Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / ДЕЖЗИК / Дашков Андрей : " Эхо Проклятия " - читать онлайн

Сохранить .
Эхо проклятия Андрей Георгиевич Дашков
        Вы никогда не теряли все за один день? Все, кроме жизни,- но есть подозрение, что это не случайно. Жизнь вам сохранили (или дали в долг, или вернули) только потому, что мертвеца нельзя подвергнуть пытке. И тогда вы узнаете правду: то, что вы называли до сих пор жизнью, было лишь жестоко обманутым ожиданием. Многие ли из нас всерьез готовятся провести вечность в аду?
        Если все самое дорогое (и не только) отнимает у вас война, катастрофа или стихийное бедствие, вы еще можете сетовать на злой рок, несчастный случай, слепую природу...
        Если причиной непоправимых бед была человеческая глупость, жадность или злоба, вам по крайней мере есть кого ненавидеть, против кого обратить свой гнев, на кого выплеснуть свою ярость...
        Но что, если вашим палачом становится сила, находящаяся за гранью уязвимости и даже за гранью понимания?
        Андрей Дашков
        ЭХО ПРОКЛЯТИЯ
        ПРОЛОГ
        Вы никогда не теряли все за один день? Все, кроме жизни,- но есть подозрение, что это не случайно. Жизнь вам сохранили (или дали в долг, или вернули ) только потому, что мертвеца нельзя подвергнуть пытке. И тогда вы узнаете правду: то, что вы называли до сих пор жизнью, было лишь жестоко обманутым ожиданием. Многие ли из нас всерьез готовятся провести вечность в аду?
        Если все самое дорогое (и не только) отнимает у вас война, катастрофа или стихийное бедствие, вы еще можете сетовать на злой рок, несчастный случай, слепую природу. У вас остается лазейка, чтобы изредка покидать камеру пыток, возведенную вашим же сознанием, и не сойти с ума.
        Если причиной непоправимых бед была человеческая глупость, жадность или злоба, вам по крайней мере есть кого ненавидеть, против кого обратить свой гнев, на кого выплеснуть свою ярость. Есть кому мстить, в конце концов. Другие люди - такие же, как вы. Или даже хуже. Наверняка хуже - ведь вы никого не трогали и никому не мешали жить. Если они убили вашу жену и ваших детей, вы либо рано или поздно берете в руки оружие и тоже начинаете убивать, либо... прощаете, и тогда - помоги вам Бог! В любом случае вы можете сделать хоть что-нибудь, лишь бы утолить боль, раздирающую вас на части. В шприце веры, обретенной через страдание, хватает успокоительного лекарства...
        Но что, если вашим палачом становится сила, находящаяся за гранью уязвимости и даже за гранью понимания? Вы улавливаете лишь тень ее присутствия - всегда ускользающую тень. Это как жуткий сон: достаточно было бы увидеть лицо или узнать имя , чтобы кошмар схлынул,- но вы никогда не увидите и не узнаете ни того, ни другого. Вы будто слышите всего лишь эхо проклятия - не произнесенного, потому что не существует языка, способного выразить мерзость и ужас происходящего, как не существует губ, с которых оно стекло, а также дурного глаза, который можно было бы выколоть, или черного сердца, в которое вы хотели бы вбить осиновый кол...
        Вы скажете снисходительно, что мое описание злой силы напоминает вам кого-то? О, если бы все было так просто! Я вцепился бы в этот шанс, как утопающий хватается за соломинку. Я знал бы, что предложить самому безжалостному из ростовщиков. Но задолго до меня люди совершили ту же ошибку - слишком очеловечили дьявола. Мы сделали из него мелкого пакостника или в худшем случае маньяка, наделив его неуязвимостью и бессмертием. Как будто только этим он отличается от самых гнусных из нас!
        Боюсь, что я уже начал расплачиваться за собственное легкомыслие. Я наивно думал, что в крайнем случае всегда есть запасной выход - самоубийство. Но и это оказалось иллюзией. Ее крушение стало самым жестоким испытанием, потому что она - последняя. Выяснилось, что даже в смерти нельзя найти убежище. Негде спрятаться, некуда ускользнуть, нигде не найти покоя. Нет никакой возможности избежать уготованной участи. Небытие - всего лишь ловушка для простаков; черное зеркало, отражающее только единственный луч истины в момент ее обретения; ширма, скрывающая бессмертного палача.
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        Я был владельцем антикварного магазина, и, вероятно, мне чаще, чем другим, приходилось поневоле смотреть на современность как бы со стороны. Конечно, сквозь мутнеющую линзу прошлого, а это всегда взгляд сверху вниз - с горечью и сожалением. Стоит хотя бы на минуту покинуть замкнутый круг сиюминутных страстишек, и не остается ничего, кроме горечи и сожаления.
        Если не наяву, то хотя бы в мыслях я останавливал беличье колесо истории, и тогда все разительно менялось: незаметное приобретало высшую ценность, а фетиши цивилизации становились ничтожными, не говоря уже о смехотворных кумирах. Я держал в руках предметы, которым было по нескольку сотен, а иногда и больше тысячи лет. Те, кто их сделал, были стерты с лица земли, превратились в пепел и пыль, исчезли бесследно. Их прах смешался с прахом бесчисленных поколений. Ил на дне реки, текущей в неведомое... Порой я ловил себя на иррациональном чувстве: я хотел, чтобы мой родной город был разрушен. Я представлял себе его развалины под звездами, среди которых блуждало... ну да, оно самое - эхо проклятия.
        Помню, однажды я стоял перед дверью своего магазина, глядел на улицу и думал: а хотел бы я умереть в этом городе? Простейший тест. И ответил сам себе: нет, ни за что. Тогда стоит ли здесь жить? Это был хороший вопрос. Он занимал меня добрых десять минут, пока напротив убирали останки человека, выбросившегося из окна. Он сделал это на рассвете, когда над миром проносится зловещий ветерок, горестный вздох природы в минуту восхода солнца, обещание нового дня. Что ж, кто-то не вынес тяжести этого обещания...
        Зевак было мало. Кроме меня, еще человек пять - в основном владельцы лавок и кафе. В другое время собралась бы толпа, но до часа пик было еще далеко. Мертвец, распростертый на тротуаре, выглядел ужасно, и мне почему-то пришло в голову, что он просчитался: для него ничего не кончилось. Все продолжалось в каком-то ином слое существования, недоступном обычным грубым чувствам, и вот теперь кто-то всерьез принялся за его бедную, раздевшуюся, нагую душу.
        Но вообще этот район считается спокойным и, что называется, приличным. Здесь редко случалось что-то из ряда вон выходящее - и слава Богу. С возрастом начинаешь ценить размеренность и тихое течение будней - без радости, но зато и без потрясений.

* * *
        -Шеф, по-моему, на это стоит взглянуть.
        Я оторвался от утренней газеты, поднял голову и увидел, как за стеклянной дверью моего кабинета мелькнуло улыбающееся личико Марии. Кабинет - это громко сказано. Просто небольшое уютное помещеньице с единственным окном на уровне тротуара, выходящим в переулок. Моя берлога.
        Мария и в постели называет меня шефом. Я не возражаю: по-моему, это лучше, чем
«папочка» или что-нибудь в этом роде. Я благодарен ей за то, что она разбивает иногда лед моих тоскливых ночей. И чем старше я становлюсь, тем сильнее благодарность. Но при этом я даже не пытаюсь понять Марию. Она красива и неглупа, и у нее наверняка есть молодые поклонники. А она спит со мной. Вряд ли это расчет - работая единственным продавцом в антикварном магазине, карьеру не сделаешь. Деньги тут тоже ни при чем. Может быть, истоком ее интереса ко мне является сострадание - ведь она знает мою историю. Этого я хотел бы меньше всего. Тогда уж лучше деньги. Продажная любовь по крайней мере имеет цену, но я не берусь измерить сострадание...
        Иногда мне кажется, что нынешняя молодежь - это и есть инопланетяне. Они захватили Землю - чуждая раса, чужая цивилизация. Я давно чувствую себя побежденным в бескровной войне. Сопротивление уходящего поколения может быть достойным, но оно всегда безнадежно.
        Поэтому я ни в коем случае не взял бы на себя смелость сказать, что Мария принадлежит мне. Нет, если отбросить считанные минуты интима, об обладании не может быть и речи. Эта женщина для меня - ускользающий луч утренней зари. Она из завтрашнего дня, а я - из вчерашнего. Мне остается лишь радоваться напоследок ее мимолетным прикосновениям - немного тепла, немного света - однако я знаю, что вряд ли моя любовь переживет эту долгую ночь.
        Улыбка Марии еще не погасла, когда я выглянул в полутемный зал. Сумрак, ковры и гобелены, а также обилие мерцающей позолоты и бронзы придавали ему сходство со сказочной пещерой. Клиент тоже был настолько темен, что я не сразу увидел, где он. Его узкий силуэт затерялся в маленьком искусственном лабиринте, будто он умел сливаться с тенями.
        Я окинул взглядом интерьер, который в целом оставался привычным, хотя детали и менялись довольно часто. Лично мне здесь было уютно. Уютнее, чем в моем старом доме, где я бывал крайне редко. Там все напоминало о жене и ребенке. Но продать его я не мог - это было бы все равно что лишить мертвых последнего пристанища.
        А тут... Прошлое не кануло в реку забвения; оно будто все еще было неотъемлемой частью настоящего, представляя собой не только эфемерные фрагменты человеческой памяти, но и нечто вполне вещественное. Мой остров, неподвластный разъедающей кислоте времени... Я, конечно, понимал, что и это иллюзия, однако часы относительного покоя стоили слишком дорого, чтобы пренебрегать ими.
        Случалось, я ловил себя на том, что чересчур придирчиво и тщательно расставляю товар, стремясь привести в гармонию несовместимое - предметы различных эпох и стилей. Не скажу, что дела шли блестяще, поэтому свободного места в магазине было немного. Целые столетия замерли в тесноте, словно бабочки, которых так легко спугнуть. Креденца эпохи Ренессанса соседствовала с секретером работы Вейсвейлера, а компанию английскому дивану восемнадцатого века составляли три более ранних голландских кресла с интарсиями.
        Но вернемся к незнакомцу. Он непременно отразился бы в большом венецианском зеркале, если бы оно уже давно не было «слепым». Возникало впечатление, что он изучает меня на расстоянии, не торопясь показывать свое лицо,- словно решает, стоит ли иметь со мной дело. А так кто угодно принял бы его за статую из черного дерева.
        Я ждал. Мне было некуда спешить.
        Наконец он вышел из тени. Судя по лицу - араб. Одет во все темное. Он казался изможденным и затравленным, однако, насколько я понял, это был тот случай, когда загнанный в угол зверь становится еще опаснее. Впрочем, мне ни на секунду не пришло в голову, что он может оказаться грабителем или сумасшедшим.
        Последнюю ночь он явно провел не в отеле и даже не в ночлежке для бездомных. От него дурно пахло, но при этом он не выглядел нищим, раздобывшим на помойке старый подсвечник или статуэтку с отбитой головой,- ко мне приходили и такие. В нем было что-то нездешнее. Есть неуловимые черты, по которым безошибочно узнаешь странника или изгнанника. Я чувствовал, что он прибыл издалека. И дело не в цвете кожи - неподалеку жили арабы, которые могли послужить образцом оседлости: шестое поколение на одном и том же куске земли.
        Возникал вопрос, на что же такое особенное Мария предлагала мне взглянуть. Если она имела в виду самого незнакомца, то ее фраза означала: «Взгляните-ка на это чучело!» Но вряд ли она позволила бы себе подобное опрометчивое суждение. Мария обладала тонким и безошибочным чутьем. Вероятнее всего, человек в черном успел спрятать то, что принес, до моего появления. Бессмыслица? Дешевая игра? Необычное, подозрительное поведение? Пожалуй. Но ведь и клиент необычный - это было ясно с первого взгляда. Существовал и третий вариант: незнакомцу грозила опасность. Настоящая опасность. И чем дольше он тянул, тем сильнее я убеждался в том, что опасность реальна.
        Я не суетился, и человек в черном принял решение. Он вытащил из-под складок бесформенного балахона какой-то сверток. Развернул не очень чистую ткань и осторожно положил на прилавок свое сокровище. Я говорю без иронии - случается, и горсть пепла становится бесценной. В реликварии семнадцатого века я хранил то, что забрал из крематория в конце двадцатого. Кто-то строит Тадж-Махал, а кто-то собирает пепел, чтобы однажды, накануне конца света, развеять его по ветру.
        (Ветер хаоса, остуди мой мозг!..)
        Внешне я остался невозмутим, как игрок в покер, хотя ставки были неизмеримо выше, чем в карточной игре.
        Я увидел предмет, которого не должно быть в этом мире.
        Но тем не менее он был.
        Спустя много лет он вернулся.
        Так же, как и я.

* * *
        (...Черный Аббат Гибур был моим Хароном. И он неплохо справился с работой. Мне грех жаловаться. Многим не повезло. Некоторые надолго застревали в Лимбе - а это примерно то же самое, что влачить жалкое существование в искалеченной плоти: без рук и без ног, да еще лишиться пяти чувств из шести. Жалкий выбор. Жалкий, жалкая, жалкое... Самые востребованные слова. Они характеризуют мое отношение к тому, что я оставил: смехотворный театр муляжей, жалкие представления о жизни и смерти, жалкие мысли, жалкий способ чувствовать, робкий способ сопротивляться неизбежному...
        Плата? Что ж, я остался должен Гибуру, хоть он и отнял у меня кое-что, не имеющее цены. Но это наши с ним дела. Я знал, на что шел. Грязная сделка. И когда-нибудь настанет час платить по счетам.
        Оказавшись по ту сторону упований, я понял, почему мертвецы так редко возвращаются. Мир живых - отвратительных клоунов, брошенных в ловушку пространства-времени,- не заслуживает того, чтобы о нем жалеть. Однако нас возвращают туда снова и снова, заставляя играть роли в таинственной пьесе, которая не имеет ни начала, ни конца. Кто-то раздает маски. Кто-то прячется за кулисами и шепчет из темноты…)

* * *
        Я затруднился бы даже точно определить его размеры. Чуть больше кулака взрослого человека, но меньше головы. Это был какой-то сгусток мрака, скрученный в немыслимый узел, миниатюрная туманность с размытыми границами. В нем просматривалась некая периодическая структура, впрочем, слишком сложная и зыбкая, чтобы я мог ее описать. Судя по тому, как незнакомец держал его, предмет весил немного, и еще я заметил, что, соприкасаясь с ним, пальцы частично погружаются в темную субстанцию, которая обволакивает их, становясь похожей на лоскуты содранной кожи.
        - Что это?- спросил я, отдавая себе отчет, что вопрос не блещет оригинальностью. Мне оставалось только прикинуться непосвященным.
        - Клетка Велиара,- ответил незнакомец после очередной паузы, во время которой он, должно быть, решал, стоит ли называть вещи своими именами. Или выбирал одно из множества имен. У него был странный, неопределимый акцент.
        - Велиар... Кажется, имя одного из демонов?
        Араб беззвучно улыбнулся. Я видел на своем веку немало улыбок - горьких, обреченных, зловещих - в том числе сыгранных гениальными актерами, но эта стоила того, чтобы запечатлеть ее в посмертной маске. Кроме всего прочего, она говорила: «Я знаю, что это, и ты знаешь, что это, но у нас еще осталось немного времени для дурацких игр».
        Я наклонился, чтобы получше рассмотреть «это». И вдруг я почувствовал на себе взгляд. Внутри клетки блеснуло что-то - лишь человек с очень богатым и болезненным воображением, истерзанным вдобавок ночными кошмарами, назвал бы это глазом, однако ощущение чьего-то невозможного присутствия, почти физического давления было неоспоримым. Где-то в кишках зародился страх - первобытный, параллельный всякой логике и доводам рассудка. Из клетки будто дохнуло холодом вскрытого подземелья - но человеческая кожа была слишком ветхой сетью, чтобы удержать этот потусторонний ветер, и только безысходность пойманной птицей забилась в силках сознания...
        Я невольно отшатнулся. Испытал некоторое облегчение, убедившись в том, что Мария находится поблизости и наблюдает за происходящим. Спокойная, как всегда. Здоровая психика и непоколебимый реализм. Еще не заражена скепсисом, хотя вокруг бушует настоящая эпидемия нигилизма и отравлены все поголовно. Многие современные пятилетние дети кажутся мне законченными циниками. Это не старческое брюзжание. Я тихо радуюсь тому, что когда-то был молодым. По-настоящему молодым.
        - Я хочу ее продать,- сказал араб, по-видимому, прекрасно понимая, что лично я не стану покупать клетку.
        - В наше время не так-то просто найти клиента на подобную… вещь,- заметил я.
        - Сейчас она стоит гораздо меньше, чем было за нее заплачено... некоторое время назад.
        Еще бы! Я знал глупцов, которые надеялись поиметь выгоду, но Велиар поимел их. И если существуют вечность, преисподняя и вечность в преисподней, то у этих бедняг будет очень долгий секс. А слова «некоторое время назад» могли означать что угодно: пару часов или пару веков.
        - Я могу оставить это у вас... скажем, на три дня,- любезно предложил незнакомец.
        У меня в голове тихонько тренькнул тревожный звонок. Знаете, я не из тех, кому никогда не бывает достаточно денег. Поэтому я не иду на сомнительные сделки. Не люблю рисковать - может быть, по той причине, что уже потерял почти все по-настоящему ценное. Порой достаток даже казался мне чем-то вроде весьма утонченного инструмента пытки: я не был всецело поглощен добычей хлеба насущного и потому слишком сосредоточился на своей боли и невосполнимой утрате. В такие дни я бродил по городу и раздавал крупные купюры всем подряд: нищим, уличным музыкантам, клоунам, горьким пропойцам. Потом, конечно, наступало отрезвление. Я думал: «Стоп! Неужели ты хочешь стать одним из них?»
        Вероятно, незнакомец понял, что здесь он ничего не добьется. Мне нравятся люди, общаясь с которыми, достаточно молчать.
        Он взял клетку, спрятал ее под одеждой и направился к выходу. Напоследок он обернулся, и в его улыбке я снова не увидел ничего хорошего. Она была как оскал зверя, на мгновение выхваченный огнем из беспросветно темной дикой ночи, и будто обещала, что он еще вернется к моему костру. За добычей. Или за падалью...
        Он показал на один из малоазиатских ковров - видна была только часть его, к тому же при плохом освещении,- и бросил как бы вскользь:
        - Этот чинтамани - хорошая копия. Вторая половина прошлого века и ни в коем случае не раньше.
        Если я хоть немного разбираюсь в людях, мотивом этого вмешательства в чужие дела явно была не маленькая месть и не тщеславие. Незнакомец подал мне знак - он намекал на то, что мы с ним принадлежим к одному племени. Племени обреченных скитальцев, бесприютных бродяг и беглецов - даже если не видим того, кто неотступно преследует нас по темным закоулкам бытия.
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        После визита араба мне оставалось только ждать. Ждать появления охотника, настигающего жертву сквозь пространства и времена. Это как болезнь. Латентный период может иметь продолжительность от нескольких минут до нескольких лет. Иногда он длится всю жизнь...
        Но в данном случае речь шла о сутках. Всего лишь сутки. Мне повезло. Я был благодарен за то, что не пришлось ждать долго. Некоторых ожидание сводит с ума. Наказание нетерпеливых еще страшнее.
        ...В то утро я был трезв как стеклышко, хотя раньше, несколько лет назад, напился бы, невзирая на условности. С некоторых пор алкоголь уже не помогал сделать существование сносным: после непродолжительного возбуждения на меня обрушивалась жутчайшая меланхолия; к тоске добавлялись необъяснимая тревога, страх, я бы даже сказал, мания какого-то потустороннего преследования, когда призраков боишься больше, чем живых.
        Утро было вполне обычным. Утро серого октябрьского дня, который обещал быть коротким и кануть в прошлое, не оставив следа в памяти. Тогда я еще не слышал эха и не получал «суеверных» предостережений. Никаких пятниц тринадцатого, черных кошек, кладбищенской земли у порога, дурных предчувствий и прочей подобной чепухи - вообще ничего особенного.
        В эту пору года дни иногда казались мне недоразумением между сумерками. Черная пантера ночи всего лишь приоткрывала желтые глаза, чтобы вскоре снова сомкнуть веки. Отражения и тени скользили по грязному перламутру. Холодный ветер и тоска в обнимку шатались по узким улицам центра, словно лихая парочка, и плохо приходилось одиночкам при встрече с ними.
        У каждого есть добрый гений; у каждого есть злой гений. Своим добрым гением я считал женщину, с которой прожил пятнадцать счастливых лет и которая родила мне сына. Со злыми гениями все обстоит гораздо сложнее. Рано или поздно начинается отвратительный маскарад - вам ни за что не удастся отменить его или разгадать, с какой целью он затеян. И если жизнь до сих пор кажется вам приятной прогулкой с интересными попутчиками, веселыми пикниками и ясной, хорошо различимой целью на горизонте, значит, у вас все худшее еще впереди.
        У меня позади было лучшее. Я стоял на пороге перемен. Счастье никогда не бывает долгим, иначе превращается в довольство. И потому я с тревогой ждал того дня, когда зло наконец выберет подходящую маску.
        И оно выбрало, напялив лицо и тело женщины, которую я любил. Лицо и тело женщины, которая умерла восемь лет назад.

* * *
        Она приехала на «серебряном призраке». Я всегда подозревал, что вестником необратимого может оказаться кто угодно. И даже что угодно. Почтальон, фотография в газете, труп собаки на дороге, крик птицы, закат солнца, поцелуй, сон, песня. Нет недостатка и в механических приспособлениях. Далеко не всегда они предназначены для того, чтобы причинять боль. Порой мгновение счастья становится знамением неотвратимой грядущей беды.
        Вот и в тот раз: как только я увидел в конце улицы отливающий тяжелым блеском силуэт, я понял, что настал конец спокойной жизни. Мне и так была дарована изрядная передышка. Лишь неумолимое время имело значение... Помню, я даже обернулся и с какой-то обреченностью обвел взглядом барахло, которому суждено было исчезнуть,- и при этом словно прощался с упорядоченностью и иллюзиями, воплощенными в старых вещах: часах, фарфоре, курильницах, маскаронах, подсвечниках, кальянах и прочих осколках минувших эпох. Предметы старины давно перестали радовать меня и восхищать своим совершенством - я лишь острее чувствовал тщету существования. Чем было искусство по большому счету? Только изящной возней...

«Призрак» остановился перед дверью магазина. Я никого не мог разглядеть сквозь тонированные стекла салона. Шофер вышел первым. Это был огромный тип с очень бледным малоподвижным лицом. Почти наверняка - «мешок». Темные очки казались смотровой щелью в яйцевидном куполе. Строгий костюм сидел идеально, как на манекене. Или на покойнике.
        Шофер открыл заднюю дверцу.
        Эффект был сильным, но не сокрушительным. Кроме всего, я приготовился к худшему. Например, к тому, что рядом с нею окажется еще один возвращенный.
        Мое сердце билось ровно. Однако что-то содрогнулось глубоко внутри - в той недоступной глубине, куда не способен проникнуть даже инструмент патологоанатома. Конечно, у меня было уязвимое место. Это «место» занимало приличный кусок пространства и называлось физическим телом.
        ...Она не постарела на восемь лет, как постарела бы та, настоящая. Впрочем, я не берусь отличить маску любого гостя, приглашенного на этот кровавый бал-маскарад, от настоящего лица.
        Лидия сделала несколько шагов мне навстречу. Я узнавал ее походку, ее взгляд, ее жесты, ее улыбку... Ну а чего я ожидал? Ведь это не дешевая подделка. Окажись и она «мешком», все было бы гораздо проще.
        Что-то, гнездившееся внутри меня, жадно рванулось к ней, словно я был тюремной робой узника, устремившегося к подлинной свободе. Но оковы плоти держали крепко.
        Она остановилась совсем близко, и я почувствовал ее запах. Естественный аромат женщины, который волновал сильнее, чем жалкие зелья современных парфюмеров.
        - Ты пригласишь меня войти?- спросила Лидия таким тоном, словно напрашивалась на ночь любви, но я знал, что она не нуждается в приглашении. И тем более не нуждается в любви.
        Я молча отступил в сторону. Она входила в полутемный магазин, а я видел мурену, которая погружалась в сумрак грота: Лидия была такой же сверкающей в своем шикарном платье, и не менее опасной. Громила шофер следовал за нею, держа в правой руке пузатый саквояж, похожий на докторский и совершенно не вязавшийся с его обликом.
        Я бросил быстрый взгляд на улицу. Мария опаздывала. Я был рад этому, потому что не хотел вмешивать ее в наши дела.
        Лидия прошла прямо в мой кабинет, не обращая внимания на старинные безделушки. Я предвидел, что разговор будет недолгим. Она по-хозяйски села за стол, обвела взглядом голые стены, затем посмотрела на то, что лежало в реликварии. Протянула руку. Набрала полную ладонь пепла и подбросила его вверх.
        Пепел закружился, как серое конфетти на каком-то извращенном празднике смерти...
        Я видел ее лицо сквозь летящую пелену. Лицо существа, только что развеявшего свой собственный прах. Беззвездный космос был в ее зрачках - и я внезапно почувствовал себя тупым ребенком, зачем-то хранившим сломанные игрушки.
        Лидия расхохоталась:
        - Тот, кто побывал в Колыбели, не имеет права вести себя как сентиментальный болван.
        Но я не был в Колыбели, дойдя только до первого из Домов Эрихто. Поэтому пожал плечами и ждал, когда же Лидия заговорит о деле. А она тянула, понимая, что для меня невыносима эта игра - фальшивая вдвойне, превращающая в абсурд и без того нелепый фарс, заранее проигранная мной именно в силу своей внешней обыденности - серой, безысходной, угнетающей,- не хватало еще, чтобы мне пришлось угощать
«гостей» кофе и вести беседу о профанации искусства в этот варварский век.
        - Где она?- наконец спросила Лидия.
        - Не знаю,- ответил я совершенно искренне.- И не хочу знать.
        - Напрасно. Все могло быть гораздо проще.
        - Я говорю - пас.
        - Поздно. Правила тебе известны.
        Да уж, что правда то правда. И потому я предчувствовал, чем все закончится.
        - Даю тебе неделю,- сказала Лидия и направилась к выходу.
        Это было в ее стиле. Она быстро принимала решения.
        Громила следовал за ней, как верный пес. Или как слепой за поводырем - это, наверное, ближе к истине. Глядя на них, я обратил внимание на то, что громоздкой мужской фигуре чего-то недостает. Потом я понял, чего именно. Фигура стала более или менее симметричной. Не хватало саквояжа в правой руке.
        Сначала я хотел окликнуть их, но тотчас же спохватился. Они ничего не забывают и ничего не делают случайно.
        Перегнувшись через стол, я, конечно, обнаружил стоящий на полу саквояж. Взрывчатка? Смешно. Существовало множество других способов превратить меня в пыль. Да - и меня тоже.

