Добро пожаловать в сумасшедший дом! Фредерик Браун
        Репортер Джордж Вайн получает необычное редакционное задание: отправиться в сумасшедший дом. По слухам, там кроется нечто загадочное и сенсационное. Между тем, загадки есть и в жизни Вайна, и они сыграют в его расследовании весьма большую роль… Добро пожаловать в сумасшедший дом, и не говорите, что вас не предупреждали!
        Фредерик Браун
        Добро пожаловать в сумасшедший дом!
        I
        Так уж получилось: проснувшись, он все знал. Сомнения окончательно его оставили, когда он стоял у окна в комнате редакции и смотрел, как косые лучи утреннего солнца освещают здания, стоящие напротив, отбрасывая длинные тени на тротуары. Он знал, что очень скоро, возможно даже сегодня, произойдет нечто важное. Хорошее или плохое - неизвестно, но его мучили мрачные предчувствия. И не без причины: сюрпризы редко бывают приятными, в особенности если речь идет о серьезных вещах. Беда может прийти с любой стороны, а разнообразие причин бесконечно велико.
        - Здравствуйте, мистер Вайн, - послышался голос у него за спиной.
        Он медленно отвернулся от окна, что само по себе было странно: обычно движения этого невысокого подвижного человека напоминали стремительные и легкие движения кошки. Но сейчас что-то заставило его не спешить, словно он больше не рассчитывал увидеть игру светотени за стеклом.
        - Привет и тебе, Рыжий, - ответил он.
        Веснушчатый мальчик-рассыльный сказал:
        - Его милость желают вас видеть.
        - Прямо сейчас?
        - Ну нет. Как вам удобно. Может быть, на следующей неделе. Если вы заняты, назначьте время.
        Он взял Рыжего за подбородок, и рассыльный отступил назад, делая вид, что ужасно напуган.
        Подойдя к автомату с охлажденной водой, он нажал на кнопку, и вода полилась в бумажный стаканчик.
        Гарри Уилер заглянул в комнату и сказал:
        - Здорово, Наппи. Что случилось? Вызывают на ковер?
        - Конечно, чтобы сообщить о повышении, - отозвался он, выпил воду из стаканчика, смял его и выбросил в корзинку для мусора.
        Потом он вышел в коридор, сделал несколько шагов и оказался в кабинете.
        Уолтер Дж. Кэндлер, главный редактор, оторвался от лежащих на столе бумаг и приветливо сказал:
        - Присаживайтесь, Вайн. Я сейчас закончу.
        И снова опустил взгляд на бумаги.
        Он уселся на стул, стоявший напротив стола, вытащил сигарету из нагрудного кармана рубашки и закурил. Потом его взгляд уперся в тыльную сторону листа, который изучал главный редактор. Она была девственно чистой.
        Главный редактор отложил лист и посмотрел на него.
        - Вайн, у меня очень сложный случай. Как раз то, что у вас получается лучше, чем у других.
        Он ухмыльнулся, не спуская взгляда с главного редактора.
        - Если это комплимент, то спасибо.
        - Да, конечно, комплимент. Вам уже приходилось выполнять для нас весьма непростую работу. Однако здесь ситуация иная. Никогда прежде я не просил репортера сделать то, чего не стал бы делать сам. Я бы не стал, поэтому и вас просить об этом не буду.
        Главный редактор взял лист бумаги, который изучал перед приходом Вайна, и вновь положил его на стол, даже не опустив взгляда.
        - Вы когда-нибудь слышали об Элсворте Джойсе Рэндольфе?
        - Главе психиатрической больницы? Да, черт побери, я с ним пару раз встречался, но не более того.
        - И какое впечатление он на вас произвел?
        Он чувствовал, как внимательно смотрит на него главный редактор, как будто ответ на этот вопрос был очень важен.
        - Что вас интересует? - спросил он. - Что вы имели в виду? Вы хотите знать, симпатичный ли он парень, хороший ли политик, обладает ли манерами профессионального психиатра?
        - Насколько вменяемым он вам показался?
        Он посмотрел на Кэндлера и понял, что тот не шутит. Лицо главного редактора стало совершенно непроницаемым.
        Он рассмеялся, но тут же резко оборвал смех. Наклонившись вперед над столом Кэндлера, он спросил:
        - Элсворт Джойс Рэндольф. Вы говорите об Элсворте Джойсе Рэндольфе?
        Кэндлер кивнул.
        - Доктор Рэндольф был здесь сегодня утром. И поведал мне довольно странную историю. Он не просил ее опубликовать. Он лишь хотел, чтобы я ее проверил, прислав своего лучшего репортера. Сказал, что, если все подтвердится, мы можем напечатать его рассказ крупными красными буквами на передней полосе. - Кэндлер мрачно ухмыльнулся. - Ну, это в наших силах.
        Он потушил сигарету и внимательно посмотрел на Кэндлера.
        - Рассказанная доктором Рэндольфом история настолько необычна, что у вас появились сомнения относительно его вменяемости?
        - Совершенно верно.
        - А почему вам кажется, что задание трудное?
        - Док сказал, что репортер сможет проверить истинность его рассказа только изнутри.
        - Вы хотите сказать, что мне придется отправиться туда в качестве санитара или в каком-нибудь другом качестве?
        - Вот именно, в другом, - сказал Кэндлер.
        - Ага.
        Он встал со стула и, подойдя к окну, повернулся спиной к главному редактору. Солнце практически не успело переместиться. Однако тени на улице выглядели иначе - тут не могло быть никаких сомнений. И лабиринт теней внутри его души также изменился. Да, он знал, что нечто похожее произойдет. Он повернулся и сказал:
        - Нет. Проклятье, нет.
        Кэндлер едва заметно пожал плечами:
        - Не могу вас винить. Я вас даже ни о чем не просил. Сам бы я не согласился.
        - И что, по словам Элсворта Джойса Рэндольфа, происходит в его сумасшедшем доме?
        - Я ничего не могу вам рассказать, Вайн. Я обещал Рэндольфу - вне зависимости от того, согласитесь вы отправиться к нему в клинику или нет.
        - Значит, даже если я соглашусь, я не буду знать, что искать?
        - Именно. Иначе эксперимент лишится объективности. Вы станете искать нечто определенное - и найдете, есть оно там или нет. Или будете настолько предубеждены, что, обнаружив истину, откажетесь в нее поверить, даже если она укусит вас за ногу.
        Он отошел от окна, остановился перед столом и стукнул по нему кулаком.
        - Черт возьми, Кэндлер, почему я? Вы же знаете, что произошло со мной три года назад.
        - Да, конечно. Амнезия.
        - Конечно, амнезия. Всего-то и дел. Но я никогда не скрывал, что не сумел полностью от нее избавиться. Мне тридцать лет - или нет? Мои воспоминания берут свое начало три года назад. Вы себе представляете, каково это - каждый раз наталкиваться на непреодолимую стену? О, безусловно, я знаю, что находится по другую сторону стены. Знаю, поскольку мне рассказали. Мне известно, что десять лет назад я начал работать здесь рассыльным. Знаю, где и когда родился, знаю, что мои родители умерли. Я знаю, как они выглядели, - но только благодаря тому, что видел фотографии. Я знаю, что у меня нет жены и детей, потому что все так говорят. Конечно, с тех пор моя жизнь складывается удачно. После того как я вышел из больницы - а я не помню, из-за чего туда попал, говорят, был какой-то несчастный случай, - мне повезло, поскольку я по-прежнему умел писать репортажи, хотя мне пришлось заново выучить имена всех сотрудников газеты. Мое положение было ничуть не хуже, чем у репортера-новичка, неожиданно оказавшегося в незнакомом городе. И все старались мне помочь.
        Кэндлер поднял руку, чтобы остановить поток его слов.
        - Ладно, Наппи. Вы отказались, и этого достаточно. Я не совсем понимаю, какое отношение ваше прошлое имеет к истории Рэндольфа, но вам достаточно один раз сказать «нет». Давайте забудем о моем предложении.
        Однако он никак не мог успокоиться.
        - Вы не видите, как это связано с историей Рэндольфа? Вы просите - ну ладно, не просите, а предлагаете, - чтобы я прикинулся сумасшедшим и отправился в клинику в качестве пациента. Но где человек возьмет уверенность в себе, если он даже не знает, в какую школу ходил, не в силах вспомнить, при каких обстоятельствах познакомился с людьми, с которыми работает каждый день, не помнит, как пришел в газету, - короче, не имеет ни малейшего представления о том, что с ним происходило более трех лет назад!
        Он вновь стукнул кулаком по столу, но затем на его лице появилось виноватое выражение.
        - Извините. Я не собирался скандалить.
        - Присядьте, - предложил Кэндлер.
        - Я же сказал, что отказываюсь.
        - Все равно присядьте.
        Он сел, вытащил еще одну сигарету и закурил.
        - Я не хотел об этом говорить, - продолжал Кэндлер, - но теперь должен. Я не знал, что вы до сих пор болезненно относитесь к своей амнезии. Мне казалось, она уже в прошлом. Послушайте, когда доктор Рэндольф попросил прислать нашего лучшего репортера, я сразу же рассказал ему о вас. И о вашем прошлом. Кстати, он тоже вспомнил, что вы с ним встречались. Однако он не знал, что у вас была потеря памяти.
        - И вы предложили мою кандидатуру именно по этой причине?
        - Давайте вернемся к вашему вопросу позже. Доктор Рэндольф сказал, что, пока вы будете находиться в клинике, он с радостью попробует применить новые, более мягкие формы шоковой терапии, которые могут помочь вам вернуть утраченные воспоминания. Он считает, что у вас есть вполне реальные шансы.
        - Однако он не дал никаких гарантий.
        - Рэндольф сказал, что шансы велики и что вреда это точно не причинит.
        Он погасил сигарету, хотя успел сделать всего три затяжки, и молча посмотрел на Кэндлера. Редактор прекрасно понимал, о чем думает Вайн.
        - Успокойтесь, мой мальчик, - сказал Кэндлер. - Не забывайте, я заговорил о предложении Рэндольфа только после того, как вы сами сказали, что вас сильно тревожит потеря памяти. Я вовсе не пытался использовать его предложение в качестве последнего довода. Просто я хочу быть с вами абсолютно честным.
        - Честным!
        Кэндлер пожал плечами.
        - Вы сказали «нет». Я принял ваш отказ. А потом вы начали вопить, и мне пришлось заговорить о том, о чем я собирался молчать. Забудем о моем предложении. Как продвигается ваш репортаж о взятках? Нашли новые улики?
        - Вы собираетесь предложить расследование в клинике кому-нибудь другому?
        - Нет. Вы самая подходящая кандидатура.
        - Но в чем состоит проблема? Она должна быть совсем необычной, если вы ставите под сомнение вменяемость доктора Рэндольфа. Он считает, что его врачи должны поменяться местами с пациентами, или что? И как я туда попаду?
        Он рассмеялся.
