Цирк Максим Андреевич Далин
        Город Внизу #8
        А вы никогда не хотели выступать в цирке?
        Макс Далин
        Цирк
        Будь наш старший менеджер не таким сутулым, всё бы пошло совершенно иначе.
        Конечно, он и с самой лучшей фигурой был бы гнидой - такой уж характер. Но вот Паша, которого у нас весь отдел звал «Паша-зануда», в таком случае бы не наговорил лишнего. И всё бы обошлось. Но Виктор был настолько сутулый, что девочки с касс за глаза звали его «Горбун из Нотр-Дама». А он был в курсе, ему, гниде, кажется, даже льстило - таких бабников ещё поискать…
        Поэтому девочкам с касс всё очередной раз сошло. А на нас Горбун, собака сутулая, спустил всех собак, каких нашёл. Не так летишь, не так свистишь, почему не улыбаешься - и почему не праздничное настроение в отделе, понимаете? Настроение не праздничное! Уже две недели без выходных пашем на этой праздничной, расперемать её, распродаже - и у нас не праздничное настроение почему-то! Ёлочка стоит не там, шарик висит не там, не улыбались толстой истеричке, которой захотелось скороварку со скидкой.
        Конкретно Паша не улыбнулся. Но это полбеды ещё.
        Они ещё и поцапались из-за этой поганой скороварки. Паша съязвил - и истеричка моментом включила режим «ты чо, самый умный тут?!»: заподозрила, что Паша считает её тупицей.
        Правильно, между прочим, заподозрила. Все основания имела.
        Я тоже так считал. Но у меня всегда хватало ума помалкивать, а Паша, особенно уставший, то и дело срывался с нарезки и начинал резать правду-матку.
        Вот и вышел скандал, жалоба, Горбун, его придирки ко всему на свете - и плакала наша премия на Новый год вместе с корпоративом за счёт фирмы. То есть, мы за всю эту беспросветную пахоту теперь теряли возможность даже бухнуть на халяву. Да ещё и поунижались от души, всласть: «Мы обязательно учтём, Виктор Олегович!» - самим от себя тошно.
        Вдобавок, когда магазин уже закрылся, нам пришлось переставлять эту гребучую ёлочку туда, где повиднее, и перевешивать мишуру и шарики, как Горбун распорядился. Лишних полчаса - за которые тоже ни копейки не дадут.
        И мы уходили злые… не столько даже злые, сколько вздрюченные и раздосадованные.
        Я шёл и думал: вот что я тут забыл, в этом поганом салоне бытовой техники? Ни денег, ни карьеры, одна нервотрёпка… Сильно престижная работа - продавец-консультант. Улыбайся всяким за гроши - и получай втык, если не угодишь какому-нибудь полудурку… А ведь когда-то хотелось быть лётчиком, дальнобойщиком или свой бизнес… ничего уже не хочется, будто изнутри что-то выжрали. Устал.
        И всё достало.
        Я шёл с Пашей к метро - уже почти ночью, успеть бы до закрытия - а он же не мог молчать, он должен был обязательно это всё дожечь и нашим сегодняшним дерьмом насладиться в полной мере. Такой уж характер.
        Я особо не прислушивался, только так… тезисно. Мне было зябко, противно - вот это самое глобальное потепление, зима не зима, осень не осень, слякоть и хмарь, глухая темнота, фонари тусклые, сырость оседает на лицо - ещё слушать, что ли, этот дурной трындёж? Но Пашу несло, он себя накрутил до настоящей злости.
        -Ты замечал, Вадик, - говорил Паша таким тоном, будто сегодняшнее дерьмо лежало у него под самым носом, и он его всё ещё нюхал, - что всякие уроды - самые нестерпимые люди? Какие-нибудь жирные, косые, безрукие - или горбатые, как Виктор? Если у человека есть какой-нибудь физический изъян - то и изнутри он кривой или гнилой, будь уверен.
        Я только плечами пожал. Чушь собачья.
