Завтра, послезавтра и всегда Курт Воннегут
Добро пожаловать в обезьянник
Завтра, послезавтра и всегда
В год 2158-й от Рождества Христова Лу и Эмеральд Шварц шептались на балконе семейной квартиры Лу на семьдесят шестом этаже строения 257 в Олден-Виллидж - нью-йоркском спальном районе, занимающем местность, в прошлом известную как Южный Коннектикут. Когда Лу и Эмеральд поженились, родители Эм с грустью называли их брак союзом мая с декабрем; впрочем, теперь, когда Лу исполнилось сто двенадцать, а Эм - девяносто три, родителям Эм пришлось признать, что их отпрыски прекрасно дополняют друг друга.
Однако неприятности не обходили стороной эту счастливую пару, и именно по причине таковых Лу и Эмеральд сейчас ежились от морозца на балконе.
- Иногда я настолько выхожу из себя, что готова взять и разбавить его антигеразон,
- сказала Эм.
- Это было бы против законов природы, - возразил Лу. - Чистое убийство. И потом, если он застукает нас со своим антигеразоном, то не только лишит наследства, а еще и шею мне сломает. Жом силен как бык - не смотри, что ему уже сто семьдесят два.
- Законы природы! - хмыкнула Эм. - Да кто теперь знает, что такое природа! Ох-х… не думаю, что когда-то решусь разбавить его антигеразон или сотворить еще что-нибудь в этом духе, но, черт возьми, Лу, сил нет думать о том, что Жом ни за что не уйдет, если кто-нибудь ему не поможет. Бог ты мой, здесь такая теснота, что повернуться негде, а Верна мечтает о ребенке, да и Мелисса уже тридцать лет как не рожала. - Она топнула ногой. - Меня тошнит от вида его морщинистой старческой образины, тошнит видеть, как он занимает единственную отдельную комнату, сидит на лучшем стуле и ест лучшую еду, как выбирает, что смотреть по телевизору, и издевается над всеми, без конца меняя завещание.
- В конце концов, Жом глава семьи, - беспомощно возразил Лу. - Да и с морщинами ничего не поделаешь - когда изобрели антигеразон, ему было семьдесят. Он уйдет, Эм, надо просто дать ему время. Это ведь его личное дело. Да, жить с ним непросто, но нужно потерпеть. Если его злить, ничего хорошего не выйдет. В конце концов, мы-то устроились получше многих. Здесь, на диване.
- И сколько, по-твоему, нам еще спать на диване, пока он не выберет новых любимчиков? Кажется, мировой рекорд составил два месяца?
- Да, это удалось маме с папой.
- Да когда же он уйдет, Лу? - вздохнула Эмеральд.
- Ну, он говорил, что прекратит принимать антигеразон сразу после Пятисотмильного спидвея.
- Ага, а до этого была Олимпиада, а перед ней чемпионат по бейсболу, а еще раньше президентские выборы и Бог знает что еще. У него последние пятьдесят лет всегда находятся причины. Я уже не верю, что нам вообще когда-нибудь достанется не то что комната, а даже яйцо всмятку!
- Ладно, считай меня неудачником, - насупился Лу. - А что я могу сделать? Я вкалываю как вол, зарабатываю недурные деньги, но практически все уходит в оборонный и пенсионный фонды. А если бы и не уходило, где, по-твоему, мы могли бы снять комнату? В Айове? Да кому это взбредет в голову поселиться в окрестностях Чикаго?
Эм обняла его за шею.
- Лу, милый, я вовсе не считаю тебя неудачником. Господь свидетель, ты не такой. У тебя просто нет шансов, потому что Жом и его поколение никогда не уступят нам своего места.
- Да, верно, - уныло пробормотал Лу. - Но ты ведь не станешь винить их за это, правда? Я хочу сказать, кто знает, когда мы сами в их возрасте решимся прекратить принимать антигеразон.
