Рижский клуб любителей хронопортации Александр Владимирович Долгов
        В новой фантастической повести «Рижский клуб любителей хронопортации» Александра Долгова, бессменного главного редактора культового журнала Fuzz и автора книги «Цой. Черный квадрат», ставится главный вопрос: возможно ли было спасти Цоя? Действие повести начинается в Петербурге в наше время. Рассказ ведется от лица героя - студента исторического факультета СПбГУ, который однажды получает интернет-послание от… самого себя. Письмо отослано с его же электронного адреса, но из далекого будущего, когда ему уже за пятьдесят. Отправитель предлагает юноше «прыгнуть» впрошлое, чтобы спасти «последнего героя» от автокатастрофы, и информирует о существовании портала времени, якобы находящегося в Риге.
        В книгу также вошли другие произведения автора, ранее не издававшиеся.
        Александр Долгов
        Рижский клуб любителей хронопортации: Повесть и рассказы
        Иллюстрации Алексея Вайнера
        Рижский клуб любителей хронопортации
        Повесть
        Мне исполнилось двенадцать, когда не стало родителей, и с той поры уже минуло шесть лет. Два года назад мне вдруг выплатили компенсацию за их гибель, так появилась возможность оплатить обучение в университете. Будто оттуда в нужный момент отозвались, ведь на бюджетное отделение исторического факультета сам я вряд ли поступил бы. Как говорит мой дядя, старший брат отца, у которого я живу, «матушка лень родилась раньше меня». Что правда, то правда - ленив я до крайности, хотя «способности есть, и хорошие, только ума не хватает их приложить» (это тоже дядины слова). Куда бы я пошел учиться, неизвестно, но тут «свалились с неба» такие деньги… Двести тысяч долларов - сумма огромная. Но, поверьте: не раздумывая вернул бы их до последней копейки и в придачу отдал бы трехкомнатную сталинскую квартиру, переписанную на меня дядей к совершеннолетию, только бы они воскресли. Да разве такое возможно?
        До сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что мамы и папы давно нет. Удивительно - по ночам снятся порознь, а ведь умерли вместе, можно сказать, в одно и то же мгновение, как в волшебной сказке. Но не сказка это, а страшная беда, когда оба были в самом расцвете. До сих пор не могу им простить, ну чего ради они вписались в этот злополучный рейс, летели ли бы после посещения Святых мест в Питер - нет, взяли билеты до Новосибирска: «Прости, сынок, нас неожиданно пригласили на симпозиум, всего два дня работы, и мы вернемся домой». Как же - вернулись… Остались на веки вечные на дне Черного моря во чреве искромсанного ракетными осколками самолета. Понимаете ли, военные учения там проходили! Человеческий фактор подвел! Не тот тумблер включили! «Только не надо делать из этого трагедию, ошибки бывают всюду», - сказал после катастрофы в оправдание президент со смешной для русского уха фамилией соседней братской страны, ответственной за крушение гражданского самолета. Что бы он сказал, если бы в сбитом самолете находились его сын или дочь. На самом деле - дочь. У него единственная дочь - я в «Вике» специально
посмотрел.
        Наверное, не солгу, сказав, что не проходило и дня с тех пор, чтобы я не вспомнил о своих бедных родителях, и мысль о том, что я лишен простой возможности сходить к ним на могилку, терзала мою неокрепшую душу, хотя и утешал себя в дни особой горести: они для меня навсегда остались живыми и молодыми…
        Вот и в тот, по-летнему теплый майский вечер, когда я маялся от безделья, бесцельно слоняясь по квартире, привычно думал о них. Недолго посидел за компьютером, но погружаться с головой в паутину Интернета не хотелось, гулять - тоже. Может, почитать? Я был дома один, дядя задерживался на работе. Он - искусствовед, специалист по русской живописи, работает экскурсоводом в Русском музее. Экскурсии проводит в основном для иностранных групп, поскольку в совершенстве владеет немецким, но ему не влом просто побродить по залам или подменить заболевшего коллегу, чтобы провести экскурсию со школьниками. Помню, как он рассказывал про одно внезапное замещение, которое едва не закончилась конфузом: сорванцы-пятиклашки во время дядиных заоблачных разглагольствований о высоком искусстве привязали бечевкой хлястик его пиджака к антикварной вазе, стоявшей на парадной лестнице второго этажа Михайловского дворца… Короче, только хорошая реакция школьного педагога спасла положение - не иначе, это был учитель физкультуры, - но юных экскурсантов дядя с тех пор побаивается. Наши соседи за глаза называют его
женоненавистником, но это не так - слабый пол ему интересен, точно про это знаю: вмоей маме, например, он души не чаял, и детей маленьких любит, - просто в жизни не повезло, не встретил свою половинку, а теперь, видимо, поздно думать о женитьбе - в этом году мы справили его шестидесятилетний юбилей.
        Когда хлопнула входная дверь, возвестив о запоздалом приходе дяди, я выглянул в коридор из гостиной и сообщил ему о том, что приготовил отличный грибной суп с перловкой - готовить я люблю и умею. В руках я держал вороненый томик Германа Гессе, который вытащил из книжного частокола на полке за пять секунд до явления моего дядюшки, - «Степной волк». Книгу мне уже давно рекомендовали прочесть знающие люди, включая дядю, да всё руки как-то не доходили, хотя она стояла себе на полке - меня дожидалась.
        Дядя, сухо сообщив, что сыт и есть не будет, чем меня, понятно, обидел, сразу же уединился у себя в комнате, прихватив с собой целую кипу каких-то умных книг; он такой - книжный червь, с головой погруженный в любимое дело.
        Ну а я поплелся в гостиную, по дороге заглянув в оглавление: рекомендованный роман оказался на удивление небольшим и был добит парой-тройкой других произведений, мне дотоле неизвестных. В нетерпении я зашуршал на ходу листами книги - предстояло прыгнуть на страницу 223… и тут мне под ноги спикировала старая открытка необычной квадратной формы. Я поднял ее: оказалось - не открытка, а цветная полароидная фотография - групповой снимок. Посмотрел, пригляделся внимательнее и остолбенел! Этого фото я никогда раньше не видел. На нем был мой молодой папа в красной ветровке, на одной руке он держал двухгодовалого карапуза в синем комбинезоне, то есть меня, в другой - я всмотрелся, и мне показалось, что это - чёрный томик Германа Гессе (!), а рядом стоял… Ни за что не догадаетесь! Сам Виктор Цой! Надо же, про него говорят - «Человек в черном», а тут он в синих джинсах и светлой куртке. Может, и не он? Я перевернул фотку и увидел размашистую подпись, сделанную белым маркером по черному квадрату оборотной стороны снимка: «Удачи! В. Цой», а внизу, на белой рамке, уже шариковой ручкой и другим почерком, чтобы
не забыть время и место: «13.08.1990, Юрмала, улица Йомас, дом 48» исовсем в уголке - время «14:05».
        Да-а, дела…
        И в это самое время круглосуточно работающий комп дзынькнул, сообщив о том, что в электронный ящик свалилось очередное письмо. Не знаю, чего ради я прервал размышления об ошарашившей меня фотографии и решил глянуть, от кого послание - скорее всего автоматически, согласитесь, что это вполне можно было сделать и позже. Увидев адресата и дату отправки письма, обомлел… потерял дар речи… у меня отвисла челюсть… со мной чуть не случился удар - всё вместе и по отдельности! Забыв про Цоя и «Степного волка» япопытался врубиться… Мать честная! Да письмо-то ИЗ БУДУЩЕГО! Отправлено с моего же адреса, под моим ником, то есть самим мной, и датировано годом, когда мне должен был стукнуть полтинник - просто охренеть! К письму прилагались три вложения, отображенные в окне браузера декоративной скрепкой - «фенькой», характерной для Hotmail, услугами которой я пользуюсь по привычке всю сознательную жизнь; да, знаю-знаю, это нетипично для отечественного пользователя, ну что поделать, если я - белая ворона. Озадачили меня и четыре латинские буквы, заявлявшие тему: WCTM. Ума не приложу, что бы означал этот буквенный
квартет, совершенно ни о чем мне не говорящий. Первое, что я испытал, был испуг - мы все страшимся всего неизвестного, необъяснимого, и я поставил галочку в «квадратике» иотправил сообщение в корзину с прочим мусором и тупо уставился на экран. Сердце отчаянно билось, готовое вылететь из грудной клетки, я с трудом перевел дыхание, ещё не осознавая, с чего это вдруг так переволновался? Не прошло, наверное, и минуты, как в папку «Входящие» плюхнулось ещё одно письмо - в «теме» стояла строчка-разъяснение: «Дело касается родителей».
        Я в смятении хлопнул крышкой ноутбука, стремясь поскорее избавиться от пугающей неизвестности.
        Чтобы как-то прийти в себя и успокоиться я пошел на кухню и дрожащими руками приготовил себе большую чашку горячего шоколада. Пил его нетерпеливо, жадно, обжигая язык и нёбо, отбивая зубами по тонкому фарфору мелкую дробь, точно морзянку. Тягучий сладко-приторный напиток мне явно пошел на пользу. Придя в себя, я постарался собраться с мыслями - что же такое со мной приключилось?
        «Дело касается родителей» - фраза, заявленная в теме второго письма, заставила вернуться в гостиную. Я поднял крышку ноутбука, включил компьютер. По обыкновению, он загружался довольно быстро, наверное, секунд двадцать-двадцать пять, но на этот раз мне показалось, что он грузится бесконечно долго. Наконец все заработало, я забрался в почтовый ящик и ахнул - все окно браузера оказалось забитым «нераспечатанными» письмами, отмеченными, как и положено для непрочитанной почты, жирным шрифтом. Письма приходили чуть ли не каждые десять секунд, будто по составленной заранее программе… Темы всех писем по-прежнему касались родителей, кроме самого первого. Для начала я восстановил его из корзины - нужно было разобраться, что это за таинственная аббревиатура из четырех букв. К тому же мне позарез хотелось узнать, кем подписаны странные письма, и тут меня ожидало разочарование - никем. Совершенно одинаковые короткие послания, и все без подписи. Адресат и ко мне обращался не по имени, а использовал в тексте лишь обезличенное местоимение «ты», хотя мог бы, к примеру, окрестить меня по-свойски «стариком», к
примеру, что, наверное, меня бы весьма позабавило.
        На самом деле поначалу я оторопел, а потом разозлился: письма-то, хоть и короткие, казались откровенно шизоидными. Судите сами: отправитель на полном серьезе сообщал мне о существовании портала времени, якобы находящегося в мужском туалете ресторана «Рига» водноименной гостинице одноименного города (?!) Вот тут и дошел до меня истинный смысл англоязычной абракадабры («инглиш» я, кстати, знаю неплохо, но «дойч» - еще лучше, поскольку окончил известную всем Петришуле). Она - эта абракадабра - означала не что иное, как «машину времени в сортире»! Вот так просто. Что за идиотизм? В конце послания мне предлагалось добровольно сделать выбор (привожу цитату): «Либо всю жизнь черпать дерьмо лопатой из клозета, либо изменить историю - спасти героя и самому стать им…» Это он намекал на Виктора Цоя, предлагая смотаться в Ригу прошлого века, чтобы предотвратить известную всем автокатастрофу.
        И ни слова о родителях! Я все письма перелопатил - ничего! Открыл все приложения - их было прикреплено по три к каждому письму с соответствующими названиями: «устав клуба», «алгоритм хронопортации» идаже «полезные советы», - нигде ничего!
        Вот сволочь - ведь сознательно запустил «пулю» - приманку насчет родителей, - чтобы заставить меня перелопатить его «сортирное руководство», и… ничего! Только душу растравил… Я нажал мышкой на слово «ответить» иожесточенно застучал по клавиатуре, не стесняясь в выражениях, - настрочил разгневанное письмо. Отправил.
        Через пару секунд дзынькнуло. У меня. Письмо возвратилось, что означало: «мяч влетал только в одни ворота»: умоего неведомого адресата стояло что-то вроде обратного клапана - оттуда письма приходили исправно, а отправить туда я был бессилен. В бешенстве я хлопнул крышкой ноутбука.
        Вот так я и узнал об этом чертовом клубе. Мыслей о том, что это был элементарный розыгрыш, ловко устроенный кем-то из друзей или недругов, у меня почему-то не возникло. Более того, я сразу уверовал, что послание пришло каким-то образом из будущего от меня самого - сомнений на этот счет не было никаких. Я ощущал это всей кожей - верилось, и все тут. Другое дело - что с этой клозетной информацией делать дальше, я пока не знал… На удивление, дядя, погруженный по самую макушку в высокое искусство, все-таки уловил мое нервозное состояние, стал допытываться, отчего я не в своей тарелке, что мне пришлось объяснить невезухой с латинским языком. «Я знаю, что ничего не знаю», - буркнул я уныло на латыни. А что я мог ему еще сказать? Впереди действительно маячили экзамены, заранее вызывавшие мандраж, а истинной причине он бы все равно не поверил. Короче, посвящать его в эту дерьмовую историю (в прямом и переносном смысле) с самого начала я не планировал - уж как-нибудь сам разберусь. Да к тому же человек я, говоря начистоту, - довольно скрытный, мне бы в разведке работать аналитиком, а не в универе на
лекциях штаны просиживать.
        С тех самых пор писем из будущего больше не приходило, что, конечно, тоже держало в постоянном напряжении, не давая расслабиться, и возникал закономерный вопрос: акаким это образом там стало известно, что послания дошли и прочитаны? Да, ответить на него я, как ни старался, не мог… Поначалу хотел даже сбросить их в «корзину», забыть раз и навсегда о загадочном эпизоде, но так и не решился - а вдруг существует то, что нам пока в диковину? Да и, по совести говоря, не хотелось рвать тонкую ниточку надежды. А вдруг это действительно единственный, невероятный - хоть пока и неясный - шанс спасти родителей? Так и оставил мэйлы нетронутыми - ладно, думаю, что будет, то будет.
        Незаметно подкатило время летней сессии, следовало, пока не поздно, хвататься за учебники, дабы не завалить экзамены. Учился я, как уже упоминал, «через пень колоду», тянул себе лямку наук, не надрываясь, но особых опасений о неудах не было. И действительно три экзамена спихнул на «госоценку», то есть трояк, один - на заслуженное «хорошо», а вот последний, пятый - ненавистную латынь - все-таки завалил. И тут дело было даже не в моих способностях, может, у другого преподавателя я вырубил бы даже твердую «четверку», но только не у Обморока - уж больно злопамятным он оказался. (Это я про Валентина Петровича, нашего преподавателя латинского языка, говорю. «Обмороком» студенты прозвали его с незапамятных времен из-за нездоровой худобы и вечных синюшных кругов под глазами - видимо, от чрезмерного курения). А все потому, что как-то на занятиях по глупости или под дурное настроение назвал латынь мертвым языком: мол, кому он сегодня нужен - разве что фармацевтам да упертым юристам, может быть. «Что, скажете, не мертвый?! Однозначно - мертвый…» Понятное дело, Обморок оскорбился до глубины души и решил
поквитаться со мной на экзамене. Я особенно не переживал, надеясь через пару деньков спихнуть мертвый «хвост», но не тут-то было - Валентин Петрович не без удовольствия, издевательски глядя мне в глаза, сообщил, что переэкзаменовка состоится не сейчас, а осенью: «Готовьтесь, молодой человек, - говорит, - времени у вас предостаточно!» - и укатил по-быстрому на курорт в Минеральные Воды, видимо, поправлять не на шутку пошатнувшееся здоровье. У меня же лето оказалось подпорченным перед неминуемым поединком с преподавателем.
        Вот тогда-то я и получил заказное письмо из Риги. Я шел за ним на почту, и состояние было сродни тому животному страху, которое я испытал, «распечатывая» футуристические послания от самого себя. К моему изумлению, в конверте оказалось вполне реальное приглашение на мое имя для оформления визы в Еврозону от некоего Шпилькина Ильи Даниловича, проживающего в Риге по адресу улица Элизабетенс, дом такой-то, квартира такая-то. Уму непостижимо, кто такой этот Шпилькин, - не было у меня никаких знакомых во всей Латвии. И вообще, судя по найденному в книге полароидному снимку, я побывал в Риге с родителями в младенчестве и, конечно, ничего не мог помнить; никаких ассоциаций не приходило на ум, наверное, еще и потому, что отец с матерью ничего не рассказывали об этой поездке. «Может, это знакомый родителей, кто знает?» - размышлял я.
        Не мудрствуя долго, набрал в поисковике нужные данные и, что вы думаете, сразу же получил ссылку на официальную страничку этого перца, если это действительно тот Шпилькин И. Д. Как выяснилось, Илья Данилович - известный рижский профессор истории пятидесяти лет, предлагающий (среди прочих гуманитарных услуг) курс лекций по истории Ливонии и организацию пешеходных экскурсий для туристов. «Прогулки по средневековой Риге» - так называлась одна из них, на которую я отчего-то сразу обратил внимание. Для связи предлагался номер мобильника, но звонить, чтобы узнать, тот этот Шпилькин или не тот, счел преждевременным - я еще ничего не решил для себя, всерьез сомневаясь, справлюсь ли я с поставленной задачкой и каким образом… Ведь мне не предложили никакого определенного плана, полагалось действовать на свой страх и риск по обстоятельствам, никакой конкретики, ничего.
        Я снова взялся за инструкции из будущего, полез в злосчастный электронный письмовник, с тщанием пересмотрел все приложения - на поверку, кстати, они оказались не столь обширными и подробными, видимо, составлялись по-быстрому, наспех; инструкций по спасению «иконы русского рока» там не нашлось. Несложный, почти что тривиальный алгоритм перехода во времени был, краткий устав клуба из пяти коротких пунктов был, немногочисленные советы были - на них я и сосредоточил внимание. Предлагалось взять в поездку из отцовской фонотеки - ни много ни мало - пару кило винила; япробежался глазами по списку из двенадцати наименований, и меня чуть не стошнило от нафталиновых имен - сплошное ископаемое рок-старье, и кому оно нужно?
        Но, видимо, в будущем на этот счет было другое мнение. Следуя поставленному условию, я тут же полез на антресоли, куда отец самолично забросил все грампластинки, после того как «кукукнулась» его ископаемая «вертушка» еще советских времен, давно отжившая свой срок. Новой он покупать не стал, поскольку начинался век «цифры».
        Целый день я угробил на пыльные виниловые раскопки, тщательно осмотрел все пластинки, всё, что нужно, нашел: вынул из конвертов в надежде отыскать хоть малейшую зацепку, скрытый знак, ответы на мучившие меня вопросы. Но пока тщетно. Весь винил оказался в идеальном состоянии, пластинки - не «запиленные», кроме альбома Vanilla Fudge - на «яблоке» первой стороны красовалось огромное чернильное пятно-клякса, затруднявшая чтение списка песен. И кто его только здесь поставил? Какой нерадивый любитель пионеров американского психодела? Этот невзрачный по внешнему виду конверт оказался крайне потрепанным (ещё и с оторванным правым верхним уголком) и почему-то был запрятан в отдельную картонную коробку Ленинградского завода грампластинок, примостившуюся рядом с шершавой бетонной стеной.
        Да, кстати, не удивляйтесь моим меломанским познаниям: вчем-чем, а в рок-музыке я шарю, как подлинный профессионал, основательно подкованный благодаря стараниям своего знатока-папашки - он меня многому успел научить, светлая ему память. Ладно, с виниловым заданием я вроде как разобрался, и альбомы перекочевали с антресолей прямиком в рюкзак и затем в мою комнату.
        Вторым пунктом в списке рекомендаций значился Игорь Покровский по прозвищу Пиночет, или просто Пиня для своих, известный как ближайший друг Цоя. О нем я, конечно, слышал и кое-что знал - благодаря прочитанной в свое время культовой книжке ««Кино» ссамого начала», приобретенной отцом через год после смерти Цоя, но лично с Пиночетом знаком не был, и мне теперь предстояло с ним встретиться и познакомиться («кровь из носу» - так было сказано в послании). Вопросов по поводу необходимости этой встречи у меня не возникло - и дураку ясно: раз Пиночет - ближайший друг Виктора, то однозначно мог пролить свет на трагедию и, соответственно, помочь мне нащупать пути спасения Цоя. Правда, координат его не указали, что меня особо не волновало. Уж кто-кто, а я его без труда найду. Забыл с вами поделиться: яуже больше года сотрудничал с рок-н-ролльным журналом - строчил для них статьи на правах фрилансера. Таких нештатников в журнале было пруд пруди - в основном, конечно, молодняк типа меня, но попадались и старички с именем. Так что я легко мог обо всем справиться в редакции. Не откладывая, позвонил туда. Трубку
взял сам Долгов, их главный редактор. Я озвучил просьбу, и он тут же продиктовал номер телефона, только предупредил: «Как говорится, услуга за услугу: нужно написать репортаж с одного из ближайших мероприятий», имея в виду вояж знаменитого клавишника Кита Эмерсона, афиши сольного проекта которого с эффектно горящим концертным роялем пестрели в Питере на каждом углу, и предложил срочно ознакомиться с творческим наследием британской группы ELP. Что ж, я был не против.
        Завладев мобильным телефоном Пиночета, позвонил ему, представился, как и принято в подобных случаях, журналистом, сказал, что хочу взять интервью для Fuzz. Тот не удивился - мои коллеги по перу время от времени пытали его насчет звездного дружка, как правило, в июне или в августе - перед известными памятными датами. Теперь, правда, стоял жаркий июль… Пиночет сказал, что ненадолго отбывает из города, и предложил встретиться сегодня или после возвращения. Я, не раздумывая, произнес: «Сегодня», и он с ходу пригласил меня к себе домой.
        Терять время в моем положении резона не было, я торопился на встречу в надежде на то, что Пиночет воспоминаниями прольет свет или поможет нащупать дно в загадочной истории. Подробности того дня были крайне важны для меня: каждая незначительная деталь, всякая мелочь, любой нюанс могли стать неожиданным ключом для расшифровки посланий. Вот почему они так четко отпечатались в моей памяти, и потому я столь последовательно и скрупулезно могу привести их здесь почти в репортажном стиле, тем более что ощущал себя при встрече не студентом-горемыкой с хвостом по латыни, а настоящим журналистом. «О, святая простота… самонадеянной молодости!» - добавил бы я сейчас на ненавистном «мертвом языке».
        Игорь с незапамятных лет жил в ухоженной пятиэтажке - дом ведомственный - на углу улиц Кузнецовской и Варшавской. Доехал на метро до «Электросилы», а дальше пешочком по Московскому проспекту до Кузнецовской - идти не больше двадцати пяти минут быстрым шагом. Повернул направо, и вот он - дом сталинской постройки, такой же, кстати, как и наш с дядей, фасад самый обычный, кирпичный, без особых архитектурных излишеств, во дворе будка с охранником, внизу домофон. Набираю номер квартиры, мне мгновенно открывают дверь, и я пулей взлетаю на последний, пятый этаж - лифта здесь нет. Чувствуется, что в парадной недавно сделан ремонт, стены чистые, без граффити, не вымаранные скабрезными надписями, на окнах новехонькие стеклопакеты, на подоконниках красуются пальмы в горшках. На этом фоне старая обшарпанная дверь родом из шестидесятых со щелью-проемом для почты разительно контрастирует с ухоженной лестницей. Звоню в дверь, и тотчас раздается яростный лай собаки, дверь распахивается настежь, и… ко мне на грудь бросается здоровенная немецкая овчарка - такое ощущение, что дверь открыла сама собака. От испуга я
даже отпрянул назад. «Лайма, свои!» - рявкает Пиночет, облаченный в джинсы и футболку. Лайма, которая, впрочем, не собиралась меня кусать, лаяла больше для проформы, по-быстрому меня обнюхала и тут же дружелюбно завиляла хвостом, уткнувшись мне в бок слюнявой мордой, чтобы я ее погладил. Седовласый Пиночет приглашает в гостиную. Квартирка со знакомой планировкой - у меня такая же, только трехкомнатная, а здесь по левую сторону гостиная, прямо - маленькая комната, справа кухня и ванная с туалетом. В туалете рядом с унитазом архаичная ножная педаль со сливом - еще работает, а у нас с дядей давно снята. Прохожу в гостиную, она же спальня - кругом фирменный винил, прямо горы виниловые, даже постель завалена нераспечатанными альбомами в блестящей целлофановой упаковке. Как похвастал Пиночет, «самый качественный японский винил, только что получил из Токио» - классический набор британского хард-рока: Black Sabbath, Uriah Heep, Deep Purple - короче, все то, что пользуется спросом до сих пор. Перепродажа грампластинок для Пиночета, как и раньше, главная статья дохода. Я сажусь в низкое кресло у стены напротив
большой двуспальной кровати, достаю блокнот и шариковую ручку (терпеть не могу записывать интервью на диктофон), осматриваюсь. Плотные гардины на широком окне пропускают мало света. В глаза бросается большой портрет какой-то царской особы, я ошибочно принимаю ее за царевну Анастасию, но Пиночет говорит, что это - царица Александра Федоровна. Тут же рядом с ним знакомый мне по газетным и журнальным публикациям фотопортрет царской семьи Романовых. Вся стена у изголовья кровати увешана изображениями Божьей Матери, Иисуса Христа, святых угодников, великомучеников - я насчитал более десятка икон разных размеров. Признаться, я ожидал здесь увидеть скорее какой-нибудь рок-н-ролльный иконостас… Обратил внимание на миниатюрное пожелтевшее, еще дореволюционное фото в простой деревянной рамочке: однорукий инвалид в солдатской фуражке, надетой набекрень по тогдашней моде, находящийся, судя по интерьеру, на лечении в лазарете. Спрашиваю: «Кто это?» - «Дед, воевавший в Первую мировую за царя и отечество». В общем, известный рок-н-ролльщик на поверку оказался патриотом и монархистом. («Ну как же - вся наша семья
преданно служила царю…») В углу комнаты громоздится навороченная стереосистема - тюнер, магнитола, вертушка, по бокам от нее высятся огромные черные колонки. Здесь же рядом с ними на стене висит приколотый булавками хорошо знакомый мне постер с ликом Виктора и типографским оттиском его автографа под портретом. «А реального у меня нет, - с грустной улыбкой произносит Пиночет, будто отвечая на мой вопросительный взгляд. - Был один подписанный плакатик, так я его знакомому подарил, потом, уже после гибели Витьки, просил вернуть, но тот наотрез отказался». Игорь без лишних предисловий ставит на сильной громкости альбом «45» - идеальный фон для откровенного разговора о Цое: «Очень люблю этот альбом, а еще “Черный” - без слез слушать его не могу…» Мой интервьюируемый сам легко разговорился, и, кстати, на животрепещущие для меня темы. По ходу разговора выясняю поразительную вещь: оказывается, Пиночет побывал на последнем рижском концерте группы «Кино», ездил в Ригу специально для того, чтобы повидаться там с Виктором, хотя все и произошло почти случайно. Новость, для меня имеющая первостепенное значение,
просто бомба, я слушал, затаив дыхание, хотел узнать больше подробностей. Вот что он мне рассказал.
        -Об этом концерте я узнал через знакомого, того самого, которому отдал плакат. Из Риги я хотел привезти кассетный магнитофон с колонками, по слухам, он там свободно продавался и стоил недорого. Сергей - так звали моего приятеля - сказал: «Поехали вместе». Он был рижанин, а учился в ленинградском вузе. «Купишь маг, и заодно сходим на концерт». Сам он очень хотел получить автограф Цоя. И еще интересное совпадение - его дворовые друзья детства играли в довольно известной, по рижским меркам, рок-группе, которая должна была играть на «разогреве» перед «Кино», от них-то он и узнал о предстоящем концерте.
        Пиночет приехал в Ригу 13 июня, и ровно через два месяца, 13 августа, в 14:05, судя по надписи на памятной фотке, мы с папой в Юрмале случайно встретились с Цоем у ювелирного магазина… Что же из этого следует, какой вывод напрашивается, как это связать воедино, чтобы справиться, казалось бы, с нереальной задачей - спасти последнего героя и… родителей?
        Мы проговорили битых три часа, за это время Пиночет рассказал много интересного: как он посетил гримерную группы «Кино» перед концертом, буквально нашпигованной «киношной» рекламной продукцией - футболками, плакатами, календарями, вспомнил, во что был одет Виктор и кто находился с ним в артистической комнате, что там конкретно происходило, а также - как прошел сам концерт. Поведал и о том, что попросил Цоя перед выходом на сцену спеть для него песню «Мои друзья идут по жизни маршем», но тот по какой-то причине не выполнил просьбы, возможно, потому, что не говорил в тот вечер с публикой напрямую, пел песни без конферанса; астарых вообще не спел. И самое важное, что это был последний раз, когда он видел в живых своего друга Витьку и, честно говоря, сам Витька, его общее состояние ему жутко не понравилось - уж больно уставшим он ему показался, уставшим от всей этой бесконечной концертной суеты.
        Уже прощаясь, едва ли не в дверях, я зачем-то спросил Пиночета о том, какую музыку он предпочитал слушать в 90-м году, спросил, даже не ожидая ответа, по какому-то наитию - кто ж такое вспомнит почти через двадцать лет. Но он вспомнил, заставив меня содрогнуться…
        -Американский психоделический рок. Vanilla Fudge - мне тогда безумно нравилась эта группа. Сейчас покажу.
        Извинившись, он вернулся в гостиную и через пару минут вынес потрепанный временем аляповатый альбом с оторванным правым уголком (!), при виде которого я вовсе потерял дар речи.
        -Эту редкую пластинку, - пояснил Пиночет, - я выменял тогда в Риге за проходку на концерт «Кино».
        -А у кого выменяли, не помните? - глухим голосом спросил я, предчувствуя ответ, и сам испугался ожидаемого.
        -Да у какого-то паренька, - на минуту задумавшись, точно вспоминая подробности того обмена, произнес он. - Неприметный такой паренек был, в черной бейсболке с каким-то клеймом - хоть убей, не вспомню каким. Он сказал, что тоже из Питера и что знает меня, мол, встречались в клубе филофонистов. С тех пор я больше его не видел, - и, помолчав, добавил: - Кстати, вы чем-то схожи - один типаж.
        Меня аж перекосило от этих слов, но Пиночет, ничего не заметив, повертел перед моим носом знакомым конвертом, потом вытащил из него вороненый блин пластинки, аккуратно зажал ее ребра между ладонями и, как заправский филофонист, с наслаждением поиграл плотной пластмассой, наслаждаясь упругим звуком вибрации винила. Я же… успел разглядеть чернильное пятно-кляксу на одном из «яблок», нисколько не сомневаясь в том, что эта грязная отметина красовалась именно на первой стороне пластинки. С ужасом предположил: если проверить заводские номера «близняшек», если б я вздумал их проверить, они оказались бы абсолютно идентичными! Как такое возможно - две абсолютно одинаковые пластинки? В голове просто не укладывалась подобная хрень - когда, в каком измерении и каким образом эта старая пластинка раздвоилась, материализовалась в два идентичных предмета, параллельно существующих в одном и том же времени? И что означало это парадоксальное раздвоение лично для меня? Неужто мне действительно суждено восстановить кем-то нарушенную реальность, а для этого вернуть отцовскую пластинку в прошлое, чтобы устранить
создавшийся временной парадокс? Интуитивно я чувствовал, что дело обстоит именно так. Я, как мог спокойно, пытался разобраться в дьявольском клубке своих вопросов и своих же ответов. Как же эта чертова пластинка попала в отцовскую коллекцию? Я не знал и вряд ли узнаю, а вот пиночетовская - ясно как: получена из моих собственных рук от меня в Риге в июне 1990 года. Только в моей памяти этот факт еще не зафиксирован, поскольку я этого еще не совершал (!), хоть это событие уже произошло. С ума можно сойти! Значит, для того чтобы устранить этот парадокс, следует изъять пластинку из отцовской коллекции и отправить ее в прошлое к Пиночету и таким образом разрешить проблему? Так ведь? Ну, это проще простого - с этим справится любой начинающий путешественник во времени… Другое дело - достаточно ли этого для спасения родителей и Цоя? На этот вопрос ответа я не находил, да и кто мог мне его дать, ведь отныне я должен был за всё отвечать сам. И после некоторого колебания я решил рискнуть. Да, попробовать стоило!
        Конкретного «плана по спасению» по-прежнему не возникало - один сумбур и переполнявшие меня эмоции, но, как говаривал один великий французский полководец, «главное - ввязаться в бой, а там посмотрим…» В моем же аномальном случае (немного перефразируя) - «влипнуть в историю, а там посмотрим…» И я немедленно подал документы в латвийское консульство для оформления визы.
        В Ригу я решил ехать на машине - зачем тратиться на билеты? Права у меня имелись, получил еще за полгода до этой истории - решил сам себе сделать подарок на совершеннолетие. Экзамены в ГАИ сдал без сучка и задоринки с первого раза, сам такому результату удивился, - это при моей-то лени. Постарался на славу в пику моему одиозному инструктору Виктору, вечно ходившему с недельной щетиной и любившему стращать подопечных историей о каком-то горемыке, который раз двадцать безуспешно сдавал экзамены.
        Поначалу я управлял автомобилем не ахти как, и потому тачку решил брать не новую, а потрепанную временем и бездорожьем. Прислушался к совету Виктора: «Все равно, - говорит, - побьешь ее по первости, а так старую особо жалеть не будешь». Главред Долгов, услышав, что мне нужен подержанный автомобиль, предложил купить редакционную машину, развозившую тираж по точкам продажи журнала. Цену назначил символическую, да и пробег был небольшой, я сразу согласился: отечественная «Лада», 99-я модель, реэкспортный вариант, пригнанная из Италии, ярко-изумрудного цвета, хоть и с нещадно обтрепанными крыльями, меня вполне устраивала. В первый же день после сделки я получил боевое крещение, не вписавшись в подворотню своего дома: разбил правую переднюю фару и ободрал уже не раз покорябанное крыло. Впрочем, я особо не расстраивался и до отъезда в Ригу старался побольше практиковаться, особенно в разворотах - мое слабое место.
        Тем временем, помня про обещание, данное Долгову, зря времени не терял: закачал в свой MP3-плеер все творческое наследие ELP (на два гигабайта - в него около 500 песен входит, никак не меньше). В подборку вошли десять классических альбомов, два самых известных концертных - я, понятное дело, о «Картинах с выставки» говорю и о Welcome back. Вошли туда и пара сборников, составленных из самых известных треков, на которых я и решил сконцентрироваться, поскольку весь материал оказался крайне обширным - и за месяц не переслушаешь, а мне нужен был результат как можно быстрее - я спешил в Ригу.
        Честно скажу, что к прог-року и его адептам я почти равнодушен - там много пафоса, на мой взгляд. Я сам другую музыку люблю, давно болен психоделическим новоделом - диагноз хронический. Мои бесспорные фавориты - портлендская команда The Dandy Warhals, готов слушать ее круглые сутки, все их песни знаю назубок. Правда, не уверен, слышал ли о них сам господин Эмерсон, но в том, что моим любимчикам, вне всяких сомнений, известно имя лучшего клавишника всех времен и народов, не сомневаюсь нисколько. Я же и подавно знаю, какую роль сыграл прославленный музыкант в истории рока, и для того чтобы о нем правдиво написать, то есть объективно, не брюзжа и ехидничая насчет возраста и прочего, надо лишь помнить о том, какой шум в свое время наделало знаменитое британское трио - они оказались настоящими рок-революционерами, единственными в своем роде, полностью изменившими представление о современной рок-музыке. Стоило мне только вообразить на миг, какое впечатление их неповторимые творения могли произвести на молодого слушателя три с половиной десятка лет назад, и все сразу встало на свои места - я понял, в
каком ключе надо писать.
        Подошло время ответственного задания, днем я забежал в редакцию забрать проходку на концерт. Долгов сообщил, что никаких встреч прессы с Эмерсоном не предполагается, он, якобы, в данном туре интервью не дает, и попутно рассказал пару занятных баек про маэстро. До концерта оставалась еще куча времени. Тачку я оставил припаркованной у дома, рассчитывая немного расслабиться пивом, что иногда себе позволяю. (Да, могу выпить немного вина или пива, а вот крепкие напитки не переношу, после того как меня однажды дружки-журналисты напоили коньяком, я тогда чуть дуба не врезал, так мне плохо было). Опускаться в метро в солнечный денек не хотелось, и я махнул пешком через мост - до Дворца культуры имени Ленсовета было не так далеко, да и по дороге было о чем поразмышлять. Прошлой ночью дочитал «Степного волка» - читал медленно, смакуя каждую строчку, перемежая удовольствие с зубрежкой латинского букваря, и, честно скажу, роман стал отдушиной, а финал полностью отражал моё состояние: «Я чувствовал себя опустошенным и готовым проспать хоть целый год». Но вместо того чтобы завалиться спать, я вновь раскрыл
книгу и принялся перечитывать начало, «предисловие издателя», написанным, понятное дело, самим автором. И вот в самом конце предисловия я натыкаюсь на такой замечательный пассаж - и как это только я его проглядел по первости?! - «Настоящим страданием, адом человеческая жизнь становится только там, где пересекаются две эпохи, две культуры и две религии. Если бы человеку античности пришлось жить в средневековье, он бы, бедняга, в нем задохнулся, как задохнулся бы дикарь в нашей цивилизации». Вот эти самые слова про столкновение двух эпох меня, по правде говоря, просто ошеломили, и какое счастье, подумалось мне тогда, что я собрался прыгнуть не в другую эпоху, а… подумаешь, через какие-то 16 лет! Что они вообще значат для вечности - всего лишь миг!
        Когда я, погруженный в философские размышления о бесконечности бытия, наконец подошел к ДК Ленсовета, до начала концерта оказалось «палкой не добросить». Главный вход был закрыт, и я сунулся на служебный, моя проходка мне давала такое право - дай, думаю, загляну в закулисное кафе, может, увижу что интересное, да мне и нравилось там бывать. За столиками никого не было, только у стойки буфета толпился кое-какой народец. Я пристроился за импозантным дядечкой в черных кожаных штанах и черной шелковой рубахе навыпуск (по виду - великовозрастный хиппи с явно крашеными волосами). И я подумал: наверняка вечером в зале увижу немало подобной публики, ведь предстоящий концерт вызвал нешуточный интерес у любителей прог-рока, я даже узнал из сети, что страждущие хотят добраться сюда аж из Украины и Белоруссии.
        Буфетчица обслуживала расторопно и вот уже стала принимать заказ от хиппаря (на деле оказавшегося всамделишным «фирмачом», как назвал бы его мой покойный батюшка). И тут она испытала небольшое языковое затруднение: поняла, что ему, как настоящему англичанину, требуется черный чай с молоком, но споткнулась над значением незнакомого, мягко звучащего слова.
        -Трудности перевода? - улыбнулся я буфетчице, мгновенно придя на помощь. - Ему мед нужен. - И когда длинноволосый повернулся на мой голос, ослепив бриллиантовой сережкой в мочке левого уха, я его сразу признал - это был Кит Эмерсон собственной персоной! ……!!! (Прошу прощения).
        Перед походом на концерт я плотно посидел в Интернете и основательно полистал ленту с фотками звездного клавишника - архивные и нынешние в большом количестве - и скажу со всей определенностью, что Кит Эмерсон хоть и изменился внешне с молодых пор, но узнать его можно без труда. Он ничуть не похож на старика, а ведь ему уже пошел седьмой десяток; хотел бы я так же выглядеть в его годы, если, конечно, смогу до этих самых лет дожить. Он до сих пор выглядел молодцом хоть куда, по-прежнему был бодр и внешне эффектен. Да, не ожидал я, совсем не ожидал увидеть, что он здесь будет передо мной чаи распивать или что-нибудь покрепче (Долгов упомянул, что Эмерсон известный на весь мир выпивоха).
        -Нет проблем, мед у нас имеется, и, без сомнений, самый лучший, - защебетала буфетчица, выставив на стойку стеклянную баночку башкирского меда.
        -Вы ему, пожалуйста, еще пару тостов сделайте… э-э-э… из белого хлеба, - добавил я, выяснив, что еще желает маэстро.
        -Будет сделано в лучшем виде, - отрапортовала она, зарядила тостер и озвучила стоимость заказа, а для верности подсунула Эмерсону калькулятор. Маэстро пошуршал в кармане штанов наличностью, достал оттуда помятые купюры и, неуверенно повертев их, почти в ступоре уставился на подставленный калькулятор. Тут уж пришла на помощь сама буфетчица, деньги приняла прямо из руки, отсчитала сдачу звонкими монетами и с ходу принялась обслуживать меня. Эмерсон, подхватив поднос, пробурчал странноватую фразу: «Я вновь чужак в стране чужой…» - как бы сказанную про себя.
        Уж не знаю почему (может, от волнения), я попросил налить бокал красного вина, как и положено, предъявив буфетчице паспорт (правила я знаю и строго соблюдаю их), хотя до этого вроде как намеревался выпить пива. Конечно же, взбудораженный неожиданной встречей со звездой, заставшей меня врасплох, теперь я лихорадочно соображал, как же по максимуму использовать подвернувшийся случай пообщаться с самим Эмерсоном. «Чужак в стране чужой», говоришь… что-то знакомое, только вот вспомнить никак не могу, откуда эта фраза мне известна… И тут меня осенило - как же я мог забыть?!
        Маэстро тем временем уселся за столик у стены под зеркалом и, когда я взял свой бокал и огляделся, дал знак, чтобы я подсел к нему. Вот так просто все и случилось, и не надо было так переживать. Да, ничего не скажешь, повезло так повезло!
        -Вы любите Хайнлайна? - произнес я, едва опустившись на стул.
        -Что? - вскинул брови Эмерсон, не поняв неожиданного вопроса.
        -Ну, Роберт Хайнлайн, знаменитый писатель-фантаст… Вы только что упомянули один из его романов…
        -Ах да, - оживился Эмерсон, - обожаю его книги, почти все, что им написано, прочитал.
        -А я вот только одну - «Дверь в лето».
        -Ну, какие твои годы, еще успеешь всего Хайнлайна прочитать, и не по одному разу, - утешил он меня, а потом, заговорщицки подмигнув, заметил: - Небось спишь и видишь, как сам путешествуешь во времени? - имея в виду ту самую книжку, которую я уже прочел.
        В ответ я только хмыкнул. Знал бы он, куда я собрался, таких бы шуточек наверняка не отпускал в мой адрес.
        Так мы и разговорились. Эмерсон объяснил свою недавнюю метафору, как впервые в жизни себя почувствовал «чужаком в стране чужой». В 1972 году, когда побывал в Японии на гастролях, у него там были два концерта в Токио и Осаке и обширная культурная программа в течение недели. Группа ELP арендовала реактивный чартерный самолет, привезла с собой из Лондона целую стаю британских журналистов и восемь тонн музыкального оборудования, а схожие чувства маэстро испытал теперь, когда наконец-то добрался до России, - здесь другая жизнь, культура, традиции и, наконец, непонятный алфавит - какая-то марсианская кириллица.
        Потом я, как бы между прочим, подивился тому факту, что он за свой счет купил поесть - ведь у него в гримерке вдоволь всего: ипитье, и еда и, как я понимаю, абсолютно бесплатно.
        -Так и есть, - подтвердил Эмерсон, - промоутером выставлено все - от нужного размера махрового полотенца до нужной марки спиртного - согласно бытовому райдеру.
        -А почему же в таком случае вы здесь, а не там?
        -Понимаешь ли, ведь скука смертная одному сидеть в грим-уборной. А здесь я могу перекинуться с кем-нибудь парой-тройкой фраз. Хотя бы с тобой.
        -Может, тогда не стоило требовать отдельную комнату? - съязвил я.
        -Стоит, не стоит - все это пустые разговоры… Пойми одно: по моему статусу так положено - отдельная грим-уборная, как и отдельный лимузин, хотя я, кстати, могу ездить на чем угодно, даже на велосипеде, - и шутливо добавил: - Стал звездой, вот и сиди в гордом одиночестве.
        Мы рассмеялись.
        -А это правда, что вы не даете интервью?
        -Первый раз об этом слышу, еще не далее как вчера плотно общался с журналистами в Москве. А почему мой юный друг интересуется этим вопросом?
        Я представился, сказав, что прибыл на концерт по заданию редакции рок-н-ролльного журнала писать отчет о концерте. Маэстро не поверил моим словам, видимо, сбил с толку мой юный вид.