        -Они же нормальным людям завидуют! - продолжал Паша, заводясь всё больше. - Они же понимают, что ущербные, вот и сидит это в них: злость, комплекс неполноценности… и уж если они дорвутся до власти, то прямо поедом жрать начинают. Чем ты нормальнее, тем ему противнее. К нормальным же женщины тянутся, их инстинкт зовёт к здоровому…
        Я снова пожал плечами. Паша был высокий, статный и, пожалуй, даже симпатичный - но девицы на нём гроздьями не висели: стоило ему открыть рот, как они летели в разные стороны, будто ошпаренные кошки. У Горбуна выходило ладить с женским полом гораздо лучше, несмотря на горб.
        Паша, кажется, сообразил, что я имею в виду.
        -Да с уродом они только из-за денег! - взвился он. - Машина, клубы… он им цветочки, он им шоколадки, они и рады, продажные шкуры! Но инстинкт…
        Я уже пять раз пожалел, что с ним пошёл.
        -Заткнись, а? - заикнулся я, и зря это сделал.
        -Знаешь, - сказал Паша, уже окончательно выходя из себя, - я вот просто ненавижу это всё: толерантность, ах, особые детки, особые потребности… Ну уж нет! Если я вижу урода или дебила - так и говорю! По мне, их вообще нужно усыплять сразу после рождения, если уж аборт дура-мамаша не сделала!
        -Совсем тебя несёт, - сказал я, но его уже несло так, что не остановить.
        -А что?! Человечество вырождается! А всё потому, что мы гуманные такие: какая бы увечная тварь ни родилась, выхаживаем… да они только гены портят, плодят уродов! И надо ж было именно в этот момент появиться такому…
        И ладно бы он проскочил как-нибудь в тени. Паша бы и не заметил. Но нет, он тормознул около искусственной ёлки, где гирлянда мигает и светят фонари, и остановился, уставился на Пашу, как на какое-то уморительное диво.
        Бывают на свете уроды, не спорю. Бывают. Иногда жалкие, иногда противные, иногда чем-то даже симпатичные. Но этот…
        Во-первых, он был настолько горбатый, что наш Виктор рядом с ним бы показался стройным, как кинозвезда. Более того - этот был кошмарно тощий, его длиннющие паучьи руки свисали не то что ниже колен, а чуть не до земли, а высоченный острый горб торчал за головой. Вот реально: целый горный пик. А ножки коротенькие, кривые - их почти не видно, будто он собран из рук и горба.
        И ухмылки.
        Отвратительная была ухмылка! Он Пашу рассматривал - и эта ухмылка у него меняла выражения. Удивлённая, потом - издевательская, потом - даже надменная. Громадная пасть, от уха до уха, а в ней кривые редкие зубы. Длинный нос так свёрнут на сторону, что прямо лежит на щеке, а глаза - узкие щёлочки. Смешливые глаза, и нехорошо смешливые.
        Снисходительный такой, умный и презрительный взгляд.
        А одето это чучело в ярко-жёлтую с ярко-зелёным куртку, в темноте - как маяк. И на голове - красный колпачок Санта-Клауса, с ватной оторочкой, копеечный. С резиночкой под подбородком, чтобы не сдуло ветром. От мигающей гирлянды морда у него то синяя, то красная, то зелёная - и по куртке блики идут.
        И они с Пашей прямо-таки встретились взглядами. И урод Паше подмигнул.
        Не просто так подмигнул, а похабно, с вызовом и с гадким намёком. Как шалава клиенту - и даже ещё гаже.
        А я как-то притормозил, растерялся - и дал Паше завестись, благо он уже был накрученный.
        -Ой! - сказал Паша этаким глумливым тонким голосом. - Кто это у нас тут такой красивый? Цирк уехал, а клоуна забыли? Слышь, пугало, а цирк был с конями или как?
        А этот тип захихикал - звук ещё такой мерзкий, как пенопластом по стеклу:
        -Конечно, с конями! В труппе уродов есть свободные места. Ты не ищешь работу, дорогуша?