- Иногда мне хочется, чтобы никакого антигеразона не было и в помине, - горячо воскликнула Эмеральд. - Или чтобы его делали из чего-то страшно редкого и дорогого, а не из земли и одуванчиков. Хочется, чтобы люди умирали в положенный срок, как когда у часов кончается завод, и чтобы ничего нельзя было с этим поделать, нельзя было самим решать, сколько еще околачиваться на этом свете. Я бы законом запретила продавать антигеразон всем, кто старше ста пятидесяти.
- Да кто ж примет такой закон, когда всем управляют богатые старики? - Он пристально посмотрел на нее. - Ты готова умереть, Эм?
- Бог ты мой, и не стыдно тебе говорить такое родной жене? Милый, мне еще и сотни нет. - Она обняла его крепкую юношескую фигуру. - Мои лучшие годы еще впереди. Но не сомневайся, когда ей стукнет сто пятьдесят, старушка Эм спустит свой антигеразон в унитаз и прекратит занимать место. И она сделает это с улыбкой.
- Да-да, конечно, - кивнул Лу. - Никаких сомнений. Все так говорят, а ты слышала, чтобы хоть кто-то так и поступил?
- А тот человек из Делавэра?
- И не надоело тебе твердить о нем? С тех пор уже пять месяцев прошло.
- Хорошо, а Мамаша Уинклер, она ведь жила в этом самом доме?
- Она попала под поезд в подземке.
- Просто выбрала такой способ уйти.
- Предварительно затарившись упаковкой на шесть бутылок антигеразона?
Эмеральд устало покачала головой и закрыла глаза.
- Не знаю, не знаю, не знаю… Знаю только, что дальше так нельзя. - Она вздохнула.
- Иногда мне хочется, чтобы нам оставили хоть парочку болезней. Тогда можно было бы хоть иногда поваляться в кровати. Уж слишком много стало людей! - воскликнула она, и ее вскрик вскоре превратился в невнятное бормотание и растаял среди тысячи асфальтовых дворов, зажатых между стенами небоскребов.
Лу нежно тронул ее за плечо:
- Ну же, милая, будет тебе. Я не могу выносить, когда ты хандришь, как сегодня.
- Если бы у нас была машина, как в старые времена, - вздохнула Эм, - мы могли бы прокатиться куда-нибудь, побыть хоть немного вдали от людей. Бог мой, как же это было здорово!
- Было, - согласился Лу, - пока не кончился весь металл.
- Мы бы забрались в машину, папа подъехал бы к заправке и скомандовал: «Залей-ка под заглушку!»
- Здорово было, верно?.. Пока не кончился весь бензин.
- А потом мы мчались бы по полям…
- Хороши сейчас те поля, черт бы их побрал! Сейчас и поверить трудно, что между городами было столько пространства.
- Проголодавшись, - продолжала Эм, - мы зарулили бы в какой-нибудь ресторанчик. Ты бы солидно вошел и сказал: «Пожалуй, я не отказался бы от стейка с жареной картошкой» или «Как сегодня свиные отбивные?» - Она облизала губы, и глаза ее заблестели.
- О да! - прорычал Лу. - А как насчет гамбургера со сложным гарниром, Эм?
- М-м-м-м-м-м-м-м-м-м…
- Предложи нам кто-нибудь тогда переработанные водоросли, мы бы плюнули ему в глаза, верно, Эм?
- Или переработанные опилки, - проговорила Эм.
Лу упрямо пытался отыскать в ситуации положительные стороны.
- Ну, с другой стороны, наша еда теперь гораздо меньше напоминает водоросли и опилки. И потом, говорят, это гораздо полезнее того, что мы ели раньше.
- С той едой я чувствовала себя отлично! - вспыхнула Эм.
Лу пожал плечами.
- Пойми, невозможно прокормить двенадцать миллиардов человек, если не использовать переработанные водоросли и опилки. Так что это и впрямь чудесно… мне кажется… ну, так все говорят.
