Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Дубинянская Яна : " Глобальное Потепление " - читать онлайн

Сохранить .
Глобальное потепление Яна Дубинянская
        # В романе «Н2О» (2008) Яна Дубинянская очень точно предсказала особенности нынешнего экономического кризиса. Сбудется ли то, что она предсказывает в новом романе?

2043-й год. Уже давно напряженные, отношения между Этой Страной и Нашей Страной (что за страны - не загадка) достигают точки кипения. После глобального потепления Эта Страна отказалась от сырьевой экономики, а побережье Северного Ледовитого (ныне Безледного) океана стало туристическим раем с центром на Соловках. А Наша Страна окончательно превратилась в маргинальную, где работы нет и не предвидится. Одна надежда - на таинственную Капсулу с чудодейственным рецептом всеобщего счастья. Но Капсула интересует и правительство Этой Страны, а счастьем, хоть и всеобщим, делиться никому не хочется. А если нельзя поделить, надо воевать!
        На этом драматическом фоне разворачивается роман журналистки из Нашей Страны Юлии Чопик и писателя из Этой Страны Дмитрия Ливанова. Казалось бы, они идеально друг другу подходят, у них много общего, они нужны друг другу. Но люди - не страны…
        Часть первая

1.Наша Страна
        Свадьбу гуляли на корабле.
        Кораблик был симпатичный, где надо комфортабельный, где не надо - виртуальный, для красоты. Сквозь кружевные паруса просвечивало небо, снасти расчерчивали его в клеточку, а самый кончик мачты с национальным флажком слегка плыл на границе кондишенного купола, не рассчитали. По верхней палубе прогуливались гости, сплошное публичное гламурье, не вылезающее с Острова и телеэкранов. Андрей отснял корабль во всех ракурсах, набрал крупных планов особенно узнаваемых випов, и Юлька уже успела отсмотреть: ничего так, сойдет на перебивки. И вообще все отлично, если б не отсутствие до сих пор собственно сладкой парочки, олигарха с его моделькой. По релизу их ждали уже полтора часа назад. Блин.
        Было прохладно, все-таки Остров, расслабляйся и получай удовольствие. Андрей, собственно, так и делал. Для прессы приготовили отдельный фуршет на нижней палубе, рассчитанный на после-церемонии, но пресса, понятное дело, прорвалась и фуршетила вовсю: у всех график, у всех он летит, какое там после. А на обратном пути, между прочим, снимать цены на фрукты, блицы по креативной сиесте и синхрон банкира Старкова по дружбе для Дашки. По-любому, Андрюху надо выдергивать. Юлька сунула в карман кондишен - давно пора, на Острове ходить с кондишеном стремно, сразу видно материк - и двинулась на приступ.
        -Юлька! - жизнерадостно заорал оператор, как будто увидел ее впервые за пару месяцев. - Давай сюда! Чего тебе налить?
        -Сволочь, - отозвалась она. - У нас четыре съемки сегодня. Если картинка хоть где-то задрожит, я тебя уволю, зуб на холодец.
        -Врешь, не уволишь, ты же меня любишь. Водки?
        -Я тебя люблю, но шеф предупреждал еще в прошлый раз. Чем ты будешь кормить семью? Уйдешь в дайверы?
        -Какая ты скучная, Чопик. Водки?
        Та-та-та-там, зазвонила мобилка рингтоном первого мужа. Первый муж был смешной, Юлька его нежно любила, но звонил он обычно очень не вовремя и обычно с неразрешимыми проблемами, так что у нее выработался гавкательный рефлекс на эту музычку:
        -Я на работе. Чего тебе?
        -Ты всегда на работе. Когда мы вообще можем спокойно поговорить?
        -Что-то с детьми или просто так?
        -Просто так я давно тебя не трогаю. У Славика опять проблемы в школе, если тебя это, конечно, волнует. В тот раз, когда ему задали…
        -Слушай, солнце, давай быстрее, а? У меня съемка.
        -У тебя всегда съемка. Костику надо взять справку в лагерь на Соловки, я тебе говорил позавчера, ты забыла?
        -Так возьми.
        -То есть опять я должен все делать сам, стоять в очередях и унижаться. Понятно. Хорошо, никто уже никуда не едет. Не знаю, как я объясню это сыну, который точно знает, что тебе стоит только позвонить, и эта несчастная справка…
        -Я позвоню, позвоню. Все?
        -Не все. Мы с тобой должны были еще на прошлой неделе переоформить квартирный вклад. Не знаю, отслеживаешь ли ты уровень инфляции…
        -Переоформим, пока. Он мне будет рассказывать про уровень инфляции, - давясь смехом, сообщила Юлька Андрею и, поскольку тот не проникся, расхохоталась сама. - Он мне, представляешь?
        -Водки?
        С нижней палубы море казалось не таким синим, отсвечивая прозеленью. Юлька сунула в рот антарктическую клубничку, объеденье, потом еще одну, потом щупальце местного спрута и гигантскую креветку, нанизанные на шпажку, а вторую увел прямо из-под носа какой-то волосатый фотограф. Столы были уже совершенно разоренные, словно город, отданный на разграбление голодной армии. Обслуга свадебного корабля, вся в синих с золотом мундиpax, застегнутых доверху - Остров, прохладно! - заметно нервничала: начинались накладки. Дальше они будут громоздиться одна на другую, беспечно констатировала Юлька. Вот и замечательно, только б Андрей оказался в состоянии заснять.
        Позвонил Иннокентий. Насчет бабла на фильм имелись конкретные подвижки, на неделе уже точно почти! На радостях Юлька бросилась обниматься с Андреем, тот расплескал водку и опрокинул вазочку с соусом, заляпав мундир убиравшего со стола официанта. С этого и началось.
        -Извините, - кротко сказал Андрей, и Юлька с тревогой поняла, что он набрался куда основательнее, чем ей казалось. - Я сейчас… вот увидите… сейчас, да. Хотите, я вам… Я вашему кораблику рекламу сделаю - во! Сейчас панораму сниму! С мачты!!!
        -Андрей, - она предупредительно ступила вперед, но не успела.
        Отодвинув с дороги Юльку, официанта и всех, кто по недосмотру оказался на его пути, набирая скорость, как разгоняющаяся торпеда, он вырвался на верхнюю палубу, распугал гостей и ловко полез вверх по мачте. Портативная дорогущая камера раскачивалась у него за плечом, цепляясь за снасти. Кружевные паруса трепетали, и на их фоне мятая физиономия Андрея с клочковатой бородой смотрелась особенно гламурненько. Юлька заметила, что кое-кто из коллег уже навострил объективы, вот сволочи. Хотя никуда оно, конечно, не пойдет, так, прикалываются для себя, максимум выложат в сети.
        -Твое счастье?
        Юлька обернулась через плечо. Анька с четвертого канала.
        -О, привет. Мое, блин. Его давно никто не хочет брать, нажирается на каждой прессухе.
        -А ты чего берешь?
        -Так уволят же, а у него дети. Нет, ну ты смотри!
        Анька смотрела. Смотрели все журналисты, вип-гости и обслуживающий персонал, пялились жадно, казалось, будто к мачте стягивается тугой пучок лазерных взглядов-лучей. Андрей долез до нижней перекладины, к которой крепился парус, подтянулся, уселся верхом и начал снимать. Камера двигалась плавно, без малейшей дрожи или рывков: профессионализм так просто не пропьешь, с досадой и восторгом подумала Юлька. Кое-кто из Андреевых коллег зааплодировал, но широкой поддержки не встретил. Обслуга мялась на местах, не в силах определиться, как реагировать, некоторые куда-то нервно названивали. В скучающей тусне випов нарастало заметное возбуждение.
        Ну и ничего, решила Юлька. Снимет и слезет, а назад к столу его никто больше не пустит. Все к лучшему.
        В этот момент Андрей и перехватил поудобнее руку на мачте.
        Юлька все видела в упор. И сообразила, что произойдет, за полсекунды до того, как оно и вправду произошло, она всегда умела запросто заглядывать в не столь отдаленное будущее, а толку? Короче, над перекладиной мачта уже была виртуальная, пальцы оператора прошли сквозь нее, он потерял равновесие и полетел бы вниз башкой прямо на палубу, если бы с непостижимой в его состоянии ловкостью не успел вцепиться в верхушку реальной мачты, которая внезапно вздрогнула и покосилась…
        И рухнул на палубу вместе с ней, в гущу визжащего гламура.
        Заорали и засуетились синие с золотом мундиры. Пресса ринулась наверх, сшибая столы, защелкали фотики, заработали камеры. Юлька выставила вперед острые локти, протолкалась сквозь спины и прорезалась, словно кончик сверла, возле самой поверженной мачты, где, потирая затылок, хлопал мутными глазами сравнительно невредимый Андрей. Камеру он, конечно, расшиб вдребезги.
        Вот тут на обозримом берегу, чуть мерцавшем в преломлении кондишенного купола, и возник анакондовый свадебный кортеж во главе с белым кабриолетом немыслимой длины. Юлька успела разглядеть сияющую лысину и похоронный костюм олигарха, обнимающего длинношеюю красотку в ослепительно-снежных мехах.
        То-то он, наверное, удивится.
        Удаляясь, Остров серебрился звездными искорками по краю купола и казался сказочным и недосягаемым, каковым, в общем-то, и являлся. На студии Юльке отчаянно завидовали, потому что кроме шефа, его зама и коммерческого директора только у нее одной и была постоянная островная аккредитация, другие журналисты или операторы попадали сюда эпизодически, чуть ли не раз в жизни. О том же, чтобы когда-нибудь ступить на Остров за свои, не стоило и мечтать - верный путь к душевным расстройствам. Здесь и во времена полуострова были, говорят, немыслимые цены, особенно на южном побережье.
        Солнце палило в безоблачном, очищенном по случаю олигархической свадьбы небе, и Юлькин кондишен, включенный на полную мощность, ничуть не мешал топику прилипать к потному телу; после островной прохлады это было особенно противно. Перестегнула с кепки на грудь, стало чуть полегче, но вряд ли надолго. Торпеда взрезала гладкое море, нацелившись на материк, и раскаленный попутный ветер, по сути выхлоп островных мегакондишенов, хлестал по щекам и шпарил кожу. Юлька спустилась в торпедное чрево, душное, но в принципе терпимое.
        Андрей дрых поперек койки, без кондишена, мокрый и омерзительный, временно спокойный в спасительной отключке; сиеста, блин. Надо что-нибудь с ним придумать, хотя что тут придумаешь? Стопудово уволят, плюс выставят счет за камеру, плюс волчий билет, а жена сидит дома, и дети, четыре с половиной и полтора, и невыплаченная квартира, и все такое. Нет, ну не сволочь ли?.. а никуда не денешься, нужно как-то отмазывать.
        Так она размышляла стратегически, одновременно строча рыбу сюжета в любимом рабочем наколеннике на левой ноге. Видео обещала перегнать по дружбе Анька с четвертого, синхроны вставим какие будут, без разницы. Смонтируемся сразу по приезде, потом с другим оператором выскочим на ближайший рынок по цены, блицы все равно не успеваем и ну их на завтра, а своего Старкова пускай Дашка сама обслуживает, пофиг. Сегодня у нас четверг, и ей, Юльке, еще голову мыть перед эфиром. Кстати.
        Набрала Веронику, редакторшу «Супер-Моста». Вероничка не брала трубку звонков семь или восемь, а когда соизволила, голос у нее был недовольный и вязкий, как застывающая смола:
        -Але… а, это ты… имей совесть, сиеста же…
        Сиесту Юлька сама вечно пропускала, а потому постоянно нарывалась. Конечно, звонить людям в часы естественного и закрепленного законодательно четырехчасового послеобеденного отдыха - свинство, и в этом свинстве она замечена далеко не впервые. Но теперь-то уж что.
        -Сорри, забыла. С Острова звоню, тут не соблюдают. Как у нас там с гостями?
        -А что с гостями? - сонно удивилась Вероничка, будто слышала об этой своей обязанности впервые. - Ничего.
        -Кто будет, я спрашиваю?
        -Так я тебе и сказала, это же комп включать… Перезвони в шесть, ага?
        Блин. Опять сообщит перед самым эфиром, а потом отмажется, что «Мост» он и есть
«Мост», живой эфир, импровизация, ля-ля-фа-фа. Ну и ладно. Сымпровизируем.
        Юлька поудобнее согнула коленку и вернулась к сюжету. Ну и что мы будем делать? По всем программам стопудово покажут и полет Андрея в обнимку с мачтой, и скандализированный гламур, и реакцию оторопевшего олигарха с его цыпочкой в мехах. Поскольку в нашей свободной стране честные новости освещают всё. Ну допустим, этот самый олигарх владеет контрольным пакетом акций канала, и не только нашего (а иначе фиг бы кто-нибудь снимал его четырнадцатую по счету свадьбу!), но искажать факты мы себе позволить не можем. Репутация, честное имя - все, что у нас есть. На ней и только на ней держится какой-никакой престиж и канала, и программы, и Юльки Чопик лично, и, по большому счету, всей нашей страны.
        Вот только Андрею после такого пиара уж точно не светит найти где-нибудь работу по специальности, а больше-то он, наверное, и не умеет ничего. Уйдет в дайверы, что еще остается? Надо было меньше пить. Многие так живут.
        В ровном гуле торпеды послышался отчетливый чих. Потом еще один, потом двигатель содрогнулся в приступе простуды - и торпеда дернулась резким толчком, стопорясь и вибрируя. Юлька полетела ничком на Андрея, ткнувшись носом в его потное пузо. Оператор взвился, похоже, опять пережив в финальном сне свое триумфальное падение, и судорожно схватил ее в объятия, будто верхушку мачты.
        Переглянулись и звонко расхохотались хором. Все-таки Андрей был смешной и хороший, они всегда понимали друг друга. Юлька его нежно любила, особенно трезвого, от случая к случаю.
        Торпеда покачивалась на своей же остаточной зыби. Юлька выбралась наружу, огляделась по сторонам. Ни материка, ни Острова не было видно, сплошная синева в слепящих серебряных искрах. Перегнулась через борт: в зеленеющую толщу ввинчивались золотые иглы солнечных лучей, уходя в темноту. Глубоко, ничего не видно. Даже не культурный шельф еще, а открытая акватория. Блин. Вечно эти торпеды заедает на полпути. Часа два грести, наверное. И вся сиеста.
        -Идем, - вздохнула Юлька.
        Андрей присел на корточки, развинчивая болты и открывая в боках торпеды люки-уключины. Весло рассохлось и не пролезало, пришлось всовывать снаружи: Андрей опасно балансировал, нависнув над бортом, а Юлька помогла, придержав крышку и перехватив изнутри черенок. Передыхнула, запоздало сняла наколенник, перестегнула кондишен под козырек кепки, села на скамью, ухватилась поудобнее. Бывший оператор рухнул рядом и тоже взялся на весло:
        -Погребли?
        И они дружно погребли.

* * *
        Звонил муж-два. От его шуршащего баритона голова, как всегда, шла кругом, в груди и ниже все щемяще сжималось - но сейчас оно было, мягко говоря, не в тему. Именно это Юлька и пыталась ему втолковать:
        -У меня эфир через две минуты. Эфир! «Супер-Мост», понимаешь?
        -Давай быстро, и я тебя подхвачу. В восемь на проходной. И поедем.
        -Слушай, я не уверена. Потом еще разбор полетов, а у меня…
        -Ты не хочешь?
        -Хочу, только… Слушай, а дети?
        -Я обо всем договорился. Дети посидят у мамы, потом заедем, заберем. Или утром. Юлька, я соскучился. Я тебя хочу. Я тебя прямо сейчас хочу, плюнь на свой «Мост»…
        -А она уроки с Мишей сделает?
        -Какие еще уроки? Короче, Юлька, я выезжаю. Ничего, если я тебя прямо из эфира украду? Вот это будет настоящий, как он там у вас называется…
        -У него контрольная завтра.
        -Юлька, ты чудо. Я тебя обожаю. Я уже еду, слышишь?
        Муж-два был совершенно ненормальный, Юлька его нежно любила. Надо предупредить на проходной, чтоб его там задержали хотя бы до конца эфира. Прорваться муж-два с его сокрушительной сексуальной энергией мог куда угодно и безо всякого пропуска, а способен он был абсолютно на все. Блин. И голову она так и не успела вымыть.
        Парикмахерша как раз лакировала ее зачесанные назад, минимизированные волосы, превращая Юльку в лоснящийся бильярдный шарик с ушами - типа стильно. На воротник прицепили элегантный кондишен новой фирмы-рекламодателя, безумно дорогущий, наверное; в шею он дул зверски, и ни Юлька, ни стилист, ни кто-либо из пробегавших мимо гримерки не смогли найти, где в нем регулируется мощность. Придется так и сидеть в студии, продует еще. А список гостей Вероничка до сих пор не предъявила, даже краем глаза взглянуть, где она вообще шляется, минута до эфира, блин!
        -Чопик! - вклинилось в ухо режиссерским басом из аппаратной. - Ты офигела? Бегом!
        В коридоре попалась Вероничка, сунула в руки распечатку, и уже не было лишней секунды что-нибудь высказать по этому поводу. За столиком в студии, цепляя петличку, Юлька обнаружила, что распечатка старая, с прошлой программы. Разобрал неодолимый смех, и она так и появилась, хохоча, на эфирном мониторе:
        -Всем добрый вечер! В эфире ток-шоу «Супер-Мост». Я, если кто еще не в курсе, Юля Чопик, а гостями наших студий, реальной и виртуальной, сегодня будут… Нет, если честно, я сама до сих пор не знаю. Сейчас они появятся, люди это наверняка публичные, примелькавшиеся, попробуем опознать. Итак…
        В ухе рявкнуло:
        -Бумажку переверни!
        Юлька послушалась, и ее разобрало еще сильнее: нет, ну надо же! Вот они, сегодняшние подводки, все четко и красивенько, молодец Вероничка, и правильно, бумагу надо экономить - а как мы должны были догадаться, вопрос второй и праздный, короче, проехали. Не поднимая глаз, зачитала на радостях энергично и звонко:
        -В гостях нашей виртуальной студии, расположенной, о чем не надо напоминать постоянным зрителям, а остальным, так и быть, напоминаю, в столице страны наших ближайших соседей, - знаменитый писатель, поэт и публицист, моральный и неоспоримый авторитет нации…
        Передыхнула, поднабрала воздуха и объявила:
        -Дмитрий Ливанов!!!
        По реальной студии прошел нервный ропот, взрезаемый кое-где, словно море белыми барашками, негромкими смешками. Аппаратная после мгновенной паузы взорвалась длинным режиссерским матом. Что-то было явно не так. Юлька оторвалась от распечатки и посмотрела перед собой. Блин.
        На огромном мониторе топталась по дорожке для гостей длинноногая блондинка в декольтированном по-взрослому платье и кокетливой розовенькой шляпке, похожей на кривоватый зонтик.
        Полуоткрыла рот и хлопала круглыми обескураженными глазами.

* * *
        -Это мне купили, а не тебе!
        -И вовсе не тебе, а я поменял у Саньки на жевачку!
        -А у меня уже все пингвины есть, только на одной лапе нет!
        -Малявка! Пингвинов вообще давно никто не собирает.
        -И ничего не малявка!
        -Не собирают!
        -Собирают-собирают, просто вам завидно!
        -Ничего мне не завидно, дурочка!
        -Малявка, малявка!
        -Мама, а Мишка с Коськой обзыва-а-аются-а-а-а!!!
        Муж-два страдальчески зажал ладонями уши, он и своих-то двоих переносил с трудом, а когда все стадо собиралось вместе, вообще расползался и высыхал на глазах, словно выкинутая на берег медуза. Только из жалости к нему Юлька и поднялась. По-хорошему, разобрались бы сами со своими яблочными наклейками или что они там не поделили.
        Когда она вошла в детскую, Марьяна уже ревела в три ручья над разорванным напополам бумажным пингвинчиком, Мишка и Костик катались по полу клубком - мелькала то светлая, то темная макушка, а где чьи руки-ноги, и не различишь, - а Славик восторженно бросился навстречу:
        -Они первые начали! Я им говорил, а они…
        -Ябеда-корябеда, - бросила Юлька. - Марьянчик, иди сюда, не плачь, пушистик, это же мальчишки, мы с тобой возьмем и не будем с ними дружить…
        -Она сама, - мрачно сказал Мишка, поднимаясь с пола. - Хвастается и не хочет делиться. Думает, раз малявка, то все можно.
        -Я не малявка!
        -Она девочка, - назидательно сказала Юлька. - Ладно, показывайте. Что у кого есть. Разберемся.
        Коллекции наклеек с антарктических фруктов последнее время стали всеобщей и безумной детской напастью, бороться с которой Юлька уже пару месяцев как перестала
        - раньше пыталась, а толку? Попадись ей президент корпорации «Плоды высоких широт», жирный коротышка, сам похожий на пингвина, удавила бы собственными руками. Надо будет озадачить Вероничку выдернуть его в «Мост». Предварительно подсчитав, сколько дополнительного бабла огребает эта сволочь на детских амбициях и мечтах. Нереально, конечно, не наш уровень. Он, скорее всего, вообще не подозревает о существовании на глобусе нашей страны.
        Тем временем Славка и Костик, белобрысые и похожие почти как близнецы, хотя и три года разницы, выложили на ковре каждый по бесконечной колбасе из мерцающих голографических наклеек. Тут же выяснилось, что младший владеет каким-то особенным пингвинчиком на торпеде, которого старший тут же начал выманивать с напором и ловкостью бывалого менеджера. Юлька пресекла:
        -Руки!!! Выложили и смотрим. Миша, Марьяна, а у вас?
        -Я пингвинов не собираю, - с достоинством уронил Мишка, восьмилетний вкрадчивый брюнет, карманный вариант мужа-два. - Только китов и косаток. И чаек начал.
        -Мама, я хочу себе чайку, а он жадина, - захныкала Марьяна.
        Она единственная была похожа на Юльку в детстве, и потому первый муж регулярно заявлял на нее претензии, даже заказывал как-то экспертизу ДНК, а потом сам же и оспаривал результаты. Впрочем, разруливать мужей и детей было не в пример легче, чем детей и наклейки, по причине куда меньшего разброса вариантов. Юлька давно привыкла и проделывала и то и другое, особенно не напрягаясь, на автомате.
        -А тот кашалот мой! - заорал Костик, тыча пальцем в Мишкину коллекцию. - Он мне вчера на груше попался! А совсем не ему, пускай отдаст!!!
        -Кашалот классный. Возьму себе, - сказала Юлька. - Спасибо, Мишка, ты солнышко, я тебя люблю. Кто еще что-нибудь маме подарит? Кто не жадина?
        -Я-а-а-а-а!!!
        Заглянул муж-два:
        -Потише можно?
        Хотел, кажется, что-то добавить, но передумал, промолчал, только послал Юльке в дверную щель эротично-умоляющий взгляд. Ответила вздохом, большими глазами и пожатием плеч, одновременно рассовывая по карманам щедрые детские инвестиции. Теперь надо с высокой точностью отмерить каждому его порцию нежных эквивалентов материнской любви, которую дети делили с не меньшим азартом, чем антарктические наклейки.
        И чем мужья, если уж на то пошло.
        Оно, конечно, вышло сегодня не супер. Муж-два появился в студии довольно поздно, после окончания программы и даже разбора полетов, где Юльке, понятное дело, влетело не по-детски, - а тут еще и это сокровище во всей красе. Потный и злой, с поломанным кондишеном и с таким же точно злым, капризничающим Мишкой на буксире. Как выяснилось, дорогая мамочка, которой муж-два доверял безгранично, будучи в нее эдипически влюблен, в очередной раз его наколола и сидеть с внуками отказалась, сославшись на свои загадочные «планы». Юлька пообещала пристроить детей первому мужу, муж-два сексуально воспрял, и они отправились домой, заехав по дороге в садик за дочкой.
        Первый муж всегда казался Юльке предсказуемым, и она упорствовала в данном убеждении, хотя не однажды на нем горела. Названивая в дверь на левом торце лестничной площадки (муж-два тем временем открывал замок двери в правом торце), она рассчитывала бросить коротко «привет, присмотри за детьми» и втолкнуть Мишку с Марьяной в квартиру без длительных объяснений и разборок, милых сердцу первого мужа. Но получилось немножко не так.
        -Хорошо, что ты пришла, - сказал первый муж, появляясь в проеме, официально одетый, с корпоративным кондишеном на майке и сыновьями, повисшими на обеих руках.
        - Присмотри за детьми. Уроки они сделали. Я скоро буду.
        -Куда ты? - крикнула Юлька уже в лестничный пролет. Получилось гулко и жалко. Муж-два уничижительно и гордо смотрел с противоположного края лестничной площадки. Свои безусловные права на Юльку он утвердил, забрав все стадо в свою, правую, квартиру. От чего теперь и страдал, сексуально неудовлетворенный и прибитый децибелловой детской атакой.
        Разрулив ситуацию с наклейками, Юлька поделила между детьми гроздь бананов, уведенных на шару с рынка на сегодняшней съемке (обрадовалась одна Марьянка, сыновья взяли по штуке без энтузиазма, Мишка вообще заявил, что терпеть ненавидит эту гадость), а сама метнулась на кухню. Мужа-два ей было искренне жалко. Надо его хотя бы накормить, что ли.
        -Юлька! - он перехватил ее в коридоре неожиданно и бесшумно, как кот, и горячо прижался сзади. - Ну где ты застряла? Я не могу больше…
        -Пусти, я тебе сейчас борща разогрею.
        -Думаешь, я борща хочу?
        -Пусти, тебе говорят… Дети же!
        -Ты ж их вроде нейтрализовала.
        -Нейтрализуешь их… Ну слушай, я серьезно, кому говорю!..
        Говорить что-либо мужу-два, тем более серьезно, было бесполезно, Юлька давно знала, а кроме того, в подобной диспозиции у нее очень быстро пропадало всякое желание как-то возражать или сопротивляться. Муж-два уволок ее в спальню, предусмотрительно закрывшись на двойной щелк от возможного набега детей, и точным движением расстегнул молнию на ее шортах. Юлька стянула через голову топик, зацепившись волосами за кондишен. И как раз выпутывалась, когда из шорт где-то на уровне щиколоток зазвонила мобилка.
        -Нафиг, - шепнул горячим дыханием в шею муж-два.
        -Да подожди ты, а вдруг с работы…
        -Нафиг твою работу.
        Юлька извернулась и присела на корточки:
        -Алло. Кешка, ты? Ну?!
        -На мази, - сказал Иннокентий, слышно его было еле-еле в грозном гудении допотопного кондишена. - Нет, правда, тьфу-тьфу чтоб не сглазить. Просят назавтра концепцию. Сбросишь?
        -Какую концепцию? - соображалось туго, потому что муж-два, естественно, ничего не желал понимать. - Да отстань ты на две минуты! Это я не тебе. Какая концепция, Кеш?
        -Чопик! - возмутился Иннокентий. - Она у тебя разве до сих пор не готова? Я же еще когда говорил!
        -Ты говорил, не горит… - вспомнила наконец Юлька. - Ладно. Завтра сброшу.
        -С утра.
        -С утра, договорились. Пока, Кеша.
        Мужа-два почему-то рядом уже не было: нетипично для него, Юлька даже заволновалась. Из-за дверной створки, раскрытой настежь, доносились боевые детские вопли. Натянув шорты и топик, вышла в коридор и умилилась нарисовавшейся картине.
        В проеме наружной двери высились, как две скалы у входа в пролив, первый муж и муж-два, такие непохожие, замечательные, красивые, смешные и любимые. На каждом попеременно висло по двое детей, причем ротация происходила столь молниеносно, что уследить за ней Юлька не успевала - словно за бурлением волн и пены вокруг скал. Все дети что-то одновременно орали, и оба мужа одинаково страдальчески сводили на переносицах черные и соломенные брови.
        -Иннокентий звонил! - радостно провозгласила Юлька.
        Дети на секунду замолкли, а мужья синхронно повернули физиономии, на которых не отразилось ничего, кроме враждебного недоумения. Ни черта они не смыслили в Юлькиных проектах, проблемах и творческих планах, просто не утруждали себя тем, чтобы въезжать и помнить, - а ведь она рассказывала, и в подробностях, и сколько раз! - и одному, и другому. И вроде бы даже слушали. А ну их.
        -Короче, сегодня я работаю, - сообщила она, пользуясь паузой относительной тишины. - Полночи уж точно. Борщ в холодильнике, разогреешь. А ты пельменей свари, что ли.
        Первый муж состроил козью морду. Юлька вздохнула. Готовить одновременно обоим ну никак не получалось, хоть ты тресни.
        Разве что иногда по выходным.
        РОСТ ЦЕН НА ФРУКТЫ: текст Чопик, камера Василенко, хр. 1мин. 32сек.
        Подводка: Сегодня на закрытом заседании профильной комиссии были озвучены некоторые цифры по прогнозам урожая банановых и других основных сельскохозяйственных культур на текущий год. Как сообщает агентство
«Информ-пресс», уже в июле с посевных площадей центральных черноземных областей нашей страны будет собрано в среднем 11,32 тонн бананов с гектара. Хотелось бы верить, что эта цифра в какой-то степени отражает реальность. Наши корреспонденты провели небольшое расследование на одном из рынков столицы нашей страны.
        Стенд-ап: Вот эта гроздь бананов, сейчас мы ее взвесим, обойдется покупателю - сколько там?., ну ни фига себе, - в достаточно круглую сумму: двадцать восемь семьдесят пять. Хотя еще на прошлой неделе получилось бы уложиться в двадцатку.
        Текст: Как известно, в нашей стране имеется ровно четыре причины для подорожания чего-либо: зима, весна, лето и осень. Говоря об очередном росте цен на отечественные бананы, продавцы апеллируют к зиме.
        Синхрон (продавщица): Так ведь заморозки-то были под Новый год, у нас же все-таки не Африка. Вот они и того… подмерзли, бананчики-то, неурожай. А вы яблочек возьмите. Вон какие красивые яблочки из Антарктиды. И дешевле, и полезнее.
        Текст: Самыми доступными фруктами на наших рынках традиционно остаются привозные антарктические яблоки и груши. Правда, вслед за бананами выросли цены и на них, нельзя сбрасывать со счетов нормальный уровень инфляции, составляющий на сегодня семь-восемь процентов в месяц. Однако специалисты-диетологи советуют не экономить на здоровье и отдавать предпочтение продуктам, выращенным в наших широтах. В особенности это касается детского питания.
        Синхрон (врач): Ну как можно давать маленькому ребенку это яблоко, его же привезли неизвестно откуда, его обрабатывали неизвестно чем для длительного хранения… У вас дети есть?
        (Корреспондент за кадром): Да, четверо.
        (Врач): Так вот, мамочка, я как доктор настоятельно вам рекомендую кормить детей местными фруктами.
        Текст: Несмотря на оптимистические прогнозы сельскохозяйственной комиссии, есть основания опасаться, что цены на бананы и прочие фрукты наших широт будут продолжать ползти вверх - как минимум, до следующего урожая. Впрочем, тридцать первого декабря у нас каждый год случаются неожиданные заморозки. Радует одно: возможно, рано или поздно ближайшие соседи перестанут именовать нашу страну Банановой республикой. Юлия ЧопикСергей Василенко, «Новые вести», Пятый канал

2.Эта Страна
        -Все дело в том, что в этой стране никогда не будет счастья, - сказал Ливанов. - Стабильность, ресурсы, экономический рост, развитие интеллектуальных и культурных сил, прекрасный, чтоб его, климат, даже вменяемая власть - все это у нас уже есть или теоретически может быть. А счастья не будет.
        -Я счастлива, - пискнула из-под мощной ливановской подмышки Катенька.
        Никто, конечно, не обратил внимания. Катенька задумывалась как чисто декоративный элемент вечера; будь у нее хоть капля вкуса и мозгов, она вообще не подавала бы голоса.
        -Красиво, Дима, - кивнул Герштейн. - Как всегда у тебя. И, как всегда, неправда. Счастье у нас все-таки субъективная категория, допускающая разгул релятивизма и разброс толкований. С таким же успехом я могу заявить, будто в мире абсолютно все в той или иной степени несчастны, и что ты мне возразишь? Почему именно эта страна?
        -Потому что у вас нету других тем для обсуждения, - съязвил командировочный Массен. - Весь вечер только и слышу: эта страна, эта страна, эта страна…
        Впрочем, восприняли его реплику не в большей степени, чем Катенькину. Массен давно порывался уйти: полноценно участвовать в разговоре у него не получалось из-за невключенности в контекст, женщин в обещанных Герштейном количествах не наблюдалось, а пить он уже не мог, и без того чуть не превысил свою четко отмеренную норму. Но больно хорошо сидели. Ни разу в жизни Массену не приходилось сидеть настолько хорошо, культурно и основательно, как здесь, на ливановской кухне. Видимо, так умеют только в этой стране. Предвкушение того, как он будет рассказывать о нынешнем вечере дома - шутка ли, в гостях у самого Дмитрия Ливанова! - придавало происходящему особенное уютное очарование.
        -Потому что в этой стране, казалось бы, - «казалось бы» Ливанов выделил голосом-курсивом, как он виртуозно умел, - имеются все составляющие для… ну хорошо, пусть не твоего тонко-интеллигентского, Герштейн, но по крайней мере для одноклеточного обывательского счастья. Но его все равно нет. И не будет никогда, вот в чем дело.
        -Обожаю, когда ты рассуждаешь о жизни и ценностях одноклеточных обывателей, - расхохоталась Извицкая. - Сидя на твоей, извини, кухоньке. В твоем, извини, особнячке.
        -Дорогая, ты, как всегда, очень точно все подметила. В этой стране человек моего уровня и авторитета не может не жить достойно. Эта страна ценит таких людей, как я, поскольку кровно заинтересована в них. Но счастливы-то они все равно не будут, вот в чем парадокс. Хотя казалось бы.
        Это «казалось бы» он выделять уже не стал, ограничившись жирной логической точкой усиливающего повтора. Покрепче ухватил Катеньку, запрокинул ее, как в танго, затылком параллельно полу, навис над ней сверху и жадно впился марафонским поцелуем, рассчитанным на покорение всех свадебных и гиннессовых рекордов. Те из гостей, кому было с кем, дружно последовали его примеру. Извицкая хмыкнула и отвернулась.
        За это время юный Виталик Мальцев успел продумать как следует свои основные тезисы по поводу муссируемой темы. И на сей раз рассчитывал быть услышанным.
        -Дмитрий Ильич, - заговорил он как только, так сразу, пока безусловно счастливая Катенька переводила дыхание, а Ливанову наливали еще коньяку, - а вам не кажется, что глобальное потепление в какой-то степени исправило вековую несправедливость в отношении этой страны? Может быть, теперь все у нас будет по-другому. Просто прошло еще не так много времени, и…
        -Просто ты живешь еще не так много времени, - не то прервал, не то подхватил Ливанов. - Лет через десять, надеюсь, ты поймешь, что в этой стране никогда ничего не менялось и не изменится. Глобальное потепление заставило перестроиться и начать жить иначе весь мир, но только не эту страну.
        -Так ведь я и говорю! - у Виталика голова шла кругом от собственной смелости: спорить с самим Ливановым, даже перебивать его! - Если для всего мира оно стало катастрофой, то эта страна, возможно, получила наконец-то свой исторический шанс. При относительно небольших потерях…
        -Ничего себе, - пробормотал Герштейн. - Обвал экономики, полный абзац в сфере топлива-энергетики плюс пара-тройка миллионов затопленных гектаров не в счет.
        -Да пошел ты со своими гектарами, - бросил Ливанов, и Виталик просиял от уха до уха: Дмитрий Ильич с ним согласен, они выступают одним фронтом, видали?! - От этой страны, сколько ни затопи, не убудет. Мальчик правильно говорит, потери небольшие. Рано или поздно нас и так послали бы с нашими нефтью-газом, и правильно бы послали, только и это ничего не изменило бы.
        -Зато теперь все рвутся к нам отдыхать на Белое море, - бросила Извицкая. - Поедешь летом на Соловки, Ливанов?
        -На Соловки - хоть с тобой, - отозвался он. - Прости, любимая, хотел сказать, с тобой - хоть на Соловки.
        Извицкая хотела ответить чем-то хлестким и остроумным, но протормозила лишнюю секунду, упустила момент, после которого удар уже не считается парированным. Записала себе в личный счет на будущее. За годы более-менее близкого знакомства у нее накопилось к Ливанову немало непроплаченных личных счетов.
        Виталик насупился: вмешательство этой богемной дамочки с зелеными глазами, то ли актрисы, то ли поэтессы, разрушило их с Ливановым ситуативный союз, да и вообще отодвинуло его, Мальцева, куда-то на периферию общего разговора. Солировал теперь Герштейн. Он всегда начинал солировать, как только Ливанов отвлекался.
        -Дима, я сейчас скажу одну страшную вещь, а ты потом делай со мной, что хочешь, отказывай от дома - хотя, признаюсь, было бы жаль. Так вот. Этой стране, как ни крути, по большому счету всегда везло со властью.
        По сорокаметровой ливановской кухне прошел ропот, чем Герштейн очень вдохновился, пускай Ливанов лично в ропоте и не участвовал. Но слушал заинтересованно, это да. Неудобно зажатая у него под мышкой Катенька не смела пискнуть.
        -В какую бы задницу нас ни загоняли обстоятельства, - вдохновенно развивал Герштейн, - наша власть всегда умудрялась выкрутить ситуацию пусть самой противоестественной буквой «зю», но себе во благо. А по касательной зацепляло и всю эту страну, с которой она, власть, всю жизнь себя ассоциировала.
        -В отличие от народа, - бросил хмурый бородач, которого никто не знал по имени-фамилии, только в лицо. Но в лицо знали абсолютно все. И все обычно замолкали, когда он изволил чего-нибудь хмуро бросить, обычно малопонятного либо допускающего несколько равноправных толкований. Ливанов его терпеть не мог, но почему-то все-таки терпел, каждый раз болезненно морщась, будто жевал целый лимон со шкуркой.
        -Возьмем то же глобальное потепление, - заспешил Герштейн, заполняя гнетущую паузу. - Допустим, теперь у нас чудесный климат. Но мало ли известно в истории нищих стран, где он был еще более чудесным до потепления? Однако это им не помогло, потому что на климат там плевали с высокого дерева, занимаясь делами поважнее - делили власть. А в этой стране власть неделима по определению, с чем народ смирился еще в незапамятные времена. Правда, есть еще гнилая интеллигенция, которой в этой стране положено власть ненавидеть. А почему, спрашивается? Меня лично она устраивает.
        Он панорамно оглядел собравшихся, улыбаясь с хитрым прищуром. Зафиксировал улыбку и победный взгляд на Ливанове. Тот выдержал паузу, а затем громоподобно расхохотался:
        -Ты дурак, Герштейн, - провозгласил он. - Но ты феерический дурак, и за это я тебя люблю. Давай выпьем, что ли.
        -Дим, а может быть, тебе хватит? - шепнула Катенька, снова дисгармонично выпадая из образа.
        Извицкая уничижительно глянула поверх ее головы, Ливанов поймал извицкий зеленый взгляд, как бадминтонный воланчик, и понимающе пожал плечами: что, мол, с такой возьмешь. Извицкая улыбнулась и стала похожа на человека. Все выпили.
        Массен в который раз попробовал встать, но его усадили на место с двух сторон Герштейн и Соня Попова. К Соне, полной и русокосой, будто с национального рекламного плаката, Массен в начале вечера пытался приставать, но она словно и не замечала его поползновений, влюбленно пялясь на Ливанова. В этой стране, наконец-то внятно сформулировал Массен, видимо, принято пялиться на Ливанова. Более или менее влюбленно.
        -А вообще-то вы все правы, - устало и довольно изрек хозяин. - Хорошая у нас страна. Замечательная страна, особенно если сравнивать с ближайшими соседями. Это я не вам, Массен, хотя и вас тоже касается, чего уж там. Меня, кстати, на днях приглашали в ток-шоу на телевидение из Банановой республики, и я даже согласился, больно уж у них весело…
        -А у нас где-нибудь можно будет посмотреть? - встрепенулся Виталик Мальцев. Он отслеживал все интервью Ливанова, его выступления в прессе, эфиры и программы с его участием, а потом выкладывал линки в интернет, в ливановское ЖЖ-сообщество, совершенно бесплатно, на энтузиазме. Дмитрий Ильич, кажется, ценил. Но вопроса все равно не услышал.
        -Забыл, на какое число… Поднимись, солнышко, достану искусственный интеллект. Н-да, похоже, что на сегодня. Пролетели они со мной. Но они всегда пролетают, они привыкли, они так живут, - Ливанов сунул блокнот в карман и водворил Катеньку на место. - А эта страна живет хорошо и правильно. Только вот счастья в ней нет и не будет. Или я уже говорил?
        -Ливанов, - раздельно отчеканила Извицкая, - а ты не допускаешь мысли, что это твои личные проблемы? Только твои, а не этой страны целиком?
        Катенька вскинулась, чуть было снова что-то не ляпнула, но в последний момент, к счастью, передумала, молча обняла Ливанова покрепче и поцеловала куда дотянулась - чуть ниже уха.
        -Дима, в отличие от власти, ассоциирует себя не только со страной и даже не только с народом, - встрял Герштейн. - Он вообще со всем на свете себя ассоциирует, что чревато когнитивным диссонансом…
        Массен решил отступать потихоньку сейчас, пока Герштейн солирует и не замечает, не слыша никого, кроме себя, любимого и фееричного, как и было сказано. Виталик Мальцев посмотрел на часы, он не предупредил маму, и она, конечно, уже начала контрольный обзвон по всем номерам его записной книжки. Но, в отличие от Массена, уходить он не собирался, не каждый же день выпадает такая невероятная удача.
        Вошла пожилая ливановская горничная и молча сгребла со стола посуду с остатками закуски, а из-под оного - пустые емкости от спиртного. Ливанов показал ей растопыренную пятерню, тетенька кивнула и удалилась.
        -Допускаю, Извицкая, - сказал он. - Ты слишком умная, иногда тебе это идет. Но очень редко.
        Зависла пауза. Такая, что позавидовал бы даже мрачный бородач с неизвестными именем-фамилией.
        Горничная вернулась, толкая перед собой столик, уставленный бутылками разного оттенка, высоты и формы, с веселыми разноцветными крышечками. Ни одной одинаковой. В смысле, ни двух.
        И вечер возобновился радостно и шумно.

* * *
        Проснувшись утром, Ливанов обнаружил, что все забыл.
        Не вчерашний вечер, то есть, не в нем дело, там и помнить-то было нечего. Ну набухались, ну потрындели на кухне в лучших интеллигентских традициях этой страны, и Герштейн наверняка объяснялся в извращенной любви к власти, надеясь на благосклонность бородатой сволочи, давно пора дать по морде - но, кажется, вчера он, Ливанов, не дал и не даст никогда, пускай живет. И баб, скорее всего, опять было меньше, чем хотелось бы, да и времени на них не особенно хватало, а потом он вообще уснул, и только после этого все спохватились и начали расползаться. Неинтересно и неважно.
        Однако он и на сегодняшний день ничего не помнил. Что должен делать, где обещал быть, кому и чего от него нужно именно сегодня. Такое случалось с Ливановым отнюдь не впервые, и на подобный случай имелся искусственный интеллект, блокнот-ежедневник из кожи экзотической ящерицы, в котором он экзотично делал записи шариковой ручкой - и врал журналистам, будто и пишет точно так же, ручкой в блокноте. Искусственный интеллект, по идее, лежал в кармане брюк, а где Ливанов вчера снимал брюки, оставалось пока под большим вопросом. Искать ответ и собственно штаны не хотелось. Хотелось всех послать.
        Он решил так и сделать.
        На противоположном краю гигантской постели тоненько посапывало. Ливанов приподнял одеяло, и худенькое подмерзшее тело еще сильнее свернулось в комочек. Ее звали Катенька, имя-то он помнил, и если уж посылать всех и подальше, начать логично с нее. Но это как раз было немыслимо и бессмысленно, все равно что прихлопнуть божью коровку. Вечно его тянуло на таких вот женщин, маленьких, беззаветных и безответных, с которыми потом в упор не знаешь, что делать. На гордых и ядовитых, вроде той же Извицкой, так, чтобы посылать друг друга со вкусом, страстью и артистизмом, соревнуясь, кто дальше, - не тянуло совершенно.
        Катеньку придется долго и аккуратно спускать на тормозах, но послать всех остальных Ливанов намеревался твердо. Укрыв ее по шею - интересно, было вчера что-нибудь?.. вряд ли, - он выбрался из постели, зашел в ванную, стараясь не глядеть раньше времени в зеркало, привел себя в относительный порядок, запахнул на волосатом животе халат и вышел в соседнюю комнату, морской кабинет.
        Такой кабинет Ливанов придумал себе еще в детстве, побывав в одном музее на тогда еще полуострове в тогда еще не Банановой республике, - сейчас-то там давно культурный шельф, и дайверы наверняка все разграбили подчистую. Но тогда восьмилетний Дима восхитился и проникся: да, только в таком кабинете, с потертой картой на стене, со штурвалом и подзорными трубами, и можно заниматься стоящим делом. С делом он на тот момент еще, конечно, не определился, но кабинет себе пообещал и выполнил обещание, как только сумел. Именно здесь появились и «Дом», и
«Пища смертных», и «Резонер», и все три части «Зеленых звезд», кроме нескольких глав последней, законченных на Соловках, и даже «Валентинка. ru», лучше которой он ничего не написал и вряд ли уже напишет. Все так думают, идиоты и сволочи, им почему-то кажется, будто они видят его насквозь - спивающегося, усталого, вышедшего в тираж. Да он в свои восемь и даже в шесть понимал о себе и о жизни куда больше и глубже.
        К себе-в-детстве Диванов относился очень серьезно, куда серьезнее, чем ко всем другим вместе взятым в половозрелых и дееспособных возрастах. Климатокомнаты он тоже придумал еще тогда. Детской мечтой иметь одновременный доступ и к зиме, и к лету Дима Ливанов предвосхитил основную проблематику и головную боль всего человечества эпохи глобального потепления. Сейчас-то любой занюханный промышленник или губернатор без капли креатива и мозгов под черепушкой заводит в одной из комнат особняка локальную зиму (новое национальное развлечение в этой стране: заманить и запереть там какого-нибудь наивного заморского гостя), но первенство и копирайт однозначно принадлежали шестилетнему Ливанову. По утрам он иногда окунался в сугроб, чувствуя себя мужчиной могучего здоровья, не шутка ли, в сорок два года! И сейчас бы неплохо. Он распахнул дверь навстречу сухому вихрю звездчатых снежинок, когда впервые за сегодня, запуская отсчет на сотни, если не тысячи суточных раз, подала звук мобилка.
        Вот и начнем. Не глядя на определитель номера и не дав звонившему прорезаться знакомым или малознакомым, мужским или женским, требовательным, напоминающим, вопросительным либо соблазняющим голосом, Ливанов коротко и убедительно выдал заготовленный текст.
        Довольно усмехнулся, сбросил за порогом халат и рухнул в колкие и обжигающие хлопья домашнего снега.

* * *
        Первым достал его Юрка Рибер. Ну, Рибер-то мог достать кого угодно. И произошло это уже в половине первого, а до тех пор Ливанов урвал-таки несколько часов спокойной и свободной жизни. И она тоже, если честно, успела порядком достать.
        Выставить за порог Катеньку получилось быстрее и легче, чем он рассчитывал: оказывается, она где-то работала и торопилась настолько, что даже пожертвовала завтраком на двоих, который для женщин ее склада, Ливанов знал, куда ценнее и дороже собственно секса. На прощальный поцелуй она, впрочем, потратила вдвое больше времени, чем на проглатывание чашки кофе, после чего испарилась - как будто навсегда. Разумеется, это была иллюзия: еще проявится, начнет звонить, бомбить эсэмэсками и мейлами, а то и караулить под дверью, - но на сегодня Ливанова все в ней устраивало. Он позавтракал в одиночестве и пошел гулять.
        Погода была прекрасная. На большей части территории этой страны погода была прекрасная в среднем триста сорок три дня в году, остальные дни природа списывала на живительные дожди и необходимое каждому здешнему интеллигенту унылое очей очарованье. Ливанов предпочитал солнечные дни.
        Как и все состоявшиеся и состоятельные люди в этой стране, он жил за городом, но гулять предпочитал по центру столицы. Теперь, когда проезд в городской черте разрешался только на автомобилях с экологически чистыми газовыми двигателями, машин тут стало, во-первых, в разы меньше (ну, это как раз ненадолго, куда его еще девать-то, наш бесценный газ?), а во-вторых, воздух они и вправду почти не загрязняли, по крайней мере на вкус, цвет и запах. Свою машину, представительную, но не запредельно понтовую, не надо, Ливанов припарковал еще за кольцом. Сегодня он был твердо намерен пройтись пешком.
        Он вышел на набережную сверкающей реки, вдоль которой можно было идти в одном направлении неопределенно долго. Если большинство столичных жителей ни разу в жизни этого не делали, то лишь потому, что никогда и не позволяли себе по-настоящему распоряжаться своей жизнью. Дмитрий Ливанов мог себе и не такое позволить. Последние четыре с чем-то месяца, к примеру, он позволял себе ничего не писать. Вообще ни черта, ну, не считая пары имиджевых колонок в солидных изданиях. И запросто, за милую душу.
        Он шел, щурясь на серебряную речную поверхность и почти ничего не видя, кроме частокола собственных ресниц, поскольку забыл дома темные очки. По этой же причине его то и дело узнавали, здоровались, просили автограф. Ливанов со всеми здоровался, жал руки, приглашал в гости, но автографов не давал и на предложения зайти куда-нибудь выпить не велся. Периодически звонила мобилка, и он проделывал с ней утренний фокус - выходило куда интереснее, чем просто сбрасывать звонки или совсем ее отключить. Однако назвать данное занятие по-настоящему увлекательным было нельзя: так, одна из параллельных дорожек его всегда полифоничной и стереоскопической жизни. Большинство же других дорожек с утра пустовали, и это напрягало.
        Ради хоть какого-то контента он завел мысленный разговор с Герштейном, в котором разоблачал многоступенчатое и хитрое Герштейново построение: вроде бы оппозиционный априори интеллигент якобы демонстрирует лояльность власти, власть походя укрощена, репутация оппозиционера при этом поставлена на кон, но мы же все тут умные люди, мы всё прекрасно понимаем… А не хрен тебе, Герштейн. При таких раскладах рано или поздно придется определиться - потому что ты изначально ввязался в игру по правилам, принятым в этой стране.
        Ему, Ливанову, никакая власть никогда не мешала. Он живет сам по себе, она тоже где-то существует, но к нему лично не имеет ни малейшего отношения. А если ты спросишь, откуда у меня особняк и все остальное, Герштейн, то я тебе отвечу: а попробуй-ка написать что-нибудь уровня хотя бы «Резонера», и чтоб оно продавалось теми же тиражами, плюс две экранизации и десятка три переводов за рубежом. Про
«Валентинку. ru» не будем, у нас тут все же не избиение младенцев, а беседа двух интеллигентных людей…
        Беседа выходила еще более идиотской, чем если бы происходила на самом деле, к тому же к ней норовила примазаться Извицкая с каким-нибудь ядовитым вопросиком: скажем, о творческих планах. Извицкую Ливанов изничтожил нафиг. На предмет творческих планов у него имелась куча заготовок для прессы, но по большому счету они, конечно, были слабоваты. Вот и напланируй что-нибудь посильнее и покреативнее. Чтобы даже она повелась, дура.
        Эпическая трилогия в стихах о глобальном потеплении! Ливанов захихикал вслух, представляя, как запустит эту утку в прессу, как с десяток особенно рьяных критиков начнут превентивный разбор будущей трилогии, как пойдет волна обсуждений на форумах и в блогах, а когда начнет спадать, он подкормит поклонников строфой-другой, слитых в сеть через преданного Виталика Мальцева. Кое-какие мыслишки якобы из великого эпоса можно оформить в демо-версии журнальной колонки. Короче, будет весело. Пока не придется под давлением общественности, издателя и всепобеждающего бабла на самом деле ваять эту долбаную трилогию…
        Могучий организм затребовал жратвы, и Ливанов, прищурившись, определил свою дислокацию: до любимого ресторанчика оставалось метров двести. Далековато, учитывая, что в столице у него на каждые полкилометра приходилось по три-четыре любимых ресторанчика. К тому же, чтобы попасть с узкого тротуара у речного парапета на цивилизованную улицу, надо было дойти как минимум до моста с переходом, а потом возвращаться. Прибавил шагу, походя с особым вкусом нейтрализовав еще пару-тройку звонивших, поздоровался за руку с группкой туристов из ближнего зарубежья, ошалелых от ласкового солнца и ухмылки знаменитости, перешел дорогу и еще минут через десять наконец рухнул за столик.
        Подпорхнула знакомая официантка, раскрыла перед Ливановым меню, мимолетно присела ему на колени, взвизгнула, вскочила и, хихикая, соколиным глазом отмерила тридцать пять граммов коньяку. Все это входило в ритуал, и было приятно, что она его так хорошо помнит. Коньяк испарился, как плевок на утюге, не оставив после себя ни тепла, ни послевкусия. Ливанов заказал еще. Пить в одиночестве ему выпадало настолько редко, что было бы глупо упускать случай.
        В ожидании обеда воззрился на улицу сквозь стекло-призму, которое дробило и множило проходящих мимо сограждан и гостей этой страны. Все куда-то спешили и к чему-то стремились, все наслаждались хорошей погодой, стабильностью и отсутствием крупных государственных проблем. Ни один из них не был счастлив.
        Вот тут в дверном проеме и возник Юрка Рибер. Ринулся за ливановский столик с ухмылкой до ушей и с первым, безо всяких приветствий, вопросом в лоб:
        -Ты какого… по мобиле материшься?!

* * *
        -А пошел ты, - лениво бросил Ливанов, когда Рибер закончил излагать.
        Юрка не обиделся. Он никогда не обижался и никуда не посылался, каких бы усилий к тому ни прилагали. Во всяком случае, Ливанов и не пытался. Черепаховый суп был хорош, а Юрка Рибер удачно создавал дополнительную фоновую дорожку. Хотя и порол, как всегда, полную мурню.
        -Я уже обо всем договорился, - как ни в чем не бывало развивал Рибер. - У меня там дружбан в дайверском поселке, Колька Иванченко, ты его должен знать.
        Ливанов кивнул. Он знал абсолютно всех знакомых знакомых, в том числе и в Банановой республике, а уж колек-иванченко тем более пачками. Хотя дайверов среди них, кажется, не было… Впрочем, никто ведь не рождается дайвером. И по призванию тоже не становится.
        -Не от хорошей жизни, - кивнул Рибер, он гениально умел перехватывать мысли на их пути к вербализации, это экономило время. - Он раньше у них на корпункте был видеоинженером, поперли под сокращение. Да ты его по-любому помнишь, бухали вместе.
        Ливанов опять кивнул, тут уж он точно ничего мог возразить, трудно найти в обитаемом мире кого-либо, с кем он ни разу не бухал. Официанточка уловила знакомое слово и подлила им с Рибером еще по пятьдесят.
        -Тебе сколько лет, Юрка? - спросил он.
        -Тридцать восемь. Нет, вру, тридцать девять уже. На той неделе праздновали, ты почему не пришел?
        -А пошел ты… Взрослый ведь мужик, под сорок уже, а играешь в какие-то поиски сокровищ, пятнадцать человек на сундук мертвеца. Самому не стыдно?
        -Мне? Смеешься, Дима, мне никогда не бывает стыдно. Иначе я бы стыдился коснуться края твоих, извини, штиблет… что у тебя там плавает, вкусно? - Юрка извернулся и подцепил кусок черепашьего мяса из ливановской тарелки. - Ничего так, закажи и мне тоже. В моем возрасте, на который ты деликатно намекнул, не мешало бы уже быть величиной и моральным авторитетом вроде тебя. Оставаться к сорока журналистом попросту стремно, это профессия для молодых, для мальчиков и девочек, которым нравится, чтобы их посылали. Но я стараюсь не обращать внимания, Дима. Подумай. Я тебе предлагаю стоящее дело.
        -Стоящее дело среди лета - это Соловки, - благодушно сказал Ливанов. - Ты же знаешь, Юрка, летом я только там. Буду новую трилогию дописывать. Я тебе уже рассказывал? Эпическую, в стихах. Называется «Глобальное потепление».
        Рибер ничуть не возбудился, и Ливанову это не понравилось: неужели плохо придумал, не цепляет, не вызывает интереса даже в узком кругу ограниченных людей, социологически верно представленных тут Юркой? Нет, не возбудился ни капельки, гнул свою идиотскую линию, как ни в чем не бывало:
        -И заметь, я не пришел с ним ни к Лисицыну, ни к Солнцеву, ни к Герштейну. Я пришел к тебе, Дима. Потому что ты способен понять. Потому что тебе самому это надо.
        -Да ну?
        -Ты же закисаешь тут. Не может хороший писатель безвылазно сидеть в этой стране, оставаясь таковым. Читал я твою последнюю колонку в «Вестнике» - не обижайся, но это фигня.
        -Вот и не читай фигни, - легко согласился Ливанов. - Ты единственный догадался, и за это я тебя люблю. Давай выпьем, что ли. Стоп, подожди.
        Он полез в карман за искусственным интеллектом, пролистал: точно. На вчера надо было сдать очередную колонку в журнал «Главные люди страны». Этот дико элитарный глянцевый уродец выходил так редко, что Ливанов регулярно о нем забывал, а редактора там работали деликатные, напоминали о себе лишь в последний момент, вот сегодня наверняка звонили. И хрен с ними. Или все-таки чего-нибудь черкнуть? Про глобальное потепление.
        -Будет здорово, - мечтательно сказал Рибер. - Даже если мы ничего не найдем. Я же понимаю, тебе пофиг. Для меня, для Кольки, для ребят - это шанс всю жизнь изменить, но тебе-то будет здорово и так, в любом случае. Дайверский поселок, погружения, культурный шельф… вставишь потом в эту свою, как ее, трилогию. Соглашайся. Никуда они не денутся, твои Соловки.
        Принесли миску черепахового супа для Рибера и горячее Ливанову, пасту с пармезаном. Но есть как-то расхотелось. Захотелось поработать - тем более странно и противоестественно, что о нормальной работе речь не шла, не считать же таковой занюханные две-три тысячи знаков «Главлюдям», которые он ваял за десять минут левой задней ногой. За них и платили по таксе средней паршивости, так, один престиж. Вон Юрке с его авантюрой ливановский престиж уж точно до лампочки, тут все прозрачно, как повсюду в этой стране. Не пошел он, понимаешь, к Герштейну или к Солнцеву, обхохочешься.
        -Вкусно, - сообщил Рибер, налегая на черепашатину. - Спасибо, Дим. Одно удовольствие питаться за твой счет, жаль, что редко получается.
        -Держи, тоже тебе, - Ливанов подвинул к нему тарелку с пастой. - Скажи, Юрка, а если б я просто дал вам бабла? Профинансировал вашу мурню по полной программе, а сам никуда бы не ехал. Ты как, взял бы?
        -Взял бы, не вопрос. Но, во-первых, ты не дашь. Просто так ты никому и ничего не даешь, все знают, хотя ты и пытаешься скрыть. А во-вторых, оно все-таки было бы неправильно, Дима. Тебе это нужно самому. Может быть, даже больше, чем мне или Кольке.
        Ливанов поднялся. Положил на стол крупную купюру, не дожидаясь счета: тоже часть ритуала, за которую его повсеместно обожали официантки. Снова послал кого-то по мобилке и кивнул на прощание жующему Риберу:
        -Я пока еще как-то разбираюсь, что именно мне нужно. Лучше многих в этой стране. Смешной ты, Юрка, за это я тебя и люблю.
        Поднял раскрытую ладонь и ушел раньше, чем тот успел прожевать и ответить.

* * *
        Что презентовали, Ливанов так и не понял. Как он здесь вообще оказался, впрочем, еще помнилось: привел Герштейн. А вот где и каким образом они пересеклись с Герштейном…
        Публика собралась средней гламурности. Среди спонсоров с квадратными мордами крутились богемные тусовщики-шаровики, эти, в отличие от первых, все друг друга знали и получали удовольствие. Ливанов тоже был намерен его получить: сегодня, для разнообразия, за чужой счет. Счастья в этой стране нет и не будет, но бабки-то есть, они концентрируются в разных местах уродливыми пятнами, как разлитая в море нефть, и местами трансформируются в пользительные фуршетные сборища вроде хотя бы этого. Красная икра на столах имелась, а черной не было, тьфу, не наш уровень. Но данное обстоятельство, по идее, не должно помешать нажраться.
        -Что-то мы с тобой часто видимся последнее время, Ливанов, - сказала Извицкая в длинном зеленом платье с глубоким декольте, было бы там что декольтировать. Ливанов пощупал и получил по рукам. Однако никуда она не делась, маяча на краю зрения зеленым пятном и явно мечтая, чтобы он попробовал еще раз. А фиг ей.
        -Эту страну погубят иммигранты, - излагал рядом кто-то смутно знакомый. - Все хотят здесь жить: желтые, черные, банановые… Надо вводить жесткие миграционные ограничения, иначе дело швах. А вы как думаете, Дмитрий Ильич?
        -Ты умный, - бросил, не глядя, Ливанов. - За это я тебя и люблю.
        -С газом нужно что-то решать, - втирал между тем другой голос, тоже более или менее знакомый. - Они ведь сбивают цену чисто из принципа. Но если слегка надавить, например, по линии тех же межблоковых соглашений…
        -Зачем? На их Острове давно уже процентов на восемьдесят наш капитал, - говорил кому-то Герштейн. - И остальное рано или поздно купим, потому что в этой стране…
        Со сцены между тем вещал низенький квадратномордый мужичок, по виду спонсорской породы, в микрофон так и сыпались жаргонизмы вроде «наш фонд», «в текущем квартале», «за выдающиеся достижения». Затем вышел другой мужичок, еще ниже, тихий, с интеллигентной очкастой мордочкой. Узкая девушка двухметрового роста вручила ему огромный букет и спустилась со сцены, покачиваясь на ходульных каблуках. Ливанову всегда было интересно, каковы такие вот экземпляры в постели. Но проверять обычно было лень.
        -А вот и Дима Ливанов! - провозгласил женский экземпляр раза в полтора ниже, но зато и шире настолько же. - Сенечка, познакомься, сам Дима! Дима, это мой Сенечка, я вам рассказывала. Вы должны непременно послушать его стихи…
        -Непременно, - согласился Ливанов. - Сенечка, что вы пьете?
        В конце концов, он тусовался тут уже минут десять и до сих пор ни с кем не выпил. Несправедливость была тут же исправлена и потоплена в звоне бокалов, которых к нему потянулось штук двадцать, не меньше. Напротив оказался давешний спонсор со сцены, кто-то, кажется, Герштейн, представил их друг другу, и Ливанов принялся с энтузиазмом излагать спонсору идею Юрки Рибера, мало ли, вдруг сработает, ему-то оно ничего не стоит, а Юрке будет приятно. Спонсор улыбался и кивал.
        Кто-то подошел за автографом, Ливанов щедро расписался на весь титул. Когда поднял голову, напротив был уже не спонсор, а какой-то левый чувак, но он тоже улыбался и кивал, и Ливанов продолжил как ни в чем не бывало втирать про банановых дайверов, культурный шельф, пятнадцать человек на сундук мертвеца… А может быть, и в самом деле рвануть?., а потом уже, прямо оттуда - на Соловки…
        -Вы танцуете, Дмитрий Ильич?
        Напротив возвышалась двухметровая моделька, и Ливанов искренне изумился: сто процентов, что она не умеет читать, а вот поди ж ты, знает в лицо и по имени-отчеству. Разочаровывать столь уникальную девушку было никак нельзя, и он нежно обнял ее за талию, расположенную неудобно высоко, так что рука спустилась пониже сама собой, без особых намерений. Намерения не заставили себя ждать, а за ними сам собою запустился убалтывательный режим, ненапряжный, на автомате. Моделька смеялась, вокруг кружились другие пары, сцена и фуршетные столы, - а потом вдали мелькнул чернобородый, и Ливанов твердо решил дать-таки сегодня ему по морде. И даже рвался, но моделька с Герштейном удержали, а бородач между тем испарился, возможно, его ни разу и не было здесь.
        Потом уже не танцевали, и Сенечка декламировал ужасающие стихи без рифмы - с рифмой было бы, наверное, еще ужаснее, - и у Ливанова снова попросили автограф, и какие-то мужики странной ориентации встали рядышком, чтобы с ним сфотографироваться, нефиг, сегодня он был твердо намерен узнать, какова в постели двухметровая женщина без проблеска интеллекта в глазах, и убалтывал, убалтывал, убалтывал и, кажется, уже готов был уболтать…
        -И зачем мне это счастье в двенадцать ночи? - вздохнула она, внезапно оказавшись Извицкой. - Поезжай домой, Ливанов. Кому ты вообще нужен такой?
        Рубрика: авторская колонка
        ТЕПЛЫЕ ЧУВСТВА
        За границей мне его не хватает. Неважно, где: то ли в цивилизованных странах непобедимого капитализма, то ли в соседней Банановой республике. Там его не замечают, не говорят о нем, там давно живут так, будто его и нет вовсе. Точнее, будто оно было всегда.
        Только в этой стране, единственной в мире, глобальное потепление до сих пор остается событием, новостным поводом, темой для беседы в приличном обществе. Мы о нем не забываем, не позволяем себе спустить его на тормозах, смириться и просто с ним жить. Мы проговариваем его снова и снова, по кольцу заезженной пластинки, хотя казалось бы, зачем бедной Красной Шапочке столько пирожков?
        Все очень просто. Эта страна влюблена в глобальное потепление, потому что благодаря ему ее саму, наконец, полюбили. Уже не за ресурсы и сырье, не за нефть и газ, и даже, страшно сказать, не за ядерное оружие - а так просто, за красоту и обаяние. Нечто подобное должна чувствовать, наверное, дурнушка - дочь олигарха, оклемавшись после болезненной и долгой пластической операции. Вроде бы все как раньше, мужчины всегда вились вокруг нее жужжащим роем, она привыкла - но теперь во всеобщем восторженном жужжании будто бы прорезалась искренняя нота. А может быть, и нет, может, показалось, плоды самовнушения или попался особенно коварный соблазнитель, - она, бедняжка, привыкла не доверять никому. Но хочется настоящего. И вот, уединившись с подружкой или дневником, она проговаривает и проговаривает свои новые победы, ища хоть иллюзорного подтверждения их истинности и теплоты. И так без конца.
        В результате ее, конечно, поимеют. Собственно говоря, эту страну имеют уже все кому не лень: к примеру, газ мы сегодня продаем по таким ценам, что даже транзит обходится дороже. Спасибо, хоть не доплачиваем пока банановым за то, чтобы снизошли и взяли. Зато теперь нашим олигархам принадлежит почти весь их гламурный и кондиционированный Остров, а их средний класс с восторгом приезжает летом к нам на Соловки. Восторг, между прочим, искренний. Я и сам его разделяю.
        Если бы не было глобального потепления, мы, наверное, попробовали бы его выдумать
        - только вряд ли у нас бы что-нибудь вышло. Эта страна никогда не умела прилагать правильных усилий к тому, чтобы завоевать чью-то любовь. Мы получили ее просто так, неожиданно, даром. И до сих пор не знаем толком, что с ней делать.
        Разве что в который раз поговорить. ДмитрийЛиванов, специально для журнала «Главные люди страны»

3.Наша Страна
        -Кеш, ты бы определился, что ли, - неопределенности Юлька не терпела больше всего в этой жизни. - Дают или не дают?
        -Дадут, куда они денутся. Но с небольшими оговорками, - втолковал, как маленькой, Иннокентий. - Оно так всегда, что тебя, собственно, удивляет?
        -Давай по пунктам.
        -Да какие там пункты… Короче, им звезды нужны. Тогда дадут.
        -Чего-чего?
        Иннокентий тряхнул длинными, длиннее, чем у Юльки, волосами. Он был высокий, худющий, с сережкой в ухе, вечно в драных джинсах, вечно без кондишена и безумно талантливый. Юлька его нежно любила. Они познакомились двести лет назад, в краткий период его работы простым оператором в новостях, откуда Иннокентий ушел со скандалом непонятой творческой личности, а Юлька ничего, вкалывала до сих пор. Сейчас он эпизодически халтурил на рекламе и клипах певичек второго ряда, иногда тусовался в концептуальном студенческом артхаусе, а параллельно вынашивал их с Юлькой великий замысел.
        -Звезды. Имена то есть.
        -Ты им сказал, что они идиоты? - осведомилась Юлька. - Какие, к черту, звезды на документальном проекте?
        -Пока не сказал. Придумай что-нибудь, Чопик, ты креативная.
        -Но они же читали сценарий, - простонала она.
        -Расслабься, не читали.
        -Ну концепцию… Там ведь у нас только реальные герои. Обычные люди, блин! Почему они такие идиоты, Кеша?
        -Спроси лучше, почему в нашей стране только у идиотов есть бабло.
        Юлька посмотрела на часы. Сегодня ей написали три с половиной съемки (от четвертого сюжета, про инфляцию, удалось отмазаться, оставив себе только депутатский синхрон, действительно, не посылать же в парламент вторую камеру, целесообразность Юлька всегда уважала). До следующего выезда оставалось минут десять, а гордый Иннокентий еще и отказался пересекаться в кафешке возле ньюз-рума, не желая встречи со старыми врагами и просто знакомыми. То есть еще взбегать на четырнадцатый этаж (не такие мы рисковые, чтобы пользоваться нашим глючным лифтом), расписываться за камеру и кассету, потом опять спускаться, разыскивать машину на стоянке, а в такое время, перед сиестой, самые пробки.
        -Вообще-то есть одна идейка, - неспешно уронил Иннокентий. За неспешность Юлька его убила бы, но, как всегда, пожалела за талант.
        -Ну?!
        -Думаю, можно будет уломать их на громкое имя в титрах. Типа автор сценария, - он напоролся на гневный Юлькин взгляд и срочно поправился: - Соавтор, я имею в виду.
        Гневный взгляд Юлька не отключила. Сейчас, пока великий проект существовал материально, артефактом, только в виде файла «global» в рабочем наколеннике и нескольких бродячих распечаток с оного, где на первой странице гордо значилось:
«Глобальное потепление. Полнометражный документальный фильм. Автор сценария - Юлия Чопик», - посягать на эту единственную данность Иннокентию, мягко говоря, не стоило бы. Звездный соавтор, блин. А потом и спонсоры запишутся в соавторы, а там полезут в текст, в концепцию, в саму идею, и пошло-поехало.
        На любых переговорах есть гибкие позиции, по которым торг уместен, а есть ключевые, их нельзя сдавать ни в коем случае. Растолковать ему перед тем, как будет разговаривать снова. Или самой поговорить, блин. Единственная гарантия того, чтобы что-то было сделано как надо, - сделать самой, это Юлька знала давно и безнадежно точно. До выезда на съемку, кстати, семь минут, то есть шесть уже.
        -Ты подумай, кто бы их мог устроить, - сказал Иннокентий. - Ну и тебя в том числе.
        -Меня - никто, - бросила Юлька. - Это не лучшая из твоих идей, правда, Кеша. Придумай что-нибудь другое или пошли их на фиг.
        -Чопик!!! - возмутился он. - Эти еще нормальные! И они дают бабло, ты понимаешь?!
        Юлька встала:
        -Все, Кеша, я бегу. У меня выезд через пять минут.
        Иннокентий подскочил тоже, едва не перекинув шаткий столик острыми и безразмерными коленями:
        -А у меня встреча с ними через час, и я уже должен знать!
        -Отмажься пока, а вечером созвонимся.
        -Ага. Только ты придумай к вечеру какого-нибудь звездуна, ОК? Ты же их всех знаешь, Юлька. Они же все перетусовались в твоем «Супер-Мосте»…
        Она резко остановилась:
        -Бли-и-ин! Кешка, какой сегодня день?
        -Пятница, а что?
        -Ф-фу… - Юлька шумно перевела дыхание. - Я думала, четверг. Сегодня хоть «Моста» этого долбаного нету, когда его уже закроют, наконец. Блин, завтра суббота, а Костику справку надо для Соловков!.. Да, и слышишь, Кеша, поспрашивай у своих рекламщиков, там где-нибудь оператор не нужен? Хороший оператор, Андрей Кириченко, может, помнишь его?
        -Андрюха? - усмехнулся Иннокентий. - Погнали все-таки. А я ему еще когда говорил… Ладно, Чопик, узнаю. И когда ты успеваешь ко всему заботиться о разных алкоголиках?
        Юлька объяснила бы. Что ни фига она не успевает, ни черта по большому счету не делает, ни о ком как следует не заботится, и вообще. Однако в нашей стране жизнь устроена так, что либо ты конченый дайвер, либо отвязный гений в облаках, как Иннокентий, либо выгодно висишь у кого-нибудь на шее, либо на тебе самом (самой) висят все и всё на свете, - а пятого ну совершенно не дано. Во всяком случае она, Юлька, этого пятого варианта в упор не видит, а первые три ее не устраивают по разным причинам.
        Но у нее оставалось от силы минуты две с половиной. И двадцать восемь лестничных пролетов в ту и в другую сторону.

* * *
        Парламентскую сиесту Юлька снимала двести пятьдесят раз в жизни. Из них раз двести собиралась написать новую начитку поверх уже смонтированного старого сюжета - или, наоборот, заклеить тот же самый текст слегка обновленным видео. Но совесть не позволяла, и вот Юлька в двести пятьдесят первый раз бродила по сонному парламенту вдвоем с оператором Серегой Василенко, тоже куда более настроенным на законную сиесту, чем на производительный творческий труд.
        -Смотри, портфель валяется, и на нем сумочка сверху. Прикольно, сними на перебивку.
        -Ну тебя. У меня в архиве этих портфелей знаешь сколько?
        -Делать мне больше нечего, только по твоим архивам лазать. Сними, говорю.
        -Снял. Еще чего-то?
        -А ты думал, хватит? Работай давай.
        Депутатские гамаки ровно покачивались, над каждым шелестел автономный кондишен. Одно время на всех каналах в сюжетах про парламентскую сиесту обыгрывали качание гамаков каким-нибудь весьма двусмысленным текстом, и Юлька тоже. Но теперь это было уже не комильфо. Тем более что ничего действительно двусмысленного в депутатских гамаках никогда не происходило, уж она-то знала точно. Все четыре часа сиесты законодатели тупо дрыхли, разгадывали японские кроссворды, играли в тетрис и яйца на мобиле или максимум названивали по ней же, и то не любовницам, а максимум в кондишен-салоны. Правда, в парламенте имелось пять-шесть интеллектуалов, которые во время сиесты читали, обычно умные книжки по риторике и техникам НЛП. Но эту тему Юлька тоже давно уже отработала.
        А сегодня ей нужно было, кроме обычного тематического сюжета, еще и взять комментарий про инфляцию у главы профильного комитета. Задачка не то чтобы невыполнимая, но и не на один зуб. Во-первых, предстояло вычислить гамак нужного депутата: по идее, все размещались на сиесту по фракциям и даже по личным номерам, но реально никто не соблюдал ни малейшей системы, заваливались где придется, группируясь еще в курилке, по личным или бизнесовым интересам.
        С кем мог тусоваться фигурант, Юлька себе примерно представляла, это сужало круг поиска. Однако обнаружить главу комитета, и желательно бодрствующим, - еще не все, необходимо проявить чудеса эквилибристики, дабы не быть посланной. Как известно, посылать кого бы то ни было и как угодно далеко во время сиесты - законное право каждого в нашей стране. А наши парламентарии, блин, прекрасно знают свои права.
        -Я восемь минут набрал, - лениво прогудел Серега. - Хватит?
        -Смотря чего ты там наснимал. Ладно, - смилостивилась Юлька. - Пошли синхрон писать.
        -Вот блин, - поморщился оператор. - Кого?
        Юлька сказала. Сергей тоже кое-чего сказал по этому поводу. Затем она двинулась по сиестионному залу квадратно-гнездовым способом, искоса и ненавязчиво заглядывая в гамаки. Серега уныло плелся следом.
        В парламенте все операторы профессионально тащились лишь с одного момента - пробуждения депутатов после сиесты. Юлька и сама любила это динамичное видео, которым так прикольно было заканчивать опостылевшие сиестионные сюжеты. Когда по мелодичному сигналу таймера все гамаки внезапно сворачивались, вытряхивая наружу бодрых либо нарочито бодрых народных избранников, гасли зеленые огоньки кондишенов, нарастала маршевая музычка. Когда мужественные депутаты в самом соку поводили мощными плечами из-под официальных маек цветов своих партий, блоков и фракций, подтягивали повыше животы, с переменным успехом выдавая их за могучую грудь, а кое-кто даже изображал несколько гимнастических движений. Когда женственные депутаты поправляли прическу, эротично просовывали ножки и ножищи в босоножки на каблучках, натягивали бюстами официальные топики с ювелирными кондишенами. А затем и те, и другие неспешно удалялись в визаж-залы, куда прессу допускали очень редко и по особой аккредитации.
        Появлялись депутаты оттуда нескоро, да и вообще после сиесты ничего интересного в парламенте обычно не происходило. Все по-настоящему веселое: вынос на обсуждение законопроектов и последующий мордобой, перегруппировки фракций и коалиций, импичмент президенту и роспуск правительства, громкие заявления и кулуарные сговоры, интриги и интрижки - бурлило с утра, до наступления настоящей жары, перед которой слабели к полудню даже парламентские кондишены. К тому же близилось лето, и основным настроением в этих стенах все активнее становилось чемоданно-отпускное. Как, впрочем, и повсеместно в нашей стране.

…А с комментарием по инфляции Юльку все-таки послали. Не в грубой форме и не навсегда, а вежливенько так, с улыбочкой, «подходите-девушка-после-сиесты». Которой оставалось еще добрых часа два, а камеру на студию надо было вернуть уже через двадцать минут. И почти сразу же, по-быстрому начитав написанный по дороге в наколеннике сюжет, выезжать на следующую съемку.
        Ну и фиг с ней. Да кому она нужна в нашей стране, эта инфляция?