        А Пашка точно от усталости, злости и обиды уже окончательно распсиховался - натурально кинулся с кулаками на этого несчастного уродца, я его в последнюю минуту перехватил, вцепился в него и кричу уроду:
        -Ты лучше меня возьми в свою труппу, я с детства мечтал в цирке выступать, и всё, успокойтесь оба!
        А урод хихикает:
        -А от тебя, смотрю, прямо с присвистом отскакивает! Мячиком работать пойдёшь?
        И я хихикаю, а сам Пашку еле держу. И думаю: вот прибьёт он сейчас убогого - и сядем мы с ним оба минимум за хулиганство, а то и за убийство. И тут Пашка врезал мне локтем в бок, так, что я аж задохнулся и выпустил его.
        И думаю: всё, хана.
        А Пашка зарычал:
        -Ну всё, выродок, молись! - и ринулся вперёд, а я - за ним.
        Но вдруг асфальт под нами треснул, как тонкое стекло. Я даже ахнуть не успел - понял, что падаю. Попытался уцепиться за Пашку, но тот только руками взмахнул - и мы с ним полетели куда-то в чёрный глухой провал.
        Я думал, сейчас как ахнемся куда-нибудь в канализацию - но мы летели и летели в бесконечную тёмную пропасть, Пашка заорал, а у меня горло сжалось - а над нами хохотал этот, в колпаке, и его голос, ужасно громкий, наполнил эту темноту, как колокольный звон:
        -Начинаем представление! Парр-рад алле! Марш!
        И вот тут я и отключился.
        Очнулся - и понимаю: мне хорошо.
        Как в детстве, когда утром проснёшься в выходной день - ни в садик, ни в школу не надо - и чувствуешь этот самый телесный покой и здоровое тело. Тепло, вокруг - какие-то маленькие уютные звуки… Можно тут же вскочить - но ещё минуточку не хочется.
        Невероятно приятно - и тем приятнее, что ведь всё должно болеть же! Две недели, по четырнадцать часов, на ногах, таскали тяжёлое - всё ломить же должно, тянуть… Но нет. И не болит ничего, и удобно лежу.
        На сене.
        Вдруг сообразил, что именно на сене. Потому что если и есть какое-то лёгонькое неудобство, так то, что травинки колются. И пахнет сеном - и вроде зверями пахнет. Лошадью, там, хищниками… но не воняет, а…
        Цирком пахнет.
        И вот тут я вскочил.
        С кучи сена. В конюшне.
        Я понял, что это были за маленькие звуки вокруг: тут жили лошади, дышали, переминались с ноги на ногу, что-то доставали из кормушек и пожёвывали. В неярком свете пары лампочек под матовыми колпаками маленькая и толстенькая рыжая лошадка, поджав ножки, дремала на соломе, а из стойла рядом на меня внимательно смотрела высокая, дико красивая, чёрная и глянцевая лошадь - тёмным и влажным тревожным глазом.
        Мне должно было стать очень страшно, но не стало.
        Я просто подошёл и погладил лошадь по носу. Нос был бархатный, тёплый, поросший уморительными усами - но лошадь вдруг разинула пасть, где неожиданно оказались здоровенные зубищи, и очень ловко тяпнула меня за пальцы.
        Не больно.
        И вот тут меня и накрыло.
        Она держала меня за руку зубами, я дёрнулся назад, потянул - и пальцы потянулись за мной, как резиновые! Лошадь держала - а они тянулись, они вытянулись сантиметров на тридцать и ещё тянулись!
        И я заорал!
        Лошадь испугалась и шарахнулась. А пальцы, как резиновые жгуты, которые оттягивали и отпустили, сделали «плямс!» и приняли нормальное, человеческое положение.
        Вид у меня, наверное, был просто запредельно идиотский. Поэтому, когда я услышал женский смех - да что там, просто хохот! - даже как-то и не удивился особенно. Просто оглянулся.
        Она хохотала так, что вытирала слёзы.