«Серебряный призрак» уже скрылся из виду, когда я поднял саквояж. Судя по весу, он был пустым или почти пустым. Я поставил его на стол. Замки открылись с металлическим лязгом. Я заглянул в черную прямоугольную пасть.
        В саквояже лежала отрезанная левая кисть Марии. Я узнал бы ее из тысячи, даже если бы на безымянном пальце не было подаренного мной старинного серебряного кольца. Очень ценного кольца - с точки зрения антиквара. И кто бы ни совершил это зверство, надо отдать ему должное: он не разменивался на мелочи.
        Итак, у меня был выбор. Я мог ждать возвращения однорукой женщины. Или найти то, что они хотели. За семь дней. По времени этого мира.
        Так вместо пепла в реликварии появилась рука.
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        Я решил обратиться за помощью к слингерам. С ними не сравнится ни одна спецслужба мира. Нет никого лучше, если вам нужно найти конкретного человека. Но за хорошую работу, конечно, приходится платить. Дорого. Так дорого, что добровольных клиентов у них немного и всегда было меньше, чем кажется глупцам, делающим неосторожный шаг. А потом становится поздно. Обратного пути нет.
        Слингеры - тайная полиция ада. У них не случается неудач. Поиски всегда заканчиваются одинаково. Даже те, кто вернулся из Колыбели, получают лишь временную неуязвимость - что-то вроде отсрочки приговора.
        Способ, которым вызывают слингеров, стар как мир. Жертвоприношение - что же еще. Но им не нужны бесполезные игрушки. И тут не обойдешься курицей, бараном или собакой. Это не имеет никакого отношения к баловству черной магией или групповым забавам вудуистов. Нет никаких символов, никаких жрецов, никакого посвящения. И никакой надежды на выигрыш. Только действие - необратимое и абсолютно безжалостное. И потому надо осознавать, за что берешься.

* * *
        Самое неприятное в этом деле - выбирать жертву. Так называемые обыкновенные люди, которые мнят себя «цивилизованными», даже не задумываются о том, насколько часто они приносят жертвы своим ложным богам. Или демонам. А у большинства нет ни тех, ни других. Язычники остаются варварами. У них полно дурацких фетишей вроде красивых жестянок на колесах и золотых часов, которые отмеряют время, оставшееся до смерти. И жертвы приносятся «цивилизованно» - на алтари довольства, сытости, удобства, богатства и власти. Однако эти бедняги и понятия не имеют о подлинной власти, которая всегда правит из тени. Они до последнего момента не ощущают петли на шее. Карабкаясь вверх по трупам своих соплеменников, они все сильнее запутываются в паутине, чтобы тоже стать разменной монетой - но не здесь и не сейчас. Я уже говорил, что расплата неизбежна. В этом мало общего с религиозной догмой о воздаянии. Все гораздо проще. И страшнее.
        Мне приходилось совершать жертвоприношение четырежды. Должен заметить, со временем ничего не меняется. И хотя тьма невежества вроде бы рассеивается, найти жертву в двадцать первом веке не сложнее, чем, например, в четырнадцатом. То, от чего прежде шарахались фанатики, боясь погубить свою «бессмертную» душу, современные слепцы хотят исследовать. Они жаждут обрести иные измерения, расширить сознание до границ Вселенной.
        Что ж, слингеры помогают им в этом.

* * *
        У меня был свой магазин, но не было своего дома. Я снимал номер в отеле. Когда-то давно подобное существование имело тоскливый привкус бездомности, но потом я понял, как оно похоже на жизнь вообще. Ты голым приходишь в этот мир, созданный кем-то до тебя; здесь все чужое, ничто не принадлежит тебе; вещи и предметы, окружающие человека, который мнит себя их владельцем, либо переживут его, либо он переживет их - и то, и другое означает, что на самом деле нет и не может быть никакого «владения». Ты занимаешь люкс в шикарном отеле или койку в ночлежке для бездомных - казалось бы, огромная разница, но и она постепенно нивелируется, утрачивает значение; в конце концов ты умираешь и освобождаешь место для следующего постояльца.
        Я не испытывал особой печали, думая об этом. Бог и обстоятельства всех нас сделали странниками, а многих - бродягами поневоле. И сдается мне, большую часть бродяжьего племени составляют те, кто бежит от самого себя. Их положение безнадежно; порой они выглядят жалкими и смешными, цепляясь за то, чего нельзя удержать. Они закрывают глаза, пугаясь зияющей пустоты, и вслепую продираются по несуществующим лабиринтам.
        В моих словах нет ни капли превосходства. Я сам такой же. Я не знаю, зачем я здесь, и не ведаю своего пути. Я одинок, но не думаю, что обрел бы свободу, если бы вдобавок тащил за собой жену и детей. Скорее наоборот. Да, я веду оседлую, скучную жизнь ничем не примечательного человека, но шарик-то вертится и летит вместе с Галактикой во Вселенной - огромный и в то же время такой крохотный отель, населенный призраками и их разорившимися наследниками. Ковчег отверженных, корабль обреченных - называйте как угодно. И когда я оглядываюсь на бесконечную, уходящую в прошлое цепь катастроф, я убеждаюсь только в одном: всякий «Титаник» рано или поздно находит свой айсберг.
        Религия. Она способна дать бродяге приют - на время. Кажется, что ты наконец почувствовал твердую землю под ногами, обрел надежду, истину и вечность. Но однажды ты возвращаешься в ту точку, из которой отправился в путь, и видишь, что шел по кругу. Все это время ты находился на острове, и вот перед тобой снова океан: слепой, беспощадный, равнодушный к молитвам. Бесчеловечный... В лучшем случае ты плывешь от острова к острову, исследуя архипелаг Веры,- и если на это хватит жизни, ты посетишь их все, обойдешь вокруг и постигнешь их ограниченность. Тогда, возможно, тебе откроется нечто большее, лежащее за горизонтом всех островов: еще одно измерение, в которое проникает изгой, обреченный странствовать до конца своих дней.
        Я не знаю, как называется это «большее». Я только чувствую, что оно есть. Оно напоминает о себе - к сожалению, очень редко. С возрастом все реже. Я становлюсь старым, циничным, тяжелым на подъем. Но я до сих пор еще испытываю неясную тревогу, глубинную тоску, и меня охватывает трепет при соприкосновении с тем, к чему стремится мой неприкаянный дух, посаженный на цепь повседневности.
        Что угодно может содержать в себе напоминание: сновидение, весенний ветер, поцелуй женщины, улыбка старухи, крик птицы, боль, музыка, пейзаж, увиденный как бы впервые. Иногда постояльцы отеля получают письма и посылки. Никто не знает откуда. Просто однажды ты возвращаешься с очередной прогулки, и ночной портье вручает тебе конверт без обратного адреса, а в нем - лекарство. Или снотворное. Или яд. Или ничего.
        Но пустой конверт - тоже напоминание. Возникает щемящее чувство непоправимой потери. Что-то упущено навсегда. Некий смысл ускользает, будто стремительная тень; всякий раз ты застаешь лишь подозрительное смазанное движение на краю сознания...
        Или аромат. Чужой запах в запертом номере твоего одиночества. Кто-то побывал здесь в твое отсутствие. Пока ты спал. Тот, кто в отличие от тебя умеет проходить сквозь стены и годы и мгновенно преодолевать любые расстояния. Чужое тело - тоже не преграда. Возможно, это некая оторванная часть тебя самого, однако таинственного двойника не удается схватить за руку, чтобы стать с ним лицом к лицу и хорошенько расспросить обо всех тех местах, где он побывал, о прошлом, настоящем и будущем, о судьбе и предопределенности, о смерти и об оставшемся времени.
        У меня во рту кисло от того, что ушла молодость, а вместе с ней и надежда. У меня во рту прах. Я пережевываю и глотаю пепел.

* * *
        Но жизнь в отеле имеет и свои положительные стороны. Например, не нужно тратить время на уборку и ломать голову над тем, что бы такое приготовить на ужин. Если отель приличный, то прислуга похожа на призраков - ведет себя столь же ненавязчиво, тихо и незаметно. Каждый из этих людей - горничных, портье, коридорных - словно мое второе, порабощенное бытом «я». Они хотят всего лишь денег, поэтому с ними легко иметь дело. И наши отношения неподдельно просты и естественны.
        А если отель достаточно старый, как мой, то в нем хватает и настоящих призраков. Все, что безбожно используют плохие и хорошие писатели, которые зачем-то берутся нас пугать, я вижу почти каждую бессонную ночь.
        Без крови, конечно, не обойтись. Она повсюду. Жизнь продолжается, пока кровь невидима. Кровь на виду означает чью-то смерть. Сотрите старое кровавое пятно, перекрасьте стену, сдерите испачканные обои и наклейте новые, выбросьте испорченный ковер, перестелите постель - бесполезно. Пролитая кровь все равно напомнит о себе.
        Мой номер в этом смысле не является счастливым исключением. На восточной стене гостиной есть место, напоминающее о бедняге, который покончил с собой полвека назад выстрелом в рот. Иногда ванна оказывается до краев наполнена темной вязкой жидкостью. Женский торс, с которым иногда приходится делить кровать в спальне, может принадлежать только проститутке, зверски убитой тут в шестьдесят седьмом году. Голову и конечности так и не нашли... Случается, я обнаруживаю по утрам отпечатки детских ладоней с наружной стороны оконных стекол; они выглядят вполне обыденно - если забыть о том, что номер находится на восьмом этаже и на фасаде нет ни карнизов, ни пожарных лестниц, ни пресловутых горгулий, ни даже водосточных труб. А иногда, сидя в кресле, я ощущаю под правой рукой остывающий след: восемь лет назад на этом самом месте умер одинокий старик. Смерть наступила по «естественной» причине, но незадолго до того как началась агония, его правая рука неуверенно двигалась и дрожащий палец скользил по подлокотнику, выводя надпись: «Шедол на дне». Я до сих пор не знаю, что такое Шедол - имя? звезда? затонувший
город? артефакт? некое место? Или меня ввела в заблуждение лишняя буква, но тогда на дне чего находится преисподняя? Впрочем, это и есть самое интригующее. Потому что старик был одним из возвращенных .
        Большинство предпочитает не замечать подобных вещей, хотя они-то как раз абсолютно безопасны. Зеркала, скажу я вам, тоже забавная штука, да и шепот, доносящийся из-под красивого дубового паркета... Ну, хватит об этом. Я вовсе не живу в окружении багровых кошмаров, как может показаться со стороны. Реальность, чистая реальность и ничего, кроме реальности. И слишком много загадочных смертей.
        К чему я все это говорю? К тому, что нет лучшего места для жертвоприношения, чем гостиничный номер или коттедж в мотеле.

* * *
        Я начал готовиться к встрече со слингером. Вышел прогуляться, купил в киоске на углу свежий номер рекламного еженедельника и пролистал его, сидя за чашкой кофе в ближайшем баре.
        В разделе «Знакомства» я прочел первое попавшееся на глаза объявление:
«Аббат-досуг. Две активные подружки-би (20/178/65, 20/170/52) ждут в гости состоятельных господ. Можно выезд. Скучаешь? Позвони».
        Ниже были напечатаны номера контактных телефонов.
        Что ж, подумал я, две - это даже лучше. Слингер останется мне должен. Значит, так тому и быть.
        После этого я позвонил из бара и договорился о «выезде». Голос в трубке, пропевший томное «алле-у», возможно, принадлежал одной из двух девушек, но не факт. Дорогие проститутки обычно работают с охраной, однако как раз это беспокоило меня меньше всего. Хотел бы я посмотреть на идиота, который попытается помешать слингеру получить свое!
        Девушки оказались свободны ближайшим вечером, и я сказал, что буду ждать в мотеле «Медовый месяц». Знают ли они это место? О да, они знали. Названная сумма показалась мне слишком высокой - вряд ли за эти деньги подружки вытворяли нечто такое, чего я еще не видел,- но я согласился. Меня трудно удивить и еще труднее обмануть.

* * *
        До вечера оставалась еще целая куча времени, и я решил провести его с пользой для тела - ибо душе моей уже ничто не поможет. Была сухая погода; я вернулся в отель, переоделся, спустился на стоянку и поехал на корты, которые давно стали своеобразной ярмаркой тщеславия - достаточно посмотреть на экипировку и поведение проституток обоих полов, озабоченных лишь тем, как бы подороже себя продать.
        Я уже давно не имел подобных проблем и потому часто выигрывал у тех, кто был намного моложе меня. Вот и в тот день играли «на вылет», и я отправил отдыхать двух загорелых мускулистых мальчиков, прежде чем появился невзрачный мужчина средних лет с кривыми бледными волосатыми ножками и разделал меня в пух и прах своими мощнейшими подачами.
        Мы познакомились, и человек-катапульта предложил как-нибудь сыграть еще. Я согласился, хотя знал, что следующего раза скорее всего не будет.
        Словно в насмешку над моей недавней меланхолией, день выдался прекрасный - теплый и солнечный, редкий для конца октября. Хороший день - тот, который не последний. Мы сидели с моим новым приятелем под ласковыми лучами, пили холодный апельсиновый сок и смотрели на стройные ножки девушек, игравших на дальнем корте. Белые юбочки-мини взлетали, как чайки; пронзительно звенели ракетки, день угасал, солнце розовело, поредевшие кроны деревьев наполнялись вечерними тенями, и даже во вздохах ветра мне слышалось сожаление. Я думал о том, какой простой и приятной могла быть короткая человеческая жизнь, если бы не человеческая жадность...
        Но с наступлением сумерек резко похолодало. Корты сразу же опустели. Партнер простился и ушел. Моя машина сиротливо торчала на стоянке. Желтые кленовые листья, прилипшие к лобовому стеклу, напоминали отпечатки лап какого-нибудь ящера, промахнувшегося с эпохой.
        Я вернулся в отель и принял душ. Долго стоял под тугими, секущими, обжигающими струями, пока не стал снаружи чистым, как совесть святого. После ужина, который пришлось съесть прямо в номере, я оделся потеплее и решил напоследок прокатиться по городу. Это было мое прощание с тонущим кораблем. Вокруг бушевала электрическая жизнь. Город сиял огнями и шумел под тусклыми осенними звездами, однако наделенные тончайшим чутьем крысы уже бежали. И я хотел быть в числе первых.
        По пути я вспомнил об одном действительно неотложном деле. Заехал в адвокатскую контору и написал завещание. Оно получилось коротким и поместилось на трети листа. Все свое имущество я завещал Марии - хотя, конечно, это барахло не стоило ее руки. На тот случай, если она мертва, у меня не было распоряжений.
        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
        Мой выбор был не случаен. Мотель «Медовый месяц» находился на юго-восточной окраине города и, безусловно, не принадлежал к респектабельным заведениям подобного рода. Впрочем, снаружи все было пристойно - и если вы исправно платили за стоянку и коттедж, вам не задавали никаких вопросов. Другое дело, что происходило за стенами этих уютных домиков с верандами, увитыми диким виноградом, и ностальгическими палисадниками под окнами фасадов. Да, хозяин
«Медового месяца» не гнался за временем, зная, что такую гонку выиграть невозможно, и потому это местечко даже смахивало слегка на семейный пансион. Обманчивое впечатление, хотя обычные туристы вряд ли успевали что-либо понять.
        Между тем здесь часто собирались профессиональные игроки и ставки порой достигали астрономических величин. Проститутки привозили сюда своих клиентов, которым был гарантирован полный набор удовольствий: купить наркотики не составляло труда - если, конечно, знать в какую дверь стучать. Кроме того, в мотеле бывала и более опасная публика - люди, после которых остаются неопознанные трупы и не находится свидетелей. Добавьте сюда несколько сомнительных самоубийств - все равно вам не удастся поколебать печальную статистику современного города.
        Но вот кого я ни разу не видел в «Медовом месяце», так это молодоженов.

* * *
        Я приехал в мотель минут за тридцать до назначенного срока, чтобы немного осмотреться - на тот маловероятный случай, если сделка по какой-либо причине не состоится. Заплатил наличными и получил ключ от коттеджа, который выбрал сам - в этот сезон едва ли была занята треть мест. По мере того как город разрастался,
«Медовый месяц» постепенно сдавал свои позиции. Когда-нибудь, лет через десять-двенадцать, цена участка достигнет критической отметки и мотель снесут, воздвигнув на его месте очередной урбанистический шедевр - может быть, пятизвездочную гостиницу. Мертвые сооружения тоже стоят на съеденных ржавчиной костях своих предшественников.
        Давно стемнело. Бар был закрыт; над дверью бильярдной сталкивались и разлетались светящиеся шары. Это повторялось снова и снова и вызывало безотчетное желание покончить с их мучениями - например, разнести вывеску камнем. По шоссе проносились автопризраки. Где-то вдали раздавался тоскливый гудок локомотива, а сверху спускался гул заходящего на посадку лайнера. Это был мир жестянок, угодивших в тотальную давильню. Рано или поздно все попадают под пресс...
        Без пяти десять затрещал мобильник, и я назвал номер коттеджа. Приятно иметь дело с пунктуальными людьми. Фирма «Подружки-би» оказалась солидной. Мне оставалось только дождаться дорогих гостей - дорогих в прямом смысле слова.
        Тем временем я осмотрелся в коттедже. Кто-то явно пытался придать обстановке определенное своеобразие. Березовые поленья лежали в декоративном камине, наверное, уже не первый год. Напольные маятниковые часы смотрелись тяжеловато - жуткий механизм, внутри которого похоронены годы и десятилетия. В углу стоял старинный ламповый приемник с зеленым «глазом» - еще одно отличное средство, помогающее хотя бы ненадолго отвлечься от суеты. Я включил его, и спустя несколько секунд в комнате зазвучал Чайковский. Красота этой музыки была даже слишком печальной. Кроме того, мне показались странными картины, висевшие на противоположных стенах: на одной был изображен слепец в черных очках, несущий дохлую рыбу, причем за его спиной была видна гавань; на другой четверо мужчин в средневековых одеждах играли в домино - при этом все четверо были альбиносами с розовыми глазами.
        Мне не пришлось долго ломать голову над несуществующей загадкой - скорее всего, картины попали сюда с какой-нибудь дешевой аукционной распродажи. Напоследок я заглянул в спальню. Черные простыни как нельзя лучше подходили к случаю, хотя при других обстоятельствах подобный штришок показался бы несколько нарочитым. Против изножья кровати тоже висела картина - ничем не примечательная пастораль.
        Кто-то вежливо постучал в дверь. Я открыл. На пороге стояли две девушки, выглядевшие при вечернем освещении весьма привлекательно. Я посмотрел поверх их головок, очерченных серебристым ореолом. На стоянке появился «Форд-эксплорер», и я мог бы поклясться, что в нем находится парочка «пастухов», не нашедших лучшего применения излишкам здоровья. Впрочем, как знать, кто из нас был ближе к цели на извилистой дороге, ведущей в рай... и обратно.
        Я отодвинулся в сторону, впуская девушек, и закрыл дверь. Они чувствовали себя совершенно свободно. У обеих были отличные фигуры.
        - Я Дельфина,- сказала одна. Та, что была 20/178/65.
        - Я Ипполита,- сказала другая.
        Вот так. Просто и без затей.
        - В таком случае я Шарль,- сказал я.
        Мы прекрасно поняли друг друга и вместе рассмеялись, а старик Бодлер, думаю, на меня не обиделся. Дельфина подмигнула мне. Что ж, при прочих равных условиях я предпочитаю шлюх с университетским образованием.
        Ипполита сбросила туфли и босиком прогулялась по ковру. Я всегда обращаю внимание на форму пальцев и ногтей - они не должны быть испорчены тесной обувью. Это почти безошибочный показатель уровня. У Ипполиты все было в порядке.
        - У тебя найдется «снежок»?- спросила та, что назвалась Дельфиной.
        - У меня есть кое-что получше,- сказал я.
        И достал... Назовем это для удобства Ключом. Тот, кто владеет чем-то подобным, меньше всего озабочен выбором имен или названий. Я не случайно говорю об имени. В некотором смысле Ключ является живым существом и находится в симбиозе с владельцем. Он заключает в себе нечто большее, чем способность отпирать двери между мирами. Свой я получил в первом Доме Эрихто, и воспользоваться им не мог никто, кроме меня. Таким образом, украденный или найденный Ключ совершенно бесполезен. И еще одно: в тот момент, когда перестанет биться мое сердце, Ключ тоже прекратит свое существование.
        Ну вот, теперь вы знаете даже больше, чем мои жертвы. Это может вам дорого обойтись. Но вы по крайней мере предупреждены.
        Дельфина и Ипполита ждали. Поверьте, мне было жаль разочаровывать девушек, хотя в общем-то я их не обманывал. Ни один наркотик не забрасывает так далеко и так быстро, как Ключ. Вот только для них это странствие плохо закончится...
        Внезапно из приоткрытой двери на веранду потянуло морской свежестью. Мерный рокот прибоя вкрадчиво вполз в уши, будто был не сочетанием звуков, а ядовитой змейкой. Еще раньше прекратилась музыка; теперь из приемника доносился только шум атмосферных помех. Правда, в какой-то момент мне показалось, что сквозь треск электрических разрядов доносится низкий монотонный голос, бубнящий на незнакомом языке (больше всего это напоминало молитву), но я счел это игрой воображения. Откуда взяться человеческим голосам в эфире этих безлюдных миров? Здесь можно услышать разве что послания с других звезд или радио, вещающее из ада...
        Я увидел, как у шлюх округлились глаза. Еще не от страха. Всего лишь от удивления. Но представление только начиналось. Голубоватый свет неоновой вывески, прежде пробивавшийся сквозь щели жалюзи, сменился ядовито-желтым лунным сиянием. Ареалом слингера было побережье - возможно, даже побережье Атлантиды. Я узнавал густые ароматы, от которых воздух становится вязким, как бальзам. Такого запаха уже нет нигде на Земле. Он будоражит кровь оттенками дикости и первозданности. Иногда мне кажется, что это запах самой вечности.
        Девушки начали понимать, что попали отнюдь не на шоу этого балаганного фокусника Коткина-Копперфильда. Поскольку они не успели раздеться, то и одеваться им не понадобилось. В любом случае голый человек чувствует себя гораздо более уязвимым и беззащитным, чем одетый. Одежда - это современные доспехи. Причем в большей степени это касается женщин. Вы замечали, какими невзрачными становятся они без дорогих тряпок и макияжа? И куда только девается их самоуверенность, а чаще всего и поддельная красота...
        Справедливости ради должен сказать, что подружки-би пока держались неплохо. Они не визжали, не делали лишних телодвижений и не крыли меня матом. Это были умные и опытные стервы, поднявшиеся с самого дна, прошедшие огонь и воду. Но им предстояло нечто исключительное. И на этот раз они получили билеты в один конец.
        А я не спешил. Теперь время не имело никакого значения. Побывавшие в ареалах слингеров не теряют ни единого мгновения по часам нашего мира. Иначе кое у кого могло бы возникнуть искушение использовать временной сдвиг. Я даже не пытался гадать, в каком облике явится слингер. Это зависело от величины смещения, а я не знал никого, кто умел бы определять его заранее. Кроме того, подозреваю, что говорить об «истинном» облике вообще не приходится, потому что слингер распылен. Человеку с воображением он мог бы в первое мгновение показаться похожим на старуху, рыцаря, ребенка, первую учительницу, монаха или Мерилин Монро. Лично я предпочел бы повидать старину Клейна, хотя, может быть, самый страшный момент наступает тогда, когда ты понимаешь, что под знакомой маской скрывается нечто непостижимое. Человекообразная форма служила лишь для того, чтобы до предела упростить общение. Один малый - теперь уже покойник - как-то уверял меня, что имел дело с самим Христом, который забрал его клиента и увел прямиком в Царство Небесное. Парень, конечно, был сумасшедшим, что однако не помешало ему продержаться достаточно
долго по эту сторону жизни.
        Я же оставался вполне нормальным - о чем порой горько сожалел. Эта нормальность, не имеющая четких критериев, позволяла мне смотреть на происходящее глазами придирчивого театрального зрителя, получившего определенное представление о том цинизме, с которым создаются спектакли.
        Я перехватил взгляд Дельфины. Не переставая следить за мной, она потянулась за сумочкой, достала сигареты и прикурила от зажигалки «крикет». Когда вспыхнул огонек, ее лицо превратилось в череп. Но иллюзия сразу же пропала. Дельфина глубоко затянулась. Выпустила дым через ноздри... Я знал, как сладок дым последней сигареты. Свою я выкурил двадцать лет назад. Иногда мне снится ее вкус.
        Я и Дельфина смотрели друг на друга, словно последние люди на Земле. Внезапно мне захотелось заняться с ней сексом, но было поздно. До появления слингера оставалось совсем немного, и я отвел взгляд.
        Ипполита накручивала на свой остро отточенный указательный пальчик прядки волос. Она выглядела прелестной порочной куколкой, оказавшейся в плену у маньяка и немного растерявшейся. Правда, ее ожидало кое-что похуже изнасилования - даже если слингер склонен к некрофилии.
        Теперь я не испытывал жалости к жертвам, только думал, ради чего я это делаю. Ради спасения Марии? Откровенно говоря, у меня было мало надежды на то, что ее удастся спасти. Значит, ради того, чтобы продлить свое слишком затянувшееcя существование? Черт возьми, но соблазн покончить со всем этим был так велик! Ответ лежал где-то за пределами морали.
        ...Раздался новый неописуемый звук. На мгновение померк тусклый свет, сочившийся снаружи сквозь щели,- словно из незримой скорлупы пространства вылупилась гигантская тень и, расправив крылья, заслонила ими луну. Я поймал себя на том, что стиснул зубы и задержал дыхание. Я ждал гостя. Вернее, хозяина. Ведь это мы были здесь гостями.
        Дверь коттеджа открывалась так медленно, будто обе шлюхи были телекинетиками и пытались сопротивляться натиску внешней силы. Волна кошмара, подобно растянувшейся на долгие секунды отдаче, прижимала их к спинке кровати. Сигарета выпала изо рта Дельфины и тлела на черной простыне. Мне и самому стало не по себе, когда я увидел силуэт слингера и, главное, почуял запах .

