложены в качестве скатерти какие-то ненужные бумаги, и мы принялись за суп, а вскоре после этого - и за сэндвичи. Откусив первый кусок, папа поднял палец вверх в знак признания моих кулинарных талантов.
        - Тяжелый сегодня был день? - спросил я.
        - Да, немного нервный, - папа недобро покосился в сторону дисплея, все еще транслирующего дюжину новостных каналов и щелчком пальцев заставил его исчезнуть. - Как я и предсказывал, коммунистический Китай поглотил остатки России, на бескрайних просторах которой со времен войны властвуют разруха и безвластие. Мучавшийся в агонии нацистский режим, который не контролировал ни метра территории за стенами Новосибирска, вынужден был пойти на это. Официально это было названо «вступлением в состав ЕАС». Теперь две трети Евразии де-юре оказалась под красным знаменем, хотя де-факто большинство этих территорий - необитаемые радиоактивные пустоши, где не имеют никакой власти ни коммунисты, ни кто-либо еще.
        Заметив, что он говорит чересчур сложные вещи для ушей своего одиннадцатилетнего сына, папа устало покачал головой и принялся за остаток сэндвича.
        - И что это означает для нас, пап? - поинтересовался я.
        - Ну, само расширение ЕАС у нас в Центральной Европе мало кого беспокоит. Пока еще, - прожевав очередной кусок, ответил отец. - А вот ЮНР - намного ближе. Как и следовало ожидать, Ильин отказался отождествлять себя с «Новосибирскими коллаборационистами» и объявил свое детище «последней истинной и независимой славянской державой». Его сегодняшняя речь заставила многих понервничать. Пришлось провести несколько бесед, написать пару писем, назначить кое-какие встречи… Ну, знаешь, Димка, это все наши дипломатические штучки, ничего интересного.
        - Как думаешь, пап, война может быть? - не удержался я от неприятного вопроса.
        Папа проницательно посмотрел на меня и сказал:
        - Дима, вижу по глазам, что ты услышал нечаянно мой разговор с Сергеем Николаевичем.
        - Я просто… - начал было я искать оправдания, но папа мягко меня прервал.
        - Если это так, то ты слышал и то, что я ему ответил. Никакой войны никогда больше не будет, если у людей осталась хоть капля здравого смысла. А я верю, что осталась. Расскажи-ка мне лучше, как прошел твой день.
        Не став спорить, я сменил тему и пересказал папе свои нехитрые школьные дела. Несколько раз папа, извиняясь, отрывался, чтобы ответить на чей-то вызов или электронное сообщение. Когда я рассказал о сегодняшней встрече с комендантом (не упоминая, правда, о такой скользкой теме как Джером и его отношения с Томом) папа вдруг сказал.
        - Да, Семен Аркадьевич - это человек тяжелый. Напористый, как носорог. Жизнь для него - это сплошная война. Хотя, конечно, я ни в коем случае не умаляю его заслуг. Он очень многое сделал для селения. Можно сказать, что он и есть его создатель.
        Я притих и навострил уши, почувствовав, что сейчас может последовать какая-то интересная история. О взаимоотношениях папы с комендантом говорили столько всего, что я уже сам не знал, где правда, а где вымысел.
        - Мы с мамой не раз тебе рассказывали, что представляло собой это место, когда мы прибыли сюда в июне 56-го. Бесконечные ряды грязных армейских палаток, выставленных румынскими властями для приема украинских беженцев, когда в стране сохранялось еще хоть какое-то подобие порядка. К тому времени, как мы здесь появились, назначенная властями администрация лагеря и небольшая охрана из числа мобилизованных румынских резервистов давно исчезла: люди отправились по домам, спасать свои семьи. Бразды правления взяла в свои руки группа активистов во главе с отставным полковником украинской армии Симоненко. Сами организовавшись, люди распределили обязанности, сформировали трудовые, охранные и поисковые отряды. Для беженцев, которым не хватало место в палатках, рыли землянки. Вокруг лагеря возвели укрепления на случай возможных нападений. Всем этим руководил полковник. Он одним из первых встретил нас, когда мы пришли. Крепко пожал мне руку и приветствовал по-военному рублеными словами: «Рады. Это наш дом, теперь и ваш. Прошу любить и защищать!» Он произвел на меня хорошее впечатление. Сразу было видно, что это
человек честный, искренний, но при этом решительный, очень стойкий и непреклонно суровый. Только такой человек, наверное, и смог бы управлять хаотично образовавшейся общиной в те тяжкие времена. Я вот говорю честно - не смог бы. Становление нашей с тобой малой родины происходило в муках и постоянной опасности, словно тяжелые роды. За один день порой происходило столько всего, что можно было поседеть.
        - Говорят, вы с Семеном Аркадьевичем не очень-то дружили, - заметил я.
        - Ну, пожалуй, друзьями мы не были, - усмехнулся папа. - Но и не враждовали никогда. Просто… наши взгляды на некоторые вопросы отличались. Понимаешь, у меня в душе с первого дня теплилась надежда, что цивилизация в конце концов восстанет из пепла. Что стоит переждать некий тяжелый период - и все снова вернется на круги своя. Я был тогда совсем молодым, и, наверное, даже большим мечтателем, чем сейчас. С замиранием сердца я улавливал любые отголоски новостей из далеких уголков земли, взахлеб рассказывал всем о Сиднейском конгрессе, о Содружестве наций… Ну а Семен Аркадьевич, потомственный силовик, мыслил исключительно приземленно и реалистично. Полковник не питал никаких надежд на помощь извне. Главным приоритетом он считал обеспечение автономного снабжения общины всеми необходимыми ресурсами начиная от питьевой воды и продовольствия и заканчивая электроэнергией, топливом, оружием и боеприпасами. Быстро сориентировавшись в постапокалиптических реалиях, он сделал вывод, что цивилизованный образ жизни потерян для человечества если не навсегда, то на неопределенный период времени. Следовательно, о
гуманистической моральной основе, властвующей в старом мире, придется забыть, научившись выживать в условиях кулачного права.
        В последних словах папы почувствовалась грусть. Он сделал паузу, задумавшись о чем-то. Я припомнил истории о зверствах в наших поисковых группах, о столкновении папы с моим бывшим физруком и спасенном им цыганском пареньке.
        - Ну, ты ведь знаешь уже, что тогда происходило, - будто почувствовав мои мысли, продолжил свой рассказ отец. - Я много раз пытался обратиться к Симоненко, чтобы он навел порядок в поисковых группах. Но полковник смотрел на ситуацию иначе и не желал ничего обсуждать. Единственной своей целью он почитал обеспечение выживания и безопасности «своих» людей. И не скрывал, что эта цель, по его мнению, может оправдать любые средства. Он говорил, что мягкотелость и слабость были недопустимы. И что он готов пожертвовать своим добрым именем среди потомков для того, чтобы эти потомки родились вообще. Это были сильные слова - как раз такие, в которых нуждались отчаявшиеся люди в разгар кризиса. Впрочем, он никогда не был популистом. Все, что говорил полковник, отвечало его искренним убеждениям…
        Папа был хорошим рассказчиком и я, не перебивая, с большим вниманием выслушал его.
        Папа признал, что железной своей рукой Симоненко действительно укрепил позиции общины в регионе и завоевал популярность. В округе разносились слухи о якобы безопасном и процветающем месте, где людей каждый день кормят и поят водой из качественных водных фильтров. Хоть слухи эти были серьезным преувеличением, в ВЛБ № 213, который местные стали называть «Новой Украиной», начали стекаться многочисленные переселенцы. В первые недели ворота лагеря были открыты для всех желающих и их даже приветствовали. Но очень скоро начал остро становиться вопрос продовольствия, воды и просто-напросто жилого пространства.
        Совет, возглавляемый полковником, постановил ввести так называемый «визовый режим», чтобы отсеять «полезное пополнение» от «троглотов», к которым относили немощных стариков, малолетних детей, болезненных слабаков, тунеядцев и пьяниц. К себе принимали только людей, владевших полезными навыками и знаниями, а также здоровых мужчин, готовых принимать участие в «экспедициях» или тех, кто способен был купить себе вид на жительство, передав в собственность общины ценное и полезное имущество. Размер платы постоянно возрастал.
        Многие из отринутых переселенцев начали разбивать за стенами лагеря свои палатки и землянки, названные в народе «хуторами», надеясь в соседстве с сильной украинской общиной обрести хоть какую-то защиту от бандитов. «Хутора» росли как на дрожжах и совет, с подачи полковника, вскоре издал приказ, которым запрещалось строить «хутора» ближе двухсот метров от баррикад, так как те ограничивали обзор и обстрел. Приказ также предусматривал, что жители «хуторов» могли заработать себе место в лагере путем десятикратного добровольного участия в «экспедициях» при отсутствии взысканий со стороны начальников экспедиционной групп, либо же с помощью труда на благо общины. Некоторые переселенцы действительно начали работать над укреплением баррикад, возведением теплиц и попытками вырастить в них хотя бы какие-то культуры. Большинство же разбрелось в поисках новых мест обетованных.
        К началу ноября 56-го и без того плачевная ситуация резко ухудшилась. Мороз по ночам достигал отметок -25 и даже -30 градусов по Цельсию. Люди начали массово замерзать. В те времена едва ли не самым ценным товаром сделались дрова, теплая одежда, спальные мешки и одеяла. Костры жгли круглосуточно по всему лагерю, в том числе и в палатках, из-за этого не раз вспыхивали пожары. Во время многочисленных своих вылазок папа натаскал целый ворох курток, одеял и пледов и в их с мамой землянке они соорудили настоящее гнездо, в котором пытались согреться, прижимаясь покрепче друг к другу, но несмотря на это, зуб не попадал на зуб. По информации в Интернете, мороз наступил по всей планете и стал проявлением «ядерно-вулканической зимы». Какой-то ученый предрек, что среднегодовая температура на Земле опустится до -50 градусов по Цельсию и такой ледниковый период продлится десятки лет. Поговаривали также, что в Южном полушарии морозы не такие суровые, а в Антарктике и вовсе теперь будет наиболее теплый климат, и что только там можно искать спасения. Несколько раз собирались группы, собирающиеся идти на юг, к
берегам Эгейского моря, и одна такая даже ушла, хотя о дальнейшей ее судьбе никто не слышал.
        В конце того же месяца стало ясно, что «мексиканка» свирепствует на территории Румынии. Тогда полковник постановил полностью запретить иммиграцию и ввести карантинный режим с 300-метровой карантинной зоной вокруг стен селения. По любым лицам, входящим в карантинную зону, за исключением возвращающихся экспедиционных групп, приказывалось открывать огонь на поражение. Папа с самого начала возражал против этого варварского приказа, но в этом его не поддержал практически никто - в ужасе перед призраком мора, ширящегося Европой, люди готовы были на все ради собственной безопасности. Пулеметчики косили случайно забредавших в радиус обстрела бродяг, уже даже не предупреждая и не считая метров, пока «Новая Украинка» не обрела репутацию кровавой крепости, которую стоит обходить десятой дорогой.
        Позже начали происходить нашествия. Поначалу бандиты не решались атаковать сильную и хорошо вооруженную общину. Но с усилением голода, мороза и эпидемии, да еще и когда стало ясно, что украинская община больше ни с кем не разговаривает и не торгует, нападения стали происходить едва ли не еженедельно. Несколько раз нападали крупные ватаги боевиков-«гастролеров», против которых приходилось защищаться всеми доступными средствами. Но в основном на лагерь шли группы отчаявшихся местных, и далеко не всегда, по воспоминаниям отца, они были настроены агрессивно. В первых рядах часто виднелись женщины, несущие на руках детей, люди размахивали румынскими и украинскими флагами, пели песни, несли транспаранты и плакаты с надписями вроде «Пощадите!», но ответ был неизменно тем же - пулеметный огонь. Голова полковника Симоненко седела, на его лице ежедневно пролегали новые морщины, глаза наливались кровью, но руки сжимались в кулак и становилось ясно - он не остановится ни перед чем, чтобы отстоять то, во что верит.
        - Это ужасно! - выдохнул я. - Я слышал об этом прежде, но никогда не верил в эти истории!
        - Прошлого не изменишь, Дима, хотя люди и предпочитают вырезать из своих воспоминаний самые неприятные моменты, - папа печально покачал головой.
        - И что, неужели никто не пытался остановить его?! - не удержался я от мучавшего меня вопроса.
        Я сам не заметил, что, говоря «никто», я произнес «ты», и вопрос мой прозвучал как обвинение. Я, конечно, не хотел упрекать отца. Но для меня он всегда был образцом порядочности и самоотверженности, человеком, который никогда не закрывает глаза на несправедливость. Поверить в то, что он смотрел на убийство невинных людей и молчал, я не мог.
        Папа тяжело вздохнул, закусил губу, будто сомневаясь, как лучше ответить.
        - Дима, ты рассуждаешь абсолютно правильно. Нормальный человек должен всегда оставаться человеком. Я не оправдываю того, что происходило тогда. Но… бывает, что приходится принимать сложные решения. Выбирать меньшее из зол.
        На моем лице, видимо, не отразилось большого понимания, потому что папа, посмотрев на меня, вздохнул еще тяжелее.
        - Мама в те времена занималась уходом за ранеными и больными, а я собрал группу добровольцев, чтобы встречать людей на подходах к селению, вне зоны пулеметного огня, и убеждать их не приближаться, чтобы сохранить себе жизнь. Там, вдали от стен баррикад, часто происходили разговоры, в которых полковник Симоненко награждался нелестными эпитетами. Но я пытался одергивать смутьянов, пресекать призывы к открытому бунту, которые доносились из уст отдельных «горячих голов». Как бы я не относился к Семену Аркадьевичу, тогда нельзя было придумать ничего более деструктивного, нежели развязать междоусобицу.
        - П-понимаю, - неуверенно ответил я, хоть и не полностью мог это понять.
        - Неужели ты думаешь, Дима, что хоть одного человека, видевшего это или тем более принимавшего в этом участие, перестанет мучать совесть и грызть сомнения? Ночами я порой вижу кошмары, в которых женщина с ребенком на руках падает под пулеметным огнем. Это невозможно забыть. Невозможно оправдать. Но… отдавая этот приказ, он верил, что выбирает меньшее из зол.
        - Но ведь в селении в итоге все равно началась эпидемия! - выкрикнул я.
        - Да. Вскоре оказалось, что карантинные меры не смогли остановить распространение инфекции.
        - Получается, что все это было зря? Все те убийства? - прошептал я.
        Мне казалось странным, несправедливым, что человек, ответственный за такие тяжкие преступления, все еще расхаживает с важным видом по Генераторному, да еще и пользуется у людей уважением. На уроках истории ничего не рассказывали о том, на какой крови было создано наше селение, и кто эту кровь проливал.
        - Когда проходит время, всем нам становиться легко судить. Особенно тем, кто там не был, - ответил папа, посмотрев мне в глаза. - Но тогда кто-то должен был взять на себя ответственность и принять тяжелое решение. Полковник сделал это. И поверь, тяжесть этого решения никогда его не оставит.
        Я лишь с сомнением покачал головой. Комендант не казался мне человеком, которого мучает совесть. Хотя, может быть, я еще слишком плохо разбираюсь в людях. Может, он оттого и ходит каждый день выпившим, что пытается заглушить голоса, шепчущие ему из безымянных могил, которыми усеяны холмы вокруг крепости, которую он защитил, не считаясь с ценой?..
        - Я всегда считал, что мы двигаемся в неправильном направлении, - продолжил папа. - А окончательно в этом убедился зимой 56-го - 57-го. Ты ведь знаешь, в разгар эпидемии, после одной неприятной истории, мы с мамой вынуждены были покинуть селение, зимовали на выселках. Твоя мама продолжала оказывать помощь больным, невзирая на опасность заражения, а я во главе отряда добровольцев помогал охранять выселки и снабжать их дровами для обогрева. Во время одной из этих вылазок мы повстречали Стахановых. Я тебе рассказывал?
        - Ты сказал, что это помогло тебе многое понять со стороны, - припомнил я.
        - Да. С точки зрения отшельников Стахановых, со стороны наблюдавших за развитием нашего селения, оно являло собой нечто вроде бандитской сходки, терроризирующей всю округу. Старший сын их предводителя, Петр Стаханов пересказал мне лишь несколько историй о непотребствах, учиненных «экспедиционными отрядами», о расстрелах безоружных людей пулеметчиками, о жестокости по отношению к собственным соплеменникам, заразившихся инфекцией - и я с болью и стыдом понимал, что все в этой истории чистая правда. А его отец, Илья, только злобно сплюнул на землю и сказал, мол: «Люди вообще существа сволочные. Мы, Стахановы, мягкотелыми не были никогда, за своих близких и за землю свою всегда готовы постоять, и рука у нас на курке не дрожит. Но мы как звери в лесу - не берем больше, чем надо нам и нашим семьям. Без нужды не убиваем. Не то что эти ваши… ничем не брезгуют. Мы только потому и живы еще, что держимся особняком, чужим не доверяем. Так будет и впредь». Я пытался убедить их, что они зря демонизируют украинцев, что нам стоило бы объединить усилия, но Илья с усмешкой прервал мои увещевания, дав понять, что
разговор окончен. Петр Стаханов какое-то время смотрел задумчиво на нас, но затем и он последовал за своим отцом, гордо задрав нос. Сколько я помню себя, такими они и были, Стахановы: гордые, суровые и всегда сами по себе. Но подонками не были никогда, за редкими, правда, исключениями. А вот насчет нас самих после того разговора у меня зародились серьезные сомнения.
        - И тебе удалось в итоге переубедить полковника?
        Папа лишь горько усмехнулся и отрицательно покачал головой:
        - Полковник был убежден в правоте своей линии и готов был решительно отстаивать ее. У меня случился с ним тяжелый разговор в начале весны 57-го, когда мы после долгого перерыва вернулись в селение. Помню тот разговор слово в слово, будто это было вчера. Настроение в селении мы застали похоронное. Весна не принесла потепления, как робко надеялись по привычке отчаявшиеся люди. Отощавшие от голода и изнуренные зимой люди пребывали в мрачном смятении. Паства нашей местной сектантки «матери Марии» достигла тогда нескольких сотен душ, каждое утро они устраивали «крестные ходы», бормоча молитвы и распевая псалмы. Было несколько случаев самосожжения - спятившие бабы из числа адептов Марии горели под радостные песни единоверцев. По другую сторону лагеря маршировали и пели гимн молодые люди с чубами и усиками, в неумело скроенных вышиванках поверх камуфляжа - «задунайское казачье войско» нашего «атамана» Наливайченка, который больше и не думал уже подчиняться Симоненко. Казаки решительно готовились к битве за новую Родину с нацистскими захватчиками - это как раз тогда поползи слухи, что генерал Ильин вошел
в Румынию. Я повстречал несколько старых знакомцев из числа ветеранов поисковых отрядов. Они начистоту говорили, что «полкан за зиму сдал» и что «градус неадеквата у народа зашкаливает». Пожаловались, что вырастить что-нибудь в теплицах не удается, а в округе все уже давно разграблено. Экспедиции посылали далеко, за сотню и более километров, но порой никто не возвращался - то ли не могли, то ли не желали. Ошалелый от голода народ бродил по лагерю, дико озираясь по сторонам, питаясь вместо хлеба тревожными слухами и мрачными пророчествами секты матери Марии.
        Мама не раз рассказывала мне о весне 57-го. Говорила, что в том унынии, которое властвовало в лагере, появление отца, уже заслужившего себе репутацию героя, с его решительностью, энтузиазмом и накопившимися за зиму рациональными идеями, было подобно глотку свежего воздуха для всех, кто не терял надежды на нормальное существование. И очень многие выразили желание пойти за ним. Но папа, как всегда, не пожелал заострять конфликт.
        - Полковник, много дней не показывавшийся из палатки и не желавший никого видеть, к моему удивлению, принял меня без помех. Исхудавший, испитый, сильно небритый, с темными кругами под глазами, полнокровный некогда мужик напоминал графа Дракулу, только-только поднявшегося из гроба. Завидев меня, он горестно усмехнулся. С удивлением поглядел на протянутую руку, не спеша ее пожал. «Ну что, Войцеховский, будешь путч устраивать? Народ вон готов, одного Наливайченка хоть позови. Только и ждали, чтобы пришел кто-то их вести», - говорит. Я ему в ответ честно сказал, что никогда не рвался командовать, и что сам не знаю, как бы проявил себя на его месте. Может быть, не сумел бы вообще сохранить селение. А он закурил и ответил мне с улыбочкой, немного такой бесноватой: «Не сумел бы, Володька. Точно не сумел бы. Ты гуманист, сопливый интеллигент. Мягкотел больно. Твое время - когда мир да покой, когда строить надо да детей растить. А тут по-волчьи надобно, клыками рвать. Думаешь, приятно мне так? Думаешь, сплю я по ночам? Посмотри на меня. Счастлив я? Тоже мне, нашли кровавого диктатора! Каждый день я из себя
душу по клочкам рву. Но я знаю, что делаю. Я знаю, что только так вырву жизнь для себя и нас всех. И ни о чем не жалею! Ни об одном сукином сыне, которого мы с баррикад из пулеметов положили, не жалею! И о том, что «лепрозорий» этот твой за стены переселил, не жалею. Их вообще надо было нахер сжечь. Так и знай!» Чувствовалось, что он искренне говорит. Его голос окреп, он даже гаркнул кулаком об стол, отчего в палатку настороженно заглянул один из караульных. Но затем весь как-то осунулся, обмяк. Махнул рукой, мол, что говорить-то, устал я уже это повторять. Я не перебивал, дал ему выговориться. А сам ответил ему: «Может вы во многом и правы, Семен Аркадьевич. С точки зрения выживания группы людей. Жаль только, что это выживание оказалось в ущерб сохранению самой человечности. Знаете, кем нас теперь считают за пределами лагеря? Кровожадными убийцами, отъявленными бандитами. Все нас сторонятся. А на самих людей вы часто выходили смотреть? Посмотрите вон хоть на этих безумных песенников с крестами. Разве в таком виде вы людей хотели сохранить?» А он мне в ответ гаркнул: «А в каком получилось! Больно ты
умный со своей человечностью. Мне недавно пришлось приказ издать: расстрел за людоедство. Понимаешь? Жрать друг дружку начинают, скоты! Кто это, я виноват?! Я экспедиции по всей этой вонючей Румынии рассылаю, чтобы хоть какие-то крохи нам принесли. Не будь того, уже давно бы половину своих схавали. А ты говоришь, блин, «человечность». Человечность - она появляется, когда в брюхе сыто. Плохо ты, Володька, людей знаешь. Геройствовать умеешь, а понимать сволочную человеческую природу так и не научился». Ну а я у него спрашиваю: «Если она действительная сволочная, то зачем бороться тогда? Тогда впору становиться в хоровод с сектантами и петь оды Апокалипсису». А он наклонился ко мне и просипел: «А я, сынок, не «зачем» борюсь. Я борюсь, потому что жить хочется. Такой вот простенький мотив. И самый сильный, ты уж поверь! Твои идеи, может, пригодились бы где-то там, в этом твоем Содружестве, где они блин свои «вертикальные фермы» строят да озоновый слой в воздухе создают. А здесь это все не работает!»
        Сделав паузу, что хлебнуть из стаканчика воды и прочистить горло, папа продолжил:
        - Ну, я попытался его убедить, что Содружество нам со временем поможет. Я ведь, Димка, пока зимой на выселках сидел, целыми днями пытался выйти на связь с людьми из Содружества и из других цивилизованных общин. В конце концов начал вести переписку с несколькими сочувствующими людьми и был уверен уже тогда, что они, как только смогут, поспособствуют нам. Надо только поддерживать с ними контакт, убеждать их, что у нас здесь не погас огонек цивилизации. Не будут они поставлять гуманитарную помощь людоедам и убийцам. А людям, разделяющим их ценности - будут. Народ просвещать надо было, новости ему читать. Всех этих «матерей Марий» запереть куда-то с глаз долой. Школу для детишек сделать. Законы нормальные ввести, вместо пары десятков военных приказов. Электричество вон, в конце концов, провести. Говорю: «У нас в трех десятках километров отсюда - ГЕС совсем целая стоит. Ее только грабить все повадились, да брать там уже нечего уже. Неужели никто не потрудится станцию в строй ввести, восстановить линии электропередачи? Мы, что же, не можем? А с кем мы вообще в окрестностях торговлю ведем и обмениваемся
опытом? Здесь вон, совсем под боком, фермеры есть, которые почти уже преуспели картошку растить, у них теплицы добротные, нашим не чета…». В общем, я ему все это говорю, а он мне шепчет зловеще: «А еще Ильин, сучья тварь, свой русский мир у нас под боком строить повадился. С ним, может быть, торговать велишь?» И его глаза мигом налились кровью. Аж закричал: «Он тебе не то что продаст, задаром подкалиберными снарядами угостит! Наливайченко вон, герой сраный, в атаку на них повадился! А я думаю, как защититься, как устоять, если десяток танков к нам прикатит. Вот ты мне скажи, умник, как?!» Ну, я тогда уже понял, что разговор заходит в никуда. Но все-таки ответил ему, что русские - такие же люди, как и все остальные, если не считать засоренных пропагандой голов. Я ведь понимал, что они тогда испытывали идейный кризис, по привычке хватались за штампы времен войны, но очень скоро поймут, что мир навсегда изменился. Я слышал, солдаты от Ильина массово бежали и был уверен, что пройдет совсем немного времени, и эта его «республика» сойдет на нет, или же приобретет человеческое лицо. А он меня в ответ
спрашивает, и голос аж дрожит от ярости: «Человеческое», говоришь?! Это ты так говоришь о мразях, которые Родину твою в атомном пепле похоронили? Ты границы-то не переходи, сучонок. Я такого слушать не стану, вот кликну сейчас сержанта - и пулю в лоб. Понял меня, миротворец херов? Они мир разрушили, понимаешь!!!» В общем, слышал он только то, что хотел. Я попытался ему втолковать, что мир, который он помнит, уже не вернуть. Что лучше уж пусть останется погребенным в пепле все то, что привело нас к краху: наша непримиримая вражда, наша нетерпимость, наши смертельные кровные обиды, которые никто не готов был простить. Ведь замкнутый круг мести и мести за месть когда-нибудь должен разомкнуться! Если смерть миллиардов людей неспособна его разомкнуть - значит, человечество и правда не заслуживает второго шанса. А он мне: «Ты Ильину сраному это скажи!» Я говорю: «Сказал бы, будь у меня такая возможность». Ну он тогда совсем рассвирепел. «Вон отсюда! Убирайся, слышишь?! Предатель, русская подстилка! Да ты у меня под расстрел пойдешь, ясно?!» В общем, разговор не задался, вывели меня от него под локотки, да
еще и наподдали. Но все-таки и угроз своих разъяренный полковник не исполнил.
        - И что же, папа, тебе таки удалось его переубедить?
        - Ну, мы с мамой по натуре люди предприимчивые, отчаиваться не стали. Я подумал немного и решил, что единственное, что я могу противопоставить твердолобости полковника - это показать людям на деле пользу от добрых отношений с соседями. Тогда у меня и родилась идея «дипломатического путешествия». С того момента все начало понемногу меняться. Конечно, то были сложные, длительные процессы, перемены не наступают в один миг. Но в конечном итоге наше селение стало таким, каким ты его знаешь. А полковник Симоненко теперь - наш комендант. И как бы я к нему не относился, я сплю спокойнее, зная, что он нас охраняет.
        Выслушав папину историю, я некоторое время еще сидел в молчании. В свои одиннадцать я уже не был каким-нибудь глупеньким ребенком (по крайней мере, по собственному убеждению). Много читал и много всего знал. И все же иногда было сложно переварить в голове все то, что рассказывали взрослые. Образ полковника Симоненко так и остался у меня в сознании смазанным и нечетким. Я так и не смог уверенно окрасить его в черное или белое, что было очень важно для одиннадцатилетнего мальчика. Папа никогда не пытался упростить для меня картину мира, всегда говорил очень сложные вещи, и порой я просто терялся, пытаясь вынести из его истории какую-то конкретную мораль.
        - Ладно, Дима, - мягко вывел меня папа из тяжких раздумий. - Что-то мы засиделись, да и тему выбрали не из самых приятных. Смотрю тебя здорово пригрузило. Давай-ка будем собираться и идти домой.
        - Конечно, пап. Извини, что я заставил тебя вспомнить… - мне вдруг сделалось неловко.
        - Ничего, сынок, - отец потрепал меня по плечу. - Иногда это бывает полезно.
        Домой мы возвращались вдвоем, по практически пустынной поздним вечером улице, временами обмениваясь какими-то веселыми ничего не значащими фразочками, пытаясь рассеять морок, повисший над нами после погружения в тяжелые воспоминания. Проходя мимо переулка Стойкова, я посмотрел на таящийся в полумраке памятник и вспомнил, что не далее, чем сегодня днем, собирался расспросить родителей о легендарном болгарине. Но сейчас, после услышанных от папы откровений о прошлом коменданта, я уже не был уверен, что хочу еще раз погрузиться в бездну его воспоминаний.
        - Чего пригорюнился? - папа слегка приобнял меня и потрепал по голове, что он делал не так часто.
        - Я вот вспомнил, что как раз сегодня, сидя у памятника, собирался расспросить тебя про майора Стойкова и ваш поход, - честно признался я. - Это ведь настоящая героическая история, а вы с мамой мне о ней считай, что ничего и не говорили. А теперь вот я думаю: может, не надо расспрашивать?
        - Почему?
        - Ну, вдруг окажется, что и тут все было совсем не так, как нам в школе рассказывали. И я пойму, что не было никаких героев, и не захочу больше сидеть возле этого памятника.
        Сам того не заметив, я обиженно шморгнул носом. Папа улыбался, глядя на мои чувства. Он, конечно, видел меня насквозь.
        - Эх, Дима, я иногда забываю, что тебе всего одиннадцать лет. Наверное, я стал слишком стар.
        - Причем здесь то, что мне одиннадцать лет?! - возмутился я, всегда болезненно воспринимавший напоминания о своих малых летах.
        - Не обижайся, я ничего плохого не имею в виду. Просто в одиннадцать лет все должно быть просто и ясно. С одной стороны - герои, кумиры, примеры для подражания. С другой - злодеи и негодяи. А я давно перестал смотреть мир как на поле битвы между добром и злом. Мир на самом деле многогранный. А каждый человек - уникальная личность, в которой намешано много всего. Никто не безгрешен. И полностью безнадежных мерзавцев тоже не бывает.
        - Понимаю, пап, - несчастным голосом ответил я.
        - Нет, правда, сынок! Может, из меня и неважный педагог, но я не люблю рассказывать сказок и проповедовать ложные истины. Я хотел бы, чтобы ты рос умным человеком, критично оценивал то, что видишь и слышал, думал своей головой. Понимаю, что это бывает тяжело. Но я верю, что ты на это способен.
        - Да, пап.
        - Вот комендант - это пример человека, в котором есть темная и светлая стороны. А вспомни своего физрука, Григория Семеновича. Глядя на его доброе лицо, разве ты можешь вообразить, что он - тот самый гопник, который издевался над румынским подростком и нападал на твоего отца? Когда мы были на выселках и твоя мама ухаживала за больными, никаких лекарств от «мексиканки» еще не было. Лишь очень немногие люди, с наиболее сильным иммунитетом, переживали недуг, и одним таким человеком стал Гриша. Чудесное выздоровление сильно повлияло на этого человека и навсегда изменило его судьбу. Сколько добра он сделал с тех пор? А ведь какой-нибудь «герой» с автоматом месяцем раньше мог бы без зазрения совести пристрелить злобного громилу Тумака, искренне веря, что сживает со свету никчемного мерзавца и делает доброе дело. Понимаешь, о чем я? Не верь тем, кто говорит, что люди не меняются. Прежде чем навесить на человека ярлык негодяя и поставить на нем крест, вспомни, что он все-таки человек. Кем бы он ни был сейчас, много лет назад он появился на свет как беззащитный комочек, не ведающий еще, какие испытания
готовит ему мир и желающий немногого: теплой колыбели, маминого молока и ласковых звуков ее голоса. Жизнь может изуродовать человека до неузнаваемости, покрыть его грязной и отвратительной шелухой, но это совсем не означает, что он под ней совсем прогнил. Очень важно, чтобы ты усвоил эту истину. Она поможет тебе вырасти по-настоящему достойным человеком. Столкнувшись с человеческой злобой, тупостью и несправедливостью, от которых пальцы будут невольно сжиматься в кулак, вспомни об этой истине - и твой пыл остынет. Будучи физически крепким и тренированным, несложно одержать верх в драке, подвергнув своего противника боли и унижению. Но истинная победа, которой только и стоит гордиться цивилизованному человеку - это победа моральная, когда твой оппонент опускает кулаки, и ты видишь в его глазах огонек просветления.
        Редко, когда мне приходилось испытывать за день столько противоречивых мыслей, как в этот вечер. Вернувшись в нашу квартиру, я почувствовал желание поскорее натянуть на глаз сетчаточник и окунуться в какое-нибудь пустое занятие вроде переписки в социальных сетях или сетевой игрушки. Да и домашка еще не сделана, тоже хороший способ отвлечься!
        - Мама написала, что останется сегодня на ночное дежурство, - проверив свой комм, сказал отец, когда мы зашли в квартиру. - Так что мы сегодня останемся без присмотра. Закатить, что ли, вечеринку, что скажешь?
        На эту шутливую реплику я ответил лишь невнятным бормотанием. Разувшись, сбросив с плеч пальто и включив конвектор, чтобы поскорее прогреть квартиру, папа сказал:
        - Ну, Дима, иди отдыхай, и не забудь сделать домашнее задание. А я, с твоего разрешения, выпью пятьдесят грамм виски. Денек-таки выдался непростым, да и разговоры наши разбередили старые раны.
        - Все в порядке, пап? - забеспокоился я, поглядев на несколько осунувшееся папино лицо и темные круги под его натруженными глазами. - Может, сделать тебе чаю?
        - Нет, спасибо, - он махнул рукой, давая понять, что ничего не нужно. - Кстати, ты спрашивал про майора Стойкова? Думаю, я соглашусь с тобой, что на сегодня хватит историй из темных времен. Но, если на досуге тебе станет интересно - можешь почитать мой дневник. Я скину его тебе на ящик.
        - Ты вел дневник? - удивился я.
        - Да, некоторое время. Я начал вести его с первого дня, когда мы с мамой выехали из Киева. Казалось, что наступил конец света, и вроде бы в дневниках не было никакого смысла. Но все-таки мне очень хотелось записать то, что с нами происходило. Может быть, надеялся, что когда-нибудь кто-нибудь считает эти записи с моего коммуникатора и… даже не знаю. Вообще-то это было ужасно глупо. Наверное, существует много миллионов таких вот дневников, и во всех написано одно и тоже. Вряд ли кто-то когда-то станет их читать.
        - Твой я обязательно прочитаю, - пообещал я.
        - Ну, если только захочешь. Только не этим вечером. Нам уже хватило воспоминаний, правда?
        Конечно же, я не послушался папу.
        Около часа я провел, шерстя Интернет, проверяя кое-какие интересующие меня факты и временами отписываясь на сообщения друзей в социальной сети. Затем засел за домашнее задание и еще часа полтора добросовестно корпел над сочинением по литературе и задачами по геометрии. Выйдя из комнаты где-то в пол-одиннадцатого, чтобы совершить вечерний туалет, я заметил на кухне пустой бокал из-под виски. Дверь в родительскую комнату была прикрыта, оттуда доносилось тихое бормотание телевизора. Заглянув в щель, я убедился, что папа уже спит. Умывшись и тщательно почистив зубы, я вернулся к себе, забрался под одеяло, включил ночник и, проверив свой почтовый ящик, заметил пришедшее с папиного адреса письмо - со вложением.
        Стоит ли говорить, что до двух часов ночи я не отрывался от дневника. В тот вечер, я, конечно, не смог прочесть его весь, но уж ту часть, которая касается интересовавшей меня истории майора Стойкова - проштудировал внимательнейшим образом. Отдельные выдержки из дневника так прочно засели в моей голове, что и ночью продолжали меня преследовать, навеивая странные образы и сновидения.
        3 АПРЕЛЯ 2056 Г.Кажется, мы наконец обнаружили признаки цивилизации, от которой успели отвыкнуть за месяцы скитаний. Мы попали сюда, отколовшись от потока из тысяч беженцев, бегущих вглубь страны с сильно пострадавшего черноморского побережья, где ядерными ракетами была уничтожена база военно-морских сил. Это место называется «пункт сбора пострадавших № 452». Небольшой лагерь организовали спасатели болгарского министерства по чрезвычайным ситуациям. Сюда эвакуируют людей из окрестных селений, попавших в зону поражения ядерной боеголовки, взорвавшейся в воздухе над постом противоракетной обороны. После всего, что мы с Катей пережили, это прямо-таки земля обетованная: отзывчивые люди, готовые прийти на помощь, лекарства, квалифицированные врачи, чистая вода, радиосвязь. Стоит поблагодарить судьбу за то, что она забросила нас сюда. Думаю, мы здесь останемся.
        […]
        7 АПРЕЛЯ.На беду, в распоряжении болгарских эмчээсников осталось слишком много вещей, которые обрели ценность в новом мире: медицинские препараты, дозиметры, водяные фильтры, защитные костюмы, противогазы. Именно по этой причине наш лагерь стал объектом непрерывных нападений с первых же дней апреля, когда страну окончательно поглотила анархия. Обороняющие лагерь спасатели непрерывно запрашивают помощь, но немногие сохранившиеся в округе островки цивилизации не обладают достаточными силами, чтобы ответить на сигнал SOS. Похоже, мы с Катей поспешили порадоваться, что очутились тут. Но и уходить теперь как-то страшно.
        […]
        10 АПРЕЛЯ.Я присоединился к ополченцам, которые помогают эмчээсникам оборонять лагерь. Офицер выдал мне болгарский автомат - что-то похожее на систему Калашникова, и два магазина патронов. Я сказал им, что был резервистом украинской армии и умею обращаться с оружием, но на самом деле стрелял лишь один раз в жизни на военных сборах. Автомат пугает меня, и я сомневаюсь, что от меня будет много толку. Катя, конечно, уговаривает меня бросить эту затею.
        […]
        12 АПРЕЛЯ.Чтобы не конфликтовать с местными, майор МЧС Иоанн Стойков, который здесь за главного, распорядился раздавать им очищенную нашими фильтрами воду. Но следом за благодарными бабками с бидонами приперлись какие-то молодчики и решительно потребовали, чтобы мы поделились продовольствием, а когда командир болгар отказал им - начали ломиться в лагерь силой. Майор отдал приказ стрелять в воздух, они разбежались. Я даже курка не спустил, руки дрожали от страха. Все-таки не место мне, сосунку, в ополчении.
        […]
        17 АПРЕЛЯ.На наши призывы о помощи наконец откликнулись и, к моему величайшему удивлению, на украинском языке. Они находились в нескольких сотнях километров от нас, за румынской границей, в месте, называемом ВЛБ № 213. Командир болгарских эмчээсников вызвал меня, чтобы я был переводчиком. Человек, который говорил со мной, представился «полковником Симоненко». Сказал, что у них там несколько тысяч человек из первой волны украинских беженцев. Предлагал болгарам сниматься с места вместе со всеми своими пожитками и направляться к их лагерю. По словам полковника, ситуация на Балканах стала совсем неконтролируемой и будет становиться лишь хуже, так как в условиях «ядерно-вулканической зимы» очень скоро начнется голод: запасы разворованного из супермаркетов продовольствия истощаться и озверевший народ начнет сражаться за еду. В таких условиях шансы будут лишь у крупных, хорошо организованных общин. Обещал выслать навстречу вооруженный отряд, который возьмет нас под защиту на половине пути. Идея воссоединения с соотечественниками сразу захватила меня. Но болгары не пожелали внять убеждениям полковника.
Заняли выжидательную позицию, надеясь, что напасти обойдут их стороной. Все еще надеятся на свое правительство. Будто от него что-то осталось!
        […]
        25 АПРЕЛЯ.Сегодня опять нападали. На этот раз они были не только с охотничьими ружьями, но и с автоматами. Похоже, голодуха доконала их так, что они уже ничего не боятся. Всю ночь сидел в окопе, несколько раз выпустил очереди куда-то в небо. На рассвете обнаружили вокруг лагеря три тела - болгары стреляли точнее меня. Покойники оказались обычными молодыми ребятами, худосочными, с марлевыми повязками на лицах. Мы закопали их около забора - еще три безымянные могилы в очень длинном ряду.
        […]
        7 МАЯ.Я сегодня первый раз убил человека! Катя пытается как-то утешить меня, но я не могу прийти в себя. Это был какой-то чокнутый идиот в серой байкерской куртке, который несся прямо на нас на бешеной скорости на своем мотоцикле. Я запомнил безумное выражение его глаз. Он, наверное, хотел, чтобы его убили. Я выстрелил короткой очередью, чтобы пробить ему колесо, но мотоцикл занесло и он кубарем покатился по асфальту. Когда мы подбежали к нему, он не дышал, все кости были переломаны. Бородатый мужик лет сорока. У него за поясом был травматический пистолет, но он даже не пытался пустить его в ход. Господи, почему он это сделал?!
        […]
        11 МАЯ.Мы с Катей так устали жить под этим вечным смогом! Говорят, это облако пыли и дыма никогда не рассеется и очень скоро все живое на этой планете погибнет. Пусть бы это случилось поскорее, потому что это все равно не жизнь, а сплошная мука. Человечество погибло, безвозвратно погибло, и мы только напрасно дергаемся, пытаясь предотвратить неминуемое! Я не скрываю, что нахожусь в полном отчаянии и никакого смысла во всем этом не вижу…
        […]
        20 МАЯ.Прогнозы полковника Симоненко о неминуемом голоде и последовавшем за ним ожесточении начали воплощаться в жизнь. Сегодня нас полдня штурмовало целое полчище мародеров. Ломились вперед как бешеные. Установили пулемет в кузове пикапа и ездили вдоль периметра, поливая нас огнем, пока один из болгарских эмчээсников не пристрелил его из снайперской винтовки. В этом бою погибло трое наших и человек восемь было ранено. Трупы со стороны нападавших мы даже не считали, но не похоже, чтобы большие потери отвадили их от лагеря. Если так пойдет дальше - у нас скоро кончатся патроны, а после этого голодная толпа нас просто сметет.
        […]
        21 МАЯ.Наконец-то! После вечернего совета майор Стойков объявил, что мы начинаем сборы и через два дня выдвигаемся к ВЛБ № 213. Это правильное решение. Все лучше, чем сидеть здесь и ждать, что кончится первым - еда или боеприпасы.
        […]
        23 МАЯ.Из оставленного 452-го ПСП организованно выдвинулась колонна из 522 гражданских, 27 болгарских эмчээсников и 45 вооруженных добровольцев, в числе которых я. Основу колонны образовали два десятка автомобилей, в том числе два накачанных топливом бензовоза, три передвижных гусеничных госпиталя и четыре спецавтомобиля с оборудованием РХБЗ (радиационной, химической и бактериологической защиты) МЧС Болгарии.
        Идти приходится по пересеченной местности, держась автомобильных дорог и обходя покинутые в послевоенной панике автомобили, с которых мародеры за эти месяцы слили бензин и поснимали запчасти. Радиация намного превышает допустимые нормы даже ночью, а защитное снаряжение в дефиците. Низкая облачность не спасает от губительного ультрафиолета. Сильный ветер несет в лицо людям радиоактивную пыль. Эмчээсники пытаются задать бодрый темп, но уставшие слабые люди, в числе которых женщины со стариками (не всем им хватило места в автомобилях), едва переставляют ноги. Некоторые валятся с ног от усталости, их подхватывают небезразличные товарищи. Воду раздают в режиме строжайшей экономии.
        За колонной весь день шли стаи бродячих псов. Сейчас ночь, они воют и нервируют людей, сбившихся в кучи у костров на привале. Катя прижимается ко мне так, будто я способен ее защитить. Но что я за защитник - испуганный, худой сосунок со старым автоматом?!
        […]
        24 МАЯ.Прошло не так много времени, прежде чем колонну стали преследовать мелкие группки мародеров, охотящиеся за пищевыми припасами и оборудованием. Мы держали чужих на расстоянии предупредительными выстрелами в воздух. Но уже под вечер колонна уткнулась в дорожный пикет. За заграждениями из листов жести, мешков и покрышек находились десятки вооруженных людей в балаклавах и камуфляже без опознавательных знаков. Один из спасателей вышел для переговоров. В мегафон с блокпоста прокричали, что готовы сохранить всем жизнь, если колонна повернет прочь, оставив на месте все машины вместе с припасами. Когда наш переговорщик начал призывать пикетчиков успокоиться и найти разумный компромисс, винтовочная пуля пробила ему шею.
        Оказалось, что дорога со всех сторон окружена вооруженными боевиками. Началась атака. Пули свистели, люди падали замертво. Это была настоящая мясорубка. Лишь ценой многих жизней атаку удалось отразить. Один из наших передвижных госпиталей забросали бутылками с зажигательной смесью, и он вспыхнул. Катя собственными руками тушила пламя на одежде отчаянно кричащих раненых, выбирающихся из кузова. Никогда прежде не знал, что моя жена в сто раз храбрее меня самого!
        Две машины сгорели, еще две пришлось оставить, так как они сильно пострадали от обстрела. Многих раненых пришлось нести на носилках - им не хватало места в оставшихся машинах. Несмотря на провал открытого нападения, рассвирепевшие бандиты продолжают неотступно следовать за колонной, обстреливая нас издалека из винтовок и охотничьих ружей. Что за чертовы звери?!
        […]
        25 МАЯ.В ответ на многочисленные сигналы SOS полковник Симоненко из 213-го ВЛБ прислал вертолет, реквизированный на территории румынской воинской части. Посадить его было негде, так что он завис метрах в десяти над ближайшей к нам возвышенностью. Сбросили нам немного продовольствия, несколько ящиков противогазов и фильтров, около десятка автоматов и несколько коробок патронов. К этому времени обстановка была уже настолько напряженной, что уговоры эмчээсников не смогли держать в узде отчаяние людей. Началась давка и драки, в которых пострадало несколько человек. Нервничающие спасатели вначале начали стрелять в воздух, надеясь урезонить смутьянов. Лишь когда Стойков лично выстрелил в спину мужчине, который пытался залезть по веревке в вертолет, порядок удалось восстановить. На борт загрузили почти сорок человек - столько, сколько влезло в вертолет: тяжелораненых, беременных женщин, маленьких детей до десяти-двенадцати лет, несколько немощных стариков. Некоторые люди рвались на борт и на коленях молили взять их. Но места было слишком мало. Я попытался протолкнуть на борт Катю, но она наотрез
отказалась даже пробовать, не желая не только оставлять меня, но и отбирать шанс на спасение у наиболее слабых. Когда я смотрю на ее мужество, мне становится стыдно за свое малодушие.
        Ночью следовавшие за колонной бандиты собрались с силами и во время привала предприняли новую попытку атаковать. Их было человек сто - мужчины в балаклавах и марлевых повязках, многие из которых были вооружены ружьями и автоматами, а другие просто швыряли камни и бутылки с зажигательной смесью. У них оказалось даже два ручных пулемета, похищенных, должно быть, на какой-то из военных баз. Стойков до хрипоты орал в мегафон, призывая мародеров отступить, но тщетно: озверевшие от голода и отчаяния люди не боялись сложить головы. Мы всю ночь оборонялись, прячась за машинами, ящиками с оборудованием, заплечными рюкзаками. Тьму освещали оранжевые островки огня от зажигательной смеси. Еще три автомобиля нападавшим удалось поджечь. Один из бензовозов взорвался, травмировав и убив десятки людей. Прямо в наши ряды с лютыми сигналами и мелькающим светом фар въезжали автомобили и мотоциклы нападавших, калеча и сбивая с ног людей. Мы расстреливали психопатов на автомобилях, рассвирепевшие люди вытягивали их из окон и растерзывали. Отлетевший при взрыве бензовоза осколок поранил мне щеку, пришлось наспех
зашивать.
        Из-за раны мне тяжело говорить, могу лишь писать этот дурацкий дневник, даже не знаю, зачем. Кажется, вся эта проклятая страна сошла с ума и ополчилась против нас. Они не успокоятся, пока не оберут нас до нитки или не перебьют всех до единого!
        […]
        26 МАЯ.Поутру подсчитали, что в ночном побоище погибли больше двадцати наших, вдвое больше было серьезно травмировано. Лагерь окружен со всех сторон, прячущиеся среди камней бандиты ведут по нам прицельный огонь с большого расстояния. Из-за огромного количества раненых и недостатка транспорта прорваться сквозь окружение видится практически невозможным. Положение отчаянное.
        Дозаправленный вертолет из ВЛБ № 213 прилетел снова, но, несмотря на попытки прикрыть место посадки, попал под плотный огонь бандитов. Героические попытки эвакуировать хотя бы кого-то из раненых продолжались до того рокового момента, когда огонь из пулемета повредил хвостовой ротор. Пилот ничего не смог поделать. К полному нашему отчаянию машина бешено закружилась и рухнула метрах в двухстах от лагеря. Отряд спасателей во главе со Стойковым добрался до места падения и сумел вытащить из вертолета троих выживших - девушку-пилота и двух мужчин - украинских ополченцев. Ноги девушки были сломаны, но мужчины взялись нести ее на носилках.
        Я познакомился с ребятами с вертолета, порасспрашивал о жизни в этом их ВЛБ № 213. По их рассказам там почти то же самое, что было у нас, только народу побольше, они лучше вооружены и большая часть говорит по-русски или на украинском. Эх, здорово было бы все-таки туда попасть! Если нам с Катей и суждено умереть на чужбине, то, по крайней мере, будем слышать рядом родную речь.
        В ночь с 26-ого на 27-ое после длительного жаркого совещания, во время которого едва не доходило до мордобоя, верх одержали сторонники Стойкова, который решительно настаивал на том, чтобы пробиваться сквозь окружение, мирясь с любыми потерями. Болгарин считал, что укреплять и держать оборону нет смысла, так как бандитов будет лишь прибывать, а новой помощи от полковника Симоненко, у которого остался, по словам мужиков, единственный вертолет, ждать не стоит. Тяжелое решение, но, наверное, в глубине души я с ним согласен.
        Чтобы рассеять внимание осаждающих, решено сформировать две небольшие подвижные группы, которые пойдут на прорыв первыми и оттянут на себя часть бандитов. В одну из таких групп, которую возглавил сам Стойков, записались сорок человек, в числе которых я как стрелок-доброволец и Катя в качестве медика. В группе лишь здоровые взрослые люди, раненых и больных нет. Стойков предупредил, что, если кого-то ранят, ему придется поспевать за всеми на своих двоих или он будет оставлен на произвол судьбы.
        Ну, ни пуха, ни пера!
        […]
        27 МАЯ.Вчерашний бой выдался тяжелым, но в конце концов нам удалось вырваться из окружения. Большинству из нас. За день мы преодолели двадцать восемь километров, сделав всего четыре маленьких привала. Валимся с ног, но майор, ставший за это время суровым закаленным командиром, не позволяет сбавить темп, чтобы не оставлять шанса преследователям.
        Вечером на привале вышли на связь с основным отрядом, которым руководил капитан Петков. Узнали, что наш отвлекающий маневр сработал успешно. Основной отряд практически без потерь преодолел окружение и движется к румынской границе. Договорились, что группа Стойкова, зависимо от обстоятельств, попробует воссоединиться с основным отрядом или продолжит путь отдельно. Со вторым отвлекающим отрядом связи не было. Может быть, мы так никогда и не узнаем, что произошло с этими сорока людьми.
        […]
        29 МАЯ.Второй день наша маленькая группа продвигается по болгарским степям. Ведем себя очень осторожно, чтобы не попасть в неприятности. Населенные пункты и крупные магистрали обходим стороной, обыскиваем лишь небольшие фермы, выселки и одиночные постройки. Кое-где нашли съестные припасы, раз натолкнулись на пару охотничьих дробовиков.
        Кроме пятерых погибших при прорыве окружения, есть еще потери. Один человек стал случайной жертвой спятившего затворника, палящего во всех приближающихся со своего хутора. Как назло, никто не смог вспомнить, как зовут беднягу! Мужик лет за тридцать, невысокий, рыжий, с угреватым лицом. Так и похоронили его в безымянной могиле. Катя почему-то сильно разрыдалась. Ей, конечно, жаль было беднягу, которого она вместе с докторшей-эмчээсницей до последнего пыталась спасти после попадания пули в живот. Но плакала она не о нем, не только о нем. Она плакала о всех, кто погиб - миллионах, миллиардах людей, в числе которых, скорее всего, две ее родных сестры, и ее родители, и мои… В это до сих пор невозможно поверить. Нет, мои родители живы. Я это знаю!
        […]
        30 МАЯ.Стойков принял решение пойти на риск и заглянуть на встретившуюся на пути теплоэлектростанцию, где он надеялся разжиться чем-то полезным. На подходах мы столкнулись с небольшой шайкой мародеров, но разошлись по-хорошему. Обменяли немного съестного и чистой воды на пару противогазов и дозиметр. На прощание мародеры отсоветовали идти на станцию, заверив, что там все давно обчищено.
        Вечером увидели вдалеке вертолет и пустили сигнальную ракету, но он все равно пролетел мимо.
        […]
        3 ИЮНЯ.Вчера поменял в комме батарею. Глупо, конечно, тратить заряд на этот дурацкий дневник. У меня всего две батареи - «родная» и та которую я нашел в разоренном магазине под Одессой, еще перед переправой. Когда кончится эта - комм впору будет засунуть в рюкзак и забыть о нем.
        Дорога начинает всерьез утомлять. Приходится жестко экономить продовольствие и воду. Люди в пути встречаются нередко, но зачастую обходят нас стороной. Пора бы привыкнуть: в новой реальности, в которой мы живем, люди опасаются и сторонятся друг друга. Немногие, кто все-таки решился на контакт, обменялись с нами информацией и наблюдениями. От этих бесед стало лишь хуже.
        Людьми владеет мрачное отчаяние. Небо покрыто беспросветным облаком пепла и поговаривают, что эта «ядерно-вулканическая зима» продлится много лет. Несмотря на июнь месяц, мы в куртках и бушлатах ежимся от собачьего холода, ночью до минус пяти по Цельсию. Предрекают скорые заморозки до минус сорока. Пожилые земледельцы, оставшиеся в своих домах, горестно рыдают над засохшими садами и огородами и причитают, что земли вряд ли дадут всходы в ближайшие годы, а значит человечество ждет неминуемое вымирание от голода. Немногие ухитрившиеся войти в Интернет или имеющие радиоприемники наперебой мусолят невероятные слухи о России, Китае и Содружестве. Прочие все больше говорят о местных болгарских новостях. Поговаривают, что американская военная база невдалеке от Тервела уцелела, но тамошний командир объявил полную изоляцию и приказал расстреливать из пулеметов всех, кто приближается к ним ближе трехсот метров. Говорят, будто мэр Ловеча объявил город независимой республикой и подал ходатайство о приеме в члены Содружества. Судачат о каком-то новом свирепом штамме гриппа, который появился в Мексике, но будто
бы уже перекинулся в Европу вместе с волной американских беженцев, и даже в округе есть заболевшие. Шепчутся, будто остатки 5-ой танковой армии генерала Ильина прорвалась из Украины в Румынию, свирепо уничтожая всех на своем пути под лозунгами о мести за погибшую Россию.
        Кроме слухов, прохожие охотно обмениваются вещами. Бартер - кропотливое дело, требующее изрядной выдержки и находчивости. Людям, привыкшим за десятки лет ориентироваться на денежные знаки, сложно как-то иначе оценить ценность вещей и сопоставить ее с ценностью других. Один чудак, засевший на автозаправке, вчера хотел купить у нас фильтры для противогаза, рассчитавшись наличными, и никак не мог понять, почему у него отказываются брать валюту. Встречались нам и цыгане, пытавшиеся рассчитаться за чистую воду золотыми украшениями.
        […]
        5 ИЮНЯ.Прошли румынскую границу. О ней напоминает лишь дорожный знак и разоренный таможенный пост. Это означает, что до ВЛБ № 213 еще шестьдесят километров.
        Сразу за болгаро-румынской границей раскинулся пункт сбора пострадавших, наподобие 452-го, в который эвакуировали население из окрестностей Кэлэраши, где базировался натовский узел управления ПВО.
        Пятеро несчастных изголодавшихся беженцев из этого ПСП, три мужчины и две женщины, встретились нам по пути. Они заверили, что ловить там нечего: очень высокий уровень радиации, водный фильтр сломался, народ мучается от голодухи и разбредается кто куда. По словам беженцев, Кэлэраши стерт с лица земли российской боеголовкой мощностью в пятьсот килотонн, а может и мегатонну. В десятках километрах от эпицентра опасно находиться без защитных костюмов и держаться от этого места стоит подальше.
