Эскадрон особого назначения Александр Альбертович Самойлов
        Дмитрий Николаевич Дашко
        Ротмистр Гордеев #2
        Успешная операция в тылу врага не проходит бесследно. Теперь под командованием штабс-ротмистра Гордеева отдельный эскадрон специального назначения. Но враг тоже не дремлет, тем более, как выясняется, у штабс-ротмистра есть злопыхатели и по эту сторону фронта.
        Дмитрий Дашко, Александр Самойлов
        Ротмистр Гордеев. Эскадрон особого назначения
        
* * *
        Глава 1
        Говорил мне батя - не сиди, Леха, одной задницей на двух стульях - рожа треснет. Было это в другой жизни и в другом мире. Но от этого батина философия не перестает быть актуальной.
        Наш отряд великоват для скрытной разведки в ближних японских тылах. Укрыться тут со всем нашим хозяйством сложно: четыре тачанки, лошади основные плюс лошади вьючные с припасами и боеприпасами. Но ничего - еще сутки-другие и уходим дальше в глубокий тыл к японцам для серьезного рейда.
        Порядок действий уже отработан: разведка и добыча «языков» скрытным порядком - разведтройками. Тачанки и конный состав в этот момент прячутся в глубине лесных массивов. Тут же и захваченные «языки», с которыми продолжается работа и после первого экспресс-допроса. Перемещение глубокой ночью. Предварительно места для таких лагерей намечены на карте еще при подготовке рейда.
        Несколько раз пускаю в рейды в составе троек и Маннергейма с Вержбицким. Оба впечатлены слаженностью действий моих разведчиков. Голуби уносят донесения в наш штаб. Хороший способ связи на это время и при полном отсутствии радиосвязи в действующей армии. В моем мире Маркони с Поповым уже лет десять как должны были изобрести радиосвязь, а что тут? Не было времени поинтересоваться. Или с наличием демонических сущностей вопрос быстрой связи можно решить не только с использованием радиоволн? Подводит меня все-таки моя нездешность.
        Может, настоящий Гордеев, прячущийся до сих пор в глубинах нашего общего мозга, и знает ответ на этот вопрос, но мне об этом никак не сообщает. А кого спросить, чтобы не вызвать подозрений? Николова? Пожалуй. Но сейчас мы с ним даже по разные стороны фронта.
        Ладно. Всему свое время.
        Возвращаюсь к карте, на которую наношу пометки о размещении выявленных через показания «языков» японских частей. Эту карту с голубями не перешлешь в наш штаб, потому отправится она туда пешим ходом. Две разведтройки уйдут на нашу сторону через фронт с двумя особо ценными «языками» перед началом нашего рейда вглубь японской территории. А как поступить с оставшимися, не столь ценными?
        - О чем задумались. Николай Михалыч? - Вержбицкий прерывает мое уединенное сидение над картой.
        - Размышляю, что делать с захваченными «языками». Не тащить же их с собой.
        - Мне кажется, вы напрасно утруждаетесь, штабс-ротмистр. Они - враги. Прикончить и вся недолга.
        Не думал, что мой визави - настолько кровожадный. Хотя есть такие, что японцев за людей не считают, но в целом кодекс поведения офицера никто не отменял. Тем более офицера российского.
        Объясняю ему на пальцах как младенцу:
        - Они пленные. Одно дело убить врага в бою, другое дело - расправиться с беззащитным пленным.
        Вержбицкий категорически не согласен:
        - Исходить следует из целесообразности. Война требует жестких решений.
        - И на войне люди должны оставаться людьми, - говорю вроде очевидные вещи я.
        Но меня не слышат.
        - Оставьте ваш гуманизм для салонных барышень, - морщится Вержбицкий.
        Вот что такое легендарные польская спесь и гонор! Понимаю, что мне его не переубедить, говорю примиряюще:
        - Учту ваше мнение, господин штабс-капитан.
        Вержбицкий качает головой.
        - Я гляжу, сами вы не слишком рветесь в свободный поиск «языков».
        А вот это уже откровенный наезд, но мне есть чем на него ответить:
        - Как раз думал отправиться самолично завтра.
        До штабс-капитана доходит, что он малость попутал берега, Вержбицкий меняет тон на примирительный.
        - Почту за честь составить вам компанию.
        Иду ему навстречу, спокойно произношу:
        - Не имею возражений. Подъем за полчаса до рассвета.
        Будить пана Вержбицкого не приходится. Уже собран, упакован в маскировочную накидку и даже лицо себе разрисовал нашими самодельными маскировочными средствами - весь в серо-зеленых разводах, только белки глаз блестят.
        - Как настроение, штабс-капитан?
        - Боевое! - откликается он.
        - Тогда нам пора. Труба зовет.
        Компанию нам с Вержбицким составляют братья Лукашины, неразлучная казачья парочка: оборотень с характерником.
        Движемся по лесу «волчьим шагом» в предрассветных серых сумерках. Местность пересеченная. Лес смешанный, часто приходится пересекать горные ручейки. Чтобы использовать лес как укрытие для нашего отряда, приходится забираться на отроги восточнее Южно-Маньчжурской железной дороги, вдоль которой в основном мы, собственно, и воюем с японцами. Внизу на равнине лесов практически нет - воевать удобно, а вот скрытно передвигаться такому отряду, как наш - наоборот.
        К нужному месту выходим, когда небо на востоке уже ощутимо розовеет. Его обнаружили вчера под вечер - лагерь, разбитый для приема полка противника.
        Должен похвалить противника - устроено все по уму: палатки для рядового личного состава, палатки для господ офицеров, штабные палатки, места для приготовления и приема пищи, места отхожие, пирамиды для оружия, охраняемый периметр, и главное в расположении любой регулярной воинской части - плац для построений с флагштоком.
        Наблюдаем - со вчерашнего дня, изменений нет - в лагере только небольшая рабочая и интендантская команда, всего пара часовых, значит, основной состав полка еще не прибыл.
        Делаю заметку в уме: расслабленно живут господа японские интенданты. Отхожие места - совершенно без охраны. Казалось бы, а что там охранять? Даже армейского дерьма пока не успело скопиться сколько-нибудь значительного количества.
        В центре сооружения - траншея, с перекинутыми поперек нее досками - угнездившись на них в позе орла, и справляешь большую нужду, а с малой так вообще проблем нет. От досужих взглядов все огорожено хлипкими стенками из хвороста, для надежности укрепленными кольями.
        Вот к такому заведению и направляет стопы потенциальная жертва - японский сеи (лейтенант).
        Стараясь не шуметь, выдвигаемся к сортиру. Бедняга даже пикнуть не успел, когда братья Лукашины сдернули его с насеста со спущенными штанами. Зато успел скоропостижно доопорожнить кишечник, пока мы тащили спеленатого «языка» в лес.
        Воняет теперь всю дорогу, приходится зажимать носы. Что поделать - война есть война, никакой романтики, только суровая проза жизни.
        Быстрый допрос обосравшегося лейтенанта. К счастью, он знает английский. Так что уверенно беру допрос в свои руки.
        Английский у Асано Токея своеобразный - букву «л» он не выговаривает, как и все японцы, заменяя ее «р». Да и столетняя разница в словарном запасе Шеина и представителя славного самурайского рода Асано дает себя знать.
        Однако общий язык с «языком» (простите за тавтологию) находим. Тем более спецсредства и спецметоды не нужны: то ли молодой самурай перепуган, то ли сказывается шок от пикантных обстоятельств его захвата, но парень достаточно откровенен. Вываливает кучу всякой полезной информации.
        Лагерь разбит в ожидании прибытия 17-го пехотного полка 5-й дивизии. Полк должен прибыть в новое расположение завтра пешим порядком, подготовиться к наступлению и уже из этого лагеря выдвигаться непосредственно на фронт.
        Токей любезно поделился с нами и ожидаемым временем прибытия полка в лагерь, и обычным порядком движения полка: следование походной колонной поротно без боевого охранения и с обозом в арьергарде - а чего им тут беречься в собственном тылу?
        В голове потихоньку зреет дерзкий план, но с ним чуть попозже. На повестке дня другой вопрос - лейтенанта выжали досуха, больше ничего интересного он не расскажет. И что прикажете с ним делать? Тащить голубя в лагерь, отмывать, отстирывать и таскать с собой дальше с остальными пленными?
        К счастью, представитель рода Асано сам облегчает нам выбор. Почти не дрогнувшим голосом сею под конец допроса заявляет, что хочет собственной кровью смыть позор такого плена. Просит даровать ему милость сэппуку.
        Уважаю выбор другого, особенно когда он облегчает мой собственный моральный выбор. Дав знак Лукашиным держать пленника под контролем, возвращаю ему его офицерскую саблю.
        Парень садится на подогнутые ноги, обнажает сухощавый мускулистый торс, оборачивает лезвие сабли носовым платком, так, чтобы выступала часть лезвия сантиметров в тридцать-сорок. Губы шевелятся - предсмертное танку.
        Падает роса,
        Исчезает поутру.
        Не таков ли я?
        Что ни говори, а жизнь -
        Это сон, всего лишь сон.
        На лбу Токея проступает крупная испарина. Он делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить ощутимую дрожь в руках. С противным хрустом всаживает лезвие в свой живот, фонтаном брызгает кровь, походу, он сразу зацепил какой-то крупный сосуд. Лейтенант ведет разрез продольно, а затем резко разворачивает лезвие вниз… И заваливается на собственные выпавшие сизые кишки.
        Вержбицкий извергает из себя содержимое желудка, братья Лукашины еле сдерживаются, чтобы не последовать за ним. Я сам захожусь в лихорадочном кашле, лишь бы не стошнить. Сипло приказываю уходить.
        В лагерь возвращаемся молча. Обсуждать произошедшее не тянет. Это в кино смерть часто стараются показать красиво, романтично и даже героически. В реальности… В реальности это грязь, кровь и отвращение. И чтобы отвлечься от них мыслями, надо подумать, как увеличить количество этой грязи и крови, нанеся врагу максимально возможный ущерб.
        Подтягиваю свой «штаб»: Маннергейма, Вержбицкого, Бубнова, Лукашиных и Буденного с Жалдыриным. Предлагаю сделать так, чтобы полк до фронта не дошел, а в лучшем случае отправился на переформирование.
        Вержбицкий смотрит на меня, как на умалишенного, да и во взгляде Маннергейма интерес мешается со скепсисом.
        - Полсотни человек против целого полка? - озвучивает Вержбицкий свои сомнения.
        - Они не ждут нападения. У нас четыре пулемета. Жаль, мало взрывчатки. На полк не хватит, да и рискуем остаться вовсе без нее.
        Достаю карту и с карандашом в руках излагаю свой план.
        - Хорошая идея, - скепсиса ни в голосе, ни во взгляде тролля-барона больше не чувствуется.
        - Доверимся вашему опыту, Николай Михалыч, - несколько кисло соглашается Вержбицкий с моей идеей операции.
        - Тогда немедленно выступаем, времени почти нет.
        Лежим в засаде, ждем. Проселочная дорога тянется меж двух холмов примерно километра два, вдоль дороги по обоим склонам холма мы и замаскировались по две стрелковые пятерки с каждой стороны дороги, два стога сена на входе на участок между холмами и два стога сена на выходе. В стогах спрятана наша ударная сила - пулеметные тачанки. Вся надежда на них, на гранаты и на внезапность.
        - Интересный у вас английский, Николай Михайлович, - шепчет устроившийся рядом со мной Вержбицкий. - Где изучали?
        Оп-па… а пан Вержбицкий продолжает меня по-тихому пробивать?.. Это «жу-жу» неспроста. Рановато я понадеялся, что недоразумения между нами улажены.
        С ходу придумываю более-менее правдоподобную версию.
        - Это американский английский, господин штабс-капитан. Он, знаете ли, довольно значительно отличается от британского английского.
        Вержбицкий хмыкает.
        Не убедил…
        - Приходилось бывать в Северной Америке?
        Ну етить-колотить! Когда ж ты от меня отстанешь?!
        - Увы… Сосед наш по имению двадцать лет прожил в Северной Америке. Много интересного рассказывал: индейцы, прерии, золотая лихорадка… У него и учился английскому, - я стараюсь свалить с темы.
        Взгляд Вержбицкого полон недоверия. Сейчас еще скажет, что-то кто-то перечитал Фенимора Купера или Майн Рида.
        На мое счастье, дважды кричит сойка, причем с того направления, откуда мы ждем японцев. Сигнал - готовность номер один.
        Приникаю к прицелу укороченной драгунской винтовки (сейчас она предпочтительнее револьвера - и бьет точнее, и дальность стрельбы поболее).
        Вержбицкий следует моему примеру и направляет на дорогу свой наган.
        Посмотрим, кто к нам пожаловал.
        На дороге появляется выстроенный в походную колонну японский полк.
        Хмурюсь. Совсем оборзели самураи, идут как на параде: темно-синие мундиры, белые гетры, фуражки с высокой тульей и желтым околышком. Старшие офицеры конным порядком, младшие и рядовой состав - в пешем строю. Где-то сзади плетется, пылит обоз.
        Полк основательно втягивается в распадок между холмами. Голова колонны приближается к выходу из распадка. До двух стогов по обочинам дороги метров пятьдесят.
        Кошусь на Вержбицкого - по измазанной маскировочной смесью щеке поляка ползет крупная капля пота. У меня тоже - кожей чувствую.
        Теперь нужно выбрать подходящий момент.
        Выцеливаю конного офицера во главе колонны.
        Трижды кричу сойкой - сигнал к началу атаки, и жму на спусковой крючок. Винтовка сильно толкается в плечо.
        Бах! Грохот моего выстрела спускает лавину. Трещат винтовочные выстрелы со склонов холма, а главное, тарахтят пулеметные очереди из стогов.
        Эффект неожиданности, он и есть эффект неожиданности. Валятся растерявшиеся японцы под нашими пулями, мечутся - а куда бежать - спереди пулеметный огонь и сзади. А с флангов палят русские трехлинейки.
        Паники добавляют гранаты, которые летят со склонов холма в середину колонны. Некоторые, считаные единицы успевают сорвать с плеч свои винтовки и пытаются открыть ответный огонь. Но их слишком мало, да и таких мы с бойцами выбиваем в первую очередь.
        Еще чуть-чуть и от былой организации не остается и следа. Воинская часть превращается в обычную толпу.
        О сопротивлении больше никто не думает. Кто убит, кто стонет раненый, кто стоит на коленях с поднятыми руками. Семнадцатый полк перестает существовать.
        Отдаю приказ прекратить огонь. Не сразу, но выстрелы смолкают.
        Наших пленных «языков» заставляем собрать валяющееся вдоль дороги оружие - в обозе нашлись запасы керосина. Несколько минут и груды «арисак» превратились в веселые костры.
        Оставляем «языков» с деморализованными остатками 17-го полка. Забираем из обоза то, что может пригодиться в дальнейшем рейде: взрывчатку, тот же керосин, жаль, что его немного, ящики с патронами летят в те же костры из винтовок. Чем больше солдат врага и армейского имущества сейчас будет выведено из строя, тем лучше для нас. Спешно покидаем место побоища.
        - Отличный бой, штабс-ротмистр, - Вержбицкий и Маннергейм пристраиваются рядом.
        Устало киваю. Я привык к тому, что гладко бывает только на бумаге, но сегодня действительно все прошло как по нотам.
        - И ни одной жертвы с нашей стороны, - ухмыляется Маннергейм. - Таким макаром недолго японцев обратно в море сбросить.
        - Это, господа, большая удача, - остужаю их энтузиазм, - в следующий раз может и не повезти. И только беспечность японцев, в данном случае, что двигались они без боевого охранения, и позволила нам достичь такого успеха. Но противник не дурак и урок из этой истории извлечет.
        - И что? - возмущается Вержбицкий. - Двинемся обратно?
        - Нет, продолжим пакостить противнику. Но первое время помаленьку. А дальше бой покажет. Всё, пора сворачивать с дороги, пока сами не нарвались на неприятности.
        Отдаю приказ, и отряд сворачивает вверх, в глубину лесистых горных отрогов.
        Тачанки проявили себя в бою прекрасно, без них успеха с разгромом 17-го пехотного полка было бы просто не достичь. Да и не стал бы я затеваться без этих четырех пулеметов.
        Но теперь конные повозки - проблема. Человек легко пройдет по лесному бездорожью и даже вьючного коня проведет в поводу. А вот провезти тачанку - это непросто. Скорость передвижения сильно падает. Преимущество превращается в обузу. Но делать нечего. К вечеру объявляю привал. Кручу карту и так, и этак…
        Ну нет тут в горах дорог. Вьючные тропы есть. А дорог, чтобы нормально пройти четырем тачанкам, нет.
        А вот это интересно. Между горными отрогами с востока на запад протянулась долина, по которой можно спокойно добраться до самого восточного побережья Ляодунского полуострова. А еще именно здесь кратчайший путь, по которому идет снабжение японской армии.
        Черт возьми, все же в благостное время я попал: по ночам здесь не воюют. А это значит, что дороги, скорее всего, свободны по ночам, все передвижения конных разъездов и пеших патрулей, тыловых обозников и полевых частей происходят при свете солнца.
        Днем отдыхаем. Обихаживаем оружие - чистка, смазка, перезарядка. Проводим ревизию наших припасов, как боевых: патроны, взрывчатка, самодельные гранаты… так и обычных: запасы питьевой воды, фуража, продовольствия.
        Хорошо, что лошади частично на подножном корму. Лето. Да и ручьи и родники, частые в горной местности, позволяют нам иметь приличный запас питьевой воды, как для себя, любимых, так и для лошадей, родимых.
        Шевельнулись волосы на затылке, холодком повеяло между лопаток, кольнул мой, настроенный на демонов, амулет. Даю знак соблюдать тишину и внимательно осмотреться.
        Так и есть, в небе описывает круги темная точка. Японский тэнгу, крылатый демон. Неужели враг вышел на наш след. Так быстро?..
        Точка снижается. Ну вот, предчувствия меня не обманули, в бинокль можно различить парящего на крыльях тэнгу.
        Откуда ж ты взялся, гаденыш?!
        Долго рассматриваю тварь в окуляры бинокля.
        Аэродинамика бы авторитетно заявила, что такое существо физически летать не может, но демону положить с прибором на научные выкладки. Он летает, и это непреложный факт его демонической сущности.
        Может, снять его из винтовки от греха подальше?
        Подтягиваю к себе винтовку, досылаю в ствол патрон с серебряной пулей, заговоренной на демонов, передергиваю затвор, пытаюсь поймать летающую фигуру в перекрестье прицела.
        Неожиданно тэнгу закладывает вираж и летит прочь. Похоже, он нас не засек.
        Из чащи выходит Вержбицкий. Удивленно смотрит на замерший лагерь.
        - У вас все в порядке, господа?
        - Не считая тэнгу в небе, в полном, - отвечает поляку шведско-финский тролль.
        - Где вы были? - интересуюсь у штабс-капитана.
        Тот хмурится.
        - Ходил до ветру.
        Ночью выбираемся на дорогу и спокойно движемся в направлении долины. Ну как спокойно? Впереди, по флангам и сзади движутся секреты, на случай если кого принесет нелегкая.
        Пронесло. Никого нелегкая не принесла.
        Когда небо на востоке сереет, укрываемся в глубине горного леса. До нужной долины еще один переход. Днем над нами снова кружит в небе тэнгу. Неужели все-таки японцы сели нам на хвост?
        Демон действует мне на нервы. Не нравится мне это, очень не нравится… Если есть воздушная разведка, где-то там, позади, по нашим следам могут идти отряды неприятеля.
        Рассылаю в разные стороны разведтройки. Напряженное ожидание. Кажется, время густеет, как вязкий сироп. Мучительно тянутся минуты ожидания.
        Разведчики возвращаются с хорошими новостями - нет никаких признаков выслеживающего нас противника. Горные леса в округе пусты. На дороге обычное движение: китайцы движутся по своим делам, японцы - по своим.
        И это подозрительно. Потеря целого полка в собственном тылу не могла оставить противника равнодушным.
        Еще и этот демон в небе… Что-то тут не так.
        Под занавес следующего ночного перехода выходим к долине. И оп-па! - нас ждет сюрприз.
        Все признаки железнодорожного строительства. Лагерь китайских рабочих-кули: неопрятные шалаши, навесы, люди спят прямо на земле, и рядом лагерь японцев: ровные ряды палаток, устроенные отхожие места, столовая под навесом, лагерная кухня, часовые по периметру и возле склада, где сложены шпалы, рельсы, рабочие инструменты.
        Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы дотумкать - это строят рокадную железную дорогу, чтобы по ней перебрасывать с восточного побережья Ляодунского полуострова к фронту боеприпасы и подкрепления из Японии.
        Цель, конечно, жирная - слов нет. Грех пройти мимо.
        Братья Лукашины, Буденный с Жалдыриным, Бубнов и Маннергейм с Вержбицким с разной степенью энтузиазма выслушивают мой план - напасть на лагерь и постараться причинить максимальный ущерб строительству. Все прекрасно понимают, чем грозит нашей армии ускорение и улучшение снабжения противника.
        Ночная конная атака на японский лагерь удалась, не могла не удаться - сколько тех японцев было? Примерно рота охраны и технические специалисты, которые, само собой, не вояки, пусть большинство и при оружии.
        И если японцы еще пытались отстреливаться спросонья, то китайские кули, как только поняли, что дело пахнет керосином, испарились, как лужица воды в жаркий полдень.
        Будем, как говорил Карлсон, курощать!
        Пропитанные креазотом шпалы загораются плохо, но, если занялись - хрен потушишь. Тем более и тушит-то некому, да и нечем.
        Пленный японский инженер запираться не стал: следующий лагерь строителей километрах в пятнадцати от нас. Организован по образцу и подобию только что разгромленного нами.
        Вдоль всей линии строительства по долине идет неплохая грунтовая дорога. Нет, ночами патрулей на них нет. Никто не воюет ночью.
        Обычным конным маршем мы бы там были часа через три. На рысях - полтора часа.
        Решено, двигаемся рысью с одним малым привалом. Нельзя все же перед боем сильно изматывать лошадей.
        Ко второму лагерю железнодорожных строителей вышли точно к завтраку. А вот тут фактора неожиданности не вышло - японцы оказались готовы к нашему визиту. Встретили нас ружейным и даже пулеметным огнем.
        К счастью, пулемет у противника оказался только один, и мы довольно быстро его подавили. Обошлось без жертв, не считая того, что несколько моих бойцов получили ранения.
        Прилетело и Маннергейму. Японская пуля цапнула барона-тролля в ногу. Серьезного вреда ему это не принесло - я впервые видел процесс регенерации тканей у демонического существа. Существенно быстрее, чем у обычного человека.
        Маннергейм говорит, что это индивидуальная особенность троллей. Но в целом надо признать, что живучесть у нечистой силы все же повыше, чем у нас, людей, и чтобы уконтрапупить демона, надо изрядно постараться.
        Остатки японской железнодорожной роты предпочли за лучшее отступить. Здешний склад постигла участь первого - все, что можно сжечь и уничтожить, мы сжигаем и уничтожаем. Взрывчатку стараемся забрать с собой. Уж чего-чего, а применение ей всегда найдется. Вон сколько вкусного попадается на пути.
        И довольно испытывать судьбу. Пора уходить в горы. Устали и люди, и лошади, а японцы непременно соберутся с силами, чтобы кинуть ответку.
        Весь день медленно движемся по горному лесу. Тащим тачанки из последних сил. Выбираем место для лагеря. Обустраиваемся - надо дать отдых всем и подумать, что делать дальше. Отправляю очередного голубя с донесением о том безобразии, которое мы устроили противнику, особо подчеркиваю, что наша ночная атака на лагеря железнодорожных строителей даст только временный эффект, задержит строительство, но не остановит его.
        Под вечер в небе снова замечен тэнгу. Снова пытаюсь выцелить его, чтобы гарантированно снять. И снова он стремительно улетает, когда я кладу палец на спусковой крючок. Словно чувствует мое намерение.
        Глава 2
        Ночную тишину рвет в клочки взрыв снаряда. Какого хрена?!
        Ни мы, ни японцы - не любители палить из пушек в темноте. Тем более наших тут и близко нет.
        Судя по звуку, снаряд прилетел с изрядным недолетом.
        Не успеваю об этом подумать, как грохает второй разрыв - на сей раз перелет.
        Твою дивизию! Это ж классическая артиллерийская вилка…
        - Уходим с позиции! - во весь голос командую я.
        Бойцы действуют слаженно, мы быстро покидаем импровизированный лагерь в лесу и, надо сказать, вовремя: через минуту снаряды начинают рваться там, где мы только что находились, а ложатся они очень даже густо.
        Интересно, как это японцы смогли нас засечь, подтянуть батарею, а потом еще и открыть огонь и явно с корректировщиком?
        Времени на выяснение нет, спешно уходим под густое прикрытие деревьев.
        Обстрел не прекращается. Японцы еще не знают, что закидывать нас снарядами больше не имеет смысла. Ну пусть лупят: каждый их бабах в пустоту - ущерб казне, а она у японцев не самая богатая. Чудом и с английской помощью до конца войны протянут.
        Отмахав с полдюжины верст, делаем первый привал, заодно принимаю доклады от унтеров: «двухсотых» и «трехсотых» по счастью нет, имущество тоже не растеряли.
        Больше всего переживал за взрывчатку - не приведи бог накроет снарядом - и всё, северный полярный лис котенку. И нам вместе с ним.
        С обоими прикомандированными к отряду офицерами: Маннергеймом и Вержбицким - тоже полный порядок.
        - Легко отделались, - резюмирую я.
        Артиллерийская канонада смолкает, начинается активная пальба из винтовок и ручных пулеметов. «Музыка» звучит довольно долго, как будто неприятель решил нашпиговать свинцом каждый квадратный сантиметр нашего бывшего лагеря. Эх. Значит, хорошо мы им дали прикурить, конкретно так разозлили!
        Гляжу на часы, пальба продолжается. Японцы все еще не в курсе, что мы покинули лагерь, но как же мы проспали их разведку? Хор-роший вопрос! На все десять из десяти.
        Зову к себе часовых, устраиваю допрос с пристрастием.
        Учитывая, что ночью на часах стояли не обычные бойцы, а казаки-пластуны, у которых просто сверхъестественное чутье на неприятеля, удивительно, что они проморгали «джапов».
        - Жду ваших объяснений, орлы! Почему врага просмотрели, соколики?
        «Орлы» и «соколики» смущенно топчутся и опускают глаза.
        - Вашбродь, крест целую - не было никого! - клянется старший из них.
        - Так и есть, вашбродь, мы б никого к нам близко не подпустили, - уверяют остальные.
        Хреново… Есть вероятность, что по нашим следам пустили какую-то неведомую «зверушку», то есть демона, с которым прежде не доводилось сталкиваться. Только так я могу объяснить этот обстрел.
        - Господин ротмистр, - странно подмигивает мне Лукашин-старший.
        - Чего тебе?
        - Надо б поговорить… По секрету.
        Отпускаю часовых, внимательно смотрю на характерника.
        - Слушаю тебя, Тимофей.
        Тот мнется.
        - Вы, наверное, мне не поверите…
        - Тимофей, что ты ломаешься, как девица на выданье… Говори, коль начал.
        - Я насчет этого ляха - штабс-капитана, - решается казак.
        - Вержбицкого? А что с ним не так? - удивляюсь я.
        Особых претензий к поведению поляка у меня нет, палки в колеса не ставил, вел себя вполне достойно, сражался наравне со всеми. То, что малость кровожаден… Так война, дери ее за ногу. Противник по нам не пуховыми подушками насыпает. Любой озлобится.
        - Что-то с ним не то, господин штабс-ротмистр…
        - А поконкретней можно? - настроение у меня не очень, и я невольно начинаю кипятиться.
        Не уверен, что он знает значение слова «конкретно», однако по смыслу догадаться можно.
        - Ребята-часовые говорят, что за последние два дня видели, как он несколько раз выходил за расположение. И сегодня, перед тем как нас японцы накрыли, тоже куда-то отлучался, - сообщает казак.
        Я задумываюсь. Действительно, припоминаю что-то такое. Но вообще криминала в этом не вижу. Во всяком случае, пока.
        - Спасибо, Тимофей! Учту!
        Характерник степенно кивает и удаляется по своим делам.
        На войне легко стать параноиком, на своем опыте проходил. Тем более когда ситуация складывается не в твою пользу. То есть - это не ты насыпаешь, а тебе.
        И все-таки, не будь этого артиллерийского обстрела, я бы, пожалуй, не придал большого значения словам Лукашина-старшего, мало ли по какой причине Вержбицкий оставлял лагерь. По большой нужде, к примеру.
        Некоторые люди, даже в армии, бывают весьма стеснительными, не желают тужиться в присутствии других. Тем более Вержбицкий - шляхтич не из последних. Голубая кровь и все такое со всем таким.
        Есть и другое объяснение его поступкам. К примеру, он таким образом проверяет часовых.
        Спросить напрямую?
        Тоньшее надо, ротмистр, тоньшее.
        Собираю очередной военный совет, на котором присутствуют все офицеры: то бишь я, - тролль в хорошем смысле этого слова и Вержбицкий. Тема простая, как лом в разрезе: дальнейшие действия.
        Излагаю родившийся экспромтом план - огорошить японцев. Привыкший к моим нестандартным подходам барон не удивляется, а Вержбицкий задумчиво трет красивый лоб.
        - Поясните, господин ротмистр… Я вас не понимаю.
        - А чего тут непонятного? - пожимаю плечами я. - Неприятель думает, что мы уходим к своим, может прикинуть маршрут нашего движения и сработать на опережение. А мы сделаем финт ушами: выйдем ему навстречу. Думаю, этого он меньше всего ожидает. На нашей стороне будет фактор внезапности…
        - Попахивает самоубийством, - изрекает штабс-капитан.
        - Это единственный способ избежать горячего приема у врага. Нас ждут впереди, а мы ударим по авангарду японцев, уничтожим его и зайдем с фланга.
        - А вы - рисковый, - смеется в усы Маннергейм. - Согласен с господином Вержбицким, ваш план - лучший способ свести счеты с жизнью и загубить отряд, но… все-таки в нем что-то есть, и я, пожалуй, его поддержу. К тому же вы - командир, последнее слово за вами. Желаю всем нам удачи!
        - Спасибо! Она нам очень пригодится, - киваю я.
        Слова барона не доставляют большой радости поляку, на его лбу собираются многочисленные складки, брови хмурятся. Только другого выхода, кроме как согласиться со мной, у него нет.
        Ну или сидеть и ждать чуда, например, волшебника в голубом вертолете, который привезет нам в подарок кучу эскимо, а потом заберет на нашу сторону фронта.
        - Вынужден подчиниться, но, учтите, вы отвечаете не только за себя, но и за других. И да, оставляю за собой право отметить в рапорте на имя командира полка ваши безрассудные действия, - заявляет Вержбицкий.
        Маннергейм шарахается от него, как от обделавшегося японского лейтенанта. Боевые офицеры всей душой ненавидят, когда кляузничают начальству.
        Я спокойно развожу руками.
        - Разумеется. Поступайте, как велят вам ваш долг и совесть.
        - Когда выдвигаемся? - уточняет тролль.
        - Тянуть не станем. Ночью, часа в два, снимаемся с места и выдвигаемся на противника. Надеюсь, застанем их врасплох. Желаю вам приятного отдыха, господа офицеры! Как понимаете, ночью будет не до сна.
        На этом совет закончен, я делаю вид, что отправляюсь доводить приказ до подчиненных. Отхожу на метров пятнадцать и замираю за огромным валуном. За спиной тут же возникает характерник - все, как договорились.
        Встречаю его тихим кивком.
        Поначалу поведение Вержбицкого не вызывает подозрений, он просто лежит и дремлет, набираясь сил перед ночным боем. Вид у штабс-капитана абсолютно безмятежный. Глядя на него, так и хочется зевать.
        Рядом дремлет барон, глубоко надвинув фуражку на глаза.
        Везет людям, никаких тебе забот и проблем, это я тут играю в контрразведчиков - штатный «молчи-молчи» нам не положен, потому и обходимся своими силами.
        Внезапно глаза поляка открываются, он медленно приподнимается на локтях, вроде бы непринужденно оглядывается по сторонам, сладко потягивается, трясет головой, бросает взгляд на тролля (Маннергейм храпит так, что птицы на лету глохнут - уж не на его ли храп наводился проклятый летучий демон?!), достает из полевой сумки лист бумаги и начинает что-то писать, положив планшет на колени.
        Эх, знать бы, что он там ваяет? И спрашивать неудобно: вдруг любовное письмо…
        А вот и нет, любовные письма в тонкие трубочки не сворачивают.
        Вержбицкий встает и с непринужденным видом куда-то направляется.
        Насколько мне известно, а мне известно наверняка, поскольку это я его выставлял - там находится один из наших «секретов», пара пластунов, бдительно берегущих наш покой. После инцидента с обстрелом я удвоил количество часовых.
        - Кажись, началось, - тяжело дышит мне на ухо Тимофей Лукашин.
        Я киваю.
        Что-то и впрямь началось, только понять бы, что именно.
        Собираемся двинуть вслед за штабс-капитаном, но внезапно нашу компанию разбивает третий - Маннергейм собственной персоной. Я даже не успел сообразить, когда это он успел проснуться и подкрасться к нам. Тролль есть тролль…
        - Что здесь происходит, ротмистр? - недовольно рычит он.
        Первую же попавшуюся версию отбрасываю как неудачную… Вторая улетает в корзину следом. Зараза! Ничего путного придумать не получилось.
        Хрен с ним! Маннергейм производит впечатление надежного человека. К тому же есть вероятность, что мне понадобится свидетель, которому поверят в высоких кругах. Сам я пока еще не в большом авторитете у власть предержащих.
        - Проверяю одну гипотезу, господин барон, - сообщаю я.
        - Думаете, Вержбицкий - японский шпион? - усмехается финн.
        - А вот сейчас и узнаем. Вы как - с нами? - испытующе смотрю на тролля.
        - С вашего позволения, приму посильное участие, - легко соглашается барон. - Но, если решу, что ситуация развивается неподобающим образом - вмешаюсь.
        - Ничего не имею против.
        Втроем из укрытия наблюдаем, как Вержбицкий подходит к бойцам из секрета. Начинает ездить им по ушам, выражать недовольство: это ему не нравится, и то - и вообще, извольте застегнуться на все крючочки и встать по стойке смирно, когда с вами разговаривает офицер!
        До боли знакомая картина!
        Пропесочив казачков (а штабс-капитан проделал это легко и непринужденно), Вержбицкий оставил их задумчиво потирать затылки, а сам вдруг шагнул в высокие заросли молодых деревцев и пропал из виду.
        А вот это нехорошо, непорядок!
        Мы втроем резко срываемся с места и бежим в заветные «кустики», где скрылся штабс-капитан. Хорошо, что никого не надо было инструктировать: как вести себя тихо, не шуметь и не привлекать внимание, умеют все и дадут мне сто очков форы.
        Один из часовых открывает рот, чтобы приветствовать командира, но я на бегу делаю упреждающий знак. Пластуны - народ понятливый, дураки на передке долго не живут, так что все проходит как по маслу.
        Уже в зарослях амулет начинает ощутимо печь… Правда, источник угрозы (и угрозы ли) пока непонятен.
        Пока вижу одного Вержбицкого. Он стоит к нам спиной. Что делает - непонятно…
        Его рука лезет в боковой карман, достает из него тонкую хреновину, что происходит дальше - опять же не могу сказать, поскольку не вижу.
        На помощь приходит слух.
        Эта самая хреновина - что-то вроде свистка, который издает мелодичный, но при этом очень высокий по тональности звук. Я скорее догадываюсь о нем, чем реально слышу.
        С каждой трелью амулет становится все горячее.
        На Вержбицкого он не реагировал, значит, это кто-то другой и он подбирается ближе.
        Судя по хищно раздувающимся ноздрям характерника, Лукашин тоже что-то почуял, да и наш тролль проявляет беспокойство.
        На полянку выбегает мелкое мохнатое существо. Издали оно кажется мне крысой, но потом я начинаю различать детали и понимаю, что тварь больше напоминает чебурашку: такая же лупоглазая и ушастая. Только вместо умилительной улыбки - злобный оскал, а полной пасти зубов позавидует любая акула.
        И на этого демона уже вовсю реагирует «будильник» моего амулета.
        Характерник что-то шепчет вполголоса, я не могу разобрать слов: говорит то ли про какой-то взвод, то ли про воду. Наверное, поясняет, что это такое выперлось навстречу Вержбицкому, но меня имя демона волнует меньше всего.
        Штабс-капитана это создание не атакует. Спокойно ковыляет поближе и садится в позу суслика. На шее у «чебурашки» кожаный ошейник с чехлом.
        Вержбицкий засовывает в чехол записку, треплет тварь по холке.
        Будет как-то не зашибись, если демон свинтит, унося с собой доказательства.
        - Тимофей, справишься с ним? - спрашиваю у характерника.
        - Справлюсь, вашбродь, - успокаивает казак. - Тварь, конечно, вредная, но не шибко опасная. Разве что кусается больно.
        Он подается влево и уходит наперехват «чебурашке». Надо сказать, делает это весьма вовремя, Вержбицкий отпускает демона, тот немного чешется по-собачьи, потом становится на все четыре конечности и бежит, быстро скрываясь в траве.
        Вержбицкий разворачивается, делает несколько шагов. Мы с троллем преграждаем ему путь.
        - Господа? - удивленно поднимает правую бровь поляк. - Что вы здесь делаете?
        - Сначала скажите, что здесь делаете вы! - наезжаю я.
        Штабс-капитан хоть и растерян, но быстро берет себя в руки.
        - Проверяю посты.
        - Позвольте, а разве вас кто-то просил об этом? По-моему, это моя обязанность, как командира отряда…
        - Мы на войне и обязаны помогать фронтовым товарищам, - складно лепит отмазку Вержбицкий. - Я уже устроил разнос на одном из постов, как раз собирался на следующий… Знаете, ротмистр, не все ревностно относятся к своим обязанностям.
        Он ухмыляется.
        - Составите компанию, господа?
        - Мы видели, как вы общались с каким-то странным существом, - вставляет реплику тролль.
        - Ах, это… Я очень люблю диких зверей, господа, а этот симпатичный лесной зверек сам вышел ко мне навстречу и позволил себя погладить. Видимо, сразу понял, что я не причиню ему вреда, - улыбка Вержбицкого стала шире автомобильного бампера. - И вообще, давайте не будем больше говорить о пустяках. Проверим посты и поспим перед вылазкой.
        Метрах в ста от нас раздался противный писк, вспорхнули с насиженных мест птицы.
        Мы насторожились, только на лице поляка осталась блуждать странная ухмылка.
        - Что это было? - спросил тролль.
        - Не знаю, - Вержбицкий был сама беспечность. - Это лес, господа. Тут всегда на кого-то нападают и кого-то едят. Пойдемте отсюда, право слово - не вижу ничего интересного.
        Он очень убедителен, немудрено, что с такими талантами и умением ездить по ушам к его мнению в полку прислушиваются. Даже Маннергейм колеблется, хотя видел все собственными глазами.
        Нет ли тут какого-то наведенного морока?
        Правда, амулет молчит…
        Появляется Лукашин-старший, лицо у него торжествующее. Он тащит мелкого демона, держа его за большие уши, как добытого зайца.
        Вержбицкий мрачнеет, его брови сдвигаются.
        Я предупреждающе кладу руку на кобуру.
        - Вот, ваши благородия. Споймал, как и было сказано! - хвастается Тимофей.
        - Что это? - губы штабс-капитана подрагивают, но он пытается изобразить хорошую мину при плохой игре.
        - Это-то? Изводу… Демон такой. Шустрый, собака, но и я непрост, - поясняет казак.
        - Он как - жив? - спрашиваю я, разглядывая мелкую бестию.
        - Сдох, гаденыш. Я ить его только чутка придушить пытался, да видать, силу-то и не рассчитал… Хлипкий уж больно, - сокрушенно произносит Тимофей.
        Я снимаю с «чебурашки» ошейник, демонстрирую Вержбицкому чехол.
        - Ничего не хотите нам сказать, штабс-капитан?
        - А что вы ожидаете от меня услышать?
        - Дело ваше.
        Вскрываю чехол, достаю скрученную папироской бумагу. Разворачиваю и вижу мелкий убористый текст на английском. Вчитываюсь и, дойдя по последней фразы, удовлетворенно киваю.
        - А вы молодец, Вержбицкий. Грамотно все изложили вашим японским хозяевам. Все наши планы раскрыли… Скажите, вы стали предателем за деньги или что-то другое? Может, вас шантажировали?
        На Вержбицкого страшно смотреть, его глаза наливаются кровью, лицо становится пунцовым от гнева.
        - Как вы посмели! Что вы вообще себе позволяете! Я - не предатель!
        - Да-а? - задумчиво тяну я. - А кто ж вы тогда после такого? Присягу-то небось государю императору давали… Или хотите сказать, что работаете на русскую разведку и все это часть большой игры?
        Вержбицкий взрывается.
        - Да, я давал присягу и обещал служить русскому императору! Но я - поляк, моя родина порабощена вами, русскими! Я сражаюсь за независимость моей Польши!
        - Вот оно как… Значит, присяга и честь офицера для вас ничто… - мрачнеет тролль.
        К счастью, за независимость Финляндии он точно не борется. Во всяком случае, до 1917 года, что я знаю из моей истории.
        - По сравнению со свободной Польшей - ничто! - гордо вскидывает подбородок шляхтич.
        Я киваю Лукашину. Тот мигом соображает, что от него нужно, и скручивает поляку руки, заодно избавляя от оружия и прочих вредных для жизни предметов.
        Вержбицкий не сопротивляется.
        - Готово! - докладывает Тимофей.
        - Благодарю за службу! - хвалю я. - Если бы не твоя бдительность, кормить бы нам червей сегодня…
        Казак довольно улыбается. Он заслужил не только доброе слово, но и что-то гораздо существенней. Вернемся к нашим, надо представить его к награде.
        - Чего вы добиваетесь? - удивляется тролль. - Бог с ней, с моралью и честью, раз они для вас так мало значат… Давайте смотреть фактам в лицо. Японии никогда не победить Россию.
        Мне бы его уверенность, но пока меня больше интересует ответ пойманного на месте преступления предателя.
        - Достаточно и того, что Россия ослабеет. Тогда она выпустит из своих дряхлых рук молодое польское государство. Польша станет свободной и независимой, - излагает программу Вержбицкий.
        - С тобой все ясно, - устало машу рукой я.
        - Вашбродь, - напоминает о себе Лукашин.
        - Что, Тимофей?!
        - Дозвольте, я этого пана поучу маленько! - умоляюще просит он.
        - Это как?
        - Нагайкой по жопе отлупцую. Сделаю так, что он теперь никогда не сядет… Ну или сядет, но не скоро…
        Лукашин смотрит на меня с такой надеждой, что мне трудно ему отказать. Но…
        - Прекрасно понимаю тебя, однако тут необходимы другие, более важные меры. Сначала штабс-ротмистра необходимо допросить: установить все его связи, контакты… Не удивлюсь, если кроме него есть и другие предатели.
        - Что потом? - спрашивает Маннергейм.
        - Ну не бросать же его здесь… Придется доставить в военную контрразведку.
        - У вас ничего не получится, - объявляет поляк.
        - Почему?
        - У меня в ворот была зашита ампула с ядом… Как раз на такой случай. Скоро яд подействует. Прощайте, господа!
        Глава 3
        Тело поляка дернулось последний раз в пред-смертной агонии, выгнулось и застыло. Зеленоватая пена на губах, остановившиеся зрачки глядят куда-то мимо нас всех в небеса.
        Поворачиваюсь к барону-троллю.
        - У вас не найдется портсигар?
        - Извольте, - Маннергейм удивлен, он знает, что я не курю, но протягивает мне серебряный портсигар. - Огоньку?
        - Это уже лишнее. Благодарю.
        Беру портсигар, подношу его ко рту только что опочившего Вержбицкого. Внимательно смотрю на отполированную блестящую поверхность. Нет… ни малейшего замутнения… Значит, и правда не дышит.
        И что нам теперь делать с предателем? Вернее, с его телом? Таскать с собой по всем нашим разведывательно-диверсионным делам? Быстро протухнет. Прерывать миссию отряда и возвращаться обратно на нашу сторону фронта? Или похоронить здесь в безымянной могиле?
        - Барон, на пару слов… - возвращаю портсигар хозяину.
        Отходим с Маннергеймом в сторону.
        Делюсь с троллем своими мыслями о вариантах посмертной судьбы пана Вержбицкого. Карл Густав закуривает, пускает дым пижонскими колечками.
        - Каждый из вариантов имеет плюсы и минусы. Тащить с собой в дальнейший рейд, конечно, не стоит. Можно еще отрядить несколько человек и отправить их на нашу сторону с мертвецом и кучей подробных рапортов о произошедшем в придачу.
        - Ослабить отряд? Ладно, утро вечера мудренее… - Поворачиваюсь к бойцам. - Сорока!
        - Здесь, вашбродь, - казак мигом оказывается рядом.
        - До полуночи сторожишь тело, потом тебя сменят.
        Двое бойцов переносят покойника подальше за деревья, Сорока занимает при нем свой пост. Остальные возвращаются в лагерь. Перекусываем. Грамотных усаживаю писать рапорта о выявленном в рядах отряда японском шпионе. Сами с Маннергеймом тоже отдаемся эпистолярному творчеству.
        Этой ночью японцы могут спать спокойно - нам не до них. А решение по Вержбицкому приму утром. Возможно, тролль и прав - выделить десяток человек и отправить их с рапортами и трупом предателя на нашу сторону, а самим продолжать пакостить «джапам» дальше.
        Подзываю Савельича.
        - Назначь двух сменных караульщиков на подмену Сороке. В полночь пусть его сменят. Смены по четыре часа.
        - Сделаю, господин штабс-ротмистр.
        Под веками, как песка насыпали. Ставлю последнюю точку в собственном рапорте при колеблющемся свете свечного огарка в потайном фонаре и устраиваюсь под деревом спать, подсунув под голову вещмешок. Последний взгляд в темное маньчжурское небо с яркими точками звезд.
        Сорока, как мог, боролся с охватившей его сонливостью. Словно собака, встряхивал головой, каждый раз, как чувствовал, что клюет носом. Густые сумерки накрыли полянку, где он сторожил тело Вержбицкого. Лес жил своей насыщенной ночной жизнью. Какая-то мелочь шуршала палой листвой и мелкими ветками в корнях дальних деревьев. Перекликались ночные птицы, почти неслышно шелестела листва под порывами ночного ветерка. Темным, почти неразличимым на траве силуэтом в нескольких шагах лежало мертвое тело Вержбицкого. Сорока в очередной раз клюнул носом и сам не заметил, как закрылись его веки. Липкая, вязкая дрема охватила молодого казака.
        Темный дымок, почти неразличимый в ночной мгле, медленно струился из ноздрей, ушей и приоткрытого рта мертвеца. Клубясь и извиваясь, он окутал все тело Вержбицкого, скрыв начавшуюся трансформацию. Деформировалось лицо мертвого офицера, зубы превращались в клыки, прорастали сквозь кожу рыже-черные волосяные пряди, само тело удлинялось и увеличивалось в размерах, человеческие кисти превращались в толстые лапы с острыми, до поры до времени спрятанными между подушечками волосатых коротких пальцев, когтями. Веки нового существа дрогнули и открыли янтарные глаза с черными, жуткими и пустыми как бедна зрачками, глянули оттуда в звездное небо.
        Тихий взрык вырвался из пасти. Тело шевельнулось и встало на все четыре конечности, Сбросив с себя лопнувший по швам офицерский мундир. Мягко и бесшумно ступая, чудовище направилось к дереву, под которым дремал караульщик.
        Казак вздрогнул и открыл глаза, вырвавшись из липкой паутины дремоты. Прямо перед ним из ночной темноты вынырнула оскаленная тигриная морда. Зловонное дыхание из оскаленной звериной пасти обдало человека. Желтые глаза с вертикальными щелями зрачков, не мигая, словно гипнотизируя, смотрели Сороке прямо в душу. Волосы казака встали дыбом под папахой, а кожу словно свело жаркой судорогой. Очень хотелось закричать от ужаса, но язык не слушался.
        Короткий, но мощный удар лапой с кривыми смертоносными когтями разорвал Сороке лицо и горло. Последний предсмертный хрип вырвался с потоком крови из разорванных кровеносных сосудов.
        - Вашбродь! Вашбродь! - меня тормошат и трясут, вырывая из темного небытия полночного сна. Вскидываюсь, трясу головой, приходя в себя - надо мной склонился встревоженный Савельич. - Беда, господин штабс-ротмистр!
        Рядом подскакивает спавший Маннергейм. Бежим за унтером. С нами десятка полтора бойцов. Здесь же и Буденный, и Кузьма, и оба брата Лукашины, и Ипполитов с Жалдыриным.
        В пляшущем свете факелов и фонарей полянка, где Сорока сторожил тело Вержбицкого, словно декорация из фильмов ужасов. Казак с разорванным горлом и лицом, залитый кровью, пятна крови вокруг на траве, обрывки мундира Вержбицкого, его совершенно целые сапоги, измятая, некогда щегольская фуражка, и кругом следы лап и когтей гигантской хищной кошки - некоронованного царя маньчжурских лесов.
        Кто-то из бойцов испуганно крестится, губы шепчут молитвы. Переглядываемся с троллем.
        - А где же труп предателя? Тигр сожрал его полностью?
        Отрицательно мотаю головой:
        - Вместе с костями? И не подавился? К тому же мундир штабс-капитана только разорван, но совершенно не испачкан кровью.
        - Неужели тигр унес тело вместе с собой? - высказывает догадку один из солдат.
        - Предварительно разорвав на нем мундир? - замечаю я.
        И тут же добавляю:
        - Необъяснимая история. Но, как говорил мой отец, оставим необъяснимое будущему. Рано или поздно, но оно разъяснится.
        Поворачиваюсь к Лукашиным.
        - Мы сможем догнать зверюгу? Если идти по следам…
        - Ночь же, Николай Михалыч. Надо хотя бы рассвета дождаться.
        Резон в их словах есть. Не спорю.
        - Добро. Сейчас давайте похороним Сороку, мир его праху.
        Лукашины крестятся.
        Тигр-убийца бежал по ночному лесу. Птицы испуганно верещали в вершинах деревьев. Гигантская полосатая кошка их там, конечно, не достанет, но страха в крохотных птичьих мозгах от этого меньше не становилось.
        Шершавый язык на ходу слизывает с волосатой морды вокруг пасти последние следы крови ночной жертвы. Мерно вздымаются полосатые бока, по которым хлещут ветки кустов и лесная трава. Тигр остановился перед лесным ручьем. Фигура его окуталась темной густой дымкой. А когда пелена рассеялась, на берегу ручья лежал голый человек, он застонал, открыл глаза, с трудом встал на четвереньки. Так, на четвереньках и преодолел несколько метров до ручья. Человек жадно припал к воде, пытаясь утолить жажду и голод.
        Последнее пристанище Сороке было готово где-то через час - могила вышла не слишком глубокой. Каменистая почва плохо поддавалась нашим саперным лопаткам, приходилось практически долбить.
        Погибшего бойца проводили в последний путь заупокойной молитвой. Жаль, батюшки не было, но что поделаешь, война…
        Укрепили самодельный крест между камнями в изножье насыпи. Ну и помянули, благо винная порция подразделению была выдана еще перед началом рейда.
        По следам таинственного тигра-убийцы со мной вызвались идти братья Лукашины, Маннергейм и, разумеется, мой верный ординарец. В лагере за старшего остался Бубнов. Я приказал удвоить караулы и всем быть настороже. И ни в коем случае не отлучаться из лагеря поодиночке.
        Когда на востоке забрезжил красноватый рассвет, а звезды в небе словно подернулись пеплом и малость потускнели, мы двинулись в путь по тигриным следам. Мы углубились в лес, с первых шагов окруживший нас плотной стеной. Шли молча, только шорох шагов да обычные звуки предрассветного леса не давали тишине сделаться полной, вязкой и тягучей. След зверя-убийцы вел нас все дальше. Мы то поднимались на каменистые увалы, то спускались в небольшие распадки. В стороне вдруг резко застучал свою барабанную дробь по древесному стволу дятел. Продравшись сквозь густой подлесок, мы вышли на берег лесного ручья. Младший Лукашин дал знак остановиться.
        - Все, ваши благородия, - обратился он к нам с Маннергеймом, - последний тигриный след. Дальше нет ни одного.
        Мы с троллем переглянулись.
        - А что есть? - спросил Маннергейм.
        Федор Лукашин почти распластался у земли, вынюхивая следы.
        - И запах тигриный здесь заканчивается. Дальше - человечий. До самого ручья.
        Все страньше и страньше, особенно чем дальше… Прям стихи какие-то!
        - А за ручьем есть человеческие следы?
        Наш следопыт внимательно все осмотрел по обоим берегам ручья и отрицательно помотал головой.
        - Вот здесь он вошел в воду. Дальше ушел по воде. Вверх или вниз - непонятно. Здесь он на другой берег не выходил, вашбродь.
        - Федор, а мог Вержбицкий быть оборотнем? Вы чувствуете собратьев или как?
        - Чувствуем. Но господин штабс-капитан точно не был оборотнем.
        - Николай Михалыч, - Маннергейм пристально смотрит на меня, - а сами вы ничего не чувствовали в отношении пана Вержбицкого? Вы же охотник за демонами.
        - Увы, Густав Карлович, - ничего, кроме обычной человеческой неприязни, которую пан Вержбицкий подчас вызывал во мне своим жлобским поведением. Но после перенесенной контузии я стал хуже владеть этим даром.
        - Жлобским? Разве Вержбицкий был скрягой? - Маннергейм удивленно смотрел на меня.