- Все говорят первое, что взбредет в голову, - сказала Эм, закрывая глаза. - Ах, а помнишь шопинг, Лу? Помнишь, как магазины бились за нас, чтобы мы хоть что-то купили? И не нужно было ждать, чтобы кто-то умер, чтобы заполучить пару стульев, или кухонную плиту, или еще что-нибудь. Просто идешь и - оп-ля! - покупаешь что хочешь. Черт, как же было здорово, пока не закончилось все сырье! Я была тогда совсем маленькая, но отлично все помню.
Подавленный, Лу медленно подошел к перилам и бросил взгляд на чистые, холодные, яркие звезды на черном бархате бесконечности.
- А помнишь, как мы с ума сходили по научной фантастике, Эм? Объявляется посадка на рейс номер семнадцать до Марса. Посадочная рампа номер двенадцать. Все на борт! Техническому персоналу оставаться в укрытии. Десять секунд… девять… восемь… семь… шесть… пять… четыре… три… две… одна! Основная мачта! Тр-р-р-р-ам-пам-пам!
- И плевать, что делается на Земле, - подхватила Эм, вместе с ним глядя на звезды.
- Ведь через несколько лет мы все ринемся сквозь пространство, чтобы начать все сначала на новой планете!
Лу вздохнул.
- Только вот выяснилось, что нужна штуковина размером с Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы доставить на Марс одного-единственного колониста. А еще за пару триллионов долларов можно прихватить его жену и собаку. Вот как можно победить перенаселение
- эмиграцией!
- Лу?
- Гм?..
- А когда Пятисотмильный спидвей?
- Э-э… на День памяти, тринадцатого мая.
Эм прикусила губу.
- Это мерзко, что я спрашиваю?
- Да нет, в этой квартире уже все, по-моему, уточнили дату.
- Не хочу казаться отвратительной, - сказала Эм, - но иногда такие вещи нужно обсуждать, чтобы избавиться от мыслей о них.
- Конечно. Ну и как, тебе полегчало?
- Да - и я не собираюсь больше выходить из себя. А с ним буду ласкова просто не знаю как.
- Вот она какая, моя Эм.
Они расправили плечи, храбро надели на лица улыбки и вернулись в квартиру.
Старик Шварц по прозвищу Жом, опустив подбородок на руки, покоящиеся на набалдашнике трости, не сводил раздраженного взгляда с экрана пятифутового телевизора, занимавшего большую часть комнаты. На экране комментатор новостей подводил итоги дня. С периодичностью примерно в тридцать секунд Жом ударял тростью в пол и кричал:
- Черт побери, да мы поступали так сто лет назад!
Вернувшимся с балкона Эмеральд и Лу пришлось довольствоваться местами в заднем ряду позади родителей Лу, его брата и свояченицы, сына с невесткой, внука с женой, правнучатой племянницы с мужем, правнучатого племянника с женой и, само собой, позади Жома, который занимал лучшее место впереди. Все, кроме Жома, который выглядел согбенным и дряхлым, на вид казались примерно одного возраста - лет тридцати.
- Тем временем, - продолжал комментатор, - в Каунсил-Блаффс, штат Айова, разыгрывается страшная трагедия. Однако две сотни спасателей отказались сдаться и продолжают отчаянно копать в надежде спасти Элберта Хаггедорна, ста восьмидесяти трех лет, который уже двое суток зажат в…
- Мог бы рассказать что-нибудь и повеселее, - шепнула Эмеральд.
- Тихо! - рявкнул Жом. - Следующий, кто раскроет пасть, когда работает телевизор, живо останется без гроша… - И сладким голосом продолжил: - когда взмахнет клетчатый флаг, Индианаполисские гонки закончатся и старина Жом приготовится к Большому Путешествию за Грань. - Он грустно вздохнул, в то время как его наследники отчаянно старались не проронить ни звука. Впрочем, для них острота напоминания о Большом Путешествии несколько притупилась, поскольку Жом напоминал о нем по крайней мере раз в день на протяжении последних пятидесяти лет.
