Леди и война. Цветы из пепла Карина Демина
        Изольда Великолепная #4
        Кайя Дохерти вернулся, и расколотая на куски страна замерла в ожидании.
        Слишком много с ним связано надежд, и слишком мало времени дано, чтобы прийти в себя. И, собирая разорванную в клочья семью Дохерти, Изольда пытается вернуть и мужа, вновь научить его любить и доверять. Ведь только собрав себя заново, Кайя сумеет справиться и с собственной силой, и с Хаотом, который готов нанести удар по миру, и с мятежниками, что уверены, будто пушки остановят войну.
        Карина Демина
        
        Оформление, комментарии - Алекс. 2016
        
        Изольда Великолепная 4
        
        
        Карина Демина
        
        Леди и война.
        Цветы из пепла
        
        Роман
        ПРОЛОГ
        Теперь, много лет спустя, вспоминая прошлое, я порой не могу поверить, что все это действительно было. И лишь удивляюсь тому, что у меня, у всех нас, хватило сил выстоять. То время то и дело возвращается во снах, уже не в кошмарах, но меж тем достаточно ярких и живых, чтобы пробудить память.
        В них я вновь вижу городскую стену, ворота, близкие, но такие недостижимые, стражника, бегущего навстречу. И слышу выстрел, который дробится эхом. Я чувствую толчок и удар. Удивление Кайя. И его боль. Во снах я вновь боюсь не успеть добраться до храма.
        Алый цветок поднимается над городом.
        И гаснет.
        Кайя уходит, а я остаюсь в темноте.
        Сны возвращают меня в замок, в Кривую башню, которая оказывается в кольце осады. И вновь, как много лет тому, между мной и Советом встает Сержант.
        Ему дорого обходится верность.
        Я еще помню разговор с Кормаком и выбор: Меррон в обмен на меня. Отказ Сержанта и тишину, которая страшнее крика. Пусть Меррон не хотели убивать, но ведь получилось. Почти.
        Я знаю, что будет дальше.
        Осада и эмиссар Хаота, который пройдет сквозь все заслоны. Я не нужна Кормаку мертвой, он даже по-своему предупредителен, ведь в созданных им планах мне отведена важная роль. А пока - островок и заброшенная крепость, где так удобно держать ценных заложников. Унизительный ультиматум, который Кайя принимает.
        Развод.
        Его женитьба.
        Рождение нашей дочери… и его сына. Два года, проведенные под опекой лорда-протектора Ллойда, несмотря на все попытки Кормака вернуть меня.
        Безумие Кайя, на которое эхом откликается протекторат. И прорастающие зерна революции. Свобода для всех и голод для многих. Страна разбивается надвое, и Зеленый вал отделяет земли Республики от территорий Дохерти.
        Кайя знал, что делал.
        Он позволил себе себя разрушить, до дна, до основания, до черноты, которая проглотила и блок, и его самого. А вернуться сил не хватило.
        Наверное, мы бы не справились одни.
        Но был Урфин, который сумел удержать Север и наполнить склады, открыть ворота беженцам и не допустить смуты на землях Дохерти. И был Сержант, рискнувший жизнью Меррон, которой лишь чудом удалось спастись. Был Юго, назвавший себя моим вассалом. Был Магнус и созданные им дороги: по ним мы добрались до города.
        О том, разодранном революцией городе я сны не люблю.
        Он грязен, страшен и безумен.
        Он - отражение не Кайя, но того, что проявилось в людях, взбудораженных войной. И суд над тем, кого еще недавно почитали Богом, - высшая точка безумия. Мне вновь и вновь приходится присутствовать в зале, слушать обвинения и давить глухую ярость. Я пытаюсь дозваться, а Кайя молчит.
        Снова молчит, пусть бы и находится на расстоянии вытянутой руки.
        Я знаю, он просто не понимает, что происходит вокруг.
        И опасности нет, но… мне больно видеть его таким.
        Во снах остается немного места Площади Возмездия и плахе. Смерти леди Лоу и Кормака проходят мимо. Моя память не желает ни мести, ни справедливости, но лишь отмечает этот факт. Я кричу, и… Кайя слышит. Отвечает.
        Возвращается.
        И здесь во снах наступает перелом: у нас всех появляется надежда.
        Глава 1
        БЕГЛЕЦЫ И ПЕРЕМЕНЫ
        Бабочки в моем животе устремились на юг…
…об особенностях сезонной миграции чешуекрылых
        Из города мы просто ушли.
        Я запомнила площадь: сюрреалистическая картина, этакий театр потерянных кукол. Люди давно утратили сходство с людьми, застыли все, и даже я ощущала тяжесть его воли.
        Кайя стоял между мной и солнцем.
        Ни коня. Ни доспехов. Ни оружия. И все же страшен, страшнее, чем когда бы то ни было той готовностью додавить. И если секунду назад я сама желала смерти всем этим людям, то сейчас… наверное, из меня никогда не получится первая леди. Мне жаль их.
        - Отпусти. - Я протянула руку, но Кайя не позволил прикоснуться к себе.
        - Нет.
        - Здесь Урфин. Дядя. И еще люди… охрана. Они служат тебе. А остальные… они поймут, что были неправы и…
        И раскаются?
        Те, кто продавал билетики на места в первых рядах. Или предлагал купить клок одежды с кровью на память о великом дне. Ставки сделать - с какого раза шею перерубят. Будет ли молить леди о пощаде… перепугается ли Кормак… правда ли, что Кайя Дохерти неуязвим…
        - Не надо никого убивать. Пожалуйста.
        Не ради них. Ради себя.
        Пусть не сейчас, но через месяц, год или десять, но Кайя вернется настолько, чтобы стыдиться этой сегодняшней безжалостности. И я повторяю:
        - Не надо.
        Кайя соглашается:
        - Хорошо. У нас будет часа два, чтобы уйти. А у них - чтобы подумать…
        И мы уходим.
        Кайя больше не заговаривает. Он разглядывает город, позволяя себе останавливаться. И те, кто встречается на его пути, спешат исчезнуть. Где-то далеко трещат барабаны. Истошно орет рог, взывая к оружию, но никто не торопится откликнуться на призыв.
        В городе нас больше ничто не держит.
        И люди Магнуса прикрывают отступление. Мы задерживаемся лишь для того, чтобы забрать Йена. А вот Юго остается, у него, судя по всему, новый список есть, и совесть моя на сей раз молчит.
        Лошадей находим на конюшне гарнизона. Кайя выбирает придирчиво. Для меня - вороного мерина с мягкими губами, сам останавливается на пегой кобыле внушительных размеров.
        - Не бойся, - я передаю Йена Урфину, - с ним тебе безопасней. Я не настолько хорошо держусь в седле, чтобы рисковать.
        Урфин усаживает малыша перед собой, что-то объясняет, пытаясь отвлечь. Но Йен не слушает, он крутится, пытаясь найти меня взглядом. Ему страшно. И мне, честно говоря, тоже.
        Кайя… слишком другой. Нет, он не безумен. Он услышал меня. Отозвался. И не стал никого убивать. Ллойд может быть спокоен: Кайя Дохерти не покинет разложенную им партию.
        Кавалькаду возглавляет Магнус. Он нахлестывает лохматого конька, на нем вымещая злость. Дорога гудит под копытами, город неохотно нас отпускает. Где-то далеко запоздало рычат пушки, но голоса их уносит ветер. Погони нет и, насколько я понимаю, не будет. Те, кто был на площади, поняли, с чем столкнулись. Они попытаются договориться.
        Подозреваю, что не выйдет.
        Я оглядываюсь на Урфина, который одной рукой придерживает Йена, а второй - управляет лошадью. И выражение его лица мне не нравится.
        Уж он-то должен был понимать, что Кайя не останется прежним. Он похудел и поседел, но дело отнюдь не в этом, а скорее в равнодушном, каком-то отстраненном выражении лица. В неестественном спокойствии. В молчании, которое я не решаюсь нарушить.
        Но вот Магнус сворачивает с дороги. Он ведет нас лисьими тропами, и лошади получают передышку. К хутору добираемся в сумерках. Это место прячется в лесной чаще, отсыревшей и холодной. Начавшийся дождь затирает следы и топит звуки.
        Дом под двускатной крышей стоит на краю болота, и серые меховые простыни подбираются к самым его окнам. Я не сомневаюсь, что среди топей проложены тайные тропы, и при необходимости хозяева быстро скроются на этой неуютной волглой равнине.
        Нас встречают. Забирают лошадей. Приглашают в дом. Подносят горячий сбитень, который как нельзя более кстати. Я только сейчас понимаю, насколько замерзла.
        И Кайя хмурится:
        - Тебе следует переодеться.
        Не только мне: Йен оглушительно чихает, и… до этого момента Кайя его не замечал.
        Он развернулся резко, едва не сбив меня с ног. Подобрался. И готова поклясться, что волосы на затылке дыбом встали. Верхняя губа задралась, и Кайя зарычал.
        - Стой! - Я уперлась обеими руками в грудь, понимая, что не смогу его удержать. Одно его движение, и я в лучшем случае полечу к стенке. - Кайя, стой. Урфин, ты тоже.
        Он тянется к мечу, но это неправильно. Нельзя злить Кайя. Он сейчас не понимает, что творит.
        - Ты слышишь меня? Конечно, слышишь…
        Он не животное.
        Кайя подается вперед, заставляя меня отступать.
        - …это же просто ребенок. И ты знаешь, что детей нельзя трогать.
        Не животное.
        И продолжает теснить меня, пробираясь к Йену.
        - Ты и не собираешься, правда? Ты никогда не причинишь вреда ребенку.
        Он мог бы, если бы захотел. И мы ничего не успели бы сделать. Он много быстрее. Сильнее.
        И не животное.
        - Я тебя знаю, Кайя Дохерти.
        Того, который был прежде, и я верю, что он еще остался. Я убираю ладонь с груди. Его рубашка промокла насквозь, и на ней остается отпечаток моей руки.
        - Ты не станешь мстить сыну за свои обиды.
        Отступаю на шаг. И еще один. Кайя не спускает с меня глаз. Больше не рычит. А я пытаюсь выдержать его взгляд. И пячусь.
        Урфин по-прежнему руку на мече держит. Плохо.
        А если вмешается, то будет лишь хуже. Главное - не споткнуться. Не упустить его взгляд.
        Шаг и еще.
        Если захочет убить, то я не стану помехой. Не обойдет, так отбросит. И значит, надо говорить.
        - Ты не захочешь, чтобы ему было так же больно, как было тебе…
        И я, решившись, поворачиваюсь спиной.
        Йен дрожит. Не от холода - от ужаса.
        - Он просто ребенок.
        И я не представляю, что еще могу сказать. Поэтому просто наклоняюсь и беру Йена на руки. Так надежней: меня Кайя точно не тронет. А я не отдам ребенка. Он обнимает меня, прижимается и всхлипывает, часто, судорожно.
        - Все хорошо. Я не позволю тебя обидеть. Никому не позволю.
        Стою, ожидая удара. Или рывка. Или еще чего-то, чему не смогу воспротивиться. И те злые слова Гарта кажутся почти правдивыми.
        Время тянется долго, но вот хлопает дверь.
        Кайя отступает. Как надолго? И что будет, когда он вернется?
        Ничего.
        - Мы справимся, верно? - Я вытираю слезы, первые за все время нашего с Йеном знакомства. - Что бы ни случилось, мы справимся, Лисенок.
        Йен не сразу соглашается расстаться со мной. Переодеваемся вместе. И ест он, сидя у меня на коленях, но потом все-таки идет на руки к Урфину. У того интересные игрушки: наконечники стрел, блестящие шнурки, монеты и даже нож в красивых ножнах.
        А Кайя все еще нет. И я знаю, что он не вернется.
        …Кайя…
        …я в порядке, но мне лучше остаться вне дома.
        Он не в порядке, и мы оба это знаем. Поэтому у слов оттенок льда.
        Хорошо, что я знаю, где его найти. И повод есть: ему тоже не помешает ужин.
        Под широким навесом сухо. Здесь хватает места и лошадям, и старой собаке, которая дремлет под шелест дождя. Кайя сидит на кипе сена, скрестив ноги, и руки закинул за голову, разглядывает крышу. Под стропилами свили гнездо ласточки, возятся, выглядывают.
        Ласточки - безумно интересно.
        Меня Кайя демонстративно не замечает. Из-за Йена? Он и вправду хотел, чтобы я не вмешивалась? А теперь рассчитывает, что обижусь и уйду? Не дождется. Присаживаюсь рядом и протягиваю миску. Картофель. Жареное сало, лук и яйца. Роскошный ужин, если подумать.
        - Никогда больше так не делай. - Кайя сдается. - Ты не понимаешь, насколько это опасно.
        - Понимаю.
        - Нет. Я хотел его…
        - …убить.
        Он забыл, что я его вижу.
        - Да.
        - Но ведь не убил, верно? Ты сам себя остановил. И ты это знаешь.
        Кайя ест, только… как человек, который понимает, что должен съесть некоторое количество еды, дабы не помереть от голода. Кажется, ему безразлично, что именно в тарелке.
        - Спасибо. - Он все еще вежливый.
        Но не совсем живой. Хорошее определение. Запомнилось.
        - Пойдем в дом.
        - Нет. - Он стягивает рубашку, отжимает и вешает на коновязь. - Мне не следует там находиться. Я не уверен, что сумею держать свои… порывы. Но я рад, что ты пришла. Нам надо поговорить.
        Он мог бы позвать меня. Гордость не позволила?
        Кайя раскрывает ладонь. Кольцо. Синий камень на золотом ободке. Выглядит тусклым, стекляшкой обыкновенной.
        - Я понимаю, кто тебя отправил в город и с какой целью.
        А рука черная, чистой кожи не осталось. На груди разве что… и на спине. На шее пара светлых островков. Плети распустились на щеках, поднялись к вискам, пустили побеги по лбу и в волосы.
        В них появилась седина.
        И сейчас Кайя не стал уворачиваться. Закрыл глаза только, точно ждал, что я могу ударить.
        - Что они с тобой сделали?
        - Я понимаю и то, что выбора тебе не оставили. И я даже рад этому.
        Он гасит боль, но я все равно ее слышу. Нельзя ждать, что он за пару часов станет прежним. Вообще нельзя ждать, что он станет прежним. Нас прежних больше нет.
        - Я не смогу от тебя отказаться. И уйти не позволю.
        - Я не хочу уходить.
        Он не слышит.
        - Иза, ты знаешь, что я сделал и почему. - Он сжимает кольцо, как будто хочет раздавить его. - Если вдруг возникнет аналогичная ситуация, я поступлю точно так же. Я не буду рисковать твоей жизнью или здоровьем. Убью. Умру. Предам. Возьму в жены женщину, мужчину, осла… все, что попросят.
        Кожа горячая настолько, что обжигает.
        - Я хотел бы обещать, что этого не случится, но…
        - Солгал бы.
        - Да.
        - Хорошо.
        - Что «хорошо»?
        - Что не лжешь.
        Все-таки отстраняется и ждет ответа. И я отвечу:
        - Я все это знаю. - Он почти сроднился с темнотой, но я не позволю ему спрятаться в ней. - Как знаю и то, что ты мне нужен.
        Кайя умрет, но не позволит тому, что было, повториться.
        - И не только мне… - И вот тут я растерялась. Как ему сказать? И надо ли сейчас? Не лучше ли подождать, дать ему отойти хотя бы немного. Вернуться в сознание… Нет. Слишком много вокруг было таинственного молчания во имя высшей цели.
        - Ллойд тебе не говорил, но… у меня, то есть у нас есть дочь. Ее зовут Анастасия. Настя. Или Настена. Настюха. Настенька. Я знаю, что у вас девочки не рождаются. И если ты мне не веришь…
        Он верит.
        Без подтверждения системы. Генетических карт. Групп крови. Свидетельств. Просто на слово, потому что не способен подумать, что я решусь на обман. И я улавливаю вспышку… радость. А следом боль. Обида. И еще знакомое, терпкое чувство вины.
        - Мы живы. Ты. Я и Настя.
        …Йен, о котором я боюсь упоминать.
        - Кайя, ты… нам нужен. Всем нам.
        Но снова, кажется, не слышит. Или я не те слова выбрала?
        - Мне нужен. И… у меня был выбор. Я бы не вернулась, если бы не захотела.
        - Это тебе так кажется. - Он судорожно выдыхает и говорит: - Иди в дом. Тебе следует отдохнуть. Завтра - тяжелый день.
        Нет, Дар и раньше был странным, но вот чтобы настолько…
        Скальпель украл и резал вены, а потом растирал кровь на ладонях и внимательно ее разглядывал. Порезы заживали почти мгновенно, ненормально высокая температура держалась и, кажется, как раз-то и была нормальной, поскольку не наблюдалось ни излишней потливости, ни вялости кожных покровов, ни иных признаков лихорадки.
        И лечиться отказывался, причем с таким видом, будто ему что-то крайне неприличное предлагают. Хорошо у него все. Только вот глаза цвет меняют, с каждым днем все больше желтеют. И Дар стал щуриться, зачем-то это скрывая. Зато приступов больше не случалось. Все вопросы о том, что было, он попросту игнорировал, чем злил до безумия.
        Он вообще обладал поразительным талантом злить Меррон!
        Дар неотступно следовал за ней, куда бы Меррон ни пошла, но держался в отдалении, словно ему были неприятны даже случайные ее прикосновения. Спросила прямо - не ответил. Предложила освободить для него комнату, любую, на выбор, если ему так легче, - обиделся. Причем виду не подал, а она все равно поняла - обиделся.
        На что?
        Она же как лучше хочет.
        Тогда, поднимаясь по лестнице на чердак, она боролась с собой. Было страшно. И больно - она и вправду крепко к шкафу приложилась, и неудачно так, об угол. От ушиба, обиды слезы сами из глаз покатились. И отдышаться Меррон не могла минуты две. Сидела, растирала сопли со слезами по щекам, ругала себя на чем свет стоит за дурость… а потом вдруг услышала, насколько ему плохо.
        Полезла.
        Преодолевая себя, полезла. И ведь главное, что не его боялась, знала откуда-то, что Дар ей не причинит вреда, а все равно дрожала. Страх сидел глубоко внутри, около сердца, в какой-то миг показалось, что док не вытащил тот стилет, а просто отломил рукоять.
        Ерунда, конечно, но Меррон чувствовала железо в груди.
        И еще чужую боль, которая почти как своя.
        Там, на чердаке, все опять было просто и понятно. А потом опять запуталось.
        Он не уходил и не приближался, только если ночью, и то ждал, когда Меррон уляжется, потом пробирался в комнату - и ведь ступал так, что не услышишь, - и ложился рядом. Перекидывал через Меррон руку и засыпал, крепко, спокойно, как будто так и надо.
        Ближе к утру его рука оказывалась под рубашкой. Меррон от этого просыпалась. И он тоже.
        Вставал, заботливо укрывал ее одеялом, целовал в макушку и уходил.
        Подмывало швырнуть вслед чем-нибудь тяжелым. Или скандал устроить, но… Меррон взрослая и уже научилась вести себя соответственно. Например, притворяться, что ничего не замечает.
        Но ведь у любого терпения предел есть!
        И когда рука добралась-таки до груди, она не выдержала:
        - Если ты сейчас остановишься, то спать будешь на полу.
        Остановился. Отстранился. Встал и вышел из комнаты.
        От обиды у Меррон дыхание перехватило. Полдня не могла себя успокоить, все из рук валилось. И хорошо, что смена была не ее, иначе точно кого-нибудь убила, сугубо от рассеянности. В амбулаторию тоже не заглядывали, и в другой раз она бы сразу догадалась о причинах такого внезапного безлюдья, но нынешнее душевное состояние требовало действий, и активных. Чтобы занять себя хоть чем-то, Меррон проветрила комнату дока, вытерла пыль, в порыве вдохновения и полы помыла.
        Тетушка всегда говорила, что уборка благотворно сказывается на женской нервной системе. И оказалась права. Почти. В том же приподнятом настроении Меррон вышла в сад, который после отъезда Летиции медленно и верно приходил в запустение, нарвала букет из крапивы, ромашек и васильков. Получилось просто замечательно!
        Цветы способствуют созданию уюта…
        Наверное, Мартэйнн выглядел дико с этим букетом, поскольку сосед на приветствие не ответил, но поспешил скрыться в доме.
        Плевать на соседа.
        Крапива в тетушкиной вазе смотрелась довольно гармонично.
        А пялиться с таким раздражением на Меррон не надо.
        - Вот. - Она вручила Дару огромного розового медведя, набитого опилками. Медведь был честно выигран ею на ярмарке и подарен троюродной племяннице Летиции, которая уверяла, что более красивого зверя в жизни своей не видела, но, уезжая, забыла. И к лучшему. Пригодился. - С ним тоже спать можно. И лишнего спрашивать не будет.
        В глазах-пуговках медведя читался упрек.
        Ничего. Перетерпят.
        Дверь своей комнаты Меррон закрыла на задвижку. И в госпиталь вышла на час раньше обычного, только Дар все равно услышал, как собирается, и следом потянулся. Злой, как… Мишку с собой прихватил. Он-то в чем виноват? Он хороший, только кривоватый слегка. Донес до площади, пристроил на лавку. Отвернулся.
        - Между прочим, это не твоя игрушка.
        Делает вид, что не слышит. Оно и к лучшему. Меррон тоже притворится, что его не замечает. У нее собственных дел полно.
        …дел было больше, чем ей бы хотелось.
        Опять подводы. И раненые. Привычные запахи. Какофония звуков. Кто-то кричит, кто-то умоляет о помощи. Хватают за руки, думают, что так задержатся в этом мире.
        - Потерпите. - Меррон твердит это слово, точно заклинание. - Потерпите, и все будет хорошо.
        Ложь.
        Будет, только не все и не у всех.
        Вот тот парень с распоротым животом уже мертвец. Даже если зашить кишки, все равно погибнет, не от потери крови, так от перитонита. И этот, обожженный, пробитый кусками металла. Он еще в сознании, хотя боль, верно, должен испытывать страшную. Лежит на земле. Его обходят стороной, и это правильно: помогать надо тем, у кого есть шанс. Но Меррон все равно жаль и его, и парня, и еще того, который с раскроенным черепом.
        Меррон знает, насколько это страшно - умирать.
        Здесь и сейчас ссоры исчезают.
        - Дай им воды, пожалуйста. - Это все, что Меррон может для них сделать. И Дар кивает: он приглядит.
        На операционном столе старик с расплющенной грудной клеткой, он уже мертв, но доктора склонились над телом, разглядывая повреждения. Сейчас они похожи на воронье, слетевшееся к трупу.
        - Пушка сорвалась с лафета, - пояснил доктор Гранвич, единственный, пожалуй, кто снисходил до разговоров с Меррон. - Обратите внимание на характер повреждений…
        Грудина смята, ребра раздроблены. Осколки прорвали легкое, и старик захлебнулся собственной кровью. Или умер раньше, от боли?
        - Надо будет провести вскрытие. - Гранвич дает знак унести тело.
        Освободившееся место пустует недолго.
        - Мартэйнн, - доктор Гранвич склоняется над пациентом, хотя его помощь и не нужна, - мне кажется, вам следует подумать о переезде…
        У него узкое лицо и маленькие глаза, которые Гранвич прячет за круглыми стеклышками очков. Он равнодушен. Бесстрастен. Аполитичен.
        - О вас спрашивали. И не только у меня. Интересовались, не слишком ли часто умирают ваши пациенты…
        Не чаще, чем у других.
        - …и не может ли быть в том злого умысла…
        Его найдут, если нужно. В другой раз Меррон испугалась бы. Но не сейчас.
        - Благодарю вас.
        - Умные люди должны помогать себе подобным.
        Гранвич протирает стеклышки платком и уходит. Надо бежать, но… сейчас? Нельзя. Нечестно по отношению к тем, у кого есть шанс выжить. Если до сих пор не пришли, то и сегодня, глядишь, не явятся. А ночью Меррон уйдет. Или утром.
        Сейчас надо работать.
        Рутина. На крови, на боли, но все равно уже рутина, особенно если на лица не смотреть. Да и они все одинаково искажены. Везет тем, кто вовремя теряет сознание, но таких меньшинство.
        Остальных привязывают.
        Жалеть нельзя. От жалости слабеют руки, а это - преступление, сродни убийству, если не хуже.
        Когда получается покинуть госпиталь, на улице уже темно. И Меррон долго трет ладони куском пемзы, стесывая чужую кровь, пока Сержант не отбирает. Сам вытирает полотенцем и потом тут же заставляет сесть. Сует миску с остывшим супом, кажется, на косточках сваренным, что сродни чуду.
        - Спасибо.
        Попадаются даже волокна мяса. И Меррон ест медленно, тщательно пережевывая, только все равно пора возвращаться домой. И что-то делать… говорить… решать.
        Дар идет рядом. Уже не злится, расстроен только.
        - Извини. - Меррон потерла глаза. - Я не хотела тебя обидеть.
        В доме сегодня как-то очень резко пахло травами, особенно липой.
        Липовый чай разжижает кровь и способствует успокоению нервов, конечно, не так, как полынь, но все же. Еще немного мелиссы, мяты и корня валерианы. То, что нужно для здорового сна.
        - Будешь?
        Будет. И за стол садится, кружку принимает, нюхает придирчиво. Опасается, что Меррон его отравит?
        - Это чтобы спалось спокойно. Без снов. А то если день такой, как сегодня, то обычно потом снится… всякое. Дар, что с тобой происходит?
        Отворачивается.
        - Ясно… как знаешь.
        Липа горчит, чего не должно бы быть. Или это валериана… но в сон клонит неимоверно. У Меррон даже на то, чтобы помыться, сил нет. Добирается до кровати, стягивает сапоги и засыпает моментально. И сон муторный, тяжелый. Она бежит. Или тонет. Пытается вырваться, но все равно тонет. Захлебывается почти. Но в какой-то момент болото отпускает.
        Меррон не удивилась, обнаружив, что спит не одна.
        - Нам надо поговорить. - Наверное, следовало бы пожелать доброго утро, но нынешнее, как Меррон подозревала, и близко не будет добрым. Дар сразу подобрался. А глаза совсем желтыми стали… знакомое что-то в этом есть, а что - Меррон не припомнит.
        - Я не знаю, зачем ты со мной возишься. И вообще не понимаю тебя совершенно. Наверное, мне и не положено, но… не в этом дело. Здесь дальше опасно оставаться.
        Она слишком долго игнорировала приглашения Терлака.
        И собрания.
        И политическую жизнь, где благоразумно было бы придерживаться правильных взглядов.
        Она думала, что если не придерживаться никаких, то ее оставят в покое.
        - Мной уже интересовались, и, значит, скоро явятся. Сюда или в госпиталь - не важно.
        Слушает. Не перебивает.
        - Я не хочу ждать, когда это произойдет. Думаю, что скоро. У меня есть лодка… точнее, я знаю, где взять лодку. И на лодке уйти больше шансов. Пара лиг вдоль берега, а там как-нибудь… есть люди, которые выведут на безопасную дорогу. Если повезет, то доберусь до Севера. Говорят, что там безопасно…
        Только Меррон не представляет, что ей делать на Севере. И вообще в этом мире.
        Отправляться в город и попробовать найти дока?
        Или это тоже безумный план?
        Хотя какие еще планы сработают в безумном мире?
        - Но я о другом. Я не говорю, чтобы ты шел со мной, у тебя наверняка свои дела и планы. Но исчезнуть придется, хотя бы на время. Терлак вцепится просто со злости.
        Обнять себя Меррон не позволила: хватит с нее игр.
        - Лучше помоги собраться.
        Дурные сны и знакомая ломота в висках прямо указывали на перемену погоды. К закату с моря пойдут туманы, а лучшего прикрытия и пожелать нельзя.
        Только и Терлак умел читать погоду. К полудню Меррон поняла: за амбулаторией наблюдают. А вечером, когда по лиловым сумеркам поползла белизна, в дверь постучали. Четверо. Вошли. Осмотрелись. И старший - Меррон видела его в приемной - велел:
        - Пройдемте, гражданин.
        Взял за плечо, чтобы не сбежала.
        - По какому поводу?
        - До выяснения обстоятельств…
        …почему-то стало жаль рук. Пальцы на допросах ломали сразу.
        А человек вдруг осел на пол. Из головы его торчал топор, тот самый, старый топор, который Меррон все хотела отнести точильщику, чтобы кромку поправил - затупилась. Но череп - не дрова, раскололся сразу.
        Второй гость упал с грохотом. А третий взвыл, но сразу заткнулся - из перерезанной глотки хлынула кровь. Хорошая смерть. Быстрая. Четвертый хотел сбежать. Не вышло. Пинок по коленной чашечке, хруст. И снова кровь на паркет. А Летиция его воском натирала.
        …дом сожгут или просто конфискуют?
        Дар вытер нож о занавеску и подал сумку. Подхватил вторую, когда только собрать успел?
        Надо уходить.
        Через окно, через палисадник… розы Меррон так и не высадила. Но какое кому до роз дело? Кромка берега. И творожистый густой туман, который стелется по-над водой.
        Лодка на уговоренном месте.
        Волна оттягивает ее от берега, и весла проворачиваются в уключинах, касаются воды. Легкий всплеск. Скрип. И тишина. Тех, которые в доме, хватятся. Терлак придет в ярость… погони не избежать.
        - Зачем ты встревал?
        Ворчание. Злится. И волнуется. За Меррон?
        - Пусти меня. Ты местность не знаешь, а я здесь ходила.
        Шипит. И просто злится.
        - Тут заблудиться проще простого. Особенно в тумане.
        В ответ только фырканье. Ну да, как Меррон только усомнилась в его способностях? Что ж, оставалось надеяться, что болезненная гордость не выведет в открытое море. С другой стороны, лучше море, чем Терлак. К полуночи туман рассеялся, и Меррон увидела берег - гранитную стену, прорезанную черными горловинами пещер.
        - Альмовы норы? Ты знаешь про Альмовы норы?
        Сержант кивнул.
        - Ты раньше бывал здесь?
        Бывал.
        Только когда и зачем, опять не скажет. И надо отстать от него со своими вопросами: Меррон помогли и следует быть благодарной за эту помощь. Остальное - не важно.
        Море шепталось и пыталось протиснуться в гранитные берега, подхватило лодку, потянуло и как-то бережно, словно с ним договорились, поставило на плоский камень. От него начинались ступени, сделанные, верно, сотни лет тому, растрескавшиеся, обвалившиеся местами, но все еще пригодные.
        И Меррон прикусила губу, запирая очередной вопрос.
        Ступени вывели в небольшую пещеру, за которой открывалась другая, и третья… и значит, правду говорили, что человек, не способный прочесть тайные знаки, которые есть в каждой пещере, в жизни не отыщет обратной дороги.
        А значит, их с Даром тоже не найдут.
        Он шел и шел, быстро, так что Меррон приходилось бежать. А бегать в темноте - не самая лучшая идея. И камни норовили толкнуть, подставить подножку, задеть острым известняковым клыком, которые во множестве росли на потолке… Меррон терпела.
        Должен же был он остановиться!
        Остановился, махнул, показывая, что именно эта пещера его вполне устраивает. Сумку бросил. И сам упал.
        - Дар? - Нельзя паниковать. Это приступ, как тот, который на чердаке случился. И плохо ему было давно, только терпел, тянул и вот дотянул, бестолочь этакая. Мышцы судорогой свело, как каменные стали. И дышит через раз, но рычит, пытается Меррон оттолкнуть.
        - Успокойся. Я не собираюсь к тебе приставать. Ни сейчас, ни вообще. Нужен ты мне больно. Я просто расстегну куртку, и тебе дышать легче станет… и мышцы попробую размять. Будет неприятно. Когда отпустит, я уйду. Обещаю. А пока терпи.
        Она точно знала, куда нажать и что сделать, чтобы ему стало легче.
        И получалось.
        Только когда Меррон хотела уйти, не позволил. Вцепился в руку, прижался щекой и поцеловал еще.
        Вот и как его понимать?
        Глава 2
        ВЕКТОРЫ ДВИЖЕНИЯ
        Неумение врать еще не повод говорить правду. Жизненный девиз честного человека
        Травинка коснулась кончика носа.
        - Вставай, я знаю, что ты не спишь. - Меррон провела травинкой по щеке.
        Не спит. С той самой минуты, когда она поднялась. Меррон всегда сначала поднималась, потом уже открывала глаза и, подслеповато щурясь, долго топталась на одном месте. Вспоминала, что за место и как она сюда попала. Зевала. Хмурилась. Трясла головой, избавляясь от остатков сна. Она была беспечна, и как такую из поля зрения выпустишь?
        Но если открыто следить, занервничает.
        - Ну вставай же. - Она забралась под одеяло и ткнула пальцем в живот. Сержант перевернулся на бок, уступая нагретое место.
        К реке ходила. Купалась. Волосы мокрые, и на шее капельки.
        - Вода хорошая, - сказала Меррон, отбирая остатки плаща. - Теплая совсем. Парная. Я раньше любила, чтобы на рассвете поплавать… особенно если по первому туману. У нас на запруде еще кувшинки были. Они только ночью цветут, знаешь?
        Знает. И что нос у нее холодный, тоже знает.
        Сама вот мерзнет, дрожит, но не признается, бестолковая женщина, с которой Сержант совершенно не умеет общаться. Ни с ней, ни с другими, от него даже обозные девки, которые особой разборчивостью не отличались, стремились отделаться побыстрей, хотя вроде бы никого и никогда не обижал.
        - Или вот на рассвете… закрываются и уходят под воду. Бетти мне плавать не разрешала. Во-первых, потому что леди принимают ванну, а не в запрудах плещутся, во-вторых, у кувшинок очень толстые стебли, как сети, легко запутаться и утонуть. Некоторые и тонули. Деревенские про таких говорили, что их водяницы уволокли. Суеверия…
        Засунула-таки ледяные ладони под рубашку.
        - Ты опять горячий. Как ты себя чувствуешь?
        Обыкновенно. Хорошо даже, когда она рядом.
        - Сегодня снова, да?
        Наверное. Но стоит ли переживать о том, чего нельзя изменить.
        Приступы случались с периодичностью в два дня, но зато проходили легче и быстрей. Тогда, в пещере, Сержант слег почти на сутки, не столько из-за самого приступа, сколько из-за непонятной, несвойственной ему прежде слабости.
        Меррон была рядом.
        И в следующий раз - тогда накатило на равнине. Два холма и поле, усеянное осколками камней. Ни пещеры, ни даже трещины, чтобы укрыться. А ей не объяснить было, что оставаться на открытом месте опасно, что надо уходить, к холмам, к лесу, видневшемуся вдали. Он бы отлежался и нашел.
        Осталась.
        И оставалась раз за разом. Вопросов не задавала. Сама протягивала скальпель, опалив лезвие над огнем. Ворчала, что он сумасшедший.
        Терпела.
        Доверяла, не понимая, что Сержант не стоит доверия.
        - Может, поешь все-таки? Хотя бы немного?
        Капли на шее Меррон высохли, и нос согрелся. Пора было вставать.
        А поесть… в последнее время его мутило от запаха еды. И это было неправильно.
        Все было неправильно.
        Ему за тридцать. Критический возраст давным-давно пройден. Изменения невозможны. Это же не ветрянка… тем более что кровь все еще красная, а кожа достаточно мягкая, чтобы скальпель ее вскрывал.
        Правда, давить приходилось изо всех сил.
        До границы осталось недели две пути. Нейтральная зона начнется раньше, сейчас наверняка полоса шире обычного, и это хорошо… если получится дойти.
        Должен.
        Позвать Ллойда… он или поможет, или позаботится о Меррон, насколько это возможно. Она будет против, но Ллойд поможет смириться с неизбежным. И постарается переключить ее внимание на что-нибудь другое. Возможно, связь еще не настолько крепка, чтобы Меррон сильно пострадала, если Дар умрет.
        Накатило у реки. Наклонился, зачерпнул воды - и вправду теплая, как парное молоко, то, которое с пенкой и запахом живого, - и не удержался на ногах.
        На этот раз шло волнами.
        Кажется, не получилось не закричать. Не помнил. Падал, как раньше, - в песок, в седую траву, которой осталось жить неделю или две. Людям - и того меньше.
        Тоже был берег, узкая полоса. Раскатанное дно и застрявшая подвода. Шелест рогоза.^{1}^ Визг подстреленной лошади. Тяжелая конница грохочет, взбивает грязь на переправе, взрезает стальным клином шеренгу пехоты. Падают стрелы. Отвесно. С неба. Они живут там, в тучах вороной масти, потерянные перья с железной остью. Пробивают щиты. Воду. Впиваются в рыхлую землю, сеют войну.
        Хорошо.
        Дар закрывает глаза не потому, что страшно - страх давно ушел, - но ему надо услышать эту музыку. Никто не верит, что она есть.
        Никто не видит алого.
        И огненных кошек, которые играют с людьми. Кошки зовут Дара, и он должен пойти за ними. Сегодня или никогда… сегодня.
        - Лежать! - Сержанта оттаскивают под защиту телеги.
        Зачем?
        - Сдохнешь по-глупому.
        И хорошо бы. Жить по-умному не выходит. Дар пробует вывернуться: кошки ведь рядом. Ему всего-то надо два шага сделать, но не отпускают. Колено Сержанта давит спину, и та вот-вот хрустнет.
        Кошки смеются.
        - Не дури…
        От удара по голове в ушах звенит, и музыка обрывается. Уходят кошки, туда, где конница добивает остатки пехоты, уже безо всякой красоты, деловито, буднично. И над стенами городка поднимается белый флаг.
        Не спасет.
        Дару не жаль тех, кто прячется за стенами, как и тех, кто стоит перед ними, за чертой осадных башен, штурмовых лестниц и баллист.^{2}^ Все обречены. Каждый по-своему.
        На землю из носу льется кровь, но ее слишком мало, чтобы кошки вернулись. Они предпочитают лакать из луж, а не лужиц. Дару нечего им предложить.
        Бросают.
        Не прощаются до вечера, а именно бросают. Вообще-то Дар ненавидит вечера, особенно такие, по-летнему теплые, с кострами, мошкарой, что слетается к кострам, с черной водой, которая словно зеркало. Но сегодня ненависти нет. Наверное, уже ничего нет.
        Жаль, что днем умереть не вышло.
        Сержант идет позади. Присматривает. И сопровождает. Сначала туда… потом назад. Док уже расставит склянки, разложит инструмент. Он тоже будет молчать, только губы подожмет, запирая слова. Устал. Все устали.
        А ночь вот хорошая. Звезды. Луна. И дикий шиповник отцветает, сыплет на землю белые лепестки.
        - Почему все так? - Дар повернулся к сопровождающему.
        - Надо же, заговорил-таки. И давно?
        Да. Наверное. Дар не помнил, когда осознал, что снова способен разговаривать. Дар вообще не помнил время.
        - И чего молчал?
        Дар пожал плечами: в словах нет смысла. Ни в чем, если разобраться, смысла нет.
        Дорога. Война. Зимовки. Сержант. Другие. Всех убьют, сейчас или позже, год, два, десять… у войны сотня рук, и в каждой - подарок, все больше железные, вроде тех, которые с неба сыпались. И чего ради бороться, придумывать недостижимые цели? Врать, что однажды доберешься, убьешь того самого, заклятого врага, и все в одночасье переменится…
        Следовало быть объективным: у Дара не хватит сил убить Дохерти. А если вдруг хватит, то никому не станет лучше. Напротив, будет красная волна, от границы до границы. Так стоит ли оно того?
        Разве что ради кошек.
        Но они же бросили.
        Старый шатер. Кольцо охраны. Знамя.
        Сегодня без зрителей: любое развлечение приедается, а уж то, которое годами длится, так и вовсе не развлечение. Тоска… оказывается, когда ненависть уходит, мир становится безвкусным.
        - Ты что задумал? - Сержант почуял неладное.
        - Я просто понять хочу, почему все так?
        - Как?
        - Не знаю.
        Плохо…
        Мучительно, как будто Дар только что лишился чего-то важного и теперь изнутри распадается. Он видел подобное, когда кости гниют, а мышцы вроде держатся. И человек орет от боли, но даже маковый отвар не способен ее ослабить.
        Об этом он думает, принимая удары. Сегодня, как вчера… и завтра. И потом тоже.
        Зачем тогда?
        До повозки дока Дар добирается сам, и от мака отказывается, а док сует и сует, уговаривает.
        Нет, это не док, руки другие, смуглые и с царапинами, вечно она куда-то влезет…
        - Выпей, пожалуйста, легче станет.
        Нельзя. И не станет.
        Он лежит на берегу у костра, и жарко очень. Сдирает одеяло, пытаясь высвободиться.
        - Вода, это только вода. - Меррон помогает напиться. А вода вкусная до безумия. - Тихо, Дар. Я никуда не ухожу. Я здесь. С тобой…
        …а там никого не было. Палатка. Или повозка. Запах всегда один и тот же: травяно-химический. Ноющая боль во всем теле. Жажда. И голод.
        Регенерация требует энергии. Еды хватает. Но в этот раз Дар отказывается. Он отворачивается к стене и лежит, пытаясь понять, почему же все именно так, как есть. Приходит док. Потом Сержант. Еще кто-то. Говорят. Уговаривают.
        Чего ради?
        Постепенно голод отступает. Зато спать хочется почти все время. И Дар спит. Долго… дольше, чем когда бы то ни было. Сны тоже пустые, но в них легче.
        Будят. Грубо. Пинком. Плевать.
        За шкирку выволакивают из палатки, наверное, все-таки убьют. Хорошо бы. Глаза у Дохерти не рыжие - красные, как уголь, но Дар может смотреть в них, не испытывая больше ни ненависти, ни желания убивать.
        - Перегорел, значит. Ну и хорошо. Не все ж тебе под волной ходить.
        Вот когда в голову лезут, это мерзко. Дохерти не дает себе труд скрывать свое присутствие, напротив, всегда действует грубо, точно подчеркивая этим собственную силу.
        - А вот сдохнуть зря решил. Зацепиться не за что?
        Перебирает воспоминания, какие-то размытые, словно чужие. В них нет ничего, чего бы Дару было жаль отдать. Отпускает не сразу, но все-таки отпускает.
        - Ясно. С людьми ты не ладишь. С лошадью попробуй. Но смотри, бросишь - обоих удавлю.
        Себя Дару было не жаль, а вот лошадь… он никогда не видел таких красивых,^{3}^ чтобы хрупкая, словно из снега вылепленная. Не поверил даже, что настоящая. Живая. Брала хлеб с руки осторожно, обнюхивала волосы, касалась мягкими губами волос, дышала, согревая собственным теплом.
        Вздыхала тихонечко.
        И смотрела так, будто знала про Дара то, что никто больше не знает.
        Он провел рядом с ней ночь, прижимаясь к горячему боку. И вторую… и уже потом, позже, рассказывал ей обо всем. Не жаловался, просто говорил.
        С кем-то надо было.
        Не смеялись. И желающих отнять не было. Дар не отдал бы: свое отдавать нельзя.
        Снежинка принадлежит ему. Она осталась в Ласточкином гнезде, но это лишь потому, что здесь слишком опасно. За Снежинкой присмотрят. А когда Дар найдет место, в котором сможет жить, вернут.
        Ему такое место нужно, даже не для самого - для Снежинки и Меррон. Ее Дар точно не отпустит. И не позволит уйти. Это нечестно. Неправильно. Но иначе он просто сдохнет.
        - Только попробуй. - Меррон рядом. У нее глаза как вишня. И кожа смуглая, сладкая. - И я не знаю, что с тобой сделаю… у меня, между прочим, планы имеются. А ты тут… собрался.
        - Какие? - В горле пересохло, и язык больно задевает нёбо.
        - Дар, ты…
        Заплакала. Все-таки довел до слез. А что делать, если он не понимает, как правильно обращаться с женщинами? С лошадьми намного проще.
        - Ты знаешь, как меня перепугал? Я… я подумала… уже все. Ты сутки целые… и лихорадка… и бредишь. И вообще…
        Сутки всего? По собственным ощущениям - гораздо дольше.
        - Какие планы?
        Он ослабел, но не настолько, чтобы и дальше лежать. Получается сесть и дотянуться до Меррон. Мокрые щеки и ресницы тоже. А пахнет все еще тиной речной. Если ей хочется плакать, то пусть плачет, но рядом.
        - Грандиозные.
        - Рассказывай.
        Он имеет право знать, хотя бы для того, чтобы не ошибиться в очередной раз.
        - Я дом хочу. И семью. И детей. Двоих. Или троих. Вообще как получится, но хочу. А ты умирать собрался… нельзя быть такой свиньей!
        Нельзя.
        Тем более если планы имеются…
        …и наверное, следовало бы поблагодарить Дохерти за то, что Дар дожил до этого дня.
        Утро.
        Раннее. За окном - белесый болотный туман. Рассеянный солнечный свет слишком слаб, чтобы хватило для комнаты. В углах - темнота. Она укрывает обшарпанный печной бок с черным квадратом заслонки, и шторку, которая разделяет комнату пополам. Темнота прячется и под массивным столом, на котором уже стоит кувшин и миска с творогом. В комнате пахнет мятой и чабрецом, сеном, молоком, свежим хлебом, и я некоторое время лежу, наслаждаясь минутой покоя.
        Их не так много, чтобы не ценить.
        Я не одна.
        Теплая ручонка на шее, сладкое сопение в ухо.
        Настька…
        Нет, моя дочь далеко. Но Йен рядом. Из-под одеяла выбрался, жарко ему, рубашка взмокла, и волосы на затылке слиплись.
        Он тоже просыпается и смотрит на меня рыжими глазами, в которых вопрос.
        - Все хорошо…
        Не очень хорошо, но много лучше, чем могло бы быть.
        Йен вздыхает.
        - Твой отец… он очень долго болел. И начал поправляться…
        Кайя был со мной, когда болела я. Неотступно. Каждую минуту. Утешал. Успокаивал. Уговаривал жить. Угрожал даже… и не хотел отпускать.
        - …и обязательно поправится. Не сразу, но поправится. На самом деле он очень хороший человек.
        Что я могу еще сказать?
        И Йен не верит. Он помнит, что было вчера.
        …Кайя?
        …да?
        Он отозвался сразу и с какой-то готовностью, словно ждал, когда я позову.
        …я просто хотела убедиться, что ты есть.
        …я в порядке.
        …врешь.
        …вру.
        Сомнение. И тревога, которая растет с каждой секундой. Я слышу его ясно, четко, лучше, чем когда бы то ни было.
        …Иза, ты… я бы хотел поговорить, но… не в доме.
        …из-за Йена?
        Малыш перебирает пряди моих волос, сосредоточенный, серьезный.
        …мне бы не хотелось повторения вчерашнего. Я не уверен в том, что полностью себя контролирую. Сейчас я отдаю себе отчет, что этот ребенок не несет в себе угрозы, но…
        Этот ребенок?
        Ллойд предупреждал, только я до сих пор не уверена, что мнению Ллойда стоит доверять.
        …сейчас выйду.
        …только оденься. Прохладно.
        И снова сомнения. Ожидание, нервозное, точно Кайя опасается, что я передумаю.
        Ну уж нет.
        - Урфин! - Он спит поперек порога, с мечом в обнимку, и мне совсем не хочется знать, от кого именно он собрался нас защищать. Но глаза открывает сразу. - Присмотри за Йеном.
        - А ты?
        - Мы поговорим. Не стоит волноваться.
        Все равно волнуется. За меня? За Кайя? За обоих сразу?
        А во дворе и вправду прохладно. Сыро. И туман ложится на плечи белой паутиной. На траве - роса, а в траве - одуванчики, желтые веснушки.
        …И снова вспоминаю о Насте. Я бы сплела ей венок из одуванчиков, с длинной такой косой. Я помню, как мама мне выплетала такие, а косу одуванчиковую украшала синими васильками и еще ромашками. Я себе такой красавицей казалась…
        Кайя сидит на том же месте, что и вчера. Он всю ночь здесь провел? Похоже на то. Сидел. Думал. Не знаю, до чего додумался, но подозреваю, что вряд ли до чего-то хорошего.
        - Пойдем прогуляемся? - Меня тянет прикоснуться к нему, но я чувствую, что Кайя этого не хочет.
        Боится?
        Скорее стесняется. И еще не доверяет себе. А в рыжих прядях запутались капли росы.
        Руки прячу за спину, так обоим спокойнее будет.
        А Кайя поднимается и, оглядевшись, выбирает направление. К лесу? Почему бы и нет. Он двигается по-прежнему бесшумно, но все-таки как-то неловко, что ли? Словно отвык от собственного тела.
        - Я позволил себе игнорировать тренировки. - Он заговаривает первым. - И долгое время вел не совсем тот образ жизни, который…
        Запнулся и замолчал, но позволил взять за руку. Ладонь темная совсем. Сам он тоже - что снаружи, что изнутри. Выгорел, если не дотла, то почти.
        - Не нужно, сердце мое. - Кайя не позволил мне заглянуть слишком далеко. - Я не хочу причинять тебе боль, даже случайно. Позволь мне самому отойти. Я хотел попросить тебя, чтобы ты…
        А кольцо надел все-таки. И синий камень сегодня ожил, яркий, как никогда прежде.
        - Скажи, пожалуйста, дяде и Урфину, чтобы без особой необходимости меня не трогали.
        - Они не будут.
        - Хорошо. - Он осторожно сжимает мои пальцы. - Но все равно скажи. И чтобы держались в стороне. Вчера я слышал тебя, но не Урфина. И там, на площади. Они были как другие люди.
        Лес оборвался. Не было авангарда из светлых берез и темной еловой стражи, но лишь четкая граница по берегу ручья. Узкая лента воды в глубоком русле. Красный глинистый берег. Кусты бересклета в нарядных серьгах цветов, и далекая песня жаворонка.
        Серебро паутины.
        - Если мне будет что-то нужно, я спрошу. Возможно, моя манера общения вызовет неприятие, но я не имею намерения кого-то обидеть. Я лишь буду стараться никого не убить.
        - Кайя, они взрослые. Поймут.
        Опять сомнение. Он больше не верит людям, пожалуй, мне в том числе. И главное, что имеет на это все основания, вот только Кайя стыдно за свое недоверие.
        - Еще, пожалуйста, скажи, что, когда я… не совсем в себе, нельзя тянуться к оружию, как бы этого ни хотелось. Вообще не следует шевелиться или заговаривать. Я все равно не услышу никого, кроме тебя, а голос, интонация, что угодно, способны спровоцировать нападение. Также нельзя смотреть в глаза. И… прикасаться к тебе. Вообще подходить к тебе слишком близко.
        Последнее произносится тихо, почти шепотом.
        - Извини, но эмоциональная составляющая в любой момент может оказаться сильнее разума.
        - Касается Йена или…
        - Мужчин. Взрослых. Всех.
        Киваю, испытывая при этом непонятное облегчение. Со взрослыми мужчинами мы как-нибудь разойдемся. Вот только поговорить Кайя хотел совсем не об этом.
        Отпускает мою ладонь, скрещивает руки на груди, но не отворачивается. Смотрит сверху вниз, сердито, словно заранее готовясь воевать.
        - Я вчера сказал, что не готов тебя отпустить.
        Я не хочу, чтобы меня отпускали. Я вообще не воздушный шарик, который на привязи держат.
        - Иза, мне непросто говорить то, что я должен. Я действительно физически не способен расстаться с тобой. Сама мысль об этом… меняет.
        Надо полагать, не в лучшую сторону. Эмоциональная составляющая, разум… он опять запутался в себе.
        - Ты видела, чем я становлюсь, поэтому тебе придется находиться рядом со мной. Всегда и везде. В таких местах, как это…
        Место неплохое. Сыровато только, но это же мелочи.
        - …в местах, куда менее подходящих для жизни, чем это. Война - грязное занятие. И ты увидишь то, что в иных обстоятельствах я предпочел бы от тебя скрыть. Многие поступки, которые мне придется совершить, скорее всего вызовут твое непонимание и неодобрение. Я постараюсь объяснять их причины, а также обеспечить тебе комфорт в той степени, в которой он возможен…
        Он всю ночь это сочинял? Похоже.
        - …однако я не готов и никогда не буду готов дать тебе свободу. Более того, если вдруг ты поймешь, что больше не способна находиться рядом со мной и попытаешься сбежать, я пойду следом, и неважно куда. Я сравняю с землей любой замок, который посмеет тебя укрыть. Я уничтожу город, если этот город тебя не выдаст. Я перейду границу и начну настоящую войну. Мне нечего терять.
        А шантажировать так и не научился. И вся эта эскапада - от боли, которая говорит громче слов.
        - А мне некуда бежать.
        Не слышит.
        - У меня был выбор, Кайя. Я бы не вернулась, если бы не хотела вернуться. Понимаешь?
        Не понимает. Прижимает палец к губам - просьба молчать. Речь еще не окончена. Осталась пара финальных аккордов.
        - Но я готов принять твои условия. - Последняя фраза заготовленной речи. И я разрываюсь между желанием отвесить ему хорошую оплеуху и обнять.
        Главное - без слез, решит, что из-за него, и будет прав.
        - Какие условия?
        - Любые.
        У меня условий нет, но… Кайя нужны правила. Определенность. Сделка - это всегда гарантия.
        - Наведи в стране порядок.
        Кивок.
        - Мне нужна моя… наша дочь. Но я не хочу рисковать ее жизнью, поэтому, пожалуйста, сделай так, чтобы она смогла вернуться. И поскорее.
        Кивает и ждет продолжения, а мне больше нечего сказать. Или все-таки есть?
        - Йен…
        - Ллойд или Мюррей примут его.
        Я присаживаюсь на поваленное дерево. Старая осина некогда росла на границе леса и болота, приграничный страж, но ручей подмыл корни, а ветер довершил дело. И осина легла, продавив мох и мягкую рыхлую почву. Ветви ее обглодали, ободрали кору, и на белом древесном теле проросли грибы. Но в яме, прикрытой мертвыми корнями, поднимались побеги с характерными серебристыми листочками, что дрожали даже в безветренную погоду. Было в этом что-то правильное, но…
        …осина - хороший символ, вот только думать надо не о символах.
        У Йена появится семья.
        И дом.
        Нормальные игрушки вместо разбитых тарелок. Растреклятый пони, о котором Настька только и говорит. Безопасность. Постоянство мира. И люди, которые действительно будут его любить.
        А что можем дать мы?
        - Именно. Ты опять очень громко думаешь. - Кайя присаживается рядом. - Так будет лучше для всех.
        Не знаю.
        Не верю. Ему. Ллойду. Разуму. Логике.
        Когда-нибудь Йен начнет задавать вопросы. Кайя остынет и будет мучиться чувством вины за то, что отказался от сына. А я? Смогу ли уговорить себя, что поступила правильно, избавившись от ребенка? Он ведь не исчезнет. И глядя на Настьку, я всякий раз буду вспоминать Йена, осознавая, что предала.
        Я ничего не обещала, но все равно предала.
        - Сложно все. - Кайя наклонился и зачерпнул черную воду, позволяя ей литься сквозь пальцы. Он разглядывал руку, воду, грязь, оставшуюся на ладони. Синюю стрекозу и прошлогодний лист, застрявший в трещине. Он опять сомневался, а я не могла понять причины этих сомнений.
        Сложно. И, наверное, единственно верного решения не существует. Есть просто решения, каждое со своими последствиями.
        - Кайя… я не думаю, что… отослать его ты всегда успеешь. - Древесина влажная и скользкая, на ладони остается ее запах, мертвый, прелый и в то же время мирный. - Я понимаю, что не заменю ему мать, потому что мать в принципе нельзя заменить, да и… обещать, что стану любить, как родного, не буду. Но я не причиню ему вреда.
        - А я?
        Стрекоза улетает, мы остаемся.
        …вчера ты напомнила, каким был мой отец.
        …мне просто надо было тебя остановить.
        …нет, сердце мое, это правильно. Я не хочу искалечить этого ребенка только потому, что имел неосторожность совершить ошибку.
        А что будет потом? Лет через пятнадцать? Или двадцать? Йен вернется на эту землю. И они вынуждены будут встретиться. Кем? Врагами? Чужими людьми? Не людьми вовсе, но взрослыми самцами, которые станут делить территорию?
        Двадцать лет - не так и много.
        Дети не должны воевать с родителями, как и родители не должны бросать детей.
        А есть еще я. И Настя, которая может стать сестрой. Или соперницей, отнявшей родительскую любовь. Мы все можем кем-то стать друг другу, и надо решить, кем именно. Я не знаю, как не ошибиться, но я не хочу, чтобы за наши ошибки отвечала Настя. Да и Йен ни в чем не виноват.
        - Ты - не твой отец, Кайя. И не животное. Пожалуйста, дай себе шанс.
        И не только себе: нам всем этот шанс нужен.
        Это не условие, просьба, но Кайя ее воспримет и честно попытается выполнить. А мне придется следить, чтобы они с Йеном не искалечили друг друга. Если ничего не выйдет, то я хотя бы буду знать, что пыталась.
        - Нам пора возвращаться. - Кайя протянул руку, вежливый и ничего не значащий жест. Он снова закрылся. Играет по правилам хорошего воспитания.
        Пускай.
        - И еще, ты не можешь сопровождать меня в неопределенном статусе. Это повредит твоей репутации. Поэтому в Кверро мы поженимся.
        Глава 3
        ИЛЛЮЗИИ РЕАЛЬНОСТИ
        Если вам кажется, что мир сходит с ума, последуйте за ним. Во всяком случае, вы будете соответствовать миру. Совет одного психоаналитика
        Вернулся.
        Остался.
        И все равно не мог поверить, что вернулся и остался. Разум любит играть, и Кайя было страшно оттого, что все вокруг вдруг окажется именно игрой. Ему ведь хотелось сказки.
        Чтобы чудо.
        Изольда.
        Дядя и Урфин.
        Снова, как раньше или почти. И больной разум по-своему логичен. Кайя видел безумцев, которые придумывали себе свой собственный мир, где были счастливы. И эти миры были реальны для людей, их создавших. Там оживали мертвые и возвращались потерянные, там появлялся шанс исправить ошибку, и все заканчивалось непременно хорошо.
        В безумии, если разобраться, есть своя доля чуда. Оно многогранно и полновесно. В нем небо - синее. Трава - зеленая, и у зеленого тысяча оттенков. В них хрупкость молодых листьев и живая сила травы, что пробивается сквозь окаменевшую землю. Тяжелая лента леса, которая почти растворяется в синеве… а если смотреть на солнце, глаза начинают слезиться.
        Кайя смотрит, потому что может.
        И трогает траву. Солому. Собачью шкуру с жесткой шерстью, в которой засели прошлогодние колючки и тугие шары клещей, наверняка свежих. Он гладит старые доски, что норовят посадить занозу. И хрупкие шляпки волчьих грибов.
        Грибы горькие, с резким запахом. И от старого гвоздя, который Кайя вытащил из коновязи, во рту остается вкус железа и ржавчины.
        Он снова слышит: стрекот кузнечиков и скрип половиц в доме. Кряхтение старых петель, на которых провисает дверь… шаги… людей. Звуков много. И разве способен он придумать все это? И запах сена? И лошадей. Хлеба. Молока. То, как белые струйки звенят о подойник и женщина то и дело разгибается, растирая ладонями спину. Она настоящая? В длинной юбке, подвязанной узлом выше колен, и с коленами, раздутыми болезнью, со старыми стоптанными сапогами и этим подойником, слегка мятым, неновым, но чистым. Или вот черная корова с пятном на лбу. Один рог длиннее другого, а вымя разбухшее, перевитое венами. Корова не торопит хозяйку, привычна.
        Возможно, Кайя видел их когда-то давно, в один из прежних дней, о которых думает, что вспомнил.
        И женщина, перелив молоко в глиняный кувшин, подала.
        - Пейте, пока теплое. - Она ушла, не дождавшись благодарности.
        Молоко было сладким, с кружевной пенкой. Сено кололось, как положено сену. Трава была влажной и тугой. А вода в ручье холодной, черной, она оставила на ладони тяжелые песчинки и длинный звериный волос. Как понять, что именно - настоящее?
        И надо ли?
        У Изольды отросли волосы. И сама она стала немного иной. Родной, но… строже? Жестче? Или это Кайя решил, что в его фантазии она должна быть именно такой?
        Тянуло прикоснуться. Разобрать косу, которая уже почти развалилась, по прядке, по волоску, вспомнить запах ее волос и кожи. Стереть со щеки тень и пульс поймать, чтобы как прежде. Если это его мир, то у Кайя получится.
        Но она была такой настоящей…
        …и снова рядом.
        Кайя не позволит ей уйти, неважно, существует она на самом деле или сугубо в его сломанном разуме, но уйти - не позволит. А ей захочется. Не сейчас, пока она его жалеет, но через месяц… год… два… когда-нибудь жалость иссякнет и что останется?
        Чувство долга.
        И дочь.
        Кайя не знал, что у него есть дочь, и всю ночь думал о ней, не только, но о ней больше всего. Рыжая. С веснушками. Яркая. Живое солнце. И чудо для двоих. Иза вспоминала о ней так, что не подслушать не получалось. Кайя пытался себе сказать, что нехорошо - подслушивать, вот только сил отвернуться не хватало.
        Иза тосковала по дочери.
        Разве в чудесном мире, созданном исключительно силой воображения, он не сделал бы Изольду счастливой? Это же просто, заменить одного ребенка другим.
        Придумать, почему Йена больше нет, а Настя - здесь.
        Доказательство?
        Отнюдь.
        Иза попросила дать шанс. И не получается ли так, что именно его собственный разломанный разум пытался примириться с собой же? Тот, каким он был раньше, не позволял себе пугать детей и уж тем более не испытывал желания причинить им вред. Прежний Кайя знал, что такое поведение противоестественно и, наверное, действительно не стал бы отказываться от сына.
        Сложно все, и от этой сложности болит голова. Слишком много всего накатило и сразу. Как он раньше управлялся со всеми этими звуками, запахами, ощущениями? С тем, чем тянет от людей, - хаос эмоций, статичный шум, от которого не избавиться.
        И Кайя отступает, пытаясь привыкнуть к этому шуму.
        Наблюдать лучше издали.
        Дядя умывается колодезной водой, фыркает и отплевывается. Сонный Урфин меряет шагами двор, думает о чем-то, время от времени останавливается и бросает в сторону коновязи раздраженный взгляд. Он по-прежнему не умеет сдерживать эмоции. И почти не изменился.
        Йен выбирается из дому, садится на порог, обняв огромную черную курицу. У птицы красный гребень и шпоры на лапах, которые способны ранить, а Йен еще слишком мал, чтобы не бояться ран. Но курица сидит смирно, лишь моргание выдает, что птица жива.
        Сейчас вид мальчишки не вызывает ничего, кроме недоумения. Неужели этот ребенок - сын Кайя? Система подтвердила, но… почему тогда Кайя не испытывает желания иного, кроме как свернуть ему шею? Он чужак. На его территории. Он мал и слаб, но все равно чужой. А сломанная шея - легко и небольно.
        Правильно.
        В собственном мире он может позволить себе детоубийство: поймут и простят.
        Но Изольда держится рядом, не спуская с мальчишки взгляда. Снова вмешается. Пострадает. И… нельзя убивать детей! Кайя зажмурился, отгоняя наваждение.
        Ветер донес запах.
        Много запахов, но два выделяются особенно ярко, более того, они переплелись между собой, и один уже неотделим от другого. Иррациональный гнев тает. Иза присаживается рядом с мальчишкой и достает пудреницу. Во всяком случае, Кайя сперва принимает этот предмет именно за пудреницу, но почти сразу понимает ошибку.
        …Кайя… мне бы хотелось, чтобы вы познакомились. Если ты не против.
        Не против, но… он, нынешний, не то, что следует видеть детям. Кайя не хотелось бы испугать еще и дочь. А если она все-таки не испугается, то что ей сказать?
        Кайя не представляет.
        …трус.
        Не упрек, скорее улыбка и нежное прикосновение, которое он ловит. Бабочка в плену ладоней, одно неверное движение - и исчезнет. Кайя будет осторожен.
        Он посмотрит издали.
        …если ты не возражаешь.
        В ее душе живет лето и девочка в соломенной шляпке, которая сползает на глаза. Ветер растрепал атласные ленты, и девочка держится за поля шляпки обеими руками.
        Она уже большая!
        К ним обеим тянет неудержимо, и Кайя делает шаг. И еще один до грани. Дальше нельзя. Как бы ни хотелось - нельзя.
        Подсмотренное лето исчезает, остаются настороженность и беспокойство. За кого Иза больше волнуется? А мальчишка больше не смотрит на экран. Вцепился в курицу, прижал так, что вот-вот задушит, и взгляда с Кайя не спускает.
        Неправильно, когда дети боятся.
        Кайя закрывает глаза, сосредотачиваясь на внутренних ощущениях. Это не чужак. Не конкурент.
        Просто ребенок.
        Его надо научиться воспринимать именно как ребенка.
        И ветер дал хорошую подсказку.
        …Иза, ты не могла бы принести мне его вещь? Неважно какую, можно кусок тряпки, главное, чтобы с запахом. И свою желательно. Переплети их вместе, чтобы запахи смешались.
        Будь мир полностью порожден его разумом, Кайя сделал бы себя более человеком. Наверное. Но животные тем и хороши, что довольно легко поддаются дрессировке.
        …прекрати!
        …нельзя отрицать очевидное. Я воспринимаю его помехой исключительно на инстинктивном уровне. С точки зрения разума он мне безразличен.
        С отцом было то же самое?
        Но тогда почему он не убил Кайя, когда имел такую возможность? А возможностей были тысячи: отца не останавливали. И возможно, были бы рады, если бы Кайя умер. Наверняка были бы. Он ведь помнит, какое у нее вызывал отвращение, но раньше Кайя не думал, что его смерть - это возможность для Аннет стать матерью. Совет вынужден был бы смириться, впрочем, отец плевать хотел на мнение Совета. Тогда почему он не позволил ей родить? Даже после Фризии? Другие должны были настаивать.
        И объективных причин для отказа не имелось.
        Что произошло?
        Кормак знал наверняка, но он мертв. Тогда кто? Дядя? Система? Кайя выяснит. Ему нужно понять, что делать, чтобы не убить собственного сына. Для начала.
        …прекрати себя с ним сравнивать. Ты - не он.
        …как человек. Но инстинкты у нас одинаковые.
        Иза отрезает две полоски ткани - от своей рубашки и от детской, заплетает их косичкой и, прежде чем отдать, спрашивает.
        …а Настю ты тоже будешь…
        …нет. Я ее через тебя вижу. Она как ты, только маленькая.
        Два запаха свиты вместе, неотделимы друг от друга, а Иза дотягивается и проводит ладонью по щеке.
        - Я никак не могу поверить, что ты здесь. И настоящий. Что не исчезнешь, как только я отвернусь…
        Ладонь холодная, а кожа шершавая, обветрилась. Розовые ногти с белыми лунками. И темное куриное перо, прилипшее к плечу. Разве это похоже на выдумку?
        Кайя не знает. Но времени решать не остается: пора в дорогу, и сборы - хороший способ отвлечься.
        Вчерашняя кобыла мотает головой и пятится. Ей страшно, и животный страх отличается от человеческого иррациональностью и какой-то абсолютностью. Кайя может его убрать, но медлит, подмечая детали. Старый шрам на шее, пятна пота и поистертая подпруга. Стремена слишком малы для Кайя, а от седла он отказался. То, которое есть на хуторе, - с высокой передней лукой и неудобное.
        Почему именно такое?
        Кобыле Кайя протягивает пучок травы. И подталкивает к решению. Это тоже просто, а раньше он не умел. Из-за блока? Блока больше нет, но что осталось?
        Воспоминания. Все еще при нем, каждый день его жизни, расписанный по секундам, вдохам, ударам сердца.
        Растерянность: Кайя не знает, что со всем этим делать.
        Сомнения. Гнев. И… снова сомнения.
        Тряпичная косичка, которая хранит два запаха.
        Тропа по болоту. Лошади идут шагом. Справа - выгоревшие на весеннем солнце моховые поля. Слева - зеленое покрывало топи, безопасное для неопытного глаза. Осока щетинится по краю, созвездия очеретника^{4}^ рисуют тайные тропы, и манят чистотой воды синие озерца-бусины. На самом деле вода в них кислая, малопригодная для питья. А почва, выглядящая такой надежной, через несколько шагов проглотит…
        То, что внутри его, недовольно. Ему не нравится болото и два запаха. Оно предлагает убрать один, чтобы остался только тот, который нужен.
        К полудню топь исчезла, и на островке твердой земли устроили привал. Костер раскладывать не стали, что было разумно: нет нужды задерживаться в этом месте. И в любом другом.
        До Кверро.
        - Можно? - Иза сама подошла и, протянув хлеб и холодное мясо, присела рядом. Сейчас от нее пахло багульником, полынью и анисовой мазью от комаров. И ею самой. - Здесь по-своему красиво. Я никогда раньше не бывала на болотах. Думала, там мрак и ужас, а оно…
        Она не знала, о чем еще с ним разговаривать, но не уходила, что уже хорошо. Села, подтянув колени к подбородку, обняла руками. Ей был к лицу этот нелепый мужской наряд, пожалуй, слишком к лицу, чтобы оставаться равнодушным. А коса опять растрепалась. Сам вид Изольды, ее присутствие на расстоянии вытянутой руки успокаивали. И Кайя вернул косичку из ткани в карман. Потом, когда дорога продолжится, он вытянет ее снова. Тот, второй запах, уже не мешает, выступая скорее дополнением к первому, неприятным, но терпимым. Хотя вряд ли следует надеяться, что все будет так просто.
        - Я бы рассказала тебе и про болота… я рассказывала обо всем, что видела. А ты молчал.
        …и мне начинало казаться, что ты никогда не ответишь.
        …я слышал.
        Про дорогу. Зиму. Оленей. Весну и еще бабочек. Про старый дом, на крыше которого выросла береза. Про волчьи капканы и остальное… только не понимал, кто говорит.
        Или, напротив, понимал?
        Нет. Ему ведь становилось легче. Разум возвращался. Способность понимать человеческую речь. Разговаривать. Мыслить логически.
        Только извращенная логика требовала молчать.
        - Кайя, ты должен поесть.
        Он ест. Медленно. Тщательно разжевывая каждый кусок, пытаясь распознать подделку. Но мясо пресное и жесткое, а вот хлеб почти свежий. И крошки сыплются на рубашку, собираясь в складках.
        На рубашке пятна травы и грязи.
        Настоящие?
        Ответа нет. Зато есть время, которое вновь уходит. И тропа, болото, моховые кочки с вязью клюквы, красные бусины прошлогодних ягод на тонких стеблях. Подъем и лесная дорога. Ранние сумерки елового леса. И перекрестье колючих лап.
        Поляна, окруженная валунами. Старые камни наполовину вросли в землю, образуя правильную окружность, слишком правильную для естественного ее происхождения. Грубые лица, что проступали под наслоениями лишайника, принадлежали прошлому этого мира.
        В центре поляны вспыхнул костер. Раньше Кайя любил смотреть на пламя, чувствовал с ним какое-то сродство, и сейчас оно манило близостью, обещанием тепла, покоя. Но подходить было нельзя, опасно для людей, у костра собравшихся. Они, как и лошади, боялись Кайя, впрочем, этот страх осознанный и разумный. А обоняние и зрение у людей были слабы, и Кайя, сделав круг по поляне, подошел с подветренной стороны. То, что внутри его, умело двигаться бесшумно. Оно не потревожило ветвей и хрупких еловых веток, которые, ломаясь, выдали присутствие зверя. Оно подсказало, где можно укрыться. И наблюдать.
        Сейчас Кайя подобрался к мальчишке на шаг ближе, чем утром. Желания убить не возникало. И запах его, голос, сам вид не вызывали ровным счетом никаких эмоций. Пожалуй, это хорошо. И Кайя вернулся прежде, чем его отправились искать. Он сел на сухую траву, прислонился к камню и притворился спящим. Ждал.
        И ожидания сбылись. Ужин принесла Изольда и, протянув миску, присела рядом. Она смотрела, как Кайя ест, и он нарочно ел медленно, чтобы она подольше побыла рядом. Впрочем, горячая каша с мясом была вкусна, вот только порция оказалась маловата. И Кайя пальцами снимал прилипшие к глиняным стенкам крупицы еды. Немного стыдно, но голод был сильнее стыда.
        Он так давно голоден…
        - Ты так и останешься здесь? - Пальцы Изольды скользят по плечу и предплечью, задерживаясь на ладони. Когда-то он уже держал ее руку в своей.
        Не удержал. И сейчас она уходит к гаснущему костру, но вскоре возвращается.
        - У нас есть одеяло и плащ. Это уже много. - Она выбирает место и старательно очищает его от мелких веточек, шишек и камней. - К тому же ты горячий, так что не замерзну.
        Она собирается остаться на ночь с ним?
        - Именно. Теперь и ты громко думаешь.
        - Нельзя.
        - Можно и нужно. Кайя, не знаю, чем ты себя изводил целый день, но ты должен отдохнуть. И лучше, если я буду рядом.
        …я же все равно не уйду. Или потом вернусь. Когда ты в последний раз спал хотя бы пару часов?
        …не помню.
        …давно? Конечно, давно. И один не уснешь. Не хмурься, я же знаю, что будешь сидеть до рассвета, себя накручивать. А ты и так на пределе.
        А с предела легко сорваться.
        - Ложись. И нечего меня взглядом сверлить. Я тебя все равно не боюсь.
        Правда.
        - Закрывай глаза. - Она касается волос, нежно, почти как прежде. - Место странное, правда? В моем… прошлом мире было что-то похожее. Стоунхэдж.^{5}^ Каменный круг и очень старый, несколько тысяч лет, но этот, наверное, старше. И с лицами. Почему-то я думала, что в мире не было никого до вас. То есть люди были, но совсем дикие. А это…
        Плащ слишком короткий для Кайя, но это мелочи.
        Она ложится рядом, лицо к лицу, ожидая ответа. О прошлом мира говорить безопасно.
        …здесь существовали боги. И кое-где остались, насколько знаю. В примитивных культурах. Но в большинстве своем боги ушли.
        …а вы остались.
        …да.
        Разговор не клеится, но ему хорошо оттого, что Иза рядом.
        …засыпай.
        …засну, обещаю. Поговори со мной еще немного, если ты не устала.
        …о чем?
        …о ком… о чем-нибудь.
        Он вовремя исправил оговорку, только врать бесполезно. Кайя уже забыл, каково это - быть рядом с человеком, который слышит больше, чем сказано.
        …может, все же попробуешь с ней побеседовать? Уже не сегодня, сегодня поздно. А например, завтра? С Ллойдом тебе все равно придется, он спрашивал. Я сказала, что ты пока не в состоянии. Он мне не поверил. Он…
        Смятение. И эхо обиды.
        …он тебя обидел?
        …нет. Он все еще думает, что ты неадекватен.
        …возможно.
        …прекрати.
        Иза пинает, легонько, и надо бы сказать, чтобы поосторожней, о него легко пальцы ушибить.
        …он всерьез думал о том, чтобы тебя… ликвидировать. Я поставила им условие, только ведь не факт, что его выполнили… и выполнят. И нет, Кайя, меня никто не заставлял идти сюда. А вот оставаться там… уговорили. Я понимаю, что и для чего он делал, но… все равно мерзко. Я потом расскажу подробней, ладно? Кайя, пожалуйста, не давай ему собой манипулировать. Ты не животное. И не сумасшедший.
        С этим можно было бы поспорить. Он так и не решил, насколько реален окружающий его мир.
        …ты нормален, нормальнее многих из людей. И неполноценным тебя нельзя называть. Не веришь себе - поверь мне. Я не знаю, что именно скажет тебе Ллойд, но у него свои интересы. Ради них не пощадит ни тебя, ни меня.
        …Иза, это нормально…
        …я догадываюсь, что он скажет. Но отослав Йена, ты не исправишь в прошлом ничего. А будущее изуродуешь. Зачем? Я знаю, чего ты боишься, но… я не позволю тебе причинить Йену вред. Дай себе отойти. Полгода, Кайя. Это же не так много, верно? Просто немного времени для тебя и него. И для меня тоже. Для нас всех. Чтобы не Ллойд решение принял, а ты сам.
        …почему ты так переживаешь о нем?
        …не столько о нем, сколько о тебе. И о себе. Йен существует. Он твой сын. Отрицать это - значит лгать. А ложь рано или поздно все разрушит. Я не хочу снова тебя потерять.
        Его дочь совершенна. Солнце, к которому Кайя, быть может, позволят прикоснуться, потом, когда он станет более стабилен и поймет, реален ли окружающий его мир.
        Он закрыл глаза и оказался в темноте.
        - Нет, - сказал Кайя.
        - Почему? - Темнота смеялась. - Ты и вправду поверил? Ты так хочешь верить, глупый мальчик…
        - Хочу. И верю.
        Если верить, то сбудется. Но темноты так много, и он снова заблудился…
        - Кайя, очнись, пожалуйста. - Его обнимали, гладили лицо, стряхивая остатки кошмара. - Это сон. Это просто сон… я здесь.
        Здесь. Рядом. И от волос все еще пахнет анисовой мазью.
        - Все закончилось, солнце мое. Все уже закончилось.
        Тогда почему она плачет? Из-за него? Не надо, Кайя не стоит слез. Но все, что он может, - обнять ее. Настоящая? Кайя больше не станет думать об этом. Каким бы ни был мир, но другой, без нее, не нужен.
        В разговоре Ллойд ни словом не упомянул о Йене.
        Две недели пути, и Кверро точкой промежуточного назначения.
        Город в городе. Ров. Оборонительный вал. Подъемный мост из потемневшей древесины. Гулко бухают копыта, и я не могу отделаться от ощущения, что они вот-вот проломят настил. Знаю, что вряд ли такое возможно, но когда меня знание спасало?
        Стена. Зубцы решетки проплывают над головой. И снова иррациональное опасение, что эта решетка вот-вот упадет. Смыкаются с протяжным звуком створки ворот, отрезая путь к отступлению. Впереди - узкая улица, дома которой срастаются крышами и водостоками, заслоняя небо. Их надстраивают этаж за этажом, нелепые конструкции, что, несмотря на кажущуюся хрупкость, стоят веками. Нижние этажи лишены окон: зачем, если солнца нет?
        И воздуха не хватает: факелы съедают почти весь.
        - Скоро мы приедем. - Сегодня Йен со мной, как вчера, позавчера и всю предыдущую неделю.
        Я - рядом с Кайя, настолько близко, насколько возможно. И рада, что сейчас куда ближе, чем прежде. За мной следуют Магнус и Урфин. И в этом имеется смысл: те, кто будут встречать нас во внутреннем замке, должны увидеть семью. И надежду, что все образуется.
        Йен вертит головой, щурится - света слишком мало, а ему хочется разглядеть все. Древних горгулий с потрескавшимися крыльями, на которых лежат свинцовые трубы. Сами трубы, закопченные и поросшие известняком. Мостовую и металлические ограды, перерезавшие улицу.
        Кайя спокоен, он хорошо умеет притворяться, но я-то знаю правду.