        - Ах да, конечно, вы не можете мне рассказать. Великолепная приманка, лучше не придумаешь. Любопытство - и надежда пробить стену. А как насчет всего остального? Если я скажу «да», как долго мне придется там оставаться? И какие там условия? Как я выйду на свободу? И как мне туда попасть?
        - Вайн, - медленно заговорил Кэндлер, - я уже не уверен, что хочу, чтобы вы туда отправились. Забудьте о моем предложении.
        - Вот уж нет. Во всяком случае до тех пор, пока вы не ответите на мои вопросы.
        - Хорошо. Вы отправитесь в клинику анонимно, так что ваша репутация не пострадает, если у вас ничего не получится. Ну а если вы добьетесь успеха, то сможете рассказать всю правду, в том числе и о тайном сговоре с доктором Рэндольфом относительно вашего проникновения в клинику. Никто не будет оказывать на вас давления. Возможно, вы справитесь за несколько дней - и в любом случае проведете там не более пары недель.
        - Кто, кроме Рэндольфа, будет знать, зачем я ложусь в клинику?
        - Никто. - Кэндлер наклонился вперед и поднял четыре пальца левой руки. - В курсе событий будет четыре человека. Вы. - Он указал на один палец. - Я. - Он показал на второй. - Доктор Рэндольф. - Третий палец. - И еще один репортер из нашей газеты.
        - Я не против, но зачем нам нужен еще один репортер?
        - В качестве посредника. Во-первых, он пойдет с вами к психиатру - Рэндольф порекомендует доктора, которого вы сумеете без труда обмануть. Репортер сыграет роль вашего брата, он попросит, чтобы вас осмотрели и поставили диагноз. Вы должны будете его убедить в том, что спятили. Конечно, потребуются свидетельства двух врачей, чтобы отправить вас в клинику, но вторым станет сам Рэндольф. Ваш мнимый брат выберет Рэндольфа.
        - И я отправлюсь в клинику под вымышленным именем?
        - Если захотите. Конечно, в этом нет никакой необходимости.
        - По-моему, тоже. Естественно, никакая информация не должна просочиться в газеты. И предупредите всех в газете, кроме моего… кстати, если я буду пользоваться своим именем, то брата не удастся придумать. Но Чарли Дорр, мой двоюродный брат и ближайший родственник, работает у нас в отделе распространения. Он подойдет, не так ли?
        - Безусловно. Но потом ему и в дальнейшем придется исполнять роль посредника. Посещать вас в клинике и приносить сюда ваши сообщения.
        - А если через две недели мне ничего не удастся обнаружить, вы меня вытащите из клиники?
        Кэндлер кивнул:
        - Я свяжусь с Рэндольфом, он вас осмотрит и объявит, что вы поправились. Вы вернетесь обратно, и все будут считать, что вы уходили в отпуск.
        - И какой вид безумия я должен симулировать?
        Кэндлер заерзал на своем кресле.
        - Ну… почему бы не использовать историю с Наппи? Я хочу сказать, паранойя - это форма безумия, которая, как сказал мне доктор Рэндольф, не имеет никаких физических симптомов. Это лишь мания, опирающаяся на события реального мира. Параноик может быть разумен во всех аспектах жизни, кроме одного.
        Он со слабой улыбкой посмотрел на Кэндлера:
        - Вы считаете, что мне следует вообразить себя Наполеоном?
        Кэндлер развел руками.
        - Вы сами можете выбрать себе манию. Но вам не кажется этот вариант естественным? Газетчики постоянно называют вас Наппи. И… - Кэндлер заметно смутился, - все прочее. - Затем он встряхнул головой и посмотрел на репортера. - Так вы действительно хотите взяться за это задание?
        Вайн встал:
        - Думаю, да. Завтра утром я дам вам знать. Мне необходимо немного пожить с этой мыслью, но неофициально - да. Вас такой вариант устраивает?
        Кэндлер кивнул.
        - Сейчас я намерен уйти - мне нужно сходить в библиотеку и почитать про паранойю. К тому же другой работы у меня сейчас нет. А вечером я поговорю с Чарли Дорром. Идет?
        - Отлично. Спасибо.
        Он улыбнулся Кэндлеру и наклонился над столом:
        - Теперь, когда все так далеко зашло, я открою вам один секрет. Только никому не говорите. Я - Наполеон!
        Отличная заключительная реплика - и он ушел.
        II
        Надев пиджак и шляпу, он вышел из прохлады кондиционеров и оказался под лучами жаркого солнца. Он покинул тихое безумие редакции, которое там наступает, когда близится время сдачи очередного номера, и оказался в другом сумасшедшем доме - знойного июльского дня.
        Сдвинув шляпу, он вытер лоб носовым платком. Куда он направляется? Нет, только не в библиотеку, изучать паранойю; это был лишь удобный предлог, чтобы получить выходной. Два года назад он прочитал все, что только сумел добыть, о паранойе и смежных областях психиатрии. И стал настоящим экспертом. Он мог с легкостью обмануть любого врача и убедить его в своей нормальности - или безумии.
        Углубившись в парк на север, он нашел удобную скамейку в тени, уселся, снял шляпу и еще раз протер носовым платком лицо.
        Он смотрел на ярко-зеленую траву в лучах полуденного солнца, на голубей, трясущих при ходьбе своими глупыми головами, на рыжую белку, которая спустилась по стволу дерева, бросила на него быстрый взгляд и торопливо вскарабкалась обратно.
        И он стал размышлять о стене амнезии, вставшей в его сознании три года назад.
        На самом деле эта стена вовсе не была стеной. Фраза завораживала его. Голуби на траве, стена в голове. Двадцать семь лет жизни до несчастного случая. Три года после него.
        Нет, это части не одной и той же жизни.
        Впрочем, никто ничего не знал. До сегодняшнего дня он даже намекнуть на правду не осмеливался - если это действительно правда. Выходя из кабинета Кэндлера, он впервые произнес ее вслух, в качестве фразы, завершающей разговор, зная, что главный редактор воспримет его слова как шутку. Однако он понимал, что должен соблюдать осторожность: стоит начать слишком часто произносить вслух эти слова, и у окружающих появятся ненужные вопросы.
        Он вышел на свободу, а не остался в клинике только благодаря тому, что среди прочих полученных им ранений сломал челюсть. Именно сломанная челюсть - она была в гипсе, когда он пришел в себя через сорок восемь часов после того, как его автомобиль врезался в грузовик в десяти милях от города, - не позволяла ему говорить в течение трех недель.
        К концу трех недель, несмотря на переполнявшие его боль и замешательство, он сумел придумать стену. Амнезия оказалась очень удобным объяснением, куда более достоверным, чем правда, как он ее понимал.
        Но правильно ли он все понимает?
        Вот уже три года его преследует призрак - с тех самых пор, как он пришел в себя в белой комнате и увидел незнакомца в необычной одежде, который сидел возле его постели, совсем не похожей на койки полевых госпиталей, в которых ему доводилось бывать. Он с удивлением разглядывал кровать со странным сооружением над головой. А когда он перевел глаза с незнакомца на свое тело, то сразу увидел, что одна его нога и обе руке в гипсе, а нога еще и подвешена к блоку, укрепленному на потолке.
        Он попытался открыть рот и спросить, где находится и что с ним произошло, но обнаружил, что и челюсть закована в гипс.
        Оставалось лишь смотреть на незнакомца и надеяться, что тот сам все ему расскажет, и незнакомец улыбнулся и сказал:
        - Привет, Джордж. Ты снова с нами, да? С тобой все будет хорошо.
        Язык показался ему странным, пока он не сообразил: английский. Значит, он попал в руки к англичанам? Он плохо знал их язык, однако прекрасно понимал речь незнакомца. И почему незнакомец называет его Джорджем?
        Возможно, сомнения отразились в его глазах, поскольку незнакомец подошел поближе к постели.
        - Быть может, ты еще не до конца пришел в себя, Джордж. Ты попал в серьезную аварию. Твоя машина врезалась в грузовик со щебенкой. Это случилось два дня назад, но ты очнулся только сейчас. С тобой все будет в порядке, но некоторое время, пока все кости не срастутся, тебе придется провести в больнице. Однако никаких других серьезных ранений ты не получил.
        На него накатили волны боли, смывая удивление и сомнения, и он закрыл глаза.
        - Мы сделаем вам укол, мистер Вайн, - послышался женский голос.
        Но он не осмелился еще раз открыть глаза. Сражаться с болью легче, когда ничего не видишь.
        Он ощутил укол иглы в предплечье. И очень скоро провалился в пустоту.
        Когда он снова пришел в себя - двенадцать часов спустя, как он узнал впоследствии, - то обнаружил, что по-прежнему находится в белой комнате, на той же диковинной кровати, только теперь в комнате была женщина в странном белом костюме. Она стояла в ногах его постели и изучала лист бумаги, приколотый к дощечке.
        Она улыбнулась ему, как только увидела, что он открыл глаза.
        - Доброе утро, мистер Вайн. Надеюсь, вам лучше. Я скажу доктору Холту, что вы проснулись.
        Она ушла и вскоре вернулась с мужчиной, одетым не менее странно, чем первый незнакомец, который называл его Джорджем. Доктор посмотрел на него и улыбнулся.
        - Наконец у меня появился пациент, который не может мне возражать. И даже писать записки. - Потом его лицо стало серьезным. - Вы испытываете боль? Моргните один раз, если нет, и два раза, если вам больно.
        Сейчас боль была не слишком сильной, и он моргнул один раз. Доктор удовлетворенно кивнул.
        - Ваш кузен постоянно нам звонит, - продолжал доктор. - Он будет доволен, что вы уже в состоянии, ну, если не говорить, то слушать. Полагаю, ему можно навестить вас сегодня вечером.
        Сиделка поправила одеяло, а потом они проявили сострадание и ушли, оставив его одного. Наконец у него появилась возможность разобраться в собственных мыслях.
        Разобраться? Все это происходило три года назад, а он до сих пор так ничего и не понял.
        Удивительный факт: они говорят на английском, и он прекрасно понимает их варварский язык, несмотря на то что раньше практически его не знал. Как мог несчастный случай привести к такому?
        А еще они называют его совсем другим именем.
        «Джордж» - так обратился к нему вчера вечером незнакомец. А сиделка произнесла «мистер Вайн». Джордж Вайн - несомненно, английское имя.
        Но одна вещь потрясла его в тысячи раз больше всего остального: вчерашние слова незнакомца (возможно, это кузен, о котором упоминал доктор?) относительно несчастного случая. «Твоя машина врезалась в грузовик со щебенкой».
        Поразительная вещь, сплошные противоречия: он знает, что такое автомобиль и что такое грузовик. И не помнит, как вел машину и как произошло столкновение… ничего не помнит после того, как сидел в палатке после Лоди…[1 - Город в Италии к юго-востоку от Милана. Здесь в 1796 году Наполеон разгромил австрийскую армию. (Прим. перев.)] но… но каким образом изображение автомобиля с бензиновым двигателем возникло в его сознании? Ведь раньше он никогда не слышал ни о чем подобном.