* * *
        С Соловками надо было что-то решать.
        Вечерний выпуск пошел в эфир, у Юльки оставалась только одна съемка на ночной, и до выезда имелось еще минут сорок. По телевизору в ньюз-руме крутили этот самый выпуск, редкие неразбежавшиеся со студии журналисты смирно сидели вдоль стенки, отсматривая себя в преддверии завтрашнего разбора полетов. Юлька тоже делала вид, что смотрит, а сама втыкала в инет.
        Сайт у лагерного комплекса «Соловецкий» был ого-го. Заблудиться здесь было так же легко, как на территории самого комплекса, необъятной, как гордость и самомнение этой страны. Прайсы Юлька нашла с огромным трудом, так тщательно их замаскировали между видовыми заставками, мегабайтами фоток с пышной растительностью, морем и детскими мордашками, историческими экскурсами в мрачное прошлое и завлекательными проспектами феерического настоящего, восхваляющими как Соловки вообще, так и каждый из лагерей в отдельности. Надо будет по смотреть конкретно про этот Сандормох. Но сначала прайсы, что ж они так медленно грузятся… Бли-и-ин!
        Самый простой вариант - за бабло - отпал сам собой, как хвост у почти пойманной ящерицы. В проспекте цены назывались умеренными и рассчитанными на представителей среднего класса, из чего Юлька (отнюдь не впервые в жизни) сделала вывод, что к среднему классу она ни разу не относится. И тем более острой и срочной стала необходимость что-то решать.
        Путевка на Соловки (июль, высокий сезон!) досталась на шару, по большому везению и за выслугу лет Юлькиному первому мужу, и проблемы с ней начались задолго до указанного срока лагерной смены. Во-первых, путевка оказалась чем то вроде фэнтезийного артефакта, магические способности которого проявляются только после подсоединения сопутствующих элементов. Дополнительных справок, печатей и виз к ней пришлось собрать немеряно, причем о самой-главной-справке, разумеется, забыли, все мыслимые сроки ее получения вышли, и для добычи этой последней запчасти к артефакту Юльке пришлось звонить сегодня чуть ли не в Минздрав. Но главная проблема состояла не в этом. Путевка была одна: порядочное свинство со стороны академического начальства первого мужа. Знают же, блин, что у их ценного сотрудника как минимум двое детей.
        Первый муж без малейших сомнений вписал в пустую графу имя Костика и остался весьма доволен собой. Его мотивации Юлька прекрасно понимала: Костик был на год младше Мишки, сына мужа-два, и основное соперничество в крутизне между мужьями происходило именно в сфере погодков-сыновей. Марьяну оба воспринимали как маленькую Юльку, временами бурно делили, но в целом слегка побаивались и правильно делали. Славик же родился еще тогда, когда мужа-два и на горизонте не виднелось, а потому, по безупречной логике первого мужа, на старшего сына можно было с легкостью забить.
        Но Юлька так не считала. Вариант, при котором один ребенок едет летом на Соловки, а остальные могут рассчитывать максимум на хлипкую благосклонность бабушек, был отметен как несовместимый с человеческой моралью. И теперь Юлька думала, как бы все совместить. Впрочем, она всю жизнь только об этом и думала, только тем и занималась.
        Сама она была на Соловках один раз, пробегом, со съемочной группой: отлавливали каких-то звезд на тамошнем кинофестивале. И не успела проникнуться, что в них такого особенного, в этих Соловках.
        Из телевизора послышался знакомый текст знакомым голосом, и Юлька повернула голову. Шел стенд-ап ее последнего сюжета из рубрики «Самоспасение»: в мокром, в облипку, топике, с торчащими во все стороны волосами она яростно обмахивалась веером компьютерных распечаток. Идиотская рубрика, блин. А когда Юлька ее только придумала, ей нравилось.
        Нравилось, потому что очень уж точным было попадание, в самый центр десятки. В нашей стране можно выжить лишь в том случае, если живешь под девизом самоспасения. Никто другой тебя не спасет, а спасаться в нашей стране приходится ежесекундно: нормальная, не-экстремальная жизнь невозможна здесь по определению. Но мы привыкли, мы так живем, а технику самоспасения просто нужно все время совершенствовать, в том числе и с помощью теленовостей. Черт его знает, может быть, она, Юлька Чопик, занимается и не совсем уж бессмысленным делом.
        Но, блин, Соловки. С той единственной безумной съемки у Юльки не осталось никаких полезных координат, хотя мало ли, надо перепроверить. Плюс пройтись по знакомым, вдруг у кого-нибудь есть какие-то выходы. Территория на Соловках огромная, наверняка там можно снять по-дикому хибарку за разумные деньги. Правда, в этом случае придется ехать с детьми самой: о том, чтобы отпустить их далеко и надолго с кем-нибудь из мужей, Юлька и помыслить без содрогания не могла. Блин, насколько оно не в тему сейчас, когда как раз все решается с проектом… Хотя до Костиковой смены еще почти месяц, может, и получится все совместить, разрулить и устаканить.
        Так или иначе - разузнать, прикинуть, подумать надо уже сейчас. И о чем-то еще она должна подумать сегодня до вечера, обещала кому-то, память ни к черту, давно пора начать все записывать…
        Зазвонила мобилка, и тут же, в унисон, затрезвонил внутренний селектор. Юлька отозвалась одновременно в обоих направлениях:
        -Да?
        -Чопик! - рявкнул водительский бас. - Где ты?! У нас выезд через минуту, Леха уже спустился! Живо!!!
        -Иду, - вскинулась Юлька. И по-быстрому разочаровала воспрявшего было мужа-два. - Это я не тебе, дорогой.

* * *
        Всех слонов уже вручили, всех лауреатов Юлька с Лехой уже отловили, набрали блицов и добыли в пресс-центре релиз. Можно было ехать на студию монтироваться - а можно и расслабиться слегка, Леха не возражал, и Петрович внизу в машине тоже не возразит, если прихватить ему с фуршета бутылку. Юлька выбрала второй вариант. В конце концов, она уже черт-те сколько не расслаблялась. А до ночного выпуска еще двадцать раз успеется и написать сюжет, и начитать, и смонтироваться.
        Спонсором акции выступала одна из главных фирм - производителей кондишенов в нашей стране, а потому гламур зашкаливал. Среди легиона блондинок в от-кутюрном мини, сверкающе-бриллиантовом и кондиционированном по всей длине, Юлька ощущала себя особенно стильно во влажном с прошлой съемки топике и бахромистых шортах. Она не знала тут никого (бедняги-коллеги сразу после церемонии разъехались делать сюжеты к вечерним эфирам), но ее то и дело узнавали, улыбались, здоровались, пихали визитки. Юлька снисходительно похихикивала. Для бизнес-элиты в нашей стране, а особенно для их декоративных блондинок, предел мечтаний - попасть в телевизор, в какой-нибудь занюханный «Супер-Мост». А фиг вам. У нас надо как минимум разговаривать уметь, все-таки ток-шоу. И даже интеллектуальное иногда.
        -Ну что, Чопик, по коньячку? - предложил Леха.
        Леха был самый ответственный из всех операторов, никогда не халтурил и не ленился набирать картинку, а пил строго после работы, за что Юлька его ценила и вообще любила нежно. Кивнула:
        -По коньячку.
        Они дружно хлопнули: гадость, конечно, но расслабляет. На потолке крутились цветные огоньки, вокруг вертелись поддатые бизнес-випы, кондишены работали во всю рекламную мощность, и было хорошо. Позвонил первый муж, настолько не в тему, что Юлька сбросила звонок, хотя обычно себе этого не позволяла; а ну его раз в жизни с его вечными проблемами. Почти сразу же позвонил муж-два, и его звонок Юлька тоже сбросила из чувства справедливости. Позвонил еще кто-то, и она, не глядя, отключила телефон.
        К бизнес-випам приставала с микрофоном Светка, она с недавних пор вела программу о светской жизни в прайм-тайм на первом. Единственное человеческое лицо, Юлька ей искренне обрадовалась, хотя вообще Светку терпеть не могли на всех каналах, где она успела отметиться. Ниже человеческого лица и кондишен-колье на ней ничего не было, Леха даже присвистнул. Во-во, удовлетворенно улыбнулась Юлька. Она еще когда прогнозировала появление в отечественной моде нудистских тенденций, а никто ведь не верил. Випы тупо тыкались в микрофон, Светка изо всех сил помогала им хоть как-то высказаться, и Юлька ее от души пожалела. Ей всегда было жалко смотреть, как кто-нибудь работает, когда она сама отдыхала и расслаблялась.
        -Дизайн, да, - натужно выжимал из себя рыжий мордатый вип, пожирая глазами голую Светку. - Короче, дизайн. Потому что кондишены - будущее нашей страны! И дизайн у них… ну да, по-любому. Вадик, сука, перезвони, я в телевизоре сейчас!.. На хрен твое не могу!! Делай что хочешь, но чтобы поставки завтра же!!! Девушка, вы это вырежьте потом. Я вам, кажется, про дизайн…
        -Какой дизайнер разрабатывал ваш сегодняшний стиль? - с терпеливой улыбкой спросила Светка. С высоты своего роста увидела за спиной мордатого Юльку и заулыбалась шире. - Спасибо, Григорий Сергеевич. Надеюсь, мы с вами еще не раз увидимся. А вот кого мы не ожидали здесь встретить, так это модную телеведущую…
        -Светка, ну тебя!!!
        Она возмущенно замахала руками, но было уже поздно: камера наведена, микрофон подставлен, а посылать своих, тем более за работой, Юлька не умела по определению. Кстати, вблизи Светка оказалась все-таки упакованной во что-то минимальное и прозрачное, наверняка модельный эксклюзив на шару, капнешь коньяком - и расплачивайся всю жизнь. Напрасно она, могла бы и так.
        -Мои шорты, - пошла вдохновенно креативить Юлька, - изготовлены в одном из ведущих модных домов Европы. На вид они совсем как настоящие, но стоят… Если можно, не стану говорить, сколько именно они стоят. Мне подарил их один хороший знакомый, не буду называть его имени, известного всей нашей стране, все-таки он женатый человек…
        Светка исходила беззвучным хохотом, микрофон подрагивал в ее руке. С трудом приняв полусерьезный вид, она задала Юльке еще пару вопросов и ответы получила красивые, обстоятельные, в нужной гламурной стилистике. А что, почему бы не помочь хорошему человеку? На ТВ Светку не любили всего лишь за две вещи: потрясающую фигуру и соответствующую карьеру. Лично Юлька и то и другое кому угодно могла простить. А в отместку как-нибудь пригласим ее на «Мост».
        -Спасибо, - отсмеявшись уже в голос, сказала Светка. - А то я в упор не знала, чем клеить, из этих чудаков же по два слова не нарежешь. Кстати, тебя тут где-то Иннокентий ищет, говорит, не может дозвониться.
        -Кеша? - Юлька изумленно оглянулась по сторонам. - Здесь?
        -Ну да. Не знаю, каким боком. Я его на всякий случай тоже написала, может, и поставлю по-приколу, оттитрую «модным постановщиком». Как ты думаешь?
        Юлька расхохоталась и одновременно вспомнила. Что он ей предлагал, что она обещала подумать, что судьба фильма зависит от каких-то идиотов и что если не зацепить спонсора сейчас, все опять сползет, как пласт берега в море, на неопределенный срок, и попробуй потом снова собрать команду, а если сам Иннокентий потеряет интерес к проекту, то это все…
        И тут же его увидела. Худющего и лохматого, еще более неуместного и нелепого здесь, чем она сама. Безнадежно сосредоточенного над мобилкой.
        -Кешка-а-а!!! - заорала через весь зал.
        Но он все равно не услышал, то ли из-за музыки, то ли из-за абсолютного существования на своей и только на своей волне. Тогда Юлька поставила бокал на стол и, лавируя между випами, подбежала к Иннокентию вплотную, зашла со спины и, подпрыгнув, на полсекунды закрыла ему ладонями глаза.
        Он вздрогнул, взвился, обернулся:
        -Ты?!
        -А мне сказали, ты меня ищешь.
        -Ищу. Какого ты мобилу выключила, мы же договаривались!..
        Юлька кивнула. Надо срочно что-то ему придумать, накреативить экспромтом, как про шорты для Светки. Звезду в титры, блин. Ну хорошо, в титры, допустим - но не в соавторы, это исключено, по определению невозможно, все равно что предложить снимать фильм любительской камерой для туристов. Вот, именно так и надо ему растолковать, тогда, возможно, поймет хоть что-нибудь…
        -Давай отойдем, - предложил Иннокентий. - А то орет эта музычка, жуть.
        -Есть новости?
        Когда нужно, Юлька умела моментально ловить его волну. Ни с кем больше из операторов никогда у нее такого не получалось, и это было даже важнее, чем Кешкин выдающийся и не всем понятный талант. Потому она и хотела делать настоящую работу с ним и только с ним.
        -Есть, - сказал Иннокентий уже в коридоре, возле входа в мужской туалет. - Они сами предложили кандидата. Сам президент концерна предложил. Дмитрий Ливанов, знаешь такого?
        -Президента концерна?
        Она прикалывалась, конечно, и прикалывалась зло. Происходило самое противное и муторное: потенциальный еще спонсор уже начал лезть своими лапами в творческие дела, и если с самого начала не дать по рукам, не указать ему его спонсорское место, - процесс пойдет неудержимо, как реакция распада. Распадется все, и Кешка олух, если не понимает. Дмитрий Ливанов, блин. Только этого счастья нам не хватало.
        -Писателя, Чопик. Довольно известного, - назидательно сказал Иннокентий, хоть и поймал, разумеется, ее прикол.
        -Он что, такой начитанный, твой спонсор?
        -Да нет, он с ним выпивал как-то раз, там, у них. Мировой мужик, говорит. Юлька, правда, мне кажется, это вариант. Он же у тебя в программе был, запросто договоришься. Мне спонсор даже его мобилу дал, если у тебя вдруг нету…
        -Не был он у меня в программе.
        Выговорила отчетливо и негромко, только что не цедя сквозь зубы. Иннокентий, кажется, и не расслышал дальше, он продолжал говорить и говорить, все больше удаляясь на свою отдельную и недоступную волну:
        -Президент концерна тоже нормальный мужик, туповатый, ясное дело, но оно и к лучшему. Мы с тобой его быстро задвинем, вот увидишь, не бойся. Он здесь, я тебя сейчас познакомлю. Главное, у него есть бабло, и он нам дает. Под этого Ливанова - дает! Было б о чем морочиться, Юлька… О, Григорий Сергеевич!
        Юлька обернулась и выпала в осадок.
        Из открывшегося проема туалетной двери выползал, как гусеничный танк, рыжий мордатый вип, которого недавно мучила Светка. После своего подвига перед микрофоном он, похоже, оттянулся как следует, глаза у него теперь были совершенно мутные, словно кружочки запотевшего стекла. Иннокентий бодро представил Юльку, и вип тяжело кивнул, реагируя, видимо, на сам звук человеческого голоса. А затем двинулся дальше, по инерции, держа равновесие то ли в силу привычки, то ли благодаря солидной массе тела.
        Иннокентий беспомощно улыбнулся и пожал плечами. Он был гений, а гении все такие. И вообще, рассердилась на себя Юлька, могла бы и сама заняться поиском спонсора, если хотела, чтобы нашелся адекватный.
        Она всегда в таких случаях сердилась на себя. Хотя точно знала, что на кого-то другого - гораздо приятнее и пользительнее.
        -Говоришь, у тебя есть его мобила? - Юлька резко повернулась к Иннокентию, недоуменно приподнявшему брови. - Ну Ливанова. Дай сюда, мне ему надо высказать кое-что.
        Отстучала номер весело, зло, с щекотным предвкушением. Текст она заранее не заготовила, ну ничего, накреативим по ходу. Может быть, в их стране это и нормально - не являться в прямой эфир, не удосужившись даже позвонить, так вот, уважаемый Дмитрий-как-вас-там…
        Иннокентий увидел, как Юлька, не сказав ни слова, внезапно замирает с открытым ртом, а потом медленно опускает руку с мобилкой.
        -Он меня послал, - с легким изумлением сообщила она.
        Вообще-то посылали ее довольно часто. И она не то чтобы слишком удивилась.
        Рубрика: Самоспасение
        ЕСЛИ ОТКАЗАЛИ ВСЕ КОНДИШЕНЫ: текст Чопик, камера Демьянчук, хр. 1мин. 41сек.
        Подводка: Согласно статистике Министерства здравоохранения нашей страны, с наступлением лета резко возрастает количество сердечно-сосудистых и дыхательных заболеваний, связанных с перегревом организма. В нынешнем году, несмотря на то, что сезон только начался, медики уже зафиксировали более десятка летальных исходов, в основном среди пожилых людей - гипертоников. Причина смерти в большинстве случаев, к сожалению, банальна - неисправный кондишен.
        Текст: Даже если вам не посчастливилось родиться и жить на Острове, под защитой купола, кондишены все равно окружают вас повсюду. По стандартам безопасности ни один офис, предприятие или место общественного пользования не может функционировать без кондишена мощности «Б» в расчете на двадцать квадратных метров полезной площади. Кондишенами оснащены жилые квартиры и дома, личный кондишен - неотъемлемый атрибут деловой и повседневной одежды, а его марка недвусмысленно указывает на социальный и финансовый статус владельца.
        Но иногда кондишены отказывают. Причем, в соответствии с законами Мерфи - как правило, все сразу.
        Синхрон (пожилая женщина): Отключили электричество в доме. Блок сын еще на той неделе в ремонт отнес, и до сих пор не сделали. Такая жара, а у деда давление, и кондишен его заглох, хоть ты что. Я ему уже и свой на воротник, так у меня старенький, не тянет почти…
        (Корреспондент): Где сейчас ваш муж?
        (Женщина): В больнице дед. Сын теперь ходит проверяет, чтобы в палатах на ночь кондишены не вырубали, они же могут…
        Текст: Следить за исправностью кондишенов и резервного блока питания в вашем доме необходимо постоянно. Выходя за порог, обязательно проверьте, заряжен ли аккумулятор личного кондишена. Помните, что ваша безопасность по-настоящему волнует только вас самих. На сегодня в нашей стране ни один из исков, предъявленных пострадавшими гражданами муниципальным службам кондиционирования либо фирмам-производителям, удовлетворен в суде не был.
        Синхрон (юрист): Совершенно безнадежное дело. Лично я за такие и не берусь никогда. В этой сфере все схвачено наглухо.
        Текст: Что же делать, если окружающие вас кондишены все-таки отказали все сразу и в самое неподходящее жаркое время? Рубрика «Самоспасение» проводит традиционный мастер-класс по выживанию в экстремальной ситуации.
        Стенд-ап: Если вы находитесь в помещении, откройте все окна и двери, чтобы создать движение воздуха, в народе - сквозняк. Смочите вашу одежду и обязательно волосы: пока они сохнут, идет поглощение энергии, и мозги у вас не расплавятся. Повторяйте эту процедуру регулярно. Движение воздуха можно усилить, обмахиваясь веером или чем угодно, что найдете под рукой.
        Текст: Если ваш личный кондишен отказал на открытом воздухе, старайтесь передвигаться по теневой стороне улицы, периодически заходя в магазины или другие хорошо кондиционированные помещения. Воздерживайтесь от экстремальных прогулок в часы сиесты: в это время вас уж точно никто посторонний не спасет. Самоспасайтесь! ЮлияЧопик, Алексей Демъянчук, «Новые вести», Пятый канал

4.Эта Страна
        В субботу Диванов повел дочку в зоопарк.
        Под это дело удалось отмазаться от одного телеэфира и двух интервью, от нескольких приглашений на пьянки по разным поводам, от Юрки Рибера и напоследок от Катеньки - ее он, оказывается, обещал куда-то увезти на выходные, однако в упор об этом не помнил и в искусственный интеллект не записывал. Но против зоопарка никто и пикнуть не посмел.
        Тут Ливанов мог собой по-настоящему гордиться: за последние годы ему удалось приучить эту страну к мысли, что есть вещи априори более ценные и важные, чем что бы то ни было в мире - и на первом месте среди оных стоит его, ливановская, семья. Впрочем, ему нравилось думать, будто другие семьи данная максима тоже по касательной цепляет, а значит, его моральный авторитет способствует оздоровлению общества. Хоть что-то хорошее с того авторитета, хоть шерсти клок. Правда, этой стране оно мало поможет.
        На большеглазой ламе шерсть действительно висела клочьями, что очень обеспокоило Дилю:
        -Папа, она болеет?
        -Нет, Лилька, она линяет. Это нормально, животным тоже надо как-то приспосабливаться к глобальному потеплению. Скоро лето, будет жара, мы с тобой рванем на Соловки, а она-то здесь останется.
        -Совсем-совсем голая?
        -Не знаю. Если хочешь, перед отъездом придем еще раз, посмотрим.
        -Ага.
        Лиля была солнышко. Сияющее существо с большущими голубыми глазами и золотистыми косичками, ничего общего внешне с родным отцом. Лилька была чертенок, неспособный ни секунды усидеть на месте, с постоянными деструктивными идеями и талантом к воплям на грани ультразвука. Главнее и дороже нее ничего не было и быть не могло - ни в этой стране, ни где-либо еще.
        Ливанов улыбнулся и легонько дернул дочь за косичку, уводя от клетки с ламой. Здорово, что есть на свете хотя бы одно неоспоримое чудо, точка отсчета, на которую можно опереться и уже оттуда подвергать сомнению все остальное. Здорово, что мы пошли сегодня в зоопарк.
        За толстым стеклом климатовольера на уровне глаз плескалась вода, а под ней обтекаемыми торпедами носились туда-сюда последние в мире пингвины. Ливанов насчитал восемь штук, а в прошлом году было десять. Лиле он говорить об этом, понятно, не стал. После таяния антарктических льдов пингвины как вид сохранились только в неволе, по крупным зоопаркам, достаточно богатым, чтобы позволить себе такой расход энергии. Где-то в Америке, он читал, они даже вроде бы размножались. Но не в этой стране. У нас и люди-то размножаются неохотно и с трудом: для такого дела, помимо стабильности и материального благополучия, не помешало бы еще и счастье.
        -…семь, восемь, - считала между тем и Лиля, - девять…
        -Где ты видишь? - встрепенулся Ливанов.
        -А вон там, сверху, на льдине стоит. И еще один, маленький - десять!
        Скорее всего, она обсчиталась, но на душе все равно стало чуть менее муторно. К пингвиньему вольеру подошла группа галдящих школьников, похоже, экскурсантов из провинции; дети поприлипали к стеклу, а обе учительницы, помоложе и постарше, восторженно и тихо воззрились на живого Ливанова. Не дожидаясь, пока они бросятся на него с комплиментами, благодарностями, просьбами автографа и фото на память, Ливанов покрепче взял за руку Лилю, нагнувшись, поцеловал ее в пушистую макушку и удалился медленно, никем не преследуемый: провинциальные тетеньки тоже откуда-то знали, что обязаны чтить его семейную приватность. Как и вся эта страна.
        Они погуляли по зоопарку еще с полчасика. Ближе к полудню припекло солнце, стало жарковато: все-таки столица - не Соловки. Ливанов предложил дочке зайти на мороженое, и она восторженно запрыгала: по маминой версии, мороженого с Лилиными гландами не полагалось ни при каких условиях. И это был далеко не единственный момент, по которому Ливанов расходился с женой. Но до сих пор не разошелся, и не дождетесь; последнее мысленно адресовалось Извицкой, кривившей губы каждый раз, когда он рассуждал о приоритете семейных ценностей, обнимая какую-нибудь катеньку. Впрочем, вступать в виртуальную полемику с Извицкой, да и с кем бы то ни было, сейчас хотелось меньше всего. Хотелось мороженого.
        Они вошли в кафе напротив вольера с жирафами и тут же увидели - кого бы вы думали?
        - Герштейна. Тот сидел за белым кружевным столиком и трогательно кормил с ложечки мороженым шести-семилетнего мальчика, черненького и серьезного. Внука, прикинул Ливанов. А ведь Герштейн, черт возьми, уже старый. Дедушка.
        Присутствие внука автоматически открывало ему допуск в герметичное ливановское семейное пространство. Герштейн привстал, замахал руками, а серьезный мальчик придвинул к столику еще один стул и вежливо предложил его Лиле. За ответной любезностью, разумеется, не заржавело:
        -А почему тебя с ложки кормят? - осведомилась Лилька, устраиваясь на стуле. - Ты маленький, что ли?
        -У меня гланды, - печально признался Герштейн-младший. - Мне нельзя помногу сразу.
        -Видишь, у вас много общего, - сказал дочке Ливанов. - Общайтесь. А мы с дедом пока… Что здесь наливают, Герштейн?
        -Сок и сладкую воду, - отозвался тот. - Но это можно подкорректировать.
        Он кивнул вниз и под кружевной скатертью показал плоскую фляжку, зажатую между коленями. На что-то подобное Ливанов и рассчитывал, Герштейн в большинстве своих проявлений был на редкость предсказуем. Вот и замечательно.
        -За что я тебя люблю, Герштейн, - он отвлекся на официантку, заказал мороженое и лимонад, а затем продолжил, - так это за пред… предусмотрительность. Давай.
        Коньяк во фляжке оказался так себе, ну да ладно. В кафе было прохладно, жирафы напротив нежно скрещивали пятнистые шеи, Лилька уже вовсю болтала с герштейновским внуком, поминутно оборачиваясь на стойку и выглядывая вожделенное мороженое. Хорошо здесь, признал Ливанов. Но счастья все равно нет и не предвидится.
        -За будущее этой страны! - пафосно произнес Герштейн и после паузы хитро усмехнулся. - Ну ты понял, Дима. За наших детей.
        -И внуков, - подначил Ливанов. - Однако ты у нас могучий старик.
        Герштейн расплылся в улыбке:
        -Второе место на районной олимпиаде, представляешь? По географии, я ее тоже всегда любил. Наследственность!.. А твоя красавица-синеглазка что-то законы Менделя игнорирует подчистую. На твоем месте, Дима, я бы задумался.
        Намеки и шуточки подобного рода Ливанов ненавидел. Естественно, ни малейших сомнений на этот счет у него не было и быть не могло - но раздражала пошлость как таковая, рафинированная, жирная, словно масляная пленка. Настроение мигом испортилось. Жирафы в вольере и те перестали нежничать и убрались с глаз долой, под навес, поближе к кормушкам. Но Герштейн ничего не заметил и продолжал разглагольствовать:
        -Вот кому глобальное потепление дало возможность сорвать банк, джек-пот! Географам. Кто их слушал, когда они предупреждали, потрясали цифрами, созывали свои конгрессы и конференции, публиковали прогнозы, и все это в основном на нефтяные, между прочим, деньги…
        -Когда на нефтяные, то и результаты были соответствующие, - возразил Ливанов. Вяло, но возразил - соглашаться с Герштейном было не в его правилах, независимо от цены вопроса.
        -Не скажи, Дим, не скажи… Ученые в своем большинстве - честная публика. Настоящий ученый грант, разумеется, возьмет, но чтобы ради этого потом изворачиваться, делая приятное грантодателю… ни-ни. Все равно предупреждали. И все равно без толку. Но зато когда глобальное потепление и вправду грянуло, то был их звездный час! И он продолжается до сих пор, страшно подумать, какие бабки идут сейчас в мире, да и в этой стране, на исследования в данном направлении. Но даже не в том дело. Географы нынче - не просто ученые, они носители некоего сакрального знания. Мудрецы, оракулы!..
        Ливанов поморщился:
        -В этой стране всегда с восторгом прислушивались к оракулам. А неплохо бы, для разнообразия, и к нормальным ученым.
        -Не углубляйся в детали. Слушают - и это главное. Тебе, дорогой, при всем твоем моральном авторитете никогда не будут внимать так беспрекословно, не говоря уже обо мне. Эх, до чего я жалею, что изменил увлечению детства, сдался на уговоры родителей, выбрал совсем другую специальность, далекую от географии…
        -А кстати, - усмехнулся Ливанов, - чем ты занимаешься в жизни? Как-то так вышло, что я до сих пор не знаю.
        Герштейн посмотрел укоризненно и понизил голос:
        -Не при мальчике, Дима. Давай лучше выпьем.
        Они выпили. Лиле принесли, наконец, мороженое, и Ливанов поймал себя на глупейшем желании тоже покормить ее с ложечки, все-таки гланды серьезная штука, а мы собираемся на Соловки. Но сдержался и даже промолчал, глядя, как Лилька торжествующе набирает на ложку целую башню из мороженого и отправляет в рот на глазах у потрясенного маленького Герштейна.
        -Чуть не забыл, к теме о грантах, - сказал Герштейн-дедушка. - Не хочешь к банановым съездить на шару? У них там какой-то культурологический конгресс или конференция, я особенно не вникал. Короче, кто-то из местных отмывает бабло. Самолет, бизнес-класс, пятизвездочный отель…
        -На Острове? - деловито поинтересовался Ливанов.
        -Да нет, не настолько. В столице.
        Ливанов махнул рукой:
        -В их столицу, Герштейн, - сказал он назидательно, - я вполне могу себе позволить слетать на свои, когда захочу. Если захочу, то и бизнес-классом. Если вообще захочу.
        -Как знаешь, мое дело предложить. Я, например, поеду. Любопытно глянуть, на что похожи у банановых пятизвездочные отели.
        -Любопытство - нечастый порок в этой стране. Ты большой оригинал, за это я тебя и люблю. У тебя там еще осталось что-нибудь?
        Но у Герштейна уже ничего не осталось, да и Лиля, со спринтерской скоростью доев мороженое, победно допивала лимонад. Пора вставать и уходить, подумал Ливанов, посмотреть как следует жирафов, еще каких-нибудь зверей, если не все попрятались от жары… Откровенно говоря, ходить по зоопарку ему больше не хотелось совершенно. Семейный проект выходного дня незаметно исчерпал себя, подошел к логическому концу, за которым маячила лишь бессмысленная и утомительная эрзац-пролонгация.
        Нет, едем домой, сдаю Лильку жене, а потом… Насчет «потом» внятных идей у Ливанова пока не было, но они не могли не появиться: его многоплановая жизнь, как сама природа, не терпела пустоты и даже без личных ощутимых усилий непременно чем-нибудь заполнялась.
        Впрочем, сегодня чего-то в жизни не хватало, причем уже довольно давно. Поднимаясь из-за стола, Ливанов сосредоточился на отслеживании недостающего элемента. Точно! С тех самых пор, как они с Лилей пришли в зоопарк, ему ни разу никто не позвонил. Проверил мобилку - все нормально, работает, аккумулятор не разряжен - и усмехнулся довольной кошачьей ухмылкой. Вот что значит соответственно отвечать по телефону в течение неполных суток.
        Разумеется, мобила тут же встрепенулась и подала голос.

* * *
        Звонил издатель.
        Издатель последнее время названивал довольно часто, каждый раз по безупречно нейтральному поводу, вроде бы ни о чем и не напоминая. На самом деле хотелось ему одного - нового ливановского романа или хотя бы, на худой конец, сборника публицистики. При том, что жаловаться ему было грех, прежние (Ливанов не любил определения «старые») книги отлично продавались, регулярно допечатывались или переиздавались в новых креативных обложках. Но издатель жаждал свежака и последние несколько месяцев тихо и деликатно терпел разочарование. Издатель был безупречным интеллигентом в энном поколении, и чтобы вот так звонить в субботу, однозначно вторгаясь в приватность… впрочем, он пока не знал про зоопарк. Ливанов собирался сразу же ему об этом сообщить и тем самым исчерпать разговор.
        -Я слушаю.
        -Ты где сейчас? - бесхитростно нарываясь на ливановскую заготовку, спросил издатель.
        -Да вот, решил сводить дочку в зоопарк. У тебя что-то срочное?
        Обычно издатель понимал тонкие намеки. И Ливанов крайне удивился, услышав вместо извинения и прощания:
        -Да. Срочное, Дима.
        -Ну рассказывай, - он положил на столик крупную купюру и зашагал к выходу.
        Лилька отстала, яростно споря о чем-то с юным Герштейном. Старый Герштейн не вставал из-за стола, ожидая счета, хотя, в принципе, ливановской купюры хватало на всех; видимо, надеялся забрать себе сдачу.
        -Приезжай, пожалуйста, - сказал издатель. - Как можно скорее.
        Ливанов присвистнул. И терпеливо, сам не ожидал от себя, растолковал:
        -Я в зоопарке. С Лилей. Володя, неужели это не ждет до понедельника?
        -Не ждет, - скорбно подтвердил издатель. - Вообще не ждет.
        Фоном к его голосу что-то звучно рухнуло, такое впечатление, будто рассыпался книжный стеллаж. Кто-то с чувством выматерился, женский голос с явным опозданием крикнул истерически: «Осторожнее!». Издатель сказал несколько слов мимо прикрытой, видимо, ладонью трубки. Ливанов ничего не разобрал. Погром у них там, что ли, или обыск?.. Не может быть, не в этой стране.
        -Приезжай, Дима, - повторил издатель, и в негромком интеллигентном голосе мелькнула умоляющая нота. - Как сможешь, но постарайся побыстрее. Приезжай.
        Ливанов завершил звонок и обернулся к дверям кафе. Лиля и Герштейнов внук стояли в проеме, сосредоточенно склонив головы и соприкасаясь волосами, выглядело трогательно. Впрочем, можно было догадаться: меняются мобильными. Герштейн по-прежнему не выходил, вот и замечательно, прощаться не будем.
        -Лилька! - позвал Ливанов.
        -Иду, папа. Я тебе пришлю эсемеску, Эдик, - бросила на ходу, через плечо. - Ты прикольный, за это я тебя и люблю.
        Дороги в столице уже многие годы были отличнейшие, эта страна вообще славилась на весь мир своими дорогами (равно как и умными, достойно живущими людьми), а пробки образовывались разве что по вечерам после массовых народных празднеств десяток-другой раз в год. Но ехали долго. Не то чтобы вполне осознанно, скорее по стихийному внутреннему побуждению Ливанов петлял по городу, то вспоминая о какой-нибудь срочной покупке, то вознамерившись немедленно показать Лильке в окно попутную достопримечательность.
        Издатель больше не звонил, он был, как уже говорилось, деликатным человеком. Несколько раз прорезались отдаленные приятели с приглашениями выпить вечером, и среди них снова Юрка Рибер; Ливанов всем пообещал подъехать в процессе. Уже за городом позвонила жена, ей единственной он честно признался, что за рулем, отдал телефон дочке и следующие минут пять с тихим умилением слушал за спиной ее восторженно щебечущий голосок с отчетом о зоопарке. Лиля больше всего и всех в этой стране походила на счастье. Но даже она в полной мере таковым не являлась.
        В конце концов они вернулись домой. Ливанов собирался сразу же, с порога, разворачиваться и ехать дальше, но передумал, зашел принять душ и поваляться в снегу. Все-таки жарковато, у нас в столице климат резко континентальный, тут вам не Северное Безледное побережье, не Белое море, не Соловки. В разгар лета некоторые знакомые Ливанова цепляли на одежду импортные кондишены, хотя вообще-то в этой стране оно считалось очень и очень не комильфо. Эта страна большая, ее хватает на несколько климатических поясов - но всем ее гражданам, в том числе и жителям южных областей, напрямую граничащих с Банановой республикой (и тоже, кстати, грешащих бананами в сельском хозяйстве), хочется думать, будто у нас повсеместно прекрасный климат. География сегодня - сакральное знание, как мудро заметил Герштейн. Иногда ему удается.
        -Обедать будешь? - оптимистично, однако без особой надежды спросила жена. Она слишком хорошо его знала, и это создавало некоторое напряжение. Ливанову не нравилось быть понятным кому-либо настолько хорошо.
        Обедать он, конечно, не стал. Переоделся и поехал в издательство.

* * *
        Издательство располагалось на двадцать третьем этаже огромного офисного здания: оно и подобные ему, решенные в стиле постмодерн, архитектурно украшали по периметру столицу этой страны. В пустом и гулком по случаю выходных вестибюле было прохладно, причем достигался эффект не кондиционированием, а с помощью специально спроектированного сквозняка. Добродушный охранник улыбнулся, поднимаясь навстречу Ливанову. Все двадцать тысяч человек, работавших в офисах и подсобных помещениях здания, тихо гордились тем, что он иногда здесь появляется.
        -В издательство, Дмитрий Ильич? Проходите, проходите.
        Однако Ливанов совету не последовал, а наоборот, притормозил у проходной:
        -Слышишь, Валера, кто к нам поднимался до меня?
        Имя охранника было написано у него на униформе, но Ливанов выговорил его непринужденно, будто прекрасно помнил с тех самых пор, как они последний раз вместе бухали. Впрочем, не исключено, что так оно и было. Охраннику стало приятно, он еще раз улыбнулся:
        -Только Владимир Константинович и Машенька. А посторонних никого не было сегодня, выходной все-таки день.
        -Они на проходную не звонили?
        -Машенька весь день названивает, - с готовностью кивнул охранник. - Спрашивает, не подошли ли вы еще.
        -Какие-то проблемы?
        Охранник Валера пожал плечами. Сквозняк смешно шевелил клочок остаточных волос на его в целом облысевшем черепе. За спиной у Ливанова хлопнула дверь, и он обернулся: никто не вошел, все тот же сквозняк и неплотно прикрытая створка. Внезапно навалилось ощущение какой-то ирреальной несообразности и жути, ожидающих там, наверху. Да ладно - Ливанов передернул плечами - не в этой стране.
        И зашагал к лифту.
        -Здравствуйте, Дмитрий Ильич, - секретарша Мария поднялась навстречу, аккуратная и удивительно стройная в свои за пятьдесят. - Хорошо, что зашли. Кофе будете? Проходите к Володе, я принесу.
        -Дима? - донесся из кабинета голос издателя, на порядок более спокойный, чем по телефону. Мария, не только издательская секретарша, но и супруга, улыбалась приветливо и мило, как будто ничего не случилось.
        Ничего и не случилось, с нарастающим раздражением сообразил Ливанов. Сговорились, разыграли, выманили. Наверное, вчера я кого-то из них тоже послал, а интеллигентные люди не спускают такого за здорово живешь. Воспитательный момент, черт побери, будто я им мальчишка, в сорок два-то года, но в этой стране можно и до глубокой старости проходить в сашах или димах, если, конечно, не изображаешь из себя круглые сутки высокомерное чмо. Ничто так не достает, как эта жирная тупая фамильярность со стороны любой малознакомой швали, а стоит всего один раз взять и послать, они тут же обижаются, встают в позу и на дыбы…
        Все это, разумеется, никаким боком не касалось ни деликатного Володи, ни его безупречной во всех отношениях Машеньки, которая, кстати, так и не перешла с Ливановым на ты, - однако накручивать себя он умел и в издательский кабинет вошел уже порядком взбешенный. Всем от меня чего-то нужно, даже в субботу в зоопарке не оставляют в покое, вот сейчас опять пойдет аккуратный, издали, тонкий и липкий, как паутина на лице, разговор о новом романе, ну или хотя бы…
        Вот и замечательно. Придумал и довольно ухмыльнулся.
        -Привет, Володя, - войдя, Ливанов тут же артистически развалился на диване напротив прямого подтянутого издателя. - Знаешь, а я новую трилогию начал. Эпическую, в стихах, представляешь?
        Издатель привстал пожать небрежно протянутую ливановскую руку:
        -Ты же говорил, что больше не пишешь стихов.
        -Мало ли что я говорил. Хотя правда, давно уже не рифмовал ни черта, самому интересно, не потерял ли квалификацию. «Глобальное потепление», как тебе название? Идея гениальная, вот слушай…
        Следующие минут десять Ливанов был вдохновенен. Нес он, конечно, полнейший бред - но бред восхитительный, феерический, потрясающий. В какой-то момент бред полностью вышел из-под контроля и понесся сам по себе, как неуправляемая яхта в Безледном океане, кое-где даже складываясь в рифмованные строчки и целые четверостишия, которые, кстати, стоило бы запомнить на будущее, жалко, память ни к черту, ничего, понадобится - наплетем еще. Ливанов по-кошачьи щурил глаза. Эпическая трилогия
«Глобальное потепление» начинала нравиться ему самому.
        Володя слушал. Иногда деликатно кивал. Но ничего похожего на восторг или просто одобрение в его лице не мелькнуло ни разу. Постепенно Ливанов иссяк, так и не почувствовав полного удовлетворения, словно при затяжном сексе с фригидной женщиной вроде Извицкой. Правда, кто ее знает, с Извицкой он так ни разу и не спал. Хотя казалось бы.
        -Интересно, - блекло сказал издатель, и отвлекшийся Ливанов не сразу сообразил, о чем речь. - А у меня к тебе дело, Дима.
        -Я догадалася, - кивнул Ливанов. - Рассказывай.
        Издатель выпрямился еще сильнее, как если бы выравнивал спину и плечи по геодезическому отвесу.
        -Так вот. Вчера звонили из Банановой, - как и у любого интеллигента в этой стране, его деликатность не распространялась на ближайших соседей. - Они там у себя перевели, наконец, твою «Валентинку»…
        -Серьезно? - он расхохотался. - И трех лет не прошло! Ну и…?
        -Сигналка уже вышла, на неделе будет основной тираж. Хочешь пощупать?
        -Было бы забавно. Пускай присылают. Слушай, Володя, а ты мне можешь объяснить, в чем вообще смысл? На фига им было меня переводить, если все банановые преспокойно читают по-нашему?.. Хотя нет, вру. Они там теперь вообще не читают. При такой жизни, какая образовалась у них после глобального потепления, последнее, о чем думает среднестатистический банановый гражданин - это литература. Ну разве что дайверы, так у них же денег нет. Растолкуй, Володя…
        Его опять несло, а тем временем все ближе к поверхности, как дайвер из глубин культурного шельфа, поднималась очевидная мысль: какого черта? Получается, издатель вытащил его сюда только для того, чтобы напомнить об идиотском и давно позабытом совместном проекте с банановыми, похвастаться новой книжкой на смешном наречии? Несмотря на выходные, на семью, на зоопарк?! Не сходилось. Даже с поправкой на возможный вчерашний звонок, на беспощадную интеллигентскую обиду и сокрушительную месть - не сходилось ни разу.
        -…с понедельника по воскресенье, - говорил между тем издатель, которого Айванов в какой-то момент совсем перестал слушать. - Серия презентаций по стране. Может быть, одна даже на Острове. Так или иначе, подтверждение нужно дать сегодня. У тебя ведь, надеюсь, никаких особенных планов?..
        О чем это он? До Ливанова дошло, и сначала возмущение пересилило естественный хохот, но в следующий миг и от возмущения ничего не осталось перед лицом полной несусветицы и гротеска:
        -Подожди. Они что, хотят, чтобы я их еще и пиарил? Вот так запросто все бросил и раскатывал по их так называемой стране?.. Да ты что, Володь?
        Издатель смотрел непробиваемо, пластиково, никак. Только очень воспитанные люди умеют так смотреть.
        -Это наш совместный проект, Дима. И Маша уже взяла тебе билеты.
        -Я тронут. На когда?
        -На завтра. Шесть ноль пять.
        -Утра?!!
        Маразм крепчал, разрастался буйным цветом, разгорался синим пламенем. В этой стране все устроено по высшему разряду, и если уж на тебя обваливается маразм - так только такой, грандиозный, всепобеждающий. Артистичный настолько, что не выходит так просто его отбросить, проще и красивее вписать и встроить в свои представления о мире, слегка подвинув их в нужную сторону, чтобы не портить пейзаж. Здесь всегда так и делается, а потому маразма как явления отдельного и контрафактного у нас просто не существует.
        Вошла Мария с подносом: две чашечки кофе, сахарница, кувшинчик с молоком, несколько маленьких с разными сиропами, бутылочки коньяка и ликера. Пить кофе в издательстве Ливанов любил - а ведь не заходил сюда уже черт-те сколько. Издатель улыбнулся секретарше и тепло, но сдержанно поблагодарил. Интересно, дома с женой он тоже такой вот невыносимо деликатный?..
        -Это очень хороший поезд, Дмитрий Ильич, - сказала Мария. - Извините, что так рано. Думаю, вы сможете выспаться в вагоне, там прекрасные купе и приятное обслуживание.
        -Смотрю, вы с банановыми уже все за меня решили, - он щедро плеснул в чашку коньяку. - Бабло хоть вернут за билеты?
        Ливанов и не думал соглашаться. Веселился, прикалывался от души, заигрывая с несусветным маразмом. И параллельно прокручивая в оперативной памяти странные умоляющие нотки в телефонном голосе, и грохот, и женский вскрик, и улыбчивого охранника на проходной… черт. Уж он-то знал, знал всегда, ощущал внутренним, нелогичным и безошибочным предчувствием: в принципе, от нее можно ожидать чего угодно и в любой момент - от этой страны.
        -Да откуда у них бабло, - устало бросил издатель.
        Мария обернулась от дверей, изящным силуэтом обозначившись в проеме:
        -Уезжайте, Дмитрий Ильич.

* * *
        -И я решил всем дать! - провозгласил Ливанов. - Аттракцион невиданной щедрости, спешите не пропустить. Сначала дам тебе, Юрка, потом Герштейну… слушайте, а где Герштейн? Как-то даже странно бухать без Герштейна.
        -Ты же собирался на Соловки, - подначила Извицкая; уж она-то была здесь, никуда не делась, скоро нигде нельзя будет появиться без того, чтобы рядом, а то и очень рядом, не оказалось Извицкой. Ладно-ладно; уж в Банановой-то республике можно рассчитывать на ее отсутствие.
        -Соловки никуда не денутся, - поспешно и горячо вступил Юрка Рибер. - Дима все правильно придумал, все-таки он гений, я всегда говорил. Съездит, наберется впечатлений, а там и на Соловки, писать свою… ну, эту, трилогию…
        -«Глобальное потепление», - подсказал Ливанов; ему нравилось, что запущенный в тусовку миф уже уверенно развивается сам по себе. - Сильная намечается вещь.
        Сидели на Юркиной кухне, куда менее приспособленной для массовых пьянок, чем ливановская. Сидели на всем, где пришлось, вплотную, в несколько ярусов: в частности, Извицкая помещалась у Ливанова на коленях и напрягалась в доску каждый раз, когда он из вежливости либо по рассеянности начинал ее щупать. Табачный дым лежал в воздухе слоями, как облака высоко в горах, временами из него выступали ежиками в тумане смутно или хорошо знакомые лица, и Ливанов изумлялся: надо же, и этот здесь! Вот только Герштейна почему-то не было, черт, а он как раз и был нужен. Надо позвонить.
        -Привстань, дорогая, - он легонько ущипнул извицкую задницу, и она таки-да привстала, не то слово. - Мобилу достану. Все, можешь возвращаться на место. Алло, Герштейн? Да… Вот-вот. Я сегодня всем даю, в том числе и твоим банановым культурологам…Что? Нет, билеты уже есть. На поезд, ну да ладно. Пускай готовят бабло и свой пятизвездочный отель. Там и увидимся… Да. Ты понятливый, за это я тебя и люблю. До встречи. Солнце, привстань еще раз.
        Сунул мобилку в карман и, щурясь, разглядел сквозь дым Юрку Рибера:
        -По-хорошему, деньги надо бы вернуть Володе, но он и так с меня имеет будь здоров. Поэтому я отдам их тебе. Вместе с суточными, честное слово, а суточные там, по идее, о-го-го. Общайся со своими дайверами, ищи сокровища, живи широко, ни в чем себе не отказывай.
        -Но ты же и сам, Дима, правда?.. - заволновался Рибер.
        -Разумеется, - Диванов потянулся, ненароком съездив кому-то по уху и попортив прическу Извицкой. - Раз уж я еду к банановым, у меня там будет широкая программа. Потусуюсь для приличия на конференции, презентую книжку, в том числе обещают и на Острове, поныряю с вами на культурном шельфе, пообщаюсь с местной прессой, закручу роман с какой-нибудь журналисточкой… Мне звонят, дорогая, или это ты так нервничаешь?
        -Тебе звонят, - сказала Извицкая и встала, наконец, как следует с его колен.
        Звонила Катенька. Она, естественно, соскучилась.
        -А как я соскучился! - радостно заорал в трубку Ливанов. - Слушай, солнышко, давай собирайся, мы с тобой уезжаем завтра, вдвоем и далеко. Я же обещал тебе, я помню…Нет, не на Соловки, туда потом. Что?.. да пошли ты их всех…Почему не можешь? Ну, знаешь, муж - это несерьезно… На работе что-нибудь соври…Да. Шесть ноль пять, не опаздывай. Целую.
        Спрятал мобилку и поискал глазами Извицкую, но та уже стояла неудобно, за плечом. Ливанов запрокинул голову и заговорщически подмигнул:
        -Если б она позвонила вчера, я бы ее послал и не заметил. Но она меня любит и поэтому позвонила сегодня. Так что ей я тоже дам. Все совпало, Извицкая, а значит, все будет правильно и хорошо. Я люблю, когда совпадает.
        Извицкая маячила наверху, странная в ракурсе, глядя на него вниз своими зелеными глазищами. Он подмигнул ей еще раз, вернул голову в нормальное положение и осмотрелся по сторонам - что-то давно не наливали - когда сверху и сзади донеслось:
        -А по-моему, ты просто боишься, Ливанов.
        -Чего я не понимаю про банановых, - в параллель заговорил Юрка Рибер, - так это почему они до сих пор покупают у нас газ. Вот как ты это объяснишь, Дима? Им же не нужно. У них ни черта на нем не работает, ну кроме тупо газовых плит кое-где в старом фонде. Вот какого, по-твоему?
        -Самоутверждаются, - ответил вместо Ливанова какой-то смутно знакомый журналист, Юркин приятель. - Каждый раз с шумом и треском снижают цены, а нам некуда деваться, все равно больше никто не купит. И ликуют, блин, всем народом, когда мы соглашаемся.
        -Насчет никто не купит ты загнул, - не согласился Рибер. - Та же Гренландия, Антарктида…
        Извицкая смотрела.
        -Ты дура, - спокойно сказал Ливанов. - Умный человек в этой стране принципиально не попадает в ситуации, где пришлось бы бояться. А в Банановой весело и бестолково, я давно хотел пожить там немного. Правда, у них жарковато, но ничего, куплю себе хороший кондишен. А с газом все не так просто…

…Было уже очень поздно, второй или даже третий час ночи, но время давно остановилось и потеряло значение, как оно всегда бывает на продымленных и забитых под завязку спорящими людьми интеллигентских кухнях этой страны. Уже обсудили и газ, и власть, и современную поэзию, и счастье, и раза три - глобальное потепление. Кто-то прощался и уходил домой, протискиваясь между телами, кто-то проявлялся неизвестно откуда, меньше людей не становилось, происходила обычная ротация, наглядно доказывающая всеобщую взаимозаменимость. Извицкая исчезла, на коленях у Ливанова сидела теперь увесистая Соня Попова, она хихикала и млела каждый раз, когда он вспоминал ее пощупать.
        Содержание кислорода в воздухе все сильнее стремилось к нулю, кто-то, зажатый ближе к окну, распахнул створку, и драная по краю тюлевая занавеска вспучилась, как виртуальный парус на гламурном островном корабле. На фантомном, в сеточку, ночном фоне обозначился силуэтный профиль с черной бородой. Ливанов ссадил с колен протестующую Соню, но, пока он это делал, силуэт исчез, трансформировавшись в гигантский вазон с кактусом-опунцией, да и вообще, наверное, хватит на сегодня пить.
        -А в шесть утра у меня поезд, - сказал в пространство Ливанов. - Или в семь?.. подожди падать, солнце, дай сверюсь с искусственным интеллектом. Будешь смеяться, дорогая, все-таки в шесть.
        -Так пойдем ко мне, - бесхитростно предложила Соня. - Я близко живу.
        -Как мы с тобой договоримся, Дим? - засуетился Юрка Рибер, умевший договариваться в любом состоянии.
        Очень захотелось его послать, но, наверное, это было бы не совсем правильно, и Ливанов бросил:
        -Приедешь - на месте созвонимся.
        Он тяжело поднялся и двинул к выходу, подталкивая перед собой Соню и взрезая, как фигурой на носу корабля, ее мощным корпусом волны риберовских гостей, колышащихся в душном дыму. По дороге ему совали на прощание руки, и Ливанов все их пожимал, кто-то махал издали, кто-то похохатывал, похлопывал по плечу, давал советы. Сонечкины уши впереди пылали горячим красным цветом.
        Уже на лестничной площадке воздух был прохладен и неправдоподобно, отрезвляюще свеж. Соня повисла на Ливанове, губы у нее были мягкие и кисловатые, как прибродившие фрукты. На ногах она держалась очень нетвердо, пришлось прислонить к штукатурке и придерживать одной рукой, шаря другой в кармане в поисках мобилки.
        -Такси? - удивилась Соня. - Не надо, я тут рядом живу, в соседнем доме.
        -А я живу далеко, у меня поезд через пару часов и даже запасных трусов с собой нет, - Ливанов продиктовал адрес и развернул ее к себе за мочки пылающих ушей. - Ты смешная и глупая, за это я тебя и люблю. Поедешь со мной на Соловки?
        рубрика: Саквояж
        КАК ПЛАНИРУЮТ ЛЕТО ЗНАМЕНИТОСТИ Дмитрий ЛИВАНОВ, писатель:
        -Вы меня об этом спрашиваете каждый год, наверное, в надежде услышать что-нибудь новенькое. Ничего подобного, не дождетесь. Этим летом я снова еду на Соловки, потому что лучшего места просто нету нигде. А самое лучшее место на Соловках - лагерь Сандормох, мы туда вдвоем с дочкой поедем, она уже второй месяц все ест и хорошо себя ведет, насколько это вообще возможно, Лилька у меня чертенок, хотя и солнышко.
        Вообще же Соловки - это символ. Символ нашей иррациональной логики, которая почему-то действует, хотя казалось бы, - а по-другому и не бывает в этой стране. Все мы прекрасно знаем, что территория исторических Соловков затоплена в результате глобального потепления. Согласитесь, новое побережье Белого моря и Безледного океана можно было назвать как угодно. Только в этой стране могли додуматься сделать ставку на бренд, нагруженный таким невероятным, мощнейшим негативом. Но, с другой-то стороны, и сам бренд мощнейший!
        И когда отгремели все скандалы насчет цинизма, плясок на костях и так далее, оказалось что? Оказалось, весь мир стремится к нам сюда, на Беломорье, на Соловки. Нас полюбили именно за то, за что когда-то особенно ненавидели. Парадоксальный эффект, возможный исключительно в этой стране и нигде больше. Другое дело, мы никак не можем по-настоящему получить удовольствие от этой неожиданной всеобщей любви. Секс без оргазма, знаете ли, утомительное занятие, не приносящее счастья. А потому счастья в этой стране нет и, боюсь, не будет…
        Но я все равно еду на Соловки, потому что там хорошо. Буду писать новую вещь, трилогию в стихах «Глобальное потепление». Но это уже, пожалуй, не по вашей теме. Из опроса глянцевого журнала «Великолепные вакации»

5.Наша Страна
        -Да, Дмитрий Ильич… Не может быть, какая удача!..Конечно, разумеется, будем очень рады. Я вам перезвоню. Еще раз большое спасибо, - Вероничка повесила трубку и улыбнулась снисходительной ухмылкой профессионалки.
        -А меня он послал, - задумчиво сказала Юлька.
        Редакторша пожала обнаженными плечами, не снисходя до объяснения очевидного. И то правда, на Юлькиной памяти Вероничку действительно никто и никогда не посылал. Вот сама она могла своим вкрадчивым, протяжным и всегда, не только в сиесту, будто заспанным голосом послать кого угодно и как угодно далеко.
        -Послезавтра он у нас в эфире…
        Вероничка сделала микропаузу и победно, словно джокер из рукава (хотя никаких рукавов на ней, разумеется, не было - одни прозрачные полосочки топика с кондишеном), выложила основное:
        -В реальной студии!
        -Это как? - оторопела Юлька.
        -Очень просто. Он здесь, в нашей стране. Приехал вчера по каким-то своим делам, я не вникала.
        -Блин. Могла бы вникнуть!
        Редакторша посмотрела на нее с легким недоумением и даже брезгливостью, и было абсолютно понятно, что именно она думает: с какой это радости такое вот ничтожество светится в эфире, а вся-распрекрасная-я вкалываю на нее за кадром, и никакой благодарности? Впрочем, ни о чем другом в Юлькином присутствии Вероничка никогда не думала. Да и, по-видимому, вообще никогда.
        Демонстративно отвернулась и принялась листать глянцевый журнал с белым лайнером на обложке и кучей барышень в купальниках под пальмами внутри. Вероничка собиралась в отпуск. Весь «Супер-Мост» в связи с переходом на летнюю сетку вещания отправляли в отпуск со второго числа и аж до следующего телесезона, причем последнее было весьма под вопросом. По студии ходили разнообразные слухи и сплетни, однако по большому счету никто особенно не парился. В нашей стране по определению не бывает ничего стабильного или хотя бы долгосрочного, а тем более здесь, на текучем, как ртуть, и безалаберном, как тинейджер, отечественном телевидении.
        На Юлькиной памяти каждый раз, когда закрывалась какая-нибудь программа, происходило это с шумом и треском, воплями о свободе слова и плачем по разбитым судьбам десятка-другого производивших ее сотрудников. Но проходило пару недель, и весь оставшийся на улице без средств к существованию персонал, от телеведущих до видеоинженеров, проявлялся россыпью на других проектах и каналах, по-прежнему то и дело пересекаясь в кафешках, разбросанных по этажам телецентра. В нашей стране, если разобраться, работы полно - при условии, что ты умеешь и хочешь работать. А в дайверы идут вовсе не от социальной безнадежности, как принято кричать в прессе перед каждыми выборами, а в силу определенного склада характера, несовместимого с работой в принципе. Другое дело, с нашим, так сказать, национальным менталитетом (в универе Юлька учила фольклор и могла бы наприводить примеров) совершенно неудивительно, что у нас полстраны дайверов.
        Кстати, Андрея Кириченко она устроила на программу к Светке, честно предупредив о возможных трудностях. Светка только похихикала: в ее светском формате фиг напьешься, даром что вокруг перманентно наливают: операторы у нее вообще не спускают камеру с плеча. Допустим; в крайнем случае, это будут уже его проблемы. Она, Юлька Чопик, все, что могла, для него, дурака, сделала.
        Она вообще сделала все, что могла. Вон, даже до этого долбаного Ливанова с Вероничкиной помощью дозвонилась и пригласила в эфир, на последнюю программу в нынешнем сезоне, чтобы не сказать пессимистичнее и короче. Пошла она на это ради Иннокентия и только - после бурной сцены, когда почти трезвый Кешка драматически заявил, что убил на своего кондишенного спонсора два года жизни в нервном эквиваленте (если бы Юлька подсчитывала свою жизнь по такому принципу, давно была бы в гигантском минусе), а потому, Чопик, либо он, либо я, то есть, наоборот, ну ты меня поняла. Она поняла, разумеется.
        Ради того, чтобы Иннокентий остался в проекте, Юлька была готова на все, хоть попробовать договориться с этим Ливановым. Тем более что он скорее всего опять ее пошлет. И вообще, знать бы, что он здесь, поймала бы где-нибудь на нейтральной территории, слишком много чести второй раз приглашать в эфир без малейшей гарантии, что на сей раз соизволит. Все-таки надо иметь свою гордость. Если не за себя лично, то за программу, сколько бы ей ни осталось, за канал, сколько бы там ни платили, да и, в конце концов, за всю нашу страну.
        -Блин, - сказала в пространство Вероничка. - Она когда-нибудь начнется, эта планерка, или как?
        Юльке тоже было интересно. Сегодня у нее еще висела ночная съемка в новостях, и первый муж звонил уже три раза по поводу серьезной-проблемы-не-по-телефону. Но эфир сорок минут как закончился, а разбор полетов все не начинался - верный признак стадии полураспада, когда все, что вообще делается, делается лишь в силу инерции, постепенно сходя на нет. Юлька так не могла. Любой вынужденный провис и простой выматывал ее в разы сильнее, чем самая напряженная работа. А тут еще и наколенник разрядился, а зарядное устройство она забыла дома, блин. Компьютеров в гримерке, естественно, не было, только в аппаратной, куда особенно не сунешься. Вероничка вяло листала журнал, глянцевые страницы подрагивали и шелестели под ее кондишеном.
        -Вер, - окликнула Юлька, и редакторша посмотрела с обиженным недоумением, словно оторванная от бог весть какого дела, - а у тебя случайно нету каких-нибудь выходов на Соловки? Может, кто-нибудь из администрации или просто из тех краев?
        -Хочешь в виртуалку пригласить или для себя?
        -В виртуалку, - соврала Юлька. - Начало курортного сезона все-таки, актуальная тема.
        -Господи, Чопик, ты маньячка. Последний эфир остался, оно тебе надо? Я организовала твоего Ливанова, и будь довольна. С ним и потреплешься, если нужно, про Соловки.
        Вероничка наподдала журналу ускорение, и он проехался по гладкой поверхности стола, крутясь и перелистываясь в пути. Юлька машинально поймала, не въезжая в смысл жеста, и листать начала тоже машинально, в силу естественного притяжения печатного текста, эффекта, с которым никогда не могла ничего поделать. И наткнулась почти сразу.
        Четверть глянцевой полосы занимала ливановская физиономия, известная в нашей стране далеко не так широко, чем у них там, чтоб не сказать жестче и правду, - однако лично Юльке знакомая: в студенческие времена, когда у нас имелись, кроме универа, только одна работа, один муж и один маленький Славик, мы иногда и книжки читали, а не только всякую пургу, случайно попавшуюся под руку. «Дмитрий Ливанов, писатель». Лоснящийся, скалящийся, до неприличия довольный собой. Ну-ну, и о чем он, интересно…
        -Планерка!!! - грозно рявкнуло по селектору.
        Судя по шефскому тону, планерка обещала быть убийственной. Как оно и обычно и бывает на стадии необратимого полураспада.

* * *
        -«Мост», кажется, закрывают, - сказала Юлька, прижимаясь к теплому сонному боку первого мужа.
        Вообще-то сегодня была очередь ночевать у мужа-два, но тот, не дождавшись и обидевшись, демонстративно лег спать, с ним случалось. Юлька вычислила это по глухо и абсолютно темным окнам, - а у первого мужа мерцающе светилось, и она пошла к нему: в конце концов, не хватало еще и в семье четко придерживаться графика. Но первый муж, как выяснилось, тоже дрых и был очень недоволен, когда Юлька, укладываясь, ненароком задела и опрокинула этажерку с косметикой, недопитым с утра кофе и прочей всячиной, спорадически необходимой под рукой. Мальчишки не проснулись, и слава богу.
        -Наконец-то, - буркнул первый муж. - Может, будешь иногда появляться дома. Отодвинься, и без тебя жарко. Что нам делать с детьми?
        -А что с ними делать? - не поняла Юлька.
        -С твоей точки зрения, разумеется, ничего. Пускай растут, как трава, - первый муж, похоже, успел выспаться и явно был настроен на длительную и душевыматывающую разборку. - Пускай проводят лето в нашей стране, хотя это категорически противопоказано Минздравом. Ну допустим, Константину я достал путевку в лагерь…
        -Ты достал, - подтвердила Юлька. - Ты у нас кого угодно… то есть что угодно достанешь. Я тебя люблю, - она снова обняла его и полезла целоваться, но способ пресечения конфликта, безотказный для мужа-два, с первым мужем, разумеется, не прокатил:
        -Отодвинься, говорю! Разреши напомнить, у нас есть еще и старший сын. Тебе, правда, всегда было на него наплевать. Первый ребенок - что-то вроде пилотного выпуска, правильно, так у вас это называется? Ты бы заглянула, хотя б из любопытства, в его табель…
        -Нормальный табель, я смотрела.
        -Я в четвертом классе еще был круглым отличником! Не говоря уже про поведение, - он подзаводил себя все сильнее, и надо было спускать обороты, успокаивать, усыплять, по крайней мере, не вестись. Но Юлька всегда велась и на этот раз повелась тоже:
        -А что поведение? В нашей стране с примерным поведением ничего не добьешься в жизни! Ты посмотри вокруг, у нас ведь в принципе нету ничего логичного и правильного, все работает кое-как, без малейшей системы, если вообще работает. И детей надо учить не слушаться беспрекословно, не подчиняться - кому это надо? - а наоборот, ориентироваться в ситуации, быстро реагировать, адаптироваться…
        -Ага, пошла разводить теорию. Это ты умеешь, а чтобы подумать, куда девать на лето собственного сына…
        -Я думаю! - тут Юлька всерьез возмутилась, нечего, она действительно последние дни только об этом и думала. - У меня послезавтра в программе Дмитрий Ливанов, попробую через него поискать выходы, он каждый год ездит на Соловки…
        -Это который тебя подставил на днях в эфире? - перебил первый муж, проявляя незаурядную осведомленность в ее делах, чему Юлька искренне изумилась. - Ну-ну, нашла на кого надеяться.
        -Ничего я не надеюсь, я просто все варианты прорабатываю. А ты? - она пошла в наступление, и то была ее самая крупная, регулярно совершаемая ошибка. - Ты можешь предложить что-то конкретное?
        -Я?!
        -Ты! Не считая подачек твоей конторы, которая вообще непонятно как до сих пор существует, в нашей стране только полный маразм и способен жить вечно…
        Кончилось слезами, потоками взаимных обвинений без тормозов и прочими семейными радостями, а затем первый муж удовлетворенно повернулся к стене и захрапел куда скорее и спокойнее, чем после секса. Смотреть на его широкую самодовольную спину не было никаких сил, и Юлька, выдернув из-под него потный край простыни, выбралась из кровати.
        Конечно же, он не был ни в чем виноват. Просто день такой, ну как минимум вечер. Планерка, где, кстати, так и не прояснили до конца судьбу «Супер-Моста», выдалась как никогда нервной и абсурдно зверской. После чего Юлька опоздала к выезду на ночную съемку, а снимать, как выяснилось, там было и нечего: вместо заявленного контркультурного перфоманса жались в ночи к церковному забору две худенькие голые девочки и один мальчик-ботаник, чьи ладони были намертво сложены лодочкой кое-где; камеры они по-страшному перешугались. Юлька с Лешкой все-таки сняли, вернулись в ньюз-рум, она быстренько набросала стебный текст и пошла монтироваться, а половина видео вышла в браке, и пьяный вдрызг видеоинженер матерился почем зря, что Юлька всегда с трудом выносила.
        Но при чем тут первый муж? Он просто попал под раздачу, завелся, как всегда, не вовремя со своими вечными претензиями и проблемами. И вообще, сегодня не его ночь, какого черта она приперлась сюда, а не к мужу-два, которого падающей этажеркой не очень-то и разбудишь, к тому же на той квартире тумбочка возле кровати…
        Юлька сидела в прихожей, завернувшись в простыню и всхлипывая беззвучно, чтобы ко всему не проснулись дети. Идти заплаканной к мужу-два стремно, возвращаться под бок первого невыносимо, все плохо, жизнь не удалась, и виновата в этом только она сама, больше некому. Что углубляло ощущение безнадежной непоправимости, такое естественное и непобедимое, когда на часах - между тремя и четырьмя часами ночи.
        Ночь была уже совершенно летняя, в простыне стало жарко. Юлька сбросила ее, встала, подошла к вешалке в прихожей и мельком глянула в длинное зеркало: да ладно, мы еще ничего, а с поправкой на четверых детей так вообще. Конечно, если хочешь хорошо выглядеть, надо бы спать по ночам, но раз уж такое дело, не пропадать же времени даром. Достала из рабочей сумки наколенник, пристегнула и снова села на пол, прислонясь спиной к прохладной входной двери и широко расставив колени. B://Documents/ yulya/yulya film/global.doc.
        Дописывать, править и улучшать там давно было нечего, но Юлька все равно то и дело дописывала, правила и улучшала. Или хотя бы перечитывала по диагонали для поднятия самооценки. «Глобальное потепление». Полнометражный документальный фильм. Автор сценария - Юлия Чопик.
        -Какой отсюда вид!.. - присвистнул первый муж, неслышно появившись в проеме спальни.
        Никогда не дадут спокойно поработать.

* * *
        На утреннюю планерку в «Новых вестях» Юлька, естественно, опоздала. И к тому времени, как она взбежала на четырнадцатый этаж, свесив набок пересохший язык, за нее уже все решили.
        -Чопик, ты сегодня к дайверам, - сообщил злорадным полушепотом репортер Денис Мигицко, парень, в общем-то, неплохой, Юлька нежно его любила.
        -Почему я?! - громко возмутилась она. - У меня дети!
        -Как на Остров, так не дети, - приглушенно высказалась какая-то стерва, Юлька не засекла, какая именно, а вариантов в ньюз-руме имелось несколько, чтобы не сказать до фига.
        -Кстати, да, - поддержал шеф. - Как на Остров, так не дети. Болеют, что ли?
        -Нет, - призналась Юлька.
        -Вот и хорошо. Не надо опаздывать, Чопик.
        Иван Михалыч, главред «Новых вестей», усатый дядька с военным прошлым, слуга собственнику и отец журналистам, был однозначно чудесным шефом, на зависть всему телецентру, - но дисциплина, к сожалению, оставалась его пунктиком еще с армейских времен. Нарушителям не полагалось пощады, Юлька знала это давно и точно. Кто-кто, а она постоянно прокалывалась и подпадала под его строгие и справедливые взыскания.
        К дайверам, блин. Давно не ездила к дайверам.
        -У меня же «Супер-Мост», - все-таки вякнула безнадежно и жалобно.
        -Он еще есть? - удивился шеф.
        Вообще-то апеллировать к эфиру на конкурирующем канале было с ее стороны, мягко говоря, нелогично - однако слухи о закрытии «Супер-Моста», последнее время поднимавшиеся, как вкусный пар из кухни, с шестого этажа телецентра, настраивали четырнадцатый этаж на снисходительно-добродушный лад. Иван Михалыч приподнял мохнатые брови, и Юлька воспряла. Может, еще и удастся отмазаться.
        -Последний эфир в этом сезоне, - кротко сказала она. - Хочу подготовиться, провести красиво.
        Шеф обвел ньюз-рум грозным, но нестрашным взглядом:
        -Есть добровольцы к дайверам?
        Образовалась армейская парадная тишина. Юлька умоляюще посмотрела на Дениса Мигицко, тот показал на мигах нечто невразумительное, но жуткое, веющее катастрофой, апокалипсисом, крушением всего и вся. Юлька поняла. В нашей стране только мировое потрясение и способно помешать помочь хорошему человеку - другое дело, что мир вокруг нас сотрясается всегда, и тут уж никто никому не поможет. Перевела взгляд на шефа, и в этот момент оставшаяся снова неизвестной (возможно, уже другая) стерва негромко поделилась информацией:
        -Этот «Супер-Мост» по сетке завтра вроде бы.
        Иван Михалыч поглядел укоризненно, как старый солдат на молоденькую вошь. Юлька потупилась и пробормотала себе в подбородок:
        -Я перепутала дни.

* * *
        -А раньше мне было в кайф. Нет, честно. Когда меня в самый первый раз послали к дайверам… Это, наверное, лет в двадцать, нет, вру, Славика еще не планировалось, в девятнадцать, не больше. Слушай, Сережка, но здорово же было! Правда, здорово. Настоящая журналистика, настоящая жизнь. Ну, мне так казалось, дурочке. Наснимала три кассеты почти, представляешь? Только блицов минут сорок - для одного сюжета, обхохочешься. И потом еще целый месяц хвасталась всем, какая у меня была экстремальная съемка…
        -Хоть бы камеру не сперли, - озабоченно буркнул Сергей.
        -А ты из рук не выпускай.
        -Легко сказать. Тогда никаких подводных, поняла?
        -Да ладно, ладно, в архиве полно… Но ты аквушку взял на всякий случай?
        -Чопик, я тебя предупредил!
        -Взял, спрашиваю?
        -Ну взял.
        Кондишен в машине у Петровича откровенно не тянул, она и сама тянула с трудом, воняя бензином, дребезжа и взбрыкивая на каждом камне - но гнал он тем не менее лихо, как только мог. Юлька опустила стекло, и в ухо ударил горячий горизонтальный ветер. Вдоль разбитого шоссе тянулись банановые поля, пожухлые, шелестящие скрученными в трубочку огромными листьями - с ирригацией в южных, бывших центральных областях нашей страны всегда была полная труба. Вспугнутые ревом мотора, над полем то и дело взлетали воробьиные стаи. На стихийных базарах поклеванные бананы стоили дешевле, предлагали их с особым пылом, налегая на гарантию экологической чистоты, и Юлька обычно такие и брала. Правда, Славик и Мишка, все в отцов, крутили носом и требовали вырезать потемневшие дырки, после чего от бананов мало что оставалось.
        Юлька ждала момента, когда вдали покажется море. Но отвлеклась, пропустила, а как снова глянула в окно, оно уже было. Голубая размытая полоска у горизонта, на вид совершенно ненастоящая.
        Поселок, которым они обычно отмазывались от социалки на дайверскую тему, в прошлый раз, когда ездил Мигицко, располагался в паре-тройке километров слева от шоссе, как рассказывал Денис, по довольно вменяемому бездорожью. Но с тех пор многое могло измениться. Дайверские поселки все время мигрировали по побережью: никакой инфраструктуры в них не было, в том числе и по утилизации мусора и естественных отправлений, так что, вконец загадив прилегающую территорию в радиусе где-то с полкилометра, дайверы сворачивали палатки и перемещались куда-нибудь подальше. Иногда за ними чистили берег отряды юных патриотических волонтеров - но их благородный порыв проявлялся редкими бессистемными вспышками, а дайверы жили так всегда.
        Петрович выжимал от души, и вскоре запахло, кроме бензина, гнилью, гарью и морем. Банановые поля кончились. Впереди, разглядела Юлька через плечо водителя, шоссе плавно уходило прямо под воду, и маленькие волны наплескивали на потрескавшийся асфальт. В обе стороны виляли ассимметричные аппендиксы грунтовой дороги, которая на вид мало чем отличалась от окружающей выжженной и каменистой степи. Машина свернула влево и затряслась в пляске святого Витта. Серега чертыхнулся, прижимая к груди зачехленную камеру. Судя по все более кучному обилию сплющенных пластиковых бутылок, банок из-под пива, зубастых консервных жестянок и всего такого прочего, дайверский поселок был недалеко. Или давно не активизировались волонтеры.
        Но в Юлькином окне после поворота оказалось море, и было бы бессмыслицей и свинством смотреть на что-то другое. Раньше, в ее детстве, море было далеко, его приходилось ждать целый год с поправкой на своевременное наличие у родителей денег, до него надо было ехать в поезде полдня и целую ночь и потом еще часа два в жарком автобусе. А потом оно р-раз - и кончалось, каждый раз гораздо раньше, чем Юлька успевала накупаться и назагорать. Ничего, зато теперь в нашей стране моря много и отовсюду близко. Правда, оно никому не нужно, кроме дайверов. И вообще, настоящее море у нас только возле Южного берега Острова, а вдоль всего остального побережья - культурный шельф. И разница, мягко говоря, есть.
        Недалеко от берега из мутной зеленой воды торчали, щетинясь арматурой, верхушки бывших телеграфных столбов, покосившиеся и обломанные на разной высоте, а чуть в стороне выглядывал, словно голова Лох-Несского чудовища, ржавый, но вполне целый фонарь: с ума сойти, учитывая, какие тут бывают шторма. Крыш прибрежных домов над поверхностью почти не виднелось, дайверы давно растащили их по кирпичику и бревнышку, зато в отдалении громоздились архипелагом плохо различимые отсюда железобетонные конструкции самых диких и устрашающих форм - дайверские базы, сооруженные из чего попало на основе крыш высоток затопленного города. Большинство стояли давно отработанные и заброшенные. Когда-то Юлька облазила немало таких, суясь в каждую щель над и под водой, и ее тогдашние операторы матерились, едва успевая переключаться с обычной камеры на аквушку и обратно. Нет, правда, ей было в кайф. Молодость, блин.
        Хочешь сказать, что с ней уже все, с твоей молодостью?..
        В разнообразные запахи побережья влилась совсем уж нестерпимая техническая вонь, и Юлька подняла стекло.
        -Ага, - удовлетворенно сказал водитель. - Карбидом потянуло. Уже близко, красавчики.
        Затормозил, заглушил двигатель и обернулся:
        -Вылезай, приехали.
        -Петрович! - возмутился Серега. - А если там три километра пилить? Чопик, скажи ему!
        -До поселка, Петрович, ну пожалуйста, - попросила Юлька. - Мы на ходу выпрыгнем, а ты развернешься и сразу обратно.
        -А вдруг заглохну? - возразил водитель. - Разнесут машину на запчасти, вам же хуже. Ничего, прогуляетесь. Я буду в том баре, помните, на дороге, с птичкой.
        -Ну ни фига себе! - Серегу зашкалило чуть ли не до немоты. - Это ж еще когда!..
        -Ладно, ладно. Закончите - свистните мне на мобилку.
        Вообще-то Петрович был хороший мужик, Юлька нежно его любила. Он поступал по инструкции и говорил дело. Она распахнула дверцу, поморщилась от карбидной вони, но через несколько секунд, пока Серега, невнятно бурча, пристраивал поближе к сердцу и печени обе камеры, обматывался крест-накрест ремнем сумки и прятал по внутренним карманам просторной майки ключи, мобилку и деньги, - ничего, привыкла.
        -Потопали? - бросила оператору Юлька.
        И они потопали.