* * *
        Тот, кто создал Ключи, воистину проявил спасительную предусмотрительность. Слингеры не могут проникать в этот мир по собственной воле, иначе Земля сделалась бы еще одной комнатой ада - слишком тесной для оставшихся. Но в моих силах было устроить ему небольшую прогулку, продолжительность которой определяется количеством накопленной витальной энергии. Ее запас ограничен, поэтому время пребывания слингера в здешней реальности исчисляется днями, очень редко - неделями. Как правило, этого достаточно. Иногда хватает и нескольких минут. Но, конечно, у меня был непростой случай.
        Кроме всего прочего, чтобы выполнить работу, слингеру требуется тело. Для этого приносится еще одна жертва. Тело может быть живым или мертвым - безразлично. Хотя мертвое изрядно демаскирует. Болтовня о зомби уже навязла у всех на зубах. Мертвецов используют те, у кого нет возможности провести полный ритуал. Тело человека считается вполне подходящим, но далеко не всегда. Многое зависит от поставленной цели. Среди обладателей Ключей встречаются большие оригиналы. Кто-то предпочтет поселить слингера в животное. Змеи, крысы, насекомые - в наш механический век это уже экзотика. Другому удобнее использовать растения - известен случай, когда один очень богатый и прекрасно охраняемый клиент был задушен лианой в собственной оранжерее. Дети слишком слабы, но иногда это единственный способ добраться до родителей. И, наконец, предметы безусловно
        мертвые . Если вас разыскивают при помощи слингера, то вы будете найдены в любой точке вселенной - можете не сомневаться. Но если за вами охотится слингер, то равно смертельную опасность представляют ваш автомобиль, кухонный нож или, скажем, брючный ремень. Спасения вы не найдете нигде.
        Задумайтесь о потрясающих возможностях подобной игры - и содрогнитесь.

* * *
        ...А потом он отделился от собственной тени.
        Разорванный кокон... Бабочка смерти... Черви брызнули в стороны, как струи коричневой жидкости...
        Ипполита завизжала, захлебываясь ужасом.
        Дельфина оказалась покрепче. А я все-таки допустил небольшую ошибку - к счастью, поправимую. Я ожидал, что, несмотря на охрану, проститутки могут быть вооружены. Элетрошокер, газовый баллончик или что-нибудь посерьезнее. Я увидел это самое
«посерьезнее», когда Дельфина достала из сумочки малокалиберный пистолет. Я был уверен, что у нее хватит духу применить оружие в угрожающей ситуации. Однако до последнего момента мне и в голову не приходило, что она скрипнет зубами, процедит «Ах ты, сучий потрох!» - и направит ствол не на слингера, а на меня.
        У нее дрожали руки. На лице беззвучно вопила паника, которая неумолимо овладевала ею. Глаза сделались гротескно огромными, словно в каком-то дурацком комиксе... И тем не менее она успела нажать на спуск.
        Я почувствовал удар в грудь. Что-то мешало мне вдохнуть. В мозгу взорвалась бутыль с чернилами. И гаснущим взглядом я проводил в полет свою душу.

* * *
        (Кровь... Боль - на этот раз моя. Последняя схватка с самим собой на краю вечной темноты...
        Холод поднимается снизу: это прилив океана смерти облизывает мои ноги, однако я заранее знаю, что сила Черной Селены иссякнет прежде, чем мое тело остынет...
        Я бесплотной совой лечу над долинами снов, где расставлены бледные статуи спящих, где темная от кровавой росы трава шевелится в седом тумане, где рождаются химеры, где идет дождь из слез, где духи ждут в вигвамах возвращения дичающих душ...
        И вот я на последнем берегу, перемещаюсь во владения смерти. Я плыву в толще сжиженного времени, затопившего города прошлого, настоящего и будущего. Небоскребы, дворцы и башни скользят мимо - гигантские могильники, взирающие тысячами бессветных глаз на беглеца из вечности. Их заволакивает мутная пелена - это мне изменяет память. Я не могу воссоздать очертаний своего прежнего мира... Стремительная тень атакует снизу и сзади. Акула. Дух мертвого океана... Холодные течения несут дохлых медуз... Медленный танец призраков... Щупальца сплетаются вокруг меня скользким коконом.
        Я в колыбели снов. Смерть приближается. Но, прикоснувшись, она отдергивает лапу, оставляя свою отметину - тавро из черного льда вымораживает каверну в моем мозге. Грот для нового обитателя. С каждой новой смертью я постепенно утрачиваю свою человеческую сущность. Какого куска я лишился на этот раз? Или более интересный вопрос: в кого я превращаюсь? Кем я стану, если продержусь еще пару сотен лет? Наступит ли конец изменениям?..)

* * *
        ...И вот я возвратился в комнату мотеля, затерянного в неописуемом пространстве. Здесь пульсировал ужас, сгустившийся в багровое облако, и роились бабочки-ангелы. Облако вбирало в себя струйки страха, сочившиеся из стен и обретавшие материальность. Пластины жалюзи вибрировали, дребезжа, как посуда во время землетрясения, но я не ощущал дрожи пола. Кроваво-винный свет древнего солнца заливал черные простыни. Внутри картинных рам текла призрачная жизнь: слепец, который нес дохлую рыбу, уже скрылся в густой тени под мраморной аркой; альбиносы продолжали играть в домино.
        Я потрогал пальцами разорванную пулей ткань на груди. Дорогой костюм был безнадежно испорчен. Зато боли я не почувствовал вовсе. Под залитой кровью рубашкой я нащупал твердое донышко кратера размером с мелкую монету. Подобных отметин на моем теле теперь насчитывалось пять: две остались от огнестрельных ран, три - от колотых. Излишне говорить, что все они были смертельными.
        Для Марии мои «монеты» оказались интригующей загадкой. Поначалу она даже приняла их за симптомы какой-то редчайшей болезни. Был ли смысл рассказывать ей правду? Вряд ли. Тот случай, когда правда лишь усугубляет растерянность перед чужой тайной.
        Со временем на каждой «монете» появились знаки Гекаты - первые пять символов магического кристалла. Кто-то - я до сих пор не знаю кто - постепенно заключал меня в Решетку, а это означало, что в будущем мне уготован плен едва ли не худший, чем участь Велиара. Такова плата за возвращения. Я не просил об этом, но было уже поздно. Тем и ужасны наши взрослые игры, что ничего нельзя исправить или направить в иное русло. А поворачивая время вспять, лишь ужесточаешь казнь.

* * *
        ...Он вышел из багровой тени. Как я и думал, слингер выбрал более сильное тело. И запасся энергией как минимум на ближайшие четверо суток. Губы растянуты в бессмысленной улыбке, что вызвано сокращением лицевых мышц - «рука» пробовала
«перчатку». На зубах и подбородке - кровь той, другой, которой повезло больше.
        Я смотрел и не находил слабых мест - чем лучше маскировка под оригинал, тем хуже... для дичи. Слингер дышал; на очаровательной шейке бился пульс. Стоя, он помочился - жидкость стекла по стройным женским ногам. Он моргал, взмахивая длинными ресницами, хотя вряд ли использовал зрение в человеческом диапазоне.
        Я почувствовал, что Ключ судорожно сокращается в моей руке - слингер искал того, кто принес жертву. Язык не поворачивается сказать, что он искал хозяина .
        Наконец он произнес ее голосом:
        - Дай мне след.
        К этому я готовился заранее. Теперь я должен был отвезти его в свой магазин. Но сначала - убрать то, что осталось после ритуала.
        Я поднял пустой кожаный мешок, который когда-то был Ипполитой. Внутри него уже не было ни крови, ни костей, ни мяса. Ничего твердого. Волосы и ногти осыпались, как сухие листья. Кожа весила всего несколько килограммов и в свернутом виде поместилась в небольшую сумку, которую я захватил с собой. Пистолет я сунул в карман; в обойме оставалось еще четыре патрона.
        Напоследок я оглядел комнату. Картины снова поймали своих обитателей в капканы остановленного времени. Альбиносы застыли над столом. Слепой с дохлой рыбой исчез, зато в гавани появился корабль. Я не сомневался, что ему предстоит очень долгая якорная стоянка... Приемник перенастроился на другую станцию: оркестр Брайана Сетцера исполнял «Голливудский ноктюрн». Минутная стрелка на циферблате часов сдвинулась всего на шесть делений. А мне казалось, что я провел несколько лет в туманной долине между жизнью и смертью...
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        Когда мы вышли из коттеджа вдвоем со слингером, нас можно было принять за подвыпившую парочку. Особенно Дельфину - она держалась слишком прямо, словно ее туловище заключили в стальной корсет.
        Пастухи, сидевшие в джипе, очевидно, почуяли неладное. Надо отдать им должное - парни не были тупицами. Но им это нисколько не помогло. Один из них вылез из машины и поджидал нас, опираясь на капот. Здоровенный детина, вдобавок вооруженный крупнокалиберной пушкой, которая выпирала из-под расстегнутой кожаной куртки.
        Появление слингера крайне редко обходится без «таинственных и необъяснимых» смертей. Я понял, что и на этот раз не избежать шума. Впрочем, мне уже было безразлично: все равно поднявшаяся волна смыла песчаный замок относительно спокойного существования, сооруженный мной на отмели двадцатого века и простоявший только несколько десятилетий. И когда волна схлынет, не останется ничего - даже обломков.
        - Где подруга?- глухо спросил пастух у «Дельфины», едва мы приблизились к нему на расстояние полутора десятков шагов.
        Вместо ответа слингер беззвучно прыгнул.
        На такое стоило посмотреть. В его прыжке не было грации пантеры. Это вообще находилось за рамками привычных аналогий. Кажется, слингер ничего не знал о гравитации, законе сохранения импульса и человеческой анатомии. Уже взлетев на высоту около двух с половиной метров, он распластал тело Дельфины горизонтально, развернул его правым боком к земле, а затем швырнул в сторону темного силуэта, от которого исходила потенциальная угроза миссии.
        В совокупности последовательность едва уловимых глазом движений заняла долю секунды. Я успел разглядеть все это лишь потому, что обладаю кое-какими навыками
«быстрого» зрения. Живой снаряд устремился к цели головой вперед с чудовищным ускорением. Меня обдало раскаленным ветром, будто рядом стартовала ракета.
        У парня не осталось времени на то, чтобы вытащить оружие. С самого начала у него не было шансов. Пуля не остановила бы слингера, разве что немного подпортила бы маскировку. Пастух получил сильнейший таранящий удар в голову. Чистый лобик Дельфины превратил его лицо в кровавое блюдо.
        В результате хорошо тренированное девяностокилограммовое тело было отброшено назад, как тряпичная кукла. Пролетев над капотом, оно пробило лобовое стекло. Каким-то немыслимым образом слингер взмыл вверх, затем мягко опустился на землю позади машины. Некоторое время джип покачивался на рессорах, но заниматься в нем любовью было некому. Две ноги торчали наружу, словно громадные клюшки для гольфа.
        На всякий случай я достал пистолет Дельфины, из которого сам недавно получил пулю в грудь, однако это оказалось лишним. Ответных действий не последовало. Слингер одним ударом прикончил двух зайцев. Человек, сидевший за рулем, не задавал вопросов. Его уже не интересовала судьба Ипполиты - и вообще ничего не интересовало. Через боковое стекло было видно, что его бычья шея сломана. Он отправился в ад вместе со своим напарником.
        Путь был расчищен. Даже если кто-нибудь заметил ноги, торчавшие из джипа, то вряд ли понял, какое отношение к случившемуся имеют очаровательная девушка и престарелый ловелас, пересекавшие стоянку. Я направлялся к своей машине. Слингер шел рядом со мной. Меня восхищало это жуткое орудие, облаченное в женскую плоть. Если он и дальше будет действовать столь же эффективно, недели нам хватит. Я отдам Лидии то, что ей нужно. А мне вернут Марию - живую или... по частям. На чертовом колесе судьбы я летел в пропасть, но знал, что существует точка, из которой остается только один путь - наверх.

* * *
        Пока мы ехали по вечернему городу, я думал о том, чем представляется слингеру окружающая действительность. Какой информацией снабжали его человеческие и весьма несовершенные органы чувств? Имела ли она хоть малейшую ценность? Может, тысячи звуков, запахов и ощущений были для него лишь примитивным фоном, загрязнявшим недоступный мне эфир? Он обладал силой, которая действует вне времени и расстояний и означает немыслимую власть. Он был рукой дьявола, засунутой в людской муравейник, чтобы найти одно-единственное насекомое из миллионов. Скольких он раздавит при этом? Подозреваю, что для слингера подобный вопрос не имел никакого смысла.
        Отсветы фонарей и сияющих витрин пробегали по бледному застывшему лицу Дельфины. Постепенно оно приобретало черты совершенства. На нем не осталось никаких следов страшного тарана. По-видимому, слингер уже изменил метаболизм. Я поздравил себя с правильным выбором. Моя смертоносная красотка могла дать сто очков вперед любому громиле из дешевых боевиков. А выйти с нею в свет было все равно что пустить хорька в курятник.
        Когда мы стояли на перекрестке, она внезапно протянула руку и включила приемник. Улыбнулась, услышав дурацкую поп-музыку. Улыбка тут же погасла. Я понял, что Дельфина еще жива . И снова почувствовал судороги Ключа. Для меня это означало опасность.
        Ведя машину, я искоса наблюдал за слингером. Чередование света и тени создавало стробоскопический эффект. Будто что-то стремилось прорваться сквозь границу материальности, воздействуя не на физических посредников, а прямо на восприятие. Любые аналогии выглядели слишком грубыми - подвергнуть слингера анализу было бы с моей стороны непростительной самонадеянностью. Нас разделяла непреодолимая пропасть. Мы находились на разных полюсах бытия.

* * *
        Я остановил машину перед входом в магазин. Прохожих в этот поздний час было немного. Под ногами мягко шуршали опавшие листья, и казалось, что кто-то подкрадывается сзади. Когда распахнулась дверь расположенного неподалеку артистического кафе, оттуда донеслись музыка и смех.
        Я отключил сигнализацию. Слингер вошел в магазин первым. Переступив порог, я с опозданием почувствовал, что в темном помещении кто-то есть. На фоне дверного проема мой силуэт представлял собой отличную мишень, поэтому я инстинктивно сделал шаг в сторону и прижался спиной к стене. Нащупал рукой выключатель, однако не стал нажимать на клавишу. Я выжидал. В данном случае приходилось полагаться только на собственные силы: недавнее жертвоприношение отнюдь не означало, что слингер сделался моим телохранителем.
        В темноте раздался хрипловатый смешок Лидии.
        - Что-то ты стал нервным, дорогой.
        Я включил свет. Она сидела в одном из голландских кресел. Я был абсолютно уверен, что задняя дверь, ведущая в переулок, заперта, замки целы, а сигнализация не повреждена.
        Ее красота пострадала. Зрачок в правом глазу Лидии вспыхивал с механической размеренностью. На месте левого глаза зиял кратер, обрамленный застывшей кровавой лавой. Это тело получило значительные повреждения, и, похоже, демон-таола не слишком заботился о его восстановлении. От громилы шофера и
«серебряного призрака» вообще не осталось ничего, кроме моих воспоминаний.
        - Неделя еще не истекла,- напомнил я, искренне надеясь, что встреча слингера с таолой пройдет без лишних разрушений. Магазин был дорог мне как память о последней хрупкой любви среди еще более хрупких вещей. Кроме того, против таолы у слингера не было шансов.
        - Как видишь, обстоятельства изменились,- сказала Лидия.- Я не могу ждать неделю.
        Да, такова обманчивая сущность игры с вечностью. Иногда один день зачеркивает тысячелетие. Один небрежный жест стирает улыбку с лиц надменных... Я не стал спрашивать, является ли Клетка оружием, способным защитить таолу. Это было не моего ума дело. Не потому, что я глуп, а потому, что существуют дела, для которых разум - просто неподходящий инструмент.
        - Кстати, я захватила кое-что с собой.
        Сказать, что у меня возникло плохое предчувствие, было бы явным преувеличением - ведь вся моя жизнь была сплошным плохим предчувствием. Постоянным ожиданием худшего. И где-то в конце уже забрезжило сияние ада. Как награда за долгий путь. Как обещание.
        Я приблизися к таоле. Остановившись рядом с ней, я обернулся. Слингер все так же торчал у входа. Его взгляд был направлен в никуда, рот приоткрыт. Прищурившись, я мог видеть, как к нему отовсюду тянутся темные языки: он будто всасывал в себя кровь, пот и слезы неустанно трудившегося демиурга - и материя ветшала с изнанки, теряла плотность, в ней возникали коридоры, по которым мчались сигналы запредельности, сообщая о преследуемой сквозь измерения жертве.
        - ...Это чтобы ты поторапливался.- Лидия открыла дамскую сумочку из крокодиловой кожи и продемонстрировала мне ее содержимое.
        Внутри лежала аккуратно обернутая целлофаном бледная женская кисть. На этот раз левая. Все пять пальцев были скрючены. Под ногтями виднелись темные полукружия засохшей крови.
        - Она уже не сможет обнять тебя как следует. Но у нее еще остались ноги, грудь, рот. Ты помнишь ее ласки?
        Я ударил таолу. Это было все равно что хлестать плетью воду. Зато сам я мог запросто лишиться конечности. Мой кулак погрузился во что-то вязкое, погасившее удар,- оно было неуязвимым, как тень, и тем не менее заключало в себе нечто еще более тонкое. Если хочешь изменить форму облака, следует дуть, а не рубить мечом. Плоть раздвинулась и соединилась с той же быстротой, с какой я отдернул руку.
        Я отдавал себе отчет в том, что моя ненависть была смехотворной и бесполезной, как проклятия, посылаемые стихиям. Но пока я испытывал эту ненависть, во мне оставалась крупица человеческого. Я цеплялся за клеймо тщеты, знаки бессилия,- вместо того, чтобы следовать путями Возвращенных. Раскалившиеся «монеты» жгли мое тело, напоминая о пяти смертях и неоплаченных жизнях. Любовь отравила меня и сделала слабым. В моем панцире зияла дыра - как раз против сердца.
        Едва на лице Лидии снова появился рот, она сказала с презрением:
        - Ты смешон, дорогой. Я думала, с мелодрамой покончено.- И тут же, бросив взгляд на слингера, она одобрительно кивнула: - Неплохая работа. А теперь поторапливайся, Ромео. Через сутки ты получишь ее губы. Клянусь адом, тебе достанутся очень холодные поцелуи.