        Посовещавшись, решили идти дальним обходным путем, несмотря на огромный крюк в дополнительных 52 километра. Пятеро беженцев вызвались идти с группой, и мы их приняли.
        […]
        6 ИЮНЯ.На первом же ночном привале двое мужчин и одна женщина сбежали, выкрав несколько единиц оружия и много продовольствия. Им вслед стреляли, одного мужчину убили. Оставшаяся пара клялась и божилась, что не знала о намерении своих попутчиков. Но Стойков счел, что эти люди недостойны доверия и под дулом автомата велел им отправляться восвояси. Я видел глаза этих перепуганных бедолаг и ясно понимал, что они говорят правду. Попытался убедить остальных пощадить их, но из-за этого вышел конфликт с майором, который требовал от всех железной субординации. Все, кроме Кати, конечно, поддержали его. Ожесточенные люди не слишком внимают голосу милосердия. Да и майор пользуется куда большим авторитетом, чем молодой чужестранец, пусть даже хорошо проявивший себя в походе. Я забеспокоился, что нас с Катей сейчас вышвырнут следом за той парой и заставил себя замолчать.
        […]
        8 ИЮНЯ.Этой ночью на отряд напали. Их было около тридцати, у большинства автоматы. Не знаю, кто это такие. На них были черные плащи с капюшонами. Они бесстрашно наступали в полный рост, истошно вопили что-то непонятное и пели песни на румынском. Никогда прежде такого не видел! Психи не ослабляли напор, пока мы не перебили половину из них. Погибло восемь человек из группы, еще пятеро были ранены.
        Осматривая тела убитых нападавших, мы обнаружили на них много религиозной символики. У одного обнаружился дневник, из записей в котором член группы, немного знавший румынский, идентифицировал покойников как членов некоей нетрадиционной христианской секты.
        В группе осталось, включая нас с Катей, всего семнадцать человек. Запасы продовольствия и воды на исходе. За долгие дни скитаний люди набрали изрядные дозы облучения, некоторые блюют и жалуются на озноб. На раненых не хватает перевязочных материалов и болеутоляющих. Один бедолага умер от сепсиса на руках у Кати.
        Возможно, это моя последняя запись, потому что наше положение видится угрожающим.
        Надеясь, что фанатики больше не вернутся, Стойков приказывает нам продолжить путь.
        Пора идти.
        […]
        9 ИЮНЯ.Это просто какая-то проклятая бесовщина! Они двигаются за нами по пятам. Временами до нас доносится исступленное хоровое пение, от которого леденеет кровь. Наши шепчутся, что это вовсе не люди, а какие-то адские создания, поднявшиеся из преисподней, торжествуя в честь наступившего конца света.
        Стойков связался с Симоненко, запросил подкрепление. Полковник сказал перейти по мосту реку, к противоположному берегу которой он вышлет ударный отряд. Но мост оказался разрушен и нам пришлось искать обходной путь. Тогда нас снова начали атаковать фанатики. Их остался всего десяток, меньше чем нас, но они перли вперед как оголтелые. Еще двое членов группы были убиты, а оставшимся Стойков приказал спрятаться в каменоломне.
        Каменоломня очень темная и уходит вглубь. Один из членов группы, геолог по профессии, утверждает, что из каменоломни должны быть другие выходы. Сверившись с картами, мы обнаружили, что, если двинуться вглубь, то есть шанс выйти к деревне, в которой могут найтись лодки для переправы через реку. Наверное, в словах геолога есть здравое зерно. Но люди боятся спускаться в узкие темные катакомбы, где можно запросто заблудиться, застрять или напороться на неведомую опасность. Некоторые яростно протестуют, говорят, что они охотнее дали бы бой сектантам, которых, по нашим подсчетам, осталось совсем немного.
        Все мы, включая женщин, вооружены, но воды и съестных припасов осталось на сутки-двое, не больше. Надо принимать решение немедленно. Я привык полагаться на мнение более опытных людей, но вокруг нет никого, кто был бы менее растерян, чем я. Из болгарских эмчээсников остался лишь Стойков и докторша по имени Клара, все остальные - добровольцами из числа гражданских. Командир забыл о наших с ним былых разногласиях и советуется со мной, как со своим заместителем. Приятно, конечно, что я завоевал себе такой авторитет. Только вот я бы предпочел, чтобы это случилось при каких-то других обстоятельствах.
        Сектанты засели вокруг входа в каменоломню и пока выжидают. Их осталось семь или восемь. Не понимаю, почему они ведут себя так - атакуют до самого конца и не отступают несмотря на потери. Уже ночь, но мы не можем спать - до каменоломни доносятся обрывки их песен и разговоров. Голоса - елейные и приподнятые, обращаются они друг к другу «брат» и постоянно молятся. Их поведение кажется нелепым и кощунственным в свете насилия и жестокости, которые они несут. Мы полночи пытаемся докричаться до них, начать хотя бы какой-то диалог, но любых обращенных к ним слов и призывов фанатики вообще не замечают.
        Сектанты внушают оторопь. И хоть мы имеем над ними практически двойной численный перевес, Стойков не решился дать им бой, и я с ним согласился. Решено поспасть несколько часов и поутру двигаться вглубь каменоломни. Я прилег головой на рюкзак, приобнял Катю, но спать не могу, пишу этот дурацкий дневник. Скоро батарея в комме совсем сядет и с этим придется покончить.
        Временами снаружи слышится шорох, и рука инстинктивно тянется к автомату. Нет, так не пойдет. Надо успокоиться, вздремнуть хоть чуть-чуть. Скоро мне сменять часового, чтобы он тоже мог поспать.
        […]
        10 ИЮНЯ.Все конечно. Я удивлен, что сумел пережить этот ужасный день. Я делаю о нем запись в своем дневнике, надеясь, что я перенесу его сюда из своей головы и навсегда запру, чтобы больше никто о нем не вспоминать.
        На рассвете этого дня наша многострадальная группа двинулась в темные ходы каменоломни. Но дальше начали происходить события, о которых не хочется писать. Клара, которая панически боялась темноты, застопорила весь отряд, не желая идти дальше. Рыдала и умоляла повернуть обратно. Стойков клял ее на чем свет стоит и приказывал переться вперед, но она не слышала его. И это привело майора в ярость. Он подбежал к ней, начал бить и толкать вглубь. Она упиралась, орала на него, даже укусила. Тогда он ее застрелил. Я не знаю, зачем он сделал это. До сих пор не могу понять.
        Майор был явно вне себя. Брызгал слюной, орал, размахивал пистолетом. Мне пришлось обезоружить его. Стойков сопротивлялся, но в единоборстве, за которым все члены группы, вопреки Катиным призывам, наблюдали безучастно, я сумел одолеть его. Скрутил и приставил к виску пистолет. Тогда он успокоился и начал рыдать. Поняв, что приступ неконтролируемого гнева остался позади, я убрал оружие и призвал всех идти дальше. Но в этот момент фанатики проникли в каменоломню и начался бой. В темноте мелькали вспышки выстрелов. Их страшный грохот в закрытом пространстве бил по ушам. Тени людей мельтешили туда-сюда и было не понять, кто свой, а кто чужой. В конце концов, нервы сдали у того же Стойкова. Так и не придя в себя, болгарин достал из-за пояса ручную гранату и выдернул чеку. После взрыва, которым нам всем надорвало перепонки, началось обрушение. То был самый страшный миг во всей моей жизни, даже страшнее дня, когда началась война.
        Из каменоломни через другой выход вышли восемь человек. Стойков был среди нас, но окончательно утратил рассудок. Брел вперед, как сомнамбула, иногда бубнил что-нибудь себе под нос. Я вынужден был принять бразды правления на себя. До заброшенной деревни мы дошли по высохшему пролеску. Там отыскали лодку с веслами и в два захода переправились на тот берег. Был сильный туман. По компасу мы определили направление моста, добрались до него, предусмотрительно залегли в кустах неподалеку. Несмотря на холод, я не разрешил разводить огонь, позволил лишь поживиться половиной оставшегося продовольствия.
        А через шесть часов мы увидели в тумане огни и шум двигателей. Это была спасательная колонна из ВЛБ № 213 - два БТРа с тяжелыми пулеметами, два пикапа и два открытых грузовика, на которых приехали тридцать хорошо вооруженных украинских ополченцев. Узнав, что произошло, ополченцы помогли измученным людям погрузиться в машины и через четыре часа мы прибыли в ВЛБ № 213.
        Здесь говорят на нашем родном языке и звуки этой речи приятно ласкают слух. Но бедственные условия, в которых обретались украинцы, яснее ясного говорят - спасители и сами нуждались в спасении. Только вот неясно, откуда оно может прийти.
        Навстречу нашей группке из восьми человек вышел сам полковник Симоненко вместе с болгарином капитаном Петковым, тремя днями ранее приведшим в целостности семь машин и триста двадцать человек выживших из ПСП № 452. На вопрос, кто главный, вперед вышел я. Глаза Петкова недоуменно поползли на лоб, и он испуганно посмотрел на Стойкова, который безучастно переминался с ноги на ногу, не проявляя ни малейшего интереса к происходящему. По-моему, он сошел с ума. Но это сейчас неважно.
        Я очень устал. Хочу завалиться спать и проснуться в каком-нибудь другом мире. Лучшем. Том, в котором я прожил двадцать пять лет. Неужели мне хочется так многого?!
        Закрыв файл с дневником, я задумчиво наморщил лоб. Я знал, что майор Стойков так и не оправился от пережитых потрясений и накопленной радиации - несколько лет спустя он умер от лучевой болезни. В Генераторном о нем отзывались как о герое, а родители на моей памяти никогда не вспоминали о случившемся в каменоломне. Я даже понимаю уже, почему. Даже знаю, как объяснил бы мне это папа.
        Но все-таки в душе появилось тошнотворное чувство. Как я и предугадал, взяв в руки дневник, в моем сознании исчез еще один герой. Превратился в психопата, вышедшего из себя и убившего ни в чем не повинную женщину, а до этого бросившего на произвол судьбы пару, которая была виновна лишь в том, что случайно оказалась в компании похитителей. Совсем не похожего на того, кто изображен на памятнике.
        И меня вдруг постигло озарение. Я вдруг понял, что скульптор, создавший памятник - это тот самый геолог из папиного дневника, выбравшийся живым из каменоломни. И изобразил он в своем произведении вовсе не майора Стойкова. Его вдохновили на творение настоящие герои.
        К дневнику были приложены несколько фотографий и видеозаписей. На одном из фото были изображены родители в июне 56-го.
        Катя Шевченко была очень милой в 21 год, хотя выглядела старше своего возраста. Недлинные русые волосы, аккуратно сплетенные в хвост. Нежные, но резкие и волевые черты лица, очень живые и выразительные глаза. Несмотря на хрупкое сложение, было в маме что-то такое, что не позволяло принять ее за неженку. Наверное, это взгляд, в котором пряталась тень перенесенных страданий и, может быть, читалось предостережение: эта девушка готова защищать то, что ей дорого. Любой ценой.
        Сейчас мама совсем не похожа на себя тогдашнюю: добрая, спокойная, уравновешенная, никогда не повышает на людей голос. Ее милая улыбка и приятный бархатный голос обладают чудодейственным свойством вселять в людские сердца покой. Когда кто-то произносит ей похвалы и комплименты (а слышать их ей доводится очень часто), мама искренне смущается и скромно отводит взор прочь. Но сквозь всю ее мягкость, женственность и превосходные манеры, если приглядеться, можно разглядеть тот самый огонек, который горел в ее глазах пятнадцать лет назад.
        Володя Войцеховский в свои 25 был удивительно тощ, хотя и жилист. Бледное лицо тогда обрамляли густые каштановые кудри, которых я уже практически не застал. Впалые щеки тогда уже были покрыты колючей щетиной. В умных глазах читалось выражение уверенности в себе и своих действиях. Уже тогда в перенесенных испытаниях закалился отцовский характер.
        Образованный интеллектуал, воспитанный в гуманистических традициях, папа отличался неподдельным человеколюбием, большой совестностью и непреодолимым желанием творить добро. Сложись жизнь иначе, он мог бы стать педиатром или учителем в младших классах. Жесткость в его характере напоминала шрам, появившийся на теле вследствие травмы. Шрам не был безобразным, он скорее украшал папу, добавлял завершающий штрих в его харизматичный портрет. Но мама однажды призналась мне, что ей жаль видеть этот шрам и она вспоминает папу таким, каким он был до войны.
        Незаурядное мужество, которым наделила папу природа, умноженное на опыт непростых решений, сложных ситуаций, трудных поступков, держащееся на платформе из твердых принципов, трансформировалась в прочный стержень. Стержень этот не только держал вместе целостную отцовскую натуру, но и собирал вокруг себя других людей.
        Мои родители - незаурядные люди. Они и есть настоящие герои, достойные того, чтобы им поставили памятник. И хоть так считают все дети, я твердо убежден - с моим мамой и папой не сравнится никто…
        Глава 3
        Очередные летние каникулы миновали незаметно и вот уже через три дня мне предстояло пойти в седьмой класс. Школьники, в большинстве своем вернувшиеся в Генераторное или даже из него не выезжавшие, наслаждались последними днями блаженного безделья и летнего тепла. Воздух прогревался этими августовскими днями до 15 - 18 градусов тепла, что позволяло счастливым людям ходить по улицам в одних легких курточках или джемперах.
        Родители, занятые своими делами и довольные тем, как плодотворно я провел лето, в конце каникул оставили меня совсем без внимания, так что на эти дни я оказался целиком и полностью во власти Джерома и придумываемых им проказ.
        В этот раз, несмотря на мои попытки изобрести более невинные способы времяпровождения, мы - я, Джером, Ярик Литвинюк и Боря Коваль - пробрались на территорию технических сооружений. Для этого пришлось воспользоваться обнаруженной Джеромом (и, как я подозреваю, сделанной не без его участия) дырой в сетчатом заборе. Неуклюжий Боря зацепился за сетку и долго барахтался в ней под заливистый смех Джерома с Яриком. Признаться, я и сам не смог сдержать улыбку, но затем все же сжалился над Борей и помог ему выпутаться.
        - Спасибо! - сгорая, как обычно, от стыда, пролепетал Боря, отирая свои штаны от пыли.
        - Ну что, если наконец все пролезли, давайте пошевеливаться! - с видом бравого командира Джером махнул рукой, призывая всех за собой. - И не шумите. Застукают нас тут - плохо будет!
        Джером был в своей стихии. В свои двенадцать он остался почти таким же мелким и кучерявым, каким был в одиннадцать, но самоуверенной бесшабашности в нем еще прибавилось. В затасканном, великоватом на нем папином жилете цвета хаки с нагрудными карманами поверх домотканого шерстяного реглана, потертых джинсах, грязных кроссовках и с закинутым за плечи рюкзаком он смотрелся заправским искателем приключений. Даже говорил он с какой-то нарочитой бравурой, будто герой не слишком кассового боевика.
        - Веди! - серьезно ответил я, сдержав улыбку, которую вызвало у меня позерство друга.
        Минут пять мы осторожно пробирались по задворкам одноэтажных складских помещений, мимо жестяных навесов, под которыми хранились тяжелые грузовые контейнеры и пирамиды тяжелых деревянных ящиков. Несколько раз до нас доносился злобный лай сторожевых собак, но, к счастью, они сидели на цепи.
        - Э-э-э… Дима! - плетущийся рядом со мной Боря решил завязать разговор. - Я… э-э-э… это… смотрел твой блог летом… все видяшки посмотрел…
        - Ну еще бы. Ты же в него влюблен! - обернувшись к нам, прыснул Ярик. - Давай же, Борька, признайся ему наконец!
        - Иди ты, Ярик! - рассердился Боря, смущенно захлопав глазами. - Ну тебя с твоими приколами! Так я, это… видел, ты побывал на той ферме… ну, помнишь, про которую папа как-то рассказывал…
        - Да, это было круто! - припомнил я. - Что за город Окленд - уму непостижимо! Миллионы людей живут и работают на крохотном клочке пространства, застроенном высоченными небоскребами. Сотни озоногенераторов работают, чтобы насытить газом гигантский озоновый купол - второй по величине в мире после сиднейского. Люди ездят по городу на скоростных электропоездах - и подземных, и надземных, которые проезжают от станции до станции всего за пару секунд. А для того, чтобы совершить путешествие в соседний мегаполис - Веллингтон, достаточно сесть на экспресс, который через сверхскоростной вакуумный тоннель пронесет тебя на расстояние 649 километров всего за сорок минут…
        - Вау! - только и смог протянуть Боря, хотя он уже знал все это из моего видеоблога.
        Мне было непросто втиснуть в несколько десятиминутных видео все свои впечатления от четырех дней пребывания в новозеландском мегаполисе. Его масштабы и бешеный ритм бурлящей там жизни заставляют чувствовать себя крохотной букашкой.
        В Генераторном мы привыкли постоянно жить в тени Апокалипсиса, а в Окленде течение жизни осталось совсем как в старину, будто занятым своими делами горожанам нет никакого дела до наступившего конца света.
        «Им просто повезло», - помню, рассказала мне папа, когда я поделился с ним своими наблюдениями. - «Страны Австралии и Океании не были активно вовлечены в Третью мировую войну и меньше всего пострадали от ее последствий. В результате некогда наименее населенная на планете часть света стала новым центром западной цивилизации…».
        - Как ты вообще попал туда? - переспросил Боря. - Я слышал, туда туристов не очень-то пускают…
        - Да, в Новую Зеландию сейчас сложно получить визу, у них там какие-то проблемы с эмигрантами. Но у меня проблем не было. Я приехал с папой, он там учувствовал в ежегодной дипломатической конференции Содружества Наций…
        - Тсс! - прервал меня Джером, остановившись. - Заканчивай свои россказни, Димка! Пора надевать наушники, а то вам ушки так пощекочет, что мало не покажется!
        И впрямь, шум здесь был таким, что Джерому приходилось кричать, чтобы мы его услышали.
        - Куда лезем-то? - спросил Ярик деловито.
        - А вон туда! - Джером указал пальцем в сторону энергетической подстанции, разукрашенной со всех сторон предостерегающими знаками «Высокое напряжение». - Там с крыши видон потрясный!!
        - Издеваешься?! Током еще долбанет! - запротестовал я.
        - Не сцы в компот, грека! Там ток внутри только, а на крыше ниче нет! Я там сто раз бывал! Давайте!
        Покачав головой, поражаясь, что в очередной раз позволил втянуть себя в опасную авантюру, я достал из кармана мягкие защитные наушники и прикрыл уши.
        Взобравшись вначале на дождевой козырек над дверью, а затем хватаясь за дыры в кирпичной кладке, следом за Джеромом мы забрались на плоскую крышу подстанции.
        Боря едва-едва карабкался последним и мне пришлось напрячься, чтобы вытащить наверх полноватого одноклассника. Как всегда, краснея, он произнес какие-то слова благодарности, но я не мог их расслышать - мои уши, как и у товарищей, закрывали мягкие защитные наушники.
        Даже сквозь наушники я ощущал монотонный грохот, напоминающий приглушенные раскаты грома. Гром гремел ритмично, с равными промежутками в несколько секунд. С расстояния в пять сотен метров и дальше этот грохот был привычен жителям Генераторного и даже немного зачаровывал. Мы любили этот шум, ласково щекочущий уши, и начинали беспокоиться, если вдруг переставали его слышать. Ведь мы знали, что этот звук издает озоногенератор, который защищает нас от злых солнечных лучей, делает так, чтобы на улице росли кусты и деревья, а люди жили дольше и не болели страшными болезнями. Но на расстоянии сто метров грохот уже не позволял ни на чем сосредоточиться и спать без затычек в ушах. А совсем вблизи от источника грохота - становился опасен. Без защитных наушников здесь вполне можно было серьезно повредить барабанные перепонки.
        Джером, пригнувшись, жестом предложил приблизиться к нему. Мы подползли к краю бетонной крыши и сквозь невысокий парапет заглянули на территорию, огороженную дополнительно еще более высоким забором. Этот забор, как мы знали, патрулируется по периметру милиционером и лезть туда было уж совсем нельзя. Посреди охраняемой территории была водружена низкая железобетонная постройка без окон и дверей - именно она источала грохот. Из высокой трубки, венчающей постройку, вырывалась прямо в небо струя ослепительно-голубого газа, подпитывая озоном искусственный защитный слой - тонкую голубоватую пленочку над Генераторным, сквозь которую виднелись вечно клубящиеся в небе серые облака. Эта пленка - единственное, что предохраняет селение от губительного воздействия ультрафиолета, который выжег на Земле практически все живое, что смогло пережить радиоактивное заражение и ядерно-вулканическую зиму.
        Некоторое время мы полюбовались работой озоногенератора, который мы обычно лишь слышали, а видели вблизи только один раз на школьной экскурсии. Но вскоре однообразный вид устройства нам наскучил, да и опасность быть обнаруженными ходящим внизу милиционером или рабочими, которые обслуживают генератор, начинала щекотать нервы. В конце концов мы спустились обратно (Борю пришлось долго подгонять жестами, так как слезть он боялся) и через какое-то время выбрались из технической зоны и перебрались в более спокойное место дислокации.
        Это был укромный тупичок около Третьей улицы, скрытый от подъезда бытовкой, в которой здешний дворник хранил свои уборочные принадлежности. Джером первым уселся на сложенные возле бытовки бетонные блоки и велел Боре Ковалю «доставать семечки, или что там у тебя».
        - Да уж! - сняв наушники и размяв покрасневшие уши, прыснул Ярик. - Поверить не могу, что именно в честь этой грохочущей бандуры наша дыра получила свое название. Неужели нельзя было придумать что-нибудь интереснее?
        - Ты бы попридержал язык, говоря о таком, - возмутился я. - Чтобы ты знал, без этой штуки наша жизнь была бы очень несладкой! Много людей отдали бы все на свете, чтобы жить под озоновым куполом…
        - Да, да, да, - скучающим голосом протянул Джером, подмигнув Ярику и зачерпнув горсть семечек подсолнуха из протянутой Борей упаковки. - А сейчас он скажет, что это благодаря его папаше эта хрень здесь оказалась. Ну, давай, грека, хвастни!
        - Я этим не хвастаюсь. Но горжусь, что мой папа многое сделал для селения, - ничуть не смутился я подколке друга. - Если бы не дипломатические контакты, которые папа наладил еще на заре существования селения, кто знает, как долго нам пришлось бы жариться под ультрафиолетом…
        - Да ну! Содружество, по-моему, раздает их кому попало, - брякнул Ярик.
        - Что за чушь! - искренне вознегодовал я. - Сразу видно, что ты ничего в этом не шаришь! Чтоб ты знал, в Европе живут сотни общин, которые только мечтают об озоногенераторе. Посмотри хоть на наших соседей: «александрийцев», там, или «фабрикантов», или на Доробанцу. Там ничего такого нет, и неизвестно, будет ли когда-то. Эти штуки очень дорогие и жрут страшно много электричества. Мой папа, занимаясь внешними связями, сумел наладить отношения с Содружеством. Несколько раз он летал в Австралию в составе объединенных делегаций из Центральной Европы. Там он встречался с видными деятелями правительства и топ-менеджерами транснациональных корпораций, сумел завоевать их доверие и снискать уважение. Именно папа ухитрился всеми правдами и неправдами добиться того, чтобы один из десяти первых озоногенераторов, которые направили в Центральную Европу по гуманитарной программе Содружества, достался нашему селению.
        Я хорошо помнил мамины и папины рассказы. Они говорили, что именно генератор, который заработал в том году, когда я родился, вдохнул в бедствующее поселение новую жизнь. С того дня, когда над головами людей заблестела свежая синева, они поверили наконец, что жизнь когда-нибудь наладится. Теперь можно было выходить из домов без капюшонов и марлевых повязок, ходить по улицам, не кутаясь в плащи. Жизнь, которая со дня начала войны стала настоящим кошмаром, начала нормализовываться.
        На торжественном заседании поселкового совета, созванном в честь введения в эксплуатацию озоногенератора, в присутствии важных гостей из Олтеницы и даже из самой Австралии, было принято единогласное решение официально переименовать ВЛБ № 213 (в народе - «Новая Украинка») в Генераторное. Неделю спустя жители селения поддержали это решение на всеобщем голосовании, а в памяти родившегося в селении поколения оно окончательно прижилось.
        - Ну да, ну да - «достался», - хмыкнул Джером, недоверчиво покачав головой. - Простак ты, Димка, что ли? Они его нам отдали попользоваться. Это называется - «лизинг». Знаешь, что такое «лизинг»? Это значит, что богачи из Содружества каждый месяц дерут с нас за этот генератор деньги, а если мы начнем плохо себя вести - просто заберут его, и дело с концом!
        - Да кто им его отдаст?! - хихикнул Ярик. - Народ ни за что не отдаст!
        - Не отдаст, говоришь? - переспросил Джером, ухмыльнувшись. - Так нас здесь всех сотрут в порошок: скинут пару канистр с супернапалмом или долбанут лазером прямо из космоса. Ты что, думаешь, можно так просто кинуть жадных спрутов из всемогущих корпораций?!
        - Ну, это ты загнул, - возразил я, будучи достаточно осведомленным о подробностях договора, подписанного с лизинговой компании из консорциума «Смарт Тек», чтобы не верить небылицам, о которых судачат ребята. - «Лизинг» - это означает, что мы покупаем генератор, только платим не всю цену сразу, а каждый месяц по чуть-чуть. Осталось еще… э-э-э… восемь лет - и мы выплатим всю стоимость. Тогда генератор станет нашим, и никто его уже не сможет забрать. И, чтоб ты знал, генератор нам достался на очень выгодных условиях!
        - Да ну? - скептически скорчившись, переспросил с издевкой Джером.
        - Ну да! Лизинговая компания обычно берет себе большие проценты - где-то под пятнадцать годовых. Это на процентах она зарабатывает! Но мы платим всего два процента годовых. Остальные за нас платит специальный фонд, созданный Содружеством. Это папа с ними так договорился!
        Джером нарочито широко зевнув, даже не прикрыв рот ладонью, тем самым показав, что он остался при своем мнении. За лето, на протяжении которого мы с ним практически не виделись, он стал заметно более желчным и неприязненным. Правда, чувства эти не были направлены конкретно против меня или кого-то другого - в равной степени доставалось всему человечеству. Подозреваю, что виной тому отец, который пил больше прежнего и с которым ему приходилось проводить больше времени, чем обычно. И, конечно же, не обошлось без Тома.
        - Том мне популярно рассказал обо всей этой бодяге, - в такт моей мысли продолжил гнуть свою линию Джером. Говорил он с нарочитой медлительностью, будто показывал, что сомневается, поймут ли смысл его слова заметно отстающие в развитии одногодки. - То, что Димка говорит, рассчитано на дураков, чтобы их успокоить. Наивные дурачки считают, что с корпорациями можно работать по-честному или что они кому-то делают подарки. А большие дядьки в это время жухают этих лохов и подбивают свое баблишко. Так построен мир, ребятишки!
        - Ты говоришь словами Тома - не своими, - покачал головой я.
        - Я вам даже больше скажу, ребята! - Джером сделал многозначительную паузу, и в его глазах мелькнули веселые искорки, как это бывало всегда, когда он собирался выдать что-то совсем уж сногсшибательное. - Вы что, думаете, эта штука здесь правда только для того, чтобы выпускать в небо струйку озона?
        - А для чего, по-твоему? - предчувствуя какую-то полную несуразицу, страдальчески спросил я, в то время как Ярик и Боря навострили уши, готовясь принять на них жирные кольца лапши.
        Ирландский охламон озарился такой самодовольной улыбкой, какая может быть лишь у человека, ведающего все тайны мира и окруженного невежественными и глупыми смертными. Насладившись напряжением, которое витало на лице Бори, он выдал:
        - Я вот что вам скажу - может, и нет никакого озонового слоя и ни черта он не от чего не защищает! А если даже и есть - то это просто прикрытие. Эта здоровенная штука для вида громыхает, чтобы обмануть простофиль вроде вас. А внутри этой трубы на самом деле спрятана антенна, и она испускает специальные волны, которые… пудрят нам всем мозги!
        Я хохотал искренне и долго. Но Джером, сверкнув поначалу глазами, оставил мой демарш без внимания и прежним своим таинственным шепотом продолжил, обратив все свое внимание на более благодарных слушателей - Ярика и Борю:
        - Чтоб ты знал, всякие там бомбы, лазеры и ракеты - это все фигня. Ну, аннигиляционные бомбы - может, и не фигня, но они слишком мощные, а снова взорвать весь мир никому не нужно. Поэтому это все - вчерашний день. Современное оружие - оно действует людям прямо на психику. Вот сидишь ты, вроде все хорошо… и тут вдруг оп, приходит тебе странная мысль в голову! Ну, скажем, убить своего друга. Или себя. Или там, скажем, убить всех врагов Содружества. И никак ты с этой навязчивой идеей не можешь бороться. Идешь - и убиваешь. И кажется тебе, что все так и должно быть. Но тебе невдомек, что мысль эту тебе внушили - специальными невидимыми волнами! Такое оружие есть у Содружества, и у китайцев. Они друг с другом соревнуются, кто сможет зазомбировать больше народу. И в один прекрасный день эти две армии зомби столкнут друг с другом. Это и будет Четвертая мировая война - война зомби. И к ней сейчас усиленно готовятся. Вот Содружество ваше якобы добренькое, помогает разным там маленьким поселениям вроде нашего, а на самом деле - просто хочет всучить эту штуку, чтобы в нужный момент превратить нас в своих
зомби. Вот так. А чего, вы думаете, они нам эту штуку считай, что за бесплатно отдали?
        - Ты же говорил, что они на нас кучу денег зарабатывают! - поймал я друга на противоречии.
        - Ну, может, и зарабатывают, - не растерялся лохматый конспиролог. - Они, в этих корпорациях, знаешь, какие жадные? Какие бы планы и заговоры не строили, а свою копеечку урвать не забудут!
        - А ты тогда почему такой умный? - продолжал я загонять завравшегося парня в угол. - У тебя, что ли, иммунитет?
        - А что я? - пожал плечами Лайонелл. - Может, у меня башка варит и получше вашего, вот меня пока и не зомбировало. Но это пока они только готовят свои планы. А как врубят антенну на всю мощность - все, пиши пропало. Округлятся у меня глаза, запою я песенки по-английски и пойду маршировать во славу этого их… как его… Рессора… Покрышка…
        - Протектора! - исправил я.
        - О! - коварно ухмыльнувшись, подловивший меня друг ткнул мне пальцем в грудь. - Димка вон уже готов! Давай, солдат, раз-два-три, левой!..
        Ребята захохотали, и даже я сам не удержался от смеха. С Джеромом, конечно, было весело. Правда, я часто ловил себя на мысли, что сам не знаю, травит ли он байки шутки ради или верит во все, что говорит всерьез.
        Мы провели около часа, треплясь о том о сем, пока не появилась здешняя дворничка - тучная румынка в поношенном оранжевом свитере, издали потрясая кулаком и угрожая, что заставит нас убирать весь двор. Джером с Яриком, завидев ее, драпанули, но мы с Борей остались и, извинившись, добросовестно подмели место нашей тусовки от разбросанной повсюду скорлупы от семечек.
        - Как свинячить - так вы первые, а как убирать - так драпаете, - пристыдил я друзей, которые ждали нас, спрятавшись за углом дома и потешаясь над какими-то видео из Интернета. - Не понимаете разве, что если бы мы не убрали, то она бы нас больше вообще во двор не пустила?
        - Извини, Димка, - Джером невинно развел руками. - Вы с Борькой ну так ловко управлялись с метлами - любо-дорого было посмотреть. Мы боялись, что рядом с вами будем смотреться блекло…
        Тунеядцы насмешливо захихикали, а я, для виду тоже улыбнувшись, неожиданно отвесил Джерому хороший пинок кроссовкой по заднице, после чего мы пару минут бегали друг за другом, отвешивая все новые пинки и шутливо борясь. В конце концов усталость возобладала и установилось перемирие.
        - Ну что, предлагаю собрать команду и погонять в футбол! - глядя на тяжело дышащих друзей, которые никогда слишком сильно не усердствовали на уроках физкультуры, предложил я.
        - Ну уж нет, - запротестовал Джером. - Сегодня есть реальный шанс погрузиться на пару часов в «виртуалку». Там сегодня дежурит Ромчик - свой человек, кореш Тома, у меня с ним все на мази.
        - Да, зачетная идея! - тут же загорелся этой идеей Ярик. - Блин, я уже месяц, наверное, вишу на голимом, ни разу не погружался. Идем!
        - Хм. Ну, в принципе я - за! - прикинув, решил я.
        Хоть погружение в «виртуалку» ребятам младше шестнадцати у нас было запрещено, мои родители относились к этому запрету не так строго, как, скажем, к курению, выпивке и наркотикам. Когда мы были в Окленде, папа даже сам отвел меня в один крутой виртуальный клуб и разрешил окунуться на три часа. «Это и впрямь очень увлекательно, так что я не против, чтобы ты иногда ею пользовался», - сказал он мне. - «Ты у нас парень бойкий, энергичный, так что я уверен, что виртомания тебе не грозит».
        Мама тоже не была склонна к строгим запретам, так как считала, что с психологической точки зрения нет лучшего способа привлечь к чему-нибудь внимание подростка, чем превратить это в запретный плод. Правда, она предостерегала меня от чрезмерного увлечения искусственным миром и рассказывала по этому поводу много историй из своей молодости.
        От мамы я узнал, что с конца 40-ых годов зависимость от виртуальной реальности стала настоящим бичом. Вопреки ограничениям, вводимым на государственном уровне, люди массово уходили в вымышленный мир, дающий практически те же ощущения, что и реальный. Виртуальный мир манил даже успешных людей, которым не хватало остроты ощущений. И уж точно был манной небесной для неудачников, не получающих удовольствия от своей реальной жизни. Появились даже специальные фирмы, обслуживающие виртоманов и выпускающие для них специальную продукцию.
        Некоторые из маминых знакомых и одноклассников и даже ее двоюродный брат полностью потеряли интерес к реальности. Мама говорит, что это было ужасающее зрелище - жирный, обрюзгший человек с атрофированными конечностями, словно овощ, с блаженной улыбкой сутками сидит в кресле, испражняясь под себя через специальное отверстие и питаясь через катетер, лишь бы ни на секунду не возвращаться из мира грез.
        Похоже, что и Борин папа не скупился на такие истории - так как Коваль не разделил наше воодушевление.
        - Ну, а я пас, наверное, ребята. Если папа узнает… - Борис смущенно зашаркал на месте.
        - «Папа узнает», «папа накажет», бла-бла-бла! - презрительно передразнил его Джером. - Сопли твои так растеклись, что сейчас замажемся все! Давай, Коваль, решайся!
        - Боря, ты не переживай так сильно, - я ободряюще похлопал его по плечу. - За нами так секут, что всерьез пристраститься к «виртуалке» нам не грозит. А раз в месяц погрузиться никому не повредит.
        После того, как даже я, обычно не одобряющий нарушение правил, стал на сторону ребят, Боря наконец сдался и согласился составить нам компанию.
        - Класс! Только это… - ирландец сделал паузу, значение которой каждый раз было одинаковым. - Кто-нибудь деньжат одолжит?
        - Ты мне уже полтинник висишь! - возмутился Ярик.
        - А мне… - несмело встрял было Боря.
        - Не очкуйте, все отдам! - прервав причитания толстячка, нетерпеливо отмахнулся Джером. - Я что, по-вашему, когда-то что-то не отдавал?!
        - Ну, вообще-то… - еще менее смело протянул Боря.
        - Вот видите! - заключил парень удовлетворенно. - Так что давайте, раскошеливайтесь!
        Видя, что Ярик с Борей продолжают жаться, я смилостивился над другом и сказал:
        - У меня на счету что-то должно быть. Только давай так - чтобы через неделю.
        - Димон, ну ты меня знаешь!..
        Виртуальный клуб Dream Tech находился в закоулочке неподалеку от перекрестка Центральной и самой южной в селении, Двенадцатой улицы.
        Этот район считался неблагополучным. Вот уже несколько лет здесь строили два многоэтажных кирпичных дома, в коммунальных квартирах которого планировалось компактно поселить две сотни малообеспеченных семей. Но хотя председатель каждый год перед выборами клялся закончить эту стройку «в кратчайшие сроки», строительные леса пока еще едва достигали шестого из девяти планируемых этажей. Малообеспеченные семьи (которых, по самым скромным подсчетам, было не менее двухсот пятидесяти, не считая неженатой молодежи), тем временем до сих пор ютились в самодельных лачугах с печным отоплением и даже в палатках, которые были хаотично разбиты аж до самых южных ворот, да и за ними тоже.
        Сворачивая с Центральной на Двенадцатую улицу, мы прошли мимо своеобразного здания: на каменном фундаменте был построен двухэтажный дом из толстых, гладко отесанных бревен, над покатой крышей которого торчала каменная печная труба. Это был дом старухи Зинаиды Карловны, в котором, по слухам, были обширные подвалы - в них собирались на молебны сектанты.
        Дом некогда построили сыновья Карловны. Их было трое, но не один не дожил до этого времени: младший помер от «мексиканки», старший скончался от язвенной болезни желудка во время голода, а среднего убили во время одной из «экспедиций». Мама говорит, что это ужасное несчастье подкосило женщину и она, ранее бывшая деятельной и энергичной натурой, ударилась в религию. Карловна, как всегда, сидела на крыльце в своем кресле-качалке, укрытая клетчатым пледом. Костлявые руки упражнялись с иглой, изготавливая на зиму теплые носки, но сморщенное лицо, окруженное седыми космами, было обращено не на вязанье, а на прохожих. Когда чувствуешь на себе ее пристальный взгляд - становится не по себе.
        Виртуальный клуб разместился в одноэтажном здании без окон в форме куба, которое компания Dream tech смонтировала за счет собственных средств (которые, по слухам, окупились с лихвой всего за несколько лет). Облицованное поблескивающим черным металлом и встречающее прохожих большим рекламным голографическим экраном, раскинувшимся в воздухе, это здание резко контрастировало с убогими хижинами, ютящимися по ту сторону улицы.
        На подходах к клубу нас, как обычно, ожидал сектант. На этот раз это был молодой человек в светлых одеждах, отрастивший себе своеобразную бородку, будто пытался походить на одного из святых, изображенных на христианских иконах. Этого, кажется, я еще не видел.
        - Одумайтесь! - закричал он. - Неужели и вы, невинные дети, жаждете воспользоваться этим порождением Сатаны, которое затуманивает вам разум?! Отриньте это! Это - от Лукавого! Послушайте же!..
        В голосе новообращенного сектанта звучало столько искреннего осуждения, что Боря, кажется, даже испугался и намеревался было отступить, но, устыдившись товарищей, храбро бросился вперед. Мы едва сумели отделаться от назойливого проповедника, но вслед нам до самого порога клуба доносились грозные предостережения.
        У входа, прислонившись к стенке, пребывал в полудреме крепкий лысый дядька в черных штанах и черной куртке, под которой проглядывался кевларовый бронежилет - охранник из частной фирмы, нанятой Dream Tech. Так как в Генераторном частным лицам запрещено было носить огнестрельное оружие и для Dream Tech не сделали исключения, у бедра охранника болталась длинная дубинка, которая, при необходимости, могла шандарахнуть электрическим током. Грозный вид охранника заставлял сектанта не приближаться к «гнезду греха» слишком близко. По тройке мальцов, опасливо приближающихся к двери, охранник лишь прошелся насмешливым взглядом, но останавливать не стал - это была не его работа.
        За сдвоенной автоматической дверью, раздвинувшейся при нашем приближении, находилась небольшая чистая прихожая с белым полом, стенами и потолком. Чтобы пол ни на минуту не утратил своей белизны, его с тихим жужжанием бороздил маленький и юркий робот-уборщик, похожий на самоходный пылесос.
        В зимнее время здесь было открыто окошко, куда можно сдать верхнюю одежду, а в летнюю пору, как сейчас, стоял только стульчик, на котором со скучающим видом дежурил «тимуровец». В прихожей витало по меньшей мере три рекламных воздушных экрана, которые во всей красе демонстрировали и превозносили все прелести погружения в виртуалку. Едва мы ступили сюда, как детектор движения почувствовал посетителей и перед нами из сверкающих синих линий материализовалась полупрозрачная сияющая глубокой синевой голограмма, изображающая неземной красоты женщину-киборга Минерву - символ компании Dream Tech.
        - Добро пожаловать домой, странник! - чарующим синтетическим голосом пропела голограмма и широким жестом руки указала в сторону следующей двери, которая вела в сам зал погружений.
        Сидящий на стуле худощавый подросток с сальными черными дрэдами и пирсингом в носу, разглядев нас через сетчаточник, движением пальцев приглушил звук в ушных микро-динамиках и открыл было рот, чтобы развернуть пробравшуюся в клуб мелюзгу куда подальше, но, разглядев Джерома, расплылся в улыбке. Я слышал, этот Ромчик никогда не принадлежал к числу пай-мальчиков. Очень подозреваю, что он только потому и записался в состав «тимуровцев», чтобы иметь возможность пропускать в клуб желающих - кого по знакомству, а кого и за денежку. Джером, видимо, относился к первой категории. Ему достаточно было пошептаться с парнем несколько секунд, чтобы мы беспрепятственно прошли через следующую дверь.
        Для того чтобы попасть в святая святых, оставалось преодолеть последнюю преграду - финансовую. За дверью находилось еще одно чистое, светлое и хорошо кондиционированное помещение без окон. Рекламных экранов здесь было еще больше. За высокой стойкой с логотипом компании Dream Tech сидела миловидная девушка лет двадцати в безукоризненной синей форменной блузе с бейджиком, на котором было написано имя «Саша». Кроме нее, тут присутствовал еще один охранник, одетый так же, как и дежуривший снаружи, но вместо лысого черепа щеголявший модным ирокезом. Для тех, кому приходилось ждать своей очереди, здесь разместили несколько мягких диванчиков и стеклянных столиков, на которых лежали распечатанные на красивой глянцевой бумаге виртуал-меню. За спиной Саши виднелись два холодильника, заполненные бутылочками и баночками сладкой газировки, энергетиков и пива, которые могли скрасить ожидание, а при необходимости можно было заказать тосты или ход-дог.
        - Добрый день! - Саша улыбнулась дежурной профессиональной улыбкой.
        - Привет! - бойко поздоровался с ней Джером, который был здесь частым гостем. - Нам это, четыре места надо. Где-то… часика на три. Есть свободные?
        - Конечно! Вносите депозит - и можете проходить! - любезно кивнула Саша.
        Расценки были всем в Генераторном известны: десять евро за час. Дешевле было только тем, кто имел годовой абонемент или скидочную карточку постоянного посетителя. Погружения - удовольствие не из дешевых. А учитывая, что многие взрослые в Генераторном не зарабатывали и тысячи в месяц, становилось понятно, что любители виртуалки отдавали компании Dream Tech большую часть своего заработка и все равно не могли позволить себе погружаться так часто и долго, как им хотелось бы.
        Ярик первым подошел к стойке и положил правую ладонь на сенсорный экран платежного терминала. После того как платежная система считала отпечатки его пальцев и определила, что ладонь принадлежит Ярику Литвинюку, ему осталось произнести слова подтверждения, чтобы с его личного счета (или со счета кого-то из родителей в пределах отведенного для сына лимита) были списаны тридцать евро.
        - Э-э-э… Дима, - Боря смущенно подергал за рукав. - Я это… только сейчас подумал… если я расплачусь тут, то папа узнает, понимаешь… я, наверное, все-таки не пойду… ну или, может быть, ты со своего счета заплатишь, а? А я потом тебе перечислю…
        - Ладно, - тяжело вздохнул я.
        Движением пальцев я вызвал на экран своего сетчаточника страничку личного финансового счета и убедился, что на нем еще осталось доступно чуть-чуть больше ста евро из средств, которые родители выделяли на мои личные расходы. Конечно, сжигать большую часть накопленной суммы за раз отнюдь не входило в мои планы, но и на попятную идти уже поздно.
        - За три места, - сказал я улыбающейся Саше, поднося ладонь к терминалу.
        Едва расчеты были закончены - работница клуба кивнула нам на экран, где отобразились наши места: с двадцать третьего по двадцать шестое. Теперь оставалось лишь пройти за ширму, усесться в удобное мягкое кресло, сунуть руки и ноги в разъемы и положить голову на подголовник. После того как компьютер несколько раз осведомится все ли хорошо, маска мягко опустится на лицо, а секунду спустя в районе висков и затылка начнет чувствоваться легкая прохлада, означающая, что шлюзы, через которые человеческий мозг подключается к нейрокомпьютерному интерфейсу, уже подсоединены. Осталось лишь выбрать все необходимые опции и сценарий - и погружение начиналось.
        Что я делал в виртуалке? Буду честен: пока мои сверстники, обливаясь слюнями, занимались сексом с большегрудыми порноактрисами, становились чемпионами по боям без правил или участвовали в кровопролитных сражениях, я летал в космос. Мечта всей моей жизни, которой я заразился едва ли не раньше, чем научился ходить - принять участие в космической экспедиции, которая достигнет наконец планеты, пригодной для человеческого обитания, и изменит тем самым историю человечества.
        Папа однажды рассказал мне, что еще задолго до войны астрономы обнаружили планету, на которой наверняка есть пригодная для жизни людей атмосфера. Точно этого никто утверждать не мог, но вероятность считалась самой высокой среди всех известных планет звездного скопления, в котором находится Солнце. Если бы не война, то уже в 2060-ом году стартовал бы амбициозный международный проект «Одиссей», который предусматривал создание в течение десяти лет космического корабля, способного достичь этой цели. Необходимые для этого технологии уже существовали. Теперь этот проект забыт, и неизвестно, будет ли он когда-нибудь возрожден.
        Это была одна из многих историй, рассказанных отцом. Но я не мог забыть о ней как о других. Я прочитал о проекте «Одиссей» все, что только смог найти в Интернете, наизусть выучил устройство проектируемого корабля и знал все существующие инженерные проблемы, которые предстояло решить, чтобы сделать его постройку возможной. В общем, стал просто-таки экспертом в этой области.
        Чем старше я становился, тем сильнее укреплялся в мысли, что моя мечта может стать реальностью. Я разузнал, что хоть космические исследовательские программы и не являются главным приоритетом в Содружестве, но их разработка не прекратилась вовсе, а всего лишь заморожена на неопределенное время. Если подумать, то для меня это настоящий подарок судьбы. Я как раз успею окончить школу, поступить в хороший колледж в Австралии (да, знаю, там сейчас не все так просто с иммиграцией, как было сразу после войны, но уж мой папа что-нибудь придумает), а оттуда и в воздушную академию. Высокий конкурс и требования к астронавтам не пугали меня - я был здоров, неглуп и полон решимости достичь своей мечты. И я обязательно ее достигну.
        Ну а пока… пока еще оставалось только тренироваться, пускаясь в космические путешествия в виртуалке. Настоящие астронавты тоже проводят немало времени в погружениях, в которых можно максимально реалистично смоделировать самые разные опасные внештатные ситуации, которые могут возникнуть в реальности. Так что можно считать, что я не теряю времени даром, верно?
        Когда три часа спустя мы вышли из клуба, на улице начинало смеркаться и слегка похолодало. Сектант куда-то исчез - наверное, решил одеться потеплее, а может, отчаялся наставить упрямых грешников на путь истинный и отправился молиться за их души.
        Боря был необыкновенно возбужден и взахлеб рассказывал о своем погружении, где он был в какой-то фантазийной вселенной с рыцарями, эльфами и драконами. Впрочем, его никто не слушал. Ярик брел молча, с глуповатой улыбкой на лице, мысленно все еще не отрешившись от неведомых виртуальных приключений. Я тоже переваривал в уме последнее погружение и анализировал свои ошибки, из-за которых выход в открытый космос окончился неудачей и я не сумел вернуться на борт. А Джером тихо причитал, что чертово время окончилось на самом интересном месте, и со злобной тоской поглядывал на окружающую его действительность. «Ненавижу все это!» - читалось в его взгляде. Я вдруг отвлекся от мыслей о космосе и вспомнил слова мамы, что такое состояние, как у Джерома, называется «поствиртуальной депрессией» и его считают верным признаком зарождающейся виртомании. Может быть, есть повод тревожиться за друга? Может, я оказал ему медвежью услугу, очередной раз одолжив деньги на погружение?
        Родители учили меня испытывать благодарность за свою судьбу, я старался жить полноценно и наслаждаться каждым глотком воздуха. Прогулки в виртуалку были для меня лишь одним из множества развлечений, которое отнюдь не затмевало собой всю остальную мою жизнь. А вечно неудовлетворенный и побитый жизнью Джером, лишенный матери и живущий в нищете с пьяницей-отцом, напротив, рад был избрать себе иную участь. Несмотря на его неуемную энергию и изобретательность, Джерри, пожалуй, мог бы стать виртоманом, имей он, конечно, на это деньги.
        - Все в порядке, дружище? - спросил я, хлопнув Джерома по плечу.
        Вздрогнув, друг резко взглянул на меня и в его взгляде скользнула инстинктивная неприязнь, но уже секунду спустя в карих глазах Джерома прояснилось, и он улыбнулся, казалось, устыдившись своей вспышки негодования.
        - Просто терпеть не могу, когда меня прерывают на самом интересном месте, - объяснил он.
        - Где ты был? - поинтересовался я.
        - Где-то километрах в семидесяти от Москвы. Там фон десять тысяч микрорентген в час - защитный скафандр едва выдерживал. И мутанты перли со всех сторон - едва успевал косить их из «минигана».
        - Мутанты? - переспросил я. - Ты же говорил, что любишь, когда все реалистично.
        - А что тут нереалистичного?! Знаешь, какая дрянь развелась на пустошах под радиоактивными лучами? Ну, а про «миниган» - согласен, чушь, конечно. Удержать эту махину в руках с ее реальной отдачей невозможно. А с другой стороны - в экзоскелете, пожалуй, что и можно. Как ты думаешь?..
        Мама написала сообщение, что приедет сегодня на девятичасовом автобусе, так что я, попрощавшись с ребятами, пришел домой, поужинал и засел в своей комнате, окунувшись в Интернет. Моя страничка в социальной сети пестрела от сообщений, постов в хронике и лайков от моих новых приятелей, с которыми я познакомился в летнем лагере. Это были ребята и девчонки моего возраста или чуть старше, со всего мира - от Новой Зеландии до Аргентины. До знакомства с ними я и вообразить себе не мог, какими на самом деле разными могут быть люди и их образ жизни.
        Папа воспользовался своими дипломатическими связями, чтобы выбить мне место в международном лагере «Юнайтед» на побережье северной Антарктики. Это было волшебное место, настоящий рай, где каждое лето собирается молодежь со всех уголков Содружества и дружественных ему общин, чтобы совершенствовать свои знания в английском языке, проводить время в веселых играх и соревнованиях, а главное - заводить себе друзей из далеких стран и расширять свой кругозор. Я пробыл в лагере 24 дня и, хоть и соскучился по дому, друзьям и родителям, не хотел уезжать - настолько там было здорово и интересно. Впечатлений от этой поездки мне хватит на весь год.
        Мне удалось искупаться в закрытом бассейне с настоящей морской водой и даже погрузиться в него с аквалангом. Поднимая тучи пыли, с бешеным ревом я прокатился по антарктической степи на спортивном квадроцикле. Вступив в кружок юных робототехников, я вместе с товарищами по команде смастерил дрона, который перед всем лагерем участвовал в соревнованиях с дронами, построенными командами-соперниками, и занял почетное третье место. Австралийские парни научили меня играть в регби, и я здорово поупражнялся в этом виде спорта, получив немало синяков, но еще больше позитивных эмоций. Красивая рыженькая девочка с веснушками, британка по имени Дженет, которая поначалу вела себя несколько высокомерно, кажется, влюбилась в меня и плакала, когда мы уезжали. Я обещал ей переписываться и обязательно приехать в следующем году в то же время.
        Не обошлось, конечно, и без учебы. Но даже она проходила весело и не напрягала. К нам приезжали известные люди из Содружества, чтобы прочитать лекции о какой-то важной проблеме или поделиться историей своего успеха. Это были политики, ученые, инженеры-конструкторы, писатели, даже разработчики видеоигр. Некоторые вещи, которые они рассказывали, были по-настоящему интересными и глубоко засели в моей памяти.
        А под конец смены был конкурс талантов и фестиваль молодежной музыки, на который съехались несколько десятков любительских групп со всего мира и даже сам Роджер Мур со своей группой Salvation! Это был самый по-настоящему крутой концерт: обалденный звук, потрясающие спецэффекты, лазеры, стробоскопы, тысячи радостно вопящих и прыгающих тинэйджеров в ярких костюмах, с краской на лицах и флажками в руках… всего и не описать.
        Моя репетитор по английскому языку, Клаудия Ризителли, тоже была в лагере по папиной рекомендации - в качестве вожатой в одной из женских групп (как раз в той группе, к которой принадлежала Дженет - как раз Клаудия нас с ней и познакомила). Папа знал Клаудию по работе, так как она часто сотрудничала с дипломатами из Олтеницы в качестве переводчика. Именно из-за этого знакомства он в свое время и нанял ее как моего репетитора. Жизнерадостная и улыбчивая итальянка, которая и раньше мне нравилась, после проведенного в лагере времени стала мне еще симпатичнее и ближе. То ли из чувства благодарности к отцу, то ли по каким-то еще причинам, Клаудия уделяла мне много внимания, ненавязчиво опекала меня, как старшая сестра и всегда была рада прийти на помощь.
        Конечно, я любил своих друзей из Генераторного. И мне, в общем-то, нравилось проводить с ними время. Но… честно говоря, я считал дни до следующего лета, когда смогу снова оказаться в «Юнайтед». Очень надеюсь, что папа сможет еще раз меня туда отправить!
        Ответив на десяток сообщений в соцсети и минут двадцать поболтав по видеосвязи с Дженет, которая вернулась в родной город Перт, я постепенно переключился на другое. В памяти неожиданно всплыли бредовые слова Джерома о двойном предназначении нашего озоногенератора. И я, скорей забавы ради, чем всерьез, решил прогуглить этот вопрос. И уже минут через десять мне стало не до смеха.
        Одной из первых я натолкнулся на статью новозеландского репортера по имени Эдвард Грей. Как учил папа, я вначале посмотрел на биографию автора в авторитетных источниках и убедился, что это достаточно известный политический обозреватель крупной газеты The Press, который не принадлежит к числу эпатажных искателей сенсаций.
        Вот что написал Грей:
        “МОЗГОВОЙ ШТУРМ
        Китайские пси-излучатели - средство для построения коммунизма во всем мире?
        В интеллектуальных кругах принято скептически воспринимать теории заговоров, построенные вокруг идеи воздействия властями на психику людей с помощью лучей, газов, водяных примесей или пищевых добавок. Слишком часто за последние полтора столетия эти идеи ложились в основу фантастических романов. Война за наши умы, безусловно, ведется сильными мира сего. Но средства ее ведения не имеют ничего общего с научной фантастикой: это обычная пропаганда через средства массовой информации. Так принято считать. Но так ли это в действительности? Или мы лишь успокаиваем себя, не желая признавать, как далеко шагнули технологии в области психотропного оружия?
        Впервые общественность начала всерьез бить в набат весной 70-го, вскоре после неудавшегося Балинезийского конгресса, который ознаменовал очередной этап похолодания отношений между Содружеством наций и Евразийским союзом. В распоряжении журналистов индонезийского телеканала Indosiar оказалась воистину шокирующая информация о разработках коммунистов в области влияния на человеческую психику. Источник информации так и остался анонимным. Но своевременность произошедшей утечки заставляет предполагать, что она произошла не без ведома спецслужб.
        Согласно данным, которые раскрыл Indosiar со ссылкой на анонимный источник, развитие психотропного оружия в Китае давно вышло за рамки экспериментальных разработок. Еще в 65-ом более чем в ста исправительных учреждениях (так называемых “лаоцзяо”) были установлены рабочие прототипы излучателей, которые оказывали прямое воздействие на психику людей волнами неизвестного диапазона, условно именуемыми «пси-волнами». Пси-волны якобы не проявили себя действенным средством перевоспитания инакомыслящих граждан, но зато продемонстрировали очень высокое «усмиряющее действие»: случаи неповиновения со стороны заключенных были практически искоренены. Правда, сообщалось, что у волн оказались и побочные эффекты: существенно снизилась эффективность труда, развилась апатия и участились случаи самоубийств.