* * *
        -Да тоже по-разному, - сказал Серега. - Зарплату, вон, опять задерживают, а цены растут, убиться можно. То и дело тянет все бросить - и к вам.
        -Это правильно, - одобрил Николай. - Еще по пивку?
        -Давай.
        -Юлька?
        -У меня пока есть. Сережка, нам надо еще пару адресных доснять, не забыл?
        -Слушай, ну Коля же сказал: как будем идти, от поворота. Сделаю, сиди, не парься.
        Юлька и не парилась. На Серегу, в отличие от Андрея, вполне можно было положиться, ну допустим, с поправкой на лень. Однако минимально необходимое видео он уже набрал, и синхроны вроде бы живенькие, неплохие. Правда, Николай отказался сниматься наотрез, о чем Юлька немного жалела: на студии все бы просто выпали. Ну да ладно. А сидели они хорошо. Плескалось море над культурным шельфом, плескалось пиво на донышке банки. Дайверы попались на редкость адекватные, даже не верилось такому счастью. Не говоря уже собственно о Кольке.
        -Отличная точка, - Николай распечатал еще одну банку, пена рванулась было в отверстие, но была перехвачена по пути и грамотно направлена в запрокинутый рот. - Все с нее адресный снимают. И композиционно, и по свету, если, конечно, не вечером, тогда плохо против солнца. Вон недавно опять была группа из страны моих, блин, бывших работодателей, так я им тоже посоветовал. Вообще оттуда чуть не каждую неделю кто-нибудь приезжает, я фигею…
        -У них там спускают госзаказ на дайверов, - пояснила Юлька. - В качестве социального контраста. Чтобы верноподданные граждане не забывали, как хорошо живется у них в стране.
        -Странные какие-то, - Колька пожал плечами, оглядываясь вокруг. - Это у нас тут хорошо.
        Серега допил пиво и отбросил банку через плечо:
        -Ну смотря как снять.
        -И как смонтировать, - подхватил Николай и захихикал.
        Юлька никогда с ним вместе не работала, но в лицо знала давно: корпункт северных соседей сидел на пятнадцатом этаже и перекусывать бегал, естественно, на четырнадцатый. Колька Иванченко был прикольный, всегда травил в кафешке анекдоты и байки из бурной видеоинженерской жизни. Когда именно в ней произошла столь разительная перемена, Юлька не отследила; ну да, как-то прошел слух о сокращениях на корпункте, но ее лично это не касалось, а потому внимания не зацепило. Непонятно вообще-то, почему он не пристроился куда-нибудь еще: наверняка имелись, кроме сокращения, и другие, личные проблемы. Или попросту все достало вконец.
        Про себя Юлька решила: потом, как только запустится проект, вернуться сюда вместе с Кешкой и попробовать все-таки Николая разговорить. В «Глобальном потеплении» планировался целый блок на тему, как в нашей стране люди становятся дайверами. Особенно если это не тупые и пассивные изначально, а деятельные, творческие люди, неравнодушные, блин, к своей работе. Видно же.
        Колька уже наклонился над Серегиной камерой, отсматривая отснятый материал, махал руками, тыкал пальцем в монитор, высказывал одобрение и давал советы. К ним, любопытствуя, стянулись в кружок другие дайверы, вскоре камера Сергея пошла по рукам, и Юлька заволновалась. С другой стороны, вполне нормальные ведь ребята, не агрессивные и не обкуренные ничуть, и вообще, ей всегда казалось, что студийные инструкции по съемкам в дайверских поселках отдают маразмом - как и любые инструкции относительно чего бы то ни было в нашей стране. Нафига, скажите, этим мужикам тырить камеру? Ладно еще аквушку, если уж на то пошло, ее, наверное, можно как-то приспособить к погружениям…
        Аквушка, кстати, выскользнула из-под Серегиной майки и болталась на ремешке у него за спиной, подпрыгивая над задницей - находка для начинающего вора. На всякий случай лучше не выпускать ее из виду.
        -Что там вообще делается, Юлька? - спросил Николай, непонятным образом подойдя сзади. - В нашей стране?
        Она усмехнулась:
        -Стабильности нет. А так все более-менее, живем. Вон, газ опять подешевел к лету, приятно, хоть что-то дешевеет… А вы тут новости совсем не смотрите?
        -Ну тебя, - обиделся Колька. - У Рыжего на палатке тарелка стоит, он что хочешь ловит. Но смысл?
        -Действительно, - согласилась она.
        Николай придвинулся ближе, взял ее под локоток - и раньше, чем этот локоток автоматически заехал ему под дых, прошептал щекотно и заговорщически в самое ухо:
        -Скоро у нас тут и будут главные новости. Для всей страны, и не только для нашей. А то достали уже, сколько можно клепать пургу про тяжелую дайверскую жизнь…
        -Расскажи, - потребовала Юлька.
        И Колька Иванченко рассказал.

* * *
        Торпеда летела странно, с подскоками, черт его знает, чем они ее заправили. Под водой опасно близко к поверхности просвечивали останки столбов и крыш культурного шельфа, но вроде бы ничего, не цепляли. Серега утвердился на корме, расставив ноги, и снял с плеча панораму удаляющегося берега - по собственной инициативе, Юлька аж присвистнула от удивления. И все равно же выйдет в браке, с такой-то вибрацией.
        -Но на месте не снимать, - в двадцать пятый раз предупредил Николай.
        -Мы только посмотрим, - заверила Юлька.
        Она тащилась от его мужской (дайверской?) логики. Какого было вообще рассказывать, если потом так дергаться? Если б он поменьше ляпал языком, они с Сережкой давно тряслись бы по дороге на студию, отсняв напоследок адресный от поворота. Но теперь, зная, она никак не могла взять и просто уехать, не посмотрев.
        Титаническая конструкция базы приближалась, уже было видно нагромождение ржавых контейнеров и канистр, потрескавшихся бетонных блоков, автомобильных остовов и еще черт знает чего, перекрученного тросами и заваренного арматурой. На самом верху, вряд ли совсем недоступном волнам, торчала смешная постройка, похожая на скворечник. Когда торпеда подлетела ближе, Юлька разглядела сквозь воду и фундамент дайверской архитектуры - уходивший вглубь скелет высотного дома с обросшими ракушками и водорослями глазницами давно выбитых окон.
        -Акваланги у вас там? - спросил Серега.
        -Акваланги у нас везде. Только до места в наших все равно не доплыть, специальные нужны, с резервом. Ну да Юрка обещал привезти. Знаете Юрку Рибера?
        -Кажется, - неуверенно отозвалась Юлька. Она много кого знала.
        -Мы с ним организуем экспедицию по высшему разряду, - похвастался Колька. - Он там у себя пошустрил по старым связям, нашел бабло. У них в стране, куда ни плюнь, полно лишнего бабла.
        Юлька вздохнула о своем. И зажмурилась, потому что торпеда с разгону врезалась в рыжий бок гигантской конструкции - точно посередине между двумя автомобильными покрышками, предназначенными, видимо, для мягкого финиша. Серега заорал благим (нет, пожалуй, не очень благим) матом и чуть не рухнул с торпеды вместе с камерой, а Колька таки свалился, обдав Юльку ливнем брызг. Огромная база содрогнулась, затряслась и задребезжала, торпеду отбросило было назад, но ее острый нос, пробив брешь, застрял в ржавом железе и завибрировал, как стрела в мишени. Юлька намертво вцепилась в переборку, дрожащую и раскаленную. Постепенно вибрация стихала. Николай вынырнул и, отплевываясь, подтянулся на резиновом колесе.
        -В жизни не угадаете, кто к нам едет в экспедицию, - сообщил он, ловко вскарабкиваясь наверх. - Юлька, давай руку. Сдаетесь? Сам Димка Ливанов! Ну, его-то ты точно знать должна.
        -Ага, попробуй его не знать, - почти не удивившись, отозвалась она. - Этого Ливанова везде полно, куда ни плюнь. Как ихнего бабла.
        Поднялась на ноги, неохотно выпустив переборку. Серега двинулся было помогать залезть ненавязчивой поддержкой под задницу. Юлька дружески наподдала ему локтем куда попала, поставила ногу на покрышку, взялась за Колькину руку и взобралась наверх вполне проворно, сама не ожидала от себя; перехватила протянутую снизу Сережкину камеру. Оператор взгромоздился следом, негромко матерясь себе под нос. Но вообще ему явно здесь нравилось, как и Юльке. Здесь было откровенно хорошо.
        Полый горячий металл гудел под ногами, снизу поднимались жар и ржавая пыль. Но воздух был прохладный и свежий, не то что в поселке. Вокруг простирался культурный шельф, причудливо просвечивая сквозь поверхность воды, в отдалении виднелись другие базы-острова, а у горизонта синело, кажется, настоящее море.
        Николай полководческим жестом указал вперед и вверх, в сторону скворечника, отсюда вообще ни на что не похожего:
        -Идите, там склад, подбирайте себе акваланги. А я торпеду выдерну пока.
        Юлька и Серега полезли в указанном направлении, сначала придерживаясь за арматуру или тросы и придирчиво выбирая, куда бы поставить ногу, а потом все смелей и быстрее. Дайверская база скрипела, ходила ходуном, каждый шаг отдавался многоступенчатым эхом. Оступившись, Юлька содрала коленку, ладони давно были сплошь рыжие от ржавчины, а в мизинец, кажется, вогнала занозу. Ладно, как-нибудь. Надо будет запомнить это место для съемок «Глобального потепления».
        Потрясающая локация, и не только для дайверских эпизодов - а как сквозной символ, метафора самой нашей страны. Конструкция на затопленном фундаменте, собранная неизвестно из чего, скрепленная неизвестно как, шаткая и ненадежная, проржавевшая до основания, раскаленная, экстремальная, опасная, несуразная, нелепая; но все-таки держится же как-то, не рассыпается, стоит, сопротивляется коррозии и штормам. Надо лишь приноровиться, войти в ритм, перестать осторожничать и бояться
        - и увидишь, что ничего, оказывается, здесь вполне можно жить.
        И даже неплохо. Замечательно, здорово, в кайф!
        -Брошу все и уйду в дайверы, - пробормотал Серега, взбираясь по гофрированному шиферному листу. - Уйдем с тобой в дайверы, Чопик?
        -Я тебе уйду, - отозвалась Юлька. - Сними отсюда поселок длинным фокусом, прикольно. Слышишь, Серега, - она понизила голос, - на погружение подготовь аквушку. На всякий случай. Чтоб было.
        -А Колька же… - начал оператор, оборачиваясь. - Чопик, смотри!!!
        -Блин!.. - выдохнула она.
        Торпеда летела прочь от базы, к далекому берегу, по-дельфиньи подпрыгивая на волнах и оставляя за собой след, похожий на серебряную стрелу. Человеческую фигуру на таком расстоянии уже не было видно.
        -Обкатывает, наверное, - неуверенно предположила Юлька. - Ну проверяет, в рабочем ли состоя…
        Ее прервал взрыв совсем уж неадекватных операторских матов. Обернулась с недоуменным возмущением. Под Юлькиным взглядом Серега заткнулся, посмотрел растерянно и безнадежно.
        -Мобилу сперли, - кратко сообщил он.

* * *
        Железный остров потихоньку остывал в ночи и дышал теперь не жаром, а мягким уютным теплом. Сергей готовил себе лежбище в кособоком домике (где, кстати, нашлась только одна пара облезлых аквалангов, незаправленных и без насоса), доказывая таким образом, что он абсолютно спокоен и вообще. Юлька сидела снаружи, обхватив колени руками, и смотрела на море. Точнее, на берег, но берега все равно не было видно, не считая нескольких смутных искр то ли аккумуляторных фонарей, то ли костров, то ли фиг его знает.
        Юлька все еще верила в относительно лучшее.
        -Он мог про нас просто забыть, - сказала она в темноту. - Он же дайвер.
        -Дайвер, - зло отозвался Серега. - Читала б ты инструкции, Чопик, может, была бы умнее. Скажи спасибо, что мы до сих пор живы. Не знаю, правда, как надолго.
        -Только не надо панику гнать, хорошо?
        -Какая, к черту, паника, Чопик. Они же непредсказуемые! Психи, наркоманы, беспредельщики, понимаешь?! Сейчас ширнутся, загрузятся толпой в торпеду… Ты Витьку Злобина знала с четвертого? Тоже как-то поехал дайверов снимать. Знала, спрашиваю, Витьку или нет?!
        -Ложись спать, Сережка. Если нервничаешь, я покараулю.
        -Ага. Толку с тебя и с твоего караула.
        Юлька в который раз вынула мобилку и убедилась в ее мертвой бесполезности. Аккумулятор разрядился на второй минуте разговора с первым мужем, то есть рассказать-то она все успела. Однако и муж параллельно делился неразрешимыми проблемами, Юлька в упор не уловила, какими именно, - а значит, по элементарной убийственной логике, тоже вряд ли была услышана. Блин, звонить надо было мужу-два; правда, тот обычно воспринимал ее голос как источник сексуального возбуждения, а вовсе не информации…
        На самом деле, звонить надо было, разумеется, сразу на студию, Ивану Михалычу! - но простейшие и неопровержимейшие истины обычно приходят в голову, лишь потеряв всякую актуальность. Впрочем, Серега высказался в таком духе, что, мол, она, Юлька, думает вообще не головой, как и все бабы-дуры. А раньше она, между прочим, не замечала за ним настолько ярко выраженного мейл-шовинизма.
        Оперлась спиной на косую стенку металлического контейнера, теплую, а потому по ощущениям не слишком твердую. В черноте светились разноцветные звезды, большущие, какие бывают в нашей стране лишь над культурным шельфом, нигде больше. Пропали еще две сегодняшние съемки, и завтрашние, скорее всего, тоже, пропал, судя по всему, последний «Супер-Мост», да что там мелочиться, все пропало. Блин, а Иннокентий должен был звонить, и она собиралась обрадовать его известием о Дмитрии Ливанове в эфире как некотором гаранте кондишенного бабла… кстати, что-то она вроде бы слышала сегодня похожее, про бабло и Ливанова, забыла, ну и ладно, пофиг… обидно только, что дети не поедут теперь на Соловки…
        Начинался шторм, и хлипкая конструкция на фундаменте полуразрушенной высотки колыхалась и скрежетала, как общежитская панцирная кровать, на которой студент со студенточкой занимаются любовью.
        А Юлька Чопик, свернувшись калачиком, дрыхла без задних ног.
        ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ Полнометражный документальный фильм Автор сценария и режиссер - Юлия Чопик Оператор-постановщик - Иннокентий Брыль
        КОНЦЕПЦИЯ ФИЛЬМА
        Фильм призван показать и проанализировать через призму глобального потепления недавнее прошлое и настоящее нашей страны, причины всего того, что происходит в ней сегодня. Глобальное потепление как нельзя нагляднее вскрыло особенности нашего менталитета, мировоззрения и системы ценностей. Выводы, сделанные в фильме, позволят обществу по-новому взглянуть на себя, задать новые ориентиры и выработать стратегию на будущее.
        Хронометраж - 90 -100мин.
        Целевая аудитория - умные люди. Независимо от возраста, гендера, социального и материального положения.
        Тематика - актуальные проблемы страны, обусловленные в первую очередь нашим менталитетом и мировоззрением, обозначение путей к их решению.
        Жанр - авторское кино с элементами аналитики и лайф-стори.
        Формат - документальное кино с закадровым текстом, использованием историй реальных людей из различных слоев общества, а также комментариев экспертов.
        Локации - столица, небольшой город (райцентр), село (банановая плантация), дайверский поселок, культурный шельф (подводные съемки), а также Остров и Беломорское побережье (Соловки).
        Основные предполагаемые блоки:
        Катастрофа: экскурс в прошлое;
        Жизнь после: обзор современной ситуации в стране;
        Любимый город: история столичного жителя;
        Мы всегда так живем: история жителя маленького городка;
        Банановая республика: история жителя села;
        Дом под водой: история переселенца с территории культурного шельфа;
        Акваланги и пиво: история дайвера;
        Кому выгодно: история кондишенного магната; (дописано от руки: тут может быть ваша скрытая реклама, - И. Б.)
        Где нас нет и не будет: Остров;
        Где тепло и хорошо: взаимоотношения с северными соседями;
        Дорога никуда: закономерные перспективы нашей страны;
        Нам здесь жить: возможные альтернативы.
        Фильм «Глобальное потепление» рассчитан как на фестивальные показы и призы в нашей стране и за рубежом, так и на продажу телеканалам, отечественным и соседнего государства, для демонстрации в прайм-тайм с широким привлечением рекламодателей. Актуальность проблематики фильма и его провокативная стилистика гарантируют возникновение острых дискуссий вокруг него в самых разных сферах общества.
        И вообще будет интересно.

6.Еще немного Этой Страны + Банановая республика
        Пока вагон мерно, колыбельно покачивало, Ливанов дрых как убитый, компенсируя, мягко говоря, недосып минувшей ночи. Но когда поезд остановился с плавным, но ощутимым толчком родом из школьного учебника физики, писатель проснулся, приоткрыл глаза и тут же опять зажмурился под кинжальным лучом солнца наискось из окна.
        Пришлось так и садиться, продвигаться вслепую на край полки и нашаривать защитный экран. Который тут же снова подскочил вверх, но со второй попытки ничего, опустился. Из чего Ливанов сделал вывод, что едет поездом Банановой железной дороги. И, судя по логотипу на скатерке и занавесках, не ошибся.
        На другой полке, отвернувшись зубами к стене, храпел под простыней огромный, жирный, неприятный субъект со складкой на затылке, удивительно похожей на задницу. Ливанов поморщился. Со стороны Володи было форменным жлобством взять ему один билет, а не целое купе, как он привык и, черт возьми, имел право привыкнуть! Конечно, Катенька приняла накладку тихо и безропотно, как данность; только у таких женщин и получалось находиться рядом с Ливановым более-менее длительное время. И осталась на предрассветной платформе - худенькая фигурка, вцепившаяся в ручку маленького дорожного кофра.
        Смотреть на соседа было куда менее приятно, чем на Катеньку, свернись она калачиком на том же самом месте. Ливанов перевел взгляд к окну, уткнулся в слепую клеенку экрана и, чертыхнувшись, аккуратно приподнял его на пару десятков сантиметров, удерживая от стремительного прыжка вверх. Впрочем, солнце поднялось выше и уже не било с такой силой в окно.
        Поезд стоял на ярком, цветущем полустанке: короткая полоска солнечного асфальта выступала из буйной зелени, сирени, роз, тюльпанных деревьев, магнолий и мальв. На черноземах средней полосы после глобального потепления благодарно росло все, только воткни. И народ в конце концов осел-таки на земле - а что ему еще оставалось делать, народу, после обвала нефтегазовой экономики и вообще всего на свете, одного за другим, по принципу домино? В те годы молодой Ливанов еще зарабатывал журналистикой и бывал то и дело посылаем в командировки в глубинку, куда добровольно не ездил никто, даже Юрка Рибер отмазывался через раз. После тех командировок приходилось напиваться без просыпу как минимум дня три, а потом ничего, отпускало.
        Разумеется, писать обо всем увиденном было нельзя. Ливанов и не писал, отделываясь абстрактными зарисовками для газеты и тем более не вставляя реальных эпизодов в книги - и не столько даже из-за цензуры, ее-то в этой стране всегда можно было без напряжения обойти, сколько по внутреннему убеждению: все написанное рано или поздно сбывается, вплетается в реальность, создает ее вернее, чем внешние природные факторы вроде глобального потепления. Эта страна ничем не заслужила, чтобы он творил, вернее, чтобы застолбил ей навечно такую реальность. И потом, уже тогда было понятно, что рано или поздно все образумится и устаканится, сгладится и войдет в колею: колеи в этой стране всегда прокладывали с завидным педантизмом и постоянством, на железной дороге оно ощущалось особенно хорошо.
        На солнечную платформу выбралась из цветущих зарослей румяная красавица с огромной корзиной разноцветных яблок и груш. Надо бы купить, подумал Ливанов. В Банановой, насколько он помнил, продаются только антарктические фрукты, генно-модифицированные и обработанные неизвестно чем. Интересно, долго мы здесь стоим?
        Сосед со скрежетом развернулся на полке, спрятав затылочную задницу, зато обнаружив источник храпа, раскрытый рот с кривыми нечистыми зубами. Оставаться с ним в одном купе было категорически невозможно. Ливанов вышел в коридор, выловил проводника - семь минут еще - и спустился на платформу, с лету накрывшую и оглушившую ласковым теплом, медовыми запахами и птичьим щебетанием.
        -Купите яблочки! - совершенно по-птичьи пропела красавица.
        Диванов подошел ближе. Девушка вскинула озерную синеву глаз, сдула русую прядь со лба, ослепила зубами:
        -Яблочки свои, без химии. Груши вон первые в сезоне. И недорого совсем.
        Он улыбнулся в ответ, вынул крупную ресторанную купюру и, поймав красавицыну руку, вложил деньги в ее пальчики, сильные, едва разжал, сухие и наждачные на ощупь:
        -Хватит? За всю корзинку?
        Ее улыбка мгновенно, словно в компьютерной графике, превратилась в полуоткрытый, по-детски изумленный рот. Красавица посмотрела сначала на деньги, потом, с явным сожалением, на корзину, затем снова на купюру, расправив ее и держа против солнца. Все это было так забавно и мило, что Ливанов, не задумываясь, нагнулся, взял девушку за яблочные щеки и поцеловал в губы длинным вкусным поцелуем.
        Подхватил корзинку; черт, тяжелая, будем надеяться, банановый издатель или оргкомитет конференции встретят на машине. Проводник уже делал знаки с подножки, пора возвращаться в вагон. Ливанов дружески подмигнул напоследок яблочной красавице… и остановился, и опустил корзинку на асфальт.
        В синих глазах неподвижно, как озерная вода, стояли слезы. И все ее прекрасное, полное до краев здоровьем и жизнью лицо отражало безнадежную тоску, неизбывное горе, нестерпимую муку.
        -Ты чего? - улыбнулся Ливанов.
        -Возьми меня с собой, - прошептала девушка еле слышно.
        Честное слово, Ливанов взял бы ее с собой. Если б не сосед на другой полке.

* * *
        Вокзал в Банановой столице был похож на Беломорское побережье в шторм: человеческие волны то наплеснут на перрон, то схлынут, то снова накатятся, штурмуя новоприбывший поезд. Дмитрий Ливанов, как прибрежная скала, торчал на платформе, крепко придерживая за ручку кофр, чтоб не увели, и поставив у ног корзинку с яблоками и грушами, пусть ее. Пару яблок пробегавшие мимо беспризорные мальчишки уже сперли.
        Никто его не встретил. У банановых так всегда: если существует хоть малейшая возможность путаницы, накладки, сбоя (а существует она, понятно, в любом случае), это непременно произойдет. Все равно, сволочь Герштейн мог бы проконтролировать оргкомитет своего конгресса, или как оно там называется. На бананового издателя Ливанов, естественно, не надеялся: это в принципе особая порода людей, живущих в своей версии реальности, согласно которой в их так называемой стране кому-то могут понадобиться книги. Было бы странно ожидать от подобного человека способности запомнить некую последовательность цифр.
        -Дима!!!
        На звук своего попсового имени Ливанов давно уже не оборачивался, но в данном вопле прозвучало столько страсти и восторга, что оглянулась, кажется, половина платформы, включая дам - вопль был мужской. По перрону, размахивая каким-то прямоугольным предметом, резво несся маленький черноволосый человечек, возможно, и знакомый: Ливанов был знаком со всеми на свете, и в Банановой республике в том числе. Человечек приблизился, и стало видно: машет он книгой, настолько толстой, что Ливанов кое-что заподозрил. И оказался прав.
        -Прости, Дима, - зачастил издатель, отдуваясь и пожимая Ливанову руку; перед этим он несколько раз переложил книгу из правой в левую и наоборот. - Перепутал дни, думал, ты завтра приезжаешь. Хорошо, Аля напомнила… Кстати, вот, любуйся!
        Он догадался наконец-то сунуть книгу Ливанову. Странно, заглавие «Валентинка. ru» писалось по-банановому точно так же, как и на нормальном языке. В отличие от ливановской фамилии и особенно имени. Кстати, как зовут издателя, он в упор не помнил, а ведь, судя по всему, наверняка бухали вместе. Года три назад, но банановым пофиг. У них все временно, все текуче, а потому время как таковое не имеет значения и цены. Они так живут.
        -Красиво? - с гордостью спросил издатель. - На бумагу посмотри, это ж экологичная прессовка! Скажи, у вас так не издают!
        -Ты профи, - сказал Ливанов. - За это я тебя и люблю.
        Издатель наконец-то совершил осмысленное действие - подхватил с платформы ливановскую корзинку. И рванул с места, набирая скорость, Ливанов едва поспевал за ним, волоча за ручку кофр; через две минуты проклюнулась одышка. Стареем, черт, надо меньше пить, надо больше спать и тщательнее выбирать, с кем… Он хохотнул вслух, и банановый издатель обернулся через плечо:
        -Значит, Дим, план такой, - заговорив, он и не подумал сбавить темп. - Сейчас подскочим в один магазин, презентация, автограф-сессия, общение с читателями. Думаю, там нальют. Потом…
        -Подожди, - незнание издательского имени напрягало все сильнее, но не лезть же на бегу в искусственный интеллект, - я с дороги вообще-то. Неплохо бы переодеться, душ принять, что ли… Да, и надо ведь в отель поселиться. Где у вас тут пятизвездочный отель?
        Издатель замахал руками:
        -Какой отель? Мы с Володей и Машей обо всем договорились: ты живешь у нас. Аля вчера борщ сварила. Помнишь мою Алю? Когда ты в тот раз приезжал, она у нас еще секретарем была, а теперь исполнительный директор…
        Почему в издательское дело уходят семьями? - отдуваясь, подумал Ливанов. Как в сектанты, честное слово. Что у нас, что у банановых, без разницы… Футболка взмокла насквозь, здесь носили максимум майки и топики, плюс мобильный кондишен, надо срочно купить. Короче, пора позвонить Герштейну.
        Он вытаскивал на ходу мобилку, когда они внезапно оказались на автостоянке, запруженной машинами и накрытой куполом невыносимого выхлопного смога. Почему-то в Банановой республике практически нет автомобилей с нормальными двигателями: непонятно, куда они вообще девают купленный у нас по дешевке газ. Обдумать эту вечную загадку Диванов не успел: издатель распахнул дверцу ближайшего бобика и точным движением впихнул приезжего писателя внутрь - будто в раскаленную консервную банку. Правда, он тут же врубил на полную мощность автомобильный кондишен, и жизнь на мгновение стала прекрасной.
        Они уже ехали по городу.
        -Это быстро, - говорил издатель, и за рулем развивая неслабую скорость. - Народу там много не будет, мертвое же время, сразу после сиесты. Но нальют стопудово, это ж Федин магазин. Помнишь Федю?
        Никакого Федю Ливанов не помнил. А Герштейн не отвечал, и вообще не факт, что его мобилка работает здесь, в Банановой. Черт, надо было расспросить его поподробнее про эту их конференцию или конгресс. Оно, конечно, домашний борщ Ливанов уважал тоже, но срубить с издателя бабло для экспедициии Юрки Рибера уж точно не представлялось возможным. Банановый издатель в принципе не знает, что такое бабло. А если и знает, то тщательно скрывает от авторов, даже самых что ни на есть имиджевых.
        Машина черт-те сколько плутала по отнюдь не центральным улицам города, пока не вырулила к стандартной спальной высотке, цокольный этаж которой занимали, теснясь друг к другу, офисы банков, салоны красоты и магазинчики. Вычленить среди них на глаз книжный было бы проблематично - если б не громадная, во всю витрину, афиша:
«ДМИТРИЙ ЛИВАНОВ. Знаменитый писатель, поэт и публицист из соседнего государства. Презентация нового романа “Валентинка. ru”. Автограф-сессия, общение с читателями. Только один день!» и так далее.
        Афиша Ливанова позабавила, особенно в части про «новый роман». Но, по крайней мере, она была большая и броская: какая-никакая публика, несомненно, соберется и в этой глуши. Нет, но чтобы ради автографов на паре-тройке сотен (а то и десятков) книжек не дать человеку возможности сменить футболку?! На такое способны только банановые. Они вообще черт знает на что способны.
        Внутри магазинчик выглядел на удивление родным, ничем практически не отличаясь от аналогичных точек на ливановской родине: по крайней мере, ассортимент совпадал один в один. На дальней верхней полке (что-то чересчур дальней и верхней, Ливанову это не понравилось) выстроились толстыми корешками и его книги: «Пища смертных»,
«Дом», «Резонер», все три тома «Зеленых звезд» в неправильном порядке и, разумеется, «Валентинка», куда ж без нее. Все издания были знакомые, Володины, а
«Пища…» так вообще из старого синего тиража, который давным-давно разошелся - где угодно, только не здесь. Никаких покупателей в магазинчике не было, и Ливанов обернулся: забыл посмотреть, на который час назначена его презентация. Но афиша висела снаружи и насквозь не просвечивала.
        -Паша! - ринулась к ним из-за стеллажей высокая девушка в мини, и Ливанов отметил две вещи: длину ее ног и «Паша». - Ну где тебя носит?! А вдруг журналисты? Пятый канал, между прочим, звонил, интересовался…
        Она перевела дыхание и спохватилась:
        -Здравствуйте, Дмитрий Ильич.
        -Да ладно, - миролюбиво сказал издатель Паша, - ну, опоздали на десять минут. Показывай, где.
        -Идемте, - заторопилась девушка. - Вы извините, Дмитрий Ильич, мы планировали, как лучше, чтобы вам было удобнее с поезда… Проходите.
        Она нырнула в узкий проем между стеллажами, заманчиво покачивая путеводной задницей; однако в потной футболке Ливанов к женщинам не приставал, и удобная дислокация была бездарно упущена. Они сделали несколько поворотов по книжному лабиринту и вырулили в аппендикс, оканчивающийся пластиковым столиком с бутылкой минералки, стопкой стаканчиков, шариковой ручкой на привязи и табличкой с ливановской фамилией.
        Минералка, по крайней мере, была весьма кстати.
        -Садись, - радушно предложил Паша.
        Ливанов протиснулся мимо книжной девушки, с ее груди пахнуло прохладным ветерком кондишена. Банановые девушки - это вообще отдельный разговор, главное достояние их так называемой страны, неисчерпаемый ресурс оной: собственно, с его зачерпывания и стоило начинать ее дегустацию и познание. Ну допустим, не сегодня, не сейчас; никуда они от него не денутся, в конце концов. С сожалением закончил обходной маневр и опустился за столик, на котором чего-то ощутимо не хватало.
        -А где?.. - заикнулся он.
        -Сейчас, - с готовностью заверил Паша. - Феди, кажется, нету… Я сбегаю напомню девочкам. Не переживай, нальют.
        -Книжки где? - усмехнулся Ливанов. - Что подписывать будем?
        Издатель посмотрел непонимающе, как если б ему задали вопрос из области, скажем, физики жидких кристаллов. Ливанов выложил на стол экземпляр банановой
«Валентинки», поставил торчком и огляделся по сторонам: не хватало еще кое-чего, а именно восторженных читательских толп, жаждущих автографа. Кстати, если учесть, по какому лабиринту вела его путеводная девичья задница, читателям придется нелегко. Впрочем, банановые не боятся трудностей, более того, с особым упоением сами себе их устраивают. У них так принято, национальный спорт.
        -А-а, - догнал, наконец, издатель. - Так ведь тиража еще нет. Одну книжку прислали из типографии, сигналку.
        -То есть? Мы же вроде в тур собирались. На Остров, - он решил сразу предельно все конкретизировать, вычленив главное, с банановыми иначе нельзя.
        -Поедем, - заверил Паша. Обернулся и крикнул вглубь книжного лабиринта, где скрылась девушка: - Ну скоро там?
        Ливанов открыл минералку, и полбутылки мощным взрывом выплеснулось наружу, окатив раритетный (надо сохранить) сигнальный экземпляр на смешном наречии. Черт, мог бы учесть, что они тут особенно трепетно относятся к газу, независимо от контекста.
        -По-моему, без книжек ехать как-то странно, - отхлебнул воды, и газ мощно шибанул в носоглотку. - Неудобно, что ли, перед читателями. Кстати, может, кого-нибудь у входа поставить? Не найдут же.
        -Кому надо, найдут, - издатель махнул рукой. - Только после сиесты кому оно надо? Мертвое время, я же говорил.
        -А фиг было ставить на мертвое время?
        -Ну, Димка, тебе не угодишь. Для тебя же старались. О! Смотри, вот это я понимаю. А то ведь позорище, сидим тут, водичку пьем…
        Книжная девушка вернулась с подносом, сплошь уставленным гранеными бутылками водки разных сортов, которая у банановых, Ливанов знал не понаслышке и сам с удовольствием рассказывал дома и за границей, хороша почти в той же мере, что и местные женщины. Налили без вступлений и церемоний; девушка, правда, отказалась и снова исчезла в лабиринте, но тосковали по ней секунды две, не больше. Выпили за встречу, за гостя и за хозяев, за отсутствующих дам, за новую книгу, за то, чтобы не последняя, за перспективы бананового книгоиздания, а дальше было уже пофиг, за что.
        И тогда пришло чудесное ощущение легкости и необязательности происходящего, такое редкое, почти недостижимое там, в большой стране, где нет и никогда не будет счастья. Здесь же, в стране смешной и несуразной, безалаберной до ужаса, нелогичной до абсурда - наоборот, категорически не было всего остального, необходимого для нормальной жизни. Ведь если разобраться, думал Ливанов, жить здесь по определению нельзя, а они все-таки живут! - и эта иррациональная несообразность кружила голову ничуть не хуже дивной местной водки и дивных же, хоть и оставленных про запас местных женщин.
        -Нет, ты скажи, Паша, - настаивал Ливанов. - Почему у вас все делается вот так? Почему?
        -Нормально прошло, - солидно возражал издатель. - Ну не было тут никого. Так никто же об этом не знает, потому что не было никого! А релизы мы разослали, пресса будет, по новостям пройдет. Жаль, камера с Пятого не приехала…
        -И что бы они тут снимали?
        -Как что? Тебя! Презентацию, авто… афто… ну короче.
        -Ты великий логик, Паша. За это я тебя и люблю.
        Давно прошло время, отведенное на презентацию, автограф-сессию и общение с читателями. Девушка с кондишеном на груди (и неслабой, кстати, груди!) несколько раз приносила закусь: то шоколадные конфеты, то сыр, то мясную нарезку, - и к четвертому ее явлению Ливанова совершенно перестала смущать его несвежая футболка, вот только выбираться из-за столика было трудно, а призыву сесть к великому писателю на колени девушка почему-то не вняла. Вставать не хотелось ни ему, ни издателю, хотя тот и вспоминал периодически про какую-то Алю и сваренный ею борщ. Нет, банановый борщ Ливанов, конечно, уважал тоже…
        Но тут позвонил Герштейн.

* * *
        Ливанов проснулся и понял, что ему хорошо. Ощущение было удивительное и какое-то не совсем реальное, будто удачная книжная придумка. Потянулся на прохладном шелковом белье. Проморгался и сел, обдуваемый со спинки кровати локальным кондишеном.
        Было совсем рано: у банановых, припомнил Ливанов, еще и время отстает от нормального на час. Пятизвездочный отель - как ни странно, действительно пятизвездочный - еще спал, не считая ночной обслуги и круглосуточного ресепшна. Дрых в соседнем номере Герштейн, дрыхли организаторы конференции, с которыми он, кажется, вчера Ливанова знакомил, храпели по этажам многочисленные гости, иностранцы и местные, ошалевшие от роскошной халявы. Бабло, судя по всему, отмывалось нешуточное. У банановых весьма своеобразные взаимоотношения с баблом.
        Узкие конверты с логотипом конференции лежали на стеклянном журнальном столике, где он их, видимо, сам же вчера и бросил; тут же валялись брошюрка программы и толстая папка с тем же логотипом, они его налепили на все, включая подарочную майку и мобильный кондишен - последнее пришлось Ливанову весьма кстати. Первым делом он заглянул в конверты, пересчитал купюры смешного дизайна: ну допустим, не фонтан, однако Юрка Рибер должен быть глубоко удовлетворен. Правда, где сейчас Юрка, Ливанов не имел ни малейшего представления. И фиг с ним. Ему надо, пускай сам и проявляется.
        Утренний туалет он совершал придирчиво, пробуя на прочность пятизвездочную банановую роскошь. Роскошь с честью держала удар: от сверкающей айсбергами сантехники до понатыканных повсюду бесчисленных угодливых кондишенов. Умеют же, если хотят, черти! Так какого, спрашивается, они почти никогда не хотят, а если и желают в глубине души, то все равно делают через задницу, вопреки здравому смыслу, с погрешностью в девяносто девять процентов?..
        В тончайшем гостиничном халате Ливанов покинул ванную, пересек наискосок просторные апартаменты, по дороге прихватив со столика программу, и вышел на балкон.
        Двадцать шестой этаж открывал приличную панораму. Казалось, Банановая республика раскинулась внизу вся как есть: серо-бело-лиловая, перекаленная уже с утра, сбрызнутая редкими крапинами темно-зеленых агав и пальм, забитая под завязку плотными скоплениями многоэтажек, тяжело выдыхающая облака смога и кондишенных выхлопов. В отдалении, за городской чертой, желтели жухлые банановые поля, а кое-где воздух миражно колебался над кондишенными куполами дач местных олигархов, мелковатых для Острова.
        Кстати, да. Надо выяснить у Паши, на какой день у них по плану намечена поездка на Остров. Все прочие пункты своего так называемого турне Ливанов намеревался с чистой совестью продинамить: если там все равно никого не будет (для банановых книжных презентаций вполне ожидаемо и естественно), то невелика разница, если не окажется в том числе и его. Что же касается конференции, то ее ресурс был, в общем-то, исчерпан предоставленными апартаментами и деньгами в конвертах, однако как честный человек Ливанов, пожалуй, показался бы на одном-двух мероприятиях, включая банкет.
        Опираясь на парапет, он пролистнул программу, отпечатанную на двух языках: английском и банановом. Английский Ливанов знал прилично, однако не стал искать легких путей и следующие несколько минут веселился от души, пробиваясь сквозь дебри в целом понятного, но забавного до невозможности бананового наречия. Надо будет попробовать, как читается на нем «Валентинка»; это экстремальное удовольствие он решил оставить на потом. Кстати, завтрак по программе начинался с половины десятого. Какого, спрашивается, они здесь так долго дрыхнут?!
        Возмущение проявилось в неловком жесте, вследствие которого брошюра соскользнула с парапета и полетела вниз и вбок, беспорядочно взмахивая страницами, словно подбитая тропическая птица. Ливанов даже перегнулся следом. Внезапно исчезнувший из поля зрения печатный текст - при всей своей бессодержательности и кретинизме - оставил по себе странную, сосущую пустоту. А вернее, перестал ее маскировать.
        Какого было подскакивать так рано?! - раздраженно думал Ливанов, возвращаясь в комнату, навстречу с готовностью зашелестевшему над головой кондишену. Идиотская привычка, приросшая к жизни еще тогда, когда из нее приходилось с трудом выкраивать час-другой для настоящей работы. Но теперь времена изменились, ты живешь в стране, где у человека твоего таланта и масштаба по определению полно всего, в том числе и времени. Ты можешь позволить себе распоряжаться им как угодно. Мог бы выспаться, черт побери!..
        Оказывается, за то время, что он был на балконе, кровать застелили. Шпионский профессионализм горничной Ливанова потряс и раздосадовал: если б удалось ее подловить, возможно, сейчас уже было бы чем с пользой заполнить время до завтрака. Если, конечно, она умеет не только ловко обращаться с постелью, но и хотя бы чуть-чуть разговаривать: просто так, совсем без интеллектуального общения, Ливанов никогда не мог. В отеле подобного класса логично надеяться; правда, у банановых ничего не бывает логично.
        Он вышел в другую комнату, немного поменьше метражом, полную стеклянно-металлической офисной мебели причудливого дизайна. На письменном столе у окна Ливанов с трудом углядел ноутбук, сквозь прозрачный корпус которого просвечивали цветные внутренности: у нас такое было на писке моды лет пять-шесть назад, а банановые, как обычно, догоняют и донашивают с опозданием. Рухнул на треугольный табурет, откинул крышку ноутбука и нырнул в спасительный омут сети.
        Пустота заполнилась, время выстроилось по струнке, упорядоченное таймером, поплывшие было необходимые элементы писательского бытия точно и четко легли на место, как пальцы на клавиатуру и ладонь на округлость мышки. Ливанов давно отследил этот жизненный фокус, столь же простой и нелепый, сколь безотказный и действенный. Вся штука в том, что человек, бездумно шарящийся в интернете, внешне
        - а по естественной цепочке и внутренне - весьма напоминает человека за работой. Правильная форма, картинка дает иллюзию правильного содержания. Ну что ж, хотя бы так.
        За время ливановского отсутствия в он-лайне его имя основательно потрепали на форумах и блогах в разных контекстах, причем в основном хвалили и цитировали - приятно, однако не добавляет драйву. Наконец, он набрел на долгожданное, хоть и не блещущее ни оригинальностью, ни остроумием (исписался, продался, самодовольная скотина: девяносто процентов всех сетевых наездов к этому и сводились, лишь изредка ему инкриминировали что-то еще) - и азартно ринулся в виртуальный бой.
        В ожидании ответного выпада зашел в почту, с полсотни теоретически потерявших актуальность писем удалил не глядя, а десяток последних прочел и на некоторые - Катеньке, Соне и редактору «Главлюдей» - даже ответил. За это время упало еще одно письмо, от Виталика Мальцева: в сложноподчиненных предложениях с безукоризненной пунктуацией мальчик просил разрешения проанонсировать в ливановском ЖЖ-сообществе новую поэтическую трилогию «Глобальное потепление». Скорость проникновения мифа в реальность Ливанова порядком позабавила. Пожалуй, стоило наподдать ему дополнительного ускорения.
        Порхая по параллельным жизненным дорожкам, он одновременно ставил на место зарвавшихся (и по ходу зарывавшихся все сильнее) хамов и отстукивал прямо в окне Виталикова письма ритмичные рифмованные строчки, как всегда изумляясь легкости, с которой материализуется все необязательное, невсамделишное, никому по большому счету не нужное. Перечитал и усмехнулся: надо же, а на вид совсем как настоящее. Где-то потому он, уже не вспомнить сколько лет назад, и бросил, словно курить, писать стихи.
        Отправил. Вернулся в скандальный тред: так называемые оппоненты скатились до настолько бездарной ругани, что стало неинтересно.
        Впрочем, уже подошло время завтрака. Ливанов закрыл ноутбук, сбросил халат и натянул майку с логотипом и кондишеном. Утро определенно удалось.

* * *
        -Хорошо, милая девушка. Договорились. Буду рад личной встрече. Надо записать, - сказал Ливанов, пряча мобилку и вытаскивая искусственный интеллект. - Видишь, Герштейн, до чего они меня любят. Пригласили в какой-то прямой эфир, и я пойду. Обожаю банановые эфиры.
        -На когда? - заволновался Юрка Рибер.
        -На послезавтра. Ты лопай давай, все оплачено. А потом поднимемся в номер, и я дам тебе денег. Тебя же местная валюта устроит, надеюсь? Так вот. На самом деле они тут, конечно, ни фига не прямые: при банановой технике, действующей и злодействующей, прямой эфир в принципе невозможен. Но фишка в том, что ты все равно можешь нести любую пургу, мочить как угодно их так называемую страну - и они все оставят, не вырежут ни слова. Собственно, этого они от меня, наверное, и ждут. Чем хуже, тем лучше - главный принцип банановой журналистики. Красота! Вот признайся, Юрка, хотел бы тут работать?
        -Дима, - мрачно выговорил жующий Рибер, - послезавтра мы должны быть на побережье.
        -Слушай, но я же сказал, что дам тебе бабла. Прямо сейчас дам, не веришь?
        Рибер хотел возразить, но поперхнулся и закашлялся, согнулся вдвое, сгреб с подставки в ладонь все торчавшие там салфетки с логотипом. Подкатила милая барышня с тележкой и фартушком, украшенным той же, порядком осточертевшей блямбой, восполнила салфеточный запас, убрала грязные тарелки и принялась расставлять вторую перемену блюд, на вид более чем, - по мнению Ливанова, весь остальной мир вполне мог заткнуться и подождать. Впрочем, неисправимый Герштейн все равно заговорил:
        -Ты где-то прав, Дима, в банановой журналистике, как и в банановой жизни вообще, есть свои преимущества. И все же, если б Юра, как ты ему предлагаешь, остался тут работать, это означало бы, что он неудачник. - Герштейн взялся за еду, но не умолк. - Наши неудачники прекрасно приживаются здесь, потому что легко попадают в резонанс: теоретически им может и повезти, а ничего больше тут и не нужно. У банановых единственным фактором, определяющим жизненный успех или поражение, является удача-неудача, других у них просто нет. Банановый гражданин не может надеяться, скажем, на государство, на власть, даже на объективные экономические законы или смену времен года. Только на себя, однако этого крайне мало. Вот и выходит: на себя и на удачу. Банановая республика - страна леди и джентльменов удачи, господа! Тогда как в этой стране…
        Ливанов усмехнулся: «в этой стране» прозвучало как-то географически нелогично. Герштейн и сам почувствовал, запнулся, задумался, не находя адекватного эпитета; действительно, не называть же истинному интеллигенту эту страну по имени, словно квасному патриоту? Тем временем в паузу вклинился Юрка Рибер:
        -А я и не скрываю, что я неудачник. Неудачник любой, кто в сорок лет еще занимается этой поганой работой. Но, Дима, если мы найдем капсулу…
        -Что за капсула? - заинтересовался Герштейн.
        Рибер снова поперхнулся, на сей раз не так катастрофически, посмотрел через стол страшными глазами. А нечего болтать языком, особенно при Герштейне. Ливанов пожал плечами:
        -Юрка собрался к дайверам, искать затонувшие сокровища. Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Джентльмен удачи, ты правильно заметил. Хотя казалось бы.
        Глаза Герштейна округлились, становясь еще более страшными, чем у Рибера:
        -К дайверам?!
        -К дайверам, - подтвердил Ливанов, налегая на рагу. - А что?
        Герштейн вздохнул. Потом еще раз вздохнул, глубоко, как-то даже литературно. И скорбно выговорил:
        -Юра, я считал вас умным человеком.
        -Перестаньте, - огрызнулся Рибер, незаметно, но верно срываясь с катушек. - Вы-то что можете знать о дайверах? А я к ним тысячу раз ездил, сделал черт-те сколько репортажей! И каждый раз, повторяю, каждый раз банановые заставляли меня подписывать миллион бумажек, всяческих «ознакомлен, предупрежден, согласен, в моей смерти прошу никого не винить»! Они просто из кожи лезут, чтобы не допускать в дайверские поселки наших журналистов. А знаете почему?
        -Почему? - с живым интересом спросил Ливанов.
        Герштейн лишь поморщился.
        -Да потому что дайверы - это банановая реальность в чистом виде! Без всяких кондишенов и прочей пыли в глаза, - он очертил рукой циркульную окружность, - за которой у них та же самая разруха, безответственность и мародерство как основа жизни. Они мне будут рассказывать, что дайверы неадекватны! Не слушай никого, Дима. Любой дайвер в сто раз адекватнее любого бананового чиновника, поскольку занимается тем же самым, но честно, без маскировки. Они в своем большинстве прекрасные ребята, тот же Колька Иванченко. Живут хорошо и весело, хоть и абсолютно бессмысленно. Но мы-то с тобой… - тут он покосился на Герштейна и умолк носом в тарелку. Конспиратор хренов.
        Подвезли третью перемену блюд - фруктовый салат явно антарктического происхождения. Ливанов ностальгически вспомнил купленную на станции корзину с яблоками и грушами. Последний раз он видел ее на заднем сиденье Пашиной машины: судя по всему, издатель ее и спер, вернее, прихватил случайно, по забывчивости. У банановых все именно так и происходит, ненамеренно, по оплошности и стечению обстоятельств. Так ошибаются юные неопытные продавщицы - причем иногда, пару раз из десяти, даже не в свою пользу.
        До субботы - презентация на Острове планировалась вроде бы на нее, но Паша еще должен был получить подтверждение, а заодно выбить из типографии хотя бы небольшую часть тиража, - родным яблочкам, не оскверненным химией, было никак не дожить. А жаль. Ливанов вздохнул, подковыривая двузубой вилкой громадную клубничину цвета вишни и неизвестный фрукт в форме звездочки. В этом салатике имелось все, кроме бананов.
        Он отвлекся и потерял нить дискуссии между Герштейном и Рибером. А на них уже, между прочим, оборачивались из-за соседних столиков.
        -…не имеете права, Юра! - будто бы миролюбиво, но на повышенных тонах увещевал Герштейн. - Сами, конечно, можете отправляться куда угодно. Таких, как мы с вами, в этой… у нас в стране - десятки, если не сотни тысяч. А Дима такой один. Он гений, вы же, надеюсь, не станете спорить?.. Он моральный авторитет нации, у которой, согласитесь, не так уж много авторитетов. И, знаете ли, подвергать его жизнь подобному риску…
        -Да сколько можно! Никакого риска там нет, я тысячу раз… А Диме это нужно. Писатель его масштаба…
        -Хотите, почитаю из «Глобального потепления»? - вклинился Ливанов, разрезая дискуссию напополам, как мороженое горячим ножом; оба собеседника разом заткнулись и обратили к нему жадные взгляды. - Там будет такая лирическая вставка: он и она встречаются через много лет и понимают, что именно из-за их любви… сейчас, подождите.
        Он не помнил. Не помнил ни слова из того, что утром настучал аллегретто, осчастливливая Виталика Мальцева, черт, надо было сохранить, распечатать, вложить листок в искусственный интеллект. Разумеется, ничего не стоило сымпровизировать заново, как тогда в Володином кабинете: собственно говоря, миф и должен быть стереоскопичнонеуловимым, сотканным из отрывочных одноразовых фрагментов, каждый из которых сам по себе и не существует вовсе. Ливанов собирался так и сделать. Уже выпрямился, отодвинул тарелку с недоеденным салатом…
        За соседним столиком приготовились внимательно слушать. Две юные красавицы и мужчина, чей полузнакомый профиль с черной бородой периодически скрывался за спиной Юрки Рибера.
        -Ладно, - громко сказал Ливанов. - В другой раз. Пошли за баблом, Юрка. Говорю тебе откровенно, не фонтан, но зато банановые, чисто отмытые деньги. Символично, скажи?
        -Ага, - Рибер заторопился, подскочил, докидывая в рот остатки антарктического салата. - Значит, Дима, план такой. Сегодня-завтра я закупаю оборудование, а в среду с утра выезжаем. Конечно, еще созвонимся, но ты, пожалуйста, имей в виду.
        -Я даже запишу, - Ливанов был показательно великодушен. Под скорбным взглядом молчаливого Герштейна (и не только) он извлек и демонстративно пролистнул искусственный интеллект. Выругался негромко, но с чувством.
        -Что? - с надеждой воспрял Герштейн.
        Ливанов сделал пометку и захлопнул блокнот:
        -Ну и хрен с ним, с этим эфиром.
        Пишет Виталий Мальцев aka vital в сообщество livanov dm:
        Внимание!!! Эксклюзив!!!
        Дмитрий ЛИВАНОВ. Из новой поэтической трилогии

«ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ»

…и потом я решаюсь и спрашиваю у нее: ты же знала, конечно, знала еще тогда? А она улыбается: Господи, чудо мое, ты такой же как был совершенно, иди сюда. Этот город, не помню имя, давно под водой, ее губы гораздо жестче, чем я забыл, в нашем смехе усталость и жуть, а в объятьях боль, и чего-то же я и вправду ей не простил… Помню только забавные мелочи, вроде монет с тонким слоем просыпанной пудры в кармане моем, были вьюги весной и студеный предутренний свет, а что не было счастья - так мы же всегда так живем.
        Мы живем, мы довольны, мы с кем-то успешно спим, говорим, говорим - и находим пока, о чем. Ты смешная, я вовсе не жажду равняться с ним, повернись в полупрофиль, я вспомню тебя еще. Слишком много с тех пор накопилось неважных вещей, даже газ по дешевке, а мы про любовь и про смерть, с каждым годом все муторней, мягче, уютней, теплей, - я когда-то кричал, а теперь удается терпеть…
        Но мы можем с тобой, если хочешь, прямо сейчас, и не ври, что не знаешь правил этой игры, что термометр на стенке Господней настроен по нас - и когда-нибудь все оно рухнет в тартарары.
        Начинается ночь, не хотелось бы что-то решать, как и всем, по привычке живущим в этой стране. Дорогая, прости, оглянись потихоньку назад.
        Если б мы не расстались тогда, было б хуже.
        И холодней.
        Часть вторая

7.Культурный шельф
        Мидии шкворчали на раскаленном солнцем ржавом листе, подпрыгивали, некоторые раскрывали створки, но все равно оставались безнадежно сырыми. В отличие от Юлькиных носа и плеч, прожаренных по самое не могу.
        Периодически она отползала под прикрытие куцей тени домика, но наглые чайки только того и ждали - приходилось выскакивать с воплем, дребезжанием железа и гулким гудением пустот под ногами: тогда здоровенные птицы лениво взмахивали крыльями и отлетали в сторону, как правило, все-таки прихватив в клюве мидию-другую. Серега, выкарабкиваясь на поверхность, матерился почем зря. Правда, в воде он сидел практически безвылазно, сволочь.
        Когда Юлька предложила нормальную и разумную вещь: нырять за мидиями по очереди, - его на ровном месте сорвало с катушек. Минут десять подряд оператор Сергей Василенко, известный на студии своей неподъемной ленью и мирным нравом, орал во всю глотку, что он мужчина, добытчик и воин! - а она, женщина, должна, блин, знать свое место, а именно готовить еду, гонять чаек и не бухтеть. Ужас, что делает с людьми (и, главное, с какой скоростью!) экстремальное погружение в герметичную модель традиционного социума, размышляла Юлька. Даже интересно понаблюдать, как далеко его занесет в мужском шовинизме, в частности, относительно широты понимания ее, Юлькиных, женских обязанностей. Ладно-ладно, размечтался. У нее и в мыслях не было безропотно принимать навязанную ей социальную модель. Просто очень уж хотелось печеных мидий. А ну кыш!..
        На небе не виднелось ни облачка, и, отражая его голубизну, культурный шельф синел ярко и чисто, как море. Смотреть против солнца на берег на получалось, сразу слезились глаза. Впрочем, по Сережкиным расчетам, до полудня дайверы должны дрыхнуть. После чего он всерьез намеревался трансформироваться из добытчика в воина и даже отковырял уже от конструкции базы гнутый кусок арматуры. Ну-ну, Юлька бы посмотрела.
        Сама она искренне верила в лучшее, по утрам с ней такое случалось. В конце концов, на студии знают, куда они поехали, да и Петрович, не дождавшись их вчера в кафешке с птицей, должен был по инструкции дать сигнал тревоги. Плюс мужья наверняка начали названивать наперебой после полуночи; ну, это как раз без толку, по ночам в нашей стране ничего не решается и тем более не делается, разве что скорую можно вызвать, и то далеко не всегда.
        Но на сегодняшней планерке, по идее, вопрос поставили. Ну допустим, пока раскачаются. Пока вызовут опергруппу, пока решат, кому ехать (Мигицко наверняка попытается отмазаться, но фигушки, Иван Михалыч не позволит), пока оформят все необходимые бумаги, пока туда-сюда… Все равно должны успеть раньше дайверов. Которым тоже еще просыпаться, раскачиваться, решать… В конце концов, и они родились и живут в нашей стране.
        -Чопик!
        Над грудой ржавого железа показалась мокрая голова Сереги, чуда морского. За головой высунулась рука, сжимающая мокрую футболку, и. о. садка для мидий. Затем подтянулся торс, малость бесформенный, но волосатый, как и положено воину-добытчику-самцу. Юлька хмыкнула и отвернулась.
        -Мы жрать будем или как?
        Она подцепила ближайшую мидию, понюхала, сморщила обожженный нос:
        -Сырые еще. Солнце низко.
        -Солнце ей… - оператор длинно выматерился; с самого утра он матом в основном и разговаривал, тем самым утверждая, видимо, свою маскулинную сущность. - Аквушку дай.
        -Чего?
        -Аквушку дай, говорю! - заорал Серега. - Непонятно?!
        -Зачем?
        Ответ прозвучал в той же стилистике, и Юлька, ничуть не обидевшись, все-таки решила возмутиться, в воспитательных целях, чтоб знал:
        -Или нормально попроси, или сам лезь бери. Что ты снимать собрался?
        База содрогнулась и загудела, чайки разом взлетели, подняв крыльями бурю аплодисментов. Не роняя мужского достоинства (хи-хи), Сергей карабкался наверх, оставляя на ржавчине мокрые потеки. На всякий случай Юлька отползла подальше. С таким стремительным смещением социальных акцентов и ценностей ее робинзонада могла закончиться трагически и безо всяких дайверов. Нет, но вообще интересно. Аквушку ему подавай, - Сереге Василенко, у которого в нормальной обстановке лишнего кадра не допросишься снять. Решил на всякий случай оставить по себе человечеству вечную память?
        В домике Сережка возился довольно долго, чайки успели вернуться. Зато вышел он оттуда при полном параде: в ободранных аквалангах, с неизвестно где добытой мутноватой маской на лбу и аквушкой на плече. Юлька присвистнула:
        -В них же воздуха нет.
        -Сколько-то осталось, - туманно прогудел он.
        Отодвинул загубник и сказал уже человеческим голосом:
        -Подойди сюда, Чопик. Разговор есть.
        Донельзя заинтригованная Юлька подошла, гулко топая по ржавым пустотам. За спиной активизировались чайки, и она персонально для них, не оглядываясь, топнула как следует. Присела на пустую канистру, обжигающую сквозь шорты:
        -Ну?
        Чудо морское уселось напротив, расставив мосластые ноги:
        -Слушай сюда. Я сейчас сниму все, что получится. А ты потом… Они же тебя отымеют по кругу и отпустят, сто пудов, на хрена ты им нужна? - на Юлькины полунемые от возмущения потоки междометий он, понятно, не отреагировал. - Короче, на студии смонтируешь и начитаешь сюжет. Про эту их драную капсулу! И скажи Михалычу, чтобы прокатил по всем выпускам и с утра дал повтор. Потому что нефиг!
        -Нефиг что? - проклюнулась она вовсе не тем текстом, который рвался наружу.
        -Нефиг!!! - взревел Серега. - Инфа должна пойти!
        -Какая еще инфа? Дайверские байки? - Юлька хмыкнула. - Так их любым видео из архива заклеить можно.
        Оператор мрачно насупился, не снисходя до комментирования бабьей глупости. Видок у него был настолько смешной, что Юлька перестала возмущаться и принялась увещевать:
        -Что ты собираешься наснимать такого за пять… ну десять минут? - махнула рукой в сторону воды, одновременно пугнув чаек. - Шельф как шельф. Только глубоко нырять не вздумай, воздух кончится, и вообще… мало ли там что.
        Он глянул из-под сползающей маски с видом усталого и априори неоспоримого превосходства. Но таки соизволил пояснить:
        -Я таймер поставлю. Чтобы сразу было видно: это моя последняя съемка. Без разницы, что там будет, главное, текст прозвучит как следует… - у Сереги дернулся кадык, зато широко расправились обожженные плечи. - Капсула принадлежит нашей стране, а не этим уродам! Снимать он мне запрещал под водой, пррридурок, дайвер, чмо недорезанное…
        Экспрессивного однородного ряда ему хватило, чтобы подняться на ноги, расправить ремни на плечах, прошагать, спотыкаясь и матерясь между строк, до выступающего трамплина с краю конструкции, развернуться спиной к воде и надвинуть маску. Юлька думала, дифирамбы Кольке Иванченко так и потонут в мощном всплеске, но оператор, оказалось, еще имел что сказать лично ей:
        -Запомнила, Чопик?!
        Прикусил загубник и рухнул баллонами назад, подняв впечатляющий фонтан брызг. Юлька запомнила.
        Свесившись с края базы, она зачерпнула воды, намочила голову и топик. Затем вернулась к домику, турнула чаек, попробовала на зуб крупную мидию, слегка уже привяленную, потерпеть еще чуть-чуть! - и присела на корточки, размышляя, откуда в нашей стране берутся патриоты. Сама Юлька с огромным удовольствием продала бы какой-нибудь государственный секрет, скажем, за коттедж на Острове… да ладно, можно и за обычный материковый дом, только просторный, на обе семьи, и чтобы в каждой комнате по хорошему кондишену. И ни капельки не сомневалась, что любой, абсолютно любой гражданин нашей страны тоже продал бы за милую душу: потому и невозможна у нас подобная сделка, чересчур уж колоссальна пропасть между спросом и предложением. В нашей стране каждый понимает маленькие и зримые, осязательные и ликвидные ценности - и в упор не видит абстрактных и великих. Наша жизнь устроена так, что оглядываться на них просто некогда, а вписывать в свою систему ориентиров бессмысленно и вредно, как, например, воздев глаза к небу, на полной скорости молиться за рулем.
        А вот поди ж ты. В ситуации, когда уже нельзя поделать ничего другого, человек вдруг берет и начинает заботиться о ком бы вы думали? - о нашей стране! Просыпается что-то святое в душе, блин. Патриотизм, он самый.
        Нет все-таки, думала Юлька, отползая вслед за тенью, тут должен быть какой-то другой механизм, другие рычаги. Может быть, оно связано с общей социально-психологической трансформацией, которую мы с утра имеем удовольствие наблюдать: шовинизм - он шовинизм и есть, хоть мужской, хоть национально-патриотический. Стоп, и еще одно, наверное, главное. Главное - что перед лицом конкретного внешнего врага.
        Прищурив глаза, посмотрела вдаль, на берег, все еще почти невидимый против уже высокого солнца. И вообще отсюда слишком далеко, чтобы разглядеть отдельных дайверских особей и тем более угадать их намерения. Да и кто в принципе может предвидеть намерения и действия дайверов, у которых ни логики, ни целей, ничего? Уж точно не Серега с его, блин, прогнозами, а вернее, личными эротическими фантазиями, да пошел он…
        Все-таки в нашей стране (она вернулась к широкоформатным, куда более приятным размышлениям) для воспитания настоящего патриотизма, о котором у нас безнадежно и недолго ностальгирует каждая новая власть, очень не хватает образа врага. Есть, конечно, достойный претендент на эту роль, и когда-то он неплохо с ней справлялся
        - но не теперь. Слишком уж у них там хорошо, тепло, Соловки…
        На этой мысли и закончилось утро, а с ним и дурацкий, ни на чем не основанный Юлькин оптимизм.
        Четко и зримо, как вырисовывались на синем фоне, цепочкой уходя в перспективу, дайверские базы, проявилось понимание очевидного: никто не раскачается вовремя, не успеет, не спасет. Все худшее, что теоретически может случиться, непременно произойдет, как оно всегда бывает в нашей стране, - а возможно, будет и еще хуже, с моим-то счастьем. Даже если не нагрянут дайверы (а куда они денутся?), то Серега того и гляди окончательно съедет с катушек, а если и не съедет, то мы все равно испечемся к полудню на раскаленном железе (какие локации для съемок, блин!), и насколько там хватит затхлой воды, найденной в полупустой канистре?.. А если нас в конце концов и снимут отсюда, так уволят же по статье за несоблюдение инструкций - к восторгу мужей, бурному, но кратковременному, до конца месяца…
        Короче, какие там Соловки.
        Оператора не было уже чересчур долго, время она не засекла, черт его знает, сколько там осталось воздуха, в тех аквалангах, - а мог ведь по дури полезть неизвестно куда… Ну допустим, в монстров-мутантов культурного шельфа Юлька не верила: давно доказано, что они порождение дайверского фольклора. Как, по всей видимости, и эта самая Колькина капсула, чтоб ее, только последняя идиотка могла повестись!..
        А гори оно все синим пламенем, решила Юлька. Если через минуту он не выныривает, начинаю есть мидии.
        Она огляделась по кругу вдоль синего сверкающего горизонта - и заорала. Сначала
«Сережка», а потом просто благим матом, без слов.
        С берега летела торпеда.
        Летела ровно и целеустремленно, без взбрыков и зигзагов, приближаясь с каждой долей секунды. Полная диких дайверов с непостижимыми, но стопроцентно гнусными намерениями. Она росла неотвратимо, как в длиннофокусном зумме, и Юлькин вопль по мере ее приближения перерастал в ультразвук.
        -Чего орешь? - осведомилась, раздувая щеки, голова чуда морского в маске на мокрой макушке.
        Юлька заткнулась и молча указала рукой.
        Серега прокомментировал.
        Время замедлилось, будто видео в рапиде, как оно всегда бывает, если ты все равно ничего не успеваешь изменить, - к примеру, именно так, плавно и неторопливо, падает со стола любимая чашка. Щурясь из-под козырька руки, Юлька прекрасно разглядела и логотип на борту новенькой, совершенно не дайверской торпеды, и груду неопознанной оргтехники на корме, и яркие акваланги между десятками пар волосатых колен, и Кольку Иванченко у левого борта, и самодовольную до ужаса фигуру впереди, широко расставившую ноги на торпедном носу: если пришвартуются мимо, как тогда, этот уж точно полетит в воду вверх тормашками…
        Картинка получилась отпадная. И Юлька его тут же узнала.
        Обернулась к Сереге, который уже выкарабкался наверх, скинул под ноги акваланги и, топчась босыми пятками по мокрой ржавчине, грозно взвешивал в кулаке кусок арматуры:
        -Знаешь, кто это с ними?
        -Пофиг, - огрызнулся воин и патриот. - Пускай только сунутся.
        -Это Дмитрий Ливанов.

* * *
        Вокруг сверкала слепящей рябью поверхность культурного шельфа, взрезаемая носом торпеды, дайверская база приближалась со свистом, встречный ветер обдувал не хуже кондишена, мобильный кондишен тоже работал на полную, и Ливанову было хорошо. Вдохнув побольше наконец-то чистого воздуха, он в который раз восхитился Юркой Рибером. Сегодня с утра Ливанов только и делал, что им восхищался; дома за всю вечность знакомства это никогда и в голову не приходило. Пожалуй, прав был Герштейн, и Юркино место действительно здесь, в Банановой республике, на нехоженной земле для настоящих джентльменов удачи. Со своими здесь определенно не сложилось.
        Вчера Ливанов потолкался на конференции, повступал в дискуссии, позаводил новых знакомств, побухал немного в разных компаниях и барах - и не вынес ничего, кроме разочарования. С каждым его приездом банановые мельчали. Те, у кого имелось бабло (а бабло здесь делали главным образом на кондишенах, на недвижимости или из воздуха), были озабочены исключительно колебанием валютных курсов (которые тут рисовали в зависимости от внутренних интриг в Нацбанке, настроения с утра или так, от балды) и возможностью мирового дефолта (основные средства все держали, естественно, за границей). Тех же, у кого бабла не было и не предвиделось, интересовал уровень инфляции и ни черта больше. Ливанов азартно пытался говорить с местными культурологами, участниками конференции, для начала о культуре, затем о политике, о жизни, о глобальном потеплении, о счастье, - скорость, с какой любая тема сворачивала у них к росту цен на электроэнергию и бананы, обескураживала.
        Те, кто умел делать и отмывать деньги, поражали полным отсутствием фантазии относительно того, как их применить и потратить. Кто не умел и этого, те просто поражали отсутствием фантазии. Ливанова почти никто не узнавал, хотя казалось бы. А если вдруг узнавали или хотя бы догадывались, из какой он страны, - тут же вспучивалась, словно пузырь на болоте, национальная банановая гордость, проявлявшая себя в ехидных вопросиках о новых сезонных ценах на газ. Интересно, чем бы они тут у себя гордились, - постепенно накаляясь и закипая, думал Диванов,
        - если бы не мы с нашим газом, если бы не глобальное потепление?!
        С досады он даже не стал отмазываться, когда позвонил Паша и выдернул его на очередную презентацию в регионах, а именно в пригороде столицы, уездном городишке с микроскопическим и гордым книжным магазином на центральной площади. Как ни странно, на встречу собрались люди, человек семь или восемь, все они оказались на удивление в контексте и часа два вели с Ливановым содержательную дискуссию о сквозных мотивах его творчества, перспективах взаимоотношений двух стран, впечатлениях гостя об их городе, писательской личной жизни и Соловках. Книг, правда, никто не купил; впрочем, банановую новинку Паша так и не подвез, а в ассортименте магазина отыскался лишь один том «Зеленых звезд», почему-то второй, и его никто не купил тоже.
        Околокнижный народ, поначалу забавный и трогательный в своем полном отрыве от реальной действительности, в конце концов тоже начал раздражать. Они были какие-то ненастоящие, поддельные насквозь, включительно с их интересом к его персоне и книгам вообще. К началу послепрезентационной пьянки Ливанов уверился в ощущении, что участвует в некой многоходовой схеме, смысл которой от него ускользает, однако, вопреки банановому обыкновению, имеет место быть.
        Подвыпивший Паша с готовностью взялся объяснять. Всех деталей Ливанов так и не постиг, однако в своей правоте убедился: раскручивался сложный механизм с привлечением банановой власти (известной вспышками заботы о культуре и духовности, которые надо вовремя отслеживать и грамотно направлять), местных властей (щедрых перед каждыми выборами), кондишенных магнатов (ну это изредка, если повезет), международных благотворительных фондов (жлобских, но по большому счету наивных, как дети), средств массовой информации, общественных организаций и еще черт знает какой лабуды, тщательно проводимой в издательстве по двойной, а то и тройной бухгалтерии. Собственно книги в данном раскладе были элементом совершенно необязательным.
        Любопытно, усмехался Ливанов, разобрался ли во всех этих нюансах Володя, тонкий знаток самых разных издательских схем, - или его тоже поимели, как типичного представителя страны, для того в основном и предназначенной, с банановой точки зрения?..
        А вот Юрка Рибер имел их сам. Причем имел так артистично и креативно, что Ливанов искренне восхитился. И восхищался до сих пор.
        Пока он, Ливанов, предавался полевым исследованиям загадочной банановой души, а попросту говоря, страдал фигней, Юрка первым делом прошвырнулся по специализированным магазинам и за пару часов закупился всем необходимым для экспедиции, ошарашив продавцов математически точным представлением о том, что именно ему нужно и за какую именно цену. Банановые не привыкли к точности в любых ее проявлениях, а потому Риберу удалось построить всех, всюду выбить немыслимые кредиты, бонусы и скидки, вписавшись в смету щедрых, но вовсе не фантастических пожертвований из ливановского конверта; хотя, скорее всего, у него имелись и другие финансовые источники, Ливанов не вникал настолько глубоко. На момент его возвращения из начитанной банановой глубинки все эти палатки, акваланги, биотуалеты, гидрокостюмы, оргтехника, глубоководные камеры, полевые кухни, сухой паек и разнообразные живительные жидкости в пластиковых блоках заполонили половину площади его роскошного номера, естественным образом назначенного штаб-квартирой всего предприятия. В холле отеля, под охраной двух студентов, завербованных Рибером в состав
экспедиции, красовалась новенькая зачехленная торпеда: видимо, не влезла в лифт. Наличествовал размах, и Ливанов его оценил, особенно на окружающем фоне. Банановым, независимо от социального статуса и бабла, безнадежно недоставало размаха.
        Погрузились и выехали на рассвете, Ливанову даже пришлось проснуться раньше, чем он привык. Риберовские драйв и кураж заряжали и завораживали; и в какой-то момент, трясясь на грузовике в пыли мимо жухлых банановых плантаций, он ощутил себя почти так же, как много лет назад в новеньком еще кабинете с подзорной трубой и старинной картой на стене, с живым и мятущимся, как море, текстом на экране ноутбука… Черт, наверное, это и вправду именно то, что мне нужно. Мальчишество, азарт, поиски сокровищ. Занятие столь же несерьезное и бесполезное, как и литература, - но ведь ничего лучше люди так до сих пор и не придумали. Юрка молодец, что вытащил меня сюда. И я молодец, что преодолел непобедимую, тупую и вязкую силу инерции, которая управляет и заправляет всеми и всем в этой… то есть в моей стране, решился, вырвался, приехал.
        Те некоторые детали отъезда, что могли бы поставить под сомнение его решимость и легкость на подъем, Ливанов удалил из памяти так же запросто, как некогда уничтожал без сожаления большими кусками не слишком удавшийся текст. Давняя и уже, наверное, неискоренимая привычка поступать с жизнью точно так же, как и с литературой - легко творить, спокойно редактировать и переписывать в случае надобности - никогда его не подводила. Подобный подход к реальности был совершенно естественен, поскольку четко мотивировался их сестринской схожестью, литературы и жизни. Ливанов даже удивлялся иногда, почему так не живут все.
        Подъезжая к культурному шельфу, Юрка Рибер вызвонил, разбудил и поднял на ноги своего идейного напарника, бывшего видеоинженера Кольку Иванченко, и к моменту появления экспедиции в дайверском поселке их уже ждали, встречали под козырек, построились и нетерпеливо жаждали разумного руководства и указаний.
        Именно этого банановым, в сущности, и не хватает больше всего, размышлял Ливанов, глядя, как слегка кумарные с утра (для них только-только началось утро) дайверы вместе со студентами браво разгружают экспедиционное оборудование и устанавливают палатки. Прав был Юрка, дайверы - показатель, банановое общество в чистом виде, и оно вполне способно к производительной деятельности при условии грамотной постановки процесса. Другое дело, что заняться этим на государственном уровне у них тут катастрофически некому. Хотя вон Рибер, пожалуй, справился бы. Может, ему и вправду стоит остаться здесь порулить, скажем, на посту президента их так называемой страны? Ливанов негромко захихикал. Надо будет подать идею. Особенно если он и в самом деле найдет эту свою капсулу.
        Разгрузившись, сели обедать по версии экспедиции или завтракать по версии дайверов, одним словом, бухать. Бухалово получилось веселое и душевное, дайверы все как один оказались мировыми ребятами, Колька Иванченко отжигал по полной, он был отвязный и смешной, за что Ливанов его и полюбил, и вообще жизнь определенно налаживалась, - как, впрочем, оно происходило всегда и всюду, где наливали: здесь, в Банановой республике, даже более закономерно, чем там, в этой, бог с ней, стране.
        Однако Юрка Рибер, принявший на грудь никак не меньше других, контроля над ситуацией не терял. В одному ему известный момент «икс» Юрка внезапно скомандовал на коня, подъем и аврал. Через пять минут торпеда уже взрезала на полной скорости волны культурного шельфа, а Ливанов, расставив пошире ноги для баланса, стоял на носу и ловил кайф.
        Дайверская база приближалась. Неслись навстречу перевитые тросами и запаянные арматурой бочки и цистерны, остовы автомобилей, сейфов и холодильников, ящики, контейнеры и прочая неопознанная хрень. Автомобильные покрышки, кольцами свисавшие по периметру, выглядели иллюминаторами полузатонувшего «Титаника» в исполнении обкуренного бананового сюрреалиста. Сверху торчала рубка-скворечник, на которой отчетливо недоставало национального флага. Зато над ней кружила стая чаек, Ливанов уже слышал их голодные крики, похожие на позывные фригидной бабы, старательно имитирующей оргазм…
        Под чайками стояли двое. Коренастый парень в недвусмысленной стойке, с куском арматуры наперевес. И девчонка в шортах и коротенькой майке, мокрой и натянутой на груди, растрепанная, перешуганная, с малиновым облупленным но…
        -Вот блин, - сказал, кажется, Колька Иванченко. - Забыл совсем.
        Это было последнее, что Ливанов успел услышать перед взрывом грохота, скрежета и многоголосого мата. Что он успел увидеть, отвлекшись от облупленного носика, так это стремительно летящие навстречу автомобильные шины: одна по левую, другая по правую руку. После чего все содрогнулось, перевернулось вверх тормашками - и осталось вовне, выше сомкнувшейся над ним поверхности воды культурного шельфа.
        Плотной, теплой, с бурей искристых пузырьков по-банановому щедро напущенного газа.

