Человек с именем Максим Андреевич Далин
        Прекрасное Далёко (М. Далин)
        Макс Далин
        Человек с именем
        …И вкусы, и запросы мои странны… В. Высоцкий
        Имени своего я не помню, хоть тресни.
        А ведь оно у меня было когда-то, имя… Амнезия. Перед апгрейдом мозги промыли и перебрали. Так часто бывает, всё правильно, только очень обидно.
        Дэн - всегда Дэн. Мида - всегда Мида. Даже генномодифицированных и некроморфов, и то как-то зовут, а я - пустое место какое-то. Босс зовёт меня «старина» и «дружище». Дэн - «привет, придурок». Мида - «зайчик» и «лапочка». А всё почему: когда мне придумывают имя, а я чувствую, что оно не моё - бесит не по-детски. Прямо из себя выхожу.
        Босс меня пытался звать Ричем - я его не слышу и всё. Чёрт лысый ему Рич. Так одного дрища со станции техобслуживания зовут: этакая поганая морда, как у манекена в дешёвой лавчонке, губ нет и из глаза жидкость для промывки линз подтекает. И соображает еле-еле. Я такой, что ли?
        Дэн отсутствием моего имени никогда особо не тяготился. Ему «эй, ты!» в качестве обращения отлично хватало. Но Мида - она девушка нежная, добросердечная. Ей страшно не нравилось, когда у личности из всех опознавательных знаков только идентификационное клеймо. Я же киборг, всё-таки, а некакая-нибудь железяка. У меня душа.
        А раз душа - должно быть и имя. Но я хотел своё имя, настоящее своё имя, а не чужое.
        Как зайдёт разговор на эту тему, Дэн говорил:
        - Да что ты фигнёй страдаешь? Придумай себе сам имя, какое хочешь.
        А я ему всегда отвечал:
        - Нет. Это будет не имя, это погоняло какое-то будет, кличка. Имя человеку при рождении даётся.
        А Дэн:
        - При сборке! - и ржёт. Смешно дураку.
        Почти всем криминальным киборгам с промытыми мозгами наплевать, что у них там в человеческой жизни было, если было. А мне - нет. Не хочется думать, что я - «in vitro». Я, может, у матери родился. У настоящей женщины. Как человек. И мне, может, охота вспомнить, как она меня назвала.
        И кем я был при жизни. Время от времени брезжится что-то в голове, в тумане - а если знать, кем я был, глядишь, и вспомнилось бы чётко.
        Вот думал я, думал - даже сны начали иногда сниться сами по себе, без загрузки - и решился. Дэну сказал:
        - Хочу расспросить секретаря босса. У него выход на всякие справочные директории, даже закрытые. Может, он мне туман этот развеет, над моим прошлым.
        Дэн даже дёрнулся.
        - Да ну, - говорит, - брось, не связывайся. Скользкий он типчик, может боссу разболтать, а боссу может не понравиться… в общем, меньше знаешь - крепче спишь. Вдруг ты был врагом босса при жизни?
        - А-ха-ха, - говорю, - очень умно. Был врагом, босс велел меня списать, потом чучело набил и оставил при себе, чтобы улики всегда под рукой оставались, если вдруг копы заинтересуются?
        Дэн плечами передёрнул:
        - Ну… тут точно никто искать не будет.
        - Где там, - говорю. - Везде в наших кругах мой мордоворот засвечен. Каждый встречный бы сказал: знаешь, мол, твой босс сам тебя и замочил. Нет, чушь это.
        И верно: такая чушь, что никому бы и в голову не пришла, кроме Дэна. Ну, тупой киборг, что возьмёшь!
        - Ты мне, - говорю, - лучше ответь: сам-то ты откуда знаешь, что тебя Дэном зовут?
        - Помню, - говорит. - Вот фамилию забыл.
        - А Мида - откуда? - спрашиваю.
        - А Миде, - говорит, - сутенёр сказал.
        - Вот видишь, - говорю. - У вас хоть что-то из старой личности сохранилось. А у меня ничегошеньки нет. Только сны, да и то запись получается вся в тумане, сплошные помехи.
        Больше Дэн спорить не стал. А я пошёл к Люлю, секретарю босса.
        Люлю - генномодифицированный, антропоморф, гермафродит, асексуал, существо независимое. Считает, как машина, болтает на десяти языках, в голове информации - миллионами терабайт, да ещё и выход в Сеть - встроенный, антенны в виде рожек. За рожки Дэн его Люцифером прозвал, но не прижилось. Слишком длинно и величественно.