* * *

«Безгубая женщина все время улыбается».
        Эта фраза крутилась у меня в мозгу, как тощая манекенщица на темном подиуме, пока мы ехали по пустеющим улицам. Дельфина указывала дорогу скупыми однообразными жестами. Моя попытка подсунуть ей карту города закончилась тем, что слингер мгновенно превратил бумагу в пепел без единой вспышки огня. Для этого ему всего лишь потребовалось смять ее в комок и сжать между ладонями.
        Я не сомневался, что слингер уже взял след. По пути мы несколько раз останавливались. Дельфина давала мне знак ждать в машине, после чего ныряла в какие-то сомнительные забегаловки и бары, где в этот поздний час и при ее внешности можно было нарваться на приключения. Но я, во всяком случае, не замечал никаких признаков этого, когда она возвращалась. Вид она сохраняла самый отрешенный - слингер не использовал лицевые мускулы маски, поскольку в этом не было необходимости. Лет двести назад Дельфину приняли бы за монахиню, а сейчас, вероятно, принимали за наркоманку. Лишь один раз я увидел нечто необычное: в закусочной, куда она зашла, беззвучно сверкнула молния, после чего все здание погрузилось во мрак. Спустя полминуты из тихого и темного, как склеп, полуподвала появилась Дельфина и как ни в чем не бывало велела ехать дальше.
        Меня все еще не покидала надежда увидеть Марию живой. А заодно сберечь ей губы и вторую руку. Дело в том, что отрезанная левая кисть принадлежала другому человеку - я хорошо разглядел зловещий сувенир даже через два слоя целлофана. Таола блефовала, а значит, моя женщина, вероятно, находилась вне досягаемости. Я не исключал также, что на сцене появилась какая-то третья сила, смешавшая Лидии карты, но в наших играх враг твоего врага - не обязательно твой друг. Совсем не обязательно. В любом случае я не сомневался, что таола выполнит свою угрозу, как только сумеет дотянуться до Марии. Поэтому стоило поторапливаться.
        Когда мы оказались на бульваре Розы Ветров, я начал догадываться, что являлось нашей промежуточной целью. Конечно, это напрашивалось само собой, но без помощи ищейки слингера мне пришлось бы потратить не одни сутки, чтобы обойти все галереи, антикварные лавки и салоны подряд, пытаясь проследить путь Клетки. Получить нужную информацию тоже было бы весьма непросто. Кроме того, таинственный араб мог избавиться от своего смертельно опасного «товара» в любом другом городе.
        Галерея «Жанет» была одним из самых помпезных заведений. В основном ее посещали недалекие «хозяева жизни», точнее, те, кто мнил себя таковыми. Охранная система наверняка представляла собой кое-что посерьезнее обычной сигнализации. Между тем стрелки на моих часах поднимались к полуночи, но я понимал, что для слингера это не имеет никакого значения. Вряд ли он собирался задавать вопросы и терпеливо выслушивать ответы. Я не возражал. Ждать до утра было бы в моем положении непростительной роскошью - ведь «безгубая женщина все время улыбается».
        Чтобы пересчитать прохожих на бульваре в этот час, вообще не требовалось пальцев. Ветер сделался очень холодным и острым, как бритва. Ближайший фонарь дрожал под его натиском, и я отчего-то вспомнил рыбу-удильщика. Громада шестиэтажного здания тяжеловесной архитектуры нависала, как черный айсберг. Две машины были припаркованы в отдалении. А в десяти метрах от входа в галерею стоял мотоцикл - один из этих современных мощнейших двухколесных убийц, которые являются превосходным средством отправиться в ад досрочно. Помнится, я еще подумал: оказывается, есть любители прокатиться с ветерком в такую погоду, когда зуб на зуб не попадает.
        Остановившись на тротуаре перед отделанной мрамором лестницей галереи, я осмотрелся. Где-то должна была находиться телекамера наружного наблюдения. Если так, то остаток ночи придется провести, играя с легавыми в старую игру. Я подумал об этом с сожалением и понял, что с возрастом становлюсь тяжелым на подъем. Впрочем, существовали и вполне объективные причины - в конце концов, у современных легавых возможностей гораздо больше, чем, например, у ищеек германской крипо тридцатых годов двадцатого века, с которыми мне тоже приходилось иметь дело. А под возможностями я подразумеваю прежде всего возможности умереть.
        Слингер неслышно приблизился сзади. Я повернул голову и увидел профиль Дельфины, обведенный тончайшей кистью фонарного света - иероглиф, обозначавший бесчеловечную красоту. Она была прекрасна, но из ее ноздрей не вырвалось ни единого облачка пара. Мне пришло в голову, что она слишком легко одета...
        Перед нами была преграда из металла толщиной несколько миллиметров, которую осталось преодолеть, чтобы спасти Марию. В итоге выходило, что я обменял ее жизнь на несколько других. Это хуже, чем работорговля,- у раба по крайней мере оставалась надежда сбежать. И тем не менее я не верил, что все окажется так просто.
        - Велиар здесь?
        - Здесь заканчивается его след.
        Интересно, какую арию можно исполнить таким голосом? Я рылся в памяти, но не находил ответа, хотя слышал за свою жизнь сотни опер.
        След - еще не сама Клетка. А то, что он «здесь заканчивается», могло означать что угодно. Я бы предпочел простейшее толкование.
        Слингер уже приготовился совершить от моего имени очередное и явно не последнее преступление - на этот раз против собственности,- когда на стене рядом с дверью внезапно появился мерцающий контур в виде арки. Размеры его были такими, что внутри как раз поместился бы человек. Голубоватое свечение постепенно усиливалось, будто пробивалось сквозь щели в кладке, но на самом деле никаких щелей не было. Стена под аркой, очерченной мертвенным холодным светом, теряла материальность - ветер загнал туда опавшие листья, которые напоминали черные влажные отпечатки копыт.
        Я знал, что это означает. Кто-то открывал Призрачный Коридор. В принципе, Коридор может послужить прекрасной ловушкой. Если закрыть его преждевременно, то существо, застигнутое в момент перехода, окажется замурованным в толще камня. И даже хуже: поскольку никаких пустот в стене не предусмотрено, оно станет ее взаимопроникающей частью, слабым раствором живого в мертвом, субстанцией, связанной более плотной материей, тем, что старые маги называли Отпечатком призрака. В общем, можете мне поверить: некоторые стены действительно разговаривают. Кое-кто догадывается об этом. Клайв Баркер даже описал нечто подобное в своей знаменитой книжонке. Но на самом деле все обстоит даже хуже. Гораздо хуже.
        Иногда плен продолжается тысячи лет, как, например, в случае с пирамидами. Этот способ консервации бессмертного врага ничем не хуже любого другого. Но ведь и камень не вечен. Случается, по мере разрушения древних скал и стен высвобождаются фрагменты пойманного в ловушку существа. И тогда горе тому, кто оказывается рядом!
        Поэтому я пропустил Дельфину вперед, хоть она и не была дамой. В худшем случае я рисковал потерять слингера, но если это действительно ловушка, то он мне вряд ли понадобится...
        С легким нетерпением я наблюдал за тем, как Дельфина погружается в туннель, прорытый под незыблемой верой в непреодолимость камня. Некоторое время ее силуэт был виден как колеблющаяся тень - что-то вроде отражения темного облака в бегущей воде. Наконец она полностью растворилась в голубом сиянии, которое вскоре начало меркнуть. Оно таяло, будто лед, оставляя лишь прозрачную и безвкусную воду реальности. По контрасту с ним фонарь, казалось, истекал ядовито-желтой слизью - надо мной раскачивалась тяжелая дубина света, укладывающая налево и направо ряды еще более тяжелых теней...
        Через десяток-другой секунд Призрачный Коридор был замурован. Мне оставалось только гадать, успел ли слингер пройти сквозь стену и кто встретил его внутри. Правда, гадать пришлось недолго. Я не слышал ничего, кроме обычного фона большого города. Где-то очень далеко пытали ведьму, а может, это женщина просто стонала от наслаждения. В таком случае у нее был хороший вибратор. Я давно заметил, что они стонут иначе, если инструмент любви неживой.
        Затем внутри галереи зажегся свет. Щелкнул автоматический замок. Я понял, что путь в мышеловку открыт. Толкнул дверь и вошел. Невольно бросил взгляд на то место, куда минуту назад должен был выводить Коридор. Там была ниша в стене, а в нише торчала копия японского доспеха семнадцатого века.
        Признаться, мне стало не по себе. Возникла забавная и в то же время тревожная неоднозначность. Я отдал должное тому, кто разыграл этот маленький этюд,- у него был чувство юмора. Конечно, черного. Чернее не бывает. Даже зола серее.
        Металлический скафандр мог оказаться и не пустым. А из золы была сложена магическая идеограмма, украсившая светлый мраморный пол. Рисунок чем-то напоминал одну из печатей Соломона, которую старик любил прикладывать к банковским документам.
        Никогда не подумал бы, что от Дельфины может остаться столько праха. Его хватило не только на идеограмму, но и на то, чтобы наполнить колбу небольших часов, которые стояли рядом с запотевшей бутылкой пива на письменном столе из мореного дуба. Прах беззвучно пересыпался, отмеряя время, которого одним катастрофически не хватает, как глотка воды в пустыне, а другим не исчерпать, как не выпить океан. Прах вместо песка. Отличная метафора.
        За столом сидел сцейрав. Я узнал его сразу, хотя он сбрил бороду и перестал быть похожим на пожилого хиппи. Теперь у него был другой имидж. С этими проклятыми сцейравами не соскучишься. Выглядел он для своих двух с лишним тысяч лет совсем неплохо. Но из глаз его струилась старость, которая могла убивать. (Когда-то одна юная графиня сказала мне, что ощутила, как под этим взглядом увядает кожа и покрывается морщинами лицо. Бедняжка не преувеличивала. Она и впрямь умерла в возрасте двадцати двух лет и в гробу была похожа на собственную бабку.)

* * *
        ...Человек без имени. В сердце его - жажда мести; в мозгу - выжженное клеймо оскорбления. Нет у него ничего, кроме дороги из темноты в темноту. Его путеводная звезда - черная дыра. Его защита - пустота, неверие, безнадежность. Его оружие - проклятие и холодная ярость. В его воспоминаниях - предательство, убившее в нем любовь и радость жизни. Он идет, одинаково безразличный к молитвам и богохульствам, идет, попирая слабых, презирая добро и сострадание. О нем шепчутся бродяги, сойдясь у своих костров, и каждый знает, что преследуем его незримой тенью. Этот сонм теней кружит, кружит, затмевая луну, засыпая ее пеплом, сгущаясь в стаи нетопырей, проливаясь каплями ледяного дождя, вползая в легкие отравленным дымом, разъедая глаза, заволакивая будущее тяжелым туманом обреченности...
        Он - раб темноты. Если он выйдет на свет, он исчезнет, потому что, может быть, и сам есть отброшенная тень. Он не живой, но и не мертвец. Он - воплощение многократно отраженного, повторяемого, угасающего бытия. Жизнь, постепенно глохнущая в промежутке между взрывом творения и тишиной. Среди возвращенных таких, как он, называют сцейравами или эхо-существами. Можно ли убить эхо? Не думаю - во всяком случае, сцейравы будут существовать, пока существуют туннели времени. При всем том они до сих пор очень сильны. Какой же была их сила в древности, когда Его проклятие только начинало работать?
        Слабеет эхо, но не слабеет зло.

* * *
        На сцейраве была майка с надписью «Ugly Kid Joe», черные кожаные штаны и байкерская куртка, а также тяжелые ботинки с высокой шнуровкой. Длинные волосы собраны в «конский хвост». На внешней стороне правой кисти темнела татуировка
«Посланник Иисуса», что, на мой взгляд, соответствовало истине, ибо разве не был он лучшим доказательством Его существования?
        Справа раздался какой-то звук. Повернув голову, я увидел размалеванную шлюху с фиолетовыми веками и губами, одетую под стать сцейраву, которая с детским азартом рылась в витрине с драгоценностями. Мое появление не произвело на нее особого впечатления. Она только окинула меня молниеносным взглядом. Нацепив себе на запястья по паре золотых браслетов, она спросила у сцейрава капризным голоском:
        - Можно, я возьму это?
        Тот благосклонно кивнул, глядя на нее так, будто был папашей, который иногда жалел о том, что не заставил неведомую мамашу сделать аборт. Зато получилось дитя, которому трудно было в чем-либо отказать.
        Наконец сцейрав вспомнил и обо мне.
        - Извини,- сказал он, повернув голову и отхлебнув пива из бутылки.- Кажется, я убил твоего слингера. Он начал задавать дурацкие вопросы... Почему молчишь?
        - Не хочу задавать дурацких вопросов.
        - Думаешь, это тебе поможет?
        - Вау!- его новая подруга издала восхищенное повизгивание. В руках она держала усыпанный фальшивыми бриллиантами ошейник Анубиса.
        - Возьми себе,- лениво разрешил сцейрав.- И заткнись на пару минут. Пожалуйста.- Он снова смотрел на меня.- Я называю ее просто Дырка. Как зовут тебя, она все равно забудет.
        На самом деле я знал, что сцейрав и сам не помнит моего имени. Он вообще не запоминал имен. Его память была перегружена, и если бы мозг действительно смахивал на компьютер, как полагают некоторые придурки, сцейрав уже давно сидел бы в психушке со светящейся надписью на лбу «Disk full».
        Видно было, что в понятливости Дырке не откажешь. Она надулась, но по крайней мере держала свою накрашенную пасть закрытой. При всем желании я не мог сказать, что пришел в восторг от этого знакомства.
        Сцейрав покрутил на пальце перстень одного из Антипап. Вот тут алмаз был настоящим и сверкал, как глаз вурдалака в ночи.
        - Слушай, дружище, ты не знаешь, зачем это всем вдруг понадобилась Клетка?
        - Не имею понятия. Лично я хочу выкупить одну жизнь.
        - Ты явно продешевил, приятель. Шикльгрубер брал гораздо дороже.
        - И где он теперь?
        Сцейрав расхохотался, как будто я выдал нечто чрезвычайно остроумное. Потом заметил цинично:
        - Все там будем. Не правда ли?
        Он прекрасно знал, что не все. Поэтому я предпочел промолчать. Возможно, сцейрав намеренно проговорился или вводил меня в заблуждение, когда дал понять, что охота за Клеткой приобрела массовый характер. Но если он не врал, то я еще мог потрепыхаться. Даже очень могущественные силы, приходящие в столкновение, случается, нейтрализуют друг друга. И тут важно оставаться в точке покоя. Попасть в глаз урагана и затаиться, пока угроза не миновала.
        Ясное дело, краем глаза я тщательно изучал интерьер галереи. Клетки не было в пределах видимости, но это ничего не значило. Спрашивать напрямую, кому она теперь принадлежит, я опасался - мне совсем не хотелось провести остаток вечности в виде порошка, пересыпаясь из колбы в колбу в часах сцейрава. Довольно скучное занятие, верно?
        - Ее здесь нет, приятель.- Он угадал мои мысли или прочел их - в конце концов за две тысячи лет можно было научиться этому нехитрому фокусу.
        - Жаль.
        - Это все, что ты можешь сказать?
        Он загонял меня в угол. Я стоял на очень тонком льду. Задавать вопросы или молчать было одинаково рискованно. Впрочем, в подобной ситуации я не видел ничего необычного. Удивительно другое: неужели сцейраву еще не осточертели подобные игры?
        - Ну, я мог бы спросить, где она.
        - Ну, я мог бы ответить, что тут попахивает извлечением .
        - Тогда мне придется смириться с проигрышем.
        - Это не покер, братец,- сказал он почти ласково.
        Я вздохнул.
        - Что я должен делать?
        - Вот. Наконец-то конкретный базар. Ты слышала, Дырка?
        К той минуте подруга сцейрава уже успела распотрошить витрину, где было выставлено холодное оружие. Меч в ее руках выглядел отнюдь не сувениром. А клинок терся о воздух, издавая опасный шепот.
        Двойники есть не только у людей. Двойник этого меча узнал когда-то вкус моей крови. Одна из «монет» напоминала о нем. Двойники перемещались сквозь время, преследуя недобитую жертву.
        Вместо ответа Дырка сделала стремительное и совершенное движение, нанося горизонтальный удар. Меч разрубил пополам длинную зажженную свечу. Пламя даже не дрогнуло.
        - Я не вижу, чем могу быть полезен,- произнес я.- Особенно на таком фоне.
        - Не скажи, приятель, у каждого свои таланты. Придется тебе поработать крысоловом.
        Ах, вот оно что. До меня доходили слухи о какой-то сделке между сцейравом и Черным Аббатом. Уж и не знаю, кто кому поставлял «сырье». Конечно, ничьи сведения не могли претендовать на точность в делах подобного рода. Отказываться было бессмысленно. Тот, кто видел, к чему сцейравы принуждают мертвых, предпочтет выполнить любую их «просьбу», пока душа еще не разлучена с телом. Я невольно подумал о Дырке. Я не удивился бы, окажись она таолой, но чтобы сказать наверняка, надо было приложить ухо к ее груди.
        - Разумеется, всякая работа должна быть оплачена,- продолжал сцейрав, предвосхищая мои «дурацкие» вопросы.- Кстати, мне дадут знать, если Клетка
        выпадет снова. Я буду держать тебя в курсе.
        Утешил. Она могла, как он выразился, «выпасть» через миллион лет. Не исключено, что сцейрав дождется. Я - нет.
        - Крысолову нужна приманка,- напомнил я.
        Мои слова были проигнорированы.
        - Значит, договорились. Вот и славненько. Дырка, нам пора.- Сцейрав поднялся и направился к выходу.- Оставь это,- приказал он по пути таким тоном, что Дырка, решившая прихватить с собой полуметровое серебряное распятие, безропотно подчинилась. Правда, от злости она пнула деревянную фигуру чернокожего раба с опахалом. Та с грохотом упала на пол. Сцейрав, который, видимо, не оценил ее своеобразное чувство юмора, даже не поморщился. Лежащая фигура напоминала обгоревший в костре и уменьшившийся в размерах труп еретика.
        Прежде чем последовать за сцейравом, я совершил круг почета по галерее в смехотворной надежде обнаружить подсказку, которая могла быть закодирована в чем угодно. Я даже не побрезговал и осмотрел пивную бутылку, оставленную сцейравом на столе. На ней были видны отпечатки его пальцев и фрагментов ладони - безо всяких узоров и линий. А чтобы обследовать сотни безделушек, перелапанных Дыркой, потребовалось бы не меньше часа.
        С улицы донесся тихий смешок сцейрава. Я слышал его удивительно отчетливо, будто звук передавался по трубе.
        - Эй, приятель, ты все еще рассчитываешь проскочить на красный свет?
        Я не нашелся что ответить. Выйдя наружу, я вдохнул черный воздух ночи. Сцейрав оседлал мотоцикл. Он сдернул резинку, и его длинные волосы развевались на ледяном ветру. Дырка уселась сзади, задрав ноги ему на бедра. Судя по всему, ей тоже не было холодно. Двигатель взревел, издавая ровный матерый стук. Сцейрав врубил музыку и отчалил на своем двухколесном «Титанике» под звуки старой песни
«Слишком стар для рок-н-ролла, слишком молод, чтобы умереть».
        И тут я понял, что мерзавец так и не сказал мне, где раздобыть приманку для двуногих крыс. Но, как выяснилось чуть позже, приманка и не понадобилась.

* * *
        Извлечение…
        Извлечь что-либо означало оставить незарастающую рану в пространстве-времени. Лакуну, в которой до скончания веков будут бесследно исчезать существа и предметы. Вентиляционное отверстие, через которое медленно вытекает этот зыбкий мираж, зовущийся миром, этот дым грез - а кроме него, у большинства из нас ничего нет. И если мы только клиенты в огромной опиумной курильне, значит, кто-нибудь должен готовить трубки. И поставлять зелье. Курильщик со стажем не способен делать все это сам. Он лежит на развалинах будущих царств, он слушает эхо чужих сновидений, и голоса рыб, и шорохи грома в ночи, он смотрит в разбитые зеркала в поисках потерянного образа, и на циферблат без стрелок в поисках утраченного времени, и на корабли, бороздящие лунные моря; на его губах - пена дождей, на коже - следы невидимых лучей атомного солнца; он складывает из бумаги и посылает в запредельность почтовых голубей, он гладит угасшую страсть, он бросает консервные банки с берегов своего необитаемого одиночества в бездонный океан любви. У его отчуждения миллионы молчаливых свидетелей. Они курят свои трубки.
        Я им завидую.
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        Отоспавшись в номере отеля, я решил отправиться к океану. Шесть часов за рулем - и все для чего? Чтобы услышать голос вечности в рокоте волн и приговор времени в криках чаек. Чтобы смотреть на закатные облака и считать в небе души погибших моряков...
        Но вначале был день - пасмурный, серо-коричневый; и чем ближе к океану, тем более сырым становилось дыхание ветра. Когда же я наконец очутился на берегу, вся суша с человеческими городами вдруг показалась мне только одной из бесчисленных причуд Соляриса.
        Потом, ближе к ночи, тучи рассеялись. Ветер резал, как скальпель. От холода наступила алмазная ясность рассудка. Мироздание потряхивало гроздьями звезд, словно покрытая блестками черная танцовщица.
        Я достал из багажника складной столик и шезлонг. Я сидел на каменистом пляже в трех метрах от кромки прибоя, ел бутерброды с ветчиной и пил красное вино. Едва ли не лучший ужин в моей жизни. Ночь обнимала меня, как женщина. Я снова убедился: ничто не принадлежит нам на этой Земле ни единой секунды. Любое
«владение» - самообман. Органы чувств - беспринципные посредники, продающие пустоту дикарям-фетишистам.
        Горек наш жребий. Все, что мы можем, это плыть по течению или против него. Можно, конечно, плыть и поперек, но другого берега все равно не достигнешь, потому что его не существует. В любом случае течение несет в океан небытия, о котором известно только одно - он находится по другую сторону упований. И значит, живешь лишь до тех пор, пока ощущаешь сопротивление своему нехитрому желанию прожить подольше.
        Я оказался на пороге пустоты. Все следы были стерты, все нити оборваны, все старания напрасны. Передо мной открылся космос без единой звезды - чудовищная бесконечность, равная нулю. Черная, как платье невесты. Подлинная, как ложь. Мертвая, как ДНК. Эфемерная, как свинцовый саркофаг. Бессмысленная, как знак препинания.
        ...Звезд было столько, что я чувствовал себя единственным посетителем планетария, вдобавок не заплатившим за билет. Исчезали тени. Я глотал упругий воздух со звездной присыпкой.
        Приближение посторонних не стало для меня неожиданностью. Я знал, что настоящий праздник должен быть испорчен, а это был праздник одиночества. Повернув голову, я увидел три силуэта. Они брели по пляжу в мою сторону, огибая вытащенные на берег и перевернутые лодки. Двое мужчин и женщина. Босые. В джинсах. Волосы бились на ветру, как сломанные крылья. Сначала я принял этих троих за хиппи, но люди-цветы давно засохли и хранятся в государственных гербариях. Наступило время крыс.
        Я был далек от мысли, что Лидия натравила на меня слингеров - или слингера, который вполне способен контролировать несколько тел одновременно. Скорее она исполнила бы свою угрозу. Терпение таолы бесконечно. Она будет ждать, пока сохраняется хотя бы мизерный шанс заполучить Клетку. Но ее ожидание пассивным не назовешь. Она могла добавить к моему сроку пребывания в аду еще пару столетий.
        Так что трое ангонов были вроде шавок, которые своим лаем указывают охотнику путь к добыче. Я знаю о них все. Потому что сам когда-то охотился с ними.

* * *
        Глупцы утверждают, что бессмертие обесценило бы жизнь. Хочется думать, что этим они только пытаются себя утешить. Их умозрительные рассуждения смехотворны. Я знаю: тот, кто придумал «тоску вечных», ошибался. Все обстоит как раз наоборот: чертовски обидно лишиться половины вечности. А кроме старости и «естественной» смерти, существуют другие способы умереть. Убийство. Самоубийство. Несчастный случай. Хотя после того как тебе исполняется лет эдак триста, начинаешь понимать, что любая случайность - это всего лишь хорошо замаскированная неизбежность.

* * *
        Воспоминания - пытка, которая всегда со мной. Вот одно из них - воспоминание о будущем.
        Ночь клубится за окнами моего замка. Звезды смешаны с пылью. Города лежат в развалинах. Природа постепенно возвращает себе утраченное.
        Там, внизу, еще бродят такие, как я. Дети Мафусаила. Крестники Агасфера. Братья Мельмота Скитальца… Кое-кто из них по-прежнему предпочитает дикую охоту, но дичи явно не хватает. Другие пытаются содержать в своих феодах искусственно выращенных доноров. Лично у меня достаточный вклад в Банке Крови, чтобы не беспокоиться о плоти, когда приходит время очередного преображения. То есть вообще ни о чем не беспокоиться.
        Я посвятил жизнь искусству. Нет-нет, я не творец. Ни в коем случае. И не хотел бы им быть. Хотя по молодости и по глупости подарил вечность двоим. Или троим. И
        ей , конечно. Она до сих пор живет в замке Эмпайр Стейт Билдинг. Далеко. На другом берегу океана. И, поскольку кораблей уже не существует, это значит - все равно что на другой планете. Я не видел ее больше четверти тысячелетия и, наверное, не увижу. Я не скучаю.
        Однако молодость прошла. Прошла и любовь. А красота осталась в моей памяти.
        За минувшие века многие истины подверглись своеобразной инверсии. Для меня слова
«жизнь слишком длинна, искусство преходяще» - не пустая фраза. И мне приходится думать о том, как сохранить слишком хрупкие творения человеческого гения. Откровенно говоря, хранитель из меня никудышний. Может быть, потому, что я не верю в существование «бесценных» сокровищ.
        Тем не менее моя коллекция огромна - слава богу, теперь на Земле для всего хватает места. Многие экземпляры уникальны. А многие превратились в безделушки, в буквальном смысле не выдержав проверки временем. Моим временем. А чьим же еще? Здесь нет других ценителей, кроме меня.
        С возрастом меняется восприятие. И чем дольше я живу, тем больше шелухи осыпается с раскрашенных идолов, взвесь суеты отстаивается, ненужное выпадает в осадок, наступает кристальная прозрачность, незамутненность, чистота, равнозначная пустоте. Я начинаю догадываться, что когда-нибудь вообще ничего не останется. Но не скоро... Хотя мне самому интересно, чем я займусь, освободившись от этого бремени.
        Искусство - законсервированные иллюзии. А я - ходячая могила иллюзий. Надо только решить, что делать со всей этой грандиозной свалкой. Правда, обретенная вечность породила новые иллюзии, неизвестные тем, кто творил в старину. С ними я сражался в одиночку. Этой борьбе помогло мое безверие. И, кроме того, вся философия, рассматриваемая сквозь призму бессмертия, оказалась никчемной.
        Зато теперь есть что выставить на продажу. Выбор огромен - на любой вкус. Предложение намного превышает спрос. Я едва ли не последний на планете торговец антиквариатом. Иногда - очень редко - ко мне приходят, чтобы развлечься, приобрести подарок, зелье или лекарство от тоски. Кто-то излечивается. Кто-то исчезает. Кто-то становится наркоманом и возвращается снова и снова.
        Но однажды всему наступит конец. Живопись гибнет стремительно. Когда я прохожу мимо полуистлевших холстов, они кажутся мне потемневшими от времени зеркалами, которые уже ничего не отражают. Именно поэтому мои покупатели как правило не интересуются картинами - они не видят в них себя. Я даже не пытаюсь предотвратить тление. Реставрация безнадежно искажает первоначальный замысел, да и хороших реставраторов давно нет в живых.
        Нет и живой музыки. Но лучшее хранится в моей памяти. Я умею читать ноты и могу представить себе феерию звуков оркестра. Рок и джаз в этом смысле утрачены навсегда.
        Театр мертв уже много столетий. Если, конечно, не принимать во внимание потуги некоторых феодалов-извращенцев, создающих труппы из доноров. Иногда они покупают у меня отпечатанные на бумаге сборники древних пьес и тешат себя жалким кривлянием дилетантов, пытающихся во что бы то ни стало продлить свое жалкое существование. Это даже не смешно.
        Истории - другое дело. Они забавны, на чем бы ни были записаны. И забавнее всего наша мифическая история, составленная из кусочков, в каждом из которых очень мало правды. Но сложенные вместе, фрагменты создают некую мозаику. Ее надо рассматривать издалека - тогда сквозь пелену лжи внезапно проступает то, чего не в силах исказить неуемная человеческая фантазия.
        Мое прошлое - одна из таких историй.