* * *
        Пока Ливанова вытягивали из воды, сначала на торпеду, косо застрявшую в ржавой пробоине, а потом на базу, Юлька неудержимо, истерически ржала.
        Сергей, готовый к смертельному бою, несколько раз пытался ее заткнуть, но ничего у него не получалось, и в конце концов его арматурина опустилась сама собой, категорически отказываясь взаимодействовать с подобной звуковой дорожкой, а губы судорожно задергались. Нет, этот Ливанов и вправду был жуть какой смешной. Особенно когда пытался подтянуться на качающейся шине, а несколько дайверов подсаживали его снизу под мокрую задницу.
        И только потом Юлька вспомнила что, по-хорошему, он должен был прийти сегодня к ней на эфир - до которого осталось всего ничего. А вместо этого лазает неизвестно где, о чем вряд ли удосужился предупредить Вероничку. Сволочь. Наглая соловецкая морда.
        Дайверская база сотрясалась под тяжестью новоприбывших, штурмовавших ее со всех висячих покрышек. Первым влез наверх, естественно, не Ливанов, а Колька Иванченко, для которого у Юльки тоже имелось в запасе немало эпитетов, не говоря уже о Сереге. Однако тот умудрился заговорить первым, задавая совершенно иную стилистику коммуникации:
        -Ну, что я говорил? Вот она, экспедиция! Сам Димка Ливанов приехал! А вы-то наверняка думали, я просто так треплюсь, скажи, Юлька?
        -Да, - индифферентно отозвалась она, придерживая Сережку за локоть. - Мы именно так и думали.
        До Кольки, разумеется, не дошло: дайвер. Тем временем на базу влезло уже с полтора десятка мужиков, и почти все они были дайверы - не считая Ливанова и еще нескольких идиотов с севера, в своей блаженной высокомерной глупости понятия не имеющих, кто такие дайверы и чего от них можно ожидать. Экспедиция у них, блин. Романтика, поиски сокровищ!.. Наши северные соседи в абсолютном большинстве безнадежнейшие тормозы, привыкшие у себя в стране, что за них всегда думает и решает кто-то другой.
        Хорошо, план такой, решила Юлька. Как можно скорее, а именно как только они высвободят торпеду, добраться до берега, а там уже пешком, черт с ним, до минимальной цивилизации, откуда можно будет позвонить - и не мужьям, нефиг, толку с них, а сразу на студию. А пока пытаться как-нибудь держать контроль над ситуацией, сглаживая острые углы и душа в зародыше неизбежные конфликты. Кроме нее, все равно некому; но так оно бывало практически всегда, и Юлька давно привыкла.
        -Мне здесь нравится, - между тем загремело за спиной, и она сообразила: Ливанов.
        - Очень стильное место. На самом деле у вас так везде, но тут, - он гулко топнул, сотрясая все вокруг, - оно особенно наглядно. Ага, а вот так вы жрать себе готовите, оригинально… слушайте, и вкусно же! Обожаю мидии. Правда, с детства обожаю.
        Юлька резко обернулась: Дмитрий Ливанов сидел на корточках и жадно поглощал мидии одну за другой, периодически отгоняя конкурирующих чаек. Задохнулась от возмущения: сто процентов, эта свинья успела сегодня нажраться (в обоих смыслах) не раз и даже, наверное, не два, в то время как они с Сережкой с самого утра… Бросилась наперехват, будто особенно хищная чайка, широким движением крыла загребла к себе сколько достала и принялась за еду со скоростью претендента на рекорд Гиннесса, зверски разламывая створки, выгрызая моллюсков и совершенно не чувствуя ни насыщения, ни вкуса.
        -Угощайся, - щедро кивнул великий писатель. - Ты тут кем вообще?
        -Они журналисты, - встрял Колька Иванченко. - С телевидения, снимают про нашу жизнь.
        -Здорово, - восхитился Ливанов. - Я тоже когда-то журналистом был, отличная профессия. Как тебя зовут?
        -Юля, - бросила она, работая челюстями и мрачно наблюдая, как Николай, присев на корточки, тоже тянется к мидиям. Один Серега стоял в сторонке неприкаянный, ковыряя ржавчину своей боевой арматурой и явно не зная, что с ней делать дальше: ненавязчиво бросить под ноги или пока рановато?
        Ливанов кивнул, сам он представляться не стал, видимо, не допуская и мысли, что кто-либо может не знать его в лицо и по имени. Зато придвинулся ближе и к Юльке, и к мидиям, вызвав локальное сотрясение всей конструкции и неадекватный грохот, однако ничуть не смутился:
        -Где работаешь?
        В «Супер-Мосте», хотела с вызовом ответить Юлька. Или даже так: веду ток-шоу
«Супер-Мост» на Третьем канале, чтобы понятнее, чтоб сразу вспомнил. Но, во-первых, никаких гарантий все равно не было - на кой ему, звезде вселенского масштаба, сдался какой-то занюханный «Мост»? А во-вторых, никто уже там, понятно, не работает. Даже если вдруг произойдет великое чудо и программу не закроют, а вправду отпустят на летние каникулы. Сорвать последний выпуск в сезоне - это вам не… Ну и черт с ним.
        -В новостях.
        -Вот в новостях никогда не работал, - сознался Ливанов и подмигнул Юльке продолговатым наглым глазом.
        Тоже мне. Она отвернулась, усиленно налегая на моллюсков, и это была ее тактическая ошибка.
        -Слушай, у тебя кондишен перекосился или вы здесь так и носите?
        Поглощенная мидийной гонкой, Юлька не мгновенно отреагировала на ливановские нахальные руки, обхватившие ее со спины за плечи и сомкнувшиеся замком на груди, якобы поправляя кондишен. Конечно, свой удар локтем под дых Ливанов получил, пускай и секундой позже, чем нарывался, - но хуже, что успел активизироваться Серега, наш воин и защитничек, чья арматурина уже примерилась к писательскому затылку, когда Юлька сообразила рявкнуть:
        -Лопать садись! Ты кому их вообще ловил?!
        Перевела дыхание. Усилить бдительность, блин, а то ведь поубивают друг друга и без помощи дайверов. Хотя, откровенно говоря, этого незваного и неуместного соловецкого гостя она бы и сама с удовольствием убила.
        Тем временем толпа, прилетевшая на торпеде, более-менее равномерно рассосалась по базе. Одни муравьиной цепочкой вели разгрузку привезенного оборудования - разноцветными яйцами мелькали баллоны новеньких аквалангов, другие возились, матерясь, вокруг застрявшего торпедного носа, кто-то залез в домик, кто-то присоседился было к мидиям, но фиг вам, спохватившийся Серега подгреб остатки моллюсков к себе и уничтожал их с фантастической скоростью, еще какие-то кадры с детскими визгами и дикими воплями раскачивались на шинах, прыгали с высоты и плескались в водах культурного шельфа… Мирные резвящиеся дайверы. От которых можно ожидать чего угодно - потому что у них не действуют, словно рудиментарные органы, ни разум, ни логика, ни тормоза.
        Один очень деловой мужик, оставшийся внизу, на торпеде, довольно успешно всех строил, перемежая матерные крики с веселым балагурством, и его вроде бы даже слушались, но это, Юлька не сомневалась, до поры до времени. И совсем уж чужеродными элементами торчали в дайверской цепочке двое прыщавых юношей, обалделых, восторженных, явственно пришлых, каких-то даже ненастоящих. У каждого, несомненно, где-то имелась мама, и обеих этих женщин Юльке было искренне жаль.
        База гудела и содрогалась, то мощными толчками, то мелкой равномерной вибрацией. Казалось невероятным, что она способна, не рассыпаясь, выдержать такую чертову прорву людей - орущих, прыгающих, галдящих, жующих, хохочущих, раскупоривающих привезенную выпивку…
        Ни один из них не раздражал Юльку так сильно, как Дмитрий Ливанов. Который, в общем-то, вел себя вполне прилично, не посягал на последние мидии и даже руки распускать после нескольких предупредительных тычков перестал. Да и если разобраться, появился здесь очень вовремя и кстати. Все же ей кое-что было от него нужно.
        Ей было нужно от него довольно много.
        Это-то и раздражало, напрягало, бесило по самое не могу.

* * *
        Девчонка была смешная. Нечесанная и помятая, малиновая и облезающая на солнце, независимо-колючая, не очень-то красивая, да и дурочка скорее всего, как все журналистки, - но другой тут не имелось, а Ливанов уже третий день как никого не убалтывал. Да и заняться было больше решительно нечем: начиналась сиеста. Традиционный и неотвратимый временной провис в банановой жизни, идиотский обычай, как оказалось, свято почитаемый и дайверами. Кстати, надо будет порасспросить Кольку Иванченко, как они у себя в поселке ухитряются обходиться без баб.
        А пока он обернулся к девчонке:
        -Давно работаешь в своих новостях? Сколько тебе вообще лет?
        -Тридцать один.
        -Врешь.
        Она крепче обхватила собственные колени, подтянутые к подбородку. Ливанов придвинулся ближе, присмотрелся: ну ладно, допустим, не врет, хотя ничего так, прилично сохранилась. Повернула голову навстречу, отодвинулась, глянула с вызовом:
        -А тебе?
        Тоже на ты она перешла исключительно из принципа. Делала над собой усилие, но держалась.
        -Мне - сорок два.
        -Правильный ответ.
        -А какой неправильный? - заинтересовался Ливанов. - Сорок три?
        -Варианты неправильных: «а сколько ты мне дашь?», «разве это имеет значение?» или
«увы, гораздо больше». На вопрос о возрасте нормальные люди отвечают числительным.
        Ливанов рассмеялся:
        -Да ладно тебе, Юлька. Нормальные люди его и не задают.
        Он заглянул ей в глаза, сощуренные от солнца, ощетиненные белыми солеными ресницами - и Юлька засмеялась тоже, зацепившись за его взгляд, поймав его волну. На первой стадии убалтывания Ливанов больше всего ценил именно этот момент: когда совпадало, запарралеливалось, когда совмещались какие-то внутренние шестеренки и начинали крутиться в едином механизме, а дальнейшее становилось делом креатива, живой и действенной фантазии в заданном ключе и ритме. Если ничего подобного не происходило, убалтывать дальше просто не имело смысла. Но Ливанов редко настолько прокалывался и промахивался. Может быть, раньше, давно, еще до первой жены; но те времена он уже почти и не помнил.
        -У тебя дети есть? - все женщины за тридцать не упускали случая похвастаться детьми, и он всегда успешно этим пользовался.
        Смеющаяся Юлька кивнула и показала четыре пальца. Ливанов присвистнул:
        -Ты меня сделала. У меня одна Лилька, мой чертенок и солнышко. Когда ты успела? Мужей было тоже четверо, надеюсь?
        Помотала головой:
        -Мужей двое. Только почему «было», они и сейчас есть.
        -Оба сразу?
        -Ну да.
        Ливанов изобразил медленное и усиленное движение мысли: вообще-то он слышал, конечно, об этом дивном изгибе бананового законодательства, призванном поделать хоть что-то с их катастрофически пошатнувшейся после глобального потепления демографией. Но детали его и вправду интересовали - а главный секрет успешного убалтывания заключался именно в неподдельном интересе не только к девушке как к таковой, но и к тому, что она говорит; как правило, данный интерес все же приходилось виртуозно симулировать.
        Юлька смеялась. Хорошо.
        -Так значит, ты… ну, с обоими одновременно?
        -Да ну тебя. По очереди, конечно.
        -Это как? Расскажи. По графику, что ли?
        -В общем, да, теоретически по графику. Никто его не соблюдает, конечно… Они у меня рядом живут, удобно, можно всегда подкорректировать, если какие-нибудь накладки.
        -Муж должен быть рядом, - задумчиво произнес Ливанов. - Нет, Юлька, я все-таки не понимаю. Вот, к примеру, у меня жена, - упоминание жены, независимо от контекста, входило в обязательный риторический набор. - И вдруг она привела бы домой кого-то еще. Другого волосатого мужика. Слушай, но я бы его убил. Честное слово.
        -А что ей делать, если она его полюбила, другого? - требовательно спросила Юлька.
        - Уходить из семьи? Встречаться на стороне?
        Такой поворот Ливанову не приходил в голову, он отвлекся от Юльки и приятного процесса, и вправду подумав о жене. С которой они понимали друг друга настолько хорошо, что почти все вопросы в семье решались сами собой, а разногласия оставались данностью, не имеющей решения, и уже необязательно было ни спорить, ни разговаривать, ни даже регулярно видеться: как правило, они с ней находились в противофазе, не совпадая физическими и рабочими режимами. И вот сейчас он, Ливанов, уехал в Банановую и не сказал, на сколько, а она там… Надо позвонить. Нет, что за черт, какое звонить, зачем?! Если какая-то банановая девчонка…
        -У нее есть я, - сказал он несколько суше и холоднее, чем предполагал убалтывательный режим. - А тебя что, первый не того как следует? Или там прошла любовь?
        -Прекрати, - обиделась Юлька. - Нифига ты не понимаешь. Они разные совсем.
        Все-таки она была очень смешная. Ливанов придвинулся ближе и подгреб ее к себе, обхватив широким жестом за плечи:
        -А про третьего ты не думала?
        Разумеется, рука была сброшена, под ребра въехал острый локоток, а девчонка отодвинулась на полметра. Ливанов всегда позволял себе нарочито преждевременные жесты с расчетом именно на подобную реакцию: на третий-четвертый раз девушка обычно не то чтобы соглашалась, но привыкала, смирялась с такими вот правилами предложенной игры. Что было само по себе приятно, но увы, существенно снижало градус. Юлька пока держалась сама и держала дистанцию, и это его подзаводило.
        -Все-таки удивительная у вас страна, - заговорил, как бы меняя тему, но на самом деле все о том же. - Как вы так живете? Ни малейшего порядка, ни хрена. А все потому, что у вас рулят бабы. Вот я, хоть убей, не могу себе представить, чтобы в этой… у нас, я имею в виду, в стране народ проголосовал за женщину. А вы запросто.
        -Ты что, совсем за новостями не следишь? Ей импичмент объявили.
        -Да знаю, знаю… Но в принципе - выбрали же. Сегодня одну, завтра другую. А в результате полный бардак.
        -Ну да, - хмыкнула Юлька. - Если полный бардак, то женщина виновата. А ничего, что все предыдущие президенты были мужики, при них и началось?
        -Ты что, можешь сказать конкретно, когда оно у вас началось?
        -Этого никто не может сказать. Уж точно до глобального потепления.
        Родное словосочетание зацепило слух, Ливанов даже подумал было, не начать ли обчитывать ее стихами; нет, пожалуй, рановато, после стихов (ливановских ранних и действительно, он знал, неплохих) девушки обычно сразу ложились, срывая к чертям весь увлекательный процесс, - а если вдруг не ложились, становилось еще обиднее. Интересно другое: насколько он успел заметить, и отнюдь не только в этот приезд, банановые вообще напрочь не помнили о глобальном потеплении. Свою перевернутую экстремальную жизнь они принимали как данность, а вовсе не катастрофу, как это было в первые после глобального потепления годы там, в его стране. Действительно, у них все началось раньше - распад, развал, бардак - потому и не заметили, наверное, как следует, что к тому же еще и потеплело.
        А она вот помнит. Даже любопытно.
        -Глобальное потепление, - повторил Ливанов, ему нравилось произносить это словосочетание, нравилось, как оно звучит. Хотел свернуть на свою мифическую трилогию, но не стал: говорить о ней абстрактно было неинтересно, а до стихов, как было сказано, у нас пока не дошло. - Оно же вас тут накрыло по-настоящему. Процентов тридцать территории затопило, да? - он постучал по ржавой канистре, на которой сидел, и она отозвалась глубоким гулом.
        -Тридцать три, - сказала Юлька. - Но, знаешь, дело даже не в этом. Глобальное потепление, оно ведь нам показало, наконец, какие мы есть. И весь ужас в том, что никто не захотел увидеть! Никто ничего не стал менять. Живем, как будто так и было. И я хочу…
        Последние фразы Ливанов слушал с неподдельным интересом: надо же, оно, оказывается, что-то пытается соображать, сопоставлять, делать выводы. Наличие у девушек ума, разумеется, в женской лайт-версии, он всегда приветствовал. И тем более досадным показалось, когда она внезапно замолчала, затормозила с разбегу, будто передумала вдруг выдавать государственную тайну. Правильно, усмехнулся Ливанов, вспомнила, что я соловецкий гость, северный сосед. У банановых своя гордость.
        -Ну и чего ты хочешь? - подбодрил он.
        Вышло даже двусмысленнее, чем задумывалось. Юлька бросила короткий взгляд исподлобья и не ответила. Странно: только что все было на мази, на ускорении, на правильном пути - и вот на глазах отходили контакты, распадались разъемы, разъединялся налаженный было коннект. Ливанов ничего не понимал.
        -Знаешь что? - пустил он в ход самое обкатанное, безотказное и ни к чему не обязывающее. - А давай-ка я увезу тебя отсюда. Твоим мужьям чего-нибудь соврем, да они, наверное, и не станут возникать, ты же независимая женщина из независимой страны, правда? И рванем с тобой на Соловки!
        Она подняла голову и посмотрела с неожиданным любопытством и надеждой, как будто ни с того ни с сего приняла его слова всерьез. Нет, с этими банановыми определенно ничего нельзя понять, а тем более с их женщинами.
        Ливанов положил руку ей на плечо, выдержал мимолетную паузу, застолбив отсутствие сопротивления, а затем привлек Юльку к себе и прижал довольно чувствительно. Она оказалась упругая и горячая, пахнущая солнцем.
        Не отстранилась. И это было уже скучно.
        Блок: АЛЬТЕРНАТИВНАЯ СЕМЬЯ, хронометраж 8мин. 30сек.
        Ведущая: Приятно видеть вас снова после рекламы, вы смотрите ток-шоу «Супер-Мост», я, если кто забыл, Юля Чопик. Постоянные зрители в курсе, что героями нашей программы часто бывают не только раскрученные медийные лица, но и нормальные люди. Встречайте в нашей реальной студии Галину Гудзь, простую женщину, которая собралась замуж!
        (Аплодисменты в студии.)
        Ведущая: Здравствуйте, Галина.
        Гудзь (реальная студия): Здравствуйте.
        Ведущая: Проходите, садитесь на диванчик. Напоминаю, что в виртуальной студии с нами до сих пор Татьяна Чернявская, известный психолог, консультирующая многих высокопоставленных чинов столицы ее родины. Но, думаю, нашу гостью она тоже не откажется проконсультировать, правда, Татьяна Никитична?
        Чернявская (виртуальная студия): Да, конечно, с удовольствием.
        Ведущая: Галина, рассказывайте. Когда свадьба?
        Гудзь: Двадцатого. Не знаю. Наверное.
        Ведущая: А что такое?
        ГУдзь: Он сказал, что должен подумать. Я сама виновата, конечно… надо было сразу признаться. Я же ему все время говорила, что он третий! А тут кондишен в гостиной сломался, я сдуру всех мальчиков обзвонила, они и пришли ремонтировать, мужчины все-таки…
        Ведущая: Все пришли?
        Гудзь: Да. Все шестеро. И Женя.
        Ведущая: С ума сойти! Слушайте, Галя, как вы их кормите? У меня двое, и то не успеваю обоим готовить…
        Гудзь: Так вы же в телевизоре все время.
        Ведущая: Да, наверное, поэтому… Ну, думаю, все уже более-менее разобрались в Галиной ситуации, послушаем комментарий психолога. Татьяна Никитична, что вы об этом думаете?
        Чернявская: Ну что вам сказать. Налицо плоды катастрофической феминизации вашего общества. У этой женщины, несомненно, комплекс материнства, который она реализует с мужчинами, видимо, инфантильного склада, каковых у вас в стране подавляющее большинство. А последний, так сказать, седьмой жених оказался мужчиной традиционного воспитания, склонным доминировать. Галине же, по большому счету, нужен еще один ребенок. Отсюда проблема.
        Ведущая: Галя, вам ребенок нужен?
        Гудзь: Ну…
        Ведущая: Кстати, сколько у вас детей?
        Гудзь: Тринадцать! И, кажется… ну тринадцать пока.
        Ведущая: Все дружно аплодируем Галине!
        (Аплодисменты в студии.)
        Ведущая: А мы встречаем в реальной студии еще одну гостью: главу Государственного комитета по делам семьи и демографии нашей страны Александру Ворожко! Проходите, Александра Николаевна. Вон туда, на голубенький диванчик.
        Ворожко (реальная студия): Здравствуйте. Я хотела бы сразу возразить этой, госпоже психологу. Разумеется, вам у вас там трудно понять, что такое сознательный выбор свободной женщины. Вы это называете комплексами! Тогда как в нашей стране…
        Ведущая: Александра Николаевна, я знаю, что именно ваш комитет пролоббировал принятие Закона об альтернативных формах семьи. Во-первых, спасибо от меня лично. Во-вторых, расскажите, что подвигло вас на такую инициативу и как вам удалось провести ее в жизнь? Что вы говорили депутатам?
        Ворожко: Если посмотреть демографическую статистику десяти-пятнадцатилетней давности, можно ужаснуться. Нас тогда оставалось меньше, чем двадцать миллионов! И было совершенно очевидно, что социальная реклама…
        Ведущая: Помню-помню. «Стране не хватает водолазов!» Дайверов, наверное, имели в виду.
        Ворожко:…и прочие так называемые меры подобного толка ни к чему не приведут. Мы стали искать причину тотального падения рождаемости. И мы ее нашли! Все дело в том, что в нашей стране, в условиях кризиса и нестабильности, мужчина категорически не готов становиться отцом более одного, в крайне редких случаях двоих детей. А женщина готова! Для нее материальные и социальные мотивации не стоят во главе угла. Наша женщина…
        Ведущая: Ну, лично я знаю многих женщин, которым дети вообще не нужны. Только карьера или всякий там гламур.
        Ворожко: Да, эти феминистки!.. Но мы-то с вами говорим о нормальных женщинах. Им надо было дать возможность реализовать свой потенциал в полной мере, и мы ее предоставили. Тем самым укрепив институт семьи как таковой. Социологические исследования показывают, что нашему мужчине гораздо легче решиться на альтернативный семейный союз, чем взять на себя единоличную ответственность за жену и детей. Более того, дух соревнования, неизбежно возникающий в таком союзе, подвигает мужчин на…
        Чернявская: У вас же больное общество! Неужели вы не видите?
        Ворожко: Наша женщина свободна, решительна, социально активна, и при этом она хорошая жена и мать! Но вам, конечно, оттуда понять трудно.
        Ведущая: Дорогие зрители, обращаю ваше внимание на то, что все три наши сегодняшние гостьи - женщины свободные, социально активные, хорошие жены, матери и просто красавицы! Ну и я тоже ничего. Увидимся после рекламы. Из архива ток-шоу «Супер-Мост», ведущая Юлия Чопик
        рубрика: Откровенно
        Дмитрий ЛИВАНОВ: «МОЯ ЖЕНА - САМАЯ КРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА ИЗ ВСЕХ, КОГО Я ЗНАЮ»
        Сегодня в гостях у наиболее откровенной рубрики нашего журнала - Дмитрий Ливанов, писатель, поэт и публицист, человек, каждое слово которого страна воспринимает как руководство к действию, и он вовсю этим пользуется. Мы зададим Дмитрию несколько откровенных вопросов.
        -Дмитрий, вы часто пропагандируете в масс-медиа традиционные семейные ценности. Зачем вам это нужно?
        -Ну, это же все знают. Мне приплачивают в профильном госкомитете, а также производители сосок и памперсов. Я правильно ответил, вы нечто подобное хотели услышать?
        -А если серьезно?
        -А если серьезно, то я сам так живу. Человечество просто не придумало более устойчивой и приятной для жизни конструкции, чем семья. А в этой стране тем более только на полигоне семьи, на маленьком таком, локальном полигончике, можно попытаться построить себе небольшое экспериментальное счастье. Разумеется, этого недостаточно. Но я рад, что у меня есть хотя бы это.
        -Кто главный в вашей семье?
        -Если я скажу, что жена, вы сами же сразу поймете, что я вру. Если скажу, что я, вы обидитесь из женской солидарности. Давайте так: мы с ней разделяем сферы влияния. На ее территорию, во все эти вазочки, коврики, цветы…
        -Кастрюли, сковородки…
        -Вы отлично ловите мою мысль. Так вот, на территорию жены я не лезу со своим руководством. Даже не заказываю никогда, что мне приготовить на обед. Я все ем. У нее все очень вкусно.
        -Сами не готовите?
        -Боже упаси.
        -А как насчет воспитания ребенка?
        -Да Лилька сама нас воспитывает! Это совершенно сформированная личность, очень незаурядная, и я понятия не имею, кто из нас больше повлиял на то, что она такая. Знаете, я вообще не верю в воспитание детей. Помню по собственному детству: в мире есть столько всего, кроме родителей… Как правило, гораздо более интересного. Я считаю, единственное, что мы можем сделать для наших детей - быть интересными им. Тогда и на выходе получим то, что более-менее отвечает нашим представлениям.
        -На кого она больше похожа: на вас или на жену?
        -На жену, к счастью.
        -Почему «к счастью»?
        -Потому что это самая красивая женщина из всех, кого я знаю.
        -Дмитрий, а ведь у вас, откровенно говоря, та еще репутация…
        -Милая девушка, и как вы не побоялись пойти на интервью к человеку с такой репутацией? Мне, кстати, всегда нравились журналистки, с ними есть о чем поговорить, и вообще… Ты после интервью сразу в редакцию или как?
        -Я хотела спросить, как жена относится к тому, что у вас столько женщин?
        -Сколько? Ты уже подсчитала?
        -Нет, правда, она вас не ревнует?
        -Я сейчас наговорю тебе кое-чего на твой прелестный диктофон, а ты, когда придешь, расшифруй, распечатай, повесь у себя дома в спальне и учи перед сном. То, что у мужчины есть личная жизнь - это нормально, равно как и то, что он больше зарабатывает, больше пьет, обладает большей грузоподъемностью и, как правило, выше ростом. Но если он при том не полный идиот, то понимает: его семья - главное и лучшее, что может быть в жизни, особенно в этой стране. И женщина, если она не полная дура, тоже это понимает. На полной дуре я бы не женился. А теперь иди, сделай, как я сказал, а потом, когда выучишь наизусть, приходи еще. Может быть, я тогда пожалею, что не могу жениться на тебе. Интервью глянцевому журналу «Семейный очаг»

8.Культурный шельф-2
        Вода была прозрачная, гораздо чище, чем обычно на культурном шельфе, наверное, давно не было шторма. А может, и объективно успела очиститься за те десять с чем-то лет, что Юлька здесь не ныряла. Сквозь стекло новенькой маски шельф просматривался четко, до камешка, до обрывков проводов на столбах и битых бутылок на дне.
        Правда, пока плыли над спальными районами, смотреть было особенно не на что. Ряды одинаковых многоэтажек темнели дырами бывших окон, обрамленных колышащимися водорослями, сквозь бетонные остовы проплывали туда-сюда стайки мелких рыбешек. Иногда Юльке казалось, будто в подъездах шевелится что-то крупное и жуткое, но это были, разумеется, ее девичьи фантазии, базированные на дайверских байках. Ничего крупнее кефали, отраженной в локальной песенной традиции бывшего областного центра, на культурном шельфе не водилось.
        Впереди уверенно греб ластами руководитель экспедиции Юрка Рибер. Рибера Юлька, как выяснилось, прекрасно знала: несколько лет назад они пересеклись на международном саммите, где главы держав беззастенчиво бухали часами напролет за закрытыми дверьми, а журналисты, томясь в ожидании, бухали в вестибюле, что, понятно, весьма сближает. Опознав друг друга (впрочем, не сразу) Юрка и Юлька с воплями кинулись друг другу в объятия и закружились, сотрясая базу; дайверы поаплодировали. Самое смешное, что Ливанову все это заметно не понравилось.
        За Рибером плыли с двух сторон, похожие на щуплых бодигардов, а еще больше на свиту крупной рыбы, двое студентиков в цветных аквалангах и семейных трусах, красиво развевавшихся в воде: от гидрокостюмов Колька Иванченко посоветовал отказаться, воды культурного шельфа и так прогревались по самое не могу. Сам Колька порывался держаться впереди, указывая дорогу, но плавал он хуже и потому все время отставал, а Юрка так или иначе не производил впечатления человека, которому надо что-то указывать.
        Ливанов то и дело отставал тоже, но по другой причине: ему все было интересно. С людьми, впервые попавшими на культурный шельф, Юлька помнила по себе, оно так всегда. Он совался во все окна, заплывал в квартиры, нырял вглубь к бывшим офисам и магазинам в цокольных этажах, не пропускал ни одной трансформаторной будки с полустертой, полузаросшей ракушками надписью «Не влезай - убьет» на покосившейся дверце. Сколько, он говорил, ему лет - сорок два? - однако на культурном шельфе все благополучно становятся мальчишками. Или девчонками, как вариант.
        Юлька силилась и не могла осознать, как оно с ней произошло. Все было каким-то нереальным, теряющим форму и давно потерявшим смысл, словно этот зарастающий водорослями город под зеленоватым слоем морской воды. Где-то недавно закончилась планерка, журналисты и операторы выезжают на съемки, наскоро расписавшись за камеру и выдернув из партии в домино недовольного водителя, кто-то по-быстрому допивает кофе, кто-то шарится в интернете или толчется в курилке, где-то скоро выйдут в эфир «Новые вести» и не выйдет «Супер-Мост», - и кому-то, даже многим, все это кажется важным. А она, медленно шевеля ластами, плывет над затопленным городом в теплых водах культурного шельфа, прошитых жемчужными пузырьками воздуха от аквалангов. И мифическая капсула Кольки Иванченко - заключающая в себе, насколько Юлька поняла, ни много ни мало, счастье, процветание и будущее нашей страны, - кажется более реальной, чем все, что осталось там, над поверхностью.
        Вчера Ливанов организовал и разрулил все мгновенно, весело и между делом, распивая с дайверами водку у костра и обсуждая с Рибером детали завтрашнего погружения.
«Как зовут шефа, Юлька? Иван Михалыч? Тот самый Михалыч, что ли? Так мы же с ним… Алло, Михалыч, ты? Это Дима Ливанов! Ага, давно не виделись. Слушай, тут такое дело…» Хихикая, Юлька любовалась, как он, излагая подробности в трубку, одновременно жестом требует налить еще и что-то сигнализирует на мигах Юрке Риберу. «Ну все, договорились, он тебя отпускает. Мировой мужик, я всегда его уважал! Давай, мужьям сама звони», - он ткнул ей в ладонь еще теплую трубу, и никуда Юлька не делась, пришлось звонить.
        Мужья проявили редкое единодушие в аргументации своего возмущения, а именно апеллировали к детям. Юлька послала обоих к матерям, то есть свекровям, должна же быть от них польза! - а детям потребовала дать трубку, каковым образом и выяснила, что все четверо и так со вчерашнего дня распиханы по бабушкам. После чего можно было смело переходить в наступление, обвиняя пойманных с поличным мужей в недостаточном проявлении отцовского внимания, которое детям тоже необходимо, не надо ля-ля. Вышло два абсолютно идентичных диалога, к восторгу экспедиции и дайверов. Ливанов развлекался от души, безнаказанно распуская руки в самых драматичных местах семейных переговоров, и Юльке снова захотелось его изничтожить. Впервые в жизни она позволила кому-то другому все - ну почти все - устроить и решить за себя, и ощущения были, мягко говоря, противоречивые.
        Как завести с ним разговор о Соловках, Юлька в упор не знала. Что же касается сценария «Глобального потепления», она до сих пор не решила, стоит ли заводить разговор вообще. Неопределенность напрягала все сильнее и сильнее вплоть до самого погружения, когда необходимость решать временно отпала, и остался только призрачный город, плавно уходящий от окраинных высоток, на которых крепились дайверские базы, в зеленую глубину культурного шельфа.
        Тем временем уже подплывали к центру. Улицы стали строго параллельно-перпендикулярными, словно город расчертили в клеточку, бетонные дома сменились каменными, а потому гораздо лучше сохранившимися, кое-где еще можно было оценить архитектуру. Колька Иванченко вооружился аквушкой, куда более навороченной, чем у Сереги. (Оператора Ливанов отправил на студию, непонятным образом раздобыв ему машину, а Юлька вручила напоследок текст сюжета о дайверской жизни, присовокупив записочку Дашке с просьбой начитать и смонтировать за полгонорара; Ливанов убеждал, что Михалычу ее сюжет нафиг не нужен, но иначе она не могла.) И принялся снимать, то панорамой сверху, то подныривая поглубже и суясь во все дыры. Обплыл по параболе странный полукруглый дом, утыканный колоннами и статуями: статуи было не отличить одну от другой под толстым слоем колонии мидий, а само здание сохранилось прилично, однако Юлька не сразу его узнала, потому что на ее детской памяти оно всю жизнь реставрировалось и стояло в лесах. Если она не ошибалась, то именно сюда ее водили смотреть сказку про теремок, где животные были толстыми людьми,
но ничего не говорили, а все время пели громкими визгливыми голосами, особенно лягушка, и маленькая Юлька в упор не могла разобрать ни слова.
        Обогнув театр, они проплыли над бывшим бульваром, когда-то обсаженным деревьями, а теперь полузанесенным песком, из которого торчало переплетение бурелома с водорослями, фонарные столбы и какая-то черная голова. Слева стояли стеной вполне целые и до сих пор даже стильные дома, а справа дно круто уходило вглубь. Там, дальше, поняла Юлька, заканчивался культурный шельф и начиналось настоящее, прежнее море. Вдали просвечивал привидением сквозь толщу воды остов потухшего маяка.
        Наконец они доплыли до лестницы. Тут выяснилось, что снова отстал Ливанов. Пришлось остановиться подождать возле статуи, похожей очертаниями на вешалку или чайник. Статуя сплошь заросла мидиями, водорослями, полипами и чем попало, но макушка оставалась голой и блестящей, в ней отражалось ярким бликом пробившееся сквозь толщу воды зеленоватое солнце.
        Ливанова не было. Судя по тому, как накручивал круги около статуи целеустремленный Юрка Рибер, он уже начинал волноваться. Студенты болтались на месте вертикально, перебирая худыми ногами в колокольных трусах и перепончатых ластах. А Колька Иванченко поплыл снимать лестницу, и Юлька увязалась за ним.
        Лестница впечатляла. Широкие ступени уходили в глубину пролетами и площадками между ними, желтовато-белые, почти чистые, лишь кое-где тронутые черными оборками мидий или красноватой бахромой водорослей, выбивающейся из щелей. Нижние пролеты плавно, по наклонной, занесло песком, и сверху казалось, будто лестница еще длиннее, будто она спускается внутрь, к центру Земли. По ступенькам гуляли крабы, небольшие темные рыбки сидели смирно, словно остановились передохнуть, а потом вспархивали и плыли дальше. Внизу и сбоку торчал купол с открытой аркой, гладкий и полупрозрачный, в нем зияла черная дырка с зубчатыми краями, словно в гигантской надбитой елочной игрушке. Из дырки выплывала и все не кончалась стая серебристых, похожих на торпедки рыб.
        Колька завис напротив лестничного пролета, перебирая ластами и накручивая на аквушку какой-то новый интересный объектив, Юлька таких и не видела никогда. Накрутил, несколькими мощными взмахами поднялся к началу лестницы и поплыл вдоль пролета, ведя камерой мимо ступеньки. Потом повернулся и направился обратно, снимая следующую. Нифига себе, прикинула Юлька, если он собирается вот так отснять всю лестницу, ступеньку за ступенькой, то это, мягко говоря, надолго.
        Подняла голову: Ливанова по-прежнему не было. Юрка Рибер кружил около статуи все беспощаднее, напоминая голодную акулу. Студики на всякий случай отплыли подальше и держались в сторонке.
        А Юлька решила исследовать стеклянную штуку. Оттолкнулась ластами от ступеньки и поплыла вниз.
        Рыбья стая попалась ей навстречу и, раздвоившись, испуганно брызнула в обе стороны серебристыми торпедными усами. Встретилась медуза, большая, синяя, колышащаяся щупальцами; Юлька с детства их побаивалась, а потому сделала крюк от греха подальше. Наконец, опустилась к самому куполу. На его гладкой поверхности ничего не держалось, кроме несерьезного зеленого мха напылением у самого дна, однако стекло, а скорее пластик, сильно помутнело, и внутри было ни черта не разглядеть. Можно было обогнуть купол и доплыть до арки, но Юлька не искала легких путей. Переступая ладонями по скользкой выпуклости, добралась до зубчатой дырки и заглянула внутрь.
        Ничего особенно интересного там, конечно же, не было. Из-под песка виднелись фрагментами какие-то параллельные железки, поднимаясь в направлении арки, а на противоположном конце громоздилось нечто техническое, покореженное, ржавое. Соваться туда, пожалуй, не стоило. И не потому, что изнутри веяло чьим-то жутковатым присутствием, ледяным наблюдающим взглядом - это Юлька, допустим, сама себе выдумала, с ней случалось, - а попросту незачем, вот и все.
        Обернулась посмотреть, как там экспедиция: Колька все еще ползал челноком вдоль верхнего лестничного пролета, а остальных она разглядеть не успела, потому что на талии сомкнулись холодные щупальца, - и Юлька заорала пузырьками воздуха мимо загубника, отчаянно задергалась руками и ногами, взбурлив газировкой неподвижную воду.

* * *
        -А мне все-таки интересно, - щурясь на заходящее солнце, сказал Ливанов. - Что ты с ней сделаешь, если… когда найдешь?
        Вопрос адресовался Юрке Риберу, и тот уже открыл было рот отвечать, однако встрял Колька Иванченко, что само по себе было невероятно: опередить Рибера по части скорости ответа или вопроса не удавалось никому, Ливанов помнил еще по Пресс-лиге. И вдвойне удивительно было с Юркиной стороны уступить приторможенному банановому дайверу, казалось бы.
        -Куплю коттедж на Острове, - мечтательной скороговоркой начал Колька, - в смысле, всем ребятам по коттеджу, и вам с Юлькой тоже. Отправлю своего оболтуса учиться. Брошу заначку в швейцарский банк. А на остальное, как и было задумано, порешаем проблемы в стране.
        -В вашей стране? - уточнил Юрка Рибер. - Не свисти, Коля. В вашей стране проблемы нерешаемы по определению. Вы по-другому не умеете жить.
        -А вот этого не надо! - обиделся за державу дайвер. - Вам легко рассказывать: сначала сидели на нефти и газе, потом благополучно перебрались на Безледное и Беломорское побережье, на эти ваши Соловки! Я, кстати, не был никогда, и ничего. Разумеется, что за проблемы при таких ресурсах - с вашим климатом и курортной зоной в полстраны?!
        -А ты приезжай, - посоветовал Ливанов. - Там хорошо, тебе понравится. Съездишь хоть раз - будешь совсем по-другому говорить.
        Здесь тоже было хорошо. Смеркалось, дул теплый ветерок, на море поднялось небольшое волнение, и база едва ощутимо покачивалась под ударами волн. База была другая, дальняя, чуть более обжитая, годная для ночлега. Сидеть на вобравшем в себя дневное солнце ржавом железе было твердо, но тепло и приятно. Для полноты ощущений Ливанов посадил бы на колени Юльку - но она демонстративно разместилась далеко напротив, смотрела исподлобья, молчала и до сих пор обижалась. А ведь он, между прочим, сразу после всплытия извинился, хотя в душе продолжал считать свою подводную выходку смешной и удачной. И снять с Юльки купальник у него почти получилось.
        -Кстати, о ресурсах, - заговорил Ливанов. - Вот возьмем ваш культурный шельф. У нас-то давно все расчистили, а здесь… Да я бы на вашем месте организовал тут такое! Дайверский экстремальный туризм, подводное сафари с монстрами, - он подмигнул обиженной Юльке, - да черт знает что можно придумать на этих развалинах! Дать широкую рекламу, и туристы ехали бы отовсюду с баблом. Для вашей, между прочим, страны.
        -Для того, чтобы ехали туристы, Дима, - скучно возразил Юрка Рибер, - надо сначала построить инфраструктуру. Дороги, отели, провести водопровод и канализацию. И куда-нибудь деть здешних дайверов. Короче, сразу видно, что ты писатель.
        -Да я понимаю, - махнул рукой Диванов. - Я пытаюсь объяснить, как оно было бы в нормальной стране. Без поправки на банановый… на местный, так сказать, менталитет.
        -Ты не прав, - сказал Колька Иванченко. И твердо, убедительно аргументировал: - Ты абсолютно не прав. Это у вас менталитет.
        -Ага, - отозвался Рибер. - Сейчас ты нам расскажешь, мол, у нас неправильные выборы, мы все под колпаком и не знаем, что такое свобода.
        -Еще нас зомбируют наши масс-медиа, - подсказал Ливанов.
        -Да ну вас, - отступил Колька. - Давайте лучше выпьем.
        И был безоговорочно поддержан.
        Они выпили на троих: застенчивые студентики уползли в домик готовиться ко сну, а Юлька пить отказывалась, хотя все по очереди ей предлагали. Сидела в своей любимой, как успел заметить Ливанов, позе - руки замком, подбородок на коленках - минимизированная донельзя и на вид совершеннейшая девчонка. Она была смешная и очень уместная здесь, в контексте этого вечера, культурного шельфа, безумной экспедиции и маловменяемой страны. Он был доволен, что удалось оставить Юльку здесь, без нее определенно чего-то не хватало бы, утратился бы вроде и необязательный, но правильный, завершающий композицию элемент. Стремительно, по-южному, темнело, и ее лица было уже не различить, а тем более его выражения. Скорее всего, еще дуется, и так оно даже интереснее.
        Ливанов встал, потянулся и направился к дальнему краю базы. Поверхность моря - ему все равно казалось, что это море, хотя дайверы называли его шельфом и никак иначе
        - призрачно, серебристо светилась, россыпь блуждающих огоньков мерно покачивалась на волнах. Из-под ливановской ноги с грохотом покатилась банка из-под пива, или что-то вроде того, и звучно плюхнулась в воду, распугав тишину и сияние. Он вернулся к компании, разумеется, на гораздо более выгодную позицию, присев на теплый ящик у Юльки за спиной.
        -…я только думаю, как лучше сделать, - говорил Колька Иванченко. - Просветить все, а потом посмотреть - или отсматривать по сегменту?
        -Естественно, по сегменту, - сказал Рибер. - Если она в первом или во втором, нафига делать мартышкину работу?
        -Оно, конечно, так, но ведь это кататься каждый раз на берег. И не хотелось бы прямо сейчас распаковывать аппаратуру.
        -Почему?
        Николай замялся, и тут прозвучал внезапный и звучный, как сигнал корабля в ночи, Юлькин голос:
        -Сопрут.
        Ливанов придвинулся ближе. Под ее затылком серебрились не попавшие в основной узелок волнистые волоски, похожие на свечение ночного моря. Он поцеловал ее в шею, Юлька дернулась, резко двинув назад локтем, но не попала.
        -Сопрут, - покаянно подтвердил Колька. - На вашем месте я бы вообще не привозил сразу оргтехнику, ну да ладно. Я сказал ребятам, что в том контейнере всякие соки-воды, наши такого не пьют.
        -Не свисти, - отмахнулся Юрка. - Я к дайверам тысячу раз ездил, и никогда ничего не крали. А ты уверен, что просветка ее покажет? Там же могло все занести песком, и даже скорее всего.
        -Но сама же капсула полая! Если она разгерметизировалась, то все, кранты. Но не должна была. Знаешь, Юрка, о чем я думаю? - в Колькином голосе прорезались мечтательные, ностальгические нотки. - Если б ее нашли еще тогда, как имелось в виду, мы теперь жили бы совсем по-другому…
        -А ты не купил бы коттедж на Острове.
        -Это точно. Давай выпьем.
        Ливанову налить не предложили, они, кажется, забыли о нем на своей общей, тихой и душевной кладоискательской волне. Удивительно вообще, как это двое немолодых, потрепанных жизнью мужиков безоговорочно поверили в легенду, основанную, насколько он понял, на газетной утке черт-те какого, еще до глобального потепления, года выпуска. Ну допустим, Колька, он дайвер, и этим, по идее, все сказано (Ливанов не до конца разобрался пока, что именно); но ведь Рибер всегда производил впечатление человека адекватного, хваткого и прагматичного. Кризис середины жизни принимает порой причудливые формы. Хотя по сути у всех он соткан по мелочам из незначительных и крупных неудач, нелюбимой работы, усталости и отсутствия счастья, и накрывает обвально и врасплох, причем независимо от страны.
        Думать дальше в том же направлении не хотелось. Ливанов наклонился к Юльке, обхватил ее за плечи и жарко прошептал в шею неподалеку от уха:
        -Не дуйся. Я больше не буду. Я же знаю, что ты все равно мне не дашь.
        Она вывернулась, обернулась. Глаза у нее были черные, с точечками морского свечения, а ответ она вовремя не придумала, только беззвучно шевельнула губами.
        -Ты смешная, - сказал Ливанов. - За это я тебя и люблю.

* * *
        Утро было неподвижное, светло-сизое, мутноватое и словно слегка искаженное толстой линзой - и небо, и культурный шельф. Над водой еще держалась прохлада. Упускать дивное состояние было жалко, но хотелось полного кайфа, и Юлька вернулась в низкий душный домик, по-быстрому сварила на походной плите кофе, вышла со стаканчиком наружу и села на бочку с краю базы, свесив ноги вниз, поближе к еле слышному плеску. И кайф стал абсолютным, недостижимым, наверное, больше нигде. Оставаться определенно стоило - хотя бы ради этого.
        Так называемая экспедиция, разумеется, дрыхла без задних ног. По Юлькиным расчетам, основанным на количестве пустых бутылок в контейнере, проснуться ее участники должны были не раньше полудня. Ну допустим, не считая студиков, но толку с них.
        Вообще интересно, - размышляла Юлька, наслаждаясь растворением кофейного аромата в утренней дымке, горячего вкуса в мимолетной прохладе, умных мыслей в мечтательном созерцании, - почему они, северные, с таким всепобеждающим наивом уверены в своем праве на нас, на наши сокровища, на всю нашу страну? Разумеется, никакой капсулы нет и быть не может, но представим на мгновение, что она есть, что и вправду лежит на дне, замурованная в одну из многочисленных лестничных ступеней. Чья это лестница, чей затопленный город, чей культурный шельф?! Капсула принадлежит нашей стране, говорил Серега, и был прав, хоть и дурак.
        А им пофиг. Они чувствуют себя здесь как дома, хозяевами, начальством! - посмотреть на того же Рибера, о Ливанове промолчим. Если они ее найдут, то и Кольке Иванченко преспокойно дадут под зад, не говоря уже о прочих дайверах, о ней, Юльке, лично и о стране в целом. А между прочим, те, кто капсулу закладывал, планировали слегка по-другому… Хотя никто ничего не закладывал, конечно.
        -Чего подскочила так рано?
        -Я всегда так встаю, - не вздрогнув и не оборачиваясь, бросила Юлька.
        -Это правильно, - одобрил ливановский голос. - Я сам не сплю помногу.
        Ливанов со скрежетом сел рядом, и Юлька превентивно отодвинулась. Выдержала паузу и оглянулась через плечо: глаза у него были, как она и ожидала, нахальные и смеющиеся, в красных прожилках, а физиономия ничего, не очень опухшая.
        -Кофе, - сказал он, жадно раздувая ноздри. - Свари мне тоже.
        -Сам себе свари.
        -Зараза ты. Слушай, Юлька, у нас с тобой вчера что-то было?
        Он почти спрятал наглую ухмылку и смотрел вопросительно, озабоченно даже. И надо было ответить что-то бритвенное и парадоксальное, под корень и наотмашь, чтобы знал и прекратил! - но ничего подобного в голову, разумеется, не пришло, и Юлька разозлилась на себя в разы больше, чем на него. Хотя и на него тоже, не без того.
        Ливанов кивнул, как если бы получил исчерпывающий ответ:
        -Это хорошо. Представляешь, как обидно, если б что-то было, а я не запомнил ни черта? Нет, у нас с тобой все произойдет на уровне, вот увидишь. Сделай кофе, тебе жалко, что ли?
        -Не мечтай, - прорезалась Юлька. Вышло малость расплывчато.
        -Сделай, сделай.
        Юлька допила кофе и захотела еще. Только поэтому встала, прошла в домик и сварила по стаканчику себе и Ливанову. Когда она вернулась, утреннюю дымку уже размело по воде, поднималось солнце, зажигая по шельфу ослепительные искры, воздух стремительно нагревался, и бочка оказалась ощутимо теплой даже сквозь шорты, чтобы не сказать горячей.
        Ливанов жадно схватил стаканчик, спасибо, естественно, не сказал, да и пить не торопился, зато заговорил азартно и увлеченно, причем, что удивительно, уже на другую тему:
        -Я тут себе прикидываю, Юлька. Вот мы с тобой вчера придумали насчет подводного туризма на культурном шельфе, - придумал, помнится, сам Ливанов, но спорить с ним она не стала. - Здорово же можно закрутить! Экскурсия по затопленному городу, фото возле памятников, и рядом, для сравнения, старые фотки тех же мест с того же ракурса. Можно целыми альбомами шлепать! Театр так вообще песня, я себе представляю подводную оперу, толстых тетенек в бархате, в аквалангах и с пузырьками… Отдельно экстрим-туры, монстров мы с тобой, думаю, обеспечим, - он подмигнул точь-в-точь как вчера, и Юлька опять позорно покраснела. - Ну?
        -Что ну? - не поняла она.
        -Скучная ты. Подумай, классная же идея! У нас хотели сообразить что-то подобное на основе бывшей северной столицы, но пока спохватились, там уже все илом затянуло, кроме шпилей, ее ж изначально строили черт-те на чем, на болотах… А у вас - только развернись! Юрка говорит, нету инфраструктуры. Инфраструктура фигня! Подгоним какого-нибудь местного кондишенного магната с баблом…
        Он произнес подряд несколько чересчур знакомых, причем именно в такой вот связке, слов, - и Юлька напряглась куда сильнее, чем во время проигранной подчистую эротической пикировки. Утро окончательно потеряло очарование, прохладу и легкость. Надо что-то решать. С фильмом, с Кешкой, с его кондишенным спонсором и с Ливановым в титрах. Надо с ним поговорить, и лучшего момента, чем сейчас, уже, наверное, не будет. А как с ним говорить, как сформулировать и расставить акценты, сбалансировать между просьбой о помощи и предложением сотрудничества? - ведь реально-то нам не нужно ни того, ни другого, только его имя. А также дальнейшее невмешательство и отсутствие; вот и попробуй объяснить ему, творческой личности, блин.
        И еще Соловки, подсказал тягостный внутренний голос. Нет, Соловки - это уже слишком. Но ведь он сам предлагал. Хотя он всем, наверное, предлагает, от него не убудет. Короче. Блин.
        Последние сутки Юльке ничего не приходилось решать самой, вот она и втянулась, расслабилась, потеряла тонус, вошла во вкус. И как теперь?..
        Ливанов между тем развивал перед ней грандиозный план организации туристической империи на культурном шельфе. Разумеется, ему и в голову на приходило, что это не его шельф и не его страна, что у него нет ни морального права, ни реальных возможностей распоряжаться здесь, - им, соловецким гостям, такое никогда не приходит в голову. Самовлюбленный, самозабвенный; да если я сейчас начну о чем-то ему говорить, поняла Юлька, он попросту не услышит ничего, разве ж я могу сказать что-то хоть приблизительно столь же интересное и важное, как то, о чем вещает он сам?
        Она, кстати, совсем отвлеклась.
        -…прикинем маршруты. Как ты на это смотришь?
        -Чего?
        Ливанов поглядел странно. Будто бы предположил на мгновение, что она его не слушала, однако сразу отмел такую версию как несовместимую с объективной реальностью. Повторять, естественно, не стал, но развил мысль достаточно конкретно, чтобы Юлька восстановила пропущенное по контексту:
        -Болтаться битый час у лестницы и смотреть, как Николай будет отснимать ступеньки, меня ни разу не вдохновляет. Ну так что, составляешь мне компанию? Обещаю не приставать.
        Юлька засмеялась:
        -Разве тебе можно верить?
        -Мне?! - он артистично изобразил крайнее возмущение. - Да я самый честный писатель и публицист из всех, кого лично знаю! И потом, фиг у нас с тобой что-то выйдет в этих аквалангах.
        Она представила себе данный фокус, по телевизионной привычке, картинкой, и выпала, переломившись от хохота. Конструкция базы задребезжала в унисон; как-то слишком, успела подумать Юлька, приняв на свой счет, - но это выползли наружу студенты. Успели увидеть, как хохочущий Ливанов от полноты чувств загребает ее в охапку, и деликатно попрятались назад. И почти тут же, создав полную иллюзию метаморфозы с объединением двух сущностей в одну, из домика выглянул Юрка Рибер. Свежий, трезвый, деятельный, готовый к труду-обороне.
        Через два с половиной часа экспедиция в полном составе (Кольку Иванченко расталкивали всем миром, долго и креативно, особенно отличился, разумеется, Ливанов) поплюхалась аквалангами вперед с трамплина на краю базы, взбурлив газом воды культурного шельфа.

…На подплыве к театру Ливанов взял Юльку под локоток, свободной рукой рисуя перед ней широкие перспективы светлого будущего - в стилистике тех памятников, которые стоят на затопленных площадях в любом городе культурного шельфа, а на материковой части нашей страны несколько десятилетий подряд были торжественно сносимы, видимо, за неимением более насущных проблем. Юлька кивнула и свернула следом за ним.
        Ливанов плыл по-дилетантски, длинными сильными гребками, куда мощнее, чем нужно, бултыхая ластами. Однако скорость он развивал неслабую, Юлька и сама начала нерентабельно дергаться, стараясь поспеть за ним; главное не выпускать из виду, не позволить повторить вчерашнюю шуточку с монстром из дайверского фольклора. Обиделась Юлька вовсе не на сексуальный ее подтекст, каковой и отследила-то уже потом, задним числом. Но она и вправду перепугалась, и до сих пор передергивало, стоило вспомнить об этом идиотском страхе, - точь-в-точь как от воспоминаний о некоторых конфузах по работе и по жизни, давних, глупых и выеденного яйца не стоивших, но почему-то все равно годами свеже-острых и стыдных. Со временем, впрочем, сглаживалось, притуплялось. В данном случае, твердо решила Юлька, нам не понадобится много времени. Было бы попросту несправедливо, неравновесно. Ведь им, соловецким, с их неистребимым комплексом превосходства, наверное, вообще никогда не бывает стыдно.
        Он обернулся через плечо и, кажется, подмигнул сквозь маску. Юлька поднажала, почти догнала и погребла рядом. Прямая улица уходила в перспективу, из-под песка виднелась кое-где брусчатка, расчерченная бурыми и зелеными водорослями между квадратными камнями. Ливанов преувеличенно жестикулировал, похожий не то на глухонемого, не то на представителя очень южной национальности, что он конкретно имеет в виду, понять было абсолютно невозможно, зато смешно. Юлька смеялась и тоже отвечала каскадами жестов. Серьезная часть состава экспедиции была окончательно потеряна из виду.
        Нет, вообще он хороший, думала Юлька, крутя ладонью с растопыренными пальцами у виска в ответ на его вертикально расставленные и зубастой пастью смыкающиеся руки. Если вот так, без единого слова, на подмигиваньях и жестах, в которые каждый вкладывает собственный смысл, - почему бы и не понять друг друга? Они, северные соседи, до недавнего времени вообще не видели разницы между собой и нами, своей и нашей страной, на голубом глазу считая вторую неотъемлемой частью первой. Если до них и дошло наконец, что у нас отдельная страна, так только из-за глобального потепления. На нашем фоне особенно здорово получается выглядеть благополучными, стабильными и процветающими, с правильными властью, экономикой, культурой и климатом. Для чего, хочешь - не хочешь, приходится дистанцироваться. В ущерб взаимопониманию; но кто ж станет о нем жалеть, есть вещи куда более важные и прагматичные…
        Ливанов заплыл за угол остова дома, построенного когда-то из крупных кусков ракушечника, а потому похожего теперь на естественное образование моря, вроде кораллового рифа. Мелькнул в сквозном проеме черный плавник ласта. Юлька завернула следом - и Ливанова не обнаружила.
        Начинается, подумала с раздражением, плавно, через нервный смешок, переходящим в щекотное и скорее веселое предчувствие чего-то хулиганского и непредсказуемого. Отсюда не следует, что она не продумала наперед стратегию и тактику: если сунется со спины, то локтем под дых и сразу опрокинуться назад всеми аквалангами. Если спикирует сверху… ну сверху у него фиг получится, для этого он слишком чайник в подводном плавании. И вообще, в тот раз у него вышло подкрасться незаметно только потому, что она, Юлька, не ожидала ничего подобного. Может, нарочно прикинуться глухонемой ветошью, наблюдая боковым зрением за ливановскими маневрами?., то еще зрелище, могу себе представить.
        И тут ей пришла в голову лучшая идея. Довольно ухмыльнувшись, Юлька нырнула в оконный проем, высокий, метра два с половиной, начинавшийся почти от бывшего пола. Засела в засаду в углу, невидимая с обеих перпендикулярных улиц, и осмотрелась по сторонам.
        Это был не магазин и не офис, а жилая квартира. Здесь жили люди - еще лет двадцать назад. На широком выщербленном подоконнике лежал перевернутый цветочный горшок, в нем наверняка нашли убежище какие-нибудь маленькие рыбки или рачки. Разлапистые пятна бурых водорослей замещали собой рисунок на бывших обоях. Противоположную стену занимал мебельный гарнитур, чересчур громоздкий, чтобы его могли вывезти отсюда, разбухший, но почти целый, одна створка в завитках облупленного лака еще висела косо на единственной проржавевшей петле. Длинные полки были пусты: наверняка здесь стояли книги, сообразила Юлька. Книги-то хозяин вывез, ему казалось, наверное, что это бог весть какая ценность…
        Ливанов неожиданно тронул ее за плечо, и Юлька, не оборачиваясь, сбросила его руку. Очертила комнату кругообразным жестом: смотри, мол. Понимаешь?..
        Если он и поймет, то все равно что-то свое. И никакой возможности сверить.
        Она обернулась - и никого похожего на Ливанова не увидела.
        Гигантский, словно мебельный гарнитур напротив, бесформенный буро-зеленый осьминог (спрут?!) перевесил через подоконник половину толстого пупырчатого брюха и деликатно дотрагивался до нее кончиком тугого изогнутого щупальца.

* * *
        -Ну как ты? - спросил Ливанов.
        Юлька промычала неопределенное. С маской на макушке и загубником чуть в стороне от полуоткрытого, шумно дышащего рта она была в тысячу раз более смешная, чем обычно. Обстоятельства требовали немедленного страстного поцелуя, что Ливанов и проделал, отодвинув в сторону мешающий загубник, - не противиться же обстоятельствам. Правда, Юлька поначалу вовсе не отреагировала, потом попыталась неубедительно сопротивляться, но под конец более-менее втянулась, что и требовалось доказать.
        Ничего особенно интересного с ней не предвиделось. Но, с другой стороны, не так уж много в жизни вещей, способных будить хотя бы такой же интерес хотя бы с теми же постоянством и регулярностью. Даже у литературы получалось все хуже, а вы говорите. А что-то более привлекательное, чем литература и секс, этот мир вряд ли мог предложить Ливанову в принципе.
        -Здорово ты от него улепетывала, - сообщил он, отлепившись от ее губ.
        Стилистический скачок сработал - Юлька надулась:
        -Ты тоже неплохо. Мужественно, я бы сказала.
        -Я всегда был за равенство полов.
        Она, как всегда, не нашла чем парировать, а потому всецело погрузилась в процесс отстегивания аквалангов и выпутывания маски из бесформенного безобразия на месте прически. Ливанов вероломно не спешил помогать, ожидая просьбы, но с упрямством у Юльки обстояло куда лучше, чем с остроумием и быстротой реакции: просьбы так и не последовало, а на побежденной маске осталась целая офиура павших волос. Пригладив уцелевшие ладонью, Юлька пробормотала:
        -Однако вывелось же, блин. Думаешь, мутант?
        -Да нет, вроде бы нормальный осьминог. Чего ты хочешь - под водой тоже прилично потеплело.
        -Я знала, что на шельфе ловят осьминогов. Но чтобы такое громадное…
        -Не гони, Юлька. Вполне себе средних размеров.
        -Сам ты средних размеров, - огрызнулась она.
        Ливанов интимно снизил голос:
        -Это имеет значение?
        Внезапно Юлька выпрямилась, вызвав дребезжание и гул, подскочила, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Метнулась было к домику на верхушке базы, тут он был давным-давно разваленный, даже без крыши, что неплохо просматривалось и отсюда. Остановилась, обернулась, уткнулась в Ливанова сумасшедшими глазищами:
        -Это же другая база!!!
        -Другая, - подтвердил он. - Смотреть надо было, куда плывешь. Я-то сквозь муть от твоих ласт вообще ни черта не видел.
        -Блин, - сказала Юлька.
        -Нас найдут, - вербально утешил ее Ливанов, утешая заодно и невербально, впрочем, без особого напора. - Рано или поздно. А пока будем жить здесь с тобой вдвоем, как на необитаемом острове. Он и Она. Робинзон и Пятница. Я буду…
        -Я знаю, - перебила она. - Ты, как настоящий мужчина, будешь ловить мидии и заставлять меня печь их на солнце. И чаек отгонять.
        -Еще чего. Сама наловишь, сама и приготовишь своему мужчине. Кстати, мидии - это мысль.
        -Не мечтай, - она все-таки двинула его локтем, но, так сказать, в ласковой версии. - У нас воды нет, это ты понимаешь?!
        Ливанов задрал голову к яркому кобальтовому небу:
        -Когда пойдет дождь, мы разложим намокать свою одежду, а потом выжмем в какую-нибудь емкость. Верный способ, практикуемый потерпевшими кораблекрушение, я в детстве читал. Емкостей тут полно, все-таки дайверская база. А раздеться на всякий случай лучше уже сейчас. Тем более что одежды у нас с тобой немного.
        -Ливанов!.. Прекрати сейчас же.
        Он ухмыльнулся и снова завязал веревочку на плавках, кстати, чисто декоративную. Юлька села на место, прикусывая рвущийся наружу смех истерического происхождения, а потом перестала сдерживать и расхохоталась не хуже стаи голодных чаек. Могла бы разреветься - по сути оно ничего бы не изменило, та же самая нервная разрядка. После которой всё всегда становится на порядок легче.
        Все как всегда. Но никто ведь и не обещал от жизни феерического разнообразия.
        -Вот я пишу новую поэтическую трилогию, - заговорил он негромко и бархатно, выруливая на многажды обкатанное и безотказное, то бишь на стихи, все равно, реальные или выдуманные, настоящие или нет. - Там обязательно будет и про нас с тобой. Там вообще обо всем будет. «Глобальное потепление» - как тебе, хорошее название?
        -Ой.
        Ливанов посмотрел удивленно. Такого убойного впечатления, как на нее сейчас, его мифическая трилогия еще ни разу ни на кого не производила. И ведь он даже не начинал читать!
        -Удивительно, как иногда совпадает, - проговорила Юлька.
        -Мы с тобой во многом совпадаем, - поддержал Ливанов, как если бы понял, хотя ни черта он не понял, конечно. - За это я тебя и люблю.
        Она смотрела перед собой, на зеленую гладь культурного шельфа, на архипелаг дайверских баз разной степени заброшенности, - и, кажется, ничего этого в упор не видела. На свежецелованных губах блуждала полуулыбка, годящаяся дать ее взаймы Джоконде или какому-нибудь восточному божеству. В принципе, можно было переводить процесс в активную стадию, но Ливанов не торопился. Ему стало интересно.
        -А я снимаю фильм, - тихо, как себе, заговорила Юлька. - Буду снимать, вернее. Сценарий есть, команда хорошая. Кешка, оператор-постановщик, он гений вообще…
«Глобальное потепление». Хорошее название.
        -Расскажи, - потребовал Ливанов. - О чем?
        -Обо всем, ты же сам сказал. «Глобальное потепление» - это обо всем. О нашей жизни, почему она такая. Почему мы до сих пор вот так живем? - ведь глобальное потепление все показало, все высветило, было бы логично и закономерно, если б люди сделали какие-то выводы. Но ничего же подобного! Все осталось как было, только в еще более идиотской, гротескной форме. Сплошное выживание, экстрим, естественный отбор. Причем, знаешь, мы это делаем самозабвенно, не без удовольствия. Мы даже уважаем себя за такую дикую перевернутую жизнь: не каждому, блин, по зубам, а мы ничего, можем!
        -Это же неплохо, Юлька. У вас позитивная страна. В ней, наверное, даже счастье иногда бывает.
        -Ага. Починили сломанный кондишен - вот тебе и счастье, особенно если перед тем недели две не работал. Понимаешь, в этой постоянной гонке за элементарное существование все невероятно мельчает. У нас не осталось никакого искусства, литературы, потому что ее не повесишь гудеть на стенку. С наукой полный абзац: нет, наши ученые, разумеется, отрабатывают заграничные гранты, и с блеском даже, но кому оно у нас надо? Про журналистику я вообще молчу. Да, мы с восторгом обличаем нашу действительность, стебемся над ней, это можно, это ценится, но вот чтобы не обличать и не стебаться, а немного проанализировать, подумать… сорри, мы не по этим делам. И так у нас везде.
        -Хорошо, что хотя бы ты понимаешь.
        -Я думаю, многие поймут. Если показать, если проговорить, наконец, вслух эти вещи. Документальный фильм, называться будет «Глобальное потепление»… или я говорила уже? Там будет несколько тематических блоков…
        Она принялась развивать, рассказывать увлеченно и подробно, все азартнее заводясь и жестикулируя, размахивая руками, изображая в лицах. Ливанов любовался. Какая же она все-таки смешная и хорошая, и даже не обделенная каким-никаким интеллектом - в сочетании с безграничной наивностью и трогательной верой, порождающими вместе хрупкую и непобедимую силу. Как только пропадает хотя бы один компонент: обычно первой сдается наивность, немногим дольше держится вера, но оно уже не важно, - все сразу сыплется, теряет пассионарный посыл, оседает на уровень интеллигентских кухонных разговоров, изначально окрашенных бессилием. А потом не успеваешь оглянуться, как ничего настоящего, сильного, живого не остается вообще. Остается поэтическая трилогия-фантом «Глобальное потепление»…
        -Где бабло возьмешь? - спросил Ливанов.
        Юлька дернулась, словно затормозила с разгону:
        -Что?
        -Спрашиваю, где ты деньги собираешься брать на съемки? А то я бы тебе организовал, честное слово. Знаешь, давай так…
        -Не надо, - она замахала руками и вдруг смущенно хихикнула. - Бабло дают. Один кондишенный магнат. Только, Дим, ты в жизни не поверишь…
        Она объяснила, и он действительно не поверил. Присвистнул, проникаясь. Все и вправду удивительно совпадало и складывалось, точно ложилось в сложный узор переплетения красивой мистификации с реальной жизнью. Дмитрий Ливанов -
«Глобальное потепление», «Глобальное потепление» - Дмитрий Ливанов, правильная связка, в подробностях никто на первых порах разбираться не станет, а потом, когда оно потеряет актуальность и значение… да какая разница, что там будет потом. Пускай она снимает свой эпохальный фильм, смешная девчонка из смешной страны, и обе вполне стоят того, чтобы сделать им что-то хорошее, посильно помочь между делом, дать хоть какой-то шанс.
        Он снова поцеловал Юльку, на этот раз шутливо и звонко, оторвавшись раньше, чем она сама его отпустила. Ничего у нас с тобой не будет, глупенькая, никому оно по большому счету не надо, спи себе по графику со своими мужьями: в конце концов, не в моих правилах ставить под удар сразу две семьи. И вообще, пора бы выбираться отсюда.
        -Дима, - подала голос Юлька, и он поморщился: не любил, все-таки не мальчишка, сорок два года. - А что ты говорил про Соловки?
        -Там хорошо, - усмехнулся он, не вдумываясь, привычно реагируя на знакомое, знаковое слово. - Мы с тобой как-нибудь обязательно съездим.
        -А поконкретнее?
        Все-таки у нее то и дело получалось его удивлять.
        -У моего сына туда путевка, - пояснила Юлька. - Одна путевка, понимаешь? А надо как-то вывезти всех четверых, желательно подешевле. Посоветуй что-нибудь, а?
        -Да какие проблемы? - беспечно отозвался Ливанов. - Позвонишь мне, и все будет хорошо. У тебя же есть мой мобильный?
        Она кивнула и внезапно прыснула, зажав по-девчоночьи рот, как не реагировала ни разу, когда он говорил куда более рискованные вещи. Странная, смешная, нелогичная. Они тут все такие. С ними славно, при условии, что не слишком долго; и, кажется, лимит уже превышен.
        Тут и мобилка не выдержала упоминания себя всуе, завибрировала у бедра:
        -Я слушаю, - Ливанов прикрыл трубу ладонью; звонил издатель Паша, теоретически он мог сказать кое-что интересное и, кажется, именно это и говорил. - Когда? Ага, диктуй…Разумеется, буду, мы же договорились. До завтра.
        Юлька смотрела расширенными глазищами, как он прячет мобилу в непромокаемый чехольчик, пристегнутый к плавкам:
        -Она что, все время была у тебя с собой? И работала?!
        -Ну да, - легко бросил он. - А ты как думала? Сейчас прозвоним Юрке, он присвистит на торпеде и снимет нас отсюда. Оно, конечно, и здесь неплохо, - Ливанов подмигнул, и Юлька смешно поджала губы, - но у меня завтра презентация на Острове. Дела, вечно дела, дорогая.
        Хотел прижать ее напоследок, но поленился, передумал.
        Юлька насупилась и отвернулась.
        Рубрика: Интересные встречи «BAJIEHTИHKA.RU» ЗАГОВОРИЛА НА НАШЕМ ЯЗЫКЕ Книжный магазин «Солнышко», расположенный на главной площади нашего райцентра, давно приобрел репутацию культурного эпицентра города, славного своими древними традициями и одним из старейших в нашей стране университетов (ныне ПТУ педагогики и психологии им. Славы Героям). Старожилы и образованная молодежь города знают, что каждую пятницу в «Солнышке» традиционно проходят интересные встречи с выдающимися культурными деятелями нашей страны.
        Вот и в минувший вторник в «Солнышке» принимали необычного гостя. Из далекой страны северных соседей к нам приехал Дмитрий Ливанов, известный у себя на родине писатель, поэт и публицист, лауреат множества тамошних литературных премий. Читатели имели возможность задать гостю вопросы о его жизни и творчестве. Не обошли стороной и тему политики.

«Мне нравится ваша страна, - сказал писатель. - Она похожа на женщину, красивую, независимую и гордую. Женщину, которая не дает, и нам, разумеется, это обидно. Но, думаю, наши страны в конце концов поймут друг друга. Я верю в силу всепобеждающей любви!»
        Дмитрий Ливанов приехал в нашу страну, чтобы презентовать свой новый роман
«Валентинка. ru», наконец-то увидевший свет на нашем языке. «Конечно, приятно, - признался автор. - Не понимаю, зачем это нужно, мы же с вами общаемся без переводчика, на одном языке, вы все его прекрасно знаете. Но все равно приятно, черт возьми!»
        Напоследок писатель поставил подпись под воззванием к местным властям, который год пытающимся закрыть магазин «Солнышко» якобы за его нерентабельность. Такие люди, как Дмитрий Ливанов, понимают, что культуру и духовность нельзя измерить прибылью и арендной платой. Понимают это и его коллеги, выдающиеся писатели и деятели культуры нашей страны, а также наши многочисленные простые читатели: на сегодня под воззванием уже собрана 71 подпись. Не дадим погасить наше «Солнышко»! Из районной газеты «Вестник родного края»
        ДАЙВЕРЫ: текст Рубанова, Чопик, камера Василенко, хр.