        Моя ровесница плюс-минус, очень хорошенькая. Немного, может, полненькая, но не жирная, не тяжёлая туша, а мягонькая такая плюшечка. И личико мягонькое, губки бантиком, курносый носик, и кудряшки облачком, и вся, от грудок остреньких до полненьких ножек, обтянута трико в золотых блёстках, а поверх трико - юбчонка короткая и пышная, из разноцветных треугольников, как у циркачей.
        Еле выговорила, прямо задыхалась от смеха:
        -Ты это повторить сможешь? Готовый номер же!
        У меня сердце ёкнуло.
        -Номер? - говорю. - Номер?!
        А она подошла и схватила меня за нос. И потянула.
        Я должен был понять! Догадаться! Но когда мой нос потянулся, как пальцы - я обалдел ещё больше, я совсем обалдел, у меня рот открылся сам собой. И девушка, хохоча, нос отпустила - чтоб он прищёлкнулся обратно.
        У меня в голове начали появляться какие-то проблески. Я взял себя за нос и стал его растягивать… а сам при этом думал, насколько можно вытянуть… не нос, а совсем наоборот - и сам заржал ни с того, ни с сего. Ржал и ржал, до слёз.
        Это было вообще не больно. И не неприятно. Странно, ужасно странно, но не больно. Не больнее, чем если потянуть себя слегка за мочку уха… вот кстати. Я и за уши себя тягал. А она хохотала, и кто б её осудил!
        Я слёзы вытер и немного успокоился.
        Нет, не больно. Но - ненормально же, абсолютно ненормально! Так ненормально, что жутко. Вот как же я теперь… что это такое вообще? Что со мной? С моими костями, там, с мышцами, с кожей… что за жесть?
        А она говорит:
        -Ты мой партнёр теперь. Это хорошо, потому что смешной ты просто до ужаса.
        А я туплю:
        -Партнёр? Как… почему - партнёр?
        И тут она… ёлы-палы, ну невозможно же так! - она ухватила свои соски, сквозь трико, и их потянула - потянула, как мой нос - и я прямо не знал, что тут надо чувствовать, у меня аж в мозгах что-то замкнуло. Поэтому, когда она их отпустила и они щёлкнули, я только хихикнул.
        Нервно.
        А она мне сказала:
        -У нас с тобой общий номер будет, «два-резиновые-два». Ты тоже сильно упругий был там, наверху?
        И мне… меня… мне стало как-то… вдруг навалилось. Дошло.
        -Да уж, - говорю. - Упругий… удар держал, пожалуй, но и пинали, как резинового, что уж. И гнулся во все стороны. И натяги… то есть… да ладно, мы тут свои, я вижу. Меня Вадик зовут, если что.
        Она только усмехнулась понимающе.
        -Ладно-ладно, уж как меня натягивали - тебе даже не снилось. Мы тут, конечно, те ещё артисты - но, ты знаешь, здесь, по крайней мере, весело. Моментами.
        И снова расхохоталась:
        -У тебя такая рожа была! Ты прирождённый клоун просто! Вадик-Каучук, прямо для афиши имя!
        Я вроде обиделся, хоть и не до настоящей злости - могла бы и грубее съязвить, чего там. Огрызнулся, но слегка:
        -Я клоун, а сама ты кто?
        А она себе уши оттянула и прищёлкнула:
        -А я - клоунесса! Не лезь в бутылку, чудило, лучше быть смешными, чем жалкими! - и добавила тише: - Или страшными.
        У меня по шкуре прошёл мороз.
        -Слушай, - говорю, - подруга… как тебя? - а мы - где?
        -Меня Настя, - отвечает. - Где-где… в цирке мы. Устроит тебя?
        -Хорошо, - говорю. - В цирке. А где цирк?
        Настя снова усмехнулась, как-то криво:
        -Не надо тебе знать пока. Тебе привыкнуть надо. Главное - особо не думай, иначе потихоньку сойдёшь с ума… не думай, пока не разберёшься. Нам повезло, понимаешь? Мы - просто резиновые. Клоуны. Антрепренёр нас, можно сказать, пожалел…
        -Антрепренёр? - говорю, а сам понимаю, почти всё уже понимаю.