        Но эти «невинные» эксперименты с заключенными, способные привести правозащитников в тихий ужас - лишь цветочки. Так, по данным источника, на 29-ом Всекитайском съезде КПК, который состоялся в 67-ом, партийным руководством был заслушан совместный доклад министров гражданской администрации и национальной обороны, содержание которого хранится втайне. На основании тайного доклада был одобрен проект корректировок к Плану 23-ей пятилетки, которые, среди прочего, предусматривали выделение дополнительных пятидесяти миллиардов юаней на нужды «специальных программ пропагандистского и воспитательного характера». А в Плане 24-ой пятилетки на эти программы отвели уже целых сто десять миллиардов. И было бы наивно полагать, что сфера действия проекта ограничена лишь исправительно-трудовой системой. «Усмиряющее действие» излучения, проявившееся на политзаключенных, могло оказаться так же эффективно и в отношении широких слоев населения Поднебесной, и в отношении потенциального противника Народно-освободительной армии.
        Но есть ли здесь реальная угроза для нас?
        Будем откровенны - внешняя политика Китая вызывает много опасений. После оттепели второй половины 60-ых, во время которой наладились торговые связи с Содружеством, наступило новое похолодание. Компартия красноречиво демонстрирует, что торговые отношения отнюдь не равняются дружбе и сотрудничеству, а являются лишь данью необходимости.
        Пропагандистская машина в Китае работает, не сбавляя оборотов, практически в том же режиме, на который настроилась сразу после войны. В сознании населения цементируется давно навязанный образа врага - классического, стереотипного “прогнившего капитализма”, известного еще со времен Ленина, который, помимо всех прочих бед человечества, виновен теперь еще и в минувшей мировой войне.
        Большая часть китаеведов, включая таких уважаемых экспертов как Хастингс и Лопес, полагают, что ужесточение внешней политики КНР обусловлено внутренними факторами. Компартия, мол, пытается акцентировать внимание собственного населения на внешних угрозах, чтобы избежать волнений и протестов из-за тяжелейшей социально-экономической ситуации. О расширении внешней экспансии, по мнению экспертов, речь сейчас не идет.
        Но судя по случившейся утечке информации в прессу, у кого-то в верхах появились серьезные опасения, что на фоне успехов в области новейших видов вооружений в Политбюро КПК назревает план победоносного марша коммунизма по остаткам нашей многострадальной Земли. И, следуя логике любого конфликта, полагаю, что Содружество уже сейчас готовит контрмеры. А может быть, даже пытается опередить Китай в этой новой гонке вооружений…
        Конечно, не хочется воспринимать всерьез ширящуюся на просторах Интернета истерию о распыляемых в воздухе антидепрессантах и седативных средствах в пище и воде, которые якобы подмешивают власти, чтобы снизить в обществе накал страстей. Но поверить в то, что власти всерьез готовятся к психотропной войне - вполне можно.
        Размышления о перспективах этого конфликта, который может оказаться не столь гипотетическим, как принято было полагать, назревают печальные мысли.
        В сотнях лет информационных войн выработан богатый арсенал орудий оболванивания, жертвами которых не становится лишь тот, кто живет в пещере без Интернета. Но до сих пор каждый из нас имел оружие, способное эффективно противостоять пропаганде - возможность выбирать источники информации, фильтровать ее и проверять, проводить самостоятельный анализ событий и критически осмысливать их исходя из своего жизненного опыта и своих знаний. Пользоваться ли этим оружием или позволить ввести себя в приятное заблуждение, в котором живется спокойнее и спится крепче - выбор каждого. Безусловно, девять из десяти обывателей делают выбор в пользу последнего варианта. Но этот выбор должен существовать!
        Психотропное оружие (если только это не очередная мистификация, чего, конечно, тоже исключать нельзя) - прямое посягательство на лишение нас последнего средства ментальной самообороны. Активизация разработок в этой сфере способна поставить жирную точку на свободе мысли, которая является важнейшим человеческим достоянием и краеугольным камнем прогресса. Если это произойдет, то мы сами не заметим и не поймем, как станем безмолвными статистами в трагическом романе-антиутопии, в который превратится вся человеческая история.
        Необходимость подписания конвенции, которая наконец четко урегулирует правила ведения информационной войны и наложит запрет на применение и распространение психотропного оружия - единственное решение проблемы. Но сложно всерьез обсуждать это решение, когда ни одно из государств официально не признало существования самой проблемы. Соблазн поставить сознание масс под свой прямой контроль слишком велик, чтобы власти первыми завели разговор об ограничении этой возможности. Поэтому инициатива должна исходить от общественности.
        Самое время проявить ее - пока это еще возможно.
        Эдвард Грей, специально для «The Press»”
        Под сильным впечатлением от этой статьи, я продолжил шерстить информацию по этой проблеме, пока окончательно не загрузнул в форумах, блогах и комментариях, которые становились чем дальше, тем невероятнее и сомнительнее. В тысячах версий, домыслов, мнений и «фактов», которые противоречили один другому, можно было просто утонуть. Как всегда, в таких случаях от переизбытка информации начало рябеть в глазах, слова становились смазанными и тягучими, а в конце концов заболела голова.
        “Какие вы все смешные. В Новой Зеландии давно уже ничто просто так не печатается. Эдвард Грей - это рупор Патриджа. Такой же, как и все остальные наши «журналисты». Если он сделал вброс, значит, поступила команда из верхов. Но истинные масштабы проблемы мало кто осознает. Советую всем думающим людям почитать вот это: [ссылка]…” - написал на очередной странице обсуждения пользователь с ником “Leya7”. Следовать ее совету и переходить по очередной ссылке уже просто не было сил.
        К счастью, как раз в этот момент из коридора донесся щелчок дверного замка, шум ненадолго проникшего в квартиру сквозняка и усталые голоса родителей, которые в этот день возвратились вместе. Эти будничные звуки, знакомые и приятные, высвободили мои мысли из тяжкого плена неведомых далеких опасностей. Обрадованный, я свернул все веб-страницы и выскочил в коридор поздороваться с мамой и папой.
        Ужин в этот вечер выдался более тихим, чем обычно. Родители выглядели уставшими, а на папином лице и вовсе пролегла какая-то мрачная тень. Я интуитивно почувствовал, что между ними состоялся какой-то неприятный разговор, который они не успели закончить по дороге домой и не захотели продолжать при мне.
        - Как прошел ваш день? - спросил я.
        - Нормально, - на маминых губах мелькнула вымученная улыбка. - У меня работы сейчас много, Димитрис. Голова идет кругом. У тебя как, все в порядке?
        - Конечно!
        - Чем сегодня занимался целый день?
        - Ну, мы с ребятами гуляли… э-э-э… - я запнулся, едва не выдав тайну нашей с ребятами вылазки в техническую зону, куда, естественно, вход был воспрещен. - … ну, в разных местах. А потом сходили в клуб на пару часиков. Ничего страшного?
        - Вот так новость! На дворе один месяц в году такая хорошая погода - а он маринуется в этом подвале! - хмыкнула мама с ноткой недовольства. - Ты ведь знаешь, Димитрис, мы тебе не запрещаем, но я думала, что ты в состоянии найти себе развлечение получше в такое время года.
        - Ничего, скоро занятия начнутся, пусть развлечется напоследок, - заступился за меня папа.
        - Ну, если твой отец не против - я-то что могу сказать? - ответила мама с какой-то необычной для себя едкой иронией, к которой примешивалась еще и нотка плохо сдерживаемой нервозности.
        Папа едва заметно вздохнул и отвел взгляд прочь, что тоже было для него необычно. Определенно между ними что-то произошло. Но расспрашивать я не стал. Боялся, что скажу что-то не то и невольно обострю ситуацию. Да и негоже воспитанному сыну без спросу совать нос во взрослые дела, особенно когда у самого рыльце в пушку и много чего приходится скрывать. Уж лучше перевести разговор на какую-то нейтральную тему.
        - Хм. А знаете, я тут вычитал в Интернете… - нашелся я и вкратце пересказал результаты своих сегодняшних изысканий, упустив, конечно, что о скрытом предназначении озоногенераторов мне рассказал именно Джером.
        Я ожидал, что мой рассказ вызовет на лицах родителей снисходительную усмешку, но этого так и не произошло - то ли из-за сегодняшнего их странного настроения, то ли тема не показалась им такой уж смехотворной.
        - Есть много вещей, о которых мы не знаем, Димитрис, - меланхолично произнесла мама, переведя при этих словах странный взгляд на мужа. - И о некоторых, пожалуй, лучше и не знать.
        Отец нахмурился и, кажется, готов был как-то отреагировать на необычное поведение супруги за семейным столом. Но мама опередила его. Поднявшись из-за стола, она поцеловала меня и, слегка болезненно улыбнувшись, произнесла извиняющимся голосом:
        - Извини, сынок, я так устала, пойду лягу спать. Завтра обязательно приду пораньше и поговорим с тобой, договорились?
        - Конечно, мам! Все в порядке?! - я с тревогой посмотрел на ее лицо и мне почудилась какая-то бледность, и щеки, кажется, чуточку впали.
        - Да, конечно, - еще одна несчастная улыбка. - Голова разболелась. Сейчас выпью таблеточку - и все пройдет. Не сиди тут долго, сынок.
        - Спокойной ночи, мамочка, - я проводил чуть осунувшуюся мамину фигуру, направившуюся в спальню, полным беспокойства взглядом.
        Я перевел взгляд на отца, собираясь расспросить о причинах маминого упавшего настроения и плохого самочувствия, но передумал, увидев залегшие на отцовском лбу страдальческие морщины. Папа потер кулаком глаза, которые покраснели пуще обычного. Кажется, он тоже изрядно измучился.
        - Нашей маме слегка нездоровится, - с легкостью прочитав мысли на моем лице, молвил отец. - Но ничего страшного. Переутомление, постоянные стрессы на работе и плюс всякие там женские проблемы. С ней все будет отлично, обещаю.
        - Ты тоже выглядишь неважно, - признался я.
        - Правда? - усмехнулся он.
        Папа подошел к кухонному шкафчику, потянулся было рукой к бутылке виски, но в последний момент передумал и просто налил себе стакан очищенной воды из домашнего кулера.
        - Чем ты там занимался в виртуалке? Опять летал в космос?
        - Да!
        - Хм. Все еще собираешься стать космонавтом?
        - Да, папа. Ты не думай, это я всерьез, а не какая-то там глупая детская мечта!
        - Я и не говорю, что это глупая мечта. Это замечательная мечта - добрая, возвышенная.
        - И вовсе даже не «мечта», а серьезный план, - вновь поправил я отца.
        - Эй, да тебе юристом надо быть, а не астронавтом - так и норовишь зацепиться за какое-нибудь слово, - улыбнулся папа и, отпив глоток воды, полюбопытствовал: - Так что, собираешься продолжить учебу где-нибудь в Содружестве?
        - Да. Буду поступать в колледж.
        - Уже подобрал какой-нибудь конкретный?
        - Э-э-э… ну, пока нет, - смутился я. - А что?
        По правде говоря, я еще не планировал свое будущее так предметно. Вступление в колледж казалось мне событием таким далеким, что и задумываться о нем пока еще не было смысла.
        - Ничего. Просто я думал, что, побывав в «Юнайтед» и пообщавшись с ребятами, ты задумаешься о продолжении учебы более конкретно.
        - Но ведь мне еще четыре года в школе учиться!
        - Вовсе необязательно это должна быть наша школа. Если ты окончишь старшие классы в приличном англоязычном заведении на территории Содружества - тебе будет намного проще поступить там в колледж. Ты ведь знаешь, сейчас там очень строго с иммиграцией. Но когда они говорят об «иммигрантах», то воображают себе безграмотных полудиких тунеядцев, которые мечтают лишь о том, чтобы нарожать полдюжины детей и жить на социальное пособие. Интеллектуально развитый молодой человек с превосходным английским и отменным здоровьем, да еще и рано переехавший к ним учиться, будет принят там за своего.
        - Понимаю, пап, - кивнул я, но не смог скрыть своего удивления тем, что он завел этот разговор. - Так что, ты правда хочешь, чтобы я переехал туда учиться уже после восьмого класса?
        - Я бы только поприветствовал такое решение и сделал бы все, чтобы тебе помочь. Можно устроить это и раньше - хоть по окончании этого семестра.
        - Этого семестра?! - на моем лице, наверное, отразилось в этот момент очень много удивления и беспокойства, но это все равно было не сравнить с тем, что творилось в душе.
        - Почему бы и нет? - папа улыбнулся. - Мама, конечно, не хочет еще расставаться с тобой. Считает, что ты слишком мал. А я смотрю на тебя и вижу, что ты уже достаточно взрослый и ответственный парень. Из колыбели ты давно вырос, вилку и ложку держать научился - так что тебе так цепляться за маменьку с папенькой?
        - Ну, я даже не знаю, - смутился я, хотя слова про «взрослого и ответственного», не скрою, мне польстили.
        - Я потому так хотел, чтобы ты побывал в «Юнайтед», Дима, чтобы ты понял, что есть целый мир за пределами нашей с тобой родной и миленькой дыры. Чтобы ты увидел, как живут люди в нормальном цивилизованном обществе и не зацикливался на этой нашей глуши. Нас с мамой сюда занесла судьба и мы привязались к этому месту. Но тебе пускать тут корни вовсе необязательно. У тебя есть все задатки для большого будущего!
        Глядя на выражение неуверенности и сомнения на моем лице, папа наклонился ко мне, подмигнул и ободряюще взъерошил на голове волосы.
        - Не думай, что я не понимаю, что значат для двенадцатилетнего мальчика родные стены, друзья детства и мама с папой, - с пониманием шепнул он. - Но приходит пора взрослеть, Димитрис.
        Никогда не думал, что почувствую, как в сердце щемит тоска при слове «взрослеть». Я не мог дождаться, когда вырасту и окружающие перестанут смотреть на меня как на ребенка. Но от мысли, что привычная мне картина мира навсегда изменится, что вместо родных и любимых лиц рядом окажется множество незнакомых, сердце слегка екнуло. В этом предвкушении была и нотка радости, но больше, наверное, все-таки было тревоги.
        - Я даже не представляю себе, как оно - жить там, в Содружестве, - признался я папе. - Когда мы с тобой были в Окленде, это было очень круто, но в то же время я там… ну, чуть терялся.
        - Ритм жизни в мегаполисе очень отличается от нашего, - усмехнулся папа. - Но поверь, ты привыкнешь, и тебе это даже понравится. Я провел полжизни в большом городе. Помню, в молодости я клял на чем свет стоит все эти автомобильные пробки, переполненный транспорт, выхлопные газы, городской шум, рекламу на каждом шагу. Но с тех пор, как мой город в один день превратился в радиоактивную руину… я не перестаю тосковать о нем. Мне часто снится, что я снова окунаюсь в его суету и толкучку. Сложно описать, что это за чувство. Ты вертишься как белка в колесе, постоянно напряжен, нервничаешь, спешишь куда-то, думаешь о десятке дел одновременно, но при этом ты ощущаешь себя… ну знаешь… частью чего-то большого и значимого. Как муравей в муравейнике или пчела в улье. Ты чувствуешь, что находишься в самом сердце огромного организма, который живет своей жизнью вокруг тебя: растет, развивается, постоянно меняется, реагирует на раздражители, генерирует идеи и мысли… и ты причастен к этому процессу. Заряжаешься от него энергией, как батарейка. Это чувство зачастую не приносит радости, иногда даже выматывает. Но
если ты привыкнешь к нему и внезапно лишишься - долго еще будешь чувствовать себя одиноким и ненужным, как скомканная бумажка, выброшенная на обочину дороги.
        Папа рассказал об этом так живописно, что не приходилось сомневаться в искренности его признания. Он действительно тоскует о городе, в котором родился и вырос - городе, который остался теперь лишь на фотографиях, старых видеозаписях и в воспоминаниях его выживших жителей.
        - С самого начала наших с мамой скитаний я тянулся к оставшимся островкам цивилизации, какими бы далекими они тогда не казались, - припомнил папа. - Помнится, ещё в 452-ом ПСП, в Болгарии, на самых начальных этапах всего этого кошмара, я был среди тех, кто жадно следил за созданием ГСВ. Я скажу тебе так, Дима - именно ГСВ внесла решающий вклад в становление Содружества.
        Конечно, я слышал о ГСВ. Global Aid Network, или, по-русски, «Глобальная Сеть Взаимопомощи» - так назывался проект, основанный чуть ли не в первые дни послевоенного хаоса. Это был веб-портал, через который люди всего мира могли обмениваться информацией и делиться новостями - один из немногих исправно функционировавших в те времена. По официальной версии, проект появился как инициатива группы программистов-любителей. Однако из-за скорости появления и очень высокого уровня организации проекта бытует мнение, что он является частью секретной программы, разработанной американскими и британскими спецслужбами на случай глобального ядерного конфликта.
        - Ты, Дима, на твое счастье, растешь в условиях неограниченного доступа к информации. Надеюсь, что тебе никогда не придется испытать, каково это - оказаться в информационном средневековье, когда не работает ни один телеканал, ни одна радиостанция и ни один веб-сайт. Ничто не способно вызвать у современного человека такой паники и депрессии как отрезание информационной пуповины, к которой мы привыкаем с рождения и с которой никогда по собственной воле не расстаемся. Мы и в мыслях никогда не могли себе представить, что так произойдет! Тысячи коммерческих спутников, которые обеспечивали нас бесперебойной высококачественной связью, в один миг превратились в скопление космического мусора. Это называется ЭМИ. Они специально это делали: и натовцы, и россияне, и китайцы. В той войне считалось очень важным вывести из строя военное оборудование, размещенное на орбите: все эти спутники-шпионы, средства наведения ракет, лазеры системы ПРО. В итоге пострадали в первую очередь коммерческие спутники. Из военных, может быть, что-то и уцелело: у них были разные системы защиты. А частные - выгорели дотла. На заре
поствоенного мира, в первые недели и даже месяцы, globalaid.net, который базировался на уцелевших сингапурских и австралийских серверах, стал чуть ли не единственным исправно работавшим порталом в мире. Ты даже не представляешь, как много он значил для тех счастливчиков, кто имел доступ к всемирной паутине! Он был средством коммуникации выживших человеческих общин всего мира и интерактивным источником информации, который обновлялся в режиме реального времени за счет данных из множества источников. Именно там составлялась и непрестанно обновлялась новая карта мира, на которую модераторы каждую секунду наносили пометки: места расположения селений и общин, данные об измерении радиоактивного фона, источники пригодной для питья воды, предполагаемые и известные места нахождения продуктов питания, медпрепаратов, топлива и других предметов первой необходимости, опустошенные и сохранившиеся, предупреждения об опасности. На ГСВ постоянно появлялись свежие спутниковые фотографии - видно, какие-то спутники все-таки пережили ЭМИ и продолжали передавать данные на Землю, а может, их запустили уже после войны. На
форумах разворачивались целые баталии вроде: «Остались ли продукты в V-Mart на 7-ом километре тираспольского шоссе?» или «Является ли это селение мирной общиной, приветствующей пришлых или агрессивным бандитским кодлом, отстреливающим невинных людей?» Люди приводили аргументы, спорили, обвиняли друг друга во лжи. Поскольку сеть была открытой, подключаться к ней все чаще стали бандиты. Люди создавали закрытые группы, ограничивали доступ к своим данным, требовали у администрации банить подозрительных личностей. Хакеры и полоумные тролли взламывали пароли, размещали в системе заведомо ложные данные, провоцировали бессмысленные склоки на форумах и производили все возможные кибердиверсии, доступные человеческому мозгу…
        Папа покачал головой и его взгляд слегка затуманился воспоминаниями, которые, а я ясно это видел, остались такими же живыми и яркими, как если бы события, о которых он рассказывал, происходили совсем недавно.
        - Но главное, что манило людей в ГСВ - это мощная новостная служба, - продолжил папа. - Новости появлялись на сайте каждую минуту. И в том информационном вакууме, который существовал тогда, воспринимались многими на веру. Основным мотивом новостей были успешные усилия различных человеческих общин по сохранению цивилизации. Решительные заголовки убеждали посетителей сайта, что мир вовсе не погиб и не полетел в тартарары, как казалось вначале. Репортеры призывали людей, хоть и с поправкой на чрезвычайное положение, сохранять цивилизованное поведение, общественную мораль и основные законы, реквизировать лишь бесхозное имущество и только ненасильственным путем, не обзаводиться оружием без необходимости и не использовать его иначе как для целей самообороны. Как сейчас помню: «Западный мир все еще живет, и теперь, после постигшей Штаты страшной катастрофы, флагманом этого мира стало Британское содружество». «Несмотря на то, что большая часть Великобритании сильно пострадала вследствие войны, правительство уцелело и сохранило полный контроль над ситуацией». «Премьер-министр Объединенного королевства сэр
Уоллес Патридж, находясь в эвакуации на территории Австралии, продолжает не только руководить своей страной, но и координировать усилия цивилизованного человечества по выходу из кризиса, спровоцированного ядерной агрессией нацистов и коммунистов». Представляешь, каково было читать это, когда вокруг была лишь разруха и отчаяние? Многие свято верили этим вестям и передавали их из уст в уста, многократно преувеличивая, так что некоторые даже начинали запускать сигнальные ракеты и выводить на крышах сигнал SOS, ожидая, что с минуты на минуту прибудет британская авиация с командами спасателей. Другие относились к сообщениям крайне скептически. Например, Семен Аркадьевич называл их «кучкой крикунов, у которых нет ничего кроме пары компов и кучи свободного времени». Он сомневался, что британцы, которые стояли за ГСВ, обладают хоть какой-нибудь реальной властью и ресурсами. «А если даже некоторая информация о Содружестве и соответствует действительности, все равно нет смысла ждать помощи от людей, засевших в Австралии, находясь на охваченных анархией Балканах», - говорил он, убеждая нас поскорее уходить из
452-го. А вот Стойков долго не желал разделять скепсис полковника. Он был настоящий европеец - до последнего свято верил в правительство.
        - Но ведь он все-таки ушел из 452-го! - возразил я, вспомнив о папином дневнике.
        - Он был здравомыслящим человеком и вскоре признал, что скорой помощи от кого-либо ждать не стоит. Я тоже это понял. Но все-таки я не ставил крест на надежде получить эту помощь в будущем. И я тратил большую часть своих батарей к коммуникатору именно на то, чтобы ловить сигналы со спутников и торчать на ГСВ. Я стал свидетелем того, как еще в начале апреля 56-го портал запестрел заголовками о великом собрании, которое созывал Патридж.
        - Конгресс наций? - переспросил я.
        Об этом событии я хорошо знал из истории. Именно британский премьер-министр выступил с инициативой о созыве Конгресса наций. Я вдруг ясно представил себе, как чувствовал себя отец, задерганный и исхудавший, прячась в какой-то пещере или подвале разрушенного дома, борясь с отчаянием и тревожно следя за низким зарядом аккумулятора, когда он водил грязными пальцами по экрану и читал иссушенными губами вошедшие в историю слова из выступления британца.
        «Привычный нам мир перестал существовать. Миллиарды людей погибли. Вне всякого сомнения, человечество стало жертвой самой страшной катастрофы за всю историю его существования», - так говорил Патридж. - «Международные организации, на которые все мы привыкли полагаться при решении глобальных проблем, на данный момент прекратили свое существование или же оказались недееспособны. Совершенно очевидно, что главы или другие представители всех мировых держав и наций должны собраться в кратчайшие возможные сроки, чтобы принять экстренные решения и достигнуть договоренностей о координации усилий и взаимопомощи. Я предлагаю провести Конгресс в Сиднее 10 мая этого года и приглашаю на него представителей всех держав независимо от того, в какие блоки они входили и на чьей стороне принимали участие в войне. Все былые разногласия и обиды должны быть забыты. Речь идет о сохранении цивилизации и даже о выживании человечества как вида, поэтому единство наций сейчас важно, как никогда. На Конгрессе мы не будем искать виновных. Мы будем искать выход».
        - Да, - папа улыбнулся. - «Мы будем искать выход».
        Завершающие слова Патриджа стали девизом, под которым состоялся Сиднейский конгресс.
        - На ГСВ утверждалось, что на Конгрессе присутствовали уполномоченные представители восьмидесяти девяти наций и двенадцати международных организаций. Отвечают ли эти цифры действительности и были ли эти представители действительно кем-то «уполномочены», история умалчивает. Много кто до сих пор воспринимает эту информацию с недоверием. Но значение Конгресса невозможно переоценить, Димитрис. Документы, которые были подписаны там, определили дальнейшие ход истории. Ключевой из них стала Декларация о глобальной взаимопомощи, которую журналисты сайта сразу же окрестили «Великой».
        Для папы, избравшего себе профессию дипломата (хоть вернее было бы сказать, что выбор сделала за него судьба) события Сиднейского конгресса имели особенное значение и он относился к ним едва ли не со священным трепетом. Поэтому, хоть я и знал, как и полагается отличнику, общие исторические факты, касающиеся этого события, да и папа о нем не раз рассказывал, я почтительно слушал его воспоминания.
        Второй после сэра Уоллеса, председательствовавшего на Конгрессе, Декларацию подписала американский конгрессмен Аманда Бэксхилл. По несколько сомнительному утверждению портала globalaid.net, именно ей в сложившейся ситуации законодательно принадлежит вся полнота президентской власти США. Мисс Бэксхилл выступила гарантом того, что уцелевшие американские авианосные соединения в Тихом и Индийском океане, а также остатки вооруженных сил США на территории Европы и Азии де-юре переходят под юрисдикцию международной организации, воссозданной в новом формате - Содружества наций, и будут использоваться для проведения спасательных операций по всему миру. Третьим подписался премьер-министр Австралийского союза, который давал согласие на размещение штаб-квартиры и иных подразделений Содружества наций в Сиднее, а также гарантировал гражданам и подданным всех государств, независимо от того, присутствовал ли их представитель на Конгрессе, которые пострадали вследствие войны, убежище на территории Австралии (это единственный пункт Декларации, который впоследствии был отменен). Точно известно, что в Сиднее не
присутствовал представитель РФ. Китайские посланники, по некоторым данным, явились, однако никаких документов не подписывали, а позднее компартия Китая открестилась от участия в Конгрессе.
        Первым же решением, принятым Патриджем в качестве главы Содружества, было решение об утверждении так называемого плана «Ковчег», который, как следует из анналов истории (писанной по канонам Содружества, разумеется) гениальный англичанин разработал в одиночку за 24 часа. Это был план спасения от гибели человеческой цивилизации. И этот план стал основой всего, что делало Содружество в последующие годы, постепенно укрепляясь в роли новой мировой сверхдержавы.
        - И что, ты с самого начала верил, что у них получится?
        - Ну, не знаю, - усмехнулся папа. - Я бы не назвал это «верой». Скорее «робкой надеждой». Сидней был очень далеко, и перспектива получить от Содружества реальную помощь в обозримом будущем выглядела призрачной. Я понимал, что никакие декларации сами по себе не спасут мир, обращенный в руины. Но все-таки Содружество было для меня каким-то символом, эталоном, на который стоило равняться. Девиз, под которым прошел Сиднейский конгресс, был абсолютно верным, и неважно, придумал ли его лично Патридж и сколько в нем было популизма. Это все равно намного разумнее, чем то, что можно было услышать… с других сторон. Поверь, я не зацикливался на ГСВ. Заходил даже на работавшие российские порталы. Просто для интереса. Думал, что наступивший коллапс выветрит из их голов накопившиеся там штампы и они будут думать только о сохранении жизни, как все остальные нормальные люди. И я уверен, что в отношении большинства обычных людей это действительно было так. Но те, кто администрировал сайты вроде patriot.ru, не спешили забыть о былых противоречиях и вовсе не чувствовали себя в одной лодке со всем остальным миром.
Наоборот, градус ненависти и нетерпимости взлетел до небес. Знаешь, что за посты там появлялись? Ну, что-то вроде: «Русские витязи, крепитесь и защищайте Русь-матушку до последней капли крови!» Вначале я думал, что это писали какие-то чокнутые эфэсбэшники. Но потом я услышал версию, что эти посты генерировал искусственный интеллект. У них за последние полвека так наладили мозгопромывочную промышленность, что все было автоматизировано и не требовало человеческого вмешательства. Страны не стало, все погибли или разбежались, а закопанный под толщей железобетона компьютер продолжал еще много лет питаться от резервных батарей и выполнять программу, испуская в информационное пространство все новые метастазы ненависти, гнева и лжи. Они называли его - «Роботролль». Я слышал, в конце концов сами россияне стали пытаться его отключить, но не смогли: машина при объявлении военной тревоги перешла на супер-защищенный автономный режим, в котором никто не может ее отключить. Ходят даже слухи, что подобные системы у них управляли и ракетными войсками стратегического назначения - РВСН, что могло стать одной из причин
случившегося.
        - Это правда? - ужаснулся я.
        - Ну, насчет ракет - это лишь домыслы. А вот насчет пропаганды - кто знает? Мне сложно представить, кто еще, кроме Роботролля, вместо того, чтобы спасать свою семью, мог сутками напролет твердить, что вина в ядерной катастрофе «целиком и полностью лежит на еврейско-сионистской мафии, которая продолжает строить планы по уничтожению Руси и православия из своих защищенных бункеров на территории Израиля и Штатов». Или, например, такое: «Призываем храбрых русских подводников, еще не израсходовавших свой ракетный запас, услышать призыв всех славян, преисполненный боли и праведного гнева, ударить по оплотам сионистов, отомстив за своих матерей, жен и детей, сгоревших в атомном пламени!» Впрочем, какая-то связью с реальностью у них там все-таки была. Можно было прочесть о «славных русских армиях», которые вовсе не уничтожены и не разрознены, а продолжают продвигаться на запад. Позже мы смогли убедиться на примере нашего друга Ильина, что здесь их пропаганда не врала.
        Оборвав свой рассказ, папа хлебнул воды, чтобы смочить пересохшее от долгого рассказа горло. Я тем временем задумался об описанном им контрасте между конструктивной позицией Уоллеса Патриджа и неиссякаемой злобой россиян. Пусть даже эти призывы действительно печатала бездушная машина - но ведь были же люди, которые сконструировали такую машину!
        - А китайцы, папа? - спросил я. - Я слышал, они тоже много чего сделали в то время.
        - Ну, китайские источники изначально были более адекватны. Но и они, знаешь ли, не спешили перестроиться на мирный лад. Кириллические сайты, принадлежащие КНР, были наполнены напыщенной коммунистической риторикой. Ну, вроде: «Народно-освободительная армия Китая одержала уверенную победу над империалистами и нацистами, которые обезумели в агонии неминуемого поражения и попытались повергнуть мир в ядерный хаос». Или: «Жизнь миллионов ни в чем не повинных людей стала непомерной ценой за низвержение несправедливого буржуазно-капиталистического строя, насаженного миру кучкой денежных магнатов, жаждущих еще большего богатства». Китайские источники цинично высмеивали «информацию о якобы каком-то извержении вулкана» и уверенно утверждали, что «гнездо западной плутократии - Вашингтон, стерто с лица земли в результате неудачного запуска ракеты со сверхмощной боеголовкой, нацеленной на Пекин». А вскоре появилось сообщение, что «генеральный секретарь ЦК КПК и почетный председатель Пятого Коммунистического Интернационала Ли Чуньшань поручил принять немедленные меры по оказанию помощи народам, пострадавшим от
империалистической и нацистской агрессии в выживании, стабилизации обстановки и установлению справедливого социалистического строя». С этого момента бессмысленную гневную риторику стали сменять разумные призывы к людям «организовываться, создавать коммуны, созывать советы народных депутатов, набирать народные дружины для поддержания порядка, не забывать о чувстве товарищества, бороться с мародерством и преступностью». Позднее китайскими программистами по образу и подобию ГСВ были созданы свои порталы, крупнейшим из которых стала интерактивная Народная энциклопедия по выживанию, где размещались прикладные советы и актуальная информация по местности… Так что, м-м-м, в общем ты прав, они тоже не сидели сложа руки. Но к ним у меня душа никогда не лежала. Знаешь, это совсем другая культура. Они очень отличаются от нас по своей ментальности. У них там хорошо прижилась коммунистическая идеология - она гармонирует с заложенным в их генах коллективизмом…
        Папа вдруг остановил свою речь, глянул на мои осоловевшие глаза и вдруг беззвучно рассмеялся, хлопнув себя по лбу.
        - Ой. Знаешь, я только что заметил, что меня занесло в такие дебри, которые тебе вовек не нужны. Подумать только, а ведь мы начинали, кажется, с твоей учебы.
        - Нет, почему это, мне все это интересно! - запротестовал я, хотя такие слова как «ментальность» и «коллективизм» действительно слегка усыпляли и рассеивали мое внимание.
        - Который там час? Ого! Заболтал я тебя. Знаешь, что, Дима - иди-ка ты стели постель. Выбьешься из нормального режима - потом тяжело будем вставать в школу.
        - Ну ладно…
        - Подумай хорошенько над тем, что я тебе сказал о продолжении учебы. Правда! - в завершение сказал папа, положив руку мне на плечо. - Я рассказывал тебе о Содружестве только для того, чтобы подвести тебя к истине, что там - настоящая жизнь, достойная такого умного и талантливого парня, как ты. Нечего тебе убивать время в этой дыре!
        - Это мой дом, пап. Я люблю его.
        - Знаю. Это здорово - иметь свой дом. Но поверь моему опыту, Димитрис - жизнь слишком коротка, чтобы сидеть в нем, не показывая носа. Ты и оглянуться не успеешь, как она пролетит, а ты будешь думать: «На что я потратил свое время? Ведь я мечтал полетать в космос!»
        - Не буду! Потому что я действительно туда полечу!
        - Ха. Я тебе верю. Потом и говорю - не теряй времени.
        Ночью я еще долго не спал. Думал о нашем с папой разговоре. Читал в сети статьи об учебных заведениях в Содружестве, о тамошних иммиграционных правилах и вообще о жизни там. Вместо того, чтобы захватывать, открывающиеся перспективы немного пугали. Временами я вспоминал о мамином плохом самочувствии и в сердце шевелилось беспокойство.
        Наверное, именно этим вечером я вдруг понял, что сколько бы у меня не было планов и амбиций, как бы я не торопился повзрослеть, - глубоко в душе я не желал, чтобы что-то в моей жизни изменилось. Если задуматься, то я был счастлив - здесь, в Генераторном, в собственной комнатке с хорошо знакомыми стенами с полопавшейся от мороза штукатуркой, под своим старым теплым пледом. Здесь, за стенкой, спят мои любимые родители, всегда готовые поддержать, научить, прийти на помощь и удержать от необдуманного шага. Утром я выйду на родную улицу, где знаком каждый кирпич, увижу лица знакомых прохожих, встречусь с друзьями…
        Конечно, я хочу полететь в космос - когда-нибудь далеко в будущем, когда я буду не я, а какой-то то взрослый серьезный дядя. Но очень не хочется покидать ради этого родной дом прямо сейчас. А может, и ну его вообще, этот космос вместе с Содружеством?..
        Глава 4
        Папиным планам о моей скорой отправке на учебу в Австралию так и не судилось сбыться.
        Зима с 73-го по 74-ый год оказалась необыкновенно суровой и тяжелой - как для всего Генераторного, так и для меня лично. Взрослые говорят, что таких холодов и метелей они не помнят с «темных времен» конца 50-ых. Температура по ночам опускалась до минус тридцати пяти - сорока градусов по Цельсию. Ураганный ветер постоянно обрывал линии электропередачи, а из-за снежных заносов ремонтные бригады сутками не могли добраться до места поломки. Замерзающие люди пускали в ход «буржуйки». В трущобах на Двенадцатой улице беднота жгла костры в палатках, из-за чего трижды за год вспыхивали пожары. Дорога в Олтеницу временами становилась совершенно непроходимой и люди днями не могли отправиться на работу либо вернуться домой. Комендант объявил «чрезвычайное положение», и весь народ выгнали на улицы, чтобы бороться со стихией. Но даже не это было самым худшим. Учеба и развлечения вдруг отодвинулись на второй план перед неожиданно обрушившимся на нашу семью несчастьем - маминой болезнью.
        Родители долго скрывали от меня всю серьезность положения, хотя мама бледнела и худела на глазах. Я знал, что она, как и другие, в молодости сильно облучилась радиацией и смертельно боялся, что с ней происходит то же самое, что произошло с десятками людей в Генераторном. Но она упрямо твердила, что с ней все в порядке и ходила на работу как ни в чем не бывало, не желая обращать внимания на медленно съедающую ее болезнь.
        В начале зимы положение ухудшилось. Впервые в жизни я слышал, как между родителями вспыхнула шумная ссора. Папа кричал, мама плакала. Помню, не в силах этого выдержать, я без спросу забежал в их комнату, обнял ее. Папа вначале прикрикнул на меня, чтобы я шел к себе в комнату, но затем как-то сник и осунулся, закусив губу, чтобы самому не заплакать. Лишь после этой бурной ссоры мама перестала упрямиться и согласилась на настойчивые уговоры отца взять больничный и всерьез заняться своим лечением. В конце декабря она поступила на стационар в госпиталь Олтеницы.
        Никогда не забуду, как мы с папой пробирались к ней через метель, чтобы вместе отпраздновать Новый год. В кабине внедорожника, который папа взял из служебного автопарка, было страшно холодно, хотя печка и работала на полную мощность. Дворники едва справлялись с тем, чтобы очищать стекло от снега. А впереди медленно полз снегоочиститель, который председатель выделил по личной просьбе папы специально для того, чтобы маленькая колонна машин смогла пробиться к празднику в райцентр. Раз десять застревала то наша машина, то еще чья-то, и мы с папой, сцепив зубы и глубже закутавшись в куртки с меховыми воротниками, выскакивали наружу, в метель, чтобы подтолкнуть ее. Помню, папа в результате сильно простыл, а вот я нет - у меня всегда был хороший иммунитет.
        То был не слишком веселый Новый год - в больничной палате. Мы с папой скупили в олтеницевском супермаркете продукты для праздничного стола, а еще купили искусственную елку, игрушки и гирлянду, чтобы нарядить у мамы в палате. Папа даже договорился с дежурной сестрой, чтобы вопреки всем запретам пронести туда шампанское. Мама очень обрадовалась елке, улыбалась и всячески изображала веселье, но мне было больно смотреть на ее худое лицо и коротко подстриженные волосы. На глаза, вопреки радужно мерцающей гирлянде, наворачивались слезы, но я душил их, чтобы не испортить праздник.
        Курс лечения, оплаченный фондом Хаберна по маминой медицинской страховке, оказался неэффективным. Папа неоднократно звонил в фонд и в страховую компанию. Я слышал, как он терпеливо уговаривал бюрократов, приводя им тысячи аргументов, а иногда терял терпение и ругался с ними, не выбирая выражений. Но все - безрезультатно.
        Это было ужасное время. К тому времени я утратил всякую надежду. По ночам я плакал, как сопливая девчонка, уткнувшись в подушку. Не мог сосредоточиться ни на чем. Утратил всяческий интерес к учебе. Не мог заставить себя выполнить домашнее задание, на уроках почти перестал отвечать. Учителя относились ко мне с пониманием и щадили. Кристина Радославовна вызвала папу на разговор лишь для того, чтобы выразить свою поддержку, но вконец изнервничавшийся папа, нервы которого были измотаны до предела, понял все превратно, пришел домой и первый раз в жизни устроил мне настоящий скандал. Правда, уже минуту спустя он зашел ко мне в комнату, извинился, обнял меня.
        Мы с ним оба чувствовали себя совершенно потерянными. Все окружающие старались всячески выразить нам поддержку, кто-то искренне, а кто-то фальшиво, но от этого не становилось ни капельки легче. Из тех, кто сочувствовал искренне, была Клаудия, которая звонила нам чуть ли не каждый день, а однажды даже пришла вечерам к нам домой, чтобы приготовить на ужин что-нибудь получше скудного холостяцкого меню. Впрочем, папа отнесся к этой заботе с непонятной прохладой и после разговора, которого я не слышал, Клаудия ушла от нас бледная и несчастная, чтобы с этого момента больше никогда там не появляться. На курсах она осведомлялась у меня о здоровье мамы, но домой больше не звонила. Я тогда так и не понял, что произошло между ней и папой, да и не задумывался об этом - мои мысли были сосредоточены совсем на другом.
        Мои друзья и приятели относились ко мне с большим вниманием и сочувствием, особенно Мей и моя подружка по переписке Дженни. Но никто из них не шел в сравнение с Джеромом, который буквально не отходил от меня ни на шаг. Тон его общения резко переменился, любые подначки и саркастичные шутки прекратились. Если кто-то в компании вдруг позволял себя хоть одно неосторожное слово в мой адрес, или ему просто так казалось (чаще последнее, ведь меня никто из знакомых старался не задевать) - Джером сразу же обрушивал на бедолагу свой гнев.
        Я был благодарен другу за внимание и поддержку. Но подсознательно я чувствовал, что стоит за его поведением, и от этого мне почему-то становилось не по себе. Я чувствовал, что Джером начал относиться ко мне более трепетно из-за того, что в его понимании я переживал то же, что когда-то пережил он. Так, будто теперь мы с ним оба потеряли матерей. Но ведь я никого не терял! «Моя мама жива!!! И с ней все будет хорошо!!!» - хотелось мне закричать на друга, но я не мог так ответить на его заботу.
        А в начале февраля ситуация вдруг переменилась.
        Папин звонок одному из его влиятельных знакомых, который имел еще более влиятельного знакомого, имеющего, в свою очередь, прямой выход на исполнительного директора фонда Хаберна, возымел действие. Маму, состояние которой к тому моменту стало тяжелым, направили в ультрасовременный медицинский институт в Стокгольм, чтобы вне очереди произвести дорогую операцию.
        А уже в начале марта мама вернулась домой. Она выглядела лет на пять старше, чем в тот день, когда я в последний раз видел ее здоровой - болезнь измотала ее и добавила на голову седых волосков. Но перед новейшими достижениями современной медицины, недоступными для девяноста девяти процентов населения Земли, болезнь отступила. Я так и не узнал, чего это стоило папе и как он сумел вернуть эти долги. Но он сделал это - как он всегда делал то, что было нужно, не считаясь с тем, что это ему стоит и возможно ли это вообще. Если я и раньше относился к папе с беспредельным восхищением, то с этого момента стал просто боготворить.
        Весна принесла мне освобождение не только от морозов, но и от безысходной печали - на мое лицо вернулась счастливая улыбка, я снова стал излучать уверенность в себе, с утроенным рвением взялся за учебу, принялся исправно исполнять обязанности старосты, начал снова встречаться с друзьями, весело болтать и шутить в компании. Помню, Мей даже призналась мне, что очень обрадовалась тому, когда я стал прежним.
        А вот Джером, что странно, резко ко мне охладел и даже начал избегать. Поначалу, признаться, я даже не заметил этого, окрыленный своим счастьем. А потом слегка призадумался, но так и не понял до конца, что стояло за этими изменениями. Мне не хотелось верить, что он не разделяет моей радости. Не хотелось принимать всерьез неприятную догадку, что он злится на меня и завидует черной завистью из-за несправедливости, благодаря которой в моей жизни все сложилось иначе, чем в его.
        Ведь его мама от такой же точно болезни умерла, а моя выздоровела и осталась со мной. Его папа лишь наблюдал за их горем и беспробудно пил, оставив сына практически круглым сиротой, а мой - напряг все свои силы и связи, чтобы спасти семью. И спас - направив маму на лечение, которое несчастный Седрик Лайонелл ни при каких обстоятельствах не смог бы себе позволить. Неужели это сравнение отравляет ему душу, не позволяя порадоваться за меня? Может ли быть так, чтобы он, называя меня своим другом, на самом деле жалел, что в моей жизни все сложилось благополучно и желал мне зла?
        В какой-то момент я почти решился поговорить с ним начистоту, но в последний момент что-то удержало меня от этого объяснения. Может быть, это был страх, что предстоящий откровенный разговор полностью разрушит наши отношения. Я решил, что лучше уж терпеть холодок и недосказанность, чем навсегда сжечь все мосты и стать врагами.
        Первая апрельская оттепель еще не способна была растопить завалившие обочины высоченные сугробы, но из плотной завесы облаков все-таки начали иногда пробиваться солнечные лучи, которые развеяли снедающие меня тревоги.
        Физрук Григорий Семенович вернулся к идее похода в Храм Скорби, которая в прошлом году так и не смогла преодолеть бюрократической препоны в виде Маргариты Петровны, и на этот раз директриса наконец поддалась на уговоры. Детям из седьмых классов и старше, при условии письменного согласия родителей, было дозволено принять участие в походе, назначенном на 20-ое апреля. Перед походом всем предписывалось пройти специальный инструктаж, а также обязательный медицинский осмотр.
        Помню, в пятницу, 18-го, как раз, когда был назначен осмотр, а на последнем уроке проходила еще и важная контрольная работа по истории. Я завершил письменную часть и ответил устно одним из первых, но задержался в классе, пока не ответят все, так как был в этот день дежурным и должен был вместе со случайно выпавшим напарником Констанцией Ионеску выполнить в классе влажную уборку.
        Когда большая часть учеников с горем пополам «отстрелялась» и место перед учительским столом занял несчастный Серафим Флоря, пытавшийся пересдать предмет уже третий раз, педагог Александр Кириллович повернулся к дежурным, нетерпеливо дожидавшимся на галерке и сказал:
        - Ну, вы это, начинайте. А мы с Флорей пока поговорим. Так-с, тяни билет, Серафим!
        Пока одноклассник невнятно мямлил что-то имеющее отношение то ли к Тридцатилетней войне, то ли к Французской буржуазной революции, а учитель со стоически-страдальческим видом слушал его, временами покручивая седые и пышные, как у моржа, усы, мы с Костей принялись за дело, выметая из-под парт накопившиеся за день плоды жизнедеятельности побывавших в классе истории школьников.
        - Как у твоей мамы здоровье? - когда мы сошлись в конце рядов, шепотом осведомилась Констанция.
        - Спасибо, уже намного лучше! - улыбнулся я в ответ.
        Вопрос был скорей данью вежливости, чем проявлением заботы - особенно близки мы с ней никогда не были. Я даже подозревал, что это Костя распускает слухи о папиной протекции, которая якобы служит причиной особенного расположения ко мне учителей. Не будучи особенно одаренной, румынка, тем не менее, прилежно зубрила предметы, подлизывалась к учителям и очень хотела стать круглой отличницей, что ей никак не удавалось - в отличие от меня. Я уже не раз убеждался, как людям иногда сложно совладать с завистью к более успешным - и на своем примере, и на примере родителей. Тем не менее у нас с Ионеску никогда не доходило до открытых перепалок - сохранялась видимость ровных нейтральных отношений.
        - Мне очень жаль, что она заболела… - Костя сделала долгую многозначительную паузу, и в душу мне вдруг закралось неприятное предчувствие какой-то гадости. - … и что у нее так произошло с твоим папой.
        - Как - «так»? - я ощутимо напрягся и сдавил веник в руке.
        - Ой! - Костя картинно прикрыла рот ладонью - актриса из нее была хреновейшая. - Извини, может, я что-то не то ляпнула. Просто хотела сказать, что я искренне сочувствую…
        В ее словах был оттенок какой-то мелкой пакостности, который неожиданно вывел меня из себя. Я почувствовал, как кровь в жилах начинает закипать.
        - Спасибо за сочувствие, - прекратив мести, отчеканил я, вперив в лицо одноклассницы пристальный взгляд. - Только вот у моей мамы с моим папой никак не «происходило», так что я не очень понимаю вторую часть твоей фразы!
        Я и сам не заметил, как тон моей речи заметно повысился, так что даже Александр Кириллович, усыпленный было бормотанием Серафима, встрепенулся и ласково пожурил меня:
        - Войцеховский, ну что ты, имей совесть-то, мы же здесь еще не закончили.
        - Извините, Александр Кириллович.
        Глянув на Костю, я заметил, как она опустила глаза с нарочито невинной улыбочкой, под которой проглядывалось что-то желчное и жеманное. В этой улыбке читалось ядовито-ироничное: «Ой, ну конечно, конечно, у твоих родителей все в порядке. Как же!» В этот момент мне так захотелось пройтись метлой по ее лицу, что я едва совладал с собой. До самого конца дежурства я думал лишь о ее словах, но гордость и чувство собственного достоинства не позволяли мне возвращаться к этой теме и выпытывать у малолетней стервы детали мерзких сплетен, которые она насобирала. Плевать, что она там, где слышала! Мало ли гадостей мне доводилось слышать о себе и о своих родителях?! Будь хоть что-нибудь из этого правдой, люди бы произносили это в лицо, а не шушукались бы за спиной!
        Впрочем, ее слова потому так меня задели, что ударили по больному месту. Ведь я и раньше чувствовал, что у мамы с папой произошла какая-то ссора. Просто старался не придавать этому значения. В последнее время мамино выздоровление отставило все прочее на второй план, в нашей семье царило полное благополучие, и я и думать об этом забыл. Но Костины слова разбередили старую рану. И что она могла об этом знать?! Скорее всего, подслушала что-то у себя дома. Ее мама вроде работает в нашей администрации - кажется, каким-то там бухгалтером или секретарем. Должно быть, это там курсируют какие-то слухи о личной жизни моих родителей. Но мало ли о чем судачат эти противные тетки, которым нечем больше заняться?!
        Все это кипело во мне, пока я не завершил уборку. Но даже когда мы с Ионеску выходили из класса, с моего языка не слетел мучивший меня вопрос. Нет уж, я не обрадую сплетницу тем, что покажу, как ее слова меня уязвили.
        - Пока! - помахала она мне рукой со всем возможным показным дружелюбием. - Хороших праздников!
        - И тебе того же, - пробубнил я, когда спина одноклассницы уже скрылась за углом коридора.
        Ее родители не разрешили ей принять участие в воскресной экскурсии, да и сама она не слишком туда рвалась, так что для нее на этом учебная неделя закончилась. Мне же предстояло еще пройти медицинский осмотр - сущая формальность, учитывая мое здоровье, но все-таки обязательная для всех.
        Когда я подошел к нашему медицинскому пункту, там было практически пусто. Большая часть одноклассников уже прошла осмотр и отправилась предаваться пятничным развлечениям. В небольшой очереди остались Серафим Флоря, Карол Дэнуцеску и Вита Лукьяненко.
        Вита, как всегда, сидела в одиночестве. В ее бирюзовых глазах застыло такое же задумчиво-отрешенное выражение, какое бывает у людей при просмотре видео через сетчаточник - только вот у Виты никогда не было сетчаточника.
        Серафим и Карол, прислушиваясь к звукам из-за закрытой двери медицинского кабинета тихо шептались о чем-то и периодически давились приступами хохота. Флоря совершенно не выглядел расстроенным из-за очередной провальной попытки сдать историю - похоже, в его крошечном мозге просто не умещалось понимание причин и последствий своих действий.
        - Над чем ржете? - поинтересовался я.
        - Ой, не могу, - сгибаясь пополам, Карол махнул рукой в сторону двери. - Коваль там минут двадцать уже перечисляет свои болячки! Дебил! Его не то что из селения выпускать нельзя - надо прям сейчас в больницу отправлять!
        - Тоже мне, хохма, - пожал плечами я, не разделив их веселья. - Ты-то, Флоря, чего ржешь? Чтоб ты не сомневался, тебя тоже сейчас забракуют. Или тебя в спецмедгруппу по физре из-за богатырского здоровья записали?
        - Да я сам мамку попросил меня записать. Впадло мне напрягаться!
        - Да что ты говоришь?! - с презрительной усмешкой передразнил его я. - Да ты задницу свою еле по коридору волочешь! Ладно бы еще ты был при этом зубрилой - так ты ж ни на одном уроке двух слов связать не можешь!
        Серафим обиженно потупился, но вступать со мной в перепалку не решился. Даже не знаю, чего я на него так набросился - вообще-то в мои привычки не входит вымещать свою злость на слабаках и неудачниках. Это все из-за Кости, этой сучки с ее ядовитым языком!
        Карол засмеялся пуще прежнего, с легкостью приняв своего приятеля за новый объект насмешек. Я посмотрел на него неодобрительно. Его сухощавое остренькое веснушчатое личико, обрамленное рыжими волосами, да еще и мерзкий непрекращающийся хохот - ну прям вылитая гиена. Мне захотелось сказать ему что-нибудь не менее обидное, чем Флоре. И уж я бы отыскал подходящие слова. Но как раз в тот момент, когда они готовы были сорваться у меня с языка, дверь медпункта открылась и оттуда грустно выбрел Боря. Своей медленной походкой вразвалочку и ссутулившимися плечами он напоминал мультяшного медвежонка.
        - Как дела, дружище? - пока Карол поспешил шмыгнуть в медпункт, дружелюбнее обычного обратился я к однокласснику, потрепав его по плечу. - Чего пригорюнился?
        Немного удивленный этим жестом, Коваль посмотрел на меня с благодарностью и, как обычно, с тенью смущения. Бедный Боря, наверное, испытывал смущение даже когда спал.
        - Не пускают, - опустив глаза, шепнул он. - Я ее как только не пытался уговорить - ничего не помогает. Говорит, что с моей астмой и аритмией мне туда нельзя.
        - Не расстраивайся. Думаешь, это прямо так сильно интересно - пройтись туда-назад строем под дудочку физрука и посмотреть на старые развалины? - попробовал утешить его я, хотя заверения мои прозвучали, пожалуй, без должной искренности. - Мы наснимаем там видяшек - увидишь то же, что и мы, но не придется плестись по бездорожью под горку!
        - Вообще-то нельзя так говорить про церковь, - неожиданно прошептала Вита, по-прежнему сидя рядом с остекленевшим взглядом. - Вы разве не знаете, что это дом, в котором живет сам Господь Бог? У него даже стены священные, каждый кирпичик. А вы говорите - «развалина».
        - Какой такой там живет бог? - глупо ухмыльнулся Флоря. - Старый Прохор там живет, да и только! Не знаем мы, что ли?! Ты, Вита, совсем прибацаная!
        - Это ты глупый и ничего не понимаешь!..
        Мы какое-то время наблюдали за развитием спора между двумя по-своему выдающимися личностями, одну из которых все считали чокнутой, а второго - непроходимым тупицей, но вскоре отвлеклись от этого зрелища. Коваль еще раз вздохнул - так печально, что этот вздох мог бы разжалобить камень.
        - Спасибо, Димитрис, - Борис выдавил из себя улыбку. - Знаю, что ты это говоришь только для того, чтобы мне было не так обидно… но спасибо.
        - Держись, дружище, - я еще раз дружески потрепал его по спине. - Зато ты историю сдал. В отличие от некоторых.
        - Ну да, - с несчастным видом тот пожал плечами.
        Вряд ли мне удалось поднять бедняге настроение - так он и ушел на выходные, повесив нос. Провожая Коваля взглядом, я искренне ему посочувствовал и дал себе твердое обещание всерьез попробовать убедить школьного врача допустить-таки его к походу. Но вскоре мои мысли сами собой отдалились от Бори и вернулись к теме, которая донимала меня после услышанного от Кости. Так я и стоял, прогруженный, перебирая в памяти кое-какие неоднозначные семейные воспоминания, которые прежде старался лишний раз не ворошить, пока не прошли медосмотр Серафим (отрицательно) и Вита (положительно) и раздавшийся из-за двери окрик «Следующий! Или все уже?!» не вывел меня из ступора.
        - Здравствуйте, Габриэла, - поздоровался я, заходя в кабинет.
        Немного непривычно обращаться просто по имени к этой взрослой, если не сказать пожилой женщине - ведь школьные порядки предписывали обращение по имени и отчеству. Но худощавая остроносая румынка никогда не признавала другого обращения, нежели просто «Габриэла». Ее называли так все, кто знал. А знали ее, пожалуй, все старожилы Генераторного. В селении не так много представителей медицинской профессии и все они ценятся на вес золота.
        - О, надо же, Димитрис! Чего это ты сегодня последний? Не похоже на тебя!
        На сухом, вытянутом, будто вырезанном из дерева лице школьного врача появилась едва заметная улыбка - если, конечно, я верно истолковал положение ее тонких губ. Габриэла Георге на первый взгляд выглядела чрезвычайно строгой женщиной - главным образом из-за тонких черт лица и высокого лба, совершенно неприкрытого русыми волосами, сплетенными сзади в тонкую короткую косичку. Но такое впечатление было не совсем верно.
        Моя мама описывала Габриэлу как одну из самых добрых людей, которых ей доводилось встречать. Но, как это часто бывает у женщин, доброта в ней сочеталась с удивительной стойкостью и упорством. Эти последние качества за годы тяжелого и ответственного труда приобрели огромную прочность. Кто плохо ее знал, тот легко мог спутать ее невозмутимость с безразличием или даже с цинизмом - настолько спокойно и деловито румынка научилась принимать любые события, слова и поступки.
        - Я дежурил в классе! - объяснил я.
        - Понятно. Как здоровье у Кати?
        - Намного лучше, спасибо! Она передавала вам большой привет!
        - Хм. Спасибо, приятно. Передавай и ей тоже. Ну что ж, давай посмотрим тебя. Уверена, что это излишне, но таков порядок.