* * *
        ...Из двух ангонов-мужчин один выглядел моложе на целую жизнь, и в заднем кармане у него был нож. Женщина таскала отметину порока, как сделанную в молодости татуировку. Когда они приблизились, не утруждая себя приветствиями, и заключили меня в треугольник, словно недоношенного дьявола, запахло гниющими водорослями. Ангон, похожий на утопленника, спросил:
        - Который час?
        - Без четверти одиннадцать,- ответил я, не претендуя на точность, потому что время на этом берегу казалось чем-то вроде шепота немого.
        Тем не менее второй ангон поднес к глазам руку, к запястью которой был пристегнут «ролекс», стоивший целое состояние, и сообщил:
        - Ты обманул нас на двенадцать минут. Какого хрена, папаша?
        Я пожал плечами и налил вина в бокал. Женщина облизнулась. У нее был такой длинный язык, что она запросто могла бы прихлопнуть им муху у себя на лбу.
        Поднеся бокал ко рту, я ощутил специфический запах. Где-то по пути вино превратилось в кровь, и я едва не сделал большой глоток. Это был бы их обряд причащения. Вдобавок кровь оказалось заражена.
        Старший на вид ангон захохотал. Я смотрел на него с нескрываемым презрением. Этому сопляку было, вероятно, лет двести, но ума он набрался не больше чем на сотню. Я выплеснул содержимое бокала ему в рожу.
        Звезды, кровь и абсурд наших нескончаемых войн. Об этой минуте можно было бы написать целую книгу...
        Стремясь выжать из момента максимум, я продолжал движение. Кожа женщины-хамелеона стала темной, как у негритянки. Она почти слилась с ночью. Изящное изделие из хрусталя разбилось о ее челюсть. Через мгновение я собирался перерезать глотку самому опасному из ангонов, однако ножка бокала раздробилась в моем кулаке на мельчайшие осколки.
        Этот тип только выглядел моложе. Во всяком случае, он успел кое-чему научиться и умел не только разрушать ультразвуком зеркала. Я понял, что против троих у меня маловато шансов. Вот когда начинаешь жалеть о потерянном слингере. Любой нож в руке убийцы автоматически становится ритуальным. Все живые существа делятся на жрецов и жертв. Это единственная заслуживающая внимания классификация.
        Приближаясь к моему горлу, лезвие блеснуло, как осколок Луны. Я приготовился к тому, что казалось неизбежным. С одной стороны, я ожидал боли - но не смехотворной щекотки в момент проникновения, а чудовищной пытки, которой сопровождается возвращение . С другой стороны, я был бы почти благодарен тем, кто избавил бы меня от этого. И если бы ангоны довели до конца то, для чего их послали, я обрел бы покой.
        Однако времени на расчленение у них не осталось. Времени не хватило даже на разящий удар. Клинок прошелестел в трех сантиметрах от моего подбородка. Ангон вдруг вспыхнул - весь, целиком, будто облитый бензином. Но бензином тут и не пахло.
        Я сделал шаг в сторону. Двухметровый факел рухнул на то место, где я только что стоял, и превратился в костер. В течение нескольких мгновений, пока глаза адаптировались к свету, слишком яркое пламя мешало мне как следует рассмотреть происходящее. Когда ангоны превращаются в пепел, они делают это молча.
        Голова «утопленника» стала похожа на шаровую молнию. Как выяснилось, обе руки представляли собой замаскированное холодное оружие - теперь обнажились клинки, спрятанные прежде под кожей, края которой были небрежно сшиты. Ни один из сделанных вслепую выпадов в мою сторону не достиг цели. Чуть позже ангон уже напоминал нелепое обгоревшее дерево, снабженное бесполезными молниеотводами.
        Дольше продержалась женщина-хамелеон. Я недооценил ее. Она могла бы спастись, но напала из мертвой зоны. Ангоны не способны на самопожертвование; это было стопроцентное манипулирование. Я почувствовал, как вокруг моей шеи захлестнулось нечто смахивающее на влажную веревку. Петля тут же затянулась, глубоко врезавшись в кожу. Мои пальцы соскальзывали с упругих и гладких колец. Это была самая необычная удавка из всех, которыми меня когда-либо пытались душить.
        В зрачки хлынул клубящийся мрак, похожий на чернильные выбросы осьминога. Когда в нем засияли багровые созвездия смерти, петля внезапно ослабла, и я ощутил себя сдавленным между двумя вибрирующими листами металла - они не пускали меня ни вперед, ни назад, будто двойные запертые двери на некоей границе, которую мне не суждено было перейти. Это продолжалось изматывающе долго по моему субъективному времени, но в мире, где шла охота за Клеткой Велиара, минула всего лишь пара секунд.
        Вместе с горячим воздухом я вдохнул пепел. Кислота и горечь заполнили рот. Жаром обдало затылок - мне показалось, что сейчас вспыхнут мои волосы. На шее болтался тяжелый «галстук». К счастью, это был не мой язык.
        Я обернулся - на меня надвигалась разинутая пасть, как черное солнце, окруженное ослепительными протуберанцами. Из нее торчало нечто имевшее много общего со щупальцем. Запах был ужасающий - гарь, мертвечина, паленый волос... Я отшатнулся, однако женщина-хамелеон держала крепко и вдобавок попыталась заключить меня в свои раскаленные объятия. У меня возникло впечатление, что я, спотыкнувшись, падаю в открытую топку.
        Между нами промелькнула стремительная рука, хотя ее движение скорее было похоже на взмах птичьего крыла. Обугливающийся ангон отвалился от меня, как мешок. Перерубленный язык соскользнул на камни пляжа подобно дохлой змее.
        Боковым зрением я заметил выступившую у меня из-за спины массивную фигуру. Мне не нужно было теряться в догадках, кому я обязан сегодняшним фейерверком, а главным образом тем, что избежал гибели. Этот прекрасный старый кинжал работы Митиано, этот взгляд фанатика, эти стальные глаза, эти пугающие шрамы, эта улыбка палача, абсолютно уверенного в справедливости и неотвратимости наказания, могли принадлежать только одному человеку.
        Как всегда, он явился неожиданно.
        Теперь мне оставалось решить, не означало ли спасение всего лишь недолгую отсрочку.

* * *
        Когда отец Хаммер улыбался, никому из его собеседников веселее не становилось. Ничто не выдавало в нем священника. Имевший телосложение и подготовку многоборца, реакцию хоккейного вратаря и лицо профессионального боксера, предпочитавший носить джинсы, свободные куртки и тяжелые ботинки армейского образца, отлично владевший многими видами оружия и водивший автомобили с мастерством опытного гонщика, неравнодушный к выпивке, он мог показаться кем угодно: вышибалой, авантюристом, наемником, гангстером - только не тем, кем являлся на самом деле. Злопыхатели поговаривали, что его отношение к женскому полу было далеким от предписываемого церковными канонами. Некоторые не верили, что имеют неприятности с попом, до тех пор, пока он не начинал читать над ними отходную молитву.
        У него была редкая профессия. Возможно, единственная в своем роде. Отец Хаммер возвращал Церкви утраченные реликвии. Подозреваю, что он получал прямые приказы из Ватикана. В его распоряжении были практически неограниченные средства. Он знал лично всех сколько-нибудь серьезных антикваров. Не менее обширными были его связи в уголовном мире. Я совершенно уверен, что отец Хаммер не брезговал никакими средствами на пути к цели и давно сделал выбор между револьвером и проповедью. Его опасались едва ли не больше, чем посмертного воздаяния. Несколько раз на него организовывали покушения - мне достоверно известно о четырех неудавшихся попытках. Вероятно, их было намного больше. Для кого-то он оставался костью в горле, а для некоторых стал ангелом смерти. Обычному человеку его способности и впрямь могли показаться сверхъестественными. Кое-кто считал его пироманьяком, но я думаю, что он действительно был в некотором смысле орудием Божьей воли.
        У меня лично он покупал лишь раз. Я назначил символическую цену за ларец с мощами одного святого, ибо понимал, что благосклонность отца Хаммера стоит гораздо дороже.

* * *
        Священник подошел к столику, взял початую бутылку и бросил взгляд на этикетку. Видимо, мой выбор не оскорбил его изысканного вкуса, да и отсутствие бокала не стало помехой. Хаммер хлебал прямо из горлышка, осушив бутылку в два-три глотка.
        Тем временем ветер уже развеивал над океаном пепел ангонов. Снова воцарились звездные сумерки, наполненные мерным рокотом прибоя.
        Наверное, даже круглый идиот не посчитал бы появление Хаммера случайностью. Вопрос о том, зачем святому отцу понадобилась Клетка, относился к разряду запрещенных. Я не добьюсь ответа, пока он сам не захочет сказать, а он крайне редко делился информацией. Его верность Церкви была безграничной. Хаммера сравнивали с псом. Пожалуй, это не вполне верно. Псом управляет инстинкт. Чем руководствовался охотник за реликвиями, знал только его исповедник - если Хаммер вообще когда-либо нуждался в исповеднике, в чем я сомневаюсь. Возможно, исповедь была для него всего лишь неизбежной формальностью, одним из правил игры.
        - Спасибо,- прохрипел я, усиленно массируя шею, и достал из машины еще одну бутылку. Самое меньшее, что я мог сделать для Хаммера, это угостить его хорошим вином. При этом я был уверен, что ему в высшей степени начхать на мою благодарность.
        - Не за что, сын мой,- осклабился он и вонзил штопор в пробку.- Ты выбрал не самое удачное место для пикника. Впрочем,- он сделал жест, обозначавший все окружающее,- тут довольно романтично. Для завершенности картины не хватает только женщины. Надеюсь, ты не прячешь труп в багажнике?
        Я пристально уставился на него, гадая, знает ли он о Марии, а если знает, то на что намекает. Кроме внушительных мускулов, Хаммер обладал мозгами иезуита и владел собой не хуже игрока в покер. Вот и сейчас его лицо осталось непроницаемым, как переплет Библии.
        - Я приехал один,- сообщил я на всякий случай.
        - Приятно слышать. Значит, никто не пострадал, слава Тебе, Господи.- Он поправил под курткой кобуру таким же привычным движением, каким другой священник на его месте перекрестился бы.
        - Кое-кто пострадал,- заметил я как бы вскользь.
        - Только праведники могут чувствовать себя в полной безопасности,- назидательно произнес Хаммер, и, судя по все той же его циничной ухмылке, таких счастливчиков он встречал не много.
        Его утверждение было более чем спорным, однако меня не занимала беседа на отвлеченную тему.
        - Патер, не будет ли слишком большой дерзостью с моей стороны спросить, что вам от меня нужно?
        - Того, что мне нужно, у тебя нет,- отрезал Хаммер, после чего еще примерно четверть литра отличного вина исчезло в его глотке.
        - В таком случае мне пора.- Я сделал шаг по направлению к машине.
        - Но из этого не следует,- возвысил голос Хаммер,- что мне не нужен ты сам.
        - Большая честь для меня. Чем же может быть полезна Святой Церкви моя скромная персона?
        - Не прикидывайся дураком, сын мой. Кое-что должно умирать вместе с нами, но как быть, если имеешь дело с ходячим доказательством существования эликсира бессмертия?- Он подмигнул мне, и я понял, что опровержения бессмысленны.- Ладно, я готов хранить пока нашу маленькую тайну во имя того, чтобы тебя не сделали подопытным кроликом. В подобном качестве ты будешь абсолютно бесполезен для меня лично и даже вреден, если иметь в виду теологические аспекты.
        - Держу пари, кое-кто из приоров дорого дал бы за то, чтобы отложить встречу на небесах.
        - Это их проблемы. Господь назначает время. Если ты избран, значит, такова Его воля. Отныне я буду сопровождать тебя повсюду. И когда мы найдем Клетку, я сделаю то, что должен сделать.
        Я недолго колебался. Хаммер был бы неплохой заменой слингеру. Не вполне равноценной, но все же... Я оказался не в том положении, чтобы торговаться или диктовать свои условия. Не исключено, что для Хаммера я был всего лишь единственным следом, ведущим к Велиару. Он сказал «сопровождать», а не
«охранять». И какая же роль уготована мне? Используя меня, Хаммер выставлял над бруствером каску, чтобы обнаружить местонахождение вражеского снайпера. Иначе говоря, это была старая, как мир, игра - кто кого первым поимеет. Игра без правил, от которой чаще всего нельзя отказаться.
        Я никогда и не отказывался.
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        - Есть идеи?- спросил Хаммер, разворачивая свой мордастый внедорожник, на ветровом стекле которого красовалась наклейка «Духовенство», в сторону города.
        Я уже прикидывал, не натравить ли охотника за реликвиями на сцейрава и что из этого получится. Тут ведь как бывает: посеешь воздушный поцелуй - пожнешь бурю столетия. Моя задача осложнялась тем, что я не знал, с какого момента Хаммер начал следить за мной.
        - Хорошая у тебя машина. Мощная,- заметил я одобрительно, глядя, как моя собственная, брошенная на берегу с открытым багажником, коллапсирует в зеркале заднего вида.
        Он оттопырил нижнюю губу. Никто не приходит в восторг, когда его вопросы пропускают мимо ушей. Однако дразнить Хаммера опаснее, чем любого другого - есть риск заранее узнать, что испытывают навеки проклятые грешники в аду. Но я, хоть убей, не видел ни одного крысиного хвоста, за который можно было бы ухватиться.
        Патер включил так называемую музыку - что-то очень громкое и очень тяжелое. Вой и хрипы свиней, запертых в кузнечном цехе. Никогда мне не нравился этот дерьмовый индустриальный рок. Проболтавшись в звуковой метели минут пять, я готов был выброситься под колеса на полном ходу. Хаммер покончил со звуковой терапией, ткнув пальцем в клавишу, и повторил свой вопрос с теми же интонациями.
        - Как насчет Пурпурной Леди?- предложил я, морщась от нахлынувшей головной боли.
        - Неплохо для начала.- Похоже, Хаммер понимал мои затруднения и решил, что давить сильнее бессмысленно, иначе можно забрызгать дерьмом джинсы.
        Тем не менее я заподозрил неладное. Он мог бы посетить Леди и без меня. А если для этого ему понадобился напарник, значит, дело совсем плохо.
        Несмотря на свое бессмысленное прозвище, приобретенное еще в молодости, Пурпурная Леди действительно могла навести на след. К ее услугам прибегали большие и очень большие люди, стоявшие как по одну, так и по другую сторону закона. Лет тридцать назад она была обыкновенной девушкой по вызову, а теперь принадлежала к элите этого города. Леди уважали и даже немного побаивались - главным образом, из-за ее связей. Кроме того, она до сих пор оставалась красивой женщиной, но ее молодые любовники, как правило, плохо заканчивали, поэтому желающих подразнить судьбу становилось все меньше. Леди процветала, умело вложив капиталец, которым ее щедро наделила природа. Для своего необычного бизнеса она выбрала самую действенную рекламу - ничем и никем не подтвержденные слухи.
        О ее способностях ходили легенды, тем не менее, если бы не Хаммер, я обратился бы к ней в последнюю очередь. В моем деле шансов на успех было очень мало, и мне не хотелось подставлять Леди; я считал, что этот тонкий, хрупкий и непредсказуемый инструмент лучше использовать для иных целей. Время для него еще не настало. А может, и не настанет вовсе.
        Но Хаммер, как видно, избрал тактику наскока и, как говорится, взял быка за рога. Я знал, что, когда он прет напролом, его остановит только крупнокалиберная пуля в голову. Впрочем, кто же станет возражать, если бульдозер расчищает дорогу?
        Было еще одно незначительное препятствие, о котором я счел нужным упомянуть:
        - Насколько я понимаю, к ней не так просто попасть.
        Хаммер засмеялся тем неопределенным смехом, который может означать что угодно.
        - Не беспокойся, нас она примет. В любое время.
        С той секунды, когда он произнес это, я не поставил бы на Пурпурную Леди ни гроша. И правильно сделал бы.
        По пути между нами состоялся еще один короткий диалог.
        - Будь осторожнее с нею, приятель,- сказал Хаммер с усмешкой.- Она настоящая ведьма.
        - Тогда ее ждет костер.
        - Похоже, ты знаешь об этом не понаслышке.
        Он попал в точку. Спустя триста лет мне все еще порой снится запах . Запах горящей плоти. Как яд, разлитый в темноте. Которым неминуемо пропитываешься и капли которого уносишь с собой в новую явь.
        - По части костров мне далеко до вас, святой отец.
        - Именно поэтому я тебя предупредил.

* * *
        Некоторые еще при жизни оказываются внутри памятника. В данном случае это был памятник архитектуры. Сотня тонн метеоритного камня, упорядоченного в трех измерениях с претензией на непоколебимость. Нечто такое, что неплохо сохранится и через пару тысяч лет, если очередной космический бродяга не раскроит череп старушке Земле и взрыв не сдерет с нее скальп.
        Дом Пурпурной Леди, носивший одиозное название «Шамбала», находился в одном из лучших кварталов самого престижного и дорогого района. Насколько я знал, соседями Леди были, с одной стороны, мэр города, с другой - престарелая поп-звезда, все еще получавшая дивиденды со своей былой популярности благодаря ностальгирующим поклонникам. Из телевизионных сообщений я имел сведения о том, что звезда в это время года предпочитает греть старые кости где-то на южных островах. Мэр, похоже, сегодня не ждал гостей - сквозь оголившийся парк виднелись только размытые пятна фонарей на подъездной аллее.
        Снаружи дом Леди выглядел благородно и вполне благополучно. Казалось, ничто не может нарушить его покой - суета претит старости. Время слишком долго вилось вокруг и сплело защитный кокон. Кроме того, дому повезло с ближайшим окружением. Оно не нарушало цельности впечатления. Деньги липнут к деньгам.
        Итак, одна из бесчисленных ночей в хорошей пристойной компании. Тихий квартал - такой тихий, что, когда Хаммер заглушил двигатель, стало слышно, как где-то журчит фонтан. Преступления здесь случались еще реже, чем голодные обмороки, а спасателей вызывали разве что в случае пропажи любимой собачки.
        Пересекая тротуар, я чувствовал себя ангелом смерти, нанятым с испытательным сроком до первой ошибки. Ко всем моим злоключениям не хватало только проблем с полицией. Но моего новообретенного приятеля это, похоже, волновало меньше всего.
        Почти сразу стало ясно, что охранная система отключена. Телекамера казалась мертвее монокля, вставленного в пустую глазницу.
        Через калитку в кованых воротах мы беспрепятственно попали во двор, обогнули клумбу, ступая по шестиугольным плитам, а затем поднялись по семи ступеням к высокой и прочной на вид входной двери. Тут я пропустил Хаммера вперед. Он не возражал, взялся за бронзовую ручку и вошел первым.
        Огромный холл, залитый мягким светом, являл собой образец строгости и чистоты. Единственного слугу, который, по словам священника, постоянно жил в доме, мы обнаружили вскоре. Заглянув через приоткрытую стеклянную дверь в оранжерею, я увидел среди орхидей восковое ухо мертвеца.
        Хаммер достал из кобуры пистолет и вызвал кабину лифта. Судя по всему, он уже бывал в гостях у Леди и, вероятно, не один раз. На третий этаж мы взлетели мягко, как на седьмое небо.
        Из кабины Хаммер выдвигался с некоторыми предосторожностями. Его массивная фигура заслоняла мою, и меня это вполне устраивало.
        Коридор чем-то напоминал станцию метро. Не хватало самой малости - поездов и пассажиров. Я уже чуял острый запах бесплатного сыра. Мы начали обход.
        Светилось все, что могло светиться. Я словно попал на вечеринку в тот самый момент, когда внезапно исчезли гости... В другие времена и в других местах случалось, что роскошь - эта отвратительная спутница смехотворного человеческого тщеславия - заставляла мое сердце сжиматься от жалости. Хуже самой роскоши была только претензия на нее. Пурпурная Леди умудрилась втиснуть свой миниатюрный дворец где-то посередине.
        Каким-то образом здесь уживались тонкий вкус и вопиющая безвкусица, неисчерпаемая тайна подлинников и кичливая пустота подделок. Неслышно ступая по коврам, мы переходили из комнаты в комнату. На стенах тренажерного зала висели импрессионисты. У меня рябило в глазах. Счетчик в голове привычно щелкал, но вскоре в нем уже не хватало разрядов. Тут были вещи, которые никогда не появлялись на аукционах. Вещи, которые я видел в последний раз давным-давно. Двести, триста лет назад. Вещи, считавшиеся утраченными навсегда. Признаться, я такого не ожидал. Это было слишком дорого даже для Пурпурной Леди.
        Повсюду в этом немыслимом доме, напоминавшем запасник музея, где свалены в кучу без разбору всевозможные предметы, оставшиеся от человеческой цивилизации, шедевры соседствовали с безделушками. Меня не покидало ощущение, что либо это сделано специально, либо Леди просто не понимала, чем владеет. Последнее крайне сомнительно. Клетка Велиара могла бы затеряться тут, но мы с Хаммером, безусловно, нашли бы ее рано или поздно.
        Однако нужной нам Клетки уже не было. Это следовало из того, что мы увидели в спальне. Зато, в соответствии с хорошо уловимой черной иронией, под потолком на высоте нескольких метров висела открытая золотая птичья клетка. Открытая и пустая.
        Пурпурная Леди лежала на огромной кровати. Яркий свет безжалостно обливал обнаженную фигуру, словно вода на морозе. Уже скованная холодом смерти, она казалась бесконечно чуждой любовным утехам, хотя нечто подобное здесь, конечно, происходило несколько часов назад. Судя по разбросанным тут же предметам, назначение которых не вызывало сомнений, и следам высохшей спермы на темных простынях, Леди бурно проводила свою последнюю ночь. Пока кто-то - может быть, сам любовник - не сделал то, что сделал.
        У нее не было глаз. Ужасные провалы пустых глазниц зияли, как два туннеля, ведущих в адское место, средоточие осознанной жестокости - человеческий мозг. На груди Пурпурной Леди лежала мертвая птица, в клюве которой торчала карточка с надписью - вроде тех, что якобы содержат предсказание. Наклонившись, я прочел:
«Теперь я вижу не больше, чем все остальные».
        Возникал вопрос, где же теперь находятся глазные яблоки и с какой целью некто унес их с собой. Я точно знал, что это не просто извращенные сувениры. Им можно было найти гораздо более страшное применение.
        Убийца Леди изуродовал и птицу. Ей свернули шею, отрезали крылья и лапки. Я искал ответ в этом зверстве, как искал бы его в чем угодно - вплоть до частей тела Марии, если бы начал получать их по почте. То же и с декорациями, на которые убийце пришлось потратить определенное время. Например, пустая клетка, подвешенная на слишком толстой цепи. Она напоминала люстру, но не была источником света. Скорее уж символом освобождения. Птицу извлекли оттуда, чтобы убить. То, что вожделенная свобода смертельно опасна, не было для меня новостью.
        Я старался сохранить ясность мысли и холодный рассудок. Но внезапно меня пронзила сильнейшая боль утраты. Вселенная сделалась пустой, будто высосанное яйцо. И хотелось наполнить эту невыносимую пустоту хотя бы собственным тоскливым воем, чтобы тот вечно блуждал внутри подобно свету уже погасших звезд.
        Увидев мертвую Леди, я пытался разглядеть за этим убийством следующее - почти неминуемое,- словно смерть была ориентиром, отбрасывавшим тени в обе стороны, как непостижимая башня, освещенная одновременно солнцем и луной. И небосвод был расколот пополам, и сотни существ пересекали последнюю границу, и зловещая тайна пронизывала ткань ускользающего мира.
        Мария, Мария! Без тебя я медленно схожу с ума. Я уже настолько безумен, что неоднократно набирал номер твоего телефона в надежде, что все случившееся окажется дурным сном и я услышу твой голос, но слышал только гудки - как багровые вспышки отчаяния, как огни навсегда уходящего поезда, который увозит тебя, похищает внушенный любовью смысл бессмысленной жизни. Капли дождя становятся слезами моего сердца. Моя душа рвется к тебе, словно птица, еще недавно сидевшая в золотой клетке Пурпурной Леди,- птица, которая увидела промелькнувший за окном призрачный крылатый силуэт Свободы...
        Должно быть, что-то все-таки прорвалось наружу через тот гипсовый слепок, в который я давно превратил свое лицо. Хаммер как-то странно посмотрел на меня, а потом сказал:
        - Опоздали, приятель.
        Я сделал то, что доставило мне удовольствие. Развернулся и ударил попа в челюсть. Поздравил себя с тем, что он не успел закрыться и врезался затылком в стену. Но вырубить его мне не удалось, хотя я вложил в удар душу.
        Я ожидал, что он бросится в контратаку или слегка поджарит мой скальп, однако Хаммер выглядел скорее удивленным, чем рассерженным. Он удивил меня еще сильнее, когда внезапно расхохотался:
        - Так ты решил, что весь этот недешевый балаган устроен только ради тебя?! Ты льстишь себе, приятель. Начинай шевелить мозгами, иначе у нас возникнут настоящие проблемы.
        Похоже, этот толстокожий громила с лицензией на убийство, полученной при посредничестве высшей земной канцелярии от самого господа бога, совершенно искренне считал, что до сих пор мои проблемы были ненастоящими. Но сердиться на него и на его снисходительный тон было невозможно.
        ГЛАВА ВОСЬМАЯ
        Оставив позади пять, шесть, семь - а сколько их еще впереди?- обычных человеческих жизней, я, кажется, так и не научился жить. Что это - свидетельство распространенной глупости, недоразвитой души, затянувшейся старости, угнездившейся в неплохо сохранившемся теле, или... худшего из проклятий? Ибо чего стоит все прочее, если не было испытано главное? Чего стоит кожура без сока, поцелуй без любви, небеса без звезд, церковь без бога? Существовать, но не жить - как искупить это?
        Раньше я думал, что Мария однажды сделает то, чего не удавалось до нее никому. И мое вековое ожидание превратится в свершение, в обретение, в сиюминутность. Я тщетно надеялся. Всякий раз, когда я бывал с нею, мне не удавалось до конца изгнать из сознания призраки прошлого и видения будущего, не пришлось изведать пьянящий вкус остановленного мгновения, которое осветило бы наглухо запертую вечность, или, на худой конец, отбросило бы в нее свою непомерно разросшуюся тень. Да, пожалуй, абстрактно я имел перед собой неизведанную бесконечность и непознанную тайну времени. И чем дальше, тем все более сомнительным представляется мне этот багаж.
        Так вот, меня всегда тянуло к людям, которые умели жить. Я думал, что эта болезнь заразна, и рассчитывал подхватить от них инфекцию. Отец Хаммер, безусловно, умел жить. Чтобы убедиться в этом, не надо было наблюдать за ним в разных ситуациях,- достаточно просто находиться рядом. И гадать, что испытываешь, когда владеешь и распоряжаешься собственной душой? ничего не ценишь и легко получаешь все? пьешь жизнь стаканами и обнаруживаешь, что в твоей бутылке ничуть не убывает? презираешь любые привязанности и не знаешь отбоя от женщин, готовых на все? Это не искусство и не мудрость. Это счастливый билет лотереи, не имеющей отношения к сверхъестественному вмешательству. Улыбка природы, чередующей здоровых детей с выкидышами. Правда, здоровых очень мало...
        А пафос - последнее убежище ничтожеств.