        Две недели упрямого движения к цели, молчания и вечеров для двоих. Он никогда ни о чем не просит, но хотя бы не пытается избавиться от меня. Знаю, что из-за сна, который все повторяется и повторяется. Его кошмар - бескрайняя чернота, не то падение, не то полет, длящийся вечность. И в этой пустоте он исчезает. Всякий раз Кайя выныривает из сна молча, у него не остается сил даже на крик. А я не знаю, как его защитить.
        Говорит, что не надо. Пройдет со временем.
        Не понимает, что я вижу ложь.
        Как бы там ни было, но ночью мы ближе, чем днем, и жаль, что летние ночи так коротки.
        Но вот Кверро, и дорога выводит к очередной стене. Снова ворота. Решетка. Мост над пропастью, чьи стены выложены гранитными плитами. По ним, словно лозы, спускаются трубы тонкими ветками, целыми связками, переплетаясь железными стеблями.
        - Здесь не так часто случаются дожди. - Рассказываю Йену то, что узнала от Магнуса. - И воду приходится беречь. Дождь падает в ущелье и оттуда уже в водохранилища.
        Их получают, затапливая ставшие бесполезными каменоломни. Некогда в Кверро добывали драгоценные камни, но однажды жилы иссякли, а выбитые рабами норы остались.
        - Ее не используют для питья, хватает родников, но вот к полям отводят.
        В Кверро знают цену воды и хлеба.
        Йен безо всякого страха разглядывает ущелье, над краем которого нависают все те же нелепые, слишком хрупкие с виду домишки. Меня же от одного взгляда на них дрожь пробирает. Я бы точно не смогла здесь жить.
        На другой стороне моста нас встречают. Стены одеты в бирюзовые цвета дома Дохерти и желто-черные - Гайяров. Хозяева Кверро горды оказанной честью.
        Так нам сказали.
        Взвыли волынки, и стрекот барабанов разнесся над площадью. Собрались если не все, то многие. Узнаю Деграса. Рядом с ним сыновья? Похоже на то…
        - Дерево и ключи на щите видишь? Это Троды. Сильный северный род. - Гнев идет медленно, позволяя людям рассмотреть нас, а нам - людей. - А змей и город - Кардифы. Вот тот рассеченный на четыре поля щит с лисой - Шарто…
        Сейчас я умею читать этот язык. И держаться должным образом.
        Улыбаться. Кивать. Выглядеть совершенно счастливой.
        Принимать цветы.
        И помощь.
        Спешиться. Поприветствовать хозяев. Ответить любезностью на любезность. В церемониях нет места спешке или войне.
        …ты стала другой.
        …хуже?
        На моей ладони - солнечный зайчик, который создан лишь для меня.
        …просто другой. Иза, я только сейчас понял. У меня нет имени. И рода. Титула. Вообще ничего нет. Сейчас я никто. И я не вправе заставить тебя становиться моей женой. Но я действительно не смогу тебя отпустить.
        Можно подумать, я рвусь на свободу с неудержимой силой.
        Рвусь. Но не на свободу, а к горячей воде, в которой мне бы позволили отмокнуть час-другой, к мягкой постели - двумя часами здесь не обойдется. От обеда тоже не отказалась бы, такого, что гарантировал бы отсутствие изжоги.
        А мне тут снова о политике.
        …дядя примет меня обратно и подтвердит правомочность заключенного брака, но это займет время, однако возможно составить гарантийные обязательства…
        …Кайя…
        Как ему объяснить? Почему единственный человек, который видит меня насквозь, не способен поверить тому, что видит?
        …мне все равно, есть у тебя титул или нет. Неважно, к какому роду ты принадлежишь и что имеешь. Я не отступлю.
        …почему?
        Потому что он мне нужен. Не знаю, любовь это, физиология, одержимость, связь… какая разница, как оно называется, главное, мне нужен Кайя. Весь. С его принципами, занудством и любовью к правилам. С неуверенностью в себе, с приступами гнева, которые он сдерживает и гасит, думая, что я не слышу эха. С нежеланием терять меня из поля зрения. С солнечными зайчиками и кошмарами - вдвоем мы справимся. Если вдвоем, то справимся.
        …ты неправильная.
        Наверное, просто недоперевоспитали. Или… горбатого могила исправит?
        Глава 4
        КВЕРРО
        Темный Лорд кружил по Большому залу, оттягивая свой конец…
…цитата из любовного романа, знаменующая скорое падение Царства Тьмы
        …Что нужно уставшей женщине для счастья?
        Тишина и ванная комната.
        Вот именно такая: с теплым полом, со стенами в желто-багряных тонах, со столиком, где теснились склянки с ароматическими маслами, пудрами, присыпками, жидким мылом, уксусной эссенцией для волос, жемчужным порошком, еще чем-то, столь же дорогим и редким.
        Ванна вытесана из цельного куска мрамора.
        Вода идет снизу, из горячего источника, который и согревает замок Кверро. Эта вода расползается по кровеносной системе глиняных труб, которые скрыты в толстых стенах. У нее резковатый серный аромат, но это ведь мелочи.
        …Иза, с тобой все хорошо?
        Кайя нервничает. Он не готов расставаться со мной. И почетный караул, застывший у дверей моих апартаментов, не видится ему сколь бы то надежной охраной.
        Он бы и сам остался у дверей.
        Нельзя. Слишком зыбко все. И Кайя не может позволить себе выглядеть смешным или слабым.
        …все замечательно, солнце.
        Над ванной поднимается пар, и огромное зеркало покрывается туманом. Вода обжигает и расслабляет. Если бы еще в покое оставили, но нет… леди ждут за ужином.
        И вообще у нее свадьба вечером.
        Правда, говорили о ней с каким-то робким сочувствием.
        Леди должна хорошо выглядеть, а у нее кожа огрубела, обветрилась. Волосы в ужасном состоянии, о руках же и упоминать не стоит. Почему леди не пользовалась перчатками? И вообще следовало бы себя беречь… столько дней верхом, и представить страшно, какие леди перенесла мучения. Ее попытаются привести в порядок… ванна и массаж. Растирания, натирания, окуривание травами… маски и крема…
        Как же я от всего этого отвыкла!
        И привыкать, вероятно, не стоит. Мне придется следовать за Кайя, а он вряд ли проложит маршрут по косметическим салонам… жаль. Сугубо по причине женского эгоизма, жаль.
        Массаж ли подействовал или обертывание теплой целебной грязью, призванной вернуть коже утраченную белизну, но в какой-то момент я провалилась в приятную полудрему.
        - …да пусть поспит, бедняжка… - Голоса доносились словно бы издали. - Натерпелась…
        - Ну, я бы тоже так… понатерпелась. - В этом шепоте раздражение. - Дура ты.
        Вздох не то согласия, не то возражения.
        - Все мужики - кобели. Только одни в золотой конуре живут, а другие, как твой, только лаять и могут.
        …Кайя, ты лаять умеешь?
        …надо?
        …нет, я просто…
        Пошутила. Только он не способен еще принимать шутки. Да и эта какая-то тоскливая.
        - Твой-то не будет перед тобой хвостом вилять… - Шепот становился злее, я почти видела на руках девушки эту злость, темную, вязкую, как деготь. Девушка склонилась надо мной, разглядывала, примеряясь. Подцепив край полотна с засыхающей глиной, она потянула его вверх.
        Неприятно. Глина отлипает от кожи, но дело не в ней, а в грязи, что мешается с пылью. Но я терпела, я должна была знать, что она думает.
        Потому что она - не одна.
        - Из-за этой бедняжечки он от жены избавился. И ребенка следом отправит. Года не пройдет, помяни мое слово…
        И от людей я тоже отвыкла.
        - …все знают, что ему недолго осталось. А много ли дитю надо? Просквозить разочек, и все. Странно, что вообще живым доехал. Небось бросили бы там, на ревлюцьенров.
        Она произносит это слово с брезгливостью и в то же время с гордостью, поскольку знает о том, что творится по ту сторону вала.
        - Небось не вышло-то… а как выйдет, так и все наплачутся слезьми кровавыми.
        - Надеюсь, эту версию вы не поспешили озвучить Йену? - Надо же, я больше не испытываю стеснения, признаваясь, что подслушивала чужой разговор. Скорее уж, хочется надавать мерзавке пощечин. - Это было бы крайне неблагоразумно.
        Красное лицо. Не от стыда, от злости.
        А девица крупная. Яркая. Наверняка следит за собой в надежде на выгодную партию, только не получается что-то. Наверняка у нее есть любовник, давний и с первого дня обещающий замуж взять, но вот исполнить свое обещание он не торопится. Ей и бросить жалко - столько сил вложено, и годы идут, красота вянет. Отсюда и ревность. Ей кажется, что мне повезло. Она хотела бы быть на моем месте. И точно знает, как поступила бы…
        - Я не спрашиваю о том, кто вложил такие опасные мысли в вашу голову. - Я научилась смотреть людям в глаза и говорить так, чтобы меня слушали, как она, со страхом и пониманием, что именно за мной здесь власть. - Я лишь надеюсь, что вы эту голову побережете. А теперь будьте столь любезны, вернитесь к своим обязанностям. Закончив же, передайте, пожалуйста, камеристке ее сиятельства, что я крайне вами недовольна.
        …теперь я умею быть леди.
        …придирчивой.
        …капризной.
        …холодной и отстраненно-вежливой.
        Роли расписаны. Будем играть.
        И думать.
        Этот разговор - досужая сплетня, но такая, которая пересказывается и будет пересказываться, несмотря на все запреты, обрастая все новыми и новыми подробностями. Дело не в том, что когда-нибудь она дойдет до Йена, а в том, что на словах все не остановится.
        Мне ли не знать.
        Друзья порой услужливей врагов. О да, Йену нет и двух лет, но почему-то мне кажется, что этот факт вряд ли кого-то остановит. И от былой расслабленности не остается следа. Я с трудом дожидаюсь окончания косметических процедур.
        Йен прячется в детской комнате, которую ему уступили вместе с худосочной нянькой в строгом вдовьем наряде, черноту которого разбавляет лишь кипенно-белое пятно воротника. У женщины приятное лицо, которое портят губы, брезгливо поджатые, скрывающие недовольство. Она не слишком рада оказанной ей чести, но исполнит долг со всем прилежанием.
        - Ваша светлость! - При моем появлении дама поднимается и приседает в глубоком реверансе. Черные юбки ее ложатся на ковер, сливаясь с ее же тенью, и дама продолжается в двух измерениях. - Мы бесконечно рады вашему вниманию…
        Радость в ее голосе весьма сомнительного свойства.
        А я осматриваюсь. Комната просторная, с высокими стрельчатыми окнами, которые выходят на небо. Синее-синее, яркое, с солнечным шаром, который дробится в толстых стеклах, с облаками, горными вершинами и витражным кораблем.
        В комнате тепло.
        На полу мягкий ковер. За шелковым убранством стен прощупывается войлок. Невысокая мебель сделана именно для детей, а вставшие на дыбы медведи, которыми украшены и ножки стола, и стулья, и все прочие предметы, однозначно указывают, для кого именно создавалась эта комната. В углу - шкаф с армией оловянных солдатиков. Деревянная лошадка на полозьях. Полный рыцарский доспех, пока еще великоватый Йену, выполнен с поразительной дотошностью и мастерством, впрочем, как и щит с гербом Гайяров. Особо поразила меня крепость, сложенная из миниатюрных блоков. Квадратные башни, подъемный мост на тонких цепочках, массив донжона. Лучники на стенах готовы встретить неприятеля.
        Конница выстроилась у ворот.
        По другую сторону стен, под прикрытием баллист и осадных башен, держатся ровные ряды пехоты. Армия ждет сигнала к атаке. И сомневаюсь, чтобы маленький хозяин добровольно уступил эти сокровища высокородному гостю. Но в комнате достаточно места и игрушек для двоих.
        - К нашему огромному сожалению, - дама не смеет сидеть в моем присутствии, но во взгляде ее читается не то чтобы презрение, скорее некое скрытое необъяснимое превосходство, - Брайан заболел и не может должным образом служить их светлости.
        Меньше всего их светлости нужно, чтобы кто-то ему служил. Йен сидит на ковре, обнимая черного мосластого щенка. И дама морщится, но продолжает:
        - Это животное - подарок барона Деграса. Я как раз объясняла их светлости, что место собак - на псарне. Их светлость не желают расставаться с животным.
        Вижу. Щенок повизгивает от переполняющих его эмоций, а Йен мрачен. Он прижимает пса к себе, а меня разглядывает с сомнением, которое явно прописывается на его мордашке.
        - Их светлость в своем праве. Не думаю, что собака доставит какое-то неудобство.
        Мне не нравится эта женщина. И отсутствие охраны. Исчезнувший мальчик, родители которого демонстративно проигнорировали возможность познакомить чадо с наследником престола. Подслушанный разговор…
        - В Кверро есть доктор?
        Я поворачиваюсь к даме, которая позволяет себе выразить некоторое недоумение.
        - Не сомневаюсь, что есть, окажите любезность, пригласите его сюда. И можете быть свободны.
        Она оскорблена и не скрывает недовольства, но мне все равно. Я ей не верю. Возможно, леди далека от мысли причинить Йену вред, а мои подозрения безосновательны, но рисковать я не хочу.
        Дама удаляется, и черная тень, прилипшая к ее юбке, уползает следом. И готова поклясться, что, когда за нянькой закрывается дверь, Йен облегченно выдыхает. Но тут же вспоминает обо мне.
        - Как ты здесь, Лисенок?
        Его вымыли. Постригли. Переодели. Черный костюм с узкими бриджами и бархатной курточкой выглядит дорого и достойно наследника, но вряд ли он удобен. Йен крутит пуговицу, не спуская с меня настороженного взгляда. Решает, я ли это?
        Я, только смена декораций влечет и смену нарядов. Нынешнее платье из зеленого бархата с кокетливым кружевным воротничком роскошно. Я не хочу знать, кому оно принадлежало, равно как и туфли, которые немного велики.
        - Одежда - это только одежда, она меняется, а люди остаются. Ты кушал?
        Кивает.
        - Умница. Сейчас придет доктор. Не потому, что ты болен, но… я не хочу, чтобы ты заболел.
        Он слишком мал, чтобы играть во взрослые игры, прятаться по подвалам, питаться так, как питались мы, спать по ночам у костра и сутками трястись в седле.
        - Доктор не причинит тебе вреда. Он послушает, как ты дышишь, а ты, если у тебя что-то болит, покажешь ему, где именно болит. Хорошо?
        Я присаживаюсь на ковер.
        - Тебе подарили щенка?
        Йен кивает и смотрит с вызовом. Неужели думает, что отберу?
        - Красивый. Ты уже решил, как его назовешь?
        Щенок выворачивается и галопом несется ко мне. Он дружелюбен и счастлив, как только может быть счастлива собака подросткового возраста. Тяжелая голова. Массивные лапы и худое, змеиное тело, которое, казалось, напрочь лишено позвоночника. Длинный хвост крутит собакой.
        - Мой, - подумав, говорит Йен.
        - Конечно, твой. Никто его не заберет. Но надо придумать имя. У тебя же есть имя? И у меня. У папы твоего. У дяди… и дедушки. У всех. И ему тоже без имени никак.
        …Кайя… мне кажется, что Йену не помешает охрана. Урфин. Или Магнус. Или кто-нибудь из тех, кому ты доверяешь. Лучше, если они будут постоянно при нем.
        …что случилось?
        Я кратко пересказываю подслушанный разговор и собственные невеселые мысли. Пусть Кайя и не выказывает к сыну особой любви, но и обидеть его не позволит.
        - Друг? - Йен делает вторую попытку. И букву «р» он выговаривает чисто.
        Друг - хорошее имя, подходящее для собаки.
        - Друг. - Я чешу Друга за ухом, и он падает, переворачивается на спину, дрыгая лапами. Да, живот мы тоже почешем, вместе с Йеном. - Думаю, спать он будет с тобой…
        …хотя бы для того, чтобы залаять, если в комнате кто-то появится.
        Например, доктор Макдаффин со своим черным кофром.
        И я рада этой неожиданной встрече, в которой мне видится добрая примета. Мне неудобно спрашивать, как доктор очутился здесь, но он сам отвечает, пусть и расплывчато:
        - На войне дороги частенько приводят не туда, куда хотелось бы. А доктора нужны всем…
        Я держу собаку, а Йен с прежней молчаливой покорностью позволяет себя осмотреть. По-моему, он даже рад избавиться от неудобной куртки, а слуховая трубка, полагаю, из старых запасов дока, и вовсе приводит Йена в восторг.
        - Мальчик совершенно здоров. - Док смотрит куда-то за спину, и я оборачиваюсь.
        Кайя?
        Не слышала, как он подошел.
        …извини, не хотел вас отвлекать.
        - Если что ему и необходимо, так это регулярное питание. В рационе обязательно должны присутствовать мясо и творог. Рекомендую также прогулки на свежем воздухе. И рыбий жир.
        …мерзость!
        При упоминании о жире Кайя просто передергивает, похоже, с этим чудо-средством он знаком не понаслышке. Док же откланивается, как мне показалось, с некоторой поспешностью.
        А Йен, выпустив собаку - Друг категорически отказывается быть смирным пациентом, - все-таки замечает отца. И прячет подаренную трубку за спину.
        Пса же схватить не успевает.
        - Это Друг, - представила я собаку. - Его подарили. И он останется, если ты не против.
        Кайя не против. Он позволяет псу обнюхать ноги и, наклонившись, касается вздыбленного загривка.
        - Друг - это хорошо… Урфин немного занят. Вы не против, если я посижу здесь?
        Он остается за порогом.
        …дальше - его территория. Условность, конечно, но совсем без ничего тяжело. И пока он не настолько ко мне привык, чтобы позволить нарушать границы.
        …а ты?
        …мне больше не хочется его убить. Знаешь… я только сейчас понял. Отец никогда не позволял себе заходить в мою комнату. Классы. Библиотека. Манеж. Тренировочные залы. Куда угодно, но не в мою комнату. Странно.
        Я представляю, о какой комнате идет речь, той самой, в которой он жил до моего появления. Холодный камень, старая мебель и доспех в углу.
        Старое надежное убежище.
        …почему странно?
        …если я нарушу границы его территории, это будет вызов, который он не может не принять. А я заведомо сильнее, понимаешь? Ему придется подчиниться, но это - насилие. Я не хочу его ломать.
        …но твой отец тебя ломать не стеснялся?
        …именно.
        …его больше нет.
        …знаю. Мне надо бы с дядей поговорить, но… я пока не готов.
        Щенок, убедившись, что опасности Кайя не представляет, вернулся к хозяину, сунул морду под руку и застыл с дурашливой ухмылкой.
        …когда-нибудь ему расскажут, что я убил его мать.
        Йен не спускает с отца настороженного взгляда. И даже не на лицо смотрит, на порог, по которому, как догадываюсь, и проходит граница.
        …и хорошо бы, если к этому времени он узнает тебя достаточно, чтобы понять, насколько это - неправда. Ты не способен убить женщину.
        …боюсь, ты обо мне слишком хорошего мнения. Способен. И приговорить к смерти, и убить. В этом случае, пожалуй, имели место оба варианта, хотя юридически я не переступил за рамки договора. Тебе ничто не угрожает. Мне достаточно было оставить ее без должной поддержки, а затем не вмешиваться в происходящее.
        Не та тема, которую мне хотелось бы обсуждать.
        …ты хочешь, чтобы я тебя простила? Или сказала, что ты сволочь и я не желаю иметь с тобой дела?
        …скорее хочу, чтобы ты знала.
        Друга волнует, что собравшиеся в комнате люди неподвижны. Он бегает от Йена ко мне, от меня - к Кайя, от Кайя - к Йену. Его заносит на поворотах, но когда это обстоятельство останавливало жизнерадостную собаку?
        …я убил бы ее собственноручно и без сожалений, если бы не опасался причинить вред тебе.
        Он присаживается и по-турецки скрещивает ноги, что дает собаке великолепную возможность взобраться на колено. Друг жаждет подняться и выше, в частности, дотянуться до лица, но Кайя останавливает порыв.
        …Иза, многие видят в Йене Кормака. Сегодня мне намекнули, что рады будут решить эту проблему.
        Значит, страхи мои не на пустом месте.
        …в их глазах он еще долго будет помехой или потенциальной угрозой.
        Ребенком, просто-напросто ребенком. Он все-таки умеет улыбаться, пусть не мне и не Кайя, но своей собаке. И значит, оттает.
        …и ты права относительно охраны. Но я не уверен, насколько она надежна.
        …Магнус или Урфин?
        …да, кто-то постоянно должен быть рядом. И не только с ним.
        …я тоже лишняя?
        Знакомый расклад. Отвратительно, что все повторяется.
        …нет. Тебя поддерживают, но я не хочу рисковать. Пожалуйста, Иза, я знаю, что охрана тебя тяготит, но иначе я не смогу. Потерпи.
        Потерплю.
        …Народное правительство прислало гонца с просьбой о встрече. Я согласился. Я хочу послушать, что они скажут, и кое-что сказать им. Потом Урфин отправится в Ласточкино гнездо и заберет Йена с собой. У него дочка родилась…
        Ну да, кто бы сомневался с его-то целеустремленностью.
        …с Тиссой все хорошо?
        …да. Он письма читает…
        …а я твои в замке оставила. Теперь жалею… ну, тогда выбора особого не было, понимаю и все равно жалею. Пропали, наверное. И рисунки тоже.
        Перебираюсь поближе к Кайя, прислоняюсь к его плечу. Мы просто сидим. Молчим. И думаем каждый о своем.
        Но впервые мои мысли почти умиротворенны.
        Первым желанием Урфина было свернуть посреднику шею. Вторым - задержать и передать Кайя, тот бы нашел способ вскрыть этого невзрачного человека в сером сюртуке. Оба желания Урфин подавил.
        Он разглядывал гостя, точно отмеряя ту дозу любопытства, которая не вызвала бы подозрения, но, напротив, была бы уместна в нынешней щекотливой ситуации.
        Среднего роста. Среднего возраста. Средней внешности, которая слишком легко меняется, чтобы ее запомнить. Пожалуй, лишь темно-розовое, неправильной формы пятно на левой щеке привлекало внимание. Впрочем, Урфин подозревал, что именно с этой целью пятно и было поставлено.
        - Я счастлив удовлетворить ваше любопытство. - Посредник держался свободно и спокойно, как человек, всецело владеющий ситуацией. - И рад, что вы готовы слушать…
        Готов. И слушать будет со всем возможным вниманием, пусть этот человек знает не так и много.
        Его задача - установить контакт.
        - Вина? Эля? Воды?
        - Воздержусь, пожалуй. - Посредник сунул большие пальцы под лацканы пиджака. - В моей профессии, знаете ли, весьма важно сохранить ясность мышления, а туземные напитки порой… оказывают странное воздействие на разум. Поэтому все же воздержусь.
        - Что ж, тогда я весь внимание.
        Посредник не торопится, оценивает степень искренности, но сейчас Урфин не лжет. Он действительно заинтересован в предложении, которое ему вот-вот поступит.
        - Сколь знаю, вы… обладаете некоторыми специфическими талантами, применения которым в этом мире не нашли. И в свое время вы обращались в Хаот, надеясь развить эти таланты.
        - Но получил отказ. - Пауза подразумевает участие в беседе и поддержание игры.
        - К сожалению, в Ковене преобладали радикальные настроения, однако события последнего года заставили многоуважаемых… нанимателей пересмотреть свою позицию.
        - И что они предлагают?
        - Помощь.
        - А взамен?
        Посредник сосредоточенно мнет ткань сюртука, выискивая в ней изъян. Ему определенно непривычен крой и костюм неудобен, однако он дает понять, что согласен терпеть неудобства ради высшей цели. Ему заплатили, в том числе и за риск.
        - Помощь. - Ответ прост и очевиден. - Этот мир пребывает в состоянии глубокого кризиса, который в самом скором времени будет разрешен. Как вы понимаете, есть два варианта исхода. И один был бы крайне нежелателен для Ковена. Второй при благоприятном развитии позволил бы вам достичь куда большего, нежели вы теперь имеете.
        Пауза, которая позволит собеседнику или возразить и завершить разговор, или промолчать, тем самым дав предварительное согласие. Урфин молчит.
        - Конечно, ваше положение в достаточной мере стабильно, но… вы зависимы от хозяина.
        - У меня нет хозяина.
        - У всех есть, - спокойно возразил посредник. - Но люди предпочитают использовать иные термины. Друг. Родственник. Начальник. Однако я предпочитаю называть вещи своими именами. Вас приняли в семью Дохерти, но это еще не значит, что признали равным. Хороших работников ценят, награждают и держат при себе.
        Снова выбор: молчать или возразить. Потребовать убраться и… оборвать контакт? Нет, Урфин еще не все выслушал.
        - В конечном счете этот поступок им ничего не стоил и стоить не будет, но гарантирует вашу лояльность. С этой же целью вам подобрали и женщину. Семейные узы много значат для тех, кто был лишен собственной семьи, поверьте, правота данного утверждения доказана во многих мирах. Вас привязали.
        - А вы хотите отпустить на свободу.
        Спокойно. До Тиссы им не добраться. Его девочки в безопасности.
        - Мой наниматель даст вам уникальный шанс. - Посредник извлек из нагрудного кармана очочки в тонкой проволочной оправе, невзрачные и идеально подходящие к облику. - Вы единственный в этом мире человек с активными аномальными способностями, с огромным потенциалом, который было бы неразумно не использовать… конечно, во благо и поддержку Ковена. Вы знаете специфику мира, причем сразу на нескольких уровнях. Вы обладаете широким кругозором…
        Сватают, как невесту. Урфин поежился, представив, в какой постели будет первая брачная ночь проходить. Нет, пожалуй, он пока не был готов потерять невинность столь радикальным способом.
        - …и во всех отношениях вы идеальны как наместник.
        - Вы предлагаете…
        - Ковен, - поправил посредник. - Ковен предлагает вам высшую власть в этом мире.
        Действительно, стоит ли мелочиться в подобных делах? Странно, что это предложение не вызвало никакого отклика. Власть - это…
        - Реальную власть, прошу заметить. И возможность что-то изменить. Вы ведь, в отличие от многих, осознаете, сколь опасен застой. Этот мир слишком долго пребывал под опекой, он перестал развиваться…
        Посредники хороши тем, что умеют разговаривать, подбирая ключи к каждому человеку. Разве Урфин не думал о том, что слышит? И не хотел перемен?
        Менял, как полагал правильным. Получалось плоховато, но… если у него будет высшая власть, не ограниченная законом…
        - Естественно, Ковен не скрывает своей заинтересованности в местных ресурсах, однако обмен - это основа любой торговли, будь она на уровне сельской ярмарки или же конклава миров. Тем более что монополизация ресурсов под единым управлением позволит вам не только оценить запасы, но и рационализировать их добычу и восстановление. В планы Ковена не входит истощение мира.
        Он не лжет, скорее уж изложенная правда имеет широкий диапазон интерпретаций.
        - Это все?
        Соглашаться сразу нельзя.
        - Отнюдь. - Посредник водрузил очочки на нос. Проволочные дужки помялись, и левое стеклышко было выше правого. - Возможно, предложение моего нанимателя покажется вам более привлекательным, если вы дадите труд подумать о ваших детях. Весьма высока вероятность того, что они унаследуют ваш дар и в нынешней ситуации - вашу невозможность даром воспользоваться. Ковен просил напомнить, что нет ничего более печального, нежели талант, зарытый в землю.
        Поднявшись, посредник отвесил поклон.
        - Вам ведь необходимо подумать?
        - Конечно.
        - Что ж, тогда увидимся через несколько дней…
        - Погодите. - Урфин позволил ему дойти до двери и коснуться ручки. - Каков будет залог?
        Сделки подобного ранга не заключают, опираясь на одно лишь честное слово.
        - Ваша дочь.
        - Тогда передайте, что я отказываюсь.
        Это проверка. Посредники изучают объект. И нынешний, замерший в дверях, разглядывающий Урфина с бесстрастным выражением лица, не исключение. Он не может не знать, что Урфин в жизни не поставит своих девочек под удар.
        - Вы ведь ее даже не видели.
        И что? У нее светлые волосы, прядку которых Тисса вложила в серебряный медальон. И крохотные ручки - чернильные отпечатки на листе… и глаза наверняка зеленые, как у мамы. Тисса писала, что синие, но это пока. Урфин слышал, что у всех младенцев изначально глаза синие. А потом позеленеют…
        Как же ему хочется вернуться домой.
        - Полагаю, жену вы тоже не отдадите?
        - Именно.
        Она ведь изменилась. Должно быть, исчезли эта ее подростковая угловатость и худоба… и улыбается Тисса теперь немного иначе. Разговаривает. Двигается.
        От нее даже пахнет по-другому.
        Наверное.
        - Остаетесь вы. - Посредник водрузил на голову круглую шляпу без полей. - Немного вашей крови и метка, гарантирующая, что вы не передумаете.
        Он коснулся уха, намекая, что знает о клейме.
        - И позволяющая убрать меня, когда отпадет необходимость?
        - Ну что вы! - В глазах посредника мягкий укор. - У Ковена достаточно мертвецов. В случае вашего… неразумного поведения, метка заблокирует ваши способности. Это не такая высокая цена за мир.
        Дверь закрылась, и Урфин не сомневался, что человек за ней исчез, не добравшись до первой смены стражи. Посредники, как крысы, умеют находить альтернативные пути.
        Метка на крови…
        …его способности… будь он магом, скорее дочерью рискнул бы, чем своими способностями.
        Но Кайя это вряд ли понравится.
        Кайя, заложив руки за спину, расхаживал по комнате.
        Поорал бы, что ли. Сказал бы, что Урфин - идиот, которому мало было неприятностей в жизни, поэтому он ищет новых. Запретил бы даже думать о сделке с Хаотом, пусть и мнимой. Пригрозил бы выслать, запереть… Хоть как-то бы отмер.
        - Садись.
        Указал на кресло, а сам на ногах остался. Руки скрестил, точно защищается, смотрит сверху вниз и все еще не способен устоять на месте. Перекатывается с пятки на носок, пальцами по локтю тарабанит.
        - Это опасно. - Все же заговаривает.
        Нельзя ждать, что Кайя вернется за день. Или за неделю. За месяц. Год? Возможно, что и годы…
        - Посредник гарантирует, что метка будет именно та, о которой шла речь. - Урфин готовился к этому разговору.
        Кайя не торопит.
        - Для магов сила - это основа их жизни. Суть ее. Без силы маг… ничто. Он просто перестанет существовать. Хаот сожрет. Но я-то принадлежу этому миру и потеряю лишь то, чем никогда толком не обладал. Это настолько безопасно, насколько вообще возможно.
        - Я не хочу рисковать тобой. - Кайя разжал руки и присел.
        - А я не хочу рисковать своей семьей. И твоей тоже, хотя для меня она тоже своя, если, конечно, ты не настолько изменился, чтобы этого не видеть. - Урфин собирался сказать совсем другое, но опять прорвало. Хотелось схватить этого упрямого барана и тряхнуть хорошенько, чтобы очнулся.
        Чтобы стал, как раньше, занудным, дотошным, помешанным на правилах, но своим.
        - Они не отступят просто так. Если не я, то кто-то другой и близкий. Они умеют искать подход к людям. И я не желаю гадать, кто и когда ударит в спину.
        Кайя позволяет говорить, слушает и… он тоже понимает, что нет иного выхода.
        - Сейчас либо мы, либо они. Не веришь мне, свяжись с Ллойдом… системой… с Ушедшим, чтоб тебя, но они тебе скажут то же самое.
        Вот орать на него точно не следовало. Или все-таки…
        - Свяжусь. Ковен не ограничится одним направлением.
        Верно. И поэтому Урфин должен рискнуть.
        - Я не хочу, чтобы Хаот добрался до этого мира. Здесь живет моя дочь.
        - Ты ее любишь? - Кайя сам себе ответил: - Любишь. Я вижу. Вообще я сейчас больше вижу, чем раньше. Наверное, так надо, но… когда людей много, сложно себя контролировать. Вокруг как будто все орут. Это просто невыносимо! Я привыкну. Я уже привыкаю и… когда Иза рядом, то совсем нормально. Но смешно ходить повсюду с женой.
        Не смешно ничуть.
        - Ты понимаешь, а остальные решат, что я слаб. И я действительно слаб, потому что боюсь опять не справиться. Иза мне верит. В меня верит. А я…
        - А ты в себе сомневаешься.
        - Да. - Кайя вцепился обеими руками в волосы. - Я слышу ее. Я знаю, где она и что делает, но этого недостаточно. Я хочу держать ее в поле зрения. Контролировать каждую секунду ее жизни, каждый шаг, каждый вдох, потому что только так я буду уверен, что с ней все в порядке. Но я знаю, что так неправильно, что нельзя забирать чужую свободу. И ей будет больно. Что мне делать?
        - Для начала - приставить охрану.
        Он уже приставил. Да и охрана не спасла в прошлый раз, и Кайя это помнит.
        - И поговори с ней.
        Бессмысленный совет. Кайя боится собственного страха и в жизни не признается, что вообще имеет право страх испытывать.
        Посредник вернулся через три дня.
        И метка стала поверх клейма. Не было больно, скорее уж странно.
        - Я рад, что мы нашли общий язык. - Посредник был по-прежнему деловит. - Дальнейшие инструкции вам передадут.
        - Учтите, что скоро я уеду.
        - О, наниматель очень на это надеется. В Ласточкином гнезде есть выход на систему, верно?
        А у Урфина есть доступ к управляющим элементам.
        - Не переживайте. Наниматель заинтересован в том, чтобы вы остались живы.
        Это радовало. Урфину не хотелось умирать, не увидев дочь. И вообще умирать, если разобраться, не хотелось.
        Глава 5
        МОЗАИКА
        Он любил сидеть на веранде фамильного склепа. О странных привычках странных людей
        В городе было скучно.
        Кроваво, голодно и до отвращения скучно.
        Юго даже перестал получать удовольствие от работы, что и вовсе было непозволительно. В конце концов, он ведь профессионал, и не ему смотреть на ошибки любителей… режут друг друга - пусть себе режут. Отвлекают народ от насущных проблем топором и плахой, и средство-то действенное, как наркотик, только дозу успевай повышать. Благо после случившегося на Площади Возмездия городские тюрьмы вновь наполнились теми, кто слишком много знал. Или слишком громко разговаривал.
        Кликуши, бестолковое воронье, слетались на казнь, чтобы собственными глазами увидеть, как исполняется пророчество о близком конце света. Юго не мог бы сказать, где и когда это пророчество появилось, но пришлось оно весьма кстати.
        С пророчествами так всегда.
        - И наступят кровавые дни! - Очередной старик, ряженный в лохмотья, взобрался на опустевший помост, протянул руки над камнями. Его не слушали, люди знали, насколько опасно останавливаться, обращать на себя внимание. - И брат пойдет войной на брата! И реки станут красны, а земля бесплодна…
        И вот что странно: Юго видел множество миров, разительно отличных друг от друга, но везде кликуши выглядели одинаково. И говорили почти одними и теми же словами. Может, их разводят в каком-то безумном бродячем заповеднике? А потом подбрасывают в хаос для хаоса продолжения?
        Мысль показалась забавной.
        - И солнце исчезнет с небосвода… наступит великая тьма, которая будет длиться трижды и три дня.
        Говорили, что с дверей храма исчезла цепь, их запиравшая. Сама опала.
        - …если люди раскаются и очистят сердца от скверны…
        А в самом храме нашли девушку в белом платье с ножом в груди. И лежала она три дня, источая запах роз и мирры. И на рукояти ножа распустился диковинный цветок, чей аромат дурманил и освобождал от боли.
        - …но если же будут упорствовать в заблуждениях…
        Была ли эта девушка вовсе? А если и была, то кто она? Случайная жертва? Или первая? Одно другому не мешает. И нынешняя идея кому-то может показаться удачной. Юго подозревал, что очень скоро число Невест увеличится.
        Кровь зовет к крови. Страх к страху.
        - …то быть земле под властью тьмы…
        - …во веки веков, - раздался мягкий голос над ухом. - Всегда удивлялся тому, как быстро они заводятся.
        Посредник мало изменился с прошлой встречи, разве что теперь он был обряжен в алую суконную куртку с замусоленными обшлагами. И пуговицы не хватало.
        - Прям как вши на больной собаке, - добавил он, поправляя платок. - Премного рад тому, что ты жив… и работаешь все так же умело. Последняя сцена с ревнивым любовником и ножом весьма себе драматична.
        - Не моих рук дело.
        Юго не любил присваивать себе чужие заслуги. Хотя… нежные письма, которые привели любовника Верховного Судьи в такую ярость, писал он. И до последнего сомневался, верно ли уловил эмоции, все-таки чувства - не совсем его профиль.
        - Не скромничай. - Посредник раскланялся с патрулем. - Ты хорош, несмотря ни на что… и у меня есть предложение.
        - От кого?
        Ответ очевиден: Хаот. Не получилось поймать в капкан, так решили действовать иначе.
        - Маги? И что они могут мне предложить?
        Юго возвращается в нору, и посредник не отстает. Уверен в собственной безопасности. О да, посредников не принято трогать… но и не принято, чтобы посредники сдавали исполнителей.
        - Возвращение домой. Тебе же здесь неуютно. Жарко. И в принципе не твое… я слышал про родной твой мир. Там вечная зима. И вьюги. Красиво, должно быть…
        - Особенно когда жрать нечего и заносит.
        Переулок. И дверь, которая держится на одной петле. Пустая комната с проломом в стене. За ним - узкий коридор и лестница вниз. Юго идет первым, и посредник, окончательно убедившись, что ему доверяют - прежде Юго не оборачивался к нему спиной, - следует.
        - Ты когда-нибудь замерзал до полусмерти? - Юго вытаскивает из тайника свечу. Не для себя, он неплохо помнит окружающую обстановку, но для этого, что начал подозревать неладное.
        - Куда мы идем?
        - В гости. Ты же хочешь откровенной беседы…
        Он попытался все же уйти в тень, вот только Юго не позволил. На такого редкого гостя он рад был потратить последнюю иглу.
        - Это всего-навсего паралич, - сказал он, подхватывая тело. - Отойдет через часик-другой… как раз до места доберемся. Поговорим…
        Тело волок, пребывая в на редкость приподнятом состоянии духа. Все-таки не так город и плох… умеет преподносить сюрпризы. Жаль, что Сержанта нет, он бы оценил то, что Юго собирался сделать. Заодно и научился бы кое-чему…
        - …что тебя ждет? - Посредник говорил, превозмогая боль. Это ему только кажется, что боль почти невыносимая, Юго всего-то руки-ноги переломал - не хотелось, чтобы дорогой гость так быстро исчез. - Ты здесь чужак! И чужаком останешься! У тебя не будет ни дома, ни детей…
        - А они мне нужны?
        Нужны… Юго все-таки не хватало того мальчишки. Но он уже решил найти себе другого, простого, такого, которого Юго позволят оставить при себе.
        - Ты можешь выбрать сторону! Иметь в должниках Хаот…
        То же самое, что задницей пушку затыкать. Вроде и размер подходит, но все равно идея неудачная.
        - Ты понимаешь, что тебя отсюда не выпустят? Да они возьмут этот мирок и…
        Да, Юго подыщет себе мальчика. И будет его учить тому, что знает сам… с маленькими проще, чем со взрослыми. Сержант, конечно, талантливый, но… староват уже для по-настоящему тонкой работы.
        - …и ты сдохнешь вместе со всеми.
        - Рассказывай, - предложил Юго, подкрепляя предложение первым надрезом, пробным пока.
        - Я мало знаю! Я не помню! Ты же знаешь правила!
        - Что помнишь, то и рассказывай… начни с того, зачем ты меня сдал?
        Ножи… иглы… огонь… не так важно, каков инструмент, главное - с фантазией к делу подойти.
        - Это ведь ты на заказ навел?
        - Нет. Наниматель просил кого-то, кто справится с винтовкой. А Хаот потребовал, чтобы это был именно ты… ты им изрядно в свое время крови подпортил. Но они позволили тебе опыта набраться.
        Позволили, значит.
        Юго думал, что сбежал, а его просто-напросто выпустили, удлинив цепь. Дали шанс развить талант. Наблюдали издали. Следили. И когда Юго достиг потолка, решили, что хватит с него свободы. Опасная ведь игрушка.
        Посредник же продолжил говорить:
        - Они сильнее. Они подомнут этот мирок. Выкачают его досуха. И протекторам не выжить. Тебе не выжить.
        Это не знания - догадки, но тот, кто их делает, достаточно долго общается с Хаотом, чтобы догадкам его стоило уделить внимание. И Юго подумает над услышанным позже: будет время.
        И для мира. И для протекторов. И для самого Юго.
        И для ученика.
        Пожалуй, вон в том углу поместится кровать, если небольшая. А в противоположном - стол и стул. Он даже представил себе этот стул и ребенка, на нем сидящего, чистого, аккуратного - в дом нельзя носить грязь - и внимательного.
        - Не молчи. - Он погладил посредника по голове, прощупывая череп. Толстый. Пилить будет неудобно. - С кем ты здесь контракты заключал… я знаю, что ты не можешь сказать суть, но мне и не нужно. Имена.
        К счастью, посредник решил, что выдержит… он и вправду выдержал пару часов. А потом гораздо больше. Все-таки чудесный выдался день.
        Впрочем, кое-что из услышанного озадачило Юго. Информация, несомненно, была достоверной, но… не укладывалась в голове. Он даже испытал некоторое разочарование в собственных способностях: неужели до сих пор настолько ошибается в людях?
        И как быть?
        Смолчать и нарушить вассальную клятву? Или написать… кому? Выбор не так и велик, но Юго думал. Долго. Минут десять. Еще десять ушло на составление двух писем. Гораздо дольше пришлось искать связного, которому теперь Юго тоже не особо доверял.
        Но какой у него выбор?
        Оставалось надеяться, что письмо доберется до Кверро в обещанные пять дней. А пока следовало заняться делами насущными, например уборкой… все же имелись в его работе некоторые недостатки.
        Что сказать о свадьбе?
        Она была и похожа, и не похожа на предыдущую. Не было ни моря, ни баржи, ни толпы на берегу, ни щитов, заслонивших меня от людей. Белого платья, которое сгинуло в пламени революции очередной невинной жертвой, впрочем, куда менее значимой, чем жертвы иные.
        Но был огромный зал. Стяги. Знамена. И заунывный вой волынок. Плащ на плечах, уже не синий - серый, безымянный: Кайя достаточно принципиален, чтобы отказаться от протянутого Магнусом.
        Танцы. Акробаты и шуты. Бродячие циркачи и пара менестрелей данью столичной моде.
        Вместо короны - венок из дубовых листьев и тонких веток омелы. Золотую цепь заменила сплетенная из клевера, крупные багряные соцветия в ней - чем не драгоценные камни? Стол укрыт небеленым полотном. А единственными букетами - вязанки колючего остролиста, который высаживают у порога дома защитой от сглаза и дурной молвы. Сидеть приходится на мешках, туго набитых зерном и шерстью. А слепая старуха на ощупь сшивает наши рукава костяной иглой.
        …да не оборвется нить, соединяющая судьбы.
        Нить из лосиных жил, крепкая, такая точно не оборвется, и рукава, срезав, отдают огню. Никто не спешит смеяться над нелепостью наряда. А другая старуха, простоволосая и босая, подает чашу из зуба морского змея, морской же водой наполненную до краев.
        …слезы, которым нельзя дать пролиться.
        Кайя выпивает до дна, не пролив ни капли. Наверное, это хорошая примета.
        Третья старуха, в платье, измазанном сажей, щедрой рукой сыплет на волосы колючие шары репейника. А я вдруг некстати ловлю взгляд Магнуса, преисполненный такого отчаяния, что мне становится страшно. Ему дорого стоила эта война.
        Нам всем.
        Магнус отворачивается, я же выбираю колючки из жестких волос Кайя, стараясь не дергать, пусть бы и знаю, что ему не будет больно, но все равно мне хочется быть осторожной. И собрать все до одной. Мы не будем ссориться. Он же стоит, опустив голову, и улыбается.
        Впервые за все время он улыбается.
        Потом нас поздравляют, не стесняясь подходить. И каждый словно бы случайно высыпает под ноги горсть красного песка… сколько песчинок, столько лет для двоих.
        Бессчетно.
        Здесь вообще как-то быстро забывают о титулах, о правилах, манерах. Шумно. Весело. Безумно самую малость. Под столами рыскают собаки, выпрашивая подачку, и дети. А в открытых очагах жарят кабанов. Поварята с трудом поворачивают натертые до блеска ручки, скрипят цепи, и жир с туш стекает на решетки, на переложенных ароматными травами цыплят, перепелов, кроликов, фаршированных шпиком и копченым салом, розовую горную форель… в Кверро нет голода.
        И вино льется рекой.
        Я пила мало, Кайя не пил вовсе, и улыбка его исчезла, напротив, чем дальше, тем хуже ему становилось. Его страх передался мне. И когда настало время уходить, я с трудом удержалась, чтобы не вцепиться в край стола.
        …не бойся меня, пожалуйста.
        …не боюсь. Не тебя.
        А чего? Сама не знаю.
        На меня смотрят. Свистят. Топают ногами и отпускают хмельные, весьма сомнительного качества комплименты. Это же свадьба, и финал у нее соответствующий.
        В нашей комнате жарко. Камин натоплен, кровать застлана шкурой черного медведя. У резных ножек ее - пучки стрел и миски с зерном, символы, которые в толковании не нуждаются.
        И я жду… трясусь, как девчонка, хотя понимаю, что это глупо. За глупость и страх стыдно. Сколько эмоций одновременно способна испытывать женщина? Загадка. Много. Их хватает, чтобы несколько скрасить ожидание.
        О появлении Кайя возвещают все те же волынки, но, к счастью, волынщики остаются за дверью. Кричат что-то… за музыкой не слышно, а я, догадываясь о сути, все равно краснею.
        - Иза… - Он смотрит на меня с такой нежностью, что сердце замирает. - Ложись спать.
        Спать?
        Кайя присаживается на край кровати.
        - Ты очень красивая. Я забыл, насколько ты красивая…
        Поэтому спать?!
        …ты злишься?
        Конечно, я злюсь! Я женщина, и у меня свадьба. И муж, которого я черт знает сколько времени не видела. Рыжий, родной и вообще… раненое самолюбие требует сатисфакции.
        Я скучала по нему.
        По нам.
        …сердце мое, пожалуйста. Я не настолько хорошо себя контролирую, чтобы рисковать.
        Чем или кем?
        …последний раз, когда я был в постели с женщиной, я в деталях представлял, как ее убиваю. Мне пришлось принимать некоторые… химические препараты.
        Вместо души - пепелище. Черно-серое, застывшее. Как он выжил? Не знаю. И выжил ли?
        …они растормаживали физиологические процессы и разум должны были бы блокировать, но я все видел и понимал, что делаю.
        Выворачивал себя наизнанку и тогда, и потом, вспоминая раз за разом.
        Измена? Ревность?
        О нет, Кайя себя резал заживо. И эта память - не репейник, я не могу ее выбрать.
        …приходилось повышать дозу, но все равно я только и мог, что представлять, как ее убиваю.
        …и ты боишься, что убьешь меня?
        …да. Слишком много войны. Я нестабилен.
        Боится он не только этого.
        - Отдыхай, я посижу…
        Ну да, в кресле у огня, сражаясь с призраками и кошмарами. Так я его и оставлю наедине с собой.
        - Ложись в постель. Я сама погашу свечи.
        К счастью, Кайя не возражает. Я помогаю раздеться, говорю о чем-то неважном, глупом, кажется, об омеле и остролисте, песке, который попал в туфли. О том, что собаке нужен ошейник, а Йену - игрушки, те, что есть, красивы, но они чужие. Это же имеет значение, верно?
        Кайя молчит. Он забирается под одеяло, и ощущение такое, что готов накрыться с головой. От кого прячется, от меня или себя? Свечи гаснут одна за одной, и пламя в камине приседает, расползаясь по углям. Ковер скрадывает мои шаги, а медвежья шкура пробуждает память.
        Рыбы вот нет.
        …Кайя, что мне сделать, чтобы тебе стало легче?
        …просто будь рядом.
        Я уже рядом, настолько, насколько возможно. Устраиваюсь на его плече, кладу ладонь на грудь. Пусть кошмар уйдет, хотя бы на сегодня.
        Мое пожелание сбывается: темнота отступает. И не только на эту ночь.
        А спустя неделю нас с Йеном пытаются убить.
        …как мы оказались у той стены?
        Из-за Друга. Безалаберный черный щенок, который лаял на всех, но на своих чуть иначе. Он спал с Йеном в одной кровати и, если бы позволили, ел бы из одной тарелки. Вертелся под ногами, словно нарочно подставляя лапы и чересчур длинный хвост, чтобы завизжать трагически, рухнуть на спину и лежать, пока не будут принесены извинения, желательно съедобные.
        Простота собачьей хитрости.
        Друга выводили гулять в небольшой закрытый дворик. Три стены и арка, увитая плющом. Старый колодец, к счастью, слишком высокий, чтобы Йен забрался в него. Яблоня, на ветвях которой собирались скворцы, галдели, обсуждая нас, и Друг носился вокруг дерева, пытаясь спугнуть скворцов.
        Лаял.
        А Йен бегал уже за ним, повизгивая от восторга. Я присаживалась на край колодца, мне нравился этот дворик, его уединенность, тишина и само ощущение мира, которым я могла поделиться. Магнус устраивался у арки, заслоняя один проход и оставляя в поле зрения другой.
        Охрана держалась незаметно.
        Когда игра в догонялки надоедала, Магнус доставал разноцветные шарики и принимался жонглировать. Друг и Йен садились и смотрели. Два детеныша. И одна сволочь, которая решила, что будущее в очередной раз нуждается в корректировке.
        Меня там не должно было быть. Меня ждал чай в компании баронессы Гайяр и прочих весьма уважаемых и нужных в нынешних обстоятельствах дам. Как было отказаться? Я и не отказалась. Я просто решила немного опоздать.
        Дамы потерпят, а Йен… я поймала его, когда он пробегал мимо. Просто поймала. Не предчувствие, скорее душевный порыв, он засмеялся и попытался вывернуться из объятий.
        - Не отпущу…
        Помню, что Друг остановился у стены и зарычал.
        И Магнус дернулся на рык… а потом меня вдруг опрокинуло в колодец.
        Грохот. Камни, которые сыплются сверху. Отчетливый запах пороха.
        …Кайя!
        Второй взрыв был сильнее первого.
        Я только и успела, что увидеть, как трещина ползет по каменной стене и медленно, словно в застывшем времени, старая кладка отделяется от базальтовой подложки.
        Прижать Йена к себе, он пытался оттолкнуть меня, кричал от боли, но я сильнее.
        Прости, родной, так надо.
        Каменная лавина накрыла нас. Стало темно. Душно. И больно, к счастью, ненадолго.
        …изаизаиза…
        Стучит в висках. Зовут. Кто и когда? Зачем так громко? Не хочу. Пусть замолчат. Но зов бьется в голове, мешая возвратиться в тишину. Окончательно я очнулась от громкого детского плача. Надрывного. Долгого. До икоты.
        - Тише, Настюха…
        …Йен.
        Со мной Йен. Настя далеко. В безопасности. А Йен здесь, рядом и плачет. Значит, жив. И скоро нас вытащат… я помню взрыв. И падение. Темно. Снизу - камни впились в тело. Сверху давит и жарко, словно свинцовым одеялом накрыли. Значит, мы все еще в колодце, и… и все будет хорошо.
        …Иза…
        Это уже не крик - вой, в котором я с трудом узнаю собственное имя.
        - Все будет хорошо. - Язык не слушается, губы тоже. Голос что змеиное сипение.
        Тело болит, и даже не знаю, в какой его части сильнее.
        …Кайя…
        Тишина. Осторожная. Недоверчивая. Сколько он уже зовет? Долго, наверное… почему мы все еще здесь?
        …Иза, ты как?
        …мы в колодце… вытащи нас. Пожалуйста!
        Я сейчас сама разрыдаюсь.
        …знаю. Скоро. Сердце мое, только не шевелись. Все очень ненадежно. Умоляю, только не шевелись.
        …Йен плачет.
        Я пытаюсь левой рукой ощупать его. Голова цела. Шея. Плечи. Спина. А вот стоило прикоснуться к ноге, он завыл.
        …он, кажется, ногу сломал.
        …ничего. Нога - это пустяки. Главное, вы живы. Я вас вытащу, сердце мое. Я вытащу вас. А нога заживет. У нас хорошая регенерация. Ты говори со мной, пожалуйста. Не замолкай, ладно?
        Его страх горький. Но я буду говорить, потому что мне тоже страшно. Темно. Тесно. Больно. И я хочу выбраться.
        …нельзя. Потерпи.
        Понимаю. Терплю. Заставляю себя успокоиться. Повторяю вслух, для Йена, что все будет хорошо, что скоро за нами спустятся и…
        …Магнус? Остальные?
        …дядя жив. Взрыв был сильный, но он жив и выберется. А вот люди, к сожалению, погибли.
        …два взрыва. Кайя… они не Магнуса убить хотели. И не меня. Меня не должно было быть. Я пришла… просто пришла посмотреть.
        На то, как щенок и ребенок играют в догонялки. И сидят на траве, наблюдая за фокусами, в надежде, что однажды стеклянный шарик выскользнет из цепких пальцев Магнуса. Они бы его поделили.
        За что с ними так?
        …Иза, я теперь не связан рамками закона. И могу гораздо больше, чем прежде.
        …найди их.
        Я пытаюсь гладить рыдающего Йена, шепчу что-то нежное, бессмысленное, уговариваю потерпеть… уже недолго. Минутка и еще одна. Нас ведь вытащат. Его и меня.
        Вдвоем.
        Время тянется и тянется.
        Стены укрепляют раствором. И Йен затихает. Он устал плакать и только икает. Я же, чувствуя, как вздрагивает под рукой это крохотное тельце, молю всех богов, чтобы Йен остался жить.
        Помеха? Задача, требующая решения? Нет, это ребенок. Мой ребенок, которого я никому не позволю обидеть.
        Взяли их у самой границы. Зачем было идти именно к границе, Меррон не знала, но ей, говоря по правде, было все равно куда. Дар вот определенно имел цель, но упрямо молчал.
        Просто шел и шел.
        И явно хотел идти быстрее, но сдерживал себя из-за нее.
        Вероятно, граница как-то была связана с его приступами, которые случались все чаще, но и о них Дар говорить отказывался. А Меррон боялась спрашивать. Что бы с ним ни происходило прежде, это было страшно. Особенно в тот раз у реки, когда он лицом в воду упал и едва не захлебнулся.
        Тащить пришлось, а он тяжелый и бормотал, бормотал что-то… скулить начал.
        Пот катился градом.
        Глаза и вовсе желтыми сделались, звериными. Он смотрел, но не видел. Зрачки то расползались, заполняя все пространство радужки, то суживались, почти растворялись в желтизне. Сердцебиение ускорилось втрое против нормального, дыхание тоже. А потом из ушей, носа, горла кровь хлынула, темная, черная почти. И Меррон ничего не могла сделать. Сидеть рядом, уговаривать - он слышал ее и затихал ненадолго. Вытирать пот и кровь, которая все никак не останавливалась. Давать воду.
        Все закончилось вдруг и сразу. И Меррон от облегчения расплакалась, ну и еще потому, что Дар спокойный такой, как будто бы все нормально. А она женщина! У нее нервы!
        И вообще…
        Только злиться на него не получалось. Или слишком устала? Сейчас идти приходилось быстро, порой она задыхалась и думала, что еще немного и упадет. Он останавливался, позволяя передохнуть, и снова шел. Зачем? Так надо, чтобы успеть.
        Куда успеть?
        И для чего? Но нет же, ни слова, точно вновь разучился разговаривать. Невозможный человек! И упертый. Шел-шел. И Меррон за ним, на одном упрямстве. И ведь почти получилось добраться. Уже и река была видна - широкое полотнище воды, чернота леса на том берегу. Сизый дымок, поднимавшийся от камней. Лошади. Палатки. Люди.
        Дар приник к земле, втянул дымный воздух и отпрянул.
        - Назад, - приказал шепотом и потянул за собой к зарослям бересклета. А их словно ждали. Меррон не поняла, откуда появились всадники. Секунду назад еще не было, а вот уже рядом, летят, пластаясь на конских спинах, нахлестывают крутые бока. И собак спустили…
        Здоровых. Лохматых. Куцехвостых. С обрезанными под корень ушами.
        Меррон собак не боялась. До этой минуты.
        - Назад. - Дар откинул ее за спину, прижав к высокому осклизлому камню. - Прости.
        За что?
        Он не справится со всеми… Пригнувшись, Дар зарычал. Утробно так, по-звериному, и псы, захлебывавшиеся лаем, заткнулись. Остановились. Попятились, припадая к земле, словно опасаясь, что этот странный человек на них бросится.
        Люди тоже предпочли держаться в отдалении. С арбалетами… и луки есть. Им не надо подъезжать ближе, просто возьмут и расстреляют. Обидно-то как. Дошли ведь.
        Почти.
        А эти не спешили. Стояли. Смотрели. И Дар на них. Сколько это длилось? Минуту? Две? Меррон разглядывала лошадей. И людей, которые были какими-то… неправильными? Одинаковыми слишком. И неподвижными. Лошади вот переступали с места на место, всхрапывали, косились друг на дружку, а люди сидели, словно и не живые вовсе.
        Кроме одного.
        Он был без оружия и брони, сидел в седле боком, хотя ничего-то женского в его облике не проглядывалось. Полный, рыхлый какой-то, замотанный в белое полотнище, из складок которого выглядывали мягкие ладошки, усеянные перстнями. Камушки переливались на солнце, завораживали.
        - Думаю, нам всем стоит опустить оружие. Карто - крайне чувствительные создания, - сказал толстяк, вытирая с бритой головы пот. - Вам, возможно, они и не причинят вреда, а вот спутница ваша вполне может пострадать. Нам бы этого не хотелось.
        Ждали. Точно, ждали. И не Меррон - Дара, другой вопрос - чего им от него нужно?
        - Мы просто побеседуем. - Толстяк сложил ладошки, и Меррон увидела, что ногти его были выкрашены в алый. - Вы нас выслушаете… и примете решение. Надеюсь, верное.
        - А если нет?
        - Ну… мы хотя бы попробуем договориться.
        Меррон почему-то не поверила, что у них получится. Дар упрямый же. И толстяк ему не нравится, причем антипатия эта возникла сразу и как-то беспричинно.
        Она же опять ничего не понимает.
        - Прошу вас. - По щелчку пальцев охранник спрыгивает с лошади, приземляясь на четыре конечности. Подниматься не спешит, напротив, прогибается, перенося тяжесть тела на руки. - Лошади вполне… обыкновенные.
        Существо - Меррон все же пришла к выводу, что называть всадников людьми неправильно, - скользнуло в сторону. Движения его странным образом сочетали плавность и гротескные, неестественные позы, в которых существо замирало на доли секунды. Оно выворачивало конечности в суставах там, где суставов быть не должно бы!
        Меррон затошнило.
        И в локоть Дара она вцепилась.
        - Не бойтесь, милая дева, карто, конечно, не совсем живые, но сейчас безопасные. Как собаки, только умнее.
        От существа, державшегося поблизости, исходил отчетливый трупный запах. И вблизи выглядело оно еще более мерзким: с поплывшей, словно бы начавшей разлагаться кожей, неестественно вывернутой шеей, на которой виднелся грубый поперечный шов, выпуклыми глазными яблоками, каменными, кажется.
        - И нюх великолепный! Всего-то капля крови на язык…
        Тварь вывалила язык, длинный и тонкий, словно травинка…
        - …и стая отыщет вас, где бы вы ни были. Мой предшественник был столь любезен, получил весьма качественный образец.
        Дар сжал ладонь, успокаивая.
        Меррон не боится.
        Ни толстяка, ни его уродливых созданий, ни собак… ничего, пока Дар рядом.
        А верхом ехать все лучше, чем идти.
        - Вы не настроены на беседу? - Толстяк держался рядом, пожалуй, слишком уж близко. Воняло потом, благовониями и той же мертвечиной. - Ах, простите, я недостаточно вежлив, чтобы представиться. Харшал Чирандживи. Эмиссар. Магистр скрытых путей. Вас я знаю, Дар Биссот, последний из рода Биссотов. И Меррон Биссот. Пара. Я правильно выразился?
        - Жена.
        Дар держал крепко, пусть бы Меррон и не пыталась сбежать.
        - Ну, - толстяк подмигнул, - жен у меня дюжина, но такой, из-за которой я жизнью рисковать стану, нет. Поэтому давайте называть вещи своими именами.
        В этот момент Меррон поняла, что не знает, кого сильнее пнуть хочется: толстяка с его намеками или дорогого супруга, который явно знал, о чем речь идет.
        Ничего… вот останется наедине и все выскажет.
        Накипело!
        Остановились у шатра, и Меррон поразилась, что увидела его только сейчас. Как можно было не заметить сооружение из ярко-алого шелка, расписанного золотыми птицами?
        - Полог, - бросил Дар, словно это что-то объясняло. - Прячет.
        Шатер изнутри еще более огромен, чем снаружи. И стены уже не алые - бирюзовые с серебряным рисунком. Ковры. Подушки. Бронзовые светильники причудливых форм, но не свечи держат - светящиеся шары. Харшал хлопнул в ладоши, и свет стал ярче. Резче.
        - Мы привыкли немного к иному спектру, - сказал он, извиняясь за этакое неудобство, - у вас здесь слишком темно.
        Дар зажмурился. Ему же больно.
        - Или ваше состояние требует чего-то… более естественного? Вы присаживайтесь. Чай? Или быть может, обед? Сегодня у нас жареные перепела в клюквенном соусе, седло барашка с подливой из белых трюфелей и семга на гриле. Зеленая спаржа гарниром.
        - Спасибо. Воздержимся.
        Он сел на подушки, скрестив ноги, и Меррон дернул, почти приказ, но сейчас не время капризничать. Есть хотелось… вчера вот рыбу получилось поймать. И жарили на раскаленных камнях, что тоже неплохо. Только вчера ведь. А сегодня Дар торопился.
        Но, наверное, действительно в этом месте не следует ни есть, ни пить.
        Мало ли чего любезным гостям в еду подсыплют.
        - Жаль, у меня нет намерения вас отравить… тем более это несколько затруднительно, верно?
        Пожатие плечами.
        - Избытком любопытства вы также не страдаете.
        Подали чай, и сладости, и фрукты, и крохотные бутерброды с мясом.
        - Что ж, буду говорить я. - Толстяк приподнял виноградную гроздь, позволяя Меррон оценить: крупные ягоды с темной кожицей, сквозь которую просвечивает багряное сочное нутро и косточки видны… сладкий, наверное. И сколько она винограда не пробовала?
        Года три уже…
        …и ничего, жива пока.
        Она опустила взгляд: лучше уж затылком Дара любоваться. Его, в отличие от винограда, и потрогать можно… не сейчас, а в принципе.
        Подзатыльником, например.
        - Признаюсь, что изначально Ковен планировал использовать вас как источник информации… во всех смыслах. Перетащить вас в нашу лабораторию было бы затруднительно, но и здесь, поверьте, нам хватит ресурсов для… изучения.
        Он отщипнул ягоду и, покатав между пальцами, отправил в рот.
        - И если мы не сумеем договориться, то, боюсь, я вынужден буду последовать рекомендациям Ковена. Кстати, моих коллег особо интересует вопрос эмпатической связи…
        - Ближе к делу.
        Дар злится.
        - Вы изменились. Или меняетесь? Превращаетесь в полноценную особь, верно? Имаго, я бы сказал. И скоро, сколь понимаю, процесс завершится? Но не так скоро, как вам хотелось бы… вы еще не настолько освоились, чтобы защитить себя. Или пару. Кстати, виноград замечательный… или вы предпочитаете персики?
        Он протянул один, и Дар принял. Понюхал. Отдал Меррон.
        То есть персик ей можно?
        Меррон очень даже персики любит. Сладкие, с бархатистой кожицей и нежной мякотью. Сок вот по подбородку течет. Наверное, смешно со стороны. И плевать… персик-то хорош, вне зависимости от ее манер.
        - Но если перейти непосредственно к делу, то… вы направляетесь на встречу с Ллойдом? И мы бы хотели, чтобы эта встреча состоялась.
        - Убрать?
        - Именно. Видите, как мы замечательно друг друга понимаем. Ваш старший несколько… агрессивно настроен по отношению к Хаоту. И мы полагаем, что его ликвидация поспособствует переходу отношений на новый уровень. Его сын чересчур молод, что до остальных, то… по нашим сведениям, не все желают войны.
        Дар не согласится. Он не должен соглашаться.
        - Как?
        - Маленький подарок… имитирует сильнейший ментальный всплеск. Ллойд делит территорию со взрослым сыном и много слабее, чем прежде. А вы ведь сейчас крайне нестабильны.
        Серебряная цепочка и лиловый камень-клякса на ней. Покачивается, меняет оттенки… нельзя это трогать! Но Дар трогает.
        - Несчастный случай? О вмешательстве Хаота не узнают?
        - Именно. Протекторов осталось так мало… границы слабы… вам позволят закончить превращение. Возможно, отправят куда-нибудь на задворки мира, но разве это цена? Вы предотвратите войну. Сохраните многие жизни, в частности, этой милой женщины.
        Ну вот почему все, кто занимается политикой, норовят убить Меррон?
        - Вы ведь не повторите той своей ошибки? Говорят, что разрыв связи ведет к серьезным изменениям психики. Правда?
        Дар молчит.
        - И что у полноценных протекторов связь в разы сильнее… значит, и последствия куда более чувствительны.
        Вот же сволочь жирная, подавиться бы ему виноградиной, но вряд ли следует ждать такой удачи.
        - Но вот интересно, что будет с вами, если пару изменить? Скажем…
        - Я согласен.
        Дар надел цепочку и подвеску спрятал под рубаху.
        - Вы же понимаете, что женщина останется у нас? Пусть отдохнет. Выспится… а там видно будет. И еще, амулет сработает на приближение. Мы услышим всплеск.
        Им позволили покинуть шатер. И проводили в другой, меньший и не такой роскошный. За тонким пологом осталась охрана, которой хватит, чтобы предотвратить побег.
        - Ты… - Меррон замолчала.
        Что сказать?
        Уходит? Да… снова. И если хватит ума, то утопит амулет в ближайшей канаве.
        Должен был бы рассказать о себе и вообще… а должен ли?
        Кто они друг другу?
        Пара. И если Меррон убьют, ему будет больно, как тогда у реки или еще хуже… Если верить толстяку. Но как ему верить?
        - Меррон, - Дар обнял зачем-то, - я вернусь за тобой. Обязательно. Они тебе не причинят вреда. Я им нужен. Не только сейчас, а вообще… как свой протектор. Ллойд - это чтобы зацепить.
        И посадить на поводок до конца жизни. Никто не узнает… этот толстяк будет знать. И те, кто делал амулет, и Меррон тоже. Ей позволили слушать, потому что она - свидетель, которого Дар не уничтожит.
        - Не бойся, ничего не бойся…
        Постарается. Что ей еще делать-то?
        - Дар, а ты… - Надо говорить, потому что если замолчит, то и Дар тоже. Отпустит ее. Уйдет. И погибнет. Или еще хуже. - Действительно… протектор?
        - Не знаю. Возможно, стану. Или нет. Я тебе потом все объясню. Обещаю.
        Главное, чтобы это «потом» наступило.
        Глава 6
        ПРАВО СИЛЫ
        На первый взгляд результат очевиден, но самое интересное состоит в том, что он очевиден и на второй взгляд…
…об очевидности неочевидного или тайнах политики
        Кайя ненавидел колодцы.
        Он отчетливо помнил тот, из которого не мог выбраться. Гладкие скользкие стены с вечной испариной каменных рос и пятно света на недостижимой высоте.
        Тогда он сбежал, и теперь колодцы ненавидели Кайя.
        Этот дразнил хрупкой кромкой, готовой осыпаться при малейшем прикосновении. Кромку пробили куски железа и ветки дерева, щепа вошла в раствор, расшатывая и без того ненадежные камни. Но на дерево Кайя зла не держал - защитило.
        Накрыло ветвями, заслоняя от острых металлических шипов, которые прошили все три стены, охрану и Магнуса. Людям хуже всего: Кайя видел тела, развороченные кирасы, пробитые во многих местах, вросшие железными штырями в плоть. Двое умерли на месте. Двое продержались достаточно, чтобы Кайя забрал их боль и память. А Магнус, скорее всего, выживет.
        Повезло.
        Это Кайя повторял себе, заставляя оставаться в разуме, хотя то, что внутри, требовало убивать. Немедленно. Всех. Тогда виновные точно будут наказаны. Те, кто в замке, те, кто в городе, те, кто в протекторате. Люди. Из-за них все началось снова.
        И продолжится.
        Люди глупы. Необучаемы. Не поддаются контролю. Представляют опасность. То, что внутри, предлагало единственный реальный вариант устранения угрозы. Кайя не слушал, повторял про везение.
        Повезло, что колодец. И что дерево.
        И что живы.
        Нельзя спешить. Одно неосторожное движение, и каменная лавина хлынет вниз.
        Дождаться мастеров. Поставить подпорки. Спустить сети и тощего паренька с непомерно длинными конечностями. Он неторопливо, словно задавшись целью испытать нервы Кайя на прочность, раскатывал сеть, закрепляя ее тонкими костылями, словно ткань булавками. Потом наносил серый раствор, который замешивали тут же, во дворе, стараясь не слишком пялиться на развороченные стены и вспаханную шрапнелью землю. На тела, лежащие в углу. Воздух провонял порохом и медью.
        Паренек же полез на дно колодца.
        Кайя хотел его остановить.
        - Не дури. - Урфин отливал чернотой, лютой, неестественной, которой прежде в нем не замечалось. - Ты слишком здоровый для этой дыры. И я тоже. Чуть не так повернешься…
        Договаривать не стал. Очевидно, но… невыносимо ждать.
        То, что внутри, соглашается. Шепчет, что и Урфин ненадежен. Он договорился с Хаотом… рассказал, но… всю ли правду? И не надежней ли будет избавиться от него тоже?
        Прямо сейчас, пока он близко и не пытается сбежать.
        - Гайяр рвет и мечет, но… - Урфин не спускал взгляда с колодца. И разговаривал только затем, чтобы отвлечь. Наверное, следовало быть благодарным, но у Кайя не выходило.
        Напротив, Урфин не понимает, насколько близок к краю.
        Кайя сам как колодец, который вот-вот переполнится сточными водами. Затопит всех.
        - …у него сын. У тебя - дочь. Удачная партия, особенно если других наследников не будет…
        Веревка дрожит от напряжения. Поскрипывает ворот, который опускают медленно. И людям не следует мешать. Кайя сильнее, но он не способен чувствовать землю и камни, веревку, ворот. Ошибиться легко.
        - Я не говорю, что он виновен. Вряд ли. Он слишком умен, чтобы замарать руки в… этом. Но иногда достаточно вовремя не услышать…
        Например, того, как с шелестом осыпается песок. И дрожит пеньковая струна под двойным весом.
        Выше.
        Ближе. И уже недолго осталось.
        Все обошлось. Почти. Было бы что-то серьезное, Кайя почуял бы. Он и сейчас ощущает, с трудом удерживая себя на краю колодца. То, что внутри, подсказывает: если убрать людей и самому взяться за ворот, то дело пойдет быстрее.
        То, что внутри, не желает слышать об осторожности, потому что слышит, как ползет трещина по каменной корке, как, выскользнув из плена сетей, падают мелкие камни, как звонко ударяют о дно, и каждый звук - плетью по нервам.
        Еще Урфин со своими разговорами…
        - Думаю, через час или два тебе доставят исполнителей. Скорее всего, в виде трупов. С трупами сложно разговаривать.
        Порыв ветра запутался в ветвях яблони, сорвал измятую листву, швырнул в колодец…
        - Но нам ведь будет недостаточно?
        - Нам? - Кайя сумел отвести взгляд от черного провала.
        - Ну… у тебя сын, у меня дочь. Я, быть может, тоже на хорошую партию для нее рассчитываю. Он замечательный мальчишка, Кайя. И не заслужил такого. Если ты… если у тебя не получится с ним, то позволь мне. Не отсылай из семьи. Подрастет - ладно, всем уезжать приходится, но сейчас - не отсылай.
        Его сыну полтора года. И он боится Кайя.
        Страх инстинктивный.
        И правильный.
        Кайя иногда думает, что этого ребенка не должно было существовать, но мысли абстрактны. И вид Йена вызывает уже не злость, а скорее любопытство: Кайя не приходилось иметь дела с детьми.
        За ним было интересно наблюдать.
        И пожалуй, то, что внутри, соглашается: Йен не совсем человек, поэтому убивать его не обязательно.
        Их подняли вдвоем. В грязи. Крошке. И запекшейся крови. Кайя было страшно прикасаться, потому что он не знал, не причинит ли боли этим прикосновением.
        А люди смотрели. С сочувствием. Со страхом. С ожиданием. Чего?
        Он не знал.
        - Я цела. - Изольда повторяла это как заклятие. - Цела… только упала немного. Немного упала.
        Она улыбалась счастливой безумной улыбкой, не понимая, что плачет. И с Йеном не желала расставаться. Ее уговаривали, а она слушала, кивала, но не разжимала руки.
        И доктор - с ним тоже повезло настолько, насколько это возможно в нынешнем мире с его примитивной медициной, - сдается. Он прикасается к Изольде осторожно, трепетно, и Кайя благодарен ему за это. Но док - человек и способен не на много.
        - Иза, посмотри на меня. - Кайя видел их боль, одну на двоих, и растерянность, и обиду, которая появляется, когда боль несправедлива. - Сейчас я кое-что сделаю. Просто, чтобы помочь. Как на турнире. Помнишь?
        - Я цела…
        Боль всегда горькая, а эта - особенно.
        - Хорошо. Я просто должен убедиться.
        Если у него получится. Что Кайя знает о человеческом теле, кроме того, что оно хрупкое до невозможности.
        - Я загляну в…
        Внутрь?
        В разум?
        В ту часть сознания, которое еще не разум?
        - А ты поможешь Йену? - Она не уклоняется от прикосновения. - Обещай, что ты поможешь…
        - Конечно.
        Она действительно цела. Почти. Ушибы. Трещины в ребрах, особенно по левой стороне. Царапины. Но ни разрывов, ни внутреннего кровотечения, которое представляло бы реальную угрозу жизни. Правда, в ближайшие дни ей будет хуже некуда…
        Кайя поможет, он заберет боль.
        - Не надо. - Она выдыхает и разжимает руки. - Я справлюсь. Я… взрослая. Йен. Ты обещал.
        С Йеном сложнее. Он еще меньше и легче, чем Кайя себе представлял. Смотрит обреченно. У него не осталось сил бороться, и это неправильно, чтобы вот так.
        - Не бойся меня. - Пустое слово.
        Кости еще слишком хрупкие. Его шею двумя пальцами переломать можно даже обычному человеку. Большая берцовая и малая берцовая немногим крепче. Перелом обеих, и на одном уровне. Смещения нет. Осколков тоже. Это хорошо. Рваная рана на руке выглядит жутко, но крупные сосуды не задеты. Ушиб спины - очень плохо. Но позвонки целы, и спинной мозг не поврежден. Шишка на лбу. Губа разбита.
        - Тугая повязка, успокоительный отвар и отдых. А с молодым человеком мы будем разбираться в моем кабинете. - Док говорит это Урфину, и тот, кивнув, подхватывает Изольду на руки.
        - Я никуда… - Она пытается вывернуться, упрямое существо.
        …Иза, не спорь.
        …ты не понимаешь. Со мной ничего страшного. Ты сам сказал, что ничего страшного, а Йену больно. Я слышу, как ему больно, и мне от этого плохо. Хуже, чем когда больно мне. Я ведь взрослая. Я потерплю…
        Она готова расплакаться.
        …я сделаю так, что больно не будет. Док зафиксирует перелом, и мы вернемся. Обещаю, что с Йеном ничего не случится. Ни я, ни кто-либо иной не причинит ему вреда. Но ты отправишься с Урфином и будешь делать то, что он скажет.
        То, что внутри, протестует. Оно не доверяет ни Урфину, ни доку, ни вообще кому бы то ни было.
        …я… буду вас отвлекать?
        Нет.
        …да.
        Хорошо, что она слишком взвинчена, чтобы распознать ложь. Пусть отдыхает. А Кайя как-нибудь справится. Только вот он не оставался прежде наедине со своим сыном. И с детьми вообще, даже со здоровыми. Он не знает, как с ними разговаривать.
        И пока идет по безлюдному замковому коридору, молчит. Йен тоже прекратил плакать. И дышал судорожно, через раз. Не из-за травмы - боялся, чем дальше, тем сильнее. Наверное, следовало заговорить, но о чем? Насколько вообще Йен понимает речь?
        Или главное, правильно выбрать тон, как с собаками?
        - Это доктор. Он к тебе уже приходил. А сейчас ты придешь к нему…
        В два года Кайя тоже руку сломал. За неделю зажило, но почему-то понимание, что травмы Йена не представляют опасности для жизни, не успокаивало.
        - …он сделает так, чтобы кости держались вместе. Тогда они срастутся. А я посижу, чтобы тебе не было больно.
        За дверью - большая комната. Белые стены. Темный пол. Огромные окна. В центре - сложная конструкция из линз и противовесов, склонившаяся над хирургическим столом. Он новый и блестит в отраженном свете, кожаные ремни свисают до самого пола, в котором пробиты канавки для стока воды.
        Здесь холодно и неуютно. Пахнет нашатырем. Спиртом. И еще чем-то до отвращения медицинским.
        Доктор Макдаффин уходит за ширму и возвращается, переодевшись. Поверх свежей рубахи на нем каучуковый фартук, в котором доктор похож на мясника. Нижнюю половину лица закрывает марлевая повязка, а волосы убраны под сетку.
        Йена он пугает больше, чем Кайя. Йен вцепляется в рубашку, отворачивается, чтобы не видеть этого человека, стол и блестящий инструмент, разложенный на подносе. А Кайя не представляет, как ему быть. Он сильнее, но почему-то кажется, что использовать силу - нехорошо.
        - К сожалению, я не могу рекомендовать ни хлороформ, ни опийную настойку. Ваш сын слишком мал. Я вынужден буду причинить ему боль.
        - Я ее заберу.
        В этом маленьком теле слишком много боли.
        - Может, - док вытирает руки белым полотенцем, - вы сделаете так, чтобы он совсем уснул? Ребенку не следует видеть некоторые вещи.
        Например, ножницы, которыми разрезают одежду. Они щелкают так, что Кайя сам напрягается, он помнит прикосновение холодного металла к коже и страх, что широкие хищные лезвия отхватят руку…
        …нога распухла.
        - Это случается при переломах.
        До города неделя пути галопом и напрямую, но Кайя не уверен, что храм работает. До границы - пара дней. И даже если Ллойд навстречу выедет…
        …перелом срастется быстрее.
        К инфекциям у Йена врожденный иммунитет. Воспаление не грозит. Боль Кайя снимает, да и завтра она сама пройдет. И значит, все будет в порядке.
        Беспокойство иррационально.