1 мин. 52сек.
        Подводка: По итогам последней переписи населения, проведенной в нашей стране десять лет назад, дайвинг как основной род занятий и источник дохода назвали около тысячи человек. На южном побережье нашей страны насчитывалось тогда восемнадцать дайверских поселков. Сегодня эту цифру надо увеличивать как минимум на порядок, а по мнению некоторых общественных организаций, можно и сразу на два. Почему дайверский образ жизни становится все более привлекательным для наших сограждан, пытались выяснить корреспонденты «Новых вестей».
        Стенд-ап (Чопик): Несмотря на то, что дайверские поселки не имеют постоянных координат, отыскать на побережье нашу цель было нетрудно. Запах. Вам повезло, что вы его не чувствуете вместе со мной. Такой вони, как у дайверов, не бывает больше нигде.
        Текст: Жуткий бардак и антисанитария - первое, что бросается в глаза в гостях у дайверов. Чистой воде здесь предпочитают иные жидкости, любой мусор бесхитростно бросается под ноги, а естественные отправления совершаются за ближайшим кустом. Впрочем, если куста рядом нету, можно и так.
        Синхрон (дайвер, застегивающий ширинку): Я свободный человек, понимаешь, детка? Я никому ничего не должен. Тут меня уж точно некому повязать за нарушение общественного порядка (смеется) и нравственности.
        Корреспондент: Но вы же сами здесь живете.
        Дайвер: Вот именно, крошка. Я здесь живу. Так и живу, как хочу.
        Текст: Уклад дайверской жизни может показаться парадоксальным, бесполезно искать в нем какую-то логику. Поражает, например, что на этом островке свободы действует и строго соблюдается абсолютный запрет на женское общество. Многие дайверы в прошлой жизни были женатыми людьми, некоторые таковыми и остались, у большинства есть подружки в ближайших населенных пунктах. Однако приводить свою женщину в поселок уважающий себя дайвер ни за что не станет. А они себя действительно уважают.
        Синхрон (другой дайвер): Да, есть за что. Потому что я смог, я решился! Другие вон тоже хотят, сто процентов, но кишка тонка.
        Текст: Судьбоносное решение, заставившее человека разменять прежнюю жизнь на акваланги, пиво и план, является для каждого главным предметом его личной гордости. Других дайверская жизнь предоставляет негусто: на подводных просторах культурного шельфа все давно разграблено до них. Конфликты вплоть до поножовщины и перестрелок в поселке не редкость, несмотря на отсутствие женщин, а может, где-то и благодаря этому. Воровство же дайверская община не осуждает в принципе, независимо от того, воруют ли у заезжих простаков или друг у друга. Однако даже криминал не спасает от скуки. Однообразие своего свободного существования дайверы скрашивают байками о монстрах-мутантах шельфа или зарытых под водой сокровищах. Эти истории они с удовольствием пересказывают нашим и зарубежным корреспондентам.
        Синхрон (первый дайвер): И тогда я его ножиком прямо в нервный узел - р-раз! А ты не хихикай, крошка. Я на той неделе соловецким телевизионщикам рассказывал - так они не хихикали!
        Текст: Журналисты из страны северных соседей бывают здесь часто. Их можно понять: дайверские поселки живописны, их жители непосредственны в общении, а на риск, связанный со съемками у дайверов, можно не обращать внимания. Ведь именно таким там, на севере, хотели бы видеть истинное лицо нашей страны. Будет обидно, если в ближайшем будущем им уже не придется ездить за этим к дайверам. Дарья Рубанова, Юлия Чопик, Сергей Василенко, «Новые вести», Пятый канал

8.Остров + Остальная Наша Страна
        Острова Ливанов не узнал.
        Он догадывался, что так и будет, но не предполагал, до какой степени все продвинулось. Его журналистские командировки на Остров имели место быть еще в те времена, когда здесь вовсю шел передел собственности и сфер влияния, немыслимый развал и распад всего соседствовал с бурным строительством и обустройством нового, контрасты били наотмашь по всем органам чувств, и все это было настолько же мелко и приземленно, сколь и величественно. Остров тогда не просто делили, продавали и застраивали - его выдумывали и создавали заново, с широким креативным размахом, который не мог не вызывать восхищения.
        Разумеется, то был не банановый размах. Основную часть Острова с самого начала выкупили олигархи этой страны, которым уже тогда на родине становилось более чем неуютно. Местные же сдали ключевые позиции практически без боя: на тот момент, сразу после обвала глобального потепления, никто из них еще не успел опомниться, зализать раны, переориентироваться на выгодную кондишенную сферу. А уже через пару лет подобраться к Острову стало невозможно. Собственно, территорией Банановой республики он числился до сих пор скорее номинально: на самом деле ничем банановым тут и не пахло, ни в имущественном, ни в социальном, ни в ментальном, ни в любом другом смысле.
        Как только издательская торпеда (кроме Ливанова, поехали сам Паша, его исполнительный директор и по совместительству жена Аля в, похоже, лучшем своем черном коктейльном платье и мальчик на реализации с пачкой «Валентинок», выгрызенной-таки из типографии) нырнула под кондишенный купол, похожий издали на мираж над раскаленным асфальтом, к ним тут же подскочили два патрульных катера и вежливо, но ненавязчиво отбуксировали к специальному закрытому причалу. По морю, разительно отличавшемуся от культурного шельфа и фактурой, и цветом, здесь раскатывали только яхты. Изысканные, стильные, сплошь на кружевных, белых или нежно-бирюзовых, лиловых и закатных, с большим подозрением на виртуальность, парусах.
        Аля нервно отцепила от платья кондишен. Под куполом и вправду царила приятная прохлада, однако жест нес скорее символическую окраску: отречение от банановой действительности в чистом виде, усмехнулся Ливанов. Издательская команда заметно стушевалась, даже неугомонный Паша перестал бестолково рулить всеми и каждым, присмирел и, кажется, сам ожидал теперь, чтобы ему указали, где встать, куда пойти и какой текст озвучить. С банановыми, вырванными из родной среды, оно обычно так и происходит. Под синим полупрозрачным куполом причала их перепуганные лица казались совсем уж потусторонними.
        Пауза начала затягиваться.
        -Может, перезвонить? - напряженно предложила Аля. - Что мы уже?
        -Они знают, - отозвался Паша. - Это же Остров, камеры всюду.
        Ливанов помалкивал и наслаждался: прохладой и происходящим. От презентации на Острове он ждал прежде всего аттракциона. Со всеми несообразностями, фейерверками и взрывами, которые непременно должно было породить столкновение столь полярных реальностей, банановой и островной. Аттракциона, в каковом он лично был намерен играть роль зрителя и никого больше. Никаких советов, никакого взятия ситуации в свои руки, никакой мало-мальски активной позиции. Только наблюдать, созерцать, ловить изысканный кайф.
        Минут через двадцать, подозрительно похожих на отмеренное ожидание в приемной, с беломраморной эстакады спустился человек в сине-белой униформе и, не размениваясь не слова, жестом позвал прибывших за собой. Первым рванулся мальчик, чуть было не уронив за борт пачку драгоценных «Валентинок», Паша выругался, отодвигая его локтем, Аля что-то отрывисто прошептала мужу на ухо. Все трое сгрудились на торпедном носу, вполголоса выясняя отношения на быстром, а потому малопонятном банановом наречии, и первым на берег таки ступил Ливанов, хотя казалось бы.
        Они побрели вереницей вверх по узкой закрученной лестничке, явно предназначенной отнюдь не для высоких гостей. Аля спотыкалась на каждом шагу, мучаясь на высоченных каблуках; честное слово, Ливанов помог бы, поддержал под локоток и даже, может быть, занес на руках, она была очень даже ничего в своем маленьком черном, с разрезом от аккуратной задницы. Но приставать к женщинам в присутствии их законных супругов было не в его правилах - хотя большинство идеальных жен, он знал, ни разу не против, а большинству мужей, соответственно, глубоко пофиг. Паша уж точно заморачивался сейчас, мягко говоря, не этим.
        Наконец, они вышли в просторный холл, украшенный абстрактной живописью и скульптурами из гнутой арматуры, самое место которым было на дайверской базе, - стильно, одобрил Ливанов. Здесь приезжего знаменитого писателя из страны, явно не чуждой жителям Острова, опять оставили ждать непонятно чего. Сказывается банановый элемент, предположил он. Обслуживающий персонал тут, как ни крути, местный, не привозили же хозяева островной жизни с собой администраторов или горничных. Максимум секретарш.
        -Набери его, - снова предложила Аля мужу минут через семь топтания на месте и разглядывания предметов искусства.
        -Да знает он, - огрызнулся Паша. - Остров же.
        Однако мобилку вынул и уставился на нее задумчиво, словно Гамлет на череп. Раздался стук, и все вздрогнули: это мальчик сообразил, наконец, что типографскую пачку можно и не держать на весу.
        И тут появилось чудесное видение. Чудесное, ибо дверной проем, где оно возникло, открылся под самым потолком, а также потому, что было от подбородка до щиколоток задрапировано в летящие светлые складки; оказывается, полуголые банановые женщины уже успели сместить Ливанову систему эротических координат. А в принципе, блондинка как блондинка.
        -Здравствуйте, Дмитрий Ильич, - прозвенела она; остальным просто кивнула с высоты. - Идемте, Андрей Львович вас ждет.
        Издательская мафия (кстати, прикинул Ливанов, несмотря на цветущую Алину молодость, мальчик вполне мог быть их с Пашей сыном) панически переглянулась: непонятно, во-первых, адресовано ли предложение всем или одному Дмитрию Ильичу, а во-вторых, как допрыгнуть до дверей, расположенных на высоте метров пяти, не меньше. Ливанов наблюдал с азартом. Блондинке он, конечно, подмигнул, но со своей божественной высоты она могла и не заметить.
        Видимо, она там у себя наверху нажала на какую-то кнопку, но впечатление было такое, будто из-под волнистых складок ее одеяния сама собой соскользнула вниз, как струйка воды, тонкая винтовая лесенка. Многовато лестниц, подумал Ливанов, хотя оно, конечно, неудивительно: Остров - сплошная горная система, дополненная понтонными конструкциями, остальная часть бывшего полуострова благополучно ушла под воду, на культурный шельф. Правда, у островных берегов его расчистили еще в первые, дикие годы после глобального потепления.
        Он вероломно оставался на месте, его спутники все переглядывались, и наконец Аля, отважная женщина, ломанулась по ступенькам первой; покачнулась, взмахнула руками. И угораздило же ее надеть на Остров такие каблуки.
        Блондинка повела их по узкому, наклонному вверх тоннелю, похожему на коридор в международном аэропорту. Из-за решимости исполнительного директора Ливанов видел прямо перед собой открытую спину и смелый разрез на черном платье, а вовсе не светлые складки, и это было слегка обидно. Паша и мальчик, отдуваясь, топали следом.
        Ассоциация с аэропортом оказалась не случайной: когда коридор окончился проемом на открытый воздух, они вышли на широкую квадратную площадку, заставленную маленькими, совершенно ненастоящими на вид вертолетами. О том, что на Острове передвигаются только водным либо воздушным транспортом, Ливанов, конечно, знал, и по телевизору эти островные вертолетики видел не раз, но вживую они выглядели в разы более игрушечными. Блондинка мановением руки (дистанционным пультом?) открыла на ближайшем дверцу и спустила крошечный, на три ступеньки, трап. Аля замялась перед ним, внезапно потеряв кураж, и Ливанов вопреки принципам все-таки подсадил ее под круглую упругую задницу.
        Он хотел как следует рассмотреть Остров с высоты, но ничего из этого не вышло. Вертолетик летел очень низко и резво, так что внизу только мелькали крыши и стены, между башенками и шпилями он лавировал, словно гоночная торпеда, а некоторые архитектурные излишества спокойно пробивал пропеллером, из чего становилась очевидной их виртуальная природа. Было много белого, жемчужного, серебристого, бирюзового, лилового, закатно-розового. По крайней мере, одобрил Ливанов, островным собственникам удалось договориться о единстве цветовой гаммы. И более-менее стиля, хотя, конечно, наблюдалась некоторая эклектика. Впрочем, все проносилось мимо слишком быстро и близко, чтобы по-настоящему разглядеть.
        Ливанов запрокинул голову к небу. Об островном небе взахлеб рассказывал каждый, кто видел его впервые. И правда, эффект взгляда изнутри на кондишенный купол получался зыбкий и странный, небо колебалось и плыло, облака изгибались, словно в кривом зеркале, складываясь в куда более причудливые фигуры, чем это обычно бывает с облаками.
        Засмотревшись, он пропустил тот момент, когда вертолетик пошел на снижение и почти вертикально совершил посадку на плоскую крышу одной из вилл. Аля, Паша и их мальчик, толкаясь, полезли вниз. Блондинка сняла вертолетный шлем с наушниками - а Ливанов и тут все пропустил, не успел полюбоваться на нее в шлеме. Он тоже вылез из вертолета и увидел на крыше одинокое белое кресло, с которого как раз поднимался мужичок в белом костюме с непривычно длинными рукавами и брюками. Мужичок был неказистый, хлипкий, веснушчатый. Андрей Львович, догадался Ливанов. Надо же, сам. На крыше.
        -Вот, Андрей Львович, - сказала блондинка. - Привезла.
        -Здравствуйте, Андрей Львович, - нестройным детсадовским хором выкрикнули издательские супруги. Мальчик застенчиво промолчал, прижимая к груди вверенный ему груз.
        Олигарх улыбнулся во всю ширь ослепительных, не исключено, что и виртуальных зубов:
        -Свободна. Рад познакомиться, Дмитрий Ильич.
        По дороге к ливановскому рукопожатию он успел вкрадчиво склониться над ручкой исполнительного директора - «о, Алина!..» - и дружески хлопнуть по плечу вконец сникшего Пашу. Блондинка самоаннигилировалась, снова опередив наблюдательные возможности Ливанова. Жаль.
        -Читал, - сообщил Олигарх Львович, сунув ему сухую дощечку руки. - Произвело впечатление.
        -А что именно? - заинтересовался Ливанов. Читательские отзывы до сих пор его живо будоражили, ничего он не мог с собой поделать. Кстати, надо будет найти тут где-нибудь комп и заглянуть, давно не был, в сеть, погонять на предмет оных поисковик…
        -Ваши книги, - снисходительно втолковал ему Львович. - Идемте.
        Ливанов был готов к новым каскадам лестниц и уже занял тактическую позицию возле Алиного локотка, но ничего подобного: прямо на крыше они сели в прозрачный лифт, на приличной скорости заскользивший вниз сквозь перемычки потолков-полов и пространства комнат, словно погружаясь в глубину слоеного пирога. И внезапно затормозил, только-только Ливанов начал входить во вкус и считать этажи.
        Еще раньше, чем раздвинулись створки, он разглядел в белизне просторного зала яркий натюрморт во всю длину фуршетного стола от стены до стены. Особенно вдохновляюще стояли штабелями разноцветные бутылки, но блюда с разнообразной закусью и вазы с фруктами смотрелись тоже ничего. Ливанов целеустремленно шагнул из лифта и увидел, что и людей в комнате полно, причем сплошь невероятные красавицы в струящемся и длинном, приправленные пятьдесят на пятьдесят лощеными господами в демократичном и светлом. Все они уже держали наготове бокалы шампанского, свеженалитые, с опадающей на глазах пеной. Ливанов и моргнуть не успел, как ему налили тоже. Тонкое стекло обожгло льдом, как-то даже слишком при здешней прохладе. Видимо, тут любили похолоднее абсолютно всё, такая вот островная особенность. Надо проверить, хохотнул Ливанов, распространяется ли это на женщин.
        -…и публицист Дмитрий Ливанов! - провозгласил между тем Львович. - Предлагаю поднять бокалы в честь гостя, а затем будем общаться в непринужденной обстановке. Ваше здоровье, Дмитрий Ильич!
        Ливанов кивнул и выпил, заломило зубы. И ринулся непринужденно общаться с ближайшей красоткой, светлопепельной, на вид, как и бокал, обжигающе холодной, прямо-таки кристаллообразной; интересно, загадал он, как скоро удастся ее размягчить и растопить. Параллельно (больше одной жизненной дорожки кристаллической диве было никак не занять) выпивая, насыщаясь и с любопытством осматриваясь по сторонам.
        Во всем огромном зале не было, естественно, ни одного кондишена. Не имелось тут и ничего даже отдаленно похожего на сцену для презентаций. Был зеркальный паркет, абстрактная живопись на стенах и струящиеся портьеры вдоль трехстворчатого панорамного окна. Приглядевшись, Ливанов сообразил, что это не окно, а выход на лоджию, и, прихватив бокал коньяка (чуть менее холодного, чем шампанское) властно потянул свою даму на воздух; та поддалась с надменным ледяным звоном, однако же поддалась, никуда не делась. А балконы Ливанов любил всегда. С достаточно высокого балкона можно многое рассмотреть.
        Зажав женщину-кристалл подмышку и убалтывая ее в автоматическом режиме, Ливанов оперся на парапет и оглядел открывшуюся с высоты панораму. Относительно вблизи Остров производил странное впечатление. Дворцы, коттеджи и виллы стильной либо с претензией архитектуры лепились друг к другу где вплотную, где окруженные периметром приватности, по территории прямо пропорциональной крутизне владельца. Местами виднелись живописные голые скалы, их на Острове осталось немного, если остались вообще, мало ли что там виднеется. Синими полупрозрачными куполами поблескивала на понтонах скрытая от глаз инфраструктура. Растительность зеленела фрагментарно и геометрически, она не казалась живой, да и вряд ли была: в лучшем случае комнатные переростки в горшках, в худшем - та же виртуалка. Да и сам Остров в целом производил впечатление абсолютно ненастоящей, полувиртуальной цивилизации, смоделированной по довольно пристойному, но глубоко чуждому Ливанову вкусу. Ощущение довершал горизонт, ненормально близкий, замкнутый, зыбко очерченный миражом кондишенного купола.
        Женщина под рукой, кажется, слегка согрелась и размякла, под невесомыми складками уже без сопротивления нащупывалась ее грудь, что-то вроде круглого затвердевшего холодца: силикон, поморщился Ливанов. Впрочем, он не удивился бы, если б узнал, что островным женщинам уже научились программировать выступающие части тела. Настоящим здесь ничего не могло быть по определению, не вписывалось бы в стиль.
        Кончился коньяк, и Ливанов вернулся в зал. Непринужденное общение за время его отсутствия стало еще более непринужденным, особенно с дамами, при этом бутылок и закуси на столе не поубавилось; хорошо. Ему мгновенно предложили налить и налили, обслуживающий персонал на Острове работал идеально. Однако выпивать с самим Дмитрием Ливановым никто не спешил, и это раздражало некой неправильностью: ради кого, собственно, вы все здесь собрались? Он заскользил по залу сканирующим взглядом в поисках знакомых морд - подавляющее большинство соотечественников, вовремя сваливших на Остров, были когда-то на родине публичными людьми (в самых разных толкованиях публичности). Но Ливанов никого не узнавал.
        Либо островная жизнь меняет людей до неузнаваемости, либо, самокритично поморщился он, твоими поклонниками являются отнюдь не самые махровые випы. Кстати, нелишне было бы прояснить, как там презентация. От решения пустить ход событий на созерцательный самотек Диванов не отказался, и этот ход ему пока нравился, но не владеть ситуацией до такой степени он решительно не привык. Поискал глазами Львовича, не нашел. Столь обвальное отсутствие знакомых физиономий напрягало само по себе, и не от хорошей жизни он высмотрел в зале своих издателей.
        Они сиротливо жались к стене, задвинув под портьеру так и не распакованную пачку с книгами; мальчик периодически проверял ногой ее наличие. Паша спер себе со стола бутылку, нагреб на тарелку огромную кучу всего и пожирал, запивая, - совсем не то, что квасить, закусывая. Но особенно жалко было смотреть на Алю. Среди серебристых и платиновых островных красавиц она выглядела черной галкой на каблуках и явно ощущала себя соответственно. Благородный Ливанов ненавязчиво стряхнул подтаявшую ледышку и устремился на выручку - к живой и настоящей банановой бабе.
        Когда он подошел, Аля и Паша тихо препирались:
        -Говорю, надо все-таки выложить. Вдруг кто-нибудь купит.
        -С какой радости? Расслабься.
        -Ну мало ли… Зачем я их тогда выбивала?
        -Я же тебя предупреждал: это Остров.
        -Андрей Львович вроде бы культурный человек.
        -У него работа такая. О, Дима, давай выпьем!
        Выпить Ливанов не отказывался никогда. Однако после, пережевывая щупальце осьминога (что-то смутно и мимолетно напомнившее) и нежно взяв под локоток воспрявшую Алю, все же задал вопрос:
        -Когда наша презентация, Паша?
        Тот хихикнул и невнятно, не отвлекаясь от жевания, отозвался с широким циркульным жестом:
        -Вот. Нравится?
        -Здесь принято фуршетить до? - спросил Ливанов. - Знаешь, мне как-то привычнее после.
        -Вместо, Дима, - сказал Паша. - Это Остров. Тут принято вместо.
        И точь-в-точь как тогда, в уездном городе, он пустился в пространные объяснения запутанных, не имеющих ничего общего ни с бизнесом, ни со здравым смыслом, очень условно издательских схем. Был он уже изрядно поддатый, делать пауз в уничтожении жратвы не желал, а потому понять его рассказ хотя бы в общих чертах не представлялось возможным. В мутном потоке мелькала то некая бизнес-гуманитарная программа, то загадочный, с больших букв, Островной Фонд, то квартальный план культурных мероприятий, непостижимым образом завязанный на льготное налогообложение недвижимости… Более-менее точно Ливанов уловил одно: Олигарх Львович, с которым договаривался Паша, был на самом деле никакой не олигарх, а средней руки чиновик по культурке, сумевший пристроиться на теплое, а вернее, прохладное местечко. На котором, как и любой банановый чиновник, не делал ни хрена, не считая виртуозного проведения по липовым программам и планам вполне реального островного бабла.
        И неслабого, прикинул Ливанов, глядя, как споро пополняются деликатесами подразграбленные было столы. Даже если Львович пустил на жратву где-то треть бюджета презентации… да нет, какую там треть, что он, полный идиот?.. одну десятую, не больше. Банановые умеют неплохо устраиваться и хорошо жить, единственное условие - не работать при этом на свою страну, а желательно и вообще не работать. Кстати, и непринужденно жрущая публика, скорее всего, представляла собой сборище таких же ловких халявщиков из мелкой островной обслуги, а он, как дурак, пытался углядеть среди них черт-те кого…
        Ливанов брезгливо поморщился. Остров, придуманный с нуля каких-то два десятка лет тому назад, так и остался голой выдумкой - не лишенной размаха и стиля, но пошлой и нежизнеспособной. То, что издали могло сойти за полновесный миф, при ближайшем рассмотрении оказалось фальшивкой. Хотя казалось бы.
        Правда, коньяк у них был ничего. Только немного холоднее, чем надо.

* * *
        А она, пожалуй, вышла бы за него замуж.
        Правда, для этого ему пришлось бы сначала развестись, желательно сменить гражданство и что-то сотворить со своим шовинистическим соловецким менталитетом. Многовато активных действий, и все, блин, с его стороны. А Юлька привыкла сама.
        Оба дома за три дня ее отсутствия, естественно, пришли в полнейший упадок, развал и разруху. Честно сверившись с графиком, Юлька сунулась сначала к первому мужу: дома никого не было, холодильник стоял мерзлый и голый, как банановая плантация в декабре, а все комнаты, включая кухню и ванную, подверглись нашествию миллионной армии детских игрушек - не убранных до ее возвращения принципиально, учитывая, что детей муж сплавил матери еще во вторник. Юлька убирать не стала тоже (нефиг, пацанов надо воспитывать!), зато разыскала в кладовке прошлогоднюю связку сушеных грибов и, размочив их в кипятке (в молоке вкуснее, но не срываться же в супермаркет), забацала кастрюлю вполне приличного супа. Славик и Костик, правда, такого не ели, но Юлька надеялась, что бабушка их сегодня еще не вернет.
        Она как раз тыкала вилкой в неосторожно подбурлившую к поверхности картошку, когда первый муж заявился домой. Юлькиному присутствию он обрадовался так искренне, как только умел: за три дня у него накопилась колоссальнейшая куча-мала проблем, которые надо было вывалить на жену незамедлительно и со вкусом.
        Словом, ночевать Юлька сбежала к мужу-два. С ним любые проблемы решались значительно проще, особенно ночью.
        Однако если квартира в левом торце лестничной площадки напоминала бранное поле после битвы, то в правой битва бушевала в самом разгаре. Сквозь вопли взаимных обвинений Мишки и Марьяны, повисших на ней с двух сторон, Юлька с трудом выяснила у мужа-два, что его любимая мамочка вспомнила о своих архиважных планах уже в среду, то есть на четверг ему пришлось брать отгул и самому - самому!!! - сидеть с детьми!.. Смотреть на него было до боли жалко. Юлька отправила мужа восстанавливать душевные силы к телевизору, по-быстрому разрулила детский многоступенчатый конфликт, с наименьшими потерями уложила обоих спать, улизнула на кухню и занялась справедливой симметричной кулинарией.
        Собственный семейный героизм умилял ее до слез (да и луковица попалась особенно ядовитая). Все-таки, если правильно распределить время и направление усилий, гордо размышляла Юлька, успеваешь практически все. Не вижу, почему бы я не потянула еще одного мужа. Нарезая овощи для рагу, она пустилась перебирать воспоминания, прокручивать в разных вариациях диалоги и мечтательно хихикать. Лук на сковороде, естественно, сгорел в уголья, пришлось резать еще одну головку, заливаясь светлыми смешливыми слезами.
        Кромсать овощи, думая о Ливанове, было куда более увлекательно, чем просто кромсать овощи, и Юлька с веселым удовольствием разнообразила себе кухонную жизнь. Смущало только явное несоответствие, неравновесность, несправедливость: он-то наверняка и не вспомнил обо мне ни разу, где он там сейчас - на Острове? - ни разу, сто процентов. А я тут размечталась, как последняя идиотка, чуть не спалила рагу, надымила на всю кухню, странно, что муж не пришел выяснять, в чем дело; впрочем, это же муж-два, у него другие приоритеты, вот первый бы точно приперся разбираться…
        Насколько они все-таки непохожи. И насколько он, Ливанов, не похож ни на кого из них. И даже целуется - она снова хихикнула - ну совершенно по-другому.
        Когда, освободившись от кулинарных подвигов, гордая собой, довольная и мечтательная Юлька явилась в спальню, оказалось, муж-два давно уже дрыхнет - судя по тому, что по телевизору благополучно подходила к концу серия мыльной оперы, из рода ненавидимых им по определению. И никакие Юлькины движения, вплоть до самых откровенных и активных, так и не пробудили его к сексуальной жизни. Пришлось выключать телевизор и банально ложиться спать.
        Впрочем, в три часа ночи позвонил Иннокентий (вот кому было космически пофиг, когда звонить) и с восторгом сообщил: Сергеич - реальный пацан, в смысле, пацан-сказал-сделал, до конца недели бабло стопудово будет на счету, зуб на холодец. О ливановском согласии Юлька сообщила Иннокентию сразу же, как только в ее руках оказалась работающая мобила, и он так самозабвенно орал в трубу «ура», что пришлось опустить ее примерно до уровня плеча. Теперь Юлька заорала в ответ, несколько приглушеннее, все-таки дети за стенкой, но муж-два-то был вовсе не за стенкой, и ему хватило.
        И ночь удалась во всех отношениях.
        С утра Юлька нежно поворковала по телефону со свекровью по версии первого мужа и практически бескровно уломала ее приютить до обеда (всегда любила эту формулировку, наивно привязанную к переменной величине неизвестно чьего режима) впридачу к родным еще и альтернативных внуков (тоже неплохо звучит). Оставила записку безмятежному мужу-два, впихнула сонных Мишку и Марьяну в квартиру слева, дала указания первому мужу и, не выслушивая его уточнений, плавно переходящих в понятно что, помчалась на работу.
        Раскочегаривался горячий, пыльный и на редкость удачный летний день. Пробок не было даже на мосту, и Юльке удалось в рекордные сроки добраться до метро, а в метро никто почему-то не прыгнул на рельсы и вообще не отмочил ничего такого, из-за чего обычно на час-другой останавливают поезда. Так что до телецентра Юлька добралась на сорок минут раньше начала планерки и вообще раньше всех в «Горячих вестях» (не считая горемык-международников, которые заступали на дежурство в четыре), раньше даже Ивана Михалыча, всегда, как боевой штык, прибывавшего на руководящий пост за полчаса.
        Так что именно Юлька поврубала в ньюз-руме все четыре кондишена по углам - маленькое доброе дело друзьям и коллегам, - затем сварила себе кофе и засела за комп. Первым делом она разослала мейлы ребятам из будущей съемочной группы
«Глобального потепления»: готовность номер один, короче, вот-вот. Вторым делом начала шариться в нете по местам предполагаемых локаций: но это движение она проделывала настолько регулярно, что никакие сайты и даже форумы не успевали как следует обновляться. Начали сходиться другие журналисты, она махала им, не оборачиваясь, через плечо, но планерка пока не начиналась, и третьим делом Юлька вошла в поисковик и набрала от балды: «Дмитрий Ливанов».
        Как ни странно, в сети его оказалось дофига, куда больше, чем она рассчитывала: у себя на родине (отхватившей в разы больший сегмент интернета, чем наша страна) он, таки-да, популярен и крут, не без удовольствия признала Юлька. Во всех сетевых библиотеках весомыми файлами лежали его романы, сборники публицистики и стихов, надо бы скачать в наколенник и как-нибудь, когда будет время… то есть никогда, но мало ли. Были еще бесчисленные ливановские интервью, рецензии на его книги в солидной северной прессе и журнальные колонки за его подписью (ага, неплохо, почитаем, в них-то гораздо меньше букв). В инет-картинках имелись обложки книг и фото во всех ракурсах знакомой впечатляющей фигуры, а также, крупно, ухмыляющейся либо глубокомысленной физиономии. В блогах Ливанова поминали только со вчерашнего дня сто с чем-то раз. И даже, вконец добив Юльку, сраженную столь массированным потоком инфы, существовало и любовно обновлялось чуть ли не каждый день специальное сообщество livanov dm.
        Его-то она и принялась листать - и тут же, в самом верхнем посте, наткнулась. Он говорил ей об этом тогда, на базе, она уже успела и проникнуться, и восхититься - но сейчас, в письменном виде, легализированное доступным каждому интернет-пространством, оно смотрелось совсем по-другому, еще чудеснее, еще невероятнее. Таких совпадений просто не бывает, с восторгом думала Юлька, лихорадочно скользя глазами по длинным строчкам, в которых не сразу обнаружила первичные признаки стихов (вообще-то поэзию она честно, без понтов, не догоняла). В рифму, надо же. А потом скажут, что мы сговорились, и пускай говорят, тоже пиар; скажут, будто он первый придумал, а вот это нефиг, наш сценарий уж точно будет постарше, чем вот это «внимание, эксклюзив», и тоже, можете проверить по датам, выкладывался избранными кусочками в блоге, в комьюнити документалистов.
        Я же сразу почувствовала, что у нас много общего, но была уверена, будто у него запросто получается так со всеми. Совпадение на основной, несущей, главной волне, контакт в параллель, в слияние, в общность, где уже возможно практически все… ну почти. Почти, потому что я ведь не полная дура, я все понимаю, вижу насквозь весь его давно и стократно отработанный арсенал, ни на секунду не собираюсь вестись и верить…

«Глобальное потепление». Раньше, чем мы с ним встретились.
        Параллель, совпадение, чудо.
        Тут ей и закрыл со спины глаза Денис Мигицко, нечего тут угадывать. Чуть откинувшись назад, затылком на мягкий Денисов живот, Юлька с чувством продекламировала по памяти:
        -…и когда-нибудь все оно рухнет в тартарары.
        -Чего?
        -Начитку нарабатываю, - пояснила она. - Термометр настроен… рухнет в тартарары… самое оно. Язык сломаешь.
        -Это называется «аллитерация», - заглянув ей через плечо, растолковал филолог Мигицко. - Новый Ливанов, ни фига себе! Надо распечатать. Ни черта ты не понимаешь в поэзии… Чопик.
        Последнее слово, а именно ее фамилию, он выговорил как-то странно. Другим, неуверенным, дрогнувшим голосом, отпустив к тому же, а скорее, отдернув от нее руки. Юлька вопросительно обернулась.
        Но вопрос ей задал сам Денис:
        -А что ты вообще тут делаешь?

* * *
        -Красота! - возопил вконец бухой и жизнерадостный Паша. - Скажи, Димка, красота?
        Чтобы адекватно отреагировать, Ливанову пришлось бы отвлечься от Алиного аккуратного ушка, в которое он шептал свои соображения по поводу банановой книгоиздательской отрасли в целом и отдельных ее представителей в частности. В купальнике исполнительный директор смотрелась о-го-го. Бюст у нее оказался на пару номеров круглее, чем притворялся под платьем, а животик был небольшой, мягкий и слегка пружинящий под рукой. Ливанов предпочел не отвлекаться.
        -Красота, Паша, - отозвался он. - Ты обалденно все организовал. Ты лучший из моих заграничных издателей, за это я тебя и люблю.
        -Дима, перестаньте, - хихикнула Аля, отодвигая его ладонь. - Остров же.
        -Ты правда думаешь, что тут повсюду камеры?
        -Конечно. Это ведь чья-то частная собственность.
        -Черт, - сказал Ливанов, вытягиваясь на шезлонге и обозревая близкий клаустрофобный горизонт. - Ты не объяснишь мне, дорогая, почему мне так хочется презреть чью-то частную собственность, что-нибудь спереть, взорвать или как минимум насвинячить? Именно здесь и нигде больше.
        -Наверное, вам надо поменьше пить.
        -Не надо! - авторитетно встрял Паша. - Кстати, я тут прихватил кой-чего с презентации. Как ты смотришь, Дим?
        Ливанов кивнул, ненавязчиво возвращая руку в исходное положение:
        -Наливай.
        Пляж состоял из полупрозрачного белого песка явно стеклянного происхождения, песчинки были идеально круглые, как мелкий бисер без дырочек. Море синело по контрасту чистым ультрамарином из тюбика. Шезлонги стояли попарно, деликатно наводя на мысль; Паша притянул по песку третий, и стало совсем уж непристойно. Кроме них, больше никого на пляже не было.
        Ливанову здесь не нравилось.
        Паша разлил по пластиковым стаканчикам коллекционный коньяк, они выпили на троих, исполнительный директор эротично облизнулась, в ее темных очках отражались две скучные ливановские морды. Позвонил Юрка Рибер, многословный и восторженный, непостижимый на своей бесконечно далекой волне. Похоже, он и мысли не допускал, что, отстрелявшись на Острове, Ливанов не вернется обратно, в лоно судьбоносной в глобальном масштабе дайверской экспедиции. Разубеждать его было муторно и лень. Ты последний романтик, Юрка, за это я тебя и люблю, но, господи, какой же ты дурак. Что-то последнее время вокруг развелось слишком много дураков, хотя казалось бы.
        Паша самозабвенно наслаждался островной халявой, ради которой, собственно, все и было задумано. Аля тоже наслаждалась, правда, чуть сдержаннее, в ее планы, догадался Ливанов, почему-то входило еще и продать пару-тройку экземпляров банановой «Валентинки». Мальчика отправили загрузить книги назад в торпеду, тот рванул с ускорением, явно собираясь вернуться и остаток дня тоже оторваться по полной. Собственно, и ему, Ливанову, ничто не мешало…
        Если б он не видел происходящего насквозь, не замечал, как не замечали издатели, второсортности этой халявы для бедных, грубой виртуалки от щедрот, отката на неизбежное зло бананового компонента в давно уже отдельной, автономной, самодостаточной островной действительности. Этот пляж, равно как и тот банкетный зал, наверняка специально держат для таких вот случаев, под разнарядку, для шаровиков - чтобы не портили пейзаж. А на Остров как таковой тебя попросту не пустили. Дмитрий Ливанов - недостаточно крупная величина, чтобы удостоиться приглашения на Остров. Даже твое гражданство вряд ли удосужились тут заметить, вписав, а вернее, списав тебя под банановую квоту, в материк, который Острову со скрипом приходится терпеть.
        Не так часто Ливанова тыкали носом в некую субстанцию, недвусмысленно и убедительно указывая на его место в системе других, чуждых, по определению высших уровнем координат. В окопавшемся на Острове мире другого бабла, других ценностей и ориентиров вся его жизнь, книги, моральный авторитет обращались пшиком с такой презрительной неизбежностью, что для сохранения лица и самоуважения следовало сопротивляться, напрягая все внутренние силы. А напрягаться не хотелось. Не хотелось вообще нифига - только уехать отсюда.
        Однако и самостоятельный отъезд вопреки радужным планам издательской троицы выдоить до дна перепавший им с неизмеримо высокого островного стола великолепный халявный день потребовал бы отдельных усилий. Проще было высидеть. А потом немедленно домой. В эту страну, без которой, оказывается, ему невозможно долго прожить. На Соловки.
        Пришла эсэмеска от Катеньки, чересчур длинная для жанра, вызывающая в воображении жалостливую картину тонкого пальчика, бесконечно и неутомимо тыкающего в клавиши. Ливанов отписал «люблю»: минимум тыков, а ей хватит не меньше чем на сутки счастья, или что там у нас вместо него. Как бы взять ее с собой, черт, надо продумать, не на глазах же у Лильки, а Лильку я на Соловках никуда не дену. Ладно, как-нибудь в следующий раз.
        Запыхавшись, вернулся издательский мальчик, почти на бегу сдернул майку и со свистом врезался в синьку поддельного островного моря. Паша подорвался следом, увлекая за собой красавицу-супругу, та пронзительно завизжала и несколько раз призывно оглянулась на Ливанова. Он подмигнул ей вслед - хорошая, правильная баба, достойная чего-то получше этого радостного бананового алкоголика, - и позвонил жене.
        Они давно уже общались по телефону междометиями, со стороны в этом шпионском диалоге - как-там-ничего-а-ты-ну-да-все-да-да-пока-целую - не прослушивалось ни малейшей информации, а между тем их разговоры содержали в себе всё. Сплошные знаки-символы, вобравшие в себя все их бесконечные разговоры на протяжении длинной, чудесной и относительно, с поправкой на страну, счастливой совместной жизни. Жизни, заточенной под вечность, хотим мы того или нет - потому что есть Лилька. Достаточное и необходимое условие хоть какой-то вечности.
        Спросил про нее. Тоже давно запароленное: «Как Лилька? - Хорошо», - плюс иногда пару коротких ярких деталек, точечно рисующих картинку, на которой все действительно хорошо, почти как в жизни, долгой и счастливой. На расстоянии, по телефону, в жанре краткого и емкого обмена сведениями между опытными резидентами иностранной разведки, эта картинка выходила особенно убедительной. Ливанов порой и сам в нее верил.
        -Ничего, - сказала жена. - Приболела.
        -Горло? - внезапно охрипнув, спросил Ливанов.
        -Да.
        В ее коротенькое, почти без гласной, «да», вместился зоопарк и жирафы, и гора мороженого на чайной ложке, и внук Герштейна, восхищенно глядящий в Лилькин разинутый рот, а ты молчал, ты ей позволил, черт, черт! Жена, конечно, ничего не сказала, никогда она не озвучивала упреков, не вербализировала его вину, становившуюся от этого еще более острой и непоправимой. Если бы между ними хоть иногда происходили сцены с потоками компромата и взаимных обвинений, многое, наверное, казалось бы легче. Ну мало ли, дочка приболела, ну горло, ну отец-идиот накормил ребенка мороженым… Пускай бы вспышка, разряд, громоотвод, - но ничего подобного не было, ни малейшей поблажки, на такой вот женщине он женился, и это уже навсегда.
        -Я приеду, - сказал Ливанов, судорожно проглатывая что-то жесткое и колючее. - Завтра. Может, сегодня.
        -Ждем.
        -Целую.
        Вернулись Аля с Пашей, мокрые, смеющиеся, в обнимку: наконец-то до этого лопуха дошло, какая рядом с ним роскошная баба. Не отпуская ее плеча в сверкающих каплях-бисеринках, издатель свободной рукой виртуозно разлил по стаканчикам остатки коньяку:
        -Ну, давайте, чтоб не в последний раз! Кстати, Дима, чего там у тебя еще есть перевести?
        -Это к Володе, - отмахнулся Ливанов. - Договаривайтесь, я всегда.
        Начинало смеркаться, однако из-за кондишенного купола и виртуальных примочек Острова было не разглядеть, где именно садится солнце. Прикрыв глаза, он представил себе медленный и широкий, переливающийся от лилового к золоту на спинах пологих волн, закат на Беломорском побережье. Нет, сегодня же домой, как можно скорее вылечить Лильку, и на Соловки. На Соловки - потому что если есть в мире место, где человеку может быть по-настоящему хорошо, свободно и даже, предположим, счастливо, то это - там.
        Ливанов поднял веки, и замкнутый клаустрофобный горизонт резанул по глазам. Море сгустило цвет и стало похоже на ту краску, что выпадала в осадок в ненавидимом им когда-то школьном химическом опыте. Вечерние яхты ловили невидимый закат в пошло розовеющие паруса. По белому песку от белых шезлонгов протянулись серовато-фиолетовые тени.
        Из кармана тенниски издательского мальчика, заплывшего чуть ли не за горизонт, а возможно, таки за, торчал, зацепленный за колпачок, толстый черный маркер. Ливанов бесцеремонно вытащил его, проверил на гладкой спинке шезлонга, затем стер закорючку пальцем: стиралось до обидного легко и бесследно, однако все-таки лучше, чем ничего.
        На глазах у хихикающего Паши и потрясенной Али он старательно, будто первоклассник, вывел на белом пластике черное, контрастное, заметное издалека короткое слово.

* * *
        -Я все понимаю, Чопик, - сурово сказал Иван Михалыч. - Понимаю, дети. Но так нельзя. Если я спущу самоволку тебе, на студии вовсе не будет дисциплины.
        -Но я же передала вам сюжет…
        -Сюжет Рубанова за тебя сделала, скажешь ей спасибо.
        -Скажу, конечно. Только Дашка там ни слова от себя не дописала. Начитала и заклеила, и все.
        -И все, Чопик. Зайдешь в бухгалтерию, я там уже тебе выписал.
        -Иван Михалыч…
        Смысла не было, Юлька прекрасно понимала. И все равно пролепетала еле слышно и глупо, как маленькая:
        -Ливанов же с вами договорился…
        -Он-то, может, и договорился. Я с ним не договаривался. Твой Ливанов, слава богу, у меня не слу… не работает. И ты тоже. Давай, давай, свободна.
        И прибавил отечески:
        -Самому жалко, Чопик, а что поделаешь? Ну да ты не пропадешь.
        На глазах у сочувственно притихшего Дениса Мигицко, торжествующей Дашки Рубановой (вот стерва, а кто б мог подумать?), нескольких ранее вычисленных стерв и прочих коллег Юлька гордо пересекла ньюз-рум наискосок от редакторского кабинета до бухгалтерии и через десять минут еще раз, к выходу в коридор на четырнадцатом этаже телецентра. Поскольку месяц начался не так давно, выданных ей денег хватало, за вычетом обязательных взносов в оба семейных бюджета (так называемые бюджеты все равно таяли где-то до двадцатого, а с поправкой на инфляцию и до пятнадцатого, но традиция дисциплинировала мужей), ровно на посидеть в кафешке напротив. Никаких более креативных идей Юлька и не придумала.
        С утра здесь было тихо и безлюдно, не считая двух девочек-международниц с утреннего выпуска, бледно-зеленых от регулярных подъемов в полчетвертого утра, да толстого и жизнерадостного Севы Палия из вечернего ток-шоу «Бодренький вечер» на Пятом, главного конкурента по сетке почившего «Супер-Моста». Кроме отмачивания нижепоясных шуточек в эфире «Вечера» (и в подметки «Мосту» не годившегося), Сева сотрудничал еще с десятком изданий разного профиля, ваял продвинутую экономическую аналитику, интервью со звездами, политические и медийные сенсации, эссе для дамского глянца и раз в неделю расширенные гороскопы в бесплатную газету столичного мэра. Юлька его нежно любила (Севу, а мэра как раз не очень).
        -Юлька! - заорал Палий через всю кафешку. - Не понял, у вас же планерка?
        Орать в ответ Юлька не стала, взяла кофе и подсела к нему за столик. И выдала бесхитростно, как на духу:
        -Михалыч меня уволил.
        -Серьезно? - Сева почему-то восхитился. - Класс! Дашь мне комментарий.
        -Про что?
        -Про закрытие вашего «Моста», дурочка! Слушай, я тащусь, как красиво получается. Вычистили тебя отовсюду, говоришь?
        Юлька сообразила и засмеялась:
        -Да ну тебя. Это из-за другого совсем.
        -Гонишь. Подожди, я сейчас, - он выковырял из-под столика диктофон, громоздкий, пленочный, предназначенный исключительно выступать доказательством в суде: интервью и комментарии Севе было лень расшифровывать, и он все запоминал так. Причем обычно в разы интереснее, чем ему их на самом деле давали.
        Ладно-ладно. Юлька прыснула, представив себе физиономии отдельных граждан, когда они это прочтут; в конце концов, почему бы не помочь хорошему человеку, да и как ему прикажете выкручиваться, если заказали сенсацию на гнилую тему закрытия нашего занюханного «Моста»? Отхлебнула кофе, вальяжно забросила ногу на ногу и приступила. Свободна, сказал ей на прощание Михалыч, и вот теперь, с опозданием, до нее дошло: она и вправду свободна, можно творить все, что придет в голову, образовалась чертова прорва времени и прочих ресурсов, ну кроме денег - но в нашей стране их все равно никогда не бывает больше, чем нужно, зато столько, сколько кровно необходимо, зарабатывается всегда, и потом, Кешка же обещал…
        Посреди развернутого, почти сенсационного комментария Иннокентий как раз и позвонил. В отличие от прошлого раза, он был скромен и тих, словно боялся спугнуть невероятную удачу. Деньги поступили на счет. В полном объеме. С ума сойти. Юлька покивала с важным видом, тоже без воплей, договорилась встретиться с Кешкой вечером, а на сэкономленную энергию воодушевления по-быстрому разделалась с палиевской сенсацией.
        -Супер! - восхитился Сева, он всеми и всегда восхищался, а потому общение с ним поднимало самооценку. - Заодно и фильму твою гениальную пропиарим. Слушай, Юлька, но надо же тебе работку найти. Скажи, я пошустрю и свистну.
        -Спасибо, Сева. Не надо пока.
        -Ну смотри. Я побежал, звони, если что. Да, кстати.
        Он притормозил, зависнув над Юлькой необъятным животом, утыканным сразу несколькими кондишенами, создававшими в воздухе причудливые завихрения:
        -У нас, говорят, сейчас Ливанов тусует? Мне его заказали в один журнал, поделись контактами.
        -Ливанов - козел, - мрачно бросила Юлька.
        Но телефон дала, мотивацию смотри выше. Хороший человек понимающе подмигнул (фиг он чего-нибудь понял), потрепал ее по плечу и невероятно резво усвистел прочь - забыв, как несколько позже обнаружила Юлька, расплатиться за кофе. Сева каждый раз забывал об этом, если сидел в кафешке не один, а в одиночку он не пил никогда, и кофе в том числе.
        Однако Юлькино настроение было испорчено не этим.
        Напомнил, блин.
        А она еще прикидывала, пускай по-приколу, но все-таки! - как выйдет за него замуж, гуглила его, словно последняя идиотка, даже цитировала наизусть эти его, блин, стихи. Конечно, она ни разу ему не верила, она чего угодно от него ожидала, но не настолько же. Черт с ними, с «Вестями», давно они у нее вот где, в компании с
«Мостом» - но само по себе, в принципе… как?! Интересно, на что был похож его разговор с Михалычем, если таковой вообще имел место быть, а не представлял собой одностороннюю импровизацию в глухую трубу. И ведь наверняка ему казалось, что это очень смешно!.. он же все время твердил, какая я смешная.
        Ну и пусть. Юлька выпрямилась, тряхнула вымытыми с вечера волосами и величественно допила кофе под разнообразными взглядами бывших коллег, перелетной стаей потянувшихся сюда после планерки. Зато у меня все хорошо. Мало кого так вовремя и кстати увольняют с работы. Все складывается, совпадает краями, как паззлы, завязывается узелками в правильное плетение, ссыпается стеклышками калейдоскопа в самую красивую и замечательную картинку. А что в ней в упор нет и не предвидится никакого Дмитрия Ливанова - так попробуем как-нибудь пережить.
        По-правде говоря, она уже сейчас с трудом припоминала его лицо, одни фотки из нета. Сетевой, ненастоящий, медийный персонаж, с которым по определению не может быть ничего общего - не только у нее, ни у кого вообще. Разве что Севе придется отлавливать его для интервью, мои соболезнования. Нет никакого Ливанова. Не бывает, не существует в природе, как монстров культурного шельфа…
        Да и вся та безумная и странная экспедиция к дайверам в поисках сокровищ, оставшись в прошлом, потеряла очертания реальности, как оно всегда бывает с кусочками жизни, резко выпадающими по стилистике и содержанию из общего ее хода. Потом, после именно эти яркие моменты и всплывают на поверхность, выкристаллизовываются в настоящие воспоминания, из тех, которыми делятся в подробностях в дружеской компании и рассказывают детям перед сном, именно они составляют основу прошлого, его краски и смысл, - однако сразу, постфактум, ты не помнишь их вовсе. Обманка, марево, сон. Привиделось, пригрезилось, не было.
        Не было ничего. Понял?
        Бывшие свои понемногу рассосались, расползлись по съемкам. Юлька глянула на часы, встала, расплатилась (и за Севу в том числе: ни у кого никогда не хватало духу закатить скандал и не платить) и направилась к лифту, сегодня она вполне могла позволить себе некую долю риска. Свекровь по версии первого мужа более чем удивится, когда она, Юлька, явится за детьми раньше самого раннего обеда. Нет, пообедаем мы, конечно, у бабушки, нечего умножать лишние сущности. А потом… потом мы поедем в зоопарк! Это же ужас, что наши дети черт-те сколько не были в зоопарке.
        Лифт полз медленно, подбирая экстремалов чуть ли не на каждом этаже, Юлька с половиной здоровалась, любовалась на себя в большом зеркале - в этом лифте, она давно заметила, было на редкость выгодное освещение, хоть води сюда на экскурсию студийных светотехников, ах да, оно для нас уже неактуально, - и вдохновенно прикидывала на себя образ хорошей матери, столь же недоступный и потому желанный, как образы хорошей жены и образцовой хозяйки. А что? Начиная с обеда у первой свекрови и вплоть до выезда съемочной группы на натуру (не раньше, чем послезавтра, а может, и дня через два-три) она посвятит себя детям, буквально без остатка. Кроме зоопарка, припомнила Юлька, бывает еще планетарий, цирк, парк аттракционов и, кажется, детский театр… нет, он уже на каникулах. Это страшное слово.
        Каникулы, как всегда, подкрались незаметно. Как всегда, в определенный момент внезапно оказалось, что детям уже не надо рано вставать, зато девать их в остальное время решительно некуда. Нет, первый муж, разумеется, предупреждал заранее, штормовые предупреждения по разным поводам были его любимым развлечением в жизни, - но ничего конструктивного не предлагал, а муж-два и вовсе не заморачивался на этот счет. Думала только Юлька, каждый раз с опозданием, в авральном режиме, обычно с переменным успехом. Давая повод обеим свекровям, в иных вопросах непримиримым антагонисткам, сходиться в убеждении, что о детях она не думает вообще.
        А нефиг. Сегодня зоопарк, завтра планетарий, послезавтра что-нибудь придумаем, а через неделю уже и Соловки.
        Бли-и-ин!..
        Простонала Юлька вслух, поскольку на момент острого, как иголка в одно место, и столь же приятного озарения находилась в кабинке одна. Сказала бы чего-нибудь еще
        - но тут лифт и встал. Судя по скрежету и погасшему свету, незапланированно, между этажами и надолго.
        Все-таки она абсолютная, неисправимая, феерическая идиотка. Иначе не объяснишь. Парадоксальный, ничего общего со здравым смыслом, дикий выверт женской психологии, искажающий реальность наизнанку - и вместе с тем прямой и тупой, как железнодорожный рельс: он сказал, и она поверила. Безо всяких аргументов и доказательств, просто потому, что он ни разу не усомнился в своем праве думать и решать за нее. Он пообещал, и она радостно сбросила с себя необходимость шевелить мозгами, как если бы мечтала о таком раскладе всю жизнь. Свободная женщина, блин, из свободной страны. С какой готовностью она расслабилась, растеклась теплой лужицей, словно неисправный кондишен, переложила свои проблемы - своих детей!!! - на первого попавшегося, привыкшего без малейшей ответственности болтать все, что угодно (проверено эмпирическим путем), на самодовольную, наглую соловецкую морду…
        На панели лифта не светилась ни одна клавиша. Юлька на ощупь отыскала ту, что с зеленым колокольчиком, нажала несколько раз, потом, на случай ошибки, несколько соседних. Естественно, панель не отреагировала. Достала мобилку: номера диспетчерской ни один нормальный человек не помнит наизусть, а в книжку она его так и не занесла, придется, вот черт, звонить кому-нибудь на студию…
        Как оно все не в тему. Просидишь тут часа три - и какой, нафиг, зоопарк. А с Соловками по-прежнему надо срочно что-то решать. Блин. Ее уже передергивало от самого слова «Соловки».
        Ливанов, между прочим, ничего конкретного ей и не обещал. Строго по тексту: позвонишь мне, и все будет хорошо. Юлька поморщилась - уже в том, что она дословно держала в памяти все, что он когда-то сболтнул, не задумываясь и тем более не запоминая, содержался несправедливый, противоестественный крен. Ну-ну. А кстати, почему бы, раз уж у нас образовалось полно свободного времени, и не позвонить?!
        Она и номер его, оказывается, помнила.
        Было несколько длинных гудков, во время которых Юлька успела в который раз отругать себя за дремучий идиотизм - сначала разобралась бы с диспетчером, блин! - а затем щелкнуло, и в абсолютной лифтовой тьме молодой и азартный, темпераментный и энергичный, не спутываемый ни с чьим другим ливановский голос раздельно и убедительно указал Юльке, куда бы она пошла.
        И запищали короткие гудки.
        Рубрика: Медиа-шок
        СЖИГАЕМ МОСТЫ
        Известная телеведущая Юлия ЧОПИК рассказывает о чистках в медиапространстве нашей страны
        Минувшая пресс-неделя ознаменовалась весьма интересными событиями, есть о чем поговорить. Итак, приступим. Во-первых, наконец-то закрыли давно доставшее многих ток-шоу «Супер-Мост», выходившее в вечернем прайм-тайме на Третьем канале. Ума не приложу, что мешает мне радоваться в унисон со всей прогрессивной зрительской общественностью. К тому же от проницательных читателей вряд ли укроется тот факт, что ваш покорный слуга имеет некоторое отношение к продукту Пятого канала, всеми любимой программе «Бодренький вечер», которую я и приглашаю всех смотреть в это же время. Честное слово, сначала я даже выпил на радостях. Ток-шоу в отечественном эфире должно быть как можно меньше. Желательно, чтобы вообще остался я один.
        Однако моя коллега, чудесная Юля Чопик, бывшая ведущая бывшего «Супер-Моста», с которой мы пересеклись в кафе телецентра, почему-то придерживается иного мнения. Возможно, это как-то связано с тем, что на той же неделе ее уволили также из новостийной программы «Новые вести», где Юля проработала простым журналистом добрый десяток лет. Госпожа Чопик согласилась прокомментировать для нашего издания эти захватывающие события. И пускай тот прискорбный факт, что ей нечем теперь кормить четверых детей, не отвлекает нас от главного.
        -Конечно же, я не сомневаюсь: все это - звенья одной цепи, - говорит Ю. Чопик. -
«Супер-Мост» многих раздражал, поскольку то была единственная программа на нашем телевидении, где встречались в эфире наши соотечественники и северные соседи - как медийные персоны, так и простые люди. Посмотрев друг другу в глаза, обсудив проблемы, которые нас одинаково волнуют, участники и зрители программы могли прийти к неудобному для власти выводу: между нашими государствами на человеческом уровне по-прежнему много общего. В нашей стране, где большинство политиков не могут придумать ничего более креативного для привлечения избирателей, чем образ общего врага, мифической угрозы с севера, такая программа, как «Супер-Мост», просто не имела права на существование. Ведь мы с удовольствием смакуем в СМИ наши проблемы, но откровенно признать, что в другой стране с ними то и дело справляются успешнее, что уровень жизни там на порядок выше, а климат, извините, мягче, - это уже не в наших силах.
        А мое увольнение из «Новых вестей», Сева, даже не хочется комментировать. Пускай тем, кто в курсе, будет стыдно. Однако не скажу, что я слишком расстроилась. Я и так собиралась просить у руководства отпуск за свой счет, потому что намерена вплотную заняться съемками документального фильма «Глобальное потепление», он как раз на днях запускается. У нас собралась отличная команда, оператором-постановщиком будет сам Иннокентий Брыль, а соавтором сценария… ну, это пока наш секрет.
        Знаете, мы привыкли игнорировать глобальное потепление, а по цепочке и многое другое в нашей жизни, а зря. Так вот, в этом фильме, - а он будет сниматься и в столице, и на банановой плантации, и на дайверской базе, - наша страна, наконец, честно посмотрит на себя такую, какая она есть. И если сделает выводы, то будет совсем хорошо. Картина запускается на спонсорские деньги, и я очень надеюсь, что государство, у которого не нашлось на проект ни копейки, по крайней мере не станет нам мешать. Всеволод ПАЛИЙ, специально для интернет-издания «Тележизнъ»

«ПЕРЕСТАНЬТЕ, НАКОНЕЦ, ПОКУПАТЬ НАШ ГАЗ!»
        Дмитрий ЛИВАНОВ ставит на дайверов и забивает гвозди параболическим рефрактором
        Известного зарубежного писателя, поэта и публициста Дмитрия Ливанова корреспонденту Grand City удалось перехватить уже в аэропорту, перед самым началом регистрации рейса. В нашу страну Ливанов приехал как участник международной культурологической конференции «Мосты и барьеры культур и цивилизаций в эпоху глобального потепления», проводимой Фондом содействия и развития нашей страны и ее стратегических партнеров, а также для презентационного турне в поддержку отечественного издания его романа-бестселлера «Валентинка. ru».
        Дмитрий Ильич не впервые посещает нашу страну, и его мнение по острым для нас проблемам всегда неожиданно, во многом показательно и полезно для нас. GC задал Дмитрию Ливанову несколько вопросов.
        GC: Дмитрий Ильич, вы уезжаете за два дня до окончания конференции. В чем дело?
        ДЛ: Достали. Поймите меня правильно, я люблю вашу страну, я даже готов признать ее полную и сияющую независимость, но долго жить у вас нормальному человеку нельзя. Существует критическая масса бардака и абсурда, которую можно выдержать без вреда для душевного здоровья. И должен вам сказать, у меня еще достаточно высокий болевой порог.
        GC: Меня тоже многое достает в нашей стране, тем не менее, я здесь живу, и ничего. Как вам кажется, в чем принципиальная разница между нами? Это вопрос менталитета или, так сказать, гражданского воспитания?
        ДЛ: Того, что вы деликатно назвали «гражданским воспитанием», достаточно и у вас. Я тут пообщался немного с вашей прессой, и, знаете, мне хватило. Когда во главу угла возводится, простите за оксюморон, самолюбование самобичеванием, картина мира искажается не меньше, чем если ее идеализировать. Кстати, вам не мешало бы попробовать писать о своей стране хоть что-то хорошее. Все написанное рано или поздно материализуется, вы сами себе придумываете такую вот реальность. И злитесь из-за того, что не можете придумать нам нашу, которая была бы еще хуже. Не получается! Но вы не расстраивайтесь. Лучше приезжайте к нам на Соловки.
        GC: Спасибо за приглашение, приеду. Но мне кажется, вы общались с какой-то другой прессой. С идеализацией действительности у нас как раз все в порядке, особенно в провинции.
        ДЛ: Побывал я на днях в вашей провинции. И знаете, что меня больше всего поразило? Отсутствие силы, пассионарности, которая, по идее, именно там и должна была сохраниться, во всяком случае, я в это верил. Но если ваша передовая столичная общественность проявляет явно мазохистские наклонности, провинция у вас до тошноты довольна собой. Болото - не совсем точный образ, потому что в болоте под слоем стоячей ряски происходят какие-то процессы, жизнь, которая стремится и рано или поздно вырывается на поверхность. А тот уездный город, где у меня была презентация, забит ряской до самого дна, этакая коллоидная взвесь. Безнадежно. Поймите меня правильно, мне самому жаль.
        GC: А вы уверены, что достаточно глубоко копали?
        ДЛ: Уверен, уверен. Если бы мне предложили найти хоть какую-то небезнадежную силу в вашей стране, я скорее поставил бы на дайверов.
        GC:?!!
        ДЛ: Смотрите сами. Столица у вас занимается планомерным, с поправкой на абсурд, самоуничтожением, провинция самодовольно загнивает, страну вы развалили до основания, вы же не станете спорить? А дайверы - это уже новое качество, новая культура, возникшая на развалинах. Конечно, если сейчас посмотреть на них, в глаза бросается прежде всего хаос, отсутствие элементарной организации, но, думаю, это временно. Именно в дайверской среде у вас может в конце концов зародиться реальная вменяемая власть. Не уверен, что вы придете от нее в восторг, но, боюсь, вас никто и не спросит.
        GC: Грозите диктатурой? Простите, Дмитрий, мне кажется, вы попросту завидуете.
        ДЛ: Вашей демократии и свободе, да? Умираю от зависти. Представляю, как весело тут смотреть новости, а еще веселее их делать. Каждое утро если не импичмент президенту, то роспуск парламента или как минимум драка в нем же, - а потом у вас сиеста, опять же любопытно, кто к кому залез в гамак. Когда власть существует исключительно для увеселения народа, в этом, конечно, есть нечто стильное. Все равно что забивать гвозди параболическим рефрактором.
        GC: Чем-чем?
        ДЛ: Да ладно, ты меня прекрасно понял. Вижу, о чем ты думаешь: сидит пьяная соловецкая морда и учит нас жизни. Подожди, сейчас я начну вас хвалить. Что мне нравится в вашей стране, так это то, что вы не списываете свои, мягко говоря, трудности на глобальное потепление. У нас-то оно изменило, по сути, всё: прежняя сырьевая экономика обвалилась к чертям, и нам пришлось с нуля выдумывать новую страну. Мы смогли, вы об этом знаете и, прости, ежу понятно, кто кому завидует. Но зато мы остро чувствуем свою зависимисть от глобального потепления, а вы понимаете, что жили так всегда, и это большой плюс. Дело за малым: осознать, наконец, что можно жить и по-другому.
        GC: Так, как вы?
        ДЛ: Как мы, у вас не получится, все-таки климат не тот. Правда, Сева, приезжай на Соловки, там сейчас невероятно хорошо. Я с дочкой скоро поеду… Не знаю, как именно вам выкручиваться. Есть вариант Острова, я только что оттуда: все эти виртуальные примочки, кондишенный купол, кристаллические женщины, дивный новый мир на ровном месте… но не советую. Да у вас никогда и не будет столько бабла. Ради Бога, выращивайте ваши бананы, только так, чтобы они не вымерзали под Новый год. Перестаньте, наконец, покупать у нас газ, на черта он вам, неужели нельзя найти другие поводы для гордости? Сделайте что-нибудь с вашей вечной сиестой, попробуйте работать, наконец! Ведь есть же у вас люди, молодые, красивые, которые вкалывают круглые сутки, кормят кучу детей, мужей, и при этом ловят кайф от жизни…
        ОС: Познакомишь?
        ДЛ: Запросто. Слушай, сейчас регистрацию объявят. Давай выпьем, что ли.
        GC: Давай, я всегда пью на работе. Но с тебя тост для наших читателей.
        ДЛ: За вашу страну, красивую, независимую и желанную, как чужая женщина. Сейчас я возвращаюсь домой, к жене, я всегда к ней возвращаюсь. Но я рад, что приезжал сюда. Я еще приеду. За вашу страну! Эксклюзивное интервью журналу Grand City, беседовал Всеволод Палий
        Часть третья

9.Эта Страна
        -Расскажи, как там было, - шепнула Катенька.
        -Хреново, - отозвался Ливанов. - Там не было тебя.
        Она тихонько засмеялась, не поверив, потом прижалась крепче и поверила безоговорочно. По квадратам навесного потолка отеля мелькали отсветы лазерных лучей от ночного клуба напротив, прозрачная занавеска вздулась парусом, впуская мягкий, прохладный и вкусный воздух столицы. По Катенькиной коже побежали мурашки, она всегда была у меня маленькой мерзлячкой, которую невозможно не обнять и не согреть. Если б удалось сосредоточиться целиком на этих трогательных мурашках, на душистых, свежевымытых для него волосах, на теплом пушистом дыхании…
        Не получалось. Некоторое время они лежали молча, и Ливанову было о чем подумать. Совершенно отвлекся, не заметил, как она заговорила.
        -Что, маленький?
        -Ты не слушал?
        Катенька была - сплошной рецептор, оголенный, гиперчувствительный, и скрыть от нее что-либо, недосказать, обмануть становилось возможным лишь в том случае, если она сама того хотела и позволяла. Она хотела и позволяла всегда, но всегда с небольшим, микроскопическим зазором, и за это мимолетное время Ливанова успевало уколоть острым стыдом и ощущением вины перед ней. И ничего нельзя поделать, и жить вот так совершенно невыносимо. Зря он ее позвал. Уже набрав ее номер, уже заговорив и озвучив, в последний момент понадеялся, что она не придет, не сможет, все-таки муж, ребенок, завтра с утра на работу, да мало ли неразрешимых проблем в жизни слабой, бесхитростной, изначально безо всякой надежды влюбленной женщины? Но она, естественно, все устроила, все разрулила, всех обманула, пришла. А так отсиделся бы тут один, дрых бы сейчас без задних ног.
        -Прости, солнышко. Рассказывай, мне интересно.
        -Врешь ты все… Говорю, мне звонила эта, ну которая все время в зеленом. Спрашивала, где ты.
        -Извицкая, что ли?
        -Да. Откуда у нее мой телефон?
        -Понятия не имею. Как будто она не знала, где я. Она же была тогда у Рибера… кажется. Солнышко, мне про нее совсем не хочется говорить.
        -Ты с ней спал?
        Когда Катенька пыталась казаться роковой и вульгарной, она становилась неописуемо трогательной, наивной, смешной, Диванов прямо-таки умилялся на нее такую. Подгреб ее к себе, сжал до пружинистого сопротивления кожи, поцеловал во вкусные волосы, потом в глаза, наконец, долго, долго в губы, - черт, здоровье уже не то, два раза подряд никак, может быть, утром… Всего лишь сорок два, черт. Но сегодня был сумасшедший день, он просто устал.
        -Катька, - заговорил он в тонкую впадину под ее ключицей, - ты мне напоминаешь эту страну. Подумай, у тебя же все хорошо. Все у тебя есть. Семья, дом, карьера, красота твоя невероятная и даже, не буду излишне скромным, большая любовь. Почему у тебя не получается быть счастливой, а?
        -Я счастлива. Когда с тобой.
        -Сейчас ты со мной. А начинаешь.
        -Извини. Просто я все время помню, что это очень-очень ненадолго… глупости, конечно. Я больше не буду. Нет, правда, расскажи, как ты съездил.
        Ливанов молчал. То, как он вернулся, собственно поездку заслонило напрочь, словно скрыло за плотным и рифленым пуленепробиваемым стеклом таможни аэропорта. Был момент, когда ему показалось, что он уже не выйдет оттуда… Передернул плечами, прогоняя жуть, устроил поудобнее подмышкой Катенькину голову. Правда, потом они извинились. Вернули документы и вещи, включая четыре бутылки виски, купленные по дешевке в банановом дьюти-фри, там за умеренную взятку хоть сколько бери в самолет. Заверили, будто произошла ошибка. Черта с два. Никогда они настолько не ошибаются. Не в этой стране.
        -Весело съездил, - ответил, припоминая с усилием, словно эпизоды из довольно давно просмотренного фильма. - Потусовался у дайверов, плавал с аквалангом по затопленному городу, от осьминога мы улепетывали здоровенного… жалко, что не с тобой.
        -Ничего. Я держалась тут. Хотя скучала, конечно.
        -Кроме Извицкой, тебе никто насчет меня не звонил?
        Приподнялся на локте, напряженно всматриваясь, как она вспоминает. Катенька смешно свела на переносице брови, и между ними прочертились две волосяные скорбные морщинки. Еще пару лет, и они останутся там навсегда. Особенно если это будут пару лет, проведенных со мной.
        -Кажется, никто.
        -Кажется или точно?
        -Нет, никто.
        Ливанов глянул на часы: половина двенадцатого, и жена, конечно, еще не спит, хорошо, если хоть Лилька, а вдруг ей хуже, вдруг осложнение на гланды, черт, черт, черт; жгучая вина обступала со всех сторон, брала в клещи, и жалко звучали любые самооправдания. Сел на постели, босой ногой дотянулся до Катенькиной сумочки, затерянной на полу среди прочих в беззащитном хаосе сброшенных вещей, и подфутболил ее поближе.
        -Маленький, я с твоей мобилы позвоню, хорошо?
        Она удивленно кивнула, хлопнув ресницами. А потом все шире раскрывала глаза, слушая быстрый диалог-перестук шпионских полуслов. Ничего она не понимала - в отличие от жены, которая, как всегда, поняла все, ни о чем не спросив, и теперь, наверное, ляжет спать. Хоть что-то хорошее под занавес этого дикого, безумного, противоестественного дня.
        -Лилька простыла, - пояснил он, возвращая мобилку. - Но вроде бы ничего, сегодня к вечеру уже без температуры.
        Катенька смотрела во все глазищи, бездонные, ведьмовские. Ничего ты не поймешь, маленькая, вот и хорошо, вот и не надо. В этой стране часто бывает полезно ничего не понимать.
        -Почему? - наконец выговорила полушепотом. - У тебя ребенок болеет, а ты прямо из аэропорта… а ты здесь, со мной. Почему?!
        Усмехнулся, обнял:
        -Потому что я тебя люблю.
        Вывернулась, резко оттолкнула его в грудь маленькими ладонями; Ливанов даже опешил от неожиданности.
        -Никогда так не говори!!!
        -Что с тобой, пушистый?
        -Не надо. Нельзя об этом врать.
        -Кто врет-то? - он вздохнул, привлек ее к себе снова, взлохматил легкие волосы. - Люблю, куда ж я денусь. И когда-нибудь, в следующий раз, мы с тобой обязательно поедем на Соловки…

* * *
        Фуршет был хлипковат, к приходу Ливанова со столов практически все уже смели, но выпивка еще оставалась. Имелось подозрение, что ушлая киношная публика, не понадеявшись на спонсоров, половину притащила с собой. Оттягивались по полной, Ливанову наливали со всех сторон, и он ненормально быстро, возможно, из-за отсутствия нормальной закуси, перестал отличать знакомых женщин от незнакомых и даже успел один раз схлопотать по морде. Вообще, народ вокруг был сплошь странно чужой, такое чувство, будто за время ливановского отсутствия в отечественном кино пошла принципиально новая волна: пигалиц-артисточек с воробьиными лицами, мальчиков-продюсеров в драных бейсболках и с немыслимым количеством бабла, рослых режиссеров неопределенного гендера с зычными голосами, а также шаровой, но тоже совершенно свеженькой публики.
        Единственной бесспорно узнаваемой мордой крутился рядом Оленьковский, автор второй экранизации «Валентинки», собравшей миллионы в прокате, но с презрением опущенной истеблишментом от кинокритики - тупым ножом по яйцам оленьковских амбиций. Лично Ливанов видеть ее не мог, еще в большей степени, чем первую, хотя казалось бы.
        -…прокатим по дополнительной программе, - развивал Оленьковский, фамильярно прихватывая его под ручку. - Дадут приз зрительских симпатий, там схвачено, я договорился. Мелочь, понимаю, но для Канна аргумент. Главное, чтобы ты поприсутствовал. А ты же и так и так будешь на Соловках…
        -Ты проныра, за это я тебя и люблю, - сказал Ливанов. - Наливай. Кстати, откуда знаешь?
        -Что я знаю?
        -Что я поеду на Соловки.
        Оленьковский присвистнул:
        -А разве кто-нибудь в этой стране еще не в курсе? Ты ж там, говорят, книжку собрался писать, про глобальное потепление…
        -У меня дочка болеет. Может, я и не поеду никуда.
        -Э, нет, - заволновался режиссер. - Так не пойдет, Дима. Пускай выздоравливает. Без тебя «Валентинке» хрен что дадут, опять поползут разговорчики, мол, я тебя извратил, снял фигню…
        -Ты меня извратил, Костя. Ты снял фигню. Надо за это выпить.
        Они выпили, и тут невдалеке замаячила Извицкая, змеисто-стройная и шоколадно-загорелая, отчего глаза у нее мерцали совсем уж немыслимой зеленью. С Извицкой определенно следовало переспать. Для начала Ливанов подмигнул ей через оленьковское плечо и чьи-то тусующиеся спины, причем, как ни странно, был замечен
        - зеленый глаз насмешливо сузился в ответ, - а затем двинулся на приступ. Оленьковский, словно преданный ординарец, увязался следом, но по таким мелочам можно было не заморачиваться.
        -Откуда ты вся такая? - вкрадчиво спросил Ливанов, целуя ее в обнаженное плечо возле зеленой бретельки; ничего, не промахнулся. - С моря?
        -Да, съездила на Беломорье, - отозвалась Извицкая. - Почти на Соловки. Жаль, что без тебя, дорогой. Там чудесно. Как поживает твой роман?
        -Какой? - не сообразил Ливанов.
        -С банановой журналисткой.
        -Ты слишком много знаешь, Извицкая, за это я тебя и люблю. Надеюсь, ты-то мне на Соловках не изменяла?
        Извицкая почему-то не улыбнулась, да и смотрела она как-то странно, сканирующе, а может, и показалось, у него давно все плыло перед глазами, и высокая шея Извицкой теряла очертания, словно башня маяка на культурном шельфе. Вокруг бушевали левые киношники, все они уже безобразно перепились и творили черт-те что, Ливанову лень было наблюдать и вникать. Сосредоточился на извицких зрачках, будто на блестящем шарике гипнотизера. В результате они и вправду сплылись в один пульсирующий зеленый шар, а так - ничего.
        -Странно, что ты вернулся, Ливанов, - проговорила Извицкая.
        -Куда вернулся? - снова не понял он.
        -В эту страну.
        Ливанов проморгался, возвращая ей четкость; наплывало неопределенное, неуловимое, зябкое у позвоночника, каким-то образом повязанное со всем произошедшим за последние дни и вместе с тем рассыпающееся, не поддающееся логике и здравому смыслу. На самом-то деле все, конечно, не так; ты успел, похоже, привыкнуть к банановому веселому абсурду, а эта страна всегда четко задает правила, только не всегда ставит тебя в известность о них.
        -Два вопроса, Извицкая, - проговорил он, стараясь артикулировать как можно четче.
        - Первый: почему я не должен был вернуться? Второй: на фига ты Катьке звонила?
        Она засмеялась, чуть запрокинув голову, белозубая, ослепительная - и внезапно исчезла, растворилась в незнакомой толпе, распалась, как в компьютерном блокбастере, на нескольких тоненько хихикающих субтильных актрисок, естественным образом оказавшихся вдруг у Ливанова подмышками и на шее. Что-то бубнил над ухом бездарь Оленьковский, хрен ему, а не Канн, гремела дикая африканская музычка, под которую какие-то парочки ухитрялись обжиматься, перекинутая бутылка дешевого портвейна роняла с фуршетного стола последние багровые слезы. Надо срочно выпить, но кретин Оленьковский не наливал, никто не наливал вообще, неужели уже нечего налить?!.. и надо срочно разыскать Извицкую, все-таки она единственный человек, который что-то понимает и знает, единственная морда лица, на которую здесь можно без отвращения смотреть, - но актриски хихикали, лезли цепкими ручонками куда не надо и не отпускали, а музычка била кувалдой по мозгам, и в самом деле, какого черта я вернулся в эту страну?!
        -Дима, кого я вижу! - воскликнул Герштейн, и Ливанов ни чуточки не удивился, зато обрадовался ему, как родному. - Куда ты пропал? Неужели этому авантюристу Риберу удалось…
        -Герштейн, - он стряхнул, наконец, половину актрисок и шагнул вперед, почему-то задев за угол стола, хотя казалось бы. - Скажи мне такую вещь. Тебя нормально пустили обратно?
        -А что такое? - заволновался тот, и его волнение прозвучало вроде бы искренне, хотя кто его знает. - У тебя были какие-то проблемы? Таможня? Наша, банановая?
        Герштейнова догадливость, равно как и Герштейново участие, изливали на душу бальзам, топя в его липких потоках мимолетные и нелепые подозрения. Герштейн уж точно не может ничего знать, он сам недавно вернулся, не коситься же на всех вокруг только потому, что уже третий день ни у кого из друзей не отвечают телефоны, никто из приятелей не зовет выпить, а никто из журналистов - на интервью или в эфир. Лето, мертвый сезон, вернее, самый живой и хлебный сезон в этой стране с ее чудесным климатом и всем остальным. Опять же, не стоит забывать, что весь вечер четверга сразу после освобождения из аэропорта, а по инерции и целую пятницу он снова проделывал безотказный финт с посыланием всех и каждого, кому удалось дозвониться ему по мобиле.
        Само по себе ситуативное одиночество, наверное, и не напрягало бы, загвоздка заключалась именно в том, что оно было не само по себе, точно ложась в непостижимую, но оттого ничуть не менее реальную чужую схему. Могли бы, наверное, что-то объяснить Володя с Машей, но они уехали в отпуск черт-те куда, за пределы роуминга, хотелось бы знать, где такое место и с чего это вдруг издателя понесло туда в последние месяцы подготовки к осенней ярмарке. И не его одного: весь литературный мир, казалось, порасползался, попрятался по щелям. На эту киношную предфестивальную тусню Ливанов, собственно, и явился ради того, чтобы хоть кого-нибудь встретить (Оленьковский не в счет, не до такой степени, Извицкую он упустил, да и была ли она тут на самом деле?), и вот пожалуйста - Герштейн. Все нормально. Надо с ним выпить.
        -Все нормально, Герштейн, - озвучил он. - Давай выпьем.
        Умница Герштейн сразу разыскал где-то на столе приличный коньяк, а может, и принес с собой в своей бессменной фляжке. Выпитое придало сил, и Ливанов, прижав напоследок оставшихся актрисочек, наподдал им ускорения подальше в толпу; одна, кажется, осела в объятиях Оленьковского. Герштейн улыбался.
        -Расскажи, как оно? - снова спросил он. - Удалось вам найти волшебную банановую капсулу?
        От коньяку прояснилось в голове, и через пару минут запросто получилось сообразить и вспомнить, что конкретно имеется в виду. Однако; Герштейну, кажется, никто ничего не рассказывал, но он всегда умел логически мыслить и делать выводы, Ливанов оценил. Хотя из Рибера, честно говоря, конспиратор - как из Оленьковского Феллини.
        -Юрка там остался, ищет. Хороший коньяк, налей еще. Банановым, Герштейн, не поможет никакая капсула, будем надеяться, она хоть Юрке поможет, если он таки ее найдет. Скажи мне лучше, тебе не кажется, что за время нашего отсутствия тут кое-что изменилось? В этой стране?
        -В этой стране, Дима, так просто ничего измениться не может, - назидательно изрек Герштейн. - Чтобы нечто подобное произошло, нужно как минимум глобальное потепление. Нашего же с тобой кратковременного отсутствия, боюсь, все-таки недостаточно.
        -Ты иногда бываешь прав. Даже афористичен, я бы сказал. Но у меня сложилось впечатление, будто кому-то в этой стране понадобилось мое долговременное отсутствие. Кстати, ты здесь Извицкую не видел?
        -Извицкую? - удивился Герштейн. - А разве она имеет какое-то отношение к кино? Прости, Дима, я не настолько быстро и близко схожусь с женщинами, как ты, я могу не знать некоторых нюансов.
        -То есть не видел?
        -Нет, вроде бы не припоминаю.
        Вот и допился до зеленоглазых чертей, подумал Ливанов весело, с каким-то невероятным, безбашенным облегчением. Чего, в общем-то, и добивался с самого начала, явившись сюда, все остальные причины измыслены для самообмана. Самый простой и безотказный, попсовый и действенный, свинский и спасительный выход из любой ситуации в этой стране. На момент, когда начинают мерещиться зеленые женщины, исходная ситуация попросту перестает существовать - и тем более отказывается от претензий какого-либо влияния на жизнь. Да и жизнь как таковая расползается, теряет очертания, заслоняется постепенно, словно солнечный диск во время затмения, ирреальностью, маревом, мороком. А потом я просплюсь, проснусь, окунусь в домашний снег и уеду на Соловки.
        -У тебя там еще осталось, Герштейн? - Ливанов оперся на шатающийся стол, помассировал пальцами веки, навел фокус. - Мы с тобой, кажется, еще не пили сегодня за эту страну.

* * *
        -А можно, я возьму подзорную трубу?
        Отвернулся он на полминуты, не больше - а Лилька уже влезла на письменный стол и, совершенно не дожидаясь отцовского «можно», дергала трубу за ремешок, придерживаясь для равновесия за отогнутый завитком уголок старинной карты. На момент, когда Ливанов с молниеносной скоростью достиг стола, уголок с жалобным шуршанием остался у нее в руке, подзорная труба соскочила со стены вместе с гвоздем, а чертенок с добычей в обоих кулачках грохнулся прямиком в папины расставленные руки. Уф-ффф…
        -Лилька, - сказал он слегка укоризненно. - Чем лезть, спросила бы меня. Бери бинокль, там увеличение лучше.
        -А я хочу трубу. Все будут с биноклями, а я с настоящей капитанской трубой!
        -Штурманской, солнышко. Там одно стекло мутное, плохо видно.
        -Папа, ну можно?
        -Бери, бери. Только я не виноват, если она из рюкзака торчать будет.
        -Ты не виноват. И так даже прикольно.
        Лилька с трубой наперевес умотала к себе, чмокнув папу напоследок куда получилось достать и взмахнув концами белого шарфа, по-авиаторски обмотанного вокруг шеи. Ливанов попытался вставить гвоздь назад в стенку - тот не держался, никогда ты не был в состоянии даже грамотно забить гвоздь, не говоря о прочих видах сугубо мужской работы. Грамотно и красиво нанизывать слова - это да, это единственное, что всегда получалось, без малейших шероховатостей и сбоев. Получится и сейчас, если поставить себе такую задачу, а почему б ее и не поставить? Словом, надо брать. Надо, надо, без вариантов.
        Отсоединил от сети ноутбук и упаковал в специальную сумку, красивую, непромокаемую и удобную, со всяческими отделениями для съемных примочек и даже для искусственного интеллекта. Черт-те сколько ей не пользовался, за это время искусственный интеллект пообтерся и потерял форму, переходя из кармана в карман; а после падения с торпеды при швартовке к дайверской базе так вообще глаза бы его не видели. Куда проще свести к минимуму количество вещей, о которых непременно необходимо помнить.
        Однако ноутбук надо взять. Пускай Соловки традиционно насладятся зрелищем Дмитрия Ливанова за ноутбуком. И прочие желающие тоже, черт с ними, пускай наслаждаются, подавитесь, не жалко.
        Буроватая карта с оторванным уголком широко раскидывала по клетчатому океану выцветшие земли, большинства из которых не было нигде и на тот момент, когда ее чертили, а теперь и подавно не существует. Вот куда бы смотаться, скрыться с концами, отправиться на поиски счастья, не оставив следов. На Соловках его ведь тоже никогда не было, счастья, так, общие контуры колеблющимся миражом издалека, не счастье, а мечта о нем, изначально зыбкая и недостижимая, - но теперь-то у нас отобрали даже это. Никуда бы он не поехал, если б не Лилька. Ни на какие Соловки.
        -Папамоги! - воззвал чертенок.
        Она возникла в дверях, с пыхтением затягивая в проем рюкзак, похожий на очень сытого удава. Помимо подзорной трубы, из него торчали также головы разнообразных плюшевых животных, бюст гламурной барби-блондинки, киборг с нечеловеческим лицом и несколько переплетов самых широкоформатных книжек, какие только нашлись в доме.
        -Помоги, пап! Застегни его мне!
        Ливанов вздохнул:
        -Может быть, мама поможет?
        -Но ты же все всегда умеешь лучше.
        -Почему это?
        -Потому что ты папа.
        Крыть было нечем, и следующие сорок минут Ливанов ползал на коленях в россыпи содержимого удавьего чрева, сочиняя все новые комбинации в духе тетриса и пытаясь переубедить Лильку относительно необходимости того или иного предмета для жизни на Соловках. В результате книги перекочевали в ливановский кофр, огромный плюшевый заяц после длительного торга был замещен компактным котиком, а подзорную трубу солнышко милостиво согласилось сменить на бинокль: в рюкзак он не влезал тоже, зато мог ехать непосредственно на Лилькиной шее. А поедет на папиной, со вздохом предвидел ближайшее будущее Ливанов - иногда у него получалось, только вот редко помогало жить.
        Предварительно сложившись, они вдвоем пошли в климатокомнату поиграть напоследок в снежки, откуда были позваны ужинать и на шестой или седьмой раз таки вняли зову. Ливановская кухня, как нельзя лучше приспособленная для многолюдных сборищ с разнообразной выпивкой, достойной закусью и бесконечными разговорами о судьбах этой страны, казалась чересчур просторной и гулкой для скромного ужина маленькой тихой семьи. Сверху, с лестницы на второй этаж, это было видно особенно четко: среди огромного затененного пространства, словно в телевизионной студии, под круглым плафоном светился эпицентром тесный обжитой пятачок. Уютный столик, три табуретки. Место для нашего предполагаемого счастья.
        А ведь мы черт-те сколько не ужинали вот так втроем, думал Ливанов, отмечая синие цветочки на вышитых салфетках, точно в орнамент и тон столового сервиза, букетик тех же незабудок посреди стола, еще какие-то неутилитарные, ненужные мелочи, о которых жена всегда успевала позаботиться, сочинить, подобрать одно к другому. Она и всю их семейную жизнь подбирала вот так же, по фрагменту, по черепку, следя, чтобы они идеально подходили друг к другу, лепились, дополняли, создавали общую картинку. Достаточно привлекательную, чтобы отсюда не хотелось уходить. Или по крайней мере хотелось сюда вернуться.
        Три табуретки стояли вокруг стола в идеально-равных, как на эмблеме одной автомобильной марки, отрезках друг от друга. На вставая, Ливанов приподнялся на полусогнутых, придерживая под собой сиденье табурета, придвинулся ближе к жене, привлек ее к себе, навис над ней, обнял. Лилька смотрела через стол восторженными глазами: черт-те когда ее родители последний раз вот так обнимались при ней.
        -А вот что я придумал, мамочка, - сказал Ливанов. - Поехала б ты с нами на Соловки.
        -Я не могу, Дим, ты же знаешь, - мягко возразила она. - У меня работа.
        -Наплюй. Пошли их всех. Отпуск возьми.
        -Не могу. Наоборот, я обещала подменить Олю, пока она в отпуску.
        -Не понимаю, - Ливанов разжал руки, и она выпрямилась, словно примятая травинка; а он уже начинал заводиться, все разрушать и портить, и видел это, и ничего не мог с собой поделать, - какого черта тебе вообще там работать?! Я приношу в дом мало денег? Или тебе нужна какая-то идиотская самореализация, как банановой бабе? Может, тебе и одного мужа мало?!
        Она улыбнулась, даже засмеялась тихонько, никогда она не принимала всерьез его претензии и вспышки, никогда не отвечала, не заводилась взаимно, не подбрасывала хворосту. Он кричал, а она смотрела. А кричал он на самом деле совсем другое: поехали, поехали куда угодно, только ты должна все время быть со мной, я боюсь тебя отпускать от себя, боюсь оставлять одну, а в этой стране принципиально нельзя попадать в ситуации, когда приходится бояться, потому что стоит лишь дать малейшую слабину, пустить в жизнь хоть микроскопическую толику страха - и уже никуда от него не денешься, он разрастается мгновенно и неискоренимо, как плесень, покрывая собою все вокруг, понимаешь?!
        Она понимала, понимала все, как всегда. Встала и принялась собирать со стола тарелки с незабудками по ободку, сегодня пораньше отпустили горничную. Лилька подскочила помогать и тут же, чертенок, упустила на пол сервизную чашку. Чашка спланировала вниз, роняя бурые капли заварки, коснулась пола, перевернулась кверху донышком.
        Не разбилась. Каким-то чудом.
        РАСШИФРОВКА №….
        В: Фамилия, имя, отчество?