        Произошло какое-то безумное смешение двух миров. Мир, в котором он прожил двадцать семь лет, мир, в котором он родился двадцать семь лет назад, 15 августа 1769 года, на Корсике. Мир, в котором заснул - как ему казалось прошлой ночью - в палатке под Лоди, в должности генерала итальянской армии после своей первой значительной победы.
        И - этот беспокойный белый мир, в котором он проснулся, белый мир, где все разговаривают по-английски, который (теперь, когда у него появилась возможность подумать, он понял это) сильно отличается от английского, слышанного им в Валенсии и Тулоне, но который он прекрасно понимал и не сомневался, что сможет на нем говорить, как только срастется челюсть. Мир, где люди называли его Джорджем Вайном и произносили слова, ему неизвестные, но порождавшие в его сознании определенные картины.
        Автомобиль, грузовик. Разные виды машин - слово само всплыло в сознании. Он сосредоточился на том, что такое машина и как она работает, и тут же наткнулся на соответствующую информацию. Блок цилиндров, поршни, которые приводятся в движение взрывами паров бензина при помощи электрической искры от генератора…
        Электричество. Он открыл глаза, посмотрел вверх, на озаренный отраженным светом потолок, и понял, что знает: это электрический свет - и в целом даже понимает, что такое электричество.
        Итальянец Гальвани… да, он читал об экспериментах Гальвани, но от них не было никакой практической пользы, например такого яркого света. Глядя на отраженный свет, он представил себе мощь генератора водяных электростанций, бесконечные мили проводов, двигатели, приводящие в движение генераторы. Он затаил дыхание - новые понятия пришли к нему из глубин собственного мозга.
        Первые неуверенные эксперименты Гальвани со слабыми токами и дергающимися лягушачьими лапками едва ли могли предвещать создание удивительного света, потерявшего всю свою таинственность, - и это самое странное. Часть его сознания находила свет невероятным, а другая относилась к нему как к чему-то естественному и понимала общие принципы его существования.
        «Что ж, - подумал он, - сейчас прикинем: электрический свет изобретен Томасом Алвой Эдисоном примерно…» Смешно, он собирался сказать «около 1900 года», но сейчас ведь 1796-й!
        А потом ему в голову пришла еще более ужасная мысль, и он попытался сесть, но помешали жгучая боль и гипс. 1900 год давно прошел, подсказала ему память, и Эдисон умер в 1931-м, а человек по имени Наполеон Бонапарт умер за сто десять лет до этого - в 1821 году.
        Вот тогда он едва не сошел с ума.
        Так или иначе, но тот факт, что он не мог говорить, спас его от сумасшедшего дома. У него появилось время все обдумать и понять, что он должен имитировать амнезию, сделать вид, что ничего не помнит о своей жизни до катастрофы. Из-за амнезии человека не сажают в сумасшедший дом. Ему рассказывают, кто он такой, а потом разрешают вернуться к прежней жизни. И у него появляется шанс связать все концы, сплести их в единую нить, бесконечно повторяя попытки вспомнить прошлое.
        Три года назад он сумел это сделать. А завтра намерен пойти к психиатру и заявить, что он - Наполеон!
        III
        Солнце приближалось к горизонту. Над головой, словно огромная птица, пролетел самолет. Он поднял глаза к небу, не выдержал и рассмеялся, но его смех прозвучал тихо и совсем не походил на смех безумца. Просто ему стало ужасно смешно, когда он представил себе, как Наполеон Бонапарт летит на таком самолете, - сама идея показалась чудовищной.
        Он никогда не летал на самолете, во всяком случае воспоминаний у него не сохранилось. Возможно, Джордж Вайн летал; за двадцать семь прожитых лет - почему бы и нет? Но значит ли это, что он летал? Еще один вопрос, на который нет ответа.
        Он встал и зашагал дальше. Почти пять часов, скоро Чарли Дорр отправится домой обедать. Наверное, лучше позвонить ему сейчас и договориться о встрече.
        Зайдя в ближайший бар, он позвонил, и ему удалось поймать Чарли.
        - Это Джордж. Ты вечером будешь дома?
        - Конечно, Джордж. Я собирался поиграть в покер, но все отменил, когда узнал, что ты придешь.
        - Когда ты узнал… А, тебе звонил Кэндлер?
        - Да. Послушай, я не знал, что ты позвонишь, иначе я бы позвал Марджи. Может, сходим куда-нибудь пообедать? Она наверняка не станет возражать; я ей позвоню, если ты не против.
        - Лучше не стоит, Чарли. Я уже договорился относительно обеда. Да и покер тебе не нужно отменять. Я зайду около семи и не отниму у тебя много времени. Мне хватит часа. Ты ведь никуда не уйдешь до восьми, верно?
        - Не беспокойся, сегодня мне и самому не очень хотелось играть в карты. К тому же ты давно ко мне не заходил. Жду тебя в семь.
        Подойдя к стойке, он заказал пива. Почему он отказался от приглашения на обед? Наверное, ему хотелось еще пару часов провести в одиночестве перед разговором с кем бы то ни было, даже с Чарли и Марджи.
        Он неторопливо потягивал пиво, решив, что сегодня это будет единственная кружка: необходимо сохранить трезвую голову. Еще не поздно отказаться, он ведь оставил себе лазейку. Утром он зайдет к Кэндлеру и скажет, что передумал.
        Поверх края кружки он смотрел на себя в зеркало на задней стене бара. Маленький, рыжеволосый, с веснушками на носу, коренастый. Маленький и коренастый вполне подходило, но все остальное! Ни малейшего сходства.
        Он медленно выпил еще одну кружку и в половине шестого вышел из бара.
        И вновь пошел пешком - теперь в сторону центра. Миновал здание «Блейд» и посмотрел на окно третьего этажа, откуда разглядывал улицу, когда Кэндлер его вызвал. Интересно, доведется ли ему еще когда-нибудь сидеть возле окна и глазеть на залитую утренним солнцем улицу?
        Возможно. А может быть, и нет.
        Он подумал о Клэр. Хочет ли он встретиться с ней сегодня вечером?
        Если быть честным с самим собой, то, пожалуй, нет. Но если он исчезнет на две недели, не предупредив, о ней можно забыть.
        Нет, так поступать он не станет.
        Он зашел в аптеку и позвонил ей домой.
        - Это Джордж. Послушай, Клэр, завтра я отправляюсь на задание. Не знаю, сколько времени оно может занять, - от нескольких дней до двух недель. Давай встретимся сегодня вечером, чтобы попрощаться?
        - Хорошо, Джордж. В котором часу?
        - После девяти, но не слишком поздно. Тебя устраивает? Сначала я зайду по делу к Чарли и, возможно, задержусь у него до девяти.
        - Конечно, Джордж. В любое время.
        Он подошел к стойке и, хотя ему не хотелось есть, заказал сэндвич и кусок пирога. Потом посмотрел на часы. Четверть седьмого. Если идти пешком, то к семи он как раз будет у Чарли. И он пошел пешком.
        Чарли встретил его у двери. Приложив палец к губам, он кивнул в сторону кухни, где Марджи вытирала тарелки.
        - Я ничего не сказал Марджи, не стоит ее тревожить.
        Он хотел спросить, почему его новое задание может встревожить Марджи, но промолчал. Возможно, его пугал ответ. Получилось бы, что Марджи продолжает беспокоить его судьба, а это плохой знак. Ему казалось, что в последние три года все складывалось нормально.
        В любом случае он не успел бы задать вопрос, поскольку Чарли завел его в гостиную, а оттуда до кухни рукой подать.
        - Рад, что ты решил сыграть партию в шахматы, Джордж, - заявил Чарли. - Марджи собралась в кино. А я - перекинуться в картишки, чтобы не сидеть дома в одиночестве.
        Он достал из шкафа шахматную доску, положил на кофейный столик и принялся расставлять фигуры.
        Почти сразу же вошла Марджи с подносом, на котором стояли бокалы с холодным пивом.
        - Привет, Джордж. Я слышала, ты уезжаешь на пару недель.
        Он кивнул:
        - Вот только не знаю куда. Кэндлер, наш главный редактор, спросил, готов ли я к поездке в другой город, и я согласился. Завтра он мне расскажет.
        Чарли зажал в правой и левой руке по пешке, он коснулся левой и получил белые. И сразу двинул королевскую пешку вперед на два поля, а когда Чарли ответил тем же, сделал ход ферзевой пешкой.
        Между тем Марджи вертелась у зеркала, поправляя шляпку.
        - На случай, если ты уже уйдешь, когда я вернусь, прощаюсь и желаю тебе удачи.
        - Спасибо, Марджи. До встречи.
        Она подошла к нему и быстро поцеловала в лоб.
        - Береги себя, Джордж.
        На мгновение его глаза встретились с голубыми глазами Марджи, и он подумал, что она о нем тревожится. И это слегка его напугало.
        Как только дверь за ней закрылась, он сказал.
        - Давай не будем заканчивать партию, Чарли, а сразу перейдем к делу, поскольку в девять я должен быть у Клэр. Я не знаю, как долго буду отсутствовать, поэтому хотел с ней попрощаться.
        Чарли посмотрел на него.
        - У вас с Клэр серьезно, Джордж?
        - Не знаю.
        Чарли взял пиво и сделал глоток. А потом заговорил неожиданно быстро и деловито:
        - Ладно, давай перейдем к делу. Завтра в одиннадцать часов мы идем на прием к человеку по фамилии Ирвинг. Доктор В. И. Ирвинг, квартал Эпплтон. Он психиатр, его рекомендовал доктор Рэндольф. Я звонил ему сегодня утром после того, как поговорил с Кэндлером. А Кэндлер уже успел связаться с Рэндольфом. Я представился своим настоящим именем и рассказал ему следующее: у меня есть кузен, который в последнее время ведет себя странно. Я бы хотел, чтобы доктор с ним поговорил. Я не назвал имя кузена и не рассказал, что именно в его поведении меня насторожило. Объяснил это тем, что хотел бы услышать непредвзятое мнение. Еще я сообщил, что уговорил тебя встретиться с психиатром, но я знаком только с Рэндольфом. Я позвонил Рэндольфу, а он посоветовал нам обратиться к доктору Ирвингу, поскольку сам он почти не занимается частной практикой. Еще я доложил, что являюсь твоим ближайшим родственником - больше у тебя никого нет. Таким образом, Рэндольф станет вторым специалистом, который подпишет необходимые бумаги. Если ты сумеешь убедить Ирвинга, что нуждаешься в госпитализации, я смогу настоять, чтобы тебя
осмотрел Рэндольф. В такой ситуации Рэндольф, естественно, отказываться не станет.
        - Ты ничего не сказал доктору относительно вида безумия, которым я страдаю?
        Чарли покачал головой.
