Орден для Поводыря Андрей Дай
        Поводырь #2 Вторая половина XIXвека. Далекая Сибирь. Попытки изменить историю могут завести на плаху или привести к орденам. Губернатор далекой Сибирской земли - не та величина, чтоб с ней считаться. Стоило ли Поводырю лезть в столичные интриги?
        Андрей Дай
        Орден для Поводыря
        Огромное спасибо господам Алексею Герасимову (Сэй Алек), Евгению Орлову, Павлу Ковшику, Сергею Гончаруку, Владимиру Игрицкому, и сударыне Александре Андреевой за неоценимые советы и помощь в поиске информации.
        Всегда любил Алтай. Влюбился с первого взгляда, едва увидев его неистовые бирюзовые реки и серые, с ржавыми и белесыми потеками, камни. Ну и конечно - сосны. У нас, на севере Западной Сибири, сосны обычные. Пусть тоже величественные, кучерявые и стройные, но все-таки блеклые какие-то. На Алтае же сосны золотые. Стоит выглянуть солнцу и бор вспыхивает, блестит. Словно и не деревья это, а столбы, поддерживающие гигантский купол общемирового храма.
        Впервые попал в горы еще юношей. Летом, после получения аттестата отправились с отцом в турпоездку по Чуйскому тракту. На новеньких, блестящих "Жигулях", радуясь солнцу и ветру, не задумываясь ни о чем. От Бийска до Кош-Агача. Хотели и дальше на юг, но в Акташе нужно было брать пропуск в пограничную зону, а во времена СССР, это было не так просто сделать.
        Бывал и потом несколько раз. После малахольного переворота, когда КПСС стало нельзя, а порнуху по телевизору можно, Республика Алтай стала какой-то донельзя национальной. Высшие посты в Горно-Алтайске быстренько поделили старшие семьи теленгитов и алтайцев, которые тут же радостно распродали "в аренду" самые вкусные места горной страны новосибирским и барнаульским коммерсантам. У северного берега Телецкого озера, где я еще застал огромные травянистые луга и лес, отражающийся в воде, понастроили шикарных домов отдыха и пансионатов. У причалов появились современные моторные катера и яхты. Говорят, из озера все еще можно пить, но я не рискнул.
        Окрестности озера Манжерок тоже преобразились. Не знаю, ищет ли кто-нибудь в этом наполовину заросшем камышами бассейне для купания отдыхающих, знаменитые "чертики" - водяные орехи, и если ищет, то находит ли? Или после постройки горнолыжного спуска там даже рыба перестала водиться? Сие мне не ведомо. Совещание по вопросам вскрытия и выставления на торги концессий на разработку месторождений из Госрезерва проходило там зимой. Да и не до рыбалки там было. Утром - пара докладов. Потом коньяк и горные лыжи. Вечером банкет.
        А мне всегда хотелось плюнуть на все, бросить в багажник "Лексуса" палатку со спальником, и рвануть в горы. Куда-нибудь, где нет назойливых туристов, не ловит сотовый, и не продают мед. Где в чистых хрустальных ручьях живут маленькие стремительные рыбки, а в небе парят огромные орлы…
        Понимал, что это только мечта. Что бесконечные дела не отпустят и там, что спутниковый "Ирис" ловит везде. Но сама возможность этого как-то грела давно проданную золотому тельцу душу.
        Как там, в рекламе какого-то французского авто? "Не в этой жизни"? Вот уж - точнее не скажешь.
        Глава 1
        Тропы
        Кто же знал, что всего через три месяца после моего, так сказать - нового рождения в новом теле и мире, я окажусь на Алтае. С палаткой, скруткой из жестких солдатских одеял и верхом на капризной кобыле по кличке Принцесса. Ни сотовой, ни спутниковой связью здесь и не пахло. В реках полно рыбы, в небе - орлов. На скалах нет-нет, да показывались надменные круторогие козлы, а в распадках изредка шуршали кустами косули. И ни одного туриста на тысячу верст вокруг. И мед никто не продает, даже если очень хочется. Вот блин, куда приводят мечты…
        Отряд растянулся по тропе версты на четыре. Где-то впереди, за очередной, Бог знает - какой по счету, скалой, в авангардном охранении двигалась полусотня с хорунжим Корниловым во главе. Нет, не тем, Иваном Яковлевичем, что без большого успеха охранял мое спокойствие в Томске, а их с моим денщиком Артемкой, средний брат - Михаил. Так-то он командовал четвертой сотней Томского казачьего полка, но сам вызвался в поход и даже согласился остаться в будущей крепости на зимовку. Кто-то ведь должен был приготовить долину к массовому переселению станичников, которое мы с майором Викентием Станиславовичем Суходольским планировали начать будущей весной.
        Сам майор, кстати, давно отстал. Еще в Барнауле. А я задерживаться в горнозаводской столице АГО не счел нужным. Красивый, конечно, город, но уж больно неприветливый. Как закрытый "почтовый ящик" советских времен. Подумать только! Я целые сутки в Барнауле пробыл, а горный начальник не удосужился меня к себе пригласить. И ежегодный Горный Совет - слабое тому оправдание. Можно подумать, у них там регламент и Фрезе минутку выделить не мог. Варешка порассказывал про их совещания. Это, когда несколько десятков высших чиновников АГО на полмесяца весь Барнаул на уши ставят. Лучшие номера в гостиницах, банкеты в лучших ресторациях, лихие гонки на тройках по главным улицам "сибирских Афин". Баня, водка и доступные девки. Знакомая фигня. И ведь когда еще успевают годовой бюджет верстать, себя не забывая? Выдающиеся люди!
        Впрочем, зачем, блин, горному начальнику с кем-то еще совещаться? У него ведь и дети есть и зятья из известных, тьфу блин, горных династий. Тот, что постарше из зятьев - женатый на Анне Александровне, Владимир Александрович Кулибин - внук того самого Ивана Кулибина, который будто бы изобрел паровую машину, пристав Зыряновских серебряных рудников. Ну, это что-то вроде командира-директора. Бог и царь, короче. Второй, женатый на Надежде Александровне, Леонид Александрович Карпинский, только из, опять - блин, Горного института, и сразу в помощники пристава на те же самые рудники. И ведь ничего удивительного. Серебро - главный источник прибылей АГО. Там и должны состоять свои люди. Ну, чтоб деньги мимо не проплывали, а что-нибудь успевало к рукам прилипнуть.
        Думаете, я огорчился этаким к себе невниманием? Ничуть. После изучения первых отчетов Пестянова, боялся при встрече с Александром Ермолаевичем Фрезе брякнуть что-нибудь не то. Не пришло еще время ссориться.
        Зато никто не мешал заниматься своими делами. Не путался под ногами и не задавал глупых вопросов. Спокойно посетил окружное училище, естественно - Горное. Пообщался с управляющим - подполковником Ярославцевым Михаилом Александровичем. Передал тому привет от директора училищ Томской губернии, статского советника Михаила Логгиновича Попова. Был у меня там корыстный интерес. Во-первых, князю Кострову зачем-то очень нужен был какой-то барометр-анероид, а во всем немаленьком Томске лишнего не нашлось. А во-вторых, мне не помешала бы пара-тройка смышленых ребятишек, еще не испорченных горной круговой порукой и сведущих хоть чуть-чуть в геологии.
        Зачем? А зачем Кострову барометр? Он что, самолетам нелетную погоду предсказывать собрался? Сказал - очень нужен, я и пошел добывать. Согласитесь, действительному статскому советнику и Томскому гражданскому губернатору это проще сделать, чем надворному советнику, хоть и князю.
        А молодые специалисты мне нужны были даже больше, чем князю прибор. У меня озеро в тайге спит, с которого туземцы нефть лопатами собирают, а губернская столица без асфальта в пыли задыхается. Мне неподалеку от будущего поселка Яшкино известняки нужны, уголь из-под Анжеро-Судженска, и железо тоже там неподалеку. Да и про Чуйскую долину я с того памятного совещания на озере Манжерок кое-что помню. Там бы тоже в земле поковыряться не помешало.
        И что? Я сам, что ли должен богатства искать? Из меня такой геолог, как из Жириновского балерина. Я на карте могу пальцем ткнуть - где именно искать. Но серебряную руду от базальтового окатыша вряд ли отличу. А уж коксующийся уголь от обычного, топочного - и подавно. Так что ребятки нужны были позарез. Причем - именно, что не всякие-любые. Свои карманы набивать втихаря я, конечно, не собирался, но и шуметь на весь мир об открытых богатствах губернии, тоже не хотел. Месторождения должны были разрабатывать те люди, которые на мои условия согласятся. А не присланные Петербургом расхитители, или, еще того пуще, иностранные подданные.
        Большая часть, не менее восьмидесяти из каждых ста, учащихся в окружном училище - это дети чиновников местной администрации. Их судьба была предопределена самим фактом рождения - продолжать династию геологических инженеров. Из училища почти все они отправлялись в институт.
        Примерно пятнадцать из этой же сотни - отпрыски офицеров расквартированных на Алтае воинских подразделений. Девятого казачьего полка и 35-го Барнаульского линейного батальона. Офицеры Русской Императорской армии, как люди вполне обеспеченные, тоже были способны обеспечить детям достойное будущее. В стране достаточно было военных учебных заведений.
        И оставшиеся пять - питомцы опять-таки горных заведений общественного призрения. Сироты, то есть. Каким боком к ним повернется жизнь после того, как они перешагнут порог училища - ведал один Господь Бог. У них за плечами не маячил обширный, связанный круговой порукой "попилов" кабинетских доходов, клан. При выборе любой карьеры им пришлось бы начинать с самого низа, даже будь у них семь пядей во лбу. Чаще всего эти сироты так всю жизнь и прозябали писцами и журналистами в конторах горной администрации.
        Так что, я, надеясь получить преданных и не болтливых сведущих в геологии ребятишек, по сути, давал им шанс выбиться в люди. И примерно это, я Ярославцеву и заявил.
        -Как же, как же, понимаю, - сделавши жест, словно моет руки, обрадовался тот. - Вы, дорогой Герман Густавович, известный меценат. Конечно, наш святой долг позаботиться о бедных сиротах… Но и вы меня поймите, ваше превосходительство. Из казны и по пятьдесят рублей за каждого в год тратилось. Оно хоть и дело благое, а коли вы их с собой заберете, так они Государю Императору затраты уже и не вернут, поди.
        Почему-то я даже не удивился. Сторговались на пятистах рублей. Ассигнациями. За троих. За такие деньги я мог выпускника Горного, прости Господи, института нанять. Но одного. Так что заплатил. Единственное, что - потребовал право выбора. Чтоб горный работорговец дебилов и лентяев не подсунул за мои же деньги.
        Благо деньги, хоть и хранились у меня, но именно моими личными не были. Пять тысяч серебром выделил Томский воинский начальник - на закупку припасов в Бийске и у туземных племен. Еще пять - финансовый департамент губернского правления. На нужды обустройства таможенного поста и утверждения власти Государя Императора Российского во вновь приобретенных землях. Тратить я их волен был "по собственному усмотрению", ни перед кем не отчитываясь. Такая вот бухгалтерия.
        Поручил выбор юношей князю. Он как раз, сверкая улыбкой до ушей, из Пятого Отделения по делам частных золотых промыслов прискакал. Ну, чисто ребенок. Выпросил у тамошнего начальника, коллежского советника Степана Ивановича Гуляева свой прибор, и рад. Много ли надо для счастья…
        Я бы тоже очень хотел познакомиться с Гуляевым, но не сложилось. Жаль, конечно. Много о нем слышал. Мало того, что он своего по сестре племянника, юношу со взором горящим - Дорофея Палыча, к наукам приобщил, так и сам человек в губернии известный. Работает над основанием новых промыслов. Занимается улучшением культурных растений и разведением новых пород скота и сельскохозяйственных растений. Химией немного балуется. Особенно прикладной. Сахарную свеклу к Сибири адаптировал. По Алтаю постоянно путешествует, лекарственные растения изучает. Готовый будущий профессор будущего Томского Университета.
        Уже даже и собрался к Степану Ивановичу на ужин набиться. Поди, не выгнал бы гражданского губернатора. Да и по письмам от племянника наверняка о моих помыслах наслышан. Сам-то парень уже на опытной ферме от Каинска неподалеку трудится. У Ерофеевых. Говорят - доволен, располнел даже на купеческих харчах. И Матрену, или как ее там, с собой привез.
        Собрался, да не поехал. Пришлось срочно подполковника Льва Христиановича Познера посетить, командира того самого Барнаульского подразделения, из числа которого мне Дюгамель расчеты к моей артиллерии выделил. У меня и приказ полковника Денисова с собой был. Только Познеру, похоже, ни Денисов ни Дюгамель не авторитеты оказались. Первого июня фейерверкеры уже должны в Бийске были быть, а второго, когда мой флот у Барнаульских причалов пришвартовался, они еще и не думали выдвигаться.
        Совсем, блин, страх потеряли. Ну, да ничего! Я их научу Родину любить. Взял собой, кроме грозных бумаг от Дюгамеля, еще и два десятка казаков. И револьвер. Так подполковника и приказывал арестовать и под домашний арест посадить - ласково размахивая пистолем. Тот нервно улыбался, надеясь то ли на чудо, то ли на немедленную помощь, тьфу, горных покровителей. Но за кончиком ствола следил неотрывно. Видимо, слава обо мне, как грозы трактовых разбойников, успела уже и до кабинетных земель докатиться.
        Заместителю, майору Власову, предъявил распоряжения начальства. Тут же заставил написать рапорт, присовокупил к нему письмо - собственную версию событий, и отправил в Омск генерал-губернатору. А майору сказал, что коли узнаю об освобождении Познера из-под ареста без санкции Дюгамеля - сильно обижусь. Найдутся рычаги, чтоб безвестного майора на Камчатку чукчей сторожить отправить. Он поверил. И даже людей к моим пушкам тут же нашел - снял охранение от "заведения", где мать-их-горные начальники смету расходов обмывали. Причем вид у Власова был такой, словно я ему не Чукоткой грозил, а орден во все пузо выдал. Как у объевшегося сметаны кота, у майора был вид. Чую, наступило в Барнауле веселое времечко. Прикрываясь моими бумагами, заместитель много чего натворить успеет.
        Да и солдаты от известия, что путь их на самую границу с Китаем лежит, в обморок не падали. Так побежали собирать вещички, будто за ними гнался кто-то. А когда узнали, что останутся служить в новой крепости, до нового распоряжения генерал-губернатора, так и вообще. К пристани пока маршировали - песни пели. Это ж как нужно людей замордовать, что они ссылку в тьмутараканьские горы за избавление посчитают! Остальные-то, те, кто в "Афинах" оставались, этим искренне завидовали. Это же сразу видно!
        В случае войны расчет одного орудия в Российской Императорской армии составляет двенадцать человек. При службе у пушки в крепости вполне достаточно восьми. Плюс опытный унтер. Со мной из Барнаула ушло на Чую пятьдесят один человек. Захотел бы больше - дали бы. Хоть сотню. Добровольцами были все поголовно.
        Командовать расчетами назначили молодого поручика Сашу Геберта, а ему в помощь дали фельдфебеля Казнакова - седого уже дядечку с пышными бакенбардами и усами. Среди солдат вообще оказалось много молодежи. И поляков. Такая вот у меня русско-еврейско-польская армия получилась…
        Пока я с Познером занят был, Суходольский по городу рыскал - рабочих на строительство Чуйского тракта вербовал. Вернее - пытался. Не так-то это просто - обдумать предложение, собраться, с женой попрощаться и в дебри Южного Алтая камни ворочать отправиться. Так что ни фига за этот день у Викентия Станиславовича не вышло. Он еще в пути сомневался, да только я, дурень, не верил. Он и на том, что в Бийской крепости мы и подавно рабочих не найдем, настаивал. Пришлось нам расстаться. Он остался людей собирать, а мы следующим же утром в Бийск отплыли.
        Я майору денег две тысячи оставил. Бумаги - конечно. И попросил догнать нас в Бийске. Жаль и этот план рухнул. Не смог я его долго ждать.
        Васька Гилев изъерзал весь - в дорогу выступать торопился. Это у меня "государственные интересы", а ему главное - торговля. Упустишь ярмарку, и сиди - жди, время теряй.
        А как, стервец, встретил меня - закачаешься. Бабы в сарафанах с хлебом-солью, оркестр. На берегу Бии причалы из бревен, флагами и разноцветными лентами украшенные. Словно великого князя встречали, не как начальника губернии.
        Сам Василий Алексеевич в столичном сюртуке. На манжетах батистовой рубашки золотые запонки. Высокие кавалерийские сапоги блестят. Местный городничий, Иван Федорович Жулебин, бедным родственником рядом с купчиной первогильдейным смотрелся. Но - ничего, не обижался. Видно, достигнуто у него с местным торговым людом полное взаимопонимание. Припрятана где-нибудь кубышка с пенсионными накоплениями.
        Воинов моих разместили в крепости. Так-то она давно уже из реестра оборонительных сооружений выписана, в каторжную переведена. Но велика для трех сотен кандальников. Достаточно еще места в обширных казематах и солдатских казармах. Лет пятьдесят назад гарнизон до двух с половиной тысяч доходил. Как служивых из Бийска на юг, в киргизские степи перевели, население города сразу вдвое сократилось.
        Городок не большой. Меньше Каинска. Но народ здесь другой. Свободный, лихой, веселый. Много торговцев, вокруг бескрайние поля и сады. Основывался, как военное поселение. Потом горнозаводским считался, но барнаульским начальникам был мало интересен. Значительных месторождений вокруг нет, половина земледельцев - потомки казаков - люди вольные, спину перед инженерами гнуть не привыкшие. И наделы у местных переселенцев куда как больше чем у кабинетских. Оттого и достаток.
        В городке уже было несколько каменных зданий. Красивая церковь, множество лавок. Вдоль реки огромные амбары. И хотя "Уфа" первый пароход пришедший в Бийск - чудо расчудесное, на вроде цирка, привлекающее всеобщее внимание - но у причалов множество парусных толстобрюхих корабликов. Урожая хватало и себе, и на продажу.
        Меня с офицерами Гилев зазвал к себе. Думал - хвастаться будет. Но - нет. Оказалось, у него на подворье, в сарае пушки стояли. Те самые, что мне генерал-губернатор со стен брошенной крепости взять разрешил.
        -Шестифунтовка, - непонятно чему обрадовался Сашенька Геберт. Неужели не верил, что ему найдется работа? - Ядра-то есть?
        -А как же, ваше благородие, - хмыкнул Гилев. - И ядра и пульки. И по тридцать выстрелов на ствол приготовили. Лафеты только вот подгнили. Но скрепы уже сбили. Доски поменяют, кузнец обратно кольца склепает и готово. Можно в путь отправляться.
        -Пальнуть пробовал? - полюбопытствовал я.
        -Хотел, ваше превосходительство, - честно признался купец. - Но боязно. Эка силища-то!
        На вид жерло ствола было сантиметров в десять, и смотрелось вполне серьезно. Тут я впервые подумал, что наверняка хватило бы и пары штук. Все-таки пушки - это больше политический аргумент, чем военная необходимость. А тащить эти бронзовые чушки придется все пять сотен верст. Плюс ядра с какими-то пульками и порох для зарядов.
        -Тяжелые, - уважительно выговорил фельдфебель Герцель Цам. Не удивлюсь, если он думал о том же, о чем и я. - Пудов, видно, в двадцать?
        -Двадцать два, - кивнул купец. - И лафеты в двадцать пять. Да пороху - два фунта на выстрел. И ядрышко - кажное по шесть фунтов. Но ты, служивый, не боись. Не на себе потащим. Лошадей много припас - дотянут. Нынче трудно с монголом без пушки разговоры разговаривать. Их китайские люцыни подзуживают нас на крепость проверить.
        -Ой, вей, - тяжко вздохнул унтер-офицер с вечно грустными глазами. - Ваши бы слова, да-таки Богу в уши.
        Посмеялись. Нам, командирам этого похода, на спине трехсоткилограммовые позеленевшие от времени орудия через горы не тягать.
        Гилев действительно отлично приготовился. И впервые, за все время своих экспедиций на Чую, снарядил почти четыреста вьючных лошадей. Часть под воинский припас, часть под походные принадлежности, но не меньше половины оказались загружены товарами. Да все это с коноводами, приказчиками, носильщиками и слугами. Кроме того, бийский купец нанял три десятка суровых мужичков-охотников и вооружил их специально выписанными из САСШ винтовками Спенсера.
        Одну такую я у Гилева выпросил. Вот она, в седельной кобуре, чуше - как ее здесь называют, прикладом кверху висит. Иначе нельзя. Трубчатый магазин на семь патронов как раз в приклад вставляется, и мусора не любит. Это вам не "калашников". "Спенсер" - оружие нежное, прихотливое, но по нынешним временам - невероятно скорострельное. Еще бы калибр поменьше - совсем хорошо было бы. А то тринадцатимиллиметровый заряд так в плечо лягал при выстреле, аж куда целился, забываешь.
        И все-таки, винтовка хороша. Семь выстрелов за семь секунд, и перезарядка. За минуту легко пара магазинов расстреливается. А потом ползаешь на коленках - гильзы собираешь. Переснарядить патроны - не получится - идиотский, но жутко прогрессивный кольцевой метод воспламенения не подразумевает смену капсюля. А корпус у патронов-то латуневый. Казаки гильзы на кольца для девок пилили…
        Вот следом за авангардом Корнилова как раз торговая часть каравана и идет. С ними и мороки больше всего. Из-за них и двигаемся медленнее, чем могли бы. А когда, к вечеру ближе, Гилев место для привала выбирает, так и вовсе "Мулен-Руж" и кафе-шантан начинается. Вроде опытные люди. Этой тропой не раз ходили, да и вообще в Алтайских горах не новички, но такую суету умудряются устроить! Без смеха и не взглянешь.
        Брали бы пример с пехоты. Герцель своих евреев в ежовой рукавице держит. Они сразу за торговцами маршируют. Раньше думал - это невозможно - по горной тропе, где телега-то с трудом протискивается, еще и строем по трое идти. Идут. Фузеи свои на плечо, ранцы тяжеленные, шапки какие-то дурацкие - неудобные, и идут. Еще и с песнями.
        Фельдфебель Цам как-то быстро с седым унтером Казнаковым сговорился. Старый и молодой, а характерами похожи оказались. Топчут Алтай вместе. Между двумя отрядами лошади пыхтят - пушки с огневым припасом тянут. Обитые железом колеса камешки в пыль давят. На крутых подъемах или спусках, где кони не справлялись - солдаты плечи подставляют. И национальность не спрашивают. Где русак, где поляк, где еврей? Солдаты это.
        Мне хорошо видно. Я с конвойным отрядом, штабс-капитаном Принтцем и князем Костровым сразу за пушками пристроился. И уже за мной, в арьергарде, оставшаяся казачья сотня, под командой сотника Безсонова пылит.
        Еще два десятка кавалеристов с майором Суходольским осталось. Мало ли. Всяких он людишек набрал. Паспорт не спрашивал. Лишь бы руки откуда надо росли, да о душегубстве помыслов не было. Но майор отдельным караваном идет. Я его после Барнаула и не видел - он посыльных изредка присылает - письмами обмениваемся.
        Бийские купцы что-то вроде фонда строительства дороги организовали. Всю зиму лес готовили, тросы пеньковые, гвозди, полосы железные. Лопаты, заступы и кирки. Порох. Выпускник Корпуса Путей сообщения, а ныне командир казачьего полка, сразу и строить начал. Где подпорную стенку подновит, где мостик через ручей перекинет. Так что - медленно идет. Если к осени до Онгудая доберется - и то ладно. Самая-то работа дальше, за Онгудаем, за Хабаровкой, от переправы через Катунь, до устья Чуи. Там Чуйские бомы. Там самый сложный участок пути.
        Суходольский полон энтузиазма. Писал - если "и дальше делу будет сопутствовать такая же помощь заинтересованных бийчан", года за четыре до Кош-Агача дорогу доведет. Дай ему Господь сил! А купцам - хитрости. Они и так из кожи вылезали, бревна повсюду скупая. Это же АГО, здесь все не слава Богу. Начальнички почти весь близлежащий лес на уголь пережгли, вместо того, чтоб каменный добывать и использовать. Теперь спохватились, но и то в обратную сторону. Все деревья в оставшихся лесах пересчитали, описи составили и продажу запретили. Только на нужды казенных заводов. Бийчанам пришлось зимой за бревнами аж в Кузнецк обращаться. Оказалось дешевле оттуда привезти, чем горным вымогателям взятки давать.
        Благо заранее заготовленные бревна только до Алтайского нужны. Дальше, к Черге ближе - земли туземцев. Здесь власть горных егерей кончается, и начинается Лес. Маленький подарок туземному зайсану, и, если князек крещеный - никаких проблем. Выбирай деревья и вали. Если Алтайская Православная миссия еще не добралась до этих мест - все сложнее, и подарки не помогут. В шамаизме, по словам князя, деревья живые, наделенные душой, существа. Срубить дерево, все равно, что убить человека.
        Алтай середины девятнадцатого века южнее села Алтайского, это вообще - другой мир. Будто другая планета. Насколько русские сибирские поселения отличались от того, что я знал в своем времени, настолько же далек оказался уклад жизни туземцев горных долин от оставленной на севере цивилизации. И чем дальше на юг мы продвигались, чем более дальние расстояния разделяли основанные русскими форпосты, тем больше отыскивалось этих отличий.
        Уже ко второй ночевке после выхода из Алтайского, я вдруг со всей ясностью осознал, что мое отношение к экспедиции, как к туристическому походу - в корне ошибочно. Куда подевались доброжелательные гостеприимные улыбчивые алтайцы? Откуда, из каких глубин повылазили эти угрюмые, недоверчивые, а часто и злые туземцы? Мы двигались под постоянным прицелом внимательных и совсем не дружественных глаз. По каким-то, одним им ведомым тропам, нас постоянно сопровождали, вооруженные примитивными луками, небольшие группы кочевников, уклоняясь от любых попыток контакта. Спину свербило. Казалось, стрела с примитивным костяным наконечником в любой момент может прилететь из ближайшего же куста. А моя армия шагала вперед, даже не затрудняясь выставлением охранения или часовых на привалах.
        По сути, растянувшийся вдоль на удивление хорошо накатанной грунтовой дороги караван представлял собой три отдельных отряда. Казаки Корнилова и Безсонова отдельно, купеческая часть Гилева со товарищи - отдельно и пехота Казнакова-Цама - отдельно. На ночевках это особенно хорошо было видно - каждая часть моего сводного "батальона" разбивала свой, отличающийся от других лагерь. Случись что - и отбиваться от нападения пришлось бы по-отдельности. Не знаю, почему это обстоятельство ничуть не трогало, ни командиров "рот", ни штабс-капитана Принтца - вполне грамотного и разумного человека. Мне так такая организация совершенно не нравилась.
        Слава Богу, я обладал достаточной властью, чтоб иметь возможность настоять на своем. Так что к деревне Муюты подходила регулярная Российская армия, а не "банда Орлика" - вышедшая из Алтайского. Правда, пришлось совершить некоторые перестановки в командовании.
        Во-первых, штабс-капитана Андрея Густавовича Принтца, выпускника Академии Генерального Штаба, я временно назначил командиром пехотной роты. Сашенька Геберт только обрадовался, и тут же стал заместителем. Кавалерию я, наоборот, разделил на две части - авангард и арьергард. Корнилов и Безсонов, как вы уже наверняка догадались.
        Тридцать гилевских "стражников" составили легкий оборонительный отряд. Купцам, а их в караване обнаружилось аж пять человек, было строго-настрого наказано, в случае любой стычки с кем бы то ни было, ни в коем случае не кидаться кого-то спасать. Они должны были остановить лошадей и укрыться. "Стражникам" следовало занять круговую оборону.
        -Понял, Василий Алексеевич? - в упор глянул я на Гилева. - Начнут твои стрелки носиться вдоль дороги, да пулять во все, что двигается - брошу и уйду вперед! Будешь с туземцами сам разбираться.
        Бийский купчина и не спорил. Спенсерки - конечно оружие прогрессивное, но патронов было неприлично мало. Всего по три магазина на ствол.
        -Само-то ружье не больно-то и дорого. По восьмидесяти четырем рублям за штуку. А пульки эти, гадские, прямо - разорительные. Я думал - мне шестьсот штук до конца жизни хватит, а вышло - что это всего ничего. Взяли же за них по два гривенных за штучку. Как зачнут мои охотнички греметь, да рукоятку дергать - прям сердце кровью умывается, - жаловался Гилев. - Прямо вижу, как рублики серебряные в воздух улетают.
        Так что для увещевания любителей бабахнуть, торговая часть экспедиции ввели штрафы за неоправданную стрельбу.
        Теперь и лагерь стали ставить один. Торговцев окружали со всех сторон палатки солдат или казаков. На опасных направлениях устраивались секреты, а у продуктовых шатров ставились часовые.
        Нужно сказать, что наведенный порядок только способствовал притирке согнанных из разных мест людей. И если на купцов, вместе с их коммерческими интересами мне было, в общем-то плевать, то, как сдружатся томские евреи с барнаульскими поляками и казаками было очень важно. Им еще предстояло построить крепость, а потом и остаться в ней жить. Вне какой-либо связи с относительно цивилизованными землями.
        Там же должен был остаться на зимовку и князь Костров. Но за него я не переживал. Его злобные туземные морды вовсе не пугали, а напротив - притягивали. К каждому встреченному на пути улусу он скакал одним из первых. И если бы не припомнился читанный в далеком детстве роман Жюля Верна, и его бессмертный персонаж - рассеянный ученый Паганель, посчитал бы князя простодушным полудурком. А так, его научные изыскания только забавляли.
        Организация постоянного военного присутствия Российской Императорской армии в Чуйской степи была лишь одна из моих целей. Причем та, что, в общем-то, не требовала моего личного присутствия. Ну да, конечно - триста хорошо вооруженных людей, как конвой для высокого чиновника в его вояже в дикие местности - хороший повод ввести контингент на спорные территории. Но империя была еще достаточно сильна, чтоб не заниматься пусканием пыли в глаза. В конце концов, майор Суходольский тоже сравнительно высокий чин.
        И уж точно я не потащил бы с собой в горы троих выпускников Горного училища только ради любования лысыми горами почти безжизненной местности. Совсем молодые ребятишки - лет по семнадцать-восемнадцать, мгновенно сдружились с Сашей Гебертом, которому под команду я их в итоге и передал. Пусть привыкают к порядку.
        У подпоручика была карта - часть "Топографической карты Алтайского Горного Округа" инженер-полковника Мейерна. Не слишком точная, частью выдуманная, но, тем не менее - это был лучший вариант изо всех, что попадали мне в руки. Чуть желтоватые листы я торжественно передал артиллеристу еще в Бийске с наказом хранить как наивысшую драгоценность. И только Сашеньке дозволено было наносить на нее какие-либо пометки.
        Во время того самого совещания на озере Манжерок попались мне на глаза топографические двухверстки с указанием месторождений всяких полезных из числа Госрезерва. Значков было много. Большая часть ничего мне не говорила, но уж Ag в кружке - в честь Аргентины - страны серебра, я сразу разглядел. И располагался этот кружок точно к северо-востоку от Кош-Агача. Километрах этак в восьми или десяти. Рядом на карте еще пометка была, что месторождение малое, руда загрязнена свинцом и к разработке не рентабельное. Хотя и расположена жила практически на поверхности.
        И ведь они правы были на сто процентов. Серебро в мое время стоило копейки. Дешевле его из арабских стран тоннами ввозить, в обмен на пшеницу, чем на край земли технику тащить и общежития для рабочих строить. Другое дело сейчас, в семидесятых годах девятнадцатого века. Белый металл в цене. Больше того! Курс русского рубля привязан к его стоимости.
        Но и это еще не все. Думаю, вряд ли его императорское величество сильно обрадуется перспективе гнать в Чуйскую степь рабочих, инженеров и сильный военный отряд для охраны. По той же самой причине, по какой отказались от разработки жилы в двадцать первом веке. Дорого. Себестоимость металла приблизится к цене золота. И на фига оно такое нужно?
        А вот мне пригодится. Хотя бы уже потому, что в сопредельном Китае есть много чего вкусного, продаваемого за бесценок, но весьма востребованного в Санк-Петербурге. А еще в Поднебесной наблюдается явный дефицит драгметаллов. Гилев рассказывал, что если покупать товары у китайцев за серебро - цена сразу на треть падает. Так что купец сразу мою идею ухватил, стоило лишь заикнуться. И тут же на иконе поклялся, что не разболтает мой секрет.
        Так вот мы с ним и договорились. Я рудознатцев привезу и место покажу. А он добывать станет, в слитки сплавлять и с соседями торговать. Мужички надежные с нами в караване шли. С прибыли же - треть мне причитается. Рублями. Я же, со своей стороны, от внимания губернской администрации стану наше предприятие беречь. И даже если что-то как-то куда-то просочится, то, опять-таки, я и следствие направлять буду. И даже уже знаю, куда нити преступления меня выведут. Ну конечно на Зыряновский рудник. Откуда же еще неучтенному серебру взяться?!
        Богатства Чуи, кстати, купчины без всякого разрешения уже использовали. С дровами в степи совсем плохо, а к северу от выстроенного Васькой лабаза, верстах в трех холм есть. Чуть копни - и уголь бурый руками собирай. Так что было там и на чем серебро плавить и чем дома отапливать.
        У штабс-капитана тоже свои задачи были, отличные от моих и от торговых дел. Он ведь при генеральном штабе состоял, а в нынешнее время - это вроде военной разведки. Русское Императорское Географическое общество, кстати, под патронажем этой уважаемой организации состоит. Ни на какие мысли не наводит?
        О целях вояжа к китайской границе Андрей Густавович особо не распространялся, но и общего положения дел не скрывал. Я ему сразу письмо Дюгамеля показал. Хотелось получить объяснение необычайного энтузиазма, и даже жесткости, генерал-губернатора, обычно достаточно мягкого и нерешительного господина. Ну и получил целую лекцию, которая в мое студенческое время называлась политинформацией.
        А заодно, я капитану помог. Причем, совершенно случайно.
        Дело в том, что 10 июня прошлого, 1863 года, или, как выразился Принтц - седьмого числа пятой луны второго года правления императора Тунчжи династии Цинь, китайское правительство обратилось к поверенному в делах России в Китае, графу Николаю Глинке с просьбой уведомить генерал-губернатора Западной Сибири Александра Осиповича Дюгамеля о незаконности выставления русских караулов в верховьях реки Чуи. Что поверенный, вынужденный следовать международному протоколу, и сделал. Правда, прежде чем отправить генерал-лейтенанту послание, Глинка отписал в Цзунлиямынь - это вроде министерства иностранных дел в Китае, бумагу. "Не нахожу ни малейшего нарушения в том, чтобы наши подданные или даже и пограничные гражданские власти не могли находиться в местностях, - писал граф, - долженствующих отойти к Российской Империи согласно с трактатом". Имелся ввиду Пекинский трактат 1860 года, определивший отношения двух обширных империй, и на основании которого, должна была проведена демаркация границ.
        Так вот, представьте теперь степень недоумения Дюгамеля, которому высочайшим повелением от 17 марта 1862 года назначалось организовать и привести к удовлетворительному результату переговоры с китайской стороной о разделении земель. Особенно, если учесть, что после экспедиции полковника Радлова на Чую в
1861 году нога русского офицера туда более не ступала.
        А тут я со своими инициативами. Нужно сказать, что, не имея ни малейшего понятия о ведущихся переговорах, и уж тем более об их приостановке в начале осени 1862 года, моя экспедиция оказалась потрясающе к месту. Циньские комиссары требовали от России территориальных уступок, утверждая, что будто бы на спорных землях расположены их военные пикеты, а русских войск там нет. И мой отряд становился, как бы, противовесом их военному присутствию. Тут уж Дюгамель и пушек не пожалел, тем более, что на это старье времен наполеоновских войн, желающих больше и не находилось.
        И раз уж к моему походу положено было прикрепить офицера генерального штаба, то генерал-губернатор попросил Андрея Густавовича, заодно, разобраться на месте с неведомыми "русскими караулами" на Чуе.
        -Да какая же это загадка, господин штабс-капитан, - хмыкнул я. Разговор велся на носу медленно ползущего против течения Бии, отчаянно дымящего парохода. До Бийска оставался всего один дневной переход. Неторопливо проползающие мимо однообразные виды берегов южно-сибирской реки изрядно надоели, и мы развлекали друг друга разговорами. - Позапрошлой зимой калмыки гилевские лабазы на Чуе поломали, да приказчиков побили. Васька в начале лета туда с караваном пришел, да и обиделся шибко. Мужики с ним суровые ходят… Взяли, поди, топоры, да и пошли политику империи объяснять.
        Принтц, невысокий, сухощавый, очень похожий на Суворова в молодости, как генералиссимуса обычно изображают на картинах, с минуту на меня смотрел, а потом звонко и заразительно засмеялся. Я тоже улыбнулся. Смеяться не мог. Как припоминал в миг заледеневшие серо-стальные глаза Гилева, рассказывавшего о хулиганствах тамошних туземцев, волосы на спине вставали. Такой лютой ненавистью и жестокостью от купца пахнуло.
        Мое предположение подтвердилось за ужином в доме Гилева. Купец смущенно пожал плечами, и лаконично рассказал, как наказывал разбойников.
        -Там от лабазов в Кош-Агаче на север летнее стойбище зайсана Могилока. Этот, хоть и жаден без меры, но татьбой не забавляется. А вот зайсан Турмек, его юрты к югу, совсем другой. Он синские знаки - бирюзовый шарик на шапке носит с перьями. Как объездное начальство из-за хребта приходит, Турмек прямо на пузе перед офицером ползать готов. Китайцу только намекнуть довольно было, чтоб зайсан лавки мои громить кинулся. Так ить и не только мои. И кузнецовские, и хабаровские, и мальцевские, и шебалиных…
        -Так толпой того Турмека по горам и гоняли? - невинно поинтересовался Принтц.
        -Какое там, - словно зверь, почувствовав даже не высказанную угрозу, покаялся купец. - Скажете тоже, ваше благородие - гоняли. Нешто его там, в степях, догонишь. Пуганули только. Я, да шестеро охотников…
        Такой вот дипломатический инцидент, повлекший за собой целую череду политических демаршей. В апреле 1863 года Азиатским департаментом МИД Дюгамелю было прямо предложено, с одной стороны, не поддаваясь на провокации китайской стороны, установить караулы на землях, которые должны были отойти к Российской империи, с другой - не торопиться эти самые переговоры продолжать. "Нам следует выказывать совершенное равнодушие к окончанию пограничного вопроса", - указывалось в депеше.
        Александр Осипович, обычно вялый и нерешительный, тут вдруг раздухарился. Уже к началу лета 63-го года были развернуты стационарные заставы на плато Укок и у перевала Бахты в Тарбагатае, по южному и северным берегам озера Зайсан. В Иртыш вошел пароход "Ура" с ротой солдат, прошел спорное озеро, и к осени сумел подняться по Черному Иртышу до урочища Ак-Тюбе. Этим простым ходом Дюгамель продемонстрировал циньским чиновникам возможность быстрой переброски войск из внутренних областей Сибири на китайскую территорию. В этом плавании, кстати, участвовал и штабс-капитан Принтц. Так что известия я получал, так сказать, из первых уст.
        В мае прошлого года китайская императорская армия атаковала отправленный для рекогносцировки вдоль будущей границы русский отряд. Капитан Голубев отвел отряд к удобному для обороны перевалу и запросил помощи. Которая немедленно была ему оказана. Усиленный казаками, капитан немедленно перешел в наступление и выдавил противника за реку Борохудзир. После дознания, проведенного еще одним офицером генерального штаба, подполковником Турьиным, выяснилось, что некие, неназванные силы, подговаривают переселяемые из центрального Китая племена солонов и сибо. Какие-то люди, явно европейской наружности, утверждают, что Россия хочет отобрать их земли и именно для этого стягивает к границе войска.
        -И кто же это может быть? - удивился я.
        -Англичане, конечно, - скривился Андрей Густавович. - Наши заклятые друзья. Они же и нападение на наше консульство в Кульдже организовали. Господин Колотовкин, когда ему удалось к нашей заставе пробиться, докладывал, что в толпе китайцев и не было вовсе. Только мусульмане. И по некоторым признакам - выходцы из афганских провинций.
        Герин брат, Мориц, тоже в этих, приграничных стычках отличился. Это я уже от него слышал. Подполковник Лерхе на усиление голубевской заставы роту пехотинцев привел и сотню казаков. А как исправляющего должность русского консула в Кульдже с документами и казной представительства от погони отбил, так и, в запале боя, границу перешел. Погромщики в китайском форте Борохудзир укрылись. Что, впрочем, не остановило бравого вояку. Одним пограничным пикетом больше, одним меньше - никто бы и не заметил. Но неподалеку ошивался пятитысячный корпус генерала Хабцисяня. И когда два сильных отряда встретились у реки Чалкады, случилось настоящее сражение. Четыре сотни русских солдат против пяты тысяч китайских.
        Мориц рассказывал, что дым стоял такой, словно туча опустилась на землю. Ветра совсем не было, и стрелять пришлось наугад. Правда, после наших четырех залпов, Хабцисянь благоразумно отступил. Брат так и не смог ответить на вопрос - стреляли китайцы или нет. Потерь среди его подчиненных не оказалось, а циньцы своих, если они и были, унесли с собой.
        Осенью российская делегация, по просьбе китайских чиновников, напуганных восстаниями в северо-западных мусульманских провинциях, вернулась за стол переговоров. Но дело так и не стронулось с мертвой точки. Теперь соседи настаивали на том, что Чуйская степь принадлежит все-таки им. К началу зимы наши делегаты вернулись в столицу.
        -Можем ли мы ожидать провокаций, Андрей Густавович? - не мог не уточнить я. - И что нам предпринимать, коли английские агенты и тут начнут…
        -По нашим сведениям, Герман Густавович, - любезно поделился секретами капитан, - губернатор из Кобдо, амбань по-ихнему, вполне разумный человек. Это не кульджинский наместник - Чан Длинный мешок, прозванный так за непомерную жадность и мздоимство. Кобдинский начальник должен понимать, что, когда на западе неспокойно, затевать что-либо на наших границах весьма чревато. Что же касается наших островитян… Их позиции крепки на Ближнем Востоке и в Индии. Афганский эмир их только терпит, а кокандские и бухарские беи не воспринимают их обещания всерьез. В Китае же англичане - такие же варвары, как и прочие европейцы. Как и мы с вами, ваше превосходительство. Император Поднебесной всерьез полагает свою страну центром вселенной, единственной державой несущей свет цивилизации отсталым племенам. И ничто не способно его в этом переубедить. Поражение в последней войне с британским экспедиционным корпусом списали на халатность военачальников, и никаких выводов не сделали… Впрочем, вы, Герман Густавович, имеете возможность самим ознакомиться с состоянием китайской армии. Почти на границе, к югу от купеческих
лавок, располагается их постоянный пограничный пикет, который мы просто обязаны посетить.
        -Конечно, - хихикнул я. - Это будет весьма любопытно.
        -И полезно, - совершенно серьезно кивнул Принтц.
        "Полезно" - оказалось любимым словом офицера генерального штаба. Очень серьезно относясь к своему, хоть и временному, назначению командиром пехотно-артиллерийской роты, он, тем не менее, управлял унтер-офицерами скорее с помощью собственного авторитета, чем криками и руганью. "Полезно" - говорил он, выслушав доклад о размещении караулов и секретов вокруг вставшего на ночной отдых каравана. И Цам отходил, разрумянившийся, словно его похвалили. Или молча качал головой, наблюдая шумную ссору томского и барнаульского солдата, и фельдфебель Казнаков, крякнув, в смущении бежал наводить порядок. Каждый раз я поражался этакому таланту. И каждый раз думал, что бы я делал, не случись в моей экспедиции этого спокойного, образованного и опытного офицера.
        Но во всей полноте скрытые прежде способности штабс-капитана раскрылись уже на берегу, у переправы.
        По широкой долине Урсула - одной из самых красивых, неожиданно голубой, рек Алтая, мы спустились до малого Ульгеменя. Верст через десять, перевалив большой Ульгемень, прямо по гребню хребта поехали до бирюзовой царевны Горного Алтая - Катуни.
        В селе Муюта, или, как ее называли туземцы - Мыюта - кончилась накатанная телегами колея. Там стояли лагерем целых четыре дня - перекладывали грузы, разбирали пушечные лафеты.
        Дальше шли медленнее, лошади быстро уставали и отказывались тащить непомерный груз. Шестнадцать верст до деревни Шебалина заняли целый дневной переход. Потом, правда, приспособились. Вошли в ритм. Восемьдесят верст до Онгудая - неряшливого поселения, замечательного только тем, что там располагался самый южный стан Алтайской Православной миссии, преодолели за четыре дня.
        В длинной, узкой, но богатой травами и веселыми скачущими по камням ручьями, отдыхали два дня. И, честно говоря, когда караван таки тронулся - испытал облегчение. Уж очень приставучим оказался протоирей Стефан Ландышев - руководитель миссии. Ни на минуту меня в покое не оставлял - все трындел о миссии цивилизованного человека, о христианском долге и благодарных потомках. Думал, у меня стойкий и абсолютный иммунитет к любым видам рекламы. Ан нет. Когда ходит за тобой бородатый хмырь в рясе, и поминутно дергает за рукав, поневоле обратишь внимание.
        Пришлось клятвенно пообещать заложить в новой крепости храм. Стефан кивнул и через полчаса привел молоденького иеромонаха. Представил двадцатилетнего парнишку с широко распахнутыми, блестящими, голубыми глазами - отцом Павлом, и исчез. Больше я Ландышева и не видел. А Павлик, в миру Павел Морозов, отправился с нами.
        Пару раз порывался на привалах пригласить черного монашка в священничьем сане к своему костру, да выпытать, что же подвигло-то его, молодого и жизни не видевшего, на служение. Да так как-то и не вышло. Все что-то другое занимало.
        В Хабаровку - вотчинную деревеньку инородческой купеческой семьи Хабаровых пришли к обеду. И снова остановиться на сутки пришлось. Пока на многострадальные спины лошадей примеряли новый груз - тщательно упакованные в кожи маральи панты, лакомились медом. Алтай стал слегка более похожим на ту волшебную страну, которую я помнил по прошлой жизни.
        Предложили искупаться в бочке наполненной кровью. Отказался, хотя Гилев и утверждал, что это очень полезно для здоровья. Как представил себя всего в… в этом, даже передернулся. Отшутился, что лютеранская вера не позволяет. Принтц удивился, но ничего не сказал. Гера-злыдень еще полдня ржал, гад.
        После Хабаровки широкая, хоть и не пригодная для повозок дорога превратилась в узкую тропку. Отряд растянулся так, что Безсоновским казакам можно было спать лишних часа три, пока наступала их очередь выдвигаться. Каменистая ниточка вилась и изгибалась, обходя препятствия. Случалось, что авангард мог свободно переговариваться с пушкарями, находясь, тем не менее, верстах в трех впереди. Так продолжалось два дня, пока тропа не вывела нас на берег Катуни, к переправе.
        На берегу буйной реки жил хитрый русский мужичок. Ловил рыбку, ковырялся в огородике, держал несколько ульев. А еще - владел двумя лодками. Возможно, самыми большими по размеру плавсредствами от Бийска до Пенджаба.
        Не знаю, где в этих неприветливых горах, нашел этот предприимчивый дядька два столь толстых бревна, но размеры выдолбленных суденышек действительно впечатляли. По семь или восемь метров длиной, и не меньше полутора - шириной. Только я плохо себе представлял мою нервную кобылку, пересекающую Катунь на шаткой посудине.
        Гилева занимали совсем другие мысли. На первую ярмарку в верховье Чуи мы уже опоздали, она прошла в первых числах июня. До начала второй - с середины июля до середины августа - оставалось три недели, а путь впереди еще лежал долгий. Одна только переправа через неприветливую и жутко холодную реку почти тысячи человек и вдвое большего числа груженых лошадей могла растянуться минимум на пару недель.
        У Бийского купца был вариант - в первую очередь перевезти торговый караван, и, не дожидаясь отягощенного пушками и запасами провианта воинского отряда, рвануться к Кош-Агачу. Этим своим планом он и поделился с нами у костра в разбитом на берегу лагере. Пришлось Принтцу приоткрыть завесу секретности и поведать отважному первооткрывателю о возможном нападении подконтрольных китайцам племенах аборигенов. И снова были упомянуты английские эмиссары, как потенциальные виновники.
        -И чего им на своем острове не сидится! - в сердцах, брякнул я, даже не потрудившись задуматься.
        -Торговля, - пожал плечами штабс-капитан, вычерчивая что-то прутиком на песке. - Как у всех. Мы в Коканд тоже не пустынями любоваться вторглись. Купцы генералам гешефт сделали и о сильной потребности в хлопке намекнули.
        -Хлопок, это да, - легко согласился я. - Стратегическое сырье.
        -Как вы сказали? - удивился разведчик. - Простите, Герман Густавович. Вы сказали - стратегическое? Отчего же?
        Черт меня что ли за язык дернул. Пришлось выпутываться.
        -У меня в присутствии господин Менделеев служит. Брат известного химика из Санкт-Петербургского университета. Так вот, мой чиновник утверждает, что сейчас ведутся опыты по созданию пороха на основе хлопка. От того и сказал - стратегическое сырье.
        -Интересно. Очень интересно. О таком аспекте нашей среднеазиатской компании я не задумывался. Спасибо, ваше превосходительство.
        -Да, пожалуйста, - отмахнулся я. - Вы, Андрей Густавович, лучше поясните вашу мысль. Причем тут наши заклятые друзья и торговля в Монголии.
        -Монголии? О! Прошу меня простить, Герман Густавович. Одну секунду, - и, повернувшись к купцам, жадно ловящим каждое наше слово, совершенно по-военному приказал:
        -Организуйте людей. Мне нужно три дюжины хороших бревен в пять сажен длиной. Если есть возможность, отыщите бочки. Хотя бы десяток десятиведерных. И соберите по каравану веревки. Чем больше, тем лучше.
        -Никак мост строить зачнем, ваше благородие? - обрадовался кто-то из компаньонов Гилева.
        -Мост? - прищурился офицер. - Нет. Мост - это дело будущего. Сейчас займемся паромной переправой. Коли все нужное сыщется - послезавтра начнем переправляться. Дня в три управимся.
        -Благодетель, - забавно глотая окончания слов, вскричал узкоглазый Хабаров, и перекрестился. - Год молить Господа за вас стану!
        -Перестаньте, Фадей Аргалыкович. Идите готовить бревна. Общее дело делаем.
        Василий Алексеевич, как начальник над купеческой братией, быстренько раздал каждому указания, и обрадованные перспективой торговцы, убежали исполнять. Сам Гилев остался у костра, продолжая чутко вслушиваться в наш с офицером генерального штаба негромкий разговор. Казалось, даже уши любопытствующего бийчанина по-волчьи шевелились.
        -Знаете ли вы, Герман Густавович, что пекинские мандарины исчисляют подданных китайского императора никак не менее чем в четыреста миллионов душ?
        -Много, - кивнул я. Конечно много. Пусть и не два миллиарда, как в той моей жизни, ну так и в Российской Империи не сто сорок миллионов жителей, а чуть больше шестидесяти.
        -Кто-то из британских промышленников сказал, что если каждый китаец купит у него по одному гвоздю за медный фартинг, ему не нужно будет заботиться о будущем своих детей.
        -Логично. Это огромные деньги. Если бы наши торговцы сбыли циньцам четыреста миллионов аршин сукна, императорская казна наполнилась бы до самого верха.
        -Эка, - не утерпел Гилев, и хлопнул себя по коленкам. - Не зря я в Омске суконную мануфактуру выкупил. Зимой в Бийск перевезу. Кабы не вы, Герман Густавович - ни в жисть бы не догадался!
        -Как это - выкупил? - удивился я, пропустив мимо ушей похвалу. Сразу заметил - нынешние купчины вообще на лесть не скупятся.
        -Так они заводик годов пять назад построили. На нужды воинские применить хотели. Только не вышло. Думали - им киргизы овечьей шерсти натащат, ан нет. Дикие они - одно слово кочевники. Шкуры, и то кислые, в дело не пригодные. А стричь не умеют, как следует. Кошмы свои катают из того, что само на колючки цепляется…
        -Закрыли завод что ли?
        -Закрыли, ваше превосходительство. Людишек распустили, а избу досками заколотили. Только механизмы и остались пропадать. А я вот выкупил. Сейчас разбирают, да к перевозке готовят. Как на тракте снег ляжет, так и повезут.
        -А ты где же сырье брать думаешь?
        -Я-то? - хитро прищурился Васька, став вдруг отчаянно похожим на кота, укравшего кусок колбасы со стола. - Я у монгольцев и буду. Они верблюдей разводят и сарлагов. Сарлаги - это коровы такие китайские, сильно лохматые. Шерсть ажно до земли свисает. Они как весной линять начинают, по полпуда скидывают зараз.
        -Яки что ли?
        -Яков не знаю. Теленгиты зверей этих сарлагами кличут. Я и с Корниловым говорил уже. Землица-то по Чуе бедная, лето короткое. Зерно может и не родить. А коли казачки овец да коров этих лохматых разведут, так я у них на сукно шерсть куплю. Взамен, как их благородие, инженер Суходольский дорогу достроит - зерно телегами возить стану…
        -А от чего же ваша, Василий Алексеевич, мануфактура работать станет? - заинтересовался Принтц. - Ручей какой-нибудь плотиной перекрывать станете?
        -Так, я, господин капитан, и паровую механику с Урала выписал. И с городничим нашим договорился. Бийск-то нынче к земству причислен, да к губернии. И законы горные на нас боле не действуют. Еще слышал - по Томи где-то горючий камень рыть начали. Мне бы съездить - глянуть. Дров-то на машину, поди, не напасешься. Ну, да зима длинная - успею.
        -Молодец, - искренне похвалил я предприимчивого торговца. - Разбогатеешь, и железо сам плавить начнешь. Я места покажу, где руда есть.
        -А и начну, - обрадовался похвале Гилев. - Калмыки китайские хорошо железную утварь берут.
        -Да, - протянул капитан. - Полсотни гвоздей сейчас бы к месту пришлись. Построить паром - не сложно. Только в следующий сезон чинить придется.
        -Починят, - хмыкнул я. - А потом сюда майор дойдет. Он и постоянную переправу организует.
        Не знаю, что именно изобретет Суходольский - на обратном пути я встретил его строительную орду только-только выходящей из Мыюты - но у Принтца паром получился отличный. Две дядькины лодки, которые он сразу отдал, уяснив для себя, что за перевоз все равно будет заплачено, несколько бочек и пару чудных плотиков связали между собой. Поверх наложили расколотые вдоль бревна. На корме и носу "корабля" установили треноги с собранными по типу кандалов зацепами для перекинутого через реку троса. А справа, ежели смотреть с этого берега, присоединили прямо-таки огромное весло-руль.
        -Это же какого богатыря нужно при перевозе держать, чтоб этаким веслищем грести,
        - замысловато расписался в собственном бессилии Безсонов. Даже он, с его-то мощью, браться за жердину не рискнул.
        -А и не нужен нам гребец, Астафий Степанович, - разулыбался довольный Принтц. - Пожалуйте, господа, на борт. На испытания. Если уж мы, начальники сего похода, без страха на тот берег переедем, так и другие легко потянуться.
        Сам паром опасения вовсе не внушал. Почти квадратная, со стороной метров в десять-двенадцать, платформа, огороженная перилами, для привязывания лошадей. Центр занят тросом, но места вполне достаточно, чтоб разместить человек сорок сразу. А вот река, бирюзовая, холодная, дикая, шипящая в прибрежных камнях стихия, была настоящим испытанием для нашей отваги. Казалось, что тонкий, в руку взрослого человека, трос - не более чем ниточка в руках своенравной Алтайской Богини. И полностью в ее воле оборвать эту связь легким движением особенно буйной струи.
        В первое плавание отправились мы с Андреем Густавовичем, Миша Корнилов с тремя казаками, и, как ни странно, Фадейка Хабаров - неофициальный хозяин этих мест.
        Сходни затянули на плот, шестами оттолкнулись от берега и, сильно выгибая натянутый между берегами трос, вдруг оказались уже в саженях пяти от земной тверди.
        -Убрать руки! - рявкнул, напугав казаков, Принтц. - Не трогайте канат, коли руки целыми хотите оставить!
        Пока разглядывали обычно спокойного, рассудительного и вежливого штабс-капитана, плот, сам по себе, отъехал уже на середину реки. И продолжал медленное, но безостановочное движение. У повернутого под углом кормила вскипал рычащий от ярости бурун воды. Но это буйство стихии служило только на пользу, подталкивая "корабль" к правому берегу Катуни.
        Еще пятью минутами спустя, долбленки заостренными носами выползли на прибрежную гальку. Трап был сброшен, и мы спрыгнули на правый берег Катуни. Штабс-капитан сразу отправился к толстенной лиственнице, осматривать состояние каната, а Хабаров с Корниловым, переложив "руль" в другое положение, поплыли обратно.
        Через час, и на этом, прежде пустынном, берегу появился лагерь. Сначала переправилась полусотня авангарда с лошадьми. Потом часть пехоты с пушками и десятком шустрых мужичков, взятых в караван для хозяйственных нужд. Так что обед готовили сразу на обоих берегах Катуни.
        К вечеру, с одним из последних рейсов, прибыл сияющий, как новенький пятиалтынный Гилев. "Принцевская переправа" работала без остановок и за половину дня перевезла столько, насколько обычно у чуйских первопроходцев уходило не меньше трех дней. "Кандалы" на пароме притерлись, и плот перестал дрожать, как загнанная лошадь. Предприимчивый Хабаров, для сохранения дорогого троса, приказал обильно смазывать его дегтем. Амбрэ над рекой поплыло то еще, но инородца это нисколько не смущало.
        Весь следующий день паром сновал туда-сюда, но ужинала экспедиция уже в одном лагере.
        Очень не хотелось уходить от прибрежной прохлады. Стоило отъехать на полверсты и озверевшее солнце ступало в свои права. Удушающая жара, вкупе с высокой влажностью, вытягивала силы быстрее, чем даже самая долгая ходьба по горным тропкам. Герману, лишенному доступа к органам чувств, было все интересно. Он поминутно дергал меня, требовал посмотреть направо или налево. Я же обливался потом, и не смел ему отказать. По большому счету, это я - оккупант. Я захватил его тело, лишил его даже самых простых прелестей жизни.
        От "Принцевской переправы" караван отправился вверх по маленькой речке - скорее даже ручью - Сальджарке. Там, где последние ее ручейки спрятались под неряшливыми валунами, перешли к следующей - Елагушке, следуя за которой, попали в заросшую еловым и лиственничным лесом долину реки Айгулак.
        Берега этого потока, заросшие высокой травой, утопающие в грязи стали нам еще одним испытанием, но тем радостнее было выйти к широкой, спокойной, темной, как дождевая вода в бочке Чуе.
        -Осталось восемь бомов, ваше превосходительство, - скалился Гилев. - И мы на месте. Всего-то - неделя пути.
        Но у остальных купцов лежащий впереди путь вызывал наибольшее опасение.
        -Половина - еще ичё, батюшка енерал, - тараторил Хабаров. - А другие - ну чисто Дьяволовы зубья. Сколь там народу порасшибалось насмерть - не счесть. Тропиночка узенька. Коники идти не хочуть. Тянешь его, тянешь, да и под ноги не смотришь. Раз - и даже не кричит ни кто.
        Действительность оказалась еще хуже рассказов. Им ведь прежде не доводилось перетаскивать через нависшую над рекой скалу двадцатипудовые пушки. И тридцатипудовые лафеты, даже в разобранном виде - сущее наказание. Огромные тюки с товарами так раскачивали низкорослых коняжек, что их приходилось обвязывать арканами и придерживать, чтоб они не свалились в пропасть. Случалось, что животные выдыхались вперед людей и отказывались идти. Тогда весь караван останавливался на несколько минут, замирал в самых причудливых позах.
        К вечеру все так уставали, что не было сил ставить палатки и разжигать костры. Падали - кто где стоял, и молча жевали твердые, как подошва, куски сушеного мяса, тупо глядя на шелестящую рядом реку. Драгоценные бронзовые орудия оказывались брошенными просто на землю, и никто не возражал.
        Но и не тяжесть, не неудобство, не опасность разбиться стало для меня настоящим чистилищем. Самым трудным, почти невозможным, была совершеннейшая невозможность слезть с надменно посматривающей Принцессы и помочь рычащим от напряжения людям.
        Я богохульствовал и стонал. Ругался матом на Бога и всех его Ангелов и Святых. Но только - про себя. Молча. Несколько раз за эту проклятую неделю думал - все! Плевать на их отсталые, идиотские, замшелые традиции и порядки. Я, здоровый молодой мужик, должен смотреть, как такие же люди тащат через непокорные скалы пушку, без которой вполне бы обошлись! Смотреть, и ничего не делать. Потому что - никто не понял бы. Потому что - я генерал, а это недосягаемая высота для практически всех, за исключением пары человек в этой экспедиции. И еще потому, что это я стронул всю эту массу с места, и отвечаю и перед государем и перед Богом за них всех, и за каждого в отдельности.
        Но, когда проклятые бомы кончились, когда мы вброд перешли Чую и проводники объявили перед ужином, что к завтрашнему полудню мы войдем в Кош-Агач, я опустился на колени и от чистого сердца, может быть первый раз за обе жизни, возблагодарил Господа, что он позволил всем этим людям остаться в живых.
        И Гера смолчал. А отец Павел тут же пристроился рядом. А потом и все остальные.
        Глава 2
        Испытание на крепость
        Читая в далеком детстве, на исходе двадцатого века, книгу о приключениях моряка Робинзона, с нехарактерной для англичанина фамилией - Крузо, пытался представить себе - что бы делал на его месте. И мнилось мне, уж я-то, весь такой умный и образованный парнишка из века атома, точно устроился бы не хуже, а может и лучше древнего незадачливого торговца. И только теперь, в другом теле и эпохе, глядя, как солдаты и казаки, под управлением штабс-капитана генерального штаба строят оборонительные редуты, осознал, что ничего бы у меня на месте бедного-бедного-бедного Робби не вышло.
        Вот, кажется - что сложного - вбить в сухую, каменистую землю несколько кольев, да сплести на их основе высокую, в рост человека, корзину? Делов-то! Но на самом деле, вы неминуемо столкнетесь сразу с несколькими проблемами. И колья - скелет вашего будущего творения - начнут разъезжаться, не выдерживая упругой силы ивовых прутьев. И непокорные хвосты этих самых прутьев станут топорщиться да норовить вылезти в самых неожиданных местах. Тут-то вы и вспомните о проволоке, гвоздях или веревках. К хорошему быстро привыкаешь. Мы привыкли, что подобные пустяки - вещи повсеместно доступные и обычные.
        А вот наших строителей отсутствие массы вроде необходимых предметов ничуть не смущало. Не было цемента, или хотя бы извести. Мои молодые геологи нашли несколько известняковых выходов, но все они оказались с той стороны Чуйских бомов, и тащить сюда камни не было никакой возможности. Так что скрепить камни оказалось нечем. Не беда. Офицеры русской армии еще не забыли, как возводить временные укрепления из плетенок, наполняемых щебенкой и песком. Еще живы были в людской памяти редуты батареи Раевского близ Бородино и четвертого бастиона Севастополя.
        Сколько раз вы видели рубленные избы. А сможете сами сваять нечто подобное? А без гвоздей, скоб, досок, стекла и рубероида для крыши? Когда есть только умелые руки, топор и не особо много доставляемых от самых отрогов далеких гор стволов лиственницы. О строительстве казарм рассказать, или сами догадаетесь?
        Место для крепости выбирали втроем. Я, Принтц и, неожиданно пожелавший составить нам компанию доктор - присоединившийся к экспедиции чуть ли не в последний момент, один из двух штатных лекарей Томского линейного батальона, Александр Александрович Барков.
        Гилев с купцами был занят беглым ремонтом десятка плохоньких избушек с обширными и крепкими амбарами. Часть казаков, уже на следующий день после приезда, отправилась в разъезды по туземным улусам с моим приказом - всем зайсанам явиться в Кош-Агач. Вообще, это была, так сказать, официальная версия. А неофициально, будущие чуйские жители искали удобные места для устройства станиц для намечающегося в следующем году переселения. Чтоб и землица хоть мало-мальски плодородная была на огороды, и сенокосы не слишком далеко. Лес на строительство, и вода под боком. С этими разведчиками я и геологов отправил. Карта картой, а молодые глаза - острые. Может еще чего отыщут, лишним не будет.
        Фадейка Хабаров махнул рукой в сторону Китая, и буркнул на бегу, мол, верстах в трех-четырех холм есть - прямо на пути. Вот мы эту возвышенность втроем смотреть и отправились. Пристроившихся сзади два десятка конвойных всадников я за компанию давно уже не считал. Привык к их постоянному присутствию.
        Шишка. Небольшой бугор, выделяющийся на фоне относительно ровной степи только светлой проплешиной без травы на верхушке. Несколько торчащих камней саженях в ста к юго-востоку. Тоненький ручеек с юго-запада, впадающий в одно их многих русел расползшейся по равнине и сильно обмелевшей Чуи. Нужно было обладать богатой фантазией, чтоб разглядеть здесь пригодное для обороны место.
        -Достаточно сухо, но вода близко, - описал очевидное врач. - Болот не видно. Лихорадка солдатикам не грозит.
        -Полезное свойство, - согласился капитан. Единственный среди нас специалист по возведению укреплений. - Три земляных бастиона с плетеными редутами для стрелков. Ров и вал. Кавальер - бревенчатые здания с плоскими крышами. Одна наблюдательная вышка. Против серьезной осады, конечно, не выстоит, но аборигенов отпугнет. Видел я китайский пикет… Жалкое зрелище. У нас будет лучше.
        -До зимы управимся? - не мог не поинтересоваться я.
        -До зимы? Основные укрепления, ваше превосходительство, через пару недель готовы будут. До холодов бы деревянные строения успеть закончить. И продуктовые склады с цейхгаузом ведь придется вперед казарм строить…
        -Быть может, Андрей Густавович, туземных инородцев в помощь согнать?
        -Ни в коем случае, Герман Густавович. Ни в коем случае! Инородцам вообще следует воспрещать проход в крепость. Не дай Бог, выведают, нехристи, где пороховой запас храним. По недомыслию, или из злобы огня сунут.
        -Согласен с вами, господин штабс-капитан, - совершенно серьезно поддержал офицера доктор. - Народ туземный - дикой расы, и на подлости горазд. Это, конечно не их вина, что Господь вселил эти души в тела отсталого племени. Но всякое может случиться.
        -Это вы, Сан Саныч, шутите так, или действительно так полагаете? - удивился я.
        -Полноте, Герман Густавович, - вскинул брови пораженный не меньше меня доктор. - Не скажете же вы, будто не знакомы с сочинением графа Жозефа Артюра де Гобино "L'experience de l'inegalite des races humaines"!? Или вы не согласны, что желтая раса не обладает интеллектом хотя бы сравнимым с арийским народом? Что они отличны от нас, белых европейцев, хотя бы уже тем, что наполнены природной хитростью и коварством?
        -Никогда не был силен в естественных науках, - вынужден был сдать назад я. И передернул плечами. Я-то, сдуру, считал расизм изобретением двадцатого века. А оказывается уже теперь какой-то граф, судя по всему - французский, вовсю рассуждает о превосходстве белой расы. Больше того! Оказывается, труды этого ретрофашиста изучают даже во глубине сибирских руд. - Мы еще обязательно побеседуем с вами, господин лекарь, на эту тему. Сейчас же давайте вернемся к нашей крепости.
        Барков обиженно поджал губы, но замолчал. А я и после, присматривал за ним. Особенно, когда известие, что в Кош-Агаче появился русский доктор, облетело кочевья и к палатке врача потянулись туземцы. Боялся, что, будучи идейным расистом, он откажется пользовать теленгитов и монголов. На счастье, этого не происходило. Клятва Гиппократа оказалась сильнее сочинений графа де Гобино.
        Работа на месте будущей Чуйской твердыни закипела с раннего утра. Капитан, с помощью нескольких десятков колышков, мотка бечевки и мерного аршина, разметил будущие рвы и валы. Все свободные от других работ солдаты, раздевшись до пояса, тут же взялись за кирки и лопаты. Дюжина молодых поляков натащила целую гору тальниковых плетей и, под руководством матерого Казнакова, учились плести корзины. Артиллерист Саша Геберт руководил сборкой лафетов. Безсонов, со своей полусотней, забрали купеческих вьючных лошадок, и отправился к видневшимся на границе видимости деревьям. И только мы с князем Костровым остались не у дел.
        Это я несколько погрешил против истины. Дело у меня было, и весьма важное дело. Но чтоб получить возможность им заняться, нужно было как-то избавиться от восторженного своими невероятными открытиями натуралиста.
        -…И потому барометр убедительно доказывает, ваше превосходительство, что долина сей реки находится не ниже чем в полутора верстах от уровня Балтийского моря, - вещал князь. - Сейчас я намерен изучать язык туземных народов, дабы иметь возможность, задавать им вопросы…
        -Отчего же вы не возьмете толмача у Гилева или Хабарова?
        -Ах, Герман Густавович! Кабы был я уверен, что эти сведущие люди, знают такие слова, как "облачный слой" или "снежный покров". Они же начнут упрощать, подыскивать замены. Говорить "облака" или "снег". И я могу лишиться важнейших для науки сведений.
        -А что? Есть разница? И почему вы думаете, что в языке инородцев есть нужные вам слова?
        -Позвольте с вами не согласиться, господин губернатор. В сообщениях господина Валиханова упоминается, будто тюркские языки содержат до тридцати слов, относящихся только к понятию "лошадь". Это богатейший, удивительнейший язык, наверняка не уступающий и нашему родному…
        -Я конечно далек от наук, Николай Алексеевич. Только мнится мне, что теленгиты и прочие монголы говорят не на тюркском наречии.
        -Ну, как же, как же. Они же номады, сродни татарам или киргизам…
        -Тем не менее, я рекомендовал бы уточнить этот вопрос у знакомых с туземными обычаями и народами купцов. Уверен, что среди торговой части нашей экспедиции отыщется человек, знакомый и с татарскими и с теленгитскими языками.
        -Вы так считаете?
        -И даже настаиваю.
        Князь тут же поспешил откланяться, и побежал в свою палатку - вооружиться толстым блокнотом. Я дождался, пока его картуз не замелькал среди занятых распаковкой и сортировкой привезенных товаров приказчиков. И только после этого пошел искать Гилева. Нам с ним предстояло небольшое путешествие на северо-восток. К тому месту, что соответствовало отметке Ag в кружке, с той памятной карты.
        Еще в дороге мы с Васькой договорились, что разработкой месторождения займемся тотчас, как достигнем поселка. Несколько - не больше полудюжины - мужиков, специально отобранных в Бийске, должны были поселиться неподалеку, и, не привлекая к себе внимания солдат из крепости, тихонько плавить драгоценный металл. Оставалось только найти собственно жилу. Ну, и присмотреть удобное местечко под зимовье рудных пиратов.
        Вы когда-нибудь видели серебряную руду? Вот и я - нет. Так, чисто с точки зрения здравого смысла - это должен был быть камень с белыми блестящими металлическими прожилками. Ну, или - крапинками. Конечно, я не ожидал, что жила - это сверкающий белизной слой на изломе скалы, и будет торчать из земли на самом видном месте. Алтай - довольно заселенное место, а за десятки тысяч лет, через эти места прошло столько всяких народов, от гуннов, до ариев. И уж точно нашелся бы умник, споткнувшийся о мое месторождение и тут же кинувшийся выделывать всякие там колечки-сережки для своей ненаглядной.
        Логично было предположить, что руда должна была находиться в каком-то неочевидном месте. Или выглядеть должна была как-то… неправильно. Чтоб не специалисту было трудно догадаться, что это вообще - серебро.
        По идее, нужно было перестать изображать из себя невесть кого, и позвать в помощь любого из троих моих сирот-геологов. Ну, или хотя бы сходить в горный музей в Барнауле. Уж что-что, а серебро там обязано быть. Только лишний человек в предприятии нам с Василием Алексеевичем был не нужен. Не дай Бог - сболтнет лишнего. Что его потом, убивать? А о музее я вспомнил, уже исцарапавшись и разодрав штанину о колючие кусты. Труд геолога, даже доморощенного, оказался гораздо тяжелее, чем мне это представлялось.
        В конце концов, сошлись с компаньоном на том, что нужно набрать разных камней, сильно отличающихся от обычного серого сланца, и предъявить их моим ребятишкам. Авось, какой-нибудь да выберут. Правда, эта идея пришла, когда мы уже порядком вымотались, по скалам да кустам лазая. И что хуже всего, предполагала прочесывание участка заново.
        Решили выйти к временному бивуаку моих конвойных казаков, чтоб хоть немного отдохнуть и перекусить. А уж потом приняться за сбор камушков.
        Кавалерия разместилась в удобном распадке с обильной травой вдоль небольшого, веселого ручья. Пара конвойных с ружьями забралась на ближайшую сопку - присматривать за нашей экскурсией и окрестностями. А остальные, срезав дерн у сыпучей скалы в тенечке, развели костерок. К тому моменту, как мы с Гилевым прибрели к лагерю, душистый, с травами, чайный напиток уже был готов.
        Все-таки, Васька - стальной человек. Мои ноги еще не перестали гудеть, а пятки огнем полыхать, как он был готов продолжать поиски. Пришлось, под оценивающими взглядами казаков, вставать и идти.
        Нашли меньше десятка образцов, показавшихся нам перспективными. И это за два часа непрерывного карабканья по горячим камням. У меня уже в глазах стали мельтешить эти проклятые, испачканные лишайниками горы. Гилев тоже устал, но, тем не менее, старался держаться бодрячком. А мне стыдно было позволить себе раскиснуть у него на глазах. Так что к конвою вышли, слегка пошатываясь, но изо всех сил демонстрируя как бы бодрость. И с высоко поднятыми подбородками.
        Я считал, что мне есть чем гордиться. И Гера был со мной полностью согласен. Все-таки физические упражнения, которые я стал делать, едва-едва оклемавшись после ранения, сказались на общем состоянии организма. По словам бывшего хозяина моего тела, еще полгода назад для него было бы немыслимо предпринять такой напряженный поиск. Почти весь день на жаре, постоянно вверх-вниз по раскаленным камням. В общей сложности, особо притом не удаляясь от воображаемого пятна на карте, мы прошли никак не меньше двадцати верст.
        Часовые увидели наше приближение издалека. Чай успел остыть, а лагерь был свернут. Наши с Гилевым лошади были заседланы и готовы к возвращению в поселок.
        -Надо костер залить, - напившись и облизав потрескавшиеся губы, сказал я. - Не дай Господь, сухая трава загорится.
        -Эт мы мигом, вашство, - кинулся один из конвойных. - Эт мы разом…
        Васька прятал нашу добычу в седельные сумки и на наш короткий с казаком разговор внимания не обратил.
        Кавалерист зачерпнул воду в котелок и выплеснул на уже подернутые сединой угли. Потом еще и еще. Сам не знаю зачем, я подошел к слабо шипящему кострищу и поковырял выжженное место носком сапога. Почему-то мне было важно, чтоб хотя бы это простейшее дело было сделано хорошо.
        И тут, среди головешек что-то блеснуло. Заинтересовавшись, плюнув на боль в натруженной спине, я нагнулся и обгорелой веточкой ковырнул еще. А потом, отбросив калку-копалку, выхватил обжигающе горячую находку и скорей-скорей сунул руку в ледяной ручей.
        Когда холодные струи вымыли остатки угольков и налипшую грязь, на ладони у меня остался корявый, похожий на замысловатый корень, слиток из тяжелого металла. Я точно знал, что это не чистое серебро, что в этом - грамм на пятьдесят - куске большая часть - простой свинец. Но то, что нужное место найдено, не оставалось никаких сомнений.
        А в одном из наших образцов, которые мы все-таки показали малолетним рудознатцам, выявили нечто похожее на медь. Васька мельком взглянул на меня, но никак известие не прокомментировал. И я тоже промолчал. Нам с ним медь не нужна.
        Через две недели после нашего прибытия в долину Чуи мне стало не до геологических экскурсий. Во-первых, к Кош-Агачу стали наконец-таки съезжаться туземные зайсаны. А во-вторых, отец Павел заложил в поселении церковь.
        Ну ладно - встретить очередного инородческого князька. Это важно, ибо я и явился в дебри горного Алтая власть Империи устанавливать. Но вот зачем Павлуше лютеранин на церемонии закладки первого венца сруба будущего храма - так и не понял, пока дело не подошло к концу.
        Парень в серой от пыли рясе аккуратно сложил дароносицу и кадило в походный алтарь, и взамен священных атрибутов выставил простую деревянную шкатулку. Окинул своим небесным, ангельским, блин, взором истово крестящихся православных и кивнул. Мол, можно. Начинайте. Люди, словно только того и ждали, полезли в карманы. В порядке очереди, без суеты и толчеи, торговцы, казаки и те из солдат, кто не был католиком или иудеем, стали ссыпать в ящичек горсти монет. А Павел их за это благословлял.
        Выходило, что и я не мог оставаться в стороне. И пожертвовать на обустройство храма Господня меньше прочих, тоже не мог. Не по чину. Отправил Артемку за казной в палатку, а когда тот прибежал обратно, решительно отделил пачку четвертных и положил ее в шкатулку. Подумалось вдруг, что церковь в новом русском поселении нужна не меньше пушек. А может быть даже и больше. Тихой сапой, без ножа у горла, привяжет она местный народ к России. Через церковную мораль и обряды примерит с поселенцами. И через три - четыре поколения теленгиты начнут сомневаться - что писать в графе "национальность". "Русский" или "алтаец". Потому что русские - это не народ, это образ жизни.
        В институте, в одной со мной группе училось шестеро парней из Северной Кореи. Естественно, полгода спустя, когда они стали внятно говорить на русском, мы перезнакомились и даже подружились. И все они в течение года, подобрали себе созвучные корейским - русские имена. Потом, когда они решили остаться жить в Сибири и пошли за новенькими российскими паспортами, эти имена перекочевали на страницы основного документа гражданина РФ. Так один стал Сашей, другой Васей, третий - Петрухой. А их дети получили отчества - Сашевич, Васевич, Петрухович. Смеетесь? Зря. В их паспортах значилось, что дети корейских невозвращенцев - русские. Вот так-то вот. Налицо культурное поглощение.