        Настя меня щипнула за щёку и отпустила, чтоб щёлкнуло, но я почти даже и не заметил:
        -Что ты ему сказал? Что вокруг у тебя блядский цирк? Что ты служишь клоуном у пидоров? Что выделываешься, как на арене - сегодня и ежедневно? Что-то в этом роде?
        -Нет, - говорю. - Сказал, мол, лучше цирк, чем это всё…
        Она покивала:
        -Ну вот и молодец. Не худший случай.
        Она хотела ещё что-то сказать, но тут пришёл очень странный тип, а за ним маршировали серые роботы или куклы без лиц, с граблями, вёдрами и ещё каким-то инвентарём.
        -Видишь, - сказала Настя, - униформисты идут. Лицо не сохранить - хуже некуда, и души там - самая малость… жалкие остатки.
        Но я глазел на их начальника. Мне показалось, что на нём такая красная цирковая униформа, со шнурами и галунами, но я присмотрелся - а он голый! Вообще! Эти шнуры, галуны и пуговицы росли прямо из него, из его красной кожи! И член, обшитый галуном, болтался под пуговицами! И сапоги росли прямо из ног! А на лице росла брюзгливая маска с пышными усами и горбатым носом - и из прорезей смотрели маленькие злые глаза.
        Меня аж оторопь взяла.
        А он сказал тонким визгливым голосом:
        -Идите отсюда! Тут денники надо вычистить!
        Настя мне тихо сказала:
        -Валим, пока он не начал скандалить. Шталмейстер, тоже из жалких… ну его. Лучше познакомишься с труппой, - и я пошёл за ней, не споря.
        Как во сне.
        Я только раз и обернулся, когда Шталмейстер заорал на униформистов. И передёрнулся: у него на затылке росла вторая маска - улыбающееся розовощёкое кукольное личико - но тоже с глазами! И смотрела на меня!
        Я еле удержался.
        -Насть, - говорю шёпотом, - а почему он того… такой?
        Настя пожала плечами:
        -Какой-то мелкий начальничек. Ляпнул Антрепренёру, что ему этот цирк к шкуре прирос - ну и вот… так и ходит в этой шкуре. Неприятный тип, ну его.
        -А это… глаза?
        -Вторая морда у него - для зрителей, - отмахнулась Настя. - Для Почтеннейшей Публики. Ну и для Антрепренёра, конечно. Ясно же.
        Я больше не стал спрашивать. По тёмному коридору, мимо клетки с дремлющими сытыми львами, мы вышли на манеж, где тренировался силач.
        Силач был как в мультике - в полосатом трико и с громадными, просто громадными мускулами. Он бы Шварценеггера сделал одним мизинцем, этот парень - такой бычище. Он брал громадные чугунные гири, весом, по-моему, килограммов по сто или больше, и швырял их, как мячики - они гулко падали, аж арена гудела.
        Тем удивительнее, что лицо у силача не особо подходило к фигуре. Остренькое интеллигентское личико дрищика в очочках, типичного ботаника с белёсым чубчиком надо лбом. Мне прям стало интересно, как это такой парень так круто накачался.
        Я подошёл ближе - и он бросил гирю на манеж, так что пыль взметнулась. Поправил очки и протянул руку:
        -Здорово!
        А я даже подал свою не сразу. Жутковато было: небось, раздавит пальцы своей лапищей.
        -Да не дрейфь, клоун, - улыбнулся силач. - Всё равно ты резиновый.
        Я аж задохнулся:
        -Э! А ты почём знаешь, что я клоун?
        Он снова улыбнулся, мило - интеллигентной такой улыбочкой:
        -Выглядишь, как нормальный. В цирке уродов это только клоунам позволено. Для контраста.
        -А ты - урод? - меня это поразило.
        -Я, знаешь ли, задрот, - хмыкнул силач. - Компьютерный задохлик. Не похоже?
        Я только головой помотал.