        - Таким образом, завтра никто из нас не пойдет на работу в «Блейд». Я уйду из дома в обычное время, и Марджи ничего не заподозрит, а с тобой мы встретимся в центре - скажем, в вестибюле «Кристины» - без пятнадцати одиннадцать. И если ты сумеешь убедить Ирвинга, что нуждаешься в лечении, мы свяжемся с Рэндольфом и завтра же покончим с формальностями.
        - А если я передумаю?
        - Тогда я отменю встречу. Вот и все. Послушай, кажется, мы все обсудили. Давай сыграем партию; сейчас всего двадцать минут восьмого.
        Он покачал головой:
        - Я бы предпочел просто поговорить, Чарли. Кроме того, ты кое-что забыл. Как часто ты намерен меня навещать, чтобы передавать мои отчеты Кэндлеру?
        - О да, конечно, запамятовал. Я буду приходить в дни, отведенные для посещений, - три раза в неделю. По понедельникам, средам и пятницам. Завтра пятница, ты ляжешь в клинику. Значит, я первый раз навещу тебя в понедельник.
        - Ладно. Скажи, Чарли, а Кэндлер намекал тебе, что мне предстоит узнать в клинике?
        Чарли Дорр задумчиво покачал головой:
        - Нет, ни слова. А о чем речь? Или все настолько секретно, что ты не можешь мне рассказать?
        Он задумчиво посмотрел на Чарли. И неожиданно понял, что не в силах сказать ему правду: ведь он и сам ничего не знает. Ему не хотелось выглядеть глупо в глазах своего кузена. Когда он разговаривал с Кэндлером, доводы редактора показались ему резонными, но сейчас…
        - Ну, если он промолчал, то и мне лучше держать рот на замке, Чарли. - Поскольку собственные слова показались ему не слишком убедительными, он добавил: - К тому же я обещал Кэндлеру.
        Оба бокала опустели, и Чарли отправился на кухню, чтобы вновь их наполнить.
        Он последовал за Чарли, предпочитая разговаривать в неформальной обстановке кухни. Усевшись верхом на стул, он оперся локтями на спинку, а Чарли устроился возле холодильника.
        - За тебя! - сказал Чарли, и они выпили, а потом Чарли спросил: - Ты приготовил историю для дока Ирвинга?
        Он кивнул.
        - Кэндлер рассказал тебе, о чем я намерен говорить врачу?
        - Ты хочешь признаться ему, что ты Наполеон? - со смехом спросил Чарли.
        Был ли его смех искренним? Он посмотрел на Чарли и понял, что его предположения не имеют под собой никакой почвы. Чарли всегда был честным и откровенным парнем. Чарли и Марджи - его лучшие друзья, точнее, были лучшими друзьями в течение тех трех лет, что он их знает. На самом деле, если верить Чарли, намного дольше. Однако он должен спросить, чтобы быть уверенным.
        - Чарли, я хочу задать тебе один дьявольски неприятный вопрос. Ты со мной до конца откровенен?
        - Что?
        - Я задаю тебе дьявольски неприятный вопрос. Слушай, Чарли, вы с Кэндлером не считаете меня сумасшедшим? Возможно, вы с ним договорились засадить меня в клинику или хотя бы убедить сходить к психиатру. И проделали все так, чтобы я не заподозрил подвоха.
        Чарли потрясенно посмотрел на него:
        - Господи, Джордж, как ты мог такое обо мне подумать?
        - Нет, я так не думаю. Но… ты мог посчитать, что это для моего же блага. Послушай, Чарли, если дело действительно обстоит именно так, то я хочу, чтобы ты знал: ты поступаешь нечестно. Завтра я намерен наврать психиатру и постараюсь убедить его в своем безумии. Я попаду в тяжелое положение. Ты меня понимаешь, Чарли?
        Чарли слегка побледнел.
        - Клянусь богом, Джордж, ничего похожего не было. Я знаю лишь то, что вы с Кэндлером мне рассказали.
        - Значит, ты считаешь, что я совершенно нормален?
        Чарли облизнул губы.
        - Ты хочешь знать правду?
        - Да.
        - До сих пор я в этом не сомневался. Ну, конечно, амнезия есть некое отклонение от нормы. К тому же ты так от нее и не оправился, но речь ведь о другом?
        - О другом.
        - Тогда, до сих пор… Джордж, твой вопрос напоминает манию преследования, если ты и в самом деле боишься, что я вступил в заговор с Кэндлером против тебя. Ну зачем нам с Кэндлером тебе лгать?
        - Извини, Чарли, - сказал он. - Бес попутал. На самом деле я так не думаю. - Он посмотрел на часы. - Давай закончим партию, ладно?
        - Вот и отлично. Подожди, я налью нам пива.
        Он играл невнимательно и уже через пять минут умудрился проиграть. Отклонив предложение Чарли отыграться, он откинулся на спинку стула.
        - Чарли, ты когда-нибудь слышал о шахматных фигурах черного и красного цвета?
        - Н-нет. Черные и белые или красные и белые, других мне не доводилось встречать. А почему ты спрашиваешь?
        - Ну… - Он ухмыльнулся. - Наверное, сейчас мне не стоит об этом говорить, ведь я только что заставил тебя усомниться в моей вменяемости, но мне часто снится один и тот же сон. В нем нет ничего особенного, если не считать того, что он все время повторяется. В частности, шахматная партия с красными и черными фигурами. Ну, ты знаешь, как бывает во сне: события представляются реальными, но на самом деле я даже не знаю, шахматы ли это. Однако мне кажется, что я все осознаю. А потом все куда-то исчезает. Ты понимаешь, о чем я говорю?
        - Конечно. Продолжай.
        - Понимаешь, Чарли, я все время спрашиваю себя: не связаны ли повторяющиеся сны с моей амнезией - стеной, которую мне никак не удается преодолеть? Впервые в жизни… ну, возможно, не в жизни, а за последние три года, которые я помню, мне снятся повторяющиеся сны. Быть может, это знак того, что воспоминания начинают возвращаться. А вдруг у меня когда-то был набор красно-черных фигур? Или в школе, в которую я ходил в детстве, баскетбольные команды носили черную и красную форму - ну, что-нибудь в таком роде?
        Чарли довольно долго молчал, а потом покачал головой.
        - Нет, - сказал он, - ничего похожего я не помню. Конечно, красное и черное есть в рулетке - rouge et noir. А еще это цвета игральных карт.
        - Нет, я практически уверен, что никакой связи с рулеткой или картами нет. Речь идет об игре между красными и черными. Они и есть игроки. Подумай хорошенько, Чарли; но не о том, где ты мог столкнуться с такой идеей, а где и когда это могло произойти со мной.
        Некоторое время он наблюдал, как Чарли ищет ответ на его вопрос, а потом махнул рукой.
        - Ладно, не напрягайся, Чарли. Выслушай следующую фразу: ярко сияющий.
        - Ярко сияющий что?
        - Только два слова: ярко сияющий. Они что-нибудь для тебя значат?
        - Нет.
        - Ну тогда забудь, - сказал он.
        IV
        Поскольку было еще слишком рано, он обошел вокруг дома Клэр и, погрузившись в унылые размышления, остановился под большим вязом, чтобы выкурить последнюю сигарету.
        Впрочем, о чем тут было думать? Нужно попрощаться с ней. Сказать «до свидания». Всего два слова. И уклониться от вопросов - не говорить, куда он направляется и сколько будет отсутствовать. Вести себя спокойно и небрежно, словно они всего лишь знакомые.
        Все должно произойти именно так. Он знаком с Клэр Уилсон полтора года, и все это время их отношения остаются неопределенными; так поступать нечестно. Ради нее он должен поставить точку. Ну какое право он имеет просить ее руки, не более чем безумец, возомнивший себя Наполеоном!
        Он бросил сигарету на землю и яростно затоптал ее каблуком, а потом решительно поднялся на крыльцо и нажал кнопку звонка.
        Клэр сама открыла дверь. Свет, который падал из холла, превращал ее волосы в золотой ореол, оставляя лицо в тени.
        Ему так захотелось ее обнять, что он сжал руки в кулаки и опустил их.
        - Привет, Клэр, - с глупой усмешкой сказал он. - Как дела?
        - Не знаю, Джордж. А у тебя как дела? Разве ты не зайдешь?
        Она отошла в сторону, чтобы дать ему войти, и свет озарил ее озабоченное милое лицо. «Она понимает: что-то произошло», - подумал он. Выражение лица и голос выдавали ее беспокойство.
        Он не хотел входить.
        - Сегодня прекрасная погода, Клэр. Давай погуляем.
        - Хорошо, Джордж. - Она вышла на крыльцо. - Вечер действительно прекрасный… а какие красивые звезды на небе! - Она повернулась и посмотрела на него. - Одна из них твоя?
        Он слегка вздрогнул. Потом сошел со ступенек крыльца и взял Клэр под руку.
        - Все эти звезды мои, - легко ответил он. - Хочешь какую-нибудь купить?
        - А ты не подаришь мне одну? Всего одну крошечную звездочку? Пусть мне придется смотреть в телескоп, чтобы ее увидеть.
        Они пошли по тротуару, дом Клэр остался у них за спиной, и неожиданно голос у нее изменился и она задала другой вопрос:
        - Что случилось, Джордж?
        Он открыл рот, чтобы заверить ее, что все в порядке, но закрыл его, так ничего и не сказав. Лгать ей не хотелось, а правду открыть он не мог. Казалось бы, вопрос Клэр упростил ситуацию, но он не знал, что делать.
        - Ты хочешь навсегда со мной попрощаться, Джордж? - неожиданно спросила она, когда он так ничего и не ответил.
        - Да, - ответил он, и во рту у него пересохло. Сам не понимая, что с ним происходит, он облизнул губы и продолжил: - Боюсь, что так, Клэр.
        - Почему?
        Он не мог заставить себя посмотреть на нее и упрямо разглядывал тротуар у себя под ногами.
        - Я не могу тебе объяснить, Клэр. Но у меня нет другого выхода. Так будет лучше для нас обоих.
        - Скажи мне честно, Джордж. Ты действительно уезжаешь? Или это только предлог?
        - Нет, я и правда уезжаю и не знаю насколько. Только не спрашивай меня куда. Я не могу тебе сказать.
        - Может быть, я сама скажу тебе, Джордж. Ты не возражаешь?
        Конечно, он возражал - категорически. Но как можно было сказать об этом Клэр? И он промолчал, поскольку произнести «да» не имел права.
        Они шли по маленькому парку, занимающему всего один квартал, - пожалуй, его единственным достоинством было наличие скамеек. Каким-то образом получилось, что они направились к одной из них. В парке прогуливались и другие люди, но довольно далеко. Он так и не ответил на вопрос Клэр.
        Она села на скамейку рядом с ним.
        - Тебя тревожит состояние твоего рассудка, не так ли, Джордж?
        - Ну… в некотором смысле, да.