- Доктор Брейнард Кайз Буллард, - продолжал комментатор, - президент Виандот-колледжа, в своем вчерашнем выступлении отметил, что «…большинство заболеваний в мире происходят из того факта, что знания человека о себе отстают от его знаний об окружающем мире».
- Черт побери! - заорал Жом. - Да мы толковали об этом сто лет назад!
- Сегодня в Чикаго, - сообщил комментатор, - особый праздник. Проходит он в Чикагском родильном доме. Виновника торжества зовут Лоуэлл У. Хитц, нулевого возраста. Хитц, появившийся на свет сегодня утром, стал двадцатипятимиллионным младенцем, рожденным в этом роддоме.
Изображение комментатора померкло, и его место заняла картинка с разрывающимся от крика юным Хитцем.
- Черт возьми, - прошептал Лу жене. - Мы сто лет назад занимались этим.
- Я все слышал! - завопил Жом. Он выключил телевизор, но окаменевшие от ужаса наследники продолжали таращиться в пустой экран. - Так-так, парень…
- Я ничего такого не имел в виду, - пробормотал Лу.
- Принеси-ка мне мое завещание. Ты знаешь, где оно. Все знают. Поторопись, парень!
Лу тупо кивнул и, спотыкаясь о многочисленные лежанки, словно автомат отправился по коридору к комнате Жома, единственной личной комнате в квартире Шварцев. Из других комнат в квартире были ванная, гостиная и большой холл без окон, который использовался еще и как столовая, поскольку в одном конце там мостилось что-то вроде кухоньки. В холле и гостиной было разбросано шесть матрасов и четыре спальных мешка, не считая дивана в гостиной, на котором спала одиннадцатая пара - калифы на час.
На Жомовом бюро лежало завещание - заляпанное, с растрепанными уголками, рваное, испещренное сотнями дополнений, вычеркиваний, обвинений, условий, предостережений, советов и прочей доморощенной философией. Документ сей, вдруг подумал Лу, был пятидесятилетним дневником, ужатым в две страницы, - мятой неразборчивой летописью ежедневного раздора. Сегодня Лу будет лишен наследства уже в одиннадцатый раз, и ему потребуется не менее полугода безупречного поведения, чтобы заработать шанс получить свою долю.
- Парень! - позвал Жом.
- Иду, сэр. - Лу поспешил в гостиную и протянул Жому завещание.
- Ручку! - велел Жом.
Ему мгновенно протянули одиннадцать ручек - по одной от каждой пары.
- Только не эту - она течет. - Жом отодвинул ручку Лу в сторону. - А вот эта годится. Хороший ты парень, Вилли. - Он взял у Вилли ручку.
Этого намека все и ждали - теперь Вилли, отец Лу, будет новым любимчиком Жома.
Вилли, который на вид был вовсе не старше Лу, хотя ему уже и стукнуло сто сорок два, с трудом сдерживал радость. Он искоса бросил взгляд на диван, который теперь переходил в его пользование, поскольку Лу и Эмеральд предстояло вернуться в холл, на худшее место у двери в ванную.
Жом не упустил ни мгновения в придуманном им спектакле и постарался получить от своей привычной роли максимум удовольствия. Нахмурившись, он какое-то время водил пальцем по строчкам, будто впервые держал завещание в руках, затем провозгласил глубоким монотонным голосом, словно басовый тон в церковном органе:
- Я, Гарольд Д. Шварц, проживающий в строении 257 в Олден-Виллидж, Нью-Йорк, настоящим публично объявляю мою последнюю волю и завещание, сим отменяя все и всяческие завещания и дополнительные распоряжения, ранее сделанные мною… - Он со значением высморкался и продолжил, не упуская ни слова и повторяя особенно важные места: -…такие как тщательнейшим образом разработанные распоряжения по поводу похорон.