        Надо лишь продезинфицировать ссадины, зашить рану, которая снова начала кровить, и наложить повязку. Но док не верит на слово, он прощупывает голень, осторожно, бережно даже, опираясь сугубо на чутье. Потом соглашается с диагнозом.
        - Если вы и вправду видите то, что говорите, - он осторожно очищает поверхность раны, иглу берет тонкую, нитки - шелковые, - это чудесно. За такой дар любой доктор душу бы отдал…
        Пять швов. И шрам останется неприятным воспоминанием.
        - Я был бы рад, если бы мой дар ограничился только этим. - Кайя выбирает крупицы щебня и раствора из рыжих волос. Мягкие какие… пуховые. У Насти, интересно, такие же?
        А док замешивает в высокой миске гипс и замачивает бинты, пытаясь объяснить, что так будет лучше, гипсовая повязка куда надежней обычных.
        …Кайя?
        …все хорошо, сердце мое. Просто перелом. Ничего страшного.
        Не верит. Кайя и сам не верит против всякой логики.
        …на нас все быстро заживает, даже в таком возрасте. Через неделю уже на ноги встанет, а через две и думать забудет.
        …врешь ведь.
        …вру. Не забудет. Я бы мог заблокировать ему память, но… это неправильно. Даже для того, чтобы его защитить, неправильно. Но в остальном я правду говорю. Йен поправится.
        Вздох-шелест.
        Ей было страшно там, на дне колодца, и сейчас Иза пытается убедить себя, что все осталось позади.
        …я снова не сумел вас защитить.
        …просто найди их.
        Касание, крыло бабочки, скользнувшее по щеке, не то утешение, не то просьба.
        …мне так спать хочется. Урфин чем-то напоил… сказал, что не повредит, а спать хочется. Я вас жду. Он не уходит, следит. Скажи, что мне не нужна нянька. Меня-то как раз никто не тронет. Это вообще случайность, что я оказалась там.
        Счастливая или наоборот?
        Не выгляни она во двор, осталась бы цела. А вот Йен…
        Разве Кайя сам не думал о том, насколько легче станет жить, если этот ребенок исчезнет. Тогда почему неуютно от одной мысли о том, что его желание могло исполниться?
        …спи, сердце мое. Я справлюсь. А Урфин пусть побудет с тобой, хорошо? Тебе он не нужен, но мне так спокойней.
        …тогда поговори со мной, если я не отвлекаю.
        …ничуть. Йен, он… маленький. Какой-то совсем маленький. Это нормально? Я раньше не видел детей так близко. Еще почему-то он пахнет тобой. Не в том смысле, что твой запах действительно, а… я не знаю, как это называется, оно не физический запах. Но мне не мерещится.
        …это хорошо, что не мерещится.
        …почему?
        Молчит. Уснула? Пускай. Ей надо. И док почти закончил.
        - Прошу прощения, если мое любопытство неуместно. - Он оттирал испачканные гипсом ладони щеткой. - Но не подскажете ли вы, как надолго эта… война? Видите ли, у меня племянник в Краухольде остался. Молодой. Бестолковый слегка. Волнуюсь.
        - К зиме я возьму город.
        Если все пойдет так, как Кайя задумал.
        - Значит, удачно, что я не доехал. Полагаю, там сейчас не самая лучшая атмосфера. Было бы неплохо, если бы мальчик поел. Что-нибудь легкое вроде куриного бульона. Но если не сможет - не настаивайте. Иногда стресс крайне негативно отражается на пищеварении. Завтра с утра я загляну. А в остальном… отдых, хорошее питание. Очень хорошее питание… впрочем, думаю, вы сами все понимаете.
        Есть Йен отказался. Возможно, Кайя как-то неправильно его кормил или не нашел нужных слов, чтобы объяснить, что еда - это энергия, которая нужна для регенерации, но Йен от бульона отворачивался, тер глаза и норовил лечь.
        Иза спала. Дышала ровно, но на лице, шее, груди, руках проступали лиловые пятна гематом, и каждая - упрек и предупреждение.
        Гайяр уже прислал записку о том, что заговорщики схвачены. Только Урфин прав: сдадут исполнителей, решив, что с Кайя хватит. Раньше, возможно, и хватило бы, но не сейчас.
        Он положил Йена на кровать, прикинув, что между ним и Изольдой останется достаточно места, чтобы они друг другу не мешали. Для Кайя нынешняя ночь грозила стать бессонной.
        - Я присмотрю, - шепотом сказал Урфин, предугадывая просьбу. - Иди. Гайяр заждался уже…
        …семеро.
        Алхимик-подмастерье. Двое учеников. Сын булочника. Темноволосая девица, служившая при доме горничной. Стражник, числившийся у девицы в любовниках. И старый ключник, вероятно, случайная жертва. Его единственного убили ударом в сердце, остальные благоразумно выпили яд.
        - Республиканцы. - Барон Гайяр, черный медведь Кверро, разглядывал тела с презрительным прищуром. Так человек умный, осознающий собственное превосходство над миром и умом гордящийся, смотрит на тех, кто глупее. - Говорят о мире, а вместо этого…
        Он приложил платок к носу.
        У Гайяра нос широкий, приплюснутый, украшенный нашлепкой родимого пятна. Барон невысок, кряжист и волосат. Некогда черная грива его с годами поседела, однако он по-прежнему заплетает ее в две косы. А бороду стрижет и смазывает маслом.
        Волосатость здесь - признак мужества.
        Гайяр не трус, но предпочитает не рисковать.
        - Я желаю видеть всех. - Кайя присел рядом с девушкой. Холодная, мертва уже несколько часов, но трупное окоченение еще не наступило. Губа распухла, треснула, однако крови нет. И руки ее подозрительно чисты, пахнут лавандовым мылом. Вряд ли она приняла яд добровольно. - Бароны. Таны. Рыцари. Оруженосцы.
        Им всем еще кажется, что Кайя прежний. У них будет возможность убедиться в обратном.
        Гайяр не стал задавать вопросы. Подобрался. Еще не боится, скорее испытывает разумные опасения. Что ж, у него имеются основания.
        - Это займет время.
        У Кайя оно есть. И ждать он умеет.
        В парадном зале Кверро живет ночь. Вносят свечи, поджигают светильники, но зал слишком велик. Ребра пилястр выступают из темноты. Желтые сполохи рисуют на кладке картины, и сквозняк заставляет свечи кланяться.
        Кайя ждет.
        Он закрыл глаза. Со стороны, должно быть, кажется, что Кайя спит. Это и вправду похоже на сон, в котором границы реальности плывут.
        Зал наполняется людьми.
        Время позднее, но нет никого, кого бы подняли с постели.
        Запах оружия. Металла и еще гнева, лимонно-желтого, с резким привкусом.
        Он позволяет им занять места. По памяти восстанавливая рисунок зала.
        Справа - Гайяр.
        Слева - Деграс с сыновьями. От них тянет с трудом сдерживаемым возмущением. Все трое злы, и всполохи рыжего порой дотягиваются до свечей. И до Гайяра. Так выглядит сомнение. И в хозяине Кверро, и в собственных догадках, которые наверняка кажутся Деграсу чересчур размытыми. Впрочем, Кайя рад, что хотя бы этот человек не обманул его ожиданий.
        Таркоты. Настороженное ожидание. Готовность. К чему?
        Но вины нет. И страха тоже…
        Людей много, но Кайя готов уделить время каждому.
        - Сегодняшнее происшествие едва не стоило жизни моей жене и моему сыну. Возможно, оно будет стоить жизни моему дяде. - Он не собирался терять время на вежливые слова. - Мне сказали, что виновные мертвы. Однако я не уверен, что все виновные мертвы.
        Ропот.
        - Я это исправлю. Прошу вас оставаться на местах. Если вы не причастны, вам нечего бояться.
        Гайяр выдерживает прямой взгляд.
        Странно, что больше нет запертых дверей. Вернее, двери есть, но приоткрыты, и Кайя способен понять, что находится с той стороны.
        …досада. Раздражение людской глупостью, неспособностью довести простейшее дело до закономерного финала. Он не причастен напрямую и даже косвенно - слишком отчетливо понимает опасность подобных игр, - но предпочел бы, чтобы те, в подвале, ответили за убийство, а не за попытку.
        …уверенность.
        Он богат. Силен. И пользуется поддержкой многих. Он доказал свою верность дому Дохерти, и бездоказательное обвинение станет причиной раскола, который сейчас недопустим.
        Что ж, в чем-то он прав. Но Кайя знает, что с ним делать.
        Деграс чист. Его сыновья тоже…
        …дальше.
        От человека к человеку. И не находится никого, кто смеет отвернуться. А в зал возвращается тишина. Они и дышать-то боятся, что хорошо. Кайя помнит все оттенки страха и безошибочно выбирает нужный.
        - Зачем? - Он смотрит в глаза рыцаря, черные из-за расплывшихся зрачков.
        - Леди не должно было там быть… леди не…
        Его память выворачивается наизнанку. В ней много лишнего, личного, что Кайя отбрасывает с самому ему непонятной брезгливостью, оставляя себе лишь имена.
        Список невелик, и Кайя знакомы эти люди. Славные рыцари, которые решили, что будущее следует подкорректировать, пока имеется подобная возможность. И странно то, что не было в их действиях личной выгоды, скорее уж необъяснимая уверенность, что поступок их, несмотря на всю его мерзость, является благим. Если это не глупость, то что?
        Кайя убрал руку, позволяя человеку упасть. Все-таки его вмешательство по-прежнему было грубым, смертельным, хотя следовало признать, что слышать он стал лучше.
        И не только слышать.
        Его воля накрывает зал, и каждый находящийся в нем чувствует ту грань, которая отделяет его от смерти. Они больше не способны двигаться, и на ногах стоят лишь потому, что Кайя разрешил.
        В его силах остановить их сердце. Или запретить дышать. Лишить зрения. Слуха. Самой возможности мыслить.
        И Кайя нужно, чтобы все это поняли.
        Забирает он лишь тех, кто виновен, позволяя остальным прочувствовать, как медленно уходит чужой разум, а с ним и жизнь. Впрочем, ничего нового он не узнает. То, что внутри, желает довершить начатое, но Кайя не собирается слушать его тоже: он хозяин над своим зверем, а не наоборот.
        И Кайя возвращает людям их свободу.
        - Убрать! - Переступив тело, Кайя возвращается к креслу. - Их место на площади. Не хоронить. Поставить глашатая, который объяснит горожанам, что произошло.
        Слушают внимательно, но с облегчением и какой-то безумной радостью. Чему они рады?
        Тому, что остались живы.
        - Остальных, из подвала, тоже касается. Также к смерти приговариваются следующие люди…
        …торговец, продавший селитру и серу. Он не мог не знать, для чего они нужны.
        …оруженосец, что служил связным.
        …камердинер, который помог отыскать исполнителей.
        Список не так чтобы велик, и многие люди, в нем значившиеся, уже мертвы. Однако это не значит, что они избегут наказания.
        - Вне зависимости от сословия движимое и недвижимое имущество виновных в измене будет отчуждено в пользу дома Дохерти. Те, кто имел титул, будут лишены его без права восстановления. Их щиты будут сожжены на площади, а имена вычеркнуты из Родовой книги.
        Тишина. Но ей недолго длиться.
        - Их наследникам я готов предоставить выбор. Чаша или меч.
        У всех четверых есть взрослые сыновья. Но от того не менее тошно.
        - Но если выбор не будет сделан до заката, я вырежу весь род. Одна жизнь против многих - решать вам.
        Судорожный выдох. Чей - не понять.
        - Я хочу, чтобы каждый из находящихся здесь понял, что любая попытка причинить зло моей семье отразится прежде всего на ваших семьях.
        - Но по закону… - Кто-то решился подать голос, но Кайя не намерен был слушать.
        - Я теперь закон.
        Молчат. Боятся. Ненавидят. Но страх все же сильней. И Кайя не уверен, правильно ли поступает, но… если спустить, повторят. Деньги. Власть. Идея. Не важно что, но им плевать на его семью. Пусть же поберегут собственные.
        Он сделал то, что должен был сделать. Еще один разговор, и можно будет вернуться.
        - Барон, мне нужно с вами поговорить.
        Провожают их взглядами. Все эти люди сомневаются сейчас, правильный ли сделали выбор, но Кайя надеялся, что страх убережет их от глупостей.
        - Вина? - Гайяр почти спокоен и готов играть в гостеприимного хозяина.
        - Пожалуй.
        Высокий графин. Бокалы. Стекло особого оттенка «небесный пурпур», секрет которого мастера Кверро хранят многие столетия.
        - Я позабочусь о том, чтобы… вам не пришлось приводить угрозу в исполнение. - Барон наклоняет бокал, позволяя вину подобраться к самому краю. И алое сливается с пурпурным.
        - Буду весьма вам признателен. Присаживайтесь.
        Одна жизнь от рода - это не такая и высокая цена.
        - Я не знал о том, что происходит. - Гайяр присаживается. - Если бы у меня возникли подозрения…
        - Они возникли. Но вам было невыгодно их озвучивать. Вы просто отвернулись.
        - Это преступление?
        Что ж, он хотя бы не пытается отрицать очевидное. А Кайя основательно забыл вкус вина. Терпкое. Бархатистое. И сладкое. Неплохое, но не в этой компании его пить.
        - Нет, это не преступление. И убивать вас я не собираюсь. Более того, мне кажется, что между нашими семьями могли бы возникнуть узы куда более прочные, нежели сейчас. Вашему сыну два года?
        - Уже почти три.
        Барон умеет улыбаться искренне. Сын. Наследник.
        Семеро законных дочерей и полторы дюжины бастардов женского пола. Появись мальчик, барон ввел бы его в род, но рождались девочки. Поразительное невезение. Или генетический сбой, который делает эмбрионов мужского пола нежизнеспособными.
        Но однажды Гайяру повезло. И наследник его - величайшее из сокровищ барона.
        - Я думаю, они с Йеном замечательно поладят.
        Гайяр понял и сразу.
        Неужели действительно рассчитывал, что Кайя отдаст ему дочь?
        Иза бы его убила…
        - Вы… возьмете Брайана заложником? - уточнил Гайяр.
        - Что вы. Я лишь окажу вашему роду большую честь. Наши дети непременно подружатся. Станут неразлучны…
        И в следующий раз, когда у барона появятся подозрения, он точно будет знать, как поступить правильно.
        - Чего вы боитесь, барон? Как только Йену станет лучше, дети отправятся в Ласточкино гнездо. Там безопасно. Ваш сын получит хорошее образование и возможность, которой вы сейчас для него добиваетесь. Рано или поздно Йен станет протектором, а мы не имеем человеческой привычки отрекаться от тех, кого считаем близкими.
        Изольда не одобрит: дети не должны участвовать во взрослых играх. Но Кайя действительно не имеет намерения причинять вред этому ребенку, ему лишь нужно, чтобы его отец вел себя благоразумно.
        - Я… - Гайяр сглотнул, глядя в бокал. - Я и Брайан будем рады служить вашей светлости.
        - Замечательно.
        Вернувшись к себе, Кайя отпустил Урфина.
        Надо было вина захватить, чтобы не только для себя. Раньше им было о чем разговаривать и… Урфин не заслужил того, что Кайя собирался сделать. Он тоже стал другим, и Кайя не мог понять, нравится ли ему этот новый либо же нет. Все как-то изменилось.
        И надо бы поговорить, но не сегодня: не тот настрой и не то время.
        …Кайя?
        …спи, сердце мое. Я нашел их. Всех.
        …хорошо.
        …хочешь, я уберу боль?
        …и будешь рядом?
        …конечно.
        На кровати хватит места для троих, и Йен не просыпается, когда Кайя перекладывает его на середину, только одеяло спихивает и хмурится.
        …видишь, я уже рядом.
        Кайя дотягивается до ее волос и проводит пальцем по руке, осторожно, не желая причинить боль, но лишь давая понять, что действительно рядом.
        Глава 7
        СТАРЫЕ ПРАВИЛА НОВОЙ ИГРЫ
        Свобода, равенство и братство?
        Размечтались! О перспективах развития демократии в отдельно взятом протекторате
        Хорошо болеть, когда ничего не болит, а вот когда болит все тело… волосы, кажется, тоже. Или волосы - особенно сильно? Клянусь, что в первые два дня я ощущала каждый свой растреклятый волосок, и малейшее к ним прикосновение было мучительно. Вообще все мучительно. Просыпаться. Открывать глаза. Вдыхать. Выдыхать. Шевелиться. Даже жевать, хотя меня уверяли, что челюсть не пострадала. И если уж быть честной перед собой, то я в принципе не так сильно и пострадала.
        Ну да, ребра треснули. Пара ушибов. Пара царапин. И граффити из синяков.
        На третий день полегчало настолько, что мне позволили сесть. На четвертый я и встать бы смогла, но Кайя воспротивился. На пятый я его ослушалась и в результате сутки проспала. Обиделась. И весь шестой день прошел в нервном молчании, которое сменилось на такую же невысказанную готовность уступить друг другу. Кайя понимал, насколько неприятна мне моя беспомощность. Я видела его иррациональный страх за меня.
        Утром он сам помог мне встать и дойти до окна.
        - Ты не сможешь всю оставшуюся жизнь водить меня за руку. - Я могла бы стоять вечность, вот так, в кольце его рук и на него же опираясь.
        - Я попробую.
        Ворчит, упрямый родной человек. И я возвращаюсь в постель, к вышивке и Йену, который вновь печален и задумчив. Сидит на краю кровати и пытается расковырять гипс. Ему приносят игрушки и пытаются утешать, но на игрушки Йен не обращает внимания. Он потерял друга.
        Йен спросил о собаке на следующий же день, и Кайя пришлось рассказать правду. Он мучительно подбирал слова, но сумел-таки объяснить и не стал предлагать другую, точно знал - Йен откажется.
        Правильно, друга на друга не заменишь.
        Гипс не поддается, и Йен вздыхает. Смотрит на меня и решается-таки протянуть руку, касается моей ладони, все еще зеленовато-желтой, страшной. Распухла, как у утопленницы, и пальцы сгибаются плохо. Кожа покрыта толстым слоем мази, и запах от меня исходит пренеприятный.
        - Ничего страшного. Это пройдет, - говорю малышу.
        Чувствую я себя гораздо лучше, чем выгляжу. Йен кивает и решается спросить:
        - Кто?
        Кайя знает ответ на этот его вопрос, но вряд ли ребенку можно объяснить, почему некто, ему совершенно незнакомый, вдруг решил, что этот ребенок не имеет права на жизнь.
        - Плохие люди. Их больше нет.
        Я знаю о том, что произошло той ночью. Кайя действительно не собирался ничего скрывать и больше не был ограничен рамками закона. Хорошо? Плохо?
        Погибли многие. Те, кто организовал заговор. Те, кто принял участие. Те, кто помогал, предпочитая не задумываться о том, чему именно помогает.
        Этих не жаль. Те, кто вовсе не был причастен. Четыре жизни. Трое выбрали яд. Четвертый - меч. Справедливая цена? О ней говорят шепотом.
        А я не способна решить. В следующий раз меня может не оказаться рядом. Или, напротив, окажусь, но не будет колодца и счастливой случайности, а будут просто взрывная волна и железные осколки, от которых негде укрыться. Есть еще Настя, которая однажды в ненужное время появится в ненужном месте. Или удар направят против нее, убирая другого «опасного» ребенка. Магнус, выживший лишь благодаря своей нечеловеческой выносливости. Урфин - он точно погиб бы. Мой муж, который слишком многое терял, чтобы вынести еще одну потерю. Вот моя семья.
        Йен же не собирается отступать, у него есть еще вопросы.
        - Зачем?
        Самой хотелось бы понять.
        Политика. Власть. Идея. В какой именно момент перестает иметь значение, кто перед тобой? Не получится ли так, что однажды я сама перестану видеть границу?
        В общем, в ушибленном теле добрые мысли не заводятся.
        - Не все люди плохие…
        Что я могу еще сказать? Наверное, он понимает, потому что подбирается ближе, ложится на живот, неловко подгибая загипсованную ногу, которая уже не болит, но раздражает - повязка большая, неудобная.
        - Астя?
        С пудреницей, чересчур большой для его рук, он управляется довольно ловко, пытается показать мне, но… я не хочу испугать дочь своим видом.
        Они разговаривают.
        Вернее, разговаривает всегда Настя, давно превратившая Йена в Яню, но он не возражает. Слушает. Не пытается перебить, но иногда все же отвечает. За ним интересно наблюдать. Он долго думает, морщит лоб, скребет пятерней гипс, глубоко вдыхает, решаясь открыть рот, и произносит слово. Иногда - два или три. И Настька смеется.
        Если закрыть глаза, то можно представить, что она рядом. Например, вон в том кресле, которое будет для нее великовато, но Настена никогда не пугалась перспектив. Она заберется в кресло сугубо из принципа и сядет, выпрямив спину, повторяя чужую, подсмотренную позу. Руки на подлокотниках, подбородок задран выше носа, рыжие кучеряшки рассыпались по плечам.
        Принцесса.
        И Йен отдаст ей и кресло, и игрушки, к которым равнодушен, и все, что она попросит. Он слишком рыцарь, чтобы воевать с девчонкой. Я идеализирую? Возможно. У больных есть право на фантазии в розовых тонах.
        …так и должно быть. Женщинам следует уступать.
        …опять громко думала?
        …да.
        …не мешаю?
        …ничуть.
        Кайя складывает очередной лист, исписанный мелким почерком, вчетверо и отправляет в камин. Стопка бумаги на полу не становится меньше.
        Их приносят каждый день. Жалобы. Прошения. Доносы, которые он просматривает лично, некоторые все же откладывая. Я знаю, что они в лучшем случае отправятся к Урфину, в худшем… Кайя слишком боится нас потерять, чтобы игнорировать малейший намек на угрозу.
        Эти люди будут задержаны.
        Допрошены.
        И… если за ними нет вины, они не пострадают.
        Всю нынешнюю неделю Кайя провел при нас. Опасность ушла, но он не способен больше доверять. Людям ли, замку, в котором слишком много скрытых опасностей, самому миру, готовому устроить несчастный случай, стоит лишь отвернуться.
        Он пробовал еду, которую нам приносили, обнюхивал одежду, придирчиво перебирал цветы, что доставляли из оранжерей Гайяра. Он потребовал убрать со стен гобелены, а с пола - ковер, который слишком близко находился к камину: достаточно искры, чтобы начался пожар. Он заставил снять колесообразный светильник, поскольку сомневался в прочности цепей, его поддерживавших. Исчезли узкие шкафы, чересчур неустойчивые с точки зрения Кайя. И старинные мечи, которые прежде висели в изголовье кровати. Но этого было недостаточно. Кайя мучительно воевал с собой, со своим желанием спрятать меня, которое не мог исполнить, подозреваю, исключительно потому, что во всем этом мире не видел места, в достаточной степени надежного.
        А сам мир не спешил идти навстречу его желаниям, но, напротив, требовал участия в его, мира, неотложных делах. Ведь была война, пусть необъявленная, но затянувшаяся. Граница, прочерченная по валу, уже прозванному Зеленым. Бароны, желавшие немедленно выдвигаться в сторону города, чтобы смять войска мятежников латным ударом… и мятежники, имевшие собственный взгляд на проблему. Были просто люди, оказавшиеся между двумя фронтами.
        Был голод. Беженцы. И лето, что стремилось к закату.
        Пушки, оставшиеся в стенах города.
        Уборка зерна.
        И призрак чумы на восточном побережье.
        Кайя приходилось возвращаться в эту войну, разбираясь во всем и сразу. Не имея сил оставить меня, он не имел возможности отвернуться от всех. И в комнате появились шелковые ширмы, закрывающие меня от посторонних взглядов, но само мое присутствие раздражало баронов.
        Дела государственные женщин не касаются.
        Вот только Кайя было плевать на их мнение. И всякий раз, когда порог переступал кто-то чужой, Кайя становился перед ширмой.
        Вчерашний совет длился пять часов. Гайяр требовал выступить немедленно, поскольку очевидно, что грядущие переговоры не будут иметь исхода иного, нежели объявление войны. Он вообще не понимал, зачем было затевать эти переговоры, но подчинялся желанию их светлости.
        Деграс, обычно немногословный, предлагал ждать осени.
        - Месяц-другой - это немного, до дождей успеем, если с умом. А эти зерно снимут… и друг другу глотки порвут. Уже небось рвут, ищут виноватых. Слухами земля полнится…
        …дело не в слухах, а в Юго и его списке.
        Был ли в нем мэтр Шеннон, скончавшийся от внезапного приступа болотной лихорадки? Не сомневаюсь. Говорят, этот человек отличался лисьим умом и завидной хваткой.
        …а мастер Визгард, выступавший народным обвинителем, повесился.
        …был зарезан ревнивым любовником Голос Революции, некий Дюран, чье перо связно и ярко диктовало народную волю.
        …а глава Комитета защиты общества отправился на Площадь Возмездия по обвинению в измене идеалам Республики. Я знала далеко не все, но… им не нужен был Юго, чтобы приговорить кого-то. Справлялись сами.
        Что же до баронов, то почему-то они принимали молчание Кайя за неспособность решить, и злились, спешили донести до его понимания собственную правоту, порой забывая о том, где находятся.
        Я бы могла сказать, что решение давно уже принято.
        Только кто меня спрашивал?
        …я.
        …ты не спрашивал. Ты решил.
        Это не упрек, скорее поддержание беседы. И чтобы беседовать было удобнее, я переворачиваюсь на живот. И Кайя нервничает - мне рекомендовали лежать исключительно на спине, - хмурится, собирается что-то сказать, но молчит.
        …говори уже.
        Я не могу дотянуться до него рукой, но при этом касаюсь. Странно. И замечательно.
        …прибыла делегация от Народного Совета. И я не могу больше откладывать встречу. Но мне нужно, чтобы ты была рядом, иначе я буду думать не о них, а о том, где ты и что с тобой происходит.
        Теперь он злится на себя за кажущуюся слабость.
        …и я не могу принимать их здесь.
        А использовать главный зал Кверро - тоже не самая лучшая идея. Чересчур большое пространство. Множество людей. Бессчетно опасностей, пусть бы и воображаемых. Он это понимает, а я понимаю, что Кайя должен быть собран и спокоен настолько, насколько возможно.
        …сколько их всего?
        …тридцать два человека. Но реальную власть имеют четверо.
        …с ними и будешь разговаривать?
        …да. Из наших - Урфин, Гайяр и Деграс. Я думал о гостиной, небольшой комнате…
        …из которой уберут все лишнее?
        …именно. Иза, я понимаю, как это выглядит, но сейчас меня мало волнует чужое мнение. Я знаю, что ты чувствуешь себя лучше, чем прежде, но…
        …выдержу.
        Почему-то мне кажется, что эта встреча не продлится долго. Кайя согласился на нее не затем, чтобы принимать условия и искать вариант, который устроил бы обе стороны, что невозможно. Он хочет сказать и быть услышанным.
        Кайя откладывает бумаги и перебирается ближе к кровати. Вот теперь я действительно могу его коснуться. Он закрывает глаза и запрокидывает голову, позволяя мне разбирать волосы. Мне все хочется сосчитать, каких больше - рыжих или седых.
        Но главное, Кайя рядом.
        На расстоянии вытянутой руки. И все равно это слишком далеко.
        В гостиной окна забраны решетками, которые появились недавно, и пусть окна выходят на пропасть, но Кайя не желает рисковать.
        Кресло ставят в углу комнаты. Тень скроет и его, и Изольду.
        Высокие подлокотники и жесткая спинка. Сиденье мягкое, но недостаточно, и в комнату приносят подушки. Кайя прощупывает и обнюхивает каждую, проклиная себя за мнительность, но…
        …существуют яды, которые наносятся на ткань. Достаточно непродолжительного контакта с кожей, и жертва погибает. Или те, что выделяются при горении, их добавляют в свечной воск.
        …есть порох. Ножи. Стрелы. Пули.
        …пожары, наводнения, ураганы.
        …ступеньки, внезапно ушедшие из-под ног.
        …сквозняки и простуды.
        …несчастные случаи, предугадать которые невозможно.
        Слишком много всего, и надо взять себя в руки. Он справится, но не сегодня.
        …все хорошо, Кайя. Пожалуй, мне будет интересно.
        На Изольде свободное платье из мягкой шерсти. Узкие рукава доходят до кончиков пальцев, глухой ворот скрывает шею. А кокетливая шляпка с вуалью, смотрится почти уместно.
        …и попробуй сказать, что я плохо выгляжу.
        Она улыбается и перекладывает подушки. Кайя способен забрать ее боль, но Иза против.
        …ты выглядишь замечательно.
        …ты тоже. Только перестань оглядываться. Солнце, я здесь и никуда не денусь.
        Кайя это понимает, но инстинкты отказываются подчиниться разуму.
        …расскажи мне о них, пожалуйста.
        …отвлекаешь?
        …да.
        …спасибо. Я не видел этих людей раньше. В городе многое изменилось и продолжает меняться. Я даже не уверен, что они имеют право говорить со мной от имени их Республики. Вполне может статься, что их уже объявили вне закона.
        Ее присутствие - тонкий аромат духов, перекрывающий травяную вонь мази от ушибов. Прохладные пальцы сквозняка, что словно бы невзначай касаются шеи.
        Улыбка, которую Кайя видит, не оборачиваясь.
        И он почти спокоен.
        Но в то же время благодарен Урфину, который становится у кресла Изольды.
        Деграс и Гайяр занимают места согласно протоколу. Оба одеты с вызывающей роскошью, призванной подчеркнуть статус. Пэль.[1 - Пэль - затканное полотно из Александрии.] Бархат. Тяжелые меха, в которых жарко, но оба потерпят жару. Золото баронских цепей. Драгоценные камни…
        …оружие.
        Кайя безоружен. Из драгоценностей при нем кольцо и медальон, который спрятан под рубашкой, но Кайя в порыве внезапной паники касается его, проверяя, на месте ли.
        На месте.
        …мне кажется, или Гайяр и Деграс друг друга недолюбливают?
        …так и есть. Это не вражда, сердце мое, скорее давнее соперничество. Впрочем, Гайяр рассчитывает его прекратить, выдав младшую дочь за Гавина. Насколько я знаю, Деграс отнесся к идее благосклонно.
        …а Гавин?
        …сделает то, что ему скажут. Этот брак выгоден для обоих семейств. Да и… так принято.
        Изольда расстраивается, она до сих пор не привыкла, что большинство браков здесь совершаются исключительно с точки зрения выгоды. И далеко не все впоследствии несчастны.
        …Кайя, вот только попробуй поступить подобным образом с Настей.
        …никогда. Ты же знаешь.
        Знает, но все равно боится, потому что слишком часто приходится кем-то жертвовать во имя высшего блага.
        От имени народа говорят четверо. Они все называют себя братьями, хотя кровным родством не соединены, да и самопровозглашенные узы - Кайя видит отчетливо - весьма зыбкие. Эти люди вынуждены держаться в стае. И красные сатиновые куртки с массивными пуговицами из латуни подчеркивают равенство. Вот только первым место выбирает темноволосый парень угрюмого вида, и лишь затем присаживаются остальные. Они старше. Опытней, но… опасаются спутника?
        Определенно.
        …это Игэн Безземельный. Его отец был славным рыцарем, хотя и не особо успешным в делах. Земли свои проиграл в кости. Его сыновей взяли родственники, но не ошибусь, сказав, что их нет в живых. Слева от него…
        …старик с длинным изможденным лицом, которое кажется еще длиннее из-за острой, какой-то козлиной бороды.
        …Лан Добрый, из алхимиков. Весьма неглуп, но не имел нужных связей и состояния, чтобы заплатить гильдийный взнос за право зваться мастером. Правда, с той поры гильдия поредела.
        …не без его участия?
        …да. Он выступал свидетелем на нескольких обвинительных процессах, которые закончились Площадью Возмездия.
        Не следовало называть это место, ее воспоминания были слишком живы. И прежде, чем Иза справилась с ними, Кайя увидел себя со стороны, отражение в кривом зеркале страха и боли.
        …они не могли причинить мне вред, сердце мое. Ни топор. Ни веревка. Ни выстрел из пушки, если эта пушка рождена в нашем мире.
        Тихий вздох и просьба:
        …рассказывай дальше.
        …о тех двоих известно мало. Наемники, присягнувшие на верность Республике от имени гильдии наемников, которой, впрочем, не существует. Здесь - наблюдатели. И молчать не станут, что хорошо.
        Пауза длилась неприлично долго, но никто из присутствующих не решался первым нарушить молчание. Кайя это надоело:
        - Я слушаю.
        Заговорил против ожидания не Безземельный, но алхимик. Он поднялся, неловко опираясь на подлокотники кресла, покачиваясь, словно бы это простейшее действие причиняло ему боль.
        Ложь.
        - От имени Республики и Народного собрания, которое на данный момент является единственной реальной и законно избранной властью, представляющей волю всего народа…
        Делает паузу, позволяя себе глубоко вдохнуть. Бароны молчат.
        - …мы уполномочены сделать предложение.
        На сей раз пауза длится дольше. А Лан Добрый проводит сухой дланью по бороде, вытаскивает зацепившуюся за пуговицу прядку и притворно вздыхает.
        - Республика не желает войны. Мы помним о тех братских узах, что связывают всех жителей… этой благословенной страны. К чему раздоры и кровь, когда мы все желаем одного - мира.
        Гайяр злится, впрочем, нельзя сказать, что его вывели из душевного равновесия слова человека, которого он не принимает всерьез. Причина - в ином, покушение, порох, мертвецы, выставленные на площади, и потеря наследника, к которой Гайяр не готов.
        Он получил отсрочку, но она закончилась.
        - Народ рад вашему возвращению…
        - Мне казалось, народ радовался бы и моей смерти.
        - Возможно. - Игэн позволил себе вступить в разговор. А смотрит не на Кайя, за спину. - Мой коллега пытается сказать, что мы всецело осознаем: ситуация изменилась.
        Не смотрит даже - разглядывает, не давая себе труда скрыть любопытство.
        …не обращай на него внимания, Кайя. Он или глуп, или сознательно тебя дразнит.
        …у него получается.
        - У вас есть армия. И у нас есть армия. А еще пушки. Пушек - сотни. А вы, несмотря на всю вашу силу, один. Ко всему вы не будете выступать против своего народа…
        - Почему?
        - Если бы могли, вы бы уже выступили. Там, на площади. Вы ведь имели возможность захватить город изнутри, но предпочли бежать…
        Ему кажется, что он точно знает мотивы Кайя. И просчитал ситуацию во всей ее полноте. Он разглядывал пушки, восхищался мощью, в них заключенной. Возможно, стрелял или видел, как стреляют, глох от грохота, задыхался от порохового дыма, жадно наблюдал за тем, как пудовые ядра впиваются в каменные стены какого-нибудь мятежного замка, слишком маленького, чтобы устоять перед Республикой.
        Сотня пушек. И один человек.
        Иногда Кайя сожалел, что выглядит чересчур уж похожим на человека.
        - Вернуться будет сложнее. Штурмовать городские стены - не самая простая задача. Вам ли не знать… да и сам город с его узкими улицами, с баррикадами, с гражданами, готовыми умереть во имя свободы… даже если вы дойдете, что сомнительно, то положите остатки вашей армии в бесплодных попытках пробиться к замку. И скорее всего, вернетесь на Площадь Возмездия.
        Гайяр зарычал и начал подниматься, ему отчаянно хотелось боя.
        - А предложение таково. Совет признает выдвинутые против вас обвинения неправомочными, а также сохраняет за вами титул протектора. Формально мы готовы признать за вами право высшей власти, однако желаем ограничить ее законодательно. Вы в свою очередь признаете Хартию Вольных людей как основной документ, гарантирующий права и свободы граждан, а также обязуетесь строго ее придерживаться. Равно как и подчиняться закону. Закон для всех един…
        …Кайя, он ведь знает, что ты не согласишься?
        …знает.
        …поэтому ведет себя так?
        …да. Объявит, что Республика желала мира и сделала все возможное, чтобы договориться. Он слишком верит в пушки. И слабо представляет, что я такое.
        Лан Добрый упал на стул и обеими руками вцепился в бороду. Наемники склонились друг к другу, Кайя мог бы услышать, о чем они шепчутся, но это ему было неинтересно.
        Кайя поднялся:
        - Я не признаю ни Республики, ни Совета. В протекторате я есть высший закон и высшая власть. И любой, кто откажется этой власти подчиниться, является мятежником. Как с мятежником я и буду с ним поступать. У каждого есть время сделать выбор. В первый день осени моя армия выдвинется к городу и достигнет его не позже чем через два месяца.
        - Вы, кажется, не понимаете…
        - Я понимаю, - Кайя разглядывал человека, который все еще был уверен в собственных силах, - что запертые ворота города, крепости или иного поселения будут являться свидетельством заблуждений, в которых пребывают его жители. Я не стану щадить эти города. Возможно, мне придется уничтожить один, или два, или три, или десять, прежде чем остальные осознают, насколько неразумно хранить верность ложным идеалам. Что до некоторых… ограничений, то я действительно не буду выступать против своего народа. Но я не считаю своим народом тех, кто отвернулся от моего дома.
        Смешок, но уже нервный. Человеку страшно, однако он не готов признать себе, что боится.
        - Вы зря рассчитываете на стены города и пушки. Для меня они не являются преградой.
        - Ложь, иначе вы бы не бежали…
        - Я не бежал. Я ушел. - Кайя не без удовольствия ощутил, как страх разрастается, меняет окрас. - Мне гораздо удобнее согнать вас всех к городу и уничтожить, чем захватить город, а потом несколько лет отлавливать по лесам.
        …сердце мое, закрой, пожалуйста, глаза.
        Он надеялся, что Иза подчинилась.
        Шея сломалась почти беззвучно.
        - Мятежник не может рассчитывать на снисхождение. Взывать к справедливости. К закону. Правилам. Но у вас есть еще время принять верное решение.
        Молчание. Нервозное. Натянутое.
        …прости, но мне нужно, чтобы меня правильно поняли. Не знаю, станет ли тебе легче, но этот человек убил многих, и смерть их не была настолько быстрой.
        Кайя разжимает руку. Тело уберут, из комнаты, из Кверро. И этим троим, что уставились на мертвеца, будет о чем рассказать по возвращении.
        …поэтому ты его выбрал?
        …не только. Они все здесь убили многих. Но он сильнее прочих верил в силу пушек, а теперь мертв. Это запомнят.
        И все-таки он медлит, прежде чем обернуться. Ему страшно заглядывать в глаза Изольды, но с этим страхом справиться проще, чем с остальными. Да и в ее глазах нет ни страха, ни отвращения.
        Глава 8
        ОТКЛЮЧЕНИЕ
        Кроме ногтей и отсутствия штанов, больше ничего не вызывало подозрений.
…из мемуаров тайного агента
        Забравшись на подоконник, я разглядывала узорчатую решетку и думала. Мысли были не то чтобы невеселые, скорее уж странные.
        Кем я становлюсь?
        Не Кайя, но именно я сама. Мне ведь не жаль Игэна Безземельного. Не потому, что он заслужил смерть. Не потому, что при возможности расправился бы и с Кайя, и со мной, и со всеми, кто находится в замке. Не потому, что смерть его выгодна теми слухами и сомнениями, которые она породит.
        Мне просто не жаль. Ни абстрактно. Ни по-человечески. Никак вообще.
        И переживаю я скорее из-за отсутствия жалости, которая была бы естественна в данной ситуации. Хоть ты истерику устрой, чтобы человеком себя почувствовать… но на слезы не тянет, а швырять чужую посуду - невежливо, да и до посуды этой далеко добираться. Рядом же со мной лишь фетровая шляпка, а ее бросить рука не поднимется.
        …Кайя…
        Он держится рядом, но в стороне, тактично не мешает мне предаваться самокопаниям.
        …я сильно изменилась?
        …нет.
        И молчит. Минуту. Две. Десять. Невыносимо слушать тишину.
        …жалости на всех не хватит, сердце мое. Ты ведь не безразлична к тому, что происходит с Йеном. Или с нашей дочерью. Со мной. С дядей, с Урфином… тебя хватает на многих. Но не на всех.
        Он садится на пол, рядом, прижимается щекой к моей ладони.
        …видишь, ты переживаешь из-за того, что мне плохо. Из-за гипса тоже.
        …его рано снимать!
        …в самый раз. Пользы от него нет, а мешать - мешает.
        Его шрамы на голове не исчезли. Почему-то мне казалось, что если Кайя избавится от блока, то и от шрамов тоже. Но эти безопасны, в отличие от тех, которые внутри.
        На душу гипс не наложишь.
        …всего неделя!
        …девять дней. Это больше, чем нужно. Йен не совсем человек. Вернее, сейчас он скорее не человек.
        …ты тоже таким был?
        Он жмурится и запрокидывает голову, позволяя гладить шею. Черного за эти дни стало меньше.
        …наверное. В этом возрасте инстинкты сильнее разума, это увеличивает шансы на выживание. Так Ллойд говорит.
        …как он?
        …с ним… непросто иметь дело. Он спрашивает о том, о чем бы я не хотел говорить, и давит, пока ответ не получит. Но потом действительно становится легче. Он считает, что мне следует поделиться с тобой, и, наверное, прав, только…
        …когда сам поймешь, что тебе это надо. Хорошо?
        Когда он вот так на меня смотрит, у меня голова кругом идет. И краснеть начинаю, как девочка.
        …ты очень красивая. Иза, нам скоро придется уехать.
        А я думала, что есть время до осени. Осень ведь еще не скоро.
        …если еще наступит.
        Как-то не по вкусу мне нынешнее его настроение. Что за лирика декаданса? И, захватив рыжую прядь, дергаю.
        - Выкладывай.
        …Хаот не желает отступать. К войне они не готовы, но попытка прорыва будет. И скорее всего, недалеко отсюда, чтобы в случае неудачи можно было обвинить меня.
        Вот тебе и мирные семейные посиделки.
        Когда же это все закончится?
        Кайя просто снимает меня с подоконника. В его руках уютно и надежно, вот только не следует обманывать себя. Хаот… это куда серьезней, чем мятежники и пушки.
        - Не бойся. - Шепот Кайя прогоняет страх. - Мы ждем их. Мы готовы к встрече. И нам нужно лишь узнать место… они сами скажут. Уже почти сказали.
        Он меня баюкает, как ребенка, я себя ребенком и чувствую.
        Помню глянцевые каменные глаза мага, в которых я почти утонула. Волю, почти сломавшую Сержанта… собственное желание подчиняться.
        …его больше нет. И других не будет. Мы закроем мир, но… нам нужна энергия. Хаот ее предоставит.
        …закроете…
        …не насовсем. Так уже делали после войны. Система рекомендует пару сотен лет… пара столетий мира - это же много. Нам хватит.
        Не только нам, но чего это будет стоить? Я уже усвоила, что у всего здесь есть цена.
        …справимся, сердце мое.
        Я верю ему.
        Что мне еще остается делать, не плакать же в самом-то деле? Кайя обнять. Закрыть глаза и слушать такой знакомый ритм сердца. И утешая себя, думаю, что я буду рядом.
        …к сожалению, да. Мы с Ллойдом перебрали все возможные варианты, но я должен буду полностью себя контролировать. А это возможно только в том случае, если ты рядом.
        Меня, в отличие от Кайя, данный вариант всецело устраивает.
        Он же вздыхает и утыкается носом в макушку.
        Гипс Йену все-таки снимают, несмотря на то что я не слишком верю в столь быстрое срастание костей. Но док твердит, что все замечательно.
        Кайя с ним согласен.
        А Йен, маленький рыжий лис, просто-таки счастлив избавиться от обузы. Он трогает ногу, покрасневшую шелушащуюся кожу, поворачивает влево и вправо, вытягивает стопу и пальцами шевелит. На ноги становится сам и первый шаг делает осторожно, словно наново к ноге привыкая. От ботинок отказывается, шлепает босиком.
        …Иза, он не способен простудиться. Подхватить корь, ветрянку, свинку… что там еще?
        …много чего. У меня большой список.
        …и весь твой список тоже.
        Йен держится за мою юбку, но с видом предельно независимым. Во второй руке он несет обломок гипса.
        …не ворчи, сердце мое.
        …буду.
        Хочется мне. И вообще, отбирать у женщины возможность иррациональных переживаний бессердечно. Я лучше буду волноваться о том, что пол холодный, сквозняки гуляют и местные крысы переносят чуму, нежели о грядущей встрече с магами Хаота и призраке апокалипсиса, который маячит где-то вдали. Со сквозняками я хотя бы бороться могу.
        …что мне сделать, чтобы тебя успокоить?
        …ничего. Это… просто слабость. Я справлюсь.
        Кайя целует мою руку, проводит большим пальцем по линии жизни, которая тянется до самого запястья, и значит, я проживу долго.
        Мы оба проживем долго.
        И черт побери, счастливо, поскольку иначе все эти танцы не имеют смысла.
        …все будет именно так, сердце мое. Так и никак иначе.
        Письмо принес Урфин и, протянув мне мятый конверт, скрепленный парочкой восковых печатей, сказал:
        - Я не вскрывал.
        Вот и мне как-то не хотелось.
        «Драгоценная моя хозяйка…»
        Почерк размашистый, неровный. Строки ползут то вверх, то вниз. И крупные буквы, растянувшиеся было, вдруг мельчают, словно жмутся друг к другу в страхе.
        «Не так давно случилось мне встретиться со старым другом, человеком общительным и несдержанным на язык. Кое-что из его рассказа, полагаю, представляет интерес не только для меня…»
        Второй лист сложен и запечатан.
        «…но оставляю за тобой право распорядиться информацией по собственному усмотрению. Если супруг твой пребывает в более здравом уме, нежели в нашу последнюю встречу, предоставь это дело ему. В противном случае разбирайся сама. Уверяю, что в силу некоторых обстоятельств мой друг был предельно искренен и рассказ его заслуживает доверия.
        В остальном же в городе становится скучно.
        Суета. Кровь. Призывы защищать свободу.
        На Оружейном дворе льют пушки. Порох тоже делать наловчились. Вот только закупкой материалов ныне занимаются сомнительного свойства людишки, а мастеров грамотных на Площадь Возмездия спровадили, оттого и сомнения меня, драгоценная моя хозяйка, разбирают в том, что пушки эти способны сделать больше одного выстрела. Но выглядят солидно.
        Поговаривают еще, что нашелся хитрый человек, который велел делать пушки из гипса, а сверху красить бронзовой краской. Что будто бы выглядят они точь-в-точь как настоящие, особенно если с городских стен рассматривать. И что идея эта многим по душе пришлась.
        Идиоты.
        Нет, я понимаю, что гипсовые пушки куда дешевле бронзовых, но чем они стрелять собираются? Листовками? Или «Голосом Свободы», тираж которого в последние дни не распродается, поскольку те, кто новости берет из газет, их себе ныне позволить не могут. Те же, кто обладает средствами, больше озабочен сохранностью этих самых средств.
        К слову, хочу предупредить, что, по официальной версии того же «Голоса», супруг твой был казнен в третий день лета на площади, а тот, кто выдает себя за Кайя Дохерти, есть самозванец и ставленник угнетателей народа. Народ же готов отстаивать свои права с оружием в руках… во всяком случае, тот, кому сбежать не удалось. Оружия в руках у него много, вот только вопрос, против кого оно обернется, и правительство это понимает. Распорядились раздавать хлеб бесплатно. Откуда только взяли?
        Но знаю, что замковый ров почистили. И на стенах поставили пушки, вовсе не в городе отлитые, из прежних запасов. Всерьез готовятся встречать.
        За сим откланиваюсь,
        верный ваш вассал, Юго.
        P.S. Надеюсь, младший рыжий жив и пребывает в полном здравии?»
        Я отдала оба письма Кайя. Первое он прочел быстро, а вот второе…
        …лист переходит к Урфину.
        А я понимаю, что это письмо многое изменит.
        …Кайя? Что в нем?
        …ничего хорошего. Но и ничего, с чем бы я не справился.
        Он не лжет, но и не говорит всей правды. Я слышу его печаль, которую Кайя не пытается скрыть. И меня обнимает, прижимает к себе так, словно боится, что я вдруг исчезну.
        - Может, оставишь это мне? - Урфин возвращает послание.
        - Нет.
        Они не способны смотреть в глаза друг другу.
        …я расскажу тебе все, что знаю. Но сначала я сам должен понять. Останешься с Урфином?
        …останусь.
        …я… ненадолго.
        Не сомневаюсь. Надолго Кайя уйти не способен. И то, что происходит, достаточно серьезно, если он все же решается покинуть меня.
        Мы остаемся втроем, и Урфин, предваряя вопрос, отвечает:
        - Все совершают ошибки, Иза. Просто… некоторые обходятся дорого. А самое мерзкое, что прошлого не исправить. Он бы хотел, я верю, и… и наверное, я много говорю.
        - Или мало.
        Мы оба знаем, что задавать вопросы бесполезно. И Урфин, присев на ковер, вытаскивает из кармана разноцветные стеклянные шарики.
        - Смотри, как я умею. Хочешь, научу? Конечно, у тебя пока руки маленькие, но это со временем пройдет…
        В ладошке Йена помещается два шарика, а третий все время выскальзывает, норовя укрыться под кроватью. И Йен лезет за ним, вытаскивая помимо шарика клочья пыли.
        - Скоро мы уедем. - Урфин говорит это мне. - Дня через два или три… Иза, если вдруг со мной что-то случится, ты же не позволишь Тиссе сделать глупость? Я знаю, что Кайя их не бросит, но для нее он чужой. Просто не поймет, если что-то вдруг не так. А ты поймешь.
        Шариков в его карманах множество, они рассыпаются по ковру, к огромному неудовольствию Йена. Он пытается собрать стеклянные сокровища в кучу, но шарики скользкие и юркие.
        - Ты не думай, что я помирать собираюсь. - Урфин ловко извлекает шарик из уха Йена, чем приводит того в недоумение. Йен засовывает в ухо палец, проверяя, не осталось ли в нем посторонних предметов. Так же тщательно изучает второе. - Но война - дело такое непредсказуемое. Я хочу, чтобы она была счастлива. Лучше, конечно, если со мной.
        Еще один шарик прячется в волосах.
        - Если же нет, то просто счастлива…
        Ну да, куда уж проще: объяснить, как быть счастливой без того, кто нужен. У меня вряд ли что-то получится, потому что я сама не понимаю, возможно ли это.
        - Постарайся выжить.
        Что еще сказать?
        Ничего. И мы молчим, глядя, как Йен составляет из разноцветных шариков одному ему понятную картину.
        Паук сидел на затылке. Дар чувствовал его - членистые конечности, толщиной в волос, что вошли под кожу, массивное тело в серебряной оплетке и налитый кровью лиловый камень. Он сжимался и разжимался, передразнивая ритм сердца.
        - Вы же понимаете, что с моей стороны было бы глупо полагаться исключительно на доверие и ваше благоразумие. - Тогда Харшал раскрыл черную коробку и вытащил паука. - Будет немного неприятно, но… вы ведь достаточно терпимы к боли.
        Как таковой боли и не было. На ладони паук ожил и пополз, следуя руслу вены, выбирая направление по одному ему известным приметам. Дополз до шеи и прилип. Серебряные лапы долго ерзали по коже, бессильно царапая, но все же сумели проникнуть.
        - Неудачно… но поднимете воротник повыше. Зато я буду знать, куда вы направляетесь. Да и о том, как вы себя чувствуете.
        - И о чем думаю?
        - О нет, поверьте, это досужие сплетни.
        Сказано искренне, и Дар на подсознательном уровне понимает - его визави, которому очень хочется свернуть шею, не лжет.
        - Еще неделя-другая, и это, - он дотянулся до существа на затылке, - издохнет.
        - Попытайтесь управиться раньше, мы же не хотим недопонимания…
        И вот теперь тварь на затылке пульсировала, усиливая и без того невыносимую головную боль. Накатывать стало с вечера, но Дар терпел. Кажется, временами он терял сознание, и конь, пользуясь возможностью, переходил на шаг, он бы и вовсе остановился, сбросив странного неприятного всадника, но удача пока была на стороне Дара.
        Удача - фактор переменчивый.
        …накрыло волной. Красной. Яркой, как мамин шарф из газа. Летит с балкона, пластается по ветру змеей. Дар протягивает руку, чтобы поймать. Не дотягивается. Еще немного… самую малость… если вторую руку отпустить… ногами он прочно держится за колонну.
        Получается. Ткань скользит по пальцам, обвивает, и Дар с трудом удерживается от желания немедленно ее стряхнуть, до того она холодная и скользкая.
        Не шарф - змея.
        Но он уже взрослый. Ему скоро одиннадцать, и он знает, что делает - комкает шарф и засовывает за пазуху. Мама в последнее время совсем невеселая, Дар принесет шарф, и она обрадуется, хотя бы ненадолго.
        Раньше у нее было много шарфов. И украшения. И платья… а теперь она почти все время плачет. И папа ходит злой.
        Дар спускается по колонне, цепляясь за виноградные плети. Ему даже хочется упасть и сломать руку или ногу, чтобы как в прошлый раз. Тогда мама целую неделю была рядом. Рассказывала обо всем, что происходит в городе, и читала вслух о приключениях хитрого купца, который продал край мира, играла в шахматы… отец ворчал, что так она Дара разбалует. А ему было хорошо.
        Он всерьез подумал, что если спрыгнуть с балкона, то…
        …отец поймет, в чем дело, и, скорее всего, под замок посадит. Это справедливо.
        И вообще взрослые люди отвечают за свои поступки. А Дар взрослый, через месяц еще взрослее станет, жаль, конечно, что этот день рождения не будет похож на те, которые он помнит. Правда, воспоминания очень смутные, потому что те дни - давно.
        А система не понимала, чем этот день отличается от прочих, а домой отпустить отказывалась. Нерациональная трата ресурсов…
        В саду разложили костры, и мамины розы покачивались от жара, но розы - это несерьезно. И праздники тоже. Это эгоистично - веселиться, в то время как кто-то где-то страдает. Брат много говорил о долге и обязанностях, о том, что все равны и, значит, страдания одного - это страдания многих… и еще что-то. Дар понял лишь, что дня рождения у него не будет.
        …у костров сидели люди, которые громко орали песни. Они ели руками, руки вытирали об одежду, кости швыряли в костры, а мочиться ходили к розовым кустам.
        Дару люди не нравились.
        И он обошел их стороной.
        Жарко… и спина чешется, точно комары покусали, особенно под левой лопаткой, просто-таки невыносимо свербит. Дар пытался посмотреть, что там, но, как ни выворачивался перед старым зеркалом, ничего не увидел. И глаза прежние, блеклые…
        …нет, Дар знал, что никогда не станет таким, как брат или отец, потому что уже слишком взрослый, и система сказала про сбой реализации программы. Но спина-то чесалась. Или это от одежды? Неприятная, жесткая. А мамин шарф согрелся… зачем было отбирать у нее наряды?
        Дар пробрался во дворец через боковую дверцу, которой пользовались слуги, раньше, давно, сейчас слуг почти и не осталось. Как могут свободные люди унижать себя, прислуживая кому-то?
        До родительской спальни добрался без приключений и замер перед дверью.
        Родители ссорились?
        Они никогда не ссорились!
        - Я сделал то, что должен был сделать давно! - Отец в жизни не повышал голоса на маму. На Дара, случалось, орал. И бывало, что не только орал, но вот мама…
        - Это наш сын!
        - Уже нет. Посмотри. Он безумен. А у меня не хватает сил гасить его. Эли, мне не двадцать и не тридцать. Мне шестьдесят семь. И я сломаюсь, если дойдет до прямого столкновения, а вскоре дойдет, потому что он забыл, кто я ему. И кто ты.
        Молчание, от которого опять становится жарко.
        И Дар отступает от двери. Он не хочет слушать это…
        - Без него я продержусь еще лет двадцать. Возможно, получится распечатать Дара. А если нет, то… Дохерти может позволить себе второго сына. Он упрям, но понимает, что такое долг…
        Брат забрался в нишу, где раньше стояла ваза.
        Он странный.
        И ходит босиком, потому что не способен испытывать холод.
        - Тихо, - шепчет брат, прикладывая палец к губам, и Дар кивает. - Он хочет меня убить. Не сам, он слишком слабый, чтобы сам.
        Глаза красные почти. И на лице - одна чернота.
        - Он мне мешал, мешал, а теперь позвал других… думал, что я не узнаю. А я узнал. Я не стану их ждать. Успею. Что у тебя?
        Брат схватил за плечо и сдавил пребольно.
        - Тише… - Вытащив мамин шарф, он прижал его к лицу. - Они сказали, что если я сделаю все правильно, то ее вернут.
        - Кого?
        - Ее.
        Пальцы просвечивали сквозь тонкую ткань, и нарядный алый цвет становился каким-то грязным.
        - Она не умерла…
        …Дар понял, о ком идет речь. Ее имя запрещено было произносить вслух. А ее портрет исчез из картинной галереи. Дар не представлял, как выглядела та женщина, которая свела брата с ума, но вполне искренне ее ненавидел.
        - …ее забрали, но вернут. Я сделаю, что они хотят, и ее вернут. Только это тайна.
        Он положил руку на затылок, притянув Дара к себе.
        - Никому не говори, ясно?
        Пальцы горячие и точно в голову лезут.
        - Откроешь рот, и я тебя убью…
        - Отпусти его! - Голос отца доносился откуда-то издалека, Дар уже и не знал, где находится. Там жарко и много красного. - Слышишь?
        - Слышу.
        Отпустили. Оттолкнули. И, прижав палец к губам, подмигнули.
        - Дар, иди к себе…
        - Я только хотел объяснить ему, что мы все делаем неправильно.
        - Кто «мы»?
        Отец тоже совсем чужой. В ярости или почти в ярости и от Дара отмахивается. Он не станет слушать.
        - Такие, как ты. Или я. - Брат наклоняется. - Нельзя притворяться богами. Мы люди. И должны жить как люди.
        - Мы не люди. Ты это знаешь. Дар, иди к себе.
        Идет, но недалеко. В стене много ниш, и если прижаться к одной, то все видно.
        - Отпусти его. - Отец устал.
        - Я не могу. Хотел бы, но не могу… это неправильно… я… пойду?
        - Куда?
        - В храм…
        …и останется там до ночи. Закат будет красным, как мамин шарф, и огненные кошки выйдут на прогулку. Дар услышит волну и испугается, что утонет в ней. Он будет пить ее, горькую, душную, столько, сколько сможет. А потом внутри у него не останется места.
        Сгорит что-то.
        И Дар придет в себя на подоконнике, не способный противостоять зову ночи…
        …и на земле. Теплая, еще дышит паром. И Дар ловит этот ее острый, пряный запах. В носу хлюпает. Кровь? И из ушей шла. Из горла. Хорошо, что Меррон нет, опять бы переживала.
        Он вернется.
        Ведь обещал и, даже если бы не обещал, все равно вернулся бы. За ней и ублюдками, которые разрушили его дом.
        …большой секрет.
        …обещали вернуть.
        …если сделает то, что хотят.
        Встать получилось. Вырвало, правда, но это мелочи… был шанс. У всех. У родителей. У него. Даже у тех тварей, которых повесили вдоль дороги. Всего-то на сутки опоздали… на сутки всего. Если бы отец позвал чуть раньше…
        Лошади Дар просто велел подойти и, кое-как забравшись в седло, ткнул пятками в бока. Скоро издохнет, но не раньше, чем он пересечет нейтральную полосу. К тому времени он будет достаточно чужим, чтобы Ллойд услышал.
        Так и вышло.
        На территории Ллойда нечем дышать. И воля хозяина вызывает одно-единственное желание: отступить. Здесь Дару нет места.
        Должен.
        Будет ждать. Если повезет, то дождется.
        Паук на шее пульсировал часто, словно захлебывался.
        Приступ. На этот раз почти агония. Дар не знал, сколько времени прошло. Наверное, много, если он услышал:
        …Биссот?
        …я… Хаот… опасность… помощь…
        У него не получается говорить, и усилие ментальное грозит реальной немотой. Паучьи тонкие лапы тлеют.
        …уходи на нейтралку, легче станет.
        Сотня метров. Сотня шагов, но каждый дается с трудом, он точно увяз в кисельном плотном воздухе.
        …не приближайся. Опасность.
        …слышу. Не приближаюсь. Успокойся. Вода с собой есть? Пей маленькими глотками. И не дави. Просто вспомни, что было.
        На нейтралке - родник, расколотый камень, словно козье копыто, и вода просачивается сквозь трещину. Пить ее сложно, скорее слизывать приходится, но и вправду становится легче.
        С воспоминаниями не выходит, они мешаются друг с другом. Дом. Шарф. Меррон, которая наверняка выскажет все, что думает. И пусть говорит, лишь бы ее вернули. Брат. И красная ночь.
        Паук на шее.
        Цепочка на груди.
        …я понимаю, не пытайся пока контролировать поток. Со временем научишься.
        Дар не пытается, на это уже не хватит.
        …вот, значит, как получилось. В принципе все сходится. Проворонили тебя. Но я рад, что ветвь жива. А теперь слушай, что надо делать. Сначала паук. Ты его ощущаешь?
        …да.
        …четко?
        Более чем.
        …хорошо. Нам нужно время, а оно есть, пока поводок жив. На тебе он долго не протянет, это плохо, но сейчас он мертв настолько, что не увидит разницы между тобой и…
        …лошадью. Серебристая тварь, изрядно почерневшая, клещом впилась в шею коня. И животное, утомленное скачкой, покорное, все же нашло силы встать на дыбы.
        Дар его успокоил.
        Получится. Все должно получиться…
        …если лагерь по-прежнему на нейтралке, то Гарт доберется. Молодой, бегает быстро и за день-два доберется.
        Лагерь не станут переносить, его разбили там, где потоки нестабильны. И если уберут, то недалеко. Но вот есть ли у них эти день-два.
        …есть. Ты ведь только-только добрался.
        А Дару казалось, что он здесь давно.
        …нарушение восприятия времени - это нормально. Позже пройдет. Маг видит, что ты добрался до реальной границы, и будет ждать моего появления.
        Ллойд говорит так, что хочется ему верить.
        …я здесь совсем по другому поводу.
        Дар не хочет знать, по какому именно. Воды в роднике мало. И горькая. Кажется, его вот-вот опять вырвет.
        …терпи. И не сопротивляйся. Чем сильнее ты сопротивляешься, тем хуже будет. Приляг куда-нибудь и попробуй выровнять дыхание. Если получится заснуть - хорошо. Нам всем пригодятся силы.
        …я… не должен был… меняться.
        …или должен, но раньше. Ты начал. Еще тогда, помнишь?
        Лег Дар у родника, щекой на мокрые камни. Почти хорошо. И можно отвлечься на то, чтобы считать вдохи и выдохи.
        …но попал под волну и перегорел. А дальше - домыслы. Или поводок тебя блокировал. Или просто время нужно было, чтобы восстановился. Или очень сильный стресс, чтобы запустить механизм. Честно - не знаю, как не знаю, что из тебя получится. Но мы разберемся. Со всем по порядку. А начнем с Хаота…
        Он слышал Ллойда четко. Ясно. И точно знал, где тот находится. Недалеко, но на своей территории, на самой границе сети, которая расползалась от Дара. На его груди - призрачный цветок с нитевидными лепестками. Каждое вытягивается, плывет в воздушных потоках, стелется по земле, выискивая ту самую, нужную жертву.
        …красивая игрушка. Подозреваю, что просто снять ее не выйдет. Сработает на взрыв.
        Возможно. Цветок исследует Дара, но не он - цель. Лишь носитель. И взрыва не боится.
        …лежать! Еще успеешь сгореть по дури. Этот анемон[2 - Анемоны - изящные травянистые растения, покоряющие разнообразием расцветок и форм бутонов.] иначе убирать надо…
        Эта идея была совершенно безумна. Вот только других вариантов не имелось.
        Дар очень надеялся, что Кайя Дохерти не откажет.
        И прибудет вовремя. До того, как сдохнет серебряный паук, который пульсировал на лошадиной шее прежним безумным ритмом.
        Глава 9
        ТОЧКА ОТСЧЕТА
        Действия профессионалов можно предсказать, но мир полон любителей…^{6}^ О проблемах стратегического планирования
        Меррон не думала бежать. Ну не то чтобы совсем уж не думала, скорее осознавала, что, несмотря на видимое отсутствие охраны и тонкий шелк шатра - куда ему до каменных стен прежней ее камеры, - попытки побега обречены на провал.
        Интереса ради она откинула кисейный полог и убедилась, что до отвращения верно оценила обстановку. В трех шагах от входа на плоском камне расположился сторож. И был он не человеком. Вернее, когда-то, наверное, был и человеком, но давно.
        Существо повернуло голову к Меррон и уставилось стеклянным немигающим взглядом. Стоило сделать шаг, даже не шаг, крошечный шажок, как его губа задралась, обнажая ровные треугольные зубы.
        - Я не буду убегать. Мне просто интересно. Я прежде не встречала таких, как ты.
        Меррон села у входа в шатер и демонстративно положила руки на колени.
        - У тебя есть имя?
        Оно отвернулось.
        - Греешься? Тоже солнце любишь?
        Глупо надеяться приручить чужую тварь, но Меррон должна была делать хоть что-то.
        Дар вернется… когда?
        И сумеет ли?
        А если все-таки вернется, то каким? Точно не тем, кем прежде был. Меррон и с ним-то не понимала, как себя вести, теперь и вовсе все стало невероятно сложно.
        - Хорошо тебе, - сказала она. - Мозгов своих нет, а чужими не больно думать.
        Ее стражу нравилось солнце. Он растянулся на камне, не лежал, но скорее нависал, неестественно изогнув спину, опираясь на ладони и какие-то слишком длинные ступни. Полусогнутые ноги не касались поверхности валуна, а локти выступали вперед, едва не смыкаясь над головой.
        - Поверьте, думать карто умеют. - Харшал похлопал по бедру, и существо, соскользнув с камня, поспешило к хозяину. Двигалось оно иначе, чем люди, но быстро. - Просто их мысли направлены исключительно на исполнение приказа.
        Харшал разглядывал Меррон откровенно, оценивающе, так, что ей тотчас захотелось спрятаться в шатре, но она заставила себя сидеть.
        - Вы не боитесь? - поинтересовался маг.
        Боится, до икоты просто боится.
        - Большинству людей карто внушают если не страх, то глубочайшее отвращение, которое сложно перебороть. Рабы, приставленные ухаживать за ними, весьма часто сбегают. И это несмотря на то, что убежать никому еще не удалось.
        - Бегать я не стану.
        Существо сидело, глядя на хозяина снизу вверх, с восторгом, обожанием почти.
        - Это разумно. Карто, конечно, сдерживают свои инстинкты, но порой… не хотелось, чтобы они вас повредили.
        Они? Значит, кроме этого есть и другие? Ну да, конечно, есть… где-нибудь за шатром прячутся. Или не прячутся, но растворились в этом странном зыбком воздухе, пропитанном сандаловой вонью. Меррон помнит, как шатер возник словно бы из ниоткуда. А твари, поди, поменьше шатра будут, и скрыть их легче.
        - Хотите рассмотреть его поближе?
        …издевается?
        - С удовольствием.
        Толстяк щелкнул пальцами, свистнул и указал на Меррон.
        - Сообразительны. Исполнительны. Покорны. Пожалуй, единственный существенный их недостаток - недолговечность. Три-четыре года жизни, и все. А найти подходящий материал для изготовления качественного карто не так и просто.
        - Мне казалось, с трупами проблем нет.
        Существо приближалось медленно, позволяя оценить себя, и в плавных его движениях виделась скрытая угроза. Оно остановилось на расстоянии вытянутой руки, настолько близко, что Меррон ощутила знакомый запах формалина, исходивший от кожи. И серы. И трав, но каких именно - разобрать сложно.
        - О, милая дева, при чем здесь трупы? - Харшал развел руками, позволяя просторным рукавам своего одеяния соскользнуть. Обнажившиеся предплечья были заключены в проволочные каркасы, опутаны тончайшими трубками, по которым циркулировала желтоватая жидкость. Трубки пробивали кожу и вырастали из нее. - Трупы - не самый лучший материал для подобного рода экспериментов. Обратите внимание, сколь совершенен он…
        На утопленника похож, но все же менее отвратителен, нежели его хозяин.
        - …мы придаем слабому и несовершенному телу подвижность. Его приходится разбирать, растягивать суставы, разрывать те никчемные связки, которыми одарила нас природа, заменяя иными, более прочными. Усиливать мышцы. Перекраивать легкие. Пускать вместо крови золотую лимфу, что дает жизнь любым сотворенным созданиям. Мы вытаскиваем внутренности, ведь карто не нужны пищевод, желудок, кишечник, неудобная печень, почки… они несовершенны. Мы заменяем их иными структурами, куда более эффективными. Обратите внимание на голову.
        Существо потянулось и наклонилось, почти положив голову на колени Меррон, демонстрируя потемневшую пластину, прикрученную к кости четырьмя болтами.
        - Мозг - весьма сложный инструмент, но мы умеем изменять его. Карто не способны испытывать страх или сомнения, они не ведают душевных терзаний, не способны затаить обиду, разозлиться… мы лишили их эмоций, зато дали иные возможности. Руку.
        Карто вцепился в запястье и дернул так, что Меррон зашипела от боли. Темный коготь вспорол кожу, и на длинный узкий язык упали несколько капель крови. Тварь зажмурилась.
        - Он запомнит ваш вкус, и запах, и саму вашу суть, которая в крови прописана, - заметил маг, улыбаясь благодушно. - И если все-таки тебе вздумается бежать, найдет.
        Холодные скользкие пальцы разжались.
        - С мужскими особями работать не так интересно. А вот женские… женщины куда выносливей мужчин. И полезнее. Ты не представляешь, насколько удивительными возможностями тебя одарила природа. Только женщина способна дать истинную жизнь. Какую… другой вопрос.
        Не мертвец, значит… значит, они берут живых людей и делают вот это?
        - Вы пытаетесь меня напугать?
        Уж лучше умереть, чем превратиться в карто. Или в нечто подобное.
        У Меррон в сапоге есть нож. До сердца не добьет, клинок коротковат, но если вскрыть горло… сонную артерию… пусть догоняют на том свете.
        - Конечно, милая дева, я пытаюсь тебя напугать. - Харшал одернул рукава. А насколько сам он живой? - И если в тебе есть хоть капля разума, ты будешь бояться.
        - Зачем?
        - Затем, чтобы твой страх удержал твоего друга от глупостей. А если страха будет мало, то… да, ты правильно угадала. Карто делают из живых людей, и до самого последнего момента эти люди остаются в сознании. Не потому, что нам нравится издеваться над разумными существами…
        А ему нравится. Лично ему, толстому, но уже совершенно недружелюбному Харшалу-как-его-там, мастеру, эмиссару и чужаку, что разглядывал Меррон с интересом, но не тем, который она выдержала бы.
        Как-нибудь, но выдержала бы.
        - …но боль привязывает. В какой-то момент она превращается в удовольствие, их же ненависть становится любовью. Не выходи из шатра. Одежду и еду тебе принесут. Будь добра, прояви благоразумие.
        Он ушел, а карто остался.
        Сидел, уставившись на Меррон, смотрел и улыбался.
        Благоразумие, значит…
        …бояться.
        …и ждать, когда же Харшал решит, что страха недостаточно.
        Завтра? Послезавтра? Дня через три-четыре? Или его терпения хватит недели на две?
        Дар вернется. Он ведь обещал. И значит, сдержит слово. Надо просто не думать о плохом.
        Не получалось.
        Ей и вправду принесли еду - жирную кашу из белой мягкой крупы, которая не имела вкуса, сухие лепешки с острой чесночной посыпкой и свежий сок. Меррон заставила себя есть, отчасти потому, что карто, устроившись на ковре, следил за ней и, вероятно, заупрямься она, накормил бы силой. Отчасти поэтому упрямиться было глупо. Если с ней захотят что-то сделать, то сделают без ядов и магических зелий.
        - Все, я поела. Спасибо большое. - Меррон вспомнила, что тетушка учила быть вежливой с людьми, вне зависимости от их положения. Но карто не был человеком.
        Он забрал посуду и исчез, чтобы вернуться со свертком.
        - Это я не надену!
        Карто заворчал.
        - Я не ношу такое!
        Покачнулся, точно потерял вдруг равновесие, но вдруг оказался рядом. Настолько рядом, что Меррон затошнило. Поднявшись на ноги, карто подцепил рубашку скрюченным пальцем и дернул.
        Он и вправду разумен.
        Демонстрирует силу.
        Проводит твердым когтем по шее, и намек этот не понять невозможно.
        - Я… я все поняла. Отойди. И отвернись, пожалуйста.
        Отошел, но не отвернулся.
        Одежда… это же ерунда. Замерзнуть она не замерзнет. От голода умереть тоже не дадут. И значит, в какой-то мере жизнь удалась. А что в широченных штанах из тонкой ткани и маечке, которая едва-едва грудь прикрывает, Меррон неуютно, так это мелочи.
        Она кое-как завернулась в длинное полотнище густого лилового оттенка. А туфли без задников, но с закрученными носами и вовсе хороши. Конечно, в таких только по шатру и гулять, но Меррон дальше и не надо.
        - Доволен?
        Определенно карто был доволен, оскалился и язык в ноздрю засунул, небось одобрение выражая. Но главное, что из шатра убрался вместе со старой одеждой. Хорошо, что нож Меррон переложила под подушки. Карто не заметил? Вряд ли, скорее не придал значения.
        Меррон легла и, подтянув ноги к груди, обняла колени.
        Не стоит думать о том, что может случиться… а о чем тогда? О чем-нибудь приятном.
        О доме, например.
        …какой у протектора может быть дом? Не тот, в котором ей было бы уютно. Меррон представляла себе обыкновенный, небольшой, но чтобы сад, и яблони, и растреклятые розы, до которых у нее вечно руки не доходили, и чтобы в саду беседка стояла, белая… летом в беседке самое то - чай пить, с медом, орехами и пряниками.
        Чушь какая.
        Что она о протекторах знает? Ничего. Но вряд ли они станут чаи в беседках распивать. Да и сама она не годится на роль жены. Нужна леди, а Меррон… из нее не получится. Вообще, если разобраться, она давным-давно мертва и похоронена. Не лучше ли для Дара будет не возвращаться? В мире множество женщин. Красивых. Умных. Чтобы манеры и характер, как в тетиной книге написано, чтобы прелесть ума, тонкий склад души и несомненное глубокое уважение к супругу. Еще, кажется, про добродетельность упоминалось вместе с благовоспитанностью. А Меррон вести себя не умеет. И вечно злится без причины.
        Она уснула, прикусив ладонь, чтобы не разреветься от жалости к себе…
        Сон не принес облегчения. Стало хуже.
        И день тянулся неимоверно долго.
        Следующий за ним - еще дольше…
        …и потом тоже.
        Меррон устала отмечать дни, завязывая узелки на шелковой веревке. Каждый новый пугал тем, что вот сегодня Харшал поймет, что за ней не вернутся.
        Что тогда?
        И нож, который Меррон носила с собой, уже не скрывая - в нынешнем ее наряде было сложно что-то скрыть, - подсказывал выход. Больно не будет… будет, но не настолько, чтобы не выдержать. Все лучше, чем нежитью становиться.
        Вот только решимости не хватало.
        Когда узелков стало много - Меррон не желала считать их, на лагерь напали…
        Ее разбудил шорох. Спала Меррон чутко, иррационально надеясь, что если вдруг за ней придут ночью, то она успеет проснуться и ударить себя ножом.
        Шелковый полог пробила стрела с огненным хвостом, она уткнулась в подушку, и подушка вспыхнула. Рассыпались искры, оставляя ожоги на белом ковре. И тонкие плети пламени поползли по стенам шатра. Снаружи доносились крики, вой, лязг какой-то и вовсе непонятный грохот. Горели повозки и самый дальний из шатров, тот, в котором Харшал больше всего времени проводил. Мелькали тени лошадей, людей и нелюдей. Стрелы полосовали ночь. Что-то хрустело… ломалось…
        …Харшал разозлится.
        И примет решение. А значит, нет смысла ждать. Если добраться до лошади… а на лошади - до границы… если хоть немного повезет…
        Немного повезло: Меррон добралась до коновязи. Навес пылал. Визжали ошалевшие лошади, на спины которых сыпались искры и горящая солома.
        - Ну надо же, какая встреча!
        Этот голос Меррон узнала бы из многих.
        - А ты изменился…
        Обернуться не позволили. Ударили сзади. Больно.
        И темно.
        Только слышно, как хрипят, силясь вырваться, кони… а потом совсем уже ничего не слышно.
        Дядя сразу все понял, наверное, он давно ждал, с той самой встречи в городе, которая случилась после свадьбы. И теперь испытывал не страх, хотя ему было чего бояться, но несказанное облегчение.
        Отпустив сиделку, Кайя прикрыл дверь.
        Вот и что ему делать?
        - Мне бы следовало воспользоваться случаем и красиво помереть. - Магнус с трудом подтянулся и сел, опираясь на пуховые подушки.
        Он стар. Изможден.
        И на него не получается злиться. Ненавидеть. Таить злобу.
        - Ты достаточно здоров? - Кайя неуютно. Он не хочет быть здесь и не может отделаться от мысли о том, что снова оставил Изольду.
        Если вернуться к ней, отложить разговор на день. Или два. Все равно ничего не изменишь.
        Трусость.
        - Смотря для чего. Чтобы не помереть - пожалуй. Чтобы жить… спрашивай. Врать не стану. Не потому, что ты узнаешь. Просто не стану. Только сядь. Не могу, когда ты так маячишь.
        Кайя подчинился. Табурет сиделки под его весом заскрипел, но выдержал. Что до вопросов, то ему важен один:
        - Почему?
        Дядя думал минуту или две. Наверняка он имел готовый ответ, он ведь уже отвечал на вопрос, пусть в собственных мыслях, оправдываясь или отрицая, доказывая, что имел право поступать так, как считал нужным, что не желал зла и…
        - Они предложили ее вернуть. Посредник вышел на меня еще в городе…
        Магнус закашлялся. Ему тяжело сидеть: раны не настолько затянулись, чтобы не причинять боли, но ведь не ляжет. Гордость и глупость - почти синонимы.
        - Он показал мне запись… сказал, что Хаот усовершенствовал технологию. Полная реконструкция. Полное соответствие. Я не знаю, где они взяли образец, но… это была она. Ты вряд ли ее помнишь, хотя… Изольда на нее похожа. И Аннет. Не замечал?
        - Нет.
        Руки Магнуса покрыты шрамами, свежими, розовыми, чем-то напоминающими жирных червей, что присосались к коже, и старыми.
        - Похожа… у нашей линии устойчивые предпочтения. И тем больнее видеть. Со временем легче не становится. Каждый день как проклятие… когда спишь, еще ничего. А проснулся и сразу понимаешь, что ее нет. Навсегда нет. Безвозвратно.
        Пожалуй, Кайя понимал его. Почти. У него оставалась надежда, тонкая, с волос, но все же. А вот чтобы безвозвратно… темнота слишком близко, чтобы о таком думать.