        - И ты уезжаешь, чтобы как-то решить эту проблему? За тобой будут наблюдать и лечить тебя?
        - Да, примерно так. Но все непросто, Клэр… и я не имею права рассказать тебе правду.
        Она накрыла его руку своей ладонью.
        - Я чувствовала, что причина в этом, Джордж. И не прошу тебя что-то мне объяснять. Только… не говори то, что ты собирался сказать. Скажи лучше «до встречи», а не «прощай». Если не хочешь, можешь даже не писать. Только не проявляй благородство и не заканчивай наши отношения сейчас - ради моего блага. По крайней мере, подожди результатов твоей поездки. Хорошо?
        Он сглотнул. Она говорила так, словно проблема предельно проста, а на самом деле все было очень запутанно.
        - Ладно, Клэр, - с тоской сказал он. - Пусть будет так, как ты хочешь.
        Неожиданно она встала.
        - Давай вернемся, Джордж.
        Он тоже встал.
        - Но еще рано.
        - Я знаю, но иногда… Мне кажется, сейчас самый подходящий момент, чтобы попрощаться, Джордж. Понимаю, это звучит глупо, но после того, что ты сказал, любые разговоры принесут лишь печаль.
        Он тихо рассмеялся:
        - Да, я понимаю.
        Они молча зашагали к дому Клэр. Он не знал, каким было их молчание - счастливым или грустным, им владели смешанные чувства.
        Поднявшись на крыльцо, они оказались в тени. Клэр повернулась к нему.
        - Джордж, - тихо сказала она.
        Но он молчал.
        - Проклятье, Джордж, прекрати вести себя так благородно. Если, конечно, ты меня любишь. И если все это время ты не водил меня за нос.
        У него был небогатый выбор: убежать отсюда со всех ног или сделать то, что он сделал. Он обнял Клэр и поцеловал ее. Жадно.
        Когда их поцелуй закончился - это произошло далеко не сразу, - он слегка задыхался, а мысли у него перемешались. И он сказал ей слова, которые вовсе не намеревался произносить:
        - Я люблю тебя, Клэр. Я люблю тебя, я так тебя люблю.
        - И я люблю тебя, дорогой, - ответила Клэр. - Ты ведь вернешься ко мне, правда?
        И он ответил:
        - Да. Да.
        От дома Клэр до его квартиры было четыре мили, но ему показалось, что он добрался за несколько секунд.
        Он включил свет в своей комнате и сел у окна, а его разум вновь устремился в лабиринты, по которым блуждал в течение трех лет.
        Никаких новых факторов не возникло, но теперь он решил рискнуть. И у него появилась надежда, что все так или иначе разрешится.
        За окном яркими бриллиантами сияли звезды. Может быть, одна из них его судьба? Если да, то он последует за ней даже в клинику для душевнобольных. В нем росла уверенность, что все произошло не случайно, что это не простое совпадение, что прозвучавший в виде шутки вопрос на самом деле приведет к истине.
        Его путеводная звезда.
        Ярко сияющая? Нет, фраза из сна звучала немного иначе. Ярко сияющий. Но что сияет ярко?
        А красное и черное? Он обдумал все варианты, которые предложил Чарли, и многое, многое другое. Например, шашки. Нет, не так.
        Красное и черное.
        Ну, скоро он узнает ответ, ждать осталось недолго.
        Немного погодя он отправился спать, однако прошло много времени, прежде чем ему удалось заснуть.
        V
        Чарли Дорр вышел из кабинета и протянул руку:
        - Удачи тебе, Джордж. Доктор готов с тобой поговорить.
        Он пожал руку Чарли и сказал:
        - Тебе нет смысла меня ждать. Встретимся в понедельник, когда ты придешь меня навестить.
        - Я тебя подожду, - возразил Чарли. - Мне ведь сегодня не нужно возвращаться в редакцию. Кроме того, возможно, тебе не придется туда идти.
        Он отпустил руку Чарли и всмотрелся в его лицо.
        - Что ты хочешь этим сказать, Чарли?
        - Что? - удивился Чарли. - Ну, возможно, он скажет, что с тобой все в порядке, или предложит периодически заходить для бесед, пока ты окончательно не поправишься, или… - Чарли немного смутился, - еще что-нибудь.
        Не веря своим глазам, он смотрел на Чарли. Он чуть было не спросил: «Кто из нас безумец, я или ты?», но сейчас подобный вопрос прозвучал бы глупо. Однако ему хотелось знать наверняка, что слова Чарли не являются случайной оговоркой; быть может, он слишком вошел в свою роль, когда беседовал с доктором.
        - Чарли, разве ты не помнишь, что…
        Незаконченный вопрос повис в воздухе, поскольку Чарли смотрел на него, явно ничего не понимая.
        Он прочел ответ на лице кузена; зачем слушать, как его произнесут губы Чарли?
        - Да брось ты, я тебя подожду. Удачи, Джордж.
        Он посмотрел в глаза Чарли и кивнул, а потом решительно вошел в кабинет врача. Закрыв за собой дверь, он внимательно посмотрел на мужчину, который сидел за письменным столом и встал, чтобы поздороваться с новым пациентом. Это был высокий широкоплечий человек с седыми волосами.
        - Доктор Ирвинг?
        - Да, мистер Вайн. Присаживайтесь, пожалуйста.
        Он уселся в удобное мягкое кресло, стоявшее напротив письменного стола.
        - Мистер Вайн, - заговорил врач, - первый визит такого сорта всегда довольно труден, прежде всего для пациента. Пока вы не узнаете меня лучше, вам будет непросто преодолеть определенную сдержанность. Не так-то легко говорить о себе. Вы готовы сами все рассказать или предпочитаете, чтобы я задавал вопросы?
        Он обдумал вопрос доктора. История, которую он собирался рассказать, была готова, но несколько слов, сказанные Чарли, все меняли.
        - Быть может, мне будет легче, если вы станете задавать вопросы, - сказал он.
        - Очень хорошо. - Доктор Ирвинг взял карандаш и положил перед собой лист бумаги. - Где и когда вы родились?
        Он глубоко вздохнул.
        - Насколько мне известно, это произошло на Корсике пятнадцатого августа тысяча семьсот шестьдесят девятого года. Конечно, я не помню, как родился. Однако у меня остались достаточно яркие воспоминания о детстве на Корсике. Мы жили там до тех пор, пока мне не исполнилось десять лет, после чего меня отправили в школу, расположенную в Бриенне.
        Вместо того чтобы записывать, доктор барабанил карандашом по столу.
        - Какой сейчас месяц и год?
        - Август тысяча девятьсот сорок седьмого года. Да, я понимаю, что в таком случае мне должно быть сто семьдесят один год. Вы хотите знать, как я объясняю этот факт? Никак. Как и то, что Наполеон Бонапарт умер в тысяча восемьсот двадцать первом году.
        Он откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди, глядя в потолок.
        - Я не пытаюсь найти объяснение парадоксам и несоответствиям. Однако прекрасно понимаю, что они имеются. Но если верить моей памяти, отказавшись от логики и всех «за» и «против», я был Наполеоном в течение двадцати семи лет. Я не стану рассказывать о том, что произошло за эти годы: необходимая информация имеется в любом учебнике. Но в тысяча семьсот девяносто шестом году, после сражения у Лоди, будучи командующим итальянской армии, я отправился спать. Насколько мне известно, как любой другой человек. Однако проснулся я - не ощущая, кстати сказать, что мой сон был каким-то необычным, - в больнице. И мне рассказали, что меня зовут Джордж Вайн, что идет тысяча девятьсот сорок четвертый год, а мне двадцать семь лет. Пожалуй, только это и сходилось - возраст. Больше ничего. У меня не осталось ни малейших воспоминаний о прежней жизни Джорджа Вайна до того момента, как я пришел в себя в больнице после автокатастрофы. Теперь я многое знаю о его прежней жизни, но только то, что мне рассказали другие. Я знаю, где и когда он родился, какую посещал школу и когда начал работать в «Блейд». Я знаю, когда он
записался в армию и когда демобилизован - в конце тысяча девятьсот сорок третьего года, поскольку у него возникли проблемы с коленом. Кстати, это произошло не во время военных действий, просто несчастный случай.
        Доктор перестал постукивать карандашом по столу.
        - Вы знали все это в течение трех лет - и никому не рассказывали?
        - Да. После катастрофы у меня было время все обдумать, и я решил принять на веру то, что мне сказали относительно моей личности. В противном случае меня бы не выпустили из клиники. Между прочим, я пытался сам найти ответ. Я изучал теорию времени Данна и даже Чарльза Форта![2 - Чарльз Форт (1874 - 1932) собрал 25 тысяч разрозненных фактов и назвал эту антологию «Заповедником невероятных совпадений». К 1919 году Чарльз Форт закончил и издал «Книгу проклятых», где предложил свою интерпретацию человеческого знания, способную вместить все эти странности. Над ним больше не смеялись. Книга стала бестселлером, появились единомышленники. (Прим. перев.)] - Он неожиданно усмехнулся. - Вы читали о Каспере Хаузере?[3 - 72]
        Доктор Ирвинг кивнул.
        - Возможно, он также не решался рассказать правду. Интересно, сколько еще людей, утверждавших, что они потеряли память, на самом деле говорили неправду, чтобы не признаваться в том, что они помнят вещи совершенно невозможные?
        - Ваш кузен, - медленно проговорил доктор Ирвинг, - сказал, что до автокатастрофы вы, как он выразился, были слегка помешаны на жизни Наполеона. Вы что-нибудь об этом помните?
        - Я уже говорил вам, что ничего не помню. Но могу подтвердить слова Чарли Дорра. Судя по всему, я, Джордж Вайн, если я когда-нибудь был Джорджем Вайном, действительно интересовался Наполеоном, читал о нем, считал своим героем и довольно много говорил о Наполеоне. Настолько много, что коллеги по редакции дали мне прозвище «Наппи».
        - Как я заметил, вы считаете себя и Джорджа Вайна различными личностями. Так являетесь вы Джорджем Вайном или нет?
        - Я называюсь им три года. А раньше… я не помню, что был Джорджем Вайном. И не думаю, что являюсь этим человеком. Я полагаю, насколько я вообще могу судить о чем-либо, что три года назад я оказался в теле Джорджа Вайна.
        - И что вы делали в течение ста с лишним лет?
        - Понятия не имею. Кстати, я не сомневаюсь, что нахожусь в теле Джорджа Вайна. Вместе с ним я унаследовал его умения - за исключением личных воспоминаний. Например, я знаю, как быть репортером, хотя не помню никого из людей, с которыми работал раньше. Я владею английским, а также пишу статьи. Я без проблем обращаюсь с пишущей машинкой. Более того, у меня такой же почерк, как у него.
        - Но если вы не считаете себя Джорджем Вайном, как вы объясняете происходящее?
        Он наклонился вперед.