К концу чтения Жома так переполняли эмоции, что Лу даже понадеялся, что тот забудет, зачем, собственно, затребовал завещание. Однако Жом героическим усилием взял эмоции под контроль, и после того как вычеркивал что-то не меньше минуты, начал писать и одновременно зачитывать написанное. Лу мог бы не глядя воспроизвести эти строчки - он слышал их слишком часто.
- Я видел немало несчастий в этой юдоли скорби, из коей ухожу в лучший мир, - провозгласил Жом, - но самый тяжкий удар был нанесен мне… - Он осмотрел собравшихся, пытаясь вспомнить, кто же этот злодей.
Все с надеждой смотрели на Лу, который обреченно поднял руку.
Жом кивнул, вспоминая, и завершил тираду:
- …моим праправнуком, Луисом Д. Шварцем.
- Правнуком, сэр, - поправил Лу.
- Не изворачивайся! Ты и без того натворил достаточно, юноша, - произнес Жом, однако поправил в тексте. А затем без пауз перешел к причинам лишения наследства, которые обозначил как неуважение и изворотливость.
В следующем параграфе, который в разные моменты касался каждого в этой комнате, он вычеркнул Лу из списка наследников квартиры, а самое главное, двуспальной кровати в личной спальне.
- Да будет так! - сияя, провозгласил Жом. Он стер дату внизу завещания и поставил новую, не забыв упомянуть время дня. - Что ж, пришло время смотреть «Семейство Макгарви». - Этот сериал Жом смотрел с тех пор, как ему стукнуло шестьдесят, то есть ровно сто двенадцать лет. - Не терпится узнать, что там будет дальше.
Лу покинул остальных и прилег на свое ложе печали у двери в ванную. Он хотел бы, чтобы к нему присоединилась Эм, и гадал, где же она. На какое-то время он задремал и проснулся, когда кто-то перешагнул через него, чтобы попасть в ванную. Еще через несколько мгновений Лу услышал тихое бульканье, словно что-то сливали в раковину. Вдруг ему представилось, что это Эм окончательно утратила самообладание и хочет сотворить что-то ужасное с Жомом.
- Эм?.. - шепнул он.
Ответа не последовало, и Лу надавил на дверь. Изношенный замок, чей язычок едва держался в пазу, подался, и дверь распахнулась.
- Морти! - ахнул Лу.
Его правнучатый племянник Мортимер, который недавно женился и привел жену в квартиру Шварцев, бросил на Лу взгляд, в котором испуг мешался с удивлением. Он быстро захлопнул дверь, но Лу успел заметить в руке Морти огромную бутыль Жомова антигеразона. Бутыль была наполовину пуста, и Морти доливал ее водопроводной водой.
Мгновением позже Морти вышел из ванной, с вызовом посмотрел на Лу, без слов протиснулся мимо и отправился к своей премиленькой новобрачной.
Потрясенный Лу не представлял, что делать. С одной стороны, он не мог допустить, чтобы Жом принимал разбавленный антигеразон, но если его предупредить, Жом устроит всем постояльцам квартиры веселую жизнь - а куда уж веселей?
Лу заглянул в гостиную и увидел, что у Шварцев - Эмеральд была среди них - наступила передышка: все были увлечены перипетиями семейства Макгарви. Он крадучись вернулся в ванную, как мог, запер дверь и принялся сливать содержимое большой бутыли в раковину. Лу собирался наполнить ее неразбавленным антигеразоном из двадцати двух маленьких бутылочек, стоявших на полке. Бутыль была емкостью в полгаллона, с очень узким горлышком, и Лу казалось, что жидкость льется оттуда целую вечность. А что до почти незаметного запаха антигеразона, немного напоминающего аромат вустерского соуса, то распереживавшемуся Лу казалось, будто он распространяется через замочную скважину и из-под двери на всю квартиру.
«Бульк-бульк-бульк-бульк», - монотонно бормотала бутыль.
Вдруг из гостиной раздались звуки музыки, голоса, заскрипели по полу ножки стульев.