        -Ты действительно журналист?! Ничего не придумываешь?!
        Пришлось показать журналистское редакционное удостоверение. Эмерсон, конечно, от него отмахнулся, мол, верю, верю, прости парень, не хотел обидеть, только и спросил, косясь на мой бокал с вином, есть ли мне уже 18 лет.
        -Не волнуйтесь, с этим все в порядке, - произнес я, демонстративно пригубив из бокала вино.
        И тут краем глаза перехватил жадный взгляд Эмерсона - мы сглотнули с ним одновременно: я - вино, а он - чай с молоком.
        -По совести говоря, - признался он, - я сам бы с удовольствием сейчас пропустил бы бокальчик-другой красного… Вино я люблю, а вот к пиву равнодушен, правда, с недавних пор перед концертом вообще не употребляю алкоголя, строго соблюдаю «сухой закон».
        -Мне, в отличие от вас, на сцену выходить не надо, - поддержал я новую тему нашего разговора.
        -А когда-то музыкальная братия называла меня за глаза «Мистер Курвуазье». Знаешь? Нет?
        Я неопределенно мотнул головой, Долгов про это не упоминал.
        -Да, «Мистер Курвуазье», - повторил маэстро, продолжая откровенничать. - Это прозвище, помнится, дал мне Джерри Губмен, скрипач «Оркестра Махавишну». И не случайно - в годы расцвета ELP бутылка отменного французского коньяка на сцене стала частью моего арсенала… Она прочно заняла место в моей жизни, как на сцене, так и в быту. Она, между прочим, всегда вызывала аплодисменты у публики, когда в середине соло на фортепиано, играя левой рукой останато, я протягивал руку, брал бутылку и пил прямо из горла… - сделав длинную паузу, он добавил: - Тем не менее я никогда, - повторяю: никогда! - так и напиши в своей статье: Кит Эмерсон никогда не отменял концерта из-за подпития или похмелья.
        У меня не было слов, честно говоря, я был просто ошарашен подобными откровениями звезды, мне только и оставалось, что внимательно слушать. Он много о чем поведал: про скоростные японские мотоциклы, пилотирование спортивных самолетов, хорошо выдержанный коньяк с запахом луговых трав, который надо пить непременно теплым, короче, про все то, что он любил и о чем думал. О синтезаторах, электроорганах и концертном рояле «Стейнвей», занимавших не менее важное место в его существовании, чем вышеперечисленное, он, конечно, тоже упомянул.
        Вспомнив одну из баек, рассказанных Долговым, спросил:
        -Вы действительно являетесь лауреатом московского Конкурса имени Чайковского?
        Он аж поперхнулся чаем, так его обескуражил вопрос, но, откашлявшись, переспросил:
        -Какого-какого конкурса?
        Я повторил, и тут он развеселился.
        -Первый раз про такое слышу. И чего только люди не выдумают… Ну что ж, могу прокомментировать… Хоть у меня весьма быстрая манера игры на фортепиано - про это всем известно, - но все-таки пальцы рук не настолько длинны, чтобы стать вторым Вэном Клайберном, - он покачал головой и усмехнулся: - Думаю, что в Москве на конкурсе мне ловить было бы нечего.
        Потом, глянув на Rollex из белого золота, предупредил:
        -Давай последний вопрос, а то скоро концерт.
        Хмы, последний вопрос - только какой? Знаю одно: сидя сейчас с Кортни Тейлор-Тейлором, лидером моей любимой группы, я бы сам себя об этом не спрашивал. Но тут Эмерсон явно застал меня врасплох. О чем же еще спросить? Но неожиданно понял, что последний вопрос должен быть исключительно о музыке, о ее роли в жизни прославленного клавишника. Итак, чем для вас является музыка, что она значит для вас, глубокоуважаемый мистер Эмерсон?
        -Хороший вопрос… очень важный, - покачал он в раздумье головой, собираясь с мыслями. - Для меня играть - как дышать… Я потерял двадцать пять процентов слуха в правом ухе вследствие тяжелого рок-н-ролльного образа жизни, но это не все мои потери за годы «молотьбы» по клавишам. Когда я в октябре 1993 года оказался в больнице с диагнозом дисфункциональности правой руки, я был разрушен - не только финансово, но физически и морально… Неужели я не смогу больше играть? - вот что меня мучило и пугало… Слава богу, операция прошла успешно… Я играю до сих пор, помня о том, что я всего лишь клавишник - до тех пор, пока могу играть.
        Прощаясь, Эмерсон подарил мне на память занятный медальон с изображением фантастического существа: по виду как бы лев, но вовсе не лев - с человекообразным лицом, драконьими лапами и мощным хвостом скорпиона. И еще кое-что дал весьма важное, но раскрывать, что именно, пока не стану.
        Перед началом концерта в фойе я неожиданно встретил седовласого Пиночета. Впрочем, отчего ж неожиданно? Как истому меломану со стажем, каковым являлся Игорь, ему и полагалось в этот вечер быть только здесь и нигде более. Под мышкой он держал стопку фирменных альбомов ELP, видимо, рассчитывая после концерта подписать их у рок-звезды. Я ему обрадовался, как старшему доброму товарищу, да что греха таить, меня распирало от потребности поделиться с кем-то неожиданной удачей - знакомством с маэстро, интервью с ним и, конечно, похвастаться медальоном. Пиночет ткнул пальцем в чудище:
        -Ух ты, вот так номер - мантикора!
        -Что еще за мантикора? - удивился я.
        Пришлось ему тут же прочитать короткую лекцию на тему «Концепция второго альбома «Таркус» британской рок-группы ELP и его графическое решение в оформлении внутреннего разворота пластинки». Из услышанного я уяснил следующее: сама легенда о Таркусе - фантастическом киборге, гусеничном броненосце с пушками, рожденном из гигантского яйца во время извержения вулкана - плод фантазии Кита Эмерсона. Броненосный монстр, по задумке маэстро, должен был олицетворять собой ни много ни мало весь военно-промышленный комплекс нашей планеты. Таркус сражается за право первенствовать над другими полумеханическими фантастическими созданиями. В конце концов в эпической битве Таркус терпит поражение от Мантикоры (в противовес остальным побежденным монстрам, являющимся хоть и фантастическими, но все же биологическими созданиями). Вся эта гиперреальная, по-настоящему сюрреальная история феерически представлена в картинках на развороте альбома. Говорят, что группа рассчитывала на помощь самого Сальвадора Дали, но мастер заломил астрономическую цену за свои услуги в оформлении пластинки, так что пришлось довольствоваться
графикой не столь знаменитого художника. Его фамилию Пиночет запамятовал, зато рассказал, что через полтора года после выхода «Таркуса» именем чудища-победителя музыканты группы ELP назвали не только собственный рекорд-лейбл, но и всю свою штаб-квартиру, расположенную в брошенном кинотеатре, где могли подсчитывать денежки за проданные альбомы и отыгранные концерты и плодотворно работать - сочинять, репетировать и записываться в студии. И не только сами, но и другие дружественные музыканты, например такие рок-гиганты, как Led Zeppelin, которые на сцене театра «Мантикора» оттачивали новую концертную программу в творческом содружестве с лондонскими стриптизершами.
        Короче говоря, после вышесказанного Игорь предложил мне медальон продать или обменять на что-то полезное для меня. Я, разумеется, отказался.
        Публика в зале, как я и предполагал, в основной массе собралась в возрасте, но встречались и отдельные юные поклонники прог-рока. Сам концерт мне понравился. Символично, что он начался с концептуальной пьесы Karn Evil 9: 1st impression, как в былые концертные годы ELP. Правда, в отличие от прошлого, известные каждому фанату слова-представление «Добро пожаловать, друзья, на шоу, которое никогда не кончается!» скороговоркой прокричал не Грег Лейк, певец и гитарист Emerson, Lake and Palmer, а Марк Бонилла, гитарист и певец Keith Emerson Band, по паспорту американец, как и два других участника группы - басист и ударник. Шоу и правда завораживало. И хотя Эмерсон не втыкал ножи в клавиатуру, не пинал ногами орган Хэммонда и не возносился под потолок вместе с летающим роялем, как бывало когда-то (в молодые годы), на сцене он по-прежнему был очень подвижен и в меру эксцентричен, вертясь волчком вокруг своих музыкальных агрегатов. Он неутомимо бил по клавишам почти на протяжении трех часов, что было немыслимо для его возраста (63 года). Семичастная хрестоматийная сюита «Таркус», эта «визитная карточка»
Кита Эмерсона на все времена, прозвучала в завершающей части программы. Взрывной пролог, виртуозно сыгранный Эмерсоном одновременно на электрооргане и синтезаторе, вызвал шквал восторженных аплодисментов - этот номер фаны терпеливо ожидали с самого начала концерта.
        Двадцатиминутная инструментально-вокальная композиция, хорошо знакомая мне по сборнику ELP, в концертном варианте разрослась до получасового импровизационного эпика - играть так, как записано на альбоме, музыкантам было явно скучно и неинтересно, поэтому пьесу сдобрили продолжительными соло на ударных, электрооргане, загадочном антеннообразном терменвоксе и внешне неприметном портативном синтезаторе «муг», этакой доске без клавиш, напичканной электроникой, с разнообразными кнопками и рычажками на лицевой панели. С ней маэстро отважно нырнул прямо в зал извлекать необычно булькающие звуки вместе с публикой, к неописуемому восторгу переполошенных зрителей. Финалом эпатажной вылазки стал неожиданный фортель, когда Эмерсон, вернувшись на сцену, приложил мини-синтезатор к оттопыренной пятой точке и… сыграл ею несколько подозрительных звуков, чем весьма развеселил зал.
        На бис по давней традиции «подали» Чайковского - рок-н-ролльную вариацию Nutrocker на тему «Марша оловянных солдатиков», проверенный временем рок-боевик, с первых аккордов которого весь партер пустился в пляс.
        Уже на выходе в разгоряченной зрительской толпе я случайно услышал разговор двух старичков, фанатов Эмерсона, крепко поддатых и внешне похожих - с большими залысинами и характерными «рудиментными» седыми хвостиками на затылке. Но какие у них были ГЛАЗА! Хоть и мутные с красными прожилками в белках, но горящие молодым озорным огнем.
        -Да, без малого сорок лет мы ждали этого сладостного момента, - высокопарно изрек один из старичков.
        -И не говори, Петруха, теперь и помирать можно, - поддержал его другой.
        Помнится, услышав их реплики, я подумал тогда: авот я сам через двадцать или даже хотя бы десять лет - как буду относиться к своим сегодняшним кумирам из Портленда, к предмету своего нынешнего фанатизма? Смогу ли сохранить трепетную любовь, пронести ее через десятилетия? Да, интересный вопрос, только вот ответа нет.
        Вернувшись домой, по горячим следам сразу же сел за компьютер, решив не вставать из-за стола, пока не напишу весь материал. А начал я свой опус, кстати, с тех самых невольно подслушанных слов. «Гвоздем» статьи стало, разумеется, эксклюзивное интервью с маэстро, вне всяких сомнений - жемчужина будущего номера. К утру статья была готова, и я тут же отправил ее в редакцию по «мылу». Все, решил я, отосплюсь и не сегодня-завтра отвалю по маршруту Санкт-Петербург - Рига. Меня ничего больше не держало в городе: виза и грин-карта на авто уже лежали в кармане, дяде скажу, что получил важное редакционное задание, он поймет. И с чувством выполненного редакционного долга я лег спать. Где-то около полудня меня разбудил телефонный звонок. Звонил Долгов - он поблагодарил за интересный материал, сказав буквально следующее: мол, не ожидал от тебя такой журналистской прыти, молодец, далеко пойдешь (не скрою, мне было лестно услышать отзыв от авторитетного человека) - и попросил зайти в редакцию по одному делу. Я был заинтригован. Что ж, в Ригу отправимся завтра, а пока - на «Выборгскую».
        Когда я пришел в редакцию почти через три часа после телефонного разговора, Долгова не застал, но сотрудники сообщили, что тот скоро вернется. Дожидаться главреда я решил в дизайнерской комнате, составив компанию дизайнеру Саше, корпевшему за двадцатидюймовым «Макинтошем». Здесь всегда было интересно - вся стена увешана свежими гранками, распечатками сверстанных журнальных страниц, разворотами еще не вышедшего номера. Сразу привлек внимание центральный материал, так называемый кавер-стори, посвященный неожиданно подкатившему юбилею художественного фильма, в котором в главной роли снялся Виктор Цой. Материал выгодно отличался от остальных полос из-за наличия в верстке рисунков, выполненных в манере комиксов, вместо привычных фотографий. Обложка будущего номера вообще была просто блеск! Я глядел из-за плеча дизайнера на экран монитора и не мог наглядеться: комиксовый взлохмаченный Цой в распахнутом пальто с пижонисто поднятым воротником в героическом ракурсе будто со сцены сверху вниз смотрит на будущих читателей. На моей памяти такое было впервые в истории журнала. На виртуальной обложке - пока
никаких надписей, кроме необычно-алого логотипа журнала, и дизайнер прикидывал варианты шрифтов у меня на глазах, располагая анонс, состоявший из короткого названия фильма, прямо по черному пальто последнего героя. Надпись то пропадала, то опять появлялась, наконец дизайнер поставил нестандартный - тот самый, узнаваемый вариант из титров фильма, и все встало на свои места.
        -Ну как? Что скажешь? - спросил меня дизайнер Саша.
        -Здорово! - восхищенно выдохнул я.
        Обложка и вправду получалась великолепной и, главное, - необычной, когда все обложки журналов с фотографиями, а тут - рисунок, да какой!
        Дизайнер довольно крякнул и вышел из комнаты. Не знаю уж, какая муха меня укусила, но я, повинуясь внутреннему голосу, быстро, прямо по-шпионски сфоткал на телефон понравившуюся обложку на светящемся мониторе, а потом всю подборку и все четыре журнальных разворота с главной статьей. Каюсь - согрешил, но уж больно мне это все пришлось по душе, и совесть не мучила: яже не собирался фото где-либо выкладывать или тем более сливать кому-то за деньги, нет-нет, исключительно для собственного удовольствия. Сама съемка у меня не заняла много времени, и, когда дизайнер вернулся, я сидел как ни в чём не бывало, так что он остался в неведении о моей авантюре. А тут и Долгов появился, еще раз меня поздравил с отличным материалом, сказал, что напечатают через номер, и сразу перешел к делу.
        -Помнится, ты говорил, что у тебя есть архивный снимок с Цоем, снятый на «Полароид»…
        -Да. А в чем дело?
        -В связи с этим родилась одна интересная идея. Сейчас объясню. Ты ведь в Ригу собрался?
        Ответа от меня он не дождался, я насторожился и задумался - стало быть, опять что-то назревало. Но что?! Долгов распахнул дверцы стенного шкафа и вытащил с верхней полки увесистую штуковину. Ну надо же! Это был фотоаппарат «Полароид». Я уже ничему не удивлялся, так вот, значит, кому суждено сделать историческое фото. То есть, что это я говорю - сделать? Оно уже существует, лежит дома, меня дожидается… У меня, между прочим, ни один мускул на лице не дрогнул, внутренне я был готов к любому повороту событий. Теперь мне стало понятно, кому в действительности принадлежит авторство известного памятного снимка с Цоем, но что еще важней - я догадался, в какой из дней 1990 года мне следовало хронопортироваться: однозначно 13 августа!
        Этот «Полароид» попал в редакцию еще в середине 90-х благодаря спонсорской помощи «Светозара», фирмы, которая стала производить в СССР по лицензии американские портативные аппараты моментальной фотосъемки еще на заре «перестройки», а в начале нулевых благополучно обанкротилась. Фотоаппарат в комплекте с четырьмя кассетами, в каждой из которых имелось по десять фотопластин, провалялся без дела на верхней полке шкафа чуть ли не десять лет (о нем банально забыли), и вот на тебе - у Долгова появилась идея! Суть ее заключалась в следующем: он решил запустить новый журнальный проект - рубрику «Путеводитель», которая бы знакомила читателей с памятными рок-местами - не только в Петербурге, повсюду. Открыть рубрику предполагалось как раз материалом о десяти памятных местах Латвии, связанных с именем Виктора Цоя. Той моей фотке и предназначалось, по его замыслу, выполнить важную роль - создать иллюзию, что все фотоснимки новоиспеченной рубрики сделаны одним и тем же человеком, случайным очевидцем последнего променада Виктора Цоя по улице Йомас. Я только молча кивал, восхищенно слушая Долгова, дивясь тому,
как это он попал в точку? Александр Владимирович продолжал рассуждать:
        -Всем известно, что Виктор Цой погиб в автокатастрофе, находясь на отдыхе в Юрмале. Последние три года он проводил летний отпуск с Наташей Разлоговой в одном и том же месте - в рыбацком поселке Плиеньциемс, кстати, известном с давних пор латвийском курорте. Там даже иные царствующие особы Российской империи в свое время не гнушались отдыхать. Поселок маленький, уютный, в нем тихо и спокойно. И что любопытно: улиц там нет, а каждый дом имеет собственное название вместо привычного номера. Дом, в котором жил Цой, называется «Зелтини». Как я слышал, обычный дом с печным отоплением, в нем Виктор с Наташей снимали комнату с отдельным входом. Повторяю еще раз: все это - общеизвестные факты. А нас в первую очередь интересует все неизвестное, хотелось бы узнать - откуда, с какой почты приходила корреспонденция, адресованная на имя Цоя, к примеру, телеграммы. Откуда он, скажем, мог позвонить по межгороду в Москву или Питер - ведь неотложных дел, несмотря на отпуск, было немало? Вот, скажем, ожидаемый выпуск очередного альбома, запись демонстрационной версии которого завершилась за пару дней до аварии. Где
конкретно она проходила - в доме «Зелтини», в одной из комнат, или в другом месте - непонятно. И где находится то озеро, на котором Цой рыбачил в последний свой день? Все это тебе следует досконально разузнать, отснять на «Полароид» все объекты и написать к фото сопроводительный текст. По времени это не горит, торопить тебя не буду, главное, чтобы в итоге все получилось занимательно.
        Редакцию я покидал заправским сотрудником, хоть и нештатным: обновка, подаренная Долговым бейсбольная кепка черного цвета, тисненная спереди броским белоснежным логотипом издания, лихо надетая мной задом наперед, безусловно, была мне к лицу. В руках я держал пакет с массивным «Полароидом». Но главным было задание, такое необычное, интригующее…
        Тут, думаю, самое время прояснить причину интереса Долгова к так называемому почтово-озерному вопросу. Дело в том, что он сочинил любопытный киносценарий, не так давно опубликованный в качестве брошюры-приложения к журналу и уже успевший наделать шума в рок-сообществе. События в сценарии разворачиваются в параллельном мире, где Виктор Цой по-прежнему жив. Так вот, завязкой истории и выступает пресловутый почтовый эпизод - кинорежиссер Рашид Нугманов ранним утром 15 августа, предчувствуя беду, посылает Виктору в Плиеньциемс телеграмму-молнию о начале съемок нового фильма и просит быть осторожным. Телеграмму доставляет на озеро Наташа Разлогова за час до автокатастрофы, благодаря чему Цой избегает аварии. Его автомобиль «Москвич-4112» ивстречный автобус «Икарус-280» разъезжаются на злополучном 35-м километре трассы Слока - Талсы в разные стороны.
        Вернувшись домой, я тут же взялся за работу, залез в Интернет, и к полуночи передо мной лежал список из десяти пунктов, первым из которых, ясное дело, числился дом №83 по улице Йомас, этакий местный Бродвей в Юрмале. Я выяснил, что теперь в здании располагается летнее кафе, а в те далекие советские годы там находился ювелирный магазинчик, возможно, Цой туда заходил и, кто знает, может, что-нибудь и прикупил в день фотосъемки 13 августа. Далее по списку следовал Дворец культуры Рижского института инженеров гражданской авиации. Здесь весной 1987 года состоялся концерт ленинградской «Поп-Механики», в составе которой играли все участники группы «Кино», включая Цоя. Затем - стадион «Даугава» игостиница «Юрмала», оба места связаны с последним концертом группы «Кино» вРиге. Конечно же, в списке присутствовал старый рыбацкий поселок Плиеньциемс. Кроме упомянутого Долговым дома «Зелтини» вэтой локации всплыл новый объект - небольшой одноэтажный сарай, крытый черепицей, находящийся рядом с домом. Именно здесь и была записана «болванка» последнего альбома при содействии Юрия Каспаряна. Цой пел и играл на
гитаре, Каспарян программировал. Запись сделана при помощи портативной студии, подаренной некогда группе «Кино» Джоанной Стингрей. Портостудию в Плиеньциемс привез Юрий Каспарян на своей машине, и он же увез ее обратно в Ленинград по завершении записи за день до аварии.
        Теперь пресловутый почтовый вопрос, ставший для меня настоящим камнем преткновения. На него я угробил весь вечер, но в конце концов разобрался, что к чему. Оказалось, что в поселке Плиеньциемс своего почтового отделения нет, местные жители пользуются услугами почтового отделения соседнего поселка - Апшуциемс, его современный почтовый индекс - LV-3116. Мой список завершали три следующих объекта: во-первых, озеро Ридели, находящееся в 80 километрах от Риги, рядом с трассой Слока - Талсы, именно с него Цой возвращался после рыбалки в Плиеньциемсе. Во-вторых, мостик через речушку Тейтупе на 35-м злополучном километре, в нескольких метрах от которого и произошла автокатастрофа, ну и в-третьих, конечно, памятник Цою, выполненный в граните и бронзе, установленный в нескольких шагах от мостика.
        Ранним утром, когда дядя еще спал (он вообще-то у меня - сова, как и положено нормальному музейному работнику), я чиркнул ему записку, что отчаливаю в Ригу по заданию редакции, и рекомендовал заглянуть в «зону свежести» нашего пузатого никелированного холодильника, где оставил заботливо сварганенный на завтрак сэндвич с сыром и ветчиной. С собой захватил рюкзак, набитый винилом, туда же запихнул «Полароид» исухой паек на сутки, взял и теплый бушлат из крепкого флотского сукна на случай холодной погоды. Ноутбук брать не стал, здраво рассудив, что там, куда я собираюсь, он будет ненужным балластом. Наличной «зелени» уменя было достаточно, причем припасенной в разных купюрах, чтобы с обменом на латвийские латы не возникало проблем. В пути всякое может приключиться, и деньги здесь - первая подмога. Проблем с маршрутом не предвиделось, я заранее его проработал в Яндексе, скрупулезно изучив карты. На всякий пожарный еще и обзавелся навигатором. Как говорится, береженого Бог бережет. С ним точно доеду, куда надо.
        Чтобы было веселее ехать, врубил на всю катушку допотопную магнитолу, предназначенную для прослушивания радио и аудиокассет. К поездке приготовился заблаговременно и тщательно: осознавая, что сидеть за рулем в наушниках, слушая MP3-плеер небезопасно, с закачкой файлов не заморачивался, а просто по старинке записал с десяток кассет, забив ими «бардачок», и теперь менял по дороге одну за другой. Я был в превосходном настроении, душа пела, и сам я подпевал вслед за портлендскими любимцами, упиваясь обретенной свободой и пьянящим чувством гордости от нежданно свалившейся миссии переписчика истории.
        До Пскова добрался без происшествий. Заправил там полный бак и решил немного передохнуть, припарковался на одной из тихих улиц на окраине, разложил переднее кресло и тут же отключился (пару часов я могу проспать, где угодно, бессонницей не страдаю). Ночью опять двинул дальше, до Латвии уже было рукой подать. Мне повезло, там страждущих пересечь границу оказалось не шибко много, я быстро прошел пограничный и таможенный контроль, обменял «зеленые» на «тяжелые» латы, которых на руках оказалось в два раза меньше американских долларов, и снова отправился в путь.
        Ригу я проскочил ранним утром, и через полчаса после столицы уже подъезжал к злополучному месту. Когда миновал тот самый слепой поворот рядом с невзрачным хуторком Дреймани, сразу увидел мостик через реку Тейтупе, с оградой, увешанной портретами Цоя, а потом - высившийся слева от него монумент. Рядом с ним и затормозил. Подножие памятника было завалено цветами, стоящими в бутылках и лежащими на гранитных плитах, распечатанными пачками сигарет, разными фенечками. Вышел из автомобиля и зашатался из стороны в сторону; вначале испугался, но потом понял, что с непривычки от слишком долгого сидения за рулем.
        Так вот какое это место! Теперь ни за что не забуду… Сколько же с тех пор здесь побывало людей? А теперь - ни одной живой души, тихо вокруг, только и слышно, как шумит ветер в кроне деревьев да беспокойно щебечут лесные пичуги, растревоженные моим появлением. Было прохладно, по неширокому полю стелился молочный туман с рваными серыми проплешинами. Я застегнул на все пуговицы бушлат и поднял воротник, но это слабо помогло - меня трясло, как в лихорадке, и скорее не от холода, а от присутствия на трагической точке. Но главное, от мысли, которую я пытался осознать: что за непосильную ношу я взваливаю на свои плечи. Неужели именно мне, безусому юнцу, суждено повернуть вспять колесо истории?!
        Мне сделалось жутко. Но… едва вспомнив о родителях, успокоился, и все встало на свои места. Я достал «Полароид» ирешительно принялся за работу. Долгов будет доволен, получит все, что хотел. К слову, самым трудным из объектов списка стало озеро Ридели: разыскивая, угробил уйму времени, навигатор меня подвел, заведя неведомо куда. Помогли местные рыбаки. Живописное место располагалось посреди леса и оказалось вовсе не озером, а искусственным вытянутым водоемом с крохотным островком посередине.
        И хоть на каждой локации я делал по два-три снимка, еще осталась нетронутая кассета, которую я отложил в загашник, один из тайных отсеков рюкзака. Ближе к вечеру, вернувшись из Юрмалы в Ригу, я наконец закончил работу - отснял все, что требовалось. Последним объектом стал главный вход стадиона «Даугава» вбагряных лучах заходящего солнца; снимок получился что надо, было в нем даже что-то особенное. Я это почувствовал, но сформулировать, что именно, пока не мог.
        Пока не стемнело я изрядно поколесил по городу, точнее, району, расположенному на правом берегу Даугавы, но Вецригу, то есть старую Ригу, пришлось объехать стороной - там в основном пешеходные зоны, так что полюбоваться красотами Домского собора и другими достопримечательностями рижского средневековья решил в другой раз. Да мне тогда было не до экскурсий, честно говоря. Ну что еще сказать о первых впечатлениях от нового для меня города? То, что я видел из окон машины, радовало глаз, город, хоть и маленький по питерским меркам, но, безусловно, красивый и очень зеленый - повсюду парки, сады и скверы, в отличие от родного Питера. На фасадах домов центральных улиц пиршествовал архитектурный стиль «модерн»: от обилия характерных для него элементов в виде причудливых орнаментов, экзотичных масок, цветных вкраплений на керамических плитах и кирпичах рябило в глазах. Резким диссонансом выступали изредка попадавшиеся - в том числе и на самой главной улице города Бривибас, а не только на окраинах - двухэтажные деревянные дома с облупившейся краской, Бог его знает, какого года постройки, они выглядели не
просто провинциально, а казались нарочито разбросанными деталями, дабы подпортить гармонию столицы. Рига показалась мне «спящим», опустевшим городом этим будничным вечером; на улицах, конечно, попадались люди, но их было не так много, как, впрочем, и машин, что мне оказалось на руку - никаких пробок в центре (в отличие от родного Петербурга). А отсутствие толпы меня не удивило - из-за экономических трудностей и проблем с трудоустройством после вхождения Латвии в Евросоюз многие подались на заработки за границу, главным образом в Ирландию с ее суровым климатом.
        Что ж, мне оставалось сделать последний аккорд в поручении Долгова: срочно отправить в Петербург отснятые фотографии, лежавшие в рюкзаке и тяготившие меня, - что касается моих отношений с редакцией, я был крайне обязательным. Необходимо было подстраховаться: кто знает, когда я смогу вернуться домой? Ведь я и предположить не мог, что за опасные приключения меня ожидают в клозетных чертогах, куда я намеревался попасть на свою мятежную голову?
        Подкатив к почте, находящейся у железнодорожного вокзала, я с расстройством увидел, что из-под капота неожиданно повалил густой белый дым - верный признак того, что закипел тосол; про зловредную напасть машины Долгов честно предупредил. Следовало срочно обратиться за помощью в ближайший автосервис. Да где его найти, тем более уже вечерело, поэтому я просто плюнул на возникшую проблему, решив обойтись без машины. Все, похоже, отъездила моя лошадка! И мне еще повезло, что неприятность случилось сейчас, а не где-нибудь на полдороге.
        Получив на руки тарабарскую квитанцию об отправке ценной бандероли по редакционному адресу, с чистой совестью стал размышлять о дальнейших действиях. Есть почему-то не хотелось, хотя остатки сухого пайка я грохнул еще утром, мотаясь по Юрмале, с той поры у меня во рту и маковой росинки не было. И тогда я подумал, что самое время позвонить по известному номеру - к чему тянуть кота за хвост? - быстро набрал на мобиле заученную комбинацию цифр мобильного телефона Шпилькина.
        Дозвонился сразу, ответил скрипучий старческий голос:
        -Слушаю вас.
        Я поздоровался, назвав себя, и в тот же миг бесцветные интонации, в которых не слышалось никаких признаков жизни, внезапно расцвели, обретя неожиданную молодежную окраску.
        -Чувак! - радостно проорал в трубку Илья Данилович. - Как я рад слышать тебя!
        Честно говоря, панибратский тон Шпилькина сбил меня с толку - чего-чего, а такого неординарного обращения я от него не ожидал. Создавалось впечатление, что мы с ним знакомы чуть ли не тысячу лет, но как это возможно? Мне восемнадцать, а ему в два с половиной раза больше, и узнал я о нем только несколько недель назад, получив вызов. Так я размышлял, напряженно дыша в трубку, а Шпилькин тем временем продолжил разговор в том же духе:
        -Чего молчишь, словно в рот воды набрал? Ты в Риге?
        -Да.
        -Слушай, нам надо срочно встретиться и поговорить.
        -А по какому делу?
        -Все узнаешь, чувачок, но в свое время… Ты, часом, в «Шкаф» еще не заявлялся?
        -В шкаф?! Какой шкаф? - изумился я, да все ли у него дома, у этого старикашки?
        -Ладно, неважно. Ты просто пока не в курсе, потом расскажу… Короче, чувак, дело это безотлагательной срочности, не хочу тебя пугать, но… нам обоим грозит смертельная опасность, и с этим срочно надо что-то делать!
        -Илья Данилович, - перебил его я, сподобившись обратиться к нему по имени-отчеству, - я в самом деле ничего не понимаю…
        -Вот что, чувак, - решительным тоном заявил Шпилькин, - давай обойдемся без лишнего пафоса, он нам ни к чему, зови меня просто Шульц, как прежде.
        -Шульц? Просто Шульц?
        -Именно! Ты где сейчас?
        -У вокзала.
        -Отлично. Это недалеко от моего дома. Пятнадцать минут ходу. Встречаемся у «Ленты Мебиуса» через четверть часа.
        -Что за лента, где это?
        Я зря забеспокоился, он все доходчиво объяснил - как с привокзальной площади выйти на улицу Элизабетес и дальше пройти до пересечения с улицей Бривибас, где как раз и размещается эта местная достопримечательность, воздвигнутая там пять лет тому назад по случаю 800-летия Риги. Эту подробность мне также успел сообщить Шпилькин. То есть, тьфу ты, Шульц!
        И я отправился указанным маршрутом. Людей на улицах не прибавилось. Впрочем, на эти обстоятельства я уже не обращал никакого внимания, погруженный в свои тяжкие думы. О чем таком важном он хочет поведать? Какие такие страсти-мордасти нас поджидают? И что это за «шкаф»? Тоже мне нашелся великовозрастный чувак… Ну и все в таком же роде… Я шел быстрым шагом. Мимо уютного сада Верманис с открытой летней эстрадой (слева от меня), мимо помпезного кинотеатра «Рига» (справа), мимо типичного для Риги «модернового» дома №57-а, стоявшего во внутреннем дворике между двумя примыкавшими к нему зданиями. В этом доме и проживал Шпилькин, помнится, я еще тогда подумал, чего это ради он назначил встречу у какой-то несуразной «ленты», а не дома… Кстати, а вот и она - стоит прямо посреди пешеходного тротуара, идущего вдоль газонов с высаженными деревьями - здесь улица Бривибас почти на два квартала превращалась в бульвар. Как я уже упоминал, шел я быстро, и потому оказался на месте не через пятнадцать минут, а значительно раньше. Два раза обошел концептуальную скульптуру, состоявшую из трех стилизованных лент
Мебиуса, образующих число 800. Она, честно говоря, меня не впечатлила, глазам не за что зацепиться, наверное, поэтому я здесь и не задержался, а отправился в обратную сторону. Снова пересек Бривибас, но вышел почему-то теперь на противоположную сторону улицы Элизабетес, встал у пешеходного перехода, ожидая разрешающего зеленого света - только-только загорелся красный. И тут я увидел, как из внутреннего дворика дома №57-а вышел пожилой человек - достаточно бодро для его возраста - с длинными всклокоченными седыми волосами, развевавшимися на ветру во все стороны. Вне всяких сомнений, это был Шульц, я его сразу узнал по выставленному на его страничке фото, правда, там он был помоложе. Шульц меня тоже узнал, приветливо махнул мне рукой и ускорил шаг, и в это же самое время краем глаза я успел приметить, как на улицу Элизабетес из-за сада Верманис вырулила легковая машина. Она ехала в нашу сторону, водитель явно пытался успеть проскочить на зеленый свет, уже начавший мигать, поэтому прибавил газу и уже включил правый поворотник, готовясь повернуть на Бривибас. Шульц остановился на краю тротуара, как и я,
ожидая зеленого. Мы посмотрели друг другу в глаза, и клянусь, на его лице я не заметил ни тени тревоги, никакого беспокойства, наоборот, оно светилось радостью, как я теперь понимаю, от встречи со старым другом; думаю, в эту минуту он ощущал себя по-настоящему счастливым человеком. Шульц еще раз мне улыбнулся, а потом шагнул на проезжую часть дороги… прямо под колеса мчащегося автомобиля!
        Все произошло неожиданно и быстро. Водитель, конечно же, видел, как под колеса его машины кто-то стремительно и опрометчиво шагнул, но свернуть в сторону не успел. Раздался глухой удар, и Шульц, точно тряпичная кукла, неловко кувырнулся сначала вбок, потом на землю. Я зажмурился, инстинктивно втянув плечи внутрь, весь скукожился, сжался в комок - было такое чувство, будто это меня самого шибануло автомобильным крылом. Только и услышал, как противно взвизгнули покрышки уезжавшего с места происшествия автомобиля. Открыв глаза, увидел на тротуаре метрах в трех от проезжей части абсолютно недвижимого Шульца, лежащего на спине с раскинутыми в стороны руками и неестественно вывернутыми ногами. В расплывающейся багровой луже крови пугающе выделялась голова с разметанными по асфальту седыми волосами. Как увидел его таким, так сразу понял: он - мертвый, живые люди так не лежат. Стоял, наверное, секунд пять как вкопанный, остолбенев от дикого ужаса, и просто не мог поверить глазам, а потом бросился бежать в сторону сада Верманис. У меня элементарно сдали нервы, и первым желанием было избавиться от внезапно
возникшего кошмара. Уже на привокзальной площади меня догнал скулящий вой одинокой сирены «скорой помощи» или полиции, прибывших к бедному Шульцу.
        Интуитивно я стремился к своей «Ладе», точно к спасательному кругу. Вот и она, стоит, дожидаясь хозяина. Клацая зубами, точно отбивая морзянку, долго не мог вставить в щель ключ зажигания - руки тряслись, как у алкаша. Хотел только одного - как можно быстрее убраться из Риги и мчаться обратно в Питер, вновь оказаться в привычной домашней обстановке, быть рядом с дядей, готовить нам обоим еду, зубрить латынь - да-да, я грезил даже об этом пренеприятном факторе (у меня, как известно, переэкзаменовка была не за горами, чтобы избавиться от ненавистного «хвоста»; «пора уж браться за ум», как говаривал мой добрый дядюшка). Так я себя успокаивал, пытаясь выкинуть, стереть из памяти, как ненужный файл, забыть чудовищно-страшное происшествие, свидетелем которого стал… Наконец мне удалось вставить ключ, машина завелась с пол-оборота, и я с места рванул по направлению на восток - вперед! На Питер! Но не проехал, наверное, и километра, как из-под капота повалил белый дым - опять закипел тосол. В бешенстве саданул пару раз по клаксону. «Лада» просигналила душераздирающе звонко, и этот неугомонный звук
неожиданно привел меня в нормальное состояние. Я смог спокойно припарковать машину к обочине и задуматься. Куда бегу? От кого? И главное - зачем? Мне выпал шанс изменить историю. Кто спасет моих родителей, кроме меня? Действительно - ну кто еще выполнит эту миссию? Нет, рано мне сдаваться, еще ничего толком не предприняв… И тут мне пришло в голову: авдруг удастся неким чудесным образом подправить сложившуюся реальность и Шульц, так нелепо погибший у меня на глазах, в конечном итоге останется в живых. Бред? А вдруг!.. Да, эту партию стоило сыграть. Так что, дружок, сказал я себе тоном, не терпящим возражений, вытаскивай тощий зад из салона авто и делай то, что предписано!
        Перво-наперво я решил вернуться на место происшествия и проверить - а вдруг Шульц жив? Меня, точно преступника, тянуло туда, но… я себя, конечно же, таковым не считал, совесть у меня была чиста, без сомнения, произошедшее - фатальная случайность. Для Шульца, само собой. Уже издалека увидел мерцающий свет от включенных «мигалок» - двух полицейских машин и одной «скорой помощи», припаркованной прямо на тротуаре. Улица Элизабетес в обе стороны была закрыта для дорожного движения. Здесь уже толпилась стайка зевак, полицейские, шустро работая рулетками, заносили данные в протокол, тело Шульца лежало на носилках, с головой покрытое белой тканью, а на тротуаре, где растеклась лужа крови, на месте жертвы остались лишь обведенные мелом очертания - все было ясно.
        Мне тут делать нечего, ну действительно, чем я мог помочь? Дать показания полиции, чтобы найти убийцу-водителя, но я не запомнил номера машины, да что там говорить - даже цвет автомобиля не мог вспомнить, а не то что его марку. Нет, старику Шульцу я не помощник, да и ему самому вся эта возня уже «до фонаря», к сожалению, с того света свидетельскими показаниями человека не вернуть. Я медленно прошествовал мимо бренного тела, мысленно прощаясь с ним, и завернул налево за угол, выйдя на бульвар Бривибас. В полукилометре от меня маячил величественный обелиск Памятника Свободы, по периметру красиво освещенный прожекторами, и я зашагал в ту сторону.
        Через полчаса я уже сидел за столиком в ресторане гостиницы «Рига». Ноги меня, кстати, сами туда принесли, шел себе и шел, пока глаза не уткнулись в вывеску, отливающую золотом, с надписью из двух слов - Viesnica Riga. Кстати, гостиница расположена буквально в двух шагах от Памятника Свободы, и идти пришлось совсем недолго. Я по-прежнему находился в подавленном состоянии, наверное, еще и часа не прошло с того момента, как разыгралась трагедия, и у меня перед глазами стоял Шульц, делающий роковой шаг навстречу смерти… Однако, почувствовав отдаленный запах съестного, понял: если немедленно не перехвачу чего-нибудь, со мной случится голодный обморок или что еще похуже. Конкретных планов по-прежнему не было, поэтому разумнее было сперва поесть, а там решать, что делать дальше.
        В зале ресторана, полупустом этим будним вечером, ресторанный бэнд негромко играл что-то сентиментальное, как раз для влюбленных - и кто-то из пар зря времени не терял, медленно двигаясь на пятачке перед невысокой эстрадой, в то время как я ложку за ложкой уплетал наваристый мясной суп. Доев суп, попросил долговязого флегматичного официанта, принявшего у меня заказ, принести добавку (аппетит разыгрался, возможно, отчасти на нервной почве). Уминая вторую порцию, я думал только о дальнейших действиях, проигрывая в уме возможные варианты (понятно, что эта тема меня терзала беспрестанно и касалась возможного в самом ближайшем будущем гипотетического прыжка во времени, хотя именно за столом и не следовало заострять внимание на приведенных ниже деталях). И в самом деле, стоило мне мысленно переключиться на несоответствующую трапезе тему (не успев в полной мере насладиться отменными говяжьими фрикадельками в супе, что оказались, честно говоря, не хуже моих), как я был тотчас наказан: фрикаделька попала в дыхательные пути, я закашлялся, беспомощно размахивая руками, что расторопный официант принял за
призыв о помощи и хорошенько приложился кулаком промеж лопаток. Я был спасен и беспечно продолжил свои философствования.
        Вот, скажем, оплатил я квитанцию с требуемой датой перемещения, вручил ее хранителю сортира, простите, э-э-э, временного портала, потом зашел в кабинку туалета, справил там малую нужду, смыл, значит, как положено (это указано в алгоритме действий), и хронопортировался туда, куда требовалось - и тут незадача-конфуз-осечка: авдруг в то время, что прописано в квитанции, кабинка уже кем-то занята? И я сваливаюсь на голову ничего не подозревающему человеку, восседающему на унитазе, - вот это кино так кино! Да, такая перспектива не сильно вдохновляла. С другой стороны, как говорится, волков бояться - в лес не ходить… Ведь черным по белому в кратком уставе клуба значится (четвертый пункт, по-моему, из имеющихся пяти, то есть предпоследний), что каждый член клуба путешествует во времени на свой страх и риск, администрация не несет ответственности за сбои в перемещении, то есть, проще говоря, за то, что попал не туда, куда предполагал, ну и все такое прочее… Раздумья на сытый желудок привели к выводу, что разделить очко на пару с незнакомым субъектом - не самое страшное испытание, ожидающее меня в
авантюрном предприятии.
        После двух тарелок отменного первого блюда меня разморило, и пока не принесли второго, решил, что самое время прогуляться - наведаться в туалет, чтобы, так сказать, осмотреться на «местности», прежде чем рискну сигануть куда-нибудь. Бейсболку с рюкзаком оставил на месте.
        У ресторана было два входа - со стороны холла гостиницы, там, где располагался ресепшн (откуда я и появился здесь), и уличный вход с бульвара Падомью. Туалеты размещались как раз в той стороне. Слева на выходе из ресторанного зала находился уютный китайский ресторанчик, зазывавший на огонек разноцветными фонариками и прочими восточными мульками, а дальше за ним располагался узкий коридорчик, ведущий к туалетным комнатам. Если пройти мимо и спуститься по ступенькам, попадешь прямо в гардероб с выходом на бульвар Падомью. Я постарался хорошенько запомнить обстановку на случай экстренного отхода или прочих действий, ощущая себя чуть ли не спецагентом.
        Толкнул туалетную дверь, с скрипом отворившуюся настежь, и сразу увидел миниатюрную конторку у стены напротив туалетных кабинок. За нею сгорбившись сидел хмурый старикан весьма и весьма преклонного возраста. Меня удивила надетая на него нательная рубаха без ворота светло-бежевого окраса, которую я тут же принял за форменную - точно такие носили солдаты Вермахта во времена Второй мировой войны, видел их в военных фильмах. Туалетный работник, яйцеобразная голова которого, наверное, облетела еще задолго до моего рождения, чем-то занятый, даже не поднял на меня глаз из-под насупленных мохнатых бровей. Сделав несколько шагов под странный шуршащий звук, доносившийся из-под конторки, я догадался, а потом и увидел, что он драил маленькой щеточкой латунные пуговицы на суконном мундире мышиного цвета. А чтобы не замарать сукно чистящей пастой, тюбик которой валялся на стойке, он использовал приспособление - пластмассовую планку типа линейки с узкой прорезью посередине, куда и загонялись пуговицы.