        - И как ни странно, но спасение одно - сойти с ума. Я убивал и был почти счастлив. Чем больше крови, тем… легче. А ты позвал меня. Сказал, что я нужен. Нужен! Тебе следовало посадить меня на цепь. И запереть в том подвале. Я все ждал, когда же ты сообразишь, а ты… ты верил мне. В итоге вот что получилось.
        - Чего от тебя хотели?
        - Чтобы я уехал из города. Ненадолго. Всего пара недель… благо, предлог подходящий. Пушки, заговор мастеров, призрачная надежда поймать Кормака… а там и задержаться можно. У меня ведь случались срывы. И случай самый тот. Дознание. Нервы. Кровь… на мраморе кровь. Белый пол и лужа, которая начала подсыхать. Сверху пленочка, плотная такая, достаточно плотная, чтобы муху выдержать. Их много быть должно было, но ползла только одна. Я ее вижу каждую ночь. Эту лужу и эту муху. Я знаю, что мне надо смотреть дальше, но не могу.
        Возможно, темнота - не самый худший из кошмаров. Самому умирать легче.
        - Лужа расползается, сначала медленно, но чем больше она, тем быстрее движется. И в конце концов весь мир тонет в крови.
        - Ты мог рассказать.
        А Кайя мог спросить. Но о некоторых вещах спрашивать не принято.
        - Наверное, следовало. Но мне казалось, что я сильнее. Я справляюсь. Я почти нормален. Все сумасшедшие так говорят.
        Но однажды появился кто-то, кто предложил все починить, не прошлое, но настоящее.
        Шанс.
        - Не будь олухом, - жестко сказал Магнус. - Не ищи мне оправданий. Я пошел на сделку с Хаотом. Я не знал, что именно они готовят, но подозревал, что вы не справитесь. Не вашего уровня противник. И все равно согласился. Я уехал. Я скрыл информацию, которая все меняла и давала вам хоть какой-то шанс. Я разрушил твою семью.
        Да. Наверное.
        Но и награду не получил, иначе не лежал бы здесь.
        - Они тебя обманули?
        - Нет. Не они. Я сам себя обманул. Она и вправду была… почти такой же. Внешность. Голос. Запах. Вот только… подделка. Посредник пытался выяснить, что не так. Он гарантировал полное сходство. А я не мог объяснить. Просто знал - подделка. Ложь. Издевка и…
        - Ты ее убил?
        - Да.
        Но исправлять что-либо было поздно. И выдуманный срыв стал реальным. Рассчитывал Хаот на это? Вряд ли, они и вправду пытались зацепить дядю, очередной эксперимент. И если бы он получился, то… несколько несчастных случаев. Несколько сделок.
        И мир, который меняется исподволь.
        Вряд ли нашелся бы кто-то, кто отказался от подобного предложения. Что ж, оставалось радоваться, что эксперимент не удался.
        Кайя открыл окно и, опершись на широкий подоконник, втянул воздух. Ему нравилось, что он вновь способен различать запахи и цвета, чувствовать кожей ветер, тепло и шершавую занозистую поверхность оконной рамы. Неровности стекла.
        Все и сразу.
        - Если в тебе осталась хоть капля мозгов, ты воспользуешься случаем. - Голос Магнуса мешал сосредоточиться. Там, снаружи, доносились голоса. И звонкие удары молота по наковальне. Меч? Плуг? Подкова? Дым кузниц пахнет иначе, чем тот, что идет от пекарни.
        Разве не чудесно, что Кайя дано различать их?
        - Меня покромсало так, что никто не удивится…
        - Если я захочу тебя убить, я не буду прятаться за обстоятельствами. - Кайя потрогал жесткий лист плюща. Зеленые плети обвивали башню, устремляясь к самой крыше.
        - Болван.
        - Какой есть.
        Он ведь желает смерти. Из-за совести. Из-за сна, который возвращается раз за разом. И потому, что просто устал жить. Магнус воспримет приговор с облегчением.
        Милосердие?
        Кому оно нужно.
        - Это был и мой просчет. - На раскрытую ладонь села птица, серая невзрачная камышовка, она вертела головой, царапала пальцы острыми коготками, трясла крыльями, но не смела улетать. Кайя позвал ее и держит. С птицей просто. Люди - дело другое. - Мне нравилось думать, что с тобой все в порядке настолько, насколько это возможно. Ты был мне нужен. Я тебя использовал, не особо представляя, чего тебе это стоит. Ты же слишком меня оберегал и молчал.
        А что было бы, если бы Магнус отказался?
        Сумел бы он переиграть Кормака? Вытащить Тиссу? Поймать Тень, пока охота за ней имела смысл? Предотвратить самоубийство Макферсона? Сохранить равновесие в Совете?
        Остановить снайпера.
        И не позволить Хаоту войти в Башню?
        Пожалуй, даже система не дала бы однозначного прогноза.
        Но шансы бы имелись, и весьма неплохие.
        - Не так давно посредник пытался связаться со мной снова. - Магнус болезненно скривился. - Я не стал с ним разговаривать.
        Поэтому они вышли на Урфина.
        Жаль, что письмо запоздало. Знай Кайя то, что знает сейчас, Урфин не ходил бы под меткой, а у дяди появился шанс разобраться со своей совестью.
        - Ты останешься здесь. - Кайя неприятно говорить то, что сказать придется. - О твоей… ошибке знаю я. Урфин.
        - Изольда?
        Скрыть не получится. Кайя хотел бы, не ради Магнуса, но… дядя понял верно и ответил:
        - Ясно.
        - Для всех остальных - ты сильно пострадал при взрыве. Настолько сильно, что я опасаюсь за твой разум. Ты не покинешь пределов этой комнаты до тех пор, пока я не позволю. А когда позволю, отправишься туда, куда будет сказано. Твои приказы не будут исполняться. И… дядя, я надеюсь, что ты не попытаешься сбежать.
        Развел руками. Это согласие?
        - Если что-то будет нужно, проси. Гайяр исполнит любую просьбу.
        - Ненавидишь меня?
        - Хотел бы. - Кайя может позволить себе честность, это просто, как отпустить несчастную птаху. - Было бы проще. Я… помню ее. И тебя тоже. Как ты нас из лесу забрал. Приехал и забрал, несмотря на то что отец не терпел вмешательства. Ты единственный мог ему перечить. Или как с лодкой управляться учил. Нырять. И чтобы на глубину. Как Урфину сопли кровавые вытирал после наших с ним занятий… и как со мной нянчился. Разве я могу тебя ненавидеть?
        - Ты неисправим.
        - Наверное. Лучше… - Кайя почти позволил себе отступить. К чему продолжать разговор, который, скорее всего, не имеет смысла. Прошлое мертво во всех его проявлениях, а через пару дней решится, выживет ли будущее. - Лучше расскажи мне, почему мой отец был… таким, как был. Он меня ненавидел, и в то же время у него получилось не убить.
        - Нет, - скрюченные пальцы Магнуса коснулись щеки, на которой проступала рыжая щетина, - в нем никогда не было ненависти к тебе. Во всяком случае, когда Арвин еще отдавал отчет в том, что происходит. Он пытался научить тебя защищаться. Кайя, ты… ты был…
        - Не таким.
        - Таким. Но мягким, понимаешь? Ты всегда и во всем искал компромисс. Уступал, где только можно было уступить. И где нельзя, тоже, пытаясь найти какое-то равновесие в обстоятельствах. Тем, кого ты любишь, ты готов простить и спустить все.
        В этом мире не так много людей, которых Кайя любит.
        Дядя его предал.
        Изу предал он.
        Урфину молчаливо позволил ввязаться в авантюру с почти гарантированно смертельным исходом.
        Дочь его никогда не видела, и Кайя не представляет, как завоевать ее любовь. А сын видел совсем не то, что следовало бы показать ребенку, и вряд ли когда-нибудь сможет забыть увиденное.
        - Доброта - это хорошо. И умение прощать - тоже. Для человека, но не для правителя. Арвин боялся, что не ты будешь управлять протекторатом. Тобой будут. И не Совет.
        Магнус скребет щеку, оставляя красные яркие следы.
        - Взять хотя бы Урфина. Ты никогда не умел его остановить, принимая все, что он делал как должное.
        - Надо было по зубам?
        А ведь так и получилось в конечном итоге.
        - Надо было научиться его сдерживать. Любым способом. Ты почти позволил ему превратиться в чудовище. Он хороший мальчик. И, возможно, сам бы справился. А возможно, рано или поздно уверился бы в собственной безнаказанности.
        Все верно. И мерзко до тошноты, до знакомой дерущей боли в горле, которая остается от сорванных связок. До дрожи в коленях и слабости.
        …Кайя? Что ты делаешь? Не надо. Пожалуйста.
        …я должен.
        Это тоже болезнь, от которой пора бы избавиться. Дойти до дна и вернуться назад.
        - Ты дал ему свободу. Титул. Деньги. Власть. Ты закрывал глаза на шалости, не замечая, что раз за разом он позволяет себе чуть больше. И чем все закончилось?
        Чумой на острове Фарнер.
        И если бы Кайя не вынудили соблюдать закон, то…
        - Ты знал про блок?
        - Нет. Я ушел почти сразу после Фризии.
        Верно. Сходится. Тогда кто посоветовал его создать? Кормак? Или отец сам додумался? Естественное развитие безумной идеи. Закон защитит Кайя. И закон защитит от Кайя. Великолепно в теории. А на практике - сложно, мучительно в воплощении и почти смертельно по результату.
        - При мне Арвин просто пытался выбить тебя из равновесия. Разозлить.
        Выбивал, это точно.
        Дурь. Слабость. Что там еще в списке было? Действительно, без ненависти. Деловито. С точным расчетом, от которого до сих пор вкус крови во рту стоит. Как портовую собаку, которую для травли готовят, избивая до тех пор, пока собака не утратит остатки разума.
        Зато и страха в ней не останется.
        Ничего, кроме ярости и желания рвать. Разве от этого хоть кому-то стало бы легче?
        Лучше бы отец и вправду ненавидел. Было бы честнее.
        - Почему он не позволил ей родить ребенка? Почему все вообще получилось так… как получилось.
        Кто виноват? Кайя подозревал, что все и никто конкретно, как оно обычно бывает. И все-таки жаль, что у него не было брата, такого, который оправдал бы надежды отца. Глядишь, Кайя оставили бы в покое.
        Отправили куда-нибудь с глаз долой, то-то было бы счастье.
        - Да сядь ты, наконец! - не выдержал дядя. - Я могу сказать лишь то, что знаю и думаю. Насколько оно правде соответствует - другой вопрос. Ты знаешь, что у нас с твоим отцом большая разница, что нормально. Твоя бабушка, моя мама, была уже немолода и… Она так и не оправилась после родов, жила, но это была жизнь на грани. Высокая цена за ребенка. И от Арвина с почти рождения стали требовать быть лучшим. Всегда и во всем. У него получалось. Я понимаю, что вряд ли ты поверишь, но у него были и ум, и характер, и воля.
        Которых Кайя, ко всеобщему огорчению, не унаследовал.
        - …и болезненное честолюбие. Он каждую минуту доказывал, что достоин места и положения. Дед им гордился. Это я мог себе позволить быть паршивой овцой и тратить время по пустякам, а на нем с рождения висело ярмо долга. Возможно, проживи папа чуть дольше, все бы сладилось иначе. Но он не стал рисковать, ушел сразу за мамой. Арвину же досталась страна.
        Наверное, из всего этого получилась бы интересная сказка о том, как все жили долго и счастливо. В сказках ведь только так.
        - Он многое хотел изменить. - Магнус закрыл глаза. Вспоминает? Кайя хотел бы заглянуть в эти воспоминания, увидеть отца другим. Зачем? Он не знал. - Аннет было четырнадцать, когда они встретились. Ее подарили. В то время как раз пошла мода на подобные… подарки. Девушки. Юноши. Из питомника. Здоровые. Красивые. Правильно воспитанные. Никто не знает, где и когда встретит пару. Какой она будет.
        Единственно возможной. Это же просто. Как не понять?
        - Арвин надеялся на кого-то равного себе. Достойного.
        А получил рабыню с правильным воспитанием. Злая шутка? Или все-таки Ллойд прав в том, что сам смысл пары - в дополнении и переменах. Чего же тогда не хватало отцу?
        - Арвин оказался просто не готов принять ее. И поступил, как ему казалось, разумно. Он оставил Аннет при себе, но…
        - …женился на моей матери.
        Добровольно. Без Хаота, договора и угрозы. Это в голове не укладывалось.
        - Именно. Неглупая женщина знатного рода с хорошими связями, устойчивым положением в обществе. Подходящая фигура на роль первой леди.
        И роль эту мать играла до последней минуты с профессиональным почти артистизмом, не позволяя себе ни на волос отступить от сценария.
        - Аннет не возражала. Да и как мог возразить ребенок, который точно знал, где его место? Она радовалась уже тому, что может быть рядом с Арвином. Пожалуй, несмотря ни на что, это было хорошее время для всех.
        Но ничто хорошее не длится вечность, это Кайя хорошо усвоил.
        - Однажды твоя мать объявила о том, что ждет ребенка. Признаться, новость была… неожиданной. Не обижайся, но я искренне полагал, что их брак - исключительно формальность. И решил, что это - очередной рациональный план, который позволит узаконить ребенка Аннет. Так иногда поступали… дама объявляет себя беременной. Удаляется куда-нибудь в сельскую тишь вкушать дары природы, а через некоторое время возвращается с ребенком. Но я недооценил Арвина. Не знаю, что им двигало: глупость, расчет или чувство долга. Все сразу? Спрашивал, но ответили, что меня это не касается. Главное, что роды проходили в присутствии твоего отца и шести членов Совета. Это исключало всякую возможность подмены ребенка.
        Старый обычай. Знакомый. И напрочь лишенный смысла, ведь вопрос не в законности рождения, а в способностях. Кайя от своих отказался бы с радостью.
        И от родства такого.
        - Тогда же было решено, что появление бастарда недопустимо.
        И к леди Аннет приставили доктора, который следил за ее состоянием, ежедневно напоминая о том, что следует принять лекарство.
        - Верно. - Дядя разодрал-таки щеку до крови, словно мало ему было шрамов. - Арвину говорили, что он совершает ошибку. Пытались давить. Но к этому времени его уверенность в себе превратилась… скажем так, Арвин не мог допустить и мысли о том, что просчитался.
        - Даже после Фризии?
        Магнус не сразу ответил. Разжал скрюченные пальцы, посмотрел на них, вытер о подушку…
        - После Фризии меня не стало. Но кое-что знаю от других людей. Арвин пошел на уступки. Протекторам. Системе. Аннет. Себе самому. Он, полагаю, воспользовался предлогом необходимости, чтобы получить то, чего сам хотел. Вот только беременность закончилась неудачно.
        Кайя не помнил этого.
        Или ему только кажется? Если хорошо покопаться в памяти, то…
        …внезапная передышка. Отец словно забыл о самом существовании Кайя.
        …а мать вдруг вспомнила. Он должен был сопровождать ее повсюду, а визитов и встреч стало неожиданно много. И все они были какие-то неправильные, словно за словами, которые произносились, скрывался особый тайный смысл.
        …учителей перестало волновать, что Кайя не проявляет достаточного усердия.
        - Она едва не стоила Аннет жизни. И нет, это не было попыткой убить, скорее… или она слишком долго пила травы. Или нервы сказались - девочка выросла и стала воспринимать мир и свое в нем положение иначе. Или Арвин уже начал меняться… выкидыш на позднем сроке.
        …тишина, оглушающая, напряженная, которая вдруг воцарилась в замке. Кайя слышал ее, скрытую за словами, случайно пойманными взглядами и шелестом юбок.
        Черная ткань на зеркалах.
        И мать, которая впервые пила и отнюдь не вино. Кайя никогда больше не видел ее такой, веселой, безумной почти и напуганной. Она не отпускала его до поздней ночи, ничего не говорила, просто пила, смотрела и улыбалась.
        Теперь понятно: она праздновала победу.
        - Арвин больше не желал рисковать. И все стало как прежде.
        Только немного иначе.
        Глава 10
        ЧАСТНОСТИ
        Нет двух одинаковых детей - особенно если один из них ваш. Первое правило родителя
        Кайя вернулся глубоко за полночь. Йен уже спал, подмяв под себя подушку, вцепившись в углы и изредка дергая освобожденной ногой, словно проверяя, вправду ли сняли гипсовые оковы. Дремал в кресле Урфин. Выражение лица его было такое мечтательное, что мне становилось слегка неудобно, словно еще немного, и я подсмотрю что-то очень личное.
        Перебирая стеклянные шарики, которым отыскалось место в шкатулке, я уговаривала себя не волноваться. Получалось не очень.
        Кайя отправился к Магнусу, и это связано с тем письмом, которое пришло из города. О чем они разговаривали? Ни о чем хорошем, если этот разговор настолько вывел Кайя из равновесия. Я знаю, что он вернется и все расскажет, но сам, когда справится с тем, что узнал, и поймет, что безопасен.
        Время шло. И свечи оплывали. Прозрачные капли расплавленного воска собирались на блюдцах подставок, переполняли их, стекая по узорчатым стеблям подсвечников. И воск застывал беловатой пленкой, оставляя от узоров лишь тени.
        Тенями же наполнялась комната.
        А Йен опять избавился от одеяла. Идейная борьба. И шарик, выкатившийся из-под подушки, темно-синий с желтыми пятнами, - потерянное сокровище, которого утром Йен непременно хватится. Я отправляю шарик к другим.
        - Иза? - Урфин открывает глаза.
        - Я. Вот, поймала, - демонстрирую добычу и еще одного беглеца поднимаю с ковра. Чувствую, завтрашний день будет посвящен поиску шариков.
        - Ложись спать.
        Лягу. Только дождусь Кайя, который где-то совсем рядом.
        - Лучше расскажи мне… обо всем. Не о том, что здесь, сама вижу, что ничего хорошего, но… ты ведь пишешь письма?
        - Каждый день.
        - И как там?
        …дома, куда ему хочется вернуться. И я знаю, что скоро Кайя отпустит его. До первого дня осени. Это почти два месяца, ничтожно мало и безумно много.
        - Тисса говорит, что Шанталь на меня похожа. - Он нахмурился и потер переносицу. - Характером. Она же маленькая совсем, откуда там видно характер? Что упрямая. И ест много. Но это же нормально, что ребенок ест много. Нечего из нее заморыша делать… я ей так и написал. А Долэг подросла и стала совсем несносной. Моя девочка с ней не справляется. Чувствую, приеду - выпорю. - Вздохнул, понимая, что никого не выпорет. - Она тоже мне написала. Жалуется. Тисса заставляет ее учиться. Ну там шитье. Варенья какие-то, я так и не понял, какие именно и чем они плохи. Я вот варенье люблю, особенно если малиновое. Еще там всякая женская ерунда: чем серебро чистить, чем - кожу. Или вот дерево. Как гостей принимать… а ей скучно. Ей бы за охотниками увязаться. Соколов она учить будет. Понимает их, видишь ли. А тут Тисса мешается. Представляешь, она Тиссу дурой обозвала. Точно выпорю.
        Что ж, и в этом мире подростки подростками остаются. Наверное, хорошо, что у Долэг есть свобода и сама возможность капризничать.
        - Я свою девочку никому не позволю обижать. Даже сестре. Еще вбила себе в голову, что непременно выйдет замуж за Гавина.
        - Он рад?
        - Кто ж его разберет. Он хороший парень. Толковый, только… я должен буду взять его с собой. Война меняет.
        Оставить Гавина в Ласточкином гнезде не выйдет, это я понимаю. Он взрослый по местным меркам. И место его - рядом с Урфином.
        - Деграс до сих пор злится, что я не потащил мальца в город. Но это еще не позор, а вот если и сейчас откажусь, то… он вовек не отмоется.
        - Ему не обязательно ввязываться в бой.
        - Не обязательно, - согласился Урфин, подбирая еще один шарик. Сколько он их принес-то?
        И мы оба знали: Гавин ввяжется, доказывая, что не трус.
        - Он вытянулся. Уже выше тебя будет. Забавный такой. Тощий. Костлявый. И вечно хмурый… я постараюсь его уберечь. И от Долэг тоже, заездит мне парня.
        Урфин рассказывал что-то еще, о Ласточкином гнезде, которое слишком большое, чтобы Тисса управлялась с ним сама, особенно теперь. Она же, упрямый бестолковый ребенок, слушать не желает о помощниках. Вернее, желает, но где найти таких помощников, которые бы действительно помогали…
        …о дочери, которую ни разу не видел, но все же не сомневается, что узнает ее из тысяч других младенцев, потому что она не может не быть особенной.
        …о Гавине с его урожденным упрямством, не позволяющим отступать, когда что-то не получается. Хотя получается у него почти все, но он по-прежнему не уверен в собственных силах. И сторонится собак, даже мелких. Прошлое так просто не отступит.
        А еще боится, что кому-то покажется, что Гавин - трус.
        И это тоже плохо, потому что легко манипулировать, Урфин пытается объяснить, но не находит нужных слов. Конечно, Гавин сам со временем поймет, но до этого момента будет уязвим. Мы оба старались не смотреть на часы, и я уже почти решилась позвать Кайя, когда он все-таки вернулся.
        - Магнус будет рад, если ты завтра его навестишь, - сказал Кайя, разглядывая собственные сапоги. Хорошие, только грязные, в разводах, рыжей глине, комья которой останутся на ковре.
        Но мне показалось, или Урфин при этих словах выдохнул с явным облегчением?
        - В таком случае обязательно. - Он поднял очередной шарик и протянул мне. - Спокойной ночи.
        И мы остались вдвоем, Йен, который сполз-таки с подушки, не в счет.
        …ты не расскажешь, что случилось?
        …не сейчас. Пожалуйста.
        …спать?
        …да.
        Он действительно засыпает почти мгновенно, вот только сон длится недолго. Кайя вырывается из черноты, закусив губу, чтобы не кричать, в поту, со сбившимся дыханием.
        …ты здесь… есть… существуешь.
        …я здесь, солнце.
        Мне тоже страшно: не хочу снова его потерять. Не уступлю ни человеку, ни темноте и, значит, найду способ. Мы оба держимся друг за друга, маленькие взрослые люди.
        - Пойдем к камину, - предлагаю шепотом, зная, что сегодня Кайя не уснет.
        И он молча поднимается.
        Камин почти погас, и серое пятно золы расползлось по черным углям. Кайя наклоняется к самой решетке и что-то шепчет огню, подбрасывая дрова. Я же приношу вино, бокалы и вазу с белой черешней. Здесь она крупная, с маслянистым отливом и почти лишенная вкуса.
        - Замерзнешь.
        - С тобой - вряд ли. - Я разливаю вино, в отличие от черешни терпкое, почти горькое. Кайя пробует из обоих бокалов. Мы просто сидим, смотрим на огонь, преломленный в гранях бокала.
        …ложись, если хочешь.
        Кайя медлит, но все же вытягивается на ковре, устраивает голову у меня на коленях. Волосы мокрые, на висках и шее - испарина. Сам хмурый, и все же сейчас ему легче, чем было.
        Он сам заговаривает. Спокойно, на углях эмоций, рассказывает обо всем.
        …у меня ощущение, что я лбом пытаюсь стену проломить. Стоит подняться, и тут же тычок в зубы и назад… ко всему я, наверное, неисправим. Я должен был его убить. Он лучше, чем кто-либо, понимал, что делает. Договор с Хаотом… всего-то уехать на пару недель. Он же не дурак, отдавал себе отчет, какого уровня игра начинается. И что я эту игру не потяну. Он нас…
        …бросил.
        Что еще мне ответить?
        …он виноват и не собирается отрицать вину. Измена не знает смягчающих обстоятельств. С точки зрения закона, логики и разума мне следует от него избавиться.
        Но Кайя не способен убить дядю. А простить не в состоянии.
        …я ведь понимаю, почему он это сделал. Более того…
        Он ставит пустой бокал на пол и, вытянув руку, касается моего лица.
        …я поступил бы точно так же. У меня была надежда, а у него… день за днем, год за годом жить, зная, что однажды не справился, что остался один и навсегда…
        Я наклоняюсь, разглядывая собственное отражение в рыжих глазах Кайя.
        …и вот появляется призрачный шанс все изменить.
        Лотерейный билет с гарантированным чудом, всего-то и надо - отвернуться. Не украсть. Не убить. Отойти в сторону и не мешать. Ведь, возможно, не произойдет ничего непоправимого.
        …главное, что нельзя только его обвинять. Я тоже хорош. Слишком сильно на него надеялся. Привык, что Магнус всегда рядом. Поможет. Сделает то, чего самому мне делать не хочется.
        …у него был выбор.
        …и у меня. У всех, наверное. Сейчас мне снова надо решать. Я сказал, что не трону его пока… и, наверное, вообще не трону. Он бы хотел.
        Ну да, признать измену, раскаяться и с легким сердцем умереть, оставив Кайя разгребать последствия.
        Его пальцы скользят по шее, расплетают и так распавшуюся косу.
        …я не хочу его убивать. Иррационально. Алогично. Но я не хочу. Я дурак?
        …тебе подтвердить или опровергнуть?
        …я запретил ему выходить из комнаты. Объявил… недееспособным. Но дальше что?
        …это ты мне скажи.
        Кайя ведь думал, мучительно, весь день, и вечер, и ночь. Перебрал ведь не одну сотню вариантов и знает тот, который будет если не идеален, то к идеалу близок.
        Ему просто надо выплеснуть эмоции. И отодвинуть кошмар чуть дальше.
        …пока он останется здесь. До зимы. Потом… место Хендерсона свободно.
        Он говорит и о должности палача, и о Кривой башне. Не то дом, не то тюрьма.
        …именно. Я хочу знать, где он находится и что делает. А еще, наверное, с моей стороны эгоистично поступать подобным образом. Смерть - более милосердное наказание для него. Не для меня. Меня, если разобраться, вообще не должно было быть.
        Я провожу по колючим коротким ресницам, теплой щеке, кромке губ.
        …ты есть.
        …статистическая ошибка. Сегодня я пытался понять, как бы все сложилось, если бы я был…
        …более похожим на отца?
        …да.
        Дотягиваюсь до графина и разливаю остатки вина. Еще и черешня, пусть безвкусная, зато выглядит красиво. И делиться ею приятно.
        …я бы осадил Урфина до его чумы…
        …или позволил бы сделать тенью.
        …и Совет не посмел бы возражать против тебя.
        …или, куда вероятнее, ты не стал бы затевать с Советом войну, поступил бы так же, как твой отец. Разве что ребенка позволил бы родить. И кем была бы Настя? Незаконнорожденной? С клеймом дубового листочка рядом с именем.
        Черешня, вино, темное, как ночь, и безумные предположения.
        …кстати, скорее всего я бы приняла роль любовницы. Куда мне деваться-то в чужом мире?
        Возможно, я попыталась бы отказаться от высокой чести… или нет? Замуж ведь вышла за человека, которого в глаза не видела, так почему было не согласиться на роль вечной любовницы? Какая мне тогда была разница, руку на сердце положа?
        Никакой.
        Кайя не нравится то, что я говорю, настолько не нравится, что он садится. Разглядывает меня исподлобья, хмурится. Терпи, дорогой, если фантазировать на тему упущенных возможностей, то по всем фронтам.
        …как знать, вдруг бы мне понравилось? А что, обязанностей никаких, одни права, конечно, если не забывать свое место. Но мне, думаю, напоминали бы регулярно.
        …я бы…
        …не вмешивался. Тебя бы вообще не было, такого, как ты есть. И меня, наверное. Насти. Йена. Урфина. Тиссы. Их девочки. Сержанта. Даже Магнуса, потому что новый ты вряд ли стал бы с ним возиться. Запер бы раньше, исходя из логики и разума.
        Протягиваю черешню, чтобы закусить мысль. Кайя жует. Вместе с косточкой.
        …у другого тебя были бы другие проблемы и другие ошибки. Это твой идеальный отец, а не ты уничтожил свою семью. Уродовал тебя. Посадил на поводок. А в довершение он, а не ты создал Кормака.
        …сердишься?
        И злость запиваю вином. Кайя отбирает бокал, ставит поближе к камину - огонь тотчас протягивает к стеклу рыжую лапу.
        …сержусь. Я не хочу другого тебя. Меня нынешний вполне устраивает.
        …а прежний?
        …и прежний устраивал. И будущий, полагаю, тоже устроит.
        Как ему объяснить, если я сама плохо понимаю, в чем тут дело.
        …ты меняешься, но это все равно ты. Раньше. Сейчас. Потом. И даже та твоя часть, про которую ты говоришь, что она - животное, нужна. Без нее ты станешь слишком не собой.
        Вот и черешня закончилась.
        Огонь тоже прилег, но я вдруг отчетливо понимаю, чего именно хочу. Здесь и сейчас.
        Я забираюсь на руки к Кайя, а он обнимает меня. И до рассвета осталось не так уж долго, но все еще есть время просто на то, чтобы побыть вместе.
        …когда мы уезжаем?
        Уже скоро. Давно должны были, но Кайя тянет время, потому что не уверен, что я выдержу дорогу.
        …послезавтра.
        Ему не нравится, ему нужны еще несколько дней, а лучше - недель, но мир снова не желает подстраиваться под обстоятельства.
        Что с ним, этим миром, поделаешь?
        …спи, сердце мое.
        Я не хочу засыпать и отчаянно борюсь с истомой. Все-таки вино было крепким… а Кайя - родным, горячим и умиротворяюще правильным… его сердце стучит метрономом.
        Лучшая колыбельная.
        …кому не спится по утрам…
        …совсем по утрам, когда нашей все-таки светлости хочется одного - спрятаться под одеялом. И да, я знаю, что Йен давным-давно проснулся и сейчас занят ревизией стеклянных шариков. Кайя, скорее всего, вообще не спал и все равно умудряется выглядеть до отвращения бодрым.
        И булочек принес. С корицей. Молочка. Меда… садист рыжий.
        Устроились с Йеном на ковре у самой кровати, разложили цветастый платок, тарелки расставили…
        - Будешь? - вкрадчиво поинтересовался Кайя, просовывая под одеяло кусок булки.
        Не кусок - кусочек. Крошечку даже с одной изюминкой и коричной посыпкой.
        - Буду.
        - Тогда присоединяйся. Еще земляника есть. Свежая. И сметана к ней. Или ты без сметаны предпочитаешь? С сахаром?
        Землянику под одеялом нахожу по запаху, как и булку. Хочется соврать, что ягода зеленая и кислая, но ведь сладкая же… и землянику обожаю.
        …я бы не стал тебя будить, но скоро гости…
        …ненавижу утренних гостей.
        Но укрытие придется оставить. Долг и все такое… только для начала - завтрак. Голодный человек категорически не способен проявлять дружелюбие по отношению к ближнему своему.
        Йен развлекается тем, что засовывает пальцы в горшочек с медом и вытаскивает, изгибается и языком ловит длинную нить, что тянется от пальцев к горшку.
        Мед уже на рукавах, щеках, волосах, даже босых пятках подозрительно черного цвета. А на мизинце божья коровка сидит.
        …гуляли?
        …я подумал, что тебе надо хоть немного поспать. И мы недалеко.
        В этом я ни минуты не сомневаюсь.
        …как ты?
        …уже успокоился. В последнее время я слишком часто и много жалуюсь.
        …как по мне, так лучше, чем когда ты молчишь и прячешься.
        Кайя отбирает у ребенка остатки меда, несколько секунд рассматривает горшок, а потом повторяет подвиг Йена.
        …знаешь, пальцами и вправду вкусней.
        Догадываюсь. Как и о том, что меда мне не достанется. Горшок маленький, Кайя крупный.
        Зато земляника моя.
        Ну с Йеном поделюсь… он просто засовывает руку в миску и вытягивает, а потом собирает прилипшие к ладони ягоды губами. Надо сказать, способ интересный и довольно-таки эффективный.
        …даже не смотри.
        Кайя фыркает.
        …с твоей лапой после этого фокуса мне земляники не останется.
        Странное утро. Проблемы остались.
        Магнус. Хаот. Война. Пушки из бронзы ли, из гипса… все это никуда не денется, в отличие от завтрака с булочками и свежей земляникой. Слишком мало в нашей жизни таких вот спокойных минут, чтобы портить их мыслями о плохом.
        …знаешь…
        Кайя облизывал пальцы, запивая мед молоком.
        …вкус действительно другой. Вообще сейчас вкусы другие. Ярче, что ли? И не только вкусы. Я вчера сидел. Думал обо всем. А оно вдруг неважно стало. То есть важно, но не настолько, чтобы только в это упираться. И рассвет еще. Я сотни рассветов видел, не специально, конечно, просто приходилось. Ничего особенного. Ну да, небо там цвет меняет, облака, солнце. Красиво, но… сегодня как-то рисовать захотелось. И еще тебя.
        Сонную медведицу, спрятавшуюся в пуховой берлоге из одеяла?
        …его вот тоже. Он полкровати, между прочим, занял. А это - моя территория.
        …ревнуешь?
        …наверное. Я не пил, а такое ощущение, что пьяный. И просто хорошо. Беспричинно. Знаю, что ненадолго, но…
        Он делится странным изломанным счастьем, действительно слегка хмельным. В нем есть место золоту облаков с пузырьками шампанского, и белесым звездам, что тают, растворяясь в небесных хлябях. Скоротечному дождю, вершинам горным, отмытым до зеркального блеска. Ветру, что стучит в окно и, пробравшись за границу рамы, играет с пеплом. Пеплу. Ковру. Прохладе.
        Темноте коридоров Кверро и влажной черной земли, по которой и вправду удобно ходить босиком. Покрывалу дерна и сухим стеблям, что щекочут пальцы. Кайя забыл, что боится щекотки.
        Скворцам крикливым. И колючим кустам шиповника.
        Всему и сразу.
        Этого счастья не хватит на всех, да и не предназначено для всех, оно - внутрисемейного пользования.
        А гостя все же приходится встречать. Барон Гайяр-младший появляется в сопровождении двух телохранителей, двух воспитателей и уже знакомой мне няньки, сменившей ради торжественного случая черное платье на платье темно-синее, с высоким, на редкость неудобным с виду воротником.
        Брайан Гайяр был похож на отца, темноволосый, темноглазый и коренастый, одетый с вызывающей роскошью. Даже не одетый - завернутый во многие слои тканей, дорогих, тяжелых и наверняка жестких.
        Не знаю, что меня больше впечатлило: высокие сапоги с крохотными серебряными шпорами, перевязь с мечом или роскошная соболья шуба, волочившаяся по полу. А может, золотая цепь толщиной в два моих пальца, украшенная самоцветами? Или высокая парчовая шапка с гербом?
        Брайану было жарко, он потел, пыхтел и глядел исподлобья.
        - Я… - Он выпятил нижнюю губу, всем своим видом демонстрируя, что скажет именно то, чего от него ждут, но исключительно из милосердия к окружающим. - Я рад служить вас… вашей… свет… Не буду! - Брайан топнул ногой. - Не хочу!
        - Простите. - Дама присела рядом, поправляя шапку, которая, к восторгу Йена, съезжала на ухо, грозясь упасть. Сдается, что этот головной убор скоро сменит хозяина. - Брайан не привык служить кому бы то ни было. Он еще не вполне понимает, сколь высокой чести удостоился.
        Я киваю, изо всех сил пытаясь удержать серьезное выражение лица, соответствующее торжественности обстановки.
        Дама что-то проникновенно шепчет Брайану, но тот не настроен слушать. А Йен не спускает жадного взгляда с несчастной шапки. Та влечет переливами алого и пурпура, желтым пятном герба, черным медведем… восторг, если подумать. И Йен, не способный устоять перед подобным искушением, делает шаг. Останавливается, оглядывается на меня…
        …Иза, надеюсь, ты не будешь переживать из-за разбитого носа? Или двух?
        …пока не знаю. Буду, наверное, но не сильно. А вот сопровождение…
        …уйдут. Я не намерен терпеть всех этих людей здесь.
        - …и в знак будущей нерушимой дружбы Брайан желает преподнести вашей светлости подарок.
        По знаку дамы в комнату вносят резной сундук с блестящими петлями. А из сундука появляется корабль, который торжественно водружают на подставку.
        Брайан пунцовеет. Йен замирает перед этаким чудом.
        А корабль и вправду великолепен.
        …это бриг. Точная копия, я полагаю. Красный дуб, бронза и паутинный шелк… я когда-то мечтал о подобной модели. Там все как в настоящем! Движется, вращается и вообще… паруса можно поднять. Или опустить. Переставить. И руль видишь? Нет, не колесо, а руль, который сзади! Управляется! Он и плавать способен!
        …тебе не купили?
        …мне некогда было играть.
        Кажется, за чудесный бриг воевать будут трое. Или четверо - я вспомнила о существовании Урфина, которому тоже вряд ли довелось в кораблики поиграть.
        Меж тем свита сочла нужным откланяться.
        А Йен протянул руку к кораблю, позолоченной носовой фигуре.
        - Он мой!
        Брайан вцепился в корму брига.
        И шапка все-таки не удержалась на голове. Оказывается, Йен мог двигаться очень быстро. И добычу прижал к груди, вид при этом имел совершенно счастливый.
        - Отдай!
        Йен отступил. И Брайан предстал перед выбором - выпустить бриг или же остаться без шапки.
        - Моя! Тоже моя! И все мое! Тут все мое, слышишь?
        Кроме шапки, Йен, сунув ее в зубы, нырнул под кровать.
        - Замок тоже мой! И все, что в замке! Так папа говорит!
        Йен заворчал.
        …не вмешивайся. Пусть сами разберутся.
        Шуба мешала Брайану двигаться, и он избавился от шубы, вот только для него кровать была чересчур низкой.
        - Ты трус! Я… тебя побью!
        А вот колюще-режущие предметы в свободном доступе мне категорически не нравятся.
        …меч тупой. Это признак статуса. Забрать - значит, нанести оскорбление.
        Вызов Йен демонстративно проигнорировал и, высунув из-под кровати руку, вцепился в шпору и дернул. Но шпора держалась крепко.
        - Я тебя победю! И… и женюсь!
        …Кайя, твоему сыну угрожают женитьбой.
        …ему угрожают, он пусть и отбивается.
        Все-таки сегодня был редкий день, когда хотелось улыбаться. И Кайя, присевший перед кораблем, не осмеливающийся к нему прикоснуться, поскольку теперь он был большим, а корабль - маленьким, был частью его.
        - Я женюсь на твоей сестре! - Брайан отбрыкивался, не позволяя Йену добраться до шпор. - И все будет моим!
        - Нет.
        Йен убрал руки.
        - Да! Так папа говорит!
        Йен бросился на врага молча, опрокинул на спину и вцепился в горло. Попытался, поскольку Брайан радостно завопил и перевернулся, подминая Йена под себя. А тот ухватил врага за волосы, к счастью, слишком короткие, чтобы можно было выдрать клок.
        Хрустнул чей-то нос… и тут же - второй.
        И кровь стала поводом для вмешательства миротворческих сил в лице Кайя. Йен повис в правой руке, Брайан - в левой. Они еще дергались, пытаясь пнуть врага, пусть бы и находившегося чересчур далеко.
        - А я… я все равно… - Одежда Брайана изрядно пострадала. Он шмыгал носом, из которого лилась кровь, но плакать определенно не собирался. - Я все равно женюсь!
        - Нет!
        - Тихо. - Кайя легонько встряхнул обоих. - Никто ни на ком не женится, пока я не разрешу. Ясно?
        Затихли оба, но смотрят с недоверием. Сказанное в равной степени не устраивает ни их светлость, ни их сиятельство. Йена нервирует возможность, что Кайя все-таки возьмет и разрешит, а Брайан испытывает сомнения обратные: вдруг да все-таки не разрешит.
        …я не понимаю! Какое им-то дело?
        …Брайан повторяет то, что ему внушали. А Йен… территория - это не только место. Это вещи и люди. Особенно люди.
        Лучше бы они из-за шапки подрались…
        Но день сегодня все-таки был хорошим… мы лечили носы. Избавлялись от ненужной одежды, выясняли, почему владение всем вокруг не дает права швырять тарелку с кашей в стену. Искали несчастную шапку под кроватью… делили ее… снова лечили носы… разбирались, у кого больше стеклянных шариков… ловили недостающие… запускали в пруду корабль.
        Урфин объявил себя капитаном, за что и был сброшен в воду. Спустя минуту после ловкой подсечки в пруд отправился и Кайя, едва не прихватив с собой несчастный бриг.
        Он выбрался, отплевываясь, отфыркиваясь, в грязи и тине, но совершенно счастливый.
        - Безумие. - Урфин растянулся на траве, раскинув руки, позволяя вечернему солнцу высушить одежду. Солнце не справится, но это не имеет значение. - Какое безумие воевать, когда так хорошо…
        - Умгу, - сказал Кайя, присаживаясь рядом.
        Завтра нам суждено расстаться. И я знала, что буду скучать по Урфину, волноваться за него, детей… переживать разлуку с Йеном, убеждая себя, что она временная. Бояться будущего…
        Но завтра.
        Сегодня еще продолжалось. И Кайя, сняв с уха длинную плеть водоросли, сказал:
        - Я этот корабль раньше твоего увидел!
        - И что?
        - И ничего. Вообще у тебя настоящие есть.
        - Настоящие - не то. А корабль - детский…
        Дети стояли на берегу, недоверчиво косясь друг на друга, а бриг гордо покачивался на середине пруда.
        - И кто полезет? - задал Урфин вопрос, волновавший обоих. Они переглянулись и, не сговариваясь, ринулись наперегонки к несчастному судну…
        Закат этим вечером был поздний, нарядный, в пурпуре и багрянце.
        Глава 11
        ТЕНИ ХАОТА
        Жизненный опыт - это масса ценных знаний о том, как не надо себя вести в ситуациях, которые никогда больше не повторятся.^{7}^
…из ненаписанных мемуаров Магнуса Дохерти
        Харшал Чирандживи, Магистр скрытых путей, не так давно получивший доступ во второй круг Ковена, искренне и от души ненавидел этот проклятый упрямый мирок. В принципе он и к прочим мирам относился без особой любви. Даже к тем, которые не просто приняли руку Хаота, но вошли в небольшое число Истинных Саттелитов настолько давно, что вполне искренне полагали себя частью его и оплотом, радовались неволе и несли метку Ковена с затаенной гордостью. Харшал никогда не понимал этого рабского стремления гордиться хозяином, но находил его крайне полезным.
        Отчасти мысль о том, что когда-нибудь и нынешний мир изменится в достаточной мере, чтобы научиться получать удовольствие от своей зависимости, примиряла магистра с реальностью. Он скромно тешил себя надеждой, что будет иметь удовольствие самолично наблюдать за процессом перерождения. Конечно, при условии, что миссия его увенчается успехом. Тогда освободившееся после смерти некроманта место в Первом Круге отдадут Харшалу.
        Ради этого шанса стоило терпеть здешнее тусклое солнце, которое и тепла-то не давало. Свет его вызывал мучительные рези в глазах, а местный воздух был излишне сух и прохладен, и пусть бы Харшал ежедневно увлажнял кожу драгоценными маслами, она все равно трескалась и зудела. Особо страдали чувствительные стыки, а на драгоценных патрубках, несущих обогащенную эманацией Хаота лимфу, проступали пятна ржавчины.
        К концу первой недели пребывания здесь на животе Харшала появилась красная сыпь, которая пусть бы и не причиняла боли, но сам вид имела отвратительный.
        И не исчезала!
        Он перепробовал все мыслимые и немыслимые средства, не побрезговав даже такой древностью, как топленый жир, смешанный с мочой, но сыпь лишь разрасталась, переползая на бока, на спину, на грудь. На животе же открывались язвы. А сегодня же Харшал заметил красное пятно на подбородке. Он закрыл глаза, заставив себя повторить десять правил нижней ступени, и открыл, убеждаясь, что пятно не исчезло.
        Нельзя поддаваться гневу. И отвращению.
        Истинный мастер умеет совладать с любыми своими эмоциями. И Харшал докажет, что этому миру его не одолеть. Он не будет устраивать сцен, кричать и проклинать судьбу, поскольку действия оные лишены смысла, но лишь способствуют разрушению внутреннего стержня и отдаляют от истинной цели. Он не станет срывать гнев на карто, существах полезных, пусть в нынешнем климате и они чувствовали себя неуютно. И уж тем более он не унизится до того, чтобы мстить за свои обиды туземной самке.
        Неприятное создание.
        Неженственное.
        Тоща. Плоскогруда. Смуглокожа. И, насколько он мог судить, непривлекательна даже по местным невзыскательным меркам. Нет, Харшал не испытывал к самке интереса иного, нежели научный. Конечно, отдельные несознательные личности внешнего круга обладали крайне извращенными вкусами, но Харшал никогда не разделял этого стремления к экзотике.
        Он изучал самку издали - та крайне нервозно реагировала на его приближение, - тщательно конспектируя наблюдения, пусть бы особой надобности в том не имелось. Самка, равно как и ее пара, - реликты, которым суждено сгинуть в ближайшем времени, и тем, пожалуй, наблюдения ценны. В Библиотеке Ковена множество трудов, посвященных созданиям редким, сгинувшим ныне, и Харшал будет рад пополнить коллекцию.
        Не далее чем вчера в порыве вдохновения он сделал слепок самки, запечатлев ее тусклую, как местное солнце, ауру. И цвет такой же, мерзковато-желтый. Плотность, пожалуй, несколько выше средней, что в ином мире означало бы неплохой потенциал, но здесь, увы, нереализованный. Самка без должного воспитания осталась именно самкой. Ее повадки отличались естественной, почти животной простотой.
        Особенно умиляла ее привычка беседовать с карто.
        Харшал мог бы поклясться, что самка боится их. Ее позы выдавали напряжение, тщательно скрываемое, но проступающее в руках, в пальцах, что мяли край накидки - самка носила благородную ткань верхнего одеяния, заматывая ее, словно полотенце, - и в нервной посадке головы.
        Различает ли она карто?
        Понимает ли, что вожаку нравится слушать разговоры? Он не подпускает к самке прочих и почти неотлучно дежурит у шатра. Иногда начинает посвистывать, чего прежде за карто не наблюдалось. И Харшал, несмотря на твердое решение ликвидировать особь со столь аномальным поведением, все же медлит.
        Скучно.
        Хоть какое-то развлечение. Тем более что на поводок карто отзывается и при необходимости сделает все, что ему прикажут. Возможно, Харшал и прикажет… сегодня? Завтра?
        Кабошоны-накопители маяка по-прежнему темны, как бездна Первого Круга, но Харшал слышит те незримые колебания эфира, которые знающему скажут многое.
        Скоро уже… скоро… день… или два… не больше недели… и завеса внешней обороны, такой неудобной, плотной, падет, пропуская в нижние слои золотую пыль Хаота.
        И та устремится на зов маяка, обретя если не разум, то его подобие.
        Немногие удостаивались чести лицезреть Единение.
        И все же Харшал скучал по дому. Он наяву грезил великолепием Изменчивых Башен, чьи очертания были зыбки, словно небо Хаота. Он ощущал на губах сладкий влажный воздух, пронизанный дымом Вечной Гекатомбы. Видел кольцо Внешнего круга с пирамидами-якорями, от которых поднимались тяжи энергетических пуповин. Они растворялись в мареве Оболочки, наполняя ее заемной силой, рождая молнии и грозы. Пожалуй, сейчас он был бы рад увидеть и серые изломы Пустошей с их аномальным мертвым спокойствием и полустертыми из памяти Хаота образами. В них была своя прелесть и эстетика застывшего разрушения, умершей смерти.
        Аномалии.
        И Харшал, смешав двенадцать трав, три грана древесной смолы с порошком из молотых костей, добавил крупицу священного пепла.
        Его поднос, вырезанный из цельного куска аметиста, - память о прошлом, куда более податливом мире, который добровольно вошел в число дальних саттелитов, - был чист, но Харшал позволил себе потратить несколько минут на полировку.
        Белый песок струился по пальцам, аметист же отзывался на прикосновения благодарным теплом, и цвет его становился более насыщенным, мягким.
        Установив треножник, Харшал выложил из крупных кубиков горючего камня руну Кальшми, способствующую обретению душевного спокойствия, и сбрызнул уголь ароматными маслами.
        Само это действие, неторопливое, подчиненное древнему ритуалу, действовало умиротворяюще. И все же Харшал прервался: выглянув из шатра, он подозвал карто.
        Вожак, как показалось, отреагировал на призыв с задержкой, всего в доли секунды, но… мир ли действует на него? Или же дело в той самке? Чем-то же она привлекла пару.
        В любом случае вожака следовало ликвидировать.
        И самку тоже. Он узнал достаточно.
        В конечном итоге не так важно, исполнит ли ее пара приказ, его задача - отвлечь и удержать старшего. А два протектора - подходящий корм для молодой сети. Накопленной ими энергии хватит, чтобы совершить переход на качественно иной уровень. Сеть в кратчайшие сроки достигнет взрослых размеров, окрепнет и стабилизируется. Этот мир слишком упрям, чтобы держать его на длинном поводке. Единение и только Единение. Здесь Харшал всецело поддерживал решение Ковена.
        Но с самкой и карто он разберется как-нибудь потом. Завтра… или послезавтра.
        Сегодня же Харшал возложил руку на лоб вожака, излишне сухой, с трещинами и чешуйками отмершей кожи, и заглянул в мысли, убеждаясь в их чистоте и правильности.
        - Охранять.
        Хорошая особь. Качественно сделанная. Сильная. Быстрая. Сообразительная. Такую не просто будет заменить… И это вновь подтверждает правильность тезиса о том, что качество изделия напрямую зависит от качества материала. Интересно, а из протектора получился бы карто?
        Бредовая мысль.
        Впрочем, после Единения не так сложно будет достать материал…
        - Когда стемнеет, тебе дадут еды. Поделишься с остальными.
        …и надо как-то решить вопрос с рабами. Пятеро - слишком мало для нужд Харшала.
        Омыв руки и лицо ароматной водой, он нанес на щеки узор, соединив классически несоединимые цвета: синий и алый. Но сегодня душа требовала невозможного. И желтая охряная полоса, разделившая лицо надвое, стала визуальным отражением внутреннего смятения, которое уйдет.
        Вспыхнул огонь, и мягкий аромат благовоний окутал Харшала.
        Первый короткий вдох. И первый выдох, глубокий, насколько это возможно. Снова вдох… легкое головокружение и знакомое тепло в кончиках пальцев. Оно распространяется медленно, и Харшал, Мастер скрытых путей, позволяет себе насладиться каждым мгновением.
        Скоро он вернется домой…
        …он уже дома.
        …на краю Пустоши. И сегодня между ней и Харшалом нет стены. Ветра Хаота летят по серой равнине, бессильные сдвинуть хотя бы песчинку. Клыки молний раздирают черноту неба, и гром тревожит вечную тишину, но вязнет в ней. Застывает.
        Как тот полустертый дом, две стены которого съела Пустошь, но оставшиеся были реальны, как и низкий, времен Первого Ковена, диван, музыкальный инструмент чудовищных очертаний и чья-то рука, замершая над клавишами ровного серого цвета. От музыканта осталась лишь она, с искривленными пальцами, запястьем, которое начало осыпаться, и краем белоснежного манжета.
        Иногда Пустошь позволяла цветам жить.
        Она сохранила Танцовщицу, должно быть, любуясь ею. И Харшал разделял выбор Пустоши: женщина была прекрасна. Она застыла в немыслимой, но все же естественной позе, которую не сумела повторить ни одно из сотворенных Харшалом подобий.
        Некогда он часы провел, разглядывая Танцовщицу. Пальчики, скрытые атласными башмачками, но проступающие столь явно, что каждый, кто смотрел на нее, ощущал ее боль.
        В Хаоте ценили умение выдерживать боль.
        …арка стопы. И натянутые струны мышц голени. Бедро совершенной формы, прикрытое полупрозрачной материей. Ее наряд столь же странен, как сама она. Вторая нога поднята и отведена назад. Расправлены плечи… каждая мышца стонет от напряжения, и в то же время женщина парит над землей, над собственной мукой, тень которой в глазах.
        Это ли не совершенство?
        Харшал рад, что увидел именно ее…
        …и слышал музыку.
        Нет, музыка все только портила! Харшал не предполагал, что древний инструмент способен издавать столь омерзительные звуки. Свист?
        Пальцы музыканта коснулись-таки клавиш, и те рассыпались, и сами пальцы, инструмент, стена, дом… последней исчезла белая роза, веками остававшаяся в волосах Танцовщицы. Все, кроме свиста.
        И Харшал понял, что свист существует сам по себе, отдельно от видения. Он открыл глаза, убедившись, что находится в собственном шатре, лежит на боку, неудобно подвернув руку, которая затекла и теперь ныла. Малая плата за отдых, хотя застой жидкости в патрубках может быть опасен.
        Харшал перевалился на спину и пошевелил пальцами. Слушались.
        Проклятый мир же врывался сквозь завесу все тем же мерзким свистом. Если это вожак разошелся, Харшал его стае скормит. Живьем.
        В голове царила блаженная пустота, которая в любом ином случае даровала бы искомый покой и несколько часов отвлеченных размышлений. Порой в такие минуты возникали удивительной красоты идеи.
        Но свист мешал.
        Поднявшись не без труда, Харшал вдохнул сухой воздух, который, ко всему, мерзко вонял, и скривился. Сутки. Если за сутки ничего не изменится, он возьмется за самку, просто чтобы хоть чем-то занять себя.
        А эти сутки потратит на свистуна.
        Перед входом в шатер, устроившись на трупе лошади, сидел протектор. Он был молод и, следовательно, опасен. И Харшал мысленно проклял свое невезение.
        Отступить?
        Поздно.
        Протектор видит его, пусть бы и делает вид, что увлечен игрой на этом варварского вида инструменте, состоящем из полых трубочек разной длины. Вожак карто держится рядом.
        …три, не два, а три протектора… но один - еще в стадии взросления… и энергетический заряд его крайне низок…
        …сеть справится.
        - А вы умеете играть? - Протектор вытер инструмент о штанину и протянул карто.
        - На чем?
        Дикарь, истинный дикарь. Длинные волосы заплетены в косы, украшены какими-то побрякушками, любовь к которым характерна для отсталых племен. О том же говорят связки бус, браслеты и полное небрежение к внешнему виду. Он даже сапог не надел!
        - На чем-нибудь.
        Если верить мудрейшему Кхчаари, воспоминания которого о Первой войне были признаны неверными, молодые протекторы не вполне разумны, но компенсируют этот недостаток чудовищной силой. В прямую схватку ввязываться нельзя. Действовать надо осторожно, мягко, не повторяя ошибок предыдущего эмиссара.
        - К сожалению, единственный мой талант - это трансформация. Однако я способен создать того, кто умеет играть.
        - На чем? - Протектор склонил голову.
        - На чем угодно.
        - Нет, так неинтересно, чтобы кто-то другой. Вот если сам… правда, у меня слух напрочь отсутствует. Мне вас разбудить надо было. Вообще странно, на вас тут напали, а вы спите…
        Только сейчас Харшал понял, чем воняет - паленым мясом.
        - Люди, - сказал протектор. - Наверное, шли к границе и на вас наткнулись. Решили поживиться. Сейчас война, много всякого сброда…
        Шатер сгорел.
        И коновязь… и навес для рабов… и его полевая лаборатория… о нет, только не лаборатория! Пусть бы оборудование и не самое ценное, но материалы, образцы, записи…
        - Не переживайте. Вы ведь живы. И все восстановите. Этих вот жалко, положили…
        …не всех. И если Харшал останется в живых, он позаботится о том, чтобы карто получил по заслугам. Тупые ленивые твари! Как можно было поддаться людям?
        - Их было больше. - Протектор вытер инструмент о штаны и протянул вожаку. - Втрое больше. И сначала обстреляли, а потом, подстреленных, и добили. Жалко. Забавные они у вас.
        Вожак осторожно подул в трубочку, которая издала премерзкий звук.
        Спокойно. Если протектору интересны карто, то Харшал будет говорить о них. И улыбаться. До тех пор, пока это существо не уйдет.
        - А чем они питаются? - поинтересовался протектор.
        - Мясом.
        - Сырым или жареным?
        - Любым, но сырое лучше отвечает их потребностям.
        Вожак изучал инструмент, переворачивая то одной, то другой стороной. Довольно быстро он сообразил, как именно добиться звучания.
        - А выгуливать надо?
        - Двигаться они должны, но, в отличие от собак, способны выгуливать себя сами.
        Протектор кивнул и, дотянувшись до макушки вожака, погладил. Посмотрел на руку и вытер о штаны.
        - Ваш воздух разрушает кожные покровы, - Харшал поспешил дать объяснение, - поэтому приходится использовать бальзамическое масло. Оно же имеет неприятный запах.
        - Ага… они сообразительные. Не как люди… и не как собаки. На нарвалов похожи. А мне нравилось с нарвалами разговаривать.
        - О чем?
        - О море. О чем еще можно разговаривать с нарвалами?
        Харшал не представлял, что с животными в принципе можно о чем-то разговаривать. Все-таки прав был мудрейший, говоря о недоразвитости разума молодых протекторов.
        - А вы их убиваете. Не в том смысле, что вы лично, но Хаот покупает рога, столько, сколько приносят.
        - Нам они нужны.
        - И не только они, - кивнул протектор. - Я понимаю. Папа говорил, что ваш мир - паразитирующая субстанция, которая или эволюционирует до симбиотических отношений, или погибнет, когда иссякнут питающие ее миры. У любой экспансии есть предел.
        Понял ли он сам, что сказал? Харшал сомневался.
        - Сколько у вас питающих сателлитов?
        - Семнадцать.
        Пока. После Единения будет восемнадцать.
        - А сколько из них еще живы?
        - Семнадцать.
        Правда может быть разной. Все семнадцать миров, привязанные пуповинами энергетических каналов к Хаоту, были живы. Пока. Один почти иссяк и уже начал закукливаться, готовый пополнить собой безразмерность Пустошей. Еще пять находились на пределе.
        А десятки, принявшие руку и покровительство Хаота, ждали своей очереди, готовые поделиться силой. Эволюционировать? Хаот достиг вершин эволюции. Миров тысячи. Хаот уникален.
        - У вас там, наверное, интересно, - не без печали заметил протектор, накручивая длинную нитку бус на палец. - Я бы хотел посмотреть, но… сами понимаете.
        Харшал тоже был бы рад устроить гостю экскурсию, пусть бы и закончилась она в лабораториях Первого Круга, но он и вправду понимал: протектора из мира не выдернуть.
        - И хорошо, что я вас встретил. Вряд ли у меня когда-нибудь еще получится поговорить с магом.
        Он вздохнул, и песок у ног протектора стал серым. Карто. Шатер. Призрачная Танцовщица, которую так и не удалось повторить. Она вдруг повернулась на кончиках пальцев, и руки-крылья беспомощно опали. Она моргнула. Из глазниц хлынули пески Пустоши…
        - Извините, но мне придется вас убить…
        Песок не коснулся босых ног протектора. Он поднимался выше и выше, обездвиживая Харшала, выедая его. Пустошь была голодна.
        Она отдала свою жизнь и теперь желала платы.
        - …мы не можем позволить вам сделать это с нашим миром.
        Но одного Харшала недостаточно, чтобы накормить ее.
        - Ты… не остановишь.
        Вместе со словами из Харшала сыпался песок.
        Много песка.
        - Я и не буду. Вы сами себя остановите. - Протектор подозвал карто и поднял подбородок, заставляя смотреть себе в глаза.
        У него не выйдет.
        Карто связаны с создателем и после смерти Харшала…
        …Харшал не умрет. Он вернется в тот дом, от которого остались две стены. Ему ведь нравилась Танцовщица, и теперь он вечность сможет любоваться ею.
        На сером диване удобно лежать.
        - Сырое мясо, значит. - Гарт поскреб палочкой босую пятку. Сапоги, оставленные над кострищем, почти досохли, но Гарт решил, что надевать их не станет. Босиком ему удобней, а людей, ради которых приличия соблюдать надо, поблизости нет.
        Он опоздал на час, выбравшись к лагерю, уже когда шатер почти догорел, а оставшиеся в живых твари оттащили мертвецов к старой телеге. Раскладывали аккуратно, по росту, переворачивая на левый бок, видать, для большей компактности. Твари пребывали в расстройстве и возбуждении, причем вызванным отнюдь не гибелью себе подобных. На Гарта они набросились поредевшей стаей, и он просто подавил их. Этого оставил исключительно из интереса, ну и чтобы получить информацию, что оказалось довольно просто.
        Нападение. Стрелы. Глиняные горшки с едкой жидкостью, которая, ко всему, воспламенялась. Сети и топоры. Колья. Рогатины. Молоты. Люди действовали сообща, но твари сумели отстоять шатер хозяина.
        Правда, Гарту на их хозяина было глубоко плевать.
        Он опоздал. На час. А граница совсем рядом, и как ему быть на чужой территории? Возвращаться ни с чем? Отец разозлится и будет всецело прав…
        …нехорошо получилось.
        Идея пришла в голову сама. Впрочем, в голову Гарта периодически забредали самые разные идеи, и нынешняя была ничуть не более безумной, чем большинство прежних.
        Переступив через тело мага - странные у него воспоминания, но Гарт с ними позже разберется, - он заглянул в шатер. На белом ковре остались пепельные следы… но хозяину уже все равно.
        Шкатулка с письменными принадлежностями стояла на видном месте, и Гарт на секунду задумался, пытаясь понять, как именно обратиться к человеку, которого он в жизни не видел.
        Вежливо!
        Милая леди,
        наши с Вами пути разминулись, вследствие чего я ныне пребываю в глубочайшем огорчении. И не смея последовать за Вами исключительно ввиду обстоятельств непреодолимой силы, я отправляю вам того, кто будет рад стать Вашим защитником.
        Пусть вид его непригляден и, возможно, внушит Вам некоторое отвращение, но, уверяю, его намерения чисты, а душевные порывы искренни…
        Это Гарт проконтролирует, хотя относительно наличия души у карто имелись некоторые сомнения.
        …он обеспечит Вашу безопасность, а также препроводит Вас к месту встречи с Вашим супругом.
        Гарт сунул кончик пера в ноздрю, пытаясь простимулировать работу мысли.
        …который пребывает в добром здравии…
        Физически, во всяком случае, тот был здоров, так что Гарт почти и не соврал. Надо было написать еще что-нибудь, душевное. Мама уверяла, что письма должны приносить радость.
        …и надежде, что вынужденная Ваша разлука не продлится долго.
        Припадаю к Вашей ручке, Гарт.
        P.S. Питается он мясом, лучше, если сырым. Думаю, что при наличии приказа сам его добудет.
        Письмо он перечитал и пришел к выводу, что в принципе суть передана верно и вполне себе вежливо. Сложив бумагу, Гарт вручил ее существу, порадовавшись, что не убил его с остальными.
        - Это - хозяйка. Новая. - Он транслировал образ, который вызывал у твари несомненный эмоциональный отклик. - Найди. Защищай. И приведи…
        …он попытался как можно точнее воссоздать местность.
        - Понял?
        Существо кивнуло.
        - Ну, тогда иди, что ли…
        Надо было еще парочку оставить. Маме подарил бы… хотя мама вряд ли такому подарку обрадовалась бы.
        И Гарт занялся делом куда как увлекательным: в шатре мага было множество прелюбопытных вещей. Например, престранного вида штуковина: куб из позолоченных трубочек, тонкой проволоки, стеклышек и черных неровно ограненных камней.
        Гарт ткнул в камень пальцем.
        Горячий. И вспыхнул неровным алым цветом, впрочем, весьма скоро вернулся к исходному состоянию.
        Папа опять прав оказался: прорыв будет. Здесь. И скоро. Гарт надеялся, что успеет донести маяк до точки.
        Все-таки безумные планы - это, кажется, наследственное…
        Глава 12
        ПЕРЕКРЕСТЬЯ
        Из двух зол чаще выбирают то, которое привычнее.
…резюме доклада Статистической палаты
        Когда конь пошел тряской рысью, Меррон все-таки вырвало. Но, как ни странно, стало легче. Настолько, насколько это вообще возможно. Нет, голова еще гудела, перед глазами плясали красные пятна, из носа текло, а лука седла при каждом шаге лошади впивалась в бок. И руки, за спину вывернутые, успели онеметь. Впрочем, несмотря на онемение, Меррон чувствовала веревки.
        Но вот лошадь остановилась, и Меррон сбросили на землю. К счастью, земля была довольно мягкой, с толстой шубой прошлогодней листвы и влажноватой моховой подушкой. Меррон испытала огромное желание в листву закопаться, но порыв остановила - вытащат.
        - Вставай, красавец… ну или красавица, но все равно вставай, - раздался такой до омерзения знакомый голос. Просьбу подкрепили пинком, и Меррон подумала, что как-то слишком уж часто ее пинают. И за что, спрашивается?
        Но подняться она поднялась.
        Ноги не держат, а падать мордой в грязь жуть до чего неохота.
        Рассвело почти… сквозь переплетение ветвей небо видно, синее, чистое. Солнце зябко кутается в шаль из облаков, которые наверняка к полудню рассеются. Будет жарко и душно. Разве что лес защитит… обыкновенный такой лес. Дубы и сосны с красноватой корой, в трещинах которой проблескивают смоляные слезы. Длинные хлысты лещины кренятся под собственной тяжестью. Раскинулись метелки волчеягодника… и ручеек имеется, пробивается сквозь жирную землю, скользит по черным гнилым листьям.
        - Любуешься? - поинтересовался Терлак, расседлывая лошадку.
        А крепко ей досталось, в мыле вся, дышит-задыхается, если ляжет, то и не встанет. Ей бы остыть дать да растереть хорошенько. Терлак же, бестолочь, трензеля отстегнул, повод на ветку бросил и все…
        - Знаешь, а я всегда думал, что в жизни есть справедливость…
        …есть, только какая-то она несправедливая.
        - …и все, что ни делается, оно к лучшему. - Терлак пристроил седло меж корнями, а потник аккуратно разостлал на земле. Сам сел, скрестивши ноги, молот свой рядышком положил и смотрит, рассматривает даже.
        Было бы чего рассматривать… грязная. В крови какой-то, в полугнилых листьях. И наряд еще этот дурацкий…
        - А я вот все гадал, откуда в тебе эта бабскость… не подумай, что в упрек, я - человек широких взглядов…
        …в центре поляны - черное кострище. Две рогатины вбиты в землю, и на длинной подкопченной палке котелок висит, старый, заросший грязью. Недалеко хвороста вязанки, дрова, тюки какие-то…
        По самому краю земля разрыта, трава истоптана.
        Стоянка, значит.
        - Гадаешь, как я на тебя вышел? - Терлак хлопнул по бедрам, звук получился звонкий, хлесткий. - А никак! Нужен ты мне был… или нужна?
        - В-ф… - били по темечку, а ноет челюсть, все у нее, как не у людей, - в разбойников играешь?
        - Ага, - радостно подтвердил Терлак. - Скучно там стало! Вот не поверишь, как ты ушла, так сразу и заскучал! Места себе найти не мог, думал, чем же это я старого друга обидел? Я ведь к нему со всей душой, а он взял и сбежал.
        - Ис-звини.
        - Вот скажи, - Терлак подпер подбородок кулаком, - разве отказал я тебе хоть раз? Чем мог, помогал… закон порой нарушая…
        И послал тех четверых, которые препроводили бы Меррон в тихий подвал с толстыми стенами. А оттуда - или за город, или в больничку, чтобы к следующему «разговору» в сознание привели.
        - Все ждал, когда ж ты до беседы снизойдешь, нос воротить перестанешь. Болит?
        Нос болел. И губы тоже. Челюсть. Шея. Живот. И руки…
        - Удача - птица переменчивая… сегодня тебе, а завтра мне.
        Слабая надежда.
        - Убьешь? - Меррон знала ответ и, устав стоять, опустилась на землю, хотелось изящно, но получилось - мешком, и не удержалась, завалилась набок, и, конечно, под ворохом листьев обнаружилась коряжина, кожу на плече пропоровшая.
        Какая тут удача… у Меррон ее отродясь не было.
        - Убью, - согласился Терлак. Он не пошевелился: помогать не станет, но и от пинков воздержится. - Потом. Ты ж не торопишься?
        - Нет.
        - И я нет…
        А вот это он зря. Меррон подозревала, что любезного Харшала нападение на его лагерь расстроит.
        - Мы сначала поговорим…
        - О чем?
        - О том интересном месте, из которого я тебя прибрал. Не люблю, знаешь ли, странностей. А тут уж странно донельзя вышло. Был хуторок, и не стало хуторка. Куда домишко подевался? С двором, что характерно, с телегами… откуда шатры взялись? И эти… недолюдки.
        Вот, значит, как вышло: хутор на нож поднять решили. Небось думали, что будет чем поживиться, если приграничный. Или просто веселья захотелось, а напоролись на мага. И тут другое странно - что Терлаку уйти позволили.
        Вовремя сообразил, что не по силам кусок хватанул? Чутье у Терлака всегда было хорошим.
        - Думаешь, не вернутся? - спросил он, вытаскивая из голенища нож. Клинок был коротким и узким, острым с виду.
        - Это смотря кого ты ждешь…
        Терлак медленно встал на колени, потом опустился на четвереньки, перенося вес тела на левую руку, правую же, с зажатым клинком, вытянул.
        - Веселишься?
        Куда уж веселей. С него же станется ударить просто, чтобы кровь пустить.
        - Боюсь, - честно созналась Меррон, отодвигаясь от клинка.
        Терлаку заложники не нужны. И на Дара ему плевать. Убьет убийства ради.
        - Правильно. Люди должны бояться. Страх, он дает возможность острее ощутить вкус жизни. Вот ты не боялась и жила себе как жилось… не шевелись, а то хуже будет.
        Он дотянулся-таки острием до кончика носа, коснулся, позволяя ощутить холод железа.
        - А ты знаешь, что женщинам мужскую одежду носить - это позор?
        Лезвие плавно двинулось по щеке, очерчивая полукруг.
        Замереть. Не дышать даже.
        - Женщина должна знать свое место… быть покорной… послушной…
        Вкус железа на губах. И клинок с неприятным звуком царапает зубы.
        - Знаешь, там, в Краухольде, меня обвинили в излишней жестокости. А разве я жесток? Я справедлив. Та шлюха сама ко мне пришла… а потом стала кричать о насилии… я отрезал ей губы. И кончик носа… очень чувствительное место, ты ведь должна это знать. Я лишил ее век… за ложь. Просто за ложь.
        И еще потому, что ему нравилось.
        Странная у Меррон все-таки жизнь. Хорошие люди уходят, а ненормальные возвращаются.
        - А мне сказали - жестокость… на самом деле им плевать на шлюху. Они просто хотели избавиться от меня, вот и нашли повод. Злоупотребление положением… ложные доносы… невинные жертвы. Все в чем-то да виноваты.
        Он убрал нож, на котором блестели капельки крови.
        Все-таки порезал, сволочь этакая…
        И ведь дорежет, вопрос лишь в том когда.
        Меррон попыталась утешить себя мыслью, что Терлак всяко лучше Харшала с его рассказами о нежити, он просто убьет, но получалось не очень.
        - И все-таки, - Терлак слизал кровь, - что это за место было?
        Причин молчать Меррон не видела, вот только голос ее предательски дрожал. И слова терялись. Неприятно рассказывать о чем-то, когда теряются слова.
        Или совсем заканчиваются.
        - Вот оно как… - Крутанув нож на ладони, Терлак почти позволил ему выпасть, но в последний миг подхватил, зажав между пальцами. - Грустно.
        Меррон согласилась: очень даже грустно. Солнышко светит, птички поют… день хороший, замечательный просто-таки день. Неохота таким умирать.
        - Значит, мне лучше убраться отсюда, и подальше…
        Терлак перевел взгляд с Меррон на лошадь и поморщился:
        - Двоих не выдержит. Извини.
        Клинок метнулся к глазам, и Меррон отпрянула, не удержала равновесия и завалилась на спину. А в следующий миг лошадь завизжала. И Терлак тоже. Громко. Страшно. Все кричал, кричал…
        Меррон перекатилась на живот, поднялась, и… хорошо, что ее уже вырвало. Терлак был жив. Он лежал, неестественно вывернув руки, а на груди его уютно устроилось существо. Оно разодрало живот и теперь методично в нем ковырялось.
        Жаль, что Меррон никак не леди. Упала бы в обморок. В обмороке как-то спокойней, что ли… и когда тебя жрут, наверное, не больно.
        А тварь, разом забыв о жертве - Терлак уже не кричал, но только повизгивал, - повернулась к Меррон. Оно разглядывало ее секунд десять, а потом качнулось навстречу.
        - Знаешь, а давай ты меня как-нибудь небольно убьешь? - сказала Меррон, глядя в мертвые глаза.
        Существо протянуло руку и коснулось щеки, оставляя на ней липкий след.
        - Шею там сломаешь… или вот горло перегрызешь. Лучше горло, чем как вот его…
        Оно вздохнуло и тычком опрокинуло на бок. Зажмурившись, Меррон попросила себя лишиться чувств… Что-то мокрое коснулось запястий.
        Рывок. Ворчание.
        И свист…
        А веревки исчезли.
        Наверное, связанные люди в представлении карто выглядели не слишком аппетитно…
        Меррон перевернули на спину, усадили, пригладили волосы. Но когда тварь, дружелюбно оскалившись, протянула темный, еще кровящий шмат Терлаковой печени, сознание все-таки смилостивилось над Меррон…
        Я не люблю прощаний, ни долгих, ни коротких, а расставания и вовсе ненавижу всей душой. Снова кого-то терять, пусть и на время, но все же.
        Йен чувствует неладное и прячется под кроватью, где сворачивается калачиком и лежит, обняв несчастную запыленную шапку. Я уговариваю его выйти, чувствуя себя предателем, и, когда слова заканчиваются, Кайя просто переворачивает кровать. Он успевает поймать Йена прежде, чем тот находит новое укрытие.
        - Тебе небезопасно здесь оставаться. - Кайя разговаривает с сыном так, словно тот уже достаточно взрослый, чтобы понять. А может, и вправду взрослый. - Я не настолько доверяю этим людям. И с нами тебе нельзя.
        Йен не плачет, но смотрит так, что у меня сердце на куски разрывается. Я снова оставляю ребенка.
        - Когда станет можно, мы тебя заберем. Обещаю.
        Вздох. Кивок. И Йен прижимается к кожаной куртке.
        …я не знаю, что ему еще сказать.
        …скажи, что любишь и будешь скучать.
        Кайя повторяет шепотом, на ухо. Наверное, это нужные слова, потому что Йен успокаивается. Он позволяет себя одеть, потом деловито собирает шарики, все до одного, набивая ими честно отвоеванную шапку. Брайан хмурый. Он не собирается капризничать или плакать, но только предательски шмыгает распухшим носом. И шарик, протянутый Йеном, берет недоверчиво.
        Еще один достается мне. Третий, темно-синий, получает Кайя.
        Дальше - двор. Суета. Экипаж, запряженный четверкой массивных и спокойных лошадей. Уже знакомая мне дама в сером дорожном платье.
        На крышу грузят сундуки и коробки.
        - Когда придет осень, - Кайя сажает Йена на плечо, - и тебе исполнится два года, то ты откроешь вон ту коробку. Вот ключ. Не потеряй.
        Глянцевый сундук заперт на четыре замка.
        Я знаю, что в нем - полный рыцарский доспех в сине-белых цветах дома Дохерти. Тяжеловатая игрушка, а наличие меча, топора и шипастой булавы я вовсе не одобрила. Как и топазовый гарнитур для Настасьи. Маловаты дети для таких игрушек.
        Только разве ж послушают…
        …а если все-таки потеряет?
        …Урфин передаст запасные.
        - А это, чтобы мы знали, где ты находишься. - Знакомый серый браслет опоясывает руку Йена.
        Гайяр выходит в сопровождении десятка рыцарей. Эскорт, от которого Урфин не отказывается, да и мне спокойней как-то… я знаю, что здесь безопасно, куда безопасней, чем по ту сторону вала, но… все равно спокойней.
        Йен обнимает меня на прощание, всхлипывает все-таки и уточняет:
        - Скоро?
        - Настолько скоро, насколько получится.
        Поцеловать в щеку. Поправить берет. Убедиться, что в карете есть специальные кресла для детей, что кроме кресел имеются и подушки, и одеяла, и знаю, что Урфин не позволит им замерзнуть, а серой даме - обидеть Йена, но…
        …ненавижу расставания.
        Мы тоже уезжаем. И двигаться придется быстро, потому что случилось что-то непредвиденное, не плохое, но требующее присутствия Кайя.
        На мне мужской дорожный костюм. И перчатки из кожи тончайшей выделки - хороший подарок. Гайар пытается навязать сопровождение и нам, но Кайя отказывается. Он поднимает меня в седло, не желая верить, что я способна ехать самостоятельно.
        Синяки и те почти прошли.
        - В ближайшие две недели, возможно, случится затмение. - Кайя говорит так, что слышат все. - Оно продлится несколько дней…
        Это что-то новое в астрономии, я в ней, конечно, несильна, но вот затяжное затмение выглядит крайне подозрительно.
        - …и я надеюсь, что в городе паники не возникнет.
        Возникнет, но Гайяр справится.
        …предупреждения разослали. Люди будут готовы.
        К затмению, которое продлится несколько дней?
        …ничего сказать не хочешь?
        Ворота. Мост над пропастью. И как-то спокойно оттого, что Кайя меня держит.
        …закрытие - это не столько оболочка, сколько нарушение частоты мира. Он выпадет… сместится… и пока формируется оболочка, будет недоступен. А потом все восстановится.
        Как-то неуверенно он это произнес.
        …мне Ллойд объяснял, но моей базы не хватает. Слишком много пробелов, я пытался их зарастить. Читал. И теорию изложить могу. Но беда в том, что я ее не понимаю!
        …тебе это сильно мешает?
        …я знаю, что и когда должен делать. Ничего непривычного или сложного, но это как… вот раздавить жабу, чтобы вызвать дождь. Смерть земноводного может запустить длинную цепочку событий, которые закончатся формированием тучи. Но я бы предпочел осознавать и контролировать каждый этап в этой цепочке. Хотя аналогия более чем отдаленная.
        Снизу Кверро недосягаем, серая корона на вершине холма. Поля всех оттенков желтого. Ветер. Солнце. Ехать долго, но… пожалуй, где-то я рада, что мы остались вдвоем.
        Вчетвером было бы лучше.
        …я не могу их заменить.
        …не можешь. А они не заменят тебя. И друг друга тоже.
        Чара, пепельной масти кобыла внушительных размеров, идет мягко. Ей, кажется, в радость этот мир, и бег, дорога, что ложится под копыта, собственная тень, которая норовит обогнать. Сзади, пока налегке, держится сменная Вакса, она и вправду черна и страшновата с виду.
        Гнев староват для таких поездок.
        …не жаба, скорее… омела.^{8}^ Паразит, который цепляется к хозяину и выкачивает из него энергию. Хаот уже проделывал это с другими мирами. К нашему они присосаться не могли. Мы создаем своего рода поле. Полог. Система регулирует его плотность и натяжение, ко всему формирует линию внешней защиты. Урфин должен ее отключить. Это даст Хаоту шанс.
        …они придут сюда?