        Бывает еще и замещение. Один мой приятель поведал о своей родословной. Говорил: прадед - оренбургский казак, прабабка - хохлячка из первой волны столыпинских переселений. Другой прадед - чалдон, то есть русско-татарский метис. Прабабка - с южного берега Белого моря. Их деревня в двух верстах от Холмогор была. Бабка - полячка, эвакуированная из-под Львова в войну. Другая бабуля - немка. "Кто я?" - спрашивал мой знакомец. И сам себе отвечал - "конечно - русский!" Культурные корни его предков заместились одной, великой, мегакультурой.
        Так и здесь. Не мытьем, так катаньем, сто лет спустя, через межрасовые браки и общую религию, все население Чуи станет жить одним образом. Русским. И ради этого и две с половиной тысячи не жаль.
        Я и зайсанам это же сказал. Объявил, сидя в походном раскладном кресле на специально собранном помосте, что Российская Империя пришла сюда навсегда. Что пушки, которые уже установили на бастионы форта, станут защищать подданных нашего милостивого государя императора от внешних угроз. Что доктор станет лечить, купцы возить нужные товары, а церковь дарует благословение Господне. И ежели есть с этой программой несогласные, так граница - вот она. Пятьдесят верст, и Китай, который так жаждет заполучить лишнюю тысячу данников.
        И наоборот. Желающие склониться перед величием церкви и империи, должны быстренько погасить долг по налогам за двенадцать лет и внести пожертвование отцу Павлу.
        Не знаю, насколько это цинично и справедливо, но единственное что мне было действительно нужно от туземцев, это чтобы их не было. Трем зайсанам и их племенам принадлежали огромные территории. Одна богатейшая, со своим уникальным микроклиматом и плодородными землями долина реки Чулышман князька Мангдая была способна вместить с десяток тысяч земледельцев, а не пять сотен кочевников. Чуйская степь, в которой кочевали родственники зайсана Могалока, еще пять-семь тысяч. Это не считая шахтеров и заводских рабочих, разрабатывающих богатые на медь, серебро, ртуть и свинец, окрестные холмы. И плато Укок - высокогорная жемчужина Алтая, где триста шестьдесят солнечных дней в году, пока вотчина князя Турмека. А могло бы стать Родиной сразу нескольких десятков тысяч русских крестьян.
        Стоит задуматься, и возникает искушение решить проблему по-английски. То есть одарить аборигенов зараженными оспой одеялами. Или по-американски - согнать их всех в самое никчемное и лишенное растительности место - резервацию. А уж там они сами передохнут.
        Так ведь не получится. Совесть не позволит. Причем, не только моя. Боюсь, даже идейный расист, доктор Барков, откажется заражать теленгитов смертельной болезнью. А казаки пожалеют и так не слишком зажиточных туземцев. Все-таки мы не англосаксы. Равнодушно наблюдать за вымиранием тысяч людей у нас не получится. А вот поставить туземцев в такое положение, когда им уйти станет проще, чем остаться, на это я мог свою совесть уговорить.
        Конечно, оставался еще вариант, когда аборигены, вместо того чтоб смириться, взбунтуются. Но я посчитал, что такая вероятность все-таки невелика. Как-то уж совсем несерьезно смотрелись их лучшие воины с луками и доисторическими фузеями в руках рядом с моими богатырями-казаками. Я больше опасался локальной партизанской войны, саботажа и диверсий чем прямого военного противостояния.
        Если быть честным, глава одного из трех прибывших в Кош-Агач посольств, мне понравился. Забавный такой дядечка, в отличие от двух остальных князьков предпочитающий русскую офицерскую шинель шелковому китайскому лисьему халату. А может - самый хитрый из троих. Долго ли скинуть шелк и одеть сукно? Но уже одно то, что он догадался это сделать, а остальные - нет, заставляло установить с ним особые отношения.
        Был и еще один повод подружиться с этим зайсаном. Юрты его летнего кочевья стояли в ста саженях от дырки в холме, где купеческие рабочие и мои солдаты выламывали уголь. И я несколько раз слышал, что слуги князя Могалока тоже, на наших глядючи, пользовались дарами недр. Выломать полмешка камней гораздо легче, чем дрова рубить. От купцов об этом туземном владетеле тоже только хорошее слышал.
        Потому, через Гилева передал Могалоку, что не стану отказываться, если получу приглашение на ужин в юрте чуйского зайсана. И, естественно, уже этим же вечером отправился ужинать в просторный войлочный домик.
        Естественно, не один. Взял с собой сотника Безсонова, как олицетворение русской военной мощи. Даже сидя, он казался вчетверо шире любого, самого крепкого туземного воина. Кроме того, его дареный многозарядный пистоль мог оказаться полезным. Свой Адамс я, конечно же, тоже прихватил.
        Князя Кострова и так бы пришлось позвать. Я-то уеду на север, а он на целый год останется в степи представлять имперскую власть. Ну и еще - ему самому было жутко интересно побывать в юртах аборигенов.
        Четвертым был переводчик. Чуйский хозяин знал три десятка русских слов, и сносно меня понимал, если говорить не слишком быстро. Но не хотелось мучиться, пытаясь втолковать туземцу какие-нибудь сложные понятия.
        Если бы знал, что в юрте Могалока найду и двух других князьков, соломки бы подстелил. Но кто же мог предположить, что у местного политика есть своя игра? Поневоле начнешь прислушиваться к нерусскому графу - обнаружив этакое-то коварство.
        Ожидал земляной пол с очагом в центре. Грубые кошмы или шкуры. Готовился к кислым запахам плохо выделанной овчины и вони сгорающего бараньего жира. А усадили нас на богатые ковры, и под спины подоткнули шелковые подушечки. За спиной хозяина жилища, на резной подставке - русское пехотное ружье и простенькая сабля, ножны которой обмотали парчовой лентой. Очаг, правда, присутствовал, но аккуратный и совсем не дымящий. И рядом с ним - сверкающий надраенными боками, совершенно нежданный, самовар.
        Две женщины, замотанные с ног до ушей в китайские, изукрашенные цветами, шелка, сноровисто разнесли на удивление чистые пиалы. Тоже китайские. Кажется даже фарфоровые. На медном разносе молоко в кувшинчике, соль, сахар, нарезанное кусочками масло и обжаренная ржаная мука грубого помола. Ну и мы со Степанычем присовокупили граненую бутылку водки к этому натюрморту. Встреченную, кстати, весьма благосклонно.
        -Молоко - понятно, - тихо поинтересовался я у толмача. - А мука с маслом зачем?
        -Это для шир-чой, ваше превосходительство. Калмыки чай с солью, молоком и мукой мешают. Вроде как суп получается. И еда и питье.
        -Гм… Нам это обязательно есть?
        -Нет, конечно, ваше превосходительство. Они же сахар поставили специально для нас. Ну и богатство свое показывают. Здесь сахар по весу к серебру идет.
        Под комментарии переводчика, женщины смешали напитки и раздали чашки. Пока они хлопотали, беседа велась о погоде и здоровье лошадей. Об охоте и трофеях. Мангдай предупредил, что на песке у берега реки его воины видели следы тигра.
        -Тигра? - оживился Костров. - Они не ошиблись? Или в здешних дебрях это животное обычное дело?
        -Я слышал истории о встрече с этим зверем здесь, ваше благородие, - кивнул толмач. - И позвольте мне не спрашивать. Они будут оскорблены недоверием к опытности их охотников.
        -Конечно-конечно, милейший.
        Уж не знаю, кем те две тетки приходились зайсану - прислугой или женами, но серьезный разговор начали только когда они ушли. И пошел он совсем не по сценарию - "встреча прошла в теплой, дружественной обстановке".
        Турмек говорил так, словно насильно пропихивает поганые слова между зубов. Словно делает нам одолжение, вообще снизойдя с небесных вершин до ничтожных, даже не муравьев, а скорее - тлей под ногами. И в версии толмача говорил он вот чего:
        -Ты, пришелец с севера, говоришь, будто привез волю Высокого Императора. Но здесь всякий знает, что я, зайсан Турмек, ухерид, командир знаменного эскадрона дивизии левого крыла пограничного войска кобдинского корпуса Алтанорского Урянхая. И уважаемого зайсана Мангдая, джэрги ягн-гина того же войска, мы все знаем. И уважаемого зайсана Могалока, так же джэрги ягн-гина. А кто ты, грозящий нам блестящими толстыми ружьями - нет. Не знаем. Почему же мы, военачальники Циньской знаменной армии должны слушать смешные слова незнакомца с севера?
        Глаза хозяина юрты заблестели, хотя и сидел с совершенно ничего не выражающим лицом. Мне, прожженному интригану и герою подковерной войны, этих знаков вполне было достаточно, чтоб просчитать его игру. И все части мозаики сложились в одно единственное мгновение.
        И могалокская офицерская шинель, и русская фузея - соратница князя Багратиона, и забавные китайские шапочки - украшенные разноцветными шариками и перышками - на головах остальных князьков, заняли свои места согласно штатному расписанию. Коварство туземца на поверку походило на детскую ссору в песочнице. Но привести эта двухходовая комбинация хитрого зайсана могла не к слезам и воплям "мама, а чего Петька дразнится", а к грому пушек и ружейным залпам.
        У моей совести свело живот от смеха, и она ушла в темный угол, хихикать на пару с Герасиком. Я был внутренне готов подчиниться законам жанра и сыграть отведенную мне роль в этом театре провокаций. Только одно продолжало смущать. Осознает ли Могалок последствия своего демарша?
        -Проси его, - мило улыбнувшись, приказал я переводчику, - пусть расскажут, каким образом они хоронят своих воинов.
        -Ваше превосходительство, - вскинулся князь. - К месту ли эти научные изыскания сейчас? Простите, возможно, я вторгаюсь не…
        -Вот именно, господин надворный советник! - процедил я. - Потрудитесь оставить свое мнение при себе.
        Толмач начал говорить, а я очень и очень внимательно следил за реакцией Могалока. Остальные меня интересовали постольку поскольку. Лишь в той мере, в которой они сами станут готовы играть отведенные им роли.
        Князек стрельнул в меня глазами и поджал губы. Конечно же, он прекрасно понял намек. И вмешайся он сейчас, хотя бы на правах хозяина юрты, в разговор, все могло бы пойти совсем иначе. Но он промолчал, а значит - согласился стать могильщиком.
        А вот напыщенный, как павлин, Турмек, оказался не слишком дальновидным политиком. И совсем никаким военачальником. Превосходство русской армии над его "эскадроном" было абсолютным, и только неисправимый оптимист этого не понял бы.
        -Зайсан говорит, что они хоронят своих воинов с почестями, - перевел толмач. - И он не понимает к чему этот вопрос.
        -Скажи ему, что я… как у них называется губернатор?
        -Амбань.
        -Что я, Амбань многих земель и народов. Включая и ту, где мы сейчас находимся. И что я получил эту должность из рук самого Высокого Императора. Еще скажи ему, что солдаты, с которыми я пришел посмотреть южную границу своей земли, это моя личная охрана, а не вся имеющаяся армия.
        Я дождался, пока толмач закончит и продолжил.
        -На моей земле не могут находиться военные силы другой страны. Скажи этому индюку, что я настаиваю, чтоб его "эскадроны" в течение недели покинули границы Империи. В противном случае буду вынужден выдворить нарушителей силой оружия. И впредь, ежели его люди изъявят желание торговать с русскими купцами, он должен спрашивать разрешения пересечь границу.
        -Он говорит, что это его земля, и он никуда не уйдет.
        -Переведи, что это земля Высокого Императора. И если он намерен и дальше по ней кочевать, то должен снять эту идиотскую… нет. Скажи - смешную, шапочку и склонить голову перед величием русского Царя. После этого мои люди посчитают, какой ясак он должен будет заплатить за свое… за свою безопасность.
        Герасик плакал от смеха. А я едва сдержался, что не брякнуть что-нибудь вроде "слышь, брателло" или "в натуре, на счетчик поставлю". Потому как очень уж это похоже было на рядовое вымогательство. Только его ясак мне нужен был, как зайцу стоп-сигнал. Я бы предпочел, чтоб он собрал манатки и скоренько пересек границу. И прихватил с собой все свои юрты и скот. Впрочем…
        -И еще! Передай этому… чудаку, что если через неделю мои солдаты найдут хоть одного оставшегося барана, он, этот баран будет считаться трофеем.
        Губы Могалока дрогнули. Он прекрасно понимал, что я не потащу через бомы многотысячные стада. А значит, животные скорее всего достанутся ему. Идея моими руками уничтожить, или хотя бы принизить конкурентов, становилась в воображении хитрого князька еще и весьма прибыльной.
        -Там на горе, говорит Турмек, есть китайская крепость Кактын Табатты. Там стоит маньчжурский гарнизон, который может плетями разогнать всю русскую армию.
        -Попроси его передать коменданту этой заставы, чтоб тот спросил у начальника китайского форта на Борохудзире, помнит ли тот человека по фамилии Лерхе. И еще, добавь - это меня так зовут - Лерхе.
        -Дозволено ли мне будет спросить, - вдруг, я даже вздрогнул, прошелестел голос третьего Чуйского повелителя, Мангдая. Причем на неплохом русском. - Отчего Борохудзирский ухерид должен вас помнить?
        -А что, - собрался я и ответил. Только понял - врать нельзя. Почует. Этот кочевник с верховьев Чулышмана явно и хитрее и умнее остальных двоих. - Форт уже снова отстроили? И там снова появился живой гарнизон?
        Китайский пикет разрушил мой брат Мориц, ну так что? Фамилии-то у нас, слава Богу, одинаковые. Кроме того, хоть он и старше на три года, но, тем не менее, мы сильно похожи. Кабы я, подражая военным, носил усы - так и вообще. Это раз. А два - разве не логично предположить, что раз для нас все монголы на одно лицо, так и мы для них тоже?
        -Турмек говорит: посмотрим, что ты скажешь северный бродяга, когда сюда придет знаменная армия.
        -Скажу - пошли вон с моей земли - конечно, - хмыкнул я.
        Непокорный зайсан резко поднялся и, забыв попрощаться с хозяином, выбежал из юрты. Минутой спустя я отослал и застывшего истуканом Безсонова. Шепнул только ему на ухо, чтоб потихоньку усилили посты и приготовили форт к атаке. Был абсолютно уверен что нападение не заставит себя ждать. До начала ярмарки оставалось дней восемь и возмутителю спокойствия оставалось только два варианта. Смириться, выплатить ясак и спокойно торговать, либо восстать, в надежде еще до торгов поживиться на складах пришлых купцов в Кош-Агаче.
        -Велик ли ясак Высокого Императора? - через переводчика поинтересовался Могалок.
        -Чем больше дружба, тем меньше дань.
        Мангдай снял и аккуратно положил рядом китайскую шапочку.
        У меня тоже было много вопросов к лояльным новой власти князькам, в основном, касающихся земель для расселения первой волны казаков. Но это я решил отложить до окончательного решения турмекского вопроса. Легкая демонстрация силы могла оказаться весьма полезной для переговоров.
        Наутро не было, ни одной юрты в пределах видимости с караульных вышек, что Кош-Агача, что форта. Трава блестела от мелкой водяной пыли - росы, пронзительно, непостижимо высокое, непередаваемо-голубое небо выгибалось гигантским куполом над сжатой горами степью. По всем приметам, день должен был стать таким же жарким и долгим, как и предыдущие сорок дней лета. И все-таки в воздухе чувствовалось напряжение. Как перед грозой, когда все вокруг наполнено стихийным электричеством и требуется только тучка, да малюсенькая искорка, чтоб забухало, загрохотало, засверкало одноногими молниями и небо обрушилось на землю упругим ливнем.
        Купцы спешно прятали товары в крепкие амбары, расклинивали ворота обрезками бревен. Между неказистыми, три-четыре венца от земли, домиками ставили собранные из жердей "ежи". На жарких чердаках пыхтели вооруженные многозарядными карабинами охотники, подготавливая позиции для стрельбы.
        Посланные на разведку несколько пар разъездов доложили, что Могалок перевез свое стойбище всего на версту к северу. Мангдай - на полторы к юго-западу, к озерам. А вот Турмек откатился дальше всех - к юго-востоку верст на десять. Расставив точки кочевий на карте, я понял, что в поселке мне делать нечего. Между мятежным зайсаном и Кош-Агачем - наша новая, правда, не достроенная до конца, крепость. Не настолько же бунтовщик безумен, чтоб напасть на купцов, оставив большую часть военного отряда у себя в тылу!
        Подавил соблазн поменять гилевские спенсерки на казачьи карабины. С повышенной огневой мощью, моя конвойная сотня могла много интересных дел наворотить. Но, с другой стороны, что мешает десятку лихих туземцев, пока основной "эскадрон" пытается штурмовать земляное укрепление, прошмыгнуть к поселку в надежде на богатую добычу? Ничего. Будь я на месте излишне полагающегося на китайский пикет, зайсана, то и крепость бы не стал трогать. Половиной своего партизанского отряда налетел бы на почти беззащитный Кош-Агач, побил-пострелял купцов с приказчиками, прихватил что подороже, и ходу.
        А когда из форта выползет часть солдат, отправленная на помощь подвергшегося нападению торговому стану, атаковал бы. Сам видел, пока пехотинец перезаряжает свое ружье, кочевник три-четыре стрелы успевает в небо запустить. Вот и засыпал бы солдатиков облаками колючих подарков, пока не заставил бы отступить под защиту форта. Потом спокойно разбил бы стан в полуверсте от крепости и не давал высунуться. Как долго смогут продержаться две сотни человек без дров алтайской зимой? Да нисколько. При первых же холодах пошли бы мои казачки на прорыв в сторону дома. И пушки бы бросили, за которые циньские генералы меня, такого хитрого и замечательного командира эскадрона, в десны бы целовали.
        И пришельцев бы немного уйти смогло. Через бомы переползая, не шибко-то повоюешь. Особенно, когда из каждого куста может стрела вылететь. Так и кусал бы, кусал, и кусал. На что Михайло Потапыч - зверь могучий, а и его комары до белого каления довести могут…
        Но Турмек - не я. И его предки не изводили немецко-фашистских оккупантов бесконечными укусами в брянских лесах. И кто такой Суворов - он понятия не имеет. Похоже, и к многочисленной семье Чингизидов туземный князек тоже никакого отношения не имеет. Так откуда ему военной науки набраться? То, что маньчжуры обучают командиров своего туземного войска - из области фантастики. Они здесь, на Южном Алтае и в Монголии, такие же захватчики и оккупанты. Пришлые, а значит - аборигенам в принципе не доверяющие.
        И вот тут у меня появлялось пространство для маневра. В полное наше превосходство я верил, и в победе не сомневался. Но война - это тоже политический акт. Просто переговоры - это вроде как ухаживание и предварительные ласки, а столкновения армий - грубое немецкое порно. Однако и здесь есть маленький нюанс. В зависимости от того, кто как провел первую фазу акта, тот такое место и займет. Я имею ввиду - снизу или сверху. Грубо? Конечно - грубо. Но ведь война - это не ромашки на лугу. Это тоже штуковина неласковая.
        И вот тогда, за несколько часов до начала боя, мне следовало расставить все точки над Ё. И убить трех зайцев сразу. Привести к покорности склонных к лояльности зайсанов, победить разбушевавшегося Турмека и снивелировать китайское влияние в этом регионе. Сотня Безсонова была уже готова к выдвижению. Только двинулись мы не на юго-восток, как предполагал Степаныч, а на юго-запад, к Мангдаю.
        Встретили нас насторожено, но агрессии никто не проявил. Я посчитал это за хороший знак, поэтому даже спрыгнул с лошади, когда зайсан показался в дверях своей белой юрты.
        -Не знаю, кто тебя учил нашему языку, но, думаю, ты меня хорошо понимаешь, - коротко кивнув Чулышманскому князьку, начал я свою речь. - Очень скоро глупый Турмек нападет на мою крепость. Будут убиты многие его воины. Множество юрт лишатся хозяев. Потом, когда этот урехид, - тут я сплюнул на землю, будто само слово было противно для моего языка, - обломает зубы, я со своей личной сотней ударю ему в спину. Если хочешь разделить со мной победу, приходи. Я спрячусь в версте к югу от крепости.
        Потом, не дожидаясь ответа, я вскочил в седло, и рванул лошадку с места. Все-таки месяц верхом здорово прибавил мне ловкости в вольтижировке. Капризная Принцесса больше не казалась мне злобным, коварным и непредсказуемым существом.
        Тоже самое я сказал и зайсану Могалоку. Только он решился сразу.
        -Подождай, Томсай амбай, - старательно выговаривая слова чужого языка, сказал хитрюга, и скрылся в юрте. Только за тем, впрочем, чтоб через минуту вернуться уже опоясанным саблей и с ружьем в руках.
        Пришлось спешивать ерзавшую от нетерпения сотню и дожидаться пока союзники соберутся. Конечно, мне не нужна была их помощь. Конечно, Принтц на бастионах и мой отряд в роли засадного полка способны были перемолоть в мелкую труху полутысячный "эскадрон" мятежного инородца. Но сам факт участия туземных воинов в расправе много значил для положения Империи в Южном Алтае. И о многом мог сказать аборигенам. Хотя бы о том, как мы поступаем с врагами, и как умеем благодарить друзей. А еще о том, что мы способны им доверять.
        Все-таки скованные пролитой сообща кровью врага народы, это не то же самое, что связанные маленькими черными закорючками на белой бумаге.
        Две, а может быть даже и две с половиной сотни Могалока готовы были двигаться в сторону форта, когда даже сюда, через почти девять верст пустошей стали доноситься громовые раскаты пушечных залпов. Весьма возможно, что именно этот, ни с чем несравнимый, зов войны, их и подстегнул. Побоялись что ли - русские убьют всех вражин без их помощи? Я не стал уточнять. Просто дождался, когда князек, потеющий в суконной шинели, не взгромоздится на резвую маленькую крепконогую коняжку, и махнул рукой. Выступаем!
        Двинули сначала точно на юг, к поселку. Нужно было убедиться, что врагу не пришла в голову та же идея что и мне. Ну и помочь купцам, если что. Но в окрестностях Кош-Агача враг замечен не был.
        Обтекли селение с юга, и потихоньку, старясь не поднимать облака пыли, поехали на юго-восток. Широко раскинули сеть дозоров - мало ли чего. И вскоре эта предосторожность принесла плоды. В густых тальниковых зарослях по берегу одного из множеств озер разведчики заметили прячущихся туземных воинов.
        Безсонов взглянул на меня, и тут же получил приказ:
        -Командуйте, сотник!
        Он кивнул. Мы оба понимали, что воевода из меня никакой. Я ни тактики кавалерии не знаю, ни о ТТХ имеющегося вооружения - ни сном, ни духом. Обеспечить всем необходимым войска - пожалуйста. Создать предпосылки к политическому и военному превосходству - нате. А вот в бой лихих рубак водить - увольте. Герочка что-то там пискнул о трусости и о "уж я бы им показал". Только я его быстро заткнул. Напомнил о мышцах-сосиськах, и жирке на животе. Вояка, блин. Сабля, наверное, с килограмм весом. Сколько раз он бы ей махнуть смог, кабы я физическим состоянием вверенного мне тела не озаботился?
        Конвойные умело выстроились в линию, и приготовили ружья. Жуткое, с полуторасантиметровым дулом, оружие. Пробовал я как-то в той еще жизни стрелять первым калибром. Непередаваемые ощущения. Куда там, в цель попадать, я на ногах устоять не сумел. А они - ничего. Бабахают, перезаряжают, и снова грохочут. И даже метко у них выходит…
        Тут, правда, стрелять не пришлось. В кустах прятались воины Мангдая, с ним самим во главе. Прискакали, понимаешь, русским помогать, а тут нет никого. Вот и решили в тенечке пока расположиться.
        Мой засадный "полк" увеличился еще на полторы сотни туземцев. Для "контрольного выстрела" в этом бою такого количества воинов оказалось уже многовато. Степаныч так сразу предложил, пока Турмек завяз у форта, отправиться прямо к его юртам и навести там "конституционный порядок". А потом уже встретить отступающие от крепости остатки разбойного эскадрона. Нужно сказать, что такой метод ведения войны встретил полное ободрение зайсанцев. Могалок, который вроде не должен был понимать беглую русскую речь, даже щеками затряс от восторга. Начать войну с грабежа еще недобитого противника - мечта туземца…
        План сотника имел смысл, если бы не было с нами четырехсот потенциальных грабителей и насильников. И я легко мог себе представить - что именно устроят эти степные воины в становище прокитайски настроенного зайсана. Бунтовщика, конечно, стоило наказать, но почему должны были страдать ни в чем не повинные женщины, старики и дети? Поэтому пришлось внести свои коррективы.
        Мы с безсоновской сотней обошли крепость с юга по большой дуге и встали точно на дороге, по которой Турмек должен был отступать к циньскому пикету или своим юртам. Мангдай увел свою часть орды на север. Он должен был отсечь возможность врагу сбежать в долины Чулышмана. Могалок остался сторожить запад и северо-запад. Атаковать и тот и другой должен был только в тот момент, когда потрепанное воинство вражины столкнется с нашим заслоном.
        Лошадей укрыли в пойме речки Орталык. Это один из притоков Чуи, если я не ошибаюсь, и у воды животным нашлись и трава и тень в кустах, чтоб спрятаться от зноя. Мы же с казаками залегли на пригорке.
        Подзорная труба была только у меня. Но я же не изверг, понимаю, насколько любопытно взглянуть на то, что происходило у земляных валов недостроенного форта. Поэтому, пока вооружение для глаза осторожно передавали вдоль всего строя, приходилось довольствоваться разглядыванием целого облака пыли, вспышек ружейных выстрелов и гордо реющего на флагштоке триколора.
        В отличие от меня, Турмек, похоже, считал себя достаточно опытным военачальником, чтобы отрядом в пятьсот всадников рискнуть броситься на штурм крепости с гарнизоном в две с половиной сотни стрелков. Насколько я знаю, для успешного преодоления долговременных укреплений требуется не менее чем трехкратный перевес. При адекватном вооружении и артиллерийской поддержке, конечно. У мятежного теленгитского князька было только в два раза больше людей и в десять раз меньше ружей. О пушках, и о том - насколько разрушительное действие оказывает залп картечью по толпе, он вообще не задумывался. И о дистанции уверенного поражения - тоже.
        Алтайские сборные, с костяной рукоятью и тугими березовыми плечами, боевые луки способны забросить стрелу метров на триста. Но убойную силу легкая стрела теряет уже на ста метрах. Рождались туземцы в седле или нет, давали им вместо погремушек отцовский лук или жадничали, только ни одно живое разумное существо на планете не в состоянии прицельно выстрелить со скачущей галопом лошади на расстояние больше ста шагов. Легенды у каждого кочевого народа есть, о батырах убивавших ворога стрелой за горизонтом. Ну, так у нас и про меч-кладенец много сказано, а где он? Кто его видел? И почему при Бородино его не использовали? Махнул направо - и нет бравых драгун генерала Мюрата. Налево - валятся гусары Богарнэ…
        Это я все к тому, что перепуганные до мокрых штанов иудеи Томского инвалидного батальона и орущие какую-то чушь на польском барнаульские канониры, тем не менее, весьма успешно палили в относительно крупные мишени. И серых пятнышек поверженных воинов на земле становилось все больше и больше. Там, где к смертельным укусам царицы полей прибавилась мощь бога войны, так и вообще громоздились целые завалы из тел людей и животных. А вот обмотанных окровавленными тряпками отважных защитников бастионов я что-то не наблюдал.
        Однако нужно отдать должное отваге погибающих, но упорно лезущих на штурм родственников Турмека. Даже потеряв половину войска, зайсан и не думал об отступлении. Неужто надеялся на подход подкрепления? Чьего? И откуда? Рискнет ли циньский офицер вывести своих солдат из-за стен пикета, чтоб помочь единственному, оставшемуся верным Поднебесной Империи зайсану?
        -Во, ребятушки, гляньте, - воскликнул пристроившийся неподалеку один из трех безсоновских урядников, - как инородцы за тышшу баранов воюют. Вцепилися, аки клещ, и не оторвешь! Шо ж было бы, коли иму исче десяток лошадок бы добавить? Не иначе на Томск в поход бы собрался!
        -Ну-ка, ну-ка, урядник. Поподробнее! - заинтересовался я.
        -Так ить, вашство, людишки тутошние чумазые бают, Турмешка-то себе в жены дочь начальника китайской кретостицы взял. Калым заплатил в тышшу баранов. Это по весне еще. Алтайцы шибко злились на него. Мог, вашство, самим жрать нече, а ён овечек маньчжурам за бабу отдал. Гордым ходил всю весну потом. Мол, я тепереча в Кобдо жить стану. Тесть за меня слово замолвит, и меня полковым начальником сделают.
        -Дочка-то хоть - любимая? - пробасил Безсонов, подумав, видно, о том же, о чем и я.
        -А хто иё знат, Астафий Степаныч. Бают - страшненька. Личико, как у лисички, ножки прямые да маленьки. Туземцы-то больше широколицых, да штоб ноги колесом выбирают… Глаза аще шоб - будто гвоздем нацарапаны, а китайка у их страшненька, значицца…
        Казаки, совсем заскучавшие без дела, с энтузиазмом принялись обсуждать знакомую тему, а я всерьез задумался о тесте незадачливого князька. Какого он, интересно, мнения о цивилизованности русских? Если, так же как и прочие китайцы, считает нас дремучими северными варварами, то может много чего себе нафантазировать и кинуться спасать любимую доченьку. Что в нем перевесит? Опасение устроить дипломатический инцидент, лишиться половины гарнизона и, весьма возможно, звания, или страх за здоровье и честь дочери?
        Мориц рассказывал, что в заставе на Борохудзире гарнизон был не меньше полутора тысяч человек. С пушкой, которой самое место в музее. У меня тоже не "Гиацинты", но все-таки лет на сто пятьдесят помоложе. И именно эта, запомнившаяся брату, бронзовая каракатица, навела меня на мысль озаботиться собственной артиллерией.
        Так вот. Сколько маньчжурских солдат здесь? И есть ли у них хоть что-то сравнимое с моими шестифунтовками? Численность туземных "эскадронов" комендант пикета Кактын Табатты себе прекрасно представляет. И их воинскую силу тоже. А вот с русской армией он наверняка еще не сталкивался. Как много воинов он рискнет вывести в поле? И куда? Я, наверное, взял бы пару сотен лихих кавалеристов, да рванул бы к стоянке Турмека. Хотя бы в расчете на то, что пришельцы с севера не посмеют напасть на циньских солдат. С другой стороны, приз, в случае успешного штурма русского форта, уж очень лакомый. Не удивлюсь, если за трофейные орудия, этого безвестного коменданта с самых задворок огромной страны, могут и генералом сделать. Плюс - политический аспект. Изгнание соперника со спорной территории, ежели правильно подать это в докладе непосредственному руководству, может и в Пекин вытолкнуть.
        И последний вопрос нашей викторины "Поле чудес", едрешкин корень. Нам-то что делать, если китайцы придут на выручку Турмеку?
        Не то чтобы я сомневался в возможности разбить двинувшийся к форту маньчжурский отряд. Думаю, при большом желании, можно притащить пушки и растарабанить и пограничный, как-то невнятно укрепленный, пикет. И, наверное, я даже смогу оправдать свои действия перед Дюгамелем. Брат же смог, когда хулиганил на Борохудзире. Только есть одно "но"! О-но мне надо? Оккупировать Монгольский Алтай с его богатейшими залежами серебра? Хорошая идея! Только это полностью перечеркнет мои планы по отделению как бы никчемных южно-алтайских земель от АГО. Даже при условии, что я как-то переживу самоуправство, останусь на своем посту, и не отправлюсь заведовать исправлением Имперских законов на Камчатку. И какова вероятность, что генерал-губернатор, под которым и так кресло качается, не вернет мои завоевания, или не обменяет на какую-нибудь условно плодородную долину?
        Ну, допустим, все сошло мне с рук. Я объявил о существовании огроменных запасов серебра под хребтом. Царь пожал мне руку и повешал орден во все пузо. Потом сюда приедет Фрезе… Бр-р-р-р… Если и отхватывать кусок, то уж точно не для того, чтоб тут горный начальник развлекался.
        И еще одна тема для размышлений - сколько русских солдат, не важно - евреи они или поляки, останется гнить в этой земле ради благосостояния, даже не России, а только царской семьи? Готов ли я заплатить такую цену? Именно я, поводырь Германа Густавовича Лерхе, захватчик и оккупант из будущего, потому что смерть этих людей ляжет на мою совесть. И еще потому, что именно я сидел с ними за одним костром, ел одну с ними пищу и полз одной и той же тропой. Потому, что умрут те, чьи лица я помню.
        В тот момент я вдруг осознал всю беспредельность отваги и нерушимую твердость веры армейских офицеров. Отправить знакомых тебе людей умирать, по той лишь причине, что ты веришь в необходимость этих смертей. И иметь отвагу смотреть им в глаза, отдавая приказ. Вот где чистилище, сравнимое с тем, что мне удалось покинуть, прорвавшись в прошлое!
        Пока размышлял, передал подзорную трубу казакам, а сам повернулся спиной к укутанному пороховым дымом и пылью форту. Съехал чуточку по глинистому пригорку, сел, пристроил спенсерку на коленях и смотрел в глубину вяло колышущихся ветвей тальника. И вдруг, то ли заметил, то ли почувствовал, что кусты тоже смотрят на меня. Четко различил два болшущих желтых глаза, которые, не мигая, пялились на меня из зарослей.
        Медленно-медленно я нашарил карабин и взвел курок. Одного быстрого взгляда хватило, чтоб удостоверится - в прорези блестит краешек латунной попки патрона, а значит оружие готово к стрельбе. "Хорошо, хорошо", - прошептал в глубине головы Гера, и я, завороженно повторил за ним одними губами: "Хорошо, хорошо".
        И так и повторял, будто заклинание, высмотрев, наконец, и лопушки кругленьких ушей, и богатые стебельки совершенно кошачьих усов. Потом уже проявились, проступили среди играющих со светом и тенью веток черные и рыжие полоски. И я, боясь шумно вздохнуть или слишком резко двинуться, увидел любопытного молодого, с мокрой от недавнего купания мордой, тигра. На Алтае! Всего в паре сотен километров от того места, где в двадцать первом веке появятся искусственно выращенные газоны и совершенно европейского вида жилые корпуса домов отдыха вокруг здоровенного открытого бассейна с аквапарком.
        Наверное, даже носорогу я не удивился бы, и что удивительно - обрадовался, как этому грациозному и невероятно редкому животному. Любопытный кот замер всего в десятке человеческих шагов, и, наверняка, мог добраться до меня в два прыжка. Но и я, сжимая в руках чудо современной технологии - американский многозарядный карабин, едва ли промахнулся бы. И я прекрасно себе представлял, какие жуткие раны наносит тринадцатимиллиметровая свинцовая пуля.
        -Ваше превосходительство! - гаркнул чуть ли не прямо в ухо Безсонов. - Они отступают. Отходят, басурманы! Выстояли наши мальчишечки! Выдюжили, парнишоночки!
        -Идут сюда? - краешком рта проговорил я, отчего-то не желая разорвать вдруг образовавшуюся связь между нашими с тигром глазами.
        -Чегось? Я говорю, Турмешка к родным кибиткам побёг, ваше превосходительство! С минуты на минуту здеся будут… Едрить твою… Это ж тигра!
        Очарование спало. Я поднял ствол и пальнул, не целясь, куда-то над головой полосатого разведчика.
        -К бою! - напрягая голос - в ушах звенело от неожиданно громкого звука выстрела из короткого ствола. - Командуйте, сотник.
        -Экак, - крякнул Степаныч, вместе со мной дождался, пока травяные шторы укроют в одно мгновение исчезнувшего зверя, и засуетился, расставляя стрелков. С ними в одну шеренгу встал и я. Лишний ствол не помешает.
        Казаки, как мне показалось, спокойно заняли места в двух шеренгах. Передняя линия встала на колено. Именно к ним я и присоседился. Опасался, что ноги от страха станут дрожать и это повлияет на меткость. Но сердце, после "свидания" с полосатым котом, еще в полусжатом состоянии, так что, удивляясь сам себе - совершенно не боялся.
        Краем глаза успел заметить, как рядом опустился на колени шкафообразный Безсонов. В его руках десятифунтовое ружье кажется мелкашкой из студенческого тира. Но это, конечно, свойство рук, а не винтовки.
        Что только не лезет в голову. Островерхий край приклада неприятно упирается в бедро, глаза высматривают в клубах пыли серые контуры приближающихся врагов, а размышлял о том - успеет ли молодой тигр сбежать из прибрежных зарослей до того, как небо вздрогнет от залпов…
        -То-о-овсь, - орет сотник. Левое ухо сразу заложило. Звуки стали доноситься, как в плохо дублированном кинофильме - с некоторой задержкой.
        Воинство Турмека давно уже нас заметило. Остатки эскадрона начали разворачиваться в атакующую дугу. Нас, тонкую линию стрелков, преграждающих путь к родным стойбищам, они в серьез не воспринимали. Ну да. Мы же не прячемся за валами, оттого и кажемся легкой добычей.
        Их, по крайней мере, раза в четыре больше. Гера тут же любезно подсказывает, что каждому из нас нужно успеть сделать по четыре выстрела за пару минут. Потом лава сомнет, растреплет строй. Начнется свалка, где все решит сабля. И револьвер.
        За себя не беспокоюсь, а вот возможна ли такая скорострельность у казачьих дульнозарядных фузей - понятия не имею. Так и не удосужился узнать.
        До орды, старательно подгоняющей усталых лошадей, шагов шестьсот. Руки вспотели и скользят даже внутри тончайших перчаток. Хочется, чтоб уже началось. Нет, жажды крови - нет. Просто - раньше начнешь, быстрей закончишь.
        -Ну, братишечки! - медведем ревет Безсонов. - С нами Господь! Пали!
        В уши впивается острый гвоздь. Я стреляю в какую-то серую тень. Казаки рядом вытягивают бумажный, похожий на конфетку, патрон из подсумка, скусывают часть, бросают пулю в дуло. Сильный, резкий удар о твердую, сухую, каменистую землю, сковырнуть сгоревший капсюль со штырька, а на его место одеть другой. Вспышка пламени из полуторасантиметрового ствола, еще одно облако сизого, остро пахнущего дыма. Сотник что-то кричит - беззвучно разевает рот, как рыба, выброшенная на берег. Я передергиваю скобу. Приклад толкается в плечо. Мутный силуэт впереди уменьшается наполовину.
        Выныривает какая-то морда с совершенно ошалевшими, выпученными глазами. Замахивается острой железякой - то ли толстой саблей, то ли кривым мечом. Тут же получает удар в живот от Безсонова, и отлетает на пару шагов. Опустил ствол и бабахнул в него - морда исчезает в брызгах крови. Сотник хлопает по плечу - слабже чем лягается изделие американского оружейника, но все равно ощутимо, машет в сторону. Оказывается, казаки уже успели отойти назад и вбок. Туда вонючее облако еще не дошло, там хоть что-то можно рассмотреть.
        Поднимаюсь, бегу. Богатырь топает рядом. Задыхаюсь, но рад этому. Здесь воздух чище. Вспоминаю, что забыл считать выстрелы. Сколько еще выстрелов до перезарядки?
        Занимаем свои места в строю. В облаке что-то происходит, но нас пока никто не беспокоит. Казаки стреляют, и сразу вытягивают шомпола. Их фузеи нужно часто чистить. Иначе пуля может и не провалиться внутрь ствола. Нагар от дымного пороха, дьявол его забери!
        Интересно, придут Могалок с Мангдаем? Или станут дожидаться, пока чья-то воинская удача не перевесит? И если придут, как, прости Господи, отличить одних инородцев от других? По мне, так они все одинаковые…
        Безсонов орет и машет руками. Стрелки подымают ружья. Я тоже. Еще не вижу в кого, но стрелять готов. В конце концов, какая разница?
        Почему я не догадался сменить магазин?
        Вялый ветер немного сносит дым в сторону реки. Будто облако упало на землю, и, испугавшись человеческой ярости, удирает.
        С неприятным щелчком перепонки в ушах встали на место. Вернулись звуки.
        -Что там происходит? - спрашиваю у сотника.
        -Ась? - орет он и тычет пальцем в пыль. - Похоже, вашство, туземцы зачали друг дружку резать!
        "А сейчас вы можете видеть, как одни русские убивают других". К чему вспомнились слова корреспондентки Си-Эн-Эн? Черт его знает. Только, точно как тогда, стало вдруг нестерпимо стыдно. Подумалось, что они ведь наверняка родственники тут все. Маленькое, зажатое между двумя огромными империями, племя, принужденное выбирать.
        Глава 3
        Трофеи
        Трупы складывали ровными рядами вдоль едва заметной тропинки. Десятки, сотни раздетых донага тел. Вились мириады мух. Остро пахло кровью и смертью. И не смейте говорить, будто смерть не пахнет.
        В стороне, в старом русле какого-то безымянного ручья лениво ковырялись несколько выделенных купцами мужичков. Предполагалось, что это будет одна общая, братская могила. Мертвых уже не спросишь - как именно они хотели бы быть погребены, а время не ждет. Жара быстро сделает это мероприятие еще более отвратительным.
        У истыканных стрелами валов форта Корнилов, Безсонов и оба оставшихся в живых зайсана яростно спорили по поводу раздела трофеев. Я не хотел вникать в частности, но все огнестрельное оружие мятежников должно было попасть в арсенал крепости. Каким бы оно убогим ни было, вооружать туземцев никакого желания не было.
        Объединенные отряды победителей уже отправились в стойбище Турмека. "Перегнать скот", - скаля остатки гнилых зубов, пояснил Мангдай. Врал, гнида. Иначе, к чему бы ему отказываться от участия в "перегоне" казаков? Грабить и насиловать они туда рванули. Беззащитное селение не самого бедного в Чуйской степи князька должно было стать еще одной жертвой этой скоротечной войны.
        Хотел вмешаться. Запретить. Есть же какие-то нормы… Женевская конвенция, едрешкин корень. Штабс-капитан не дал. Отговорил.
        -Это не наш монастырь, ваше превосходительство, - сказал. - Их нужно хотя бы попробовать понять. С их точки зрения, уже одно то, что они выбрали, чью сторону принять, достойно такого вознаграждения. Вмешаетесь - они решат, что их лишили награды. Станут говорить, что белый длинноносый амбань ничуть не лучше маньчжурского. Пусть их…
        Принтца я нашел на бастионе, подле все еще пышущей жаром пушки. В одной выправленной перемазанной глиной и сажей рубашке, он, раскинув руки, валялся на жесткой траве. Я даже сперва решил, что он мертв, и был несказанно рад, своей ошибке.
        У временного коменданта Чуйской крепости выдался нелегкий день. Как он сам признался тем же вечером, следующий же штурм мог Турмеку и удаться. Большая часть неопытных солдат, едва ли больше чем по паре раз до этого палившие из своих ружей, заклинили стволы лишними пулями, и стрелять больше не могли. Даже не знаю, сможет ли седой фельдфебель починить эти допотопные самопалы.
        Боеспособными остались лишь казаки и всего восемь из ста пехотинцев. Пушки не успевали прочищать, и порох стал вспыхивать прямо в тряпочных картузах. Со всего гарнизона было только трое раненых. Причем, двоих фейерверкеров опалило порохом, и только в одного стрелка попала стрела. Благо ранения, хоть и неприятные, но легкие и доктор обещал скорое выздоровление.
        А вот теленгиты раненых добили. Возможно, что и своих тоже. Деловито так, прошлись по полю, время от времени тыкая саблями. О потерях я союзников не спрашивал. Честно говоря, было все равно. Хребет взбеленившемуся зайсану и его "эскадрону" сломал русский офицер Андрей Густавович и его рыдавшее от страха малолетнее разноплеменное воинство. А добили уже мы с Безсоновым. И если и после этого туземные князьки умудрились потерять хотя бы одного воина, то грош им цена, таким союзникам.
        Впрочем, я их и звал не воевать, а разделить с нами победу. Согласитесь, это несколько разные вещи. Никуда они теперь не денутся. Через три дня должна начаться ярмарка на ручье Баранты, это в тридцати пяти верстах от крепости. А за день до ее начала Могалок с Мангдаем, от лица всех своих людей, должны принести клятву верности Его Императорскому Величеству Александру II Освободителю.
        И, кстати, это будет последний в местной истории торг в урочище Баранты. Отныне и навсегда ярмарка станет проходить в окрестностях Кош-Агача. Так, чтобы прибывшие торговые караваны могли видеть черно-желто-белый имперский флаг над дозорной вышкой крепости.
        -Герман Густавович, ваше превосходительство! - мне показалось, как-то жалобно позвал Артемка. - Тама, с той стороны… За острогом, значить. Уж все накрыли. Вас токмо, с их благородием ожидают.
        -Что? Что накрыли?
        -Ну дык, ясное дело чево. Скатеркой бочку спод зелья огневого и накрыли. И мясо поджарили. Дохтур и хлебное вино уже всем прописал. Для здоровья, значицца.
        -Бочку? - в голове не укладывалось, как можно было теперь, когда сломанные человеческие фигурки еще не прибраны, не преданы земле, есть жареное мясо и пить водку. Это же, как нужно было к жизни относиться, чтобы…
        -И правда, Герман Густавович, - неожиданно поддержал денщика капитан. - Пойдемте. Полдень уж давным-давно миновал, а у нас с вами с утра маковой росинки… А здесь и без нас обойдутся.
        -Как-то не хочется, - искренне признался я, тем не менее, вставая с травы.
        -Это из вас еще сражение не вышло, - приговаривал Принтц, аккуратно подхватывая меня под локоть и утягивая в обход бастиона, на удивительно зеленый, в этом серо-ржавом краю луг. - Организм, знаете ли, все еще в бою. По себе знаю. Я вот, тем годом по Туркестану хаживал, так…
        Трупы и правда выглядели не аппетитно. И не стоило их разглядывать. То ли дело насаженные на шомпола ароматные, пузырящиеся кипящим жирком мясные кусочки. Мммм. Живот тут же отозвался довольным урчанием. Гера мысленно потер руки в предвкушении пира.
        Пучок тоненького, остренького дикого лука. Горсть серой соли на тряпице. Несколько отварных картофелин. Размякшее на жаре, оплывшее по краям, нарезанное толстыми ломтями сало. Несколько испеченных на камнях лепешек. И мясо. Господи, как же я далеко от хрустящих скатертей, снежно-белых салфеток, холодных бликов хрусталя и обманчивой глубины серебряной посуды! Где-то мои нежно любимые сдобные булочки с корицей? Где тающее на горячем хлебе сливочное масло? Пельмешки… Ооооо! Крепенькие, умело закрученные в "сатурны" пельменьчики. Посыпанные перцем и политые сметаной!
        А руки, пока я предаюсь мечтаниям, уже хватают обжигающие, еще слабо шкварчащие куски. Пучок лука в соль. Много ли надо усталому, голодному телу!
        -За победу! - Андрей Густавович поднимает небольшую походную рюмочку с хлебным вином.
        -Надо, - кивает моим сомнениям доктор Барков. - Примите на веру.
        Да и грех это - не пить с командовавшим обороной крепости офицером за его доблесть. Поднимаю чашу.
        -За вашу доблесть и стойкость, господа русские воины!
        В кулаке Безсонова рюмка превращается в наперсток, но он и его умудряется поднять как-то торжественно. Миша Корнилов стесняется траурно-черных ногтей, но тоже берет напиток. Это и его победа. Это он личным примером, шашкой и допотопным однозарядным пистолем отбил попытку неприятеля влезть с тылу. Тогда-то шальная стрела и поранила невезучего солдатика.
        Хлеб есть хлеб. Человечество придумало тысячи коктейлей, сотни способов выпить хмельной напиток, и десяток видов идеальной закуски. Только так ничего и нет лучшего, чем занюхать хлебную хлебом. И заесть горячим мясцом. Все-таки наши далекие предки были хищниками, чего бы там археологи себе ни навыдумывали.
        -Вашбродь, пищали туземные куды складывать? - Артемка так и не освоил этикет. А может и ну его? Кто еще станет меня веселить?
        -М-да, - озадачился Принтц. - Действительно - пищали… Ничего полезного…
        -Скажи, пусть сюда сначала тащут. Посмотрим на чудо китайской технической мысли,
        - водка - универсальное лекарство. Вот вроде и выпил-то грамм тридцать-пятьдесят, а уже легче. И усталость куда-то спряталась, и мысли побежали живее.
        -Дрянь, - сразу поделился впечатлением о захваченном оружии временный комендант.
        - Был бы добрый кузнец, куда полезнее было бы стволы во что-то другое перековать.
        -Совсем ничего нельзя выбрать?
        -Абсолютно. Фитильные фузеи… или, как метко выразился наш юный друг - пищали. Вы, я слышал, большой ценитель оружия. Не желаете взять себе несколько экземпляров? Для коллекции, так сказать…
        -О! Отчего же нет?! Почту за честь. И как образцы из прошлого, и в качестве памяти об этих днях.
        -Ваше превосходительство, мы тут это… - Степаныч кивнул Мише. Тот резво припустил в сторонку, к какому-то свертку. - Примите от нас подарочек… Для памяти об… об нас, вопчем.
        Корнилов откинул попону и вытащил саблю в ножнах. Не слишком кривую, как это предпочитают теленгиты, и украшенную без аляповатой роскоши. Вполне себе милое оружие, и со вкусом. Принял, конечно. Поблагодарил. Жаль, с парадным мундиром мне шпага положена…
        Похожее, но без серебра на ножнах, оружие казаки презентовали и Принтцу. Тот обрадовался и растрогался, полез целоваться к Безсонову. Вроде и выпили всего рюмки по три.
        Потом принесли ружья. А следом за загруженными древними карамультуками солдатами прибежали Гилев с Хабаровым. Поздравили, выпили, закусили и стали требовать отдать допотопный огнестрел им. Рассказал им, в качестве анекдота, историю про индейскую национальную избу - фигвам. Они посмеялись, переглянулись, и предложили выкупить трофеи. Не деньгами, так порохом и съестными припасами. И углем пообещали крепость на год обеспечить. Корнилов, на правах офицера, остающегося начальником русского форпоста, согласился.
        Уточнил, что одну аркебузу оставлю себе. Никто не возражал. Всей честной компанией пошли выбирать. Конечно, не сразу. Купцы показались Баркову отвратительно трезвыми, а Безсонову очень захотелось выпить с Гилевым за победу. Подозреваю, ему все равно было с кем и за что пить. Три или четыре малюсеньких рюмочки не оказали никакого влияния на богатыря, и он этим обстоятельством был всерьез опечален.
        -Иди, Василий, выпей со мной, - приказал он купцу. - За нашу славную баталию, и за господ Андрея Густавочича и Германа Густавочича.
        Судя по неловкому языку, сотник все-таки недооценил коварство хлебного вина. А заодно, здорово повеселил нас с Принтцем.
        Шустрый Хабаров метнулся к импровизированному столу, и набулькал "лекарства". Серебряные походные стаканчики инородца совершенно не впечатлили, и, ничтоже сумняшеся, он выбрал оловянные солдатские кружки. Безсонов даже крякнул в знак согласия.
        Солдаты так и стояли, рты пораскрывав, возле относительно аккуратно сложенных пищалей. Причем, даже пытались принять стойку "смирно". И все потому, что с другой стороны кучи, порозовев от смущения, вытянулся, пожирающий глазами капитана, фельдфебель Цам. А вот сам Принтц на иудейского унтера никакого внимания не обращал.
        -Взгляните, Герман Густавович, вот на этот экземпляр, - тыкал кончиком дареных ножен, Андрей Густавович. - Чудная! Не побоюсь этого слова - чудесная схема спускового устройства. Насколько же прихотливо должен действовать разум неведомого китайского мастера, выдумавшего этакую… гм… бесполезную бессмыслицу.
        -Зато каков ствол! - уже догадываясь причине заинтересованности томского фельдфебеля, не мог не заметить я. - Это же настоящая ручная пушка! Вы лишь представьте, любезный Андрей Густавович, сколь много в этакую-то мортирку можно пуль шомполом забить!
        Я отгадал. Щеки Цама побагровели, а глаза стали из просто грустных - несчастными.
        -Тем не менее, ваше превосходительство, сколько же труда было вложено в украшение этого сомнительной военной ценности приспособления. Полагаю, приобретение сей аркебузы в коллекцию, спасет не одну жизнь. Избави вас, уважаемый Герман Густавович, от попыток выстрелить из этого…
        -Ваше благородие, - вклинившись в паузу, пропищал провинившийся унтер-офицер. - Господин штабс-капитан…
        Мимо пробежал Артемка с новой порцией жареного мяса. А за ним, дергая казачка за рукав и рассержено шипя - отец Павел. И видимо что-то очень уж интересное священник пытался втолковать отмахивающемуся от приставаний Артемке, что в их разговор немедленно ввязался врач.
        -Ну, за фузею-то грех не выпить! - зычно объявил Безсонов, запихивая подмышку выбранный мной экземпляр. - Фадейка, ирод! Где ты там? Господа пищаль выбрать изволили, а ты вина не разлил ищще? А ну как передумают батюшки наши начальники на твое невежество глядючи!?
        -Чичас, чичас, - засуетился Хабаров.
        Между тем, иеромонах оставил в покое моего денщика и направился прямиком к Цаму. К моему удивлению, за ним последовал и Барков.
        Пока низкорослый купец разливал, явились мужички. Собрали разложенные на траве ружья и потащили упаковывать добычу для перевозки.
        -Василий Алексеевич, - позвал Гилева Принтц. - Поделитесь соображениями. Вам это железо для каких целей понадобилось?
        -Так для торговых, ваше благородие, - оскалил зубы прирожденный первопроходец. - Туземные калмыки жену готовы продать за самую плохонькую фузею. Так что знатный торг у нас выйдет!
        -Избави Боже, - шутливо перекрестился капитан. - Под страхом смертной казни не решился бы огонь весть из этого… Только и пользы, если в качестве экспоната в музеум.
        -Ура! - с чего-то воодушевился сильно охмелевший сотник, поднимая свою кружку.
        Выпили. Лук кончился, и как всегда - когда именно его и захотелось. Правда, мяса на бочке было уже так много, что куски валились на землю.
        Отец Павел и у томского фельдфебеля своего не добился. Стоял там, огорченно и растерянно хлопая ресницами над небесно-голубыми глазами, и не знал, кого еще побеспокоить. Да на пьяненьких нас посматривал укоризненно.
        -Андрей Густавович, а чего это солдаты тут столбами выстроились? - наконец решился я удовлетворить свое любопытство.
        -Солдаты? - деланно удивился капитан. - Где же вы, ваше превосходительство, здесь солдат видите?
        -А эти? В мундирах…
        -Только что, в мундирах, - поморщился жестокий командир. - Еще могут ямы рыть. Или тяжести носить. А вот служить… Разве солдат Русской Императорской армии может по горсти пуль в ружье шомполом забить? Так что…
        -Да полноте вам, - вступился я за молодых евреев. - И на старуху бывает проруха. Назначили бы им урок, а унтер и исполнит… Пока же, в дозор их, что ли, отправить…
        -Кого-то еще ожидаем? - блеснул глазами Принтц.
        -Ну… О циньской крепости все размышляю…
        -Разумно, - мгновенно понял суть проблемы разведчик. - Цам? Слышал распоряжение господина генерал-майора? Исполнять! Об уроке этим… криворуким, после поговорим.
        -Точно так, ваше благородие! - обрадовался фельдфебель. - Спасибо, ваше превосходительство!
        -Отличным офицером мог бы стать, - поморщился Принтц. - В бою голову не теряет, и разумом не обижен. Жаль - иудей. Ему бы учиться…
        -Составьте список отличившихся, - посоветовал я. - Постараюсь представить к наградам. Быть может кавалеру будет позволено…
        -Непременно, - улыбнулся офицер. - И в своем докладе особо отмечу. Эй, доктор! Что там у вас?
        Барков охотно подошел. И попа, чуть ли не силой, притащил.
        -Отче вот наш скандалит, - поделился с хитрым прищуром врач. И икнул. - Утверждает, что среди погибших инородцев были христиане.
        -Земля им пухом, - всовывая новую рюмку нам с капитаном в руки, прошелестел Хабаров. - За Царствие Небесное!
        -И что с того?
        -Желал бы обряд совершить. Отпеть, значит.
        -И что же ему мешает?
        -Так там шаманы туземные камлают. Он опасается, что теленгиты возражать станут. Просит отделить тела христиан…
        -Да ну что вы, в самом деле, - всплеснул руками Андрей Густавович. - Честный отче! Их там никак не меньше трех рот. Что же это! Прикажете всех переворошить?!
        -Так и я говорю, ваше благородие, - обрадовался Барков. - Говорю, бросьте вы, отец Павел, ерундой-то маяться. Отпевайте всех сразу. Господь Всемогущий и сам агнцев от козлищ отделит!
        -И то верно. А казаки присмотрят, чтоб инородцы не посмели вас обидеть.
        -А-а-а-хде это наши, мля, боевые товарищи? - заревел обиженным медведем Безсонов, распугав рассевшихся на бастионах ворон. - Хде, итить, доблестные засра… зайсанцы?
        Что же это?! Они с нами чашу за победу русского оружия, да за отцов командиров поднять брезгуют?
        При этом распоясавшийся сотник размахивал десятикилограммовым фальконетом так, словно это была дирижерская палочка.
        -А-а-р-ртемка! А ну тащи этих, союзникав сюды! Счас-то мы их поспр-р-р-ашаем, повыпы-ы-ытывам, че это они, мать, нас игрируют!
        Денщик нерешительно взглянул на меня и сорвался с места, только получив утвердительный кивок.
        -Полезно, - согласился Принтц. - Весьма, знаете ли, скрепляет дружбу…
        -Народов, - хихикнул я, протягивая руку к насыпанной прямо поверх "шашлыка" новой порции луковых перышек. - Во! А это еще что за чучело?
        Так и застыл с пучком торчащей изо рта травы, разглядывая нового персонажа на нашей сцене - непонятного дядьку в чудной одежде, которого посланные за князьками казаки притащили "заодно".
        -А это, господин генерал, судя по зверятам на… гм… халате, субалтерн-офицер китайской армии, - любезно поделился наблюдениями штабс-капитан. - Тайджин.
        -А откуда же он тут взялся?
        -Сие мне неведомо, - развел руками мой собеседник. - Но не его ли вы ожидали увидеть?
        -Артемка? Ты откуда это чудо-юдо выкопал?
        -Так ить, вашество, Герман Густавович, они приехали, да и ну на калмыков наших руками махать. Те и на коленки брякнулися. А туточки и мы с ребятами. Неча, мол, нашенских инородцев сапогами иноземными пихать. На то теперя только у господина губернатора воля. А ихняя пацанва с вилами наступила. Так мы это…
        -Договаривай, чего уж там? - сквозь всеобщий хохот, смог выговорить я. - Живы хоть?
        -Дышуть вроде, - сконфузился от повышенного внимания денщик. - Мы их пока там положили, на валу…
        -Этих немытых все больше и больше! - собирая глаза в кучу, посетовал сотник. - И, шоб их, все трезвые! Непорядок!
        Китайский офицер едва-едва доставал богатырю до груди.
        -Пей, на, - всовывая край кружки между зубов пленного, потребовал Степаныч. - За Рассею-матушку!
        Незваному гостю не оставалось ничего другого, как глотать обжигающую жидкость.
        -Ну-ну, - ласково приговаривал добрый казак. - Не торопись. Подависся еще, в попыхах… Эй, да развяжите ему ручонки-то. Нехай сам посудину держит. Виш, как нравится угощение-то нашенское! Поди, я китаёзу в няньки не нанимался.
        Артемка тоненько, и как-то коварно, хихикнул, разрезая накрученные на запястья вражины веревки. И сразу отскочил. А китаец, в тот же миг, оттолкнул солдатскую кружку ото рта, и что-то хрипло проговорив, ударил Безсонова кулаком в грудь.
        -Экий ты… Забияка, - обрадовался сотник. И отвесил стоящему в какой-то нелепой позе маньчжуру легкую оплеуху. Конечно - легкую, по его, Степаныча меркам. Гостю этого вполне хватило, чтоб кубарем покатиться прямо под ноги доктора Баркова.
        -Что он сказал? - награждая парой солдатских кружек робко подошедших к нашей бочке зайсанов, спросил Принтц.
        -Ругался. Называл вашего воина медведем и варваром, - Мангдай оказался полиглотом. - Угрожал. Нужно отрубить ему голову. Или вырвать язык, чтоб он более не смел…
        Штабс-капитан не мигая смотрел на разглагольствующего кочевника. Так смотрят на квакающих в пруду лягушек, прежде чем отловить, и всунуть соломинку под хвост. Или на кусок мяса, чтоб решить - жарить целиком, или порубить на фарш.
        -Довольно, - наконец выдохнул разведчик. - Пей.
        И туземцы тут же припали губами к олову поднесенных чаш.
        Безсонов, сидя на траве рядом, с оглушенно трясущим головой, китайцем, казался просто глыбой. Взрослым, рядом с подростком. И соответственно к тому относился. Уговаривал ничего не понимающего, с ужасом на лице, озирающегося гостя отведать нашего немудреного угощения, впихнул в ручонку кружку с водкой и даже нежно приобнял за плечи.
        Само собой, выпили за русско-китайскую дружбу. Очень быстро захмелевший чулышманский зайсан, осмелел и, паскудно ухмыляясь, переводил сюсюканье сотника. Тайджин рыкал что-то в ответ, но мы уже никогда не узнаем - что именно. Откровенно забавлявшийся Мангдай, похоже, больше фантазировал, чем толмачил.
        Дальше, после очередного тоста - уж и неважно за что именно, память сохранила события урывками. А Герочка - гад, весь вечер что-то пытавшийся мне втолковать, от чего чуть голова не пошла кругом, только ржет. Помню, как зажгли костры и зайсаны предложили казачьим офицерам очиститься по телеутским древним традициям. Прыгать, короче, заставили. И сами прыгали, пока это непотребство не прекратил Барков, заявив, что не станет лечить ожоги, коли кто в пламя шлепнется.
        Потом вроде бы пели. Краснов вызвал на луг дюжину голосистых дядек, и те залихватски выдали:
        Шел казак на побывку домой,
        Шел вдоль речки тропинкой веселoй.
        Подломилась доска, подвела казака,
        Искупался в воде ледяной
        Знал, что песня старая. Мои дед с бабкой здорово ее пели, и ругались на нас с отцом, ни слухом ни голосом не обладающими, когда пытались подтягивать. А тогда, кто ж рискнул бы мне перечить? Так что мог подвывать в свое удовольствие…
        Он взошел на крутой бережок,
        И костер над рекою разжег.
        Мимо девушка шла, к казаку подошла,
        - Что с тобою случилось, дружок?
        Наш зарубежный гость, принуждаемый любвеобильным сотником, тоже пытался петь. Хотя бы гласные тянуть. Только слов, в отличие от меня, он не знал, так что получалось забавно.
        Отвечал ей казак молодой
        - Осетра я ловил под водой.
        Буйна речка быстра, не поймал осетра,
        Зачерпнул я воды ледяной
        Еще смешнее стало, когда Мангдай стал переводить субалтерну смысл того, чему тот пытался подпевать. Наверняка, ни до, ни после этого дня, тайджин никогда боле не пел песню о русском казаке. То-то у него глаза квадратными сделались.
        Говорила казачка ему
        - Не коптись, дорогой, на дыму.
        Уходить не спеши, сапоги просуши,
        Разведешь ты огонь на дому.
        Хотя, черт его знает. Чужая душа - потемки. Тем более, что наш доктор утверждал - у монголоидов вообще души может и не быть.
        Был казак тот еще молодой,
        Да к тому же еще холостой.
        Эх, дощечка, доска. Подвела казака,
        Не дошел он до дому весной.
        Тут Безсонов заплакал. Это помню. И даже знаю почему. Наверное - дом вспомнил. А китаец принялся что-то хлюпающему носом гиганту втолковывать. И, похоже, сотник даже его понимал…
        Принтц сцепился языком с Барковым. Спорили до хрипоты о Божьем Промысле в свете расового вопроса. Корнилов торговал водкой с зайсанами. После бесславной гибели Турмека и большей части его "эскадрона" огромные земельные угодья остались без хозяина. Мангдай с Могалоком уже мысленно прибрали бесхозное, а тут коварный хорунжий с бочонком спиртного. Гилев с Хабаровым что-то тихонько обсуждали с Костровым у костра. А Артемка кормил остывшим мясом казачий хор. И только мне совершенно нечем было заняться. Или я просто не помню?
        Просыпался долго, и как-то - трудно, раздельно. Сначала глаза открылись, потом мозг. И то - с помощью матерящегося Германа. Нашел себя на толстенной, пахнущей каким-то животным, кошме, в бревенчатом пороховом складе.
        Похмельный синдром во всей его красе. В голове - бяка, во рту - кака. По телу словно бульдозер полночи катался, и слабость такая, будто бы вторую половину темного времени суток я тот механизм сам и толкал.
        Слава Богу, взрослым людям не нужно изобретать лекарство от этой, одной из самых распространенных в Сибири, хвори. Всего-то и делов - встать, пройти пару сотен шагов до края оборонительного вала к нашему лугу, и там отыскать хотя бы грамм тридцать того отвратительного самогона, что мы глыкали вчера. Обычный житейский подвиг с достойной наградой.
        Труднее всего - встать. Мир качается, внутри организма кто-то завелся и пытается вылезти через рот. Еще и дерется, лупит, гад, по черепу. Как ему только мозги не мешают? А вот это ты, Герочка, врешь! Есть у меня мозг. Где-то ведь ты, тварь глумливая, прячешься…
        Труднее всего - идти. Земля что ли, какая-то пьяная попалась? Чего это она покачивается? Землетрясение? А что, может и так. В начале двадцать первого века эти места так тряхануло, что асфальт на Чуйском тракте буграми и трещинами пошел. Больше семи баллов по какой-то там шкале. Были бы тут постройки капитальные - одни руины бы остались…
        Останавливаться - легко. Топ ногой, и все. Стоим, на валяющегося у высокого колеса орудийного лафета китайского офицера смотрим. И сами над собой прикалываемся. Смотри, гость, блин, из будущего, на свою страшную китайскую армию. Ждал целый полк? Так вот он весь. Белый, боящийся пошевелиться маленький тайджин, да еще где-то в погребе четыре его отважных, избитых и связанных, солдата. А ты чего ожидал, носатый варвар? Что для разборок к черту на кулички, на самый край огромной империи, тебе армию из Пекина пришлют? Этот, безымянный богатырь и без этого страху на местных князьков нагнать сумел. То-то Мангдай потом над ним измывался, за пережитый ужас рассчитывался.
        Это ты мне и пытался еще вчера объяснить, Герочка? А оно мне вчера зачем было? Что бы я с этим делал? Братался с нарушителем Государственной границы? Или расстрелял бы его, оккупанта? Я и сейчас-то не знаю, как поступить. По-хорошему бы снять пушки с бастионов, да снести этот пресловутый караул Коктон Табатты. А потом и пикеты за границу выдавить. Чтоб не таскался по русской земле невесть кто.
        Только, боюсь, купцы этому совсем не рады будут. Им с кем торговать то останется? С теленгитами? Так их тут тысячи полторы и осталось всего. И то, включая древних старцев и новорожденных детей. Гилеву с товарищами китайские купцы нужны и монгольские князья. Те, кто много покупает и еще больше продает. И если я тут резвиться начну, поедут сюда торговые люди? Вот и я думаю - вряд ли.
        Но и спуску маньчжурам давать нельзя. Каким бы там ни был этот самый караул, но стоит он на моей земле. А в нем иноземные солдаты.
        Как же громко топает часовой на наблюдательной вышке. Прямо по мозгам сапогами - топ-топ-топ, топ-топ-топ. Будто в барабан бьет. Китаец вот и уши пытается ладошками прикрывать, а все равно достает этот грохот.
        Побрел дальше. Еще и старался спину прямо держать. Положение обязывает. Не дай Бог, кто увидит, какая развалина вместо бравого губернатора из сарая выползла. Болтать всякое начнут…
        Зря понарыли тут всяких валов. Нормальному чиновнику ни пройти, ни проехать. Лестницу бы хоть что ли устроили…
        Кое-как спустился. Нашел обломок копья и с его помощью…
        Вся честна компания была уже в сборе. Подбежал Артемка с рюмкой и кусочком лепешки. Затараторил.
        -А мы-то вас будить не стали, вашество. Все ужо с рассвету туточки, лечацца…
        Дрогнувшей рукой, пролив несколько капель на траву, взял лекарство. Поморщился от ядреного сивушного духа, но таки уговорил себя принять микстуру. Выдохнул, глотнул, потянулся к хлебу. Пойло, огненной волной, обрушилось в отравленный организм. Стал считать. Как всегда, на девяти подобное вылечило подобное.
        Совсем уже другой походкой подошел к остальным командирам экспедиции. Поздоровался. Посетовал, что нет лимона.
        -К чему вам сей фрукт, ваше превосходительство? - удивился Миша Корнилов.
        -Восполнить в теле дефицит витамина Цэ, конечно, - еще больше удивился я. Неужели опять вперед прогресса тороплюсь, и они о витаминах еще ничего не знают?
        -Что, простите? - тут же заинтересовался Барков.
        -Александр Александрович, - укоризненно протянул я. - Уж кому как не вам знать, что спирт вытесняет из клеток тела витамин и воду. От того с похмелья этакая-то жажда.
        -Как вы сказали, ваше превосходительство? Витамин Цэ? Что же это за зверь такой?
        -Аскорбиновая кислота. Витамин Цэ. Вы бы, доктор, поменьше всякими глупостями нерусских графов увлекались, а больше труды современных ученых изучали. Кислота сия и жар в теле усмиряет, и за обмен воды в теле ответственна. Недостаток же ее в организме и к цинге привести может.
        -И что же, по-вашему, цингу лимоном можно исцелить?
        -Лимоном, или луком, или вот хотя бы капустой квашеной…
        -Ой, - пискнул Артемка. - А Астафий Степаныч как ушел к купцам за капусткой, так и застрял где-нито…
        -Хорошо бы сейчас капустки, - мечтательно выдохнул хорунжий. Принтц промолчал, но, как впрочем, и я, сглотнул обильную слюну. Стоило только представить кисленький вкус на языке…
        -Позвольте, Герман Густавович, я запишу имя этого великого ученого, - приготовив обрывок какой-то бумажки и карандаш, снова принялся домогаться до меня врач. - Того, что открыл эту… кислоту и ее влияние на жизненные процессы.
        -Аскорбиновую, господин Барков. А имени я, к сожалению, не помню. Плохо запоминаю имена. Но вы можете сами проверить мною прочитанное. Кислота эта и в хвое молодой содержится и в лесных ягодах.
        От допроса с пристрастием меня избавило явление потерявшегося Безсонова. Он поставил бочонок у ног моего денщика и, склонив голову, подошел ко мне.
        -Виноват я, Герман Густавович, - прогудел он. - Грех на душу взял. Китаёза-то трофейный представился вчерась…
        -Да-а-а?
        -Сидел вродя, как все, песни с ним пели. Разговоры разговаривали. А то он вдруг побелел весь, обвис… Прямо на руках у меня… Да и окочурился, парнишка. Моя в том вина. Штоб мне дурню мозгой не раскинуть, что мальчишечке много хмельного во вред, поди, пойдет…
        -Перестаньте, сотник, - чувствуя, что еще вот-вот и богатырь вовсе расклеится, рыкнул я. Хотя был соблазн его еще помучить. В конце концов, мы в ответе за того, кого приручили. Пожалел. В первую очередь - китайца. - Если ваш подопечный умер, тогда кто на бастионе у пушки сидит и шевельнуться боится? Немедленно отправляйтесь его лечить. После, приведете сюда. Приказ ясен?
        -Так точно, ваше превосходительство, - гаркнул казак и рысью перескочил оказавшийся непреодолимым для воинов Турмека вал.
        -Что с этим пленным делать, ума не приложу, - поделился я проблемой с Андреем Густавовичем. - Тем более, послезавтра начинается ярмарка…
        -Понимаю, - кивнул Принтц. - С одной стороны, никакой пользы от циньского караула для нас нет, с другой - не спугнуть бы торговцев.
        -Вот именно. К тому, мы еще так и не выяснили, что за птица попала в наши сети. Не может же это быть сам командир гарнизона.
        -Скорее всего - нет. По чину, ему пикетом командовать с полуротой пехотинцев.
        -Тогда что он здесь делал?
        -Допросим, вызнаем, - пожал плечами разведчик, извинился, и пошел искать Гилева. Васильев, мелкий купчик, а по совместительству - штатный экспедиционный переводчик представлялся нам с капитаном более надежным человеком, чем Мангдай.
        Ближе к обеду отправились, наконец-таки, в Кош-Агач. Сок из бочки с квашеной капустой сделал свое доброе дело, и чувствовал я себя не то чтоб идеально, но хотя бы - неплохо. Только отчего-то все тело чесалось. Раздражало ощущение немытого тела и вид мятой, измазанной сажей одежды. Казалось, что и дух от меня идет не лучший, чем от потеющей на жаре лошади. Поэтому я все подгонял и подгонял свою Принцессу, пока, за версту до купеческого поселка, и вовсе на галоп не перешел.
        Так и влетели, с десятком конвоя и пленным китайцем, в узкие переулки неряшливо застроенного сезонного поселения.
        К чести наших купцов, одной из первых построек на месте будущего села, стала баня. Все-таки есть что-то еще в наших людях от тех, древних язычников. Даже маленькую часовенку срубить не догадались, а банька - вот она. Прямо на берегу Чаганки - невеликой речки, курице по колено. Однако и тут без антропогенного фактора не обошлось. Прямо у мостков в русле ручья была выкопана яма, обложенная смолистыми лиственничными жердями.
        Велел Апанасу собрать чистую одежду, сбросил прямо в шатре сапоги, и босиком пошлепал мыться. Запах запаренных березовых веников подгонял.
        И час спустя почувствовал себя, наконец, человеком. Жаль, пива никто не догадался собой взять. Или кваса, хотя бы. Хорошо было бы кваску испить после баньки-то. Чай, черный, терпкий, ароматный, с травами - тоже хорошо, но все-таки - немного не то.
        Сколько уже раз убеждался, что хорошие мысли висят в воздухе. И сходным образом мыслящие люди их ловят практически одновременно. А как иначе объяснить явление Степаныча со своим нерусским подопечным? Правда, компанию им еще Андрей Густавович с Васильевым составляли, но эти явно из корыстных побуждений в логово банника шли. А Безсонов - чисто от широты душевной.
        Субалтерна, кстати, Цинджабаном Дондугоном звали. Дал же Господь имечко. Хотя наши Анаксимандры Фауктистовичи с Клеспидами Гермогеновнами тоже те еще языковыворачиватели. Только у наших людей этакое выражение лица - словно на казнь лютую идет - на пороге бани не отыщешь. А у Циндоши - как его ласково величал сотник, от страха даже глаза растопырились.
        Настроение было великолепным. Сидел себе на лавочке подле теплой стены, пахнущей еловым бором, прихлебывал чаек. Клевал потихонечку подкопченных хариусов и слушал истошные крики нашего зарубежного гостя. Ну и остальных банщиков, естественно.
        -А вот я те щас, чумазенький, парку поддам, да веничком… - это добрый Безсонов.
        Шипение пара на раскаленных камнях и вопли.
        -Кто командир караула?! Сколько солдат!? Как вооружены?! - это Принтц. Вот уж кто умеет совмещать полезное с приятным.
        Невнятный перевод Васильева, и громкий, истошный ответ испытуемого.
        -Когда смена?!
        Ну и так далее. Слушать быстро надоело. Стал разглядывать суету купеческих приказчиков. Через два дня, на третий на берега ручья Бараты должны придти китайские купцы и те из служащих циньских пограничных пикетов, кто догадался прикупить товары в Кобдо. К тому времени, там же должны быть и наши, бийские торговцы. Гилев намерен скупить всю шерсть, что будет. Хабаров нацелился на шкурки сурков, а Васильев хотел попробовать протащить через бомы несколько тюков чая. Они еще в походе, чтоб потом на глазах иностранцев не спорить, обо всем договорились.
        Торг в Чуйской степи был бартерный. То есть, дашь на дашь. Без денег. Монголы с маньчжурами, и прочие иностранцы цену русским кругляшкам не знали, и арабские цифры для них были, как для нас китайские закорючки. А циньские серебряные брусочки - ямбы, как бы монеты в пятьдесят лян, нужно было постоянно взвешивать. Да и страшились их бийчяне брать, опасались обмана. Черт его знает, чего хитрые китайцы в серебро подмешали. Ладно, если платину - англичане ее очень любят и продать такие слитки не проблема. А если другое чего? Не ювелира же с собой на торги таскать…
        Наши купцы привезли немного железной и медной утвари, свинец в слитках, маральи панты, выделанные кожи, несколько мешков ржи, московские ситцы и сукно. Ну, вот фузеи еще трофейные на торг выставят.
        По хорошему-то, по закону, как мне сильно умный и образованный Герочка ехидно заявил, должен я неучтенное шатание иностранцев по землям Российской Империи решительно прекратить. На границе, у китайского пикета в долине реки Юстыд, где проходила единственная удобная, даже для колесного транспорта проходимая, дорога в Кобдо, следовало поставить свою заставу. Для проверки разрешений на пересечение рубежа, едрена-матрена. Откуда только им взяться, этим разрешениям, если ближе чем в Урге, русского консула больше во Внешней Монголии нет.
        И, что самое поганое, я ведь тоже не имею права паспорта китайцам выдавать. Русским - легко. Хоть в Антарктиду. А иностранцам - фигвам. Буде найдутся у меня чрезмерно информированные недоброжелатели, может эта неорганизованная ярмарка мне боком выйти. Может, но вряд ли. Граница-то не демаркирована. Столбов не врыто, и застав не стоит. И как я должен определить - на нашей стороне торгуют, или еще нет?
        Паспорта я выписал. Осталось только фамилии вписать. Но это не долго. Может и обождать. А бланков у меня всего-то пять штук. Ошибаться нельзя.
        А вот слегка изменить границу - очень нужно. Ну, к чему этот непонятный изгиб в верховьях Чулышмана? Как бы уговорить Дюгамеля спрямить? Неужели китайцы станут спорить из-за одной маленькой долинки и десяти верст сплошных скал? А мне пригодится. А и не мне, так благодарным потомкам. Там под седыми горами прячется огромное месторождение серебра с другими, вкусными, добавками. Асгат. Часть, конечно, и на нашу сторону выходит - Озерное называется. Но большая часть, все же, там.