        Наконец он бросил на меня косой взгляд и даже сквозь зубы пробурчал что-то недоброе на своем тарабарском языке (что именно сказал - не знаю, но интонации я уловил верно, мол, шатаются тут всякие без дела, отвлекают от работы)… Не обращая на старого хрыча внимания, я прошелся вдоль кабинок - их было пять - и даже заглянул в одну, ту, что по центру, она оказалась свободной. Кабинка как кабинка, ничего особенного, белый фаянсовый унитаз со сливным устройством, рулон туалетной бумаги в спецконтейнере с высунутым хвостом… Я прикрыл дверцу и уже собрался уходить, как вдруг совершенно отчетливо услышал, что внутри щелкнула задвижка. Странно. И неожиданно. Протянул руку к дверной ручке, чтобы проверить - может, послышалось, но вдруг оттуда до меня донеслись новые звуки - шумный плеск смываемой воды. Я сразу подумал, что унитаз на автомате сработал, бывает, что некоторые так настроены, а потом, когда вода перестала шуметь, услышал, как за дверцей кто-то громко икнул. Сомнений не было - там кто-то находился. Более того, он пытался выйти. Пару раз безрезультатно пихнув дверь, неизвестный рассвирепел -
послышались яростные ругательства, после чего кабинка заходила ходуном. Не выдержав напора, дверца внезапно слетела с петель и с дьявольским грохотом рухнула на кафельный пол, а вслед за ней плашмя свалилось, точно мешок с песком, чье-то тело… Чье-то?! Как бы не так - субъект был одет в мой «флотский» бушлат, за плечами виднелся мой рюкзак, на голове красовалась моя бейсболка, из ушей торчали мои жёлтые наушники-пуговки! Я просто обалдел! Если честно, в первую секунду, увидев личные вещи, подумал, что это я сам вывалился, справив нужду неизвестно в каком временном измерении, отчего у меня, кстати, чуть крыша не поехала, просто волосы встали дыбом. Потом смекнул, что это - вовсе не я, хоть и лица из-за длинного козырька фуззовской бейсболки было не разглядеть; уменя нет таких длинных неряшливых косм и клешеных вельветовых штанов ядовито-вишневого цвета.
        С грехом пополам, чертыхаясь и кряхтя, парень встал на четвереньки и затряс патлатой башкой, точно эпилептик, видимо, пытаясь справиться с рвотными позывами. Я с опаской отпрянул назад, но было уже поздно - его вывернуло бурным потоком прямо на мои новые белоснежные кроссовки Converse, которыми я так дорожил. С отвращением обнаружил, что он заляпал и весь низ черных джинсов. Вот скотина! И где он так успел нализаться?! Утершись рукавом, он попробовал встать и протянул ко мне руку. Брезгливо морщась, я все же помог ему. Когда он встал во весь рост, то оказался почти на голову выше меня, возможно, из-за старомодных башмаков на платформе. Парень сощурился, пытаясь сфокусировать меня, и его лицо расплылось в пьяной улыбке.
        -Чувак, - преувеличенно возликовал парень и полез обниматься, стараясь не дышать зловониями в мою сторону, - вот уж не думал, что встречу тебя здесь, - а потом виновато добавил заплетающимся языком: - Прости, чувачок, что блеванул на твои шузы!
        Это был… Шульц! Правда, лет на тридцать моложе того, что погиб час назад на моих глазах.
        Да, это был он. Живой. Целый и невредимый. Молодой. И крепко пьяный. Сказать, что я обрадовался, значит, ничего не сказать. Я обалдел! Вот такого поворота событий я никак не ожидал. Просто фантастика какая-то!
        Открыв кран холодной воды в умывальнике, Шульц сунул лохматую башку под бурлящую струю, и так в полусогнутом положении простоял минуты две, точно лошадь на водопое, отфыркиваясь и отплевываясь во все стороны. Включать электрическую сушилку не удосужился, вероятнее всего, не знал, как эта штука работает. Я оторвал пару кусков от бумажного полотенца и дал ему утереться - с него текло, как из ведра. Водные процедуры пошли ему явно на пользу. Пока он вытирался, я, как мог, привел в порядок свои заблеванные джинсы и загаженные кроссовки, изведя чуть ли не весь рулон.
        Мы уже собрались покинуть туалетную комнату, как в дверях, преграждая путь, встал смотритель. Намертво. При параде. Успев натянуть на тщедушное тело кургузый военный френч со споротыми погонами и ослепительно надраенными, отливающими золотом латунными пуговицами.
        -Тебе че надо, старый хрыч? - пошатываясь из стороны в сторону, грозно спросил Шульц. - За все давно уплачено.
        Старикан злобно завращал мутными слезящимися глазами и начал что-то блеять на тарабарском языке, нервно жестикулируя костлявыми ручонками, - он показывал в сторону варварски выломанной дверцы, видимо, требуя компенсации. Я обратил внимание, как мало у него зубов, да и те, что остались, казались гнилыми трухлявыми пеньками. И до чего же рожа у него мерзкая! Меня аж передернуло. Шульц перебросился с ним парой фраз на латышском, с досадой хмыкнул, потом достал из карманов клешей какие-то мятые разноцветные фантики, при виде которых работник сортира пришел в ярость.
        -Чувак, - морщась, как от зубной боли, обратился ко мне Шульц, - у тебя найдется в долг немного валюты?
        -Без проблем, - порывшись в карманах, я достал две пятидолларовые купюры. - Этого хватит?
        -За глаза!
        Этого в самом деле оказалось достаточно, старик, полностью удовлетворенный, благодушно отступил к стене, давая нам пройти. Выйдя из сортира, Шульц в сердцах враждебно прошипел, но так, чтобы старикашка не услышал:
        -У-у-у, эсэсовский недобиток!
        А ведь верно! Этот туалетный работник - самый натуральный фашистский прихвостень. На левом рукаве его куцего пиджачка я сразу приметил известный мне шеврон латышского легионера СС, наспех присобаченный к сукну размашистыми стежками - на живую нитку. Видно, в молодые годы старичок от души пострелял из «шмайсера», вовсю оторвавшись на Восточном фронте… Сколько наших положил, одному Богу, наверное, известно. Вот тебе и хранитель времени - с таким лучше не связываться, а то еще отправит не туда, куда надо, а потом выбирайся неведомо как.
        Сообщив Шульцу о столике в ресторане, мы без промедления туда зашагали. Мой знакомый крайне нетвердо держался на ногах, и я на всякий случай подхватил его под руку - вдруг завалится. По пути он изумленно вертел головой по сторонам - думаю, привычный для него ресторанный интерьер кардинально изменился за каких-то там… всего несколько минут. Увидев китайский ресторанчик, зазывавший посетителей мигавшими лампочками, он спросил:
        -Это что еще за порнография?
        -Как видишь, ресторан с китайской кухней для любителей восточной экзотики. Короче, забегаловка китайская.
        -Здесь же всю жизнь, сколько себя помню, всегда был «Шкаф»!
        «Шкаф»! Опять я услышал это слово. Что оно означает? В правильном для данного момента нужном контексте. «Шкаф», черт его дери!.. Но спрашивать почему-то не стал - то ли побоялся, то ли не рискнул услышать туманный ответ моего прилично клюкнувшего товарища.
        Мы сели за столик друг против друга, Шульц скинул бейсболку с рюкзаком, а вот из ушей желтые затычки вынимать не стал. Что же он там слушал? Что за глупый вопрос? Если у него вдобавок ко всем моим вещичкам еще и мой MP3-плеер в придачу имеется, то однозначно - ELP. Ничего другого у меня там не было. Сплошной ELP… На устах Шульца заиграла блаженная улыбка, и он в экстазе закатил глаза.
        -О-о-о! - восторженно вскрикнул он. - Кайфовая вещица! - перегнувшись через стол, он сунул мне в ухо одну из «пуговок»: - Зацени, чувак!
        До меня донеслись задорные трели намеренно расстроенного фортепиано, будто сыгранные для ковбоев слегка поддатым тапером в салуне Дикого Запада. Эмерсон такие штуки обожал творить. Да, знакомая песенка, Jeremy Bender называется, помнится, она тоже запала мне в душу.
        Тут появился расторопный официант с подносом, где дымилось жаркое из тушеной говядины. Галантно поставив второе блюдо передо мной, вежливо поинтересовался у Шульца, что он закажет, и тот, недолго думая, выпалил:
        -Кофе без сливок, пожалуйста.
        Официант бесстрастно принял заказ и удалился по направлению к кухне. Буквально через минуту появился вновь с пустым подносом и сухо сообщил:
        -Вы знаете, я посмотрел, сливок на кухне нет, к сожалению, закончились, могу предложить в таком случае кофе без молока.
        -Годится, - не торгуясь, согласился Шульц.
        Право слово, они друг друга стоили. Я покатывался от распиравшего меня хохота, не рискуя взяться за еду.
        Еще через минуту дымящаяся чашка, источающая ароматные запахи свежесваренного кофе, уже грела руки Шульца. Да, что ни говори, в его теперешнем состоянии - это то, что ему нужно, то, что, вне сомнений, поможет стать полноценным человеком. Шульц трезвел на глазах, что неудивительно - ведь последний раз он употреблял алкоголь - подумать только! - в прошлом веке! Пора, пора уж ему очухаться…
        Я мысленно аплодировал Шульцу, парень он оказался с юмором, явно не промах, и язык подвешен что надо. Он мне с каждой минутой нравился все больше и больше, я и стал забывать, что он мне заблевал кроссовки. Но, вдоволь посмеявшись, снова задумался: откуда, черт побери, у него мои вещи? Как они к нему попали? И почему теперь их стало ровно по паре? Что это за футуристический выверт такой? Откуда «тараканы»? Не ошибусь, если предположу, что эти странные штучки - из той же серии, что и приснопамятная пластинка Vanilla Fudge. Впрочем, чего здесь гадать на кофейной гуще? Уж лучше спросить у самого владельца…
        -Чувак! - заорал на весь ресторан взбаламученный Шульц. - Ты что, действительно ни-че-го не помнишь?!
        Я сокрушенно помотал головой.
        -Хмы… Ты ж мне тогда сам свои вещички всучил - и бушлат, и рюкзак, и кепочку… и эту чудесную милую хренотень, название которой, хоть тресни, не могу запомнить, - Шульц, довольный, похлопал по внутреннему карману бушлата, откуда змеился к его ушам длинный тонкий желтый проводок. - За эту хрень тебе отдельный респект, ты даже не представляешь, насколько она меня сделала счастливым… Понимаешь, чувак?! Музыку можно слушать круглые сутки, ходи где хочешь с ним, только аккумуляторы заряжай.
        -Понимаю… А когда я это все сотворил? - спросил я упавшим голосом.
        -Когда-когда, - передразнил Шульц, - известно когда - в семьдесят втором году, летом дело было, в самом начале августа во время каникул, вот когда… - помолчав, будто раскладывая факты в своей трезвеющей голове, он с сожалением резюмировал: - Ну ты и олух, чувачок, как можно про такое забыть?
        Вот так номер! Я ни сном ни духом еще не ведаю об этом удивительном факте своего путешествия в советское прошлое, а ему все давно известно. Как такое возможно? У Шульца, как видно, ко мне вопросов совсем не имелось, а вот у меня были - целый воз и еще маленькая тележка в придачу. А ну-ка, друг любезный, давай, колись, выкладывай по порядку, как там дело было?
        Мы будто поменялись местами: янаходился точно в пьяном ступоре, не понимая и не помня, а он, ясно мыслящий, вкладывал в меня недостающую информацию. Выяснилось, что я действительно побывал у него в гостях. Каких-то там несчастных… а если точно, тридцать четыре года назад это было. Завис я тогда на Элизабетес аж на целых трое суток, сам Шульц предложил остаться, когда каким-то невероятным образом поверил во все, что я поведал про чертов клуб. Мы тогда, по его словам, крепко подружились и очень славно провели время: он с утра до вечера водил меня по Старой Риге, рассказывая ее удивительную историю, показывая средневековые достопримечательности. По вечерам мы ошивались в «Шкафу», на поверку оказавшемся обыкновенным винным баром при ресторане «Рига» И, кстати, официально безымянным, это рижские мажоры прозвали его «Шкафом» за колоритный интерьер. Я же прибыл к Шульцу с единственной целью - отвадить его на всю жизнь от опасных путешествий во времени. И что же? Вот он, живой гость из прошлого - сидит, понимаешь ли, передо мной, попивает себе кофеек, не внявший советам и с простодушной улыбкой
рассуждающий о том, что нельзя упустить уникальный шанс, выпавший, быть может, единственный раз в жизни, и не попасть на концерт Кита Эмерсона. Вот уж не думал не гадал, что судьба сведет меня с истым фанатом ELP, вынырнувшим прямиком из 70-х, которому следует находится не на рок-тусовке, а скорее в натуральном дурдоме.
        -Должен тебя огорчить, Шульц, - гробовым голосом заметил я по завершении его рассказа, - ты не попадешь на концерт Эмерсона.
        -Почему? - переполошился он, с придыханием вопросив: - Эмерсон скончался? Говори скорее, не томи!
        -Не боись, жив маэстро, - успокоил его я, - только вот концерты его уже прошли. И в Москве, и в Питере. А сам он, думаю, уже давно дома, в Санта-Монике, - я вскинул руку и посмотрел на часы (так, разница во времени, как я помнил, составляла восемь часов, значит, там наступило утро), - и сейчас… мистер Эмерсон, наверное, пьет утренний кофе.
        -В Санта-Монике? Где это?
        -В Америке, разумеется. Как известно, это пригород Лос-Анджелеса.
        -Он же британец по рождению и по паспорту, какого лешего ему в Америке делать? - изумился Шульц.
        Я не стал читать пространную лекцию о том, что практически все великие британские рокеры давным-давно покинули родные места, перебравшись за океан на постоянное место жительства, совершив неблизкий переезд сугубо по меркантильным причинам, спасая доходы, а просто пояснил:
        -В Санта-Монике у Эмерсона дом, живет там и никакой беды не знает с начала девяностых, с тех самых пор, как развелся с женой, а в аккомпанирующем составе его группы, чтоб ты знал, Шульц, теперь одни американцы. Отличные, кстати, музыканты. Жаль, конечно, что ты их вживую не увидишь, что поделаешь - российский тур закончен, и все, включая маэстро, улетели за океан.
        Он, наверное, с минуту сидел, молча насупившись, переваривая полученную информацию, а потом со всего размаху как врежет по столу кулаком - так что все приборы вместе с тарелками и бокалами подпрыгнули сантиметров на десять. Сидевшие около нас за столиками испуганно вздрогнули - неужто пьяный дебош начинается? Шульц, не обращая внимания на осуждающие взгляды, сказал, как отрезал:
        -Все. Решено!
        -Что решено?
        -Делаю повторный заход. Я - не я, если не попаду к Эмерсону на концерт.
        Тут я попытался вернуть его на землю, объясняя, что с тех пор как я, по его словам, побывал у него в гостях в Риге, много чего изменилось в мире, к примеру, Советский Союз развалился к чертям собачьим, а Латвия получила национальную независимость.
        -Шульц, дурья твоя голова, да известно ли тебе, что теперь для въезда на территорию Российской Федерации необходима виза, вклеиваемая в загранпаспорт. Как ты ее получишь, если у тебя даже паспорта никакого нет и, кстати, денег тоже нет, чтобы купить билет и добраться до Питера?
        -У тебя в долг возьму.
        Я отрицательно помотал головой, мол, в этом предприятии участия не принимаю.
        -Что ж… что-нибудь да придумаю… автостопом доберусь, - беспечно заявил Шульц.
        -А границу как пересекать будешь?
        -Ерунда какая - нелегально перейду.
        -Да ты точно, Шульц, на всю голову больной, за это ж положена уголовная статья! Упекут тебя в тюрягу… Я тебя оттуда вызволять не собираюсь.
        Шульц никак не мог смириться с мыслью, что его планы «накрылись медным тазом», я же старался ему втолковать, что наивное желание увидеть живьем своего кумира - с самого начала полная авантюра, не сулившая ничего хорошего: без загранпаспорта, без российской визы, наконец, без денег - куда он вообще собрался? Я попытался его утешить, осознавая собственную вину: ведь это я сам растравил ему душу в «прошлом», растрезвонив в подробностях о концерте Эмерсона. Бедняга, к моему великому удивлению, даже выучил назубок мою неопубликованную статью, записанную с моих слов, чем не преминул похвастать, она стала для него чем-то вроде фетиша, который потрогать или понюхать-то невозможно, только и можно декламировать вслух… В общем, мои увещевания оказались тщетными.
        Он настолько расчувствовался, что у него на глаза навернулись слезы. Надо сказать, что его настроение сильно скакало, видно, под воздействием еще не выветрившихся до конца алкогольных паров. Он часто-часто заморгал длинными, как у девушки, ресницами, нижняя губа нервно задрожала, еще секунда - и он, наверное, разревелся бы… Я даже и не предполагал, что такой бравый малый, как Шульц, мог оказаться сентиментальным плаксой, и все же тот усилием воли взял себя в руки, только и сказал сокрушенно дрожащим, как студень, голосом:
        -Как же я мог так облажаться? Я же все просчитал.
        -Ты устав клуба знаешь? - ледяным тоном спросил я. - Четвертую статью читал?
        Он кивнул лохматой шевелюрой и нервно сглотнул слюну.
        -И о чем она гласит? - как на допросе пытал я.
        -О том, что вся ответственность за перемещения во времени целиком и полностью лежит на самом путешественнике.
        -Именно - на путешественнике! Так что не распускай нюни, как кисейная барышня, и благодари судьбу, что попал на встречу со мной.
        Мне было жалко Шульца. Как же его взбодрить? И тут меня осенило - как же я мог забыть, вот осел! Дело в том, что Кит Эмерсон, прощаясь со мной, всучил мне номер мобильника - так, на всякий пожарный случай, сказав: «Вдруг окажешься в Лос-Анджелесе, звони, с удовольствием уделю тебе часок-другой свободного времени, сходим куда-нибудь» (он ведь заядлый тусовщик - всем известно), так прямо и сказал, на полном серьезе.
        -Шульц, - торжественным голосом сказал я, достав из кармана телефон, - хочешь поговорить с Китом Эмерсоном?
        Честно говоря, я таких глаз, какие стали у Шульца - круглые, огромные, как блюдца, ошарашенные, в пол-лица глазищи, - никогда в жизни ни у кого не видел. В его голове, не до конца протрезвевшей, не укладывалось - как такое возможно? Конечно же, он согласен и нервно закивал.
        Я быстро пролистал записную книжку, нашел нужный номер и вызвал маэстро, он долго не отвечал, потом в трубке что-то щелкнуло, звякнуло, раздались странные булькающие звуки и затем сквозь них донесся зевающий голос - неужто я его разбудил?
        -Мистер Эмерсон?
        -Да… кто это?
        -Добрый вечер, вернее сказать - доброе утро, мистер Эмерсон, это говорит журналист из Петербурга, - затараторил я, - мы с вами пообщались в баре перед концертом… Помните меня?
        -Конечно, сынок, помню… Ты что, в Лос-Анджелесе, следом за мной вылетел?
        -Нет-нет, я в Риге…
        -Хмы, в какой-такой Риге?!
        -Да в столице Латвии. Это - Восточная Европа, рядом с Россией… Здесь уже скоро ночь будет.
        -А-а… Так что ты хочешь, мой юный друг?
        -Понимаете, я познакомился в Риге с вашим фанатом… хмы… старым вашим фанатом, который с восторгом слушает вашу музыку с самых семидесятых… Он просто обожает ELP. Вы не могли бы поговорить с ним пару минут? Для него это очень важно.
        -Да-да, понимаю, о чем ты, - легко согласился Эмерсон, - пожалуй, могу… Вот только отхлебну пару раз кофе… Я тут завтракаю.
        Пока он пил кофе, я прикрыл трубку и быстро спросил Шульца:
        -Ты по-английски шаришь?
        Шульц сокрушенно замотал головой, и вид у него стал при этом, как у провинившегося школьника, получившего двойку.
        -Мистер Эмерсон… алло… вы слушаете меня?
        -Да.
        -Только, знаете, он английским не владеет.
        -Как же мы с ним тогда поговорим?
        -Да, без проблем, я переведу, - успокоил я и врубил на телефоне громкую связь, а потом представил маэстро окончательно обомлевшего Шульца.
        -Итак, внимательно вас слушаю, мистер Шульц - очень доброжелательно прозвучала трубка слегка надтреснутым голосом Эмерсона.
        Но Шульц почему-то молчал - тупо таращил на меня глаза и молчал, точно парализованный. Я стал пихать его локтем под ребра - все без толку, а на том конце провода и сам маэстро с пониманием подбадривал:
        -Ну, смелее, мистер Шульц, смелее, я весь внимание…
        И тут Шульц очнулся и погнал такую пургу, что я обалдел, только успевал переводить и вовремя его останавливать. Суть душераздирающего повествования заключалась в том, что музыка ELP, ни много ни мало, спасла Шульцу жизнь! Как это случилось? Ему разбила сердце молодая особа, по которой Шульц сох с первого класса, девица ему отвечала взаимностью, собирались даже пожениться и уже подали заявление в загс, но та в последний момент передумала: встретила другого - зрелого мужчину, от которого, как утверждала, совсем потеряла голову, и, разумеется, уже ни о какой свадьбе с Шульцем не помышляла. От невозможности справиться с сердечной болью он пошел топиться в Даугаву, выбрав для себя простой и не особо страшный способ сведения счетов с жизнью. Уже и пару кирпичей на шею прицепил, и на парапет взобрался, готовый сигануть вниз, как внезапно вспомнил, что еще не слышал нового альбома ELP - Trilogy, недавно вышедшего в Англии и наконец добравшегося до советской Латвии с помощью знакомого торгового моряка-меломана. А за запись Trilogy он уже отдал кровные три рубля вместе с магнитной пленкой «тип 10»! Мысль,
что он сейчас шагнет в вечность и никогда, никогда больше не услышит нового альбома, вернула его к жизни, за что Шульц бесконечно благодарен маэстро.
        В эфире между Ригой и Санта-Моникой повисла тишина, потом музыкант сказал:
        -Ничего подобного в жизни еще не слышал ни от одного из своих фанов! Как я понимаю, эта история случилась в 1972 году? Бог мой, как летит время…
        Чувствуя себя обязанным откликнуться на подобное откровение своим трагическим эпизодом, так сказать, отплатить той же монетой, Эмерсон поведал о своем:
        -А я в том 72-м поменял мотоцикл!.. «Нортон 750», скажу я вам, - то что надо - вместо «Хонды». Спросите: почему? Отвечу коротко: скорость. Ведь тогда я купил дом в сельской местности - в Суссексе. До Лондона - два часа. Вот и гонял! Представляете, носился без шлема - молодость плюс безрассудство! За что и поплатился: поскользнулся на льду, въехал в витрину магазина, пробил башку… В больнице доктор зашивает рану над правым глазом, а я ещё и шутить пытаюсь: «На что мой шрам похож?» - «Буква «К», вроде…» - «Хорошо бы над другим глазом букву «Е» прифигачить». Тот, видно, решил, что от наркоза заговариваюсь… Да я в ту пору и без наркоза ляпал, что в голову взбредет. Приятно вспомнить!
        Выждав, пока я переведу последние фразы и Шульц пробормочет что-то вроде слов благодарности, он вдруг с подозрением спросил:
        -Что-то голос у вас слишком молодо звучит, мистер Шульц. Сколько же вам лет?
        Вопрос я переводить не стал, да и зажимать рот Шульцу тоже не счёл необходимым, ведь Эмерсон русским языком не владел, сразу ответил за Шульца - мол, на десяток лет моложе вас. Маэстро подивился, что так хорошо сохранился голос, потом повторил, что очень-очень растроган, даже ошеломлен услышанным от Шульца, посетовав, что нет возможности что-нибудь подарить на память, и тут же нашел выход, предложив скинуть адрес эсэмэской на его телефон, чтобы отправить подарок с дарственной надписью. Домашний адрес Шульца в моей памяти зарубцевался навеки, я тут же набрал его, указав подлинные имя и фамилию.
        Шульц ошалело глядел на мои ловкие манипуляции, а потом вдруг заметил, косясь на широкую светящуюся панель мобильника:
        -Вот уж не думал, чувак, что в двадцать первом веке телефоны будут как лопаты!
        Проследив за тем, как ушло сообщение, я удовлетворенно произнес:
        -Ну, Шульц, жди теперь посылочку из Америки.
        -Чувак, это сколько ж мне будет лет, когда посылка дойдет? - озадаченно спросил Шульц, пытаясь в уме высчитать свой теперешний возраст. Его вопрос так и повис в воздухе…
        Теперь следовало отправляться в дорогу. И тут я подумал: не взять ли мне с собой Шульца? Вдвоем всяко будет веселее, терять мне его нельзя - надо разбираться с его «темным будущим», и с ходу предложил отправиться в 1990-й год.
        -Что - Цоя спасать? - весело подмигнул он, ничуть не удивившись.
        Я же поначалу ошарашенно уставился на Шульца, но спрашивать его: «А ты откуда знаешь?» - не стал, сообразив, что я сам, видно, хорошо поработал в прошлом времени, просто отлично поработал, раз он в курсе многих событий, про Виктора Цоя в том числе.
        -Да я с тобой, чувак, теперь… - с жаром выпалил Шульц, едва не разорвав на себе рубаху от переполнивших его эмоций. - Теперь, чувак, с тобой хоть на край света готов, за такое должен буду тебе по гроб жизни!
        Осталось немногое - согласно известному регламенту перехода следовало заказать горячительный коктейль под названием «Кристапс» - адскую смесь рижского бальзама и русской водки, смешанных в равных пропорциях. Для совершения перехода необходимо было выпить этой гадости ровно по сто грамм на брата, можно, конечно, и больше - это не возбранялось, главное, не меньше.
        Жестом я подозвал официанта, тот с готовностью, но с возрастающим недоумением слушал произнесенное мною слово. «Простите, что? Крис-тапс? К сожалению…» Он был явно в замешательстве. Я не сразу сообразил, что в лабиринте временных пертурбаций молодой официант нашего времени мог и слыхом не слыхивать о популярном напитке советских времен. Неувязочка вышла! В другой раз следует быть внимательней. Я как можно более мягко принялся объяснять, что нам следует приготовить и в каком количестве. Смятение официанта постепенно сменялось привычным «чего изволите?» иуже через несколько минут перед нами стоял графинчик с подозрительной жидкостью, по внешнему виду своему более всего напоминавшей… обычную нефть. Щульц, находившийся в состоянии эйфории после общения с кумиром, похоже, и не понял недоразумения, мечтательно глядя на наполняемые ёмкости.
        Я выпил свою порцию залпом, чтобы не растягивать неприятных ощущений при заглатывании редкостной дряни, и сказать по правде, меня всё равно чуть не вырвало, настолько омерзительно на вкус то пойло. Шульц наоборот - заправски маханул бокалом - привычное дело, - занюхал хлебушком и даже прослезился от удовольствия. Я попросил официанта подать два счета непременно с записью о заказанном коктейле.
        Расплатившись с официантом и щедро оставив ему «на чай» мы еще посидели за столом, размышляя, какое точное время указать на обороте счета, означавшее время нашей хронопортации. Посовещавшись, решили: самое раннее, чтобы по времени была фора, мы же должны успеть добраться до Юрмалы. Написали: девять утра, тогда обычно открывался ресторан, чтобы накормить завтраком гостей отеля. С датой не возникло никаких вопросов: тот самый день, когда мы с отцом встретили Виктора Цоя у ювелирного магазина… Поэтому должно быть только и только…

13 АВГУСТА 1990-ГО
        Вольготно развалившись на жесткой деревянной скамье электрички, я с интересом вертел в руках советские деньги, подсунутые мне Шульцем для ознакомления. Ага, вот она характерная примета времени - смутно знакомый ленинский профиль на банковском билете… По-моему, я подобные банкноты видел впервые в жизни, может, в младенчестве они и попадались мне на глаза, но я этого не помню. Давеча в туалете я даже принял их за цветные бумажки, не сразу разобрался, что это - «тугрики» из советского прошлого… А теперь я их мял, сгибал, ощупывал пальцами, переворачивал туда-сюда, только не обнюхивал - короче, знакомился с ними воочию, удивляясь тому, какие они все-таки несуразные. Небольшие по размеру, явно не новые, блеклые по расцветке, пусть и с водяными знаками, но по внешнему виду они скорее смахивали на непрезентабельные фантики от дешевых конфет, чем на солидные денежные купюры. Ассигнации были разного цвета и разного номинала, и, как разъяснил Шульц на советском совковом жаргоне, в народе каждая банкнота ходила под своим именем: голубая - «пятак», красная - «чирик», фиолетовая - «четвертной», зеленая -
«трешка» и, наконец, бежевая (рубль) - в просторечии просто «рваный». Для пущей внушительности на лицевой стороне самых крупных - 10 и 25 рублей - были отпечатаны ленинские портреты.
        Я подсчитал деньги. Три «четвертных», один «чирик», «пятак», «трояк» ипара «рваных» до кучи… Всего около ста рублей. Просто смешно - куда это Шульц собрался с таким анекдотично несерьезным кэшем? Ну в самом деле, что такое сто рублей в наше время? Пару раз на метро прокатиться или чашку кофе выпить. Но я ошибался - в то время, из которого прибыл Шульц, то есть тридцать с гаком лет назад, это была вполне приличная сумма: семья из двух человек, по свидетельству Шульца, могла на них запросто прожить целый месяц, беды не зная… Тут нечем крыть - его правда, ведь Шульц за нашу поездку в Майори на электричке в оба конца заплатил сущие копейки: сунул в кассу «рваный» (в буквальном смысле), сам был тому свидетель, так ему вместе с бумажными билетиками еще и отсыпали пригоршню сдачи мелочью - это меня, конечно, поразило.
        Обилие впечатлений переполняло меня, но, главное, я всё еще не мог очухаться от перехода во времени, прошедшего, с одной стороны, вроде вполне буднично - ну подумаешь, справили малую нужду в две струи (Шульц-придурок и тут отличился - чуть не обоссал мне правую штанину, благо, я вовремя увернулся, но, честно говоря, в кабинке вдвоем, да еще с рюкзаками за плечами, не протолкнуться), потом, само собой, спустили воду в унитазе, в общем, ничего особенного… Но, с другой стороны, одновременно произошли удивительные метаморфозы, и они разом перекроили существовавшую до того реальность. Внезапно зыбко задрожали стены туалетной кабинки, а вместе с ней сам унитаз - то ли фарфоровый, то ли фаянсовый, точно уж не знаю какой, я в сантехнике не шибко разбираюсь, одним словом, задрожал вместе с массивным бачком - точно это была искаженная картина Фата-Морганы только с той разницей, что все происходило не где-то в отдалении, а перед самым нашим носом. Внезапно изменилась сама конструкция «толчка» - сливной бак был одним, и - раз! - уже стал другим, значительно больше… Но главное потрясение нас ожидало на улице -
такое вообще невозможно представить наяву, разве что во сне: только что была ночь, вокруг темным-темно, повсюду в парке ярко светили фонари (из окна ресторана видел) - и вдруг, будто по мановению волшебной палочки, моментально рассвело, наступило утро… День, правда, выдался пасмурный, солнце затерялось в многочисленных серых дождевых облаках - ни одного просвета, и было довольно прохладно; поначалу, пока шли к вокзалу, я озяб, да и Шульц тоже стучал от холода зубами и елозил ладонями по предплечьям, но, надо отдать должное качественному флотскому сукну бушлатов - оно вскоре нас согрело, можно сказать, даже спасло от пронизывающего сырого северного ветра.
        …Я огляделся по сторонам: город ожил, людей на улицах стало гораздо больше, все куда-то спешили: должно быть, на работу, весело трезвонили трамваи, битком забитые пассажирами, нещадно чадили выхлопными газами неповоротливые спаренные «Икарусы», на дороге заметно поубавилось легковых машин. И - о чудо! - я не увидел ни одной иномарки! Да, это был гимн отечественному автопрому - сплошные «Волги», «Жигули», «Москвичи», даже повстречалась на нашем пути одна жутко тарахтящая «консервная банка» - кто не в курсе, это я про «Запорожец».
        По дороге Шульц, согревшись и заметно повеселев, успел рассказать еще одну любовную историю из своего бурного прошлого, в очередной раз поразив меня. Вроде бы мы с ним - ровесники (во всяком случае, в нынешних обстоятельствах), я же подобным опытом похвастать не мог, к своему стыду, оставаясь до сих пор нецелованным девственником. По сути, его очередная история стала продолжением душераздирающего рассказа, поведанного Эмерсону, когда Шульц из-за неразделенной любви пошел топиться и от намеченного суицида его удивительным образом спас непрослушанный альбом ELP. Музыка музыкой, но взбунтовавшиеся юношеские гормоны не давали покоя - он продолжал сохнуть по любимой, что было вдвойне глупо, если учесть, что та давно выскочила замуж и по слухам была вполне довольна выбором. С этим обстоятельством Шульц никак не мог смириться, искал с ней встреч, днем и ночью бродил около ее дома, таскался за ней по пятам, и наконец ее терпение лопнуло. Экс-невеста Шульца пригрозила его матери, что заявит в милицию, если он не образумится. Мамочка сразу взяла инициативу в свои руки и очень оперативно, пока единственный и
горячо любимый сын окончательно не рехнулся от неразделенной любви, свела его со знакомой воспитательницей детского сада. Обаятельная «разведенка» оказалась старше Шульца лет на десять, что не помешало ей утешить отпрыска старой приятельницы. Сказано - сделано! Шульц тут же позабыл прежнюю зазнобу, и неудивительно: партнерша оказалась той еще штучкой, знающей толк в постельных утехах. Между прочим, познакомила Шульца с древнеиндийским трактатом о любви «Камасутра», ставшим для него настольной книгой. Про себя он называл сочинение пособием по технике занятиями сексом, в чём воспитательнице не было равных. (И что от неё муж удрал? Видно, не выдержал натиска…) Новая пассия обожала фотографироваться. Разумеется, голой. Шульц, к ее радости, оказался заядлым фотолюбителем, и за время их недолгого знакомства весьма преуспел в этом деле, по его словам, хоть в профессиональном эротическом фотоконкурсе принимай участие. Жаль, что в то время таковых не имелось…
        -А фотки-то сами где? Сохранились?
        -Спрашиваешь! вукромном месте спрятаны.
        -Чтоб мамаша не нашла?
        И Шульц раскололся, где именно схоронил фотографии секс-училки в стиле «ню». Действительно, в таком укромном месте - матушке в жизнь не отыскать.
        Мы вышли на привокзальную площадь. Что за чудеса? Вокзал предстал перед нами в первозданном виде - без многочисленных пристроек и современной облицовки, а на сорокаметровой башне, что высилась у главного входа, вместо часов со стрелками, которые я видел еще «вчера», оказались электронные - они показывали четверть десятого.
        Шульц заученным голосом экскурсовода разъяснял:
        -Главные городские башенные часы заработали в 1964 году, здание служит для вокзала и водонапорной башней. А впрочем, я не уверен, просто слышал однажды… Два года назад часы со стрелками… - продолжил Шульц и запнулся. - Тьфу, ты, черт, что это я говорю? Какие два года назад? В самом конце 1970 года часы со стрелками заменили на цифровые.
        «Вот это да! - подивился я. - Кто бы мог подумать, что все вернется на круги своя?»
        Перейдя площадь по подземному переходу, мы зашли в зал пригородных касс купить билеты. Через полчаса после этого мы уже тряслись в электричке. Быстро проскочив через Даугаву по железнодорожному мосту с высокими решетчатыми металлическими фермами, выехали в направлении Юрмалы, откуда нам навстречу пронеслась не в пример нашей пустой переполненная электричка…
        Шульц сидел напротив меня и читал развернутую свежую газету «Правда», купленную в киоске «Союзпечать» перед отправлением электрички, ту ее часть, где печатались новости из-за рубежа. Под газетным логотипом с информацией о том, чей это печатный орган, стояла нужная нам дата - «Понедельник 13 августа 1990 года»; на первой полосе публиковался текст указа Горбачева о реабилитации жертв репрессий 1920 - 1930-х годов, общее количество которых переваливало за 4 миллиона человек (я скользнул глазами по убористому тексту и выхватил оттуда эту страшную цифру), а вот Шульца заинтересовали новости с Ближнего Востока: войска Саддама Хусейна захватили Кувейт, и теперь западная коалиция союзников во главе с США встала на защиту этой небольшой арабской страны, готовясь нанести ответный удар.
        Пока Шульц читал новости, я, воспользовавшись паузой в бесконечных разговорах, внимательно изучал своего попутчика. Тот довольно полуулыбался - что он там такое сладкое вычитал? В этот момент я даже загляделся на него - статный, мускулистый, с темными волнистыми вихрами, эффектно выбивавшимися из-под бейсболки, и тонкими чертами лица… Что ни говори, красавец-парень, вот везет же некоторым со внешностью, не в пример иным (это я про себя). Решил сделать ему приятное - по-тихому вытащил из рюкзака «Полароид» исделал историческое фото: щелкнул его прямо как Ленина на известном всем историческом снимке в Кремле, где он сидит в кресле и читает «Правду». Только никакого Ленина из него не получилось - от вспышки Шульц зажмурился, так я его и снял. Шульц ошалело спросил:
        -Ты че это, чувак, творишь? - а потом, разглядев «Полароид», спросил: - Что это у тебя за штуковина?
        Судя по его реакции, он впервые в жизни столкнулся с действием моментальной фотосъемки - пришлось объяснить. Шульц был в восторге. Из аппарата медленно выползла пока еще черная фотокарточка, я ее выхватил и стал помахивать, пока не проявился снимок.
        -На, держи, - сказал я, - на память.
        -Что-то я не очень получился! - разочарованно протянул Шульц, уставившись в фотку. - Может, повторишь, чувачок?
        -Прости, Шульц, не получится, пленки осталось - кот наплакал. А нам сегодня надо еще кой-кого поснимать.
        В голове был невообразимый сумбур, я никак не мог сосредоточиться, наметить план действий. Меня буквально распирало от избытка чувств, что неудивительно: яуже добрый час находился в другом временном измерении - хоть и верил в это, видя собственными глазами, как изменилась окружающая меня реальность, и в то же время не мог представить себе, что через час-другой встречусь с отцом; такое просто не укладывалось в мозгу.
        Планов не строил, полагался на случай в надежде, что сама ситуация вывезет меня туда, куда надо. Шульца посвящать в суть дела не стал - зачем? Его расспросы только внесут сумятицу. Все само как-нибудь утрясется, и, конечно, о том, что я еду на встречу с родным отцом и тем более - что уж совсем за гранью понимания - с самим собой, хоть и маленьким, говорить не стал, даже не намекнул, убежденный, что намечавшееся рандеву - дело исключительно личное.
        В Майори мы спрыгнули на платформу с тамбурной лесенки вагона (кстати говоря, в Латвии на станциях как, впрочем, и на вокзале в Риге, нет привычных для Питера и Ленинградской области высоких и удобных платформ). Погода нам не благоприятствовала, совсем некстати заморосил косой дождик, но, к счастью, он продолжался недолго.
        Мне вдруг захотелось сделать приятное самому себе - маленькому; дай, думаю, подарю набор хороших конфет, если, конечно, отец примет подношение от незнакомого молодого человека. Зашли в местный магазинчик, я спросил у Шульца, какие конфеты лучше купить. Он говорит, однозначно фирмы «Лайма», бери, мол, коробку ассорти, не прогадаешь. Я выбрал самую красивую и уже протягиваю деньги тощей, как доска, продавщице, да не тут-то было… Не продают. Что такое? Почему? Деньги не те? В чем дело, милейшая? Оказывается, на излете советской эпохи все не так просто: да, шоколад в наличии есть, но его продают только по предъявлении визитной карты покупателя с целью отсечения иногородних от дефицита. Я призвал Шульца на помощь. Пришлось ему на время распрощаться с ELP, вытащив затычки из ушей, чтобы разрешить проблему. Минут пять, наверное, он балаболил на тарабарском с продавщицей и наконец-то вложил мне в руки вожделенную коробку. Мы отошли в сторонку, он сам был порядком озадачен - ну и времена, говорит, наступили… шоколада не купить… вот до чего дожили… Пришлось прикинуться дурачком, сказать, что пресловутую
карту забыл дома, вот и все.
        Пешеходная улица Йомас была не особо заполнена курортниками, немногочисленный отдыхающий народец фланировал туда-сюда, разминая ноги после ночного сна, лениво заглядывая в витрины. Сказывалась прохладная погода, да и пик летнего сезона - июль - уже остался позади. Свободного времени у нас было с избытком, и мы избороздили юрмальский «Бродвей» вдоль и поперек. На Шульца, конечно, обращали внимание - на фоне стиля тех лет, в которых повсеместно царствовали штаны-бананы и куртки - косухи, со своими клешами и ботинками на платформе он выглядел инопланетянином. Есть нам, понятное дело, не хотелось, вечерняя трапеза в ресторане плотно заправила нас на сутки вперед.
        И тут меня осенило, как следует приманить отца: пластинки! Не случайно же по электронному указанию пёр такую тяжесть! Я вытащил из рюкзака охапку фирменных дисков и демонстративно взял в руки - наверняка клюнет, как только увидит это добро, он же у меня - меломан!
        Но первым, разумеется, клюнул Шульц.
        -Ого, пласты, - изумившись присвистнул он, - дай-ка позырить.
        Я передал ему стопку. Он внимательно рассмотрел каждый альбом и по завершении осмотра разочарованно спросил:
        -А почему нет ELP?
        Вот он - типичный образец фанатичного отношения к обожаемому предмету, Шульца интересовала исключительно ELP, и ничего больше, но я нашелся, что ответить.
        -Потому что, Шульц, - назидательным тоном произнес я, - в мировом роке существует много другой музыки, не менее интересной. Стыд и позор этого не знать такому меломану, как ты.
        На мою колкость Шульц не отреагировал, поспешив уйти в привычную прострацию звуков.
        Где-то за полчаса до времени «Ч» мы встали неподалеку от входа в антикварный магазин так, чтобы нас было видно со всех сторон. Шульц уставился в витрину с золотыми безделушками, продолжая слушать бессмертную музыку Кита Эмерсона и его сотоварищей, а я крутил головой по сторонам… И вот наконец увидел тех, с кем жаждал встречи, - двое знакомцев показались на горизонте… Молодой мужчина с наметившимися залысинами в красной ветровке (под мышкой зажата та самая книга) вел за руку двухгодовалого малыша в летнем комбинезоне синего цвета и натянутой по самые уши шапочке и капюшоне. Они шли не торопясь, наслаждаясь прогулкой, папа что-то рассказывал мне, а я крутил указательным пальчиком правой руки… (Момент настолько невероятный и трогательный, что мои глаза увлажнились.) Отец, почувствовав на себе пристальный взгляд, скользнул по мне глазами сверху вниз и остановил взор на пластинках… Неужели зацепило?
        В голове бешено закрутились вопросы: как предупредить его о грозящей в будущем опасности? И возможно ли сделать так, чтобы он поверил моим словам и не принял меня за шарлатана или просто безумца? В последнее мгновение, перед тем как он подошел совсем близко, я отвел глаза: не хотелось, чтобы отец заподозрил меня в преднамеренности встречи - все должно казаться абсолютно случайным.
        -Молодой человек! - обратился он ко мне.
        -Да?
        -Вы это продаете? - папа ткнул пальцем в сторону фирменного винила, я отрицательно мотнул головой. - И все же, может, позволите взглянуть на ваши пластинки?
        Я молча протянул стопку. Пока он их рассматривал, с интересом перебирая одну за другой, я - маленький - юлой вертелся у него между ног; при виде Vanilla Fudge отец прямо обомлел, у него аж глаза загорелись. Меня же всего колотило, словно в ознобе, понятно, что изо всех сил я старался скрыть невероятное волнение.
        -Слушай, дружище, может, уступишь Vanilla Fudge? - он по-приятельски перешел на «ты». - Я давно за ней гоняюсь. За ценой не постою.
        -Я бы с радостью, - ответил я хриплым от волнения голосом, - но эта пластинка уже обещана другому человеку, - каюсь, пришлось соврать. И прокашлявшись, добавил: - Берите любую другую.
        -Другие у меня как раз уже есть, - разочарованно произнес папа и, заметно расстроенный, отдал всю стопку назад. Если честно, мне было его жалко. Но по-другому поступить я никак не мог.