0: Ливанов Дмитрий Ильич. В анкете написано, и паспорт, вон, тоже у вас.
        В: Дата рождения?

0: Двадцать первого ноль восьмого нулевого. Может, объясните, зачем я тогда вашу анкету заполнял?
        В: Род занятий?

0: Литература. Записывайте, записывайте. Так бывает.
        В: Цель поездки?

0: Участие в культурологической конференции «Мосты и что-то там еще в эпоху глобального потепления». Ну не помню, как именно оно называлось, сами потом уточните. Да, и еще я книжку презентовал. Роман «Валентинка. ru», довольно известный, может, читали? В банановом переводе.
        В: С кем общались во время поездки?

0: Вам назвать поименно?
        В: С кем общались во время поездки?

0: Хорошо. С организаторами и участниками конференции - раз. Список сами найдете, он у них опубликован в материалах. С моим издателем - два, его зовут Паша, фамилии я не знаю, но для вас-то не проблема узнать. С олигархами на Острове. С дайверами. С читателями. С местной прессой. С женщинами. Хватит или еще? Я вообще-то много общаюсь с разными людьми.
        В: Ваш предыдущий визит в данную страну?

0: В Банановую? Дай бог памяти. Одно время я туда часто ездил, по журналистским еще делам. Но последние несколько лет… Года два-три назад, где-то так.
        В: Вы указали как род занятий литературу.

0: Господи, я же Дмитрий Ливанов, вы что, телевизор никогда не смотрите, газет-журналов не читаете?.. Ну про книжки молчу, конечно, там слишком много букв. Журналистикой я занимался раньше, давно. Кстати, много ездил и никогда вот так не страдал фигней на таможне. Время идет, меня ждет семья, между прочим.
        В: Состав вашей семьи?

0: Вы уверены, что оно вам надо?
        В: Состав вашей семьи?

0: Жена Елена Ливанова, дочь Лилия Ливанова тридцать четвертого года рождения. Все, я могу идти?
        В: Вам скажут, когда вы сможете идти.

0: Нет, это уже совсем ни в какие ворота. Повторяю: я Дмитрий Ливанов! У меня есть связи в таких кругах, о которых вам могли только рассказывать шепотом! Я прекрасно понимаю, почему вам приятно меня здесь держать и задавать ваши идиотские вопросы. В этой стране любая шестерка сотого порядка ощущает себя бог весть какой величиной, если ей сваливается в руки малейшая власть. Но со мной у вас этот номер не пройдет. Я ухожу, можете не возвращать мой паспорт и багаж, сами потом привезете с извинениями к порогу, потому что за порог вас никто не пустит. И начинайте подыскивать себе какое-нибудь другое хлебное местечко. Здесь вы работаете последний день, это я вам обещаю!
        В: Сядьте, Ливанов!
        Конец расшифровки. См. след, расшифровку №.

10.Немного Нашей Страны + Соловки
        -Где слоник? Где?!
        -Проехали уже. Смотреть надо было.
        -Врешь ты все, не было там слоника, одна корова!
        -Сам ты корова! Подвинься, не видно за тобой ничего.
        -Сам подвинься, это за тобой не видно!
        Юлька запрокинула голову:
        -На верхней полке не драться! Кто хочет подраться - спускайтесь вниз.
        -Ничего я не хочу, это Коська!
        -Мишка первый начал!
        -А чего он врет, что слоник?!
        -Потому что наша страна - родина слонов, дурак! Им было холодно, вот они и ушли в Африку. А теперь тепло, и вернулись.
        -Сам дурак! Мам, чего он?!
        -А ну спускайтесь оба, кому говорю! Марьянчик, подвинься, дай-ка я встану.
        Она поднялась и как раз успела поймать скатившийся с верхней полки клубок из расцарапанных конечностей о двух разномастных головах. Летел он с ускорением, весил на двоих побольше нее, так что на ногах Юлька не удержалась, рухнула на противоположную полку, задницей на квадратное и твердое - видимо, Славикову книжку.
        -Мама!..
        -Славка, а полез бы ты наверх читать.
        -Мне и здесь неплохо. Скажи им лучше, пускай не балуются.
        -Слушай, ну хоть ты бы слушался! Ты же старший.
        -Ага, так всегда. Дерутся Мишка с Костиком, а я старший.
        -Мама, мама, смотри, там цветочки!!!
        -Вижу, Марьяночка, вижу… Значит, так: объявляется конкурс. Чей голос я услышу последним - тому приз!
        Вышла в коридор, задвинула дверь до щели, встала к окну, отдунула снизу со лба прилипшую челку. Все-таки разрушительная сила детей, и это новый закон физики, находится в четкой обратной зависимости от площади, на которой она проявляется - и в купе поезда эта сила зашкаливает не по-детски, простите за каламбур. Выпускать же банду на чуть большую площадь, то бишь в вагон - после того, как Мишка постучал гантелей по нескольким окнам с целью превратить обычные стекла в красивые, из блестящих кусочков (один раз у него получилось), Костик сорвал стоп-кран, а Марьяна подвернулась под ноги проводнику с подносом прохладительных напитков (слава богу, сейчас никто не заказывает в поездах чай) - Юлька бы не рискнула. Хотя все равно ведь выскочат, черти, как только надоест молчать наперегонки и смотреть в окно.
        Первый муж сказал, что всегда знал, какая она непроходимая идиотка по части планирования семейного бюджета, но не догадывался, насколько. Муж-два сказал, что не сможет так долго без нее, и пусть выкручивается как знает. На первого Юлька всерьез обиделась, она-то ждала, он обрадуется, это ж надо было столько пилить ее насчет пристроить на лето детей!.. Мужская логика непостижима: предложив мужу-два если не поехать вместе, так хотя бы вырваться на выходные к ней на Соловки, Юлька услышала, какая она непроходимая идиотка, и, оказывается, он давно догадывался, насколько. Восьмерка из двух кругов замкнулась, закономерно символизируя бесконечность. Больше Юлька мнения мужей не спрашивала и не выслушивала, да и какая нормальная женщина слушает их - в нашей стране?
        Однако семейные разборки не шли ни в какое сравнение с тем грандиозным скандалом, который ей закатил Иннокентий. Нависнув над столиком во весь рост, перегнувшись, словно худющий кронштейн, потрясая длинными нечесаными патлами и стуча кулаком по клеенчатой салфетке и сплющенному стаканчику, Кешка кричал на всю кафешку, что это предательство. Ребята поверили ей, готовы были хоть завтра выезжать на натуру! - а она, Юлька, обманула их всех, кинула, развела! Бабки, с таким трудом выбитые на проект… да какое она имела право снимать их со счета и тратить черт-те на что!!!
        Вот будут у тебя дети, поймешь, - огрызалась Юлька, остро чувствуя себя неубедительной, даже в том наиболее бесспорном пункте, что потратила она только те деньги, которые полагались по смете ей как режиссеру и руководителю проекта, а если и чуть больше, то доложит потом свои. И съемки начнутся сразу же после соловецкой смены, да какая вам разница, может, не так жарко будет! - все это тоже звучало не очень, уж она-то знала, насколько трудно собрать воедино группу и привести ее в рабочее состояние, особенно после того, как уже раз (а откровенно говоря, и не раз) был дан фальш-старт. Кешка прав, с какой стороны ни посмотри. И даже с той, о которой он, к счастью, не догадывался: что ливановское согласие на имя в титрах - явно такой же треп, как и «шеф тебя отпускает» или «позвонишь мне, и все будет хорошо», и это в любой момент могло вылезти наружу. Правда, она обналичила бабло, и кондишенный спонсор уже все равно ничего им не сделает. Хотя, если честно подумать, то сделает, конечно.
        Но Юлька везла детей на Соловки, и сознание собственной правоты, никем и ничем не поддержанное, висящее в воздухе, словно дирижабль, было единственно настоящим, подлинным, в разы неоспоримее всего того, что весь окружающий мир мог предложить в противовес.
        Из-за двери купе раздался грохот. Оглушительный, разрушительный, вулканический. Юлька развернулась и бросилась, повисла на заклинившей створке, дернула, налегла, прорвалась.
        -Что случи…?!
        Две пары голубых и две черных глаз смотрели прямо и невинно, каждая со своей полки. Ни единого звука. Юлька пошла сканировать взглядом купе - пакет сока на столике, бутылка воды, стаканы, Славкина книжка, Марьянкин крокодильчик, Костиковы и Мишкины роботы, все вроде бы на месте, странно, вешалки вон, рулеты свернутых матрасов, гигантский семейный кофр, ее сумка, детские рюкзачки на крючках…
        -Ничего, - пискнула Марьяна.
        И запоздало запечатала рот обеими ладошками.

…Когда они заснули все, уже не осталось внутренних ресурсов, чтобы поверить в такое счастье. А тем более на то, чтобы, стоя у окна и глядя на проносящиеся мимо, фантастические в ночи пейзажи банановых плантаций, последних лесов и обмелевших водохранилищ севера нашей страны, выпить стакан газировки вприкуску с заныканной от детей (им на один зуб, а мне на неделю удовольствия) белой шоколадкой с орехами. Хотелось только спать, и Юлька растерянно огляделась по нижним полкам.
        Марьяночка дрыхла в позе морской звезды, широко раскинув лучики-ручки-ножки и даже чуть-чуть свешивая с полки ладонь; единственный пятачок свободного места рядом с ее головой на подушке сторожил крокодильчик. Попытка подвинуть ребенка, делая более компактным, привела лишь к тому, что дочка зашевелилась, забормотала во сне, перевернулась на живот, раскинулась и засопела все в той же звездчатой позе. Что же до Славика - как старший он со скрипом согласился на непрестижную нижнюю полку
        - так тот вымахал уже ростом с Юльку, и примоститься к нему даже валетом было изначально безнадежной затеей.
        Коврик в купе, затоптанный, затертый и свежезалитый соком, все же на ощупь казался более мягким, чем пол без коврика. Юлька бросила сверху Славкины шорты и пару вафельных полотенец. Свернувшись улиткой между полками, макушкой под столиком, ногами к двери, закинула руку за голову и под мирное хоровое сопение сверху в конце концов уснула - а куда б она делась?

* * *
        -Валюта, оружие, наркотики?
        -Спасибо, не надо, - сквозь сон отозвалась Юлька.
        Но в купе зажегся яркий свет, намекая, что просто так отмазаться от выгодного предложения не получится. Проморгавшись, она обнаружила прямо перед собой громадные косолапые сандалии, из которых росли толстые волосатые ноги, удаляясь в перспективу. На той высоте, где начинались форменные шорты, детали уже расползались, теряя всякую определенность. Похоже, надо было вставать, что Юлька и проделала - с размаху звезданувшись головой о столик, с которого дождем посыпались пластиковые стаканчики, пустые и не очень.
        -Валюта, оружие, наркотики? - монотонно повторил голос. - Документики ваши. Таможня.
        -Сейчас, - сказала Юлька, соображая, куда она дела сумку с деньгами и документами. По идее, должна была держать возле себя, чтоб не сперли. Но под столиком сумки почему-то не оказалось - сперли?! - под правой полкой тоже, под левой…
        Захныкала Марьяна. С верхней полки кто-то из мальчишек подал нечленораздельный, но возмущенный ропот.
        -Потушите свет, дети спят, не видите, что ли?! - шепотом прикрикнула Юлька. Под левой полкой сумка таки нашлась, ф-фф-ууу.
        -У всех дети спят, - возразил голос свыше. - А сами контрабанду провозят.
        Она вытащила сумку и выпрямилась, наконец, во весь рост, приглаживая ладонью безобразие на голове. Таможенник оказался здоровенной, во всю высоту и ширину дверного проема, квадратномордой теткой. У таких Юлькины минималистские формы всегда вызывали стойкую ненависть, происходящую из гремучей смеси зависти и презрения. Своих детей у тетки, судя по тому, что она и не пошевелилась насчет выключателя, не было. Или же имелся взрослый сын-алкоголик, сживающий мать со свету путем скоростного пропивания ее честных таможенных доходов.
        Юлька протянула стопочку свидетельств о рождении, увенчанную паспортом. На фотке в паспорте она была еще стриженая, хотя в принципе на себя похожая, и тетка минуты три сверяла изображение с оригиналом.
        -Поднимайте полки.
        -Дети же спят!
        -Дети, - проворчала тетка довольно мирно. - Еще неизвестно, чьи они дети.
        -Мои, в свидетельствах написано, - Юлька из последних сил пыталась не заводиться.
        -Ага, написано. Где? Чопик. Чопиков ни одного.
        -Так они все на мужних фамилиях, - попробовала она апеллировать к женской солидарности на приблизительном тетковом уровне. - Мужики же обижаются, если не.
        И тут же поняла, что прокололась. Не имелось у таможенницы ни сына-алкоголика, ни мужа-алкоголика, ни мужа вообще - мужей на всех не хватает, такова демографическая реальность нашей страны, обратная сторона политики альтернативных семей, и продуманной, между прочим, политики.
        -Полки! - рявкнула тетка.
        -Мам, что там за фигня? - пробормотал полупроснувшийся Славик. Развернулся было на другой бок спать дальше, но Юлька толкнула его в бок:
        -Вставай, надо полку поднять. Вот, смотрите. Одни кроссовки, кофр туда все равно не влезает.
        Про кофр она сболтнула зря. Вообще, двадцатиминутный сон в позе улитки на полу купе не способствует стимулированию интеллектуальной деятельности. Теткины ноздри хищно раздулись, и стало очевидно, что кофр сейчас будут открывать, потрошить, взламывать застежки, взрезать подкладку, что все сыпучее будет высыпано, все жидкое вылито, все бьющееся разбито, все зашитое распорото, нижнее белье разбросано по вагону в поисках валюты, найденная в нем валюта конфискована, а потом протокол, штраф, снятие с поезда. Блин.
        -Еще эту гляньте, - отважно, словно куропатка, уводящая охотника от гнезда, курлыкнула Юлька, сгребая с полки великолепно беспробудную теперь Марьяну. - Славка, подними.
        Старший сын резво кинулся на помощь - и кофр, за огромностью габаритов укрепленный на нижней полке при помощи лесенки на верхнюю, с грохотом рухнул к таможенным ногам. Только что не раскрылся сам, словно сундук, полный честно добытых с абордажа сокровищ. Тетка пиратски ухмыльнулась:
        -Глянем, глянем.
        На верхних полках было подозрительно тихо. Юлька не верила, что кто-то там до сих пор спит.
        -Открывайте, - скучно скомандовала таможенница.
        -Там только личные вещи.
        -Открывайте.
        Вскинув подбородок, Юлька наконец-то посмотрела ей в глаза с нескрываемой ненавистью. Блин, с самого начала повела себя не так, а теперь малой кровью уже не отделаться. В нашей стране в принципе нельзя идти на поводу у представителей власти, давая им уверенность в их правоте и силе - сами-то они до конца никогда в это не верят, и потому вовремя запущенный асфальтовый каток встречного хамства, брутальной ругани и грубого сопротивления обычно срабатывает, заставляет власть отступить, поджать хвост и удариться в бегство. Но стоит лишь начать говорить с ними по-человечески, деликатничать, искать мира - как они мгновенно срываются с цепи, наглеют, раздуваются, увеличиваются в размерах. И сражаться все равно приходится, но уже с настоящим монстром, набравшим силы. А что делать?
        -Документы, - просвистела сквозь зубы Юлька, требовательно протягивая руку. - Ну?
        И пошла отсюда.
        Тетка дернулась, уловив перемену стилистики; затем набычилась и двинулась было вперед, на первом же шагу споткнувшись о кофр. Без драки не обойдется, тоскливо поняла Юлька. Придется и выдирать с мясом вещи из ее потных лапищ, и вцепляться в жирные волосы, и сдирать с топа пятьдесят шестого размера форменный кондишен, и орать благим матом при детях, - а затем разбираться с проводником, с начальником поезда, еще хрен знает с кем, потрясая журналистским свидетельством и угрожая всеми номерами статей, положенных за произвол в свободной стране. И единственное, что нам в данном раскладе поможет - так это полнейшая, стопроцентная, абсолютная уверенность в собственной правоте и победе. А потому о том, что будет, если не получится, нельзя даже думать. Не думать, кому сказала!..
        Таможенница слегка подфутболила ножищей кофр, явно размышляя, начинать ли потрошить его самой - или все-таки попробовать нагнуть пассажирку? И внезапно взвыла, завопила, завизжала, зазвучала на весь вагон неплохо поставленным колоратурным сопрано.
        Прямо перед ее физиономией качался в воздухе, периодически подпрыгивая и расставляя лапки, огромный мохнатый паук.
        Тетка зажмурилась, развернулась и бросилась по коридору, уронив паспорт и детские свидетельства веером на спинку кофра.
        -Мишка, - со смешанными чувствами проговорила Юлька. - Костик.

* * *
        На берег накатывали волны.
        Не коричневато-зеленые, как на культурном шельфе, не ультрамаринные, как на Острове, не купоросно-лазурные, как на неактуальных тропических пейзажах, а цвета сдержанной светлой синевы, словно разбавленной наполовину топленым молоком с розовато-жемчужным отливом. Накатывали медленно и важно, не догоняя друг друга, не спеша, не сбиваясь с ритма. У самого берега каждая из них, изогнувшись напоследок, широко разливалась мягкой теплой пеной, обнимая и окольцовывая головы и спины валунов, выступающих из воды. Потом плавно отступала, оставляя половину округлых камней на суше, в объятиях серебристого песка. Затем накатывала следующая. До бесконечности, до головокружения, до транса.
        Детям, разумеется, было пофиг. Завидев море, все четверо мгновенно бросились купаться, через плечо сделав вид, будто просят у мамы разрешения, и Юльке ничего не оставалось, кроме как притвориться вслед, что она разрешает. Издали детские головы и валуны удачно прикидывались друг другом, и отслеживать безопасное купание было непросто. Юлька и не отслеживала. Она и так знала, что все будет хорошо.
        Соловки. А вы думали, я не смогу. Ничего подобного, я могу всегда. Сама.
        Мне не нужны ничье благословение, одобрение и материальная помощь. Совершенно не обязательно кому-то звонить, кого-то использовать, запускать какие-то странные трудноотслеживаемые схемы. Если я решила вывезти детей на Соловки, то я так и сделала, причем самым простым, легальным, доступным каждому путем: заработала денег. А что их не осталось ни на что другое, так об этом я подумаю даже не завтра, а через три недели, после смены - и придумаю что-нибудь, куда я денусь.
        И нечего говорить, будто это мой выбор, глупый женский приоритет, для которого пришлось, скрепя сердце либо глазом не моргнув, пожертвовать куда более важными и весомыми вещами, ничего подобного. Просто, когда я ставлю цель, все остальное само собой съеживается, отползает на задний план, теряет значение. А когда проявится и актуализируется вновь, мы наведем фокус, разберемся, подтянем хвосты, успеем, догоним, наверстаем, сделаем - и даже лучше, чем было и было бы.
        Кстати, блок про «где тепло и хорошо» мне всегда казался самым слабым во всем сценарии, его по-любому надо переделать. Логично писать документалку о тех местах, где удалось не просто пробежаться галопом, а пожить и осмотреться. Да и подобрать локации, наконец.
        -Мама!
        -Мам!
        -Ма-а-ам!
        -Купаться иди!
        Она подпрыгнула, помахала, кивнула несколько раз; дети завизжали от восторга. Сбрасывая шорты, Юлька снова огляделась по сторонам: побережье изгибалось в оба конца, словно в сферическом объективе, тонким лезвием серебряного песка, россыпью разноцветных валунов, шатрами могучих сосен, белыми, охристыми и кремовыми зданиями отелей и лагерных корпусов. Людей почти не было видно, парадокс Беломорья, о котором рассказывали взахлеб все, кто возвращался отсюда: популярнейший курорт мира ухитрялся оставаться просторным, первозданным, на первый взгляд практически безлюдным. Возможно, мы тут и не встретимся ни разу - не будем уточнять, с кем, - и даже скорее всего, а жаль. Хотелось бы, чтоб он нас тут увидел, чтоб до него дошло. Чтобы знал!..
        Хотя по большому счету, разумеется, пофиг.
        Стянула через голову топик с ненужным уже, отцепить и сунуть куда-нибудь подальше, кондишеном. И под радостные детские крики неловко запрыгала по валунам, с перехватом дыхания встречая - щиколотками, коленями, бедрами, животом - мягкие и светлые соловецкие волны.

* * *
        -Младших оформляем в один этап или в разные?
        -В один! - хором сказали Мишка и Костик.
        -В разные, - посоветовала Юлька. - Дерутся, вы с ними не справитесь.
        -Не беспокойтесь, - улыбнулась лучезарная девушка-администратор. - У нас прекрасные вожатые и надзира… воспитатели. У всех имеется опыт работы и с такими детками… из альтернативных семей.
        Ага, с неполноценными, разозлилась Юлька. Откровенно говоря, она с самого начала процесса оформления искала повода разозлиться, однако безупречно отлаженный механизм лагерной системы все никак не давал ей такой возможности. Всюду их мгновенно опознавали, встречали с улыбкой и дежурными вежливостями, нигде не приходилось ждать больше двух минут, печати и штампы сыпались на путевки, словно на конвейере, закарлючки от руки ставились каллиграфически и с доброжелательной готовностью, приветливые лица менялись, передавая детей по цепочке, как эстафетную палочку. Весело и без малейших накладок прокатились все вступительные допросы и заполнения анкет, медосмотры, переодевания в лагерную форму и стрижки (Костику особенно шло, а Славка кривился, хотя ему тоже было ничего), досмотры личных вещей и прочие формальности, дошло уже и собственно до зачисления на этап, а Юлька так и не нашла, к чему придраться. В этой стране умеют отлаживать и запускать механизмы. Их энергию давно пора было развернуть к мирным целям - однако удался этот фокус только глобальному потеплению.
        -Хорошо, давайте в один, - мстительно согласилась она.
        -Вот и отлично, - снова улыбнулась лучезарная девушка. - Лагерь Сандормох, двенадцатый этап у старшего, двадцать девятый у младших. Свидания разрешены в любой день, кроме пятницы, с четырнадцати до шестнадцати ноль-ноль. Передачи в соответствии с правилами, у вас в проспекте дан полный перечень, но вообще-то у наших деток все есть. Надеюсь, вашим мальчикам у нас понравится. И малышку отдавайте, когда подрастет.
        Марьянка насупилась, тактически отступила под мамино крыло и, дернув крыло за край шорт, горячо зашептала в наклоненное ухо. Юлька вздохнула и улыбнулась:
        -Нет, Марьянчик, девочек они не стригут. Но мы с тобой все равно будем жить сами. На свободе.
        -А почему это… - завел было Славик.
        Мишка и Костик не среагировали: они уже вовсю делили лагерный вступительный талон за номером ноль-ноль-семь, куда более, разумеется, престижный, чем ноль-ноль-восемь. Однако система не давала ни малейшей поблажки: лучезарная нажала кнопку в джунглях оргтехники на столе, в приемной мигом открылась дверь с противоположной стороны и появившиеся оттуда конвойные (а как прикажете?..), не обращая внимания ни на конфликт, ни на что-то еще внешнее, за пределами их компетенции, живо развели новоприбывших по этапам.
        Юлька медленно опустила прощально вскинутую ладонь.
        -Если в первые дни будут проситься домой, не обращайте внимания, - вполголоса посоветовала лучезарная. - Потом привыкают. Всем деткам у нас очень нравится.
        В конце последней фразы прозвучала точка, намек. Юлька встала:
        -Спасибо. Если у меня возникнут какие-то проблемы, обращаться к вам?
        -Да, конечно, - ее удостоили внеплановой, бонусной улыбки. - Надеюсь, никаких проблем у вас не возникнет.
        Разобравшись с лагерным начальством, Юлька отправилась селиться в родительский отель, предусмотрительно расположенный за границей собственно лагеря, в маленькой очаровательной резервации с видом на море; проход на территорию, пояснили ей, был дозволен только в приемные часы, в общем, кроме пятницы. Это мы еще посмотрим, мрачно подумала Юлька, прикидывая на глаз расстояние между прутьями решетки трехметровой высоты, с дизайнерским аналогом колючей проволоки причудливым кружевом по верху. Ничего-ничего, Марьянчик точно пролезет, да и для нас ужас лишнего веса никогда не был актуальным; надеюсь, они же не пропускают через решетку ток. Интересно, кстати, где тут поселился Ливанов и распространяются ли на него, величину, моральный авторитет и далее по тексту, те же самые запреты.
        Нефиг, одернула она себя. Ни капельки не интересно.

…Вечерело; Марьянка зевала, хныкала и клевала носом, и Юлька изменила первоначальный план погулять перед сном по окрестностям, минимизировав его до посидеть на балкончике. Балкончик в их номере, являвшем собою крохотное сосредоточение уюта в кремовых тонах, был чудеснейший, полукруглый, увитый то ли виноградом, то ли плющом, в общем, чем-то вьющимся и милым. Здесь стоял круглый столик, созданный для вечерних чаепитий, плетеные кресла, придуманные для созерцания заката, - и Юлька созерцала закат, попивая чай, чего уж тут креативить. Удивительно, насколько хорошо в этой стране умеют подбирать, словно кусочки паззла, мелкие, разноцветные и точные составляющие для счастья, которые в сумме не оставляют тебе других вариантов, кроме как быть счастливым. Странно, что у них самих, если верить Ливанову, это безнадежно не получается.
        Впрочем, кто ему до сих пор собирается верить.
        По морю широко и медленно перекатывались по спинам волн золотые, розовые и лиловые отблески уходящего солнца. Хотя и уходить оно не спешило, все-таки север, высокая широта, почти что белые ночи. Закат висел и переливался на небе и море, избыточный, подарочный, а может, и включенный в комплекс услуг, предоставляемых туристическо-лагерным комплексом «Соловецкий»: бренд, известный всему миру, прекрасное и счастливое лицо этой страны.
        -Ма-ма, - раздалось за спиной, и Юлька обернулась: ну да, конечно, чудесное явление, прелестное дитя. А кто-то, помнится, ужасно хотел спать.
        -Ты чего подскочила, Марьянчик?
        -Мама, а мы всегда-всегда будем тут жить?
        Вопрос был явно серьезный, Юлька никогда такие не игнорировала и никогда не врала в ответ. Улыбнулась, взяла за ручку, повела в постель, взглянув напоследок через плечо на длящийся и длящийся закат:
        -Не всегда, солнышко. Но довольно долго. Давай спать.

«ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ» полнометражный документальный фильм автор сценария - Юлия ЧОПИК БЛОК №10 (рабочая редакция, хр. 7-9мин)
        ЗТМ
        Титр: ГДЕ ТЕПЛО И ХОРОШО
        HAT - ПОБЕРЕЖЬЕ СЕВЕРНОГО БЕЗЛЕДН0Г0 ОКЕАНА (м. б. Соловки)
        Стенд-ап: Все мы знаем, где оно, это место. Многие из нас там были и бросили в море монетку, чтобы непременно вернуться. (Бросает монетку в море, снова оборачивается на камеру.) Другие мечтают побывать, годами откладывая съедаемые инфляцией деньги на мечту. И не секрет, что слишком многие наши сограждане хотели бы всегда жить там, далеко, где тепло и хорошо. Другой вопрос, кому они - мы - там нужны.
        Текст: Казалось бы, наши взаимоотношения с северными соседями глобальное потепление изменило так радикально, как это вообще возможно. В первую очередь потому, что в корне изменился облик тех, с кем эти взаимоотношения, хочешь - не хочешь, приходится строить. Вместо агрессивной сверхдержавы при нефтегазовом сырье и имперских амбициях, с которой было удобно и привычно балансировать на грани хитрости и страха, к северу от нас возникла практически на ровном месте, на руинах, страна мечты.

[Блок с героем - соловецким жителем. Представление героя, его история. Задаются вопросы об изменениях в его жизни, в его новом отношении к своей стране, к приезжим иностранцам, о том, как изменилось их отношение к этой стране и Соловкам в частности, насколько быстро и безболезненно произошли все перемены.]
        Текст: Но мы ухитрились не заметить даже этого. Непостижимо, но наша страна, как всегда и всюду, ничего не стала менять. Вспомните, все же так и было. Место, где тепло и хорошо, не может, как не могло и раньше, вызывать у нас иных чувств, кроме недоверчивой либо ностальгической зависти.

[Иллюстрация - блиц-опрос среди населения нашей страны.]
        Нарезка - МЕДИЙНЫЙ КОЛЛАЖ
        Текст: С образом врага, одиозным персонажем каждых наших выборов, все просто: если враг выглядит привлекательно, значит, он притворяется. Миф о мифах, фабрикуемых северными СМИ, неистребим в нашем сознании, его подпитывает, по сути, любая хорошая новость, идущая из тамошнего медиапространства. Позитив не может быть правдой - отталкиваясь от этого постулата, мы надежно защищены от любого фактажа, который мог бы поколебать нашу уверенность в том, что враг мимикрировал, но остался врагом.
        Противоположная позиция, на которой также давно и успешно играют определенные политические силы - идеализация этой страны, тоска по ней, безнадежное стремление туда. Наиболее ярко проявляется она у нас на востоке, особенно в среде представителей интеллигентных и творческих профессий. Такие люди все свои жизненные неудачи склонны объяснять просто: не успели вовремя уехать. Туда, где тепло и хорошо, где по-прежнему ценят культуру и искусство. Туда, где нас с вами, к сожалению, не ждут.
        HAT - ПОБЕРЕЖЬЕ
        Текст: Как бы там ни было, эта страна диктует нам чисто деловой стиль взаимоотношений. Здесь по высшему разряду принимают туристов с деньгами, но сюда больше не пускают иммигрантов без денег. Заработки на севере ушли в прошлое вместе с сырьевой экономикой - однако нам трудно принять это как данность. Комплекс неполноценности никуда не делся, не давая развиваться нормальному партнерству, и наша страна самоутверждается причудливыми методами: например, за счет противоестественного для наших реалий демпинга закупочных цен на газ.

[Комментарий эксперта-экономиста на тему газа - в доступной форме.]
        Текст: Мы так и не научились строить отношения в зависимости от собственных потребностей и целей. Мы вечно хотим что-то доказать, а в результате лишь демонстрируем бездумие и слабость.

[Соловецкий герой высказывается о нашей стране - скорее всего, в пренебрежительно-снисходительном тоне, они всегда так о нас говорят.]
        HAT - НАША СТРАНА (нарезка)
        Текст: Можно сколько угодно рассуждать об исторических корнях и причинах подобного отношения к нам со стороны северных соседей, однако бесспорно одно: мы по-прежнему даем им повод. Можно сколько угодно обижаться на кличку «банановые» - но она никуда не денется, пока мы не перестанем быть «банановыми» на самом деле. По-банановому недоверчивыми либо восторженными, враждебными или ностальгирующими, самоуничижительными или амбициозными - и ни разу не по-настоящему независимыми.
        Стенд-ап: В нашей стране уже никогда не будет тепло и хорошо: это география, это глобальное потепление. Игнорировать которое по-прежнему - значит смело и гордо идти вперед по дороге в никуда.
        ЗТМ
        (след, титр: ДОРОГА В НИКУДА, блок №11.)

11.Соловки
        Полночи за стенкой хныкал маленький ребенок, хорошо хоть, Лиля спала могучим пушечным сном, а вот сам Ливанов просыпался несколько раз, чуть было не плюнул на все и не встал в полпятого утра, но обломался и в результате задрых до половины десятого, чего с ним не случалось даже после самого жестокого бухалова. Нет, он ничего не имел против чужих детей. Но мамашу, зачем-то притащившую малыша на Соловки, он придушил бы собственными руками. Когда он сам впервые привез сюда Лильку, ей было… вспомнить не получилось, искусственного интеллекта с ним больше не было, и первое соловецкое утро окончательно не удалось.
        Чертенок, впрочем, запросто побил его рекорд, и когда Ливанов почистил зубы, принял душ, побрился и привел себя в порядок, она еще спала, озолотив пушистые щечки солнечными затмениями ресниц. Все-таки ее присутствие смягчало, поправляло и оправдывало все. В конце концов, он приехал сюда не за счастьем.
        Растолкал Лильку, и через час с небольшим, переодетые и умытые, с кое-как заплетенными косичками, недоеденными кукурузными хлопьями за щекой и биноклем догадайтесь на чьей шее они отправились вдвоем заново открывать Соловки.
        Соловки Ливанов застал с самого начала. Когда здесь ничего еще не было, кроме голой мечты, и какие-то странные, не имеющие никакого отношения к делу люди почему-то решали, быть этой мечте или нет; в этой стране всегда придумывают и создают одни, а решают другие. Причем, как правило, находятся и третьи, готовые подтявкивать и поднимать хай против, раздувая сначала якобы дискуссию, а потом и безобразный скандал, топя в грязных потоках разборок, компромата и лжи любое светлое начинание. С Соловками так оно и было: о цинизме и плясках на костях громче всех вопили именно те, для кого подобные пляски давно стали профессией. Они могли, черт возьми, реально могли победить. И тогда ничего бы не было.
        Ливанову нравилось думать, что и его юный, но уже звучный голос, когда-то возмущенно повышенный в защиту Соловецкого проекта, сыграл свою роль, лег в основу и фундамент этой сказки, этого чуда. Живое и сильное, дальше оно росло и развивалось само, став ядром и ростком главного нового мифа этой страны. Если б не Соловки, она, возможно, все равно что-то представляла бы сейчас из себя на мировой арене, но то был бы совершенно иной образ, иной миф, иная страна. Лишившись сырьевой мощи, она могла теоретически либо опереться всей тяжестью на мощь военную (очень спорный с экономической, да и с любой другой точки прожект, но когда-то его обсуждали всерьез на всех уровнях), либо отказаться от базового для себя концепта мощи вообще. Но у нее вовремя появились Соловки - аккумулировавшие в себе мощь природную, социальную, гуманитарную, культурную, метафизическую. Соловки дали этой стране всеобщую любовь и большие деньги, респектабельность и самоуважение, силу и смысл. Еще немного, дали бы и счастье; этой стране для полного счастья за всю ее историю всегда не хватало какой-то досадной, необязательной малости.
И никто никогда не мог вычислить, какой именно.
        Соловки строились у него на глазах: ну допустим, не непрерывно, а скачками, ступенями, отрезками в несколько месяцев, проходивших между его приездами, но так процесс выглядел еще более грандиозным и убедительным. Ливанов знал обо всем, что здесь реально происходило, - от колоссальных беззастенчивых хищений до чудовищных нарушений техники безопасности и человеческих жертв, виртуозно проводимых мимо внимания прессы (и ко всему привычной местной, и придирчивой зарубежной), - но тот невероятный по накалу силы и страсти демиургический процесс не мог обойтись без жертв по определению. В этой стране никогда не умели иначе и никогда не оплакивали летящие щепки. Уникальным было как раз то, что щепки летели в результате творчества, а не наоборот, как оно у нас бывает гораздо чаще.
        Сказка разворачивалась спиралью, разгонялась вширь, расправляла плечи и поднимала прекрасную голову. Я все это видел. Возможно, то и была самая главная удача моей жизни.
        В последние несколько лет Соловки устоялись и улеглись, приняли относительно незыблемые и удобные для жизни формы; во всяком случае, ливановским представлениям о правильной жизни они соответствовали вполне. Он до сих пор любил сюда приезжать, здесь отлично работалось и отдыхалось на полную катушку. Приятелей, знакомых и бывших возлюбленных у него здесь имелось не меньше, чем в столице, однако, рассредоточенные по огромной территории, они попадались на глаза лишь тогда, когда он сам того хотел. Словом, на Соловках было хорошо. Несмотря на то, что несвежий душок стагнации, штиля, самодовольного разложения уже давал себя знать - релевантный в проекции на всю эту страну: тут, на Соловках, общие тенденции всегда были видны отчетливее и ярче. Будто в капле светлой беломорской воды.
        -Сначала купаться, - превентивно и безапелляционно сообщила Лилька; она давно выучила наизусть систему дорожек и тропинок вокруг отеля, а потому мгновенно отследила и пресекла отцовское поползновение свернуть не туда. - Купаться, а уже потом бухать и все остальное.
        -Когда это я при тебе бухал? - возмутился Ливанов. - Про остальное я вообще молчу…
        -Вот и молчи, - одобрило солнышко, чудесное в коротеньком сарафанчике, большущих зеркальных очках и золотистых растрепанных косичках из-под золотистой соломенной шляпки.
        Все нормальные люди, естественно, уже возвращались с пляжа. Ливанов встретил кое-кого из знакомых, каждый раз радостно здоровался, жал протянутые мужские руки и прикладывался к протянутым женским губам, выражал широкие надежды насчет планов на ближайшее будущее, но, следуя Лилькиному наказу, не дал сбить себя с пути. Они вышли к морю, на аккуратный пляж отеля, утыканный разноцветными зонтиками, и чертенок мгновенно дематериализовался, оставив на серебряном песке сарафанчик, шляпку и очки.
        Из-за ажурной решетки трехметровой высоты, обозначающей границы лагерного пляжа, доносились лающие мегафонные команды: последний купающийся этап выгоняли из воды. Решетка вдавалась в море на восемь длинных пролетов, далеко за буйки и пределы выносливости юных пловцов, и Ливанова всегда интересовало, можно ли под нее поднырнуть. Он и пробовал несколько раз, с различными результатами: зимние шторма меняли рельеф дна до неузнаваемости. Любопытно, повезет ли возможным беглецам в нынешнем сезоне. Впрочем, насколько он знал, побеги из соловецких лагерей случались крайне редко, да и то в основном сухопутными маршрутами. Хотя казалось бы.
        Нет, в лагерь он Лильку ни за что бы не отдал. Несмотря на то, что детям там действительно хорошо: одно время Ливанов немало помотался с творческими встречами по этапам, причем не вещал из-за кафедры, а разговаривал с детьми по-человечески и на равных, обычно в самом начале предлагая передислоцироваться куда-нибудь на игровую площадку или на пляж. Общаться с детьми у него получалось всегда, еще до того, как родилась и подросла собственная дочь: одно с другим вообще никак не кореллировалось, потому что Лилька была такая одна, а все остальные дети - более-менее одинаковы и предсказуемы. К ним относились тут внимательно, с профессиональным теплом, точно зная, что именно нужно в каждом возрасте для удовольствия и радости, и даже, теоретически, для счастья. Все они смеялись, наперегонки несясь купаться, тихонько шкодили во время тихого часа и плакали, когда наставало время уезжать. Необходимость же подчиняться мегафонным командам, жить по общей утвержденной схеме, делегировать кому-то другому право решать, что необходимо для твоего блага, напрягала лишь на первых порах, да и то далеко не всех. Как,
собственно - закон капли воды действовал безупречно - и повсеместно в этой стране.
        И это правильно, признавал Ливанов. Абсолютное большинство людей устроены практически одинаково, с до обидного малой статистической погрешностью и тем более несущественным разбросом между взрослыми и детьми. Потому выработать для них общую оптимальную жизненную стратегию - проект вполне реальный, и хорошо, если он осуществляется профессионально и умно, как здесь, на Соловках. Абсолютное большинство дезориентируется и пугается, если предложить ему разработать такую стратегию самостоятельно, и, маскируя неведение и страх, пускается во все тяжкие - стремясь не наладить счастливую жизнь, а доказать всем и каждому, будто умеет это делать. Результат обычно и плачевный, и социально опасный. Эта страна давно и удачно старается не допускать подобного результата.
        Но ты никогда не принадлежал к большинству. И Лилька тоже не принадлежит и никогда не будет, это совершенно очевидно. Однако в этой стране противопоставлять себя отлаженным схемам, становиться бессмысленным столбом на пути асфальтового катка попросту глупо. Для таких, как мы с Лилькой, эта страна предусматривает зазоры, промежуточные, близкие варианты, устраивающие в равной степени и ее, и нас - потому что она устроена мудрее и тоньше, чем пытаются представить недоброжелатели, склонные все примитивизировать и подогнать под якобы жесткий полицейский стандарт. Эта страна не может не ценить таких людей, как я, - потому моя дочка отдыхает сейчас на Соловках, но купается сколько хочет, не обязанная подчиняться мегафонным командам. Кстати, как давно она уже сидит в воде, чертенок?!
        -Лилька, выходи!
        Разумеется, ноль реакции; над подсиненными беломорскими волнами взлетали веера салютов-брызг солнышкиного восторга, и не было силы, способной дистанционно это прервать и вытянуть ее оттуда.
        -Лилька-а-а!!! - он мимолетно пожалел об отсутствии мегафона. Да нет, пожалуй, не помогло бы.
        Ливанов занервничал. Гланды, наши несчастные гланды, горло у нас еще розовое, мороженое нам запретили категорически, купаться разрешили не больше пяти минут, а в первые дни и того меньше, и Лилька обещала… мало ли что она обещала, моя родная дочь. Лезть и вытаскивать, иначе никак, иначе к вечеру температура и домашний арест в номере как минимум на неделю, и вид с балкона на недостижимое море, и бесполезные недомолвки в разговоре с женой, которая все равно отследит мгновенно и безошибочно, и ее отрывистое молчание хуже любых упреков… черт.
        Величественные и прекрасные, Соловки смотрели во все глаза, как Дмитрий Ливанов стягивает футболку и роняет на песок шорты, как разгоняется, примерившись между прибрежными валунами, давно выученными наизусть, и с победным кличем с разбегу влетает в пологие беломорские волны, взметнув фейерверки брызг.
        Лилька с визгом бросилась ему на шею. Губы у нее были совсем синие.

* * *
        Всю ночь за стенкой трубно храпел какой-то мужик. Марьяна то и дело просыпалась и плакала, и еле удавалось прислать ее снова в те считанные минуты, когда сосед делал передышку. Юлька несколько раз за ночь всерьез порывалась его убить. Но зато они обе отоспались до обеда, не разбуженные ни соседями, ни деликатным соловецким солнцем, просовывавшим тонкие бледные лучики сквозь жалюзи и плющ. Каждый час приоткрывая глаза на автопилоте, Юлька словно извне ловила счастливую полумысль: вставать не надо. И дрыхла дальше, и даже, кажется, видела какие-то сны.
        Ближе к двенадцати Марьянка все-таки ее растолкала и потребовала кушать: аппетит у дочки был, как у всех троих мальчишек вместе взятых. На остатки дорожных полуфабрикатов и почерневшие бананы юная леди, впрочем, покрутила носом; в результате легкой девичьей перепалки решили выйти и поискать приличную кафешку.
        В вестибюле отеля Юлька притормозила, с тихим восторгом оглядывая в зеркале двух прелестных барышень в похожих коротеньких сарафанчиках и одинаковых шляпках, без кондишенов, ибо нефиг, зато в большущих зеркальных очках, последний соловецкий писк. Когда свекровь-два (дама молодящаяся и элегантная) застала их с Марьяной за примеркой всех этих свеженакупленных финтифлюшек, ее чуть удар не хватил; повезло еще, что сие зрелище миновало хозяйственную первую свекровь. Ну и пусть, раз в жизни можем себе позволить. Тем более что удалось сэкономить на мальчишках, упакованных в лагерную форму с головы до ног.
        Интересно, как они там. В лагере уж точно не дали спать до обеда, но, с другой стороны, и гарантированно накормили. Когда там у нас приемные часы?.. впрочем, пофиг. Юлька была всерьез намерена пользоваться для визитов исключительно щелями в решетке и в то время, когда сама посчитает нужным. Пока она считала нужным пустить пацанов в свободное лагерное плавание, простите за оксюморон; пускай попробуют разобраться и справиться сами. Да и лучезарная администраторша не стала бы предупреждать просто так; просто так в этой стране ничего не делается.
        Меню в ресторане отеля выглядело феерично, если пользоваться древним правилом правой руки, и не очень, если переключиться на левую. Юлька сделала вид, будто на самом деле все совершенно наоборот, и выплыла наружу, по-королевски вскинув подбородок и таща на буксире упирающуюся принцессу. По идее, где-то на территории можно найти и что-нибудь подешевле. Таким образом, праздное шатание приобретало конкретный смысл, оставаясь при том все тем же праздным шатанием: Юлька обожала данный эффект, для которого в испанском, кажется, языке даже существует отдельное слово. Шататься просто так, без самооправдательной, пускай и откровенно надуманной якобы-цели, она не умела категорически.
        Пахло морем. На дорожке, посыпанной серебряным песком, перемигивались мозаикой тени могучих сосен и лиственниц, в траве алела развесистыми кустиками декоративная клюква. Юльке не удалось отговорить дочку от намерения произвести заготовку ягод в промышленном масштабе, помог только иезуитский совет сначала попробовать, а потом уже собирать. Марьянка плевалась и обижалась, а за поворотом вероломно поджидал сувенирный лоток, и какое-либо влияние на ребенка превратилось в сущую абстракцию.
        -Марьянчик, но это же ужас, - повторяла Юлька без всякой надежды каждые минуты две. - Пошли отсюда, а? Мы с тобой кушать хотели…
        Фиг вам. Эмалевые пачки «Беломорканала» разных размеров, с крышечками и без, сердечки в колючей проволоке, по одному и попарно, матрешки с печальными физиономиями лидеров этой страны разных эпох, стильные полосатенькие шапочки и робы-клеш, камешки с душераздирающими татуировками, татуировки отдельно, без камешков, пластиковые вышечки, похожие на фаллоимитаторы, над которыми парили на системе электромагнитов вольные птицы… Птиц тут почему-то было больше всего, от керамических поделок до убедительных чучелок, и все они парили, расправив крылья,
        - видимо, над зоной, но можно повесить и где-нибудь на студии или в ньюз-руме, гламурненько. Жаль, что уже ни разу не актуально.
        -Мама, ну купи-и-и-и…
        -Ничего я не куплю, - твердо сказала Юлька. - Даже манюсенькую птичку. Нет. И не проси.
        -Ма-ма-а-а-а!!!
        -Ну, манюсенькую, наверное, можно, - сказал за их спинами мужской голос, не то чтобы с акцентом, но странноватый, как в старом отечественном фильме про иностранцев. - Какую ты хочешь?
        -Вот, - мгновенно сориентировалась Марьяна, тыкая в розовую чайку приличных размеров. Юлька так быстро не сумела бы. Она успела только в гневе обернуться и бритвенно оглядеть с ног до головы самозванного санта-клауса, искателя легких путей.
        -Меня зовут Густав. Дайте, пожалуйста, вон ту птицу. Густав Массен.
        Выглядел он соответственно: и веснушки, и белесые усики щеточкой, и очки, и блейзер, и худые сутулые плечи, и длиннющие рыжеволосые ноги в шортах и ярко-зеленых сандалиях. Густав рисковал пойти очень далеко и с приличным ускорением, однако, переглянувшись со счастливой чайковладелицей, Юлька передумала. Положительные моменты, без сомнения, имелись. Во-первых, мы еще, оказывается, ничего; мелочь, а приятно. Во-вторых, чайка - долгосрочная инвестиция: Марьянка была ребенком самодостаточным и креативным, как сама Юлька в детстве, новых игрушек с ее фантазией хватало черт-те на сколько, чуть ли не на два-три дня!.. в отличие от некоторых, а точнее, от разбалованного во младенчестве Славика (ну ничего, в лагере из него сделают человека). А в-третьих, в-главных, сэкономим на завтраке.
        Снова обменявшись с дочкой взглядами опытных динамисток, Юлька произнесла умильно, мысленно давясь от хохота:
        -Марьянчик, скажи дяде «спасибо», и пойдем. Нам пора кушать.
        Прижав птицу к груди, Марьяна склонила головку набок и прощебетала еще умильнее, умничка, моя родная дочь:
        -Спасибо.
        -Прошу прощения, - отозвался безупречно запрограммированный Густав, или как его там. - Я как раз тоже собирался обедать. Если б я мог, я хотел бы предложить вам…
        -Так вы можете или не можете? - засмеялась она, сокращая дистанцию.
        Разумеется, он покраснел:
        -Я не очень хорошо знаю ваш язык, простите.
        -Ну, моего-то языка вы, допустим, вообще не знаете.
        -Да? Значит, если я правильно понял, вы тоже не из этой страны?
        -Юля.
        Издеваться над ним по-настоящему она начала уже позже, ближе к десерту. Ресторанчик, куда ее привели охмурять, был не запредельно дорогой, но уютный и милый. Открытая площадка располагалась на спине огромного валуна, выровненной, конечно, однако столики и стулья все равно стояли неустойчиво, будто на корабле, и Марьянка в первые же пару минут рассыпала перец по столу и опрокинула бокал с аперитивом на массеновские шорты. Потом, правда, юная леди ускакала с чайкой в обнимку лазать по парапету, и Густав вздохнул было свободнее, наивный.
        С площадки открывался вид на побережье, округлое и серебристое, сбрызнутое сдержанно-разноцветными каплями валунов, заштрихованное могучими стволами сосен, но для полной живописности, нашла что покритиковать Юлька, все же плосковатое. Впрочем, не исключено, что за пару-тройку, ну ладно, десяток лет здесь организуют скалы и горы, совсем как настоящие. Для этой страны природа никогда не была чем-то незыблемым, данностью, под которую надо подстраиваться, как раз наоборот - до глобального потепления они вовсю осваивали тайгу, поднимали целину и поворачивали куда-нибудь реки. Другое дело, что бренд «Соловки», равно как и Северное Безледное побережье целиком, все-таки по определению опирается на климат и природные богатства, а потому его создатели вынуждены косить под первозданность. Уже на расстоянии пары километров человеческое присутствие переставало бросаться в глаза, отели и лагерные корпуса ненавязчивого дизайна мило вписывались в пейзаж, парки удачно притворялись автентичными лесами, а вся прозаическая инфраструктура была засекречена со сноровкой службы, которая в этой стране по жизни поставлена
неплохо.
        -Знаете, Юля, я давно пытаюсь понять эту страну, - говорил умное Густав. - Мое руководство предлагает мне на выбор различные командировки, но я уже в который раз приезжаю сюда. В этой стране загадка, тайна. Один мой здешний знакомый, известный человек, утвержает, к примеру, что здесь нет и никогда не будет счастья.
        -Они все так говорят, - кивнула Юлька. Пока что она его щадила.
        -Мне кажется, дело в истории. Соловки… вы же знаете, что такое на самом деле Соловки? Такие вещи в любой стране стараются покрыть… похоронить забвением?
        -Забыть. Есть такое слово.
        -Да, да, конечно. А эта страна из своего преступления, своего позора делает имидж и деньги. Такое не совсем нормально. Это невроз, извращение, оно напоминает эксгибиционизм, извините.
        -Не извиняйтесь, есть такое слово.
        -Более того, - Густав понизил голос, под каковым предлогом придвинулся к ней ближе, а напрасно, - в этой стране с тех пор мало изменилось. Тут по-прежнему все за всеми следят. Половина населения сотрудничает с органами; да, в демократических странах это тоже так, но не так, не совсем. Здесь все на всех пишут доносы. Иногда им дают ход, чаще нет, но всегда могут дать, удобно.
        -А вы, оказывается, конспиролог. Есть такое слово.
        -Это правда, Юля. Потому у них всегда страх в глазах. Когда я посмотрел в ваши глаза, то сразу увидел…
        -Как интересно. Что именно?
        -Что вы не из этой страны.
        Юлька глубокомысленно покивала:
        -Да-да, понимаю… Густав, а вы уверены, что не видели перед тем мой паспорт? Не обижайтесь, мне самой не хочется подозревать хорошего человека, но, знаете, в этой стране…
        Тут она и сорвалась с цепи, пустившись мочить его по-взрослому. Не то что бы он был в чем-то виноват или это доставляло ей удовольствие. Просто никогда она не умела по-другому, даже в юности никто из таких вот случайных, изначально не имевших ни единого шанса густавов не назначал ей второго свидания: первого вполне хватало, чтобы раскатать несчастного лузера тонким слоем по асфальту. До встречи с первым мужем Юлька всерьез опасалась, что так и будет всю жизнь раскидывать направо и налево мужские трупы, безо всякой радости или пользы, не идти же по ним вперед - этого она тоже категорически не умела. И хоть бы кто-то из них попробовал оказать ей пускай не достойное - какое-никакое сопротивление! Ни разу. Офигевали от неожиданности, падали штабелями и по-быстрому отползали из-под огня. Все как один.
        Принесли десерт, и вернувшаяся к столу Марьянка, поглощая суфле с разноцветными вишенками, восхищенно слушала и набиралась ума-разума. Вечно Юлька учила детей своим примером не тому, чему надо. Свекрови где-то правы, заявляя в один голос, что она никудышняя мать.
        На бледного потного Густава жалко было смотреть - кому угодно, только не Юльке. А нечего подкатываться, подкупать ребенка, нести с умным видом дикую банальщину и бессмыслицу. Давай, быстренько плати по счету, вспоминай о чем-то срочном и архиважном, поджимай хвост и спасайся бегством. Чего-чего, а проблемы избавиться от надоедливого поклонника у Юльки не возникало ни разу в жизни. Честно говоря, таковая проблема вообще казалась ей несколько надуманной.
        Он уже лихорадочно осматривался по сторонам в поисках спасения. И надо же - углядел, дуракам везет.
        -Юля, - заторопился, воспряв, - во-он там, за тем столиком, видите?., мой хороший друг, я вам о нем говорил. Если хотите, могу познакомить. Вы наверняка слышали его имя…
        -Слышала, слышала.
        Оборачиваться она гордо не стала. Частично краем глаза, фрагментарно в зеркальных очках на массеновской тенниске наблюдала, как у самого парапета, за столом, по величине компании составленным из двух сдвинутых столиков, жестикулирует, вещает и блистает известный писатель, поэт и публицист, моральный авторитет нации и прочая-прочая, великолепный Дмитрий Ливанов.
        Густав уже предупредительно вскочил на ноги, заняв позицию высокого старта. Мечтает поскорее познакомить с лучшим другом, блин.
        Между прочим, почему бы и нет? Очень даже.

* * *
        О том, чтобы пообедать вдвоем с Лилькой, разумеется, и речи не было. Ливанов и не стремился. Наоборот: естественное на отдыхе желание одиночества и покоя быстро, ненормально быстро сменилось лихорадочной жаждой компании, тусовки, притянутой центростремительной силой и кружащейся по орбите вокруг единой точки - тебя, подтверждая, что ты все еще в форме, востребован, до сих пор кому-то нужен. Да и здесь, на Соловках, у него и в самом деле имелась чертова прорва старых приятелей и друзей, увидеться с которыми после длительного перерыва всегда было здорово. Компания собралась не слишком большая: когда сдвинули по-студенчески два столика на открытой площадке (персонал респектабельного ресторана косился, но Ливанову тут все было можно), еще даже остались свободные места.
        -Скажи какую-нибудь гадость про счастье, - подначивала его Оля. - Вот оглядись как следует по сторонам, потом посмотри на меня своими честными глазами - и скажи!
        Оля работала сначала вожатой, а затем надзирательницей в Сандормохе уже лет десять, лет десять назад Ливанов с ней и спал, так что теперь можно было совершенно спокойно дружить, пикироваться, тискать ее при полном взаимопонимании, сажать к себе на колени и т.д. Правда, последние нескольких пунктов, включая и т. д., он при Лильке не проделывал ни с кем.
        -Счастье есть, - кивнул Ливанов. - Здесь - сколько угодно.
        -Оно не может не есть, - подхватил Боря, соловецкий функционер первой волны. - Кстати, где? Почему не несут?
        Лилька ерзала и качалась на стуле, и без того шатком на обтесанной кое-как поверхности валуна-гиганта. Как только взрослые разговоры выходили за рамки интереса к солнышкиной личности, внешности и делам, отцовская компания тут же начинала ее напрягать: нет, занять себя самостоятельно чертенок умел прекрасно, однако игнора не терпел по определению, Ливанов прекрасно ее понимал. Проблема вставала во всей красе каждый раз, поскольку со внелагерными детьми Лилькиного возраста на Соловках всегда было безнадежно глухо.
        -Папа, я пойду, - величественно бросила она, искоса зыркнув на Олю (актуальных возлюбленных ему всегда удавалось скрывать от семьи, но прошлые и будущие вечно вызывали на себя такие вот взгляды). - Поиграю вон с той девочкой.
        -Ага, - кивнул Ливанов.
        Девочка с косичками, лазавшая по парапету, была вдвое младше, чем надо, но чертенок всем своим видом дал понять, что предпочитает даже такую подружку всей папиной сомнительной компании с Олей во главе. Впрочем, Лильке с ее жизненной потребностью доминировать, фокусировать на себе чужое внимание, на худой конец годились и младенцы: точно так же, как ему самому - ограниченные функционеры или глупенькие вожатые, а где прикажете брать других в этой стране?
        И тут он увидел Юльку.
        Юлька сидела за дальним столиком, яркая, неожиданно красивая в соломенной шляпке и коротеньком девичьем сарафанчике, загорелая, счастливая на вид. Та-ак, а это у нас кто? - с блеклым веснушчатым мужчинкой напротив нее Ливанову явно приходилось когда-то бухать, точнее он припомнить не мог, но, черт, до чего же банально тесен мир. Все банально, все предсказуемо, все было сотни тысяч раз, всю жизнь такие вот тараканы-альбиносы и возят чудесных смешных девчонок на Соловки. Муж, разумеется, мужей у нас в ассортименте. Вечно я бухаю с чужими мужьями и даже не догадываюсь об этом.
        -Дим, ты чего? - Оля прицельно пнула его сандалией под столом. - С ума сойти, только что признал существование счастья, исторический момент!.. а сам сидишь такой смурной.
        -В исторические моменты на душе всегда мерзко, - отозвался Ливанов. - В этой стране все устроено четко: либо история, либо нормальная человеческая жизнь. История у нас гораздо чаще.
        Пользуясь Лилькиным отсутствием, ответно прижал под столом старую любовь (у нас же, кажется, была о-го-го какая любовь… или это не с ней?), Оля взвизгнула, Ливанов рефлекторно оглянулся на дочку: чертенок сидел на парапете в одиночестве, провожая глазами новую подружку, убежавшую к столу. К Юлькиному, между прочим; официантка как раз сгружала с подноса десерты. Похоже, будем дружить семьями, никуда не денемся.
        -Историю надо приспосабливать к жизни, - сказал Боря. - В связи с чем у меня родился тост. За Соловки!
        -За Соловки и Сандормох! - со значением подхватила Оля.
        Все-таки бывших нельзя чересчур поощрять. Казалось бы, все давно проговорено, названо, инвентаризировано и отправлено на покой, а вот ведь рыпается еще, шевелится, готова в любой момент и далее по тексту. Ладно, я тут не один, я с ребенком: надеюсь, того, что у нее вместо ума, все-таки хватит это заметить.
        За Соловки он, разумеется, выпил. Одна из немногих оставшихся в этой стране по-настоящему хороших вещей, стоящих того, чтобы за нее пить. До состояния, когда уже все равно, за что, Ливанов был твердо намерен не допускать ни в коем случае, ибо Лилька. Вообще, с этими случайными компаниями, старыми соловецкими связями, за которыми нет ничего, кроме общих воспоминаний, тоже чисто ситуативных, замешанных на иллюзорной ностальгии, восполняющей пустоту… короче, со всем этим надо завязывать. Я приехал с ребенком, я приехал работать: тоже малоосмысленные мантры, но если повторять их достаточно часто и в любом контексте, до всех потихоньку дойдет.
        На Юльку он больше не смотрел.
        -Соловки - лучшее месте на Земле, - сообщил великую новость, оценивающим прищуром озирая окрестности. - Нигде не работается так, как здесь. Я тут собираюсь дописывать эпическую трилогию в стихах, слышали, может?.. «Глобальное потепление».
        С умным видом покивали все, даже функционер Боря, тоже мне, соловецкий эстет; ну, в интернет-то он лазит, наверное. Еще в столице, дорвавшись до сети, Ливанов обнаружил, что фрагмент из его мифической трилогии растаскали по нескольким тысячам ссылок, вынесли в топ самых обсуждаемых тем, прониклись, восхитились, препарировали, истолковали, обстебали, возмутились, ни хрена не поняли и т.д. В этой стране так и не научились как следует контролировать виртуальное пространство, хотя казалось бы.
        -Почитай! - потребовала Оля.
        -Брось, - отозвался Ливанов. - Ты же знаешь, не люблю цитировать из недописанного.
        На самом деле он очень даже любил, и все об этом знали, и Оля тоже, но было не время и не место. Во-первых, с помощью стихов укладывают новых женщин, а не возвращают в исходное положение старых; старые ложатся сами, к тому же это всегда не те, кого хотелось бы. Во-вторых, в собравшейся тут компании никто категорически не мог оценить стихи хотя бы чуть-чуть иначе, нежели на наличие-отсутствие рифмы - честное слово, впору затосковать за Герштейном. А в-третьих, он все же не мог вот так, сразу. При всей своей не утраченной с годами техничности, врожденной способности к импровизациям и прочим буриме, для приличной, на уровне, версификации, в первом приближении похожей на стихи, требовалось-таки посидеть и подумать, покрутить, посочинять, дать толчок - прежде чем оно начнет вертеться и литься само. Озарений, когда рождалось, выстреливало и взлетало само сразу, вертикально, без разгона по полосе, с ним давно уже не случалось.
        Но вообще надо, надо, решил Ливанов. Набросать несколько заготовок на разные случаи жизни и выучить наизусть. Да и бледного юношу Виталика Мальцева пора подкормить свежей кровью.
        -Глобальное потепление - штука актуальная, - заговорил Боря, а может, и не Боря, мало ли их тут таких. - Вот нам недавно спустили из Госметео раскладку по солнечным дням на следующий месяц, так вы не поверите…
        -А ну расскажи, - заинтересовался Ливанов.
        Боря - не Боря замялся, не стоило его так откровенно стимулировать, все-таки Госметео являлось одной из самых засекреченных государственных структур, все документы оттуда, насколько Ливанову было известно, спускались под несколькими впечатляющими грифами, и ходили слухи, будто там не изучают и не предсказывают погоду, а планируют и делают ее с помощью разнообразных технологий, положив на все международные конвенции по климату. География у нас сакральное знание, привет Герштейну, метеорология в авангарде оного, синоптики - жрецы, вполне реально вызывающие дождь или более востребованное нашей экономикой солнце. Лично Ливанов верил, почему бы и нет, в этой стране и не такое возможно, однако хотелось подробностей.
        -Запланировано двадцать четыре солнечных дня, - заговорщически понизил голос таки Боря. - И семь дождливых.
        -Ни фига себе! - возмутилась Оля. - А куда я детей дену?
        -Говорят, они там у себя провели какое-то социологическое исследование среди отдыхающих. Оказывается, восемьдесят с чем-то процентов желают дождя, как минимум раз в неделю. Непонятка, но они реагируют.
        -Чего ж тут непонятного, - Ливанов потянулся за бутылкой, мельком глянув на дальний столик: Юлька о чем-то увлеченно болтала, оживленная и победительная. - Солнышко, тебе налить? Мы слишком много говорим о глобальном потеплении, у нас все на нем держится, а это не есть хорошо. Откровенная зависимость плохо сочетается со стабильностью и процветанием. Поэтому народу хотелось бы периодически убеждаться в том, будто никакого глобального потепления и нет вовсе. Смотрите, мол, весь август на Соловках то и дело шли дожди, а вы мне будете рассказывать.
        -Это что касается своих, - резонно заметил Боря.
        -А подавляющему большинству иностранных гостей, знаете ли, и дома хватает солнца. Им тоже хочется думать: вот страна, которой вообще не коснулось. Это гораздо приятнее, чем признать, что нам просто чуть больше повезло, зато мы сумели выжать всю возможную пользу. Так у них получается не завидовать нам по-черному, а чисто и бескорыстно нас любить.
        -Как ты все всегда здорово объясняешь, - отхлебнув, присвистнула Оля. - Димка, а можно, я встречи с тобой по этапам запланирую? На эти, ну, дождливые дни.
        -Ты своего не упустишь, - кивнул он. - За это я тебя и люблю.
        -Интересные мысли, - оценил кто-то еще, новый, свеженький: компании на ливановской орбите обладали свойством постоянно нарастать, изредка они проявляли компромисс ротации, но практически никогда не таяли сами по себе. - Здравствуйте, Дима.
        Из типичного обращения, удивительно, что не на ты, следовало со всей очевидностью: вновь прибывший уже имел когда-то счастье с Ливановым бухать - как и половина Беломорского побережья, черт бы их побрал. Ничего, с завтрашнего дня начинаем посылать, и первой по списку будет Оля. Довольный принятым решением, Ливанов повернул голову на голос. И стало по-настоящему интересно.
        -Густав Массен, - напомнил себя веснушчатый, он, оказывается, был реалистом, допускал, что его могут и не опознать на глаз. - Я был у вас в гостях в прошлом месяце. Юля, позвольте представить интереснейшего человека, известного писа…
        Она смеялась.
        По-индейски беззвучно, но заразительно и ярко, словно крутилось, разбрасывая искры, колесо фейерверка. Чужая, неожиданная, смешная. Ливанов улыбнулся тоже:
        -Привет, Юлька.
        -Вы знакомы? - удивился командировочный Массен, теперь Ливанов его вспомнил, гостя из сопредельного государства, развелось их, в смысле, гостей. Странно, а он был уверен, что они оба у нее банановые. Ну-ну. Катастрофа, а не муж. Хотя казалось бы.
        -Кто ж не знает старика Ливанова?
        Юлька со смехом топталась у столика, присесть она явно была не прочь, но не знала куда. Ливанов оценил диспозицию: по левую руку от него размещалась Оля, это глухо, зато по правую валялся на сидении Лилькин рюкзак, в то время как сам чертенок, вновь обретя малолетнюю подружку, синхронно с ней болтал ногами верхом на парапете; годится. Ливанов сдернул рюкзак со стула и пригласительно отодвинул спинку.
        -За старика ответишь, - предупредил он. - Кстати, сколько тебе, забыл - тридцать три?
        -Тридцать один, - сказала Юлька, и лицо у нее стало такое, что захотелось немедленно ее заграбастать, прижать, расцеловать, увести, уложить и обчитать наповал новыми фрагментами «Глобального потепления». Вместо всего этого Ливанов наклонился к ее ушку и спросил:
        -Это который по счету?
        -Чего?
        -Первый или второй, спрашиваю?
        Командировочный Массен тем временем притулился на свободном стуле, нашедшемся на противоположной стороне стола, и это было особенно приятно.
        -Да ты что? - шепотом возмутилась Юлька, доперев, наконец. - Это так, пристал тут один.
        -То есть времени ты не теряешь, - одобрил Ливанов; и вправду отлегло и стало совсем весело. - Умница. Ну и как тебе Соловки? Ты с детьми?
        -Ага, - кивнула она. - Мальчишек вчера сдала в Сандормох, а Марьянка маленькая еще, таких в лагеря не берут.
        Заслышав пару знакомых слов, по левую руку активизировалась Оля; вынесенная за скобки, в игнор, она давно уже ерзала на месте в поисках лазейки обратно. Подалась вперед и вклинилась между, словно забросила абордажный крюк:
        -Сандормох? А какой этап? Я работаю в Сандормохе, отличный лагерь, это вон Димка никак не поймет, не видит как будто, что ребенку с ним тут скучно одному.
        Насчет «с ним скучно» Ливанов бы высказался; однако Юлька сыграла на опережение, тоже нырнула вперед, локтями на стол, и он моргнуть не успел, не говоря о прожевать, как бывшая и будущая уже мило щебетали о своем и животрепещущем, его самого - Дмитрия Ливанова! - оттеснив назад, в обидное пространство игнора. Надо было что-то делать, и он не придумал ничего лучшего, чем обнять обеих за спины, ненавязчиво просовывая пальцы по бокам в проймы сарафанчика и широкой лагерной футболки. Футболка молчаливо одобрила, продолжая чирикать что-то о режиме, а вот со стороны сарафанчика Ливанов получил короткий удар локтем в знакомой стилистике. Ну это мы, пожалуй, рефлекторно.
        Она что-то такое говорила мне про Соловки, припомнил он; вроде бы у нее были какие-то проблемы, и я их даже предлагал решить… значит, решила сама, вот и замечательно. Банановые бабы прекрасны тем, что всё всегда решают и делают сами. Да, и еще я, кажется, обещал помочь ей с ее великим документальным проектом: как ни странно, все, связанное с Юлькой, Ливанов прекрасно помнил, ну в общих чертах. Не требовалось никакого искусственного интеллекта. «Глобальное потепление», как же.
        -Как там твой фильм? - спросил он в Юлькин склоненный затылок. - Дали тебе бабло?
        Юлька выпрямилась пружинкой, обернулась, хлопнула ресницами: ага, удалось удивить! Но быстро помрачнела, Ливанов даже заволновался, что-то у нее в этом направлении было не так.
        -Дали, - телеграфно сказала она. - Спасибо.
        -И когда запускаешься?
        -Как вернусь.
        Тема ее явно напрягала, и Ливанов не стал развивать. Еще поговорим с ней про глобальное потепление, в прозе и в стихах, и много о чем поговорим, - а может, и не только, но не важно, она хорошая и смешная, здорово, что она оказалась здесь. Никого из своих соловецких знакомых он и вполовину не был настолько рад видеть. Хотя казалось бы.
        Вдали на парапете увлеченно болтали две девочки, похоже, они удачно нашли друг дружку, несмотря на разницу в возрасте: будем, таки-да, дружить семьями. Юлька заплела себе точно такие же, как у ее дочери, две косички, они весело торчали из-под шляпки и делали ее совсем уж невероятно юной. Какие там, к черту, мужья.
        -Ты чудо, Юлька, - наклонившись, шепнул ей уже прицельно в ушко, возле пушистой косы. - За это я тебя и люблю.

* * *
        Он вел себя так, словно ничего и не случилось. Как будто так и надо. И она должна прийти в неописуемый восторг от одного лишь факта встречи с ним снова. Ну и от малой толики эротического внимания, куда ж без того. Что осталось на сдачу от этой его длинноногой лагерной пассии - все мое, аттракцион невиданной щедрости, блин.
        С ней, лагерной, Юлька, кстати, пообщалась с огромным удовольствием: с одной стороны, и вправду полезное знакомство, и в моменте, и на будущее, а уж как смешно Ливанов злился!.. обхохоталась, ощущая всей спиной его досаду и беспомощность. А вот так. У меня своя счастливая и захватывающая жизнь, в которой я все могу сама. Привезти детей на Соловки безо всяких звонков неизвестно кому, подружиться с тамошней вожатой буквально у него за спиной, то есть, наоборот, ну вы поняли. И мне совершенно все равно, что там у него с ней, да и с кем бы то ни было. Фиолетово, как последние переливы заката над соловецкими волнами.
        Впрочем, ему-то было фиолетово тоже, и это досаждало Юльке куда больше. И вся ее блестящая соловецкая авантюра, совершенная без его участия, и не обошедшееся без оного увольнение из новостей, да какая ему разница, с чего ты взяла, будто он должен чувствовать себя виноватым или уязвленным, испытывать хотя бы минимальный дискомфорт? Ливанов пил и смеялся, приставал умеренно, ел много, вел разговоры сразу по нескольким пересекающимся направлениям, его запросто хватало на всех, а по женщине под каждую руку - так это для него, похоже, норма, давно привык, зараза. Впервые за все время Юлька пожалела об отсутствии рядом мужей, причем обоих сразу, чтобы тоже вот так, покровительственно, за плечи!.. бедный Густав, затерявшийся по ту сторону стола, на альтернативу Ливанову уж точно не тянул.
        Все здесь были его друзья, все вращались на его орбите, и наличие-отсутствие лично ее, Юльки, ничего для него не меняло, несмотря на артистично разыгранную бурную радость встречи. Странно, что он вообще вспомнил, кто она такая. В контексте многоплановой, стереоскопической, фееричной ливановской жизни мелкая житейская возня какой-то отдельно взятой Юльки Чопик не имела ровно никакого значения.
        Но он спросил про фильм. Не забыл, оказывается. И это сбивало с толку, задавало крен в пускай не самой приятной для самолюбия, но четкой и логичной системе координат.
        Тем более что о фильме Юлька сама предпочла бы временно забыть. Ведь если кто-то перед кем-то и виноват, то это она перед Кешкой и ребятами, готовыми работать и не готовыми разруливать вполне возможный конфликт с кондишенным магнатом, - да и перед всей, блин, нашей страной, интересам которой запросто, без лишних терзаний, предпочла своих четверых оболтусов (ладно, троих, Марьянчик у нас маленькая принцесса). Совесть и без того догрызала Юльку методично, как моль старую шубу, зачем-то пережившую глобальное потепление, но Ливанов и тут внес дополнительное смятение, смущение, досаду и стыд.
        Как ни крути, выходило - если он тогда не сболтнул на голубом глазу, а вполне сознательно согласился поддержать ее проект, - что и она сама, и дети (ну кроме Костика, краткие овации первому мужу) находятся здесь если и не за ливановский счет, то вроде того, по его милости. Такое в любом случае трудно простить: Юлька физиологически не терпела чувствовать себя обязанной кому-то, а тем более сейчас, когда все в ней держалось на тонкой струне осознания своей независимости, самодостаточности, решимости. Да и он вполне мог догадаться, вычислить, отследить в любой момент; и тогда всё, абзац, кранты. Если сейчас выдернуть из нее эту хрупкую несущую ось, порвать струну, сместить нафиг акценты и координаты… короче.
        Если он узнает, я его, наверное, убью, решила Юлька. Стало полегче.
        -Эта страна, - говорил между тем о чем-то Ливанов, - рано или поздно аккумулирует в себе все лучшие творческие силы со всего мира. Механизм простейший: здесь хорошо. Все, кто побывал тут, на Соловках, стремятся приехать еще раз, потом начинают бывать регулярно и в конце концов допирают, что хотели бы здесь жить. Правда, Массен?
        -Я об этом не думал, - корректно отозвался зажатый где-то, видимый фрагментарно Густав.
        -Это потому, что вы еще на второй стадии. Задумаетесь вот-вот, я вам гарантирую,
        - Ливанов подмигнул Юльке, и зря, между прочим. - Разумеется, эта страна не резиновая, всех желающих никто сюда не пустит. Пускают лучших: что-что, а человеческая селекция в этой стране всегда была поставлена на уровне. Понятно, поначалу их тут крепко перемалывает, не без того. Не затем даже, чтобы подогнать под стандарты, а просто у нас так принято, таков ритуал освоения свежей крови.
        Юлька сказала бы; но ничего, сдержалась, предпочла помолчать. Поискала глазами Марьянку: та вернулась к своей старшей подружке и что-то с ней взахлеб обсуждала - старшие девочки были ее давней любовью как класс, противостоящий на эволюционной лестнице старшим мальчишкам. На парапете сидела, поджав лапки на липучках, незаслуженно забытая розовая чайка.
        -Поначалу эта страна всем показывает зубки и жернова, не без того, - продолжал Ливанов, - потому может показаться, будто она вообще закрыта, мол, посторонним вэ. Но это опять же этап селекции, самый жесткий, финальный, и тем, кто его проходит, она открывает все возможности. Сейчас по-настоящему добиться чего-то в любой культурной, гуманитарной сфере, о других не говорю единственно потому, что меньше знаю, реально только здесь. К нам скоро все переедут, вот увидите. Собственно, половина перебралась уже, другая половина мечтает, но пока не может себе позволить материально. Слушайте, у меня родилась отличная идея, тянет на нацпроект! Нужно их стимулировать. Отслеживать перспективных с помощью внешней разведки, опять же ребяткам полезное дело, и давать финансовый толчок. На первых порах, дальше сами. Когда-то была утечка мозгов, а мы организуем приток, и не просто организуем, а направим его в правильное русло. Здорово я придумал? За это надо выпить.
        -Заманчиво, - не выдержала Юлька. - Для лузеров.
        -Солнце мое, - Ливанов развернулся, переориентируя энергетический посыл, как лазерную пушку, на нее лично, - с тебя мы и начнем. Я сам вложусь, честное слово. Решайся, дорогая, ты же видишь, как тут хорошо.
        -Мне и дома хорошо.
        В подробности она вдаваться не стала. Но Ливанов, зараза, что-то такое тут же заметил, отследил с молниеносной скоростью:
        -Ой, только не ври, ладно? Хорошо ей. Я же был у вас буквально только что. Ваши все как один стремятся сюда, и это нормально, потому что там жить нельзя. И ведь у нас с вами полно общего. Даже язык тот же самый, на банановом-то до сих пор говорят только где-нибудь в диких горах, да еще в парламенте вашем дивном, уродуя певучее наречие до неузнаваемости, даже мне жалко. Все, все хотят, только не у всех есть бабло. Ну и мы не каждого пускаем, это да.
        И Юлька завелась, хоть и не стоило, конечно:
        -В том-то и фишка, что за твой нацпроект ухватятся только полные неудачники! Да, у нас таких дофига, полстраны, особенно в депрессивных регионах на востоке. Но не в регионах, блин, дело. Когда человек ничего из себя не представляет, работать не хочет и не может, с фантазией так себе, он начинает кричать, что живет в неправильной стране. Кричит громко, ему нравится! - она и сама входила во вкус. - И не уезжает он не потому, что нет бабла, хотя бабла, конечно, тоже нет. Но если он и вправду переберется к вам, от него тут останется очень мелкая мука, и он об этом, видишь ли, подозревает.
        -Мы его и не возьмем, Юлька, - Ливанов загреб ее за плечи, и, кажется, опять симметрично с лагерной Олей; пришлось двинуть локтем. - Мы возьмем тебя.
        -Спасибо за доверие. Меня вы как раз и не дождетесь.
        -Почему? - он прищурил глаз. - Потому что патриотка?
        -Ничего не потому! - четко формулировать у Юльки категорически не получалось. - Патриотизм, по-моему, по определению вещь маразматическая, идеологический креатив под возможную войну. У нас его, слава богу, как следует воспитывать не умеют, не то что у вас, а лично я в такое и не играю ни разу. Просто мне есть чем заняться в нашей стране. И вообще… у меня там много чего есть.
        -Не зарекайся, дорогая, - Ливанов довольно деликатно (и гораздо обиднее) похлопал ее по плечу. - Я все понимаю, у тебя прекрасная семья… пардон, семьи, у тебя горячо любимые мужья. Ничего, это все решаемо и поправимо. Кстати, как они без тебя там? Не боишься оставлять одних?
        -Не боюсь!..
        Сказала с вызовом; конечно, стоило добавить что-нибудь еще, убийственное, наповал
        - однако ее бритвенное остроумие, с легкостью нарезавшее тонкими ломтиками густавов-массенов иже с ними, в присутствии Ливанова безнадежно затуплялось, она еще у дайверов заметила. С позорным опозданием до Юльки дошло: информацию об отсутствии на Соловках мужей она только что выболтала под самую простейшую наживку, самому-то ему неоткуда было об этом знать. Ну и пофиг. Пускай будет в курсе, ничего оно ему не даст.
        Между тем за столом уже почти всё допили и практически всё доели. Назревало расползание, которому никто не давал пока сигнала: ждали понятно кого. А я сейчас встану и уйду, мстительно решила Юлька. Сама, первая. Вот так.
        -Димка, - Оля-вожатая передернула Ливанова на себя, резко и точно, словно автомобильную передачу. - Насчет встреч неплохо бы прямо сейчас договориться. Ты как, не сильно занят, сбегаем в Сандормох?
        -Сбегаем, - щедро кивнул Ливанов. - Юлька, ты с нами?
        Посмотрел искоса и хулигански, наглая соловецкая морда. И в принципе, логично было бы согласиться: проведать мальчишек, разведать территорию, засветившись заодно перед лагерным начальством как знакомая самого Дмитрия Ливанова, в этой стране везде не помешает проходить в качестве чьей-то знакомой. А потом эта Оля затащит его к себе, а меня они предварительно спровадят подальше под каким-нибудь более-менее благовидным, хотя и необязательно, предлогом. Они там будут заниматься бурным сексом, а я - топать назад по побережью, делая вид, будто меня это ни капельки не волнует.
        Меня и не волнует, блин. Ни капельки.
        -Нет, - она озабоченно мотнула головой. - У нас в это время как раз сиеста, Марьянку пора спать укладывать. Мы уже идем. Марьянчик!..
        -Лилька! - позвал и Ливанов.
        Две подружки на парапете одинаково вскинули головы, и до Юльки только сейчас дошло, что та, старшая, - ливановская дочка; а ведь не скажешь, непохожа совсем. Ну и прекрасно. Ну и никуда он не денется. Давайте-давайте, бегите в свой Сандормох.