        - Я считаю, что часть меня - это Джордж Вайн, а часть - нет. Я полагаю, что произошел некий перенос, недоступный сознанию обычных людей. Однако я не думаю, что он обязательно был сверхъестественным или что я безумен. А как думаете вы?
        Доктор Ирвинг ничего не ответил и предпочел сменить тему.
        - Вы хранили свою тайну в течение трех лет, и я могу вас понять. А теперь вы решили ее раскрыть. По каким причинам? Почему вы изменили свое отношение к происходящему?
        Очевидно, этот вопрос тревожил доктора Ирвинга.
        - Потому что я не верю в совпадения, - ответил он. - Потому что ситуация изменилась. Потому что я готов рискнуть своей свободой - ведь параноиков запирают в клиниках - ради того, чтобы узнать правду.
        - Но что именно изменилось?
        - Вчера мой редактор предположил, что я имитирую безумие по вполне практическим причинам. Именно тот вид безумия, о котором идет речь. Конечно, я готов признать такую вероятность. Но жить я могу, только считая себя нормальным. Вы знаете, что вы доктор Уиллард И. Ирвинг; вы в состоянии успешно существовать, только если данное допущение верно, но откуда вы знаете, что это так? Возможно, вы безумны, но уверены, что с вами все в порядке.
        - Вы предполагаете, что ваш редактор - участник, э-э, заговора против вас? Вы считаете, что он хочет упрятать вас в клинику?
        - Не знаю. Вот что произошло со вчерашнего дня.
        Он глубоко вздохнул. И бросился вперед. Он повторил Ирвингу весь свой разговор с Кэндлером, а также слова Кэндлера о докторе Рэндольфе, пересказал свою вчерашнюю беседу с Чарли Дорром и сообщил о недоумевающем Чарли, который поджидал его за дверью.
        - Вот и все, - закончил он свой рассказ и с любопытством посмотрел в лицо доктору Ирвингу, пытаясь понять, что тот думает. А потом небрежно добавил: - Естественно, вы мне не верите. Вы считаете, что я безумен.
        Встретившись взглядом с доктором Ирвингом, он продолжал:
        - У вас нет выбора - если только вы не посчитаете, что я все придумал, чтобы убедить вас в собственном безумии. Как ученый и психиатр, вы не имеете права признать, что вещи, в которые я верю, действительно могут иметь место. Я не прав?
        - Боюсь, вы правы. Поэтому…
        - Поэтому вам ничего не остается, как подписать мой диагноз. Я решил довести дело до конца. Сейчас я отправлюсь к доктору Элсворту Джойсу Рэндольфу, чтобы он также подписал мне направление в клинику.
        - Вы не станете возражать?
        - А это может на что-то повлиять?
        - В некотором смысле, мистер Вайн. Если пациент относится к психиатру с предубеждением, ему лучше обратиться к другому врачу. Если вам кажется, что доктор Рэндольф вступил против вас в заговор, я бы предложил вам сменить врача.
        - Даже если я выбрал Рэндольфа? - тихо спросил он.
        Доктор Ирвинг энергично замахал рукой:
        - Конечно, если вы и мистер Дорр предпочитаете…
        - Мы предпочитаем.
        Доктор Ирвинг медленно наклонил седую голову.
        - Естественно, вы должны понимать одну вещь: если мы с доктором Рэндольфом решим, что вам следует лечь в клинику, то вовсе не для того, чтобы изолировать вас от общества. Мы постараемся вас вылечить.
        Он кивнул.
        Доктор Ирвинг встал.
        - Вы меня извините? Я позвоню доктору Рэндольфу.
        Он смотрел, как доктор Ирвинг выходит во внутреннюю дверь своего кабинета. «Телефон стоит у него на столе, - подумал он. - Доктор не хочет, чтобы я слышал его разговор».
        Он молча сидел и ждал возвращения доктора Ирвинга.
        - Доктор Рэндольф свободен, - с порога заявил Ирвинг. - Я вызвал такси. Вы подождете еще немного? Я бы хотел поговорить с вашим кузеном, мистером Дорром.
        Теперь он даже не повернулся, чтобы проследить взглядом за удаляющимся в другую дверь доктором. Он мог бы подойти к двери и попытаться подслушать разговор, который они вели тихими голосами, но не стал вставать и сидел до тех пор, пока не открылась дверь и голос Чарли произнес:
        - Выходи, Джордж. Такси ждет нас внизу.
        Они спустились на лифте, сели в такси, и доктор Ирвинг назвал адрес.
        Где-то на половине пути он сказал:
        - Какой сегодня чудесный день.
        - Совершенно верно, - откашлявшись, ответил Чарли.
        Оставшуюся часть пути проделали молча.
        VI
        Его одели в серые брюки и серую рубашку с распахнутым воротом, без галстука, на котором он мог бы попытаться повеситься. По той же причине забрали ремень; впрочем, брюки сидели на нем так плотно, что потерять их он не мог. Решетки на окнах гарантировали, что он не выпадет из окна.
        Однако помещение, в которое его поместили, ничем не походило на тюремную камеру: это была просторная больничная палата на третьем этаже. В палате находилось еще семь пациентов, и он принялся их разглядывать. Двое играли в шашки, сидя на полу, а доска лежала между ними. Один сидел на стуле, уставившись в пустоту; двое стояли возле решетки распахнутого окна и мирно о чем-то беседовали. Один читал журнал. Еще один устроился в углу и уверенно играл арпеджио на фортепиано, которого не было и в помине.
        Он стоял у стены, продолжая наблюдать за остальными обитателями палаты. После того как он пробыл здесь два часа, ему показалось, что прошло два года.
        Беседа с доктором Элсвортом Джойсом Рэндольфом прошла гладко. Она почти не отличалась от разговора с доктором Ирвингом. И не было сомнений, что доктор Рэндольф никогда о нем раньше не слышал.
        Конечно, он был готов к такому повороту событий.
        Им овладело полное спокойствие. Он решил, что некоторое время не будет ни о чем думать, не станет тревожиться, постарается ничего не чувствовать.
        Он подошел к играющим в шашки и стал наблюдать за развитием партии.
        Игроки старательно соблюдали правила. Один из них поднял голову и спросил:
        - Как вас зовут?
        Вполне разумный вопрос; проблема заключалась лишь в том, что ни один человек в своем уме не станет четыре раза подряд задавать один и тот же вопрос.
        - Джордж Вайн, - ответил он.
        - А меня зовут Бессингтон, Рэй Бессингтон. Называйте меня Рэй. Вы безумны?
        - Нет.
        - Некоторые из нас лишились рассудка, некоторые - нет. Вот он. - Рэй показал на человека, игравшего на воображаемом фортепиано, - лишился. Вы играете в шашки?
        - Не слишком хорошо.
        - Вот и отлично. Скоро у нас будет обед. Если хотите что-нибудь узнать, спрашивайте у меня.
        - А как отсюда выйти? Подождите, я не шучу. Я совершенно серьезно: какова процедура?
        - Раз в месяц вы предстаете перед советом клиники. Они задают вопросы и решают, стоит вам оставаться здесь или нет. Иногда в вас втыкают иголки. Из-за чего вы здесь?
        - Из-за чего? Что вас интересует?
        - Слабоумие, маниакально-депрессивный психоз, имбецильность, депрессия…
        - Ах вот вы о чем. Паранойя, наверное.
        - Это плохо. Тогда в вас обязательно будут втыкать иголки.
        Прозвенел колокол.
        - Обед, - сказал второй игрок в шашки. - Вы пытались совершить самоубийство? Или кого-нибудь убить?
        - Нет.
        - Тогда вам позволят есть за столом и пользоваться ножом и вилкой.
        Дверь палаты распахнулась. Она открывалась наружу. На пороге появился охранник и сказал:
        - Пора.
        Все вышли в коридор, за исключением человека, который продолжал сидеть на стуле и смотреть в пустоту.
        - А как же этот? - спросил он у Рэя Бессингтона.
        - Сегодня он останется без обеда. У него маниакально-депрессивный психоз, и сейчас наступил период депрессии. Здесь разрешается пропускать один прием пищи, а если отказываешься есть в следующий раз, тебя кормят насильно. Вы страдаете от депрессии?
        - Нет.
        - Вам повезло. Это настоящий ад, когда начинаешь терять интерес к жизни.
        Столовая оказалась огромной. За столами на скамейках сидели многочисленные пациенты в серых рубашках и брюках. Охранник взял его за руку и показал место рядом с дверью. Он увидел маленькую тарелку с едой и ложку.
        - А разве мне не дадут нож и вилку? Мне сказали, что…
        Охранник подтолкнул его к скамейке.
        - В течение семи дней за вами будут наблюдать. Раньше никто не получает нож и вилку. Садитесь.
        Он сел. За его столом у всех были ложки. Все уже приступили к трапезе, некоторые чавкали и разбрызгивали пищу. Он старался смотреть в свою тарелку. Еда показалась ему безвкусной. Он съел ломтик картофелины из своей похлебки и несколько кусочков мяса.
        Кофе принесли в жестяных кружках. Сначала он не понял почему, но потом сообразил, что разбить обычную чашку, вроде тех, что используют в дешевых кафе, легко и она может стать очень страшным оружием.
        Кофе оказался слабым и теплым; он не мог его пить.
        Он откинулся на спинку скамейки и закрыл глаза. Когда он вновь их открыл, перед ним стояла пустая тарелка и кружка, а сидевший слева от него человек ел с поразительной быстротой. Это был пациент, который играл на несуществующем фортепиано.
        «Если я пробуду здесь достаточно долго, у меня появится аппетит и я начну есть». Однако мысль о длительном пребывании в клинике ему совсем не понравилась.
        После того как прозвенел колокол, пациенты начали вставать - один стол, потом другой и так далее. Пациенты повиновались каким-то сигналам, которых он не заметил. Их группа вошла в столовую последней; а вышли они первыми.
        Рэй Бессингтон оказался рядом с ним, когда они оказались на лестнице.
        - Вы привыкнете. Так как вы сказали, вас зовут? - спросил Рэй.
        - Джордж Вайн.
        Бессингтон рассмеялся. Дверь за ними закрылась, и он услышал, как поворачивается ключ в замке.
        На улице уже стемнело. Подойдя к одному из окон, он посмотрел сквозь решетку на небо. Над кроной растущего в саду вяза сияла единственная звезда. Его звезда? Что ж, он последовал за ней сюда. На звезду набежала туча.
        Кто-то встал рядом с ним. Он повернул голову и увидел человека, игравшего на фортепиано. У него было смуглое лицо иностранца с пронзительными черными глазами. Он улыбался, словно вспомнил замечательную шутку.
        - Вы здесь новенький, не так ли? Или вас перевели из другой палаты?
        - Я новенький. Меня зовут Джордж Вайн.
        - Барони. Музыкант. Ну, во всяком случае, был им раньше. А теперь… не будем об этом. У вас есть вопросы?
        - Конечно. Как отсюда выбраться.
        Барони рассмеялся - не слишком весело, но и не так чтобы грустно.