        …в каком-то роде. Их обычная схема - прорыв и сеть, которая вплетается в ткань мира. На начальном этапе для развития она использует энергию Хаота, но когда достигает некой величины, уже сама способна выкачивать и эту энергию передавать в хранилища. Чем больше сеть, тем прочнее соединены миры. Растет она быстро.
        Клонятся к дороге спелые колосья. Шелестит ветер, поторапливая.
        Такой дорогой совсем не думается о войне.
        …причем чем больше энергии, тем выше скорость роста. С некоего момента процесс Единения становится необратимым. Обычно сутки или чуть больше.
        …но?
        …Хаот решил ускорить процесс. Они подбросили подарок, который должен отключить Ллойда и Биссота, оставив их живыми. Скажем так, в полупереваренном состоянии.
        Пригодном для потребления.
        …именно. Иза, мы знаем, что они хотят делать. Где. И почти знаем когда. Мы позволим им это сделать… до некоторой степени.
        Не уверена, что хочу знать, до какой именно.
        …их подарок даже полезен в нынешних обстоятельствах. Мы просто сольем энергию, помнишь, я уже так делал? В городе, когда в меня стреляли? Я просто перенаправил волну. И точно так же сделаю снова. А потом мы немного откорректируем план Хаота.
        Верю. Что еще мне остается делать?
        …иначе они от нас не отстанут.
        …я понимаю.
        Но понимание и вера от страха не избавляют.
        Мы останавливаемся лишь в сумерках. Кайя возится с лошадьми, я пытаюсь размять ноги. Отвыкнуть успела наша светлость от этаких марш-бросков и ноне осознает важнейшей частью организма копчик. Потом был костер. И холодное мясо с хлебом, козий сыр, вкусный, если не обращать внимания на специфический запах, рыба и вино, правда, без бокалов. Но из фляги пить даже удобнее.
        Кайя нанизывает хлеб на прутья и опаливает над огнем.
        Вкусно.
        И замечательно. Только вот не спится. Знаю, что выедем с рассветом, но…
        …Иза, расскажи мне, пожалуйста, каково тебе было.
        Когда - уточнять не надо.
        …зачем?
        Мне неприятно вспоминать. А ему неприятно будет слушать. Только Кайя не отступит. Он собирает себя по осколкам и меня тоже. Чем целее мы станем, тем больше шансов выжить.
        …я… сначала безумно испугалась, когда осталась там, в храме.
        Память разворачивается. И, наверное, правильно поделиться ею, если на двоих, то не так больно.
        …Сержант говорил, что ты не умер, что, если бы ты умер, я бы услышала. И я верила, только… все равно сомневалась. А потом появился Оракул… и надежда.
        Закончилась она ночью, когда время замерло.
        …я убил этого мага. Он предлагал тебя вернуть, а заодно сделать тебя счастливой, раз и навсегда.
        А Кайя отказался. Интересно, почему к его идеальному отцу маги не пришли с подобным предложением? Уж он точно обрадовался бы замечательной возможности сделать любимую счастливой путем небольшой лоботомии. Вариант, вероятно, устроил бы всех.
        Но я рассказываю.
        …потом была дорога и остров. Юго предлагал сбежать, а Сержант сказал, что это неразумно.
        …он был прав. Уйти вам бы не позволили. А случиться могло всякое.
        …я ждала, что ты нас спасешь. Знала, что такое невозможно, что даже если получится отыскать, то добраться точно не успеешь, что тебе не оставят времени и выбора. И все равно ждала… а прибыл Ллойд. Он рассказал мне про договор, и… со мной случилась истерика. То есть случилась бы, если бы не Ллойд. А потом все равно была, только тихая такая, растянутая, когда слезы по любому поводу… или это гормоны шалили?
        Рука в руке. И это - опора. Кайя рядом.
        Он слушает, и… ноющая глухая боль в груди уходит. Я не замечала ее, привыкла или спрятала, отказалась принимать во внимание. Но теперь, когда она уходит, чувствую, насколько легче мне стало.
        …ты меня ненавидела?
        …иногда.
        Хорошо, что я не могу соврать. От вранья останется шрам, а под ним - чайная ложка боли, которая будет разъедать душу, пока не выжрет совсем.
        …и проклинала тоже. Мне теперь стыдно за те слова. Ллойд… сделал так, что я почти не вспоминала, но когда все-таки вспоминала… так, как будто надвое разламывали. Я знала, что тебе плохо, хуже, чем мне, но в то же время ревновала тебя жутко и ничего не могла с собой поделать. Злилась. На тебя. И на себя за то, что такая дура и вообще… она ведь красива. И еще ребенок. Детей нельзя ненавидеть, но порой мне начинало казаться, что именно он все сломал. Что ты, даже если ее не любишь, от ребенка не откажешься. И выходит, что мы с Настей лишние, лучше бы нам исчезнуть… или мы уже исчезли? От тебя ведь ничего. Ни слова. Ни записки даже. Когда Настя родилась, меня задарили. Цветы. Открытки. Поздравления от людей, которых я знать не знала. А от тебя ничего, как будто тебе плевать…
        …я…
        …я знаю, что тебе не сказали. Теперь знаю.
        И не только про это. Я вижу то, что творится с ним, насколько он выгорел, и теперь стыжусь той, прошлой, себя.
        …ты же не все рассказала?
        Кайя целует пальцы.
        Не все, но вряд ли ему будет приятно слышать остальное.
        …пожалуйста, сердце мое. Так надо. Нам обоим.
        …в какой-то момент я начала думать, что лучше всего будет о тебе забыть.
        Какой нелепой выглядит сейчас эта мысль. Но был Ллойд с его незримой помощью и накопившиеся обиды, как свечной нагар, который сдираю только сейчас.
        …выбрать кого-нибудь достойного, выйти замуж… у Насти был бы отец. У меня - семья, хоть какая-то, но семья.
        Не такая, которая есть сейчас. И хочется верить, что Ллойд не позволил бы мне совершить глупость.
        …я не изменяла тебе.
        …знаю.
        …но я всерьез рассматривала эту идею. И теперь, честно говоря, страшно: а если бы все-таки решилась?
        Кайя отпускает руку и сгребает меня в охапку.
        …тогда мне пришлось бы убить твоего мужа. Иза, ты действительно имела полное право выйти замуж. Ты - свободная женщина. Была. И красивая женщина…
        …была?
        …осталась. Замечательная. И естественно, что ты вызвала интерес…
        Ревность похожа на шары репейника, только желтые. Я выдуваю их прочь.
        …и что тебе поступали предложения о замужестве. Но я рад, что ты отказалась.
        Вижу.
        …ни раньше, ни сейчас, ни в будущем я не готов уступить тебя кому бы то ни было.
        Всецело разделяю эту точку зрения.
        Ехать далеко. И пожалуй, впервые мы остаемся действительно наедине друг с другом. Это время на двоих, помноженное на лиги пути.
        Я вижу Кайя более настоящим, чем когда-либо прежде, вне правил, забот, обязанностей. И я сама выпала из дворцового круга, в котором нужно держать лицо. Оказывается, к этому тоже привыкаешь.
        Мы разговариваем. По очереди или вместе, обо всем, часто - о совершеннейших пустяках, о которых прежде и не вспомнилось бы. Я рассказываю про Новый год и елку, стеклянные шары, доставшиеся от бабушки, конфеты на нитках и костюм Снежинки из маминого платья, расшитого дождиком. О передвижном зоопарке с грустным львом, что высовывал лапы меж прутьями и лежал, глядя на людей желтыми глазами, почти такими же, как у Кайя… у Кайя - ярче.
        Мне тогда было жаль льва…
        …о том, как ревела, когда мама отказалась купить платье по моде. Теперь я понимаю, насколько оно было ужасно, но в тот момент моя жизнь рушилась без этого платья… про первую любовь из параллельного класса… и первую же ревность - он выбрал не меня. Казалось, что именно из-за платья.
        …и про бабушкину тихую смерть.
        Кайя - о том, как боялся темноты. И в первый раз, не ощущая новой, обретенной силы, сломал Урфину руку и пару ребер, когда просто оттолкнул. Он уже не помнит, из-за чего та ссора случилась, но как хрустнула кость - распрекрасно. Их потом было много, случайных переломов, даже когда он пытался себя контролировать.
        Не выходило.
        О ночной рыбалке. И первой встрече с паладином, после которой осталось чувство пустоты.
        О войне, затянувшейся на годы, где дни сливались с днями… и пирогах с красной калиной, которые Урфин выпрашивал на кухне, а может, и не выпрашивал, но воровал. Главное, тогда есть хотелось постоянно в нарушение всех существующих правил.
        Те пироги спасали.
        Мы делились памятью, тем самым пытаясь прочнее привязаться друг к другу. Получалось. Не могло не получиться, потому что связь - это не только способность слышать его или быть рядом. Все намного проще: без Кайя меня не будет.
        А без меня не будет его.
        Что может быть естественней?
        Дар научился различать три своих состояния: плохо, отвратительно и третье, для которого у него не нашлось подходящего термина. В этом, третьем, он и пребывал большую часть времени. Сознание расслаивалось.
        …он слышал, как сухие стебли травы касаются друг друга, издавая мерзкий скрежещущий звук. Как с шелестом раздвигаются надкрылья бронзовки. Как вода стирает камень…
        …ветер доносил слишком много запахов, и Дар задыхался.
        …а солнечный свет пробивался сквозь веки, выжигая глаза.
        Дар пытался накрыть лицо рубашкой, но ткань была чересчур тонкой, да и собственный запах оказался невыносим. У воды был вкус железа и плесени, пленка которой покрывала камни. А земля хранила следы многих существ.
        В такие моменты ему хотелось или сдохнуть, или хотя бы отключиться, что иногда получалось. Правда, ненадолго. Так Ллойд говорил, сам Дар совершенно потерялся во времени.
        …потом восстановится. Терпи.
        Терпит. Рассматривает бледные нити существа, которое все еще пыталось прорасти внутрь. Оно пускало корни, но те отмирали, сжигаемые темной кровью. И огорченный анемон подбирал щупальца, сворачивался тугим шаром, но ненадолго.
        Он был по-своему красив.
        И когда Дар уже не мог разговаривать, но находился еще более-менее в сознании, он просто любовался существом. А то, чуя интерес, раскрывало лепесток за лепестком, дрожащие, полупрозрачные.
        Постепенно продолжительность приступов сокращалась, а периоды ясного мышления становились длиннее. И тогда Ллойд заводил свои разговоры.
        Поначалу они Дара злили.
        Ну какое Ллойду дело до его предыдущей жизни? Была. Прошла. Забыта. Сейчас другая. А если все когда-нибудь закончится, то будет третья.
        …будет. Не спеши.
        Анемон чувствует близость цели и тянется к ней, кренится, распутывая гриву лепестков, только все равно не дотягивается. А изнутри вновь накатывает.
        …детскими болезнями лучше болеть в детстве. Легче переносится.
        Дар переворачивается на живот. Впервые за все время ему хочется есть, причем голод настолько силен, что заставляет жевать траву. Дар никогда не думал, что сможет на вкус отличить клевер от люцерны, хотя и то, и другое всяк лучше жесткой осоки.
        Вкуснее всего соцветия. Мягкие. Молодые листья липы тоже ничего. У самого пруда попадается куст волчеягодника с красными, почти вызревшими ягодами. Инстинкт подсказывает сожрать их, здравый смысл предлагает воздержаться.
        …можешь есть. Вреда не будет.
        На вкус ягоды кислые, вяжущие.
        …как долго?
        …десять дней.
        Ему представлялось, что по крайней мере вдвое дольше. Или меньше.
        …и да, Гарт вернулся. К сожалению, один. Его опередили люди. Разбойники. А может, кто-то из местных, но ушли на территорию.
        Жива. Дар знает, что жива.
        …сиди. Гарт нашел, кого за ней послать.
        Карто? Немертвую тварь, которая…
        …не привязана к нейтральной полосе. Сунешься на территорию Дохерти, он примет вызов. А мне меньше всего надо, чтобы вы двое сейчас сцепились. Карто - хороший вариант: он или издохнет, или приказ выполнит. К тому же ты просто не успеешь. Маяк ожил.
        Ллойд прав, но…
        …успокойся. Она где-то рядом. Во всяком случае, должна быть на нейтралке. Поэтому слушай себя. Сосредоточься на том, кого хочешь найти. Слушай.
        Меррон жива.
        В безопасности.
        Близко. По ощущениям - дня два пути. И да, на нейтралке.
        …не сейчас. В любой момент начнут прорыв. Поэтому помнишь, о чем мы говорили?
        Разве такое забудешь?
        …Дохерти?
        …здесь. Не отвлекайся.
        Меррон злится. Очень сильно злится. И, наверное, на него. Дар еще никогда в жизни не был счастлив оттого, что на него злились. Поэтому и пропустил момент, когда анемон вновь ожил.
        Прозрачные лепестки коснулись лица. Легли невидимым грузом на плечи, обвили шею…
        …попытайся ее дозваться. Сосредоточься. Ты должен увидеть нить.
        Видит. Визуализация - это иллюзия, которая создается разумом по требованию Дара, но сейчас он действительно видит нить.
        …вот и молодец. Держись за нее.
        Анемон раскрылся и, качнувшись, потянулся навстречу к кому-то… кому-то очень близкому.
        …держись крепче.
        Щупальца коснулись цели, замерли… и красная волна накрыла Сержанта с головой. Он опять тонул, захлебывался в огне, пил, пытаясь выпить все, и снова его не хватало.
        Мамин шарф выскальзывал из пальцев…
        …нить.
        …держаться. Тонкая. Прочная…
        …горячая ткань. Скользкая.
        …струна, которая срезает кожу с ладоней. Если не выпустить, останешься без пальцев. И Сержант крепче сжимает ее. Пальцы - это мелочь.
        На откате он все-таки почти гаснет, но выплывает. Отплевывается.
        …хорошо…
        Ллойд переполнен багрянцем.
        …а теперь держи, пока я не скажу.
        Чужое, мутное, дурное внутри рвется, требуя свободы. И Дар вот-вот сгорит, если не выплеснет мерзость, которую сам же выпил.
        …еще рано. Держись.
        Это не Ллойд. Другой. Дохерти. Рядом. Слишком близко, чтобы чувствовать себя спокойно. Но мир вдруг дает трещину, в которую устремляются белые щупальца.
        …вовремя они.
        Дар уже не понимает, кто именно говорит, но сам вид этих щупалец приводит в ярость.
        …еще рано. Пусть раскроется.
        Белая сеть расползается, стремясь захватить как можно больший кусок пространства, изменяя его под собственные нужды. Кружево корней растет, питаемое энергией Хаота.
        И Дар, преодолев брезгливость, протягивает руку, позволяя белесым корням коснуться ладони.
        Прочные.
        Скользкие.
        Живые. И голодные… Хаот не способен прокормить их, а вот новый мир - вполне.
        Хотите есть? Пожалуйста. Не дожидаясь подсказки, Дар пускает по нити алую волну, которая где-то там, выше, сливается с другой, и третьей, и четвертой…
        Глава 13
        ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ
        Собираясь продать душу, сначала убедитесь, что вас не надули с курсом валют. Из наставлений старого ростовщика, вынужденного передавать дело внучатому племяннику, коий явно не обладает ни знаниями, ни желаниями, ни нужными способностями
        Костяная пластина холодила кожу. Ей давно следовало бы согреться, но, похоже, тепла человеческого тела было недостаточно.
        Посредник появился за три дня до отъезда.
        Не тот, что прежде, другой, моложе и наглее, что ли? Во всяком случае, он не боялся быть замеченным. Черный колет поверх парчового алого дублета с подбитыми ватой рукавами, короткие штаны с разрезами, из которых торчали куски желтого и синего шелка, и гульфик, щедро украшенный жемчугом. Расшитые серебром кожаные гетры и нелепые сапоги с носами столь длинными и узкими, что посреднику приходилось привязывать их к коленам. Темные волосы его были по-женски длинны и ухожены, собраны под сетку, и алая роза смотрелась почти нормально.
        Впрочем, вряд ли кто из встречных людей сумел бы описать не наряд, но лицо посредника.
        - Я рад, что застал вас здесь, - сказал он, присаживаясь, и лютню, украшенную лентами и кружевом, положил на колени.
        - Вы не особо торопились.
        - Вы переживали? - Длинные ногти трогают струны, но не раздается ни звука.
        - Немного.
        Метка за ухом мешала. О той, первой, полученной на улице, Урфин забыл как-то довольно быстро, а эту чувствовал даже во сне. Не клеймо, но скорее кусок чужого мертвого мира, прорастающего внутрь. С каждым днем все глубже.
        - Наниматель понимает те неудобства, которые вы испытываете, - а ногти у посредника хороши, аккуратные, покрытые багряным лаком и роспись золотая, - и приносит свои извинения. Как только вы исполните контракт, метка будет снята.
        Заставить они не могут.
        Убить тоже.
        Урфин уточнял и перечитывал этот их растреклятый контракт раз десять, прежде чем поставить подпись и подставить голову.
        А остальное… он как-нибудь перетерпит.
        - Если же вам вдруг вздумается нарушить договоренность, чего нанимателю совершенно не хотелось бы, метка…
        - Лишит меня дара.
        - Именно. - Ногти посредника щелкнули друг о друга. - В отличие от нанимателя я осознаю, что вы, возможно, будете готовы пожертвовать тем, чем не пользуетесь… все-таки согласитесь, что маги несколько односторонни в своем восприятии мира.
        Урфин согласился.
        Дар? Что он такое? Возможность выходить за пределы мира? Открывать двери… или, как ему сказали, проламывать стены, потому что дверей он не видит. Неэргономичное использование ресурса.
        Чуму вот наслать…
        …ураган вызвать.
        Какая польза от урагана?
        - И мне, говоря по правде, все равно. Я лишь помогаю двум сторонам найти общий язык, более того, как только я покину пределы этой комнаты, я забуду о деталях нашей с вами беседы. Но… у посредников тоже есть своеобразные понятия чести. Вы кое о чем умолчали. Они кое о чем умолчали. А в результате появляются те, кто недоволен контрактом. Репутация страдает. Мой предшественник позволял себе… небрежности, в результате чего ему были предъявлены претензии. И мне бы не хотелось повторить его судьбу.
        Он качнул ногой, и гроздь бубенчиков, повешенных на выступе пятки, до отвращения похожем на рыцарскую шпору, задребезжала.
        - Мне глубоко все равно, какую игру вы затеяли и затеяли ли вовсе, но я лишь хочу, чтобы вы всецело осознавали, на что идете. До нанимателя я попытался донести… некоторую ненадежность гарантий.
        Метка зудела. Урфин заставлял себя не трогать ее, но ведь зудела же!
        - Вам попытаюсь объяснить, на чем базируется их уверенность.
        - Слушаю со всем вниманием. Выпьете?
        - Пожалуй. Вина здесь неплохие… я даже подумываю прикупить себе земель, годика через два, когда здесь все стабилизируется. Экспорт туземных вин в техногенные миры приносит неплохой доход. Может, подскажете, где стоящие виноградники?
        - Долина Шиар. Особенно хороши их мускаты. Желаете попробовать?
        - С удовольствием.
        Пожалуй, он больше не выглядел нелепым, этот человек с розой в волосах, напротив, образ поплыл и сместился, окончательно вписываясь в рамки мира.
        - Вы ведь плохо понимаете, что такое дар, - сказал он, отставляя лютню.
        - Врожденная аномалия.
        - Слова зачастую несут меньше информации, чем хотелось бы.
        Темная бутыль шиарского муската успела покрыться пылью. На пробке проступили смоляные слезы. И посредник восхищенно поцокал языком: он умел ценить красивые вещи.
        Пусть и туземные.
        У него даже имелась вполне приличная коллекция редкостей из ушедших миров.
        И этот мир войдет в их число… не сразу, конечно. Сколько он протянет? Сотню лет? Две? Достаточно, чтобы виноградники себя окупили.
        - Дети с даром рождаются редко… в среднем один на сто тысяч. В Хаоте - девять из десяти, что объясняется нестабильностью самого Хаота и наследственностью. Все-таки тысячелетия селекции не могли не дать результата. Однако Хаот нас не интересует.
        Шиарский мускат пьют из маленьких чашек с закругленным дном. И посредник принимает свою с поклоном. Рассматривает внимательно, вновь цокает языком.
        - Вне Хаота дар бесполезен или почти… иногда он проявляется стихийно, как правило, в одной какой-то области, и тогда говорят, что родился мастер от бога… или богов. Но чаще всего обладатель дара не осознает даже, насколько он отличается от остальных. Вернее, не понимает причины этих отличий. Он здоров. Силен. Невероятно удачлив, взять хотя бы вас…
        - Полагаете, я удачлив?
        Урфин наполняет чашки, как и положено, на две трети.
        Вот только сухих полосок теста, пресного, посыпанного кунжутом, не хватает.
        - А разве нет? Сколько вы еще знаете рабов, которым удалось достичь вашего положения? Мормэр - это высший формальный титул данного мира, сколь я помню?
        В чем-то посредник был прав.
        - В детстве я попадал в самые разные передряги…
        - Сугубо по собственной вине. И выходили из них с куда меньшими потерями, чем могли бы. Подумайте.
        Урфин думал. Под сладкое, терпкое, пожалуй, излишне сладкое и терпкое вино думалось хорошо.
        - Вы ведь добивались всего, чего хотели. Не имея возможности сознательно использовать ваш дар, на бессознательном уровне вы исполняли собственные желания.
        Свобода? Открытый мир? И даже миры? Титул. Власть. Имя. Семья.
        Игра в кости, когда его едва не обвинили в мошенничестве, хотя Урфин и пытался объяснить, что везучий он, просто везучий…
        …и торговля… его корабли называли заговоренными. Урфин не мешал.
        …чужой мир, кольцо на дорожке и девушка, его поднявшая…
        Урфин ведь хотел, чтобы Кайя хоть немного был счастлив.
        …Тисса и тот нож, который она захватила. Убила Монфора? Но он не успел причинить ей вред. Без ножа было бы хуже…
        …«отмычка», столь вовремя попавшая в руки… и весь этот безумный, но все же исполненный в точности план.
        - То есть я лишусь удачи?
        - Вам будет больно. Невыносимо больно. Дар - свойство крови, и выжечь его в действительности крайне сложно. А вот заблокировать - вполне. - Посредник пробует вино осторожно. - Ваша метка - это личинка стража… не знаю, как назвать иначе, но оно встанет между вами и вашим даром. Не позволит его использовать. И это не самая приятная участь. Удача… да, пожалуй, ваше невероятное везение вас покинет. А с ним уйдет и то, что до сих пор на везении держится. То, что принадлежит вам по праву, останется, но вот если кого-то или что-то удерживали рядом исключительно искусственные узы…
        …он говорит о Тиссе.
        Все ведь получилось именно так, как он себе представлял. И даже лучше, чем представлял. А в жизни так не бывает. Наоборот только.
        Если, конечно, не использовать тот самый непрошеный дар.
        - …то, боюсь, они рассеются. Кроме того, ваше тело… - Посредник допивает мускат маленькими глоточками, жмурится и вздыхает. - Редкий вкус. Благодарю за рекомендацию.
        Он уверен, что Хаот одержит победу.
        Хаот велик. Не сам по себе, но мирами, которые он держит на привязи, выкачивая из них силы. И другими, связанными не столь явно, но готовыми предоставить поддержку.
        - Так что с моим телом? - Урфин подал посреднику запечатанную бутылку. - Портвейн. Крепкий. И вкус специфический. Рекомендуется употреблять с мясом слабой степени прожарки. Лучше всего с медвежатиной.
        Подарок приняли.
        - Ваш дар сделал его куда более выносливым, нежели тело обычного человека. На вас все заживало быстро…
        - Это я тоже потеряю, если вдруг…
        - Именно. Не исключаю даже, что само ваше тело, привыкшее к собственной неуязвимости, не сумеет полностью оправиться от болевого шока. О нет, вы выживете, безусловно, но в каком состоянии… в истории Хаота были маги, которые подвергались подобному наказанию.
        Посредник обнял бутылку, нимало не заботясь, что пыль испачкает его роскошный наряд.
        - Для Первого и Второго Круга это - смерть. Они слишком изменены, чтобы прожить без дара. А для внешнего… слепота. Глухота. Паралич. Потеря разума…
        - Пугаете?
        - Просто пытаюсь донести до вас степень риска.
        - У вас получилось.
        С Урфином такого не произойдет. Он везучий… всегда был везучим.
        - А еще напомнить, что использование информации, предоставленной вашим нанимателем во вред ему, передача ее третьим лицам либо иной способ мошенничества также является нарушением договора.
        Он знает, этот человек с невыразительным лицом.
        Но он - ладно, а вот знает ли Хаот… если да, то вся затея провалится. И Урфин играет заведомо краплеными картами.
        - У меня нет привычки вмешиваться. - Посредник разглядывал бутылку на просвет. - Я лишь слежу за исполнением условий договора. И если вы действительно отдаете себе отчет о последствиях…
        Урфин кивнул.
        - …то я считаю свои обязанности всецело исполненными и снимаю с себя ответственность за все, что произойдет дальше. - Посредник стащил башмак и, перевернув, потряс над столом. Из башмака выпала полоска металла с дыркой в центре. - Надеюсь, вы также исполните свой долг.
        В этом Урфин не сомневался.
        Пластина была ледяной. И очень тонкой, пожалуй, тоньше листа бумаги, и совершенно гладкой.
        - Достаточно поместить ее в непосредственной близости, не дальше двух шагов, от модуля управления. Изменение цвета будет свидетельствовать о том, что контакт установлен.
        Система будет отключена.
        Внешний периметр защиты снят. И Хаот получит свой шанс.
        - От всего сердца желаю вам удачи, - сказал посредник, прощаясь. Он вышел, оставив Урфина наедине с пластиной и сомнениями…
        Пластину он носил при себе, повесив на шею, благо дырка в ней имелась. А сомнения то приходили, то уходили. Наверное, это нормально - сомневаться в том, что ты делаешь, особенно при таких ставках. Он выполнит договор и…
        …и все равно нарушит. Уже нарушил, рассказав Кайя.
        Информация третьим лицам.
        Использование во вред нанимателю.
        И что там еще? Наказания не избежать.
        Тварь в голове встанет между ним и даром, оставив Урфина… каким? Слепым? Глухим? Постаревшим от перегрузки? Безумным или беспомощным настолько, что его придется с ложечки кормить? Лучше уже смерть…
        А Тисса?
        Она вдруг поймет, что никогда не испытывала к нему ничего, кроме отвращения? И эти пара лет, проведенных большей частью в разлуке, лишь иллюзия? Связь, созданная магией?
        Впервые ему было страшно возвращаться домой.
        - Спи. - Урфин поправил плед, который Йен то и дело сбрасывал.
        Карета шла мягко, даже скрип рессор скорее убаюкивал, чем раздражал. И дети, утомленные дорогой, спали. Не похожи друг на друга, один черный как уголь и колючий. Второй - рыжий.
        Забавные.
        И даже леди Нэндэг задремала, отложив вышивку. Строгая женщина. Не злая, скорее твердо уверенная, что точно знает, как жить… как она к Тиссе отнесется? Если с тем же скрытым презрением, с которым смотрит на него, то леди Нэндэг не будет места в Ласточкином гнезде.
        Она сама подошла к Урфину вечером.
        Остановились на берегу реки, пусть бы сейчас Урфин и желал двигаться без остановок, но и дети, и лошади нуждались в отдыхе.
        - Не будет ли с моей стороны неучтиво просить вас уделить мне несколько минут вашего времени? - Леди Нэндэг было чуть за сорок.
        Младшая сестра Гайяра, браку которой не суждено было состояться, Урфин не знал, по какой причине, но недовольство судьбой и в то же время смирение перед обстоятельствами оставили отпечаток на лице этой леди. Морщины. Седина. И привычка поджимать губы: слишком уж несовершенен этот мир. А леди Нэндэг бессильна его исправить даже в таких мелочах, как ныне.
        Йен опять стащил ботинки. И Брайан, устав вести себя «соответствующим образом», последовал примеру. Да и верно, босиком грязь месить сподручней.
        - Всецело в вашем распоряжении.
        И после дня пути, проведенного в душной карете - в отличие от Урфина и детей она отказывалась от верховых прогулок, - леди выглядела почти безупречно.
        - Я весьма озабочена тем, что вы одобряете подобные шалости.
        Йен строил башню из мокрого песка, а Брайан занялся рытьем рва, используя вместо лопаты раковину.
        - По-моему, они просто играют. Дети ведь.
        - Эти… забавы плохо согласуются с тем положением, которое Брайан… и их светлость имеют честь занимать. И чем раньше они осознают ответственность, возложенную на них, тем проще будет всем.
        Брайан кинул в их светлость комок грязи, но Йен не разозлился, выгреб грязь из волос и прилепил к башне.
        - Поверьте, еще осознают. И проклянут не раз. Дайте им хоть немного побыть детьми.
        Не поняла. Ей не нравится, что ее подопечный, которого она любит вполне искренне, перестал соответствовать идеалу.
        …нет, с Тиссой не уживется.
        Второй комок грязи Йен просто стряхивает, а после третьего бросается и молча валит Брайана на траву. Воюют они недолго, без прежней уже злости.
        - Вы… вы оставите вот это без последствий? - Леди Нэндэг изо всех сил пыталась скрыть возмущение. - Впрочем, что ожидать от человека вашего происхождения.
        - Ничего хорошего, - согласился Урфин.
        - Но знайте, - она гордо вздернула подбородок, - я не собираюсь молчать, если увижу, что вы и ваша… жена поощряете развитие в Брайане дурных наклонностей.
        Ну вот, началось. Хотя лучше все прояснить здесь, чем в Ласточкином гнезде.
        - Не следует задевать мою жену. Я очень сильно к ней привязан.
        - О да. - Похоже вид его сиятельства, с удовольствием выковыривающего из грязи раковины - размолвка была забыта во имя поиска прибрежных сокровищ, - очень сильно расстроил леди, иначе она бы смолчала. - Настолько привязаны, что закрыли глаза на ее связь с де Монфором. И нагло презрели закон, позволив ей уйти от заслуженного наказания. Если вы думаете, что я позволю убийце и прелюбодейке приблизиться к этому ребенку…
        Дальше Урфин слушать не стал. Вряд ли леди Нэндэг привыкла к тому, что ее хватают за шею. А шея оказалась длинной, тощей, удобной для захвата.
        - Лучше послушайте меня. - Урфин сжал пальцы, перекрывая леди воздух. - Вы говорите о том, о чем не имеете представления. Поэтому вы еще живы. Но если когда-нибудь у вас возникнет безумная мысль повторить вот это кому-либо, не важно кому, вас не станет. Мое, как вы верно выразились, происхождение позволит мне не слишком терзаться угрызениями совести. А ваш брат вряд ли станет разбираться в обстоятельствах вашей скоропостижной смерти. - Он позволил леди Нэндэг вдохнуть. - И повторюсь, я очень люблю свою жену. Надеюсь, вам она тоже понравится…
        Тем временем их светлость поймали удивительной толщины и красоты жабу, которую щедро уступили их сиятельству, ведь у того имелись карманы, несомненно, самой природой предназначенные для наполнения их камнями, раковинами или вот жабами. Часом позже, к молчаливому возмущению леди Нэндэг, жаба обнаружилась в корзинке с рукоделием и, освобожденная из плена шелковых нитей, была отпущена на свободу. Вечернее купание подопечные Урфина вынесли безропотно, видимо, восприняв аки заслуженную кару, и, присмиревшие, дрожащие, отогревались у костра под одним одеялом. Так и заснули.
        …его девочка стала еще тоньше, еще прозрачней. И пахло от нее молоком, а она запаха этого стеснялась, и своей увеличившейся груди, и его заодно.
        Отвыкла.
        Или просто узы начали рассыпаться?
        - Не смотри так. Я ужасно выгляжу. - Она вспыхнула румянцем и, когда Урфин обнял, тихо вздохнула: - Я по тебе соскучилась…
        Узы? Пусть рвутся. Урфин создаст новые. А если вдруг не сможет, то… не станет мучить ее собой.
        - Ты - чудо.
        И его дочь - тоже. Глаза все-таки синие… может, позже позеленеют? Впрочем, если не позеленеют, то и не важно. Шанталь в любом случае совершенна.
        Уже ради них стоит выжить.
        Только пластина теперь еще холоднее, чем прежде. И взгляд подмечает больше, чем надо бы… например, непонятное беспокойство Тиссы. Она все никак не может найти себе места, мечется по комнате, заговаривает о чем-то постороннем, неважном и тут же теряет нить.
        Смущается. Краснеет. Отворачивается.
        И неловко спрашивать, что произошло. С каждой минутой неловкость ширится, пока вовсе не превращается в пропасть. Урфин даже видит трещину, пролегшую на кровати между ними, холодную, как растреклятая пластина. Он притворяется спящим, чтобы не мешать.
        А Тисса, коснувшись волос, вздыхает. О ком?
        Ничего. Утром он уйдет. Возможно, что насовсем.
        Но Тисса встает еще раньше, набрасывает халат и выходит за дверь. Куда?
        Не надо за ней ходить.
        Но Урфин пошел. Недалеко. Дверь она не закрыла… сидит вполоборота. Белое плечо, острое, подростковое какое-то. Полусогнутая рука. Складки ткани… и Шанталь, занятая делом исключительной важности.
        Все-таки дурость и ревность неискоренимы.
        - Я не хотела тебя будить… и уходить тоже. Но она плакала. - Даже в полумраке Урфин видит румянец на щеках Тиссы. - И… и я найду кормилицу. Обещаю! Я знаю, что так не принято, что я должна была… я не хотела ее отдавать.
        Наверняка до нынешнего дня она жила в этой комнате, стены которой Ласточкино гнездо украсило цветами и птицами. Оно же играло на серебряных колокольчиках, повешенных над колыбелью, и запирало сквозняки. Оно же позвало Тиссу.
        - Почему ты ничего не сказала? Я думал, что с ней кто-то остался… няня там или еще кто, - прозвучало упреком, но меньше всего Урфину хотелось расстроить жену. Присев рядом, он нежно погладил по руке. Дрожит, бестолковый ребенок. От холода? Или от страха?
        Не принято…
        …и все это время Тисса думала о малышке. А он ревновал. Смешно и горько.
        Надо что-то сказать, чтобы пропасть совсем исчезла.
        - Я ничего не знаю о детях, но, по-моему, она - само совершенство. И ты тоже. Она много ест?
        - Много. И часто. Ты не должен на это смотреть.
        - Почему?
        - Потому что… это неприлично! Отвратительно. А я не хочу, чтобы ты испытывал ко мне отвращение и… и знаю, леди не должна быть похожа на дойную корову. Мне советовали кормилицу. Хорошую. Чистую. А я…
        Вот и все ее страхи, которые можно было бы увидеть, не будь Урфин так занят собственными.
        - А ты сделала так, как сочла нужным. Это правильно. Неправильно, что ты по-прежнему даешь засорять себе голову всякими глупостями.
        Шанталь отпускает грудь и кряхтит, отворачивается.
        - Можно? - Урфину страшно брать ее в руки. Такая легкая. И серьезная. Хмурится. Зевает беззубым ртом. - И неправильно то, что ты никого не нашла себе в помощь. Как понимаю, ты не спишь ночью и не отдыхаешь днем. Ты пытаешься уследить за всем, а от Долэг помощи никакой…
        Тисса присаживается рядом. И вид виноватый: все-таки расстроил. Маленькая хозяйка большого замка, чересчур уж большого и беспокойного.
        - Я не ругаю тебя, - если переложить Шанталь на правую руку, то левой можно обнять жену, - я за тебя боюсь. Идем.
        На их кровати хватит места для троих, иначе Тисса так и будет всю ночь метаться. И, наклонившись к розовому ушку, Урфин не удержался:
        - И я знаю, что так тоже не принято.
        Заснуть не получится, да и неохота. Утро близко, а за ним - граница. И костяная пластина, оставленная на столике, предопределит его, Урфина, судьбу.
        Ему так много всего надо сказать, пока есть возможность.
        - Я безумно жалею, что не мог остаться рядом с тобой. Мне хотелось видеть, как ты меняешься. День за днем. А там я не в состоянии был отделаться от мысли, что ты одна и без защиты, что может случиться что-то страшное…
        Ее волосы чудесно мягки. Ее руки хранят тепло. И она здесь, рядом, не из-за каких-то иллюзорных уз. Жаль, что времени было так мало.
        - В том, что ты сама кормишь Шанталь, нет ничего неправильного и некрасивого. Напротив, я мог бы вечность любоваться вами…
        - Ты опять во что-то ввязался?
        Кажется, Тисса знает его слишком хорошо. И сейчас начнет беспокоиться, но совсем по иному поводу.
        - Так надо, драгоценная моя.
        И вправду драгоценная. Слишком легкая, слишком хрупкая…
        - Утром я кое-что сделаю… и, возможно, на некоторое время станет темно. Седрик получил указания и паники не допустит. Гавин присмотрит за детьми и твоей сестрицей… и за тобой тоже. Я просил. Главное, не бойся. Темнота пройдет. И это хорошо, если она наступит, значит, все получилось.
        - А ты?
        - Я вернусь. Обещаю. Я ведь всегда к тебе возвращался. Веришь?
        Верит, его нежная доверчивая девочка. И будет ждать. Завтра. Сегодня же осталось еще немного ночи для двоих. А молоко на вкус сладкое… и наверное, так тоже не принято, но ведь интересно же!
        Жаль, что нельзя отложить наступление утра.
        И Тисса порывается провожать его как есть, босиком и в кружевном халате, наброшенном поверх сорочки. Она упряма и не желает слушать, что провожать некуда, что Урфин даже за пределы замка не выйдет. И за руку хватается, действительно ребенок, который опасается быть брошенным.
        - Ты у меня умница. - Ее не хочется выпускать из рук. - Никому не позволяй себя обижать. Ты здесь хозяйка. Помни.
        - Ты обещал вернуться.
        - А ты пообещай, что будешь себя беречь…
        И все равно провожает. До глухой стены, в которой появляется дверь. И Урфин, повинуясь порыву, прижимает к глянцевой поверхности сканера ладонь Тиссы.
        - Теперь ты сможешь войти. Только, пожалуйста, не раньше чем через двенадцать часов. Хорошо?
        Разум твердит, что для Ласточкиного гнезда в принципе опасности нет. Его контуры замкнуты и отделены от системы. Хаоту нужен лишь канал связи. Все обойдется. И Урфин выживет. Его ведь ждут. И слово дал. Нехорошо жену обманывать.
        В управляющей башне привычная тишина и свежий, лишенный вкуса воздух.
        - Система готова?
        Странно обращаться к стене. В этой комнате нет ничего, кроме гладких стен, которые время от времени притворяются чем-то еще. Объемная устойчивая иллюзия.
        - Система предупреждает, что исполнение данного сценария потребует использования всех доступных ресурсов системы и приведет к выпадению из функционального доступа ряда подсистем: транспортной…
        Пластина прилипает к стене и нагревается. Она меняет цвет и очертания.
        Можно уходить, но Урфин, присев в углу, закрывает глаза. Метка за ухом - хороший повод уединиться. Во всяком случае, так он не принесет вреда никому, кроме себя самого. А там - станет ясно.
        Он все сделал правильно. Мир нельзя отдавать Хаоту…
        …и ничего не происходит. Долго. Невыносимо долго. Урфин отсчитывает про себя минуты, каждая из которых почти последняя. Он не знает, как умирает то, что никогда по-настоящему не жило. Наверняка мучительно, пусть бы и боли оно не способно испытывать.
        И те, кто стоит у ворот мира, слышат эхо агонии.
        Видят, как распадаются щиты… почему-то Урфин вспоминает ашшарский рынок, и девушку, что сбрасывала покрывало за покрывалом, подчиняясь тягучей мелодии дудки. Она оставалась обнаженной, украшенной лишь изумительной красоты рисунками, которые наносились на кожу перед каждым представлением. Всякий раз иные…
        …и наверняка в глазах Хаота мир столь же беззащитен и желанен, как та девушка. Ее ведь многие стремятся заполучить, даже те, которые знают о ядовитых змеях под ее ногами. Что змеи, когда достаточно руку протянуть… и тянут.
        Ночь накрыла влажным душным одеялом. Нет, не ночь - слепота, и душно, потому что кровь закипает, подчиняясь чужой воле… а значит, получилось.
        Мир будет жить. Урфин - как повезет… впрочем, он ведь обещал…
        Глава 14
        ТЕМНОТА
        Ей хотелось умереть, но вместо этого она уснула. О женской логике
        Я видела все глазами Кайя.
        Странная картина. Сюрреалистичная.
        Вот небо становится ярче, а сам мир звенит, словно камертон, на одной нервной ноте.
        …Урфин отключил систему. И Хаот прошел внешний круг обороны.
        И где Великая Армада? Туши кораблей, заслоняющие солнце. Десант? Ракеты, которые устремляются к земле, готовые выплеснуть огненный шквал, разрушить все и вся?
        …они не хотят ничего разрушать. Им нужен максимально цельный мир, так он дольше прослужит. Извини, но я не смогу отвлекаться. Мы должны кое-что сделать.
        И я только смотрю.
        На белый цветок, отвратительный и прекрасный одновременно. Несомненно, живой и почти разумный. Он тянется к Кайя и, коснувшись, убеждается, что Кайя - не тот, кто нужен.
        Цветок ждет Ллойда, и тот готов.
        Я знаю, что это сложная схема, что им нужна вся доступная энергия, в том числе та, которая спрятана в этом существе, но для одного Ллойда энергии многовато. Он уже немолод, но умеет строить связки.
        Кайя, Сержант и Гарт. Их трое. И в теории этого достаточно.
        Не все теории выдерживали проверку практикой.
        Анемон раскрывается нежно, щупальце за щупальцем, плеть за плетью. И взрыва нет, есть всплеск, который отдается в висках моментальной вспышкой мигрени.
        …все хорошо…
        Знаю. Вижу. Черноту, которая клубится в Кайя, почти переполняя его. Возможно, не только его, но именно за него я боюсь.
        …не надо. Все хорошо. Все получается. Смотри.
        Небо меняет цвет. Красный. Оранжевый. Желтый… и серый. Мертвый какой-то, не камень даже, пожалуй, окаменевший пепел, который вот-вот посыплется на наши головы. И багряные черви кровеносных сосудов, прорастающие в этом камне, выглядят почти естественно. Чужой мир прирастает к нашему.
        Артерии и вены.
        Хрустальная сеть капилляров, пронизывающая небо.
        Она расползается, вначале робко, недоверчиво, но с каждой секундой быстрее. И мир корчится от боли. Я слышу его через Кайя. И закрываю уши, пусть бы и знаю, что не спасет.
        Голос - внутри меня.
        Пожалуйста, пусть это прекратится… пусть он замолчит! Я сама кричу, уже вслух, и глохну от собственного голоса. Сеть отзывается.
        Она голодна. И тянет энергию из неба… солнца… земли… я вижу потоки, которые овивают закостеневшие трубки сосудов. Первый глоток… это как вино, только лучше, богаче букетом.
        Хаот готов забрать все.
        И этот ничем не примечательный клочок земли с лесом и ручьем. И все другие клочки, разноцветные, но сшитые в одно сложное покрывало, украшенное реками и озерами, грубыми бусинами городов и расписанное вязью дорог… и море тоже, все моря. Все острова. Небо. Солнце.
        Вчерашний дождь.
        И завтрашний, если завтра суждено случиться дождю.
        Моих детей. Меня. И Кайя.
        Не сразу, конечно, по минутам, по осколкам, по потерянным словам и забытым образам, стирая запахи, принося глухоту и немоту… обессиливая, как обессиливает любое кровопускание.
        …первая капля огня ложится на ладонь ветра и гаснет.
        …вторая и третья…
        ….на четырнадцатой я сбиваюсь со счета. А капли тянутся друг к другу, сплетаясь кружевной огненной шалью, которую ветер бережно расправляет и тянет выше, выше, к гаснущему солнцу. За шалью устремляются огненные жилы, будто нити, соскользнувшие со спиц.
        Они свиваются, становясь толще, ярче, до того, что смотреть невыносимо. И сеть проглатывает пламя. Она вбирает его жадно, капля за каплей, нить за нитью, волна за волной… первая вязнет в хитросплетении капилляров, которые раскаляются докрасна. И миры, соединенные волей Хаота, кричат. Уже оба. Но рев пламени заглушает их голоса.
        И я теряю сознание, не способная видеть дальше.
        Я лечу и распадаюсь на части. Теряюсь в кромешной тьме, а она прячет каждый осколок меня. И как найти? Не знаю. Надо встать. Или нет…
        …Кайя?
        Он видел эту темноту. Мы вместе смотрели. Но она не была столь реальна, и теперь я чувствую запах дыма. А это, горькое, на губах - не пепел ли?
        …Кайя!
        Я знаю, что Кайя рядом. И если сосредоточиться, то найду… но я не в состоянии сосредоточиться. А где-то рядом бродит зверь.
        …Кайя! Пожалуйста, отзовись!
        Хищник. Крупный. С мягкой поступью, с острыми зубами. Его дыхание щекочет мне шею.
        …все хорошо, сердце мое. Я здесь.
        …ты…
        Зверь тихо фыркает и обнимает.
        …здесь.
        Он держит меня, и я все равно вцепляюсь в него, потому что в такой темноте слишком легко потеряться.
        …ну уж нет. Я теперь не позволю себе тебя потерять.
        …ты больше не боишься?
        …нет. Похоже, воплощаясь, кошмары теряют силу.
        Мне хочется прикоснуться к его лицу, но я уже не уверена, что лицо есть. И Кайя сам кладет мою ладонь на щеку.
        …все пройдет. Пару дней подождать.
        …получилось?
        …да. Похоже на то.
        …а остальные?
        …Ллойду досталось, кажется, перегорел. Но Гарт с ним, говорит - отойдет. А Биссот… он жив, но сказал, что почти потерял Меррон. Он помнит, где слышал ее в последний раз. Это недалеко.
        Я рада, что Меррон жива, пусть и радость какая-то вымученная, удивляться же и вовсе сил нет. Но я уверена, что Сержант ее найдет.
        …она или под сеть попала, или на откате задело. Как тебя. Ты знала, но…
        Да, я знала, что Урфин уничтожит систему, исполняя договор с Хаотом.
        …и что Хаот, создавая сеть, вычерпает резервуары почти до дна.
        …и что попытается тотчас восстановить потери.
        …и что перекачиваемая в хранилища энергия будет чужда Хаоту. Она еще больше дестабилизирует нестабильную аномалию. Это обычная проблема… резервуары имеют защиту. И предел прочности их высок. Главное, чтобы давление в сети не превышало критический порог.
        Знала я также про волны и резонанс, который в теории увеличит совокупную мощность удара в разы, про цепную реакцию, что начнется в самой сети, а завершится в хранилищах. Про эффект обратной тяги… про дубль системы, который запустится в автоматическом режиме, закрыв мир от отката. Про рассредоточенную по внешним оболочкам энергию, которая будет использована как импульс для смены частоты.
        Нет, я все это знала. В теории. Вот только на практике теория выглядела жутко.
        Они наполнили парами бензина топливный склад, а затем кинули спичку.
        Мне не жаль Хаот. Я просто темноты боюсь.
        Впрочем, мое чудовище меня защищает…
        Неудобно идти по лесу в чужих сапогах, которые при каждом шаге норовят слететь с ноги. И веревка, которой сапоги обмотаны, была слабым спасением. Меррон то поскальзывалась, то проваливалась, то цеплялась носком за корень и тогда, удерживаясь от падения, хваталась за ветки.
        Ветки попадались большей частью колючие.
        Но, пожалуй, хуже всего - комары…
        Нет, куртка Терлака, как и сапоги, несколько великоватая, служила какой-никакой защитой от гнуса, чего нельзя было сказать о шелковых шароварах, сейчас больше похожих на драную тряпку.
        - И не говори мне, что я сама виновата. - Меррон чувствовала, что если замолчит, точно задохнется от злости. - Конечно, можно было стянуть и штаны, ему-то все равно… но ты же их в крови изгваздал! И не только в крови, кровь я бы как-нибудь еще пережила…
        …она пришла в себя на той же поляне оттого, что кто-то настойчиво пытался запихнуть ее левую ногу в сапог. Правая уже была обута. А голова лежала на чем-то мягком, с премерзким, но знакомым запахом. Меррон голову повернула, убедившись, что правильно запах истолковала.
        Трупы в принципе пахнут не слишком приятно, а уж те, которым внутренности разворотило, и вовсе омерзительны. Над рваной раной вились мухи, их гудение как-то очень хорошо вписывалось в картину безумия Меррон.
        Несколько секунд она просто лежала, вяло раздумывая, что ситуация подходит еще для одного обморока. Тварь, натянув таки сапог, оставила ногу Меррон в покое и села рядышком. На корточки. Руки в подмышки сунула. Раскачивается и посвистывает. Мух иногда отгоняет… заботливая.
        - Все равно ведь сожрешь, - сказала Меррон и села, ощупывая затылок. Слипшиеся от чужой крови волосы, сосновые иглы, старые листья…
        Тварь качнулась и, сунув руку за пазуху, вытащила письмо.
        Меррон письмо взяла. Прочитала дважды. Потом еще дважды, пытаясь уложить в голове написанное. И еще раз перечитала.
        - В добром здравии, значит… - Пожалуй, происходившее с ней было безумно даже для безумия. - Защитишь… препроводишь… намерения чистые…
        Тварь кивнула.
        И Меррон рассмеялась, она хохотала долго, до слез, икоты и дерущего горло кашля, понимая, что надо успокоиться, но не находя в себе сил.
        - Ты… ты не обижайся… просто… просто все вот… глупо… дико… я устала от всего этого. Не хочу больше. Ни бегать. Ни воевать. Ни прятаться. Ни ждать, когда меня в очередной раз убивать станут. Ничего не хочу…
        Тварь слушала, облизывая когти длинным языком.
        - Давай ты меня проводишь к какой-нибудь деревеньке? И там я сама уже… захочет найти - найдет. А не захочет, то и ладно.
        Но у твари имелось собственное мнение. Карто знал, куда надо идти, и шел, подталкивая Меррон в нужном направлении, высвистывая, перебегая дорогу, стоило ей сделать шаг в сторону. Когда же она просто отказалась идти, карто сел рядом.
        Ждать он умел.
        И охотиться. Исчезал - ненадолго, Меррон быстро поняла, что сбежать от этакого сопровождения не выйдет, - и возвращался с зайцем в зубах. Или с лисой. Однажды ежиков приволок…
        Ежиков Меррон есть отказалась.
        - Люди вообще не едят сырого мяса…
        …разводить огонь получалось через раз.
        - …а я варенья хочу… крыжовникового. Или крыжовенного. Не знаю, как оно правильно называется. С грецкими орехами. Тетя варила…
        Лошадь сбежала. А среди тюков, оставленных на поляне, не нашлось ничего полезного. Столовое серебро, умопомрачительной красоты кофейный сервиз, из дюжины предметов которого уцелела лишь половина. Чьи-то - Меррон предпочла не задумываться, чьи именно, - украшения. Зеркальца. Десяток шкатулок и почти новый корсет. Фляга, в которой, судя по запаху, некогда был коньяк.
        Флягу Меррон взяла. И Терлаковы сапоги. Еще куртку. Веревки, перетянувшие тюки. Нож и пару полос ткани, которыми она обвязала ноги. Но все равно стерла в первый же день. Ткань была жесткой, а мох, который Меррон напихала в сапоги, сбивался в комки. К вечеру ноги опухали, к утру боль проходила, но ненадолго - час-другой, и возвращалась с новой силой. А карто не позволял остановиться.
        Нет, он вовсе неплохой. Жуткий, конечно, но Меррон и большей жути повидать случалось. И вообще на муженька ее похож. Молчит. Прет куда-то с остервенелым упорством. И бесполезно спрашивать, куда и зачем… зато слушает внимательно.
        Заботится.
        - …и меня заставляла. Ты не представляешь, какое это мучение. Вот смотри, собирают ведра два крыжовника. Главное, успеть снять ягоду, когда она уже созрела, но как бы не совсем, иначе лопаться будет. И эти два ведра перебираешь…
        От комаров и мошек лицо распухло, шея и руки постоянно зудели. Меррон натиралась и молодой хвоей, и листьями багульника, но ее все равно грызли.
        - …хвостики удаляешь, а потом так аккуратненько, специальным ножичком выковыриваешь косточки из ягод, так, чтобы шкурку не повредить. И в каждую ягоду - кусок грецкого ореха. Я ненавидела эту работу! Вот наверное, сильнее, чем любую другую… серебро начищать и то не так муторно.
        А лес все не заканчивался…
        - …но варенье получалось великолепное. Я обязательно посажу возле дома кусты крыжовника. Ради этого варенья… выберусь и посажу. И еще розы. Красные. Белые тоже, такие, которые мелкие. Хотя что ты в розах понимаешь?
        Нога провалилась во влажный мох, и Меррон, вытащив ее, а потом сапог, села.
        - Извини, я дальше не могу. Я устала. Я ведь просто человек, и… и мне надо отдохнуть. Сегодня. А завтра дальше пойдем.
        Силы закончились как-то сразу и вдруг. Даже перебираться на сухое место желания не было. Карто звал. Скулил. Бегал от полянки к Меррон, махал руками, но ей было все равно.
        Пусть уйдет.
        Все пусть уйдут. Она не стала отбиваться, даже когда карто взвалил ее на спину и сам переволок к костру. Он уложил Меррон на кучу прелой листвы, стянул сапоги и размотал грязные повязки.
        - Мерзкое зрелище… наверное, лучше вообще босиком. Но я ж с моим везением на втором шаге уже или ногу пропорю, или на гадюку наступлю. Или и то, и другое сразу.
        Карто свистнул, видимо, соглашался. Он уходил и возвращался с охапками листьев, высыпая их на Меррон. И гора над ней росла, но как ни странно, внутри было тепло и уютно. Меррон лежала и думала, что надо бы встать.
        Не сейчас, конечно, а вообще… потом… завтра. Иначе смерть. Нельзя поддаваться слабости. И вообще все не так уж плохо. Подумаешь, ноги сбила. Заживут. И зуд от комариных укусов пройдет. Но в остальном-то она цела. И на свободе.
        Надо радоваться.
        Но не получалось, словно она незаметно для себя самой преодолела некий внутренний предел.
        Ничего. Вечер уже… завтра станет легче.
        И карто притащил толстую рыбину, которую вскрыл когтями, почистил кое-как и даже, нанизав на ольховые прутья, опалил над костром. Его он разложил сноровисто, и выходит, что зря Меррон в предыдущие дни мучилась.
        - Спасибо. - Меррон заставила себя сесть, потому что каждая минута отдыха лишь увеличивала накопившуюся усталость. - Извини, что я тебя тварью обзываю… надо тебе имя дать. Ты как, не против?
        Карто свистнул, надо полагать, одобрил идею. Сам он засовывал в рот куски сырой рыбы, потроха и даже голову сгрыз с немалым аппетитом.
        - Правда, с именами у меня плохо получается. Мне тетя котенка как-то подарила, давно, когда… я только к ней жить приехала и вообще плохо все помню, то есть про все, кроме котенка. Он черненький был с белыми носочками и пятном на лбу. Я его так и звала - котенок. А тетя сказала, что надо имя. Черныш… его потом соседская собака разорвала… невезучий, как я прямо.
        Когда говоришь, становится легче.
        И что за беда, если слушатель специфический, главное, внимательный. И не перебивает.
        - Я и вправду с детства самого… не одно, так другое.
        Надо есть, пусть и не хочется. Меррон ведь знает, что такое истощение. Рыба костистая, с привкусом тины, но это уже не важно.
        - Будешь Чернышом?
        Будет. И вправду темный, не по масти, но от грязи, которая налипла на кожу.
        - Тогда хорошо. Я немного посплю, ладно? А завтра мы дальше пойдем. Обещаю… только сапоги эти я не надену.
        Ночь длилась и длилась. Меррон не могла заснуть, но когда наступило утро, она поняла, что и проснуться не в состоянии. Она застряла где-то на границе. И теперь каждое движение давалось мучительно, не из-за боли, но из-за загустевшего тяжелого мира.
        - Главное, не сдаваться… здесь хорошо, но если останусь - сдохну. А жизнь по-своему неплохая штука. Надо думать о чем-нибудь хорошем. О варенье, например. Или о тапочках. Дома у меня были совершенно чудесные войлочные тапочки…
        Сапоги Меррон оставила в куче листвы.
        Она сняла куртку Терлака, пожалев, что все-таки побрезговала его штанами, и отрезала рукава.
        - Оно, конечно, от змей не спасет, но идти будет легче. И мягче. А вообще полезно под ноги смотреть. Здесь мы веревкой перехватим, чтоб пальцы не вываливались…
        Карто наблюдал за манипуляциями внимательно.
        Импровизированные сапоги держались на тех же веревках, которые Меррон намотала вокруг щиколотки.
        - В общем-то как-то так. Только извини, я все равно не смогу быстро…
        Ее хватило на пару шагов, ровно до острого камня, коварно прятавшегося в моховой кочке. Меррон наступила на него и взвыла от боли…
        - Да что это за жизнь такая!
        Она хватилась за раненую пятку. И поняла, что больше умирать не хочется. Напротив, боль вызвала приступ здоровой злости, а вчерашняя апатия отступила.
        - Ты…
        Карто сидел рядом и скалился во всю пасть.
        - Ты… чтоб тебя… чтоб вас всех! Политиков, магов, протекторов, психопатов! Чтоб им икалось! - Пятку дергало, и сапог наполнялся кровью. - Чтоб они все провалились к Ушедшему!
        И в этот миг небо треснуло. Меррон даже услышала хруст, точно так же хрустит скорлупа куриного яйца, раскалываясь надвое. Белая трещина на синем небе расползалась от края до края.
        Она становилась шире и шире.
        - Что за…
        Мир плакал.
        Беззвучно и горько. Меррон зажала уши, чтобы не слышать этих слез, но все равно слышала. Громко как! А белизна исчезала. И синева. И все краски, которые словно уходили в эту промоину…
        - Замолчи!
        И собственный ее голос пропал.
        Беззвучно падали листья с деревьев, чтобы, коснувшись земли, рассыпаться прахом. Он же изменял траву… и, припав к земле, метался карто.
        Подскочив к Меррон, он дернул ее за полу куртки.
        - Не понимаю…
        Не слышу. Карто щелкает зубами, скалится. И толкает к куче листвы.
        Падение длится вечность. В ней много серого, душного, пыльного, в котором Меррон почти рассыпается прахом. Она пытается выбраться, но серое липнет к рукам и ногам, тянет к несуществующему дну… глубже и глубже.
        И стоит ли бороться?
        Сил нет.
        Предел пройден.
        Всего-то и надо - позволить себе умереть. Больно не будет… это как спрятаться. Навсегда и ото всех. В старом шкафу много пыли. И он, который поднимается по лестнице, знает, где убежище Меррон. Он приближается медленно, под шагами скрипят половицы. Иногда в щель Меррон видит босые ноги со сбитым ногтем на большом пальце левой. Ноготь черный, растресканный, но не слезает.
        …выходи…
        В его руках - ремень. И Меррон вжимается в стенки шкафа, мечтая раствориться в пыли. Раньше… сейчас… больше нет сейчас и раньше. Только всегда. И если Меррон хочет…
        …не хочет. Она взрослая. Она не будет прятаться…
        И Меррон толкает дверь. За ней - никого. Только пыль и паутина. Сотни и сотни нитей. Меррон должна найти правильную. Она знает. Вот та. Горячая и живая.
        Меррон тянется и дотягивается. Но стоит прикоснуться, как струна разлетается, высвобождая новую волну. Исчезает пыль. И паутина. И звук. И все вокруг.
        В мир приходит темнота.
        Она длится и длится. И в какой-то момент Меррон осознает, что темнота существует наяву. Черная. Плотная. Как ночь, только страшнее.
        - Эй… - Собственный голос - робкий шепот, который она скорее осознает, чем слышит. - Черныш…
        Глупо как получилось… наверное, она почти дошла.
        Под ней - листья. И рядом тоже. Их достаточно, чтобы спрятаться. Меррон не знает, кто живет в темноте и как надолго та пришла, но лучше ей спрятаться.
        - Черныш, ты где?
        Карто навалился сверху, прижимая и забрасывая остатками листвы с несвойственным ему прежде остервенением. Сам лег рядом. Хорошо. Меррон важно знать, что рядом кто-то есть, живой или нет.
        Темнота ведь пройдет… не бывает, чтобы стало темно и навсегда…
        Надо только подождать.
        Сколько?
        Долго… и еще дольше. Меррон ждет. В какой-то миг карто перестает дышать, и Меррон, коснувшись скользкой шеи, понимает, что ее охранник мертв окончательно.
        - Тебе тоже не повезло со мной связаться. - Она говорит очень тихо, просто, чтобы понять, что жива. - Моего невезения хватит на многих… я ведь рассказывала тебе про кота? А варенье у меня никогда не получалось. Терпения не хватало почистить крыжовник так, чтобы кожура целая… и это варенье, чтоб ты знал, нельзя перемешивать. Кастрюлю надо аккуратно встряхивать. Тебе когда-нибудь доводилось встряхивать кастрюлю с кипящим сиропом?
        Она нашла руку карто и сжала ладонь.
        - Я однажды это варенье вывернула, чудом, что не на себя… почему так темно? Ночью ведь звезды и луна, и даже когда без звезд и луны, то хоть какой-то свет. А тут… надо было меня слушать. Вывел бы к деревне, и все… я бы дальше сама.
        Какой смысл разговаривать с тем, кто уже мертв?
        Пить хочется невыносимо.
        Но покидать убежище страшно, и, когда пошел дождь, Меррон обрадовалась, она хватала капли на лету, глотала, а потом - дождь не продлился долго - слизывала с листьев. Наверняка это было негигиенично, но лучше, чем искать воду в полной темноте.
        Постепенно восстанавливался слух.
        Резкие, отдельные звуки, которые причиняют боль.
        - …дошла бы до деревни… с людьми, наверное, проще было бы… или вот до города… отлежусь и пойду. Все равно ведь не знаю, куда дальше. А там…
        Птица кричит.
        Рядом совсем. И падальщики, наверное, подбираются. От карто пахнет так, что и Меррон с трудом выдерживает. Еще немного, и вонь станет невыносимой.
        - …в Краухольд вернусь. Терлака больше нет. Меня там знают… и доктора все еще нужны. Буду людей лечить. Домом займусь. Крыжовником этим несчастным. Может, перестану притворяться… какая им разница, кто лечит? Лишь бы лечил…
        …самой бы для начала выжить.
        Шелест крыльев. Лисье тявканье.
        А раньше она темноты не боялась.
        - Семью наконец заведу нормальную… тетя хотела, чтобы у меня семья была, чтобы как у всех… а я вечно поперек. Самая умная, да…
        - Самая, - подтвердила темнота.
        И вытащила Меррон из мокрой кучи. Такое хорошее, уютное укрытие, но разве с темнотой поспоришь?
        - Все уже закончилось.
        Дар вернулся. Ну да, он ведь говорил, что вернется, но это же давно было… и вообще зря он.
        - Как закончилось?
        - Хорошо.
        Меррон по-прежнему его не видит. Он должен был измениться, но если на ощупь, то прежний. Стоит, терпит ее несвоевременное любопытство. А у Меррон руки грязные, и лучше не думать о том, что на них. Вообще бы ни о чем не думать.
        - А я ногу пропорола… то есть сначала растерла, а потом пропорола. Я вообще невезучая жутко.
        - Наверное, потому что удачу мне отдала.
        - Да?
        Зачем ему? Но хорошо, что Дар пришел. Он теплый. А Меррон надо согреться. Кажется, она все-таки замерзла, настолько замерзла, что почти навсегда.
        - Я бы без нее не выжил.
        Тогда ладно. Меррон не жаль. Она рада, что Дар выжил. Точнее будет рада, когда вновь сможет радость испытывать.
        - Дар, а давай сегодня никуда не пойдем? И вообще никуда не пойдем? Я так устала…
        Глава 15
        ОТГОЛОСКИ
        Женская логика - это твердая уверенность в том, что любую объективную реальность можно преодолеть желанием. Рассуждения о женщинах, мужчинах и чудесах
        Шанталь плакала.
        Вообще-то она была очень тихим ребенком, никогда не беспокоила Тиссу без веской на то причины, но сегодня словно задалась целью плачем отвлечь Тиссу от невеселых мыслей.
        Урфин вернется.
        Он ведь даже не ушел, точнее, ушел, но недалеко. Что случится в запертой башне? В той, в которой живет древняя магия? Все, что угодно. И время идет так медленно… Тисса смотрит на часы, а стрелки будто прилипли к циферблату. И Шанталь хнычет, возится, норовя сбросить пеленки.
        Она сухая. И не голодная. И не заболела. И для зубов слишком рано…
        - Что не так, маленькая? - Тисса ходит по комнате, потому что так ей легче, и Шанталь на руках замолкает хоть ненадолго.
        Все не так. Неправильно.
        Ласточкино гнездо тоже волнуется. Оно дрожит, пусть бы глазам это незаметно. Замок тоже слышал о том, что вот-вот наступит темнота? Но в Гнезде есть свечи, масляные лампы и факелы.
        Темнота - это не так и страшно.
        Даже хорошо, если верить Урфину, а не верить ему Тисса не может.
        - Все обойдется. Обязательно… сейчас мы пойдем и… и соберем всех женщин в большом зале. Детей тоже… скажем… а ничего мы говорить не будем. Зачем нам кому-то что-то объяснять? Или сами увидят…
        …или сочтут, что Тисса обезумела. С женщинами после родов такое случается, ей рассказывали.
        - Но лучше пусть обо мне шепчутся, чем искать кого-то. Да и мало ли что может произойти в темноте? Правильно?
        Надо одеться, но старые наряды тесны в груди, а единственное новое платье, сшитое специально, чтобы Урфина встретить, испачкалось. Это из-за молока, которое льется и льется, как у простолюдинки. Шарлотта так сказала и предложила грудь бинтовать, она сама так делала.
        Все так делают.
        А Тисса снова придумала что-то несуразное… ведет себя неподобающим образом. И одевается ужасно. Носит крестьянские блузы с глубоким вырезом и шнуровкой. Что сделаешь, если ей в таких удобней? И даже если испачкаются - а пачкаются постоянно, - то и не жаль.
        Но в этих нарядах она и вправду на леди не похожа. Долэг и та высказалась…
        - Она стала совершенно невозможной. - Тисса накинула на плечи шаль. Конечно, на блузке очень скоро появятся пятна, но шаль прикроет. - Я ей говорю, а она не слушает… Вот что делать?
        Но привычные мелкие проблемы, которые прежде, случалось, доводили до исступления невозможностью их решить раз и навсегда, теперь вдруг поблекли.
        Какая разница Тиссе, что о ней скажут и уж тем более подумают?
        Главное, чтобы Урфин живым остался.
        - А с замком мы как-нибудь управимся, верно? - Тисса прижала к себе Шанталь, которая все никак не могла успокоиться. Серебряную пустышку выплевывает. Раскраснелась от натуги. Лишь бы до жара не доплакалась…
        Долэг ворвалась в комнату без стука - еще одна дурная привычка из числа многих, появившихся в последние полгода. И Тиссе стыдно признать, но она не справляется с сестрой.
        - Мне нужно с ним поговорить. - На Долэг была алая амазонка с укороченным, по новой моде, подолом, который открывал ноги едва ли не до середины голени. Впрочем, Долэг утверждала, что если ноги в сапогах, то ничего страшного.
        Все так носят.
        Кроме Тиссы, конечно.
        - С кем?
        Шанталь, прижавшись к груди, замолчала. Только пальчиками крохотными шевелила, то сжимая в кулачок, то разжимая.
        - С Урфином. Где он?
        Когда все успело измениться? Долэг ведь другой была. А теперь… В руке стек. На голове - шляпка точь-в-точь как у Шарлотты, только с вуалькой, которая крепится сбоку. Тисса и себе такую хотела, с высокой тульей и кокетливо загнутыми полями, но как-то все в очередной раз закрутилось и стало не до нарядов.
        - Ушел.
        Долэг ведь не нарочно. Она не злая, просто маленькая, а считает себя очень взрослой и умной. Ей скоро двенадцать, всего-то через полгода. И она выйдет замуж за Гавина.
        Долэг и в голову не приходит, что ее желание может быть не исполнено. В Ласточкином гнезде, в отличие от замка, ее желания всегда исполнялись. Тиссе хотелось, чтобы сестра была счастлива.
        - Куда ушел? - Долэг нахмурилась. - И когда вернется? Мне надо с ним поговорить.
        Этот разговор неизбежен, и, пожалуй, Тисса будет рада, если он состоится. Возможно, Урфин сумеет объяснить Долэг, что она ведет себя непозволительно свободно.
        Сумеет. Вернется и сумеет. Все уладит, как обычно.
        - Хорошо. - Долэг потрогала шляпку, убеждаясь, что та прочно держится благодаря паре дюжин шпилек и новомодному воску, что придавал волосам блеск, а укладке - нерушимую прочность. - Тогда ты скажи Седрику, чтобы нас выпустили.
        - Куда?
        - Кататься.
        И эти прогулки Тисса не одобряла, но терпела, пожалуй, чересчур долго терпела. Ну да, что плохого в том, что девочка немного развеется? Так ей казалось прежде.
        - Вот только не начинай опять! - Долэг скрестила руки на груди.
        И поза знакомая. Чужая. Слова во многом тоже чужие. И привычки эти… давно было пора вмешаться. А Тисса все откладывала неприятный разговор. Не хотелось сестру ранить. Или Шарлотту, которая ведь не со зла.
        - Ты не имеешь права меня удерживать!
        - Имею. И буду. Сегодня никто никуда не поедет.
        Тисса подозревала, что, даже случись ей приказать открыть ворота, что было бы полнейшим безумием, Седрик не подчинится. Вероятно, он уже отказал и Долэг, и Шарлотте - этот отказ переродится в очередную ссору, которые в последнее время случались все чаще - поэтому Долэг и явилась.
        - Сейчас ты отправишься в большой зал и найдешь себе там занятие.
        - Какое? - Стек постукивает по голенищу сапога, и этот мерный звук вновь беспокоит Шанталь.
        - Любое. - Тисса пытается говорить ровно, но еще немного, и она расплачется. - Шитье. Вышивание. Книгу. Лото… что угодно.
        - И сколько мне там сидеть?
        - Столько, сколько понадобится.
        Возможно, ничего страшного не произойдет, но лучше подготовиться к худшему. В старых легендах темнота рождает чудовищ.
        - Долэг, пожалуйста, не спорь со мной. Только не сегодня! Я умоляю.
        Потому что у Тиссы почти не осталось сил, а сделать надо многое.
        - Пожалуйста, хоть раз сделай так, как я прошу.
        - Иначе что?
        - Иначе мне придется посадить тебя под замок.
        Почему-то вспомнилась та холодная комната в замке, книга, слова которой казались несправедливыми, обидными, замерзшие пальцы и перо, из них выскальзывающее.
        Нельзя так поступать с Долэг…
        Но если ее не остановить, она навредит себе же. Сделает что-то, о чем будет жалеть, потом, позже, когда убедится, что вовсе не так взросла, как сама себе думает.
        - Ты совсем сбрендила. - Долэг смотрела с какой-то жалостью, от которой в горле появился ком. - Правильно Шарлотта говорит, что ты в клушу превратилась.
        - В кого?
        - В клушу. Только и делаешь, что мечешься, квохчешь… вот Урфин от тебя и сбежал.
        Он не сбежал. Ушел. И не по собственному желанию, а потому что должен был.
        - А если еще не совсем сбежал, то скоро.
        - Ты слишком много общаешься с Шарлоттой.
        А Шарлотта слишком много говорит. И раньше болтовня ее казалась Тиссе милой, легкой, а внимание к Долэг - дружеской услугой, потому что у самой Тиссы совершенно не оставалось времени.
        Конечно, Долэг не со зла…
        - Ну не с тобой же. - Долэг скорчила рожицу. - Тебе же вечно некогда…
        Она просто не понимает, что у Тиссы бездна дел. Есть Ласточкино гнездо и люди, в нем обитающие, есть тысяча мелких проблем, которые возникают ежедневно и ежечасно. Есть Шанталь, и ее не оставишь надолго…
        …и Урфин вот ушел.
        - Это не только Шарлотта. Все так думают.
        - Хорошо. - Тисса заставила себя улыбнуться. - Все могут думать, что им заблагорассудится. Лучше, если в большом зале. Передай, что у них есть полчаса.
        Долэг выбежала, громко хлопнув дверью.
        - Она просто злится, потому что раньше я принадлежала только ей. - Тисса поцеловала дочку в лоб: жара нет. - Твой папа думает иначе. Он сам сказал.
        И не только словами.
        Слова способны лгать, но разве подделаешь нежность?
        Седрика она обнаружила на стене. К слову, небо было ясным, чистым, но… не таким, каким должно было бы. Причем Тисса не могла бы со всей определенностью объяснить, в чем именно заключалось отличие, просто вот не таким, и все тут.
        Появлению Тиссы Седрик не слишком обрадовался.
        - Вам лучше вернуться в замок. - Он смотрел на море, которое, пусть и по безветренной погоде, но явно собиралось штормить. Потемнело, складками пошло. И пена на камнях не тает… - Полагаю, моя жена опять на меня жаловалась?
        Раньше. До той неприятной истории с ее братом… Шарлотта пыталась заступиться за него, просила разрешения вернуться, но Тисса отказала. Может быть, в этом дело?
        - Нет. Я просто хотела убедиться, что вы готовы.
        Холодно. Ветра нет, но все равно холод жуткий, словно на улице не лето - осень.
        Что же такого сотворил ее беспокойный муж? И почему он до сих пор не появился. Двенадцать часов? Да за это время Тисса действительно с ума сойдет.
        - Готовы. Смотрите. - Седрик указал на стену.
        Факелы! Как только Тисса внимания не обратила, наверное, потому что день и огонь не виден. Но это - хорошая мысль. Надо приказать, чтобы в Ласточкином гнезде зажгли свечи.
        И попросить замок закрыть окна ставнями.
        На всякий случай.
        - На стене есть запасы. И костры готовы вспыхнуть, как только… - Седрик поежился, ему тоже было неуютно. - Наступит ночь. Возвращайтесь, леди.
        - Я думаю, что женщин и детей имеет смысл собрать в парадном зале. Просто на всякий случай…
        Седрик всегда внимательно относился к ее пожеланиям. И сейчас кивнул, что придало Тиссе смелости.
        - И если вдруг кому-то понадобится отлучиться, то лучше, если его… ее будут сопровождать. И сам вид людей с оружием подействует успокаивающе.
        - Конечно. Буду рад помочь вам. - Седрик взял факел. - Идемте, леди.
        - Но мне еще надо проверить…
        - Вам надо в ближайшее время оказаться в безопасном месте. И полагаю, что ваш вид подействует на дам куда более успокаивающе, нежели вся охрана вместе взятая.
        Но есть ведь конюшни, и амбары, и кузницы… кухня… нижние помещения, где тоже работают люди, которые совсем не готовы к наступлению ночи посреди дня.
        - Поверьте, я прослежу за порядком.
        Поверила. А Ласточкино гнездо, не дожидаясь просьбы, закрывало окна тяжелыми ставнями. И Шанталь опять раскричалась.
        - Скоро все закончится. - Тисса старалась говорить ровно, но голос дрожал. - Уже совсем скоро…
        Часов десять. Это ведь немного, особенно, если занять себя делом. Не так-то просто уговорить две дюжины леди собраться вместе, причем с камеристками, горничными, детьми, нянями и гувернантками.
        Еще сложнее объяснить, почему двери Ласточкина гнезда вдруг оказались заперты, как и окна. Зачем устраивать ночь, когда на улице день? И что за радость сидеть при свечах…
        Но неужели никто не слышит? Там, снаружи, происходит что-то неладное.
        Или все-таки… смех смолкает. И разговоры тоже. Дети плачут. Или прячутся за широкие юбки гувернанток, а те вдруг начинают озираться. И тени в углах зала оживают. Нет сквозняка, но штандарты шевелятся. И холодно. Как же холодно!
        - Ваша светлость, - леди Нэндэг пугает Тиссу своей неуловимой схожестью с леди Льял, - могу я узнать, что происходит?
        Она единственная решилась подойти: прочие дамы держатся в стороне от Тиссы, будто она заразная. А раньше, напротив, искали ее общества, но Тиссе было не до них.
        На леди Нэндэг серое платье, которое скорее подобает гувернантке, вот только манжеты и воротник сделаны из дорогого кружева и пуговицы агатовые, такие пристало носить вдове, но леди не выходила замуж.
        - Затмение, - спокойно ответила Тисса. - Снаружи некоторое время будет очень темно, и… мне бы не хотелось, чтобы кто-то потерялся.
        - И как долго продлится это… затмение?
        - Возможно, несколько дней.
        Или гораздо дольше.
        Леди Нэндэг кивает и протягивает руки к Шанталь.
        - Вы позволите? Мне кажется, вы несколько устали держать ее… а затмения, сколь знаю, не представляют угрозы. Верно? - Леди Нэндэг говорила много громче, чем это требовала необходимость и дозволяли приличия.
        - Совершенно с вами согласна.
        Как ни странно, но Шанталь приняла эту женщину. А она ведь так не любила нянек…
        - Скоро подадут обед. - Тисса расправила юбки, понимая, что выглядит она совсем не так, как должна бы по статусу. И блузка вновь промокла, хоть под шалью и не заметно. - Кроме того, раз уж дамы были столь любезны откликнуться на мое приглашение…
        …о котором будут сплетничать еще долго.
        - …то я думаю, что это удобный случай обсудить некоторые… новости.
        Ее голосу не хватает уверенности, потому что Тисса не знает, какие именно новости отвлекут этих женщин от происходящего вовне. Но нельзя допустить слез.
        Или паники.
        Долг Тиссы - собственным примером показать, что опасности нет.
        - Лорд-протектор объявил, что в первый день осени начнет войну…
        Тисса не умеет говорить красиво, но молчать нельзя. И пусть дамы думают о войне, о той, которая начнется в первый день осени, нежели гадают, чем вызвано странное затмение.
        - …мне кажется, что на юг, за вал, отправятся многие из ваших мужей… братьев…
        Леди Нэндэг присела рядом на свободное кресло, и Тисса была благодарна ей за такую поддержку.
        - …это будет вынужденное расставание. Но в наших силах сделать его таким, чтобы они помнили о вас и о доме…
        И о том, что время все-таки идет…
        Осталось девять часов и даже меньше…
        - Бал? - предложила Шарлотта, раскладывая на коленях рубашку. Она третий месяц расшивала ворот бисером и все время волновалась, что Седрик неудержимо толстеет. Нет, она ничего не имеет против, ему пора набраться солидности, но ведь рубашку приходится перешивать!
        Впрочем, спешить она особо не спешила. Да и появилось в ее тоне что-то такое, пренебрежительное. Нет, Шарлотта и раньше ссорилась с мужем, но ссоры заканчивались, а теперь вот… Тисса вздохнула: ей бы со своими проблемами разобраться.
        Но слово, сказанное Шарлоттой, подхватили…
        Что ж, пусть будет бал.