        Но Люлю мы его между собой зовём. Если в глаза - он обижается, говорит, на кошачью кличку похоже. Хотя - он и есть боссу учёный кот. Или канарейка - с учётом голоса и любви к оперным ариям.
        С киборгами Люлю особо не общается: о чём ему с бойцами разговаривать? У бойца главное - корпус, а у Люлю не корпус, а сувенирная флешка со стразиками. У него главное - мозг. Но задаваться он не задаётся.
        Я выбрал момент, когда босс занят был, а Люлю играл с машиной в n-мерные шахматы и музыку слушал, отдыхал, в общем. Подошёл, кашлянул, говорю:
        - Слушай, красавец, а ты не мог бы мою упаковку идентифицировать? Всё равно как, лишь бы имя узнать, а? Хоть по Потребительской Сети, хоть по Интерполу…
        Люлю свои совиные глазищи прикрыл, задумался. Потом говорит, как Дэн:
        - Уверен, что тебе это нужно? Меньше знаешь - крепче спишь, я бы сказал…
        - Знаешь, что? - говорю. - Я бессонницей не страдаю и вряд ли буду, а за помощь хоть заплачу, хоть отлуплю, кого захочешь. Как оно?
        Люлю только ухом дёрнул.
        - Ну вот ещё! - говорит. - Всё бы вам, киборгам, лупить… я тебя идентифицирую совершенно даром. Мне тоже забавно.
        Всё-таки польстило ему, что красавцем назвали. Не каждый его красавцем назовёт, фигню плюшевую.
        Информационную директорию Люлю раскрыл в голограмму и развернул над столом, чтобы я тоже смотрел. Потом уставился на меня и говорит задумчиво:
        - Надо ещё поразмыслить, как тебя идентифицировать… Глаза у тебя искусственные, по сетчатке не выйдет. В ушах я тоже не уверен - за уши периферию вживляли, может, заодно и сами уши поправили. Зубы у тебя искусственные, невооружённым глазом видно - и передние при мне уже вставляли.
        - Может, пальчики? - спрашиваю. - Дактилоскопия? Древний метод, но эффективный же?
        Люлю меня за руку взял и головой качает.
        - Нет, - говорит, - громила, пальчики не пройдут. С тех пор, как вы с Дэном горели в том ангаре - много ли тех папиллярных линий у тебя осталось? Ладонь, как у куклы…
        - Что ж делать? - спрашиваю. Расстроился.
        Откинул златой локон с плюшевой мордочки, покусал коготок - и говорит:
        - Надёжнее всего генетическая экспертиза, но долго и дорого. А я могу по идентификационным точкам на черепе прогнать. Точность - девяносто девять процентов с мелочью.
        - Ладно, - говорю. - Давай по черепу. Но генетическую мы тоже сделаем. Для абсолютности.
        Выдрали мы у меня клок волос, кусочек ногтя отрезали, заклеили всё это в конверт, конверт Люлю к исходящей почте положил, сделал заказ в «ГенАналитик» - и с моей кредитки сняли вперёд изрядную плату за проверку. А потом мы с Люлю отсканировали мою физию, отметили на моей черепушке эти самые точки - и прогнали по всем поисковикам. Люлю своё дело знал, в сетях - как рыба в воде. Получаса не прошло, как высветился в интерполовской базе мой пресветлый лик.
        Почти что мой. Но не совсем.
        Морда какая-то потрёпанная, как будто старше выглядит, под глазами синячищи, сами глаза, даром что натуральные - как у ошалевшего окуня. Волосы клоками - и чёлка выкрашена в зелёный цвет с блёстками. И корпус поменьше, чем у меня, раза в полтора, зато костюмчик шикарный, ничего не скажешь. Как у политика или телеведущего.
        - Чё?! - говорю. - Это я, что ли?!
        Люлю смотрит скептически, но выдаёт:
        - Совпадение - по десяти точкам из пятнадцати. И семи хватило бы для идентификации. Ты.
        - Ну и что это за ком с горы? - спрашиваю.
        А у Люлю его мордочка плюшевого котика расплывается. Улыбнуться, значит, соизволил.