        Габриэла мягко указала на угрожающего вида аппарат, находящийся в углу комнаты. В народе такие называли «кибертерапевтами», но я знал, что по-правильному это называется универсальная система контроля здоровья, сокращенно УСКЗ. Говорят, что в развитых странах современная модель УСКЗ едва ли не у каждой более или менее состоятельной семьи есть прямо дома. Не знаю, правда это или нет, но в Генераторном закупка четырех устаревших систем нескольких лет назад считается большим достижением.
        Я где-то читал, что регулярные тесты на УСКЗ заменяют профилактические врачебные осмотры и позволяют зафиксировать наличие заболеваний или патологий в организме с вероятностью 99,7 %. Правда, кое-кто относится к этой информации с недоверием. Говорят, что эти данные распространяет всесильный консорциум «Смарт Тек», ведь основным производителем УСКЗ является его дочерняя структура.
        Я не в первый раз проходил общий экспресс-тест, поэтому без дополнительных приглашений разулся, разделся до пояса, после чего стал босыми ногами на индикаторы в виде человеческих ступней на нижней платформе УСКЗ и привычным жестом поднял руки вверх. К моему лицу из специальной выемки выдвинулся перископ со сканером сетчатки глаза, и я устремил в него взгляд.
        - Здравствуйте, Димитрис, - вежливо обратился ко мне женский голос, воспроизводимый искусственным интеллектом компьютера. - Желаете ли вы пройти тест на?..
        - Желает, желает, - перебила компьютер Габриэла. - Так, приготовился?! Не двигайся, я сейчас помогу.
        На голографическом экране во весь человеческий рост вместо хорошо знакомого всем живущим в современном мире герба «Смарт Тек» в виде земного шара, обвитого тремя синими кольцами, появились какие-то схемы и инструкции.
        Я стоял неподвижно, пока врач деловито подключала к моему телу липкие «присоски» электрокардиографа и защелкивала на руке тканевый браслет тонометра. Последним движением она надела мне на лицо дыхательную маску со спирометром, и отошла в сторону.
        - Пожалуйста, дышите ровно и постарайтесь не двигаться, - попросил меня компьютер. - Тест может занять от пяти до семи минут. Не волнуйтесь, это совершенно безопасно.
        Несколько минут я терпеливо стоял и размеренно дышал, позволяя измерить свое артериальное давление, пульс, объем легких, провести экспресс-анализ крови и иные составляющие теста.
        - Тест окончен, - доброжелательно оповестил меня компьютер некоторое время спустя. - Желаете ли вы?..
        - Ничего, - отвечает за меня врач. - Отключение.
        - Спасибо, что воспользовались оборудованием компании «Омикрон медикал». «Смарт Тек». Разум на службе человечества, - завершила свою работу система.
        На высоком экране, расположенном напротив меня, появилась схема человеческого тела, органы, сосуды, кости и мышцы которого подсвечены разными цветами. Я с интересом уставился на схему, хотя ничего нового для меня там не было.
        - Можешь одеваться, - вывела меня из задумчивости Габриэла, быстро просмотрев результаты теста, ловко оперируя экраном с помощью жестов рук. - Нечего тебе там высматривать. Сто баллов из ста возможных. У тебя одного во всей школе такие показатели. Тебе невероятно повезло. За двадцать лет медицинской практики я еще не встречала молодого человека с таким прекрасным здоровьем. Я не перестаю удивляться этому с того дня, как приняла у твоей мамы роды.
        - Вы принимали мои роды?!
        Еще секунду назад я стоял, гордо выпятив грудь и выслушивал похвалы о своей прекрасной физической форме, но эти слова меня отчего-то смутили. Неловко было думать, что эта женщина впервые увидела меня в виде липкого безобразного комка плоти, ворочающего крохотными ручками и ножками.
        - Да, - с гордостью ответила она. - Я по специальности стоматолог, но в Генераторном никогда не было акушер-гинекологов. Помню это как сейчас. 10-го мая 2061-го, ровно на девятый месяц Катиной беременности ты появился на свет. Совершенно здоровый младенец, без единого отклонения. Такое нечасто встретишь в век загубленной людьми экологии.
        Увидев, что я с интересом прислушиваюсь к ее словам, Габриэла грустно усмехнулась.
        - Как бы ни старались генные инженеры и врачи, послевоенное поколение детей вырождается. Слишком много тысяч мегатонн приняло на себя человечество. Исключения редки. Как я уже сказала, за всю жизнь мне не доводилось видеть послевоенных детей таких же здоровых как ты.
        Она была не первым врачом, кто говорил мне такое. Надо сказать, что хоть я был очень здоровым мальчишкой, родители носились со мной как с писаной торбой. Не менее двух раз в год меня возили на медицинские обследования в Олтеницу, где мной занимался целый консилиум докторов. Помню, я как-то спросил у папы, зачем это нужно, а он отшутился, что, мол, это мамина идея - все матери пекутся о своих чадах как курицы-наседки, а моя вдобавок еще и врач.
        - Похоже, мне правда здорово повезло, - скромно кивнул я.
        - Я не такая верующая, как мама Виты, - врач кивнула на дверь, из которой не так давно вышла Вита Лукьяненко. - Но готова поверить, что Господь Бог возблагодарил твоих маму и папу за перенесенные лишения. Я, как никто, знаю, сколько они выстрадали, перед тем как зачать тебя.
        Взгляд Габриэлы остановился на какой-то точке на скромных обоях медицинской палаты, и я увидел по ее глазам, что румынка мысленно перенеслась в далекое прошлое.
        - Ты ведь знаешь, чем раньше было место, где сейчас стоит Храм Скорби? Как оно появилось? - врач устремила на меня такой внимательный взгляд, что я даже не решился ответить, и она продолжила: - Я могла бы рассказать тебе историю этого места от начала до конца. Ведь я видела все собственными глазами. Как и твои родители, впрочем.
        - Они… мм-м… не очень-то любят такие истории, - с некоторым сожалением признался я. - Из своего прошлого. Мне кажется, им тяжело вспоминать неприятные моменты.
        - Сложно их в этом винить, - кивнула школьный врач. - Но я убеждена, что ты, их сын, должен знать, как многое твои родители сделали. Что бы ты ни слышал о своей маме от разных людей и от нее самой, знай: Катя - настоящий врач. Она всегда делала свое дело добросовестно, с искренней страстью, даже если не получала от этого удовольствия. А твой отец… он рассказывал, как начиналась эпидемия?
        - Немного.
        Я вспомнил будоражащий кровь папин рассказ о людях, которых расстреливали из пулеметов со стен селения. Я не был уверен, что такое можно кому-то пересказывать.
        - Это произошло в конце осени 56-го. Никакие карантинные меры не могли сдержать инфекцию. Рано или поздно она попала бы в селение, ведь поисковые экспедиции, несмотря на все меры предосторожности, все же иногда вступали в контакты с окружающими. Помнится, чтобы свалить на кого-то вину, полковник приказал расстрелять одного парня из поисковой группы, о котором говорили, что он… э-э-э… очень плохо поступил с одной девушкой во время рейда. Никто так и не знает, правда ли это - у нас тогда не было судьи и милиции, вердикты выносила разъяренная толпа. По такому вот вердикту несчастного и казнили.
        - Это ужасно, - недоверчиво покачал головой я.
        В Генераторном до сих пор была предусмотрена смертная казнь за особо тяжкие преступления, но последний такой случай был, кажется, лет семь назад - я его не помню. Поскольку тюрем у нас нет, преступников наказывали по-другому - штрафами, исправительными работами и лишением определенных прав вплоть до права проживать в селении.
        - Всех зараженных поначалу изолировали в палатке, - продолжила рассказ Габриэла. - Немногочисленные медики, в числе которых я и твоя мама, прикрываясь респираторами, пытались оказать им посильную помощь. Вокруг «зачумленной» палатки образовалась зияющая пустота. Предводительница сектантов, «мать Мария», ходила вокруг нее и вещала, что это Господь наслал на их грешних эту страшную кару и что не будет никому спасения от чумы. Многие люди, страшась за свою жизнь, начали озлобленно толпиться у палатки совета, в которой заседал полковник со своим окружением, и требовать немедленно избавить селение от больных. С участниками этого «митинга» твой папа несколько раз пытался говорить, а один раз даже подрался, но так и не заставил их разойтись.
        - И Семен Аркадьевич выгнал больных из селения?
        - Наш полковник к тому времени очень ожесточился и окружил себя не менее жесткими единомышленниками. Они быстро приняли решение. Группе проверенных людей поручили «ликвидировать очаг инфекции». В буквальном смысле этого слова. Им выделили два десятка защитных костюмов, доставшихся в наследство от болгарских эмчээсников… и несколько огнеметов.
        - Не могу поверить, что они действительно собирались сжечь людей живьем!
        - Необязательно так, но оставлять их в живых они точно не собирались, Димитрис. Возглавить команду вызвался Марьян Наливайченко. Ты ведь знаешь, кто это.
        - Лидер казаков, - кивнул я. - Которые живут на пустошах.
        - Тогда он был активистом украинского ультранационалистического движения. Носил на голове чуб, называл себя «атаманом Задунайского казачества». Он был таким же суровым человеком, как Семен Аркадьевич, но более неистовым. В его глазах засела затаенная боль и ярость. Никто точно не знал, на что он способен.
        - Но ведь народ не позволил такого сотворить, - выдал я, что финал этой истории мне известен.
        - «Народ»? Хм, - покачала головой Габриэла. - Действительно, на пути этой жуткой «дезинфекционной команды» стала живая стена держащихся за руки безоружных людей. Но это было далеко не все население лагеря - лишь группа медиков-волонтеров, ухаживающих за больными, в числе которых мы с твоей мамой, и два десятка людей, которые пошли за твоим отцом. Куда больше было тех, кто шел следом за палачами в предвкушении скорой расправы. Но все же перед таким препятствием Наливайченко со своими людьми замер в нерешительности. Выступив вперед, твой отец предложил полевой госпиталь с больными перенести за пределы лагеря, на место одного из бывших «хуторов». Сказал, что убивать людей, у которых есть хоть призрачный шанс выздороветь - бесчеловечно и бессмысленно. Кое-кто из толпы, стоявшей за спинами «дезинфекторов», начал освистывать папу и призывать людей в комбинезонах «исполнить приказ». Но Наливайченко делать этого не разрешил. Сказал: «Мне все равно, куда больные денутся, лишь бы здесь их больше не было. Хотите - можете с ними нянчиться, сколько влезет!» И за это его решение я уважаю Марьяна до сих пор,
несмотря даже на то, что произошло после.
        - Хм. Никогда раньше не слышал этой части истории, - удивился я.
        Атаман казаков представлен в местном фольклоре как некий «бабай», которым пугают на ночь детей. Ведь он возглавляет бандитов, которые нападают на ни в чем не повинных людей, грабят и убивают их. Странно, что он в свое время проявил милосердие. Впрочем, можно ли это назвать милосердием изгнание несчастных ослабевших людей прочь из селения?
        - Так наш полевой госпиталь, который в селении нарекли «лепрозорием», был перенесен на выселки. Так же точно в древности люди изгоняли прочь из своей общины прокаженных.
        - И вы, как и мои родители, отправились туда помогать больным! - это было утверждение, а не вопрос. - Я знаю, что вы пробыли там весь разгар эпидемии!
        - Да. Нелегкие то были времена. Каждый день госпиталь пополнялся новыми больными. Вопреки протестам твоего отца, Катя продолжала там работать, невзирая на опасность заражения. А Володя во главе отряда добровольцев помогал охранять выселки и снабжал нас дровами для обогрева. Если бы не они - больные позамерзали бы раньше, чем их доконает болезнь. Холод и «мексиканка» были нашими самыми страшными врагами - другие враги зараженным не угрожали. Даже в январе 57-го, когда крупная ватага трое суток осаждала селение, несколько раз подбираясь под самые стены, бандиты не приближались к выселкам, над которыми был вывешен флаг со знаком «биологическая угроза», - опасались подхватить инфекцию.
        - Как вы не боялись там работать? - подивился я невиданной смелости этой простой и скромной на вид женщины.
        - Такая у нас, врачей, работа, Димитрис, - пожала плечами Габриэла. - Тяжелее всего было смириться с тем, что лечение не приносило заметных плодов. Эффективного лекарства тогда не существовало. Все что было под силу «сестрам милосердия» - облегчить пациентам страдания.
        - Я слышал, от «мексиканки» умер каждый десятый житель селения, - прошептал я.
        - Никто точно не знал, сколько сотен жизней унес мор. Умерших хоронили ежедневно, и не всегда были известны их имена и причины смерти: болезнь, истощение или обморожение. Лишь очень немногие люди, с наиболее сильным иммунитетом, переживали недуг. Первым таким человеком как раз стал твой учитель физкультуры. После трех суток горячечного бреда, во время которых его попеременно опекали мы с твоей мамой, он начал идти на поправку, тем самым подарив людям надежду. Но еще очень долго после этого у нас не было лекарств и вакцин. Только в начале 57-го поползли слухи о работе над вакциной в австралийских и малайских исследовательских лабораториях, а серийно производиться она стала и того позже. Но, в конце концов человечество победило болезнь - как побеждало многие другие прежде. В феврале 61-го Патридж объявил о преодолении пандемии, которая, по его словам, за четыре года унесла жизни порядка миллиарда человек. Так вот, Димитрис. Знай, какими людьми были твои родители! Если кто и заслужил иметь здорового сына - то это они.
        - Знаете, вы не первая, кто говорит мне это, - улыбнулся я. - Я ими очень горжусь! А вы - такая же героиня, как и они!
        - Ой, ну перестань, что за глупости, - она скромно потупилась. - Ладно. Не стану больше донимать тебя нравоучениями. На экскурсии тебе все расскажут. У врачей тебе делать нечего, так что беги скорее домой, и маме не забудь передать привет.
        - Спасибо! - я засобирался было к выходу, но замер в нерешительности. - И… э-э-э… я еще хотел спросить вас… не знаю, удобно ли это…
        - Говори уже.
        - Я о Боре Ковале. Знаете, он так расстроился из-за того, что не сможет пойти…
        - Лучше бы Боря твой побольше занимался физкультурой, - строго нахмурила брови Габриэла. - У него проблем со здоровьем предостаточно, а он еще и нагулял лишний вес в таком раннем возрасте. Присматривал бы ты за своим другом!
        - Я буду, обязательно! - пообещал я. - Может, вы все-таки разрешите ему пойти? Ну пожалуйста! А уж я прослежу, чтобы с ним все было в порядке, честно!
        - Эх, - врач глубоко вздохнула и покачала головой, но секунду спустя на ее лице вновь мелькнула улыбка. - Ладно уж, Димитрис. Под твою личную ответственность! Пусть Борис скажет тебе спасибо. А точнее - твоим родителям. Нет у меня сил отказать в чем-то сыну Войцеховских!
        Интересная беседа с врачом и новые факты из прошлого моей семьи отвлекли меня от неприятных мыслей о двусмысленных словах Кости, так что остаток дня прошел беззаботно. Боря едва не расцеловал меня при известии о том, что ему разрешили пойти в поход, и так долго рассыпался в благодарностях, что я даже смутился, так что Джером начал шутить, что этим вечером над Бориной кроватью появится еще один плакат его кумира.
        Помню, возвращаясь тем вечером домой, мы с друзьями обратили внимание на группу из пары десятков мужчин и парней в гражданском, которые натужно бежали по улице трусцой под окрики мужчины в милицейском бушлате. Такое я видел и прежде - так по несколько недель в году тренировались «народные дружинники», к которым относились почти все здоровые мужчины в поселке. В случае чрезвычайных ситуаций они должны будут защищать селение вместе с милицией, поэтому им было предписано периодически освежать свои знания в воинском ремесле.
        - Шевелитесь, пенсионеры! - донес до нас ветер гневный крик офицера. - Посмотрим, протащите ли вы свои туши хоть километр прежде чем вас хватит кондратия! Не сачковать там!..
        - Неспроста их так гоняют, - прошептал Джером, глядя вслед бегущим мужчинам. - Назревает война.
        - Что за глупости?! - возмутилась идущая рядом с нами Мей. - Их каждый год так тренируют!
        - Не так часто и не так многих, - с присущей ему таинственностью ответил ирландец. - Похоже, даже комендант своей пропитой башкой допетрил, что с югославскими фашистами договориться не получится. Двинут они на нас, рано или поздно - и никакое Содружество не вступится, самим за себя постоять придется…
        - Что, правда может такое быть? - испугался Боря.
        - Не говори чепухи, Джерри! - возмутился я. - Эти твои «югославы» всю жизнь были двинутыми и остались, но никто ни на кого никогда не нападал. И не нападет!
        - Старики говорят, в Третью мировую тоже мало кто верил…
        Некоторое время мы поспорили на эту тему, но никто никого переубедить так и не смог. Ярик Литвинюк припомнил, что где-то неделю назад приезжал какой-то «спецназ» из Олтеницы и усиленно тренировался за городом вместе с нашей милицией. Своими глазами этого никто не видел, но все сразу поверили, и Джером сразу подхватил эту весть как «еще одно предзнаменование». Меня это разжигание паники начало уже изрядно раздражать, так что расстался я с ребятами резковато и остался в чуть недовольном настроении.
        Папа в тот день задерживался на работе, а мама, все еще выздоравливающая, накормила меня ужином и занялась в своей комнате йогическими упражнениями. Так что я закрылся в комнате и минут двадцать болтал по Интернет-связи с Дженни.
        Мне показалось, что специально перед моим видеозвонком девчонка накрасилась косметикой. Ее губы были необычного ярко-алого цвета, щеки необыкновенно румяные, линия бровей четкая и темная. Это выглядело необычно и даже странно (Мей, например, не красилась, и большинство девчонок в классе тоже), но при этом волнующе. Глубоко в душе я лопался от самодовольства от мысли, что она пытается мне понравиться. Дженни вела себя очень серьезно, старалась говорить так, как взрослые - и это у нее здорово получалось. Я сам не заметил, как невольно стал подстраиваться под ее манеру и тоже играть роль серьезного и взрослого мужчины. Когда она произнесла, что «постоянно думает обо мне» и ей «не терпится поскорее меня увидеть» я вдруг ощутил наплыв каких-то совсем новых для себя чувств, очень похожих на те, о которых любили судачить Джерри с Яриком, обсуждая свои похождения по порносайтам. Впрочем, таких вещей я тогда стеснялся, не знал, что делать дальше, поэтому постарался поскорее окончить разговор. Тем более, как раз в это время мне пришло уже второе сообщение со смайликами от Мей. Подруга начинала писать мне
каждый раз, как я появлялся на видеосвязи - будто специально мешала мне общаться с Дженни, или, в ее версии, «со своей английской занудой». Ревнует она, что ли?!
        Где-то в пол-одиннадцатого вечера, изрядно утомившись от общения с друзьями, я вышел из комнаты, чтобы умыться на ночь. Папа домой еще так и не вернулся. Мама к тому времени закончила со своими упражнениями и сидела на диване, делая перед собой плавные жесты рукой - очевидно, просматривала что-то через «сетчаточник». Выглядела она несколько озабоченной.
        - Папа задерживается? - спросил я, так как дверь в ее комнату была открыта.
        - А? - мама сделала жест, приглушая, очевидно, звук в наушниках. - Что ты сказал, сынок?
        - Я смотрю, папы все еще нет, - повторил я.
        - Он сегодня встречается с людьми из Олтеницы, - мама поджала губы.
        - У него какие-то проблемы? - я невольно сразу припомнил слова Джерри и Ярика о югославах.
        - Нет, с чего ты взял? Просто, как всегда, какая-то важная встреча. Ты ведь знаешь своего отца. Можешь его сегодня не дожидаться. Тебе надо лечь спать пораньше перед завтрашним походом. Вас сегодня инструктировали?
        - Вчера еще. Сегодня медицинский осмотр был, - ответил я. - Габриэла рассказала мне много интересных вещей. Ты не говорила, что это она принимала мои роды!
        - Разве не говорила? - мама улыбнулась и пожала плечами. - Ну да, она. Больше было некому. Габриэла - замечательная женщина и хороший врач. Как видишь, роды приняла удачно.
        - Она о тебе тоже очень хорошо отзывалась. Рассказывала, как вы с ней лечили людей от «мексиканки» в этом ужасном лагере на выселках.
        - «Лечили» - это громко сказано, Дима, - на мамином лбу пролегла морщина. - Мы тогда мало что могли. Если бы я тогда заболела так, как сейчас - ты бы со мной сейчас не говорил…
        - Не говори такого, мам! - запротестовал я.
        - Ладно, извини. Я просто сейчас много об этом думаю… Но ты прав, это лишнее. Скажи лучше, как там твой осмотр? Ничего интересного не показал?
        - 100 баллов из 100 возможных, - гордо ответил я, улыбнувшись. - Как всегда! Мне иначе и нельзя - я ведь космонавтом быть собираюсь. Габриэла сказала, что я самый здоровый из всех ее пациентов. Говорит, что это Бог наградил так вас с папой за все ваши подвиги.
        - Бог, - мама протянула это слово, будто пробуя его на вкус. - Может быть, и так, Димитрис. Хочется верить, что где-то наверху есть кто-то, кто следит за нами и помогает нам в трудную минуту, когда кажется, что надежды нет.
        - А это правда так?
        - Я переживала в жизни несколько периодов - порой искренне верила, порой сомневалась. Тебя тоже это ждет, сынок. Каждый человек должен сам разобраться в себе и понять, верит ли он в Бога и каким он его видит. Вера должна жить в душе, ее нельзя унаследовать от родителей или заучить в школе.
        - Я не знаю, что там у меня в душе, - признался я, призадумавшись. - Я знаю, что космос - невероятно большой и очень древний! Наша планета и вся наша Солнечная система, и даже наша галактика Млечный Путь - это просто песчинка во Вселенной. Если представить себе, что есть кто-то настолько могучий и старый, что он все это создал… сложно поверить, что ему есть дело до каких-то там людишек. А то, что говорит, например, Вита про Бога - мне кажется, это вообще глупости. Не может быть такого, чтобы у создателя космоса был сын, который выглядит, как человек, и чтобы он послал его на Землю учить людей уму-разуму!..
        - Откуда тебе знать, что может быть, а чего не может, Димитрис? - не разделила моего убеждения мама. - Вера - непростая вещь. Наука всего не объясняет, и рано или поздно ты столкнешься с вопросами, на которые не найдешь ответов в Википедии. Тогда ты и вспомнишь о Боге. Но я не хотела бы навевать тебе какое-то представление о нем, как это делает мама Виты. Ты познаешь его сам, когда наступит нужное время. Я за свою жизнь насмотрелась на разные проявления веры. Фанатичная вера способна творить чудеса и придавать человеку невиданные силы и мужество. Но порой она способна нести зло вместо добра и невежество вместо просветления.
        - Ну да, как все эти наши сектанты, - кивнул я.
        - Наших сектантов - человек семь. Это безобидные и наивные люди, Дима, и никакого вреда от них нет. Зинаида Карловна - добрая женщина, познавшая много горя. Но она не всегда была их лидером. К счастью, ты не застал того, что повидали мы с папой, когда поселились тут.
        - Я слышал об этой сумасшедшей «матери Марии».
        - Хорошо, что только слышал, Дима, - заверила мама.
        - Ты была знакома с ней?
        Тяжело вздохнув, мама замолчала. Я запоздало пожалел о своей извечной любознательности, заставившей меня снова бестактно ворошить мамино прошлое. Но миг спустя Катерина Войцеховская ровным голосом завела речь:
        - В темные времена мир представлялся таким мрачным, что многих охватила религиозная истерия. Был момент, когда я и сама упала духом. А в такие моменты хочется искать спасения в молитвах. Роль «церкви» в лагере исполняла обычная палатка. Люди собирались помолиться и послушать отца Прохора - большого, печального бородатого мужика средних лет, который называл себя батюшкой из Ровного. Но косноязычный добряк Прохор недолго продержался у алтаря. Очень быстро его оттеснила горластая и напористая пожилая женщина с горящими глазами, которую называли вначале «Марьей», а затем и «матерью Марией». Вспоминая теперь о тех собраниях, я ясно понимаю, что в них совершенно не чувствовалось истинного Бога, доброго и милосердного, в который мне хотелось веровать. Службы не приносили успокоения, которого жаждали люди - на них властвовали ужас и безысходность. В тесном и душном помещении, слабо освещенном несколькими свечами и заполненном людьми, слышались громкие бабьи рыдания и причитания. Резкий, обвиняющий голос «матери Марии» проникал людям прямо в души. У этой женщины была изумительная способность приковывать к
себе внимание людей, держать слушателей в напряжении и повиновении. Став для отчаявшихся прихожан полновластным диктатором, она фанатично вещала о справедливости и неотвратимости Божьей кары, призывала к покаянию и самобичеванию. Она проповедовала, что христианам пристало вновь жить по всей строгости Ветхого завета, отринув любую ересь, и лишь тогда они получат шанс на спасение. Прихожане, в основном женщины, многие из которых приводили с собой детей, исступленно молились, часто падали на колени и набожно крестились…
        Видимо, в этот момент описанная картина особенно ярко предстала перед мамиными глазами. Она сделала небольшую паузу, но я не осмелился перебивать ее своими вопросами или торопить.
        - В какой-то момент я поддалась инстинкту толпы и едва не потеряла рассудок, растворившись в этом групповом помешательстве. Но какая-то внутренняя сила все-таки остановила меня на краю безумия. Людей в «церкви» становилось все больше, но я держалась в задних рядах и не чувствовала больше упоения от участия в мрачных молебнах. Вслушиваясь в увещевания безумной старухи о Великом Потопе и том, что грешное человечество заслужило свою гибель, я вспоминала вооруженных громил в балахонах, преследовавших нас по дороге из ПСП № 452 и называвших друг друга «брат». И до меня начало доходить, что устами полоумной Марьи говорит кто-то иной, а не Господь. Тогда, набравшись смелости, я вышла к людям и попыталась воззвать их к благоразумию. Я была тогда совсем юной, Дима. Не владея ораторским искусством, стесняясь и краснея, я простыми словами пыталась достучаться до отчаявшихся людей, вывести их из состояния безысходности, близкого к суицидальному. Я говорила о доброте, о прощении, которые лежат в основе христианства. Призывала людей помогать друг другу, не утрачивать надежды на спасение. Много я сказать не
успела. Марья подвергла меня всем возможным проклятиям, назвала «глашатаем Сатаны» и «адовым отродьем». Обезумевшие бабки, стенавшие в первых рядах, набросились на меня, плевались в лицо, царапали лицо и руки. Их перекошенные лица напоминали хищные морды демонов, и сложно было поверить, что этими людьми движет христианская вера, которая зиждется на любви и милосердии. Под неприязненный ропот прихожан меня, заплаканную, вышвырнули из «храма», едва не покалечив. Мне еще посчастливилось, что не забили до смерти. Папы тогда не было рядом - он пропадал в нескончаемых экспедициях. Я часто вспоминаю о том дне с сожалением. Жалею, что не смогла найти нужных слов.
        - О чем ты говоришь?! Ты поступила невероятно храбро! - восхитился я. - Я не за что не решился бы пытаться переубедить целое собрание сектантов, да еще и таких агрессивных!
        - Спасибо, Дима, - Катя Шевченко улыбнулась. - Жаль только, что от моих слов не получилось толку. Паства матери Марии постоянно росла вместе с ее безумием. В пиковый момент сектантов стало нескольких сотен и мать Мария по своему влиянию едва ли не сравнилась с самим комендантом. Она, словно энергетический вампир, питалась человеческим отчаянием и страхом. Ошалелый от голода народ кормился ее мрачными пророчествами вместо еды и приходил в еще большее исступление, а она, наоборот, наполнялась силами, молодела на глазах. Никто не видел, чтобы она не спала, но она не выглядела от этого изможденной. Наоборот, ее переполняла неумная энергия, она отличалась прекрасной памятью и была дьявольски прозорлива, так что о ней шептались, что она может читать мысли. Никто не способен был выдержать ее взгляд - в нем словно пылал обжигающий огонь…
        Глядя на мамино лицо, все еще худое после болезни, едва различимое в приглушенном свете ночного светильника, я различил на нем выражение настоящего страха. Это выражение стало для меня открытием - никогда раньше я не видел маму напуганной.
        - Сейчас-то я понимаю, что была свидетелем психического заболевания. Но тогда… я считала ее ведьмой. Я боялась ее, Дима, как не боялась ни одного человека за всю свою жизнь. И даже до сих пор еще боюсь.
        - Но ведь она умерла, да?
        - Да. Ее нет, - кивнула мама. - Но сколько мы от нее натерпелись! Когда мы основали школу, а особенно после того как рядом несколько переселенок соорудили греко-католическую часовенку - адепты «матери Марии» объявили нам настоящую войну. Она никому не желала уступать в безжалостной битве за человеческие души. И борьба велась вовсе не духовная - доходило до избиений и поджогов, не говоря уже об анафемах и родовых проклятьях. Бойцам полковника Симоненко много раз приходилось разборонять противоборствующие стороны, чтобы не дошло до смертоубийства. Если бы не Маргарита Петровна, для которой это противостояние стало делом принципа, просветительские начинания никогда бы не получилось довести до завершения.
        Задумавшись на некоторое время, будто решая, как будет лучше окончить эту историю, мама через какое-то время продолжила:
        - Даже не знаю, чем бы все кончилось, если бы свои коррективы не внесла судьба. Безумная предводительница сектантов слегла от «мексиканки». Ее проводили бурной литургией и всенощными бдениями. Ее похоронили в огромном кургане за холмами на юге, где вместе с ней зарылись живьем несколько самых ярых последовательниц. Володя, помнится, всё порывался откопать их, уверял, что те наверняка передумали, но сектанты готовы были защищать курган с боем, чтобы не позволить помешать «спасению» своих сестер.
        - Это все просто ужасно, - я тряхнул головой, прогоняя из него дурные видения о задыхающихся под землей сумасшедших тетках. - И через столько лет ее секта до сих пор существует? Люди даже сейчас не поняли, какое это было сумасшествие?
        - Свою покойную настоятельницу они возвели в ранг святых. Сказали, что она оставила после себя «письмена с наставлениями и пророчествами», и среди них якобы было сказано, что она воскреснет через тридцать три года. Я боялась, что тень этой одержимой долго еще останется висеть над нами. Но, на удивление, после ее смерти истерия резко спала - будто рассеялись какие-то чары. Хотя у нее и нашлись подражатели, без вдохновленных проповедей основательницы ряды паствы постепенно начали редеть. Несколько десятков ортодоксальных сектантов решили покинуть поселок и основали свою общину за холмами, недалеко от гробницы своей «святой». Одни говорят, они там живут до сих пор, другие - что их вырезали бандиты. Давно уже ничего о них не слыхать - и слава Богу. Оставшиеся со временем присмирели и их сборище уменьшилось до небольшого кружка, ведущего свои собрания в подвале у Зинаиды Карловны. Люди судачат разное о том, какие обряды они там исполняют и кому поклоняются, но все это уже не важно. Без нее они не опасны. А она, я надеюсь, никогда не вернется.
        - Конечно, не вернется. Она же умерла!
        Мама как-то не очень уверенно кивнула и больше не стала продолжать эту тему.
        - И зачем только люди творят такие безумные вещи? Неужели нельзя просто жить в свое удовольствие и не мешать жить другим? - с недоумением спросил я.
        - Я живу на свете побольше лет, чем ты, сынок, но ответа на этот вопрос так и не узнала, - мама ласково привлекла меня к себе и поцеловала в лоб. - В тяжелые времена люди творят невесть что. Надеюсь, тебе не придется застать таких времен, и твоим детям тоже.
        - Да уж точно! - искренне согласился я.
        - Ну все. Иди умывайся и ложись спать, а не то проспишь завтра свой поход. И не думай, что я стану тебя будить! Не встанешь вовремя - останешься дома.
        - Ладно, мам. Спокойной тебе ночи!
        - Спокойной ночи, сыночек.
        Мама вдруг привлекла меня к себе и обняла, что она делала не так уж часто. Она все-таки сильно изменилась после болезни. Если раньше она была неизменно уверенна в себе, полна планов на завтрашний день, то теперь стала робкой, беспокойной, напряженной - будто каждый миг опасалась, что на нее неизвестно откуда обрушится новый удар судьбы. Мне было искренне ее жаль, и я очень хотел, чтобы мама стала прежней - но такой я любил ее ничуть не меньше.
        Интересно, я вообще говорил ей об этом хоть раз?
        - Люблю тебя, мам, - прижимаясь щекой к маминой щеке, прошептал я.
        - И я тебя тоже, - она ласково погладила меня по голове.
        Я был уверен, что сон той ночью не пойдет - но ошибся. Водоворот мыслей, захвативший меня едва голова коснулась подушкой, быстро захватил меня и перенес в мир грез. Я и сам не заметил, как последняя осознанная моя мысль стала первой частью бесконечного ряда снов, ни одного из которых, впрочем, я следующим утром не помнил.
        Глава 5
        - Седьмые классы. Седьмые классы! - раскатывался по улице голос географички - резкий, как свисток. - А-ну живенько построились в два ряда! В два ряда, я сказала, вы что, не слышали?! Или кто-то хочет отправиться домой?!
        - Восьмые классы!!! - чуть дальше звучал раскатистый бас физрука.
        Долгожданный миг настал. Этим вечером у западных ворот Генераторного можно было встретить необычное зрелище. Шесть десятков школьников, беспокойно переминающихся с ноги на ногу и оживленно галдящих, напоминали кочаны капусты - так плотно заботливые мамаши укутали их в куртки с капюшонами, шапки и шарфы. Напротив собралась немалая толпа особо чувствительных родителей и просто зевак. Оттуда кто-то периодически махал рукой, посылал воздушный поцелуй или даже подбегал к своему чаду положить еще что-нибудь в рюкзачок или шепнуть на ушко. К счастью, мои родители вняли моей просьбе и не стали позорить меня такими проводами. Не хотел бы я оказаться, например, на месте Степы Медведенко, которому его пухлая мамаша, кажется, уже в шестьдесят пятый раз поправляла воротник, глядя на своего совершенно несчастного сыночка с умильной улыбкой.
        К счастью, моя мама в силу своей профессии детского психиатра имела достаточно такта, чтобы воздержаться от бурного выражения нежных чувств в присутствии толпы насмешливых одноклассников. На этот раз она и вовсе ограничилась тем, что провела меня на пороге квартиры.
        Дел у родителей было невпроворот. Из Олтеницы как раз приехала какая-то большая делегация и папа носился со встречи на встречу. На ужин к нам были приглашены гости, так что мама с самого утра хлопотала на кухне. Да еще и дома у нас гостевал папин крестник Миро, приехавший в составе этой делегации и сместивший меня со своей удобной кровати на матрас под печкой.
        - Че, дрейфишь, грека? - меня похлопала по плечу рука Джерома, стоящего, по своему обыкновению, в заднем ряду, у меня за спиной, с видом бывалого знатока пустошей.
        - Ну конечно, - хмыкнул я с усмешкой, забавляясь его напускной удали. - Я только потому не намочил еще штанишки, что ведет нас великий Джеронимо, следопыт и разведчик.
        - Не бойся, малыш, нам тут сто метров пройтись, даже развлечься не успеем. Меня вон уже скука начинает мучить.
        - Еще бы. Это не так увлекательно, как таскаться по радиоактивным пустошам с шестистволкой наперевес и мочить толпы мутантов, - подыграл я. - Даже экзоскелетов нормальных не выдали!
        - Ну почему? - хихикнул стоящий рядом Карол Дэнуцеску. - Ты забыл о наших костюмчиках.
        - Модель «Морковка», - подхватил еще один шутник.
        - «Морковка-3000. Профэшнл». Так звучит круче! - донеслось откуда-то с левого фланга, и ребята зашлись хохотом.
        На каждом школьнике поверх одежды был застегнут ярко-оранжевый жилет с номером и вшитым маячком - мера предосторожности на случай, если кто-то потеряется. Шансов на это, впрочем, было немного. Ведь кроме двух педагогов с нами будет еще и целый отряд милиционеров и никому из нас даже шагу в сторону ступить не дадут. Честно говоря, я не чувствовал себя в большей безопасности даже находясь дома под теплым одеялом и с грелкой в ногах. Но Джерри, конечно, не разделял такого мнения.
        - Как же. Классная вещь, - с величайшей серьезностью протянул Джером, хмыкнув, как бы удивляясь нашей беспечности. - Классная вещь для стрелка, который задумает на нас поохотиться. Учителя - просто гении. По таким ярким оранжевым целям никакой слепой осел не промахнется…
        - Эй, что за шушуканье в седьмом «а»?! - громыхнул в нашу сторону зычный голосище учительницы географии. - Мы для кого тут распинаемся, для себя?!
        Мы мигом притихли - никто не горел желанием вывести ее из себя. Географичка по своей суровости ничуть не уступала Семену Аркадьевичу, а порой даже смотрелась серьезней. Физрук, несмотря на внушительную внешность, был добродушен, и дети это чувствовали. Своими размеренными движениями и брюшком он напоминал медведя-панду - милого и покладистого, если только его не дразнить. Алла Викторовна была из другого теста: строгая, резкая, презирающая нюни. Своими грубыми чертами лица и короткой стрижкой-ежиком жестких светлых волос она напоминала мужчину, а вернее - армейского сержанта.
        Она была худой и состояла, казалось, из одних лишь жил и высушенных жестких мышц. Поговаривают, что она каждый день проводит не меньше трех часов за занятиями спортом. Папа однажды обмолвился, что в темные времена она была одной из первых женщин, вступивших в экспедиционный отряд, и редкие мужчины могли соревноваться с ней в выносливости и стойкости. Даже сейчас, по слухам, она состояла в милицейском резерве и была первой по всем нормативам на сборах «народных дружинников».
        - Эй, девчонки! - словно почувствовав мои мысли, Викторовна решила продемонстрировать свой характер и напустилась на нескольких девиц из восьмого класса, смеющихся и стрекочущих о чем-то в заднем ряду. - У вас, я смотрю, есть там тема поинтереснее?! Давайте, нам всем расскажите! Что молчим?! А ну быстро вынули из ушей свои погремушки! Я кому сказала?! А это что еще такое?! Ты на бал собралась, «прынцесса»? Я для кого вчера говорила, как нужно одеваться? А?!
        Минуты через две, оставив на месте не в меру нарядных и жеманных девиц одно мокрое место, географичку отправилась осматривать строй дальше.
        - … лесбиянка, - донесся до моих ушей отрывок обиженного бормотания одной из уязвленных старшеклассниц.
        О Викторовне действительно все говорили, как о лесбиянке. Она совершенно открыто жила в одной квартире вместе со своей подругой и люди шептались, что они вовсе не подруги. Даже называли ее, посмеиваясь, «муженьком». Мне это казалось очень странным. Но мои мама с папой считают, что это личное дело каждого. Нормально, когда мужчинам нравятся женщины и наоборот, но случается по-другому и над такими людьми нет повода насмехаться или чураться их.
        Чуть поодаль от нас стояли, наслаждаясь завершающим перекуром, восемь милиционеров. В это теплое время года они были без бушлатов - лишь в камуфляжных кителях. Поверх кителей, словно грозди винограда, была навешана полевая экипировка - бронежилеты, пояса с подсумками, шлемы, автоматы со складывающимися прикладами. Отрядом сопровождения командовал замкоменданта Петков - бывший капитан болгарского МЧС. Завершив инструктаж подчиненных, командир приблизился к шеренге учеников, но в воспитательный процесс не вмешивался, а лишь с любопытством озирал школьников.
        Старшеклассники поглядывали на Петкова с завистью и уважением. Это был настоящий офицер - стройный, осанистый, с решительным взглядом. Похож на папиного крестника Миро, но постарше и поопытнее. На поясе его виднелась кобура, из которой выглядывала рукоять боевого пистолета. Оглянувшись на Джерома, я заметил, что его взгляд жадно прикован к оружию.
        Джером был одет со свойственным ему расхрыстанным щегольством - он напоминал героя какого-нибудь старомодного боевика, или, вернее, косящего под него подростка. Его говнодавы были так густо покрыты комками мокрой земли и глины, будто он не собирался на пустоши впервые, а бродил по ним всю жизнь. Из той же оперы были и камуфлированные штаны, и особенно повязанная на голове красная бандана. При встрече я не удержался и отпустил по поводу этого какую-то шуточку, на что он чуть ли не всерьез обиделся.
        - А ты чего без очков, Лайонелл?! - вывела его из раздумий неожиданно материализовавшаяся рядом Викторовна. - Ослепнуть хочешь, или зрение посадить?! И где твоя лицевая повязка?!
        - Не беспокойтесь. Я умею вести себя на пустошах, мэм, - тоном бывалого сталкера ответил Джером, улыбнувшись и достав из кармана старомодные очки-авиаторы с затемненными стеклами и видавшую виды тканевую повязку.
        - И откуда же, интересно, такие знания? Прогуливаешься там на досуге? - прищурилась учительница.
        Мальчишка в ответ лишь хитро усмехнулся. Ясно было, что выделывается. Впрочем, географичке, как я заметил, задорный настрой Джерома пришелся по душе, да и против полушутливого «мэм» она ничего не имела против.
        Учителя сделали еще несколько замечаний и в который раз напомнили, что если кто-то отстанет от строя или сойдет с тропинки без разрешения, то до конца учебного года будет оставаться после уроков дежурным по уборке. Лишь убедившись, что никто из школьников не засунул в уши наушники, что лица тщательно закрыты респираторами или плотными повязками, головы покрыты капюшонами, а глаза - защищены очками с затемненными стеклами, они наконец успокоились.
        - Ладно, - гордо осмотрев свое воинство и вздохнув, молвил физрук. - Пора в путь!
        Признаться, момент был волнительным. Я, как и все, ощущал возбуждение. Много раз ранее эти ворота раздвигались передо мной, но все те разы я сидел на мягком сиденье автобуса, глядя на улицу сквозь пуленепробиваемое тонированное стекло. Теперь все было иначе. И всем не терпелось почувствовать, каково это - быть за пределами селения на своих двоих.
        Я был обут в тщательно зашнурованные ботинки с рифленой подошвой, одет в удобные джинсы из плотной ткани и новенькую куртку спортивного покроя с капюшоном модной фирмы “Winterfell” поверх теплого джемпера. Заказанные папой из самого Сиднея очки, хоть и прекрасно защищали от солнца, совсем не мешали обзору. Немного раздражал лишь респиратор на лице, но на этот счет мама дала мне предельно строгие инструкции.
        - Как думаешь, там страшно? - беспокойно спросила Мей, незаметно беря меня за руку.
        - Главное - не отдаляться от группы, - не очень-то уверенно ответил я.
        - Да ничего там страшного нет! - повернувшись к нам и приспустив повязку, Джером легкомысленно усмехнулся и подмигнул Мей. - Не так страшны пустоши, как их малюют. В них даже есть своя прелесть!
        - Тебе-то почем знать? - подозрительно покосилась на него кореянка.
        Ничего не ответив, он ухмыльнулся еще шире и отвернулся.
        Прямо за воротами мы не увидели ничего особо примечательного. Язык как-то не поворачивался назвать эти места «дикими пустошами», особенно сейчас, когда сошли снега. Был вечер, на землю спустились сумерки - считалось, что в этот период солнечная активность снижается достаточно, чтобы можно было выходить из-под защитного озонового слоя.
        Дорога на полторы полосы без разметки, по которой мы сто раз проезжали на автобусе, под небольшим уклоном шла от селения вниз. На асфальте за зиму появились трещины и даже большие ямы. По сторонам лежал вымерзший серый грунт. Растительности здесь не было, если не считать мха, покрывавшего нижнюю часть тянущихся вдоль дороги столбов, соединенных проводами - линия электропередачи, ведущая к ГЭС в Доробанцу.
        У края дороги тут и там стояли мелкие технические и хозяйственные постройки, в основном жалкого вида, неотапливаемые и без электричества: разные сараи, кладовые, гаражи и склады. Чуть дальше виднелся небольшой палаточный городок, в котором в теплое время года собирались люди, по разным причинам не желающие или не могущие попасть внутрь селения. Там горели несколько костров. Взрослые называли это место «Барахолкой», а еще странным словом «Дюти-фри». Папа как-то за ужином жаловался маме, что там совершаются кое-какие сомнительные торговые сделки, но комендатура закрывает на них глаза.
        Ничего устрашающего на пустошах не было. Небольшой ветер временами поднимал с земли пыль и нес ее нам в глаза - для того и нужны были повязки на лицо, ведь пыль, как говорили, изобиловала радиоактивными частицами. Небо было пасмурным, заходящее солнце сквозь низкие облака едва виднелось. Даже сложно поверить, что на нас сейчас направлен убийственный ультрафиолет, способный нанести здоровью серьезнейший вред.
        Хотя в окружающем пейзаже не было ничего невероятного, каждый из нас считал своим долгом запечатлеть каждую деталь первого выхода на пустоши фотографией или даже видеозаписью с комментариями для видеоблога. Из-за комментариев к видео в строю раздавалось мерное бубнение. Я и сам не преминул несколько раз воспользоваться камерой. Терпеливо подождав, пока каждый сфотографирует неказистые постройки, а затем, обернувшись, сделает снимок закрывающихся ворот и внешней стены Генераторного, Петков жестом приказал продолжить движение. Его жест подхватили учителя.
        Строй школьников, возглавляемых четырьмя милиционерами и географичкой (еще четверо и физрук замыкали строй) прошел по краю дороги метров двести, почти до самой Барахолки, прежде чем Алла Викторовна жестом ладони заставила всех остановиться и указала на грунтовую тропинку, уходящую вправо и вверх.
        - Нам сюда!
        Петков по-свойски отсалютовал коллегам, дежурящим на внешнем блокпосте № 1, который находился сотней метров ниже нас по дороге. «Блокпостом» называлась одноэтажная постройка на одной стороне дороги, перегороженной шлагбаумом, и караульная вышка - с другой стороны. Около вышки стоял глубоко вкопанный в землю приземистый силуэта танка, на черный корпус которого нанесли сине-желтые цвета нашей общины.
        Все мы не раз проезжали через блокпост, поэтому зрелище было нам хорошо знакомо. Тем не менее, в рядах школьников защелкали объективы - кое-кто для полноты картины счел своим долгом запечатлеть блокпост и танк.
        Отсюда не видно, но дальше вдоль дороги находятся несколько десятков более скромных сторожевых постов - высоких караульных вышек с подъемными лестницами. Наши вышки тянуться через каждый километр аж до того места, где обязанности по охране дороги переходят к милиции Доробанцу, а еще дальше - к Силам самообороны Олтеницы. Дежурить там считается опасным делом - на одинокие вышки, где находятся всего по два-три милиционера, часто нападают казаки и прочие бандиты.
        - Вы что, никогда не ездили на автобусе в Олтеницу? - засмеялся над излишним усердием юных фотографов физрук. - Приберегите силы, дальше будет что фотографировать.
        Мы засеменили по тропинке. Каменистая тропка пошла в гору и метров через триста самые слабые начали ощущать легкую одышку. Географичка объявила остановку, но не для отдыха, а для того, чтобы каждый смог оценить и заснять открывшуюся панораму.
        Генераторное снаружи смотрелось диковинно. Сто раз видел такие фото, и даже лучше, но все равно удивился. Обнесенное стеной со смотровыми вышками и накрытое голубым озоновым куполом, селение было настоящей крепостью, цитаделью цивилизации на пустошах. Бьющий в небо переливчатый луч озоногенератора прибавлял картине фантасмагории. Немного обыденности вносили лишь видневшиеся из-за стены верхние этажи новых домов да рассыпавшиеся на задворках селения мелкие постройки.
        «Дженни будет в восторге», - удовлетворённо подумал я, когда Боря сделал мое фото на фоне стен родного селения. Австралийка, небось, никогда не бывала за пределами цивилизации. Правда, ко мне сразу примостилась широко улыбающаяся Мей - от такого соседства Джен будет не в восторге. Ну ничего, в крайнем случае вырежу.
        - Ну что там, у всех есть материал для фотоотчетов? - с некоторой снисходительностью переспросила Алла Викторовна через несколько минут. - Давайте, пора идти!
        Храм мы увидели, лишь перейдя через гребень небольшого холма. Это было очень простое, но массивное бревенчатое здание, увенчанное высоким крестом. Здание окружал невысокий деревянный заборчик - скорее декоративный, чем призванный защитить от какой-то угрозы. За заборчиком виднелись несколько сараев и теплиц: небольшое подсобное хозяйство отца Прохора.
        - Вот оно - то самое место! - выйдя вперед, Григорий Семенович сложил руки перстом и набожно перекрестился, глядя на крест, а затем повернулся к остановившимся школьникам и кратко поведал о хорошо известной мне истории возникновения на холме выселок во время эпидемии.
        Батюшка встречал нас у калитки, приветливо махая школьником рукой. Это был грузный пожилой человек в черной рясе. Грустными обвисшими чертами лица напоминал собаку породы бассет-хаунд. Длинные волосы и борода священника изобиловали проседями. Примечательно, что ни солнцезащитных очков, ни противопылевой маски он не носил. Видимо, отдал свое здоровье на волю Божью. Внимательно вглядываясь в покрытое морщинами лицо этого старика, я не смог разглядеть в нем ничего, кроме покорной усталости и простодушной доброты. Вспомнив мамину историю, я вдруг подумал, что понимаю, почему христиане в тяжкие для них времена предпочли избрать своим пастырем женщину, в чьих глазах горел огонь.
        Заикаясь, священник, явно не привыкший видеть здесь столько людей, неловко поблагодарил детей за то, что они пришли сюда, сказал что-то не очень понятное о святости, покаянии, искуплении и подобных вещах. Затем пригласил нас жестом заходить внутрь.
        Милиционеры вместе с нами заходить не стали. Я заметил, что Джером внимательно наблюдает, как Петков жестами приказывает своим людям распределиться по периметру здания. Эти их военные штучки интересовали парня куда больше, чем церковь.
        - Почему люди ходят так далеко из селения, чтобы помолиться? - шепотом спросил я Мей, заходя через калитку во двор храма. - Ведь Бог, кажется, находится где-то на небе… ну, для тех, кто в него верит.
        - Я не знаю, - шепотом ответила кореянка, пожав плечами, и улыбнулась. - Мои родители - буддисты. Они не ходят сюда, чтобы молиться.
        Толпа детей и подростков, шумя, зашла внутрь. Лишь немногие перед входом перекрестились, в их числе, конечно, Григорий Семенович. Я не был уверен, как это правильно делается, поэтому воздержался. К моему удивлению, набожная Вита Лукьяненко и не подумала перекреститься - наоборот, смотрела по сторонам с презрительно сжатыми губами. Интересно…
        Внутреннее убранство храма способно было поразить воображение разве что своей скудностью. В просторном помещении пахло древесиной, ладаном, воском для свечей. Электричества здесь не было. Свет падал лишь из окошек, расположенных под высоким потолком и прикрытых витражами с рисунками библейских мотивов. Подняв голову, я заметил, как на подпирающих потолок балках порхают крыльями пара сизых голубей. Узкий проход между рядов длинных лавок, грубо вытесанных из деревянных бревен, вел к алтарю. Непохоже было, чтобы здесь были установлены какие-то системы очистки воздуха.
        Атмосфера сурового мрачного спокойствия в какой-то момент проникла в сердца детей и заставила их на время притихнуть. В это время отец Прохор провел вереницу учеников по храму, показав здешнее нехитрое нутро, а затем предложил всем присесть и завел какую-то речь, которая окончилась предложением помолиться. Но с молитвой как-то не заладилось - немногие из нас знали слова, а священник бубнил так, что разобрать было сложно.
        - Чего это наша сектантка совсем не усердствует? - шепотом спросил меня стоящий рядом Джером.
        Я снова с некоторым удивлением заметил, что Вита молебен демонстративно игнорирует.
        - Наверное, сектанты не признают эту церковь, - догадался я. - Ты разве не помнишь, что нам по истории рассказывали? У них там всегда так: не могут договориться как правильно складывать пальцы, чтобы перекреститься, и из-за этого поубивать друг друга готовы.
        - Да, это на Витку похоже, - прыснул Джером. - Надо за ней приглядывать. А то еще подожжет тут что-то, чего доброго!
        Во взглядах детей начала проскальзывать скука. Сделав вдоволь снимков на фотокамеры, они не видели здесь для себя больше ничего интересного. Батюшке было невдомек, что они согласились на экскурсию вовсе не из-за его молитв, а из-за захватывающей возможности выбраться на пустоши.
        В конце концов инициативу перебрали на себя Григорий Семенович и Алла Викторовна. Поблагодарив священника, они вышли вперед и начали более интересную часть экскурсии. Физрук не был прирожденным рассказчиком, но рассказ его был интересен сам по себе, так что он легко завладел вниманием учеников.
        - Я заболел где-то в начале января 57-го, - молвил он. - Помню, мы с мужиками в очередной экспедиции вскрыли кладовую в ликероводочном и притарабанили с тысячу бутылок алкоголя. Времена были тяжелые, так что мы заливались беспробудно - то в честь Нового года, то еще в честь чего. И во время очередной попойки, как сейчас помню, один из собутыльников вдруг начал кашлять. Мы его, конечно, сразу прогнали. Но прошло несколько дней - и одним утром кашель появился у меня. Я страшно испугался, не стал даже выходить из своей палатки, чтобы никто не услышал. Поначалу убеждал себя, что я мог простудиться, ведь холод же собачий. Но потом появился сильный жар, тупая головная боль, и слабость - будто руки с ногами сделались ватными. Я целый день валялся в своей палатке под кучей одеял и стучал зубами от озноба. Мною владело полное отчаяние, но я из последних сил пытался убедить себя, что это другая болезнь, какой-то другой грипп - такое ведь бывает. Потом голова начала кружиться, в глазах потемнело. Я начал харкать кровью. И на следующий день меня нашли - кто-то заметил, что я долго не показываюсь на глаза.
Поняли все с первого взгляда. Зря я бормотал им что-то - для них я уже был трупом. Со мной и обращались как с трупом. Люди в защитных костюмах зашли, вытащили меня из-под одеял и, в чем был, закинули в обледеневший кузов открытого грузовика. В этом кузове я упал на что-то мягкое - там были еще люди, умирающие или уже мертвые. Краем глаза я заметил, как мою палатку раздирают, огрызаясь друг на друга и толкаясь локтями, мои вчерашние товарищи - пытаются найти и поделить что-то ценное среди моих вещей. Такие тогда были времена.
        Сделав паузу и обведя нас грустным взглядом, он продолжил:
        - Этот грузовик мы называли «баркой Харона», а его водителя, Петровича - Хароном. Вы, наверное, учили что-то такое по истории про древнюю Грецию? Я сам тогда не знал, потом спросил у умных людей. Харон, по мифам, - это лодочник, который перевозил умерших через речку Лету из царства живых в царство мертвых. Таким был и Петрович. Каждый день он увозил нескольких людей из лагеря на выселки. Только туда - и никогда обратно.
        - Но вы же выздоровели! - подал голос кто-то из старшеклассников.
        - За мной ухаживали наша уважаемая докторша Габриэла Георге, и вот его мама, Катерина Войцеховская, - физрук кивнул в мою сторону и подмигнул мне. - Не отходили от меня ни на минуту, говорят. Но я этого не помню. Три дня я провел в таком состоянии… ну, врачи называют это «горячкой», «бредом». Но я скажу вам так, ребятишки - никакой это был не бред. Наоборот - только тогда до моего ума дошло, как все обстоит на самом деле. Ну, в смысле, до меня вдруг дошло, что за штука такая - жизнь, и что за существа такие - люди. Я… это… понял все очень хорошо: про себя, про жизнь свою… и про Господа нашего Бога. Кто, как ни он, свидетель - до тридцати лет я не знал Бога. Я не соблюдал ни одной из святых заповедей, богохульничал, обижал ближних своих, не чтил Святого писания, нога моя не переступала порога церкви с того дня, когда меня крестили. Но в дни моей болезни… нет, я не стану говорить, что он явился мне… я, в конце концов, недостоин. Но, знаете… верите… он говорил со мной.
        - А вам это точно не приснилось? - непочтительно переспросил кто-то из старшеклассников.
        В рядах школьников раздался ряд смешков. Но учитель не обиделся. Лишь усмехнулся с добродушной снисходительностью, мол, «Поймете еще, как подрастете».
        - Это чувство - оно из души, понимаете? Бывает, что какая-то мысль приходит вам в голову необыкновенно ясно, четко и неожиданно - мысль, до которой ты сам никогда бы не додумался. Что это, если не Божье откровение?
        - Это работает ваше подсознание, - подсказала какая-то заучка-десятиклассница. - Еще сорок лет назад британские ученые провели исследования и определили, что…
        - Ученые - это, конечно, очень все хорошо, - отмахнулся от нее учитель. - Но знаете, это… совсем другое. Ну, как вам объяснить-то?..