        Он уже хотел повернуться и отойти, как вдруг рядом с нами материализовался сам Виктор Цой - именно материализовался, появившись буквально ниоткуда, другого слова, более точного, подобрать не могу. Откуда он в действительности появился, не понял, настолько был поглощен разговором с отцом. Как и ожидалось, на нем были синие джинсы и светлая куртка. Он насмешливо уставился на нас с Шульцем и произнес странную фразу:
        -А-а, двое из ларца! Не ожидали встречи? - сказал он скороговоркой так, словно был знаком с нами с незапамятных времен. У меня прямо челюсть отвисла от удивления. Что касается Шульца, тот вообще ничего не понял и ничего не услышал, поскольку всем своим существом пребывал известно где. Виктор тем временем по его поводу тут же очень правильно прошелся, обращаясь уже непосредственно к Шульцу:
        -Ну что, лохматый, все архаику свою слушаешь? Я же тебе говорил в прошлый раз - музыка ELP сегодня не актуальна.
        Шульц, разумеется, только глазами заморгал в ответ, не врубившись в его реплику. Но я, прекрасно уловив слова, судорожно пытался понять смысл и не мог, по-видимому, в мозгах какая-то нестыковка произошла: мы что, с Цоем уже встречались? Но когда? При каких обстоятельствах?
        Отец, безусловно узнавший Цоя и оттого на время потерявший дар речи, деликатно отодвинулся в сторонку и даже тихо прикрикнул на меня - маленького, чтобы я не мешал, и, как мне показалось, уже другими глазами посмотрел на МЕНЯ - более уважительно, все-таки человек знаком с самим Цоем… Впрочем, тональность разговора менялась с космической скоростью. И изменялось отношение его ко мне - взрослому - из-за того, что мы с Шульцем якобы совершили что-то неблаговидное, поскольку Цой без обиняков спросил:
        -Ребята, зачем вы стырили у меня журнал?
        -Какой журнал?! - его неожиданный вопрос опять застал меня врасплох.
        -Не прикидывайтесь идиотами - тот самый, с моей мордой на обложке, вот какой!
        -?! В первый раз про такое слышу…
        -Значит, в дурилку будем играть? - Цой не на шутку рассердился. - Все, ребята, с этой минуты больше ко мне на пушечный выстрел не подходите!
        В этот весьма неприятный для меня момент я понял, что прожекты по спасению «последнего героя» иродителей безвозвратно порушены. Во всяком случае, на этот раз.
        Тут в разговор неожиданно включился отец - надо заметить, очень вовремя, а так ведь однозначно после отповеди, устроенной нам Цоем, тот бы точно покинул место встречи. И на том бы все и закончилось.
        -Виктор, простите великодушно, - обратился он к звезде, - во-первых, здравствуйте… - он волновался, видимо, хотел найти подходящие слова для неловкой минуты. Цой вежливо к нему повернулся и весь обратился в слух, к фанатам он относился с искренним уважением, едва ли не с почтением, а мой отец как раз и являлся таковым. - Во-вторых, не могу не выразить своего восхищения… Обожаю группу «Кино»…
        -А вы бывали на наших концертах? - Виктор перебил отца с неподдельным интересом.
        -Да, конечно, не один раз, особенно запомнилось выступление во Дворце спорта «Юбилейный» вначале декабря 1988 года. Тогда, если не ошибаюсь, за три дня вы дали пять аншлаговых концертов.
        -Абсолютно верно - два дневных и три вечерних… Очень хорошо помню те концерты. Стараниями нашего нового директора на афишах впервые появилась фотография группы, но в расклейке по городу афиши по большой части остались без фоток, их фанаты все повырезали…
        -В числе нарушителей был и я, - признался папа.
        -Так вы, выходит, из Питера? Отдыхаете здесь?
        -Да, с сыном и женой в доме отдыха… Жена там осталась, а мы с сынишкой гулять пошли… Я, кстати, на те концерты как раз с женой и ходил, такая давка была в стоячем партере, что ей толпа все пуговицы на пальто оторвала… но она особо не переживала. Больше волновалась за сынишку, ему тогда полгода исполнилось, оставили спящего с моим братом, благо, концерт коротким был, по-моему, минут 55… Конечно, нам, поклонникам «Кино», было мало, но в тех обстоятельствах оказалось на руку. Уж извините!
        Мы все дружно рассмеялись, а папа продолжал делиться воспоминаниями:
        -Еще помню, что публика вела себя по-скотски - забросала всю сцену, несмотря на предупреждения администрации, горящими бенгальскими огнями, поджигали их в экстазе, чуть кулисы не спалили дотла, просто стыдно за них было. В конце концов ваш барабанщик не выдержал и ответил тем же - метнул обратно в партер пару «зажигалок», тогда только все и успокоились.
        -Да, Густав у нас такой, ни себя, ни друзей в обиду не даст, - подтвердил Цой.
        Пока они беседовали, я понял, что надо срочно вытаскивать из рюкзака «Полароид», чтобы не упустить момент.
        -А давайте я вас на память сниму… - предложил я с добродушной улыбкой, будто вовсе и не было обвинений в наш адрес, подпортивших настроение. - Это моментальная фотосъемка. Я долго не задержу.
        Все согласились - Виктор к тому времени уже оттаял, - дружно встали напротив витрины ювелирного, я щелкнул их вместе, потом и по отдельности, после чего вручил каждому по снимку. Папа же, получив фото, тут же попросил Цоя поставить на нем автограф - вот так все и случилось. Вышло просто замечательно. Виктор, еще помню, восторгался фотоаппаратом, думаю, из вежливости - поди, Джоанна Стингрей из Америки и не такое привозила… И чего там восторгаться? Обычное дело.
        А папе я, между прочим, посоветовал фотку в красивой рамке на стенку повесить или на полку на видном месте поставить - так, глядишь, и вправду что-нибудь кардинально изменится - вроде как мелочь, незначительная вещь, а на самом деле в определенный момент сыграет свою роль. На прощание, как и задумал, подарил конфеты, вот, говорю, для вашего малыша. Папа, по-моему, был тронут. Хотя задним числом полагаю, для маленького ребенка шоколад - не самый подходящий подарок, скорее для родителей…
        Когда все ушли и мы с Шульцем остались вдвоем, мне сразу стало тошно, на душе точно кошки заскребли, вроде как радоваться надо - все-таки встретился с отцом… Не давала покоя мысль о том, что, вероятно, видел его в последний раз, но не смог предостеречь его от надвигающейся трагедии. Не лететь тем злосчастным рейсом Тель-Авив - Новосибирск… А с другой стороны, отвел бы опасность с крушением самолета, а беда бы неожиданно свалилась откуда - нибудь еще - кто знает?
        Состояние мое было, прямо скажем, неважнецкое: глаза заслезились, к горлу подступил комок, лицо от душевной муки скорчилось, вот-вот сейчас зареву… Но тут Шульц, хоть и продолжал слушать свою долгоиграющую коробочку, непонятным образом уловил мое состояние, остановил музон и с участием спросил о мужчине с мальчиком: «Кто они?»
        Отмалчиваться или юлить не было никакого смысла.
        -Мой папа и я сам, - ответил я сдавленным голосом, изо всех сил борясь с подступившими слезами; он был в курсе, что мои родители трагически погибли в авиакатастрофе.
        -Я так и подумал… А почему меня не предупредил?
        -Не был уверен, что встретим, - ответил я, взяв себя в руки. - Ладно, Шульц, потопали на станцию. Обсудим, что будем делать дальше.
        Да, не мешало бы крепко поразмыслить, ведь с Цоем что-то не заладилось с самого начала, я еще толком не успел ему ничего сказать, а он уже погнал на нас, обвиняя черт знает в чем… И откуда он только нас знает, вернее сказать - когда узнал? И что за журнал имелся в виду, на обложке которого красовалась морда «последнего героя»?
        На обратном пути, уже сидя в электричке, я все ломал голову над этим животрепещущим вопросом, как вдруг меня осенило: японял, что за журнал, и от внезапного прозрения меня аж холодный пот прошиб… Но как такое возможно? Что еще за временные выкрутасы? Смутные догадки, терзавшие меня, заставили взять в оборот Шульца. Я насильно вытащил из его ушей затычки и засыпал вопросами, заставив вспомнить во всех подробностях факт моего появления у него дома в далеком 1972 году. С чем, с какими необычными предметами из будущего я к нему прибыл, кроме подаренных.
        Оказалось, как я и подозревал, прибыл с журналом Fuzz с комиксовым Цоем на обложке, с тем самым номером, готовившимся к печати, да так и не успевшим выйти до моего отъезда в Ригу. По словам Шульца, журнал я ему предъявил в качестве неоспоримого доказательства, что прибыл к нему из будущего, - там же год и месяц были указаны на обложке и в выходных данных… Только вот журнал показался ему странным, хоть и весьма занятным - отпечатанный на прекрасной мелованной бумаге и с красочными снимками. Подобных глянцевых изданий в те годы Шульц не встречал в киосках «Союзпечати».
        -А в чем странность-то была?
        -Да я толком и не понял прикола, там страницы намеренно с исправленными ошибками на полях напечатаны; яподумал, что такой стиль принят в будущем.
        Признаться, воспоминания Шульца меня здорово озадачили, хотя я и догадался, о чем речь идет - конечно же, о гранках. Но, позвольте, как, каким образом ненапечатанный номер, существующий только в электронном виде в мозгах компьютера да на бумажных распечатках, хоть и в цвете, но не собранных, не склеенных по порядку, каким образом виртуальный номер смог трансформироваться в нечто материальное, что можно пощупать, полистать и почитать? На этот вопрос у меня ответа не было. Впрочем, мои догадки стоило проверить. Я достал телефон, который по своему прямому предназначению был абсолютно бесполезен, но в плане держателя необходимой электронной информации незаменим, нашел там нужный файл, открыл его и пролистал фотки.
        -Эта обложка? И страницы те же?
        -Они самые, - кивнул Шульц.
        -А где журнал?
        -У меня дома остался.
        -Та-а-ак, - процедил я, - интересное кино получается… А каким макаром он к Цою попал?
        -А я почем знаю? - вскипел Шульц. - Журнал твой, чувак, вот сам за него и отвечай!
        В общем, понятно, что ничего не понятно!
        Вернувшись обратно на железнодорожный вокзал, мы первым делом отыскали огромное табло с расписанием поездов, висевшее в одном из залов. Меня, само собой, интересовал только один поезд, ежедневно по утрам прибывающий в Ригу из Ленинграда. Пора было приступать к плану «Б».
        В гостиницу с вокзала (сам не знаю почему) мы потопали окольным путем вдоль городского канала и сквера по бульвару Райниса прямиком к Памятнику Свободы. Видимо, просто заговорились с Шульцем и пошли прямо, никуда не сворачивая. По дороге мои глаза наткнулись на невзрачную трансформаторную будку, мимо которой я пройти не мог: там висела старая афиша, возвещавшая о двух концертах группы «Кино», самая обыкновенная, черно-белая с русским наборным шрифтом без всякой фотографии, но отлично сохранившаяся. Я еще поразился тогда - надо же, уже два месяца тут висит, никто не сдирает, и сразу представил себе другую картинку, что с этой афишей станет через два-три дня, когда все узнают о случившейся автокатастрофе в Юрмале, - изорвут ее на мелкие кусочки, разнесут на сувениры, ничего не оставят…
        Действовать! Надо срочно действовать!
        Выйдя к Памятнику Свободы, я обнаружил явное несоответствие: еще «вчера», если так можно выразиться, у подножия монумента я наблюдал почетный караул, застывший в строю с оружием в руках, а сегодня от него не осталось и следа. Так, понятно - его время еще не пришло. Шульц изумился еще больше:
        -Чувак, здесь же у памятника всегда размещалось троллейбусное кольцо, а теперь… пешеходная зона, - затем, устремив взгляд вперед, куда смотрит латвийская свобода, то есть на юго-запад, громко присвистнул: - А это что еще за буча?
        На углу улицы Кальке и бульвара Бастея рядом с домом, где «вчера» располагался ресторан «Макдоналдс», а сегодня, наверное, привычное для Шульца кафе «Луна», собралась большая толпа, мешавшая трамвайному движению в обе стороны. Все как ненормальные восторженно орали, размахивали руками и смотрели на верхние этажи дома, где в одном из распахнутых окон был вывешен флаг темно-бордового окраса с белой горизонтальной полосой посередине.
        -Чувак, почему эти люди ликуют при виде национального флага Австрии?
        Я только ухмыльнулся в ответ, довольный возможностью щегольнуть эрудицией:
        -Ты ошибаешься Шульц, это вовсе не австрийский стяг - там, да будет тебе известно, две красные полосы разделены белой, равной им по размерам, а здесь совсем другой флаг.
        -Чей?
        -Буржуазной Латвии.
        -Чего ради его тут вывесили?!
        -Думаю, латвийские националисты проводят городской перформанс.
        -Националисты?.. Откуда им взяться в советской Латвии?
        -Видимо, сидели в подполье, своего часа дожидались.
        -Почему же менты их не свинтят?
        -Ох, Шульц, длинная это история… Могу сказать одно: дезинтеграционные процессы в Советском Союзе уже давно запущены, через год все его пятнадцать республик обретут национальную независимость - кто с радостью, а кто и без… Вообще-то хочу тебе напомнить, что мы прибыли в 1990-й - не советский строй спасать, а Виктора Цоя.
        И без лишних разговоров увел его подальше от сборища националистов, пока он не влип в какую-нибудь историю.
        В совершенно пустом еще «Шкафу» Шульц отвел душу за стопкой «Кристапса» - там, к счастью, для него все было знакомо, а вот мне бар, честно говоря, не понравился, показавшись излишне мрачным, веяло от него клаустрофобией. Почему в народе это заведение прозвали так кудряво, понял сразу, как только вошел туда: замкнутое пространство без единого окна, а все стены, включая потолок, обшиты полированными дубовыми панелями, стойка бара сварганена из тех же древесных пород - своим убранством он действительно напоминал настоящий шкаф изнутри. И темно там было, как в шкафу, - лица собутыльника не разглядеть. Мы там, к счастью, надолго не задержались, выпили по сотке «Кристапса» на брата (чтобы не так тошнотворно было, для себя заказал чашечку черного кофе) и почти сразу, еще не отдышавшись, потребовали у толстого, как хряк, бармена счет - персонально для каждого.
        Оставалось указать дату и время. Здесь все было предельно просто. Ленинградский поезд, как мы выяснили, прибывал в 9:20, так что время хронопортации оставалось без изменений, как в прошлый раз. А дата, конечно, была другая - я объяснил Шульцу, что ныряем на два месяца назад: нам надо вписаться в концерт «Кино» Ему, болезному, все было по барабану, главное, чтобы по дороге аккумуляторы не разрядились… Покончив с писаниной, мы двинули дальше по маршруту.
        В туалете нас ожидал сюрприз. Я задержался на несколько секунд, завязывая не ко времени развязавшийся шнурок на левом башмаке, а Шульц тем временем распахнул дверь да так и застыл в проеме:
        -Чувак, ты только посмотри!
        Дело в том, что утром, успешно совершив хронопортацию и крадучись покинув кабинку, мы никого не встретили - туалет был совершенно пуст, и за конторкой, которая стояла на прежнем месте, было так же пусто. И, честно говоря, мы не придали этому факту никакого значения - другим мозги были заняты, торопились выйти на улицу, чтобы удостовериться… Теперь же за ней, как и положено, находился знакомый старикан, заметно пополневший и помолодевший, свежевыбритый, в белой рубашке и неплохо скроенном пиджачке, на лацкане которого, созвучно времени и происшедшим переменам, красовался значок, этакий миниатюрный флажок свободолюбивой Латвии в миниатюре. Он быстро взглянул на вошедших, в глазах пробежала искра узнавания, рот чуть скривился, что означало нечто вроде улыбки, ведь Шульц им уже обслуживался однажды, а второй, то есть я, был при нём - значит, одна компания, для него - постоянные клиенты. Предъявленные квитанции его полностью удовлетворили, и он хозяйским жестом указал на одну из кабинок.

13 ИЮНЯ 1990-ГО
        Мы стояли на пятом пути в ожидании ленинградского поезда - до его прибытия оставалось около пяти минут. Встречающих было раз два и обчелся. Это вселяло надежду, что обойдется без толчеи и я не провороню Пиночета. Новый день снова оказался прохладным, но, слава богу, обошлось без дождя. Что ж это за погода, когда дрожишь от холода и согреваешься анекдотами про северное лето?
        Коротая время, мы с Шульцем перемывали косточки туалетному работнику: опять с утра его не оказалось на месте, что, по-видимому, «добрая» традиция для привратника или даже хороший тон - с утра пораньше бортануть некоего путешественника во времени. А если вдруг кому-то срочно приспичит перепрыгнуть время? Любопытно, что на его конторке мы обнаружили табличку с тарабарской надписью - что-то новенькое! Шульц тут же перевел мне стандартную фразу: «Технический перерыв 10 минут». А когда начался перерыв, когда закончится - покрыто мраком. Короче, хронопортируйся, как знаешь! Если сможешь… Так и представляю себе ехидную улыбочку «конторщика»!
        Мне вдруг стало интересно узнать, а как выглядел наш незабвенный «лесной брат» вдалеком 72-м году. Спросил у Шульца, но он честно признался, что был «на таких рогах!» иабсолютно ничего не помнит из его внешнего облика, вот только бросились в глаза орденские колодки на пиджаке - аж в три ряда!
        -А может, у тебя просто в глазах троилось? - со смешком съязвил я.
        -Хрен его знает! Может, и троилось, но, кроме колодок, хоть убей, ничего не помню.
        В это самое время рядом с нами, дико скрежеща по рельсам стальными колесами, остановился локомотив, притащивший в Ригу состав зеленого цвета. В то время, кстати, все пассажирские поезда по всему Союзу были сплошь такого окраса - как подстриженный травяной газон. Из грязно-зеленых вагонов на платформу стали выскакивать пассажиры с багажом - по большой части сонные, с припухшими веками и помятыми физиономиями. Я решил воспользоваться отработанным приемом: достал из рюкзака пластинку, на которую мог бы клюнуть Пиночет. Я же отлично помнил, что в те годы более всего его интересовал американский психоделический рок, а у меня как раз была припасена Vanilla Fudge - та самая меченая пластинка с оторванным уголком. Одним словом, наживка для меломана.
        А вот и сам помолодевший Пиночет со своим приятелем! Пока они неторопливо приближались, успел хорошо его рассмотреть. Выглядел как обычно: худосочная фигура затянута в джинсу, на ногах - кроссовки. На случай дождя (предусмотрительный!) поверх джинсовой куртки накинул голубую ветровку без капюшона с броскими рукавами белого цвета, на груди, там, где сердце, - нашивка в виде белой буквы «C» - «капитан», значит. За спиной - рюкзак из прорезиненной ткани цвета «хаки», как я понял - самопальный, сшитый им самим (как потом похвастает - из довоенного плаща деда, ремни к рюкзаку сварганил из холщовых ремней для переноса багажа). Ничего себе рюкзачок получился, как фирменный. Идет Пиночет, такой довольный, улыбается во весь рот от уха до уха - практически все зубы пока что на месте!
        К сожалению, мой проверенный номер не удался - Пиночет прошел мимо, занятый разговором с приятелем, как водится, на музыкальную тему. Мне осталось только одно - окликнуть его, что я незамедлительно и сделал. Признаться, Игорь порядком удивился. Встал посреди перрона, ошарашенно глядя на меня. Мне пришлось взять его за рукав и оттащить в сторону, так как пассажиры стали натыкаться на него, раздраженно чертыхаясь. Пиночетов попутчик тоже сошел с дистанции и деликатно встал поодаль от нашей компании, с любопытством наблюдая за происходящим. Игорь же наметанным глазом сразу обнаружил Vanilla Fudge у меня в руках, и тревожно-недоуменный взгляд сразу потеплел. Ну а когда я растолковал, откуда его «знаю» - пару раз встречал в ленинградском клубе филофонистов при Дворце культуры имени Первой Пятилетки, - то он и вовсе растаял, расположился ко мне, окончательно признав меня за своего, за брата-меломана. И попросил показать пластинку, спросив уже по-свойски, какого лешего я здесь делаю. Толкнув в бок Шульца, будто оступившись, я ответил, что встречаем приятеля-рижанина, приехавшего из Питера, откуда на днях
прибыл и я сам. Шульц, правильно поняв предназначенный ему жест, в подтверждение моих слов резво закивал головой. Игорь окинул нас обоих оценивающим взглядом с головы до ног и произнес очень важную фразу, от которой, честно говоря, я про себя возликовал - его слова безоговорочно подтверждали правильность намеченного мною плана и давали ответ на мучивший вопрос:
        -Вы прям как двое из ларца!
        Так вот, значит, кто нас первым - еще до Цоя - окрестил этим ярким прозвищем! Как видно, наша внешность диктовала наше «содержание» (одно органично вытекало из другого) - не зря мы обрядились в одинаковые головные уборы да в придачу нацепили рюкзаки-близняшки. Становилось все интересней и интересней, к моему удовлетворению, все шло как по маслу.
        Тут Пиночет приметил в ушах Шульца желтые затычки, которые, как известно, будут разработаны американскими инженерами лишь в следующем году.
        -А это что за штуки такие?
        Пришлось на ходу сочинять байку:
        -Экспериментальные стереофонические головные телефоны, разработанные нашими инженерами на секретных предприятиях оборонной промышленности Советского Союза.
        -Да? Отечественные? Что-то верится с трудом.
        -Говорю как есть. Зуб даю!
        -Ну-ка дай послушать, - сказал Пиночет Шульцу и колоритно похлопал себя по уху, - они что, к плееру у тебя подключены?
        Я вновь незаметно толкнул Шульца в бок, мол, молчи, дуралей, не спутай карты - представляю себе, как был бы ошарашен Пиночет, если б увидел долгоиграющую коробочку, запрятанную во внутренний карман бушлата моего друга, да ещё и узнал принцип его работы. Шульц вовремя опомнился, промычав что-то нечленораздельное.
        -Ты что, глухонемой?
        Отвечать тому не пришлось, поскольку, воткнув «пуговки» себе в уши, Пиночет сразу же погрузился в прослушивание… и громко причмокнул от удовольствия, сразу распознав зазвучавшую в ушах музыку.
        -Вне всякого сомнения, это «Картинки с выставки», если я кое-что кумекаю в приличной музыке.
        Пиночет не ошибся: он действительно услышал одну из композиций из третьего альбома группы ELP, как известно, записанного на концерте в Ньюкасле в 1971 году. От себя могу добавить, что мне при встрече рассказал Пиночет, когда мы столкнулись в фойе ДК Ленсовета: именно с этого альбома и началось его знакомство с творчеством ELP - в свое время необычную рок-интерпретацию фортепианного цикла Мусоргского откровенно по-пиратски включили в программу Ленинградского радио «Ваш магнитофон». Была такая популярная радиопередача в середине 70-х.
        Но пора было брать инициативу в свои руки. Когда Игорь вернул наушники Шульцу, я его спросил:
        -На концерт «Кино» приехали в Ригу?
        -А ты откуда знаешь?
        -Нетрудно догадаться - весь город оклеен их афишами.
        И тут Пиночет разоткровенничался, попутно представив своего приятеля Сергея, сказал, что он - друг музыкантов из рижской команды «Т.В.И.Н.», которая будет играть на разогреве у «Кино», так что проблем с проходом не будет.
        -Может, и нам подсобите? - нахально спросил я.
        Пиночет замялся:
        -Да у нас самих пока все на воде вилами писано…
        На что я попёр на него танком:
        -Ой, да не смеши меня, Игорь! Чтобы лучший друг Витьки к нему на концерт не попал - такого быть не может. Деньги-то у нас есть, спокойно можем купить билеты сами, но мы хотим у Цоя автограф взять. И тут без тебя никак не обойтись! Помоги, будь другом, а я отблагодарю тебя пластинкой Vanilla Fudge.
        Пластинка, которую до сих пор Пиночет держал в руках, и решила дело. Мы договорились встретиться перед концертом у входа на стадион «Даугава». На том и распрощались: те поторопились к выходу, а мы вовремя спохватились и сделали вид, что подождем-поищем прибывшего из Питера мифического товарища. Выждав паузу, мы с чувством выполненной задачи тоже удалились с вокзала.
        Как же я был доволен, что избавился от отягощавшей меня пластинки: полдела сделано - наконец-то она оказалась у настоящего владельца, и это очень обнадеживало. События развивались по сочиненному мною сценарию, хотя, по правде говоря, на самом деле он просто соответствовал происходившему в прошлом времени, в смысле - будущем, конечно.
        На площади мы в нерешительности остановились: куда отправиться? До концерта палкой было не добросить, и я спросил Шульца:
        -Что делать будем?
        -Пойдем на обед к моей матушке.
        -Ты что, Шульц, с дуба рухнул?
        -А что такое, чувачок? - раскудахтался Шульц. - Уж и пошутить нельзя!
        Шутки шутками, а заморить червячка не мешало бы, что-то я и вправду проголодался, да и Шульц тоже. Без лишних разговоров он потащил меня в кафе Luna, куда часто наведывался. Как раз к открытию. Несмотря на ранний час, мы решили отобедать. Как и прежде, направились по бульвару Райниса в сторону Памятника Свободы. Афиша «Кино», само собой, была на прежнем месте, такие же - без фотографии группы, яркие, черно-желтой расцветки и потому бросавшиеся в глаза, я заметил еще в нескольких местах официальной расклейки.
        Вот и «конечная точка прибытия», расположенная в доме №18 по улице Падомью, в том самом красивом четырехэтажном здании в стиле модерн, у которого мы недавно наблюдали сборище националистов. Теперь никаких толп не было, окна на верхних этажах плотно захлопнуты, и в обе стороны по Падомью беспрепятственно курсировали трамваи. Пройдя мимо закрытого на летний сезон гардероба, мы поднялись по лестнице на второй этаж, где, собственно говоря, и располагалось кафе. «Луна», в отличие от «Шкафа», мне понравилась - светло, уютно и довольно милый интерьерчик, исполненный по нехитрым законам минимализма в черном металле: невысокие столики на тонких ножках, не очень широкие, но и не слишком узкие, такие же стулья с ажурными спинками из черненого металла. Юная официантка в темной одежде, облаченная в белоснежный кружевной передник и такой же кружевной кокошник на белокурых кудряшках, с улыбкой пригласила войти. Мы выбрали столик в конце зала у окна с красивым видом на сквер и оперный театр. Официантка вручила нам меню черного цвета с тисненым фирменным желтым логотипом и романтическим рисунком - цветущая девушка
с распущенными длинными волосами в платье до щиколоток стоит босая на фоне бескрайнего звездного неба и полной луны. Само меню являло собой два машинописных листа с перечнем блюд - первых и вторых, а также закусок, десерта и напитков, отпечатанных на пишущей машинке на двух языках: слева - по-латышски, справа - по-русски. Количество предлагаемых блюд еле-еле дотягивало до двадцати, по современным меркам - не густо. Мы оба заказали одно и то же: Шульц, как постоянный посетитель заведения, рекомендовал на закуску яйцо под майонезом, мясную солянку - на первое, на второе - фирменный бифштекс «Луна», политый яичницей-глазуньей, на десерт - мороженое пломбир с орехами и для поднятия тонуса по две сотки португальского портвейна.
        За неспешным обедом я поинтересовался у Шульца, откуда тот берет деньги на прожигание жизни. Выяснилось, что он - завсегдатай рижских букинистических магазинов, по-тихому от матушки распродает книжные шедевры из обширной библиотеки дедушки, известного профессора истории, уже умершего.
        -Иногда фарцовкой промышляю, так, ради спортивного интереса, что в руки попадет, то джинсы толкну, а то и пласты, - добавил Шульц и показал в окно на противоположную сторону бульвара Бривибас, который теперь носил название Ленина, как вы понимаете, последний год в своей истории, только об этом никто, кроме меня не догадывался. - Видишь, там, у перекрестка, стоят уличные часы оригинальной башенной конструкции, этакие вокзальные часы в миниатюре… Только вот не пойму, куда делась привычная надпись с их рекламного столба?
        -Что за надпись?
        -Да самая простая из трех букв - «мир», написанная на его четырех гранях соответственно на четырех языках - русском, английском, немецком и латышском, а теперь там - хрень какая-то. Отсюда даже не разобрать… Что еще за удивительные метаморфозы такие? - не мог уняться Шульц.
        Мне же было ясно - очередной кивок времени, случавшийся на моих глазах уже не единожды за время путешествия, и к этому нужно быть постоянно готовым. Но Шульц продолжал объяснять:
        -А дальше от часов стоит колоннадный киоск, - я взглянул в ту сторону, - с виду всамделишный древнегреческий храм, только, конечно, раз в сто меньше - надо же, газетами там торгуют! - так вот, справа под ним находится подземный туалет. Там, конечно, запах неважнецкий, но, как говорится, а точнее, как говорили древние римляне, получая плату за пользование общественным туалетом, «деньги не пахнут»… Вот там все и совершается, кучкуется рижская фарца, а по вечерам здесь в «Луне» просаживают заработанную капусту, обмывают сделки.
        Прослушал я тираду, и тут же возникла идея проверить профессиональные навыки моего партнера.
        -Ну, так тебе и карты в руки, - заявил я, вытаскивая из рюкзака шикарный двойной альбом Fisical Graffity группы Led Zeppelin. - Как считаешь, на сколько потянет?
        -Сложно сказать, если вдруг подфартит и попадется под руку фанат «цеппелинов», - оторвет… За любую цену.
        -Отлично! Лишние деньги - не помеха. Может, придется такси брать, всякое возможно… Ну что, толкнешь? Десять процентов твоих - гарантирую.
        -О, я тебя умоляю, - поморщившись произнес Шульц. - Ладно, засекай время, за пятнадцать минут кому-нибудь впарю…
        И он отправился на толчок. Интересно было наблюдать за ним сверху. Как только он с развернутым альбомом появился у рекламного столба, на котором держатся часы, так сразу к нему подрулил какой-то малый фрукт в кепочке, надвинутой на глаза. Они перебросились парой фраз, фрукт взял пластинку, повертел в руках альбом… А затем они отправились, как я понял, оформлять сделку подальше от любопытных глаз - спустились в подземный туалет. Тем временем нам принесли непритязательный десерт в металлических вазочках - три шарика белого пломбира, обсыпанного тертыми грецкими орехами, и я попросил подать счет. На двоих вышло чуть больше шести рублей.
        Наверное, и десяти минут не прошло, как Шульц вернулся назад:
        -Держи, чувак, рубль двадцать - и он передал мне сложенные пополам двенадцать красных червонцев. Ого! Сто двадцать рублей, по-моему, совсем неплохо - сколько мне на шее сидеть у Шульца? Вот и сам разжился советскими деньгами.
        А Шульц сразу предупредил:
        -И вот что еще, чувачок, забыл раньше сказать, ты свои «гренки» засунь куда-нибудь подальше
        -Гренки? - не понял я. - Какие гренки?
        -Ну да - грины, то есть доллары. Тут у нас за них схлопотать статью можно.
        -Да-да, знаю-знаю, я про это наслышан. В советском времени с валютой лучше не баловаться, - отреагировал я уклончиво. Американскую валюту я уж давно запрятал в укромное место рюкзака, о чём даже Шульцу знать не полагалось.
        После обильной еды, заменившей нам завтрак и обед, Шульц потащил меня в Старую Ригу. Экскурсии по средневековой Риге были его коньком, этим он с малых лет занимался - дедова выучка, тот знал каждую улочку, каждый дом, да что там дом - каждый реликтовый кирпичик был ему своим. Рассказывал Шульц про стародавние времена просто захватывающе, с невероятно интригующими подробностями. Так что услышанное надолго впечаталось в мою особо не отягощенную знаниями память. Начал он экскурсию со Двора Конвента, или, как его еще называют, монастырского двора, где в самом начале XIII века был построен оплот ордена Меченосцев - Белый замок, к сожалению, не сохранившийся - сожженный рижанами в 1297 году в ходе гражданской войны между горожанами и рыцарями ордена. Осмотрели хорошо сохранившуюся орденскую церковь Святого Георгия с красной черепичной крышей и соседнее Иоанново подворье, бывшее в самом начале истории Риги замковой резиденцией основателя города немецкого епископа Альберта. Вот так насыщенно продолжился тот знаменательный для меня день. Наша экскурсия, впрочем, на этом не завершилась.
        Мы вновь пересекли улицу Ленина, но теперь значительно южнее того места, откуда начали нашу прогулку-экскурсию по старому городу; наверное, в полукилометре от «Луны». Отсюда уже виднелась гранитная набережная Даугавы, красавец-мост, в ту пору носивший имя «Октябрьский», да и показалась сама водная гладь широкой реки, отливавшая серебром под яркими лучами солнца, пробившегося из-под облаков. Мы остановились напротив здания Рижского политехнического института, как сообщил Шульц, построенного в середине прошлого века. Его красновато-коричневый окрас напоминал подлинную кирпичную кладку крепостной стены, сходства с нею добавляли характерные зубчики на фасаде. Я обратил внимание Шульца на стоявшую в нише правого крыла величественную фигуру богини правосудия Фемиды со всеми полагающимися атрибутами - весами, карающим мечом и повязкой на глазах. Тот пояснил:
        -Это - точная копия скульптуры, украшавшей фронтон Рижской ратуши с XVIII века. Само здание, к сожалению, не сохранилось - погибло во время немецкого артобстрела в конце июня 1941 года. На его месте как раз и построен современный корпус. Кстати, чувак, рядом с местом, где мы с тобой сейчас стоим, находилась главная и единственная площадь средневековой Риги - рыночная. Торговали здесь всем подряд, в том числе и рыбой; можешь себе представить, какой запашок стоял вокруг, воняло так, что через сто лет после основания города рижские градоначальники ввели запрет на рыбную торговлю в этом месте и все рыбные прилавки переместили за стену, ограждающую площадь. Кстати, улицу, на которой стали продавать рыбу, назвали Сельдяной… Да, кроме торговых рядов здесь стоял столб позора для преступников, а также городские весы, аптека и, надо полагать, корчма, клиентами которой могли быть как магистр ордена Меченосцев со своими братьями-рыцарями, так и Генрих Латвийский…
        -Кто такой? Почему не знаю? - легкомысленно воскликнул я.
        -Реальный исторический персонаж, можно сказать, личный летописец рижского епископа Альберта, знаменитый автор «Хроники Ливонии», в которой он подробно описал события Ливонского крестового похода и историю обращения в христианство местных язычников, - к моему удивлению, Шульц сыпал датами и именами так непринужденно, будто сам был свидетелем событий, и как не похож он был на того заторможенного неловкого парня, который предстал передо мной в начале нашего знакомства. - Как было принято, - продолжал он тоном знатока, - в то время хроника писалась на рифмованной латыни. Что, ничего об этом тоже не слышал? - произнес он в ответ на мое молчаливое недоумение. - А еще историк называется!
        Честно говоря, мне стало стыдно за свою серость, хоть Шульц журил меня беззлобно и с искренним желанием заполнить пробелы в моих скромных познаниях. Причем делал это без напряга, получая явное удовольствие от просветительской миссии, и, как я уже упоминал, его на самом деле было очень интересно слушать. Несмотря на сверхзадачу, стоявшую передо мной, я сумел от нее на время отключиться и оказался по-настоящему благодарным слушателем, для которого неожиданный образовательный процесс приносил не только пользу, но и радость (возможность погрузиться в подлинную историю, прикоснуться, понюхать, пощупать - это вам не сухие слова в книгах или на лекциях). Подлинный интерес (я едва ли не с открытым ртом ловил информацию) прибавлял энтузиазма моему персональному гиду. Может быть, только в эти часы я и осознал, что верно выбрал будущую профессию. А Шульц… Шульц буквально вырастал в моих глазах.
        Потом мы решили идти к Домскому собору - ну как без него обойтись в пешей прогулке по Риге? - и по петляющим мощеным улочкам старого города очень скоро к нему вышли (по прямой до него, наверное, не больше трехсот метров). Точнее, оказались у южного крыла Домского ансамбля, у его тыльной стороны, сумрачного красно-кирпичного здания, как снова пояснил Шульц, отстроенного в псевдоготическом стиле в конце позапрошлого века специально для публичного исторического музея. Шульц предложил мне зайти в Музей истории Риги и мореходства - такое у музея точное название, несколько забористое. Я не отказался - после экскурсии у меня разыгрался настоящий краеведческий аппетит, я бы даже назвал то состояние исторической лихорадкой, которую разжег мой новоиспеченный гуру. Стало любопытно, что там такого мореходного или чего другого? Входные билеты стоили сущие копейки - в советское время так было везде. Музейная экспозиция освещала историю города со дня его основания в 1201 году до второй половины XX столетия. И там, из окон второго этажа одного из залов, помнится, с экспонатами времен Северной войны,
рассказывающих о взятии Риги в 1710 году петровскими войсками, я и увидел (и чего меня вдруг потянуло тогда в окно посмотреть?)… Я увидел удивительный внутренний дворик квадратной формы с зелеными лужайками и аккуратными дорожками, посыпанными мелкой щебенкой, который почему-то принял за монастырский двор. И не ошибся. Его с трех сторон окружала поразительной красоты массивная каменная аркада, опирающаяся на изящные известняковые колонны. Да, сверху вид был просто потрясающий! И самое интересное то, что у меня возникло чувство дежавю; содной стороны, я это место видел впервые, но с другой, оно мне показалось очень знакомым. Задумался - может, фотки видел в сети, а может, с родителями там побывал, но помнить об этом не мог, поскольку был маленьким - всего-навсего два года, что тут вспомнишь? Мелькнула заманчивая мысль, хорошо бы снова оказаться здесь, но в далеком-далеком прошлом, скажем, в средневековье.
        -Шульц, что это за место? - спросил я у своего личного гида-всезнайки.
        -Крестовая галерея Домского монастыря. Названа так из-за наличия в ней характерных крестовых сводов, присущих всей архитектуре романского стиля.
        -Туда можно пройти?
        -Можно… Через Домский собор.
        Шульц отвел меня туда, правда, снова пришлось покупать входные билеты - мелочь, несоразмерная с полученными ощущениями. Сам не знаю, почему меня туда потянуло? Туристов там почти не оказалось, я бродил по пустой Крестовой галерее, рассеянно скользя взглядом по выставленным там музейным экспонатам - реликтовым пушкам, каменным ядрам, могильным плитам, старинным колоколам, башенным флюгерам, декоративным решеткам… Много чего еще там было, что отпечаталось в моей зрительной памяти. Внезапно мной овладели странные чувства, перед глазами встала живая «картинка» - я увидел как бы самого себя со стороны, но облаченного в черную монашескую рясу до пят и бредущего (впереди меня реального) по совершенно пустой галерее, не захламленной историческим «инвентарем» ещё не прошедших веков. Я шел по галерее, засыпанной ворохом желтых листьев с облетевших яблонь несуществующего в теперешнее время сада, их беспрерывно ворошил по каменному полу ветер, залетавший сюда со двора… А ведь, напоминаю, стоял август, и яблоки еще даже не поспели… И тут на меня дыхнуло таким холодным, суровым и строгим средневековьем, что
захотелось посмотреть, как же выглядела галерея, когда была только отстроена, и что здесь было во внутреннем дворике? Кладбище, как следовало из средневековых хроник, монастырский яблоневый сад или что-то еще? (Сведения, понятно, я получил от всё того же Шульца, от кого же ещё?) Короче, мне чертовски захотелось увидеть Крестовую галерею в первозданном виде, скажем, так в году 1225-м от Рождества Христова. Попасть в то время, конечно же, можно - наш старый знакомый это без труда устроит, а вот как выбраться оттуда и снова очутиться в нашем времени, где этого туалетного работника искать в средневековой Риге? Пугающий меня вопрос ответа не имел…
        Шульц меня вернул в реальность, которая, впрочем, была напрямую связана с прошлым и косвенно - с моим потоком мыслей. Он указал на ряд ниш, расположенных над кирпичными арками с внутренней стороны галереи. Поначалу, признаться, я их даже не приметил, мимо бы прошел, а напрасно - там экспонировались различные гербы, по виду рыцарские, но, как пояснил Шульц, это был «привет» не из средневековья, а из нового времени - этакий новодел позапрошлого века. На средневековых стенах Крестовой галереи красовались гербы семейных родов, обществ и корпораций Риги, пожертвовавших средства на реставрацию Домского собора, что производилась в начале 90-х годов XIX века одновременно со строительством примкнувшего к нему здания, предназначавшегося для рижского музея. Так они и добились права увековечивания своих заслуг перед городом…
        И тут Шульц погнал такую пургу: начал что-то путано рассказывать, перескакивая с одного на другое, с пятого на десятое, опять вспомнил Генриха Латвийского, епископа Альберта, орден Меченосцев, рыцарскую колонизацию Ливонии, первую реставрацию Домского собора и разное другое. Я даже не поспевал за ходом его лихорадочных рассуждений, но когда наконец до меня дошло, что он намеревался сотворить, я потерял дар речи, осознав, что это никакая не «пурга», а чистая правда, в чем я смог убедиться всего через несколько часов. А потом не пройдет и недели после этих откровений, как я сам провалюсь в пропасть рижского средневековья. Там не раз мне на ум придут слова из «Степного волка», и на искореженном стыке времен я испытаю «настоящее страдание» и «ад человеческой жизни». Но об этом расскажу в следующий раз…
        Итак, всё по порядку. Намерения Шульца, надо сказать, были самые что ни на есть серьезные: ни много ни мало - сотворить историческую литературную мистификацию, короче говоря, дописать «Хронику Ливонии» за Генриха Латвийского - вот такой неслабый замах! Шульц у нас работает по-крупному! Общеизвестно (а на самом деле мало кому известно), что «Хроника» осталась незаконченной; по каким причинам автор не смог поставить точку в повествовании, до сих пор ученые ломают головы, а вот Шульц вознамерился взять на себя ответственность и закончить труд за средневекового автора-летописца. План наглый, но шикарный: хронопортироваться в Ригу 1888 года - за пару лет до начала реставрации Домского собора, а может, и раньше для отвода глаз, - замуровать в одну из ниш, где впоследствии появятся известные гербы, псевдоманускрипт и… таким образом переписать или, точнее, дописать историю. Только вот как обратно вернуться, Шульц не знал, как и я в своих исторических грезах, что в конечном итоге и удержало его от опрометчивого шага.
        У меня просто не было слов! Шульц, безусловно, оказался авантюрнее меня в сто раз. Не меньше. Его вряд ли переплюнешь! Но надо отметить, снова забегая вперед, что для меня его безумные прожекты стали не последним потрясением того памятного дня.
        …С трудом освободившись от паутины Средневековья, мы зашли в кафе на Домской площади, благо ходить далеко не надо - все под рукой, заказали кофе и пирожные, передохнули, а потом двинули дальше по намеченному маршруту - на стадион «Даугава», поймав по дороге такси - время уже поджимало.
        Там творилось что-то невообразимое. Толпы народа и полная сумятица - на стадион пока что зрителей не пускали по причине того, что на сцене не завершилась настройка звука. Обычное дело… Мы же рыскали взглядом по толпе, тщетно пытаясь отыскать там Пиночета. Смотрю, вдруг Шульц весь разом побледнел, как-то съежился и вовсе замер на месте, точно увидел привидение. Спрашиваю: «Что с тобой», а он мне в ответ, задыхаясь от волнения:
        -Только что себя самого увидел… с бородой кудлатой и здоровенной лысиной, представляешь?
        -Не может быть! - поразился я.
        Но Шульц трясся, клялся и божился, что это был точно он, правда, старый. Ну как старый… Просто на 18 лет старше того, что стоял сейчас со мной.
        -А где ты его увидел?
        -Вон там - перед входом на стадион.
        Я посмотрел, но там была такая толпень, что в глазах рябило.
        -Может, померещилось?
        -Нет, - проговорил он дрожащим голосом, - точно. Я был.
        -Он тебя заметил?
        -Не думаю.
        Потом, немного помолчав добавил:
        -Не иначе, чувак, под твоим воздействием я здесь оказался… Не нравится мне это.