        Вот же ж… стоило немного расслабиться, и тут же вылезло словечко из моего родного мира и времени.
        - Ну… я несколько в ином смысле… Пан Станислав порой был излишне спесив и заносчив.
        - О, да у вас тонкое чувство юмора, - улыбнулся тролль в усы, - вы прошлись по пану поляку его же собственным родным языком, ведь буквально по-польски «жлоб» - олух и грубиян.
        - Да, у нас в имении был поляк-управляющий, он нередко употреблял это словечко, вот и прилипло к памяти, - надеюсь, что я смог выкрутиться. Впредь не стоит терять осторожности.
        - Что дальше, Николай Михалыч?
        - Предлагаю разделиться. Вы со старшим Лукашиным двинетесь вниз по течению ручья, а мы с Федором и Кузьмой - вверх. Будем искать, где оживший и обернувшийся тигром-убийцей пан Станислав выбрался на берег.
        - И как долго будем двигаться?
        - Думаю, с четверть часа. Нам еще в лагерь возвращаться.
        - Что ж, сверим наши часы, - Маннергейм выудил из нагрудного кармана своего кителя - часы-«луковицу».
        В среднем темпе втроем движемся по берегам ручья вниз по течению. Основная надежда на нашего следопыта-оборотня Федора, но и мы с Кузьмой внимательно смотрим на берега, не появится ли след, где поляк-предатель выбрался на берег.
        Солнце уже поднялось достаточно высоко. Мы движемся словно по дну огромного зеленого океана. Звенит летняя мошкара, досаждая нам ежеминутно, перекликаются птицы, журчит весело вода в петляющем между берегов ручье.
        - Господин штабс-ротмистр! - Кузьма хватает меня за плечо и показывает на довольно свежий обвалившийся край берега ручья. - Не здесь ли?
        Да, похоже, что кто-то поднимался здесь от воды на берег.
        - Федор, что скажешь?
        Оборотень склоняется над следами. Отрицательно качает головой.
        - Кабаны, Николай Михалыч, спускались к ручью на водопой. Вон, копытца отпечатались.
        Н-да, это явно не Вержбицкий был в тигрином или человеческом обличье. Смотрю на часы. Отведенное время почти на исходе. Надо возвращаться.
        Обе наши поисковые группы встретились в условленном месте почти в обговоренный срок. На мой немой вопрос барон отрицательно покачал головой. Что ж, этот гештальт нам закрыть не удалось.
        - Возвращаемся. Дальнейшие поиски отнимут слишком много времени, а с ним у нас просто швах.
        Пояснять, что такое «швах», не приходится - постепенно и сам тролль начинает перенимать кое-что из моего лексикона.
        Движемся по собственным следам обратно. Выходит быстрее, чем в первый раз проделали мы тот же самый путь в погоне за ускользнувшим не то тигром, не то поляком-шпионом. Солнце уже довольно высоко, воздух прогрелся, и даже здесь, под кронами деревьев основательно припекает. Птицы смолкли, лишь перестук дятлов то тут, то там несколько оживляет тишину. Неожиданно Федор делает знак остановиться. Замираем, всматриваясь и вслушиваясь в окружающее. Невозмутимую тишину нарушило еле слышное за расстоянием хрюканье.
        - Кабаны. Должно быть, целое стадо.
        В голосе младшего Лукашина прямо сквозит желание свежего мясца. Прекрасно его понимаю, сухомятка всем уже порядком надоела: каша с вяленой рыбой да каша с вяленым мясом, вот и все наше пищевое разнообразие в рейде. Да еще каменного состояния сухари - мечта стоматолога.
        - Что, господин барон, скрадем кабанчика? - предлагаю я.
        - А если враг заслышит нашу пальбу? - осторожничает Маннергейм, но по его виду чувствуется: тоже не прочь разнообразить рацион.
        - Ограничимся парой выстрелов. Да и мы далековато от японских расположений, чтобы выстрел-другой мог быть ими услышан, - излагаю соображения я.
        Барон кивает:
        - Тогда никаких возражений.
        Стадо кабанов расположилось на прогалине у небольшого дубняка: пара матерых секачей, пяток кабанчиков-подростков с уже наметившимися клыками, штук семь молодых игривых свинок, четыре матерые самки и с полтора десятка веселых полосатых поросят, суетящихся меж более взрослых особей.
        Ветер тянул на нас, а потому кабанье стадо чувствовало себя вольготно - наши запахи до них просто не долетали. Стадо полагало себя в полной безопасности. Многие звери развалились на охапках ветвей и смятой травы. Вокруг них прыгали и перелетали сороки, склевывая обильных кровососов-насекомых, привлеченных кабаньей кровью.
        Карабины мы с бароном подняли одновременно. Я прицелился в подсвинка, чесавшего спину об обломанный сук одного из деревьев. Барон выстрелил первым, я почти без промедления нажал на спуск. Жертвой Маннергейма стала молодая свинка. И моя пуля прилетела, куда надо.
        В первое мгновение после наших выстрелов на тайгу обрушилась звенящая тишина. И почти сразу звери с треском бросились вверх по косогору, унося ноги поглубже в дубняк. Следом за ними с возмущенным стрекотом снялись с места и сороки.
        Когда мы подошли к нашим лежащим жертвам, оба зверя были уже мертвы. Только поблескивали остекленевшие глаза, пялящиеся в голубое небо.
        - Ваши благородия, надо бы поспешить с потрошением, а то застынут туши, будет не повернуть их, - Скоробут торопился дать дельный - совет.
        Впятером мы принялись за дело. Желудки нашей добычи были набиты полупереваренными желудями и свежими ветвями каких-то кустарников. На запах свежей крови тут же налетела масса мух, так что пришлось отплевываться от лезущих в глаза и рот наглых насекомых. Сообразительный Кузьма вооружился веткой и принялся разгонять эти мушиные орды.
        Как ни старались, а в крови мы все же изрядно выгвоздались. Сняли с добычи шкуры и в них завернули лучшие куски - мякоть, окорока и печень. Остальное пришлось оставить. Даже впятером нам это было не унести.
        В лагере бойцы встретили неожиданный приварок к надоевшей сухомятке с энтузиазмом. Часть мяса пошла в варившуюся кашу, а печень и часть мякоти запекли кусками на прутьях над углями. Если бы не война, могло создаться полное впечатление выехавшего на корпоративный пикник крепко спаянного мужского коллектива.
        А потом пришлось собирать мозги в кучу и писать в кратких, но емких выражениях историю с вскрывшимся предательством Вержбицкого, его «смерти» и последующего исчезновения. (Я бы исписал тетрадь мелким почерком, но почтовый голубь такое послание просто не поднимет в воздух, так что пришлось изощряться в крат-кости и убористости.)
        Последний голубь взмывает в воздух, я провожаю его взглядом. Но что это? Наперерез нашему посланцу из-за дальних деревьев устремляется тэнгу.
        Черт, неужели японцы так близко от нашего тайного убежища? Это первая плохая новость. И вторая… Тэнгу настигает нашего голубя. Птица мечется, пытаясь избежать поимки.
        Вскидываю карабин - была не была: не знаю, что хуже, перехват нашего послания командованию или обнаружения себя противником? Задерживаю дыхание, жму на спуск, передергиваю затвор, целюсь, стреляю.
        Тэнгу не успевает дотянуться до моего голубка, кубарем валится с небес в сторону нашей многогрешной земли. Кажется, от него во время попадания даже перья в разные стороны полетели, но думаю, это иллюзия - разглядеть такие мелкие подробности на таком расстоянии без хорошей оптики невозможно. Голубь благополучно скрылся из глаз, но и тэнгу сумел выправиться над самыми деревьями и превратить падение в хромающий и кособокий, но все же горизонтальный полет.
        - Отряд! Тревога! В ружье! - командую я.
        Я сам только что раскрыл противнику наше местоположение, так что теперь надо удирать, путая следы, если хотим уцелеть.
        Интерлюдия 1
        Иттохэй (рядовой первого разряда) 14-го полка армии микадо Масаро Морита стоял на посту у провиантского склада, когда со стороны леса показался странный человек. Незнакомец был гол и грязен, явный гайдзин - сквозь грязь у неизвестного проступала белоснежная кожа. С первого взгляда Морита решил было, что человек - в крови, но это закатное солнце так прихотливо окрасило его тело своими лучами. Часовой действовал строго по уставу. Сорвал с плеча «арисаку» с примкнутым штыком и рявкнул срывающимся от страха голосом:
        - Tai tte, dare ga rai tei ru to![1 - Стой, кто идет! (яп.)]
        Штык смотрел точно в направлении приближающегося голого гайдзина. И дрожал мелкой дрожью. Гайдзин с каждым шагом был ближе.
        - Tai tte, shi ha utsu deshou!!![2 - Стой, стрелять буду!!! (яп.)]
        Морита передернул затвор, досылая патрон в ствол. Гайдзин был уже в шаге от часового - штык уперся в его грязную голую грудь.
        - Chouhou bu no Ishikawa taisa ga hitsuyou desu[3 - Мне нужен полковник Исикава из разведки (яп.).], - гайдзин тщательно выговаривал японские слова, явно некогда крепко им заученные наизусть.
        Морита чуть отодвинул штык от груди незнакомца, поднес к губам висевший на шее свисток и резко дунул три раза.
        Спустя несколько часов у штабной палатки в расположении 14-го полка японской императорской армии остановились двое всадников: полковник генерального штаба Исикава и британский военный агент при японской армии майор Флетчер. Они спешились, оставили коней у коновязи и вошли в палатку.
        Зрелище им предстало фантасмагорическое. Отмытый от грязи гайдзин, завернутый в одеяло на манер римского патриция, с аппетитом поглощал содержимое армейского котелка, которым его любезно угощал один из старших офицеров полка.
        - Здравствуйте, Станислав-сан, - на чистом русском языке приветствовал гайдзина Исикава. - Рад видеть вас живым и здоровым.
        Вержбицкий, а это был он, поднялся навстречу японцу и англичанину.
        - Я тоже рад быть живым и здоровым. Если бы не ваша волшебная пилюля, подселившая ко мне в критический момент демона-оборотня, я бы сейчас болтался на каком-нибудь суку, вздернутый лично штабс-ротмистром Гордеевым.
        - Ну и что вы скажете об этом русском офицере? - поинтересовался Флетчер.
        - Это очень опасный человек, господа. Последнее время он проявил себя как дерзкий диверсант, полный необычных, но действенных придумок. Я писал в донесениях о «тачанках», маскировочных накидках и других его идеях. Они оказались действенными - разгром 17-го полка осуществлен отрядом Гордеева, который насчитывает чуть более полусотни человек.
        Флэтчер и Исикава встревоженно переглянулись.
        - Это, действительно, опасный человек. Он всегда был таким?
        - Нет. Очень изменился после ранения несколько месяцев назад.
        Глава 4
        Бегство от противника - почти всегда слабая позиция, признак проигранного сражения, особенно когда солдат охватила паника.
        А вот убегать с целью сманеврировать и нанести новый удар в неожиданном месте - совсем другое дело.
        Помнится, в училище пичкали всякими байками из жизни великих полководцев. Про Нельсона одноглазого рассказывали, что, когда ему доложили, мол, на горизонте превосходящие силы противника, он приставил подзорную трубу к выбитому глазу и заявил, что ни видит никакого превосходства.
        Но к нашей ситуации больше подходит история про Александра Васильевича, свет Суворова. В одном из боев противник был силен и крепко вдарил по суворовским богатырям. Те не выдержали и давай отрицательно наступать в сторону собственных тылов. А Суворов вместе со своими солдатушками бежит да прикрикивает: «Веселей, братцы, веселей! Заманивай!» Солдаты понять ничего не могут, что же их командир творит. А Суворов, знай себе: «Заманивай!» Добежал до какого-то одному ему ведомого рубежа. Когда решил, что преследующий их враг несколько выдохся бежать за ними взапуски, развернулся, махнул шпагой: «В атаку, орлы! Бей басурмана!» И побежал со своей шпагой на врага. Богатыри переглянулись, почесали репы - непорядок, командир один в атаку пошел. Развернулись и вдарили штыками.
        Я вот не раз думал, а может, Александр Васильевич и сам из наших будет? В смысле из попаданцев?
        Сами посудите, показуху армейскую терпеть не мог, к солдатам по-человечески относился, не то что большинство офицеров в его время: чуть что - кулаком в морду или под розги за малейшую провинность.
        Кашу из солдатского котла ел, сам со своими чудо-богатырями и в марш-броски, и в бой бок о бок ходил. На авось не полагался, а занимался тактическим тренингом.
        Мы бежим или, правильнее сказать, тактически перемещаемся, чтобы оставить преследующего нас врага позади и снова вырваться на оперативный простор японских тылов.
        Ну как бежим? С конями и тачанками по предгорьям, заросшим густым лесом, не сильно побегаешь. Но стараемся выжимать максимум и поддерживать хороший темп.
        Преследователю тоже не позавидуешь.
        За нами гонятся два пехотных батальона из 5-й бригады Ямагучи. Навскидку человек пятьсот, может, больше.
        Лобовой дневной бой с превосходящими силами в условиях ограниченного маневра для нашего мобильного отряда нам не выиграть, даже при наличии пулеметов, боезапас которых уже изрядно поредел, а пополнять его негде - японские патроны для наших «максимов» не годятся.
        Поэтому вредим по-мелкому - оставляем ловушки: волчьи ямы на тропах, несколько растяжек с гранатами, запас которых тоже недостаточен. Нескольких лучших стрелков я отрядил в отрядные «кукушки» - забирается такой снайпер в своей «лохматке» на дерево и садит по противнику, который не ожидал боевых действий на разных плоскостях.
        Спасибо за идею Маннергейму - глядя на тролля, вспомнил о придумке его аналога из нашего мира времен Зимней войны. В моем мире она сработала против Красной армии, а здесь - на пользу России.
        И пусть сами финны говорили, что, мол, это все сказки, не было никаких «кукушек», причем в товарных количествах, я предпочитал верить рассказам фронтовиков.
        Времени на отдых почти не остается - мы петляем и тратим время на устройство ловушек, а противник преследует нас более-менее по прямой. Зато мы движемся и днем, и ночью, а японцы по ночам не воюют.
        - Николай Михалыч, мы так и будем, подобно лисе, убегать от охотника? - Маннергейм присаживается на поваленный ствол кедра во время короткого привала-передышки.
        Я ждал этого вопроса и уже подготовился.
        - Мы не просто убегаем, Густав Карлович. Смотрите. - Я достал карту и обвел наше примерное местоположение на этот день. - Это юго-западные отроги Цяньшаня. А вот здесь, по данным нашей собственной разведки, - я крестиком пометил селение Сюянь, - квартирует 21-й пехотный полк 5-й дивизии японцев.
        - Предлагаете атаковать их? - Тролль задумчиво подергал усы. - Попахивает безумием. Нас всего шесть десятков, даже при четырех пулеметах.
        - Возможно, это было бы самоубийством, учини мы такой маневр среди белого дня. Но ночью…
        Глаза Маннергейма зажглись блеском азарта. Он хлопнул меня по плечу, чуть не свалив с кедрового ствола на землю.
        - С вами не соскучишься, господин штабс-ротмистр. Что ж, приступим к планированию операции?
        Мы склоняемся над картой. Как говорится, одна голова хорошо - две лучше.
        Скинуть преследователей с нашего следа так и не удалось, но получилось значительно оторваться от них, что стоило нам двух бессонных ночей и беспрерывного движения.
        21-й пехотный полк полностью занял китайскую деревеньку Сюянь. Фанзы пошли под квартиры офицерскому составу, сараи, хлева и прочие хозяйственные службы приняли сержантский и рядовой состав японцев.
        Хозяева? Китайцев японское командование просто отселило подальше - в шалаши и какие-то самодельные халабуды в полях. Тем лучше, мирным жителям ничего не грозит, под наш огонь не попадут.
        По границам деревни выставлены часовые, на дорогах, на въезде и выезде - настоящие блок-посты: барьеры из мешков с песком и землей, шлагбаумы. В полночь караулы сменились.
        Что ж, у нас есть пара часов до новой смены. Отряд разбит на группы, каждая из которых имеет свой маневр и задачу.
        Смотрю на часы - пора.
        Дотрагиваюсь до плеча Скоробута, ординарец рядом со мной и исполняет роль транслятора приказов. Он понимает без слов.
        Резкий трещащий крик коростеля трижды разносится над ночной деревней. Почти бесшумно щелкают арбалеты моих бойцов. Оседают без вскриков наземь пронзенные смертельными стрелами японские часовые. Некоторых, впрочем, моим ребятам приходится снимать ножами - часовых у японцев оказалось поболее, чем у нас арбалетов.
        С разных концов деревни доносятся ответные крики коростелей. Часовые, в том числе и на блокпостах, больше не проблема.
        Входим в деревню с разных концов. Тачанки занимают свои позиции, выверяют сектора обстрела.
        Тем временем на соломенные крыши фанз и прочих строений летят горящие факелы, а в окна особо богатых домов - вряд ли командование полка станет на постой в лачугах бедняков - гранаты. Бойцы берут под прицел окна и двери.
        Грохочут взрывы. Огонь с треском и ревом разгорается все сильнее, охватывая не только крыши, но перескакивая на стены зданий и соседние строения.
        Крики, неразбериха и паника царят среди личного состава 21-го полка императорской японской армии. Наверняка многие японцы спросонья решили, что прямиком оказались в огненном аду.
        Нет, ад еще только начинается.
        С криками, в одном исподнем выскакивают японцы из охваченных огнем строений - прямиком под пули моих бойцов: только успевай перезаряжаться.
        Пулеметы косят мечущихся и ничего не понимающих солдат и офицеров противника, словно косой смерти. Почти никто не пытается оказать сопротивление. Лишь в отдельных местах вспыхивает редкий одиночный ответный огонь.
        - Это не бой, Николай Михалыч, это какая-то бойня, - тролль хоть и морщится, но метко всаживает пулю за пулей в мечущихся бестолково по улице японцам.
        - Война не спорт, Густав Карлович, - отвечаю, занимаясь тем же самым.
        Маннергейм только хмыкает - не до досужих разговоров. Целься, жми на спусковой крючок, перезаряжай - и все по новой.
        Страшный рев потряс деревню. Взлетел в воздух и разметался по досочкам какой-то сарай, а из-под его обломков поперло на нас гигантское полуголое человекоподобное демоническое существо с синей кожей и гигантской пастью, полной крупных и острых зубов. В лапах у него устрашающего размера палица, окованная железными шипами.
        Взмах, и пара бойцов, кинувшихся ему наперерез, отлетели, словно тряпичные куклы, на десяток метров.
        Чудовище разворачивается, распахнув устрашающую пасть в сторону бегущего на него с обнаженной шашкой казака. Бойцу удается увернуться от удара палицей, казак рубит наотмашь. Заговоренная на демонов, видимо, сталь отсекает демону пару пальцев с кривыми острыми когтями. Хлещет синяя дымящаяся кровь.
        На этом везение казака иссякает. Щелкают гигантские челюсти, и верхняя половина бойца исчезает в гигантской пасти чудовища. Меня чудом не тошнит, да и тролль сереет зеленоватым лицом.
        - Что за?..
        - Это они-хитокути, - Маннергейм зло сплевывает, - живоглот по-нашему. Говорят, создание буддистского ада.
        - Приходилось сталкиваться, господин подполковник?
        - Государь рассказывал. Он цесаревичем путешествовал в Японию, случилось лицезреть там это страшилище.
        - Вы близко знакомы с императором? - поражаюсь я.
        - Я же кавалергард, приходилось во время дежурств во дворце пересекаться. Хотя с матушкой его знаком гораздо ближе.
        Черт! Не до светских разговоров.
        Живоглот прет прямо на нас, и мой амулет печет грудь, как борщ, только что снятый с плиты.
        Выхватываю наган, снаряженный серебряными заговоренными пулями. Бац-бац! Одна из пуль попадает демону в глаз. Он с криком боли хватается за свое ужасающее лицо. И кидает в нас с бароном свою палицу, словно городошную битку.
        Еле успеваем пригнуться, чудовищное оружие со свистом, вращаясь, пролетает над нашими головами.
        А демон совсем рядом. Из разинутой на нас с Маннергеймом пасти (она таких размеров, что кажется, может поглотить сразу обоих) вырывается зловонное дыхание - сквозь разверстую глотку, кажется, можно увидеть сам ад…
        Рев монстра закладывает уши.
        Раз серебряные пули для него все равно, что слону дробина, нужна «артиллерия» большого калибра.
        Нашариваю в подсумке гранату, начиненную заговоренным серебром, дергаю кольцо и закидываю ее прямо в широкую глотку.
        Раз, два, три… Они-хитокути разносит на части. Нас с Карлом Густавом забрасывает склизкими вонючими ошметками и обдает потоками синей крови.
        - Живы, и слава богу, - Тролль крестится на лютеранский манер.
        Осматриваемся в багровых отсветах догорающих домов.
        Бой стихает. Деревня завалена телами мертвых и раненых японцев. Наши потери - пять «двухсотых», из них трое приходятся на долю живоглота. Ох и попортил же он нам крови…
        Масса пленных, растерянных и полуголых японских солдат и офицеров. Заставляем их под конвоем собирать по деревне и сносить в кучу вражеское оружие и боеприпасы.
        На площади выросла большая куча - «арисаки», несколько станковых «гочкисов» на лафетах (я с завистью смотрел на эти вдвое более легкие, чем наши «максимки» французские пулеметы, хотя все же недостаточно легкие, чтобы использовать их как ручное оружие, и их второй плюс - воздушное охлаждение - однозначно затрофеим), офицерские «смит-и-вессоны», абсолютный аналог одноименному русскому револьверу (однозначно трофеим, вооружу своих унтеров и пулеметчиков), штыки и офицерские сабли.
        И пленные… Из почти трех тысяч личного состава 21-й пехотного полка уцелела едва половина, большая часть из них - раненые, в том числе и тяжело.
        - Кузьма! - оглядываюсь в поисках ординарца.
        - Здесь, вашбродь! - Скоробут, как обычно, в нескольких шагах от меня.
        - Найди кого-нибудь из уцелевших старших офицеров, кто понимает по-нашему.
        Кузьма растворяется в темноте. И вскоре возвращается, подталкивая в спину раненного в руку японца средних лет в офицерских штанах и исподней рубахе.
        - Штабс-ротмистр Гордеев, - представляюсь, - с кем имею честь?
        - Тайи Мицуи Такатоси, командир второго батальона, - говорит по-русски с сильным акцентом.
        Тайи на наши дрожжи - это штабс-капитан или штабс-ротмистр.
        - Ваше коварное нападение противоречит всем законам войны, - горячится японец.
        - Хотите об этом подискутировать? Победителя не судят. Такатоси-сан, я не чудовище, как вам может показаться. Организуйте оказание вашим раненым первой помощи. Соорудите носилки для тяжелораненых. У вас час, после чего я требую, чтобы вы покинули Сюянь.
        - Куда же мы пойдем среди ночи?
        - В любом направлении - все дороги для вас открыты.
        Тайи злобно зыркает на меня своими узкими глазами. Но выбора у него нет. Отправляется исполнять.
        А теперь самое интересное: надо решать, что делать с трофеями. Их так много, что все не утащить, а жаль. Приходится выбирать самое ценное.
        - Кузьма, унтера Бубнова и Жалдырина ко мне!
        - Бу сде, вашбродь! - Домовой козыряет и снова растворяется в темноте.
        А я пока поворачиваюсь к Маннергейму. Тролль задумчиво курит, глядя на суету японцев, перевязывающих своих раненых и мастерящих носилки из подручных материалов под руководством Такатоси.
        - Отпустите японцев? - спрашивает он с недоумением.
        Пожимаю плечами.
        - А куда нам девать полторы тысячи человек, большая часть из которых ранена? Предлагаете расстрелять? Это несложно: выстроить тут на улице и вдарить пулеметами…
        Тролль смотрит на меня изумленно и с возмущением.
        - Господин штабс-ротмистр…
        Ну вот, еще немного, и он вызовет меня на дуэль. Понимаю, что перегнул палку.
        - Вот и я, господин полковник, на такое все-таки не способен. Одно дело использовать ночь и фактор неожиданности, и совсем другое - цинично расправиться с безоружными. Это уж совсем не по-людски, что ли. Так что пусть идут и молятся своим японским богам, что уцелели.
        Барону ответ приходится по душе.
        - Я рад, что не ошибся в вас, Николай Михалыч, - Маннергейм пожимает мне руку.
        А вот и Бубнов с Жалдыриным. Они-то мне и нужны.
        Водоплавающему начальнику моей пулеметной команды ставлю задачу как следует затрофеить «гочкисы»: размонтировать с лафетов пулеметы, забрать с собой все патроны для них и зиповские комплекты.
        Бубнову приказываю отобрать сотню «арисак» с хорошим запасом патронов и все «смит-и-вессоны». А остальные винтовки сжечь. Найти керосин и запалить жарким огнем всю эту кучу оружия.
        - Что придумали сделать с трофейным оружием? - интересуется шведско-финский тролль.
        - В ближайшее время использовать против врага.
        - Хотите устроить рейд еще на какое-нибудь расположение японцев?
        - Не успеем - до рассвета всего пара часов. Что бы вы сделали, барон, если бы на соседний с вами полк ночью напали?
        - Выдвинулся бы на помощь.
        - Думаю, японцы поступят так же. Ближайшие части у «джапов» вот здесь, - показываю Маннергейму карты с отметками, - Гунцзиво и Танчун.
        - Двадцать две версты до одного пункта и двадцать девять до другого. И там, и там - пехотные части. Как раз к рассвету прибудут проверить, что за ночной переполох. Встретим с огоньком.
        После сегодняшнего разгрома барон на подъеме. Думает, что нам теперь вся японская армия по плечу.
        Сразу после окончания ночного боя в Сюани я отправил по обеим дорогам, верст на пять по каждой, тройки разведчиков. Их задача - обнаружить подход к японцам подкреплений и вовремя предупредить, откуда именно ждать супостата.
        Собственно, я уверен, что первыми сюда доберутся японцы из Гунцзиво. Вряд ли двинут весь полк, скорее всего, отправят два батальона. Для нашего небольшого отряда многовато будет, но коль взялся за гуж…
        Не знаю, где старший унтер раздобыл керосин, но гора японских винтовок бойко запылала в ночи, осветив даже самые тайные закоулки центральной площади деревни.
        Пока они горят, в душе все просто переворачивается. Эх, как же хреново, что приходится уничтожать такую кучу добра!
        Снова подзываю Бубнова.
        - Савельич, надо заминировать подходы к деревне со стороны Гунцзиво. Метрах в трехстах от околицы. Бери Ипполитова и кого сочтешь нужным.
        Унтер козыряет и испаряется исполнять поставленную задачу. Его сменяет Жалдырин.
        - Вашбродь, - мореман весело щерится, - ваше приказание выполнено, пулеметы затрофеены.
        - Отберете с Семеном для них и для себя вторые номера из бойцов.
        - А наших куда?
        - А ваши вторые станут первыми номерами для «гочкисов». Разместите их вот здесь, здесь и здесь, - показываю Жалдырину на карте примерные точки по обе стороны от дороги на Гунцзиво.
        - По кому стрелять собираемся, господин штабс-ротмистр?
        - По японцам. Жду пару батальонов из Гунцзиво. Должны же были они слышать наш ночной бой. Обязательно отправят разузнать, как и что. Тут мы их прихватим.
        - Любопытная эволюция намечается, вашбродь.
        - Что?
        - В смысле маневр. Это по морской привычке так назвал.
        - Надо запомнить, - киваю. - Сигнал на открытие огня - взрыв на дороге. Уяснил?
        - Так точно. Разрешите выполнять?
        - Дуй.
        Маннергейм бросает взгляд на карманные часы.
        - Время, отведенное японцам, вышло.
        - Благодарю, что напомнили, Густав Карлович. Кузьма!
        Скоробут тут как тут.
        - Здесь, вашбродь!
        - Найди главного над пленными. Этого… Такатоси.
        Домовой козыряет и растворяется в темноте. Через пару минут возвращается, подталкивая прикладом винтовки Такатоси.
        - Вы готовы выдвигаться, Такатоси-сан?
        - Да, господин Гордеев, - кивает японец.
        - Выдвигайтесь колонной в направлении Танчуна. Чем быстрее вы это сделаете, тем вам же будет лучше. - Поворачиваюсь к Скоробуту: - Уведи его.
        Через пять минут колонна японцев под командованием Такатоси с ранеными и деморализованными ночным разгромом бойцами скрывается в ночной мгле в направлении Танчуна.
        Надеюсь, с их стороны проблем у меня не - будет.
        Еще через десяток минут Бубнов докладывает, что фугасы на дороге из Гунцзиво заложены и будут взорваны по первой команде.
        Ипполитов и один из разведчиков, посланных на дорогу Гунцзиво, подходят почти одновременно.
        Выслушиваю их доклад.
        Пулеметы расставлены по моему указанию. На дороге замечены приближающиеся японцы. Три батальона, винтовки на плечах, но штыки уже примкнуты - стало быть, готовы с ходу вступить в бой.
        Отправляю посыльного к разведчикам, ушедшим на дорогу в Танчун - пора им вернуться. Занимаем позиции в темноте по обе стороны дороги. Все бойцы в дополнение к собственным карабинам вооружены японскими винтовками с большим количеством боеприпасов к ним. Пусть японское оружие послужит против своих хозяев.
        Скоро снова в бой…
        Сперва слышится отдаленный легкий гул, переходящий в приближающийся мерный топот множества бегущих ног. Это они, три батальона, посланные из Гунцзиво на подмогу.
        Голова колонны показывается из-за поворота. Японцы бегут побатальонно трусцой, винтовки уже в руках, штыки примкнуты. До околицы им метров пятьдесят.
        И тут дорога буквально вздыбливается под ногами второго батальона. Закладывает уши от грохота взрыва - срабатывают обе заложенные нами мины. Летят в воздух комья земли и части разорванных человеческих тел.
        Хвост колонны - третий батальон - тормозит. С флангов по нему бьют пулеметы Буденного.
        А с фронта включаются в симфонию ночного боя пулеметы Жалдырина. Трещат винтовочные выстрелы. Это не бой, это мясорубка.
        Враг настолько растерян, что не успевает сообразить, что к чему, и выстрелить в ответ.
        Десять минут - и все кончено. Дорога на подходе к Сюани покрыта ковром мертвых и раненых тел. Восток розовеет, еще немного и взойдет солнце. Нам пора.
        - А теперь, Густав Карлович, уходим. И как можно скорее - надо успеть уйти как можно дальше до наступления дня, - говорю я, вытирая с лица пот.
        - Согласен, Николай Михалыч, не стоит искушать судьбу. Нам и так повезло по высшему разряду.
        Тут уж не поспоришь.
        Глава 5
        Красиво уйти не получается. Да, мы разгромили три батальона, выдвинутых из Гунцзиво, но это далеко не последние воинские части в округе. В подтверждение получаю от арьергарда известие: со стороны Танчуна по нашим пятам идут джапы, и на вопрос - сколько их - следует простой ответ: до хрена! В смысле так много, что сказать сложно.
        А нас уже меньше полусотни, мы прем на себе кучу всего, включая пополненный из вражеских запасов боекомплект.
        К тому же мы только-только вышли из боя, многие устали и вымотаны. И пусть на лицах все еще светятся улыбки - шутка ли, мы так вжарили противнику, что если кому сказать - не поверят, но на одном кураже не продержишься.
        У всего есть предел, и не только у людей: и финский усатый тролль Маннергейм уже еле держится, и братья Лукашины то и дело закусывают губы от усталости, и мой ординарец Скоробут едва передвигает ноги.
        Да и мне тоже не очень чтобы очень, а держусь я лишь потому, что как командир должен подавать пример подчиненным. Причем пример исключительно положительный.
        Японцы, конечно, тоже отмахали приличное расстояние - уже три с лишним десятка верст. Они в курсе об учиненном нами разгроме, наверняка в их ряды влились и солдаты из той колонны пленных, которую я отправил под руководством Такатоси.
        Короче, ребятам было о чем поговорить.
        Сейчас японцы полны решимости взять реванш, потому и чешут за нами с удвоенной силой. Темп они набрали быстрее нашего, дистанция между японским авангардом и моим арьергардом все меньше и меньше, скоро сократится до дистанции винтовочного выстрела. Иногда мне кажется, что я спиной ощущаю вражеские взгляды, и кто-то из стрелков получше выцеливает меня.
        Одно радует - против нас действуют пехотные части. Будь среди них кавалерия, пришлось бы совсем кисло. Но и пока отнюдь не сладко.
        На ходу проводим маленький военсовет с троллем.
        - Люди ваши, вам и решать, - отводит взгляд в сторону он. - Но, если вас интересует мое мнение - нам не оторваться. Давайте остановимся и дадим бой… От японцев нам не уйти, так давайте хоть погибнем достойно!
        Сообщаю, что у меня несколько иные планы на ближайшее будущее и прямо сейчас погибать во славу царя и Отечества не собираюсь.
        Мы не успеем подготовить позиции, не спасут даже пулеметы - несколько тысяч японцев без особых проблем размотают наш маленький отряд.
        - Тогда что делать? Уж не собираетесь ли вы выкидывать белый флаг?! - зло щерится тролль.
        Хоть это и будущий президент Финляндии, пока что он - боевой русский офицер, и любая мысль о плене звучит для него хуже предательства.
        - Ни в коем разе! За кого вы меня принимаете, Густав Карлович!
        - Тогда я решительно не понимаю ход ваших мыслей. Японцы вот-вот нас настигнут…
        Я несколько минут назад принял трудное решение.
        Вызываю Жалдырина.
        - По вашему приказанию прибыл! - козыряет он. - Какие будут распоряжения, вашбродь?
        Вроде устал как собака, а держится молодцом. Только впалые щеки и взгляд выдают крайнюю степень измотанности.
        - Слушайте приказ! Врага необходимо задержать. Насколько именно - сказать не могу… хотя бы на час - на два. Лучше твоей пулеметной команды с этой задачей никто не справится.
        Оба мы понимаем, что я фактически обрекаю его и остальных пулеметчиков на верную смерть. Задержать японцев реально, особенно если занять позиции на нескольких сопках, стоящих от нас в отдалении. С них, как с господствующих высот, можно встретить противника кинжальным огнем, но японцы - ребята настырные, если надо - пойдут вперед по трупам своих же, как было в Порт-Артуре. Рано или поздно высоты возьмут. В этом никто не сомневается.
        Времени на отход у пулеметчиков будет мало. Если быть точнее - его вообще не будет, спасти парней может только чудо. У меня, как назло, такого в рукаве нет.
        - Слушаюсь, вашбродь! - спокойным тоном отвечает Жалдырин.
        Наверное, он уже мысленно прощается с родными, отцом, матерью, братьями и сестрами, с моряками из его экипажа.
        Но это война, а Жалдырин - солдат.
        Обнимаю его до хруста костей.
        - Спасибо!
        - Потом скажете, вашбродь, - вдруг улыбается он.
        - Обязательно. Даже не сомневайся. Ну, ступай, братец! - говорю я бодрым тоном, голова моя при этом переполнена хреновыми мыслями.
        Тяжело отправлять своих людей на верную смерть. Самое страшное в жизни офицера.
        Жалдырин уходит к своим. Краем глаза замечаю, как его команда достает из заплечных сидоров белые нательные рубахи. Надевает на себя новую рубаху и Буденный. Блин, если он останется там - как сильно изменится ход истории?
        В горле застревает ком, глаза предательски чешутся.
        - Понимаю ваши чувства, - ловит мой взгляд Маннергейм.
        - Сейчас от этих героев зависит жизнь всего отряда, - говорю я.
        Мы уходим, оставляя за своей спиной простых русских ребят, которые приготовились встретиться со смертью и как можно дороже отдать свою жизнь.
        Через десять минут слышим работу «максимов» и «гочкисов», японцам пока нечего противопоставить этому огненному натиску. Характерных винтовочных выстрелов почти не слышно.
        Отзвуки боя еще долго преследуют нас, а потом… Потом вдруг становится слишком тихо. И это та тишина, что оглушительно бьет по ушам и отдается на сердце тяжким грузом.
        Скоробут осеняет себя крестным знамением.
        - Упокой Господь душу рабов грешных!
        Глядя на него, крестятся и остальные.
        Смотрю на часы: пулеметчики подарили нам целых три часа. Еще столько же японцы потратят на зализывание ран. За это время мы отмахали еще добрых верст десять-двенадцать.
        Даю людям короткий привал и, пусть ноги гудят со страшной силой, обхожу отряд. Каждый из этих бойцов сейчас на вес золота.
        - Ничего, парни! Скоро наши - выйдем к ним, пойдем на отдых - в баньке попаримся, девок поваляем…
        Солдаты улыбаются, они верят мне, как командиру, а меня самого охватывают сомнения - да, передовая близко, но на то она и передовая: прежде чем прорвемся к своим, предстоит преодолеть вражеские окопы, и те, кто в них сидят, тоже умеют воевать.
        У нас достойный противник, если относиться к нему снисходительно - быстро столкнешься с суровой действительностью.
        Пока сижу и пью из походной фляжки теплую воду, в голову приходит мысль: а что если все, что мы сделали, было зря? Да, поколошматили мы японцев изрядно, по тылам прогулялись хорошо, но в масштабах всей войны - это ведь комариный укус, не больше. Максимум - отодвинем сроки японского наступления, возможно, где-то оно окажется не столь интенсивным, как было задумано.
        Однако если брать ситуацию в целом - никакого перелома в войне нет, Порт-Артур в осаде, мы чаще обороняемся, чем идем в атаку…
        На душе становится грустно.
        - Подъем! - командую я.
        Солдаты нехотя поднимаются с земли, сил, чтобы стряхнуть с себя пыль и грязь, у бойцов нет.
        Сопки заканчиваются, мы спускаемся к плоской как доска равнине. Взгляд натыкается на полудюжину валунов, разбросанных в причудливом порядке.
        Не могу понять - что в них не так. Просто не нравятся мне, вот и все…
        На всякий случай приказываю держаться от камней подальше, и плевать, что у меня нет объяснения причин - почему. Я привык доверять предчувствиям, и они меня не подводят.
        Внезапно ближайший из валунов подлетает метров на десять в воздух и взрывается на мелкие брызги-осколки, щедро орошая все вокруг.
        Двое из солдат начинают орать и кататься по траве, а моя левая рука отзывается приступом дикой боли - словно на кожу попало кипящее масло.
        Твою дивизию! - а ведь это что-то вроде мины-лягушки, только срабатывает она сама и разбрасывает не осколки, а слизь, обладающую свойствами кислоты. Жжется немилосердно…
        Сбрасываю с себя пострадавшую гимнастерку. На коже ставшие водянистыми волдыри.
        Вот блин!
        Я еще сравнительно легко отделался, а вот те двое, которые упали в траву, представляют собой жуткое зрелище - жидкость выела их лица, без содроганий смотреть невозможно.
        Срабатывает второй «сюрприз», за ним третий, четвертый - хорошо, что достаточно далеко, достается разве что бедной высушенной земле.
        Вряд ли это какое-то техническое средство, ощутимо веет магией.
        Интересно, они давно тут лежат или специально для нас положили? Вот только спросить не у кого.
        Но это я так думаю, а Лукашины внезапно, без всякой команды, срываются с места и скрываются за небольшими зарослями.
        Зная их, можно понять - это не просто так. Они что-то увидели или почувствовали.
        Через несколько секунд они появляются, таща упирающегося старикашку с желтой сморщенной кожей, узкими колючими глазками, лысым черепом и редкой седой бородой.
        Подтаскивают ко мне и бросают на землю. Лукашин-старший придавливает его тело ногой - чтобы не рыпался.
        И тут амулет начинает греться.
        - Кто это? - спрашиваю у казачков.
        - Нечисть японская. Не знаю, как ее зовут, но мне станичники про таких рассказывали. Это он нам на дороге свои «лепехи» раскидал, - сообщает старший.
        Поворачиваюсь к барону.
        - Густав Карлович, слышали про него?
        - Как и вы - впервые вижу это чудо-юдо, - пожимает плечами Маннергейм.
        По моему приказу Лукашины начинают экспресс-допрос старикашки. Тот сначала строит из себя Жанну д’Арк и героически молчит, но в арсенале у казачков полным-полно работающих методов. Приставленный к глазу заговоренный клинок быстро развязывает язык демону. Окриветь ему ой как не хочется.
        После первых слов твари становится ясно, что перед нами очень редкое магическое существо, которое считается практически вымершим. У него очень длинное название, чтобы не забыть - царапаю карандашом в планшетке. Получается какая-то лютая непроизносимая хрень.
        - Кто тебя послал?
        Тварь называет имя, и я не верю своим ушам.
        - Неужели до нас снизошел сам командующий второй японской армией генерал Оку Ясуката?
        Демон кивает, а я чувствую себя польщенным. А хорошо, видать, прижали мы хвост японцам, что обо мне решил позаботиться целый генерал…
        И что совсем интересно - демон был личным слугой Ясуката, то есть по сути лицом штатским.
        - И много еще впереди твоих ловушек?
        Тварь мнется, не желая развивать тему.
        - Лукашин…
        - Сделаем, вашбродь! - Характерник находит очередное уязвимое место демона.
        - Не надо! Я все скажу! - благим матом орет старикан.
        - Внимательно слушаем. Итак, много таких ловушек впереди? - повторяю вопрос я.
        - Только здесь. У меня было мало времени, я не успел толком подготовиться, - жалуется японец.
        - Ну прости, - усмехаюсь я. - В другой раз… Хотя нет, другого раза у тебя не будет. Пока не переводи этого, Тимофей. Хочу еще кое-что вызнать у демона.
        Говорю, улыбаясь - демон хоть и не знает русского, но по тону может почувствовать на-двигающийся кирдык. И что он способен выкинуть, когда прижмут к стенке, а вернее - поставят к ней, - загадка, ответ на которую не больно мне и нужен. Всем нам хорошо известен хрестоматийный пример про загнанную в угол крысу.
        Кстати, есть в морде лица этого демона что-то крысиное. Такая же вытянутая отвратная харя.
        Выясняются неприятные новости - впереди нас ждут и прямо-таки хотят, как ту Ларису Ивановну. Ну просто спать не могут!
        Мы успели стать притчей во языцех, за наши головы назначена награда. Заодно и целая очередь желающих поквитаться. Без этого тоже никак.
        Заставляю нарисовать примерный план расположения частей. Художник из демона так себе, но, высунув от усердия язык, начинает чертить палочкой на песке какие-то закорючки и снабжать каждую из них комментарием.
        Я мрачнею. Короткого прямого рывка, на который я возлагал большие надежды, не получится - опять придется как всем нормальным героям кривулять и петлять. Что еще хуже - впереди пасется вражеская кавалерия в количестве двух эскадронов, уйти от конницы не получится - быстро догонят и начнут махать своими катанами, нагоняя сквозняк. А там и до простуды недалеко.
        Попутно выясняется способ постановки «минных» заграждений демоном - физиологически процесс напоминает усеивание окрестности коровьими лепешками.
        Не скажу, что эта информация улучшает аппетит. Тем более у меня двое погибших, еще пятеро, включая меня, получили химические ожоги. Ладно хоть не сильные.
        Выпотрошив демона как следует, заставляю его рыть братскую могилу.
        Землю он гребет не хуже экскаватора. Мы бы долбились тут час, не меньше, а он управился минут за пятнадцать и даже не вспотел.
        Какой ценный кадр пропадает!
        - Достаточно!
        Осторожно опускаем тела солдат, бросаем по горсти земли, читаем молитву, закапываем и делаем небольшой холмик, в который Лукашин-младший втыкает импровизированный крест.
        - Что будете делать с ним? - кивает в сторону демона барон. - Он ведь гражданский…
        - Этот гражданский убил наших ребят. Как думаете, какой приговор могут вынести их товарищи? - задаю встречный вопрос я.
        Не время и не место разводить политесы. Перед нами нечисть, опасный и коварный враг. Окажись кто-то из нас на его месте, пощады не жди.
        - Пасую перед вашей логикой, - быстро соглашается Маннергейм.
        Скорее всего, он и без меня склонялся к такой же мысли, но был нужен толчок.
        - Тимофей, - делаю знак характернику я.
        Тот понимающе кивает, выхватывает шашку… Хек! Голова твари, отрубленная с одного удара, катится с наклона, попадает в ямку и замирает, уставившись пустыми глазами в небо, затянутое облаками.
        - Уходим, - командую я.
        На душе все еще скребут кошки, особенно как вспомнишь пулеметчиков.
        Если бы я имел право - остался бы с ними, прикрывать отход отряда, но… я несу ответственность и за других.
        - Густав Карлович, у вас найдется что-нибудь выпить…
        - Я так понимаю, о воде речь не идет, - хмыкает барон.
        - Верно понимаете. Мне немного. Буквально капельку.
        - Французский коньяк подойдет?
        Делаю квадратные глаза.
        - Шутите?
        - Да уж какие могут быть шутки в таких обстоятельствах? - удивляется тролль. - Прихватил с собой самую малость. Думал распить с вами при более приятных обстоятельствах, а так…
        Он извлекает из недр своего вещмешка маленькую стеклянную бутылочку.
        - Настоящий. Купил, когда был в Петербурге.
        Перевожу взгляд с Маннергейма на коньяк и обратно.
        - Простите, Густав Карлович, я передумал. Давайте в другой раз, как вернемся к нашим.
        - Договорились! Тогда угощение с вас!
        - Конечно!
        Идем дальше, внезапно откуда-то сзади доносятся крики, чьи-то довольные голоса. И это точно не джапы, каждое второе слово сопровождается нашим русским «мать-перемать».
        Кто это может быть?! Сердце радостно замирает…
        - Жалдырин! Ты! - кидаюсь на командира пулеметной команды, тискаю в объятиях, жму руку.
        С ним еще несколько бойцов, Буденный и… пулеметы, включая трофейные «гочкисы». Как это они доперли на себе - ума не приложу.
        Что с остальными людьми - спрашивать не надо. То, что вернулись Жалдырин и часть его команды - уже действительно чудо, о котором я только мечтал.
        - Как ты? - этот простой вопрос вмещает в себя кучу всего.
        - Задали мы им жару! Долго еще нас помнить будут! - зловеще усмехается мореман. - Полторы роты уложили, если не больше. Эх, видели бы вы это, вашбродь! Жаль, патроны быстро кончились, а то б мы до вечера еще воевали.
        От возбуждения его аж трясет. Понятно, горячка, еще не отошел от боя.
        - Как вам вырваться удалось? - задаю главный вопрос я.
        - Так я снова применил хитрость… - улыбается он. - Ну, помните, как когда-то в первый раз, когда мы еще только познакомились и ехали штурмовать демонов в монастыре?
        - Вызвал реку? - вспоминаю я.
        Мореман скромничает.
        - Рекой это не назовешь… Так, прудик получился, но с ходу его не перейти. Думаю, япошки там долго поблукаются. Хорошо, если к ночи сюда заявятся, но, думаю, го-о-раздо позже.
        А вот это здорово! Время - то, с чем у нас большие проблемы.
        - Тачанки? - спрашиваю я.
        - Тачанки пришлось уничтожить. Уж больно крепко им досталось. Япошки садили в нас из всех стволов - поломали все, да лошадей побили, - виновато говорит Жалдырин. - Простите, вашбродь, не уберег!
        - Понимаю. Главное, что сам вернулся и людей с собой вывел. А тачанки… Дело наживное. Когда вернемся к своим - представлю тебя и твоих орлов к награде!
        - Так не ради орденов и медалей воюем, - смущается герой.
        - Согласен. Но если заслужил награду - изволь получить!
        Про то, что даже «Георгием» мужиков из могилы не поднять, молчим оба. Война, будь она неладна!
        И снова в дорогу, и снова в путь, и на сей раз нам предстоит горный переход. Надеюсь, что все-таки сбросим с хвоста японцев и выйдем через горы к своим. Но для этого потребуется приложить много сил и энергии.
        Иногда я уже сам не рад, что ввязался в эту авантюру. Радует только, что результат получился на все пять баллов из пяти и даже превзошел все ожидания.
        Мы идем, пока не становится так темно, что хоть глаз выколи. Становимся на привал.
        Уходит солнце, приходит ночная прохлада, но костры по моей команде не жжем. Зачем лишний раз светиться перед японцами? Пусть думают, что мы где-то далеко-далеко или пошли совсем другим путем.
        Перед тем, как провалиться в сон, шепчу ночную молитву, поминаю тех, кого с нами больше нет.
        Если можете, там, наверху, простите меня, грешного!
        Глава 6
        Старина Мерфи оказался прав на все сто: если есть у тебя бутерброд с маслом, он обязательно упадет. Другими словами, если что-то могло пойти не так, оно обязательно пойдет не так.
        - Ваш план потерпел неудачу, Николай Михалыч. Японцы догадались, где мы попробуем прорваться. Нас ждут, - мрачно констатирует тролль, передавая мне бинокль.
        Я подношу его к глазам и грустно вздыхаю: до нашей линии окопов - рукой подать, по прямой версты три-четыре, меньше часа пешком при среднем темпе, но видит око, да зуб неймет: наперерез нашему маленькому измученному отряду вылетает добрый эскадрон японской кавалерии.
        В другое время и при других обстоятельствах мы бы с ним разобрались, вот только под моим командованием не наберется и полусотни бойцов, вдобавок мы только что проделали долгий и изнурительный путь в горах. И это я еще не упомянул про самое главное - боезапас. Его у нас попросту нет, мы пустые. В лучшем случае имеется по два-три патрона на винтовку, причем не у каждого.
        А ведь как удачно выбрали момент, сволочи! Подловили, как только мы спустились с гор на равнину, и отрезали путь к нашим.
        Даже если помчимся, как сайгаки, в сторону спасительных хребтов, все равно не успеем. Сотня острых клинков нашинкует нас как капусту.
        С надеждой гляжу на Лукашиных, на домового, на командира остатков пулеметной команды Жалдырина, вижу их вопрошающие взгляды и понимаю - все ждут от меня чуда, заранее заготовленного плана, военной хитрости.
        Дескать, ты же командир, обязан предвидеть!
        Ужасно не хочется разочаровывать людей, поверивших в меня, однако второго плана у меня нет. Я так надеялся тихой сапой проскользнуть мимо японцев и по-быстрому удрать к нашим.
        Оказывается, нас просчитали или, скорее всего, аккуратно пасли, пока отряд ковырялся в горах: всех вражеских глаз не вычислишь. Бог знает, какие еще демонические сущности шли по нашим следам и докладывали японскому командованию.
        Падать духом нельзя. Подчиненные не должны видеть слабость командира.
        Хлопает несколько одиночных винтовочных выстрелов: кто-то из наших просаживает последние патроны во врага, не дожидаясь приказа.
        Ни один всадник не упал - получается, только зря потратили драгоценные пули. Но распекать некогда.
        Японцы уже выстраиваются в боевой порядок, их намерения просты, как лом в разрезе - нас огибают и берут в полукольцо, специально не замыкая круг. Тактика рассчитана на то, что мы дрогнем и побежим. Тогда самураи будут гнать нас до тех пор, пока не посекут последнего.
        От моего решения зависит жизнь почти пяти десятков человеческих душ. Мозг лихорадочно работает, подбирая варианты.
        Самый простой выход - поднять руки и сдаться, в слабой надежде, что к нам отнесутся милосердно. Только сейчас не тот случай, я уже в курсе: после тех дел, что отряд натворил в тылу неприятеля, церемониться с нами не будут. Перебьют, невзирая на поднятые руки.
        На нас точит зуб добрая половина японской армии. Считается, что воюем мы не совсем по-джентльменски, а таких недолюбливают по обе стороны фронта.
        В общем, вариант с белым флагом летит в мусорную корзину.
        Что остается - пустить пулю в лоб? Во-первых, где она - эта пуля? Во-вторых, если и найдется, лучше засадить ее в неприятеля. Помирать, так с музыкой, отправив на тот свет как можно больше солдат неприятеля.
        Японцы все ближе, ситуация все безнадежней.
        - Будем драться! - твердо заявляю я.
        Маннергейм кивает, по его глазам видно: он тоже готовится достойно встретить смерть.
        - Примкнуть штыки! - командую я.
        Еще пару столетий назад лучшим способом борьбы против кавалерии было пехотное каре, ощетинившееся штыками, как еж иголками. Дедовский опыт в данный момент выглядит не очень уместным - японцы могут остановиться и перещелкать нас, как куропаток из «винтарей», но ничего лучше уже не предпримешь: цепь неприятель разнесет еще быстрее. Окопаться не успеем, даже если мои бойцы пустят в ход свои нечеловеческие умения, а тут - та же смерть, но зато как-то покрасивей, что ли. Хотя чего красивого может быть в смерти…
        Со стороны наше каре выглядит чахлым, командир японского эскадрона не считает его чем-то опасным, кавалерия не снижает ход.
        Кажется, стрелять в нас не будут - уже неплохо. Будь я на месте вражеских офицеров, поступил совершенно иначе: с сотни метров мы стали бы легкой мишенью для спешившихся стрелков. Знай, щелкай как в тире.
        Но японские «товарищи», которые нам вовсе не товарищи, решили пойти другим путем.
        Ну и ладушки, значит, навстречу к солнцу и богине Аматэрасу отлетит побольше японского народу, и нашим, в смысле тем, кто сейчас сидит в русских окопах, будет хоть чуточку легче воевать.
        Японский офицер что-то кричит, эскадрон набирает ход. До столкновения остаются считаные секунды.
        Я сжимаю заговоренный клинок, обещаю щедро напоить его кровью в этой последней битве, ибо вот-вот первые ряды примут удар конницы и вряд ли выстоят, нас слишком мало.
        Тролль что-то шепчет, наверное, вспомнил о своих скандинавских богах и молится им о достойной смерти.