        -Меня Антрепренёр пожалел, - сказал силач с непонятной ухмылочкой. - Когда мне вломили там одни… я размазывал сопли и кричал, что сила есть - ума не надо. Вот бы мама удивилась, если бы меня увидела…
        -Э! - сказал за моим плечом стервоватый женский голос. - Славик! Или ты, новенький - дайте девушке прикурить!
        -Знаешь же, что не курю, - буркнул силач Славик с досадой, а я вспомнил, что оплавлял зажигалкой кончики мишуры, чтоб держались лучше. Сунул руку в карман и оглянулся.
        И как дёрнусь назад! Споткнулся об гирю, чуть не плюхнулся на задницу, спасибо, Славик поймал за рукав. Я ещё успел подумать - если бы за руку, рука бы до пола вытянулась.
        Но етить же колотить!
        Она росла из плеча у замурзанного мелкого мужичонки, типичного зашуганного выпивохи. Вместо правой руки - но вверх. Этакая отвратительная орхидея: тяжеленный бюст, как баллистические ракеты, губищи накрашены в три слоя жирной помадой, волосы выбеленные, а глаза - такие же жирные, как губы, прямо мажет взглядом. Ног вообще нет, а в единственной руке - длинная гламурная сигаретка.
        -Ой-ой! - протянула она. - Какие мы нежные! Какие нынче нервные клоуны пошли - куда с добром-то…
        -Постыдилась бы людей, - буркнул мужичок устало. Ему тяжело было таскать её на себе, но он, по-моему, притерпелся. - Всех тут заколебала уже… онкология!
        -Да ты без меня пустое место! - с пол-оборота завелась его опухоль, а я понял, что слушать это совершенно не хочу. Я уже понял, что в том, настоящем мире, откуда мы все сюда попали, эта баба считала себя правой рукой мужичка, а мужичок думал, что она сидит у него на шее. Это было, пожалуй, смешно, но смех такой… не самый добрый.
        -Ребят, - сказал я Славику и Насте, стараясь не слышать, как эти сиамские близнецы друг друга поливают, - может, есть какое-нибудь место, где можно в тишине посидеть?
        Славик поднял пару гирь одной рукой, как поднимают за ручки две пустые чайные чашки:
        -Можно к Эле пойти. У неё тихо и всегда печеньки есть.
        Настя кивнула.
        -А кто это - Эля? - спросил я.
        -Самая Толстая Дама, - сказала Настя. - Раньше, когда гламурной видеоблогершей была, с ней, говорят, вообще невозможно было разговаривать, если не о фитнесе и калориях, а сейчас - приятная тётка, свойская, только всё время жуёт.
        И мы пошли. Я непонятным образом почти успокоился, мне было даже, пожалуй, весело. В конце концов, что я теряю-то? Я же теперь циркач! Неужели это хуже, чем продавец-консультант в поганом салоне бытовой техники? И труппа тут уж точно не хуже того коллектива. И чувствую я себя отлично, просто замечательно. И прикольно же, когда так тянешься!
        -Наш номер, - говорю, - будет называться «Дедка и репка»: тянем-потянем… Нет, мы с тобой, Насть, будем танго танцевать - прикинь, как тебя можно вести, умора!
        Настя хихикнула, и Славик улыбнулся:
        -Вы потренируйтесь. Эффектная парочка, на самом деле…
        А я вдруг вспомнил - и меня аж в жар бросило, даже пот прошиб.
        -Ребят, - говорю, - а где же Паша? Он тоже тут? Мы вроде вместе сюда навернулись.
        Они остановились и переглянулись.
        -Это тот, - сказал Славик. - У которого из пасти…
        -Да, - кивнула Настя. - Он в зверинце, - и содрогнулась.
        -Не надо туда ходить, - сказал Славик. - Пока, по крайней мере. Потом сходишь. Скоро репетиция, лучше себя не нервировать зря.
        Я хотел сказать, что лучше сейчас, но промолчал.
        Я тут уже слишком много всего понимал. И что там увижу - понимал. И что помочь ничем нельзя - тоже понимал. И - что если не справедливость, то кое-какая логика тут была.
        Вот что я, смешной, ему, страшному, скажу?