        - А наркотиков вам не кололи?! - едва сдерживая смех, вдруг очень серьезно и невинно спросил Джером. - Нет, вы не подумайте ничего, но я вот слышал, что тяжелобольным колют очень сильную наркоту и от нее, бывает, такие галюны начинаются, что мама не горюй…
        Эта реплика вызвала дружный смех. Мои губы тоже предательски задрожали, но я сдержался, заметив, что из-за многочисленных шуток физрук начинает немного сердиться.
        - Знаешь, что, Лайонелл - не подходящее ты выбрал место и время для своих шуточек. Всему есть место и время. Мы же сейчас в Храме Божьем. Вы бы уважительно относились… ну, это… к таким вещам…
        - Григорий Семенович, а можно вопрос?! - выскочил из задних рядов еще кто-то из старшеклассников, перебив. - А как выглядит Бог? Вы ведь видели его!
        - Разве я такое говорил, Корниенко?
        - А голос у него был какой? - продолжали допытываться подростки.
        От этих вопросов физрук пришел в еще большее замешательство и начал раздражаться. Похоже было, что он долго готовился к этому походу и тщательно отрепетировал свою речь, но диалог пошел не так, как он рассчитывал. Заметив это, Алла Викторовна пришла коллеге на выручку и решительно вмешалась в разговор:
        - Все вопросы будут потом! Кому будет интересно - тому Григорий Семенович все подробности расскажет. А вы вначале не перебивайте и послушайте те вещи, которые должен знать о своей малой родине каждый мало-мальски грамотный человек!
        Произнеся это, географичка жестом включила на своем коммуникаторе проектор, который воспроизвел в воздухе голографический экран. На экране появился ряд будоражащих воображение фотоиллюстраций, который не оставил равнодушным никого из школьников: присыпанный снегом и окутанный дымом костров палаточный городок с поднятым желтым флагом и знаком «Биологическое заражение»; трое врачей в герметичных защитных костюмах оранжевого цвета стоят на фоне палатки - из-за стекол шлемов смотрят изможденные от бессонницы покрасневшие глаза; бледное исхудавшее лицо больного; двое мужчин забрасывают тела в целлофановом мешке в огонь…
        Учительница медленно пролистывала фотографии на протяжении своего рассказа.
        - Эпидемия мексиканского гриппа у нас продлилась с сентября 2056-го по март 2060-го, а последний случай заражения был аж в январе 2061-го. Никто не вел статистики по количеству заболевших и умерших. Известно, что на кладбище, разбитом за этой церковью - одна тысяча триста семнадцать крестов. Но это число даже приблизительно не отвечает числу похороненных людей, так как многие могилы - братские. В санитарных целях тела людей кремировали, а в могилах хоронили лишь их прах. Ваш учитель истории Александр Кириллович как-то исследовал некоторые старые записи и в своей монографии упомянул, что упокоение здесь нашли не меньше двух с половиной тысяч людей. Причиной смерти большей части из них стала именно мексиканка.
        На экране застыло душераздирающее фото: маленькая девочка стоит около койки с накрытым простыней телом и держит выглядывающую из-под простыни исхудавшую руку. Я почувствовал, как стоящая рядом Мей хватает меня за руку и крепко сжимает. Оглянулся на подругу - у той на глазах застыли слезы.
        - Я знаю, что многие из вас остались без родных именно по этой причине. Что до меня - то эпидемия отняла у меня нескольких очень близких друзей. Именно поэтому это место окружено таким почтением среди жителей Генераторного… кроме нескольких особо остроумных, которые не знают, когда язык надо попридержать за зубами! Так вот, когда эпидемия пошла на спад, было решено возвести здесь храм в честь памяти ее жертв. На строительстве несколько месяцев работали около ста человек, практически без техники - лопатами рыли яму под фундамент, руками клали фундамент из камня, вручную тесали и складывали бревна… Григорий Семенович, кстати, трудился тут целыми днями, не покладая рук. И отец Прохор не одними молитвами помогал - работал на стройке наравне со всеми, не побоялся запачкать рясу. Вот, посмотрите!
        На экране высветилось новое фото - молодой и худощавый отец Прохор улыбается (надо же, это, оказывается, возможно!), устало опираясь на лопату. Рядом стоит высокий лысый мужчина, по-свойски забросив руку на плечо священника. Физрука мы узнали лишь по его фирменной улыбке-оскалу: он был тогда худее килограммов на тридцать.
        - Правду я говорю? - едва заметно улыбнувшись, географичка повернулась к мужчинам.
        - Ну, может, немного и поработали, - пожал плечами смутившийся физрук, переглянувшись с Прохором. - Это было святое дело - соорудить тут храм, так что сил на это никто не жалел.
        Священник с простодушной радостью улыбнулся, разглядывая старые фото - кажется, он здесь без электричества основательно отвык от пользования современными достижениями техники. Насколько я знаю, он даже глубокой зимой не переезжал в Генераторное.
        - Храм Скорби был открыт на Пасху 2062-го года. Так что не так давно он отметил свое десятилетие. Многие христиане нашего селения, включая и Семена Аркадьевича, являются сюда на воскресную службу. Верующие люди приходят сюда исповедаться и причаститься, тут венчаются, крестят детей, отпевают усопших - и не боятся выйти на нежилую территорию ради того, чтобы исполнить важные для них обряды в этом святом месте. Но больше всего людей являются в храм на гробки, после Пасхи. Ведь едва ли не каждый житель Генераторного потерял здесь кого-то из родных или близких. Все мы помним их, скорбим, печалимся. Сейчас отец Прохор расскажет вам о том, что означает дата, именуемая в народе «гробками» и почему важно поминать усопших - а затем вы сможете поставить свечку в память о покойных…
        Я был одним из тех, кому посчастливилось не потерять родных или близких во время эпидемии. В сущности, у меня и не было родных, кроме мамы с папой - о своих бабушках, дедушках и о прочей родне я знал лишь по их рассказам. Уверен, что у Храма Скорби похоронены многие те, кого помнят мои родители - но не я лично. Тем не менее я с величайшим почтением выслушал все, что сказал священник, и даже поставил свечку так же, как и все, не уточня в честь кого. Я не очень-то понимал, какое значение имеет эта свеча и почему именно в этот день, а не в другой, надо вспоминать тех, кто умер. Но родители научили меня относиться к таким вещам с уважением и никогда не выказывать пренебрежения к вере, ритуалам и обрядам, к какой бы религии они не относились. Я знал, что некоторые взрослые уделяют очень много внимания условностям и могут сильно обидеться, если им покажется, что кто-то оскорбил их религиозные чувства.
        После этого нас вывели на задний двор - там начиналось кладбище. И зрелище это было тягостное. Может быть, было бы иначе, если бы могилы раскинулись под пышными кронами зеленых деревьев и были укрыты живыми цветами. Но на пустошах не росли деревья и цветы. Уделом ушедших были кучки земли и деревянные кресты. На некоторых из них надписи были вырезаны по дереву, на других - просто написаны маркером. Были и безымянные могилы - либо имена стерли дожди, либо они не были известны изначально. Некоторые кресты венчали проржавевшие каски или старые противогазы. Лишь искусственные цветы - поставленные в горшочки и корзинки, либо просто лежащие на могилах - пестрели перед глазами печальными комками цветного пластика, тщетно пытаясь украсить сумрачную картину.
        Не знаю, какой была поучительная цель этой экскурсии, но на меня она вдруг навеяла (может быть, впервые в жизни) страшную тоску. Прежде я никогда не задумывался о смерти. А сейчас, глядя на бесконечные ряды крестов, я вдруг с необыкновенной ясностью понял, что каждый из них ознаменовал конец чьей-то жизни, оборвавшейся намного раньше, чем этот человек себе представлял. Но что самое печальное - некоторые из этих несчастных не оставили после себя ничего. Лишь пару слов, небрежно выведенных рукой безучастного гробовщика - и те были смыты дождем несколько лет спустя.
        А сколько еще миллионов, миллиардов людей нашли подобный конец, вообще не будучи похороненными? Они превратились в прах и пепел, сгорели от радиации или скончались в мучениях от ее последствий, умерли от болезней, от голода, от холода, были убиты другими людьми… Целые города, обращенные в руины, полнятся их истлевшими скелетами. Никто не сохранил о них памяти. Никто не знает, о чем они мечтали, кого любили, какие мысли витали в их головах, какие они видели сны.
        Я вспомнил изображение знаменитого памятника «Агнец» в Сиднее. Исполинская статуя девочки с ангельскими крыльями величественно возвышалась в самом центре крупнейшего в мире города, приковывая к себе взгляды туристов. Под ней есть экран, на котором поочередно высвечиваются имена и фотографии (если они сохранились) людей, о которых известно, что они погибли при наступлении Конца Света. Новое имя появлялось на экране каждые две секунды. Говорят, что полный список пройдет через экран за 110 лет. Целый век может миновать, прежде чем кто-то дождется своего права мелькнуть перед глазами людей всего на две секунды, - но никто не посмотрит на экран в этот момент, а если и посмотрит - не станет утруждать себя запоминанием имени и уж тем более не станет разбираться, кому это имя принадлежит. А сколько имен нет в списке?!.
        - Дима. Дима! - из задумчивости меня вывела Мей, энергично дернув за руку.
        Я не сразу сообразил, что происходит. Лишь секунду спустя увидел их. Несколько человеческих силуэтов показались на гребне холма с восточной стороны кладбища, метрах в пятистах от нас. Они не таились - лишь замерли и всматривались в нас. С такого расстояния сложно было разглядеть детали - во что они одеты, вооружены ли. Но мне и не представилось возможности вглядеться повнимательнее.
        - Внимание! - заорал физрук хриплым басом, в котором все мы ощутили приступ тревоги. - А сейчас все быстро назад в церковь! Назад в церковь! Не толпитесь, разговорчики прекратить! Живенько! Все вопросы потом!
        Особо уговаривать школьников не пришлось - ощутив обуявшее взрослых беспокойство, они беспрекословно засеменили в сторону двери храма, беспокойно оглядываясь через плечо на маячащие на горизонте силуэты. Лишь самые смелые не забывали щелкать объективами камер. Где-то в нестройных рядах донесся девичий плач.
        Повернув голову, я увидел, как Петков оживленными жестами отдает команды милиционерам. Четверо стражей порядка пятились задом следом за лавиной школьников, прикрывая детей своими телами. Еще четверо, держа автоматы наперевес, рассыпались цепью и присели, изготовившись стрелять с бедра в сторону чужаков.
        - Дима! - Мей дернула меня за рукав. - Давай скорее!
        - Ах, да, извини, - спохватился я. - Джером, идем! Ты чего?!
        В отличие от остальных, ирландец не спешил поддаваться панике. Прищурившись, он остро глядел в сторону силуэтов на горизонте и на его лице отражалась непонятная мне борьба чувств. Ветер развевал его непослушные патлы, повязанные банданой, придавая особенной достоверности имиджу непокорного бунтаря. Впрочем, я не был склонен сейчас разбираться в душевных переживаниях друга, - схватив его за плечо, я с силой дернул его в свою сторону, так что он аж зашипел от боли.
        - Ай, ты чего?! - обиженно переспросил он, но нехотя поддался и двинулся за нами. - Чего вы все так переполошились?! Они ничего нам не сделают!
        - Ты что, не понял, кто это? - постучал я костяшками пальцев по темени друга. - Это казаки! В той стороне - их станица! Кто знает, что у них на уме?!
        - Да ничего у них на уме! - взорвался Джером. - Они пришли затем же, зачем и мы! Близких своих помянуть! Сегодня же гробки! Думаешь, у них тут никто из родных не похоронен?! Они же наши!..
        - Были нашими - пока не стали террористами, - привлеченная нашими громкими голосами, рядом возникла Алла Викторовна, жестко обрубив негодующую реплику школьника. - Топайте скорее, не отставайте!
        Признаться, я тогда здорово перепугался. Был уверен, что последует перестрелка, и неизвестно, чем это вообще может закончиться. От казаков можно было ждать всего. Наверное, они как-то прознали об экскурсии и задумали похитить детей, чтобы выдвинуть какие-то требования властям Генераторного. «Мама будет в ужасе, когда узнает об этом!» - с тревогой подумал я.
        Нас быстро завели внутрь церкви. Толпа детей, сгрудившись среди деревянных лавок, беспокойно галдела и топталась с ноги на ногу. Кто-то из девчонок продолжал рыдать. Отец Прохор вместе с физруком и одним из милиционеров затворили тяжелые деревянные двери и со скрипом задвинули два засова.
        - Так, а-ну тихо! Тишина, я сказала! - к беспокойно мечущимся школьникам выступила географичка, обменявшись перед этим парой слов с Петковым. - Вам не грозит никакая опасность! Наша охрана не допустит, чтобы с вами что-то случилось. Постойте здесь спокойно, не шумите, и подождите, пока охрана сделает свою работу!
        - Они что, убивать их будут? - спросил кто-то из старшеклассников, и толпа вновь загалдела.
        - Нет! - сурово сцепив зубы, географичка подняла руку, заставляя детей умолкнуть. - Никто никого убивать не будет! Наша охрана отгонит посторонних людей прочь - вот и все. Это просто мера предосторожности. Вам ничего не грозит!
        В этот момент из-за толстых бревенчатых стен донеслась автоматная очередь. Все в этот момент вздрогнули, раздались несколько испуганных криков. Плакала уже не одна, а несколько девчонок - их завывания стояли в ушах, навевая в сердца панику.
        - Что они там творят?! - с неожиданным бешенством воскликнул Джером. - Они же сюда пришли за тем же, зачем и мы! На могилки своих родных пришли!
        - А ну тихо, Лайонелл! - взревел физрук. - Нечего здесь голос повышать! Наши стреляют в воздух, чтобы чужаки держались подальше. Нам безразлично, что этим бандитам здесь нужно - пусть приходят в другое время. Вашими жизнями и здоровьем мы рисковать не намерены. Понятно?!
        От криков и перекрикиваний уже начинала болеть голова. Чем бы это не закончилось, было абсолютно ясно, что экскурсия испорчена, а матерям обеспечены истерики, слезы и большие дозы успокоительного. Вряд ли директор школы когда-то еще разрешит нечто подобное.
        - Чушь какая-то! - продолжал про себя неистовствовать Джером, злобно щурясь. - Не понимаю, зачем было такое устраивать?! Никто ведь ничего плохого нам не сделал!
        - Не думаю, что свидание с террористами входило в программу, - хмыкнул в ответ Ярик Литвинюк.
        - Не называй их «террористами»! - гневно напустился на него Джером. - Ты хоть раз видел, как они что-то взрывали или кого-то убивали?! Видел?!
        - Ты что, не помнишь, как в 58-ом?.. - начал было один из старшеклассников.
        - Своими глазами видел?! - глаза Джерома налились кровью.
        - Т-И-Х-О!!! - срывал голос физрук, стуча кулаком по лавке.
        В общем, обстановка была напряженной - это еще мягко сказано. Гул голосов стих лишь на мгновение - в тот момент, когда над крышей пронесся шум вертолета. Похоже, что ситуация серьезная - по мелочам наш вертолет не взлетает. Петков, беспокойно расхаживая из угла в угол, непрестанно отдавал какие-то команды по радиосвязи. В ответ из его наушников доносилось неразборчивое шипение и писк.
        Мей присоединилась к подругам, которые успокаивали ревущую в истерике одноклассницу Лелю Сороку. Я сунулся было тоже туда, чтобы сказать несколько ободряющих слов на правах старосты, но завидев покрасневшее заплаканное лицо и растрепанные волосы Лели, передумал - в этих девичьих делишках я не помощник. Подошел к группе мальчиков, обступивших физрука и бурно обсуждающих встречу с казаками - но и там не нашел себе места. Джером яростно спорил со старшеклассниками и физруком, убеждая их, что казаки на самом деле совсем неплохие. Видя, что Джерри не на шутку распалился, я решил даже не пробовать урезонить его (зная его характер - это только повредит) и тактично избежал участия в споре. Я не разделял ревностной симпатии своего друга к казакам (уверен, что защищать их его вынуждает извечный дух противоречия), но мне все же казалась невероятной мысль, что они затеяли похищение детей. За последние годы ничего подобного, насколько я помню, они не устраивали - только нападали иногда на милицейские блокпосты и патрули. И все-таки было немного тревожно.
        Чтобы как-то отвлечься, я, удалившись в дальний конец церкви, присоединился к Боре Ковалю, который внимательно разглядывал иконы на иконостасе.
        - Извини, дружище - похоже, я оказал тебе медвежью услугу, упросив докторшу пустить тебя на эту экскурсию, - произнес я, невесело усмехнувшись.
        - Нет, что ты, - Борис нервно улыбнулся. - Так даже круче! Подумать только - повидали живых казаков! Вот твоя девчонка, наверное, обзавидуется, как ты ей это расскажешь!
        - Ну, завидовать тут, как раз, по-моему, нечему, - хмыкнул я, прислушиваясь к шуму вертолетных винтов. - А что ты тут высматриваешь?
        - Ну, я вообще-то свечку хотел поставить, - неловко потупился Боря. - В честь бабушки.
        - Твоя бабушка… умерла от мексиканки? - осторожно спросил я.
        - Да, - грустно кивнул Боря. - И дедушка.
        - Сочувствую.
        - Я их почти не помню, но папа очень много о них рассказывал, - пожал плечами одноклассник. - Я вообще-то не знаю, верю ли я в Бога, но вдруг эта свечка чем-то поможет? Не помешает, во всяком случае, правда?
        - Не поможет! - вдруг донесся до нас мрачный голос.
        Обернувшись, мы с удивлением уставились на Виту. Она сидела в темном углу церкви, вдали от всех, и взирала оттуда на суетящихся одноклассников отчасти безучастным, а отчасти осуждающим взглядом. Если бы она не заговорила - в жизни бы ее не заметил. Бледное вытянутое личико Виты озарял свет свечей, отчего оно приобретало неестественные очертания.
        - Ты что, в Бога больше не веришь?! - спросил я.
        - В Бога веруют, а не верят, - исправила меня она. - Я верую в него истово. А такие, как вы, безбожники, будут гореть в аду. И ты тоже, Боря. Как ты смеешь сомневаться в том, что Бог, даровавший тебе жизнь, есть?!
        - Ну, я… - смутился Коваль.
        - Что-то я не заметил, чтобы ты особо почтительно вела себя в церкви. А ведь для верующих это место считается святым, - нахмурился я.
        - Это место - нет, - отмахнулась она. - Ничего святого нет здесь! Это вообще не церковь! А этот Прохор - не священник. Моя мама называет его - «ложный пастырь». Он обыкновенный пьяница, бомж, который начал выдавать себя за священника и обманывать людей. Он будет гореть в аду дольше вас всех. А настоящее святое место лежит далеко отсюда, за холмами - там, где покоятся мощи Святой Марии, нашей спасительницы и покровительницы…
        - Ты что, об этой безумной старухе?! - вспомнив мамин рассказ, ужаснулся я.
        - Не смей называть ее так! - в глазах Виты вдруг запылала ярость, которая смотрелась страшно и неестественно на ее кротком личике.
        Боря, кажется, не на шутку испугался этой вспышки и даже отступил на шаг от Виты. А я - наоборот, разозлился. В памяти еще свежа была мамина повесть о том, кто такая на самом деле эта Марья и сколько всего она натворила.
        - Я буду ее называть так, как захочу, понятно?! Эта сумасшедшая сука - напасть похуже мексиканки! Ты хоть знаешь, сколько невинных людей она одурачила и погубила?! Наше счастье, что справедливость восторжествовала, и она сдохла от мексиканки! И если твой ад существует - вот она-то и будет в нем гореть до скончания веков!
        Я сам не заметил, как мой голос сорвался на крик. Кажется, кто-то из наших обратил на это внимание, но подходить не стал - все были поглощены истеричными всхлипываниями Лели Сороки и спором, который велся на повышенных тонах между учителями, старшеклассниками и Джеромом.
        Вита явно не ожидала от меня такой вспышки - она инстинктивно сжалась в комок и пригнула голову, будто я обрушил на нее не слова, а град ударов. И все же невинные васильковые глаза смотрели на меня исподлобья пристально, ненавидяще.
        - О, да как же я могла забыть, - тоном ядовитой кобры прошипела некогда спокойная девочка. - Как я могла забыть, что говорю с гнилым семенем.
        - Каким-таким семенем? - прыснул я. - Так меня еще никто не называл.
        - Я бы на твоем месте не смеялась, несчастный, - покачала головой одноклассница. - Или ты действительно веришь в то вранье, которым напичкали тебя твои грешники-родители?! О том, что наша покровительница святая Мария умерла от болезни? О, нет! Этого не могло быть - Божьей милостью ей не страшны были никакие болезни. С самого начала великого мора мать Мария ходила среди больных и умирающих, распевая отходные молитвы, складывала руки у них у груди, целовала их лоб - но хворь не касалась ее. И никогда бы не коснулась. Знаешь, от чего она умерла на самом деле?!
        Боря стоял рядом со мной молча и дрожал как осиновый лист - безумный шепот Виты явно загипнотизировал беднягу. Я старался не поддаваться, хотя и у меня в сердце она посеяла тревогу.
        - От чего же, по-твоему? - нарочито презрительно усмехнувшись, но в душе предчувствуя недоброе, переспросил я.
        - От яда! - пыхнула мне в лицо Вита. - От яда, приготовленного твоей мамашей! Ею, школьной директрисой и еще несколькими ведьмами! Это они сжили нашу святую непорочную мать со свету! Они ненавидели ее за то, что она несла людям истинный свет. Они желали заменить чистый огонь веры, который она несла, фальшивыми идеалами своих ложных знаний. И они не остановились перед подлым убийством. Они были не одни - те, кто был наделен мирской властью, обещали им безнаказанность. Среди них твой отец, и кровавый тиран, который называл себя «полковником» - все они ненавидели нашу мать и желали ей смерти. И она знала это! О, святая мать прекрасно знала, кто повинен в ее кончине! Ей многое было ведомо! Моя матушка прислуживала у ложа умирающей и своими ушами слышала, как та говорила об этом в кругу своих приближенных. И хоть их обуял праведный гнев, она запретила им мстить. Она наказала держать случившееся втайне. «Бог их накажет, дети мои», - так она сказала о своих подлых убийцах. Она была милосердна. И она знала, что даже отравление ее, и смерть ее - все это лишь часть Божественного промысла, это уготованный
Всевышним удел. Теперь ты все понимаешь, Димитрис? Теперь ты понимаешь, что женщина, которая тебя породила - подлая убийца?! А мужчина, который зачал ее плод - трусливый соучастник ее преступления? Смрадная кровь убийц и вероотступников течет в твоих венах с самого рождения! Ты хоть понимаешь, что на всем твоем роду лежит проклятье? Оно коснется и тебя, и детей твоих, и их детей - тридцать три колена будут расплачиваться за это преступление. Тебе бы пристало молиться за свое спасение. Твоей-то матери никакие молитвы уже не помогут…
        Ужасающие слова этой малолетней бестии, в чьих недалеких глазах горел огонь священной ярости, я выслушал с замиранием сердца. Перед глазами появилось лицо матери. Я вновь услышал в своих мыслях ее рассказ о противостоянии с сектантами. «Безумная предводительница сектантов слегла от мексиканки…» - сказала моя мама в конце истории, и от меня не ускользнула неловкость и сомнение в этих словах. Было нечто, что она не пожелала мне рассказывать. Но это вовсе не то, о чем твердит эта придурочная Вита! Моя мама никогда в жизни не лишила бы человека жизни - даже такого гнусного и мерзопакостного, как та сумасшедшая фанатичка!
        - Заткнись! Ты несешь полную чушь, - выдохнул я. - Никто никого не травил! Хотя, может быть, стоило! Если бы эта сумасшедшая стерва была жива, я бы лично разжал ей челюсти и вылил самый сильный яд прямо в глотку!..
        - Димитрис! - обернувшись, я заметил, как к нам приближается Григорий Семенович. - Ты-то чего здесь разорался? Тоже мне - староста. Капитан на корабле всегда должен оставаться спокоен. Мы и так вон с дружком твоим еле справляемся. Он, видите ли, защитничком наших доморощенных террористов заделался!
        - Простите, Григорий Семенович, - я виновато потупился.
        - Ладно, проехали, - он похлопал меня и Борю по плечам. - Не волнуйтесь, отогнали ваших казаков, скоро выходить сможем! Они как вертолет углядят - драпают куда глаза глядят. Чего приуныли? Вам-то что? Интересное приключение получилось, в любой компании можно похвастаться. А вот мне, как инициатору, влетит от Маргариты Петровны и от ваших родителей по самое не могу!
        Выбраться из церкви нам разрешили через полчаса. Подробностей о встрече с казаками нам так и не рассказали - ограничились краткими словами о том, что никто не пострадал. Нашу охрану усилили еще десятком милиционеров, которые прибыли из селения на двух джипах. Назад мы шли бодрым темпом, не останавливаясь больше для фотографирования, и в угрюмом молчании, если не считать возбужденных перешептываний школьников. Плача больше не было слышно - даже самые робкие успокоились и нашли в случившемся приключении что-то интересное и интригующее. Можно было не сомневаться, что апрельский поход в Храм Скорби станет главной темой для сплетен и пересудов в последующие месяцы аж до самых каникул.
        Ничего интересного по пути больше не произошло. Мей обратила внимание на мое сумрачное настроение и поинтересовалась, все ли хорошо, на что я правдоподобно соврал, что немного перенервничал из-за встречи с чужаками и из-за скандала, учиненного Джеромом.
        К неприятной беседе с Витой я больше возвращаться не хотел, хотя ее слова глубоко запали мне в память. Поглядывая на Борю, который брел неподалеку, я готов был поклясться, что и он запомнил будоражащую кровь сценку в церкви надолго. Интересно, верит ли он абсурдным обвинениям в адрес моей мамы? Задумавшись об этом, я решил, что вряд ли мне когда-либо предстоит это выяснить, - ни я, ни Боря, скорее всего, не захотим возвращаться к этой истории.
        - Ну Слава богу! - из раздумий меня вывели мамины слова.
        На этот раз мама с папой ждали меня сразу за воротами - вместе с сотней прочих родственников, с нетерпением ждущих возвращениях своих детей из похода, неожиданно превратившегося в весьма нервное и рискованное мероприятия. По сравнению с некоторыми мамашами, которые душились слезами и не могли найти себе места от волнения, мои держались очень даже стойко.
        Тем не менее мама первым делом заключила меня в свои объятия, нисколько не заботясь о моем стеснении в присутствии однокашников - это был верный признак волнения. Я услышал, как в ее груди учащенно бьется сердце. В этот момент я вспомнил, что после тяжелой болезни ей категорически противопоказано волноваться - и почувствовал острый укол совести.
        - Я же с самого начала знала, что ничего хорошего из этого мероприятия не получится! - погладив меня рукой по волосам, с легким укором (скорее всего - в папин адрес) прошептала мама.
        - Ничего там на самом деле страшного не произошло! Честно! - поспешил заверить я, опасаясь, что после этой истории мама наложит строгий запрет на мое участие в чем-либо подобном.
        - Наше счастье, что все так закончилось, - выпустив наконец меня из объятий, сказала Катерина Войцеховская, облегченно вздохнув. - Теперь-то ты, Дима, понимаешь, наверное, для чего наше селение обнесено стеной и круглосуточно охраняется?
        - Понимаю, мам, понимаю, - смиренно кивнул я. - Но все же хорошо, видите?
        - Сильно испугался? - глядя на меня испытывающим взглядом, поинтересовался отец.
        - Да нет, вовсе я не испугался! - я попытался сделать выражение своего лица как можно более беззаботным. - Мы их только издалека краешком глаза видели! Никто и испугаться-то не успел, кроме разве что учителей - погнали нас в церковь, как будто на нас надвигается гигантский смерч.
        - Ну, учителей я отлично понимаю - на них лежит огромная ответственность, Димитрис, - ответил папа, при этих словах улыбнувшись и махнув рукой несчастному Семену Аркадьевичу, который в этот момент объяснялся с наседающими на него наиболее чувствительными мамашами. - Они сделали все правильно. В таких делах лучше перебдеть, чем недобдеть!
        - А Джером говорит, что они просто пришли на могилки, что у них там тоже кто-то из близких похоронен, - припомнил я. - Я вот теперь думаю, что он прав - иначе бы они так просто не ушли.
        - Я практически уверен, что догадка Джерома верна, Димитрис, - кивнул отец, на ходу обменявшись кивками и рукопожатиями еще с несколькими родителями, в том числе и с Бориным папой. - Но осторожность всегда должна быть превыше всего.
        - Давайте-ка пойдем домой, - предложила мама. - Смеркается, холодает, нечего нам здесь торчать. Игорь Андреевич, не составите ли с Борей нам сегодня компанию? Я сегодня была выходная и сгоряча наготовила столько, что нам с этим и за неделю не управиться.
        - Ну что вы, неудобно как-то… - смутился Коваль-старший, который в этот момент стал как две капли воды похожим на своего вечно смущенного сына.
        - Еще как удобно, Игорюня! - папа дружески потрепал его по плечу. - После всех сегодняшних треволнений нам с тобой выпить по сто грамм категорически не повредит. У меня все равно сейчас Мирослав гостит, да кое-кто из коллег сегодня придет поужинать, так что вы нас совершенно не стесните. Присоединяйтесь!
        - Ну, я, вообще-то, не пью… - сделал последнюю неуверенную попытку отказаться от приглашения Игорь Андреевич.
        - В данном случае это не выпивка - скорее лекарство, - окончательно разоружил его папа, подмигнув.
        В общем, в тот день у нас были гости. Причем Борей с папой и Миро дело не ограничилось. Пришлось даже затаскивать в родительскую спальню и раскладывать во всю длину стол, стоящий в предбаннике между нашей и соседской квартирами, чтобы за столом смогли уместиться все желающие.
        Это была не из тех дружеских посиделок, на которые мама с папой приглашали, например, Юнгов, родителей Мей и которые проходили в веселой непринужденной атмосфере. На этот раз к нам заявились несколько знакомых мне чванливых папиных коллег, и даже важный гость из Олтеницы - начальник той самой прибывшей в Генераторное делегации, о которой все в последнее время так много говорили. Этот последний, пожалуй, и запомнился мне больше всего.
        Папа звал его «Троян» и вел себя с ним совершенно свободно, а вот его коллеги держались с подчеркнутым уважением. Хотя, может быть, тут больше подойдет сложное слово «подобострастие», которое я вычитал в одной старой книге. Даже Миро, весельчак и балагур, который из-за своего острого языка не раз попадал, по его же рассказам, в нешуточные переплеты, ходил перед своим командиром, вытянувшись по струнке и называл его не иначе чем «генерал Думитреску». Услышав эту фамилию, я сразу понял, что передо мной - тот самый офицер, который задолго до моего рождения подписался вместе с папой на Пакте о дружбе и сотрудничестве в Доробанцу. Теперь он стал какой-то большой шишкой в Олтенице.
        Присмотревшись повнимательнее к генералу, я, впрочем, не заметил в нем ничего особенно генеральского, если не считать мундира, да и тот был неброского оливкового цвета, и большая звезда на погонах совсем тусклая. Росту он был невысокого, заметно пониже папы, но на несколько лет его старше. В пепельных волосах появились первые проседи, но щегольски закрученные усы и смеющиеся карие глаза на смуглом лице придают молодцеватости. На настоящего генерала он был совсем не похож, по крайней мере за столом - смеялся, шутил, ел и пил в меру, да и голос у него был не громче, чем у прочих. Я попытался представить себе, как этот мужчинка приказывает полкам идти в атаку - но как-то неубедительно получилось.
        В какой-то момент к нам подтянулись председатель со своей супругой и малолетним сыном. Хоть чета Добруков и проживала этажом выше, к нам домой они захаживали нечасто - подозреваю, что папе с Сергеем Николаевичем вполне хватало общения в рабочих кабинетах. Скорее всего, сегодняшний визит связан с приездом генерала. Жена председателя, болезненно-бледная блондинка, страдающая анорексией, сегодня нарядилась в особо безвкусное платье, подчеркивающее скелетоподобные очертания ее изнуренного диетами тела.
        Добруки, впрочем, надолго задерживаться не стали. Глава Генераторного пригубил полрюмочки водки после того, как произнес краткую проникновенную речь, начатую за упокой всех ушедших и удивительным образом закончившейся на том, как важно всем оставшимся держаться друг за дружку и протягивать ближним своим руку помощи - семья семье, двор двору и город городу. Даже я заметил, что слова председателя обращены главным образом к вежливо слушающему его генералу Думитреску. Выполнив свой дипломатический долг, Добрук крякнул что-то на прощанье, одарил всех присутствующих вежливыми улыбками и поспешил откланяться. Скорее всего, ему предстояло совершить еще несколько таких визитов вежливости.
        Я с сожалением поглядывал на их сыночка - бедняга, страдающий синдромом Дауна, не очень хорошо переносил большие компании. В его глазах не отражалось и тени понимания происходящего - он так и норовил взять что-то со стола и повертеть в своих пальцах, уставившись на него неподвижным взглядом, но цепкая рука матери каждый раз упорно возвращала все эти вещи на место, а строгий голос шепотом вычитывал мальчика, будто тот способен был что-то уяснить.
        Мама хотела угостить несчастного шоколадными конфетами, но жена председателя с обычной своей сухостью ответила, что ему нельзя сладкого. Иногда мне казалось, что эта женщина, в противовес сыплющему нескончаемыми улыбками супругу, словно созданному для лицедейства, не в силах скрыть, что недолюбливает людей - всех без исключения, в том числе своего сына, ставшего для нее вместо долгожданной радости непосильной обузой. Не люблю обзывать людей, но к этой слово «мымра» клеится как нельзя лучше.
        Папа вместе с коллегами отправился в коридор раскланиваться с председателем, Миро выбежал на перекур, а мама отвлеклась на приготовление новой порции фаршированных кальмаров, так что в какой-то момент за столом остались лишь я и генерал Думитреску, не считая изрядно захмелевшего Игоря Андреевича, нудно вычитывающего что-то своему сыну. Я и ранее слышал в разговорах взрослых, что Коваль-старший, трезвым напоминающий Божий одуванчик, резко преображается после определенной доли спиртного - поэтому и старается не пить. Но сам наблюдал это впервые.
        Я вдруг со смущением понял, что генерал внимательно разглядывает меня.
        - Э-э-э… очень приятно познакомиться с вами… сэр, - вежливо произнес я по-английски.
        Вообще-то я мог бы худо-бедно объясниться и на родном для генерала румынском - в конце концов, это один из четырех разговорных языков в Генераторном, наряду с русским, украинским и болгарским. Но я посчитал, что английский будет более уместен, так как именно на этом языке все объяснялись за столом с гостем.
        - Взаимно, взаимно, молодой человек, - хмыкнул румын, улыбаясь себе в усы - кажется, его рассмешил мой преувеличенно серьезный тон. - Ну и гренадера вырастил Владимир. Еще несколько лет - и мне предстоит смотреть на тебя снизу вверх, это точно! Если бы только твой отец дал свое согласие, тебе, когда подрастешь, было бы уготовано место в нашем отборном батальоне «Рысь», в котором служит Мирослав. А это лучшее подразделение Сил самообороны Олтеницы!
        - Э-э-э… я… - я заметно смутился, даже не зная, как лучше ответить на такую большую честь, которая, если честно, даром мне была не нужна - не представляю себя в роли солдафона.
        - Знаю, он был бы против, - не дождавшись вразумительного ответа, махнул рукой гость, давая понять, что об этой мысли можно сразу забыть. - Твой отец - из тех людей, которые берутся за оружие в последнюю очередь. Он мог бы стать прекрасным офицером, но он презирает и ненавидит войну.
        - Да, это похоже на папу, - кивнул я.
        - Твой отец рассказывал тебе, как он помог предотвратить побоище, на котором могла печально закончиться вся история вашего прекрасного развивающегося селения?
        - Вы имеете в виду, когда он встретился с вашим отрядом возле ГЕС? - попробовал угадать я.
        - Да нет, там-то все было не так опасно! - махнул рукой Думитреску. - Я говорю о том случае, после которого у вас в окрестностях завелись эти ваши казаки, которые сегодня заставили вас изрядно понервничать.
        - А-а-а, об этом? - неуверенно протянул я с таким видом, будто мне почти ничего не известно. - Ну, может быть, папа когда-то и говорил об этом что-то. Не помню точно, сэр.
        В действительности я многое об этом слышал. Во всей хронологии Генераторного нет даты, которую взрослые вспоминали бы чаще и обсуждали бы более бурно, чем день, который вошел в историю как День Раскола. И о роли моего папы в тех событиях тоже частенько вспоминали. В конце шестого класса, незадолго до четырнадцатой годовщины того дня, Маргарита Петровна вместе с историком Александром Кирилловичем даже провели нам на эту тему открытый урок в школе.
        Но все же это была одна из тех тем, которую принято называть (и совершенно незаслуженно) «слишком сложной для ушей двенадцатилетнего мальчишки». Поэтому, если сейчас мне предстоит услышать кое-что об этом, да еще и от настоящего армейского генерала - я не был намерен упускать ни слова.
        - Не помнишь? - удивился генерал и укоризненно покачал головой. - Странно. А отец твой хвалился, что ты умный парень и учишься на «отлично». Такие вещи надо знать!
        - Ну, мой папа, наверное, перехвалил меня, сэр, - с трудом скрыв, насколько я уязвлен тем, что моя излишняя скромность принята за невежество, выпалил я. - Я, может быть, знаю лишь совсем немного. Ну, знаю, что в июле 57-го в сторону Генераторного, тогда еще Новой Украинки, выдвинулась батальонная тактическая группа из нацистской армии генерала Ильина. Весть об этом посеяла в селении жуткую панику. Наш народ тогда разделился между «партией войны» и «партией мира». Папа был на стороне «голубей» и сумел склонить на свою сторону полковника Симоненко. «Ястребы» во главе с казачьим атаманом Марьяном Наливайченком назвали их предателями и покинули селение. Но впоследствии оказалось, что мой папа был прав!..
        Тут только я понял, что хитрый румын подловил меня своей подколкой и усмехаясь себе в усы, потешается над тем, каким простым оказалось разоблачение.
        - … ну… и это практически все, что я знаю, - неловко закончил я, запоздало поняв, что прокололся.
        - Не так уж мало ты знаешь, сынок, - усмехнулся румын. - Но поверь: знать с чьих-то слов - совсем не тоже самое, что видеть самому. Когда грянула Третья мировая, а за ней настали темные времена, я не был молокососом - мне уже стукнул тридцатник и я командовал первой ротой в мотострелковом батальоне. И все-таки меня, не побоюсь громких слов, прошибал холодный пот, когда я слышал о приближении этого чокнутого Ильина. Окажись я на месте твоего папы, вряд ли мне бы стало выдержки примкнуть к «голубям». Скорее я бы тоже подался в партизаны, как эти ваши казаки, и встречал бы нацистов, сидя в окопе, с наведенной на них противотанковой системой.
        - И очень… ик… правильно! - вдруг вмешался в разговор Коваль-старший.
        - Пап, - страшно смутившись, Боря ткнул отца коленом под столом.
        Но генерал вовсе не обиделся - лишь с улыбкой всплеснул в ладоши:
        - Ха. Не рассчитывал услышать такое от человека столь мирной профессии, Игорь! Никогда не знаешь, где притаился военный склад ума.
        - Дело… ик… не в складе ума, - медленно покачал головой Игорь, едва не касаясь стола отяжелевшим подбородком. - Дело в том, что…
        Впрочем, объяснить, в чем дело, он так и не смог - вскоре отвлекся и вновь начал вычитывать что-то своему сыну. Вежливо подождав какое-то время и убедившись, что продолжения не будет, Думитреску покрутил усы, хмыкнул каким-то собственным мыслям, откинулся на спинку стула и отправил в рот хрустящий соленый огурчик.
        - Я слышал, у нас в Генераторном тоже много кто, как вы, хотел сразу начать воевать, когда услышал об этом Ильине, - несмело вставил я, желая повернуть разговор в нужное русло. - Но папа говорит, что они просто боялись…
        - «Боялись» - это не то слово, мальчик. Эта новость просто сшибала с ног! Весь мир разрушен, на месте Москвы осталась выжженная пустыня, а ненавистный двуглавый орел, оказывается, так и не был повержен. И ладно бы он маячил где-то далеко за горами, в этом их Новосибирске или где еще! Но нет, холодное дыхание этого мрачного полумертвеца чувствовалось уже и на территории моей родной Румынии! 5-ая гвардейская танковая армия генерал-полковника Ильина мощным броском успела проникнуть на Балканы из Приднестровья в самые первые дни войны. Это было одно из самых мощных соединений россиян, и по какому-то стечению обстоятельств оно меньше всего пострадало от ударов стратегической авиации. Не удивительно, что нескольким сотням основных боевых танков «Черный орел», уцелевших после натовских бомбардировок, удалось с легкостью прорвать линию фронта. Конечно, 5-ая армия утратила связь с главнокомандованием (да и не было его больше, этого главнокомандования), но не утратила организованности. Ильин этот оказался жестким и удивительно упрямым мужиком, которого даже ядерный апокалипсис не заставил сойти со своей
носорожьей тропы. Железной рукой он правил своими танками, обрушивая их на имевшиеся на устаревших картах «объекты», чаще всего оказывающиеся дымящимися грудами развалин или давно покинутыми постами румынских войск. Взбешенные ядерным ударом по русским городам (а их ведь убедили, что это НАТО ударили первыми!), в результате которого погибли семьи солдат и офицеров, нацисты жестоко вымещали свою ненависть на «натовцах», к которым причисляли любого встречного румына… или не румына. Вообще-то им было все равно, кого убивать. Они бы дошли до самой Португалии, круша на своем пути все оставшееся, как настоящая монголо-татарская орда.
        Пока генерал вел свое повествование, Миро вернулся с перекура, но, конечно же, не посмел перебивать своего патрона, а лишь тихо примостился в уголочке и напряг слух.
        - Но, на счастье Европы, их запасы топлива и боеприпасов быстро истощались, а со стороны поверженной Ставки ВГК не поступало ни подкреплений, ни свежих указаний. Многие солдаты утратили боевой дух и, несмотря на ряд показательных расстрелов, потихоньку стали дезертировать. В рядах их армии начинали шириться слухи о том, что «желтая зараза» Китая уцелела и продолжает ползти на север и запад, поглощая русские земли. Кое-кто из россиян хотел воспользоваться этим как предлогом, чтобы повернуть назад, на родину. Но Ильин, твердожопый упырь, на это не повелся. Сказал, что несмотря на весь свой пламенный патриотизм, он тут ничем не может помочь - ему, мол, остается только прикрывать товарищей с западного фронта, чтобы «недобитая еврейско-сионистская змея не ужалила в спину». Мне как-то довелось читать их агитлистовки того времени. Вроде и смешно, но в то же время как-то пробирает до костей. Представьте себя, как-то так: «Весть о создании сионистами «Содружества» убедила генерала Ильина, что западная гидра и впрямь обзавелась новой мерзкой головой взамен срубленной русским оружием, а значит, битва добра
со злом еще далека от завершения…». И это ведь не Роботролль сочинял - живые люди! В общем, в качестве плацдарма для дальнейшей экспансии Ильин занял ряд румынских городов и объявил о создании ЮНР, территория которой, по замыслу генерала, должна была охватить все Балканы, «исконные земли братских южных славян». Ничего так картинка, да?
        - Это испугало нас сильнее, чем голод и эпидемия, - неожиданно вступила в разговор мама, которая, оказывается, все это время вслушивалась в наш разговор с кухни, сквозь шипение вынутых из пищевого процессора кальмаров, плотно нашпигованных водорослями и грибами. - После всех ужасов и страданий, которые нацисты причинили нашему народу, после уничтожения почти всей планеты они все еще оставались прежними, все еще были где-то рядом и силились до нас добраться. Даже мы готовы были забыть о вражде перед лицом того кошмара, который произошел, но этот Ильин с его волкодавами продолжал жить и дышать той самой ненавистью, которая и привела мир к гибели.
        К этому времени за стол вернулись и папа с коллегами. Расслышав конец маминой речи, папа поинтересовался, о чем это мы.
        - Генерал Думитреску как раз вспомнил о тех днях, когда мы были под угрозой войны с Ильиным, дядя Володя, - отозвался Миро. - Я был тогда еще ребенком, плохо это помню, а ведь вам пришлось побывать в самой гуще событий.
        По папиному лицу промелькнула тень сомнения - казалось, он готов было по своему обыкновению сказать, что это не самая приятная тема для разговора. Но что-то заставило его передумать. Заметное волнение пробежало и по лицу папиного помощника, долговязого молодого мужчины с фамилией «Новак» (не помню точно, как его зовут). Помню лишь, что в минуты спокойствия папа тактично называл своего помощника «старательным, но неопытным», а в редкие моменты раздражения - «не в меру амбициозным, суетливым и слишком несдержанным для дипломата».
        Я вдруг почувствовал, что вся эта тема, связанная с Ильиным, ЮНР, казаками, войной - поднята за этим столом неслучайно. А я-то думал, что сам спровоцировал ее своими вопросами! Наверняка ведь эта важная делегация во главе с румынским генералом не просто так приехала в Генераторное - приехали, должно быть, договариваться о чем-то важном как раз в военной сфере. Папа как-то рассказал мне, что дипломаты часто достигают самых важных договоренностей не за столом для переговоров, а в ненавязчивых на первый взгляд беседах за чашечкой кофе или бокалом вина в перерывах между официальными встречами. Может, это один из таких случаев?
        - Да, - кивнул отец. - Помню, как раз тогда нам впервые на протяжении темных времен начало казаться, что мы, может быть, не протянем ноги. Жрать по-прежнему было нечего, кроме вонючих грибов, да и те в дефиците, и мексиканка свирепствовала. Зато мы установили крепкие связи с нашими друзьями из Олтеницы, общими усилиями провели электрику, начали дорогу строить. «Жизнь налаживается» сказать ни у кого бы язык не повернулся, но все-таки было не так паскудно, как раньше. Но все наши скромные достижения оказались под угрозой в один день, 12-го июня 2057-го года, когда в небе над нашим лагерем замаячил беспилотник.
        - Да, помню его! - икнул Борин папа. - Летел, помню, очень низко, не таился вовсе. Круги над нами наматывал, как ворона. В бинокль можно было разглядеть на корпусе красную звезду. Мы тогда пухли от недоедания, мало что соображали, но и то допетрили - российский. И эффект от этой догадки был… как бомба взорвалась.
        - И вы, конечно, начали палить по нему из автоматов, - ухмыльнулся Миро.
        - Вообще-то полковник запретил пулеметчикам вести огонь, пока радисты не повторят несколько раз требование откликнуться - вопреки воинственным требованиям Наливайченко, - важно поправил его Новак, который, впрочем, по своему возрасту вряд ли мог помнить те события. - Но его казаки открыли огонь и без приказаний полковника. Даже из гранатомета выстрелили!
        - Паника от этого стала только сильнее, - мягко перехватила у него инициативу мама. - Поползли слухи, что этот беспилотник обстрелял лагерь, хотя на самом деле он сделал только пару кругов над нами и отбыл на северо-восток. Народ потребовал срочно созвать совет. Ну, а там такое началось… Володя, вон, лучше может рассказать…
        - Да, напряженное было заседание, - невесело улыбнулся папа. - У нас тогда не было такой устоявшейся системы власти, как сейчас. Только у полковника был достаточный авторитет, чтобы насадить свое мнение толпе, но в тот раз он поначалу отмалчивался - решил послушать других. И в итоге все это стало похожим на балаган.
        - Так было везде в то время! - усмехнулся генерал.
        - Да. В совет наш входил двадцать один человек, из числа самых уважаемых жителей. Я туда угодил, считайте, что авансом, в честь своих весенних дипломатических похождений, но вообще-то считался выскочкой и сосунком. Я бы, пожалуй, и не подавал бы там голоса вообще. Но меня стало тревожить, что градус неадеквата откровенно зашкаливает. Наливайченко оседлал своего любимого конька и его совсем понесло в неодолимом ораторском порыве, через который не могло пробиться ни одно разумное слово. Разглагольствовал он с искренним волнением и воинственным запалом. Говорил он вещи, не чуждые каждому украинцу, кто сумел пережить Третью мировую. О неумирающей национальной гордости. О справедливом отмщении за разрушенную страну и погибших близких. О необходимости остановить расползающуюся по миру русскую заразу даже ценой собственных жизней. Речь Наливайченко прозвучала грозно и неумолимо. Он предлагал немедленно мобилизовать всех боеспособных людей и формировать экспедиционные отряды для уничтожения агрессора. В истреблении остатков нацистских войск Марьян видел священную миссию выживших украинцев, ради исполнения
которой, по его убеждению, Всевышний и сберег горстку людей от смерти. Он был непоколебим, решителен и тверд. Многие согласно кивали и поддакивали его пламенным речам. Кое-что пыталась возразить Маргарита Петровна, но она явно была в меньшинстве. Тогда я решил, что и мне пора подключиться.
        - И ты, Володька, таки смог перекричать атамана! - всплеснул руками и рассмеялся генерал Думитреску. - Что-что, а заговорить ты кого хочешь до смерти сможешь!
        Все за столом рассмеялись, не исключая и папу.
        - Ну, перекричать его мне не было дано - пришлось говорить на тон ниже, чтобы люди напрягли слух. Я, помню, не очень-то и верил тогда, что мои слова возымеют действие - просто считал своим долгом сказать их. Мы с Маргаритой Петровной призвали людей задуматься о том, где они сейчас находятся и что видят вокруг. Напомнили, что планета вместе с большей частью её населения уничтожена, и неизвестно, сможет ли вообще хоть кто-нибудь пережить голод, эпидемии и климатические изменения. Не испугавшись осуждения патриотически настроенных сограждан, мы так и сказали - в новом мире больше нет ни украинцев, ни русских, ни американцев, ни китайцев - есть лишь люди, стремящиеся выжить. В общем, призвали сделать все возможное, чтобы избежать кровопролития, и не применять оружия иначе как в целях защиты своей жизни и обороны лагеря. Я думал, нас оттуда сраной метлой погонят. Но, на мое счастье, разум у народа сохранился. После длительных перепалок полковник Симоненко и большая часть совета выступили против наступательных действий в отношении россиян.
        - Да, - задумчиво протянул Коваль, печально понурив потухшие пьяные глаза. - Ты смог избежать войны с врагами, Володя. Но вместо нее началась война с братьями. Кто знает, что хуже?
        - Не Володя начал эту войну, Игорь, - строго ответила на это мама. - Ее начали те, кто вообще своей жизни без войны не представляет. Не было бы Ильина - Наливайченко нашел бы себе другого врага. Мне знаком этот психотип, поверь!
        - И, между прочим, Владимир Георгиевич до последнего пытался не допустить раскола, чуть ли не умолял этого неуравновешенного передумать и остаться! - пылко вступился за начальника Новак.
        - Я-то что, Кать, я же никого не обвиняю, - грустно вздохнув, ответил пищевой технолог маме, проигнорировав папиного подчиненного. - Просто грустно как-то…
        - Было бы намного грустнее, если бы наших детей раздавили нацистские «Черные орлы»! - Новак от горячности едва не хлопнул тоненьким кулачком по столу.
        - У тебя дети есть, молодой человек? Нет? - вперился в него пьяным взглядом Игорь Андреевич, потрепав своего Борю по голове. - Вот и убавь тон, когда старшие говорят. Я с тобой спорить ни о чем не собираюсь…
        - Знаете, я не пытаюсь снять с себя ответственность или возложить ее на кого-то другого, - примиряюще заключил папа, видя, что гость из Олтеницы слегка напрягся при виде назревающей ссоры. - Может и моя вина во всем этом есть. Может, существовало и какое-то другое, лучшее решение, при котором раскол бы не произошел. Не знаю, ведь я не ясновидящий. Так или иначе, решение совета привело Марьяна в неописуемую ярость. Окрестив всех несогласных «предателями», «трусами» и «коллаборационистами» и навеки их прокляв, оскорбленный атаман объявил, что его «Задунайское казачье войско» прерывает с ними всяческую связь и будет самостоятельно сражаться с врагами народа. Казачья станица Наливайченко, не подчинявшаяся отныне совету, была заложена в том самом старом железнодорожном тоннеле, в котором в то время начинали выращивать съедобные грибы. Вместе со своими семьями, палатками и пожитками в станицу перебрались несколько сотен наиболее ярых активистов. Расставание происходило бурно. При дележе оружия и снаряжения вспыхнуло несколько потасовок, порой доходящих до кровопролития. Изголодавшиеся, озлобленные люди,
скаля зубы, неконтролируемо выплескивали накопившийся гнев на бывших сотоварищей, закладывая кирпичи в фундамент вражды и нетерпимости, которая сохранилась и поныне… Так что история, как Игорь правильно сказал, грустная. И все мы о ней в чем-то сожалеем.
        - Но время все расставило на свои места, - усмехнулся Миро. - Показало, кто был прав!
        - Это только молодежь всегда безошибочно укажет, кто в чем прав и виноват, старлей, - сдержанно вступил в разговор долгое время молчавший генерал. - А люди, кое-чего в жизни повидавшие, намного дольше думают, прежде чем ответить на такие вопросы. А иногда на них лучше и вовсе не отвечать.
        - Это точно. Вот отлично сказано! - едва ли не впервые подал голос второй папин коллега, Исаак Яковлевич Гройсман, который отвечал в Генераторном за торговлю. - Учитесь мудрости и рассудительности, слушайте старших!
        Казалось бы, назидательные его слова адресованы мне с Борей, да еще немного Мирославу и Новаку, но при этом Гройсман никого из нас не удостоил и взглядом - по нам лишь безучастно скользнули его черные, как жуки, непроницаемые глаза на вытянутом овальном лице с хитрыми впадинками и жиденькой бородкой черного, как ночь, цвета. Это был человек, по словам папы, «скользкий, как угорь», а мама говорила о нем, что «Изя бы и маму свою продал, но уж торговался бы до упаду». Исаак Яковлевич очень тонко чувствовал, когда следовало молчать, а когда можно и вставить нужное слово, оставаясь при этом в тени и не нарушая ни с кем своих ровных отношений. Чем не одарила его природа, так это талантом выдавать свою хитрость за простоту и искренность - что-то скользкое и ненадежное проглядывалось в нем с первого взгляда.
        - Но ведь папа сумел договориться с россиянами! - подал голос я, несколько обескураженный тем, что взрослые как-то странно закруглили эту абсолютно понятную, как по мне, тему. - Он договорился с ними и избежал войны! А казаки потом сами на них напали! Разве не так было?!
        За столом возникла короткое замешательство, какое часто бывает у взрослых, когда те, кого они считают детьми, в их присутствии пытаются говорить на серьезные темы. В такие моменты они обычно переглядываются между собой со снисходительными усмешками, которые, по их убеждению, ребенок не увидит и не поймет. Эти обидные усмешки переводятся примерно, как: «Смотрите-ка, как малыш заговорил! Интересно, где это он такое услышал?» Кажется, как раз такими взглядами между собой обменялись дядя Изя Гройсман и папин помощник Новак. А вот генерал посмотрел на меня с искренней симпатией. Папа, в которого я вперил свой вопросительный взгляд, вздохнул.
        - Момент истины для нас наступил в середине июля 57-го, - медленно молвил отец, рассудив, что установившееся молчание надлежит нарушить именно его рассказу о тех событиях. - Разведчики еще загодя сообщили полковнику, что с северо-востока движется бронетехника с триколорами и красными звездами. По подсчетам людей, видевших колонны издалека, речь шла по меньшей мере о дюжине танков и о двух-трех десятках других машин с воздушным сопровождением - парой военных вертолетов и несколькими беспилотниками. Не было никаких сомнений, что эти силы движутся в направлении нашего лагеря. Сказать, что это сообщение произвело панику - означает сильно преуменьшить. Многие скептики, первоначально недоверчиво отнесшиеся к воинствующим казакам, изменили свою первоначальную позицию и заторопились в станицу, готовиться к партизанской войне. Некоторые семьи и вовсе пустились наутек на запад, надеясь найти приют в Олтенице или где-нибудь еще далее. Лагерь основательно опустел. Полковник распорядился укреплять и без того внушительные оборонительные редуты, готовясь к осаде. День и ночь напролет ослабевшие от голода
ополченцы рыли окопы с траншеями, сооружали огневые позиции из мешков с песком, монтировали противотанковые заграждения и закладывали мины на подходах к лагерю…
        - Ну да! - перебил его Игорь Коваль, обведя всех за столом осоловевшим взглядом и остановившись на полковнике. - А еще мы обратились с призывом о помощи к администрации в Олтенице!..
        - …, которые сразу же согласились выслать нам боеприпасы, - попытался вежливо окончить опасную тему папа, посылая Бориному папе красноречивые взгляды, который тот непременно понял бы, будучи трезвым.
        - Ага. Только вот гарантии прямой военной поддержи добиться так и не удалось! - ничуть не смутившись, продолжил гнуть свое учитель ОБЖ. - За это наш полковник проникся к соседям настоящим презрением. «Нас уже списали со счетов», - сказал он тогда. - «Так они всегда с нами и поступали. Рассчитывать можем только на себя».