- Так заканчивается, - сообщил диктор, - 29125-я глава о жизни ваших и моих соседей, семейства Макгарви.
Снаружи раздались шаги, и кто-то постучал в дверь ванной.
- Секундочку, - бодрым голосом откликнулся Лу и отчаянно затряс бутылью, силясь ускорить поток антигеразона. Мокрое стекло выскользнуло из руки, и тяжелая бутылка разлетелась тысячью осколков на кафельном полу.
Дверь распахнулась, и на пороге появился Жом. Он ошарашенно уставился на груду битого стекла.
Лу от ужаса затошнило, он беспомощно улыбнулся в надежде, что в голову придет что-то, хоть отдаленно напоминающее мысль, и стал ждать, что скажет Жом.
- Ну, парень, - наконец проговорил Жом, - сдается мне, ты тут решил слегка прибраться.
Больше он не произнес ни слова. Повернулся кругом, протолкался сквозь толпу и заперся в своей комнате.
Шварцы в стыдливом молчании какое-то время таращили глаза на Лу, затем вдруг бросились обратно в гостиную, как будто его чудовищная вина могла каким-то образом пасть и на них, задержись они чуть дольше. Морти задержался дольше остальных, чтобы бросить на Лу насмешливо-раздраженный взгляд. Затем и он скрылся в гостиной, и в дверном проеме осталась одна Эмеральд.
Слезы заструились по ее щекам.
- Ах, бедный мой, бедный… ну не будь таким убитым. Это я виновата. Я втравила тебя в это.
- Нет, - наконец обрел голос Лу, - ты тут ни при чем. Честно, Эм, я просто не…
- Тебе не нужно ничего объяснять мне, милый. Я в любом случае на твоей стороне. - Она поцеловала его в щеку и зашептала на ухо: - Это не было бы убийство, милый. Он бы от этого не умер. Все не так уж страшно. Просто он ушел бы именно тогда, когда этого захотел бы Господь.
- Но что же будет дальше, Эм? - безжизненно поинтересовался Лу. - Что он сделает теперь?
Перепуганные Лу и Эмеральд не спали почти всю ночь, ожидая, что же теперь будет делать Жом. Однако из запретной спальни не доносилось ни звука, и за пару часов до рассвета они все-таки забылись сном.
В шесть они встали, поскольку это было время их поколения завтракать в кухоньке. Никто не обмолвился с ними ни словом. На завтрак отводилось двадцать минут, но Лу и Эмеральд были настолько измучены бессонной ночью, что едва успели проглотить по паре ложек псевдоомлета из переработанных водорослей, как пришло уступать места поколению их сына.
Затем, по заведенному обычаю, им, как лишенным наследства, предстояло приготовить Жому завтрак и подать его в постель на подносе. Лу и Эм пытались не терять бодрости духа - труднее всего было иметь дело с настоящими куриными яйцами, беконом и олеомаргарином, на которые Жом тратил большую часть доходов со своего состояния.
- Ну что ж, - проговорила Эмеральд, - я не собираюсь паниковать, пока не буду уверена, что для паники есть причина.
- Может, он не понял, что я там расколотил? - с надеждой произнес Лу.
- Ну, там стеклышко часовое, - хмыкнул Эдди, их сын, меланхолично жуя псевдогречишный пирог из переработанных опилок.
- Не смей насмехаться над отцом, - одернула его Эм. - И прекрати разговаривать с полным ртом.
- Хотел бы я посмотреть на кого-нибудь, кто набьет рот этой гадостью и при этом не скажет ни слова, - буркнул семидесятитрехлетний Эдди и посмотрел на часы: - Пора нести Жому его завтрак.
- Да уж, пора так пора, - беспомощно произнес Лу и передернулся. - Бери поднос, Эм.
- Пойдем вместе.
Медленным шагом, стараясь храбро улыбаться, они отправились к спальне Жома и обнаружили у двери собравшихся полукругом Шварцев.
Эм постучала.
- Жом, - бодро позвала она, - завтрак го-то-ов!