        Понятно, что без нормальной дороги на Север, это серебро и даром никому не нужно. Понятно, что пока Кабинетскими землями управляет Горное начальство, я и пальцем не пошевелю, чтоб организовать этих богатств добычу. Только это же я не для себя все. Мне-то самому, давным-давно умершему - пельмешки с пивом, жить, дышать и любоваться природой - и то ладно… Хотя… Все в мире меняется. Может же так случиться, что Фрезе со своей бандой вдруг резко отправится осваивать просторы Аляски? Отчего нет?! Может же царская семья…
        Додумать не успел. Артемка привел усталого казака, прибывшего посланником от Принцевского перевоза. Он еще не успел ничего сказать, а сердце уже тревожно сжалось. Нет, не верилось, что Государь Император, при всей его неограниченной власти, отправит за мной людей к черту на кулички. Не верил, но ждал. Оглядывался. Вдруг. Россия - страна невероятных возможностей. Прикажут кому надо, там меня и со дна морского подымут…
        Но явление такого гонца могло означать лишь одно - авантюра провалилась. Мои расчеты оказались пустышкой. Царская чета знала о болезни своего первенца, и уже давно его списала. И теперь мое положение - хуже не придумаешь…
        -Чего? - сквозь панически скачущие мысли пробились знакомые имена.
        -Я говорю, вашество, их благородие господин Седачев у перевозу лагерем встал. С семьею и скарбом, значицца. Просют им людишек в помощь дать, ибо страшатся не осилить Чуйские скалы с детями и баулами.
        -Седачев? - Господи, Боже мой! Я и забыл об этом, опальном полицейском чиновнике. А ведь точно! Я же сам прокурором Гусевым подготовленное распоряжение подписывал, о том, чтоб титулярного советника Седачева, Павла Петровича в Первую Чуйскую волость, поселение Кош-Агач полицейским исправником определить. Думал, он откажется. Побоится семью на край света тащить. Уволится из рядов, так сказать. А, смотри ж ты. Собрался и приехал. И думай теперь - толи редкой отваги мужик, толи деревянный во всю голову, как Буратино.
        Впрочем, легко выяснить, насколько он готов к тому, что его здесь ожидает.
        -И что, много ли у титулярного советника скарба?
        -На шести лошадях едва уместилось, ваше превосходительство. Одних ружей штук пять. Да пистолей не меньше. И порох в бочонках зачем-то тащит. Уж как их благородие, господин майор, их благородию, господину Седачеву на то пенял. Ан нет. Уперся. Сказывал, в диких местах огневое зелье лишним никак не станет.
        -Только оружие и тащит?
        -Никак нет, ваше превосходительство. Еще картошку в мешках, на семена. Утвари много, и тканей. Жинка евойная, титулярная советница - кремень баба. Чуток с нагайкой на проводника татарского не кинулась, когда тот хотел перину с подушками пуховыми в Хабаровке бросить…
        -Надолго, значит, собрались, говоришь?
        -Так ить жить сюда едут, ваше превосходительство.
        -Ну, дай Бог, дай Бог… Сейчас отдыхай. В баньке вот попарься. Я скажу, чтоб тебя на довольствие поставили. С подмогой обратно пойдешь.
        -Премного благодарен, ваше превосходительство. Вот вам и от их благородия, Викентия Станиславовича, весточка. Господин майор наказывал, лично в руки!
        Снова. Озноб волной пробежал по разгоряченному телу. Словно зимний, студеный ветер, вдруг, среди лета. Мог ведь царский фельдъегерь до Суходольского добраться. Дальше, в дебри Южного Алтая лезть не рискнул, а по только что построенной дороге-то - почему нет?!
        Конверт простой, почтовый, штемпельный. Надпись: "Его превосходительству, действительному статскому советнику, Герману Густавовичу Лерхе, в Чуйскую степь. Лично в руки. От майора В.С.Суходольского". Внутри на ощупь два или три свернутых листа простой писчей бумаги. Фу-у-х. Государевы рескрипты обычно на плотной, почти ватманской, гербленой, приходят.
        Открывать не спешил. Ждал, пока Артемка уведет посыльного казака. Не хотелось, чтоб кто-либо видел выражение моего лица, если там, в послании, все-таки есть вести из столицы. Боялся? Боялся, и еще как! Руки даже как-то вдруг ослабли. Еле упрямую бумагу победил, конверт вскрывая. И еще пару минут тупил потом, все на словах сосредоточиться не мог. Буквы в глазах расплывались.
        И Герочка что-то притих. Репрессии, буде они последуют после моей попытки вмешательства в ход истории, нас обоих коснуться. Хотя он-то, бывший тело-владелец, тут как раз и не причем.
        В небе парила пара орлов. Одна голова на Запад, другая на Восток. Византийский, а потом и Российский Имперский орел. Хороший знак. Кружили над каким-то одним местом, вычерчивая бесконечные инь-яни на хрустальной сфере небес.
        Собрался. Взял себя в руки. Бог не выдаст - свинья не съест.
        "Желаю здравствовать, Ваше превосходительство, - писал майор. - Пишу от берега Катуни, где соратник Ваш, А.Г.Принтц устроил замечательную переправу" …
        Ну вот. Ничего страшного. Похоже на отчет о проделанной работе. Не утерпел, выпускник Института корпуса инженеров путей сообщения. Не стал дожидаться, пока я в обратную дорогу отправлюсь.
        "Путь, для колесных повозок проходимый, с Божьей помощью, пока лишь на двадцать пять верст от селения братьев Хабаровых протянуть успели. Я артель в работе оставил, и вперед с малым отрядом двинулся, дабы дальнейший объем работ оценить, и о потребных материалах заранее озаботиться. У Принцевой переправы меня и титулярный советник Седачев догнал. С оказией же, нуждами сего чиновника вызванными, и послание шлю.
        В съестных припасах нужды не имею. Крестьяне из селищ Алтайского, да Шебалинского тем помощь оказывают, да еще за дорогу благодарственные поклоны бьют. Опять-таки Вы, Ваше превосходительство, правы оказались. Тракт сей много пользы людям принесет.
        Алтайские инородцы перечить боле не смеют. Однако, Вы, Герман Густавович, как в обратный путь пуститься вздумаете, одни не едьте. Казаков, али еще кого, с огненным боем, в караул примите. От зайсана людишки прибегали, грозились господину генерал-губернатору жалобу слать, что без их ведома, и супротив воли духов, пришли мы землю ковырять и деревья рубить. Шаманы ихние, камы называемые, и гнев Божий на нас призывали, а лихие людишки и стрелой кинуть не застрашились. Только ружейной пальбой и отогнали. О том и вас, ваше превосходительство, упредить пишу, чтоб настороже были.
        Из Бийска вести пришли"…
        Да что же это такое-то?! Сердце, уймись! Чему быть - того не миновать!
        "Из Бийска вести пришли, что ожидает Вас почта великая. И из губернского правления много, и даже от Его превосходительства, генерал-лейтенанта А.О.Дюгамеля есть. С почты их пока к Ивану Федоровичу Жулебину, бийскому городничему, в контору сносят. Еще доносят, что пароход наш вниз по реке уже ушел, а насады до осени останутся. Сказывают в Тюмени и Омске урожай ныне плох. Засуха там и пшеницы будет мало. А Бийский округ Бог миловал. Приказчики с Барнаула и Томска уже и по шестидесяти копеек за будущий урожай сулят.
        Будучи в П.Д.М. в Онгудае, нагнал нас горный инженер Басов, будто бы посланный горным начальником Фрезе, дабы сопровождать Вас, Ваше превосходительство, в путешествии по Алтаю. Однако я, будучи наслышанным о Вашем, Герман Густавович, отношении к барнаульским чиновникам, караул Басову давать отказался. Только и следовать вместе с артелью, ему запретить не в силах.
        Человеком сей горный инженер оказался неплохим. За небольшое время успел найти в окрестных горах несколько скальных выходов известняков, и простые печи для обжига сложил. Так что, его, Басова, стараниями обладаем мы прочным раствором для связи каменной кладки, где она к месту пришлась. В чем, инженера сего Вам, Ваше превосходительство и рекомендую наилучшим образом.
        С чем и откланиваюсь. В.С.Суходольский, майор".
        Так-так-так, Петр, свет Александрович. Соглядатая, значит, мне подослать решили! А заодно и местность здешнюю на предмет ископаемых обследовать. Что ж. Этого следовало ожидать. Странно, что одного человека Фрезе послал, а не целую геологоразведочную экспедицию. Вот я бы, например, не преминул… Чтоб под ногами у нахального томского губернатора мешались, и нос куда надо и не надо совали. А потом бы и Дюгамелю еще отписал, о своем неоценимом вкладе в установлении императорской власти в регионе.
        Эх, дел-то, сколько меня в губернии ждет! А я тут сижу. Так-то по-хорошему, разобраться по-быстрому с китайским укрепленным караулом, да и на север торопиться. Но придется ждать этого Басова. А потом устроить ему променад по югу Чуйской степи. Там целая цепь малюсеньких медных месторождений, в разработке не рентабельных. Найдет их горный инженер, доложит начальству. Глядишь, и не станет Фрезе слишком уж сопротивляться отделению высокогорного Алтая от АГО.
        А вот к северным границам степи гостя лучше не водить. Не дай Бог, нашу с Гилевым серебряную заимку найдет. Греха не оберешься.
        Кстати сказать, письмо от майора меня еще на одну мысль натолкнуло. Как проблему паспортного контроля и пограничной торговли навсегда решить. Только желательно, до того, как это Дюгамелю предлагать, хорошо бы с Кобдоским амбанем это согласовать. Дело, как говорит Андрей Густавович, полезное и мне и амбаню.
        Жаль, мне, как государственному чиновнику, без приглашения границу пересекать нельзя. Иначе непременно бы навестил господина Кий-Чана, в его резиденции. Надеюсь, Принтц не откажется совершить это небольшое путешествие. Пока ни один подданный русского императора стены Кобдо в глаза не видел. А разведчику сам Бог велел…
        Так что оставалось мне только ждать. Пока закончится экзекуция непрошеного гостя, чтоб обсудить с капитаном свои планы. Пока приползет Седачев с семьей и небольшим караваном, груженным скарбом. Потом, пока начнется пресловутая ярмарка на обширном лугу по берегам ручья Бураты, и блокированные в укрепленном лагере китайские солдаты не сообразят, что обстоятельства окончательно изменились. Их время кончилось. В свои права вступил сильный и агрессивный северный сосед.
        Глава 4
        Короткий путь
        Ненавижу ждать. Даже догонять, вопреки распространенной поговорке, не так уж и худо, как пялиться на дрожащую в мареве линию горизонта, высматривать черную точку гонца. Да и вредно это - сильно и долго чего-то хотеть. Перегорает желание. Едва ли не целую неделю высматривал титулярного советника. Слова сочинял, чтоб и на позитив настроить и о прошлом попенять. Конечно, не сиднем сидел, глаза о бурую степь стирая. По обширной долине мотался. К циньскому караулу - ультиматум зачитать, на Бураты - отца Павла сопроводить, чтоб молебен по благополучной торговле отслужил, да присмотреть, чтоб не обидели шаманы аборигенные. Несколько долинок малых осмотрел, моими разведчиками найденные, и по их словам, здорово под поселения казачьи подходящие. Понравилось. В одной из них, туземцы говорят, зимой всегда намного теплее, чем в остальной степи. Правда, и снега намного больше. Ну и ладно. Что нам, сибирякам, снег? Напугали ежа голой задницей. Зато трава там по пояс, и лес близко. Вход в долину не слишком широкий, засека от много себе возомнивших туземцев не помешает. Корнилов там даже место для своего подворья
уже выбрал…
        Седачев сильно изменился со времени нашей последней встречи. Похудел, лицо загорело. Усы выцвели, хоть и торчали все так же залихватски. Мне показалось, он и внутренне… как-то собрался, что ли. Стал спокойнее и увереннее в себе. Выслушал мое напутствие, взял исписанные листы с инструкциями, коротко поклонился и пошел работать. А двумя днями спустя Гилев с товарищами попросили у меня какие-нибудь бумажки вроде паспортов. Хотя бы временные, но удостоверяющие их право находиться в Чуйской долине. С товарами, приказчиками и людьми для услужения. И что торговать с иностранцами они тоже имеют право.
        Гилеву выписал. Он один из всех в экспедиции первогильдейский купец. По закону империи, только такие как он и обладают правом на внешнеэкономическую деятельность. По этой же причине, кстати, пришлось ему и в Кобдо вместе с Принтцем собираться. Васильева и Соловьева как приказчиков в паспорта вписали. Иначе никак, а переводчик и специалист по монгольским торговым традициям моему посольству необходимы были.
        Штабс-капитану еще и два десятка казаков в конвой выдал. Мало ли чего. Все-таки их стойбище, огороженное невысокой каменной, не скрепленной хоть каким-нибудь раствором, стеной, мы не совсем по-доброму выселили. Могли южные соседи и обидеться…
        А вот Цинджабан Дондугон, как ни странно, к своим приключениям отнесся философски. Мы его в так называемую крепость отправили. За сутки до того, как прикатили пушку и свое требование покинуть пределы Российской империи зачитали. На его месте, за эти двадцать четыре часа, я бы до границы с Вьетнамом успел доскакать, а он - нет. Дождался нашего отряда, и вместе с полуротой циньских пограничников к своей заставе на речке Юстыд, отправился. И даже нехорошими словами не ругался, когда мы к нему спиной повернувшись, в Кош-Агач поехали. Черт его знает, темную душонку. Может задумал чего-нибудь коварного. Или, и правда - благодарен, что жив остался. Он сначала думал - баню специально для его мучений выстроили. И очень впечатлен был, когда понял, что казачки туда по доброй воле, еще и с улыбками, ходят. Так вот и рождаются легенды о стальных северных богатырях, которых ни вода, ни огонь не берет.
        В общем, в двадцатых числах июля стали мы с Безсоновым собираться в обратную дорогу. Так-то, по-хорошему, следовало бы еще и горного инженера дождаться, да за его перемещениями по долине проследить. Но при одной мысли о новом ожидании, меня в дрожь бросало. Мне казалось, что пока я тут, на Чуе, сиднем сижу, в губернии точно так же, без движения, все мои начинания находятся.
        А Басова мы уже на бомах встретили. В компании с Суходольским, он там по верхушкам прибрежных скал лазал. По авторитетному мнению майора, всего пороха, что мы в экспедицию взяли, не хватило бы, чтоб и один из шести этих треклятых утесов под дорогу приспособить. Там динамит, или еще лучше - гексоген, нужен был. Но где же мне им взрывчатку взять?! На тот момент я даже не знал еще, удалось ли отцу выправить патенты. Не то чтоб уже и производить начать.
        Лисован предложил провести путь по верху. Снять небольшой слой дерна, выровнять скалу, устроить каменное ограждение. Оставалось два довольно крутых подъема и спуска, но и они гораздо предпочтительнее акробатическим трюкам, что караваны совершают, преодолевая бомы в их теперешнем состоянии.
        Кстати сказать, ничуть не пожалел, что практически с помощью шантажа уговорил командира казачьего полка взяться за Чуйский тракт. Он для меня еще и карту приготовил с указанием удобных мест для устройства поселений вдоль дороги. Да еще и с пометками - чем будущим жителям лучше всего заниматься. Где лес хороший для строительства, где известь можно выжигать, где травы хороши. И ведь он прав, черт возьми. За дорогой круглый год присмотр нужен. Где-то что-то подлатать, мостики поправить, с пути упавшие ветки убрать. Кузнецы - тоже в каждой деревеньке понадобятся. Если бийчане каждый год здесь толпами ходить станут, да с тысячами лошадей - кто-то же должен будет все это четвероногое хозяйство подковывать.
        На той же карте, начиная от Хабаровки и до Катуни, вдоль тонкой ниточки строящегося тракта, появлялись отметки, начертанные рукой горного инженера Матвея Алексеевича Басова. С надписями, разъясняющими суть значков. Большей частью это были выходы известняка и удобные места для заготовки сланцевых кирпичей. И лишь одна точка заинтересовала меня особенно - черный квадратик с пометкой - "графит". Сразу вспомнился карандаш с надписью "Карандаш" на немецком. Так сразу себе и представил пишущую палочку с тиснением - АК-74. "Алтайский карандаш 1874", конечно. Не автомат же.
        Матвей не показался мне… отвратительным. Вроде вполне себе нормальный симпатичный парень лет этак двадцати пяти. Отрекомендовался преподавателем того самого училища, где я троих своих юных геологов забрал. Этакий весельчак, из тех людей, у которых в жизни все легко решается. Вот вроде не стоит за его плечами могучий горный клан, а у начальства, тем не менее, на хорошем счету. И нужно-то было всего-навсего удачно жениться. Его молодая супруга, Наденька, - дочь Евгения Киприяновича Филева, управляющего Барнаульского сереброплавильного завода и представителя обширнейшей горной династии. Чему я совершенно не был удивлен. Еще бы. Кого попало, ненадежного и постороннего, шпионить за мной не пошлют.
        Вот именно тогда до меня, наконец-то дошло. Смотрел на этого, старательно подбирающего слова, чтоб нам с майором было понятно, молодого чиновника, и вдруг понял. А я-то, старый дурень, голову ломал - в чем причина их, горной, неприкасаемости. Отчего все вокруг знают, и о махинациях с древесным углем, и с переоценкой рудных отходов, и с занижением объемов плавок, и о взятках с золотопромышленников, о поборах с освобожденных приписных крестьян. Знают, и ничего не меняется. Не приезжают ястребы из конторы господина Татаринова - Госконтроля, не суетятся с кандалами жандармские урядники. Тишина. Покой. Всего-то раз в год соберутся начальнички в Барнауле, бюджет попилят, покуражатся, безобразия нарушат, и снова - тишь, гладь, Божья благодать.
        А все просто! Они, эти горные инженеры, создали свою, закрытую от всех касту. Свой вуз в Питере, свои училища, где свои преподаватели учат большей частью своих учеников. Потом свои парни женятся на дочерях своих людей. И все со всеми повязаны. Поймай за руку одного, потяни ниточку и на свет выползут все. То есть - ВООБЩЕ ВСЕ горные инженеры страны. Начни заворачивать гайки, судить и отправлять их на каторгу - придется расправиться вообще со всеми. И кто тогда станет заведовать шахтами и плавильнями? Кто сможет разобраться в технологиях? Их просто боятся трогать, по той простой причине, что обычные люди воспринимают их работу, как… Как волшебство, едрешкин корень!
        Нужно срочно, немедленно рушить династическую систему. Звать сторонних, быть может даже и заграничных специалистов, а остатки кланов так придавить, чтоб пискнуть боялись. Но чтоб это стало возможным, требуется частная инициатива. Должна появиться востребованность гражданских геологов и металлургов. А самое главное, должна быть уничтожена феодальная собственность… Нет, даже не государя императора на свои вотчины, а право этой касты распоряжаться природными богатствами страны.
        Ведь что получается!? О богатейших угольных залежах Кузбасса уже сто лет известно, а используют горючь-камень только на единичных предприятиях. Касте не выгодно. По долине Мундыбаша экспедиции пятьдесят лет назад прошли. Наверняка и о горах почти полностью состоящих из железа - знают. А не разрабатывают.
        В прошлом году некто Быков Михаил Гаврилович, горный инженер в четвертом поколении, объявил о нерентабельности продолжения работ на Томском железоделательном заводе. Понятия не имею, кому пришло в голову назвать так мануфактуру, расположенную в ста верстах к западу от Кузнецка. Но факт остается фактом - основанием для такого заявления послужило то, что для загрузки доменных печей постоянно не хватает руды. Оказывается Гурьевские заводы с механической фабрикой "съедают" львиную долю. Ну и древесный уголь приходится возить уж очень издалека. Вокруг самого завода на пятьдесят верст ни одного деревца не осталось. Горное правление приняло решение прекратить работы на Томском заводе. Тысячный поселок попросту бросили на произвол судьбы. В цехах поставили охрану из числа Горной Стражи, чтоб оставленное в целости и сохранности оборудование не растащили.
        Варешка принес копию прошения в канцелярию Фрезе от ФилеваЕ.К. - тестя Матвейки Басова, о передаче ему Томского завода в аренду. На листе обнаружилась и виза горного начальника - "не время еще". Кстати сказать, руду Киприянович планировал брать в Мундыбаше, а плавить на угле, по примеру управляющего Гурьевских заводов - Смирнова. Вот вам яркий пример, как каста привыкла распоряжаться в своей вотчине.
        Кстати сказать, Пестянов всерьез предположил, что это "не время еще" напрямую касается моей скромной особы. Вот, мол, разберутся с молодым столичным хлыщем, и "время" наступит. Эх, как не вовремя жандармы у нас расследование отобрали! Спинным мозгом чую, все нити в Барнаул ведут…
        Не знаю, то ли тяжелые мои мысли на лице отразились, то ли в глазах что-то этакое пробежало, только Басов стал ко мне настороженнее относиться. Как к потенциальному врагу. А я так в друзья его и не записывал…
        -Простите великодушно, Герман Густавович, - как бы между прочим, поинтересовался Басов, - давно хотел у вас поинтересоваться. Те молодые люди, из числа выпускников Горного училища, коих вы с собой на юг увели, живы ли? Все ли у них хорошо? Они, в определенном смысле - мои ученики, и мне не безразлична их судьба…
        -А что им станется, Матвей Алексеевич. Целыми днями по степям с казаками носятся. Загорели, похудели… ну да это дело наживное.
        -Зачем же они носятся? - опешил инженер.
        -Высочайшим повелением Чуйская и Чулышманская долины будут казачьими станицами заселяться. Вот их хорунжий Корнилов с урядниками и пользует для поиска наиболее удобных мест для селений. Земля под огороды, трава… В южных сопках ребятки вроде выходы слабой медной жилы видели. Только кому она нужна - слабая. В прошлом годе, я слышал, и по двадцать пять копеек за пуд на Ирбите медь брать отказывались…
        -Медь дешевеет, ваше превосходительство, - вынужден был сменить тему горе-разведчик. - С тех пор, как пушки стали из железа делать, царица металлов сильно в цене потеряла.
        -Прогресс, Матвей Алексеевич, не остановить.
        На том наше знакомство и закончилось. Будущим же днем я на север двинулся, а они с Суходольским по гребням скал - на юг, в Кош-Агач. Пусть. Всех, кого надо я касательно барнаульского шпиона предупредил. Присмотрят. А мне домой надо, в губернию. Дела не ждут.
        От Бийска я планировал на северо-восток повернуть, на Кузнецкий почтовый тракт. Из всех городов своего края я только в Кузнецке и Мариинске еще не побывал. И теперь намеревался восполнить этот пробел.
        Самый грязный город Сибири в двадцать первом веке - Новокузнецк. Когда коммунисты затеяли строить там гигант черной металлургии, об экологии еще никто не задумывался. И на розу ветров плевать хотели. В итоге так метко попали, что преобладающие ветра чуть ли не весь год дым и копоть на жилые районы сносит. Хотя, куда там сносить-то. Город очень странную планировку в моем прошлом-будущем имеет. Три дома - завод - еще три дома - еще завод. В начале двадцатого века - это имело смысл. Рабочим до станка три минуты пешком. Загруженность городского транспорта - минимальна. А в мое время - такая застройка одним словом называлась - головняк. В Новосибирске тоже так было, да вовремя чухнули. Стали заводы за черту выносить. В Новокузнецке это не прошло бы. Там нужно город за черту заводов утаскивать…
        А по дороге в городок, еще не имеющий приставки "Ново", располагается тот самый Томский железоделательный. И очень мне любопытно было взглянуть на то, чего так вожделеет господин Быков. А вдруг и мне понравится, да захочется. Я-то прошения Фрезе писать не стану. Лучше уж сразу - Адлербергу - министру уделов Кабинета Его Императорского Величества. Копию Елене Павловне, великому князю Константину Николаевичу и в Главное управление Алтайских горных заводов, Александру Дмитриевичу Озерскому. И посмотрим, как горный начальник завертится. Какие отболтухи начнет выписывать. А мы станем возражать и доводы приводить, чтоб переписка многие годы велась. Потому что пока бумага терпит, барнаульский командир и пальцем мне погрозить будет бояться, не то чтоб заводик своему чиновнику в аренду отдать. Такая вот сказка про Кащееву Смерть. В сундуке заяц, в зайце - утка, в утке - мое личное спокойствие. А Кащей нехай сидит и боится. Да над рассыпающимся заводом чахнет. Народишко, на той мануфактуре работавший я постараюсь в окрестности Мариинска переселить. Поди, не откажутся. Там я завод стану строить…
        Жаль из Кузнецка в Мариинск прямой дороги нет. Придется потом либо по Томи до Томска сплавляться, либо по Барнаульскому тракту, верхом. Ну да не страшно. Я за последние два месяца столько верст в седле проделал, что о мягком сидении шестисотого, как о волшебной сказке вспоминаю. Уже и не знаю точно - сам я на Принцессе гарцую, или это еще Герины навыки.
        А в Мариинский округ обязательно нужно было попасть. Все лето в губернию должны были польские ссыльные прибывать. После карантина, тех из них, кто крестьянствовать согласился бы, Фризель к востоку от Томска расселял. Вторая волна, осенняя, на Чуйский тракт пойдет, точки на карте Суходольского обживать.
        Причина такого выбора проста. Из окрестностей Мариинска дорог, кроме как через столицу губернии, на запад больше нет. Значит, беглых казачьим разъездам легко перехватывать будет и в специально приготовленные лагеря, как бродяг, спроваживать. С весны же, непоседы примутся уголь под Анжерской деревней рыть. Ибо нефиг. А с Чуйского тракта и вовсе бежать некуда. В Бийск если только, на Гилевские мануфактуры. А если желание дальше бежать появится - Бог им в помощь. Туземцы популярно объяснят, что такое собранная из вахлаков Горная Стража, и как она поступает с бродягами на Кабинетских землях. Зыряновским рудникам постоянно шахтеров не хватает.
        Польских дворян решили пока в Томске оставлять. По многим причинам. И присматривать проще и их, дворянскую, образованность можно использовать. Кое-кого и в чиновники можно будет завербовать.
        В общем, нужно было посмотреть. По глобальному замыслу, успешное расселение ссыльных, должно было стать отработкой системы глобального переселения крестьян из Европейской России. Как преодолеть фактическое привязывание бывших крепостных к земельным общинным наделам, запрет на выход из этой пресловутой общины - я еще не придумал. Маловато информации. Уже в Бийске, по пути на Алтай, пришла в голову идея спросить совета у опытного старшего товарища. Конечно, не у директора Сибирского Комитета МВД - о господине Буткове, Владимире Петровиче, у меня тоже вопросы имелись. Под старшим товарищем я подразумеваю Эдуарда Васильевича Лерхе-младшего, среднего из трех, брата отца. На текущий момент - губернатора Новгородской губернии.
        Была, естественно, слабенькая надежда, что вопреки здравому смыслу, дядина вотчина окажется перенаселенной, и он позволит моим "капитанам" сманить несколько десятков тысяч предприимчивых мужичков с семьями. Совсем слабенькая. Потому что не верил я в то, что край лесов и болот слишком уж густо деревеньками утыкан. Другое дело - Калуга, где Эдуард Васильевич начальствовал буквально недавно. Все-таки - в двух шагах от Москвы, и с людишками там должно было быть побогаче. Может, хоть подскажет - к кому обратиться и что сказать. И какую мзду готовить.
        Послание дяде моего Герочки я отправил, но ответа, по понятным причинам, еще не получил. И майор о таком письме в своем докладе не упоминал. В то, что письмо затерялось в недрах почтового ведомства, я совершеннейшее не верил. Не то еще время, чтоб к переписке граждан страны совершенно наплевательски относиться. Пока, слава Господу, там все четко. Сдал, принял, роспись…
        В крайнем случае, мне ничто не мешало повторить запрос. До конца зимы, когда Евграф Кухтерин, хочется верить, исполнит свое обещание и придет в Томск, еще полно времени.
        Вот странная это штука - время. Как хотелось его подтолкнуть, заставить тропы ложиться под копыта Принцессы быстрее и быстрее, на пути к Чуе! Казалось, оно издевается. Казалось, аршины и сажени размножаются, растягивают гуттаперчевые версты. Изо всех сил удлиняют дорогу.
        А на обратном пути - все наоборот. Покачивался, не обращая внимания на окружающие дорогу красоты, в ставшем родным и удобным низком седле моей лошадки, сочинял отчет для генерал-губернатора, и километры мелькали мимо с невообразимой быстротой. Поневоле поверишь, что дорога домой всегда короче…
        К отчету подошел… творчески. Во главу угла поставил мои потребности, а не историческую правду, хоть Герман и вопил о какой-то "лжи". Наивный, я бы даже сказал - дремучий, человек. Где я соврал? То, как я факты местами переставил, в мое время называлось субъективным подходом к реальности. Написал: "как мне стало известно, родовой старшина Турмек, имея намерение вывести свое племя из подданства Государя нашего Императора, породнился с комендантом китайского караула, тайджи Гуцином. Оттого, выстроенная штабс-капитаном А.Г.Принтцем паромная переправа через реку Катунь, изрядно сократив время отряда в пути, приобрела политическое значение. Лишь благодаря его инженерному таланту, экспедиция успела прибыть в Чуйскую волость до момента отхождения упомянутого родового старшины".
        Что неправильно? О желании Турмека перейти под руку императора Поднебесной я уже после смерти этого самого разбойного зайсана узнал? А разница есть? Причинно-следственная связь не нарушена? Нет. Значит, я правильно все преподал? Ты еще учитывай, Герочка, жирный плюсик в личном деле Андрея Густавовича. И то, какое отношение появится у Дюгамеля к списку представлений к наградам. Помешает господину штабс-капитану Святой Георгий четвертой степени? Ничуть! И я искренне считаю - он этот весьма почитаемый в войсках орден полностью заслужил. Хотя бы тем, что успел бастионы отстроить и атаку туземцев выдержать.
        Потому и оборону форта в ярких красках описывал, и о героизме моих казаков и солдат распинался. Цам - еврей. Но разве он не достоин солдатского Георгия? Я считаю, что и Сашенька Геберт, у которого кожа с ладоней чуть не до костей слезла, когда он раскаленные выстрелами пушки голыми руками ворочал, висюльку какую-нибудь должен получить. И унтер-офицер Казнаков, что, зная о неисправных, по мушку забитых пулями, ружьях балбесов-стрелков, как ни в чем не бывало, продолжал командовать стрельбой - тоже должен. И Корнилов с Безсоновым - просто обязаны. Хотя бы Анненские медальки.
        А под победные реляции, глядишь, и моя идея с созданием на ручье Бураты нейтральной торговой зоны более лояльно станет восприниматься. Неужто, царю жалко станет десяток верст бесполезной дикой пустоши на дальнем краю необъятной империи ради благосостояния и торговых преимуществ его подданных? Зато выигрыш каков! Китайские купцы смогли бы, не получая в консульстве паспортов, приезжать на ярмарку и торговать с нашими, бийскими. Бумажно-визовой волокиты - ноль. А таможни сопредельных государств получат возможность пошлины собирать и за вывоз товаров и за ввоз. При объеме товарооборота в полмиллиона рублей за сезон, сумма немаленькая может получиться.
        И капельку дегтя для наших китайских товарищей - границу в верховьях Чулышмана нужно спрямлять. От горы Суйлегеш к озеру Джувлукуль напрямую, без всяких странных изгибов. Написал генерал-лейтенанту, что долина, которую мы китайцам отдать готовы, весьма для заставы пригодна, и доступ к ней с нашей, российской, стороны куда как удобнее, чем из Монголии, через горные перевалы. О крупных залежах серебра писать не стал. Рано еще. Не пришло время тому металлу на свет появляться.
        Тщательно и подробно расписал пленение Цинджабана Дондугона. И причины, по которым нарушителя границы по-хорошему отпустили. В конце концов, задания от наместника Западной Сибири на развязывание маленькой победоносной войны с Китаем у меня не было. А продемонстрировать военную мощь Российской империи - было. Вот я командиру пикета юстыд и предъявил… "Вышеупомянутый тайджин долгое время провел, осматривая земляные укрепления Чуйской крепости, и особенно пушки". А что? Истинная правда! Не знаю, сколько времени пленный провалялся у колеса лафета, пока я его не нашел, а Безсонов не опохмелил. Думаю, для Цинджабана, в его-то состоянии, это было сравнимо с вечностью.
        Упомянул о том, что отправил Принтца с купеческой делегацией к амбаню Кобдо. Так слова подобрал, чтоб казалось будто бы это и моя инициатива, и искреннее желание штабс-капитана. Пусть попробуют потом наезжать, если что. Всегда можно будет отговориться необходимостью глубинной разведки.
        Ответственности за принятые решения с себя не снимал, но и особенно не выпячивал. Что тоже вызвало бурю протестов со стороны моего неразлучного товарища и брата Германа Густавовича Лерхе. Вот тут он как раз легко готов был несколько исказить истину. Кричал мне в ухо, что раз самый разпоследний еврей, по моему мнению, должен был вознаграждение получить, то отчего же идейный вдохновитель, организатор и командир экспедиции не может на скромную Святую Анну надеяться? Есть при дворе индивидуумы, шептал, что за вовремя придержанное для Самодержца стремя орден получали.
        Вот как ему объяснить? Что мы с ним еще и не губернатор вовсе, а так - исправляющий должность. Вот будет именной императорский Указ - вот нам и награда. А за скромность, быть может, повнимательнее к моим прожектам отнесутся. Ни с какой другой не связанная железная дорога в центре Западной Сибири - дело нешуточное. Могут просто за фантастику посчитать и в архив прошение отправить. Не хотелось бы…
        В Онгудае, смыв пыль и пот в бане, решился. И сбрил к чертям собачьим эти ненавистные бакенбарды. На загорелом лице две оставшиеся белыми полоски смотрелись… забавно. Ну да не страшно. До Бийска путь длинный, выбритая кожа успеет сравняться по цвету с остальным лицом.
        Не очень разобрался в вопросе модных стрижек и фасонов, но скажите на милость - если у человека верноподданнические лохмы вдоль скул выглядят, словно обвисшие уши спаниеля, это добавляет чести государю? Смешно, право слово. Да и не настолько мне требуется это обезьянничество. Великие князья Константин Николаевич и Николай Александрович тому живой пример. Первый еще и по-фрондерски бородат, а второй - просто чисто выбрит и коротко стрижен. Видел уже литографии, и стиль Никсы этому моему новому лицу, простите за тавтологию, к лицу. А бакенбарды а-ля Александр Второй - нет. И как говорят в Одессе - "таки за ради чего, мне тогда мучиться"?
        Вот казаков же никто не принуждает ни бороды сбривать, ни баки отращивать. Усы - они и в Африке усы. Теперь у всех, хоть какое-нибудь отношение к армии имеющих - над губой поросль. Как бы - знак принадлежности к касте. Слава Господу, мне отращивать не нужно. Я статский. А батюшка, как военный юрист - усат. У Морица так и вообще - гусарские лихие загнутые вверх кончики.
        Вот в Онгудае, поджидая когда местный кузнец проверит подковы моего заметно сократившегося отряда, я отчет Дюгамелю из черновиков на чистую бумагу и перенес. Быстренько так получилось. За один вечер. И чтоб как-то себя занять, накарябал еще подобные доносы Валуеву - вроде как своему непосредственному начальнику, министру МВД, и Буткову - директору Сибирского комитета. Попросил обоих озаботиться организацией таможенного контроля на новом тракте, почтовых станций и телеграфного сообщения. Метившему на пост моего "папы", директору Владимиру Петровичу дополнительно намекнул о том, что неплохо бы во время переговоров с китайцами, предложить им провести телеграфную линию от Кош-Агача до Кобдо. А потом и до Урги. Пусть попробует влезть с инициативой в МИД. Думаю, преференций от этого проекта ему и без "ясака" для хорошего ко мне отношения достанет. Зря, что ли на всех осмотренных телеграфных аппаратах значок Сименса присутствует. Если шустрый немчик без отката этакую сумасшедшую концессию заполучил - я свою фуражку съем. А, блин. Картуз. Как бы не брякнуть на людях что попало…
        Хотел было, уже чисто от безделья, взяться за письма отцу, Морицу, княгине Елене Павловне и Гинтару, но пришел протоирей Стефан Ландышев - руководитель Алтайской православной миссии. Оказывается, штаб-квартира алтайских миссионеров, вообще-то в Улале находится. Это они так забавно будущий Горно-Алтайск обозвали. А в Онгудае поповский командир оказался по той причине, что сдали церковники меня с потрохами. Оповестили коллег о будущей экспедиции, и миссионеры, под шумок и на волне наших воинских успехов, затеяли в устье Чулышмана монастырь основать. Ну и отправили по нашим следам два десятка мужичков с несколькими крещеными туземцами-проводниками. Сидел теперь отец Стефан и переживал - а не случилось ли чего, не напали ли дикие инородцы, не съели ли монахов звери, не бросили ли их в дремучей тайге ненадежные проводники?
        Прямо в присутствии протоирея написал распоряжение Корнилову - отправить десяток казаков в компании десятка мангдаевских теленгитов к тому месту, где Чулышман в Телецкое озеро впадает. Найти монахов, в случае надобности оказать помощь, и о результатах доложить. И мне и руководителю миссии. Велел Безсонову отправить двух казаков из караула обратно в Кош-Агач.
        Ландышев расчувствовался, растрогался. Слезу даже пустил. За церковь на Чуе благодарить стал. Благословлять на новые подвиги во имя торжества Православной Церкви. Я даже испугался его напора сначала. Хотел напомнить, что я, собственно, лютеранин по паспорту.
        Хотел, да не стал. Почувствовал что-то этакое. Вроде, как словно кто-то невидимый теплым одеялом в зябкое утро укрыл. Понял, все верно. Все правильно делаю. Одобрямс с Самого Верха получен. Продолжай, мол, в том же духе.
        Двадцать седьмого июля наконец-таки смогли двинуться дальше. И снова - мерное покачивание в седле, солнце, ветер и мысли. Мысли, мысли, мысли…
        Нетерпелось. Как-то, даже страх перегорел. Хотелось уже, чтоб все прояснилось. Снимут - так снимут. Запишусь в золотопромышленники. Благо от золотых жил, которые только в Стране Советов начали разрабатывать, едва ли больше чем в пятидесяти верстах проезжали. Еще пару-тройку месторождений я и из списка Госрезерва помнил. Нарыл бы себе золота на миллион серебром, да на Ампалыкском железорудном месторождении металлургический комбинат бы строить начал. Потом - пароходную верфь в Томске. С Тецковым вместе - пристань в Черемошниках. А при ней механическую фабрику, чтоб машины строить и ремонтировать.
        Губернатора бы нового взятками купил бы. Так бы к себе привязал, что из-за его спины и краем мог бы править. Только интриг да наветов больше не опасался бы. Сам себе хозяин, сам себе господин. Красота!
        Жаль, конечно, что с идеей создания Томского университета придется распрощаться. И, скорее всего, с консалтинговым научным центром. Не поедут в холодную Сибирь ученые, если их не начальник губернии, а рядовой фабрикант позовет…
        В общем, успокаивал себя, как мог. Смирился с неизбежностью. Тут ведь ни от кого, кроме царской семьи ничего не зависит. Решат, что полез не в свое дело - репрессируют. И никакие связи не помогут. Никакая "крыша". Не зря же в старых, советских еще учебниках писали - "царское правительство". Не "российское", не "имперское", а именно - "царское". Вот ведь действительно - идеально подобранный термин. В эти времена никому еще и в голову не придет отделить страну от самодержавия. Декабристы и те, всего лишь за конституцию ратовали. Плевать, что девяносто девять процентов населения России понятия о таком звере не имели. Солдатам, что на Сенатскую площадь с этими "революционерами" вышли, офицеры сказали, что Конституция - это имя невесты царя. Вот они глотки и надрывали, вопили: "Да здравствует матушка Конституция"!
        Россию вообще без царя, декабристы и представить не смогли. Как же это? А кто тогда?! И министры с директорами, и армия с флотом назывались Императорскими, а не Имперскими. Русское Географическое общество - и то… Императорское. Все тут его. Он тут всему хозяин и самодержец. И все люди, все крестьяне, мещане и купцы, все, кто хоть как-нибудь, где-нибудь служил - Его Величеству подданные. Под данью - значит. С кого - три шкуры соболями, с другого - голову с плеч.
        И все равно, как бы оно потом со мной не обошлись, тянуло к людям, к цивилизации, к делам и суете. Сто раз пожалел, что нет еще хотя бы телеграфа в Бийске, не то чтоб спутниковых или сотовых трубок с интернетом. Душа изнывала от ощущения бездарно истраченного на дорогу времени.
        И, наконец, вечером тринадцатого августа, все-таки зацепив самую строгую часть поста, перед Успением Богородицы, мы въехали в Бийск.
        Прелесть маленьких городков. Все на виду. В том же Барнауле появление незнакомых людей, даже в сопровождении казаков, такого ажиотажа бы не вызвало. Вот и побольше Каинска будет самый южный из губернских городов, и люди другие. Любопытные, живые какие-то. Смешливые. Активные. Не спокойные. Такие же, как их дальние потомки вроде Шукшина или Евдокимова.
        Мальчишки словно ждали нас возле парома. А потом, бежали следом, успевая на ходу задавать тысячи вопросы расслабившимся конвойным. Откуда? Кто такие? Куда? Че, правда? К вечеру новость разбежится по аккуратным хатам и подворьям, изогнется причудливыми вывертами слухов, исторгнется мнением какого-нибудь особенно уважаемого в городке человека. И в пятитысячном, по сути, селе не останется ни одного жителя, не ведающего, что в Бийск вернулся шальной, где-то потерявший почти всю армию, губернатор.
        Как и во время первого посещения городка, остановился в усадьбе Гилева. И, первым делом, отправил к городничему посыльного. За письмами. Нужно было, как можно быстрее, накормить любопытство. Некормленое, оно растет как-то пугающе быстро. Может и напрочь сожрать. Так люди и становятся знаменитыми путешественниками и исследователями всего подряд. И в Географическое Общество начинают статейки пописывать. Жуть-то какая! Еще не хватало мне, рядовому Поводырю, в какого-нибудь Пржевальского превратиться… Лошадь Лерхе… Бр-р-р-р.
        Успел отмыться и отужинать. Повезло снова в пост вернуться, так что - рыба. Пассерованный судак после опостылевшей в походе каши со шкварками показался пищей Богов. Жаль, в Васькином доме кофе не нашлось. Не очень-то жалую этот арабский напиток, чай больше нравится. Но тут так захотелось, аж во рту приятную горечь почувствовал.
        Безсонов принес пиво. Тоже хорошо. Жаль, везли его из Барнаула в обычных сосновых бочках. За сто пятьдесят верст по жаре напиток приобрел какой-то… резкий смолистый привкус. Ну да первую кружку выпил - вкуса вообще не почувствовал. В охотку. Потом уж - смаковал глоточками.
        Велел Апанасу тащить водку в бутылках. Не менее пяти-шести штофов. Потом - сухие, похожие на пластиковые оплавки, корни родиолы розовой на мелкие куски рубить. Не случится, не получится Николая свет Александровича настойкой золотого корня побаловать, сам употреблять буду. Мало ли. При нынешней медицине, сам себе не поможешь - можно и копыты отбросить. Коновалы, блин. Кровопускатели, едрешкин корень…
        Вспомнился вдруг каинский доктор. Тот, что, по словам Кухтерина, меня коновалом обзывал. Имя совершенно из головы вылетело. А может и не говорил никто мне его имя… Но ведь что странно! Он, этот безымянный врач, хвалил мои антисептические водочные примочки. Говорил извозчику, что я будто бы этим раненого от лихорадки уберег. Гера?! Было такое? Вот и я припоминаю - было. А другой типо-дохтур, в Томске, об антимикробных свойствах спирта - ведать не ведал. Странно! И непонятно. А все, что непонятно - настораживает. Как бы с этим… да как же его имя-то, блин… Как бы с ним познакомиться, да побеседовать на медицинские темы?!
        Пацаненок принес письма. Полмешка. Эхе-хе! Дела-то налаживаются! Четыре месяца назад моя популярность и востребованность едва в два послания оценивалась. Растем, Герунчик. Развиваемся!
        Бросил сотника. Понес добычу к себе в комнату. Вывалил коричневые, шуршащие, словно осенние листья, конверты на постель. Следовало разобраться, какое из посланий нужно изучить немедленно, а какие могут подождать. Дорога до Кузнецка дальняя. Чтоб было чем заняться, можно удовольствие и растянуть.
        Как кот, с пойманной мышью, как коллекционер с ворохом этикеток от спичечных коробков, как ребенок с блестящими конфетами, извлеченными из новогоднего подарка, я с письмами.
        Отделил пятнадцать штук. Пять из Санкт-Петербурга, пять из Томска, по два из Каинска и Барнаула, и одно от Дюгамеля, из Семипалатинска. Остальные - подождут. Даже дядя, Эдуард Васильевич Лерхе, новгородский губернатор. Я его советов дольше ждал. А остальные… Их авторы мне совсем не знакомы и особенного всплеска любопытства не вызвали.
        Решительно вскрыл депешу генерал-губернатора. Честно пытался вчитываться, вникать в смысл. Какого черта! Кого я обманываю?! Что пытаюсь оттянуть?! К дьяволу! Вот единственный конверт, в котором прячется приговор всем моим начинаниям - от Великой княгини Елены Павловны. Ах, как хочется надеяться, что писано оно по следам моего призыва о помощи, а не просто так… ради поддержания отношений.
        Дрожащими от нетерпения… хочется думать - не от страха - руками, рву аккуратную, чуточку пахнущую духами, оболочку. Дышу глубоко, прежде чем начать читать.
        "Милый Герман. Изрядно же ты меня напугал, своими подозрениями -Ура!!! Письмо по делу, а не просто так. Экак ее задело-то, что она даже обычные для себя приветствия пропустила. -О таких вещах принято извещать совершенно других господ. Однако я могу тебя понять. Если даже я, хорошо тебя знающая, не сразу поверила в самою возможность такого изощренного злодейства, другие господа и до того могут не дойти. Тебе же, мой милый друг, видно, нужен был некто, способный добиться хотя бы проверки попавших тебе в руки страшных новостей. И тут я тебе первый друг и соратница.
        Волею Судеб, Его высочество уже отбыл в Европы. Газеты сообщают всякое, так что и сказать нельзя, где же наследник ныне. Однако же, к дню Ангела матушки своей, Императрицы Марии Александровны, неужто он не воссоединится с пребывающей в Дармштадте Семьей? Вот и приходится мне, дабы неверной бумаге столь вопиющие известия не доверять, собираться в дорогу. Надеюсь к восьмому августа быть в Югенгейме, и изыскать возможность обсудить с Государыней твои подозрения. Оттуда уже и писать тебе стану, ибо знаю, как ты озабочен и мечешься духом в клетке Дикой Сибири.
        Однако же, придется мне открыть источник своей заботы, о чем ты, мой милый Герман, не обессудь. Как то мне еще объяснить? Мне хоть Государь наш и дал прозвание "придворного ученого", однако не оракул же я Дельфийский.
        Верю, что все станет хорошо. Чай есть у нас еще достаточно умелые медики, коим в руки судьбу Государства доверить не страшно. Верь и ты.
        Ну вот, я и успокоила наружу рвущееся сердце. Милостию Господней вовремя мы узнали, и есть еще время все изменить" …
        Ага! Значит, голову мне в темном переулке не проломят, если что. Потому что тогда и Елене Павловне тоже нужно будет. А на Аляске тоже поди люди живут… Как у нее там? "Верь и ты ". Едрешкин корень, а что мне остается-то?
        Ладно! Дело сдвинулось с мертвой точки. День рождения императрицы вроде восьмого. Значит, княгиня уже больше недели назад должна была, как переговорить с матерью Никсы. Добавим еще неделю - народ нынче неторопливый. Если нужно за час все решить, за пару дней точно управятся… Сколько фельдъегерь до Бийска будет добираться? Месяц? Ну, пусть будет месяц. Итого - середина сентября. Скорее даже - последняя декада. Значит, до двадцатых чисел могу рулить губернией спокойно.
        Царская семья, значит, в германских землях. Поближе к сыночке… А я императрице в Питер писал. Станут ее секретари мое послание ей пересылать, или оно так и валяется где-то в канцелярии? От безвестного губернатора дьявольской тьмутаракани?
        Сто против одного - валяется. Дай Бог, если какой-нибудь ушлый секретарь вскрыть конверт с указанием "лично в руки" осмелится. А если нет?
        На Победоносцева тоже надежды мало. Кому он писать станет? Царю? Ха-ха три раза. Скорее всего - в Третье Отделение. А там князь Долгоруков сидит, которому эта суета нафиг не нужна.
        Есть небольшая надежда на расторопность графа Строганова. Человек, вроде, уважаемый и в судьбе наследника прямо заинтересованный. Любимый жеж воспитанник. Только пока он обо мне справки наведет, пока Александру II отпишет, пока почта доставит. Как раз конец августа настанет. И то при условии, что Сергей Григорьевич поверит и поторопится.
        Остается Мезенцев. Ему медицинский консилиум - повод выслужиться. Выпрыгнуть выше ленивого шефа. Тот, дескать, мышей не ловит и безопасностью Семьи пренебрегает. А я вот каков… И Томский жандарм Кретковский Николаю Владимировичу здорово угля в топку подбросит.
        Только, если все по самому плохому сценарию пойдет, мне конец. Не Семья, так жандармы раздавят. И папа с княгиней не помогут. Вот тогда не видать мне ускоренной индустриализации и заселения края, как своих ушей…
        Да что ты говоришь, Гера? Действительно так? И правда не принято отменять постановления предыдущих губернаторов. А, сразу отменять? Чуть погодя, значит, все равно отменят? Ладно. Пусть так. Но пара лет у людей будет? За два года те же Ерофеевы много чего в своем Каинске настроят. Ломать, поди, не заставят…
        Я, кстати, не просто так каинских купцов вспомнил. Среди тех пятнадцати конвертов, что я отобрал к немедленному изучению, было и послание подписанное Венедиктом Ерофеевым. Помню, даже слегка удивился - почему не главой семьи? Потом уже вспомнил, что Петр Ефимович, при всей своей исключительной деловой хватке - грамоты не знает. Так что вполне возможен был вариант, что диктовал один, а буквы выводил - другой.
        Впрочем, этот секрет легко раскрывался. Всего и делов - открыть желто-серый, стандартный почтовый конверт.
        "Доброго здоровьичка, благодетель наш, батюшка Герман Густавович, от отца нашего, Петра Ефимыча, братьев моих и от меня, верного вашего слуги, Веньки Ерофеева, Петрова сына, шлю вам приветы".
        А-бал-деть! Вот это да! Вот это Веня загнул. Нука-нука…
        "Люди добрые сказывают, будто вы, батюшка наш благодетель, войско великое собрамши, Божией помощью и с Благословения Всевышнего, китайца воевать поехали. О воинском счастье вашем, отец наш, Петр, сын Ефимов, молебен в церкви нашей заказал, и свечи нам с братьями велел ставить, и за здоровье, и за"… Тут почерк резко менялся. Похоже, мужик списывал откуда-то. "И за успех предприятия вашенского, и за заступничество Божие. Чему и были мы с братьями рады без меры и все исполнили как батюшка наш, Петр, сын Ефимов говорил.
        А писано сие того ради, чтоб известия вам, батюшка генерал Герман Густавович, о делах наших обсказать. Машину мы купили. И человека с машиной с Урала выписали. У человека того имя нерусская, можа и вы знакомы, с тем человеком - Ижинер - имя. Сказано было из ссыльных он и надобно власти о евойном новом месте жития известить. А кто же в губернии окромя вас, батюшка благодетель, исче власть? О том и писано, что нерусь этот, с Урала выписанный ныне у нас станет жить и за машиной смотреть.
        Паровик, батюшка сказывал, на крупорушку пока ставить. Свекла хоть и здорова да ядрена выросла, Дорофей Палыч, знакомец ваш, и половину урожая на брагу не дал. Ругался учеными словами, отца нашего, Петра сына Ефимова, напугал. Так, отец сказывал, что рано еще туда машину ставить. В следующем годе тока. А там и новую можно взять.
        Две десятины зерном засеяли, что Дорофейка с собой привез. Хороший хлеб выйдет. Еще не жали, не молотили, а хозяева ужо ходють к семени приценяются. Поклон вам великий от нас всех за Дорофея Палыча.
        Однако ж, муж сей, хоть и премудрый, да к наукам способность имеет. Просил, как весть писать сяду, поклон вам от него передавать, да напомнить, будто бы вы об ученье евойном говорили.
        Отец наш, Петр сын Ефимов, еще велел сказывать, что с иудеями все сладилось. От Куперштоха вам также большой привет. Строительство мы затеяли великое. Вы, батюшка генерал, пождиж ты и Каинск наш не узнаете. На всех окраинах шум да гам. Фабрики торговый люд строит. Мясниковы людишки в степи у инородцев шерсть скупают. Он и сам к киргизам уехал. Волочильни вдоль реки понаставил, а народишко и ругать опасаецца, сказано ведь губернским генералом што можна.
        На том и кланяемся, и молимся за вас, батюшка благодетель Герман Густавович".
        После исключительно правильного, изящного и легкого языка княгини, депеша от Ерофеевых показалась кирпичом на накрахмаленной скатерти. Но и такие новости очень важны для меня. Особенно порадовала кооперация с иудеями. Кои-то веки, вместо того, чтоб брать деньги в долг, каинские купцы затеяли с евреями совместный бизнес.
        Хорошо бы конечно чем-то еще занять Куперштоха с компанией, кроме виноторговли. Какой-нибудь переработкой… Чего-нибудь этакого… Чего много в то, что нужно… А чего там действительно много? Скота! А скот - это кожи и мясо. Ну и молоко, конечно, но технологии производства сыра я не знаю. А вот… А вот консервы! И плевать, что нет жести на классическую консервацию. Стекло - тоже нормально. Даже в двадцать первом веке часть тушенки производили в стеклянных полулитровых банках. А крышки… Бумага, залитая воском. Почему нет? Этакий деликатес для армии или для путешествующих Сибирским трактом может здорово пригодиться. А Исаев, владелец стеклофабрики в окрестностях Томска еще жаловался, что покупают плохо. Строят мало, и водку в бутылках не покупают. Так почему бы не совместить предприимчивость евреев, с исаевским стеклом и каинским мясом?
        Тут же, чтоб не забыть, сел писать письмо Куперштоху. Пусть посчитает, рынок исследует. Про Исаева с его стеклом написал. И, главное, чтоб меня не забывал - спросил о "нашем деле". Так кажется давно… После Пасхи я ему писал уже. Просил, чтоб тот связался со своими родственниками в России, да поискал мне специалистов. По большей части - геологов, по какой-то причине не служащих по Горному ведомству, и металлургов.
        Просил, да что-то ответа до сих пор дожидаюсь. Непорядок. Об этом тоже написал. Что, я ведь могу и огорчиться. А огорченный губернатор сразу начинает беспорядки нарушать и наказывать, кого попало. Оно ему таки надо? В общем, выразил свое недоумение фактом откровенного игнорирования нужд законной власти.
        Блин. Как же я о власти-то мог забыть. Обрадовался отсрочке неминуемой расплаты за попытку изменить Историю, и о Дюгамеле забыл. Так бы и сунул непрочитанным письмо в архив вместе с другими.
        Ух ты! Свеженькое. Отправлено из Семипалатинска первого августа. За две недели послание генерал-губернатора сумело добраться. Что же там такого срочного-то?
        "Милостивый государь, Герман Густавович. Волею Государя нашего, Александра II, переговоры с китайским цзиньдзяном велено продолжить. А посему "…
        Бла-бла-бла, давай отчет, чтоб знать, чем на заграничных делегатов давить. Да - на. Давно готово. Что там еще? Многочисленные столкновения китайских поселенцев из инородческих племен солонов и сибу с русской армией. Провокации и попытки штурмов укрепленных пикетов. Сколько-нибудь успешных атак не случилось. Эх, как бы мой Андрей Густавович под раздачу не попал… Хотя, все описанное генерал-лейтенантом вроде к Синьдзяну относится, а Принтц по Внешней Монголии сейчас путешествует. Другая провинция совсем. Дай ему Бог удачи! А купцам - прибытку. Чтоб захотели торговлю в Кобдо вести. Чтоб Суходольский не зря дорогу строил.
        Насчет прибытку. Что там отец Германа Густавовича пишет? Чем сунулю любимого обрадовать хочет?
        Старый генерал, и по совместительству - доктор права, не подвел. Лаконично, практически - сухо, без каких-либо сантиментов, он извещал двуединого в одном теле своего сына о предпринятых действиях, расходах и доходах. "Из вырученных за акции
387 тысяч рублей на твою долю, Герман, приходится 247590 рублей серебром, - отчитывался отец с замашками бухгалтера. - 45 тысяч, с твоего письменного разрешения, я счел необходимым вложить в оформление привилегий и организацию опытного производства. 30 тысяч дополнительно вложил я, и с позволения Морица, еще
20 тысяч взято из средств ему принадлежащих. Учтено в Министерстве Финансов товарищество на вере "Лерхе". Заявлен капитал в 80 тысяч рублей серебром.
        По учетным книгам товарищества, на 1 августа, всего изготовлено писарских товаров на сумму 278 тысяч ассигнациями. Отправлено заказчикам - на 213 тысяч. Получено расчетов на 176 тысяч. Твоя, отпрыск, часть составила 49115 рублей ассигнациями.
        Получено дополнительных заказов, сверх имеющихся, на 79 тысяч. Нанимаем новых ремесленников. Кроме того, Московские и Нижегородские мещане просят уступить им право на производство писарских прилад за 50 и 70 тысяч серебром соответственно. Однако, следуя твоим, Герман, указаниям, я велел управляющему менее ста тысяч не отдавать. И не более чем на год.
        Опытного стряпчего я в Лондон отправил. Выдал полторы тысячи рублей из кассы товарищества. Отпишу, как телеграфирует о состоянии дел.
        Тобой интересуются жандармы. Будь внимателен к сказанному. Ты всегда отличался несдержанностью".
        Ну блин, спасибо. Порадовал! Жандармы его спрашивали… Спрашивали, значит, Мезенцев начал работу работать. Значит, воспринял рапорт Кретковского всерьез. Дай-то Бог! И с деньгами - супер! Выходит - у меня есть чуть больше двухсот тысяч рублей серебром. И деньги продолжают прибывать. Это просто отлично! Это же меняет дело. Это же теперь можно строить…
        Как, все-таки замечательно, что можно что-то делать, не оглядываясь на всякие там бюджеты, фонды и дотации федерального центра. Как же они меня еще там достали - не вышептать! Шаг влево, шаг вправо - побег. Прыжок на месте - попытка улететь. Лишний миллион в смете - повод для прокурорского преследования. Тогда, правда, тоже имел возможность на свои кровные что-нибудь сделать для родного края. Возможность-то имел, желания - нет. Мошну все больше и больше набивал. Благо - сейчас другой вопрос. Много ли мне, одинокому губернатору надо? Дом у меня, надеюсь, уже есть. Жалование - дай Бог каждому. А дикие, я бы даже сказал - халявные, тышшы оставить некому. Почему бы и не поспособствовать расцвету губернской промышленности?!
        С чего бы начать-то? Где-то тут я письмо от Петра Данилыча Нестеровского откладывал, из Каинска. Созрел, поди, клиент. Раньше от него только ежемесячные отчеты в канцелярию поступали. А тут личное мне послание…
        Только взял конверт в руки, ввалился один из Васькиных приказчиков. Удивленно вскинул брови, обнаружив его превосходительство сидящим на постели по-турецки и раскладывающим многочисленные бумаги на коленках. Выдохнул, что-то похожее на "ух-х", и доложил, что их благородие, господин бийский городничий прямо-таки жаждет меня видеть.
        Тяжело вздохнул. Вот чего, спрашивается, этому неугомонному Жулебину неймется? Солнце уже за горизонт село, и синие сумерки вот-вот в ночь обратятся. По мне, так совсем не подходящее времечко для визитов. Однако пришлось подыматься и идти. Острый приступ любопытства уже сбил, остальные сообщения могут и подождать полчасика.
        Оказалось, что титулярный советник, явился, дабы меня к себе на подворье зазвать. И решить эту беду за полчаса никак невозможно.
        -Отужинать-с, ваше превосходительство, - до конца так и не разогнувшись, и глядя на меня от этого как-то исподлобья, пояснил Иван Федорович. - Так сказать-с, окажите честь, значицца.
        Мдя. Мои племянники не уставали приговаривать, что птица, прилетевшая поздно - пролетает мимо. Я уже часов пять в городе, а он только проснулся. Ладно, пока донесли, пока прислугу настропалил, пока список яств согласовали… Но пригласить-то давно уже мог, не тянуть до ночи.
        Вечер был прекраснейшим, и тащиться куда-то на ночь глядя, с перспективой чудное мое настроение испортить, совершенно не хотелось. Однако и ссориться с покладистым, не обижающим местных купцов полицейским не стоило. Тем более что и вопросы к нему имелись… Этакие… Скользкие. Политические.
        -Благодарю, господин городничий, отужинал уже - чуточку улыбнулся я, растерянному лицу чиновника. - А вот не выпить ли нам с вами, милостивый государь, водки? Артемка?!
        Подождал минуту, пока шустрый хлопчик вынырнул из боковой двери.
        -Собери нам с Иваном Федоровичем вина хлебного где-нибудь на улице. Ну и к нему все что нужно…
        -Сей момент, Герман Густавович, - понятливо кивнул казачек и исчез. И только по зычным командам распоряжающегося гилевскими слугами денщика как-то можно было отслеживать его перемещение.
        -Там и на стол уже прибрали, - попытался возразить городничий.
        -Да полноте вам, - отмахнулся я. - Я ведь не завтра отбываю. Успеем еще отобедать. Вот хоть бы и завтра приду. А сейчас, вроде как, вы у меня в гостях…
        В дверях мелькнул успевший все приготовить Артемка, однако городничего пришлось тащить буквально силой.
        -Там и Дионисий Михайлович дожидаются, - упирался настырный чиновник.
        -А гм… Дионисий свет Михайлович у нас кто? - придерживая незваного гостя, чтоб не сбежал, поинтересовался я. Очень уж имечко у незнакомца было… неожиданное.
        -Это друган мой… эм… окружной врач, господин Михайловский. Ну, он… э-э… чина не имеющий, ваше превосходительство.
        -Что же это вы так? - мягко пожурил я Ивана Федоровича. - Докторов и так мало, а вы приятелю вашему чин испросить постеснялись?
        -А вот и нет, ваше превосходительство.
        -Так ведь, похоже - таки да.
        -Да нет же, ваше превосходительство. Я прошлым годе Александру Ермолаевичу прошение отсылал в Барнаул. Так он резолюцию наложил, дескать, господина Михайловского, будучи на то его желание, назначить на Зыряновский рудник доктором. Даже майора сулил, или коллежского асессора…
        Обычный принесенный из какой-то горницы стол поставили прямо под ветви, устало пригнувшиеся от тяжести поспевающих маленьких яблочек. Два плетеных кресла в тени. Запотевшая бутыль с парой рюмок на салфетке, плошка с горстью соленых огурцов, тарелка розового, с прожилками сала. Не хватало лишь художника, способного запечатлеть в веках этот милый любому мужскому сердцу натюрморт. Осталось только шепнуть денщику, чтоб послал кого-нибудь в дом городничего, пригласить этого доктора.
        -…Вот и остался Дионисий Михайлович без чина, ваше превосходительство, - не решаясь сесть вперед меня, стоя у кресла, закончил рассказ гость.
        -Я так понимаю, вы с господином Фрезе общий язык найти не сумели, - подытожил я. Еще одна приятная новость за сегодня. Мой план как раз в том и состоял, чтоб под горилку, когда Бийский начальник разговорится, выяснить его отношение к хозяину Алтайских Гор.
        -Так яж и говорю, ваше превосходительство…
        -Да что же вы все меня этими превосходительствами-то тычете, дорогой мой Иван Федорович? Давайте уже по-простому, по имени с отчеством, коли за одним столом сидим.
        -Почту за честь, ваше… Герман Густавович.
        -Так что там с нашим общим знакомцем? Я имею в виду Барнаульского начальника.
        Откуда-то из-за плеча материализовался Артемка. Коварно мне кивнул, и умело разлил почти прозрачную жидкость по рюмкам.
        -Будьте здоровы, Иван Федорович, - едва-едва прикоснулись тоненькими стеклянными стеночками, обозначили требующееся по древнему ритуалу, выпили.
        -Вот я и говорю, господин губернатор, что не захотел Дионисий на старости-то лет в дыру подземную лезть. Ему ведь этой Пасхой шестьдесят четыре случилось. Уже внуков боле двух дюжин…
        -И чего? Всю жизнь так нигде и не служил?
        --- В Бобруйской крепости, что в Минской губернии гарнизонным лекарем служил. А в адна тысяча осьмсот шисят третим годе, вывели его в войска Польшу усмирять. А там он пленного бунтовщика пользовать кинулся. Так нашлась скотина, донос жандармам составила. Дескать, сочувствует лекарь Михайловский…
        -И вот он здесь, - кивнул я.
        -Точно так-с, Герман Густавович. Точно так-с. Он мне еще из Казани послание выслал. Так я друга своего старого с пересыльной в Убинке и подобрал. Да надоть было б ране. Не подумавши это я. Дионисий всегда к наукам стремился. И в Сибирь вот одни книги привез. Чуть голодом не пропал. Благодарение Господне, есть еще добрые люди, не дали пропасть христианской душе.
        -Книги?
        -Вашство, - отвлек меня Артемка, взглядом указывая на появившегося в раскрытой калитке низенького, удивительно похожего на скромного хоббита в очках, человечка. Сто против одного, он бы так и не решился переступить воображаемую границу, если бы кто-нибудь его не пригласил.
        -Входите! Входите же скорее, Дионисий Михайлович, - от всей души забавляясь, крикнул я. И добавил про себя: "В сад! Все в сад!"
        Жулебин вскочил, чуть ли не бегом, кинулся к врачу. Пока они… блин, слово-то подходящее трудно подобрать… Дрейфовали! Во! Пока они дрейфовали к нашей яблоньке, приказчики успели притащить еще одно кресло, рюмку и добавить соленостей на стол. И были гилевские мoлодцы конечно расторопны, но уж никак не метеоры.
        Потом нас представляли. Причем, чувство у меня такое появилось в процессе, будто какому-то герцогу или принцу крови рекомендуют заштатного губернатора. В роли заштатного конечно я. И, как ни странно бы это звучало, был я этим весьма озадачен и…
        Да какого хрена! Я в ярости был просто. Сам понимал, что грешно ревновать к убогому, что наверняка что-то очень старое и значительное связывает двоих этих людей, что этот старый лекарь был местному городничему в миллион раз ближе и дороже, чем молодой да нахальный, заезжий начальник. Понимал. И боролся с собой. Но в глазах было темно от гнева.
        Я, клянусь бессмертной душей Германа, стал уже и к горлышку бутыли присматриваться, что на столе между нами стояла. Очень мне захотелось покровительственно похлопать ей по розовой, как попка младенца, лысине этого принца-герцога. Да замер на месте пораженный размахом Божьего промысла. Потому что этот… гарнизонный лекарь вдруг выдал, ничуть не смущаясь моими чинами:
        --- А вы, хи-хи, поди-кось, тот самый коновал, что извозного мужичка на тракте суровой ниткой шил? Ладно хоть, спиритусом хватило соображения изъян обработать.
        -Водкой, - поправил я веселящегося "хоббита", продолжая размышлять о том, как же чуден свет, и как велик Господь, сподобившийся каким-то образом свести мне не знакомого каинского врача, этого ссыльного лекаря и меня.
        -Что, простите?
        -Это водка была, не спирт!
        -Да? Григорий Федорович доносил весть о спиритусе… Но тем более, тем более… Хи-хи. Чудесно, что извозчику тому до округа живым добраться случилось. Сколь верст-то раненого к врачу везли?
        -Двести с чем-то, - пожал плечами я. - Да и не нашлось в Усть-Тарской почте шелковых нитей. И из всего антисептика только хлебное вино.
        -Так вы что же, сударь мой, - взглянул на меня поверх очков врач. - Специально изъян гм… водкой? И зачем же, позвольте на милость?
        -А вот это вы мне сами скажите, лекарь, - хмыкнул я, переходя в наступление. - Уж вам-то это должно быть известно. Зачем следует раны мыть и спиртом обрабатывать? Я еще и тряпицу с иглой да нитью в водке вымочил. И руки протер.
        -Да-а-а? - растерялся Михайловский. - Экий вы оказывается… Быть может, вы и труды профессора Земмельвайса изучали?
        -И Пастера, - кивнул я, судорожно пытаясь припомнить - кто таков этот, блин, профессор с именем, больше подходящим кондитеру. Semmelweis - в переводе означает - витрина кондитера. За Пастера я не переживал. Что такое пастеризация, и кто это открыл, в советских школах в шестом классе изучали.
        -Вы имеете в виду его сообщение о мельчайших грибковых организмах, вызывающих эффект брожения в виноградном соке?
        -Я имею в виду его работы о микробиологическом начале некоторых болезней.
        Мамочка! Какому святому помолиться, чтоб француз что-нибудь подобное уже выдал?! Иначе этот хоббит меня разделает под… Сарумана… Или Саурона?
        -Очень, решительно интересно! - обрадовался Дионисий Михайлович. - А я, грешным делом, опасался, что нам решительно не о чем будет говорить. Что ж ты, милый друг Иван Федорович, не сказал мне, что молодой человек столь замечательно образован? Вы, юноша, простите, запамятовал, где имеете честь служить?
        -При губернском правлении ошиваюсь, - улыбнулся я. - А вот откуда вы, гарнизонный врач, узнали о необходимости профилактического обеззараживания? Этот, как вы сказали? Григорий Федорович Седякин? Пусть будет Седякин. Он, подозреваю, у вас учился. А вот вы?
        -Это Герман Густавович Лерхе, новый Томский губернатор, - громко прошептал Жулебин на ухо Михайловскому.
        -Ой, Ваня, перестань! Какая разница, новый наш молодой друг или старый! Разве же не чудно, не замечательно наблюдать, какие замечательные потомки следуют за нами! Какие образованные и интересующиеся люди! Это же превосходно, мой старый друг!
        Одними бровями я велел Артемке наливать. Искренне вдруг захотелось выпить с этим удивительным старичком.
        -Лет этак пятнадцать назад… Да, Иван Федорович? Сколько твоей младшенькой? Ну вот, значит - шестнадцать, - маленькими глоточками, совершенно не поморщившись, старый доктор выпил рюмку водки, и, даже не подумав закусывать, как ни в чем не бывало, продолжил рассказ. - У жены нашего гарнизонного офицера, штабс-капитана Жулебина, подходило время родить дитя. А, нужно сказать, мадам Жулебина - дама привязчивая. При прежних родах то горячка к ней привяжется, то еще какая напасть. Насилу отходили. Вот и стал я, значит, искать, как другие доктора с родильными горячками битву ведут. Тут и попало мне в руки известие молодого венского врача, Игнаца Земмельвайса, о том, что, дескать, следует руки и стол для родов раствором хлорной извести обрабатывать. Дабы инфекции не могли проникнуть в ослабленные организмы. Время у госпожи Жулебиной подходило, так что я и решился испытать…
        В общем, успешный исход испытаний австрийской методы, доктор перенес на всю остальную лечебницу крепости. И сразу заметил, что осложнений после операций стало значительно меньше.
        Ощутив реальную пользу от нововведений, Дионисий Михайлович принялся с энтузиазмом внедрять и другие научные открытия. Сначала - эфир для наркоза во время операций и кипячение инструментов и бинтовального материала. Потом, с помощью финансовой помощи от офицеров гарнизона, завел аптеку, где изготавливал небольшие партии описанных в медицинских журналах снадобий. В которую, нужно сказать, очень скоро стали обращаться и статские врачи округа и города.
        За пятнадцать лет, престарелый врач много чего успел. Выучил десяток молодых докторов. Седякин - лишь один из них. Опубликовал несколько статей в специализированных изданиях. Вел обширную переписку. В том числе, кстати, с Пироговым, который даже пробовал зазвать гарнизонного лекаря в Санкт-Петербург. Безуспешно. Михайловский оказался жутким домоседом и совершенно не честолюбивым человеком. Пользовать больных и добиваться в этом успеха - вот и все, чего он хотел. И сама мысль о суете переезда его донельзя пугала.
        Вот и мне отказал, когда я его в Томск стал приглашать. Обещал целый медицинский центр ему выстроить, с больницей и лабораториями. Он только руками на меня махал. "Куда же я от дружочка своего?" - приговаривал. Я предложил и Бийскому городничему пост в губернской столице найти, но тут уже и Жулебин в отказ пошел. Оброс, говорит, здесь родней да друзьями-приятелями. Был бы, говорит, помоложе…
        А вот от заведования окружной больницей старый врач отказаться не смог. Плевать, что ее и нет еще вовсе. Построим. И учеников экспериментатору подберем. Жаль, конечно, что не в Томске, но медицинский НИИ у меня в губернии будет.
        Пообещал описать все новое, что я будто бы вычитал. И честно писал два дня. Даже письма оставил не вскрытыми, не читанными. Народ праздновал Успение Пресвятой Богородицы. Колокола на каменной Успенской церкви, или как ее называли старожилы - на Казачьем соборе, выли что-то заунывное. Меня, как лютеранина, православные обряды не касались, так что я занял время праздников работой.
        Глава 5
        Дороги и новости
        Семнадцатого августа, в понедельник, мы покинули гостеприимный Бийск. Один из моих конвойных казачков оказался родом из этих мест, и обещал торными, малоезжими дорожками, вывести нас на Кузнецкий тракт. Пусть по узким тропкам особенно не разгонишься, и почтовые станции остались сильно западнее, зато таким макаром экономилось не меньше пяти дней пути. Разглядывать особенно оказалось нечего, горы остались на юге, так что я приспособился прямо на ходу, в седле изучать свою корреспонденцию.
        Каинский окружной судья, как я и предполагал, писал по поводу угольных копей. Дескать, связался с уважаемыми людьми, которые и просветили, что печи топить углем не очень хорошо, ибо прогорают быстро. А вот для пароходов и кузнецов топливо весьма нужное и полезное. И даже будто бы, если уголь будет хорош, то и уральским металлистам его можно отправлять. Правда, как это сделать без железной дороги Нестеровский не уточнял.
        Зато хвастался, что нашел знающего человека на Урале, который согласился поехать в глухую Сибирь организовывать добычу минерала. Зимой этот маркшейдер должен прибыть в Томск, где к тому времени мы "ежели, ваше превосходительство, уговор наш помнит" уже должны оформить регистрацию в Минфине нового товарищества. К весне же, до вскрытия рек, в Колывань должен придти обоз с переселяющимися для работ на руднике крестьянами, которых ушлый чиновник попросту выкупил у российских помещиков.
        Мы с Герой были в шоке! Крепостная повинность была уже четыре года как отменена, а людьми продолжали торговать?! Следовало срочно, немедленно прояснить этот скользкий вопрос. Только сделать это из деревни Марушки, что верстах в тридцати на северо-восток от Бийска, было никак не возможно. Пришлось унять приступ любопытства, читая другие письма.
        Проштампованные министерскими оттисками послания отложил подальше. Никакого желания вникать в официальные бумаги не находилось. К ним же добавил конверты, подписанные Фризелем и Фрезе.
        Размытая печать на письме от Пестянова утверждала, что принято оно к отправке из Колывани. Это и оказалось самым интересным в послании. Остальная, доводимая до моего сведения информация была вполне предсказуема.
        Горное начальство воровало в совершенно беспредельных количествах, с совершенно фантастической изобретательностью. Урожайные годы, решением Горного Совета объявлялись неурожайными. Крестьянам будто бы выдавалось вспомошествие из казенных продовольственных магазинов. На самом деле государственное зерно продавалось купцам, и закупалось новое для пополнения запасов. Естественно, в связи с неурожаем - существенно дороже.
        Выделенные на геологические изыскания средства делились прямо в Барнауле. Фрезе выписывал требование к старостам поселков и деревень оказывать всяческое содействие горным инженерам и те попросту грабили крестьян. Сообщалось о многочисленных фактах вымогательства мзды за "неподкоп". Это когда геологи с большой дороги утверждали, что требуется рыть шурфы прямо под домом какого-нибудь излишне дерзкого земледельца, и тому не оставалось ничего иного, как платить, чтоб избежать слома строений.
        Приписывались объемы пустой породы в серебряных рудниках. Бралась дань за "перевес" сдаваемого старателями золотого песка. Приписывалась стоимость доставки на заводы древесного угля, как и сама цена на уголь. Егеря казенных лесных дач требовали плату с туземцев за сбор сухостоя в лесах, а сами егерские должности продавались горными начальниками.
        Межевые начальники обманывали крестьян при землеотводах. А при любых проявлениях недовольства в дело вступал Барнаульский батальон и Горная Стража, набранная из кого попало - лишь бы кровь не боялся лить и приказы выполнял, не обсуждая.
        Варешка приводил список свидетелей и перечень документов, которые ему удалось каким-то образом добыть. Этого было, даже, по мнению скептически настроенного Германа, достаточно, чтоб отправить большую часть барнаульских лиходеев осваивать просторы целинного Сахалина.
        Сам чиновник по особым поручениям испрашивал моего дозволения отбыть в Каинск, дабы встретить возвращавшуюся из первопрестольной супругу и организовать доставку всей семьи в губернскую столицу. Кроме того, мой уникальный сыщик, просил пока не нагружать его дополнительными заданиями, потому что намерен был заняться подготовкой старшего сына к сдаче вступительных испытаний в Томскую гимназию.
        Интересно, как бы я мог ему запретить? Особенно, учитывая то, что только приблизительно знал, где нахожусь, а он все равно уже на пути в Каинск. Да и не стал бы я этак-то вот благодарить одного из самых ценных своих сотрудников. На первом же привале, у Верх-Яминской деревеньки, записал в блокнотик напоминалку - выделить Варешке премию. За ценнейшие сведения и на обустройство семьи.
        Наугад вытянул следующий конверт. Не глядя на обратный адрес, вскрыл. Оказалось - от Менделеева.
        Пробежал глазами шапку. А то я так не знаю, что сейчас положено писать "во первых строках" любого письма. Мы с Герочкой и сами поднаторели уже. Особенно, когда выяснилось, что все пишут с ошибками. Вообще - все. Есть несколько слов, которые положено писать с феты, а не с эф. Слава Всевышнему, их не так много. Ятями тоже кашу не испортишь. После мягкого знака эти символы ставить не принято, а в остальном - кто во что горазд. Складывалось стойкое убеждение, что учебники по русской грамматике только учителя грамматики изучают. Остальные карябают что-то относительно читаемое. И всех все устраивает. Теперь уже вспоминал свои переживания с грустной улыбкой. Стоило из-за пустяков нервы тратить…
        В основной части своего послания, Павел Иванович сообщал мне о результатах переписки, с целым рядом занимающихся прикладными науками господ. Все-таки высокой организации ума, этот Менделеев. Не поленился свести основные вопросы, задаваемые потенциальными переселенцами, в единый список. Особенно отметил ту информацию, которую уже довел до сведения ученых. То, что касалось условий их проживания и размера жалования, мы еще в Томске тщательно оговорили.