        И тут происходит нечто странное. В японскую кавалерию врезается казачья лава, выросшая словно из-под земли.
        Не могу понять, откуда они здесь взялись, да и японцы явно тоже проморгали, поэтому казаки легко сминают боевые порядки японцев.
        Жесткая рубка всадников на фронте - явление столь же редкое, как снег летом. Кавалерия нечасто сходится друг с дружкой в сече, и, если такое все же случается, длится схватка недолго, обычно кто-то быстро не выдерживает и удирает. А неприятель преследует его по пятам до первой же линии вражеских окопов.
        Берет наша. Самураев хватает на полминуты, растрепанные остатки эскадрона пускаются в бегство.
        С полдюжины казачков в высоких лохматых шапках сгоряча кидаются им вслед, но почти сразу возвращаются, услышав приказ командира.
        Чувствую, как кровь отливает у меня от головы. Еще недавно я молился, готовясь к смерти. Это же делали и мои подчиненные. Но… кажется, еще поживем.
        Возвращаю клинок в ножны. Извини, сегодня кровью тебе не напиться, придется отложить на потом.
        Казачий есаул подъезжает к нам, с любопытством смотрит на наши изможденные лица.
        - Кто такие? - спрашивает он, осадив коня.
        На вид ему лет тридцать с небольшим, у него гордый орлиный профиль, тонкая щегольская нитка усиков над верхней губой. Спина идеально прямая, в седле сидит так, словно на нем и родился. Сразу ощущается порода - не удивлюсь, если имею дело с представителем какого-то древнего дворянского рода.
        Выступаю вперед.
        - Пятьдесят второй драгунский полк. Штабс-ротмистр Гордеев, командир взвода разведки.
        - Нежинцы? - удивляется он. - А что вы здесь делаете, ваши позиции далеко отсюда?
        - Простите, с кем имею честь? - напоминает о себе Маннергейм.
        - Виноват, не представился: командир сотни второго Читинского казачьего полка есаул Скоропадский, - козыряет есаул, поднеся руку к лохматой шапке.
        - Забайкальцы, значит, - улыбается тролль.
        - Так точно! - с гордостью за своих отвечает тот.
        Я задумчиво смотрю на будущего гетмана Украины в той, привычной для меня истории. Когда-то довелось читать отрывки из его мемуаров и воспоминания о нем.
        Мужик, несомненно, геройский, который ярко проявит себя в Первой мировой, но потом, после февральской революции, начнутся заигрывания с национальными воинскими формированиями, причем на самом высоком уровне (дать бы по башке отдельным деятелям того периода… Кстати, авось и получится, они того заслужили!). В итоге заканчивается это тем, что русский офицер Скоропадский выполняет приказ начальства и украинизирует вверенный ему корпус русской же армии.
        Дальше Октябрь, бои с большевиками, междусобойные терки в правительстве УНР, должность «гетмана всея Украины», свержение с поста Петлюрой, бегство вместе с немецкими войсками в Германию, в которой Скоропадский и погибает в 1945 году, получив смертельное ранение во время бомбардировки англо-американской авиацией, так любившей ровнять с землей города с мирными жителями.
        И да, к чести Скоропадского, сотрудничать с нацистами он не стал, в отличие, скажем, от другого известного казачьего атамана - Краснова.
        Но пока все это в будущем, причем я даже не уверен, что в этом мире все произойдет именно так - при внешней схожести, хватает и отличий от привычного мне хода истории.
        - Вы все-таки не ответили мне - что делаете тут? - спрашивает Скоропадский.
        Само собой, на японцев мы ни капли не похожи, но воинскую осторожность еще никто не отменял.
        - Находились в рейде по японским тылам, - отделываюсь общими фразами я. - И да, господин есаул, может, сопроводите нас до ваших позиций и поможете связаться с нашим начальством: японцы могут очухаться и получить подкрепление? Боюсь, что от нас в этом случае толку будет мало: мы извели практически все патроны.
        Скоропадский спохватывается.
        - Вы правы, штабс-ротмистр… Двигайтесь за нами, мы будем вас охранять.
        И тут метрах в двадцати от нас с грохотом разорвался артиллерийский снаряд.
        - Японцы, - поморщился будущий гетман. - Следует ускориться, пока их батарея не взяла нас в вилку.
        И тут же позади и спереди разорвались еще снаряды.
        - Быстрее! Пока япошки лупят в белый свет как в копеечку, но сами знаете - они могут пристреляться.
        Былую усталость сняло как рукой, мы бежим под грохот канонады. Судя по свисту над головой - в бой включилась и наша арта.
        Артиллеристы насыпают друг дружке от всей души.
        Мы уже успели заскочить в окопы, но земля под градом снарядов, выпущенных с обеих сторон, содрогается еще минут пятнадцать, и лишь когда все успокоилось, нас с Маннергеймом отводят в штаб полка, расположенный в неглубоком тылу в китайской деревушке. Оставляю бойцов под присмотром Бубнова.
        Скоропадский заверяет, что солдаты будут накормлены. Нам же предстоит скромный ужин в гостях у командира 2-го Читинского казачьего полка - полковника Закржевского.
        Фамилия смахивает на польскую, меня слегка коробит - после недавней истории с Вержбицким чувствую сильное недоверие к панам на русской службе. Жди подвоха в любую секунду…
        Когда вижу перед собой немолодого статного усача с полковничьими погонами, держусь настороженно, хотя быстро выясняется: Леонтий Антонович Закржевский - мировой дядька и вдобавок хороший знакомый Маннергейма, они не раз пересекались по гвардейским делам в Петербурге.
        Лед недоверия тает, тем более под ужин и выставленную полковником бутылку «беленькой».
        Мне хватает пары стопок, чтобы ощутить хмель в голове, по телу растекается волна приятной слабости, нервное напряжение рассасывается само собой, но за языком все равно слежу строго, поэтому в деталях и красках подвиги не расписываю, отделываюсь общими словами. Так, мол, и так, выполняли приказ, на рожон не лезли, японцев пощипали, но больше для профилактики.
        Полковник предлагает заночевать у него, Маннергейм соглашается - им есть еще что вспомнить, а я деликатно отказываюсь: надо быть со своими бойцами даже в редкие минуты отдыха. Они это ценят.
        Пехотная часть поделилась с нами парочкой блиндажей, там тесно и люди набились, как сельди в банку, но лучше уж так, чем во время недавнего марш-броска по горам.
        Бубнов докладывает, что все в порядке, люди накормлены.
        Удовлетворенно киваю и разрешаю «отбиться». Каким может быть завтрашний денек - знает только Господь Бог.
        В любом случае надо хорошо выспаться.
        С утра до нас нет никакого дела, мы для всех пока что не пришей ни к чему рукав - свалившаяся на чужую голову воинская часть. Хорошо хоть ставят на довольствие, и казачьи артельщики делятся с нами непритязательным завтраком: почти пустой кашей и китайским чаем.
        Лукашины, у которых есть приятели, наверное, в каждой казачьей сотне, приносят неудовлетворительные известия: с едой у читинцев откровенно плохо, как и практически во всей воюющей армии. Как всегда, причин тут масса: от откровенного воровства и казнокрадства до раздолбайства высших военных чинов.
        К примеру, читинцам густо отсыпали пресловутых американских консервов - «бифов» в жестяных банках с головой черного быка на красной этикетке. Вот только есть эту просроченную дрянь, на которой нехило наварились штатовские бизнесмены, - смертельно опасно. Случаев отравления - до хрена и больше.
        Я мысленно желаю гадам, за немалую денежку поставившим русской армии данный «ленд-лиз», всю жизнь питаться исключительно этими консервами. Уверен, долго они не протянут.
        На обед нас ждет жиденькая похлебка и все те же сухари, хорошо хоть не червивые. Зубы ими сломать - легче легкого.
        Опять матерю интендантов, прямо-таки жажду увидеть, как они сидят с нами в одних окопах, а потом бросаются в штыковую атаку на позиции врага.
        Мечты, мечты…
        Нет ничего хуже неприкаянного солдата, поэтому занимаю бойцов строительством новых блиндажей для нас. Пока здешнее начальство свяжется с нашим, пока все обговорят - жить как-то надо и совсем не обязательно в тесноте.
        С инструментом и кое-какими материалами помогает пехота, они прекрасно понимают, к кому потом по «наследству» перейдет эта «жилплощадь».
        Сам же, раздав цэу, привожу себя в порядок: в первую очередь сбриваю давнюю щетину и только теперь могу с удовлетворением глядеть на свое отражение в зеркале. Да, не красавец - врать не стану, но внешний вид морды лица теперь приведен в полное соответствие уставу.
        Договариваюсь с пехотой насчет их цирюльников - пусть примут моих бойцов в свободное время.
        В идеале еще бы баньку организовать, но «сладкое» на потом, когда станет технически возможно.
        Ближе к вечеру появляется посыльный от Закржевского. Леонтий Антонович приглашает меня к ужину и, скорее всего, к новой «беленькой», если они на пару с Маннергеймом не извели все запасы.
        Покрасневшая физиономия тролля и слегка заплетающийся язык полковника Закржевского дают мне понять, что встреча боевых товарищей проходит в теплой и дружеской обстановке, только теперь стол украшает бутылка дрянной китайской водки.
        - Я получил сообщение от вашего начальства, штабс-ротмистр, - с пьяной улыбкой говорит Закржевский. - Оказывается, вас уже записали в мертвецы. Все думали, что ваш отряд разбит японцами.
        Чего-то в этом духе и следовало ожидать. Мы давно не выходили на связь.
        - Через два дня за вами прибудет ротмистр Коломнин, - продолжает заваливать сюрпризами Закржевский.
        Хм… А он тут каким боком? Ладно бы моего непосредственного комэска Шамхалова за нами прислали - а тут другой офицер, пусть когда-то и бывший и.о. комполка.
        Известие мне не нравится. Актер из меня, видать, никудышный, или Закржевский, даже будучи подшофе - хороший психолог, но он догадывается о моей реакции.
        - Не берите в голову - ничего серьезного. В полку очень рады, что вы вывели отряд к нашим позициям.
        - За это я должен благодарить есаула Скоропадского. Если бы не он, наша встреча бы не состоялась, - говорю я.
        - Еще успеете его отблагодарить, - улыбается Закржевский.
        Удивленно смотрю на полковника.
        - Есаул будет сопровождать вас до места назначения, - поясняет он.
        - К чему такие сложности? - вновь недоумеваю я.
        - Это приказ, - разводит руками Закржевский.
        - Я так понимаю, есаул Скоропадский поедет не один?
        - Разумеется. С ним будет его сотня. В наших тылах сейчас тоже малость неспокойно. Японцы пошаливают, да и от хунхузов хватает проблем, - осторожно произносит Закржевский, наблюдая за моей реакцией.
        А вот это не есть гуд! Когда с фронта выдергивают отнюдь не лишнюю сотню бойцов - дела принимают скверный оборот. Нам решительно не доверяют, пусть и стараются подать это в максимально тактичной форме.
        Кажется, понимаю, откуда ветер дует. Мы слишком долго шатались по японским тылам для того, чтобы не привлечь к себе внимание контрразведки. Будь я на их месте, тоже бы захотел подвергнуть нас тщательной проверке.
        Как водится, береженого бог бережет.
        Делаю вид, что удовлетворен ответом Закржевского. Говорю правду, что просто мечтаю как можно скорее попасть в расположение своей части.
        - Осталось совсем немного, - улыбается он.
        - А где барон? - вспоминаю о тролле я.
        - Густаву Карловичу было велено отправиться в штаб бригады. Генерал ждет от него срочное донесение.
        - Жаль. Мне его будет не хватать, - искренне говорю я, надеясь, что в штабе бригады барона не возьмут под белые руки и не обезоружат.
        Время нынче такое, что всякое может приключиться.
        Глава 7
        Боец должен быть постоянно занят - так учил меня мой взводный в военном училище в другой России другого мира. Безделье разлагает личный состав - это еще Александр Васильевич Суворов проповедовал.
        К тому же, когда солдат занят делом, в голове меньше разных сомнительных мыслей. Как говорится, солдат - тот же ребенок, только писюн побольше.
        Стараюсь со своей полусотней разведчиков-диверсантов использовать сидение в тылу у забайкальцев с пользой - оружие вычищено не хуже, чем тестикулы у кота, дыры и прорехи на форме и спецснаряжении зашиты или заштопаны, продолжается боевое слаживание в самых разнообразных вариантах действий - от троек и пятерок до действий всем взводом: наступление, отступление, разведка просто, разведка боем. С использованием пулеметов и без оных.
        Мало того, грамотные обучают неграмотных письму. А что вы хотите? Кто за них рапорта писать будет? Я, что ли?
        Читинцы, не исключая и офицеров, с увлечением следят за нашими штудиями. Переговариваются между собой, отпускают сальные шуточки. Особенно интересно им стало, когда мы выстроили подобие полосы препятствий и скачем на ней, словно дикие мартышки.
        Не обошлось и без попыток пощупать нас на прочность. Но я предупредил бойцов не поддаваться на подначки хозяев без моего разрешения.
        Кто бы сомневался, что казачья часть отряда чуть не встала на дыбы…
        - То есть как это издевки и насмешки спускать? - горячится Буденный. - Я же сам себя уважать после этого не смогу!
        - Ничего, Семен Михалыч, хорошо смеется тот, кто смеется последним, - подмигиваю я ему, одергиваю мундир, поправляю маскировочную накидку и подхожу к группе забайкальцев, уже почти ржущих над нашим пыхтением на полосе препятствий.
        - А что, господа станичники, кто хочет разжиться «синенькой»? - вытаскиваю из портмоне пятирублевую купюру.
        Казаки переглядываются. Пятерка по этим временам неплохие деньги. Можно отличные яловые сапоги себе справить или два фунта (почти килограмм) хорошего китайского чая купить.
        - А это, вашбродь, смотря что за эти деньги надоть делать? - откликается самый бойкий из читинцев.
        - Обогнать меня на полосе препятствий.
        - На ентой?
        Киваю.
        Бойкий читинец оглядывается на своих товарищей. Синий банковский билет в моих руках манит своей доступностью.
        - Можно и спробовать.
        - Тогда идем. Спробуешь…
        Вручаю пятерку Бубнову - ему предстоит быть судьей и с моим хронометром в руках определить точное время прохождения каждым из соперников полосы препятствий.
        Свисток старшего унтера. И мы оба срываемся с места. Очень быстро становится не до наблюдений за соперником.
        Прыгнуть, подтянуться, пробежать, удержав равновесие, подлезть, перепрыгнуть, вскарабкаться, пробежать… Добегаю до конца и разворачиваюсь на обратный заход. Пот заливает глаза, сердце колотится. Хорошо хоть дыхание пока удается держать.
        Последнюю пару препятствий прохожу на одной силе воли и офицерском гоноре. Оглядываюсь на соперника - он только закончил забег: папаха с желтым верхом потеряна при каком-то очередном кульбите, гимнастерка на спине треснула по шву, но старается держаться молодцом.
        Протягивает руку, тяжело дыша.
        - Ваша взяла, вашбродь.
        - Как звать?
        - Тихон Анисьин.
        Протягиваю ему рубль.
        - Держи, заслужил за смелость. - Не «синенькая», но тоже неплохо.
        Забайкальцы довольно гудят, из рук в руки переходят деньги: они, выходит, тоже устроили этакий самостийный тотализатор. А дальше начинается потеха: пошли соревнования между моими бойцами и хозяевами, кто кого обойдет на полосе препятствий.
        - Господин штабс-ротмистр, а это правда, что вы три японских полка того… уничтожили? - в глазах Тихона неподдельное любопытство.
        - Не три, а два. И не уничтожили, а потрепали изрядно.
        - Побольше бы таких командиров, глядишь, япошек бы уже давно в море сбросили… - мечтательно произносит он.
        - Ну, Тихон, ваш есаул, как я слышал, тоже труса не празднует.
        - Это да, Пал Петрович за храбрость золотое оружие имеет.
        Приятную беседу с забайкальцем прерывает Кузьма.
        - Вашбродь, там господин ротмистр Коломнин прибыл. Вас к себе требует.
        Вхожу в землянку к Закржевскому.
        - Господин ротмистр, штабс-ротмистр Гордеев по вашему приказанию прибыл.
        Коломнин сидит за грубо сколоченным столом рядом с Закржевским и Скоропадским, буравит меня своими глазками, барабанит пальцами по столешнице. Скоропадский смотрит с заметным сочувствием, Закржевский отводит глаза.
        - Потрудитесь объяснить, штабс-ротмистр, обстоятельства смерти отправившегося с вами в рейд штабс-капитана Вержбицкого.
        Кладу на стол пачку исписанных разным почерком листов.
        - В рапортах все указано, Николай Петрович.
        Коломнин с брезгливым видом ворошит стопку листов. Морщится.
        - А своими словами?
        - Господин Вержбицкий был изобличен в передаче японцам информации о передвижении отряда и признался, что является шпионом.
        - И вы устроили над ним самосуд? - восклицает он.
        - Никак нет. Господин штабс-капитан отравился.
        - Грибков поел? - Бровь Коломнина саркастически ползет вверх.
        - В воротнике его мундира была зашита ампула с ядом. К сожалению, мы недостаточно хорошо обыскали его и не смогли предотвратить самоубийство, - винюсь я.
        - И что вы сделали с телом русского офицера?
        - Тело предателя мы планировали доставить на нашу сторону фронта для проведения вскрытия медиками. Чтобы понять, что за яд использовал Вержбицкий.
        - Но что-то вам помешало, штабс-ротмистр?..
        - Тело исчезло во время нападения тигра-людоеда. Мы предполагаем, что не обошлось без демонического вмешательства.
        - Мы?
        - Я и барон Маннергейм.
        После коротких раздумий Коломнин приказывает:
        - Сдайте оружие, Николай Михалыч.
        - Я арестован?
        - Временно отстранены от командования взводом.
        Ну, что-то такое я и предполагал. Потому и постарался обставиться рапортами бойцов и Маннергейма. С бюрократией лучше всего бороться ее собственным оружием. Достаю из кобуры револьвер, кладу перед Коломниным на стол.
        - Вы свободны, штабс-ротмистр. Пока свободны! - многозначительно говорит он.
        Домой, в расположение родного полка возвращаемся неспешно. Ибо скорость при движении считается по скорости самых медленных участников марша.
        Мои оставшиеся в живых полсотни драгунов лишились всех коней: и боевых, и вьючных. Их преследовавшие нас японцы отстреливали в первую очередь, пытаясь лишить нас мобильности. Тачанки пришлось сжечь, дабы ценный девайс не попал в руки японцев. Конечно, те, кто видел их в действии и уцелел, мог воспроизвести их примерную конструкцию и устройство - ничего секретного в тачанках не было и вряд ли будет.
        Жаль, конечно, что пока мы без них, но и убиваться не стоит. Будут у нас новые тачанки, не хуже прежних. Зато мы сохранили все пуле-меты: и штатные «максимы», и трофейные «гочкисы».
        Бойцы бодро маршируют по дороге под командованием старшего унтера Бубнова. Коломнин едет на лошади чуть впереди. Вроде как он тут главный.
        Ну-ну…
        Я еду верхом в хвосте колонны. Спасибо будущему гетману незалежной: Пал Петрович выделил мне смирную лошадку.
        «Дабы не было урона офицерской чести», - пошутил он.
        Его казаки верхами скачут во главе нашей колонны и замыкают ее: в авангарде и арьергарде, так сказать.
        А вот и Скоропадский собственной персоной, видать, долго жить будет. Подъезжает на своем жеребце и пристраивается рядом.
        - Не помешаю, Николай Михалыч?
        - Отчего же, Пал Петрович? Сочту за честь, - улыбаюсь я.
        Общество Скоропадского мне приятно. Очень толковый офицер, да и человек хороший. С таким не грех и переговорить по душам.
        По лицу вижу: у есаула накопилось много вопросов, и он сразу берет быка за рога.
        - Николай Михалыч, вы уж не обессудьте…
        - Конечно-конечно, - киваю я.
        Расспрашивает меня о подробностях нашего рейда. Особенно есаула интересует тактика.
        Рассказываю об азах действий малых диверсионных подразделений в тылах противника против превосходящих сил врага. Неожиданность, мобильность, действия из засады и ночью. По большому счету - все тот же Суворов - действуй смело там, где тебя противник не ждет.
        По лицу Скоропадского вижу - нашел благодарного слушателя.
        Просит рассказать про тачанки. Почему нет? С удовольствием объясняю, что и как, расписываю в красках многочисленные достоинства и недостатки - без них тоже никак. Глядишь, еще один восторженный адепт появится.
        Жалуюсь на косность начальства, рассказываю историю нашего знакомства с Коломниным, когда он мне прописал патефонных иголок без вазелина за «чрезмерный расход боеприпасов».
        - Так, Николай Михалыч, и его можно понять - количество боеприпасов на складах велико, но конечно. Ежели будет перерасход - как тогда отчитываться? - вступается за Коломнина собеседник.
        - Ну да, Пал Петрович, бюрократия - наше всё.
        - Не только бюрократия. Вы представьте - случился перерасход, новый запас не успели подвезти, а враг пошел в наступление. А тут патронный голод. Чем его встречать? Штыком? - продолжает спорить Скоропадский.
        Вздыхаю.
        - Ваши воззрения на мобильную войну с опорой на превосходство в огневой мощи для нашего начальства уж слишком революционные, - приводит дополнительные доводы есаул.
        Тут он, конечно, прав. Как это часто бывает, генералы готовятся к прошедшей войне. А ведь у нас не за горами еще одна, причем мировая. И десяти лет не пройдет…
        И там уже появятся и авиация, и танки, и даже химическое оружие. Не начнем готовиться уже сейчас - будет поздно.
        - Это требования времени, Пал Петрович. Мы должны быть хотя бы на шаг вперед противника в тактике. И все время его неприятно удивлять. Иначе не видать нам победы, как своих ушей.
        Скоропадский удрученно склоняет голову, потом вскидывает подбородок:
        - А вы не пробовали связно изложить эти ваши новые концепции? Ну хотя бы в виде рапортов?
        - А их будут читать?
        - Ну, если подать под определенным соусом и через определенных людей…
        Договорить не успеваем. Краем глаза замечаю подозрительное шевеление в густом подлеске у края дороги. Треск выстрела. Коломнин кулем валится из седла на землю. Засада!
        Реагирую моментально.
        - Отряд! Тревога! Рассредоточиться! Ответный огонь.
        Колонна тут же рассыпается, бойцы срывают с плеч карабины, залегают. Трещат выстрелы.
        Из зарослей по нам ведут активный огонь. Ничего, сейчас мы им тоже насыплем полную коробку!
        - Командуйте своими, Пал Петрович. И с коня, с коня! Мы тут самая выгодная мишень.
        Спрыгиваю с лошади. Рука дергается на автомате к кобуре. Черт! Я же сдал наган Коломнину… Как это не вовремя!
        Скоропадский командует своими казаками.
        Молодец! Пока все правильно делает. Любо-дорого смотреть.
        Читинцы спешиваются, укрываются по обочине дороге, за камнями и деревьями, отвечают неизвестному противнику частым ружейным огнем.
        И все-таки нападение неожиданно. С полтора десятка человек лежат на дороге. Кто-то неподвижен, кто-то слабо шевелится, раненый, стонет.
        - Есаул! Прикройте!
        Скоропадский прикрывает меня стрельбой из револьвера, а я, пригибаясь и петляя как заяц, бегу к Коломнину.
        Пули взрывают фонтанчики дорожной пыли вокруг, однако пока, слава богу, мимо.
        Падаю рядом с телом ротмистра. Весь правый бок его мундира залит кровью. Дотрагиваюсь до шеи. Живчик пульсирует, редко и неровно.
        - Ничего, ротмистр! Еще поживем!
        Крепко хватаю раненого за шиворот, волоку за собой к телегам с трофейным оружием.
        По нам продолжают часто палить из леса. Одна из пуль сбивает с меня фуражку в дорожную пыль.
        Уф-ф. Спасительная телега.
        Устраиваю Коломнина, расстегиваю на нем окровавленный мундир. Нашариваю в телеге свой вещмешок, выуживаю из него аптечку. Как могу затыкаю рану на боку ротмистра тампоном и перетягиваю бинтом.
        Я сделал все, что мог. Дальше - как повезет.
        Вытаскиваю из кобуры револьвер Коломнина. Раненому он сейчас без надобности, а мне очень даже пригодится.
        Пытаюсь выцелить хоть кого-то из противников в кустах вдоль дороги, откуда по нам продолжают вести огонь. Вроде есть шевеление. Всаживаю туда весь барабан.
        Крик боли, и на дорогу выпадает фигура в «лохматке» с новенькой «арисакой» в руках. С противоположной стороны дороги из кустов грохочет пулемет.
        А вот это очень плохо. Прижмет нас к земле, и пиши пропало.
        Втягиваю раненого Коломнина - он все еще без сознания - под телегу. Надеюсь, тут он в большей безопасности.
        Очередь дырявит дощатые борта телеги. Щепка впивается в щеку. Выдергиваю - пальцы в крови. Черт! Зацепило…
        Выкатываюсь из-под телеги, вскакиваю, хватаю «гочкис». Слава богу, рядом с ним кассета с патронами, которую каким-то чудом раздобыл Жалдырин, и лучше не знать где. Вставляю ее в приемное отверстие, передергиваю затвор. Упираю пулемет в борт телеги и бью короткими очередями.
        Пулемет противника затыкается. Но и у меня патронов больше нет.
        Из-за деревьев вылетает странное существо - не то гигантская летучая мышь, не то белка-летяга-переросток. Планирует прямо на меня, расправив лапы-крылья и целя прямо в лицо оскаленный клыкастой пастью.
        Амулет и выпитая некогда по настоянию Николова кровь Хихи подсказывают, что передо мной демон. А толку-то? Знать бы, чем он опасен?
        Думать некогда. Успеваю только выхватить трофейный танто - его клинок аж светится - и встретить некрупное чудовище несколькими ударами.
        Разрубленное тело падает в пыль передо мной, пачкая ее дымящейся голубоватой вонючей кровью. Впервые вижу такую тварь и не видеть бы таких в будущем.
        Пора перехватить инициативу. Командую своим «в атаку».
        Скоропадский поднимает своих забайкальцев.
        Вламываемся в подлесок по обе стороны от дороги. Противник в «лохматках» отстреливается, хотя и не ожидал нашей контратаки.
        Одна из фигур в маскировочной накидке кидается мне навстречу, метя штыком в живот. Смещаюсь вправо, пропуская противника мимо себя, да еще и придаю ускорения, дергая вперед за ствол винтовки, и втыкаю ему танто в спину.
        Бой быстро переходит в отчаянную рукопашную схватку, и враг не выдерживает. Бежит вглубь леса.
        Скоропадский готов преследовать. Но я против - неизвестно, не ждут ли нас на пути преследования ловушки. Убитых у нас не очень много - около двух десятков человек, из них пятеро моих бойцов, остальные - забайкальцы Скоропадского. Зато много раненых, в том числе тяжелых.
        С таким войском не навоюешь.
        Скоропадский соглашается. Стаскиваем к дороге убитых и раненых. Оказываем первую помощь.
        Подхожу к поверженному противнику, с интересом разглядываю маскировочные накидки на убитых японцах. Н-да, не наши самоделки. Тут явная продукция армейских швален.
        И тут меня ждет неприятный сюрприз: под накидками не полевая форма японской пехоты, а гражданка, причем такая, какую обычно носят хунхузы.
        Дела…
        - Китайцы? - есаул удивлен.
        Я тоже сначала так думал, но потом присмотрелся.
        - Японцы. Просто переоделись, - указываю Скоропадскому на аккуратные армейские стрижки всех убитых врагов. - Да и маскировочная находка не самопальная. Единообразие и ровные швы - все, как в армии любят.
        - Неожиданно. Судя по вашим рассказам, противник воспользовался вашими приемами.
        - Не очень умело, но японцы не дураки, быстро учатся всему новому.
        - Жаль, пленных не взяли. Зря вы, Николай Михалыч, уговорили меня отказаться от преследования, - вздыхает будущий гетман.
        - Возможно, Пал Петрович. Но я не хотел рисковать. У нас много раненых, да и боеприпасов у нас кот наплакал.
        Грузим раненых и убитых по телегам. Движемся дальше.
        Скоропадский выставляет дозорные группы, не только впереди и сзади по дороге, но и отправляет нескольких казаков в лес по обе стороны дороги.
        К счастью, больше никаких засад. Интересно, это была засада на любое русское подразделение, которое пойдет по этой дороге, или на нас конкретно? Если второе, значит, у японцев везде есть свои глаза и уши.
        Подъезжаю к телеге, на которой вместе с другими ранеными трясется Коломнин. Вкладываю ему наган в кобуру.
        Ротмистр открывает глаза.
        - Виноват, господин ротмистр, мой собственный револьвер где-то у вас, а мне не хотелось безоружным встречать врага. Пришлось позаимствовать ваш. Надеюсь, вы не в обиде?
        Коломнин не сводит с меня пристального взгляда. Слабо улыбается.
        - Николай Михалыч, благодарю, я так понимаю, что именно вам я обязан жизнью?
        - Пустое, Николай Петрович. Любой на моем месте поступил бы так же. Вам надо отдыхать, вы потеряли много крови.
        Коломнин следует моему совету и прикрывает глаза.
        А лицо бледное, много крови потерял ротмистр. Можем и не довезти…
        Прибываем наконец в расположение нашего полка. Как домой попал, ей-богу. Всюду знакомые лица, от рядовых бойцов до офицеров.
        Передаю команду Бубнову.
        - Раненых - в лазарет. Сами - в расположение. Переодеться в повседневное, почистить оружие. Позаботьтесь об обеде для всего личного состава и наших гостей-читинцев.
        Старший унтер чешет голову.
        - Оно, конечно, вашбродь, разместим и накормим, как самих себя. Только что у нас там в расположении с провиантом?
        - Возьми из моих денег, пошли Кузьму с парой человек на местный базарчик. Скоробуту скажешь - я приказал.
        Бубнов козыряет и тут же принимается отдавать команды. А мы со Скоропадским отправляемся на ковер к начальству.
        Глава 8
        По пути подхватываем непосредственного командира - комэска Шамхалова. Вид у того мрачнее тучи.
        - Ох и натворили же вы дел с Вержбицким, - вздыхает он.
        Если честно, не понимаю, чего с этим прыщом так носятся. Тем более с предателем. Спрашиваю у Шамхалова напрямую.
        - Господин ротмистр, в чем дело? Дался же вам этот урод? Из-за его предательства нас накрыли артиллерией. А если бы мы его вовремя не разоблачили - японцы бы загнали нас в ловушку…
        Шамхалов мрачнеет еще сильнее.
        - Николай Михалыч, отвечу по-простому: вам ведь хорошо известна поговорка - не трогай дерьмо, пока не воняет? Ходят слухи, причем весьма смахивающие на правду, что Вержбицкому симпатизировал великий князь Владимир Александрович. В общем, нажили вы себе врага.
        Развожу руками.
        - Уж извините. Там, под японской шимозой, было как-то не до политесов.
        - Не надо, Николай Михалыч! Не вставайте в позу и не стройте из себя обиженного - вам это не идет. В любом случае я буду на вашей стороне. Надеюсь, мое слово что-то да значит.
        Я с уважением гляжу на непосредственного командира. Вот что значит настоящий офицер, будет горой стоять за подчиненного. Не зря его любят солдаты.
        Позитив на этом исчерпывается. В доме, отданном под штаб полка, нас встречает раздраженный донельзя Али Кули Мирза. Смотрю на него с удивлением. Прежде мне никогда не доводилось видеть его настолько злым.
        Начинаю доклад, но подполковник обрывает меня на первых же словах.
        - Господин штабс-ротмистр! Оставьте описание ваших подвигов для журналистов. Лучше потрудитесь объяснить, что у вас произошло с адъютантом комбрига!
        Опять двадцать пять! И этот туда же! И самое главное - всем абсолютно плевать на наш рейд по тылам, про то, что мы с минимальными потерями вынесли туеву хучу неприятеля. К тому же по глазам подполковника вижу, что он просто не верит моим словам.
        Ну да… Больше всего врут на войне и на рыбалке. Учитывая, сколько японцев мы намолотили, понятен его скепсис. Не каждая бригада столько народа накрошила, а тут полусотня бойцов где-то в неприятельском тылу… Эх, надо было «урезать осетра», как чувствовал - не поверят!
        Точно так же не верят или не хотят верить в предательство Вержбицкого. Словно бьюсь в глухую стену и отлетаю от нее, как мячик. При этом подполковник абсолютно вменяемый офицер, но вот надо же…
        - Значит так, штабс-ротмистр! Вы не оставили мне выбора, - приступает к объявлению вердикта Али Кули Мирза. - Большинство офицеров в полку наслышаны о ваших неприязненных отношениях со штабс-капитаном Вержбицким. Более того, у вас уже был один прилюдный конфликт, который закончился вашим арестом. Но вы зашли слишком далеко!
        Лицо подполковника багровеет, глаза наливаются кровью.
        - Многие в полку и в бригаде справедливо полагают, что вы воспользовались подходящим моментом и свели счета с господином Вержбицким. Я не имею права глядеть на это сквозь пальцы. У вас есть выбор, штабс-ротмистр.
        - И какой? - невесело интересуюсь я.
        - Либо вы пишете рапорт о переводе в другой полк, и я его незамедлительно удовлетворяю…
        - Либо?
        - Суд общества офицеров полка!
        Чувствую, как закипаю и как сжимаются кулаки. Усилием воли беру себя в руки.
        - Рапорта о переводе не будет, господин подполковник.
        У Али Кули Мирзы трясется подбородок. Он в крайней степени гнева, помноженной на южный темперамент. И все-таки долг офицера берет верх над эмоциями.
        - Ваше право, Гордеев. У вас был выбор, вы его сделали… Ваш поступок станет предметом для разбирательства в суде общества офицеров полка. Суд состоится завтра, а до него вы, штабс-ротмистр, находитесь под домашним арестом, - заканчивает он, одаривая меня неприязненным взором.
        Понимаю, что спорить бесполезно, и обреченно вздыхаю.
        Шамхалов пытается замолвить за меня словечко, но я даю ему знак - не надо. Будет только хуже. Подполковник и без того на взводе и, если начнем спорить, наломает столько дров - не вывезешь. А я еще надеюсь послужить в пятьдесят втором Нежинском и принести стране пользу.
        Скоропадскому крайне неудобно выслушивать разнос, пусть и в чужой адрес. Он переминается с ноги на ногу. Обычно комполка старается не выносить сор из избы, но тут, видать, дело зашло совсем далеко, раз мне вставили в присутствии офицера из чужой части.
        Вытягиваюсь по стойке смирно.
        - Слушаюсь, господин подполковник. Есть находиться под домашним арестом.
        - Ступайте! И не вздумайте застрелиться до вынесения приговора!
        Вот чего-чего, а стреляться у меня даже в мыслях не было. Не на такого напали…
        Выходим из дома на улицу. И Шамхалову и Скоропадскому неловко. Оба что-то хотят сказать, но не находят подходящих слов.
        Первым все-таки говорит будущий «гетьман».
        - Мне кажется, ваше начальство несправедливо по отношению к вам, Николай Михалыч!
        - Это армия, тут всякое возможно, - спокойно отвечаю я. - Вне зависимости от того, что решит суд офицеров, моя совесть чиста.
        - Хотите - выступлю в вашу защиту? - предлагает Скоропадский. - Не знаю, что у вас было с этим пресловутым штабс-капитаном, но я видел, как вы деретесь с японцами. Уверен, ваши товарищи по полку совершают большую ошибку.
        - Благодарю вас! - искренне отвечаю я. - Но это будет излишне. Как-нибудь самостоятельно отстою свою честь перед сослуживцами.
        - Уверены?
        - Уверен. Но все равно - большое спасибо! К тому же вам и вашим казакам пора отправляться назад, на фронт.
        Он кивает.
        - Да, сейчас там горячо. Каждая сабля на счету.
        Окидываю его задумчивым взглядом. Ну ведь настоящий русский офицер: умный, храбрый, честный… Какого хрена тебя потом занесет в «самостийность»?! Понимаю, что сначала это был приказ, который ты выполнял с неохотой, но ведь прошло немного времени, ты стал на рельсы, и пошло-поехало…
        И ради чего, спрашивается? Все равно ведь придется удрать с позором на чужбину…
        Нет, все-таки история - штука коварная.
        На утро следующего дня посыльный из штаба приносит записку, в которой мне велено быть к семи часам вечера в офицерском собрании полка. Форма одежды - повседневная.
        Вот и закрутилось.
        Ночью набросал что-то вроде черновика своей речи, понятно, что воспроизвести слово в слово или того хуже - прочесть на бумажке не получится, но хотя бы привел мысли в порядок и подобрал аргументы.
        У солдат лица сочувствующие. Хоть я и не особо распространялся о том, что меня ждет, любая часть - своего рода семья, все всё знают.
        - Вашбродь, - появляется передо мной Бубнов.
        - Что тебе?
        - Меня обчество послало передать вам, что мы как один на вашей стороне. Вы, ежли что - только скажите, а мы… - от волнения он проглатывает половину звуков, потом путается и не знает, что сказать.
        Поддержка от своих бойцов многого стоит.
        - Спасибо, братец! - от всей души обнимаю унтера. - Не переживайте, все будет в порядке. Вот увидишь!
        - Да как не переживать-то! - в сердцах восклицает он. - Вы ж всегда за нас были! С нами в атаку завсегда ходили, в одном окопе сидели, из одной миски хлебали… Да если б не вы!..
        У меня самого слезы наворачиваются на глаза, в горле тугой комок. Ради таких моментов и стоило жить.
        Отвернув голову - а ну как увидят, что почти плачу, сажусь на коня. Говорю ординарцу, что сопровождать не нужно. Ехать недалече.
        - Вы уж возвращайтесь быстрее, - просит Кузьма. - А мы за вас все вместе помолимся. Чтоб значит, благополучно прошло.
        Офицерское собрание - звучит громко, на самом деле это более-менее приведенная в порядок солдатами китайская изба. Судя по коновязи - сегодня тут будет аншлаг, вижу не один десяток лошадей. Собираются почти все офицеры полка, кроме дежурных.
        Буфета нет, рюмочку для успокоения не опрокинешь - да и не нужна мне эта рюмочка. Лучше на трезвую голову.
        Чувствую себя прокаженным - никто из офицеров не подходит ко мне, чтобы поздороваться или приободрить. Сплошь безразличные, а то и неприязненные взгляды. Все это крайне неприятно и совсем не мотивирует.
        Интересно, с чего бы это?
        Подъезжает Шамхалов. И только мой непосредственный командир, спешившись, подходит ко мне.
        - Как вы, Николай Михалыч?!
        - Да как-то не очень, - признаюсь я.
        - Надеюсь, вы не сдались?
        - Ну уж нет! Я - русский офицер, сдаваться не привык.
        - Тогда будем сражаться за вас.
        - Скажите, а почему другие офицеры полка настроены против меня? Неужели для них так много значил этот ферт Вержбицкий?
        - Дело не в Вержбицком. Дело в вас, - признается он.
        - И что я такого натворил?
        - Наверное, вам больно будет это услышать, но… Вы очень отличаетесь от других офицеров, вы не такой, как все. Вы постоянно что-то придумываете, делаете какие-то странные вещи, нарушаете привычный ход вещей. Людям не нравится новое. К тому же многие считают вас зазнайкой и выскочкой.
        Задумчиво кусаю губу. Понятно… Как и в любом другом коллективе - никто не любит белых ворон. А я действительно не такой, как подавляющее большинство офицеров. И вроде бы мы с ними делаем одно общее дело, вот только мои идеи и поступки раздражают, и раздражают вдвойне, если они сопровождаются успехом.
        С таким мне приходилось сталкиваться и в прошлой жизни. Вроде все течет, но ни хрена не меняется. Во всяком случае, в армии…
        Господ офицеров просят пройти в залу.
        В темном прокуренном помещении воздух сперт настолько, что трудно дышать.
        На возвышении стол, накрытый зеленым сукном, за ним находятся судьи - вроде бы тоже мои боевые товарищи, но поди ж ты… Снова ни капли сочувствия на лицах, что-то вроде презрительных гримас и кривых ухмылок.
        М-да… Будет гораздо сложнее, чем я думал.
        Роль председателя суда исполняет подполковник Николай Николаевич Мирбах, в полку его прозывают НикНик. Он объявляет заседание суда открытым.
        - Штабс-ротмистр Гордеев!
        Я поднимаюсь и приветствую его кивком подбородка.
        - Суд общества офицеров собран по приказу командира полка. На нем будет рассматриваться ваш поступок в отношении штабс-капитана Вержбицкого. Мы хотим установить обстоятельства и причины его трагической гибели.
        Звучит патетично - трагическая гибель! Будто речь идет не о предателе, который сожрал содержимое ампулы с ядом, а о георгиевском кавалере…
        - Вы готовы нам рассказать все, как было?
        - Так точно, готов!
        - Тогда прошу начинать.
        Я никогда не был оратором, мне привычней другое: уничтожать врага всеми способами. Говорильня - не мое. Но… раз пошла такая пьянка…
        - Все началось с того, что наш отряд, действовавший в тылу врага, обстреляла артиллерия. Били прицельно - у меня сразу появилось ощущение, что кто-то корректирует огонь вражеской батареи. Как выяснилось позже - я был прав…
        Я старательно, в лицах, разыгрываю сценки из тех событий. Как начинаю подозревать Вержбицкого, как устраиваю ему ловушку и как он в нее попадается.
        Первым не выдерживает один из собравшихся офицеров - комэск первого эскадрона с простой и хорошей русской фамилией Смирнов.
        - Кто может подтвердить ваши слова?! - громко выпаливает он.
        Перебивать выступающего не принято, но с осуждением его поступка никто не спешит, даже председатель суда.
        - Мои подчиненные. Например, братья Лукашины.
        Смирнов презрительно фыркает.
        - Они могут просто выполнять ваш приказ. Есть кто-то еще, кого суд мог бы посчитать независимым источником?
        Хреново… Мало того что не верят моим словам, так еще и подвергают сомнениям рапорты моих бойцов.
        - Подполковник барон Карл Густав фон Маннергейм… Он был свидетелем происходившего.
        НикНик разводит руками.
        - К глубокому сожалению, мы не можем сейчас его опросить. Подполковника вызвали в военную контрразведку.
        - В таком случае у меня нет других свидетелей, - признаю я.
        - Господин председатель суда, разрешите мне задать штабс-ротмистру вопрос? - просит слова комэск второго эскадрона Дараган.
        - Разумеется, Константин Васильевич, - благосклонно кивает НикНик.
        - Большое спасибо!
        Дараган поворачивается ко мне.
        - Штабс-ротмистр Гордеев, из вашего доклада мы слышали, что вы во время рейда по японским тылам уничтожили личный состав двух полков неприятеля.
        - Ну… Уничтожили - громко сказано. Скорее основательно потрепали, - улыбаюсь я.
        - Хорошо, потрепали… - спокойно говорит Дараган. - Сколько навскидку солдат неприятеля при этом погибло?
        - Мне трудно назвать точные цифры…
        - Хотя бы приблизительно, - просит Дараган.
        - Как понимаете, никто японцев не считал, но по моим прикидкам - не менее трехсот-четырехсот человек двухсо… то есть погибшими, и раза в полтора больше ранеными.
        - То есть вы вывели из строя как минимум семьсот японских солдат, причем только в двух боях. А ведь были и другие схватки?
        - Разумеется. Мы не раз сталкивались с японцами. В этом и был смысл рейда - нанести максимальный урон в глубоком тылу противника.
        - Подтверждения этих результатов… Ну, кроме ваших рапортов и докладов ваших солдат, имеются?
        - К сожалению, замотался и забыл взять справку в японском штабе, - признаюсь я. - Виноват, исправлюсь.
        Шутка срабатывает, многие офицеры улыбаются.
        - Хорошо-хорошо! Мы вам верим. В двух боях вы истребили пару батальонов японцев, еще столько же отправили в госпиталь. Наверное, счет идет на тысячу уничтоженных и раненых?
        - Где-то так. Может, чуть больше…
        - Прекрасно! - Дарагану кажется, что он поймал меня на чем-то предосудительном. - А сколько людей было под вашим началом?
        - Пятьдесят.
        - Я не ослышался? - говорит Дараган скорее для аудитории, чем для себя.
        - Вы не ослышались. Как раз эту информацию проверить легче простого.
        - Замечательно! - как ребенок радуется Дараган. - То есть мы всем офицерским собранием услышали, что только во время этого рейда на счету у каждого из вас где-то по двадцать трупов врага. А может, и больше.
        Он испытующе смотрит на меня.
        - Так и есть. Если вы ошиблись, то в меньшую сторону. Мы неплохо покрошили японцев за эти дни, - спокойно отвечаю я, догадываясь, к чему весь этот цирк.
        Он обводит собравшихся торжествующим взглядом.
        - И после этих слов вы всерьез хотите, чтобы мы вам поверили?!
        Я не выдерживаю, хотя понимаю, что меня начинает заносить.
        - Я, как офицер, привык хорошо выполнять свою работу. И я уверен, что это еще не самый большой результат, и нам есть к чему стремиться! Если хотите - могу научить.
        Последняя фраза - точно лишняя. Лица собравшихся начинают багроветь - поднеси к ним спичку, и она загорится.
        Но пить «боржоми» поздно. Я на взводе.
        - Штабс-ротмистр, вы заговариваетесь! Теперь мы точно убеждены в том, что вы нарочно подстроили смерть штабс-капитана Вержбицкого. Сами вы его убили или вам кто-то помог - еще надо разбираться! - гневно выпаливает НикНик, которого мои слова, похоже, задели больше всех.
        Учитывая, что до начала войны он вообще не нюхал пороха - ясно, почему подполковник так разозлился.
        Мне хочется послать всех на три веселые буквы и уйти, но я заставляю себя остаться. Нет уж, сражаться - так до конца! Меня этому еще учили отец и мать, а потом вдолбили в училище.
        - Я готов принять любой вердикт суда, - произношу я с гордо поднятой головой. - Но в любом случае все, что я тут рассказал - чистая правда. Я не стал бы обманывать боевых товарищей!
        - Суд удаляется на совещание, - произносит НикНик. - О нашем решении вы узнаете через полчаса, а пока всех господ офицеров, кроме судей, прошу покинуть зал.
        Взгляды судей не обещают мне ничего хорошего. Эх, не служить мне больше в 52-м… Надо, наверное, было сразу соглашаться на перевод…
        Внезапно в зале становится подозрительно тихо. Повинуясь общему инстинкту, оборачиваюсь.
        На пороге хорошо знакомый - прикомандированный к части полковник Генштаба Ванновский, с которым мы когда-то неплохо и с пользой провели время, устроив маленькое соревнование по стрельбе.
        Он взволнованно утирает пот с лица и выглядит запыхавшимся.
        - Господа, надеюсь, я успел вовремя!
        - В чем дело, Сергей Петрович? - спрашивает дотоле сосредоточенно молчавший Али Кули Мирза. - У вас какие-то новости?
        - Так и есть. Рассчитываю, что вы еще не успели вынести штабс-ротмистру Гордееву приговор.
        - Еще нет, но через полчаса приговор будет…
        - В таком случае, надеюсь, вы примете к сведению следующие сведения, - полковник набирает полную грудь воздуха. - Во-первых, подполковник Маннергейм подтвердил информацию о том, что штабс-капитан Вержбицкий шпионил на японцев.
        Зал взволнованно гудит. Многие бросают в мою сторону взгляды.
        - А во-вторых? - интересуется Али Кули Мирза.
        - А во-вторых, сегодня был схвачен японский офицер с важными документами. Из них следует, что во время рейда штабс-ротмистра Гордеева по тылам врага его отрядом был нанесен колоссальный урон неприятелю. Счет убитых и раненых солдат неприятеля идет на тысячи, господа! И если это не успех - тогда у меня нет каких-то других слов, чтобы назвать это!
        Глава 9
        На комполка страшно смотреть. Али Кули Мирза бледнеет, краснеет. Собрание шумит взволнованно и все еще недоверчиво.
        - Сергей Петрович… В такой результат, согласитесь, поверить нелегко… Рассказы штабс-ротмистра больше напоминают похвальбу барона Мюнхгаузена…
        Ванновский повышает голос, чтобы его слышали все собравшиеся.
        - Господа, не участвуй я сам в допросе, я бы, вероятно, как и вы, не поверил бы. Но факт остается фактом.
        - А не может быть ошибки перевода? - хватается за последнюю соломинку Дараган.
        - Нет. Мы несколько раз задавали этот вопрос пленному японцу, через нескольких переводчиков. Все ответы и переводы совпали. Мало того, из документов, бывших при пленном японце, следует, что из-за действий охотников Гордеева противник вынужден отложить на неопределенный срок свое наступление.
        - Это просто чудо какое-то, - разводит руками опешивший НикНик.
        - Это не чудо, господа. Это подвиг! - Али Кули Мирза поворачивается ко мне. - Николай Михалыч, приношу вам свои искренние извинения.
        - Извинения приняты, господин полковник, - я рад, что персидский принц переменил свое мнение обо мне, все-таки изначально у нас с ним выстраивались неплохие отношения, и я отношусь к нему с искренним уважением. - Но подвиг это не только мой, а и всех моих боевых товарищей. И все они до последнего казака и солдата заслуживают награды.
        Полковник обнимает меня. Шамхалов искренне улыбается и с чувством трясет мою руку.
        - Полагаю, господин штабс-ротмистр полностью свободен от всяческих обвинений? - Ванновский обводит собрание внимательным взглядом.
        - Разумеется, - спешит заверить его Дараган.
        Хотя чувствуется, что уж НикНик с удовольствием вынес бы мне обвинительный вердикт. А ему-то чем я перешел дорогу и где?
        - Господа, предлагаю по возвращении барона Маннергейма в полк заслушать его и штабс-ротмистра Гордеева рассказы об их героическом рейде, - высказывается Шамхалов.
        - Да, да! С обязательным разбором тактических схем их действий! - добавляет НикНик и поворачивается ко мне. - Вы же не откажетесь, господин штабс-ротмистр, поделиться своими наработками и с остальными офицерами полка?
        Чувствую какую-то подковырку в предложении Мирбаха. Но да Бог ему судья!
        - С неизменным удовольствием, господа. Поделюсь всем, чем смогу.
        Офицеры расходятся с ободрительным в целом, ропотом. Тем не менее отмечаю, что кучка недовольных благополучным для меня исходом офицеров группируется вокруг НикНика и все вместе покидают собрание.
        В принципе, ожидаемо. Те, кто меня прежде считал выскочкой и белой вороной, только утвердились в своем мнении.
        И все равно немного грустно - как ни крути, это мои боевые товарищи…
        Меня окликают.
        - Николай Михалыч, на пару слов тет-а-тет.
        Чувствую, что Ванновский что-то припас в рукаве.
        - Разумеется.
        Он поворачивается к комполка:
        - Мы сможем воспользоваться вашим кабинетом?
        - Отчего нет? Буду польщен.
        Следуем в штаб. Комэск с нами, старается держаться рядом со мной. Но в кабинет командира полка не идет, его не приглашали. Шамхалов остается ждать в приемной, благо ординарец полковника предлагает ему стакан крепкого чая и какие-то бутерброды.
        Невольно сглатываю слюну - после суда тоже сильно проголодался.
        - Господин полковник, у вас найдется чем промочить горло? - Ванновский с ходу берет быка за рога.
        Али Кули Мирза кивает, роется в походном погребце, достает из него бутылку «шустовского». Разливает по рюмкам.
        - За победу русского оружия, - чокаемся и выпиваем.
        Ах!.. Хорошо… Прямо огонь по жилам, горячий ком падает в желудок и раскрывается там мягким хмельным толчком, мозг словно укутывается ласковым невесомым пуховым одеялом… от всех бед и треволнений этого мира.
        - Николай Михалыч, а взялись бы вы на основе вашего опыта командования отрядом охотников и проведенных в тылу врага операций написать нечто вроде… руководства по…
        - Разведывательно-диверсионному делу?
        - Ди-вер-си-онному… - Ванновский катает слово на языке, словно добрый глоток «шустовского». - Петр Великий еще в семьсот первом году создал под новый армейский артикул - корволант - летучий отряд из конницы, пехоты, следующей на лошадях, и легкой артиллерии, действующий в тылу противника без обозов, выполняя стратегические задачи.
        - Мне с первым российским императором не равняться, но что смогу, то сделаю.
        - Отлично. Надеюсь, недели вам хватит.
        Скрепляем договор крепким рукопожатием.
        В расположение возвращаюсь чуть навеселе после рюмки коньяка и на позитиве. Пытаюсь формулировать в голове будущее руководство. Мысли теснятся, забегая друг за друга, не хотят выстраиваться в нужный ранжир.
        Расположение встретило меня настороженной, внимательной, даже тревожной тишиной. Бойцы замерли с невысказанным вопросом на лицах.
        - Все нормально, братцы. Мы все признаны героями.
        - Ура!!! - несется над палатками.
        - Качать господина штабс-ротмистра! - Это из Буденного прет энтузиазм.
        Несколько минут борюсь с собственным вестибулярным аппаратом, взлетая вверх и вниз на руках своих бойцов.
        - Да отпустите же, черти! Укачаете! - кричу им на очередном взлете вверх.
        Бережно ставят на землю и оправляют сбившуюся форму. Кузьма обтряхивает от пыли и подает слетевшую фуражку.
        - Вашбродь, - Бубнов расправляет согнутым пальцем усы. - Не побрезгуйте выпить с нами. От чистого сердца, от всего обчества.
        Старший унтер протягивает мне стопку водки. В руках у остальных весело булькают фляги и кружки.
        Эх… пошла неуставщина и панибратство. Тут главное, если не можешь помешать безобразию, возглавь его и направь в пристойное русло. Без ущерба для интересов службы и дисциплины.