Ответа не последовало, и она постучала еще раз, чуть громче.
От удара ее кулака дверь распахнулась. Мягкая, глубокая, широкая кровать под балдахином посреди спальни, символ грядущего блаженства для каждого из Шварцев, была пуста.
От ощущения смерти, знакомого Шварцам не более чем зороастризм или причины восстания сипаев, голоса у всех мгновенно осипли, а сердца заледенели. С благоговейным трепетом наследники робко заглядывали под кровать и за занавески в поисках бренной оболочки Жома, своего праотца.
Оказалось, Жом оставил не только эту самую бренную оболочку, но и записку, которую Лу в конце концов обнаружил на комоде под пресс-папье - бесценным сувениром со Всемирной выставки 2000 года. Дрожащим голосом он прочел вслух:
- «Один из тех, кому я давал кров и защиту, кого учил все эти долгие годы, набросился на меня, словно бешеный пес, и уничтожил мой антигеразон - или попытался сделать это. Я уже не молод и не могу больше нести тяжкое бремя жизни. А посему, после горьких событий прошлого вечера, я ухожу. Заботы этого мира, подобные терновому покрывалу, скоро спадут, и я познаю покой. Когда вы обнаружите эту записку, меня уже не будет».
- Бог ты мой, - убитым голосом проговорил Вилли, - он даже не стал дожидаться Пятисотмильной гонки…
- И чемпионата по бейсболу, - добавил Эдди.
- И не узнает, вернется ли к миссис Макгарви зрение, - покачал головой Морти.
- Это еще не все, - сказал Лу и продолжил чтение: - «Я, Гарольд Д. Шварц… сим объявляю свою последнюю волю и завещание, тем самым аннулируя все предыдущие завещания и распоряжения, сделанные когда-либо в прошлом».
- Нет! - вскрикнул Вилли. - Только не еще одно!
- «Я ставлю условием, - читал Лу, - что вся моя собственность, какого бы она ни была вида и происхождения, не может быть разделена, и завещаю использовать ее после моего исхода в равной степени всеми, невзирая на поколение».
- Исхода? - проговорила Эмеральд.
Лу обвел рукой по сторонам:
- Это значит, что мы все теперь владельцы всей долбаной хрени.
Все глаза мгновенно обратились к кровати.
- В равной степени всем?
- На самом деле, - начал Вилли, старший из присутствующих, - это как в старые времена, когда старшие руководили всем, а здесь была их штаб-квартира и…
- Вы посмотрите на него, - фыркнула Эм. - У Лу такие же права, как и у тебя, и я считаю, что речь должна идти о самых старших из работающих. Ты будешь слоняться тут весь день в ожидании, пока тебе принесут пенсию, а Лу вернется после работы, выжатый как лимон и…
- А как насчет того, чтобы позволить хоть какое-то уединение тем, кто никогда в жизни этого не пробовал? - горячо заговорил Эдди. - Черт, да у вас, стариков, было полно уединения, когда вы были детьми. А я родился и вырос в гребаной казарме! Как насчет…
- Ай-ай! - вскинулся Морти. - Бедняжки, как вам досталось, прямо сердце кровью обливается. А ты медового месяца в коридоре не пробовал?
- Тихо! - властно прикрикнул Вилли. - Следующий, кто откроет рот, будет шесть месяцев жить в ванной. А теперь все вон из моей комнаты! Мне надо подумать.
В нескольких дюймах над его головой об стену вдребезги разлетелась ваза, а в следующую секунду началась всеобщая куча-мала. Каждая пара пыталась выставить все остальные пары вон из спальни. Военные союзы создавались и молниеносно распадались по мере изменения тактической ситуации. Эм и Лу вышвырнули в коридор, но, объединившись с товарищами по несчастью, они ворвались обратно в спальню.
После двухчасовой баталии, так и не выявившей победителя, в квартиру ворвались полицейские.