        Большинство изъявивших желание развивать сибирскую науку молодых господ интересовались оборудованием обещанных лабораторий, возможностью закупок за рубежом требующихся им для исследований приборов и насыщенность персоналом. Павел Иванович считал, что начинающие профессора опасаются ехать в неизвестную Сибирь, и им было бы легче, дозволь мы им захватить с собой помощников и лаборантов.
        Так-то - почему нет?! Не велики расходы. Другой вопрос - хватит ли квартир во втором доходном доме и как быстро смогут построить лабораторные корпуса? Да и вообще - принято ли сейчас вести строительство зимой, с тем, чтоб к приезду ученых здание Томского Технологического института было готово.
        И почему я раньше не озаботился поисками достойного администратора на должность директора этого моего научного центра? Такого, чтоб и в исследования нос лишний раз не совал, и слишком большой воли не давал. Чтоб четко следил за исполнением моего "госзаказа". А мне в голову один Хныкин, каинский окружной казначей, шел. Решил, что пока время терпит. Не найдется кто-нибудь более… подходящий - хорошо. На крайний случай, буду иметь в виду этого донельзя назойливого Хныкина. Так-то мужик вроде деятельный. И организатор неплохой. По-хранцузськи шпарит. Вдруг получится у него найти общий язык с учеными?
        Поймал себя на мысли, что так и не могу поверить в возможность переезда сколько-нибудь толковых деятелей науки ко мне в Томск. Быть может Герин сарказм заразным оказался, или просто здравый смысл подсказывал. Только мнилось мне, что прикатят непризнанные гении, станут грудь колесом выгибать - вот, мол, мы какие, не побоялись в Тьмутаракань дремучую приехать. А вместо так необходимых губернии, да и чего уж там - всей стране открытий, станут эти залетные перпетуум мобиле за мои деньги изобретать. Контракты, что ли, с ними заключить на конкретные изыскания?
        И кстати, про деньги. Понятно уже, что всю эту научную ораву я из не слишком толстого губернского бюджета не прокормлю. А, значит, нужно сразу настраиваться на то, что тратить придется свои кровные. Тяжким трудом заработанные. Хорошо бы конечно хоть какую-нибудь скромную прибыль с этого института получать, но и баланс без убытков меня бы устроил… А еще лучше кого-то еще, какого-нибудь богатенького "буратину" к делу привлечь. Хотя бы в порядке братской помощи. Неужто у нас меценаты перевелись? А я бы уж и на премию имени Господина Толстосумовича Спонсорова расстарался…
        Было у меня где-то письмецо от Асташева. Все у старого прохиндея есть, а вот научной премии его имени - нет… Но он следующим станет. Я тут еще у Менделеева интересные новости вычитал. О моих ненаглядных тринитротолуоле и гексогене.
        Мои дилетантские выкладки, Петр Иванович отправил своему младшему брату - Дмитрию. Он от предложения попробовать синтезировать два новых вида взрывчатых веществ отказался, но все-таки передал мои сведения директору Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, профессору Николаю Николаевичу Зинину. Тот, по словам Дмитрия Ивановича, как раз проводит изыскания с соединениями нитроглицерина, и вообще - интересуется мощными взрывчатками. Совместно с Василием Фомичем Петрушевским, они изобретают способ сделать нитриты менее восприимчивыми с детонации… Это, как я понял, они динамит пытаются сделать. Менделеев-младший и адрес профессора дал, чтоб мы могли далее уже напрямую переписку вести. Подсказать что ли? А то как-то нехорошо выходит. Изобретают динамит два русских ученых, а патент получит какой-то Нобель…
        Или уже ну его? Тол, по моему скромному мнению, куда удачнее и практичнее динамита. Обязательно нужно профессору написать. В идеале - Суходольскому бы к новому строительному сезону на Чуйском тракте пудов пять взрывчатки не помешали бы. Сделал пометку в блокнотике.
        Вокруг елки, совсем не похожие на те, что придают новогодним праздникам характерный запах. Вдоль едва-едва наезженной колеи высятся настоящие гиганты елочного царства. Ели-императрицы. Высотой метров в двадцать, с размахом нижних ветвей, по меньшей мере, метров в шесть. При этом, эти супер-лапы многократно переплетались с такими же соседскими, образуя совершенно непроглядную, непроходимую тайгу. Урядники покрикивали на молодых казаков, чтоб те и не думали заходить вглубь этого леса больше чем на десяток шагов. Можно и не выйти потом. В этом буйстве жизни очень быстро пропадает чувство направления, а густая хвоя глушит все призывы о помощи.
        Кавалеристы с тронутой сединой бородами пугали молодежь жуткими байками о найденных в сибирских джунглях скелетах. Рассказывали, что даже временами случающийся в этих местах совершенно тропический ливень, можно совершенно спокойно переждать, забравшись к самому стволу охраняющих дорогу елочек. Там всегда сухо. Всегда чуточку теплее чем снаружи, и даже зимой не бывает снега.
        Моя Принцесса с узкой дороги никуда уйти и не стремилась. А я - тем более. Так что мог с чистой совестью бросить поводья и заняться чтением.
        Пакет от Асташева оказался неожиданно толстым. Письмо, писанное крупным, почти детским почерком, состояло аж на трех листах беленой, толстой, дорогущей бумаги. Даже неловко как-то стало браться за эти украшенные вензелями листы грязными, испачканными еловой смолой и воняющие конским потом, руками.
        Высокий стиль канцелярской переписки. Послание томского миллионщика логично и последовательно, как "в ответ на исходящее послание за номером… довожу до Вашего сведения ". Текст, даже на мой неискушенный взгляд, переполнен ошибками, но содержание - на высоте. Опыт, он и в Африке - опыт.
        Иван Дмитриевич извещал меня о том, что его сын, Вениамин Иванович, "получил по службе отпуск, а посему, следует ныне Московским трактом, дабы отца своего почтить присутствием". А прежде чем выехать, наследник прислал в Томск письмо, в котором снова поднял тему об организации собственного кредитно-финансового института. Вениамин пытался убедить родителя, что собственный банк вовсе не станет бессмысленным замораживанием средств, а напротив, позволит, не используя собственные вложения, еще более расширить изыскательские и промысловые возможности семейного предприятия.
        Вот хитрый золотопромышленник и подумал, что "коли Вы, милейший Герман Густавович, и далее фабрикациям сибирским попечительствовать намерены, так банк и Вам вельми полезен станет. У Вас и людишки знающие имеются, и капиталом Господь Всемилостивец, не обидел. О чем мне доподлинно от столичных знакомцев известно.
        -Вот так вот. Не у одного меня своя разведка имеется. Разузнал обо мне все, вычислил, взвесил и признал годным. Но, чтоб меня окончательно добить, добавил:
        -Я же по-родственному Вам содействие всеми силами оказывать стану, ведь Вы как сын мне стали. И к заявленному Вами капиталу столь же великий за сына положу". Ты как хочешь это, так и понимай. Или - смотри, я твои деньги удвоить готов, строй свои заводы, приятель. Или - строй чего хочешь, только половину отдавать не забывай. Впрочем, мне как раз было все равно - так или этак. Если б я просто мошну набить цель себе поставил, так давно бы бюджет в лучших традициях "сверхновой" русской истории попилил. И встречные финансовые потоки бы устроил, и дефицит, и откаты, и прочие стихийные бедствия…
        "Давеча проездом бывал у меня красноярский купец и золотодобытчик, Михаил Константинович Сидоров. Он-то все с прожектом носится соединить Сибирь с Европами через Ледовый океян. Вот и в этот раз из Англии чтоль, через Томск в родные пенаты ехал. Так я ему о Вас самые наилучшие рекомендации дал. И о банке, что отпрыску моему заместо светлой мечты, так же сказывал. Так и Миша в участии согласился. И столь же готов серебра отсыпать, сколь и другие вскладчину. Вот и Вам, Герман Густавович, я раба Божиего, Михаила рекомендую. Он ведь с Вами и идеями схож. Сказывали, он генерал-губернатору нашему дар обещался в двадцать тыщщ серебром, коли тот помощь окажет в Тюменском университете. Только мнится мне, Александр Осипыч, денег не взял. Он и Вам предложит, коли весть до него кто донесет, чтоВы в Томске губернском за науки радеете ". Ай, молодца! Прямо два в одном - кот Базилио и лиса Алиса в одном флаконе. Я еще только подумал Асташева на софинансирование научных поисков взлохматить, а он уже "стрелки" перевел. Мол, есть и дурнее меня "буратины".
        Что-то такое, связанное с этим самым Сидоровым в голове крутилось. Что-то этакое, мной подмеченное, уже сотворил… А не Михаил ли свет Константиныч, красноярский купчина, хвалился передать несколько золотоносных приисков для финансирования строительства университета в Сибири? Василина точно откопает, нужно только не забыть ей задание дать. Нам такие Сидоровы очень нужны. И идея его с Северным Морским путем к сибирским рекам - тоже. Есть что нам европейцам предложить, и кое-какие их товары морским путем заметно дешевле обойдутся. Те же паровозы, например. Когда еще мы сами их клепать научимся…
        Мысли поскакали монгольскими ордами. Сам собой стал образовываться список совершенно необходимого. Того, что хорошо было бы морем привезти в Сибирь. Мне вот вооружение казачьего полка не нравится. Те же карабины Спенсера, хоть и капризные, и патроны дорогущие, а куда как лучше. И пушки на бастионах моей крепости - допотопное убожище. Туда бы пяток пулеметов… И еще десяток на тачанки… Дюжину штук скорострельных полевых пушек для Томского батальона. Блин! Да так можно было бы половину Монголии у Китая отобрать…
        И паровые экскаваторы, бульдозера. Разборные мостовые конструкции… Оплачивать все мехами, по цене мягкого золота в Европе… Перспектива выполнения пятилетнего плана за два года.
        Усилием воли заставил себя перестать фантазировать. Тем более что стоило поразмыслить о моем участии в организации банка.
        Вообще, участие сибирских губернаторов в учреждении кредитно-финансовых институтов, в мое время было чем-то вполне обыденным. И пара новосибирских, и кемеровские областные начальники так сказать не брезговали. Это был один из трехсот относительно честных способов заработка "левых" денег в конце двадцатого - начале двадцать первого веков. Так называемые бюджетники - учителя, врачи, менты и мелкие чиновники - были рады и тому, что зарплату вообще дали. И не капризничали, что выплаты случились, например, на неделю позже обычного.
        Тут расчет прост. Представьте, что жителей области, получающих жалование из каких-либо бюджетов - миллион. Средняя зарплата - двадцать тысяч. Имеем денежную массу в двадцать миллиардов! Существенно? Несомненно! И тут включается другая экономика, воровская.
        Так называемые - короткие кредиты, достаются нуждающимся обремененные слегка более высоким кредитом. Берете миллион на год - добавите к займу процентов пятнадцать. Ну, во всяком случае, в то мое время так было. А если нужно миллиончик на недельку перехватить - долги по налогам оперативно прикрыть, или делегацию в Штаты по-быстрому организовать - двадцать, а то и все двадцать пять готовьтесь отдать. В год, конечно. За неделю всего на всего полпроцента накапать успевает. А с двадцати миллиардов эти полпроцента - это знаете сколько? Сто миллионов! Чуть больше тридцати миллионов немецких марок по тем временам. И всего-то для этого нужен свой банк и покладистый финансовый департамент областной администрации.
        Хотите, еще пенсионные выплаты посчитаем!? Там тоже неплохо выходит. Вы уж мне поверьте.
        Правда, в последние годы моей той еще жизни, эту полуофициальную кормушку федералы прикрыли. Все расчеты стали проводиться только через казначейство, и финансовые потоки исполнения, или как говорят чиновники - освоения бюджета жестоко отслеживались. Губернаторские банки тут же из моды вышли. На кой ляд они нужны, если их поставили в равные с остальными условия? Вот и стали эти "брошенные" потихоньку загибаться. Хотя, слышал я, и тут возможны варианты. Гарантии областного начальства - тоже в какой-то мере - деньги.
        В моей Томской губернии бюджетников требовалось подкармливать, а не жалование блицкредитами прокручивать. Да и нет еще у меня в Сибири бизнеса такого уровня, чтоб ему требовались такие микровливания.
        А вот недостаток денежной массы очевиден. Это же закон природы - деньги живут там, где больше двигаются. Прибылью с годового оборота валютной биржи моего времени можно было бы год кормить нехилый такой окраинный регион. В этом мире - точно так же. Видел в газетке… кажется, в той самой, пресловутой "Северной Пчеле" - сводную таблицу стоимости всего российского акционерного капитала. Бешеные деньги! Колоссальные! Во много раз перекрывающие совокупный бюджет империи. А почему? Потому что государственная структура перераспределения материальных ценностей отстает в развитии от частной! Если в любом сколько-нибудь доходном АО каждый рубль за год обернется минимум раза два-три за год, то в государственном казначействе - он как лежал, так и лежит. Вот и переползают деньги в руки частников… Не любят монетки спать…
        Мои, отдыхающие в Государственном Банке капиталы, тоже должны работать. Иначе, я рискую со временем обнаружить, что сотни тысяч рубликов каким-то образом таки просочились сквозь пальцы, утекли, растворились в чужих карманах. Так что, хотя бы из соображений их, моих денег, сохранения, средства следовало давно куда-нибудь вложить. В какой-нибудь бизнес. Так почему не в учреждение банка? Сибирский промышленный банк. Звучит?
        С другой стороны, у меня образуется масса интересов в таких областях, где мне, как госчиновнику делать как бы ничего нельзя. Ладно - угольные копи. Там хитрый Нестеровский что-нибудь придумает, и нашего с ним участия - минимум. А моего и тем более. А Томский речной порт? А металлургический комбинат? Железная дорога, пуще того! Это совсем другие обороты, совсем другая мера присутствия. Там все на виду будет, все открыто. Найдутся ведь доброжелатели, подскажут заинтересованным лицам - дескать, купил, аспид, всю губернию. Давит честных обывателей, продыху не дает. Пользуется служебным положением! Оно мне надо? У меня планов - лет на сто вперед, и нет никакого желания на пустяках спалиться перед, так сказать, вышестоящим начальством.
        А вот если между мной и кучей весьма капиталоемких предприятий встанет финансовый институт - тут все честно. Тут не подкопаешься. Владею частью акций банка? Ну, так Бог сподобил. Владеть в нашей империи испокон веков не возбранялось. Заводы строю?
        Извините. Какие такие заводы? Это все банк, а я, Высочайшим рескриптом, начальствовать тут поставленный, любому предприятию, о пользе России радеющему, помогать обязан. Вы другого мнения? Уж не враг ли вы государю императору и Святой Руси? А не бунтовщик ли?
        Выходит, и с этой точки зрения предложение Асташева меня устраивало. Только вот сам Иван Дмитиевич в компаньонах не устраивал. Опасный он человек. Его "крышу" при дворе мы с Герочкой так вычислить и не смогли. И чего он добивается, втягивая меня в совместный бизнес - тоже. Разделить риски? Ха-ха три раза! Какие риски? В Сибири банковских структур, как при советской власти. Один ни шатко ни валко трепыхающийся общественный банк на всю огромную губернию. Его векселям уже нигде, кроме Томска веры нет. В отчетности черт ногу сломит. Тецков, став городским головой, и получив "в нагрузку" попечение за Сибирским Банком, только-только в хитросплетениях бессистемного разворовывания фондов пробует разобраться.
        Появись именно теперь, на непаханом поле, еще одна кредитная контора - успех гарантирован. Нужно только юристов грамотных, и злых да недоверчивых менеджеров. Чтоб не стеснялись мануфактуры и прииски отбирать у нерадивых плательщиков.
        Да и побоятся Асташева местные купцы обманывать. Репутация у него такая… жесткая. Нашего Ивана Дмитриевича и всесильный глава Третьего отделения, барон Бенкендорф тронуть не рискнул в свое время. А людишки попроще, вроде купчин, или меня, например, могут и головы лишиться…
        И в то, что Асташев не в состоянии из оборота миллиончик выдернуть - тоже не верю. Миша Карбышев с Варешкой во мнениях сошлись. Даже имеющиеся в распоряжении томского миллионщика предприятия тянули никак не меньше чем на десять, а то и одиннадцать миллионов серебром. Неужто, у хитромудрого золотопромышленника резервного фонда не имеется? Процентов в пять-десять от общего капитала!
        Но ведь написать не поленился. Сидорова этого, красноярского богатея - этого уже скорее всего "прицепом" тянет. Попался под руку, вычислил, что мне этот энтузиаст интересен может оказаться, вот и привлек. И в отговорки желанием Вениамина - единственного сына и наследника, тоже не выглядели слишком уж… честными.
        Нет, товарищ, почти брат, Герман! Чего-то совсем другого хочет от меня коварный "иезуит" Асташев. И есть у меня подозрение, что даже совсем и не денег…
        Но, если я прав окажусь, если совсем к другому Иван, свет Дмитрич, меня подвести желание имеет, так все с ног на голову перевернуться может. Так все вывернется, что банк этот всего-навсего авансом его для меня подношения по случаю Святого Рождества обернется. Потому, что если надумал золотопромышленник через нас, через мою семью, сына в высший свет Санкт-Петербурга вывести, прежде совместным делом связав, так это ему куда дороже встанет.
        Почему, Герочка, его крыша в свет не выведет? Почем я знаю? Видимо, не может. Видимо… Блин горелый, Гера! Ты гений! Не может, только по одной причине! Крыша его - из царской семьи. Невместно великим князьям! Даже за огромные деньги! Худороден Асташев и имя его к западу от Уральского хребта не известно. Чай не Строганов и не Демидов…
        Ну, будем считать, что эта загадка решена. Загадочный "папа" рано или поздно сам проявится, и уж со мной, потомственным дворянином, сыном достаточно именитого в столице отца, поди, пообщаться не погнушается. Такие связи и мне пригодятся…
        Подвожу итог - участвую. Пусть будет банк. Тем более что Асташев, как я понял, намекал на Гинтара в роли управляющего. Тут я обеими руками - за…
        Блин, речка Еланда, приток Чумыша, оказалась коварнее чем, кажется. Вроде наезженный телегами брод, а нашлась, едрешкин корень, промоина, в которую по закону подлости, попали именно мы с Принцессой. Был бы я более опытным кавалеристом, или хотя бы не занимался чтением писем и их обдумыванием прямо на ходу, может Бог бы и миловал. А так, пришлось мне, изображая мешок с тряпьем, плюхаться в грязную, взбаламученную десятками копыт, воду.
        Так вот и вышло, что в Еландинскую деревню въехал я мокрым, грязным и обиженным на весь свет. Лошадка прихрамывала, но опытные коноводы переломов у симулянтки, благодаренье Господне, не нашли. У брода сушиться не стали - первые хаты селения начинались в полуверсте.
        Потом уже, в доме старосты, вместе со всей семьей выселенного на время ночевать на сеновал, отмытый и переодетый в чистую сухую одежду, сытый и принявший грамм тридцать для подогрева иммунитета, потянул из сумки призывно торчащий уголок следующего послания. Как быстро выяснилось - от председателя губернского правления, статского советника, Павла Ивановича Фризеля.
        А решился, как бы вице-губернатор, меня побеспокоить по причине весьма занимающей этого, в общем-то - неглупого и доброго человека. Дело в том, что в ноябре подходило время, когда губернаторы всех российских регионов должны были отправить в министерство так называемый годовой "всеподданнейший отчет о состоянии губернии и управления ею". И это, по словам самого моего верного помощника - Герки Лерхе - вовсе не отписка. В сей труд, создаваемый, кстати сказать, чуть ли не всеми чиновниками правления на протяжении двух, а то и трех месяцев, входило аж шестнадцать обязательных к освещению пунктов. Двумя из которых, никто кроме собственно губернатора заняться больше не мог.
        Остальные, четырнадцать позиций этой бюрократической Камасутры, с точки зрения человека из двадцать первого века, звучали как-то… не серьезно, что ли. "Движение народонаселения в губернии" и "Состояние урожая и вообще средств народного продовольствия" - еще ничего. Хотя бы понятно зачем. А "Состояние народного здравия" - в каких величинах оценивается? Очень уж на среднюю температуру по больнице смахивает. "Состояние народной нравственности, умножение или уменьшение числа преступлений, роды их, особенные сопровождавшие их обстоятельства, когда они заслуживают и особенного внимания, охранение общественного спокойствия и благочиния" - дурдом на выезде! Я думал после Петра в Кунсткамеру уродцев больше не собирают. "Устройство и порядок управления" - а что? Где-то в стране от как-то отличается? "Состояние городов и доходов их", "Учреждение новых городов, посадов, местечек, селений, ярмарок и торгов", - ладно, согласен. Нужно для логистики. "Устройство дорог и переправ" - О! Тут мне точно есть чего сообщить уважаемому министру, как и в отношении следующего пункта отчета - "Состояние разных ветвей
хозяйства и промышленности". "Определение повинностей, натуральных и денежных" и "Состояние недоимок" - это скорее по финансовому ведомству. Причем здесь губернское правление? "Состояние богоугодных заведений и особенные в течение того года подвиги благотворения" - повод подмазать царской милостью нужных купчин? "Состояние учебных заведений, казенных и частных, и вообще средства обучения в губернии" - мрак и ужас. Не совру, если скажу, что девяносто процентов населения губернии неграмотны совершенно. Из оставшихся десяти - половина умеет только накарябать свою подпись под документом. "Замечательные чрезвычайные происшествия в течение года" - пожар вот у нас случился. Замечательный, едрешкин корень.
        Последние два пункта этой цирковой программки - "Разные сведения и замечания" и "Общие виды и предположения", по мнению моего внутричерепного эксперта, должны были заключать в себе мои, губернаторские, замечания и предложения по всестороннему улучшению всего на свете в губернии. Ну и выводы к сведениям из предыдущих четырнадцати позициям.
        И, что самое главное, Гера утверждал, что Александр II обязательно станет все это… гм… читать. Нут, ну сейчас-то точно станет. Внимание я к себе привлек - будь здоров. Не удивлюсь, если навстречу моему "всеподданнейшему" отчету поедет какая-нибудь проверяющая комиссия. С прямым заданием - закрутить все гайки до скрипа, во всем разобраться и сделать выводы.
        А так-то, Герман, ответь на простой вопрос: сколько губерний в империи? Ну, в той России, в земле которой мое тело червяки доедают, восемьдесят с лишним. Только там ни Украины, ни прибалтийских республик, ни Средней Азии. И Польши с Финляндией - тоже нет. Хорошо. Пусть здесь и сейчас… ну, пусть - сто. Соответственно - сотня пухлых отчетов, составленных и переписанных малограмотными коллежскими регистраторами. Да к ним еще по сотне записок велеречивых губернских начальников, витиевато расписывающих свои гениальные мысли по всестороннему улучшению дорогого Отечества. Какие три папки царь, может быть, коли настроение будет, просмотрит? Вот ты, Герочка, будучи государем императором, какие бы посмотрел? Да я понимаю, что нам с тобой не светит, но все же? Польские - согласен. Там только что бунт подавили, важно знать - что осталось. Еще? Кавказ? Ладно, там вроде тоже кто-то с кем-то воевал… Столицы? Правильно! Питер, Москва. Может быть - Нижний Новгород. И все. Остальные - в архив стройными рядами.
        И, если бы не я, со своими попытками изменить историю, блин, так и мою бы писанину в корзину бы сунули. А так-то - нет. Изучать станут. Интересоваться. Кто такой, да чего хочет. Какие мысли имеет к улучшению.
        Плохо это. Негативно. Так могут изучить, что взвоешь потом от бесчисленных инструкций и предписаний. Инициатива, она, знаете ли, наказуема. Одно дело, когда сам себе цели ставишь и потихоньку к ним двигаешься. Совсем другое, когда весь административный аппарат государства в затылок дышит, из-за плеча подглядывает. Подпихивает, вроде бы помогает. А на самом деле - получится - значит, учел ценные указания руководства. Немедленно всем министрам по ордену на пузо. Не получится - гад и подонок. Советов не слушает, все по-своему делает. В опалу его!
        Так что станем мы с тобой, Герман Густавович, сильно думать, чего же конкретно нам в отчете стоит написать, а о чем лучше промолчать пока. Задал мне задачку Фризель. Ничего не скажешь…
        Не спалось. Ворочался на жесткой, едва прикрытой тонким походным одеялом, лавке, в попытке пристроить капризное тело поудобнее. В голову лезли глупые мысли. Какие-то странные фантазии. В полусне мнилось, будто я руковожу расстрельной командой - десятком вооруженных "шмайсерами" солдат. У обшарпанной кирпичной стены стоит какой-то незнакомый пожилой дядька - будто бы - горный начальник Фрезе, и я должен привести приговор в исполнение…
        Причем, я точно знал, что не сплю! Но когда в этих живых картинках появились две девки, предлагающие свои тела за помилование для седеющего геолога - всерьез задумался. Нет, вовсе не о том, чтоб воспользоваться предложением! О нуждах своего молодого, переполненного гормонами тела.
        Это же надо было так не повезти Герману - заполучить в поводыри старого, давным-давно уже успокоившегося деда. Пышущий здоровьем, трещавший от плотских желаний организм под управлением холодного, перегоревшего разума. Представьте теперь, каково приходилось укрывшемуся в тайниках мозга беглецу? Видеть, чувствовать, желать, но не иметь возможности… Словно парализованному инвалиду…
        И ведь не говорит же ничего. Не просит. Не предлагает. Только шуточки становятся все злее, и суждения все резче. Надо что-то с этим делать… Надо делать… Надо…
        Проснулся на рассвете. Впервые, в этой моей жизни, раньше конвойных казаков. По сути, еще в сырых, предрассветных сумерках. Лежал на неприветливых досках, тер словно засыпанные песком глаза, дышал ртом, чувствуя, как саднит пересохшее горло. И слушал, как кто-то гремит ведрами в коровнике, как гремит, ударяя в деревянное дно, струйка молока. И чувствовал себя так, будто и не спал, будто меня палками били всю ночь.
        Вставать совершенно не хотелось. И отлеживать бока - сил больше не было. Собрал волю в кулак и сел. Долго смотрел на досматривающих последние, самые сладкие сны, казаков, пока вдруг не пришло осознание утекающего времени. Понял в тот миг, что каждая минута, каждый лишний вздох в этой захудалой деревеньке, на этом месте, лишает меня чего-то очень важного. Отдаляет момент свидания с чем-то, что я обязательно должен повстречать. Я буквально кожей почувствовал преступность бестолкового там времяпровождения.
        Поднялся. Морщась от прикосновения к ставшей вдруг сверхчувствительной коже, кое-как оделся. Есть совершенно не хотелось. Даже сама мысль о пище вызывала отвращение, но все-таки заставил себя отпить полкрынки теплого еще, парного, обнаруженного на столе молока. Потом уже пошел будить свой конвой.
        Безсонов удивился, но ничего не сказал. Громогласно скомандовал подъем, и уже вскоре все пространство вокруг наполнилось суетой скорых сборов.
        Сразу рванули рысью, лишь изредка переходя на шаг, чтоб дать отдых коням. Мимо мелькали версты и небольшие, дворов пять-шесть, деревеньки. Новокамышенка, Антипино, Колонково, Бураново. Через Чумыш переправились возле Очаковки уже после обеда. Маленький плот не смог вместить всех, и я изнывал от нетерпения на берегу, пока судно вернулось.
        Читать не мог. Даже когда шли шагом, буквы двоились и расплывались в глазах. Я злился, утирал серым от пыли платком вялотекущие из носа сопли, стискивал зубы и продолжал трястись во вдруг ставшем неудобным седле. Мир вокруг сжался до пепельной полосы дороги между ушами Принцессы.
        -Мнится мне, ваше превосходительство, лихоманка вас одолела, - крякнул Степаныч, когда я с трудом смог запихать непослушное, ослабевшее тело на спину лошади после переправы. - Дозвольте, Герман Густавович, я чело ваше испробую…
        -Пустое, сотник, - едва найдя достаточно влаги на сухом языке, чтоб облизнуть губы, прохрипел я. - Сколько до Тогульского маяка? Верст двадцать?
        -Истинно так, ваше превосходительство. Двадцать и есть. Скоро прибудем. Только, сдюжите ли?
        -Надо! Значит, сдюжу. Вперед!
        Поставил себе цель - село Тогульское. Нужно было только продержаться. Как-то суметь не свалиться из седла, пока не увижу церковь Михаила Архангела. Я так еще утром решил, и сразу перестал нервничать и рычать на бестолково суетящихся казаков. Что-то ждало меня именно там.
        Елки остались на другой стороне реки. Дальше дорога продолжила наш путь среди полей с колосящейся пшеницей, через выкошенные луга, мимо березовых колков, с холма на холм, пока не влилась в широкий и хорошо наезженный Кузнецкий тракт. И наконец, там, где речка Уксунай вплотную подходит к местному шоссе, на бугре блеснули золоченые маковки Тогульского храма.
        -Ну вот и хорошо, - выдохнул я, и провалился в черный, без сновидений, сон.
        Болел долго и трудно. Слишком долго и чрезвычайно трудно. Особенно для меня - недавнего жителя двадцать первого века, когда - если простуду лечить - выздоровеешь через семь дней, а если нет - через неделю. Однако, Герочка, до двадцати восьми лет как-то сумел дожить, не обзаведясь иммунитетом. Потому болезнь, что в мое время не вызывающая ни каких опасений, едва не отправила обе наши души на Суд Всевышнего.
        Нам несказанно повезло, что ни в селе, ни на маяке - бывшей сигнальной заставе Алтайского оборонительного рубежа, не было врача. А то знаю я их изуверские методы - чуть что - кровь пускать. Благо, обошлись туземными бабульками-травницами и моей настоечкой золотого корня.
        Ну и прямо-таки отеческой заботой моего Апанаса. Вот уж кто действительно сумел удивить. Так-то, умом, понимаю, что нету у этого человека кроме меня никого. Ни ребенка, ни зверенка, и пойти ему некуда. Оттого, быть может, и возился со мной, выхаживал. Водкой грудь обтирал, чтоб жар сбить. С ложечки кормил, снадобья заваривал и настои процеживал. Но чтоб ночи не спать, при каждом моем стоне или писке подскакивая - это вот как назвать?
        В общем, двадцать девятого августа утром, в день Усекновения главы Иоанна Предтечи, я уже мог вставать. И тут же получил целую проповедь от моего белорусского слуги о необходимости немедленного посещения местной церкви, с целью возблагодарить Господа за чудесное исцеление в Святой праздник. А я - что? Я ничего. Хоть и лютеранин, а идти против не был. Если меня с боков Безсонов с Апанасом поддерживали, стоял и не шатался. Значит, по мнению высокоученого консилиума, вполне был в силах дошагать до места оправления культа.
        Тем более что шагать, простите за тавтологию, было всего два шага. В "одолженную" у местного купца коляску меня отнесли на руках, как малого ребенка.
        Нужно сказать, Тогульское выгодно отличалось от других алтайских сел, где мне уже довелось побывать. Длинные, "связные", как на туземном говоре назывались строения с встроенной в середину дополнительной комнатой, дома образовывали ровные, словно вычерченные по линейке, улицы. В центре села, неподалеку от церкви, располагались общественные здания - жилище урядника, почта, продовольственные магазины, цейхгауз и усадьбы самых зажиточных тогульцев. Но и вдоль главной, неожиданно - Барнаульской, а не привычно - Московской, улицы красовались то ли поместья не бедствующих купцов, то ли не слишком богатых помещиков. В общем - все чинно, благообразно, и упорядоченно. Заменить рубленые дома на кирпичные, и легко было бы спутать это алтайское село с небольшим европейским городком.
        Так вот, этот почти немецкий, или какой-нибудь голландский городок, "благодаря" моей болезни, оказался чуть ли не в оккупации. Вечером того же дня, как я свалился без памяти в полуверсте от границы села, сотник собрал "луччих", как он выразился людей и объявил, что дескать - Бог на небе, царь в столице, а покуда батюшку губернатора лихоманка терзает, он, Безсонов, значит - будет здесь и за Бога и за царя. И если больной на поправку не пойдет, значит - грехи тогульских селян неизбывны, и он, сотник Сибирскаго Казачьяго войска, от имени Господа и Его Императорского Величества, их за это покарает жестоко.
        Я заметил, что в Сибири отношение казаков к крестьянам, и наоборот, было… особенным. Служилое сословие было на особом положении. Им дозволялось захватывать больше земель, с них не брались налоги и подати. Благодаря этому, казачьи поселения оказывались гораздо свободнее и зажиточней. Что вызывало естественную зависть со стороны простых земледельцев, и побуждало самих казаков относиться с некоторым пренебрежением к крестьянам. Больше того! В станицах, даже сравнительно недавно образованных, считалось, будто бы - это именно они настоящие сибиряки-старожилы. А живущие здесь же уже сотни лет черносошные - это пришлые, рассейские.
        Степаныч отговаривался ленью, которую будто бы проявили туземцы, когда перепуганные казаки приволокли мое чуть живое тело на почтовую станцию. Рассказывал, как орал на полицейского урядника, что тут губернатор помирает, лекаря нужно срочно, и как тот только крестился и "все в руцах Божиих" бормотал. Конвойные по усадьбам побежали - вдруг да чудо Господь явит - приведет Своим Провидением в сельцо ученого дохтура. Да только в половину дворов казачков и вовсе не пустили, собак спускали. Тут-то Безсонов и решился взять власть в свои руки. Тогда уже и две бабушки, травы лечебные ведающие, быстренько нашлись, и один из местных богатеев горницу под мою больничную палату выделил.
        К дверям церкви вело двенадцать ступеней. Запомню на всю оставшуюся жизнь! Потому что на каждой из двенадцати, сидело по две вполне прилично одетых, но донельзя изможденных тетки, с горящими от голода глазами. И подавали им входящие в храм люди не монетки, как обычным нищим, а куски хлеба, пряники, или вареные вкрутую яйца. А попрошайки, вместо того чтоб быстрей-быстрей набивать добычей брюхо, степенно благодарили и складывали подаяние в сумки.
        -Чего это они? - разглядев это чудо, удивился я, когда мир вокруг перестал отплясывать буги-вуги и смог стоять ровно, почти не пошатываясь.
        -Так ить, ваше превосходительство, - подхалимски улыбаясь, поторопился пояснить возникший словно ниоткуда Тогульский урядник. - Это оне детишкав кормить откладывают. Сами клюнуть по крошечке, а остатное в сумы ховают. Прикажете разогнать?
        Я пересчитал ступени.
        -Двадцать четыре женщины, - подвел я итог своим наблюдениям. - Откуда они, этакие-то голодные?
        -Так ить, вестимо откель, ваше превосходительство. Это, ваше превосходительство, с Томскому заводу бабы. Тута верст с сорок до их буит. Вот к Святому празднеству и приползли да подаянием.
        -А чего же им там у себя не живется? Что за сорок-то верст идти пришлось, чтоб милостыню просить?
        -Так ить, ваше превосходительство, там-то кто им даст? - мне показалось, урядник и сам удивился моим расспросам. - Там, почитай цельное сельцо таких жо голодных. Брошенки оне. Как Томской завод барнаульские начальники бросели, так и маются…
        -Как это - бросили?
        -Ить, ваше превосходительство, как псю брехливую за вороты выкидывают, так и заводчан бросели. Домницы затушили, струмент собрали и на Гурьевскую увезли. А народишко жо не клещи какие-нито, али лопата, скажем. Их, ваше превосходительство, всем сельцом не утащишь. Вот и бросели. Каво в крестьянское сословие приписали, каво так из урочников и оставили. Мастерам было предложено уехать, да оне с миром остаться изволили…
        Безсонов потом рассказывал, что я, выслушав объяснения тогульского полицейского, вдруг побелел весь, затрясся словно от озноба, и будто бы как закаменел, замолчал. И только губы кривил, как от страшной боли, и слезы катились из глаз.
        Он не знал, и, видно, уже никогда и не узнает, что вовсе я не молчал. Я орал во все горло, я ругался и угрожал, богохульствовал, рычал и грозил Небу кулаками, и едва удержался от того, чтоб отдать приказ о немедленном аресте всей верхушки Горного округа. С последующей казнью через четвертование, конечно.
        Вот оно как было на самом деле! А то, будто - как бы закаменел, так это от того, что так душу болью скрутило, так сжало, до черноты в глазах - я и вздохнуть не в силах был, и рук поднять. Про слезы - ничего не скажу. Может, и не было их, не помню.
        Потом это прошло. Светлый день как-то в один миг потускнел, стал серым и невыразительным. Безрадостным. Беспросветным. Мир сжался до размеров маленькой площади у подножия тех двенадцати ступеней, и сидящих на них голодных женщин. И тогда я, осознав, что не смогу помочь этим брошенкам, если немедленно, вот прямо сейчас не перестану болеть, обратился прямо к своему наивысшему начальству:
        "Владыко Вседержителю, Врачу душ и телес наших, смиряяй и возносяяй, наказуяй и паки исцеляяй! Раба Твоего Германа немощствующа посети милостию Твоею, простри мышцу Твою, исполнену исцеления и врачбы, и исцели его, возстави от одра и немощи,
        - выговаривали мои губы оставленные в другом времени слова. - Запрети духу немощи, остави от него всяку язву, всяку болезнь, и еже есть в нем согрешение или беззаконие, ослаби, остави, прости Раба Твоего ради Любви. Ей Господи пощади создание Твое во Христе Иисусе Господе нашем, и с ним же благословен еси, и со пресвятым и Благим и Животворящим Духом Твоим. Аминь".
        И словно эхо, отозвались где-то в глубине меня, последние слова Германа: "Преобрази и укрепи нас Духом Святым, чтобы мы направляли сомневающихся и блуждающих на путь Истины и Добра. Аминь".
        В общем, в Михаило-Архангельскую церковь я не пошел. Перекрестился на золоченые кресты на маковках, развернулся и сам забрался в коляску.
        -Здесь есть постоялый двор или гостиница? - выплюнул я в лицо равнодушному уряднику. - Женщин туда препроводить, устроить на ночлег и накормить. Да много не давайте, им сейчас много нельзя… Астафий, проследи!
        -Сделаю, - нахмурил густые брови сотник.
        -Да! И вот еще что! Через час собери этих… лучших людей у меня. Мне есть, что им сказать. А сейчас поехали к продовольственным магазинам.
        -Слава Тебе, Господи, - прежде чем забраться на облучок, Апанас размашисто перекрестился и поклонился храму. - Вроде как отпустила лихоманка батюшку, нашего генерала.
        Я хмыкнул. Чувствовал себя на удивление хорошо. То ли молитва подействовала, то ли мне просто надоело болеть.
        Приземистые амбары, в которых должны храниться запасы продовольствия на случай неурожая, стихийных бедствий или войны, широкими воротами выходили на главную улицу села. И, что меня просто поразило до глубины души, никак и никем не охранялись.
        -Открывайте, - приказал я конвойным казакам. - Посмотрим, на какую помощь могут рассчитывать несчастные томичи.
        На железных, густо смазанных дегтем, петлях, в которые продевался запирающий брус, замка не было. Так что ничего ломать не понадобилось. Деревяшку аккуратно отставили в сторонку и легко распахнули ухоженные воротины.
        Амбар был пуст. И второй и третий - последний. Дощатый пол был тщательно выметен, в помещении еще витал запах пыли и хлеба, но ни одного мешка с мукой или зерном на стеллажах не было.
        -Да что, блин, за хрень-то здесь творится!?
        -А ты чевой-то сюды засунулся-то? Это амбары, чай казенныя, и нечаво тут. А то ща как пальну из ружжа-то…
        Из густых зарослей черноплодной рябины, словно леший, явился старый дедка, с огромным, выше его, ружьем в руках. Проспавшие появление сторожа конвойные, мигом выхватили оружие из его рук, а самого подхватили под локотки. Чем, кстати, ничуть бравого охранника не напугали. Он только еще выше задрал куцую бороденку.
        -Где продукты, дед?
        -А ты кто таков будешь, штоп мне тута загадки загадывать?
        -Я? Томский губернатор. А ты-то кто, воин?
        -Я-то знамо кто, вашество, - и не подумав даже обозначить поклон, дерзко ответствовал старик. - А тебя вот туточки ране не встречал.
        И тут же добавил, как мне почудилось, с надеждой:
        -Пороть прикажешь?
        -С чего бы это? - удивился я. - Ответь на мои вопросы и иди себе с Богом.
        -Да? - разочаровался магазинный сторож. - Чевой-то ты начальник не настоящий, мнится мне. Фрезе вон, Лександр Ермолаич - тот начальник. Завсегда, чуть что - пороть! А горныи стражники-то и рады старацца… А он, генерал значицца, платок к губам придавит и отвертаивается…
        -Чо ж он, когда порют ему не любо? - спросил кто-то из молодых казаков.
        -Как же не любо? Любо. В приписных весях непоротых чай уже и нетути.
        -Чо ж тады отвертаиться?
        -Глядеть не любит, - ткнул худым узловатым пальцем в небо старый вояка. - Енерал жошь.
        -Телесные наказания отменены, - качнул головой я. Горного садиста обсуждать совсем не хотелось. - Где продукты?
        -Знамо где, - снова задрал бороденку мой собеседник. - Как маяк тутошний из росписи выписали, да на Томскам заводу печи затушили, так и амбары вычистили. Томский пристав, Филев, который, сказывать велел, шта на Тоболе неурожай. Туды, знамо и повезли.
        -Суки! Урою! - рыкнул я и тут же взял себя в руки. Вдохнул-выдохнул глубоко, и продолжил уже спокойно. - Филев, это который сейчас Барнаульским заводом начальствует?
        -Знамо он. Евгений Киприяныч, значицца. Давеча дочю замуш выдал…
        -За Матвея Басова, - кивнул я. Огромная губерния казалась одной большущей деревней, где все были каким-нибудь образом да связаны между собой. Горный инженер, Матвей Алексеевич Басов, которого Фрезе отправил на Чую шпионить за мной, оказался зятем последнему управляющему Томского железоделательного завода. Отсюда и интерес этого самого, Матвейкиного тестя к аренде завода. Знает, падла, что не весь еще ресурс у мануфактуры исчерпан, и что люди, мастеровые, никуда не денутся. Что они, потомственные металлурги, еще делать-то умеют?
        Достал блокнотик и на самой последней странице записал имя последнего пристава. Виновного в неоказании помощи. Поставил рядом маленький крестик - вроде клятвы. Аз воздам!
        Ладно. Казенные запасы оказались уже разворованными. Тогда только вспомнил об описанной Варешкой схеме "взлохмачивания" продовольственных запасов, и перепродаже их в Тобольскую губернию. Можно было конечно отправить гонцов в Кузнецк, в надежде, что до тамошних магазинов загребущие ручонки барнаульских лиходеев еще не добрались, но, сколько это займет времени?! А помощь мастеровым и их семьям требовалась немедленная.
        Оставался только один вариант: купить продовольствие прямо здесь, в селе, и организовать его доставку в Томское. Дело осложнялось тем, что в моей казне наличествовало не так много денег…
        План! Мне нужен был план. Мало было просто купить зерно и завезти его нуждающимся. Рано или поздно придет время, когда и эти припасы подойдут к концу, а я окажусь слишком далеко, чтоб оперативно решить эту проблему. Да и неправильно это - бесконечно кормить оставленных на произвол судьбы умелых мастеров металлургов. Развратятся от халявы, сопьются от безделья. Растеряют навыки.
        А у меня Ампалыкское железорудное месторождение в земле спит! И совсем рядышком - Анжеро-Судженские угли. Понятия не имею, подойдут ли они для плавки железа, и спросить некого. Но наверняка что-то можно придумать. А вот рабочие руки в тех местах - настоящий дефицит. Так не Божье ли Провидение - это брошенное селение?
        Значит, нужно было как-то переселить мастеровых с семьями к месту будущей работы. Черт! Я даже не знал, сколько их там! Пятьсот? Тысяча? Две? И на чем их везти? Конец лета. Пока соберутся, пока - то да се - осень наступит. Тракты станут непроходимыми. Остаются реки. До Кузнецка - сто верст. До Бийска - сто пятьдесят. Барнаул в ста шестидесяти верстах, и вместительные корабли там точно найдутся, но будут ли рады такому переселенческому движению горные начальники? Рано мне еще с ними войну затевать…
        Значит - Кузнецк. Он ближе и влиянию Барнаула подвержен меньше.
        Вопрос номер два: куда везти? Где можно оперативно выстроить лагерь беженцев, чтоб они могли в относительном комфорте пережить зиму? Это должно быть такое место, чтоб я из Томска мог им время от времени помогать…
        По возвращении в усадьбу приютившего мой отряд купца, бегом ринулся к поклаже. Искать карту. С изображением моего удела думалось как-то легче.
        Ворвался в горницу, словно за мной гнались. А, может быть, так оно и было. Бежал, чтоб обогнать Смерть, приготовившуюся поживиться душами православного люда в Томском селении.
        Плотная бумага не выдержала напора - уголок сделанной специально для меня копии "Большой карты Томской губернии" оторвался. Плевать. У меня тут толпа людей не кормлена, чтоб я еще из-за ерунды переживал… Навис над рисунком моего удела, придавил непокорные, так и норовящие свернуться обратно, края локтями. Вот Томск, столица губернии. Вот здесь, где-то рядом с селением Починок, между реками Китат и Кельбес в земле сокрыты настоящие сокровища - несколько расположенных один над другим слоев угля, по качеству не уступающего британскому кардифу. А тут, в излучине Алчедата, между Преображенским прииском и Тудальской деревенькой - железо. Руда там, пусть и не такая богатая - от тридцати пяти до сорока процентов - зато не отягощенная вредными примесями. Река Алчедат так и шныряет, так и вьется по отрогам Салаирского кряжа, так и зовет умелые руки, посмевшие перегородить бы ее плотиной, заставившие дикий поток служить на пользу людям.
        Здесь - палец с неровным грязным ногтем ползет на запад, туда, где Томь изгибается турецкой саблей, огибает крупнейшее в Западной Сибири месторождение известняков - точно посередине между Починком и Балахнино, в конце века должна появиться станция Тайга. Проклятье убитого Транссибом Томска. Ненавистная разлучница и основание пуповины - тоненькой ниточки тупиковой ветки, связывающей Великую Магистраль с некогда гордой столицей обширнейших земель. Жалкая подачка, брошенная выскочкой - Новониколаевском - губернскому Томску.
        Тонким карандашным жалом я, как мог, восстановил по памяти эту ветку. Прихотливые, почти как дым положенной на край пепельницы сигареты, извивы ветки железной дороги, двадцать лет спустя проложенной царевыми инженерами. По верху водоразделов, огибающий большую часть малых ручьев и речек. Земляная насыпь в разы дешевле мостов - изыскания велись два года, и был выбран лучший маршрут. И, что самое главное, в общих чертах совпадал с моими планами.
        А вот дальше начинались вопросы. В восьмидесятых годах девятнадцатого века, дорогу проложили от Тайги на восток, к Анджерску. Потом - северо-восток, к Яе, и оттуда уже почти точно на восток, на Мариинск. Инженеры решили обойти с севера единственное препятствие - предгорья Салаира и сэкономить один мост - через Яю, но меня этот путь не устраивал. Мне нужно было на юго-восток, к железу. По гребню малого хребта, между Яей и Золотым Китатом, к Преображенскому прииску. Потом форсируем по мосту Золотой Китат и Алчедаг по дамбе, и ползем к руслу речушки Керчь, которая приведет нас к Чебуле. Мой Транссиб становится длиннее на тридцать верст, но я получаю доступ к Ампалыкскому железорудному месторождению. И связываю его с углем.
        Таков план. Оставалось найти в нем место нескольким сотням мастеровых Томского завода. В идеале конечно - вывезти весь призаводской поселок в село Баракульское, что на Иркутском тракте. Это самое близкое с тракта место до Ампалыка. Всего-то тридцать верст по прямой… А уж весной…
        Только все это фигня. Причем, не простая фигня, а на постном масле! Что переселенцы станут делать на Ампалыке, если их погнать туда весной? Деревья рубить и дома строить? А дальше? Туда дорогу нужно строить в первую очередь. Желательно связывающую с будущей Анжеркой. Только - это еще больший вопрос. От угольных пластов до тракта вообще полста верст. Ни два ни полтора…
        Вот Постниково. В будущем эту деревеньку чугунка обошла стороной. В мои планы тоже не входило развивать тамошнюю транспортную инфраструктуру. Но сейчас - это один из населенных пунктов с Иркутского тракта, и, что главное - до угля и до железа от деревеньки примерно одинаковое расстояние. Значит, судьба ей стать временной перевалочной базой моего конгломерата.
        Но дорогу от потенциальной Анжерки к железу все равно нужно строить. Хотя бы потому, что в тех местах, кроме топлива, еще и отличные, жаропрочные глины проживают. Думаю, строителям доменных печей они лишними не будут.
        Хорошо бы еще и к Балахнино путь пробить. И просто отлично - если еще и обжиг известняка там же организовать. И цемент начать делать… Но это же сколько народу-то нужно сразу! А у меня всего ничего…
        И за зиму нужно, кровь из носу, найти специалиста по организации железоделательного производства. Какого-нибудь военного в отставке, имеющего представление о процессе. А то так можно много чего нафантазировать, а потом получится, что это все не более чем мечты.
        А что мастеровые будут делать, пока администратор не прибудет? И где жить? Не в крепость же их сажать, на казенный кошт… Крепость… Крепость-крепость… Что-то такое было. Где-то глаз цеплялся… В каком-то письме… В одном из последних…
        Послание от Фризеля легко было отличить от всех прочих. Оно слегка подмокло, когда я сверзился с Принцессы в холодную речку, и, высохнув, бумага скукожилась, пошла волнами. Чернила немного расплылись, но все-таки буквы еще можно было различить.
        "Относительно ссыльных же, доношу до Вашего превосходительства, сведения, что прибывшие этапом лица крестьянского сословия, Вашим распоряжением, определены на жительство по Мариинскому округу, - писал председатель губернского правления в самом конце послания, которое я тогда так и не дочитал. - Те же, кто назвал себя причастным к дворянскому сословию, или же назвался мещанином, допрежь помещены в пересыльный замок. Имущество их, непричастное к исправлению каждодневных потребностей, свалено кучей без счету в томском цейхгаузе. Полицмейстер же томский, никаких действий к счислению и разбирательству касательно ссыльных не принимает. Отговаривается, будто бы, дескать, дело сие чиновников губернских, а не полиции. Оттого и не выяснено по сию пору точное число скопившихся в губернии ссыльных, что изрядно осложняет деяния по их призрению. Но не менее двух, или трех тысяч с детьми.
        Однако ж, и сам пересыльный замок в ветхости и неудобстве пребывает. Перемещенные лица иметь могут легкий выход в город, и караульная рота препятствовать им не в силах.
        Магистрат и земельный надел под новый замок давно выделил, да воли к новой постройке никто в правлении не имел. Теперь же, я с Вашего, Ваше превосходительство, дозволения городскому архитектору и чертеж заказал. Аукцион на потребные в строительстве материалы также провел. Дело лишь за артельными людьми и Вашим велением"…
        Легко могу себе представить, что там, в Томске творится. Несколько тысяч ссыльных, существенная часть из которых - настоящие разбойники, в засунуты в низкие, покосившиеся от времени бараки. И жалкий, не способный кого бы то ни было остановить, деревянный забор вокруг. Плюс полицмейстер, основной задачей которого - спокойно дотянуть до пенсии. А совсем рядом - сытый и благообразный Томск…
        Конечно, нужно немедленно строить новый пересыльный замок! Немедленно!
        Интересно, а мужички с Томского завода, умеют работать топором?
        Глава 6
        Пламя
        Вниз - вверх, вниз - вверх, с горы - под гору. Очередная речка, микроскопическая, только-только и сумевшая, что намочить каменные окатыши. Телеги или летят вниз, дребезжа так, что будто сделаны из железа, а не из дерева. Или едва-едва ползут вверх, принуждая всех вокруг, и возчиков, и конвойных, подталкивать, чуть ли не на руках затаскивать грузы.
        Все, кроме меня, конечно. Мне невместно. Нет, если бы я был уверен, что мое участие в этих транспортных манипуляциях хоть на минуту сократят время в пути - плюнул бы и наравне с матерящимися служивыми, впрягся бы. Иначе, не стоило и мараться.
        Я и так уже натворил много чего томским губернаторам не присущего. Например, всерьез озаботился судьбой брошенного на произвол судьбы поселка мастеровых Томского железоделательного завода. О том, как я продовольствие для нуждающихся в Тогульском собирал - непременно уже жалобы Дюгамелю отписаны. И ведь неминуемо к нему попадут, не затеряются в пути. В Барнауле есть, кому за этим присмотреть…
        Только - вопрос: чья "благая" весть до Александра Осиповича первой доберется. Я ведь тоже писать умею, и после Чуйского похода - на особом счету у генерал-губернатора. И послание мое, так было ядом наполнено, что удивительно, как курьер, мной в Верный отправленный, в страшных судорогах не помер…
        Я там подробненько все расписал. И об отношении горных чиновников к населению, и о вдруг опустевших продовольственных магазинах. Имена не стал называть - не суть важно. Я хотел не показательного суда над извергами - его без Высочайшего дозволения все равно не добиться. Мне нужно было лишь невмешательство региональной власти в планируемое переселение немаленького села в окрестности Томска.
        С помощью остатков экспедиционной казны, расписок, шантажа, угроз и чьей-то матери, удалось собрать полторы тысячи пудов пшеницы и семьсот ржи. На этом деньги кончились бы. И Бог бы с ними, но туземцы ни в какую не соглашались везти припасы в Томское за векселя. Наличные им подавай. Пришлось воспользоваться служебным положением. На подводы добавилось еще пятьсот пудов муки, а в общий караван - десяток бычков, две коровы и штук пятьдесят овец. Вексель в итоге "распух" на тысячу рублей, но мне было все равно. Хоть на две. В любом случае - это смехотворная цена за человеческие жизни.
        Томь-Чумыш прихотливой петлей охватывала выстроенные на бугре здания завода. Дорога изгибалась, бежала полверсты вдоль реки, и только потом, по дамбе, ниже которой замерло здоровенное водобойное колесо, взбиралась вверх, к мануфактуре. А там еще сотня саженей, избушка охраны, и околица поселка. Караван пополз в сторону торчащей над добротными домиками церкви Святого Духа, а я, в сопровождении полудюжины казаков свернул к приземистым цехам.
        Назначение вросших в землю строений легко угадывалось. Самое большое, с несколькими высоченными кирпичными трубами - это наверняка плавильня. Пристроенный сарай с тянущимися к нему от водяного привода кожаными ремнями - кузня. Ворота туда были прикрыты и подперты бревнышком, но разве это препятствие для взломавшего продовольственные магазины губернатора?
        Мрак и ужас, едрешкин корень! Убогая деревянная конструкция, передающая усилие с водяного колеса на четыре, сейчас лишенные ударных частей, молота. О том, что здесь чем-то очень тяжелым лупили по разогретому металлу, можно было догадаться только по наличествующим наковальням. Ну и по запаху, конечно. В заводских цехах всегда имеется особый, ни на что не похожий аромат горячего железа и пламени.
        Холодная домна - а чем еще могла быть здоровенная, прямо-таки - сказочных размеров печка - вызывала уныние. Я и близко подходить не стал. Понятия не имел - на что там нужно было смотреть, чтоб оценить уровень оснащенности практически средневекового заводика. А вот испачкаться в саже, которой там было покрыто абсолютно все - можно было легко.
        Сбоку, какая-то чудная конструкция. Несколько железных или чугунных плит, поставленных на попа, как костяшки домино. И с дырками, будто кто-то стрелял в "костяшки" из крупнокалиберного пулемета. Так и не отгадав предназначение этих штуковин, вышел.
        От отдельного строения, тоже оснащенного приводами, шел стойкий запах опилок, пыли и смолы. Лесопилка. И, похоже, остановленная вместе с заводом. Как и пристроенная сбоку мельница. Эти-то зачем закрыли? Я еще могу понять почему потушили домну. Иссякло месторождение железа, или возить руду стало далеко и дорого. Но что, люди перестали молоть зерно и пользоваться досками? А рабочим какой-никакой, а приработок…
        Диверсия, или преступная халатность?
        На тракте, где я оставил лошадь, казаки веселились. Гоняли нагайками по лугу троих мужиков в коричневых мундирах Горной стражи. Ну, чисто дети. На минуту без присмотра нельзя оставить…
        -Что случилось? - спросил оставленного у лошадей коновода.
        -Борзые, ваше превосходительство, - пожал плечами казак. - Уставу не ведают. Учить надобно.
        -Не поубивайте только, - застрожился я. Нагайка - неприятная штуковина, легко способная привести к летальному исходу.
        Можно было конечно остановиться на постой в Томском, но я не захотел. Решил, что нужно соблюсти некоторую дистанцию. Помощь помощью, а сядут на шею и ноги свесят. У русских - это легко и непринужденно получается…
        Блин, похоже, это не моя мысль, а Германа. Раньше-то я легко отличал его шепот от своих размышлений, а эту только по совершенной ее несуразности, выловил. Как же он, мой мозговой партизан, сумел-то? Эй! Чего молчишь?
        Лагерь обустроили к северу от села, на берегу, выше по течению реки. До леса было далековато - не меньше версты. На обширном лугу не осталось даже пней - все выкорчевали на древесный уголь. Так что за топливом для костров сотник отправил верховых, а сам поехал в селение, искать старосту.
        В котлах уже закипала вода, когда вернулся Безсонов. Я успел умыться, побриться и переодеться в немного мятую, но зато - чистую одежду. Так что старосту селения, пожилого, широкоплечего, с длинными руками человека, встретил в приличествующем положении виде.
        -Селиван, ваше превосходительство, - представил бородатого дядьку сотник. - Навродь старосты тут. Так-то мировые исче здесь не бывали, уставы не писали. А этого вот селяне на сходе выбрали, когда завод закрыли.
        Я кивнул. Поблагодарил этим Безсонова и поздоровался с Селиваном одновременно. Представился сам, потом рассказал о продуктах, привезенных с собой. Предложил рассказать о их житье-бытье.
        В общем, через дык-мык и пень-колоду, после двух часов расспросов и уточнений, выяснилось вот что:
        В Томском жило около четырехсот мужиков, мастеровых и урочников, с семьями. Было еще с десяток трактовых кузнецов, четыре семьи охотников и полсотни извозных. Всего - примерно две тысячи, если считать с бабами, детьми и стариками. Осенью прошлого года приезжал из Барнаула горный чиновник, выписавший бумаги на вольные. Причем большинство, к вящему их удивлению, было записано в крестьянское сословие, и им отписано было по десятине земли. Только мастеровые и в огородах-то мало копались, переложив все заботы об урожае на женские плечи.
        Домну потушили весной. Сразу, как только сошел снег, и тракт превратился в непроходимую для телег жижу. Дожгли остатки привезенной зимой руды и потушили. Назначенные администрацией извозные расценки не устроили подрабатывающих доставкой сырья урочников - ближайший рудник располагался аж в ста сорока верстах, а платить предложили не по расстоянию, а по доставленной руде. В начале лета приходил караван с Гурьевского завода. Сняли молоты и пилы с лесопилки. Хотели утащить и наковальни с волочильными плитами - теми, назначение которых я не смог отгадать, да поднять на подводы не смогли. Сняли все самое ценное, сгребли инструменты и запасные кожаные приводы. И поведали ошарашенным томичам, что завод закрыт.
        Селивана выбрали старостой только неделю спустя ухода последней телеги на Герьев. Все поверить не могли, что их мир рухнул, что никому их умения больше не нужны. И что нужно теперь как-то приспосабливаться. Как-то выживать.
        Пока подъели запасы. Пока собрали и перековали в косы, серпы, гвозди и подковы валяющееся в цехах железо. Потом приехали сторожа, перестали пускать в оставленный людьми завод, и стало совсем худо. За лето никто из мастеровых так и не сподобился распахать и засеять поля… Несколько семей, получив паспорта, уже уехали в Кузнецк…
        Пока разговаривали, староста все косился на подводы с мешками. И даже когда я сказал, что это бесплатно - не поверил. Переспросил еще раза три, и пока приехавшие с нами из Тогульского женщины с паперти не потащили в селение выданный им казаками паек, все недоверчиво качал головой.
        Впрочем, мое предложение переехать в губернскую столицу, тоже было встречено без энтузиазма. Расстались на том, что Селиван обещал следующим же утром собрать общий сход и обсудить это с земляками.
        Ночь получилась беспокойная. До самого утра из Томского шли и шли люди за причитающейся им долей продуктов.
        Казачьи урядники, заведовавшие распределением привезенных благ, изо всех сил старались не шуметь. Но, сами знаете, как оно бывает - постоянно что-то брякало, или скрипело. Люди старались разговаривать вполголоса, но в ночной тиши даже легкий шелест ветра в кронах далеких деревьев, было отлично слышно.
        Да еще одолевали думы. Злился на нетерпеливых томских жителей, ворочался на своем, сложенном из дерна, топчане под тонким походным одеялом, а сон все не шел.
        Странно как-то все было. Странно и неправильно. Пятьсот здоровых, сильных мужиков за лето не сподобилось озаботиться пропитанием для своих семей?! Да посади они весной соток по тридцать-сорок той же картошки - и всю зиму можно пузо на печи чесать, ни о чем не задумываясь. Здесь же еще ни колорадского жука ни проволочника поди еще не водится. Урожай - дай Бог каждому получился бы. Неужто их кто-нибудь за вскопанные пяточки наказывать бы стал?
        Однако что-то я возделываемых полей вокруг селища не встретил. Куцые огородики с несколькими грядками лука да чеснока возле домов. Кое-где в подзорную трубу удалось разглядеть светло-зеленые "головы" капустных кочанов. И все! Герочка мгновенно выводы сделал. Дескать, остались в поселке тупые, ленивые да безрукие, а путних-то, поди, давно на Гурьевские фабрики свезли. А ты, Герман Густавович, собрался этих трутней кормить бесплатно, и на свои будущие заводы зазывать…
        Ну, на счет бесплатно - это Гера погорячился. Все-таки две тысячи рублей в продовольствие бабахнул, а это по нынешним временам - безумная сумма. У многих чиновников в год жалование меньше выходило. И дарить эти деньги я уж точно не собирался. Во-первых, все равно не оценят. Халява - она и есть халява. Как пришло, так и ушло. Пропьют, разбазарят, сгноят или мышам скормят. А во-вторых, как бы это цинично ни звучало, мне было необходимо средство, способное привязать этих людей к себе. И две тысячи лично мне обязанных жителей губернии, это-таки гораздо лучше, чем просто две тысячи человек.
        Правда, с того места, где Безсонов поставил наш лагерь, большую часть селения видно не было. Может, и были какие-нибудь посадки, но их и не разглядеть от дороги? Спрятали с глаз долой, от соблазнов всяких разных чиновников. А здесь низина. Казаки выбирали площадку, наиболее удобную для спуска лошадей к воде. Выставленные на ночь дозоры располагались на холме - у мертвого завода и Кузнецкого тракта.
        Хорошо было бы в Томское съездить, да самому все хорошенько разглядеть. Но и тут незадача. Селиван собирался следующим же днем общий сход устроить, дабы донести до народа мои предложения. И соваться туда в момент этого эпохального события резона не было. Сами должны решить. Чтоб не говорили потом, что их принудили.
        Уснуть удалось только под утро, когда проснулись птицы. И потому проспал почти до обеда. Потом полог палатки нагрелся на солнце, и в парусиновом жилище просто невозможно стало находиться.
        Пока почивал, в лагере произошли значительные изменения. Во-первых, сгрузив с подвод остатки продовольствия, отбыли домой в Тугальское, нанятые там извозные мужички. А во-вторых, на рассвете, при смене далеко вынесенных дозоров, урядники обнаружили двоих своих подчиненных избитыми до бессознательного состояния. Оружия потерпевших на месте тоже не отыскалось.
        Казаков аккуратно притащили в лагерь, и отправили в селение гонца за доктором, или хотя бы каким-нибудь туземным знахарем. А на место инцидента выехали сведущие в чтении следов ветераны. Следовало выяснить, кто именно посмел поднять руку на государевых воинов.
        На всякий случай, караулы были усилены, ружья составлены в пирамиды у палаток, и все занятые в хозяйственных работах служивые, оказались вооруженными. Я только голову из своего шатра высунул, а мне Апанас уже заряженный револьвер в руки сунул. Сначала оружие, а чашку черного чая уже потом.
        Честно говоря, я даже слегка растерялся от таких новостей. Ну, с извозчиками - понятно. Я с ними еще вчера рассчитался, и их здесь больше ничего не держало. А вот нападение на служащих Императорской армии - это серьезно. Согласно "Своду законов Российской Империи", том 2, третьего раздела, для злоумышленника это могло и петлей закончится. Причем я, как, хоть и временный, но командир, имел право провести следствие, судить и привести приговор в исполнение. Или, если существовала такая возможность, мог отправить виновных на суд в ближайший крупный населенный пункт. В тот же Кузнецк, например.
        Только у казаков было и свое собственное, ни как не связанное с законами страны, мнение. Они чувствовали себя хозяевами этого огромного края, и любое покушение на члена своей касты воспринимали как подрыв авторитета всего сословия.
        В общем, за раздумьями, я и вкуса того, чего ел на завтрак, не почувствовал. Сначала и вовсе есть не хотел. Пошел сдуру, после водных процедур, взглянуть на раненых, а от одного воспоминания о том зрелище, аппетит напрочь отшибало. Будто под экскаватор попали. Лицо - одна сплошная опухоль и кровоподтек. У одного, похоже, сломаны ребра, а у другого - обе руки.
        Кое-как впихал в себя опостылевшую кашу со шкварками, и переоделся в походную одежду. Подпоясался и за ремень засунул испытанный пистоль. Достал из чехла, перезарядил и смазал основные узлы у подаренной Гилевым спенсерки. Это Апанасу. Поди, не велика хитрость из этого полуавтомата стрелять, а мне за спину спокойнее будет…
        Вернулись следопыты. Двое из пятерых. Доложились сотнику, а тот уже и ко мне явился. Следы злодеев вели к сторожке охранников завода. Видимо горные стражники таким способом решили поквитаться за вчерашние обиды. Зря все-таки мои казачки их по лугу нагайками гоняли, веселились. Нелюбовь служивых к горным архаровцам, вообще-то, давние корни имеет. Мне это Безсонов еще на Московском тракте рассказывал.
        Лет этак с полста назад, решением наказного атамана, два сибирских кавалерийских полка были расформированы. Драгун, что в Кузнецкой да Бийских крепостях стояли, в Семипалатинск перевели, где по другим подразделениям разделили. А вот у Тобольского татарского полка и знамя забрали. Инородцев служивых, что по статусу к казакам приравнивались, по улусам распустили. Только большинство из них - потомственными воинами были. Ничего кроме как головы на скаку рубить - не умели. Им-то куда деваться было?
        В общем, часть татар по казачьим полкам приняли. Старожилы сибирские давно с туземцами бок обок живут, уже бывает - и не разберешь - казак это лихой или татарин. А те, что в иное сословие перейти не пожелали, стали в стаи сбиваться и на тракте шалить. То есть, как бы, честь русского воинства замарали. Случалось - бывшие однополчане и друг друга рубали. Куда деваться? Каждый сам свою сторону выбрал…
        Потом Алтайская администрация стала Горную стражу собирать, и эти, которые с большой дороги, туда поспешили записаться. А ненависть уже вовсю полыхала. Одни другим завидовали, другие первых презирали…
        Трое уже выехали к дамбе через Томь-Чумыш, чтоб вороги не удумали в свой наглядный Барнаул сбежать. Еще два десятка казачков спешно седлали коней. И судя по их лицам, месть не заставит себя ждать. Так что и мне пришлось поторапливаться. Не то, чтоб я намерение имел в давнишний спор вмешаться. Зачем мне из-за давно минувших дел отношение со своими телохранителями портить! Скорее хотел присмотреть за своими конвойными, чтоб слишком уж не… озоровали. А то народ нынче простой, цены человеческой жизни не ведающий.
        Тракт огибал завод и, спускаясь с горы, вел дальше, мимо селения в сторону Кузнецка. А между заводом и селом зеленел изрезанный тропинками обширный луг. Ни деревца или кустика - наш отряд из окошек сторожки далеко видно было. И засевшие в ней стражники не придумали ничего лучшего, как начать стрелять по и так не добрым после случившегося казакам. Да еще и чью-то лошадь ранили…
        Одна из пуль, словно весенний шершень, прожужжала и над моей головой. Одного этого вполне достаточно было, чтоб развешать злодеев по березам…
        Окна выходили только на две стороны. В третьей стене была дверь, а четвертая была совершенно глухая и смотрела на заводской забор. "Мертвых зон" оказалось достаточно, чтоб полностью обложить строение, не подставляясь под дурную пулю. А вот выходить из своей крепости на скорый, но справедливый суд, стражники не торопились.
        -Эх, туда бы дымовую шашку закинуть, - хмыкнул я, разглядывая поле боя из седла Принцессы. - Сами бы вылезли…
        -Эт точно, ваше превосходительство, - оскалился сотник, и гаркнул кому-то из своих сержантов-урядников:
        -Эй, Петруха, давай-ка, возьми молодших, да соберите соломки с хворостом. Щас мы этих лисицев из норы выкурим!
        -Так! - грозно вскричал кто-то начальственным тоном со стороны хвоста моей кобылы. - Это, что тут у нас происходит? Потрудитесь объяснить!
        Я обернулся быстрее здоровенного Безсонова, но он говорить начал первым.
        -А ты сам-то, господин хороший…
        Заложив руки за спину, подслеповато щуря глаза, на нас смотрел белокурый мужчина лет пятидесяти в кургузном, давно вышедшем из моды, темно-синем горном мундире со знаками отличия горной администрации. Пришлось выручать своего человека.
        -С кем имею честь? - холодно поинтересовался я.
        -Ага, - скривил тонкие губы чиновник. - Так это вы, молодой человек, начальствуете над этими бандитами? Я Лолий Васильевич Юргенсон, слыхали о таком?
        -Нет, - совершенно искренне ответил я. - А что должен был бы?
        -Я, стало быть, Верхотомский окружной управляющий приписными за Алтайскими заводами крестьянами! - должность из его уст прозвучала, так словно он член императорской семьи.
        -Стало быть, бывший управляющий, - кивнул я. - Приписных-то, стало быть, уже и не осталось. Позвольте поинтересоваться…
        Дверь в сторожку приоткрылась на секунду, и из образовавшейся щели раздался выстрел. Тяжелая пуля чиркнула по ножнам сотника и, изменив траекторию полета, вонзилась в плечо горного чиновника.
        В одно мгновенье соскочивший с коня Безсонов подхватил Юргенсона, и уволок к забору, в невидимую для стрелков зону. Меня, взяв Принцессу под узду, туда же отвел Апанас.
        Чиновнику повезло, что сорок грамм свинца потеряло убойную силу, столкнувшись с шашкой сотника. Неопрятного вида, расплющенная блямба пули сама вывалилась из набитого конским волосом плечика мундира. На коже счастливчика переливался всеми гематомными цветами синяк величиной с ладонь.
        -Повезло их благородию, - качнул головой казачий командир. - Ваше превосходительство, их благородие бы в ихнюю усадебку бы отнесть. Да и вы тоже… Мы тут как-нибудь…
        Медведь переминался с ноги на ногу, скромно разглядывая что-то на вытоптанной земле. Похоже, никто и не собирался выпускать злодейских стражников из подожженного домика…
        -Пожалуй, - согласился я. А что мне еще оставалось? Начни я требовать суда, никто из казаков бы меня не понял. Это что? Я сомневаюсь в их способности самим восстановить справедливость? Или мне нужно было приказать конвойным все-таки вытащить стражников из укрытия, чтоб потом повесить? А в чем разница? Смерть, она и есть смерть…
        В общем, я предпочел не вмешиваться. Тем более что появилась замечательная причина покинуть поле боя. И, быть может, получить какую-нибудь информацию.
        С другой стороны завода, у берега реки, куда я вчера не стал заходить, нашлось настоящее, как я его себе и представлял, дворянское гнездо. Двухэтажная кирпичная усадьба, с колоннами у входа, высокими застекленными окнами и многочисленными дворовыми постройками. Только все вокруг выглядело слегка заброшенным, нежилым. В сторону правого флигеля с высоким деревянным крыльцом вела хорошо натоптанная тропа, а все остальное пространство двора заросло вездесущей лебедой.
        Юрнегсон очнулся на крыльце. По-птичьи дернул головой, судорожно оглянулся и зашептал, одновременно пытаясь вдеть руку в рукав мундирчика:
        -Здесь, здесь меня оставьте, голубчики. Не стоит Клару Павловну моим приключением-то пугать…
        Два крепких казачка с готовностью посадили чиновника на серые доски крыльца, коротко поклонились и убежали за холм, к своим. Апанас принял у меня лошадь и сразу отошел в стронку, а я присел рядом с раненым.
        -Вам повезло, Лолий Васильевич, - Господи, что за имечко-то! - Кабы не мундир, могло бы все иначе повернуться.
        -Да, мундир жалко… Простите, вы не представились…
        -Герман Густавович Лерхе, исправляющий должность начальника Томской губернии. Действительный статский советник.
        -О! - он попытался вскочить. Пришлось ловить его за руку и усаживать обратно. - Титулярный советник, Лолий Васильевич Юргенсон, ваше превосходительство. Ныне исправляю должность смотрителя Томского завода.
        -Экак вас, - удивился я. - С управляющих крестьянами-то…
        -Не пришелся-с, ваше превосходительство, к обновлениям-с. Да-с. Я-то, знаете ли, человек старой формации-с. До манифеста меня тут всякий знал. И всякий черносошенный говорил-с обо мне, что, дескать, господин Юрнегсон суров, но справедлив. Я ведь и ребятишков ранее десяти годов отроду в весях забирать не велел, и пороть за провинности более дюжины плетей не назначал…
        -Что значит - детей в деревнях?
        Он и рассказал. И пока этот пожилой горный чиновник говорил, волосы на моей голове шевелились, так и норовя сбросить фуражку.
        Алтайским заводам с каждым годом требовалось все больше и больше рабочих рук. Шахты становились глубже, леса, нещадно пережигаемые на древесный уголь, отступали все дальше от производства. Цеха расширялись. Техническую отсталость компенсировали увеличением числа мастеровых.
        В тесных цехах все чаще случались несчастные случаи. Редко кто из рабочих, перешагнувших тридцатилетний рубеж, остался не помеченным раскаленными каплями брызгающегося чугуна, сохранил все пальцы на руках, или здоровые легкие. Рождающихся в семьях мастеровых детей оказалось недостаточно для восполнения естественной убыли…
        Почти сразу после образования Томского, а за ним и Гурьевского заводов, большую часть деревень Кузнецкого округа приписали к этим производствам. Раз в три года по приписным селениям проезжал специальный отряд Горной стражи во главе с управляющим по приписным крестьянам. Отбирались крепкие и здоровые дети от шести до двенадцати лет, которые должны были всю оставшуюся жизнь трудиться на фабриках. Их селили в казармы-бараки, выстроенные в призаводских поселках. Им назначались "тетки" из числа вдов мастеровых, и "дядьки" - опытные мастера, по какой-либо причине не способные больше трудиться в плавильнях.
        До двадцати лет эти дети проходили обучение, то есть - работали подсобными рабочими. И были на полном государственном обеспечении. Со дня совершеннолетия, начинался считаться их срок службы. Теоретически, после двадцати лет тяжкого труда у домны или в шахте, эти люди могли вернуться в родную деревню. Только никто не возвращался. Да и кто бы их принял? Больных, обожженных и обремененных семьями с детьми. Ничего, кроме своего завода не видевших и не умеющих.
        Да и когда им было уметь? Большинство Алтайских заводов работало в трехнедельную смену. Это значило, что одна бригада неделю работала в день, потом неделю в ночь, и третью неделю отдыхала. И за время отдыха нужно было успеть переделать массу мужской работы по дому…
        Женщины занимались огородами, которые, кстати, никто официально не нарезал - при желании каждая семья огораживала столько земли, сколько могла обработать. Картофель считался чертовой ягодой - потому что из земли - и в заводских поселениях не выращивался. В основном садили капусту, морковь, лук с чесноком. Иногда - репу. Зерновые вообще никто не сеял. Понятия не имели - как это делать, да и времени на это не оставалось.
        Старых, то есть относительно благополучно доживших до тридцатилетия, мастеровых и их семьи нынешний голод практически не коснулся. Мужики оборудовали кузницы и тихонько перековывали собранное по поселку железо во всегда востребованные гвозди и дверные петли. Бабы рылись в сильно увеличившихся огородах. Дети таскали из леса ягоды и пасли небольшие стада коз и гусей. Коров в Томском почти не было - где было взять время на заготовку сена?!
        Хуже всего пришлось молодым и младшим. Тем, кто еще не обзавелся своей семьей и продолжал жить в казармах. И кого должны были бы кормить за счет казны. Из пятисот названных мастеровыми человек в селе, таких было больше трехсот. И заботу о них пришлось взять на себя семьям старых…
        Самых младших, детей десяти-тринадцати лет, забрали родственники. Они еще не были пропащими для крестьянского дела людьми. Их еще можно было попытаться чему-то научить. Но таких в селении было совсем мало.
        Оставались еще бывшие приписные, а ныне лично свободные урочники. Летом они занимались обычным земледелием или охотой, а зимой отрабатывали выданную администрацией лошадь, перевозя руду с рудников на заводы. Теперь, когда рудный урок с них был снят, коней естественно забрали. Юргенсон хихикал, заставляя меня сжимать зубы, чтоб не брякнуть что-нибудь лишнее, рассказывая, как нынешней весной урочники пахали свои жалкие наделы на коровах или впрягая жен с дочерьми…
        -…А я, знаете ли, ваше превосходительство, этому четвертиночку, тому и того поболе, добавлял. Деток, знаете ли, жалко-с. Голодом-с же помрут, коли домна не горит. Ну, там, и благодарение от крестьянушек бывало. Как же иначе-с!
        -Да вы, батенька…
        Господи, как его назвать-то? Скотина? Так не поймет. Он ведь действительно сравнительно добрый человек. Сравнительно с теми, кто придумал детей от живых родителей отбирать, да в чад примитивных цехов совать. Революционер? Так ничего он не изменил. Подачки его - это вроде милостыни нищему на паперти.