        Все испуганно притихли, так как попахивало здесь нешуточным оскорблением, а то и целым дипломатическим скандалом. Гройсман вслед за папой яростно засверкал глазами в сторону Коваля, будто пытался испепелить выпившего учителя взглядом, Новак побледнел так, будто готов был вот-вот упасть в обморок, а Миро недовольно хмурился и готов был уже ответить какой-то резкостью. Но, на удивление, лицо генерала после нескольких секунд раздумий расплылось в улыбке, и обстановка разрядилась.
        - Да… Полковник так и не простил мне той истории. На последних совместных учениях он сделал вид, что слишком занят и не замечает меня - тогда-то я и понял, что он крепко запомнил обиду. Но не судите нас строго, товарищи. То были темные времена. У нас тогда не было сил и на то, чтобы навести порядок в собственном огороде, не то что на поддержку соседей. Знаете, чем занимались в те дни мои люди? Патрулировали город, чтобы не допустить каннибализма, да еще тушили постоянные пожары в палатках и хибарах. Мы были в шаге от того, чтобы скатиться к полной анархии. В народе бродили слухи, что пока все голодают, начальство каждый день объедается, а в скрытых от народа погребах гниют тонны продовольствия. Чушь собачья, но в нее верили так, что толпа готова был в любой момент взбунтоваться и линчевать всех руководителей. И это я еще рассказываю вам далеко не обо всех проблемах. Так судите сами, могли ли мы все там бросить и послать бойцов вам на помощь?
        - Генерал, поверьте, никто и не думал… - начал было выплескивать неловкие извинения Новак, решив из-за долгой паузы, что Думитреску все сказал.
        Но румын продолжил свою речь:
        - Тогда все мы думали лишь о собственном выживании. Но сейчас мы наконец набрали достаточно сил, чтобы помогать друг другу. Повторись эта ситуация сейчас, не приведи Бог, конечно - наши подразделения были бы здесь по первому зову. Так же точно, как и ваши прибыли бы к нам. И мое присутствие здесь - это одно из свидетельств нашей дружбы, которая может уже очень скоро стать частью более широкого м масштабного альянса.
        Новак и Гройсман переглянулись и, кажется, даже обменялись кивками - похоже, им очень понравилось то, о чем заговорил олтеницевский начальник. А мама, воспользовавшись моментом, мягко отвела разговор обратно к прерванному папиному рассказу:
        - Всем нам теплее и приятнее от мысли, что рядом находятся друзья. А вот в те дни, я помню, мы с мужем были подавлены и угрюмы. Особенно Володя.
        - Еще бы! - усмехнулся отец горьким воспоминаниям. - Мои прогнозы не сбывались, россияне наступали, и было похоже, что Наливайченко был прав, призывая к бескомпромиссной борьбе. Люди косились на меня и злобно шептались за моей спиной. В общем, популярной личностью меня было назвать сложно. Но вскоре обо мне все забыли. После нескольких полетов беспилотников, по которым на этот раз никто не стрелял, на рассвете 25-ого июля на горизонте перед нашими укреплениями показались сгустки пыли, свидетельствующие о приближении танков. Сердца людей сжимались от страха и гнева, и в тот момент мало кто верил, что удастся избежать кровавой сечи. Но артподготовки без предупреждения, как предсказывал Симоненко, не последовало. Грозные танки «Черный орел» и приземистые бронемашины пехоты, двигаясь развернутой цепью, замерли где-то в полукилометре от лагеря, там, где начинались минные поля. Орудия смотрели в сторону укреплений, но залпов не последовало. Стало очевидно, что перед боем будет разговор. В составе парламентеров, вышедших из лагеря некоторое время спустя, был и ваш покорный слуга. Признаюсь, то был один
из самых жутких моментов в моей жизни - когда я вышел из приоткрывшейся калитки на пустошь и засеменил по узенькой тропинке между минными полями в сторону танков, замерших на огневых позициях. Тогда я и сам едва верил, что удастся предотвратить побоище. Но уже через час мы вернулись с вестью, что командир россиян, майор Хаустов, предлагает обменять боеприпасы и фильтры к противогазам на продовольствие и топливо. Его солдаты до того отощали и вымотались, что были похожи на скелеты, обтянутые камуфляжем, а техника была в шаге от того, чтобы остановиться. Россияне принадлежали к экспедиционному отряду, высланному из ЮНР генерала Ильина на поиски ресурсов. По словам командира, ситуация у них в «республике» была тяжелой: запасы продуктов истощались, личный состав косила «мексиканка», все больше солдат дезертировали и сбивались в банды. Генерал Ильин заявлял, что он получает приказы от Верховного главнокомандования, однако почти никто из офицеров ему уже не верил. Враждебных намерений в отношении нас майор не имел. Сказал, мол, во-первых, «все-таки братья-славяне», а во-вторых - все обиды впору уже оставить
в прошлом. Вглядываясь в черты лица Хаустова, я не увидел в нем ничего изуверского. Обычный мужик средних лет - утомленный бесконечной борьбой за выживание, небритый, седеющий, со впалыми щеками и синяками под глазами. Берегущий последние сигареты и думающий, как лучше поступить, чтобы его солдаты - пацанята едва ли не школьного возраста, не померли с голодухи. Чем-то он был похож на полковника Симоненко. Чем-то - на меня самого. Даже сложно поверить, какие соображения могли заставить таких похожих людей воевать друг с другом, и не просто воевать - стереть с лица Земли всю человеческую цивилизацию.
        Хотя в комнате не было человека, не знавшего самого факта и результатов переговоров с россиянами, но все слушали папу, затаив дыхание - не каждый день услышишь откровения очевидца тех событий с такими подробностями, которые не сохранились в анналах истории.
        - В лагере практически не осталось бензина, не говоря уже о еде, но мы все же сумели убедить совет, что половину оставшихся запасов надо отдать россиянам, чтобы те уехали. Взамен благодарный командир передал нам несколько ящиков патронов разных калибров, а также оставил два танка и четыре БМП - техники все равно было слишком много, чтобы заправить и увезти ее всю. Симоненко остался доволен обменом. Бронемашины окопали по периметру лагеря, и они серьезно усилили его оборону. Они, кстати, до сих пор в строю. В ночь с 25-го на 26-ое россияне уехали. Люди наблюдали за удаляющимися силуэтами машин, стоя на баррикадах. А когда те скрылись за горизонтом… вдалеке раздался грохот выстрелов и взрывов.
        Все и так знали, что произошло дальше, включая и меня. Но папа счел нужным все же окончить историю:
        - Позже стало известно, что казаки атамана Наливайченко устроили на пути бронетанковой колонны засаду. В яростном бою, продлившемся всю ночь, погибло не менее ста казаков. Понеся потери, россияне организованно отступили на северо-восток, на прощание вызвав ракетный удар по позициям нападавших. Тень того ночного побоища до сих пор висит над Генераторным. Все усилия людей, стремящихся к миру и согласию, в один миг стали прахом. Россияне, с которыми удалось расстаться по-доброму, теперь были убеждены, что стали жертвой подлого предательства. Что до казаков, то они винили людей, оставшихся в лагере, в трусости и пособничестве врагам. Говорят, среди них упрямо бродил слух, что кто-то из лагеря предупредил россиян о засаде, и именно этим объяснялись такие большие потери. Если и ранее они не желали иметь с «лагерными» ничего общего, то теперь жгучая неприязнь превратилась в настоящую ненависть. В конце концов 3-го августа, вопреки запрету атамана Наливайченко (по крайней мере, я верю, что атаман не отдавал тот приказ) один из его сотников повел разъяренных мужиков на штурм лагеря, чтобы, как они кричали,
«вздернуть скотину Симоненко и его приспешников». В лагере в то время тоже было неспокойно. Изголодавшиеся люди винили полковника и его соратников, к которым приписывали и меня, в том, что мы отдали часть драгоценных припасов россиянам. Пятеро из членов совета заявили, что больше не желают заседать под предводительством Симоненко. Вокруг «штаба», окруженного гвардией полковника, собралась толпа недовольных. Когда казаки пошли на приступ, в толпе раздались призывы не стрелять в них, открыть ворота, пропустить казаков к Симоненко и помочь им «расправиться с тираном». О том, что произошло дальше, я вспоминаю без малейшего удовольствия… но я не могу осуждать этого.
        - Да, - кивнул Думитреску. - Сохранение порядка иногда требует жестких мер.
        - Странная у вас логика, скажу я вам, - путаясь в выражениях, проворчал Коваль-старший. - Как речь была о русских, то «Мир прежде всего!», и все такое прочее. А тут наши собственные братья - и «жесткие меры», «не осуждаем», совсем другое говорите.
        - А что, собственно, случилось? - впервые за время застолья несмело подал голос Боря Коваль.
        - Что случилось, спрашиваешь, сына? - хмыкнул Игорь Андреевич. - А то, что по приказу нашего полковника по казакам открыли огонь… ик… из пулеметов и даже танковых орудий. Конечно, это рассеяло почти безоружных казаков. Им пришлось отступить, унося с собой покалеченных и убитых. Толпа недовольных в середине лагеря тоже была жестко разогнана. И тут тоже не обошлось без жертв. Я видел собственными глазами, как баб колотили прикладами, ничуть не церемонясь, даже после того, как они упали на землю. И штыками… ик…кололи. А потом, после краткого разбирательства с дюжину людей… назвали которых - «зачинщики беспорядков»… ик… под дулами автоматов изгнали из лагеря. Те-то, конечно же, направились в станицу. С того дня, ясен пень, станица стала непримиримым врагом Генераторного.
        - Да, - к моему удивлению, папа не стал опровергать ничего из сказанного Ковалем-старшим. - То был черный день в нашей истории. Но нельзя отрицать, что тот день также дал толчок к серьезным изменениям внутри общины. Многие люди не могли простить полковнику случившегося. Накопившееся недовольство решениями Симоненко было очень велико и это был вопрос времени, когда это недовольство выплеснется в новом мятеже. Полковник все еще имел вокруг себя четыре или пять сотен верных гвардейцев, готовых стать за него горой и контролировал запасы оружия и боеприпасов, которые позволили бы ему долго еще удерживать владычество. Но делать этого он, к своей чести, не стал. Несколько дней его вообще не видели выходящим из своей палатки. В конце концов к Маргарите Петровне прокрался один из приближенных Симоненко, признавшись, что полковник находится в глубоком запое и совершенно не в состоянии руководить лагерем. Требовалось созывать совет и готовить референдум, который определит дальнейшую судьбу общины. Так у нас и установилась в итоге демократия.
        На этом экскурс в прошлое окончился, но тон беседы сохранился - плавно и незаметно шаблонные тосты без чоканий и вежливые поминания умерших перетекли в разговоры о делах более насущных. С каждой следующей выпитой рюмкой разговоры становились все откровеннее и между участниками застолья постепенно установилось совершенное панибратство. Борин папа все сильнее хмелел и вскоре вынужден был отбыть домой под присмотром сильно смущенного Коваля-младшего.
        Мама подозвала меня к себе и шепнула, что мое присутствие за столом до самого конца этой затянувшейся посиделки вовсе необязательно. С радостью воспользовавшись этой возможностью, я поспешил к себе в комнату, чтобы выложить несколько свежих фотографий в соцсеть и переговорить с Дженни, которая, должно быть, с нетерпением ждала моего отчета о сегодняшнем мероприятии.
        Около полуночи в коридоре послышался шумные длительные прощания и преувеличенно радостный смех (особое усердие проявил, кажется, дядя Изя), сопровождающие уход самого важного гостя. Несколько минут спустя в комнату ввалился Миро. Приняв меня за спящего, он доведенными до автоматизма движениями профессионального военного разделся и аккуратно повесил свою униформу на вешалку, после чего улегся на кровать и через минуту захрапел.
        Лишь около часа ночи, когда мои глаза уже начали слипаться, я услышал в коридоре шаркающие шаги и подвыпившие голоса последних гостей, с которыми прощались мои родители. Некоторое время спустя в квартире раздалось звучание следующей за застольем суеты - звон посуды, которую родители носили со стола на кухню, мерный шум работы посудомоечной машины, натужный скрип, с которым папа отодвигал к стенке сложенный обеденный стол и раскладывал диван.
        - Ну наконец, - услышал я из-за двери усталый материн голос после того, как шум стих. - Я думала, это все никогда не закончится. Для кого-то это поминальный день, а для кого-то - очередной повод обсудить важные дела, а заодно и надраться в зюзю.
        - Ты слишком строга к ним, - возразил папа - изрядно выпивший, судя по голосу, но все же держащийся в пределах разумного.
        - Не только к ним, но и к тебе.
        - Ты без настроения, Катюша?
        - Как тут быть в настроении после того, что сегодня случилось? - пожаловалась мама, переходя на полтона ниже. - От одной мысли о том, что с Димой могло что-то случиться…
        - Перестань. Даже не говори об этом, - оборвал ее папа. - Я надеялся, ты уже от этого отошла.
        - Думаешь, от этого так легко отойти?! - взвинтилась мама, но тут же сбавила тон. - Мне очень хочется защитить его от всего.
        - Мне тоже. Но надо помнить, что он уже взрослый парень. И очень смышленый…
        - Никакой он не взрослый, Вова. Он все еще ребенок - наивный, легковерный, уязвимый.
        - Мы многое отдали за то, чтобы он родился в мире, где дети могут позволить себе быть наивными и легковерными. В нормальном мире, каким он и должен быть. Так что…
        - Ему нужно уехать отсюда! - неожиданно выпалила мама.
        - Почему ты говоришь об этом сейчас, Катя?
        - Ты же сам говорил об этом еще год назад!
        - Да, - задумчиво протянул папа. - Но знаешь, когда ты заболела, все это как-то отодвинулось на второй план. А теперь я начинаю сомневаться, не порол ли я тогда горячку. Парень вполне может спокойно окончить школу в Генераторном, подрасти еще немного, окрепнуть. Ты же сама говоришь - он еще ребенок. Зачем лишний раз его травмировать, разлучать с нами, и с друзьями?
        - Это место слишком опасно, Вова. Сегодня я очередной раз ощутила, на какой зыбкой почве держатся здешний мир и спокойствие. Мы иногда забываем о том, что мы - всего лишь аванпост на самом краю света, посреди диких пустошей. Вокруг нас полно опасностей. И в любой момент здесь все может полететь в тартарары. Чего стоят одни только казаки? А эти югославы? Все ведь знают, что они вынашивают планы, как подмять под себя все Балканы!
        - Не беспокойся, Катя. От этой опасности мы вскоре будем надежно защищены.
        - Будет тебе! Ты слишком зациклился на своей дипломатии. Это твое Содружество - не панацея от всех проблем! Я знаю их так же хорошо, как ты - прежде всего они бизнесмены. Они рады оказать нам кое-какую материальную помощь, рассчитывая получить хорошие дивиденды в будущем. Но они никогда не станут посылать сюда своих солдат, чтобы защищать нас. Ну дадут они вам еще какие-то гарантии своей искренней дружбы, на словах или на бумаге, - чем это поможет нам, если этот психопат двинет свои войска на маленькие селения вроде нашего?! Наша милиция горазда отбиваться от пустошного бандитья и доморощенных террористов, но что она может против настоящей армии?
        - Я говорю не о Содружестве, Катя. Ты частично права насчет них, хотя они и во многом нам помогли. Каждый в этом мире блюдет в первую очередь свой шкурный интерес. Но ты ведь знаешь, над каким проектом я работаю, не покладая рук, последние несколько месяцев? Для чего, собственно, Думитреску с делегацией к нам и прибыл! Вот это и есть наша настоящая, сама надежная защита!
        - Это ваше новое НАТО? - недоверчиво переспросила мама.
        - Да. Мы думаем назвать его Центрально-европейским альянсом, - прошептал папа, и в голосе его прозвучали восторженные нотки. - Этот проект назревает уже многие годы. Ты права - что представляют собой десятки независимых селений, подобных нашему, и даже отдельные города-республики вроде Олтеницы, Ловеча, Тервела? Каждый из них беззащитен перед масштабной угрозой, такой как ЮНР. Остается уповать лишь на Содружество. Но что, если объединить наши силы? Даже по самым скромным подсчетам - Альянс по своей военной и экономической мощи сравняется с ЮНР. Поверь мне, Катя - если только соглашение будет подписано в том проекте, который я только сегодня видел на своем столе, если будет объявлено о создании Объединенных Вооруженных Сил - это будет более чем красноречивый месседж Ильину: «Не лезьте к нам!» И если даже в голове у старого маразматика роятся мысли о возможной экспансии - его советники вынудят его отказаться от этой сумасбродной идеи!
        - Я слышала, Патридж не в восторге от этого проекта. Я читала об этом какую-то обозленную статью в их прессе. Что-то об укусе кормящей руки, кажется.
        - Ничего страшного, Катя. Содружество хочет держать весь мир в кулаке. Но им предстоит смириться с тем, что люди на местах будут стремиться к автономии. Альянс не направлен против Содружества, он всегда будет оставаться ему союзником. Но он станет самостоятельной силой - и с этой позиции сможет диктовать свои условия на переговорах с Содружеством… или с Союзом. А может быть - и с теми, и с другими.
        Голос папы приобрел оживленные, эмоциональные интонации - так всегда бывало, когда он говорил о вещах, о которых искренне переживал и которым отдавал частичку себя. Мне и прежде доводилось слышать, как взрослые поминают в разговорах этот «Альянс», но лишь сейчас я задумался о том, что это такое и как многое для нас может значить.
        - Пока еще это всего лишь мечты, Володя, - попробовала урезонить его мама.
        - Мы и оглянуться не успеем, Катя, как эти мечты станут реальностью. Я работаю над этим проектом, не щадя сил, лишь из тех соображений, которые ты сама назвала в начале разговора - чтобы наш сын был в безопасности, и мы могли спать спокойно. Лишь этого я хочу - как и все нормальные люди! Или не так?
        - Конечно так, - примирительно прошептала мама. - Просто я иногда немного боюсь…
        - Ничего не бойся. Ты ведь знаешь - ничего не надо бояться, когда я рядом.
        - Да. Знаю, - уверенно произнесла мама, оборвав этим уверенным ответом затянувшееся папино словоизлияние.
        В ее словах прозвучало что-то странное. Это была любовь, но не то заботливое материнское чувство, в котором я вдоволь купался с самого своего рождения, а что-то совсем другое, страстное, женское. Я услышал необычные звуки, и вдруг со страшным смущением понял, что это звуки поцелуев. Родители никогда не целовались так вот, в губы, при мне. Я в своих мыслях настолько тщательно огибал эту тему, что порой почти искренне верил, что меня принес домой аист или я просто сыскался в капусте.
        Покраснев от этой мысли, я заерзал на кровати и спешно натянул наушники. Если даже этой ночью аист заявится домой, чтобы принести мне братика или сестричку - лучше я не буду слышать, как он хлопает крыльями.
        Великолепное звучание акустической гитары в исполнении гитариста группы Salvation Тома «Хаммера» Дугласа и не менее впечатляющий голос солиста Роджера Мура быстро перекрыли и без того едва различимые смущавшие меня звуки, а вместе с ними и мерное сопение Миро. Засыпая, я так и не успел отключить мозг от переполнивших его впечатлений и откровений - события того насыщенного дня продолжали сопровождать меня и в царстве Морфея, приобретая все новые причудливые вариации.
        Забегая наперед, необходимо также сказать, что на следующий день у меня состоялся не слишком приятное объяснение с Джеромом, которое изрядно пошатнуло наши близкие и доверительные отношения. Нет, конечно, тот инцидент по прошествии времени изрядно поблек в моей памяти. Но все-таки тот разговор оставил в моей душе заметный след, который полностью так и не стерся.
        А начиналось все, помню, довольно-таки мирно. Правда, как раз так совпало, что не вышли гулять ни Мей (заболела), ни Ярик (завис в одной сетевой игрушке), ни Боря (этот, я подозреваю, просто стеснялся показываться мне после вчерашнего поведения своего отца). Мы с Джеромом впервые за долгое время оказались вдвоем.
        Мы вдоволь поносились по улицам на великах и готовы были уже разойтись по домам, но друг сагитировал меня забавы ради слазить на крышу нашего «председательского» дома. Занятие это было не из простых - опасный подъем через крышу пристройки по шаткой пожарной лестнице, да еще и изрядно наругают, если заметит консьерж Григор. Впрочем, мы не раз проделывали такое раньше, так что я не стал пускать нюней. С крыши открывался хороший обзор на селение. Ветерок трепал нас по щекам, развеивал по ветру непослушные кудри Джерома. Осмотревшись вокруг прищуренным взглядом, он достал из кармана великоватой на него потрепанной папиной жилетки плоскую флягу, в которой плескалась жидкость.
        - Хочешь, Димон? - спросил он с искоркой в глазах.
        - Это что, спиртное?
        - А то. Стырил у бати из заначки. Хочешь или нет?
        - Нельзя ж, Джерри, ты же знаешь.
        - А по крышам лазить можно?
        - Ну, это другое.
        - Ню-ню, - передразнил заводила мой голос. - Будешь или нет?
        - Не буду.
        - Ну как хочешь. Сам тогда.
        Жестом киногероя он демонстративно отвинтил крышку, приложился к фляжке губами. Наверное, подсмотрел это движение у отца. Судя по выражению его лица, пойло внутри было отвратительное. Джером скривился и едва не лопнул, чтобы не закашляться, но все-таки сдержался - негоже терять перед другом лицо.
        - Гадость, да? - понимающе осведомился я.
        - Много ты в этом понимаешь, - фыркнул Джером, гордо пряча флягу назад в карман. - Ты мне вот что скажи, Димон. Заметил, что к нам солдатики из Олтеницы зачастили? Должен был заметить - один, вон, даже дома у тебя квартирует.
        Перед приездом делегации генерала Думитреску, недели две назад, к нам действительно прибыли на двух военных грузовиках человек сорок плечистых спецназовцев из Олтеницы - как объяснили народу, для участия в совместных учениях с нашей милицией. Учения уже прошли, но спецназовцы остались, и из-за этого по поселку бродили разные слухи.
        Я знал об этом побольше других из-за услышанных вчера за ужином разговоров. Знал и то, что сегодня папа с председателем, комендантом и генералом Думитреску будут париться в бане, где конфиденциально обсудят какие-то свои важные и серьезные штуки, возможно, касающиеся этого их Альянса. Но я не был уверен, что все это можно рассказывать другу.
        - Да, ну и что?
        - А то, - выдержав значительную паузу, просветил меня Джером. - Что скоро война начнется. Папа твой знает, да тебе не рассказывает.
        - Какая еще война? Ерунда. Папа говорит, что никакой войны будет.
        - Будет, будет. Югославы к ней уже готовятся, пока мы с тобой языками чешем.
        - Тебе-то почем знать?
        - Уж я-то знаю, - с чувством собственной важности ответил ирландец. - Я, в отличие от тебя, общаюсь с разными людьми, а не только с теми, с кем мама разрешает. А люди много всякого знают.
        - Снова ты про Тома своего что ли? - фыркнул я.
        - Том не такой, как про него говорят. Точно так же, как и казаки! Ты-то, надеюсь, понимаешь, что никакие они на хрен не террористы?
        - А кто же? - возмутился я. - Они настоящие дикари! Из-за них вообще могла начаться война еще в 57-ом году! Фактически, она и началась - столько людей погибло. А все эти годы они на машины наши нападают, людей убивают!
        - Они не большие дикари, чем комендант твой со своей милицией, - глаза Джерома загорелись праведным гневом. - Знаешь, скольких они казаков поубивали?!
        - Но это же совсем другое, Джером. Они нас с тобой защищали!
        Друг посмотрел на меня с сожалением, как на умалишенного, и тяжело вздохнул.
        - Ты, Димон, вообще ничего не понимаешь. Чтоб ты знал, нам с тобой с самого детства мозги промывают, чтобы мы думали так, как надо властям. А правда - она совсем другая.
        - «Властям» - это кому? Папе моему, что ли? - тут уж была моя очередь гневаться. - Папа никому мозги не пудрит. Он честный человек, и все делает, чтобы людям было хорошо!
        - Папа твой, может, и сам не знает всего, - не сдался Джером. - А может быть, он верит, что делает лучше. Только вот все равно получается плохо и несправедливо. Казаки-то вообще знаешь почему от нас отделились? Потому что на нас нацисты готовились напасть. А комендант твой, сучий пес, воевать с ними не захотел. Продал нас всех с потрохами. Что они сделали? Всю еду у голодающих людей отобрали, весь бензин запасной для генераторов, и поделили поровну: половину захватчикам, а половину Аркадьевичу твоему и его прихвостням. Зачем после этого кому-то на кого-то нападать? И так все забрали, без боя!
        - Папа мне все подробно рассказал. Так нужно было, чтобы избежать насилия, - горячо возразил я. - А что, надо было, чтобы все друг друга поубивали за этот бензин? Легче б тебе стало?! А Семен Аркадьевич ничего себе не брал, неправда это. Папа говорит…
        - «Папа говорит», «папа говорит»! - разозлился Джером. - Ты уж извини, Димон, но тебе не пять лет уже, думай и сам иногда. Папа твой, может, один только ничего про это не знал, его обманули все. А может, и знал. У вас вон какая квартира большая, и холодильник всегда полный, не то что у народа.
        - Вон оно что, значит? - я грустно улыбнулся. - Джером, да разве я когда-нибудь для тебя жалел что-нибудь из своего холодильника? Мои родители пашут день и ночь, чтобы его наполнить. Извини, конечно, но и твой папа мог бы…
        - Вот про моего папу не надо, ты только начни еще! - взъерепенился кучерявый бунтарь. - И вообще, не о том я говорю, сбиваешь меня с темы! Брал твой папа что-то, не брал, да только русским половины было мало. Они все забрать решили. Сделали вид, что уехали. А вон там, за Вороньим холмом, начали перегу… переу… перегруппировываться, вот. Готовились, Димка, нападать. Были у них даже такие грузовики, у которых вместо кузова - целая батарея ракет. Они их к селению не подкатывали, за холмом держали, под маскировочной сеткой. А тут сетку сняли и начали готовить, чтобы этими ракетами весь поселок разнести. В щепки!
        - Глупости это. Казаки твои на них засаду устроили и сами без предупреждения напали.
        - Это кто тебе сказал? Папа?! А казаки другое говорят. Говорят, что разведчики заметили приготовления нацистов. И, хоть силы были не равны, атаман приказал идти в атаку. А еще гонцов послал к Аркадьевичу, мол, все наши споры в прошлом, враг у ворот, воевать надо. Просил на помощь прислать войска. А тот, собака такая, не только войск не прислал, но и гонцов арестовал, побить приказал и в яму какую-то кинуть. Казаки остались сами против такого сильного врага! Убитых и раненых было видимо-невидимо, но все-таки заставили захватчиков отступить…
        - Не говори только, что ты в это веришь, - возразил я.
        - А ты не говори, что веришь в ту пургу, которую твой папенька гонит!
        - Джером, не следует тебе общаться с твоим Томом и слушать, что там говорят какие-то казаки. Они обманывают, перекручивают все. Ты вспомни, нам в школе про это подробно рассказывали, даже схему того побоища чертили. Не так все было! И свидетелей море, даже живых еще. Что, скажешь, врут все?!
        - Врут!
        - Это казаки твои врут!
        - Думай, как знаешь, Димон, да только вот казаки были правы, и ты поймешь это уже скоро, когда увидишь, что югославы пойдут на нас войной!
        В общем, сложный то был разговор - будто слепой пытается объясниться с глухим. Я потратил почти час, пытаясь переубедить Джерома, даже пытался рассказать ему, насколько я сам это понимал, о создании Альянса, под флагом которого объединятся маленькие общины вроде нашей. Но все тщетно - любые мои аргументы разбивались о Джеромов самоуверенный скепсис и уничтожающий сарказм. От его однотипных ответов вроде «все врут» и «все это дерьмо» я вскоре начал раздражаться.
        Меня неприятно поразило, что друг, оказывается, считает жуликами и проходимцами всех, кто находится в Генераторном при власти - а значит, и моего папу. Неприятным для меня откровением стало и вырвавшийся из уст Джерома упрек, что наша семья живет в лучшей, чем Лайонеллы, квартире.
        Как я не старался не быть злопамятным, после того разговора я не мог больше относиться к Джерому с таким доверием и такой симпатией, как раньше.
        Что и сказать, наша с ним дружба и так была из разряда феноменов. Всех знакомых удивляло, как мы с ним поладили и сохранили так долго крепкую дружбу. Ведь были мы полными противоположностями во всем. В школе я прилежно зубрил все заданные уроки, первым тянул руку на любой вопрос учителя и радостно принял назначение старостой класса. Джером, хоть и не был глуп, занятия предпочитал прогуливать, а когда вынужден был на них присутствовать - в основном баловался под смех однокашников или просиживал уроки с демонстративно скучающим видом. Я был первым спортсменом всего Генераторного, непревзойденным по всем нормативам, любимцем физрука. Джером к спорту был равнодушен, хотя и умел здорово постоять за себя в драке. Я был миротворцем, Джером задирой. Я любил читать книги, а Джером - мастерить самодельные взрывпакеты и подрывать их на пустырях, распугивая бродячих собак. Я строго соблюдал мамины наставления о здоровой пище и пережевывал еду не менее тридцати раз, а Джером - ржал надо моим «хомячеством» до упаду и вволю объедаясь высококалорийной синтетической дрянью. Я мечтал, что по окончанию школы уеду
учиться в Сидней, а когда вырасту - стану космонавтом. Джером мечтал о мощном мотоцикле и автомате, с которым он сможет колесить по пустошам.
        Если посмотреть на фотографию, где запечатлены двенадцатилетние мы в 2073-ом, то можно увидеть высокого светловолосого мальчика с открытыми серыми глазами, прямо держащего спину, в аккуратненьких отутюженных джинсах и новеньком джемпере (этот маменькин сынок - конечно, я, Димитрис) и низкорослого, кучерявого, лохматого, вечно замызганного ирландского пацаненка с нагловатым взглядом и снисходительной улыбочкой, который явно держит себя за крутого (конечно же, Джером, гроза учительского совета, успевший к седьмому классу прописаться уже и в детской комнате милиции).
        Может быть, наши с ним характеры, такие разные, уравновешивали друг друга - Джером приносил в мою излишне упорядоченную жизнь немного безумия, а я помогал ему удержаться на краю пропасти. Но, так или иначе, рано или поздно жизнь должна была развести нас в разные стороны - и она это сделала. Подозреваю, что мои родители и учителя были втайне этому только рады.
        А я, признаться, время от времени жалел о потерянной дружбе. Не раз я перебирал в мыслях планы, которые никогда не пытался воплотить в жизнь, как можно попытаться вернуть былые отношения с Джерри. Нет, я не испытывал одиночества - у меня были десятки приятелей и знакомых в реальной жизни и сотни «друзей» в социальных сетях. Но вряд ли среди них нашлись бы хотя бы несколько, которых я с уверенностью назвал бы друзьями без кавычек.
        Глава 6
        - Ты точно знаешь, что твои родители не придут? - донесся до моего слуха взволнованный шепот Мей. - Может, лучше не надо?
        Мы были одни в тишине моей комнаты. Для того чтобы я просто услышал ее, ей вовсе необязательно было подносить губы едва ли не к самой мочке моего уха. Мою кожу обдало ее жарким дыханием. От этого я ощутил, как по коже пробегают приятные мурашки. Штаны, в которых я и без того ощущал твердость, теперь, казалось бы, готовы были вообще треснуть.
        - Точно, - сказал я, и снова поцеловал розовые губы кореянки, слегка приоткрытые от волнения.
        Девичьи уста были влажными и горячими. Они дышали свежестью и пахли зеленым чаем, который мы пили. Я чувствовал, что ей не меньше, чем мне, нравится ощущение касаний наших губ и языков. Мы с ней целовались не в первый раз. Но сегодня мне казалось, что все может пойти дальше, чем поцелуи. Три часа дня, родители вернутся нескоро, а подруга без долгих уговоров согласилась прийти ко мне домой, при этом изрядно надушившись, но почти не став краситься (я как-то обмолвился ей, что не люблю яркого макияжа).
        Над Генераторным раскинулся красочный пейзаж января 2077-го. Окна едва не трескались от 30-градусного мороза. Крыши ломились от лежащих на них гор пушистого снега, к которому каждый день сыпалось с неба пополнение. На фонарных столбах Центральной улицы все еще сохранились новогодние гирлянды. Из печных труб на крышах жилых домов валил густой дым - чтобы хоть как-то согреться, народ массово топил свои «буржуйки».
        Наша печка тоже не простаивала - придя домой, я подкинул туда несколько новых поленьев. Дрова уютно потрескивали за разжаренной кирпичной стенкой печки, и в комнате царило тепло, бросая вызов суровой зиме за окном. Вокруг кровати были беспорядочно разбросаны ворохи кофт, свитеров, гольфов, подштанников, колготок, гетр и меховых носков, в которые нам приходилось каждый день наряжаться, чтобы показать нос из дому.
        Мей Юнг, моими стараниями, осталась в одной лишь серенькой футболочке, под которой отчетливо проглядывались очертания лифчика, и трусиках. Она не выглядела зажатой и смущенной, не сжимала стыдливым жестом коленки - может быть, из-за того, она была на полгода старше меня - ей еще в ноябре прошлого года исполнилось шестнадцать. На вид, пожалуй, ей можно было бы дать и восемнадцать - неспроста говорят, что девочки превращаются в девушек быстрее, чем мальчики - в юношей.
        Может быть, какой-нибудь избалованный ценитель и не нашел бы ее эталоном женской красоты. Сажем, разглядел бы определенные диспропорции в чертах ее лица, где пухлые чувственные губы соседствовали со слегка приплюснутым носиком и суженными глазами, глядящими из-под густых черных ресниц. Или указал бы на то, что она могла бы быть чуточку похудее в области бедер.
        Как по мне - все это чушь. Сложно спорить с тем, что Мей очень милая и симпатичная. Взять хотя бы ее длинные прямые волосы цвета вороного крыла - такие гладкие и блестящие, что им завидовали все одноклассницы. Непроста она считается первой красавицей класса. Я точно знаю, что именно о ней чаще, чем о других, думают мои одноклассники во время постыдных минуток наедине с собой. Но лишь мне посчастливилось делать то, о чем они лишь мечтают.
        Пока мы целовались, моя левая рука поглаживала ее по оголенному бедру, а правая - залезла под ее футболку, неловкими движениями пытаясь расстегнуть застежку лифчика. Это был важный момент, на котором все могло застопориться - ранее она мне этого не позволяла. Но вот ее рука сама помогла мне - и застежка наконец поддалась!
        Вынув из-под футболки и отбросив прочь лифчик, я задрал футболку и наконец увидел ее небольшую грудь со вздыбившимися от напряжения сосками, которые яснее ясного говорили о совпадении ее мыслей с моими. Ее учащенное дыхание было еще красноречивее! Моя левая рука в этот момент стала перемещаться по ее бедру ниже, ближе к трусикам. И тут…
        - Постой, - сказала она, вдруг сдвинув назад футболку, чуть отодвинувшись и убрав мою руку с бедра. - Постой, Дима. Я не могу!
        В ее голосе прозвучала такая решительность, что сразу становилось понятно - речь идет не о картинных девичьих ломаниях. Какое-то соображение явно всерьез запало ей в голову. И, поскольку Мей была мне настоящей подругой (как ни странно звучит это словосочетание сейчас, когда я едва не занялся с ней сексом) я обязан был отнестись к нему серьезно. Даже если для этого придется попытаться скрыть всю глубину своего разочарования от того, что вместо долгожданного лишения девственности я оказался в роли персонажа классической комедии о подростках-неудачниках.
        - Вот еще! - откинувшись на спинку кровати, я тяжело вздохнул. - Это почему это?!
        - А потому!
        Уставившись на Мей, усевшуюся по-турецки на краю кровати, я заметил в ее темно-карих глазах, глядящих на меня из-под густых ресниц, не меньше разочарования, чем, наверное, было в моих. Судя по тому, как она закусила губу, ее снедали сильные сомнения - но все-таки некая мысль не позволяла ей переступить черту.
        - Только не надо на меня злиться, Дима, - после длительной паузы ответила она на мой немой вопрос.
        - Я и не злюсь, - попытался убедить ее я.
        - Я, если честно, была бы вовсе не против… ну… ты понимаешь. Но мой папа будет очень зол.
        - Мне казалось, дядя Ан - человек современных нравов.
        - Только не тогда, когда касается этих вещей. Он очень переживает из-за всего этого и непрестанно повторяет, что я должна сохранить целомудрие для своего будущего мужа. Он каждые полгода возит меня в Олтеницу к врачу на осмотр.
        - Что с того? Меня тоже постоянно таскают по врачам, хоть я и здоров как бык.
        - Ты не понял! Папа меня водит к женскому врачу - гинекологу. Если во время очередного осмотра выяснится, что я… э-э-э… ну ты понял, - это будет настоящий скандал.
        Призадумавшись, я вынужден был признать, что в словах Мей есть доля истины. Дядя Ан действительно был из тех, о которых пословица «в тихом омуте…» Помню, где-то год назад Мей загорелась идеей сделать себе пирсинг в носу. Казалось бы, невинная затея, но ее спокойный обычно папа устроил дочери за эту идею такой выговор, что даже умудрился довести ее до слез - и это при том, что Мей не робкого десятка.
        - А-а-а… - я задумался о гинекологе и от этих мыслей слова на языке начали путаться. - А что… э-э-э… после этого… будет так заметно?
        - Конечно, будет! - фыркнула Мей, посмотрев на меня с удивлением и снисходительностью, намекающими на то, что мне следовало знать немного больше о женской физиологии.
        - Хм. А ты сама что… э-э-э… никогда не… э-э-э… - заметив, что подруга начинает откровенно забавляться над моим внезапно проснувшимся косноязычием, я сделал над собой усилие и преодолел смущение. - Ну, не баловалась с собой?
        - Ну, это другое, - покраснев, Мей опустила глаза и слегка улыбнулась, красноречиво ответив тем самым на мой вопрос. - Я… делаю это по-другому. Что ты уставился? Ну, пальцами там, сверху. Это не то же самое, что засунуть туда твою штуку!
        В чем-то это было нелепо и странно - говорить о таких вещах с девчонкой, с которой мы были знакомы едва ли не с рождения. Я давно знал, что в свое время нравился ей. Но до недавнего времени мне казалось, что девичья влюбленность осталась в прошлом, и воспринимал Мей исключительно как подругу.
        Если честно, то именно она виновата в том, что мы незаметно переступили черту, за которой все это стало возможным. Где-то с полгода назад она начала поддерживать разговоры на темы, находящиеся в опасной близости от секса, которых раньше в моем присутствии избегала. Скажем, мы с ней могли спокойно обсудить что-то такое, увиденное в фильме или рассказанное кем-то из друзей. После того как мы начали обмениваться своими мыслями по этому поводу, секс постепенно перестал быть для нас табу. Не прямо, но междометиями и намеками мы взаимно признались, что интересуемся этой темой и относимся к ней без излишнего смущения, как надлежит, в общем-то, современным людям. А недели две назад мы впервые начали целоваться.
        Я крепко задумался о нашей с ней дилемме - и вдруг меня осенило.
        - А что, если мы сделаем это по-другому? - спросил я, оценивающе глядя на ее реакцию.
        - Это как это - по-другому? - насторожилась Мей, но вскоре поняла, о чем я. - А-а-а. Ты хочешь, чтобы я тебе?.. Ну, не знаю. Не уверена, что мне это понравится. Вы ведь, мальчики, считаете, что таким занимаются только шлюхи! Я что, по-твоему, одна из них?
        - Не знаю, кто так считает, - пожал плечами я. - Может, какие-то дебилы. Здесь нет ничего такого. И я не предлагал, что бы только ты мне сделала. Я… это… тебе тоже могу. Ну, чтобы нам двоим это было в кайф.
        - Ну, я не знаю, - с сомнением проронила Мей, но при этом стыдливо закусила губу, скрыв улыбку, а в ее глазах вспыхнула искорка, которая говорила обо всем яснее всяких слов.
        «Не знаю» в данном случае означало «да».
        - Я… не бреюсь там, - слегка смутившись, призналась она, опустив взгляд к своим трусикам, из-под которых виднелись копны кучерявых темных волос.
        - Я, если честно, тоже! - усмехнулся я, пододвигаясь обратно к подруге.
        Мей по-прежнему пребывала в нерешительности, но не стала отстраняться, когда я приобнял ее и начал ласково целовать в щеку, ухо, шею. По тому, как девушка прикрыла глаза и выдохнула, становилось ясно, что ее оборона прорвана.
        - Я могу быть первым, если хочешь, - шепнул я ей на ухо.
        - Можно сделать это и вместе, - увидев мою удивленную реакцию, она усмехнулась и неожиданно мне подмигнула. - Не ты один посматриваешь кино для взрослых!
        Поначалу мы с ней все-таки чувствовали некоторое смущение. Но несколько минут спустя от былого смущения не осталось и следа. Сколько это длилось - ума не приложу. Когда всё окончилось, мы долго еще лежали, тяжело дыша, на простынях, уткнувшись счастливыми глазами в потолок и слушая потрескивание дров в печи. Оглянувшись на Мей, я заметил, что по ее лицу блуждает глупая улыбка. Ее щеки порозовели и стали оттого еще милее. Мне хотелось что-то сказать, но она приложила палец к моим губам, остановив слова. Привстав, она перевернулась через меня, лежащего ближе к краю кровати, задержалась на секунду, чтобы ее соски коснулись моих и одарила меня медленным нежным поцелуем.
        Я наблюдал, как она, встав с кровати, с видимым удовольствием прошлась по комнате, нарочито виляя бедрами, как она прежде никогда не делала. Остановившись у окна, она нарисовала пальчиком на заиндевевшем стекле розочку, а затем какой-то неприличный рисуночек в японском стиле хентаи, кажется, изображающий двух людей в позе «69». Я вдруг вспомнил, что Мей - фанат аниме. Говоря «кино для взрослых», она, должно быть, имела в виду свои мультики.
        - Не забыть бы стереть твое творчество перед приходом родителей, - произнес я, любуясь обнаженной фигурой кореянки и лопаясь от самодовольства от того, что только что произошло.
        Похоже, что я первым из своих друзей приобрел сексуальный опыт с девушкой в реальной жизни - а это совсем не то же самое, что мастурбация или виртуальный секс с порнозвездами. Но стоило ли удивляться, что это произошло именно со мной?
        Хоть родители и силились воспитать во мне скромность и самокритику, я не мог объективно не замечать сильных сторон, привлекавших противоположный пол: начиная от социального положения (единственный сын в знатной интеллигентной семье, проживающей в двухкомнатной квартире) и заканчивая перспективами (любимец всех учителей, которому остался один семестр до окончания десятого класса с золотой медалью и поступления в университет Сидней).
        Да и собой я недурен, чего уж говорить? В свои пятнадцать я вымахал на метр восемьдесят три, но вовсе не выглядел долговязой шпалой, как некоторые ровесники, а состоял из одних лишь мышц - вдобавок к обычной своей физической активности в тринадцать я начал заниматься боксом, а с четырнадцати не реже чем трижды в неделю тренировался в тренажерном зале, поднимая такие веса, которые заставляли занимающихся рядом взрослых мужиков мучительно краснеть от стыда.
        - А что об этом скажет твоя Дженни, а? Вы же с ней типа «встречаетесь», - не в такт моим мыслям молвила Мей, не оборачиваясь и заканчивая свой рисунок на стекле.
        Пущенная Мей стрела попала в цель - слегка убавив свою самодовольную усмешку, я впервые всерьез задумался, что только что совершил измену. Конечно, наша с Джен дистанционная любовь была слишком далека от понятия «отношения» в нормальном смысле этого слова - но ведь мы с ней и называли это именно так!
        На летних каникулах после седьмого и восьмого классов мы провели вместе по смене в «Юнайтед» и дважды окунались на двадцать четыре дня в другой мир, в котором у нас с Джен были серьезные разговоры и признания, объятия, слезы и даже поцелуи (правда, настоящие поцелуи с языком были лишь у лагерного костра в последний день нашей смены в 75-ом). Помню, тогда я был на вершине блаженства - мне едва исполнилось четырнадцать, и я всерьез не помышлял ни о чем большем.
        Но с тех пор миновало полтора года. Все это время наше с ней общение ограничивалось ежедневными (с редкими перерывами в день-два) сеансами видеосвязи.
        На протяжении всего девятого класса Дженни обещала, что при первой встрече на будущих каникулах мы будем целоваться так же, как при расставании на предыдущих - но наша встреча так и не состоялась, так как папе не удалось достать мне путевку в «Юнайтед». Расстроенная англичанка заявила мне, что все лето потеряло для нее смысл и лишилось своего очарования - но, тем не менее, поехала в лагерь одна. Она торжественно обещала выходить на связь со мной каждый вечер и транслировать мне в прямом эфире все интересное, что произойдет в лагере в этом году. Но, несмотря на обещание, регулярные сеансы связи длились лишь первые несколько дней. Дальше меня затянуло в водоворот напряженных курсов доуниверситетской подготовки, а Дженни - унесло вихрем веселой лагерной жизни. Несколько раз я тщетно пытался выйти с ней на связь, но затем забросил свои попытки.
        Я был уже почти уверен, что на этом наш с ней роман подошел к концу - но, едва вернувшись из лагеря, Джен начала звонить мне снова, ничего не объясняя и сделав вид, что паузы как будто и не было. Пара моих корешей, которые тоже был в том году в лагере, сообщили мне, что у Джен были шашни с одним молодым вожатым, и она с ним, по слухам, даже целовалась, но затем он бросил ее и к концу смены зажигал вовсю с вожатой из другого отряда. Я не знал, верить этим сплетням или нет, но после долгих колебаний решил не выяснять отношений. Я был рад возобновлению нашего общения и мне не хотелось разругаться с ней из-за дурацкой истории с вожатым, которой, может быть, вовсе и не было.
        В пятнадцать лет Дженет стала настоящей умницей и красивой, как фотомодель или киноактриса. Она была утонченной и элегантной, с прекрасными вьющимися волосами медового цвета, бархатно-нежной белой кожей с россыпью милых веснушек, тонкими изящными чертами лица, глубокими взрослыми интонациями голоса и прекрасным истинно британским произношением слов, словно у телеведущей - сказывались курсы ораторского искусства, которые она посещала по настоянию отца. Мей по-прежнему величала британку «чопорной, отмороженной вертихвосткой, которая строит из себя что-то непонятное», но я в душе понимал, что ее устами говорит зависть.
        На протяжении первого полугодия десятого класса не было и дня, чтобы я не провел в разговорах с Дженет хотя бы полчаса. Однажды она призналась, что любит меня, а я заверил ее в ответных чувствах, хоть не слишком ясно понимал, что следует вкладывать в слово «любовь» и не слишком тщательно обдумывал свой ответ.
        Джен рассказала, что твердо решила поступать в медицинский институт в Сиднее и даже посещает, как и я, подготовительные курсы. Она очень много и со знанием дела рассказывала о жизни в мегаполисе, в котором ей не единожды доводилось бывать, и рисовала передо мной такие перспективы тамошней жизни - взрослой, свободной, захватывающей, от которых просто кружилась голова. Мы с ней поклялись друг другу, что обязательно поступим в свои университеты, встретим друг друга в столице мира и будем там вместе до самого выпуска, а может быть, и навсегда. Девушка отнеслась к нашим планам очень серьезно - до такой степени, что начала подробно интересоваться у подруг и знакомых, как лучше все устроить, чтобы мы с ней, учась в разных вузах, смогли жить вместе. Я не был уверен, удастся ли воплотить эти планы в жизнь и не «перегорит» ли Дженни в скором времени - но само обсуждение таких перспектив льстило мне и будоражило воображение.
        Надо сказать, что с того момента, как мы обменялись признаниями в любви и договорились о встрече в Сиднее, наше общение стало намного откровеннее. Для меня мало что изменилось после произношения «волшебных слов», а вот Дженет, похоже, решила для себя, что мы перешли на некий новый этап, на котором дозволено то, что раньше было неуместно. Я и прежде подозревал, что за строгим воспитанием, сдержанными манерами и внешней холодностью Дженни прячутся пылкость и страстность, которые она тщательно скрывает от окружающих - а теперь смог в этом убедиться.
        Однажды в минуту откровений она вскользь призналась, что думает обо мне «в таком смысле», но затем тут же смутилась и пошла на попятную, сделав вид, что я неправильно ее понял. Но я начал осторожно распутывать попавшую ко мне в руки ниточку - и в конце концов она не только раскрыла мне правду, но и однажды глубокой ночью, когда ее родители спали, согласилась сделать это на камеру.
        С тех пор такое произошло еще два или три раза. Лежа в кровати и прислушиваясь свободным от наушника левым ухом, не ходят ли по коридору родители, правым ухом я жадно ловил доносящийся из наушника шорох простыней в десяти тысячах километров отсюда и не отрывал глаз от дисплея, на котором освещенная тусклым теплым светом ночника рыжеволосая девушка в тонкой ночной рубашке, закусив уголок подушки, чтобы ненароком не застонать, мерно раскачиваясь, ласкала пальчиками нечто теряющееся в полумраке между округлыми линиями ее стройных бедер.
        Корпя над конспектами, входящими в курс доуниверситетской подготовке, я грезил не только о веселой студенческой жизни и своих блестящих профессиональных перспективах - не меньше места в моих мечтаниях занимала обнаженная рыжеволосая англичанка, которой после нашего воссоединения не придется быть одной долгими ночами в эротичном переливчатом свете ночника.
        В общем, мы с Дженни, что и говорить, связали себя определенными обещаниями.
        Впрочем, если вдуматься, то в наших обетах не было ничего о воздержании от отношений на стороне. Мы договорились, что в следующем году поступим в университеты в Сиднее и там будем вместе. Я все еще полон решимости исполнить свое обещание. Но ведь мы пока еще не в Сиднее!
        Если подумать, то с какой-то стороны это даже лучше, что я был с Мей до того, как уехать в Австралию и воссоединиться с Джен. По статистике, которую я вычитал в Интернете, более верными являются мужчины, которые до начала отношений познали других женщин. Пишут, что над ними не так сильно тяготеет любопытство и им легче преодолеть соблазны…
        Ладно, чего уж там, в душе я прекрасно понимал, что хитроумные оправдания не делают мой сомнительный поступок лучше. И ощущал себя виноватым перед Дженни. Но… случилось так, как случилось. Нет смысла отравлять себе жизнь укорами и самобичеваниями еще и из-за этого - у меня и без того достаточно вещей, по поводу которых я переживаю.
        - Ей об этом знать совсем необязательно, - ответил я с деланной беспечностью, посчитав, что не уместно будет обсуждать с Мей тонкости наших отношений с Дженни.
        - Все вы, мальчики, одинаковые, - усмехнулась одноклассница, повернувшись ко мне. - Ты, кстати, не вздумай об этом никому рассказать. Вообще никому. Я не шучу, Дима! Если услышу, что ты со своими «пацанами» судачил об этом где-нибудь в раздевалке или столовой - мое мнение о тебе будет навсегда испорчено. Я и разговаривать с тобой больше не стану!
        - Не беспокойся - я буду нем, как рыба, - честно заверил я, хоть и понимал, сколь мучительно сложно будет сдержать такое обещание. - Джером, если узнает об этом, еще, чего доброго, убить меня попытается.
        Признаться, это действительно могло стать проблемой - достаточно серьезной, чтобы мысль о ней заставила разумного человека, находящегося на моем месте, воздержаться от того, что я сделал. Впрочем, не менее серьезными проблемами, если подумать, являлись и угроза скандала, если о случившемся узнают родителей Мей, и опасность того, что наши с Мей дружеские отношения из-за минутного порыва похоти безнадежно испортятся, и моральная дилемма с Дженни, в конце концов. Но все перечеркнул спермотоксикоз. Я сознавал в душе, что поступаю безответственно - но уколы совести были неглубокими. Они едва ощущались на фоне того блаженства, которое растекалось по всему телу.
        - Вот только об этом не надо, ладно?! - фыркнула Мей, которая при одном упоминании о нежных чувствах, которые испытывал к ней Джерри, начинала злиться. - Джером - мой друг. Но его не касается, с кем я сплю - и точка!
        - Он считает иначе. Забыла, как он начистил рожу Степке только из-за того, что он заикнулся как-то о тебе в эдаком контексте? - припомнил я. - Я, конечно, не Степка, я никого не боюсь, но не хотелось бы доводить до греха. В конце концов, мы с ним… были когда-то друзьями.
        Наши отношения с Джерри потерпели окончательный крах год назад - и, как я был твердо убежден, не по моей вине. Впрочем, к тому времени от этих отношений и так мало что осталось.
        Масштаб проказ, устраиваемых Джеромом, рос пропорционального его взрослению - и к четырнадцати годам некоторые из них начали отдавать злостным хулиганством. Из школьных масштабов он вырос в масштабы селения. Все в Генераторном знали сынка Седрика Лайонелла - вечного бунтаря, забияку, хулигана, инициатора всех самых опасных и циничных затей, какие только способен изобрести изощренный ум непослушного подростка.
        Я не чувствовал в себе больше ни сил, ни желания переделывать Джерома, но и идти по его стопам не желал - так что наши круги общения постепенно разделились и само общение свелось к минимуму. Впрочем, хоть мы и превратились в принципиальных антиподов, до как-то момента нам удавалось сохранять нейтралитет. Я порицал хулиганские замашки и невоспитанность подобному тому, как Джером высмеивал ябедничество и лизоблюдство, но по некоему молчаливому уговору мы не переходили на личности.
        Джером был, пожалуй, единственным, кто способен был сравниться со мной по популярности в десятом «А» классе. К нему тянулись все «неблагополучные» подобному тому, как я был примером для подражания для «сознательных». По мере взросления он лишь усилил свое грубое обаяние, эдакий животный магнетизм, который влек к нему людей вопреки здравому смыслу и неудовольствию родных. Благодаря своей загадочной харизме Лайонеллу удавалось практически всегда оставаться безнаказанным после всех своих сумасбродств - его покрывали не только товарищи, но и многие педагоги. Что до отца, то Седрик Лайонелл продолжал пить все так же беспробудно, и не проявлял ни малейшего интереса к жизни сына. Джером был уверен, что ему все нипочем - но жестоко ошибся.
        В один прекрасный день, после N-надцатой жалобы на проделки Джерома, терпение директрисы Маргариты Петровной лопнуло, и она напомнила всем о том, за что получила свое позабытое ныне прозвище «железное леди». Перед судом был поставлен вопрос о лишении Седрика Лайонелла родительских прав. В суд были приглашены некоторые жители Генераторного из числа лично знавших Лайонеллов, чтобы дать свидетельские показания - и среди них моя мама. Я долго уговаривал ее отказаться от этой затеи, впервые в жизни закатил ей настоящий скандал - но мать осталась непреклонной. «Я знаю, что поступаю как лучше, Дима. И на этом разговор окончен», - с необычной для себя строгостью произнесла она. Именно показания Катерины Войцеховской (а также тот факт, что Седрик приполз на заседание в стельку пьяным) стали ключевыми факторами, которые повлияли на решение судьи о лишении Седрика Лайонелла родительских прав и передаче Джерома под опеку службы по вопросам детей. Возобновить Седрика в правах судья постановила лишь в том случае, если тот пройдет курс реабилитации для алкоголиков и на протяжении полугода проявит себя
положительно по месту проживания и месту работы, что должны официально засвидетельствовать незаинтересованные лица.
        На следующий же день в школе произошла потасовка, которую там помнят до сих пор. Джером набросился на меня со слепой, отчаянной яростью, настолько безумной, что я бы, наверное, остался инвалидом, если бы не был способен себя защитить. Я оказался на это способен. Но победа далась мне не так просто, как я думал - Джером, никогда не обучавшийся боевым искусствам и прогуливающий уроки физического воспитания, славился по-настоящему бесстрашным и ловким драчуном. Он стал первым, кто сумел поставить мне несколько синяков прежде чем я одолел его, скрутил и прижал к земле. «Я не хотел! Я пытался уговорить маму, чтобы она не делала этого!» - кричал я ему, но он лишь рычал от ненависти и извивался, пытаясь вырваться из моих объятий. «Твоя мама - сука! А ты - сукин сын! Ненавижу вас всех! НЕНАВИЖУ!!!» - неистово орал он, пока на помощь не прибежал физрук, чтобы разнять нас.