        Утреннее пробуждение приходит вместе с жутким похмельем.
        В глаза словно песок насыпали, во рту одновременно пустыни Каракум и Кызылкум, голову стягивают тугие обручи пульсирующей боли. Ох, до чего же хреново… Как же я умудрился вчера так нахреначиться дешевой китайской водкой маотай[4 - Маотай - традиционная китайская водка из красного гаоляна (проса). Это сегодня маотай считается премиальным продуктом, а сто лет назад это была обычная деревенская самогонка со всеми вытекающими из этого последствиями.] в компании своих друзей и подчиненных?
        Пытаюсь пошевелить языком, но даже разлепить пересохшие губы почти невозможное усилие. Изо рта вырывается не то стон, не то хрип.
        - Гх-р-з-узьм-м-м-а-а-а!..
        Глаза не разлепить, но по звуку шагов понимаю, что Скоробут склонился надо мной и пытается понять, что нашему благородию надо.
        - Вашбродь, вам бы еще полежать… Я сейчас тряпочку холодную на лобик…
        - Гхр-з-п-и-и-ть… води-и-и-цы…
        - Вашбродь, не надо водицы вам… Я сейчас… мигом.
        - С-с-с-тоять!!!
        Нечеловеческих усилий стоит принять полувертикальное положение и сесть на постели, привалившись к стене. Я сейчас, словно Вий: «Поднимите мне веки!..»
        Еще одно нечеловеческое усилие и открываю глаза.
        Мамочка! Лучше бы я этого не делал. Такое ощущение, что перед лицом рванула световая граната.
        На второй раз прошло с менее катастрофичными результатами. Светлые и темные пятна плавают передо мной, складываясь в фигуру моего дорогого денщика.
        Скоробут мочит тряпку в плошке с водой, выжимает ее, но я оказываюсь быстрее - выхватываю плошку у него из-под рук и опрокидываю в жаждущую глотку.
        - А-а-а!!! - Какое блаженство…
        Вода орошает иссохшие горло и пищевод, прокатывается в желудок. Мать моя женщина! Что такое - новая волна опьянения накатывает на мозг и отключает меня.
        Густая липкая пьяная пелена медленно смывается из моей головы. Отступает боль и жажда. Стремительно трезвею. Уже без всяких нежелательных спецэффектов открываю глаза.
        Лукашин-старший, нашептывая что-то, совершает пассы своими пальцами вокруг моей многострадальной головы. Я раздет до чистого исподнего и лежу на койке, укрытый одеялом, на голове прохладный компресс, характерник приводит меня в норму после попойки и последовавшего за ней похмельного отходняка.
        Минут через пять я смог ясно мыслить. Минут через десять - в состоянии встать без бунта вестибулярного аппарата - головокружения и подступающих позывов освободить желудок.
        - Вы, господин штабс-ротмистр, впредь аккуратнее с местной рыгаловкой. Коварная, зараза. Стоит добавить простой водички на старые дрожжи, тут же по башке шибает как обухом.
        - Спасибо, Тимофей. Давай-ка для закрепления эффекта…
        Следующий час мы с братьями Лукашиными исходим семью потами на полосе препятствий и в рукопашном спарринге: с шашками, с шашками и кинжалами, с одними кинжалами, с винтовками со штыками и просто с голыми руками.
        К концу тренировки одежду можно хоть выжимать, в мышцах приятная усталость и в организме никакого остатка недавнего похмельного состояния.
        До обеда успеваю зайти с Буденным к местным мастерам: кузнецу и плотнику с очередным заказом - восстановить сожженные в окружении тачанки. Обещаю заплатить по окончании работ, выдаю аванс - пока из своих (набежало денежное довольствие во время нашего рейда), но неплохо бы возместить из казенных, я же не олигарх какой - спонсировать министерство обороны местной Российской империи.
        Оставляю Буденного втолковывать мастерам детали заказа, но перед этим отзываю в сторону на пару слов.
        - Семен, ты как насчет перед господами офицерами выступить с разъяснениями тактики действия тачанками, как в качестве средства мобильной огневой поддержки пехоты, так и самостоятельного мобильного пулеметного подразделения.
        Вижу недоуменный взгляд Буденного и поясняю проще:
        - Короче, надо расписать, как и при каких случаях необходимо использовать тачанки, в чем их преимущество!
        Семен Михалыч задумчиво крутит усы.
        - Боязно, вашбродь…
        - Лучше тебя с Жалдыриным их возможностей все равно пока никто не знает. Плох тот казак, который не мечтает стать атаманом.
        Хлопаю ободрительно будущего маршала по плечу.
        - Ты набросай на бумаге мысли в связанном порядке, покажи мне - вместе покумекаем.
        - Так ведь не силен я в грамоте, Николай Михалыч… - Буденный скребет пальцами в затылке.
        Вот ведь… и как я мог забыть. Российская империя тут, хоть и с домовыми, и мавками, но похоже, с теми же проблемами, что и в моем мире. Грамотность здесь на уровне двадцати процентов. Среди женщин неграмотных больше, чем среди мужчин. Среди бедноты неграмотность - норма жизни.
        - Ты неграмотный?
        - Грамотный. Выучился у приказчика. Батя денег задолжал много одному купцу. Выбор был: либо коня продать, либо меня к купцу в кабалу, в смысле в услужение, отдать. А в казачьем хозяйстве как без коня? Я и вызвался к купцу идти в счет долга. Днем работал в лавке, а по ночам грамоту осваивал.
        - А спать?
        - Водой обливался холодной или коленками на угли становился. Сон как рукой снимало.
        Меня аж передернуло, как себе представил.
        - Так, а что же тогда?..
        - Дык робею перед образованными. Вы вот в училищах обучались, языки иностранные превозмогли.
        - Хочешь, займемся с тобой английским? Только он у меня больше в американском варианте.
        - Хочу, вашбродь.
        - Вот и договорились. Придешь с первыми наметками по тачанкам и займемся.
        Так, теперь придется еще и Бубнова напрячь.
        - Савельич, сколько у нас в команде грамотных, и насколько?
        - Озадачили вы меня, вашбродь, - леший старший унтер задумчиво морщит лоб. - Узнаю.
        - Сам-то грамотный?
        - Читаю, пишу. Правда, с мудреными словами не так, чтобы очень.
        - К вечеру представь мне список грамотных и неграмотных в подразделении. С указанием степени грамотности.
        - Будет сделано.
        - Я к командиру эскадрона. Ты - за старшего.
        По пути к Шамхалову в седле предаюсь досужим размышлениям.
        Мы с казаками не раз беседовали о возможностях тачанок. Не будь эти средства передвижения такими конструктивно хлипкими, можно было бы попробовать использовать их для стрельбы и легкой артиллерией, - но даже отдачи небольшой горной пушки деревянная, по преимуществу, конструкция тачанки не выдержит. Тут нужна более надежная конструкция…
        Автомобиль? Здешние автомобили и по дорогам пока передвигаются не слишком быстро, а уж на бездорожье… да обшитые металлическими листами хотя бы для защиты от пуль…
        Тракторы? Где их тут в Маньчжурии найдешь, если и в европейской России их можно пересчитать по пальцам? А если взглянуть на проблему с другой точки зрения?
        Компактное, не тяжелое, но мощное вооружение, не обладающее сокрушительной отдачей? Минометы и ракеты?
        Шамхалов мне искренне рад.
        - Готовьтесь, Николай Михалыч, принимать пополнение. В бригаде принято решение сформировать из вашей команды охотников полноценный эскадрон специального назначения. Так что в подчиненных моих вы дохаживаете последние дни.
        Вот это новость так новость.
        - Арслан Газизович, признаться, удивлен…
        - Это после ваших-то подвигов в тылу у японцев? - Комэск смеется и достает бутылку с темно-янтарной жидкостью без каких-либо пояснительных наклеек. - Предлагаю спрыснуть ваше назначение.
        При одном взгляде на спиртное вспоминаю хмурое сегодняшнее утро и непроизвольно морщусь.
        - Что-то не так?
        Рассказываю, без особых, впрочем, подробностей, про вчерашнее происшествие с китайской гаоляновой водкой.
        - Николай Михалыч, как вы могли подумать, что я предложу вам какой-то шмурдяк? Коньяк домашний, с дедовских виноградников. В бочки его залили в год, когда я стал юнкером в военном училище. Так что за выдержку можно не беспокоиться.
        Князь разливает коньяк по крохотным серебряным стопочкам.
        - Ваше здоровье, господин штабс-ротмистр. Вы были отличным взводным, надеюсь, будете столь же прекрасным эскадронным.
        - Буду стараться, Арслан Газизович.
        - И маленький совет - что бы вы ни пили, всегда выпивайте последней добрую порцию коньяка. Похмелья не будет. Так говорит мой дед.
        - Князь, я, собственно, к вам за советом. - Излагаю Шамхалову историю с сожженными в японском тылу тачанками и необходимостью финансировать их восстановление.
        Шамхалов в задумчивости закуривает ароматную папироску с турецким табачком.
        - Насколько я помню, финансировали вы сооружение тачанок из своих собственных средств. На балансе вашей команды охотников формально они даже не состояли. Так что уничтожения казенного имущества вам не приписать.
        - Уже легче, - усмехаюсь. - Так, а что делать? Опять оплачивать из своего кармана?
        - Нет. Это не годится. У нас все же императорская армия, а не частная лавочка.
        Шамхалов присаживается к столу, пишет что-то на листке бумаги, ставит замысловатую - подпись и личную печать.
        - Передайте это нашему персидскому принцу. Я рекомендую выделить вам средства из полковой казны для сооружения восьми тачанок, раз уж у вас теперь полноценный эскадрон. Надеюсь, восьми будет достаточно?
        - Надеюсь, хотя есть идеи, что можно погрузить на тачанки, кроме пулеметов.
        - Не сомневаюсь. У вас удивительно светлая голова, Николай Михалыч. Вы просто фонтанируете новыми и необычными идеями.
        - Американцы называют это «креативом». Вам приходилось слышать про минометы?
        - Да. В Порт-Артуре кто-то из флотских офицеров изобрел минную мортиру. Этакий полевой бомбомет.
        - А у нас в полевой армии есть что-то подобное? Можно ознакомиться?
        - Вы же вроде на короткой ноге с полковником Ванновским? Он точно должен быть в курсе.
        - Разрешите еще вопрос, князь? Что у нас с ракетным вооружением?
        - Официально ракеты сняты с вооружения. Еще в 1898 году. Как бесперспективный вид вооружений.
        Вот те на! Бесперспективный…
        - А?..
        - Все к полковнику Ванновскому, - смеется Шамхалов и машет на меня рукой.
        Иду в штаб к полковнику, раз уже все стрелки сводятся на нем. Застаю его вместе с комполка.
        После короткого приветствия перехожу к делу.
        - Ракеты? - Сергей Петрович Ванновский искренне удивлен. - Да, они, конечно, мобильны и неплохо зарекомендовали себя при покорении Туркестана, но больше за счет психологического воздействия на тамошних туземцев, чем в силу реальных боевых качеств. Их главная проблема - низкие прицельные возможности. Бить ими по наступающим порядкам неприятеля не-эффективно.
        - Но ведь против крепостей Бухары и Хивы они сработали?
        - Да, за счет удара по площадям, - уточняет полковник.
        - А разве вражеские окопы не те же крепости?
        - Я наведу справки, Николай Михайлович. - Глаза Ванновского загораются азартом.
        Но это еще не всё.
        - А минометы?
        - Ну, с этим проще, - нам доставили образец, сделанный по описаниям, данным капитаном Гобято, автором этого изобретения, - Ванновский поворачивается к Али Кули Мирзе. - Вы с нами, подполковник?
        - Пожалуй, - соглашается персидский принц. - Захвачу только с собой фотоаппарат. Запечатлеем для истории.
        Глава 10
        Больше всего взятый подполковником фотоаппарат походил на гармошку, которую зачем-то поставили на треногу. Стоило оборудование приличных денег, и потому Али Кули Мирза, никому не доверяя, тащил его сам. Даже мне не позволил прикоснуться к сокровищу.
        Испытание миномета, а если быть точнее - минной мортиры капитана Леонида Николаевича Гобято, проходит на полковом стрельбище. Стрельбище - звучит гордо, а по факту - кусок земли, «отжатый» у китайцев. Место удаленное, аборигены сюда практически не ходят, в курсе, что могут случайно словить шальную пулю или осколок от гранаты, а то и от артиллерийского снаряда.
        К нашему появлению миномет уже подвезли, и я с интересом рассматриваю конструкцию: пока агрегат больше смахивает на гарпун, который зачем-то поставили на колесный лафет от пушки. Сходство усиливает конусовидная мина на длинном деревянном шесте, снабженном стабилизатором.
        С такого бы аппарата да киту по хребту!
        Засовывают мину в дуло и, по сути, выстреливают ей из гаубицы. Учитывая, что взрывная часть содержит в себе до пятнадцати фунтов пироксилина - штука получилась серьезная.
        В промышленных масштабах миномет не изготавливается, все пока в штучных экземплярах, так что нам повезло увидеть его наяву и даже потрогать, что я и делаю.
        По всем прикидкам - тяжеленная хрень, руками с места на место так просто не перекатишь. Да уж… Нам бы что-то полегче и покомпактней, но это во мне говорит диверсант. На многих участках фронта изобретению применение найдется. Надо лишь понимать, как его использовать и для чего.
        Управляется агрегат артиллерийским расчетом. С удивлением вижу, что это - мореманы во главе с мичманом. Походу, флотские товарищи у нас из самых продвинутых.
        При виде нашей делегации, в которой есть целый подполковник и полковник, тот вытягивается в струнку.
        - Вот, знакомьтесь, мичман Власьев - один из создателей этого чудо-оружия, - знакомит нас подполковник.
        - Николай Михалыч, - жму «водоплавающему» руку я.
        - Сергей Николаевич.
        Мичман совсем молоденький, ему едва за двадцать, но уже успел обзавестись роскошными усами, у него коротко стриженная голова и красивые черты лица.
        Кажется, вспоминаю, кто он такой. Это ему пришла в голову сама идея навесной стрельбы, а уже капитан Гобято помогал в ее технической реализации.
        - Ну что, приступим к испытаниям, господа? - говорит Ванновский.
        - У нас все готово, - рапортует мичман.
        - Только позвольте я сначала зафиксирую весь процесс от начала до конца! - просит фотограф-любитель с погонами подполковника.
        По азарту на его лице вижу, что ему это дело безумно нравится.
        В качестве мишени сначала используем полуразрушенный сарайчик, в котором прежние хозяева земли держали сельхозинвентарь. Строению уже неоднократно «прилетало», поэтому от него остались практически голые стены. Крыша отсутствует как класс.
        Сейчас там специально для испытания выкопан небольшой окопчик. Задача - засадить в него навесом.
        Посмотрим, как справится этот эрзац-миномет.
        Я поглядываю на него с сомнением, все-таки непривычная конструкция.
        Первая пристрелочная мина падает далеко за сараем. Отсюда хорошо виден столб рыхлой земли, взмывший к небу: все-таки почти шесть кило пороха довольно солидно.
        Мичман вносит корректировки в расчеты, гаубица бахает, мина разрывается уже перед стенами, причем в довольно опасной близости.
        - Неплохо-неплохо, - мурлычет себе под нос Ванновский.
        С третьего раза расчету удается то, ради чего мы здесь собрались. Взрыв ахает внутри сарая.
        Идем смотреть результат.
        Да уж… Не хотел бы находиться на месте бойцов, которые бы засели в этом окопчике. Их бы натурально перемешало с землей.
        Мичман сияет как начищенный самовар. Ну как же, результат налицо, причем с третьего, коронного, выстрела.
        - Сергей Николаевич, спасибо за демонстрацию! Впечатлило так, что нет слов! Но у меня есть вопрос - можно ли вести огонь из закрытой позиции?
        - Конечно, - удивляется мичман. - Мы уже делали так в Порт-Артуре с использованием угломера. В идеале, конечно, необходимо заранее пристрелять точки или иметь корректировщика.
        Я вздыхаю. Сейчас корректировщик - обычно его зовут сигнальщиком, с биноклем наперевес передает информацию либо по живой цепочке бойцов, либо на стационарную точку тянут телефонный провод. И воевать таким макаром предстоит еще много лет, пока не изобретут более-менее портативную рацию.
        Правда, я забыл, в каком мире нахожусь. Оказывается, у минометчиков проблема решена и по-своему, дешево и сердито: есть парочка артиллеристов-домовых, которые умеют общаться на расстоянии до трех верст. То есть, по сути, держат между собой телепатический контакт, поскольку являются братьями-близнецами.
        Увы, таких уникумов на фронте немного, в каждую батарею не поставишь.
        Эх, жаль, что у моего домового-ординарца нет близнеца… Как бы он нам тогда пригодился.
        Испытания миномета продолжаются. И вроде бы все хорошо, но уж больно тяжелое и громоздкое сооружение выходит, а нам на передке нужно что-то полегче и помобильней, причем необязательно с такой мощной боевой частью. Совсем необязательно зарывать бойцов неприятеля в землю, достаточно перебить или поранить осколками.
        А еще было бы классно оперативно перевозить минометы с точки на точку, в идеале - на той же тачанке.
        Излагаю соображения мичману. Тот задумчиво сдвигает фуражку на затылок.
        - Мы с капитаном Гобято тоже размышляли над облегчением орудия. Есть мысли вместо гаубиц использовать 47-миллиметровые орудия на колесных лафетах.
        Я морщусь.
        - Что - нужно еще легче? - удивляется Власьев.
        - Именно. Для взводных или ротных целей такое орудие будет излишне, это скорее батальонный или полковой уровень. Да, собственно, и пушка, из которой выстреливают мины, нам не нужна. Если позволите… - отламываю с кустом прутик и начинаю чертить им на земле нечто, уже более похожее на современный для меня миномет.
        Особых хитростей тут нет, по сути - обычная, чуть ли не водопроводная труба. Правда, с конструкцией самих мин придется повозиться и кое-что доработать, в первую очередь - саму мину. Никаких тебе деревянных шестов и прочих извращений.
        Собственно никаких открытий Америки не происходит, я рисую примитивный вариант, который начнут применять меньше чем через десять лет в Первую мировую.
        Поясняю, что сознательно отказываюсь от дальнобойности артиллерии.
        - Задача такого миномета - производить значительные разрушения на близких дистанциях и наносить сильное поражение навесным огнем. Нам не нужна высокая начальная скорость снаряда - соответственно, вес мины и заряд можно уменьшить…
        Мичман подхватывает:
        - А чем меньше заряд, тем меньше давление пороховых газов внутри канала ствола.
        - И?.. - недоумевающе смотрит на нас Али Кули Мирза - ни разу не артиллерист и не ракетчик.
        - Штабс-ротмистр и мичман подводят нас к мысли, что в таком случае можно уменьшить толщину стенок ствола, то есть сделать орудие легче, - быстро включается Ванновский.
        Гляжу на него с уважением. Все-таки Генштаб есть Генштаб. Кого попало туда не берут и натаскивают соответственно. Ловит на лету.
        - Я непременно должен показать ваши соображения капитану Гобято и генералу Кондратенко! - решительно настроен мичман. - Думаю, такие минометы мы можем изготавливать сразу большими партиями.
        Фамилия Кондратенко мне тоже хорошо известна, правда, больше по знаменитой книге Степанова «Порт-Артур». Надеюсь, писатель не приукрасил его качеств.
        Твою ж мать! Ведь в той истории он погибнет в 1905-м, от прямого попадания в каземат крепости снарядом из японской крупнокалиберной пушки. Причем ходят слухи, что кто-то нарочно слил самураям информацию про его местонахождение.
        И как прикажете поступить? Как предупредить Кондратенко, чтобы он не вызвал санитаров и не отправил меня в психбольничку?
        Может, при случае попробовать через Николова… Военной контрразведке доверия больше.
        Пока все эти соображения вертятся в башке, излагаю техтребования к будущему оружию, я надеюсь, нашей победы в этой войне.
        - Постарайтесь, чтобы вес его был в пределах… ну… скажем, двести, максимум двести пятьдесят фунтов, чтобы его можно было переносить двум солдатам и перевозить без колесных лафетов на обычных повозках…
        - А какой, на ваш взгляд, должна быть дальность? - щурится мичман.
        Привычно хочется бахнуть в метрах, но я успеваю вовремя спохватиться:
        - Полверсты достаточно. Но и концепция более тяжелых минометов - тоже хороша. Не надо от них отказываться. Просто они будут предназначены для других задач.
        Насколько помню, в Первую мировую эти агрегаты покажут отличный результат, и те же 47-миллиметровые минометы будут приравниваться к шестидюймовым гаубицам (то есть более привычного нам 152-го калибра).
        По взгляду мичмана чувствуется, что инженерная мысль в нем кипит и рвется наружу.
        - А самые первые образцы оружия присылайте на испытания в наш полк, - не забывает о главном персидский принц.
        Власьев разводит руками.
        - Ничего не могу обещать, господа. Тут от меня ничего не зависит. Но я, разумеется, буду всячески ходатайствовать перед начальством.
        - Да уж постарайтесь, - смеется Али Кули Мирза. - И да, всем от меня по чарке водки! - делает царственный жест он.
        Мореманы улыбаются, от таких подарков отказываться не принято.
        - Сколько вы еще у нас побудете? - интересуюсь я.
        - До конца месяца, - отвечает мичман. - Надеюсь, также испытать орудие в бою.
        - Даже не сомневайтесь, - хмыкает подполковник. - Такой случай непременно представится в самом ближайшем будущем.
        Прикидываю, что было бы здорово сдружиться с этим явно перспективным мореманом, а проверку боем провести совместно. Из миномета можно знатно накидать японцам на одном участке, привлечь туда их внимание, а на прорыв пойти на другом, с противоположного края.
        Забрасываю удочку комполка.
        - Не возражаю, - легко соглашается он. - Только орудие придется беречь как зеницу ока. Оно ни за что не должно попасть в руки врага.
        Еще немного постреляв из миномета, возвращаемся в штаб. У Ванновского задумчивое лицо, чувствую, озадачил я господина полковника. Не удивлюсь, если и он сейчас что-то изобретает.
        Не зря говорят, что война двигает инженерную мысль.
        По пути напоминаю о ракетах. Только сейчас до меня доходит, что в принципе не обязательно ждать складские остатки из Владивостока (если они там сохранились). Я чуть не забыл, что китайцы вообще-то мастера на всевозможные фейерверки и прочие зрелищные потехи, для них ракета - не пустой звук, и при желании они дадут многим нашим инженерам сто очков форы.
        Излагаю соображения обоим отцам-командирам.
        - Что, если на первое время заказать партию ракет у китайцев?
        Али Кули Мирза мрачнеет.
        - А на какие шиши, штабс-ротмистр?! У нас полковая казна - не бездонная бочка. И без того с трудом сводим концы с концами.
        - Готов вложить свои личные средства, - бодрячком рапортую я.
        - А они у вас имеются? - хмыкает комполка. - По-моему, вы и без того изрядно потратились.
        - Зато у меня имеются, - заявляет Ванновский. - Мне как раз поступили денежные средства от управляющего. Всю сумму на ракеты отдать не готов - семья-с, извините, но сто пятьдесят рублей пожертвую с огромным удовольствием. Хватит вам этого, Николай Михалыч?
        Понятия не имею, хватит или нет, но на всякий случай киваю. Если не уложусь, придется выкручиваться и искать другой источник финансирования.
        Заканчивается вечер рюмочкой «Реми Мартин» из запасов Ванновского. Можно сказать, жизнь удалась: с утра домашний коньячок в компании комэска, теперь уже похоже бывшего, вечером чуток элитного алкоголя со старшими офицерами полка. Про вчерашнюю попойку с «шустовским» вообще помалкиваю.
        Конечно, я тогда перебрал, но причины у меня были уважительные. А сегодня… так, для души и настроения.
        Возвращаюсь в располагу практически за полночь в трезвом уме и здравой памяти. Пока ехал, выветрился весь хмель.
        Принимаю доклад у Бубнова. Происшествий за время моего отсутствия не случилось. Бойцы давно спят и видят десятый сон.
        Быть самодуром и тревожить их покой ненужными подъемами я не собираюсь, мужики - молодцы! Таких солдат еще поискать нужно.
        В руках у Бубнова листок бумаги.
        - Что это у тебя?
        - Список грамотных и неграмотных, как и приказали.
        Точно! Вспоминаю, что еще с утра давал унтеру такое распоряжение.
        - Молодец. Ступай и ложись спать.
        - А часовые, вашбродь?
        - Часовых я сам проверю.
        - Слушаюсь.
        Бубнов уходит, а я разворачиваю бумагу и начинаю изучать. Ну… бывало и хуже. Неграмотных где-то с треть, большинство «читаю и перевожу со словарем». Шучу - остальные читать и писать научены и даже знают азы арифметики. Профессоров у меня точно нет.
        Понимаю, что, если буду учить всех скопом - толку от такого учения не будет. Попробуем подойти к вопросу творчески. Пока еще только на бумаге разбиваю солдат на пары, за каждым грамотным прикрепляю одного неграмотного. С утра объявлю о своем решении. Через неделю проведу первые тесты, поглядим на результат.
        Правда, матчасть подкачала - понадобятся в большом количестве тетради, карандаши, в идеале еще было б неплохо заполучить аспидную доску, мел, ручки и чернила. И снова встает проклятый денежный вопрос - где, ерш твою медь, взять на это бабки?
        Нет, понятно, что голь на выдумку хитра, на первых порах в ход пойдут любые подручные материалы. Вон, писал в древнем Новгороде мальчик Онфим на бересте и в ус не дул, если он у него был, конечно.
        На той же земле можно чертить прутиком, как это совсем недавно делал я, изображая конструкцию миномета, зола всякая, сажа и прочая, прочая, прочая…
        Как и обещал Бубнову, отправляюсь на проверку часовых. Залетчиков, слава богу, нет. Все понимают, что мы на войне, что враг может подкрасться к тебе в любую секунду, часовые не спят.
        А вот мне не мешало бы подремать с часочек, потому что потом снова идти на обход.
        Сразу заснуть не удается, прямо на мою импровизированную кровать прыгает пушистый комочек - приблудный котенок, подобранный кем-то из наших. Судя по характеру, в скором времени из него вырастет настоящий боевой котан, а пока это всего лишь озорной мелкий пушистик, любитель почесывания за ушками и мастер внезапного «куся».
        Он залезает мне под мышку, сворачивается клубочком и заводит урчащую «песенку».
        С ним сразу становится как-то по-домашнему уютно, что ли… Невольно вспоминаю свою маму. Чувствую, как влажнеют глаза и першит горло.
        От избытка эмоций провожу ладошкой по крохотному комку возле меня. Он немного меняет тональность звучания, начинает громко посапывать.
        Проваливаюсь в сон и через час выныриваю. Голова тяжелая, мысли разбегаются. Действуя на автомате, обуваюсь, выхожу на улицу. Обход часовых сам себя не сделает.
        Внезапно натыкаюсь на Бубнова. Даже не верю своим глазам, тру их, чтобы прогнать наваждение.
        - Ты чего?
        - Простите, вашбродь. Я ж видел, что вы устамши. Давайте я часовых проверю сегодня, а вы как-нибудь потом.
        Делаю вид, что сержусь.
        - Старший унтер-офицер Бубнов!
        - Я, вашбродь.
        - Почему не выполнили приказ командира?!
        - Так я это…
        - Ничего не желаю слышать! Немедленно отправляйтесь спать, иначе будете наказаны.
        - Слушаюсь! - с улыбкой козыряет он.
        - Кругом! Шагом арш!
        Серая спина Бубнова исчезает в темноте, а я, поругивая себя в душе за проявленную принципиальность, отправляюсь выполнять долг командира.
        Таким образом эта ночь начинает все сильнее смахивать на работу стробоскопа: то яркая вспышка пробуждения, то мрак короткого сна.
        Главное, с утра не подавать виду, что устал как собака и не выспался.
        Глава 11
        На фронте оперативное затишье. Обе стороны накачивают себя резервами. Из России по Транссибу тянутся эшелоны с пополнением, бое-припасами и вооружением. Из Японии по морю идут транспортные суда под прикрытием боевых кораблей, высаживая в захваченном еще в конце мая Дальнем (Дайрене) новенькие, вооруженные до зубов дивизии.
        Идут позиционные артиллерийские дуэли, прощупывания друг друга на разных участках фронта, но в целом относительно спокойно.
        Увы, несмотря на кажущуюся тишь да гладь, у командира разведывательно-диверсионного эскадрона штабс-ротмистра Николая Михайловича Гордеева спокойной жизни не предвидится. Все дни заняты боевой учебой с прибывшим молодым пополнением.
        Я теперь комэск, к моей полусотне добавилась еще сотня «молодых» - не по возрасту, среди пополнения достаточно и возрастных мужиков и казаков, но так я зову бойцов пополнения в шутку.
        Всего у меня под рукой три взвода, не считая еще четырех офицеров, пятерых вестовых, двух поваров и трубача.
        Насчет последнего… Трубач оказался ох как непрост. С виду невзрачный худощавый хохол лет двадцати пяти с малоросскими вислыми усами Микола Нечипорук не производил никакого особого впечатления - но и амулет в его присутствии колол грудь, и зрение мое, навострившееся на всяческую нечистую силу с помощью выпитой крови японского демона, показывало, что передо мной необычный мужик. Вот только разобраться в хитросплетении его ауры без посторонней помощи никак.
        - Нечипорук!
        - Я, вашбродь! - Микола тянется во фрунт и ест глазами начальство, то есть меня.
        Ни дать ни взять отличник боевой и политической подготовки.
        - Трубишь ты знатно, музыкально и громко…
        - Рад стараться, вашбродь!
        - А ведь ты из нечистой? Обзовись перед командиром, кто ты есть, - внимательно смотрю на трубача, ожидая реакции.
        Не каждый признается, что он - не такой как все.
        - Блуд, вашбродь, - скромно тупит глазки Микола.
        Трахаль-террорист, что ли? Я про таких даже не слышал, хотя, конечно, многие из нечистой силы имеют повышенный сексуальный аппетит. Взять, к примеру, моего ординарца-домового… Но это отдельный разговор.
        - Это как, Микола? Разъясни командиру.
        - С дороги людей сбиваю. Заставляю блуждать. Не токмо в незнакомом месте, но и там, где чоловику усё знаемо. Да хоть на собственном дворе.
        - И меня можешь сбить?
        Микола смотрит на меня внимательным взглядом. Моргаю. И передо мной не Микола, а крупная птица с волочащимся крылом, бежит от меня, а я за нею, словно в тумане, и одно желание в голове - схватить. А птица не дается. И так хочется ее поймать, что аж голова кружится.
        - Стоп, вашбродь. Довольно. - Трубач дергает меня за руку. - Вы уже третий раз вокруг куста наворачиваете.
        Наваждение спадает, трясу головой. Эдакий ценный кадр - а его в трубачи! Странно…
        - Микола, а ты только одного человека можешь так водить? - загораюсь я.
        - До десятка, я ишо молодой блуд. Дед мой к пятидесяти годам целый обоз под Сумами три дня вокруг ярмарки водил, так и не дал расторговаться.
        - И за что это он их?
        - Дочку его, матушку мою, хотели обидеть.
        Определенно такого ценного кадра надо определить в разведвзвод. А что касается трубы… Найдем того, кто будет из нее рулады выводить. А Микола пусть пользу другим способом приносит.
        Еще один кадр из молодого пополнения привлек мое внимание - и вновь царапнул грудь амулет и взгляд отметил темную ауру.
        А так даже странно - высокий мужик, справная амуниция, но… одноглазый.
        Сначала замираю - не веря себе. Ерунда какая-то. Не может быть! Интересно, кто это инвалида в строй поставил? Кто взял грех на душу?!
        Останавливаюсь перед ним - сразу наваливается тягостное ощущение. Что-то давит на душу, мутит.
        - Фамилия?
        - Лявон Горощеня, вашбродь!
        - Откуда?
        - С под Кричева, Могилевская губерния.
        Белорус, выходит… А неплохой такой у меня интернационал намечается.
        - А с глазом что?
        - З нараджэння такой[5 - C рождения такой (бел.).], - вздыхает солдат.
        - И одноглазого в армию взяли? - потрясенно произношу я.
        - Так у тым сутнасць мая[6 - Так в том суть моя (бел.).].
        - И в чем твоя сущность, Горощеня?
        - Я - лихо одноглазое.
        Оп-паньки… Не буди лихо, пока оно тихо. Машинально делаю шаг назад и мысленно осеняю себя крестом.
        И что с ним делать? Он же приносит неудачу всем, кто рядом с ним.
        - А ты на всех подряд так действуешь, Лявон, или выборочно?
        - Да сваіх магу сябе утаймаваць, а супраць ворага стрымлівацца не стану[7 - Со своими могу себя сдерживать, а против врагов даже стремиться не стану (бел.).].
        - Что еще я должен про тебя знать?
        Горощеня мнется.
        - У вас, вашбродь, унтер старшой - лешак?
        - Старший унтер-офицер Бубнов - леший.
        - Гэта дрэнна. У нас з імі заўседы варожасць[8 - Это плохо. У нас с ними всегда вражда (бел.).].
        - И как с вами быть? Мне только демонической вражды в эскадроне не хватает! - в сердцах восклицаю я.
        Горощеня беспомощно пожимает плечами.
        - Кузьма! - зову ординарца.
        Скоробут тут как тут.
        - А скажи-ка, милый друг, что нам с этим чудом делать?
        Ординарец-барабашка смотрит на лихо, и вижу, что и ему не по себе. А нам всем вместе воевать - врага бить.
        - У тебя мешок есть, братишка? - мой ординарец внимательно смотрит на Горощеню.
        - За плячыма, як мае быць па статуту[9 - За плечами, как и положено по уставу (бел.).], - отвечает тот.
        - Да не сидор твой, а «тот мешок»?
        Одноглазое лихо кивает, хлопает себя по карману, порываясь продемонстрировать. Кузьма машет руками.
        - И не вздумай показывать! Держи при себе. - Скоробут чешет в затылке, поворачивается ко мне. - Вашбродь! Есть способ. Нужно в пару к нему банника. Ну, и все подразделение, где Лихо служит, два раза в неделю парить в бане.
        - Весь эскадрон?
        - Отделение. Остальным хватит раза в неделю.
        Так… Банник у нас Ипполитов, родич Бубнова. Унтер.
        - Кузьма, давай сюда Ипполитова. Живо.
        Пока ждем Ипполитова, спрашиваю лихо:
        - А что за мешок, который не надо доставать?
        - Я туды ўсе радасці і дабрыні складаю, у каго адымаю[10 - Я туда всю радость и добро складываю, у кого отнимаю (бел.).].
        Нет, барабашка мой прав, только нам депрессии и не хватало, а вот врагу… Ага, вот и Скоро-бут с Ипполитовым.
        - Вот тебе напарник, унтер, - киваю Ипполитову на Горощеню, - небось, знаешь, как его обуздать, чтобы своим беды не было.
        - Есть, вашбродь, - не скажу, что Ипполитова обрадовал мой приказ, но на то я и командир, чтобы выполнять мои распоряжения.
        - Особо гляди, чтобы с Бубновым, свойственником твоим, у лиха проблем не возникало. И еще… - Поворачиваюсь к Лявону. - Горощеня, ты грамотен?
        - Никак нет, вашбродь.
        - Обучишь рядового Горощеню чтению и письму. И счету. Свободны.
        Ипполитов уводит за собой лихо одноглазое. В остальном пополнение как пополнение, нечисти больше нет.
        Переходим к офицерам - будущим взводным. Трое корнетов и поручик.
        Будем знакомиться.
        - Поручик Цирус Федор Федорович, - поручик уже вполне зрелый мужчина с густыми усами по моде нынешнего времени.
        - Очки не мешают в бою, Федор Федорович? - серьезно интересуюсь у поручика.
        - Никак нет, господин штабс-ротмистр, - Поручик смущенно стягивает с переносицы очки-велосипед в круглой металлической оправе.
        - Корнет Измайлов Евгений Евгеньевич, - козыряет один из корнетов.
        - Корнет Каульбарс Василий Александрович.
        - Корнет Трубецкой Андрей Васильевич.
        Трубецкие фамилия известная[11 - Князь Андрей Васильевич Трубецкой, сын камер-юнкера Императорского двора, учеба в Лицее не слишком ему давалась, так что юноша перевелся в военное училище. Характер, по словам педагогов, у князя был не сахар.]. Даже мне.
        Представляюсь в ответ:
        - Штабс-ротмистр Гордеев Николай Михайлович. Вечером прошу ко мне, поговорим по душам, поймем, кто чем живет и дышит, познакомимся накоротке. Нам с вами, господа, бок о бок врагу головы подставлять. Командовать вам предстоит взводами, но прошу учесть, эскадрон у нас непростой. Специального назначения.
        - Готовы принять командование вверенными подразделениями, - Цирус, по старшинству, берет слово за младших товарищей.
        - Господа, вы уже в курсе, что подразделение у нас непростое. Можно сказать, экспериментальное. Задача - разведка и диверсии на территории противника. До вечера присмотритесь, чем занят личный состав. Составьте мнение. Поделитесь со мной. Так и определимся.
        Оглядываюсь в поисках своего ординарца.
        - Кузьма, проведи господ офицеров по расположению, разъясни, что к чему. Но сперва - обед и баня с дороги.
        - Исполним, вашбродь, - Скоробут берет под козырек. - Господа офицеры, прошу за мной.
        Господи, у меня же еще вольноопределяющиеся! С одной стороны, рядовые, а с другой - добровольцы, многие с высшим образованием, и даже из известных аристократических фамилий.
        Подхожу.
        Во главе группы вольноперов унтер. Он же первым и представляется.
        - Унтер-офицер Трофим Старча.
        - Вольноопределяющийся Борис Романов. Выпускник Училища правоведения.
        - Вольноопределяющийся Всеволод Аннибал. Выпускник Училища правоведения.
        - Пушкину не родственник? - интересуюсь я.
        - Очень дальний, господин штабс-ротмистр, - с кислой миной отвечает Аннибал.
        Чувствую, достали его уже этим вопросом.
        - Вольноопределяющийся Георгий Лонгинов. Выпускник Училища правоведения, - представляется довольно болезненного вида юноша…
        А этого-то что в армию, да еще в кавалерию, занесло?
        Ладно, разъясним по ходу дела.
        - Вольноопределяющийся Кирилл Канкрин[12 - Граф Кирилл Канкрин, внук министра финансов России в первой четверти XIX века и сын камергера Императорского двора.], - у этого и еще троих, стоящих за ним, на груди знак выпускников Александровского лицея.
        - Вольноопределяющийся Алексей Хрипунов[13 - Хрипунов в своем выпуске окончил Лицей с золотой медалью.].
        - Вольноопределяющийся Владимир Уваров, - представляется третий лицеист.
        - Господа, вас также жду к себе сегодня вечером. А пока, господин Старча, разыщите старшего унтер-офицера Бубнова. Передайте мой приказ разместить вас, накормить и обеспечить баню с дороги. Осваивайтесь, господа, все вопросы и ответы - вечером.
        Так, с пополнением вроде разобрались на первых порах.
        Возвращается Скоробут.
        - Кузьма, - протягиваю ему деньги, - сегодня вечером надо накрыть поляну для новоприбывших господ офицеров вольноперов.
        - В смысле поляну, вашбродь? - домовой подвисает. - Пикник собираетесь устроить?
        - Да, только у нас на квартире.
        Видя, что он никак не въедет, поясняю:
        - Это такое фигуральное выражение. Справишься, или помощь нужна?
        - Хозяев подряжу.
        - Только смотри, чтобы не переусердствовали с китайской кухней. Это мы уже привычные, а пополнение таких блюд и в столице не видело.
        Вряд ли в Петербурге нынче засилье китайских ресторанов. Хотя, может быть, я просто не в курсе местных модных веяний среди рестораторов.
        - Да нечто я без понятия, Николай Михалыч? Обедать-то будете?
        - С бойцами перекушу из эскадронного котла. Не обидишься? Я ведь не твоей стряпней брезгую, не подумай. Просто не хочу на тебя лишних трудов взваливать - ты и без того весь в мыле, выполняя мои поручения. А уж вечером оторвемся на твоих блюдах.
        Готовит, к слову, мой ординарец знатно. Простая, здоровая и вкусная русская кухня: щи, каши - никогда не думал, что перловка может быть так вкусна, даже пироги умудряется печь.
        Полевая кухня уже изобретена, аж во времена русско-турецкой войны 1877 - 1878 годов, так что мои попаданческие таланты тут оказались не востребованы.
        У нас в полку используется двухколесная кавалерийская кухня системы варшавской фирмы «Кшиштоф Брун и сын». У нее один недостаток - один котел, так что приходится готовить либо суп, либо кашу. Но горячая еда трижды в день есть не только в расположении, но и в окопах на позициях.
        Сегодня наши эскадронные кулинары расстарались: борщ с настоящим мясом, а не с американскими консервами (сволочи интенданты закупили по дешевке большую партию с просроченными сроками годности, и я, обнаружив первую вздувшуюся, запретил пускать их в дело), но тут удалось сторговать у китайцев старого вола.
        Не знаю, что наши повара сделали, но мясо доварили до вполне сносной стадии - мягкое и в зубах не застревает; гречневая каша с мясом, свежая зелень - лук, чеснок, бок-чой, дайкон и чай.
        Мясо в каше меня насторожило - уж больно ровные кусочки и вкус, напоминающий курятину. Но я точно знаю, что кур мы у местных жителей на этой неделе не закупали. Вот только воровства мне не хватает среди моих бойцов.
        Иду разбираться с эскадронным поваром.
        - И что это ты в кашу нам уложил, друг ситный? - тычу котелок под нос эскадронному артельщику тридцатилетнему московскому хитровану из купеческих приказчиков Арсению Милованову.
        - Мясо, вашбродь. - А глаза-то у приказчика бегают.
        - Оно мычало, ржало или кукарекало?
        Молчит, мнется.
        - Арсений, я же дознаюсь до правды. В зубы тебе бить не стану, но, если какое бесчинство обнаружу, вылетишь с артельщиков и на гауптическую вахту пойдешь.
        Милованов вздыхает.
        - Это соевое «мясо», вашбродь. Специй, конечно, добавили, чтобы поароматней и вкусу поболее. Можете по расходным книгам проверить - никакого воровства. Китайцы его делают, от говядины не отличить, и нас научили. Запасы от того вола, что мы у них купили, уже на исходе. Так мы в кашу через раз кладем - то мясо, то сою. А в первое - исключительно воловятину.
        - Смотри у меня, Милованов.
        - А вам нешто не понравилось?
        - Понравилось.
        - Мы тут с поварами покумекали, может, его в рейды брать? Соевое-то? Оно ж весу почти не имеет в сухом виде, а размочили да приготовили - милое дело.
        Хм… Мысль недурна. Совсем заменить мясо соевый бифштекс не сможет, но он съедобен, сытен и питателен, в нем есть и витамин В, и марганец, калий, магний… по-своему он даже вкусен, а с правильной подливой не всякий заметит, что это продукт растительного происхождения.
        Да и в пост его есть не грех. Главное, не заменять им полностью мясные продукты, а дополнять.
        - Ладно, Арсений, молодец. Оправдался. Но впредь ставь меня в известность о таких решениях.
        - Есть, вашбродь! - Милованов рад, что все обошлось.
        Будущего маршала я нашел у местного кузнеца.
        Буденный, Жалдырин и Сяо Мин колдовали над новыми тачанками. Тут же крутился примкнувший к ним плотник Хуа Бин.
        И если у нашего отряда охотников тачанок было всего четыре, то теперь, когда подразделение стало эскадроном, я решил создать отдельный взвод на тачаночном ходу - ударный мобильно-огневой.
        По задумке в нем должно быть восемь пулеметных тачанок, четыре минометных и четыре ракетных. Правда, для минометов и ракетных установок тачанки служили лишь средством быстрой доставки на требуемую огневую позицию. Да и самих минометов и ракетных станков у нас пока не было.
        Сяо Мин - кадр проверенный. Я уже заказывал у него для своего тогда еще взвода арбалеты для бесшумной стрельбы с рычажным взводом, колесный ход для первых взводных «максимов», и в создании первых тачанок он тоже поучаствовал активно. Всем хорош - только цену ломит безбожную.
        Расспрашиваю местных технических специалистов про китайскую ракетную технику. Объясняю задачу и китайцам, и Буденному с Жалдыриным.
        Мореман сомневается - у них на флоте про ракеты отзываются пренебрежительно. Еще бы - при качке-то и из корабельной пушки попасть по маневрирующему противнику непросто, а уж про неуправляемые ракеты, которые бьют по площадям, говорить вообще не приходится. Но у нас, на суше задача малость попроще.
        Во-первых, не качает, во-вторых, вражеский окоп или склад никуда маневрировать не может.
        Задача - на словах проста: придумать легкую и надежную установку для запуска хотя бы десятка ракет, которую можно крепить на тачанку. Ну и сами ракеты для запуска тоже нужны. Требования к ракетам? Дальность полета хотя бы на километр и боевая часть, способная вместить не меньше полукилограмма взрывчатки или зажигательной смеси.
        - Господина офисера, - Сяо Мин угодливо кланяется, - однако денег нада. Порох нада. Железа купить нада…
        Слава богу, Ванновский спонсировал полутора сотнями рублей. Протягиваю кузнецу десятку.
        - Надеюсь, этого хватит? Для начала.
        - Для насяла? Конесно, хватит, господина штабс-ротмистра…
        Забираю с собой Буденного, у нас с ним, по плану, занятия по английскому и написание наставления по использованию пулеметных тачанок в обороне и наступлении.
        - Пойми, Семен, нам, людям военным, тонкости произношения не так важны, тем более что сами англичане порой так говорят, что ощущение, будто рот набили горячей картошкой. А американцы, поскольку происходят из разных народностей, и того пуще - кто во что горазд. Слушаешь, бывает, такого и не понимаешь, на каком языке он с тобой разговаривает. Главное, нам донести до собеседника свою мысль и разобрать, что он в ответ говорит. А также все то же относительно написанного - то есть понимать, что написано, и уметь свою мысль изложить буквами по белому, - излагаю в завершение нашего первого занятия по английскому языку.
        Будущий маршал тяжело вздыхает. Ободряюще хлопаю его по плечу.
        - У меня и самого произношение не ахти, так что не тушуйся, казак. Давай поглядим, что ты насочинял по тачаночному наставлению.
        Семен протягивает мне исписанную убористым почерком тетрадку. Ну, если не считать орфографических и пунктуационных ошибок и некоторой путаницы в изложении, совсем неплохо.
        А это вообще можно в бронзе отлить по граниту: «Мобильная огневая точка (МОТ), каковой является тачанка, служит для доставки пулемета или иного средства огневого поражения в нужную точку наступления или обороны для создания перевеса в огневой мощи, дабы прорвать боевые порядки противника при наступлении или рассеять их при обороне».
        Правлю красным карандашом ошибки, возвращаю тетрадь Буденному.
        - Молодец. Перепиши набело. И будешь с нами с Маннергеймом докладывать в офицерском собрании.
        - Робею я, Николай Михалыч, - мнется Семен, - там одни господа офицера будут, а кто я рядом с ними? Простой казак…
        - Не журись, Сеня. Не боги горшки обжигают. Ты и сам с твоей головой и талантами выбьешься не просто в офицеры, а в генералы.
        - Господин штабс-ротмистр, по вашему приказанию господа офицеры и вольноопределяющиеся прибыли! - рапортует с порога поручик Цирус.
        - Вольно, господа. Располагайтесь. Сей момент стол будет накрыт. Кузьма!
        А Скоробут уже тут как тут, накрывает скатертью стол, расставляет обеденные приборы - с бору по сосенке, но хоть что-то. Буденный совсем тушуется, козыряет и уходит.
        Рассаживаемся за столом. Я выставляю на стол бутылку «казенки», Каульбарс - бутылку «Смирновской».
        - Неужто с самого Петербурга везли?
        - Шутите? В Харбине взяли в вокзальном буфете. Чуть не с боем. Спрос на спиртное среди господ офицеров на высоте.
        - Оно и понятно, под смертью ходим, - включается в беседу Канкрин. - В смысле нам-то еще предстоит, а вы-то уже который месяц.
        Кузьма расставляет на столе закуски: исходящие паром горячие паровые булочки баоцзы со свининой и овощами, маленькие шарики куриного фарша, завернутые в листья лука-латука и обжаренные в масле, паокай - острую маринованную местную капусту с морковкой и сваренные вкрутую яйца, приготовленные в смеси чайных листьев, сахара, соевого соуса и специй. На правах хозяина откупориваю «Смирновскую», разливаю по рюмкам.
        - Господин штабс-ротмистр, решили заняться английским в порядке самообразования? - Каульбарс кивает на грифельную доску с нестертыми нашими упражнениями с Буденным.
        - Занимаюсь языком с Буденным, барон. Казак, которого вы застали здесь…
        - Я смотрю, вы вообще озаботились грамотой в эскадроне… Стоит ли трудов?
        - Стоит, Василий Александрович. Недостаточно бойцу быть просто исполнительным. Он должен понимать боевую задачу и иметь собственную инициативу в исполнении отданного приказа.
        - Да вы никак социалист? - это уже Канкрин.
        - Николай Михалыч - русский офицер, а не вот это вот, что вы сейчас изволили сказать, господин вольноопределяющийся! - гремит от порога голос со знакомым скандинавским акцентом.
        Оборачиваюсь - на пороге Маннергейм. Тролль держит в руках бутылку «шустовского».
        - Пьете, господа, и без меня? - Карл Густав - воплощенная укоризна.
        Господи, как я ему рад!
        - Виноват, господин барон! Исправлюсь!
        Выбираюсь из-за стола и заключаю барона в дружеские объятия.
        - Кузьма! Еще рюмку и прибор на стол!
        Барон устраивается за столом.
        Поднимаю тост:
        - За победу русского оружия, господа!
        Звон рюмок мне в ответ.
        Глава 12
        Спиртное, хоть его и немного, быстро развязывает языки, особенно у моих «вольноперов». В принципе, понятно - люди молодые, организмы нетренированные. У офицеров - пусть они и практически сверстники, ситуация получше, разве что щеки слегка разрумянились. Чувствуется изрядный опыт.
        А вот у лицеистов дела плохи. Особенно развозит Канкрина. Лицо краснеет, становится одутловатым. Дотоле изящная линия пробора его прически, которая делила пышную шевелюру на две почти одинаковых части, куда-то исчезает, вместо него торчит куча растрепанных волос.
        Думаю, что наливать ему больше не стоит, хочу максимально тактично это заметить, но тут «пробивает» Каульбарса. Корнет, назвавший меня социалистом, никак не желает успокоиться.
        - Господин штабс-ротмистр, позвольте задать вам вопрос?
        - Задавайте. Мы с вами - боевые товарищи, между нами секретов быть не должно.
        - Прошу заранее извинить меня, но… не кажется ли вам, что вы несколько перебарщиваете, заигрывая с подчиненными? Вы же сами понимаете, что в большинстве своем это необразованные серые люди, преимущественно из деревни, которые прежде дальше родного села не выезжали и ничего толком не видели… Жили в лесу, молились колесу… Вы считаете, что они оценят ваши труды?
        Тяжело вздыхаю.
        - Начнем с того, корнет, что никто с подчиненными не заигрывает и заигрывать не собирается. Это раз, - перевожу дух, чувствуя, что меня начинает распирать от злости.
        Все-таки некоторые выходцы из аристократических семей изрядно оторваны от жизни. Будем считать, что это в них играет юношеский максимализм и неверные психологические настройки, которые мне еще предстоит сбить.
        - Теперь - два: это наши, русские солдаты. Да, зачастую это простые деревенские мужики, взятые прямиком от сохи, но именно им предстоит идти в атаку, они будут прикрывать вас в бою, от них зависит то, ради чего мы здесь - победа! Поэтому к ним нужно относиться так, как вы бы хотели, чтобы относились к вам: с максимальным уважением и пониманием. Само собой - без панибратства и сюсюканья! Но - по-человечески, вникая в их нужды, прислушиваясь к их пожеланиям и не игнорируя их дельные советы. Запомните, вы за них в ответе!
        - И все-таки вы - социалист! - пьяно бросает Канкрин.
        - Как вам будет угодно, - морщусь я и успокаиваю сам себя: ребята молодые, в голове гуляет ветер, но ведь они сами по своей воле отправились в действующую армию добровольцами.
        Почти у всех влиятельные родители с кучей связей, впереди, после окончания престижного лицея, большие жизненные перспективы и карьерный рост. Но они по велению сердца идут на войну. Скажу больше - их родители одобряют такой шаг.
        Взять того же Канкрина, который вроде бы осуждает меня за мои взгляды. Пусть ему исполнился двадцать один год и потому совсем необязательно при поступлении на военную службу запрашивать разрешения у родных, тем не менее начальство лицея решило перестраховаться. По их просьбе юноша написал отцу и получил от того благословение.
        Подобная история у каждого из этих ребят, поэтому я обязан, несмотря на их закидоны, превратить их в настоящих боевых офицеров и… вернуть родителям живыми и невредимыми, пусть сейчас и идет война.
        Если кто-то из парней погибнет - я себе этого не прощу.
        Пока размышляю над столь непростыми вещами, барон как истинный дипломат ловко переводит общую беседу в другое русло.
        Начинаем обсуждать обстановку на фронте. У нас пока не так горячо, как под Порт-Артуром, но все сходятся во мнении, что это всего лишь затишье перед бурей. Увы, стратегическая инициатива за противником, и японцы обязательно попрут в нашем направлении.
        - Будет большое сражение, - изрекает аксиому Маннергейм.
        Замечаю, что ему явно импонирует Канкрин, барон словно видит в этом юноше свое молодое отражение. И пусть между ними не особо большая разница: одному слегка за двадцать, барону нет и сорока. На войне день идет даже не за три по выслуге, а за все десять, а иной и равносилен году.