* * *
        Когда мы подошли к воротам, во всем доме внезапно погас свет. От темного силуэта повеяло не трансцендентным откровением, а не понятой мною угрозой. И от этого я почувствовал себя обыгранным каким-то шулером. Усаживаясь в машину, я посмотрел на дом еще раз, пытаясь убедиться в простой вещи: большое черное сооружение сделалось всего лишь одной из бесчисленных гостиниц, где в эту ночь остановилась странствующая смерть.
        - Выпьем,- предложил Хаммер.- Что за гнилая погода!
        Глядя на него, я не мог поверить, что он живет, как большинство обывателей,- перемежая скуку с самообманом. И, конечно, он повидал на своем веку достаточно мертвецов, чтобы его настроение не испортилось при виде трупа Пурпурной Леди. Причиной того, что он решил выпить, действительно была сырая погода. Ветер носился вокруг, плясал, как свихнувшийся от одиночества учитель танцев в старом вымершем замке. Где-то выли сирены, завлекая оставшихся без моря моряков. Дождь был на редкость мелким и мерзким - словно кто-то брызгал в лицо ледяной водичкой, пытаясь вырвать меня из обморока.
        Через десять минут мы уже медленно ехали по улице Культурной революции. Хаммер высматривал открытый бар. Похоже, все здешние заведения были ему хорошо знакомы. В эту пору, на исходе ночи, город выглядел смертельно уставшим от проданных удовольствий и от себя самого. Он был полустерт, терял материальность в нарождающихся сумерках. Он существовал только в фальшивом блеске алчущих ночей, и превращался в бледный призрак с наступлением дня, когда им овладевала бесцветная убогая серость. И тогда даже самые шикарные витрины казались дешевыми косметическими средствами состарившейся проститутки, способной вызвать лишь жалость или презрение своими тщетными потугами вернуть утраченную молодость и красоту.
        Рядом со светящейся вывеской над дверью бара «Год обезьяны» была намалевана эта самая обезьяна. Возвращаясь мысленно на двенадцать, двадцать четыре, тридцать шесть (и так далее) лет назад, я вспоминал, что ничего хорошего в эти годы со мной не происходило. С другой стороны, я все еще был жив. И не знал, кем считать себя теперь, спустя несколько возвращений, одно из которых приходилось на год Змеи, другое на год Дракона. Благодаря третьему и четвертому я мог быть Собакой, а недавно сделался еще и Обезьяной. Что сказал бы какой-нибудь китайский астролог о подобном коктейле? Иногда я чувствую себя средоточием безумия во владениях рациональности, третьей координатой на плоской карте судьбы, дураком, придающим значение тому, что никогда не имело ни малейшей ценности.
        ...На двери бара была надпись «Открыто круглосуточно. Без выходных». Вероятно, посещение этого гуманного заведения кое-кому успешно заменяло визиты к психоаналитику. Да и стоила выпивка гораздо дешевле. Я легко мог вообразить себе ситуацию, когда бар оказывался на пути потенциальных самоубийц и только открытая дверь спасала от рокового шага. Определенно, этой ночью я позволил себе излишне сентиментальную прогулку по ноябрьской пустоши сердца. Но пора было возвращаться домой - в крепость циничной ублюдочности.
        Внутри заведение не представляло собой ничего особенного. Небольшое, погруженное в сумрак помещение, в котором кроме стойки, находившейся прямо напротив двери, нашлось место для семи или восьми столиков. Пожилой бармен читал иллюстрированный журнал; на экране телевизора маленькие желтокожие люди палили друг в друга из больших черных пистолетов. Чувства меры у режиссера не было; звук был приглушен до минимума, и оттого смерть выглядела немного карикатурно.
        На стене справа от входа висела взятая в рамку и стекло карта звездного неба из старинного атласа. На стену слева - наверное, для визуального равновесия - поместили большую репродукцию прилично написанной марины: парусник вел безнадежный бой с корсаром и уже лишился изрядной части такелажа.
        Довольно уютное местечко. Пока Хаммер разговаривал с барменом как с добрым знакомым, я выбрал угловой столик на двоих, уселся лицом к выходу и на всякий случай присмотрелся к женщине средних лет, которая сидела у окна. Перед ней стояли три кофейные чашки, большая рюмка, наполовину опустошенная бутылка водки, пепельница, пачка сигарет - из тех, что рекламируются небритым субъектом с печальным взглядом неизлечимо больного - вполне вероятно, раком легких. Женщина смотрела в окно, хотя не могла видеть ничего, кроме запотевшего стекла.
        Хаммер поставил на столик бутылку коньяку и две рюмки. Чуть позже бармен принес кофе и сигареты. Я попытался расслабиться, пока появилась такая возможность. Минут через десять, едва мы успели выпить по третьей, женщина встала и направилась к нашему столику. Опасности она не представляла - это была просто стареющая женщина. Но можно сказать иначе: это было воплощение всех мнимых и действительных обид, которые претерпел женский пол от мужчин на протяжении многих поколений. Она несла перед собой почти полную рюмку - несла очень аккуратно и, значит, была сильно пьяна. Я предвидел забавную сцену и не ошибся.
        Она подошла к нашему столику, остановилась напротив священника и процедила:
        - Ты сволочь, Хаммер.
        Тот, конечно, остался невозмутимым.
        - Ступай с миром, дочь моя.
        - Кстати, насчет нашей неродившейся дочери...- Разговаривала она вполне связно, хотя и с несколько тяжеловесной медлительностью.- Сейчас она уже могла быть...
        - Шлюхой, как и ее мамаша,- закончил Хаммер.
        Честно говоря, на вид она была не из таких, но это ничего не значило. Я повидал немало старых дев, которые не стали шлюхами только потому, что были слишком робкими. Трусливые курицы, не дождавшиеся своего петушка. Отсутствие благородства, пустые души, продажные сердца, жаждущие наслаждений телеса, которыми вполне мог воспользоваться украдкой какой-нибудь ловкач, если бы в свое время оказался поблизости...
        Однако этой женщине смелости было не занимать. В светлых, словно выцветших глазах застыло непонятное выражение. Морщины на узком лице обозначились четче, словно иероглифы времени, вырезанные по недоразумению на самом недолговечном материале.
        Мне показалось на мгновение, что она сейчас выплеснет ему в рожу содержимое своей рюмки, но после недолгих колебаний женщина решила употребить водку по прямому назначению. Она выпила ее, как воду,- не скривившись, и со стуком опустила рюмку на стол.
        Бармен равнодушно наблюдал за происходящим. В другое время я получил бы удовольствие. Любовь священника и шлюхи. Старое, но все еще пылающее оскорбление. Дешевый театрик жизни. Кое-что из его репертуара, возможно, годилось для сентиментальных романов, но большая часть - нет.
        Я пытался представить себе, каким был Хаммер лет двадцать назад: совсем молодой тогда пес Господень, призванный на незримую войну, которая непрерывно продолжается во всех умах, душах и постелях. Окончательных побед не бывает; отступления сменяются наступлениями, а молитва и холодный душ не всегда предохраняют от атак предельно изощренного врага. Я был уверен, что и с этой несчастной Хаммер не просто развлекался. Его добычей становились потерянные и уже мертвые души - единственные трофеи той бесконечной войны. И я мог только догадываться о том, какие жертвы приносились им во имя призрачных побед.
        Женщина уселась на стул, который отодвинула ногой от соседнего столика, и таким образом я оказался между нею и Хаммером на простреливаемой с обеих сторон высоте.
        - Убирайся,- бросил ей священник, словно она была назойливой попрошайкой, но она не обратила на это внимания.
        - А твой дружок тоже святоша?- спросила она, рассматривая меня в упор.- Наверное, такая же лицемерная, подлая, гнусная крыса, как и ты. А может, вы любовнички?- Она сделала неприличный жест и расхохоталась.
        Хаммер потягивал коньяк с олимпийским спокойствием, которое защищало его, как подушки безопасности. По-видимому, даже пьяная ощутила это и целиком сосредоточилась на мне.
        - На твоем месте я держалась бы от него подальше. Смерть - заразная штука.
        - Ну ты-то пока жива.
        - Только снаружи, голубок, только снаружи. Внутри я мертвее, чем лунная пыль. Это сделал он.- В ее голосе появились нотки, похожие на звуки, которые издает ноготь, скребущий по стеклу.- И его проклятая вера. Он хотел уберечь мою душу от дьявола только для того, чтобы забрать ее себе. Думаешь, есть разница? Ни хрена подобного. Он лишил меня сна, забрал силу жизни, отучил смеяться. Он забрал моего ребенка. Погубил мой талант...
        Хаммер засмеялся.
        - Эта идиотка считала себя певицей. Жаль, ты не слышал ее мяуканья...
        Вязкий, бессмысленный разговор окутывал нас, как гиблый туман. И не разговор даже - нескончаемая жалоба. Я не понимал, зачем Хаммер позволил этой пьянице болтать так долго. Может быть, для того, чтобы я тоже почувствовал себя дряхлеющим маразматиком, ведущим пустые беседы с кривыми зеркалами.
        Помню, когда мне перевалило за первую сотню, стало трудно воспринимать мир иначе чем сумасшедший дом, населенный опасными клоунами и злобными недоносками. Прошлое - резервуар с бетоном. Ловушка, из которой нет выхода. Если только раз этак в тридцать лет не вырезать себе раковые клетки памяти. Далеко не все способны на такую радикальную операцию.
        Когда-то я был молод, слеп и любил полное ничтожество. По-настоящему любил. Но ей не нужна была любовь. Эта дешевка простых кровей мечтала о золотой клетке. Даже сейчас, столетия спустя, я порой испытываю невыносимую горечь при мысли о том, что низкая тварь владела и играла моим сердцем. Все было: стихи, страсть, ревность, дуэли, пролитая кровь, худшая из измен - измена самому себе - ради того, чтобы удержать безмозглую птичку с ярким оперением. Порхающая мишура. И в конце - насмешка, которая обожгла каленым железом и оставила неизгладимый шрам. Я усвоил урок и с тех пор немедленно рвал с женщиной, если не находил в ней хотя бы капли благородства.
        ...Она продолжала рассказывать о своей загубленной жизни. Вполне возможно, молодой священник попался на известную удочку. Теперь он явно презирал ту, которая поносила и проклинала его.
        Запиликал мобильный телефон. Женщина замолкла на полуслове. У нее был такой вид, словно звонок раздался не в баре, а в гробнице фараона.
        Хаммер извлек аппарат из внутреннего кармана куртки и поднес к уху. Через несколько секунд передал его мне:
        - Это тебя.
        На дисплее вместо цифр было странное сочетание вертикальных и горизонтальных черточек, отдаленно напоминавшее схему лабиринта.
        Я сразу узнал голос Дырки. Он звучал одновременно капризно и нагло.
        - Папочка велел передать, чтобы ты поторопился. Ему нужны двое к завтрашнему вечеру.
        - Я хочу поговорить с ним самим.
        - Не получится. Он занят. У него клиент.
        - Тогда пусть найдет время сообщить мне насчет приманки.
        Дырка издевательски захихикала.
        - Не дуй в пылесос, дедуля. У нас с тобой свидание. Сегодня в полдень. Знаешь старый аэродром на юго-востоке? Там все и получишь. Не опаздывай, а то папочка найдет кого-нибудь другого.
        Вместо сигнала отбоя раздался оглушительный треск. Затем - тишина.
        Я отдал аппарат Хаммеру. У меня не было версий относительно того, что могло связывать священника и сцейрава. А если ничего? Тогда так: Хаммер продолжал высматривать рыбку в мутной воде. И поскольку водоем был размером с медный тазик, я не сомневался, что рано или поздно он схватит ее за жабры.
        Значит, еще двое. Черт возьми, я дороговато платил за свою последнюю земную привязанность. Стоила ли она того? Не знаю. Скорее всего нет. Но колесо уже завертелось, и я должен был выдержать эту жестокую гонку, единственной целью которой в любые времена оставалось выживание.
        Мы прикончили бутылку. Хаммер выпил большую часть, но выглядел совершенно трезвым. Мое настроение лишь слегка улучшилось. Пока я глядел на вуали сигаретного дыма, мне открылся перекресток - спонтанно, как это обычно и случалось. Один из вариантов ближайшего будущего был таким: женщина доставала из кармана пальто пистолет и всаживала всю обойму Хаммеру в голову. Вероятность такого маргинального смещения была невелика, а до точки разделения оставалось около двух минут. Поэтому несколько секунд я любовался картиной, сотканной изохронами: Хаммер, мертвый и обезображенный до полной неузнаваемости, утративший самоуверенность, превращенный просто в кусок окрещенного мяса, обездвиженный и никчемный...
        Но он был нужен мне живым. Поэтому я окончательно закрыл вероятность, для чего мне пришлось второй раз за все мое существование ударить женщину. Я взял пустую коньячную бутылку и нанес удар по возможности аккуратно.
        Она не успела даже пикнуть и тихо уплыла под стол. В бессознательном состоянии ее лицо сделалось почти красивым. Кстати, бутылка осталась цела.
        Бармен ничего не сказал. Переглянувшись с Хаммером, он только едва заметно кивнул. Я понял, что за нами уберут. Это мне понравилось. Если все закончится для меня неплохо, у хозяина «Года обезьяны» станет одним клиентом больше.

* * *
        Погода не улучшилась. С неба по-прежнему сыпалась мерзкая водяная крошка, но теперь этот душ оказался как нельзя кстати - у меня глаза слипались от усталости.
        - Надо бы поспать,- заметил я без особой надежды на то, что железный священник отнесется к данной физиологической потребности с пониманием. Однако он был из тех, кто умеет правильно распределять силы.
        - Есть подходящее место,- сказал Хаммер.- Сколько у нас времени?
        - Примерно до одиннадцати. К полудню я приглашен в Чистилище.
        Уже не помню, где и от кого я слышал это название байкерского притона. Вряд ли оно было широко распространено. Его двусмысленность вполне соответствовала противоестественности союза церковника и Возвращенного.
        С Хаммером было приятно иметь дело хотя бы потому, что не требовалось ничего разжевывать. Он развернул внедорожник, и в светлеющей мгле мы срезали угол ночи и утра и оказались на улице Четырех аббатов.

* * *
        Несмотря на ранний час, хозяйка маленькой гостиницы нисколько не удивилась нашему появлению. Эта женщина, обладавшая в высшей степени строгими манерами, благородной осанкой и одухотворенным лицом, производила впечатление какой-нибудь герцогини, по недоразумению родившейся лет на двести позже своего времени. Но поскольку мы жили в вывихнутый век, то такими же являлись и человеческие типы. Чуть позже Хаммер сообщил мне, что когда-то она была распорядительницей борделя, основными клиентами которого считались шоферы-транзитники. Правда, говорил он об этом не ради злословия. По его словам, она получила свое и раскаялась. Закончил он тем, что сейчас без колебаний доверил бы ей женский монастырь. Надо полагать, это означало, что на несколько часов мы можем доверить ей и свои драгоценные жизни.
        Гостиница оказалась очень приличным заведением со здоровым мещанским душком и с почти домашней кухней. Но до кухни дело дошло не сразу. Вначале нам были предложены отличные тихие номера с окнами, выходящими во внутренний дворик. Тут радовал глаз небольшой декоративный сад: мостик через несуществующий ручей, каменные чаши, гномы, дорожки из желтого кирпича... Старая мертвая сказка.
        В холле я не заметил ничего похожего на стойку портье, как, впрочем, и самого портье. Хозяйка занималась нами лично, из чего я сделал вывод, что Хаммер повсюду имел своих людей. У себя в номере я нашел все необходимое для того, чтобы с комфортом провести несколько часов. Принял душ и рухнул на кровать. Гипносинтезатор не самой дешевой модели выдавал до десяти тысяч вариантов. Обычно я избегал пользоваться этой штукой, однако сегодня мне не нужны были любые сновидениия, даже естественные. Поэтому я включил «убийцу снов», поставил электронный будильник на половину одиннадцатого и уплыл в темноту.

* * *
        Когда я проснусь (если проснусь), я пойму, что был обманут в своих ожиданиях. Вместо глубокого сна без сновидений, снимающего усталость, я получил десять тысяч первый вариант, не предусмотренный создателями чертовой игрушки. Я погрузился в пучину кошмара, не отловленного «убийцей снов», а может быть, даже инспирированного им. Запредельный ужас не нуждался в жалких посредниках вроде образов и звуков, поэтому я ничего не видел и не слышал. Органы чувств оказались обманутыми сторожевыми псами, тупо уставившимся в окружающую темноту, в то время как маньяк уже проник в дом и принялся вырезать спящих обитателей - сотни и тысячи моих «я» трепыхались, разделанные его алмазным ножом. Я испытывал чистейший, дистиллированный страх - без отражений и причин. Это был не просто сон. Это были эманации ада. Проклятие неумолимо напоминало о себе.
        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
        Назначая место встречи, Дырка все рассчитала правильно.
        Кто же не знает аэродрома, на котором лет двадцать назад произошла самая грандиозная и нелепая катастрофа за всю историю авиации. На небольшой высоте столкнулись два военно-транспортных самолета, после чего один из них рухнул на стоянку и уничтожил еще десяток бортов. В общей сложности на земле и в воздухе погибло более четырехсот человек, включая трех лучших асов страны. С официальной версией случившегося согласились далеко не все. Многие вопросы остаются без ответов по сей день.
        Спустя несколько лет части были расформированы, и база прекратила свое существование. С тех пор аэродром заброшен. Дело тут не в суеверии военных, хотя в этом, как я неоднократно убеждался, они превосходят кого бы то ни было. Власти, отделавшись мемориальной стелой и компенсациями семьям погибших, явно не желали, чтобы газетные борзописцы и доморощенные эксперты вкладывали свои персты в раны. Похоже, кое-кто наверху решил, что подобные трагедии подрывают дух нации. Во всяком случае, за последние пятнадцать лет никаких официальных траурных мероприятий на аэродроме не проводилось. Мне было также известно, что его облюбовали байкеры для своих сборищ. В самом деле, трудно представить себе более подходящее место. Огромные площади ровной земли и бетона, неплохо сохранившаяся полоса, ангары, вертолетное кладбище - все это в сорока километрах от городской черты и в двух - от ближайшего пивного бара. Не говоря уже о дурной славе жертвенника, принявшего в одно мгновение пепел и кровь четырех сотен молодых здоровых мужчин.
        Я не имел ничего против назначенного времени встречи. В полдень на аэродроме явно будет потише, чем в полночь. Не то чтобы я опасался не доигравших в детстве бородатых дядей в коже и с погремушками, однако хотелось бы все-таки сосредоточиться на главном.
        Марта приготовила отличный легкий завтрак и снабдила нас в дорогу термосом с крепчайшим кофе. Я убедился в том, что гостиница была для Хаммера чем-то вроде явки. Вероятно, хозяйка действительно заслуживала отпущения грехов по льготному тарифу и, похоже, была влюблена в святого отца. На всякий случай я запомнил адрес этого заведения, ибо не так много осталось мест, где можно затаиться, а у меня появилось стойкое предчувствие, что игра в кошки-мышки еще далеко не закончилась.
        На всем пути от городской черты до поворота на аэродром по обе стороны шоссе тянулись унылые поля, лишь кое-где пересеченные оврагами, линиями электропередач или лесополосами. Преобладали бурый и черный цвета на земле и грязно-серый в небесах, однако к полудню немного прояснилось.
        Хаммер всю дорогу молчал, и я был вынужден довольствоваться своими тоскливыми мыслями. Прогнать их прочь не получалось - они возвращались, как бумеранги, брошенные мимо цели. Хорошо еще, что поездка оказалась недолгой.
        Бар «Чингиз-хан» стоял прямо на Т-образном перекрестке. Перед ним было припарковано несколько байкерских кляч. Рядом находились заправочная станция и магазин. Мы свернули на двухрядную бетонку, по краям которой проросла трава между стыками плит. Канавы по обочинам были заполнены сорняком. Чуть дальше торчали столбы с остатками заграждений из колючей проволоки. О недавнем прошлом этого места напоминали самолетные ангары, похожие на могильники, и антенны радиолокаторов.
        Еще издали я прочел надпись над воротами бывшего КПП: «PURGATORIO*». Огромные буквы были сделаны из стальных полос, наваренных на решетчатый каркас. От самих ворот осталась одна перекошенная створка.
        -