        - Я представляла вас иной, - заметила леди Нэндэг, а Тисса воздержалась уточнять, какой именно. Наверняка более похожей на леди. - Она уснула.
        Корзину Шанталь принесли заблаговременно и тряпичного барашка в ошейнике, на котором написано «Мальчик». Следовало бы постирать игрушку, но у Тиссы руки не доходили, а доверить кому-то дело столь ответственное она не могла.
        - Чудо, настоящее чудо… надеюсь, ваш супруг не слишком сердится, что вы родили девочку.
        - Ничуть. Он… замечательный.
        Но постоянно во что-то ввязывается, и поэтому ходит весь в шрамах, и мучается на смену погоды, пусть бы и прячет это, думая, будто кости болят лишь у стариков.
        Только бы обошлось…
        Из-под лавки выбрался Йен, а за ним показался Брайан, который приближался к корзине с Шанталь боком, спрятав руки за спину. По полу за ним волочилась толстая веревка, облепленная пылью и паутиной.
        - Мальчишки. Неугомонные. Неуправляемые. Не поддающиеся воспитанию.
        Йен замер у корзины надолго.
        Он хорошенький… Тисса бы хотела себе такого мальчика. Ну или светлого, чтобы как Урфин. И леди Нэндэг права - неугомонного и не поддающегося воспитанию.
        - Если купить для нее костяной гребень и каждый вечер расчесывать волосы, а потом класть на подоконник…
        - …и молоко ставить, в блюдце, - Тисса поправила одеяльце, - то волосы будут длинными.
        - И цвет не поменяют. Я всегда хотела исключительно девочку…
        Но тот, кого она ждала, умер. И леди Нэндэг осталась одна.
        Брайан, вытащив из кармана соколиное перо, помахал перед носом Йена и, убедившись, что тот видит, побежал, впрочем, не слишком быстро.
        Темнота проникла сквозь заслоны окон, просочилась в щель меж дверными створками, поползла, укрывая плиты бархатным ковром.
        И голоса смолкли.
        А свечи вдруг показались такими ненадежными. Что эти робкие огоньки? Неловкое прикосновение, и погаснут. Слишком мало света. Слишком много темноты.
        И люди Седрика тянутся к оружию.
        С младенчества оставшись сиротой,
        Она росла, прекрасна и мила…
        Голос леди Нэндэг был громок и силен. Он наполнил чашу зала и заставил свечи поклониться. Но пламя разгорелась ярче.
        Тисса знала эту песню.
        Но вот отец, женившись на другой,
        В свой дом привел исчадье зла.
        И не только она. Шарлотта подхватила оборвавшуюся нить мелодии.
        Слово за слово, бусины на нити. И злая ведьма обманом увлекает несчастную девушку, за которую некому заступиться, на скалу. Взмахом руки превращает сироту в чудовище…
        Тьма любит подобные истории.
        И кто-то принес флейту, а кто-то звенит серебряными браслетами.
        Йен выполз из-под стола и устроился рядом с корзиной, Брайан - по другую ее сторону. Рыжий и черный… а беленького все-таки не хватает.
        Баллада длинная, а за ней - и другая начнется… третья… пятая… пока не отступит либо страх, либо темнота. Впрочем, за себя Тисса не боялась.
        Осталось всего-то восемь часов…
        Тисса видела время. Секунду за секундой, капли воды в пустеющей клепсидре.
        Но медленно. Как же невыносимо медленно!
        В большом зале больше не поют - устали. Но и не боятся - привыкли. Тьма отступила перед сотнями свечей, и проще думать, будто бы ее не существует вовсе. Дамы занимаются рукоделием, сплетничают, обсуждают грядущий бал и войну, которая, быть может, и случится еще. До осени далеко.
        А если случится, то, вне всяких сомнений, не будет долгой.
        По ту сторону вала не осталось воинов, так, мятежный сброд, ошалевший от голода и вседозволенности. Достаточно одного удара и…
        …пусть говорят.
        Дети бегают по залу с визгом и криками, нянечки издали следят за ними, переговариваясь о чем-то своем, наверняка о той же войне.
        …или о том, что за валом остались родичи. Тисса знает, что у многих остались.
        Появление Седрика нарушает то подобие гармонии, которое воцарилось в зале. Он ищет взглядом жену, и Шарлотта не отворачивается, как обычно, когда таит обиду. Она улыбается и прижимает к груди рубаху. Вышивка еще не закончена, но это не имеет значения.
        - Ваша светлость, - Седрик держится с обычной почтительностью, и за это Тисса ему благодарна, - затмение действительно случилось и, вероятно, продлится несколько дней. Но порядок наведен, и… иной опасности нет.
        Это значит, что можно уходить.
        - Благодарю. - Время все-таки вышло, почти уже… несколько минут - это ведь ерунда. - Но не могли бы вы оказать мне еще одну услугу?
        Тисса почти уверена, что не справится сама.
        Если бы Урфин мог идти, он бы вышел из башни. А раз так, то… она помнит, до чего он тяжелый.
        - Я присмотрю за девочкой. - Леди Нэндэг расчесывает пуховые волосики Шанталь резным гребешком. - Мы поладили. Правда, моя красавица? Ты не то что эти несносные мальчишки…
        Мальчишки уснули под скамьей, обняв друг друга. Йен опять где-то ботинки потерял.
        Коридоры Ласточкиного гнезда освещались факелами. Тисса надеялась, что запас их будет достаточен, чтобы переждать затмение. В конце концов, в подвалах замка хватает свечей, воска и свиного жира, который тоже можно использовать при необходимости, конечно, если необходимость возникнет.
        Чем ближе Тисса подходила к запертой башне, тем сильнее колотилось сердце. Не надо думать о плохом… просто не надо, и все.
        Урфин жив.
        Он не может взять и умереть, бросить Тиссу и Шанталь тоже… и Ласточкино гнездо. И лорда-протектора, которому нужен… и вообще, у него не такой характер, чтобы просто умереть.
        Дверь открылась. И оставив Седрика за порогом - он был против, но Тисса настояла, - она шагнула в полумрак башни.
        Комната. Просто комната. Глухая - серые стены и серый же потолок. Пол гладкий, темный.
        Урфин сидит в углу, подвернув одну ногу под вторую. Он упал, если бы не стены. Из уха кровь идет. Из носа тоже. Но жив.
        Тисса прижала ладони к груди: сердце билось. И дышал. Это ведь главное, что сердце работает…
        Его надо перенести. И доктора позвать. Тисса, конечно, не видит открытых ран, но она слишком мало знает об искусстве врачевания, поэтому пусть доктор скажет, когда ее муж поправится.
        - Боюсь, ваша светлость, что никогда. - Он был хорошим доктором, степенным и терпеливым, где-то снисходительным, но в то же время, несомненно, обладающим многими способностями.
        Он зашивал раны так, что они срастались, почти не оставляя шрамов.
        Он останавливал кровь.
        И вправлял кости.
        Умел лечить кожные язвы и желудочные колики, зубную боль и подагру, водяницу, рожу и многие иные заболевания, коих было множество. А теперь он говорил, что Урфин никогда не поправится.
        - Посмотрите, леди. - Доктор приподнял веки. - В его глазах - кровь.
        Они и вправду были красны, но…
        - И они утратили способность различать свет. - Он поднес свечу. - Зрачки неподвижны. Кровь из ушей. Неспособность испытывать боль…
        Длинная игла вонзается в ладонь.
        - Я видел подобное прежде. Удар или же сильнейшее волнение приводит к тому, что кровеносный сосуд в голове лопается, и мозг переполняется кровью. Чаще всего такие люди умирают сразу же…
        Урфин был жив.
        Доктор достал из кофра склянку и серебряную чарку.
        - …однако если этого не происходит…
        Он отсчитывал каплю за каплей.
        - …самое большее, что можно сделать - облегчить их участь.
        - Вы ему поможете?
        У зелья был характерный запах. Тисса знает его… надо вспомнить.
        - Конечно, ваша светлость.
        - Стойте!
        Она вспомнила. Резкий пряный аромат. Невзрачная травка с белыми цветами и толстым корневищем, которое мылилось в руках и сушило кожу. Мама запрещала Тиссе и близко подходить к вдовьему цвету.
        - Вы собираетесь его отравить?
        - Ваша светлость, - доктор отставил пузырек и чарку, - он уже мертв. То, что вы видите, лишь иллюзия жизни, которую можно поддерживать до бесконечности. Но ваш супруг никогда сам не откроет глаза, не заговорит, не пошевелит хотя бы пальцем… и разве не лучше будет отпустить его?
        Как он может говорить подобное?
        - Вы к нему привязались, но… - Доктор потянулся к чарке.
        - Уходите.
        Тисса не позволит убить мужа.
        - Ваша светлость, я понимаю ваше негодование, но, поверьте, так будет лучше.
        Для кого? Для Урфина, который не способен защитить себя? Или для Тиссы? От нее и вправду ждут, что она просто отвернется?
        - Уходите, - повторила она жестче и встала между доктором и кроватью. - Только попробуйте к нему прикоснуться, и я… я прикажу повесить вас на воротах этого замка.
        Не боится. Тисса мягкая. И слабая.
        Клуша.
        - Ваша светлость, вы мягкосердечны, но сейчас это во вред. За ним нужно будет ухаживать, как за маленьким ребенком, а он отнюдь не дитя. И тело начнет гнить живьем, пока не сгниет вовсе. Это куда более мучительная смерть…
        - Я больше не собираюсь повторять.
        Доктор повернулся к Седрику и с явным неудовольствием в голосе произнес:
        - Надеюсь, вы осознаете, что ее светлость не в том состоянии, чтобы решать что-либо. После родов разум женщины ослабевает.
        Он говорит так, будто Тиссы вовсе нет в комнате! А если Седрик поверит? У Тиссы не хватит сил справиться с ними. Она, конечно, попробует. И не отступит, пока есть хоть капля сил.
        - У меня нет причин сомневаться в ясности мышления ее светлости, - спокойно ответил Седрик. - Равно как и в праве ее распоряжаться на землях Дохерти. И я настоятельно рекомендую вам уйти.
        Широкая ладонь Урфина была теплой. От иглы остался след, и Тисса поцеловала руку.
        Как можно говорить, что он умер?
        Живой.
        И вернется. Он ведь не совсем человек, а драконы - сильные.
        - Вы тоже считаете, что я не права? - спросила она у Седрика, когда за доктором закрылась дверь.
        - Я считаю, что вам следует написать лорду-протектору.
        Это было разумным советом.
        - Я пришлю Гавина, чтобы помогал вам. И стража у дверей будет не лишней.
        Нет, он не думал, что доктор вернется, но с охраной Тиссе будет спокойней.
        - И… в подобной ситуации я бы предпочел, чтобы моя жена дала мне шанс…
        Глава 16
        ПЕРЕМЕНЫ
        Преподнося врагам подарки, убедитесь, что их используют по назначению.
…из тайных наставлений о дарах вредных, полезных и безразличных
        Три протектора у костра - это ровно на два больше, чем нужно.
        Нет, внешне все вежливо и даже мило, но… если Ллойд действительно спокоен, то Гарт места себе не находит. Он встает и тут же садится. Дергает себя за косы. Перебирает бусины, то заговаривает, то замолкает и не сводит с Кайя настороженного взгляда. Мой муж держит меня за руку, и не потому, что боится потерять в темноте. Скорее уж он опасается не уследить за собой.
        И я понимаю, что четвертый в этой компании будет лишним.
        …мы скоро уйдем. Отдохнем немного и уйдем.
        К счастью, они все слишком обессилели, чтобы воевать друг с другом. И я не исключение.
        Сжимаю пальцы Кайя.
        Засыпаю.
        Просыпаюсь.
        По-прежнему темно. А я чувствую себя безумно уставшей, словно все предыдущие дни, месяцы и годы, все переживания, которые, казалось бы, пора отпустить, выставили вдруг счет.
        …это пройдет.
        …Хаот?
        …да. Сеть высасывала силы.
        Кайя показывает мне мир за мгновение до наступления темноты. Серую траву, которая вот-вот рассыплется пылью. Деревья из песка. И крупицы праха, танцующего в алых волнах. Обессилевших лошадей и мертвую землю.
        Я знаю, Кайя прикрывал меня сколько мог, но в какой-то момент им понадобилось все.
        …отдыхай.
        Буду. Дремлю, обняв его, думая о том, что хорошо, что у них получилось. Усталость пройдет, а мир, он останется. Для меня и для Кайя.
        Настасьи. Йена. Урфина и Тиссы. Их девочки, которую я скоро увижу.
        Для Гарта, который с тоски разгрызает бисер.
        Для Ллойда, что греет ладони на углях.
        Сержанта - он найдет Меррон и наконец-то успокоится.
        Для всех, с кем я была и буду связана, и для остальных тоже. Во сне я вижу паладина, который скользит над морем, взрезая плавниками сине-зеленую твердь. Солнце.
        Брызги воды.
        Я просыпаюсь все еще уставшей, но счастливой.
        …тебе просили передать.
        Кайя протягивает букет цветов. А сам мрачен.
        …Гарт ушел?
        Ромашки осыпаются в руках и запаха не имеют. Наверное, последние живые цветы на этой мертвой земле. Не надо было их трогать.
        …ему тяжело сдерживаться. Я никогда не дарил тебе цветов.
        …а розы? Те, которые кустом?
        …давно.
        …ревнуешь?
        …да.
        …тогда хорошо.
        Ллойд, глядя на нас, улыбается. Он изменился за эту долгую ночь, постарел и теперь выглядит обычным человеком. Исчезли узоры мураны, и не только у него.
        Мне непривычно видеть Кайя без них. Я снова и снова касаюсь белой кожи, проверяя, он ли это.
        …у меня восстановится. Месяц-полтора от силы. Думаю, с учетом того, что творится, и раньше.
        …а у него?
        …Гарт сильнее. Перетянет на себя. Это происходит непроизвольно, просто… у них было бы еще время, а сейчас Гарту придется занять место отца.
        Они оба думали, что есть еще в запасе лет десять.
        - Я наконец стеклом займусь. - Ллойд не подслушивает мысли, скорее уж тема разговора слишком очевидна. - Всегда мечтал о своей мастерской. Есть у меня одна прелюбопытная задумка…
        - А Гарт?
        - А что с ним? Я ведь никуда не исчезну. Буду помогать премудрыми советами.
        Смеется, рукавом вытирая струйку крови, которая ползет по шее.
        - Это пройдет. Мы живучие… так что в ближайшие пару десятков лет Гарту от меня не избавиться.
        Наверное, так и должно быть: без боли, вражды, борьбы и противостояния, без ломки под собственные представления о правильности.
        Ллойд просто будет рядом. Иногда этого достаточно.
        - Самое парадоксальное, - он ложится и разглядывает черное небо, - что большинству людей плевать, кто стоит над ними. Протектор. Человек. Маг. Система. Многие действительно не ощутили бы разницы… во всяком случае, лет двести - триста, а это десять - пятнадцать поколений, каждое из которых привыкает жить в условиях, чуть отличающихся от прежних. И для них потеря сил была бы нормой…
        В этом нет ничего нормального, но я уже чувствую себя намного лучше.
        - И мы воюем отнюдь не за мир и всеобщее благо, а за территорию. И право жить.
        Конкуренция, значит.
        …в некотором роде.
        Кайя дует мне на плечи, и я чувствую искры, которые оседают на коже.
        …все хотят жить, Иза. И мы не исключение.
        …и Хаот?
        …и Хаот.
        …что с ним стало?
        …не имею представления, но думаю - выжили. У них хорошие ресурсы.
        В виде миров, привязанных сетью? И теперь, заращивая раны, Хаот будет выкачивать силы из них?
        …возможно. Скорее всего.
        Мне жаль те, другие миры, которые иссякнут, поддерживая жизнь в том, что рождено было мертвым. Но я понимаю, что великий крестовый поход на магов - вряд ли удачная идея.
        …Единение - это не для всех, для самых проблемных, тех, которые представляют потенциальную угрозу для стабильности Хаота.
        Вроде нашего упрямого мира.
        …они вынуждены были пойти на крайние меры.
        Искры тают на моих ладонях, возвращая мне утраченные силы.
        …большинство миров просто в той или иной степени зависимы. Это своего рода империя. А из того, что я читал, все империи рано или поздно не выдерживали внутреннего напряжения.
        Для кого-то это будет рано. Для многих - поздно.
        Но думать об этом я могу лишь абстрактно.
        …мы вернемся в Кверро?
        …нет. Ласточкино гнездо. Я должен убедиться, что с Урфином все в порядке. Предчувствие нехорошее.
        И мы уходим утром, вернее, по ощущениям сейчас именно утро, хотя тьма по-прежнему плотна. И мне начинает казаться, что она пришла навсегда.
        - Еще пара дней, и рассеется, - уверяет Ллойд.
        Он обнимает меня, и, пожалуй, от такого проявления эмоций мне становится неловко.
        - Я рад, что не ошибся.
        - В чем?
        - Во всем. - Он достает цветок, но стеклянный - лиловый подснежник на тончайшем стебельке. - Мне, пожалуй, следовало бы извиниться, что я тебя подавил, но…
        - Не будешь?
        - Не буду. Представь, что рядом с тобой кто-то кричит от боли. Изо дня в день, громко, настолько громко, что ты не в состоянии спрятаться от этого крика.
        В таком случае извиняться следовало мне. Но я не стану. Он мог бы хотя бы спросить.
        - Настя?
        - Уже скоро. Она помнит тебя. Просила отдать. Вот.
        Бусины на длинной нити. Крупные, неровной огранки, полудрагоценные, но для меня они дороже тех топазов, которые Кайя отдает для дочери.
        Я не хочу пропускать ее день рождения, но утешаю себя тем, что теперь этот день будет, как и многие иные дни. И я отдаю бусы Кайя, забавный получается браслет.
        А утро и вправду наступает. Серое. Войлочное.
        За ним приходят туманы и держатся долго, до дождя, который по-осеннему холоден. Но под плащом Кайя дождю до меня не добраться. А Вакса ускоряет шаг, готовая идти хоть на край мира, тем более что мир этот вновь обретает очертания.
        …осень уже скоро, да?
        Снова дорога на двоих.
        …да.
        …и война?
        …да. Она будет другой. Более… обычной. И грязной. Мне жаль, но я не могу расстаться с тобой.
        …мне нет.
        …Иза, там… там не абстракция, не сеть, но конкретные люди, которых мне придется убивать. Иногда - в бою, часто - нет. Даже когда они будут сдаваться, поскольку некоторых миловать нельзя. А я помню, насколько тяжело ты переносишь казни. Но без твоего присутствия возможна ситуация, когда я просто потеряю над собой контроль.
        …знаешь… почему-то у меня такое ощущение, что, даже если ты половину мира вырежешь, я тебе оправдание найду.
        …вполне вероятно.
        Грязь чавкает под копытами, и Вакса трясет головой. С гривы катятся струи воды.
        …в том и дело, что я не хочу сорваться и вырезать половину мира.
        Благое желание.
        Мы оба знаем, что в ближайшее время силы к Кайя вернутся и угроза уже не будет сугубо теоретической.
        До Ласточкиного гнезда мы добираемся три недели.
        Верхом до побережья - лошадей приходится менять трижды. И чем ближе цель, тем сильнее нервничает Кайя. Моя интуиция тоже вопит, что надо бы поторопиться.
        В маленьком городке, чье название не удержалось в памяти, пересаживаемся на корабль. И удача дарит попутный ветер. Мы оба пьем его, соленый, сдобренный брызгами. И остаемся на палубе, даже когда наступает ночь. Рассматриваем звезды - они выбрали удачное время, чтобы вернуться на небосвод.
        …Ллойд пытался связаться с Ласточкиным гнездом. Но система сбоит. Отзыва нет. Он сказал, что само убежище в полном порядке, но, вероятно, оператор вне доступа.
        Оператор - это Урфин.
        А что означает «вне доступа», об этом и думать не хочется.
        Жив. Иначе ведь и быть не может. Он столько раз выживал, что еще один - это же нормально… он везучий, упрямый, и вообще я не представляю, чтобы Урфин сдался.
        Пристань. И конюшни, где Кайя выбирает лучших лошадей, не особо заботясь о том, кому эти животные принадлежали. С ним не смеют спорить.
        Мы летим. Боимся опоздать.
        Ласточкино гнездо - хрупкая красота готического собора на твердой ладони скалы. И химеры приветственно скалятся, они рады меня видеть. Нас не представляли друг другу, но мы все равно знакомы.
        Открытые ворота.
        Сумятица двора, на которую Кайя не обращает внимания. Он отмахивается от всех и, взяв меня за руку, бегом поднимается по парадной лестнице. Кайя точно знает, куда идти. И мне остается лишь поспевать следом. Но у двери он вдруг отпускает меня и просит:
        - Останься здесь. Пожалуйста. Я должен сам.
        Остаюсь. Уверяю себя, что если Урфин жив, то его вытащат. Пусть они не боги, но могут больше, чем люди… и система… и Центр их таинственный. И просто должно ему повезти.
        Урфин ненавидел тварь: она была идеальным тюремщиком. Тихим. Неназойливым. Надежным. Она сидела в его голове, лишь изредка позволяя себе пошевелиться. И тогда Урфин слышал, как скрежещут хитиновые покровы ее тела.
        Хотя, возможно, ему лишь казалось.
        Урфин ненавидел собственное тело: оно было идеальной тюрьмой.
        В ней нашлось место звукам, на редкость разнообразным, - Урфин очень скоро научился различать их. Тихие шаги Тиссы, и громкие, тяжелые - Гавина. Скрип половиц. Голос Шанталь, в котором была тысяча и одна интонация. Скрежет оконной створки. Легкий всхлип, от которого сердце останавливалось.
        Он мог ощущать запахи - молока и меда. Каши, которой его кормили через рожок, как младенца. И вкус ее отличался в зависимости от того, кто именно кашу варил.
        Он испытывал боль, ту, от прокола в руке, и от неудобной позы.
        Но не имел сил даже на то, чтобы открыть глаза.
        Тварь не позволит сбежать.
        - …вот скажи, чего ты добиваешься? - Этот слегка скрипучий голос был прочно связан с ароматом корицы и сандала, с шелестом юбок и шагами нервными, жесткими. - Никто и ни в чем тебя не упрекнет!
        Женщину Урфин ненавидел чуть меньше, чем себя, не за то, что она говорила, - пожалуй, он со многим был бы согласен, - но за то, что каждый ее визит расстраивал Тиссу.
        Солнышко его бестолковое.
        В старинном доме над водой,
        Биннори, о Биннори…^{9}^
        - Он же труп! Я спрашивала доктора, шансов нет…
        …женщина переходила на шепот, и голос ее становился неприятно скрипучим.
        Стал гостем рыцарь молодой
        У славных мельниц Биннори.
        Тварь вздыхала. Ей тоже было бы интересно услышать, что скажут. Но любопытство не заставит покинуть ответственный пост.
        Женщину звали Шарлотта. Прежде Урфин не обращал на нее внимания, знал, что супруга Седрика, но и только… Седрика было жаль.
        Он знал: сестер прекрасней нет,
        Биннори, о Биннори…
        - …но зачем себя при нем хоронить? Ты молодая. Найдешь себе другого мужа… или не мужа.
        - Я не хочу.
        - Будешь остаток дней сидеть здесь?
        Три сердца, но один секрет
        У славных мельниц Биннори.
        - Если понадобится. - Тисса отвечает спокойно, но Урфин слышит больше, чем эта злая шепчущая женщина. Ей больно, и эта боль заставляет рваться в бессмысленной попытке сделать хоть что-то.
        Шевельнуть хотя бы пальцем. Ответить прикосновением на прикосновение…
        Тварь расправляет щупальца, мягко, почти бережно, останавливая.
        И старшей он кольцо одел,
        Биннори, о Биннори,
        - Я пригласила тебя не за тем, чтобы обсудить состояние здоровья моего мужа. - Тисса садится рядом и берет за руку. Ее ладошки теплые, маленькие. Он слышит даже голос ее пульса. - Я прошу тебя больше не потакать прихотям Долэг.
        - Девочка просто хочет развлечься. Ей скучно.
        - Или тебе?
        - Ушедшего ради! Ну не впадать же нам в траур…
        - Для траура нет повода. - Тисса гладит ладонь, и тварь в голове мурлычет от удовольствия. Пусть проклят будет тот маг, который выдумал эту пытку. Если бы Урфин знал… он сделал бы то, что сделал. - Долэг должна вернуться к учебе. И к занятиям, подходящим для девушки ее возраста. Нынешнее ее поведение недопустимо.
        С этим Урфин согласен. Долэг заглядывала дважды, и оба разговора дорого стоили его девочке. Пожалуй, мысль о порке была не такой уж нелепой.
        Долэг явно забылась. И не без посторонней помощи.
        - В противном случае я вынуждена буду поручить ее заботам леди Нэндэг, а тебя - отослать. Мне бы этого не хотелось.
        Его девочка учится себя защищать…
        На младшую ж с тоской глядел,
        У славных мельниц Биннори.
        Тисса пела шепотом, словно опасалась помешать ему.
        Ночью она ложилась рядом, неловко устраиваясь на его плече, и засыпала нервным чутким сном, который редко длился больше двух-трех часов кряду: Урфин быстро научился слышать время. И различать шаги по ту сторону двери. Он узнал их. Рванулся в очередной бесплотной попытке показать, что жив, и едва не завыл от отчаяния: тварь держала крепко.
        - Ваша светлость… - А Тисса его все еще опасается. Слишком много неприятного связано.
        - Посмотри мне в глаза, пожалуйста. - Тон Кайя был обманчиво мягок. И Тисса наверняка исполнила просьбу. - Ей надо хорошенько выспаться. - Кайя произнес это так, словно не сомневался, что будет услышан.
        - Именно. Я знаю, что ты меня слышишь. Я тебя в какой-то мере тоже.
        И все-таки везение никуда не делось!
        - Не спеши. Я вернусь, и тогда поговорим.
        Странно разговаривать с тем, кто не способен произнести ни слова. Но Урфин рад. Да он почти счастлив. Кайя или выбраться поможет, или уйти.
        - Не дождешься. - Он и вправду вернулся быстро. - За Тиссой присмотрит Изольда. А мы с тобой попробуем разобраться, что произошло. Сил у меня сейчас не так чтобы много, но и к лучшему. Меньше шансов навредить.
        Руки у него раскаленные.
        - Сам понимаешь, опыта у меня никакого.
        На кошках бы потренировался.
        - Ловить некогда. Терпи.
        Урфин готов. Он все что угодно вынесет, лишь бы вернуться.
        Его голову поднимают, поворачивают так, что шея хрустит. Отпускают. Берутся за тело. Сгибают и разгибают руки. Нажимают. Отпускают. Позволяют почувствовать боль уколов иглой и жар от свечи.
        Увидел ли он тварь?
        - Не особо рассчитывай на чудо. - Кайя не собирается лгать. - Но шанс есть. Плохо, что я ничего не смыслю в медицине. И остальное… я начал восстанавливаться, могу больше, чем прежде, но не настолько, чтобы лезть в твой разум.
        Он усаживает, и смена позы впервые за много дней отдается тянущей болью в мышцах.
        - Тем более что по отдельности и разум, и тело у тебя более-менее в порядке.
        Следовательно, в качестве бревна Урфин способен еще долго просуществовать. Уж лучше сдохнуть.
        - Откуда в тебе эта страсть к суициду? Раньше я этого не замечал.
        Издевается?
        - Скорее пытаюсь понять… варианта два. Мы пытаемся справиться сами. Здесь есть медотсек, во всяком случае, первичную диагностику выполнит, а там, глядишь, станет видно что и как. Второй - если здесь не получится, отправим к Оракулу.
        Система выведена из строя.
        - Не вся. Ряд контуров блокирован, поэтому быстрой поездки не выйдет. А вот по старинке, на лошадках… полгода в одну сторону…
        Точно издевается.
        - Мне просто не нравится то, как ты думаешь о смерти.
        Сейчас Кайя предельно серьезен.
        - Я не позволю тебе умереть. Если нужно будет отправить к Оракулу, отправлю. Но сначала давай попробуем здесь…
        Урфин не привык к тому, чтобы его на руках носили.
        Торжественно. Через весь замок. Что с его репутацией станет?
        - Предложения руки и сердца не дождешься. Я женат.
        Больно надо. Урфину рыжие никогда не нравились. Он вообще блондинок предпочитает. И чтобы глаза зеленые…
        - Там одни глаза и остались. Кстати, Гайяр намекал, что у тебя дочь, а у него сын…
        Еще чего! Своими дочерями пусть распоряжается.
        - Я вот точно так же подумал. Но напрямую отказывать не стал. Мало ли… всего-то лет десять… ну пятнадцать… а там как знать, куда повернется.
        Эти десять - пятнадцать лет еще прожить надо.
        Урфин не знал, что в Ласточкином гнезде есть медотсек.
        - В замке тоже… был когда-то. Я сам не знал. Должен был, а не знал… не поделились. Здесь много чего имеется. В теории любое убежище способно стать новым Центром.
        Кайя неловко за то, что он утаил информацию, несомненно важную, но в то же время совершенно бесполезную для Урфина. Выходит, что если бы он действительно уничтожил систему, то…
        - …сработал бы дежурный аварийный контур. С некоторой долей вероятности.
        Утешение? Что не зря голову в капкан сунул?
        - Зря или нет - решать тебе, но… они или нашли бы другой подход. Или другого исполнителя. Или отступили бы, пока не найдут. И как знать, насколько мы были бы готовы. Достаточно было выбрать другие координаты, и прорыв, возможно, удался бы.
        Все-таки утешение.
        А воздух стал безвкусным и запахи подрастерял. Значит, прибыли. Урфина устраивают на гладкой поверхности, холодной, как металл, но все-таки не металлической. Он слышит гудение. Видит свет, скользящий по лицу, жесткий, неестественный.
        Такой же был в коконе, когда…
        - Ты говорил, что не помнишь. - Тяжелая рука Кайя опускается на голову.
        Урфин не хотел помнить.
        - Это не кокон. Другое. И я здесь. Веришь мне?
        Верит.
        И ждет приговора. Если шанса нет…
        - Есть. Тут…
        Тварь вдруг визжит и пытается развернуть тугие щупальца, но вспыхивает и горит, плавится, обжигая остатками себя изнутри. И Урфин орет вместе с ней.
        Беззвучно. Долго. Целую вечность…
        - Я ее убрал. - Голос Кайя плывет и расслаивается. - Слышишь?
        Слышит, но странно. И перед глазами - пятна цветные…
        А тварь… твари нет? Кайя видел ее.
        - Конечно, видел.
        Правильно, что промолчал. Урфин понял: нельзя было дать ей насторожиться.
        - Именно. Мало ли, чего бы сотворила. Теперь она издохла и больше не причинит тебе вреда… а в медотсеке оно безопасней как-то. Вдруг сердце откажет. Или еще что.
        Предусмотрительный. Но хорошо, что тюремщик издох. Вот только тюрьма, похоже, осталась.
        - А ты чего хотел? Встать и пойти?
        Если не пойти, то хотя бы встать.
        - Не получится. Ты восстановишься, но постепенно…
        Руку перетягивает жгут. И Урфин чувствует иглу, которая пробивает кожу.
        - …это поможет… завтра ты…
        …не слышит. Он падает в мягкий сон, тот, который приходит вслед за колыбельной.
        В старинном доме над водой,
        Биннори, о Биннори…
        Завтра приносит мигрень.
        И страх, что лучше не стало. Урфин по-прежнему не способен управлять собственным телом. Он открывает глаза, смотрит на серый потолок в шрамах старых трещин. Пытается поднять руку…
        - Не так быстро. - Кайя рядом.
        Он вообще уходил?
        - Ненадолго. Мне надо было убедиться, что с ними все в порядке.
        Тисса?
        - Вместе с Изольдой. - Кайя помогает сесть. - Отдыхает. Девочка почти на грани, так что в ближайшую неделю обойдешься без блондинок…
        Согласен и на одного рыжего. Сказать бы, но не получается. Губы вроде бы шевелятся, но Урфин даже не уверен, так ли это или же он принимает желаемое за действительное.
        - Ты опять лезешь напролом. - Кайя устраивается на полу. - Не пытайся прыгнуть выше головы. Начни с малого…
        С пальцев на руках. Пять - на левой. Пять - на правой. Итого - десять. Простая арифметика и почти непосильная задача, если эти пальцы надо согнуть.
        Урфин пытается. Злится. Отступает. Пытается снова. В сотый… двухсотый… тысячный и стотысячный раз. А прежде тело казалось надежным. И подвело. Вот так, даже не из-за твари, подаренной Хаотом, но само по себе.
        - На тебе слишком много ран. - Кайя заставляет двигаться, как куклу, которой сгибают и разгибают конечности.
        Растирает мышцы, возвращая чувствительность, порой Урфину кажется, что эти самые мышцы вот-вот разорвутся под пальцами Кайя.
        И кости хрустят.
        - Ты подошел к своему пределу.
        Магнус ведь предупреждал, что однажды Урфину понадобятся силы, а их не будет. Если только через себя, через голову… и уже страшно другое - надорваться, потому что тогда он навсегда останется в нынешней тюрьме.
        - Я не позволю. Веришь?
        Верит.
        Ему. Регулярным уколам, превращающим кровь в пламя. Ноющей боли, которой заканчивается каждый день. Способности вновь издавать звуки, нечленораздельные, мычание, но это уже много. Жевать, пусть медленно и неуклюже, задевая зубами зубы. Шевелить пальцами. Сжимать в кулак. Держать матерчатый мяч, набитый песком. С ним удобно тренироваться.
        Есть еще стеклянные шарики, но они пока слишком юркие и мелкие.
        - Первые недели хуже всего. - Кайя теперь протягивает руку, и, чтобы сесть, приходится за нее цепляться, держать настолько крепко, насколько сил хватает. - А чем дальше, тем легче будет. Ты и так неплохо справляешься.
        Урфин научился сидеть. Держать ложку. Миску, которая кажется неимоверно тяжелой, хотя на самом деле весит всего ничего. Орудовать этой самой ложкой…
        Кайя не помогает.
        - Тисса хотела бы тебя видеть. - Он протягивает платок, и ткань взять сложнее, чем ложку.
        - Нет.
        Урфин уже способен произносить отдельные слова.
        - Уверен? Она за тебя переживает.
        Беспокойный ребенок, который не будет переживать меньше, увидев Урфина в нынешнем состоянии. И хорошо, что Кайя ничего не надо объяснять: сам поймет.
        - Осень. Скоро. Уедешь?
        Некоторые звуки стираются, и речь пока еще неразборчива, но Кайя настаивает на том, чтобы Урфин разговаривал. Читал вслух. Писал, пусть бы буквы выходят кривыми.
        - Уже осень. - Он все еще не способен стоять на месте. - А уеду, когда ты на ноги встанешь.
        - Война?
        - Без меня не начнут. - Кайя проводит по запястью, вдоль которого пробивается первая светло-лиловая лента мураны. Без этих своих узоров он несколько непривычный. - Войны были и будут.
        Но эту Урфин, кажется, пропустит.
        - И все последующие тоже.
        - Запрешь?
        - Если понадобится. - Он не шутит. - Ты хороший рыцарь. Но хороших рыцарей у меня сотни… а ты - один.
        - Замуж за тебя все равно не пойду.
        Кайя хмыкает, но от темы отступать не намерен.
        - Урфин, ты восстанавливаешься. И восстановишься полностью. Вот только потом… любое мало-мальски серьезное ранение станет последним. Хватит с тебя.
        И что ему делать?
        Сидеть у камина, рассуждая о былых прекрасных временах?
        - Вот насчет этого не волнуйся. - Дружеское похлопывание по плечу едва не опрокидывает навзничь. - Занятие я тебе точно найду.
        Глава 17
        ВЫБОР ПУТИ
        У меня случился ужасный день, который начался еще неделю назад… Из откровенного рассказа одной леди
        Меррон никогда не спрашивала, куда он уходит, надолго ли, и порой казалось, что вовсе его не замечала, все еще пребывая в прежнем полусонном состоянии. Она была сама по себе. И это злило Дара, потому что он представления не имел, как вернуть ее прежнюю. Нынешняя была слишком тихой.
        Почти неживой.
        - Вставай.
        Вишневые глаза смотрят равнодушно.
        Встанет. Меррон делает, что ей говорят, пусть бы ей самой и хочется остаться в постели. Пожалуй, будь ее воля, она всю оставшуюся жизнь провела бы под одеялом.
        Нет, одеяло было замечательным, пуховым, легким, таким, под которым нежарко летом, но и не замерзнешь зимой. В него зашили мешочки с сушеной лавандой от моли, мошки и для хорошего запаха. Меррон обнимала одеяло, прижимала к щеке, так и лежала, глядя в никуда. Ее раны зажили, и даже та, которая на пятке, грязная и успевшая загноиться. Ссадины прошли. И синяки.
        Шрамы вот остались, небольшие, но Дар хотел бы стереть их тоже.
        - День хороший. Солнышко. Пойдем в сад?
        Она садится. Хмурится. Если бы разозлилась и послала куда дальше вместе с садом, Дар бы понял. Но нет, встает. Идет по досочке, солнцем нагретой, и шаги неуверенные.
        - Я устала. - И голос тусклый.
        Она действительно устала, выгорела почти до дна. Даже не из-за Хаота - слишком много всего происходило. Железо и то не выдерживает нагрузки, что уж говорить о людях.
        - Я знаю. Мы только в сад и все. Но надо одеться. Ладно?
        Одевается Меррон сама, безропотно и медленно. Платье рассматривает долго - темно-зеленое, свободного кроя.
        - Это мое?
        - Твое. Нравится?
        - Не знаю.
        Во всяком случае, честно.
        - Сад - это недалеко?
        - Только спустимся. Если будет тяжело, я тебя отнесу.
        В домике два этажа. Вообще он похож на прежний ее, как и сам этот городок похож на Краухольд, и Дар не знает, к добру ли это сходство. Но городок стоит на нейтральной полосе, пусть бы формально и относится к землям Ллойда. И можно продержаться какое-то время.
        Здесь слышали о войне, как не слышать, но она была чем-то далеким, чужим и, несомненно, не затрагивающим местных дел. О ней говорили на рынке, разделывая бараньи и свиные туши, рассуждая о засухе, которая, вестимо, из-за затмения случилась, о том, что где-то градом побило посевы и, значит, цены на зерно подскочат. А вот на шерсть - так вовсе даже наоборот…
        …про пчелиный мор…
        …и новую породу тонкорунных овец…
        …фальшивые монеты, что появились на приграничье…
        …женщину, которая рожает кроликов, о чем даже столичный доктор свидетельство выписал и саму ее в столицу повез, как превеликое диво…
        Дар слушал. Пересказывал Меррон сплетни. Приносил с рынка свежий творог, и молоко, и мед в красных глиняных горшочках - старик-бортник знал много историй и готов был с чужаком делиться. Наверняка для кого-то и сам Дар превращался в историю.
        Появился с той, больной стороны, хоть бы граница и заперта была. Он прошел сквозь заслон и поселился в домике, где прежде теща градоправителя обитала. А сам градоправитель характером враз подобрел, услужлив сделался, каждый день в этот самый домик цветы шлет. Не чужаку, конечно, а жене его, которая не то чахоткой, не то вовсе черной меланхолией, неведомой болячкой, больна.
        Для тещи небось жалел букетов…
        Меррон слушала рассеянно. Да и слушала ли?
        Ей нужно время.
        И первый день в саду ничего не меняет. Второй тоже… десятый. А торопить нельзя. Но когда однажды Дар задерживается, Меррон выходит в сад сама.
        - Тебе здесь нравится?
        Молчит. А слышать ее не получается: слишком истончилась связь, того и гляди оборвется.
        - Мирно. - Она отвечает на следующий день.
        И Дар соглашается: да, мирно.
        Сквозь кружевную крышу беседки проникает солнце, расцвечивает стол причудливыми узорами. И терпко пахнут розы, жимолость, что-то еще, чему Дар не знает названия. Он ничего не смыслит в цветах, знает только, что их здесь много.
        Он принес в беседку подушки и плед. На улице жарко, но Меррон все равно мерзнет.
        Это тоже симптом.
        Сбросив туфельки, она забирается на скамью с ногами и пристально рассматривает собственные ступни. Узкие. И пальцы длинные, тонкие с аккуратными ноготками. Мозоли исчезли бесследно, а шрам - это мелочь.
        - Тебе принести что-нибудь?
        Она мотнула головой, но вдруг задумалась, прижав мизинец к губам.
        - А… варенье есть?
        - Какое?
        - Крыжовниковое… или крыжовенное. Не знаю, как правильно. Или вообще любое…
        В доме имелось и «крыжовниковое», прошлого года, и свежесваренное земляничное. Дар захватил сливки и маленькие булочки с медом. Меррон постоянно забывала, что должна есть.
        Варенье она пробовала осторожно, словно опасалась, что то может быть отравленным.
        - Мы здесь надолго? - Она ела сразу и то, и другое. Разламывала булочку пополам и одну половину опускала в миску с земляничным, а вторую - с крыжовенным. Запивала сливками.
        И вид был серьезный, хмурый.
        Живой.
        - В саду? - уточнил Дар.
        Страшно было спугнуть это ее возвращение.
        - Нет. В доме… в городе…
        - Тебе не нравится?
        На нейтральной полосе не так много городов, в которых Дар мог бы жить. И здесь не получится остаться надолго. Год-полтора, а больше он без источника не протянет.
        - Нравится. - Она протянула кусок булки. - Ты… извини, что я такая. Сил совсем нет. Я пытаюсь, а… их нет. И все время спать хочется, только никак не засыпается. Мне просто надо отдохнуть, да?
        - Да. - Булка сладкая до приторности.
        - И все будет хорошо?
        - Конечно.
        Кивает. Верит? Не похоже на то. А на носу капля варенья, и Дар снимает ее. Земляничное.
        - Ты сегодня тоже уйдешь?
        - Мне надо учиться.
        Соотносить теорию с практикой. Вспоминать. Или запоминать, зазубривать то, что, возможно, когда-нибудь будет полезно. Эти вынужденные недолгие расставания заставляют нервничать, но Дар не готов видеть Ллойда на своей территории, пусть бы от нее были лишь дом и сад, и те одолженные.
        - Если хочешь, я останусь.
        - Хочу. - Меррон все-таки ложится, сунув ладошки под щеку. - Когда ты уходишь, мне… нехорошо. Я начинаю думать, что ты не вернешься…
        Волосы у нее отрастают медленно и жесткие, как конская грива.
        - И думаю, думаю… от этого мерзну. Ерунда, правда? Не бывает, чтобы от мыслей замерзали.
        Бывает. Дар бы отогрел, только пока не умеет. И если бы не сказала, он бы даже не понял, что не должен уходить.
        - Мне казалось, что тебе все равно.
        - Нет. Я просто не хочу мешать. Зачем ты вообще со мной возишься?
        - Затем, что… помнишь, я обещал тебе все объяснить? Будешь слушать?
        Будет, она переворачивается на спину и смотрит внимательно, настороженно даже. Недоверчивая женщина. И удивительное дело - рассказывать ей легко, настолько легко, что хочется рассказать вообще все. Про ту дорогу, кресты, красный шарф и ночь огненных кошек.
        Про Арвина Дохерти.
        Сержанта.
        И другие дороги, которым не было конца. Про крепости, войну, и… и ей нельзя такое слушать. Быть может, как-нибудь потом. Есть ведь и другие истории. О домах и красной черепице крыш. О ежегодной ярмарке, куда привозили товары со всей Фризии. О том, как он сбежал из дому, чтобы пойти с бродячими артистами, и заблудился в толпе… о неудачной краже сахарного кренделя - денег Дар лишился быстро, а желания остались.
        …о позорной поимке, розгах и полугодовом запрете на сладости.
        …о шоколадных конфетах, которые брат таскал в рукавах, потому что карманы бы оттопыривались, а рукава были широки, удобны. Наверняка отец знал про те конфеты, но молчал, делая вид, что не замечает.
        …системе.
        Наверное, обо всем, что с ним происходило.
        Только рассказчик из него никудышный, если Меррон засыпает. И сон ее глубок, спокоен, поэтому Дар не решается его нарушить. В саду действительно мирно. Бабочки. Птички. Розы вот.
        Варенье недоеденное, на которое слетаются осы.
        Непривычное, оттого и неудобное ощущение покоя. Оно длится и длится… и Дар сам поддается дремоте, сквозь которую слышит сад. И скрип калитки. Шаги - старый садовник, которому разрешено здесь появляться. Звонкие женские голоса горничных… скоро уйдут.
        Ему не нравится, когда кто-то посторонний находится рядом с Меррон.
        …щелканье секатора.
        Этот металлический звук мешает уснуть. И Дар почти готов прогнать всех, но останавливает себя. Ему нужно учиться ладить с людьми.
        И с женой тоже.
        Он улавливает ее пробуждение и открывает глаза на секунду раньше.
        - Вечер добрый.
        - Уже вечер? - Меррон хмурится и пытается сесть.
        - Почти.
        Сверчки поют. И сумерки скоро. Похолодало ощутимо, и осень уже близка… а там зима… и пора что-то решать, но Дар до сих пор не уверен, что готов сделать выбор.
        - Надо было меня разбудить. - Она трет глаза и встает, но тут же садится. - Я, кажется, ногу отлежала… теперь вот судорога. Пройдет, да?
        Вытянув ногу, Меррон пробует шевелить ступней, тянет носок, поджимает пальцы.
        - Дар… то, о чем ты говорил… про тебя и про меня… - на него не смотрит, - то есть выбора нет?
        Ни выбора, ни даже шанса на выбор.
        - Нет.
        - Хорошо.
        Дару показалось, что он ослышался. Ему казалось, Меррон будет злиться. Ее ведь даже не спросили, хочет ли она быть чьей-то парой, делить жизнь пополам, и ладно бы с кем-нибудь более нормальным.
        - Я знаю, что жена из меня отвратительная…
        Не более отвратительная, чем из него муж.
        - …и что леди мне никогда не стать. А на протекторов всегда смотрят. То есть и на них, и на жен… и все бы видели, что я не гожусь на эту роль. Вообще никак не гожусь!
        Меррон выставляет локти, пытаясь его оттолкнуть. Вот бестолковая женщина.
        - Я думала, что ты выберешь себе другую жену…
        И снова замерзала от этих мыслей.
        - …правильную.
        Она устает сопротивляться и сама его обнимает. Вот так намного лучше.
        - Я не хочу, чтобы ты выбирал другую. Я эгоистка, да?
        - Нет. У тебя просто планы. Грандиозные. Я помню.
        О планах Меррон больше не говорит, ни в этот день, ни в следующий. Хватает и других тем: о Краухольде, травах и кошке, которая пробирается в сад. О сливочном масле и неудачной попытке поладить с местной плитой.
        Меррон когда-то умела готовить.
        Честное слово!
        Об инструментах, которые вряд ли получится вернуть. Да Меррон и не знает, имеет ли она право и дальше заниматься тем, чем занималась. И не знает, хочет ли.
        Да, трусость, но… ей не хочется больше видеть, как кто-то умирает. Это ведь пройдет?
        Наверное.
        Однажды ночью Меррон все никак не может заснуть, ворочается, сражается с рубашкой, которую все-таки стягивает, отправляя на пол.
        - Ты ведь не спишь? - Это не вопрос - констатация факта. - Я знаю, что ты не спишь. И знаю, когда спишь. И где ты находишься, и… и это нормально?
        - Да. Будет еще… плотнее.
        На двуспальной кровати под балдахином, украшенным золотыми аксельбантами, становится тесновато. А Меррон переворачивается на живот, укладываясь почему-то поперек кровати.
        - Я, кажется, совсем выспалась. И теперь буду мешать.
        Она расставляет локти, и острые лопатки на спине почти смыкаются. Еще немного, и кожу прорвут.
        …ей нельзя больше голодать.
        …и нервничать.
        …и Дар должен хорошенько подумать, прежде чем сделать выбор.
        - Если хочешь, я уйду, - предлагает она.
        Тогда он точно не заснет, да и… сейчас сна требуется много меньше.
        - Не хочешь, - с чувством глубочайшего удовлетворения замечает Меррон. - Тогда расскажи о чем-нибудь… о Фризии. Нам ведь туда придется отправиться?
        - Не знаю.
        Хочет ли Дар вернуться домой?
        Он не уверен. Его дом погиб вместе с семьей и, кажется, еще задолго до той ночи, когда алая волна выплеснулась на город. Что он помнит?
        Людей, которых не стало.
        Дворец, разрушенный до основания.
        Город, ныне мертвый.
        Дорогу. Кресты.
        - Дар… - Меррон не позволяет остаться на той дороге, вытягивает из воспоминаний и сама цепенеет. Она выглядит уже почти здоровой, но это кажущееся здоровье, которое легко разрушить.
        - Все хорошо, Меррон. Сейчас Фризия - это…
        Десяток удельных доменов, которые грызутся между собой. Забытый, проклятый Дарконис, где, по слухам, еще живут безумие и призраки казненных. Обжитое пиратами побережье. И Цитадель последним оплотом Свободных людей.
        Котел, где последние двадцать лет варились войны.
        Справится ли с ним Дар?
        Возможно. Лет этак за десять - пятнадцать, но… Меррон не выдержит.
        Она пойдет за ним, без возражений и вопросов, будет терпеть, держаться, пока сил хватит. А они закончатся быстро.
        Оставить ее на границе, как предлагает Ллойд? В каком-нибудь тихом городке, который был бы безопасен? Наведываться раз в году, а то и реже, выживая от встречи до встречи? И каждый раз трястись: не вывел ли тех, кто не слишком рад возрождению Фризии, на Меррон?
        Не выход.
        - Скажи, ты слышала что-нибудь о Хратгоаре?
        Качает головой и ждет продолжения.
        - Это остров, вернее острова. Два десятка крупных и с полсотни мелких. На некоторых только птицы и живут… еще тюлени вот. И морские слоны. И касатки туда заглядывают.
        Север. Затяжная зима и короткое лето с цветущим вереском.
        Население в сто тысяч. Разбросанные поселения, где живут общинами. Длинные дома с открытыми очагами. Узкие корабли, именуемые «морскими змеями», что без страха выходят в море, проводя там месяцы и даже годы, добираясь до самого края земли.
        И храм, выложенный из грубо отесанных камней, опустевший еще после Первой войны. Черный круг-проплешина, который называют Следом Молота, поскольку божественный молот некогда упал на землю и ранил ее. И обычай, дающий раз в год каждому право бросить вызов кому угодно: хоть бы вольному ярлу, хоть бы хевдингу, хоть бы самому владетелю Хратгоара, конунгу,^{10}^ в чьих жилах еще течет кровь древних людей.
        Победитель получает все.
        - Ты вызовешь его?
        - Вызову.
        - И победишь? - уточнила Меррон.
        - Конечно.
        На Хратгоаре не будет дворцов и сложных дворцовых ритуалов. Заговоров. Политической целесообразности… они ценят силу. И силе покорятся.
        - Когда?
        - Осенью. Следующей. Мне надо кое-чему научиться.
        А ей - отдохнуть, чтобы больше не замерзала от собственных мыслей. Рука и сейчас холодная. Ледяная просто рука забралась под рубашку.
        - А мне?
        - Если захочешь. Провоцируешь?
        - Греюсь.
        Взгляд честный. Невинный даже. Безумная женщина.
        - И родинки проверяю. У тебя раньше много родинок было. Вдруг исчезли? Как ты тогда без родинок?
        Повод был серьезным.
        - Женщина, если ты не остановишься…
        - …ты опять сбежишь. - Меррон убрала руку и отодвинулась. - Извини.
        Все-таки запомнила. И вышло-то донельзя глупо: Дар просто не хотел спровоцировать очередной приступ. Оправдаться? Он не умеет. Да и не ждет Меррон оправданий, отворачивается.
        - Я что-то… мне просто показалось, что ты… то есть я слышу, что ты…
        Она забралась под одеяло.
        - Меррон… а это уже непорядочно.
        Одеяло подождет. И лучше, если на полу.
        - Сначала дразнить, потом прятаться…
        У нее сердце колотится как ненормальное. И сама дрожит, будто и вправду вот-вот замерзнет.
        - Я не прячусь!
        - Ага…
        На шее нервно пульсирует жилка. А от кожи пахнет все тем же земляничным вареньем.
        - Не шевелись.
        - Почему?
        - Потому что я так сказал. Жена должна быть послушна мужу…
        А Дару надо убедиться, что он не причинит боли. И вспомнить ее тело. Угловатое. Нервное. Откликающееся на прикосновения. Ямка под ключицей. И нежная маленькая грудь. Шрам, которого не было. Пушок на животе…
        …спешить некуда.
        Замечательно, что больше некуда спешить.
        - …и я слышала, что на юге в моде круглые воротнички. - Леди Шарлотта обладала уникальным умением часами говорить об исключительно важных вещах. - Но, помилуйте, как это может быть красиво? Треугольный вырез и круглый воротничок?
        Она была искренна в этом своем недоумении. И утомительна до невозможности.
        - Квадратный и только квадратный, чтобы подчеркнуть изящество шеи…
        Тисса вздохнула. Согласившись с необходимостью несколько обновить гардероб, она рассчитывала, что с нее снимут мерки и только.
        - И все-таки взгляни на эти ткани… - Шарлотта, взяв дело в свои руки, не собиралась отпускать жертву так легко. - Бархат… или вот муар… атлас…
        Красивые ткани. Темные. Не черные, но… почти.
        - Какой-нибудь очень простой фасон, который при случае…
        Нет, эта женщина вовсе не зла, скорее предусмотрительна и привычна к реалиям мира, которые она пытается донести до Тиссы и нашей светлости. Темное платье не будет лишним. Всегда кто-то умирает… завтра, послезавтра… когда-нибудь. Тем более что в Ласточкином гнезде почти готовы проводить его светлость в последний путь.
        …хотя, конечно, венки из можжевельника и падуба^{11}^ следовало бы заказать заранее.
        …и траурные ленты присмотреть, не говоря уже о том, чтобы выкрасить достаточно полотна для драпировки зала, а то потом будут говорить, что их светлость не уважают мужа.
        …бальзамировщика хорошего опять же найти не так-то просто, а вряд ли в ближайшем времени удастся доставить тело в семейную усыпальницу Дохерти…
        - Мы подумаем. - Я сдерживаюсь, потому что ссора, пусть бы и самая непродолжительная, ударит по натянутым нервам Тиссы. - Спасибо.
        Шарлотта рада помочь настолько, насколько это вообще в ее силах. Ей жаль Тиссу. По-своему. А еще она считает ее полной дурой, которая не воспользовалась удобным случаем, чтобы избавиться от мужа. Нет, Шарлотта любит Седрика, ведь родила же ему двоих детей и подумывает над третьим - так оно верней: чем больше детей, тем надежней ее положение. Но вот возиться с тем, кто одной ногой в могиле и вряд ли вернется… увольте.
        В конце концов, вдовой быть не так уж тягостно. А если вдовой при титуле и деньгах…
        У нее хватает ума молчать, но не хватает такта скрывать мысли и оставлять советы при себе. И Тисса вновь белеет, прикусывает губу, стыдясь этой своей слабости.
        - Она… она неплохая женщина.
        Наверное, так.
        Пухлая. Суетливая. Немного бестолковая. Она легко сочувствует и легко обижается, впрочем, так же легко забывает и о сочувствии, и об обидах. Так ведь проще.
        Я собираю образцы тканей, якобы забытые Шарлоттой. Она все еще надеется на наше благоразумие, ведь каждому ясно, что приличное платье не сшить за день или два. Я не сомневаюсь, что в гардеробе леди Шарлотты отыщется с полдюжины платьев, которые будет уместно надеть на похороны.
        - Урфин поправится. - Я присаживаюсь рядом и отбираю у Тиссы кусок темно-синего бархата, который безжалостно отправляю в камин. Камины, оказывается, крайне удобная вещь. - Он уже поправляется…
        - Тогда почему мне нельзя к нему?
        Не верит. Вернее, очень хочет верить и очень боится. И страх растет день ото дня, ведь все вокруг говорят обратное. Сложно идти против всех, но у Тиссы хватило смелости продержаться. Ей ведь советовали, ежедневно, назойливо, с дружеской снисходительностью…
        Она рассказала мне об этом. Еще о темноте, что длилась и длилась. Гавине, который помогал, потому что сама Тисса не справилась бы, а она боялась подпускать к Урфину кого-то незнакомого. Долэг, требовавшей освободить Гавина, и о том, что эти двое впервые поссорились. И Гавин выговорил Долэг так, что она два дня рыдала.
        А потом обвинила во всем Тиссу.
        Про Шарлотту и остальных леди, решивших подготовиться к похоронам. Они действительно желали помочь Тиссе и оскорбились, когда она сорвалась на крик. А ей просто не хватило сил сдержаться.
        Про молоко, которого вдруг не стало…
        …и леди Нэндэг, что подыскала кормилицу и няню. А потом и вовсе взвалившую на себя все замковые хлопоты. Тисса не представляет, что бы делала без нее.
        - Почему Урфин не хочет меня видеть? - Она подняла другой лоскут, иссиня-черный, гладкий.
        Его я тоже отправила в камин.
        - Потому что мужчина. Он не тебя не хочет видеть. Он не хочет, чтобы ты видела его слабым. Не слушай этих куриц… тебе пойдет зеленый, но не этот…
        Траурная зелень с проблеском черноты сгорает быстро.
        - Яркий. Изумрудный… и с золотом. Или серебром? Если под волосы, то лучше, чтобы серебро.
        У нее в голове отнюдь не наряды. Она согласна на все - синий, зеленый, красный, серый… пожалуй, теперь я лучше, чем когда-либо прежде, понимаю Ллойда. Обладай я его способностями, удержалась бы от искушения их применить?
        Сомнительно.
        - Ты хозяйка дома. - Я точно знаю, что именно подействует на Тиссу. - И на балу ты должна выглядеть именно хозяйкой…
        Это правда. Ласточкино гнездо - прекрасное хрупкое творение Безумного Шляпника,^{12}^ стоящее на каменной игле, но оно - не мой дом.
        Замок другой. Он похож на Кайя, столь же тяжеловесен и надежен.
        И ждет нашего возвращения.
        - Я не уверена, - Тисса собирает образцы тканей, - что сейчас уместно устраивать бал.
        - Уместно.
        Нельзя показывать слабость даже союзникам.
        А зеленое ей к лицу. И диадема с изумрудами - все-таки слухи о плачевном состоянии казны Дохерти были несколько преувеличены - выглядит почти короной.
        Лицо Тисса держать умеет. Она мила. Приветлива. Улыбается. Идет по залу, останавливаясь лишь затем, чтобы переброситься парой ничего не значащих фраз с очередным гостем… гостей в Ласточкином гнезде множество. И Тиссе действительно знакомы все эти люди.
        И ей хочется быть гостеприимной хозяйкой.
        Но взгляд нет-нет да останавливается на возвышении, где под сине-белым знаменем стоят четыре кресла. И на окне, задернутом рябью дождя. Здесь дождь - хорошая примета, и за стеклом просвечивает радужный мост. Я скрещиваю пальцы за спиной, загадывая желание.
        Не на сегодня: я знаю, что будет дальше.
        Урфин гордый. И упрямый. Пусть каждый шаг дается ему тяжело, но он дойдет до постамента, а вот подниматься не станет.
        Замрет, опираясь обеими руками на трость. А потом сядет на ступеньку, в очередной раз продемонстрировав вопиющее нарушение общественных норм.
        Но ему можно: он выжил.
        И Тисса, которой больше всего хочется броситься ему на шею и заплакать, от пережитого страха, от радости, просто оттого, что он здесь, рядом, сдержит порыв.
        Смотрят ведь.
        Она коснется его раскрытой ладони и что-то скажет, очень тихо, так, что слышать будут лишь двое. А потом сядет рядышком и позволит себя обнять. Смотрят? Пускай. Он выжил, потому что было ради кого жить. И это сочтут хорошей приметой, лучшей, чем дождь.
        …мне не нравится, что у этого платья сзади такой вырез. И вообще оно слишком…
        Кайя проводит по кромке кружева. А вырез, между прочим, весьма скромный. Последнее веяние моды, где обошлось без воротничков. И Кайя расстраивают открытые плечи.
        …какое-то совсем слишком.
        …не идет?
        …идет.
        Мы просто ревнуем. Самую малость. Еще немного нервничаем, потому что людей вокруг слишком много. Им любопытно взглянуть на женщину, из-за которой началась война. Так говорят.
        - Еще не началась. - Наклонившись, Кайя касается шеи губами.
        Долгое общение с Урфином пошло ему на пользу. А шелест вееров подсказывает, что одной сплетней стало больше.
        - И когда?
        Сейчас я бы предпочла оказаться в месте менее людном… лучше вовсе безлюдном.
        - Послезавтра.
        Меня обнимают, закрывая от посторонних взглядов и одновременно демонстрируя всем и каждому, что эта территория занята.
        …а Урфин?
        …он знает, что и как делать. Справится. Еще месяц, и в седло полезет. Я ему запретил, но он же все равно полезет.
        И здесь я всецело с Кайя согласна. Полезет, доказывая себе самому, что способен и верхом ездить, и меч держать. Хорошо, если этим дело ограничится.
        …больше никаких турниров, поединков и войн. Это он понимает. Ему есть что терять. А мне есть что предложить ему взамен. У него золотая голова, когда он дает себе труд о ней вспомнить.
        Их светлость ныне ворчливы. И не намерены отпускать меня. Он и так слишком долго держался вдали, пусть бы и рядом, пусть бы и проверял каждый день, убеждаясь, что с нами все в порядке, но… Кайя этого мало.
        …расскажешь?
        …расскажу. На самом деле война - это просто. У меня есть армия. И ресурсы. Силы. Мы дойдем до города без особых проблем. И с городом я справлюсь.
        Это не бахвальство, Кайя точно знает, что делать.
        …с разрухой сложнее. У нас хватит припасов, чтобы пережить зиму и не допустить голода. Но потребуется жестко пресекать любые попытки воровства и перепродажи зерна…
        Что практически нереально. В этой цепочке слишком много звеньев, чтобы контролировать каждое. Злоупотребления будут. Вопрос в том, сколько их будет.
        …в любом случае следующий год будет зависеть от того, какой урожай получим. А чтобы получить урожай…
        …нужно обработать землю.
        …именно. Мы принимали беженцев, но не все захотят вернуться. А есть еще убитые. Или те, кто ушел с земли. Есть земля ничейная и просто потерявшая хозяев.
        И хозяевам придется доказывать, что это их земля. А кто-то захочет получить больше, чем имел. Удобный случай расширить владения.
        …есть целые деревни, города, поместья, майоратные земли, те, что брались в аренду или, напротив, были куплены…
        Имущественные споры неизбежны, как и появление мошенников. Поддельные документы. Ложные свидетели. Подкуп.
        …ты даже не представляешь, насколько права. Посмотри на этих людей.
        Обыкновенные. Кто-то богаче и стремится богатство продемонстрировать. Кто-то гордится древностью рода. Кто-то привез дочерей, надеясь подыскать им пару… или сыновей, которым скоро идти на юг. Барон Гайяр прибыл и держится рядом с сестрой, которая не слишком-то рада этому родственному визиту. Деграс что-то выговаривает Седрику, и тот хмурится, огрызается, но как-то неуверенно. Гавин держится в стороне от отца…
        …а Долэг запретили появляться на балу.
        Ей ведь нет двенадцати. Сколь знаю, это весьма ее расстроило. У нее платье и планы, а тут такая несправедливость.
        …они пойдут за мной не только потому, что верны дому Дохерти. У Деграса шесть сыновей. Старший наследует манор отца. Седрик останется сенешалем в Ласточкином гнезде. Гавин еще мал, но когда подрастет, то вероятно найдет место при замке. Урфин говорит, что парень сообразительный.
        Но есть еще трое, которые не получат ничего.
        И Деграс не один. На Севере мало земли, и она уже разделена. Никто не станет дробить манор, а следовательно, младшим сыновьям дорога или в море, или в рыцари.
        Тогда как революция изрядно проредила поголовье южной аристократии.
        …именно. С теми землями, у которых хозяев не осталось, просто. Я имею право распоряжаться ими по своему усмотрению. Но таких не будет много. Всегда отыщется кто-то из дальней родни… а чаще всего выживают дети. Наследников умеют прятать…
        Но ребенок не способен управлять поместьем, тем более если это поместье разоренное. Восстановление потребует сил, денег и желания. А тот, кого назначат опекуном, вряд ли будет готов бескорыстно работать на подопечного.
        …у меня нет времени ждать, когда наследники подрастут. Или научатся делать то, что должны бы. Однако и отстранить их не выйдет. Такой шаг создаст прецедент, который может подорвать доверие к моей власти в будущем.
        …и что останется?
        …брачные договоры для тех, кто старше двенадцати. С правом наследования титула детьми, рожденными в этом браке. Для тех, кто моложе, - отсроченный договор.
        Мера неприятная. Кайя она не по вкусу, но ему нужно восстановить разрубленные нити управления страной. В подобных браках не будет любви, но в этом мире в принципе не особо смотрят на чувства. Свежая кровь подпитает иссохшие корни родовых деревьев.
        Право наследования будет соблюдено. А реальная власть останется в руках людей, нужных Кайя. И пусть не ради себя - ради сыновей или дочерей, ради внуков, которые получат землю и титул, они будут работать.
        …Урфин ими займется?
        …не только. Сейчас удобное время менять что-либо. Законодательство. Структуру власти. Саму систему управления. К примеру, я не хочу возвращения гильдий, но я должен предложить что-то взамен. Рабство не вернется, но мне надо будет что-то делать с бывшими рабами и хозяевами, которые потребуют возмещения убытков.
        Понимаю. Легко переписать закон, но куда сложнее заставить принять его. Что ж, нельзя было ждать, что знамя, водруженное над рейхстагом, само по себе решит все проблемы. А Кайя меланхолически продолжил:
        …есть еще преступники и те, кто вынужден был нарушать закон. И нужно отделить одних от других. Нельзя казнить всех, но и миловать придется с оглядкой. А судьи будут действовать моим именем…
        Что проросло на полях войны? Мародеры. Насильники. Убийцы. Воры. Мошенники. И те, кто просто имел неосторожность высказаться в поддержку старой власти. Добавим к этому нехватку судей, общую суматоху и неизбежные попытки свести личные счеты.
        В таких условиях коррупция не просто расцветет - заколосится.
        …добавь жадность. Через год-два некоторым покажется, что если они меня поддержали, то имеют право не соблюдать мои законы. Или кому-то награда покажется недостаточной, он решит получить больше, чем это возможно…
        Налоги. Поборы. И в результате - разорение того, что не сумела разорить война.
        …еще лет через пять или десять бароны решат, что достаточно окрепли и попытаются навязывать мне свою волю. К этому времени мне нужно создать противовес. И четко очертить границу, за которую они не смогут переступить.
        Это никогда не закончится.
        Война, которая меняет обличье. Но если я хотела другой жизни, мне следовало выбрать другого мужа. Вот только другого я не хочу.
        Глава 18
        НОВЫЙ СТАРЫЙ МИР
        Замечательный день сегодня. То ли чай пойти выпить, то ли повеситься.^{13}^ Из личного дневника одной леди
        Весь день накануне отъезда шел дождь. Даже не дождь - зыбь, когда сам воздух становится водой. Сырость пробиралась в Ласточкино гнездо, и огонь в каминах разгорался, не желая уступать ни пяди пространства.
        Мне было хорошо.
        Пожалуй, я научилась ценить именно те минуты, которые были здесь и сейчас, оставляя заботы завтрашнему дню.
        Комната. Колонны книжных шкафов, за стеклянными дверцами которых выстроились тома в кожаных переплетах, красных, синих, бурых. Толстый ковер, попираемый когтистыми лапами стола. Кресла у камина для меня и Тиссы.
        Плетеная корзина, где дремлет Шанталь - дождь умеет петь колыбельные детям. И Йен, нахохлившийся, ревниво наблюдающий за всеми, кто приближается к колыбели.
        Шанталь тоже его территория.
        И Брайан, которому дозволяется трогать корзину. Впрочем, сегодня Брайана забрал отец, и Йен по этому поводу пребывает в печали. Ему неинтересны оловянные рыцари, отлитые с удивительным мастерством, - среди всего войска не сыщется двух одинаковых. И деревянный медведь, у которого двигаются ноги. И даже гнедая лошадка на полозьях, из-за которой вчера шла война… Он не хочет есть и в кровати оставаться не способен, но забирается ко мне в кресло и, свернувшись калачиком, все-таки засыпает.
        …а ты не хочешь отдохнуть?
        …не-а. Мне хорошо.
        Просто сидеть, смотреть на огонь, на Тиссу: она улыбается собственным мыслям. На Йена. На Кайя и Урфина, которые склонились над столом, что-то обсуждают шепотом, хотя все равно ясно - спорят. Почти бодаются, лбом в лоб упершись.
        Оба упрямы.
        И что за беда, если Урфин все еще роняет листы, сам за ними тянется, натужно улыбаясь, показывая, что ему это вовсе несложно. А Кайя не мешает.
        Сложно. Но нужно. Сидеть. Вставать. Ходить, пусть бы опираясь на трость. И вряд ли кто догадывается, насколько тяжело ему дается каждое обычное движение. Но Кайя обещал, что он поправится, и я верю мужу.
        …я ему сказал, что если он полезет в седло, то я его выпорю.
        …а он?
        …а он ответил, что я права такого не имею. Он ныне старший в роду.
        То есть самый благоразумный и ответственный? Действительно, лучшей кандидатуры на должность при всем желании не отыскать.
        Нет, Урфин изменился, и сильно, но я помню его прежнего.
        И оттого веселюсь.
        …на самом деле так оно и есть. Урфин может отказаться принимать меня в род, и таким образом он и его дети наследуют майорат Дохерти.
        …Кайя, ты всерьез думаешь, что он поступит подобным образом?
        Не было бы лень вставать, отвесила б подзатыльник.
        …ты веришь ему?
        Верит. И боится этой веры. Он точно так же доверял Магнусу, а тот предал. И мысль о том, что он способен ошибиться еще раз, лишает Кайя душевного равновесия.
        …не в этом дело. Я знаю, что ему предлагали. И знаю, от чего он отказался. И чем заплатил. Он заслуживает того, чтобы остаться хозяином здесь.
        …ну и пусть остается.
        …как только я верну себе право на имя, Урфин станет даже не вторым - третьим… или четвертым по праву наследования. Я собираюсь кое-что изменить в законодательстве.
        Я даже догадываюсь, откуда этот ветер перемен дует.
        …Урфин меня поддерживает…
        Ничуть не сомневаюсь. У него тоже дочь, и вряд ли ему по вкусу пришлась мысль, что кто-то когда-то будет иметь право распоряжаться и его дочерью, и ее имуществом, точнее, включит Шанталь первым номером в списке этого самого имущества.
        И я не желаю, чтобы Настасью передали в чье-то владение по договору.
        …Кайя, а ты его спрашивал?
        …да. Я пытался объяснить, насколько серьезные уступки он совершает. А он меня обозвал.
        Интересно как?
        …нехорошо. Он не понимает…
        …или как раз таки понимает?
        Как объяснить Кайя, что строгая иерархия существует лишь в его отдельно взятой голове и еще, быть может, на страницах Родовой книги, где четко прописано, кто и кем кому приходится. Но когда люди жили по ранжиру?
        Кайя - протектор. Все его титулы и права мураной на лице написаны. И Йен когда-нибудь взвалит эту ношу. Я, пожалуй, рада, что моя дочь от нее избавлена, и не знаю, как переживу то, через что Йену придется пройти. Он же совсем маленький, за что ему так мучиться?
        Сколько вообще у него осталось времени? Пара лет детства и… обязанности. Ограничения. Сила, которой слишком много, чтобы позволить себе беспечность. Клетка размером с протекторат. И зависимость от кого-то, с кем случай сведет.
        Вечный страх потери и безумия, которое обернется большой кровью.
        Он изначально рожден несвободным.
        …все в какой-то мере несвободны. Будь у меня выбор, я бы попытался стать художником.
        …у тебя бы вышло.
        Возможно, когда-нибудь Кайя вновь начнет рисовать.
        …ну… художники разными бывают. Представь, если бы и живописец получился никудышным? Остаток жизни я бы изготавливал вывески… или вот расписывал трактиры… еще публичные дома. В некоторых любят впечатление произвести, заказывают картины.
        Предполагаю, какого содержания. И представив, как Кайя со своей обычной старательностью разрисовывает стены борделя голыми бабами, я хихикнула.
        …ну там не только женщины… там обычно в процессе и…
        …извини, бывать не доводилось. Поверю твоему опыту. В процессе, значит, в процессе.
        А краснеет он по-прежнему легко.
        Но дело не в публичных домах, а в том, что его дорога была предопределена изначально. Как будет и с Йеном, сколь бы выдающимися талантами он ни обладал. Художники? Стеклодувы? Музыканты?
        Кто-то должен держать границы мира, а с остальным как-нибудь люди разберутся.
        Хороший день перетекает в хороший вечер на двоих с запахом кофе, корицы и кардамона. На ладони Кайя кофейная чашка выглядит совсем уж игрушечной, даже на глоток не хватит. Но думает Кайя не про кофе.
        - Осень? - Я знаю, что его беспокоит.
        Завтрашний день.
        Выезд. И дорога, которая по слякоти. Дожди, что начались слишком рано. Вернее, дожди начались как раз вовремя, а мы задержались в Ласточкином гнезде.
        Бароны желали выступить как можно скорее, слали гонцов, напоминая о долге, обязанностях и тех проблемах, которые приносит с собой поздняя осень.
        - Ну ты же не мог его бросить. - Мой кофе закончился, и я нагло забираю чашку мужа. Во-первых, он все равно не понимает прелести этого напитка, во-вторых, когда я еще попробую правильно сваренный кофе. Нет, по моей просьбе принесли бы, но… чужой вкуснее.
        - Не мог.
        - И не можешь ждать до весны. Так?
        - Да.
        Как не может оставить меня в теплом и безопасном замке. Когда-нибудь Кайя научится отпускать меня. Наверное.
        - Тебя это тяготит? - уточняет он.
        - Нет.
        Мне даже спокойнее, когда он рядом. И не пугает меня этот поход. Дождь? Дорога? Война? Как-нибудь переживу. Если с Кайя, то определенно переживу.
        Вот только поскорей бы все закончилось.
        - Я постараюсь.
        Кайя сдержит слово. Мы пойдем настолько быстро, насколько возможно. Я знаю, что там, за валом, многие ждут его возвращения. Затмение - знак свыше, а когда люди рисковали спорить с небесами?
        Разве что пушки все еще заставляют нервничать.
        - Сами по себе пушки - это лишь вещи. - Кайя, не дожидаясь приглашения, вытягивается на ковре. Ему нравится смотреть на меня снизу вверх, а мне приходится держать чашку аккуратно. Не хватало еще кофе на их светлость пролить. Нет, с ним-то ничего не случится, но кофе жалко. - Рядом с пушками будут люди. А с людьми я управлюсь.
        К нему возвращаются силы, и бледно-лиловые ленты мураны с каждым днем становятся темнее.
        - Их война меня кормит. - Кайя отбирает чашку.
        - А если люди перестанут воевать?
        - Тогда мы вымрем.
        Кажется, это случится еще нескоро.
        И я перебираю рыжие пряди, опять отделяя седину, к которой уже почти и привыкла. Кайя закрывает глаза. Ему не просто приятны мои прикосновения, ему они жизненно необходимы.
        Я вижу больше, чем прежде.
        - Я разговаривал с Ллойдом. Хаота больше нет, а в Ласточкином гнезде безопасно. С моими выкладками по общей ситуации он согласен…
        …премудрые советы нужны не только Гарту. Кайя взрослый, но он слишком долго был один и слишком много ошибок совершил.
        - …и когда погода позволит, отправит Настю в убежище.
        Сердце екнуло и остановилось.
        И зажав пряди между пальцами, я дернула.
        - И ты молчал?
        - Я же говорю!
        А взгляд обиженный. Он мне приятное сделать хотел…
        - И когда вы решили?
        Подозреваю, еще тогда, у костра, который на троих.
        - Следовало убедиться, что все получилось. - Он трется щекой о руку. А я… чего я злюсь? Оттого, что мне не дали пустой надежды? Такой, которая могла бы не исполниться? - Ллойду - отойти. Устроить где-то Биссота, пока не станет ясно, что с ним делать. Еще люди… темнота, затянувшаяся на несколько дней, - это стресс. А стресс почти всегда порождает агрессию.
        - Прости.
        - Ты красиво злишься. Синий. И лиловый еще.
        Ну да, эмоции, разложенные на палитре цветов.
        - Я думаю, к середине зимы она будет здесь.
        Это не так и долго, но… где будем мы?
        - Тоже здесь. - Кайя целует руку. - Мне понравилось, как ты рассказывала про тот праздник, который с елкой. Чтобы шарики стеклянные. И подарки.
        Шарики, значит. И подарки. Я с бантиком.
        - Согласен.
        - И в каком месте бантик завязать?
        Кайя думает недолго:
        - Пусть сюрприз будет.
        - Согласна.
        Все-таки как-то он на меня смотрит… не так, как обычно.
        - Это из-за платья, - признается Кайя и, протянув руку, трогает кружевной воротничок. - Оно меня нервирует.
        Интересно, чем же?
        - Ты большой и грозный. - Я изо всех сил стараюсь не смеяться. - Тебя не должно нервировать какое-то там платье…
        Обыкновенное. Простенькое даже.
        - Умг. - Пальцы соскальзывают с кружева, невзначай касаясь кожи.
        Замирают.
        Мне достаточно чуть отстраниться, и разговор перейдет на другую тему, отвлеченную и безопасную. Не будет упреков или обиды, Кайя отступит на месяц, или год, или вообще навсегда, единожды определив для себя границу.
        Ну уж нет. Не позволю.
        - Значит, дело в платье… - Я провожу по щеке, на которой разворачивается лиловая, бледная пока спираль.
        - Исключительно.
        - Тогда, пожалуй, мне надо наградить портного…
        Его пальцы ласкают шею. И вряд ли они причастны к тому, что платье предательски съезжает, обнажая плечо… воротничок, державшийся на перламутровых пуговках, вдруг отстегивается.
        - Это не я. - Кайя исключительно честен. - Он сам.
        Верю.
        Как не поверить-то… платья в принципе коварные создания. Главное, вовремя от них избавиться… и от его рубашки тоже.
        Поднимаясь, Кайя задевает столик, и на пол летят крохотные чашки, блюдца, кофейник. Никогда не думала, что запах кофе может быть настолько ярким и будоражащим.
        - Это от тебя пахнет. - Кайя осторожно обнюхивает мои волосы и руки, наклоняется. - И кардамон…
        - А еще корица.
        - Точно.
        Я тоже чувствую этот вкус на губах. Своих? Кайя? Мы делимся друг с другом.
        - Я начинаю понимать, что люди находят в кофе…
        Он вытаскивает ленту из волос и неторопливо разбирает пряди. Щекочет шею. Нам некуда спешить. Время больше не имеет значения. Другое дело - его тепло, которое на двоих. И рука на спине. Лопнувшая подвязка и шелк чулка, который медленно соскальзывает с ноги.