        - Как ваше мнение, господин барон, - мы готовы к этой битве? - интересуется поручик Цирус.
        Вопрос одновременно и простой, и сложный. Само собой, на месте никто не сидит, мы тщательно укрепляемся, но игра от обороны к победе не приведет, а для решительной контратаки не хватает ресурсов. Вроде и велика Россия-матушка, а полков, сколько нужно, почему-то нет.
        - Благодаря действиям нашего отряда, нам удалось потрепать японцев и скорректировать их планы. У нас появилась короткая передышка. Думаю, мы используем ее по максимуму, - отвечает Маннергейм. - Но расслабляться нельзя. Японцы щедры на неожиданности, а в штабе у них сидят далеко не дураки. Что-то обязательно придумают.
        Киваю в подтверждение его слов. Никогда нельзя недооценивать противника и думать, что закидаешь его шапками. В этой войне японцы показали, что могут достойно сражаться, и что совсем необязательно заваливать нас трупами, чтобы добиться прорыва.
        Разговор плавно переходит в другую, более практичную плоскость. Начинаем обсуждать «штатку» эскадрона - как выяснилось, в меня настолько поверили, что по сути дали полный карт-бланш.
        У меня, конечно, были свои соображения, но одна голова - хорошо, а если таких умных голов несколько…
        Общий «котелок» сваривает примерно следующее: эскадрон делим на четыре взвода, причем не абы как, а в зависимости от предназначения.
        Первый взвод - собственно, будет выполнять те функции, ради которых и создавалось подразделение, то есть разведка и диверсии в тылу врага. В командиры ставлю того же поручика Каульбарса - молодой, энергичный, а то, что опыта не хватает, так это дело поправимое. Само собой, без пригляда не останется, буду присматривать и учить всему, что умею.
        Второй взвод - штурмовики, сюда войдут самые «безбашенные» и физически крепкие. Все-таки штурм есть штурм, нужен определенный склад характера и неимоверная выносливость, чтобы «вывозить» нагрузки.
        Прежде чем кого-то включить, обязательно просею бойцов сквозь мелкое сито. Скорее всего, буду брать ребят помоложе, способных пробегать десятки верст при полной боевой выкладке, да еще и с кучей необходимого снаряжения.
        Эх… где б мне раздобыть броников… Те кавалерийские кирасы, что я видел - штуки неимоверно тяжелые и громоздкие. Будут больше мешать, чем защищать.
        Зарубежная оборонка уже «пилит» броники скрытого ношения, собранные из стальных пластин, но до наших краев доходят разве только упоминания в газетах. Да и то из них следует, что эти спецсредства защиты, в первую очередь, предназначены для всякого рода «випов», вроде премьер-министра Болгарии, которого спас один из опытных образцов.
        В общем, кое-какие идеи у меня имеются, но до воплощения в жизнь очень далеко - и без того в башке сразу миллион планов, можно просто порваться.
        В комвзвода назначаю Измайлова. И по физическим кондициям в самый раз - я по сравнению с ним кутенок, и здорового авантюризма хоть отбавляй. Вдобавок - умен и впитывает в себя полезную информацию как губка.
        Третий взвод - моя огневая и при этом мобильная мощь. Пулеметные тачанки, ракетные установки на конной тяге, в самом, надеюсь, не отдаленном будущем - еще и усовершенствованные минометы.
        Рулить им будет корнет Трубецкой. У парня генетика что надо, не одно поколение послужило на славу России. Думаю, и он справится, тем более технически вполне подкован. Думаю, потянет князь, не оплошает.
        Четвертый - самое главное для солдата, его хозобеспечение. Боец должен быть одет, обут и накормлен. На плечи взвода ложатся баня, полевая кухня, обмундирование, ремонт техники и прочее в этом духе. Командир - унтер из вольноопределяющихся Трофим Старча. Есть у него хозяйственная жилка.
        Универсальные солдаты бывают только в кино, но определенной взаимозаменяемости добиться нужно. Будем учить людей так, чтобы штурмовик на какое-то время мог подменить собой диверсанта, пулеметчика и наоборот. То есть понадобится программа стажировки. Ее я беру на себя.
        А еще мне нужен толковый зам, по сути - начштаба эскадрона. Останавливаю выбор на Цирусе.
        Вроде всё, с этим разобрались. Наверху обещали не ставить палки в колеса, так что, думаю, «штатку» утвердят.
        Напоминает о себе Лонгвинов. Он, оказывается, внук известного коннозаводчика, лошади - его стихия. Определяем его в третий взвод к тачаночникам.
        Вольноопределяющийся Романов успел по-учиться в немецкой гимназии.
        - Скажите, а вы хорошо знаете язык? - спрашиваю у него.
        Романов краснеет.
        - Надеюсь, что да. В последний раз, когда были всей семьей на курорте в Баден-Бадене, местные принимали меня за своего.
        - Отлично! Тогда у меня к вам будет не приказ, а личная просьба - в свободное время позанимаетесь со мной немецким?
        - Обязательно, господин штабс-ротмистр. Правда, простите за нескромность - а зачем он вам?
        Ну не буду же я говорить, что через десять лет немецкий станет языком нашего врага. Вряд ли эта реальность полетит по какому-то иному пути, и Россия избежит Первой мировой.
        - Изучение иностранных языков помогает развивать мозг.
        Романов смотрит на меня с долей удивления. Ну да, верно считал меня каким-то солдафоном.
        Канкрин владеет английским. Прошу и его поднатаскать меня. Та гремучая смесь из будущего, которую я выдаю за американский диалект, еще не в ходу. Нужно быть аутентичным.
        Расходимся довольные друг другом. Во всяком случае, так кажется мне.
        Следующий день проходит обыденно и буднично, я провожу что-то вроде тестирования солдат и по результатам определяю в подходящий взвод.
        Больше всего проблем с лихом одноглазым. Такого брать в разведку или на штурм - стрёмно, даже если принять все необходимые меры без-опасности…
        Затем вижу, как ловко и непринужденно он в одиночку ворочает тяжеленный «гочкис» и явно способен палить из него, как из «ручника». А ведь это талант! Сдается, боец нашел свое призвание.
        Решено!
        - Будешь служить во втором штурмовом взводе пулеметчиком. И гляди за техникой в оба, то есть во весь глаз, - поправляюсь я.
        Попутно даю задание взявшему над ним шефство унтеру Ипполитову.
        - Поднатаскай бойца в русском, а то порой не сразу и поймешь, что говорит на своем. В бою каждая секунда на вес золота.
        - Слушаюсь, - козыряет унтер.
        Вечером принимаю царский подарок от Маннергейма. Каким-то чудом барону удается раздобыть датский ручной пулемет Мадсена, по сути, первый по-настоящему ручной пулемет с коробчатым магазином сверху и сбоку от ствольной коробки.
        - Ахренеть! - не могу сдержать радостный возглас и сразу же выпаливаю: - А еще есть?
        Барон смеется.
        - Увы. Там, где я его достал - больше нет. Но если появятся - постараюсь заграбастать раньше, чем доберутся другие.
        По лицу барона вижу - рыбные места он выдавать не собирается, хотя мы вместе совсем еще недавно воевали, причем довольно-таки неплохо.
        У Жалдырина и Буденного при виде чудо-агрегата текут слюнки.
        Смеюсь.
        - Нет, ребята… Не обижайтесь, но игрушка не для вас. Ручной пулемет пойдет в штурмовой взвод. Там ему самое место. Но, прежде чем вручить его штурмам, вы должны освоить его сами, изучить матчасть и техническое устройство, а потом поработаете в качестве инструкторов.
        Двух других более счастливых людей на свете в этот день не существует. И мореман и будущий маршал Советского Союза готовы бежать с пулеметом прямо сейчас, я все-таки останавливаю Буденного, чтобы напомнить о выступлении перед офицерским собранием.
        - Доклад переписал?
        - Еще трошки осталось. Чуть-чуть.
        - Ну-ну… Ладно, ступай - осваивайте машинку.
        Память вдруг выдает новую подсказку: моим штурмовикам придется орудовать в тесных окопах. С обычным оружием там не очень повоюешь - развернуться и то проблема.
        В Первую мировую неплохо себя показали дробовики. Вот бы снабдить ими второй взвод.
        Понятно, что оружие нештатное, по официальным каналам хрен продавишь. К тому же мне желательно заполучить дробовики вот прям щаз, крайний срок - завтра.
        Выкладываю соображения Маннергейму. Тот задумчиво трет затылок.
        - Ох, Николай Михалыч… Умеете же вы озадачивать…
        - Так я ж не ради себя!
        - Только это вас и извиняет! Попробую пустить в ход кое-какие связи. Может, и выцарапаю вам дюжину дробовиков.
        - Две!
        - Побойтесь бога, штабс-ротмистр!
        - Хотя бы полторы…
        - Пусть будет полторы, - вздыхает Маннергейм.
        Оба понимаем: хочешь получить хоть что-то - проси немыслимое в немыслимых количествах. Что-то да перепадет. То есть штук на пять-шесть дробовиков можно рассчитывать.
        Еще день уходит на всякие мелочи и частности: этого - туда, этого - сюда. Ну и что - что не хочет?..
        Зато теперь у меня полный расклад: кто, где и за какие заслуги.
        Затыкать дыры на фронте эскадрон не бросают, значит, у меня есть время на подготовку людей. В первую очередь - офицеров и вольноопределяющихся.
        Сначала гоняю их, они потом гоняют своих подчиненных.
        Делюсь наработанным опытом, разъясняю непонятные моменты и всякие тонкости, вроде системы оповещения сигнальными дымами и птичьими криками. Показываю нашу импровизированную полосу препятствий, учу владеть разными видами вооружения, включая трофейные.
        Настоящий офицер должен уметь делать все и даже чуточку больше.
        Ненавижу пустую беготню, поэтому занятия идут по строгому плану. Эх, мне б месяца два-три, да кто ж мне их даст!
        Судя по оперативным сводкам, японцы накапливаются напротив наших позиций, не сегодня - так завтра пойдут в наступление.
        Но и изматывать солдат не хочется - ничего хорошего из того, если они пойдут отражать врага смертельно усталыми, не выйдет.
        Ищу во всем золотую середину и, как мне кажется, нахожу, пусть и с большим трудом.
        Бойцы вроде поднаторели и с «копыт» при этом не падают.
        Опять же - хорошая и обильная кормежка, после которой солдат не испытывает дискомфорт и не сидит в нужнике в позе орла часами.
        Решительно отказываюсь от занятий строевой. Вот наступит время парадов, так тогда в полном объеме и сразу! А пока пусть лучше учатся броскам от наших окопов к вражеским.
        Проверками мне не докучают, но нет-нет да мелькнут на горизонте чьи-то золотые погоны с крупными звездами.
        Судя по выражению на лицах - приезжают не столько посмотреть, сколько полюбопытствовать, чем это тут занимается экспериментальное подразделение и что делает из того, что неведомо другим.
        Хорошо, что у меня выработанная еще из прошлой офицерской жизни привычка переносить такие вещи стоически, не выпадая из колеи. Тем более я сам заинтересован, чтобы наш опыт распространился как можно шире.
        Одним эскадроном можно выиграть сражение, но точно не войну. Мы - всего лишь та соломинка, что способна переломать хребет верблюду, но надо, чтобы таких соломинок было много, не один тюк.
        Поэтому я не жалуюсь и не прошу, чтобы нас оставили в покое. Наоборот, с охотой рассказываю про все нововведения.
        Конечно, есть вероятность, что информация может уйти налево, к японцам, но, думаю, рано или поздно - это все равно произойдет. Сейчас важнее не сохранность секретов, а подготовка, причем в массовых масштабах.
        В часть приезжает репортер с фотографом. Лицо репортера кажется мне подозрительно знакомым, особенно пухлые обвисшие усы.
        - Гиляровский, Владимир Алексеевич, «Русские ведомости». Пишу фронтовые заметки, - представляется он и с любопытством смотрит на меня. - Слышал о вас много необычного, господин штабс-ротмистр. Признаюсь, был изрядно заинтригован и потому приехал, чтобы увидеть все собственными глазами. Ну и узнать вас получше.
        Точно! Теперь вспоминаю, где его видел. Это же сам король российской журналистики, дядя Гиляй! Большой знаток Москвы и патриот Родины!
        Он-то мне и нужен.
        - Давайте по-простому, без чинов и званий. Николай Михайлович Гордеев, - улыбаюсь я. - Рад вашему визиту! Думаю, нам есть о чем с вами поговорить, Владимир Алексеевич!
        Глава 13
        Гиляровскому чуть за полтинник. Это по меркам моего бывшего времени - почти молодость, а тут, в начале двадцатого века, такой возраст считается уже чуть ли не старостью.
        Но «дядя Гиляй» полон сил и кипучей энергии.
        Вислые усы, крупный нос, лихо заломленная коническая каракулевая папаха - вылитый Тарас Бульба[14 - Гиляровский, хоть и родился в Вологодской губернии, где его батюшка служил помощником управляющего в имении, в зрелом возрасте больше походил на запорожского казака. Недаром Репин писал с него одного из казаков на своей знаменитой картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», а скульптор Андреев именно с него лепил образ Тараса Бульбы для памятника Гоголю.].
        - Показывайте, как тут у вас все устроено, батенька! - Его мощная и несколько грузноватая фигура бывшего циркового борца и бурлака так и пышет здоровьем.
        - Ступайте за мной, Владимир Алексеевич.
        Веду его по расположению: солдатская столовка - ряд столов и скамеек под дощатым навесом с плетенными из соломы стенами-матами, полевая кухня, военно-полевой сортир - в наибольшем удалении от места приема пищи, дабы не разводить антисанитарию.
        Длинный ров, чтобы разом хватило на одномоментное отправление больших и малых нужд примерно трех десятков бойцов, сверху устроен дощатый насест с «очками» и длинными, сколоченными из крепких жердей треугольными «козлами».
        Перекладины на «козлах» позволяют уверенным пользователям сидеть не орлами, балансируя над отхожим местом, а цивилизованно, как на стульчаке, отправлять естественные надобности.
        От непогоды и посторонних взглядов уборная прикрыта такими же плетенными из соломы стенами и крышей.
        Дядя Гиляй удовлетворенно кивает, понимая солдатские нужды.
        - Гляжу, Николай Михалыч, вы о санитарии изволите заботиться? - Гиляровский указывает на длинный умывальник на полтора десятка персон, устроенный на входе в клозет.
        Умывальник представляет собой деревянный коробчатый желоб, устроенный несколько в уклон, дабы вода естественным образом из него стекала и не застаивалась, и длинную трубу из сочлененных между собой толстых полых стволов бамбука с деревянными коническими клапанами, называемыми в просторечии «сосками».
        Вода в бамбуковую трубу подается из большого деревянного бака, сколоченного эскадронным умельцем-бондарем.
        - Зачем добавлять работы армейским эскулапам, Владимир Алексеевич? Им и так есть чем заняться. Да и боец уместен в бою, а не страдающим от дизентерии в госпитале.
        Дядя Гиляй понимающе хмыкает.
        - Здорово все у вас, по уму сделано. Есть чему поучиться. А то мне прежде приходилось бывать в таких расположениях, где офицерам нет никакого дела до их подчиненных.
        Вздыхаю. Что есть, то есть.
        - А это к чему? - Гиляровский показывает на подведенный к сортиру ручей.
        - Проточная вода уносит нечистоты на поле. И нам хорошо - не воняет, и китайцам - получают дармовое удобрение.
        - Сами додумались? - Дядя Гиляй смотрит на меня с нескрываемым уважением.
        - У японцев подсмотрел во время разведки, - признаюсь я.
        - Однако…
        - Идем дальше.
        Показываю репортеру «Русских ведомостей» нашу полосу препятствий, солдатские упражнения в рукопашной.
        В глазах бывшего циркового борца неподдельный азарт, когда он наблюдает, как ловко Лукашин-старший валяет своих спарринг-партнеров.
        - Господин штабс-ротмистр, дозвольте и мне попробовать?
        - Владимир Алексеевич, помилуйте. Иван - медведь-оборотень… Профессиональный разведчик.
        - Ну, я тоже не пальцем деланный. С батюшкой на медведей на охоте хаживал, да и на Кавказе почти год с башибузуками в охотничьей команде воевал.
        Это когда? На русско-турецкой, что ли? Так это было почти тридцать лет назад.
        Смотрю на Гиляровского с сомнением.
        - Не сомневайтесь, я не одного турецкого часового скрал. Веселое занятие - та же охота. Только пожутче. А вот в этом и удовольствие.
        Его взгляд загорается от воспоминаний.
        - Что ж… извольте, - развожу руками, а сам шепчу Ивану на ухо, чтобы был поосторожнее с гордостью российской журналистики. Пред-упреждаю: - Зашибешь или поломаешь - башку отверну.
        Казак кивает.
        Гиляровский сбрасывает с плеч бекешу, а с головы свою запорожскую папаху.
        Оба поединщика медленно сходятся в центре площадки, кружат, не сводя друг с друга внимательных глаз.
        Неуловимое движение Ивана, и шея Гиляровского оказывается в жестком захвате. Плечи Дяди Гиляя бугрятся мускулами, он хекает и высвобождается из захвата, как скользкий обмылок из неловких пальцев.
        Должно быть, какая-то французская штучка, недаром в цирке Гиляровский боролся с лучшими силачами своего времени, да и потом стал в Москве членом-учредителем первого Русского гимнастического общества, был даже какое-то время его председателем.
        И вот уже Иван пыхтит в замке рук Владимира Алексеевича, лицо его багровеет.
        Но и казачья выучка многого стоит. Гиляровскому удается оторвать противника от земли, но тут оборотень выворачивается и с кошачьей грацией приземляется на одно колено.
        Рывок. Иван отскакивает от противника, разрывая дистанцию.
        Оба стоят, тяжело дыша и не сводя взгляда друг с друга. Иван обозначает движение, Гиляровский тут же словно перетекает в сторону.
        Противники замерли. Круг зрителей затаил дыхание.
        И тут оба выпрямляются, жмут друг другу руки и обнимаются. Два мастера признали равенство сил и мастерства.
        Тайком показываю Ивану оттопыренный вверх большой палец в знак одобрения.
        - Вашбродь… - Кузьма тихонько толкает меня под локоть, - там Жалдырин с Буденным прислали сказать, что у них все готово для спытаний энтих… ракетных снарядов.
        - Силен ваш казак… - Гиляровский подходит к нам, надевая на ходу бекешу с папахой, - в какой-то момент я думал - каюк, не вывернусь. А я ведь каждый день стараюсь тренироваться.
        - Владимир Алексеевич, мне необходимо отлучиться на испытания одной новой приспособы. Могу назначить вам провожатого, походите по расположению, посмотрите, пообщайтесь с бойцами…
        - А можно с вами, Николай Михалыч? Нутром чую, вы что-то необычное будете испытывать.
        - Не могу отказать.
        Едем с королем русского репортажа на наш импровизированный полигон.
        Одалживаю Гиляровскому смирную лошадку - не пешком же ему тащиться, а тачанки у меня все при деле, да и не для пассажирских разъездов они.
        Мой барабашка-ординарец на своей коняге держится чуть позади, готовый выполнить первый же приказ или распоряжение.
        - Владимир Алексеевич, откройте тайну, что за французский прием вы использовали, чтобы вывернуться из захвата моего казака?
        - Да особой тайны тут нет. Только прием не французский, а… японский.
        - Вы бывали в Японии?
        - Не довелось. Но был у меня учитель - дядька Китаев, беглый матрос. Этакий квадратный человечище… Руки, как у обезьяны, длинные. Лет шестьдесят ему было, мне, подростку, он казался тогда каким-то сказочным богатырем.
        - Так уж и богатырем?
        - На медведя без ружья ходил с одним ножом. Медведь на задние лапы, пасть разинет, дядька Китаев ему полушубок в зубы, ножом - прямо в сердце. С одного удара валил. Десяток мужиков с ним совладать не мог. Расшвыривал их, как котят, и матерился не то по-японски, не то по-китайски. Теперь уже и не понять.
        - Фантастическая личность, - восхищенно присвистываю я.
        - Не то слово. Его еще в юности забрили в матросы, так он в каждом порту устраивал драку, через это и зубы все потерял. В конце концов, провинился так, что его приговорили к расстрелу. А он в море кинулся и того… Попал к японским рыбакам. Потом несколько лет жил в Китае. Он меня и научил многим премудростям, да и вообще к гимнастическим упражнениям приохотил.
        Гиляровский, помолчав, добавляет:
        - Никто мне, кажется, не помог так в жизни моей, как Китаев своим воспитанием. Сколько раз все его науки мне вспоминались, а главное, та сила и ловкость, которую он с детства во мне развил.
        Владимир Алексеевич роется в карманах, выуживает пятак, зажимает его меж пальцами и сгибает пополам. Протягивает мне.
        - Разогнете?
        Я верчу монету в руках и так и этак, пытаюсь… Хрен бы там!
        Как он это делает? Фантастика!
        С сожалением мотаю головой, возвращаю монету Дяде Гиляю.
        - Увы…
        Тот усмехается и разгибает ее обратно. Протягивает мне.
        - Держите, Николай Михалыч, на память.
        - Спасибо. Будет моим талисманом.
        Бережно убираю монетку в нагрудный карман кителя. Забрасываю удочку на будущее:
        - С удовольствием бы взял у вас несколько уроков…
        - За чем же дело встало? - удивляется Гиляровский. - Кончится война, милости прошу ко мне в Москву…
        - Сперва надо, чтобы она кончилась. Ну и уцелеть, конечно.
        - Вы правы.
        Подъезжаем к полигону. Спешиваемся.
        Журналист с любопытством вертит головой.
        На огневой позиции два пусковых станка и три варианта ракет.
        Китайские старинные технологии представлены Сяо Мином и Хуа Бином: примитивная тренога из жердин, на которой установлены в трубках четыре шестовые ракеты: топливная часть из полого колена бамбука, боевая - бумажно-тряпичная «головка».
        Российские инновации от Жалдырина с Буденным: поворотный станок с полозьями, на которые установлены четыре ракеты двух типов: целиком исполненная в металле и с бамбуковой топливной частью и металлической боевой. Обе с оперением - по три хвостовых стабилизатора.
        Мишень - в версте от огневой позиции - многострадальный сарай, не раз уже служивший нам в этом качестве. Поодаль от сарая группа ростовых мишеней, изображающих пехоту противника.
        Поднимаю руку, чтобы дать знак к началу испытаний.
        - Вашбродь, к нам гости!.. - Кузьма показывает мне за спину.
        Оборачиваюсь. К нам приближается подвода в сопровождении нескольких всадников - казачий конвой, а на телеге… Ба, да это же мичман Власьев!
        - Сергей Николаевич, какими судьбами?
        - Думали застать вас в эскадроне, а нам сказали, что вы на полигоне, на испытаниях какой-то новинки.
        - Скорее уж почти забытого старого. Помните наш разговор о ракетах? Приглашаю присоединиться.
        - Охотно.
        Теперь удается дать отмашку к началу испытаний.
        Китайцы поджигают фитили своих ракет. С жутким свистом, переходящим в ультразвук, от которого режет в ушах, бамбуковые ракеты устремляются к цели.
        Легкая конструкция без всякого оперения летит далеко, но быстро теряет устойчивость полета, принимается кувыркаться.
        Одна втыкается в землю, не долетев до цели примерно с четверть версты, другая, вращаясь колесом вокруг своей оси, уходит к облакам и взрывается высоко в небе, третья и четвертая прошивают сарай насквозь, пролетают еще метров двести и уже там взрываются.
        Н-да… Хотя бы звук устрашающий…
        Киваю Жалдырину с Буденным.
        Отмашка.
        Полностью металлические изделия с басовитым воем уходят к цели. Хорошо идут, кучно и ровно. Наверняка оперение способствует.
        До сарая не долетела ни одна. Все три во-ткнулись в землю примерно на полуверсте. Зато дружно грохнули и оставили в месте попадания изрядную дымящуюся воронку.
        - Тяжеловаты… - резюмирует Власьев.
        - Есть такое дело, вашбродь, - Жалдырин с любопытством разглядывает мичмана. - Да и металлу на них уходит пропасть.
        - Жалдырин, давай второй вариант.
        Морячок кивает, устанавливает с Буденным на пусковые салазки второй вариант своих ракет - снаряженное порохом бамбуковое колено с винтовым оперением и металлической боевой частью.
        Отмашка. Воющий с присвистом рев ракет.
        Летят ровно - вращение за счет винтового оперения придает им стабильный полет. Грохот трех разрывов слился в один. Поднимаются в небо комья земли и последние останки многострадального сарая.
        Отлично.
        В глазах Гиляровского неприкрытый восторг и азарт. Власьев показывает мне оттопыренный большой палец. На этом варианте и остановимся. Разве что…
        - Уважаемый Сяо Мин, что так жутко выло в ваших изделиях?
        - Особый свистка, господина офисера.
        - Можешь такие поставить на наши ракеты?
        - Это мозна, господина офисера. Двадсать копеек за штука.
        - Пятнадцать! - общение с китайцами выработало во мне привычку торговаться всегда и по любому поводу.
        - Восемнадцать.
        - Четырнадцать! - показываю, что дальше цена будет только меньше.
        - Холосо, пятнадцать, - покорно вздыхает китаец, но плутоватый взгляд говорит лучше всяких слов - наверняка себестоимость вместе с работой пара копеек - не больше.
        - Пятнадцать так пятнадцать. Делайте такие ракеты. Сотню штук. Во сколько они обошлись, кстати?
        Жалдырин смотрит на китайцев.
        - Железная - два с полтиной. А комбинированная - девяносто копеек.
        Пятнадцать копеек плюс девяносто, умно-жить на сто… Сто пять рубчиков. Господа, штабс-ротмистр Гордеев - нищий! Уйдут все деньги, оставшиеся от тех полутора сотен, что выделил мне от щедрот Ванновский.
        - Сергей Николаевич, - поворачиваюсь к Власьеву. - А что в телеге-то?
        - Да вот! - Мичман отбрасывает рогожу, прикрывающую груз телеги.
        Не верю своим глазам - пяток самых настоящих минометов.
        Вместо опорной плиты - прямоугольная деревянная колода с ручками для переноски. А в остальном - вполне себе миномет.
        - Вес - двадцать пять килограммов, - описывает свое детище Власьев.
        На мое счастье, он переходит в метрическую систему и избавляет меня от мук перевода всех этих аршинов, пудов и берковцев в привычные единицы измерения.
        - Калибр - шестьдесят миллиметров. Заряд до полукилограмма тротила. Дальность при испытаниях до полуверсты, чему способствует усиленный вышибной заряд. Меняя его мощность, можно корректировать дальность стрельбы. От двухсот метров до полуверсты, как я уже сказал.
        Власьев щелкает замками снарядного ящика, демонстрируя сами мины - овальные стальные «яйца» с оперением на хвостовой части.
        Шесть штук. Неплохо для начала.
        Отправляю Буденного, Жалдырина и Кузьму переставить ростовые мишени поближе - под предельную дистанцию миномета. А сами с Власьевым и Гиляровским устанавливаем на позицию миномет.
        Мишени переставлены. Вернувшиеся Кузьма, Семен и Жалдырин окружают нас и с любопытством наблюдают за манипуляциями Власьева с его минометом.
        Мичман тщательно выверяет направление ствола и угол наклона, затем вставляет в боевую часть миномета холостой винтовочный патрон, опускает яйцеобразную мину в ствол, нажимает спусковую скобу у основания миномета.
        Выстрел.
        Вжу-у-ух! Взрыв в самой гуще установленных моими бойцами мишеней. Часть разлетелась вдребезги, часть повалена, часть покосилась.
        Будь на их месте реальный противник, от отделения бы ничего не осталось: «двухсотые» и «трехсотые».
        Пробую сам под объяснения мичмана. Немного заморочно с патроном, которым надо предварительно снарядить боевую часть миномета.
        - А не лучше, Сергей Николаевич, вышибной заряд помещать прямо в мину? Делать на донышке ствола боек, на дне мины - капсюль. Забрасываешь мину в ствол, капсюль - шмяк по бойку. Всё, мина летит в сторону врага.
        - Слушайте, Николай Михалыч, а это мысль!
        Конечно, в моем мире до этого дотумкал сумрачный тевтонский гений в ходе Первой мировой. С послезнанием легко быть гением…
        Выстрел.
        Моя мина чуть не долетает до поваленных мишеней. Но для первого раза неплохо. Сам мичман-то, поди, успел потренироваться.
        Жалдырин, Буденный и мой ординарец тоже делают по выстрелу. Мины ложатся кучно, даже несмотря на то, что оружие для всех внове.
        - Хорошая у вас, Сергей Николаевич, вышла шайтан-труба.
        - Как вы сказали? Интересное название.
        - Николай Михалыч, дозвольте старому охотнику[15 - Здесь имеется в виду «разведчику».] попробовать? - Гиляровский весь - сплошной азарт и предвкушение.
        Ну что ж, не станем обманывать его ожиданий.
        - Извольте, Владимир Алексеевич.
        Мина Дяди Гиляя ложится точно в цель. Король журналистов с первого раза превзошел нас всех, профессиональных военных.
        - Эх, десяток годков скинуть, я бы к вам в эскадрон записался вольнопером.
        - Да я и сейчас бы вас взял с удовольствием. Какой вы старик? В самом расцвете сил мужчина. Но думаю, что своим пером вы принесете гораздо больше пользы в этой войне.
        Власьев кашляет в кулак. Достает из недр своей волшебной телеги странное ружье: приклад и треть ствола от стандартной «мосинки», а дальше ствол-труба с приваренными к нему раскладными сошками и прицельными приспособлениями.
        - Это еще что за вундервафля?
        - Какая еще вафля? - моргает он.
        - Вундерваффе - чудо-оружие по-немецки, - поясняю я, хотя термин еще не в ходу. Его придумает намного позже нацистская пропаганда.
        - Теперь понятно, - смеется он. - Это - минометная винтовка. А это к ней припас.
        Мичман открывает очередной ящик - внутри аккуратно уложены веретенообразные мины с хвостовым оперением. Власьев снаряжает магазин своего детища патронами, закладывает в ствол мину.
        - Стрелять по навесной или прямой наводкой?
        - Прицел приспособлен под прямую, но навесом бьет на триста-четыреста саженей.
        - А прямой?
        - На двести.
        Ну вот, так хорошо начиналось, когда он упоминал привычные килограммы и миллиметры. Теперь снова вести пересчет.
        В голове умножаю на два, чтобы перевести сажени в более понятные мне метры. Ничего, нормально так: четыреста и шестьсот-восемьсот метров.
        - Дозвольте испытать?
        - Конечно, господин штабс-ротмистр.
        - Благодарю.
        Передергиваю затвор, досылая патрон в патронник, упираю приклад в плечо, целюсь.
        Ж-бах! Комья земли и дым поднимаются почти там, куда я и целил.
        - Отличная вещь.
        - Владейте, подарок. К нему два десятка мин.
        Обнимаю Власьева от души. Благодетель. Это ж почти РПГ. Правда, тот ближе к ракетам с реактивным принципом.
        Случайно проговариваюсь вслух.
        - Простите, вы о чем? - смотрит на меня с изумлением мичман.
        Как хорошо, что он инженер и способен понять с полуслова.
        Как могу, объясняю принцип действия ручного реактивного гранатомета.
        Власьев в задумчивости скребет пальцами подбородок.
        - Вы просто кладезь идей, Николай Михалыч…
        Глава 14
        Время подходит к вечеру. Договариваюсь с Власьевым, что мичман и его команда заночуют в нашем расположении - ну не гнать же их от меня на ночь глядя. Обещаю, что их накормят и спать уложат.
        - И в баньке выпарят? - хохочет Власьев, вспомнив старую русскую сказку.
        - Задержитесь еще чуток - можно и баньку организовать, - подтверждаю я.
        Нравится мне этот мичман и его команда. С удовольствием бы под себя загреб, да кто ж мне отдаст толкового кадра. Я б точно не отдал.
        Гиляровский долго мнется - неожиданное качество для газетчика, потом вдруг решается:
        - Николай Михалыч…
        - Слушаю вас, Владимир Алексеевич.
        - Простите покорно, что напрашиваюсь… Дозвольте побыть вместе с вашим эскадроном какое-то время? Недельку, если не надоем - так две.
        Он смотрит на меня глазами Кота в сапогах из американского мультика. Ну как такому откажешь?! Правда, как обычно, имеется хотя бы одно «но».
        Задумчиво чешу вспотевший затылок.
        - А как же ваше издание? Они, наверное, ждут от вас новые статьи…
        - С редактором я разберусь. Скажу, что готовлю такой материал - пальчики оближут. Уверен, мне пойдут навстречу, - обещает Гиляровский.
        - А этот материал - он что, будет полностью посвящен нашему эскадрону? - мысленно начинаю подсчитывать политические барыши я.
        Пиар в нашем деле - штука полезная. Иногда помогает открывать нужные двери. А если пойдет, как я задумал, дверей впереди будет много. Даже слишком.
        - Ну вы же не будете против? Мне кажется, надо распространить передовой опыт по всему фронту, - приводит веские аргументы Гиляровский.
        Собственно, сейчас он озвучивает мои мысли.
        Так и есть. Держать «ноу-хау» при себе я точно не собираюсь. Чем быстрее наш опыт дойдет до «нуля», ну то есть передка линии фронта, тем больше шансов развернуть-таки проклятое колесо истории в нужную сторону. Конечно, брать штурмом Токио в мои планы не входит, но отстоять текущие позиции и получить, скажем, контрибуции от японцев - самое то!
        - Только надо понимать - ко всем частям он будет неприменим. Все-таки у нас свой круг задач. Мы в первую очередь разведывательно-диверсионное подразделение. Наша специализация: сбор разведданных и рейды по тылам врага, - осторожно напоминаю я.
        - Безусловно, я обязательно упомяну об этом. Если хотите - дам вам прочитать материал, перед тем как отправить его в редакцию.
        Оказывается, Дядя Гиляй готов даже на журналистский подвиг. Не каждый работник масс-медиа способен на такое. Я уж не говорю, что некоторые газетчики вообще пишут от балды. И их заметки, изобилующие «стремительными домкратами», вызывают у нас на передке иронию и горький смех.
        - Есть еще один вопрос, Николай Михалыч…
        - Только если это не военная тайна, - смеюсь я.
        - Что вы! Не сочтите за бестактность, но… Не боитесь ли вы вызвать гнев и раздражение там, наверху? Вы же знаете, насколько косным порой бывает наше военное начальство, как сторонится передовых идей…
        - И не только начальство, - вздыхаю я. - Вы затронули больную тему, Владимир Алексеевич. Даже здесь в полку я столкнулся с непониманием. Большинство офицеров по-прежнему считают меня выскочкой и воспринимают мои идеи в штыки. А что касается генералов… Пока мне идут навстречу. Надеюсь, это будет продолжаться максимально долго, хотя… «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев и барская любовь».
        - Да, лучше Грибоедова, пожалуй, не скажешь, - кивает Гиляровский. - Так что, Николай Михалыч, не помешаю я вам? Если что, можете использовать меня наряду с нижними чинами. Никаких обид с моей стороны…
        - Вы уж лучше потренируйте моих солдат. Покажите, чему научились от вашего сэнсея Китаева, - предлагаю более подходящий вариант я.
        - Обязательно, - улыбается в усы он.
        Определяю его на ночлег в том же доме, где квартирую. Мой ординарец уже готовит для Гиляровского постель. Судя по взглядам домового, к журналисту он испытывает просто священный трепет. Всем нам Дядя Гиляй кажется небожителем, хотя Владимир Алексеевич ведет себя весьма демократично. Не скажешь, что «король», пусть и журналистики.
        Вечером на огонек заходят свободные от дежурства офицеры эскадрона и вольноопределяющиеся. Стол для них снова накрыт, правда, на сей раз никакого алкоголя - хорошего понемногу, особенно на войне.
        Отсутствие хмельного не мешает интересной беседе.
        Начинается она с того, что Гиляровский присутствовал на ужине бойцов моего эскадрона и остался под большим впечатлением:
        - А хорошо у вас кормят солдат, Николай Михайлович.
        - Стараемся, - улыбаюсь я.
        - Нет-нет! Говорю, как есть. Понимаете, я думал, у вас будет, как у всех - в лучшем случае сухари и пустой гаолян на воде, а тут тебе и каша гречневая, и мясо… Просто чудо! Расскажите, как добились такого волшебства? - восхищенно спрашивает он.
        Большого секрета тут нет, и я легко выдаю «военную тайну».
        - Нет никакого чуда. Просто в нашей бригаде держат интендантов в ежовых рукавицах.
        - Не зря Суворов говорил, что всякого интенданта через три года исполнения должности можно расстреливать без суда, - усмехается журналист. - Почти тридцать лет назад был на войне с турками и вижу - за это время ничегошеньки не изменилось. До сих пор помню, как тогда на Кавказе сидели практически на одних сухарях. Правда, иногда, если муку подвозили, пекли хлеб у себя в отряде. Как-то раз привезли муку, разрезали кули, а в муке черви кишмя кишат. Ну, а что поделаешь - кормить людей все равно нужно… Испекли из этой муки с червяками хлеб и ели за милую душу.
        - Голод не тетка, - кивает Каульбарс.
        Корнет прежде если и видел червяков, так только на картинке. До сих пор ходит с бело-снежными перчатками на руках, понтуется. Но при этом чувствуется - при нужной подготовке из него вырастет отличный боевой офицер.
        - Может, расскажете еще что-нибудь про ту войну? - загорается Трубецкой. - Вдруг что-то из вашего опыта пригодится нам сейчас?
        - Действительно, - киваю я. - Поделитесь воспоминаниями…
        - Право слово - даже не знаю, чем могу быть вам полезен… - задумывается Гиляровский.
        Мы терпеливо ждем, когда он подыщет подходящую историю.
        - Помню, как однажды едва не пристрелили свои же, - начинает рассказ Гиляровский. - Наш отряд пластунов возвращался после очередной вылазки. Досталось нам тогда изрядно: сначала с трудом ушли от турок, потом заплутали, порядком вымазались. Одежду порвали, ну и в таком виде наткнулись на наш передовой бивак, причем по какому-то стечению обстоятельств проскочили мимо часовых. Вид, как понимаете, у нас был еще тот: меньше всего походили на солдат. Все ошалели, шарахнулись, а один бросился бежать и заорал во все горло: «В ружье!»
        - Что вас уберегло тогда от «френдли файер», простите, от дружеского огня? - поинтересовался я.
        - Мы стали кричать во весь голос, что свои, а я вслух громко прочитал молитву «Отче наш». А так, конечно, без погон, в наших порванных и изгвазданных папахах и поршнях, положили бы нас за милую душу.
        Слава богу японских солдат с нашими перепутать сложно. Хоть тут чуточку полегче. Тем не менее и здесь бывают свои казусы, особенно при отсутствии нормальной связи между частями. Бывало, что наша арта накрывала наших же бойцов.
        - А часто ли вам приходилось брать «языка»? - спрашивает Каульбарс.
        - Когда как. Наши позиции разделяла горная речка Кинтириши - быстрая, холодная и глубокая. Самый мелкий брод - нам по шею. Мы перебирались через нее, снимали хитрым пластунским способом часового и тащили его на себе через реку, - вспоминает Гиляровский.
        Представляю себе, каково это - переть пленного через бурную холодную речку. Да уж, хлебнули лиха ребята, нечего сказать!
        - А если вражеский часовой упирался? - снова задает вопрос Каульбарс.
        - На тот случай у нас всегда имелся веский довод. Упрешь «языку» в живот кинжал - дрожит, трясется несчастный, так что зубы щелкают, но в воду идет как баран. Понимает, что не убежишь. Кстати, признаюсь как на духу: угрожать - угрожали, но вреда никому из пленных не учиняли, а вот турки - те да. Резали наших солдат, как курей. Помню, захватили наши один раз горушку, вид у нее интересный - на сахарную голову похожа. Без всякого выстрела у турок отобрали. Укрепились на той горе и заняли оборону. Но так получилось, что смена к ним пришла только через две недели. И нашли там только восемнадцать наших пластунов порезанных. Турки над ними всячески издевались, сначала над живыми, а потом над трупами, - печально произносит Гиляровский.
        Чувствуется, ему до сих пор тяжело вспоминать дела почти тридцатилетней давности.
        - Война, - говорит Каульбарс.
        - Война, - кивает Гиляровский. - И ничего хорошего в ней нет. Кто-то сейчас жирует и набивает себе карманы, а кто-то в окопах гниет.
        - Крамолу говорите, Владимир Алексеевич, - осторожно замечает Каульбарс.
        Окидываю его недовольным взором. Вряд ли корнет постукивает жандармам, в военной среде это не принято, но на всякий пожарный в его присутствии надо быть осторожным.
        - Говорю как есть - чистую правду, - разводит руками Гиляровский.
        Обстановка несколько напряжена, разрядка приходит самым неожиданным образом.
        В дом врывается встревоженный вестовой.
        - Вашбродь, тревога! Японец в атаку пошел!
        Быстро встаю из-за стола.
        - Господа…
        Дальше говорить не нужно, все и так прекрасно понимают, что нужно делать. Оно, конечно, жаль - подразделение под моей рукой новое, только-только начали слаживание. По сути, бойцов еще нужно готовить.
        Успокаивает одно - мы не на первой линии, впереди окопы пехотного полка. Лишь бы удержали.
        Почти сразу становлюсь зрителем неприятной картины: мои казачки взяли в полукруг с дюжину низкорослых пехотинцев в грязных шинелях. Замечаю, что ни у одного из служащих царицы полей при себе нет винтовок. Неужто мои отобрали? С них, конечно, станется.
        Лукашин-старший при виде меня козыряет:
        - Вашбродь, гляньте, какие гости к нам пожаловали! Бросили окопы, ружья и драпали от япошек так, ажно пятки сверкали. Насилу остановили их.
        Подхожу ближе, внимательно всматриваюсь в испуганные и растерянные лица пехотинцев. Вроде на зеленых бойцов, не нюхавших пороха, не смахивают. Нормальные опытные солдаты.
        - Кто такие?
        - Так это… четырнадцатая рота двести пятнадцатого пехотного полка, - нестройно отвечают пехотинцы.
        Именно этот двести пятнадцатый пехотный Бузулукский полк и держит позиции перед нами.
        - И что же вы тут делаете, братцы? - нагнетаю я.
        - Японец на нас попер. Не знаем откуда. Будто из-под земли прыгнул. В окопы наши ворвались, ну и давай резать, - жалуется «царица полей».
        - А вы?
        - А что мы… Их много. Тьма-тьмущая! Ноги в руки взяли и бежать…
        - И не стыдно говорить такое? - хмурюсь я. - Как прикажете понимать? Почему вы - русские солдаты, позорно сбежали, бросив свои позиции? Эх, вы, аники-воины!
        Солдаты мрачнеют и низко склоняют головы. Отвечать никому не хочется.
        - Значит так, временно поступаете в мое распоряжение, - начинаю командовать я. - Все остались без оружия?
        - Так точно!
        - Лукашин, - перевожу взгляд на казака.
        - Слушаюсь!
        - Выдай этим горемыкам хоть что-то - ножи, кинжалы, топоры, лопаты… Пусть идут с нами окопы обратно отбивать. Авось и оружие вернуть удастся.
        - Нельзя вам туда, вашбродь, - говорит за всех немолодой пехотинец с рябым лицом.
        - Интересно, почему?
        - Сами погибнете и других положите. Япошек там тьма-тьмущая, а еще среди них есть один косматый такой - все огнем из пасти хлещет, до головешек людей жгёт.
        Так-так, похоже, здесь не обошлось без очередного представителя демонического племени. Причем, думаю, он не один. И атаку на наши окопы кто-то прикрывал магической завесой: вряд ли пехота тупо проспала вражеский накат.
        - Японцы за вами гнались?
        - Никак нет. Окопы заняли, укрепляются.
        Видимо, по каким-то соображениям развивать успех не хотят. С другой стороны - правильно. Если берешь нахрапом, рано или поздно, а скорее всего рано - получишь по зубам. Так что лучше довольствоваться тем, что имеешь, а имеют они уже довольно много: весь передок под ними.
        В голову приходит не самая плохая идея. Иду к Власьеву.
        - Господин мичман…
        - Да, господин штабс-ротмистр! - с готовностью отвечает он.
        - Можете взять бинокль и отправиться вместе со мной на рекогносцировку?
        - Разумеется.
        В сопровождении охраны выдвигаемся вперед. Большую часть дороги преодолеваем перебежками, когда до занятых японцами линий укреплений остается с версту, начинаем ползти.
        Не хочу лишний раз тревожить неприятеля. Пусть думает, что у нас паника и нам пока нет до него дела.
        Впереди глубокая воронка от снаряда, переползаем в нее, достаем бинокли и осматриваем бывшие позиции двести пятнадцатого полка. Окопы действительно кишат японцами. Наших не видать, хочется верить, что их взяли в плен, а не положили. Все-таки жаль мужиков. В противном случае тут нашла погибель целая рота.
        - Как думаете - реально накрыть позиции из ваших минометов? - спрашиваю у мичмана.
        Тот еле слышно шевелит губами, что-то прикидывая.
        - Думаю, да. Только придется подтащить минометы поближе.
        - Тогда постарайтесь накидать неприятелю посильнее. Если повезет, они сами бросят окопы.
        - А если нет?
        - Тогда будем штурмовать. В любом случае, если накроете окопы, нам будет легче.
        - А может, стоит дождаться подмоги?
        - Откуда? У нас практически нет резерва, заткнем эту дыру, значит, появится другая. Нет уж, придется брать дело в свои руки.
        Возвращаемся в деревню.
        Сразу натыкаюсь на возбужденного Гиляровского. От волнения тот переходит на официальный тон.
        - Господин штабс-ротмистр, я так понимаю, вы намерены отбить наши окопы у японцев. Дозвольте и мне, старому охотнику, принять в этом посильное участие.
        - Владимир Алексеевич, вы не мой подчиненный, я не имею права вам приказывать…
        - Но я солдат, пусть даже в прошлом. Не-ужели вы позволите мне стоять сложа руки, пока другие будут сражаться?! - восклицает он.
        Я понимаю, что, если откажу ему - нанесу смертельную обиду. И все же - это Гиляровский! Если, не приведи господь, погибнет - мне этого не простят! Да я сам себе не прощу!
        И потому замечаю:
        - У вас даже оружия нет!
        - Прошу вас - дайте мне его. А если не дадите - пойду с голыми руками. Меня не остановишь! - упрямо заявляет он.
        - Хорошо, Владимир Алексеевич. У меня действительно каждый штык на счету. Оружие я вам дам, - протягиваю ему свой револьвер. - Только, пожалуйста, берегите себя.
        - Не извольте волноваться! У меня еще масса планов на будущее!
        Собираю маленький штаб, где быстро излагаю диспозицию. План простой: японцы не знают, что у нас есть несколько легких минометов. Устанавливаем их на тачанки. Отряд Власьева подкатывает на максимальную дистанцию выстрела - полверсты. Ближе не надо - минометы надо беречь, не ровен час - японцы заметят и откроют огонь.
        Делает пристрелочный залп, корректируется и начинает хреначить по окопам.
        И почти сразу в атаку идет штурмовой взвод, который подвезу поближе на телегах. Не будем надеяться на случай и на то, что японцы после минометного обстрела сдрейфят и бросят - окопы.
        Само собой, я иду в атаку вместе со штурмами. Заодно и посмотрим на выучку бойцов.
        Для усиления штурмовиков забираю отделение из разведвзвода. Думаю, что делать с горемыками-пехотинцами, но то ли казаки провели с ними профилактическую беседу, то ли совесть взыграла, но все до одного вызываются охотниками на штурм.
        Итого бойцов семьдесят - семьдесят пять наберется.
        По идее хватит. Больше людей не надо, будем только мешать в тесной линии окопов.
        Глава 15
        Чуть не забыл в горячке известить соседей о вражеском прорыве. Отправляю двух вестовых из числа молодого пополнения, но посообразительнее. Одного в эскадрон к Шамхалову, другого - к Коломнину: дал бог с ним соседствовать. Хотя после того, как я спас ему жизнь, ротмистр ко мне помягчел.
        Велю вестовым передать Шамхалову и Коломнину, что велика вероятность, что японцы накапливают силы именно перед моими позициями, чтобы попытаться двинуть прорыв дальше узким клином, не затрагивая соседей. Но все же пусть оба будут начеку.
        - Все ясно?
        - Так точно!
        - Тогда с богом!
        Последние наставления Цирусу.
        Бегу догонять свою штурмовую группу: впереди тачанки с минометами, сзади телеги с полусотней штурмовиков. Рядом с телегами гигантскими шагами мерит дорогу Горощеня - лихо одноглазое, станковый «гочкис», словно простая винтовка, подпрыгивает у него на плече.
        - Горощеня! Почему не на телеге?
        - Мне пешшу зручней, вашбродь[16 - Мне пешком сподручнее, вашбродь (бел.).].
        - Ну гляди… Кузьма! Лукашина ко мне!
        - Которого, вашбродь? - чем хорош Кузьма, всегда под рукой и при этом не мозолит глаза.
        - Тимофея.
        - Бу-сде! - Миг и верного барабашки след простыл.
        Поправляю на плече подарочек от Маннергейма - датский ручник системы Мадсена.
        Ага, вот и Тимофей.
        - Вызывали, вашбродь?
        - Ты скольким вражинам зараз можешь глаза отвести?
        - Это смотря на скольки шагах?
        - На полусотне шагов?
        Тимофей что-то прикидывает про себя:
        - Паре сотен отведу. Больше никак, вашбродь…
        Эх, маловато, ну, да за неимением гербовой будем писать на простой.
        - Держись рядом со мной. Кузьма!
        - Я, вашбродь!
        - Вольноопределяющегося Аннибала ко мне!
        - Слушаюсь!
        Скоробут порскает прочь, только сапоги сверкают.
        Пока ординарец выполняет мой приказ, добегаю до тачанок.
        - Господин мичман, вы захватили мой бомбомет?
        - Конечно, господин штабс-ротмистр, - Власьев хлопает ладонью по длинному свертку.
        - К нему есть противодемонические заряды?
        - Пара штук.
        - Давайте сюда…
        - Как же вы с двумя… э-э… вундервафлями собираетесь управляться? У вас же ручной пулемет.
        - Поделюсь им с одним из подчиненных.
        - А мины вы в карманах потащите?
        Н-да… Мичман прав.
        - Ваши благородия, можно из веревки справу смастрячить, - встревает в разговор Жалдырин.
        - Мастрячь.
        Пальцы бывалого моремана вяжут из веревки что-то вроде морских узлов - этакая веревочная сбруя, в петли которой общими усилиями укрепляем мины для моего минометного ружья.
        Не знаю, на кого я похож со стороны. Зеркал тут нет и не предвидится в ближайшее время. Разве что в луже на себя смотреть и любоваться отражением.
        Подбегают Кузьма и Аннибал. Протягиваю дальнему родственнику арапа Петра Великого свой «мадсен».
        - Справитесь с машинкой?
        - Так точно.
        - А ну продемонстрируйте!
        Аннибал вполне буднично берет пулемет и показывает, что эта не самая сложная техника ему по силам.
        - Отлично! Тогда держитесь рядом. Кузьма!
        - Здесь, вашбродь!
        - Держись рядом с Гиляровским. Головой своей нечистой отвечаешь за него. Уяснил?
        - Ясен пень, Николай Михалыч! Нечто я без понятия?
        Ха! Это что-то новенькое, по имени-отчеству Скоробут меня впервые, до этого как-то «вашбродием» обходился.
        - Господин штабс-ротмистр, до позиций противника полверсты, - это командир мобильного взвода корнет Трубецкой.
        - Корнет, тачанки к бою. Мичман, по крику выпи открываете огонь минами. Жалдырин! Как господин Власьев отстреляется, бей ракетами. Цель - вражеские окопы. На всё - семь минут. Трубецкой, по окончании артподготовки выдвигаете тачанки с пулеметами на дистанцию прямой наводки, поддержите нас огнем. Бить по всему, что высунется над бруствером. Кроме белых флагов. И слушайте Буденного с Жалдыриным, Андрей.
        - Я офицер, а вы предлагаете подчиняться унтерам? - багровеет потомок знатного рода.
        - У этих унтеров, князь, опыта боевого пока побольше вашего. О вас же забочусь.
        Трубецкой фыркает, однако берет под козырек. Чует мое сердце, в ближайшем будущем могу еще не раз столкнуться с подобной проблемой. Надо при ближайшей оказии провести «полит-работу» с молодыми офицерами. Пусть убавят гонору и не показывают характер, где не нужно.
        Тачанки останавливаются, разворачиваются для минометного залпа. Подробностей не вижу, бегу к штурмовой группе. Аннибал и Скоробут несутся за мной. Спиной чувствую их горячее дыхание. Загоняю подчиненных, но иначе нельзя. Отдыхать будем после боя.
        Штурмовики с приданными разведчиками и добровольцами, среди которых, словно настоящий Тарас Бульба, возвышается Гиляровский со своими вислыми усами и в залихватски сбитой на затылок папахе.
        Бросаю на мое воинство внимательный взгляд. Спасибо финскому троллю - у всех в руках мощные дробовики. Быстро он с ними подсуетился.
        - Корнет, дымовые шашки готовы?
        Командир штурмового взвода кивает. Он очень собран и бледен.
        - Не тушуйтесь, Женя. Самурай не боится смерти, потому что уже мертв.
        - В смысле?
        - Избрав военную стезю, вы должны понимать, что просто находитесь в отпуске у Смерти. Так понятно?
        Измайлов, поразмыслив, кивает. Есть все-таки что-то в восточной философии.
        Ветер на японские позиции.
        - Поджигайте шашки.