* Чистилище (итал.).
        -
        Хаммер сбавил скорость, лавируя между бетонными блоками и нагромождениями покрышек. Тень «Чистилища» мазнула по лицу, и мы въехали на чужую территорию. Я подумал о старых временах - одну из своих «монет» я приобрел, когда оказался в качестве непрошеного гостя в Лиарете, а другую - при посещении резиденции иезуитов.
        Активность противника была нулевая - по крайней мере на обозримом пространстве. Но я чувствовал, что за нами внимательно наблюдают - так, как это делают те, кто обладает более совершенными и тонкими инструментами, нежели человеческие глаза и уши.
        Дырка могла находиться на любом из миллиона квадратных метров Чистилища. Хаммер остановил джип на перекрестке и посмотрел на меня с ухмылочкой, словно спрашивая: «Ну и где твои бородатые ублюдки?». Дорога, тянувшаяся вправо, вела к трехэтажному зданию, в котором раньше, вероятно, размещался штаб. Дальше в просветах между деревьями виднелся сам аэродром. Туда мы и двинулись.
        Метров через двести миновали своеобразный памятник. На обочине лежал обгоревший мотоцикл, а ближайший столб с перекладиной был превращен в распятие. На нем болтались прибитые гвоздями кожаные куртка, брюки и тяжелые высокие ботинки с металлическими носами. Венчал эту траурную композицию черный шлем, украшенный перьями. При ближайшем рассмотрении оказалось, что перья принадлежат дохлой вороне.
        Плац перед штабом был исчерчен полосами - судя по всему, тут хватало любителей пошлифовать асфальт. На флагштоке развевался флаг с оскаленной мордой волка. Из развешанных повсюду громкоговорителей через равные промежутки времени раздавался крик хищной птицы. Это производило абсурдное впечатление, а, что бы там ни говорили, абсурд редко бывает приятным. Ястреб и волк делили небо и землю.
        Я посмотрел на часы. Двадцать две минуты первого. Кто-то из нас опаздывал, и дело тут не в вежливости. В компании Хаммера я не чувствовал себя ни на йоту более безопасно. Сомневаюсь, что священник хотя бы отдаленно представлял, во что ввязался. Однако я уважал его за присутствие духа. Такие умирали с именем Господа на устах, но при этом дьявол потирал руки у них за спиной.
        Мы прождали еще минут пятнадцать. Хаммер не глушил двигатель. Полчища облаков наступали из-за горизонта и проносились над нами, готовые пролиться дождями. Я вдруг почувствовал бесконечную усталость - не физическую, конечно. Безразличие затопило подобно ледяной черной воде, никогда не отпускающей жертву. Я вспомнил слова, произнесенные одним нестарым человеком перед смертью: «Слишком много суеты на краю пустоты». Нам выпадает суета или война, иногда первая незаметно переходит во вторую. И все потому, что кто-то хочет отобрать у тебя то, что и так тебе не принадлежит. Значит, все объясняется примитивной жаждой обладания? Я много раз пытался понять, что движет мною. Любая мудрость сводилась к попыткам избежать страдания или преодолеть страдание. Жизнь напоминала лавину, неудержимо увлекавшую вниз всех сметенных со склона. И оставалось одно: надеяться, что не разобьешь голову о камни и что тебя откопают - потом, когда все кончится.
        Склон становится все круче, но такие, как Хаммер, не ощущают падения. Слепые счастливчики. Да, вот так оно и бывает, думал я. Всего на мгновение уступаешь слабости, или любопытству, или тщеславию - любому из сотен мелких пороков,- и потом расплачиваешься жестоко и долго, порой всю оставшуюся жизнь. Случается, даже не замечаешь, когда совершаешь роковую ошибку, сворачиваешь не на ту дорожку, минуешь развилку судьбы, после которой невозможно возвращение домой. Я, например, до сих пор не мог определить, как им удалось застать меня врасплох и втянуть в эту историю. Что послужило спусковым крючком? Появление араба? Или, может быть, самоубийство того бедняги, который по неведомой мне причине выбросился из окна? Или моя любовь к Марии? О нет. Однажды узнаешь о женщинах нечто такое, после чего само слово «любовь» вызывает омерзение,- и обычно это происходит раньше, чем проживешь полсотни лет. Я протрезвел в свои первые тридцать девять. Но тем не менее я, циничный, опытный, скользкий тип, снова блуждаю в лабиринте, одурманенный приманками и опасностью, вместо того, чтобы хотя бы попытаться спастись.
        - Поехали,- сказал я, и Хаммер опять понял меня правильно.
        Мы начали с самой дальней северной стоянки. Добросовестно заглянули в каждый ангар, в каждое укрытие, в каждую комнату длинного одноэтажного здания для технического состава. Везде царило запустение. Похоже, здесь обитали только пауки и призраки прошлого. Серое застывшее время отражалось в осколках разбитых стекол.
        Но затем наши усилия были вознаграждены. Уже при подъезде к следующей стоянке мы услышали жесткий ритм гаражного рока. То, что вместо гаража был ангар, не имело значения. Многоваттные колонки, обращенные к востоку, изрыгали гитарный скрежет. Хаммер остановился прямо перед барабанными отвалами, и в течение примерно минуты мы имели счастье наслаждаться спонтанной импровизацией.
        В полутьме я разглядел троих длинноволосых парней, сверливших зубы матери-природе. В глубине ангара, возле газоотражателей, стояла зловещего вида железная клетка, внутри которой дергалась Дырка. Это был танец во славу господ Ампера, Герца и Вольта. А еще это напомнило мне о прогрессивном методе убийства домашней птицы. На Дырке были кожаные шорты, бюстгальтер и ошейник, а поверх них - длинный кожаный плащ, сверкавший, как лист черного металла. Правая сторона ее лица была засижена тщательно и детально прорисованными мухами. Вокруг глаза закручивалась спираль паутины.
        Первым нас заметил бас-гитарист, и звуковая волна утратила плотность. Последним отключился барабанщик. Как только мы вылезли из машины, из-за поставленных в ряд мотоциклов появился огромный черный пес и помчался к нам большими прыжками, издавая угрожающее рычание.
        Хаммер плавным, но быстрым движением вытащил пистолет, и мне оставалось только гадать, выстрелит ли священник, если пес сначала бросится на меня, и какие это может иметь последствия.
        - Кафаль, фу!- заорала Дырка, когда зверю оставалось преодолеть метров пять. Тот заложил крутой вираж, притормозил и потрусил обратно с безразличным видом профессионального телохранителя. И с таким же безразличием Хаммер спрятал пушку в кобуру.
        - Так-так-так,- сказала Дырка, направляясь к нам вихляющей походкой.- Кого мы видим! Большой храбрый священник с большим пистолетом и, как я слыхала от кое-кого из бывших монашек, с большим толстым членом. Что ты делаешь священник, когда хочешь бабу, а рядом нет никого из этих набожных дурочек? Молишься или кладешь свои яйца в холодильник?
        - Вспоминаю тебя,- ответил Хаммер.- И пропадает всякая охота.
        - Ну, я не идеал,- скромно заметила Дырка, все еще делая вид, что не замечает меня.- А хотел бы ты переспать со смертью? Смерть - она ведь тоже баба, если ты забыл.
        Вопрос был из тех, любые ответы на которые одинаково нелепы. Как, впрочем, и молчание.
        - Представляешь, священник,- продолжала гнуть свое Дырка,- ты раскладываешь на алтаре эту холо-о-одную вдовушку и трахаешь ее раз, другой, третий... И вдруг думаешь, глядя на самого себя: а что же из всего этого не принадлежит ей?..
        Она, вернее та, что послужила матрицей для таолы, определенно была не проста, в противном случае быстро надоела бы сцейраву.
        - Ты привез то, что нужно папику?- спросила она у меня, мгновенно переходя на деловой тон.
        - Да.- На всякий случай я сделал шаг в сторону и повел подбородком в сторону Хаммера.- Вот один. Второго ты найдешь в любой момент на улице Четырех аббатов.
        - Мы так не договаривались,- стервозным тоном заявила Дырка.
        - Какого черта? Если надо, я доставлю клиента сегодня же. Или отправь туда своих мальчиков.
        ...Пока мы с Дыркой вели переговоры, этот болван Хаммер решил встрять, хотя уже получил ранее внятный намек, что этого делать не стоит. А если намек не показался ему внятным - его проблемы.
        Как правильно заметила Дырка, пушка у священника была большая, и вытаскивал он ее с завидной быстротой, однако быстрота уже не имела значения.

* * *
        Тут я позволю себе очередное небольшое отступление. Я давно убедился в том, что жизнь представляет собой что-то вроде карточной партии и гораздо важнее вовремя различить символ, воплощенный в человеке, чем увидеть человека за символом. Это предопределяет верный или неверный ход, другими словами - погибнешь ты или доживешь до следующей сдачи.
        Судьба снова свела меня с Хаммером, который обозначал Непреодолимую Преграду, ликвидировать которую можно было только хитростью. Я говорю «снова», потому что он был реинкарнацией других, столь же опасных типов, живших за сотни лет до него.
        На войне, как на войне. Помимо Непреодолимой Преграды, в колоде судьбы были Добрый Ангел, он же Проводник, Женщина-Паук, умертвляющая самцов после совокупления, Жало В Плоть - враг, кочующий за тобой из города в город, из возраста в возраст, из жизни в жизнь,- всегда разный и всегда одинаково ненавидимый и ненавидящий, Шут - безобидный и даже чрезвычайно полезный для сохранения трезвой самооценки, Верный Пес, готовый умереть за тебя и, что гораздо лучше, умирающий вместо тебя, Последняя Надежда (она же Последнее Предупреждение) - тут важно понять, что действительно последняя , Книга Жалоб, Призрак Нищеты, Фатальный Встречный...
        Можно было бы продолжать, однако на это уже нет времени ни у меня, ни тем более у вас. Количество символов ограничено, в противном случае они не были бы символами и заполнили бы собой бесконечную природу; проблема в другом: обычная человеческая жизнь слишком коротка и бездарно поглощена почти без остатка дурацкими ритуалами, а то немногое, что после них остается,- всего лишь сухая бумага для огня сожалений. Этот костер тлеет в удачливых душах и ярко пылает в других. И, кстати, что такое удача? Только временная отсрочка платежа. Если бы все знали, какие проценты набегают, то многие предпочли бы заплатить пораньше.

* * *
        ...Итак, священник снова вытащил пушку. На Дырку это не произвело никакого впечатления. Не сомневаюсь, что она знала, с кем имеет дело,- в отличие от священника. Она была таолой сцейрава, а длинноволосые мальчики вполне могли оказаться ангонами. Не знаю точно, кем был Кафаль,- этот ублюдок, переливаясь в разных ракурсах, чертовски напоминал то Черного Пса с болот, то Фенрира, то дикую собаку Саб - как вы, наверное, поняли, масть его менялась, будто цвет неба в грозовой день, а иногда он тускло сиял, словно сожрал луну и каждая его шерстинка была световодом. В любом случае и Кафаля не стоило сбрасывать со счетов.
        Очевидно, силы были не равны, и на месте священника я бы начал читать молитву, ибо надеяться ему было не на кого, кроме своего забывчивого бога. Но он все еще не понимал этого.
        Длинноволосые, которые прежде выглядели такими отстраненными и самоуглубленными, теперь держали Хаммера на прицеле. Я едва успел заметить, когда инструменты в их руках сменились этими русскими автоматами с профилем курносого лиса.
        Я снова перешел в медленное время и созерцал немую сцену, будто в каком-нибудь дешевом вестерне. Таола сделала то же самое. Появилась возможность довести разговор до конца. Мне этого хотелось, пока стороны не превратили друг друга в кучи дохлого мяса и пепла. Заметьте, я не говорю «убили».
        - Твой хозяин обещал мне кое-что взамен,- напомнил я.
        Дырка осклабилась.
        - Ты все еще хочешь вернуть свою игрушку?
        - Она не моя.
        - Я не о Клетке, дурачок. Я о твоей девке. Она этого не стоит, забудь о ней. Посмотри сюда.
        Дырка распахнула кожаный плащ, и теперь под ним не оказалось ничего, кроме обнаженного тела - действительно самого красивого женского тела, которое я когда-либо видел или мог себе вообразить. Оно было квинтэссенцией мужских вожделений, суммой сексуальности и в то же время сверхъестественным образом имело ярко выраженный индивидуальный аспект, рассчитанный именно на мое восприятие... Пожалуй, в этой фантазии на тему плоти можно было заблудиться и забыться, но я догадывался, чем обернется потом хорошо замаскированный кошмар.
        Я попытался все же сосредоточиться на том, чтобы извлечь хоть какую-нибудь пользу для себя. Неужели повезло, и Клетка выпала где-то поблизости? Я был готов ехать за ней в другую часть света, но возможно, мне и не понадобится совершать столь дальнее путешествие. Я преподнес сцейраву на блюдечке священника и раскаявшуюся грешницу - поистине королевский подарок!- и вправе был рассчитывать на ответную услугу с его стороны. Несмотря на коварство этой публики, условия заключенных сделок соблюдались чаще, чем может показаться. Нарушать их было себе дороже.
        - Где Клетка?- спросил я прямо, стараясь смотреть Дырке в глаза и ни в коем случае не этажом ниже.
        Она ответила мне взглядом правдивым, как прогноз синоптика, и наконец выдавила:
        - Папик скажет. Если захочет.
        Этой твари нравилось наматывать мои нервы на свое веретено. Ничего другого я от нее и не ждал, и, кроме того, нервы - все-таки не кишки. А что касается ее хозяина, я даже не пытался разгадать его игру. Мне, подвешенному на тонкой нити абсурда, вряд ли стоило дергаться. Не исключено, что Велиар и не покидал этого пьяно грезящего мира. Значит, у сцейрава был еще какой-то интерес, но и в самом худшем для меня раскладе не было, в сущности, ничего нового.
        Я услышал все, ради чего приехал сюда. Время рванулось, как отпущенная пружина.
        В отличие от тех, которые сгорели на берегу, ангоны сцейрава подготовились к встрече с пироманьяком. Я предполагал, что стрелять они будут по ногам. Случись подобная заварушка в городе - и случайных помех было бы гораздо больше, не говоря уже о последствиях. А так все происходило в Чистилище, среди безлюдья, безбожья, промокшей земли и бетона. И только несколько сотен неприкаянных душ завизжали в экстазе на не слышимых ушами частотах - это была прелюдия к танцу Огня и Пепла.
        В течение нескольких секунд Хаммер выглядел как человек, одолеваемый видениями. Он смотрел куда-то мимо нас и сквозь нас; вероятно, для него уже не существовало аэродрома и нескольких человеческих фигур. Вместо всего этого появился запредельный ландшафт, и там было что-то настолько пугающее, что даже стального священника пробрала дрожь. Я мог судить об этом по его руке, державшей пистолет. В зрачках Хаммера мелькали отражения, которым неоткуда было взяться. Лицо его выражало такую отчаянную решимость, словно он остался один на один со всем воинством преисподней.
        Если бы даже он зашел настолько далеко, чтобы выяснить, чей огонь быстрее сжигает душу, то и потом унаследовал бы в лучшем случае мир пепла, бесконечную вселенную с ее тепловой смертью, увидел бы то, с чем вынужден жить каждый возвращенный, постоянно имея в поле зрения неустранимый дефект бытия, что содержит в себе и безысходную ловушку небытия, царапину через весь зрачок, зерно тьмы в лоне вечного света. Жить в аду, здесь и сейчас, а также по ту сторону упований, носить ад в себе, быть сосудом Огня и Пепла, рождать ад в муках каждый божий день, знать, что он длится, длится, длится - с тобой или без тебя, но ты самим фактом своего существования впрыснул в него горючее, выдохнул в топку весь кислород, который имел в крови и в легких, развеял над бесплодными полями еще одну горсть пепла. И ни покоя, ни тишины, ни спасения...
        У меня тоже было видение: ангоны сгорали заживо, но продолжали стрелять; алхимия свинца и крови породила чудовище, и агония Хаммера обернулась безумием стихии. Сплошная стена огня надвигалась с севера, приближаясь к ней, вспыхивали в воздухе реактивные лайнеры. Таола хохотала, пока ее лицо в венце пламени превращалось в обугленную маску. Птицы изжаривались на лету и падали вниз черными каплями; от иных и этого не оставалось. Я ощутил слепую ярость, прорвавшуюся из других времен, когда планета еще была огненным шаром, катившимся по орбите вокруг молодого солнца, подставляя ему свое расплавленное, ничем не прикрытое нутро...

* * *
        А потом я вдруг увидел Марию. Она находилась в странном месте, куда не добраться и за сто тысяч лет. Просто мы оба оказались в ту минуту на перекрестке видений. Это не могло быть и не было настоящим присутствием, но призракам веришь куда больше, чем телевизионному проповеднику, который обещает, что не будет последней войны.
        Марию окружали мертвые девушки. Возможно, это было видение, предназначенное для родителей мертвых девушек. Кто-то воспользовался, так сказать, чужим конвертом, чтобы послать мне открытку.
        На память.
        ...Место холода, синевы и неестественной белизны. Лбы мертвых девушек - что может быть тверже на вид? Мария среди них смотрелась как апельсин в пирамиде бильярдных шаров из слоновой кости. И хотя у нее еще были губы (чудесные пухлые губы цвета поспевающих вишен), но не было руки.
        Я спросил у нее:
        - Ну, как ты, милая?
        Она улыбнулась немного печально:
        - Знаешь, что больше всего раздражает?
        - Что?
        - Нельзя как следует отмыть руку.
        Она подняла эту самую руку на уровень груди и повернула ладонью вверх. Я увидел на ней кровь - пятно, которое наложилось на переплетение линий и будто въелось в кожу. Темные полукружия остались и под ногтями. Я старался не думать, чья это кровь. Старался, но не получалось.
        И холод того места уже подбирался ко мне сквозь неизмеримую тьму, словно просачиваясь из таинственной Хорды - коридора, прорытого под миром и устраняющего расстояния. Я почувствовал боль - будто зазубренные лезвия вибрировали под кожей, там где на теле остались «монеты». Индикаторы смерти давали знать, что она рядом, вокруг, а может быть, внутри - уже растворяющаяся капсула с ядом...
        Потом случилось невероятное: Мария протянула руку сквозь... Сквозь что ? Я просто следил за ее приближением, не понимая и не пытаясь понять,- следил, будто за полетом совы в ночи.
        Что-то надвигалось... Поезд без единого огня в темном туннеле... Чья-то голова полетела под откос...
        Я опустил взгляд и увидел свой почти обнажившийся торс. Истлевшая одежда висела на нем столетней паутиной. «Монеты» чернели подобно пробоинам в корпусе затонувшего корабля.
        Рука Марии, как мурена с розовыми жабрами... Ее ноготки, не познавшие иного лака, кроме моей слюны... и крови.
        Она принялась вкладывать пальцы в мои раны - пять пальцев, по количеству «монет» и смертей. Сначала указательный - под левую грудь. Безымянный - в живот. Мизинец - в печень. Средний - в солнечное сплетение. Большой... Чтобы вложить большой палец, ее руке пришлось скользнуть по моему боку, что напомнило мне об ударе стилетом в спину, нанесенном другой женщиной, давно сгнившей в своей могиле,- об изощренной средневековой мести, которая все еще не настигла меня...
        Во что она хотела поверить? Или во что должен был поверить я? В то, что можно преодолеть непреодолимое?
        - Да,- сказала Мария наконец,- ты действительно умер, но мертвым не стал.
        Что я мог ей сказать? Дать надежду было бы издевательством. Обещать невыполнимое? А на что еще способен лживый человеческий язык! Только обещать, даже если речь идет о прошлом. В таком случае то, что называется любовью,- лишь тщетная попытка оправдаться.
        Молчание развело нас по полюсам, где все было сковано холодом оставленности.

* * *
        Видение кончилось, словно прекратилась передача, но всегда существовало множество каналов, по которым непрерывно транслируются наваждения, и среди них самый популярный - для тех, кто страдает бессонницей.
        Я обвел взглядом стоянку. Все было по-прежнему, за исключением одной мелочи - Хаммер исчез. Вместе с пистолетом. На мгновение мне показалось, что кто-то сидит в джипе, но не более чем показалось.
        - Итак, сделка состоялась,- подвел я промежуточный итог.
        - Какая же ты сука, Габриэль,- сказала Дырка почти с восхищением.-Не хочешь знать, где твой приятель священник?
        - Зачем? Я хочу знать, где Клетка.
        - Не будь занудой, а? Расслабься. До вечера еще куча времени.
        - Сцейрав тебя по головке не погладит.
        - Зато когда я глажу его по головке, он готов простить мне все. Разве ты не заметил?
        - Как только твои татуировки начнут увядать, он сдерет с тебя кожу живьем. Я это уже видел.
        - Ты думаешь, из меня получится хороший жилет? Правда, я хотела быть его штанами, но для штанов нужна шкура потолще. Всю мою нежность я приберегу для гульфика...
        Она меня раздражала, как насекомое, забравшееся под рубашку,- и противно, и не станешь давить, чтобы не иметь еще более неприятных ощущений. Находиться рядом с нею несколько часов подряд - это было не то, о чем я мечтал в последние дни. Она напоминала мне официанта, который не может отказать себе в вялой издевке, зная, что все равно получит чаевые. Из нее вышел бы отличный шут - для того, кто желает постоянно иметь под рукой нечистую совесть. Вот когда начинаешь ценить общество существ утонченных - например, того же сцейрава. Он считал, что выражение «Ад - это другие люди» есть свидетельство заниженной самооценки, и в два счета доказывал, что ад - это вы сами. Кое-кто был обязан ему избавлением от комплекса неполноценности.
        Дырка повертела на указательном пальце ключи от джипа, затем бросила их мне.
        - Поехали. Девушка желает развлечься.
        ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
        Говорят, обратный путь всегда кажется короче. Интересно, что сказал бы по этому поводу Одиссей.
        Усевшись за руль внедорожника, я попытался сосредоточиться на управлении, однако мое внимание постоянно отвлекали Кефаль, устроившийся на заднем сиденье, и темный провал в том месте, где полагалось быть правой передней двери. Я имею в виду не отсутствие самой двери - это бы меня беспокоило меньше всего, тем более что справа сидела Дырка. Нет, там было нечто трудноописуемое - словно кто-то вырезал кусок обоев, которые здесь называются «пространство», а стена под обоями оказалась дырявой и появилась возможность подсматривать в соседнюю комнату. Вот только в той комнате забыли включить свет, и я сильно сомневался, что она пригодна для обитания.
        Пес тяжело дышал, будто мучился от жары, и несло от него совсем не псиной. Я бы рискнул предположить, что это был запах орхидей. Дырка сидела, высоко задрав ноги, и почти непрерывно переключала станции. Она находилась в непосредственной близости от зияющего провала, через который, как я подозревал, сцейрав умыкнул Хаммера, но эта близость, судя по всему, ее нисколько не стесняла.
        Вырулив с бетонки на шоссе (перед баром по-прежнему было удивительно тихо), я почувствовал боль в области сердца. Серьезную боль. Такую, которая дает знать о том, что тело износилось и надо бы озаботиться подысканием нового. Или приюта в Домах Эрихто, о чем я и не мечтал. Но боль еще была сигналом о том, что я ослабил контроль. Сам виноват, хотя в последнее время мне было не до поддержания животных функций. Вечный дозаправщик по другую сторону небес вдруг перестал истекать дармовой энергией. Мои наглухо запечатанные каналы напоминали теперь заброшенную канализацию.
        Я начал проделывать дыхательную гимнастику, пытаясь унять боль, которая меня едва не скрутила - казалось, ребра превратились в спицы, проткнувшие мое агонизирующее мясо. Дырка это заметила и не преминула прокомментировать:
        - Ага, папашка, видать, хреново тебе. Сидел бы лучше дома, грел задницу на диване.
        Надо признать, этот вариант времяпровождения сейчас выглядел чертовски заманчиво. Оставалось надеяться, что дорога так же пустынна, как аэродром, в противном случае я рисковал попасть к сцейраву в разобранном виде. Не сомневаюсь, он нашел бы применение и отдельным частям. Торговля органами среди возвращенных имеет свои особенности, о которых в приличном обществе не принято распространяться.
        Но все же я пытался склеить в единое целое то, что видел урывками в лобовом стекле,- грозовой пейзаж, расколотый регулярно бьющими молниями боли. Стемнело, конечно, не снаружи, а у меня в глазах. Приступ кончился внезапно - похоже, не без вмешательства Дырки. Во всяком случае, я успел заметить краем глаза какое-то движение, быстрое, словно тень промелькнувшей птицы. Боль не то чтобы ушла совсем, но сделалась терпимой, как вежливое напоминание о высоком предназначении. Дырка ухмылялась. Умереть в ближайшее время мне, понятно, не дадут, однако с этими чертовыми таолами никогда не угадаешь, что предпочтительнее. Пытки бывают невыносимыми. И очень, очень долгими.
        При виде рекламного щита с дурацким обещанием «Вы будете выглядеть на все триста!» меня разобрал смех. Именно на триста я себя и чувствовал, тем не менее испытывал больший интерес к тому, как выглядит со стороны правый борт внедорожника, который обгоняли сигналящие машины. Провал справа от Дырки уже отдаленно напоминал подернутую льдом лужу, правда «лед» еще не затвердел - по его поверхности пробегала рябь,- и прообраз недостающей двери врастал в реальность со скоростью банального видеоэффекта.
        Внедорожник перевалил через вершину холма, и город открылся моему взгляду в том виде, какой остается в памяти очень редко, при определенном сочетании расстояния, погоды, времени суток, сезона и моей уверенности, что все обретенное здесь либо потеряно навеки, либо оказалось самообманом. Воображение и осенняя дымка творят чудеса: стираются различия между веками и странами, и я чувствовал то же самое, что и сотни лет назад, когда видел на горизонте силуэты башен, соборов, пагод или минаретов.
        Говорят, с возрастом способность чувствовать угасает. Это неправда. Как лучи солнца, пробившиеся сквозь листья, становятся трепетными, а пробившийся сквозь воду свет приобретает текучесть, так и мое восприятие было подвержено изматывающей мимикрии, вползавшей исподволь, проникавшей в клетки кожи, в мозг и в сердце, окрашивавшей все, на что падал взгляд, в цвета, неразличимые более молодыми и более зоркими глазами. И даже опущенные веки или заткнутые уши не оберегали от пытки растворения, от кислотного мира, неустанно разъедавшего последний оплот моей отдельности. Окончательное слияние, как и утрата тоски, означало смерть, и тем не менее душа по-рабски стремилась и уползала к этим бесчисленным мазкам беспомощной коварной красоты на холсте вечности.
        Вот и сейчас без капли сожаления я видел этот город одновременно таким, каким он был тысячелетие назад, и таким, каким он станет спустя пятьдесят веков. Перспектива времен - живых и мертвых - сходилась в некоей точке внутри меня, там, где обреталась вера в то, что вовеки пребудут лишь человеческие заблуждения. Они неизбежны, даже если дело касается нашей смешной и злобной междоусобной возни. Что же говорить о границах, за которыми мерцает нечеловеческое во всем своем космическом блеске? Оседлав слепых металлических коней и вперившись в экраны, мы утратили нечто большее, чем целостность. Я пытался сохранить хотя бы осколки разбитого зеркала - без надежды склеить их и узреть цельное отражение собственного существования.
        Конечно, по мере приближения к городу мои ощущения от того, что я видел, менялись. Это все равно что раздевать старуху, нарядившуюся в красивое платье. Оставшись без одежды, она предоставляет возможность созерцать опавшие паруса на всех своих реях и вдыхать желтые запахи старости. Драгоценности на ней, голой, выглядят как зубы самой природы, впившиеся в добычу. А если пойти еще дальше, то процесс узнавания и вовсе начинает внушать отвращение.
        Под вуалью смога текла бестолковая жизнь. Мне не терпелось поскорее встретиться со сцейравом, однако кишечник этого города был чрезмерно засорен, и мы двигались со скоростью проглоченной рыбьей кости. Правая дверь внедорожника уже сделалась просто правой дверью и ничем более - хоть изнутри, хоть снаружи. Кафаль что-то проворчал мне на ухо, и Дырка велела остановиться. Не сомневаюсь, что, если бы я ослушался, его зубы впились бы в мою шею. Открыв заднюю дверь, девка выпустила пса, и тот затрусил вдоль обочины, огибавшей кладбищенскую стену. По другую сторону клены роняли последнюю листву.
        - Проголодался мальчик,- сказала Дырка, и в ее тоне мне почудились странные материнские нотки.