…Густав Массен следил безнадежным взглядом, как, держась за руки, Юлька с дочкой спускаются по ступенькам, прорубленным в боку валуна, и вприпрыжку удаляются по белой дорожке между изумрудными лужайками, сбрызнутыми рубиновыми каплями развесистой клюквы. На полдороге спохватились, развернулись, и Марьянка с ускорением маленького снаряда взбежала назад на валун за позабытой на парапете чайкой, а Юлька ждала, рассматривая и направляя по песку носком сандалии жука или другое насекомое, отсюда не разглядеть. Девочка вернулась, и они зашагали дальше в направлении моря, взявшись за руки и оживленно болтая - возможно, обсуждали его, смешного неудачника, лузера, неизвестно что потерявшего в этой стране.
        ( -И будем долго-долго купаться, да? - взахлеб говорила Марьянчик, на каждом шагу немножко взлетая и взмахивая косичками; сиесту она, кстати, с двух с половиной лет уважала не больше, чем сама Юлька. - А потом купим мороженое!
        -Мороженое не обещаю.
        -Обещаешь, обещаешь!
        -Марьянчик, так сразу нельзя.
        -Это Лиле нельзя, а мне зя! А знаешь, где Лиля живет?
        -Где?
        -Дай мне ушко!)
        Они уже должны были скрыться за поворотом, когда слегка притормозили под сосной, Юлька наклонилась к дочке, и - прощальный подарок для командировочного Массена, - подол ее коротенького сарафанчика подскочил сантиметров на пятнадцать выше, чем надо.
        Рубрика: Опровержение
        ВСЕ НЕ ТАК
        Бывшие работодатели Юлии ЧОПИК выступают против «Тележизни»
        Как любой честный журналист, я вынужден время от времени опровергать мною написанное, что и проделываю с умеренным удовольствием. В прошлом номере
«Тележизнь» писала (это я пытаюсь дистанцироваться) о чистках в отечественном медиапространстве, а именно об увольнении известной телеведущей Юлии Чопик как из прикрытого по странным причинам ток-шоу «Супер-Мост», так и из информационной программы «Вести отовсюду». Ну что ж, приступим.
        Руководство Третьего канала, производившего ток-шоу «Супер-Мост», утверждает, что закрытие проекта вызвано исключительно его низким рейтингом (ха-ха, радуюсь я как ведущий по-настоящему рейтингового продукта Пятого канала «Бодренький вечер»), а вовсе не социально-политическими причинами, озвученными в «Тележизни» Юлей Чопик, и тем более не личностью последней. Пойдем дальше. Шеф-редактор новостей Пятого канала «Вести отовсюду» И. Громыко также нас опровергает: по его словам, Ю. Чопик уволена единственно и только по дисциплинарным мотивам (прогулы), и ему самому жаль. Ну-ну.

«Тележизнь» провела дальнейшее расследование. Мы связались с известным телеоператором Иннокентием Брылем, которого Юля заявила в комментарии нашему изданию как оператора-постановщика ее нового документального проекта «Глобальное потепление». И. Брыль сообщил, что съемки фильма до сих пор не начались и вряд ли начнутся в текущем месяце, причины же такой задержки озвучить отказался.
        Ну что ж, я, как водится, кое-что напутал, в нашей стране этого избежать практически невозможно. Все совершенно не так, вы же видите.
        И надо что-то с этим делать. ВсеволодПАЛИЙ, специально для интернет-издания «Тележизнъ»

«ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ»
        еще один фрагмент из новой эпической трилогии Дмитрия ЛИВАНОВА!!!
        впервые опубликовано в комьюнити livanov dm
        запостил Виталий Мальцев aka vital
        Мы точно знали, что так и будет: и гром небесный, и кони-люди, и хаос, и беспощадность судий, и не спасется никто. Мы знали точно, так было легче щипать лучину, читать под вечер, клепать плоты для детей и женщин и версии на потом. С веселой логикой обреченных порой ухитрялись забыть, о чем мы; терпели серых, полюбим черных - не в первый, не в сотый раз. А солнце жарило все острее, и мы мечтали, чтоб поскорее!..
        Потом, конечно, перегорели. И зря ты пришла сейчас.
        Сейчас, когда вроде бы меньше солнца, и каждый над чем-то своим трясется, и кажется, все еще обойдется, и можно рожать детей. Никто не знает, что будет дальше, и лучше все-таки был бы мальчик, и этот мир не такой пропащий, и есть запас сухарей. И мы скрипим, потихоньку дышим, еще не вечер, жужжит кондишен, и голос Бога почти не слышен, и как-то можно терпеть. Подумай, может, оно не хуже - спокойно так, раз в неделю с мужем? Страна, где никто никому не нужен, имеет шанс уцелеть.
        Пока затишье, пока зависло, могли бы жить, не страдая смыслом, за нас простор и большие числа: отыщем где-нибудь щель. Возможно выжить поодиночке, родится каждый в своей сорочке, а что не складываются строчки - так то в порядке вещей. С такими ласковыми дождями, глядишь, мы долго еще протянем, глядишь, мы лучше, мудрее станем в уютном этом аду…
        А как рванет и нахлынет пеной, и все мы рухнем к чертям в геенну - я там найду тебя непременно.
        Не веришь?
        Правда, найду.

12.Соловки-2
        Проснувшись, Юлька не сразу сообразила, что это за тихий, непрерывный, шелестящий звук за окном. Глянула на часы: восемь утра, наши семь, все равно как-то неправильно темно. Встала, потянулась, вышла, не одеваясь, на балкон и только тут поняла. Дождь.
        Дождь висел над серым крапчатым морем, вертикально, в полном безветрии, сеялся над парком, вплетался тонкими струйками в побеги плюща на балконе, обсиживал микроскопическими капельками стекло. Бесконечный вечный дождь. В его сплошной завесе и прохладном непобедимом шелесте было странно помыслить, что где-то в мире бывает солнце, жара, глобальное потепление.
        -Что ж тебе не спится нигде, а, Юлька?
        Она вздрогнула и метнулась прикрыться; на полдороги сообразила, что решетка между балконами достаточно густо заткана плющом, чтобы фигура по ту сторону была если и видна, то очень фрагментарно. Она сама вообще не могла его разглядеть, так, общие контуры, силуэт. Пожалуй, оно даже прикольно, подумала Юлька, вернувшись в исходную позицию и хитро хихикнув:
        -А тебе?
        -Я думал поработать, - сказал невидимый Ливанов. - Кофе хочешь?
        -У тебя есть лишний?
        -Запасной. Держи, - листья плюща шевельнулись, роняя капли, и между прихотливым узором решетки протиснулась дымящаяся чашка с ливановскими пальцами на ручке. Юлька перехватила, придерживая за ободок: вот и в расчете. Хотя он-то не помнит, конечно.
        -Хорошо здесь, скажи? - эту мантру он, кажется, мог повторять бесконечно. - Даже в дождь хорошо. Еще немного - и счастье… ну, ты, конечно, о подобных вещах не думаешь.
        -Почему это?
        -Потому что ты и так счастлива. С мужьями твоими, с детьми… Девчонка у тебя чудеснейшая, правда. Лилька от нее в восторге, причем общаются же на равных совершенно, хотя четыре года разницы! Она у меня вообще редко бывает в восторге от кого-то, - было слышно, как он улыбнулся. - Ты, наверное, такая же в детстве была, правда? Да ты и сейчас такая. В своей идиотской стране, на дурацкой работе, в постоянной текучке, гонках на выживание… Как тебе сюда-то вырваться удалось?
        -Обыкновенно, - знать все нюансы ему было совершенно необязательно. - Захотела и приехала.
        -Молодец. Ты правильно живешь. Я тоже знаю, как надо, но в этой стране оно категорически не получается. Смотри: допустим, такой человек, как я, здесь может позволить себе все, все абсолютно. С фантазией у меня никогда проблем не было, я же ею зарабатываю на жизнь. Но счастья все равно нет и не будет, что бы я ни придумывал, как бы ни выкручивался, потому что такой вариант не предусмотрен, не встроен в систему, и она сопротивляется как может. Это вроде отторжения инородного тела. Вокруг занозы всегда образуется нарыв. Мне уже дают почувствовать, Юлька. Ты не представляешь, насколько оно… мерзко.
        Она услышала, как он залпом выпил, и вряд ли кофе: ни фига себе - в восемь утра! Придвинулась ближе к мокрой живой стенке: как в исповедальне, честное слово. Особенно учитывая мой, выразимся мягким эвфемизмом, костюм.
        -Расскажи.
        -А рассказывать всегда нечего. Какая-то ерунда, мелочи, тени, полунамеки - так принято, таков стиль. Когда тебя чуть ли не насильно выталкивают в Банановую… извини, в вашу страну, когда устанавливают демонстративную, опереточную слежку… Ты, кстати, не видела где-нибудь здесь такого, ну, с черной бородой?
        -Ты серьезно, что ли?
        -Я - нет. А они серьезно. На их работе не положено ни чувства юмора, ни креатива. Хотя, думаю, ты обхохоталась бы, если б почитала расшифровки моего допроса на таможне, уже на обратном пути. Уверен, что они писали на диктофон, они всегда пишут.
        -На таможне? - Юлька поежилась, становилось прохладно. - Нас, когда мы сюда ехали, тоже таможня чуть не стопорнула. На ровном месте, просто так.
        -Да ты что?! - Диванов подался вперед, и плющ уронил на Юльку локальный дождик, бр-р-рр. - У тебя были проблемы на въезде? С какой стороны?
        -С нашей. Безумная бабища попалась, еще немного, и с поезда сняла бы. Но мальчишки ей паука показали.
        -Чего?
        -Паука. Игрушечного, на резинке. Как она драпала, ты бы видел, - Юлька засмеялась негромко и пригласительно, но Ливанов не присоединился, и ее смех растворился бесследно в шелесте дождя.
        -Ну что у вас за страна, - вздохнул после паузы Ливанов. - Любая ситуация, любой разработанный здесь сценарий там вырождается в пародийный, фарсовый вариант. Паука на резиночке. Попробовали бы твои сыновья - в этой стране.
        -Они бы попробовали, - заверила она. - И я, между прочим, тоже: если на меня наезжают, то мне пофиг, в какой стране. А вы просто привыкли. Вы боитесь превентивно, раньше, чем вас начинают пугать.
        -Дура ты, Юлька, ни черта не понимаешь. Все гораздо хуже. В этой стране бояться нельзя в принципе, по определению. Вот мы и держимся до последнего, уверяем себя, будто ничего не происходит, даже когда это уже ни разу не имеет смысла.
        -Сам дурак.
        Она допила кофе и протянула чашку сквозь мокрый плющ; на соседнем балконе рука мимолетно попала в плен, ей пощекотали посередине ладонь и поочередно приложились к подушечкам пальцев. Знал бы он, в каком виде я здесь торчу. Впрочем, ему и неважно, я для него - абстракция, идеальный реципиент, гипертрофированные уши с функцией бессодержательных реплик в нужных местах. А весь эротический элемент - чтобы соответствовать моим ожиданиям, не разочаровывать, и не более того. В самом деле, откуда у меня, дуры, возьмутся какие-нибудь иные ожидания?
        -Хорошая ты, - без видимой логики, оно нам и не надо, продолжил он. - Все у тебя получится, Юлька, я тебе точно говорю. Снимешь свой фильм, покажешь на ТВ в прайме, отхватишь каких-нибудь призов… Кстати, ты на кинофестиваль тут собираешься? Вместе пойдем, я тебя на лучшие места проведу. Так вот. Все будет хорошо, но ты же не рассчитываешь, будто оно что-то изменит в вашей стране, правда?
        -Рассчитываю.
        -Дура потому что. Ладно, не дуйся, извини. Но ты не поумнеешь, пока не допрешь: никто ничего изменить не может, это данность, с этим приходится жить. Мои книги перевели на тридцать с чем-то языков, а «Валентинку» на все пятьдесят, включая банановый, - и что? Максимум, на что оно повлияло - на мое личное благосостояние. Тоже, конечно, неплохо, но…
        -А кто говорил в интервью, будто все написанное рано или поздно материализуется? Я читала.
        -Вот так всегда. Сказанешь чего-нибудь, а тебя понимают буквально. Нет, Юлька, там гораздо более тонкие механизмы. Управлять ими не получается, хоть ты тресни, даже если очень хочется. Я одно время хотел, пытался… Нет смысла. Ни в чем нет смысла, солнышко.
        -Зачем же ты тогда свою трилогию пишешь?
        Ей показалось, будто он хохотнул там, у себя, на соседнем балконе, увитом плющом. Хохотнул коротко и хулигански, выбиваясь из стилистики. А дождик припустил сильнее, у него появился некоторый угол, наклон, и теперь отдельные капли залетали на балкон и доставали до пупырчатой кожи, ну его нафиг, надо все-таки пойти одеться. Ливанов-то наверняка в футболке или в халате, вряд ли он вышел с кофе и голый; а было бы забавно. Визуализировав картинку с точки где-нибудь в воздухе или на сосне, напротив обоих балконов, Юлька тоже тихонько хихикнула, и в этот момент он подал голос:
        -Моя трилогия, Юлька, это отдельный разговор. Хочешь, почитаю? Может быть, чего-то поймешь.
        -Это вряд ли, - самоуничижительно отозвалась она. - Но давай, послушаю.
        Точка напротив, однажды возникнув в воображении, теперь не хотела отпускать, рвалась руководить мизансценой, и Юлька присела в кресло, принимая позу, выгодную для съемки с этой выдуманной позиции: ногу на ногу, локти на столик, голову задумчиво набок, подбородок на переплетенные пальцы. Приготовилась.
        Ливанов начал.
        Он читал очень быстро, с четкой артикуляцией, но почти без выражения, воспринимать его на слух было трудно, а Юлька еще и не сразу сосредоточилась как следует, и поначалу ей показалось, будто отрывок тот же самый, который она видела в интернете. Потом сообразила, что вроде бы другой, а темп все ускорялся, ливановский голос становился шипяще-шелестящим, второй звуковой дорожкой органично накладываясь на дождь, следить за сюжетом и смыслом не получалось, не успевалось,
        - если они там, конечно, были вообще, а не только рифмы, нанизанные на ритмично вибрирующую струну, и странноватые бессвязные образы, и нелогичное, иррациональное, непобедимое ощущение жути не столько в словах, сколько в самом шелесте голоса и дождя…
        Терпеть не могу стихи.
        Ливанов умолк, и она по-быстрому, украдкой от камеры напротив, передернула озябшими плечами. Надо что-то сказать, наверное. Отреагировать. Восхититься, что ли; поэты любят, когда ими восхищаются.
        -Про мужа я оценила, - бросила Юлька. - Раз в неделю, конечно, как же иначе. Мечтатель.
        -Ни фига ты не поняла, - удовлетворенно откликнулся Ливанов. - Дура, как и было сказано. Но зато у тебя красивые сиськи, а для матери четверых детей так вообще.
        Она вскочила, судорожно прикрывшись руками крест-накрест, крутнулась на месте, не сразу сориентировавшись насчет двери, уткнулась взглядом в мокрую зеленую стенку, где между дрожащими листьями просматривались фрагменты ажурной решетки, а также длинный и наглый ливановский глаз. Глаз прищурился и подмигнул.
        -Оденься сходи, - посоветовал Ливанов. - Простудишься.
        И Юлька стремглав метнулась в номер.

* * *
        Дождь создавал иллюзию свободы - большей, чем мог предложить солнечный день, изначально регламентированный пляжем и оптимальными часами пребывания на оном. Обычно Ливанов с Лилькой на медицинские рекомендации плевали и торчали у моря с утра до вечера, но этот фокус можно было проделывать на пятый-шестой день, нарастив на коже защитную оболочку загара. Однако дождь, дождь на Соловках - совсем другое. Он предоставлял широкое поле для фантазии по проведению дня, бесчисленное множество вариантов. Ливанову это нравилось.
        Вечером он с легкой и восторженной руки Виталика Мальцева запустил в сетевую жизнь новый фрагмент «Глобального потепления» и утро начал с отслеживания читательской реакции. Эта страна вмещает достаточно часовых поясов, чтобы никогда не спать всем народом одновременно (аллегорические варианты мы тут не рассматриваем), а потому отзывы уже должны были быть - и были. Ливанов увлеченно загружал одну за другой страницы, выловленные поисковиком, где-то читал с молчаливым удовлетворением, где-то вступал в азартную полемику или попросту ругался, иногда проявлялся в чьем-то ЖЖ коротенькой строчкой - поблагодарить и осчастливить на всю оставшуюся жизнь, насколько оно возможно в этой стране.
        Взбодрилось, встрепенулось, встало, будто в мощной эрекции, подзабытое уже чувство собственной необходимости и востребованности, реального существования, жизни. Неожиданно острый, всепоглощающий кайф.
        Возникла хулиганская мысль взять да и вправду ее написать, эпическую трилогию в стихах «Глобальное потепление», вот так, составляя из кусочков, словно витраж из осколков цветного стекла. Володя напечатает все, что бы он ни накропал, и читатели раскупят огромными тиражами тоже независимо от. И мало ли, может, именно такой вот необязательный, техничный, игровой по своей сути формат и попадет в резонанс, сработает, сдвинет с места, даст толчок и силы что-то изменить?..
        Никто ничего изменить не может, это данность, - втолковывал он чуть позже Юльке, голой и дрожащей на якобы невидимом соседнем балкончике за стенкой из мокрого плюща. Зрелище было еще то, Ливанов оценил. Юлька, похоже, твердо решила ему отдаться, банановые бабы всё всегда решают сами, не советоваться же им с банановыми мужьями, в конце концов. Черт ее знает, как ей удалось приехать конкретно сюда, в мой любимый отель, выцепить себе этот номер со смежным балконом. Смешная; а мы-то, оказывается, еще ничего. Хотя, скорее всего, ей снова что-нибудь от меня нужно в перспективе - фильм ее, что ли, толкнуть на фестиваль? Да запросто, но ведь ни в чем нет смысла, солнышко. Ни в этой, ни тем более в твоей стране.
        Он всегда верил в то, о чем говорил, и к тому моменту, когда вероломно застигнутая врасплох (ну-ну) Юлька ретировалась с балкона, всякие рабочие мотивации перестали существовать как класс. Дождь сеялся ровно и бесконечно, Госметео функционировало четче, чем любая структура в этой стране. В номере тихо посапывала Лилька, пускай высыпается, в такую погоду сон надо вычерпывать до дна, как бочку с дождевой водой, вот только некоторым оно ни в какую не удается. А когда встанет, мы с ней пойдем…
        И тут позвонила Оля.
        Про Олю и свои лагерные встречи Ливанов забыл начисто, то была информация из разряда заносимых в искусственный интеллект, смертельно пострадавший на дайверской базе. Оля чего-то подобного явно ожидала и звонила с напоминалкой, в меру язвительной, но подернутой легкой ностальгией. Как-никак, бурная стадия их романа происходила в тех же декорациях и ролях: лето, Соловки, Сандормох, она вожатая, он приехал встречаться с детьми, уже знаменитый, но еще молодой и перспективный, тогда ему это было нужно… черт, а сейчас надо было стребовать с них бабла. И отпали бы как миленькие, на Соловках никогда не любили за здорово живешь расставаться с баблом.
        -Я помню, - сказал он, хотя Оля уже, конечно, успела пресечь, что ни фига он не помнит. - Буду, как договорились. Ты такая деловая, за это я тебя и люблю.
        -Пап, а Марьянка уже проснулась?
        Ливанов обернулся: солнышко стояло в дверном проеме, заспанное, зевающее, в одних трусах, со спутанным ореолом волос, похожим на головку одуванчика. При мысли о том, что сейчас придется начинать многоступенчатую акцию «заплетаем косички» с воплями, застревающей расческой, слезами в наиболее драматичных моментах и черт-те чем на выходе, стало боязно и тоскливо. Может, как-нибудь договориться с Юлькой, чтобы заплетала по утрам не две, а три пары, какая ей разница?..
        С видом прожженного комбинатора он подмигнул дочке:
        -А ты сходи посмотри.
        -Постукать им в дверь?
        -Ага, постукай, постукай. Оденься только.
        Натянув футболку и шорты, чертенок убежал наводить мосты полезной дружбы, а Ливанов вернулся на балкон. Дождь поредел, теперь надо было специально присматриваться, убеждаясь, что он еще идет. Остро пахло мокрыми соснами, море вдали поблескивало серым и гладким, словно асфальт. Ни черта я сегодня не написал, да и нелепо было думать о нем всерьез, о «Глобальном потеплении», пускай вон Юлька учит жить свою непутевую страну, это всегда приятно как процесс, хоть и совершенно бесполезно.
        Других же, настоящих, серьезных идей у Ливанова и не было, так, несколько старых задумок, вроде бы не потерявших интереса и актуальности, но мелковатых и необязательных: можно сделать хорошо, даже очень здорово, по-другому он и не умел давно - а можно и не делать, мировая литература как-нибудь переживет. Ни фига я здесь не напишу, с убийственной отчетливостью осознал Ливанов, и пускай, могу себе позволить, в жизни есть немало более приятных и полезных занятий. Сейчас вернется причесанная, надеюсь, Лилька, и мы пойдем…
        Посмотрел на часы: черт. Никуда он уже не успевал, только покормить чертенка завтраком и двигать в этот долбаный Сандормох, причем самому есть и необязательно: там и накормят от пуза, и щедро, с широкой соловецкой душой, нальют. Кстати, Лильку надо куда-нибудь деть, брать ее с собой Ливанову категорически не хотелось.
        Ну что ж, приступим.
        Он ушел с мокрого балкона, пересек номер, вышел в коридор и остановился напротив Юлькиной двери. Усмехнулся. Согнул палец и деликатно, в синкопном ритме, постучал.
        -Да!
        Усмехнулся еще хитрее и приоткрыл дверь. Открылась идиллическая картинка: две девочки, две лучшие подружки, два солнышка с аккуратными косичками сидели на кровати, раскинув во всю ширь покрывала красивую кукольную жизнь. Юлька помещалась чуть в сторонке, уютно устроившись с ногами в кресле, вся такая домашняя и тихая в махровом халатике пастельных тонов, с полотенцем на волосах: домохозяйки в дождь всегда моют голову, ничего другого им в оную не приходит. Категорически не получалось проассоциировать эту маленькую декоративную женщину и мать семейства с какой-то работой, а тем более с журналистикой, экстримом, дайверами, глобальным потеплением…
        На коленях у нее лежал даже не дамский журнал, как ему поначалу показалось, а глянцевый рекламный проспект отеля, такое можно читать только от зверского, но неразборчивого голода по печатному слову, знакомо, как же. При виде Ливанова Юлька вскинула голову, дернулась, классически упустила журнал на пол и трогательно покраснела.
        -Не помешаю? - осведомился скромник Ливанов.
        -Не очень, - призналась она, наклоняясь за журналом.
        Это простое движение (помогать он и не подумал, все-таки независимая, банановая, ну-ну) вызвало в законченной картинке идиллии и уюта массу разрушений. Во-первых, с Юлькиной головы упало полотенце, и мокрые волосы залепили ей все, до чего достали, во-вторых, подцепленный двумя пальцами проспект выскользнул и юркнул под кресло, оставив снаружи издевательский уголок, а в-третьих, распахнулся на груди небрежно завязанный халатик - и надо было видеть, с какой судорожной скоростью она сгребла в кулачок махровые отвороты. И чего я там, спрашивается, не видел?
        -Что сегодня делать собираешься?
        Юлька глянула с интересом - прозвучало началом заманчивого предложения, так и задумано. Пожала плечами:
        -Дождик кончится, пойдем гулять. Ну позавтракаем сначала.
        -То есть, планов никаких? - уточнил коварный Ливанов.
        Все еще ничего не подозревая и на что-то надеясь, она подтвердила:
        -Пока нет. А что?
        -Здорово они нашли друг друга, - сказал он, задумчиво озирая кукольное королевство и двух принцесс, не обращающих на пришлого ни малейшего внимания. - Слушай, Юлька, давай так. У меня сейчас встреча с детьми на этапе в Сандормохе, неохота Лильку туда тащить под дождем, пускай она у вас останется, а? Сходите позавтракать вместе, денег я оставляю, вот, на тумбочку кладу. А потом как-нибудь я тебя выручу, идет?
        Все-таки она совершенно не умела чего-то скрывать, маскироваться, владеть собой. Вся глубина облома и сила разочарования проступили огненными знаками на лбу, залепленном мокрыми прядями, со складочкой между бровями, в больших несчастных глазах, шмыгнувшем носике, прикушенной ненароком нижней губе. Честное слово, если б не дети, Ливанов бы утешил ее прямо сейчас, убедительно и бурно. Ладно, солнце, не обижайся, не судьба.
        -В Сандормохе, - повторила она, безошибочно вычленив существенное и главное. - Хорошо. Выручу, куда ж я денусь.

* * *
        Где-то к после обеда, когда кончился дождь и проступило сквозь мокрые сосны некоторое солнце, Юлька признала свое безоговорочное поражение. Она так не могла. Вообще не могла, в принципе, никак.
        Марьяна и Лилька образовали вдвоем конструкцию жесткую, устойчивую и самодостаточную. То одна, то другая, словно перебрасываясь разноцветным мячиком, являли полет фантазии и креатива, немножко спорили за приоритеты, но обе легко загорались чужими идеями и потому реализовывали их все в резвом калейдоскопном ритме и к тому же - девочки! - безо всякого вреда для окружающих. И. о. лагерного надзирателя в Юлькином лице им не требовался совершенно. Она могла со спокойной совестью оставить их обеих где-нибудь хоть на целый день и заниматься чем угодно. И вот тут-то незаметно и коварно, как ливановский глаз в просвете между листьями плюща, возникло понимание очевидного, по идее, с самого начала.
        Заняться ей было ровным счетом нечем.
        Блин, сначала с удивлением, потом с досадой, а под конец с настоящим отчаянием думала она, я же всю жизнь мечтала. Замедлить темп, остановиться, передохнуть, хоть чуть-чуть поднять голову, это же немыслимо: когда с утра вскакиваешь, мечешься из квартиры в квартиру, всех кормишь, всем даешь указания и установки, иначе ж никак, потом детей в школу-садик - и планерка, потом несколько сюжетов подряд, потом прямой эфир «Моста», потом еще одна планерка, потом съемки на утренний выпуск, а в промежутках обрывки семейной жизни, сводящейся в основном к разруливанию проблем, и редкими вспышками - не подарочные даже, а чуть ли не украденные радости. О своем, о настоящем, о творчестве я вообще молчу… хотя нефиг, уж на это меня хватало всегда. На все меня прекрасно хватало, тут вопрос договора со временем и гибкой иерархии приоритетов. Но ведь хотелось же, то и дело хотелось всех послать, перекрыть вентиль текучке, по-микеланджеловски отсечь от жизни ненужное и наслаждаться вовсю прекрасным тем, что получилось!..
        Вот оно, здесь и сейчас. В чистом виде, а как бонус - еще и Соловки.
        Несколько раз она открывала наколенник, верный и неотлучный: теперь он казался клаустрофобно тесным и пустым, настолько нечего в нем было делать. Любимое занятие последних месяцев - шлифовка до дыр сценария «Глобального потепления» - вызвало мощнейшую идиосинкразию, стоило только попробовать открыть файл. Мелькнула странноватая мысль начать писать что-нибудь еще: синопсис, заявку, концепцию; ага, и превратить наколенник в кладбище нереализованных проектов, блин. Тем более что ничего такого и не шло в голову. Юлька привыкла креативить прицельно, под сетку определенного канала, конкретный заказ или объявленный тендер. Нет, «Глобальное потепление» - это другое, но оно и ценным было в силу своей уникальности, единственности в ее жизни, и переключиться на что-то еще подобное она попросту боялась, точь-в-точь как когда-то начать встречаться с мужем-два. То есть, в принципе, наверное, можно. Но не сейчас и не здесь.
        Позвонил первый муж с актуальным, как всегда, вопросом (чутье у него всегда было ой-ой-ой): чем она занимается. Юлька честно отчиталась и о дожде, и о вымытой голове, и о походах в ресторан на завтрак и обед с подробным изложением меню, и о Марьяниной новой подружке. Насчет чутья она, пожалуй, погорячилась: ничего он не заподозрил, даже когда она почти проговорилась, чья эта Лиля дочь. А может, дело в том, что подозревать тут нечего и некого. Это она, Юлька, самым идиотским и парадоксальным образом (можно подумать, оно нам хоть на полстолько надо!) до сих пор неизвестно на что надеялась.
        А нечего. Там, у дайверов, ты была единственным существом правильного пола, не обольщайся, не больше, а здесь у него и без тебя имеется простор для маневра. Сандормох; надо же, когда Ливанов произнес это слово, Юлька сразу же подумала о его лагерной Оле, а вовсе не о собственных детях, как оно было бы логично. Кстати, первый муж уже успел устроить ей небольшую выволочку по поводу того, что новости о сыновьях не обновлялись с позавчерашнего дня - о детях надо думать, поняла? Могла бы, по крайней мере, обязать Ливанова лично проверить, как там мальчишки: было бы симметрично. А то он, похоже, решил неплохо устроиться, пользуясь ее присутствием здесь.
        Вот именно, мрачно размышляла она, разглядывая девочек с косичками, увлеченно играющих на террасе отеля: чудесная картинка, нет слов, зрелище, способное кого угодно умилить и умиротворить, только не Юльку Чопик. Расклад таков: им хорошо вдвоем, я им ни разу не нужна, но все равно ведь не оставишь и в самом деле одних,
        - значит, короткий поводок имеет место быть, и очевидно, с какого я конца. В то время как Ливанов свободен, словно розовая чайка, летящая над зоной. И сто процентов, данный финт ушами он будет проделывать регулярно, сколько мы здесь будем, каждый раз с обезоруживающей улыбкой и ворохом веских причин. Блин, а я была такая довольная, что наши дочки подружились. Здорово, конечно, что подружились, - но чуть менее здорово, чем я хотела.
        С горя она позвонила мужу-два, тот был занят и не мог долго говорить, однако и за выкроенные пару минут успел убедительно напомнить Юльке, что главной радости в жизни она тут, на Соловках, лишена. Сомнений у него не было: муж-два никого не считал равным себе в этом деле и был прав, скорее всего. Ну и ладно, не очень-то и хотелось! - назло врагам решила она, совершая серьезную ошибку.
        Стоило начать рассматривать жизненные удовольствия под этим углом, как они тут же пошли стремительно обесцениваться. Если разобраться, ей не очень-то хотелось и моря, включительно с купанием со свежевымытой головой и бессмысленным валянием в шезлонге, и просиживания последних денег в сравнительно недорогих, но объективно дорогих-таки кафешках и ресторанчиках, и наматывания кругов по парку-резервации, и вечернего чаепития на балкончике с закатом, до которого надо еще дожить. И Юлька смутно представляла себе, как.
        Блин, но должно же быть что-то такое, чего мне всегда хотелось, но на что не хватало времени, и потому откладывалось, вытеснялось в запас? Вот чтение, например. В свое время Юлька регулярно скачивала в наколенник книги, они и сейчас там лежат на одном из неиспользуемых дисков, чертова прорва, наверное, накопилась,
        - включительно с несколькими романами Ливанова, между прочим!., нефиг, обойдется. В нашей стране адекватные люди давно ничего не читают и правильно делают: место для книг в жизни возникает исключительно за недостатком жизни как таковой. Чем и объясняется популярность литературы (и, в частности, отдельных писателей) в этой стране.
        Понятно, что за отсутствием жизни у них нет и не может быть счастья. А особенно здесь, на праздных и пустопорожних Соловках, изначально задуманных как место для жизненного перерыва, простоя, вакуумного ничегонеделания - самая главная и глупая человеческая мечта в этой, да и в любой другой стране. Те же дайверы, только причесанные, припудренные, в чистеньких красивеньких декорациях. И за собственные деньги. И временно, потому что жить так всегда у них не хватает ни пороху, ни бабла.
        А вот Юлька так не могла. Категорически. Она относилась к другой породе людей - заточенных под вечное движение, панически боящихся пустоты. Ни в чем нет смысла, солнышко, сказал ей Ливанов утром на балкончике, и она, как всегда, блин, в точности запомнила его слова и не ответила на них ничего симметрично умного. А надо было сказать: все мысли и разговоры о поиске смысла возникают по факту остановки. Пребывая в движении, ты ничем таким не морочишь голову ни себе, ни окружающим. Потому что оно, движение, само по себе - смысл. И счастье заодно.
        Ага. Вскакиваешь, всех кормишь, всем даешь указания, мчишься на планерку… ну допустим, сейчас оно неактуально, но ведь как вернусь, все равно сразу придется искать работу, хотя бы чтоб доложить недостачу в растраченный бюджет фильма, и опять будут какие-то планерки, съемки, бесконечные сюжеты про парламентскую сиесту и рост цен. Разруливать мужей, уделять кусочки внимания детям, а в двадцать пятый час суток снять, наконец, свое «Глобальное потепление», которое ничего не изменит, это данность, с этим приходится жить, конец цитаты. Где ты видишь смысл? Где?!
        -Ма-ам! - позвала Марьяна, не соизволив, разумеется, подойти. - А уже не дождик. А пойдем купаться!
        -А пойдем, - отозвалась Юлька, отлепляясь от лавочки и наконец-то пряча в чехол ненужный наколенник. - Лиля, у тебя плавки с собой?
        -У меня купальник, - с достоинством отозвалось ливановское солнышко. - Но за ним надо подняться в номер. Папа мне ключ оставил.
        -Поднимайся, и пойдем, - сидеть дальше на месте было никак не возможно, саднящий зуд побуждал к немедленным действиям и, желательно, подвигам. - Искупаемся, позагораем, если солнце, а потом прогуляемся в Сандормох.
        Лилька притормозила на крыльце отеля:
        -А там везде охрана на воротах.
        -Там дырки между прутьями, - снисходительно пояснила Юлька. - Для нетолстых девочек.

* **
        -Дмитрий Ильич, а кем вы хотели стать в детстве? - спросила голенастенькая девчушка с яркими данными нимфетки.
        -Космонавтом, - не сморгнув, соврал Ливанов. - Кто-нибудь из вас хочет стать космонавтом?
        По рядам пробежал ропот, наполовину разочарованный, наполовину злорадный: в общем и целом, они ожидали, что знаменитый писатель окажется безнадежно устаревшей рухлядью, вот оно так и оказалось. Неважно, что на самом деле он хотел с детства работать в кабинете с подзорной трубой и старинными картами, они точно так же не поняли бы, но пострадала б наглядность, завершенность образа. В этой стране давно уже никто не хочет стать космонавтом, поскольку для таких планов надо как минимум допускать возможность полета. Нынешние дети мыслят совершенно иными категориями, которые не поднимаются над землей с ее глобальным потеплением. Ну допустим, дети тут ни при чем, такое время, такая страна. Космос для нее нерентабелен, а значит, его вроде бы и нет вовсе, детям попросту забывают о нем рассказать. И так во всем.
        Лагерный народ безмолствовал, в творческой встрече, до сих пор шатко-валкой, образовался провис, и Оля пришла на выручку, наподдав ускорения:
        -Давайте еще о чем-нибудь спросим Дмитрия Ильича! Вам же интересны его творческие планы?
        Нимфетка эротично, словно в рекламе антиперспиранта, задрала руку:
        -Какие у вас творческие планы?
        -Никаких, - сознался Ливанов. Впервые за последние несколько месяцев, с огромнейшим, сам не ожидал, облегчением.
        Сошло за шутку. Дети неуверенно похихикали, мало ли, но тут Оля начала зажигательно аплодировать, и они заржали как следует. Будущее этой страны, черт бы ее побрал. Когда эти ребятки вырастут, даже отсутствие в ней счастья потеряет значение и цену - настолько сместятся и размоются всяческие критерии. Нормальная, наверное, вещь, конфликт поколений, просто я и вправду старый, списанный в утиль, чего уж там.
        Черт, но Лилька же не такая! А ведь ей с ними жить, как-то реагировать на заданные ими правила, встраиваться или не встраиваться в их систему координат. Похоже, мне пора поставить себе сверхзадачу жить долго, заняться здоровьем, бросить пить и все такое. Чтобы ей не пришлось одной.
        -Ну, если вопросов больше нет… А ну-ка, попрощаемся с гостем! По-нашему, по-сандормоховски!
        Ряды с готовностью подскочили, совершили интересные пассы над головой, что-то неразборчиво прокричали: вся лагерная жизнь Соловков была пронизана ритуалами, паролями, песнями и плясками с сакральной нагрузкой. Когда-то Ливанов и сам нарифмовал по Олиной просьбе несколько остроумных текстов, прижившихся надолго, а потому потерявших и остроумие, и всякий смысл. Сейчас в нестройном крике звучало одно - близость какой-никакой свободы. И для детей, и, главное, для него.
        От остальных десятка с чем-то встреч Ливанов был твердо намерен отмазаться, надеясь на содействие Оли. Как оным заручиться, он примерно себе представлял; а почему бы и нет, собственно? Оля оставила по себе самые теплые воспоминания, не выветрившиеся полностью за десять лет. На Соловках все всегда шло хорошо: и работа, и любовь, и вообще. Даже дети его тут всегда любили, правда, тогда были другие дети.
        -Дмитрий Ильич, можно автограф?
        Он опустил глаза: нимфеточка тянулась к сцене, словно побег душистого горошка, поднимая над головой ярко-розовый цветок девочкового блокнота для интимностей. Лагерный топик на ней был на пару размеров меньше, чем надо, а потому не доставал до пупа и уже кое-что обтягивал. Смотрела она соответственно. Ливанов по-быстрому подмахнул автограф и позорно отвел глаза.
        По заразительному нимфеткиному примеру ему подсунули еще несколько разнокалиберных скрижалей, среди них даже одну книжку, иностранную фантастику. Ливанов все сноровисто подписал и уже собирался уходить, когда на стол перед его носом плюхнулось нечто шарообразное, закружившееся на месте с ускорением, очень похожее на миниатюрную бомбу.
        О том, что это бомба и была, он догадался чуть позже. Пытаясь проморгаться и безуспешно обтирая ладонями с лица нечто лиловое, маслянистое и дурно пахнущее, среднее между чернилами и мазутом.
        Благим матом орала Оля. Обычным матом - примчавшиеся ей на помощь двое надзирателей-секьюрити. Дети, разумеется, тоже вопили и визжали кто во что горазд, и восторженная нимфетка перекрывала ультразвуком всех, потрясая розовым блокнотиком.
        -Все нормально, - улыбнулся сквозь зубы Ливанов. - Только не надо репрессий, пожалуйста, это моя личная просьба.
        Надежда, что к нему прислушаются, была слабая. Но все-таки.

… - Продают путевки черт-те кому, - поясняла потом Оля, лосьоном с одуряющим запахом энергично оттирая физиономию, шею и плечи голого Ливанова, мокнущего в ее ванне. - Банановым даже, представляешь? А потом еще удивляются.
        -Банановые да, они такие… Осторожнее, глаза щиплет! Они умеют выражать протест и любят это дело, почти как я тебя, дорогая. В сущности, им совершенно все равно, против чего протестовать, важен сам акт… правда же, солнышко, акт всегда важен? И у них обычно получается, вот в чем фишка. Мы-то не умеем даже этого…
        -Повтори.
        -Что именно?
        -Что ты меня любишь, чудило.
        Потом он с ней, конечно, переспал. Оля совершенно не изменилась за десять лет, ни в чем абсолютно, и это было жутковато, словно разглядывать где-нибудь в кунсткамере безупречно проспиртованный экспонат черт-те какого века. И ладно бы только разглядывать.
        Когда Ливанов вышел из корпуса для лагерного персонала, наступал вечер, впрочем, здесь он наступал долго, все наступал, наступал и никак не мог наступить. Было прозрачно и светло, море и небо оставались сизовато-голубыми, но уже как будто прикрутили лампочку, чуть-чуть, малозаметно, однако при таком свете не почитаешь, не соберешь прибор из мелких деталей, не повышиваешь бисером. Ливанов вспомнил о жене и позвонил ей: точно, она именно вышивала, самое занятие для временно покинутой верной жены в этой стране. Обмен цепочкой паролей. Как Лилька? Отлично, предположил он, хотя не мог знать точно. Купается, нашла себе подружку. Сейчас гуляют вместе. Дашь трубку? Попробую… нет, они далеко убежали. Еще короткий запароленный перестук. Я тебя люблю.
        Завершил звонок. Черт; сколько раз давал себе слово никогда не звонить ей сразу после, но то и дело звонил, так преступник в классическом детективе зачем-то возвращается к финалу на то самое место. Все всегда сходило гладко, ничем он себя не выдавал, однако не мог отделаться от ощущения, будто она поняла, догадалась, безошибочно отследила. И - не придала значения.
        Это было бы мудро и единственно правильно, Ливанов вообще не понимал, как хорошую, настоящую семью могут поставить под удар подобные пустяки, мелкие и неважные, недостойные называться слишком сильным словом «измена». Но при таком подходе даже они - хотя казалось бы, куда еще? - стремительно обесценивались, теряли малейший намек на какой-либо смысл. Какого черта тогда было?.. Зачем?
        Ему попалась лагерная колонна, какой-то этап, не тот, с которым он встречался, другой, постарше. Детей на Соловках всегда водили строем, попарно, в затылок, и в сочетании с полосатой лагерной формой (у мальчиков футболки и шорты, у девочек топики и клеши) оно производило гнетущее впечатление, но Ливанов знал, что детям нравится. Точнее, детям пофиг: на второй-третий день пребывания в лагере они привыкали к здешней, выразимся эвфемизмом, дисциплине, и переставали обращать на нее внимание, отгребая по полной предусмотренные для них удовольствия. Удовольствий хватало, детьми здесь и вправду занимались, каждый день был нашпигован по минутам купаниями, походами, играми, соревнованиями, экскурсиями, встречами со знаменитостями (ха-ха) и т.д. Вникнув в систему, отследив ее бесспорные плюсы, дети принимали в комплекте и предложенные правила, а почему бы и нет? Примерно так же устроено все и повсеместно в этой стране. И нечего за здорово живешь, как возмущалась наша Оля, продавать путевки всяким там банановым; тут мы имеем некоторый изъян в моем нацпроекте по притоку мозгов и творческих сил в эту страну.
Еще, черт возьми, забросают бомбами в знак протеста, и не обязательно чернильными.
        Между прочим, это ведь могли быть и Юлькины мальчишки: предположив такой вариант, Ливанов захихикал вслух. Впервые за все время он вспомнил о Юльке, а ведь уже вечер почти, свинство с моей стороны подбросить ей ребенка практически на весь день. Ладно, наше солнышко еще никого особенно не напрягало, а с Юлькой они по-любому найдут общий язык не хуже, чем с ее дочкой, разница там, насколько он успел заметить, небольшая. Он с улыбкой припомнил Юлькин утренний закос под гламурную мать семейства в халатике и с журналом на коленях, а затем, по цепочке, и ее более утренний закос на балконе - и рассмеялся уже по-настоящему. До чего же она все-таки хорошая и смешная, неисправимая, вечная девчонка, при всех ее детях, мужьях, работах и творческих планах…
        Тут она и вышла ему навстречу. Вот так взяла и показалась из-за ствола сосны на тропинке в росистой клюкве.
        -Юлька?..
        -Привет, - отозвалась как ни в чем не бывало. - Ты уже? А то мы ждали-ждали, не дождались и двинули тебя встречать. Девочки! - обернувшись, позвала через плечо. - Где вы там, мы его нашли наконец-то!
        -Все ты врешь, - сказал Ливанов. - Ты к своим пацанам ходила. Как они тут?
        -Нормально, - кивнула она. - Ты же видишь, Сандормох пока стоит. Кстати, что у тебя с футболкой? С утра вроде белая была.
        Футболку Оля честно замачивала (до) и пыталась отстирать (после), но бледно-лиловые разводы, напоминающие моря на старинной карте, остались там, видимо, навечно. К тому же ткань до сих пор была сыровата, не мог же он, в самом деле, остаться ночевать, как, видимо, задумывалось - с небольшой, но живучей надеждой.
        Юлька смотрела на него и хохотала, искристо и самозабвенно, без единого звука. Все она знала, а если и не знала о чем-то, то уж точно догадалась, восстановила по фрагментам: и теперь вот обсмеивала, потому что единственно такой реакции оно и стоило, все вместе взятое, начиная от так называемой «творческой встречи» и до всего, что случилось потом. И она была права. Ни вины, ни сожаления, ни тем более ностальгии оно не заслуживало - только смех. Ливанов уже совсем было обнял ее и закружил с хохотом, но тут подбежали девочки.
        Лилька повисла у него на шее, коротко, ритуально: у них с подружкой имелись свои, куда более интересные и важные дела, по которым они и умчались тут же, держась за руки, растворясь в светлых соловецких сумерках. Ливанов и Юлька пошли следом по тропинке, извилисто и прихотливо - на самом деле никто не любит прямых путей - спускающейся к морю.
        -Что Лилька? - спросил он. - Не довела тебя? А то ведь она может, если хочет, чертенок.
        Юлька со смехом замахала руками:
        -Да ты что! Какое там довела. Девочка же.
        -Это да. Не представляю, как бы я справлялся с тремя мальчишками. Так ты их видела? Расскажи. Как им в Сандормохе, нравится?
        Она пожала плечами:
        -Хорошую вещь лагерем не назовут, я сразу подозревала. Но ничего. Я тут навела шороху! Мишку с Костиком хотели завтра на экскурсию не брать, представляешь?! За какое-то там нарушение дисциплины.
        -Какое? - осторожно поинтересовался Ливанов.
        -Пофиг! Я бабло за путевки платила? Ну и вот. А за дисциплину пускай вожатые отвечают с надзирателями. И вообще, я детей привезла отдыхать, а не маршировать строем. Ну допустим, я понимаю, в этой стране иначе как строем никто никуда не марширует. Но мои сыновья…
        -Выросли в свободной стране, - скороговоркой закончил Ливанов и, судя по ее удивленному взгляду, угадал, попал в точку.
        -Ты издеваешься, - после паузы тихо сказала Юлька. - Вы всегда издеваетесь, потому что иначе вам тут было бы вообще тошно и невыносимо жить. Я не говорю, что вы завидуете. И не считаю, как некоторые, будто в этой стране и сейчас процветает тотальная слежка, доносы, репрессии и прочие исторические Соловки. Но, скажи, если бы не было нас, забавной такой Банановой республики, с нашим бардаком и развалом, которые играют на профанацию самой идеи свободы в целом - то как бы вы тогда?..
        -Мы бы что-нибудь придумали, - отозвался Ливанов. - В чем огромнейшая удача этой страны, я даже не знаю, почему и за что ей такое - ее всегда есть кому выдумать. Хотя казалось бы. Но у нас во все времена, включая самые жесткие и неприятные, таки хватало творческих сил. А ты говоришь - свобода. Она же у вас растворяет все живое и творческое, как кислота. Когда все можно, ничего не получается. У вас вон даже литературы нет уже.
        -Есть!
        -Перестань, сама рассказывала. Ты-то книги читаешь?
        -У меня времени нет, а так…
        -И ни у кого нет, кроме горстки городских сумасшедших в провинции. Потому что никому оно не надо. У вас вместо литературы свобода, вы ею и развлекаетесь, и удовлетворяете высокие духовные потребности, в общем, весь спектр. Очень удобно. Только совершенно бесплодно на перспективу.
        -Неправда, - Юлька мотнула головой, как упрямая лошадка. - И ты сам знаешь, что неправда. Переворачиваешь все с ног на голову. На книги в нашей стране просто у одних нет времени, а у других денег. Такая жизнь, вернее, выживание, полное экстрима. А про нашу свободу, если хочешь знать, мы вообще давно уже забыли, мы про нее не думаем, как и про счастье, ты сам говорил, - тут она слегка покраснела, припомнив, видимо, некоторые обстоятельства того разговора. - Это вам она по-прежнему колет глаза. Потому что… ну ты понимаешь.
        -Да, - кивнул Ливанов, - потому что вы вообще живете быстрее и намного поверхностнее. А мы склонны зацикливаться на таких вещах, копаться глубоко и со вкусом. Чужая свобода, чужое счастье и наше родное глобальное потепление. Все это мы придумываем, Юлька. Мы просто не умеем по-другому. Идем, хочу показать тебе одну вещь.
        Тропинка опять вильнула, и они вышли к морю. Солнце, еще желтое, но уже пригасшее, словно круглый фонарный плафон, висело невысоко, но и не очень низко, посреди небесного задника с зеленоватым отливом. Отблески на море рассеялись широко и крапчато, не фокусируясь пока в дорожку. Песок был сероватый, влажный, с цепочками заячьих и детских следов. Лилька и Марьяна сидели на корточках вдалеке, почти у самой воды, что-то они там строили из камешков и песка, склонившись и подметая пляж кончиками косичек. Тени от обеих протянулись наискосок, длинные и полупрозрачные.
        Ливанов повел Юльку в обход пляжа, к валунам, с этой стороны живописно наползавшим друг на друга перед решеткой, чьи несколько пролетов выступали дальше в море, надежно огораживая лагерь. Валуны были настоящие, природные, они громоздились тут всегда, сколько он помнил это место. Сам же пляж насыпали позже и досыпали регулярно каждый год ранней весной, перед началом сезона, отвоевывая назад территорию, съеденную кратковременными, но жестокими зимними штормами. И не только.
        -Куда это? - вопросительно оглянулась Юлька, ступая на валун.
        -Лезь, - Ливанов подтолкнул ее в спину. - Увидишь.
        Сам он видел уже отсюда. А предполагал, да что там, знал точно еще до того, как пришел сюда, на сандормоховский пляж, на контрольную точку. Уже меньше чем полметра над водой, черт. В шторм, да и при любом мало-мальски волнении захлестывает полностью, смывая песок, пыль и птичьи экскременты: наглядная метафора, ничего не скажешь. Но в этой стране принято придумывать собственные, обычно очень красивые фигуры речи, в упор не замечая очевидного.
        Юлька карабкалась вверх ловко и споро: он еще на дайверской базе, куда они взбирались, улепетывая от спрута, заметил за ней эту энергичную точность и смелость движений, полезную, между прочим, в постели. У него самого получалось гораздо медленнее и хуже… не надо, не надо, только лазать по валунам. На их гладких покатых спинах подошвы то и дело соскальзывали, все-таки Соловкам явно недостает настоящих скал. Ну да оно поправимо. Как и все на свете - кроме глобального потепления.
        -Ложись.
        -Чего?
        Юлька обернулась через плечо, очень четкая, словно проявленная на пленке на фоне моря и неба, слитых воедино светлыми сумерками. Теперь, когда она спрыгнула на тот самый, последний валун, кашалотовой спиной выступающий в море, Ливанов смотрел на нее сверху вниз, на такую маленькую, упрямую, смешную. Согнул колени, уперся ладонью, тяжеловато слез и подошел к ней.
        -Ложись, кому говорю. На живот. Да не так, ближе к краю. И опусти руку.
        -В море?
        -В море, в море. Пощупай камень. Чувствуешь?
        Ничего она, ясное дело, не чувствовала и не понимала, хотя, заинтригованная по самое не могу, послушно проделала все в точности, следуя его указаниям. Ливанов присел на корточки у самого края, наклонился и тоже опустил руку в воду, стараясь поймать и направить ее ладонь. Не дотянулся, и ничего не оставалось, как лечь условно рядом, а точнее, почти сверху, опираясь для удобства на локоть по ту сторону узкого и теплого Юлькиного тела. Беззвучно усмехнулся: самое забавное, что я ведь и в самом деле не нарочно - хотя стоит, пожалуй, взять на вооружение.
        Юлька лежала тихо и смирно.
        Но ничего похожего на покорность, остро, физически почувствовал Ливанов; нет, она затаилась, будто террористка в засаде - за секунду перед тем, как бросить бомбу по ей одной известному сигналу. Не дождешься, дорогая, на сегодня с меня достаточно банановых бомб.
        -Смотри, - наконец-то он накрыл ее пальцы своими и помог нащупать то, что надо. - Ну?
        -Щель.
        -Не щель, а насечка. Я сам ее делал в прошлом году. Теперь опусти руку ниже. Нашла?
        -Еще одна.
        -Ниже.
        -Да.
        Вот я и услышал от нее «да». Причем в самой подходящей для этого позе.
        Ливанов выпрямился, сел, помахал в воздухе рукой, стряхивая капли. Юлька тоже села, подобралась, подтянув к себе колени, она еще там, у дайверов, любила так сидеть. Ее щеки ярко горели, а рука была мокрой по самое плечо, до бретельки цветного сарафанчика.
        Смотрела вопросительно, ожидая пояснений, все еще ничего не понимая.
        -Мы придумали себе глобальное потепление как свершившийся факт, - сказал он. - Катастрофу, которая осталась в прошлом. Источник вечного блага и процветания этой страны. Навсегда, потому что нам так хочется. Вопреки объективной реальности, логике и здравому смыслу.
        Юлька глядела во все глаза. Прикрыла рот мокрыми пальцами; дошло.
        -Была вспышка, резкий температурный рывок, это да, - продолжал Ливанов, глядя на море поверх ее головы. - Мы ее пережили. Потом настало затишье. Но процесс-то идет все равно, он и не прекращался никогда. Однако в этой стране география - сакральное знание, доступное немногим, а у вас о подобных вещах никто и не думает вовсе, за отсутствием времени и бабла. Во всем мире, Юлька, так или иначе находят причины не видеть правды! Вот и приходится самому делать насечки и выводы. За этот год уровень поднялся втрое выше, чем за предыдущий. Понимаешь?
        Она кивнула. Сглотнула, облизала губы и прошептала чуть слышно:
        -И когда-нибудь все оно рухнет в тартарары.
        ИЗВЛЕЧЕНИЕ №…
        из приказа №…
        Аганесян Армен Вартанович, 40 лет, дайвер (с 2027 года, посл, м/р - шашлычная
«Море» (ныне культурный шельф), повар). В контакте. В радиусе. Оперативная разработка.
        Василенко Сергей Анатольевич, 28 лет, телеоператор (ТК «Пятый канал»). Ситуативно. Из радиуса выпал. Латентная разработка.
        Герасимов Антон Иосифович, 19 лет, студент (Национальный институт журналистики и международных отношений, III курс). В организованном контакте. В радиусе (эпицентре?). Оперативная разработка с элементами усиленной.
        Дрюк Мирослав Иванович, 50 лет, дайвер (с 2038 года, посл, м/р - КБ «Западное», инженер-конструктор). Ситуативно. Из радиуса выпал. Латентная разработка.
        Жучко Игорь Вячеславович, 18 лет, дайвер (с 2040 года, ранее школьник). В контакте. В радиусе. Оперативная разработка.
        Иванченко Николай Витальевич, 37 лет, дайвер (с 2040-го, посл, м/р - корпункт ТРК
«Национальная-Плюс»). Организатор. В эпицентре. Усиленная разработка.
        Кац Лев Яковлевич, 45 лет, дайвер (с 2028 года, посл, м/р - Южнобережный оперный театр (ныне культурный шельф), баритон). В контакте. В радиусе. Оперативная разработка.
        Ливанов Дмитрий Ильич, 42 года, литератор, публицист (издательство «Мейнстрим», периодика («Главные люди страны» и др.)). Ситуативно (?). Из радиуса выпал. Режимная разработка.
        Неволенский Андрей Станиславович, 20 лет, студент (Национальная Академия художеств, IV курс). В организованном контакте. В радиусе (эпицентре?). Оперативная разработка с элементами усиленной.
        Рибер Юрий Владимирович, 39 лет, журналист (газеты «Молодая правда», «Вечерняя страна», «Жизнь», РК «Радио-Актуалъно» и др.). Организатор. В эпицентре. Усиленная разработка.
        Товстуха Александр Сергеевич, 25 лет, дайвер (с 2037 года, ранее безработный). В контакте. В радиусе. Оперативная разработка.
        Чопик Юлия Владимировна, 31 год, безработная (посл, м/р - ТК «Пятый канал», ТК
«Третий канал», тележурналист). Ситуативно (?!). Из радиуса выпала. Режимная разработка с элементами оперативной.
        Яковчук Григорий Опанасович, 65 лет, дайвер (с 2026 года, посл, м/р - частное хозяйство (ныне культурный шельф)). В контакте. В радиусе. Оперативная разработка.
        Подписано к разработке 05.07.2043.
        Ответственное лицо…

13.Соловки-3
        -Юлька, пошли купаться.
        -Ммм?
        -Купаться идем, говорю. Почему ты в халате, между прочим?
        -Отстань, я работаю.
        -Брось нафиг. И давай раздевайся.
        -Еще пожелания?
        -Повторяю в третий раз: ку-пать-ся. С третьего-то до тебя, надеюсь, дойдет? Дура ты, Юлька. Ты не представляешь, как тут здорово на пляже в шесть утра. Снимай эту фигню с ноги, и пошли.
        -Ты точно как муж, Ливанов, - вздохнула Юлька, вырубая наколенник. - Зрелище женщины, занятой творческой работой, для вас непереносимо, я привыкла.
        -Который из? - уточнил он, нахально подмигивая сквозь плющ.
        -Пофиг. Все мужики одинаковые.
        Но по большому счету она была рада, что он вот так возник, вклинился, прервал к чертям творческий процесс - на самом-то деле процесс уже не остановить, оно запустилось, набрало ускорение и покатилось вперед само настолько уверенно и непобедимо, что даже заманчиво притормозить, сделать паузу, растянуть удовольствие; черт, удовольствие - неточное слово, но пусть уж будет. Купаться, говоришь?
        Ливанов раздвинул листья ладонями и смотрел на Юльку в упор, посмеиваясь и очень нарочито раздевая ее взглядом: не покраснеть не получилось, ну и ладно. Светило свежее, словно промытое дождем солнце, воздух был прозрачный и теплый без обещания жары, море на горизонте - совершенно лазоревое и немножко блестело. Юлька сотворила последний условный реверанс:
        -А если девочки проснутся?
        -Во-первых, не проснутся, мы с тобой быстро, - естественно, он снова подмигнул ей наглее прежнего. - Во-вторых, они обе вполне самодостаточные и взрослые барышни. В крайнем случае, сходят друг к другу в гости. Давай, давай. Купальник можешь не брать, но если очень уж хочешь, возьми, не будем из этого делать проблему.
        Ответить ему что-нибудь адекватное и быстро она, как всегда, не сумела. Разумеется, уже в номере, в процессе переодевания, придумались с десяток вариантов ответа, один бритвеннее другого, но поздно, дорогая. Марьянка спала, раскинувшись морской звездочкой, немыслимо чудесная собою, и никак нельзя было не поцеловать ее в носик - что Юлька и проделала тихонько, стараясь не потревожить, не разбудить.
        А если проснется, то никуда мы с ним не пойдем. И, наверное, оно к лучшему. Имеется в виду лучшее как враг хорошего, блин.
        Ей было хорошо. Нелогично, парадоксально хорошо - вопреки всему тому, что открылось с неоспоримой очевидностью, как бы внезапное, однако на самом-то деле давно ожидаемое, недостающее звено, завершающее картину мира. Глобальное потепление. Как процесс, как данность, как настоящее и ближайшее будущее, которого не избежать. Она догадывалась, конечно, и раньше, это витало в воздухе всегда: дымкой, размывающей очертания, тенью, искажающей формы, вибрацией, расшатывающей основы. Но не показывалось на глаза - потому я и правила до бесконечности свой бедный сценарий, понимая: в нем не хватает чего-то более чем существенного, самого что ни на есть главного. Теперь я знаю точно. Так всегда легче. Так можно придумать выход, и не надо ля-ля, будто этого некому сделать в нашей стране.
        Когда, за две секунды натянув купальник и сарафанчик, Юлька вприпрыжку сбежала вниз, Ливанов уже торчал на крылечке, артистично изображая долгое нетерпеливое ожидание. Шагнул навстречу, без предупреждения схватил ее за руку, дернул и потащил за собой на буксире, зашагав на удивление резво и стремительно. Нечего-нечего; буквально через пару метров Юлька приноровилась, поймала ритм, и дальше они замаршировали в ногу, держась за руки, словно парочка сандормоховских детей в строю.
        Серебряный песок дорожки влажно скрипел под ногами, развесистая клюква сверкала капельками росы, будто опрысканная из пульверизатора. Сосны стояли беззвучно и неподвижно, вкрапленные в небо, и почему-то казались очень хрупкими, как бы стеклянными. Утренние Соловки выглядели и вправду первозданным, необитаемым миром, куда не ступала нога человека - хотя на самом-то деле являлись произведением человеческих рук полностью, от серебряных дорожек до сосновых верхушек над головой. Но если что-то сделано по-настоящему хорошо, размышляла Юлька, оно ведь все равно оживает, выходит из-под контроля автора, и уже неважно. Соловки жалко. Очень многое пронзительно жалко теперь, когда знаешь, - и здесь, и в нашей стране,
        - но все-таки нужно что-нибудь придумать. Приспособиться, измениться, если понадобится, до неузнаваемости, однако научиться с этим жить.
        -Юлька, - заговорил Ливанов, - а скажи мне такую вещь.
        -Да?
        -Как они там без тебя, эти твои, ну, мужья? Ошалели же, наверное, от внезапной свободы.
        Она повернула голову, посмотрела недоуменно. Нормально вообще?! - когда все вот-вот рухнет в тартарары, к чертям в геенну, сам же писал, сам же показывал насечки под водой! - и вдруг такие вот вопросики. Наверное, думает, что ничто другое меня по определению интересовать не может, подстраивается, блин, под уровень собеседницы. Ладно-ладно.
        -Переживаешь из мужской солидарности?
        -Да нет, я за них даже где-то рад. Все-таки не представляю, как можно делить на двоих одну бабу, извини. Это ж самооценка обрушивается на фиг! Что ни говори, мужчина должен доминировать, мы так устроены. У вас потому и страна такая, что вы грамотно и беспощадно опускаете своих мужиков. Но сейчас-то они, надеюсь, оторвутся по-полной, а, Юлька?
        При этом он сильнее сжал ей руку, пощекотав запястье. Ладонь уже основательно взмокла, однако Юлька из принципа ее не отнимала: пускай видит, что мне все равно.
        -Не надейся, - сообщила прямо в наглющие прищуренные глаза. - Они меня любят. Так бывает.
        -Знаю, что бывает, - с готовностью откликнулся он. - И это правильно. Я тоже люблю жену. Но, знаешь, если б она вдруг укатила на три недели неизвестно куда и неизвестно с кем…
        -Почему это неизвестно? На Соловки и с детьми.
        -Детей ты тут удачно пристроила. Так и было задумано, разве нет?
        Они прошли мимо пустого сувенирного лотка, над которым сиротливо, будто снасти покинутого корабля, провисали веревочки для вольных птиц. Завернули за угол, оставили по левую руку закрытую кафешку, где топорщились ножками вверх стулья, сложенные по столикам на спине валуна. И уже вышли к морю - а Юлька так и не придумала достаточно остроумного ответа, ну и не надо, нафиг, не очень-то и хотелось.
        Кстати, надо бы набрать мужа-два, что-то он давно не звонил. Да и первый муж последний раз проявлялся позавчера, сообщить, что в гостиной полетел кондишен, и вроде бы еще действует гарантия, но фирма крутит носом и намекает на неправильную эксплуатацию. В проблему Юлька честно въехала, надавала советов и указаний, а вот как он там живет, чем занимается, спросить забыла. Блин, рано еще. Даже здесь, а в нашей стране так вообще пять утра…
        -Ты хорошая, Юлька, - сказал Ливанов. - За это я тебя и люблю. Но ты постоянно сочиняешь сценарии и хочешь, чтобы все разыгрывалось четко по ним, а в жизни так получается далеко не всегда. По крайней мере, в этой стране.
        Было не совсем понятно, о чем он, однако теперь она ответила:
        -В нашей тоже. Но ты же сам говорил: надо, чтобы кто-то придумывал. Иначе ведь вообще ничего не будет.
        Ливанов почему-то рассмеялся (что смешного, спрашивается?) и внезапно притянул ее к себе, перехватив поближе к запястью скользкую ладонь, обнял, прижал, пощекотал спину - и тут же отпустил, так что Юлька на пружинистой силе упрямого сопротивления отлетела на добрых метра полтора назад и вообще с трудом удержалась на ногах.
        -Все у нас с тобой будет, - подмигнул он, - только не так, как ты себе представляешь. Ладно, перестань дуться, твои банановые мужья безупречно тебе верны, попробовали б они, да? Раздевайся, и поплыли.
        -Поплыли, - сказала Юлька.
        И рванула вверх подол сарафанчика.

…На берег она вылезла совершенно обессиленная. Без аквалангов и ласт Ливанов плавал, как ни странно, гораздо лучше, чем можно было подумать, и потому Юлькин бросок вперед с тайной целью оставить его далеко позади не оправдал себя: позади никто не остался, а дыхание безнадежно сбилось, и вообще. Беломорская вода, мутноватая, мягкая и не очень соленая, держала гораздо хуже, чем море на культурном шельфе. Ливанов загребал мощно и широко, не отвлекаясь ни на разговоры, ни на что другое (вот и замечательно), и вскоре даже поспевать за ним стало проблематично, не то что обгонять. Но если он всерьез надеялся, что она, Юлька, отстанет или, чего доброго, запросится повернуть назад… да нет, не надеялся, конечно, просто плыл себе вперед и вперед, как будто так и надо. Он над ней издевался. У него получилось.
        На пляж уже выползли и другие любители раннего купания, немногочисленные, но все-таки - необитаемыми Соловки больше не казались. Только лагерный пляж за длинной решеткой был по-прежнему девственен и пуст: побудка в Сандормохе, жаловался Славик, имела место в семь утра, и ему хватало, даже более чем. На море первые этапы подтягивались часам к девяти, после зарядки, завтрака и полного набора малоосмысленных, но обязательных лагерных ритуалов. Юлька прищурилась: нагромождение валунов вдали было почти не разглядеть против света.
        -Ну что, - наконец подал голос Ливанов, - жива пока?
        -Не дождешься.
        -Никогда не сдаваться - оно, конечно, неплохо, - он потянулся, поворачиваясь с боку на бок на песке, словно довольный жизнью тюлень. - За что тебя, видимо, и ценят в твоих новостях. Но, с другой сто…
        -В новостях меня, допустим, уже не ценят, - мстительно сказала Юлька. - После того, как кое-кто якобы договорился, блин.
        Не собиралась она ему об этом напоминать, но раз уж сам первый начал… пускай знает. Пускай попробует выкрутиться, а мы понаблюдаем, наверняка захватывающее зрелище.
        Ливанов резко повернулся к ней лицом, приподнялся на локте:
        -То есть?
        -У Михалыча строго с дисциплиной, - пояснила она. - И ты должен бы об этом знать, если и вправду когда-нибудь с ним пересекался. Или тоже выдумал?
        Он смотрел странновато, в упор, то и дело ритмично хлопая ресницами:
        -Подожди, не так быстро. Тебя уволили с работы, что ли?!
        -Не бери в голову, - великодушно разрешила Юлька. - Я понимаю, когда всем постоянно врешь, трудно прерваться и сделать исключение. Тем более для какой-то там меня.
        Отвернулась, вытянулась всем телом, опустив затылок на песок; придется мыть голову, но ничего, зато кайф. Солнце еще не поднялось высоко, и на бесконечное прозрачное небо можно было смотреть, слегка прищурившись, сколько захочешь.
        И реально чуть не заорала от неожиданности - когда ее схватили за плечи, встряхнули, оторвали от песка, приводя в сидячее положение. Сдержав вопль (ибо нефиг), часто захлопала глазами навстречу ливановской физиономии, нависшей близко, чересчур близко, гораздо ближе, чем надо:
        -Юлька. Запомни раз и навсегда. Никогда я тебе не врал, а уж тем более так, чтобы создать серьезные проблемы. Ты дура, если подумала на меня, я всегда говорил, что ты дура, за это я тебя и люблю, хотя казалось бы.
        Он ослабил хватку, и Юлька высвободилась, поерзав плечами; Ливанов не обратил внимания, продолжая говорить:
        -Я твоего Ивана Михалыча действительно знаю, давно, еще по «Пресс-лиге», и я с ним говорил, и он сказал совершенно точно и однозначно, что ты можешь остаться в экспедиции до конца недели, он тебя отпускает. Так и выразился, этими конкретно словами! Понять его превратно было совершенно исключено. Ты мне веришь?
        Юлька пожала плечами. Потом улыбнулась. И, наконец, кивнула: попробуй ему не поверить, с его отчаянно вытаращенными, совершенно детскими глазищами, немыслимым образом объединенными общим фронтом с чисто мужским агрессивным напором. Во всяком случае, на гнилую отмазку все им высказанное ну никак не тянуло. Мог бы сочинить и чего-нибудь покреативнее.
        -Так ты сейчас где? - озабоченно спросил Ливанов.
        -Нигде, - легко отозвалась Юлька. - Из новостей поперли, «Супер-Мост» закрыли. В свободном плавании.
        -«Супер-Мост»?
        Он сделал смешное движение: будто хотел залезть в карман брюк, но ни брюк, ни, соответственно, кармана, на нем не имелось. Однако, надо же, вспомнил:
        -Подожди. Это куда меня звали в эфир, а я…
        -Два раза, - безжалостно подтвердила она. - А я его вела.
        Ливанов отвернулся, спрятал лицо в ладони, взъерошил мокрые волосы и застонал сквозь зубы; стон постепенно переходил в непечатную лексику, и это было даже не очень противно - настолько трогательно и смешно. Пожалуй, за проигранный подчистую заплыв мы квиты, решила она. Придвинулась ближе, коснулась его плеча и проявила снисхождение:
        -Его и так и так бы закрыли.
        Он обернулся:
        -Слушай, но это же ужас. Я перед тобой получаюсь кругом виноват. Что для тебя сделать, Юлька? Хочешь, я поговорю с нашими журналистами, с тем же Юркой Рибером, устроим тебя где-нибудь на корпункт…
        -Ага. Я еще не работала на эту страну. Не переживай, как-нибудь сама.
        Но Ливанов все-таки переживал, зримо, преувеличенно, явно неравновесно по отношению к его реальной или нет, но уж точно давно позабытой и прощенной вине, вообще со всех сторон малоадекватно и вместе с тем, похоже, искренне. И совсем уж нелепо, думала Юлька, убиваться по поводу какой-то там потерянной работы, неувязки, накладки, недоразумения, которых сколько угодно случается в жизни, - когда есть подводные насечки на камне, неминуемая катастрофа, глобальное потепление.
        -Значит, так, - Ливанов выпрямился и посмотрел на нее в упор сверлящим повелительным взглядом. - Для начала свожу тебя сегодня на тусню по случаю открытия фестиваля. Там намечается закрытая вип-вечеринка, познакомим тебя с кем-нибудь полезным для твоего фильма. Потом будем думать дальше. Я, знаешь ли, очень не люблю быть перед кем-то виноватым. Меня от этого физически крючит - так что придется, Юлька, не отвертишься, при всей своей дурацкой банановой гордости.
        И не успела она выдать что-нибудь убедительно протестующее, как он продолжил задумчиво, глядя уже мимо нее, вдоль серебряного соловецкого пляжа:
        -А вообще непонятно ни разу, как так могло получиться.