        -Да вы, батенька, социалист! - наконец подобрал я слово, оказавшееся вполне знакомым моему собеседнику:
        -О! Ваше превосходительство! Я тоже в вашем возрасте увлечен был трудами месье Пьера Леру! Весьма, знаете ли, благостно… Да-с… Вот помнится, прибыли мы в одну весь, мужичков-углежогов править…
        Господи-Боже Всемилостивый! Как же мне было противно его слушать! Социальная справедливость в отдельно взятом, до самых корней феодальном уделе, со слов Юргенсона, получалась какой-то… мерзопакостной. Судилище, когда мужик сиволапый, хоть и правый по закону, оставался мужиком. И от этого, наказание получал на пять плетей меньше…
        Конечно, я в прошлой своей жизни, тоже ангелом во плоти не был. Воровал казенные деньги, облагал поборами коммерсантов, брал взятки и поплевывал с высоты своего положения на простой народ. Но я, хотя бы не отбирал детей у родителей и не порол земледельцев батогами. И в то, мое время суды, чаще всего, решали дело в пользу властьимущих. Смазливые свиристелки - подстилки реальных папиков, в хлам пьяные за рулем дорогущих авто сбивали насмерть людей, и отделывались условными сроками. Но - это, хоть какое-никакое, а наказание. Потерпевших же не пороли в гаражах, просто потому, что они не сподобились залезть на самый верх. Ну, или в постель к тому, кто на самом верху.
        Конечно, постсоветская как бы демократия - тоже не идеальный общественный строй. Больше того, выборная система сама по себе провоцирует чиновников на злоупотребления. Но то, что творилось тут, в шестидесятых годах девятнадцатого века - это вообще что-то немыслимое. Все мои, нежно лелеемые грезы о справедливом, заботливом царе - отце народа, разбились об айсберг отвратительнейшей реальности.
        Страна Советов - тоже тот еще гадюшник. Партийная номенклатура - вообще себя другим каким-то народом считала. Жила как-то по-другому, как-то сама себя судила. И все втихаря, чтоб сор из избы не выносить. Газеты вон какие красивые слова печатали. Все на благо народа… Только не уточняли - какого именно… Попал я как-то в дни студенческой молодости в квартиру одного видного деятеля. Сравнил с родительской двушкой в хрущевке…
        Во времена СССР много говорилось о страданиях несчастных угнетенных американских негров. Фильмы снимались, книги печатались, как империалистические эксплуататоры издевались над тысячами привезенных из Африки рабами. Едрешкин корень, да это детский сад, ясельная группа по сравнению с миллионами крепостных русских крестьян. И пусть теперь, в 1864 году, они уже формально свободны. Только в головах таких вот, феодальных социалистов, ничегошеньки не изменилось. Нельзя продать или детей отобрать? Фигня! Годик от голода помучаются - сами прибегут! Сдохнет пара тысяч? Снова фигня. Бабы еще нарожают. Чай дурное дело - не хитрое…
        И так у меня сердце сжалось, так горько стало и как-то безысходно, таким темным и беспросветным мир вокруг сделался, что я минуты две мысли в кучу собрать не мог. Смотрел на что-то мне докладывающего казака-посыльного, каждое слово отдельно - понимал, а все вместе как-то не складывалось.
        Ну, повылазили злодейские стражники из своей "крепости", ну порубали их шашками. От меня-то чего нужно? Я что ли их должен опознать? Так я их прежде в глаза не видел. Бегали вчера от верховых с нагайками по полю какие-то личности в коричневых мундирах, так я лиц их не разглядывал…
        Да и вообще… Оставьте меня в покое! С чего это я должен лбом в стену долбить? Господь, в своей бесконечной мудрости, дал мне вторую жизнь. Так чего теперь?! Мне каждого крестьянина ублажать? Всех спасать и в Светлое Будущее вести? А вот этакие Юргенсоны вдоль моей дороги стоять будут, и мерзости свои обделывать? Так я в Иисусы не записывался!
        Кое-как собрался. Было все еще… гадко. Но хотя бы мозги шевелиться начали.
        -Сотник пусть мне рапорт пишет. И этого вот… господина Юргенсона в свидетели. Лолий Васильевич не откажет в такой малости. Так ведь? - я взглянул прямо в глаза расслабившегося на солнышке горного чиновника. И видимо было что-то такое в моем взгляде, от чего "социалист" не посмел мне возразить. Дернулся только, словно током ударенный, заторопился нервными пальцами воротник мундирчика застегнуть, и потом только кивнул. Несколько раз подряд.
        -Я проверю, - рыкнул на прощанье и легко вскочил в седло подведенной Апанасом Принцессы. - В лагерь. Утомился я.
        Хотел еще добавить: "мне еще с быдлом разговаривать". Но не стал. Не понял бы никто моего сарказма. Не могут здесь еще так к человеку относиться, как он этого достоин, а не какое положение занимает. Один я здесь такой. Неправильный.
        В Томь-Чумыше вода какая-то коричневая. Такая бывает в бочках с дождевой водой, что собирают дачники для полива особенно ценных пород редиски. Казалось, вот вглядишься повнимательнее в эти струящиеся глубины, и станет видно дно. И рыбу с раками.
        А еще бесконечный поток хорошо смывает дурные, тяжелые мысли. Течет и течет мимо, бесконечная, как само Время, река. И под это ее течение, не получается думать о чем-то определенном. Мысли скачут, перепрыгивают с пятого на десятое. И уносят, уносят, уносят бессилие и беспросветность эпохи. И этой, жестокой и надменной унесут, хочет она этого или нет…
        Да, ты прав, Герман. Козлы они все и не достойны наших усилий. Сволочи и подонки, однозначно. Только кем мы-то с тобой, друг мой ситный, будем, если сейчас руки опустим? Если знаем что делать и как, да не сделаем, побоимся болото это взбаламутить? Такими же жабами пупырчатыми станем, и квакать станем такие же благоглупости, как тот "социалист"… А потом, в старости, если конечно суждено нам с тобой до нее дожить, оглянемся, и что? Посмотрим на эту заросшую мхом и обильно политую кровью страну, и что? Радостно нам от зрелища будет? Ворчать по стариковски начнем - вот кабы я… А потом, в Чистилище… Бр-р-р-р… Еще триллион лет безнадеги и бесконечность мыслей - что я мог бы сделать…
        Играет солнце бликами. Золотит слабые волны. Несет река искры света.
        Крикнул слугу. Велел нести сумку с письмами. Работать нужно, а не о судьбах мира размышлять. Лапками молоко в масло сбивать, а не тонуть вместе со всеми в этом дерьме. Чтоб потом не было бесконечно горько…
        Взял в руки до сих пор не распечатанные конверты. Их не так много осталось, если конечно не считать те полмешка, где сплошные прошения и кляузы. Четыре всего. Из МВД, МИДа, из администрации АГО - от Фрезе, и письмо Гинтара. Но, даже не вскрывая, знал, что ни в одном из них нет того, чего я действительно очень хотел бы знать. Ни слова о судьбе Николая Романова - наследника императорского престола. И, что самое забавное - о моей собственной судьбе…
        А, впрочем… Плевать. Поди, не казнят. Я же не разбойник какой-то. За моим Герочкой такая толпа господ приближенных ко двору имеется, что максимум мне грозящее - тихая отставка и ссылка куда-нибудь в Туркестан. Ну и что? Там тоже люди живут. И тоже можно заводы строить…
        В крайнем случае есть ведь еще заграница… Хотя, это уж совсем крайний случай. Там тоже не все в порядке и в двадцать первом-то веке было, а сейчас и подавно. Демократии, блин. Кто-нибудь слышал, чтоб судили американского сенатора? Или английского пэра? У себя на родине, я имею в виду. У меня адвокат в той жизни был - ну так, на всякий случай - Иван Семенович Думбадзе. Шустрый такой мужичок, неспокойный. Родня у него по всему миру расползлась, так он каждый год на месяц-два кого-нибудь из родственников навещал. Все искал - где трава зеленее. Порассказывал как-то под шашлычок с вином. И о изгибах французской юриспруденции, и о американской адвокатской справедливости. О ювенальной юстиции в Швеции и английском прецедентном праве. Конечно, об иностранном общественном устройстве поговорили. Я было, спорить кинулся, "оплот демократии" в пример приводил, пока он вопрос не задал: мол, знаю ли я - какой процент населения США имеет право голоса на выборах? Оказывается, выбрать своего президента эта страна доверяет чуть меньше чем шестистам выборщикам. Четыреста с лишним тысяч человек на одного выборщика!
Прикольно, как говаривали мои племянницы. Совсем не просто в чем-то убедить двести пятьдесят миллионов совершенно разных людей. Шестьсот - совсем другое дело! Причем борются-то всего две партии. Одна за то, чтоб брать с богатых побольше налогов. А другая - чтоб не брать. Вот и вся разница. Вот вам и оплот демократии.
        В Англии - примерно - то же самое, только голосует все взрослое население. Но выбор и у них не велик - снова только два варианта. Либералы и консерваторы. Первые, чтоб все отдать в частные руки, вторые, чтоб кое-что все-таки оставить…
        Во Франции - чуть лучше. И выбор партий на выборах больше. Зато ничто не препятствует победе на выборах какой-нибудь национал-социалистической группировки. И, судя по "нежной любви" французского правительства к стремительно увеличивающейся североафриканской диаспоре, к тому, на момент моей смерти, все и шло.
        О скандинавском капиталистическом социализме мой адвокат тоже не высокого мнения был. Случай рассказал, как тринадцатилетний сын одного его знакомого подал в суд на отца, за то, что тот наказал этого гм… истца ремнем за все хорошее. И ведь выиграл, гаденыш.
        Совсем, по мнению Ивана Семеныча эта Европа скурвилась. Немцы из детских сказок слово "негр" вымарывают, французам своих девушек мадемаузелями называть запретили, в Британии отменили слова "муж" и "жена". Это теперь, едрешкин корень - партнеры. Потому, как если в семье два гомосека, то как кого называть? Кто из них кто? Кто должен посуду мыть и суп готовить, а кто на диване с пивом и газетой валяться? Нехай будут партнеры, блин! Иначе ведь и конфуз случиться может! Станет королева очередного певуна Орденом Британской Империи награждать, а этот новоявленный сэр женой окажется. Непорядок!
        Понятно, что сейчас, в моем новом мире там еще ни о чем подобном и не помышляют. Но придут-то к этому! И что-то мне вовсе не хочется, чтоб мои будущие внуки-правнуки в этаком… бедламе жили.
        Ха! Гера! Экий ты… фантазер! Уехать на Аляску и объявить ее суверенным государством! Это же надо до такого додуматься! Чтобы это сделать, нужна маленькая, но хорошо вооруженная армия, с парой ракетных крейсеров впридачу. А то так они там меня и ждут, все глаза проглядели. Золота там конечно до фига и больше. Лет на сто безбедной жизни вполне хватит… Ну или на двадцать. Потому что потом туда прикатит бравый бронированный по уши флотец, и объяснит мне - кто в доме хозяин! Не сейчас, так потом, когда мои геологи нефть на шельфе найдут. За нефть "оплот" и не таких самостийных к ногтю демократии придавливал.
        Да и не поеду я никуда, Герман. Сибирякам я задолжал, а не ирокезам каким-то там.
        Так что, Герочка! Сидим на попе ровно и молим Господа, чтоб все вышло хорошо. Авось да небось… Зачем-то же он меня твоим поводырем, парень, назначил. Видно, не мне одному тот, прошлый мой мир, не нравился. Назначено мне хоть что-то попытаться изменить…
        Так и просидел почти весь день на бережке. В руках нераспечатанные конверты держал, да на солнечные блики на текущей воде смотрел. И думы думал.
        А потом, стоило вскрыть конверт присланный из канцелярии начальника АГО, прибежал Артемка с известием, что явился Селиван. И с ним еще человек пять грустных мужчинок.
        Велел им ждать. Невместно генерал-майору к крестьянам навстречу бегом бежать. У меня в руках, можно сказать, дело государственной важности! Срочно необходимо прочесть, чего еще гадкого удумал Александр, свет-Ермолаевич с чудной, исконно русской фамилией Фрезе.
        Денщик убежал. А я честно взялся за письмо горного начальника. Тфу, едрешкин корень! Фрезе пенял мне на то, что я время не выкроил с ним встретиться, будучи в Барнауле. Извещал, что в помощь мне отправил горного инженера Матвейку Басова. Мол, в исследовании утверждаемых за империей земель рудознатец не помешает. Можно подумать, можно подумать… Предлагал на обратном пути с Чуи завернуть на недельку в горную столицу Алтая, встретиться, обсудить дела наши тяжкие. Будто у нас с ним могут быть какие-нибудь дела.
        Как-то само собой и от непосредственного шефа, министра внутренних дел, Петра Александровича Валуева, письмо прочиталось. По течению, так сказать. С этим и вообще ясно, что дело темно. Какой-то лепет по поводу рассмотрения вопроса о выделении юга Алтая из числа Кабинетских земель в казенное гражданское управление. Дескать, дело сие вельми сложно и неясно. Мол, как бы чего не вышло, если бы вдруг государь наш, как-то нехорошо на это взглянет. Так-то дело несомненно нужное и для страны полезное, но не посчитает ли Его Императорское величество это покушением на свой семейный удел? Это я ему должен был сказать что ли? Он меня за Глобу Настрадамусовича Кашпировского держит что ли? Он, едрешкин корень, за какой собачьей частью тела там кресло задом греет?
        В общем, я разозлился. Хотел уже послание это инфантильно-верноподданическое порвать, да тут из конверта еще один маленький листок выпал. А на нем, рукой самого министра надпись: "Конечно, дражайший мой, Герман Густавович, коли вы станете продолжать настаивать, так я прожект Ваш к решению в Сибирский комитет передам. ВалуевП.А." Ха! Так это он свой хвост, как бы на всякий случай, прикрывает. Тогда понятно. Тогда другое дело. Мне-то прикрывать уже как бы и не поздно. Вылез, блин, из траншеи в полный рост, с криками "За Бога, Царя и Отечество"!
        Третье послание, то что из МИДа, только подтвердило особое ко мне отношение. Так-то, по словам Германа, у них не принято в первый год службы губернаторов проверками изнурять. А тут меня официально извещали, что в Томскую губернию отправлен чиновник министерства, барон Евгений Георгиевич фон Фелькерзам с инспекцией за размещением и обустройством польских ссыльнопоселенцев. Размещение, блин?! Обустройство? Да-а-а-вай, приезжай, барон Фелькерзам. Я тебе нашу пересылку покажу. Клянусь, будет чего рассказать своему начальству. Нужно не забыть о гнилых бараках с ветхим забором еще и во всеподданнейшем отчете упомянуть. Где-нибудь рядом с описанием вымирающего от голода Томского села.
        Все. Я был готов к неприятностям. Почему-то так мне и подумалось - раз староста побоялся придти один, значит - будут отказываться от моих предложений. И мне не останется ничего иного, как бросить их тут на произвол судьбы. Не кормить же мне их бесплатно по гроб жизни! Поди, догадаются разбежаться по более благополучным местам.
        Аккуратно - это уже Герина немецкая педантичность виновата - сложил письма по разным кармашкам сумки. Одни - для моего личного архива. Другие в канцелярию губернского правления.
        Проверил, как сидят пеньки капсюлей на шпыньках запальных камор. Мало ли. Что-то часто в меня стали стрелять. Прям, обидно. И ведь, что характерно, я-то сам уже с месяц не то что никого не убил, а даже и не выпалил ни в кого! Так нет. Так и норовят моей слабостью воспользоваться…
        Из лагеря тянуло вкусным запахом ненавистной походной каши. В животе забурчало. Эх, упругих пельмешиков бы с золотым маслицем и перцем. Ножку куриную с золотистой поджаренной корочкой. Щей горяченьких со сметаной. И булочек. Маленьких, кругленьких, пухленьких, посыпанных сахарной пудрой и корицей…
        Зря подумал. Там люди ждали, а меня тут слюней полон рот. Кое-как справился, проглотил. Не плеваться же. Это святое. От мыслей благостных, а не от отвращения. Такое на землю выхаркивать - грех.
        -Ну? - полуобернулся к мужикам, передавая ношу Артемке. Не хотелось размусоливать. Нет, так нет. Да, так да. Бегом собираться. Время не ждет.
        -Брагодарствие мы, вашество, от общества томского принесли, - поклонился Селиван. Остальные чуть отстали, но зато склонились гораздо глубже. - Благослови тебя Господь, барин, за то, что дозволил самим решить - как нам дальше жить-поживать.
        Опа-на! Это они за право выбора, что ли, благодарят?! За неотъемлемое право каждого свободного человека?
        -Вы свободные люди, и не мне вас принуждать, - внутри себя тихонько хихикая, строго сказал я. - Будет воля помереть тут всем с голодухи, я препятствовать не в силах.
        -Так и общество наше порешило, - кивнул староста. - Грех это, самим себя голодом морить, когда барин иное сулит. Потому, согласные мы. Только опасаемся, в осень глядючи, с мест баб с ребятишками срывать. Дозволь их тута покамест оставить. А мы артельно где укажешь, там и работу работать станем.
        А я чего? Мне же и забот меньше. Припасов, что я из Тугальского привез, им до весны точно хватит. С летом и переедут. Все равно в Бийск баржи со ссыльными пойдут. Вот обратно все оставшееся население Томского и вывезут…
        Ночью прошел первый осенний дождь. Холодный, с сильным, пронзительным ветром, он легко трепал плохо закрепленные крылья палаток, пробирался внутрь и выдувал из-под одеял остатки тепла.
        Весьма непросто спать, когда все тело дрожит от озноба. Не было бы этой мерзкой, падающей с неба воды, казаки развели бы костры. Как это замечательно, когда сухо и хотя бы один бок пригревает веселое пламя…
        Но лило так сильно, что посылать кого-то в это влажное безумие показалось преступлением против человечности. Пришлось напяливать на себя по три комплекта одежды, укрываться поверх одеяла еще и толстой попоной, сворачиваться в позу эмбриона и пытаться унять дрожь.
        Утром любопытное, выглядывающее в разрывы облаков, солнце быстро подсушило траву и ткань палаток. Перекусили холодной, оставленной с ужина пищей, собрали лагерь и тронулись в путь. Пятидневное стояние на Томь-Чумыше благополучно завершилось.
        Заводские мужички все-таки сумели найти пять штук подвод, на которые сложили инструменты и личные вещи. Лошадки, запряженные в телеги, не были, конечно, победителями скачек в Дерби, но и не показались мне заморенными клячами. Обычные такие коняги, в меру упитанные, слегка лохматые, и выносливые. Во всяком случае, наш сильно разросшийся караван не сильно задерживали.
        Шестьдесят верст до Кузнецка - невелика даль. Я всерьез полагал, что к вечеру седьмого сентября, или, в крайнем случае - до обеда восьмого, в день Рождества Пресвятой Богородицы, мы должны были войти в столицу округа.
        Селиван остался в селе. Кто-то же должен был присмотреть за остающимися на всю зиму без кормильцев семьями. Ну и приготовить массовый весенний исход на север. За Томское я не переживал. Во-первых, мы со старостой подписали договор. Я, как Герман Густавович Лерхе, частное лицо обязался предоставлять артели работу, с определенным жалованием каждому, в зависимости от навыков и опыта, и не более чем двенадцатичасовым рабочим днем. А также, обязан был снабдить артельщиков и их семьи жильем. Они - должны были работать там, где я скажу, и в течение пяти лет полностью погасить задолженности, состоящие из двух с половиной тысяч - истраченных на продовольствие, а так же все расходы по их доставке к месту работы.
        Во-вторых, Томскому старосте было выдано грозное послание ко всем гражданским чиновникам, вздумавшим посетить наполовину обезлюдевшее село. От имени действительного статского советника Лерхе, исправляющего должность начальника Томской губернии, конечно. Этой бумагой, я, мягко говоря, рекомендовал излишне любопытным на чужой каравай рта не разевать. В крайнем случае, Селиван должен был немедленно слать гонца в Кузнецк, к надворному советнику Василию Ивановичу Андрееву, тамошнему городничему, которого я надеялся вскоре проинструктировать.
        Бумаги - это конечно хорошо. И что дело сдвинулось-таки с мертвой точки - тоже. Но пока село не скрылось за поворотом, я все ждал чего-то, какой-то подначки, пакости от судьбы, способной помешать предприятию. Потом только, на околице Березовки - деревни с последней перед Кузнецком почтовой станцией, забрасывая вещи в опостылевшую палатку, вдруг понял: похоже у меня все-таки будет железоделательный завод! Самое главное - люди, рабочие опытные в обращении с расплавленным железом, у меня уже были. Оставался совершеннейший пустяк - обзавестись администратором, сведущим в современных способах плавки. Ну, а потом понадобятся деньги. Много-много денег, которые, как я полагал, не откажется вложить наш, с Асташевым, новый банк.
        Ужинать, на свою беду, отправился в почтовое отделение. От одной мысли о походной каше, морда лица кислой становилась. Супчика хотелось, и курочку жареную, а не эту размазню, с одного бока подгорелую, с другого недоваренную…
        Безсонов, пара конвойных и я. Собрались да и поехали.
        И у самой станции встретились с посланным из Барнаула гонцом в форме фельдфебеля Барнаульского резервного батальона. Тот, как меня увидел, аж лицом посветлел:
        -Ваше превосходительство! - кричит, и пакет протягивает. - Какое счастье, что Господь дозволил мне вас именно сейчас найти!
        -Что случилось, любезный? Что за пожар?
        -Так точно! Ваше превосходительство! Пожар! Как девятнадцатого гауптвахта полыхнула, так и пошло-поехало! И через день, и через день снова и снова. По Томской, да Петропавловской, в окружении Собора. Последний раз аж двадцать восьмого зажглося. Их благородие, господин майор, велели передать, что до шести десятков домовладений пришло в негодность. Да все дома этакие видные адский пламень выбирал. Всех горных начальников да полиции со стражей командиров усадьбы поизвел. Страх и ужас! Сгорело-то людишек всего ничего. У Фрезе с дворни кто-то, да у Платонова конюх угорел. Богданов, Петр Иваныч, товарищ начальника который, тот еще до беды семью на дачи вывез. И ведь как знал - той же ночью и его подворье полухнуло!
        -Странно, - в душе тихонько злорадствуя над несчастьем, как-то удивительно избирательно, постигшим верхушку горной администрации. - На поджоги смахивает.
        -Так точно, ваше превосходительство! Вот и их превосходительство, Александр Ермолаич так решить изволили. И на поляков, что в наш полк летом зачислены были, указал. Мол - заговор! Под это самое и жандармов из Томска вызвали. Вот как штабс-капитан Афанасьев, с поручиком Карбышевым прибыли, так и вас, ваше превосходительство, велено было сыскать и в горную столицу пригласить.
        -Зачем? - разворачиваться, бросать артельных мужчинок и мчаться в логово Фрезе совершенно не хотелось.
        -Так ить, сие мне неведомо, ваше превосходительство? Не могу знать!
        -Ладно. Разберемся, - вытащил пятирублевую ассигнацию, сунул в ладонь покрытому грязью и пылью с ног до ушей сержанту. - Обратно можешь не торопиться. Службу ты, голубчик, уже справил. Отдохни, вымойся, и после только, тихонечко домой. Понял ли?
        -Как не понять, ваше превосходительство… Так точно, понял!
        -Ну и славно…
        Аппетит, как корова языком смахнула. Едрешкин корень! Если Карбышев уговорил сурового штабс-капитана пригласить меня для участия в следствии, значит, на то должны были быть весьма веские причины.
        Чуточку дрожащими от раздражения пальцами неряшливо вскрыл пакет. Впился глазами в писанное аккуратным Мишиным почерком послание. Пробежал вступительную часть, пока не дошел до конкретной информации. "Пожары 19-таго августа истребили лучшую часть Барнаула и несколько строений в других частях. 19-таго августа сгорело девять домов, принадлежащих разным лицам, 23 августа - сорок домов со службами. Несчастья возобновлялись еще 5 раз ". Ну, это я уже знал. Дальше-дальше! "По утверждению начальника Алтайских горных заводов, граждане Барнаула, раздраженные частыми последствиями очевидных поджогов, подозревали злоумышленниками находящихся там на жительстве политических преступников как лиц, недовольных правительством. Господин А.Е.Фрезе настаивает также на том, что общий голос народа подозревает в этом поляков. Напуганный народ, находящийся в страхе и беспокойстве, до того озлился на этих поляков, что намеревается разорвать первого попавшегося поляка или бросить в огонь при первом же пожаре ".
        Конечно, кто-то же должен быть виноватым! Не горная же стража или, того пуще, администрация с полицией Барнаула! А чтоб политический сыск не возражал - давайте придумаем как бы заговор.
        "Начальствованием горного округа, силами подчиненных им полицейских сил Барнаула, был проведен предварительный сыск, коим было обнаружено, что у одного из политических ссыльных, Александра Мокроницкого, замечено особое старание иметь свидание с товарищами из числа служащих в Љ 10 батальоне… Мокроницкий и Кароль Войниканис главным образов обвиняются в злоумышленных поджогах как подстрекатели и наниматели к сему преступлению. Обвинения эти заключаются в совершившихся тайных переговорах их между собой посредством записок, а подробнее на словах передаваемых одного к другому через рядового из политических преступников Юзефа Быстрановского относительно поджогов. При обыске у Мокроницкого были найдены стихи возмутительного сочинения. Кроме того, при аресте вышеупомянутого, на его квартире был задержан и препровожден в особую казарму Дионисий Михайловский, прибывший из Бийска. Барнаульским следствием утверждается, что Михайловский явился в Барнаул, дабы наладить связи с тамошними заговорщиками ".
        Мой лекарь?! Арестован?! Они что там… совсем… оборзели?! Порву, как Тузик грелку! Если хоть один волосок упадет с плешивой головы моего начальника Бийской больницы, лично Фрезе кадык вырву! "Мокроницкому, Быстрановскомуи другим полякам запрещено отлучаться по вечерам из своих домов. Ссыльные, зачисленные рядовыми на службу в
10-й Барнаульский батальон, были взяты под арест в особую казарму. Штабс-капитан Афанасьев, приказом Томского штаб-офицера, назначен вести сыск. В связи с чем, испрашивает о возможности прибытия в горную столицу Алтая исправляющего должность начальника Томской губернии. Дабы известия выявленные проведенным следствием могли скорейшим же порядком облечься в судебное разбирательство, и виновные понесли заслуженное наказание ".
        Ай да Миша, ай да сукин сын! Каков молодец! Нет у жандармов ничего на поляков. А вот что-то другое - есть. Знают они уже, кто и как там чего запалил. Кто в чем виноват, а на кого просто собак решили свешать. И им нужна политическая поддержка, чтоб вызволить из-под каторги невиновных, и настучать по носу злодеям. И к кому кроме меня они еще могли обратиться за помощью? У кого еще из всей сибирской чиновничьей братии хотя бы нейтральные отношения с жандармами кроме меня? Да и кто из Томского губернского правления способен противостоять авторитету генерал-майору Корпуса Горных Инженеров, начальнику АГО, Александру Ермолаевичу Фрезе? Опять - только действительный статский советник, Герман Густавович Лерхе. Значит, нужно ехать.
        И доктора, старательно обгоняющего свое время, нужно из-под ареста вытаскивать. Поди, не мальчик уже, по казематам таскаться. Не дай Бог, заболеет. Где я еще такого человека найду? Вот приеду, и первым делом, заставлю Карбышева освободить Дионисия Михайловича. Миша мне вообще-то должен. Вот и пусть…
        -Астафий Степанович? - позвал я сотника, разглядывающего чьих-то коней у коновязи. У моего конвойного командира было две страсти - лошади и пистолеты. Так что пришлось обождать пару минут, пока богатырь отыщет в себе силы оторваться от созерцания прекрасных животных. - Прости, но не придется тебе отведать местной кухни. Дела такие, господин Безсонов, закрутились, что нет у нас времени на пустяки. Бери своих казачков, и скачите в деревню. Закупите кур там каких-нибудь или еще чего-то такого, что можно будет сегодня приготовить, а завтра дорогой на ходу кушать. И наймите повозки, все что найдете. Чтоб наших мастеровых рассадить. Кровь из носу, должны мы завтра к полудню в Кузнецке быть!
        -Так ить, тридцать пять верст, Герман Густавович, - рука здоровяка дернулась к затылку. - Это жеж как гнать-то придется…
        -Придется - будем гнать. Кони потом отдохнут. А коли опоздаем, могут хорошие люди пострадать.
        -Да к чему такая гонка, ваше превосходительство? - удивился сотник. - Случилось чего в Кузнецке?
        -Случилось, Степаныч. В Барнауле. Ты вот после Рождества Богородицы на насадах с мужичками в Томск поплывешь, а я к черту в зубы, в Барнаул. Пламя тушить…
        Глава 7
        Ветры Барнаула
        В начале лета 1864 года войска командующего Оренбургской экспедиции, полковника Веревкина и подразделения командующего Сибирским отрядом, полковника Черняева, вошли в соприкосновение. Овладев кокандскими крепостями: Туркестаном, Чимкентом и Аулиэ-Ата, они соединили Сибирскую и Сырдарьинскую оборонительные линии и двинулись вглубь Средней Азии. Из нескольких захваченных и пары вновь построенных укреплений была образована новая передовая Кокандская линия.
        Между тем, на северо-западе Китая, в провинции Синьцзянь разгоралось пламя мусульманского мятежа. Бунт перекинулся уже на города Кашгарии, и затем и в Илийский край. 30 июля 1864 года наместник провинции Синьцзян, Мин И, направил генерал-губернатору Дюгамелю послание с предложением вернуть эмиссаров и продолжить переговоры о границе. И в первых числах сентября переговоры в Чугучаке возобновились.
        Цинские уполномоченные попытались все же отстоять права Цинской империи на территории Чуйских двоеданцев, заявляя, что теленгиты "более зависимы от Китая, чем от России, и по своим нравам более китайцы, чем киргизы". Однако эти аргументы не оказали никакого влияния на русских представителей, информированных Дюгамелем о существовании русской крепости с крепким гарнизоном в Чуйской степи и разгроме прокитайского восстания чуйских туземцев. В ответ на претензии китайских дипломатов были сделаны предложения, в конце концов, удовлетворившие обе стороны. Проект положения границы лишился вычурных изгибов, рубеж выравнялся, а полоса богатой пастбищами земли на ручье Богаты была объявлена нейтральной, но свободной для торговли зоной.
        Двадцать пятого сентября, к тому времени, как я разглядывал медленно и трудно ползущий от Барнаула на наш, правый берег, паром через Обь, в Чугучаке был окончательно согласован и подписан долгожданный протокол. Согласно его положениям, кроме всего прочего, Китай, а потом, в будущем, и Монголия, навсегда лишались прав на богатейшие Акзам-Озерные месторождения серебра. Чуйская степь, плато Укок и южный берег озера Зайсан были окончательно закреплены за Российской империей.
        Конечно, тогда я всего этого еще не знал. Но настроение все равно было превосходным. Пусть кому-то это покажется циничным, но я откровенно радовался постигшим горных начальников несчастьям. Барнаул отсюда, с другой стороны великой сибирской реки, казался полностью выгоревшим. Уничтоженным. Как Сталинград сто лет спустя…
        Я прекрасно осознавал, что с возвращением, так сказать, в лоно цивилизации, вынужден буду окунуться в мир политики, с ее интригами, скользкими отношениями, лавированием и поиском компромиссов. Что мое большое путешествие окончено. Что впереди, там за рекой, ждет меня бездна работы. Переговоров, согласований и уговоров.
        Только отчего-то это меня тогда совершенно не пугало. В конце концов, я профессиональный чиновник, а вовсе не кризисный менеджер, не путешественник и не полководец. И то, чем я занимался с мая по сентябрь - совершенно не характерная для меня деятельность.
        И все-таки, в пути я ловил себя на мысли, что будет жаль расставаться с дорогой. Снова заключать себя, как в тюрьме, в тесном кабинете. Отгораживаться целым батальоном конвойных, столоначальников и секретарей от удивительных, ярких и таких настоящих людей живущих в моем краю. Тех, что раньше воспринимались всего лишь статистическими единицами, этаким виртуальным народом, во благо которого - все мои усилия…
        В городе царил тот, что ни с чем иным не спутаешь, запах сгоревшего домашнего уюта. Почему-то, прежде обитаемое пепелище, пахнет совершенно иначе, нежели прах сожженных дров. Какой-то горьковатый привкус появляется, словно разрушенные надежды могут быть каким-то образом почувствованы.
        Я, конечно, ожидал некоторых затруднений с размещением отряда в "подкопченном" Барнауле. Однако в действительности это оказалось самой настоящей проблемой. В единственной на всю столицу горного округа гостинице свободных мест не оказалось, а требовать выселения сразу нескольких семей погорельцев мне показалось неприличным.
        Постоялые дворы, все шесть, оккупировали собранные по округе крестьяне. Похоже, их мнения никто не спрашивал - входы-выходы охранялись солдатами десятого Барнаульского батальона. Но, наверняка, горная администрация уже приступила к разборке сгоревших строений, обеспечив таким экзотическими способом себе дополнительные рабочие руки.
        Оставалось или искать еще не сданную в наем часть чьей-нибудь усадьбы, или, сделав морду кирпичом, внаглую заявиться к Фрезе. Как горный начальник, он имел право жить в шикарном двухэтажном каменном особняке на Московской улице. Я знал, что он не посмеет отказать. Другой вопрос - хочу ли я хоть сколько-нибудь зависеть от капризов такого хозяина?
        С арендой жилья тоже было все не слава Богу. Начать хотя бы с того, что вернулся я в Барнаул, имея с собой рублей сто с мелочью. Письмо Гинтару, у которого на хранении оставались мои наличные капиталы, отправил еще из Бийска, и надеялся вскорости получить ответ. Но где-то жить и что-то есть нужно было уже сейчас.
        Конечно, для любого крестьянина этого времени, сто целковых - гигантская сумма. Гораздо больше, чем он зарабатывает лет за пять. Но ведь ему и не нужно приводить в порядок дорогущее, приличествующее действительному статскому советнику, платье. И арендовать помещение, минимум метров в сто квадратных - не нужно. Я уж не говорю о необходимости кормить тринадцать здоровых, увешанных оружием мужиков с их лошадьми. Так что я рассчитывал, наличествующих капиталов хватит едва ли на неделю…
        В конце концов, не шнырять же нам было по всему городу в поисках пристанища! И я отправился к дому Степана Ивановича Гуляева, прямо у паромной переправы за пятак наняв шустрого пацана в проводники, и помолясь чтоб ветер странствий не унес этого замечательного человека куда-нибудь в глубины Алтая.
        По Большой Тобольской улице поднялись от реки к Московскому проспекту с пешеходным бульваром посередине. Обогнули дом начальника АГО, и по Петропавловской, держа курс на колокольню Петропавловского собора, выехали на шикарную по меркам Сибири Демидовскую площадь.
        Похоже, Барнаульский горный госпиталь и здание Томского губернского присутствия строили по одному проекту. И красили из одной бочки. Дома были похожи, как двое из ларца. А вот здоровенный свеженький каменный корпус с романскими арками окон, который я принял за какую-нибудь школу или гимназию, оказался Алтайским горным правлением. Причем, начинали его строить именно, как я верно догадался, для горного училища. Только Фрезе решил, что столь большое строение для сотни кадетов будет великовато.
        С третьей стороны, придавленное собственным весом, расплылось одноэтажное здание Инвалидного дома. Портик с классической крышей и греческими колоннами были достойны храма какому-нибудь античному богу, а вся остальная постройка представляла собой неимоверно вытянутую вдоль площади избу.
        От реки, монументально и градообразующее, площадь ограничивали цеха сереброплавильного завода. Ну и обелиск с барельефом Демидова в центре. Если не присматриваться, не обращать внимания на все еще не убранные кучи строительного мусора, на серые от грязи окна дома Инвалидов, на жирную грязь и навозные кучи под ногами, то легко было себе представить, что стоишь не у черта на куличках, в четырех тысячах верст от Москвы, а где-нибудь на окраинной площади Санкт-Петербурга. Сильно не хватало мостовой. Или, хотя бы асфальта…
        Тихонечко, шагом, чтоб не поднимать в воздух облака пыли, выехали на Иркутскую.
        Та ее часть, что была ближе к центру, к Демидовскому столбу, пожарами оказалась не затронута. Знакомая уже по Томску деревянная, с украшенными прихотливой резьбой, двухэтажными пряничными домиками, улочка. Клены и березы вдоль разъезженной до колеи дороги. Веселая травушка-муравушка вдоль заборов. Сирень в палисадниках. Другой мир, другой город. Провинция, трогательная и настырная в попытке прыгнуть выше головы.
        Наконец нашли дом Гуляева. Вваливаться сразу во двор посчитал неправильным, и отправил на разведку Артемку. Тот отважно открыл не запертую дверь и отправился в глубину дома. Слышно было, как казачок кричит "Ваше высокоблагородие"!
        Не пробыв внутри усадьбы и пяти минут, денщик выскочил, и, как-то боком, судорожно сжимая рукоять шашки, подошел.
        -Что там?
        -Боязно мне, вашество. А ну как этот… перекинулся?
        -Чего?
        -Там, ваше превосходительство, чучелы везде сидять. Дохлые вроде, а зенками так и зыркают! Не иначе, хозяин тутошний - колдун, и зверев тех заморозил. А можа и сам в кого перекинулся, штоб, значицца, нас к себе завлечь.
        -Это все? - веселился я.
        -Ну, там, Герман Густавович, исче камни везде. И на камоте, и на полках валяются. Мнится мне, есть и блескучие як золото. А в дальней горнице в штофах стеклянных что-то варится и булькает.
        -А сам хозяин чего же?
        Артемка выпучил глаза и развел руками.
        -Не видать, ваше превосходительство.
        Еще раз хмыкнул, глядя на испуганную рожицу молодого казачка, и спрыгнул с лошади. Поймал себя на мысли, что получается теперь это у меня легко и непринужденно. Как у прирожденного кавалериста. Ну, быть может и не совсем как у казаков, но уж точно лучше, чем у меня же полгода назад.
        -Коней во двор заводите. И сами там ждите… Артемка, за мной. Посмотрим на твои чучела…
        -Тфу-тфу-тфу, - сплюнул тот через левое плечо и перекрестился. - Нету там моего. Звери только…
        Сумрачные сени, с заставленными бочонками и коробками углами. По-сибирски широкая, с низкой притолокой, дверь из толстенных - медведя выдержат - досок. Дом старый. Бревна благородного, темно-коричневого, с каким-то маслянистым блеском, цвета. Нижние венцы толще, темнее, и явно из другого сорта древесины. Но вряд ли строение сохранилось с тех времен, когда по этим местам еще дикие животные бродили. Значит, просто иначе здесь строить не умеют. Пришла артель рукастых мужичков с вострыми топорами, и срубили по-старинке, как деды и прадеды строили.
        Горница. Она же - прихожая и гостиная. Стол с белой скатертью, комод - действительно заваленный образцами камней и серыми, неприглядного вида, "колобками" чернозема. Очень много книг. Простенки между окнами, внушительный книжный шкаф, полки-полки-полки на каждом свободном месте стены. Расставленные в одному хозяину ведомом порядке. Большие и маленькие форматы - вперемежку. Сразу понятно - не для красоты, не для утверждения образованности владельца. Ими пользуются, читают. В некоторых торчат закладки - веточки, сухие листья, веревочки какие-то…
        Чучел оказалось не так уж и много. У страха глаза велики - так, кажется, говорят? Тем более что крупных животных в этом "музее" и не представлено было. Горностай, ласка, соболь, хорь, лисица. Несколько разных сов. Пара хищных - понятия не имею кого - ястребов что ли?
        На подоконнике, в медном блюде - горка светло-серого крупнозернистого, похожего на соль, порошка. Поверх - угловатый, с прямыми углами сколов - пирит. Золотая обманка. Сколько пацанов, приняв его за драгоценный самородок, хватало потными руками? Пот и пирит - химический, долго не заживающий, ожог - первый урок прикладной химии.
        Попробовал "соль" на язык. Селитра! Непонятно, чего хотел добиться хозяин, соединив с ней золотистую обманку - в химии я дуб дубом - но оба вещества совсем не добрые.
        Беленый монумент печи голландки. Вдоль нее - проход в глубину усадьбы и лестница наверх. Идем с Артемкой дальше. Топаем громко. Вдруг Степан Иванович прилег отдохнуть?! И где, спрашивается, слуги? Ни за что не поверю, что этакий домину возможно обиходить без прислуги.
        Денщик осмелел, на меня глядючи. Шашку свою рукой придерживает, чтоб о мебель не билась, но за рукоять не хватается. Стыдно, должно быть, стало пугаться, когда командир не боится. Шел за мной следом, головой вертел. Только прикасаться к чужим и непонятным вещам - все равно опасался.
        В устроенную рядом с кухней лабораторию входить не стали. Заглянули с порога, убедились, что ни одной живой души там нет, и вернулись к лестнице.
        На втором этаже, наверняка, располагались спальни, и я замер на минуту, размышляя, стоит ли туда соваться. Мало ли. Вдруг там найдется кровать неубранная с ночи, или еще чего-нибудь в этом роде. Не хотелось смущать хозяина…
        На счастье, и не пришлось. Оглушительно, словно выстрел пушки, бабахнула входная дверь. Вздрогнули и задребезжали стекла в оконных рамах. С солнечных лучах взвились фонтанчики пыли из половиц. Артемка пискнул, и в один миг оказался у меня за спиной. А я, к стыду своему, тоже несколько ошарашенный, схватился за ребристую рукоятку револьвера.
        -Какое непотребство! - воскликнул седой, с совершенно горьковскими, густыми и обвислыми усами, весь какой-то выпуклый пожилой господин, останавливаясь у стола в гостиной. - Жандармы! Везде эти жандармы! Какое… Жандармы сыск учинят!? Им то, что проку в том сыске?! В кандалы заковать кого ни попадя, или в солдаты забрить - это они могут. А сыск-то им на кой?!
        -Гм… Простите великодушно, - прерывая продолжающийся с кем-то невидимым спор незнакомца, выговорил я. - Вы, не Степаном ли Ивановичем Гуляевым будете?
        -Ага-а-а! - жизнеутверждающе и отчего-то радостно вдруг воскликнул тот, разглядев нас с Артемкой. - А вот и вы! Споро вы… Я полагаю, господа… господин из жандармского корпуса по мою душу?
        -Нет, Степан Иванович, - вынужден был огорчить я замечательного ученого и краеведа. - Но я тоже горю желанием встречи с офицерами из Томской жандармерии.
        Гуляев вскинул густые, богатые брови, как бы предлагая мне таки представиться.
        -Герман Густавович Лерхе, исправляющий должность начальника Томской губернии, к вашим услугам. Простите за невольное вторжение…
        -Ага! - снова обрадовался хозяин усадьбы. - Так даже лучше! Вы, значит, ваше превосходительство, так же на судилище прибыли?
        -Судилище?
        -Ну как же, как же! Несчастных ссыльных во всех грехах тяжких обвинили. Мещан еще Барнаульских, кто полякам жилье сдавал. И даже ребенка, сынишку малолетнего аптекарского губернского секретаря Колокольникова под арест уволокли! Дескать, малец письмена шифрованные злодеям носил. Какая, право, глупость! Этак каждого доктора, что рецепты на латыни в аптеку отписывает можно в кутузку волочь! А Михайловского-то?! Замечательный же, гениальный, светлой души человек! И его - туда же. И еще смеют мне утверждать, дескать жандармы разберутся…
        -Степан Иванович, - строго сказал я, догадавшись, что хозяин сейчас продолжит свой спор с неведомым собеседником. - Прошу вас. Успокойтесь. Давайте вот, сядем, и вы мне все подробно расскажете. Особенно то, что касается Дионисия Михайловича.
        -Ага, - тряхнул усами Гуляев и, резко выдернув стул из-за стола, рухнул на сиденье. Пришлось мне, не дожидаясь приглашения, садиться тоже. Артемка встал за спиной. Похоже, он все еще побаивался громогласного ученого.
        -Итак?
        Итак, вот что удалось выяснить: Двадцать второго августа, в город из Бийска приехал мой добрый лекарь, Дионисий Михайлович Михайловский. Получив мои записки с воспоминаниями о якобы читанных иностранных трудах по медицине, он развил бурную деятельность. Откуда только силы взялись! Вроде всего ничего времени после нашей встречи прошло, а он успел вычертить план будущей больницы, обдумать и составить список требующегося для лабораторий и аптеки оборудования, и наметить основы штатного расписания. Прихватив эти бумаги, он и отправился в горную столицу.
        Все совершенно логично! Михайловский, будучи врачом от Бога, все-таки весьма далек от архитектуры, и ему требовались исправления инженера к проекту здания. Ближайшее место, где он мог получить нужные консультации - это Барнаул. Тем более что и часть инструментов, микроскопы и лабораторную посуду здесь приобрести не проблема. А Горное училище выпускает гораздо больше молодых людей, чем требуется для Горной администрации. Быть может, он планировал кого-то увлечь работой в новой лечебнице…
        Юзеф Быстройновский, сосланный из Вильно на юг Западной Сибири, устроился служить при провизорской Горной аптеки. Молодой человек изучал медицину в Варшавской Главной школе, но окончить курс наук не успел.
        В Барнауле, при аптеке, существует аптекарский сад. Ну, скорее - огород. Ибо выращивают в том "саду" лекарственные растения, а не яблоки с грушами. Вот именно этим огородом молодой поляк и увлекся. На чем и сошелся со Степаном Ивановичем - также изучающим свойства алтайских трав. А потом, после приезда Михайловского, и со старым лекарем, который, исходя из моих записок, тоже планировал начать культивировать некоторые местные травки.
        -Нет, ну каков молодец! - кричал Гуляев, заставляя меня морщится от боли в ушах.
        - Вы только представьте! Он утверждает, что некоторые виды хлебной плесени, обладают противомикробным действием! Вы, ваше превосходительство, хоть можете себе представить, во что это может вылиться?
        -Да, - крикнул я. Это был единственный способ вклиниться в его монолог. - Я могу. А вы?
        -Ага-а-а-а! А я… Что вы сказали?
        -Если получится выделить и научиться выращивать эти виды плесени, мы получим прекрасное средство от любых воспалений.
        -Господи! - придавил выпуклые усищи выпуклой же, пухлой рукой ученый. - Господи Боже Всемилостивый! Неужто Ты сподобился дать нам образованного начальника!?
        -Полноте, Степан Иванович. Вы меня смущаете.
        -Ничуть, ничуть, дорогой Герман Густавович. И это замечательно! За-ме-ча-тель-но!
        - ученый, и по совместительству горный чиновник - коллежский секретарь, и советник Пятого отделения по делам частных золотых приисков, откинулся на спинку стула. - Сам Господь привел вас к моему скромному дому…
        -Господь… Да… Я смел надеяться, что вы не откажете мне, с моими людьми в постое… На время, достаточное для разбирательства с этим… делом.
        -Ага, - сколько значений может быть у простого слова, если говорить его с разными интонациями! - Вот значит как. Ну, что же. Почту за честь. Жаль только я прислугу отпустил… Надзиратели до полутора рублев в день разбирателям пожарищ платят. Вот и мои… испросились. А повариха-матушка в собор отправилась. Они там снопами ржаными да рябиной к Покрову прибирают…
        -Артемка? - тихонько позвал я не отрывающего глаз ото рта разглагольствующего ученого. - Двоих на рынок за продуктами. Апанас выдаст червонец. Кто там у нас кашеварит? Пусть на кухню идет. Чай, и чего-нибудь поесть пусть готовит. Остальным - коней прибрать и отдыхать. На крыльцо - конвой.
        -Так точно, ваше превосходительство, - так же негромко ответил казачок и умчался.
        -Мне сообщили, кроме господ Быстройновского и Михайловского, арестованы еще… - я сверился с письмом Карбышева. - Еще Мокржецкий и Войникас. Это что за люди?
        -Солдаты, - одним словом отделался Гуляев. - Только с неделю назад еще троих в казарме заточили. Мещан Юрасова с Чернегиным, и дворянина Ванятку Бутковского.
        -Ванятку? - удивился я. Странно было слышать, чтоб взрослого человека, да еще и дворянина, так называли.
        -Ага. Юродивый он. Вырос в сажень, а разума едва-едва. Сестрицу его, Карину Петровну из Варшавы выслали, вот и он с ней.
        -Юродивого и арестовали?
        -Так это Николаю Филиппычу Тихобаеву, городничему нашему щеголевские приказчики выдали, что видели, дескать, Ванятку как раз перед пожаром возле усадьбы.
        -Щеголев - это у нас кто?
        -Пелагея Ивановна-то? Щеголева? Купчиха наша первогильдейская. Крупяные мельницы у нее и артелей несколько на приисках. Поговаривают, чуть ли не в двести тысяч капиталов. Усадьба ее амбаром к каретному сараю коллежского советника Константина Павловича Платонова выходит. А как полыхнуло, то оба домовладения-то и погорели. Потом уже ветер и дальше разнес. Александра Армолаевича и братьев Пранг дома занялись. Остальные-то в другой день подожгли…
        -Остальные?
        -Бухгалтера Сохинского, инженеров Давыдова и Рекса. Третьим днем и за купцов принялись. Басинские хоромы и Зуевские. Оттуда и на иных задуло.
        -А мне вот сообщали, что пожары с гауптвахты начались.
        -А-га? То-то пожарная команда с полпути от Платоновского дома развернулась. Сперва колокола ударили, что Щеголиха горит, после уже - гауптвахта. Обыватели наши, Герман Густавович оттого в панику и ударились, по дачам разбежались, что показалось им будто город со всех сторон сразу подпалили…
        Сильно пожалел, что не было тогда со мной Варешки. Со слов ученого выходило, что город подожгли несколько не связанных между собой злодеев. Потом уже, в другие дни, чья-то "хорошая" мысль пришла в голову еще одной группе чем-то обиженных и оскорбленных. И пошло-поехало. Шестьдесят с лишним домовладений и две казенных постройки - пресловутый символ крепостничества - гауптвахта и, расположенная вовсе в стороне от основных очагов возгораний - конюшня Барнаульской пожарной команды. Ирония судьбы…
        -Ага, - невольно передразнил я Гуляева. - Ветер, говорите… А где жандармы-то заседают? Куда мне ругаться ехать?
        Прибывшие в Барнаул офицеры политической полиции обосновались в местном, конечно же - горном, полицейском управлении. Только никуда я в тот день не поехал.
        -Баньку, ага? Ваше превосходительство? - допивая приготовленный моими казаками чай, предложил хозяин. - А уже завтречки с утра и за дознание свое приметесь. Поди, не в крепостном каземате Шлиссельбургском наш любезный Дионисий Михайлович пребывает. В казармах солдатских. Чай, ему-то, крепостному лекарю, не привыкать…
        Против баньки я возражений не имел. Забыл уже, когда и баловал березовыми веничками свое новое тело.
        -А после, мы с вами, Герман Густавович наливочки на травках моей отведаем. Или пива? Пиво Барнаульское весьма недурственно. Там вы и о походе своем на Чую расскажете. Ходят, знаете ли, слухи, будто бы вы там целую армию цинского наместника разбили…
        Жарко протопленная парилка, пара исхлестанных до голых прутьев веников, влажный и тяжелый квасной пар. Потом холодное, до зубной ломоты, пиво. Сначала в охотку - большими глотками. Потом уже - смакование янтарного, с еле уловимым привкусом меда, напитка. И мясо. Не то, плохо прожаренное на костре, жесткое, что приходилось заставлять себя проглатывать. Нет! Это - под нежно-желтой сырной корочкой и со сливочной подливкой. Тающее во рту и заедаемое рассыпчатой вареной картошечкой, посыпанной зеленым лучным и укропным прахом.
        Это кухарка, как нельзя кстати вернувшаяся из собора, расстаралась. Маленькая, моему Безсонову наверно едва до пояса бы достала макушкой, шустрая старушка, с добрыми морщинками у глаз. Сумевшая каким-то невероятным образом в один миг настолько внушить почтение суровым казакам, что они ее иначе как матушкой и не называли.
        -Ага-а-а! - сказал потом тоном Пятачка, сообщающего кенгурихе о пропаже Крошки Ру, воскликнул Гуляев, и торжественно поставил на скатерть четверть с темно-золотистым напитком.
        -Что это, Степан Иванович? Неужто…
        -Она, - с дрожью в голосе кивнул тот. - На травах. Нектар. Уж на что Василий Васильевич слаб на застольную беседу, а и он, отведав, весьма и весьма лестно отзывался.
        -Василий Васильевич?
        -Ага. Профессор Радлов. Он ныне в Петербурге. Я рекомендации ему к вступлению в члены Русского Императорского Географического общества отписал. Вот он и… Вы, кстати, Герман Густавович, не имели ли намерения? Ваше сообщение о походе в дебри… гм… да… дебри, несомненно, имело бы успех!
        -Нет уж, увольте, Степан Иванович. Я в экономическом состою… А от географического с нами был штабс-капитан Принтц, Андрей Густавович. Вы не знакомы? Замечательный, опытнейший путешественник, офицер и славный во всех отношениях человек.
        -Приму на веру, Герман Густавович. Приму на веру. Сейчас, Слава Господу, все больше молодых людей принимают долг расширять границы изведанного… А что касаемо Экономического собрания, - Гуляев сделал паузу. Занят был. Прищурив один глаз, отмерял в небольшие тонкостенные стаканчики свою фирменную настойку. - Да. Что качается Экономического, так и я имею честь состоять. Днями вот и Великой княгине, на соискание Еленинской медали труды свои отослал. Касаемо селекции плодовых деревьев в Сибирских землях…
        Выпили без тоста. На меня после бани, пива и плотного ужина какая-то расслабуха навалилась. Все тело вялым стало, мягким, податливым. Казалось, еще немного, и я растекусь по плетеному стулу словно тесто…
        Понятия не имею, какие именно травы добавляет барнаульский коллежский секретарь в свои настойки, но что-то навевающее сон - однозначно. Как еще объяснить тот прискорбный факт, что вот только что я вроде сидел за столом, и тут же открыл глаза в непривычно-белой постели утром следующего дня.
        Жандармов искать не пришлось. В гостиной, в стороне от накрытого к завтраку стола, меня ждал Миша Карбышев одетый в непривычный серо-голубой мундир поручика жандармерии. Артемка, пока помогал умываться, успел рассказать, что Степан Иванович уже убыл на службу, но моего секретаря, явившегося рано поутру, все-таки успел обругать нехорошими словами.
        Сдоба у матушки вышла не очень. Не сравнить с бесподобными творениями поваров в тецковской гостинице. Но мне, соскучившемуся по домашней пище, сошла и эта стряпня.
        -Рассказывай, - только и успел выговорить я, до того как рот наполнился слюной.
        Темный, почти черный чай, обильно сдобренный травами. Кажется - бадан, медуница и еще что-то, придающее напитку чуть сладковатый привкус. И булочки. Слушать я еще мог, а вот говорить - уже нет.
        -Все по-прежнему, Герман Густавович, - пожал плечами Миша, не переставая широко улыбаться. - После писанного вам, в Томске никаких новостей. Теперь вот Киприян Фаустипович на погорелое дело нас с Афанасьевым отправил. Я о том вам тоже писал…
        -М! - поморщился я с полным ртом. - Мммм?
        -Вы не получали мое послание из Томска? - догадался тот. - Я в конверт господину Мартинсу вкладывал…
        -М-м, - согласился я. И рукой предложил секретарю изложить суть.
        -Я так понимаю, известия от Гинтара Теодорсовича также до вас не дошли?
        Письмо так и валялось в сумке нераспечатанным. Как-то все руки не доходили. Находились дела поважнее, или настроение не подходящее было.
        -М, - я развел руками.
        -Однако, - думал улыбнуться еще шире невозможно. Я ошибался. - А ведь мы с Гинтаром Теодорсовичем раскрыли причины и следствия на вас покушений. После уже, я изыскал возможность…
        Миша понизил голос и заговорчески оглянулся.
        -Я смог прочесть протоколы допросов арестованных жандармерией воров. Сведения в них содержащиеся не подтверждают наши с господином Мартинсом догадки. Но и не опровергают. Тем не менее, эта версия господину Пестянову представляется наиболее привлекательной.
        -М-м-м? - это должно было значить - "Ага?", но Карбышев понял по-своему.
        -Ириней Михайлович? Я взял на себя смелость отписать ему в Томск о необходимости его присутствия здесь, в Барнауле. Имею опасение, что без его сведений, мы это дело изыскивать будем до, как вы, Герман Густавович, однажды изволили выразиться, морковкиного заговенья. Сущая путаница здесь. Множество свидетелей, и каждый фантазии свои за истину пытается выдать…
        -М! - рубанул я ладонью. Мне подробности расследования пожара были тогда менее интересны. Тем более, я не сомневался в способностях Варешки вызнать все необходимые подробности. Оставалось лишь надеяться, что мой сыщик уже успел решить свои семейные дела, и я не оторву его отчего-либо важного.
        -Да-да, конечно, ваше превосходительство. Это потом… Так вот. В мае, неделей спустя, как вы войско на Алтай повели, дворовые люди господина Мартинса, доложили ему, что в конюшенной пристройке, в чулане для овса, почивает вполне себе прилично одетый господин…
        Эта история началась восемь лет назад, когда умер золотопромышленник Емельян Бибиков. Приставы Томского губернского суда вскрыли завещание почившего, и выяснили, что все семь золотых приисков, а самое главное - долги на сумму в сто пять тысяч рублей серебром, он завещал мужьям своих дочерей, коих у Бибикова было четыре. Две старших были замужем за богатыми иркутскими купцами Серебренниковым и Трапезниковым. Самая младшая - за надзирателем Пятого питейно-акцизного округа, коллежским асессором, Левицким. А четвертая, средняя, Федосья - за тогдашним управителем дел в канцелярии Томского губернатора, Захарием Михайловичем Цыбульским.
        Из всех зятьев, дела наделавшего перед смертью долгов золотопромышленника рискнул принять только Цыбульский. Со службы он уволился, и отправился в Мариинский округ принимать хозяйство.
        Между тем, остальные свояки, побоявшиеся, что, если у Захария получится увеличить добычу и рассчитаться с долгами, останутся вовсе ни с чем, выкупили векселя тестя и предъявили их в суд. Для Левицкого не составило труда добиться решения в свою пользу. Губернский суд постановил арестовать Бибиковские прииски, и выставить их на продажу, для погашения займов.
        Однако прежде чем подвергать аресту теперь уже собственность Цибульского, по закону следовало предъявить определение суда лично Захарию. Так началось восьмилетнее бегство господина Цыбульского от кредиторов, полиции и судебных приставов, уже само по себе достойное пера писателя.
        Чего он только ни выдумывал, как только не хитрил, чтоб обмануть неповоротливую государственную машину. Пока его с бумагами искали в Томске - жил на приисках. Когда же чиновники отправлялись за ним туда, спокойно пребывал в Томске. Однажды его даже вывезли из осажденного полицией дома в телеге с мусором…
        И тут осенью 1863 года к нему пришел некто Нагорнов, бывший рудознатец другого золотопромышленника - Петра Кузнецова. Как-то получилось, что Нагорного выгнали, не заплатив обещанных денег, и тот этим обстоятельством весьма огорчился. Тем более что, буквально за несколько дней до увольнения - нашел богатую россыпь по ключику, устьем выходящим к приисковым постройкам этого самого Кузнецова на реке Кызасу.
        Мало того, что Нагорнов не поделился новостью со своим бывшим работодателем, так еще и выдал Цыбульскому, что сильно разросшийся кузнецовский поселок давно "выполз" за черту участка, и есть возможность затребовать с дорогого Петра Иваныча плату за сохранение зданий на чужой земле.
        Захарий с Нагорновым ночью, как настоящие партизаны, привели на ключ разведочную партию и вкопали заявочные столбы. Днем позже бумаги на новый приисковый участок были и оформлены.
        Но, хотя золота в ручье было много, оказалось, что основной пласт находится глубоко под торфом и сильно затапливается. Для дальнейшей разведки и разработки месторождения требовались средства, а их у Цыбульского как раз и не хватало. Поэтому зимой 1863-64 года он отправился в Санкт-Петербург, искать инвестора.
        Которого и нашел, в лице известного золотопромышленника и уральского заводчика, генерал-майора в отставке, Всеволода Ненюкова. Было оформлено товарищество "Золотой ключик", где половинную долю получил инвестор…
        Зимой 1864 года, на Московском тракте, трое лихих дядек поджидали богатую карету, в которой Захарий Михайлович Цыбульский должен был везти документы на новый прииск и двадцать пять тысяч рублей серебром, выданные его новым компаньоном, генералом Ненюковым. И отчего-то они решили, что тяжелый дормез - вполне достойный золотопромышленника экипаж…
        И нарвались на три тяжелых пули из моего Адамса.
        -Ага! - вызвав нервное хихиканье моего внутреннего Германа, воскликнул я. Рука с очередным произведением кулинарного искусства матушки так и не дошла до рта. - И кто же это такой шустрый? Кто-то ведь навел злодеев на этого… как ты там говорил? Цыбульского?
        Сам Захарий Михайлович задержался на Урале. Заказывал там машину с насосом для откачивания воды. Так что до Томска добрался как раз ко времени, когда моя экспедиция уже выходила из устья Томи в Обь.
        В губернской столице золотопромышленника немедленно опознали и устроили на него настоящую охоту. Благо деньги на наем промысловых рабочих и строительство прииска, он все же успел передать другому своему компаньону - молодому Нагорнову. Который, никем не задерживаемый, и отправился руководить на ручей.
        А Захарий Михайлович, оставшись без всяких средств к существованию, продолжил прятки. Теперь уже не только с кредиторами, но и с убийцами. Так, в конце концов, он и оказался в овсяном чулане моего Гинтара.
        И должен был благодарить прибалтийский темперамент бывшего моего слуги. Ибо, прежде чем выдать незнакомца полиции, Гинтар все-таки потрудился вызнать, кого именно и, самое главное - почему этого господина к нему Бог привел. А потом, выслушав историю незадачливого предпринимателя, пригласил к себе в усадьбу Карбышева. И уже Миша, через прокурора Гусева, получивший документы из губернского суда, выяснил, кто именно больше всех был заинтересован в смерти Цыбульского.
        Все нити сходились к свояку Захария Михайловича - коллежскому асессору Иосифу Михайловичу Лавицкому. Он обладал большей частью долговых обязательств Емельяна Бибикова. Он был отлично знаком с бесследно исчезнувшим Караваевым и имел какие-то связи с криминальными авторитетами с окраин губернской столицы.
        -Очень интересно, - только и смог выговорить я. - Ну ладно, я понимаю. Первый раз - ошиблись. Потом-то чего ко мне лезли?
        По словам попавшего в жандармские застенки бандюгана, никто и не собирался меня убивать. Отчего-то они решили, что я, новый Томский губернатор, и есть тот генерал, ссудивший Цыбульскому деньги. И, по их разумению, было вполне вероятно, что именно у меня находились и документы на новый прииск. Потому и устроили пожар в "Гостином дворе" - надеялись под шумок порыться в моих бумагах. И потом, уже в Тецковском "Сибирском подворье", лезли именно в кабинет. Никто из них и предположить не мог, что я, генерал, могу сидеть в неосвещаемой комнате с револьвером в руке!
        А Гинтар оказался самым прагматичным из моих соратников. Ничтоже сумняшеся, он выдал Захарию десять тысяч рублей из моих капиталов в рост под залог этого самого "Золотого ключика". Так что я теперь, вроде как - совладелец золотого прииска…
        -Едрешкин корень, - сказал я. Просто потому, что нужно было что-то сказать. Вот что мне теперь делать? Перепутали, не предположили, подумали… Детский сад какой-то. И я тоже хорош. Покушение! Заговор! Тьфу!
        Но с этим, винно-водочным надзирателем что-то нужно было решать. Причем, недостаточно тихонько придавить этого прохиндея где-нибудь в темном переулке. Покушение на мою жизнь было? Было! Шлепнуть меня ни за здорово живешь могли? Да легко! Бог уберег - иначе и не скажешь. Отправлял лиходеев ко мне он? Выходит, что он. Значит, нужно показательно его уничтожить. Чтоб другим и в голову не могло придти хоть отдаленно что-то похожее. Мне еще только тут доморощенных террористов не хватало…
        Но террор - это заботы жандармов и Третьего отделения. А вот показательно наказать зарвавшегося чиновника - дело святое. Только есть еще один немаловажный аспект! Должность господина коллежского асессора!
        Надзиратель питейно-акцизного округа, присматривающий и собирающий с производителей спиртсодержащих жидкостей государеву дань, не в последнюю очередь должность политическая. Понятно, что алкоголь нужен. Во-первых, свинья всегда грязь найдет, и те, кто пьет - так пить и будут. Две пережитые в той, прежней моей жизни, антиалкогольные компании, только подтвердили это правило. Во-вторых, спирт необходим для химического производства и вскоре, надеюсь, для медицины. Но, самое главное - в-третьих, при существующих сейчас условиях, выварка хлебного вина едва ли не единственный в Сибири регулятор спроса, и соответственно - цены на зерно. Останови я винокурни, и цены на плоды крестьянского труда мгновенно упадут. И уронят покупательскую способность большей части населения края. Особенно, южных, кабинетских округов.
        Тем не менее, происходящее сейчас на рынке алкоголя, порядком никак не назовешь. Каждый творит что хочет. Стандарта сырья, на качество очистки и на крепость готового продукта не существует. Акциз берется с ведра спиртсодержащей жидкости по девять с четвертью копеек с градуса по металлическому спиртометру. И все. Водку только называют хлебным вином. На самом деле варят ее кто, во что горазд, и из чего попало. От опилок до лесных ягод.
        По-хорошему, не дело губернатора пытаться навести порядок в этом сверхприбыльном бизнесе. Но хоть что-то сделать в этом направлении было нужно. Хотя бы уже потому, что к востоку от Томска располагалась огромная часть страны, нуждающаяся в дешевых и качественных сибирских продуктах. И это я еще о Монголии с Китаем не говорю! И когда по железной дороге в Красноярск отправится первый хлебный эшелон, господа винокуры и виноторговцы станут мне врагом номер один. Ибо цены на их сырье немедленно подпрыгнут.
        Сейчас, несмотря на нахальство этого Лавицкого, вмешиваться в устоявшуюся структуру мне еще рано. Но иметь вменяемого, и, главное - управляемого чиновника на месте надзирателя я должен уже к началу строительства чугунки.
        Кроме того, я прекрасно представлял себе размеры откатов спиртоваров собирающим акцизы господам. Если один Исаевский завод производит в год свыше полумиллиона ведер хлебного вина, то даже по копейке с ведра - пять тысяч рублей. А таких винокуров в одном Томске - семь. В карманы инспекторов падают огромные по нынешним временам суммы, а мне, понимаешь, заводы строить не на что! Так что, нужен мне был человек, готовый поделиться неправедно нажитыми деньгами.
        Кстати, что бы этакое придумать, чтоб и этого, Иосифа Михалыча "взлохматить" на долю малую? Ну, или хотя бы - отобрать у него векселя представившегося Еремея Бибикова? Очень уж перспективный господин этот Цыбульский! Давно следовало присмотреться к золотопромышленникам, и выбрать кого-нибудь понадежнее. Были, помнится, на карте стратегических резервов несколько золотоносных районов, в труднодоступных местах Алтая. В том мире их разработку блокировали экологи. Там, едрешкин корень, Алтайский биосферный заповедник находился. При промывке золотого песка в двадцать первом веке массу всевозможных вредных для природы веществ применяли. Кислоты, ртуть… О перекореженных драгами сибирских реках Гринпис полгода по всем телеканалам выл. Это сейчас - все больше руки артельщиков, и окружающей среде ничего не угрожает. Скорее - наоборот. На Алтае, как оказалось, и тигры водятся с медведями. Не говоря уж о полудиких кочевниках, совсем не обрадованных вторжением русских на свои земли.
        Тем не менее, золото там есть, и его не мало. Мне бы хватило. Только кому попало давать в руки это богатство не хотелось.
        Эх! Столько дел накопилось, а я в Барнауле ерундой маялся.
        -Что-то еще? - тяжело вздохнув, поинтересовался я у подозрительно веселого Михаила. - И чему ты, господин поручик, все время радуешься?
        -Простите, ваше превосходительство. Просто…
        -Что просто?
        -Я рад, что вы вернулись, Герман Густавович. Теперь снова что-то начнет происходить.
        -Гм… - поперхнулся я чаем. - Тебе мало этих погорелых горных чинов?
        -Да уж, - легко согласился секретарь. - От господина майора из Томска пришло известие, что шестого августа пожары также охватили Тюмень. Огнем уничтожена вся заречная половина города. А четырнадцатого вспыхнуло в Сузуне. Сильно поврежден монетный двор. Сгорели дотла гауптвахта и заводоуправление. Пытавшегося в ночь на пятнадцатое августа запалить губернский суд в Томске, томского же мещанина, сторожа насмерть забили палками. Отдельные возгорания девятнадцатого, двадцатого и двадцать первого отмечены в Колывани, Мариинске и Кузнецке. Киприян Фаустипович усматривает в этом распространившемся поветрии признаки всесибирского злого умысла…
        Я так смеялся, что даже слезы из глаз выступили.
        -Фу-у-ух, прости Господи, - наконец отдышался я. - Вот дурость-то где… всесибирская… Хе-хе… Господин майор не усматривает в этом… блин, поветрии летнюю засуху и отвратительнейшее состояние пожарных служб?
        -Не могу знать, ваше превосходительство, - нейтрально отговорился Карбышев. - Известие пришло лишь позавчера, с большой почтой.
        -О!
        Пробуя высчитать время реакции царской семьи на мои… попытки изменить историю, я установил для себя срок - двадцатые числа сентября. Начиналось двадцать шестое сентября, а меня никто не трогал и ничего от меня не хотел. Кроме местечковой суеты, конечно. И только сейчас до меня дошло - в чем собственно дело!
        Но сначала, я должен объяснить - как именно работает почта в Российской империи, и почему письма от Петербурга до Томска добираются гораздо быстрее путешествующих тем же маршрутом людей. А главное - почему в Барнаул корреспонденция приходит с существенным опозданием.
        Итак, вы - житель столицы - запечатали конверт, наклеили марки и отнесли свое послание на почту. Писари сверили адрес с перечнем населенных мест империи, проверили достаточность оплаты, проставили штемпель и сунули письмо в мешок. Как только поклажа на нужное направление наберет определенный вес, ее положат в первую же повозку к извозчику. И он не имеет права отказаться, если намерен пользоваться перекладными почтовыми лошадьми.
        На следующей станции, пока первый кучер отдыхает и меняет коней, мешок добавят к грузу тому, кто уже трогается. И так далее, пока запечатанная пломбами поклажа не доберется до окружной станции. Там пломбы вскроют, добавят местные письма, отделят те, что требуется раздать адресатам в данном округе, и отправят дальше. Зимой, по санному пути письмо будет передвигаться не медленнее чем триста верст в сутки. Летом - двести. Весной и осенью, в распутицу - сто-сто пятьдесят. При самом отвратительном состоянии дорог, от Санкт-Петербурга до Томска ваше письмо доберется не позднее, чем на шестнадцатый день. Вот так-то! Теперь сравните со сроками доставки посланий Почты России начала двадцать первого века…
        Предназначенную для горной столицы Алтая корреспонденцию отделяют от всей массы в Каинске. Потом, она пересылается в Колывань, где ждет, пока не наберется нужная масса. И лишь после этого - едет в Барнаул. Бывает, особенно в неспешную летнюю пору, алтайский мешок и по неделе лежит без движения. Зато единовременно приходит сразу много всего. И газет с журналами и писем с посылками. Большая почта - короче.
        -Для меня… - голос обзавелся предательской хрипотцой, и мне пришлось прокашляться, чтоб взять себя в руки и продолжить. - Для меня что-либо в почте есть?
        -Да, конечно, Герман Густавович. Вот. Я посчитал нужным отделить обычные прошения и доносы. Остальное - вот.
        И протянул мне четыре обычных серо-коричневых конверта.
        Да, Герочка! Я болван и неврастеник. Конечно, глупо было ждать известий от царя с обычной почтой. Естественно я подозреваю о существовании фельдъегерской службы. И хватит на этом!
        -Герман Густавович? Вам не хорошо? У вас сейчас лицо такое…
        Хотелось выматериться от души, загнуть что-нибудь этакое, в лучших традициях флотских боцманов или прорабов со стройки. Или рыкнуть на ни в чем не повинного Мишу. Устал я что-то от ожиданий. Хотелось уже, чтоб все решилось. Так или иначе - уже и не важно.
        А еще я ощутил невероятной силы приступ одиночества. Подумалось вдруг, что в этом огромном, чудном и чудесном новом для меня мире нет ни единого действительно близкого человека. Партизанствующему в потаенных глубинах разума Герману не пожмешь руку и не взглянешь в глаза. Не выплачешься в жилетку и не разопьешь с ним бутылочку-другую.
        Один я был. Абсолютно один… И один на один со своим Долгом.
        -Все хорошо, Миша. Все хорошо… Так что-то… Задумался… Начинай отчет о ваших с господином штабс-капитаном изысканиях. Чего нарыли? И когда должен явиться Варешка?
        Карбышев принялся рассказывать, а я - удивляться. Потому что следователи из политических полицейских были, прямо скажем - никакие. По большому счету, за месяц, что они уже в Барнауле баклуши били, кроме как опросить арестованных Горной полицией ссыльных и туземных мещан, сдававших несчастным полякам жилье, они ничего и не сподобились сделать.
        -Конечно, нисколько не претендую на лавры нашего дражайшего Иринея Михайловича, - хмыкнул я. - Но одно могу сказать со всей определенностью - вы упустили очень и очень важные улики! Во-первых, вам просто необходимо отметить на схеме города места возгораний. Надеюсь, свидетелей этим событиям вы отыскали? Ну и отлично! Потом, выясните какого направления дул в те дни ветер, было сухо или шел дождь и так далее. Этим мы отделим намеренно подожженные дома от тех, что загорелись попутно, из-за ветра. Очень важно отметить время начала пожаров. И вызнать - где именно в примерно это время находились наши подозреваемые. Есть ли, кто подтвердит, что их видел. Понял? Отлично. Но главное, после того, как мы выясним, кого именно подожгли, выспросить погорельцев - не ссорились ли они с кем-то последнее время? Не заводили ли врагов или соперников. Не ходили ли хозяева на сторону, и не ловил ли их обманутый муж…
        -Феноменально! - прошептал секретарь-поручик.
        -Ничего сложного, для… - блин, для кого? Для прочитавшего на досуге пару тысяч детективов? Для чиновника, которому ежедневно на стол ложилась сводка совершенных за сутки в области преступлений? Для среднего телеобывателя, сидящего на "игле" бесконечных "ментовских" сериалов? - Для разумного, умеющего рассуждать логично человека. Неужели жандармских офицеров не обучают вести следствие?
        -Это мне неизвестно, ваше превосходительство. Быть может в столице…
        Полицейская школа! Срочно требуется училище для сотрудников правоохранительных органов. С ростом общего экономического благосостояния будет расти и число всевозможных убийц, грабителей и мошенников. И если уже сейчас не озаботиться обучением профессиональных сыскарей и специалистов по профилактике - очень скоро мы получим такой разгул преступности, что по вечерам на улицу страшно станет выходить. А если еще учесть, что продажа огнестрельного оружия в империи никак не регламентируется, так и вообще! Жуть!
        Достал свой чудесный блокнотик и записал. На это необходимо изыскать средства и подобрать людей. Еще бы научиться, как Хоттабыч - выдернул волосинку из ноздри - получил грамотного и честного полицмейстера, из бороды - сотню таких же чиновников. В затылке почесал - десяток преподавателей сыскного искусства… А то, оглянулся - и выбрать некого. Читать с грехом пополам и то только один из шести умеет. А уж чтоб профессионалы… Я вот о прохиндее водочном надзирателе думал, а кем его заменить? В голове один Хныкин из Каинска крутится. Кадровый голод жесточайший, и нет от него пока спасенья.
        Глава 8
        Роза барнаульских ветров
        К Покрову Богоматери, в горную столицу прибыл ничуть не обидевшийся на меня Варешка. Оказалось, что он за месяц отпуска успел-таки и супругу встретить и сына пристроить в Томскую гимназию. По его словам, немалую роль сыграло его при мне положение. И почтовые чиновники на тракте и Попечительский совет гимназии опасались препятствовать чиновнику по особым поручениям при Губернском Совете. Чему я был несказанно рад. Приятно, что смог, хотя бы одним своим существованием, помочь этому замечательному человеку.
        Ириней Михайлович привез с собой пять тысяч рублей ассигнациями для меня. И как раз вовремя. Господин Гуляев со всей определенностью отказался принимать у меня плату за постой, но и обеспечение десяти казаков с лошадьми - тоже не дешевое удовольствие.
        Сразу после праздников началось настоящее расследование. И стало некогда нежиться в постели до обеда, что я мог себе позволить те несколько дней, пока сибирский Пинкертон находился в пути.
        Нельзя сказать, что я вообще ничего не делал. Я много гулял по городу, читал и писал письма. Встретился с генерал-майором Фрезе и моим старым лекарем Дионисием Михайловичем. С первым мы отделались нейтральными и даже официальными фразами, а второго я со всей искренностью заверил, что вскоре его вынужденное пребывание в Барнауле закончится.
        Кстати сказать, Михайловского я из казарм забрал. Просто приехал с казаками к штабу десятого батальона и потребовал от нового командира подразделения перевести лекаря под домашний арест. И назвал адрес, куда подозреваемого следовало доставить - дом Гуляева на Иркутской. Так что вечера у нас были заняты научными диспутами, а днем мои конвойные бегали по Барнаулу по поручениям Дионисия Михайловича.
        Миша являлся каждое утро и терпеливо ждал, пока я соизволю выбраться из кровати. А его временного шефа - штабс-капитана Астафьева, я только раз и видел. Он квартировал в доме местного начальника полиции - вдовца с тремя детьми-подростками, и, похоже, нашел свою родственную душу. Оба офицера любили пиво и долгие размеренные разговоры о благе России…
        Одно из пришедших с большой почтой посланий оказалось посланием от профессора Зинина из Санкт-Петербургской медико-хирургической академии. Он сообщал, что сначала не хотел браться за неизвестно что, и лишь заинтересованность Василия Фомича Петрушевского убедила его в том, что попробовать все же стоит.