        С тех пор жизнь Джерома существенно осложнилась. Круглые сутки он находился под присмотром учителей и суровой сотрудницы службы по вопросам детей (по совместительству - заведующей детской комнаты милиции). В свободное от учебы время его привлекали к производственной практике, готовя по окончании школы в ученики маляра. Впрочем, еще ни один практикант не посещал работу так редко, как Лайонелл-младший. Нечасто видели Джерома и в сиротском общежитии, где ему было предписано жить и отмечаться по утрам и вечерам. Где он ночевал, никто точно не знал, но поговаривали, что об этом стоило бы спросить Тома. Я изредка видел его на улице - как правило, с сигаретой в зубах в компании Ярика Литвинюка или кого-то из множества своих корешей.
        В душе мне было его жаль. Но со дня той ссоры мы с ним так и не обмолвились ни единым словом. Шансов на примирение практически не было - я не считал себя виноватым в чем бы то ни было, а Джером был не из тех, кто просит прощения.
        Мей умудрялась поддерживать дружбу с Джерри отдельно от меня, но мы с ней редко об этом говорили. Как-то раз попытались, но разговор не заделался - она осторожно подводила к тому, что Джером «в душе очень добрый и честный парень», а я демонстративно выражал свое недоумение по поводу того, какую прелесть она находит в компании уличных отморозков.
        - Давай не будем об этом, - оборвала мои воспоминания девушка. - И вот еще что. Не думай, что это что-то особенное значит. Надеюсь, тебе хватит ума, чтобы правильно все понять и воздержаться от разной романтической ерунды. Я давно переросла тот период, когда была в тебя бездумно влюблена. Ты - самовлюбленный и эгоистичный тип, Димитрис Войцеховский, хоть и хорош собой. Для серьезных отношений ты совершенно не годишься.
        - Ну спасибо, - мысленно вздохнув с облегчением от того, что она сама так здорово расставила все на свои места, с притворной обидой на «эгоистичного типа» протянул я. - Но хоть в сексе-то я неплох?
        - Как меня и предупреждали - все вы, самцы, жутко любите себя нахваливать, - усмехнулась она.
        Ответ на мой вопрос был мне и так известен - его можно было прочитать на ее лице. Но даже если бы я и не владел умением читать человеческую мимику - вместо нее все сказали бы действия девушки, которая вернулась ко мне в постель, чтобы повторить то же самое во второй раз.
        То было время сладостного блаженства, безделья и расслабленности. Насытившись сексом, мы долго еще продолжали валяться в кровати, и, как это сотни раз бывало ранее, болтали о разной фигне, слушали музыку из Интернета, ржали над смешными видяшками, над нелепыми постами и фотками знакомых в социальных сетях. Вроде бы все такие же друзья - но при этом теперь еще и любовники, и одно другому ничуть не мешает. Я чувствовал себя хорошо и беззаботно - главным образом из-за того, что наши с Мей отношения ни к чему не обязывали, не сковывали и не усложняли жизнь никакими обетами и запретами. Не знаю, было ли для нее все так же, или она прятала за своим показным безразличием какие-то возвышенные девичьи чувства - кто поймет, что творится в женском сердце? Лучше уж об этом не задумываться.
        Засобирались мы на выход вечером. Мои родители, конечно, не будут иметь ничего против, что подруга зашла погостить, но вот Мей после случившегося стеснялась с ними пересекаться.
        Натягивая на себя многочисленные слои одежды и тщательно застегиваясь, мы обратили внимание, как под окном, на освещенной вечерними фонарями Центральной улице прокатились, покачиваясь на «лежачих полицейских», колонна пятитонных грузовиков, крытых припорошенным снегом зеленым брезентом. Обычно эти махины на дизельных двигателях, испускающие из выхлопных труб ядовитый дым, вредящий озоновому слою, не пускали в селение - но сейчас был другой случай. В одном месте брезентовое покрытие было неплотным, и я смог разглядеть, как на лавке примостились, тесно прижавшись друг к другу, солдаты в подбитых мехом бушлатах зимней камуфляжной расцветки.
        - Что твой папа говорит об этом всем? - кивнул в сторону окна, спросила Мей.
        Я заметно помрачнел. Как сыну главного дипломата Генераторного, допущенного, по всеобщему убеждению, ко всем политическим тайнам, мне этот вопрос в последнее время задавали все друзья и знакомые. И все они не были удовлетворены тем ответом, который мне приходилось им давать.
        - Он говорит, что все будет хорошо, - ответил я. - Говорит, что вся эта игра мускулами - часть дипломатии, только и всего. По-настоящему опасности нет.
        - Дима, когда под окнами домов каждый день происходит настоящий военный парад - то совсем не складывается впечатление, что «опасности нет», - Мей со скептическим видом прищурилась. - Тебе не кажется, что твой папа, при всем к нему уважении, пытается смотреть на мир через розовые очки? Или, может быть, преуменьшает опасность, чтобы избежать паники?
        - Не кажется. Не знаю, - я неопределенно пожал плечами. - Если послушать, что говорил нам комендант на последнем уроке допризывной подготовки - нам суждено сложить головы, защищая Родину. Вопрос только в том - когда. Но мы слышим все эти мрачные пророчества о войне с самого детства. Все постоянно твердят, что ЮНР на нас нападет. Но они существуют почти двадцать лет - и за это время ни разу на нас не напали. Сама суди.
        - В последнее время они ведут себя по телевизору очень агрессивно.
        - Папа говорит, это естественная реакция на укрепление Альянса.
        - А как насчет того, что их поддерживает Евразийский Союз? Все об этом говорят.
        - Папа считает, что дружба ЮНР и Союза - противоестественна, и поэтому обречена на провал. Ильин ненавидит китайцев и прогнувшихся под них россиян не меньше, чем нас. Он берет у них все оружие, которые те дают - но лишь для того, чтобы потом обернуть его против них же.
        - Когда-нибудь потом. А вначале - против нас.
        Мей была вовсе не глупа и интересовалась такими вещами не меньше меня. Впрочем, сложно не интересоваться политикой, находясь в маленьком селении на границе государств, относящихся друг к другу, мягко выражаясь, недоброжелательно.
        Папа возлагал большие надежды на создание Центральноевропейского альянса - но на деле, после того как Альянс был создан, ситуация стала даже опасней, чем раньше. Никто из больших игроков прежде не воспринимал всерьез разбросанные по Балканам мелкие города и общины. Но когда они объединились и вступили в большую политику в качестве самостоятельного игрока, это не понравилось не только ЮНР, но и сверхдержавам. Ставки возросли.
        - Александр Кириллович считает, что создание Альянса и наше участие в нем было ошибкой, - вспомнила Мей слова нашего учителя истории. - Говорит, залогом нашего спокойствия и благополучия было то, что мы сидели и не высовывались.
        - А папа говорит, что страусиная политика все равно не сработала бы, - припомнил я папин ответ после того, как я рассказал ему об услышанном на уроке. - Он говорит, что укрупнение общин, их интеграция в крупные сообщества - это закономерный процесс в постапокалиптической политике. Если бы мы не стали частью Альянса, то стали бы частью чего-то другого - и нашего мнения никто бы не спросил.
        Я боялся, что Мей ответит на это словами, которые я много раз слышал в толпе и читал в комментариях на местных сайтах - что мнение моего отца по этому поводу стоит недорого, ведь он был одним из вдохновителей вхождения Генераторного в Альянс и просто не готов признать своей ошибки. К счастью, подруга была достаточно тактичной, чтобы обогнуть этот острый угол.
        - Может, и так, Димитрис, - примиряюще закрыла тему она. - Очень надеюсь, что твой папа окажется прав.
        Чтобы провести Мей к ней домой, пришлось преодолеть суровое испытание зимней стужей и морозом, которые превращали прогулку длинной в полкилометра в тяжелое путешествие. Ковыляя по заснеженным тротуарам, мы не раз еще стали свидетелями мрачных предвестий тяжелых времен. В небе пролетел сквозь метель, отсвечивая сигнальными огнями, вертолет. По улице навстречу нам прошествовал строй замученных солдат: замерзшие юноши мужчины дышали паром, кутались в бушлаты и потирали руки в рукавицах одна о другую. Это были наши мобилизованные «народные дружинники» - их призвали на внеочередные двухмесячные сборы после последних угрожающих жестов со стороны ЮНР.
        Обгоняя двух пожилых женщин, медленно ковыляющих по тротуару и тоже наблюдающих за строем солдат, я расслышал сквозь порывы ветра обрывки их разговора - слово «бедняги» и нечто подозрительно очень похожее на «вступили, на свою голову». Еще один камень в огород моего отца. Впрочем, я привык к этому в последнее время.
        - Ух. Ну и собачий же холод, - выдохнул я, захлопнув изнутри дверь парадного, в котором находилась квартира Юнгов. - Ты как, жива?
        - Ага. Только на бровях выросли сосульки, - пошутила она.
        Момент был слегка неловкий, так как я не был уверен, как нам стоит прощаться после случившегося сегодня. К счастью, Мей оказалась расторопнее меня - улыбнулась, как ни в чем не бывало, и по обыкновению чмокнула меня в щеку.
        - Спасибо, что провел. Созвонимся завтра.
        На обратном пути я заглянул в пункт раздачи, чтобы получить суточную социальную порцию питьевой воды, и купил, как просил папа, еще одну вязанку дров у мужика возле Привратного рынка. На рынке народ толкался, запасаясь дровами и свечами у окрестных торговцев, сумевших пробиться в Генераторное этим ненастным днем. Ходили слухи, что грядут отключения электроэнергии, а значит, и отопления. А еще, конечно, бродили мрачные слухи о грядущей войне. Треклятый вертолет, будто нарочно, каждые пятнадцать минут проносился над селением, и люди недобро поглядывали на небеса, покачивая головами.
        К тому времени, как я вернулся домой, мои мысли уже были далеки от случившегося сегодня у нас с Мей и возможных из-за этого осложнений. Военные маневры, проходящие чуть ли не на самой Центральной улице, не позволяли думать о чем-либо еще. «Неужели они не могут заниматься этим где-нибудь за городом, чтобы не нервировать людей?» - недоумевал я, переступая порог дома. Впрочем, комендант, наверное, убежден, что таким образом он внушает людям чувство безопасности.
        Сняв верхнюю одежду и подкинув еще одно полено в печь, я переоделся в спортивную форму. Изнурительная тренировка или хотя бы просто бодрящая зарядка всегда помогали мне выбросить из головы все лишнее и обрести душевное равновесие. Начал я, как обычно, с тщательной растяжки, затем перешел к отжиманиям, а за ними настал черед упражнений с подаренными папой новенькими гантелями с наборными блинами, вес каждой из которых можно было довести до двадцати килограммов.
        Обычно я включал для фона музыку из своего «спортивного» плейлиста. Но на этот раз, все еще находясь в плену тревожных околовоенных разговоров, решил включить телевизор. И, конечно же, увидел на первом же телеканале - «Euro news», мрачное лицо «генералиссимуса ЮНР» Ильина.
        За последние годы этот желчный старик основательно набил всем оскомину. Если бы теория о материальности мысли была верна, то он давно должен был бы находиться в гробу, так как ругательства и проклятия в его адрес долгие годы доносились чуть ли не в каждом доме Генераторного и десятков других приграничных общин, находящихся в вечной тени имперских замашек ЮНР. Но в этом году ему исполнилось семьдесят четыре, а помирать он все еще не спешил. Вид у «предводителя южных славян», впрочем, был нездоровый - исхудавшее, желтоватое лицо с дряблой обвисшей кожей, клочковатым серебристым пухом на подбородке и налитыми кровью глазами, в которых отражается пугающе мало адекватности.
        Крупными буквами внизу экрана красовалась надпись: «ИЛЬИН УГРОЖАЕТ ВОЙНОЙ АЛЬЯНСУ». Бесстрастный женский голос за кадром переводил на английский язык преисполненную эмоций речь русского диктатора, в которой доминировали ура-патриотические интонации с примесью истерики. Я не вслушивался, но ударения, как всегда, ставились на словах вроде «не допустим!», «станем горой!» и «славяне!» Скорее всего, речь шла о югославском беспилотнике, который вчера нарушил воздушное пространство, контролируемое Альянсом (а по версии ЮНР - не нарушил) и был сбит.
        - … если кто-то думает, что мы оставим без ответа трусливые поползновения банды самопровозглашенных князьков, называющих себя «Альянсом», в сторону нашей великой славянской Республики - он жестоко ошибается! Я уже дал соответствующие поручения Кабинету государственной безопасности. Все действия, угрожающий национальному суверенитету, единству и безопасности ЮНР, будут не просто пресекаться - они получат адекватный ответ!
        От переизбытка эмоций голос Ильина сел и перешел на сиплый шепот - командирский бас на восьмом десятке лет давался не так просто, как в молодости. Я слушал его краем уха, не переставая заниматься с гантелями. Звуки телевизора доносились словно издалека, почти не проникая в мозг. В мышцах чувствовалось приятное напряжение. На лбу начинал выступать первый пот.
        - И пусть никто не обманывается циничной ложью, будто эти сатрапы представляют интересы людей. Простой народ не имеет с ними ничего общего! Простые люди за пределами Республики не считают врагами таких же простых людей, живущих в Республике. Они стонут под владычеством криминальных авторитетов и натовских военных преступников, прибравших к рукам власть во время послевоенной анархии. Они грезят об освобождении! Им не нужно с нами враждовать! Они встретили бы нас, как освободителей!..
        Выдохнув, я положил гантели на пол, отер пот тыльной стороной ладони и распрямил спину, вытягиваясь. Краем глаза глянув на свое отражение в зеркале, я важно покрутил бицепсами и удовлетворенно усмехнулся.
        «ИЛЬИН ОБВИНЯЕТ СОДРУЖЕСТВО В РАЗЖИГАНИИ ВРАЖДЫ» - сменилась, тем временем, надпись внизу телеэкрана и зрителям продемонстрировали другой, не менее красочный отрывок двухчасового выступления россиянина.
        - … кому выгодно все что, происходит сейчас на Балканах?! Я скажу вам! Жадным беспринципным подонкам - тем самым, которые уничтожили наш мир двадцать лет назад! Думаете, они сгорели в огне, в который они повергли мир?! Нет! Сгорели наши отцы, жены, дети, все кого мы знали - но только не они! Сионистское оккупационное правительство - это гидра! И она быстро отращивает себе новые головы! Капитолийские холмы превратились в радиоактивные болота, небоскребы Уолл-Стрит обратились в пыль, Лондон лежит на дне океана - а проклятая гидра уже переползла в теплое и сухое местечко! Она по-прежнему тянется к нам своими грязными щупальцами из Валлаби-Вэй в Сиднее и правительственного квартала Канберры! Не правда ли, мистер Патридж?! Мне хорошо известно, кому ты служишь и что ты себе представляешь! Ты - мафиози, называющий себя «сэром». Единственная твоя задача - помогать жирным котам-капиталистам зарабатывать миллиарды на поставках оружия славянам, которые будут убивать других славян и арабам, которые будут убивать арабов!..
        Зрелище брызжущего слюнями русского изрядно меня утомило, так что я обрадовался, когда на этом месте “Euro news” решили оборвать его монолог и передали слово диктору - молодому мужчине южноевропейской внешности в хорошо сидящем на нем сером костюме с галстуком. Надпись внизу экрана трансформировалась в общее словосочетание «БАЛКАНСКИЙ КРИЗИС».
        - Вчерашний инцидент с беспилотным летательным аппаратом еще сильнее накалил страсти, бушующие на Балканах. Оправдались прогнозы экспертов, предсказывающих, что отношения Центральноевропейского альянса и Югославской народной республики, резко обострившиеся в декабре прошлого года, будут продолжать ухудшаться и достигнут критической точки. Напомним, 2-го декабря 2076-го лидер ЮНР Захар Ильин распорядился выслать из своей столицы Бендер дипломатических представителей всех государств и общин, вошедших в ЦЕА. Этот жест стал ожидаемой реакцией на провал Скопийских переговоров о разграничении зон ответственности на Балканах. Тремя днями ранее, 30 ноября, после трех недель бесплодных консультаций, было объявлено о сворачивании переговоров. По словам главы объединенной дипломатической миссии ЦЕА в Скопье Милана Ненича, «стороны не смогли найти точек соприкосновения». В кулуарах же представители Альянса не скрывали своего разочарования из-за неконструктивной позиции ЮНР.
        Продолжая таскать гантели и тяжело дыша, я пробегал глазами по «бегущей строке» внизу экрана, где прокатывались краткие заголовки второстепенных новостей и информационных сообщений. Впрочем, сегодня большинство из них касались главной темы. «В районе приграничного селения Южна рай очевидцы наблюдают сосредоточение бронетанковых войск ЮНР», - предупреждал один из заголовков. «В разведданных отмечено увеличение летной активности на вертолетоносце ЮНР «Илья Муромец», - предостерегал другой. И еще несколько подобных. На этом фоне несколько одиноко и стыдливо смотрелась новость «Обсуждается решение об отправке в Бендеры дипмиссии с особым статусом - анонимный источник в Комитете по внешним связям ЦЕА», сразу за которой пошли заголовки о второстепенных событиях и происшествиях.
        В моей голове пронеслась мысль, что отец, находящийся сейчас в Олтенице, должно быть, активно работает над дипломатическим урегулированием вопроса и, очень возможно, останется ночевать на раскладушке в чьем-нибудь кабинете в райцентре, как и прошлые две ночи. Мама виделась с ним вчера вечером по дороге с работы и пожаловалась мне за ужином, что отец держится на ногах только благодаря кофеину.
        - Итак, очевидно, что мы столкнулись с кризисом, который впервые со времен выхода человечества из Темных времен грозит началом межгосударственного военного конфликта в Европе. И это при том, что регион находится лишь в самом начале долгого пути послевоенного возрождения. По оценкам экспертов, на территории современной Европы проживает около 60 миллионов человек - немногим больше, чем во времена Римской империи в начале нашей эры и меньше, чем проживало на территории одной лишь Германии в 2055-ом. Лишь четверть населения обитает в 89 населенных пунктах, укрытых искусственных озоновым слоем - так называемых «зеленых зонах», и имеет доступ к основным благам цивилизации. Половина же европейцев обретается в условиях диких пустошей, остро нуждаясь в питьевой воде и экологически чистых продуктах питания. Примерно 90 % сухопутной территории Европы эксперты причисляют к «серой зоне» - там отсутствуют сколько-нибудь заметные признаки власти и организации либо нет разумной жизни вообще. Несмотря на столь бедственное положение, немногие из оставшихся островков цивилизации неспособны справится со своими
противоречиями, и, вместо того, чтобы объединить усилия вокруг противостояния глобальным проблемам, застыли в шаге от нового военного конфликта. Почему человечество не учится на своих ошибках? Где находятся истоки проблемы и возможно ли их мирное решение? Чтобы помочь зрителям разобраться в этих вопросах, мы пригласили в студию квалифицированных экспертов. Сегодня здесь с нами: Джошуа Гудман, профессор Мельбурнского института прикладных политических исследований, известный политолог и специалист в области теории конфликтов…
        Чинно-благородный мужчинка в деловом костюме с опрятной «профессорской» бородкой и в очках с дорогой оправой, ответил на представление вежливым кивком. Было заметно, что перед камерой он чувствует себя достаточно уверенно. Это был, похоже, один из тех болтунов, которые проводят на подобных ток-шоу полжизни и главным образом за счет них зарабатывают на жизнь. Я достаточно общался с папой, чтобы понимать - эксперт, представляющий некий Мельбурнский институт, будет говорить с позиций Содружества наций, то есть, весьма умеренной и скептической по отношению к ЦЕА.
        - … и Бруна Бут, европейский общественный деятель, гражданский активист и блоггер, с октября прошлого года - консультант президента Центральноевропейского альянса Лукаса Пирелли по связям с общественностью.
        Дамочка средних лет уютного и спокойно вида, которой не хватало только бигуди и клетчатого пледа или кошки на руках, чтобы походить на стереотипную многодетную мать - домохозяйку из старых фильмов, мило улыбнулась в камеру.
        - Приветствую, - проворковала она.
        Даже сложно поверить, что эта невинная овечка - та самая «баба-огонь» Бут, о которой так часто говорил отец. Папа восхищался ею как одной из самых ярых сторонников идей Альянса, а также говорил, что она входит в число самых умных и влиятельных людей в окружении президента Пирелли. Правду говорят, что внешность часто бывает обманчива.
        Я никогда не интересовался политикой больше, чем это требовалось от сына дипломата, а уж тем более не находился в числе фанатов политической грызни в прямом эфире вроде той, что сейчас намечалась. Моя рука потянулась было к пульту, чтобы переключить канал или вырубить «ящик» полностью, но в последний момент я сдержался. Мне показалось неправильным прятать голову в песок в то время, когда папа переживает из-за всего этого и пашет по двадцать часов в сутки. Тем более, ситуация в этот раз и впрямь выглядит серьезно - даже Дженни во время последней нашей беседы недовольно расспрашивала меня, что за ерунду мы здесь придумали с этим своим Альянсом и почему затеваем войну. Пришлось мне посоветовать ей не читать австралийских новостей.
        Что ж, возможно, стоит и впрямь послушать. Смогу в это время заняться брюшным прессом - отполировать рельефные «кубики» на животе.
        - Итак, мистер Гудман, - открыл дискуссию ведущий. - В вашей статье, опубликованной в издании «Новая международная политика» в марте 2075-го года, вы назвали объединение центральноевропейских общин в единый блок «серьезным дестабилизирующим фактором для Европы». Еще тогда вы предсказали наступление политического кризиса на Балканах. Теперь, похоже, мы столкнулись с этим кризисом лицом к лицу. Скажите, вы все еще склонны возлагать вину в эскалации конфликта прежде всего на руководство Альянса?
        - Ну, я не хотел бы перебирать на себя роль судьи и искать виновных. Когда есть конфликт, то всегда есть две стороны и принципиальное противоречие, то есть, два мнения, которые стороны склонны считать взаимоисключающими по вопросу, которые стороны считают важным, - довольно нудно начал австралийский ученый, но не стал испытывать терпение ведущего и постепенно перешел к сути вопроса. - Как незаинтересованное лицо с незашоренным взглядом, я говорю сейчас о тех вещах, которые я объективно наблюдаю со стороны. И я вижу, что создание ЦЕА - это, образно говоря, красная тряпка, которой машут перед ЮНР. Не подумайте, что я даю положительную оценку политике ЮНР. Но, согласитесь, эта политика была достаточно стабильной и предсказуемой со времени ее образования. ЮНР - это известная величина, которая существует в Европе достаточно долгое, по современным меркам, время, и успела вписаться в сформировавшийся здесь политический рельеф. Нам может не нравиться тоталитарный режим ЮНР и их имперская риторика, и мы можем иметь много претензий к тому, как у них обстоят дела с правами человека. Но! Мир не такой, каким
был двадцать лет назад. И мы не можем позволить себе мыслить довоенными категориями. Когда мы говорим о стабильной власти, которая поддерживает порядок и организацию среди 4,5 миллиона людей на территории разрушенной Европы - мы просто обязаны относиться к ней, при всех недостатках, с определенным позитивом. И мы должны искать такие пути взаимодействия с ней, при которых ее интересы будут соблюдены. Потому что мы понимаем, что если интересы не будут соблюдены - то они будут защищать эти интересы с помощью имеющейся у них 250-тысячной армии. И это не пойдет на пользу нашей приоритетной задаче: восстановлению цивилизации, пережившей апокалипсис.
        - Мистер Гудман, но ведь ЦЕА был создан именно для этой цели - для консолидации усилий разрозненных человеческих общин вокруг возрождения цивилизации, - возразил ведущий программы. - Не кажется ли вам, что негативная реакция ЮНР на создание ЦЕА - это проявление агрессивности существующего там режима, а не ответ на реальную угрозу?
        - Мне легко ответить на ваш вопрос, потому что я не согласен с вашим утверждением, которое ему предшествовало. Цель создания ЦЕА является совсем иной. Давайте не будем цепляться за фразы, записанные юристами в учредительных документах организации, и посмотрим на ее действия. И мы увидим, что этот блок имеет ярко выраженную военную направленность. Давайте не будем жонглировать понятиями - «оборонительную», «наступательную». Военную - и этого достаточно. Задолго до создания Альянса Европа стала на путь активного восстановления - с помощью Содружества наций и частных инвесторов во главе с консорциумом «Смарт Тек». Именно их гуманитарные миссии и многомиллиардные беспроцентные кредиты позволили в кратчайшие сроки создать те самые «зеленые зоны», на которых сейчас держится ЦЕА. Были написаны и утверждены многолетние планы развития, призванные преодолеть продовольственный, экологический и медицинский кризисы, построить в Европе стабильную экономическую систему. Эти планы продвигались вперед семимильными шагами. И, что самое важное, все эти сугубо мирные процессы не вызывали активного противодействия со
стороны ЮНР. Это вызывало недовольное ворчание, безусловно. Но не более того. И ситуация оставалась бы такой и в дальнейшем. Содружество наций дало европейским общинам определенные гарантии, которые были намного более надежной защитой, нежели собственная армия. Так какой же была цель создания ЦЕА? И чем занимается ЦЕА после своего создания? Складывается впечатление, что лишь одним - наращивает военную помощь, провоцируя тем самым соседа. Посмотрите, что произошло только во второй половине 76-ого! Созданы три аэромобильных бригады прямого подчинения руководству Альянса. Введена в строй авиабаза в Тасаре, на которой будут базироваться 32 ударных БПЛА. Выведена на орбиту высокотехнологичная станция ПРО, которая, по утверждению ЮНР, может быть использована и в качестве орбитальной артиллерийской системы наступательного назначения. Подумайте, сколько ресурсов «съели» эти проекты? И это при том, что люди голодают, замерзают, мучаются от жажды, лишены образования и медицины! Но вместо того, чтобы пустить ресурсы на созидание, они были выброшены на ветер. И вот он, перед вами, единственный результат такого их
использования - Европа предстала перед угрозой войны. Я уже молчу о том, что на свои военные проекты, никем не санкционированные, руководство Альянса не стеснялось пускать заемные средства, выделенные финансовыми донорами совсем для других целей…
        - Мистер Гудман, благодарю вас, ваша точка зрения ясна, - наконец решился встрять ведущий, который на протяжении длительной речи уже дважды или трижды открывал рот, намереваясь перебить австралийца. - По-видимому, она совпадает с точкой зрения руководства Содружества наций, принявшего решение о заморозке большинства свои гуманитарных программ на территориях, вошедших в ЦЕА. Давайте-ка дадим слово и вашему оппоненту. Мисс Бут, не секрет, что вы являетесь убежденным апологетом Альянса и выступаете за укрепление центральноевропейской системы коллективной обороны. Скажите, не кажется ли вам, что, чрезмерно заботясь о своей обороне, европейские общины и впрямь смещают свои приоритеты в неверную сторону и в результате могут спровоцировать разрушительный военный конфликт?
        - Спасибо, - женщина, по своему обыкновению, мило улыбнулась, но это было последним, что она сделала милого этим вечером. - Прежде всего я хотела бы спросить у уважаемого мистера Гудмана, а можем ли мы вообще говорить о наличии каких-то «прав» и «интересов» тех товарищей, которые сейчас прячутся под аббревиатурой «ЮНР», на территории таких стран, как Болгария, Греция, Румыния, Сербия?.. Давайте не будем забывать о том, кто они такие и как они здесь оказались. Я хотела бы напомнить вам об этом, мистер Гудман. Захар Иванович Ильин - экс-командующий 5-ой гвардейской танковой армии вооруженных сил РФ. В 76-ом году его армия зашла на территорию нескольких суверенных государств с целью ее оккупации от имени национал-шовинистического режима в России. И эта армия до сих пор находится здесь - как бы это сейчас не называлось. Как вы сами предложили, давайте не будем заниматься юридической казуистикой. Именно Ильин и его офицеры авторитарно управляют тем, что они называют «ЮНР», а так называемая «армия ЮНР» - это все те же русские войска с новыми нашивками и шевронами, и лишь на них держится власть Ильина
над теми землями, которые он причисляет к «территории ЮНР» и теми людьми, которых они величают «населением ЮНР». Я бы хотела это очень четко прояснить! Потому что, когда мы перестаем называть вещи своими именами и начинаем говорить выдуманными дипломатами терминами - это серьезно искажает реальную картину. Так вот, все мы помним, кто есть кто, и кто откуда пришел!
        - Прошу прощения, что перебиваю вас, коллега, - менторским тоном пробубнил оппонент, слегка поморщившись при слове «коллега», будто едва заставила себя его произнести. - Но я хотел бы напомнить, что еще на Сиднейском конгрессе представители всего цивилизованного мира пришли к выводу, что единственный разумный способ остановить маховик войны - не искать виновных, начать все с чистого листа…
        - Конечно же, это было разумно. На тот момент! - ничуть не смутилась Бруна. - Никто не вспоминал о прошлом в Темные времена, когда вопрос стоял о выживании человечества как вида. Но сейчас, когда на землю постепенно возвращаются цивилизованные отношения, мы не можем полностью абстрагироваться от исторического контекста. Настоящее не существует в отрыве от прошлого. И когда кто-то заявляет «я имею право на эту территорию, потому что я занимаю ее сейчас» - это называется кулачным правом, и я убеждена, что это тупиковый путь. Впрочем, мы не говорим сейчас о том, чтобы полностью восстановить историческую справедливость. Мы понимаем, что такая постановка вопроса сделало бы бескровное решение невозможным - хотя, поверьте, многие хотели бы поставить вопрос именно так, не заботясь о крови. Но мы готовы идти на самые серьезные уступки ради сохранения мира. Президент неоднократно заявлял, что члены Альянса, несмотря на то, что некоторые из них являются прямыми юридическими правопреемниками довоенных балканских государств, не выдвигают никаких требований по поводу ухода Ильина и его войск с тех территорий,
которые они занимали по состоянию на март 75-го. Мы глубоко обеспокоены тем, что творится на этих территориях - но мы готовы дать однозначные гарантии нашего невмешательства в их дела в обмен на такие же гарантии со стороны ЮНР. Но что мы услышали в Скопье? Ничего, кроме воинственной риторики. Представители Ильина заявили, что видят предмет переговоров в определении сроков и условий добровольного роспуска ЦЕА. Так и сказали - «добровольного роспуска». Господа, да они приехали в Скопье только для того, чтобы прилюдно плюнуть нам в лицо и заявить свои права на все Балканы. Что-то еще надо комментировать? У кого-то еще остались иллюзии на тему того, чья позиция созидательна, а чья - деструктивна? Ошибка таких экспертов, как вы, мистер Гудман, в том, что вы видите все со стороны как конфликт двух цивилизованных сил, которыми движут рациональные мотивы и здравый смысл. Но на самом деле лишь одна из них является таковой. Вторая - это просто банда, разросшаяся до масштабов страны, которая не переняла от цивилизации ничего, кроме огромного количества вооружения. Язык силы - это единственный понятный им язык.
Поэтому Альянс вынужден укреплять свой военный потенциал в целях обороны. Если мы не будем достаточно сильны, чтобы отразить потенциальное нападение - его вероятность резко возрастет.
        - Ну довольно, прошу вас, мисс Бут. Система коллективной безопасности когда-то уже держалась на принципе «гарантированного взаимного уничтожения». Напомнить, чем это окончилось? - фыркнул Гудман. - Я склонен крайне скептически относиться к оправданию наращивания военной мощи задачами обороны. Вообще, во всей этой ситуации возникают некоторые вопросы. Во-первых - не стал ли вопрос «обороны», о котором вы говорите, актуален лишь после создания ЦЕА? Ведь на протяжении шестнадцати лет до этого ЮНР, а прежде ЗРР, не пытались расширить контролируемые территории. И, во-вторых, - достаточно ли было приложено усилий со стороны ЦЕА для достижения дипломатического компромисса в Скопье? Я говорю о реальных усилиях, а не об их имитации. Я хочу спросить - почему представители ЦЕА столь яростно отказывались от признания суверенитета ЮНР над территориями, занятыми в апреле - мае 75-го? Ведь очевидно, что это условие было абсолютно необходимым для Захара Ивановича Ильина в нынешней политической ситуации. Я сейчас не говорю о том, кто был прав, а кто виноват во время Бургасской операции ЮНР. Я говорю о том - не
помогла бы ли некоторая гибкость в этом вопросе сдвинуть переговоры в Скопье с мертвой точки?
        - Но позвольте-ка, мистер Гудман, - тут уж в полемику встрял ведущий. - Ведь в этом вопросе и так была проявлена немалая гибкость. Президент Пирелли весьма ясно дал понять, что Альянс готов воздержаться от активных мер в этом вопросе, хотя не все члены Ассамблеи были с ним солидарны…
        - Президент этими словами красноречиво показал, что мир заботит его больше, чем рейтинги, - вклинилась в разговор и перехватила инициативу Бруна Бут. - Реакция Альянса на вторжение, которое вы дипломатично называете «операцией», была просто изумительно сдержанной. Вам напомнить, что тогда произошло?!
        - Все мы это прекрасно помним. Когда было объявлено о создании ЦЕА и разразилась, позвольте сказать, нешуточная дипломатическая борьба за вхождение в Альянс как можно большего количества независимых общин, воздушно-десантные войска ЮНР совершили внезапную высадку на территориях бывшей восточной Болгарии и северной Греции, создав там свои форпосты и взяв под протекцию более десятка населенных пунктов, которые потенциально могли войти в Альянс. Ответьте мне лишь на один вопрос, мисс Бут - не ожидали ли вы ничего подобного, форсируя подписание коалиционного соглашения в той его агрессивно-воинственной форме, от которой Содружество наций настоятельно рекомендовало воздержаться, и провозглашая агрессивную пиар-кампанию по набору в Альянс новых членов? Вы не думали о том, что ЮНР предпримет решительные ответные меры для поддержания своих интересов на Балканах?
        - Называть это «ответными мерами» - вопиющая несправедливость, мистер Гудман. Каким образом военная интервенция, сопровождаемая жестокостью и большими жертвами среди мирного населения, может рассматриваться как «ответная мера» на подписание соглашения, целью которого является коллективная оборона группы малых общин?!
        - Давайте воздержимся от упоминаний о «жестокости» и «больших жертвах», коллега, которые, очевидно, почерпнуты со страниц желтой прессы! Ни в одном заслуживающем внимание источнике я не встречал подтверждения этих данных. Наоборот, есть данные, что местное население не оказывало сопротивления войскам ЮНР.
        - Конечно, никто поначалу не ждал там их вертолеты с зенитными ракетницами наперевес. Вам приходилось когда-то бывать на пустошах, мистер Гудман? Не отвечайте, вопрос риторический. А я провела часть своей жизни в селении, которое основали несколько сотен людей в подвале бывшего супермаркета, без электричества. Могу вам сказать, что люди в таких местах не озабочены ничем, кроме собственного выживания. Если они недостаточно сильны, чтобы защищаться и недостаточно богаты, чтобы откупаться - они прячутся, убегают либо покоряются воле сильного. Таким вот маленьким и слабым людским общинам было предпочтительнее смириться с принудительной «протекцией» Ильина, нежели ввязываться в безнадежное противостояние с превосходящими силами агрессора. Но они тогда еще не знали, во что выльется для них эта «протекция». Они ошибочно полагали, что имеют дело с представителями цивилизации. А на деле не больше трети так называемых «ВДВ ЮНР» имели перед собой ясные боевые задачи и обладали подобием воинской дисциплины. Остальные две трети являли собой разномастных бандитов, которые сбрелись под знамена ЮНР со всех
пустошей. Единственной их идеологией были грабежи, насилие и террор. Даже те немногие, кто поначалу приветствовал флаг ЮНР, быстро меняли свое отношение после встречи с этими товарищами. По нашим данным, «югославы» теряют в Болгарии и Греции от 10 до 30 человек в месяц вследствие партизанской борьбы и разборок между своими же «подразделениями».
        - Извините, но я не считаю корректным комментировать домыслы и теории, почерпнутые из таблоидов, блогов и соцсетей. Я не встречал ни одного убедительного доказательства тех фактов, на которые вы ссылаетесь, - развел руками австралийский эксперт, снисходительно улыбаясь ведущему, мол, «ну и чушь мне здесь приходится выслушивать».
        - В Бендерах эти факты, конечно, отрицают, - хмыкнула женщина. - Не примите за грубость, но у меня складывается впечатление, что именно там находятся упомянутые вами «заслуживающие внимание источники», из которых вы черпаете всю информацию о происходящем на Балканах, мистер Гудман! Мне не понятна позиция Содружества, которое вы здесь в какой-то степени репрезентуете, и я очень хотела бы узнать…
        Завершив последний подход и основательно растянув мышцы пресса, я готов был уже выключить начавший меня раздражать телевизор, когда услышал в коридоре звук открывающейся двери. Похоже, мама дома. Выключив телевизор и отерев со лба пот, я выглянул в коридор и…
        - Привет, - слегка удивленно протянул я.
        - Привет, сынок, - прошептала мама.
        - Здравствуй, Дима, - устало поздоровался отец.
        Честно говоря, не ожидал увидеть сегодня отца. Особенно после всего, что только что видел и слышал по телевидению. Но он был дома. Едва взглянув на папино лицо - осунувшееся, с покрасневшими глазами и колючей двухдневной щетиной - я понял, что мама не преувеличивала. От обычной папиной лощеной аккуратности не осталось и следа. Переведя взгляд на маму, я увидел красноречиво написанные на ее лице недовольство и беспокойство. Подобному тому, как было несколько лет назад, во время маминой болезни, которую от меня до последнего момента скрывали, я чувствовал, что между родителями произошел тяжелый разговор. Но мне-то уже не двенадцать лет, чтобы все скрывать!
        - Что случилось? - требовательно спросил я.
        - Ты занимался? - папа рассеянно оглядел мою промокшую от пота футболку. - Молодец! Заканчивай и иди мойся. Поговорим с тобой за ужином.
        - Надеюсь, никто не умер? - на всякий случай уточнил я, неуверенно улыбаясь.
        - Нет, конечно, - натянуто улыбнулся в ответ папа.
        Мамино мрачное молчание в ответ на мой полушутливый вопрос показалось мне тревожным. Но я заставил себя не делать поспешных выводов. Пока родители раздевались и приводили себя в порядок после работы, я схватил банные принадлежности и спустился по лестнице на первый этаж, где находился душ для жильцов нашего дома. Впрочем, в соседнем доме уже второй месяц были неполадки с водопроводом, так что его жильцы пользовались нашим душем тоже.
        Каждый житель Генераторного, не считая небольшого числа льготников, имел право лишь на одно посещение душа в день. Соблюдение этой нормы контролировалось с помощью компьютеров. Перед входом в душ был установлен турникет, пройти через который позволяет идентификационная карточка, которой надо провести по сенсору. Данные о посещении автоматически заносятся компьютером в электронный реестр, и второй раз за день система тебя туда уже не пропустит. Чтобы предотвратить мошенничество, перед турникетом была установлена видеокамера. Да и консьерж Григор, сидя в своей каморке, не дремал. Иногда он от нечего делать останавливал жильцов и показательно проверял в электронном журнале, к которому имел доступ, действительно ли они не исчерпали своей нормы, либо какой-то умелец просто «похимичил» с их картой.
        За турникетом находился предбанник со скамейками и вешалками. Вешалки сейчас были плотно завешаны одеждой. В этот час многие как раз поприходили с работы, так что в душе было людно. Один посетитель, покрытый гусиной кожей, слегка дрожа, поспешно вытирался. Другой уже заканчивал одеваться. Еще двое наоборот, ждали своей очереди, сжимая под мышкой полотенца и тюбики с шампунями. Из душевой доносился шум воды, хлюпанье резиновых шлепанцев и оживленные мужские голоса.
        Мне тоже пришлось несколько минут потоптаться на пороге раздевалки с полотенцем под мышкой, пока не освободится одно из шести мест в душевой, обитой дешевым синем кафелем.
        Несмотря на то, что на принятие душа отводилось строго отведенное количество времени, по прошествии которого система автоматически прекращала подачу воды, пока следующий жилец не проведет своей картой по сенсору, установленному перед душем, мужчины успевали не только спешно мылиться и смывать с себя мыло, но и обмениваться репликами на весьма серьезные темы.
        Сегодня речь в душе шла о военных сборах. Двое «народных дружинников», вернувшихся домой после очередного дня муштры, делились своими впечатлениями. Остальные жадно развесили уши.
        - … а в Содружестве, говорят, сейчас одни роботы и компьютеры воюют. А у нас - как двести лет назад! Необученная пехота с голой задницей - вот и вся наша «армия», - жаловался коренастый седой мужчина лет пятидесяти с лишком. Кажется, живет на третьем этаже, имени-отчества не помню. Как по мне, слишком старый для службы в войсках.
        - Черт бы побрал этот их Альянс! - вторил ему второй мужчина, лет тридцати, пузатый, с неприятной козлиной бородкой, намыливая тощую волосатую грудь. - Политиканы борются за власть, а нас нарядили в старые бушлаты и готовятся бросить под танки. За кого? За что?!
        - Ну, так тоже нельзя рассуждать, - возразил было старенький дедушка - интеллектуал Олег Никитич из дальней кабинки. - Из своего окопа всей войны не увидишь…
        Но протест старика остался незамеченным - воинствующий пацифист лишь отмахнулся от него рукой. Кажется, я припомнил этого занудного козлобородого. Компьютерщик с пятого этажа, Александр, не помню фамилии. Мнит себя серьезным блоггером и общественным активистом. Его активность, впрочем, ограничивается лестничной клеткой. Говорят, именно он автор большей части жалоб на жильцов соседних квартир - то на громкую музыку, то на ремонтные работы в неположенное время, то на курение на лестничной площадке.
        Маленькие поросячьи глазки этого неприятного типа, разгоряченного своей проникновенной речью, остановились на мне. Я понял, что он не удержится от какой-нибудь колкости в адрес сына человека, которого многие винят в сложившейся ситуации.
        - Может, малой Войцеховского мне расскажет, ради чего все это затеяно?! Скажи-ка мне, малый, сколько воротилы из Альянса пообещали твоему бате вместе с Добруком и Симоненко, чтобы они подбросили им немного пушечного мясца? Небось, недорого? Мясо-то у нас дешевое! А?
        - Не знаю, при чем здесь мой отец, - вежливо ответил я, пропустив мимо ушей «малого» и стараясь говорить максимально спокойно. - Он не занимается военными вопросами.
        - Как же, не занимается! А это не он разве втравил нас в этот дурацкий Альянс?!
        - Ладно тебе, Саня. Оставь ты малого в покое, - вступился было за меня один из молчавших до этого мужиков из соседней кабинки.
        - Нет уж! - заупрямился вошедший в раж склочник. - Мне вот просто интересно, что там этот обманщик Войцеховский дома у себя рассказывает?! Так же мозги пудрит, как и нам всем?!
        - Саня, перестань, - одернул крикуна еще один из мужиков.
        Благоразумие велело мне промолчать. Мама учила меня быть умнее и стараться избегать подобных бесполезных споров. И, в конце концов, все здесь были старше меня и, в теории, заслуживали некоторого почтения. Но после слов «обманщик» и «мозги пудрит», которые позволило себе произнести это кичливое ничтожество, кровь в моих жилах закипела. Промолчать в такой ситуации означало стерпеть откровенное унижение. А такого я допустить не мог.
        - При всем уважении, я не собираюсь здесь выслушивать оскорбления в адрес моей семьи, - отчеканил я, и хотел бы на этом остановиться, но все же не сдержался и продолжил: - Не говоря уже о том, что мне стыдно слышать слова, полные такого малодушия и трусости, от того, кто называет себя мужчиной, и даже больше - дружинником. Этот чокнутый Ильин готов прийти сюда и оставить на месте нашего родного селения одно пепелище, а вы только трясетесь от страха и жалуетесь на всех вокруг. Нам определенно есть чего бояться, если у Генераторного такие защитники.
        Кажется, мой резкий выпад в ответ, которого он никак не ожидал от пятнадцатилетнего мальчика, изрядно огорошил этого типа. Но на него смотрели пятеро соседей, и по лицам двух из них скользнули презрительные усмешки, так что Александр, почувствовав себя уязвленно, собрался с силами и строго выпалил в ответ:
        - Много ты в этом понимаешь, сопляк. Тебе воевать, что ли?! Или папеньке твоему?! Вы же наша «элита». Не знаю я, что ли, что когда запахнет жареным, Войцеховский тебя быстренько сплавят куда-нибудь за бугор вместе с маменькой? Да и сам, небось, отсидится в тылу. А если дело пойдет худо - ничего, попросит себе политического убежища. А гибнуть за вас будет чернота, вроде нас. Так всегда было и будет. Вот увидите!
        От этого вопиюще абсурдного обвинения, брошенного прилюдно, меня обуял такой гнев, что пальцы невольно сжались в кулаки. С каким бы удовольствием я сейчас заехал этому мудаку в глаз! Посмотрел бы я, как бы он после этого запел!
        - Мой папа никогда не был трусом, - отчеканил я, сцепив зубы. - Напомнить, в скольких экспедициях он побывал? И я от него не отстану, не сомневайся. Если ты в штаны наделаешь, буду я вместо тебя воевать!
        - Ты чего мне тыкаешь?.. - аж выдохнул от возмущения Александр.
        - С меня и толку будет побольше, - проигнорировав его, продолжил я, чувствуя, что меня понесло. - Я на военной подготовке автомат с завязанными глазами за 40 секунд разбираю! Один из всего класса. Гранату кидаю на сорок пять метров! И трехкилометровый кросс с автоматом пробегаю на две минуты быстрее норматива! А ты что можешь? Кроме как ныть? Видал я сегодня вашу «пробежку». Стыд и позор!
        - Да как ты со мной?..
        - Может, хочешь поговорить со мной по-мужски?! Хочешь, а?! Да я один раз тебе в морду заеду - и ты уже не встанешь. Понял?!! - мой голос сорвался на крик.
        Впервые в жизни я настолько вышел из себя, и остановиться уже не мог. Если бы спор пошел дальше, я бы, наверное, не стал дважды думать прежде чем дать этому ублюдку в морду. И он, кажется, это почувствовал. И вместо возмущения я увидел в его глазах страх. Странное это было ощущение - видеть, как взрослый вроде-бы мужик дрожит передо мной от страха. Я впервые явственно ощутил свою силу. До этого момента где-то подспудно я привык воспринимать себя как ребенка, которого старшие имеют моральное право поучать и отчитывать. Но сейчас я ясно понимал, что если бы мы с ним стали один на один, то я, несмотря на разницу в возрасте, легко смог бы избить его до полусмерти. Я, конечно, ни за что не сделаю этого. Но если бы захотел - смог бы. И мы с ним оба понимаем это. И это понимание стоит выше всех общественных приличий и моральных устоев, или, вернее, где-то отдельно от них.
        - Это ч-что, угроза? - заикнувшись, по-бабьи пропищал он.
        - Ты понял меня, урод?!
        И он бежал. Он просто трусливо ретировался, едва успев смыть с себя мыло и не дождавшись конца отведенного времени, бормоча себе под нос что-то невразумительное, вроде того, что он так это не оставит. Я знал, что это правда. Понимал, что вследствие этого инцидента у меня может быть куда больше проблем, чем у него. Но все-таки почувствовал злобное удовлетворение.
        Место сбежавшего Александра занял стоявший передо мной мужик, ждущий своей очереди, обрадовавшись возможности захватить лишнюю чужую минутку под душем. В соседних кабинках мужики откровенно посмеивались над посрамленным и испуганным Саней. Этого болтуна никто здесь особо не любил. Но один мужик все же счел нужным сделать мне замечание:
        - Что-то распалился ты тут, Войцеховский. Ты бы со старшими вел себя повежливее. Я твоего папу хорошо знаю, он бы не одобрил такого. При встрече обязательно ему скажу.
        - Не беспокойтесь, все и так от него об этом узнают, - фыркнул я, кивнув в сторону, куда удалился компьютерщик. - Пошел, наверное, писать об этом в своем блоге. Он же только это и умеет! Точнее, думает, что умеет.
        - Ага, - кивнул второй из народных дружинников, постарше, до этого тоже тихо посмеиваясь над своим коллегой. - Только ты тоже не задавайся, парень. Здоровья у тебя, может, и хватает, да только чем оно тебе поможет, когда твои позиции накроют «Торнадо»? Знаешь хоть, что такое «Торнадо»?
        - Все я знаю! - заверил я. - Никакой войны еще и близко нет, и не будет, скорее всего, а вы, здоровые мужики, уже трясетесь от страха, как барышни.
        - Посмотрю я, мальчик, как ты затрясешься, когда дойдет до дела. Глупый ты ещё!..
        Перепалка вскоре окончилась - у второго «дружинника» тоже закончилось время в душе, и он удалился, а я занял его место. Олег Никитич, который до этого пытался за меня вступиться, показал мне большой палец и сказал «молодец!» И все-таки инцидент оставил на душе неприятный осадок.
        Знаю, папа будет недоволен, если узнает, как несдержанно я себя вел при соседях. Не сомневаюсь, обиженный мною напыщенный осел сегодня же разразится по этому поводу какой-то записью в своем блоге (который, правда, никто не читает). А затем не преминет пересказать этот случай дюжине-другой знакомых, основательно перекрутив все детали.
        Вернулся я домой раздосадованный, раздумывая, стоит ли пересказывать случившееся. Но едва переступив порог дома, я почувствовал, что до этого разговор сегодня не дойдет. В воздухе нашей квартиры витало ощущение тревоги, непорядка, которое понятно лишь тому, кто провел здесь всю жизнь и научился чувствовать настроения кожей.
        Заглянув в комнату родителей, откуда по-прежнему доносилось бормотание телевизора, я заметил, что папа, вместо того, чтобы развалиться на диване, попивая чаек, укладывает в свой чемодан свежие рубашки. «Похоже, он к нам ненадолго», - подумалось мне. Мама следила за его приготовлениями с некоторым неодобрением, сложив руки у груди. Переведя на меня взгляд, она заикнулась было что-то сказать, но вдруг передумала.
        - Как прошли эти дни, пап? - осведомился я. - Ты совсем не спал?
        - А? - подняв на меня взгляд, папа через силу улыбнулся. - Да нет, знаешь ли, вздремнул как-то раз, или два. Может, даже на одном из совещаний, выслушивая пятый раз одно и тоже. Не представляешь себе, какая это скука - дипломатия.
        Папа пытался шутить, строил из себя бодряка, но я заметил, что он немного нервничает.
        - Я сегодня смотрел, как выступала твоя любимица, Бруна Бут, - счел нужным похвастаться я.
        - Да, мы тоже смотрели, как она делает котлету из этого напыщенного кретина, - усмехнулся он, продолжая педантично укладывать свои вещи.
        - Собираешься куда-то в командировку, пап? В Турин, наверное?
        - Э-э-э… нет, на этот раз нет, - после какой-то нелегкой паузы протянул папа, и стало ясно, что речь не идет о штаб-квартире ЦЕА в Турине.
        - В Бендеры, - мрачно прошептала мама.
        - Что? - я недоверчиво усмехнулся. - Вы поедете на переговоры к самому Ильину? Ого! А это не опасно? Ну, в смысле, он же, по-моему, полный псих. Или нет?
        - Псих или прикидывается, но дипломатическую неприкосновенность соблюдает.
        - Ты забыл упомянуть о главном, Вов, - замогильным голосом напомнила мама.
        - Кать, перестань! - запротестовал отец.
        - Ильин их туда не приглашал! - посмотрев на меня глазами, такими же воспаленными от усталости, как отцовские, выпалила мама. - Не приглашал, понимаешь?!
        - Глупости. Мы получили приглашение, просто не по обычным дипломатическим каналам. Ты все совершенно неправильно поняла!
        - Что тут понимать?! Кто-то из его окружения написал кому-то из функционеров Альянса письмо по личной электронной почте. И это все.
        - Это иногда делается именно так.
        - Я что, дурочка, по-твоему?! Никогда это так не делалось!
        - Это нельзя сделать по-другому в такой ситуации! - вспылил папа. - Речь идет о том, чтобы предотвратить серьезный кризис, Катя. Стороны сейчас слишком накручены, чтобы проводить официальную встречу на высоком уровне. На подготовку такой встречи ушли бы месяцы. И результата все равно бы не было. Помнишь Скопье? А здесь мы имеем возможность все решить…
        - С кем? С кем вы там все хотите решать?!
        - Послушай, я уже говорил тебе, хоть и не имею, вообще-то права на эту тему распространяться! Кто, по-твоему, такой этот Ильин? Выживший из ума маразматик, старый и немощный, тяжело больной. Раз в день они поднимают его с больничной койки, наряжают в старый мундир и накачивают тонизирующими препаратами, чтобы он произнес очередную задорную речь перед камерами! Он ничего давно не решает. Они дрожат от страха при мысли, что старик вот-вот окочурится и их так называемая «страна» развалится.
        - Значит, все решает не он, а кучка его приспешников, таких же точно россиян. Хунта, которая не остановится ни перед чем, чтобы удержать власть, и в которой вдобавок все грызутся между собой. Один из них написал вам e-mail. А второй прикажет бросить вас в югославскую тюрьму. Что тогда?
        - Глупости. Это будет международный скандал.
        - Вы же не имеете статуса официальной делегации!
        - Это формальности. Сам Пирелли осведомлен о нашей миссии. Перестань наконец поднимать волну, если ты ничего в этом не понимаешь!..
        Переведя взгляд на меня, отец вдруг остыл и заставил себя умерить повышенный тон, необычный для разговоров с мамой. Он явно очень устал, если начинает временами терять над собой контроль. И очень взволнован.
        - Папа, а почему именно ты должен туда ехать? - спросил я беспокойно. - Это же не касается нашего Генераторного. У них же там в штате есть люди, которые, наверное, должны такими вещами заниматься. Или нет?
        - Ты когда-нибудь слышал выражение «козел отпущения», Димитрис? - все никак не унималась мама. - Твой отец идеальный кандидат на эту роль, потому что он один изо всей этой братии наивный идеалист, а они над ним посмеиваются и плетут за его спиной свои интриги, чтобы занять более высокое кресло.
        - Кать, перестань…
        - Ладно, ладно. Пойду я на кухню, ужин готовить, там ведь женщине место, - съязвила в завершение мама, и действительно вышла из комнаты, по пути слегка сжав мое плечо. - Ты чего стоишь на проходе, Димка, как неродной? Садись вон на диван, или помоги папе собраться.
        - Нет-нет, я сам, закончил уже почти! - поспешил заявить папа.
        Я безропотно умостился на диване, краем глаза бросив неприязненный взгляд на телеэкран, где продолжали без конца транслировать новости. Как же я устал от этих югославов, от всей этой политики и особенно от того, что этот проклятый водоворот с головой затягивает моего папу, отнимает его у нас. Я уж и забыл, когда мы с ним в последний раз говорили по душам, как бывало раньше, когда я был младше.
        Мама была психологом и всегда находила время, чтобы выслушать меня по поводу всех мелочей, случившихся в жизни, и дать совет. А папа был вечно занят. Но несмотря на это, а может, именно из-за этого, я всегда особенно радовался именно возможности поговорить с отцом. Мы с ним любили обсудить книги, которые я прочитал, или просмотренные фильмы. Он всегда советовал мне прочитать или посмотреть что-то еще, и не было случая, чтобы рекомендуемые им произведения не производили на меня впечатления. Я понятия не имел, когда он успевает все это, работая по двенадцать часов в день.
        - Мама беспокоится за меня, Дима, - умиротворяюще объяснил папа, когда мы остались в комнате вдвоем, приметив мое тоскливое выражение лица. - И очень зря. Можно называть югославских полпредов как хочешь, но они не психопаты. Не обманывайся их воинственной риторикой. Они хотят удержать власть вопреки логике истории, и поэтому никогда не прекратят разжигать истерию по поводу «внешней угрозы». Так они будут оправдывать милитаризм и репрессии. Но они не такие идиоты, чтобы не понимать - открытая война угробит их. Им нужна постоянная угроза войны, но не более. И они не меньше нашего заинтересованы в том, чтобы договориться об определенных правилах игры, границах дозволенного, чтобы ситуация вдруг не вышла из-под контроля. Но ты же понимаешь, что такую договоренность нельзя облечь в форму договора, с рукопожатиями, камерами, пресс-конференциями и салютом. Понимаешь?
        - Э-э-э… наверное, - протянул я.
        Вся эта политика была для меня слишком сложной, и я не был уверен, что правильно все понимаю. Но папа всегда говорил так уверенно, что ему хотелось верить. Он, в конце концов, очень умный, умнее всех моих школьных учителей.
        - Все это я говорю тебе по большому секрету, как всегда. Про это никому ни-ни, это очень серьезно. Ты не маленький уже, понимаешь это, надеюсь?
        - Да, конечно.
        Я вдруг вспомнил строку в ленте новостей о дипмиссии с особым статусом, и подумал, что папины предосторожности давно стали излишними из-за какого-то болтуна в Комитете по внешним связям ЦЕА, но, подумав, не захотел его расстраивать.
        Посмотрев на мое растерянное лицо и тяжело вздохнув, папа оторвался от своего чемодана, присел рядом со мной на карточки, положил руку на плечо и пристально посмотрел мне в глаза. Что-то необычное было сегодня в этом взгляде.