        - Во-первых, убедить их, что вы поправились. Вы хотите рассказать о своих проблемах? Некоторые из нас делают это охотно, другие упорно молчат.
        Он посмотрел на Барони, размышляя о том, к какой категории он относится. И наконец ответил:
        - Пожалуй, я не против. Я… думаю, что я Наполеон.
        - А на самом деле?
        - Что «на самом деле»?
        - Вы Наполеон? Если нет, вы сумеете выйти отсюда через шесть месяцев. А если да, то это плохо. Скорее всего, вы здесь умрете.
        - Но почему? Если я Наполеон, то я разумен и…
        - Это не имеет значения. Важно, что думают по данному поводу они. А они считают так: если вы уверены, будто являетесь Наполеоном, значит, вы сумасшедший. Q. Е. D.[4 - Quod erat demonstrandum (лат.) - что и требовалось доказать. (Прим. перев.)] И вы остаетесь здесь.
        - Даже если скажу, что считаю себя Джорджем Вайном?
        - Они уже много раз лечили паранойю. И готовы к самым неожиданным вариантам. Когда параноику здесь надоедает, он пытается выбраться при помощи лжи. Они родились не вчера. И знают все.
        - В целом, да, но как…
        Неожиданно по его спине пробежал холодок. Ему не пришлось заканчивать вопрос. «Они втыкают в тебя иголки…» Когда Рэй Бессингтон сказал ему об этом, он его не понял.
        Смуглый пациент кивнул.
        - Сыворотка правды, - сказал он. - Параноик считается вылечившимся, когда начинает говорить правду, и прежде чем отпустить его, они хотят быть полностью уверены в том, что он говорит правду.
        И он подумал о том, в какую изящную ловушку угодил практически добровольно. Здесь он, наверное, и умрет.
        Он прижался лбом к прохладным прутьям решетки и закрыл глаза. Послышались удаляющиеся шаги, и он понял, что остался в одиночестве.
        Он открыл глаза и посмотрел во тьму: тучи успели закрыть еще и луну.
        «Клэр, - подумал он. - Клэр».
        Ловушка.
        Но… если есть ловушка, должен существовать и охотник.
        Он либо безумен, либо нормален. Если он нормален, значит, попал в ловушку, а если есть ловушка, значит, есть и охотник или даже несколько охотников.
        Если он безумен…
        Господи, пусть он будет безумен. Тогда все станет простым и понятным, и когда-нибудь он выйдет отсюда, вновь начнет работать на «Блейд», возможно даже, к нему вернутся воспоминания о прежней жизни Джорджа Вайна.
        Вот в чем загвоздка. Он не Джордж Вайн.
        Но есть и еще одна загвоздка. Он не сумасшедший.
        Холод прутьев решетки на лбу.
        Через некоторое время он услышал, как открывается дверь, и обернулся. В палату вошли два охранника. В его груди шевельнулась отчаянная надежда. Но тут же исчезла.
        - Пора спать, парни, - объявил один из охранников, посмотрел на находящегося в депрессии больного, который продолжал неподвижно сидеть на стуле, и сказал: - Чокнутый. Эй, Бессингтон, помоги мне его уложить.
        Второй охранник, грузный мужчина с короткой стрижкой, как у борца, подошел к окну.
        - Вы. Кажется, вы новенький. Вайн, верно?
        Он кивнул.
        - Хотите неприятностей или будете вести себя хорошо?
        Пальцы правой руки охранника сжались в кулак, и он отвел руку назад.
        - Мне не нужны неприятности. У меня их и так хватает.
        Охранник слегка расслабился.
        - Ладно, если вы и дальше будете так себя вести, у вас все будет в порядке. Свободная койка вон там, справа. - Он показал. - Оставайтесь на ней до самого утра и не выступайте. Если в палате поднимется шум, мы придем и разберемся с нарушителями порядка. Мы знаем как. Вам не понравится.
        Не доверяя своему голосу, он просто кивнул. Потом повернулся и направился в отсек, указанный охранником. Здесь стояли две койки. На одной из них лежал на спине впавший в депрессию больной, который смотрел в потолок широко раскрытыми глазами. С него сняли туфли, но раздевать не стали.
        Он повернулся к своей койке, понимая, что ничем не сможет помочь соседу, не сумеет пробиться к нему сквозь стену страдания, постоянного спутника маниакально-депрессивного психоза.
        Он откинул серое одеяло и нашел под ним еще одно серое одеяло, которое лежало на жестком, но гладком матрасе. Сняв брюки и рубашку, он повесил их на крючок, торчащий из стены над кроватью. Потом огляделся по сторонам в поисках выключателя, чтобы погасить свет над головой, но ничего не нашел. И тут свет погас сам.
        Единственным источником света осталась лампа, горевшая в коридоре, однако этого оказалось достаточно, чтобы снять туфли и носки и лечь на койку.
        Некоторое время он лежал тихо. До него доносилось только два вида звуков, приглушенных и далеких: где-то в другом отсеке кто-то тихонько и монотонно напевал, и где-то еще кто-то плакал. Он даже не слышал, как дышит его сосед.
        Затем послышалось шарканье босых ног, и кто-то стоящий в открытом дверном проеме сказал:
        - Джордж Вайн.
        - Да? - ответил он.
        - Шшш, не так громко. Это Бессингтон. Хочу кое-что рассказать об охраннике. Мне следовало предупредить вас раньше. Ни в коем случае не связывайтесь с ним.
        - Я и не пытался.
        - Я слышал. Вы очень умны. Он изобьет вас без всякой пощады, если вы дадите ему хоть малейший повод. Он садист. Многие охранники склонны к садизму, они ненормальные - они сами так себя называют. Если за излишнюю жестокость их увольняют из одной клиники, они сразу же находят себе работу в другой. Утром он придет опять. Я вас предупредил.
        Тень в дверном проеме исчезла.
        Он лежал в полумраке, в почти полной темноте, его разум погрузился в какое-то оцепенение. Знают ли люди, сошедшие с ума, что они безумны? Понимают ли что-нибудь? Неужели все они настолько же уверены в собственной правоте, как и он?..
        Тихое, неподвижное существо на соседней койке, несомненно, страдает, оно лишилось способности к человеческому общению, погрузившись в пучину горя, недоступного пониманию разумных…
        - Наполеон Бонапарт!
        Ясный голос, но как он прозвучал - в его сознании или наяву? Он сел на койке. Его глаза впились во тьму, но не могли различить в дверном проеме ни силуэта, ни даже тени.
        - Да? - сказал он.
        VII
        Только теперь, сидя на койке и ответив: «Да», он осознал, какое имя произнес обратившийся к нему голос.
        - Вставай. Одевайся.
        Он спустил ноги на пол и встал. Потянулся за рубашкой и успел просунуть руки в рукава, когда ему пришло в голову спросить:
        - Зачем?
        - Чтобы узнать правду.
        - Кто вы такой? - спросил он.
        - Не нужно говорить вслух. Я тебя слышу. Я нахожусь внутри тебя и снаружи. У меня нет имени.
        - Тогда что вы такое? - не подумав, спросил он вслух.
        - Инструмент Ярко Сияющего.
        Он уронил брюки, которые успел снять с крючка. Осторожно присел на край кровати, наклонился и принялся шарить перед собой.
        Его разум так же мучительно шарил. Шарил - вот только что он пытался найти? Наконец он отыскал вопрос, главный вопрос. На сей раз он не стал задавать его вслух, а подумал его, сосредоточился на нем, натягивая брюки.
        «Я безумен?»
        Ответ «Нет» прозвучал ясно и четко, словно произнесенное слово.
        Он нашел свои туфли и надел их. Завязывая шнурки, он продолжал размышлять.
        «Кто - или что - есть Ярко Сияющий?»
        «Ярко Сияющий есть то, что составляет Землю. Это разум нашей планеты. Один из трех разумов Солнечной системы, один из многих во Вселенной. Земля носит имя Ярко Сияющего».
        «Я не понимаю», - подумал он.
        «Поймешь. Ты готов?»
        Он закончил завязывать второй шнурок и встал.
        «Пойдем, - сказал голос. - Старайся шагать бесшумно».
        Казалось, что-то ведет его в полнейшей темноте, хотя он не ощущал физических прикосновений и не видел никого рядом с собой. Однако он шел уверенно, несмотря на то что старался ступать на цыпочках, твердо зная, что не споткнется о невидимое препятствие. Он пересек всю палату, и его ладонь легла на ручку двери.
        Он осторожно приоткрыл дверь. Его ослепил свет. Голос сказал: «Подожди», и он застыл на месте. Из освещенного коридора до него доносились звуки: шуршание бумаги, шелест переворачиваемых страниц.
        Затем с противоположной стороны послышался пронзительный крик. Заскрипел стул, раздался топот бегущих ног, удаляющихся в сторону крика. Открылась и вновь закрылась дверь.
        «Пойдем», - вновь заговорил голос, и он распахнул дверь и прошел по коридору мимо столика и опустевшего стула.
        Еще одна дверь, новый коридор. «Подожди, - сказал голос и после паузы добавил: - Иди». На сей раз охранник спал. Он на цыпочках прошел мимо и стал спускаться по лестнице.
        Ему удалось придумать вопрос: «Куда я иду?»
        «Безумен», - сказал голос.
        «Но вы же говорили, что я не…» Он заговорил вслух, и звук собственного голоса напугал его едва ли не больше ответа на последний вопрос. В наступившей тишине раздался щелчок переключателя и прозвучали чьи-то слова:
        - Да?.. Ладно, доктор, я сейчас приду.
        Звук шагов и закрывающейся двери лифта.
        Он спустился еще на один лестничный пролет, свернул за угол и оказался перед входом в главный зал. Здесь стоял столик и щит коммутатора. Он прошел мимо, к двери на улицу. Она была закрыта на тяжелый засов, и он отодвинул его в сторону.
        И вышел наружу, в ночь.
        Он тихо прошел по цементированной площадке, а затем по гравию. Наконец его ноги почувствовали траву, и отпала необходимость идти на цыпочках. Было темно, как в брюхе у слона; он ощущал близкое присутствие деревьев, изредка его лицо задевали листья, но он шагал быстро и уверенно и вытянул вперед руку как раз вовремя, чтобы нащупать кирпичную стену.
        Ему удалось достать до верха стены, он подтянулся и перелез через нее. Оказалось, что сверху стена утыкана битым стеклом, и он сильно порезал тело и порвал одежду, однако не ощутил боли, хотя раны его кровоточили.
        Он зашагал по освещенной дороге, по темным и пустым улицам, пока не добрался до окутанного тенями переулка. Открыл калитку, ведущую на задний двор, подошел к дому. Распахнул дверь и оказался внутри. В одной из комнат в передней части дома горел свет; он заметил желтый прямоугольник в конце коридора. Он быстро прошел по коридору и вошел в комнату.