* * *
        Юлька пришла подчеркнуто в джинсовых шортах, бахромистых, драных чуть не на самом интересном месте. Честное слово, Ливанов обожал ее донельзя и сообщил ей об этом, мимолетно прощупав дырку насквозь. Юлька попробовала дать по рукам, не попала, захихикала, покраснела, ляпнула какую-то глупость; вообще-то она нервничала, и заметно, как ни пыталась скрыть.
        Накрыли в столовой главного сандормоховского корпуса, рассчитанной на одновременное питание десяти этапов (детей в честь вип-гулянки накормили сегодня ужином на час раньше): квадрат из фуршетных столиков посреди огромного помещения смотрелся сиротливо, а оставшиеся столы, расставленные по периметру в два яруса, и вовсе наводили на странноватые ассоциации. Впрочем, для Соловков оно вполне логично и даже где-то стильно.
        Когда Ливанов с Юлькой, преодолев рамку и фейс-контроль - драные шорты явно не понравились охраннику, но смолчал, куда бы он делся, даже покривился не слишком, - вошли в зал, основная тусня уже собралась и клубилась, вяловато, трезво, не набрав еще приличного ускорения. Разумеется, их тут же заметил Оленьковский, подпрыгнул, замахал призывно, однако на данный момент он, к счастью, уже выпивал с кем-то: судя по джинсам и блейзеру, повернутому козырьком назад, с человеком новой волны, полным бабла, влиятельным в мире кино, - а потому кинуться навстречу не мог. Ливанов помахал ответно и развернул Юльку в противоположную от Оленьковского сторону, направляя к столу.
        -Кто это? - нервно шепнула она.
        -Один идиот, - честно ответил Ливанов. - Тебе нафиг не нужен. Что будешь пить?
        -Сок. Апельсиновый.
        -Не дури. Держи шампанское, раз такая.
        Он как раз наливал ей, в несколько приемов, присаживая пену, когда подрулил кинокритик Половцев, самое оно. Писал он поверхностно, нудновато и часто злобно, однако в целом правильные вещи, а в жизни был хоть и наглый не по способностям, но славный и, главное, безотказный, Юльке пригодится.
        -Место встречи изменить нельзя! - шумно поздоровался кинокритик; коротким знакомством с Ливановым он гордился и подчеркивал всячески. - Те же на Соловках. И?..
        -Это Юлька, - сказал Ливанов. - Не обращай внимания, она никому не дает, даже мне. Как оно вообще по жизни? Программа хоть ничего?
        Знакомить женщин с Половцевым можно было только так: во-первых, в нем пробуждался интерес, а во-вторых, развивался в нужном направлении. Но Юлька об этом не знала и очень забавно обиделась; нет, правда, Ливанов влюблялся в нее все больше. Половцев плеснул ему коньяку, и процесс пошел:
        -Вечно ты шутишь, Дима. Когда тут была нормальная программа? Отстой, как обычно, даже хуже. Оленьковский «Валентинку» привез, ну да ты, думаю, в курсе. Самое смешное, стопудово чего-нибудь возьмет. А вы актриса, Юля?
        -Я документалист, - уронила она, к ливановскому изумлению, совершенно правильным, слегка скучающим тоном. - Вот, запускаюсь на днях с одним проектом, называется
«Глобальное потепление»…
        -Очень интересно, - очень заинтересовался Половцев. - Расскажите.
        Юлька повернулась к нужному человеку передом, а к ненужному пока Ливанову, соответственно, задом, и принялась непринужденно излагать, то и дело прикладываясь к шампанскому и скрещивая ножки, нисколько не замаскированные драной джинсой. По-видимому, зря он за нее волновался: в искусстве быстрого встраивания в бессмысленную на первый взгляд, но пользительную на будущее тусовку она, похоже, давно и прочно преуспела.
        Вот и замечательно, умница девочка, да ты ведь и сам лет пятнадцать-двадцать назад затем и посещал подобные мероприятия, чтобы выловить удачу, то и дело принимающую пошлое обличье подвыпившего критика или игриво настроенной чиновной дамы. Разумеется, такие случайные броуновские пересечения неспособны оказать настоящее влияние на судьбу, особенно если дело касается творчества (как надеются все начинающие самовлюбленные бездари), однако ускорить процесс, направить его куда надо таки могут, хотя казалось бы. Другое дело, на выходе оно все равно не имеет смысла; но в Юльке еще слишком много юного, дерзкого, девчоночьего, чтобы по-настоящему понять и поверить.
        -По-моему, тебя бросили, Ливанов, - сказала Извицкая. - Или мне кажется?
        -Тебе кажется, дорогая, - автоматически откликнулся он.
        Обернулся. Она стояла слишком близко, словно и не подошла, а материализовалась прямо здесь, за столиком, меньше чем в метре за спиной. Смотрела блуждающе, ни на чем не фокусируя рассеянный зеленый взгляд; и потянуло болотом, сыростью, ковром из ряски поверх зыбкой топи, по которой ты ходишь уже давно, вот только последнее время ухитрился заставить себя позабыть об этом.
        Извицкая была в свободной зеленой тунике, глухой под горло, с длинными широкими рукавами, но точно такой же минимальной длины, как и Юлькины шорты. И ноги у нее такие же стройные и загорелые, отметил Ливанов, единственное, без волосков, золотящихся на икрах, и свежей ссадины на коленке.
        -Это и есть твоя банановая журналисточка?
        Отвечать ей было нельзя. Стоит ответить - и независимо от его «да» или «нет» все, связанное с Юлькой, еще неопределенное, веселое и захватывающее, как полет на карусели, - посыплется, нивелируется, перестанет существовать, потеряет какой-либо смысл. И тогда останется только топь, бездонная, непобедимая, подернутая тонким слоем ряски цвета извицких глаз. Именно из-за нее, внезапно осознал очевидное Ливанов, из-за вечной склизкой топи под ногами, в этой стране и невозможно счастье. И ведь никуда она не денется, не осушится под воздействием глобального потепления. Единственное, что мы можем поделать - грубым и унизительным самообманом убеждать себя, будто это и есть твердая земля.
        -А? - Юлька глянула через плечо. - Ты меня звал?
        Звал. Хорошо, что она услышала.
        -Познакомься, - сказал Ливанов. - Это Извицкая, она… короче, неважно. А это Юлия Чопик, известная телеведущая и талантливый документалист.
        Ага. Намертво сцепившись взглядами, обе встали в симметричную стойку бойцовых рыбок, затем Извицкая сканирующе окинула Юльку с головы до ног, а Юлька Извицкую - с ног до головы. Обе остались недовольны результатом, обе сделали скоропалительные и в целом ошибочные выводы. Ливанов сгреб обеих подмышки и даже сумел удержать в таком положении секунды полторы, одинаково хрупких и теплых на ощупь: никогда я не пересплю ни с той, ни с другой, не почувствую разницы, хотя казалось бы. Отпустил, и обе резко пустились демонстрировать индифферентность ему и друг дружке, набирая на тарелки фуршетную жратву.
        Извицкая прорезалась первой:
        -Передайте мне вон тот бутербродик, Юля. Спасибо. Читала фрагменты из твоей трилогии, Ливанов, - все-таки она, в отличие от Юльки, знала его давно, знала как облупленного, знала, о чем с ним нужно говорить, чтобы целиком и полностью перетянуть на себя. - Странно, что ты вернулся к стихам.
        -Ну и как тебе? - ему и вправду стало интересно. - Не потерял квалификацию?
        -Не потерял. Но пишешь на одной технике, согласись.
        -Не соглашусь. На одной технике ничего не бывает, даже в строительстве или в сельском хозяйстве. А в поэзии тем более, уж ты-то должна понимать лучше, чем кто-либо, дорогая…
        Он пошел развивать литературоведческое, а она смотрела чуть насмешливо, сузив зеленые глаза; все она прекрасно понимала, она понимала гораздо больше, чем ему хотелось бы, чем требовалось для сохранения хоть какого-то личного пространства, островка безопасности, пятачка твердой земли посреди трясины. От Извицкой уж точно не стоило ждать ни помощи, ни пощады. Но рядом была Юлька, и она бросилась, очертя голову, в явно чуждый ей разговор на чужой и малопонятной территории - с лихостью подвыпившего моржа, сигающего в прорубь:
        -А мне понравилось! И то, про термометр на Господней стенке, и последнее тоже. Только они у тебя очень грустные. Безнадежные совершенно - вроде бы там и про любовь, а все равно такое чувство, что никому не спастись…
        -Боже мой, Юлька, какая ж ты прелесть, - вздохнул Ливанов. - За это я тебя и люблю. Договорились: следующий фрагмент будет веселый и оптимистичный, с безусловным хеппи-эндом. Про нас с тобой!
        Он подмигнул ей прямо под носом у Извицкой, чем и одержал некий реванш. За это стоило выпить, и Ливанов наполнил бокалы: Юлькин, и так почти полный, полупустой извицкий, а заодно и подвернувшийся под руку половцевский.
        -Ну? За «Глобальное потепление»!
        Извицкая вскинула руку с бокалом так резко, что широкий зеленый рукав упал складками к локтю, открыв тонкое предплечье, жест был эротичен и вызвал ассоциации с Островом, с тамошними кристаллическими женщинами. Юлька, и так полуголая, опять еле намочила губы; непорядок, надо бы приложить усилия и все-таки ее напоить, просто чтоб было, на всякий случай. Ливанов покрутил головой в поисках приличного и подходящего для этой цели напитка, и тут к столику подрулил Оленьковский:
        -Милые дамы, за что пьем?.. Разрешите, я с вами! Дима, пожалуйста, на пару слов.
        Пару слов с Оленьковским являлись, к сожалению, злом неизбежным, его можно было только отсрочить на какое-то время либо, наоборот, отстреляться по-быстрому; Ливанов выбрал второе. Еще раз прижав симметрично Извицкую с Юлькой, он отошел в сторону и в течение четверти часа добросовестно пропускал мимо ушей описание оленьковской многоходовки по отхватыванию приза зрительских симпатий для
«Валентинки» с последующим вывезением оной в Канн. Вокруг тусили и клубились уже по-взрослому, в воздухе стоял неравномерный гул и дым коромыслом, охрана при входе расслабилась, среди фестивальных випов то и дело мелькали лагерные шаровики, Ливанов, кажется, углядел и Олю поверх оленьковского плеча, она-то его не заметила, вот и славно. Режиссера занесло чуть ли не до «оскара», и на этой оптимистической ноте Ливанов развернул его, направляя назад к столу, где их с готовностью и поднятой стопкой поджидал кинокритик Половцев.
        Ни Юльки, ни Извицкой там уже не было.

* * *
        -А мой оболтус все лето у бабушки, - сказала Извицкая. - У свекрови дача на побережье, удобно.
        -Удобно, - согласилась Юлька. - Повезло.
        -В лагерь сдавала в позапрошлом году, но ему не понравилось.
        -Славику тоже не очень. А Мишка с Костиком ничего, довольны вполне. Правда, вожатые с надзирателями стонут, но это их проблемы.
        Во всем Сандормохе, если не считать гуляющей столовой, не светилось ни единого огня - только звезды, луна и мерцающая дорожка. Силуэты сосен, черные на темно-синем, выглядели странно изящными, ажурными, утонченными. С моря подул ветерок, и Извицкая зябко спрятала кисти рук в зеленые рукава:
        -Холодно, бр-ррр. У вас там, наверное, никогда не бывает холодно?
        -Летом нет. А зимой очень даже, центральное отопление же упразднили, хоть и закупаем вовсю ваш газ. Кондишены мало у кого работают на обогрев, за такие коммуналка вдвое дороже, а они ведь и так на полбюджета минимум.
        Некоторое время постояли молча, дыша невероятно вкусным после продымленного помещения воздухом, слушая сверчков и ночь. Наверное, пора возвращаться, подумала Юлька; а не хочется. Так и стояла бы тут до утра.
        -Когда ты домой? - вдруг спросила Извицкая.
        -Когда смена закончится. Еще две недели с хвостиком.
        -Плохо.
        -Это почему еще? - Юлька с пол-оборота завелась и встала на дыбы.
        А ведь Извицкая уже начинала ей нравиться. Удваивание числа ливановских женщин в обозримом радиусе (и наверняка не предел), явление само по себе малоприятное, вместе с тем работало на снижение градуса, сглаживало остроту и подпускало здорового пофигизма. Ну да, у него полным-полно баб в этой стране: у них тут мужчина может считаться крутым любовником лишь в том случае, если обвешается бабами по самое не могу. Шовинистический полигамный менталитет, когда счет идет на количество, и ладно бы секса как такового - а то ведь одних зарубок на прикладе. Ну и допустим. Его проблемы, его комплексы, его груз. А женщины не виноваты, и, учитывая ливановский хороший вкус (да!), с ними вполне можно общаться и даже дружить по интересам…
        Так что извицкое «плохо», прозвучавшее как «а не пошла бы ты?», пришлось аккурат по Юлькиным лучшим чувствам, неожиданно и вероломно. Вот стерва.
        Она смотрела почти черными в темноте, графитно поблескивающими глазищами вдаль, мимо Юльки, мимо силуэтных сосен и молочной луны. Повторила негромко:
        -Плохо. Можно не успеть. Но хотя бы так.
        -Формулируй по-человечески, а? - предложила Юлька.
        -Увези его отсюда, - сказала Извицкая. - К себе в Банановую. Что-нибудь придумай и увези.
        И надо было в первую очередь возмутиться насчет «Банановой» - трудно, что ли, выучить наизусть, по буквам, название нашей страны? - а также дать ей понять, загадочной, блин, женщине, что я, в отличие от нее, не в том при Ливанове статусе, чтобы куда-то его вывозить: только этого счастья мне и не хватало, блин. Однако не сказала ничего, в который раз не собралась, не прорезалась вовремя с нужными словами. Стояла и смотрела на Извицкую, хлопая ресницами.
        -Он думает, ему можно все, - снова куда-то в сторону произнесла та. - Моральный авторитет нации и так далее. Дурак. В этой стране никогда не было так, чтобы все можно. Никому.
        Юлька пожала плечами - как если бы поняла:
        -Думаешь, он захочет взять и эмигрировать?.. Да еще в нашу страну?
        Извицкая поморщилась:
        -Да нет, о чем ты. Просто съездить переждать. В этой стране удобно то, что всегда можно переждать, пересидеть в укрытии. Иногда оно настолько просто, что обидно до слез за дураков, которые не догадываются. Почему он вообще вернулся? Он же все понимает про эту страну.
        -Что именно? - все-таки спросила Юлька.
        Но Извицкая, по-прежнему расфокусированная, глядящая куда угодно, только не на собеседницу, сказала совершенно спокойно, рассеянно, в пространство:
        -Пойду спать, наверное. Хорошо бы заснуть раньше, чем вся эта шобла завалится в гостиницу догуливать. Пока.
        Наверное, Юлька все-таки сморгнула, а то ведь иначе оно по-любому отдавало б какой-то мистикой, спиритизмом с дематериализацией, блин. Не было больше никакой Извицкой, ни следа, ни тени, ни даже звука ее удаляющихся, по идее, шагов: журчали сверчки, корабельно поскрипывали сосны, доносилась приглушенная музычка из столовой… Надо меньше пить. Хотя куда уж меньше.
        Возвращаться в столовую по-прежнему не хотелось, тем более что наверняка все там уже съели, а обещанные Ливановым нужные люди, если таковых и имелось еще, слишком перепились, чтобы с ними имело смысл знакомиться. Что же до самого Ливанова, то кто сказал, будто, придя сюда с ним, я обязана с ним же и уйти? Уж он-то сам вряд ли так считает. Может быть, они успели договориться где-нибудь встретиться с той же Извицкой, растворившейся в воздухе. Или мало ли с кем. А меня ребенок ждет, между прочим.
        Марьяну вместе со своей Лилькой Ливанов пристроил под крыло горничной, клявшейся в девять уложить девочек спать - за отдельную плату, наверное, или как он там договорился. Любые трудности бытового плана он разруливал настолько запросто и мгновенно, что Юлька периодически снова принималась вздыхать на предмет варианта заполучить его третьим мужем. Несбыточного, разумеется, по многим причинам; а жаль.
        Столовая светилась громадными окнами сквозь сосновые лапы, удачно притворяясь средоточением тепла, уюта и счастья - как и любой огонек в темноте. Никаких других источников света поблизости не имелось, а редкая россыпь огней вдали не тянула даже на самый завалящий маяк. От круглого пятачка с клумбой посередине, куда они вышли поболтать с Извицкой, солнышком расходились в темноту несколько совершенно равноправных дорожек. Какую из них предпочесть для возвращения в отель, Юлька решительно не знала.
        Тут за ее спиной и послышались шаги. А также сопение, кряхтение, спотыкание и негромкий, но эмоциональный мат. Она обернулась.
        Ливанов возник по ту сторону клумбы, эффектно подсвеченный в спину, в меру величественный и монументальный - явление главного героя, поставленное со всем сценическим искусством. Героя слегка покачивало и вело, однако это ничуть не портило впечатления. Притормозил, повернулся в полупрофиль, словно подставляясь под софиты, и звучно провозгласил:
        -Юлька.
        Отзываться она не то чтобы вероломно не стала - попросту забыла, настолько захватывающе было наблюдать за ним из тени.
        -Юлька!
        Он слегка запрокинул голову и раздул ноздри, словно нюхом вычисляя направление. И шагнул - надо же - в правильную сторону:
        -Юлька!!! Чтоб тебя…
        Дальше прозвучало, во-первых, неразборчиво, а во-вторых, она выступила-таки на свет, пресекая дальнейший поток ливановского сознания. Герой, превратившийся, впрочем, в обычного Ливанова, браво набрал ускорение по прежнему курсу, достиг цели, мощно оную облапил и водрузился на Юлькины плечи если не всем своим весом, то как минимум процентами двадцатью, чего ей тоже хватило.
        Когда он успел так набраться, блин?!
        -Когда ты успел? - осведомилась, пытаясь вывернуться, Юлька. - Мне что теперь, тащить тебя такого в отель?
        -Ты меня не дотащишь, - на редкость здраво возразил Ливанов. - И ничего я не успел. Какого черта ты смылась? Все равно ведь сама дорогу не найдешь.
        В общем-то, он был гораздо адекватнее, чем ей показалось сначала. Некоторое время с пристрастием поввинчивав Юльку в свой жаркий корпус (про освободиться самостоятельно нечего было и думать), он как-то одномоментно и неожиданно отпустил ее и весьма светски предложил руку калачиком. Опираться на нее, конечно, не стоило, но взяться Юлька взялась, обнаружив, что на ногах он держится вполне терпимо. Затем Ливанов уверенно двинулся по второй слева дорожке, и оставалось делом несложной техники попадать в ритм его шагов.
        Разумеется, странно было бы ожидать, чтоб великий писатель шествовал молча.
        -Идиоты, - вещал он в лунную, но все равно чернильную соловецкую ночь. - Все время удивляюсь, откуда в этой стране такая безумная концентрация идиотов? Хотя казалось бы. Нет, Юлька, я знаю многих прекрасных, замечательных, талантливейших людей, но их удельный вес в обществе стремится к нулю, потому что каждый из них существует сам по себе, в своем личном пространстве, понимаешь? И даже я. Моральный авторитет нации, выдумали черт-те когда, навесили ярлык и повторяют по цепочке один за другим. Какой авторитет, какая мораль, какая нация?.. Но я не о том, я помню, не будем терять нить. Идиоты. Вот их почему-то всегда много. Ни разу мне не попадался в этой стране один, отдельно взятый, самодостаточный идиот. Всегда стая, всегда общность, всегда страта, прослойка общества, причем основная, самая жирная, самая… - забормотал неразборчиво, и слава богу. Но тут же обернулся к Юльке и дернул ее на себя, чуть не сбив с ног. - Ты не слушаешь, что ли? А я тебе, между прочим, рассказываю. Ты не идиотка, хоть и дура, за это я тебя и люблю. Но ты одна такая, ты сокровище, ты чудо, а так у вас в стране все то же
самое, только смешно. У вас всегда смешно там, где в этой стране по-настоящему жутко. Я не боюсь, Юлька, нет, я ничего не боюсь, даже идиотов, хотя попробуй придумать что-нибудь страшнее, чем организованная тупая сила. Я просто физически не могу при них дышать. А ты говоришь - глобальное потепление. Как бы я хотел, чтобы все это затопило, наконец, ко всем чертям! - он очертил круг свободной рукой, с циркульной точкой опоры на пошатнувшуюся Юльку. - Не потому что я злобный мизантроп, нет. Я же знаю, им ничего не сделается, все равно приспособятся, как-нибудь будут жить, и даже не как-нибудь, а точно так же. Но только было бы здорово, если б они где-то там, под водой, или я не знаю - а я бы остался тут, на твердой земле. На последней вершине самой высокой горы. А? Представляешь себе? Ну и ты, конечно, вместе со мной.
        Тут он, словно спохватившись, полез целоваться, и она резко оттолкнула его в грудь: пьяная скотина, соловецкая морда кирпичом, и развезло же за каких-то четверть часа! Ливанов пожал плечами и подмигнул в темноте длинным, блеснувшим под звездами глазом. А может, и прикидывается, перегибает палку, ориентируется-то на местности вполне ничего, получше кое-кого, не будем показывать пальцем.
        -Ты меня не любишь, - между тем, кажется, сменил тему Ливанов. - И это вполне естественно, потому что я малоприятный, разочарованный, невоспитанный, антипатичный… Никакой конкуренции твоим прекрасным, отборным, сортовым, верным, замечательно вымуштрованным мужьям. Я отдаю себе в этом отчет. Но когда-нибудь, Юлька, мы все равно будем вместе, это просто решенный, свершившийся где-то там, - он ткнул указательным пальцем в небо, - неопровержимый факт. За нас с тобой всё. Даже глобальное потепление.
        Впереди наконец-то засветился за деревьями огонек человеческого происхождения: КПП, сообразила Юлька. Ускорила шаги, приволакивая Ливанова на буксире; лагерный охранник дружелюбно распахнул калитку с огромным кодовым замком, толстыми чугунными прутьями и прихотливыми изгибами колючей проволоки по верхнему краю. Поздоровался, как со знакомыми: его, Ливанова, все тут знали, а ее, Юльку, воспринимали при нем соответственно - ну и ладно. Главное, что мы уже почти пришли.
        Они снова ступили в глухую тень, и Ливанов опять предпринял атаку, причем настолько стремительно, точно и неожиданно, что Юлька ничего не успела ему противопоставить, хотя казалось бы… заразительная фразочка, блин. Перевела дыхание, собираясь с более сильными выражениями, когда Ливанов заговорил в темноте вполне трезво и по-деловому:
        -Значит, так. Девчонок уложили у тебя, я договорился с горничной. Идем ко мне.
        Прозвучало не как предложение даже, а четкой констатацией факта. Юлька попробовала возмутиться:
        -И с чего это вдруг ты так договорился?
        -По-твоему, она должна была бегать из номера в номер?
        Резонно, признала Юлька. Между тем они в весьма бодром темпе двигались по аллее в направлении отеля - ливановские руки на ее плечах, и уже не очень-то понятно, кто кого тащит на буксире, - и накатила поначалу легкая, но неудержимо нарастающая паника. Мысли заметались хаотично, как молекулы, сталкиваясь, разлетаясь и вновь-таки натыкаясь на очевидное. Похоже, он опять все решил за нее, блин, и как оно у него все время получается, но нельзя же так, надо же что-то делать, он пьяный вообще, а я вроде бы нет, и нужно, срочно нужно брать ситуацию под контроль, как-то выпутываться, что-то решать, решать самой…
        А не хотелось. С ума сойти, да она, оказывается, уже поплыла, размягчилась, расплавилась настолько, что неоткуда взять ресурсы и силы для необходимой твердости; а может, не так уж и необходимой, мало ли, как-нибудь, сориентируемся по ходу событий, и впереди еще длинная-длинная аллея под соснами, под шелест ночного невидимого моря, под сенью черных башенок и балкончиков отеля на темном небесном фоне… блин.
        Они завернули за угол, и дорожку безжалостно осветили два полукруглых, очень похожих на мультяшные глаза, ярких смежных балкона. Правый глаз к тому же издевательски подмигивал, то и дело почти перекрываясь двумя черными фигурками - они восторженно подпрыгивали на месте, махая в знак приветствия четырьмя руками и четырьмя же косичками.
        -Никто не спит, - со смешанными чувствами резюмировала Юлька.

…Уложила она их часа через полтора. Ливанов, разумеется, давно уже дрых в своем номере, аргументировав такую дислокацию абсолютной невозможностью показаться на глаза своему солнышку в нетрезвом виде. Ну и ладно: в номере, кроме широкой кровати, где расположились по диагоналям юные барышни, имелся также вполне пригодный для ночевки диванчик. Другое дело, что спать Юльке совершенно не хотелось. А чего именно ей хотелось, так это тот еще вопрос. Видимо, чаю, решила она - и через пять минут выползла на балкон с дымящейся чашкой, половинкой шоколадки и наколенником в зубах.
        И работать.
        В небе перемигивались большущие соловецкие звезды, а луна уже зашла, оказывается, здесь тоже бывает настоящая черная ночь. Юлька поставила ногу с наколенником на балконный парапет - так монитор освещал клавиатуру, и было вполне удобно попадать по нужным буквам. А нужные слова подворачивались сами, только успевай набирать, ловить, фиксировать, довершать и завершать наше замечательное, чудесное, единственное, наконец-то законченное и правильное «Глобальное потепление»…
        Наколенник ритмично шелестел под пальцами, а соловецкая ночь странным образом сдваивала ритм, или, может быть, то накладывался издали шум моря, вот только почему-то прерывистый, синкопный - интересно, между прочим. Юлька на время отвлеклась, прислушиваясь. Звук не прекратился, доносился он со стороны соседнего балкона, и то был тоже клавишный шелест, характерный, ни с чем не спутываемый. Сбился, смазался, как если бы пианист попал пальцем не по той клавише; поправился, застучал ровно; приостановился; снова зашелестел мягко и уверенно, как дождь…
        Она усмехнулась, возвращаясь к работе. Никто не спит.

«ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ»
        полнометражный документальный фильм
        автор сценария - Юлия ЧОПИК
        БЛОК №12 (рабочая редакция, хр. 8 -10мин.)
        ЗТМ
        Титр: НАМ ЗДЕСЬ ЖИТЬ
        HAT - БЕЛОМОРСКОЕ ПОБЕРЕЖЬЕ (Соловки, лагерь Сандормох)
        Стенд-ап: Этот последний сюжет мы собирались снимать от начала и до конца в нашей стране. Но ненадолго задержались тут, на Соловках, в Сандормохе - просто потому что здесь лучше видно. То, без чего всякий дальнейший разговор, да и все сказанное раньше, теряет смысл.
        Аква-камера погружается под воду и скользит вглубь вдоль поверхности валуна, на котором отчетливо видны насечки. Компьютерная графика наглядно демонстрирует расстояния между ними.
        Текст: Так поднимался уровень воды Белого моря в течение последних нескольких лет. Поднимался непрерывно, как непрерывны любые природные процессы на Земле, включая жизнь, смерть и глобальное потепление. Элементарная вещь, настолько очевидная, что игнорировать ее, казалось бы, невозможно. Однако нам удалось даже это. И удается до сих пор, несмотря на то, что за последний год глобальное потепление совершило резкий рывок - вперед и вверх.

[Комментарий специалиста-географа (не исключено, что он пожелает остаться неизвестным), который доступно и вместе с тем убедительно, оперируя цифрами и картами, рассказывает о нынешнем температурном скачке, изменениях климата и связаными с ними географическими процессами. Для противопоставления - сводка официальных данных Госметео этой страны.]
        Нарезка - НАША СТРАНА
        Текст: Мы не ставим себе целью раскрыть страшные тайны Госметео, ведомства, которое, как известно, не рассказывает о погоде, а делает ее: это отдельная, но не самая важная тема. В нашей стране по многим, и не слишком лестным для нас причинам существование подобной структуры невозможно. Централизованная система единой государственной лжи не работает у нас по определению - наша ложь дробится на множество противоречивых потоков, в которых нам давно уже недосуг и лень разбираться. В нашей стране никто не станет ежегодно обновлять тысячами тонн песка уходящие под воду пляжи. Нам проще: мы вообще не в курсе, что именно ушло у нас за последнее время под воду.

[Комментарий нашего чиновника по земельным вопросам. Невнятный: не может он быть внятным.]
        HAT - ПОБЕРЕЖЬЕ КУЛЬТУРНОГО ШЕЛЬФА
        Текст: Эта земля давно никому не принадлежит и никому, по большому счету, не нужна. В стране, потерявшей больше трети своей территории, спрессованной в мегаполисах, задыхающейся от нехватки жизненного пространства, огромные площади приморской земли занимают пустыри и свалки, остающиеся после перемещения дайверских поселков. Дайверам эта земля не нужна тоже. Они тоже с трудом замечают, насколько стремительно наступает на нее море.

[Разговор с дайвером, одним из героев блока «Акваланги и пиво». Скорее всего, он косвенно подтвердит вышесказанное, но опять-таки не даст никакой конкретики. Дайверам все равно. Если что, они просто сместятся к северу, продолжая жить, как жили. Они уже так и делают.]
        HAT - ДАЙВЕРСКАЯ БАЗА
        Стенд-ап: Жить можно везде. Даже здесь (стучит кулаком по ржавой бочке, и база содрогается, отвечая дребезгом и гудением). Собственно, мы так и живем, латая на живую нитку, подвязывая ржавыми тросами нашу рассыпающуюся страну. Мы привыкли ко всему, мы готовы не замечать любые трудности, включительно с глобальным потеплением. Но уровень воды поднимается, это легко проследить и тут.

[Аква-камера погружается под воду, скользя вдоль конструкции дайверской базы, и компьютерная графика отмечает насечками степень ржавчины, границу обрастания водорослями и моллюсками и т.д.]
        Текст: Глобальное потепление - не катастрофа прошлого, которую мы благополучно замяли и забыли. Это наша данность, наше неотвратимое будущее. Мы не боимся его, и это уже хорошо, но явно недостаточно. Если мы не поймем наконец, что необходимо измениться, чутко и гибко реагировать на происходящее, сделать, наконец, нашу жизнь другой, адекватной новым условиям, - то в какой-то момент нас все-таки захлестнет пеной, утащит в тартарары. Целиком и полностью, вместе с нашей идиотской слепой смелостью, безответственностью и нежеланием что-либо менять.
        HAT - НАША СТРАНА (какое-нибудь очень красивое место) Стенд-ап: Нам здесь жить. Может быть, все вокруг станет совсем другим. Может быть, уже совсем скоро. Не в наших силах остановить то, что априори сильнее нас, - но мы можем внести в новую картину мира свое, живое, творческое, а если постараемся, даже и прекрасное. У меня четверо детей. Мне кажется, постараться стоит.
        ЗТМ
        ТИТРЫ
        УРА!!! «ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ» ПРОДОЛЖАЕТСЯ!!! Новый отрывок из эпической трилогии в стихах Дмитрия ЛИВАНОВА!
        запостил в комъюнити livanov dm Виталий Мальцев aka vital
        Где-то здесь, между нордом и остом -
        и на карте отыщешь едва -
        есть затерянный маленький остров
        под названием скромным К-2.
        Пару метров над уровнем моря,
        скалы, травка и каменный грот:
        в нем, дворцов и иллюзий не строя,
        одинокий отшельник живет.
        Среди волн и прибойного шума
        он в бинокль наблюдает Луну -
        раньше рядом была Джомолунгма,
        но недавно просела ко дну.
        Это плохо, не булькнуть бы следом,
        здесь бы жить, по идее, всегда…
        У него ноутбук с интернетом
        и ручная морская звезда.
        Он глядит в горизонт безотрадный,
        курит трубку с морскою травой,
        ловит рыбу, и сушит гирляндой,
        и давно уж не ждет никого.
        Друг, уплывший с девятой волною
        (было времечко - только держись!),
        все кропает имейлы запоем
        про подводную лучшую жизнь:
«Аква-Сити, старик, ты бы видел -
        все по разуму, все для людей!
        Мы с ребятами, Васей и Витей,
        вспоминаем тебя каждый день.
        Ну, горбатимся все будь-здоров мы,
        ты не думай, что тут коммунизм,
        места нет никому на готовом -
        мы все глубже спускаемся вниз.
        Нынче строим на бренных останках
        незапамятных, древних времен…
        Мне почти просверлил барабанки
        непрерывный кессоновый звон.
        Но зато по викендам на бунах
        отрываемся в дупель и прах!
        Правда, баб в ихних гидрокостюмах
        поиметь невозможно никак.
        В этом смысле-то глухо и тупо -
        но вообще ничего, можно жить.
        У меня трехотсековый купол,
        и беру батисферу в кредит.
        Спирт саргассовый гонится чистый,
        ничего не скажу за еду…
        Приплывай, здесь нужны программисты,
        я тебя тут с кем надо сведу».
        Отвечает он коротко: брат, мол,
        ты всегда был в строю и в седле,
        поздравляю, завидую, рад бы -
        но уж как-нибудь тут, на земле.
        Я привык, понимаешь ли, друг мой,
        видеть небо, готовясь ко сну…
        Где когда-то была Джомолунгма,
        опускается солнце в волну.
        И, посерфив по серверам дальше
        (вэ-вэ-вэ ливжурнал точка ком),
        он звезде по прозванию Даша
        насыпает на ракушку корм.
…Но однажды, лишь кончил он бриться,
        поворчав на коннект и жару,
        что-то вроде буйка или птицы
        замелькало в волнах поутру.
        Он, сощурясь, смотрел против солнца
        (черт, засунул бинокль где-то в грот…)
        Кто сказал, что она не вернется?
        Я же знал, я же верил - и вот!
        Зыбко замерло все во Вселенной,
        и вода отступила от скал -
        и на берег явилась из пены та,
        которую он тут и ждал.
        Волны дыбились, будто мустанги,
        в ярких брызгах дробились черты…
        Отстегнула, смеясь, акваланги
        и сказала: «Не надо воды».

14.Соловки + другие места
        Утром Ливанов явился к дверям соседнего номера уже свежий и бритый, в чистой футболке и с еще влажной вымытой головой. Очень не хватало климатокомнаты со снегом или, на худой конец, безнадежно пропущенного рассветного купания, ну да ладно. Перед дверью он выпрямился, расправил плечи. Согнул палец и постучал.
        Никто не ответил и, начиная слегка тревожиться, хотя казалось бы, Ливанов постучал снова. Прислушался: уловил возню и перешептывания, плавно сошедшие на затаившуюся тишину - словно осели чаинки на дно стакана. Стукнул уже кулаком, взбалтывая осадок со дна и вслушиваясь напряженно, только что не прикладываясь ухом к створке, в шелестящую перепалку неопознаваемых шепотов. Что она себе думает? С кем?!
        Дверь распахнулась, едва не дав ему по носу.
        -Где ты был?!
        Наш чертенок в ночнушке стоял на пороге, подсвеченный сзади в золотистое облачко нечесаных косичек, смотрел прямо и обвиняюще. Ничего в ней не было от жены, умевшей без единого слова упрека захлестнуть его волной невыносимой вины. Лилька реагировала точно так же, как повел бы себя в аналогичной ситуации сам Ливанов: резко, возмущенно, обиженно, а на обиженных - сами понимаете.
        Рассмеялся, подхватил на руки:
        -Как ты здесь? Не скучала?
        -Нет, - с достоинством отозвалось оскорбленное солнышко. - Мы с Марьяной играем в кинофестиваль. А ты вчера набухался, я знаю.
        -Я тоже играл в кинофестиваль, - сказал он в свое жалкое оправдание. - Марьянчик, привет. А где мама?
        Мини-Юлька, тоже растрепанная и в пижаме, приложила пальчик к губам:
        -Т-с-ссспит.
        Ливанов огляделся - и увидел.
        На коротеньком, в полтора метра, совершенно не приспособленном для сна диванчике, на боку, подтянув коленки чуть не к подбородку и обхватив их руками, будто опрокинулась набок в своей излюбленной сидячей позе. Совсем голая, если не считать почти сползшего на пол диванного покрывала, такая маленькая, смешная, совершенно моя. Если б не знать точно про свою ночевку в другом номере, то и не усомнился бы, что уже. Да и какая разница, если оно вопрос времени, настроения, тонкой гостиничной стенки, спящих детей, творческих планов - броуновского переплетения случайностей и мелочей, которые рано или поздно все равно сойдутся в контрапункте, куда они денутся, и не столь уж важно, как скоро, где именно и в этой ли жизни.
        Юлька проснулась и посмотрела на него, щурясь и смаргивая заспанными ресницами. Тоже вспоминает, было ли что-то вчера; Ливанов расхохотался, и она взметнулась вверх, словно пружина:
        -Ты чего?!
        -Доброе утро. Оделась бы при детях.
        По идее, она должна была резко прикрыться покрывалом, вздернув его край в зажатом кулачке под подбородок, - но вместо этого недоуменно пожала плечами, встала, выпрямилась во весь рост, потянулась (Ливанов чуть было не сделикатничал, не отвел глаза, хотя казалось бы) и прогулочно направилась в ванную, подхватив с кресла пестрый сарафанчик. Лиля проводила ее восторженным взглядом, а Марьянка и внимания не обратила, каждый день, наверное, наблюдает такое.
        Я бы тоже не прочь - каждый день.
        Обратно она появилась ненормально быстро, уже при полном гламуре, каковой так демонстративно проигнорировала вчера, собираясь на предфестивальную вечеринку. А сегодня у нас, кстати, торжественное открытие, припомнил Ливанов, и надо быть, обещал Оленьковскому толкнуть со сцены пару слов про фильм, да мало ли что я ему обещал, - нет, все-таки надо, соловецкое начальство тоже ведь ждет этих самых пары слов, да и Юльке церемония должна понравиться.
        Все общелагерные мероприятия на Соловках проводились с запредельным размахом, ничего более грандиозного Ливанову за всю жизнь видеть не приходилось, хотя казалось бы, в этой стране. Билеты на открытие Соловецкого кинофестиваля продавались по всему побережью, обсиженному иностранными и отечественными туристами, и те с готовностью выкладывали бешеные бабки за самое скромное место с краю двести какой-то трибуны, плюс прокат дорогущей оптики, разумеется. О вип-секторе в свободной продаже и речь не шла, да и с шаровиками из числа лагерного персонала тут было до странного строго: по правде говоря, Ливанов не был уверен, что сумеет без проблем провести с собой Юльку.
        Сумею-сумею, решил он, оглядывая ее, красивую, свежеумытую, смеющуюся, с влажными висками и мелкими капельками на носу и плечах. Самое время насовершать каких-нибудь подвигов - не для нее, она и без того моя, а просто потому что так будет прекрасно и правильно.
        Редкое, эксклюзивное ощущение гармонии мира и нас двоих в нем. Стройное, как доказательство теоремы, фантастическое, как волшебная сказка. Максимально приближенное к счастью.
        -Кто первый заплетать косички? - спросила Юлька.

* * *
        Толпа была бескрайней и бестолковой, словно культурный шельф, из которого торчали стволы сосен. По мере приближения к главной открытой сцене Соловецкого комплекса она становилась все гуще, и продвигаться вскоре стало проблематично, а тем более с детьми. Честное слово, думала Юлька, лучше б я оставила Марьяну в отеле. Но Ливанов Лильку брал, поэтому данный вариант отпал по умолчанию, как спелая ягода клюквы с развесистого кустика.
        -Давай лучше я возьму обеих за руки, - озабоченно предложил Ливанов. - А ты держись следом, не потеряйся.
        -Я ухвачу тебя за хвост, - пообещала Юлька.
        -Это не хвост, - бросил он, подмигивая через плечо; и тут же сам расхохотался, как будто выдал нечто бог весть какое смешное. Несколько человек вокруг оглянулись, узнали величину и даже слегка посторонились, давая не то что бы дорогу, но некоторую брешь, куда Ливанов и устремился с энергией ледокола, таща девочек на буксире, словно превентивно спущенные на воду шлюпки. Крушения пока никто не терпел, вот и славно. И вообще, он у нас из тех, кто всегда и всюду остается на плаву, удерживая вокруг себя и всех, кому посчастливилось оказаться рядом.
        Сцену было видно издалека, то есть не собственно сцену, а лазерный купол над ней, по которому бежали разноцветные лучи, расчерчивая светлое еще небо то синусоидами, то зигзагами, то звездами. Постепенно, словно подкручивали колесико регулятора звука, наползала музыка, пока еще заигрывающе легкая, но уже с нотками парадной торжественности. Еще чуть-чуть - и рванет на полную, уверенно предсказала Юлька. Несколько лет назад она снимала тут как раз этот самый кинофестиваль, правда, закрытие, и то было нечто. Ужас, сколько в этой стране лишнего, нерастраченного, не пущенного вовремя на что-нибудь полезное гонора и бабла.
        Марьянка что-то спросила у Ливанова, тот, наклонившись, ответил. Юлька не разобрала ни слова, а пока пыталась, между ними вклинилась чья-то спина, которую пришлось огибать молниеносным маневром. Пожалуй, и вправду пора вцепиться ему в какой-нибудь хвост, или что там у нас в ассортименте. Вцепиться и уже не отпускать, а лучше всего как-нибудь извернуться, что-нибудь придумать и выйти за него замуж.
        Толпа стала совсем уж непроницаемой и наконец остановилась, вязкая, как желе. Видимо, первый внутренний кордон, сообразила Юлька; вообще-то билеты и пропуска у всех проверяли еще при входе на территорию, но не могут же соловецкие не усложнить жизнь себе и людям до немыслимого предела! Таких кордонов обычно выставляют штуки три, предупреждал Ливанов. С оцеплением, рамками, металлоискателями и дрессированными спаниелями, все как полагается. Допустим; вот только зачем мы взяли детей?
        Впрочем, с детьми тут были многие. Почти всем купили при входе лазерные рожки или антенны на пружинках, пружинки звенели под рамкой, детей заворачивали и заставляли проходить снова, уже безрогими. Ливанов тоже зазвенел, вынул из кармана связку ключей и, потрясая ими, прошел еще раз с тем же результатом; караульные солдатики посмеялись и пропустили. Все его здесь знали, всё ему было можно. И зря эта, как ее, Извицкая разводила вчера панику, холодную и зыбкую, словно ее болотистые глаза.
        Но на последнем кордоне при входе в вип-сектор к ним все-таки придолбались:
        -Ваши пригласительные.
        -Это со мной, - сказал Ливанов, показав уголок синей бумажки.
        Выпустив на мгновение Лилькину руку, подвинул Юльку поближе к себе, группируя ее с детьми в одно компактное образование, вроде ручной клади. Из вип-сектора уже призывно махал с трибуны кинокритик Половцев, огромный бинокль подпрыгивал у него на груди. Ливанов тоже был с биноклем и к тому же по-приколу в капитанской фуражке, выбранной сегодня утром на сувенирном лотке среди арестантских шапочек и роб. Шла она ему примерно как быку прикид от-кутюр.
        Однако мрачный охранник в камуфляже без погон и голубом берете без кокарды выглядел в разы более ряженым. Ливановскую бумажку он не просто выдернул в руки, но и придирчиво осмотрел с обеих сторон. Вернул, поднял глаза:
        -Пригласительные на женщину и детей.
        -На детей? - артистично изумился Ливанов.
        Юлька восхитилась. Похоже, он был намерен, со вкусом пропедалировав тему ущемления детских прав, ее (женщину) вообще отодвинуть в поле невидимости, на слепое пятно, с тем, чтобы уже не имело значения, есть она или нет: а что, гениально вполне. Ливанов между тем уже развивал заданную тему, все больше входя во вкус, напирая корпусом, размахивая пригласительным и сотрясая воздух собственным звучным именем.
        -Ливанов, - повторил охранник.
        Повторил негромко - великий писатель, кажется, и не заметил, увлеченный обличительной речью; его ладони трогательно возлежали на детских головках, из которых одна нетерпеливо ерзала вместе с рукой, а другая не шевелилась, привычная ко всему. А ведь у этого камуфляжного явно микрофон за воротником, сообразила Юлька, и наушник под беретом. Ну?..
        -Дмитрий Ильич?
        -Дмитрий Ильич, - прервавшись, с легким сарказмом подтвердил Ливанов; о пользе умения читать (если не книги, то как минимум буквы на пригласительном) он умолчал, хотя казалось бы.
        -Проходите.
        Подмигнул торжествующе - ага, вот видишь, а ты сомневалась, мне таки можно, можно все, потому что знают, ценят, уважают в этой стране! - и они прошли в вип-сектор, Ливанов с девочками неторопливо и гордо, а Юлька проскользнула по-быстрому, мало ли. Устроились на полупустой трибуне на пару-тройку рядов ближе, чем критик Половцев, ибо нефиг. Лилька отобрала у папы бинокль, и они с Марьяной, слипшись лбами, принялись разглядывать сцену и трибуны, похожие на пиксельное изображение гигантского неотформатированного диска. Пиксели двигались, перетекали, роились, как будто силясь все-таки образоваться в связную картинку, которая все равно ломалась, рассыпалась, растворялась в дробности и хаосе…
        И тут грянуло.
        Как Юлька и предсказывала. Во всю мощь динамиков и запредельный надрыв оркестра, со всей широтой соловецкой души и напором неоспоримой правоты, грохотом величия и фанфарами гордости, чеканным кирзовым ритмом и непроходимой тупостью поэтического жанра - рванула громкая патриотическая песня, какими открывали и закрывали абсолютно всё в этой стране. Лично Юлька от них балдела, а Иннокентий вообще как-то начал было собирать коллекцию фонограмм, но быстро бросил, не вынесла тонкая душа художника.
        Более точной и безжалостной метафоры этой страны не получилось бы выдумать при всем желании. У патриотических песен имелись, естественно, авторы, обычно заслуженные поэты и композиторы, но даже в это верилось с трудом: каждая из них казалась настолько законченной и монолитной, будто возникла сразу в готовом виде, вся и целиком. В них потрясал не столько кондовый идиотизм так называемой музыки и всегда беспощадно разборчивых слов, сколько именно эта цельность, окончательность явления - а еще серьезность, бесконечное отсутствие даже намека на какую-либо иронию или, не приведи господи, юмор. Ни в коем случае. Не в этой стране.
        Юлька покосилась на Ливанова. Ужасно хотелось, чтобы он тоже глянул искоса, улыбнулся заговорщически: мол, ага, понимаю, прикалываюсь, тащусь - нет, ты слышала, какая прелесть? Но он сидел прямо, без улыбки, слегка кривясь, как если бы случайно взял в рот что-то откровенно несъедобное, сплюнул, но привкус, черт возьми, остался. Все-таки они тут все, без исключения, слишком всерьез принимают свою страну во всех ее проявлениях. И он тоже.
        Тут она сообразила, что на поясе уже, наверное, черт-те сколько надрывается мобилка.
        -Да? - Юлька намертво прижала телефон к уху, закрыв другое сложенной лодочкой ладонью.
        -…ловках? - донесся из сотовых дебрей гулкий мужской голос.
        -Да, - сказала она, соображая на ходу, что звонит, видимо, Сева Палий: он никогда не здоровался и не представлялся, не допуская и мысли, что кто-нибудь может не опознать его по голосу. Юлька обычно опознавала, хоть и звонил он ей, понятно, раз в пятилетку - но не в таком же, блин, грохоте.
        Сева тем временем что-то вкручивал напористо и эмоционально; Юлька ни слова не разобрала, заткнула как следует, до звона, свободное ухо и заорала на весь вип-сектор:
        -Чего тебе?! Тут музыка, не слышно!!..
        -…го-во-рю же, - он начал скандировать, это помогало. - Сроч-но! От-ту-да! Скоро там у ва… - голос снова растворился в мощном припеве, но основное до нее, кажется, дошло. Ни фига себе! И с чего бы?.. и как он себе представляет?!
        -У меня дети в лагере!!!
        -Бери своих де…
        Сорвалось. Юлька внимательно разглядела мобилу, как если бы видела сей предмет впервые, кинулась было перенабирать Севу, сбросила - пускай догремит уже - глянула на Марьяну, внимающую самозабвенно, на Лилю, приклеенную к биноклю, на Ливанова, настоящего живого Ливанова, который вчера… нет, ну что за чертовщина. И еще Извицкая, она ведь тоже советовала уезжать, вернее, увозить его, и желательно поскорее. Какой-то всеобщий глюк, помешательство, сумасшествие. А с другой стороны, я ведь уже несколько дней не включала новостей и не лазила в интернете, черт его знает, что сейчас делается в мире и, конкретно, в этой стране…
        Песня взвилась, наконец, многоступенчатой громоподобной кодой - словно стартовала космическая ракета, удаляясь звездочкой в стратосферу, туда ей и дорога. Юлька тут же набрала Палия, выслушала, что он временно недоступен, и нисколько не удивилась. Но надо же что-то делать, откуда-то все узнавать, прояснять, принимать какое-то решение… блин. Сева Палий просто так звонить не будет, это ясно - но и перезванивать, дабы растолковать, не станет, чересчур он у нас занятой, востребованный широко и многовекторно… Кто еще может знать, кроме Севы?!
        Видимо, за время пребывания на Соловках Юлькин интеллект претерпел-таки изменения не в сторону быстроты и точности мыслительных процессов - иначе никак не объяснить тот факт, что позвонила она не кому-нибудь, а мужу-два. В этот момент на сцену внизу выплыл серый параллелепипед с сияющей точкой лысины и бордовой черточкой галстука, и в динамиках зарокотал его чиновничий баритон, бессмысленный и нескончаемый, как осенний дождь.
        -Дорогая? - бархатно, в тональность, отозвался муж-два.
        -Любимый, - заспешила Юлька, - скажи такую вещь. Мне звонил сейчас…
        -Кто там с тобой?
        -Чего? A-а, то со сцены, я тут сижу на одной тусне. Слушай…
        -С кем? - в голосе мужа-два прорезались угрожающие нотки, очень вовремя, блин. Вообще-то он никогда ее не ревновал, свято считая себя непревзойденным в сексуальной сфере - но, с другой стороны, она, Юлька, никогда и не отлучалась так далеко и надолго. Да и основания у него теперь, прямо скажем, имелись, дала она ему повод, - вот он сидит, повод, по прежнему болезненно кривясь в сторону сцены,
        - дала-дала, что лишало привычного ощущения правоты, выбивало твердую землю из-под ног, позволяло запросто сбить с пути, развернуть на любой, самый идиотский курс. Блин, до чего же не ко времени и не к месту, ну и дура, нашла кому звонить…
        -Юлька! Кто этот мужик?!
        Муж-два уже конкретно орал, и Ливанов, отвлекшись, наконец, от фестивальной бессмыслицы, посмотрел на Юльку с живым сканирующим интересом, только что уши не повернулись радарно вокруг своей оси, настраиваясь на нужную звуковую волну.
        -Юленька, - наложился сверху, доводя маразм до финишного предела, елейный голос критика Половцева, - а вы всегда непрерывно разговариваете по телефону на публичных мероприятиях? Так, наверное, принято в Бана… в вашей стране?
        -Кто он, я тебя спрашиваю?!!
        -Идиот, - внятно сообщила она.
        Не уточняя адреса.

* * *
        Вскоре после начала церемонии Юлька занервничала. А может быть, и раньше, просто Ливанов совершенно от нее отвлекся, на какое-то время и вовсе перестав замечать. Терпеть он не мог, физиологически не выносил таких вот торжественных открытий, закрытий, благотворительных концертов или государственных празднеств, каковым всегда было несть числа в этой стране. Менялись поводы, главные герои, спецэффекты, звездный состав и подтанцовка с оркестром, однако общая стилистика всегда оставалась прежней, застывшей, нетленной, словно цельный динозавр в непристойно огромном куске янтаря.
        Даже глобальное потепление оказалось бессильным против этой непобедимой помпезной пошлости, ужасающего торжества, чудовищной радости, беспощадной карикатуры на счастье. Если другие уродливые проявления и черты этой страны казались (иногда, под приливы романтического настроя) поправимыми, поддающимися коррекции хотя бы в долгосрочной перспективе, пускай не сразу, по чуть-чуть, незаметно, как отрастают волосы, - то с этой махиной тотального безвкусия, монстром самолюбования, асфальтовым катком всепобеждающего идиотизма поделать ничего было нельзя. Никогда. Вне зависимости от чего-либо.
        Отзвучала непременная песня, отболтал неизбежный чиновник, явилась в протуберанце синего света под обязательные фанфары клонированная парочка звездных ведущих, юная актриса и шут-шоумен, крупным планом отобразившись на небесном куполе в гигантской лазерной проекции. А там не задержались и песни-пляски в исполнении детских коллективов, в грандиозной постановочности которых основным было низведение отдельного ребенка до роли элемента, пикселя, знающего свое место. Вот почему я всегда выступал против того, чтобы отдавать Лильку на танцы. Хотя ей, конечно, нравится, вон, не отлипает от бинокля на пару с Юлькиной дочкой.
        Вот оно. Самое страшное, что они делают с нами: они нравятся нашим детям. И много ли мы можем противопоставить, предложить взамен?
        Тем временем Юлька снова кому-то звонила, не дозванивалась, дергалась и напрягалась все сильнее, создавая вокруг себя искристое колючее поле, из которого даже критик Половцев в конце концов предпочел отодвинуться на безопасное расстояние. Бедная моя, глупенькая, смешная, все принимающая близко к сердцу, всегда преисполненная решимости что угодно поправить и изменить. Как бы тебе объяснить: единственное и лучшее, что мы сейчас можем сделать - это быть вместе. Возможно, даже счастливыми.
        Он придвинулся к ней ближе, обнял за плечо, наклонил, прислонил к себе, будто тросточку к каменной стене: пускай это будет стена печки или камина, тепло ли тебе, милая?.. Давай, согревайся, успокойся, пошли подальше всех, кто тебя нервирует и волнует. А ночью я, так и быть, перелезу к тебе на балкон, жаждешь ведь, наверное, подвигов? - только уж будь добра, не закрывай дверь. Хотя вообще-то мы с тобой взрослые люди, могли б договориться и без лишнего экстрима, устраивает тебя такой вариант? Вот и замечательно. Все так и будет, как мы с тобой придумаем, дорогая. И с нами, и с нашими странами, и с глобальным потеплением.
        Тем временем на сцену вымаршировал новый ансамбль, постарше и женский. Костюмы танцовщиц, многократно укрупненных в небе, мимикрировали под военную форму, словно безобидная полосатая мушка под осу. Псевдовоительницы принялись причудливо перестраиваться по сцене, а пестрая трибуна напротив внезапно окрасилась в цвета государственного флага этой страны.
        -Ни фига себе, - пробормотала Юлька. - Они что, полную трибуну статистов нагнали?
        -В том секторе лагеря сидят, - пояснил Ливанов. - От детей должна быть польза, не пускать же их просто так на праздник.
        -И Сандормох?
        Юлька завозилась, затопорщилась у него под мышкой, выпросталась, отодвинулась, откинула голову и с требовательным вопросом посмотрела в упор.
        Ливанов пожал плечами:
        -Конечно.
        -Ты хочешь сказать, что моих детей заставили изображать ваш флаг?!
        Он попробовал снова притянуть ее к себе - не далась, пружинистая, упругая, упрямая донельзя. Затем повернулась боком, подалась вперед, нагнувшись мимо и поперек Ливанова, а когда он попробовал все-таки ее перехватить, воспользовавшись удобной позицией, сильно, точно и больно двинула локтем.
        -Девочки, дайте бинокль.
        Уже не распуская рук, Ливанов смотрел, как Юлька прирастает к оптике, подается вперед и мелкими рывками скользит вдоль противоположной трибуны, словно засаживая ее чем-то квадратно-гнездовым способом. Она даже привстала, прогнулась, оттопырив аккуратную задницу, по которой, естественно, захотелось похлопать, но толку. Бог мой, ну что ж она такая, дался ей этот флаг, немыслимая мелочь, пошлость и глупость, и тем парадоксальнее придавать ей значение, если ты сама же с очаровательным пофигизмом осмеиваешь и нивелируешь вещи куда более масштабные и страшные. Но Юлька высматривала и высматривала, одновременно все повторяя вызов по мобиле, и дергалась, и трясла трубкой: похоже, упала сеть, под лазерным куполом оно запросто. Девочки, отчаявшись получить обратно бинокль, позадирали подбородки к расцвеченному лучами небу.
        И тут возник Оленьковский, красавец. Только его нам не хватало для специфического счастья, ноу-хау этой страны.
        -Дима!., еле тебя нашел. Пошли быстрее, наш с тобой выход. Уже-уже.
        -А слабо было пораньше предупредить? - осведомился Ливанов.
        -Давай-давай-давай. Быстро-быстро.
        А слабо было послать, раздраженно думал он, спускаясь за Оленьковским мимо забитых народом трибун. Какого черта я всегда ведусь, не нахожу в себе решимости отказать даже в самой бессмысленной мелочи, потому лишь, что лично мне оно ничего не стоит, не отнимает ощутимых сил, не занимает даже отдельной дорожки моей жизни. Но ведь никогда не знаешь наверняка. Рано или поздно может накрениться, перевесить, сместиться баланс, а там и повлечь за собой, как маленький камешек влечет обвал, по-настоящему серьезную и непоправимую потерю. Может быть, уже сейчас. В данный момент, когда жужжат трибуны и пляшет псевдовоенный ансамбль, сгущаются сумерки и беснуется лазерное шоу, пыхтит впереди Оленьковский, а я бреду следом, неизвестно куда и зачем, тупо глядя в складку его затылка, - а мог бы обернуться, развернуться, вернуться…
        Он вышел на сцену, оказавшись муравьем на дне гигантской человеческой воронки - и одновременно виртуальным колоссом в небе, над головами. Толкнул компактную речь на тему звездного часа отечественного кино, в каковой ему лично, Дмитрию Ливанову, посчастливилось родиться, что доказывает, в частности, новая экранизация
«Валентинки. ru», романа, прямо скажем, посредственного, вряд ли способного претендовать на широкую читательскую любовь, если б ее не подпитала любовь зрительская… Пурга вполне продемонстрировала свое обычное свойство: стоило начать ее нести, как дальше она неслась уже самостоятельно, без помощи оратора. Затем заговорил Оленьковский, и ливановская речь показалась по контрасту энциклопедически разумной, демонстрируя бесконечную гибкость любых критериев. Фонограмма оглушительных аплодисментов деликатно намекнула на регламент, и Ливанов опрометью ринулся со сцены, едва не свернув с курса в направлении оркестровой ямы. Он уже знал совершенно точно, что опоздал.
        Он опоздал.

…Лиля кивнула поверх бинокля, и щебетнула что-то невразумительное, ничего не объясняющее, только подтвердив окончательность опоздания. Юльки не было, и дочки ее не было тоже, и даже сумочки или шляпки, не осталось ровно ничего, за чем она теоретически могла бы вернуться. Не имело ни малейшего смысла надеяться на ее возвращение, но Ливанов таки заставил себя в это поверить императивным усилием, а затем, отобрав бинокль у протестующего чертенка, принялся в диком рваном ритме скакать по трибунам, по мельтешению чьих-то лиц, затылков и рук, полосатых соловецких роб и ярких цивильных одежд, по сплошной пестрой каше, закрученной в спираль калейдоскопным водоворотом…
        С опозданием пришла свежайшая идея позвонить, однако сеть и вправду упала, и к тому же, с удивлением осознал Ливанов, не было у него номера Юлькиного мобильного, не было вообще, ни разу мы с ней не созванивались, а если она и набирала меня когда-нибудь, так только в те дни, когда я всех посылал и, естественно, не сохранял номеров. Вскакивать и бежать ее искать - как она сама убежала, видимо, на поиски сыновей? Бессмысленно, всех трибун не обойдешь, да и вряд ли Юлька, найдя своих мальчишек, задержалась на трибунах. Придется дожидаться окончания этой монструозной бодяги, то бишь торжественной церемонии… Смысл?! - ведь когда вся эта масса народу придет в движение, о том, чтобы случайно пересечься с единственной конкретной человеческой песчинкой, не будет и речи. Лучше уходить прямо сейчас, возвращаться в отель и ждать Юльку там.
        А если она тем временем, наоборот, вернется - сюда?
        Так и будет, понимал он все отчетливее и беспощаднее, или как-нибудь по-другому, но не менее нелепо, обидно и безнадежно. Стоит один раз легонько качнуть маятник в неправильную сторону, как он пойдет раскачиваться, набирать амплитуду несовпадений, уходить в заведомую противофазу, откуда нам уже не выбраться никогда. Да и этот начальный толчок, по сути, необязателен, ритуальное движение, которого при большей осторожности, наверное, можно было избежать, но даже это ничего бы не изменило. Наоборот: по чистой случайности мы с ней встретились, попали в резонанс, поняли и узнали друг друга. Мужчина и женщина не просто из разных стран, это-то как раз можно было попробовать совместить, устаканить, свести воедино. Но ведь на самом деле у нас с ней разное всё. Наши абсолютные ценности и допустимые жертвы, фундаменты и точки опоры, представления о жизни и будущем. Конечно, она не вернется. И я уже никогда ее не найду, даже если сдуру и брошусь искать.
        Церемония катилась дальше, уже выступил и сияющий медью духовой оркестр, и гениальный ребенок лет пяти с оперным тенором, и летающие акробаты на высоте небоскреба без страховки, и ансамбль соловецкой автохтонной пляски, и сексапильные пожирательницы огня, и любимый народом бард о трех гитарных аккордах. В небе прокрутились ролики фильмов конкурсной программы, от которых публика пришла в восторг, а критик Половцев в громкий брезгливый ужас, ведущие поведали много интересного о личной жизни присутствующих кинозвезд, а сами звезды рассказали о забавных случаях на съемках и поблагодарили родителей и первых учительниц за свою счастливую творческую судьбу. Лилька, снова завладев биноклем, смотрела и слушала с восторгом. С утра она, между прочим, сообщила, что хочет стать киноактрисой, и Ливанов пока не придумал, что с этим делать.
        По окончании первого отделения, когда снова грянула уже другая, но точно такая же патриотическая песня, он встал и легонько дернул солнышко за косичку:
        -Пойдем отсюда.
        -Совсем?! - возмутился чертенок.
        -Совсем. Я больше не могу.
        Он больше не мог, и дело было даже не в Юльке, не только в Юльке: ее отсутствие, ее окончательная пропажа только подчеркивала бессмысленный ужас происходящего, непобедимого и естественного в этой стране. Где никогда ничего не меняется (какое, к черту, глобальное потепление?), где всегда хорошо, а если кому не нравится, то к услугам и в ассортименте еще лучшее, еще более более помпезное и безжалостное, предлагаемое всей мощью мажорных децибелл в качестве счастья. И попробуй только отказаться, да такой вариант и не рассматривается. Пускай мы сейчас уйдем - этот торжественный грохот все равно не отпустит, отдаваясь в барабанных перепонках, будет преследовать до самого отеля, а то и дальше, если взять да и предпринять серьезную попытку к бегству.
        Однако попытаться надо. Ну допустим, не бежать, это последний и не самый достойный выход, если выход вообще. Но все же попробовать хотя бы что-нибудь удержать и спасти.

…Отель стоял темный, ни единого огонька, не считая вестибюля: конечно же, всем полагается быть сейчас в другом месте - и они послушно там, где полагается, потратив к тому же немыслимое бабло и преодолев многоступенчатые препятствия. На ресепшне сидела какая-то новая барышня, наверняка практикантка, директивно лишенная начальством радостей жизни; впрочем, на экране телевизора в углу холла шла прямая трансляция церемонии, кто бы сомневался. Спрашивать, здесь ли Юлька, не имело смысла, с чего бы она сидела в темноте? - но могла ведь зайти, скажем, за вещами, перед тем, как уже бесповоротно исчезнуть…
        Он оперся локтями на стойку, и внезапно зазвонила мобилка. Номер был незнакомый, Ливанов вполголоса, оглянувшись на Лильку, послал звонившего, отключился, посмотрел на дежурную - и тут до него дошло: а вдруг звонила Юлька, я же не знаю ее телефона, и даже скорее всего… черт!!!
        Рывком развернулся на сто восемьдесят градусов и перезвонил.
        -Дмитрий Ильич? - мгновенно отозвался совершенно чужой, срывающийся мальчишеский голос.
        Правильно я его послал. Черт, черт.
        -Это я, Андрей Неволенский… не помните, да? Я тогда приехал с Юрием Владимировичем… Юрия Владимировича убили!!! И Антона… и…
        -Какого Юрия Владимировича? - машинально переспросил Ливанов.
        И, выговаривая непривычно длинное имя-отчество, уже понял: Юрка Рибер. Заорал в трубку раньше, чем мальчик начал объяснять:
        -Что у вас там случилось? Только по пунктам, четко!
        По пунктам, конечно, не получилось. Получился путаный, сбивчивый, на грани истерики и за гранью срыва, мутный поток сознания, монолог без иных знаков препинания, кроме многоточий. Из которого медленно и постепенно, перебивая и прикрикивая, уточняя и переспрашивая, Ливанов в конце концов более-менее выяснил, что же произошло.
        Они нашли капсулу. Ты не верил, ты смеялся, и Юлька не верила и смеялась тоже - а они взяли и нашли, Юрка со своими студентиками и Колькой Иванченко, бывшим видеоинженером, а ныне дайвером, дайвером!.. что надо было сразу иметь в виду, делать необходимую поправку. Нашли, выломали из ступеньки затопленной лестницы, вытянули на ближайшую базу, очистили от песка. И дайверы из поселка, подрулившие на нескольких торпедах одновременно, будто пираньи на запах крови, окружили капсулу сплошным кольцом. И вдруг осознали залпом, как выпивается стопка водки, что у них в руках - всё.
        Мальчик Андрей не помнил, кто начал первым. Помнил, именно Колька громче всех орал, что, мол, капсула принадлежит нашей, то бишь их стране, про чемодан, вокзал и Соловки, про истинный свой патриотизм, старые счеты и непримиримость к чужеземным северным мордам. Его зарезали уже потом, когда завязалась общая драка, дайверская поножовщина без правил и ориентиров, но Юрку Рибера убили раньше, и второго студентика, Антона, тоже. И ржавая база сотрясалась и дребезжала от прыжков, падений и ударов - и наконец не выдержала, лопнули тросы, распалась хлипкая конструкция, посыпались в воду ящики, блоки, канистры, покрышки, люди и трупы, и ему, Андрею, только потому и удалось спастись… Нет, он не знает, что стало с капсулой. Он не хочет знать, что с ней стало. Он хочет домой.
        -Записывай, - сказал Ливанов; продиктовал несколько номеров своих банановых знакомых, включая издателя Пашу и под конец еще Севу, журналиста, умного толстого мужика, который брал у него интервью в аэропорту. - И я скоро приеду сам. Очень скоро. Держись.
        Завершил звонок и блуждающим взглядом обвел вестиблю, цепляясь за притихшую Лилю, за телеэкран со слепящим салютом в чернильном небе, за пустые плошки глаз девушки за стойкой. Самого страшного еще не произошло. То, что случилось там, в Банановой, лишь старт, пуск, точка отсчета. Теперь оно развивается, растет, раскручивается по лезвийной спирали - самое страшное. И ничего уже не спасти.
        Но он еще не был уверен. Еще оставалось получить ответ на последний, единственный вопрос:
        -Девушка, номер восемь… туда поднимались вот сейчас, сегодня вечером?
        Она повернула к нему приветливую улыбку, в то время как глаза не отрывались от экрана с кинозвездными ликами и салютом:
        -Восьмой съехал. Женщина с четырьмя детьми, да?

* * *
        -Не узнаешь, что ли? Денис. Ну Мигицко. Ты уже едешь, ага, это хорошо, что ты едешь. Как только, так сразу к Михалычу, поняла? Юлька?! Зайди к шефу, говорю. И не обижайся на него, слышишь, он все-таки человек военный, как ему приказали, так и сделал. А теперь, сама понимаешь, кто-кто, а эти нам уже не приказывают… Ты меня вообще слышишь или нет?!
        -Слышу, слышу. Я подумаю. Пока.
        Поезд тряхнуло, и Юлька, отпустившая поручень, чтобы спрятать мобилку, чуть не полетела ничком на детей, а Славик таки полетел, свалился прямо на Костика, оба вскрикнули, но не подрались, хотя казалось бы. Старший брат медленно выпрямился, расставляя ноги между чьих-то кофров и сумок, младший подобрался, ужимаясь, словно стараясь занять еще меньше места на полке, забитой под завязку. Мишка захихикал было сверху, но осекся, прикусил губу.
        -Я хочу пить, - тихо, без особой надежды сказала Марьяна, зажатая у окна.
        -На станции, - пообещала Юлька. - Далеко доставать.
        Поезд тащился со скоростью сытой гусеницы, картинки за окном не мелькали, а проползали неторопливо, будто слайды, видимые фрагментарно сквозь решетку чьих-то рук. На нижних полках общего вагона сидели по десятеро, на верхних лежали по трое, тулились под крышей на багажных, стояли в проходах штабелями, балансируя среди сваленных кое-как вещей. На частых и долгих стоянках все время подсаживался кто-то еще. Когда происходит такое, все почему-то сразу срываются с мест и едут невесть куда, не заботясь о направлении - пока еще можно уехать. Кто-то бежит из дому. Кто-то, наоборот, делает все возможное и невозможное, чтобы как можно скорее вернуться домой.
        -Говорю вам, будут Соловки бомбить, - авторитетно вещал нервный очкастый мужчина.
        - Сто процентов, начнут с Соловков.
        -Типун вам на язык, - отозвалась худенькая женщина в платке. - Ничего бомбить не будут. Не посмеют.
        -Банановые не посмеют?! - расхохотался кирпичнорожий мужик с верхней полки. - У них же соображалка наперед не работает! Сначала пальнут, а потом посмотрят, сметь или не сметь. А Пиндосии только того и надо, и ракеты ихние нацелены…
        -Чтоб я тут не слышал «банановые»!!! - заорал благим матом тихий до сих пор юноша, и Юлька вздрогнула, придвигаясь, насколько сумела, поближе к детям. - Это ваши, сволочи, соловецкие морды, развязали войну!
        К счастью, юношу нашлось кому успокоить, погладить по головке, ненавязчиво заткнуть. В набитых вагонах, ползущих из одной неизвестности в другую, до драк не доходит, вон, даже у Мишки с Костиком. Какими полярными ни были бы разногласия, как много ни имелось бы делить одним с другими, нашим с этими, - здесь и сейчас мы в одной общей лодке, в душном общем вагоне. Всех нас роднит разновариантный, но цельный по сути страх: либо оказаться в центре возможной мишени, либо превратиться в заложника на вражеской территории, либо застать выжженную землю на месте дома. Если разобраться, нынешнее промежуточное состояние, изматывающе медленное, но все-таки движение вперед, наполненное ожиданием и смыслом - лучшее, что у нас сейчас есть.
        А самое мерзкое, самое неприемлемое, дикое, не укладывающееся в голове - то, что никто ведь не удивлен. И в нашей, и в этой стране каждый в той или иной степени не то чтобы предвидел, но был в любой момент подспудно готов к чему-то подобному. Истинная трагедия убивает прежде всего своей несправедливой неожиданностью - а тут закономерность, катастрофическая, но ожидаемая и неотвратимая, как и глобальное потепление.
        Нам теперь долго будет не до него. В конце концов, с этой данностью мы сжились уже давным-давно. А к настоящей, без дураков, войне, от которой, раньше или позже, все равно некуда было деться, пока еще не привыкли.
        Балансируя на тряском загроможденном полу, Юлька снова достала мобилку и выполнила акробатический трюк, отправив эсэмэски обоим мужьям: блин, с мобилой надо бы поэкономнее, черт его знает, когда удастся ее подзарядить и пополнить счет. Муж-два отозвался сразу же, слава богу, жив и ждет, и столицу пока не бомбили, только побережье; а первый медлил, но тут следовало делать поправку на его нудноватую обстоятельность, на нескончаемые, как дождь, тычки по клавишам методичными пальцами, ни разу в жизни его эсэмэски не помещались целиком на экран. Юлька давала мужу необходимую фору, не позволяя себе заранее срываться с катушек, в конце концов, не бомбили же, все будет хорошо. Или хотя бы как-нибудь.
        И снова остро, до стона сквозь зубы, до взмокшей ладони, обхватившей трубу, захотелось набрать Ливанова, и снова передумала, нашла миллион отговорок, не стала звонить.

«Увези его отсюда. Что-нибудь придумай и увези».
        А я не увезла, бросила, списала в допустимые потери, да попросту забыла, не было у меня на тот момент лишней секунды, чтобы вспомнить еще и о нем. А значит, все-таки предала. И ни одно из миллиона моих убедительнейших оправданий не отменяет этого свершившегося факта.
        Вагон снова гудел и постепенно накалялся, с безапелляционным знанием дела обсуждая актуальное - войну:
        -А я горжусь нашей властью! Потому что она способна на решительные де…
        -Резню и бомбежку всегда называют решительными действиями! Особенно в этой стране.
        -По-твоему, пускай бы эти беспредельщики и дальше безнаказанно убивали наших граждан?!
        -Слушайте, но бывают же цивилизованные методы…
        -Против кого? Против дайверов?!
        -А я вам говорю, провокация. В Пиндосии разработали план, а банановые…
        -Кто сказал «банановые»?!!
        Перестань, одернула себя Юлька. За твоим бурным потоком самообвинений спрятано одно, то ли это твой личный пунктик, то ли идиотский менталитет женщины нашей страны, не суть важно. Вечное стремление принять всех вокруг под крыло, в свое защитное поле, в собственную субъективную реальность, всё за всех решить, всех построить и проконтролировать, спасти, уберечь, накормить и обнять. А он ведь совсем не такой. Он сам творит себе реальность, в которой живет и куда щедро пускает жить других. Если уж на то пошло, он гражданин этой страны. И он, конечно, что-нибудь придумает - без твоей помощи.
        Первый муж наконец подтвердил свою жизнь эпическим сочинением на тему геополитики и нового витка коммунально-кондишенных цен, плавно переходящим в не то вопросы, не то претензии касательно дороги и детей. Юлька сунула мобилку в карман, взялась за поручень, переступила поудобнее, едва не отдавив ногу попутчику, чернобородому мужчине, который дремал на полке позади нее, привалившись виском к окну. Чернобородый приподнял тяжелые веки, чуть заметно кивнул на Юлькино торопливое извинение через плечо.
        -Я хочу пить, - сказала Марьяна.
        -На станции. Уже скоро.
        -Если позволите.
        Обернулась. Человек с черной бородой, прямой и жесткий, без малейших признаков сна, протягивал через проход початую пластиковую бутылку. Марьянка подалась вперед, не дожидаясь разрешения, схватила жадно, присосалась, запрокинув голову.
        -Да, конечно, - проговорила Юлька. - Не забудь сказать дяде «спасибо».
        ГОРЯЧАЯ ТОЧКА. Спецпроект «Новых вестей»
        ДАЙВЕРСКИЙ ПОСЕЛОК: текст Чопик, камера Василенко, хр. 2мин. 56сек.
        Подводка: Согласно последним сводкам, количество погибших в результате бомбардировок на побережье культурного шельфа приближается к трем тысячам человек, более двадцати тысяч получили ранения. Все дайверские поселки на побережье разрушены до основания.
        Экстренный саммит глав государств Западного блока отказался признать такие действия северных соседей (напомню, предпринятые в ответ на убийство дайверами двоих граждан этой страны, судьба третьего до сих пор неизвестна) симметричной социальной санитарией, как заявлялось накануне в правительственном докладе. Сегодня на повестке дня работы саммита обсуждение несанкционированного обстрела курорта Соловки с наших кораблей, размещенных на международной базе Беломорского флота. По мнению независимых экспертов, военный конфликт выходит на новый виток.
        В течение прошедших суток бомбардировки культурного шельфа не возобновлялись. На побережье работают наши корреспонденты.
        Стенд-ап: Месяц назад мы уже приезжали сюда, и нам не понравилось. Это место и тогда было труднодоступным, загрязненным и опасным, а люди, которые здесь жили, не вызывали особой симпатии. Сегодня тут не живет никто. Мы вернулись на пепелище.
        Текст: Эта женщина, ее зовут Нина, добралась сюда одновременно с нами. Она ищет своего мужа. Армен Аганесян ушел в дайверы пятнадцать лет назад: его родной приморский городок оказался под водой, а в большом городе Армен так и не прижился. Однако, вопреки стереотипному представлению о дайверах, все это время он содержал семью, часто бывал у жены и детей. Многие дайверы, оказывается, жили именно так.
        Синхрон (Нина): По госпиталям я уже искала. Я понимаю, что нет смысла. Но я не могу.
        (Корреспондент): Когда он приезжал домой последний раз?
        (Нина): Недели две назад. Рассказывал про какую-то экспедицию. Будто приехали соловецкие что-то там искать на шельфе, навезли техники всякой, еды, консервов… он еще детям сгущенки принес…
        Текст: Подобной информации, даже намека на нее, вы не найдете в северных СМИ. Постоянно муссируя тему убийства своих сограждан дикими дайверами, эта страна предпочитает не упоминать, что именно делали на нашем побережье Юрий Рибер, Антон Герасимов и Андрей Неволенский. А здесь, в сожженном дотла бывшем поселке, свидетелей не осталось.
        Стенд-ап: Сейчас мы покажем вам кадры, отснятые нами тогда, месяц назад. Более материальных доказательств у нас, к сожалению, нет.
        Текст (архивное видео): Это адресный план, снятый напоследок для обычного сюжета о жизни дайверского поселка. Оставляем эмоции за кадром. Только картинка. Эти ящики под брезентовым чехлом и есть снаряжение экспедиции, о которой упоминал Армен Аганесян и которую мы сами застали в поселке на тех съемках. Цель экспедиции тогда показалась нам выходящей за пределы здравого смысла. Эксперты тоже так считают.
        Синхрон (историк): Капсула - это газетная утка. В те времена чего только ни писали… Надвигалось глобальное потепление, в обществе нарастала истерия. Капсула! Как вы ее себе представляете, дорогая моя? Что такого могли заложить в эту капсулу, чтобы ее открытие спасло и обогатило всю страну?
        Текст: Тем не менее, приезжие в капсулу верили. И не исключено, что они были не единственными, кто верил в нее там, в этой стране. Так или иначе, остается неясным, каким образом трагедия в дайверском поселке, далеком от всяческих средств коммуникации, так скоро стала известна на самых верхах этой страны. Решение о так называемых «мерах социальной санитарии», которое даже сторонники внешней политики северного правительства называют крайне смелым и неожиданным, было принято молниеносно. Поневоле складывается впечатление, что его подготовили заранее, будучи вполне в курсе событий и сценария их дальнейшего развития.
        Нина Аганесян не уйдет отсюда, пока не прояснит окончательно судьбу своего мужа. Наша съемочная группа тоже не покинет эту горячую точку до тех пор, пока мы не узнаем все возможное о том, что же в действительности здесь произошло. Правду об истинных целях и безотказных методах развязывания войны в эпоху глобального потепления.
        Юлия Чопик, Сергей Василенко, спецпроект «Горячая точка», «Новые вести», Пятый канал
        SOS!!! ПРОПАЛ ЧЕЛОВЕК!
        О местонахождении известного писателя, поэта и публициста Дмитрия ЛИВАНОВА уже трое суток никому ничего не известно
        Всеволод ПАЛИЙ
        Вот уже четвертый день я упорно звоню и не могу дозвониться Диме Ливанову. Это не удается также ни его жене, ни издателю, ни многочисленным друзьям и еще более многочисленным знакомым. Как мне стало известно из достоверного источника (который, уж простите, не стану называть из обоснованного опасения за его жизнь), Ливанов, на момент начала войны отдыхавший с дочерью на Соловках, собирался, отвезя ребенка домой, немедленно приехать в нашу страну.
        Елена Ливанова последний раз видела мужа, отпуская его в аэропорт. Есть свидетели, заметившие писателя на регистрации (у себя в стране он довольно известный медийный персонаж), однако вылетел ли он своим рейсом, прояснить не удалось. Администрация аэропорта категорически не дает никакой информации, а пассажиры того рейса, которых мы разыскали, отказываются от общения либо заявляют, что не помнят никого из попутчиков.
        Месяц назад Дмитрий Ливанов посещал нашу страну и, в частности, побывал в том самом дайверском поселке, прогремевшем впоследствии на весь мир, - о чем рассказал мне в интервью для журнала «Grand City». Трагически погибший при так и не выясненных до конца обстоятельствах журналист Юрий Рибер был его другом. Исчезновение Димы слишком хорошо ложится в цепочку всем известных событий, чтобы быть случайностью.
        Я призываю всех, кому хоть что-нибудь известно, делиться информацией непосредственно со мной по адресу sevapaliy@ yahoo.com. Есть подозрение, что на родине Ливанова в скором времени вообще тихо и ненавязчиво забудут, что пропал человек и его нужно искать.
        (Опубликовано в интернет-изданиях «Тележизнь», «Наша правда», «Обсерватор»,
«Культ-УРА», в газетах «Зеркало», «Репортер», «Вечерняя столица», «День страны»,
«Права человека», «Твой родной город», «Столичка», «Узнай судьбу» и др., на многочисленных сетевых порталах, в комьюнити wanted, SOS , bez vesti, livanov dm, ru writers, publish, chitaem, reporter , pressa ua и др. с поощрением кросспостов в ЖЖ, на форумы и веб-конференции, куда угодно.)
        ПОГОДА НА 21 ИЮЛЯ, СТОЛИЦА Переменная облачность, безветренно, атмосферное давление 643 мм/рт. ст., влажность воздуха 82%,
        температура воздуха ночью - +31 +35, днем - +49 +53, на солнце до +69.
        По данным infometeo.com, это абсолютный температурный рекорд, зафиксированный на данное число года в наших широтах.

2008

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к