Еще через полчаса патрульные машины и кареты «скорой помощи» увезли Шварцев прочь, и в квартире вновь наступили мир и покой.
Часом позже кадры последних сцен битвы уже транслировались пятистам миллионам восхищенных зрителей Восточного побережья.
В тиши трехкомнатной квартиры Шварцев на 76-м этаже строения 257 работал невыключенный телевизор. Воздух вновь наполнили звуки ударов, крики и ругательства, звучащие из динамиков довольно безобидно.
За той же картинкой на экране телевизора в полицейском участке с профессиональным интересом наблюдали Шварцы и их пленители.
Эм и Лу находились в камерах четыре на восемь футов, где была возможность расслабленно растянуться на койке.
- Эм, - позвал Лу через перегородку, - у тебя тоже собственный умывальник?
- Конечно. Умывальник, кровать, выключатель. Ха! А мы-то думали, Жомова спальня - это нечто. Как долго мы здесь пробудем? - Она вытянула перед собой руку. - Впервые за сорок лет у меня руки не дрожат.
- Скрести пальцы, - посоветовал Лу. - Адвокат попробует вытребовать нам год.
- Ух ты… - мечтательно произнесла Эм. - Это ж за какие ниточки надо потянуть, чтобы добиться одиночного…
- А ну тихо! - буркнул надзиратель. - А то живо выставлю отсюда всю вашу шайку. А первый, кто брякнет кому-нибудь, как хорошо в тюрьме, больше и носу сюда не покажет.
Заключенные мгновенно умолкли.
В гостиной квартиры Шварцев на мгновение стало темно, когда на экране растаяла картинка драки, затем появилось лицо диктора - словно солнце пробилось сквозь тучи.
- А теперь, друзья, - сказал он, - у меня для вас специальная новость от производителей антигеразона. Новость для всех, кто старше ста пятидесяти. Вашей социальной активности мешают морщины, скованность в суставах, седина или выпадение волос, потому что все эти неприятности произошли с вами до того, как изобрели антигеразон. Если так, то вам больше нет нужды страдать, нет нужды чувствовать себя не такими, как все.
После долгих лет исследований медицинская наука получила суперантигеразон! За считанные недели - да, недели! - вы станете выглядеть, действовать и чувствовать себя такими же молодыми, как ваши прапраправнуки! Разве вы не готовы были бы заплатить 5000 долларов за то, чтобы ничем не отличаться от остальных? Представьте себе, вам не нужно и этого. Безопасный, проверенный суперантигеразон обойдется вам всего лишь в один доллар в сутки. Средняя стоимость возвращения вам молодости, живости и привлекательности составляет менее пятидесяти долларов.
Заказывайте вашу пробную упаковку. Просто напишите ваше имя и адрес на открытке стоимостью в один доллар и отправьте ее по адресу: «Супер», почтовый ящик 500 000, Скенектади, штат Нью-Йорк. Записали? Повторяю: «Супер», почтовый ящик…
Вслед за словами диктора послышался скрип авторучки, той самой, что Жому дал Вилли накануне вечером. Сам Жом несколькими минутами раньше вернулся из закусочной
«Отдохни» как раз напротив строения 257 на другой стороне асфальтового пятачка, известного как Олден-Виллидж-парк. Он вызвал уборщицу прибраться в квартире и нанял лучшего адвоката, чтобы обеспечить своим потомкам обвинительный приговор. Затем передвинул диван к телевизору, чтобы можно было смотреть, откинувшись на спинку. Об этом он мечтал уже много лет.
- Ске-нек-та-ди, - вслух проговорил Жом. - Готово.
Его лицо стало совсем другим. Лицевые мышцы расслабились, сердитые складки уступили место добрым морщинам. Словно он уже начал принимать суперантигеразон. Когда что-то на телеэкране удивляло его, он широко улыбался, тогда как раньше позволял всего лишь на миллиметр растянуть губы. Жизнь была прекрасна, и Жом не мог дождаться, что же будет дальше.
1953
|