        Может, он и прав, но зачем в меня тыкать? И я не стал отвечать, что толку огрызаться? Тем более что мне ситуация тоже не понравилась. Чего вдруг «старший» Шульц здесь оказался - не иначе, заявился сюда спутать нам карты? Меня тоже затрясло. Но что ж теперь делать? При любом раскладе надо ждать Пиночета. Должен, должен прийти… Хотя, не скрою, мелькнула у меня мыслишка: вдруг Игорь продинамит, но вовремя ее отогнал - не такой человек Пиночет!
        Кстати, на самого Шульца встреча с «привидением» оказала потрясающее воздействие: он распрощался со своей долгоиграющей коробочкой, вытащил из ушей наушники, спрятал их в карман и с унылым видом погрузился в свои мысли, отключившись от реальности.
        Мы проболтались у входа на стадион, наверное, битых три часа, продрогли на ветру, как собаки, зуб на зуб не попадал… Я весь извелся, ходил туда-сюда, подпрыгивал, пытаясь увидеть нашего благодетеля, словом, был как на иголках… Перед стадионом толпа уже заметно поредела, а потом и вовсе остались мы с Шульцем да стайка зевак, у которых, как я понял, не было денег на покупку билетов, намеревавшихся послушать концерт со стороны под завывания ветра. И когда со стадиона вдруг донеслось бодрое «бум-бум-бум» - на сцену вышла разогревающая команда, этакий рижский клон американской хеви-метал группы Bon Jovi - и наши надежды практически растаяли - швах! - неожиданно из толпы вынырнул озабоченный запыхавшийся Пиночет. «Тут такое дело», - говорит, ничего толком не объясняя, а только глаза закатывая и бормоча что-то несуразное как бы в оправдание и извинение для очистки совести. После чего внятно спросил:
        -Наушники - это чудо отечественной инженерии - при вас?.. Витька ими заинтересовался, хочет посмотреть.
        Ну, мы с Шульцем, конечно, обалдели и в унисон кивнули. Ну точно, - «двое из ларца»!
        Пиночет повел нас какими-то узкими коридорами в раздевалку. По пути успел рассказать о том, что его задержало. Оказывается, в гримерку нагрянул какой-то бородатый сумасшедший, возомнивший себя провидцем-вещуном: хотел предостеречь Цоя от близкой гибели в автокатастрофе - всё размахивал каким-то журналом, как доказательством своего пророчества.
        -Прорвался через охрану, влетел, как ураган, в гримерку, вцепился в Витьку мертвой хваткой, точно бульдог, стал его умолять не ездить на «Москвиче» как потенциальном источнике несчастья, короче, понес такой несусветный бред, что пришлось мужика буквально отдирать от звезды, тащить волоком в медпункт, вызывать «скорую», или как она там называется, транспорт из психушки, поскольку тот совсем съехал с катушек, пена на губах, всё кричал о том, что Цою осталось жить три месяца!..
        Он рассказывал, а мы с Шульцем тревожно взглядывали друг на друга, так как видели и понимали эпизод совсем в ином ракурсе, нежели очевидцы. По этой причине все сказанное я запомнил слово в слово и смог воспроизвести сейчас, и возможно, по этой же причине детали скандального происшествия, как позднее выяснилось, напрочь выпали из памяти Пиночета, стерлись из мозга, как при амнезии, ведь для него, как и для всех, это было только хулиганской выходкой. Лишь прозвучавший тогда отрезок времени всплыл в его голове яркой вспышкой после трагических событий в августе. «Три месяца, три…»
        Войдя в гримерную, мы увидели переодевавшегося Густава - он менял брюки неимоверно кислотного цвета на темные штаны-бананы, в которых обычно играл на сцене. На его макушке красовалась соломенная шляпа с узкими полями, которую он не удосужился снять в помещении - переодевался прямо в ней, в концертной кутерьме не до тонкостей этикета, и штаны менял без малейшего стеснения. Увидев нас, со смешком сказал:
        -Двое из ларца, одинаковых с лица! - имея в виду, конечно же, схожесть в нашем гардеробе: оба в черных кепках и бушлатах, за плечами красные рюкзаки. Сказал, нисколько не удивившись нашему появлению, будто нас здесь давно ждали.
        В огромной раздевалке с зеркалами на стенах толпилось множество людей: впервую очередь, вся группа «Кино» вполном составе, но Виктора, как ни странно, я приметил не сразу, как, скажем, барабанщика Густава на переднем плане, которого собратья по группе - сами «киношники» - чаще называли художником, фотографом, короче говоря, кем угодно, но только не ударником рок-группы. Повторяю, там было полно народу: кто-то с видеокамерой снимал горы атрибутики на столах - плакаты, футболки, сувениры с «киношной» символикой, готовившиеся для продажи… Пиночет пихнул меня в бок, и тут в глубине раздевалки я увидел Цоя, неприметно сидевшего в уголке на небольшом диване в компании с молодой красивой шатенкой, в которой я без труда узнал Наташу Разлогову, спутницу Виктора, она часто с ним бывала на гастролях (узнал по многочисленным фото, гуляющим в Интернете). Я оторопело разглядывал Виктора. В черной рубашке с закатанными по локоть рукавами, черных джинсах, ворот на рубахе расстегнут на три пуговицы, на шее - черный шнурок с необычным амулетом… А под тем диваном… увидел пресловутый журнал с комиксовым Цоем. Никем
не замеченный, он лежал, красуясь последней красно-черной страницей обложки с напечатанной на ней кровавой рекламой аттракциона для взрослых «Ужасы Петербурга». Свидетельство недавней безумной выходки того ненормального - журнал наверняка выпал из рук смутьяна, когда его отрывали от Цоя, упал под диван и в суматохе никто на него не обратил внимания. Я прямо поледенел весь, когда увидел журнал, - вот сюрприз так сюрприз! Хотя, по совести говоря, нечто подобное ожидал. Тем временем Пиночет подвел нас к Цою.
        -Вот, Витя, эти двое - счастливые обладатели волшебных «телефонов», про которых я говорил, - представил нас Пиночет, - тех самых, у которых… Словом, твои питерские поклонники просят дать автограф, - при этих словах Шульц надвинул кепку на самые глаза. Почему? Понял только я.
        -А где отечественное чудо техники-то? - спросил Цой.
        Пришлось Шульцу достать из кармана наушники, заодно включить и музон.
        Цой тут же вставил затычки в уши и разочарованно спросил:
        -Это что за архаика такая?
        -Британское трио «Эмерсон, Лейк энд Палмер», - отрапортовал Шульц из-под кепки.
        -Слышу, что не группа The Cure… Не слишком ли поздно для 90-го года?
        -Зато в самый раз для 72-го, - гордо парировал Шульц.
        Цой в ответ только хмыкнул, вытащил наушники и стал их рассматривать, а я, воспользовавшись паузой, быстро достал из рюкзака припасенный из отцовской коллекции диск «Кино» «Последний герой», выпущенный во Франции, и достал черный маркер, которым Виктор и написал известные теперь всем слова: «Удачи! В. Цой» ипоставил дату.
        Потом он пристально посмотрел в сторону Шульца, выдвинувшегося вперед, чтобы поглазеть на последнего героя, о котором я прожужжал ему все уши. По лицу Виктора пробежала тень изумления, потом, немного подумав, он сказал Шульцу негромким глухим голосом, пронзив его озадаченным взглядом:
        -Что-то твое лицо мне знакомо…
        Но все-таки не признал в нем «старшего» Шульца. Сказал, как бы невзначай, и продолжил прерванный разговор с Наташей. Шульц, конечно же, его слова прекрасно понял - подозрения насчет «двойника - кровного брата» полностью подтвердились. Мы по-тихому отошли в сторону, шушукаясь, что же нам делать дальше, и в своем намерении быть незаметными, при этом оставаясь свидетелями происходящего, превратились в бесшумные тени, впечатавшись в стену. Это, конечно, аллегория, но очень близкая к истине. В этот самый момент по громкой связи объявили, что группу «Кино» приглашают к выходу на сцену. Все повскакивали с мест, засуетились: музыкантам - на сцену, ну а зрителям пора и на трибуны. Мы же с Шульцем, наоборот, тихонько отошли в сторону, чтобы не мешать остальным, и через пару минут оказались в гримёрной вдвоем. Особо не раздумывая, просто следуя шестому чувству, я поднял лежавший под диванчиком журнал, оставленный Цоем без внимания, и быстро отправил в чрево рюкзака вместе с подписанной пластинкой. Надо было подчищать следы, убирать вещественные доказательства, невесть кем оставленные в прошлом. И затем
опрометью бросились к арене: попасть за кулисы в гримерку к Виктору Цою и не послушать концерт группы «Кино» - это уж точно из разряда преступлений, даже если и не сумели выполнить задуманного.
        Трибуны ревели так, что слышалось в коридоре, по которому мы бежали вприпрыжку, чтобы успеть к концерту. Зрители неистово требовали тех, ради которых купили билеты. Мы, к счастью, выскочили на трибуну до того, как на сцене появились музыканты «Кино». У беговых дорожек на арене влево и вправо расползлась мрачная туча милиции, облаченной в серую униформу, - стражи порядка тройным кольцом обступали трибуны и были настроены решительно в плане соблюдения общественного порядка. Публика же, вернее сказать, ее хулиганствующая часть, явно развлекаясь от нечего делать, бросала в них чем ни попадя: медными монетами, обертками от конфет, смятыми сигаретными пачками, разным мусором и даже поджигала бумажные самолетики, не говоря уже о бенгальских огнях - коронной выходке самых безрассудных зрителей того времени. Сцена стояла на поле прямо перед трибунами, довольно неказистая, хоть и высокая, построенная, как видно, из подручных материалов, без задника, без привычных современному глазу стандартных алюминиевых ферм, практически без светового оборудования и даже без всякой крыши - а если вдруг дождь?.. Звуковые
колонки громоздились бесформенной горой справа и слева от сцены, точно гигантские поленницы, никаких экранов и в помине не было - даже самых простых, не говоря о современных светодиодных… Мне, как искушенному зрителю, за год сотрудничества с журналом избалованному редакционными заданиями о разных рок-концертах, конечно, было смешно смотреть на то, как было обставлено это действо. Но тут вышли они… и, знаете, я моментально забыл про все организационные огрехи.
        Ор, возникший при их появлении, был таким, что я сразу оглох на оба уха и так же, как все, завороженно устремил взгляд на сцену. Рок-музыканты смотрелись героически: на авансцене трое, одетые в черное, держали белые гитары, в центре - Цой, по правую руку - Каспарян, по левую - Тихомиров, позади них за куцей ударной установкой Густав Гурьянов, стоящий в полный рост; на всех концертах он барабанил стоя. Поначалу вышел в своей дурацкой соломенной шляпе, но из-за сильного ветра скоро ее забросил куда подальше. Концерт, как известно, шел без всякого конферанса, песни исполнялись нон-стоп, практически без пауз - одна за другой. Только раз Виктор посетовал в микрофон, что ветер сильный, отгоняет звук в сторону от трибун, вот и всё…
        Ну а сам концерт… Выступление группа «Кино» начала со ставшей теперь хрестоматийной песни «Звезда по имени Солнце», но на тот момент сравнительно новой, сочиненной Цоем, как известно сегодня каждому «киношному» фану, за два года до этого - в Алма-Ате на съемках фильма «Игла» вквартире у Рашида Нугманова. И тут у меня словно мороз по коже пошел… Я сам удивился подобной реакции, ведь песню я назубок знал, раз тысячу слышал - и такое сильное впечатление! И это при том, что слышимость была неважная из-за непрекращающегося сильного ветра, да и трибуны помогали - устроили такое дружное хоровое пение. Честно говоря, я ничего подобного раньше не слышал. Особенно старались парни-юнцы, юные поклонники «Кино», сидевшие сзади от меня. Так что у меня окончательно заложило уши, будто я летел в сверхзвуковом самолете, стремительно набиравшем высоту… Забегая вперед, скажу, что концерт был коротким - чуть меньше часа, совсем как у «каких-нибудь» The Beatles на стадионе Shea в Нью-Йорке, впрочем, «битлы» там отыграли в 1965 году еще меньше - всего 37 минут, но публика, как и в Риге, осталась довольна. Вот это я
понимаю - ШОУ! Пиночет вспоминал потом, и совершенно правильно: на концерте не исполнили ни одной старой песни, все только новые или относительно новые, и могу сказать однозначно, что прозвучали - пусть и в хоровом варианте (что ж с того?) - все мои самые любимые песни. Меланхоличная «Пачка сигарет» спронзительно-щемящим гитарным соло Юрия Каспаряна, сыгранная почему-то нарочито медленно, во всяком случае, заметно медленнее студийного варианта, и оттого ставшая еще печальней; зашифрованная «Бошетунмай», во время исполнения которой «киношники» очень ритмично и зажигательно пританцовывали с гитарами наперевес, так что, не удержавшись, я и сам пустился в пляс вместе с окружавшими меня зрителями… Уже под завязку, предчувствуя финал концерта, видимо, боясь не услышать, публика настойчиво стала требовать популярную «Перемен!», скандируя ее название, и музыканты не стали разочаровывать поклонников - исполнили напористо, на одном дыхании. Все завершилось хоровым исполнением героической песни «Группа крови». К тому времени я совершенно сорвал голос, думаю, как и многие на трибунах, если не все, а в ушах
зависли пробки из звуков…
        На бис группа не вышла, хотя все орали, свистели, хлопали и топали ногами так, что едва не проломили трибуны. Отбитые ладони болели и на следующий день.

14 АВГУСТА 1990-ГО
        Для наблюдения за обстановкой мы засели в густых кустах напротив дома «Зелтени», отделанного желтым песчаником, за что, должно быть, он и получил свое название - дом действительно отливал золотом в ярких лучах заходящего солнца. Как я уже упоминал, нумерация домов здесь не использовалась. Рыбацкий поселок Плиеньциемс был небольшим, и нужный дом мы сравнительно быстро нашли по надписи на почтовом ящике рядом с калиткой. Точно так же, как я это проделал почти сутками раньше, когда приехал сюда из Риги (если считать время в последовательности моих передвижений и действий). Правда, это происходило совсем в другом временном пространстве - на 16 лет вперед… Весь дом и прилегающий к нему садовый участок были как на ладони. Разместились мы как раз напротив главного входа; как положено, была еще одна дверь - задняя, но ею вроде бы за все время нашего бдения в кустах никто так и не воспользовался. Сидим по-тихому в кустах в дозоре - вот такой он, наш рок-н-ролл, молчим, размышляем каждый о своем. При чем здесь рок-н-ролл, спросите? Потому что думалось мне тогда о злоключениях прошедшего дня, и попутно мозг
долбила одна прилипчивая фразочка: «Рок-н-ролл без обломов не бывает». В трудные моменты, когда что-то шло не так, эту прибаутку любил повторять Александр Долгов.
        И ещё мне на память пришла гипотеза, которую Александр Владимирович выдвинул в своем бестселлере «Цой. Черный квадрат», о том, что причиной автокатастрофы лобового столкновения на 35-м километре трассы Слока - Талсы стал не сон водителя за рулем «Москвича-2141», как гласит официальная версия, а бродячая собака, бросившаяся под колеса автомобиля Цоя. Что ж, вполне реальная версия. Сам не раз видел, как обезумевшие псы с лаем остервенело бросаются прямо под колеса проезжающих машин. А далее все было так, как написано в материалах дела о ДТП: Виктору пришлось резко вывернуть вправо, и, съехав на обочину, он потерял управление машиной. Проехав метров 200 -250 по направлению к мосту через реку Тейтупе, автомобиль ударился об оградной столбик моста, машину выбросило на встречную полосу, по которой уже двигался автобус, и… случилось то, что случилось.
        Я взглянул на Шульца, который, погружаясь в звуки музыки, не сильно обременял себя мыслительной деятельностью, сейчас же без привычных наушников, крайне сосредоточенный на своей важной исторической миссии, не произносил ни слова. Не отрывая взгляда от дома, я снова вернулся к реальности сегодняшнего дня… Да, вот уж действительно - «рок-н-ролл без обломов не бывает»! Весь день по сути пошел коту под хвост. Ничего из намеченного выполнить не удалось. Еще в электричке по дороге к Тукумсу после успешной хронопортации мы провели мозговой штурм. Шульц, воодушевленный выпавшей на его долю ответственной ролью, предложил ряд нестандартных решений по нейтрализации участников будущей автокатастрофы на 35-м километре трассы Слока - Талсы. В очередной раз я убедился, что голова у него работает лихо. К примеру, он сразу предложил вырубить шофера того самого «Икаруса», с которым по вине последнего героя должно произойти лобовое столкновение, рассуждая логично: «Нет соучастника ДТП, нет и самого ДТП». - «Как, - спрашиваю, - ты намерен его вырубить?» - «Пурген подсыпать в компот». - «Тогда уж лучше сразу
клофелина». - «Чего-чего?» - не понял Шульц, незнакомый с действием препарата, что неудивительно: в70-х годах это вырубающее средство ещё широко не культивировалось в стане мошенников. «А для стопроцентной гарантии успеха, - продолжал разглагольствовать Шульц, - надо в топливный бак автобуса подсыпать сахарку, и он двух километров после этого не протянет». И тут же рассказал поучительную историю о том, как успешно опробовал этот метод на легковушке вреднюги-соседа, который парковал свою «копейку» канареечного цвета прямо у подъезда, мешая проходу, - просто достал, сволочь. Правда, этот фортель самому Шульцу дорого обошелся, вернее сказать, его матушке, которой пришлось оплатить ремонт попорченной машины, а то в противном случае сосед грозил «накатать телегу» вментовку.
        Короче говоря, нам была прямая дорога в Автопредприятие №29, в котором числился злополучный автобус «Икарус-250» под госномером «05 -18 ВРН». Туда мы и направились, выйдя на небольшой железнодорожной станции в Тукумсе. Решили действовать по обстановке. На проходной сидел старичок в кепке с взлохмаченными седыми бровями и такими же взлохмаченными седыми усами, скрывавшими верхнюю губу; на чистом русском языке он поинтересовался, зачем мы сюда пожаловали. Отрекомендовались мы начинающими журналистами, мол, по заданию редакции хотим написать очерк о вышеозначенном автопредприятии. «Автопредприятии?» - вахтер аж крякнул, потом спросил:
        -А вы сами-то, ребята, откуда будете?
        -Из Петербурга, - машинально произнес я и тут же осекся, поняв, что допустил непростительную ошибку, тут же, смутившись, поправился: - В смысле - из Ленинграда, конечно, это я так… пошутил.
        -Из Ле-нин-гра-да? - удивленно протянул вахтер и с подозрением спросил: - А тут что делаете?
        -Отдыхаем, - не очень уверенно ответил я.
        -Так вы - журналисты или отдыхающие? - Видно, уж очень бдительный вахтер попался.
        -Мы отдыхающие журналисты. Отдыхаем здесь и пишем очерк, чтобы прославить работников вашего уважаемого предприятия….
        -Ославить?
        -Да нет, вы не поняли…
        -Все я понял, как надо… А документы у вас имеются? - с хитрецой в прищуренных глазах полюбопытствовал старичок. Видно, рад был развлечься чем-то новеньким. А тут такие два подозрительных «свежака» заявились.
        Я небрежно похлопал по карманам и как можно беспечнее ответил:
        -Знаете, всё в палатке оставили… Не думали, что у вас все так строго.
        Это было первое, что в голову пришло.
        Вахтер протянул руку и снял тяжелую трубку черного допотопного эбонитового телефона, набрал трехзначный номер, ему скоро ответили, и он доложил:
        -Товарищ директор, тут к вам журналисты пожаловали… Из самого Ленинграда… Говорят, что желают написать о нашем автопредприятии… Документов у них нету… Что? На кого похожи? Не знаю, скорее на молокососов каких-то… Что? Гнать в шею?!
        Это только в художественных кинофильмах перед юнкорами распахиваются все двери, включая директорские, на самом деле - все намного прозаичнее. Конца телефонного разговора мы, разумеется, не дослушали, решив «не дразнить гусей», ретироваться от греха подальше. Шульц, правда, предложил все-таки сигануть через забор, чтобы довести задуманное до логического конца, но я наотрез отказался, решив, что подобный заход явно закончится приводом в ментовку. Ни меня, ни Шульца не ждало ничего хорошего от общения с представителями правопорядка; вразумительного ответа, откуда мы взялись, а точнее, свалились, не могли предоставить, так что нам оттуда светила только одна дорога - в дурдом. Да, «рок-н-ролл без обломов не бывает»! Обломались мы в этом чертовом Автопредприятии №29 по полной программе, а ведь какие грандиозные планы поначалу были! Уже намного позже, после завершения всех моих необычайных и опасных приключений, я выяснил, что наш визит на Автопредприятие №29 именно 14 августа был абсолютно пустой затеей. Дело в том, что нужный нам автобус в это время находился в ремонте и на маршрут должен был выехать
еще пустым, без пассажиров, только на следующий день - как раз перед самой катастрофой.
        Не теряя зря времени, мы поймали на станции такси, которое, кстати, также оказалось приписанным к вожделенному автопредприятию - у него на лобовом стекле с внутренней стороны имелась соответствующая бумажка. Мы, разумеется, не заикнулись, что там побывали, и направились прямиком в Плиеньциемс. Ехали недолго - минут пятнадцать. По надписи на почтовом ящике отыскали нужный дом и засели в близлежащих кустах. По счастью, поблизости дворовых собак не оказалось, а то бы нам не сдобровать - псы без труда бы учуяли нас и подняли бы переполох в поселке. По всему видать - хозяева ближайших домов дорожили своей тихой уединенной жизнью. Да, важная деталь: удома две легковушки стояли, темная - машина Цоя, а светлая - Каспаряна. Это я знал доподлинно, мне еще Долгов об этом рассказывал. Работая над своим «Черным квадратом», он опрашивал друзей и знакомых Виктора Цоя, пытаясь восстановить мельчайшие подробности последних дней жизни. Так вот, одним из них был Юрий Каспарян, который, как известно, покинул Плиеньциемс вечером накануне гибели Цоя, завершив работу над очередным альбомом группы «Кино» - записывали
черновой вариант.
        Солнце припекало вовсю - день выдался на удивление жаркий, можно сказать, что вернулось лето. Я давно скинул бушлат, как и Шульц; мы сидели на них, чтобы было удобнее, от тепла и усталости меня потянуло в сон… Последний раз, если не ошибаюсь, я смог немного покемарить в Пскове, перед тем как пересечь границу, да и то - сон был короткий, нервный, а теперь я и вовсе сбился со счета, сколько бодрствую, перескакивая из одного времени в другое…
        Как ни пыжился, но все равно продолжал клевать носом, периодически вырубаясь и снова встряхиваясь. А вот Шульц держался молодцом - бдительно нес вахту, то и дело пихая меня в бок: «Это еще кто?» - если из дома вдруг выходили или, наоборот, входили. И я ему рапортовал: «Это Каспарян, гитарист “Кино”».
        -Здесь что, вся группа в полном составе собралась?
        -Да нет, что ты. Каспарян один приехал специально для того, чтобы с Цоем записать болванку следующего альбома.
        И про себя добавил: «Черного», как после выхода в свет его негласно окрестили поклонники Виктора Цоя, только вот сами рок-творцы, ваявшие альбом, об этом трагичном названии даже не догадывались. И дай-то Бог, чтобы эта работа для группы «Кино» не стала последней в их дискографии, а сам альбом в конце концов вышел под другим названием - ободряющим, оптимистичным, обнадеживающим… Ну хотя бы «Кончится лето» - по названию открывающей альбом песни. А что? Отличная вещь, очень эмоциональная, вполне достойная дать название всему альбому.
        Позднее мы с Шульцем наблюдали, как Каспарян готовился к отъезду, перетаскивал инструменты, портостудию, усилитель с колонками из прилегающего к дому одноэтажного сарайчика, где была оборудована временная студия, в чрево открытого багажника автомобиля, готового выехать в Ленинград. Мы осознавали: на наших глазах происходил знаменательный момент… Ну вот и все: что надо, погружено, друзья перекинулись последними фразами, крепко обнялись в последний раз. Неужто тоже в последний раз? Ну нет, это мы еще посмотрим… Исход истории еще не предрешен, фортуна в наших руках, мы в силах повернуть колесо времени вспять, и это нам по силам.
        Машина отъехала. Виктор вернулся в дом. Можно было ослабить внимание…
        Мои расплывчатые размышления в полудреме прервались очередным тычком меж ребер - Шульц интересовался, что за пожилая седая женщина вышла из дома нарвать зелени на огороде.
        -Должно быть, хозяйка дома - Бироте Луге, работница местного рыболовного заводика.
        Позже, когда хозяйка вернулась в дом, на лужайку выскочили двое мальчишек, наверное, лет пяти и десяти. Тот же вопрос.
        -Я думаю, это дети Виктора и Наташи. Тот, что помладше, - Саша, пятилетний сын Виктора.
        Виктор возле дома больше не появлялся - может, рыболовные снасти ладил, ведь он собирался рано утром ехать на рыбалку. В тот вечер, как вспоминала позднее Бироте Луге, ее столичные квартиранты-дачники допоздна засиделись в гостиной, заговорились, хотя Виктору предстояло встать в пять утра.
        Наконец во всех окнах дома погас свет. Мы еще выждали часок, чтобы очередного облома не случилось, а потом, как завзятые воришки, перемахнув через невысокий заборчик, неслышно на цыпочках подкрались к припаркованному у дома «Москвичу». Шульц порывался отгрузить пачку сахара прямиком в бензобак, уже и заглушку открутил, но я ему не позволил: нечего машину хорошего человека гробить, она ему еще пригодится - для этого мы и здесь! В общем, ограничились тем, что попросту проткнули шину шилом из запасников Шульца, которое тот выудил из своего необъятного рюкзака. Потом еще одну. Я стоял и с преступным упоением слушал, как из покрышек с шипением выдувается сдавленный воздух. Машина прямо на глазах просела на один борт. Мы так же тихо, как пришли, убрались восвояси. Взошла луна. На небе зажглись звезды. Теперь можно было расслабиться. В лунном свете был хорошо виден результат наших скромных усилий - машина заметно покривела. Все. Дело сделано. Вот так просто. Даже не верилось. Что теперь? Я взглянул на циферблат: часы показывали полночь. Начинались новые сутки.

15 АВГУСТА 1990-ГО
        Заночевать мы решили на пляже у моря. Оно было рядом. Сразу за домом. Поднявшись на высокую песчаную дюну, мы очень скоро оказались между стройными рядами высоких корабельных сосен, растущих на ней. Шли вслепую, на шум прибоя, который с каждым шагом становился все громче и громче, и вскоре, увязая в сухом песке, оказались на пляже - ни одного огонька вокруг, только на воде живописно отливала серебром лунная дорожка. Тут мы, гордые от содеянного, дали волю нашим чувствам, которые с избытком переполняли нас. Наверное, без малого минут десять носились с воплями по песку, ликуя, как черти угорелые, кувыркаясь, хохоча и бегая взад-вперед, заодно разминая затекшее тело. Неожиданно Шульц, едва переведя дыхание, выудил из рюкзака бутылку померанцевой водки и две банки с консервами - «Шпроты», со всем известной характерной черно-золотой наклейкой.
        -Давай, - говорит, - это дело по-людски отметим… Да и пожрать не мешает.
        Консервный нож у него тоже не залежался - допотопный, из советского прошлого, с деревянной ручкой, а в придачу он достал краюху черного хлеба. И когда он только всем этим добром затарился? Я даже не заметил.
        Пить пришлось, само собой, из горла. А как иначе? Для проформы, чтобы создать видимость соучастия в распитии, я чуть-чуть приложился к горлышку, а сам пить не стал, то есть не стал проглатывать внутрь эту гадость - я же уже говорил, что терпеть не могу крепкие напитки, в особенности водку, так что, не привлекая внимания напарника, просто выплюнул ее в сторону. Благо, в темноте он не заметил. Вот Шульц налегал как надо и все приговаривал:
        -Ты давай, давай, чувачок, закусывай, а то быстро закосеешь.
        Закосел, конечно, не я, а он сам. Вылакал в одиночку почти всю бутылку и отрубился, упав носом в песок, я его отволок под сосну на случай дождя; он настолько лыка не вязал - даже не ойкнул, только пару раз громко всхрапнул, точно хряк в свинарнике. Пора было подумать о еде. Есть и правда очень хотелось. Я слегка поковырялся в банке и не заметил, как вычистил содержимое корочкой хлеба, только червячка заморил. Одно название - «шпроты», а съестного там - на один зубок. Потом пошел собирать дрова для костра - впереди же ночь, и с моря задувало будь здоров как. Костер пытался разжечь при помощи стыренного журнала, но это оказалось пустой затеей. Глянцевые странички, которые я безжалостно выдирал с мясом из журнального хребта, гореть не хотели, сворачивались в трубочку, скукоживались на глазах и, рассыпаясь в пепел, нещадно чадили, огня практически не давали и плохо разгорались не в пример сухим сосновым веткам, горевших быстро и ярко. Так что в конце концов я плюнул на бумажную растопку и когда костер трескуче разгорелся, без зазрения совести спалил в огне весь журнал вместе с обложкой.
        При свете костра приступил к важному делу - уничтожению вещественных доказательств: вытащил из рюкзака «Полароид» - мне необходимо было замести следы, выступив в роли «чистильщика времени», чтобы, не дай бог, что-нибудь где-нибудь ненароком не вылезло… Неподалеку нашел здоровенную сосновую корягу и начал ею рыть яму; думаю: схороню в ней все, что является лишним для нынешнего времени. Осечек больше быть не должно, хватит с меня обломов. В будущем такое не должно повториться. Или в прошлом? Вдаваться в тонкости не стал, чтобы не расслабляться…
        Рассыпчатый песок хорошо поддавался импровизированной лопате. Скоро вырыл довольно глубокую яму, насколько это было возможно в таких некомфортных условиях, и отправил на ее дно громоздкий фотоаппарат, мобильный телефон, предварительно вытащив и разломив на кусочки сим-карту, положил сверху MP3-плеер с наушниками вместе с музыкальной коробочкой Шульца и, нисколько не сомневаясь в правильности своих действий, без всяких угрызений напоследок вытряхнул все из его рюкзака. Насчет долгоиграющей шкатулки Шульца я не сомневался - закопать побыстрее к чертям собачьим и навеки забыть, что она существовала. Тем более что после встречи со своим двойником Шульц к ней охладел, больше не включал, словно его замкнуло. А на мой вопрос по этому поводу он очень оригинально ответил (я даже не ожидал): «Знаешь, чувак, честно говоря, твой плеер мне больше не нужен, у меня вся музыка ELP давно уже сама собой в башке играет - альбом за альбомом». О как!
        Рюкзак Шульца был набит всякой всячиной: мне понятно, зачем он захватил с собой фонарик, пусть еще старого образца, тяжелый, в алюминиевом корпусе, или, скажем, консервный нож, вскрывавший банку со шпротами, но вот зачем ему понадобилось брать с собой здоровенную теннисную ракетку с пружинистой сеткой из крепких капроновых нитей? Одну, без сестры-близняшки и братца-волана? Ума не приложу… С кем играть? От кого отбиваться? Клиника! Вот дебил, лучше б саперную лопатку, что ли, прихватил с собой, мне б копать легче было…
        Но это все прелюдия, и не она привлекла мое внимание, а нечто другое… Поначалу ничего необычного - мешок. Я поднес его ближе к свету костра, чтобы получше рассмотреть: мешок мешком, вроде кожаной котомки, сработанной из грубой свиной кожи, с затянутым и обвязанным вокруг горловины кожаным шнурком, правда, необычной квадратной формы. Я покрутил мешок с интересом, но и с опаской, будто там могла быть спрятана гремучая живая змея. А что, с Шульца станется, он и не такое способен отмочить. Пощупал со всех сторон, там что-то лежало, похожее на короткий круглый брусок… Что еще за палка-выручалка? Развязав шнурок и вытащив на свет божий - лучше сказать на свет, рожденный мерцающим огнем костра, - понял, что это - древний свиток! Ничего себе! Реликтовый манускрипт. Материальное свидетельство серьезности мистификационных намерений Шульца. Да, да, это был, несомненно, плод его творческих авантюрных амбиций, плод творческой самореализации! От неожиданности прямо ноги подкосились, и я сел на песок… Да-а! В очередной раз я подивился талантам моего друга. Значит, это была не пустая болтовня, а самая что ни на
есть серьезная попытка ввести в заблуждение исторические умы. Короче говоря, настоящая миссия… На ощупь материал упругого свитка напоминал обыкновенную кожу, только очень тонкую, вроде той, из которой шьют дамские лайковые перчатки. Документ представлял собой свернутую в трубу длинную полосу из тонкой кожи, с внешней стороны черную, а с внутренней - светлую, всю испещренную затейливым каллиграфическим шрифтом, выполненным, видимо, черной тушью и пером - не думаю, что гусиным, скорее всего стальным… Ага, латынь! Моих познаний вполне хватило, чтобы бегло пробежаться по тексту и понять, что он составлен на рифмованной латыни, как и положено для средневековых западно-европейских летописей, и представляет собой не что иное, как несуществующую в подлинной истории 31-ю (финальную) главу «Хроники Ливонии». Текст был подписан Генрихом из Палендорфа. Надо полагать, тем самым Генрихом Латвийским, или Генрихом из Леттии, или Генрихом Ливонским, или просто Генрихом Латышом, как спустя многие века все ученые стали называть этого хрониста. В очередной раз Шульц меня поразил. Ну что за умница этот парень! Чем еще он
сможет удивить? Какие еще коленца выкинет? Но и того, что я знал про него, уже было достаточно, чтобы им восхищаться. На первый взгляд - простак и балагур. А ведь подумать только - он уже в десятилетнем возрасте, благодаря наукам деда-историка, шпарил на латыни и запросто сочинял поэтические вирши, стилизованные под средневековую рифмованную хронику… Фантастика! Да, деду удалось натаскать внука!
        Уничтожить манускрипт вместе с другими вещами - да у меня даже и малейшей мысли не возникло. Закапывалось все, что было связано с будущим, а не с прошлым - техновшества, гаджеты, а одежда Шульца или рюкзак, полученные от меня, тут совсем ни при чем.
        Странно, мне совсем не хотелось спать, как будто открылось второе дыхание, а ведь всего несколько часов назад в дозоре у дома «Зелтени» ябуквально засыпал. Подумалось, как с рассветом покинем пляж и отправимся в Ригу, если, конечно, Шульц оклемается. А пока, восхищенный мистификаторским примером Шульца, решил, образно говоря, «примерить на себя черную сутану средневекового хрониста» и, достав из рюкзака ручку и девственный молескин начал писать, решив, что самое время зафиксировать на бумаге историю моих невероятных приключений. «Мне исполнилось двенадцать, когда не стало родителей, и с той поры уже минуло шесть лет. Два года назад мне вдруг выплатили компенсацию за их гибель, так появилась возможность оплатить обучение в университете. Будто оттуда в нужный момент отозвались…» - таков был первый абзац. Писал долго, без устали, страницу за страницей, откуда только силы взялись? Отстрочив несколько часов подряд без передыха, как говорится, «на автомате», исписав добрую половину блокнота, дойдя до своих впечатлений посещения злополучного поворота, уже на рассвете, когда небо посветлело, на нем давно
погасли звезды, а над морем вот-вот должно было взойти солнце, с первым его лучом я мгновенно вырубился, выронив из рук и ручку, и блокнот, повалившись головой на песок… Как я отключился, хоть убейте, не помню.
        Проснулся мгновенно, как и уснул, чувство было такое, что спал недолго - минут пять, на самом деле - несколько часов; сказалась, конечно же, смертельная усталость, связанная с беспрерывными прыжками во времени и полной потерей его счета… Рядом бревном валялось безжизненное тело Шульца. Солнце стояло почти в зените, беспокойно кричали чайки, но пляж был по-прежнему безлюден, все-таки уединенное место - этот рыбацкий поселок Плиеньциемс, не зря Виктор с Наташей выбрали его для отдыха… Виктор?.. Как я мог забыть о нем? Он же мне только что приснился! От этого я и проснулся. Перед глазами еще стояла картинка из сновидения - сидящий за рулем, решительный и сосредоточенный. Цой. Цой в неотвратимо мчащейся навстречу своей судьбе машине…
        Дурные предчувствия заставили вскочить на ноги и мчаться сломя голову к дому «Зелтени». Все последовавшее за этим напоминало собой кошмарный сон. Как я и предполагал, «Москвича» удома не оказалось. Пустое место. Никакой машины… Ее и след простыл. Полное крушение моих надежд. Вот тут я и пожалел, что не дал Шульцу позабавиться с сахаром, не дал загубить машину. От ужаса тело буквально парализовало, я стоял на месте, вертя во все стороны головой, не в силах осознать, взять в толк, что же случилось? Как произошел облом? Снова облом! Почему все обломилось? Полетело в тартарары? Что за дьявольский шиномонтаж здесь произошел? В голове крутились бредовые мысли: может, в «Москвиче-2141» шины с самоподдувом? Что-то не слыхал про это чудо отечественного автопрома… Произошло что-то ирреальное, фантастическое, из ряда вон выходящее, не поддающееся осмыслению… Что же делать? В полном ужасе я рванул обратно, наверное, в двадцать секунд миновал дюну и уже тормошил чуть живого Шульца. За ночь он так и не протрезвел, смотрел на меня очумелыми глазами в красных прожилках и все твердил одно и то же: «Где моя бутылка
водки, чувак?» Я, разумеется, не стал ему говорить о том, что я с нею сотворил ночью, безжалостно вылив остатки, а то бедняге стало бы еще хуже. Шульца зверски мутило, смотреть на него было больно, и при других обстоятельствах, может, я бы от него и отстал, но… он вообще не был похож на человека, способного что-либо делать, кроме периодического блевания. Он жалобно просил водки или хотя бы глоток питьевой воды. По счастью, вода у меня нашлась - перед отъездом в Ригу я захватил с собой отцовскую фляжку, с которой он ходил на армейские сборы. Но как только Шульц сделал большой глоток, его тут же фонтаном вывернуло наизнанку, и он упал на карачки, ну в точности как в тот раз в сортире, правда, на этот раз, славу богу, обошлось без марания моих кроссовок. Я нервно взглянул на часы - время неотвратимо приближалось к роковой отметке, до автокатастрофы оставался ровно час. Вот почему я страшно паниковал. Хотел уж было бросить Шульца, но не смог - где его потом искать? Я ведь так и не открыл ему глаза на грозившую ему в будущем смертельную опасность. Подхватив под руку стонущего и причитающего Шульца, я
потащил его в сторону шоссе, надеясь там поймать попутку - нам срочно надо было рвать когти к 35-му километру. И нам несказанно повезло - через 15 минут после того, как мы утонули в продавленном заднем диване видавшей виды допотопной «Победы», мы выгрузились прямо на мосту через реку Тейтупе. В дороге Шульца укачало, и он прямиком из машины скатился в кювет - его нестерпимо тошнило, алкаш несчастный! Водитель только головой покачал и рванул с места, обдав нас клубами газов…
        Вот и опять я здесь, на этом же месте. Через шестнадцать лет. Просто не верится. И само собой - мост еще стоит абсолютно чистый, без всякой фанатской мишуры. Пока… Тихо вокруг. Ни души. Кроме нас с Шульцем. Только птицы щебечут, да листва шумит в роще. Мне кажется даже, что деревья стали пониже, впрочем, не знаю, не уверен. Солнце в зените. Ни одного облачка на небе. Марево. Запоздавшая жара уходящего лета, похоже, вступает в апогей. Пот заливает лицо - от полуденного зноя и от животного страха, что не успею… До катастрофы остаются считанные минуты, а в мозгу стучит - 12:28, 12:28… Двенадцать - двадцать восемь… Роковое число. Да, несчастливое число. Чтобы это понять, достаточно сложить все цифры - один… два… снова два… восемь.
        Тогда в голове творилась невообразимая чехарда, меня бросало из крайности в крайность: яуже жалел, что сразу не бросился в «Зелтени» поднимать шум, бить в набат… Конечно, конечно, надо было приехать сюда вместе с Наташей Разлоговой, и только с ней! А теперь поздно… Но что же теперь делать? Уж поздно куда бы то ни было ехать. Скоро, совсем скоро он появится здесь… В мозгу стучало отбойным молотком, не давая сосредоточиться, успокоиться, собраться с мыслями - что же можно придумать? С последними минутами я терял последнее самообладание, и, не в силах справиться со страхом, с ужасом, душившим мое сердце, я бросился туда, откуда Виктор через несколько минут должен выскочить на темно-синем «Москвиче» сизвестным теперь госномером «Я 68 -32 МН». Я бросился от моста вперед, навстречу машине, которая с минуты на минуту должна показаться на шоссе. Лихорадочно мелькнула шальная мысль - найти в кювете стеклянную бутылку, разбить ее на дороге, чтобы проколоть-таки шины «Москвича»… Уже пробежал сто метров, и ничего подходящего нет. Двести - опять ничего… Я продолжал бежать, выискивая глазами то, что нужно, но
кювет был абсолютно чистый. Как все-таки вылизано все у этих прибалтийских чистоплюев!
        И в этот самый момент я услышал отдаленный звук приближающейся машины, сначала похожий на жужжание шмеля. С каждой секундой звук разрастался и вскоре завыл, как мотор гоночной машины, - прямо на меня мчался «Москвич». Не придумав ничего лучшего и нисколько не поколебавшись, я вышел на середину дороги, широко раскинул руки в стороны, решив совершенно безрассудным способом остановить машину. Темно-синий «Москвич» издалека смотрелся черным авто. Того, кто вел машину, я не успел рассмотреть, будто машина сама двигалась на меня, без всякого управления! Скорость была невероятной, просто фантастической, так гоняют только на спортивных болидах, и от этого в глазах рябило, да и нервы у меня сдали… В страхе я зажмурил глаза, продолжая стоять с широко раскинутыми руками, и застыл на месте как вкопанный. Как раз в это время из-за поворота навстречу «Москвичу» (как и суждено было случиться) на дорогу выползла огромная туша «Икаруса-250». Разумеется, сам я этого не видел, поскольку стоял спиной, мне об этом позже Шульц рассказал…
        Ясно было одно: колода карт разложена дьявольской рукой. Сомнений не было, он точно приложил здесь руку! «Москвич», не сбавляя скорости, резко принял влево от меня, надрывно взвизгнули и истошно завыли тормоза и покрышки, машина помчалась по обочине, поднимая за собой клубы дорожной пыли… Водителя я по-прежнему не видел, а вот он, похоже, меня отлично разглядел - уж больно шапка у меня была примечательной, словом, двое из ларца - как тут не признать?
        Машина вихрем пронеслась мимо, едва не коснувшись меня, должно быть, промчалась в каких-то миллиметрах от пальцев левой руки, такое чувство, что средний палец чиркнуло об горячий корпус легковушки, его точно обожгло, а от сильного мощного воздушного потока, созданного всей массой авто, промчавшегося с невероятной скоростью, ударило в лицо жаркой воздушной волной; яотступил на шаг назад, бейсболку рывком сбросило с головы и унесло в кювет, при этом взъерошив волосы. Через несколько мгновений раздался адский грохот, как будто мир раскололся пополам, и с этим страшным звуком, от которого внутри у меня все разом обвалилось, умерла последняя надежда на спасение «последнего героя». Наступившая тишина оглушила, впрочем, у меня продолжало звенеть в ушах…
        Медленно, точно в рапиде фильма-катастрофы, оборачиваюсь и с ужасом вижу (а в ушах еще звенит от страшного удара) искореженный в лепешку «Москвич», вставший на мосту поперек дороги… автобус, съехавший передними колесами в речку… темный силуэт водителя, застывшего за рулем от парализовавшего его шока…
        А прямо на меня с перекошенным и бледным лицом, как сомнамбула, как призрак, бредет Шульц… В мозгу долбит одна лишь мысль, что Шульца спасти еще можно, а вот остальных - уже нет… Спасти можно лишь одного человека. И нужно. Шульца. Осталось спасать его одного. И больше никого.
        Санкт-Петербург - Хоста - Санкт-Петербург
        Аномальная зона
        Рассказ
        Галке не везло на мужчин. Не в том смысле, что их у нее не было, напротив. Эффектная блондинка с голубыми глазами, она привлекала многих, про таких женщин в народе говорят: «Все при них». И ещё - она очень юно выглядела: вавтобусе, по пути из поселка в город на учебу, без макияжа, с волосами, забранными в будничный хвост, ее порой принимали за школьницу, обидно называя девочкой («Девочка, передай деньги кондуктору»).