        Но в какой-то момент лицо Кайя каменеет. Он вдруг упирается руками в пол, выгибается, готовый не то отступить, не то напасть.
        - Это я. - Прижимаю ладони к вискам. - Слышишь? Это же я.
        - Ты.
        - Я здесь. И больше никого к тебе не подпущу. Ясно?
        Я говорю, касаясь губами губ, шепотом. Но Кайя понимает.
        - Я…
        - Ты видишь меня? Видишь, я знаю… - Окаменевшие мышцы расслабляются под моей рукой. - И не отпустишь, правда?
        Ворчание. И горячая ладонь, которая ложится на шею.
        Кайя способен ее сломать. И просто раздавить меня, но я не боюсь. Я точно знаю, что в любом своем обличье он не причинит вреда. Рука вздрагивает и опускается ниже, цепляя ворот нижней рубашки.
        Не отпустит. Ни сейчас, ни потом. Никогда, наверное.
        Что может быть лучше?
        Утром у меня впервые получается проснуться раньше.
        - Привет.
        Он очарователен. Слипшиеся спросонья ресницы. И мурана переползла на левую сторону лица, отчего кажется, что Кайя отлежал щеку до синевы. Но мурана его мало заботит.
        - Я вот подумала, что в походе мне будет очень не хватать этой кровати…
        …она большая. И крепкая.
        Да и вообще во всех отношениях замечательная кровать.
        - Если хочешь, возьмем ее с собой.
        Это не шутка, Кайя меньше всего настроен шутить. Он не жалеет о том, что было вчера, скорее по привычке волнуется о последствиях. И разглядывает мои ладони. Запястья. Плечи и предплечья. Изучает придирчиво живот и спину тоже.
        - Лучше бы массаж сделал.
        Ему надо убедиться, что он не сделал мне больно. А на слово не поверит.
        - Тогда, боюсь, собраться мы не успеем. - Кайя проводит пальцем по позвоночнику. - Забудем взять что-нибудь важное… невосполнимое…
        - Например, кровать.
        - Кстати, я серьезно. Она не такая и тяжелая…
        …пара сотен кило всего. Массив дуба. Бронзовые накладки. Матрац. Перины. Подушки. Пуховые одеяла. Постельное белье… пара-тройка горничных, которые будут им заниматься.
        Заодно прихватим прикроватный столик для пущего удобства.
        И остатки кофейного сервиза…
        Ванну. Она немногим легче, если взять ту, которая чугунная.
        …и свиту не забыть. Поваров. Куафера. Портного. Дюжину белошвеек. Массажистку… нет, с массажем Кайя сам неплохо справляется. Что еще осталось? Запас платьев. Шелковых чулок. Подвязок…
        Шляпки. Перчатки. Горжетку.
        Туфельки.
        Веера.
        Шкатулки с украшениями, вдруг да особо торжественный случай представится, а наша светлость без бриллиантов…
        Кайя сначала фыркает, потом смеется, представив, видимо, обоз с особо ценным барахлом нашей светлости и утренний церемониал, когда все войско стоит, дожидаясь, когда же я соизволю определиться, какой из имеющихся нарядов более соответствует оказии и настроению.
        Помнится, мне обещали амазонку с короткой курткой и четырьмя рядами золотых пуговиц.
        - На четыре ряда я не согласен. - Массаж и вправду несколько затягивается, но я не возражаю.
        - Почему?
        - Долго расстегивать.
        Существенный недостаток…
        - Но платья тебе будут нужны. И драгоценности. Нам придется делать остановки. Задерживаться в некоторых городах…
        …когда меня так гладят, я не способна думать о городах, остановках и драгоценностях.
        Но я поняла: леди Дохерти не имеет права выглядеть недостойно.
        - Все уже упаковали…
        …но кровать придется оставить.
        А ведь и вправду жаль.
        Удобная.
        Затмение Юго переждал в норе. Он слышал далекое эхо прилива, и хруст оболочки, которую пробивали гарпуны Хаота.
        Близость Аномалии будоражила кровь Юго. Его тянуло выйти. Отозваться. Позволить забрать себя. Не будет больно. Хаот подарит ласковую негу забвения. К чему сомневаться? Бояться? Дрожать? Стремиться к недостижимому…
        Юго воткнул в стопу шило.
        Помогло.
        Нет уж, хватит с него. Хаот обещает? Когда Хаот держал данное слово? Нежные напевы свирели - это ложь. Все ложь. А правда - рассыпающиеся башни Пустоши. Ветер, который никогда не пересекает незримую границу. Обессиливающие покровы песков. И комнатушка, лишенная окон. В ней - узкая кровать и ящик для вещей, которые называют личными.
        Тренировки.
        Вечная отупляющая усталость. Травы. Машины, которые растягивают суставы, не позволяя им терять детской гибкости. Боль, к которой Юго привык.
        Переселение на границу внешнего круга. Зиккураты,^{14}^ теряющиеся в низком небе, цвет которого непостоянен. Бараки. Для людей. Для карто. Для иных созданий, которые некогда были людьми. Рабы и ученики. Первые знают, что однажды шагнут в сумрачную тишину коридоров нижних этажей и смирились с участью расходного материала. Вторые боятся достичь предела, ведь тогда они могут пополнить число первых. Иногда даже не достигнув.
        Хаот любопытен.
        И Юго оказывается в другой комнате, где тоже кровать, но ящика нет. И вещей нет. Но жарко. Что бы он ни делал, жарко. Ему дают воду, он пьет, неспособный напиться. И пробует использовать силу.
        Тогда и срывается.
        Мир тянет к себе, и Юго, позабыв о том, чего может достичь здесь - в Хаоте нет ученика, который бы не мечтал войти в состав Ковена, получив беспредельную власть и бессмертие, - бежит…
        …и вот теперь вернуться? Да ни за что!
        И когда зов стихает, Юго смеется. Он слышит темноту, там, за барьерами стен. Он знает, что привело ее в мир. И знает, по какой причине сорвалось Единение.
        Это забавно!
        Юго пускается в пляс, воет, хохочет, сыплет ругательствами, подхваченными во всех мирах, в которых ему доводилось существовать. А остановившись, падает на пол и дрожит.
        Холодно. Снова. Наконец-то. Не снаружи - внутри, как это должно быть. Сердце замедляется, почти остановившись, что тоже правильно. Юго закрывает глаза. Во сне он видит пирамиды, которые плывут и расслаиваются, существуя сразу во многих измерениях. И внешняя, чуждая энергия, переполняет резервуары. На мгновение исчезают жгуты проводящих каналов, а сеть, подпирающая небо Хаота, раскаляется добела. И трещит.
        Вспышка.
        Снежинка на ладони. И ветер, прорвавшийся на Пустоши. Он рожден взрывом, беззвучным, но прокатившимся по Хаоту, отраженным зеркалами миров. И одна за другой лопаются струны, которые удерживают Аномалию на месте.
        Мир-кораблик качается.
        И волны из праха встают одна над другой, летят, спеша добраться до освобожденного пространства. Поземка чертит путь по улицам, ведет за собой ошалевшее небо. И грозовые разряды вязнут в разреженном воздухе… паника. Наверняка паника.
        Плотный кокон, сплетенный магами Первого круга. И те, кто остался по-за чертой этого кокона. Люди. И уже не совсем люди. Совсем даже не они, но тоже гибнущие…
        Пожалуй, это был хороший сон. И проснувшись, Юго улыбался темноте. Правда, эйфория прошла, а дыра в ступне осталась. Не то чтобы сильно мешала - Юго умел терпеть подобные мелкие неприятности, - скорее уж раздражала, напоминая о допущенной слабости.
        На рассвете он выполз из укрытия.
        Пахло паленым. В том, что пожары непременно будут, Юго не сомневался, как и в том, что нынешний его отчет окажется весьма интересен. Тьма всегда позволяла людям раскрыть себя с неожиданной стороны.
        - И не стало ни неба, ни земли! - Кликуша взобрался на плаху.
        Пожар начался на окраине. Но ветер погнал пламя к центру.
        - …ни солнца, ни луны, ни звезд…
        Выгорели дотла пять кварталов. Остальные пострадали в той или иной степени. О жертвах говорили шепотом, словно опасаясь разгневать того, от чьего имени вещал старик в драной хламиде.
        - …и тогда явился тот, кто выпустил огонь, сказав: вот я есть. Я возьму себе жертву малую, дабы не брать большой…
        Юго остановился послушать, не столько старика, сколько тех, кто стягивался к площади. В сером мареве лица людей казались ему одинаковыми.
        - …ибо вы отвернулись от меня!
        Голос сорвался на крик.
        - …закрыли храм мой. Забыли имя мое.
        На губах кликуши выступила пена. Он трясся, но чудом почти удерживался на ногах. И безумный облик его странным образом уживался с человеческими понятиями о святости.
        - Я же прислал вам огонь, мор и глад!
        Кто-то взвыл и забился в судорогах.
        - …и внемлите вестникам, ибо имя мое - Война!
        С обезьяньей ловкостью - куда подевалась немощь - старик спрыгнул с помоста. Юго не ошибся, предположив, что двери храма будут открыты, а первую жертву принесут на ступенях.
        - Напоите мир кровью детей ваших. И тогда пребудет мне сил…
        В тот миг, когда девушка с перерезанным горлом все же затихла - крови достало, чтобы омыть ступени храма, - выглянуло солнце. Что ж, у Кайя Дохерти появилась еще одна проблема.
        Трудно быть богом.
        Паренька Юго заприметил еще в толпе. Тот слушал, но не так, как остальные, без восторга, хмуро, сосредоточенно. К храму потянулся и внутрь бы заглянул, но новоявленный жрец Войны возвестил, что в жилище бога нет места людям.
        Паренек присел у ступенек и, сунув пальцы в кровь, зашептал что-то. Молился? Если и да, то эта молитва отличалась от того совокупного воя, которым люди приветствовали солнце.
        И Юго подобрался ближе.
        - О чем просишь? - шепотом спросил он.
        А горло девчонке перерезали профессионально, одним движением, и так, что сам жрец почти не замарался в крови. Где ж это он наловчился так?
        Ну да Дохерти разберется. Юго подумалось, что рыжему оно в радость будет.
        - Не твое дело.
        Взгляд у парнишки злой. Волчий. Хороший взгляд.
        - Если чего хочешь делать, сам делай, а не богов проси.
        А мальчонка тощий до синевы. И покачивается от слабости.
        - Идем, - велел Юго и взял случайного знакомца за руку, так взял, что рука онемела. - Враги есть?
        - Есть.
        Не заорал. Не попытался вырваться, так, дернулся и, поняв, что не выйдет, притворился сдавшимся. Но именно что притворился. Сердце выдает. Дыхание. И губы поджатые упрямо. Думает, что рука отойдет и уж тогда-то…
        - Убить задумал?
        - Задумал, - согласился мальчишка.
        - Но боишься, что не выйдет?
        - Они сильнее. И с охраной.
        Благоразумие - тоже хорошее качество. Чем дальше, тем больше мальчишка Юго нравился.
        - Я тебе помогу.
        Не поверил.
        - Покажу, что умею. И ты подумаешь, хочешь ли научиться этому.
        В глазах - недоверие и интерес. Кажется, парнишка готов на сделку.
        - А если я откажусь?
        - Я тебя отпущу.
        - Врешь, - с уверенностью ответил он.
        И чутье имеется. Все-таки удачный сегодня день…
        - Вру. Но если сунешься сам, тебя точно убьют. Сколько тебе лет?
        - Восемь.
        Выглядел ученик - а Юго уже решил, что станет учить этого мальчишку, - моложе своих лет, что было плюсом. Минусом - его тело придется разрабатывать, что вряд ли ученику понравится, но… кто и когда спрашивал, чего хотят ученики?
        - Если ты их убьешь, то… клянусь честью рода, что буду учиться всему, чему ты сочтешь нужным меня научить, - произнес мальчишка, глядя в глаза. - Я, Сэйл Кайнар, и телом, и разумом, и душой буду принадлежать тебе до тех пор, пока ты сам не освободишь меня от этой клятвы.
        Мальчик в ближайшем рассмотрении оказался девочкой.
        Впрочем, это никак не сказывалось на планах Юго.
        Список ее был небольшим, а время свободное имелось.
        - Запомни. - К первому из списка Юго девчонку не допустил. Ей, впрочем, и роли зрителя хватило. Она бледнела, но не отворачивалась, не затыкала уши, а лишь крепче сжимала в кулачке перстень с родовым гербом. - Никогда не позволяй эмоциям взять верх над разумом. Используй их. Ты должна управлять своей ненавистью, а не наоборот…
        И тело ее было не таким закостеневшим, как Юго опасался. Благородную леди учили танцам. Что ж, той, кем она станет, пригодится и это умение.
        Все умения в той или иной степени полезны.
        Глава 19
        ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ
        Каждый человек на чем-нибудь да помешан.^{15}^ Наблюдение опытного психиатра
        Я не видела войну. Я видела дорогу.
        Осень. Пелена дождя. И мокрая грива лошади. Хлюпает грязь под копытами, и, захлебнувшись в потоках воды, смолкают волынки. Впрочем, ненадолго.
        К полудню прояснится, и, если повезет, покажется солнце, озябшее, блеклое. Света немного. Тепла еще меньше. И клены роняют на дорогу остатки ржавой листвы. Березы давно облетели, укрывая седую траву…
        Я видела зыбкое серебро рек и сожженные мосты, которые восстанавливались быстро и деловито. Или не восстанавливались, и тогда гусеница войска вязла на переправах. Вода вскипала под копытами, колесами, ногами…
        Я видела ночные костры отражением звездного неба. И купола шатров, которые возникали быстро, словно грибы после дождя, благо, дожди шли регулярно.
        Я видела палатки, повозки, людей, лошадей… сколько их было? Кайя мог бы сказать точно.
        Здесь он снова другой, собранный и деловитый, холодный даже, сосредоточенный на том, чтобы удержать войско вместе. А я ничем не могу помочь. Пожалуй, самая лучшая помощь в данном случае - не мешать, что я и стараюсь делать.
        - Основная проблема - это отсутствие единой структуры. - Кайя спит от силы пару часов в сутки, говорит, что пока ему достаточно, а потом - отдохнет.
        Верю.
        Не лезу с неуместной сейчас заботой. И, пожалуй, понимаю, почему женщинам не место на войне: отвлекают. Ему и так приходится постоянно отвлекаться, убеждаясь, что я не замерзла, не промокла, не простыла, не устала… тысяча и одно «не», которые задерживают всех.
        - Есть люди, которые подчиняются напрямую мне…
        Дни становятся короче, и Кайя смиряется с необходимостью продолжать путь в сумерках.
        Еще неделя или две, и поутру появится лед.
        - …вернее, любой, кому я отдам приказ, его исполнит. Но только мой. Люди Гайяра будут долго думать, следует ли слушать Деграса. Мои способны проигнорировать приказы обоих, равно как любые иные…
        Вассал моего вассала - не мой вассал.
        И каждый рыцарь - главнокомандующий для своей свиты, сколь бы крохотной она ни была. Что уж говорить о тех, кто собственную армию имеет?
        Но войско движется. По дороге. По грязи. По дождю. От города к городу…
        Аллоа.
        Распахнутые настежь ворота. Туман, скрывающий стены, рыхлый, зернистый. Он стелется по земле, и кажется, что город стоит на раздавленном облаке.
        - Держись за мной. - Кайя не оборачивается, не сомневаясь, что я подчинюсь.
        Слева и справа рыцари. Стальная змея разделяется надвое. Щиты подняты. И я чувствую себя запертой в железной коробке. Пытаются и поводья перехватить, но здесь наша светлость возражает. Мы не настолько беспомощны и неразумны.
        Трубят рога.
        И под грозный рокот барабанов мы движемся. Медленно - Кайя слушает город. Людей, которые ждут у ворот. При них нет оружия…
        …это ничего не значит.
        Но Аллоа сдается.
        Он покорен воле их светлости и преисполнен раскаяния. Он просит о защите. Справедливости. И хлебе. Склады пусты: урожай, который и без того был невелик, вывезен, равно как и все более-менее ценное. В Аллоа не осталось лошадей. Скота. Даже собак, крыс и ворон. Только люди, которые выходят на улицы, не смея, впрочем, приближаться. Изможденные, почти прозрачные, они выглядят призраками.
        И молчание пугает.
        …они сдаются, потому что хотят жить.
        Задерживаемся на сутки.
        Назначить коменданта. И городского управителя из числа местных. Выделить гарнизон не столько для того, чтобы удержать город, сколько для того, чтобы сдержать горожан, когда появится зерно.
        Кайя объявил, что хлеб будет, но это обещали многие, ему не верят.
        Каждый житель Аллоа и земель, прилежащих к нему, должен явиться в ратушу, чтобы получить хлебную карточку, по которой и будет распределяться зерно согласно установленным нормам.
        …он не накормит их досыта, но не позволит умереть с голоду.
        Подделка хлебных карточек и все иные виды мошенничества, с ними связанные, караются смертью. Равно как воровство зерна и его перепродажа.
        …все равно будут и воровать, и перепродавать, и подделывать, и выписывать на людей умерших либо же никогда не существовавших в попытке получить больше. Будут приписки к раздаче и попытки смешивать муку с тертой корой, чтобы увеличить вес. Будут доливать воды и добавлять в хлеб опилки. Всего нельзя предусмотреть, но можно ограничить масштабы.
        Ночуем в городе, и Гавин, который ныне числился в свите Кайя и состоял при нашей светлости, с неприкрытым ужасом разглядывает город. Он ждал другой войны.
        А здесь даже не понятно, кто враг.
        Наш обоз остается за воротами Аллоа. В телегах есть и зерно, и крупы, и сахар, и птица, и многое, что нужно жителям, но Кайя непреклонен.
        - Дальше будет не лучше. - Из окна ратуши открывается вид на площадь. Возмездия? Революции? Свободы? Или она так и осталась безымянной?
        На ней казнили.
        И будут еще казнить, позже, когда в городе наведут порядок и возьмутся искать виноватых.
        Я помню ту, другую, площадь, пусть бы и желала забыть. А на нынешней дожди отмыли камни добела. И сейчас вода льется в разбитое окно. Лужи на паркете. Грязь. Осколки.
        - Я не способен накормить всех и сразу. - Кайя набирает горсть дождевой воды и вытирает лицо. - Если начну, то далеко мы не уйдем…
        И я понимаю, что он прав.
        За Аллоа - Килманрок. И Терсо. Далкит. Нэрн… города, похожие друг на друга, будто срисованные под копирку. Пустые. Выпотрошенные. Обессиленные.
        И каждый все еще надеется выжить.
        И с каждым надежда крепнет, потому что в Аллоа действительно доставили хлеб… и в Килманрок… и в Терсо. Слухи летят. Множатся.
        Наверное, это очень странная война.
        Эйр нас встречает радостным воем рогов и поднятыми флагами. На лазури - золотые звезды и белая рыба. Ворота открыты, и толстый градоправитель, облаченный в пурпурную мантию, несет ключи.
        Он торжествен и горд.
        Эйр устоял.
        Стены его неприступны, как и сотни лет назад, а сердца жителей тверды в своем намерении служить короне…
        Верность получит награду, а Эйр - привилегии, которых добивался прежде. Он славен рыбными прудами, где выращивают особый сорт мраморной форели, и устричными банками. Город стоит на побережье, но эта полоса - сплошные отмели, не позволяющие крупным кораблям подойти близко.
        На отмелях же растут зеленые водоросли, пригодные в пищу как для людей, так и для скота…
        …хотя с зерном и здесь туго.
        Хлеб ныне роскошь, с форелью и то проще.
        Градоправитель очень надеется, что наша светлость любит форель. И устриц. И пудинг им понравится. Прозрачный, зеленоватый, он имеет отчетливый йодный привкус, но и вправду весьма неплох.
        Три дня передышки.
        Море, которое вязнет в песках, почти подбираясь к кромке домов. Улицы постепенно уходят под воду, но Эйр привык. А у меня нет времени любоваться пейзажем.
        Три дня, расписанных по протоколу. Приемы. Визиты. И бесконечная череда тех, кто желает засвидетельствовать почтение нашей светлости.
        Короткие беседы с незнакомыми людьми. Улыбка. И маска искренней заинтересованности, неважно, о чем говорят - о дефиците шелка, эпидемии холеры, которая случилась еще весной, но до сих пор некоторые опасались, что болезнь вернется, о войне и перспективах торговли с Севером.
        Я научилась вычленять главное из этих разговоров, неважно, было ли оно сказано или же лишь промелькнуло в беседе. А то и вовсе пряталось в неловких паузах.
        У города свои секреты.
        Крепкие стены. Наемники и… умение градоправителя договариваться. Они выжили. Стоит ли судить за это?
        Выезжаем затемно.
        И я дремлю в седле, опираясь на Кайя. Движение. Размеренное. Привычное. Выматывающее. Дорога. Слякоть. Дожди все реже. А трава седеет поутру. И на крыльях шатров появляются инистые пятна.
        Разъезды.
        Редкие стычки, которые длятся недолго. Хвост обоза для раненых и больных. Вторых больше, и болезни не всегда вызваны холодом. Разоренные поместья. Деревни, большей частью пустующие. Многие брошены давно, другие еще хранят тепло, и значит, хозяева поспешили укрыться в лесу при нашем появлении. Это понятно: осторожный дольше проживет.
        Беженцы, которые тянутся к валу.
        Войско редеет. Слишком многих приходится оставлять позади, в городах, деревнях, поселениях. Кайя мало пройти по земле, он должен быть уверен, что и завтра, и послезавтра эта земля будет принадлежать ему. Он раскатывает сеть гарнизонов и военных лагерей, расставляет патрули. И гонцы летят по дорогам, которые вскоре станут почти безопасны.
        Волчьи отряды северян пускаются бродить по стране, вырезая разбойников. И Кайя, пытаясь предотвратить неизбежное - слишком смутное время, слишком большое искушение, - выписывает именные коронные патенты. Он находит возможность заглянуть в глаза каждому, кто отправится вершить правосудие его именем.
        - Когда все закончится, мы встретимся. Поговорим, - обещает Кайя. И я знаю, что обещание сдержит. И люди, еще недавно мечтавшие о полной свободе, теряются.
        Но надолго ли хватит их страха?
        Как бы там ни было, но мы движемся.
        Дорнох. Городок на берегу реки, разбухшей от осенних дождей. Размытые берега, разрушенный мост и паром, укрытый крепостными стенами. Сложенные из огромных валунов, они кажутся высокими, едва ли не до самого неба. И квадраты башен стерегут покой города.
        Ворота заперты.
        И впервые нас встречают пушечным залпом.
        Это предупреждение заставляет Кайя хмуриться. Ядро тонет в реке, подняв тучу брызг, и ветер раздирает в клочья облако порохового дыма. Сколько там пушек?
        Я ничего не смыслю ни в тактике, ни в стратегии, но река широка и глубока, течение быстрое, а строительство моста займет несколько дней. И сомневаюсь, что жители Дорноха не станут вмешиваться в процесс… опять же, стены, пушки, ворота…
        И вереница войска останавливается на берегу.
        Лагерь разбивают деловито, без спешки, и людей, кажется, вовсе не пугает перспектива штурма. Напротив, многие рады, что война наконец станет похожа на войну. Во всяком случае, сейчас понятно, кто враг. На тот берег отправляют парламентеров. Трое. Без оружия, но с белым флагом и предложением сдаться. Кайя не хочет крови. Вот только Дорнох уверен в крепости собственных стен.
        Или приказ получил?
        Ни шагу назад… любой ценой…
        У них были силы. Люди. Оружие. Пушек потом насчитают с полсотни. И пороха целый склад. Ядра. Запалы. И пропитанные особым составом шнуры, которые протянулись к зарядам. Их спрятали в стенах. Под дорогой. Мостами. И даже на людях, ведь истинные борцы революции умирают, захватывая врага с собой…
        Это станет понятно позже.
        Но в тот вечер дождь прекратился, и я вышла на берег, к Кайя. Он стоял, глядя на Дорнох, далекий и неприступный.
        - Они тоже так думают. - Кайя обнял меня, запуская руки под плащ.
        - Замерз?
        - Нет, мне сложно замерзнуть.
        Ну да, а нос холодный. И губы тоже.
        - Это просто ты теплая. - Он пытался шутить, чтобы не думать о том, что вот-вот случится. - Я не хочу убивать их.
        Мы стоим до темноты, до желтой лунной дорожки, которая призрачным мостом соединяет берега. Ночью Кайя не спит. И у меня не получается, я тихонько лежу, обнимая его, греюсь и просто радуюсь тому, что он рядом. Ненадолго, рассвет уже близок.
        …в чем дело?
        …парламентеры не вернулись. У меня не остается выбора.
        Три тела на крепостной стене - еще одно тому подтверждение.
        - Иза, - Кайя снимает куртку и поворачивается ко мне, игнорируя баронов, которые жаждут обсудить план штурма, - иди в шатер. Я скоро.
        Штурма не будет.
        Будет алый туман на широких ладонях. И ветер, который несет туман к городу, выплетая кружево. В шатре я сажусь на кровать - узкая доска, заваленная шкурами, - и, обняв куртку, жду.
        Закрываю глаза. Оглохнуть бы ненадолго. Убраться прочь, далеко-далеко… или хотя бы не знать.
        Над Дорнохом распускается алый цветок на тонкой ножке. Его лепестки выворачиваются, образуя купол, и я не вижу ничего, кроме этой яркой огненной красноты. Она держится недолго, падает, мешаясь с дождем. Как тихо стало…
        Кайя и вправду возвращается быстро. Он садится передо мной и наклоняется, утыкаясь лбом в колени. Волосы мокрые, рубашка тоже. На шее испарина.
        …я знал, что рано или поздно, но мне придется.
        Он больше ничего не говорит, но я понимаю.
        Кайя дал слово.
        И шанс.
        Этого оказалось недостаточно.
        От него ждали войны по правилам. Чтобы осада и подвиг, воспетый в веках. Враг на врага. И кровь за кровь. Достойный размен, который, быть может, воспламенит революционный дух в сердцах. Тогда примеру Дорноха последуют другие. Сражаться и умереть во имя идеала. Что может быть прекрасней?
        А если просто умереть? Быстро. Бесславно.
        …ты не выходи пока, ладно?
        …долго?
        …сегодня. Завтра. Я скажу, когда будет можно. Там… надо убрать.
        Несколько дней в шатре, в компании Гавина, который изо всех сил пытается развлечь меня. Но он слышал про то, что обнаружили в Дорнохе, а притворяться не умеет. И теперь мне уже приходится отвлекать его рассказами о прошлом, полузабытом уже мире. Кайя возвращается лишь поздно ночью, оцепеневший, взведенный как пружина. Он умеет держать лицо, и вряд ли кто-то там, снаружи, понимает, насколько ему плохо. На слабость Кайя не имеет права.
        - Живых там не осталось. - Он отвечает на незаданный вопрос. - И да, люди были… разные.
        После Дорноха мы не встречаем сопротивления.
        К городу мы подошли по первому снегу. Небо неделю грозилось, переваливая перины облаков и изредка просыпая горсть-другую ледяного пуха, но лишь когда впереди показались знакомые стены, не выдержало.
        Снегопад начался в полночь. Тяжелый. Густой. И белые клочья таяли на гривах факелов, липли к палаткам и шатрам, спешили укрыть ямы и неровности, жухлую траву и бесцветную остекленевшую землю. Я стянула перчатку, позволяя снежинкам садиться на ладонь.
        - Замерзнешь. - Кайя подошел сзади и, наклонившись, слизал капельки воды.
        - С тобой?
        Он раскален, как печка. И чернота постепенно возвращается, оплетает руки, плечи, шею. Кайя стабилен, но… эта стабильность какая-то ложная, что ли. Меня не отпускает чувство, что достаточно малейшего толчка, чтобы случился взрыв.
        И Кайя, похоже, это понимает. Он больше не отходит от меня, как бы смешно это ни выглядело со стороны. Но после Дорноха желающих смеяться не находилось. И сейчас бароны, рыцари, просто люди, которым случалось оказаться вблизи их светлости, спешили убраться подальше.
        Еще немного, и армия сбежит от полководца.
        …Кайя, что не так?
        Вдох и тяжелый выдох.
        …я помню, насколько плохо мне было. Осознаю, что сейчас все иначе, но инстинкты требуют или сбежать, или уничтожить это место. Вернуться - это как в клетку войти. Снова позволить себя запереть.
        …клетки больше нет.
        …здесь я это знаю.
        Кайя прижимает мои пальцы к своему виску.
        …но моя… вторая часть менее всего склонна прислушиваться к аргументам разума. И в городе что-то происходит. Он звучит иначе. Настолько иначе, что это просто сводит меня с ума. Город не агрессивен. И нельзя сказать, что он меня ненавидит. Напротив, он зовет.
        Кайя позволяет услышать эхо этого зова, обволакивающего, дурманящего.
        …в Дорнохе я полностью отдавал себе отчет в своих поступках. Здесь… не уверен.
        …я помогу?
        …уже. Когда я слышу тебя, я не слышу это.
        Еще одна бессонная ночь в копилку, и меховой кокон для двоих. Длинный ворс ласкает кожу, и Кайя задумчиво водит пальцами по позвоночнику. Вверх и вниз… вниз и вверх.
        А я стираю грязь, которая на него налипла.
        Город ждет.
        И на рассвете сам к нам выходит.
        Босые люди в серых хламидах торжественно ступали по первому снегу, распевая тягучую песню, слов которой я не могла разобрать. В руках люди несли ветви с привязанными на них тряпками, белыми и красными.
        - Что это? - Деграс положил руку на меч.
        При людях не было оружия, но странным образом сам вид их, смиренных, покорных, вызывал ужас.
        Колонна разомкнулась, пропуская массивного жеребца, выкрашенного в бурый. И упряжь странная… особенно попона. Всадник - старик с белой бородой, в алом одеянии. Руки его от запястий до локтей унизаны золотыми браслетами, а на голове лежит корона, кажется, мормэрская. Герба, правда, не разглядеть. В левой руке старик держит посох. В правой - чашу. Жеребца ведут под уздцы, и мне видно, что конь вздрагивает при каждом шаге, косится на всадника.
        …Иза, держись за мной. И держи меня.
        Он уже понял, что происходит. А я еще рассматривала тех, кто по взмаху старика остановился. Упали на колени мужчины, распростерлись ниц, растапливая теплом собственных тел снег, женщины. И дети глядели на Кайя с ужасом.
        - Приветствую тебя, великий Бог! - Голос у старика оказался зычным.
        …Иза, говори со мной.
        …говорю. Ты же будешь меня слушать? Только меня, а не этого ненормального. Он сошел с ума, это бывает с людьми… он смешон. Нелеп. Он решил, что ты бог…
        Не только он, но и все, кто вышел из города. Сколько их здесь? Сотня? Две? Не больше трех… не так и много в общих-то масштабах.
        …это из-за темноты. Люди всегда темноты боялись. Помнишь, я тоже? Ты нашел меня, а если бы не нашел, я бы тоже решила, что происходит что-то ужасное, что мир умирает…
        - Прими же в дар этих людей, которые желают искупить свою вину…
        И я вижу, что коня облили кровью. А попона сделана из кожи… я не хочу думать, с кого ее сняли. Кайя думает. И цепенеет.
        - Вкуси же…
        Старик, осмелев, протягивает чашу. И я уже догадываюсь, что в ней.
        …стой!
        Ноздри Кайя раздуваются. Он на грани. За гранью почти. Из глаз старика на Кайя глядит безумие, которое заразно.
        …Кайя, слушай меня. Пожалуйста, слушай меня и только меня. Если ты убьешь его сейчас, просто убьешь…
        …он заслужил.
        …и он, и те, кто ему помогали. Заслужили. Согласна. Но их сочтут святыми. А этих…
        Он готов уничтожить всех, кто покорно ждет смерти. Они ведь сами пришли, чтобы лечь под копыта его коня. Подарить себя Войне.
        …этих запишут в великомученики. И найдется кто-то, кто поверит, что все правильно и надо именно так. Захочет повторить…
        Кайя отпускает.
        Он в ярости, но уже в той, которая только человеческая, подконтрольная.
        …он убийца. И поступи с ним именно так, как поступают с убийцами. Пусть будет суд, такой, чтобы всем стало ясно, он - не пророк. Безумец. Извращенец вроде Мюрича, но не пророк.
        Короткий выдох и команда:
        - Взять.
        Ее исполняют с радостью и явным облегчением. Неужели они, вот эти люди, которые ждали Кайя, клялись ему в верности, шли за ним, верят, что он попробует на вкус человеческую кровь?
        - Деграс, - взгляд Кайя устремлен на раскрытые ворота, - этот человек должен предстать перед судом живым и по возможности целым. Отвечаете головой. Остальных - охранять. Пока.
        …пусть свяжут всех. И детей держат отдельно.
        В глазах взрослых - пустота и вера. Они готовы исполнить волю своего бога. Не сопротивляются. Ждут смерти, пусть бы и не той, которую обещал белогривый жрец, но всяко ужасной.
        И я не хочу, чтобы эти люди причинили себе вред во имя Кайя.
        Он кивает и отдает распоряжения. Сухо. Кратко.
        …Иза, твой человек еще в городе?
        …думаю, да.
        …мне необходимо будет с ним поговорить.
        …я обещала ему защиту.
        А он стрелял в Кайя.
        …ты сдержишь слово. Я не собираюсь сводить счеты. Магнус… называл его талантливым. Пусть проведет следствие по этому делу. Мне нужны будут списки тех, кто был убит. И тех, кто убивал либо помогал совершить убийство. Я хочу понять, как они превратились в… это.
        Женщин поднимали с земли, сгоняли в кучу. Мужчин связывали.
        …думаю, здесь только малая часть. Город звучит очень громко.
        И я не имела, что ему возразить.
        …спасибо, что не позволила мне сорваться.
        Дотянувшись до его руки, я провела по белым, сведенным судорогой пальцам.
        Город покорен.
        Он напился крови допьяна и очистился огнем, но этого показалось мало. И город спешил посеять новое - веру. Мне не хочется думать о том, какой урожай здесь будут снимать…
        …к вечеру мы будем контролировать большую его часть.
        Кайя почти спокоен.
        …храм расчистят.
        …а замок?
        Мост завален. И снова стены. Пушки.
        Алые флаги над воротами. Последний оплот Республики не собирается сдаваться без боя. Кайя пожимает плечами и меняет тему.
        …давай посмотрим, где тебе можно будет остановиться на пару дней.
        В каменном доме, на окнах которого прочные решетки. И крыша уцелела от пожара. Еще обои с цветочным орнаментом, стол и пустая клетка на столе.
        В доме убирают. Пытаются разжечь огонь в очагах, но комнаты наполняются удушающим дымом: трубы необходимо чистить. Воды тоже нет, и мечта о ванной остается мечтой. Но мне грешно жаловаться: вздувшийся паркет прячут за мехами. На тяжелых бронзовых подносах устанавливают жаровни. И треснувшее окно укрывают гобеленами.
        Гавин приносит ужин и остается со мной. Он бледен и нервозен. Он был на площади и еще в храме, который расчищают.
        - Что там?
        Гавин вскидывает взгляд, не зная, имеет ли право говорить мне.
        - Они многих убили, верно?
        Кивает.
        - Их казнят. Всех, кто причастен.
        Сквозь толщу стен я слышу рокот пушек. Спокойно. Кайя они не повредят. Это просто ответ на его предложение, и я знаю, что будет дальше: еще до вечера над замком распустится алый цветок.
        - Папа сказал, что виноват тот старик. - Гавин все-таки присаживается.
        Стульев не нашлось, зато принесли сундуки с покатыми крышками. Ну да, вдруг нашей светлости захочется сменить наряд.
        - Он один, а их много… почему они его слушали?
        Я не знаю точного ответа, могу лишь предположить:
        - Они испугались. И растерялись. Им проще было сделать то, что скажут, чем решать самим.
        Кайя появится спустя несколько часов. Он отпустит Гавина и откажется от еды, сядет на пол, стянет сапоги. Я стряхну снег, налипший на его камзол, и от камзола помогу избавиться. От одежды пахнет порохом, пылью и падалью, последний аромат сладковатый и омерзительный.
        …мне надо было подумать и переодеться.
        …вот сейчас и переоденешься. Заодно умоешься.
        Таз, кувшин и воспоминанием о Ласточкином гнезде - мыло с розовыми лепестками. Я передаю одежду охране. Сейчас остались лишь двое, но это потому, что Кайя вернулся. Впрочем, я уже как-то привыкла, что меня повсюду сопровождают люди с оружием.
        …Кайя, лезь под одеяло. Мне на тебя смотреть холодно.
        …сто тридцать семь человек. Он оставлял в храме головы. Складывал перед той картиной.
        Помню ее. Огненный рыцарь на рыжем коне. И город под его копытами.
        …у него есть ученики. И последователи. Его даже допрашивать не надо, он сам готов рассказывать. Если бы ты видела, какое в нем безумие. Хотя нет, не надо, чтобы ты такое видело. Он действительно верит в то, что мне нравится убивать.
        И теперь Кайя чувствует себя ответственным за случившееся. У меня же иная версия.
        …или ему просто нужен был бог. Неважно какой, главное, чтобы выражать его волю. Управлять его именем.
        Та же власть, пусть и на вере основанная, возможно, такая прочнее той, что дается по закону.
        …возможно. Скорее всего, появятся другие. Твой человек пришел ко мне. Не сердишься?
        …а должна? Вы договорились?
        …да. Он интересен. Если справится, будет дознавателем.
        Мне казалось, что это место принадлежит Урфину, но я понимаю, почему Кайя передумал.
        …именно. Дознаватель часто оказывается под ударом, а Урфином я рисковать не хочу. Твой человек заслужил это место…
        Кайя повел плечом, точно в нем сидела пуля.
        …у меня и злиться на него не выходит. Столько времени быть рядом и не вызвать тени подозрений. Подстрелить меня же. Уйти от магов. Опекать тебя. Вернуться. Зачистить Совет. Спасти Йена. Выжить в этом котле… у меня будет лучший дознаватель за всю историю протектората.
        Пожалуй, с этой точки зрения я проблему не рассматривала. Но почему-то мне кажется, что Юго эта работа придется по душе.
        …он и по этим сумасшедшим делал заметки, осталось перевести в списки и принять решение. Тех, кто причастен к убийству, я казню.
        Просить о снисхождении не стану. Сто тридцать семь человек…
        …но пока не понимаю, как быть с остальными. Некоторые придут в себя. Другие слишком далеко зашли. Пусть и невиновны, но если отпустить, разнесут заразу. В городе хватит работ. На первое время. А там видно будет.
        Возможно, это незаконно и несправедливо по отношению к людям, вся вина которых состоит лишь в их вере, но я понимаю, во что может эта вера переродиться.
        В попону из человеческой кожи. В упряжь, украшенную волосами. В чашу с кровью и головы, которые укладывали в храме.
        …Кайя, те, кто в замке…
        …мертвы.
        Он говорит об этом спокойно.
        …я сделал то, что должен был сделать. В отличие от Дорноха, в замке были лишь те, кто хотел воевать. И нет, Иза, по этому поводу совесть меня не мучает. Я предложил им сдаться. Обещал честный суд и помилование тем, кто не связан с Площадью Возмездия.
        Но таковых не нашлось.
        …когда я смогу… вернуться домой?
        …скоро, сердце мое.
        День. И еще.
        Мост.
        Искалеченные статуи. Пустота двора. Парадная лестница: резануло воспоминание о толпе, которая спешила на суд. Сам зал суда, где убрали алые флаги, но оставили мусор. Его много. Хрустит под ногами витражное стекло. И на стенах видны глубокие раны. Обломками мебели топили камин.
        Кайя спешит утешить.
        …это просто вещи.
        Раны затянутся. Не сегодня. Не завтра. Год пройдет? Быть может, раньше, но замок станет прежним, другим, естественно, он тоже изменится, но все-таки прежним. Надежным. Домом.
        И я прижимаю ладони к холодной стене, обещая, что больше не брошу.
        Галерея химер, где химер не осталось. И пустота нашей спальни… А витражный рыцарь погиб, пал смертью храбрых под натиском бури.
        Кайя застыл на пороге, вцепившись в косяк. Он обвел комнату совершенно безумным взглядом.
        Когда-то это место принадлежало нам двоим, но… этого не вернуть.
        …ты же не будешь против, если мы перенесем спальню?
        Он все-таки вошел, сжатый, готовый ударить. Вдохнул. Выдохнул. Зачерпнул горсть рыжего стекла и сдавил в кулаке. Клетки больше нет.
        Есть территория.
        …и в принципе небольшая перепланировка не повредит. Я хочу, чтобы детские находились рядом. Урфину тоже где-то жить надо будет. И в принципе хотя бы одно крыло должно быть семейным. Чтобы никого чужого.
        Я не собираюсь вновь превращать мой замок в общежитие.
        Дом - он в первую очередь для семьи. Остальные потеснятся.
        …как ты думаешь, Урфин не сильно возражать станет, если мы заберем из Ласточкиного гнезда ту кровать?
        Кайя стряхивает стеклянную пыль с ладоней.
        …а я тебе сразу предлагал…
        …в следующий раз сделаю, как скажешь.
        В старом саду купол разбит. И снег падает на осколки фонтана. Мое дерево, то, с белыми цветами, мертво.
        - Спит. - Кайя проводит по гладкому стволу. - Весной оно очнется. И ты мне все-таки про бабочек расскажешь.
        - Про мотыльков, - уточняю я, забираясь на качели.
        Обындевевшие цепи звенят при прикосновении. Скрипит железо, ломая лед. И небо становится немного ближе. Я ловлю снежинки губами.
        А Кайя ворчит, что холодно, и вообще, кто катается на качелях зимой? Вот наступит лето…
        …конечно, наступит. Куда оно денется? Весна. И лето. И осень. И новая зима, которая останется за куполом. И потом все по кругу… день за днем и год за годом.
        Мы будем жить долго.
        И счастливо.
        Глава 20
        ПРОБЛЕМЫ ВОСПИТАНИЯ
        Воспитанный человек даже с ума сходит с достоинством.^{16}^ Наблюдение одного психиатра
        Проклятый корсет мешал самим фактом своего существования. Но Урфин терпел, отдавая себе отчет, что без корсета продержится на ногах от силы час. Или два. А потом сляжет на несколько дней. И кому от этого легче станет? Разве что самолюбию.
        Он чувствовал себя старым. Даже не старым, древним, как Ласточкино гнездо, но, в отличие от замка, куда как хуже сохранившимся. Тянуло мышцы. Ныли суставы. Ломило кости. Желудок принимал исключительно вареную пищу, а сердце при каждом удобном случае норовило сбиться с ритма.
        Впрочем, лучше так, чем лежа.
        И несмотря на брюзжание, за которое Урфин тихо сам себя ненавидел, следовало признать: ему с каждым днем становится лучше.
        Урфин способен сам встать с кровати. И одеться без посторонней помощи. Пуговицы не в счет, слишком мелкие и неподатливые…
        Он управляется и со столовыми приборами и ложку до рта доносит, не расплескивая содержимое. Великий подвиг…
        Кайя мог не опасаться: он больше не полезет искать приключений - слишком жестко собственное тело дало понять, что предел достигнут.
        Впрочем, сегодняшнее раздражение было связано не столько с общим, привычно-паршивым состоянием и отнюдь не радостными перспективами будущего - Урфин все же не очень хорошо представлял дальнейшую свою жизнь, - сколько с предстоящими встречами, откладывать которые далее было бы неразумно. Он и так отодвинул их на конец дня.
        Долэг соизволила опоздать.
        Вот ведь, малявка, а была нормальным ребенком. Куда все подевалось? И когда?
        Выросла. Уже почти с Тиссу ростом и будет еще выше небось, в отца пошла статью. А кость материнская, тонкая. И надо сказать, что через пару лет красавицей станет.
        Ей об этом говорили.
        Более того, Долэг уверена, что уже красива и, значит, больше от нее ничего не требуется…
        Все-таки нехорошо пороть маленьких девочек, даже если они уверены, что взрослы, самостоятельны и точно знают, чего хотят от жизни. Но если оставить все так, как есть, девочка либо себя изуродует, либо еще кого-то.
        - Леди! - Урфин разглядывал платье из ярко-алого атласа. Конечно, он мало что понимал в девичьих нарядах, но подозревал, что они должны отличаться от нынешнего. Высокий воротник и пышные рукава, украшенные бантиками. Спереди вырез скромный, но сзади - едва ли не до поясницы, пусть и прикрыт шалью пурпурного цвета. - В следующий раз, когда я назначаю вам встречу, будьте любезны не опаздывать.
        - Я приводила себя в подобающий вид.
        Нос задрала. Смотрит с вызовом.
        - Вижу…
        Волосы уложены в замысловатую прическу. На лице - слой пудры. Брови выщипаны в ниточку. Глаза подрисованы…
        - …у тебя не получилось. - Указав на кресло, Урфин велел: - Присаживайся.
        Поджала напомаженные губы, но возражать не посмела.
        Значит, не совсем еще чувство края потеряно.
        - Во-первых, касательно этого твоего вида. Ты похожа на девку из борделя. Дорогого, конечно, но все же борделя.
        Вспыхнула.
        - Только в борделе девица твоего возраста может притворяться взрослой. Да и красный цвет в домах терпимости считается нарядным.
        - Я взрослая! - Долэг сжала кулачки и добавила чуть тише: - Скоро буду.
        - Лет через пять-шесть, не раньше. А то и позже.
        Не нравится? Ничего, это только начало.
        - Ты будешь взрослой, когда я тебе это разрешу. А после нашего разговора ты вернешься к себе и умоешься. Волосы вернешь в нормальное их состояние. Далее, я не желаю больше видеть это платье. Более того, я лично проверю весь твой гардероб и уберу то, что сочту неподходящим.
        - По какому праву?
        - По праву твоего опекуна. - Урфин разжал кулак и пошевелил пальцами, пытаясь избавиться от онемения. - Своим видом ты позоришь меня и сестру.
        - Это она нажаловалась?
        Взрослая детская обида с выпяченной губой и насупленными бровями.
        - Я сам достаточно услышал. И увидел.
        Молчит. Сопит. И наверняка решает все сделать по-своему, потом, когда Урфин позабудет о решении. Интересно, она себя считает настолько умной или же его - старым идиотом, не способным удержать в памяти собственные же решения?
        Девочка забыла, кто оплачивает ее игрушки. А портниха показалась Урфину женщиной вменяемой.
        - Во-вторых, твое поведение. Мне не нравится то, как ты позволяешь себе разговаривать с Тиссой. С учителями. С прислугой. Мне неоднократно жаловались, что ты стала непозволительно груба. Скажи, куда подевалась девочка, которая хотела учиться?
        - Я учусь.
        - Чему?
        Взгляд в окно. Ресницы дрожат. Губы поджаты. И все еще упрямо цепляется за веру в собственную правоту. Из принципа.
        - Я… Шарлотта говорит, что красивой женщине нужно знать, как одеваться и как себя вести.
        - Мы выяснили, что одеваться ты не умеешь, а ведешь себя отвратительно. Дальше.
        - Что не так?! - Она все-таки вспылила. - Что тебе не нравится?!
        - Вам, - поправил Урфин.
        - Я все делаю, чтобы… чтобы…
        - Чтобы выйти замуж.
        Она кивнула и смахнула слезинку с начерненных ресниц.
        - Выйдешь когда-нибудь… сейчас, извини, в моем окружении нет людей, которых я бы настолько ненавидел, чтобы предложить тебя в жены.
        Не говоря уже о том, что в двенадцать все-таки рановато. Не ее пороть надо, точнее, не только ее.
        - Я… Я же красивая!
        - Возможно, когда-нибудь станешь. Но и что с того? Давай посмотрим, что ты можешь предложить помимо внешности. Характер? Ты упряма, строптива и избалованна. Безответственна. Эгоистична. Ты думаешь исключительно о себе, а чужие проблемы, пусть даже близких людей, тебя раздражают. Они ведь отвлекают тебя от исключительно важных занятий.
        - Я не такая!
        Мышцы левой ноги подергивало: Урфин сегодня пересидел за столом. И надо бы позу сменить или хотя бы пройтись, но позже. Уже недолго осталось.
        - Я чего-то недопонял? Ты мила, послушна и с радостью помогаешь сестре, когда она просит о помощи? И, быть может, тебя и просить не надо? Сама готова? Или не сестре, но кому-то другому? Нет? Тогда разочарую, ты именно такая, как я сказал. А все остальное - это воображение. Идем дальше. Характер у тебя отвратительный. Тогда, быть может, ты исключительно умна? Или талантлива? Учителя говорили, что у тебя есть задатки, но твоя лень их губит.
        Слезы по пудре, сморщенный носик. Губы кривятся, чтобы хоть как-то сдержать рыдания. Ничего. Сейчас больно, но потом пройдет. Все еще можно исправить. Пока еще можно.
        - Не буду врать, что внешность не имеет значения. Изначально имеет, но одной красоты недостаточно.
        Все-таки нехорошо бить маленьких девочек. Но иногда нужно.
        После ухода Долэг у него оставалось с полчаса, как раз хватило, чтобы выбраться из-за стола и дойти до двери. Каждый шаг отдавался мучительной болью в пояснице. И Урфин, пользуясь тем, что в кои-то веки один, тихо матерился. Становилось легче. Он даже присел, вцепившись в подлокотник кресла. И поднялся. На второй раз не хватит, во всяком случае, в ближайшее время.
        Урфин надеялся, что был услышан. Ему очень не хотелось применять более жесткие меры… и так Тисса огорчится.
        На Шарлотте тоже было красное платье, не замок, а бордель высшей категории. И нынешний вырез куда как не детский, грудь как на выставке, благо здесь имеется что выставить. Белая. Напудренная. И мушка-ромашка на левой присела.
        - Вы простудиться не боитесь? - поинтересовался Урфин, переводя взгляд на пресс-папье. С этой дуры хватит принять его любопытство за нечто большее. Слух пустит… и постарается, чтобы до Тиссы дошел.
        - О нет! Здесь так хорошо! Никаких сквозняков! - Шарлотта говорила короткими фразами и с придыханием. - Я так бесконечно рада, что вы… уже совсем здоровы.
        Скорее уж удивлена, и не сказать, чтобы приятно. Нет, она не испытывает по отношению к Урфину неприязни, но кому нравится ошибаться в прогнозах? Впрочем, сейчас, превратно истолковав нынешнее приглашение, она почти простила ему такое бессердечие.
        - Я тоже рад.
        По ней легко читать ее историю. Третья дочь из пяти, семья не особо богата, не слишком знатна, и, пожалуй, брак с Седриком - величайшая ее удача. Так она думала прежде. И мужа, пожалуй, любила или хотя бы симпатию испытывала. Вот только в доме Деграса и без Шарлотты хватало женщин, которые полагали, будто стоят выше ее.
        Шарлотта терпела.
        И однажды была вознаграждена. Ласточкино гнездо не принадлежит Седрику, но здесь он почти хозяин. С ним считаются. Слушают. И Шарлотте впервые за многие годы не указывают на ее место.
        Напротив, она почти первая… или даже первая, ведь Тиссе неинтересны их женские игры.
        И чем больше свободы, тем сильнее кружится голова. Где уж тут соблюдать границы…
        - Вы догадываетесь, зачем я вас пригласил?
        Нервный вздох. И взгляд из-под вычерненных ресниц…
        - Я… готова служить вашей светлости.
        И ведь и вправду, появись у Урфина престранное желание заполучить эту женщину в постель, она согласится. Уже согласилась, мысленно найдя себе десяток оправданий. Отсюда и платье это, готовое в любой момент упасть к ногам. И душное облако ароматной воды. И томность движений… взгляд скользит к кушетке.
        Да, кушетка появилась в кабинете недавно. И Урфин сам мечтает о том, чтобы использовать ее по прямому назначению - спина, несмотря на поддержку корсета, разнылась совершенно.
        - Я рад это слышать. - Он попытался улыбнуться, чувствуя, как левую половину лица сводит судорогой. - В таком случае вам не составит труда сменить это платье на… какое-нибудь попроще. Кухня - не самое чистое место.
        - Кухня?
        - Кухня, - подтвердил Урфин. - Вы отправитесь туда.
        - Зачем?
        - Мужу обед готовить.
        Шарлотта открыла рот. И закрыла.
        - И потом ужин. Завтрак опять же… в ближайший месяц Седрик ест лишь то, что готовите ему вы. И не приведи Ушедший, он хотя бы раз останется голодным.
        Седрика было по-человечески жаль, но ему самому следовало заняться воспитанием супруги. В конце концов, кухарки помогут. Глядишь, и не отравится.
        - Но…
        - Но если вас что-то не устраивает, то, полагаю, в доме Деграса с радостью примут вас и ваших детей.
        - Вы меня отошлете?
        - Именно. Вы забылись, Шарлотта. Это случается. И я, быть может, закрыл бы глаза, поскольку чужие семейные проблемы - не моего ума дело, но мне не нравится то, как вы влияете на Долэг. Поэтому вы либо исправляете ситуацию, либо покидаете Ласточкино гнездо…
        - Седрик…
        - Я уважаю и ценю вашего мужа. Он хороший человек, который искренне к вам привязан. Пока еще привязан, несмотря на то что вы раз за разом испытываете его на прочность. Когда-нибудь он устанет. Я, вероятно, раньше. Тогда вы уедете, а Седрик останется. Пожалуй, в Ласточкином гнезде найдется женщина, которая возьмет на себя заботы о нем.
        Это ее оскорбило. Разозлило. И унизило.
        Но, к счастью, Шарлотта была достаточно взрослой, чтобы дополнительные разъяснения не потребовались. И без слез обошлось…
        …точнее, Урфин предполагал, что слезы будут, но с ними пусть Седрик разбирается. Ему не впервой. Седрик появился вовремя. Лечь Урфин смог, на пол, и ноги на кушетку забросил, потому как в этой позе спина болела меньше. Если еще руки за голову вытянуть… Урфин попытался.
        Зря он это сделал.
        Руки вытянулись, и стало почти хорошо. А потом в спине что-то щелкнуло, и Урфин понял, что вряд ли сумеет подняться самостоятельно. Нет, он бы нашел выход, перевернуться там, встать на четвереньки, а дальше как-нибудь по ситуации…
        Но громыхнула дверь, и в поле зрения возникли сапоги. Добротные, но потертые и довольно-таки грязные. С сапогов отваливались комки глины, осыпалась серая пыль, марая ковер. А Урфин на нем, между прочим, лежит.
        - Где она? - Голос Седрика звенел от плохо скрываемой ярости.
        - Кто? - миролюбиво поинтересовался Урфин, с трудом подтягивая занемевшие руки к груди.
        - Моя жена.
        Прикинув, сколько времени прошло, Урфин предположил:
        - Скорее всего, на кухне.
        Значит, пока обошлось без слез.
        - И что она там делает?
        Деграс-младший, кажется, успел осмотреть кабинет, в котором просто негде было прятаться, и оценить состояние Урфина. Руку, во всяком случае, протянул.
        Поднял рывком, и позвонки с тихим щелчком вернулись на место. Благодать.
        - Обед тебе готовит. Или ужин…
        - Шарлотта?
        - Ну… да, если ты другой женой не обзавелся. И будет готовить еще месяц. Завтраки. Обеды. И ужины. А ты будешь их есть. Ясно?
        - Она же не умеет…
        Об этом, допустим, Урфин и сам догадался.
        - Ничего. - Он ободряюще похлопал Седрика по плечу. - Или научится, или ты похудеешь.
        Кажется, ни один из вариантов Деграса не устраивал.
        - За что? - очень тихо спросил он, опускаясь в кресло. И вид сделался несчастный… кажется, Шарлотта уже пыталась готовить. К концу месяца он или очень сильно сбросит вес и сам отошлет жену, или добьется от нее нормальной еды. А если совсем повезет, то не только еды.
        - За то, что мне пришлось во все это вмешиваться. Ты сам должен был ее осадить. И надеюсь, что в следующий раз это сделаешь.
        Седрик кивнул.
        - Она… хорошая женщина. Добрая.
        Недалекая только. Впрочем, кто без недостатков?
        - Добрая, - согласился Урфин. - И тебя любит. Только забыла об этом. А я напомнил. Дальше - сам смотри…
        Последняя из запланированных на сегодня встреч была короткой и содержательной.
        - Ваш брат полагает, что вам следует вернуться.
        По лицу леди Нэндэг нельзя было понять, огорчило ли ее это известие, или же обрадовало.
        - В то же время моя жена очень благодарна вам за помощь…
        Сидит. Разглядывает его. И взгляд такой, что тянет сделать что-то, в рамки этикета не вписывающееся, например, ногу на стол забросить.
        - …которую ценит весьма высоко.
        Нет, подобная акробатика еще нескоро будет ему доступна.
        - И мне хотелось бы знать, чего хотите вы.
        - А мне хотелось бы знать, на что я могу рассчитывать. - Подбородок приподнялся на мизинец. Взгляд ледяной, но без былого презрения, скорее уж изучающий.
        - На должность статс-дамы в свите моей жены. Или старшей фрейлины, если вам нравится больше. Или сами придумаете, как себя обозвать. Главное, наведите в этом курятнике порядок…
        Чтобы никаких красных платьев, напудренных бюстов и капризных дев.
        - Тисса - мягкий человек и порой стесняется высказать то, что следовало бы. Многие принимают это ее качество за слабость. А я не хотел бы, чтобы мою жену обижали.
        - Это я поняла. - Леди Нэндэг позволила себе улыбнуться.
        Ну уж нет, за то происшествие извиняться Урфин не станет.
        - Вы будете помогать ей, как помогали. И я бы хотел, чтобы помогали не только вы. Здесь слишком много людей, которые ничего не делают. Я же беру на себя ваше содержание. Плюс оклад.
        Урфин озвучил сумму, но леди Нэндэг была слишком леди, чтобы выдать себя выражением лица.
        - И платить я буду именно вам, а не вашему брату.
        - Вы более проницательны, чем кажетесь.
        Просто осведомители хорошие. Барон Гайяр весьма долго позволял себе пренебрегать сестрой, которая вежливо и жестко держала в своих холеных ручках Кверро. И лишь после отъезда, вернее было бы сказать, отправки леди Нэндэг - старые девы не делают роду чести - стало ясно, сколь нужна она была замку. Ничего, перебьются.
        - Я также не стану возражать, если вам вздумается каким-либо образом устроить личную жизнь.
        Усмешка. Леди Нэндэг давно забыла, что такое личная жизнь.
        Она годы отдала брату и Кверро и вот оказалась не нужна. Именно эта обида, а не деньги или положение движут ею. Иногда чужие обиды на руку. Надо только уметь пользоваться.
        - Что ж, я согласна, но… могу я вам кое-что сказать откровенно?
        - Слушаю.
        Главное, чтобы откровенности длились недолго. Эх, хватило бы сил до комнаты добрести…
        - Это касается леди Долэг.
        Она осторожна. И значит, неглупа. Впрочем, сейчас Урфин вряд ли способен кого-то придушить.
        - Сегодня я с ней имел беседу. Она хорошая девочка, но немного запуталась. Я буду рад, если вы за ней присмотрите. Но… мне бы не хотелось, чтобы вы ее обижали. Если Долэг заслужит наказание, наказывайте, но никаких розог. Она тоже моя семья, и я не позволю над ней издеваться.
        - У вас был неприятный опыт?
        Какая нечеловеческая прозорливость.
        - Самым страшным наказанием, которому я подверглась в ее возрасте, была обязанность привести в порядок домовые книги. Поверьте, это пошло мне на пользу.
        Урфин верил.
        - Наказание - крайняя мера. У девочек тонкая душевная организация, им важен достойный пример и ласка.
        Если леди Нэндэг добивалась того, чтобы Урфин почувствовал себя сволочью, нанесшей непоправимый ущерб тонкой душевной организации, то у нее не получилось.
        - Но я буду рада помочь юной леди. - Леди Нэндэг поднялась. - А вам рекомендовала бы отдохнуть. Мужчины склонны переоценивать собственные силы.
        Вот только ее советов еще не хватало. У него с душевной организацией полный порядок, а примером воздействовать поздно. Но Урфин преодолел раздражение. И до трости, некстати упавшей, дотянулся. Благо идти недалеко. А ковер в спальне мягкий, приятный… лежать бы на нем вечность.
        Или хотя бы часик…
        Так разве ж позволят? Леди Нэндэг не упустила случая нажаловаться Тиссе. А Тисса тотчас бросилась его спасать. Или воспитывать. Урфин чувствовал, что сейчас на него будут воздействовать. Лаской. И не имел ничего против.
        - Опять плохо?
        Всегда плохо, но сейчас почти уже хорошо.
        - Ребенок…
        Она расстегнула камзол и помогла выпутаться из рукавов, которые вдруг стали тесными.
        - …я когда-нибудь говорил тебе, что ты сокровище? И что я тебя люблю до безумия?
        Рубашку он сам стягивает. А вот со шнуровкой корсета не справится. Но Тисса приходит на помощь.
        - И не скажу… вот такая я сволочь.
        - Лежи.
        На ковре лежать хорошо, приятно. И запах мази, оставленной Кайя, не раздражает ничуть. Мазь едкая и шкуру в очередной раз сожжет, но от нее станет легче. А завтра он попробует снять корсет. Ненадолго. Минут десять для начала…
        - Леди Нэндэг говорит, что мужчины никогда не взрослеют. Они до самой смерти остаются вредными мальчишками.
        - Не верь ей. Она меня не любит.
        - Зато я тебя люблю.
        - Сильно?
        - Очень. - Тисса поцеловала его в висок.
        Но от укола это не спасло. Опять огня плеснули в кровь. И Урфин сжал зубы, чтобы не зарычать.
        - Потерпи.
        На него набросили покрывало. Нет, все-таки хорошо лежать… ковер мягкий, а пол твердый. В итоге - полная гармония. И Тисса рядом.
        - Спой, - попросил Урфин. - Про Биннори… я помню, как ты пела.
        В старинном доме над водой,
        Биннори, о Биннори…
        Урфин закрыл глаза. Он чувствовал себя старым, разбитым и при этом счастливым…
        В нору Юго вернулся раньше обычного.
        Последние дни требовали его постоянного присутствия, а сейчас и вовсе пришлось задержаться на три дня. Нечеловеческая работоспособность рыжего мешала собственным планам Юго. И он немного беспокоился за девчонку.
        Сбежит?
        Юго не стал ее связывать и запирать. Оставил воду, хлеб и запас свечей. Велел сидеть тихо… она была послушной девочкой. Упрямой. И старательной. Терпеливой. Ответственной.
        Чтобы он вот так когда-то сам ломал собственное тело, раз за разом повторяя упражнения? Дотошно. Медленно. Сжав зубы и побелев от напряжения? Превозмогая боль в мышцах и то незабываемое ощущение натянутых до предела сухожилий? Когда еще немного и кости с хрустом разойдутся?
        Она занималась, даже когда думала, что Юго уходил. Вставала напротив стены, закрывала глаза, вдыхала глубоко-глубоко, словно смиряясь с тем, что предстоит, и начинала повторять аркан^{17}^ за арканом.
        И ведь получалось же.
        Жаль, если сбежит.
        Но если сбежит, Юго не станет ее искать. Пусть себе… в городе хватает ничейных детей, другую подберет. Или другого. Рыжий разрешил.
        Рыжий предложил взять несколько учеников. И помощников… и кого Юго сочтет нужным, главное, чтобы работа делалась, а работы ныне всем хватит.
        И все-таки он нашел время вернуться, заранее смирившись с неизбежным.
        Сэйл спала, зарывшись в кучу тряпья, и плакала. Худенькие плечики вздрагивали, по грязной щеке ползли слезы, а кулачки прижались ко рту. Губы искусала до крови.
        Между ней и стеной, словно защищая от холода, лежал кот. Хвост его нервно подрагивал, а взгляд выражал крайнюю степень неодобрения: нехорошо бросать детенышей одних надолго.
        - А я думал, ты издох. - Юго протянул руку, чтобы погладить кота, но тот зашипел.
        Злится. Не издох, но похудел изрядно и разменял половину уха на пару свежих шрамов.
        - Нет, я рад, что ты выжил. Пойдешь ко мне в контору? Заместителем? Ты мышей ловишь, я - крыс…
        Отвечать было ниже кошачьего достоинства, и зверь отвернулся. А Сэйл пошевелилась и, тоненько всхлипнув, открыла глаза.
        - М-мастер?
        Она называла его так с самого первого дня, и Юго не возражал. Было приятно. Он - мастер, она - ученица, которая когда-нибудь тоже станет мастером. И разве это не достойная судьба?
        - В-вы в-вернулись? - Слезы опять хлынули из глаз.
        Достойная… терпеть боль. Уродовать себя ради того, чтобы стать лучшим…
        - Вернулся.
        Она вдруг бросилась на шею и прижалась дрожа, словно в лихорадке.
        И все-таки стать этим самым лучшим.
        - Ну, что случилось? - Юго совершенно не умел утешать детенышей, тем более что Сэйл была с него ростом.
        - Я… я думала, что вы тоже умерли. Все умерли… - Ее трясло так, что зубы клацали.
        - Кто умер?
        - Папа… и мама… и брат тоже. Он заплакал, и его нашли. А еще сестра… у меня красивая сестра была… она хорошо спряталась и сидела тихо…
        Но это не спасло. Сколько было сестре этой девочки?
        - Их убили те люди, которых ты мне назвала?
        Лучшие имеют право выбирать заказы.
        - Д-да. Наш управляющий. И еще другие. Они…
        - Ты видела?
        Кивок.
        Видела, и, должно быть, не только, как убивают. И воспоминания заставили Сэйл подобраться. Она отстранилась и вытерла слезы.
        - Простите, я больше не буду плакать… я сделаю все, что вы скажете. Я буду стараться.
        И у нее получится. Она станет мастером и будет брать заказы. Приходить ночью в чужие дома и дарить смерть незнакомым людям. Быструю ли, медленную ли… порой мучительную.
        Будет пытать.
        И научится получать от чужих мучений удовольствие, которое заглушит собственную боль. Или сойдет с ума, когда мертвецов за спиной станет слишком много.
        - Не прогоняйте меня, пожалуйста. - Сэйл обняла кота, который с безразличным видом устроился у нее на коленях.
        Юго не прогонит.
        Он будет учить тому, чему сможет, не изуродовав. Но не для того, чтобы сделать мастером, а чтобы она могла защитить себя. И семью.
        Иначе какой прок от этих умений?
        Глава 21
        СЕМЕЙНЫЕ УЗЫ
        Первая проблема родителей - научить детей, как себя вести в приличном обществе; вторая - найти это приличное общество.[3 - Роберт Орбен (родился в 1927 году) - американский фокусник и юморист.] О сложностях семейной жизни
        Мы летели.
        По реке, скованной льдом, который хрустел под полозьями саней. И весело заливались бубенцы на упряжи, а Кайя, не способный усидеть на месте, подгонял лошадок свистом.
        Мальчишка.
        Позади остались город и замок, который только-только очистился от мусора. Ему еще предстоит возродиться, древнему Фениксу, чье роскошное оперение сгорело в пламени революции. К весне уберут мусор и застеклят окна, пусть бы пока без витражей и прочих красот. Вычистят трубы, камины, снимут поврежденную обшивку, побелку обновят… работы много.
        И замок, если разобраться, ерунда.
        С городом все куда как плачевней. Он выгорел. И вымерз. Растерял почти всех жителей - кто-то сбежал, а кто-то погиб, кто-то остался за Зеленым валом и вряд ли захочет возвращаться. Оставшиеся же…
        Люди, замотанные в тряпье, с трудом стоящие на ногах, бродили по пепелищу. Сбивались в стаи. Прятались от патрулей. Отказывались верить, что хлеб есть.
        Он был: в подвалах замка собрали неплохой урожай. Пшеница и рожь, ячмень, где-то уже подпорченный плесенью. Мука. Горы репы, моркови и свеклы. Черная редька и сушеный горох в мешках из-под пороха. Бочки с медом и пивом. Солонина. И сушеная рыба. Даже та самая радужная форель из Эйра…
        Людей выманивали запахом еды. Раздавали на площади, поставив оцепление. Меняли миски с кашей на информацию.
        Имя. Возраст. Семейное положение. Род занятий.
        Городу нужны были мастера.
        Хлебные карточки выдавали сразу. И отправляли в бывшие казармы: их легче топить. Угля благо хватало в тех же замковых подвалах. В них вообще обнаружилось много ценного…
        Те первые недели были безумны.
        Людей требовалось не только накормить, но и обеспечить жильем, более-менее пригодным для зимовки. Старых солдатских казарм не хватало, и Кайя приказал использовать особняки. Жителей сгоняли, вылавливая по подвалам, по подворотням, вытаскивая из развалин. Объясняли. Убеждали. Тщетно. Слишком жива была память о том, сколь опасны люди с оружием. И в страже видели отнюдь не защиту. Они предпочитали замерзать, но держаться наособицу.
        Однако постепенно налаживалось.
        Они приходили сами. И оставались. Приводили семьи или просто случайных знакомых. Прибивались к патрулям, помогая прочесывать кварталы. Обживались.
        Шли к писцам, выискивая в общих списках тех, кто был дорог. И сами помогали составлять другие списки, которые прозвали «черными».
        Мертвых было больше, чем живых. И каждый день подводы шли из города, чтобы вернуться.
        Вдоль площади выстраивались фургоны врачей, и я с горечью вынуждена была признать, что в городе появился госпиталь. Сам собою возник, собирая истощенных, обмороженных, раненных огнем или железом. Хуже нет исковерканной мечты.
        Кажется, в тот миг мне показалось, что ничего уже не исправить.
        …в прошлый раз было еще хуже.
        Кайя появлялся от силы на час-полтора, слишком многим он был нужен. И за время, которое оставалось на меня, его следовало накормить, переодеть и избавить от грязи, которая делала его нестабильным. Если повезет, то останется время на сон.
        …теперь я хотя бы представляю, что мне делать. Более того, я свободен в своих действиях, имею неплохую материальную базу и людей, которые работают, а не пытаются выяснять отношения. Еще будут, конечно, но позже.
        Сейчас же слишком многое следовало сделать. И я попыталась помочь.
        Это была на редкость неудачная и неуместная попытка.
        Наша светлость желает нанести визит в госпиталь? Тот самый, открытый в здании, некогда принадлежавшем банку? Конечно, это возможно… Наша светлость так добра и участлива.
        Она приготовит подарки для больных и докторов, которые встретят нашу светлость и устроят ей экскурсию. Ей ведь больше заняться нечем. А не уделять внимание особе столь высокого положения чревато… вдруг да их светлость это оскорблением сочтет?
        Я сразу поняла, насколько мешаю.
        Эти люди, каждый из них точно знал, что должен был делать, но мое присутствие отвлекало. Более того, теперь они боялись не только Кайя. Неосторожное слово, жест, даже взгляд, чуть более выразительный, нежели это дозволено, - кто знает, сколь легко навлечь гнев?
        Нашей светлости не следует волноваться. Все замечательно.
        …госпиталь ни в чем не нуждается.
        …рацион больных всецело соответствует их нуждам, в нем присутствуют и масло, и жир, и даже сахар.
        …хватает и лекарств, и перевязочных материалов.
        …жители города, особенно женщины, охотно устраиваются в госпиталь на работу, поскольку здесь питание лучше.
        …и в самом скором времени будет проведен ремонт, а пока…
        Единственное, что я могла сделать, - сократить визит настолько, насколько это допустимо. Не хватало создать ощущение, что я недовольна оказанным приемом.
        Потом были казармы, переполненные людьми.
        И дом городского управителя, где собирали сирот…
        …и площадь перед храмом… сам храм, куда я все же осмелилась заглянуть, желая убедиться, что все пришло в норму. Не было ни голов, ни крови, но лишь темнота, мурана и утомленный рыцарь на рыжем коне.
        …черная проплешина выгоревших кварталов. И каменные оползни разрушенных домов. Расчистка началась и… остановилась при появлении нашей светлости.
        Именно тогда я осознала, что, где бы ни появилась, буду мешать. Статусом. Необходимостью соблюдать дистанцию. Мириться с моей свитой - без охраны и сопровождения нашей светлости никак нельзя. Обеспечивать мне комфорт. Давить раздражение. Бороться со страхом совершить ошибку…
        От меня больше вреда, чем пользы.
        Во всяком случае, сейчас. Мое время придет, но позже, когда исчезнет эта вынужденная спешка и жизнь более-менее наладится. Тогда помимо хлеба, тепла и крыши над головой потребуются символы.
        И тогда же присутствие мое будет уместно и полезно.
        Вечером, заглянув в глаза Кайя, я понимаю, что сегодняшний день дорого ему обошелся. Он ведь думал не о том, что должен был сделать, но обо мне.
        Город небезопасен.
        Да, есть охрана, но есть и опыт, который говорит, что порой от охраны мало пользы.
        А в городе остались те, кто предан революции… или новому старому богу, попавшему под мое дурное влияние… или просто считает меня виноватой в том, что началась война… или же ненавидит Кайя, ведь многие потеряли родных и близких.
        …почему ты не сказал?
        Мне горько. И за то, что я лишняя, и за то, что мучила Кайя весь день.
        …мне следует учиться отпускать тебя. Я знал, что ты поймешь. Сама все увидишь и поймешь.
        Увидела. Поняла. Принять - куда как сложнее.
        Я морально не готова держаться в стороне.
        …Кайя… те списки, которые составлялись. Ими кто-нибудь занимается?
        …пока нет. Позже. Хочешь?
        …только если это не будет мешать. Я бы попробовала их упорядочить. Хоть какая-то польза. Ешь давай.
        Он глотает, не разжевывая, не обращая внимания на то, что именно в тарелке, главное, чтобы было. А если не будет, то тоже не страшно. Голодная смерть ему не грозит.
        Я же получаю ответ.
        …надо сделать карточки, желательно в нескольких экземплярах.
        Кайя облизывает пальцы.
        …один вариант - классифицировать по именам. Второй - по роду занятий. Если имеется отметка о принадлежности к гильдии, то уточнить уровень. Мастеров и подмастерьев - отдельно. Я выделю тебе помощниц. И если что-то еще нужно…
        …я скажу, ты ведь знаешь. Почему ты сразу не предложил мне эту работу?
        Знает. И добравшись до кровати, закрывает глаза.
        …помнил, как ты писать не любишь.
        А еще потому, что я сама должна была понять, что хочу делать и хочу ли.
        На следующий день приносят стопки бумаг, мятых, с пятнами и потеками, порой совершенно нечитаемых. Их много, гораздо больше, чем я думала.
        В смежной комнате ставят столы. И прочищенные трубы позволяют разжечь камин. Со стеклами сложнее, выбиты, и окна закрывают ставнями. Темно. А свечи - слабое подспорье. Но жаловаться на неудобства глупо. У меня пять помощниц, которые не слишком-то рады оказаться вблизи к нашей светлости, но выбора у них нет. Я же не заигрываю, не пытаюсь притвориться своей - мы все осознаем разницу в положении и правила игры. Мы работаем.
        Имя за именем.
        Строка за строкой.
        Возраст. Пол. Место проживания. Статус.
        Род занятий.
        Опыт.
        И магия статистики, когда за именами перестаешь видеть людей. Возможно, так легче. Две карточки и синий бланк удостоверения личности, который я заверяла печатью. Ежевечерний ритуал, знаменующий окончание рабочего дня.
        К вечеру пальцы сводило судорогой, и я разминала их, опасаясь, что Кайя услышит и запретит.
        Ему хотелось. Ему не нравились мои усталость и головная боль, которая возникала от духоты и дрожащего неверного света. Слезящиеся глаза и прилипший намертво запах чернил. Здесь они были на редкость вонючими. Но Кайя мирился. Да и ему самому приходилось не легче.
        А однажды он пришел и сказал:
        - Через три дня выезжаем.
        И я вдруг поняла, что зима давно перевалила за середину. Что город, если не восстал из пепла, то всяко ожил, что проблемы не исчезли - это в принципе невозможно, - но перешли в ту стадию, когда окончательное их разрешение зависит сугубо от планомерной работы. И Кайя организовал эту работу.
        К весне завалы окончательно расчистят и начнется строительство.
        Пойдут подводы с камнем, лесом и металлом.
        В порт вернутся корабли.
        А в город - люди.
        Но это будет позже. А сейчас имеем ли мы право просто взять и уехать? Да, я безумно соскучилась по Йену. И по Настасье, которая уже месяц, как прибыла в Ласточкино гнездо. Я хочу знать, что Урфин поправился. И увидеть, как Шанталь пытается встать на ноги. Дети в этом возрасте очаровательны…
        Я просто-напросто хочу отдохнуть, но помимо желаний у меня есть и обязанности.
        Впрочем, Кайя настроен решительно.
        …за этим местом есть кому присмотреть. От того же Аллоа город отличается лишь размерами. И сделано уже многое.
        А предстоит еще больше.
        …Иза…
        Какое мрачное выражение лица. Кажется, новость не из приятных.
        …послезавтра состоится казнь. И мне надо, чтобы ты на ней присутствовала. Я понимаю, насколько это неприятно для тебя, но…
        Но я леди Дохерти, и мое место рядом с мужем.
        Рыночная площадь и два помоста. Оцепление. Толпа.
        И я касаюсь ладони Кайя, чтобы убедиться: он здесь, со мной. Не его проведут мимо людей, которые пусть бы и утратили сходство с призраками, но еще не забыли запах крови, некогда витавший над Площадью Возмездия.
        Кайя бережно сжимает мои пальцы.
        Сегодня не ему идти по живому коридору, считать ступеньки, поднимаясь к плахе.
        …я не боялся. И не очень понимал, честно говоря, что происходит. Все было в красном.
        …а сейчас?
        Они молчат, люди, которые пришли, потому что им велено было явиться. Разные. Бароны в роскошных нарядах, в подбитых соболями плащах, в высоких гербовых шапках. Таны. Рыцари. Оруженосцы. Солдаты. Горожане…
        …им не за что меня любить. Хороший правитель никогда не допустил бы того, что произошло. Сейчас я исправляю ошибки, но они долго будут помнить о них.
        О тех, кто погиб, сражаясь за идеалы, каковыми бы они ни были.
        Или же был казнен.
        Или умер от голода, болезней… исчез, как исчезли многие, сожранные войной.
        …у каждого был выбор. Уйти или остаться. Сложить оружие. Воевать. Убить. Спасти. Отвернуться. Промолчать. Или наоборот. Я знаю, что давление здесь было высоко, но… Иза, почему одни сумели остаться людьми, а другие нет?
        …сама бы хотела знать.
        И не только я.
        Там, где я родилась, нет протекторов, но есть война. Всегда уродливая, порой совершенно безумная, с концлагерями и газовыми камерами, с ядовитыми цветами ядерных бомб и огненными полями напалма. И в этих войнах некого винить.
        А здесь?
        Быть может, люди слишком привыкли, что кто-то стоит над ними, не позволяя переступить черту, за которой война превращается в бойню? И не надо сдерживать эмоции, все равно ведь заберут и гнев, и ярость, и прочую отраву человеческих душ. Успокоят. Присмотрят за неразумными.