        - Имя - Хербиус Неживой Мыш Саторини. Возраст - тридцать два года на момент смерти. Профессия - выдающийся поэт и художник-авангардист. Трагически погиб во время террористического акта в Арт-Галерее, где представлял собственную последнюю выставку «Солнце и трупы пылесосов». Тело было завещано Институту Трансплантологии, где и разобрано на биологический материал. Памятная доска с именем господина Саторини находится в зале Славы Арт-Галереи. Доволен?
        Нокдаун.
        - Распечатать портрет? - спрашивает.
        - Валяй, - говорю. - Всё равно.
        А сам думаю: вот ведь… Это же надо такое имя иметь - Хербиус. Что это за имя? И почему погоняло у него - Дохлый Мыш? Нет, ну ясно, что сейчас неживой, но ведь тогда-то шевелился ещё? Выдающийся поэт, а? Да ещё и художник… а я думал, что рисовать не умею…
        А Люлю мне тем временем распечатку подаёт. С моей пока ещё человеческой физиономией.
        - Рад, - говорит, - оказать услугу, господин Саторини. Желаю возвращения памяти и новых творческих успехов - как в поэзии, так и в живописи.
        А я киваю, глупо улыбаюсь и думаю: немного же от моих мозгов осталось. Ни одного стишка за два года не сочинил, дубина, вышибала несчастный. Только бы морды бить, а чтобы подумать о прекрасном - этого нет…
        Чего я так странно выставку назвал: «трупы пылесосов»? Что это за картины? Эх, талантливым был перцем, необъяснимым… Не таким, как прочие. Ну, ничего, думаю. Теперь знаю, что вспоминать.
        Жизнь-то моя настоящая - картины, стихи… поклонницы, может быть… Вот прозябаешь, как свинюк в берлоге, и не знаешь, что в тебе, быть может, гений дремлет.
        К своим я торжественно пришёл. Распечатку показываю.
        - Во, - говорю, - видали? Я - гений. Знаменитый художник и поэт. Хербиус Саторини, поняли, да?
        У Дэна глаза чуть не выскочили, когда фотку увидал.
        - Шикарный чувак, - говорит. - Сразу видно, что гений: явно канифолил без просыху и коксой занюхивал. То-то у тебя половина потрохов синтетические.
        А Мида всплеснула лапками:
        - Ах, не может быть! Я никак не ожидала, что ты - такая удивительная и духовная личность!
        - Ну, чего, - говорю. - С Дэна спрос небольшой. Он из всех стишков знает только те, что в сортирах над писсуарами пишут. Но ты, Мида, книжки читаешь иногда… скажи, встречала? Стихи мои, а?
        Мида глазки опустила долу.
        - Нет, - говорит. Смутилась. - Не буду врать, Хербиус, серое я существо… да ты же знаешь, откуда Дэн меня забрал. Где мне такое авангардное искусство знать… но я обязательно почитаю.
        - Хе, - говорит Дэн. - Мы все ещё почитаем твои стишки, если уж ты их кропал. Но прежде - не сходить ли нам в музей, а? Типа культурной программы. В стишках я слабо разбираюсь, но на картине сразу понятно, что к чему.
        Я под ингибитором эмоций почесал. Бедная моя память о музеях никак не подсказывала. Неродное какое-то место, хоть тресни. И я подумал, что кабаки мне и при жизни были ближе. Творческая личность, в конце концов!
        Но Миде идея понравилась страшно. Она тут же ускакала пудрить носик и выбирать туалет, чтоб идти культурно развлекаться. А я стоял и пытался вспомнить свои стихи.
        А в голову лезло то «быть или не быть», то «я помню чудное мгновенье», то «ничто не ново под солнцем». И я преотлично отдавал себе отчёт, что всё это не мои стихи, а я по телеку слыхал. А свои - как отрезало. Туман - и всё.
        А Дэн ещё подначивает:
        - Ну хоть один стишок-то почитай?
        - Да отвали ты! - рявкаю. - У меня мозги начисто промыты. Не то, что целый стишок, а ни одной строчки вспомнить не могу. Вообще позабыл, что стихи сочинял.
        А Дэн:
        - Ну и ляд с ним. Ты давай сейчас сочини! Новый!
        Приехали.
        Знать бы ещё, как это делается… Подумал немножко - никак приличные слова в рифму не складываются. А то, что складывается, разве что над писсуаром можно нацарапать.
        - Я, - говорю, - разучился, похоже. Может, если старые стихи почитаю - вспомню?