        Густой едкий дым тянет на захваченные японские окопы. В окопах слышны тревожные свистки японских унтер-офицеров, гортанные крики. Дым наползает на брустверы окопов и скрывает их своей пеленой.
        Кричу выпью. Надеюсь, у тачанок услышат сигнал.
        Тонкий приближающийся многократный свист. Разрывы накрывают японские позиции.
        Я точно знаю, сколько мин у Власьева. Загибаю пальцы, считая про себя. Всё, эту часть марлезонского балета отстреляли.
        Измайлов в напряжении смотрит на меня, ждет отмашки.
        Отрицательно мотаю головой: рано.
        Приближается ужасающий, выворачивающий душу наизнанку вой ракет. Даже меня оторопь берет, что уж говорить об остальных моих бойцах. Про японцев даже стараюсь не думать.
        Молодцы китайцы - отличные свистелки придумали.
        Разрывы накрывают захваченные японцами окопы. Через минуту все повторяется. Всё. У Трубецкого в распоряжении остался последний комплект ракет. Наш резерв.
        - Лукашин, отводи противнику глаза!
        - Щас, вашбродь.
        Характерник замирает, словно уходит куда-то вглубь себя.
        - Командуйте, корнет, - толкаю Измайлова в бок.
        Тот мгновенно реагирует:
        - Отряд! В атаку!
        Вскакиваем и бежим в сторону окопов. Надеюсь, самураям пока не до нас, а то перещелкают как куропаток.
        Но, видать, хорошенько их приложили наши мины и ракеты. Ни одного выстрела с бывших наших позиций.
        Врываемся в них, спрыгивая на головы ошалевшим от артобстрела японцам. Басовито громыхают помповухи, сметая словно метлами своими зарядами врагов. Недаром в моем мире в Первую мировую их прозвали «окопными метлами».
        Аннибал держится за моим плечом с «мадсеном» наготове. За нами сгрудились вооруженные саперными лопатками и топорами «добровольцы» из бывших хозяев этих окопов.
        Добегаем до поворота, где окоп изгибается резким углом. Слышны отрывистые команды на японском. Поворачиваюсь к одному из бойцов Бузулукского пехотного.
        - Знаешь, что там?
        - Офицерский блиндаж, вашбродь.
        - Аннибал, ручные гранаты есть?
        - Пара штук, господин штабс-ротмистр.
        - Давай сюда.
        Аннибал протягивает мне две наши самоделки. Выдергиваю кольцо и бросаю одну за угол.
        - Бойся!
        Три, два, один… Взрыв.
        Вторая повторяет судьбу первой.
        Осторожно выглядываем. Мешанина из тел, земли и обломков досок перед входом в офицерский блиндаж. Дощатая дверь вынесена ударной волной, за ней клубится тьма. Черт его знает, что там внутри. Ну-ка, от греха подальше.
        Поднимаю минометное ружье Власьева. Мину в ствол, передернуть затвор, досылая пулю, прицелиться… Жму на спусковой крючок.
        Мина влетает в дверной проем и взрывается внутри. Крики боли, проклятия на японском. И нечеловеческий рев.
        Амулет на груди жжет кожу.
        Огромное косматое выше человеческого роста звероподобное существо, покрытое густой шерстью, лезет из глубин блиндажа.
        Аннибал жмет на курок «мадсена». Наши выстрелы чудовищу нипочем - оно разевает клыкастую пасть. И из нее с шипением вылетает огненный сгусток.
        Ох, едрит твою мать! Отороси - редкая японская демоническая тварь.
        Крик боли, запах горелого мяса - Аннибала отбрасывает назад.
        Торопливо снаряжаю свое минометное ружье. Вскидываю к плечу. Жму спусковой крючок. Сильный толчок в плечо. Грохот взрыва.
        Демона-огнеплюя отбрасывает назад, но большого вреда не приносит. Он снова поднимается на лапы, открывает чудовищную пасть.
        - Назад! Быстро!
        Стремительно откатываемся за изгиб окопа. На лицах бойцов-бузулукцев ужас.
        - Сожжет! Как пить дать - сожжет!
        - Молчать! - рявкаю я. - Еще слово и я сам тебя раньше сожру с потрохами!
        Паникер испуганно замолкает.
        Что делать… Мои руки шарят по самодельной перевязи с минами. Кроме обычных, Власьев сработал пару противодемонических боеприпасов с доброй порцией освященного серебра.
        Ага. Вот она.
        Пальцы дрожат. Отороси ревет за поворотом окопа. Слышно, как он приближается к нам.
        Щаз ты у меня получишь, сволочь! Минометное ружье снаряжено. Палец на спусковом - крючке.
        Вот и жуткая морда в прицеле. Пасть раскрывается.
        Стреляю. Мина успевает влететь и взорваться в пасти чудовища за секунду до того, как оттуда должен был вылететь очередной огненный шар.
        Оглядываюсь на бузулукцев.
        - Штаны мокрые, зато сами живые. Собрать оружие!
        Сам наклоняюсь над вольноопределяющимся Аннибалом. Готов. Снимаю фуражку, осеняю себя крестным знамением.
        Короткая вышла у парня фронтовая биография. Скольких еще не досчитаемся в этом бою…
        - Господин штабс-ротмистр, - измазанный кровью и грязью Романов козыряет, - корнет Измайлов просил передать. Окопы захвачены, японцы отступили.
        - Потери большие?
        - Не без этого. Где-то до четверти состава.
        Два десятка убитых… Многовато.
        - Борис, передайте корнету - закрепляемся на позициях. Потом бегом к Трубецкому - пусть перебрасывает тачанки сюда. Уверен, японцы в ближайшее время пойдут в контратаку.
        Романов козыряет и бежит по окопу выполнять полученное приказание.
        Ко мне подтягиваются вооружившиеся трофейными «арисаками» бузулукцы.
        Поднимаю с тела Аннибала слегка подгоревший «мадсен». Закоптился, но вполне в рабочем состоянии. Хлопаю по плечу одного из бузулукцев.
        - Фамилия?
        - Рядовой Богатырев, вашбродь.
        Н-да, Богатырев, а статей вовсе не богатырских.
        - Найди моего ординарца Кузьму Скоробута. Он - домовой. Его с подопечным журналистом - сюда. И кого-нибудь из моих вольноопределяющихся. Понял?
        - Так точно, вашбродь.
        - Тогда шевели помидорами.
        - Чего?
        - Бегом!
        Бежит, едва не путаясь в полах шинели.
        Смотрю в бинокль на линию японских окопов. Там идет активное шевеление. Точно готовятся к контратаке. Интересно, сколько у нас времени до ее начала?
        Богатырев возвращается с моим домовым, Гиляровским и вольноопределяющимся Хрипуновым. Золотой медалист Александровского лицея, между прочим. Сирота. Отец умер, когда Алексею было девять лет. Мать, оставшись вдовой, умудрилась вытянуть четверых детей и всех определить в лицей.
        - Алексей Степаныч, как можно быстрее доберись до эскадрона. Пусть Цирус первым делом пошлет вестовых - одного в штаб, двух к Коломнину и Шамхалову с докладом обстановки - позиции бузулукцев мы отбили, японцы готовят контратаку. Необходимо подкрепление. Сам Цирус должен немедленно выдвинуться с оставшейся часть эскадрона сюда. И боеприпасы по максимуму пусть захватит.
        - Уже бегу, господин штабс-ротмистр.
        - Как дела, Владимир Алексеевич? - поворачиваюсь к журналисту. - Целы?
        - Цел, Николай Михалыч.
        - А это что? - показываю на разорванный пулей рукав его бекеши.
        - Вскользь прошла.
        Тайком показываю Кузьме кулак. Домовой смущенно тупит глаза.
        Гиляровский протягивает мне мой наган.
        - Спасибо, что одолжили. Очень выручил.
        - Подержите пока у себя. Японцы готовятся к контратаке. Наган вам еще пригодится.
        - Ничего, найдется, чем встретить, - Гиляровский показывает затрофеенный им японский револьвер «тип 26» переломного типа и винтовку.
        - Глядите, Владимир Алексеевич, японский револьвер с норовом. Барабан фиксируется только при взведенном курке. В остальное время свободно вращается на оси. Могут быть частые осечки, - предупреждаю я.
        - Ничего, разберемся.
        - Господин штабс-ротмистр!.. - подходит Власьев. - Ваши ракеты - это нечто! Даже я чуть не обделался от их рева.
        - Прибыли?
        Мичман кивает.
        - Мины все отстреляли? - знаю, что все, но на всякий случай.
        - Все. Ракет на один залп.
        - Подстрахуйте Трубецкого. У вас боевого опыта больше.
        - Добро. Только не в ущерб его самолюбию…
        - Само собой. В порядке советов более опытного боевого товарища.
        Власьев уходит к нашему мобильно-огневому взводу.
        Из японских окопов выплескиваются на поле боя цепи стрелков с винтовками наперевес. С их стороны бьют пулеметы, поддерживая атакующую пехоту.
        Где Цирус с подкреплением?
        - Подпускать поближе. Огонь по моей - команде!
        «Банзай» наступающих тонет в ужасающем реве последнего нашего ракетного залпа. Первые шеренги японцев как корова языком слизнула. Но задних это остановило разве что на минуту. Крики офицеров, свистки японских унтеров, и шеренги врага снова устремляются на наши окопы.
        - Залпом! Пли!
        Свинцовый рой находит своих жертв среди наступающих. В шеренгах бегущих на нас японцев появляются прорехи.
        - Залпом! Пли!
        Ствол «мадсена» раскаляется. Последний снаряженный магазин на сорок патронов идет в дело.
        Палим вразнобой - уже не до залпов.
        Свинцовый ливень хлещет по нашим окопам. Еле успеваю пригнуться за бруствер. Пара бузулукцев по соседству оказываются не столь расторопны. Их тела с пробитыми головами сползают на дно окопа.
        Осторожно выглядываю. На нас по полю мчатся в японских порядках конные таратайки с «гочкисами». Всего пара штук, но… быстро учатся японцы. Ухватили идею тачанок.
        Мой ручник выдает последнюю короткую очередь. От борта одной из японских тачанок летят щепки. Возница взмахивает руками и валится под колеса, сраженный пулей. Вторую тачанку заваливаю с третьей попытки миной из власьевского минометного ружья. Но японцы уже в двух шагах. Спрыгивают в окопы.
        Пошла рукопашная махаловка.
        Краем глаза вижу, как Дядя Гиляй, расстреляв все патроны и не успевая перезарядиться, перехватывает винтовку за ствол и орудует ею словно дубиной, расшибая головы окружающих его японских стрелков.
        Скоробут вьется рядом, прикрывая короля журналистов с трофейным револьвером в одной руке и штыком в другой.
        Глазеть по сторонам некогда - на меня с бруствера прыгает низкорослый раскосый противник со штыком наперевес. Отмахиваюсь стволом минометного ружья. Металл скрежещет по металлу. Пытаюсь двинуть противника прикладом в зубы, но тот ловок и увертлив. Его штыковой выпад проходит буквально в паре сантиметров от моего бока - еле успеваю отскочить в сторону.
        Мы с противником замираем напротив друг друга, тяжело дыша. Его штык направлен мне прямо в лицо. Он делает выпад. Успеваю отскочить назад, спотыкаюсь о тело мертвого бузулукца и падаю навзничь. Штык врага летит мне в грудь. Успеваю прикрыться стволом своего минометного ружья. Японец падает рядом со мной с размозженной головой.
        Не понял… Кто ж его так?!
        Гиляровский протягивает мне руку, держа в другой свою трофейную винтовку с окровавленным прикладом.
        - Чего разлегся, штабс-ротмистр, подъем!
        Хватаю журналиста за руку и рывком возвращаю себя в вертикальное положение.
        - Я ваш должник, Владимир Алексеевич.
        - Сочтемся, Николай Михалыч.
        Не успели справиться с передовыми шеренгами японцев, накатывают следующие.
        В окопах настоящая мясорубка. Рубимся шашками, кинжалами, топорами и саперными лопатками. Редкие выстрелы из дробовиков.
        Трубецкой пытается нас поддержать пулеметным огнем. С тачанок бьют пулеметами поверх окопных брустверов команды Буденного и Жалдырина. Пули косят бегущих на нас по полю японских пехотинцев. Но врагов слишком много.
        Лихо одноглазое выскакивает на бруствер, ворочая тяжеленным «гочкисом», как ручным пулеметом, бьет короткими злыми очередями по врагу. Бьет метко. Противник, хоть и пытается достать белорусскую нечисть своим огнем, но на то Горощеня и лихо, чтобы забирать чужую удачу себе. Сейчас это работает на нас.
        За нашими спинами громкое «Ура!».
        Подмога во главе с Цирусом сверху наваливается на японцев в наших окопах. Выстрелы, мат-перемат, взрывы гранат. Пулеметы, получившие новый боезапас, весело плюются свинцом. Вторая атака отбита. Если бы не Федор Федорыч… Успели вовремя, иначе нас бы тут всех положили.
        Спешно рассредоточиваю пополнение по позициям. Цирус выгреб всё - даже кашевары здесь с винтовками наперевес.
        Выслушиваю доклад о потерях. Лучше всего у Трубецкого - не потеряли ни одного человека, оно и понятно - прямого соприкосновения с противником у них не было. Хуже всего с бузулукцами - из их дюжины уцелели только двое. Эскадрон потерял пятнадцать человек. Из них десяток - из нового пополнения.
        Ответственность - на мне. Оплакивать будем потом, а на будущее делаю вывод: боевую подготовку необходимо усилить.
        Вой снарядов. Грохот разрывов. Первый залп японцев изрыл воронками поле перед нашими окопами.
        - Ложись!
        Второй залп прилетел точнее. Пара снарядов приземлились в наши окопы. Есть и «двухсотые» и несколько «трехсотых». Да, не зря артиллерию называют богом войны. Если продолжат окучивать нас в том же духе - скоро перемешают всех с землей.
        К счастью, артподготовка надолго не затянулась. Еще пара залпов, один из которых ушел в перелет, и новые японские цепи пошли в атаку.
        Встречаем пулеметным и залповым ружейным огнем. Нам везет: японцы идут в наступление цепями, как принято здесь в соответствии с последними веяниями военной науки. Что ж - прекрасная цель для наших пулеметов.
        Расстреливаю остаток боезапаса из минометного ружья. Берусь за трофейную «арисаку». Несмотря на серьезный урон от нашего огня, японские цепи все ближе.
        Еще несколько десятков их шагов, и сойдемся наново в рукопашной.
        Громогласное «Ура!» на флангах. Конные лавы соседних эскадронов с шашками наголо берут наступающего противника в клещи. Рубят наотмашь, ожесточенно.
        Японцы не выдерживают, поворачивают обратно. Бегут к своим окопам. Спрыгивают вниз, пытаются отстреливаться. Драгуны спешиваются с коней, влетают во вражеские окопы.
        Смотрю на своих смертельно уставших людей. Израненных, покрытых своей и чужой кровью, грязью…
        - Эскадрон! За мной! Бей япошек!
        С диким ревом из глоток бойцы выскакивают из окопов и рвутся вперед, к окопам противника, где наши спасители ведут бой.
        Глава 16
        На плечах бегущих японцев врываемся в их же окопы. Цели занять их и укрепиться - нет. Любой опытный офицер понимает: без поддержки на других участках образовавшийся выступ японцы срежут без особого труда, а мы угодим в котел.
        Так что, несмотря на горячку боя, успех не развиваем. Но вот навести приличного шухера в стане врага - всегда пожалуйста!
        Активного сопротивления неприятель не оказывает. Дух у японцев упал, слишком неожиданной для них стала наша контратака, вот и надломилось что-то внутри…
        Вражеские позиции завалены трупами японских солдат. Накрошили мы их изрядно. Пленных до хрена, навскидку человек сорок - точно потом пересчитаем, есть даже один офицер. Правая рука у него перебита и висит плетью.
        Если не ошибаюсь, это наш Дядюшка Гиляй так его приложил в окопном бою. Пусть самурай молится своим богам за то, что вообще башку не отвернули. Гиляровский такой - он может!
        Пленных отправляем в тыл под охраной. Наряду со своими ранеными, японцы несут и наших, в том числе и погибших.
        Надо будет договориться с полковым батюшкой, чтобы отпел ребят.
        Благодарю Шамхалова за помощь. Это он вместе со своим эскадроном прискакал нам на подмогу.
        Бывший командир улыбается и кивает в ответ.
        Времени у нас немного: сейчас на соседних участках опомнятся, и начнется. Устраиваю беглую ревизию захваченной позиции. Все, что можно было утащить, утащено, остальное испорчено или уничтожено. Ну и не обошлось без кое-каких сюрпризов. Это уже я постарался, вспомнив прошлую жизнь и саперное дело.
        Правда, минировать трупы не стал - это даже по меркам моего достаточно подлого времени перебор. Здесь пока еще принято уважать смерть врага.
        А в остальном - оторвался на всю катушку. Тут пока ко всякого рода взрывоопасным подлянкам не приучены, а у меня настроение далекое от гуманистического. Война есть война, не до сантиментов.
        Гиляровский следует за мной по пятам. Ничего не говорит, не критикует, лишь время от времени чиркает карандашом в записной книжечке.
        - Кажись, всё! - наконец изрекаю я. - Возвращаемся!
        Оттягиваемся на свои позиции. И надо сказать, вовремя. Очухалась вражеская батарея и уже засадила первый пристрелочный залп. Сейчас скорректируются и откроют беглый огонь разрывными.
        А уж оказаться под ним - не приведи господь!
        Так что несемся на всех парах и переводим дух, лишь оказавшись в наших окопах.
        Туда уже узкой цепочкой, друг за другом, подтягиваются пехотинцы во главе с капитаном. Насколько я понимаю, пожаловали бузулукцы.
        - Представьтесь, - требую я.
        - Капитан Верховцев, девятнадцатая рота двести пятнадцатого полка. Находились в резерве, теперь отправлены сюда, занимать позиции семнадцатой роты, - козыряет он. - С кем имею честь?
        Капитан немолод, ему под пятьдесят, у него усталое небритое лицо, приличных размеров пузико и одышка.
        - Штабс-ротмистр Нежинского драгунского полка Гордеев. Боюсь, семнадцатой роты больше нет. С нами на штурм отправлялось сводное отделение роты, уцелели только двое.
        Передаю ему реабилитировавших себя пехотинцев. Правда, вместо штатных «мосинок» у них японские «арисаки», честно добытые в бою.
        - Прошу отметить этих солдат. Они храбро сражались и заслужили награды, как и их павшие товарищи.
        Капитан удовлетворенно кивает. Я его прекрасно понимаю: одно дело докладывать наверх про бегунков, бросивших свои позиции, и совсем другое - про героев, штурмовавших вражеские окопы и захвативших там трофеи.
        Пока пехота начинает вновь обживаться, увожу своих на вторую линию, по пути получаю неутешительные доклады. Потери у нас сума-сшедшие. Двадцать погибших, включая вольно-определяющегося Аннибала, и по классике в два с половиной раза больше раненых, к счастью, в основном легко. Но как минимум троих не спасла бы даже медицина моего времени, что говорить про нынешнюю военно-полевую хирургию. Хотелось бы верить в чудо, но поговорка «чудес не бывает» родилась не на пустом месте.
        Победа, однако, к сожалению, пиррова. Еще одна такая схватка, и от эскадрона специального назначения останется только название.
        Тяжелых отправляют в лазарет, легкораненых осматривают на месте и тут же оказывают помощь.
        Слышу серию взрывов позади нас. Похоже, сработали мои сюрпризы, и японцам на некоторое время поплохело.
        Вот вам, граждане самураи, урок на будущее. Не спешите занимать оставленные противником окопы без тщательной проверки.
        С этими мыслями начинаем зализывать раны.
        Пишу рапорт на имя командира полка, сообщаю про недавний бой, прикладываю сводку о погибших и раненых. Отдельно пишу представление к «Георгию» на вольноопределяющегося Аннибала. Заслужил. Слабое утешение для его семьи, но хоть что-то. Это максимум из того, что я могу сделать.
        Подзываю Цируса.
        - Слушаю, господин штабс-ротмистр.
        - На сегодня прошу всех господ вольноопределяющихся освободить от нарядов и дежурств.
        Тот кивает.
        - Понимаю, господин штабс-ротмистр.
        Сегодня мои вольноопределяющиеся будут провожать своего товарища, с которым вместе учились и так же вместе пошли на войну. Я как никто разделяю их чувства. Каждый погибший подчиненный лежит тяжким грузом на совести офицера.
        И, если парни немного выпьют, я точно не стану их судить.
        - Кузьма!
        - Здесь, вашбродь.
        - Хоть из-под земли, но достань бутылку водки. Передай ее унтеру Старче. Пусть со своими помянет новопреставленного вольноопределяющегося Аннибала.
        - Царствие небесное! - крестится Кузьма. - Так точно, водку изыщем и передадим. Разрешите идти?
        - Ступай.
        Покончив с докладом и раздав Цирусу поручения, верхом отправляюсь в штаб полка. Буду просить о пополнении, хотя и понимаю, что ждать придется долго: резервы из России идут в час по чайной ложке. Такое чувство, что в Петербурге не понимают масштаба войны и относятся к ней несерьезно.
        Все еще верят, что мы япошек шапками закидаем? Зря, господа, ой как зря!
        Али Кули Мирза находится в прескверном настроении, и я не сразу понимаю, чем оно вызвано. Уж точно не действиями моего спецэскадрона. Мы вроде как показали себя молодцом, спасли участок фронта от прорыва. Или от нас ожидали чего-то большего, как минимум взятия в плен микадо?
        - Пополнение будет, но не раньше чем через месяц, - сообщает подполковник в ответ на мою просьбу.
        - А как-то ускорить нельзя? - с надеждой спрашиваю я.
        - Как вы себе это представляете? - удивляется он. - Тем более пополнение у вас было совсем недавно…
        - Но вы же понимаете, что мы сегодня, по сути, затыкали собой фронт, - намекаю я.
        - Думаете, там, в верхах, до этого кому-то есть дело? - вздыхает подполковник. - Вас даже не похвалят. Скорее наоборот - разнесут в пух и прах за потери! Скажут - не умеете воевать!
        Это нам тоже знакомо. Не наказали, считай, что уже поощрили.
        - Да, я уже собирался отправить за вами вестового, но вы опередили меня и пожаловали сами, - продолжает подполковник. - Николай Михайлович, с вами очень хочет поговорить один ваш старый знакомый.
        - Могу знать кто?
        - Можете! - в комнату, служащую кабинетом командира полка, входит Николов.
        При виде его Али Кули Мирза мрачнеет еще сильнее. Похоже, визит контрразведчика - причина плохого настроения персидского принца.
        - Здравствуйте, Николай Михалыч! - жмет мне руку Николов.
        - Рад видеть вас, Сергей Красенович! Какими судьбами?!
        Персидский принц выжидающе смотрит на контрразведчика. Тот понимает его правильно.
        - Господин подполковник, вам нужно остаться. То, что я сообщу штабс-ротмистру Гордееву, касается напрямую и вас.
        - Тогда, может, выпьем чайку или чего-нибудь крепче? - предлагает Али Кули Мирза.
        - Чайку будет достаточно, - улыбается Николов. - Покрепче будем пить потом, при более благоприятных обстоятельствах.
        Али Кули Мирза вызывает денщика и отдает ему распоряжения. Тот словно предчувствовал, и потому уже через пару минут мы за столом пьем душистый китайский чай вприкуску с конфетами, очень похожими на «дунькину радость», которую так любила моя бабушка.
        - Господа, у меня для вас две новости, и, честно говоря, обе не из приятных, - сообщает Николов. - Всплыла очень любопытная информация про штабс-капитана Вержбицкого…
        - Что, его тело нашли? - спрашиваю я.
        - Фигурально выражаясь - да, - вздыхает Николов.
        - Не тяните, Сергей Красенович, - прошу я.
        - Его видели живым и здоровым в японском штабе.
        Я не верю своим ушам.
        - Простите, это точно? Может, это какая-то ошибка?
        - Ошибка исключена. Вержбицкого опознал человек, который его хорошо знает. Короче говоря, Вержбицкий воскрес. Николай Михалыч, вы тогда не ошиблись с выводом о его смерти?
        - Вряд ли, - задумчиво чешу подбородок я. - Мы тщательно проверили его тело, по всем признакам Вержбицкий был мертв. Я хоть не врач, но трупов на своем веку повидал предостаточно… Нет, я мог бы это понять, будь он демоном… Но ведь никаких признаков не было.
        - Демоном он точно не был. Его тщательно проверяли, - усугубляет мои сомнения контрразведчик.
        - Тогда я ничего не понимаю.
        - Я тоже, - грустно произносит Николов. - Или мы имеем дело с тем, с чем раньше не сталкивались, и это, признаюсь, меня пугает. Что, если Вержбицкий был не один? Страшно представить, какой вред могут нам нанести существа вроде него…
        - Бог с ним, с этим Вержбицким. Нам повезло, что Николай Михайлович вовремя его вычислил и раскрыл, - замечает Али Кули Мирза. - Вы сказали, что у вас две новости…
        - Совершенно верно. Как вы знаете, по договоренности в действующей армии присутствуют военные атташе иностранных держав.
        - К чему вы клоните, Сергей Красенович?
        - К тому, что через три дня ожидается визит сразу нескольких военных представителей в сопровождении группы иностранных журналистов. Они услышали, что при вашем полку создан особый экспериментальный эскадрон, и горят от нетерпения посмотреть на него, - огорошивает по-настоящему неприятным известием Николов.
        Вот уж кого тут точно сейчас не хватало, так это незваных гостей. Особенно из забугорья.
        - Уже известно, кто будет? - без особого восторга уточняет Али Кули Мирза.
        - Военных представителей будет двое: капитан Джадсон из армии Северо-Американских Соединенных Штатов и майор английской армии Хорн. Как я говорил, с ними прибудут журналисты, их трое, все представляют прессу Великобритании.
        - Ну и на кой леший они мне тут сдались?! - взрывается персидский принц. - Тем более, мы не глубоко в тылу, а на второй линии! Что, если японцы снова прорвут фронт - а мне за этих иностранцев, значит, отвечай?!
        - Отвечать придется в любом случае, - Николов тоже не испытывает большого восторга от визита чужеземцев.
        - А можно под каким-нибудь благовидным предлогом отказаться? - зондирую почву я.
        - Нельзя, - рушит мои надежды контрразведчик. - Получено высочайшее требование всячески помогать иностранным представителям, не препятствовать им и выполнять все их запросы.
        - Сергей Красенович, я не понимаю, кто сошел с ума, я или кто-то в высших кругах? С какой стати мы должны делиться военными секретами с представителями других держав, тем более с англичанами? - закипаю я. - Ладно б хоть наши союзники были, но британцы! Это ж они построили для японцев самый современный флот! Это они дают Японии деньги на продолжение войны.
        - Скажу больше - британские шпионы снабжают японский генштаб разведданными о нашей армии, добывают и публикуют сведения о потерях в войсках, рубежах нашей обороны, о поврежденных кораблях, дают японским крейсерам наводку на русские транспортные суда, - мрачно излагает Николов. - Думаете, мы в военной контр-разведке не знаем об этом?!
        - Тогда я решительно не понимаю, почему мы сами пускаем этих британских козлов в наш огород? - вспыхиваю я.
        Контрразведчик старается не смотреть в мою сторону. Он явно солидарен со мной, просто не может сказать об этом вслух. Ну, а корни этой по сути диверсии против нас лежат в банальном предательстве на верхах.
        - Я не уполномочен отчитываться перед вами, Николай Михайлович. Решение о визите иностранных представителей принято на очень высоком уровне. Ни вы, ни я не вправе что-то тут изменить. Долг офицера - выполнять приказы вышестоящего начальства. Не забывайте об этом! - последнюю фразу он практически выдавливает из себя, прекрасно осознавая, что не прав.
        - Спасибо, что напомнили про мой долг, - киваю я. - Говорите, надо встретить уважаемых гостей по высшему классу, все показывать и рассказывать?
        - Вы все правильно понимаете, - подтверждает Николов.
        - Приказ будет выполнен.
        Николов окидывает меня подозрительным взглядом, ему не верится, что я вот так легко сдался.
        Что ж, я уже примерно знаю, что именно буду показывать зарубежным посетителям. Они у меня насмотрятся - это я гарантирую! Увезут с собой целые чемоданы впечатлений.
        Допив чай, под предлогом, что мне нужна подготовка к встрече, откланиваюсь.
        Николов выходит меня провожать.
        - Николай Михайлович, должен вас попросить вести себя с максимальной осторожностью, - вдруг говорит он.
        - Это вы про иностранных атташе? Не переживайте, все будет в полном порядке.
        - Нет, это касается других вещей. Через жандармское управление до нас дошли сведения, что вы в кругу подчиненных несколько раз высказывали крамольные мысли. До хулы и критики в адрес его императорского величества, слава богу, не дошло, но некоторые ваши выражения могут быть трактованы не в вашу пользу. Я пока притормозил все расследования, жандармы стараются не соваться в наши армейские дела, но, Николай Михайлович, если вы действительно придерживаетесь социалистических взглядов, пожалуйста, помните: если зайдет слишком далеко, никакие заслуги на поле боя вас уже не спасут. Надеюсь, вам не хочется оказаться в ссылке в Сибири или, в крайнем случае, в Вологде?
        Так-так, подполковник дает понять, что в моем кругу таки завелся стукачок, работающий на жандармов, иначе откуда бы им знать про мои мысли или высказывания. Интересно, кто он?
        Неужели Канкрин? Хотя я могу ошибаться и возводить напраслину на невинного человека.
        Ладно, стукачка вычислим и выведем на чистую воду, благо способы есть. Но это потом, сейчас есть дела поважнее.
        Делаю морду кирпичом, хотя вряд ли опытного контрразведчика можно провести этим детским способом.
        - Понял вас, Сергей Красенович. Обещаю, что впредь буду осторожнее в разговорах. А что касается моих взглядов: сейчас война, мне не до политики. И да - я испытываю симпатии к простым русским людям, к моим солдатам, но я никогда не был социалистом.
        - Охотно верю вам, штабс-ротмистр! И не забывайте о приказе всячески способствовать иностранным визитерам!
        - О да, этого я точно не забуду! - заявляю я и тут же спохватываюсь: - Да, кстати, иностранцы сами до нашего расположения доберутся?
        - Расстояние вроде невелико, но мало ли… Можно и заплутать. На всякий случай пришлите за ними проводника. Пусть покажет дорогу.
        - Так и сделаю.
        Я уже точно знаю, кто встретит и проводит эту шпионскую шоблу. Не сомневаюсь, поездка им запомнится на всю жизнь, благо у меня под рукой имеется первоклассный специалист как раз для такого поручения.
        Ну, нагличане, ну, гады! Держитесь! Отольются вам слезы русских матерей!
        - Николай Михалыч, - вздрагивает Николов. - Вы что-то задумали?
        - Я?! - искренне удивляюсь я. - Бог с вами, Сергей Красенович! Все будет оформлено в лучшем виде. Не извольте переживать!
        - Ну-ну, - недоверчиво хмыкает он.
        Прощаюсь с ним, сажусь на коня и растворяюсь в сумраке наступившего вечера.
        Сегодня мне предстоит провести еще один военсовет. До приезда иностранцев осталось совсем немного времени, будем готовиться к встрече стахановскими темпами, благо наметки плана у меня уже появились. Может, парни еще чем-то его дополнят.
        Глава 17
        Два события накладываются друг на друга: наши с Маннергеймом и Буденным доклады в офицерском собрании полка и прибытие британцев. А вот этого допускать нельзя ни в коем случае. Они наверняка, по своей шпионской дотошности, попрутся слушать эти доклады, и вовсе ни к чему, чтобы они слышали те мысли, которые я намерен озвучить для своих господ офицеров.
        И вообще, меньше знают - крепче спят.
        - Кузьма! Горощеню ко мне. И господина вольноопределяющегося Канкрина.
        - Уже бегу, вашбродь!
        Верный ординарец-барабашка исчезает. Прокручиваю в голове последние детали коварного плана.
        В дверь стучат.
        - Вольноопределяющийся рядовой Канкрин по вашему приказанию прибыл! - Канкрин козыряет с оттяжкой, вот пижон!
        - Рядовой Горощеня по вашему приказу прибыл, вашбродь. - Лихо одноглазое стремительно совершенствуется в русском языке, мягкий белорусский говор еще сильно заметен, но, собственно, мовы в его речи почти не осталось.
        Оба раскрасневшиеся, форма хоть и аккуратно оправленная, хранит следы пыли и травяного сока.
        - Откуда такие красивые?
        - С полосы препятствий, господин штабс-ротмистр, - докладывает Канкрин.
        - Кирилл Иванович, Лявон, к нам в эскадрон должны прибыть иностранные наблюдатели: британский майор мистер Хорн и американский капитан мистер Джадсон. А с ними целая свора англопишущих журналистов.
        - Мы в курсе, господин штабс-ротмистр, - на лице Канкрина недоумение, - батальон готовится к приему шпионской братии. Батюшка говорил, что любой британец работает на разведку. И не за деньги, а из любви к чистому искусству.
        - Отлично сказано, Кирилл Иванович. Ваш батюшка хорошо разбирается в жизни.
        - Да, Николай Михалыч, в этом ему не откажешь.
        Добрые слова в адрес родителя ему приятны.
        - Тогда слушайте боевой приказ. Ваша задача, граф, с Горощеней встретить сегодня дорогих гостей на железнодорожной станции в Мукдене и сделать так, чтобы в расположение батальона они прибыли не раньше завтрашнего утра.
        - Помилуйте, Николай Михалыч, от Ляоляна до нашей позиции часа три от силы… - удивляется Канкрин.
        - А никто и не говорил, что будет легко. Нельзя допустить, чтобы сегодня эта братия оказалась на наших докладах в офицерском собрании.
        Канкрин реально озадачен. Я буквально слышу, как скрипят шестеренки мыслительных процессов в его графской черепушке.
        - Кирилл Иваныч, вы же отправляетесь не один, а в компании лиха одноглазого. Покумекайте с Лявоном, как лучше обстряпать дело. Лучше него окольными путями никто водить не умеет. Даже леший.
        Горощеня плотоядно улыбается, облизывая длинные крепкие зубы языком.
        - Лявон! - наставительно смотрю на лихо. - Без баловства только! Ни один волос не должен упасть с головы господ шпионов.
        Горошеня вздыхает.
        - Но и просто так дорога до эскадрона не должна им даться! - подмигиваю я.
        Лихо облегченно переводит дух.
        - Дозвольте вопрос, командир? Почему вы посылаете меня? - не выдерживает вольноопределяющийся.
        - Британцы кичатся собственными титулами и древностью рода. Кому как не вам, граф?
        Канкрин бросает взгляд на Горощеню. В трех глазах на двоих пляшут лихие огоньки.
        - Разрешите выполнять?
        - Ступайте.
        Оба уходят, а я вызываю к себе Буденного и вместе с ним в очередной раз прогоняю текст доклада.
        Гляжу из-за кулис на зрительный зал нашего полкового офицерского собрания. Зал полон и ждет. Не знаю уж, с замиранием сердца или как…
        Ага, ну полковой командир и командиры эскадронов, это понятно, без них никуда. Вижу Николова рядом с Ванновским. Не слишком знакомые лица из бригады.
        Кстати, комбриг тоже пожаловал. По левую руку от Ванновского - генерал-майор Степанов, наш главный воинский начальник в данном случае. Рядом с ними Гиляровский.
        Журналист держит наготове карандаш и блокнот, готовый записывать.
        В другом конце зала Власьев со своими мореманами. Никак им не вернуться в Порт-Артур. Японцы ужесточили блокаду осаждаемой крепости, теперь даже контрабандными тропками, как прорвался Власьев, не пробиться. А снять осаду у Куропаткина очко играет - один раз попытался, но вяло, и тут же отвел войска, едва почувствовав угрозу флангового обхода со стороны противника.
        Неожиданно вижу Скоропадского с парой смутно знакомых офицеров «уссурийцев». Специально приехал нас послушать?
        - Ну что, Семен, готов?
        - Готов-то готов, вашбродь… Токмо все одно боязно. В зале одни их благородия, с училищами, а то и с академиями…
        - Не боги горшки обжигают. Кончится война - тебе прямой путь в офицеры.
        - Думаете, вашбродь?
        - Уверен. Усы только еще больше нарасти.
        Буденный смеется.
        - Как у нас говорят: красивый служит в кавалерии, умный - в артиллерии, пьяница - во флоте, а дурак - в пехоте.
        Буденный еле сдерживается, чтобы не заржать.
        - А мы, выходит, красивые?!
        - А то? Вон, гляди, какой тролль-красавец у нас на разогреве.
        Киваю на Маннергейма, деловито развешивающего перед залом вычерченные старательно схемы на специальных стойках.
        - На чем у нас барон, вашбродь?
        - На разогреве - готовит публику к главному блюду - к тебе, Семен, - отбрехался от Буденного, но опять чуть не спалился со словечком из родного мира.
        Барон откашливается в кулак, намекая залу, что готов начать рассказ.
        - Если бы штабс-ротмистра Гордеева не было, его бы следовало придумать, - начинает он.
        Маннергейм с жаром и драматическими подробностями описывает наши приключения за линией фронта. Отдает должное выучке личного состава, лихости и рисковости командира - меня то есть.
        В зале внимательная тишина сменяется то скептическим покашливанием, то сочувственными и восторженными охами, в основном с мест, занятых младшими офицерами и вольноопределяющимися.
        Рассказ о предательстве Вержбицкого и таинственном исчезновении его тела вызывает в зале возмущенные шепотки. Да, барону бы в какой-нибудь стендап - несомненный талант рассказчика. Умеет увлечь и зажечь аудиторию.
        - Увы, сам по себе Николай Михайлович, которого я смею числить в своих друзьях, войну не выиграет.
        - Это еще почему? - раздается из глубины зала звонкий голос какого-то поручика из новоприбывших с пополнением.
        - Потому что эскадронами, даже особого назначения, войны не выигрываются. Тут надобно, чтобы вся армия, ну или, на худой конец, большая ее часть обладала бы такими же боевыми способностями, как подразделение господина штабс-ротмистра. Такие подразделения нужны в каждом полку.
        Маннергейм заканчивает выступление под одобрительные аплодисменты. Ну что ж, мой - черед.
        Представляюсь с поклоном, чувствую на себе заинтересованные взгляды. Молодец тролль: подготовил аудиторию в лучшем виде.
        Начинаю изложение сухо. Понятие «сил специального назначения», цели и задачи, которые они выполняют во фронтовых условиях. Близкая разведка, глубокая разведка, агентурная разведка близкого прицела, диверсионная деятельность в отношении войск и складов противника, а также линий снабжения и переброски войск, незаметность, бесшумность, скрытность, обеспеченность длительным автономным запасом боеприпасов и продовольствия для длительных действий во вражеских тылах. Необходимое оснащение: маскировка, бесшумное оружие, приборы ночного видения, оперативная связь с командованием, чтобы добытые сведения не успевали устареть, средства мобильного передвижения.
        Рисую перспективы в этом направлении здешнего хай-тека: проводной телефонии и радио-связи. И если первая уже более или менее развита, и вопрос лишь в создании полевой модели телефонного аппарата и оснащении им войсковых частей до батальона или эскадрона включительно, то с мобильной радиосвязью дела здесь пока обстоят просто швах.
        Но стоит использовать опыт артиллеристов, использующих для корректировки огня братьев домовых, поддерживающих между собой телепатическую связь. Жаль только, домовые братья - редкое явление.
        Мой ординарец Кузьма, когда я его расспрашивал, смог из полусотни знакомых домовых припомнить только четверых братьев.
        Управление подчиненными в бою - отдельная тема. Здесь и сейчас в ходу использование офицерами и унтерами свистков. Вполне рабочая схема, но в условиях разведывательно-диверсионной деятельности лучше подходит что-нибудь менее заметное: условленные птичьи крики в соответствии с разработанным специально для каждого случая кодом, цветные дымы или сигнальные ракеты.
        Особое внимание уделяю штурмовым группам: в принципе, стоит выделять их в отдельные самостоятельные подразделения от разведки - задачи все-таки у них другие. Да и самих разведчиков не стоит так уж упорно использовать в качестве обычной пехоты. Все-таки затачиваю я их под другое. А универсальных солдат в жизни не существует.
        Касаюсь краем и мобильных средств армейского передвижения. Подробно разбираю недостатки здешних автомобилей: слабая проходимость, невысокая скорость, да и бензин здесь пока относительная редкость. Так что пока бензин не стал «кровью войны», в деле мобильности стоит уповать на армейскую лошадку. Темы тачанок касаюсь краем - впереди у слушателей Буденный со своим докладом.
        - Господин штабс-капитан, - выкрикивает кто-то с места, вроде по голосу командир первого эскадрона Дараган. - Вы все о технике и приемчиках толкуете, а как же храбрость и отвага русского солдата, его готовность положить жизнь свою за царя и Отечество?
        - Спасибо за вопрос, - киваю Дарагану. - Каждый воин должен быть готов умереть за Родину и государя. Но на войне умереть не сложно. А вот победить, причинив противнику максимальный ущерб, этому подчиненного надо учить и самому учиться. Война требует ежедневной учебы не только от бойца, но и от старших офицеров, военная наука сегодня не стоит на месте. Вы же все, господа, могли заметить, что пулеметный и артиллерийский огонь привели к тому, что время лобовых штыковых атак уходит в прошлое. Обходы, фланговые удары, охваты, скорость маневрирования войск - вот сегодня залог победы и сохранности самого ценного нашего ресурса - людей, взявших в руки оружие для защиты своей страны и ее интересов.
        В зале оживленный шум и перешептывания. Походу, я опять рву им шаблон. Ну, так не останавливаться на достигнутом - рвать дальше.
        Поднимаю руку, призывая к тишине.
        - Господа офицеры, шагистика и строевая подготовка нужны на парадах после победы. В окопах нужна совсем другая воинская сноровка. Поймите, времена Фридриха Великого, считавшего, что «солдат должен бояться палки унтер-офицера больше, чем пули противника», давно прошли. Сегодня удержать солдата только силой на фронте невозможно. Он также должен понимать, за что и, главное, во имя чего он воюет здесь и сейчас.
        - Гордеев, да вы же социалист! - кричит чей-то голос из центра зала.
        Да что ж такое? Впору брать себе за позывной, или как сказал бы криминальный элемент - «за погоняло».
        - Господа офицеры! - Командир бригады встает во весь свой немаленький рост. - Уважайте докладчика. Штабс-ротмистр делом доказал свою верность присяге.
        Ну, спасибо генерал-майору за поддержку. Вот уж от кого не ожидал.
        Бухтение в зале стихает. Действительно, пора закругляться и выпускать на сцену Буденного.
        - Я не социалист и не ищу дешевой популярности перед подчиненными. Но современная война ставит перед рядовым бойцом такие задачи, которые может решить только грамотный, с широким кругозором, инициативный человек. Сегодня он рядовой, завтра унтер-офицер, а там, глядишь, пополнение для нашей офицерской касты. Может, и в генералы выбьется.
        В зале недоверчивый, но в целом благожелательный смешок.
        - Рядовой казак Семен Буденный, один из создателей пулеметной тачанки. Герой нашего рейда по тылам противника. Уверен, что многие из здесь присутствующих еще увидят его боевым генералом.
        Подтянутый молодцеватый Семен, смущенно подкручивая усы, выходит на сцену.
        Мы с Маннергеймом помогаем ему развесить на стойках нужные схемы и рисунки.
        Тролль, подавая пример, ободряюще хлопает в ладоши. Ну, уж если барону и личному знакомцу императора не зазорно поаплодировать простому драгуну… Зал доброжелательно хлопает.
        - Гхм… Как боевой корабль - лишь средство доставить артиллерию в нужную точку мирового океана, так и конно-пулеметная, конно-минометная или конно-ракетная тачанка: мобильная огневая точка (МОТ) - лишь способ доставить средство огневого поражения противника на лучшую для ведения боя позицию и менять эту позицию в соответствии с ходом боя, создавая огневое преимущество на конкретном тактическом направлении. Тачанка, собственно, рессорная бричка, armed to the teeth - вооруженная до зубов… - Семен разошелся и чешет, как по писаному, ну еще бы, мы с ним столько шлифовали формулировки, чтобы уесть сильно о себе мнящих господ офицеров.
        Наблюдаю за реакцией комбрига - от него, как самого старшего по званию и должности, многое зависит. Провалим доклад - дальше нашего отряда нововведения не уйдут. Значит, всё было зря.
        Буденный делает глоток воды и продолжает:
        - Упрежу вопросы, ваши благородия, на ходу вести с тачанки огонь возможно, но требует от пулеметчиков и возницы виртуозного владения пулеметом и собственно конной упряжкой. Чаще всего стрельба на ходу опасна для лошадей и самой тачаночной команды. Как говорят французы: a la guerre, comme a la guerre - на войне, как на войне.
        На лицах собравшихся улыбки. Меньше всего они ожидали услышать тут английскую или французскую речь от обычного солдата. Впрочем, кое-кто уже начинает догадываться, что наш Семен Михайлович ой как непрост.
        - Самое нижнее звено для МОТ - взвод, состоящий из четырех мобильных огневых точек на конном ходу. Оптимальный штат для него - не менее двадцати шести человек и тридцати лошадей. При использовании МОТ для рейдов в тылы противника тачанки можно использовать дополнительно для перевозки боеприпасов, пехоты или раненых. Создание при каждом полку тачаночного эскадрона или батальона позволит использовать мобильную огневую мощь для отражения вражеской атаки или прорыва вражеской линии обороны, а также мощной огневой поддержки действий собственно полковых подразделений. Полк из тачанок с поставленными на них пулеметами, минометами и ракетными установками способен не хуже стационарных артиллерийских батарей обеспечить мощную артподготовку и прорвать оборону противника.
        Снова смотрю на зал. Слушают они будущего маршала, а пока рядового казака внимательно и с интересом.
        - Боевая пулеметная тачанка рассчитана на движение всеми аллюрами, как по хорошей дороге, так и по полю без дорог, а потому перегружать ее не следует, так как при движении большими аллюрами по плохой дороге всякая перегрузка сильно отражается на тяговом усилии лошадей, и последние, кроме быстрой утомляемости, могут получать наминки.
        Буденный говорит бойко, сыплет техническими терминами при описании устройства тачанки. Опять умело вставляет галлицизмы и англицизмы для придания своей речи особого шику перед нашими благородиями.
        - Армия из тачанок обладает неслыханной маневренной способностью. Рубить эту армию трудно, преследовать в пешем порядке - утомительно, выловить - немыслимо.
        Буденный залихватски подкручивает усы, щелкает каблуками, вытягиваясь во фрунт:
        - Рядовой Буденный доклад закончил.
        Большинство в зале хлопают. Разве что Дараган и его окружение демонстративно скрещивают руки на груди, перешептываются между собой.
        - Благодарим господ докладчиков за интересные сообщения, - подводит черту под официальной частью наш комполка. - Вопросы - в частном порядке. Прошу передавать докладчикам записки во избежание пререканий и излишнего шума в зале.
        Полчаса на ответы на вопросы. Что характерно, больше всего вопросов к Буденному - о практической стороне конструкций пулеметных тачанок.
        К концу этого своеобразного допроса-брифинга чувствую себя выжатым досуха лимоном. Думаю, что Маннергейм с Семеном ощущают себя примерно так же.
        - Всё, господа, всё! Пожалейте докладчиков, - басит командир бригады генерал-майор Степанов.
        Встает с места, подходит ко мне и с чувством пожимает руку.
        - Похвально, господин штабс-ротмистр. Эк вы бойко тут все расписали. Премного наслышан о вас.
        - Благодарю, ваше превосходительство, - улыбаюсь я.
        Кажется, получилось!
        - И что же, нам, старикам, тоже учиться новому? - подмигивает комбриг.
        - Какой же вы старик, ваше превосходительство, вы - мужчина в полном расцвете сил. А учиться никогда не поздно и никому не зазорно. Перефразируя солнце нашей поэзии, посмею заметить: «учению все возрасты покорны, его влиянье благотворно…»
        Степанов смеется, но тут же становится серьезным.
        - А где, кстати, отправленные к вам господа военные атташе с приданными им журналистами? Из Лаояна сообщили, что они прибыли на станцию.
        - Ваше превосходительство, на их встречу мною отправлены люди. Приказано доставить в целости и сохранности в расположение. Иных известий о них пока не имею.
        Степанов мрачнеет. Ловлю на себе внимательный взгляд Николова и делаю предельно верноподданное служебное лицо.
        - Потрудитесь узнать об их судьбе, и не медля доложить мне! - рявкает генерал.
        - Слушаюсь, ваше превосходительство.
        Интерлюдия 2
        Паровоз коротко свистнул, тормозя. Вагоны последний раз дернулись и остановились. Затренькал станционный колокол.
        Из пассажирского вагона первого класса высыпали на перрон пассажиры, в основном офицеры. Среди них - два господина в иностранной военной форме: основательно сбитый с короткими усиками британский майор и долговязый сухощавый капитан-американец.
        Оба, выйдя из вагона на перрон, закурили. Британец сигарету, американец сигариллу.
        - Ну-с, с прибытием, мистер Мэттью.
        - С прибытием, сэр Уильям.
        Вокруг них скучковалась троица гражданских в удобной, но щеголеватой дорожной одежде.
        Самый старший из этой группы штатских - мужчина лет сорока пяти, крупный, высокий, с роскошными холеными усами, в охотничьем костюме и шапочке-двухкозырке охотника на оленей, второй - помоложе, начинающий толстеть джентльмен лет около тридцати в высоких кожаных крагах и френче защитного цвета без погон и знаков различия. Его рыжеватую, начинающую редеть шевелюру венчала широкополая шляпа.
        Третий же, тоже тридцатилетний крепкий мужчина с сигаретой в зубах, в кепке с острым козырьком и внимательным взглядом прищуренных серых глаз, пиджачной паре с брюками, заправленными в видавшие виды сапоги, поправлял на плече внушительных размеров футляр фотоаппарата.
        - Сэр Уинст… простите, сэр Джон, конечно же, - поспешил поправиться самый старший, - и вы, мистер Лондон, не желаете пропустить по рюмочке бренди?
        Рыжеватый бросил на старшего товарища не слишком довольный оговоркой взгляд, но предложение поддержал.
        - Хороший бренди еще никогда не мешал в таком путешествии, как наше.
        - Поддержу вас, коллеги, - ответил третий в кепке.
        Старший выудил из внутреннего кармана костюма плоскую фляжку и три серебряных стаканчика на крохотный дринк, булькнул в стаканчики и протянул остальным.
        - Cheers[17 - Ваше здоровье! (англ.)].
        Троица опрокинула в себя малую толику алкоголя.
        Погода стояла прекрасная, и настроение у господ иностранных журналистов было под стать. Тем более порция бренди, выпитая на перроне, была отнюдь не первой в это во всех отношениях замечательное утро.
        Рыжеватый журналист меж тем внимательно осматривал камеру своего американского коллеги.
        - Японцы вернули вам фотоаппарат, Джек?
        - Если бы, Джон! Мой аппарат так и остался в Моджи, где эти идиоты меня арестовали как шпиона.
        - Вас же оправдали…
        - Оправдали, но технику так и не вернули. Не помогло даже вмешательство нашего посла в Токио. Пришлось покупать новый.
        Тем временем американский капитан и британский майор недовольно оглядывались по сторонам.
        - Однако где же наши встречающие?
        - Джентльмены, если вы майор Хорн и капитан Джадсон, то я за вами.
        Иностранные офицеры оглянулись на голос, прозвучавший на безупречном английском.
        - Вольноопределяющийся 52-го Нижегородского драгунского полка рядовой Кирилл Канкрин, прибыл встретить вас и проводить в расположение отдельного эскадрона специального назначения штабс-ротмистра Гордеева, согласно полученному приказу, - подтянутый молодой человек в аккуратной гимнастерке откозырял майору и капитану.
        За его плечом возвышался одноглазый великан, явно из какой-то славянской нечистой силы, облаченный также в форму рядового драгуна императорской армии.
        - У вас блестящий английский, - не удержался от комплимента майор Хорн.
        - Благодарю, сэр, - учтиво склонил голову Канкрин. - Моим педагогам из Александровского лицея было бы приятно это услышать.
        Он обратился к остальным:
        - Джентльмены, вы готовы выехать, или требуется покрепиться с дороги? До места не очень близко. А мой спутник пока занялся бы вашим багажом.
        Военные наблюдатели переглянулись, посмотрели на троицу журналистов.
        - Господа! Наши любезные хозяева предлагают перекусить перед дорогой, - обратился Хорн к спутникам. - Мистер Дойл?
        - За время поездки меня основательно рас-трясло, но от хорошего завтрака я еще никогда не отказывался, - ответил старший из журналистов.
        - Тогда прошу за мной, господа, - вольноопределяющийся гостеприимно указал на одну из дверей в здании вокзала с вывеской «Буфетъ». - Смею рекомендовать «Игнатьевскую столовую».
        Канкрин обернулся к одноглазому великану и обратился к нему по-русски:
        - Лявон, погрузи багаж и присоединяйся к нам за столом.
        - Да ну, ваша милость, я лепше[18 - Лучше (бел.).] сухпая пожую.
        - Какой сухпай? Даже не думай.
        Канкрин повел англичан и американцев в вокзал. А Горощеня занялся погрузкой их багажа на телегу.
        Войдя в буфет, иностранцы невольно поморщились.
        Посреди достаточно грязного зала возвышалась стойка с водкой и закусками, возле которой толпились офицеры всех рангов и примкнувшие к ним гражданские чиновники.
        В нос шибануло дешевым спиртом, суточными щами, запахом крепкого табака. А еще были слышны голоса не слишком трезвых посетителей, которые о чем-то спорили и пытались друг другу что-то доказать, едва не хватаясь за грудки.