        И если присматривают, то зачем взрослеть?
        …может быть, и так.
        Кайя прислушивается к моим мыслям. Но мы оба знаем: протекторы, как и люди, и маги, хотят жить. И значит, в ближайшем будущем дорога этого мира предопределена.
        Плохо это? Хорошо? Пусть решают те, кто будет после нас.
        А к помосту выводили людей, связанных одной цепью. И вновь я не могла отделаться от ощущения, что уже видела это. Сколько их?
        …двадцать семь человек. И еще четыре десятка повесят. Они искали жертв, обещая, что при храме их накормят.
        Герольд хорошо поставленным голосом зачитывает список злодеяний. Убийство. Пытки.
        Употребление в пищу человеческой плоти?
        …к сожалению. И будь причиной тому голод, я бы еще понял. Сердце мое, если хочешь, я сделаю так, что ты не будешь…
        …не надо.
        И не потому, что я не доверяю Кайя. Я справлюсь. Я умею.
        Вот только казнь длится так долго…
        Ночью я все-таки просыпаюсь в слезах. Кайя собирает их губами, шепчет, что все закончилось, что так было надо, но он постарается, чтобы больше мне не доводилось видеть подобное.
        А я рыдаю, вцепившись в него, не в силах объяснить, что дело не в конкретно этой казни, а вообще во всем, что вокруг было. Война, война, и снова… слишком много ее. И понимаю, что худшее позади, что все налаживается или вот-вот наладится. К чему тогда слезы?
        …это потому, что позади. Когда впереди, то надо беречь силы. Не до слез. А теперь напряжение сказывается. Ты устала.
        …ты не меньше.
        А больше. Но Кайя не рыдает, фыркает, убирая прилипшие к щекам пряди.
        …еще чего не хватало. Мне плакать не положено. Я только ныть могу. Или жаловаться.
        …но сегодня моя очередь, да?
        …если тебе хочется.
        Не хочется, и слезы я вытираю.
        …еще немного, и мы уедем. Ты познакомишь меня с Настей. Правда, я не уверен, захочет ли она знакомиться. И вообще не знаю, что ей сказать… как объяснить, что меня так долго не было?
        …никак.
        Кайя не слышит. Он рассказывает про дорогу и сани - когда-то он обещал прогулку по снегу. Про лошадей, которых придется часто менять, ведь поедем мы быстро, чтобы успеть до конца зимы. Ведь елка без снега - это неправильно.
        Нет, он точно не знает, просто по моим ощущениям так, а Кайя верит. Нам не нужна свита, разве что кучер, потому первые сутки Кайя будет спать. Вторые - тоже. А дальше - как получится…
        …получилось именно так, как было обещано.
        Сани с широкими полозьями. Тройка лошадей. Расписная упряжь - не спрашиваю даже, откуда взялась, - и бубенцы, что дребезжат, словно жалуются.
        Мороз и солнце, день чудесный…
        Кнут с визгом рассекает воздух, и лошади срываются с места.
        - Н-но! - кричит вдогонку кучер.
        И Кайя ловит меня, не позволяя выпасть. В санях хватает места для двоих. И еще корзины с продуктами. Гайяр крайне недоволен, что их светлость в очередной раз обошлись минимумом сопровождения. Он бы и от этого минимума отказался, но Гавин заслужил отдых, равно как те четверо, у кого в Ласточкином гнезде остались жены.
        Почетный караул благоразумно держится в отдалении. А я с наслаждением глотаю холодный воздух.
        - Простудишься, - ворчит Кайя и ныряет в меховое нутро саней. Он ворочается, пытаясь лечь так, чтобы и тепло, и удобно, брюзжит, что сани маловаты, но все-таки сгребает меня в охапку и командует:
        - Спать.
        Отключается моментально, впервые за долгое время спокойный, умиротворенный даже. И спит до вечера. Вечером, впрочем, тоже спит.
        И ночью.
        И весь следующий день.
        Медведь рыжий…
        …угу.
        …и не будить?
        …ага.
        …долго?
        …до весны.
        …а елка как же?
        …на елку можно. А потом до весны.
        …и что прикажешь делать мне?
        …сидеть. Гладить. Тогда хорошо.
        Если хорошо, то это, безусловно, аргумент. И я сижу, глажу. Нынешняя дорога особенная. Вымороженная. Засыпанная снегом. Она оставляет ощущение полета и какой-то светлой детской радости. Предвкушения. И Кайя, стряхнув остатки сна - все-таки до весны его не хватило, - спешит умыться снегом. А потом, неугомонный, словно и не было усталости, мешает кучеру, подгоняя лошадей свистом.
        Мальчишка, что еще сказать?
        Линию вала, снежной стены, мы пересекаем в сумерках. На ночь останавливаемся в маленьком городке, где есть трактир и комната с узкой, тесной кроватью, но так даже лучше.
        …на самом деле нас здесь нет.
        Соломенный матрац, льняные простыни. Комната проветривалась, но все равно внутри пахнет смолой и пивом.
        …как нет?
        …так. Если мы есть, нам придется задержаться.
        А Кайя задерживаться не желает, но их светлость даже в спешке не могут не соблюдать ритуалов вежливости… то ли дело молодой рыцарь, пусть и желающий остаться неузнанным, иначе зачем лицо под капюшоном прятать? Это желание понятно.
        …именно. Мы инкогнито.
        Ужинаем сидя на полу, и Кайя бессовестно таскает у меня с тарелки вареную морковь. Я предлагаю отдать сразу, но ему так интересней.
        Следующий городок втрое больше предыдущего. И Кайя вытаскивает маску. Тоже мне благородный разбойник. А я, надо полагать, девица в беде.
        - Почему?
        - Ну… в книгах часто благородные разбойники выручают девиц, попавших в беду. И потом между ними вспыхивает страсть.
        А взгляд-то какой задумчивый сделался. И, как назло, ни одной беды поблизости.
        - Тут рынок неплохой. А нам подарки купить надо. Под елку. - Маска ему идет. Но эти рыжие вихры сводят маскировку на нет.
        …это просто ты меня знаешь.
        …знаю. Что тебе подарить?
        …себя. С бантиком. Ты обещала. И чтобы сюрприз.
        На рынке шумно, людно и пахнет свежей сдобой. На открытой жаровне доходит мясо, которое заворачивают в тонкие лепешки и поливают жирным соусом. Дают и капусту, квашенную с клюквой. Или вот маринованные огурчики, которые вылавливают прямо из бочки.
        Огурчики вкусны.
        А мясо острое до невозможности, и нам спешат продать темное, тяжелое пиво.
        Потом был лоточник с шелковыми лентами… и другой, с бусинами, выточенными из янтаря, агата, розового сердолика, кошачьего глаза и беловатого мутного лунного камня.
        …и третий с цепочками и серьгами - что еще нужно для счастья такой красивой женщине?
        Кайя мрачнеет и спешит увести меня подальше.
        И сам застревает в лавке с игрушками. Корабля здесь нет, но хватает других замечательных вещей вроде ветряка на палочке, с которым Кайя наотрез отказывается расставаться. Его вниманием надолго завладевает карета, сделанная с исключительной точностью. Колеса вертятся, двери открываются, а ящик для багажа, напротив, запирается на крохотный замок. Особенно хороши позолоченные фонари.
        Карету мы берем.
        И к ней четверку лошадей… и слуг тоже… и даму с бледным фарфоровым лицом. А для дамы нужны наряды…
        Забираем и пару драконов удивительной красоты. Их кожистые крылья раскладываются, а чешуя сияет даже в скудном свете. А лавочник уже несет морского змея. Химеру. Саммальских тигров и боевых слонов, которых Кайя разглядывает придирчиво…
        …все-таки использовать их в качестве боевых животных нецелесообразно.
        Впрочем, слоны остаются с нами.
        …карусель с хрустальными бабочками - для Шанталь.
        …и драгоценная шкатулка с набором ароматических масел - Тиссе. Флаконы из горного хрусталя бережно уложены в обтянутые бархатом ячейки, но Кайя распоряжается обернуть их шерстью. Зануда.
        Урфину - парные кубки из цельного янтаря в серебряной оплетке…
        …и мне позволяют исчезнуть на пять минут. Сюрприз - это сюрприз. Кайя даже подсматривать не станет. И когда я показываю синюю ленту, на бант, верит.
        Мы возвращаемся в трактир поздно вечером. А утром - вновь дорога. И Кайя уже не свистит, но гордо держит свой ветряк, лопасти которого вертятся с тихим шелестом.
        Места в санях поубавилось, но… уже недолго.
        И чем ближе Ласточкино гнездо, тем сильнее я нервничаю. Я больше года не видела свою дочь, чтобы не по связи, чтобы рядом, чтобы обнять и не отпускать. Расцеловать веснушки. И рыжие брови. И волосы в косички заплести, пусть бы и продержаться они недолго.
        Я хочу к ней. И я боюсь. Столько времени. Не стала ли я для Насти чужой? Знакомой, но все-таки чужой? А Йен? Не получится ли, что теперь, когда моя дочь вернулась, он вдруг окажется лишним? Он не заслужил такого.
        А Кайя? Я сама заставила его принять сына. Как потребую обратного? Нет, знаю, что не потребую. Слушаю себя. Верю себе… и все-таки боюсь.
        И страхи разбиваются на осколки в тот момент, когда рыжее, лохматое, грязное нечто бросается на шею с криком:
        - Мама! Мамочка приехала!
        Она обнимает, целует, трогает щеки липкими ладошками, которые определенно пахнут вареньем. И пятна его же украшают платье, некогда весьма нарядное. К пятнам прилипли клочья пыли и дохлый паук. Но это же мелочи. Ребенок счастлив!
        - И что вы делали?
        Веснушек прибавилось. А в солнечных кудрях застряли куриные перья.
        - Играли! В р-рыцарей.
        Краем глаза замечаю, как из-под лестницы выползает на четвереньках Йен…
        - И кто был рыцарем?
        Дочь хмурится, но отвечает с достоинством:
        - Я.
        - А Йен?
        - Конем. - Она сдувает рыжую прядку, упавшую на нос. - И Бр-рай!
        Действительно, один рыцарь и два коня всяк лучше, чем один конь и два рыцаря. Йен подвигается бочком, косясь на Кайя. Лишний? Ничуть. Он мой. Неторопливый. Спокойный. Уравновешенный. Слегка неуклюжий и даже смешной в кухонном полотенце, которое, должно быть, попону изображает.
        Зато понятно, откуда варенье. И хотя бы ела его Настасья не в гордом одиночестве.
        - Иди сюда, Лисенок.
        Йена не нужно уговаривать. Двумя руками можно обнять двоих детей. Это логично, правильно, и… я так хочу.
        - Йен - Лисенок. А я?
        - И ты лисенок.
        - А папа тогда?
        Папа пока держится в дверях. Наблюдает.
        - Лис.
        - А ты?
        - А я… я тоже лисица. Чернобурая.
        Я поворачиваюсь к мужу.
        - Настюш, познакомься. Это твой папа.
        Молчание и незамутненный восторг на грязной мордахе.
        - Что, весь? - шепотом спрашивает Настя.
        - Целиком.
        …Кайя, они тяжелые. И в помывке нуждаются. Принимай.
        Принял, и сразу обоих. Бережно. Настороженно, словно опасался, что его оттолкнут. Не дождется. Его разглядывают, трогают, сначала нерешительно, но все смелее.
        Ну, естественно, надо же об кого-то руки вытереть.
        А я вытаскиваю из-под лестницы Брайана и с ним - перьевую щетку от пыли, пустой горшок, в котором некогда было варенье. Еще один, судя по остаткам, из-под меда, чей-то парик, намотанный на палку, кусок железной цепи, горсть стекляшек, чайные ложечки и даже почти целого фарфорового голубя…
        Брайан смотрит под ноги, всем видом выражая глубочайшее раскаяние.
        - И что это?
        - Клад, - шепотом отвечает Брайан. - Мой.
        А он - хранитель сих сокровищ… спелись, рыцарская конница. Кайя хмыкает.
        …этот тоже не очень чистым выглядит. Давай его сюда. Мне кажется, что мыть их надо одновременно. Если по очереди, то пока один моется, остальные опять испачкаются.
        В этом был определенный смысл.
        - И Брай - лис? - спохватилась Настя, перебираясь на шею папочки. Да, шея удобная, широкая. И уши специально отросли, чтоб ей держаться сподручней было.
        - Я медведь. Как папа! У меня свой папа есть!
        - Есть. - Кайя подтвердил. - Он тебе просил передать подарок…
        До чего знакомая картина: в левой руке - Брайан, в правой - Йен.
        И леди Нэндэг, выглянувшая в холл, застывает.
        - Ваша светлость… мы вас не ждали так скоро! Ушедшего ради, дети, что вы… леди, прошу прощения за неподобающий вид. Они снова сбежали. Я распоряжусь, и их сейчас заберут.
        - Не надо. Мы сами.
        Полагаю, остаток вечера пройдет весело.
        - Могу я доложить о вашем прибытии лорду Урфину? - С потрясением леди Нэндэг справилась быстро.
        - Была бы вам признательна. Как он?
        Леди Нэндэг поджала губы и совершенно искренне ответила:
        - Хуже этих троих, вместе взятых.
        И значит, здоров…
        - Он не только потворствует развитию в детях дурных наклонностей. Он пример подает!
        В ее правоте я убедилась чуть позже. Урфин появился в разгар купания дабы внести свою долю хаоса. Трех минут не прошло, как Кайя вымок. Урфин тоже… кто в кого первый водой брызнул? Не знаю, оба утверждали, что не они… но детям игра понравилась.
        Я благоразумно убралась на безопасное расстояние.
        Пенные горы. Мыльные пузыри. Визги. И лужи на полу. Много ли людям для счастья надо? Разве что теплые полотенца, обещание повторить заплыв и кружка горячего молока с медом…
        Тисса, розовея, сносит мокрые объятия мужа и признается:
        - За ними невозможно уследить… но они такие хорошенькие.
        Особенно, когда спят.
        Не дети - ангелы… и перья под подушкой - лучшее тому доказательство, ерунда, что от очередной метелки, главное ведь - родительская вера.
        Гонка окончена. И слегка сумасшедший вечер на четверых с посиделками и вином у камина переходит в спокойную ночь. Нас снова только двое: я и Кайя.
        Ни много. Ни мало - достаточно.
        Я слышу его, он слышит меня. И кажется, в какой-то мере мы и вправду эхо друг друга.
        Здесь. Сейчас. Завтра тоже. Послезавтра. И дальше по нити времен, если не до бесконечности, то долго…
        …и прячу под подушку Кайя браслет. На широких звеньях его выгравированы имена.
        Изольда. Анастасия. Йен.
        Урфин. Тисса. Шанталь.
        Магнус.
        Больше не осколки - семья, какая бы ни была. Цепь, которая удержит и не позволит потеряться в темноте. А бантик… бантик я завтра придумаю, куда нацепить.
        Золотой стеклянный шар лежал в ладонях. Он был до того хрупким и красивым, что Тисса просто не могла себя заставить расстаться с этим чудом. Настоящее маленькое солнце. Желтое.
        А есть еще красные, синие и темно-лиловые, расписанные серебром…
        Шары лежали в деревянных коробках, обернутые папиросной бумагой, тончайшей шерстью и еще соломой. Тисса извлекала по одному, а Изольда протягивала в стеклянное ушко ленточку.
        И шар отправлялся на елку.
        Ее привезли вчера, огромную, пушистую и какую-то невероятно красивую. С ели сыпались иглы и крупицы льда, которые Настя тотчас решила попробовать, а Йен последовал примеру…
        …Урфин же сказал, что жевать иглы куда как интересней.
        Ну вот когда он научится вести себя по-взрослому?
        - Поделишься? - И сейчас подкрался сзади и обнял.
        Наверное, никогда.
        - Не знаю. - В золотом шаре отражался он и еще Тисса. - Ты его сломаешь.
        - Я осторожно.
        И Тиссины руки оказались в колыбели его ладоней.
        - А я санки нашел… пойдем завтра кататься?
        - С горки?
        - Она невысокая, честно!
        Так Тисса ему и поверила. Но шар приходится отдавать. На елке уже висит десяток. И троица, которая изначально появление каждой новой игрушки встречала возгласами восторга, притомилась. Уже зевать начали, но еще держатся. Снова уснут на полу, и Кайя Дохерти скажет, что пол теплый и если детям так удобнее, то почему бы нет. И Шанталь с высоты резного стульчика будет смотреть на них с чувством собственного превосходства. Уж она-то не станет портить красивое платье, ползая по полу.
        Ползать она принципиально отказалась. Дождалась, когда сумеет встать на ноги. И сейчас ходила смешно, косолапя, но неизменно придерживая коротенькие юбочки, чтобы не помялись при случайном падении.
        Леди Нэндэг это умиляло.
        …как хорошо, что она согласилась остаться в замке. И с Долэг заниматься стала. Та изменилась, словно бы вернулась прежняя Долэг, пускай повзрослевшая, но такая же светлая, какой была… а сегодня и вовсе сияет.
        О замужестве больше не говорит, но… Гавин подарил ей подвеску в виде серебряного сокола. Правда, это большой-большой секрет, и Тисса обещала никому не говорить. Чтоб ей землю есть, если проболтается! Не проболтается, тем более что земля ныне мерзлая и грызть будет неудобно.
        - А меня возьмешь? - шепотом спросила Тисса.
        - Конечно. Куда я теперь без тебя?
        Следующий шар был расписан снежинками… а когда шары закончились, то на елку отправились стеклянные бусы, и атласные ленты, и банты, и конфеты, которые Урфин развесил слишком низко.
        - Почему слишком? - удивился он. - Как раз, чтобы добрались. А то ведь на елку полезут.
        Нельзя детям столько сладкого!
        И Урфин согласился: часть конфет исчезла с елки… Их светлость не лучше. И Тисса, поддавшись порыву, спрятала конфету в рукаве. От этого совершенно глупого поступка стало легко и весело.
        - А я все видел, - шепнул на ухо Урфин. - Ужас какой! Леди, куда подевалось ваше воспитание?
        - Ну… вы же обещали научить меня плохому.
        Украденная конфетка оказалась на удивление вкусной.
        - Не могу сказать, чтобы у меня получилось.
        - Плохо стараетесь, ваша светлость. - Солнечный свет, накопленный шаром, остался с Тиссой. Его было так много, что Тиссе хотелось совершить что-то безумное… правда, у нее не хватало опыта совершения безумств.
        - Думаешь? А у тебя шоколад остался. Улика. - Урфин наклонился и, вместо того чтобы вытереть шоколад - да и был ли он вовсе? - поцеловал Тиссу. - Видишь? Я теперь твой соучастник.
        А ночью, забравшись под одеяло, этот невозможный человек сунул Тиссе что-то теплое и липкое, велев:
        - Ешь!
        - Что это?
        Конфета, только растаявшая.
        - Ты же сама сказала, что я тебя плохому недоучиваю. Вот. Что может быть хуже, чем ночью под одеялом есть украденные у детей конфеты! Скажи, краденые вкуснее?
        Сказала. И пальцы облизала…
        - Ты и шоколад, - Урфин притянул к себе, - замечательное сочетание. Можно сказать, мое любимое… еще, помнится, я тебе пучину порока показать обещал.
        - Всю и сразу?
        - Ну… начнем с малого, а там будет видно… пучины, они затягивают. Особенно если порока.
        Тисса подумала и согласилась.
        Разве пучина порока испугает человека, который ночью под одеялом ел краденые у детей конфеты?
        Глава 22
        ДРЕВНИЙ ЧЕЛОВЕК
        Вдруг как в сказке скрипнула дверь…^{18}^
…начало страшной истории
        Бьярни Медвежья лапа собирался на тинг^{19}^ с тяжелым сердцем. Молча раздели его жены, растерли такое ныне неподатливое тело остатками мази на змеином жиру, перевязали красные рты ран, которые - вот же прокляли боги - не желали закрываться полосами шрамов. Замотали кривую руку тряпьем.
        Асвейг, чьи глаза побелели от слез, поднесла чистую рубаху.
        Грюнн, за зиму утратившая остатки красоты, помогла обуться.
        Набросили на плечи старый плащ из шкуры черного медведя, которого Бьярни поборол, когда еще искал руки своей Трин. И впервые поблагодарил он богов, что не позволили ей дожить до такого позора. Вот только смотрела на него Трин глазами дочери, прекрасной Сольвейг. И не было в тех глазах упрека.
        - Пусть волки сожрут его печень, - шептала Асвейг, расчесывая волосы падчерицы белым невестиным гребнем. В тугие косы заплетала, перевивая гнилыми нитями, скрепляя проклятье.
        - Пусть вороны выклюют глаза. - Грюнн подшивала к длинной юбке мышиные кости.
        И отворачивался Бьярни Медвежья лапа, потому как чудилось - его проклинают…
        - Есть еще время, - сказал он дочери, но та покачала головой.
        Верно. Куда бежать? Не осталось на Островах наглеца, который дерзнет отобрать у Бергтора Две реки законную невесту… а если найдется, то недолго ему жить. И пусть готов Медвежья лапа отдать дочь на милость моря, прослыв нидингом и клятвопреступником, но не пощадит Бергтор ни жен, ни детей…
        Нет, с тяжелым сердцем шел он на тинг.
        Место их было у самой черты Большого круга. И вновь, как в прежний год, не нашлось никого, кто бы сел рядом с Бьярни. Страшились ли люди неудачей заразиться либо же вызывать гнев Бергтора - не ясно. А так давно - три зимы всего прошло - сидел Бьярни на плоском камне. В его ногах шкуры расстилали, ему приносили дары, а он, принимая благосклонно, одаривал ярлов золотыми кольцами.
        - Здесь можно сесть?
        Чужак. Совсем чужак, если не нашлось никого, кто остерег бы садиться рядом с Бьярни. Откуда только взялся такой? Нет, на тинг случалось попадать чужакам из тех, которые желали в род войти. Вот и сегодня Хьялви Волчья грива привел смуглокожего, будто подкопченного, парня. По правилам привел. Босым и простоволосым, наряженным в холщовую рубаху, которую выткала старшая жена Хьялви. Она же стояла рядом, держа парня за руку, будто бы и вправду был он ее ребенком…
        …а этот сам по себе.
        Невысокий. Сутулый. Взъерошенный какой-то. И масти непонятной, пегой. Глаза вот желтые, аккурат как солнечный камень, который жены морю отдавали, прося богов вернуть Бьярни здоровье. Да, видно, маловат оказался выкуп.
        - Садись, коль не боишься. - Бьярни обнял Сольвейг, которая мелко вздрагивала. Чужак напугал? Или муж будущий?
        - Я. Не боюсь.
        Он говорил чисто, но медленно. И слова произносил как-то… иначе.
        …что-то слышал Бьярни Медвежья лапа про желтые глаза.
        Что?
        А чужак усадил рядом с Сольвейг женщину, темную, тощую, что ворона. Волосы обрезаны коротко, как у гулящей, но шуба на ней дорогая, песцовая. Такую девкам не дарят… и смотрит она на Бьярни с усмешкой, но без отвращения, напротив, с любопытством.
        Вторая, темнолицая, шрамами покрытая, рядом держится. У этой волосы длинные, в косы заплетенные, скрепленные монетками и костями, точно у ведьмы. А на поясе ножи висят. И сдается Бьярни, что не красоты ради висят.
        Коротковолосая повернулась к чужаку. Спросила что-то. Не понимает обычной речи?
        - Моя жена…
        …все-таки жена, хоть бы обручальных браслетов и не носит. Да и то, мало ли какие за морем обычаи, может, и волосы ничего не значат.
        - …спрашивает, как давно случилось несчастье.
        Чужак не садится, держится позади жены и руку на плечо положил, обозначая, что женщина эта ему принадлежит. А вторая отступает и становится так, чтобы видеть и круг, и камни, и людей, которые оглядываются, шепчутся, небось обсуждают, откуда эти взялись.
        А Бьярни, кажется, вспомнил, где слышал о людях с желтыми глазами. От старухи Алвы, которая в отцовском доме век доживала, платила за очаг и похлебку историями своими.
        Но то ж сказки…
        - Четвертая зима будет, - ответил Бьярни на вопрос.
        Будет. Уже идет с осенними ветрами. И что теперь попросит Бергтор, некогда любимый младший брат, за свою заботу? Или ничего не попросит, но позволит богам прибрать неспокойную душу Бьярни, его жен и последнего оставшегося в живых сына. Дочерей, если повезет, подарит кому-то… или себе возьмет.
        А женщина смотрела, ожидая продолжения истории. Чужак ей не переводил, и выходит, что сама понимала?
        - Земля тряслась.
        Бьярни говорил медленно, отчетливо произнося каждое слово.
        - Опорная балка затрещала. Грозила рухнуть. Я держал…
        …не удержал. Все ушли из дома, только Трин Серебряноволосая не захотела без него, всегда упрямою была, даром, что дочь ярла… обещала, что вместе умрут, а ушла, не дождавшись.
        Бьярни помнит, как хрустнуло у него в спине, и руки стали словно чужие. Как посыпалась труха. И щепки. И камни. И надо было бы бежать, а у него ноги не идут… и Трин потянула за собой, говоря, что успеют. Не успели. Сколько он потом пролежал под завалами?
        И в лихорадке горел, отходил, да не ушел вовсе.
        Очнулся. Выбирался год, который как-то еще протянули. А Бергтор объявил себя хозяином Хратгоара, и не нашлось никого, кто бы оспорил эти слова.
        И тут понял Бьярни Медвежья лапа, для чего чужак пришел на тинг, но только страшно было поверить в такую удачу. Только крепче обнял он Сольвейг и сказал так:
        - Он не примет твой вызов.
        - Почему?
        Чужак прищурился. Не стал говорить, что ошибся Бьярни в своем предположении.
        - Потому что неглуп. Зачем воевать с тем, о ком ничего не знаешь, если закон позволяет уйти от войны без позора.
        - И что посоветуешь?
        А взгляд сделался колючим, настороженным. Желтоглазый явно видел больше, нежели прочие люди… в сказках старухи Алвы и об этом говорилось.
        - У ног Бергтора будут сидеть его жены. И если ты скажешь, что Бергтор прячется за женскими юбками, что он сам подобен иве злата, громко скажешь, чтобы каждый услышал, он должен будет тебя убить. Иначе эти слова запомнят и станут повторять.
        Сольвейг больше не тряслась, но смотрела на отца с ужасом. А чего бояться? Если останется Бергтор жив, то потребует от Бьярни сдержать данное зимой слово, отдать Сольвейг в жены. Если умрет, то… как-нибудь еще сложится.
        - Он твой брат.
        Чужак водил пальцем по щеке жены.
        - Он мой брат, - согласился Бьярни. - И как брата привечал я его в своем доме. Как брату подарил «морского змея». За брата сватал Кримхильд Лебяжьебелую. Брату строил дом. Но той зимой к брату пошла моя жена и попросила зерна и жира, потому как не осталось у нас еды, а я был болен. И брат велел ей отдать взамен золото, которое было… а летом прислать моего сына, чтобы взял его брат на «морского змея». Хорошую долю обещал он Олафу.
        - Но твой сын не вернулся?
        - В походах многое случается…
        Давно уже ушли и гнев, и боль, осталось лишь ощущение собственной никчемности.
        - Он выплатил мне виру за сына, такую, чтобы прожили мы еще одну зиму…
        …но весной случился голод. И затихла кроха-дочь в колыбели, потому что не стало у Асвейг молока. А некогда прекрасная, толстая, словно южная ладья, Грюнн похудела и вовсе мертвого ребенка родила. Бьярни ставил силки, но дичь обходила их. И улов рыбы был скуден. А прежние друзья отворачивались, потому как всем и каждому ясно было: желает Бергтор извести не только брата, но и весь его род, чтобы лишь его, Бергтора, кровь уцелела. Вот только боги не желали давать ему сыновей, пустыми ходили его жены. Злился Бергтор и нынешней зимой попросил он в жены Сольвейг…
        - Если ты, древний человек, убьешь моего брата, я не только не буду искать мести, - смешно думать, что Бьярни ныне способен кому-то мстить, - но и скажу богам спасибо.
        - А если я дам твоей семье защиту? Пообещаю, что ни ты, ни твои жены, ни твои дети не будете больше голодать?
        - Тогда я скажу, что хольмганг^{20}^ - круг, в котором вершится суд богов. И не людям спорить с ними… конечно, если не победит чужак. Тогда найдутся те, кто скажет, что чужака надо убить, если не руками, то стрелами или копьем…
        Чужак ведь один, и, сколь бы ни был силен, он не выстоит против многих.
        Женщина нахмурилась, а желтоглазый наклонился к ней и что-то сказал, верно, успокаивал. В сказках старухи Алвы древних людей нельзя было уязвить ни копьем, ни стрелой, пусть бы и железной.
        Много крови прольется на нынешнем тинге. И Бьярни не желал ее, но…
        …все получилось так и не так, как он ожидал.
        Чужак вышел в круг, но Бергтор отказался с ним драться. Рассмеялся, что, мол, владыка островов не будет тратить свое время попусту. Он милосерден и дарит жизнь. В честь праздника.
        Тогда чужак повторил слова, сказанные Бьярни…
        …о да, Медвежья лапа хорошо знал младшего брата, вспыльчивого, самолюбивого и такого неосторожного. Сколь легко было вызвать ярость и сколь быстро эта ярость становилась всеобъемлющей, лишающей разума.
        Бьярни много раз уже видел, как на губах брата выступала белая пена, а глаза наливались кровью.
        И не ощущал Бергтор боли.
        И не способны были остановить его раны.
        И сам он делался силен, в разы сильнее обычного человека…
        …вот только чужак вовсе не был обычным. Он вскинул руку, на ладонь принимая удар секиры, и огромное лезвие раскололось. А чужак толкнул Бергтора в грудь, и тот вылетел за пределы круга, покатился, роняя слюну и пену на песок.
        Взвыл и… поднялся на четвереньки, дернул головой и отчетливо произнес:
        - Я удавлю тебя голыми руками…
        …этими руками он сосны корчевал. И однажды ударом поставил на колени черного тура, из тех, которые остались еще на острове.
        - …я удавлю тебя. А твою женщину отдам собакам.
        Ему позволили договорить. И встать на ноги. Чужак оказался рядом. При нем не было оружия, да и нужно ли оно тому, кто способен руками хорошую южную сталь ломать?
        Хрустнула шея. Провернулась голова и упала на песок.
        Покатилась оставляя кровяный след. А массивное тело Бергтора еще несколько мгновений просто стояло. Потом и оно рухнуло…
        Тихо стало.
        Только женщина с ножами вдруг оказалась перед лавкой, становясь между людьми и Бьярни. Хотя, конечно, не Бьярни она защищала.
        - Уберите оружие, - сказал чужак, подбирая голову. - Я не хочу никого убивать.
        Молчали ярлы. Переглядывались. И Бьярни знал все их мысли. Поднялся он, опираясь на руку Сольвейг, и вышел в круг. Пусть бы и отвернулась от него удача, но разум Медвежья лапа не утратил. Все это знали.
        - Уберите оружие, - повторил он слова чужака. - И вернетесь домой. Скажете своим женам и дочерям, что нет больше Бергтора, что не придет он и не скажет, чтобы отдавали зерно и мясо, не потребует шкуры и эль, не заберет для себя и своего хирда^{21}^ женщин.
        Слушали Бьярни.
        - Бергтор был свиреп и силен. Но он теперь мертв. И ты, ярл Трюри, думаешь, что твоих людей хватит, чтобы занять его дом. И о том же думает ярл Хьялви. А ты, Атни, вспомнил небось, что одной со мной крови и прав имеешь больше, нежели прочие. Но много ли радости будет с того, что станете вы воевать друг с другом?
        Молчат. Знают, что равны по силе. И все же слишком заманчиво надеть на голову золотой обруч, сесть на белую турью шкуру, что расстилают на плоском камне, и назвать себя конунгом.
        - Чужаку предлагаешь все отдать?
        Знаком указал Бьярни на топор. И Сольвейг подняла расколовшееся лезвие над головой, чтобы все видели.
        - Он сильнее любого из вас. И если кто желает вызов бросить, то пусть скажет.
        Смотрели ярлы на топор. Друг на друга. На Бьярни.
        - Некогда в Доме-на-холме жили люди с желтыми глазами.
        Бьярни не видел чужака, но если тот не останавливал, то значит, Медвежья лапа правильно все делал. Его послушают, хотя бы задумаются над тем, что Бьярни говорит.
        - Они были сильны, много сильнее любого человека. А еще ни железо, ни огонь, ни яд не способны были причинить этим людям вреда.
        Думайте, ярлы. Вспоминайте. Не одна Алва сказки рассказывала.
        - Дом-на-холме мертв, - сказал Хьялви, отмахиваясь от жены, которой вовсе не хотелось овдоветь до срока.
        - Спит. Просыпается. - Чужак встал рядом с Бьярни и, взяв кусок топора, раскрошил в ладони. - Это мой дом. Здесь. Пойдете против меня - умрете.
        Он потер шею, на которой проступало лиловое пятно.
        - Примете мою руку - и останетесь живы.
        - И что ты попросишь? - подал голос Трюри, прикидывая, что сумеет отдать на откуп.
        - Десятую часть мяса, зерна, шкур, всего, что ты получаешь от моря или земли. И седьмую часть добычи, которую ты привезешь из похода. То, что принадлежало ему, - чужак указал на тело Бергтора, - я заберу себе.
        Это было верно и по закону.
        Они согласятся.
        Бьярни зажмурился, вспоминая и другие истории. О том, что желтоглазые люди слышали море, а море приводило к островам косяки толстой сельди, и свирепых касаток, чей жир и мясо способны были накормить многих людей…
        …да, это был хороший день. И Бьярни шепнул дочери:
        - Иди домой.
        По одному подходили ярлы и, сгибая спину, протягивали оружие чужаку, клянясь, что никогда не обратится оно против него.
        Резали руки, проливали дареную кровь.
        И когда последние капли упали на плоский камень, сказал Бьярни так:
        - Отпусти их. Пусть завтра вновь откроется тинг. И тогда принесут они тебе дары, а с ними жалобы и просьбы.
        - Похоже, мне пригодится разумный советник. - Чужак усмехнулся и снова шею поскреб. - Ты знаешь, о чем будут просить?
        - Я пятнадцать тингов сидел на плоском камне.
        - Тогда еще некоторое время посидишь рядом.
        Он обнял женщину, а та принялась что-то вполголоса выговаривать, вытирать ладони платком. Все ж таки странные у них обычаи, если не боится такому под руку лезть. И Бьярни подумал, что и чужаку вряд ли ведомы местные.
        - Тебе надо решить, что ты будешь делать с женами Бергтора.
        - Ничего. Пусть идут, куда хотят.
        - Так нельзя. Они не проживут зимой одни. Ты убил их мужа и теперь должен кормить их. Или отдай, или убей, или оставь себе - твоей жене нужна будет помощь по дому. Бросать не принято.
        Женщина в шубе сначала нахмурилась, а потом засмеялась.
        Уверена, что не променяет ее желтоглазый? У Бергтора красивые жены, куда как красивей этой, тощей и темной.
        - Сколько их?
        - Четырнадцать.
        И Сольвейг бы стала пятнадцатой.
        - Там, у камня, стоит Кайса. Посмотри. Она молода. Сильна. Красива. У нее белые волосы и синие глаза. Многие ездили к ее отцу, везли богатые дары…
        …и Кайса, зная о своей красоте, не страшится будущего. Стоит прямо, шубу скинула, позволяя оценить гибкий стан, полную грудь и широкие бедра. На руках ее - золотые браслеты. На шее - тяжелые ожерелья. В светлые волосы драгоценные камни вплетены.
        Нет, не сомневается Кайса, что и в новом доме станет хозяйкой. Вот только вспомнилась отчего-то голова Бергтора, на песок летящая.
        - Если сам не хочешь, подари ее Трюри, он Кайсу для сына сватал…
        …с черноволосой Кайса точно не уживется. Попробует приворожить чужака, а там, глядишь, еще до какой глупости додумается. Хуже нет обиженной бабы под боком…
        - С остальными ты тоже знаешь, что делать? - Чужак отвел взгляд от Кайсы и подал знак той, которая с ножами. - Идем. Расскажешь по пути.
        Старая крепость тяжело отходила от сна. Дар слышал ее, как и храм, расположенный чуть дальше, занесенный землей, заросший мхом и низким ломким вереском. Он слышал и сами острова, каменное ожерелье, брошенное в кипящие северные воды, каждый отдельно и все вместе.
        Это была его земля.
        Последние несколько месяцев дались тяжело. На нейтралке было тесно. Душно. Дар много ел, много спал, но все равно уставал быстро, быстрее, чем до превращения. Он был слишком стар, чтобы долго жить без источника, и сейчас с благодарностью впитывал силу.
        Делился с крепостью.
        И та отзывалась, роняла щиты ставен. Со змеиным шипением выдыхала спертый воздух, позволяя свежему ветру переступить пороги окон. Еще день-два, и стены ее согреются, на полу прорастут ковры, а внутреннее убранство изменится, подстраиваясь под нужды новых хозяев.
        Меррон прижала ладонь к черному камню и не убрала, даже когда камень стал мягким, обволакивающим. Крепость знакомилась. И Меррон готова была к этой встрече.
        Хотя ей все равно было немного не по себе.
        - Мы сюда чуть позже вернемся. - Дар помнил, что надо делать, хотя не был вполне уверен в том, что у него получится. - Ей нужно время.
        И ему тоже. Трех дней, проведенных на берегу, недостаточно, чтобы стабилизировать потоки.
        В трофейном доме дверь до того низкая, что и Дару приходится нагибаться. Внутри темно и дымно. В нос шибает кисловатая вонь человеческих тел, скота - коз держат здесь же, за перегородкой - перебродившего пива, бочки которого стоят вдоль стен, шкур и мехов, металла, жира…
        - Может, лучше все-таки на берегу? - Меррон сжимает его руку.
        Ей неуютно здесь. И пугают женщины, которые смотрят из темноты, белые лица, белые глаза…
        Тот человек был силен, видать, и вправду из младшей ветви, вырожденец, но Островам требовался хоть кто-то, они и делились силой.
        Ее было много. Чистой. Живой. Пьянящей.
        И Дара слегка вело с непривычки.
        Тьму разогнали факелы, и перед Даром появилась та девушка, которая разглядывала его на берегу. Правда, на берегу она была хотя бы относительно одета. Как ему сказали? Сильна, молода и красива? Пожалуй. Светлые волосы собраны в узел. Светлая кожа смазана жиром, и тусклое ее сияние лишь оттеняет великолепие золота, которого на девушке слишком много.
        Она и вправду была любимой женой.
        И конунг, должно быть, сам нанизывал перстни на тонкие ее пальцы, показывая, что руки эти никогда не будут знать тяжелой работы. Он украсил шею ожерельем из золотых монет и топазов. Надел витые браслеты и массивные серьги, застегнул широкий пояс с золотой чешуей, с которого спускались нити хрустальных бус. При каждом движении девушки нити шевелились, отражая рыжий свет.
        - Мы рады встретить нашего мужа, - произнесла она, протягивая золотой рог, наполненный до краев темным пивом.
        И не только пивом.
        От Дара не укрылось терпкое, совсем не пивное послевкусие. И то, как вспыхнули глаза красавицы. Неужели отравить думает? Нет, в этом смысла немного. Приворожить.
        Дар надеялся, что у нее осталась еще волшебная трава: пригодится. И если до этого момента оставались еще сомнения - ему никогда не приходилось дарить людей, - то теперь они исчезли. Не хватало, чтобы эта светловолосая подлила что-нибудь Меррон. И действительно, на берегу пока безопаснее.
        Впрочем, Дару нужно было заглянуть еще в одно место, которое не откажется его принять.
        Храм находился под убежищем: Острова не так велики, чтобы имело смысл разделять основные узлы. Он толкнул дверь и вошел.
        Мурана разрослась… потянулась к нему, спеша обнять, удостовериться, что Дар - действительно тот, кто способен помочь. Гибкие плети обвивали ладони, гладили шею, лицо, делясь накопленной силой. От нее Дар пьянел еще больше. И, наверное, опьянел совсем, потому что очнулся, когда обняли.
        - Не помешаю? - спросила Меррон.
        - Помешаешь - подарю кому-нибудь…
        Вырвалось. Из-за того, что сила бушует в крови, и шум в голове, и много всего сразу. А Меррон замолчала. Несмешная шутка. Злая. И глупая, а ведь вроде не дурак.
        - Тогда тому, который эрл… или ярл? Такой светленький. С бородкой колечками. Симпатичный. У него еще плащ ярко-красный… а глаза синие. Всегда слабость к синим глазам испытывала.
        Договорился на свою голову.
        Меррон попыталась увернуться, но он был быстрее. И сильнее. Упасть не позволил, уложил на пол, придавив собственным весом.
        Синеглазый, значит.
        - Ты моя.
        - У тебя еще четырнадцать имеется… по наследству отошли.
        От Меррон пахло не только Меррон. Мясом. Кислым молоком. Человеком… Мужчиной.
        - Дар… - Она потерлась носом о щеку. - Да-а-ар…
        Высвободив руку, Меррон провела пальцами по горлу.
        - Ревнуешь?
        Это глупо. Нерационально. Бессмысленно.
        - Ты же сам говорил, что выбора у нас нет.
        Дар знает. И готов повторить. Только почему-то знание не успокаивает.
        - Эх ты, подар-р-рочек. - Ее голос успокаивает. - Пойдем, там тебе поесть принесли…
        - Я долго здесь?
        - Уже стемнело… давно уже стемнело.
        Проклятие!
        - Бьярни костер развел… я бы не стала тебе мешать, просто волновалась. Ты опять меняешься, да?
        Давно стемнело. А в храм он пришел где-то после полудня. И выходит, все это время Меррон ждала? Одна. Практически без охраны. Без защиты. И кто угодно мог…
        - Со мною Лаашья. И если бы что-то случилось, я бы тебя позвала. Я же видела, что тебе здесь стало лучше…
        О да, настолько хорошо, что Дар почти позабыл обо всем. И чудо, что ничего не случилось.
        - Дар, - Меррон прикусила ухо, - если ты и дальше так лежать будешь, чувствую, в храме имени тебя свершится святотатство…
        - Прости.
        Она все еще слишком легкая и слишком худая. И не любит перемен. На ее шубе клочья пыли. И паутина тоже. Но Меррон не замечает этих досадных мелочей.
        - И ты… я… я просто за тебя волнуюсь.
        Костер в кольце камней горит ярко.
        И давешний знакомый что-то говорит Лаашье, не забывая подкармливать огонь сосновыми сучьями. С треском вспыхивают длинные иглы. Тлеет сырая середина, а рыжая кора сочится живицей.
        Рядом с костром - гора еловых лап, бережно укрытая медвежьей шкурой.
        И Бьярни, бросив быстрый взгляд на Меррон, прощается.
        - Спасибо. - Остальное Дар скажет завтра.
        Лаашья уходит следом. На берег вернется, к лодке и тоже костер разложит, сигнальный. Завтра с корабля переправят людей, тех немногих, которые пожелали пойти, Снежинку и запасы зерна.
        - Я его осмотрела… в том смысле, что раны осмотрела.
        После Краухольда Меррон избегала вспоминать, что умеет лечить. И сейчас она маялась неуверенностью в том, что имеет право. Что вовсе помнит, как это делается.
        - Язвы заживут. Нужно вычистить хорошенько и мазь сделать… я взяла травы.
        И не только травы. Не стала отказываться и от набора инструментов, переданных Ллойдом, как не стала спрашивать, откуда этот набор взялся и из какого материала инструмент сделан.
        - А с рукой сложнее. Кость срослась неверно. И надо ломать наново. Но я не уверена, что не начнется сепсис. Тогда руку придется вовсе удалить…
        - Скажи ему. Пусть сам решает.
        Лежбище из еловых веток и шкуры прогибается под двойным весом.
        - Если получится… он не пойдет против тебя? Он многих знает. И его послушают.
        - Он неглуп. И понимает, что я сильнее. Его. Их всех.
        Меррон только хмыкает.
        - Женщина, когда ты в меня верить начнешь?
        - Я верю.
        Иначе не пошла бы на край мира, на остров, о котором и не слышала. Только вслух не скажет из врожденной вредности, а ему и не надо - Дар и так ее слышит. И сомнения. Нерешительность. Боязнь подвести и надежду, что все получится, что этот дом наконец навсегда. У нее ведь нет другого. Во всяком случае, она так думает.
        - Я кое о чем тебе не сказал. - Отросшие прядки выскальзывают из-за ушей, и Дар ловит их. - Твой отец умер…
        - Да?
        - Да. Несчастный случай… но у тебя сестра есть.
        Девочка с треугольным лицом и плоскими скулами.
        - Они с матерью живут в поместье твоей тетки…
        …где остались и его люди. Так женился на той женщине, все-таки Дар не способен держать в голове имена. А Сиг присмотрел себе невесту в городе… после войны всегда остаются женщины, которым нужна помощь. Наверное, это неплохой вариант. Только Лаашье на месте не сиделось. Может, хоть здесь найдет себе кого по нраву.
        Или построить корабль.
        - Про сестру я знаю. - Меррон ёрзает, пытаясь улечься поудобней, но в шубе тяжело двигаться, и она избавляется от шубы. - Только… она мне чужой человек. Совсем чужой, понимаешь?
        Дар боялся, что Меррон, узнав, захочет увидеть. Поехать. А он не сможет отправиться за ней. И удерживать тоже будет не вправе.
        - Я рада, если у них все нормально, но… ты мне важен. И док. Я знаю, что док при деле и жив. А ты… тебе ведь хорошо здесь? Лучше, чем было?
        Намного. Еще немного, и Дар снова опьянеет, хотя сейчас он знает, как разделить это странное состояние на двоих.
        - Мы провалимся, - предупреждает Меррон.
        На смуглой коже отблески костра складывают причудливые узоры. Свет играет с тенью. Или наоборот? Это не столь уж важно.
        - Я тебя вытащу. - Дар готов пообещать ей это.
        Он сдержит слово. Потом. Как-нибудь под утро… это, или следующее, или то, которое будет когда-нибудь.
        В Доме-на-холме прочный фундамент и крепкие стены. Там есть очаг, и, значит, в очаге появится огонь. Будет мир.
        Тишина.
        Покой и женщина, которая не позволит сойти с ума, защитит от кошмаров и себя самого, потому что с остальным Дар справится. Она слышит. И отвечает, без слов, но все равно понятно.
        Нежность. Доверие. Хрупкая надежда, что все будет именно так.
        Утром Дар наденет на нее обручальный браслет по местному обычаю. Браслет надежней кольца, его снять тяжелее, особенно если замок хороший…
        - Ты неисправим. - Меррон тихо смеется.
        И принимается наново считать родинки, каждую отмечая поцелуем. Всякий раз получается иное число… наверное, потому что никогда не выходит досчитать до конца.
        Она и вправду привыкнет к острову, пожалуй, быстрее, чем Дар ожидал.
        Снова начнет лечить.
        И женщины уважительно назовут ее ведьмой, а Бьярни Медвежья лапа, чья рука, пусть бы и не вернет себе прежнюю силу, но обретет способность двигаться, приведет к порогу Дома-на-холме Сольвейг. Попросит в ученицы взять. Зачем? А ведьма сама выбирает себе мужа: каждый будет рад позвать ее к своему очагу. Счастлив тот дом, который хранят от болезней и бед.
        Пожалуй, Дар был согласен.
        Только счастье - состояние непривычное. И порой он начинал бояться, что оно вот-вот закончится… на сколько хватит? Год? Два?
        На третий Меррон стала меняться. Исподволь. Понемногу. Делаясь ярче день ото дня. Манила запахом молодого леса и еще почему-то молока. Дара тянуло к ней с неимоверной силой. Он отступал и возвращался. Мешался под ногами, злился сам на себя и еще на то, что она не замечает.
        - Сам поймешь, - Меррон не выдержала первой, - или сказать?
        - Скажи.
        - Херлугом сына назвать не позволю. - Она посмотрела на ступку, в которой перетирала травы. - И Рюмниром тоже… и вообще мне местные имена не нравятся. А ты раздражаешь. Все раздражает! И меня, кажется, сейчас стошнит и…
        …и ее стошнило.
        - Дар, - Меррон вцепилась в него, - я боюсь.
        Он тоже.
        - …я не уверена, что справлюсь. И… и у меня такой характер. Я же тебя изведу вконец…
        Так начались самые безумные месяцы в жизни Дара. Но они того стоили.
        ВМЕСТО ЭПИЛОГА
        Я точно знала, где найти Йена - на крыше Кривой башни. Он сидел на краю, свесив ноги, - меня всегда это жутко нервировало, - и вышивал. Рядом на солнышке распластался рыжий кот, который изрядно постарел, погрузнел, но все был сам по себе. Иногда - рядом с людьми.
        Как правило, с теми, кому нужно общество без общения.
        - Прячешься?
        Таиться не было смысла, Йен услышал меня задолго до моего появления на крыше. И если не сбежал еще, то на разговор настроен.
        - Даже если я упаду, ничего не случится. - Он всякий раз это повторяет, а я отвечаю, что все равно нервничаю.
        - Он еще сердится? - Йен отложил пяльцы, собрал разноцветные ниточки, прилипшие к рубашке, и все-таки сполз со стены.
        Рыжий. Долговязый, уже с меня ростом. По-щенячьи нескладный. Смешной. Ему тринадцать, и Йену кажется, что это умопомрачительно много. Во всяком случае, достаточно, чтобы с ним считались.
        - Я все равно скоро уеду…
        Носом шмыгнул и насупился.
        - А ты хочешь?
        Не хочет. Несмотря на кажущуюся взрослость, он ребенок, которого в очередной раз высылают из дому. И пусть бы с Гартом он ладит куда лучше, чем с отцом, Йен все равно переживает.
        - Ты можешь остаться. Гарт поймет и…
        - Я ведь должен. - Йен позволил себя обнять. - Я же знаю, что должен, и… и он опять разочаруется. Он никогда не говорит, что разочаровывается, но я же все понимаю…
        Ссора двух интровертов страшна торжественным молчанием и показательным игнорированием друг друга. Ее как бы нет, этой ссоры. Есть взаимная вежливость в случаях, когда не избежать встречи, и взгляды исподтишка. Мрачный Кайя, который бродит из угла в угол, мысленно доказывая себе, что он-то прав. И не менее мрачный Йен, сбегающий в очередное секретное место.
        И Настасья, которая пользуется моментом и подсовывает дорогому брату очередное рукоделие. У него ведь лучше получается, тем более что Йена рукоделие успокаивает, а у нее на крестики-бисеринки терпения не хватает. Вообще кто сказал, что она хочет быть леди?
        Леди - это Шанталь. А у Настасьи иное жизненное предназначение…
        - Ты же знаешь, что Кайя тебя любит.
        Знает. Но ему все равно обидно, пусть и по инерции.
        - Он просто хочет, чтобы ты умел себя защитить…
        …и порой завышает требования. И злится. И потом расстраивается, переживает, а мириться не умеет. Они похожи друг на друга больше, чем хотят думать.
        - Я опять веду себя как ребенок? - Йен хмурится.
        - Скорее как подросток. Но до Настасьи тебе далеко… разбаловали вы ее. Все и сразу.
        - Ну, ма-а-ам… она же хорошая.
        - Я и не говорю, что плохая.
        Только вот игра в рыцаря несколько затянулась. И моя дочь, которая на полголовы выше Йена и на голову - Брайана, куда охотней примеряет доспехи, нежели наряды. А я понимаю, что Настасья - особенная. Младшая ветвь. Пусть бы и не протектор, но всяко сильнее любого человека. От мужчины это бы стерпели. А вот женщина…
        Мир не настолько сильно изменился.
        И десять лет, в сущности, пустяк.
        Какими они были?
        Разными. Редко - беспечными. Всегда неспокойными.
        Был город, возродившийся из пепла, сменивший обличье согласно новому плану. И та безумная весна, когда Кайя должен был находиться везде и сразу: только так он мог быть уверен, что зерно, предназначенное для посева, именно на посевы и будет использовано.
        Не менее сумасшедшее лето с первыми ласточками судебных тяжб, жалоб и прошений, разбор которых как-то незаметно стал моей работой.
        Молчаливое противостояние северян, которые из союзников превратились в соперников. Свободных земель всяко меньше, чем тех, кто претендует на эти земли.
        …новые законы, вызвавшие глухое недовольство, причем у всех. Женщины получают право владеть имуществом? Наследовать? Помилуйте, какой в этом прок?
        …бунт мастеров, которые желали возродить гильдии. И открытие ремесленных училищ под патронажем Кайя. И первый университет, пусть бы и учителей пришлось приглашать из соседних протекторатов.
        …посольский приказ, возродившийся на старом месте. Госпиталь. Сиротские приюты и школы, где разрешено было обучаться и девочкам.
        …пиратские набеги, разбойники и бубонная чума, пришедшая с Юга…
        …и другая, что рядилась в одежды праведников, бродила по тропам, убеждая приносить жертвы войне. С ней справиться оказалось куда как сложнее.
        Была болезнь Йена, ожидаемая, но все равно жуткая в своей неизбежности. Трехдневная горячка, и ощущение полного бессилия. Кайя все три дня носил сына на руках. Настя температурила за компанию. А Брайан, не зная, что предпринять, влез в драку, после которой неделю пластом лежал. И шрам на щеке остался доброй памятью…
        А потом появилась новая проблема - сила, с которой Йен не в состоянии был справиться, точнее не совсем понимал, зачем справляться, пока однажды не сломал Брайану руку. Тогда он впервые почувствовал всплеск боли другого человека, родного человека, и перепугался. Он месяц ходил хвостом за Кайя. А Брайан не мог понять, в чем виноват, почему Йен отказывается с ним играть. Рука-то зажила быстро.
        Дети не должны так быстро становиться взрослыми, но Йену пришлось.
        Он слишком любил друга, чтобы позволить причинять ему боль.
        Был отъезд этой пары и недельная Настасьина истерика, которая закончилась полной капитуляцией моего мужа. Он и так ей ни в чем отказать не мог… хочет рыцарем быть? Пожалуйста.
        Кайя надеялся, что наша дочь передумает?
        Как бы не так…
        Она ведь твердо решила.
        Была неудачная беременность Тиссы, и Урфин, поседевший за сутки, когда решалось, выживет ли она. Ласточкино гнездо могло многое, но… по-моему, именно он уговорил свою девочку вернуться.
        И это горе лишь прочней связало их.
        А еще через два года Тисса, упрямейшее создание, родила-таки мальчишку. Она ведь здорова… она немного соврала, конечно, но только чтобы муж не волновался. И вообще, он сам научил ее плохому…
        …ей просто жизненно необходим был мальчик.
        Беленький.
        И факт беременности она скрывала до последнего. Кажется, от этой новости Урфин дар речи потерял. Еще и напился, не то от горя, не то от радости, не то от страха, а вероятнее - от всего и сразу. И оставшиеся до родов месяцы он не отходил от Тиссы ни на шаг, чем изрядно ее раздражал.
        Был шок у Йена, узнавшего, что он не мой родной сын. Кайя ему рассказал сам, полагаю, настолько честно, насколько это возможно. И слава всем богам, что Йен уже был способен слышать, он знал, что я люблю его, но все равно ходил следом, смотрел несчастными глазами, словно ждал, что вот-вот прогоню.
        И мне было страшно - вдруг я сделаю что-то не так и случайно оттолкну рыжего Лиса.
        Настасья обозвала братца дураком и отвесила подзатыльник. Ушибла руку и расплакалась. Как ни странно, но сработало…
        Был Магнус, который тоже семья. И его упрямое стремление держаться в стороне. Он закрылся в Кривой башне, и Кайя не мешал. Они с Урфином пытались наносить визиты, но… как переупрямить того, кто решил сам себя наказать? А вот дети устраивали в Башню набеги. Для них дедушка - это лишь дедушка, который веселый и слишком больной, чтобы выходить из комнаты. И ни Кайя, ни я, ни Урфин никогда не расскажем им о той его ошибке.
        Было всякое. Но каждый раз я знала, за что дерусь и что пытаюсь сохранить.
        Семью. Пеструю. Странную. Нарушающую все каноны, но мою…
        И скоро ее станет немного больше.
        - Папа еще не заметил? - Йен отлип-таки от меня, вспомнив, что он взрослый, самостоятельный и уже почти рыцарь.
        - Нет. Йен, ты…
        - Я рад. И я знаю, что еще лет через десять мне придется уехать. Наверное, я Фризию возьму. Там интересно… и рядом. Мы сможем встречаться на границе.
        Иногда этот ребенок был совсем не ребенком.
        - Так правильно, мама. Я ведь буду взрослым, а папа - еще не старым. И вместе нам будет тесно. А я не хочу ждать, когда он ослабеет, я хочу, чтобы он всегда был сильным. И пусть я лучше буду видеть вас раз в год, чем вот так…
        Рыжий, не по годам мудрый лис.
        - А ты не говори. Пусть сам заметит.
        Ну да, Кайя у нас сильный. Только до чувствительности Йена ему далеко.
        - Если я попрошусь с ним на охоту, он согласится?
        - Думаю, с радостью.
        …от носорогов ныне вовсе житья не стало.
        А после охоты Кайя все-таки обращает внимание на меня. Смотрит долго, пристально, обнюхивает. Хмурится… и понимает. Ну да, теперь у него новая причина для беспокойства появилась, а то как-то в последнее время слишком все умиротворенно.
        И я говорю вслух то, о чем думаю:
        - Надеюсь, на этот раз все-таки мальчик…
        Несмотря на все страхи Кайя, эта беременность проходит в разы легче предыдущей. И да, я не ошиблась: появился мальчик. Брюнетистый и рыжеглазый.
        Чернобурые лисы тоже должны размножаться.
        Иллюстрации
        Обложка
        ХудожникЕ. Никольская.
        Изольда
        Использована обложка художникаЕ. Никольской.
        Изольда
        Использована обложка художникаЕ. Никольской.
        Урфин Сайлус, седьмой тан Атли
        Использована обложка художникаЕ. Никольской.
        Урфин Сайлус, седьмой тан Атли
        Использован рисунок художникаЕ. Никольской.
        Кайя Дохерти
        Использована обложка художникаЕ. Никольской.
        Кайя Дохерти
        Использована обложка художникаЕ. Никольской.
        Свадьба
        ХудожникЕ. Никольская.
        Паладин
        Использована обложка художникаЕ. Никольской.
        Юго
        Использована обложка художникаЕ. Никольской.
        Изольда и Кайя
        Использована обложка художникаЕ. Никольской.
        Взятие Дорноха
        Использована обложка художникаЕ. Никольской.
        Тисса
        Использован рисунок художникаЕ. Никольской.
        Тисса и Урфин
        Использован рисунок художникаЕ. Никольской.
        Иллюстрации к Комментариям
        Баллиста
        Зиккурат
        comments
        Комментарии
        1
        Насчитывается около 20 видов рогоза, которые распространены почти по всему земному шару, но преимущественно в умеренных поясах. Это водные или болотные травы с длинным ползучим корневищем. Толстые стебли высотой до 3(6) м у основания часто луковицеобразно расширены.
        Вы наверное, встречали растение с большими темно-коричневыми, почти черными головками по берегу реки, пруда, посреди болотца. Его головки очень приметные, и не заметить их просто нельзя. И по-настоящему он называется не камышом, а рогозом. Многим это неизвестно, хотя название этого растения и давнее.
        Линейные, узкие листья рогоза внутри наполнены белой, мягкой сердцевиной и даже совсем сухие остаются гибкими. Их издавна использовали для изготовления рогож, плетения сумок, обуви, мебели. Крыши, крытые рогозом, долго не гниют и хорошо держат тепло. Рогозой называли и ткань, которую плели из стеблей рогоза. Грубую ткань и сейчас называют рогожей.
        Коричневые початки рогоза, созревая, разлетаются легким желтоватым пухом. Этот пух использовался для набивки подушек, матрасов, мебели, для упаковки хрупких предметов вместо ваты. Его добавляли в шерсть при изготовлении не только грубого войлока, но и нежнейшего шляпного фетра. Когда не было других материалов, легкий пух рогоза шел на спасательные жилеты, которые помогали человеку держаться на воде. Початки обмакивали в жир или смолу и использовали как факелы.
        Архив Природы России. 2
        БАЛЛ?СТА - античная двухплечевая машина торсионного[4 - Торсионные - использующие энергию скрученных волокон сухожилий, верёвок, волос животных и человека.] действия для метания камней. Позднее в первых веках нашей эры под баллистами стали подразумевать стреломёты.
        Баллисты по конструкции мало чем отличаются от катапульт, различия возникают из-за метода стрельбы. В то время как катапульты стреляют стрелами (дротиками) почти горизонтально, баллиста предназначена для стрельбы камнями под большим углом возвышения.
        Тяжёлые типовые баллисты метали камни весом в 26 кг, в то время как вес дротика даже тяжелой катапульты не превышал 2 кг. Понятно, что баллиста была гораздо массивнее и сложнее катапульты. Однако и эффект от концентрированного применения десятков тяжёлых баллист бывал сокрушителен для стен городов. Необходимо отметить, что баллиста использовалась для разрушения оборонительных сооружений по верхнему гребню стен - навесов, башен, метательных машин, защитных зубцов и для уничтожения защитников стены.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        3
        Снежинка, как известно из первой части, была изабелловой масти.
        Изабелловая масть лошади является одной из самых редких пород в мире. Встретить такую лошадь можно не часто, чаще всего эти лошади живут только у истинных любителей этой масти. Цены на эту масть также не зафиксированы: порой кому-то может просто посчастливиться, и он приобретет лошадь в наследство или же купить по низкой цене, но чаще всего, за эту масть отдают целое состояние.
        Изабелловую масть лошади порой очень часто также называют кремовой лошадью, из-за характерного нежного кремового цвета шерсти. Иногда изабелловая или кремовая лошадь имеет также оттенок топленого молока. Несмотря на то, что практически все породы лошадей имеют серую кожу, отличительные признаки этой породы - нежно розовая кожа и голубые глаза.
        Главное свойство породы не только кремовая шкура, но и наличие блеска. Не обязательно видеть лошадь вживую, достаточно только посмотреть ее на картинке и создается ощущение того, что на ней наложен какой-либо эффект.
        Причем в зависимости от освещения, лошадь меняет своей оттенок блеска: если она находится на солнце, то шерсть начинает блестеть серебристым оттенком, а при дневном свете или в пасмурную погоду, отдает нежным молочным оттенком. В основном изабелловая или кремовая масть лошади бывает однотонной, невозможно встретить истинную королевскую породу с примесей других цветов.
        Несмотря на то, что внешне лошадь выглядит очень хрупкой, нежной и тонкой, на самом деле она очень сильна и за ее кажущейся хрупкостью скрывается очень сильная выносливость. Климатические условия для лошади не имеют никакого значения. Она может выносить холод до - 30 градусов мороза и в тоже время жару до +50.
        Сила этой красавицы обвеяла вокруг нее ряд легенд, одной из которых является то, что во время войны, лошадь смогла унести на себе двух и трех раненых, по зыбучим пескам. Изабелловая масть лошади получила свое название благодаря испанской королеве Изабеллы. Именно в ее время эта масть была одной из самых популярных.
        Изабелловая лошадь поистине божественный окрас. Приобрести такую лошадь будет достаточно трудно, так как чаще всего они стоят дорого, но тот, в чьем загоне будет стоять королева, не только будет радоваться ее красотой изо дня в день, но и приобретет удачу, ведь легенда гласит, что изабелловая масть напоминает белого чистого агнца благой вести.
        По материалам сайта «8 лап».
        4
        ОЧЕР?ТНИК (лат.Rhynchospora) - род многолетних травянистых растений семейства Осоковые (Cyperaceae).
        Цветки пучками на конце стебля или в пазухах верхних листьев на длинных цветоносах. Колоски со спирально расположенными кроющими чешуями; нижние 2 - 4 и верхние - бесплодные, а средние с 2 - 3 обоеполыми цветками. Околоцветниковых щетинок 5 - 13, зазубренных. Тычинок 2 - 3. Пестик с расширенным к основанию столбиком и двумя рыльцами.
        Орешек сжатый, с остающимся расширенным основанием столбика.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        5
        СТОУНХЕНДЖ (англ.Stonehenge, букв. «каменный хендж») - мегалитическое сооружение (кромлех и хендж) в графстве Уилтшир, Англия, представляющее собой комплекс кольцевых и подковообразных земляных (меловых) и каменных конструкций. Находится примерно в 130км к юго-западу от Лондона, примерно в 3,2км к западу от Эймсбери и в 13км к северу от Солсбери. Это один из самых знаменитых археологических памятников в мире.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        6
        Артур Блох. «Законы Мерфи. Афоризмы. Анекдоты (сборник)».
        Военные законы Мерфи
        29. Действия професионалов можно предсказать, но мир полон любителей.
        Перевод Л.Беляевой. Изд.:«Попурри», 2004.
        7
        Стас Янковский (род. в 1958) - российский информатик и юморист.
        8
        ОМ?ЛА (лат.Viscum) - вечнозелёное кустарниковое растение, род полупаразитных кустарников.
        Паразитирует на очень многих древесных растениях: тополях, клёнах, соснах, ивах, берёзах, лжеакациях и на разнообразных плодовых деревьях. Поселяется на верхушке дерева или на его ветвях и разрастается зелёным, в большинстве случаев густым кустом.
        Ветви длиной 15 - 80см. Листья супротивные или мутовчатые, принимают участие в фотосинтезе, у некоторых видов - минимально. Воду и минеральные вещества омела потребляет из растения-хозяина. Виды омел различаются предпочитаемыми видами растения-хозяина. Большинство способны расти на нескольких различных видах растения-хозяина. Цветки диаметром 1 - 3мм, малозаметные, зеленовато-желтые. Плод - ложная ягода, белая, желтая, оранжевая или красная, в клейкой мякоти которой находится одно или несколько семян.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        9
        Один из вариантов старинной шотландской баллады о двух сестрах.
        Наиболее известна в переводе С.Маршака.
        Слушать балладу в исполнении Башня RowanСлушать балладу в исполнении Башня Rowan( Альтернативная ссылкаАльтернативная ссылка( К двум сестрам в терем над водой,
        Биннори, о Биннори,
        Приехал рыцарь молодой,
        У славных мельниц Биннори.
        Колечко старшей подарил,
        Биннори, о Биннори,
        Но больше младшую любил,
        У славных мельниц Биннори.
        И зависть старшую взяла,
        Биннори, о Биннори,
        Что другу младшая мила,
        У славных мельниц Биннори.
        Вот рано-рано поутру,
        Биннори, о Биннори,
        Сестра гулять зовет сестру
        У славных мельниц Биннори.
        - Вставай, сестрица, мой дружок,
        Биннори, о Биннори,
        Пойдем со мной на бережок
        У славных мельниц Биннори.
        Над речкой младшая сидит,
        Биннори, о Биннори,
        На волны быстрые глядит
        У славных мельниц Биннори.
        А старшая подкралась к ней,
        Биннори, о Биннори,
        И в омут сбросила с камней
        У славных мельниц Биннори.
        - Сестрица, сжалься надо мной,
        Биннори, о Биннори,
        Ты станешь рыцаря женой,
        У славных мельниц Биннори.
        Подай перчатку мне свою,
        Биннори, о Биннори,
        Тебе я друга отдаю,
        У славных мельниц Биннори.
        - Ступай, сестра моя, на дно,
        Биннори, о Биннори,
        Тебе спастись не суждено,
        У славных мельниц Биннори.
        Недолго младшая плыла,
        Биннори, о Биннори,
        Недолго старшую звала
        У славных мельниц Биннори.
        В плотине воду отвели,
        Биннори, о Биннори,
        И тело девушки нашли
        У славных мельниц Биннори.
        Девичий стан ее кругом,
        Биннори, о Биннори,
        Узорным стянут пояском,
        У славных мельниц Биннори.
        Не видно кос ее густых,
        Биннори, о Биннори,
        Из-за гребенок золотых,
        У славных мельниц Биннори.
        В тот день бродил у берегов,
        Биннори, о Биннори,
        Певец, желанный гость пиров,
        У славных мельниц Биннори.
        Он срезал прядь ее одну,
        Биннори, о Биннори,
        И свил упругую струну,
        У славных мельниц Биннори.
        Он взял две пряди золотых,
        Биннори, о Биннори,
        И две струны плетет из них,
        У славных мельниц Биннори
        К ее отцу идет певец,
        Биннори, о Биннори,
        Он входит с арфой во дворец,
        У славных мельниц Биннори.
        Струна запела под рукой,
        Биннори, о Биннори,
        «Прощай, отец мой дорогой!»
        У славных мельниц Биннори.
        Другая вторит ей струна,
        Биннори, о Биннори,
        «Прощай, мой друг!» - поет она
        У славных мельниц Биннори.
        Все струны грянули, звеня,
        Биннори, о Биннори,
        «Сестра, сгубила ты меня
        У славных мельниц Биннори!»
        Другие варианты перевода:
        А. Щуров Г. Блонский 10
        ЯРЛ (др.-сканд. Jarl) - высший титул в иерархии в средневековой Скандинавии, а также само сословие знати. Первоначально означал племенного вождя, позже стал означать титул верховного правителя страны. После появления национальных государств, ярлы стали доверенными лицами конунга и осуществляли его власть на местах.
        К?НУНГ (прагерм. kuningaz, др.-сканд. konungr, др.-англ. cyning) - древнескандинавский термин для обозначения верховного правителя. В эпоху зрелого средневековья этот термин соответствует понятию король.
        Как видно из Песни о Риге, конунги вышли из среды ярлов. Их появление связано с процессом образования национальных государств. Так как эти новые государственные образования появлялись в ходе борьбы ярлов за верховенство, то чем больше укрупнялось государство, тем больше возвышался один ярл над всеми остальными. В результате ярлы из верховных и самостоятельных правителей превратились в вассалов конунгов и их наместников.
        ХЁВДИНГ (др.-сканд. hof?ing? или hof?ing, нем.Haupting) - племенной вождь у германских и скандинавских народов.
        Хёвдинг одновременно являлся политическим, военным и религиозным лидером. В скандинавском обществе удача являлась одним из главных черт лидера, поэтому задачей хёвдинга было использовать свою удачу, чтобы принести людям fred (хорошие времена), то есть мир. Хёвдинг избирался, а титул не наследовался.
        В Саге об Ингваре Путешественнике упоминается Аки - один из шведских хёвдингов, сватавшийся к дочери Эрика Победоносного. «Конунгу показалось унизительным выдать свою дочь замуж за человека незнатного происхождения», и хёвдинг получил отказ.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        Расстановка этих титулов по рангу, в большинстве случаев, следующая: конунг-ярл-хевдинг. Но есть и другой вариант:
        ХЕВДИНГ - это вождь, как правило, обладающий полномочиями для ведения военных действий. Уже не ярл, но ещё не конунг.
        ИРЛАНДЦЫ… Андрей Писной. 11
        П?ДУБ, или ОСТРОЛ?СТ (лат.Ilex) - род деревьев и кустарников семейства Падубовые (Aquifoliaceae). Садоводами падубы ценятся за декоративность блестящих кожистых листьев, тёмно-зелёных или двуцветных, и ярких привлекательных ягод, которые могут быть красного, жёлтого, белого, чёрного или оранжевого цвета. Ягоды созревают осенью и хорошо сохраняются на растениях всю зиму. Наиболее распространён падуб остролистный.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        12
        БОЛВ?НЩИК (англ. Hatter, буквально Шляпник, в русских переводах также Шляпник (В. Набоков, Ю. Нестеренко, Н. Старилов), Шляпа (Б. Заходер), Шляпочник (А. Щербаков), Сапожник (А. Кононенко)) - персонаж из «Приключений Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла; такое имя носит в переводе Н. Демуровой.
        Его часто называют «Безумный Шляпник», но не в книге, хотя Чеширский кот предупреждает Алису о том, что тот безумен, подтверждением чему служит странное поведение Шляпника.
        Имя «Безумный шляпник» (Mad Hatter), как иногда называют Болванщика, обязано своим происхождением, без сомнения, английской поговорке «безумен, как шляпник» («mad as a hatter»). Происхождение же самой поговорки, возможно, объясняется следующим образом. Поскольку в процессе выделки фетра, использовавшегося для изготовления шляп, применялась ртуть, шляпники вынуждены были вдыхать её пары. Шляпники и работники фабрик часто страдали от ртутного отравления, так как пары ртути вредили нервной системе, вызывая такие симптомы, как спутанная речь и искажение зрения. Часто это приводило к ранней смерти. Тем не менее, Безумный Шляпник не выказывает симптомов ртутного отравления, которые включают в себя «чрезмерную застенчивость, неуверенность, возрастающую стеснительность, потерю уверенности в себе, беспокойство и желание оставаться скромным и незаметным».
        Необходимо отметить, что перевод имени Шляпника словом «Болванщик» на русский язык с точки зрения спектра значений, сопоставляемых этому слову в русском языке, представляется наиболее удачным. Слово «шляпник», по всей видимости, вызывает в памяти англичан приведенную выше поговорку; таким образом, безумие является одной из коннотаций слова. В русском же языке слово «Болванщик» также обозначает и профессию, связанную с изготовлением болванок для чего-либо, в том числе и профессию шляпного мастера (по словам Чеширского кота, Болванщик был шляпных дел мастером и так долго возился с болванками для шляп, что вконец оболванился); и, с другой стороны, вызывает ассоциации со словом «болван», выполняя те же художественные задачи, что и слово «Hatter» в оригинале Кэрролла.
        Имя «Безумный шляпник» используется в фильме:
        «АЛ?СА В СТРАН? ЧУД?С» (англ.Alice in Wonderland) - фэнтезийный приключенческий фильм 2010 года, снятый Тимом Бёртоном по сценарию Линды Вулвертон с участием Мии Васиковской, Джонни Деппа, Хелены Бонэм Картер, Энн Хэтэуэй, Криспина Гловера, Майкла Шина и Стивена Фрая.
        Использован материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        13
        АНТОН ПАВЛОВИЧ ЧЕХОВ
        «Дядя Ваня»
        ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
        <...>
        Елена Андреевна. А хорошая сегодня погода… Не жарко…
        Пауза.
        Войницкий. В такую погоду хорошо повеситься…
        Телегин настраивает гитару. Марина ходит около дома и кличет кур.
        Марина. Цып, цып, цып…
        14
        ЗИККУР?Т (от вавилонского слова sigguratu - «вершина», в том числе «вершина горы») - многоступенчатое культовое сооружение в Древней Месопотамии и Эламе, типичное для шумерской, ассирийской, вавилонской и эламской архитектуры.
        Зиккурат представляет собой башню из поставленных друг на друга параллелепипедов или усечённых пирамид от 3 у шумеров до 7 у вавилонян, не имевших интерьера (исключение - верхний объём, в котором находилось святилище). Террасы зиккурата, окрашенные в разные цвета, соединялись лестницами или пандусами, стены членились прямоугольными нишами. Внутри стен, поддерживающих платформы (параллелепипеды) находилось множество комнат, где жили священники и работники храма.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        15
        ДЖОЗЕФ РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
        «В СИЛУ СХОДСТВА»
        <...>
        Каждый человек на чем-нибудь да помешан. Специальной мономанией Ганнасайда была его прежняя возлюбленная, Алиса Чизэн.
        Это высказывание известно как АКСИОМА КИПЛИНГАв составе Законов Мерфи (Метазаконы), но в классическом издании (Артур Блох. «Законы Мерфи. Афоризмы. Анекдоты (сборник)». Перевод Л.Беляевой. Изд.:«Попурри», 2004.) отсутствует.
        16
        МИХАИЛ МАМЧИЧ
        Член Союза Журналистов России, член Московского Клуба афористики.
        Лауреат премии «Золотой телёнок» Клуба 12 стульев «Литературной газеты».
        Избранное на сайте В.Шойхера 17
        Важнейшие факторы в жизни интеллигентного человека - степень сознательности и степень самореализации, дарованные ему.
        Стремление к так называемому «посвящению» и является погоней за тем или другим элементом, а чаще всего - за обоими.
        Посвящение базируется на так называемых «арканах» или тайнах.
        Здесь уместно выяснить разницу в значениях трех терминов.
        SECRETUM - это то, что несколько людей по капризу или каким-либо житейским соображениям договорились скрывать от других.
        ARCANUM - это тайна, необходимая для познания определенной группы фактов, законов или принципов; тайна, без которой нельзя обойтись, когда появляется потребность этого познания; тайна, доступная уму, достаточно пытливому в области этих познаний. В широком смысле под этот термин подойдут все научные положения, определяющие круг какой-либо практической деятельности.
        MYSTERIUM - это стройная система арканов и секретов, синтезированная определенной школой, как база ее миросозерцания и мерило ее деятельности.
        Григорий Оттонович Мёбес (ГОМ) «Курс энциклопедии оккультизма».
        18
        РАЗГОВОР СО СЧАСТЬЕМ
        песня из фильма «Иван Васильевич меняет профессию»
        Слова: Л. Дербенев
        Музыка: А. Зацепин
        Поет: Валерий Золотухин
        Смотреть отрывокСмотреть отрывок( «ИВ?Н ВАС?ЛЬЕВИЧ МЕН?ЕТ ПРОФ?ССИЮ» - советская кинокомедия производства киностудии «Мосфильм», снятая в 1973 году режиссёром Леонидом Гайдаем по мотивам пьесы Михаила Булгакова «Иван Васильевич». Лидер советского кинопроката 1973 года - свыше 60 миллионов зрителей.
        19
        ТИНГ (сканд. ting, исл. ?ing, нем.Tag - Таг) - древнескандинавское и германское правительственное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области. Тинги, как правило, имели не только законодательные полномочия, но и право избирать вождей или королей. Под скандинавским влиянием, тинги появились в северной Англии и на острове Мэн. В славянских странах аналогом тинга является вече.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        20
        ХОЛЬМГАНГ (др.-исл. holmganga - «прогулка по острову») - поединок двух викингов, нередко служивший способом обогащения для берсерков.
        О правилах воины договаривались, как правило, непосредственно перед боем (например, о том, сколько раз допускается менять пробитый щит). В IX - X веках хольмганг приобретал форму узаконенного разбоя: опытному воину достаточно было заявить притязания на собственность либо женщину другого, чтобы обязать противника к вступлению в поединок. Отказ от поединка навлекал на провинившегося социальную стигму - объявление нидингом, что обычно было равнозначно статусу изгоя. Причинение смерти на хольмганге не считалось убийством.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        21
        ХИРД - боевая дружина в Скандинавии эпохи викингов, имевшая возможность сражаться группами от всего состава до пар воинов. Хирд подчинялся конунгу, ярлу или херсиру. Как правило, дружинники-хирдманны полностью повиновались вождю, представляя собой подобие семьи.
        Материал из Википедии - свободной энциклопедии.
        notes
        Примечания
        1
        Пэль - затканное полотно из Александрии.
        2
        Анемоны - изящные травянистые растения, покоряющие разнообразием расцветок и форм бутонов.
        3
        Роберт Орбен (родился в 1927 году) - американский фокусник и юморист.
        4
        Торсионные - использующие энергию скрученных волокон сухожилий, верёвок, волос животных и человека.