        Тот, кто сидел за столом, встал. Кто-то, какой-то человек, чье лицо он знал, но не мог…
        - Да, - улыбаясь, сказал человек, - ты меня знаешь, но не узнаешь. Твое сознание находится под частичным контролем, и способность меня узнать заблокирована. Кроме этого, а также нечувствительности к боли - ты сильно порезался о стекло, перелезая через стену, - твой разум абсолютно нормален.
        - Что все это значит? - спросил он. - Почему меня сюда привели?
        - Потому что ты нормален. Мне очень жаль, потому что этого не должно быть. Дело не столько в том, что ты сохранил воспоминания о своей прежней жизни, после того как тебя переместили. Такое случается. Главное, что ты каким-то образом узнал то, чего не должен знать, - о Ярко Сияющем и об Игре между красными и черными. По этой причине…
        - По этой причине что? - спросил он.
        Человек, которого он знал, но не мог узнать, мягко улыбнулся.
        - По этой причине ты должен узнать остальное, чтобы ничего не знать. Поскольку все будет прибавлено к нулю. И правда сведет тебя с ума.
        - Я не верю.
        - Конечно, не веришь. Если правда покажется тебе постижимой, она не сведет тебя с ума. Но тебе не под силу постичь правду.
        Его подхватила могучая волна гнева. Он смотрел на знакомое лицо, которое не мог узнать, а потом перевел взгляд на себя, на свою разорванную серую одежду и окровавленные руки. Пальцы скрючились, как когти, от желания убить - кого-нибудь, того, кто стоял перед ним, кем бы он ни был.
        - Что вы такое? - спросил он.
        - Я инструмент Ярко Сияющего.
        - Тот же, что привел меня сюда, или другой?
        - Один - это все, все - это один. Между целым и его частями нет различия. Один инструмент есть другой инструмент, красное есть черное, а черное есть белое, и между ними нет различий. Ярко Сияющий - душа Земли. Я использую слово «душа» как самое подходящее по смыслу из твоего словаря.
        Ненависть стала ослепительно-яркой. Ему показалось, что еще немного - и он сумеет на нее опереться.
        - Но что такое Ярко Сияющий?
        В его устах эти слова прозвучали точно проклятие.
        - Знание сведет тебя с ума. Ты хочешь знать?
        - Да.
        Он превратил в проклятие даже это коротенькое, односложное слово.
        Свет потускнел. Или виной тому его глаза? Сумрак наполнил комнату, свет отступил, превратился в крошечный кубик тусклого свечения, на который он смотрел откуда-то издалека, из темноты, и который продолжал тускнеть, становясь булавочной головкой, а внутри яркой точки света это ненавистное существо, этот человек - человек ли? - продолжал стоять возле письменного стола.
        В темноту, в космос, вверх и прочь от Земли - тусклая сфера в ночи, удаляющаяся сфера, очерченная на фоне поблескивающей черноты вечного пространства черным диском, затмевающим звезды.
        Она прекратила уменьшаться, и время остановилось. Казалось, часы Вселенной замерли на месте. Рядом с ним, из пустоты, заговорил голос инструмента Ярко Сияющего:
        - Узри, человек Земли.
        И он узрел. Нет, никаких внешних изменений не произошло, но начались внутренние, словно все его чувства стали способны воспринимать нечто ранее недоступное.
        Шар Земли засиял. Ярко засиял.
        - Ты видишь разум, управляющий Землей, - сказал голос. - Сумма черного, белого и красного, ставших единым целым, они разделены не больше, чем доли головного мозга, троица, являющаяся единой.
        Сияющий шар и звезды за ним потускнели, темнота сгустилась, и вскоре остался лишь слабый свет, который постепенно набирал силу… и он вновь оказался в комнате с человеком, стоящим возле письменного стола.
        - Ты видел, - сказал тот, кого он терпеть не мог. - Но ты не понял. Ты спрашиваешь, что ты видел и что есть Ярко Сияющий? Это групповой разум, истинный разум Земли, один из трех, обитающих в Солнечной системе, один из множества во Вселенной. Но что же тогда есть человек? Люди - лишь пешки в игре, невероятно сложной для тебя, в игре между красными и черными, белыми и черными. Игре ради развлечения, которую ведет одна часть организма против другой части, чтобы как-то заполнить мгновения вечности. Есть и более масштабные игры, ведущиеся между галактиками. Но они проходят без участия людей. Человек - это паразит, свойственный только Земле, которая какое-то время терпит его присутствие. Человека нет больше нигде, ни в одном из уголков космоса, да и здесь он появился совсем недавно. Вот-вот начнется новая война на шахматной доске, которую, по мнению человека, он ведет сам… Ты начинаешь понимать.
        Стоявший у стола улыбнулся.
        - Ты хочешь знать о себе. Но это сущий пустяк. Просто перед сражением у Лоди был сделан ход. Красные получили возможность сделать хороший ход; потребовалась другая, более сильная личность; наступил поворотный момент в истории, то есть в игре. Теперь ты понимаешь? Была произведена замена - и другой человек стал Наполеоном.
        - А потом? - с трудом проговорил он.
        - Ярко Сияющий не убивает. Тебя нужно было куда-то деть. Много лет спустя человек по имени Джордж Вайн погиб в автокатастрофе, однако его тело оказалось вполне пригодным. Джордж Вайн не был сумасшедшим, но у него был комплекс Наполеона. Перенос получился весьма забавным.
        - Несомненно. - И вновь он не мог добраться до человека, стоявшего возле стола. Между ними словно выросла стена ненависти. - Значит, Джордж Вайн мертв?
        - Да. А ты, поскольку теперь знаешь слишком много, должен сойти с ума, чтобы потерять это знание. Правда сведет тебя с ума.
        - Нет!
        Инструмент лишь улыбнулся.
        VIII
        Комната, этот кубик света, затуманилась и как будто покачнулась. Продолжая стоять на месте, он двигался назад, приняв горизонтальное положение.
        Теперь весь его вес приходился на спину, и под ним вновь оказалась жесткая койка, покрытая шершавым серым одеялом. Он снова обрел способность двигаться - и сел.
        Неужели ему приснился сон? Действительно ли он выходил за пределы клиники? Он поднял руки и сжал ладони - они были увлажнены чем-то липким. А также рубашка и брюки на бедрах и коленях.
        И на нем были надеты туфли.
        Он испачкался собственной кровью, когда перелезал через стену. Обезболивающий эффект прекратился, и он почувствовал острую боль в руках, на груди, животе и ногах.
        - Я не безумен! Я не безумен! - вслух сказал он.
        Или прокричал?
        - Пока еще нет, - послышался голос.
        Голос, который звучал раньше в этой самой палате? Или голос, принадлежавший человеку, который стоял в ярко освещенной комнате? А может быть, это один и тот же голос?
        - Спроси: «Что есть человек?» - продолжал голос.
        Он автоматически повторил вопрос.
        - Человек есть тупиковая ветвь эволюции, он появился слишком поздно, чтобы конкурировать с другими разумами. Человек всегда находился под контролем Ярко Сияющего, который был уже старым и мудрым, когда человек только начал подниматься с четверенек. Человек - паразит на планете, населенной еще до того, как он появился, населенной существом, которое есть один и множество, миллиард клеток, но единый разум, единый интеллект, единая воля, - и это верно для всех населенных планет во Вселенной. Человек есть шутка, клоун, паразит. Он - ничто, а станет еще менее значимым.
        - Добро пожаловать в сумасшедший дом!
        Он снова встал с постели. Снова прошел через палату к двери, ведущей в коридор; из-под нее пробивался тонкий луч света. Но на сей раз его рука не потянулась к ручке. Он стоял и смотрел на дверь, которая начала светиться. Постепенно она стала светлой и ясно видимой.
        Казалось, включился невидимый прожектор, и дверь стала сияющим прямоугольником в окружении тьмы, стала такой же яркой, как луч света, пробивавшийся из-под нее.
        - Ты видишь перед собой клетку твоего правителя, клетку, которая сама по себе лишена разума, одну из триллионов, в совокупности являющихся разумом, который управляет Землей - и тобой. А этот разум - один из миллионов других разумов, что управляют Вселенной.
        - Дверь? Я не…
        Голос больше ничего не говорил; голос ушел, но в сознании того, кого называли Джорджем Вайном, раздалось эхо беззвучного смеха.
        Он наклонился ближе и увидел то, что ему было положено увидеть. Вверх по двери полз муравей.
        Его глаза следили за насекомым, и леденящий страх быстро охватывал все его существо. Сотни вещей, рассказанных и показанных ему, вдруг превратились в единую картину, картину абсолютного ужаса. Черное, белое, красное; черные муравьи, белые муравьи, красные муравьи; играющие людьми, отдельные доли одного группового мозга, единый разум. Человек - это случайность, паразит, пешка; миллионы планет во Вселенной населены расами насекомых, образующих единый разум планеты, и все они, соединенные вместе, являются одним космическим разумом, который есть - Бог!
        Односложное слово так и не было произнесено.
        Вместо этого он сошел с ума.
        Он начал колотить по внезапно потемневшей двери окровавленными руками, коленями, лицом, всем своим телом, хотя уже успел забыть зачем, успел забыть о том, что хотел раздавить.
        Он был буйно помешанным - dementia ргаесох, а не паранойя, - когда его тело освободили от безумия и дали покой, надев на него смирительную рубашку.
        Он был тихо помешанным - паранойя, а не dementia ргаесох, - когда спустя одиннадцать месяцев его освободили из больницы как выздоровевшего.
        Дело в том, что паранойя - довольно специфическое заболевание: у него нет физических симптомов, оно проявляется лишь в определенной мании. Шоковая терапия излечила его от буйного помешательства, оставив лишь определенную манию - теперь он считал себя Джорджем Вайном, репортером.
        Поскольку врачи клиники думали так же, они не сочли это манией и постановили, что он совершенно вменяем.
        Он женился на Клэр; он по-прежнему работает в «Блейд» - на человека по имени Кэндлер. Он продолжает играть в шахматы со своим кузеном, Чарли Дорром. И периодически посещает доктора Ирвинга и доктора Рэндольфа.
        Кто из этих людей внутренне улыбается? И что пользы вам это знать?
        Это не имеет значения. Разве вы не поняли? Ничто не имеет значения!
        notes
        Примечания
        1
        Город в Италии к юго-востоку от Милана. Здесь в 1796 году Наполеон разгромил австрийскую армию. (Прим. перев.)
        2
        Чарльз Форт (1874 - 1932) собрал 25 тысяч разрозненных фактов и назвал эту антологию «Заповедником невероятных совпадений». К 1919 году Чарльз Форт закончил и издал «Книгу проклятых», где предложил свою интерпретацию человеческого знания, способную вместить все эти странности. Над ним больше не смеялись. Книга стала бестселлером, появились единомышленники. (Прим. перев.)
        3
        72
        4
        Quod erat demonstrandum (лат.) - что и требовалось доказать. (Прим. перев.)