        Оба описанных мной вещества они получили достаточно легко. Обоих химиков несказанно удивили два обстоятельства - то, что тринитротолуол оказалось достаточно трудно заставить взорваться, и то, как много азотной кислоты уходит на реакцию получения гексогена. Потом, подполковник предложил смешать оба вещества. Опытным путем, подрывая четвертьфунтовые брикеты смесей, выяснили оптимальное соотношение двух видов взрывчатых веществ. Николай Николаевич не без гордости извещал меня, что образованную в итоге смесь не смогли вымерять обычным свинцовым стаканом. Тот разрывался, показывая чудовищные уровни давления.
        В общем, подполковник с профессором, испрашивали моего, как держателя привилегии, дозволения, продолжить опыты по созданию наилучшего для Императорской армии взрывчатого вещества. И еще они предложили назвать двухкомпонентную смесь Зипетрилом. То есть - Зинин-Петрушевский-Лерхе. Я похихикал и в ответном письме дал согласие. Пусть изучают, но к первым числам мая мне нужно хотя бы десять пудов готовой продукции с детонаторами на сотню подрывов. Объяснил это необходимостью скорейшего обустройства надежного пути для снабжения новой русской крепости в неспокойной Чуйской степи. Вот им, поросятам. Ишь, придумали - на меня высокими интересами России-матушки давить. В эти игры я тоже играть умею.
        Порадовал еврей из Каинска. Прислал неожиданно дельное письмо с целым списком вопросов по организации и технологии производства консервов. Вечером обсудили его с учеными стариками. Ответ писал чуть ли не под диктовку…
        Еще Куперштох сообщал, что его… скажем - родня, настоятельно рекомендует привлечь к службе в Томской губернии генерал-майора в отставке, Илью Петровича Чайковского, проживающего в доме своего брата на Восьмой линии Васильевского острова. Дело в том, что у того, после смерти супруги от холеры, осталось на иждивении шесть человек детей, и назначенный пенсион мало покрывает нужды отставного генерала. Господин Чайковский делает долги, и его кредиторы теряют надежду получить свои… гм… инвестиции обратно. Между тем, Илья Петрович - опытный администратор, хорошо знакомый с железоделаньем и строительством механизмов.
        Не ожидал такого подарка от Лейбо Яковлевича. Опытный организатор - это первейшее дело, и именно такого человека мне и не хватало. В ответном послании попросил Куперштоха связаться с родственниками, с тем, чтобы они выяснили мнение самого Ильи Петровича о его участии в строительстве заводов в Сибири. И если он такое желание у генерала отыщется, так я готов погасить, наверняка не слишком еще великие задолженности заслуженного человека.
        Чайковский. Ну, кто же в двадцать первом веке не знал Чайковского?! Но знаменитый на весь мир композитор был, если я правильно помнил, Петром Ильичем. Неужели евреи сватают мне в директора завода отца автора вечного "Лебединого озера"?! Нужно будет не забыть поинтересоваться у Ильи Петровича - чем занимается его сын Петр…
        Итак - все одно к одному. Деньги на начальный этап создания металлургического комплекса готов дать пока еще официально не существующий Сибирский промышленный банк. Одно из писем было от Асташева. Иван Дмитриевич подтверждал все договоренности, и ждал лишь меня для оформления бумаг для подачи заявки в министерство финансов империи.
        Рабочие, как я надеялся, заканчивали сплав по Томи и вскоре, не позднее первых недель октября, должны высадиться в губернской столице. Нужные инструкции я уже отправил Фризелю, так что артель встретят, разместят и обеспечат работой до весны.
        Человек, знающий с чего нужно начинать, и как все организовать - тоже найден. Остались сущие пустяки - уговорить генерала переехать в Сибирь и начать…
        Фу-ух. Слава Богу!
        Четвертым из пришедших с почтой писем оказалось известие как раз от председателя губернского правления. Павел Иванович напоминал о необходимости закончить всеподданнейший отчет до начала ноября с тем, чтобы не опоздать к срокам его отправки в столицу. И приводил основные статистические показатели губернии. Намекал, таким образом, мол, а не написал бы ты, господин и.о. губернатора свои разделы, пока там баклуши бьешь…
        Кстати сказать, статистика выходила неплохая. А при сравнении с 1863 годом - так и вовсе - великолепная. Общая эффективность губернского управления увеличилась на
63%. Пока отчетность портили окружные городки, не считая Каинска. В "Сибирском Иерусалиме" этот самый показатель вообще зашкаливал. Фризель пояснил, что у него выходило вообще больше ста процентов, только этому никто в Министерстве не поверил бы. Коллегиально решили остановиться на цифре в 81%.
        Я заметил, мой заместитель любит использовать длинные иностранные слова. Гера подсказывал, что с французским у Павлуши в училище было не ахти. Вот и остается таким незамысловатым способом отмечать свою образованность.
        Поступления акцизов и сборов изменилось бы незначительно, если бы не вывезенный и сданный в Бийское казначейство ясак Чуйских зайсанов. С этой данью скачок вышел существенный - аж 12%.
        Фризель просил не забыть отметить в итоговой части отчета о создании новой на территории губернии ярмарки - летней на ручье Бараты, в Чуйской степи. Мелочь, а кому надо - заметят и выводы сделают.
        Население губернии выросло на 12 тысяч человек. Из них - две тысячи каким-то, одному Господу ведомым способом пришли на поселение из европейской части страны. Девять с лишним тысяч - родились уже здесь. Ссыльные в расчет не брались. Из присланных почти пяти тысяч человек, навсегда у нас должно было остаться лишь чуть больше ста семей. Остальные высланы на временное пребывание. По истечении назначенного судом срока, они имели право выехать куда угодно.
        Порадовал рост промышленного производства. Жаль, конечно, что большая его часть приходилась на выварку хлебного вина, но зато почти все стали применять или заказали к установке в течение следующего года паровые машины. Но чем они станут кормить своих огнедышащих монстров? Дровами? Самое время угольные копи начинать разрабатывать…
        Дернулся было за бумагой - писать, пока не забыл, тезисы отчета, но любопытство победило. Интересно же что еще хотел сообщить мне чиновник - письмо и наполовину не было прочитано.
        А дальше пошли плохие вести. Павел Иванович, конечно, использовал иные слова, но Томск был, чуть ли не на осадном положении. Ничем не занятые и отвратительно охраняемые ссыльные, выходили за забор пересыльной тюрьмы, грабили народ. С женщин среди белого дня снимали шубы, было уже несколько вооруженных нападений на магазины и лавки. Возвращающиеся с приисков золотодобытчики немедленно обираются, и люди, целыми семьями остаются без средств к существованию. Полицейских мало и они опасаются за свою жизнь. Поэтому на призывы о помощи не торопятся. Казаки ловят беглых десятками. Тюремный замок переполнен.
        Фризель испрашивал моего дозволения ввести в губернской столице комендантский час и назначить патрулирование улиц усиленными и хорошо вооруженными военными отрядами. Или хотя бы дозволить, временно не посылать казачьи разъезды на восток по Иркутскому тракту. Пара сотен лихих кавалеристов могла обезопасить от разгулявшихся бандитов хотя бы центральные улицы города.
        Я стал собираться в Томск. Черт с ним, с этим Барнаулом! Там, в осажденном Томске я гораздо нужнее! И снова горный город не выпустил меня из своих оков.
        Сначала, шестого, в Барнаул вошел возвращающийся с Чуи караван. Штук тридцать телег с артельщиками, трое заметно возмужавших парней - начинающих геологов, штабс-капитан Принтц и сотня казаков с майором Суходольским во главе. День ушел на обустройство этой небольшой армии в казармах Барнаульского батальона и разговорах с офицерами. Вечером втроем - я, Андрей Густавович и Викентий Станиславович, отправились в ресторацию. В конце концов, трудный поход окончен и это стоило отметить.
        Засиделись до самого закрытия, пришлось отправляться догуливать в дом Гуляева. Слава Богу, и повод нашелся - Принтц привез толстенный пакет от князя Кострова к Степану Ивановичу для отправки в Русское Императорское географическое общество.
        Вообще, как выяснилось, князь оказался не самым подходящим человеком для чиновника на вновь приобретенных землях. Вместо того, чтоб исправлять свои обязанности, Николай Алексеевич ползал по окрестным сопкам в поисках каких-то травок, объезжал стойбища с этнографическими целями и устроил в Кош-Агаче самую настоящую метеорологическую станцию. При всем при этом, зимним своим жилищем, князь так и не озаботился. Благо Седачев пожалел незадачливого исследователя и обещал приютить его в своей только что выстроенной усадьбе.
        Крепость достроили. Миша Корнилов организовал патрулирование границы и добычу продовольствия. Солдаты ежедневно стреляют из ружей. Оба фельдфебеля поклялись, что такого конфуза, что случился при штурме - больше не повториться.
        Путешествие Принтца в Кобдо достойно отдельной повести, но если в двух словах - то все прошло относительно неплохо. Гилев с компаньонами получил разрешение на беспошлинную торговлю в городе при циньской крепости, а Кобдоский амбань дозволил китайским купцам торговать в Чуйской степи на ручье, при условии, что повозки проследуют через Монголию транзитом. Сопредельное правительство не хотело допускать ушлых торговцев в стойбища наивных потомков Чингисхана…
        О результатах военной разведки Андрей Густавович особо не распространялся. Сказал лишь, что, по его мнению, знаменная циньская армия нашей, Императорской не соперник. Ни вооружения ни выучки…
        Суходольскому тоже было о чем похвастаться. Он все-таки довел гужевую дорогу до переправы. Возвращающиеся в Бийск купцы глазам поверить не могли. Кидались руки целовать…
        Артельщики оплатой довольны. Согласны повторить трудовой подвиг в следующем году, но нужна взрывчатка. Без нее бомы не победить. Или дорога станет до неприличия длинной и извилистой. Обещал майору каким-нибудь образом помочь…
        Наутро тоже выехать не получилось. Прибыл посыльный от Дюгамеля с приказом палить из пушек сто один выстрел и бить в колокола. Барнаульским обывателям наказать радоваться, а для этого - выкатить на улицы спиртные напитки за счет горного правления.
        Дело в том, что в день своего рождения, двадцатого сентября 1864 года, наследник императорского престола, его императорское высочество, великий князь Николай Александрович, просил руки датской принцессы Марии-Софии-Фредерики-Дагмары. Королева Луиза заявила, что сердце ее дочери свободно, но согласие на брак должна дать сама Дагмар. Молодые люди объяснились во время прогулки по дворцовому парку, где принцесса и дала свое согласие. В тот же день произошла помолвка. Свадьба намечена на лето следующего, 1865 года в Санкт-Петербурге.
        Я, конечно, радовался, как и все. Только не был уверен, что Николай доживет до своей свадьбы. Новостей от царской семьи так и не было.
        Генерал-губернатор, кроме того, извещал нас с Фрезе, что намерен прибыть в Барнаул не позднее двенадцатого октября, и настаивает на нашей встрече. А также, рекомендует Александру Ермолаевичу озаботиться организацией большого бала в честь великого князя Николая Александровича и его невесты, принцессы Дагмар.
        Тут я совсем расстроился, но Суходольский напомнил, что уже к двадцатым числам и на Оби и на Томи воду скует лед, и паромы перестанут работать. И пока переправа не станет достаточно надежной, о путешествии в Томск можно не беспокоиться. Минимум на две недели, всякое сношение с Россией прервется, ибо почту по тонкому льду тоже не повезут.
        Мне оставалось только расслабиться и получать удовольствие, ежедневно изучая отчеты Варешки о предварительных результатах расследования. Десятого октября, в субботу, я выписал предписание майору Васильеву, командиру десятого Барнаульского батальона выпустить всех арестованных и содержащихся в казармах поляков и туземных мещан. Всех, кроме полоумного Бутковского. К вящему моему удивлению, этот двадцатилетний молодой дворянин, с разумом пятилетнего ребенка, оказался причастным к поджогам. Единственный из всех арестованных.
        Ириней Михайлович, каким-то образом выявил еще двоих поджигателей - мастерового с сереброплавильного завода и спившегося и уволенного материального приказчика с портовых пакгаузов. Первый взъярился на управляющего - Евгения Киприяновича Филева, приказавшего выпороть рабочего во дворе гауптвахты за какую-то провинность. И это невзирая на то, что с лета 1863 года физические наказания в империи были законодательно запрещены!
        Бывший приказчик, с пьяных глаз, похвалился в кабаке, что спалит усадьбу ненавистного купчины. Естественно, собутыльники идею морально поддержали и даже помогли отыскать смолы и подсказали, где взять пару охапок соломы. Грубо говоря, пьянчужку взяли на "слабо". Кстати сказать, выдали его дознавателям те же самые… гм… господа.
        Здание пожарной охраны, сгоревшее последним, уже в ночь на 28-е августа, похоронило в пламени пожара любые подозрения в разворовывании выделенных министерством уделов средств. В рапорте Пестянова подчеркивается, что на момент возгорания там не оказалось ни единого человека. Будто бы даже скрюченный от старости и ревматизма сторож в тот вечер, вместе с остальными чинами, участвовал в разборе развалин дома Фрезе. Кто-то заметил, что в дворне погорельца не хватает одного человека. Искали труп…
        Но самый первый пожар, так сказать - подтолкнувший народную мысль в нужном направлении, случившийся 19-го августа, начался благодаря усилиям Ивана Петровича Бутковского, которого в Барнауле иначе как Ваняткой и не звали.
        Сам "виновник торжества" свои действия объяснить не смог. Протокол допроса вызывал лишь грустную улыбку. "Подле усадьбы господина Платонова был?" - спрашивал Миша. "Был" - радостно соглашался злодей. "Чего делал?" - "В песочке играл". "А огнем крышу конюшни палил?" - "Палил. Пальчик вот ва-ва". "Зачем палил-то?" - долгая пауза и надутые от обиды губы - "Я больше не буду". Конечно, не будет, едрешкин корень! У младшего советника Горного правления, коллежского советника, Константина Павловича Платонова больше нет усадьбы. Как и у первогильдейской купчихи Пелагеи Ивановны Щеголевой. Только заваленные обгорелыми деревяшками участки, принадлежащие Кабинету. На территории АГО вся земля принадлежала лишь одному человеку - Его Императорскому Величеству.
        -С сестрой этого… Ивана Петровича разговаривал? - спросил я Варешку, тщательно изучив бумаги. - Сам понимаешь, Ириней Михалыч. Туземным начальникам двоих балбесов маловато будет. Им злодейский заговор подавай! А эта… Бутковская, тоже, вроде как, ссыльная…
        -Там все сложно, Герман Густавович, - меланхолично поделился заботой сыщик. По его мнению, расследование было закончено и, соответственно, интересного ничего не осталось. И сложности, судя по его вялому виду, касались скорее меня, чем дознавателей. - Дело в том, ваше превосходительство, что дворянка Карина Петровна Бутковская, урожденная в городе Замостье Люблинской губернии в 1840 году, по достижении места пребывания, в город Барнаул, оказалась без средств к существованию. А посему… гм… стакнулась с коллежским советником Платоновым, коий и оказывал госпоже Бутковской финансовое содействие…
        -И что же этот Платонов? Жениться на ней отказался?
        -Константин Павлович давно женат, имеет троих сыновей и две дочери… Год назад награжден был за двадцать пять лет безупречной службы…
        -А, ну да. Намекаешь, что связь со ссыльной полячкой стала его компрометировать?
        -Сие мне неведомо, Герман Густавович, - поморщился сыщик. - Только с Петра и Павла, их высокоблагородие у госпожи Бутковской в гостях не замечался.
        -И что ты предлагаешь? Не тащить же на суд этого… великовозрастного ребенка, решившего отомстить обидчику его сестры…
        -Простите, ваше превосходительство. Но это только вам решать.
        -Ну да, ну да. Эти-то, мастер с алкоголиком, арестованы уже?
        -С кем? - удивился прежде молчавший Карбышев.
        -С пьянчужкой.
        -Конечно, ваше превосходительство. Взяты под стражу и помещены в казармы батальона. Свидетелям, включая полковника Филева, наказано город до суда не покидать. Осталось только с Ваняткой что-то решить.
        Нужно было самому ехать в дом, арендуемый этой полячкой, смотреть, разговаривать и принимать решение.
        Необычайно жаркое и засушливое лето, к страде разродившееся нашествием саранчи на юго-западные области Западной Сибири, перешло в холодную и дождливую осень. Небесная влага всю вторую половину сентября с отвратительной периодичностью хлестала иссушенную землю тугими струями. Дороги превратились в узкие каналы, улицы Барнаула - в топкое непроходимое болото. Мутная жижа стекала в Барнаулку и Обь.
        С приходом октября к осадкам добавился холод. С неба теперь сыпало то ли дождем, то ли снегом. Грязь покрылась тонкой корочкой льда, легко лопавшейся и брызжущей в разные стороны, стоило на нее наступить. Конные прогулки превратились в акты изощренного мазохизма - брызги немедленно замерзали на одежде, не забывая отбирать у тела тепло.
        Худо-бедно передвигаться по горной столице можно было только в экипаже. Которого, у меня, конечно же, не было. Коляска имелась у Гуляева, но Степан Иванович каждое утро уезжал в ней к месту службы, и я полагал неприличным заставлять пожилого ученого заставлять идти пешком, чтоб самому разъезжать в экипаже.
        На счастье, Господу было угодно вселить меня в тело губернатора, а не какого-нибудь биндюжника с угольных причалов Одессы, и у меня в подчинении была целая сотня казаков! Чего проще - отправить любого из них на поиски извозчика?! А что делать? Жизнь вообще - несправедливая штука.
        Пока посыльный прочесывал ближайшие улицы в поисках приличествующей генералу повозки, я выдержал натуральную битву со своим внутренним Германом. По самой, что ни на есть, пустячной причине, конечно. По поводу выбора одежды. И я, несмотря на несомненно русское или даже сибирское происхождение, оказался большим немцем, чем внук уроженца Брауншвейга, Герман Густавович Лерхе.
        Удобных и приличных комплектов одежды у меня было мало. Один походный, из грубоватой, но крепкой ткани, и два дорогих, штатских, подходящих для посещения туземной элиты. Кроме них был еще парадный мундир с покрытыми золотым шитьем воротником, обшлагами рукавов и клапанов карманов. К нему полагалась короткая, похожая на детскую игрушку, шпага с серебряным эфесом, но это произведение ювелирного искусства я, конечно же, в экспедицию с собой брать не стал. Пользы с этой зубочистки никакого, а весит она никак не меньше фунта. Если бы собирался воевать, повешал бы на бок саблю - Гера уверяет, что вполне неплохо ей фехтует…
        Этот д'Артаньян, блин, настаивал на мундире. В кои-то веки, я собрался навестить незамужнюю одинокую девушку, и Герман был намерен произвести впечатление блеском парадных генеральских позументов. Будто бы она сорока! Вот как объяснить этому фанфарону, что губернатором мы с ним остаемся даже будучи голыми в бане, и к мундиру должность не имеет никакого отношения?! В конце концов, впечатление составляют по уму, а не по количеству позолоты на пуговицах. И вообще! Нужно беречь дорогущую вещь, а не таскать ее куда ни попадя!
        Но этот фашист, пытающийся загнать меня в тесноты темно-зеленого сукна с твердым, царапающим подбородок воротником, не унимался. Говорил, что я неуч и ничего е понимаю в жизни. Мол, для того чтоб иметь возможность проявить ум, нужно, для начала как-то понравиться при встрече. А что может быть лучшей рекомендацией для незнакомого человека, чем форменный полукафтан действительного статского советника?
        В общем, к госпоже Бутковской я все-таки отправился при параде. За лето плечи обзавелись мышцами, живот исчез, и этот сюртук, или как его там, оказался маловат мне в одном месте и великоват в другом. Чувствовал я себя отвратительно - казалось, все вокруг смотрят на меня и потешаются - будто мундир с чужого плеча. Так что на дорогу я внимания не обращал. Сидел, стараясь не шевелиться лишний раз. Изображал из себя статую Будды…
        Где-то далеко, на берегу реки, раз в полчаса, согласно распоряжению генерал-губернатора, палила пушка, отмеряя положенные сто один залп. Артиллерийских орудий в городе нашли два, но второе после первого же выстрела громко крякнуло и пошло трещинами. Снова заряжать его посчитали небезопасным.
        На площадь выкатили бочки с пивом и вином, под навесы, прямо в грязную жижу поставили столы с нехитрой снедью. Угла зданий украсили еловыми ветвями и флагами, немедленно промокшими, замерзшими и вставшими колом. У дома инвалидов, не в лад, ни впопад - замерзшими пальцами - играл оркестр. Пара десятков плохо одетых, грязных людей бродило между навесов. Праздник не получился. На иных похоронах веселее.
        Низкое, свинцово-серое небо давило на плечи. Радостью от обручения обреченного на смерть наследника престола и не пахло. Настроение полностью отсутствовало. Я находился не в том месте, где следовало бы быть. Занимался не тем, и тратил время на встречи с не теми людьми…
        Карина Петровна Бутковская снимала небольшой домик в Подгорной, не слишком престижной, части Барнаула. И хотя и само строение, и дворик смотрелись вполне аккуратно, было заметно, что им недостает хозяйских мужских рук. Ну, знаете, всякие мелочи. Тут забор чуть покосился, там досточка оторвалась. Пространство между жильем и сараями чисто выметено, нет ни былинки лишней, в полисаднике - огромный куст роз, но у ворот валяется здоровенная колода, которую женщины просто не смогли стронуть с места.
        Отправил Артемку на разведку. В конце концов, я не арестовывать барышню приехал, а о причинах нелюбви ее брата с горным чиновником побеседовать. И нечего врываться в чужое жилище без приглашения.
        Казачок быстро вернулся. Госпожа Бутковская приглашает мое превосходительство в дом. Поплотнее завернулся в плащ, пообещал себе не задерживаться слишком долго и двинул по заботливо выложенной досками тропинке.
        Слегка поклонился, снял картуз и передал его Артемке. Денщик тут же вышел в сени. Он умел бороться со своим любопытством и за это я его уважал.
        -Сударыня.
        -Здравщтвyйте, ваше превошходитeльство, - забавно подменяя свистящие звуки на шипящие и ставя ударения в неправильных местах слова, ответила молодая… девушка. Прямо скажем, по нынешней моде - не красавица - мала ростом, даже - миниатюрна, и с небольшой грудью. Тщательно уложенные в замысловатую прическу каштановые волосы, небольшое, лисье, остренькое личико. Детские, узенькие ладошки и тоненькие руки. Чего же такого этакого Платонов в ней нашел-то? - Вашей милости уповаю. Я еще так молода…
        Она вытянула из рукава платочек и потянула его к глазам. Я хмыкнул. "Ты, деточка, еще заплачь" - поддакнул Гера.
        Петр Александрович Бутковский - отец Карины, получил дворянское звание за исследования в области медицины. Издал труды, хорошо известные в лекарской среде. Дионисий Михайлович влет назвал три или четыре, но одно - "Душевные болезни, изложенные сообразно началам нынешнего учения психиатрии" - я запомнил. Психотерапевт, психоаналитик, психолог, психиатр - в девятнадцатом веке еще не существовало разделения этих профессий. Психология, как наука только зарождается. Моему старому лекарю фамилии Юнга и Фрейда ни о чем не говорили, но работы доктора Бутковского он хвалил.
        Карина Петровна была умна. И имела представление о человеческой психологии. Во всяком случае, дознаватели так и не смогли обвинить ее в чем-нибудь сколько-нибудь серьезном. Даже несмотря на то, что солдаты нашли в ее доме небольшой госпиталь, где оправлялись от ран бунтовщики. Карбышев даже всерьез предлагал мне взять с собой револьвер…
        -Перестаньте, госпожа Бутковская, - может быть, излишне резко выдохнул я. - Я пришел сюда за правдой, а не…
        -Отчeго ше не послать полицейских? - криво улыбнулась девушка.
        -Я и есть самый главный в губернии полицейский. Что же вам еще? Расскажите, что произошло между вами и господином Платоновым, чтоб я мог решить судьбу вашего брата…
        Слезы у нее все-таки полились, и зубы стучали по краю стакана с водой, который немедленно принесла выметнувшаяся откуда-то из глубин дома страшненькая, рябая служанка. Пришлось ждать, пока она не соберется с силами, чтоб говорить членораздельно.
        Как я и предполагал, коллежский советник Платонов ее попросту содержал. Со всеми вытекающими, так сказать. А что еще ей оставалось? Работать руками она не умела. В местную больницу даже сиделкой, и даже несмотря на познания в медицине, ее не взяли. А на руках брат - слабоумный калека.
        Ни о каких серьезных намерениях и речи не шло. И до какого-то времени это всех устраивало. Чиновник пару раз в неделю посещал ссыльную, не забывая оставлять немного денег или чего-то стоящие подарки. Карина откладывала, как могла, будучи уверенной в недолговечности такой связи, но к моменту, когда все-таки произошел разрыв отношений, скопила не так много.
        В августе у одного из чиновников горного правления, кажется бухгалтера Сохинского, случилось день рождения. В Барнауле праздновали всегда с размахом, но тут именинник и вовсе расстарался. Море водки, цыгане, музыканты. Приглашены все сколько-нибудь значимые лица города.
        Уже ночью, кто-то из гостей попенял Платонову, что тот, дескать, так и не похвастался польской любовницей. Хорошенько подвыпивший коллежский секретарь отправил бричку.
        -О! Они так говорили со мной, будто я продажная девка, - сверкая глазами от ярости, рассказывала Карина Петровна. - Совали ассигнации и требовали, чтоб я снимала одежду! Хватали…
        Она пыталась терпеть. Понимала, что по большому счету заслуживает такого к себе отношения. Терпела и отшучивалась, старалась быть поближе к Платонову, надеясь, что тот ее защитит. Пока не поняла, что он ведет себя точно так же, как другие.
        Кончилось развлечение для господ чиновников звонкой пощечиной по чьей-то - она совсем не знала имен местного начальства - физиономии и бегством с этого праздника жизни. Добравшись до дома, она без сил рухнула на кровать и ревела несколько часов подряд. И напуганный глупый маленький брат пытался ее утешать. А на следующий день отправился мстить.
        -Прошу вас, ваше превосходительство, - девушка тихо сползла со стула и встала на колени прямо передо мной. - Я на все готова. Пощадите только моего неразумного брата!
        "Давай! - орал внутри мозга Гера. - Ну давай же! Не сиди так!"
        Стало жарко. Я нервно дернул непослушные крючки неудобного воротника. Карина, словно только и ожидая этого сигнала, ловкими пальцами вскрыла мой кафтан полностью, и взялась за мелкие пуговки на брюках.
        -Сейчас, - как-то даже ласково, шептала она. - Сейчас, мой хороший…
        Сердце давило. Каким-то краешком разума я осознавал, что поступаю неверно. Что желания моего тела постыдны, и что я пользуюсь беспомощностью этой несчастной. Но тот, кто во мне сидит уже успел захватить власть, завалить пышущими голодной яростью гормонами остатки вяло обороняющейся совести. Я потянулся к застежкам ее скромного платья.
        Потом, уже загнав удовлетворенного Германа обратно в клетку, лежал, смотрел на худенькое, с выпирающими ребрами, ключицами и тазовыми костями, тело Карины, и думал. А тема этих размышлений тихонько сопела мне в подмышку.
        Господи! Что же я наделал?!
        Понятно, что брата этой девчушки с удивительно безволосым телом и угловатой попкой, выручить совсем просто. На самом деле достаточно собрать комиссию авторитетных докторов, признающую Ивана клиническим идиотом. По законам империи такие люди, буде они совершат что-либо противоправное, подлежат отправке в дом презрения особого, закрытого, словно тюрьма, типа. Другое дело, что в Сибири ни одного такого заведения не существует. Как впрочем, и на Дальнем Востоке. Что само собой подразумевает разлучение брата с сестрой. И вряд ли именно этого добивается полячка таким экзотическим способом.
        Однако можно обойтись и без комиссий. Только тогда необходимо еще прошение о помиловании бестолкового братика от Карины на имя генерал-губернатора. Еще дорогой, прислушиваясь к отдаленному уханью пушки, решил для себя, что если девица Бутковская не окажется какой-нибудь стервой, заставлю ее написать такое прошение. Планировал, правда, что адресовано оно будет милосердному Томскому губернатору, а не генерал-лейтенанту Дюгамелю, но теперь, после того как этот сексуальный маньяк буквально набросился на ссыльную, такой документ может в какой-то мере меня скомпрометировать.
        Конечно, Герочка, злыдень ты наш писюкатый, у каждого должна быть какая-то слабость. Человек без грешков вызывает подозрение и недоверие. Но достойна ли вот эта… девочка стать нашей с тобой слабостью? Милым грешком, вполне в рамках нынешней морали? Нашей содержанкой?
        И не надо фыркать. Ишь, моду взял, отделываться междометиями! Когда ты тут напал на бедную девчушку, как какой-то Тарзан, ты же о последствиях не думал?! Вот чего теперь с ней делать? Была бы дура какая-нибудь, или из крестьян, так спровадили бы ее на дальний хутор, где болтовню и слушать бы некому было. Так нет, дворянка, неплохо образована и умна. Такая, при большом желании, и до царицы с жалобами дойти может. А тогда, нам с тобой, сексуальный террорист, не поздоровится. Так что будем готовиться к худшему…
        Карина сладко потянулась и закинула ногу мне на живот. Я в задумчивости стал гладить ее по спине, как ласкают кошку, примостившуюся на коленях…
        Итак, представим себе, что это милое, трущееся носом о мою грудь и дрожащее от ласк существо, на самом деле преследует несколько иные цели. Что если в действительности, она решила одним так сказать выстрелом, убить двух зайцев… Да-да, Герочка, один из них - ты, кролик наш ненасытный! Ну конечно она хотела выручить брата, но что если второй целью она себе определила нас с тобой Герман Густавович? Затащить губернатора под венец - это уж чересчур, с ее-то репутацией, а вот увлечь надолго, получить какое-то влияние, стать официальной любовницей, "куковать" по ночам нужное другим людям и стричь за это дивиденды? Вероятно? Более чем! Экак она…
        Она закусила губу и тихонечко сдвигала руку с моей груди все ниже и ниже, пока не добралась куда хотела. Вот уж не ожидал от себя… Ладно этот немецкий недоросль, но я-то куда… Ссыльнопоселенка ничуть не стеснялась наготы, и умела добиваться того, что хотела. И чего, как ни странно для моего пресыщенного такими развлечениями еще в прошлой жизни разума, вдруг захотел и я.
        Пришлось на некоторое время прервать раздумья. Трудно, знаете ли, напрягать мозг, когда кровь приливает совершенно к другим органам…
        Давно, в другое время и в другом мире, полторы сотни лет вперед, читал статью, в которой утверждалось, что во время полового акта организм, и мужской и женский, выделяет какой-то особенный вид гормона, действующий как слабый наркотик. Причем, при упорядоченной половой жизни, человек постепенно получает привыкание к этому как бы наркотику. Соответственно, случается и эффект "ломки" при резком отказе от секса.
        В статье говорилось, что манипулирование уровнем этого гормона в крови мужчины - наидревнейшее врожденное женское искусство. Слабый пол, таким образом, добивается относительной покладистости самца… Слышишь, Герман? Самцы мы с тобой, и наркоманы! Но самое хреновое, друг мой, в том, что теперь мы как тот Буриданов осел. И не принять участие в судьбе этой девушки, ссыльной, между прочим, да еще и полячки не можем. И помочь - себе же хуже.
        Мигом найдутся доброжелатели - сделают выводы и до нужных ушей донесут. Скажут, этот Томский губернатор, дескать, нехороший человек. Бедняжку к сожительству принудил. Подлец! И, поди, с польскими бандитами дружбу водит. А не он ли и стоит за этим разгулом, что в губернской столице творится? Уж не ему ли в карман лиходеи долю малую складывают, чтоб их полицейские чины не трогали? Умный начальник, может быть, и не поверит, а обидится точно - не делюсь. И начнутся комиссии и проверяющие по губернии рыскать, грехи мои отыскивать…
        Такая, блин, поганая философия сексуальных отношений у нас вырисовывается. Но если мы с тобой, Герман Густавович, помашем сейчас даме ручкой и пропоем чего-нибудь вроде: "я тебя никогда не забуду, я тебя никогда не увижу", эта мелкая, при поддержке тех же самых доброжелателей, может нам такой конфуз учинить, что министерские проверки покажутся куличиками в песочнице. Государыня императрица Maximiliane Wilhelmine Auguste Sophie Marie von Hessen und bei Rhein, более известная как Мария Александровна, сама тоже женщина миниатюрная. Тонкой организации души, так сказать. Но на страже женских интересов стоит крепко. И государь император с ней по такому поводу спорить опасается. Ты же, господин Лерхе, мне об этом и рассказывал, между прочим. Вполне способен представить - на какие гадости способна супруга самодержца Всероссийского, если будет считать, что на кону честь честной дворянки! Женитьбой на госпоже Бутковской тогда мы уже не отделаемся…
        В общем, попали мы с тобой, Герочка, как кур в ощип. И станем теперь думать и размышлять, как из этого места выбираться.
        -Герман, милый, - пропищала эта партизанка, снова оторвав меня от тяжелых дум. - Ты возьмешь меня с собой в Томск?
        Оба на! В Томск? В качестве кого? Секретарш сейчас еще не существует. Горничная из дворянки, как из навоза пуля, да и скандал может получиться капитальный. Просто поселить ее где-нибудь в городе и навещать время от времени? Так ведь уже через неделю всем, от предводителя дворянства до последнего нищего станет известно, что у молодого губернатора в таком-то доме живет любовница. Что она ссыльная. И стоит появиться в ее доме хоть кому-нибудь с фамилией похожей на польскую, куда надо тут же уйдет донос, что будто бы я заговорщик…
        Чем-то она тебя все-таки зацепила, Герочка. Хотя мысль хорошая. Конечно, хорошо бы что-то придумать, чтоб был официальный повод ее навещать…
        -А что ты там будешь делать? - как можно более мягко, поинтересовался я.
        -Любить тебя, - простодушно ответила Карина и потерлась носиком о мою грудь.
        -Ты станешь скучать. У меня много работы и я не смогу часто у тебя бывать…
        -Не-е-ет, - запротестовала девушка с чудным акцентом. - Ты станешь давать мне деньги, а я буду ездить по больницам и заниматься благотворительностью. Мой отец был лекарем, я немного разбираюсь в медицине…
        Ха! Интересно, с чего она решила, что я сам не могу этим заниматься… Хотя… Что-то такое, связанное одновременно с благотворительностью и с медициной крутилось в голове.
        -Интересная идея. Я подумаю. У нас еще много времени. Пока лед на реках не станет крепким никто в Томск все равно не едет…
        -Хорошо, - неожиданно покладисто согласилась она, заглядывая в глаза и слегка розовея. - Я буду тебя ждать. Оставишь немного денег?
        -Хорошо.
        -Иди уже. Твои солдаты давно топают и спорят в сенях, а зайти опасаются. Ты злой начальник?
        -Очень, - разулыбался я, натягивая штаны.
        -Не-е-ет, - не поверила Карина. - Ты добрый. И тебя все любят.
        -Эх, твои бы слова да Богу в уши…
        -Я молиться за тебя буду, - стремительно завернувшись в одеяло, торопливо заговорила девушка. - Грехи на себя все твои возьму и отмаливать буду. Ты только забери меня отсюда…
        Остановился на пороге. Представил, как я оставляю на покрытом кружевной скатертью столе деньги, и аж передернулся всем телом. Как шлюхе… Нельзя так, несправедливо.
        -Приготовься к поездке. Купи что нужно, - всовывая четвертную ассигнацию в детский кулачок ссыльной, сказал я. - Бумаги я выправлю. Как лед на реках встанет, поедешь.
        Наверное, нужно было еще что-то сказать. Что-нибудь ласковое или… ну не знаю, доброе, что ли. Не смог. Слов не нашел. Жалко ее было, не хотелось ее обижать, но и пригреть на груди этого звереныша не мог себе позволить. Хотя бы до тех пор, пока не придумаю, как применить ее таланты.
        Не замечая нетерпения своих конвойных и елозящего, порывающегося что-то сказать Артемку, в задумчивости уселся в коляску. И сидел еще несколько минут, прежде чем обратил внимание на то, что мы так и не тронулись с места.
        -В чем дело? - поинтересовался я у денщика.
        -Так это, Герман Густавович, куда править-то? Надысь, с того берега каючка пришла с отчаянными должно быть гребцами по нынешней-то погоде…
        -И что? - живот сразу подвело в ожидании вестей, способных как-то повлиять на мою судьбу.
        -В лодке той, в город генерал прибыл. Вота, - казачок протянул мне прямоугольник плотной бумаги с гербом и вензелями. По центру значилось на русском и французском языках: "Федор Егорьевич барон фон Фелькерзам, действительный статский советник. Генеральный Консул Российской империи в Париже ". - Так их превосходительство к нам мальчонку присылал. Просил передать, что остановился в доме Горного начальника, и это…
        Артемка закатил глаза, будто бы читая шпаргалку на внутренней стороне век.
        -Оне почтут за честь, коли вы, ваше превосходительство, почтите их своим визитом к нынешнему же ужину. Вот.
        -Ну и чего вы все так всполошились? - поморщился я. Фелькерзам… Так кажется должен был зваться проверяющий от МИДа по экспедиции о ссыльных. Они что? Не нашли никого попроще для ревизии, чем действительного статского советника? Еще бы принца крови отправили пересылки осматривать…
        -Так это… Генерал же…
        -Запомни, - повысил голос я, чтоб остальные, сидящие в седлах, конвойные тоже услышали. - Здесь, в губернии, генерал - это я. А остальные, те что пришлые, всего лишь - тоже генералы.
        -Точно так, Герман Густавович, - развеселился парень. - Домой?
        -Эх, Артемка! Если бы домой. Правь к Степану Ивановичу в усадьбу.
        Ничего такого, что требовало бы немедленных действий, не произошло. Ну, приехал ревизор. Так что с того? Станет вопросы коварные задавать и цепляться? Да в добрый путь! Я в губернии с апреля. Полгода всего. За такой срок при всем, даже самом огромном, желании это болото всколыхнуть не получится. Так что, найденные проверяющим недостатки меня не касаются. Спасибо за помощь, будем исправлять, рады стараться…
        Жаль, что этот барон у Фрезе в доме окопался. Сейчас Александр Ермолаевич ему про меня такого наговорит, что я в глазах столичного гостя каким-нибудь самодуром с либерастическими замашками стану. Что горный начальник, что этот консул, по словам Германа - выходцы из Курляндской губернии. Так что быстро общий язык найдут.
        Мозги закипали от напряжения, а руки на автомате застегивали пуговицы другого, свежего костюма. Мундир, конечно, тоже был в идеальном состоянии, но я все-таки решил переодеться. Потому что мне не нужно было на кого-либо производить впечатление или кому-то нравиться. Я здесь хозяин и могу явиться к ужину даже в халате. Это пришлый барон должен рядиться в парадную одежду, навешивать ордена и стараться показаться умным…
        Отправил казака с сообщением, что его превосходительство, действительный статский советник, Герман Густавович Лерхе почтит своим присутствием господина фон Фелькерзама, в доме господина Фрезе, в восемь вечера. Заставил бородача выучить наизусть. Так чтоб без единой заминки от зубов отскакивало. И нужным тоном - спокойным, как бы скучающим. Простая констатация факта, а не вопрос.
        Имидж создается из мелочей. Прическа, качество одежды, обувь - это обязательная часть и она не обсуждается. Часы, запонки, булавка в галстуке - скорее показатель достатка, принадлежности к не бедствующей элите, чем политического веса. Имидж - это мелочи, отличающие вас от всех остальных. Нечто такое, что заставит остаться в памяти незнакомого человека. Вроде как водолазка вместо рубашки у одного хорошо известного политического деятеля. А я вот бакенбарды сбрил. Хотел еще бородку отпустить, но Гера отговорил. Объяснил, что растительность на подбородке сейчас является признаком низкого сословия, или общественного бунта. В нигилисты я не стремился, а в земледельческих делах ничего не понимаю…
        Отношение между высокими начальниками демонстрируется совсем уж еле уловимыми сигналами. Здесь, в 1864 году, в Сибири - это еще не стало искусством. Здесь все просто. А вот в столице, как мне приходилось слышать, положение веера в руке дамы о многом сказать может.
        Для столичного гостя сигнал у меня был. Небольшой золотой значок с утрированным символом улья - герба Вольного экономического общества, членом которого мой Герочка стал еще будучи личным секретарем великой княжны Елены Павловны. Консул по определению не может быть глупым человеком. Сволочью, предателем, продающим Родину за тридцать серебряников - может. Глупцом - нет. А значит, должен вытянуть всю логическую цепь от значка ВЭО. Дело в том, что друг и покровитель старого генерала Лерхе, его императорское высочество, принц Ольденбургский, кроме того, что был неофициальным главой "немецкой" партии при дворе, председательствовал в этом самом ВЭО.
        Посмотрим, рискнет ли ревизор "катить бочку" после такого намека. Чин у барона не маленький, но и не выше моего или Фрезе. Это здесь, в Сибири, генерал-майор - звездная величина, а в Санкт-Петербурге таких действительных статских советников мешок за пятак. И все до единого - с кем-то. Не исключая этого барона. И вряд ли он под крышей министра иностранных дел, по совместительству - канцлера империи, светлейшего князя Александра Михайловича Горчакова. Кстати, друга и одноклассника того самого Пушкина! Канцлер практически не занимается внутренними делами и интригами при дворе. У него в голове завис проект некоего Общемирового Конгресса - постоянно действующего международного совета, решающего судьбы государств и мира. Нечто похожее на ООН, но с гораздо более значимыми правами.
        Герман, рассказывая о потугах светлейшего князя, откровенно смеялся. Он воспитан на идее, что все решают государи императоры, и идея международной организации противоречит сущности самодержавия. Что поделать. Их так учили. Они и не подозревают, что общемировой властью могут обладать неприметные банкиры и промышленники, опутавшие системой кредитов Великие державы.
        Второй причиной, по которой я решил, что Фелькерзам, скорее всего, не принадлежит к группе сочувствующих великой миссии канцлера, служит место его службы. Конечно, Париж - замечательный город. Центр моды и все такое. Но давно уже, с тех пор, как казачий генерал Платов был комендантом, не политическая столица мира. Сейчас Францией правит Наполеон III, совсем недавно реставрировавший империю. Но он, хоть и потомок великого полководца, но не совсем легитимен с точки зрения происхождения. Ведущие европейские державы никогда не признавали права Наполеона Бонапарта на императорский титул. Большие дела вершились в Лондоне, а не в Париже.
        Тем не менее, в петлице костюма высокого, более чем на голову выше меня, худощавого господина, представленного Фрезе, как барона Федора Егорьевича фон Фелькерзама, я увидел алую розетку офицера Ordre national de la Legion. Это тоже был сигнал. Носить учрежденный Великим Корсиканцем орден - это позиция. Только ни я, ни Герочка, не смогли вычислить - какая. Что он желал этим изобразить?
        Обязанный, на правах хозяина, быть приветливым, Александр Ермолаевич Фрезе представил дам - свою супругу Екатерину Степановну и двух дочерей, пятнадцатилетнюю Елену и четырнадцатилетнюю Ольгу. Потом еще одного приглашенного на ужин гостя - пастора лютеранской церкви, отца Энгельгардта, неприкрыто, почти нахально, меня разглядывающего. Посиделки окончательно перестали мне нравиться.
        -Потом, - чуточку улыбнувшись, выговорил по-французски барон, когда горный начальник отошел дать распоряжения прислуге по поводу ужина. - Нам обязательно следует поговорить наедине. У меня есть словесное послание для вас, Герман Густавович, от Его Императорского Высочества…
        Господи Всемогущий, едрешкин корень! Прямо тайны Мадридского двора!
        -Это касается вашего послания великой княгине…
        Ревизор плавно, словно не специально - сказывался дипломатический опыт - повернулся всем корпусом и встал так, чтоб видеть приближение хозяина дома.
        -Говорите, Федор Егорьевич, чего уж там, - через ком в горле выпихнул иностранные слова я. - Господин Фрезе слишком занят…
        -Петр Георгиевич просил передать вам его недоумение. Надеюсь, вы понимаете, о чем я. Его высочество был несколько разочарован, когда столь важные вести до него донесены были через Великую княгиню, а не прямо от вас. Принц не ожидал, что многолетним своим покровительством вам и вашей семье, заслужил такое к себе отношение.
        Или я оказался туп как дерево, по сравнению с этим гением подковерной возни, либо он что-то недоговаривал. Я так и не мог осознать - с чего бы это вдруг давний друг и покровитель отца, принц Ольденбургский стал мне выговаривать. Да еще не поленился ради этого отправить в Сибирь действительного статского советника и консула Империи в Париже.
        -Вы имеете в виду…
        -Да-да, мой дорогой Герман Густавович, именно! Петр Георгиевич разговаривал с кузеном…
        "Государь император приходится принцу двоюродным братом" -поспешил пояснить Герочка.
        -…Александр Николаевич полагает, что это именно его императорское высочество, через вас и великую княгиню принял столь своевременное участие в судьбе наследника, за что и изволил вашего покровителя благодарить в приватной беседе…
        -Так что с Николаем? - грубо перебил я барона. Я плохо соображал. В голове полковыми барабанами бухало разбушевавшееся сердце.
        -Ах да, милейший. Вы же здесь оторваны от цивилизованной жизни. Сибирь. Унылые, безлюдные края…
        Мне хотелось взять этого длинного хлыща за воротник и трясти до тех пор, пока он коротко и внятно не ответит на прямо поставленный вопрос. И только второе пришествие Фрезе спасло империю от риска остаться без одного из своих представителей в Европе.
        -Как я погляжу, Федор Егорьевич уже принялся делиться своими впечатлениями о наших просторах, - французский горного начальника оказался отвратительным. По-немецки резким, лишенным великосветских нюансов. Барон не смог сдержать легкую гримасу. А я так и вовсе его убил бы за… Да просто - убил бы, чтоб не мешал разговору с эмиссаром принца Ольденбургского. - Пожалуйте к столу. Дамам тоже будет интересно.
        -Охотно поделюсь, дорогой Александр Ермолаевич. Я полон впечатлений и эмоций. Более того. Полагаю ваш с Германом Густавовичем труд на благо империи в этаких-то тьмутараканях настоящим подвигом…
        Не знаю, как консул сумел догадаться, что не стоит испытывать жену и дочерей Барнаульского властелина на знание самого распространенного в Европе языка. Только дальше, в течение всего вечера, он говорил исключительно на русском.
        Потом, уже за столом, дипломат вещал что-то о дикости и отсталости. Наверное, достаточно остроумно описывал путешествие Сибирским трактом и посещение Томска - дамы смеялись. Я не слушал. Аппетит совершенно пропал. Вяло ковырял какую-то еду, убей Бог - не вспомню, что именно. И даже не уверен, что нужным, из десятка предложенных, прибором. Думал.
        Итак, мое послание, отправленное четырьмя разными путями царской семье, дошло до адресата и, судя по всему, принято благосклонно. Это отличная весть. Однако, с чего-то государь решил, что инициатором и тайным автором сообщения выступил его двоюродный брат и друг детства, принц Ольденбургский.
        Ну конечно, я идиот! Кретин и олигофрен в одном флаконе! С чего я решил, что кто-то поверит будто бы никому не известный исполняющий обязанности гражданского начальника губернии, каких в империи сотня - посмеет сотворить что-то подобное?! Вторгнуться в обитель небожителей! Вполне естественно, выращенный на постоянно кипящей каше дворцовых интриг, царь стал искать того, кто мог бы стоять за спиной разменной пешки. А кто из Игроков ближе всех к семье Лерхе? Конечно принц.
        Мечтал о царской благодарности? Нате вам, кушайте с булочкой! Фиг вам, а не орден во все пузо! И со стороны Ольденбургского - тоже фиг. Ибо нефиг покровителя в известность о своих махинациях не ставить. Так и конфуз мог выйти. Но, видимо - не вышел. Иначе этот барон совсем другие слова бы мне передал. Французский тоже весьма богат на изощренные ругательства.
        А спасла меня, скорее всего, великая княгиня. Выкроила минутку, поделилась новостями с единомышленником. После того, как несколько лет назад принц отошел от прямого управления Императорским Вольным Экономическим обществом, этим занялась как раз Елена Павловна.
        Возможен вариант, что она показала Ольденбургскому письмо, чтоб посоветоваться. В конце концов, Петр Георгиевич гораздо лучше знает всю семью Лерхе, включая и как бы меня - Германа. Должна же она была убедиться, что это не бред изнывающего от тоски в диких Сибирях молодого человека.
        И тогда, если я прав, вырисовывается и игра моего как бы покровителя. Принц, по мнению Герочки, продолжает дистанцироваться от либеральной партии при дворе. Хотя, будучи членом Государственного Совета и участвовал в разработке реформ, но и ярым реформатором себя не проявлял. И уж тем более - не был замечен в особой дружбе с великим князем Константином Николаевичем - лидером либералов. А вот Елена Павловна своих симпатий никогда не скрывала. По четвергам, в ее салоне, частенько неофициальный штаб реформаторов собирается. Не брезгует бывать у нее и сам великий князь.
        Поставив себя на место принца, понял ход его мыслей. Далеко не все из служащих империи "немцев" поддерживают либеральные идеи. Оттого и их лидер - принц Ольденбургский не имеет права выбрать одну из сторон.
        Допустим, что сообщение молодого Лерхе - провокация. Чья - это другой вопрос. Но чего неведомые провокаторы пытаются добиться? Герман настаивает на необходимости тщательного медицинского осмотра наследника. Что будет, если Никса - здоров? Инициаторы этого консилиума окажутся, мягко говоря, болтунами и выскочками. А то и сомневающимися в способности династии править империей. Поддержать, или даже самому обратиться к кузену, с этаким предложением - подставить себя под удар.
        Но, если Лерхе-младший прав?! Эта услуга Семье надолго сделает инициатора неприкасаемым для любых придворных штормов. Здесь выгоды очевидны.
        И тогда, его хитрозадое высочество Петр свет Георгиевич, решает подставить впереди себя великую княгиню. Она женщина, вдова и "наш придворный ученый", как ее звал Император Николай I. Ее обвинить в чем-то политическом просто не смогут. И особой связи с "немцами" не отыщут. Ударит по либералам? Так им не привыкать. Зато, в случае успеха - уши Ольденбургских, благодаря Лерхе, будут торчать на сажень.
        Вроде все сходится. Но, блин, когда же кончится этот садистский ужин?! Мне и нужно-то всего на всего узнать - спас я Николая от смерти, или нет. А как это коснется лично меня - да плевать. Буду надеяться, что дети Никсы окажутся более решительными и разумными, чем потомки его брата Александра.
        -…А вот дорожные покрытия, устроенные по проекту этого… Герман Густавович, выручайте. Как там вашего инженера… Капитана, кажется…
        Пауза затягивалась. Все смотрели на меня, судорожно пытающегося понять, о чем это они вообще говорят. Барон улыбался, а Фрезе сжал губы. Похоже, ему не нравилось, когда кто-то при нем хвалил хоть что-либо в Томске.
        -Вы, видно, имеете в виду, капитана Волтатиса? Юрия Ивановича? Однако, проект и мне показался достаточно любопытным…
        -О! Не скромничайте. В Томске только и говорят, что о полной победе над осенней распутицей. Я имел честь беседовать с вашим Председателем, господином Фризелем. Так он утверждает, что, дескать, устройство насыпных мостовых - целиком и полностью ваша, дорогой Герман Густавович, заслуга. Признаться, я и в Барнауле ожидал обнаружить нечто подобное, однако был несколько разочарован…
        -В смету горного правления на следующий год заложено мощение центральных улиц, - ворчливо прокаркал Фрезе. - Наша, горная строительная комиссия сочла схему капитана Волтатиса недолговечной, а посему - пустой тратой казенных средств.
        -Пожалуй, Александр Ермолаевич абсолютно прав, - под ехидное хихиканье Герочки, совершенно серьезно поддержал я туземного начальника. - У меня практически все работы были проведены за счет резервного фонда города и взносы многочисленного купечества. Барнаулу такие траты непосильны, хотя бы ввиду отсутствия как фондов так и купцов. Да и не пристало горной столице… Здесь камнем все должно быть…
        На лице Фелькерзама не дрогнул ни единый мускул, но заблестевшие глаза все-таки говорили, что мой сарказм он оценил. Наверняка, ведь знает, поганец, о нашей с Фрезе взаимной "любви".
        -Да и не бывает в Барнауле такой распутицы, как в Томске. Другой грунт, знаете ли. И Сибирский тракт с десятками тысяч подвод здесь не проходит. У меня с Кяхты только чаю до миллиона пудов в год по улицам провозят, а здесь-то что…
        -Это только пока, - рыкнул порозовевший хозяин дома. - Моими инженерами составлен прожект обустройства военно-торгового тракта от Барнаула, через Бухтарму на Верный и в Китай. Вскорости бумаги будут с очередным золотым караваном высланы в Кабинет Его Императорского Величества. И мы склонны полагать, что потребные для строительства средства будут выделены.
        -О-ля-ля! Это же просто чудесно! - практически искренне обрадовался ревизор.
        -Несомненно, - надулся от самодовольства Фрезе. - Новый тракт существенно облегчит положение наших отрядов в Туркестане.
        -А что там с нашими отрядами? - не понял гость. - Приходили какие-то новые известия от полковника Черняева? Я имею в виду, после того, как он приступом взял Чимкент?
        -Нет, но…
        -Кстати, дорогой Герман Густавович! Мне передавали, что в списке представленных к орденам офицеров, отличившихся при штурме кокандской крепости в июле, одним из первых указан ваш брат, подполковник Мориц Густавович. Это, кажется, был орден Святого Георгия…
        Не ожидал, что добрые вести о Герином старшем брате, окажется так приятно слушать. Все-таки нужны человеку какие-то корни, что-то связывающее его с миром, определяющее его положение в человеческой стае. Многочисленная и дружная семья, как нельзя лучше отвечает этим требованиям. Этакий, сплоченный клан, во всем помогающий и поддерживающий каждого из своих членов в трудную минуту. И разделяющий радость побед.
        -Он прирожденный воин, - кивнул я. - Ордена и чины - это лишь вопрос времени.
        -Наш Герман Густавович, тоже отличился, - с едва скрываемым сарказмом поделился с гостем Фрезе. - Ходят слухи, он в одиночку одолел, чуть ли не целую банду беглых каторжников.
        -Да-да, - вдруг встряла в разговор жена горного начальника. - Поведайте нам о вашем подвиге. Просим.
        Господи Милостивый, а я-то еще удивлялся тому, как римлянки обрекали на смерть гладиаторов в Колизее. Похоже, сама мысль о чьих-то мучениях доставляла этой, в общем-то, серенькой, женщине физическое наслаждение.
        -Все произошло достаточно быстро, - покосившись на прикрывших ладошками рты в ожидании кровавых подробностей девчонок, меланхолично произнес я. - У меня не было шанса даже испугаться.
        -Но вы ведь стреляли из своего пистоля! - как-то чересчур на мой взгляд агрессивно, поправила Екатерина Степановна.
        -Стрелял. У меня есть чудесный английский револьвер господина Адамса. Из шести зарядов, он дал осечку только в одном…
        -Прошу прощения, дамы, - спас меня барон. - Я украду у вас нашего стрелка. Думаю, самое время выкурить по папиросе… Я, знаете ли, пристрастился…
        Я благодарно взглянул на ревизора и, не обращая внимания на побледневшую от гнева мадам Фрезе, поспешил встать из-за стола.
        -Простите мою настойчивость, Федор Егорьевич, - начал я, когда мы уединились в курительной комнате и барон разжег папиросу с длинным мундштуком. - И все-таки. Что с наследником?
        -Ваш гонец, милейшая Елена Павловна, встретилась в Дармштадте с императрицей, - пожал плечами столичный гость. - Мария Александровна была шокирована известиями, но, конечно же, согласилась с необходимостью полного медицинского осмотра Николая Александровича. Сам великий князь собирался отбыть в Данию, ко двору Кристиана IX, и консилиум решено было назначить сразу по его возвращении. Однако…
        В комнату вошел слуга с полуштофом коньяка и бокалами. Следом появился хозяин дома, и фон Фелькерзам тут же сменил тон повествования.
        -В Санкт-Петербурге большие перемены, дорогой Герман Густавович. Знаете, как ныне в салонах Северной Пальмиры называют Его высокопревосходительство, генерал-лейтенанта Мезенцева? Фрондер! Каково! Начальник Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии - Фрондер!
        -Отчего же так вышло? - поддержал я игривый тон эмиссара. - И позвольте. Если я правильно помню, Третьим отделением разве не его сиятельство, князь Долгоруков заведовал? А Владимир Николаевич Мезенцев только весной на пост начальника штаба Жандармского корпуса назначен?
        -Вы, господин Лерхе, удивительно хорошо осведомлены в делах этого ведомства, - вскинул брови барон.
        -Наш Герман Густавович водит дружбу с жандармами, - презрительно выдохнул Фрезе.
        -Так ведь я в ведомстве его высокопревосходительства, господина Татаринова долгое время имел честь состоять на службе, - обезоруживающе улыбнулся я. - Как же Государственный Контроль империи без сотрудничества с жандармами-то? Иные из казнокрадов в столь высоких чинах, что без Третьего отделения и не подступишься…
        -Да уж, - вынужден был признать горный начальник. Видно было, что ему неуютно под прицелом наших взглядов, и он уже пожалел, что затронул эту скользкую тему.
        -Так что там, Федор Егорьевич, наш Фрондер?
        -О-ля-ля! Злые языки болтают, он имел весьма нелицеприятную беседу с его сиятельством по поводу какого-то письма. А потом, будто бы, вопреки приказу начальника, в частном, так сказать порядке…
        Мезенцев мне поверил. Сразу и безоговорочно. Не знаю - почему. При встрече, а она теперь неминуема, нужно будет поинтересоваться. Но начальник штаба жандармского корпуса решил использовать шанс.
        Ни за что не поверю, что дело нельзя было сделать по-тихому, в лучшем стиле Третьего отделения. Но нет, Николай Владимирович сознательно пошел на конфронтацию с флегматичным и неповоротливым князем Долгоруковым. Вышел, так сказать - громко хлопнув дверью. Его карьера висела на волоске, но он стремительно собрал светил отечественной медицины, организовал литерный поезд в германские княжества и через неделю уже был в Дармштадте. Где, на счастье, успел застать наследника империи.
        Представляю себе, как этот господин врывается в кабинет государя с криками "Заговор! Наследник престола в опасности!" Александр был впечатлен. Особенно, когда выяснилось, что императрица Мария Александровна осведомлена куда больше его, и что нити ведут в Сибирь.
        Тем не менее, император проявил характер. Поездка Никсы в Копенгаген была перенесена на другой день. В замке Югенгейм, близ Дармштадта, принадлежавшем брату царицы, принцу Александру Гессенскому, был проведен самый тщательный, какой только возможен при нынешнем состоянии медицинской науки, консилиум.
        Диагностировали воспаление, заставляющее, кстати, Николая Александровича страдать от болей и сутулиться, нижней, поясной части позвоночника благодарение Господне - еще не запущенное. Немедленно было назначено лечение и щадящие поврежденную спину процедуры. Личный доктор наследника Шестов был тут же удален от двора и выслан в Россию.
        Его Императорское Высочество, в компании с братом, Александром Александровичем, все-таки выехал в столицу Дании. Только теперь за состоянием здоровья наследника следили лучшие доктора империи.
        Мезенцев получил высочайшее благоволение, чин генерал-лейтенанта, место начальника Третьего отделения и прозвище "Фрондер". Князь Долгоруков сказался больным и уехал поправлять здоровье в Ниццу. А император Александр II принялся отгадывать ребус - чьи уши торчат из-за спины безвестного сибирского губернатора.
        Я был доволен и не скрывал этого. С плеч, будто груз спал. И даже Фрезе, после пары бокалов коньяка, разговорившийся и искренне переживающий за здоровье надежды империи, стал казаться милым, безобидным дядюшкой.
        Глава 9
        Снежный тракт
        Снег, снег, снег. Кони бьющие копытами по снегу…
        Еще помнятся летняя жара и теплые дожди. Еще не верится в сугробы с буранами и стужу. Снега еще не много. Долгая, затяжная осень перешла в малоснежную и не особенно холодную зиму. Кое-где ветер сдувает замерзшую воду с покореженного распутицей тракта, и там сани вздрагивают, словно живые…
        Экипаж мотает и шатает так, что рукописные буквы вскоре начинают расплываться перед глазами. Понимаю, что не стоит торопиться портить глаза - покрытые изморозью маленькие оконца дормеза не пропускают достаточно света, но жаль тратить время. Конечно, путь до столицы не близкий, но и сделать нужно успеть многое. Остановки на почтовых станциях наполнены безвкусной пищей, краткими часами сна и скрипом железного перышка по бумаге.
        Всеподданнейший отчет уже готов. И не буду больше переписывать, стараться как-то сгладить может быть излишне жесткие слова и выводы. Зато это правда. И мои планы на фоне страшных цифр выглядят вполне естественными, не столь уж и революционными. И, самое главное, реально выполнимыми. Плох тот подчиненный, и никогда ему не стать начальником, кто в отчеты трудолюбиво переписывает проблемы, не потрудившись привести варианты их решения.
        Артемка, правящий моим дормезом, на каком-то полустанке, проколол толстым шилом пачку листов, и собрал все вместе в папку скоросшивателя. Реклама отцовской фирмы, однако!
        На очереди экономическое обоснование и проект строительства металлургического комбината в ста пятидесяти верстах от Томска. Это я пока сшивать не стану. Его нужно сначала показать специалистам. Мало ли. Не хочется выглядеть перед потенциальными инвесторами неучем и фантазером. А они, эти богатенькие "буратины", стараниями глубокоуважаемой княгини Елены Павловны, меня уже с нетерпением поджидают.
        В специально сшитом, кожаном, герметично закрываемом свертке, едет специальная карта. По мне, так это самый дорогой чертеж Сибирских земель в стране. На ней изображена прихотливо извивающаяся ленточка железной дороги от Томска до Мариинска. С указанием станций и мест, где необходимо строительство водокачек и угольных бункеров.
        На месте мест добычи горючего камня, там, где в мое время был городок Анжеро-Судженск - жирный квадратик, подписанный: "Томскуголь" товарищество на вере". Сюда инвесторов уже не нужно. Мы с окружным каинским судьей Нестеровским и Веней Ерофеевым уже все оформили и даже деньги внесли. Сто двадцать тысяч серебром. Больше чем весь капитал Сибирского общественного банка! Сделка века, едрешкин корень. Ничего подобного пока в моем краю еще нет…
        Участок дороги, кстати, от копей до губернской столицы обозначен жирной римской единицей. Это будет построено вне зависимости от царского дозволения. Узкоколейки я имею право разрешить и своей, губернаторской, властью.
        Да-да. С 21 ноября сего года, ко Введению во Храм Пресвятой Богородицы, Высочайшим Повелением я утвержден в должности гражданского Томского губернатора. Со старшинством от 17 января. Видели бы вы лицо горного начальника…
        Впрочем, давайте пожалеем старого прохиндея. Ему и так нелегко пришлось. Буквально со следующего же дня после приезда барона фон Фелькерзама, все у несчастного Александра Ермолаевича пошло наперекосяк.
        В воскресенье, одиннадцатого октября, едва-едва ознакомленный с делами ссыльных, ревизор, не намеренный откладывать дело в долгий ящик, собрал комиссию. Ну, то есть, начальника горного округа, меня, жандармского штабс-капитана с Карбышевым впридачу, старшего советника администрации АГО, полковника Петра Ивановича Богданова и коллежского советника Платонова. Сам Федор Егорьевич, естественно, тоже присутствовал.
        Разглядывая снисходительные улыбки на лицах господ горных инженеров, я сделал вывод, что барона фон Фелькерзама они всерьез не воспринимают. Принимают его всего лишь заезжим великосветским болтуном, ничего определенного не решающим и на их жизнь никак не влияющим. Я-то знал, как они ошибались, ибо, благодаря знаниям Герочки, был лучше "подкован" в вопросах теневой возни столичных министерств.
        По большому счету, МИД действительно мало влиял на внутренние дела страны. Если конечно не принимать в расчет, что глава внешнеполитического ведомства, светлейший князь Горчаков был по совместительству еще и канцлером империи. Канцлер же, согласно Табелю о рангах - высший гражданский чин, и в силу своего положения и занимаемой должности, постоянно общается с государем. Соответственно, и люди, служащие в его ведомстве, прекрасно известны при дворе. А глупые или пустые людишки в этой банке со скорпионами долго не живут.
        Так что, я ожидал от дорогого Федора Егорьевича сюрпризов, и не ошибся в своем мнении.
        -Обратите внимание, господа, что я обнаружил в конторе, - он сверился с записями в блокноте, - Спасского пересыльного острога!
        Барон элегантно извлек из кармана желто-серую брошюрку. Что такого? Я сам ее и готовил. Потом велел отпечатать в губернской типографии две тысячи экземпляров. Хотел больше, но подумал, что не все подданные русского царя умеют читать…
        -Это сборник, в котором просто, без излишеств, приводятся основные права и обязанности ссыльнопоселенцев в Томской губернии! И такие, с вашего позволения, книжицы есть в каждом распределительном участке, какие мне довелось посетить…
        -Экая бестолковая трата казенных средств, - пыхнул в богатые бакенбарды полковник Богданов.
        -Однако же, весьма и весьма полезная! - не согласился барон. - Вдоль тракта мною не обнаружено ни единого человека, высланного из Царства Польского в Сибирские пределы, и не ведающего чего его ждет и на что он может рассчитывать. Эти люди довольны заботой и не помышляют об устроении каких-либо беспорядков.
        -В Томске только… - пробурчал я. Зачем скрывать очевидное? Все равно доброжелатели, поди, уже донесли.
        -Мда-м… - продолжал, сделав вид, будто меня не услышал, столичный гость. - Однако, те из людей, что распределен был к расселению на землях Кабинета, пребывают в полном безвестии о своей участи. Продовольственные магазины от Колывани и далее на юг - пребывают в запустении. Остроги малы и не вмещают всех… Александр Ермолаевич? Дорогой? Вы что же это? Желали бы уморить голодом и морозами подданных нашего государя?
        -Неурожай, - успел ввернуть Богданов.
        -Они получают то, чего достойны. Добрые подданные не устраивают бунтов и не поджигают городов, - скривился Фрезе. - Я неоднократно сообщал в министерство уделов и его высокопревосходительству генерал-губернатору, что считаю неверным высылку неблагонадежных поляков на Алтайские государевы земли.
        Зря он это. Конечно, оправдываться тоже нельзя - этим лишь подтверждаешь обвинения. Но и выказывать сомнения правоте государя, повелевшего отправлять наиболее образованных, в основном - дворян, и менее виновных - в солдаты, в его личный удел, попросту глупо. Да еще в присутствии не последнего чиновника, гостя из столицы.
        -Вас послушать, господин Фрезе, так выйдет, будто бы подначальные вам земли прямо-таки заполонили душегубами! - барон все еще не хотел, так сказать, эскалации напряженности, и попытался подсказать местным чинушам линию защиты.
        Во-о-от! Вот так и надо было отговариваться. Примерно это я и сам бы на месте горного начальника высказал. Что, дескать, ссыльных у меня мало, едва ли сотня наберется. Да и большая их часть - люди образованные. Ему их за ручку водить?! И продовольственные магазины не про их честь. Дворяне по закону должны денежное довольствие получать - могут сами о пропитании позаботиться…
        -А вот и выйдет, Федор Егорьевич. Вот сговорились же, и пять дюжин дворов сожгли…
        -У меня другие сведения, - скучным голосом произнес я. И замер, разглядев промелькнувшую по губам Платонова гаденькую такую улыбочку.
        -Знаем мы ваши сведения, - брякнул, не подумав, Богданов. Зачем Фрезе его с собой притащил? Ну, явно же не умный человек…
        -Николай Андреевич, прошу вас, - проигнорировав полковника, обратился я к жандармскому штабс-капитану. - Огласите результаты дознания по делу об августовских пожарах в Барнауле.
        Пока Афанасьев зачитывал с листа то, что мне давно было известно из отчетов Варешки, я разглядывал Платонова. Ждал, как кот в засаде на мышь, пока жандарм дойдет до Ванятки Бутковского, чтоб увидеть на лице младшего советника… Ну, не знаю. Что-то. Какую-то тень затаенных мыслей о Карине.
        Нисколько не сомневался, что о моем посещении ссыльной всем уже отлично известно. Подозревал, что и о том, что мой Герочка там вытворял, тоже представление у собравшихся господ имеется. И реакцию соответствующую я ждал. Только много позже, когда речь зашла бы о суде над поджигателями. Потому и удивился, столкнувшись с… Черт, его знает. Может быть - хвостом почувствовал засаду. Западню, которую приготовили мне матерые горные прохиндеи. Понять бы еще - что именно это будет. Обвинение в сговоре с заговорщиками? Совращение ссыльной?
        -Таким образом, выявлены три человека, несомненно причастных к поджогам казенных строений и домовладений частных лиц…
        Вот сейчас. Чуть дрогнувшая бровь. Что это? Удивление от того, что практически всех арестованных по горячим следам поляков я приказал выпустить из казарм? Или что-то другое?
        -Выходит, одного польского ссыльнопоселенца вы все-таки уличили, - хмыкнул, всем своим видом демонстрируя отсутствие доверия к результатам следствия, Фрезе.
        -Иван Петрович Бутковский, ваше превосходительство, добровольно последовал к месту пребывания вместе со своей ссыльной сестрой, Кариной Петровной, - поправил генерал-майора поручик Карбышев. - будучи полностью на ее попечении. Дело в том, ваши превосходительства, что Иван Бутковский - слаб умом. Что подтверждено соответствующими показаниями Варшавской военно-следственной комиссии.
        -Мало нам было бунтовщиков, - проворчал Богданов. - Теперь и сумасшедших шлют…
        Так. Самая пора что-то мне предъявить…
        -Тем не менее, - воскликнул Александр Ермолаевич. Я напрягся. - Я еще раз настоятельно рекомендую удалить неблагонадежных ссыльнопоселенцев с земель Кабинета…
        Да что ж это такое-то? Ведь явно что-то замыслили… И я решил их немного… подтолкнуть.
        -Поддерживаю рекомендацию господина Фрезе, - словно нехотя выговорил я. - И прошу занести это в протокол комиссии.
        -Вы готовы принять этих людей на землях гражданского правления? - оживился фон Фелькерзам. - Поясните, Герман Густавович. Прошу вас.
        -Летом я совершил путешествие на южный Алтай, - стараясь не проявлять лишнего энтузиазма, начал я. - Совершенно дикие, пустынные земли, единственная ценность которых в их так сказать географическом положении. Там, знаете ли, проходит граница с Китаем…
        -С экспедицией господина Лерхе там побывал и наш горный инженер, - ввернул Фрезе, догадавшись куда ветер дует. - В тамошних сопках ничего полезного не найдено.
        -Однако там выстроено укрепленное поселение, и впредь, дабы утвердить за империей эти края, стоило бы наводнить их подданными государя. Я уже отправил его высокопревосходительству, господину Валуеву свою записку с предложением зачислить юг Алтайских гор, окончательно закрепленных за нами Чугучакскими протоколами, в округа подлежащие гражданскому Томскому правлению. Считаю, и надеюсь на поддержку господина Фрезе, что там самое место потенциальным смутьянам и ссыльным бунтовщикам.
        -А коли побегут? - улыбнулся, наверняка вычислив мою игру, дипломат.
        -А и пусть, - улыбнулся я в ответ. - Дорога туда одна. А отправятся в Китай, так тамошние киргизы найдут им применение…
        -Штаб жандармского корпуса по Западной Сибири не возражает против перемещения ссыльных на удаленные земли под гражданским правлением, - добавил штабс-капитан.
        -Только дозволено ли будет государем… Это ведь его земли, - пробурчал недоверчиво старший советник.
        -Здесь всюду его земли, - верноподданнически воскликнул Платонов. - И он здесь всему хозяин.
        -Превосходно, господа, - обрадовался нашему единодушию барон. - Пусть секретарь оформит это в форме прошения на высочайшее имя. Я беру на себя труд по доставке его по назначению. Думаю, государь прислушается к общему мнению столь уважаемых господ сибирских начальников.
        -А что на это скажет Александр Осипович? - живо поинтересовался младший советник, поглядывая на меня масляно поблескивающими глазками.
        -Вряд ли он будет против, - скучающе выговорил я. - Ему тоже нужно куда-то девать из батальонов неблагонадежных солдат. А там, на Чуе, кто-то должен в крепости служить.
        -Вот завтра генерал-губернатор прибудет в Барнаул, мы его и спросим, - Фрезе, похоже, решил перехватить у меня инициативу и выдать идею за свою. Чему я только рад был.
        На этом первое и последнее заседание комиссии было завершено. Судьбами мастерового, отомстившего управляющему завода за побои, дурачка Ванечки и пьянчужки, взятого приятелями "на слабо", больше никто не интересовался. Не тот уровень. Если нет заговора, поджоги - скучная бытовуха.
        Придержав штабс-капитана за локоть, тихонько порекомендовал ему прекратить следствие в отношении Бутковского. Дурачок - что с него взять?! А бумаги пусть в архиве у жандармов лежат. Мало ли чего. Уж слишком как-то странно на меня Платонов посматривал…
        Потом уже, в Каинске, на ужине у Петра Даниловича Нестеровского, промелькнула фраза в разговоре, наводящая на мысли…
        Дорога тяжело ему далась. Старый судья похудел, осунулся, и седые бакенбарды стали как-то особенно сильно выделяться на лице. Словно застывшая мыльная пена… Что поделать, у меня было мало времени и множество дел. И так, ради телеграммы для будущего компаньона пришлось сделать крюк - поехать из Барнаула через Колывань, а не более коротким маршрутом, от Медведской на Легостаево, и далее на Томск. К чести пожилого чиновника сказать, он не медлил и дня. Телеграфировал в губернскую столицу о том, что согласен с моими планами и уже следующий день встретил в пути.
        Планировал побыть в Томске хотя бы неделю. Не вышло. Целые сутки просидел в Колывани в ожидании льда. Много общался с местным купечеством. Наблюдал за отправлением обоза в Каинск с разобранной паровой тридцатисильной машиной. Ерофеевы все-таки решились механизировать свои фабрики. Я был за них искренне рад, но время утекало как песок между пальцев. К Рождеству мне нужно было оказаться в Санкт-Петербурге, очень важно было заехать прежде в Томск, и ожидание на берегу Оби оказалось настоящим испытанием для нервов.
        Всегда уважал пунктуальных людей. Мне кажется, что умение приходить к назначенному сроку - признак некой дисциплины разума. Ну, или, если хотите, показатель их к вам отношения. Явиться раньше или, что еще хуже - опоздать - это ли не разгильдяйство? И Герочка, в этом, со мной полностью согласен.
        Люблю, когда все по расписанию. Это позволяет как-то планировать деятельность. Не зря, ох не зря среди чиновников в Империи так много этнических немцев. Не будь их, и вся система немедленно рассыпалась бы, утонула в болоте опоздавших документов и проведенных раньше, чем нужно мероприятиях. Есть, все-таки, в немцах какая-то… какой-то внутренний порядок. Что-то толкающее делать так, а не иначе. И приходить тогда, когда нужно, а не когда получится.
        Это уже новое, так сказать - местное, наблюдение. Там-то, в другом мире и другое время, такого засилья нерусских фамилий не наблюдалось. Тоже, конечно, попадались, но существенно меньше, и все какие-то… куперштохи… И лишь здесь, во второй половине девятнадцатого века, появилась возможность сравнивать и делать выводы.
        Это я к тому, что бал по случаю обручения его императорского высочества, наследника, великого князя Николая Александровича с датской принцессой Дагмарой был назначен на вечер тринадцатого октября. "Виднейшим", как говаривал сотник Безсонов, людям были разосланы приглашения. Залы Горного Правления украшены имперскими флагами. Повара готовили закуски, музыканты меняли струны, а конвойные солдаты щеголяли в парадных мундирах.
        Бал бы не состоялся без генерал-губернатора, но ни единый человек отчего-то не сомневался - Дюгамель изволил оповестить туземное начальство о своем прибытии двенадцатого, значит, непременно прибудет. С самого утра на юго-западной заставе дежурил один из мелких чиновников местной администрации, который должен был проводить кортеж генерал-лейтенанта к дому горного начальника. Ну, и мой казак, чтоб я тоже был в курсе. Я подозревал, что зловредный Фрезе мог бы и "позабыть" сообщить мне о столь знаменательном событии.
        Осенью темнеет рано. В полшестого - шесть уже густые сумерки, и на экипажах зажигают фонари. А учитывая то, что в караване Дюгамеля было, по меньшей мере, с дюжину карет - зрелище вышло феерическое. Добавьте сюда полсотни, черт его знает - драгун ли, гусар ли - понятия не имею, как их друг от друга отличать, кавалеристов конвоя, так и вообще чуть ли не парад получился. Зеваки вдоль улиц тысячами выстроились. Государева наместника, чуть ли не как члена императорской фамилии встречали. И "ура" кричали, и флагами размахивали, и букетики бросали. Даже завидно стало. Меня-то, вернувшегося из долгого и трудного похода на Китайскую границу, вообще ни как не встречали. Можно сказать, просочился в горную столицу, как вор…
        Так получилось, что эпохальный въезд генерал-лейтенанта в Барнаул я наблюдал из-за не слишком чистых окон портняжного ателье. Мундир-то у меня с собой один был. Второй заказал, но пошить его обещали только к завтрашнему балу. А вот немного поправить имеющийся могли достаточно оперативно. Предложили подождать в специально устроенной гостиной, чаем себя с печеньем побаловать.
        Сидел, ждал, с Варешкой о фотографии болтал. Супруга его из Первопрестольной вернулась, где окончила соответствующие курсы. А вот на сам аппарат с реактивами средств у нее не хватило. Вот он мне и расписывал - какое это чудо расчудесное, и как было бы славно присовокуплять фотографические отпечатки злостных преступников к их полицейским делам. Пестянов думал что хитрит. А мне было весело. Его потуги выглядели презабавнейше.
        -Знаешь что, Ириней свет Михайлович, - хихикнул я, когда кортеж генерал-губернатора скрылся за поворотом. - Что ты все, аки заяц, петлями кружишь. Деньги хочешь попросить на аппарат? Так я разве против? Только скажи мне, милый друг, вот что. Вопрос первый: какова цена одной фотографии, и кто, по-твоему, должен за нее платить? И вопрос второй: много ли в Томске сыщется богатеев, желающих запечатлеть свою, так сказать, морду лица для потомков?
        -Это вы к чему, Герман Густавович?