        Да, что ни говори, Господь Бог щедро одарил ее красотой. И с умом у Галки все было в порядке. Просто ей хотелось иметь рядом зрелого мужчину, а на деле все ее ухажеры оказывались младше ее, будто на роду было написано. Так и выходило. Всегда. И со всеми. Включая и мужа Сергея, за которого хоть и вышла она по любви, а не по залету, но обожглась на всю жизнь.
        А ведь как романтично все начиналось…
        Они познакомились в любительской театральной студии при заводском клубе. Репетировали, ни много ни мало, Шекспира: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте». И почему-то престарелый отставной режиссер с трескучим блеющим голосом, ярый поборник системы Станиславского, любивший апеллировать к «памяти чувств», уже на первой их репетиции с физиологичной своей тонкостью разглядел зарождавшееся чувство и доверил им сыграть юных возлюбленных. А больше, кстати, и претендентов не оказалось: остальные не подходили по возрасту - были седы, лысы и безобразно пузаты. Репетиции шли каждую неделю в течение полугода, и в преддверии заводского юбилея дали шумную премьеру. Был аншлаг. Звучавшие со сцены любовные признания не остались без ответа - в финале спектакля иные эмоциональные заводчанки, не стесняясь, ревели навзрыд.
        На следующий день Сергей и Галка поженились. И хотя торжество получилось более чем скромным, как говорится, на две с половиной копейки (без традиционных белого платья и фаты, приглашенных гостей и народного гулянья), они все равно были счастливы. Сергею тогда, кстати, только-только исполнилось восемнадцать лет. А Галке, что греха таить, - на семь лет больше. Что, скажете, приворожила опытная бабенка несмышленого мальца? На смотринах его мамаша так и бросила ей в глаза, точно обглоданную кость, свой «вердикт»: «Окрутила, ты, Галина, моего молодого дурака». В общем, с той поры не заладились у Галки отношения со свекровью.
        Недолго прожили молодожены вместе: Сергея весной призвали в армию на два года. Даже не отгуляли до конца медового месяца. Отсрочек военком, суровый усатый полковник, туго перетянутый скрипучей портупеей, не дал. «Перебьетесь! - рявкнул он в ответ на Галкину просьбу. - Раньше уйдет, скорее вернется». Веских причин поблажки не усмотрел, а потом вдруг по-отечески и более благожелательно добавил: «Радуйся, дуреха, что у тебя муж - не чурка среднеазиатская, а обычный русский парень, вернется домой живой и невредимый, а не в цинковом гробу, так что попусту слезы не лей!» Всем было известно, что в Афганистане уже больше года стояли советские войска, и не для того, чтобы сажать деревья; по негласному решению партии и правительства туда, южнее Кушки, для пополнения «ограниченного воинского контингента» пока еще отправляли преимущественно этнических таджиков и узбеков.
        Известно ведь, что перед смертью не надышишься, а перед долгой разлукой - не налюбишься. Последние их семейные дни и ночи выдались бурно-страстными, они не могли насытиться друг другом, три дня подряд не вылезали из постели. А через месяц после того, как он ушел, она поняла, что беременна, и очень обрадовалась - ребенок, зачатый в любви, будет счастливым! Почему-то сразу подумала, что будет мальчик, которого непременно назовет Антошей. Так и вышло. Конечно, Галке помощи ждать было неоткуда - свекровь обходила их дом стороной, семейными делами сына не интересовалась, даже не удосужилась поздравить со свадьбой, про внука ничего слышать не желала. Своя мать, еще достаточно молодая женщина, проживавшая в родном городе Шагала, сама пыталась устроить собственную жизнь, приехать не могла (или не хотела) - у нее как раз в это время закрутился пикантный роман с заморским дальнобойщиком. «Ну и что с того, что кривогубый, зато - югослав», - делилась она в письмах с дочерью. Надо все-таки отдать должное ее матушке: учитывая непростые обстоятельства, в которых оказалась Галка, она раз в месяц исправно высылала
деньги - на них та и жила. Помощь матери выручала, ведь прожить на жалкое солдатское пособие, выплачиваемое военкоматом, было невозможно. Так что родильный дом они покидали только вдвоем с сыном. И хоть Галка к этому была готова, ей тогда взгрустнулось.
        С рождением ребенка ее жизнь кардинально переменилась: учебу в институте пришлось оставить до лучших времен - не колеблясь, взяла академический отпуск, все свое время отдавала сыну. Забот прибавилось настолько, что порой не хватало часов в сутках. И все время очень хотелось спать… спать… спать… Но сознание того, что с ней рядом родное существо, абсолютно беззащитное и беспомощное, со сморщенным маленьким личиком, кряхтевшее, как старичок, и без устали сучившее ножками, успокаивало. Главное, что сынок креп и рос прямо на глазах. Это ли не счастье?
        Очень поддерживали письма от мужа-солдата, добрые, нежные, заботливые, они приходили от Сергея каждую неделю, а иногда и по два. Она, само собой, так же часто ему не писала - на это не было времени, а нередко и сил. Галка аккуратно нумеровала солдатские весточки, проштампованные синей треугольной печатью с номером войсковой части, складывая их в стопку, часто перечитывала, выучив назубок подробности армейского житья-бытья своего супруга. После трех месяцев «учебки», где он успешно прошел курс молодого бойца и обкатку танками, Сергей попал служить в одну из мотопехотных частей, дислоцированных в Пермском крае. Впрочем, повышать навыки стрельбы из автомата и чистить картошку на кухне, как и положено по первости зеленым новобранцам, ему пришлось совсем недолго: местный начальник клуба, молодой старлейт, прознавший о театральных подвигах юного солдата, с радостью забрал его в помощники - заведовать полковой художественной самодеятельностью. Сергей считал, что ему несказанно повезло, поскольку клубный начальник его оказался не солдафоном, а сугубо штатским душевным человеком, кстати, завзятым
театралом. Сергей быстро освоился с обязанностями киномеханика, с удовольствием крутил по выходным солдатам героико-патриотические и комедийные фильмы. Быстро сколотил театральную труппу из салаг, изображая перед ними бывалого режиссера, пытался привить им азы «памяти чувств» идаже лелеял мечту поставить когда-нибудь для однополчан «Гамлета». Ну и, конечно же, успевал забрасывать любимую жену письмами.
        Так она и жила в то время - от письма до письма и, конечно, очень забеспокоилась, когда в течение целого месяца - дело было в середине лета - от него не пришло никаких вестей. Она уж было собралась обратиться с запросом к командиру части - что случилось с моим мужем? - как однажды поутру обнаружила в почтовом ящике запоздавшее послание. Как оказалось, все в порядке, просто он побывал на войсковых учениях, обеспечивал досуг однополчан в полевых условиях, писать откуда было запрещено по соображениям секретности. Надо сказать, что письма после этой длинной паузы стали приходить реже. Более того, и тональность писем изменилась - слог стал сухим, казенным, даже безразличным, а ведь уже три месяца, как появился на свет Антоша - крохотное подтверждение их любви. Сергей, к ее огорчению, стал мало интересоваться сыном. И она, перебрав все возможные варианты, даже заподозрила его в измене. Но муж, почувствовав между строчками невысказанную тревогу, поспешил объясниться, мол, в своем ли ты уме, родная, не о том думаешь, ожидая мужа, защищающего Родину, службы у меня прибавилось настолько, что не до писем
теперь. Кстати, до возвращения домой Сергею тогда оставалось ровно полгода. Впрочем, сам он обратный отсчет своей службе почему-то не включал, будто забыв про «дембель». Сообщил без особого сожаления, что любимую некогда художественную самодеятельность он оставил, труппу, сбитую из салаг, распустил, так ничего и не поставив, поскольку начальник клуба сменился: сприходом нового - майора по званию, которому, кроме бутылки, ничего не надо, - сменились и приоритеты в организации солдатского досуга, а о том, куда пропал старый его начальник, так им уважаемый - на повышение пошел или на учебу в академию или еще куда, - не обмолвился ни словом, ни полсловом. Заметил только вскользь, что теперь все свободное время старается проводить в солдатской библиотеке. Зачем он там сидит, над чем корпит, какие прорабатывает вопросы - не сообщил. Ее это удивило, поскольку раньше за ним не замечалось подобных пристрастий.
        Сергей объявился как снег на голову, раньше срока почти на два месяца, Галка его так рано не ждала, но, конечно же, очень обрадовалась неожиданному приезду. Как он объяснил - командование части отпустило его раньше в качестве поощрения за проявленную отвагу во время учений. «А разве так бывает?» Ее наивный вопрос остался без ответа, что дало повод подумать о том, что он попросту дезертировал - но зачем? Впрочем, ее подозрения рассеялись, когда он без всяких последствий посетил военкомат, встав на учет. Антоша как раз в это время стал делать первые шажки, видимо, возвращение отца благотворно сказалось на его развитии.
        Галка, конечно, была наслышана о том, что армия - «школа жизни» и, как правило, кардинально меняет людей, но чтобы настолько?! В первый же вечер, когда Сергей снял форму, ее повергла в ужас огромная татуировка у мужа на груди - две непонятные отвратительные фигуры: одна - что-то вроде шамана и другая - парящий ангел с женской грудью. На вскрик, что это значит и зачем он это сделал, Сергей ничего внятного не ответил, набросившись на нее с грубыми ласками, позднее только злился, если она с омерзением смотрела на его обезображенную кожу и пыталась все же выяснить происхождение зловещей «картины».
        Однако это было только началом. Постепенно она поняла, что Сергей вернулся домой другим человеком - с явными отклонениями от нормы. Таким она его еще не знала и раньше не видела, от прежнего нежного, заботливого, любящего Сергея ровным счетом ничего не осталось, временами он напоминал какого-то жуткого зомби из фильма ужасов. Он мог часами сидеть, уставившись в одну точку, не реагируя на ее вопросы, на крики ребенка, на приглашения поесть или прогуляться, а когда, оживая, возвращался в реальность, начинал бессвязно разглагольствовать об одном и том же - почему-то его невероятно захватила тема инопланетного вторжения на Землю. Он утверждал, что пришельцы давно уже среди нас, шпионят за нами не один десяток лет и без удержу тырят земную энергию. Скоро, мол, все земляне останутся „на бобах“ и как один передохнут от голода и холода; ив этих новых условиях грядущего апокалипсиса, якобы, нет никакого смысла растить человеческое потомство. Он точно «сдвинулся по фазе», во что верить не хотелось. Что стало причиной сдвига, происшедшего с ним (вне всяких сомнений - в армии), она не знала и только смутно
догадывалась о том, что деградация мужа как-то связана с его неожиданным молчанием в течение месяца прошлым летом. До сих пор она знала, что ей не везет с мужчинами, но чтобы настолько, да еще с мужем! Впору было повеситься, только сынок и останавливал ее от этого опрометчивого шага - на кого его оставишь? Больше всего Галка и боялась за сына, старалась вообще не оставлять его наедине с Сергеем.
        Вскоре она научилась загодя распознавать приближающийся приступ, смену его психического состояния. Чуяла обострение болезни уже за несколько дней до ее начала по затхлому запаху, исходящему от мужа, когда тот вдруг переставал чистить зубы, бриться, умываться, намеренно обряжался в занюханный старый ватник и натягивал на грязные босые ноги разбитые кирзачи. После смены на заводе он, бывало, без конца колесил по поселку на разломанном велосипеде с тлеющей цигаркой, зажатой в углу рта, и приставал с разговорами на инопланетные темы к каждому встречному. До поры до времени с ним говорили, а потом, когда молва поползла по поселку, что он свихнулся, от него стали шарахаться в разные стороны, крутя пальцем у виска.
        Бессонной ночью, слушая вполуха бессвязную речь безумного супруга, она, точно загипнотизированная, рассматривала его мутные глаза с болезненно расширенными темными зрачками, тщетно пытаясь найти там крупицу разума, но различала лишь светлое пятно неясного отражения собственного бледного лица, и с омерзением ожидала наступления самого жуткого момента - исполнения супружеских обязанностей. Как назло, именно во время бредовых разглагольствований Сергей становился ненасытным и охочим до секса и всячески домогался Галки. Своими отказами - жалобами на плохое самочувствие, слабость и усталость, постоянную головную боль - она еще больше распаляла его ненасытное животное желание. В такие моменты для нее, наверное, было легче залезть в пекло к черту, чем улечься с ним в одну постель.
        Ночные ссоры до пяти утра, до полного изнеможения, с криком, воем, руганью, испепеляющей ненавистью в глазах, когда оставалось совсем чуть-чуть до того, как схватить, что попадется под руку, и со всего размаху шарахнуть по ставшему ненавистным широкому потному лицу. Чтобы спастись от него, она пряталась на ночь в ледяном туалете семейной общаги, куда часто убегала без тапок, в одной ночной рубахе, и до самого серого промозглого утра мерзла там, сидя на загаженном грязном унитазе с посиневшими руками и ногами и возвращалась назад, услышав плач ребенка, опасаясь пробуждения мужа от внезапного сна-забытья. В эти отвратительные минуты, когда она пыталась найти хоть какую-нибудь соломинку утешения, мозг буравил один вопрос: почему ей так не везет на мужчин?
        Неожиданно их семье, стоявшей в общей очереди на жилье, свалилось с неба счастье: им дали однокомнатную квартиру в только что построенной блочной пятиэтажке. Дом стоял на самом краю поселка неподалеку от инструментального завода, на котором она порядочно отмахала и где по-прежнему работал Сергей. Место это находилось рядом с трассой, ведущей с одной стороны в город, а с другой - к военно-морской базе флота. Но Галка не знала - радоваться ей или нет, пока сама не сходила и не посмотрела новое жилье. Квартира оказалась с необычной планировкой: продолжением прихожей была комната без окон, не больше четырех квадратных метров, в которой могла разместиться кушетка, - при наличии задвижки будет где прятаться по ночам, не боясь за подросшего Антошку, тот как раз пошел в младшую группу детсада.
        Тем временем Галка продолжала двигаться по своему непростому пути к вожделенному городу, в окрестностях которого жила. Попав сюда когда-то случайно на экскурсию, была поражена и загорелась желанием здесь обосноваться. Пусть город был разрушен во время войны, по большей части по-советски безлико отстроен, в нем сохранилось несколько мест, которые заключали в себе атмосферу давней старины (семьсот с лишним лет - не шутка!) и некий отблеск ранее неведомого ей западного колорита. Чтобы осуществить мечту, после школы попробовала поступить в институт - не прошла по конкурсу, хоть экзамены сдала прилично, но домой не вернулась, устроилась на завод в пригороде, здесь же сняла угол, потом комнатку.
        И вот теперь умудрилась-таки окончить институт, получила диплом инженера и должность младшего научного сотрудника в одном из проектных институтов. Иногда думалось ей, что в удачном браке расслабилась бы, разленилась, а тут надо было «лапками сбивать молоко в масло»… И хоть ей не везло на мужчин, но жалеть себя было не в ее характере.
        Как-то раз, вернувшись домой, обнаружила, что квартира пуста, подумала: «Опять колесит на драндулете по поселку», как вдруг услышала глухие сдавленные рыдания, доносившиеся из темной комнаты. Отворила дверь и увидела мужа, притулившегося на краю кушетки. Подняв на нее воспаленные глаза, он прошептал дрожащим голосом: «У меня… крыша едет… боюсь я… не знаю, что делать!» Пораженная Галка крепко прижала его к груди и начала качать, словно ребенка, шепча слова утешения. Именно тогда он наконец-то рассказал о том, что с ним произошло.
        Во время войсковых учений они с начальником клуба отправились на «газике» вполитотдел - за новыми фильмами и полковой почтой. Туда добрались без приключений, а обратно, чтобы сократить время, срезали, поехав по глухой проселочной дороге, и заблудились, взяв за ориентир левый берег реки, протекающей в лесу, не очень широкой и не очень быстрой.
        Неожиданно заглох мотор «козла». Сколько с ним ни бился шофер-ефрейтор, все было впустую. Вечерело, и старлейт дал добро располагаться на ночь. На землю положили жестяные коробки с фильмокопиями, сверху набросали еловые ветки, а потом постелили брезент, получилось вполне сносно. У водилы под задним сиденьем нашелся «энзэ» - пара кило картофеля и банка тушенки. Чтобы развести огонь, шофер бросил Сергею спички и снова уткнулся в мотор, тот протянул руку, чтобы поймать, и оторопел: коробок завис в воздухе. Когда к нему вернулся дар речи, спички лежали на ладони, а прибежавшие на зов сослуживцы только рассмеялись, сказав, что от голода и усталости у него начались «глюки». Потом развели костер поближе к спальным местам, чтобы дымом отгонять комарье, напекли картошки, наелись и легли спать. Всю ночь не давали погаснуть огню, по очереди бодрствуя - на всякий случай… и как-то незаметно уже под утро все разом отключились. Когда очнулись с затекшими конечностями у потухшего костра, солнце стояло в зените над елями. К своему изумлению обнаружили, что у всех троих часы остановились без одной минуты шесть.
Ефрейтор бросился к машине, чтобы глянуть в циферблат «козла», - и там две стрелки - часовая и минутная - образовывали почти единую абсолютную вертикаль. Наверное, с большого перепугу он мгновенно запустил мотор, остальные в панике побросали в «козел» коробки с фильмами и с облегчением покинули странное место; сначала долго молчали, а потом начали нервно хохотать, глядя на распухшие рожи, нещадно искусанные гнусом. И тут в паузе водила вспомнил: «Я воду для радиатора набирал давеча, а река-то текла в обратную сторону…» Смех разом оборвался - всеми овладело непостижимое паническое животное чувство: так, молча и стуча зубами от страха, доехали они наконец до части.
        Но самое жуткое в этом происшествии обнаружилось вечером по возвращении в полк: оказалось, что вместо «потерянных» суток они провели НЕЗНАМО ГДЕ почти трое; их уже начали разыскивать…
        Галка спросила о его «боевых товарищах».
        -Лучше и не спрашивай, - тяжело ответил он: ефрейтор пропал без вести, просто сгинул, а начальник клуба застрелился ночью во время дежурства по политотделу.
        В довершение монолога он, осененный внезапной догадкой, вдруг вскочил с кушетки и доверительно зашептал: «А может, это и не инопланетяне? А… земляне будущего… Научились управлять временем и возвращаются, чтобы следить за нами!» Лихорадочный блеск глаз мужа заставил Галку оцепенеть.
        Потрясенная, она поняла - ничего хорошего в будущем ее не ждет.
        Этот жуткий эпизод развязал ей руки, она стала искать отдушину на стороне, рассуждая так: если бы Сергей был буйно помешанным, она бы с чистой совестью давно бы сдала его в психушку, но он со своими шизофреническими припадками для них с сыном опасен не был, оттого и продолжала терпеть.
        Ездила на работу, по обыкновению, на автобусе, дизельный поезд на дух не переносила из-за его медлительности, да тот и ходил редко. Девочкой, кстати говоря, ее уже перестали называть, возраст и печали брали свое. И пусть годы катились к тридцати, она все еще была молода и привлекательна. Интересная работа в городе, который ей очень нравился, поднимала настроение. К тому же возникали новые знакомства: вкоротких паузах между домом и работой она умудрялась встречаться с мужчинами, стараясь забыться от опостылевшей семейной трясины. Новые мужчины (снова моложе ее) удовольствия не доставляли, она даже испытывала брезгливость к себе самой и, возвращаясь после свидания, сразу вставала под душ, а муж, доведенный своей неутоленной мужской нуждой до исступления, едва не взламывал дверь ванной комнаты. Она оправдывала себя: каково это - спать под одним одеялом с психом, почти не надеясь, что он проснется здоровым.
        Он долго не давал развода, шантажировал самоубийством, хотя, будучи человеком трусливым, никогда не наложил бы на себя руки. Однако внезапно все неожиданно разрешилось - так обычно и бывает в жизни, когда не предпринимаешь никаких усилий и только терпеливо ждешь. Побывав однажды в санатории, где он поимел оглушительный успех у женского пола (от персонала до отдыхающих), воспрянул духом и мужским своим началом и по приезде объявил о разводе. Поступил по-джентльменски, вернувшись к матери, и вскоре вновь женился - новой жене его причуды были «по барабану» - «с главным достоинством всё в порядке». Галка не стала рвать отношений со своим бывшим, не хотела лишать сына возможности общаться с отцом, да к тому же Сергей по-прежнему оставался для нее «больным ребенком».
        Шло время, а ей по-прежнему не везло на мужчин… Хотя как посмотреть. В ее жизни возник новый персонаж - Розан, жгучий красавец-болгарин. Познакомились в ее проектном институте, где тот проходил преддипломную практику. Красивая пара. Куда бы ни приходили, на них сразу обращали внимание. И пусть ему было двадцать два года, а ей за тридцать - эта рекордная для нее разница в возрасте только раззадоривала, а то, что он стал первым иностранцем в ее любовной практике, и вовсе поднимала тонус. Кстати, внешне двенадцати лет, разделявших их, заметно не было: мальчишкой Розана нельзя было назвать, он был ярким брюнетом с пышными усами и мощным торсом, прибавлявшими ему солидности. К тому же, сын южных краев, где взрослеют рано, он знал, как обходиться с женщинами, едва ли не с пятнадцати лет, в арсенале его мужских качеств находились накачанные бицепсы, позволявшие ему выносить женщину на руках из ванной после купания - верх блаженства для любой.
        Откровением для нее стала особенность болгарского языка - уменьшительно-ласкательные имена. Оказалось, что самое нежное обращение к Галине - Галка! Она не сразу к этому привыкла, но постепенно стала с трепетом отзываться на имя - грубоватое по-русски, но чувственное по-болгарски. Правда, так он называл ее не всегда, а когда нужно было получить что-то, ибо здесь заканчивались добродетели сильного и красивого мужчины с гнильцой внутри - приспособленца с низкой душонкой, способного завязывать и поддерживать отношения для дальнейшей выгоды.
        Галка не тешила себя надеждами, не строила далеких планов, зная, что в конце концов он вернется на родину. Установившиеся отношения устраивали обоих: власке нуждался каждый из них. Помимо этого Галка стремилась сделать интереснее его пребывание в Союзе, к каждой встрече пыталась узнать что-то новое об этом городе, ставшем для нее дороже родного провинциального городишки.
        Интересно, что, не будучи любительницей шпионских детективов, в юные годы Галка увлеклась случайно попавшей в руки книгой «Вилла Эдит», где описывался загадочный подземный город с будто бы спрятанными там нацистами несметными сокровищами и знаменитой янтарной комнатой. Пытливая от природы, она раскопала ту немногую литературу, что нашла в библиотеке, и загорелась желанием побывать когда-нибудь в старинном городе на берегу Балтийского моря и найти ту самую виллу.
        Розан с недоумением слушал ее романтические разглагольствования, порой позволяя себе открыто выказывать мнение, мол, все эти русские - чудаковатые. (То, что по крови она была белоруской, он не понимал - ни к чему ему были подобные тонкости; на тот момент его устраивала уютная постель ее дома, не то что казенная койка в общежитии с прогибающейся до пола скрипучей панцирной сеткой.) Видел, что ее коробит от его надменной критики торговой системы с талонами, общепита, государственного уклада, партийного аппарата, советских неудобств и прочих издержек строя (будто у них в Болгарии дело обстояло иначе), но не мог отказать себе в гаденьком удовольствии вознести себя перед подругой…
        По большей части Галка старалась не замечать его колкостей, хотя ей было «обидно за державу», и она продолжала находить приятные стороны в их отношениях, радуя его и себя. Все это делала с охотой, заботясь о нем, понимая, что он живет на чужбине. Нет, конечно, она не любила Розана - он ей нравился, она могла по достоинству оценить многие его качества, но чтоб любить… Прежде всего, потому что с самого начала хорошо разглядела самовлюбленную натуру Розана. А любила б - и не заметила, что он ищет выгоду в отношениях с людьми, в том числе и с женщинами.
        Они провели вместе зиму и весну, и за это время она к нему, конечно же, привязалась, и если бы после защиты дипломного проекта, как и предполагалось, он возвратился в Болгарию, то расставание она восприняла бы как само собой разумеющееся. И, наверное, не очень переживала, что очередной и несколько затянувшийся роман завершился. Но все получилось иначе: она сама дала отбой. Почему? Потому что понимала: следует на шаг опередить мужчину, охладевшего к ней, успеть красиво уйти. И в случае с Розаном ощутила, что каждая встреча с нею стала ему в тягость. Ну что же… рядом с ней незаметно прошла зима - самое некомфортное время для южного человека, привыкшего к солнцу. Галка с грустью наблюдала, как с приходом тепла он «выходит из кокона» благопристойности, показавшись на пляже во всей своей красе - прямо Аполлон Бельведерский, - с мохнатой порослью на груди и спине. Эти мужественные космы добавляли шансов самовлюбленному павлину, горделиво ловящему восхищенные взгляды молодых красоток. Галка увидела, как с вожделением разбегались его черные глаза - ой, мамочка, держи меня, сколько вокруг хорошеньких
телок! Тогда, жарким майским днем, и появилось у нее предчувствие конца. Она, женщина с точеной, словно статуэтка, фигуркой, сексапильная, привлекательная - всем на загляденье, прохладная после купания, опустилась на колени возле Розана, нежно притронулась влажными губами к его коже и… вдруг ощутила, что ее прикосновение неприятно. Да, тут Галка все поняла. Поняла, что Розан тянет время для того, чтобы перекантоваться с ней до отъезда и чтобы потом, уехав в Болгарию, иметь возможность вновь приехать сюда. Зачем? Ну хотя бы для покупки цветного телевизора «Рубин». Промучилась весь день и вечер неотвязной мыслью о своей ненужности, не подавая виду, а ночью внезапно очнулась в лихорадке, с недоумением глядя на распластанное рядом красивое обнаженное тело…
        Ей приснилась квартира лучшей подруги, где происходило… совокупление Розана с разлучницей. Она видела всё как наяву: не в силах отвести глаза, она жадно хватала взглядом их самые непристойные позы, в которых они безуспешно стремились достичь оргазма… Невероятно, но она даже чувствовала едкий запах пота Розана и сладковато-приторный - французского дезодоранта «Фиджи», которым пользовалась сама в минуты близости.
        Утром сдержалась, а днем, встретившись с ним в столовке, с беспечным видом объявила, что расстается с ним как с любовником, но, если надо, может в будущем помочь ему с протокольным вызовом в СССР. Галка повернулась, чтобы уйти, не прощаясь, как вдруг услышала вслед: «Не грусти, дорогуша!» Она, обворожительно улыбнувшись, швырнула: «Я и не грущу. У меня новый потрясающий роман!»
        Стало бесконечно больно, обидно и жалко впустую потраченных сил, израсходованных чувств, душевной теплоты, нежности и ласки, на которые не скупилась. Да уж, ничего не скажешь, ей катастрофически не везло на мужчин! И сон оказался вещим: Розан быстро нашел себе новую пассию, и кого? Разумеется, ту самую лучшую подругу. Сама виновата, дура, - познакомила!
        Потянулись однообразные дни, но особенно тяжело было бессонными ночами. Она буквально сходила с ума, вопреки рассудку желая, чтобы он вернулся, хотя понимала, что этого не произойдет. Все кончено. И пусть все сделала правильно, было очень горько, одиноко и тоскливо. Видеться с ним в институте, невольно наблюдать за его «шурами-мурами», ощущать его безразличный взгляд было мучительно.
        Вообще для нее это оказался не простой период - одной беды не бывает. По городу пронеслась первая шумная волна массовых сокращений, поговаривали, что у них в институте также кое-кого «посадят на лопату». И вскоре, как и опасалась, Галке предложили подыскивать место, поскольку возможно и ее увольнение. Конечно, это был удар. Розан, безусловно, знал об этом, но предпочитал делать вид, что абсолютно не в курсе ее проблем, и, порой встречая Галку, окидывал ее высокомерным взглядом.
        Она таяла на глазах, в довершение ко всему пошла красными пятнами с ног до головы. Врач сказал, что на нервной почве, и прописал противную белую «болтушку». Былое очарование куда-то подевалось, она бродила тенью, с потухшими глазами и опухшими веками. К тому же пропала мать, которая три года назад вышла-таки замуж за югослава: прекратились письма и звонки, перестали приходить посылки из Югославии - богоугодного края.
        Как назло, не выходил из сердца Розан: от пожиравшей плотской страсти она готова была лезть на стену, «ты сука, сука», - твердила она, с ненавистью глядя в зеркало, не в силах подавить чувство омерзения к тому, что происходило с ней до сих пор.
        Однажды она поняла, что, если не найдет себе мужчину, просто сойдет с ума, свихнется, чокнется, умрет, сгинет, пропадет совсем. «Сегодня же надо переспать с мужиком!» - эта мысль ее развеселила. И в тот же вечер, сговорившись с приятельницей, жившей в закрытом городе, где стояли военно-морские корабли, она появилась в ресторане. Выглядела она первоклассно, как в самые счастливые времена, ярко выделяясь на общем фоне (слава богу, нервные пятна «а-ля докторская колбаса» остались в прошлом). Кремовое платье с рассыпанными на нем яркими розами из облегающего трикотажа с меховым воротничком и v-образным вырезом, обнажавшим часть груди, было и впрямь очень красиво. Оно пришло в последней посылке от матери, но случая покрасоваться не было - после разрыва с Розаном нигде не бывала, хотя и могла бы себе позволить немного развлечься: сын отдыхал в пионерлагере.
        Галка с едва уловимым волнением исподволь оглядывала зал. За соседним столиком сидели морские офицеры. Без дам. Нет, не тот и не этот: тот - слишком низенький, почти коротышка, мордатый и пьющий, а этот с седеющими тараканьими усами и волевым лицом - терпеть не могу усатых, надменный красавчик, достаточно с меня Ей хотелось познакомиться с Ним, однако твердо решила, что не уйдет отсюда с кем попало. Заиграл ресторанный ансамбль, звучало что-то популярное в народе, парочки потянулись к эстраде, но ее почему-то не спешили приглашать - слишком эффектное платье с претензией на элитный стиль отпугивало потенциальных кавалеров. Отыграли первое отделение, но ее так и не пригласили. То ли Галку приняли за недотрогу, то ли - за дочку большого чина или, что еще хуже, за синий чулок… И вот она его увидела - молодого симпатичного стройного морского офицера с погонами… э-э… в званиях она не разбиралась, - с восхищением разглядывающего ее. Подсел за столик к «коротышке» и «тараканистому», о чем-то с ними поговорил… Она перехватила его пристальный взгляд, он смутился. Надо же, какой стеснительный. Молоденький -
этим ее уже не отпугнешь, всё… Он, только он! Как раз объявили белый танец, она, не раздумывая, поднялась и подошла… Обручальное кольцо на правой руке ее не смутило, отступать не собиралась. Во время танца узнала: он нездешний (как она и поняла по тонкому кольцу, у местных, как правило, золотые «бочонки» размером в фалангу), что он и подтвердил: пришел с курсантами на учебном корабле, послезавтра - возвращение домой.
        После танца он куда-то пропал. Галка запаниковала: такого поворота событий она не ожидала, ведь они явно друг другу понравились! Быстро настрочила записку с адресом поселка и как туда добраться - назавтра, в воскресенье, она приглашала посмотреть город, назначив время встречи… Записку вручила бравому усачу с просьбой передать. Отдала и сама удивилась своей отчаянной смелости.
        …На свидание собиралась с тщанием, хоть и не была уверена в том, что оно состоится. Офицер стоял на платформе с… розами. А с чем же еще? Приветливо улыбаясь, поцеловал ей руку. («Впервые в жизни», - растерялась Галка)… Они отправились в город на дизеле, а не на привычном для нее автобусе. Ей хотелось начать прогулку с железнодорожного вокзала, когда-то поразившего ее своей массивной, тяжеловесной, мрачной красивостью.
        Сразу повела его по интересным местам. Кафедральный собор, могила Канта, Королевские ворота - вот маршрут их пешеходной экскурсии. Самого королевского замка, оплота крестоносцев, разумеется, увидеть не пришлось - его послевоенные руины были взорваны за несколько лет до ее приезда в город. Развалины старинных зданий остались лишь на фото и в кадрах военных кинофильмов. Галка рассказывала обстоятельно, не без горечи: «Это новоявленный российский Вавилон, где волей „вождя народов“ на чужой земле собралось целое скопище людей без корней. Может, потому без особой охоты и строили дома-уродцы, наподобие Дома советов. „Закопанным роботом“ называют этот долгострой…»
        После войны город превратили в откровенный рудник для добычи строительного материала, ценнейший старинный кирпич отправляли на восстановление города Ленина. Использовали экономичную технологию: разбирали развалины по берегам реки и тут же грузили на баржи.
        Они стояли возле Королевских ворот. Надо сказать, что сооружение с буйно растущими сорняками на крыше на ее нового знакомого из блистательного города сфинксов, львов и трехсот мостов, произвело удручающее впечатление. Ведь «королевское» название казалось насмешкой над былым величием помпезного архитектурного комплекса, ныне заколоченного, опоясанного разбитыми трамвайными путями. Бесхозное, с обвалившейся кирпичной кладкой среди унылой типовой застройки, оно постепенно разрушалось, однако увенчивалось табличкой «Охраняется государством». Словно гнилые зубы, торчали обломанные крепостные зубцы на крыше первого яруса. Три овальных барельефа под крышей второго зияли обвалившимися головами, за что в народе ворота называли попросту «воротами трех безголовых королей». И словно оплеуха прошлому - облезлая вывеска справа: «Магазин „Удобрения“».
        Галка показывала и рассказывала хорошо известные ей подробности, призналась, что мечтает о реставрации Королевских ворот, и попутно разглядывала «Морского Элвиса», как она его окрестила еще во время танца. Ей вспомнился документальный фильм, что видела недавно по телевидению, об истории американского рок-н-ролла; офицер внешне напоминал идола пятидесятых годов Элвиса Пресли - возможно, из-за стиляжной прически. Она размышляла: «Какой удивительный человек, наверное, потому что нездешний, и - о чудо! - оказался ровесником…»
        С ним было легко и приятно, импонировало его ненавязчивое ухаживание, пробуждавшее ее давно утраченную уверенность в себе. Под конец прогулки, гуляя по набережной реки, они оказались у бывшей Биржи, ставшей в советские годы Дворцом культуры моряков. Его привлек фасад здания в виде венецианского палаццо, вырастающего как бы из воды… здания, совершенно нетипичного для стиля этого города, и не только… Увидев афишу с именем знакомого исполнителя, офицер оживился и неожиданно предложил отправиться на концерт. Ей имя артиста ничего не говорило, но почему бы не пойти? Его не смутило, что объявленное время начала прошло: «Как раз ко второму отделению попадем. Обожаю опаздывать в театры и на концерты».
        Они поднялись по невысокой каменной лестнице с двумя львами по обе стороны, ведущей в концертный зал. Билетная касса, однако, не работала. Не растерявшись, он потащил Галку к входным дверям и попросил симпатичную старушку, дежурившую на входе, пропустить в зал. Флотскому офицеру она не смогла отказать - как не пустить моряка в очаг его культуры? - но в партер войти не разрешила, предложив подняться на балкон.
        Зал был небольшим, где-то мест на семьсот, но там оказалось немало пустых мест. Галка глянула вниз и увидела светлые островки форменок моряков, а первые ряды плотно занимали зрители в цивильном, трясшие лохматыми головами. На ее замечание, что публики немного, «Морской Пресли» просто ответил: «Артист пока популярен в узком кругу».
        То, что Галка увидела на сцене, ее ошеломило, более того, чуть не свело с ума, ничего подобного до сего времени ей видеть не приходилось. Ей показалось, что она возвратилась во времена супружества со своим душевнобольным мужем. Сам концерт показался аномальным, а артист - просто сумасшедшим.
        Она не верила своим глазам: посреди сцены стоял обшарпанный стул, на котором восседал лысоватый, нет, плешивый с сильными залысинами субъект в мятом костюме-двойке и… шикарных лаковых штиблетах! Эти бликовавшие лакированные туфли не на шутку поразили ее своим несоответствием с жеваным костюмом. В руках он держал гитару; манеры «галантного подонка» шокировали: артист брызгал слюной, орал дурным голосом, корчил рожи, извивался на стуле, словно угорь на сковородке. Галку привели в содрогание и темы песен - любовные неудачи, проблемы с алкоголем… Да и рифмы какие! «Флаконы, кремы, лосьоны, одеколоны». Какой-то «Темный Му, я ничего здесь не пойму…» Мерзость какая-то!
        Она оглянулась на своего спутника: похоже, он был очень доволен, даже ликовал. Еще по пути на балкон сказал, что премьеру новой электрической программы «лысого рокера» видел три месяца назад дома, а вот его старые песни вживую услышать не довелось.
        -Он что, уголовник?
        -Нет, просто имидж такой. В миру - интеллигентный человек.
        И в это абсолютно не верилось: взале, где она не раз слушала классику, происходило чудовищное святотатство, чертовщина какая-то!
        Термины «врожденная экспрессия», «король эпатажа», «гиперактивная натура», «с детства придуривался психом», произносимые восторженным полушепотом, звучали для нее противоестественно. «Пресли» продолжал давать горячие объяснения, а в тот момент, когда певец завалился на пол в «творческом» или еще каком-то экстазе или угаре и экзальтированные поклонницы из первых рядов бросились к сцене целовать подошвы концертных туфель, она внезапно отключилась от реальности. Дрогнули и задребезжали люстры, с потолка посыпалась штукатурка, истерично завизжали женщины, раздался треск стен и душераздирающий скрежет арматуры, оглушительно рухнули пыльные кулисы вместе с тяжелым задником, открыв глазам узнаваемый силуэт вечернего города. Сцена вместе с обвалившейся стеной и первыми рядами волосатых любителей «флаконов, кремов, лосьонов, одеколонов» исамого «Темного Му» внезапно отделилась от партера и с грохотом стала сползать в реку, пока, подобно айсбергу, медленно не поплыла по реке в сторону Запада, словно чужеродный элемент, отправляясь туда, откуда она родом…
        Галка, подобно мультяшному зайчику с ясными голубыми глазами, весело хихикнула и махнула рукой, попрощавшись с «Му» навсегда. Она надеялась, что никогда не встретится с ним - ни во сне, ни наяву. Вот наивная душа! Откуда ей было знать, что через много-много лет, когда она уже защитит диссертацию, купит свою первую машину, повторно и вполне удачно выйдет замуж, станет дважды мамой, переедет в город, получит вакансию в одной престижной фирме, совершит там головокружительную карьеру, вновь сменит место регистрации, обосновавшись в комфортабельной трехкомнатной квартире с потрясающим видом на недавно отреставрированные Королевские ворота, сияющие в лучах прожекторов, случится нежданная встреча. Как-то вечером, желая насладиться отечественным духоподъемным кино, про которое все вокруг только и говорили, она включила недавно приобретенный плазменный телевизор и не сразу, но все же узнала, к своему изумлению, давешнего сумасшедшего артиста в роли святого старца, главного героя картины. Мо… Му… Ма… Мы… Что за дурацкая фамилия такая, что по прошествии шестнадцати лет никак не вспомнить?
        …Внезапно Галка почувствовала мягкое прикосновение к плечу. Обернулась и увидела перед собой «Морского Пресли». Ночная улица, свежий воздух и Он. Какое облегчение - дурной «концерт» позади…
        Пока ловили такси, он рассказывал ей про артиста, о его впечатляющей биографии, говорил, какая это незаурядная творческая личность: переводчик со скандинавских языков, снялся в двух художественных фильмах; предрек ему блестящее будущее в кино, сказав, что тот станет известен самой широкой публике… Она постепенно выходила из ступора, слушала его голос, почти не вникая в смысл слов, чувствуя страшную усталость.
        Таксист не хотел ехать в поселок, но от предложенной платы в оба конца не смог отказаться и лихо домчал их до дома. По дороге она совсем пришла в себя, обдуваемая ветерком из окна. Ее вдруг поразило, как этим вечером изменился путь, известный до мельчайших подробностей. Низкая посадка автомобиля визуально преобразила дорогу, по которой она столько колесила автобусом: раньше перед ее глазами были бесформенные кроны тополей, сейчас же аккуратным забором мелькали их ровные стволы, словно упорядочивая ее сумбурную жизнь.
        Ночью они спали мало, не более двух часов. Он вообще не хотел засыпать, опасаясь проспать на корабль - у нее сломался будильник, но она его уговорила немного подремать.
        …Открыв глаза, он увидел лучисто улыбающуюся Галку с пронизывающим насквозь счастливым взглядом. В том взгляде было долгожданное обретенное счастье и предчувствие близкого расставания. Женщина, поразительно свежая и отдохнувшая, ласково и благодарно смотрела на него, будто и не было бессонной, такой короткой и такой долгой июньской ночи - ночи, вобравшей в себя длинный разговор по душам, горячие поцелуи, изматывающие ласки. Невероятно, но как Галка угадала с «Морским Пресли» - он и в самом деле оказался знатоком рок-н-ролла! Успел просветить ее и по части голливудского эротического кино, рассказав ей про фильм, в названии которого сокрыта продолжительность сексуального романа героев. И не только рассказать, но и… Она и предположить не могла, что холодный кубик льда и завязанные глаза смогут вызвать в ней столь изысканные чувственные ощущения. Воистину волшебная ночь!
        Ей так не хотелось расставаться, что она решила проводить его до трассы. По дороге они молчали, с наслаждением вдыхая прохладный утренний воздух, суливший, однако, жаркий день. Стояло чудесное утро с голубым небом без единого облачка и ласковым солнышком. От царившей тишины, которая нарушалась беспечным щебетанием птиц да легким шелестом листвы, верилось в хорошее. И хотя оба понимали, что прощаются навсегда и вряд ли когда-нибудь увидят снова друг друга, на душе было покойно и легко.
        Галка шла рядом, даже не взяла под руку или за руку, просто шла рядом бок о бок. И только когда вышли к трассе, по которой пешком спешили на работу невыспавшиеся рабочие первой смены с местного, пока работающего, обреченно дымившего старенькой трубой станкостроительного завода, немного отстранилась от него с улыбкой - ее многие тут знали.
        Ждали долго. Молчали. Наконец тормознул пикап.
        Простились быстро и легко, без надрыва, даже с улыбкой, без значимых слов, которые каждый из двух желал бы услышать, но не решался произнести. Он сел в машину, автомобиль сразу тронулся. Галка повернулась и пошла, решив не оборачиваться, но все-таки повернула голову, махнула на прощание и успела заметить, как мелькнуло его лицо, как он замахал рукой. И с грустью подумала, что, пожалуй, сегодня придется трудно, но завтра станет лучше…
        А может… может, именно завтра появится шанс изменить жизнь? Вчера время остановилось для нее вместе со старым будильником, и теперь часы пошли вновь. И тяжко вздохнула - как же ей все-таки не везет с мужчинами!
        …И кому, как не мне, было это знать!
        Ведь той июньской ночью я услышал ее исповедь.
        Не так давно в скайпе нашло меня короткое послание, которое заканчивалось словами: «Как приятно иногда ошибиться в человеке - я имею в виду того „сумасшедшего“ (прошу прощения!) артиста, до сих пор не могу вспомнить его фамилию. Мо… Му… Ма… Мы… Оказывается, он и вправду стал знаменитым.
        P. S. Фильм „9 ^1^/^2^ недель“ смотрела не один раз. Спасибо. Отвечать не надо. Галка».
        Ленинград, август 1990 - Санкт-Петербург, октябрь 2014
        Эйч-Эм-Ар
        Рассказ бывшего металлиста
        Вся эта каша заварилась из-за «Русской рулетки», ну той виниловой пластинки группы «Эксепт», которую мне раскокали люберы в электричке. Меня не избили, но, как и положено в таких случаях, «сняли скальп» ихладнокровно, на глазах у всех пассажиров, раздели, после чего я перестал быть счастливым обладателем уматно-проклепанной кожаной куртки с мертвой головой на спине.
        Но обо всем по порядку.