        Дэн говорит:
        - Давай поглядим, пока моя старуха пёрышки чистит, - и разворачивает свою домашнюю информационную базу.
        Открыта на порнухе, ясное дело. Но мы вышли на литературный портал и разыскали там профиль господина Саторини. С моим портретом в скорбной рамке и голограммой галереи, развороченной в копоть. И толпа поклонников там расписалась, что я умер, как настоящий поэт, и что вечная мне память в живых созвучьях.
        А дальше там были стихи. И теперь уже у меня чуть глаза не выскочили.
        Первое, что мы открыли - крепкое словцо, одно, было написано много раз, ёлочкой, на целую страницу. И Дэн заржал и сказал, что теперь верит - я точно Саторини, но такие стихи он и сам может сочинять целыми томами.
        А мне почему-то стало ужасно неловко, даже в жар бросило.
        - Это я так, - говорю. - Шутки ради.
        Дэн на это только хмыкнул:
        - Ну-ну. Давай дальше поглядим.
        Поглядели. Пока Мида одевалась, мы прочитали ужасно много стихов, они были написаны то ёлочкой, то крест-накрест, то по диагонали, состояли из очень понятных слов, но оказались даже не ругательными, а так. Совсем никак. Просто слова.
        А рифма попалась только один раз: «Давным-давно - говно».
        И всё это время мне хотелось выжечь себе глаза и провалиться сквозь землю. Зато Дэн очень радовался. Говорил, что он тоже поэт, не хуже меня - и точно, выдавал рифмы, которые гораздо оригинальнее звучали.
        Когда Мида вышла, вся в розовом, и в розовом боа из искусственных перьев, и в туфлях на золотой подошве, и засыпанная золотой пудрой, я уже сильно жалел, что сказал им про Саторини. Мне было дико стыдно, в жизни не было так стыдно.
        И когда Мида спросила: «Ну, мальчики, как стихи?» - я сделал морду, как на той фотографии, и сказал:
        - Я чего-то разочаровался в этом деле. Не хочется больше стихов писать. Пойдёмте лучше смотреть картинки.
        В Арт-Галерее было полно народу, но на нас глядели, как на диво. Оно и понятно: боевых киборгов тут не водилось, не то место. Зато генномодифицированных или трансформов толкалась пропасть: и девицы, переделанные из парней, и парни, недоделанные до девиц, и дамочки с имплантатами везде. И пожилые господа с пластмассовыми лицами и искусственной сединой, а с ними - искусственные создания непонятного пола с периферией, замаскированной под пирсинг. И детки с мрачными глазами старых ведьм. И какие-то эфемерные, манерные, бледные существа вяло переставляли длиннейшие ноги и посматривали на публику из-под тяжёлых век - взгляды у них были такие, что оторопь брала.
        Одеты они все были шикарно и глупо, как по телеку.
        Мида была в восторге. Она сияла в своём незатейливо-розовом, как лампочка, и разглядывала всю эту кодлу с почтительным любопытством. И щебетала:
        - Ах, мальчики, вот это - настоящая богема!
        А мне эта настоящая богема не особо нравилась. Не чувствовал я себя как дома. И сам музей мне не особо понравился, хотя я его как-то смутно припоминал сквозь туман. Неуютно мне тут было, будто под прицелом стоишь. Изменился я после смерти.
        Настоящая богема не рассматривала картинки и прочее, что там было выставлено - она тусовалась. А я осматривался и удивлялся. Ну что за штука это искусство?! Вот, например, стоит кусок какой-то железяки, к нему микросхемы приклеены суперклеем. Сверху - кукольная головка. Называется «Нежность». А я - тупой киборг, какой в этом смысл, хоть убей, не могу понять.
        Зато Дэн веселился: нашёл унитаз, из которого бьёт питьевой фонтанчик, и ржал, как дурак. «Источник Истины» подписано - умора, до чего смешно, ага. Как раз на уровне дэнова понимания шуточка.
        А я сам, господин Саторини, оказался - художник-ногист. В смысле - краску по холсту ногами размазывал. Иногда - босиком, иногда - в ботинках. Краска, большей частью, чёрная, коричневая и желтоватая такая. Общий вид - будто я по дерьму ходил, а потом об холст ноги вытер. При чём тут солнце и трупы пылесосов, понятия не имею. И закрадывается мысль, что и при жизни не знал.