        -Это я к тому, господин чиновник по особым поручениям, что нет у нас пока таких лиходеев, на фотографии которых стоило бы казенные средства тратить. А вот потребность в фотоателье - есть. Так что давай поступим вот как. Супруга твоя пусть помещение ищет подходящее и приборы заказывает. Я оплачу. Вот пойдут к ней в ателье купчики и прочие негоцианты фотографии заказывать, так пусть она по два оттиска и делает. Одно в дело у Миши Карбышева вставлять станем, другое в руки заказчикам отдает. Только за химию платить не нам с тобой и не казне нужно будет, а тем, кто фото возжелает.
        -Ого.
        -Что?
        -Прошу прощения. Ого, ваше превосходительство.
        -То-то же! - приятно, черт возьми, делать людям добро. Особенно здорово - делать это за чужой счет. Варешка, судя по широченной улыбке, оценил. - Ну и вам с семьей какой-никакой дополнительный доход будет…
        Кстати, неплохо бы и мне обзавестись каким-нибудь дополнительным доходным делом. Как говорится, на шпильки со шляпками. А то, когда мне туземный портной цену на парадный мундир действительного статского советника, с шитьем и позументами озвучил, у меня чуть инфаркт не случился. На эти деньги можно среднюю сибирскую деревеньку год содержать. И еще сдача останется. А этот мастер кройки и шитья, в ответ на мои удивленные междометия, только руками разводит. Зато, дескать, в полукафтане том и при дворе не стыдно появиться будет.
        Я сам-то как-то это утверждение мимо ушей пропустил. Бывал я при дворе… тфу… в Кремле на приеме, и ничего подобного одевать не пришлось. Обычный качественный итальянский костюм… А вот Гера прямо-таки заставил и сукно руками помять, и образец золотого шитья вывернуть. Потом только разрешил платить. Скупердяй, блин.
        Что бы этакого еще запатентовать, чтоб пара десятков тысяч тихонечко раз в месяц серебром в карман звякало? С канцелярскими принадлежностями вон как хорошо получилось. Лерхе-старший только успевает доходы подсчитывать. На свою долю от его трудов я намерен банк в Томске открыть, но что-то глубоко личное, и не столько масштабное мне давно было пора выдумать.
        С банком, кстати, тоже не все так просто. Асташев, конечно, приготовил необходимые документы, получил нужные справки - оставалось только дольщикам, в присутствии поверенного и свидетелей, подписать договор товарищества на вере. Только в нашем губернском Томском казначействе зарегистрировать кредитно-финансовый институт оказалось невозможно. Согласно Высочайшего Манифеста, разрешающего, кроме всего прочего, появление в империи частных кредитных учреждений, начиная с прошлого,
1863 года новые игроки на финансовом рынке обязаны были получить дозволение лично министра финансов. Думаю, для Ивана Дмитриевича это не представляло особых затруднений, однако требовало его личного участия. И соответственно - присутствия в Петербурге. Пришлось ему, на старости лет, собираться в дальний путь.
        Так что до Каинска ехали весело. Целым караваном, экипажей чуть ли не в десять. Четыре моих - я полтора десятка вооруженных казаков с собой взял, плюс Апанас с Артемкой и Мишей Карбышевым. Один - Нестеровского. Остальные - Асташевские. Что уж там золотопромышленник вез - знать не знаю, и ведать не ведаю, но сани были доверху груженные какими-то ящиками и сундуками. И тащили их маленькие, больше похожие на собак-переростков сибирские лошадки с большим трудом.
        С "выкупленными" старым судьей крестьянами, прибытия которых он как раз к Рождеству в округе у себя ожидал, мы быстро разобрались. Все достаточно просто оказалось. Как говорится - если нельзя, но очень хочется, то можно! Так-то земледельцы теперь все поголовно свободные люди, только на них столько платежей понавешали, что из барской кабалы выйдя, они, сами того не заметив, в долговую попали. Причем величину выкупных расчетов определяли "по бородам" - то есть, по количеству способных обрабатывать землю взрослых мужиков, но рассчитываться должна была вся деревенская община целиком. Получалось, что если, у крестьянина родилось десять дочерей и ни одного сына - то, как бы он ни трепыхался, чего бы он ни делал, быть ему вечным нищим. Потому как община выделит ему только одну норму земельного надела.
        По сути, такие мужички общине и вовсе не нужны были. Одна беда и суета от них. Вот хороший знакомец старого, черно-бурого уже лиса в одной из европейских губерний, за небольшую мзду не поленился объехать десяток деревенек, где имел долгие и взаимовыгодные беседы со старостами. В казну общины вносилась определенная сумма, а отягощенный дочерьми мужичок, или еще какой-нибудь - не угодный общине, начинал готовиться к переезду в далекую Сибирь.
        В итоге Петр Данилович убивал даже не двух, а целых трех зайцев! Во-первых, конечно же - приобретал рабочую силу для угольных шахт. Мало у нас пока людей. Можно годами зазывать работников и то нужного количества не наберешь. На золотые прииски гораздо проще артельщиков собирать. На зов "золотого тельца" и сами люди идут. А тут дело относительно новое.
        Во-вторых, под этих переселенцев судья намеревался взять земельные наделы в Барабинской степи и передать их в аренду Ерофеевым. Что самое удивительное - под плантации сахарной свеклы. Первые опыты с вываркой патоки настолько впечатлили ушлых купцов, что они принялись скупать или брать в наем участки вокруг Каинска.
        И, в-третьих - Нестеровский очень рассчитывал на многочисленных дочерей незадачливых российских дядек. В губернии ощущалась жуткая нехватка невест. Даже в Томске на каждую тысячу мужчин приходилось едва ли семьсот женщин. Вот и уезжали успешные золотоискатели обратно за Урал, вместо того, чтоб оставаться в Сибири, обзаводиться хозяйством и детей растить.
        Вот так вот. Порадовал меня старик. Мало того, что уже к весне люди доберутся до будущих угольных копей, начнут обустраиваться и потихоньку рыть дыры в горах, так, его стараниями в моем краю еще и производство дефицитного пока еще и очень дорогого сахара окрепнет.
        Правда, у меня тоже было чем удивить Петра Даниловича. Поначалу-то, он, едва услышав, скривился весь, будто лимон разжевал. Потом только осознал всю выгоду от использования сверхдешевой рабочей силы. Практически - узаконенных рабов, хоть и временных.
        А началось все, как в театре - с вешалки.
        Вернее, с ее отсутствия.
        Наше с Варешкой обсуждение будущего фотоателье прервал совершенно запыхавшийся Артемка. И пока он не отдышался и не стал способен говорить что-то членораздельное, Пестянов развлекался отгадыванием слов по обрывкам маловразумительных звуков. А я впервые в жизни наблюдал за тем, как работает гений дедукции. Куда там какому-то Шерлоку Холмсу! Выбрать из рванья, междометий и ругательств фразы, провести их анализ и выдать результат, и все это за считанные минуты - само по себе достойно пера писателя. И когда казачок жестами подтвердил догадку Варешки - так сыщику и сказал.
        -Вам, батенька, нужно книги писать! Увлекательнейшее должно получиться чтиво!
        -Ну что вы, ваше превосходительство, - засмущался прежде совершенно не стеснительный Ириней Михайлович. - Куда уж мне…
        -И обязательно приносите посмотреть, - дедуктивным методом догадавшись, что Варешка уже наверняка марает бумагу вечерами, поставил точку я. - Возможно, получится свести вас с издателем.
        К сожалению времени, чтоб обсудить литературные опыты моего незаменимого сыщика больше не было. Артемка оббежал половину города, прежде чем смог, хоть и таким экзотическим способом, доставить мне сообщение от генерал-губернатора: "Их высокопревосходительство велели отыскать вас, Герман Густавович, немедля. Даже из-под земли вырыть, коли надобно станет. И в дом к горному генералу привезти ".
        Я, чуть ли не спинным мозгом почувствовал, как время начинает ускоряться. Как шелестят песчинки, утекающих в вечность секунд…
        -Эй, как тебя там… Мундир мой где?! - рявкнул я.
        -Нясу-нясу, вашество. Бягу-бягу…
        Спустя несколько минут, в дверном проеме показалась необычайных габаритов - башня главного калибра с броненосца - тетка, на вытянутых руках тащившая тяжеленный, набитый конским волосом манекен с моим полукафтаном на нем. А сбоку, щупленький, едва-едва достававший бабище до подмышки, отыскался прислонившийся "бегун" - портной - настоящее "русское чудо". Будучи пьяным, как говорится - до состояния нестояния, он каким-то фантастическим образом, тем не менее, переставлял ноги и вполне связно и разумно разговаривал.
        -Ты что ж это, ско-о-отина…
        -Не извольте беспокоиться, вашепревсосотво. Все готово в лучшем виде, - баба давно остановилась, но мужичек продолжал перебирать ногами. Как говаривал мой командир в армии, будучи в изрядном подпитии: "пьяному идти трудно. Лучше бежать". Вот и этот…
        -Что ж не на вешалке-то? - разглядывая себя в большое зеркало, пожалел я тетку. - Чучело-то, поди, тяжелое…
        -Так ить, барин, помнется кафтан-то, - неожиданно тонким, девичьим голосом заявила бабища. И махнула в сторону приделанной у входной двери доски с искусно вырезанными крючками - вешалками.
        -Я имею в виду плечики…
        -Што не так с плечиками? - всплыл портной?
        На улице, у входа в мастерскую зафыркали лошади - прибыла коляска. Пора было являться под очи генерал-губернатора. Так что тему вешалок, которые плечики, я обдумывал уже в экипаже.
        Выходит, самых обычных для моего времени приспособлений, чтоб развешивать одежду по шкафам, сейчас еще нет! Хотя - странно. Что тут сложного? Простейшая конструкция - это всего лишь выгнутая палка с перекладиной и металлическим, проволочным крючком. А я-то все удивлялся - отчего, имея огромные платяные шкафы, приходится отдавать вечно мятую одежду слугам на повторную глажку…
        Плотников в любом селении полно. Проволока - тоже не дефицит. Как быстро украдут идею? И удастся ли на ней успеть заработать? В любом случае, нужно писать в Петербург отцу. Пусть получает привилегию и начинает производство. А себе, для своих шкафов, я в Томске могу заказать. Заодно - договориться об их массовом производстве и продаже. Такие вещи в особенной рекламе не нуждаются…
        Только мелко это как-то. Ну, сколько с одной штуки можно заработать? Десять копеек? Пять? Чтоб выручить какие-то серьезные деньги, их нужно миллионами производить! Вот пусть Лерхе-старший патент американцам продаст. Те-то уж точно сумеют с каждого жителя планеты по центу за плечики содрать.
        Мне бы здесь, в Сибири что-нибудь попроще… Чтоб деньги делали другие деньги. Что-то простенькое и сердитое. Не требующее особого присмотра и существенных денежных вливаний. Страховое общество, что ли организовать? Кого бы спросить - нужно это кому-нибудь или нет? При нынешних ценах на недвижимость тысяч десяти серебром должно хватить. Хотя бы вот от пожаров страховать. Юристов… этих, блин, присяжных поверенных, грамотных нанять, чтоб суды выигрывали и мошенников отсеивали…
        На встречу с Дюгамелем меня проводили в ту самую комнату, которая в прошлое мое посещение дома Горных Начальников служила курительной. Универсальное помещение. Теперь его отвели под кабинет нагрянувшего в город генерал-губернатора.
        Он сидел за столом, в неопрятном, расстегнутом до середины груди потрепанном мундире, а сразу несколько адъютантов стояли рядом с бумагами. На меня генерал покосился, совсем чуть-чуть кивнул, но не поприветствовал, и сесть не предложил, хотя стульев было предостаточно.
        Александр Осипович выглядел устало. И как-то - нездорово. Яркий румянец на бледном лице, оплывшие, свесившиеся, как у дога щеки, какой-то лихорадочный блеск глаз. Герочка, представлявшийся наместнику на пути в Томск, помнил его совсем другим.
        -Довольно, - выдохнул он, наконец. - Остальное потом. Оставьте нас.
        И вдруг резко, куда быстрее, чем я от него ожидал, выскочил из кресла и в один миг оказался передо мной.
        -Что это такое, милостивый государь?! - потрясая зажатой в кулаке бумагой, зашипел он мне в лицо. - Что это такое, я вас спрашиваю?!
        Такие вопросы никогда не требовали ответов, поэтому я и промолчал, ожидая продолжения.
        -Я понимаю, вы путешествуете! Инспектируете вверенную вашему попечению губернию. Но что?! Нельзя было оставить в Томске кого-то толкового? Мне это нужно? Зачем же, чтоб Панов моим же любимцем мне пенял? Вы ведь знаете, как я к вам отношусь?
        -Подозреваю, так же, как и я к вам, ваше высокопревосходительство, - бодро отрапортовал я.
        -Вот именно что! Вот именно! И посмотрите, милостивый государь, что мне отписал генерал Панов! Дескать, разврат и грабежи в губернии. Молодой-то начальник по киргизам ездит, а в Томске людишки опасаются из-за заборов лишний раз выйти! Да барон еще… сказался больным, а сам прошение мне прислал о переводе в Самарскую губернию…
        -Что ж он так, - огорчился я. Не самое подходящее время было для поисков нового томского полицмейстера. - Ваше высокопревосходительство.
        -Вот-вот. Огорчил старика… Так что скажете? Генерал-то и в Санкт-Петербург отпишет, рука не дрогнет. Нужно бы его упредить как-то… Да бросьте вы это. Присядьте вот здесь, Герман Густавович. Вот так, чтоб мне вас лучше видеть…
        -Пусть пишет, Александр Осипович.
        -Ну-ка, ну-ка. И что?
        -Я, Александр Осипович, на ваше имя прошение составил, о разрешении строительства новой пересыльной тюрьмы. Из бюджета экспедиции о ссыльных. Проект готов, потребные материалы заготовлены, и артель мастеровых призвана. Вашего только дозволения ждем. А злодеев с улиц я казакам приказал имать и в замок садить. Коли это из ссыльных кто, так - быстрый суд и каторга. С оказией первый этап в Нерчинск…
        -Тюрьму строй, - тряхнул щеками наместник, и поморщился. - А Нерчинск… Не примут они у нас лишних людей. Тех, что есть, не ведают, как применить. Погоди пока с отправкой…
        -Так это же хорошо, - искренне обрадовался я. - Я могу и у себя каторжные работы организовать. Дел много…
        -Да уж знаю я ваши дела, - отшатнулся генерал-губернатор. - Что это за история с полячкой? Нешто из приличных девок себе… не мог выбрать? Бросьте вы это… Такие люди, эти ссыльные поляки… знаете ли… ненадежные. А впрочем, и вы у нас, господин таков… Неспокойный. Все-то у вас не слава Богу. Крепость на Чуе поставил - хвалю. И зона эта твоя… свободная… тоже кстати пришлась. Мастеровых от мора спас - молодец. А тут поляки! Горные-то начальники их гонят, а ты принимаешь. Девка эта, опять же…
        -Александр Осипович. При штурме крепости солдаты из Польши родом насмерть стояли, но флаг русский на бастионе не спустили!
        -Да знаю уже, - отмахнулся Дюгамель. - Андрей Густавович докладывал. Есть чем Панову нос утереть… Ну да ладно. Вы еще молоды и многое вам покамест счислить можно. Однако же запомните Герман Густавович, писать про нас станут не за то, что мы доброго сделаем, а за то, где оступились. Сие понятно ли?
        -Так точно, ваше высокопревосходительство.
        -Вот то-то же. А пока наука сия боком не вышла, стану я вам помогать… Давно в Томске начальника не было, которого горные убить готовы. Уже за одно это… И полицмейстера вам присмотрел. Вам, мыслю, ко двору придется. Тоже этакий, - генерал-губернатор тряхнул расслабленной рукой, - неуемный. Где бы ни служил, все правду ищет. Ныне в Кузнецке, исправником при суде служит. Коллежский асессор Стоцкий. Не слыхали? Фелициан Игнатьевич… Наведите справки. Вы, я знаю, с жандармами на короткой ноге…
        Я улыбнулся.
        -И вот еще что, - Дюгамель сделал вид, будто не заметил моей улыбочки. - Есть у меня дельный господин. Из казаков. В столичном университете обучался. С Географическим обществом дружит. Нынче в экспедицию со Струве ездил. В Генштабе им довольны… Потанин, Григорий Николаевич. Он у меня в поручиках пока. С инородческих языков переводит. Я его к вам в Томск отправлю. Коли Чуйскую степь горные прохиндеи под гражданскую власть отдадут, такой человек пригодится…
        -Я слышал о Потанине, Александр Осипович, - кивнул я. - Идеи у него… странные.
        -Вы это про университет в Тобольске что ли? Так блажь это. Пустые фантазии. Кто же этакие деньжищи в дикость и тьму пошлет?
        -Для престижа было бы неплохо.
        -Может и так. Это не нам судить… Пока с лиходеями томскими разберитесь. Я вот приказ приготовил. Покамест… Временно… Назначаю вас, Герман Густавович, командиром Одиннадцатого Томского батальона и шефом Двенадцатого казачьего полка.
        -Благодарю.
        -Ну да, ну да… - и тут же, совершенно неожиданно, гаркнул во всю силу командирского голоса:
        -Эй, Прошка! Неси там… Ну ты знаешь…
        Через минуту генерал-лейтенант положил мне на колени сверток, в котором я с удивлением нашел маленькую парадную шпагу с уже вделанным в рукоять маленьким крестиком "клюквы" - знаком ордена Святой Анны Четвертой степени, и ярко-алым, с тонкими желтыми полосками по краям, орденским темляком.
        -О! - выдохнул я.
        -Носите. Завтра вот на бал одень непременно. Рескрипт подписан. Остальное - тоже завтра получите. Идите сейчас. Что-то мне нехорошо…
        Так и вышел, со шпагой в руках. Чудно было. Всегда казалось, что орден должен висеть на пузе, а не на золоченой рукояти парадного подобия оружия. Впрочем, Гера - прав. Главное начать. Подавляющее большинство чиновников за всю жизнь так и не удостаиваются хоть каких-нибудь наград. Так что, можно сказать, мне еще повезло. Генерал-губернатор решил взять меня, так сказать, под крыло и усиленно подлизывался с помощью таких вот… наград. А я разве против? Пока нам с Дюгамелем по пути…
        Жаль, конечно, что он мне своих людей подпихивал. Но, с другой стороны, как бы я сам полицмейстера искал?
        Кстати, этот Стоцкий интереснейшим типом оказался. Варешка и так о нем слышал, но не поленился еще уточнить. Родился наш Фелициан Игнатьевич в Польше в 1816 году. Стоцкие - старый и довольно известный шляхтицкий род. Наверняка и Дюгамель об этом знал - все-то его на титулованных особ тянет. Один - барон, второй из магнатов…
        Служить будущий Томский полицмейстер начал в 1834 году в Подольском губернском правлении. За год до рождения моего Герочки! А уже в следующем, тридцать пятом, попросил о переводе в Иркутскую губернию. В апреле 1845 года сдал жандармам целую группу своих так сказать коллег, обвинил Киренского городничего и еще нескольких полицейских в растрате казенных средств.
        Тихонечко рос в чинах, но на одном месте долго не держался. То в Томске при губернском правлении, то в Иркутске, то в Красноярске. И всюду находил, кого бы прижучить. За ним, как за маньяком тянулся длиннющий шлейф разоблаченных взяточников и казнокрадов.
        С 1861 года окончательно перебрался в мою губернию. Сначала в Мариинск - горным исправником. Потом в Томск - чиновником по особым поручениям. Уже при моем предшественнике, генерал-майоре Озерском, отправил на каторгу в Восточную Сибирь с десяток проворовавшихся чинуш. Пока не добрался до горных начальников.
        С начальником Алтайских горных заводов, и по совместительству Томским гражданским губернатором, Александром Дмитриевичем Озерским, Стоцкий характерами не сошелся. Я в смысле того, что по разные стороны баррикад они были. Один с превеликим удовольствием запускал руки в карман государя императора, а второй этого очень не любил. Только сделать друг с другом, ни тот, ни другой, ничего не могли. Генерал обладал всеми ресурсами государственной машины, а Стоцкий нашел в Дюгамеле фанатичного читателя своих опусов о злоупотреблениях генерала. В итоге Озерский отправился жить и работать в столицу, а Фелициан Игнатьевич в Кузнецк - исправником при земском суде.
        В общем, наш товарищ. Господа Карбышев с Пестяновым были такой кандидатурой на место Томского начальника полиции вполне удовлетворены. Как, впрочем, и я. Еще один союзник в борьбе с распоясавшимися горными чародеями мне не помешает.
        О Потанине Варешка нарыл совсем мало. Карбышев, по жандармским каналам немного больше, но тоже не слишком. Их потуги разузнать об этом человеке меня только забавляли. Я бы им рассказал…
        Я окончил Новосибирскую Высшую партийную школу в тот самый год, когда она стала называться Сибирским социально-политическим институтом. Так что и одну сторону жизни областника Потанина мне проповедовали, и о другой - времен Сибирской Республики - наслышан. Сам могу порассказать… Уж не знаю, за что Григория Николаевича Ленин ценил, только его едва-едва красные не расстреляли. За деятельное участие в Колчаковском правительстве. Очень уж нашему члену Русского Географического общества, идея отделения Сибири от России по нраву была. О том и молодежь подговаривал, кружки какие-то и землячества организовывал. А на Ломоносова ему начихать было. Он искренне полагал, что богатства Сибири не обязаны приращивать могущество империи, а напротив - должны оставаться у сибиряков.
        Нужно сказать - довольно вкусная идея. Не зря один из сибирских губернаторов уже в мое время поговаривал о проведении референдума. Грустно ему было наблюдать, как нефтяные гигабаксы по трубе мимо кассы в Москву утекают. А как с соседней области уголь эшелонами пошел - так и вовсе расстраиваться начал. Забыл, что не любит у нас народ расстроенных или задумчивых, и нечаянно выборы проиграл.
        А может быть, ему и помогли проиграть. В те времена - такие вещи еще легко проделывались. Пришло указание по вертикали правящей партии и все. До свидания, наш ласковый… как же его звали-то? Да, не важно. Тогда около кремлевские олигархи только-только начали свое величие богатствами Сибири приращивать, им такой сепаратист на губернаторском посту совершенно не нравился…
        Потом, при другом уже Хозяине, об отделении Сибири никто и не заикался. На нефтедолларах бюджет страны держался. Или, если переводить в термины самого начала двадцать первого века - Российская экономическая и энергетическая безопасность. А кто с безопасностью шутит, тот у нас спокойно и счастливо не живет.
        Видно сейчас, во второй половине девятнадцатого века, забавляться всякими экзотическими идеями еще можно. Если без экстремизма, конечно. Кружки там всякие собирать, обмениваться мыслями. А вот прокламации сочинять не стоит. Во-первых, их мало кто прочитает - грамотных один из шести. А во-вторых, жандармы сразу оживляются. Листовка со всякими воззваниями - это у нас что?! Правильно! Документ! А к документообороту в империи отношение трогательное. Можно сказать - нежное. И неуставные призывы оскорбляют чувствительные души чиновников Третьего отделения.
        Вот и с Потаниным в той, другой, уже безвозвратно мной перекореженной, истории, обжегся как раз на прокламации. Что-то написал и кому-то дал почитать. Тот другому, другой третьему… Так куда надо послание и дошло. Министр юстиции, граф Панин, как услышал - аж затрясся весь. У него доля малая есть в Восточно-Сибирских золотых приисках, а тут отобрать и переделить призывают. Вот и поехали господа областники - Потанин, его первый апостол Ядринцев, и некто Колосов - выпускник кадетского училища, сначала в Омскую гауптвахту, потом на суд в столицу. Всего было арестовано и каким-либо образом наказано более сорока человек. Сенатские слушания по этому делу закончились только в 1876 году… И поехали революционеры к берегам студеного Белого моря, в Архангельск, в ссылку.
        Правда, ненадолго. Потанин даже книгу в тюрьме дописать не успел. Никто этакие-то забавные обвинения в серьез не воспринимал. Подумаешь - отделиться призывал. Делов-то. Кого он тут отделять будет? Три деревни в шесть рядов, миллион квадратных верст непроходимых болот и тайги, и два улуса киргизов с татарами? Так одного казачьего полка хватит, чтоб обратно вернуть. Полковник Черняев вон, двумя тысячами солдат все Кокандское ханство на уши поставил…
        В общем, простить - не простили, но на заметку взяли. Очень уж штаб-офицерам генерального штаба нужен был господин Потанин. В правильные места умел попасть, и, как отставной офицер, самое важное высмотреть. А что не увидит - у туземцев в состоянии выспросить, ибо языки знает. Да и вообще. Исследовать закоулки Сибири и Средней Азии кто-то же должен. Чай господ гвардейских офицеров за Урал и калачом не заманишь. Им и в Санкт-Петербурге хорошо.
        А уже много позже, в 1919 году, Григория Николаевича Потанина Колчаковское правительство награждает титулом "Почетный житель Сибири" с пенсией в три раза большей, чем жалование министра. И он снова взялся за прокламации. Только теперь уже правильные: "К оружию, граждане!!! Банды большевиков у ворот!!!" "Если проекты Ленина осуществятся, - писал этот член Географического общества, - русская жизнь снова очутится в железных тисках. В ней не найдется места ни для самостоятельности отдельных личностей, ни для самостоятельности общественных организаций"… А ведь вождь мирового пролетариата за что-то Потанина ценил, чем и спас жизнь, когда Сибирская республика приказала долго жить…
        И теперь мне втюхивают этого исследователя, что здорово похоже на мину замедленного действия. Бабахнет обязательно, только когда - неизвестно. Так же как неизвестно - что мне с таким подарком делать? Отправить на смену князю Кострову в Чуйскую степь и молится, чтоб он и там не натворил чего-нибудь этакого?
        Ну да ладно. Пристрою, поди, куда-нибудь. Тем более, что, если правильно помню, ближайший сподвижник этого Потанина, господин Ядринцев, был… ой, что это я, есть - яростный защитник идеи Сибирского университета. Значит, энергию этого-то я смогу в мирное русло направить.
        Остается последний вопрос: зачем Дюгамелю это надо? Генерал-губернатор не выглядит глупым человеком, и наверняка знает и о Петербургских "приключениях" Потанина, и о его идеях. И как я должен это воспринимать? Как попытку этакой-то "свиньей" получить рычаг воздействия на молодого, шустрого и малопонятного дружбой с жандармами чиновника? Так тут палка о двух концах. Я-то всегда могу сослаться на начальство, навязавшее мне заговорщика, а вот как из этой ситуации станет выходить Александр свет-Осипович?
        Есть, правда, еще один вариант. А что, если "мина" заложена не под меня, а под будущего наместника? Что если наш дипломат намерен перебраться в столицу? Ходили слухи, что государь был весьма недоволен попустительством генерал-лейтенанта неожиданной общественной поддержке какого-то ссыльного. Михайлова какого-то. Карбышев даже говорил, что генерал-губернатору пришлось посетить Александра I лично, чтоб оправдаться. Если что-то подобное случится и с приемником, сенатор Дюгамель будет выглядеть в глазах царя куда как лучше.
        Но в этом случае, Александр Осипович должен, просто обязан как-то подсластить эту пилюлю. Закон жанра, знаете ли. Политuк. Делая гадость, нужно непременно улыбаться…
        Мои предположения подтвердились уже вечером следующего дня, во время бала в честь помолвки цесаревича с датской принцессой Дагмарой.
        Нужно сказать, что я, со своей новой шпагой, пользовался на балу повышенным вниманием. В первую очередь конечно из-за того, что вообще явился с оружием, и уже потом - благодаря яркому цвету орденского темляка. У того же Фрезе на мундире присутствовали ордена и Станислава и Анны и даже Владимира - все рангом куда выше моей несчастной "клюковки". Только ее, мою ненаглядную, дают за воинские подвиги, а свои звезды горный начальник получил, исправно делясь награбленным из государевых карманов.
        Тем более, что в Барнаул с генерал-губернатором прибыло достаточно много армейских офицеров, и их уважительное отношение к моему значку на эфесе, вольно или невольно, передалось и остальным.
        -…Да и можно ли не желать счастья и благословения Божия, - между тем вещал Дюгамель, открывая бал, - такой любезной чете, как наш цесаревич Николай Александрович и возлюбленная его невеста. Первый и телом благолепен, и душою благосветел, как ясный месяц; а последняя, как я слышал, прекрасна лицом и сердцем, как и заключено в имени ее, кое с датского языка переводится - Утренняя Звезда.
        Фон Фелькерзам первым принялся отбивать ладони в аплодисментах. А там и остальные охотно, даже с каким-то яростным энтузиазмом, подхватили.
        -Однако же, соединение двух дорогих нам сердец не единственная радость сегодня. Как нельзя вовремя, буквально днями, получил я подтверждение Высочайшего благоволения к трудам здесь присутствующего и хорошо нам всем известного Томского гражданского губернатора…
        Толпа зашумела. Фрезе вскинул брови и оглянулся на меня через левое плечо.
        -Да-да, господа! Я не оговорился! Высочайшим Манифестом велено мне было объявить о том, что с двадцать первого ноября сего года, в честь Введения Пресвятой Богородицы, действительный статский советник Герман Густавович Лерхе назначается губернатором Томской губернии…
        Неожиданно громко барон рявкнул "ура". Несколько офицеров и дворян, не посвященных в нюансы отношений сибирских начальников, его поддержали. Но в общем, приветствие вышло не слишком громкое и дружное.
        -С присуждением… - Дюгамель пытался перекричать шум, и это ему удалось. Командный голос, все-таки. - С присуждением господину Лерхе ордена Святого Станислава третьей степени!
        Вот теперь возгласов стало куда больше. Я уже не говорю о моем Герочке, разразившегося настоящим радостным воплем, к счастью никем кроме меня не слышимым. Только, в отличие от внутреннего меня, остальные просто недоумевали. Шутка ли - получить орден всего за полгода службы…
        Генерал-губернатор первым подошел меня поздравить. Потом Фелькерзам, и уже после не слишком радостные горные начальники. Если бы Дюгамель ставил перед собой цель поссорить меня с барнаульскими чиновниками, лучшего способа было бы и не придумать. Но и теперь, когда наша взаимная нелюбовь с Фрезе не была ни для кого секретом, этот демарш произвел нужное впечатление. В любом случае, были продемонстрированы и благоволение ко мне государя и всесторонняя поддержка его наместника. Ни о каких улучшении отношений с горными командирами теперь не могло быть и речи.
        Тонкий ход. Прямо-таки - римский. Разделяй и властвуй! И не только в отношении Фрезе с приспешниками. Со ставленниками конкурента генерал-губернатора, генерал-лейтенанта Панова у меня тоже намечались неприятности. И единственный шанс одним махом разрубить этот узел противоречий - это обзавестись не просто значительным, а безусловным покровительством в столице. Стать третьей, или даже четвертой, если считать администрацию АГО, стороной в сибирской политической игре.
        Такой вот, блин, неоднозначный подарок. Недооценил я старого, обрюзгшего омского наместника. Подставил под будущие неприятности, тут же взял под крыло и рассорил со своими противниками. И все это одним махом! А я-то себя этаким монстром интриг считал. Думал, мое искусство подковерной возни образца начала двадцать первого века, ставит меня теперь и здесь в исключительное положение…
        В общем, глупо я себя чувствовал. И эта подстава в подставе меня просто бесила. Плохо мне сделалось и одиноко. Сил не было терпеть. Смотреть в эти лицемерные рожи, улыбаться и жать протянутые руки. И слышать рассерженное шипение жен горных начальников.
        -Ступайте уже, Герман Густавович, - скороговоркой проговорил столичный ревизор, едва прикасаясь фужером с шампанским к моему. - Ступайте. Я скажу, что вам стало не хорошо от волнения…
        Я его послушался. И сбежал. Дождался лишь того момента, как внимание публики переключилось на кого-то другого, и покинул это, едрешкин корень, высшее общество. К Карине поехал. Захотелось вдруг человеческого тепла. Знал, умом понимал, что вся ее ко мне любовь на чине моем держится и на деньгах, и все равно отправился. Просто не к кому больше было…
        Глава 10
        Паровозы
        Через Волгу моста не было. Он пока никому не был нужен. Нижний Новгород - самая восточная железнодорожная станция в империи. Пока переезжали Великую реку, пока тащились узкими улочками торгового города, огибали приземистый нижегородский кремль, я едва мог унять отчаянно бьющееся сердце. Сейчас, вот сейчас я увижу то, к чему стремлюсь, что хочу с опережением в двадцать лет построить у себя в губернии. Чудо современной логистики, явление перевернувшее представление о Сибири, как о колонии. Железная дорога!
        И! И вот он. Вокзал. Длинный, с высокими, в романском стиле, окнами, с колоннадой у главного входа, обязательными часами и высоким шпилем с флагом. Символ прогресса и развития. Порт для сухопутных кораблей…
        Отправил Артемку узнать насчет билетов в Москву. Первый класс для нас с Асташевым и третий для всех остальных. Дал деньги. Старый золотопромышленник даже не вздрогнул, не потянулся к карману за ассигнациями. Все правильно. Первое правило богачей - сэкономленные деньги - это заработанные деньги…
        Ждать вестей от разведчика пришлось неожиданно долго. Казачок вернулся сильно потрепанным и, как ни странно, в сопровождении будочного полицейского. Тайна, впрочем, тут же была раскрыта. Моего денщика, совершенно ошалевшего от внутреннего убранства похожего на дворец здания вокзала, элементарно обворовали. Спасибо бдительному полицейскому - отловил воришку. Только не поверил Артемке, что у молодого казака может быть в карманах такая сумма…
        Это небольшое приключение, тем не менее, вышло нам на пользу. Скучающий на посту урядник оказался прямо-таки кладезем полезной информации. Получив "за труды" рубль, он поведал, что ближайший поезд в Москву будет только на следующий день, что билеты можно купить в кассе, ближайшая гостиница находится через площадь, а почтовых лошадей положено сдавать на центральный почтамп… Разобрались, слава Богу.
        Пришлось идти в вокзал вместе с денщиком. Будочник посоветовал. Сказал, что казачку могут билеты в первый класс в кассе и не продать. За мной, естественно, увязались двое конвойных. Так что в этот раз все прошло благополучно. Суетящийся народ с готовностью расступался, некоторые даже снимали шапки и кланялись.
        Начальник станции на завтра обещал сообщить о готовности поезда к отправлению. Ни какого расписания не существовало, пассажирские составы отправлялись трижды в неделю по мере заполнения мест. Для Германа это было совершенно нормальным, а вот меня искренне удивило. Ладно мы - вполне не бедствующие люди и могли себе позволить подождать в гостинице, а что делать путешествующим третьим классом?
        Люди спали прямо на полу вокзала. И никого, похоже, кроме меня, это не занимало. Для того и вокзал выстроили такой здоровенный, чтоб мужикам было удобно. Сервис, блин, такой… ненавязчивый.
        Ох, отвык я от таких скоплений народа. Вроде и не толкался, не пробивался сквозь толпу, а утомился. Далеко не так, конечно, как падавший от усталости фельдъегерь, умудрившийся добраться до Барнаула, следуя левым берегом Оби. Сделавший огроменную петлю, но доставивший мне четырнадцатого ноября, на следующий после памятного бала день, Высочайшее повеление - к Рождеству Христову непременно быть в Санкт-Петербурге. У меня оставалось чуть больше месяца на дорогу длиной почти в четыре тысячи верст. Время рвануло вскачь…
        Начальник Алтайского горного округа был счастлив, и даже это не скрывал. В одно утро из Барнаула отбывал главный его раздражитель - Томский гражданский губернатор со свитой из сотни казаков, и, несомненно, враждебно настроенный генерал-губернатор Западной Сибири со своим конвоем и адъютантами.
        Ну, я-то понятно куда - в столицу. Правда, планировал еще домой, в Томск, заскочить на недельку. Дел накопилось… Причем, что бы двигаться быстрее, на следующей же после столицы АГО почтовой станции, в Озерках, нанял извозных мужиков для своего конвоя. Майор же, тфу… вру… Дюгамель не глядя подписал приказ о присвоении командиру Двенадцатого казачьего полка, майору Викентию Станиславовичу Суходольскому, чина подполковника. Жаль, что ответа на мой список представлений к наградам из Санкт-Петербурга еще не было. Здорово бы было присовокупить, так сказать, к чину еще и орден…
        Так вот - подполковник Суходольский должен был, не особо торопясь, добраться до Колывани, откуда разослать гонцов по станицам. К весне, не меньше трех, а лучше - четыре сотни семей, с вещами и скотом, должны были собраться на берегу Оби, чтоб баржами подняться до Бийска. С началом лета, вся эта орда двинется на юг, в Чуйскую степь.
        Честно говоря, я немного сомневался в том, что только что построенная дорога выдержит планирующийся на следующий год трафик. Если все пойдет хорошо, новым трактом за лето должны пройти не меньше трех караванов бийских купцов - они намеревались открыть лавки со складами в Кобдо, около двух тысяч переселенцев из казаков, и не меньше четырех тысяч назначенных к пребыванию в моем краю ссыльных. Эти должны будут осесть в отмеченных Суходольским на карте местах вдоль дороги. Кроме того, назначенные к службе в армии поляки из Барнаула, Кузнецка и Бийска, выводились из городов и назначались в гарнизон Чуйской крепости. Казак-Сортогой, как назвали мой форт местные теленгиты. А это еще, по меньшей мере, две сотни путешественников с обозом…
        Викентий Станиславович утверждал, что сам-то тракт выдержит. Сомнения вызывали только переправа через Катунь и скалистые прибрежные утесы. Весной он, со своей артелью, намеревался обогнать переселенцев и приступить к строительству дороги на самом сложном участке - на Чуйских бомах. Если получится обеспечить строителей взрывчаткой, к моменту, когда основная волна переселенцев туда дойдет, какое-то подобие дороги уже должно быть готово.
        Хотя… Хочешь насмешить Бога - поделись с ним своими планами. На всякий случай я наказал Ваське Гилеву организовать продуктовые склады у Принцевой переправы.
        Дюгамель, кстати, отбывал в Бийск, а оттуда и в Кузнецк как раз по поводу продуктов. Засуха, а потом еще и полчища саранчи в Семипалатинской области полностью уничтожили урожай. Омскую и Тобольскую губернии тоже небывалая жара и сушь не пощадила. Продовольственные магазины на землях Кабинета оказались совершенно пустыми. Купцы, прежде чуть ли не дерущиеся друг с другом за контракты на поставку зерна в армию, теперь только улыбались предложенным интендантами ценам. Генерал-губернатор намеревался лично посетить Алтайские земледельческие районы, чтоб решить эту проблему.
        Я ему не завидовал. Ушлые торговцы плевать хотели на нужды воюющей с Кокандом армии. Спрос на зерно намного превышал предложение. Цены росли, а бюджетные ассигнования на закупку продовольствия - нет. Каким образом вывернуться из этого замкнутого круга, я лично, себе не представлял. Впрочем, к тому моменту, как Александр Осипович добрался до Бийска, я уже был далеко, и его проблемы меня не касались.
        По-хорошему, с добрыми лошадьми и лихим извозчиком, от Барнаула до Томска зимой можно добраться суток за четверо. А если повезет с погодой и переменами на станциях, так и за трое с половиной. Но мне нужно было заехать в Колывань, так что путь существенно удлинился. К верхнему перевозу через Томь мы подъехали только к исходу шестого дня.
        Никогда не понимал поговорки "поспешишь - людей насмешишь", пока после чуть ли не полугодового отсутствия вернулся в родной город. По дороге, на станциях, пытался переписать в блокнот список первоочередных дел, которые никак не возможно было бы отложить на потом. Даже попробовал высчитать - сколько же понадобится времени, чтоб все успеть. Выходило, что если я всю неделю не стану спать, и продолжу встречаться с нужными людьми даже во время приема пищи, на каждое дело нужно будет отводить не более четырех минут. Я-то, в принципе, не возражал, но как заставить господ купцов и чиновников наносить мне визиты, скажем, в четыре часа ночи?
        Пришлось вычеркивать и группировать. Вносить новых людей, на которых можно было бы переложить часть нагрузки. Потом - еще группировать, и записывать в виде инструкции некоторые свои мысли.
        В общем, о бытовых мелочах я совершенно и полностью забыл.
        У столбов, обозначающих границу города, на въезде в Татарскую слободу, солдаты Одиннадцатого батальона что-то крикнули, но задержать кортеж губернатора не посмели. Поэтому, разглядев впереди дорогу застеленную кошмой и явно недавно установленный шлагбаум, сильно удивился. А когда пара шустрых пацанов с метлами кинулись обметать колеса карет, и вообще…
        Попросил Артемку выяснить у детей - что собственно происходит. И спустя минуту узнал, что распоряжением Магистратуры, с середины лета все въезжающие в центр Томска экипажи должны быть чисты и опрятного вида. А также - на колесах и лошадях не должно быть грязи. Вот предприимчивые ребятишки и придумали за копейку приводить кареты и телеги в порядок.
        Пришлось платить. Хоть и не очень понятно было - за что. Мало ли чего там Томский городской голова сотоварищи сочинил! Очередная деньговыжималка в лучших традициях автоинспекции будущего… Но, как только съехали с тракта на улицы, сразу ощутил свершившиеся за лето перемены.
        Барон был абсолютно прав. Томск, благодаря новому дорожному покрытию, совершенно преобразился. Улицы как-то зрительно раздвинулись и посветлели. Может быть, на этой мостовой тоже хватало окурков и фантиков, но на светло-песочном тоне их видно не было.
        Кроме того, отсев на щебеночной подложке был тщательно утрамбован, укатан и выглажен. Ни о каких колдобинах, или того паче - грязных болотин, теперь не могло бытии и речи. И только тротуары из толстых деревянных плах выдавали в этом почти европейском, чистеньком и аккуратном, городке исконные, русские корни.
        -Лепо-то как! Ваше превосходительство, - обрадовался денщик. - Ажно плюнуть некуда.
        -Плюнуть? - не понял я.
        -Ну да. Захочешь тепереча плюнуть, и будешь, как дурень до переулка с полным ртом бежать. Нешто на такую-то красоту кто харкнуть осмелится?
        Губы сами собой расползлись в широкую, и, может быть, даже какую-то глуповатую улыбку. Да - плевать. У меня тут, едрешкин корень, историческое событие! Полная и безоговорочная победа над столетней распутицей. А плевки… Да хоть бы и плевали. Что ему, отсеву, сделается? Влага впитается, ветерком подсушит - так что через полчаса и места не найдешь.
        На это свое, несколько ошалелое, состояние и грешу. Так-то, стоило бы задуматься, да вовремя возницу в нужную сторону направить. Так нет - залюбовался поблескивающим на солнышке любимым городом. Задумался. Замечтался о набережной Ушайки и защитной дамбе для вечно затапливаемого в половодье Заисточья. О каменных мостах и трамвае… ну или хотя бы конке…
        И прикатили мы к Тецковской гостинице.
        Отправил казачка узнать насчет номеров. Наказал, чтоб те же брал, где я весной жил, а сам вышел ноги размять. Ну и, заодно, кованные витые решетки на окнах посмотреть.
        Артемка вскоре вернулся. Вытянулся по стойке смирно и радостно заявил:
        -Нумеров нету, и вскорости не привидится! Ваше превосходительство! Прикажите пороть?
        -Эм… В смысле - пороть? Ты толком расскажи…
        -Так ить я и говорю, Герман Густавович. Мужик тамошний сказывает, что, дескать комнаты все занятые. И свободных вскорости не привидится…
        -Не предвидится, - машинально поправил казачка.
        -Ага. Вот-вот. А я иму, так мол и так - генерал и губернатор тутошний приехали. Как это, собачья морда, местов нету?! А он тут хихикает так мерзко… - Артемка продемонстрировал, как именно, - и отвечает. Мол, коли это наш наиглавнейший начальник с походов вернулси, так пущай к себе домой и едет. А в заведении ныне местов нету и не при-д-видится. Прикажете пороть, ваше превосходительство?
        Таким вот, необычным и весьма забавным образом, я узнал, что теперь у меня есть в Томске свой дом.
        Пороть мы, конечно, никого не стали. Очень уж заторопились обратно по Миллионной, через Ушайку на Почтамтскую, и наискосок через Соборную площадь, мимо губернского присутствия к красному, кирпичному резному теремку. Двухэтажному, но, благодаря высокой, в русском стиле, крыше выглядевшему выше расположенного рядом Томского губернского правления. Яркому пятну на фоне блеклых, пыльных, окрестных строений. К моему дому.
        Потом уже, много позже, мне говорили, что выбранный мною архитектурный стиль не сочетается с тяжеловесным классицизмом здания администрации. Что имитация терема - это бельмо на глазу, стремящегося к европейской просвещенности города. Плевать. Чтоб они понимали! Мой дом получился… теплым, как могут быть теплыми только деревянные, любовно украшенные прихотливой резьбой, русские хоромы.
        Мне тыкали пафосной вычурностью и желанием выделиться. Я соглашался. Это действительно так, чего же спорить? На тысячи верст окрест не было ничего подобного, и любой сибиряк, хоть краем уха слышавший о чудаке-губернаторе, сразу узнает место моего постоянного жительства!
        В Томске уже был Дом коменданта - блеклое непритязательное строение, в котором жил один из первых комендантов города, Томас де Вильнев. Теперь будет Дом губернатора - пышущее кирпичным жаром вычурное, ажурное строение. Дом Германа Лерхе…
        Это очень важно - хоть иногда, хоть раз в несколько лет, почувствовать себя счастливым. Целиком и полностью. Добрее тогда человек становится и уравновешеннее. А один раз изведав это близкое к эйфории чувство - будет всю жизнь пытаться повторить опыт. Стремящийся же к счастью человек - злобным негодяем стать уже вряд ли сможет. Слишком уж это направления противоположные…
        Не стану описывать процесс моего знакомства с домом. Долго это и слова трудно подобрать. А когда, уже в сумерках, приехал Гинтар с каким-то молодым господином - так и вообще…
        -Ваше превосходительство, Герман, - хриплым от волнения голосом, воскликнул старый слуга по-немецки, и потянулся к предательски увлажнившимся глазам. - Это сын моей несчастной сестры, Повилас Раудис. Я писал вам о нем…
        -Да-да, конечно, - сгорая от стыда, бросился я жать руку старому прибалту. Его письмо я так и не удосужился прочесть.
        -У вас превосходный дом, ваше превосходительство, - забавно коверкая окончания немецких слов, поклонился племянник Гинтара.
        -Недостает еще мебели и прислуги, - проворчал будущий банкир. На русском, в этот раз. - Прошу простить, мой господин. Слишком много дел…
        -О! Ты прекрасно постарался, старый друг! Это… это удивительный подарок. Я безмерно тебе благодарен…
        Потом был поздний ужин на троих. И пусть мебели и правда оказалось маловато, а искусство моего неведомого повара не дотягивало до изысков Асташевского, зато это была первая тихая семейная трапеза за черт знает сколько лет. Что-то из полузабытого, выдавленного заимствованными воспоминаниями этого моего тела, детства. Нечто этакое, заставившее Герочку растроганно вздыхать в дебрях оккупированного мной мозга.
        Все когда-нибудь кончается. Когда седой прибалт стал рассказывать о строительстве доходных домов и последних Томских новостях, кончилось и очарование семейных посиделок. Ну, уж такой он человек - прагматичный и неторопливый. Дал мне время осознать, что все, долгая и трудная экспедиция на дикий Алтай завершена. И тут же перешел к делам.
        А я слушал размеренные речи Гинтара и думал о том, что время течет между пальцев, день сменяет ночь, за месяцем - месяц, за годом - год. Летят столетия, а люди остаются прежними. Все так же, как в далекой, оставшейся в другой эпохе и другом мире, юности, остается легкий горьковатый привкус неоцененного героизма. Вот он я, люди, прошел сто дорог, вымок под ста дождями и повстречал тысячи интереснейших людей. Пережил целую кучу приключений, и даже сочинил выражение лица - мудрое, и немного загадочное, соответствующее торжественной встречи меня благодарным человечеством… А оно, вдруг ставшее неблагодарным, равнодушным, жило все это время без меня, и ведь прекрасно себя чувствовало. Что-то происходило, что-то строило или ломало, торговало и сплетничало, суетилось. Без меня, и, не замечая моего отсутствия. И теперь, когда я все-таки вернулся, оказалось, что все изменилось. Мир изменился. Я изменился. Мой любимый город - изменился. Не стал чужим - нет! Просто - другим, неузнаваемым, новым…
        Из трех одновременно заложенных зданий достроили лишь одно - мое. В доходном доме для чиновников в самом разгаре внутренняя отделка, а третий - на Монастырской, едва-едва подвели под крышу и застеклили окна. Мастеров не хватало…
        Прибывшие на плотах из Кузнецка мастера с Томского завода за считанные дни отстроили себе бараки на границе города у Иркутского тракта. Прямо в ста саженях от размеченной под новую пересыльную тюрьму площадке. Теперь жгут из хвороста костры и копают землю. Выигравшие конкурс на поставку материалов купцы начали подвозить кирпич и лес.
        Утвердили проект Физико-Технологических лабораторий. Магистрат выделил участок примерно в том месте, где в мое время стоял один из корпусов Томского Университета, вдоль Большой Садовой. Но строительство должно было начаться не раньше весны. Надворный советник Менделеев приходил к Гинтару просить деньги на съем нескольких усадеб под размещение прибывающих в губернскую столицу ученых, но тот отказал. Отговорился, что, дескать, не было распоряжений губернатора… Директор-распорядитель Фонда не смог объяснить, как же Павел Иванович выкрутился…
        Недавно в Томск вернулся Цибульский. Наверное, в первый раз, после принятия наследства, не скрываясь. Въехал прямо через заставу на Иркутском тракте, на тройке с бубенцами. И поселился в доме своего умершего тестя. То ли у судебных исправников что-то в голове замкнуло от этакого нахальства, то ли еще что, но никто золотопромышленника идти арестовывать и не подумал. А тот, между тем, начал оплачивать векселя. И почти все долги уже закрыл, кроме тех, что предъявлял Иосиф Лавицкий. Акцизный надзиратель было, к Захарию Михайловичу поверенного отправил, так Цибульский велел того на порог не пускать…
        Закончилась вражда между Осипом Адамовским и объединенными в "Комиссионерство" сибирскими пароходчиками. Поляк продал принадлежащие ему корабли с баржами и убыл в неизвестном направлении. И оказанная мне услуга не помогла. Так что теперь во всем регионе, по большому счету, две крупных транспортных компании - пароходства Тюфина и Тецкова.
        И тот и другой, сделали летом существенные пожертвования в городскую казну на устройство новой мостовой, а потом, совершенно для всех неожиданно, городской голова отправился в Тюмень к главе торгового дома и пароходства Тюфиных, Науму Андреевичу. И даже будто бы договорился о совместном строительстве в Черемошниках порта с огромными, предназначенными под сдачу в наем, складами и конторками. Кумушки судачили, что будто бы Дмитрий Иваныч Тюфиным обещал вымолить у молодого губернатора приказ о недопущении причаливания в иных местах, кроме городского порта…
        В общем, Наум Тюфин, вроде как согласился. Хитрый жук - этот тюменский богатей! Знает ведь, что сын его, Николай Наумович мне услугу весной оказал - парусные барки для экспедиции дал, так что за мной как бы долг. Попросят поддержать - отказать будет трудно. Да и смысла нет. Порт городу нужен.
        Обсудили торговлю зерном. Этой осенью транспортники и перекупщики неплохо заработали. Цены-то на хлеб поднялись…
        Уже недели с две, как в городе, в доме Асташева, ждет меня Михаил Константинович Сидоров - красноярский купец и золотопромышленник. Гинтар говорил - они присылали несколько раз спросить, когда их превосходительство прибывает. Еще говорил - чудной этот Сидоров какой-то. Его артельщики золото за сезон пудами намывают, а он сотни тысяч на всякую ерунду спускает. Другой бы жил, детей ростил да жизни радовался. А он - то пароходы из Англии в Обскую губу провести пытается, то из глухой тайги графит на Урал везет. Нефть еще на Печоре пытался из земли выковырять… Все-то у него не как у людей. А с тех пор, как Асташев ему о новом губернаторе Томска рассказал, за бумаги засел. Прожекты расцвета Сибири, путем развития промышленности и поддержки переселенцев составляет. Блаженный…
        Приходил жандармский командир. Выглядел довольным, словно объевшийся краденой сметаной кот. Просил немедля известить, как Герман Густавович в Томск изволит… Намекал, что новости имеет сообщить, весьма и весьма радостные для меня.
        Но самым нетерпеливым из ожидающих возвращения блудного губернатора, прямо-таки чемпионом, оказался мой формальный заместитель, председатель губернского правления Павел Иванович Фризель. За последний месяц прибалт дня не смог припомнить, когда бы не являлись посыльные от статского советника. И все с одним и тем же вопросом - когда ждать?
        Блин! Всеподданнейший отчет! Совершенно из головы вылетело! А Павлуша ведь переживает. Его немецкую душу коробит сама мысль об опоздании отправки документов в министерство. Подозреваю, он меня даже понять не сможет, если честно признаться, что элементарно забыл написать эти статьи - свою, губернаторскую, часть ежегодного губернского отчета. Что бы этакого соврать, чтоб он меня за инопланетянина не принял? Надуть щеки и заявить, что еду в Санкт-Петербург, дабы передать труды Председателя лично в руки Его Императорского Величества? Дескать, получил Высочайший рескрипт - предстать с отчетностью… Поверит? А и не поверит, так что? Жаловаться царю побежит или донос жандармам накарябает?
        Да чего это я. Не побежит и не донесет. Хуже - обидится, и обиду эту в душе затаит. Прямо перечить не станет, слишком умен для открытой вражды. А вот по мелочам гадить, слова всякие нехорошие в нужные ушки нашептать, слушок какой-нибудь гаденький кумушкам на поживу - это он легко сумеет. И что тогда останется? Шлепнуть в темном переулке, или под статью подстроить и в угольные топи на каторгу…
        Нет, Герочка! Это я шучу так… по-черному. И морду бить мы Фризелю пока не пойдем. Просто не за что. Так-то, по совести, это бы тебе, мой партизанствующий внутричерепной дух, пару раз бы долбануть! Как за что? А почему не напомнил? Сейчас были бы готовы потребные для отчета статьи, так поблагодарили бы Павлушу, и пообещали, в столице будучи, лично господину Валуеву передать. А так, придется из-за тебя врать и изворачиваться… Вот и молчи, раз слов нет… В другой раз будешь лучше готовиться…
        Гинтар о банке заикнулся, спросил - верно ли, что есть у меня намерение с Асташевым и этим, чудаком-золотопромышленником Сидоровым банк учредить? Я даже не поинтересовался - откуда старый бывший слуга узнал. И так все понятно - Асташев раззвонил. Деньги должны работать! А чтоб они могли начать трудиться, нужно чтоб были люди, готовые принять их в оборот. Реклама нужна. Вот Иван Дмитриевич и старается.
        Кто управляться с целой кучей денег станет - тоже управляющего Фондом волновало. Обрадовал верного слугу, сказал, что рассчитывал на его финансовый талант. О идее страхового общества поведал, и о том, что племянника он как нельзя вовремя привез - будет и ему у меня работа. И сразу предложил перенести сложные разговоры на завтра. Не хотелось серьезно что-то решать в этакий-то редкостный вечер. Когда-то же и отдыхать от трудов да забот нужно было.
        Что еще нужно усталому барину? Хороший стол, компания добрых друзей - почти родственников. Еще бы грамм полста коньяку, и было бы вообще замечательно! Оказалось - нет ничего проще. В буфете - это Гинтар так высоченный резной шкаф со стеклянными дверцами обозвал, и спиртные напитки присутствуют, и сигары. Просто прислуга уже оповещена, что губернатор не употребляет, потому и на стол сервировать не стали.
        Отправил молодого разбираться с "закромами". Тот вскоре вернулся с тяжеленным, квадратным, резного печатанья, стеклянным штофом, в котором тяжело бултыхалась коричневая маслянистая жидкость. Естественно, ни о каких этикетках и речи идти не могло. Сколько лет выдержки? А что бывает меньше пяти? Хранцузы, говорят, меньше чем десятилетнего хранения в бочках и за напиток не почитают. А Арманьяк ихний и того больше - до полувека выстаивается…
        О, запах! О, вкус! О, теплая волна в пищеводе! Это не тот напиток, что хлещут одну рюмку за другой, пока хмель с ног не сбросит. Это нужно смаковать. Дегустировать. Греть бокал в ладонях и ловить переливы привкусов в сочетании с полупрозрачной долькой лимона… Или горьковатой терпкостью шоколада… Гурман? Сибарит? И что? Не имею права? Мало я тружусь? Не могу, хоть иногда, вот так вот - побаловать себя любимого?
        Хорошо посидели. И спалось на новом месте просто превосходно. Окна спальни выходили на юг, во внутренний дворик. Так что утренняя уличная суета меня совершенно не беспокоили. Но проснулся все равно рано. Привык уже. Солнце только-только приподняло краешек над достраивающимся доходным домом, а я уже на ногах - умываюсь и выхожу к завтраку.
        Снова пост, теперь - Рождественский. Прямо, уже традиция какая-то образовалась - являться в города не вовремя. Работы полно, а завтра, в субботу - Введенские праздники. Естественно - кто празднику рад, тот за три дня пьян. Вот как тут успеть хоть что-то сделать до рывка в Петербург?
        Пост, а у меня на столе кофе и сдоба, сливки в маленьком кувшинчике и желтое масло на блюдце. Мне можно, я православных обычаев имею право не придерживаться. Отец Энгельгарт, Барнаульский пастор, разъяснил. Вполне покладистым попом оказался. Или, как там протестантских церковнослужителей положено называть? Я как только понял из Герочкиных объяснений, что степень погружения в религию каждый лютеранин волен выбирать сам, так идеальную отговорку изобрел - не ощущаю, мол, внутренней потребности.
        Пастор мне: "Не хотите ли исповедоваться, сын мой"? Я ему - отмазку свою. Почему в храм Божий не заглядываю - я снова - то же самое. Он посмотрел, печально и, вроде бы даже осуждающе, но от пожертвования не отказался. И заторопился откланяться. Спешил отчет жандармам писать.
        А как вы хотели? Ксендзы в Царстве Польском открыто народ к бунту призывали. За что и получили соответствующее к себе отношение со стороны русских. Казнить попов даже у Муравьева Вешателя рука не поднялась, а вот население пустынной Сибири на пару сотен образованных людей увеличить - легко. Вот и пошли по этапу, сменили рясы на серые арестантские шинели. Думали - здесь поляков много, значит, и церкви польские, лютеранские или римские - есть. Пристроятся.
        Жандармы и не возражали. Хотите служить - служите. Еженедельный отчет на стол штаб-офицеру. Содержание исповедей. Если станет известно о готовящемся заговоре - немедленно сообщить. Не нравится? Так никто и не настаивает. Другие, не такие принципиальные сыщутся.
        Это мне Миша Карбышев однажды выдал. Не то чтоб тайна, но и не слишком афишируемый факт. Похвалил еще, что я с Томским пастором Августом поближе не сошелся. Оказывается, наш попик завидной памятью и литературным даром обладает - рапорты читаешь, люди как живые перед глазами встают…
        Умеют здешние жандармы работать. Не отнять. Непонятно только, как они с этаким-то рвением и информированностью, умудрились империю про… потерять? У верхушки не хватило политической воли? Законы оказались слишком мягкими?
        Кстати, неплохо было бы обзавестись полным изданием действующих Кодексов империи. И на полки в кабинете поставить. На самое видное место. Куда-нибудь поближе к портрету государя…
        Черные, вычерченные дорогой китайской тушью, линии чертежей воплотились в камне. Никогда не забуду, как спорил с архитекторами, как доказывал необходимость обширной приемной и отдельной комнаты для архива. Той, дверь в которую прямо за спиной сидящего на своем секретарском месте Карбышева.
        Ковер, строгая, без излишних украшений, мебель. Пока вдоль стен примитивные лавки, но Апанас уже отправлен к столярам. Слишком удобных здесь и не нужно, главное чтоб было где сидеть. Еще он должен заказать два стола для моих скаутов. Смену стоит выращивать с таких вот, детских лет. Чтоб умели и хотели учиться, и чтоб в голове правильные мысли прижились. Без зазнайства и без поклонения всему западному.
        Утро. Пацанва явится на службу позже, после уроков. Так что пока в приемной только Миша и Артемка. Конвойные казаки чаи гоняют в караульной, а денщик здесь, ждет приказов. Да, пожалуйста. Что мне этого добра жалко, что ли?
        -Посыльных к председателю и к жандармам. Пусть справятся, когда господа изыщут время меня сегодня навестить. Потом пригласи ко мне Менделеева, фон Пфейлицера и Гусева. Все ясно?
        Казачок щелкнул каблуками - у Принтца научился - "промокашка", и умчался.
        -Доброе утро ваше превосходительство, - Мишино лицо серьезное, но глаза улыбаются. Рад этой суете? Ну-ну.
        -Здравствуй, Миша. Отправь послания городскому голове и пароходчику Тюфину, Николаю Наумовичу. Непременно чтоб к обеду у меня были. А Ивана Дмитриевича Асташева и его гостя, красноярского купца Сидорова на ужин пригласи… Надо бы что-то с поваром придумать… Тем что есть пока не похвастаешься… Письма есть?
        -Ничего особенного, Герман Густавович. Провели по инстанциям в рабочем порядке, - у меня ведь набрался канцеляризмов. Даже и не знаю - радоваться или печалиться. Язык вот так и пачкается казенщиной… Но, приятно, черт возьми. Легкое дуновение из двадцать первого века… - На десять часов записан господин Пестянов с супругой…
        О! Отлично! Жаль только, Апанас не успеет вернуться к этому времени, один поход к ювелиру не меньше чем полдня займет - не каждый из десятка имеющихся на Уржатке мастеров возьмется за изготовление ордена. А сам даже не представляю, где именно мои деньги хранятся. Ну да ладно. Сейчас просто обговорим все. А инвестиции и на понедельник можно отложить. Тем более что они будут гораздо больше, чем Варешка думает. Я ведь хочу на него еще одну обязанность возложить. Присматривать за новым делом для Карины Бутковской.
        Тогда, холодным и злым вечером, убежав с бала в Барнауле, я и думать не в состоянии был - чем бы этаким занять ссыльную. Кровь кипела от обиды и огорчения. Сердце в ушах тамтамы войны изображало. Гера рычал что-то о "повстречать в тихом переулке и по морде". Можно подумать, генерал-губернатор только сумеречными подворотнями и передвигается.
        Как через весь город к домику Бутковской ехал, совсем плохо помню. А потом, когда уже встретили, помогли скинуть ненавистный, неудобный и словно с чужого плеча, мундир, обняли да приласкали, вдруг… Действительно ведь, как-то вдруг. В один момент! Понял, что прижимаем к себе теплое тело полячки одновременно и я и Герман. Двигаемся, как-то удивительно - вместе. Желания у нас - одни на двоих, и присущая молодости энергия, и характерный для старости опыт. И, главное - никаких ощущений дисгармонии. Будто так оно и должно быть.
        Даже немного грустно стало, когда все кончилось. Карина что-то щебетала, подавала на стол закуски, разливала по стеклянным бокалам красное вино, смеялась, а я лелеял в себе воспоминание. Тело мне досталось новое, но разум-то - старый. Тот, в котором отпечатались скрипящие, ноющие к дождям суставы, сжимающееся от нестерпимой боли сердце и близорукие, слезящиеся по утрам глаза. И вдруг, несколько минут единения, восторга от тела, которому пока еще все можно, и которое все может…
        -Вы где-то, не со мной, - сдвинула брови полячка. - Вам со мной скучно, да? Вы только скажите, что вам интересно будет. Я и чтецом могу, стихов много знаю. А хотите в карты играть станем?
        -Карты? - я решил сначала, что не правильно ее понял. - Ты умеешь играть в карты? Откуда? И в какие игры?
        -Покер, ломбер, вист, квинтич, штос, - она назвала еще чуть ли не полдюжины игр.
        - Коли Екатерина Великая игрывала, отчего же и мне не уметь? Я ведь при бригадной лекарне выросла. А господа офицеры иного средства от скуки и не ведают…
        О! Покер, как много в этом слове… Проигранные стипендии и страх, что кто-нибудь узнает о тайной страсти. В то интересное время за это можно было и из комсомола вылететь. Зато потом, забравшись наверх, и скрывать перестал. Невинное увлечение. Кого волнует пара тысяч зеленых заморских рублей проигранных хорошим человеком в покер? Тем более за столом с другими хорошими людьми. Так и стало юношеское увлечение официальной слабостью высоко взлетевшего чиновника. А государев человек без слабостей - существо странное и страшное. Неведома зверушка, от которой невесть что можно ожидать.
        -И что? Хорошо играешь? - призрак идеи промелькнул в голове. Оставалось поймать мысль за хвост и облечь в слова.
        -И "рыцаря" на зеленом сукне за руку поймать сумею, - хитро прищурилась полячка. Переспрашивать не стал. Зеленым сукном в игорных домах столы покрывают. А "рыцарь" - это почти наверняка - шулер. Квалификация девушки внушала уважение.
        -А знаешь ли ты, сударыня Бутковская, что такое - казино?
        Вот так и решилась судьба ссыльной содержанки.
        Осенью, когда в сопках Салаирского кряжа ложится снег, а ручьи прячутся под ледяным панцирем, в Мариинск, а оттуда и в Томск возвращаются сотни золотоискателей. Те, кому повезло. Кто вернулся с добычей, а не погиб под когтями диких зверей, от пули конкурента или от плохой крупы не загнулся. Иные и по несколько тысяч ассигнациями за сезон намывают.
        Многие - женаты и дети мал, мала меньше по лавкам. И надо бы добычу в дом нести, семью снабжать, да только так трудно и страшно коварное золото дается, что останавливается мужик в городе на пару дней. Вина хлебного отведать, перед людьми похвалиться. Такие по осени в Томске кутежи устраивают, что батальон на улицы выводить приходится, горожан от артельщиков оборонять.
        Любят это время виноторговцы, воры и шулера. Широкая душа у вырвавшихся из тайги, обманувших смерть, старателей. Многие тысячи рублей тогда хозяев меняют.
        На зиму в Томск приезжают со своих приисков и золотопромышленники. Не такие, как Асташев, а те, что помельче. У кого пальцев на руках хватает золотоносные участки свои считать. Так и они в загулы пускаются. Не такие разнузданные, без выплескивающихся на улицы кабацких драк, но тоже широкие и щедрые.
        Но и в другое время охотников играть немало будет. Карты - это вроде фона, под серьезную беседу. В столице во многих приличных великосветских салонах столы стоят. А хозяйки таких заведений обычно самые информированные дамы Санкт-Петербурга.
        Вот и у меня в Томске такой салон будет. Для господ. С несколькими столами и рулеткой. И меня даже не столько прибыль с этого казино интересует, хотя знаю, что она будет, и немалая, сколько информация. И с госпожой Бутковской вполне уважительная причина видеться - я ведь тоже любитель стритов с флэш роялями.
        Карина только после Рождества должна была на север, в губернскую столицу выехать. Я к тому времени должен за четыре тысячи верст уже быть, на берегах Невы, но кто-то ведь должен ее здесь встретить и с обустройством помочь? Не Гинтара же просить. Здесь не должны меня с новым игорным заведением связывать, так что - самое подходящее задание для мастера тайного сыска.
        Тем более что новый источник новостей Варешке должен понравиться. Это я играю ради самой игры. Без азарта. Ради подрагивающей брови соседа справа или нервных, теребящих в задумчивости ухо пальцев того, что слева. А иные в такой раж входят, что за возможность отыграться не то, что последнюю рубаху, страшную тайну продадут. Да и характеры человеческие отлично за картами проявляются. Бывает, и не подумаешь про него, а он - хитер и коварен…
        Но Пестянов на десять записан. Значит, было еще время посетить строящуюся пересыльную тюрьму и бараки мастеровых. А на обратном пути - заскочить на берег Томи. Там, я с переправы видел, тецковский пароход у берега стоит, и с него зачем-то машину снимают. Очень мне любопытно на современное чудо - паровую машину, взглянуть.
        Только потом, уже притаптывая на морозе у чумазой непонятной конструкции из железа и меди, понял - зря поехал. Настроение испортил и ничего полезного не сделал. Мог бы и в теплом кабинете догадаться, что пришлых артельщиков снабжать попытаются по остаточному принципу. А "крутить хвосты" нерадивым чиновникам замерзшими губами все равно хуже получается, чем "на ковре".
        А паровик и вовсе разочаровал. Иные самовары из рук мастера-лудильщика гораздо более качественными выходят, хотя - тоже ручная работа. Этот же… агрегат выглядел жалко и неряшливо, и совсем не казался олицетворением мощи и прогресса.
        Капитан тецковского парохода, Игнат Коломийцев, утверждал, что мотор произведен в Бельгии, что в нем никак не меньше ста сил, и что это одна из самых современных и мощных машин в Обь-Иртышском водном бассейне. У меня нет причин не доверять словам специалиста. Понятно, что каждая кукушка своего петуха хвалит, но ведь не врет, откровенно глядя в глаза! И если эта… конструкция - одна из лучших на реке то, что тогда двигает те суда, где двигатели похуже? Страшно не то чтоб смотреть - даже думать.
        Потому и на перрон Московского вокзала в Нижнем Новгороде, где уже стоял поданный к отправлению поезд в Первопрестольную, я выходил с некоторой опаской. А ну как там тоже окажется не паровоз с вагонами, а какая-нибудь чудо-телега с трубой…
        Перронный старшина любезно сообщил, что до отправления парохода - именно парохода, а не паровоза - еще не меньше четверти часа, так что опоздать я не боялся. Было еще время хорошенечко все разглядеть. Кстати сказать, экскурсия вдоль этого музейного экспоната оказалась довольно популярной. Вдоль вокзала прогуливались дамы с детьми и няньками, степенные купцы и важные чиновники.
        Первыми бросились в глаза вагоны. Хотя бы уже тем, что все они были разными! И по длине, и по количеству колесных тележек, и даже по высоте! Два вагона первого класса, с тремя парами дверей, ведущими прямо в десятиместные пассажирские купе - берлинеры, были на двух тележках, явно короче и выше остальных. Следующие - для второго и третьего - на трех и вообще не имели окон. Не считать же окнами узкие вентиляционные отдушины под самой крышей. И, наконец, грузовые - в самом конце состава - на четырех осях, были чуточку шире и ниже остальных.
        К паровозу близко подойти не дали. Служащий в мундире Нижегородской железной дороги объяснил это тем, что, дескать, струя очень горячего пара может жестоко наказать за излишнее любопытство. Впрочем, приближаться к этим уляпанным сажей механизмам и не хотелось. Все равно ничего не понятно. Для меня гораздо более важным был общий вид этого чуда технической мысли.
        Тягач был похож на сильно увеличенную в размерах детскую игрушку. В двадцать первом веке Китай исправно снабжал полки магазинов модельками таких вот, смешных паровозиков с распухшими трубами и остреньким ножом снегоотбойника впереди. И даже тендер наполненный поленьями дров казался вполне уместным в купе с этим забавным механизмом.
        Хотя, нужно признаться, смешной пароходик мне понравился. Кое-что нужно было изменить для удобства машиниста, что-то убрать, где-то добавить, и я легко мог представить его на стальных путях среди сибирской тайги. Так что в кресло в одном из купе я садился с легкой улыбкой на губах.
        Спальных мест не было. От Нижнего до Москвы всего чуть больше четырехсот верст, которые состав должен был преодолеть всего часов за пятнадцать, так что мягкое кресло в ряду с другими четырьмя, меня вполне устроило. Тем более, что место мне досталось как раз напротив небольшой печки, на приступку которой можно было удобно поставить ноги.
        Жаль, конечно, что не у окна. Любопытно было бы взглянуть на окрестности. На инфраструктуру - всякие там стрелки с семафорами, и на то, как устроены мосты. Только умом понимал - смысла никакого нет. Все равно ничего не пойму. Не мое это. Ну не инженер я. И даже окажись мое место у стекол, на что именно смотреть я понятия не имел. Я администратор. Чиновник. Организовывать, договариваться, бумаги из папки в папку перекладывать - это я умею, смею надеяться - лучше многих.
        Легким поклоном поприветствовав соседей по купе и улыбнувшись Асташеву, я дождался когда состав двинулся с места, и достал из саквояжа пачку листов, укутанных картоном скоросшивателя. "Прожект купца Сидорова о заселении севера Сибири путем промышленности и торговли, и о развитии внешней торговли Сибири ". Ну, дай мне Господь терпения!
        Глава 11
        Тонкая линия
        Схематично, тонкими черными линиями, обозначены русла рек, береговая линия Ледовитого океана и Урал. Каллиграфическим почерком выведены названия главных населенных пунктов. Рядом с "кляксами" городов и поселений квадратики, обозначающие фабрики и заводы. Маленькие, но легко узнаваемые якоречки показывают места расположения важнейших портов, и речных и морских. И все эти географические точки связывают целые пучки, "веники" торговых и грузовых маршрутов.
        Страна Утопия. Томск, как Город Солнца, и его идеальная округа. Миллионы крестьян, сотни тысяч рабочих, десятки тысяч чиновников и полицейских. Целый флот грузовых кораблей с командами и опытными, готовыми провести свое судно среди льдин Приполярного океана. Школы в каждой деревеньке, технические училища и духовные семинарии в селах и городках. И университет.
        Красиво, гармонично и до рези в глазах жалко, беспомощно. Особенно когда совершенно точно знаешь, что неоткуда взяться этим людям, и никто не рискнет вложить миллиарды в строительство всего этого. Да, по большому счету, и не разрешат. Просто потому, что не рискнут ссориться с европейскими державами, которым такой мощный производитель на мировом рынке нужен, как зайцу стоп-сигналы.
        Во вроде всем хорош Михаил Константинович Сидоров. Светлая голова! Энергия через край. Но такой, блин, идеалист, что я сам себе столетним прожженным циником и проходимцем кажусь. Нет еще у меня иммунитета на разглагольствования о Судьбе России, какой в другой жизни выработался на рекламу из телевизора. Не могу я пока еще такие разговоры мимо ушей пропускать. Не привыкну никак, что здесь и сейчас прожект спасения Державы у каждого имеется, и каждый готов с тобой основными идеями поделиться. Хочешь ты того или не хочешь.
        Бумаги красноярского купца Сидорова, а с недавних пор - и нашего с Асташевым компаньона, я хотел видеть. Много слышал о Михаиле и о его предложении передать специальной комиссии шесть своих приисков для финансирования устройства в Сибири университета. Но совершенно не был готов встретить этакую-то Утопию…
        Хотя несколько рациональных зерен в нагромождении фантазий и фантастики, все-таки есть. Северный морской путь - штуковина несомненно нужная, и развивать ее надо. Только вот полностью полагаться на сезонный вид транспорта для грузооборота и с Россией и с Восточной Сибирью, по меньшей мере - странно. А, если вдруг случится война, то и преступно. Зря все-таки он не доверяет железным дорогам…
        И он абсолютно прав. Без государственной программы содействия массовому переселению крестьян из переполненных европейских губерний России, быстро промышленность в Сибири не поднять. Да она и смысла не имеет.
        Ну, вот выстрою я металлургический комбинат. За пару лет он мне три тысячи верст рельсов наварит. Потом, допустим, еще сотню пароходов с паровозами и штук шестьсот-семьсот вагонов. А дальше? Что производить потом? Ведра с лопатами? Подковы с шурупами? Сотни тысяч пудов гвоздей в Сибири просто не продать! За Урал на подводах везти? Ха-ха три раза.
        Продолжить рельсы тянуть дальше? Через Урал на запад и вокруг Байкала до Владивостока? Так это ж где такие деньжищи взять? Во всей стране нет столько денег, чтоб на эту мегастройку хватило. По нынешним временам, меня с таким проектом на смех поднимут.
        Понятно, что какая-то часть металла уйдет Чуйским трактом в Монголию и Китай. Что-то потребуется на востоке и в Туркестане. Но это тоже не решает проблемы. Начать, что ли китайцам пушки лить? Или броненосцы на Оби строить да через Карское и Баренцево моря в Балтийское отправлять? Так и на них госзаказ нужен. Не дарить же! Тем более что все равно не оценят…
        И, честно говоря, с точки зрения эффективной логистики, гораздо экономичнее было бы построить Мурманск и уже там собирать крупные боевые корабли. Во-первых, море там не замерзает, а во-вторых, появление нашего Северного флота для одной малодружественной державы - хороший щелчок по носу! А вот железо можно и из Томска пароходами. На крейсера его всегда много уходит…
        Так и представил себе, как я, покровительственно похлопывая Александра II по плечу, выговариваю: "Мурманск тебе нужен, Саша! Место там хорошее дредноуты строить. Ты слушай, что тебе опытный товарищ советует. Запоминай, а лучше - конспектируй. Если у самого тяму нет"…
        Интересно, кстати, дредноуты уже есть, или еще только-только деревянные кораблики начали стальными листами обшивать? Вот, блин, как хреново историю не знать! Да и не учили таким вещам в советских школах. Броненосец "Князь Потемкин", кажется, только в 1905 году по Черному морю хулиганить начнет. И примерно в это же время японцы наш "Варяг" где-то в окрестностях Кореи поймают. А до этого что было?
        Ну, понятно. Великие реформы, отмена крепостного права, завоевание Средней Азии. И все что ли? Ни одной серьезной войны? Та-а-ак! А господин Акунин гамбиты с турками когда разыгрывал?
        Я прикрыл глаза, пытаясь припомнить виденный однажды фильм… И толи сам вспомнил, толи Герочка как-то в наших с ним мозгах порядок навел, но перед глазами всплыла вдруг дата - 21 августа 1877 года. Значит, у страны впереди было еще целых двенадцать лет мира!
        Жаль, в том фильме корабли не показывали. Я бы хоть представление имел - стоит или нет к флотским лезть со своей сталью. Не прямо сейчас, конечно. Теперь-то у меня еще и завода нет, и в шахтах никто ни железную руду, ни уголь не добывает. Да и пока чугунку от Красноярска до Омска не дотянем, перепроизводство нам не грозит.
        Слава Богу, если весной на место будущей Анжерки люди дойдут, да под управлением приказчиков начнут избы ставить, а маркшейдер пока шахты разметит. К осени, в лучшем случае, первые пуды угля появятся.
        Хорошо бы, если удастся уговорить генерала Чайковского поехать со мной в Сибирь. Тогда, быть может, получится к лету и моих мастеровых, с Томской железоделательной мануфактуры вывезенных, на место поселить…
        Я задание Менделееву дал, чтоб он, как мои молодые рудознатцы с Алтая вернутся, начал готовить сразу три экспедиции. Одна - на север. К загадочному Масляному озеру. А ну как Господь услышал мои молитвы, и есть в моем краю месторождение нефти, где не нужно бурить дыры в две версты глубиной. Две других - на юго-восток. К Анжерке и к речке Ампалык. Точки на карте я отметил, но нужно определить наиболее удобные места на местности и для рабочих поселков, и для производства, и для каторжных острогов.