        В тот день я мотался «на толпу» обменять пару пластов. Пожалуй, в нашем бункере я - единственный, кто сечет во всем этом чертовом металле. Я да еще, наверное, Пэт. Мы с ним когда-то учились в одной спецшколе. Разумеется, английской. Но потом нас оттуда турнули. За успеваемость. Вернее сказать, за неуспеваемость. Сначала Пэта, а потом и меня. В бункере мы появились одновременно и с первого дня поняли, что кому-то из двоих рано или поздно придется уйти.
        Если говорить начистоту, то два года назад я не был металлистом и числился в рядах футбольных фанатов. Таких, как я, в городе был целый легион. Нам ничего не стоило сорваться за своей командой в другой город. Если наши кумиры продували, мы их наказывали - окружали автобус и заставляли идти в гостиницу пешком. Пусть знают - бороться за свой клуб надо до конца!
        Нас боялись. Проигранные матчи заканчивались драками, битыми стеклами и перевернутыми трамваями. Так мы брали реванш за поражение. Но вскоре все полетело к чертям. Нас разогнали. Тридцать третий сектор опустел, а мы целыми днями сидели на грязных заброшенных задворках, без конца смолили сигареты и пожирали друг друга пустыми невидящими глазами. Было чертовски тошно. Самых старших из нас вскоре забрили в армию, другие, что были помладше первых, но старше нас, куда-то сгинули сами. Что касается нас - нам было на все плевать.
        Наконец, как говорится, в один прекрасный день, а точнее сказать, в одну прекрасную ночь Сева Новгородцев возвестил по Би-би-си о пришествии на нашу землю первых металлистов - с головы до ног закованных в железо, затянутых в кожу и до одури слушающих невообразимо истерическую музыку под названием «металлический рок». Наш час пробил! Нам запретили быть футбольными фанатами, и мы стали металлистами. Мы должны были кем-нибудь стать, и мы ими стали - крутыми железными парнями!
        На стенах домов вместо хорошо знакомой «зенитовской» стрелки или «спартаковского» ромбика стали появляться таинственные для непосвященных обывателей латинские буквы - HMR. Мы перестали бывать на стадионах. И вместо этого от нечего делать ходили на концерты Иосифа Кобзона, скандируя там всей галеркой:
        -Хей-ви-метл! Хей-ви-метл!
        Обычно после двух песен Кобзон не выдерживал, уходил со сцены и больше уже не возвращался! Днем мы тусовались в «трубе», а вечерами бились насмерть в парках с брейкерами и люберами.
        Как я уже сказал, в тот роковой для меня день я должен был обменять на «фирму» пару «югатоновских» перепечаток. Мне чертовски повезло: вгород я возвращался не один, а в компании пятерки разудалых офицеров, самозабвенно играющих с самой смертью в «Русскую рулетку», - это я про роскошную обложку третьего альбома «Эксепт» говорю.
        В электричке была толпа народа, но я все-таки сел, не хватало еще, чтобы в этой давке меня ненароком припечатали к стенке вместе с моей драгоценной пластинкой. Было очень жарко - настоящее пекло. Но косухи я не снял, а только пошире распахнул ее, чтобы на футболке можно было прочесть написанную по-русски, стилизованную под готический шрифт, на первый взгляд, нелепую надпись: «ВСЁ ДЛЯ ФРОНТА». Пусть читают, думал я, может, что и просекут. «Фронт» - для меня самая крутая группа (из наших, само собой), я порядком тащусь от их забойного металла.
        Как всегда, своим вызывающим видом я буквально третировал народ вокруг себя. Пассажиры бросали на меня косые злобные взгляды - в их глазах жарким огнем горела неприязнь, которой они пытались спалить меня дотла. Но я держался молодцом - плевать я хотел на всех этих козлов.
        Люберов я заметил сразу, как только они вошли в вагон, впрочем, как и они меня. Не заметить меня с моей прической а-ля «британский ужас» - продукт кропотливой двухчасовой работы и полутора баллончиков лака - в этой серой однообразной толпе городских неудачников было немыслимо.
        Похоже, они прочесывали электричку. «Санитары общества», черт их дери! Я знал, чем все кончится, и мысленно проклинал себя за то, что не воспользовался автостопом. Хотя, правда, кто бы рискнул взять к себе в машину такое страшилище, как я? Наверняка никто.
        Я сидел и ждал, что будет дальше. Они шли не спеша. В куртках-олимпийках нараспашку и отвратительно широких штанах в крупную клетку - чертовы качки! Осторожно отодвигая стоящих пассажиров в сторону, люберы все время внимательно наблюдали за мной, следя, чтобы я вдруг не рванул от них.
        -Граждане! - громко объявил один из двух - тот, что был ближе ко мне; все, как один, повернулись в его сторону, он сделал секундную паузу и потом с придыханием добавил, продолжая двигаться ко мне: - Товарищи!..
        Я тут же вскочил, точно ошпаренный, и дурашливо заорал на весь вагон, решив с ходу брать инициативу в свои руки.
        -Друзья! Слепо поддавшись пропаганде буржуазной идеологии, я подаю пагубный пример подрастающему поколению. Своим внешним видом и манерой поведения я позорю нашу славную советскую молодежь, - я перевел дух и фальшиво-дрожащим голосом покаянно произнес: - Товарищи! Поверьте, сейчас мне трудно говорить, потому… потому что… мне стыдно.
        -Леха, каков наглец, - ехидно заметил второй любер. Он встал в проходе напротив первого и таким образом отрезал мне путь для отхода назад. Волосы у него были светло-рыжие и гладко зачесаны за уши, а лицо, как у всех рыжих, неприятно слепило своей неестественной белизной - оно было настолько белым, что меня аж всего передернуло, когда я взглянул на него, как будто передо мной стоял не живой человек, а мертвяк.
        -Вы бы хотели иметь такого сына? - спросил, указывая на меня пальцем, первый любер, то есть Леха, у моего соседа справа - пухлого мужика в полотняных штанах, бобочке и сандалиях на босу ногу. Тот запыхтел, сразу весь покрывшись красными пятнами, и, все больше распаляясь, прорычал, молотя по воздуху здоровенными кулачищами:
        -Да я бы его собственными руками придушил!
        Услышав такой ответ, Леха воспарил от счастья на седьмое небо. Что это так, я понял по его ухмыляющейся самодовольной роже. Значит, с минуты на минуту начнется самосуд, решил я. От дикого ужаса такой перспективы все шипы на моих напульсниках разом встали дыбом. Господи, подумал я, ну где же наша доблестная транспортная милиция?
        Тут Леха увидел мою драгоценную грампластинку и потянул ее к себе. Я стоял и завороженно смотрел ему прямо в глаза, точно кролик на огромного удава, готового проглотить свою жертву, но пластинку из рук не выпускал. Леха потянул настойчивей, потом резко дернул, и я все-таки разжал пальцы.
        -Товарищи! Это антисоветская музыка, - Леха показал альбом всему вагону, - ее необходимо уничтожить.
        Резкий взмах рук. И - бац! - диск треснул у меня на глазах. Из рваного глянцевого конверта на колени пассажиров посыпались черные виниловые осколки. Эх, прощай, «Эксепт»! Пять червонцев коту под хвост!
        И тут я понял, что пора сантиментов кончилась. Заорав не своим голосом, я схватился одной рукой за поручень, а второй за воротник мужика в бобочке. Так просто я решил не сдаваться. Вы не представляете себе, что тут началось!
        Люберы, конечно, стали отдирать мне пальцы. Сами понимаете, воротник на бобочке у мужика не выдержал и треснул. Мужик заорал благим матом и, потеряв равновесие, совершенно неожиданно уцепился за тощий хвост почти вылезших сальных волос какой-то старухи, сидящей позади него; та, естественно, завизжала от боли, да так резко, словно ее резали ножом. В вагоне поднялся гвалт, все как ненормальные вскочили со своих мест и начали глазеть на нас, оживленно комментируя происходящее на их глазах диво.
        Наконец, когда меня все-таки отодрали от скамейки, мужика в бобочке и старухи с хвостиком, я не удержался, чтобы лишний раз не поактерствовать. Окостенев, я изобразил позу распятого Христа. Когда меня, точно труп, выволокли вперед ногами в тамбур, я наконец-то познал, что пришлось испытать бедному Спасителю на Голгофе.
        Первым делом из моего правого уха с мясом была выдрана серьга. От боли я дернул головой и со всего размаха треснулся головой об стенку. Так я стал Майком - Рваное Ухо. Потом с меня «сняли скальп»: Леха припер меня к стенке, надавив локтем на кадык, а рыжий орудовал ржавой механической машинкой, больше похожей на тривиальные плоскогубцы; она неимоверно скрипела и чертовски больно дергала, вырывая клоки волос с мясом… Пожалуй, это было самое кошмарное во всей экзекуции.
        Я с отвращением следил за тем, как жесткие волосы-макаронины с легким шуршанием слетали с моей головы на пол, весь заляпанный бурыми пятнами крови, и физически явственно ощущал, как у меня все больше и больше вырастают уши. Наконец они достигли таких же размеров, что у осла, и я стал лысым.
        Люберы содрали с меня металлический прикид, раздев до трусов, и любезно обрядили в темно-синий трикотажный костюм для занятий спортом. Госцена - шесть с полтиной. Впрочем, этот костюмчик был бывшим в употреблении и явно того не стоил. Я как две капли воды стал похож на юного героя фильма «Офицеры», ну того провинившегося ушастого суворовца, который вместо увольнения должен был драить до блеска ступени парадной лестницы. Я молчал, тупо уставившись на свои острые коленки, конусом выпиравшие из трико. Представляю, какой у меня был дебильный вид, ну прямо сбежавшего психа из дурдома. Люберы стояли напротив меня и ржали, точно кони. От смеха их перегибало пополам.
        Электричка замедлила ход. Перед тем как выскочить из вагона, рыжий процедил:
        -Лучше больше не попадайся. Убьем! Понял? - и, мастерски оттянув резинку на моих спортивных штанах фирмы «Большевичка», больно щелкнул меня по животу.
        И тут я, к своему стыду, не выдержал и заревел. Во весь голос, ну прямо совсем как баба. Я знал, что этого делать мне никак нельзя. Хотя бы до тех пор, пока не тронется электричка. Я знал это, но сдержаться не мог. У меня уже давно предательски дрожал подбородок, а в горле стоял ком. Я в кровь кусал губы, из последних сил пытаясь как-то сдержать слезы. Но когда этот рыжий ублюдок щелкнул меня резинкой по животу, слезы мгновенно хлынули из моих глаз неудержимым потоком. Я стоял и только размазывал сопли по щекам и ровным счетом ничего не мог поделать, черт бы меня побрал!
        Наконец двери закрылись. Толчок, еще один. И электричка тронулась. Мимо меня медленно проплыли гнусные рожи люберов, потом - уже расплывчато - промелькнули лица других, незнакомых мне людей, идущих по платформе, - электричка набирала ход. Я отвернулся к стенке, чтобы из вагона не было видно мою зареванную физиономию, и стал думать о том, что я скажу в бункере. Да, наверное, ничего. Я просто туда не пойду. Не пойду, вот и все.
        Домой я бежал так, словно за мной гналась вся районная ментура. Когда я весь в мыле вбежал во двор, до меня из открытых окон нашей квартиры донеслись душераздирающие вопли - это мои предки на сон грядущий взаимно обменивались комплиментами. Сколько себя помню, они вечно лаялись. Где-то после второго класса на их ссоры у меня развилась устойчивая реакция: как только предки начинали ругаться, я сразу убегал из дома - пытался сберечь собственную нервную систему. В последнее время я отсиживался в бункере, но теперь, после того как меня так классно обработали, дорога для меня туда была закрыта.
        Между третьим и четвертым этажом я встретил Максимыча, за глаза я называю его просто Максом. Макс, и все тут. Чертовски интересный старикан, скажу я вам.
        Как обычно, он сидел верхом на батарее и читал «Правду». Этот Макс живет у нас на чердаке с незапамятных времен. Честное слово, чтоб мне сдохнуть, если это не так! Он, между нами, отсидел несколько сроков. За что, я точно не знаю. Но, по-моему, за беспрестанное бродяжничество. Не знаю, чем уж приглянулся Максу наш чердак, я его об этом не спрашивал, потому что мне просто неудобно его об этом спрашивать. Но один раз переспав на нашем чердаке, Макс остался здесь навсегда - настолько ему понравилось это место.
        Жильцы на него не в обиде. Совсем наоборот. Они только рады. Во всяком случае, за все время в доме не было ни одного ограбления. Макс для всех вроде сторожа. Только без ставки. Но зато его все в доме подкармливают. Конечно, бесплатно. Ему много не надо. Он совсем неприхотлив. А спит он, скажу вам по секрету, на фанерном щите. У теплоцентрали. Честное слово, я сам видел его логово. Одним словом, не Макс, а настоящий монах-отшельник, ну прямо из эпохи средневековья. Мне порой кажется, что в таких собачьих условиях я долго бы не протянул и давно бы отбросил копыта. А вот Макс - нет, держится. В общем, крепкий старикан, ничего не скажешь.
        Обычно он ложится далеко за полночь. Вот и теперь сидит себе на батарее и читает свежий номер «Правды», который, я уверен, всучил ему мой папашка - он всегда снабжает Макса прессой, чтобы тот не отставал от жизни.
        Мы с Максом обменялись приветствиями и ничего не значащими выражениями - вроде протяжного «Да-а-а», только с разной интонацией. У меня оно прозвучало смертельно-устало, а у старика - удивленно-вопрошающе. Похоже, мой вид поверг в шок самого Макса.
        Дома стоял такой крик, что, наверное, мертвые бы встали из своих могил. Мне ничего не оставалось, как завалиться в наушниках на диван и врубить на всю катушку маг. Эффект был потрясающим - я моментально отключился от среды обитания, растворившись в сплошном музыкальном потоке, низвергаемом музыкантами «Фронта». Меня не стало. Я пропал. Осталась одна музыка.
        Я очнулся на следующее утро, услышав звонок в дверь. Вернее сказать, когда я, словно очумелый, вскочил с дивана, я еще не понял, что звонят. Мой «Шарп» уже, наверное, в тысячный раз промолачивал «Фронтовую металлизацию» - у меня на маге стоит автореверс. Правда, самого музона я не слышал - наушники сползли с головы и болтались, точно собачий ошейник, у меня на шее. Я смотрел на мигающие красные глазки индикаторов «Шарпа» иникак не мог взять в толк, что произошло. И тут раздался второй - долгий и пронзительный - звонок, от которого у меня все скрутило внутри. И я пошел открывать дверь.
        Видок у меня был прикольный, потому что те двое, что стояли перед дверью, переспросили - точно ли, что я это я. Я ответил им, что, безусловно, я это я. И тогда они вошли. Это были настоящие громилы, каждый размером со шкаф. Да к тому же еще каждый на высоченных каблуках. Такую обувь, по-моему, носили лет десять, а может, и все двадцать назад. Ну, деревня! В общем, если вы не поняли, эти парни были из ментуры - добровольные дружинники.
        Особенно не вдаваясь в подробности, они сказали, что меня ждет в отделении следователь Петухов. В ответ я промямлил, что такого не знаю. Ничего, успокоили они меня, вот теперь и познакомишься.
        Я стоял, смотрел на них снизу-вверх и - честное слово - чувствовал себя очень неуютно. Ну что ж, делать было нечего, я и пошел. Всю дорогу я ломал себе голову, какого дьявола меня сцапали менты? По-моему, ничего такого, за что мне можно было заломать ласты, я не вытворял. Правда - я забыл вам про это сказать - я уже пару лет состою на учете, ну с тех пор, как начал фанатеть на стадионах. Так что, может быть, чисто для профилактики? Поговорят и отпустят… На самом деле все оказалось значительно хуже.
        Петухов мне не понравился с самого начала. Что-то было в нем внешне отталкивающее. Знаете, бывает вот так - взглянул на человека и сразу понял: это - гад что ни на есть последний. Правда, случаются и ошибки. Но с Петуховым я не ошибся. Законченный подлец. Не успел я войти в кабинет, как он прямо с порога мне кидает:
        -Где магнитофон Олсона, щенок?
        -Какой магнитофон? Какой Олсон? - удивленно вопрошаю я.
        -Тот, который ты с подельниками грабанул из его «Вольво».
        Представляете, что он мне шил? Ограбление машины иностранца. У меня от страха мгновенно задрожали поджилки, а мозги враз стали набекрень. Стою перед ним, как глушеный карась, и не знаю, что делать. А Петухов мило так улыбается и колет меня, чтобы я совершил явку с повинной. И тогда, мол, мне ничего не будет. Меня простят и отпустят домой. Как же! Вот врет сволочь! Битый час он так со мной беседовал, а потом говорит:
        -Все равно это твоя работа, я знаю. У меня и свидетели есть. Вот их показания, - и показывает мне какую-то папку, - так что хватит валять дурака.
        Я молчу в ответ и только головой мотаю. Потому что не знаю, что делать. Не знаю, кто мне может помочь. От такого расклада впору свихнуться. Стою и молчу.
        А Петухов совсем распалился. Начал кричать:
        -Кто с тобой еще был? Я точно знаю, что ты был не один!
        Господи, думаю я, кто же это на меня так настучал? Я же знать не знаю этого чертового Олсона и в глаза никогда не видел его хренов лимузин.
        И тут Петухов берет с подоконника какой-то тюк и небрежно так бросает его мне под ноги:
        -Ну-ка, щенок, повесь шторы.
        Меня такая злоба взяла, что я аж заскрежетал зубами. И с места не сдвинулся. Даже не шелохнулся. Как стоял навытяжку, так и стою. Ну, думаю, черта тебе лысого, а не шторы. А самого так и подмывает об эти вонючие шторы Петухова вытереть свои ботинки. Еле сдержался. И правильно сделал, а то бы мне тогда не сдобровать.
        Тут он подходит ко мне, берет меня за шкирку и зло так шипит:
        -Вешай, говнюк, шторы! Ну, кому говорю!
        Как же, размечтался! Лучше мне сдохнуть! А Петухов не дурак. Видит, что от меня ему ни черта не добиться, и спокойненько так говорит:
        -Ладно. Пока иди в камеру. И подумай там. Потом поговорим еще.
        Если бы вы только знали, с кем меня посадили! Таких гнусных рож я еще никогда не видел в своей короткой жизни. Бродяги, алкаши, какие-то страшно опустившиеся тетки - на них было тошнотно смотреть. Особенно омерзительны были женщины. Хотя, правда, какие это к черту женщины? Просто грязные шлюхи! Все одинаково потасканы, безобразные, с оплывшими синюшными лицами, худые, как скелеты, одетые в немыслимые обноски, не просто неопрятные или дико неухоженные, а словно были из другого - пещерного века, без чулок, с уродливыми - в кровоподтеках и синих прожилках - костлявыми ногами и бесстыдно задранными заношенными юбками. Я с отвращением отвернулся к стене и стал думать о своем. О том, как бы неплохо было отсюда рвануть. Но куда там! Вокруг ведь одни решетки! Я был бессилен что-либо изменить. Это меня убивало наповал. Но одно я уяснил совершенно ясно: ни за что не поддаваться и стоять на своем. Иначе мне крышка!
        Странно только, почему Петухов не сказал мне ничего конкретного, никаких подробностей, кроме того, что обчистил «Вольво» я. И тут меня ошарашило - ни фига он не знает про это ограбление и потому шьет это дело мне. Потому что шить больше некому. И от меня он теперь не отстанет, пока не засадит за решетку. А то, что засадит, - я в этом уже не сомневался. Потому что он - следователь Петухов, а я - никто.
        И вот я уже представляю, как меня выводят обритого с заломанными за спину руками из зала суда. Я оглядываюсь через плечо и вижу белые, как мел, лица моих предков с застывшими от ужаса глазами. Приговор оглашен. Все кончено. Вот меня сажают в черный «воронок» ивезут в тюрягу жрать баланду… Нет, просто бред какой-то. Хватит!
        Поздно вечером меня опять привели к Петухову. Шторы на окнах уже висели. Неужто сам вешал, удивился я. Вряд ли, скорее поручил какому-нибудь сержанту. Я ждал, что Петухов начнет опять меня раскалывать, но обманулся.
        -Тебе повезло, - начал без всяких предисловий Петухов, - мы поймали того, кто накрыл тачку Олсона.
        -Правда? - обрадовался я, и я действительно был очень рад, просто камень с сердца свалился, и сразу стало легче на душе.
        -Более того, - спокойно, без эмоций продолжал Петухов, - он показал, что не знает тебя. Считай, что ты отделался легким испугом, - и с усмешкой добавил: - Все твои машины еще впереди. Так что до скорой встречи!
        Ох и мерзавец же был этот Петухов! Честно говоря, я таких законченных гадов еще не встречал.
        Пока я слушал Петухова, у меня не дрогнул ни один мускул на лице. Я собрал все нервы в комок и готов был выслушать в свой адрес все что угодно, лишь бы меня отпустили. Потому что очень хорошо осознавал, на чьей стороне сила. Я вышел из кабинета Петухова на ватных ногах. Меня качало. Сердце под ребрами билось так, что в ушах отдавало отбойным молотком. Я шел по улице, непрестанно оглядываясь и не веря, что меня отпустили, - все ждал, что меня вот-вот опять сцапают.
        Я шел себе и шел, как вдруг неожиданно для себя самого у меня в голове заиграла одна знакомая мелодия. Вообще со мной такое случается часто. Наплывет ни с того ни с сего какая-нибудь незатейливая песенка, а я ломаю себе голову, где ее раньше слышал. Только на сей раз это была не песенка, а самая настоящая фортепьянная пьеса. Да, совсем забыл сказать. Я ведь когда-то в детстве учился играть на пианино. Предки хотели, чтобы я рос музыкальным мальчиком. Только вот очень долго решали, на чем мне играть. Даже из-за этого круто поссорились. Точно, я помню. Мать говорила, что я буду играть на скрипке, а отец - на фортепиано. В общем, в конце концов все очень просто разрешилось, когда они спросили об этом меня самого. Из двух зол я, конечно, выбрал меньшее - пианино. Я просто не мог себе представить, как я буду ходить по нашему двору со скрипкой. Пацаны бы меня сожрали с потрохами вместе с моей дурацкой скрипкой. Ну а пианино, сами понимаете, с собой на занятия не потаскаешь. Я отучился в музыкальной школе пять лет и успел дойти до бетховенских сонат.
        Ну так вот, иду я и думаю, что же это за мелодия такая звучит у меня в голове. И вдруг меня осеняет. Я вспоминаю один из давних майских вечеров, когда в музыкальной школе давали концерт. Были приглашены родители, гости, одним словом, в зале сидела целая толпа народа. И вот я в коротких штанишках и белой кружевной рубашке с бантиком выхожу на сцену, кланяюсь, сажусь за фортепиано и начинаю играть. Пьесу Бетховена «К Элизе». Волшебная музыка! У меня по телу бегут мурашки, я боюсь, что мне не хватит дыхания и я задохнусь, но надо играть, и я играю.
        Я бросаю взгляд в зал. И вижу своих предков. Вижу, как они завороженно следят за мной и от волнения жмут друг другу руки. Я продолжаю играть и одновременно поглядываю на их одухотворенные лица и сразу вспоминаю другие их лица, которые видел накануне вечером - взбешенные, безобразные маски, перекошенные злобой и ненавистью друг к другу. Не знаю, что у меня было написано на лице, только я успел заметить, как моментально потускнели глаза у моих родителей, и они отдернули свои руки. И я понял, что они поняли, о чем я думал, смотря на них. Вот какую музыку я прокручивал в своей голове. И знаете, когда я все это вспомнил, мне сразу же расхотелось идти домой.
        У меня в голове еще тихо звучала «Элиза», как вдруг окружающая меня тишина засыпающего города разлетелась на куски под напором неизвестно откуда взявшегося забойного металлорока. Я остолбенел. К моему удивлению, это тоже был Бетховен - ведомая «Элиза», но только в бешено-колючем варианте группы «Эксепт». Из чрева вонючей подворотни вывалила целая кодла металлистов - все, как один, в черных проклепанных кожаных куртках, с головы до ног увешанных громыхающим железом. Из портативного мага, раздираемого на части ревущими гитарами - его держал в руках один из металлюг, - гремел бессмертный Бетховен.
        С обритой головой, в нелепой одежде я был для них пришельцем с другой планеты. Металлисты окружили меня волчьей стаей, и я понял, что меня станут бить. За что? Да за то, что я не такой, как они, и стою на их пути.
        Первым ударил Пэт. Я успел взглянуть ему в глаза - они отливали сталью и были до ужаса беспощадны. Я думаю, он узнал меня, оттого и ударил так сильно. Но я устоял на ногах, наверное, это злость во мне прибавила силы. Потом били другие, сразу со всех сторон, я даже не пытался защищаться, потому что это было бесполезно. Не было сил стоять, и я стал заваливаться на правый бок…
        Я падал целую вечность. Странно, но мне совсем не было больно, как будто я стал весь резиновый. Я падал и смотрел в перепуганные глаза какой-то девчонки - она стояла сзади Пэта, боязливо выглядывая из-за его плеча; всякий раз, как я получал удар, она вздрагивала. У нее округлялись глаза и вздымались вверх черные дуги густых бровей.
        Это была Соня. В нашем бункере она появилась недавно. И как это я ее сразу не узнал?
        Я падал и смотрел ей в глаза. Это были не глаза, а просто глазищи, даже лица из-за них не было видно, такие они были огромные. Соня всегда была хороша собой, и даже теперь, когда гримаса отчаяния и душевной боли исказила ее лицо, она все равно для меня была самой красивой девчонкой в мире.
        Я упал на землю, словно мешок с костями, подняв над собой столб пыли. Меня еще раз для верности пнули ногой и потом оставили в покое. Я дернулся, тяжело застонав, и совсем затих. Под затухающий гитарный скрежет «Эксепта» иудаляющийся лязг железных цепей на телесах моих бывших дружков-пэтэушников я провалился в душную пустоту…
        Не знаю точно, сколько я пролежал в этой подворотне, но, по-моему, порядком. В конце концов я, наверное, просто бы сдох, как собака, если бы не Соня.
        Она вернулась мне помочь.
        Я был словно в другом - призрачном - мире, как будто душа отлетела от моего бренного тела. Соня попыталась меня поднять, но куда там - ведь она была такая хрупкая. Тогда Соня присела подле меня на колени и стала ласково гладить мою лысую голову, всю перепачканную грязью и кровью, тихо приговаривая:
        -Вставай, миленький, вставай…
        Это подействовало. Я пришел в себя. Наверное, во мне открылось второе дыхание. Я раскрыл глаза и, увидев Соню, попытался встать. В правый бок моментально вонзился миллион стальных иголок, я утробно застонал и снова стал заваливаться на бок, но Соня, вовремя обхватив меня руками, не дала мне упасть. Я сделал первый шаг, потом второй, еще один и пошел, кусая от боли губы.
        Было темно. Фонари почему-то не горели. Мы брели какими-то черными проходными дворами, спотыкаясь и падая на землю - для меня это была жуткая пытка. Боль справа в груди сводила с ума, похоже, эти подонки мне что-то там отбили. От каждого нового толчка я все больше прикусывал губы и скоро почувствовал знакомый солоноватый привкус во рту.
        Наконец мы вошли в сырой колодец какого-то двора. Я задрал голову, но неба не увидел, с четырех сторон на меня наваливалась каменная громада старого дома. Особенно тоскливо было смотреть на мертвые глазные впадины окон, которые четко вырисовывались на серых стенах дома своими прямоугольными формами.
        -Вот и все, - прошептал я, словно прощался с жизнью. И дом этот с мертвыми окнами, и полное безмолвие, окружающее нас, здорово давили на психику.
        -Вот зараза, - выругалась Соня, она явно не слышала меня, - опять вырубили свет.
        Соня рванула на себя массивную дверь - я успел заметить на ней нарисованный мелом кружок с голубиной лапкой, герб всепобеждающего пацифизма, - с диким скрежетом, от которого у меня заныло внутри, растянулась ржавая пружина. Соня, придерживая ногой дверь, с трудом протащила меня в подъезд. На миг полоска лунного света высветила кусок стены, а потом гулко хлопнула закрывшаяся дверь, и мы оказались в непроглядной темноте. Даже стало немного жутко.
        Мы стояли на месте, тяжело дыша, и не знали, куда идти. Первой сориентировалась Соня, ведь она была в своем доме.
        -Осторожно, здесь ступенька, - сказала она, и мы стали подниматься наверх, как вдруг вспыхнул свет. Лампочка была тусклая, но все равно, вспыхнув, она больно резанула по глазам. Я зажмурился. Соню тоже ослепило. Она остановилась и, переведя дыхание, успокоила меня:
        -Ничего. Еще два пролета.
        Мы опять начали подниматься. Тишина стояла такая, что звенело в ушах. Дом точно вымер. Я слышал лишь наши шаги, слышал, как шаркали о ступени подошвы моих кед и скрипела платформа Сониных ботинок.
        И тут до меня откуда-то сверху донеслась одна до жути знакомая мелодия. Кто-то на радостях врубил маг. Эту песенку я слышал, наверное, раз сто, а может быть, и все двести, когда лежал прошлым летом в больнице с гепатитом. Ее там крутил один прикольный хиппарь с волосюгами до пят, одним словом, заядлый «аквариумист». Он гонял эту песенку с утра до вечера, так что я успел ее вызубрить назубок. Ну конечно, это был «Иванов на остановке» - крутой боевик великого БГ. «Великим» его называл тот пожелтевший хиппан.
        И хотя я всю свою сознательную жизнь торчал только от металла, а мой старший брат говорил - а он-то, поверьте мне, сечет в этом деле будь здоров как, - что Гребенщиков безбожно дерет свой музон с Боуи и «Джетро Талл», - ну так вот, мне на это ровным счетом плевать, потому что этот «Иванов» - клевый хит, и я от него просто торчу. Почему? Я и сам толком не знаю. Может быть, потому, что там в проигрыше так классно играет виолончель. А может быть, и нет. Не знаю. В общем, нравится, и все тут.
        Соня звонила в дверь целую вечность. Я даже устал ждать и уже не надеялся, что ее откроют. Только я подумал так, как она вдруг широко распахнулась и на пороге предо мной предстало некое страшное существо в одних трусах по колено, все поросшее черным мхом. От неожиданности я обомлел. Существо, открывшее дверь, по всей видимости, уже было здорово на взводе - от него несло вонючим перегаром за целый километр - и поэтому говорить нормальным человеческим языком не могло и только рычало.
        -Дядя Леша, пусти нас домой, - ласково попросила Соня, а мне шепнула на ухо, мол, не обращай внимания, он, когда пьяный, всегда дурной.
        Дядя Леша вытаращил на меня мутные от бормотухи глаза и опять зарычал, но, правда, с некоторым оттенком добродушия - пожалуй, именно так урчат медведи в цирке, когда их подкармливают сахаром. Сахара, впрочем, у меня с собой не было, как и бормотухи.
        Дядя Леша дал задний ход, и моему взору открылся длиннющий, как кишка, темный коридор, сверху донизу заставленный несусветным хламом. Слева и справа стены были сплошь утыканы заплатами дверей. Я на скорую руку насчитал больше десятка.
        В конце коридора стояло огромное - до самого потолка - старинное зеркало. Я как увидел его, сразу понял, что это антиквариат - таких зеркал теперь уже не делают. Господи, и как оно только здесь уцелело?!
        Мы шли по коридору и смотрели на подступающее отражение. Из-за этого зеркала коридор казался совершенно бесконечным, ему не было конца. Соня протащила меня в ванную через кухню, в которой стояли с тысячу - никак не меньше! - обшарпанных столов, заваленных кастрюлями, сковородками, банками и прочей кухонной ерундой.
        В углу у самого дальнего стола сидела невероятных размеров жирная баба в замызганном халате и пила чай из блюдца. Все лицо у нее было в отвратительных бородавках, а под носом чернели усы. Хоть убейте меня, но это были самые настоящие усы. Любой мужик, наверное, ей мог позавидовать. Не переставая пить чай, она сверлила меня своими глазками-буравчиками, близко посаженными к носу, отчего они казались раскосыми. Она была страшней атомной войны. Никак не меньше. И злющая, как мегера. Это было видно сразу.
        Когда она меня увидела - всего такого распрекрасного, перемазанного кровью, лысого и оборванного, - то брезгливо поморщилась и, прихлебывая чай, недовольно бросила, кривя в усмешке толстые слюнявые губы:
        -Сонька, заляпаешь пол - будешь языком слизывать.
        -Не беспокойтесь, Надежда Павловна, я все уберу.
        -Что это за гермафродит? - шепотом спросил я. Соня закрыла дверь в ванную и, мило улыбнувшись, сказала:
        -Это вовсе не гермафродит. Это моя соседка Надежда Павловна. Ты же слышал.
        -Слышал, слышал, - сказал я и, секунду подумав, сделал вывод: - Ну и урод эта твоя соседка!
        -Ты бы лучше на себя посмотрел, - урезонила меня Соня.
        Я взглянул в обломок зеркала, прихваченного шнурком к стойке душа, и мне стало дурно - на моем лице не осталось ни одного живого места. Ничего не скажешь, здорово меня отделали эти сволочи!
        Соня усадила меня на высокий табурет и начала снимать рубаху. Но мне чертовски это не понравилось, я разозлился не на шутку и холодно так ей говорю:
        -Слушай, я не маленький.
        -Ну как знаешь, - легко, не заводясь, ответила Соня и стала губкой мыть ванну.
        Хоть бы вышла, что ли, подумал со злостью я. Раздеваться при ней мне совершенно не хотелось. Еще чего не хватало - при девчонке стоять голым! И я решил все снять с себя, кроме трусов. Я предпочел бы, наверное, лучше умереть, чем стянуть с себя эти дурацкие трусы.
        -Это что такое! - рассердилась Соня, и я еще сильнее уцепился за резинку, подтянув трусы чуть ли не до подмышек.
        Но Соня была настроена серьезно:
        -Слушай, не дури. Раздевайся и залезай в ванну. Вода стынет.
        Не знаю почему, но мне вдруг стало совсем не стыдно. Я подумал, что все это предрассудки. Просто чепуха, из-за которой не стоит лезть в бутылку. Да и кто, скажите мне на милость, моется в ванне в трусах? Пожалуй, только одни законченные идиоты.
        Когда мы вышли из ванной, Сонина соседка по-прежнему сидела на кухне, громко прихлебывая чай из блюдца. Эта Надежда Павловна мне сразу не понравилась, точно так же, как и тот Петухов, который пытался мне пришить уголовку. Злющая она была, как стерва. Это было видно и невооруженным глазом. Наверное, ее никто не любит, подумал я. Потому она и такая злая, словно собака. Нет, решил я, просто она никого не любит. В этом все дело. Она никого не любит. Да еще к тому же такая страшная, что, наверное, самой тошно, вот она и бесится. Вы знаете, мне ее даже стало немного жалко, но потом, когда Соня рассказала мне кое-что про нее, я пожалел, что пожалел ее.
        Эта Надежда Павловна оказалась той еще дрянью. Нет, думаю, это слишком мягко сказано. Просто мразью, гнидой, которую надо давить. Представляете, ей взбрело в голову отцыганить себе Сонину комнатуху. Соня уже почти год живет одна, ее мать упекли в ЛТП на принудку. С матерью Соне здорово не повезло - она у нее хроническая алкоголичка. А больше у Сони из родных никого нет.
        Так вот, эта Надежда Павловна заявила на Соню, что она наркоманка.
        А дело было так… Как-то весной, по-моему, в апреле, в бункер заявился Пэт и с ходу так говорит:
        -Кто хочет встать на колеса?
        -Как это? - не поняла Соня.
        -А вот, - говорит Пэт, - на, попробуй, тогда узнаешь, - сует ей какую-то пачку с таблетками. Знаю я этого Пэта, как облупленного. Вечно он, сволочь такая, испробует какое-нибудь дерьмо на других, а потом, когда поймет, что ничего страшного нет, сам попробует. Со мной точно так же было. Я очень хорошо запомнил, как он однажды предложил мне вколоть какую-то дрянь гнойного цвета. Такую же омерзительную на вид, что и лиловые прыщи на его поганой роже.
        Вы знаете, когда Пэт в подвале вытащил из сумки тот шприц с иголками, меня всего затрясло от ужаса - такие они были все к черту ржавые! Откуда он только их выкопал? На помойке, что ли, нашел? Не знаю. Но только вид у них был сильно жуткий! Это точно.
        Вот Пэт и говорит мне: ане слабо, мол, на иглу сесть? Подначивает, значит, меня. У самого ведь от страха поджилки трясутся, это сразу видно - голос у него дрожал, как студень.
        Ну, делать нечего. Спасовать перед ним я никак не мог. Говорю, давай, что ли… Пэт перетянул мне руку жгутом и всучил шприц с этим дерьмом, про которое, между прочим, заметил, что это кайфовая вещь, мол, сам не раз пробовал. Врал, конечно, гад.
        Я никак не мог найти вену, исколол себе всю руку. Наконец попал, но иголка, как назло, вылезла - очень дрожали руки, - и кровь из ранки забила фонтаном. Мне и так худо было, а тут совсем конец настал. Если честно, я не переношу вида крови. Вот я и грохнулся - там, где стоял. Что дальше было, не помню.
        Я пришел в себя где-то под вечер. Вокруг темень такая, хоть выколи глаз. Ни хрена не видать! Во рту сухость страшная, языком не пошевелить - весь одеревенел, и тело ломит так, будто на мне целый день пахали. Я понять ничего не могу. Когда с трудом выбрался из подвала и увидел свою располосованную руку - все вспомнил. Меня сразу холодный пот прошиб. Выходит, Пэт сам вколол мне эту дрянь, а потом сбежал из подвала.
        В конце концов вся эта эпопея закончилась тем, что я загремел в больницу. Диагноз - гепатит. Ничего не попишешь - болезнь века!
        Но я отвлекся. Я же рассказывал про Соню. Ну так вот, а дальше с ней вот что было. Проглотила она пол-упаковки этих чертовых таблеток. И ничего. Как говорится, нет кайфа. Она подождала немного, а потом еще пол-упаковки грохнула. И опять ничего. Ну она встала и пошла домой.
        До дома добралась нормально. Все помнит. Как поднималась по лестнице, как открывал ей дверь дядя Леша, как прошла на кухню выпить чаю, а потом… какой-то жуткий провал.
        Очнулась только тогда, когда почувствовала жуткий озноб, словно сидела на сильном сквозняке. Соня открыла глаза и увидела, как вдруг ожили голубые в крупных порах стены кухни, как они гулко задышали, задрожав мелкой дрожью, а потом неожиданно у Сони отделилась голова и поплыла к окну. Соня сидела, пригвожденная к табурету, онемевшая от дикого ужаса, и внимательно следила за полетом своей головы, за тем, как по ветру, словно парус, развевались ее густые черные волосы.
        Сонина голова сделала прощальный круг почета, а потом быстро устремилась к открытой форточке с явной целью вылететь на простор и раствориться в бесконечной голубизне ясного апрельского неба. Соня не хотела терять головы и потому, долго не раздумывая, решила броситься за ней вниз…
        Соне повезло. На ее счастье дядя Леша в этот день был трезв, как стеклышко. Он услышал звон разбитого стекла и выскочил на кухню. Еще бы секунда-другая - и было бы поздно. Соня пробила руками стекло первой рамы и подбиралась ко второй. Представляете, какая это была жуткая картина - разбитое окно, Соня вся в крови с безумными глазами, готовая ринуться вниз с пятого этажа.
        Короче говоря, Надежда Павловна после этой истории настучала на Соню, что она колется, и Соню поставили на учет. Дядя Леша ходил просить за нее, но куда там, - разве ему, распоследнему пьянице, поверит кто-нибудь?
        Мы лежали навзничь на старой железной кровати и тихо перешептывались. Губы у меня после ванны зверски раздуло, я с трудом их раскрывал и потому говорил шепотом.
        Под окнами время от времени проезжали запоздавшие трамваи, разрывая ночную тишину беспокойным перезвоном.
        Я поглядел вокруг себя. Комнатушка у Сони была настолько пустой и убогой, с грязными оборванными обоями, голыми, незашторенными окнами, что у меня до боли сжалось сердце и на душе стало совсем тоскливо. Я не предполагал раньше, что люди могут жить в таких скотских условиях.
        -Ты знаешь, - прошептала Соня, - я, наверное, лучше умру, чем отправлюсь в ЛТП.
        -Глупости, - сказал я, - ну за что тебя туда отправлять? - я точно знал, что не за что, но я так же точно знал, что эти гады все равно ее туда упекут.
        -Правда? Ты уверен?
        -Ну конечно, - успокоил Соню я.
        И тут мне в голову пришла одна идея. Это был бред чистой воды, но я заставил себя поверить в него.
        -А вообще, - сказал я, - если это случится, мы убежим.
        -Куда?
        -На Север. К моему старшему брату.
        -У тебя есть брат?
        -А ты разве не знала?
        -Нет.
        -У меня есть брат, - с чувством сказал я, - он моряк. Ловит рыбу в Атлантике. А живет в Мурманске. Знаешь, есть такие суда - рыболовные траулеры, сокращенно - Эр-Тэ. Так вот, он на этой «эртэшке» - старпомом. Самый главный после капитана.
        -И что же мы будем делать на этой «эртэшке»? - удивилась Соня. - Ведь я ничего не умею.
        -Ну, я стану палубным матросом, а ты буфетчицей, - уверенно сказал я.
        Мой брат, кстати говоря, дошел до старпома от палубного матроса. Так что у меня есть с кого брать пример.
        -Север, - восторженно прошептала Соня, - там, наверное, очень красиво… А я ведь нигде не была и ничего не видела. Вообще ничего. Представляешь? Так грустно всегда, когда подумаешь, сколько на свете красивых мест, а ты их никогда не видел.
        -Ну вот, а теперь увидишь. Я знаю.
        Она посмотрела на меня внимательными серьезными глазами и ничего не сказала.
        Кровать была очень узкой, не представляю даже, как Соня могла на ней спать вместе с матерью, и мы лежали, тесно прижавшись, друг к другу. Я никогда еще не был так близко рядом с девчонкой и потому начал немного нервничать. Не в том смысле, что мне что-то было нужно, нет, просто мне стало как-то не по себе. Я даже чего-то испугался.
        Если честно говорить, у меня вообще с девчонками ничего такого серьезного не было. Нет, конечно, я целовался и много раз, но дальше поцелуев дело не заходило никогда. И не потому, что я сам не хотел. Наоборот, мне очень хотелось, и я даже пытался иногда запустить руку под кофточку, но всякий раз, как я это проделывал, я слышал одно и то же - такое, знаете, жалобное и беззащитное «пожалуйста, не надо», что у меня сразу же опускались руки и я ничего уже не мог сделать, как ни хотел. В общем, я, наверное, какой-то ненормальный. Вечно у меня все через пень-колоду. Даже в сексе. Я вообще не знаю, как у меня будет с этим, когда я стану взрослым и женюсь. Потому что я ничего не умею. Знаете, меня это здорово пугает.
        И вот я так лежал с Соней, как вдруг меня всего затрясло, словно по мне пропустили ток. И начало бросать то в жар, то в холод. Я сразу понял, в чем дело. Дело было, конечно же, в Соне. А она, глупышка, решила, что у меня горячка. У меня и была горячка, только нервная. Из-за нее. И тогда она обхватила меня своими жгучими руками и говорит:
        -Дай-ка я тебя согрею.
        А меня еще сильнее трясет, оттого что впритык чувствую через тонкую ткань Сониной ночной рубахи ее маленькие и упругие, как два арабских мячика, теплые груди. Мне до смерти захотелось обнять и поцеловать ее в губы, но я ничего не смог сделать - озноб прошел, но меня всего словно парализовало, руки и ноги налились свинцом и стали неподъемными.
        Я лежал, не шевелясь, и только слушал, как мне в ухо горячо дышала Соня, нашептывая нежные и ласковые слова - такие слова, которые я уже когда-то слышал, очень давно, в раннем детстве, когда я был совсем крохой и мне их говорила мама, но потом я их забыл, а теперь вот вспомнил.