        Для понта названо.
        И тут, у них, это считается творческой находкой. Галерея за большие деньги предлагала эти потоптанные полотна - кто-то даже покупал: на месте некоторых фотокопии висели с надписью «оригинал продан». И Дэн с Мидой ценами очень заинтересовались.
        Дэн говорит:
        - Идея, конечно, богатая - ногами рисовать. Ты бы красок только побольше брал, разных цветов, а то однообразно выходит.
        И Мида согласилась:
        - Точно. Поярче - было бы лучше, по-моему. Солнце всё-таки… Хотя, ты, Хербиус, художник, тебе виднее.
        А мне опять было стыдно до смерти, но я сделал важное лицо. Богема на меня посматривала и шушукалась, надо думать - заметила мое сходство со мной самим при жизни, и я растопырился, как мог. Будто мне не привыкать всем раздавать автографы.
        Но больше всего хотелось сбежать.
        - Ладно, - говорю. - Хорошего помаленьку. Оценили - и хватит.
        Ребята на меня посмотрели уважительно и согласились.
        Надо было всё это дело как-то пережить, и я взял отпуск на целую неделю. И почти всю эту неделю нажирался в хлам, а когда почувствовал, что уже дошёл до кондиции - купил холст на подрамнике, большую коробку масляных красок и бутылку чего-то вонючего, чтобы стирать эти краски с себя.
        Потом закрылся у себя дома, выключил окно и все средства связи, врубил кондиционер, положил холст на пол, снял ботинки с носками и стал создавать шедевр.
        Процесс оказался неожиданно занимательный. Правда, вышла полная фигня, но при жизни у меня получалось ещё хуже. И ноги я потом за один раз до конца не отмыл - они ещё долго отдавали где в желтизну, где в синеву. Но в ботинках всё равно не видно.
        Потом я придумал картине название в духе Галереи и позвонил Дэну с Мидой, что у меня презентация живописного шедевра.
        Они пришли с такими серьёзными минами, что было тяжело тоже делать серьёзный вид. И я им объявил торжественно:
        - Глядите: во! Называется «Возрождение».
        Дэн присвистнул. А Мида говорит:
        - Знаешь, Хербиус, ты, кажется, вышел на новый творческий уровень.
        А то! По сравнению с той мутной мазнёй в Галерее - конечно. Оно было синее с прозеленью и в желтизну, разводами. А посредине полотна - ярко-красный отпечаток моей босой пятки. Знай наших!
        А поддержка друзей много значит. Мне, вроде, даже не так стыдно было, попривык. И я начал почти всерьёз думать, что было бы интересно куда-нибудь в газету сообщить о моём возрождении во всех смыслах. И на волне загнать этот свой шедевр ногизма тысяч за двадцать, а потом позвать друзей куда-нибудь на курорт, где можно познакомиться с шикарной девочкой.
        Надо было только дождаться генетического анализа, чтобы никто не прикопался.
        Мне уже казалось, что всё это очень смешно. Остаётся научиться делать умное лицо, а это сложно - всё время хочется ржать, как идиоту. А приличному аферисту полагается держать себя в руках. Аферист - это прибыльнее, чем боец. Гораздо.
        Суметь продать картину, не умея рисовать вообще - это афера, конечно. Но я уже думал, что у меня точно выйдет. Потому что я был человек с именем, а устроить вокруг этого имени шум при таком раскладе - пара пустяков.
        Но брать у босса расчёт я не собирался. Так что в понедельник я пошёл к нему, узнать, что нового. И меня тормознул Люлю - зацепил коготком за рукав и потянул.
        - Пойдите сюда, глубокоуважаемый, - говорит. Но улыбается неуважительно - ехидно.
        Я как-то не уловил, что это у него за приступ ехидства. Просто подошёл, без всякой задней мысли.Люлю раскрыл директорию и говорит своим оперным сопрано:
        - Ну так вот. Пришёл анализ твоей ДНК, величайший художник всех времён, - и в голосе у него смесь ванильного ликёра с синильной кислотой.
        - Отлично, - говорю. - И что генетики?
        - А генетики считают, - отвечает, - что ты, господин Леонардо Рембрандт, химера.
        Упс. Стул пододвинул - сел. Облом какой…
        Химера. Нет меня. Конструкция. Собран из кусков. Никакой я не Хербиус. Я - куски Хербиуса и куски ещё каких-то перцев. Ну да, так художник-то при взрыве погиб… Ух, ты ж…
        То-то мне показалось, что его тщедушная тушка на мой корпус никак не похожа!