        А еще весной из Томска должен выйти отряд под командой инженер-капитана Волтатиса. Он, во время моего короткого пребывания в губернской столице, такой подарок сделал, что, была бы моя воля, в генералы бы произвел! И я не новую мостовую на всех центральных улицах имею ввиду. Все ж таки, отсев - это временная мера. Я о другом.
        Не поленился же тщательно, включая все мало-мальски значимые ручейки и речушки, перерисовать кусок той Большой Губернской карты, что от Томска до Мариинска! С куском Томи, конечно. Расставить отметки высот, пометить углы спусков и подъемов. И, уже поверх этого, вычертить тонкую карандашную линию - трассу первой очереди железной дороги. Нужно ли говорить, что в тот день ни у Юрия Ивановича, ни у меня, ни на что другое времени больше не нашлось? До самой поздней ночи мы вновь и вновь, доказывая друг другу и разбивая доводы в пух и прах, прокладывали будущую чугунку.
        Где-то он не был оповещен обо всей глубине моего замысла, в другом месте - я оказывался полнейшим дилетантом и фантазером, но поздним утром следующего дня капитан принес мне топографические планы с окончательной версией трассы. И именно этот лист поехал вместе со мной в Санкт-Петербург.
        Ключевым моментом было месторасположение моста через Томь. Я предполагал, что самым лучшим местом станет относительная узость реки в районе Черемошенских причалов. Волтатис - что строить там железнодорожный мост излишне дорого, и что он может помешать речному транспорту. Почему-то раньше я на нужды речников в таком ракурсе не смотрел, так что пришлось согласиться с капитаном. Будущая переправа переехала выше по течению, в район лагерей Томского батальона. Соответственно, вместе с мостом существенно сместился и вокзал. Теперь он должен был появиться несколько ближе к реке, к востоку от Михайловских кирпичных заводов.
        Дальше на восток путь пошел вполне предсказуемо - по водоразделам мелких речек, и до будущих угольных копей, по моему мнению, ничуть не отступал от ветки Томск-Тайга из моего мира. А вот дальше, инженер, не ведая, что немного восточнее вскоре должен будет появиться новый промышленный район, провел линию неверно. От железорудного месторождения до ближайшей станции получалось никак не меньше чем сорок верст. Меня это совершенно не устраивало, но и поставить точку на карте, и объявить что - вот, здесь будет город, я не мог. Требовались консультации специалистов. И геологов, и металлургов. Но изогнуть тонкую черную линию так, чтоб она прошла максимально близко к речке Железянке, это было в моей власти. Не думаю, что возникнут споры из-за пары верст, на которые я мог ошибиться.
        Зато потом, преодолев северные отроги Салаирского кряжа, дорога выходила практически на равнину. До самого Красноярска не существовало сколько-нибудь значимых препятствий. Местность изобиловала речками и ручьями, так что проблем со снабжением паровозов водой быть не должно. К сожалению, Юрий Иванович был слабо знаком с той местностью, так что углы спусков и подъемов указать не смог. Это он и должен будет выяснить весной и летом следующего года.
        Я намерен был приложить все усилия с тем, чтобы заинтересовать Государя этим проектом. Хотя бы уже потому, что без Высочайшего одобрения строительства новой железной дороги, мой металлургический комбинат не имел никакого смысла. И потому всю дорогу, на каждой станции, писал экономическое обоснование. Зря что ли у меня в дипломе значилась специальность - "экономика и управление народным хозяйством". И пусть к народному хозяйству история этого мира, моими стараниями, может и не повернет, но законы экономики вряд ли сильно отличаются. Кипа черновиков росла, и наконец, наступил момент, когда нужно было поставить точку, и отдать аккуратным писарям на окончательное оформление и копирование.
        Шестнадцатого декабря 1864 года, в Герин двадцать девятый день рождения, мы с Иваном Дмитриевичем Асташевым сошли с поезда на Нижегородском вокзале, за Камер-Коллежским валом, в предместьях Москвы. И, двумя часами спустя, добрались до Николаевского вокзала на извозчике только чтобы узнать - просто купить билеты в Санкт-Петербург и сесть в ближайший же поезд - не получится. Требуется собственноручно написать заявление, с указанием цели визита в столицу, перечислить сопровождающих и уточнить - в какой именно гостинице Москвы мы станем дожидаться разрешения жандармов на дальнейшее движение. И, похоже, эти сложности удивили только меня. Асташев и Герочка восприняли искусственные препоны как нечто само собой разумеющееся.
        -Пишите - Кокоринское подворье, Герман Густавович, - ласково улыбаясь, посоветовал золотопромышленник. - Давно хотел посетить это знаменитое место.
        -Чем же оно так известно? - раздраженно брякнул я.
        -Ну, кухня там, как говорят, выше всяческих похвал! - хихикнул старик.
        Это и решило дело. Раз нельзя было провести Герин праздник в дороге, стоит воспользоваться случаем и отметить его в компании со всякими вкусностями.
        -Вечером нас непременно навестит жандармский офицер, - поделился Асташев. - Нужно будет предстать перед ним в выгодном свете…
        -То есть, Высочайшего повеления уже недостаточно?
        -Нет, Герман Густавович. И они, знаете ли, правы. А ну как сочтут нас излишне опасными? Слыханное ли дело! Заговорщики при дворе! До вас ведь тоже донеслись эти печальные вести, касаемые готовящегося покушения на Его Императорское Высочество цесаревича?
        -Да-да, слышал что-то… Краем уха…
        -А для чего же вы, сударь мой, дружбу с майором Кретковским водите, коли он вам об этаких-то вещах не докладывает? - искренне удивился старый лис.
        Ха! Так я ему и сказал! Да и слишком долго бы объяснять пришлось. Не предназначенное для чужих ушей рассказывать. И о кавалерийском налете на царский двор с целью спасения цесаревича. И о обещанной начальником Третьего отделения, "фрондером" Мезенцевым, поддержке в отделении юга Алтая от АГО, и о "операции принуждения" одного нерадивого питейного надзирателя к справедливому разделу неправедно нажитого…
        Дело в том, что сыск августовских Барнаульских поджигателей получил неожиданное продолжение.
        В Киприяне Фаустиповиче Кретковском произошли разительные перемены. Если раньше он представлялся мне этаким крысом-переростком, гротеском на популярных в мое время мультипликационных мутантов, сейчас уже и не припомню - то ли героев, то ли - злодеев. Теперь же главный Томский жандарм выглядел скорее - барсуком. Тоже огромным, с той же вытянутой хитрой мордой… хм… лицом, но совершеннейше другой по повадкам. Куда только делась едва сдерживаемая, присущая грызунам, суетливость! Теперь передо мной сидел уверенный в себе господин, барин, легко разглагольствующий о судьбе державы и умеющий тысячей слов так ничего внятного и не сказать.
        Это все потому, что за заслуги перед Отечеством томского жандармского штаб-офицера повысили в звании сразу до полковника, и наградили орденом - таким же, как у меня Станиславом третьей степени. Больше того! Миша поделился секретом, что представительство тайной полиции у меня в губернии планируется серьезно усилить. Будто бы в Томск должны были даже перевести из Омска к постоянному пребыванию целый эскадрон конных жандармов и еще три или даже четыре офицера.
        -…Таким образом, Герман Густавович, невзирая на кажущуюся бунтообразность, разбойные и противоправные действия содержащихся в пересыльном остроге поляков, никаких признаков политических причин волнений нами не обнаружено, - вещал Кретковский, поблескивая влажными глазками.
        Не нравился он мне такой. Сытый, сильный, ничего не боящийся и уверенный в благоволении начальства. Как с ним работать, если он ничего больше не хочет? Не-е-ет! Мне нужен здесь в Томске жандарм голодный и злой. Чтоб, когда я скажу: "заговор! Взять!" он прыгал и в глотку вцеплялся, а не вопросы задавал - кто да почему я так считаю.
        -Что там у нас, господин полковник, с расследованием покушений? - самым наглым образом перебил я жандарма.
        -Покушением, ваше превосходительство?
        -Да-да! Покушением. Как раз - на мое превосходительство. Незадолго до моей экспедиции к китайской границе, вы приняли сыск по этому делу. Неужто ничего не открылось?
        -А разве…
        -Вы хотите, видно, спросить - не открыл ли господин Пестянов какие-то новые обстоятельства? Не буду вас томить ожиданием. Открыл. Однако же, в отличие от вас, Ириней Михайлович не имеет чести состоять на службе при штабе жандармского корпуса. И расследования покушений на убийство… да-да, Киприян Фаустипович - убийство государевых людей - это не его планида.
        -Но я…
        -Господин полковник! Вы скрыли от меня важнейшие сведения! Больше того! Вы ввели губернатора в заблуждение относительно личной его безопасности! Думаю, его превосходительство, господин Мезенцев войдет в мое положение…
        -О!
        А как ты хотел? Конечно - о! Пупом земли себя почувствовал? Самым страшным зверем тайги? Так я тебе открою дедовскую тайну. Самый страшный - тот зверь, что за спиной!
        -Да о каких, милосердный Боже, сведениях, ваше превосходительство, вы изволите говорить?
        -У вас что, пятнадцать заговоров в розыске? Или вы считаете, что несчастные польские солдаты в Барнауле не связаны со злодеями, стремившимися пролезть мне в окно?!
        -Полноте, ваше превосходительство, - расслабился барсук. - Промежду Барнаулом и Томском более четырех сот верст. Где уж им…
        -Таким образом, господин полковник, вы отрицаете возможность сношений между землячествами ссыльнопоселенцев разных селений губернии?
        Я многое не знал. Дознание по делу о поджогах в Барнауле вел по большей части поручик Карбышев, но допросами подозреваемых занимался штабс-капитан Афанасьев. И как только услышал из уст Александра Мокроницкого, что, дескать, еще на пути в Сибирь, на этапе, поляки планировали организацию местных ячеек повстанческой организации и договаривались о способах связи, немедленно выделил расследование в отдельное делопроизводство.
        В Барнауле, после раскрытия истинных виновников пожаров, Миша снова стал исполнять обязанности моего секретаря, а Николай Андреевич, с открытием санного пути через реки, отправился в Бийск и Кузнецк. Карбышев имел основания полагать, что и там имеются заговорщики, замышлявшие что-то недоброе.
        И уже здесь, в Томске, конечно, стараниями Варешки, стало известно, что жандармы учинили настоящее просеивание содержащихся в остроге ссыльных, выявляя участников безымянной пока организации. И будто бы даже кого-то из пересылки забрали. Расследование продолжалось, и мне просто необходимо было вмешаться. Из самых корыстных побуждений.
        Все дело в том, что Гинтар устроил-таки мне встречу со знаменитым уже на всю губернию золотопромышленником Цыбульским. Тем самым, которого мой старый слуга нашел в своем дровяном сарае, и с которым дорожные тати меня спутали и пытались убить. Причем свидание наше было организованно в лучших традициях провинциального детектива. Два опрятно, но не богато одетых господина, прибывших с разных сторон и в разное время на станцию Тагильдеево, что в тридцати верстах от губернской столицы на север, оживленно беседовали за обеденным столом. Обычная картина, не правда ли?
        Интересный человек. Хотя бы уже тем, что не сломался под гнетом проблем, и не зазнался резко разбогатев. Умный, веселый и без излишней подобострастности. И умеющий быть благодарным. А уж седой прибалт постарался - расписал в красках мои приключения, отвлекающие внимание разбойной шайки от действительной их цели.
        Кстати сказать, теперь, узнав Захария Михайловича, я нисколько не сожалел о выпавших на мою долю неприятностях. Было даже в какой-то мере приятно, что вот так, даже ничего о его существовании не ведая, умудрился помочь отважному промышленнику добиться своего.
        После веселого обсуждения случившихся со мной недоразумений, перешли к деловому разговору. Как я уже, кажется, говорил, была у меня идея использовать его энтузиазм и опыт в разработке весьма и весьма перспективного золотоносного района на севере Алтая, вдоль реки Ануй. Там и в мое-то время добыча только-только подготавливалась, а сейчас и подавно - о двух десятках богатых золотым песком ручьев, стекающих с отрогов Плешивой горы, никто и не знает.
        У меня, конечно же, оказалась с собой карта, где давно уже отметил это, и еще штук пятнадцать других, всяких месторождений. Жаль только - не догадался сделать для Захария копию. Ну да переживет. Память у него хорошая - сам минуту назад хвастался, уверяя, что век не забудет оказанную мной услугу.
        Цыбульский удивился. Он что, думал - я с него мзду попрошу? Вот еще! Миллион он мне и не дал бы, а в меньшую сумму я свою жизнь и не оцениваю. Тот, кто хоть раз уже умирал, деньги на жизнь не променяет! Это я как специалист утверждаю.
        Еще его сильно заинтересовал источник моей информированности. На карте-то моей разные подземные вкуснятины были карандашом обведены да подписаны. Тут вот - золото, а вот здесь - медь. И буковки рядом - большое, среднее, мелкое. Графит, известняк, кварцевые, годные для варки оптического стекла, пески. Железо, серебро, и уголь, уголь, уголь…
        -Богатства, - прошептал золотопромышленник, разглядывая лист плотной бумаги. - Вот где богатства-то Сибирские! Не опасаетесь, Герман Густавович, этакое чудо чужим людям в руки давать? Глаз у меня, истинный крест, острый. Узрю, где настоящие ценности скрыты, да и вас с носом оставлю.
        -Нет, Захарий Михалыч. Не боюсь. Пока я этой земле хозяин, ничего не получится. А ежели охота будет в разработке полезных человеку даров Божиих поучаствовать, так еще и помогу. И в долю попрошусь. Деньгами, или еще чем…
        -Ха. А чем же еще кроме денег?
        -Долгами, например.
        -Ну да, - помрачнел Цыбульский.
        -Насколько мне известно, у господина Лавицкого изрядно ваших наследных векселей собралось?
        -Да уж, верно известно. Оська и за полушку удавит, а тут дело, пожалуй, что и миллионом пахнет. Все надеждой тешится отсудить у меня и "Золотой ключик" и прочее тестюшки наследство.
        -Это понятно. Но что вы скажите, Захарий Михалыч, если я векселями этими к вам в дело вступлю? Нет! Не в те прииски, что уже у вас есть. А те, что вы по моей карте откроете.
        -О! Так они уже у вас? Скажу, Герман Густавович, что буду рад приветствовать нового компаньона. Однако же, на какую долю вы рассчитываете?
        Под чай с пирогами пришли к соглашению, что пятнадцать процентов с прибыли - вполне справедливая цена за мои наводки. Ну и конечно, за уничтоженные на глазах должника векселя его тестя. Которые, хотя Цыбульский об этом и не догадывался, все еще находились в руках питейного надзирателя. Моего личного врага и организатора на меня покушений.
        Вот по поводу этих самых векселей я и пригласил к себе домой, где теперь вел все дела, полковника Кретковского. Я размышлял так: поляки что-то затевают и создают у меня в краю организацию. Арестованный после покушения на мое убийство - поляк. Мог заказчик участвовать в организации ссыльных? Конечно, если сам поляк или им сочувствующий. А не достаточно ли того, что Лавицкий вполне польская фамилия? И не откажут ли мне жандармы в любезности, и не схватят ли этого… человека, да не допросят ли с пристрастием? А заодно уговорят и векселя на меня переписать. Простая логическая цепочка, не правда ли?
        Но почему же тогда жандармского полковника моя мысль совершенно не воодушевила?
        -Герман Густавович, ваше превосходительство, - хорошенько обдумав, выговорил, наконец, Киприян Фаустипович. - Весной сего года, когда вы изволили показать мне письма ко спасению Его Императорского Высочества цесаревича, я не имел сил отойти от выбранного вами пути. Ибо нерешительность могла дорого стоить, а опасаться расплаты за вашу излишнюю впечатлительность, пребывая в Сибирской дикости, и так не приходится. Теперь же, вновь выступая поводырем для слепца, вы заставляете меня подменить службу государю на услужение вам лично. Или вам, ваше превосходительство, действительно что-то известно о роли коллежского асессора в учиненном лиходействе?
        Вот почему, спрашивается, пока дело не доходит до так называемых высших материй, эти люди способны изъясняться совершенно понятным для жителя двадцать первого века языком? Но стоит коснуться чего-либо связанного с самодержавием или и того пуще - державой, немедленно всплывают этакие вот умопомрачительной древности словесные кружева.
        -Однажды я уже предлагал вам, господин полковник, сменить хозяина. И вы, насколько мне припоминается, отказались. Тем не менее, теперь вы орденоносец и полковник, к вашим сообщениям прислушиваются в Петербурге и, коли так пойдет и дальше, впереди отличные перспективы. И все это лишь потому, что одному приезжему чиновнику вздумалось начать сотрудничать с жандармским корпусом несколько плотнее, чем это принято. И он, этот странный чиновник, не требовал прежде от вас сколько-нибудь серьезных одолжений, но напротив - все к чему прикладывал руку, служило к пользе и государю и Отечеству. Поправьте меня, если я в чем-то ошибаюсь…
        -Помилуйте, Герман Густавович! Вы выставляете меня совершеннейшей неблагодарной скотиной! Конечно же, все вами сказанное - истинная правда. Однако же теперь вы просите учинить следствие над человеком лишь заради того, чтоб завладеть его имуществом… Или здесь… Господи! Ваше превосходительство! Неужели те же самые Силы Небесные донесли вам о провинностях этого…
        -Лавицкого.
        -Да-да, Лавицкого. Вы непременно знаете, что именно он отправил татей по вашу душу, но не имеете возможности это доказать? Неужто снова?
        -Да что же - снова-то? - глядя на выпученные глаза обарсучевшего крыса, не смог удержать я смеха.
        -Снова вставать под знамена Паладина Господа, в ваш святой орден, молясь Ему, чтоб дальше Сибири не сослали!?
        -Перестаньте уже, Киприян Фаустипович. Скажете тоже… Но питейный надзиратель - это действительно "ящик Пандоры". Никогда не знаешь, что может нам открыться, если его потрясти, как следует! Что же касаемо векселей, так, по большому счету, они мне и не нужны. Меня вполне устроит, если они потеряются или сгорят. Или, вот еще - у вас в архиве водятся крысы?
        -Крысы? - ошарашено выдохнул полковник. И, правда - чего это я? В стародавние времена, когда кошка была чудным заморским зверем, наши предки выучивали крысу-каннибала, которая полностью вычищала дом от грызунов. Две крысы в одном архиве не выживут…
        -Жаль. Было бы интересно узнать - едят ли эти твари долговые расписки.
        В общем, вовсе не полковничье выражение лица у моего жандарма получилось. Зря, все-таки, его так резко в звании подкинули. Заговор против цесаревича, хоть и выдуманный, не Кретковский раскрыл, а гражданский Томский губернатор. Все его расследования ни к чему не привели, и все заслуга местного штаб-офицера только в том, что вовремя доложил, кому следует. По мне, за это и ордена бы хватило.
        Вот Кошелев, Юрий Тимофеевич - это настоящий полковник. Одни усы чего стоят! Выдающиеся, прямо-таки - буденновские, усы! Какому-нибудь подпоручику-выпускнику кадетского корпуса о таких только мечтать. Как, впрочем, и об осанке, сурово сжатых губах и блестящих оружейной сталью темно-серых глазах. Прежде думал, что и глаз-то такого цвета в природе не существует, но явился командир Одиннадцатого Томского батальона, и оказалось - все-таки бывают и такие.
        Вот паровозы и члены царской семьи - прибывают. Купцы и мещане - приходят. Армии - входят или вторгаются, а военнослужащие - непременно являются. О чем тут же и сообщают:
        -Ваше превосходительство, господин генерал-майор! Полковник Кошелев явился по вашему приказанию.
        И ведь не соврал ни единым звуком. Я и превосходительство, и генерал, и приказ такой действительно отдавал. Голос, правда, у полковника оказался - так себе. Ни фига не командный, с дюгамелевским и сравнить грешно. Слишком какой-то интеллигентный, и даже где-то плаксивый голос. Вот в салоне великой княжны Ольги Павловны - ему самое место. Там много таких - считающих себя самыми умными на всем белом свете, заумствующих господ.
        Это я к тому, что не понравился мне этот полковник. Только и проку от него, судя по вверенной его подразделению охране пересыльного острога, что на парадах выправкой блистать, и молчать.
        Вокруг, а кое-где и вместо, рассыпающегося, давным-давно сгнившего забора вокруг дюжины вросших в землю холодных и сырых бараков, кто-то догадался сложить стену изо льда. И даже угловые башни не забыл. Найти бы этого таинственного архитектора и отблагодарить от имени всего облегченно вздохнувшего города, да не судьба. Сколько ни спрашивал - никто брать на себя честь изобретения не стал. Жаль. Мне смекалка и административная отвага такого человека бы пригодилась…
        А на ледяных башнях в карауле стояли солдаты карташевского батальона. На пронизывающем ветру в кожаных сапогах и тонких шинелях. А на руках, которыми леденючие железные ружья нужно держать - парадные тряпичные перчатки. И так по четыре часа без смены! Десяток гимназистов этих вояк снежками бы разогнать могли. Много ли насторожит этакий, промерзший до костей воин? И что с его пальцами станется, если учесть, что до теплых казарм еще через весь город маршировать?
        Благо, временная слобода моих томских мастеровых в сотне саженей. Жалостливые мужички нет-нет, да принесут взвара горячего, или хлебного вина чуток. Так и то - пока фельдфебель не видит. Иначе - отвлекать караульного от несения службы нельзя! У солдат даже сопли в носу в сосульки обратились, а им - нельзя. Что за театр абсурда?
        Покричал я на полковника вволю. Пригрозил заставить из его командирского жалования оплатить лечение простывших и обморозившихся! И тут же, как начальник всех расквартированных в Томске воинских отрядов, выдал приказ номер один: у ледяного острога устроить деревянную избу с печью и запасом дров, караулы впредь назначать двойные, и сменять на башнях каждые полчаса. С тем, чтоб половина службу несла, а другие в это время отогревались.
        -Для господ офицеров, назначенных в караул, так же изволите избу ставить? - уточнил Кошелев.
        -На ваше усмотрение, - отмахнулся я. Заботливый командир таких вопросов не задает, а меня судьба его подчиненных не волновала. Офицеры-то имеют право и в ближайшем трактире временный штаб разместить. Знай только вестовых посылай, да чайком с плюшками балуйся.
        -По моему усмотрению, ваше превосходительство, я бы уже весной в отряд полковника Черняева отбыл, - капризно пожаловался Юрий Тимофеевич. - Чай уж там бы я пользу Отечеству принес. Не то, что здесь, рванье кандальное карауля…
        Ха-ха - три раза! Хотел я ему сказать, что если он здесь, в глубоком тылу, о своих людях позаботиться не смог, так и там такое же было бы. Или под пули зазря солдат бы отправил, или без припасов в поход выступил бы. Типичный гарнизонный герой - этот Кошелев. Только и может, что о воинских подвигах мечтать, офицеров действующей армии критиковать да детей "строгать". Шесть человек уже наделал! Старшая дочь в Мариинской женской гимназии рукоделие преподает…
        Слава Богу, в Туркестанском корпусе другие командиры есть. Такие, как герочкин брат Мориц, например. Уж он-то не побоялся устроить настоящий скандал Омскому кригкомиссару, когда выяснил, что выделенная для похода в Туркестан амуниция устаревших, давно списанных, образцов, а припасы не соответствуют списку. А ведь мог плюнуть и не портить с военным чиновником отношения.
        Наверное, и за эту, немецкую скрупулезность и заботу, солдаты Морица и любили. И шли за ним и в непроходимые горы, и в смертельную атаку.
        В Москве, на другой же день после прибытия, принесли мне в номер свежие столичные и местные газеты. Из них и узнал, что Герин брат серьезно ранен…
        В самом начале октября корпус полковника Черняева оказался у стен Ташкента. Полторы тысячи солдат, дюжина пушек и несколько сотен казаков на стотысячное население и тридцатитысячный гарнизон богатейшего города впечатление не произвели, и на предложение сдаться ответили пушечной пальбой.
        Командующий русским отрядом приказал ставить укрепленный лагерь в местности Ак-Курган, и организовать разрушение глинобитных стен огнем артиллерии. Наконец, после двухнедельного обстрела, разведчики доложили, что преграда разрушена. На пятнадцатое ноября назначили штурм, который возглавили подполковники Обух и Лерхе.
        Преодолев защитные валы, русские солдаты обнаружили, что стена разбита только наполовину. Тем не менее, несмотря на шквальный ружейный огонь с поддержкой пушек, артиллерист Василий Васильевич Обух решился продолжать атаку.
        С большим трудом, имитировав попытку штурма укрепления в другом месте, Михаилу Григорьевичу Черняеву удалось выручить залегших во рву солдат отряда Обуха и Лерхе. Однако всех погибших пришлось оставить, чтоб спасти хотя бы раненых.
        Два офицера и шестнадцать нижних чинов погибли. Подполковник Обух и подпоручик Рейхард умерли от ран, не приходя в сознание, в Чимкенте. Мориц Лерхе получил пушечную картечину точно между левой рукой и ребрами. Господь милостив - рана была очень болезненна, но не смертельна.
        Кокандцы, оборонявшие Ташкент, спустившись после ухода Черняева, в ров, сняли одежду и отрубили головы у шести мертвых солдат. Нацепив черепа на пики, они пронесли их по городу. Гарнизон праздновал победу, но в течение зимы более трети жителей покинули Ташкент, побоявшись мести русских.
        Казенные издания сухо приводили факты и сожалели о потерях. Для войны в Средней Азии, восемнадцать человек погибших и почти сотня раненых - невероятно много. В частных газетках к новостям добавляли недоумение - какого черта полковника Черняева вообще на Ташкент понесло? Оборонительная линия замкнута. Укрепления за лето выстроены, снабжены припасами и гарнизонами и готовы к весеннему - с первой травой - набегу кочевников. Штурм крупного торгового города, а заодно последней серьезной преграды по дороге к Ферганской долине, в эту доктрину никак не вписывался. Изучением карт и потребностей русских промышленников эти писарчуки себя не утруждали.
        Какой смысл было вообще затевать этот поход, если не забрать самые плодородные и густонаселенные части Туркестана?! Киргизские степи хороши для выпаса миллиона лошадей с коровами, и для хвастовства необъятными пространствами. Для земледелия черные степи бесполезны.
        Тогда еще, полторы сотни лет вперед, попал однажды на симпозиум по вопросам землепользования целинных районов Сибири. Ехал - думал, это очередной повод для глав регионов встретиться, хорошо выпить и славно закусить, попутно решив пару вопросов. В конце концов, так оно и вышло. Но вот в начале, пока министр сельского хозяйства, сославшись на неотложные дела, не улетел, пришлось слушать доклады ученых. Говорили они долго и нудно, и почти непонятно. А вот одного старичка-профессора хорошо запомнил. В первую очередь - за сарказм. Он не просто констатировал очевидное, как большинство его коллег, но и объяснял - почему так получилось и даже кто в этом виноват.
        Так вот этот по-ленински плешивый дедок, используя за основу воспоминания Никиты Хрущева, рассказывал, что будто бы освоение целины началось без всякой предварительной подготовки. При полном отсутствии инфраструктуры - дорог, зернохранилищ, квалифицированных кадров, не говоря уже о жилье и ремонтной базе для техники. Природные условия степей не принимались во внимание: не учитывались песчаные бури и суховей, не были разработаны щадящие способы обработки почв и адаптированные к этому типу климата сорта зерновых.
        Огромные ресурсы были сосредоточены на воплощении этого проекта: за 1954-1961гг. целина поглотила пятую часть всех вложений СССР в сельское хозяйство. Из-за этого аграрное развитие традиционных российских районов земледелия осталось без изменений и застопорилось. Зато распахали в три раза больше земель чем планировалось…
        Новые земли первые годы давали сверхвысокие урожаи, а с середины 1950-х годов - от половины до трети всего производимого в СССР хлеба. Однако желаемой стабильности, вопреки усилиям, добиться не удалось: в неурожайные годы на целине не могли собрать даже посевной фонд, в результате нарушения экологического равновесия и эрозии почв настоящей бедой стали пыльные бури. Попытки мелиорации привели к засолениям и минерализации. Потом, конечно же, что-то придумали. Новые методы вспашки или семена какие-то хитрые применили, только сверхбольших урожаев все равно больше не получали. А после распада Советской Империи, более пятнадцати миллионов десятин… тьфу… гектаров в Казахстане попросту бросили. Или, как тогда говорили - вывели в пастбищные угодья, блин.
        А вот на юге, в окрестностях Ташкента и в Ферганской долине - рай на земле. Именно там и хлопок, и зерно, и фрукты, и черт лысый, и баба в ступе. Там, как говорится - сунь палку в землю - она в дерево вырастет. А народец там живет простой, трудолюбивый и многочисленный. И очень уважающий силу. Добро да уговоры за слабость почитающие. Как же туда без пушек приходить? Без пушек - они купцов ограбят, и налоги платить не станут. А имамы им и идеологическую платформу сляпают.
        Так что, прав Черняев. Хлопок русской промышленности нужен, а беспокойный да вороватый сосед - нет. Вот и выходит, что нужно брать все. Чтоб разбойники перестали жить грабежами и принялись работать - они должны начать бояться Власти больше, чем тяжкого труда.
        Несчастье брата всерьез расстроило Германа. Газеты сообщали, что ранение опасности для жизни подполковника Лерхе не представляет, но он все равно принялся меня уговаривать отписать государю, и рвануть в Верный, или даже в Чимкент. И начал успокаиваться только когда я предложил ему задуматься над тем, что я там делать-то стану? Ну, приехали, повидались, посочувствовали. Дальше что? Вывозить Морица в Томск? Или в Петербург? Или все-таки лучше помочь с деньгами и настропалить старого генерала забрать старшего сына из чимкентского госпиталя. В Крым, что ли вояку нашего свозит, или в Баден-Баден. Тому полезно будет отдохнуть от грохота ружейных залпов…
        Кстати о ружьях! Оказалось, что Асташев не забыл о дне моего рождения. Вечером, когда мы выбрались в один из четырех ресторанов огромного гостиничного комплекса, старый золотопромышленник преподнес мне подарок. Первую модель знаменитого "Винчестера". Бронзовая ствольная коробка, легко узнаваемая скоба перезарядки и длинный, на четырнадцать патронов, подствольный трубчатый магазин. Сверху, у прицельной планки было выбито - "B Henry. New Haven Arms Co". О господине Винчестере, который, как я всегда полагал, и изобрел этот вид перезарядки, не говорилось ни слова.
        -Малый запас зарядов я вашему, Герман Густавович, денщику передал, - добавил к поздравлению довольный моей реакцией старик. - А коли изволите продолжить отстрел лиходеев, так во многих лавках пульки сии в продаже имеются.
        -Жаль, нет инструкции, - специально заглянув в коробку, констатировал я. - Я не нашел отверстия для заряжания. Не подскажете ли, любезный Иван Дмитриевич, знакомого с этим механизмом человека?
        -Отчего же, - все-таки картавость его была чем-то исключительным. Я так и ждал, что Асташев вот-вот поднимет ладонь и выдаст: "вегной догогой идете, товагищи". - На завтра у меня назначено у господина Ершова, Александра Степановича. Он, знаете ли, директорствует в Московском ремесленном учебном заведении, и с практической механикой знаком не понаслышке. Старый мой знакомец. Он, лет уже, наверное, с пять, как при училище своем механические мастерские открыл. И детки там всяческие заказные механизмы строят. Александр Степаныч писал мне осенью еще, что выдумал кто-то из его питомцев хитроумное устройство, шибко полезное для промывки золотоносной породы. Звал взглянуть, или приказчика башковитого прислать. Мнится мне, что и с американским механизмом профессор сей разобраться в силах.
        -С превеликим удовольствием составлю вам компанию, - поклонился я. - Любопытно будет взглянуть на опытное производство и на таланты будущих мастеров-механиков.
        -А и верно. Вы же, господин губернатор, железо добывать планы имеете? И, люди говорят, паровые движители строить обещались. Вам-то пуще того в Ремесленной школе любопытно будет побывать.
        На следующий же день мы отправились в Немецкую слободу, где в Слободском дворце и располагалось Ремесленное учебное заведение.
        Господин Ершов выглядел нездоровым. Высокий лоб, уверенные и вместе с тем - мягкие манеры. Любезность и словоохотливость, присущие человеку, привыкшему много и часто объяснять непростые вещи. Но вид у него был… Да, блин, я словно в зеркало смотрелся, и видел не теперешнего пышущего жизнью и здоровьем Германа, а того, другого себя - загнанного и больного. Стоящего на пороге инфаркта и… того Нигде, откуда не возвращаются. Мне даже казалось, что от него уже исходит запах… Это невозможно выразить словами… Легкий аромат иного мира, что ли. Я вдруг со всей отчетливостью понял, что жить ему осталось совсем немного.
        Жаль было этого замечательного человека. Сколько ему? Сорок пять? Сорок семь? Ходил за ним следом, слушал, даже что-то спрашивал и уточнял. Кажется - шутил. И знал, что вижу директора первый и последний раз. И ничего, совершенно ничего уже нельзя поделать.
        С моей новой игрушкой Александр Степанович разобрался, простите за невольный каламбур - играючи. И это несмотря на то, что директор был человеком сугубо штатским, и явно впервые в жизни держал в руках нечто настолько смертоносное.
        Заряжание магазина происходило со стороны дула. Мне и в голову бы это не пришло, но патроны, один за другим, просто впихивались в трубку капсюлем вперед, а потом поверх последнего одевалась пружина. Как справляться с этой системой в седле на скаку, или лежа на животе в окопе? Совершенно неясно. Ружье явно требовало доработки.
        -Весьма и весьма, - легко оттягивая скобу и возвращая ее на место, проговорил Ершов. - Занимательная система. Быть может, слегка более сложная, чем могла бы быть, но определенно - остроумная!
        -Вы не поверите, Александр Степанович, но за многозарядными винтовками - будущее. Наверняка и наши генералы это вполне осознают. Однако же, кроме этого механизма, сколько-нибудь стоящего варианта пока и нет. Я уж не говорю об отечественных мастерах. Хотя…
        -Хотя? - Господи! Как же он легко ловился на простейшие ловушки. Даже слегка стыдно было.
        -Вы позволите лист бумаги и карандаш? Я много размышлял о способах перезарядки пехотного ружья, и о механике автоматической подачи патронов…
        Художник из меня никакой! А чертежник - так вообще. Ершов, кроме нескольких прочих, вел курс начертательной геометрии. Представляю, каково ему было смотреть на мои каракули. Но джентльмен не тот, кто не говорит, что у вас вся спина белая, а тот, кто сделает вид, будто не заметил этого. Я надеялся, что упрощенная схема продольно-скользящего затвора системы Мосина, тем не менее, пробудит в учителе инженерное любопытство.
        Лет в двенадцать первый раз пальнул из дедовской трехлинейки. Никогда не забуду, как лошадиной отдачей меня с ног сбросило, я даже "мама" пискнуть не успел. И как потом, в течении всего лета, дважды в день, утром и вечером, чистил и смазывал старую винтовку. Чистил и смазывал. Смазывал и чистил. Пока не дошло до того, что мог собрать и разобрать мосинку с закрытыми глазами даже, наверное, под водой или будучи подвешенным кверху ногами. И все это только для того, чтоб старшие родичи взяли меня осенью на открытие охоты…
        Однако одно дело знать устройство затвора так сказать - на ощупь, и совсем другое - суметь изобразить его на бумаге. Да еще когда в голове один наглый и злой молодой человек обзывает косоруким быдлом и кривоглазым чухонцем.
        -А вот это сужение, позвольте полюбопытствовать, зачем?
        Откуда я, едрешкин корень, знаю? У трехлинейки патроны похожи на бутылочки, и соответственно под эту хитрую форму выточен ствол. А почему?
        -Чтобы патрон входил более плотно.
        -Ага. Весьма и весьма… И где же, вы полагаете разместить отверстие, через которое эти… гм… патроны… стрелок должен будет вставлять в систему?
        Еще через несколько минут, директор попросил меня сделать паузу и вызвал к себе в кабинет еще нескольких преподавателей и мастеров. Асташева это забавляло все больше и больше. Он не уставал, с французским прононсом, приговаривать: "Наш Герман Густавович и не таких удивлял. Это вы его еще не знаете!"
        После мосинки, уже в присутствии целого консилиума высокоученых механиков, попытался изобразить принцип пулемета. ПКМ на патронах с дымным порохом замолчал бы после десятка выстрелов. А вот Максим, очень может быть, что и нет.
        Движущийся ствол, кулачок, система амортизации и проталкивания ленты. Лента? Пришлось рисовать ленту. Получилось даже лучше скользящего затвора. В институте, на стенах военной кафедры это любимое оружие Анки было разрисовано в мельчайших подробностях.
        Что дальше? Револьвер? Но как бы я не морщил лоб, ничего совершеннее Адамса я в руках не держал. А вот Макаров… А чем пистолет хуже револьвера? Принялся рисовать… Тонкие серые грифельные линии… Потом - магазин, и, после заинтересованных вопросов, пружину выталкивающую патроны из магазина.
        -Ну, знаете ли, ваше превосходительство! Весьма и весьма… Перспективное направление для опытов! И весьма для России полезное…
        -Почту за честь передать эти детские каракули в руки мастеров. И ежели что доброе выйдет, готов принять образцы для испытаний. На китайской границе неспокойно.
        -Ежели и после такого Опекунский совет… - начал было говорить какой-то плотный бородатый мужик с испачканными маслом и металлическими опилками руками. Но сразу замолчал под пронзительным взглядом директора.
        -Простите великодушно, Герман Густавович, - после минуты раздумий, осторожно выговорил Ершов. - Весьма и весьма соблазнительно было бы взяться за воплощение ваших замыслов. Однако…
        Асташев чуточку вздернул лохматую бровь и прикоснулся указательным пальцем к большому. "Деньги" - выговаривали его безмолвные губы.
        -Опыты с различными металлами могут стать весьма разорительными для вашего учебного заведения, - изо всех сил стараясь не засмеяться, перебил я Александра Степановича. - Мне бы не хотелось вводить вас в искушение… Потому - готов взять на себя финансирование разработок. Больше того! Я предвижу самую наибольшую трудность в работе с этими механизмами, в их, так сказать, зарядах. Патроны! Прежде чем испытывать сии системы, не мешало бы создать станки для выдавливания медных гильз из листа…
        К чести преподавательского состава училища, о взносе наличными никто и не заикнулся. Мне предложили составить письменное техническое задание и назавтра непременно явиться в Слободской дворец снова для подписания соглашений.
        Чека Государственного банка на десять тысяч рублей ассигнациями показалось мастерам вполне достаточно для начала опытов. Мастерам, но не мне. Я настоял на том, чтоб в договор обязательно был внесен пункт о продолжении финансирования проекта, если уже выделенных денег окажется недостаточно.
        Первые экземпляры оружия один из преподавателей должен был доставить в Томск уже через год. В ответ на мое недоверчивое покачивание головой, Ершов самодовольно заявил, что, дескать, нет в стране такого устройства, которое они не способны были бы изобрести и заставить работать за целый год. Его бы слова да Богу в уши. Я продолжал сомневаться, но никак это больше не проявлял.
        Не хотелось из-за пустяков портить наметившиеся отношения с руководством этого замечательного заведения. Тем более, что мы уже успели договориться о приеме на учебу сотни студентов из Сибири осенью следующего года. Естественно на платной основе, и с обязательным возвращением молодых специалистов в Сибирь. Причем я особо попросил, чтоб о моих посланцах, кто окажется способен к преподавательству, немедленно сообщали. Очень уж соблазнительной мне показалась идея открыть техническое училище у себя в Томске.
        Верил ли я, что у обычных штатских мастеров и их учеников выйдет что-то путное? Трудно сказать. Хотел верить. "За слабо" и с помощью необъятной русской смекалки - может быть что-то и получится. Ну а нет, так быть может найдется среди учеников какой-нибудь честолюбивый молодой человек, энтузиаст, который по-хорошему заболеет моими неряшливыми схемами, и не сейчас, так потом, даже через пять, через десять лет создаст для русской армии самое лучшее на планете оружие. А деньги… Да черт с ними, с деньгами. Невелика потеря. Мне Цыбульский гораздо больше намоет…
        На обратном пути Асташев прямо-таки лучился счастьем. И все как-то хитро на меня посматривал. Всем своим видом как бы сообщая - смотри, мол, каков я! В какое замечательное место привез! Чтоб ты без меня делал?
        -Замечательный подарок вы, дорогой Иван Дмитриевич, мне сделали, - наконец не выдержал я. - Еще ни одного выстрела не сделавши, уже столько пользы он мне принес!
        Глава 12
        Ein gott! Ein recht! Eine wahrheit![Один Бог! Одно Право! Единая Справедливость!]
        Помню усики. Тонкие такие, противные. Больше от этого железнодорожного жандарма в памяти не осталась ничего. Ни имени, ни звания. Видно, талант такой у человека, или воплощение сущности - оставаться безымянным олицетворением досадной помехи на пути.
        Однако когда мы с Иваном Дмитриевичем вернулись в гостиницу, выяснилось, что этот усатый изволил гневаться. Ему, безмерно важному и незаменимому, пришлось ждать каких-то сибирских дикарей…
        -Чего тебе… любезный? - ласково поинтересовался Асташев у раскрасневшегося от гнева жандарма.
        "Любезному" очень нужно было узнать - с какой именно целью мы намереваемся попасть в столицу. Интересно, как часто он имеет возможность отказать просителю? Как много людей готово выложить четвертной за билет первого класса, только чтоб бесцельно побродить на пронизывающем ветру замерзшего у ледяного моря города?
        -Я, милейший, домой еду, - глаза матерого золотопромышленника стали совсем уж добрыми. - Будучи домовладельцем Санкт-Петербургским, право имею. Особняк князя Хованского на Английской набережной…
        А я, молча, протянул Высочайшее именное повеление. Пусть попробует возражать…
        Он и не возражал. Записал что-то в блокнот и, даже не потрудившись попрощаться, ушел. Правда, уже часа через два вернулся. Причем, только мерзкие усики оставались прежними. В остальном же - это был совершенно иной человек. Исключительно радушный и предупредительный. Вот что с людьми телеграммы делают.
        "Любезный Герман Густавович, - писал начальник Третьего отделения и шеф жандармов.
        - Долетели до меня радостные вести, что вы нашли возможность откликнуться на призыв нашего государя императора. Смею надеяться, что вы непременно выберете время еще до Рождества воспользоваться моим приглашением. Николай Владимирович Мезенцев ".
        Весьма и весьма - как говорит директор Ершов! Учитывая, что государево повеление предписывает явиться к двадцать пятому декабря, а Мезенцев настаивает на встрече до этого - весьма и весьма интригующе! В столице разыгрывается какая-то очередная подковерная антреприза, и теперь все кому не лень станут пытаться перетянуть меня на свою сторону. Знать бы еще - из-за чего весь сыр-бор…
        В общем, ждать обычную неделю не пришлось. Уже вечером следующего дня, сразу после заключения соглашения в ремесленном училище, мы отправились на Николаевский вокзал.
        Те же вагоны-берлинеры. Паровозики немного другие. Более высокие, и с забавными, прикрученными проволокой к железкам, тальниковыми вениками, подметающими рельсы перед тягачом. Зато дрова в тендере сложены аккуратно, и даже связаны по несколько штук.
        В знакомом десятиместном купе тоже небольшие изменения. Центральной печки нет, зато присутствует ящик, куда проводник щипцами вставил несколько раскаленных до треска кирпичей.
        И снова вяло проплывающие мимо перелески, сопящие и кряхтящие господа в соседних креслах, получасовые остановки для заправки паровоза водой и погрузки дров, когда можно было прогуляться по перрону, размять ноги. Двадцать два часа. Почти все время ночь. И непроглядная тьма - ни единого огонька за окнами. Кривые, безумно скачущие скоморохи теней от тусклой лампы под потолком.
        Почти сутки испытания характера и силы воли. Ибо в Бологом я едва удержался от того, чтоб не рвануть обратно, в Сибирь. Подальше от царской благодарности и придворных интриг. От коварных жандармов и злокозненных принцев. Герману спасибо! Удержал. Объяснил, что ежели поверну сейчас назад, то должности, может быть, и не лишусь, но о сколько-нибудь серьезных проектах можно будет точно забыть. Без определенного статуса, без веса в окружении самодержца - сожрут. Как клопа задавят, еще и носы наморщат от вони. Ха! А вы думали - я без боя сдамся? Хоть пахнуть на последок…
        Спать не мог и сильно завидовал тем, кто спокойно сопел в глубоких креслах. Так и этак вертелся, то так, то иначе ноги перекладывал. Нет. Неудобно. И мыслей слишком много в голове. Вымотался только. Ничего умного все равно не придумалось.
        Восемнадцатого декабря, традиционно в пост, в четыре часа пополудни, мы, наконец, вышли на перрон Николаевского вокзала в Санкт-Петербурге. И как только кондукторы убедились, что все пассажиры покинули вагоны, паровоз с грохотом стронул состав и уволок в сторону депо. А мне этот металлический лязг показался звуком захлопнувшейся за спиной дверцы клетки. Причудливо украшена она атлантами в стиле ампир, или устремленными в небо классическими колоннами - не важно. От внешнего лоска столица империи не теряла внутренней сути - гигантской банки, переполненной ядовитыми скорпионами и пауками.
        Асташев настоял, чтоб я все-таки потрудился записать его петербургский адрес, и отбыл на извозчике, которых у вокзала было более чем достаточно. Золотопромышленник намеревался еще до вечера успеть навестить офицерские квартиры Московского кавалерийского полка, где служил его сын - Вениамин. Это, в принципе недалеко от дома генерала Лерхе - по другую сторону Фонтанки и ближе к Невскому проспекту.
        Мне пришлось нанимать две коляски. В одну все не входили, да и невместно мне, действительному статскому советнику и Томскому губернатору передвигаться по родному для Герочки городу в переполненном слугами и охраной экипаже.
        По Невскому, или как немедленно поправил Герман - Большому Невскому, до Аничкова моста с четырьмя коняшками. И непременная полицейская будка - кто-то должен был постоянно отгонять любопытных мальчишек от статуй. Слишком часто в толпе возрождался слух, что аничковых коней снова поменяли на гипсовые, а настоящих царь опять кому-то подарил…
        Дворец князей Белозерских с полуголыми греческими мужиками, поддерживающими фризы, мост и поворот к комплексу зданий Кабинета Его Императорского Величества. Сквозь парадные ворота виднеется Аничков дворец, подаренный Александром Вторым старшему сыну, Николаю.
        Старый Кабинет, новый - в одном из тысяч помещений которого уместилось и Третье отделение, каретные сараи и дальше, до самого Чернышева моста, стройный ряд практически однообразных зданий - купеческие особняки и доходные дома. Зато уже на Чернышевой площади сразу два гигантских монолита - министерство просвещения и, то, что окнами на Фонтанку - родное МВД.
        И снова доходные дома. Один из первых в Санкт-Петербурге, с металлическими пролетами - Семеновский мост. Дома Евментьева, Яковлева, Юсупова, Лебедева и, наконец - особняк генерала Лерхе.
        Суета разгрузки багажа и расчетов с лихачами. Узкий и длинный, как гроб - внутренний двор. Слуги, наскоро знакомившиеся с моими спутниками и подхватившиеся помогать тащить сундуки и чемоданы. Ликующий, вернувшийся в отчий дом Герман и растерянный, впервые в новой жизни, оказавшийся в таком странном положении - я.
        Отец. Я попробовал на вкус полузабытое слово, и счел его подходящим этому, неожиданно невысокому, щуплому старому господину с седыми бакенбардами и нестираемой годами военной выправкой. Нужно было заставить себя… Привыкнуть, смириться и принять незнакомого в сущности человека. Научиться называть его родителем. И относиться к нему как к отцу - строгому, по моему мнению - так даже излишне, но, несомненно, любящему и болеющему за детей.
        На счастье Густав Васильевич не был любителем сантиментов. Даже не обнял. Прикоснулся легонько к локтю, и тут же - руки по швам, подбородок вверх.
        -Твои комнаты готовы, - по-немецки даже слова любви и заботы звучат как армейские команды. - Жаль, что ты не привез с собой Густава. Хороших слуг все труднее стало сыскать.
        Я понимаю, Герочка. Он такой, каков есть и не стоит его оправдывать. В конце концов, ему удалось в этом изнеженном благами гадюшнике вырастить сыновей людьми.
        Поздний обед не впечатлил. Хотя лютеране и не придерживаются православных постов, но в Томске я и в такое время куда вкуснее и обильнее трапезничал. Благо на комоде в прихожей дожидается приглашение в дом Мезенцева на ужин…
        Вместо обмена новостями - разбор бухгалтерских книг. Мы с Герочкой оказались богаче еще на сто тысяч с хвостиком, но после полумиллиона, такие деньги уже не воспринимаются большими. Неприятная новость - ни в Англии, ни в Пруссии не удалось получить патенты на взрывчатку. И там и там требовали описания технологии получения и результаты испытаний, а нанятые отцом стряпчие не смогли ответить ни на один заданный вопрос. Ну да и Бог с ними. Не больно-то и охота было. Наверно, и не стоило дергаться. Получим патент на Зипетрил. Хотя бы для того, чтоб заклятые друзья не смели его производить.
        С помощью отцовского друга, Ивана Давидовича Якобсона, удалось получить подряд на снабжение новыми видами канцтоваров военного министерства. Это практически гарантировало, что в Адмиралтействе наших скоросшивателей в обозримом будущем не будет. Соперничество за бюджет идет даже в мелочах. Пробную партию, так сказать - в рекламных целях, отвезли в Кабинет и министерство имуществ. Есть определенные признаки, что и оттуда вскоре последуют заказы.
        Лицензии продавать отец не стал, хотя даже нашлась пара желающих отвалить за право производства до двухсот тысяч. Вместо этого, Лерхе-старший арендовал более крупное здание, купил оборудование для варки бумаги и картона, и нанял почти две сотни мастеровых дополнительно. Есть идеи вывезти специально оформленные и тщательно сделанные образцы на ближайшую Всемирную выставку. Это нескоро - в 67-м году, в Париже.
        Не помню уже, с чего Густав Васильевич стал рассказывать об ожидающемся вскоре приезде датской принцессы Дагмар - официальной невесты цесаревича. А вот то, к чему пришел - повергло меня в… Ну, шокировало - точно.
        -Как ты прекрасно осведомлен, Герман, генерал-кригкомиссар Якобсон, явился на русскую службу из Дании. Будучи приверженцем старых обычаев, он обучал датскому языку и своих домочадцев. При дворе ее величества Марии Александровны полагают, что в свите принцессы Дагмар должны быть девушки, способные поддержать беседу на родном для будущей императрицы языке. Надежда Ивановна Якобсон, и в силу своего положения, и по годам признана годной. В связи с чем, мы с Иваном Давидовичем пришли к согласию, что ты женишься на его дочери. Потрудись до своего отъезда выбрать время на обязательные по такому случаю визиты.
        -Но… - только и успел пискнуть я, как получил целую лекцию о… о, блин, международном положении - иначе и не скажешь.
        Оказалось, что этот союз, кроме сговора двух друзей, активно приветствовался еще и лидером так называемой "немецкой" партии в России, принцем Ольденбургским. И все было куда сложнее, чем могло показаться.
        Не одного меня настораживало увлечение наследника престола русской стариной. Не только моя Василина накапливала в специальном ящичке бюро, проскальзывающие в публицистике, высказывания Никсы и его воспитателей - Победоносцева и графа Строганова. Сильные мира сего не любили сюрпризов и желали сохранить свое положение и после смены имени самодержца Российского. И не всем из этих самых сильных, повезло родиться с русской фамилией.
        Но, что еще хуже, некоторые имели и вовсе немецкие имена, что после поражения Дании от армии Австро-Прусского союза, могло привести к большим неприятностям. Будет ли способна жена будущего императора отличать пруссаков от прибалтов? И станет ли прислушиваться к ее советам, к ее мнению молодой цесаревич? Как говорится - в ночной тиши песня кукушки звучит особенно громко! Тем более что, как говорят в Гессене - Mann und Weib sind ein Leib - муж и жена - одна плоть.
        Приближенным ко двору "иноземцам" требовалось нечто, способное умерить ненависть датчанки ко всему германскому, и тут как нельзя лучше подвернулся я. Спаситель Николая от неминуемой смерти, по сути, поводырь Дагмары к императорскому венцу. А брак с фрейлиной, одного с принцессой происхождения непременно усилит эффект. Продемонстрирует, что "русские" немцы неповинны в унижении ее Родины, а как раз напротив - преданно служат Семье.
        -И, Герман! Не смей возражать! - подвел итог глава семьи Лерхе. - Твоя глупая неуступчивость может сильно ударить по нашему покровителю. Особенно, когда станет известно, что Петр Георгиевич ведет переговоры с прусскими посланцами об отказе в претензиях на титул великого герцога Лауэнбургского. И хотя, в силу старшинства в Голштейн-Зонденбургской Глюксбургской ветви Ольденбургов, он имеет право не ставить родственников в известность, касательно своих планов в распоряжении собственными землями, скандал может возникнуть нешуточный…
        Вскоре я совершенно запутался в хитросплетениях этих трудно выговариваемых северогерманских фамилий, степени их родства и отношений к Датскому королевскому Дому. Да, по большому счету - и не пытался разобраться. Какая разница, кто кому что должен или кто на что имеет право, если и принц Ольденбургский и принцесса Дагмара в итоге окажутся на берегах Невы, за тридевять земель от спорных территорий. А я, как только станет возможно, вернусь в свою любимую Тмутаракань. Герин отец намерен меня женить? Так - тем лучше! Отец нареченной, вроде как, главный завхоз военного министерства, и родством с таким человеком грех разбрасываться. И, насколько мой мозговой партизан мог припомнить, Наденька Якобсон достаточно мила, чтоб я не почувствовал к ней отвращение.
        В общем, я проявил покорность и согласился. И немедленно был за это вознагражден. Старый доктор права и генерал знал об эффекте кнута и пряника.
        -Иван Давидович в приданое отдает свою долю в товариществе с господином статским советником Асташевым. Это четыре золотоносных прииска на Золотом Китате в Томской губернии, если ты не знаешь, - заявил Густав Васильевич, пряча довольную ухмылку в усы. - И у его высочества тоже будет к тебе предложение. Эдуард сообщал, ты осведомлялся о стремящихся к переселению в твою Сибирь. К Петру Георгиевичу же взывают о помощи датские беженцы из Шлезвига. Дания - маленькая страна и не готова принять двадцать тысяч душ. Его Императорское Величество уже дозволил датчанам переселиться в Россию. Принц предложит тебе заняться размещением этих людей. Будь к этому готов…
        Вот это действительно был замечательный подарок! Куда лучше золотоносных участков в Мариинской тайге. Хотя и возможность на законных основаниях устроить ревизию конторских книг уважаемого Ивана Дмитриевича - тоже дорогого стоила.
        До назначенного у Мезенцева ужина оставалось еще часа три, которые я попросту проспал. Наплевав на обустройство своих людей, на необходимость разбора вещей и на ностальгическое бухтение Геры. Рухнул на узкую кровать и мгновенно вырубился, легким движением слипающихся век, отмахнувшись от горы новой информации, которая на меня свалилась.
        Проспал бы и больше - все-таки дорога здорово меня вымотала, но пришел неумолимый Апанас - разбудил. Белорус плохо себе представлял, кто такой этот Мезенцев, и почему едва заходила о нем речь, люди невольно говорили тише. Зато отлично умел пользоваться часами. И раз велено было будить в такое-то время - значит - будет исполнено.
        До большого углового дома на Моховой, в которой снимал квартиры генерал-лейтенант, было недалеко. Петербург вообще оказался куда скромнее в размерах, чем в мое время. Раза этак в три. По большому счету, в полуверсте к юго-востоку от Николаевского вокзала собственно город уже кончался. Широкие улицы и бульвары создавали обманчивое впечатление, а на самом деле население сейчас едва ли больше полумиллиона человек, существенная часть из которых - солдаты и офицеры гвардейских полков, и государственные служащие.
        Дворцы, доходные дома один другого чуднее, казенные здания, мосты и замерзшие каналы. А амбары, склады и невзрачные домики-бараки в предместьях - это уже и не столица.
        Николай Владимирович, удивительно похожий на отрастившего усы побогаче "Чапая" - актера Бориса Бабочкина, будучи убежденным холостяком, жил в съемной квартире один. И, судя по обстановке, не слишком утруждал себя созданием уюта. Какая-то, собранная бессистемно мебель, никаких растений на окнах, пыльные гардины на окнах. Легкий беспорядок, почитаемый одинокими мужчинами за верх аккуратности.
        Даже ужин, на который я вообще-то и был приглашен, шеф жандармов заказал в ресторане. Причем, вместе с прислугой. От того за столом ни о каких серьезных разговорах и речи не могло быть.
        Что не могло меня не радовать - появилась возможность отдать должное прекрасно приготовленным деликатесам. Приятно было отведать вкуснятины, после месяца гоньбы по тракту, московского кокоревского "фастфуда" и отцовой скаредности. И хотя уже начался рождественский пост, повар мне незнакомого ресторана расстарался на телячьи бефстрогановы в венгерском кисло-томатном соусе, и какие-то маленькие птички, запеченные в белковой глазури. Несколько бокалов вина, лично подобранного хозяином дома, выгодно подчеркнули оттенки вкуса прекрасных блюд.
        В Санкт-Петербурге модно стало курить. Когда официанты собрали приборы со стола и ушли, Мезенцев предложил, под кофе, коробку с тремя видами папирос - обычными толстыми, тоненькими, с ватными шариками в длинных мундштуках и короткими, с мизерным количеством табака - театральными. Их так и называли - папиросы "антракт".
        Впрочем, Гера не успел пристраститься к этой разрушительной привычке, в чем я целиком и полностью его поддерживал. Так что пришлось главе политической разведки страны дымить в одиночестве.
        -О кальяне я как-то не подумал, - неожиданно обаятельно улыбнулся жандарм. - Государь, знаете ли, по утрам любит… За ширмами сидя…
        Тонкий намек, понятный только для человека хорошо знакомого с придворной жизнью. Далеко не каждый мог попасть на ежедневный ритуал, когда царь, сидя за ширмами на горшке, дымил кальяном и общался с гостями. Сам факт присутствия уже сообщал окружающим особое к приглашенному расположение, страдающего запорами, самодержца.
        -Государю, как заядлому курильщику, должно быть трудно долго обходиться без табаку, - понимающе кивнул я. - Какой он предпочитает? Вирджинский? Турецкий?
        -Сейчас - из Америки. Мне говорили, в южных округах вашей губернии выращивают неплохие сорта?!
        Плавный переход к серьезным вопросам. С виду - простое любопытство, на самом деле - предложение обсудить весьма важные темы. Он ведь не сказал - на Алтае, а именно - в вашей губернии. Значит - наверняка намерен как-то затронуть мои взаимоотношения с горными начальниками.
        Так я только за! И давно прошли те времена, когда подобные беседы вызывали у меня чувство - будто я на тонком льду, или играю в футбол на минном поле. Теперь, прожив полторы жизни в окружении настоящих зубров интриг и мастеров недосказанности, и сам так могу.
        -Я не слишком хорошо в этом разбираюсь, Николай Владимирович. О том, что происходит в Алтайском горном округе мне многое известно, но далеко не все. Я же, в конце концов, гражданский чиновник, а не горный инженер.
        -Вы тоже считаете порочной практику разделять горные области от гражданских?
        Тоже? А кто еще? Фрезе? Скорее всего! Со дня образования Томской губернии, губернатором был горный чин. И только с меня, с Германа, эти две должности разделили. Представляю, как бесится барнаульский начальник!
        -Что вы, что вы! Разве могут быть порочны рескрипты нашего государя императора? Я полагаю, лишь, что на Алтае больше не осталось того горного богатства, чтоб потребно было содержать столько выученных инженеров. К чему учить юношей горным премудростям в институтах, коли они после недоимки с крестьян собирают? С этим и обычный писарь справиться в силах… У нас еще половина страны геологического молотка не видала… А ведь еще и Аляска!
        -Что Аляска? - как-то слишком нервно среагировал генерал.
        -Мне доносили, в Русской Америке имеются богатейшие запасы золота. Вот и подумалось, что молодым выпускникам Горного Института…
        -Ах, оставьте, Герман Густавович. Никакое золото не окупит хотя бы и доставку рудознатцев через два океана. А ведь потребуется еще и охрану от туземцев, и припасы… Давайте уже оставим горные дела Горному департаменту. Хотя…
        -Хотя?
        -О ваших стычках с господином Фрезе донеслось и в столицу, тем не менее, вы, каким-то образом, сумели добиться его согласия на выделение южных районов горной области в гражданское правление. Прежде, даже несмотря на мой рапорт государю, в ведомстве господина Валуева весьма скептически относились к этому прожекту. Теперь же, дело практически решенное. Вы ведь об этом хотели меня спросить?
        -Рад, что не ошибся в вас, Николай Владимирович. Приятно сотрудничать с человеком, стремящимся выполнить данное однажды обещание.
        -Ну-ну, Герман Густавович. Не нужно меня обижать. Я ведь из армейских, и еще не забыл что такое честь… А вот вы, господин Лерхе, для меня все еще загадка. Каюсь, я совершенно непотребным образом, воспользовался вашими сведениями, но вот откуда во тьме Сибири могли о нездоровье Николая Александровича узнать вы? Чем больше об этом размышляю, тем больше поражаюсь.
        -Принц…
        -Ну что вы, право слово, Герман Густавович, за дурака-то меня держите?! Простите великодушно. Какой к дьяволу, прости Господи, принц? Мне ведь прекрасно известно, что вами отправлено четыре послания. Князю, Великой Княжне, графу Строганову и профессору Победоносцеву. И пока Елена Павловна не посетила дворец Ольденбургских, принц о вашей интриге и не подозревал. Это теперь он…
        Мезенцев изобразил растопыренными пальцами хвост павлина.
        -Государю известно о ваших сомнениях? - строго, будто шеф жандармов обязан был дать отчет, спросил я.
        Он замер, пристально на меня глядя. До сих пор, Мезенцев разговаривал со мной с позиции некоторого превосходства. Он был всего лет на шесть или семь меня старше, однако близость к трону давало новому начальнику Третьего отделения существенные преимущества. Теперь же, ему потребовалось несколько минут, чтоб догадаться о причинах моей самоуверенности.
        -Насколько мне ведомо - нет, - наконец четко выговорил он. И в процессе произнесения этой, простой, в общем-то, фразы успело измениться очень многое. И я не о выпрямившейся спине генерала, и положении рук. Сделав какие-то выводы…
        Хотя, кого я обманываю! Результаты раздумий только что на лбу жандарма крупными буквами не проявились. Это ведь столица! Санкт-Петербург. Здесь если ты не воешь с волками, сразу оказываешься среди овец. А топтаться в стаде бравый генерал явно не желал.
        По логике столичных интриганов, я мог себе позволить требовательный тон даже в неформальной беседе с влиятельным чином тайной службы лишь в одном случае - если за моей спиной имеется покровитель, куда выше статусом, чем шеф жандармов. Теперь, Николай Владимирович затевал тонкую, по его мнению, игру. Приоткрывая часть недоступной для меня информации, пытался вычислить игрока, для которого я был всего лишь проходной пешкой. Очень часто вопросы более значимы, чем ответы…
        Знал бы он, что в покерных партиях я больше всего люблю блеф.
        -Очень хорошо, - похвалил я Мезенцева. - Был бы признателен, если так все и останется. Нас вполне устроило создавшееся положение…
        -Нас?
        -Простите. Оговорился. Меня. Конечно же - меня. Поверьте, я совершенно не имел намерения выставлять себя напоказ. Передать лавры спасителя цесаревича вам с Петром Георгиевичем - было бы лучшим исходом.
        -Тем не менее, вас будут спрашивать.
        -Пусть, - легонько улыбнулся я. Нужно приучать себя к тому, что в политике, в отличие от покера, мимика только приветствуется. - Я ведь всегда могу сослаться на вас. Расследование заговоров такого уровня не терпит досужего любопытства, не так ли?
        -Это только если не знать, что никакого заговора нет. Не так ли?
        -Конечно, - улыбка чуть шире. - Вам разве не любопытно взглянуть на этих необычайно осведомленных господ? Знающих, что ЭТОГО заговора нет…
        -О! Похоже, вы все продумали, - генерал особенно выделил слово "вы", намекая на моего покровителя. - Отправка эмиссара в лице великой княгини в Штутгарт - тонкий ход. Я, со своим кавалерийским налетом, был только резервным вариантом. Но тут уж вы должны меня понять - я не мог поступить иначе.
        -Как и я! И ведь мы с вами, Николай Владимирович, добились своего. Его Императорское Высочество жив и пребывает под неусыпным присмотром опытных врачей. Вы получили давно заслуженное признание Государя. А я полагаю приобрести внимание общества к моей губернии. Я там затеял большие перемены…
        -Да уж, - встопорщил чапаевские усы в улыбке жандарм. - Тут вы правы. Внимания вы получите чрезмерно. Не опасаетесь, что вас теперь начнут разрывать на части родители юных дев? После представления государю на Рождественском балу вас сразу зачтут в завидные женихи. Вкупе к молодости, происхождению и богатству. Полмиллиона? Я не ошибаюсь?
        Какие к дьяволу сводники?! Я боялся до дрожи, что меня станут тягать в разные стороны политические группировки и партии! Потенциальным тещам я еще как-то могу противостоять, а вот матерым ловкачам и интриганам - не уверен. Тот же барон Фалькерзам в Барнауле продемонстрировал практически мне недоступный уровень. А ведь он всего-навсего - середнячок.
        -Немного больше. Я бы сказал - тысяч шестьсот. Но для моих прожектов это ничтожно мало. Что касается жениховства… Батюшка, генерал фон Лерхе, намерен женить меня на Надежде Ивановне Якобсон. Так что, матримониальных посягательств я не боюсь. А ото всех остальных…
        Я взглянул прямо в глаза генерал-лейтенанта.
        -Попрошу вас, меня оградить. Это ведь не слишком… - я покрутил рукой в воздухе, будто бы подбирая нужное слово. "Нагло" - говорить не хотелось.
        -Не слишком, Герман Густавович. Не слишком. Валите всех слишком хитрых на меня. Действительно будет чрезвычайно любопытно познакомиться с излишне осведомленными господами, - веки Мезенцева едва дрогнули. "Строит, как минимум" - подумал я и сам себе мысленно подмигнул. Герман охотно подхватил. - Однако, вы должны, хотя бы ради сохранения своей тайны, указать людей, на кого мне не стоит обращать внимание.
        Детская уловка. Стрит оказался парой. Теперь должен был приоткрыть карты я. Даже есмотря на то, что Господь не сподобился их мне раздать.
        -Кроме нас с вами, Николай Владимирович, это еще и великий князь Николай Александрович. Не правда ли? Уж кого как не его трудно заподозрить в заговоре против самого себя.
        Мезенцев, не совладав с реакциями своего же тела, отшатнулся. И, словно за палочку-выручалочку, схватился за новую папиросину. Идеальный для курильщика способ получить время на раздумья.
        -А ведь верно, Герман Густавович, - обозначив поклон, как равному по положению, наконец, нерешительно выговорил генерал. - Кого-кого, ну уж точно не его… А я-то все гадал, почему мне показалось, будто он вздохнул с облегчением… Тогда, в Штутгарте.
        Я пожал плечами. Меня там не было. Вообще с трудом себе представлял - в каком месте будущей Германии располагается этот город.
        -Вы намерены встретиться с цесаревичем до Рождественского бала?
        -Сочту за честь, но это не мне решать. Полагаюсь на доброту Елены Павловны. Послезавтра четверг, и ежели она изволит пригласить…
        -Даже не сомневайтесь. Завтра же, слышите? Завтра же утром шлите посыльного в Михайловский замок. Великая княгиня - потрясающая женщина! И проявляет к вам искреннее участие.
        -Она пользуется безмерным моим уважением, - согласился я. - Однако же, долг благодарности за многолетнее расположение к моей семье зовет во дворец Ольденбургских.
        -О да, - понимающе кивнул Мезенцев. - Петр Георгиевич сейчас популярен как никогда. В его приемной не протолкнуться от господ, поспешивших засвидетельствовать свое глубочайшее почтение. Но для вас, Герман Густавович, думаю, принц непременно выкроит минуту-другую.
        -Смею надеяться.
        Как же в столицах всегда трудно. Что давным-давно в Москве, через полторы сотни лет вперед, что теперь в Санкт-Петербурге. Думаешь одно, говоришь другое, подразумеваешь и вовсе третье. Нельзя разве попросту спросить, мол, как с эмиссаром своим рассчитываться будешь? Я б честно ответил, что постараюсь вернуть Елене Павловне расположение царской семьи, всячески выпячивая ее роль в этом предприятии. О чем намерен и с Ольденбургским поговорить.
        И даже предмет для торга у меня уже есть. По большому счету, Александр II, позволив датчанам селиться в России, обрек их на полуголодное существование. Свободные земли к западу от Урала кончились еще во времена графа Потемкина. Только Сибирь могла как-то решить эту беду, и я ни в коем случае не отказываюсь приютить беженцев. Но ведь принц получит за это деньги, а я не прошу ни копейки из них.
        Впрочем, на будущий день, двадцать третьего декабря 1864 года, ожидая, вместе с полусотней других, выхода принца в его обширной приемной во дворце на Миллионной, я о датских переселенцах не думал.
        Сначала, будучи полностью раздавленным великолепием внутреннего убранства. Нет, в той жизни я, конечно же, бывал в Кремле и Эрмитаже, а Герман и в этом доме. Только чужая память - одно, а собственное впечатление - нечто совершенно иное! Но Кремль - это резиденция глав государства, и не принадлежит президенту лично. А Эрмитаж, в конце концов - просто гигантский музей, и воспринимать его как место жительства, мозг отказывался. Здесь же я своими глазами видел жилой дворец, подаренный российским самодержцем своему дяде. Подаренный, едрешкин корень! Дворец! Здоровенный домина, блин, стоимостью, как минимум, в три металлургических комбината!
        Потом, доложившись секретарю - отцовскому брату Карлу Васильевичу Лерхе, и получив заверения, что принц непременно меня примет, и устроившись на мягком стуле, успокоился. Перестал пытаться оценить стоимость картин и позолоты с потолочной лепнины. Стал аккуратно разглядывать незнакомых господ, вместе со мной дожидавшихся выхода друга и кузена государя. И скоро мысли плавно перетекли на цесаревича и мое участие в его судьбе.
        Я нисколько не сомневался, что мои намеки на будто бы организовавшего спасение самого себя Никсу, вряд ли дойдут до ушей царя. Не тот Мезенцев человек, чтоб ссориться с наследником престола. А вот попробовать как-нибудь подкатиться к цесаревичу - Николай Владимирович может. Причем, скорее всего - и сделает это, хотя бы уже потому, что считает того начинающим политическим игроком. И - сто процентов, станет расписывать - какой он весь из себя молодец, что помогает "хорошо знакомому Его Императорскому Высочеству человеку".
        Представляю, как Никса удивится! Я бы - точно удивился.
        Но не думаю, что это мне чем-то грозит. Во-первых, кто я такой? Да, практически - никто! Младший сын средней руки чиновника в отставке, гражданский администратор из дикой Сибири. Не представляющий собой ни чего-то опасного, ни что-либо полезного. Для высшего света даже как-то неприлично возиться с такими…
        А во-вторых, я, все-таки, вроде как спас цесаревичу жизнь. На месте спасенного, я и не такое готов был бы спасителю простить…
        Да, великий князь Николай Александрович может счесть меня очередным выскочкой, и это сильно повредит продвижению моих проектов. Но, с другой стороны, пока на престоле Александр II, а не Николай II. И сейчас еще гораздо важнее отношение ко мне царя, а не его старшего сына.
        Будет гораздо хуже, если Мезенцев вычислит, что Николай Александрович не в теме. Шеф жандармов может почувствовать себя обманутым, и обидится. И наделать много-много глупостей, способных сильно испортить мне жизнь. Нашепчет еще чего-нибудь этакого туземным банкирам, и я лбом буду в стену биться, а денег на железную дорогу так и не смогу собрать. Но и тут есть выход. Достаточно встретиться с наследником наедине до того, как его внимания начнет домогаться начальник Третьего отделения.
        И тут мне снова должна помочь великая княгиня Елена Павловна. Сейчас, спустя три года с начала Великих Реформ, активно ею поддержанных, многочисленных крестьянских волнений и Польского бунта, симпатии Александра Освободителя снова обернулись в сторону консерваторов. Идейные вдохновители отмены крепостной повинности оказались в негласной опале. И участие вдовствующей княгини в спасении Никсы могло сильно изменить политические предпочтения Государя. А если еще я правильно сыграю свою роль…
        -Великий Герцог Лауэнбургский, принц Ольденбургский, Его Императорское Высочество Петр Георгиевич! - радостно вскричал мажордом и хряснул раззолоченной палкой о бесценный паркет так, что я со стула аж подпрыгнул. И поспешил встать в один строй с другими вышитыми мундирами.
        Он вышел из кабинета. Высокий, худой, плешивый и лобастый. Стремительный. Я легко мог представить его в ботфортах и кафтане времен Петра где-нибудь на бастионе, среди пушечных залпов и яростных криков, повелевающего баталионами инфантерии.
        Дядя подал принцу лист, куда вписывал имена собравшихся в приемной господ. У дяди каллиграфический почерк - не дай Бог, принц прочитает чей-то титул неверно - скандал на всю столицу будет!
        Ольденбургский пробежал глазами список и тут же отдал Карлу Васильевичу какие-то распоряжения. Тот поспешно скрылся за высокими дверьми. Впрочем, вернулся он тоже стремительно - пауза не успела стать тягостной - и в руках у него был самый настоящий меч!
        Близость к трону Великой Империи - волшебная штука. У Петра Ольденбургского не было ни должности, ни особых капиталов - кое у кого из присутствующих в приемной денег в разы больше. Но выстроившиеся вдоль комнаты господа, так и простояли все это время, склонив головы в поклоне. Словно встречали правителя реального государства, а не беглого герцога, претендующего чуть ли не на всю северную часть Германии. И все только потому, что этот человек имел право являться ко двору без приглашения и называть Самодержца Всероссийского кузеном.
        -Герман Густавович Лерхе, - мне показалось, почти крикнул мой дядя Карл. - Подойдите.
        Ноги дрожали. Я не испытывал никакого уважения к "покровителю", но происходящее так сильно выбивалось из обыденности, что я просто не знал как себя следует вести. И это нервировало.
        -На колени, мой друг, - неожиданно высоким, чуть ли не женским голосом, с пафосом воскликнул принц, и выдернул клинок из ножен.
        Я обязательно шмякнулся бы на затоптанный паркет, испачкав обе штанины, благо Герочка вовремя подсказал, что достаточно будет и половины испорченных брюк.
        -Сей достойный господин, не являясь нашим родственником, или вассалом, - продолжал вещать Ольденбургский, положив изъеденное ржавчиной и временем тяжелое лезвие мне на плечо. - Тем не менее, проявил завидную отвагу и настойчивость в выполнении данного мной поручения…
        Пятидесятилетний принц с тронутыми сединой, реденькими, обвисшими над губами усами, лохматыми, как у дворового тузика, бровями и реденькой, скрывающей затылочную плешь шевелюрой вблизи оказался больше похожим на затюканного бухгалтера. Грустными, еврейскими глазами смотрел он прямо на меня, дожидаясь реакции.
        Именно тогда, в тот миг, я еще мог возразить. Встать, скинуть с плеча железяку, сказать что-нибудь дерзкое. Попытаться сыграть свою игру. Мог. Но не стал. Не испугался, нет. Не успел сообразить. Совладать со сведенными от напряжения членами. Да и… Да и страшно было до жути. До сухости и металлического привкуса во рту.
        -Не побоялся мстительности врагов нашего Отечества, - дождавшись моего кивка, продолжил Петр Георгиевич. - Приложил усилия, дабы подлый заговор против нашего возлюбленного родственника был раскрыт, и Его Императорское Высочество, цесаревич Николай, великая надежда России, остался в живых!
        Расшитые мундиры заколыхались, зазвенели ордена на обтянутых дорогим сукном животах. По приемной прокатилась волна шепотков. Принц опережал государя, делая раскрытый "заговор" достоянием общества до того, как это сделает царь. И хотя в столице это давно уже не было новостью. Но одно дело шептаться по углам, другое - услышать прилюдно из уст члена императорской семьи. И теперь придворным лизоблюдам нужно было отгадать - что это? Какая-то интрига, связанная с недавно окончившейся Австро-Прусско-Датской войной и разделом Шлезвиг-Гольштинии, или действо согласованно с Престолом и является частью, началом череды чего-то большего?
        -Данной мне Господом нашим властью, посвящаю вас, барон Герман фон Лерхе, в рыцари ордена Ольденбургского, и дарую Командорский крест "За Заслуги"! Встаньте, рыцарь. Встаньте сюда, рядом со мной, брат! И помните древний девиз нашего ордена: Ein Gott, Ein Recht, Eine Wahrheit". Один Бог! Одно Право! Единая Справедливость!
        Один Бог? Ты, напыщенная, самовлюбленная сволочь, даже не представляешь насколько ты прав! И, надеюсь, то место, откуда мне удалось сбежать, поглотит тебя навсегда! И именно этот момент, миг, когда украл чужое, присвоил сделанное другими, ты станешь вспоминать снова и снова. Миллионы, миллиарды лет!
        Одно Право? Право сильного раздавить слабого? Воспользоваться, и отбросить, как ненужную тряпку? В стране, где истинную правду о праве лучше прочих знают брошенные на голодную смерть рабочие ненужного завода?
        Справедливость?! Что тебе известно о справедливости?
        Но я молчал. Сжал зубы и улыбался.
        Потому, что для Германа - для меня единственной родной в этом мире души, эта серебряная висюлька была величайшей честью. Давил в себе клокотавшую ярость, потому что десятки тысяч законопослушных и работящих беженцев из Европы были необходимы моей Сибири. Улыбался, потому что был бессилен против системы, против этого блеклого, несмотря на пышный мундир, сияющий бриллиантами высших орденов моей страны, иностранца.
        Будь ты проклят, принц торгующий землей предков! Будь ты проклят, и помоги мне сделать мою Родину сильнее!
        Конец второй книги.
        Новосибирск
        notes
        Примечания

1
        Один Бог! Одно Право! Единая Справедливость!