        От своего бессилия и невозможности сделать то, что мне непременно надо было сделать теперь, у меня вырвался короткий вздох, похожий на стон, с которым мое тело покинули последние силы, и тогда я заснул…
        Под утро мне стало худо. Я проснулся оттого, что у меня пошла горлом кровь. Перепугался я до чертиков - ведь такое у меня впервые. Соня сидела на кровати рядом со мной, застывшая от ужаса, и не знала, что делать, как помочь мне.
        Я тоже не знал и только смотрел, как из меня хлестала кровища. Я с удивлением обнаружил, что она вовсе не алая, а какого-то непонятного грязно-бурого цвета. Перепачкал я все просто зверски. И Соня тоже была вся в крови.
        Потом дядя Леша вызвал «скорую». На мое счастье, к утру он протрезвел.
        Когда меня тащили на носилках по коридору, все Сонины соседи высыпали из своих клетух, точно начался пожар. Народу было - не протолкнуться! Как на вокзале. Сонина коммуналка оказалась кошмарно густонаселенной.
        Соня держала меня за руку и все повторяла, что обязательно ко мне придет. Она держалась молодцом - совсем не плакала, хотя глаза у нее давно уже были на мокром месте.
        Перед тем как закрыли дверь «санитарки», я успел увидеть, что на Сонины глаза набежала пелена, она всхлипнула и, не удержавшись, зарыдала. Она зарыдала так, как рыдают матери на кладбище по своим погибшим сыновьям. Мне даже стало не по себе. Внутри все сжалось, и я вдруг подумал, что мы никогда больше друг друга не увидим. Мне сразу же стало себя жалко, к горлу подступил предательский комок, но потом я все-таки пришел в себя, решив, что это все ерунда. И мне стало стыдно. За себя.
        В больнице было дьявольски муторно. И не потому, что меня всего крутило от боли. Самое главное, что не приходила Соня. Я ждал ее каждую минуту, а она все не шла. И тогда я начал злиться. Ну и пусть, решил я, черт с ней, не идет так не идет. Больно надо. Но мне действительно было надо. Увидеть ее. Поговорить. Хотя бы минутку. Но она не шла. И я бесился, не находя себе места.
        Пару раз ко мне заявлялись предки. Они давали мне советы и учили жить. Я смотрел в их лживые глаза, и меня просто от них тошнило. Отец все говорил, что я наконец-то получил хороший урок, что пора взяться за ум. Что касается его, отца, то он приложит все силы, чтобы я попал в престижный институт. Если я буду послушным.
        Престижный институт, черт побери! Ненавижу эти слова, они не из моего лексикона. Если честно, меня вообще мутит от всего престижного - от престижной квартиры, престижной машины, престижной собаки - короче, от всего того, из-за чего так выделываются перед своими друзьями мои предки.
        Да. Не люблю я это. Оттого я, наверное, и не стал мажором. Хотя имел все возможности им стать, раз у меня такие блатные старики. Но я не стал им, потому что пошел в старшего брата. У него поначалу тоже было все наперекосяк. А потом - нормально. И в жизни всего добился сам, никто ему не помогал. Он - молоток у меня!
        В общем, такая хандра нашла, что я уже не знал, что делать в этой проклятой больнице. И главное - все ждал Соню, а она не шла.
        Тем вечером мне стало совсем невмоготу. Я понял, что в этой чертовой больничке не смогу провести больше ни часа. Мне все осточертело - это нудное лечение, бесконечное глотание пилюль, белые одежды медперсонала, раздражающий камфорный запах и еще какой-то постоянно присутствующий и очень противный запах неизвестно чего, от которого хотелось травить, - все это вместе взятое стало для меня непереносимым. И тогда я решил удрать. В Мурманск. К брату.
        После вечернего обхода, когда старшая сестра раздала свои поганые пилюли, я стал терпеливо ждать, когда отключатся мои соседи по палате. Время тянулось дьявольски медленно, и потому я решил его как-то скоротать. Я выбрал простейший способ и, поднапрягшись, попытался воспроизвести у себя в голове один из забойных номеров австралийской группы «Эй-Си/Ди-Си». У меня феноменальная музыкальная память, ей-богу, говорю без дураков, и потому для меня никогда не составляет труда прокрутить в мозгу пару кайфовых вещей.
        На этот раз это был «Бессердечный человек». Я завелся с пол-оборота. От импровизированного самим собой мощного боя ударных и однообразно-тягучих ходов басовой гитары сразу же гулко застучало в ушах. Бешеный ритм большого барабана проникал внутрь моего тела, сотрясая все члены, глухо отдавался в самой середине живота. Каждая последующая звуковая волна была в несколько раз сильней предыдущей. Не переставая ни на миг, на меня давил шумовой барьер австралийцев в сто двадцать децибел!
        Я трепетно ждал кульминационного момента. Вот-вот сейчас в унисон с гитарой и ударными пронзительно - во всю свою луженую глотку - заорет Бон Скотт… От неожиданности я вздрогнул - Скотт завизжал так, словно через него пропустили ток в 220 Вольт, 400 Герц - полный крутняк!
        Я был в настоящем трансе… Ну хватит, по-моему, я зарядился на все предстоящие сутки.
        В отделении дежурила молоденькая Варвара. Я знал, что нравлюсь ей. По-моему, она в меня даже влюблена. Только вот неизвестно почему. Ведь я такой страшила с обритой головой - ну типичная морда зэка. А ей почему-то нравлюсь. Я знаю это по тому, как она на меня смотрит. Взглянет так на меня украдкой, увидит, что я на нее смотрю, и сразу же заливается краской. Мне даже становится неловко за нее.
        И что только она нашла во мне? Не знаю. Короче говоря, я не сомневался в том, что Варвара из-за меня на все готова, а не то что - одежду достать и выпустить ночью из отделения.
        Варвара, между прочим, всю дорогу снабжала меня детективами. Ей казалось, что я от них просто тащусь. На самом деле, чего я терпеть не могу в жизни, так это - эти чертовы детективы. Мне нравится фантастика. Станислав Лем, к примеру. От его «Соляриса» япросто обалдел, когда запоем прочитал за одну ночь. Надо же такое сочинить!
        Делать мне, правда, действительно было нечего. Вот я потихоньку и читал Варварины детективы. Один, надо признаться, оказался довольно занятным чтивом.
        Там «уголовку» раскручивает не комиссар полиции, а… врач-гинеколог, кстати, мужчина. К нему после криминального аборта доставляют несколько молодых женщин, истекающих кровью, чтобы он их спас, но каждый раз оказывается уже поздно. Женщины умирают на его глазах, так и не назвав имени «коновала». К моему удивлению, этим «коновалом» оказывается сестра-акушерка - помощница доктора, очаровательная блондинка, которую без ума любит доктор. Вот такая история.
        Варвару я уломал в пять секунд. Я же говорил, что ради меня она сделает все что угодно. Она отдавала мне мои шмотки прямо со слезами на глазах и просила обязательно вернуться до утра.
        Вот дура! Еще на что-то надеется. Да по одному моему бравому виду и ежу понятно, что я не вернусь сюда ни за какие коврижки. Ну ладно, так и быть - пусть думает, что вернусь. Не будем расстраивать девчонку раньше времени:
        -Варенька, к семи буду, как штык, - обнадежил ее я.
        Было уже поздно, и я малость струхнул, что не дождусь трамвая и мне придется шлепать домой пешком. Но я дождался. Наверное, это был последний трамвай на линии. Он вынырнул из темноты, раскачиваясь на ухабах в разные стороны и весь светясь желтым огнем.
        Трамвай был пуст, если не считать одной парочки - парня с девчонкой в хипповом прикиде. Мое появление вызвало у них неподдельный восторг. Для них я, наверное, был вроде дзен-буддиста, спустившегося с Гималаев для обращения всех смертных в свою веру.
        -Хел-л-о-у, пипл, - сказал хиппарь и в знак приветствия вскинул вверх два пальца, - все в кайф?
        -В кайф, - улыбнулся я и сел на деревянную скамейку поближе к окну.
        В кайф-то оно в кайф, с грустью подумал я, а вот как мне провернуть задуманное дело - одному черту, наверное, известно.
        Хиппи о чем-то весело переговаривались, заливаясь на весь вагон задорным беззаботным смехом. Потом зашуршали бумагой, и я почувствовал знакомый и мной очень любимый чесночный запах жареных беляшей. И тут я понял, как мне хочется есть. Я сглотнул слюну и стал думать о чем-то отвлеченном. Это удавалось с трудом. Еще бы! Разве это мыслимо, когда рядом с тобой за обе щеки уплетают аппетитные беляши? Словно поняв, о чем я думал, парень окликнул меня:
        -Эй, чувак, держи хавку, - хиппарь отдал мне бумажный кулек, весь заляпанный жирными пятнами, и выпрыгнул с девчонкой из трамвая. За спиной у него висел рюкзак, на котором от руки корявыми буквами было написано ALL YOU NEED IS LOVE. Мой брат когда-то носил фирменную майку с такой же надписью. Я помню, у него еще были такие широченные вельветовые клеша, длиннющие - ниже лопаток - волосы, а по Невскому он ходил не иначе как босиком, за что имел несколько приводов в милицию.
        Отец его всю дорогу пилил, ну прямо как теперь меня, и тянул одну и ту же волынку о престижном будущем, авторитетах и прочей муре. А у брата в ту пору был только один авторитет - Джон Леннон. На всех остальных он плевал!
        Когда я добрался до нашего дома, предки уже спали. Во всяком случае, ни в одном окне не горел свет. Но подниматься наверх я не рискнул, потому что Макс, как всегда, восседал на батарее и читал газету допоздна - я увидел его темную тень на стене в окне лестничного пролета. Похоже, отец его опять снабдил прессой на всю ночь.
        Жутко хотелось курить, но у меня с собой ничего не было. И даже не у кого стрельнуть - все давно дрыхли в своих «пещерах».
        Не знаю, сколько мне пришлось ждать, пока Макс отвалит на чердак, но только, помню, замерз я как цуцик. Такой холод собачий стоял, что у меня вся задница примерзла к скамейке.
        Наконец Максу надоело читать, и он двинул к себе на чердак. Я для верности выждал еще пяток минут, а потом по лестнице рванул наверх.
        На мою беду входная дверь нашей квартиры оказалась на цепочке. Я на чем свет клеймил себя позором. Такого печального исхода я не предполагал. Неужели все полетело к чертям?
        Стою я так перед дверью, чертыхаюсь про себя и вдруг… каким-то шестым чувством ощущаю, что я не один. Знаете, как это бывает? Неожиданно так сразу станет не по себе, и душа уходит в пятки. У меня все внутри разом оборвалось, потому что я точно знал, что позади меня кто-то есть. Я слышал его жаркое дыхание. Он дышал мне прямо в затылок.
        Сердце у меня стучало так, словно хотело прорвать грудную клетку и вырваться наружу. От подмышек тонкой струйкой по бокам потек пот, и я почувствовал, как рубашка неприятно облепила спину. Я обернулся и, испугавшись, вздрогнул. Позади меня стоял… Макс.
        -Погоди, малыш, - тихо сказал он, - ну-ка пропусти…
        Макс мягким движением руки отодвинул меня от двери, потом снял с шеи тонкий шелковый шнурок, ловко накинул его на собачку, и дверь моментально распахнулась. Я даже не успел сообразить, что к чему. Ничего не скажешь - настоящий уркаган этот Макс! Знает свое дело.
        Я стоял обомлевший перед дверью и даже не заметил, что Макса уже нет - он пропал так же неожиданно, как и появился.
        Я прикрыл дверь и на ощупь двинулся в гостиную - зажигать свет для меня было подобно смерти. Я без труда нашел ключи от машины и заодно прихватил из бара около сотни «колов» - на первое время хватит, а там брат выручит.
        Совесть моя была абсолютна чиста. Моих зажравшихся предков уже давно пора раскулачить. Пусть себе разъезжают куда им надо на персональной «Волжанке» моего высокопоставленного папашки.
        На душе у меня было легко и радостно. Все получилось так, как я задумал. И это было чертовски здорово!
        Я гнал тачку по утреннему пустому городу, и тут мне опять до смерти захотелось курить. Я глянул в бардачке, но там было пусто. Мне ничего не оставалось, как сбросить скорость и стрельнуть покурить у какого-нибудь прохожего.
        Я ехал долго и неизвестно куда. Свернул в кривой проулок - на фасаде серого дома я успел прочитать, что это Вражеский переулок. Ну и названьице! Чего только эти ослы не придумают! И тут я нагнал какого-то забулдона, понуро плетущегося домой. Он был сильно под мухой, и я уже пожалел, что вышел из машины, когда, глупо, как все пьяные, засмеявшись, он достал из заднего кармана измятую пачку «Астры» итрясущейся рукой сунул мне ею под нос. Я терпеть не могу сигарет без фильтра, но делать было нечего, и я закурил.
        Я стоял у тачки, смолил эту паршивую сигарету, и тут вдруг со мной начали происходить какие-то запредельные вещи, от которых мне стало совсем не по себе. Вы не поверите, но я почувствовал себя… нет, не так. Сначала было другое.
        Я курил, и вдруг совершенно ни с того ни с сего у меня зачесались подушечки пальцев, а потом и ладони, словно они обсохли после морской воды и на них солью стянуло кожу. Я потер ладонями о рубаху, но странное ощущение зуда не пропадало. Тогда я внимательно посмотрел на свои ладони и не узнал их - из гладких с мягкой кожей они превратились в шершавые, все испещренные бороздами глубоких морщин.
        Мне стало жутко. Я глянул вокруг себя. Уже светало. Но, черт меня дери, еще минуту назад окружающий меня мир казался пробуждающимся и светлым. Теперь все потускнело, сделалось серым, а я сам как будто смотрел на все это другими глазами - не поверите! - глазами старого, уставшего жить человека.
        Мое сознание раздваивалось. Я чувствовал себя уже не тем, кем был на самом деле. Я бросился в машину к зеркалу и в ужасе отпрянул от него. От того, что я там увидел, впору было свихнуться! И я действительно сходил с ума.
        Не в силах удержаться, я неотрывно следил за своим отражением, не узнавая себя. Присмотревшись, я все же осознал, что это был я, но только это был постаревший я - свалявшиеся полуседые волосы, обильно присыпанные перхотью, клочьями торчали на изрядно полысевшей голове. С каждой секундой я непрерывно изменялся, старея на глазах. Лицо сморщилось как печеное яблоко. Голова окончательно облетела и сделалась лысой.
        Я видел, как я закрыл глаза и как-то сразу весь одеревенел. Мое лицо посерело, осунулось, скулы заострились, потом кожа на лбу разгладилась и стала гладкой, как пергамент. Я задыхался. Сделав короткий судорожный вздох, я поперхнулся - в нос ударило смердящим трупным запахом. Через секунду на меня смотрела мертвая голова, почти такая же, что на моей кожаной куртке.
        Меня душил ужас. Уже совершенно ничего не соображая, я нащупал в бардачке разводной ключ и со всего размаха шарахнул им по зеркалу. Оно разлетелось вдребезги, и я… проснулся.
        Перед глазами по-прежнему стоял белый череп с бездонно-пустыми глазницами.
        Нет! Сгинь! Пропади!
        Я бился на кровати в судорогах, еще до конца не осознав, что со мной и где я, как вдруг меня пронзила одна мысль. Я понял, что Соня никогда ко мне не придет, потому что ее больше нет.
        Я сел. Дрожащей рукой ухватился за стакан с водой. От звука клацающих об стекло зубов меня затрясло еще сильней. Голова раскалывалась пополам, тупой ноющей болью отдавалось в затылке. Все кончено.
        Меня еще колотило в ознобе, когда я вышел в коридор. Свет горел только над столом дежурной сестры. Варвара спала, тяжело навалившись грудью на стол. Я на цыпочках прошел мимо нее.
        Из отделения я выскочил незаметно. Мой вид - пижама и больничные тапки без задников - меня нисколько не смущал.
        Как ни тяжело мне было, но я все равно бежал, непрестанно сплевывая слюну, обильно подкрашенную сгустками крови. Я замедлял темп только тогда, когда меня начинало колоть иглой в правый бок так больно, что не было сил продохнуть.
        Вот и знакомый колодец двора. Заветная дверь с голубиной лапкой. Я рванул дверь на себя, пронзительно заскрежетала пружина, от стального звука которой у меня по телу побежали мурашки. Секунду я раздумывал - войти или нет, а потом сделал первый шаг.
        Я был внешне спокоен, только вот как-то надсадно ныло в груди. Про это говорят, будто кошки на душе скребут. Только, правда, разве про это можно точно сказать, когда тебе попросту не хочется жить.
        Я медленно поднимался по лестнице, машинально читая все, что было намалевано на обшарпанных стенах. В тот первый раз, когда обрубили свет, я даже не заметил, что на них что-то есть. А теперь вот увидел, и надписи сами бросались в глаза.
        Я подумал, а вдруг и Соня что-нибудь написала на них. И потому, поднимаясь по ступеням, начал читать. Я читал, беззвучно шевеля губами, и медленно поднимался.
        Когда дядя Леша открыл мне дверь, я увидел зеркало, завешенное темной тканью. Все было понятно без слов. Дядя Леша был трезв и гладко выбрит, в белой рубашке и глаженых брюках. Я даже не сразу его узнал. Так он изменился. Постарел, что ли, подумал я. Он посмотрел на меня печальными глазами и сказал:
        -Нет больше нашей Сони.
        Потом он рассказал мне, как все случилось. Мы сидели на кухне, два абсолютно чужих и одновременно родных человека. Говорил он, а я слушал.
        Соня разбилась на мотоцикле. Она еще была жива, когда вспыхнул разлившийся из бака бензин. Соня горела живьем, не по-человечески дико вопила, взывая о помощи, но никто ей не помог. Все испугались и сбежали, точно крысы. И та сволочь, с кем она поехала прокатиться на этом проклятом мотоцикле, тоже сбежал. И теперь опять гоняет по улицам на своем мотоцикле. Уже, правда, другом - новом. Ведь старый сгорел. Вместе с Соней. Вот что мне рассказал дядя Леша.
        Я вышел во двор, когда окончательно рассвело. Задрав голову, я посмотрел вверх через дырку колодца. Надо мной висел четко очерченный срезом крыши ясно-голубой четырехгранник утреннего неба. Я поразился его фантастической чистоте. Ни одного облачка.
        Я стоял как вкопанный посреди двора, не в силах сделать ни шага. Так я устал.
        -Черт бы меня побрал, - прошептал я, почувствовав, как на глаза наворачиваются слезы. Я заставил задавить в себе волну нахлынувшей слабости. Все. С этим покончено. Навсегда.
        И тут меня обуяло бешенство, да такое, что самому стало страшно. Я подбежал к здоровенному колу, неизвестно зачем вбитому посреди двора, и попытался его выдернуть. Кол, забитый намертво, не поддался. От злости за свою никчемность и беспомощность я до боли стиснул зубы и заревел, точно бешеный зверь, сделал еще одну попытку, сдирая кожу с рук и ломая ногти. И он поддался.
        Я еще ничего не решил для себя, как тут до меня донесся странный звук, похожий на гудение пчелы, с каждой секундой он разрастался все сильней. Вскоре я явственно узнал в нем рокот мотоциклов. Они были без глушителей. Рокеры, черт их дери.
        Когда я вышел на середину улицы с колом наперевес, она была еще пуста. Во мне клокотала ярость, требуя немедленной расправы. Ну что ж, успокоил себя я, хотя бы одного из этой банды я сегодня угроблю. О том, что будет со мной, я не думал. Мне было все равно.
        Они выскочили из-за угла, ослепив меня сонмищем горящих фар. Я шагнул навстречу первому, мчащемуся с бешеной скоростью прямо на меня, - я видел его зловещий черный с забралом шлем и как он судорожно жмет на газ, выжимая из своего стального коня все, что возможно. Когда я поднял над головой кол и, спружинив, изо всех сил бросил его в рокера, я успел услышать, как сработали тормоза, и потом меня сбили…
        Я оказался крепким парнем. Меня, что называется, собрали по кусочкам. Врачи поначалу думали, что я врежу дуба. Но я выкарабкался. Правда, я сам был этому не рад. С полгода я молчал, ни с кем не говорил, но потом отошел. Все проходит в жизни. Даже боль, если к ней привыкаешь.
        …Когда я еду на работу и вижу где-нибудь на стене дома, или на телефонной будке, или на кресле в автобусе жирно размалеванный краской, или тонко нацарапанный иглой, или вкривь и вкось написанный шариковой ручкой хорошо знакомый литер HMR - я ничего не вспоминаю. Для меня эти буквы когда-то были священными символами, но теперь я смотрю на них, не видя их. Совсем как на огромные кумачовые лозунги на фасадах наших домов.
        И только ночью я иногда просыпаюсь от того, что слышу душераздирающий вопль Сони, от которого до утра звенит кровь в ушах. Я еще долго после этого лежу на спине с открытыми и сухими глазами и неотрывно гляжу в мертвенно-белый потолок.
        Поселок Хями, западный берег Нахимовского озера, 1988
        Рок-н-ролльщик
        История для кино
        Ленинград. Начало 70-х годов XX века. Двадцатилетний коренной ленинградец по прозвищу «Вилли» четвертый год учится (точнее, мучится) на офицера-подводника. Правда, романтика будущей подводной службы ему не чужда. Бывший нахимовец, получивший по окончании училища диплом военного переводчика, в военно-морской «системе» оказался в силу семейных традиций (его отец - капитан 1-го ранга в запасе, отдавший флоту более тридцати лет). Ему, единственному ребенку, при рождении предназначено стать военным, вот и «запихнули» вНахимовское: «Будешь офицером флота. И точка!» Отец хоть и любит сына, но видит в нем самого себя, не считаясь с тем, что тот тянется к музыке. «Опять „балалайку“ включил» - это он про гитарные упражнения своего отпрыска. Мать и вовсе мнит сына непутевым.
        Вилли звезд с неба не хватает, плывет по течению, руководствуясь нехитрым девизом: «День прошел, ну и ладно!» Больше озабочен качеством игры на электрогитаре, чем успеваемостью по ТПЛ (теории подводной лодки) и другим спецпредметам.
        Как и большинство сокурсников, влюблен. В любви счастлив и одновременно несчастлив, поскольку предмет его страсти - молоденькая сексапильная «англичанка», по которой «угорает» весь курс, - замужем и не сегодня-завтра может порвать их непрочную связь, покуда муж-недотепа (училищный офицер) не прознал про ее амуры. (Первая же его женщина оставила столь неизгладимый след, что с ней он сравнивает всех последующих, потому так и не заведет семьи, да и жизнь бросает его в разные места, какие уж тут жена и дети?)
        Вилли «заражен бациллами рок-н-ролла», сколачивает курсантскую рок-группу «Рифы». В квартете: соло-гитара - Вилли, бас-гитара и ударные - третьекурсники, так называемые «веселые ребята», клавишником выступает его одноклассник. Все свободное время герой проводит в клубном закутке училища, репетируя западные рок-стандарты и лелея мечту выступить с концертом не где-нибудь, а непременно на палубе гигантского авианосца - грандиозное зрелище! Проблема за малым: всоставе советского военно-морского флота пока не числится ни одного авианосца, поэтому только и остается, что произвести фурор на грядущем факультетском вечере. Вот только клавишник тормозит процесс, словно якорь, тащит бездарной попсовой манерой игры на органоле их спаянный рок-н-ролльный бэнд на самое дно концертного крушения.
        Вилли дисциплинирован, но способен, особо не раздумывая о последствиях, удрать в «самоход». Рискнуть, чтобы стать свидетелем швартовки учебного крейсера королевского флота Нидерландов, впервые пришедшего в Ленинград с визитом вежливости. Забавно взглянуть на мореманов с экзотичными шевелюрами до плеч, но главное: на борту - самая знаменитая рок-группа Голландии Shocking Blue. Невероятно - живые рок-звезды на юте стального «голландца» дают импровизированный мини-концерт, сдобренный экзотической игрой на ситаре, а бравые моряки, отпущенные в увольнение, с развевающимися на ветру кудрями под величавый аккомпанемент псевдоиндийской Acka Raga горделиво сходят по трапу на набережную Красного Флота. С подаренным ими пригласительным билетом Вилли попадает на «закрытый вечер советско-голландской дружбы», где ухитрился спеть дуэтом «Шизгару» счерноокой примой Маришкой Вереш. Вечер, собравший в Доме актера на Невском проспекте разношерстную публику, в том числе рыночных дельцов, падких на «сладкую жизнь», заканчивается пьяным дебошем и мордобоем. Наглые кавказцы в панике покидают поле боя, но напоследок,
воспользовавшись старыми силовыми связями, отправляют героя с разбитым в кровь лицом в милицейский пикет.
        Хоть советский военно-морской флот не опозорен, но за «подвиги» Вилли приходится заплатить пятью сутками в одиночной камере «губы», что подслащивает голландская морская шапочка с головы Маришки и масса невероятных впечатлений - будет чем похвастать в клубной курилке. К счастью, сердобольный начальник гарнизонной гауптвахты по прозвищу «Коля в кубе», а в миру - сухопутный полковник Николай Николаевич Николаев, освободил из-под ареста искателя приключений: «Глаза у тебя - чистые, иди учись, сынок, грызи фундамент наук». На фоне стройбатовцев-головорезов Вилли и вправду выглядел едва ли не ангельски.
        Не отсидев положенного срока (к досаде начальства), он рьяно берется… нет, не за учебу, а за электрогитару: факультетский вечер на носу, а с клавишником по-прежнему - беда. Помогает случай: вклубной курилке перед танцами он находит «замену» - стриженный под ноль ушастый первокурсник по прозвищу Воробей развлекает скучающих старшекурсников, виртуозно исполняя рок-боевики на дребезжащем фортепиано. Как оказалось, талантливый парнишка отлично знает и любит рок-музыку и даже побывал на знаменитом концерте «Роллингов» (The Rolling Stones) в варшавском Дворце культуры и техники (его отец, военно-морской атташе, долгое время жил с семьей в столице Польши). Не раздумывая, Вилли берет того в группу, а прежнего клавишника гонит взашей, чем наживает себе врага.
        Выгнанный из рок-группы, уязвленный и оскорбленный, решив отомстить, тот анонимно сообщает офицеру-рогоносцу о романе жены. Она поспешно расстается с Вилли, который со смирением принимает разрыв. И не в силу пассивности - у него есть проверенное «лекарство от любви»: музыка.
        Подходит время факультетского вечера, омраченного для Вилли разрывом с возлюбленной. Поддавшись мрачному настроению, он напивается и, выйдя на сцену, дает волю чувствам - уже на первой песне (перепевка песни «Дикая штучка» британской рок-группы Troggs) катается с гитарой по сцене, рвет зубами струны, а затем молотит гитарой о большой барабан, разбивая инструменты вдребезги, в лучших традициях другой британской рок-группы The Who. Свидетелем музыкального аутодафе становится сам начальник училища - адмирал, чей кабинет находится рядом с залом; привлеченный адским грохотом, по прибытии, конечно, «лишился дара речи». Вердикт - «отчислить из училища на флот, ибо совершен проступок, несовместимый с высоким званием военно-морского курсанта».
        В расплату за провинность герой попадает не на подлодку, куда очень просился, а в «тепленькое» местечко - гарнизонную котельную на должность кочегара-истопника. Настоящая пытка, поскольку за его курсантское прошлое на него ополчаются местные отморозки, так называемые «годки», издеваясь над ним денно и нощно. Сдаваться же - не в характере Вилли. Спасает молодой лейтенант, недавний выпускник училища и поклонник его рок-н-ролльного таланта - забирает его в турбинную команду на стратегическую атомную подводную лодку, печально известную среди моряков-подводников под названием «Хиросима» за страшную ядерную аварию, случившуюся за десять лет до этого и унесшую немало жизней. Подлодка отправляется в дальний поход.
        На боевой службе Вилли всё по нраву, режим не тяготит: вахта по двенадцать часов в сутки (он тянет двухсменку), потом отдых. В каюте - любимая гитара, он часто играет для моряков. В походе ждет приказа об увольнении, что попросту тут зовется «сыграть ДМБ» (в марте - возвращение в базу на Кольский полуостров, в апреле - приказ, с каждым днем все ближе родной дом). Внезапно ночью в турбинном отсеке, куда Вилли через час должен заступить на вахту, начинается объемный пожар, в считанные секунды все выгорает дотла. Вилли в это время спит в кормовом отсеке и вместе с ним еще одиннадцать подводников. Обесточенная лодка теряет управляемость и всплывает. В Северной Атлантике бушует шторм. Пожар перекидывается на другие отсеки, при этом загазовывается большая часть лодки. Двенадцать человек вместе с Вилли отрезаны от остальных моряков, нет света, тепла, пищи, лишь немного питьевой воды. Наконец лодку берут на буксир, переход в базу в условиях суровых лишений длится три недели. Лейтенант (тот самый, что выручил Вилли) берет на себя борьбу за выживание отсеченных людей. Вилли помогает во всем, проявляя
мужество и доблесть. По возвращении на базу сваркой разрезают корпус и вытаскивают людей - живых и мертвых. Командира отправляют под следствие, очевидцы трагедии дают подписку о неразглашении. Вилли после пережитого сочиняет свою первую песню «Подводный блюз».
        Дома в Ленинграде - тягостная обстановка: отец-сердечник постоянно болеет, на психику действует мамаша-шизофреничка. Что делать? Попробовать вернуться в училище на 4-й курс и получить через год звание лейтенанта? Нет, военно-морская служба его не прельщает… Примечательно, что, вернувшись в Ленинград, он сначала отправляется не домой, а в училище, где находит только клавишника Воробушка, да и тот уже расстался с рок-н-роллом, весь отдавшись учебе. Он узнает, что их барабанщик стал калекой (в женском общежитии во время проверки сорвался с подоконника - повис, чтобы не скомпрометировать девушку), второго из «веселых ребят» отчислили за «гулянку» на флот. Надежды на возрождение «Рифов» нет. Аномальная жара лета 1972 года не мешает Вилли легко поступить на юрфак Ленинградского университета, но после первого семестра его отчисляют за непосещаемость.
        И снова он задумывается: чем заняться? Помогают нахимовский диплом и связи отца - Вилли устраивается переводчиком в Балтийское пароходство на пассажирский лайнер «Михаил Лермонтов». Здесь его окружают иностранные туристы, преимущественно пенсионеры и студенты, изучающие русский язык. Переходы по всему миру продолжаются около пяти лет: масса впечатлений, новые страны, портовые города, интересное общение. Впрочем, музыка - на первом месте: по вечерам он играет с судовым ансамблем для танцующей публики, выпускает стенгазету для команды о новинках западной рок-музыки. Разные ощущения испытывает в те годы, ведь приходится даже участвовать в похоронах, когда по морской традиции умерших на борту стариков хоронят прямо в океане. Как итог: накапливается обширный песенный материал.
        Понедельник 20 сентября 1976 года. Лондон. Герой в числе пяти членов экипажа (под присмотром старшего - «не затерялись бы, не приобрели бы порножурналов или наркотиков!») гуляют вечером по Оксфорд-стрит, улице со множеством магазинов. Вилли надо в туалет, он осматривается вокруг - дом №100. Невероятно - рок-клуб… Знаменитый 10°Club, о котором он так много читал в лондонской рок-прессе! Машет старшему, что надо отлить, и исчезает за дверью, платит положенные 30 пенсов и, тут же забыв обо всем, как загипнотизированный проходит туда, откуда доносится громкая яростная музыка, - в зал, плотно забитый молодой публикой. И какой публикой! Ершистые короткие прически, малиновые волосы, густой макияж на лицах, булавки в ушах и чернильные пятна на щеках… Такое, когда один раз увидишь, запомнишь на всю жизнь! Ведь на его глазах творится рок-история - первый международный панк-фестиваль, означенный на афише у входа как The 10°Club Festival. На сцене в это время как раз беснуются неистовые Sex Pistols c программной песней «Анархия в Соединенном королевстве». Кстати, впервые исполняемой на публике.
        Борясь с естественными позывами, Вилли пританцовывает на месте, подскакивая точно мячик, не в силах оторваться от происходящего и покинуть зал. В этот момент к нему обращается долговязый скуластый парень с всклокоченной шевелюрой и собачьим ошейником на шее, известный в лондонской панк-тусовке как Сид Вишес, буйный фанат группы Sex Pistols», мечтающий там играть (куда и попал через пару месяцев на вакантную должность бас-гитариста). Сид Вишес, с початой бутылкой пива продирающийся сквозь ревущих панков, чтобы быть ближе к своим любимчикам, интересуется, что за странный танец отплясывает Вилли. Из-за грохота «пистолетов» Вилли не слышит и продолжает пританцовывать, но докучливый панк не отстает. «Да-ПОГО-ди-ты…» - выкрикивает ему в ухо Вилли и, не в силах больше терпеть, бежит в фойе на поиски туалета. «ПОГО? Твой танец ПОГО?» - вдогонку вопит обрадованный Сид и тут же начинает, точно бешеный, неистово подпрыгивать вверх, сшибая с ног стоявших рядом панков. Когда Вилли возвращается, таким манером «танцует» уже весь зал. Вот так случайно, с легкой руки (или, точнее, ноги) Вилли и родился панковский
танец «пого».
        Конечно же, судовое начальство возмутило вопиющее самовольное посещение «рассадника буржуазной рок-культуры», и по прибытии лайнера в Ленинград опального переводчика списывают на берег. Через пару месяцев тот случайно видит в телепрограмме «Международная панорама» лондонский репортаж из серии «очередная гримасы буржуазного образа жизни», обличающий панк-взрыв в Туманном Альбионе и в частности - культурный «рупор поколения отбросов» Sex Pistols. Там же новый бас-гитарист группы хвастает тем, что стал родоначальником панковского танца «пого». И как только советская цензура такое пропустила?!
        Со списанием из команды пассажирского лайнера Вилли оказывается на обочине жизни - работает где придется и кем придется, подолгу нигде не задерживаясь - лифтером, курьером, банщиком… Какое-то время вообще «бьет баклуши», распродавая нажитое за годы «морской лайнерской» жизни. Правда, знающий всё участковый грозит Вилли статьей за тунеядство, заодно и за незаконное предпринимательство.
        Внезапно умирает отец, мать винит сына. С ней жить становится невозможным, поэтому Вилли подается в дворники, надеясь получить служебную площадь. Проза жизни мало его заботит, он намерен создать группу «а-ля The Clash»; втворческих планах пост-панк, брутальная смесь стилей, но не может найти нужных, врубающихся в современный рок музыкантов.
        Тем временем в одной из ленинградских газет проходит информация, что на Дворцовой площади пройдет съемка музыкального фильма - в рамках советско-американского кинопроекта выступят мастера советской эстрады (в том числе Алла Пугачева) и американские рок-звезды Beach Boys и Santana. Новость - бомба! Вечером 4 июля 1978 года две-три тысячи хиппующих молодых людей собираются на Дворцовой, но, как выясняется, информация оказывается подлой газетной уткой. Возмущенная толпа отправляется к «Лениздату» на Фонтанку с требованием опровержения редакцией злополучной газеты. Перекрыв движение на Невском проспекте и скандируя хором «Сан-та-на!» - что непосвященным зевакам слышалось как «САТАНА», - питерские хиппи в тот вечер «ставят на уши» всю милицию города. Вилли в толпе встречает Воробья (тот в форме, с погонами старшего лейтенанта, только что прибыл в отпуск с Севера). Он убеждает друга уйти, поскольку это небезопасно для его карьеры. Сам же вместе с другими арестованными хиппарями проводит остаток вечера и ночь в «кутузке».
        На другой день дома его ждет очередной скандал: мать по обыкновению в истерике, она обвиняет сына в непослушании, нерадивости, ранней смерти отца. Пока он под душем пытается снять негативную энергию, она вызывает санитаров, и Вилли, голого и мокрого, выволакивают из ванной и препровождают в психиатрическую больницу. Там, на набережной реки Пряжки, он наконец под видом художественной самодеятельности сколачивает группу из пациентов «психушки» (главврач поддерживает затею в целях лечебной терапии). Вроде бы традиционный ВИА, репетирующий для отвода глаз популярную музыку типа «Пора-пора-порадуемся…», но на концерте к очередной годовщине Октябрьской революции вместо песенки трех мушкетеров группа внезапно «откалывает» перепевку Should I Stay On Should I Go панк-группы The Clash, доведя зрителей-психов до форменного безумия. Главврач вырубает электричество, а горе-музыканты всем коллективом отправляются в карцер.
        Кое-как отделавшись от психушки, Вилли с бывшими пациентами Пряжки вступает в ленинградский рок-клуб, только что открывшийся на улице Рубинштейна, 13, в Доме самодеятельного творчества. Но поскольку не всех психов из рок-группы долечили и выпустили к тому времени, их квинтет вынужденно трансформируется в минималистское трио, которое играет современный рок на стыке разных стилей и называется «Транквилизатор». Кстати, первым, кто спрашивает в рок-клубе о значении не очень тогда понятного слова, был «юноша с восточным лицом» - лидер свежеиспеченной группы «Гарин и Гиперболоиды» Витя Цой - после рок-клубовской переклички, когда по субботам в Белом зале ЛДСТ собираются представители всех групп. «Побываешь на Пряжке, - узнаешь, - отшучивается Вилли, но потом добродушно объясняет: - Транквилизатор - это то, чем лечат душевные травмы!» Эту фразу Цой запоминает и использует в знаменитой песне, которую сочинит через год, сам побывав в легендарной психиатрической лечебнице №62. Понятное дело, что первым слушателем нового хита становится Вилли - ведь в рок-клубе его заслуженно считают гуру, отведя почетное
место в худсовете. Он, кстати сказать, и рекомендует Цою исполнять песню с отсутствующим выражением лица и «отмороженным» голосом, будто певца накачали транквилизаторами.
        Наконец Вилли разживается собственным жильем, поэтому, распрощавшись с метлой и совком, он «переквалифицируется» вночные сторожа - времени для творчества становится больше. Днем - репетиции, иногда случается запись на полуподпольной студии, официальные концерты проходят редко, а играть хочется все больше. Случай сводит его с подставным администратором, провокатором из «органов», который организует подпольные концерты. Вилли попадает в западню: ему инкриминируют статью о незаконной предпринимательской деятельности (продажа билетов на концерт) и сажают как раз перед тем, как в Кремле объявляется Горбачев.
        В местах лишения свободы он узнает, что за героизм и отвагу, проявленные во время ликвидации стародавней аварии на атомной подлодке, он награжден орденом. Выбивает награду капитан 2-го ранга Воробьев, ставший старпомом атомного подводного ракетоносца. (Впрочем, получить ее после отсидки Вилли так и не удосужится.) Будни за колючей проволокой изредка скрашивают наезды рок-клубовских друзей с шефскими концертами, но сам Вилли гитару в руки уже не берет и песен больше не пишет. В разгар перестройки выходит на свободу.
        Времена изменились - теперь, как заверяют «наверху», можно делать все, что не запрещено законом. И он открывает собственный рок-н-ролльный клуб по западному образцу, чтобы дать возможность в нем играть другим музыкантам. Клуб назван им по аналогии с 10°Club - «Клуб 49», поскольку располагается в доме №49 по Малому проспекту Васильевского острова, на месте бывшей молочной столовой. Пару лет все идет вполне успешно, но потом «на хвост» Вилли садятся бандиты, с которыми ему предстоит биться в переносном и прямом смысле - на кулаках перед клубом. Неравная схватка продолжается несколько лет, и в конце концов клуб вместе со всем концертным оборудованием сжигают. Пережив крах, герой впадает в депрессию. Спасает университет; Вилли вновь выбирает юридический факультет: надо разобраться, как жить в новых условиях - что можно, что нельзя.
        И вот уже наш герой защищает диплом. Его научный руководитель - симпатичный преподаватель СПбГУ (бывший ученик и сподвижник Собчака, в то время пребывающего в опале), да к тому же страстный поклонник британского хард-рока. И, как выясняется, они - давние знакомые. Оказывается, Дмитрий Анатольевич в школьные годы играл на бас-гитаре и вместе со своей рок-группой пытался вступить в ленинградский рок-клуб, но худсовет тогда не прошел. Отношения складываются, несмотря на то что именно его студент когда-то задробил школьную рок-группу «за архаизм и вопиющую кашу в ритм-секции»; есть сейчас возможность поквитаться, но «кто старое помянет…» - и преподаватель проявляет великодушие. С Медведевым они - не только меломаны, Вилли старше своего руководителя на десять лет, по-житейски мудрее, опытнее. Видя, что тот испытывает дисбаланс, обращает внимание Медведева на теорию двух волн в шоу-бизнесе, которую можно спроецировать на любую другую сферу деятельности, чем вызывает искренне недоумение педагога: «За первой волной популярности после какого-то забвения обычно следует другая. Еще более успешная. Пути
Господни неисповедимы! Сегодня вы преподаватель университета, а завтра можете стать президентом России… Ну или хотя бы руководителем мега-компании».
        Естественно, когда В. В. Путин призывает в столицу Д. А. Медведева, тот забирает в Москву своих людей, предложив и недавнему выпускнику юрфака место в «Газпроме». Вилли не соглашается, понимая, что не его это стезя. Но получает покровителя на будущее и начинает успешно заниматься организацией рок-концертов, став известным промоутером.
        2003 год. 300-летие Санкт-Петербурга. Герою предлагают заняться праздником в Константиновском дворце для сорока президентов. Он отказывается, но берется за рок-фестиваль для горожан. Предполагается пригласить звёзд мирового уровня, у него множество задумок, и уже есть подписанные контракты. Неожиданно звонит старый друг каперанг Воробьев, он давно командир лодки, предлагает совершить подводный переход по Северному морскому пути. Впервые в истории нашего флота! Вилли перед выбором: маховик фестиваля запущен, о намерениях объявлено на пресс-конференции. И человек, способный на смелые, граничащие с безрассудством, поступки, решается: «А пошло оно ко всем чертям!..»
        Грузовой самолет вылетает на Кольский полуостров. Ему перед отходом лодки звонят, обвиняя в безответственности, он отвечает: «Делайте, что хотите!» - и выбрасывает трубку в море. Точка поставлена.
        В походе знакомится с двадцатилетним спецтрюмным матросиком, обслуживающим реакторный отсек и увлеченным рок-музыкой, в нем видит самого себя, тот же восхищается «зубром». И снова авария! Подрывается крышка ракетной шахты, подлодка теряет ход, обесточивается. Чтобы не взорвался ядерный реактор, надо срочно опустить вручную аварийные компенсирующие решетки, зависшие в верхнем положении. Мальчишка берет на себя эту опасную работу и все делает, как надо, но не может выйти обратно - подскочило давление в отсеке, заклинило переборочную дверь, быстро растет и температура от остаточных тепловыделений заглушенного им реактора. Помочь ему невозможно. Понимая, что обречен на смерть, парень плачет. Вилли за переборкой через переговорное устройство пытается его утешить, поддержать. Последние минуты для обоих ужасны: паренек по сути сварился заживо. После происшедшей трагедии в Вилли наступает перелом - он ощущает потребность отдать себя Богу.
        ЭПИЛОГ
        Июль 202… года. Индийский океан, совместные учения с военно-морскими силами Индии. Всплывшая российская многоцелевая атомная подлодка четвертого поколения швартуется к авианосцу «Адмирал Кузнецов» - подводников гостеприимно приглашают на борт могучего стального красавца по случаю Дня Военно-морского флота и концерта отечественных рок-звезд. Среди прочих поднимающихся по трапу пожилой седовласый мужчина семидесяти лет, облаченный в длиннополую черную рясу. Это священник отец Николай. Вряд ли кто-нибудь из моряков догадывается о том, что в прошлом он - рок-н-ролльщик, в основном все недоумевают - как и зачем этот странный священнослужитель оказался здесь? Начинается концерт. Глядя на играющих рок-музыкантов, бодро скачущих по сцене, чуть затуманенными от слез глазами, священник будто видит там молодого Вилли, выступающего с курсантским бэндом «Рифы», и вспоминает юность… Ленинград… Начало 70-х…
        Санкт-Петербург, ноябрь 2016
        Благодарности
        Автор выражает благодарность:
        Максиму Румянцеву,
        Юрию Белишкину,
        Ольге Сарновой,
        Игорю Покровскому,
        Елене Житинской,
        Татьяне Алферовой,
        редакции издательства «Геликон Плюс»,
        сотрудникам типографии «Любавич».