        - Но голова-то у меня - Саторини! - говорю. - Черепок-то! Точки-то идентификационные! Мозги-то! Душа, в общем, а?!
        Люлю улыбнулся сладенько.
        - Голова - да, - говорит. - Отчасти. А мозги - нет. У Саторини открытая черепно-мозговая травма была, с фатальным поражением вещества головного мозга, - и открывает картинку. - Поэтому его и не откачали. Прости, киборг, никак мне не верилось, что ты у нас - богемный хлыщ, вот я и пошарил чуток по закрытым файлам. Так вот, затылка у Хербиуса не было. И большей части мозга тоже не было. Но лицевая часть черепа не пострадала. И это нежное личико - всё, дорогуша, что у тебя от бедолаги Хербиуса
        - А остальное - от кого тогда? - спрашиваю. Чувствую себя глупо-преглупо.
        - А остальное, как раз, и заинтересовало нашего босса. Он тогда недорого прикупил очень приличный биоматериал: недурно сохранившуюся тушу охранника Арт-Галереи, некоего Рона Хейли, двадцати восьми лет, одинокого, погибшего в том же теракте. И большая часть химеры - это Рон. И мозги его же. Но лицо у него сгорело, такие дела. А куски Саторини всё равно были завещаны трансплантологам, так что сторговались прямо на месте: лицевая часть черепа, лоскуты кожи и пара сухожилий. Вот и всё, что в тебе художественного, Ронни.
        И вдруг у меня отлегло от сердца.
        - То есть, я просто боец? - говорю. А морда расплывается сама собой. - И никаких дурацких стихов не писал? И не рисовал картин ногами?
        - Точно, - говорит. - Просто боец. Обычный бычара. Разве что - с тягой к искусству, всё-таки Арт-Галерею охранял. Аж целую неделю, до самого взрыва.
        Ага, думаю, вот почему мне там было неуютно. Я там, дубина, террориста прозевал. Ну, так поделом мне! Сам в ящик сыграл, и Саторини разнесло в клочья - теперь-то я гораздо осмотрительнее.
        А Люлю улыбается, как кот:
        - Я, - говорит, - с самого начала был уверен, что твоя личность к Саторини отношения не имеет.
        - Это ещё почему? - говорю. - На гения не тяну, думаешь? Да я, чтоб ты знал, в этом самом ногизме шарю лучше, чем сам Саторини! Знаешь, какую картину забацал!
        И тут у Люлю случилась истерика. Он просто под стол сполз и там попискивал:
        - Ронни, убил! Да я не сомневаюсь, что ты можешь и ногами, и руками нарисовать нечто лучше, чем Саторини! Не такая это проблема! Но только очень небогемное существо думает, что вся эта мода и популярность - из-за того, что кто-то действительно прекрасно рисует что-то ногами!
        - Ну да, - говорю. - Мне-то, положим, не нравится, но я же не специалист…
        Люлю посмотрел на меня умилённо.
        - Не нравится ему… душка непосредственная. Да картины тут вообще ни при чём! У Саторини - связи были, деньги в тусовке крутились. Газетные и сетевые скандальчики, провокации, гадость всякая - неужели не понимаешь? И ещё: я точно знаю, что ты, дубина романтичная, всё идеал свой ищешь среди девиц, а Саторини шлялся по барам знакомств для мужчин-некроморфов, да ещё и в компании репортёров - плевать ему было на идеалы. Популярность в тусовке, понимаешь ли: чем грязнее, тем легче сделать себе рекламу.
        - Понятно, - говорю. А сам думаю: ох, ничего ж себе…
        Хорошо ещё, думаю, что никуда в газету не ткнулся. Влип бы по самые уши. Как вовремя результаты пришли, всё правильно, я - Ронни Хейли, бывший охранник, нормальный киборг без всяких мерзких штучек, хоть, предположим, не гениальный и не богатый.
        И на душе сплошной уют и спокойствие.
        Одно плохо: теперь картина пропадёт без всякой пользы. Двадцать штук за неё точно дали бы, если бы была Хербиусом нарисована.
        Нет, в принципе, скандал, конечно, можно было бы замутить. Возрождение, то, сё… Но что же мне своё честное имя марать всякими Саторини!