        - Послушай, сынок, - не отводя от меня любящего взгляда своих добрых голубых глаз, произнес мне папа. - Я искренне верю в то, что говорю. Я знаю, что так и будет. Все будет хорошо. Уже через три-четыре дня я вернусь, и, если повезет, принесу с собой хорошие известия. Конечно, наша земля вдруг не зацветет и не превратится в рай, но, я надеюсь, солдаты под окном каждый день маршировать перестанут.
        - Я верю тебе, пап, - искренне сказал я.
        - Но я могу ошибаться, - вдруг произнес папа. - И если так, то наступят непростые времена.
        - Может, об этом лучше не думать?
        - Надо иметь план на любой случай, Димитрис. Никогда не рассчитывай, что жизнь пойдет так, как ты запланировал. Она всегда полна сюрпризов. И не всегда приятных. Думаешь, я в свои двадцать три года мог себе представить, что мне предстоит пережить ядерный апокалипсис? Да я, блин, мечтал быть писателем!
        - Да уж, - хмыкнул я. - Я надеюсь, со мной такого не случится…
        - Конечно, нет. Я не сомневаюсь, что мы все это переживем и будем жить как раньше. Но если все-таки я ошибусь… ты должен пообещать мне кое-что. Дать мне свое твердое мужское слово, которое ты ни за что не посмеешь нарушить. Ясно?
        - Ну конечно, пап, - не задумываясь, пообещал я.
        - Если станет понятно, что начнется война, ты должен уехать отсюда немедленно вместе с мамой. Тут вам не место.
        - Что?! - в ужасе вскричал я, вспомнив свою перепалку с мужиком в душе. - Да нет, я не могу! Я уже не ребенок, папа! Я буду сражаться, вместе со всеми!..
        - Чушь собачья! - вдруг не на шутку разозлился отец. - Выкинь это у себя из головы!
        - Но… - запротестовал я.
        - Я сказал - выкинь! Мы с мамой не для того тебя растили и воспитывали, своего единственного сына, чтобы ты закончил свою жизнь в каком-то вонючем окопе из-за чьей-то ненасытной жажды власти. Никакая война не стоит этого, понятно? Никакая!
        - Как же, я же вырос здесь, это мой дом, моя община, я должен защищать ее…
        - Все это чушь собачья. Генераторное - это просто дыра посреди пустошей, похуже многих прочих мест для жизни. Тут живут разные люди: хорошие, плохие - как и везде. Нас с мамой занесло сюда случайно, когда мы спасали свои жизни. Ты мог родиться тут или в другом месте, и это не имеет совершенно никакого значения.
        - Но как же так?! Для тебя ведь это всегда было важно! Ты же всю жизнь работал над тем, чтобы сделать жизнь нашей общины лучше. Ты же веришь в Альянс, и… все такое…
        - Если я и делаю что-то, то лишь для того, чтобы ты, мой сын, мог жить в более спокойном и безопасном мире, и растить в нем своих детей. Без тебя все это не имеет никакого смысла. Мне даром не нужно это Генераторное без тебя и мамы. И уж тем более Альянс. Понятно?!
        Я недоверчиво покачал головой. Все это было так непохоже на то, что обычно говорил папа и как он сам жил. Владимир Войцеховский был человеком, для которого «долг» и «принципы» - не пустые слова. Патриотом. Разве не за это его все уважали?
        - Я не уверен, что это будет правильно, - заупрямился я.
        - А я уверен. Не смей даже думать о том, чтобы рисковать своей жизнью ради какой-то идеологической пурги или из глупого чувства привязанности к клочку земли, когда перед тобой открыт весь мир. Ты заслуживаешь большего, Димитрис. Полетишь в космос, как мечтаешь, или займешься другим делом, которое тебе по душе. В конце концов ты нарожаешь кучу детей, вырастишь их, и, когда мы с мамой состаримся и умрем, сможешь, если пожелаешь, выбрать себе глупый идеал, за который будешь воевать. Но вначале верни свой должок нам с мамой за то, что мы вложили в тебя всю душу. Проживи счастливую жизнь.
        Я не знал, плакать мне или смеяться. Все это было так неожиданно, что просто сшибало дух.
        - Если так - почему ты вызвался ехать в Бендеры? Нам с мамой этого не нужно. Нам с мамой нужно, чтобы ты оставался с нами, - молвил я, испытывающе глянув папе в глаза.
        - Я ведь не на войну собрался. Я вернусь через два дня.
        - А говоришь так, будто можешь и не вернуться!
        - Могу. А могу не вернуться с работы, если сердце прихватит или кирпич упадет на голову.
        - Но перед уходом на работу ты не озвучиваешь мне свое завещание!
        - Этот разговор давно назрел, я должен был его когда-нибудь начать. Я просто хочу быть уверенным, что, если что-нибудь вдруг случится, то ты не наделаешь глупостей.
        - Ты бы сам не сделал на моем месте то, что ты меня просишь.
        - Сделал бы. Особенно если бы об этом попросил мой отец, твой дедушка. И я знаю, что он бы попросил, если бы ему представилась такая возможность. Когда началась та, Великая война, тоже находились те, кто хватался за оружие. А я вместе с мамой решил убраться подальше - и вот сейчас передо мной здоровый и умный пятнадцатилетний парень, который бы иначе вообще не родился. Так что я об этом решении не жалею.
        - Я просто не хочу, чтобы меня называли трусом и предателем…
        - Совершенно не важно, как тебя назовут. Меня вот называют по-всякому, например.
        - Но я и сам буду чувствовать себя трусом.
        - Бесстрашие - это не главное достоинство человека. А может, и не достоинство вообще. Если есть Бог, то он, должно быть, гневается на людей, которые так дешево ценят дарованную им жизнь, что готовы без раздумий ею пожертвовать.
        - По-моему, все религии как раз говорят о том, что надо собой жертвовать, - усомнился я.
        - Знаешь, мы ведь не философский диспут ведем, - вздохнул отец. - Если ты не понимаешь то, что я говорю, своим сердцем, то просто доверься моему жизненному опыту. Или твой старый отец для тебя уже не авторитет?
        - Нет, просто…
        - Ну так слушай меня и делай что я говорю, - твердо произнес отец.
        - Мы ведь все равно говорим о нереальных вещах! - напомнил я, казалось, успокаивая себя.
        - Об очень маловероятных. Это наш с тобой, как говорится, план «Б».
        - Мужчины, ужин готов! - донесся с кухни голос мамы.
        Я дернулся было идти на кухню, надеясь поскорее окончить этот тягостный разговор, но папа вдруг крепко сжал мою руку и проникновенно заглянул в глаза. Стало понятно, что от ответа не уйти.
        - Пообещай мне сделать так, как я сказал. Обещаешь?
        Я отвел глаза и некоторое время упрямо молчал. Но все-таки я знал, что пообещаю то, что велит мне папа. Не потому, что мне нравится обещание быть трусом. И даже не потому, что мы говорим о гипотетических вещах, которым, я надеюсь, вряд ли суждено сбыться. Я просто никогда не мог противиться отцовской воле и решительности, не смел усомниться в его правоте. Он всегда знал, что делать и как поступить. И он всегда оказывался прав.
        - Обещаю, - неохотно выдавил из себя я.
        Словно по какому-то молчаливому уговору за ужином не было сказано больше ни слова ни о папином отъезде, ни о политике, ни о войне. Даже мама не вспоминала о своей работе. Мы всеми силами старались не выдавать того, что владеет нашими мыслями. Папа расхваливал мамину стряпню. Мама расспрашивала меня о Дженни и о наших мечтах об обустройстве в Сиднее. Говорили о скором потеплении и обсуждали варианты поездок, в которые мы могли бы вместе выбраться. Мы вспомнили несколько забавных историй из прошлого - наших, семейных.
        Давно не помню, чтобы наш ужин проходил так спокойно и уютно. Очень быстро атмосфера этого семейного единения переполнила меня, а ощущение искусственности, натянутости нашего веселья - исчезла. Лишь где-то глубоко в душе щемила тоска. Но все-таки мне хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше.
        Когда папа засобирался, было уже совсем поздно, но все-таки мы с мамой вызвались проводить его, невзирая на вежливые протесты, что нам незачем выходить на зимнюю стужу на ночь глядя. Мороз ощущался удивительно легко благодаря тихой, безветренной погоде. Снежный покров приятно хрустел под ногами. На улице, освещенной немногими тусклыми фонарями, почти никого не было видно кроме наших трех силуэтов. Лишь завернув за угол, мы увидели, что несколько тепло одетых мужчин топчутся у здания поселковой администрации, в окнах которой все еще местами горит свет. Один из мужчин махнул папе рукой. Мы остановились в нерешительности. В этот момент за спинами донесся шум вертолетных винтов. Оглянувшись, я увидел приближающиеся к нам из темных глубин неба мигающие огни.
        - Это за мной.
        Папа улыбнулся. В этот странный миг расставания улыбка у него получилась необычная, будто смущенная. Мы вообще-то обычно не устраивали шумных сцен приветствий и прощаний. Сегодня было не так, как всегда. И от этого в душе что-то екнуло.
        - Береги себя, - шепнула мама.
        Родители обнялись. Их объятия продлились на секунду дольше, чем обычно. Мама устало прикрыла глаза, уткнувшись в папино плечо, и я прочитал на ее лице отчаянное желание застыть в таком положении навечно - лишь бы папа никуда не улетал. Потом пришел мой черед. Папа пожал мне руку и улыбнулся, глядя на меня, с любовью и гордостью одновременно.
        - Будь молодцом, Димитрис, - ободряюще сказал он.
        Я хотел сказать, чтобы папа возвращался поскорее, но губы не послушались. Махнув нам рукой на прощанье, папа бодрой трусцой затрусил к своим коллегам. Вертолет прямо на наших глазах зашел на посадку на площадку на крыше здания, нарушая спокойствие зимнего вечера своим шумом и подняв ветер. По снежному покрову пошла рябь.
        - Все будет хорошо, сынок, - мама обняла меня, совсем не думая, что я уже взрослый и на нас смотрят все эти мужчины.
        Вместе мы провожали папу взглядом.
        - Папа скоро вернется, - убежденно произнесла она.
        Глава 7
        Информация в современном мире распространяется как вирус. Первоисточник, как правило, найти невозможно. Я знаю лишь то, что впервые увидел эту новость на каком-то сайте с доменом «com», одном из сотен подобных, который мог принадлежать кому угодно и находиться где угодно.
        В ЮНР ПРЕДОТВРАЩЕНА ПОПЫТКА ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕРЕВОРОТА?
        Слухи о серии громких арестов, произошедших в Бендерах этой ночью, подтверждены. В здании Секретариата Главы ЮНР в 14:00 завершилась закрытая пресс-конференция, на которую допущены два десятка журналистов местных СМИ и несколько корреспондентов международных информагентств. Журналистам не было позволено задавать вопросы. Официальный представитель Секретариата зачитал краткое обращение, в котором сообщил, что в результате хорошо подготовленной и блестяще проведенной спецоперации КГБ был сорван готовящийся государственный переворот и арестована группа заговорщиков «в составе изменников Родины, а также иностранных шпионов». Ни одно имя не было названо спикером.
        «The Breaking» пишет, что источники, близкие к Вооруженным силам ЮНР, предполагают, что были задержаны несколько высокопоставленных офицеров, включая Бориса Кунгурцева, которого называли «правой рукой» и вероятным преемником Ильина. Также источник якобы подтверждает, что в застенки КГБ были доставлены несколько иностранцев, тайно прибывших в Бендеры накануне, возможно, с целью продвижения интересов Альянса.
        Однако, как сообщает «Euronews», в пресс-службе Комитета по внешним связям ЦЕА не подтвердили информации об отправке каких-либо делегаций в Бендеры. «Мы не располагаем такой информацией», - лаконично сообщил пресс-секретарь.
        За комментариями по поводу случившегося издание «Crooked Mirrors» обратилось к австралийскому политологу, известному специалисту по балканским проблемам, доктору Джошуа Гудману.
        «То, что мы видим - это давно назревавшее столкновение противоборствующих в ЮНР элит», - объяснил доктор Гудман. - «Во «внутреннем круге» верхушки ЮНР Кунгурцев имел репутацию «адвоката Запада». Он осторожно выступал за переход к более либеральной политике и выход «югославов» из международной изоляции. Но такая позиция не пользовалась спросом у населения, напичканного милитаристской пропагандой. Единственным шансом «прозападной партии» был путч. Но, судя по тому, что мы видим, «консервативная партия» оказалась на шаг впереди. Не удивлюсь, если за этим арестом проследуют другие. И, весьма вероятно, путчистов и их пособников ждет смертная казнь - в этом отношении Ильин много раз прежде проявлял свою жесткость».
        Относительно «руки Альянса» в этой истории политолог не захотел быть категоричным.
        «Если следовать принципу “Cui bono?” (от лат. - «Кому выгодно?» - прим. ред.), то, конечно же, Альянс должен был ратовать за то, чтобы к власти в ЮНР пришел Кунгурцев. Это был бы прекрасный для Альянса выход из сложившегося кризиса, причем выход невоенный. С этой точки зрения был смысл поддержать переворот. Но ставки в такой игре были бы очень высоки. Неудача означает кровопролитную войну. Я не берусь утверждать, что Лукас Пирелли был готов к настолько решительным и неосмотрительным действиям как отправка в Бендеры работников спецслужб, которые бы поддержали путч. Пирелли - осторожный политик. С другой стороны, он окружен рядом советчиков, в духе которых как раз такие «ковбойские» замашки».
        По мнению доктора, следует подождать результатов расследования и раскрытия личностей тех самых «иностранных шпионов», которые задержаны в Бендерах, прежде чем о чем-то говорить всерьез. И можно лишь гадать о масштабах политических последствий, если гипотеза о «руке Альянса» подтвердится.
        «Это, конечно, будет иметь эффект разорвавшейся бомбы. Я бы сказал - зашкаливающая эскалация конфликта. Даже не знаю, остались бы хоть какие-то шансы избежать войны», - не скрывая своей обеспокоенности, прокомментировал этот сценарий доктор Гудман. - «Всем известно, что ЦЕА не един - это хитросплетение сотен переплетенных между собой интересов. Пирелли не имеет такой власти, чтобы вовлекать весь Альянс в масштабную военно-политическую авантюру. Если окажется, что он это сделал, - предполагаю, что многие члены ЦЕА предпочтут дистанцироваться от него. Особенно это касается «зеленых зон» за пределами Балкан, в Западной Европе. Им выгоднее углубить свое сотрудничество с Содружеством наций и превратиться в его европейские форпосты, центры бизнеса и торговли, нежели принимать на себя незавидную роль тылов и военно-промышленных кузниц в затяжной войне с ЮНР, в которой они не имеют собственного большого интереса…».
        Не думаю, что я прочитал и понял хотя бы еще одно слово после словосочетания «смертная казнь». Политические причины и последствия того, что произошло, были мне не интересны. Мой мир был разрушен. Мне оставалось лишь бессильно наблюдать, как он погибает в агонии.
        С 19-ого марта все занятия в школах отменили.
        Рано или поздно это должно было произойти. В последние дни в нашем классе и так уже была посещаемость меньше 30 %. Я все еще был старостой, поэтому после того, как с утра мне позвонила Кристина Радославовна, я разметил объявление в нашей группе в соцсети и обзвонил всех одноклассников, кто остался на связи. Когда я сделал последний звонок, часы едва еще только перескочили отметку 08:00. На улице в это время еще едва светало. Зайдя на кухню и включив чайник, я выглянул из-за шторки и увидел, как единичные прохожие с большими сумками спешно семенят по Центральной улице в сторону Южных ворот. Кое-кто из них был с детьми. Как раз в этот момент мне позвонила мама.
        - Ты слышал, что занятия отменили? - спросила она тихим исстрадавшимся голосом, который стал для нее обычным за последние два месяца.
        - Да. Уже весь класс обзвонил.
        - Мы уезжаем сегодня вечером, Димитрис. В восемь. Я хочу, чтобы ты был готов в полвосьмого.
        - Конечно, мам.
        - Мне нужно тут кое-что сделать, но как только освобожусь - найму машину и поеду к тебе.
        Я не хотел ничего ей отвечать, не хотел расспрашивать и тем более спорить. Она готовила наш отъезд в Олтеницу уже две недели, сняла комнату у одного из своих коллег по работе и даже перевезла туда часть наших вещей. Я знаю, что эти вещи так и стоят сейчас в этой чужой комнате, не распакованные, в сумках и коробках, так как неизвестно, долго ли им суждено будет пробыть в Олтенице и куда они направятся дальше.
        Я помню, как мама долго стояла перед нашими семейными фотографиями в рамочках - такая и растерянная и несчастная. Она не знала, что делать - забирать их с собой или оставлять. Ведь эти фото - одна из тех вещей, которые делают помещение нашим домом, вдыхают жизнь в безразличные кирпичи и штукатурку. Забрать их, оставить на стене пустой безобразный крючок - значит окончательно признать свое поражение, конец эпохи. Смириться, что все больше никогда не будет как прежде.
        Мама оставила их на месте. Наблюдая за ней исподтишка, я почувствовал, как многое значит это ее решение. Она не готова была перешагнуть в другую эпоху. Не готова была распрощаться с нашим домом. Распрощаться с папой. Она постоянно говорила «мы уедем», но она имела в виду «ты», а вовсе не «мы». Она не представляла себя в каком-то другом месте, в другой жизни. Я понимал это глубоко в душе, но отказывался признавать. Ведь это признание потребовало бы от меня каких-то действий, слов, убеждений, решений. Я был единственным оставшимся в этом доме мужчиной. Но я не знал, что мне делать. И даже не чувствовал себя мужчиной.
        После разговора с мамой я закинул свой коммуникатор прочь с глаз долой. Я совершенно не хотел ни с кем говорить, даже с Дженни. Она пыталась сочувствовать мне, но она совершенно не понимала, что я чувствую. Ей тяжело было мириться с новым мной - мрачным, раздражительным. Она не признавалась в этом, но скучала по жизнерадостному и уверенному в себя парню, полному наполеоновских планов и честолюбивых амбиций. А я не был уверен, что он когда-нибудь вернется.
        Я не знал, как провести день. Несколько часов я проблуждал по информационным помойкам, выискивая крохи информации об отце, намеки, сплетни, слухи. Когда почувствовал, что начинаю тихо сходить с ума - отправился в спортзал. Надо было выпустить пар, и я знал лишь один способ.
        В зале сегодня не было людно. Один из немногих занимающихся поздоровался со мной, и я ответил невразумительным кивком. Я накинулся на старую тяжелую боксерскую грушу с таким остервенением, будто именно этот кожаный мешок, набитый песком, повинен во всех моих злоключениях. Дышать становилось сложнее, на теле выступал пот, в руках ощущалась усталость - но облегчения не наступало. Ничего - нужно время. Я делал короткие передышки и набрасывался на грушу снова, снова и снова. Я не тренировал технику, как следовало бы - я вкладывал в удары всю свою силу, сцепив зубы и едва не крича от ярости. Я не был в этот момент спортсменом. Просто человек, пытающийся забыться.
        - Видала технику и получше, Войцеховский, - услышал я позади себя голос во время одной из передышек. - Но сил у тебя хоть отбавляй.
        Это была Алла Викторовна - как всегда с жестким бобриком волос и пропитанной потом серой майке, обтягивающей жилистое мускулистое тело. В последнее время ее редко можно было здесь увидеть - она была занята круглые сутки, нещадно натаскивая новобранцев в качестве одного из командиров «народной дружины». За ее спиной на орбитреке занималась ее сожительница - красивая худенькая женщина, чьи каштановые волосы были аккуратно собраны в «конский хвост». Хрупкая женственность этой особы обманчива - это Карина Майданова, бессменный многоопытный пилот нашего вертолета. Двадцать лет назад она вылетела на помощь беженцам из ПСП № 452, пережила падение и перелом обеих ног. Алла была одной из тех, кто ее выходил - так они и познакомились.
        Перед лицом этих двух женщин, которые, казались, были вылиты из стали, я устыдился своей боли и истерики. Я вспомнил, что не единственный, кто переживает в жизни проблемы и потери.
        - Как у вас дела, капитан? - спросил я, посчитав, что звание больше идет ей, чем имя и отчество.
        - Мы будем готовы ко всему, что нас ждет, - ответила она сурово. - Основу наших рядов составляют крутые, опытные бойцы, парень, которые понюхали очень много пороху. Они не дрогнут. А новобранцы пойдут за ними.
        - Я в вас не сомневаюсь, - искренне ответил я. - Я бы тоже пошел за вами! И я бы не дрогнул. Мне есть, за что и за кого воевать…
        - Мы знаем, что ты смелый парень, Дима, как и твой папа, - ответила Карина. - Но никому не нужно, чтобы на этой войне гибли дети. У нас достаточно взрослых солдат.
        - Я уже давно не ребенок!
        - Такие, как ты, ходили со мной в экспедиции, - цокнув языком, задумчиво протянула наша бывшая «географичка». - Одного мальца, помню, звали Тимур, он был даже младше и намного меньше тебя. Он здорово стрелял. Когда в 57-ом на лагерь насело целое полчище мародеров, он за двое суток снял из своей «снайперки» девятерых. Правда, потом пуля попала ему в шею. Он очень тяжело умирал. Много часов. Плакал, звал маму. Но Тимурка был одним из тех, благодаря кому мы выстояли. Я взяла бы тебя в свой отряд, если бы ты был мне никем, пареньком с улицы. Но я знаю твоего отца и твою мать. Они хотят иначе. И именно они вправе решать.
        - Я не знаю, где мой отец и чего он сейчас хочет, - закусив губу, раздраженно ответил я.
        - Где бы он ни был, он хочет, чтобы ты жил, - заключила Карина, отирая со лба пот и сходя с орбитрека. - Так что не обижайся, но на этой войне тебе не место. Мы выстоим в ней, Димитрис. А когда она окончится и начнется обмен пленными - твой отец вернется.
        - Может быть. А может, вы погибнете на этой войне, а его расстреляют.
        - Либо так, - пожала плечами Алла Викторовна. - Но ты продолжишь жить. И, может быть, у тебя будут свои дети. Жизненное колесо продолжит крутиться, с тобой или без тебя. Как по мне - лучше с тобой. Не спеши продавать свою жизнь задешево.
        Я занимался в зале несколько часов - сколько хватило сил. А затем, приняв холодный душ и натянув на себя одежду, отправился бесцельно бродить по улицам полупустого Генераторного. В какой-то момент меня кольнула совесть из-за того, что я бросил свой коммуникатор дома и, может быть, заставил маму волноваться из-за того, что я не отвечаю на звонки. Но даже эта мысль не заставила меня вернуться домой. Приду к полвосьмого, или к восьми.
        Я не хотел думать о том, что мне предстоит отъезд. Неизведанное будущее, которое ранее манило меня, больше не казалось желанным и притягательным. Наоборот, хотелось отмотать часы назад - до того места, где мы вместе идем по тихой заметенной снегом улочке, провожая папу. Я бы сказал ему, чтобы он не ехал. Не знаю, как, но я заставил бы его остаться. Я не давал бы ему никаких обещаний. Сказал бы, что если он уедет, то я первым запишусь в народную дружину и специально полезу под пулю. Я нашел бы какой-то способ его убедить.
        Мои скитания не имели никакой особой цели.
        Я потолкался около Привартного рынка и Западных ворот, но здесь мне было уютно - все было наполнено суетой, волнением и горечью расставания. Несчастные женщины и старички, сгорбившись от тяжести своих сумок, держа за руки несчастных детей, тоскливо оглядывались на свои дома, которые вынуждены были покинуть, или ругались друг с другом, чтобы занять лучшее место в автобусе. Дочери, жены и матери безутешно рыдали, уткнувшись в грудь своих любимых мужчин, которых какие-то злые люди нарядили в висящий на них дурацкий камуфляж, навешали на них кучу брони, подсумков и всяческих страшных штук, не имеющих никакого отношения к их мирной профессии. «Дружинники» кусали губы, чтобы сдержать слезы, неловко пытались бравировать, смущенно оглядывались на товарищей и командиров. Командиры курили, строго поглядывая на часы и недобрым взглядом косясь на небо. Один из командиров оказался Григорием Семеновичем, физруком, но он был поглощен своими делами и не узнал меня. И хорошо, что не узнал. Я не хотел здесь быть. Здесь все такие же несчастные, как я. Мое собственное несчастье кажется мне здесь таким жалким, оно
просто растворяется в океане слез и печали.
        Я пошел отсюда прочь, но, когда проходил мимо поселковой администрации, на глаза едва не навернулись слезы. Это было место, где папа работал, где я проведывал его, приносил бутерброды. Пришлось ускорить шаг. Я шмыгнул в переулок Стойкова, но здесь стало еще хуже. На меня смотрел памятник Героев-спасателей, нереалистично-мужественное лицо мертвого болгарина. Но я-то знал, я один знал, что бронзовый истукан смотрит на меня глазами настоящего героя, Владимира Войцеховского, моего отца, который никогда и ничего не боялся, который всегда делал то, что должен был, невзирая на опасность. От волнения стал комок в горле, я отвернулся от памятника, пошел дальше.
        Я прошел мимо школы, остановился и долго глядел на нее, тоскливо вспоминая будничные, легко решаемые проблемы и смехотворные тревоги, которыми я жил в этих стенах. Я вспомнил свои однокашников - друзей и просто знакомых, которых я привык видеть каждый день на протяжении долгих лет, а не знаю, где они и увижу ли я их еще когда-то.
        Ноги сами привели меня к Двенадцатой улице. Я покосился на бревенчатую избу Зинаиды Карловны, в недрах которой таились мрачные свидетельства поклонения безумной пророчице. Я подумал, что Вита Лукьяненко с мамой, наверное, сейчас там - никуда не уехали, стоят на коленях на холодном каменном полу подвала и молятся своему жестокому Богу, который заставляет людей страдать, туманно обещая рай преуспевшим в боли и самоотречении. Мне и моим родителям не было дороги в этот рай - нас они видят горящими в огне.
        Я остановился перед закрытым ролетом двери в хорошо знакомом одноэтажном здании, выглядевшем теперь сиротливо и бедно без неоновых вывесок и голограмм. Ролет, на котором баллончиком с краской было выведено безобразное граффити, был запертой дверью в еще один потерянный рай. Компания Dreamtech эвакуировала свой филиал из потенциальной «горячей точки». Прекрасная Миневра больше не приветствует бегущих от пакостной жизни подростков в своем волшебном царстве, где нет никаких глупых законов, времени и пространства, где возможно все, даже настоящая счастливая жизнь, в которой мертвые становятся живыми, а далекое близким. Они приучили нас к своему искусственному раю, в который можно попасть, не страдая. А теперь бросили наедине с нашей реальностью.
        Двенадцатая улица была более людной, чем другие. Многоэтажки в этом году наконец достроили, и многие люди наконец смогли переселиться из своих замызганных хибар в долгожданные чистые квартиры. Большинство из них все еще остаются тут. Они не покинут то, к чему шли полжизни, ради новой палатки, еще более тесной и вонючей, в каком-нибудь лагере для беженцев. Если эти дома сровняют с землей - они лягут в землю вместе с ними.
        Не знаю, долго бы ли я простоял на этом перепутье, не зная, куда пойти дальше. Но тут за спиной донеслись шаги и знакомый заливистый свист. В другой раз я бы очень удивился. Но сейчас я не был способен на удивление.
        - Что ты здесь делаешь? - спросил я безучастно.
        - Вопрос скорее к тебе, - ответил Джером, подходя ко мне. - Я слышал, ты уехал. Решил остаться?
        - Я ничего не решаю, - ответил я раздраженно.
        - Как так-то? - искренне удивился он. - Мне казалось, каждый сам кузнец своей судьбы.
        Джером был в потасканной куртке цвета «хаки» и рюкзаком за плечами, будто собирался в поход. Его нагловатый смеющийся взгляд теперь стал каким-то слегка озлобленным, прищуренным. Непослушные кучерявые волосы были спрятаны под черной банданой. Не знаю даже, чем он сейчас живет и что себе думает.
        - Ты что-то хотел? - спросил я без особой приветливости.
        - Я тебя искал, - к моему удивлению, ответил он. - Ты знаешь, что война началась? Час назад «юги» пошли в наступление.
        - Я сто раз это слышал за последние дни.
        - Это уже точно. По радио объявляли, по громкоговорителям вон по всем кричат. И я тебе уже раз пять звонил. Ты что, без комма ходишь?
        - Дома оставил.
        Я внезапно подумал, что мама пыталась, наверное, связаться со мной много раз и сейчас умирает от беспокойства. А я ведь даже не следил за временем! Я не думал, что это все-таки начнется, да еще так скоро. До последнего момента надеялся, что все как-то иначе обернется. Будто это было возможно.
        Надо срочно возвращаться домой. Впрочем, вначале надо выяснить еще кое-что.
        - Ты что, бегаешь по окрестностям и предупреждаешь всех, что война началась? - переспросил я.
        - Я же сказал, что искал тебя! Я предлагаю… - Джером замялся. - … забыть о прошлом. Неважно, что было. Все-таки мы с тобой… ну, знаешь… Я не держу на тебя зла ни за что, и все такое. Будем считать, что мы все проехали, ОК?!
        Джером сказал это как-то сбивчиво и нервно протянул мне руку. Я не был уверен, что нескольких слов достаточно, чтобы перечеркнуть годы обиды. И я был очень удивлен услышать эти слова от Джерома, никогда прежде ни перед кем не извинявшегося. Но, с другой стороны, сейчас нет времени на длительные выяснения отношений.
        - Добро, - я пожал протянутую мне руку. - Пусть так и будет. Как ты? Где твой отец?
        - Я-то как? Ну, знаешь, много всякого, - он пожал плечами.
        За нашей спиной вдруг звучно завыла сирена. Если до этого момента у меня могли оставаться сомнения в правдивости слов Джерома, то теперь все сомнения развеялись. Началась. Мы оба, как и другие прохожие, беспокойно оглянулись в сторону сирены, но затем вернулись к прерванному разговору.
        - Ну а отец, - он невесело усмехнулся. - Насколько я знаю, он на «губе». Его пришли мобилизовать, а он, как обычно, лыка не вязал. Комендант приказал его на «губу» кинуть, чтобы протрезвел, ну а оттуда - как всех, в окопы.
        - Мне жаль.
        - Ничего, - Джером, подобравшись, беспокойно оглянулся.
        Прохожие на улице зашевелились, спеша куда-то туда, куда они планировали направиться, если все вдруг полетит в тартарары - то ли по домам, то ли к автобусам для беженцев, то ли к месту сбора народных дружинников. Лишь мы двое застыли посреди улицы как истуканы.
        - Что ты собираешься делать? - спросил Лайонелл.
        - Я должен сегодня уехать, - ответил я. - Меня не взяли в «дружину». Мать бы не выдержала, если бы я туда пошел. И я обещал отцу, что не буду ни во что ввязываться. Я не ищу оправданий, Джерри. Я просто… У меня правда нет другого выхода.
        - Когда твой отец брал с тебя это обещание, он не знал, что так обернется, - предположил друг.
        - Да нет, Джером. Думаю, он взял его с меня именно на этот случай.
        Лайонелл задумчиво кивнул.
        - Слушай, Димон, времени нет. Я вот что тебе скажу. Я знаю, что твой папа искренне хотел, чтобы войны не было. Он правда верил, что можно с «югами» договориться, хотел, чтобы не умер никто. Я этого не разделяю, но уважаю то, что он делал. Только ты сам видишь, чем закончилось. Я тебе скажу так - в «дружину» идти нет смысла. Сюда движутся несметные полчища. Основной их бронированный кулак сосредоточен как раз напротив нас. У них современное вооружение, китайское. Там такая силища, что вся наша милиция и дружина и рядом не стояли. Войскам Альянса тоже туго придется. Кроме того, у них нет приоритета защищать какое-то там Генераторное. А Содружество нам помогать не собирается. Так что они просто сметут нашу оборону - не так легко, как в Бургасе в 75-ом, но все-таки. А от границы до нас - всего восемьдесят километров. И это еще не все. Они долго ко всему этому готовились. Заранее забросили к нам в тыл диверсионные группы, чтобы громить тылы, перерезать каналы снабжения. Казачьи разведчики недавно видели их буквально в десяти километрах отсюда.
        - А о казачьих-то разведчиков ты откуда знаешь? Том твой тебе, что ли, рассказывал?
        Поколебавшись немного, Джером вдруг выдал:
        - Да не Том, а сами они, Дима. Я еще тогда, в 72-ом правду тебе рассказать хотел, но как увидел, что ты, извини, твердолобо ко всему подходишь, решил утаить. Так вот…
        То, что он мне поведал, просто не умещалось в голове. Подумать только, а я и позабыл уже о странном поведении друга осенью 72-го! Тогда Джером с таинственным видом шепнул мне и еще кое-кому из ребят, что он нашел потайной подземный ход из поселка наружу и собирается пойти побродить по пустошам. Все тогда сочли, что он бравирует, как обычно, перед Мей, и не восприняли эту болтовню всерьез. А ведь точно, помню, был такой день, когда он пропал на пару дней, а потом появился какой-то весь помятый и беспокойный. Сказал мне, что папа буянил, вот ему и пришлось сидеть дома за ним присматривать. Конечно же, я поверил.
        Оказывается, Джером действительно был на пустошах. Его кореш Том, которого все почитали за безобидного наркомана, на самом деле еще много лет назад отыскал подземный ход из поселка, проходящий по никому не известным довоенным подземным коммуникациям. Именно через этот ход Том втайне от всех пробирался по ночам наружу, чтобы пополнить свои запасы дури. И ни куда-нибудь, а в самую казачью станицу.
        - Да это же чертовски опасно! - возмутился я. - Ведь через этот ход к нам может проникнуть кто угодно! Те же казаки! Ты должен обязательно рассказать об этом коменданту!
        - Коменданту-шмоменданту, - фыркнул Джером. - Вот не зря же я говорил о твердолобости. Ничего здесь опасного нет. Во-первых, кроме нас с Томом про этот ход никто не знал. А его, если не знаешь, так просто не отыщешь. Во-вторых, там такие узкие хода, что даже такой тощий дрыщ как Том еле протискивается. Так что враги к нам не пролезут, будь спокоен - за все ведь эти годы никто не пролез. А казакам Генераторное ваше даром не нужно. Никакие они ни враги, ни террористы - устал уже повторять!
        - И что, часто ты, говоришь, бывал там за все это время? - я старался, чтобы голос мой звучал осуждающе, но нотки любопытства нет-нет, да и пробивались.
        - Да я не считал! Ну раз двадцать уже точно. Бывало по пару дней там пропадал. Мне тамошняя житуха больше нравится, чем здешняя. Я бы такие тебе приколы мог рассказать! Я, если честно, давно думал насовсем туда сдрыснуть. Но знаешь, как-то все папаню не решался оставить. Он и так вон…
        Рассказ Джерома о походах на пустоши поразил мое воображение. Мне бы и в страшном сне не приснилось такое - лезть на дикие территории, полные опасностей, которыми меня с самых пеленок стращали родители и учителя. А этот ничего, полез. И спокойно общался по-свойски с людьми, которых мы считаем отморозками и убийцами. То-то он их постоянно и защищал. Помню, как он распалился тогда, во время похода в Храм Скорби и после. То-то он так хорошо был осведомлен о взглядах казаков на наше прошлое и настоящее.
        И как я мог быть все эти годы так слеп, что не замечал очевидного?!
        - В общем, Димон, скажу тебе так - нет никаких шансов против «югов» в открытой войне. И сдаваться нет смысла. Атаман говорит: не сегодня, так завтра на Генераторное нападут и всех вырежут. Ильин своим солдатам пообещал: могут грабить, убивать, издеваться над людьми как угодно, и ничего им за это не будет, даже награждать будут. Так что единственное для людей спасение - бежать в станицу. Она под землей спрятана, ее так просто не найдешь. Казаки там окопались и будут оттуда вести партизанскую войну, пока не выкурят с нашей земли оккупантов!
        - Ты что же это, серьезно? - я покачал головой. - Джерри, это все просто не умещается в моей голове.
        - Ты вот что, Димон, думай быстрее. Пока мы тут лясы точим - враг наступает. Мы в полночь сегодня уходим в станицу. Если хочешь с нами - приходи ко мне домой без пятнадцати. Оденься поудобнее, бери с собой фонарь, харчей побольше… Или прямо сейчас пошли, я с тобой своим всем поделюсь. Я тебя очень прошу, пошли с нами. Не пойдешь - пропадешь.
        - Джером, не дури ты, а? - взмолился я. - Ну куда вы пойдете? В пещеры к дикарям? Будете там жить? Будете со старыми автоматами против югославов воевать? Это же смешно. А про папу своего ты подумал? И кто это - «вы»? Ты еще кого-то подбил на это сумасшествие?
        - Подумай о том, о чем я сказал, - не отвечая на мой вопрос, окончил разговор Джером, отступая. - Мне надо идти, но я буду ждать тебя, как договаривались. Если только обстоятельства не заставят идти раньше. Если что… мне будет тебя не хватать, дружище.
        - Постой, а как же?!
        Но не успел я подивиться такой сентиментальной фразе из уст несовершеннолетнего хулигана или спросить о чем-то, как он убежал, махнув мне рукой на прощанье - скрылся где-то в трущобах Двенадцатой улицы. У меня, казалось, опухла голова от обилия информации. Я еще с минуту простоял на месте, вертя головой по сторонам. Но в конце концов не уверенно, а затем все быстрее и быстрее, засеменил к дому. Что бы я ни решил сделать - вначале я должен найти маму.
        На Центральной улице откуда-то появилось полно людей - намного больше, чем обычно в вечерний час. А я-то думал, что все уже уехали. Прохожие были обеспокоены и спешили куда-то, не стесняясь толкать соседей локтями. До меня доносились обрывки фраз. От моих вопросов прохожие только отмахивались, но из обрывков их фраз мне и так все стало понятно.
        - … всеобщая эвакуация… только что приняли. Четыре часа там заседали, пустобрехи! - взволнованно рассказывал толстый мужчина средних лет своей жене. - … фронт прорван… сюда движутся… говорят, совсем рядом стреляют…
        - Это ж надо, чтобы никому ничего до сих пор не сказали! - возмущалась в ответ жена. - И что же это, всех подряд мужчин в дружину?! Коля, да ты посмотри на себя, ну какой из тебя дружинник?! Поехали со мной!..
        К тому времени, как дойти до нашего дома, я был доподлинно осведомлен, что поселковый совет Генераторного принял невиданное решение о всеобщей эвакуации. По слухам, из Олтеницы сюда уже гнали две дюжины автобусов, на которых все жители Генераторного, кроме военнообязанных и забронированных за жизненно важными объектами, должны были в несколько заходов отбыть в эвакуацию на запад, где для приема беженцев уже начали разбивать полевые лагеря. Все мужчины трудоспособного возврата и военнообязанные женщины, ранее не призванные, подлежали немедленной мобилизации. Им предписывалось не позднее 22:00 сего же дня прибыть в комендатуру для получения инструкций и необходимого снаряжения.
        Похоже, Джером был прав - Генераторному предстояло быть захваченным.
        У входа в «председательский дом», нервно отгавкиваясь от осаждающих его односельчан, лезущих с настырными вопросами, стоял сам Сергей Николаевич Добрук. Его охраняли двое рослых милиционеров, которые отпихивали локтями самых назойливых говорунов, напирающих на председателя. Я намеревался протиснуться сквозь эту толпу и пройти в дом, но председатель, завидев меня, вдруг решительно раздвинул говорливых теток и крепко схватил за руку.
        - Ты где был, молодой человек?! - строго спросил он. - Почему на звонки не отвечаешь?!
        - А? - я растерянно уставился на него. - Я, кажется, я комм дома забыл. А что?..
        - Тебя три часа все ищут! Мать твоя в истерике. Тоже мне, растеряша! - не унимался не на шутку взволнованный Добрук. - Твой отец поручил мне проследить, чтобы ты отбыл куда надо, ясно? И я собираюсь его просьбу выполнить!
        Он крепко ухватил меня за руку и потащил в дом. Милиционеры с трудом пробивали нам коридор в море взволнованных генераторчан, которые осыпали председателя градом вопросов.
        - Сергей Николаевич, да что же это, война?..
        - Когда-автобусы-то прибудут?!
        - И что же это, вещи с собой брать?! Господи, как же так быстро собраться-то?!
        - Николаич, да куда ж мне в дружину, ты смотри, у меня вон нога не гнется!
        От всех этих вопросов Добрук отмахивался короткими рублеными фразами:
        - Не ко мне. К коменданту. По всем вопросам к коменданту. Теперь военное положение, он теперь главный.
        - Военное положение… - шепотом повторяли в толпе страшные слова.
        На лицах людей была написана паника, какой мне еще не приходилось видеть. Все в толпе нервничали, кое-кто выкрикивал на председателя обидные слова и ругательства. Один мужик начал кидаться на милицейского конвойного за то, что тот слишком грубо толкнул его жену, милиционер в долгу не остался.
        Затащив меня в дом, Добрук захлопнул дверь, и гомон наконец немного стих.
        - Никого сюда не впускать! - гаркнул он на Григора, вышедшего из своей каморки.
        - Сергей Николаевич, я… - неуверенно протянул я, вдруг воспротивившись председателю, тянущему меня за руку. - Я не уверен, что мне стоит…
        - Значит так! - раскрасневшись от волнения, Добрук подсунул мне прямо под нос свой мясистый палец и погрозил им. - Не надо мне тут! Нет ни времени, ни желания с тобой спорить. Никто не спрашивает. Значит сейчас я тебя веду домой, ты быстро там собираешься - и через час тебя тут нет. Надо будет - ремня дам и под конвоем отправлю. Понял?! Не хватало еще мне с твоими подростковыми комплексами возиться.
        Я не нашелся что ответить на эту речь и позволил тащить себя дальше.
        - Ой, Сергей Николаевич, что же это такое? - на лестничной клетке нас уже ждала соседка, тетя Галя, тоже нервная и перепуганная. - Это правда, что ли, что надо куда-то уезжать? Я не поеду, у меня здесь все мое, я…
        - Галина Сергеевна, вы на сайт зайдите или радио включите, там комендант все объявляет, - без обычной своей вежливости отмахнулся от соседки председатель, затаскивая меня по лестнице выше.
        - Это что же, война? Ой Боженьки, это же с нами будет?! - голос Гали, готовый сорваться на причитания, был заглушен хлопком дверью нашей квартиры.
        - Катя! - крикнул Добрук. - Я его привел!
        В квартире уже был разгром. Вещи валялись на полу и на стульях, висели на дверцах открытых шкафов и тумбочек. Мама, которая в это время обычно бывала еще на работе, спешно упаковывала чемодан, что-то бубня себе под нос. Вид у нее был настолько обеспокоенный и несчастный, что я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
        - Мама, что такое?! - от волнения мой голос сорвался, и одна слезинка таки покатилась по щеке.
        - Не ной, парниша, будь мужиком, - одернул меня председатель. - Давай, помоги маме. Чтобы через десять минут был внизу. Все.
        Он вышел, захлопнув за собой дверь, и оставил меня наедине с матерью. Не успел я ничего сказать, как впервые в жизни получил от нее пощечину.
        - Как ты смеешь в такое время разгуливать без коммуникатора?! Ты смерти моей хочешь?! - в истерике вскричала она, раскрасневшись от волнения.
        - Мама, я… - промямлил я.
        - Ой, Дима! - в тот же миг забыв о своем раздражении и вздохнула с облегчением, она заключила меня в объятия. - Где же ты был, а?! Я уже все оббегала, всех соседей обзвонила. Разве можно быть таким безалаберным, а?
        - Мама! - оказавшись в материнских объятиях, я совсем размяк. - Люди говорят, что война началась!
        Мама посмотрела на меня с жалостью и страданием. Я заметил, что и у нее глаза на мокром месте, а ведь Катя Войцеховская не из плаксивых барышень. Но не успел я придумать, как сказать ей что-нибудь ободряющее, успокоить ее, как она уже собралась и взяла себя в руки.
        - Так, Димитрис, идем, поможешь мне, - мама потянула меня за собой в мою комнату. - Времени мало, а к тебе есть серьезный разговор и ты должен внимательно слушать.
        Я безропотно кивнул и прошел за мамой, которая дрожащими руками продолжала упаковывать в мой чемодан вещи. В комнате была открыта форточка, с улицы был слышен гомон людей. Под окнами председателя Добрука собралась изрядная толпа недовольных людей, каждый из которых требовал каких-то объяснений. Я вздрогнул от неожиданности, когда в стекло ударилась и начала плавно сползать по нему гнилая картофелина - видимо, метили в окно Добруков.
        - Присядь, Димитрис, - велела мама, раздраженно захлопнув форточку и задвинув шторы. - Слушай меня внимательно, сынок. Наступают непростые времена. Папа ошибся, когда говорил, что войны не будет. Она все-таки к нам пришла. Не бойся, мы все это переживем и будем жить как раньше. Но пока здесь будет опасно, тебе нельзя будет здесь находиться. Тут не место для детей.
        - Я уже не ребенок, мама! - запротестовал я. - Я тоже буду сражаться, вместе со всеми!
        - Нет, Димитрис. Нет! Ты дал папе слово, я знаю! - строго ответила мама. - Не смей нарушить его сейчас, в такой тяжелый момент. Ты должен делать все как я велю. Папа заранее все устроил, продумал твой отъезд. Я дура, что не рассказала тебе все раньше, теперь придется впопыхах. Значит так, возьми этот бумажник. Там есть несколько визиток людей, которые могут тебе помочь. Обрати внимание на человека, которого зовут Роберт Ленц. Роберт Ленц, запомнил? Это папин очень хороший знакомый, который позаботится о тебе. Ты должен слушаться его и делать, что он скажет. На твой финансовый счет я перечислила деньги, которые котируются в странах Содружества, они должны помочь тебе прожить первое время. Это все наши сбережения - береги их, не трать по пустякам. Ты ведь уже взрослый, Димитрис, я очень рассчитываю на твою ответственность!
        - Подожди-ка, мама, - запротестовал я. - Мы же собирались уехать вместе! Ты что?!
        - Димитрис, - она покачала головой. - Я медик со стажем, военнообязанная. Люди здесь нуждаются во мне. И на моем попечительстве дети в центре Хаберна. Я не могу уехать прямо сейчас. Мне нужно кое-что устроить, а потом… Посмотрим, как сложится ситуация, не будем загадывать наперед. Мы будем постоянно держать с тобой связь.
        - Мама, да ты что?! - ужаснулся я. - Эти фашисты будут здесь через день-два. Они же тут всех поубивают!
        - Не бойся, со мной все будет в порядке. Как только я смогу, я с тобой свяжусь.
        - Но…
        - Не надо сейчас вопросов, прошу тебя, - мягко остановила меня мама, выдавив из себя вымученную улыбку. - Ты же всегда мечтал получить хорошее образование в институте в Содружестве. Жить вместе с Дженни в одном городе. Помнишь? Твой папа все это для тебя устроил. Он еще заранее поговорил с несколькими своими знакомыми. Ты будешь учиться в очень хорошей гимназии в Сиднее! Ты же был в Австралии, Димитрис, ты знаешь, там совсем другая жизнь, намного лучше, чем здесь. Тебе там понравится. Ты там станешь такой важной птицей, что хорошо еще, если меня признаешь, когда приедешь проведать на каникулы…
        - Мама… - я снова не смог удержать слез.
        Мама ласково погладила меня по голове, и скороговоркой, которая появлялась у нее в минуты сильного волнения, продолжила:
        - Значит так. Обещай мне, что будешь очень хорошо учиться и будешь послушным, чтобы не пришлось за тебя краснеть. Не забывай, чему мы с папой тебя учили, будь хорошим человеком. Ты и так очень хороший человек, я очень горжусь, что вырастила такого сына, Димитрис! Когда ты полетишь наконец в космос, высадишься на какой-то новой планете и будешь выступать перед журналистами, скажешь: это Володя и Катя Войцеховские меня вырастили. И нам с папой будем приятно - на этом свете, или на том, не важно, мы же не уходим безвозвратно, ничего просто так не заканчивается, поверь!
        - Мама… - слезы лились одна за другой, особенно когда я видел, как взволнована мать. - Что ты такое говоришь?!
        - Чтобы не случилось, оставайся хорошим человеком, вот и все. Это самое главное в жизни. И не распускай нюни. Ты же мужчина, спортсмен, сын своего отца! Не забывай об этом!
        Я видел, как она опечалена, и мое сердце сжималось от отчаяния. Я не хотел никуда уезжать, не хотел никакой учебы в Сиднее, и не боялся никаких югославов, лишь бы остаться здесь, в своем доме. Я все пытался сказать об этом маме, но она не давала мне вставить и слова. С огромным трудом я поборол рвущиеся из груди рыдания, чтобы не расстраивать ее, и тихо, обреченно произнес:
        - Я все сделаю как ты говоришь, мам.
        - Люблю тебя, Димитрис.
        - И я тебя люблю, мам.
        Она крепко обняла меня в тот самый момент, когда где-то далеко на востоке раздался грохот артиллерийского залпа. Чашки в кухонных шкафчиках задрожали. Мама испуганно встрепенулась, выглянула в окно. В этот момент раздался яростный стук в дверь. Председатель крикнул маме:
        - Все, Катя, времени нет! Давай скорей к машине!
        - Давай, скорее, Дима! Помоги мне закрыть чемодан! - поторопила меня мама.
        Я схватил чемодан, мы выскочили в коридор, следом за Добруком побежали по лестнице вниз. Мама вцепилась в мою руку, потянула следом, на ходу приговаривала какие-то бессмысленные наставления вроде того, чтобы я хорошо кушал и не забывал им звонить. Тогда стены очень сильно задрожали, лампочка под потолком стала мерцать, кто-то из соседей начал очень громко кричать. Я догадался, что происходит, и закусил себе губу, чтобы унять дрожь зубов.
        Когда мы выбежали на улицу, толпа рассосалась. По улицам бегали перепуганные люди, мужики матерились, бабы верещали. Над восточной частью селения вздымался гриб черного дыма. Натужно выла сирена комендатуры. Где-то вдалеке доносились все новые и новые хлопки. Добрук исчез, так и не попрощавшись - побежал в сторону комендатуры, отдав какой-то краткий приказ милиционерам. Те сразу подхватили меня с мамой, потащили вниз по улочке, расталкивая мечущихся в панике людей. До меня доносились обрывки фраз со страшными словами: «наступают», «ракеты», «бежать». Перед глазами сменялся калейдоскоп страшных изображений: бледные, испуганные, заплаканные лица. Потом начался грохот, такой страшный, что я едва не оглох. Окна жилых домов трескались, острые стекла падали на улицу. Асфальт под ногами пускал трещины. В глазах остолбеневшего прохожего, стоящего у нас на пути с открытым ртом, я видел отражение алых лепестков пламени.
        - Скорее! - в панике кричал один из наших провожатых.
        Милиционеры дотащили нас наконец до угла улицы. Мама на ходу надела мне на плечи рюкзак, накинула на голову капюшон, чмокнула в щеку, сказала, что любит меня, и чтобы я себя берег. Я умолял ее поехать со мной, но она ничего не ответила.
        Нас поджидал открытый внедорожник с заведенным бензиновым мотором. В нем сидели двое крепких мужчин в не нашей военной форме, с бронежилетами, шлемами и винтовками. Кажется, спецназовцы из Олтеницы. В одном из них я узнал Миро.
        - Ну давай, скорее! - с сильным акцентом поторопил он меня. - Залезай, малец, опаздываем!
        Меня схватили за шкирку и бросили на заднее сиденье быстрее, чем я успел еще раз обнять маму и сказать ей, что я ее люблю. Едва я плюхнулся на жесткую сидушку, водитель с силой надавил на гашетку, с бешеной скоростью устремляясь к южным воротам поселка. Дрожа от страха и волнения, я обернулся и увидел среди мечущихся в панике людей маму, одиноко стоящую посреди дороги с заплаканным лицом и поднятой вверх рукой. Где-то за ее спиной небо заволокли облака дыма, на их фоне хищно блестели жаркие языки пламени. Мое сердце сжалось, я помахал матери в ответ и в следующий миг внедорожник свернул за угол.
        - Миро, останови, оставь меня здесь! - в истерике закричал я. - Я без мамы никуда не поеду!
        - Не говори глупостей, братишка! - закричал он мне в ответ. - За тобой, как за вип-персоной, специальный кортеж прислали! У меня специальное задание - проследить, чтобы ты, как твой папа велел, попал по месту назначения!
        - Но мама…
        - Я присмотрю за ней, клянусь!
        Водитель очень страшно матерился на румынском, когда на пути возникали прохожие или велосипедисты. Кого-то, кажется, даже сбил. Машина вылетела сквозь Южные ворота на страшной скорости, на которой мне никогда не приходилось ездить. Всю поездку я молчал: испуганно вжимался в сиденье и смотрел назад, на Генераторное, которое с каждым новым залпом все сильнее утопало в дыму и огне. От силы взрывов все новых и новых ракет содрогалась земля, яркие вспышки отражались в моих испуганных глазах и навсегда оставляли глубокую рану в душе.
        Джип неистово несся по ямам и ухабам проселочной дороги. Из-под его колес летели грязь и песок. Меня бросало из стороны в сторону и обдавало пылью. Водитель и Мирослав взволнованно переговаривались по-румынски, какие-то панические голоса раздались из их раций. Я вздрогнул, когда у меня над головой пронеслось в сторону Генераторного звено вертолетов: это были «Команчи», боевые вертолеты Альянса, похожие на хищных птиц. Из-под крыльев этих монстров с воем и свистом вырвались целые мириады ракет, направленных за горизонт - куда-то туда, откуда уничтожали мое родное селение реактивные системы залпового огня.
        Я едва не вывалился с сиденья, когда румынский лихач выбросил джип на пересекающую дорогу прямо под носом у едущего по ней бронетранспортера. Со стороны БТРа ответили не менее возмущенным сигналом и парой румынских ругательств. На крыше бронемашины я заметил человек шесть молодых ребят в военной форме, которые испуганно косились в сторону горизонта, объятого огненным заревом, куда им предстояло направиться.
        Миро внезапно обернулся и железной рукой прижал меня к сиденью.
        - Держи голову пониже, братишка! - заорал он мне на ухо. - Здесь вокруг идут бои с диверсантами, нас могут в любой момент обстрелять! Не поднимай голову, понял?!
        Так я и лежал на сиденье в джипе, временами подлетая вверх, борясь с тошнотой и сдерживая слезы. Через пять или десять минут бешеной гонки по бездорожью джип, подняв тучу пыли, съехал в какой-то пустынный овраг и начал неистово мигать фарами. В тот же миг из мглы вынырнул, осветив нас прожектором, громадный самолет на роторных двигателях - конвертоплан.
        - Вылезай, малый! - поторопил меня Миро и схватил за руку.
        Поднимая целый ураган пыли и едва не сметая нас с ног, конвертоплан с выпущенным шасси совершил жесткую посадку на поляне, не выключая роторов. Открылась боковая дверка, оттуда нам нервно помахал человек в летном шлеме. Преодолев сопротивление воздуха, Мирослав сумел-таки протащить меня туда и передать человеку в шлеме. Обернувшись, я в последний смог разглядеть смуглое лицо своего спасителя. Откозырнув на прощанье, тот побежал назад к джипу.
        В салоне, а скорее десантном отсеке, было десятка два сидений, размещенных вдоль бортов лицом друг к другу. Некоторые места были заняты испуганными мужчинами и женщинами в гражданском, а также парой детей. Кто-то громко рыдал, кто-то шепотом его успокаивал. Это те счастливчики, кого посчитали настолько важными персонами, чтобы эвакуировать из опасной местности на конвертоплане, поставив на карту сам аппарат и жизнь экипажа. Только в этот момент я понял, каким влиятельным человеком был мой отец и как многое он сделал, чтобы меня спасти.
        Но как же мама?!
        - Садись, парень, пристегивайся, не теряй времени! - беспокойно велел мне по-английски человек в летном шлеме, нервными движениями помогая застегнуть ремень. - Тебе несказанно повезло выбраться отсюда. Ты последний, кого мы забрали - за остальными не успеем, становится слишком жарко. Здесь самый центр их наступления, шесть танковых полков! Боюсь, Олтеница не устоит.
        - У меня мама в Генераторном! - в панике вскричал я, с трудом вытащив из памяти нужные английские слова.
        Пристально посмотрев на меня, авиатор покачал головой.
        - Сожалею.
        Полет был тяжелый, с серьезными перепадами давления. Сейчас-то я понимаю, что пилот, находясь близко к району боевых действий, маневрировал, опасаясь зенитных ракет. Тогда меня просто мутило и подташнивало. Подавленный, растерянный, я сидел, прилипнув носом к иллюминатору, смотрел на удаляющийся алый горизонт и мечтал лишь об одном.
        Скорее бы проснуться.