        - Oh, damn![19 - О, черт! (англ.)] - не сдержался рыжеватый.
        - Я будто снова попал на Аляску времен «золотой лихорадки», - усмехнулся Джек Лондон и расчехлил свой фотоаппарат, чтобы сделать пару-тройку колоритных снимков.
        - Нам сюда, джентльмены, - Канкрин указал на неприметную дверь в глубине буфета без всяких вывесок. - Неужели вы решили, что я заставлю вас столоваться в таком вертепе?
        За неприметной дверью все выглядело на разительном контрасте с только что оставленным буфетом.
        Чисто выскобленные полы, деревянные столы, накрытые белоснежными скатертями, свежий воздух. За перегородкой гудела чугунная плита, возле которой колдовали двое: молодой парень в белом переднике поверх солдатской формы и обаятельный мужественный шатен с усиками и аккуратным пробором в волосах, также в белом переднике поверх офицерского мундира с погонами штабс-ротмистра.
        Хорн с Джадсоном узнали офицера-повара. И крайне удивились.
        - Господин граф, вы ли это? У плиты и сами… э-э… kashevarite? - Хорн вскинул бровь вверх.
        - А что тут такого? Россия удивительная страна: медведи с балалайкой разгуливают по улицам, один граф готовит в офицерской столовой, другой служит вам проводником, - штабс-ротмистр, которого назвали графом, кивнул в сторону Канкрина.
        - Этот рядовой - граф, господин Игнатьев? - снова поразился Хорн.
        - Да, и я прекрасно знаком с его отцом. Его прадед был не только боевым генералом в войне двенадцатого года, но и министром финансов при Николае Первом.
        - Вау, - только и смог выдавить из себя американец, тогда, как его английский коллега остался стоять с открытым ртом.
        - Что ж вы замерли, джентльмены? - удивился Игнатьев[20 - Граф Алексей Алексеевич Игнатьев, на тот момент штабс-ротмистр, помощник старшего адъютанта управления генерал-квартирмейстера Маньчжурской армии.]. - Как у нас говорят: solovjya basnjyami ne kormjyat. Располагайтесь.
        Игнатьев повернулся к Канкрину и окликнул его:
        - Господин вольноопределяющийся, помогите накрыть на стол.
        Канкрин подошел к Игнатьеву, как к старому знакомому, пожал руку. Оба тут же перешли на родной русский.
        - Рад вас видеть, Алексей Алексеевич.
        - Взаимно, друг мой. Станете писать отцу, передавайте от меня привет.
        - Обязательно! Он будет рад.
        Оба графа споро накрывали на стол: тарелки, приборы, судки со специями, но при этом успевали поддерживать вполне светскую беседу.
        - А все же, Алексей Алексеич, поделитесь, это такая специальная форма работы с иностранными военными наблюдателями - кормить их на убой?
        Игнатьев рассмеялся:
        - Просто надоели постоянно кислые физиономии от обслуживания в станционном буфете и проблемы с несварением заграничных желудков. Вот и решил взять дело в свои руки. Подобрал у вокзала брошенную чугунную плиту, собрал на паях компанию из нескольких генштабистов и сам встал к плите после окончания рабочего дня.
        - Справляетесь? Не очень графское дело…
        - Отчего же? Кухонному мастерству я обучался, почитай, с детских лет.
        - Ах да… ваш домашний повар - это же была живая легенда Петербурга.
        - Александр Иваныч был учеником знаменитого в свое время на весь Петербург повара-китайца Чоу Вань Мэя. Он мне не раз говорил, что у меня с рождения кулинарный дар. Я частенько забегал ребенком к нему на кухню, вот и выучился.
        - Как же вы все успеваете? - Канкрина просто распирало любопытство.
        - Так я ж не один. Мне помогает Антошка, - Игнатьев кивнул на суетящегося у плиты рядового в переднике. - Представляете, наш бывший домашний поваренок оказался здесь рядовым в 35-й дивизии. Я добился его откомандирования в мое распоряжение, и дела пошли в гору.
        - Вы, Алексей Алексеич, прямо как мой комэск.
        - Гордеев? Доводилось слышать про его подвиги. Необычный человек.
        - Это вы верно подметили.
        - Вы же иностранцев к нему сопровождаете? - Игнатьев понизил голос.
        Канкрин утвердительно кивнул.
        - Учтите, гости непростые.
        - Господа Хорн и Джадсон?
        - Эти само собой, но их спутники журналисты гораздо интереснее.
        Канкрин глянул на оживленно беседующую по-английски штатскую троицу.
        - Журналисты как журналисты.
        - Не скажите, граф. Тот, что постарше - сэр Артур Конан Дойл. Представляет здесь «The Times».
        Глаза Канкрина загорелись:
        - Как? Тот самый автор Шерлока Холмса?
        Игнатьев кивнул:
        - Рыжеватый только значится по документам как Джон Джером. На само деле это Уинстон Черчилль, восьмой герцог Мальборо, член Палаты общин, писатель, журналист и герой недавней войны с бурами.
        - А почему не под своим именем?
        - Джером - фамилия его матери, американки. Сэр Уинстон, видимо, не хочет привлекать к себе большого внимания. Он представляет здесь «The Morning Post».
        - Интересная парочка, - покачал головой Канкрин.
        - Третий - не хуже. Американский писатель Джек Лондон. Его ангажировал газетный трест Херста.
        Канкрин с трудом сдержался, чтобы не присвистнуть. Ну и компанию ему предстоит доставить в их отдельный эскадрон специального назначения. Командир как в воду глядел, когда ставил ему и Горощене задачу.
        Трое британцев и двое американцев застучали ложками в тарелках.
        В «игнатьевскую столовку» зашел Горощеня. Присел рядом с Канкриным, который уже наворачивал куриный супчик.
        Хозяин столовой глянул на него, хмыкнул и поставил перед великаном тарелку с двойной порцией. А затем наклонился и прошептал почти в ухо:
        - Ты, братец, только до смерти их не заводи, а то мне за них отвечать еще. Да и люди они не самые распоследние.
        - Нешто я не понимаю, вашбродь, - тихо прогудел в ответ лихо, - да и от командира приказа не было.
        После обильного, а главное - вкусного завтрака, сытые и довольные иностранные наблюдатели и журналисты рассаживались по повозкам.
        Ярко светило августовское солнышко. Вокруг кипела жизнь прифронтового Ляояна.
        Небольшой караван из трех повозок тронулся в свою «одиссею».
        Город остался позади.
        Мистер Джером, он же сэр Уинстон Черчилль, развернул на коленях карту и ткнул карандашом в Ляоян, прочертив небольшой отрезок до вычерченной разноцветными карандашами линии фронта.
        - Судя по карте, тащиться нам с полтора десятка миль. Полтора-два часа - и мы на месте.
        Дорога тянулась, извивалась меж полей. На солнце начали накатывать тучки. Потянуло холодком.
        Странная дремота навалилась на иностранцев. Веки словно налились свинцом, а на глазные яблоки будто насыпали песка. Неудержимо тянуло закрыть глаза, чтобы хоть как-то облегчить свое состояние.
        Не тянуло в сон только одноглазого великана, ехавшего на телеге с багажом иностранцев, вольноопределяющегося Канкрина да китайцев-возничих.
        Поля заволокло туманом. Белесые слои ползли со всех сторон, укутывая дорогу в плотную вату, в которой тонул свет, тонули звуки.
        «Как в молоке едем», - подумал граф-рядовой и оглянулся на своего товарища.
        Лихо перехватил взгляд боевого товарища и подмигнул своим единственным глазом.
        Канкрин взглянул на карманные часы. Они ехали уже час, и при обычных раскладах должны были подъезжать к расположению.
        Неожиданно переднее колесо второй повозки, перевозившей журналистов, издало хруст и отвалилось от оси. Повозка опасно накренилась.
        Джек Лондон еле успел соскочить на землю, чтобы не упасть, и подхватил накренившуюся повозку, не давая ей опрокинуться.
        Конан Дойл и Черчилль сбросили с себя тенета сна и тоже поспешили покинуть ставшее опасным средство своего передвижения.
        Передней повозке с Хорном, Джадсоном и Канкриным и телеге с пожитками путешественников, где ехал Горощеня, тоже пришлось остановиться.
        Китайские возницы сгрудились вокруг пострадавшего колеса, что-то стрекотали на своем, бурно жестикулируя.
        - О чем они толкуют, граф? - обратился по-английски майор Хорн к Канкрину.
        Вольноопределяющийся пожал плечами.
        - Я не знаю китайского, сэр. Полагаю, обсуждают перспективы ремонта.
        - А можно все-таки как-то их расспросить? Для нас это важно…
        - Попытаюсь что-то сделать.
        Канкрин подошел к трем китайцам и вступил с ними в бурную дискуссию, состоявшую в основном из красноречивых жестов и повторений по нескольку раз одних и тех же русских фраз, воздеваний рук к хмурому небу, отрицательных качаний раскосыми лицами и цоканьем языками.
        С неба начал накрапывать мелкий дождик, будто не август на дворе, а, прости господи, конец сентября.
        Военные наблюдатели и журналисты ежились, кутаясь в одежду от слишком уж свежего ветерка. Один только Джек Лондон, похоже, получал от происходящего какое-то удовольствие - крутился вокруг китайцев, то и дело делая фотографические снимки.
        - Говорят, треснула ось - нужно менять. А колесо слетело - вывалилась чека, - пояснил Канкрин, вернувшись к путешественникам.
        - Сколько займет ремонт?
        - Вставить чеку недолго. А вот заменить ось… Нужна подходящая жердина.
        - Можно укрепить ось веревками. Передайте им, мы готовы заплатить за скорейший ремонт, - Хорн достал несколько серебряных гонконгских долларов и протянул пару монет графу.
        - Воля ваша, джентльмены.
        Канкрин вернулся к китайцам, снова пошла разноязыкая дискуссия с бурной жестикуляцией. Наконец, китайцы закивали мелко, сгрудились вокруг повозки, завозились.
        На ремонт ушло около четверти часа. Наконец все три повозки со своими пассажирами и возницами вновь тронулись в путь.
        Дождь уже не просто накрапывал, а вовсю моросил. Дорога покрылась лужами. А густой туман и не думал рассеиваться. К тому же поднялся порывистый ветер, кидая целыми горстями капли дождя в лица путешественников. А они все ехали и ехали.
        Туман немного поредел. Неожиданно оказалось, что дорога углубилась в странный лес. Кривые, словно больные деревья, все в лохматых бородах почти черного мха.
        Сгустки тумана клубились, извивались, скручиваясь в подобия призрачных фигур. Дождь превратился в мокрый снег.
        Джадсон удивленно смотрел на мохнатые снежинки, унизавшие рукав его мундира.
        - Что это, господа? Снег в августе?!
        - Куда нас занесло, - возмущенно обратился Хорн к Канкрину. - Мы едем уже третий час. Что это за место?
        - Джентльмены, сбавьте обороты, - граф выглядел растерянным и недоумевающим. - Я сам понимаю происходящее не более вашего.
        - Мы не могли свернуть не туда? Может, заплутали наши возницы? - подал голос Конан Дойл.
        - Я старался следить за дорогой, - вступился за китайцев Джек Лондон. - Мы никуда не сворачивали.
        - А вы можете объяснить вот это все? - Черчилль ткнул рукой в странный лес, тянущийся сразу за обочинами дороги. - По карте никакого леса быть не должно. Одни поля.
        Джек Лондон помотал головой.
        - Карты могут врать…
        В лесу что-то утробно завыло. Кривые ветви уродливых деревьев смыкались над дорогой непроницаемым сводом. Джентльмены обнажили револьверы. И только Лондон оставался спокойным, время от времени делая снимки своим фотоаппаратом.
        - Не думаю, что наши револьверы помогут против обитателей этого леса, - заметил он.
        - Почему?
        - Они помогут от людей или зверей, но этот лес не пахнет ни человеком, ни зверем… Он пахнет мокрым тленом и депрессией.
        - Демоны? - Хорна передернуло.
        Он повернулся к Канкрину:
        - Граф, мы можем ехать быстрее?
        - Вряд ли. Потеряем повозку с треснувшей осью. Хотите продолжить путь пешком?
        - Ну уж нет…
        Темнело. Мокрый снег сменился снежной крупой, которая сухо стучала по промокшей одежде путников. Снова навалилась густая и вязкая депрессивная дрема.
        Глаза Черчилля закрылись.
        Скрип колес повозки вдруг превратился в стук вагонных колес на железнодорожных стыках.
        Тряско покачивался на изгибах железнодорожного пути вагон блиндированного поезда, на котором корреспондент «Морнинг пост» Уинстон Леонард Спенсер Черчилль отправился на рекогносцировку с отрядом своего знакомца еще по Малаканду капитана Холдейна.
        Гулко забухали бурские пушки. Разрывы снарядов ложились все ближе к железнодорожным путям.
        Поезд резко со скрежетом тормозов затормозил, так что Черчилля весьма болезненно приложило плечом о какую-то торчащую внутри вагона железяку. Поезд дернулся назад и дал задний ход. Но набрать его толком так и не успел. Дикий грохот, скрежет железа, треск досок и поезд остановился.
        - Что там, черт вас дери! - рявкнул Холланд. - Немедленно доложите! Хотите, чтобы буры превратили нас в гоголь-моголь?
        Кто-то из солдат рванул вдоль состава выяснять, в чем проблема. Вражеские пули свистели вокруг смельчака, высекали сноп искр и камни из придорожных валунов. Петляя, словно заяц, англичанин добрался до паровоза в конце остановившегося состава. И тут же рванул обратно. Буры - стрелки меткие. Но фортуна была на стороне англичанина.
        - Сэр! Проклятые буры завалили путь булыжниками. Паровозу не пройти.
        - Это все неприятности?
        - Нет, сэр! Ремонтная платформа и два броневагона сошли с рельсов.
        Холланд грязно выругался.
        - Мы можем вести артиллерийский огонь? - поинтересовался Черчилль, хладнокровно раскуривая сигару, пока пули бурских дальнобоек стучали о камни и железные листы, которыми были обшиты вагоны и платформы импровизированного бронепоезда.
        - Черта с два, Уинни. Наше единственное орудие разбито прямым попаданием бурского снаряда. Мы в ловушке!
        - Чарли, дай мне людей, мы расчистим завал.
        - Давай, дружище. Мы вас прикроем.
        Со стороны сэр Уинстон являл собой пример беспримерно британской отваги. Он, почти не сгибаясь под огнем противника (пулям и осколкам снарядов не кланялся), таскал с выделенными в его распоряжение солдатами валуны, расчищая путь. Орал похабные куплеты студентов Хэрроу.
        На самом деле им овладело тупое равнодушие от тяжелой физической работы. Песней он просто заглушал страх смерти. И единственным его желанием было, чтобы все быстрее кончилось.
        Британцам не повезло. Едва укоротившийся после потерь от вражеского огня состав попытался тронуться, как осколком вражеского снаряда перебило сцепку единственного уцелевшего вагона. А на паровоз все участники рекогносцировки бы просто не влезли.
        - Чарли, грузи на паровоз раненых и уходите.
        - А ты? А остальные?
        - Попробуем пробиться. Возможно, поодиночке удастся ускользнуть от бурских разъездов.
        Холдейн отправил раненых на паровозе, а сам остался с полусотней своих людей и Черчиллем. Они отстреливались, пока оставались патроны. Время от времени буры громкими криками предлагали британцам сдаться. Патроны у англичан кончились, буры пошли в атаку.
        Сэр Уинстон нырнул в канаву вдоль железнодорожного пути, заросшую густой травой, и пополз. Полз он довольно долго и наконец решился приподнять голову.
        Прямо в его лицо смотрела винтовка. Четко был виден потертый, потерявший воронение дульный срез, мушка и глаза человека в темной свободной одежде и широкополой фетровой шляпе. Перед Черчиллем стояла его смерть, смерть мрачная и угрюмая.
        Медленно сэр Уинстон поднял руки.
        - Сдаюсь! - выдавил из себя он, стараясь смотреть смерти прямо в глаза.
        И этих глаз он не сможет забыть уже никогда…
        - Сэр, сэр! Проснитесь! Мы прибыли.
        Черчилль с трудом разлепил веки. Прямо на него смотрели те самые глаза из его воспоминаний.
        - Штабс-ротмистр Гордеев, - сухо козырнул русский офицер с лицом из африканских воспоминаний Черчилля.
        Глава 18
        Интересно, чего этот рыжий английский журналист так и сверлит меня взглядом? Того и гляди дырку проглядит. А мне лишние дырки в организме ни к чему. Хватает тех, что по штату полагается.
        - Господа, если проголодались за время пути, наша скромная армейская столовая ждет вас. Разносолов ресторанных не обещаю, но накормим тем же, чем питаемся сами, - гостеприимно указываю высоким иностранным гостям в направлении эскадронной столовой.
        - Это было бы неплохо, сэр, - замечает американский капитан… э-э… кажется, Джадсон.
        - И еще было бы замечательно как-то согреться, - цедит чопорный британский майор. - Наша дорога в ваш эскадрон проходила в крайне странных местах.
        - Об этом позже, господин майор. Что предпочитаете: сперва согреться или поесть?
        Гости переглядываются и единогласно решают начать с чего-нибудь согревающего. Они еще не догадываются, какой их ожидает сюрприз. Думают, что я предложил им по бокальчику какого-нибудь грога.
        А вот хренушки! Даешь здоровые российские традиции!
        - Скоробут! - перехожу с английского на язык, которым я общаюсь с подчиненными и прочими соотечественниками.
        - Здесь, вашбродь! - Кузьма появляется из-за плеча неслышно, как и положено приличному домовому-ординарцу.
        - Проводи господ иностранцев в баньку, - и, повернувшись к господам иностранцам, вновь перехожу на английский: - Джентльмены, следуйте за моим ординарцем, он все организует в лучшем виде.
        Озябшая пятерка движется к эскадронной бане следом за Кузьмой. Жду, когда они скроются из глаз.
        - Где это вы их так потаскали, что они так промерзли?
        - Не знаю, господин штабс-ротмистр, - честно отвечает граф, - надо у Горощени спросить.
        - Лявон?
        - Вам, вашбродь, этого лучше не знать. Живы, и то хорошо, - многозначительно говорит он.
        И от его тона у меня самого бегают мурашки по коже.
        - Молодцы, - я доволен Канкриным и Лявоном, вместо часа они двигались от Ляояна почти сутки, за которые мы благополучно отчитались в офицерском собрании полка с Маннергеймом и Буденным, и вот уж этим иностранцам наши доклады слушать было совершенно ни к чему.
        - Интересно, почему один из них так и сверлил меня взглядом? - спрашиваю у Канкрина.
        - Который?
        - Такой рыжеватый англичанин.
        - Это который Джон Джером?
        Пожимаю плечами.
        - Кирилл Иваныч, я не видел списка журналистов. Знаю только про военных представителей.
        - Да вы что, господин штабс-ротмистр?! - Кажется, Канкрин откроет мне секрет на миллион - так блестят от предвкушения его глаза. - Эта троица гораздо интересней английского майора и американского капитана. Старший из них - Артур Конан Дойл, вы же читали приключения сыщика Шерлока Холмса? Второй, американец в кепке, Джек Лондон, я в восторге от его «The Call of the Wild»[21 - Канкрин имеет в виду повесть «Зов предков», на русский язык ее переведут еще только в 1905 году под названием «Дикая сила».], который он выпустил в прошлом году, и рассказов про золотоискателей на Аляске.
        Офигеть… сюрприз удался. Но оказалось - самое интересное впереди.
        - Но самое интересное - третий журналист - Джон Джером.
        Морщу лоб. Если это и известный в этом мире персонаж, то не для меня.
        - И?..
        - Это не настоящие его имя и фамилия.
        - Уже интереснее. Вы, граф, умеете заинтриговать старшего воинского начальника.
        Канкрин ухмыляется, этого эффекта он, похоже, и добивался.
        - Это сэр Уинстон Черчилль, восьмой герцог Мальборо, член Палаты общин, писатель, журналист и герой недавней войны с бурами.
        Вот это называется удивил. Ни старший лейтенант Леха Шейнин, ни штабс-ротмистр Гордеев и думать не могли, что их теперь уже общий жизненный путь пересечется с такими… для меня, Шейнина, персонажами из Википедии и биографий в собраниях сочинений, а для первообитателя этого тела, под чьим именем я тут живу уже который месяц, даже не знаю…
        Увлекался ли Гордеев литературой, читал ли рассказы про Смока и Малыша и Шерлока Холмса и доктора Ватсона?
        Я до сих пор почти ничего не знаю о себе здешнем.
        А еще мне не дает покоя взгляд мистера Черчилля. Он явно узнал Гордеева и смотрел на него-меня так, словно уже видел в этой жизни и очень близко.
        Еще одна загадка, разгадать которую у меня пока нет возможности.
        Надо бы плотно заняться собственной здешней биографией. Пока война, еще как-то сойдет быть человеком без прошлого, а когда она кончится, мы вернемся их Маньчжурии в Россию, и вокруг окажется масса людей, которые прекрасно знали штабс-ротмистра Гордеева Николая Михайловича…
        А что делать с Черчиллем? Как себя вести с ним?
        Решение пришло быстро, на интуиции. А почему бы и мне не попариться с гостями?!
        Эскадронная баня вместит и еще одного любителя поддать и не только парку. Заодно гляну, как там справляется Дядя Гиляй.
        Но сперва я метнулся к себе на квартиру, отыскал в загашнике у Скоробута приныченную бутылку домашнего кавказского коньяка, подаренную мне Шамхаловым. Бывший мой комэск презентовал по случаю создания нашего эскадрона особого назначения и производства меня в его командиры.
        «Король репортажа» справлялся на «ять» с плюсом. Уже в предбаннике, где я скидывал с себя форму, можно было различить гул голосов в парной. Говорили, разумеется, по-английски, и надо сказать, Гиляровский и на этом языке прекрасно поддерживал разговор.
        Замираю у двери. Подслушивать нехорошо, но я хочу понимать градус доверия и расслабона, который царит в парной.
        Гости, походу, отогрелись и размякли.
        - Я бы всех этих «vas-siyas» - к стенке, чтобы не крали у народа и армии, - басит Гиляровский по-английски.
        - Что есть такое «vas-siyas»? - интересуется кто-то из гостей, не различаю их пока по голосам.
        - Интенданты армейские, - Гиляровский подпускает английское ругательство, от которого и портовые докеры Саутгемптона покраснели бы, - знавал я одного штабс-капитана, который до войны ходил на бега исключительно пешком, в лучшем случае на конке за пятак, покупал фрукты на рынке в складчину с другими офицерами. Зато теперь разъезжает на лихачах, обедает в «Эрмитаже»[22 - В данном случае один из самых фешенебельных ресторанов Москвы до 1917 года, открытый знаменитым бельгийским поваром Люсьеном Оливье, которому Россия обязана одноименным салатом.], а его писарь, полуграмотный солдат, снимает дачу для любовницы под Москвой.
        - В чем же причина такой разительной перемены? - снова кто-то из наших гостей.
        - Война, чтоб ей пусто было! Штабс-капитан попал в какую-то комиссию и стал освобождать богатых людей от дальних путешествий на войну, а то и совсем от солдатской шинели. Менялся на глазах: стал сперва заходить к Елисееву, покупать вареную колбасу, яблоки… Потом икру… Мармелад и портвейн номер 137. В магазине Елисеева наблюдательные приказчики примечали, как полнели, добрели и росли их интендантские покупатели. На извозчиках подъезжать стали. Потом на лихачах, а потом и на своих экипажах… Жрут господа интендантские деликатесы заграничные, катаются по «эрмитажам» со своими «дульцинеями», а в армию идут протухлые плешивые полушубки, папахи со старой паклей вместо ваты в подкладке, гимнастерки на гнилых нитках, мука гнилая с червями…
        Эк старика припекло-то. Говорит явно выстраданное. Душа у Гиляровского слезами и кровью исходят за страну.
        - Ваши статьи не запрещает цензура, мистер Гиляровский?
        Гиляровский кряхтит:
        - Интенданты недовольны, а настоящие военные, как здешний командир, хвалят, мистер Конан Дойл.
        - Японцы уделяют пристальное внимание, как они это называют, «управляемому освещению войны».
        - Что вы имеет в виду, мистер Лондон?
        - Не дай бог в газетах появится что-то, что раскроет противнику их планы или состояние дел в армии и на фронте. Ваше командование эти опасения не разделяет.
        - И сильно просчитывается, - кто-то из англичан подает голос, - ваши газеты часто печатают такое, что японское командование считает важными сведениями. Я слышал, аналитику, собранную по русским газетам, передали телеграфом японскому военному атташе в Берлине, и уже через шесть дней эта информация была у японского командования здесь, в Маньчжурии.
        Интересно, кто это из англичан: Черчилль или майор Хорн?
        - Мистер Джером, вряд ли в этой «parnoy» стоит обсуждать вопросы войны и мира. Жар такой, как в аду.
        - Идите к дьяволу, Хорн! - О, да у Хорна с Черчиллем не все так безоблачно, какие контры обнаруживаются. - Я всегда готов учиться, но мне не всегда нравится, когда меня учат.
        - Вы не журналист, вы критикан, выскочка и грязный разоблачитель, сэр… Джон! - разговор перешел на повышенные тона.
        - Когда репортер прибывает на место боевых действий, сэр, естественно, он пытается найти хоть малейший признак того, что все идет не так, как обычно. Критика может быть неприятной, но она необходима. Она выполняет ту же функцию, что и боль в человеческом теле; она обращает внимание на развитие нездорового положения вещей. Если к ней вовремя прислушаться, можно предотвратить опасность; если ее подавить, может развиться фатальная чумка.
        Ну, не хватало, чтобы они поубивали тут друг друга. Это в мои планы не входит.
        - Запомните, Хорн, когда я нахожусь за границей, я всегда беру за правило никогда не критиковать и не нападать на правительство своей страны.
        - Ха! Вы наверстываете упущенное, когда возвращаетесь домой.
        Я, прикрытый лишь скромной простыней, распахнул дверь в парную, полную клубов пара.
        - Надеюсь, вы отогрелись, джентльмены, после ваших таинственных дорожных приключений?
        Даже сквозь сгущенный жаром пар было видно, как бледнеет Черчилль.
        Подмигиваю ему многозначительно.
        - Сэр Уинстон?
        Кажется, его сейчас хватит кондрашка.
        - Мистер Гордеев, вы ошибаетесь, - вступается за соотечественника майор Хорн. - Это Джон Джером.
        - Н-да? Неужели я мог обознаться? - Сарказм в моем голосе так и булькает невысмеянным смехом. - Никогда не жаловался на зрительную память, но возможно, правы тибетские шаманы, утверждающие, что у каждого из людей на Земле есть свой двойник.
        Я играю на грани фола, но меня не покидает ощущение, что Черчилль и Гордеев уже где-то встречались.
        Дорого бы я дал, чтобы узнать, где и при каких обстоятельствах. Но пока, похоже, я угодил в точку своими тонкими намеками на некие толстые обстоятельства. Надо дать ему успокоиться и расслабиться.
        - Мистер Лондон, случалось вам на Юконе отогреваться подобным образом?
        - Приходилось слышать о «sweat lodge»[23 - «Хижина пота» (англ.).] у индейцев. Мои друзья, бывавшие в Мексике, рассказывали, что нечто подобное есть и у потомков майя на Юкатане. Но индейцы там не моются и не греются.
        - И что же они там делают?
        - Общаются с духами.
        - У нас в бане с духами тоже можно пообщаться, - вмешивается в разговор Гиляровский, - обычно с самим банником. Если задержаться лишнего после полуночи.
        - Ну, с нашим банником можно пообщаться и в рамках службы. Есть у нас в эскадроне - унтер-офицер Бубнов.
        - Надеюсь, мы сможем с ним пообщаться в рамках программы нашего визита? - интересуется Джадсон.
        - Отчего нет? И с ним, и с другими бойцами, независимо от их человеческой или нечеловеческой природы. Но давайте, джентльмены, сворачивать наши помывочные процедуры, нас еще ждет обед.
        Красные и распаренные - на выход мы с Дядей Гиляем поработали веничками как следует - вываливаемся в предбанник.
        Здесь уже накрыт небольшой столик с чаем с добавлением хитрых и вкусных травок и по бутылке «Харбина» на нос.
        Уж не знаю, где Скоробут раздобыл этот дефицит для фронтовых условий - харбинское пиво из пивоварни пана Врублевского.
        - Я просто словно заново родился, - автор Шерлока Холмса с удовольствием потягивает янтарный напиток, сдувая с усов осевшую на них густую пену.
        - Баня все грехи смоет, - усмехается в ответ Гиляровский. - Так у нас в народе говорят.
        Снова ловлю на себе пристальный взор Черчилля, но стоит попытаться перехватить его взгляд, он тут же отводит глаза.
        Достаю бутылку шамхаловского коньяка.
        - Господа, предлагаю по рюмочке в качестве аперитива.
        Опрокинули по первой. Глаза у гостей заблестели, даже у сэра Уинстона, который старательно строит из себя Джона Джерома.
        Переходим в столовую, где все накрыто для обеда. Гости довольно потирают руками: стол от еды буквально ломится.
        Тост за тостом, чтобы между первой и второй - перерывчик небольшой.
        Нам с Гиляровским нужно привести гостей в соответствующий вид для лучшего восприятия обязательной программы.
        В дело идет местная гаолянова водка и все богатство русско-китайской кухни.
        Языки у гостей развязываются. Держатся только майор Хорн и Черчилль. Сэру Уинстону водка как-то не заходит, в отличие от коньяка.
        Закуриваем. Черчилль тянет в рот гаванскую сигару. Видит мой заинтересованный взгляд и после некоторого сомнения протягивает сигару.
        - Мистер Гордеев?
        - Благодарю.
        Принюхиваюсь. Говорят, в Гаване их скатывают на своих шоколадных бедрах работницы на фабриках. Спрашиваю об этом Черчилля. Он в ответ дипломатично хмыкает.
        - Не знаю, не слыхал такую версию, хотя… - он тоже внюхивается в сигару, - что-то от сокровенных женских ароматов в букете есть.
        - Вы сразу начинали с сигар?
        - Нет. Приохотился на Кубе, когда освещал бои повстанцев против испанской армии.
        - За победу русского оружия! - Гиляровский поднимает очередной тост.
        За это нельзя не выпить.
        Маотай огненным шаром проваливается в пищевод. Мягким толчком возвращается в голову, окружающий мир словно укутан в толстый войлок.
        Надо скорее закусить чем-то жирным и постараться удержать собственный организм под контролем.
        Пикантная острая красная свинина «хуншан жоу» - в здешнем будущем, возможно, она тоже станет одним из самых известных китайских блюд, как «любимая свинина председателя Мао», хотя сейчас будущему Великому Кормчему одиннадцать лет, он, по примеру своей матушки, ревностный буддист и постигает школьные премудрости, читая книги запоем.
        - Японская армия сильна, - майор Хорн особо тщательно артикулирует, выговаривая слова, - пока говорить о победе над ней рановато. Вот если бы русские войска стояли в двух дневных переходах от Токио…
        Джек Лондон согласно кивает:
        - У меня нет причин любить японцев после того, как они обошлись со мной, но их пехота выше всяческих похвал. Японцы сумели использовать все достижения Запада. Один японец сказал мне в Альдуне, где я впервые видел ваших пленных: «Вы не думали, что мы сможем победить белых, а мы их победили». Японцы преподали нам урок. Они не объявляли войну России. Они послали флот в Чемульпо, уничтожили много русских, а войну объявили потом. Такой прием убийц возведен ими в международный принцип. Он гласит: убей вначале побольше живой силы, а потом заяви, что будешь уничтожать еще больше.
        - Бросьте, Джек, - капитан Джадсон чуть более растягивает гласные, чем обычно, - мой прогноз благоприятен для наших сегодняшних хозяев. В июле я писал нашему послу, что русские действуют лучше, чем ожидалось, и через несколько недель у них больше не будет причин бояться японских войск.
        - Мне кажется, ситуация сейчас довольно патовая, - вставляет свои пять копеек (или пенсов) «литературный отец» Шерлока Холмса. - Формально инициатива пока у японцев: они наступают, тогда как русские отходят и обороняются. Порт-Артур в осаде. Полевые армии топчутся здесь, под Ляояном… Пока нет однозначной уверенности в победе той или иной стороны.
        - Джентльмены, позвольте заметить, думаю, нынешняя война станет последней в истории знакомого нам типа.
        - Поясните, мистер Джадсон?
        - Я видел одно сражение, в котором число убитых русских превысило число погибших на двенадцати величайших полях сражений нашей Гражданской войны. Будущие войны окажутся настолько дорогостоящими, что даже победители не смогут оправдать их ведение. Нужно быть готовым к войне, но стремиться к разоружению, потому что следующие войны будут нечеловечески ужасны.
        Знал бы этот американец, насколько он прав.
        Делаю придурковато-многозначительное лицо, подпуская в голос большую толику опьянения, чем на самом деле:
        - Господа, возможно, командующий Куропаткин просто ждет возможности дать противнику генеральное сражение и им одним покончить с дальнейшей войной. Хотя, кто я такой, чтобы судить о замыслах командования? Всего лишь скромный командир эскадрона.
        Из-под полуприкрытых век перехватываю внимательный взгляд Черчилля.
        - Я не стал бы прогнозировать действия России. Это загадка, завернутая в тайну и помещенная внутрь головоломки. Но, возможно, есть ключ. Этот ключ - русские национальные интересы.
        Э-э… то ли алкоголь сказался на мозгах сэра Уинстона, то ли он тоже мастер наводить тень на плетень и заводить раков за камни. Многосмысленно и никакой конкретики.
        - Кузь-ма!
        - Здесь, вашбродь!
        - Т-там у господ вольноперов где-то есть гитара. Скажи - командиру нужен музыкальный инструмент. Давай. Одна но-ога здесь, другая уже тоже здесь… - старательно изображаю большее опьянение, чем на самом деле.
        Пока ординарец бегает по моему поручению, мы успеваем опрокинуть в себя еще пару раз гаоляновку под жизнеутверждающие тосты.
        Джентльмены держатся из последних сил - слабоваты вы по части выпивки против русского человека. Гиляровский почти как стеклышко, только нос покраснел.
        А я? Я незаметно сачкую - делаю вид, что пью полную, на самом деле лишь пригубливаю - есть, знаете ли, способы во время пьянки отвести внимание собутыльников в сторону.
        О! Вот и Скоробут с гитарой.
        Пальцы трогают струны. Эта песня здесь еще не написана. Высоцкого перепевать не буду. А перепою я фокстрот Шлоймо Секунды Bei Mir Bistu Shein[24 - «Для меня ты самая красивая…»], который в нашем мире появится еще только лет через тридцать.
        Барон Такеда-сан
        На русский круассан
        Решил разинуть рот,
        Отправился в поход.
        Стесняться он не стал,
        Заранее о подвигах кричал.
        Орал в газетах он,
        Что в Порт-Артуре он,
        Так на параде он,
        Ест русский круассан.
        Что ест он и пьет,
        А круассан дает
        Под клюквою развесистой мужик.
        Барон Такеда-сан
        Потерял и честь, и срам.
        Забыл про русский штык,
        А штык бить супостата не отвык.
        И бравый наш барон
        Получил штык в афедрон.
        Допрыгался наш бравый фанфарон.
        Джентльменов пробило на ржач. Лондон от восторга даже кулаком по столу пристукивает. Джадсон утирает выступившие от хохота слезы. Конан Дойл аплодирует, Черчилль усмехается, только Хорн кривится в какой-то кислой гримасе.
        - Слова спиши, Николай Михалыч, - шепчет мне на ухо Гиляровский, обнимая, - это же будет просто фурор. Вся Россия будет петь и хохотать.
        - Прекрасное выступление, мистер Гордеев, - Хорн, пошатываясь, делает попытку подняться. - Но мы сюда приехали ознакомиться с боевым опытом вашего подразделения…
        Откладываю гитару в сторону, опрокидываю в себя рюмку коньяка, памятуя прекрасный совет Шамхалова - чтобы не мучиться похмельем, заканчивать выпивку коньяком.
        - Прошу, джентльмены. Все, как говорят у нас в России, «na mazi».
        Глава 19
        Перед главной частью заставляю честную компанию выпить еще раз, декламируя:
        - Давай, дружок, на посошок!
        «Pososhok» джентльменам заходит. Особенно достается Джеку Лондону - великий автор приключенческих романов и будущий создатель «Мартина Идена» еле стоит на ногах, но полон решимости посмотреть, как тренируется русская армия.
        - Я должен это увидеть! - говорит он и тут же икает.
        Папа Шерлока Холмса, будучи мужчиной крупным и вдобавок ирландцем по крови, лучше справляется с действием алкоголя. Однако и его выдает чуть покачивающаяся, похожая на морскую, походка.
        Офицеры - и британец и американец - держатся бодрячком, чувствуется старая школа военных училищ, хотя буквально пару минут назад их нехило так штормило. Хорна, я вообще думал - будет не поднять. А стоило ему лишь узнать, что его ждут дела, моментально очухался и стал трезв как стеклышко.
        Профессионал, твою растудыть!
        А Черчилль и вовсе выглядит так, словно не пил.
        Он доверительно берет меня за руку.
        - Господин Гордеев, простите за бестактность, но я хотел бы задать вам один личный вопрос…
        - Конечно, - благосклонно киваю я.
        - Вы так уверенно меня опознали…
        - Так вы все-таки сэр Уинстон Черчилль? - перебиваю я.
        - Да, но нахожусь тут инкогнито, и, надеюсь, оно не будет раскрыто до конца поездки. Скажите, вы видели мой портрет в газете?
        С сомнением оглядываю его. На более привычных мне фотографиях будущий премьер-министр выглядел совершенно иначе: одутловатый, я бы даже сказал - обрюзгший мужчина с выпирающим брюхом и толстыми щеками. Сейчас он не такой: от былой юношеской стати (я видел его изображение времен молодости, когда он служил в гусарском полку и был поджарым и стройным) осталось немного, но сэру Уинстону еще удается сохранять талию и прическу. Волосы он носит слегка зализанными назад, открывая высокий аристократический лоб.
        - Не видел.
        - Тогда… - он берет долгую, почти театральную паузу, прежде чем продолжить: - Быть может, вам довелось поучаствовать в бурской войне?
        - Увы, ничего не могу сказать вам на сей счет, - развожу руками.
        - Вы связаны какой-то тайной? - допытывается Черчилль.
        - Нет. Все куда банальнее. Дело в том, что не так давно я получил серьезное ранение. В итоге - амнезия, полная потеря памяти. Несмотря на лечение, она ко мне так и не вернулась…
        Черчилля мой ответ как будто радует, с его души словно спадает тяжкий груз, а я вдруг - не знаю почему, но понимаю, что настоящий Гордеев действительно был на той войне, и что они с сэром Уинстоном каким-то образом пересекались во время боевых действий.
        На секунду перед глазами возникает картина, подернутая дымкой: железнодорожные пути, мужчина в мундире цвета хаки, ползущий вдоль них, направленная на него винтовка и затравленный взгляд в ответ…
        Твою дивизию! Это что получается - Гордеев ушел добровольцем на англо-бурскую войну (в этом как раз нет ничего странного, симпатии русских были на стороне буров. К примеру, очень известный политик Гучков, создатель партии октябристов, тоже стал добровольно сражаться вместе с бурами против англичан) и умудрился взять в плен самого Черчилля?
        А он хорош, этот настоящий Гордеев! Не просто офицер, а еще и герой!
        Вполне возможно, если бы не мое вселение в его тело, он бы погиб, а так у нас с ним есть шанс исправить кое-что к лучшему в этом мире и в нашей стране!
        Жаль, что его память не спешит приходить мне на помощь и лишь иногда, в очень редких случаях, дает такие подсказки.
        А может… Может, мне все это лишь показалось…
        Стоит ли говорить сэру Уинстону, что я его таки узнал? Пожалуй, нет.
        - Show must go on! - выпаливаю вдруг я, и Черчилль удивленно моргает.
        Мои бойцы заранее приготовили для почетных гостей что-то вроде помоста и навеса, на крышу которого уложили пучки соломы. Стулья тоже сколотили сами.
        И теперь гости рассаживались как им было угодно.
        Джек Лондон достает громоздкий фотоаппарат, устанавливает его на треноге. Остальные кладут перед собой блокноты и карандаши.
        Я мысленно улыбаюсь про себя. Все это время, пока ждали их приезда, бойцы усиленно готовились по тщательно разработанной программе. Ее итогом должно было стать только одно - пшик, который увезут с собой иностранцы, вместо знаний.
        - Что вы собираетесь нам показать? - наклоняется ко мне Джадсон.
        - Строевую подготовку.
        - Простите, что? - крутит головой американец.
        - Обучения военнослужащих в системе боевой подготовки, имеющей целью выработки у них строевой выправки, подтянутости и выносливости, умение правильно и быстро выполнять команды, строевые приемы с оружием и без него, а также подготовка подразделений к слаженным действиям в различных строях, - скороговоркой тарабаню я. - Да не переживайте так, сейчас все увидите своими глазами.
        Черчилль покашливает, привлекая к себе мое внимание.
        Изображаю готовность услужить по любому поводу.
        - Может, водички? Горло промочить…
        - Спасибо, не надо. Я слышал, что ваши бойцы занимаются на какой-то polose prepyatstviy, - последние два слова он произносит на русском.
        Скорбно вздыхаю.
        - Увы, уже неделю как нет.
        - А что случилось?
        - Понимаете, в том месте появились суслики, больные бешенством. Они уже покусали двух моих солдат, их пришлось отправить в госпиталь.
        - Суслики?
        - Не знаю точно: суслики или тушканчики… Короче, какие-то грызуны, - широко улыбаюсь во все тридцать два зуба я.
        Черчилль смеривает меня недовольным взглядом, не понимая, серьезно я говорю или издеваюсь. А у меня на морде лица застыл тот самый лихой и придурковатый вид, о котором якобы издавал особый указ Петр Первый. Правда, серьезные историки утверждают, что никакого указа в реальности не существовало и это просто исторический анекдот.
        - Ну-ну, - улыбается теперь уже сэр Уинстон и получает такую же нарочито небрежную улыбку в ответ.
        Для показа строевой я нарочно выбрал самых рослых парней из эскадрона и заставил их практически умирать на плацу. Зато сейчас будем пожинать богатый урожай наших усилий.
        Сводным взводом командует Трубецкой, и у него это лихо получается. Похоже, занятия строевой были его самыми любимыми в училище.
        Маршируют парни просто на загляденье, сам король Фридрих Великий был бы в восторге от того, как высоко они задирают ноги в прусском парадном шаге, как нарядны их мундиры и начищены сапоги.
        На иностранцев это производит большое впечатление, особенно на неизбалованного такими вещами Джадсона: у американцев со строевой как-то не очень, исторически не сложилось, зато они падки на шоу, а я постарался разыграть из нашего мини-парада маленький спектакль.
        Приемы с оружием и без, повороты на месте, повороты в движении, перестроения. В качестве финального аккорда - исполнение строевой песни. Солдаты орут так, что уши закладывает. Чую, не обошлось и без маленького «шаманства», кто-то из нашей нечисти помогает - усилить впечатление.
        Парни действуют, как роботы, подбородки подняты вверх, в глазах только беспрекословное послушание. Все это оказывает просто магическое действие на гостей, они следят как зачарованные и даже хлопают, когда сводный взвод покидает плац.
        - Вторая часть подготовки нашего подразделения, - сообщаю я.
        Приходит черед казачков. Лукашины со станичниками вихрем проносятся на конях, показывают чудеса джигитовки - им бы в цирке выступать, а не перед иностранными шпионами, рубят на скаку заранее выставленные мишени, крутятся как заведенные, прыгают с коня на коня.
        Черчилль вдруг фыркает. Кажется, он начинает понимать, что перед ним разыгрывается спектакль, целью которого является показать много, но при этом не показать ничего, что может быть действительно полезным в настоящем бою.
        Казаки спешиваются, в руках у них оказываются по две шашки. Начинается старинная казацкая забава - фланкировка.
        Для пущего эффекта специально отобранные мной голосистые парни поют «Ой, Дуся, ой, Маруся» и громко хлопают в такт лезгинки. Музыка пронизывает с ног до головы, заставляя кровь пульсировать в венах. Она зажигает, устоять от нее невозможно. Даже старина Уинстон Черчилль вспоминает о гусарской юности, начинает притоптывать и подпевать.
        На сладкое у нас выступление оркестра ложечников и балалаечников. Понятия не имею, где Трофим Старча раздобыл инструменты. Мне пока что они в таких количествах на глаза не попадались.
        Звучат только проверенные временем «хиты»: «Порушка-Параня», «Калинка», «По полю танки грохотали» - последнюю, каюсь, предложил я, только текст переписал на более подходящий.
        В завершение всего оркестр исполняет «Гуд бай, Америка» от «Наутилуса», опять же с переработанным мной текстом.
        - Всё, господа! - объявляю я. - Надеюсь, вам понравилось.
        Демонстративно смотрю на часы.
        - Время позднее, бойцы утомились. По расписанию у них ужин и сон.
        - Вы нас выгоняете? - спрашивает за всех Черчилль.
        - Что вы?! - восклицаю я. - Как я могу спровадить вас в столь поздний час. Предлагаю вам отужинать вместе со мной. Кроме того, вам приготовили места для сна и отдыха. Вернетесь в город утром, когда рассветет.
        - Только, пожалуйста, дайте нам в провожатых кого-то другого, - просит Джек Лондон.
        - А что такое? - непонимающе вскидываюсь я.
        - Не могу вам объяснить, просто чувствую…
        - Хорошо! Желание гостя - закон! - прикладываю руку к сердцу я.
        - Разрешите, сделаю наше совместное фото на память? - снова просит он.
        - Давайте. Думаю, это будет небезынтересно для наших потомков.
        После группового фотоснимка снова веду гостей за стол. Ужин выглядит поскромнее, зачем набивать желудок на сон грядущий.
        Сэр Уинстон специально занимает место рядом со мной. Ему явно не терпится переговорить со мной, и я примерно догадываюсь, о чем.
        - Господин штабс-ротмистр, ваши люди были сегодня на высоте, - сообщает он вроде как совершенно искренне, и только мне удается уловить некоторую ехидцу в тоне.
        - Благодарю вас за комплимент. Я обязательно передам ваши слова солдатам. Им будет очень приятно, - киваю я.
        - Единственное, что мне показалось странным: неужели все это действительно так необходимо для военных действий, особенно в тылу врага. Нет, я не спорю - все это очень здорово и впечатляюще, но я пока не понимаю, как все это можно применить на практике… Ваше начальство говорило, что вы покажете нам вашу подготовку и не станете ничего скрывать, - Черчилль буквально сверлит меня взглядом.
        - А разве мы что-то утаивали перед столь важными гостями? - делаю недоуменный вид я, а затем добавляю вполголоса: - В военное время… правда так драгоценна, что ее всегда должен сопровождать телохранитель лжи.
        Черчилль дергается и как-то странно смотрит на меня. Я знаю, что это его афоризм и, кажется, еще не рожденный, но, похоже, он уже вынашивает его, и потому у сэра Уинстона такая - реакция.
        Наконец он спохватывается:
        - Очень красиво, я бы даже сказал - изящно сформулировано. Разрешите пользоваться этим выражением в будущем? Разумеется, ссылаясь на вас.
        - Конечно. Можете даже не ссылаться, - сегодня я просто сама щедрость и великодушие.
        - Вы очень тактичны…
        - Тогда с удовольствием подарю вам еще одну фразу. Такт - это способность послать кого-то к черту так, чтобы он с нетерпением ждал этой поездки…
        - Это намек? Вы спешите от нас избавиться?
        - Позвольте говорить с вами начистоту.
        - Как джентльмен с джентльменом?
        - Ну хоть так, хотя я бы предпочел немного искренности…
        Он усмехается, хотя мои слова и задевают его. Я задел самое главное качество британских лордов - веру в их исключительность и рыцарские качества. Хотя кому, как ни ему, знать, что эти пресловутые качества у англичан не распространяются на людей других национальностей. Потом эту заразу подхватят и американцы.
        - Продолжайте, господин штабс-ротмистр. Я весь внимание.
        - Сэр Уинстон, я не знаю, с какой целью вы тут находитесь. Быть может, вами движет любопытство, а может, вы шпион…
        - Хотите, чтобы я вызвал вас на дуэль?
        - Мы же договаривались быть искренними, - замечаю я.
        - Тогда прощаю вам это оскорбление, но прошу впредь не злоупотреблять нашими договоренностями.
        - Договорились. В общем, дорогой сэр Уинстон, я почему-то не сомневаюсь, что у вас большое политическое будущее…
        - Да? И какое же?
        - Знаете, я не удивлюсь, если увижу вас в кресле премьер-министра… И когда вы все же займете это кресло, пожалуйста, запомните мои слова: если вам понадобится надежный друг или союзник - лучше России для этой роли вам не найти. Но если вы однажды станете нашим врагом - именно Россия тогда вас и погубит. Так что вывод будет простой: с нами лучше дружить, а не ссориться.
        - А иначе?..
        - А иначе мы придем и забьем стрелку часов Биг-Бена в задницу вашим министрам. Нет, кому-то из них это может даже понравиться, но только не вам, сэр Уинстон.
        - Я вас понял, господин штабс-ротмистр. Есть только одна вещь хуже, чем сражаться с союзниками, и это сражаться без них.
        - Приятно иметь дело со столь понимающим собеседником. С вашего позволения я поухаживаю и за другими гостями.
        Моими стараниями ужин перерастает в очередную попойку. Запас тостов приходит к концу, и пьем уже просто так.
        Заканчивается это тем, что приходят солдаты и растаскивают нетрезвых гостей по койкам, а я иду к себе и, прежде чем упасть в постель, немного сижу с отрешенным видом.
        День оказался изматывающим.
        Утро встречаю со стаканом свежего капустного рассола. С огромным удовольствием выпиваю его и чувствую, как в тело возвращается жизнь.
        Поднимаю взгляд, утыкаюсь в прячущего улыбку ординарца.
        - Кузьма, как гости?
        - Я пять минут назад осведомлялся. Спят еще.
        - Хорошо, - киваю я.
        Поднимаюсь на ноги и чувствую, как подо мной качается земля, словно палуба корабля в шторм.
        - Готовь завтрак. А я пока пойду будить гостей.
        Через четверть часа вся компания снова собирается у меня. Видок у иноземцев еще тот, все явно страдают с похмелья, но хлебнуть рассольчику соглашается только Джадсон. По-моему, ему вообще все равно, что пить, лишь бы жидкость.
        - Сейчас бы кофе, - мечтательно закатывает глаза Конан Дойль.
        - Такое чувство, будто я уже сдох, - вздыхает Джек Лондон. - Что мы пили?
        Я показываю на склад пустых бутылок, которые еще не успел выбросить Кузьма. Их целая гора. М-да, покутили изрядно!
        Джек Лондон хватается за голову.
        - Никогда! Никогда больше не сяду пить с русскими!
        - И воевать…
        - Простите, что?
        - И воевать с нами тоже не стоит. Поверьте, последствия будут на-а-много хуже, - зловеще улыбаюсь я.
        - Америка находится на совсем другом материке. Нам нет дела до ваших внутренних европейских или азиатских разборок.
        - Правильно. Вот и продолжайте в том же духе, - улыбаюсь я.
        Мне радостно от того, что все закончилось, что чужеземцы уедут от нас, так ничего и не вынюхав. И неважно, что я очень уважительно отношусь к некоторым из них, например, к обоим знаменитым писателям.
        Хочу надеяться, что когда-нибудь они сподобятся написать книгу о нашей стране и это не будет лютейшая «клюква».
        Вместо кофе у нас сегодня заваренный по особому рецепту чай, и бодрит он не хуже. Однако еда в рот гостям не лезет, и я велю Кузьме собрать гостям завтрак в дорогу.
        На память делаем еще одну общую фотографию, и я договариваюсь с Джеком Лондоном, что он специально для меня сделает один отпечаток и оставит его в фотоателье в Ляояне.
        - Рад нашему знакомству, - говорю я с улыбкой и с удовольствием пожимаю иностранцам руки. - Если соскучитесь - приезжайте! Встретим как родных!
        Как по заказу появляется Скоробут с охапкой пустых бутылок, гостей при его виде аж передергивает. Эту поездку они запомнят надолго.
        Интересно, по результатам - не прилетит ли мне потом от начальства? Скорее всего - прилетит, но это нормально, в порядке вещей.
        Выходит наш оркестр ложечников и балалаечников, усаживается напротив трех экипажей, в которых повезут гостей назад, в город.
        Дирижер - вольноопределяющийся Хрипунов, вздымает вверх руки и… И начинает играть «Дорожная» от группировки «Ленинград», под звуки которой повозки с англичанами и американцами трогаются и катят подальше от нас.
        На выезде чуть не происходит небольшая авария: навстречу им выскакивает фургон, до боли напоминающий дилижансы из фильмов про Дикий Запад и ковбоев.
        Каким-то чудом кучера успевают в последний миг разъехаться.
        Фургон, дребезжа и подпрыгивая, подъезжает ко мне, останавливается. Сидевший на козлах солдат - немолодой, в очках, помогает из него спуститься вольноопределяющемуся, у которого на рукаве красуется белая повязка с красным крестом.
        До меня не сразу доходит, что это - женщина, причем в форме. На войне явление весьма и весьма нечастое, я бы даже сказал редкое, гроза - зимой.
        Я смотрю на нее как замороченный, когда она вполне четко, по-уставному подходит ко мне, вскидывает руку к козырьку фуражки.
        - Вольноопределяющаяся Серебрякова. Прибыла в вашу часть в качестве санитарного инструктора…
        Внезапно ее голубые глаза широко раскрываются.
        - Николя, это вы?