«Мальчик» удалялся от нас, перемещаясь не в полном соответствии с логикой перспективы, и его темный силуэт менялся: сначала он стал кем-то на трех опорах - то ли калекой на костылях, то ли двуногим существом с хвостом толщиной в ляжку,- а затем, уже полузатертый разделявшим нас расстоянием, вроде бы обзавелся человеческой головой и широкополой черной шляпой.
        Интересоваться, чем «мальчик» питается, было, конечно, излишне. Содом всегда оставался его охотничьей территорией. Дырка выглядела довольной, словно девочка, которая выполнила ответственное папино поручение.
        - Ну а тебя где высадить?- роль извозчика уже давно мне надоела, но, надо признать, я сам поставил себя в невыгодное положение, когда заключил сомнительную сделку со сцейравом.
        - Я еду с тобой.
        - Ты же хотела развлечься.
        - Дорогуша, можешь мне поверить, нам обоим сегодня скучать не придется.
        Ясное дело. Велиар привораживал всякую нечисть, как свет фонаря манит ночных бабочек. Или, если уж на то пошло, как чрезвычайно безобразный балаганный урод притягивает извращенцев. Конечно, с моей стороны было бы большой ошибкой приписывать им человеческие эмоции, однако мне самому было хорошо знакомо это детское желание хотя бы одним глазком заглянуть в запретную комнату, увидеть тьму и узнать наказание, которые прежде и не снились.
        Впрочем, это довольно жалкая интерпретация. Власть Велиара была совершенно иррациональной.
        Какого черта? Я был бы слишком самонадеян, если бы верил до конца в любое из объяснений, неминуемо страдающих антропоморфизмом. Нечеловеческое начиналось там, где заканчивался человеческий язык. Он извивался среди необозначенного ужаса и неназванного страха, будто дорога сквозь вечную ночь, которая обрывалась в бездонную пропасть смерти. Я подстилал себе под ноги слова, которые, в сущности, ничего не значили. И ей-богу, потребность разделить одиночество порой сильно смахивает на проклятие.

…Меня вдруг прошиб холодный пот. Возможно, сейчас, в эту самую минуту, кто-то с абсолютным безразличием вырезал на лице Марии улыбку. Жизнь похожа на трясину, усеянную кочками боли. Что нам остается? Прыгать с кочки на кочку.
        Но и это не так просто, если рядом Дырка, болтовня которой подобна тяжелому сырому туману. Несмотря на ее агрессивную красоту, я видел только темное нечто на расстоянии вытянутой руки, уводившее меня все дальше от моих собственных желаний.
        Однако встреча со сцейравом все-таки состоялась.

* * *
        - Тормози,- скомандовала Дырка, когда мы находились на одной из узких центральных улиц. В результате следовавший за джипом фургон едва не въехал нам в корму. Я свернул к тротуару, боковым зрением отмечая справа здание суда с четырьмя аллегорическими скульптурами на фронтоне, а слева - обгоняющий фургон, из кабины которого неслась сочная брань.
        Дырка проводила грузовик долгим взглядом, и мне стало ясно, что ничего хорошего водителя не ожидает. Он был приговорен мимоходом, на расстоянии и без права помилования. Минутная вспышка ярости стоила ему жизни.
        Впрочем, я тут же забыл о нем. Дырка втянула посланную вдогонку смерть обратно в зрачки, после чего посмотрела на меня с прежним выражением саркастического превосходства.
        - Поверни голову,- сказала она.- Только медленно.
        Я знал этот фокус. Он имеет мало общего со способностью видеть скрытые образы. Даже не знаю, с чем можно его сравнить. Разве что с дождем. А «реальность» тогда - всего лишь налет пыли на стекле.
        Во всяком случае, здания со скульптурами уже не было. Вместо него появился дом-призрак, которых хватает в старых городах. Надо сказать, что я никогда не селился и не останавливался дольше чем на одну ночь в городах, которые моложе меня, поскольку это смахивает на секс с несовершеннолетними. Я также небольшой любитель посещать дома-призраки, хотя знавал людей, находивших в подобных занятиях неисчерпаемый источник вдохновения и творческой энергии. Они использовали то, что видели там, внутри. Кое-кто даже приобрел прижизненную славу, но не думаю, что это честная сделка. Некоторые возвращались оттуда преображенными… если вообще возвращались. Искушение остаться слишком велико.
        Ни один дом-призрак не похож на другой. Иногда это особняк, иногда жалкая развалина, очень редко - храм (ибо религии лишают подвижности не только людские души), а иногда - многоэтажный лабиринт, как тот, что возвышался передо мной сейчас. Теперь, когда он был здесь, я мог сколько угодно пялиться по сторонам - призрак уже прочно обосновался за тем самым стеклом.
        Я все-таки посмотрел вдоль улицы - солнце уставилось на меня с запада печальным взглядом сквозь вспухшие веки облаков. Мимо мчались машины и конные экипажи, пронзая друг друга подобно пересекающимся снам. Все стало зыбким, и все ускользало, кроме дома-призрака. Его фасад был похож на крапленую карту. Немногочисленные окна были либо зарешечены, либо заставлены непрозрачными стеклами. Из-за тех, что были заложены, стена производила впечатление пятнистой шкуры. Я различил не меньше четырех разновидностей кладки. В общем, внешне дом был странной помесью средневекового дворца и современного улья, выхолощенного до геометрической прямоугольности.
        За призраком тянулся шлейф иных времен, иного ритма жизни, иной погоды. В другое время я расценил бы его появление как представившуюся почти чудесным образом возможность для побега. Но сейчас об этом и речи не было. Вслед за Дыркой я ступил с серого тротуара на черный, лоснящийся от фонарного света.

* * *
        Во владениях призрака стояла ночь. Подняв голову, я увидел профиль Марии на золотистом диске луны - явный намек на разменную монету. Было тепло и безветренно. Откуда-то доносились вопли саксофона на фоне блуждающего бесстрастного баса - в них звучало тоскливое недоумение, словно неведомый мне музыкант, обреченный дуть в мундштук, спрашивал себя: «Во что это я ввязался?».
        У меня подобных вопросов давно не возникало.
        Внезапно с безоблачного неба посыпался мелкий дождь, но ощущения сырости не возникло, словно каждая капля была заключена в непроницаемую оболочку. И эти мельчайшие темные шарики лопались, как икринки, когда я наступал на них. С каждым шагом из-под подошв выплескивались чернильные тени. Это, и еще запах, ударивший снизу, вызывали гадливость, хотя я никогда не считал себя чистоплюем.
        Вблизи я видел дом хуже, чем издалека,- возможно, причиной тому был черный дождь. У меня появилось предчувствие неуправляемого соскальзывания в кошмар, причем в худшую его разновидность, отягощенную пониманием того, что такова и будет конечная действительность после распада переполненной пустоты. Оторопь охватывала в ожидании расползания, разложения, растворения тканей, из которых соткано видение; казалось, достаточно протянуть руку, легчайшим образом прикоснуться к чему угодно или хотя бы шевельнуться, чтобы вызвать волну калейдоскопического дробления деградирующей структуры, словно рассудок отказывался довольствоваться удобоваримыми подделками, но не было предложено и ничего взамен, кроме сверкающей воронки безумия…
        Цоканье каблуков Дырки оказалось спасительным. Эти звуки заново вколотили гвозди в почти уже сорванную дверь моего личного, зловонного, забитого трупами, и тем не менее манящего подвальчика. Под асфальтовой дорожкой, что вела к дому, я почуял трясину - древнюю, голодную, ненасытную, куда более реальную, чем возведенная над нею бутафория. Я начал употреблять сравнительные степени применительно к реальности после того, как потерял надежду обнаружить хоть что-нибудь, за что можно было бы зацепиться и продержаться достаточно долго.
        Я шел, претерпевая тихую муку искажений, будто был завернут во множество слоев мятой тонкой жести. Само пространство пульсировало, заставляя снова и снова проделывать один и тот же, по-разному обставленный путь. То я видел по обе стороны дорожки мусорные контейнеры, то ряды темных сумрачных елей, то автостоянку с сотнями одинаковых безликих машин, похожих на мертвых дельфинов, то пустые вольеры, то парк с сереющими статуями - а может, это были обитатели дома-призрака, предпочитавшие всему остальному прогулки под черным дождем…
        Каблуки Дырки, шедшей в шаге позади меня и чуть правее, по-прежнему сшивали эти стремительно ветшавшие холсты стальными скобками. Я чувствовал жидкий клей у себя под кожей - словно тщился удержать сползающую маску, которую прежде называл своим лицом. Не ручаюсь за собственное, но лицо моей спутницы во всяком случае осталось неизменным - я убедился в этом, когда, оглянувшись, наткнулся на ее эмалированную улыбку. Вот только черный кожаный плащ она успела сменить на голубой комбинезон, похожий на униформу современного медицинского персонала. Я разбирался бы в этом получше, если бы хоть раз в жизни лежал в больнице. Но аббат Гибур, надо отдать ему должное, избавил меня от временных неудобств. Взамен я приобрел безвременные.
        Прямая дорожка, по которой мы шли, закончилась кольцом, покрытым секторными плитами. Два коротких ответвления вели к деревянным скамьям, похожим на монастырские. Небольшой бассейн внутри кольца выглядел заброшенным. Он был засыпан опавшими листьями, и только в самом центре поблескивала вода. Возможно, это был просто бассейн, но я узнал глядевшее в здешнее небо Око Осириса - определенно я был так перегружен символами, что начисто утратил способность видеть вещи голыми. Иногда это избавляет от пресыщенности, но еще никого не избавило от заблуждений.
        Я, например, заблуждался, считая, что сцейрав не станет превращать нашу встречу в подобие дешевого фарса. Как говорится, ха. Фарс начался в ту самую секунду, когда появился дом-призрак, но я этого не понял. Вероятно, я еще не изжил в себе остатки дурацкого романтизма - мне казалось, сцейраву просто приятно владеть чем-то вроде яхты, плывущей сквозь времена и пространства. Почти всегда недосягаемый, он изредка заходит в наши земные порты и при этом сам выбирает момент, место, вид с высоты. Может, то была визуализация моей подспудной мечты - обрести покой, оставаясь живым. Дрейфовать в отдалении, не задевая этот мир слишком сильно, и время от времени посещать его, чтобы узнать, сколько еще осталось до конца.
        За двустворчатой металлической дверью могло оказаться что угодно. Но должно было оказаться то, что максимально отодвигало мою встречу с Марией. Это был как будто другой театр, в который я входил с черного хода, но все-таки только театр. Единство заключалось в лживости любого облика, однако как можно вообще говорить о подделках, если никто и никогда не видел оригинала? Мерилом несоответствия была моя тоска, тихо скулившая всякий раз, когда я чуял запах горелых листьев в пору цветения садов, обнаруживал старых игроков в новых нарядах и испытывал желание смеяться просто потому, что ничего другого уже не оставалось.

* * *

…Их было двое. Я имею в виду, по эту сторону прозрачной стены.
        Хаммер выразительно постучал дубинкой по раскрытой ладони и сказал:
        - Дружище, давай без фокусов. У меня был тяжелый день.
        Насколько тяжелый, было видно по нему. При его габаритах и силе дубинка казалась совершенно лишней. И я был уверен, что настоящий священник побрезговал бы ею.
        Лидия, смотревшая футбольный матч по черно-белому телевизору, повернулась, чтобы взглянуть на меня, только на секунду. Но этого мне хватило. Правда, одно мгновение я пребывал в растерянности, соображая, что же не так с моей бывшей женой. Вернее, с той, которая выглядела, как моя бывшая жена, не постаревшая ни на один час со дня своей смерти. И тут же понял: у нее были глазные яблоки Пурпурной Леди - этот их замечательный красновато-фиолетовый оттенок нельзя было спутать ни с каким другим.
        Я перевел взгляд на экран. Она смотрела финал чемпионата мира двадцатилетней давности. Что-то подсказывало мне, что это прямая трансляция. Но я знал окончательный счет. Моя игра также была проиграна с самого начала.
        В этот момент из интеркома раздался голос сцейрава, скомандовавший: «Хаммер, тащи его сюда».
        Экс-священник приблизился ко мне вплотную. Да, это был отлично сделанный
«мешок». Его выдавал только запах.
        Повернув голову, я краем глаза увидел, что позади меня уже нет двери. Тускло освещенный коридор стягивался в серую мутную щель - эдакое влагалище новой матери-реальности, из которой должны были появляться недостающие куски. Плоть и что там еще...
        Лидия стала за моим левым плечом. По внутренней стороне век прошагали ангелы с перебитыми крыльями - целая эскадрилья изгнанников неба. Чем еще должна быть для них Земля, как не дурдомом, следственным изолятором и лагерем для перемещенных лиц одновременно?
        Я ожидал чего-то в этом роде. Только мое заточение могло продлиться невообразимо долго. Настолько долго, что любая мыслимая пытка показалась бы наградой. Касательно же места заключения я не сомневался, что сцейрав с присущим ему юмором выбрал бы освободившуюся Клетку Велиара, а мое тело использовал бы для очередного своего великолепного «мешка». Ручная работа во все времена ценилась высоко.
        Дергаться не имело смысла. Меня несло течением водоворота, и я уже был совсем недалеко от сливного отверстия. Но само присутствие Хаммера и Лидии означало, что сцейрав решил доиграть свой фарс до конца.
        Лидия возложила свои холодные ладони на мою голову, и я почувствовал ласку этой нечеловеческой прохлады, словно очутился в оазисе посреди раскаленной безводной пустыни. И тьма опустилась, как занавес, отделивший меня от утомительной пьесы, как исполненное последнее желание приговоренного. Я сильнее чем когда-либо жаждал обрести покой - окончательно и бесповоротно. И, конечно, был жестоко обманут.

* * *
        (...Боль... Кровь - но опять не моя... Шорохи насекомых, громкие, как обезьяний рев в джунглях... Кровавый прилив... Бриз, несущий запахи разложения... Притяжение лун, которые плывут надо мной... Опахала пальм в руках у черного раба ночи... Лица, изъеденные оспой... Грохот землетрясения, грохот барабанов... Обнаженное сердце на алтаре - но еще не мое... Звезды летят со скоростью кошмара... Леопард охотится во мраке... Сияющие звериные глаза... Небо - пятнистая шкура... Содранная кожа - но еще не моя... И снова боль - круг за кругом, тень за тенью, жертва за жертвой...
        Но вот я снова слышу чей-то шепот, и это утешает меня, хотя должно пугать. Да, утешает - до тех пор, пока я не начинаю различать слова: «Где ты, Габриэль? Где ты, неприкаянный бродяга? Тебя убили у меня на глазах, но я не верю, что ты умер. Демоны не умирают. Ты навсегда поселился во мне... А боль... Что ты знаешь о боли, сынок? О вечной пытке, когда вырванная душа кружит возле обугленной черной плоти в пустынной яме отчаяния? И рядом нет даже палача, которого можно ненавидеть или любить...»)

* * *

…Сомнамбула - мой связной. Мой шпион в мире живых. Наверное, я никогда не узнаю, зачем мне понадобилась его плоть. Маскарад продолжается. Это хуже, чем игра. В игре хотя бы есть правила. Но правила означают ограничения. Я избавился от многих из них. Не от всех. Липкая паутина мнимой реальности еще крепко держит меня. Связь кажется нерасторжимой, но я видел следы тех, кто сумел ее разорвать.

* * *
        Мои веки приоткрывает свет - призрачный и неприятный, словно сияние луны, отраженное в лезвии опасной бритвы. Издалека доносится звон монастырского колокола, от которого веет неутолимой тревогой и столь же неутолимым одиночеством. Я узнаю это место - его нельзя найти наяву, но зато здесь сразу ощущаются печаль и нежность обреченных.
        Из темноты проступают очертания распятия и стоящей на коленях женщины в монашеском одеянии. Она находится ко мне боком и держит перед собой раскрытую ладонь пальцами вверх. Но это не Мария - просто еще одна побочная жертва чьей-то погони. Мария появляется позже. Ее приводят те двое, затем меня оставляют с ней наедине. Когда я различаю ее теперешний облик, из моей груди вырастает дерево, питающееся кровью, и тянется ветвями к моему полуночному солнцу…
        - Значит, ты была здесь…
        - Мы оба были здесь. Только ты не знал об этом.
        - Все это время?
        - Что такое время?
        - Оно убивает.
        - Не говори глупостей. Разве можно убить то, что мертво?
        - Ты тоже умерла?
        - Если у твоей жизни нет конца, почему у моей смерти должно быть начало?
        - Для мертвой ты неплохо играешь словами…
        - Я только поддерживаю разговор.
        - К черту разговор. Иди ко мне.
        Она приближается на расстояние дыхания. Я касаюсь ее щеки. Чувствую жар. Моя рука почти прозрачна. Может, это тот самый случай, думаю я, когда призракам являются живые. Чтобы кое о чем напомнить. Но о чем?
        Я привлекаю ее к себе.

* * *
        Она меня не разочаровала.

* * *
        С крыши дома-призрака открывался прекрасный вид на залив. О городе напоминала удаляющаяся россыпь огней на севере, но гораздо ярче пылал закат. Наш полет был неощутим - мы уже становились испаряющимся иероглифом на шелке вечерней зари. Вино и небо были одного оттенка. Сцейрав откупорил бутылку, поднятую со дна моря. Он был в костюме цвета выбеленной кости, Дырка - вся в красном. А я обзавелся еще парой «монет».
        На столе среди бокалов стояла пустая Клетка. Тут же лежала маска из кожи, в которой с трудом можно было узнать лицо Лидии. Велиар был на свободе, и я догадывался, что это означает. Но напоследок хотел понять, изменилось бы что-нибудь, если бы таола добилась своего и заполучила Клетку.
        После третьего бокала сцейрав доверительно сообщил мне:
        - Знаешь, братец, от тебя мало толку. Даже не знаю, что теперь с тобой делать.
        - Правда,- пришлось согласиться мне.- Я сейчас вне игры. Но ты мог бы кое-кого придержать.
        - С чего бы мне это делать?
        - С того, что торговля умирает последней.
        - Ты уже продал все, что мог. И всех, кого мог.
        - А как насчет этого?- Я наклонился вперед и обеими руками раздвинул волосы на темени, чтобы стала видна отметина. Знак изгнанных. След прикосновения копыта .
        Сцейрав посмотрел прищуренным глазом, словно измеряя уровень возможного блефа, затем этот его глаз заблестел, как зеркало. Он цокнул языком и предостерегающим жестом велел Дырке заткнуться.
        - Интересно. Весьма интересно.- В такие минуты сцейрав чрезвычайно напоминал богатого коллекционера, оказавшегося в шаге от приобретения очередного шедевра. Но не было ничего более обманчивого, чем это сходство.
        - Только вынужден тебя разочаровать. Ты немного опоздал со своим предложением. На пару тысяч лет. И вообще,- он поморщился,- поминать его в моем обществе - это дурной тон. Надоело. Знаешь, у меня было очень много свободного времени. Когда-то я не поленился прочесть сотни бессмысленных книжонок о Дьяволе. И слышал еще больше фантазий, не излитых на бумагу в припадке самоуничижения… Сколько жалоб и признаний в бессилии, исторгнутых этими несчастными мозгами! Жалкие создания! Не имея ни сил, ни воли, ни ума, чтобы сделать из своей жизни что-нибудь стоящее, они занялись поисками виноватого во всех их бедах и несчастьях. Но наш парень оказался не так прост. Он расставил множество ловушек, включая миф о своем существовании.
        Последнюю фразу я оценил. На моей памяти сцейрав впервые был таким разговорчивым. Похоже, тема задевала его за живое. Знать бы еще, где находилось это «живое».
        - Я многократно убеждался,- продолжал он разглагольствовать,- что любое качество, доведенное до совершенства, становится собственной противоположностью. В этом смысле сама идея Дьявола есть простое следствие человеческой ограниченности.
        - Или глупости,- вставил я.
        - В бесконечности которой, между прочим, кое-кто не сомневался.
        Мы выпили за упокой души Эйнштейна и его остроумие. Затем еще раз - за конечность вселенной. Затем еще раз - брудершафт. Вместе со сцейравом я в буквальном смысле слова парил над миллионными толпами обреченных слепцов. Увы, наша непринужденная беседа близилась к концу.
        - Но для них кое-кто из наших вполне сходит за Дьявола,- заметил я как бы между прочим.- Думаю, такое случается постоянно.
        - Лично я не собираюсь быть распорядителем в сортире.
        - А как насчет одного из Домов Эрихто?
        - Болван. Это закрытый клуб. Если таракан имеет глупость выползти из щели, его не ожидает ничего хорошего.
        Я не успел решить, кто я в этом раскладе, потому что внезапно снаружи стало темно. Совершенно темно, будто погасли и солнце, и луна, и звезды.
        - Что это?- спросил я.
        - Конец света,- ответил сцейрав.- Того, который ты знал. Благодаря мне ты получил место в первом ряду.
        - Спасибо.- Я был далек от малейшей иронии. Мне и в самом деле выпала редкая удача. И я отдавал себе отчет в том, что гораздо более достойным претендентам повезло куда меньше. А фразу «того, который ты знал» я обдумал позже. Значит, будет и другой свет, решил я. И не ошибся.
        Я смотрел на сцейрава с немым восхищением. Но потом был поглощен гораздо более масштабным зрелищем. Эффект был сокрушительным. Мне действительно попалось место в первом ряду. И грех было этим не воспользоваться.
        ЭПИЛОГ
        Теперь я живу в домике смотрителя маяка, расположенного на клочке скалистой суши, который соединен с континентом узкой косой. В плохую погоду ее захлестывают волны штормящего океана, но и этого недостаточно, чтобы почувствовать себя отрезанным от собственного прошлого и будущего. Когда тучи заволакивают небо, звезда Капелла гаснет последней. Память приговаривает, ожидание казнит.
        Тут край земли, костью застрявший в ревущей глотке моря. Большую часть года ветры хлещут по прибрежным скалам, на которых ничего не растет, кроме отчаяния. Внизу - пропасть, бездна и могила сердца, вверху - вертикальное небо, куда все реже и реже устремляются глупые, неоперившиеся птенцы моего бескрылого воображения. Стихия в своей обезличенной и вечной угрожающей силе напоминает об истине - первой и последней, единственной, к которой дано прикоснуться. Порой я спрашиваю себя: неужели сожаление и в самом деле порождает память о том, чего никогда не было и не могло быть? Но в этом случае трудно представить себе более жестокую насмешку, более изощренное издевательство, более извращенную игрушку, чем сознание, населенное призраками иного существования. Не от этого ли скрываюсь я теперь в своей (нет - в чужой) каменной башне, на верхушке которой давно погас свет, предупреждавший странников об опасности или указывавший им путь? У меня вдоволь времени разобраться в себе и во всем этом. Здесь мне предстоит сражаться со страшным, скорее всего непобедимым врагом - с самим собой. Враг коварен - он сидит
внутри, заключенный в ту же камеру, такой близкий и такой неуловимо далекий, скользкий, безжалостный. Средневековые демоны в сравнении с ним - безобидные пугала из старых сказок. Каннибалы в сравнении с ним - всего лишь голодные дикари. Палачи - всего лишь делают свою работу. Я точно знаю: сидящий у меня внутри способен на большее.
        Гораздо большее.

* * *
        Мария живет со мной. Она уже очень стара и скоро совсем ослепнет. Ее рука изуродована артритом. Когда боль обостряется, я кормлю ее с ложки. У нее не осталось зубов, а губы рассечены вертикальными трещинками, словно зарубками, отмечающими прожитые годы. Я знаю, что она готова умереть, и выбрал место, где похороню ее. Слой земли здесь невелик, но зато камней в избытке.
        В той ночи, в которую Мария теперь погружена постоянно, она нашла что-то, неведомое мне. В ненастье мы подолгу сидим и слушаем, как незримые волны бьются о мол, подошву маяка и скалистый берег. Нам давно не нужно ни о чем говорить, мы понимаем друг друга без слов. Для нее, как и для меня, эти волны - холодная дрожь океана, реликтовая судорога творения, заболевшего на полпути к раю, забывшего, зачем все затевалось, утратившего цель и бредящего, бредящего, бредящего без конца. Мы приходим и уходим по закону бреда; бред плодит бастардов, он же нас и убивает. Еще до рождения наши судьбы вписаны в формулу проклятия, столь безупречную, что она не может быть постигнута разумом и целиком принадлежит перу безумия - как ужасающая красота мира, сотканного из множества ежесекундных смертей, как любовь, обреченная стать цветком на могиле, как боль матери, потерявшей свое единственное дитя.
        И потому рокот океана - всего лишь эхо. Эхо всех когда-либо звучавших голосов, которые слышит человек перед смертью. Они шепчут или вопят о том, что он был рожден для чего-то большего, но предназначение оказалось пустышкой, и обещание стало насмешкой. Эхо звучит и в сиренах войны, и в глуши уединения, и среди монастырских стен, и в притонах города грехов, и в химерических снах.
        Мария тоже порой слышит эхо, но она еще слишком молода, чтобы бояться по-настоящему.
        Я слышу его всегда и повсюду.
        2005 - 2006 г.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к