        Глава 20
        Гляжу на нее с интересом, надеясь на тайные подсказки от настоящего Гордеева, - но чего нет, того нет.
        Тихо как на погосте зимним вечером.
        Девушка на вид миленькая - не красотка с ногами до ушей, но очень даже симпатичная.
        Хотя, может, причина, по которой она мне нравится, в том, что на фронте не так часто выпадает возможность пообщаться с противоположным полом, и потому для меня сейчас любое создание в юбке - красавица.
        Правда, сейчас на девушке галифе, а не юбка, но это так, к слову, тем более с фигурой у вольноопределяющейся полный порядок, форма ей к лицу, и даже в армейских штанах смотрится просто на ять с плюсом!
        А так - большеглазенькая (сами глаза - цвета морской синевы), чуток курносая - но это ей идет, стройная, светловолосая…
        Ох, чую в ближайшем будущем кучу неприятностей: мои орлы начнут наперебой за ней ухаживать, а там и до драк недалеко.
        Тут до меня доходит, что с ответом на ее вопрос я как-то затянул. Не приведи господь - еще примет за тормоза.
        - А мы с вами что - знакомы?
        Она подозрительно морщит носик. Ясно, от меня за версту тянет выхлопом после посиделок с иностранцами, а «антиполицай» еще не изобрели. Небось, решит, что командир у нее - лютый алкаш, квасит с утра до вечера.
        Да… неловко как-то получается…
        Слегка отворачиваюсь и стараюсь даже не дышать в ее сторону.
        Попытка засчитана в мою пользу. Выражение голубых глаз вольноопределяющейся смягчается.
        - Неужели вы меня не помните? Я - Соня, Софья Серебрякова, - сообщает она как нечто общеизвестное.
        Хм… где-то я уже слышал это имя и эту фамилию, но никаких эмоций внутри нет. Нет, не знаю.
        Виновато пожимаю плечами.
        - Прошу простить, Софья…
        - Александровна, - подсказывает девушка в форме.
        - Прошу покорнейше простить, Софья Александровна, хоть убейте - не помню…
        - Но как же так… - очаровательно вздыхает она. - Ваше имение находится рядом с нашим, вы с вашим папенькой и маменькой часто бывали у нас в гостях, пили чай…
        Она лукаво улыбается.
        - Давайте освежу вашу память.
        - Попробуйте.
        - После первого курса в училище вы при-ехали в деревню на побывку, катали меня на лодке на пруду. Лодка перевернулась, и мы едва не утонули… Я думала, что такое не забывается! Ну как - вспомнили, да? - в ее словах так много надежды, что очень хочется наврать и сказать, что помню - лишь бы не расстраивать.
        - Дело в том, Софья Александровна, что у меня амнезия, - хватаюсь за спасательный круг я. - Провал в памяти. И уже несколько месяцев.
        Мнимая болезнь столько раз выручала меня в подобных щекотливых ситуациях. Упоминание о ней помогло и сейчас.
        - У вас была контузия? - догадывается девушка.
        Кивком подтверждаю ее слова.
        - Бедный Николя… - качает головой она, а мне вдруг становится приятно, что кто-то искренне жалеет меня.
        Что это: хмель не выветрился из башки или пробило на чувства? Даже суровые и брутальные с виду мужики не лишены сентиментальности.
        - Хотя, может, оно и к лучшему, - внезапно роняет Софья.
        Меня ее многозначительная интонация настораживает.
        Интересно, что она имеет в виду? Явно что-то личное. Быть может, у нас… ну точнее у настоящего Гордеева, с ней что-то было… И теперь ей неприятно это вспоминать…
        Накосячил, брат Гордеев, а отдуваться придется мне?
        Чувствую легкое покалывание амулета. Что-то с моим вольноопределяющимся не так, с сожалением отмечаю я. И это необходимо прояснить вот прям «щаз».
        Народная мудрость гласит: все бабы - ведьмы, только не каждая использует метлу как средство передвижения.
        Интересно, что за «счастье» мне привалило и какие потенциальные проблемы ждут меня в самом ближайшем будущем?
        - Софья Александровна, извините за бестактность… Дело в том, что у меня создалось впечатление, что вы, скажем так - не просто человек… Вернее, человек, но одаренный какими-то способностями, - говорю я, старательно выбирая выражения.
        Женщины - существа обидчивые. Корявая формулировка безобиднейшего вопроса способна превратить любую из них в вашего врага на времена вечные. Так что нам, мужикам, приходится в совершенстве постигать все нюансы дипломатии.
        Кого же мне подогнали из штаба бригады в ответ на молитвы и просьбы дать толкового медика?
        Специфика отряда такова, что лазареты и госпитали могут оказаться для нас по ту сторону линии фронта, то есть фактически недосягаемыми, а обрекать своих раненых на верную смерть - не в моих правилах.
        Так что врач или опытный фельдшер нам нужен как воздух.
        - Да, вижу, вы действительно совсем забыли… Я - берегиня, - улыбается Софья. - Конечно, это громко сказано, у меня лишь скромный природный талант врачевать людей. Когда-то мне пришлось лечить ваши разбитые коленки…
        - И что, - мгновенно беру стойку я, как охотничий пес, почуявший след знатной добычи, - ваш дар распространяется на любые болячки?
        Если это так, мне достался действительно ценный кадр.
        - К сожалению, все очень непросто, - обескураживает Софья. - Например, мне так и не удалось излечить своего папеньку от ревматизма. И ему пришлось прибегнуть к помощи Михаила Львовича…
        Видя мое непонимающее лицо, она поясняет:
        - Михаил Львович Астров - врач…
        Ей почему-то неловко упоминать этого человека, она даже смущенно опускает глаза, когда называет его фамилию и род деятельности.
        Тоже какая-то психологическая травма? Неразделенная любовь?
        Женщины, женщины, ну почему вы всегда просто переполнены загадками…
        Сейчас не самое подходящее время устраивать разговоры за жизнь, поэтому подзываю командира хозвзвода.
        - Трофим!
        - Есть, вашбродь! - выныривает он и каким-то загадочным образом умудряется одновременно смотреть и на меня и на Софью.
        Еще один талант-самородок!
        - Нужно подобрать для нашего нового сан-инструктора помещение и обеспечить всем необходимым.
        - Разрешите выполнять? - с готовностью восклицает он.
        - Действуй.
        Снова обращаюсь к Софье, которую так хочется звать не по имени и по отчеству, а по-простому - Соней.
        - Софья Александровна, сейчас мой унтер - Трофим Старча, поможет вам обустроиться. Если возникнут какие-то вопросы, смело обращайтесь к нему или ко мне. И, если не возражаете, вечером поговорим с вами. У меня накопилось так много вопросов о моей семье…
        - Вы ее тоже не помните?
        Мой кивок говорит красноречивее любых слов.
        Старча подзывает бойцов из своего взвода, те взваливают на себя вещи, привезенные Соней.
        - Пошли, ребята! - командует Трофим.
        Не буду вмешиваться, Трофим дело знает туго, разберется и без моих подсказок.
        А я отправляюсь к себе.
        Значит, катал девушку на лодке и чуть не утопил… Да уж… После таких приключений она должна была обходить Гордеева за две версты.
        Выпитое дает знать о себе, меня слегка штормит. В таких случаях есть только одно проверенное лекарство. Приказываю заму порулить личным составом, а сам отправляюсь в «апартаменты».
        - Кузьма! Разбудишь меня через час… Нет, через полтора.
        - Так точно-с!
        Падаю на кровать без задних ног, и тут же меня накрывает темнота - друг не только молодежи, но и уставших подвыпивших мужиков моего возраста.
        Встреча с женщиной не проходит бесследно, во сне меня начинают преследовать эротические фантазии. Я то кувыркаюсь в постели с Ли Юань-Фэн (блин, а ведь она последняя, с кем у меня что-то было), то катаю на лодке Софью, которая почему-то одета только в мини-бикини. Мне трудно оторвать взгляд от ее длинных и стройных ножек, а она многозначительно щурится и улыбается в ответ.
        - Вашбродь, вставайте!
        Неохотно выныриваю из сна, бросаю взгляд на часы.
        - Кузьма, прошло всего сорок минут… Случилось чего?
        - Посыльный прибыл из штаба бригады. Привез вам пакет. Говорит, что велено вручить лично вам в руки.
        - Ну что ж, надо уважить человека.
        Принимаю пакет у совсем седого унтера, расписываюсь в получении.
        - Свободен, братец!
        Разрываю конверт, достаю из него «ценное указание» и начинаю читать. Собственно, ни-чего особо важного в бумаге нет, мне велено - завтра к четырнадцати часам прибыть в штаб бригады.
        Это что - разбор полетов после визита делегации иностранных специалистов намечается? Рановато вроде, последствий надо ждать где-то через недельку, в быстроту реакции нашего начальства верится слабо. Походу, у генерала по-явились какие-то идеи насчет моего отряда. Нас, конечно, основательно потрепало в недавней схватке, но о таких моментах принято забывать, когда на кону нечто важное.
        Хотя, стоп… И как это я сразу внимание не обратил: велено прибыть в парадной форме…
        К чему это: к дождю или рандеву с кем-то влиятельным и важным? Ходят слухи, что фронт желает почтить своим визитом некая высокопоставленная особа из императорской семьи. Оно?
        Или меня специально нарядят в парадный мундир, чтобы пропесочить в хвост и в гриву. За что? Был бы человек, повод всегда найдется.
        На том стояла, стоит и стоять будет армия.
        Велю ординарцу извлечь на свет божий «парадку». Вместе с ним придирчиво изучаем мундир на предмет малейших изъянов. Надеваю мундир, Кузьма откуда-то приносит зеркало почти в человеческий рост.
        Начинаю вертеться перед ним, как барышня на выданье. Ординарец замечает странности моего поведения, ухмыляется.
        - Жениться бы вам надо, барин!
        - Почисти вот тут и вот тут. Видишь, рукав запачкался, - мрачнею я и переодеваюсь.
        Пожалуй, стоит взглянуть, как обустроился мой санинструктор, все ли в порядке.
        Выхожу из дома и направляюсь к новому фельдшерскому пункту. Сразу натыкаюсь на очередь из дюжины бойцов, среди которых с загадочным видом мнется Лукашин-младший.
        С иронией гляжу на него:
        - Федор, а у тебя что приключилось? Хвост болит или лапы отваливаются? Ты ж оборотень, на тебе все заживать должно…
        - Так это… - мнется он, - ногу натер…
        - Да ну?
        - Могу показать, вашбродь!
        - Отставить.
        Подхожу к следующему бойцу.
        - А с тобой что приключилось?
        - Осмелюсь доложить: в боку колет, вашбродь.
        - Сильно колет?
        - Терпежу моего нет.
        - Ну-ну. А у тебя что: ногу натер, в боку колет или другая напасть? - обращаюсь к третьему, лопоухому солдатику воробьиного роста.
        - В ухе стреляет, вашбродь.
        - Из винтовки стреляет, из пулемета или из пушки?
        Пока он соображает, что ответить, прохожу мимо очереди и заруливаю в медпункт.
        Берегиня, она же вольноопределяющаяся Софья Александровна Серебрякова колдует… то есть врачует пациента: раздетого до пояса Нечипорука.
        Сам Микола сидит на табуретке, его глаза блаженно закрыты, а берегиня мажет ему спину какой-то пахучей дрянью.
        - Что тут у вас?
        Услышав мой голос, Нечипорук вздрагивает, пытается вскочить, но Софья не дает ему подняться.
        - Сидите.
        Она укоризненно смотрит на меня.
        - Ай-яй-яй, господин поручик!
        - Штабс-ротмистр!
        - А кто главнее?
        - Штабс-ротмистр.
        - Никак не могу запомнить все эти дурацкие звания! Ай-яй-яй, господин штабс-ротмистр! Почему вы не следите за личным составом?
        Округляю глаза.
        - В смысле не слежу?
        - Да в самом что ни на есть прямом: вы что - не видите, скольким людям нужна медицинская помощь?!
        В горле начинает першить.
        Я-то прекрасно понимаю, отчего перед медпунктом собралась такая очередь. Слух про симпатичную фельдшерицу взбудоражил всех, и потому к ней началось всеобщее паломничество. Длиться оно будет дня три, не меньше, пока не устаканится.
        И это только первые ласточки.
        Еще не подтянулись мои офицеры и другие вольноопределяющиеся. Готов поспорить на месячное жалованье - сейчас каждый обнаружит у себя букет разного рода болячек.
        - Виноват, Софья Александровна! Мое упущение, - смиренно опускаю глаза я. Спорить и что-то доказывать - бесполезно.
        Она меняет гнев на милость.
        - У вас тоже какие-то проблемы по медицинской части?
        Уши у Миколы начинают напоминать локаторы.
        - Спасибо за заботу, но у меня как раз все в порядке.
        - Вы уверены?
        - Разумеется. Я пришел, чтобы проверить, как вы устроились, но вижу - у вас все в порядке…
        - Да, большое спасибо вашему унтер-офицеру. Трофимчик - большая умница! - хвалит она.
        - Кто?!
        - Трофимчик… То есть унтер-офицер Старча, - спохватывается Софья.
        Вот блин. Если не остановить это стихийное бедствие, скоро у меня по эскадрону забегают сплошь Трофимчики и Тимофейчики… Но читку нотаций отложим на потом.
        - Рад слышать, что у вас все хорошо. Если будут еще какие-то пожелания…
        - Разумеется, будут. Вот, я написала, что нужно привезти из города, - она достает из глубин подвесного шкафчика испещренный мелким почерком лист и протягивает мне. - Вас ведь на завтра в штаб бригады вызвали? Вот заодно и достанете все недостающее…
        Так… Я вроде никому не рассказывал о своих планах, но уже весь эскадрон в курсе, что еду в Ляоян.
        Как?! Бумагу из штаба никто, кроме меня и ординарца, в глаза не видел…
        - Вы прочтите - может, что-то непонятно - так я разъясню, - выжидающе смотрит она на меня.
        - Да-да, так и сделаю.
        - Если что - спрашивайте…
        Углубляюсь в чтение.
        Мама дорогая! Чего тут только нет! Вернее, я точно знаю, что как минимум трех четвертей позиций из списка точно нет в Ляояне, да что там в Ляояне - сдается мне, что и в столице с этим напряги.
        Трындец!
        В горле снова першит.
        - Вы заболели? Простудились? - встревоженно говорит санинструкторша.
        Ее большая грудь так волнительно подымается и опускается, что у меня самого при каждом ее движении что-то взлетает и ухает внутри. Вот что значит, давно не было женщины.
        Путано поясняю:
        - Никак нет. Со мной все хорошо… Только…
        - Знаю-знаю, на складах пусто… Сколько раз я уже слышала это! - фыркает берегиня.
        - Вы все правильно заметили - на складах многого из вашего списка нет, и я не уверен, что будет в ближайшее время, - рано радуюсь я.
        - Господин штабс-ротмистр! - голос Софьи Александровны становится твердым как алмаз. - Если вам дороги ваши солдаты, потрудитесь, пожалуйста, привезти мне все, что здесь написано.
        Я ухмыляюсь.
        - Разрешите выполнять?
        - Выполняйте!
        Разворачиваюсь на каблуках в направлении дверей.
        - Хотя нет, постойте…
        - Слушаюсь! - возвращаюсь в исходное положение.
        - Вот тут пузырек, в нем таблетки от простуды. Принимайте три раза в день после еды. Теперь можете идти!
        Забираю пилюли и с облегчением покидаю медпункт. Оказавшись на улице, тут же перехожу на быстрый шаг - не хватало, чтобы догнали и вручили еще пару таких списков.
        Судя по всему, за Софьей Александровной не заржавеет.
        Наступает время отбоя, а до моего уха доносится бренчание гитары. Так… дело дошло до серенад.
        Одеваюсь, выхожу из теплого прогретого помещения на холод.
        Трубецкой в лихо заломленной фуражке и расстегнутом кителе бренчит на гитаре, сидя перед костром. Вид у него возвышенно-романтический.
        Завидев меня, вскакивает, застегивается и опускает гитару, приставив к ноге как винтовку.
        Отсюда до медпункта рукой подать. Софья Александровна хоть и не вышла на улицу, наверняка все слышит.
        - Что исполняете, корнет?
        - Романс, господин штабс-ротмистр.
        - У цыган в ресторане подслушали?
        - Никак нет. Это из репертуара госпожи Вяльцевой. Она пела их у нас в доме. Я запомнил…
        Фамилия артистки ничего мне не говорит, но раз Трубецкой произносит ее чуть ли не с благоговением - видать, звезда не из последних.
        Показываю на гитару.
        - Позволите?
        - Конечно, господин штабс-ротмистр.
        Упс, на гитаре семь струн вместо привычных шести… Засада.
        Но пальцы сами начинают бегать по грифу и брать нужный аккорд. Кое-что могём! Ну то есть - могем.
        Исполняю вольную интерпретацию детского хита «Спят усталые игрушки», потом возвращаю инструмент Трубецкому.
        - Ложитесь отдыхать, корнет. Кто знает, что ждет нас в завтрашний день!
        Снова иду к себе, ложусь на кровать и закрываю глаза.
        В той жизни, кроме мамы, у меня не было той женщины, которую я бы действительно любил. Может, хоть в этом мире повезет больше?
        Глава 21
        Утро проходит как обычно: зарядка, завтрак, построение, постановка задач на день, распределение нарядов и караулов. Покончив с рутиной, ставлю задачи Цирусу - пока меня не будет, ему придется рулить эскадроном.
        - Я вернусь вечером, во сколько точно - не знаю. Надеюсь, до отбоя. Справитесь?
        - Справлюсь, господин штабс-ротмистр.
        - Отлично. И да, чуть не забыл - вчера возле медпункта наблюдался аншлаг.
        Цирус не может сдержать улыбку.
        - Ничего смешного, поручик!
        - Виноват!
        - Все мы виноваты. Значит так: пока эскадрон не превратился в инвалидную команду, отдайте распоряжение всем командирам взводов: отпускать нижних чинов к фельдшеру только в самых крайних случаях.
        - В каких именно?
        - Например, если убьют.
        Поручик понимающе кивает.
        - Ясно. Я распоряжусь.
        Остальные поручения - обычная мелочовка, что и как нужно делать - Цирус знает не хуже меня.
        Иду готовиться к поездке в город.
        На пути попадается берегиня. Беру под козырек.
        - Доброе утро, Софья Александровна.
        - Здравствуйте, Николя!
        Многозначительно хмыкаю.
        - Простите, господин штабс-ротмистр, - поправляется она.
        Хоть мы и вроде как знакомые с детства - панибратство в армии необходимо душить на корню. Это вчера я дал вольноопределяющейся некоторые послабления, а с сего дня начинается нормальная повседневная армейская жизнь. Иначе никак.
        - Софья Александровна, скажите - почему вас не было на утреннем построении эскадрона?
        Она недоуменно машет большими, похожими на крылья бабочки, ресницами.
        - А что - это обязательно?
        - Разумеется, - вздыхаю я. - На вас форма и погоны, теперь вы подчиняетесь тем же правилам, что и остальные военнослужащие. Поэтому прошу вас обязательно присутствовать на утреннем разводе и вечерней поверке. Конечно, если в этот момент вы не будете заняты какой-нибудь операцией…
        - Вы такой строгий, Ник… господин штабс-ротмистр. Никогда не видела вас таким прежде…
        - Ну так как, Софья Александровна?
        - А разве у меня есть выбор?
        - Выбора у вас нет, - сообщаю я.
        Она немного мнется, хочет задать какой-то вопрос. Я не собираюсь требовать от нее выполнения всех требований устава и обращаться ко мне по форме.
        - Что-то хотели спросить?
        - Да. Вы хотели вчера поговорить со мной вечером о вашей семье.
        - Планы изменились. У вас было слишком много пациентов, вы наверняка устали, и я не захотел лишний раз вас тревожить. Мы еще обязательно с вами поговорим, а пока, - виновато развожу руками, - вынужден с вами проститься…
        - Едете в город?
        - Да.
        - Тогда, может, возьмете меня с собой?
        - А вы успеете собраться за пятнадцать минут?
        - Да-да, конечно! - не дожидаясь моего разрешения, она убегает.
        Многозначительно гляжу ей вслед. Будь на ее месте кто-то другой, сидеть бы голубчику на гауптической вахте…
        Конечно, в отведенные ей четверть часа Софья Александровна не вписалась, да я и не особо на это надеялся. Женщины есть женщины. Против природы не попрешь.
        Вместе едем верхом.
        Она уверенно держится в седле, а в форме, которая по-женски умело подшита и укорочена в нужных местах, выглядит просто сногсшибательно, я бы даже сказал - секси. Единственное, что ей мешает - длинные роскошные волосы. По-хорошему от них стоило бы избавиться, все-таки в полевых условиях за ними ухаживать сложно, но, вероятно, у берегинь есть какие-то свои способы, и потому прическа не выглядит растрепанной, а волосы грязными.
        И вообще Софья Александровна очень даже секси. И дело отнюдь не в том, что после длительного пребывания в исключительно мужском обществе каждая женщина выглядит сногсшибательно. Просто есть в ней что-то приятное моему глазу.
        Да, может, она не соответствует всем нынешним канонам красоты, но в стандарты моего времени вписывается идеально. Тот же носик добавляет пикантности ее лицу, а длинные изящные ножки заставят удавиться от зависти всех топ-моделей двадцать первого века.
        - Брали уроки верховой езды? - затеваю светскую беседу я, чтобы заодно и скоротать поездку.
        - Ездить верхом я научилась еще в имении. Но вы правы, потом, когда училась в Петербурге на медицинских курсах, посещала еще и Манеж.
        - Петербург… Манеж… - мечтательно говорю я. - Ну и как там вообще - в России? Мы тут практически оторваны от Большой земли, новости поступают с запозданием… В общем, живем как в глухом лесу.
        - А вы знаете, что Антон Павлович скончался в прошлом месяце?
        - Антон Павлович? Кто-то из наших общих знакомых или родных?
        - Можно сказать и так. Антон Павлович - Чехов.
        - Ох…
        - Да, это настоящая беда для мировой литературы. А ведь он хорошо знавал дядю Ваню и неоднократно гостил у нас в имении… Да и вы с ним встречались, когда были юнкером и приезжали домой на побывку. Вы еще показывали ему какие-то свои рассказы, Антон Павлович читал их и вас даже хвалил. Говорил, что у вас есть талант.
        - У меня? Талант?
        - Представьте себе - да!
        Удивленно качаю головой. Скорее всего, Антон Павлович просто проявил свойственную ему деликатность и не стал разносить в пух и прах сочинения молодого и глупого юнкера.
        - А еще в Петербурге и Москве неспокойно. Рабочие волнуются, многим не нравится, что война затянулась…
        - Что, все ожидали, что мы через неделю будем высаживать с кораблей десант в Токио?
        - Нет, но ожидания были совсем другие, а тут Порт-Артур в осаде, досадное отступление…
        - Мы столкнулись с серьезным и подготовленным противником. Война не будет легкой прогулкой. И да, если мы хотим в ней победить, придется многое изменить, и в армии, и в обществе.
        - Мне встречались люди, которые всерьез говорят, что будут рады, если мы проиграем войну.
        - Таких людей принято называть предателями. Честный человек никогда не пожмет предателю руку! - резко бросаю я.
        Меня начинает потряхивать от злости. Господи, как знакома эта прослойка борцунов за мир и за все хорошее против всего плохого, которые готовы пойти против родной страны ради призрачных идей. Наши враги используют таких на всю катушку, просто поездив по ушам или кинув косточку с барского стола.
        Какой бы тебе ни казалась твоя Родина, в трудные минуты ты должен быть всецело на ее стороне.
        - Приятно видеть прежнего Николая из моего детства, - улыбается Софья. - Хоть тут вы не изменились… Помню, когда мне сказали, что вы добровольцем поехали сражаться за буров в их войне с англичанами, я ни капли не удивилась. Коля, которого я знала, не мог поступить иначе.
        Выходит, память настоящего Гордеева не обманула, он и впрямь был за «рекой», в данном случае - Оранжевой. И, похоже, на самом деле взял когда-то в плен Черчилля.
        - Жаль, что я ничего об этом не помню, - непритворно вздыхаю я. - Ни про Антона Павловича, ни про войну…
        - И меня вы тоже не помните?
        - Увы…
        - Вы давно не приезжали домой, письма пишете очень редко… Ваши родители просто извелись от тоски по вам…
        - Как они?
        - В полном здравии. Ваш папенька мечтает выписать из Америки какой-то чудо-трактор. Считает, что в будущем пахать землю будут не лошади, а техника. Над ним даже немного подшучивают из-за этого. Чудит, говорят… А ваша матушка все так же хлопочет по хозяйству. Про вашего брата и сестру, к сожалению, слышала немного.
        - У меня есть брат и сестра?
        - Ну да! Они младше вас, брат Андрей учится в артиллерийском училище, а ваша сестра Полина вышла замуж за чиновника из Министерства путей сообщения, живет вместе с мужем в Москве: у них прелестные детишки, двойня. Скажите, а вы… не были женаты? - внезапно спрашивает она.
        - Думаю, нет, - смеюсь я. - Да и кому я такой нужен: простой вояка, перекати-поле, денег нет, состояния нет, короче - ни кола ни двора…
        - Вы так думаете?
        - Я в этом уверен, иначе бы давно захомутали… А так, как видите, кольца нет.
        Демонстрирую безымянный палец правой руки. На нем действительно не наблюдается признаков обручального кольца.
        Она смотрит на меня с глубокой задумчивостью.
        - Знаете, а ведь я начинаю жалеть об одной вещи…
        - Если не секрет - о какой?
        - О том, что пять лет назад ответила вам отказом…
        Оба-на! Я озадаченно крякаю. Какой интересный сюрприз из не моего прошлого!
        - Да? Я, наверное, тогда сильно расстроился…
        - Вы - очень сильный человек и умеете сдерживать свои эмоции.
        - А мы сейчас можем говорить с вами откровенно?
        - Конечно. Мы же не просто друзья детства… - с некоторым кокетством произносит она.
        - Тогда почему вы мне отказали?
        - Я любила другого человека… Он, как и я, лечил людей. Мне казалось, что между нами много общего… Извините, мне больше не хочется разговаривать на эту тему, - вспыхивает она.
        В Ляоян мы приезжаем где-то на час раньше обговоренного срока.
        Этот город, по сути, стал военной столицей для русской армии. Нельзя и шагу шагнуть, чтобы не наткнуться на человека в форме. Русских солдат в городе было больше, чем маньчжуров и китайцев.
        - Софья Александровна, вы как - голодны? У нас есть минут сорок в запасе, можно немного подкрепиться.
        Она благосклонно принимает предложение пообедать.
        - Единственное «но» - не знаю, какое тут место будет поприличней и желательно поближе к штабу. Но ничего - сейчас у кого-нибудь спрошу.
        Взгляд натыкается на щеголеватого пехотного капитана, покидающего открытую коляску. К нему тут же подскакивает слуга - мелкий сгорбленный китаец в соломенной шляпе с огромными полями и длинной седой косичкой. Он хватает в коляске пухлый кожаный портфель и тащит его, семеня за размашисто шагающим пехотинцем.
        Да уж, картина маслом: офицерам запрещено самим носить пакеты и сумки. Приходится напрягать денщиков или нанимать слуг, при этом категорически не приветствуется экономить на чаевых.
        Короче, сводить концы с концами для офицеров из небогатых семей, живущих на одно жалованье, занятие сложное. Это я уже испытал на себе.
        Капитан кажется мне подходящим объектом для короткого разговора.
        - Я быстро, - бросаю Софье Александровне и спрыгиваю с коня.
        Обгоняю офицера, прикладываю руку к козырьку фуражки.
        - Господин капитан…
        От меня не укрывается его странная реакция, капитан - по внешнему виду фронтовик, шарахается в сторону как от чумного. В глазах застывает немое удивление и почему-то злость.
        - В чем дело, штабс-ротмистр? - приходит в себя он.
        - Дело в том, что мы ищем какой-нибудь приличный ресторан… Не отрекомендуете?
        Капитан оглядывается, видит Софью, с улыбкой кивает.
        - Разумеется.
        Он называет несколько мест, где, по его словам, можно не опасаться за здоровье желудка и кошелька, ну и самое главное - куда не стыдно прийти с женщиной.
        Благодарю его, разворачиваюсь и возвращаюсь к берегине.
        Она сидит с мрачным видом, покусывая губы.
        - Софья Александровна, вы как - в порядке?
        - Я… Да-да, - вырывается из глубокой задумчивости она. - Скажите, а этот офицер, с которым вы только что разговаривали - это ваш знакомый?
        - Увы. В городе столько нашего брата, военного… Со всеми не перезнакомишься. А почему вы спрашиваете? - изображая легкую ревность, в шутливой манере интересуюсь я.
        - Дело в том, что… хотя нет - ерунда, наверное, мне показалось…
        - Если начали, так говорите до конца.
        - Дело в том, что он очень похож на одного моего пациента, капитана Рассохина из сибирских стрелков.
        - Так, может, это в действительности и был он?
        Она отрицательно мотает головой. Смотреть за ее волосами при этом - сплошное удовольствие.
        - Этого просто не может быть…
        - Почему?
        - Капитан умер три дня назад.
        - Вы уверены?
        - Да. Японский осколок разворотил ему грудь. Я делала все, что могла, чтобы его спасти… - всхлипывает она.
        - Понимаю вас. Вы увидели похожего на этого офицера капитана, вспомнили про смерть пациента и загрустили. Это война, Софья Александровна. Люди на ней часто погибают.
        - Знаю. Только уж больно он похож на Рассохина, царствие небесное! Как брат-близнец, но, насколько мне известно, у Рассохина ни братьев, ни сестер не было…
        - Похож, говорите…
        Я вспоминаю злые глаза капитана, его странную реакцию в момент нашей встречи… Ешкин-матрешкин, а ведь он даже потянулся рукой к кобуре, я только сейчас осознал это!
        - Софья Александровна, простите меня ради бога, но я должен еще раз поговорить с этим капитаном! - умоляюще приложил руку к груди я и, не дожидаясь ответа, быстро пошагал за офицером и его слугой.
        За это время они не успели уйти далеко.
        - Господин капитан!
        Офицер оборачивается.
        - Что-то еще?
        - Да. Извините, а вы не капитан Рассохин?
        Он кивает.
        - Да. Мы с вами знакомы?
        - А вы меня не помните?
        - Простите, нет…
        - Ну как же! Две недели назад мы с вами играли в «гусарика» на двоих в офицерском собрании вашего полка… Я тогда продулся в пух и прах, напился - жуть!
        Его губы тронула слабая улыбка.
        - А, ну как же! Теперь вспоминаю вас!
        - Слава богу! Тогда, надеюсь, вы не будете на меня в обиде?
        - За что?
        - За то, что отведу вас в контрразведку! - сообщаю я и тычу ему в живот стволом револьвера. - Пожалуйста, не дергайтесь, а то пристрелю.
        - Что?!
        Надо отдать должное его реакции. Он грамотно уходит в сторону и пытается выбить у меня револьвер. У него почти получается, но именно что почти. Я тоже не лыком шит, успеваю вовремя отдернуть кисть руки. Долго возиться с лжекапитаном некогда, тем более передо мной явно какой-то ниндзя, поскольку пытается совершить обратный кульбит, а на такой киношно-театральный маневр решится не каждый боец-рукопашник.
        Хоть противник и прыгуч, как блоха, уйти от пули практически невозможно.
        Мой выстрел застает его еще в воздухе и мигом рушит все планы.
        Капитана отбрасывает на несколько метров назад, он отлетает к стене китайской фанзы и проламывает хлипкую саманную стену. Вслед за стеной рушится соломенная крыша. Конструкция погребает его тело.
        С жаром кидаюсь к развалинам, начинаю в них копаться - выдергиваю какого-то насмерть перепуганного старика, который начинает что-то лепетать на китайском.
        Мой мундир превращается в нечто невообразимое, весь в пылище и грязи, но мне сейчас не до него.
        Подбегают несколько солдат.
        - Что стоите, братцы? - кричу им. - А ну - помогай!
        Вместе с ними мы разбираем завалы, но, увы, капитана под ними не находится. Не знаю как, но он ушел, причем у меня из-под носа.
        Матерюсь, как портовый грузчик, и умолкаю лишь тогда, когда вижу перед собой встревоженное лицо Софьи.
        - Николя! Вы как?! - спрашивает она, вновь забыв о субординации.
        - Со мной все в порядке. Но куда делся этот долбаный… простите, Софья Александровна, капитан?!
        - Его здесь нет, - констатирует факт санинструктор.
        - Вот зараза!
        Вспоминаю про китайца с пухлым портфельчиком, оборачиваюсь - тот замер на месте ни жив, ни мертв.
        Подхожу к нему, протягиваю руку.
        - Отдай.
        Китаец испуганно прижимает портфель к себе.
        - Кому сказано - отдай! - требую я.
        - Холосо, холосо! Не бей, насяльника!
        - Посмотрим на твое поведение, - бурчу я.
        Китаеза, скорее всего, не при делах, но проверить его все равно надо, поэтому показываю солдатам, чтобы не спускали с него глаз.
        Портфель запирается на замок с ключиком. Само собой ключа у меня нет, зато находится нож с острым лезвием.
        Срезаю на хрен всю эту канитель, заглядываю внутрь.
        - Ахренеть!
        Глава 22
        Хренеть есть с чего. В портфеле аккуратно уложены желтоватые шашки, брусочек к брусочку.
        Пироксилин? Динамит? Тротил?
        Аккуратно скребу одну из шашек пальцем, облизываю. И тут же сплевываю. Мерзкая химическая горечь - шимоза, известная так же, как мелинит. Японская взрывчатка. Очень чувствительная к ударам, к тому же при взрыве выделяющая нехило так ядовитых удушающих - газов…
        А вот и взрыватель: внутри стеклянной посудинки, заполненной прозрачной жидкостью, туго натянута проволочка, удерживающая подпружиненный ударник. Зуб даю - в посудинке какая-нибудь кислота, постепенно разъедающая проволоку. Разъест - ударник сработает и ба-бах! Вот только где этот ба-бах должен был сработать?
        Слава богу, тут и сейчас пока еще не додумались делать неизвлекаемые детонаторы, инициирующие срабатывание адской машинки при малейшей попытке их извлечь.
        - Что здесь происходит?
        Поднимаю голову - передо мной поручик с парой вооруженных солдат.
        - Вы кто?
        - Штабс-ротмистр Гордеев. Пытались задержать японского агента с «адской машинкой», - киваю на останки портфеля «Рассохина», набитые шимозой, - Проводите меня в контрразведку к подполковнику Николову.
        - Конечно, господин штабс-ротмистр… - Поручик с тревогой смотрит на портфель-бомбу.
        - Не бойтесь, поручик, взрыватель у меня в руках, - демонстрирую офицеру стеклянную посудинку с проволочкой. - Портфель безопасен. Но ронять его все-таки не рекомендую. Шимоза очень чувствительна к ударам.
        Солдатам своим поручик не стал доверяться, с величайшим бережением потащил портфель со взрывчаткой собственноручно.
        - Умеете вы отличиться, Николай Михалыч, - хмыкает Николов, оглядывая мой некогда парадный мундир, а теперь грязные и рваные лохмотья.
        - Приключения сами меня ищут, Сергей Красенович, - развожу руками. - А что делать?
        - Продолжать в том же духе, - улыбается он.
        Открывается дверь кабинета Николова, солдат вносит поднос с тремя стаканами чая в подстаканниках, сахарницей, тарелкой с бутербродами, ставит на стол, рядом с расхристанным портфелем лжекапитана со взрывчаткой.
        - Угощайтесь, - Николов делает приглашающий жест, - и вы, мадемуазель Серебрякова.
        - Благодарю, господин подполковник, - Соня благодарно кивает, - а то господин штабс-ротмистр только обещал бедной девушке угостить ее обедом в ресторане.
        Вроде и упрек, а в глазах так и пляшут лукавые бесенята.
        - Я распоряжусь доставить еду из ближайшего приличного заведения, - обещает Ни-колов.
        Смотрит на меня с печалью.
        - А вот что делать с вашим мундиром, штабс-ротмистр, даже не представляю… В таком виде показаться командующему и наместнику Дальнего Востока… Просто невозможно.
        - Командующему? Наместнику?
        - А вы не знали причину вашего вызова в штаб?
        - Нет. Сказали только - быть в парадном мундире.
        Николов хмыкает.
        - И вы просто выполнили приказ, не поинтересовались, в честь чего нужно явиться при параде?
        - Н-ну… - бросаю взгляд на Соню, деликатно отщипывающую крошки от бутерброда, словно птичка клюет, - я человек военный. Есть приказ - выполняю, не спрашивая.
        - Не кокетничайте, штабс-ротмистр, - усмехается контрразведчик, - когда вам было надо для дела, вы приказов не ждали или задвигали их в дальний уголок. Ведь победителей не судят, так?
        Покаянно развожу руками:
        - Все-то вы, Сергей Красенович, прозреваете насквозь, словно рентген.
        - Рентген? - удивлению Сони нет предела. - Вы имеете в виду нобелевского лауреата девятьсот первого года по физике доктора Рентгена и его Х-лучи?
        Вот ведь, опять чуть не спалился. Хорошо, что Р?нтген или Рентг?н уже сделал свое открытие.
        - Да, Софья Александровна, именно его. Они же все просвечивают насквозь, как проницательный глаз господина подполковника.
        - Так вот, Софья Александровна, - ваш командир штабс-ротмистр Гордеев вызван в штаб армии для вручения ему ордена Святого Владимира четвертой степени с бантом и мечами за проявленный в боях героизм.
        Соня непроизвольно охает. А Николов, выдержав некоторую паузу, словно корифей подмостков Московского художественного театра, продолжает:
        - И для торжественного вручения новых погон следующего воинского чина - ротмистра.
        Офигеть… растем, однако. В моих новых погонах при одном просвете звездочек уже не предусмотрено.
        - Вот скажите мне ради всех святых, любезная Софья Александровна, возможно ли представить перед светлы очи генерал-адъютанта Куропаткина и наместника государя на Дальнем Востоке адмирала Алексеева такого оборванца, пусть и героя до мозга костей?
        Соня строго мотает головой, а в глазах так и пляшут смешинки.
        - Никак невозможно, господин подполковник.
        - И что прикажете делать? У нас до назначенного времени полтора часа. Отстирать и починить?.. Или построить вашему командиру новый парадный мундир?
        Соня окидывает меня критическим взглядом.
        - Нас спасет только чудо… Или кто-то из офицеров схожего телосложения и роста, кто согласился бы одолжить Николаю Михалычу на непродолжительное время свой мундир.
        - Видите, штабс-капитан, сколь ценное у вас пополнение? Мадемуазель санинструктор не только хороша, но практично умна и находчива.
        Николов тянется к звонку, чтобы вызвать адъютанта и отдать соответствующее распоряжение…
        - Стойте! - меня осеняет неожиданная мысль, - Мундир не уйдет. У нас другая проблема - кого хотел взорвать лжекапитан Рассохин своим портфелем с шимозой?
        - Неужели вы думаете, что… - кажется, Николова посетила та же мысль, что и меня.
        Подполковник бледнеет.
        - Конечно. Одним портфелем двух зайцев угробить: и Куропаткина, и Алексеева, обезглавить армию.
        Николов хватает колокольчик со стола и ожесточенно трясет им. В распахнувшуюся дверь влетает адъютант.
        - Немедленно проверить, не записан ли сегодня на прием к командующему и наместнику капитан Рассохин из…
        - Из сибирских стрелков, - подсказывает Соня.
        - Выполняйте.
        Адъютант щелкает каблуками, наклоняет в легком поклоне голову с аккуратным пробором и испаряется из кабинета. Его сменяет пара солдат с исходящими паром судками.
        Есть не хочется, ковыряюсь в еде, в отличие от Николова с Соней, проявляющих завидный аппетит.
        - Господин подполковник, простите, что отвлекаю от еды… Если бы вы планировали ликвидацию вражеского командования, к чему бы вы это приурочили?
        Вилка Николова с куском мяса замирает на полпути ко рту. Подполковник бледнеет.
        - Думаете, японцы готовят удар?
        В моем мире японцы ударили 24 августа, когда прекратились двухнедельные дожди, грязь и хляби просохли и стало возможно нормально наступать без боязни увязнуть в грязи. Здесь дожди уже выпали, 24 августа было три дня назад, но тогда японцы не ударили, видимо, сказался наш рейд по японским тылам, выбивший у врага пару полков и изрядное количество запасенных боеприпасов. Но они могли подтянуть недостающее к фронту за эти дни.
        - Уверен, господин подполковник.
        Николову непросто принять решение. Прокукарекаешь тревогу, а японского удара не случится.
        - Сергей Красенович, я понимаю, не ваша зона ответственности. Не ваш уровень принятия решений. Хотите, я все возьму на себя и лично сообщу об этих предположениях Куропаткину с Алексеевым? - предлагаю я.
        В кабинет врывается запыхавшийся адъютант.
        - Господин подполковник, капитан Рассохин есть в сегодняшних списках представлений командующего и наместника.
        - Кто внес капитана в список?
        - Полковник Кривицкий. Именно он составлял все списки представлений.
        - На какой час ему назначено?
        - На четверть пятого пополудни.
        Не сговариваясь, смотрим на часы. Стрелки приближаются к трем часам дня. Николов поворачивается ко мне.
        - А у вас на который час назначено?
        - На половину четвертого.
        - Поручик! Встаньте рядом с господином штабс-ротмистром.
        Недоумевающий адъютант Николова встает рядом со мной. Контрразведчик придирчиво рассматривает нас.
        - Как полагаете, Софья Александровна, у поручика с вашим командиром есть сходство в фигурах?
        Соня встает, обходит нас кругом. Думает.
        - Рост у них почти одинаков, в плечах и талии различия невелики…
        - Софья Александровна, оставьте нас ненадолго. Можете скоротать время в приемной.
        Вот что значит хорошее воспитание. Соня беспрекословно выходит.
        - Поручик, раздевайтесь! Это приказ, - командует контрразведчик.
        Адъютант Николова густо краснеет, хочет что-то возразить, но подполковник поясняет:
        - У штабс-ротмистра безнадежно испорчен парадный мундир. Вы же не откажете боевому товарищу? Одолжите Николаю Михайловичу свой на пару часов.
        Адъютант мямлит что-то, но в принципе не возражает.
        - А мне что же, в исподнем остаться? - наконец, выдавливает из себя он.
        - Пошлите за полевым мундиром, и всех делов.
        - Я иду в штаб с вами! - Соня решительно поднимается с дивана, на котором она только что листала столичные газеты недельной давности, стоило нам с Николовым появиться в приемной.
        - Софья Александровна, не может быть и речи.
        - Вольноопределяющаяся Серебрякова, у вас были какие-то дела в госпитале?
        - Господин ротмистр… Ну, Николя… - закусила нижнюю губку и смотрит оленьими глазами, этакий олененок Бэмби… И тут же добавляет решительности в голос: - Я вас одного не отпущу. А если там будут раненые? Мой долг оказать им первую помощь.
        Вы когда-нибудь пробовали спорить с женщинами? Даже начинать не стоит. Все равно останетесь виноватыми.
        - Хорошо, Софья Александровна, но вот вам мой приказ: самой никуда не соваться. Скажу «лежать» - исполнять немедля. Ясно?
        - Так точно, господин ротмистр.
        Вот лиса. Ладно хоть Николов не возражает.
        - Не будем медлить. Время дорого! - слова подполковника звучат как приказ.
        В штаб армии успеваем прибыть за пять минут до назначенного мне для представления времени.
        По-быстрому осматриваюсь. Вдруг лжекапитан явился пораньше?
        Но его, слава богу, нет. Приемная Куропаткина полна таких же, как и я, офицеров, вызванных для награждения и торжественного производства в новый чин. Где-то среди них - люди Николова.
        То и дело ловлю взгляды, бросаемые господами офицерами на мадемуазель Серебрякову. Очень и очень заинтересованные взгляды. Чувствую, как начинают гореть щеки. Я что, ревную?
        Из кабинета выходит очередной новопроизведенный капитан. Он улыбается и сияет, как начищенный самовар.
        Штабной офицер сверяется со списком:
        - Штабс-ротмистр Гордеев!
        Пора!
        Оправляю чужой мундир, вхожу в двери начальственного кабинета. Подполковник Николов входит следом.
        - Ваши высокоблагородия, штабс-ротмистр Гордеев по вашему приказанию прибыл.
        На меня оба высокоблагородия смотрят с любопытством, а вот друг на друга с неприязнью и какой-то ревностью. И это не просто традиционное армейское противостояние флотских и сухопутных. Тут все круче закручено.
        Куропаткин эту кампанию начал командующим Маньчжурской армии, Алексеев, бывший на начало войны наместником Дальнего Востока, стал главкомом сухопутными и морскими силами на всем Тихом океане.
        Если все будет идти, как шло в моем мире, в октябре после сражения на реке Шахэ Алексеева отодвинут от командования и назначат главкомом Куропаткина. Но Куропаткин главкомом пробудет только до марта следующего, 1905-го, затем из-за неудач его снова низведут до командующего 1-й Маньчжурской армией.
        Куропаткин и Алексеев довольно казенными фразами поздравляют меня ротмистром и Владимиром четвертой степени с бантами и мечами. Отвечаю не менее казенно - мол, служу государю и России-матушке.
        - Вопросы, господин ротмистр? - интересуется Куропаткин.
        Нет бы мне ответить: «никаких вопросов, ваше высокопревосходительство»! Но черт меня дернул за язык.
        - Почему мы столь неактивны в наступлении, ваше высокопревосходительство? Выучка и моральный дух солдат и офицеров позволяют не просто на равных противостоять противнику, но и громить его.
        Наместник аж крякает от моего вопроса. Куропаткин хмурится и, похоже, злится. Слышу, как Николов за спиной досадливо вздыхает.
        - Вам, в окопах, конечно, виднее, чем нам тут в штабах, - голос Куропаткина аж сочится ядовитым сарказмом. - Но что толку было французам в доблести при катастрофе под Седаном, когда в плен угодил даже их император? Я не позволю вверенным мне войскам попасть в окружение и пережить катастрофу разгрома.
        Конечно, лучше постоянно отступать и пережить другую катастрофу - разочарования и упадка воинского духа, хочется сказать вслух, но я вовремя спохватываюсь и закрываю рот.
        - Ваше высокопревосходительство, - вступается за меня контрразведчик, - ротмистр Гордеев делом доказал свои слова и преданность воинскому долгу. Только сегодня он разоблачил очередного японского агента, имевшего целью, по всей видимости, взорвать вас с наместником в этом кабинете.
        Николов выкладывает на стол портфель с шимозой.
        Куропаткин и Алексеев синхронно бледнеют.
        Наместник касается портфеля пальцами, словно ощупывая. Пальцы заметно дрожат.
        - Ротмистр, - голос Куропаткина заметно - теплеет, - не судите строго нас, стариков. За нашими плечами опыт и высокая ответственность перед государем за исход кампании. К тому же… - Куропаткин бросает едкий взгляд на Алексеева, - не все зависит от меня. У меня в сейфе рапорта на имя государя об отстранении ряда нерешительных и косных воинских начальников от должностей, однако рапортам моим хода не дано. Еще раз благодарю за службу.
        Куропаткин дает понять, что разговор окончен.
        Покидаем с Николовым кабинет.
        И едва переступив порог приемной, снова ловлю на себе полный ненависти взгляд. Оглядываю набитое офицерами помещение. Показалось? Нет, не могло.
        Пытаюсь найти глазами источник этой ненависти.
        - Николя, поздравляю, - шепчет Соня мне в ухо.
        Ее волосы щекочут мне шею, внутри все замирает.
        - Капитан Рассохин! - выкликает штабной офицер очередного посетителя кабинета командующего.
        Вот оно! Лже-Рассохин уже у дверей.
        - Сергей Красенович! Это он!
        - Господа офицеры, здесь японский шпион! - рык Николова заставляет всех замереть.
        Лже-Рассохин оборачивается и выхватывает револьвер. Ему всего несколько шагов до заветной двери.
        Врешь, не уйдешь!
        Хватаю стул и кидаю его в голову шпиону. Немного промахиваюсь - стул прилетает злодею в плечо.
        Он пошатывается, и этого мгновения хватает многим из присутствующих, чтобы выхватить оружие и направить на лже-Рассохина.
        - Взять его! - командует Николов своим контрразведчикам.
        Несколько человек с наганами в руках бросаются к шпиону.
        Грохочет выстрел. Один из офицеров со стоном хватается за простреленную ногу. Галифе быстро темнеет от крови.
        Лже-Рассохин хватает какого-то пухлого полковника, явно из интендантов, прикрываясь им, приставляет ему к голове ствол своего револьвера.
        Ситуация патовая.
        - Рассохин, или как вас там на самом деле, - звенящую тишину нарушает голос Николова, - у вас нет шансов. Бросьте револьвер и сдавайтесь.
        В глазах шпиона отчаяние, но не страх.
        Неожиданно он выхватывает из кармана металлическую трубочку и закидывает в рот таблетку.
        Яд?
        Секунда - и тело шпиона стремительно трансформируется в огромного полосатого… тигра. Страшный удар когтистой лапы отбрасывает пухлого полковника в сторону. Из его разорванного горла хлещет кровь.
        - Соня! На пол, живо! - ору я что есть силы, толкая девушку вниз и разряжая в чудовищного оборотня весь барабан револьвера.
        Стреляю не только я. В зале грохот пальбы, в воздухе повисает резкий кислый дым сгоревшего пороха. Видно, как пули попадают в тело тигра. Вот только демоническому оборотню они, как слону дробины.
        - Стрелять серебром! - Николов пытается перекричать пальбу.
        Странно, что мой амулет никак не реагирует на демона. А демоническое создание рвется к дверям кабинета.
        Выхватываю трофейный вакидзаси и бросаюсь вперед. Успеваю достать противника в последний момент - у самых дверей кабинета.
        Магический клинок пробивает шкуру чудовищного создания, входя в мякоть задней лапы.
        С диким рычанием тигр разворачивается - чудовищные когти со свистом проносятся в миллиметрах от моей груди, распарывая заемный мундир бедолаги-поручика. Успеваю ткнуть клинком в бок оборотня. Кажется, что скрип, с которым металл скользит по ребрам противника, слышен на всю приемную.
        Тигр отступает от меня и двери в кабинет командующего на пару шагов, приседает для прыжка. Всё, мне кранты.
        Бах! Бах! Серебряные пули бьют чудовище в правый бок рядом с лапой. Кажется, Николов успел перезарядить свой револьвер противодемоническими пулями.
        Жуткий вой боли и рев ярости сотрясает стены. Хромая, тигр-оборотень крутится по залу, пытаясь увернуться от летящих в него пуль, а затем с ревом кидается в окно. Грохот и звон разбитого стекла, и чудовище выскакивает из штаба на улицу.
        Вслед ему летят пули, но тварь, петляя зигзагами, словно заяц, стремительно исчезает из виду.
        Помогаю подняться с пола Соне. Она в ужасе смотрит на мой располосованный на груди мундир - орденский знак Святого Владимира болтается на одном честном слове.
        - Николя, вы целы? Не ранены?
        - Чудом.
        Из кабинета наконец появляются благо-разумно пересидевшие там всю суету Алексеев с Куропаткиным с револьверами в руках. За окном слышен нарастающий гром. Гроза? Нет… это японские орудия начали свою канонаду.
        В приемную из коридора вбегает кто-то из штабных.
        - Господа! Японцы перешли в наступление!
        Конец второй книги
        notes
        Примечания
        1
        Стой, кто идет! (яп.)
        2
        Стой, стрелять буду!!! (яп.)
        3
        Мне нужен полковник Исикава из разведки (яп.).
        4
        Маотай - традиционная китайская водка из красного гаоляна (проса). Это сегодня маотай считается премиальным продуктом, а сто лет назад это была обычная деревенская самогонка со всеми вытекающими из этого последствиями.
        5
        C рождения такой (бел.).
        6
        Так в том суть моя (бел.).
        7
        Со своими могу себя сдерживать, а против врагов даже стремиться не стану (бел.).
        8
        Это плохо. У нас с ними всегда вражда (бел.).
        9
        За плечами, как и положено по уставу (бел.).
        10
        Я туда всю радость и добро складываю, у кого отнимаю (бел.).
        11
        Князь Андрей Васильевич Трубецкой, сын камер-юнкера Императорского двора, учеба в Лицее не слишком ему давалась, так что юноша перевелся в военное училище. Характер, по словам педагогов, у князя был не сахар.
        12
        Граф Кирилл Канкрин, внук министра финансов России в первой четверти XIX века и сын камергера Императорского двора.
        13
        Хрипунов в своем выпуске окончил Лицей с золотой медалью.
        14
        Гиляровский, хоть и родился в Вологодской губернии, где его батюшка служил помощником управляющего в имении, в зрелом возрасте больше походил на запорожского казака. Недаром Репин писал с него одного из казаков на своей знаменитой картине «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», а скульптор Андреев именно с него лепил образ Тараса Бульбы для памятника Гоголю.
        15
        Здесь имеется в виду «разведчику».
        16
        Мне пешком сподручнее, вашбродь (бел.).
        17
        Ваше здоровье! (англ.)
        18
        Лучше (бел.).
        19
        О, черт! (англ.)
        20
        Граф Алексей Алексеевич Игнатьев, на тот момент штабс-ротмистр, помощник старшего адъютанта управления генерал-квартирмейстера Маньчжурской армии.
        21
        Канкрин имеет в виду повесть «Зов предков», на русский язык ее переведут еще только в 1905 году под названием «Дикая сила».
        22
        В данном случае один из самых фешенебельных ресторанов Москвы до 1917 года, открытый знаменитым бельгийским поваром Люсьеном Оливье, которому Россия обязана одноименным салатом.
        23
        «Хижина пота» (англ.).
        24
        «Для меня ты самая красивая…»